Мы и Россия. Горничная Ее Императорского Величества

Просмотр профиля

Вступление

Вкусно и сытно отобедав, императрица Елизавета Петровна прошествовала в залу и опустилась отдохнуть на канапе, куда для пущей мягкости набросали пуховых подушек. Уже начала было дремать, да показалось ей, что прохладно в зале, и попросила принести мантилью. Бросились искать, да все никак не находили. Императрица ворчливо приказала посмотреть в ногах, под подушками. Старшая камер-фрау глянула было туда, но вдруг отпрянула в ужасе.

- Что, что такое?- приподнялась Елизавета, уже леденея от предчувствия дурного, - ну, и где мантилья? Что там?

- Господи Иисусе…- только и смогла вымолвить дворцовая горничная, и губы ее затряслись.

- Да что же это, на самом деле! Что там, я вас спрашиваю?!

Камер-фрау молча подняла подушку. Под ней, в самом углу канапе, лежал какой-то корешок, обмотанный чьими-то длинными волосами…

Шел 1754 год. Найденное под подушкой по тем временам было пострашней нынешней бомбы террориста. То был атрибут преднамеренного колдовства, и где? - в покоях российской самодержицы!


Камердинеры и камер-фрау

Читая о российском императорском дворе XVIII века и встречая слово «придворные», мы достаточно хорошо представляем, какую роль они играли, каким авторитетом и весом обладали, но чаще всего совершенно не знаем, какие конкретные функции за ними числились. В особенности за теми, кто был вхож в комнаты Их Императорских Величеств и Высочеств. А это важно знать для понимания не только того, о чем пойдет речь ниже, но и для понимания хода (и зигзагов) истории России вообще.

Разбираясь с придворной иерархией необходимо прежде всего помнить, что все пожалования на придворные должности было исключительным правом самого монарха, и его решение не мог оспорить никто.

Далее: все придворные делились на две категории - на высших и низших. К высшим относились обер-гофмейстер, обер-гофмаршал, гофмаршал, камергеры, камер-юнкеры и т.д. Эти должности занимала знать, заслужившая особое императорское доверие, но они нам для нашего рассказа не столь интересны, как низшие.

Низшие включали в себя, в частности, такие совершенно экзотические должности, как камер-цалмейстер (отвечал за убранство покоев), обер-келермейстер (заведующий винными погребами), камердинер (этот смотрел за платьем императорской семьи), муншенки (отвечали за подачу к столу вин и водок), тафельдекари (ведали скатертями и салфетками) и т.д.

Их было множество, но были среди них хотя и «низшие», но особо приближенные придворные, а для императриц - особо приближенные в самом буквальном смысле. Это так называемые камер-юнфоры, или камер-фрау, или, говоря по-русски, горничные. Которые одевали, раздевали, умывали, причесывали и почесывали, лицезрея монаршии телеса в их самом естественном виде.


Позабытая принцесса

Попробуем представить себе будни русской женщины начала XVIII века. При этом попытаемся отбросить всяческий пиетет, который может возникнуть и встать преградой для наших представлений. А возникнет он непременно, поскольку женщина, будни которой мы будем представлять - русская принцесса, да еще и дочь Петра Великого.

Ей уже 16 лет, она необыкновенно хороша собою, статна, полногруда, жизнерадостна и обожаема целым роем высокородных мужчин. Отец служит императором, вершит великие дела, счастлив в браке, ему не до дочери, которой он не прочит никакого государственного поприща. Впрочем, и без того живет она - как сыр в масле катается: на балы ездит, спит вволю, в баню любит сходить, вином не брезгует.

 

Со смертью папеньки императорскую должность исполняет маменька, Екатерина Первая. И у той - забот полон рот, и та как будто не замечает уже совсем повзрослевшую дочь (18 лет в XVIII веке - это возраст зрелый). Более того, умирая, маменька почему-то завещает престол не своей родной кровинушке, а своему внуку, которому всего только 11 лет, и поэтому правят вместо него то дерзкий Меньшиков, то хмурые князья Долгорукие. Ну, да и бог с ними, все равно в двадцать лет балы прелестней, нежели чтение непонятных скучных бумаг.

Но вот нашей принцессе уже 22 года, а глянув на ее могучую стать и больше дать можно бы. Племянник-император внезапно помирает, но на его место теперь призывают еще более далекую родственницу, двоюродную сестру нашей принцессы, всеми позабытую Анну. Привозят ее, онемеченную, из Курляндии, и она на долгих десять лет садится на трон. Вот тут принцесса уже стала губы покусывать, а когда ей перевалило за 30, так и вовсе искусала их в ярости до крови. Помогали лелеять ярость всякие льстивые шептуны из приближенных, мечтающие вслед за принцессой по-хозяйски выйти на резные паркеты царского дворца.

Но вот умирает и племянница Анна. Все! Родной дочери Петра прямая дорога к трону. Ан, нет! Соперники тех шептунов оказываются посильнее и привозят из еще большего далека (и опять из «неметчины»!) вовсе какого-то грудного младенца - и сажают (кладут?) на трон.

Ну, это уж слишком! Согласитесь, прослеживая то, как обходили иноземцы нашу сиротку-принцессу, даже мы с вами, читающие по-русски, невольно начинаем ощущать бурление патриотизма и жажду справедливости. Какие ужасные придворные интриги, какое засилие иностранцев, какая разнесчастная Россия!

Впрочем, не будем спешить, а попробуем аккуратно во всем разобраться. Тем более, что про «засилие» (то иностранцев, то безродных космополитов) нам, взрослым, все уши прожужжали еще в школе, да так это «засилие» по сей день и торчит гвоздем в русском самосознании.


«Невежество пред ней бледнеет»

Причина же, по которой принцессу Елизавету Петровну Романову столько раз проигнорировали, была чрезвычайно проста: принцесса была необразованна. Не глупа, нет, но столь невежественна, темна и суеверна, а кроме того, настолько праздна и ленива, что ни о каком вступлении ее на престол и мысли ни у кого не возникало. Даже у родных отца с матерью.

 

Князь Михаил Щербатов, современник императрицы Елизаветы, оставил после себя весьма откровенные, и, главное, честные записки, где дал нашей принцессе такую характеристику:

«Сия государыня из женского полу в младости своей была отменной красоты, набожна, милосердна, сострадательна и щедра; от природы наделена довольным разумом; но никакого просвещения не имела… с природы веселого нрава и жадно ищущая веселий, чувствовала свою красоту и страстна была умножать ее разными украшениями; ленива и недокучлива ко всякому, требующему некоего прилежания делу… даже и внешние государственные дела, трактаты, по нескольку месяцев, за леностию подписать имя, у нее лежали».

Наш современник, блестящий знаток «галантного века» Натан Эйдельман высказался лаконичнее и афористичнее: «Императрица была изумительно (выделено мной, - В.Э.) малообразованна».

Мне могут возразить: «А куда же девать оценки другого великого современника императрицы - Михаила Ломоносова, писавшего Елизавете роскошные оды?». Позволю тут себе нескромно «попретендовать» на небольшое литературное открытие. Если прочесть все, что сочинил Ломоносов в адрес «Елисавет», полагая, что написано оно не в лоб, а с убийственной иронией, то оды не только подтверждают оценку Щербатова, но и создают совершенно обнаженный образ невежественной правительницы. Одна только строка «Невежество пред ней бледнеет» при таком прочтении выглядит лихо и тонко завуалированной сатирой, над которой хохотали знающие истинное положение вещей. (Не так давно точно с таких же позиций перечел известную со школы поэму Маяковского «Хорошо!» и был потрясен смелостью «пролетарского» поэта прокричать то, о чем и шептаться-то было опасно).

Теперь попробуем понять, откуда и как черпала принцесса, а потом императрица, сведения об окружающем ее мире. От секретарей, советников, референтов, учителей? Последних при ней отродясь не было, равно как и прочих. Все что творилось за пределами царских покоев, то, как устроен мир, Елизавета в свои 33 года узнавала только от своих горничных, перед которыми, по вполне понятным причинам, не стеснялась обнажить не только свое очень крупное тело, но и свое невероятных размеров невежество.

 

Совершив в ноябре 1741 года государственный переворот и на долгие двадцать лет став правительницей России, Елизавета Петровна не изменила своим привычкам все дела решать за закрытыми дверями своей опочивальни. Там она проводила «симпозиумы», участницами которых были ее камер-фрау, и именно от консультаций с ними зависело утверждение императрицей тех или иных государственных решений.

Здесь же она проводила и неофициальные приемы, участниками которых были дебелые фавориты в париках, панталончиках и чулочках (не Екатерина Великая, а Елизавета стала родоначальницей откровенного русского монаршего блуда), но это не наша тема. Мы же попробуем разобраться с горничными.

Доступ к телу

Когда-то, еще в царствование Анны Иоанновны, при цесаревне (принцессе) Елизавете Петровне служило несколько особо приближенных горничных, в том числе мало кому известная девушка, которую все называли Елизаветой Ивановной, и никогда по фамилии. Невозможно в точности определить, что именно сблизило служанку и принцессу - совпадение имен, расторопность, сообразительность горничной, - только так уж получилось, что дочери Петра Великого требовалось постоянное присутствие полюбившейся ей камер-юнфоры.

И чем больше лет проходило, тем более росло доверие Ее Высочества к своей тезке. К тому времени, как Елизавета возвела себя в титул Их Величества, служанка уже стала поверенной многих тайн, которыми Елизавета с ней доверительно делилась. А еще в поле зрения принцессы попала горничная Анна Дмитриевна Думашева, тихая и скромная, набожная и суеверная, тоже сумевшая завоевать расположение к себе, но никогда это не подчеркивавшая.

Воцарение Елизаветы незамедлительно повлекло изменение статуса обеих приближенных. Причем, это изменение не фиксировалось документами, не скреплялось печатями (как были камер-юнфоры служанками, так ими и остались), но новый статус был незамедлительно зафиксирован в сознании российской элиты. Горничная обладала доступом к монаршему телу! А это ключевое положение при дворе, тем более при дворе Елизаветы, которая мнение генералов и сенаторов проверяла на своих горничных. Элита мгновенно вычислила двух самых доверенных из них и тут же затеяла сложную игру с каждой.

 

Анне Думашевой повезло. Начало ее счастью положила… внезапная смерть мужа, работавшего при дворе муншенком (напомним: водку к столу подавал). Во вдовах она, мать троих детей, проходила недолго, на другой год ее уже выдали замуж за камердинера Ее Императорского Величества Матвея Воронова (камердинер - он за платьями смотрел).

Так был образован очень сильный дуэт двух лакеев, облеченных особым доверием Императрицы. Камердинеру Воронову она не могла не доверять, поскольку была беспрецедентно помешана на своих платьях, которых к концу царствования скопилось 15 000 штук (представьте вешалку длиной в пять километров!). Воронов про те платья знал все и находил нужное чуть ли не с закрытыми глазами. Супруги удостоились высочайшей милости - Елизавета распорядилась поселить их прямо в главном здании Зимнего дворца (при том что они имели еще и огромный особняк на Большой морской улице - такова была при дворе «участь» лакейская).

Конечно же сами по себе супруги - только пешки в игре сильных, которые искусно двигали их судьбами и их восхождением наверх. Но кто они, эти игроки?

 

 

Братья Шуваловы и муж ученый

Здесь надо вернуться к дворцовому перевороту, произведенному Елизаветой при активном содействии гренадерской роты Преображенского полка. Мужики в роту были отобраны здоровенные (отсюда пошло выражение «гренадерский рост»), до пьянства и женского полу охочие. За содействие Елизавета их не только щедро наградила, но и сама будучи неравнодушной к альковным утехам, приблизила к себе, да так близко, что ближе и нельзя… Первыми фаворитами стали двое братьев Разумовских, Лесток, Воронцов и двое братьев Шуваловых.

Постепенно заняв в списке российской элиты самые верхние строчки, эта бравая команда тут же втянула в свою сферу влияния десятки вельмож статусом пониже, которые, в свою очередь, имели десятки родственников, прихлебателей и угодников.

 

Не будем заниматься анализом структуры различных дворцовых партий и расписывать их лидеров, выделим лишь одного из них - графа Ивана Ивановича Шувалова, двоюродного брата тех Шуваловых, что посадили Елизавету на трон. В день переворота ему было всего 14 лет, он тогда еще не служил, но быстро догнал братьев, а затем и обогнал их, сменив на том самом алькове.

Но не этот подвиг заставил нас выделить его из прочих, а его невероятная энергия, разумно направленная на государственное строительство и просвещение - это ему Россия обязана Петербургской Академией художеств и полотнами художников Возрождения в Эрмитаже. В то время как энергия прочих в большей мере была направлена на всякого рода интриги, в том числе и на международном уровне. Во многом разумная направленность энергии Ивана Шувалова объясняется его дружбой с самым просвещенным и самым ученым человеком России Михаилом Ломоносовым.

Так вот, абсолютно точно известно, что братья Шуваловы (а с ними и такой же неродовитый Ломоносов с его просветительскими идеями) свое влияние на малограмотную императрицу оказывали через камер-фрау Елизавету Ивановну. А идеи прочих политических сил проникали в опочивальню правительницы благодаря Анне Думашевой-Вороновой. Полярные и противоречащие одни другим интересы неизбежно должны были когда-то столкнуться, и это произошло.

 

Елизавета Ивановна давно почувствовала угрозу со стороны камердинерской четы Вороновых, и пробовала сопротивляться все более растущему влиянию конкурентки. Не получалось. Императрица все меньше прислушивалась к доводам достаточно образованной Елизаветы Ивановны, все больше внимала толкованиям снов и вечерних закатов, которые нашептывала ей суеверная Анна Дмитриевна. Дошло до того, что Шуваловы предприняли попытку предложить «сотрудничество» и Думашевой-Вороновой, но та, сильно трухнув, отказала.

Тогда-то Елизавета Ивановна и задумала инсценировку с намотанными на коренья волосами, которую разыграла как по нотам. Зная способности Думашевой-Вороновой к ворожбе, не раз ею показанные, императрица тут же приказала провести дознание. Это было сделано мгновенно и очень эффектно - камер-фрау во всем созналась, размазывая покаянные слезы. Не мудрено - начальником Тайной канцелярии, проводившей дознание, был не кто иной, как Александр Шувалов…

Анна Дмитриевна была с треском выставлена из дворца и отправлена в ссылку. Ни за что, даже с трех попыток, не угадаете куда! Она вместе с детьми была отправлена из Петербурга на поселение… в Москву. А муж-гардеробщик не перенес позора, и наложил на себя руки. Так, одновременно смешно и трагически закончилась попытка молодой, но невежественной фаворитки оспорить лидерство «старой» и относительно образованной.

И вот этот-то момент, связанный, казалось, только лишь с банальным женским соперничеством, вдруг становится ключевым в российской истории.

Просвещенная государыня и ее имидж-мейкер

Вернемся от этой женской пары к мужскому тандему Ломоносов - Шувалов. 43-летний академик и его молодой друг (27 лет) взялись за дело, которое трудно переоценить (сегодня его и вовсе недооценивают, а зачастую и опошляют, так, походя). Если говорить по большому счету, и при этом нисколько не преувеличивая, тандем взялся за переустройство России. И не заговор с переворотом затеяли они, не революцию, а избрали единственно возможный и тщательно продуманных способ - они затеяли игру.

 

Целью игры было вытащить русский народ из невежества, в котором он в массе своей пребывал, не смотря на петровские потуги образовать российских недорослей, не простиравшиеся, впрочем, далее столичного Петербурга и Москвы.

Историки в свое время много рассказывали нам про «засилие иноземцев» в академических кругах, про борьбу, которую с ними вел Ломоносов. Во-первых, вел борьбу он с чиновниками, а чиновничество не имеет национальности. Во-вторых, все иностранцы, приглашенные в Россию, испытывали в ней лютый страх перед ее невероятным размером и равным ему невежеством народа, большую часть которого составляли совершенно необразованные и неграмотные люди, что крепостные, что их баре. Исправно делая свое дело (Леонард Эйлер, к примеру), ученые иноземцы попросту не верили в способность русского народа стать такими же, как европейцы.

Но при этом, что чиновники, что академики готовы были выполнить любое указание, если его даст стоящий выше их. Выше всех стояла императрица. Ее-то и решил привлечь на свою сторону Ломоносов.

В этом месте возникает естественный вопрос: как же так, Елизавета же сама была почти неграмотной, помощница ли она в этом деле? В том-то и величие мудрости Ломоносова, что он затеял игру «от противного», использовав самое сильное из средств - женскую слабость под названием тщеславие. Он задумал сделать невежественную «дщерь Петрову» просвещенной государыней, истово заботящейся об искусствах, о литературе, и о самом просвещении. И сделал!

Но для этого понадобилось протоптать к сердцу и душе императрицы тропинку, и тут сгодился молодой энергичный Шувалов. Граф еще в годы ранней молодости, во времена альковные, знал о силе влияния горничной Елизаветы Ивановны на государыню Елизавету Петровну. Он легко внушил камер-фрау свежую мысль о том, что императрица будет бесконечно благодарна тем, кто создаст ей совершенно новый имидж, во всех отношениях приятный не только своему собственному народу, но и среди европейцев. Имидж, который позволит всем им поскорее забыть то, как она пришла к власти.

 

Елизавета Ивановна идею поняла с полуслова, при этом более всего прониклась тем, какой непререкаемый авторитет ей сулит роль «имидж-мейкера» Ее Императорского Величества.

Машина закрутилась. На карту было поставлено очень много. Поэтому малограмотная соперница, поставившая не на тех и тянувшая императрицу не в ту сторону, была устранена решительно, а ритуальные волосы на кореньях были использованы без малейшего колебания.

В последствии все задуманное во многом свершилось, титул «просвещенной» прилип к императрице Елизавете намертво, а ее тезка-горничная стала при ней первым советником, без ведома которой до императрицы не проходила ни одна важная государственная бумага. Ею же, горничной, бумага и проситель заворачивалась назад, если вопрос предварительно не был согласован с графами Шуваловыми…


Лифляндско-курляндский клан

Настала пора рассказать о том, кто же она такая, эта всесильная Елизавета Ивановна, о которой граф Строганов в присутствии юного Павла Первого скажет: «С'etoit le ministre des affaires etrangeres dans ce temps-la» - это настоящий министр иностранных дел того времени. В конце концов, как ее фамилия?

Современники, словно сговорившись, упорно именовали ее в своих письмах и мемуарах только по имени отчеству. И лишь в единственном документе того времени указана и фамилия, и… настоящее имя! Документ серьезный, вызывающий доверие. Это платежная ведомость, в которой некий Карл Шток напротив суммы денежного довольствия указывает имя и фамилию нашей героини: Элизабет Ивановна Франц.

 

Немка? И да, и нет. «Немцами» в те годы называли без разбору всех, кто приезжал в Россию с запада. В том числе и из Лифляндии, которая уже 20 лет находились в составе России, а так же из соседней Курляндии. Совершив дворцовый переворот против ненавистных ей брауншвейгцев-мекленбургцев, Елизавета всех «настоящих» немцев тут же повыгоняла в ссылку, включая героического полководца Миниха и видного русского дипломата Остермана. Но! При этом вернула из сибирской ссылки самого Эрнста Иоганна Бирона, которого на Руси, ох, как не любили! Кроме этого при дворе были оставлены люди с фамилиями Крузе, Ливен, Сиверс, Левенволде - тоже выходцы из Курляндии-Лифляндии.

Если учесть, что Элизабет Франц была приставлена к принцессе Елизавете Петровне еще при Анне Иоановне - герцогине курляндской, что сестра ее (и тоже дворцовая горничная) Мария Франц была замужем за Федором Крузе (леб-медиком), а племянница - замужем за Карлом Сиверсом (обер-гофмаршалом), то вырисовывается целый курляндско-лифляндский клан придворных, окружавших российский императорский престол. Благоволили один другому, поддерживали, роднились. А самая главная из них (всего лишь горничная!) Элизабет Франц, дочь безвестного Иоганна, почти двадцать лет фактически вершила делами государства российского.

Заключение

В покоях императрицы жарко горели сотни свечей, за окнами густела неподвижная темень. Императрица, сидя у небольшого столика, c неохотой подвинула к себе бумагу, переданную ей от графа Шувалова. Полюбовалась аккуратной вязью букв, сквозь зевоту спросила у горничной:

- Лизавет Иванна, а правда ли, что королевство англицкое на острове помещается?

- Святая правда, государыня.

- Господи милостивый…И не тесно ль им там, на острове?

- Отчего ж, матушка императрица, тесноте быть, коли весьма просторен сей остров - и за месяц, поди, не обскачешь...

Елизавета Петровна посмотрела в черноту окна, вздохнула, призадумалась, грызя кончик пера.

- Откуда ж тебе это знать, коли ты там не бывала?

- Так ведь про то, государыня, в книгах написано, да на глобусе показано.

Елизавета еще раз вздохнула, после чего глубоко запустила перо в чернильницу и медленно вывела внизу бумаги: «Елисаветъ». Отодвинула, поморщилась: первая буква подписи вышла с кляксой...

Шел 1755 год. Бумага была именным Ее Императорского Величества указом об открытии Московского университета.

 

 

 

 

---