Владимир Серебряков Андрей Уланов

Серебро и свинец

Аннотация

От «первого отдела» режимного объекта до волшебной страны, населенной мифологическими созданиями, всего один шаг. И не надо думать, что это шаг в психушку – это Шаг в параллельный мир. Именно его предстоит сделать свежеиспеченному майору КГБ Степану Кобзеву, заслуженно включенному в состав ограниченного контингента советских войск. Именно ему предстоит убедиться в том, что противостоять магическим способностям аборигенов чужого мира посложнее, чем военной мощи армии вероятного противника, которому тоже не терпится насадить свободу и демократию в параллельном пространстве.

Андрей Уланов,

Владимир Серебряков

Серебро и свинец

Пролог

Вызовы к начальству – это неприятность уже сама по себе! А если вызов неожиданный? И срочный? Причем начальство не родное и близкое – непосредственное, – и даже не через одну ступень, а гораздо выше?

Все эти мысли вихрем проносились в голове у капитана ГБ Степана Киреевича Кобзева, когда он поднимался по ступенькам самого «высокого» в столице дома. Как шутили препровождаемые сюда острословы: «Из кремлевских окон хороший вид на Красную площадь, а из лубянских – на Воркуту».

Не рассчитывал Кобзев оказаться здесь снова. По крайней мере, так скоро. Всего лишь три года прошло с тех пор, как он спустился по этим самым ступеням в качестве куратора проекта хи-хи на объекте ха-ха в пэ-я уго-го. Одним словом – в глубокой заднице. Чего-чего, а мест, куда можно было бы загнать проштрафившегося, на Руси всегда хватало. Спасибо уж и на том, что только в ссылку и даже звание прежнее сохранили. Не та нынче хватка. В прежние времена эхо от залпа затихало раньше, чем чернила на приговоре высохнуть успевали.

И вот – на тебе!

Кобзев в очередной раз старательно перебрал в уме все возможные причины вызова. Грешков за ним особых числиться не должно – в тихом захолустье, которое, откровенно говоря, представлял собой номерной городок, особо нагрешить было сложно, даже имея соответствующее желание. В могущие вдруг вскрыться происки враждебных разведок майор верил еще меньше, чем, например, в инопланетян и астральных духов – ибо последними усиленно занимались его соседи по городку и вроде бы даже достигли каких-то результатов. По крайней мере, более значимых в глазах руководства, чем успехи его подопечных.

Даже если какой-нибудь Джеймс Бонд и ухитрился бы проникнуть в городок, ознакомиться хотя бы с частью ведущихся там разработок и сообщить о них своим шефам – а на это, по мнению капитана, решился бы далеко не всякий психически нормальный разведчик, – встревоженное начальство, скорее всего, поспешило бы отозвать своего агента из страны, пребывание в которой так скверно сказалось на его душевном здоровье.

Но что же тогда? Что?! Что?!

Эта мысль продолжала яростно стучать в висках капитана все время, пока он шел по коридору, останавливался перед заветной дверью, суетливо поправлял галстук, делал глубокий вздох и, словно в прорубь, шагал навстречу хлынувшему из двери потоку солнечного света.

– Разрешите?

– Проходите, товарищ Кобзев.

Генерал-лейтенант КГБ Подгорных почти не изменился. Все тот же светло-серый пиджак, привезенный им в 69-м из Женевы – «или не тот, больно хорошо выглядит», подумал капитан, «кто его знает, может, он десяток таких костюмов приволок»: две сигареты в пепельнице у правого локтя – их всегда было либо две, либо три, и никому не удавалось засечь момент, когда в пепельнице была только одна сигарета, равно как и увидеть сам процесс генеральского курения. Злые языки судачили, что Подгорных просто-напросто, уходя, оставляет в пепельнице одну сигарету, а пепельницу прячет в сейф, подальше от уборщиков.

И все тот же тяжелый, холодом пробирающий душу взгляд.

Зато второго присутствующего в кабинете капитан увидеть никак не ожидал.

Конечно, официальных причин, по которым генерал-майор ГШ ГРУ Богданович не мог оказаться в кабинете высокопоставленного кагэбиста, не существовало. В конце концов, одно ведь дело делаем, общее. Но каждый чуть по-своему. И все дело в этом самом «чуть».

Да и не полагается вообще-то знать капитану, кто именно этот сухопарый генерал-майор с ранней сединой в висках. Чистая случайность, что именно ему поручили тогда в очередной раз проверить личные дела сотрудников одного зарубежного посольства. Тщательно проверить.

Тогда Богданович был еще только полковником.

– Мы тут с товарищем Богдановичем изучали представленные вашими подопечными материалы. И, приходится признать, сочли себя не совсем компетентными в данной области.

Ну, еще бы, подумал Кобзев, тут даже тучные стада экспертов не помогут, потому как та теория, на которой проект, собственно, и базировался, мимоходом обрушивала парочку других, почитавшихся ныне основополагающими. А какой же ученый будет рубить тот сук, на котором сидит? Только такой псих, как Дробов.

– Самих товарищей ученых мы решили не беспокоить, – продолжил Подгорных. – Поэтому пришлось вызывать вас, товарищ капитан. Вы, так уж получилось, единственный, кто может лично растолковать нам суть проводимых в институте разработок. Ну, и при этом ответить на ряд вопросов уже нашей с вами специфики.

– Я только прошу меня заранее извинить, товарищ генерал, за допущенные неточности, – сказал Кобзев. – Все-таки я не физик и в детали проекта вникаю в той мере, в какой это требуется для проводимых мною мероприятий.

– И хорошо, – слегка улыбнулся Подгорных. – Мы ведь с Глебом Александровичем тоже не дипломированные ядерщики. Тем более в такой специфической области.

Да уж, подумал Кобзев, более специфической, пожалуй, днем с огнем не сыщешь.

– Исходным толчком для начала работ, – оттарабанил гэбист заученно, – послужило предположение профессора Дробова о том, что наша вселенная имеет двенадцатимерную структуру. При этом n-мерный континуум может быть подвергнут преобразованиям…

– Стоп, – сказал Богданович. – Я прошу простить меня, но, товарищ Кобзев, нельзя ли объяснить мне, чугунной армейской башке, еще более наглядно. Без этих… преобразующихся континуумов.

Кобзев вздохнул.

– Человеческие органы чувств, – начал он, – рассчитаны на фиксацию четырех измерений. В стандартной координатной системе их обычно обозначают икс, игрек, зэт…

– Грубо говоря, длина, ширина и высота, – кивнул Богданович. – А четвертый?

– Время, – ответил Кобзев. – Координата Тэ. Мы умеем фиксировать время – с помощью часов, и даже перемещаемся в нем, правда, с постоянной скоростью и только в одном направлении. На самом деле, согласно расчетам профессора… – Кобзев осекся, сглотнул враз набежавшую слюну и продолжил: – Так вот, теория Дробова сводится к тому, что существуют еще и другие… координатные оси. И мы можем научиться их определять и даже перемещаться вдоль них.

Кобзев замялся, тщетно пытаясь припомнить еще какое-нибудь изречение профессора, хоть немного подходящее к данной ситуации. Припоминалось мало. Будучи в нормальном состоянии, профессор Дробов изъяснялся исключительно научной заумью, причем такой, что не то что у Кобзева, а и у научного контингента – минимум кандидаты, а в большинстве своем полные доктора – начинали закатывать шарики за ролики. Будучи же пьяным – а происходило это не так уж и редко, благо доступ к чистейшему медицинскому спирту был практически неограничен (среди сотрудников проекта уже успело родиться выражение «межизмерительная трубка», применяемая для наблюдений за, соответственно, межизмерительными процессами. Вмещал сей чудо-прибор ровно ноль запятая четыре литра спирта, который в ходе опыта благополучно испарялся в загадочной межизмерительной пустоте)… так вот, будучи в подпитии, профессор принимался орать на весь корпус русско-еврейско-украинские песни. Где он их нахватался, было известно только ему да богу, но никак не Кобзеву. Три раза прошерстив всю дробовскую родословную, он не обнаружил ни малейших следов не то что злосчастной национальности, но даже банальных татар. Профессор был настолько русским, что это казалось подозрительным.

– Возьмем, допустим, – с уверенностью, которой он на самом деле отнюдь не испытывал, объяснял Кобзев, – школьный учебник по геометрии. И представим, что на одной из его страниц, 147-й например, обитает цивилизация разумных э-э… квадратов.

Генералы дружно улыбнулись.

– А на странице, например, 319-й обитают такие же разумные эллипсы. Эти цивилизации будет отделять друг от друга всего лишь несколько миллиметров бумаги. Но… это миллиметры оси зэт, о которой эти существа просто-напросто не подозревают. Они двумерны. И до тех пор, пока у них не появится устройство, способное перелистнуть…

– Достаточно!

Теперь Богданович не улыбался.

– И как далеко, – осведомился он опасным голосом, – вы сумели продвинуться в создании этого «перелистывающего» устройства?

– Сейчас проходит комплексные испытания четвертый образец, – сообщил Кобзев, а про себя подумал: «Сука вы, товарищ генерал-майор. Башка, значит, чугунная? Да вы больше моего об этих опытах знаете».

– И? – Военный подался вперед.

– В ходе экспериментов приборами было зафиксировано образование так называемых «фридмановских проколов», каналов, соединяющих э-э… наш мир с каким-то еще. Что подтверждается косвенными данными.

– Какими?

– Менялся состав воздуха в рабочей камере, – ответил Кобзев. – И… ряд других параметров.

– А! – разочарованно махнул рукой Богданович. – Знаем мы этот «состав воздуха». Здоровенный агрегатище, проводков и трубочек в нем уйма, что по каким подается – сам черт копыто сломит.

– Какого размера были эти ваши «проколы»? – отрывисто спросил Подгорных.

– Пять, восемь и одиннадцать сантиметров, – поспешно ответил Кобзев. – В диаметре. Большие размеры пока получить не удавалось.

– И на это вы угробили столько времени и сил? – возмутился Богданович. – На дырку, в которую и кулак-то толком не пропихнешь?

– Пока получить большие размеры не удалось, – повторил Кобзев, – хотя эксперименты в этом направлении ведутся.

– Это которые 17-го числа? – уточнил Подгорных.

– Да. Проводился опыт с целью получения стабильного канала диаметром в один метр, с последующей засылкой телеметрического робота…

– Ну и?

– При попытке увеличить размер «прокола», – вздохнул Кобзев, – выяснилось, что потребляемая при этом мощность возрастает даже не по экспоненте, а… в общем, – поправился он, – чтобы увеличить размер в два раза, надо в пять раз больше энергии, а в три – в двадцать.

– Обесточили весь город и еще треть области, – тихо сказал Подгорных.

– Так на… – Богданович смял окончание фразы. – И чем вы сейчас занимаетесь?

– Профессор Дробов высказал предположение, – торопливо зачастил Кобзев, – что «коэффициент G», – ну, он так назвал силу, которая мешает увеличению «прокола», – не является одинаковым по всей планете. И последние два месяца он и его сотрудники занимались обработкой спутниковых данных с целью выявления наиболее подходящих…

– Вот это?

Подгорных осторожно вытащил из папки мятый синий лист, представлявший собой карту мира, небрежно исчерканную разноцветными карандашами.

Кобзев молча кивнул, не в силах отвести взгляд от жирного пятна на границе Индии и Пакистана – следа от профессорского бутерброда с лососиной.

В Северном полушарии между пятидесятой и шестидесятой параллелями выстроились разделенные примерно одинаковыми расстояниями пометки. На розовую, как младенческая попка, одну шестую часть суши пришлось три из них – в Белоруссии, за Уралом и в Приморье.

– И что вы можете сказать… – Остро заточенный кончик карандаша Подгорных покружил над Западной Европой и уперся в размашистый черный крест, обведенный красным кружком.

– В Англии? – переспросил Кобзев. – Эта, если я не ошибаюсь, точка совпала с местной археологической достопримечательностью. Стоунхередж или Стоунхедж какой-то. Кстати, в Аркаиме тоже обнаружены мегалитические сооружения. Профессор Дробов считает, что это совпадение не может быть случайным, и, таким образом…

– Оно, – выдохнул Богданович, вставая, – не случайно! Оно, мать вашу за ногу, совсем не случайно!

– Дело вот в чем, – устало сказал Подгорных. – По линии… Глеба Александровича пришло сообщение, что американцы уже нащупали свой, как вы говорите, «прокол». И сейчас, в данный момент, у них идет подготовка к вторжению. Через, насколько нам известно, этот самый Стоунхендж.

– А?!

Внутри у Кобзева что-то с тихим хлюпаньем оборвалось.

Это даже не конец, отрешенно подумал он. Просто п…ц, полный и окончательный. Утечка информации с подконтрольного объекта, да еще… Сделают стрелочником, трибунал и… Но когда эти твари-штатники успели?!

– По всей видимости, работы у них начались раньше, чем у нас, – сообщил Подгорных, не заметив – или сделав вид, что не заметил, – что при этих словах Кобзев буквально-таки восстал из мертвых.

– Где-то в середине шестидесятых, – подтвердил Богданович. – Они тогда находились под большим впечатлением от нашего рывка в космос и запустили массу программ, могущих при успехе послужить альтернативой. Идеи разрабатывались самые бредовые. Денег, правда, с самого начала давали немного, а после лунного успеха и вовсе едва не прикрыли – флот каким-то образом взял лабораторию на свой бюджет. Похоже, держалось это у них на кучке маньяков-энтузиастов, нормальные штатники давно бы плюнули и подались в более перспективное дело. В позапрошлом месяце им удалось наконец пробить полномасштабный опыт и…

– У них получилось? – выдохнул капитан.

– Эти данные относятся к высшей категории секретности, – отрезал Богданович. – Но нам достаточно и косвенных. Сразу после опыта начался, как мы говорим, «шорох». ЦРУ, АНБ и Пентагон срочно выделили людей – не самых плохих – в свежеобразованный отдел, – Богданович на секунду задумался, – «Уризен». Этот отдел немедленно развил бурную деятельность. Арендовал у англичан участок в три сотни гектаров неподалеку от Стоунхенджа, и сейчас там полным ходом идет какое-то строительство.

– Сам Стоунхендж, правда, пока для туристов открыт, – заметил Подгорных. – Мы там организовали постоянное наблюдение. Возможно, он им потребуется позже. Закроют под видом реставрации и…

– Он им может и не понадобиться, товарищ генерал, – внезапно сказал Кобзев, припомнив один из монологов доцента Каширо. – Там очень мощная аномалия, и этих каменных колец по окрестностям разбросана чертова прорва. Стоунхендж просто самый знаменитый из них.

– Что?! – приподнялся Богданович. – Это значит, они уже могли начать операцию по «вторжению», а мы?! Опять проспали, как в сорок первом?!

– Ну, настолько они нас вряд ли могли опередить, – успокоил Подгорных. – По нашим данным, они только-только формируют группировку для предстоящей операции. Имя предположительного командующего этой группировкой – адмирал Дженнистон.

– Адмирал? – удивился Кобзев.

– Проект финансировал флот, припоминаете? – улыбнулся Богданович. – Дженнистон командовал в свое время морской пехотой, он и начинал как морпех… старый «ястреб».

– Короче, – Подгорных четким ударом припечатал карту к столу. – Майор Кобзев, сколько вам потребуется времени, чтобы открыть с нашей стороны достаточно широкий «прокол»?

– А? – только и сумел произнести бывший опальный капитан, в мгновение ока вознесенный обратно к вершинам.

– Постоянно действующий проход шириной… метров десять, я думаю? – осведомился Подгорных у Богдановича.

– Самое малое. Лучше пятнадцать.

– М-м-м… месяца три! – Кобзев наконец сумел собраться с мыслями. Сам он не был уверен, что такое возможно и за три года, но тут уже или грудь в крестах…

– Три дня, – отрубил Богданович. – И ни минутой больше.

– Ну, это вы уж, пожалуй, совсем круто загнули, Глеб Александрович, – глядя на побледневшего Кобзева, примирительно сказал Подгорных. – Пара недель у вас, товарищ майор, есть. Но потом действительно ни минутой больше. Или мы через полмесяца имеем полноценный проход, или… Ну, вы сами понимаете… Мы не можем позволить американцам опередить нас ТАМ!

– Т-так точно, товарищ генерал, – выдавил Кобзев. – Понимаю.

Подгорных сухо кивнул и выложил на стол черную кожаную папку.

– С этой минуты, – начал он, – вы назначаетесь исполняющим обязанности руководителя проекта «Шеллак». Здесь ваши новые документы, полномочия, они теперь у нас, – Подгорных слегка улыбнулся, – практически неограниченные, а если все же их не хватит, свяжетесь непосредственно со мной или с Глебом Александровичем. Отчитываться будете также перед нами. И только перед нами! – резко добавил он. – Никто другой, будь он хоть сам… Подгорных оборвал фразу на полуслове и после многозначительной паузы продолжил: – Надеюсь, мера возложенной ответственности вам также ясна. До конца.

Кобзев молча кивнул, жалея в этот момент лишь об одном – что нельзя вытащить из кармана платок и стереть к чертовой бабушке выступивший на лбу липкий холодный пот.

– Какую аномалию будете проверять первой, белорусскую или уральскую? – спросил Богданович.

– Ну… – замялся Кобзев. – Скорее всего белорусскую. Район все-таки более обжитой, железная дорога неподалеку – соответственно, необходимую технику удастся подтянуть быстрее.

– Ладно, – кивнул Богданович. – Я свяжусь с командованием округа.

– Я, со своей стороны, – Подгорных осторожно коснулся папки кончиками пальцев, – также обеспечу соответствующую поддержку со стороны местных партийных и… остальных компетентных органов. Так что, – он резко толкнул папку, и она, пролетев через весь стол, замерла точно перед Кобзевым, – действуйте, майор!

* * *

Майор Обри Норденскольд начинал напоминать себе Железного Дровосека, поставленного злой ведьмой Запада вместо статуи у трона. То, что вместо злой ведьмы выступал адмирал Дженнистон, а троном ему служило сделанное по спецзаказу кресло, дела не меняло. Молча стоять по стойке «вольно», которая для Дженнистона мало отличалась от стойки «смирно», и тревожно следить, не слишком ли затягиваются паузы в беседе, – удовольствие и так не из первых. А Обри к тому же очень не нравились ни человек, сидевший напротив адмирала, ни направление, которое принимал их диалог.

– Все это очень интересно, – проговорил адмирал с напором, – но чему я обязан подобным визитом?

Обри обо всем догадался десять минут назад, и глупость адмирала его уже не бесила. Она его пугала. До безъязычия и нервных судорог.

– Мы хотим отдать группу вторжения под ваше командование, адмирал, – ответил человек в штатском, чьему хладнокровию майор Норденскольд мог только позавидовать. – Вы не только обладаете огромным боевым опытом, что само по себе делает вас перспективнейшим кандидатом на эту должность. Ваша карьера проходила в Корее и Вьетнаме, и вы знакомы со спецификой боя в джунглях.

«Вот об этом не надо было напоминать, – подумал Норденскольд, закатывая глаза в безмолвной муке. – Если адмирала сейчас скрутит приступ…»

Но в тот момент приступа не последовало. Позднее Обри горько об этом сожалел. Если бы адмирал заранее продемонстрировал следствия своей контузии лощеному франтишке из Центрального разведывательного, ему, разумеется, не предложили бы командовать вторжением и судьба самого майора сложилась бы гораздо спокойнее. Но в тот момент мятежная душа Обри Норденскольда обращала к небесам страстные мольбы утишить электрические бури в адмиральском сером веществе, и небеса – в виде исключения – решили откликнуться.

Дженнистон со значением прокашлялся.

– Это большая честь для меня – послужить стране, – чопорно ответил он. – Морская пехота США сможет захватить любой плацдарм и удерживать его любой срок – дайте только патроны.

Фраза произвела на цэрэушника неизгладимое впечатление. Обри был бы впечатлен куда больше, если б слышал ее в первый раз. Адмирал имел привычку отвечать подобным образом на всякое предложение, с которым был согласен.

– Значит, решено, – проговорил цэрэушник. – Теперь… – Он пошарил в чемоданчике. – Прошу подписать.

– Что это? – с привычным подозрением осведомился адмирал.

– Клятва о неразглашении, – спокойно объяснил тип в штатском. – Вы должны понять, адмирал, речь идет о проекте, способном перевернуть наши представления о государственной безопасности. И мы не можем делать исключений ни для кого. Невзирая на боевые заслуги.

Дженнистон тяжело подышал, наливаясь дурной кровью, но, увидав, что его пантомима не производит на хладнокровного цэрэушника никакого впечатления, все же поставил выверенную до микрона роспись.

– И вы, майор… Норденскольд. Прошу. – Перед фамилией Обри цэрэушник помедлил миг, как бы вспоминая что-то.

Обри вывел в указанном месте свою аристократическую закорючку, даже не потрудившись прочитать, что же именно подписывает.

– Очень хорошо, – промолвил агент, убирая листы обратно в чемодан.

Дженнистон расписался на столе.

Обри подсунул ему под руку лист желтоватой дешевой бумаги. Адмирал расписался еще раз. Потом еще. Лицо его оставалось трагически сосредоточенным и могло бы послужить моделью для барельефа «Генерал Ли на третий день битвы при Геттисберге».

Цэрэушник взирал на этот процесс, приоткрыв рот.

– Простите, адмирал, – прошептал он, – что это за балаган?

– Можете не шептать, – ответил Обри. – Все равно он ничего не слышит. У него припадок.

Майору было очень обидно. Ему казалось, что он только что совершенно зря дал подписку о неразглашении, ибо разглашать ему будет нечего.

– Какой… припадок? – выдавил агент.

– Эпилептоидный, – пояснил Обри. – Пти маль. После контузии с адмиралом такое бывает. В этом состоянии он ничего не слышит и ничего не запоминает.

– И… часто с ним такое? – поинтересовался цэрэушник.

– Не очень, – честно признался Обри. – Только когда он сильно не в духе. Или волнуется.

– Вы хотите сказать, – медленно, словно не в силах поверить своим словам, произнес агент, – что мы только что доверили важнейший проект со времен Манхэттенского человеку, который впадает в ступор от малейшего стресса?

Обри очень хотелось промолчать, но честность не позволила.

– В общем… да.

Агент сосредоточенно сломал авторучку.

– А переиграть уже нич-чего нельзя, – прошептал он.

– Почему? – машинально переспросил Норденскольд, не очень надеясь на ответ.

– Потому что русские ведут раскопки в районе двух точек перехода, – резко ответил цэрэушник. – Потому что стоит нам промедлить хоть на пару месяцев, и мы рискуем оказаться вторыми. Как нам подгадили наши афганские друзья!

Обри поднял брови.

– Советы ведут в Афганистане полномасштабную войну, – объяснил агент. Майор Норденскольд решил, что после выполнения задания его непременно расстреляют, и он уже заверил свое согласие подписью. Иначе такую откровенность объяснить было невозможно. – Мы потеряли всякую возможность следить за переброской их войск – слишком их много, в то время как нам придется перекидывать морпехов в Англию кружным путем и по одному. А остановить эту войну мы не можем по… политическим соображениям.

Обри не стал спрашивать, по каким.

– Судьба мира решится в ближайшие месяцы, – тихо и внушительно проговорил цэрэушник. – И если адмирал Дженнистон окажется не способен нести эту ношу… она ляжет на ваши плечи, майор.

– Сэр! – Норденскольд невольно вытянулся во фрунт.

– Кто подсунул мне чистый лист? – капризно осведомился Дженнистон. – А… Проклятая контузия! Так о чем мы говорили?

– А с вами, майор Норденскольд, – продолжил цэрэушник, игнорируя адмирала, – мы побеседуем позднее. Вы получите… особые инструкции.

* * *

Пучеглазая рыбина лениво шевельнула плавниками и приблизилась к самой поверхности воды.

Там, наверху, был ослепительный свет, справа – огромное, зеленое и еще… что-то еще, и рыбу тянуло к нему… чуть-чуть вперед…

– Иллиен-на!

Девушка упрямо мотнула головой, но было уже поздно – крик, резанув по ушам, скомкал, сбил отрешенную сосредоточенность, – сорвавшаяся с незримого поводка рыбина мгновение висела на прежнем месте, а потом, опомнившись, стремглав ринулась назад, в привычную темную глубину омута.

– Ну вот!

С досады девушка собралась было запустить вслед рыбине гладким камешком, но в последний момент сдержалась. Не пристало истинному эльфу проявлять эмоции столь бурно. И уж тем более ученице самого…

– Иллиена! Илли, ты где?

– Здесь я, здесь! Да, да, иду! – крикнула девушка, ловко соскакивая с нависшего над водой ствола на песчаный берег. – Обязательно было кричать на весь лес?

– Илли! – Мать попыталась было возмущенно нахмуриться, но получилось это у нее плохо – случись рядом человек, он бы, вероятно, нашел это зрелище даже комичным.

– Ну что «Илли», мама? Мне уже и от дома отойти нельзя?

– А ты еще помнишь, как он выглядит, дом-то? Чуть солнце из-за верхушек глянет – она сразу шасть, и нет ее до вечера. А дома…

– …А дома скотина не кормлена, брухимы не доены, – закончила Иллиена. – Мам, ну мы что – люди?

Несколько секунд две эльфийки молча мерили друг друга хмурыми взглядами. Иллиена первой не выдержала и заливисто, на весь лес, рассмеялась.

– Ей еще и смешно! – всплеснула руками мать. – Ах ты, наглая девчонка…

– Сама смеешься, сама смеешься…

– Вот тебе…

– Не поймаешь, не поймаешь! – Иллиена ухватилась за ствол молоденькой березки, закрутилась и бросилась бежать. – Не поймаешь!.. А еще Шиллиела – легконогая!

– Не поймаю! Да я…

Но Илли уже неслась по лесу, перепрыгивая корни кедров, проскальзывая сквозь ветки кустов, которые словно отклонялись в сторону, давая ей дорогу, мчалась навстречу солнцу – и его луч, прорвавшись сквозь зеленый полог, брызнул ей в глаза ослепительным огнем.

…А земля вдруг вздыбилась рыжей вспышкой и плеснула вокруг острым, пахучим металлом, и жалобно вскрикнула березка, чей подрубленный ствол осел на землю, и могучий кедр отозвался протяжным стоном, а в воздухе повис сизый дым, и…

Илли замерла, словно налетев с разбегу на невидимую преграду. Набежавшая сзади мать, смеясь, схватила ее за плечо, развернула к себе и тоже застыла, глядя на разлившийся в дочкиных глазах ужас.

– Ох, мама, – выдохнула девушка, зарываясь лицом в расшитый ворот Шиллиелиной курточки. – Я… я видела… Везде и по всем ветвям будущего…

Лицо старшей эльфийки враз отяжелело, став совершенно человеческим.

– Будь проклят! – прошептала она. – Будь проклят твой дар!

Человеческое наследство, порченая кровь – потому что эльфы не бывают провидцами.

– Успокойся, дочка, – выговорила Шиллиела, переведя дыхание. – Что бы это ни было, это, верно, касается лишь людей.

– Нет. – Ее дочь медленно, обреченно покачала головой. – Это горела пуща.

Глава 1

Тяжелые солнечные лучи пылающим потоком заливали пыльный дворик.

– Так вы говорите, полковник, это ваша лучшая пара? – спросил штатский, отвернувшись от окна.

Этот визитер сразу не понравился полковнику. Если сопровождавший его майор представился, как и полагается, полностью, назвав имя и звание, то тип в сером пятисотдолларовом костюме и дешевых солнечных очках небрежно выцедил сквозь сжатые губы «АНБ» – и этим ограничился.

«Если бы ты только знал, – устало подумал полковник, – сколько тебе подобных уже прошло через этот кабинет. И из какой только чертовой задницы вы все появляетесь, такие одинаковые? АНБ, ЦРУ, АСА – Служба армейской безопасности, – даже ФБР. Одинаково выбритые, одинаково подстриженные, одинаково наглые и уверенные, что все, что вы сделаете, будет всегда оправдано «высшими интересами США». Если бы ты только знал, как вы все мне надоели! Сидите у меня… по самое тут».

– По-моему, – сказал он вслух, – в досье все изложено достаточно ясно. Тридцать девять подтвержденных ликвидаций. Медали. Конечно, если вы рассчитывали найти второго Карлоса Хэчкока…

– Нет, нет, – вмешался майор. – Кандидатура старшего сержанта Седжвика нас вполне устраивает. Не так ли, Алекс?

– Во Вьетнаме он был? – скучно осведомился аэнбэшник.

– Нет, – сказал полковник. – Седжвик с самого начала служил у нас.

– Нам желательны люди с боевым опытом, – сообщил аэнбэшник, глядя в стену справа от полковника.

– Старший сержант Седжвик провел в джунглях уже без малого семь лет, – заметил полковник. – А я на основании собственного опыта не могу сказать, что кампучийские джунгли намного превосходят колумбийские – например, по количеству паразитов на квадратный метр.

При этих словах на лице майора заиграла чуть заметная усмешка.

– Впрочем… – Полковник потянулся, точнее, сделал вид, что тянется к стопке папок. – Если вам нужны непременно люди с вьетнамским опытом… то вот, например, сержант Коул. Тринадцать подтвержденных ликвидаций…

– К сожалению, – заявил майор, прежде чем аэнбэшник закончил открывать рот, – у сержанта Коула есть семья. Жена и двое, если не ошибаюсь, – полковник кивнул, – двое детей. Старший сержант выглядит в этом свете гораздо более предпочтительной кандидатурой. У него, как я понимаю, вообще отсутствуют близкие родственники.

– Да, – подтвердил полковник. – По крайней мере, никаких данных про таковых у нас нет.

– А этот, второй… – Определенно процесс выговаривания стоил типу из АНБ каких-то совершенно неимоверных усилий, подумал полковник. Ему бы стоило продавать свои слова поштучно, по пять баксов за слово. Впрочем, возможно, именно этим он и занимается.

– …Крис.

– Капрал Кристофер Рид, – расшифровал майор.

* * *

Когда рев моторов «геркулеса» плавно перешел в убаюкивающий монотонный гул, капрал Корпуса морской пехоты США Кристофер Рид откинулся на жесткую спинку сиденья и закрыл глаза.

Спать ему не хотелось. Просто он вдруг отчетливо увидел далекую аризонскую степь, долговязого мальчишку с «марлином» 22-го калибра, пляшущее в прицеле крохотное пятнышко суслика…

…И то неповторимое, пьянящее чувство, когда он плавно надавил на спуск, уже зная, что не промахнется.

Он вспомнил, как бежал – нет, летел, ноги словно не касались земли – все двести семьдесят ярдов, как недоуменно смотрел на крохотное, жалкое тельце зверька, а потом – жар, духота и подошедший следом отец недоуменно смотрел на него, ползавшего среди остатков собственного завтрака.

– Понимаешь, пап… суслик… ну, ведь это нечестно. Он ничего мне не сделал, он просто стоял себе на солнышке, такой маленький, а я… ведь у него не было ни одного шанса!

– Ну да, – улыбнулся отец. – Вот если бы у него был револьвер, и у тебя был револьвер, и вы стояли бы на пыльной, залитой солнцем улице…

– Нет, пап. Но суслик… он же был ни в чем не виноват. Вот если бы это был койот, который напал на кур дяди Слима…

– Или рыжий Билл, который трепал тебя в школе на прошлой неделе.

– Да! – запальчиво отозвался Крис, а потом представил себе рыжего Билла, лежащего так же, как суслик, – в нелепой, вывороченной позе, с остекленевшими, сохнущими глазами.

– Нет!

Но что-то в нем дрогнуло от этой сцены, мелькнула какая-то потаенная мысль, которую он тут же прогнал. Мысль о том, что теперь он знает – стоит ему захотеть, всего лишь очень захотеть, и здоровяк Билл, так лихо таскавший его за воротник… Стоит всего лишь плавно потянуть за спуск.

Конечно, Билл не заслужил такого наказания. Но, с другой стороны, суслик заслужил его еще меньше.

– Пап! – Голос Криса предательски дрогнул. – А, пап. Давай похороним суслика.

– Давай, – серьезно кивнул отец.

Вторую пулю из своей новенькой винтовки Крис выпустил в темнеющее аризонское небо, салютуя первому убитому им врагу.

– Ну вот… – Отцовская ладонь мягко опустилась ему на плечо. – А завтра мы насобираем пивных банок за домом дяди Слима.

– Пап, – обернулся Крис. – Сейчас ведь лунные ночи, да? А как ты думаешь, койот, который загрыз дядиных кур, он как подбирается к курятнику?

* * *

Негритенок сверкнул белозубой улыбкой и, повернувшись, бросился бежать.

– Стой!!!

Быстро-быстро ходят вверх-вниз худые лопатки.

– Сто-о-ой!

Черт, как он уже далеко, метров тридцать, только пятки сверкают, кто-то из кубинцев хватает за руку и тут же летит кубарем, но на это уходят драгоценные секунды…

Вспышки почти не видно, только столб серой пыли ударяет вверх, а когда он опадает, становится видно крохотное скорчившееся тельце. И звон в ушах. Мерзкий, надоедливый звон.

– Вяземский слушает.

– Товарищ полковник. – Голос дежурного был какой-то странный. Мнущийся, что ли. – Вам приказано срочно явиться в штаб.

Полковник покосился на лежащие на тумбочке часы.

– Что, прямо сейчас?

Два часа пополуночи. Тиха украинская ночь, чтоб ее…

– Так точно, товарищ полковник. Машина уже вышла.

Полковник вздохнул.

– Через семь минут выйду, – сказал он и, не глядя бросив трубку, откинулся на подушку.

Потолок был с трещиной, рисунком напоминавшей пальму.

* * *

– Добрый день, товарищ полковник.

– Здравия же… то есть здравствуйте. – После четырехчасового перелета Вяземский даже не сразу сообразил, что на сидящем за столом человеке нет не только погон, но и каких-либо других атрибутов военной формы.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Чай, кофе?

– Кофе, если можно, – выдавил полковник. Сидящий за столом прижал кнопку селектора, немедленно отреагировавшего противным хрипом.

– Нин, сделай нам, пожалуйста, два кофе… Вам сахар, сливки?

Вяземский мотнул головой.

– Просто два кофе, – закончил штатский, посмотрел на полковника, покачал головой и добавил: – И пару пирожных.

– Извините, а не подскажете заодно, где у вас тут… уборная? – спросил полковник. – Я прямо с аэродрома, на транспортниках, знаете ли, с удобствами туго, а встречающим было, похоже, приказано передать меня с рук на руки.

– Вечно у нас так – все, что не нужно, исполняют от и до, – вздохнул штатский. – А что нужно… Направо в конце коридора.

Через несколько минут Вяземский, запив горячим кофе последний кусочек пирожного, пришел к выводу, что счастье в жизни все-таки есть. И полному его наступлению мешало лишь существование сидящего напротив субъекта. Мешало, впрочем, не сильно.

– Ну вот, – округленько вымолвил штатский, проследив, как Вяземский аккуратно ставит беленькую чашку на столь же белоснежную скатерть. – Теперь, думаю, вы в состоянии воспринимать окружающую реальность более адекватно.

Господи, где он слов-то таких нахватался, подумал полковник. У него же на лбу четыре класса образования и школа партактива… или КГБ? Диссидентов, что ли, курировал?

– Я – майор Комитета госбезопасности Кобзев. Степан Киреевич.

«Имя-то какое редкое», – отметил про себя полковник.

– Должен вам сообщить, что вы, в числе прочих, были отобраны для выполнения правительственного задания особой важности, – заявил гэбист и выжидательно уставился на полковника.

«И что мне теперь – вытянуться по стойке «смирно» и заорать гимн?» – устало подумал Вяземский.

– Товарищ майор, простите, а кем отобран?

– Вышестоящим командованием, – отрубил Кобзев.

– Дело в том, – пояснил полковник, – что я совсем недавно вернулся после выполнения другого важного правительственного задания.

– Нам это известно, – сообщил майор. Вяземский с трудом подавил сильнейшее желание зевнуть.

– Разумеется, вы можете отказаться, – сказал майор тоном, яснее всяких слов говорившим: «лучше, сволочь, не пробуй». – Тогда вам надо будет просто дать мне подписку о неразглашении, и на этом наш разговор завершится.

– О неразглашении, простите, чего? – осведомился полковник.

– Самого факта разговора, – пояснил Кобзев. – Равно как и его содержания.

Ну да, местонахождение здешнего толчка является самой охраняемой гостайной, подумал полковник.

– Я согласен. То есть, – поправился Вяземский (боже, как спать хочется!), – готов оправдать высокое доверие, оказанное мне партией и правительством.

Майор кивнул и, вытащив из верхнего ящика стола тоненькую стопку листов, протянул ее полковнику.

– Вот. Внимательно ознакомьтесь и распишитесь под каждым листом. Это, – он слегка улыбнулся, но до глаз улыбка не доходила. Такого вежливого кривлянья губ полковник насмотрелся вдосталь, и пакостное выражение лица собеседника его уже не коробило, – тоже подписка о неразглашении, но немного другая. Она необходима для получения допуска к проекту.

– Извините, а ручка у вас есть? – спросил Вяземский.

– Да, вот. Возьмите.

Полковник быстро пробежал глазами листы, каждый абзац на которых начинался либо с «запрещается», либо с еще более грозного «карается», и, размашисто подмахнув под каждым, вернул их гэбисту.

– Кстати, а откуда у вас фамилия такая – Вяземский? – спросил Кобзев, пряча листы обратно в стол.

Поздно же вы, батенька, спохватились, подумал полковник. Ну да ладно, ловите… бризантным.

– Это фамилия моей прабабки. Она действительно была Вяземская, из тех самых, князей. Мужа, правда, нашла себе классово чуждого – красного командира. Так что быть мне выходило Потаповым, да вот только когда прадеда-комкора в сороковом, – полковник криво усмехнулся, – взяли, он успел кинуть записку, «так, мол, и так, будь лучше, сынок, потомком князьев, чем сыном врага народа».

Вяземский вздохнул.

– Выпустили его через год, – продолжил он. – В мае, как раз за месяц. Ну а потом было уже не до фамилии. Так вот и остались мы Вяземскими, – закончил полковник и откинулся на спинку стула.

Наблюдать сейчас за гэбистом, подумал он, было сплошным удовольствием. Тот нервно побарабанил пальцами по столу, потянулся было за листами, но моментально отдернул руку, словно на их месте внезапно объявился скорпион, суетливо покрутил в пальцах ручку, бросил ее, полез во внутренний карман, долго там чего-то искал. Не обнаружив искомого, Кобзев наклонился и начал яростно грохотать выдвигаемыми ящиками стола. На четвертом ящике он издал приглушенно-радостное «угум», и на свет божий появилась мятая пачка «Примы». Гэбист лихорадочно вытряхнул из нее сигарету, прикурил от протянутой Вяземским «зиппы», от волнения даже не обратив внимания на идеологически враждебный предмет, и глубоко, с наслаждением, затянулся.

– Ах, да! – спохватился он. – Берите, товарищ полковник.

– Спасибо, я пока воздержусь.

Вяземский с тоской подумал о блоке «Житана», покоившемся на дне его чемодана. Вот его бы сюда или, еще лучше, пару этих французских сигар, которыми его угощали летчики «тушек» морской разведки. Сигары, откровенно говоря, были хуже кубинских, но зато выглядели…

Впрочем, подумал полковник, товарищу майору и без того сейчас хорошо. Привлечь в секретный проект товарища с такой анкетой – ай-яй-яй, что скажут наверху! Могут ведь и выводы сделать, что среди нас появились такие товарищи, которые нам совсем не товарищи. И до тех пор, пока некоторые товарищи, которые нам совсем не товарищи… нет, только не замполит Полищук, чур меня, чур и вообще – изыди!

– Итак, – прервал затянувшуюся паузу майор, яростно вминая окурок точно в центр пепельницы. – Теперь, когда предварительные формальности закончены, я могу ввести вас в курс дела – вкратце, разумеется. Более подробные инструкции вы получите позже и, скорее всего, не от меня, а от вашего будущего непосредственного начальства.

– Вам, товарищ полковник, предстоит войти в состав командования спецчасти, которая будет выполнять э-э… важное правительственное задание по оказанию братской помощи сопредельным народам.

Лихо, подумал полковник. Это каким же сопредельным народам мы еще не успели оказать братскую помощь?

– Насколько я понимаю, вы уже имеете опыт оказания подобной помощи?

– Так точно, – отозвался Вяземский, глядя куда-то мимо Кобзева. – Имею.

Палящее африканское солнце в зените, и облако пыли целиком заволокло позиции, даже вспышки выстрелов с трудом пробивают его. Залп. Нас по этому облаку можно со спутника засечь, говорит он Петровичу, а что делать, спрашивает тот, водой, что ли, прикажете полить? Видели бы в Союзе эту воду, которую мы пьем, да меня бы от этих личинок наизнанку бы вывернуло, три дня бы потом в противохимическом костюме ходил бы, не снимая, а здесь подцепил пальцем, выкинул из стакана и пьешь дальше. И сразу – колонна на шоссе, у «града» рассеивание по дальности больше, чем по фронту, и зона накрытия образует вытянутый эллипс, вот под него колонна и попала. Гиены неплохо поживились, да и остальные стервятники тоже, один гриф до того обожрался, что даже взлететь не сумел, и головной броневик по нему проехался – в лепешку.

– Ну вот, – кивнул Кобзев, словно бы радуясь, что не ошибся. – Но здесь, сразу говорю, вероятный противник посерьезнее. Не исключено соприкосновение с… – гэбист нарочито затянул паузу, – американцами.

«Неужто к латиносам», – подумал полковник. – «Гренада какая, что ли?»

– Про местные условия более подробно я смогу вам рассказать попозже, – Кобзев слегка развел руками. – Потому как сам пока всей полнотой информации не располагаю.

Надо же, признался.

– Сейчас же… – Гэбист встал. – Вас доставят в базовый лагерь. А уж оттуда…

– Лететь хоть далеко? – спросил полковник.

– Лететь больше не нужно, – ответил гэбист. – Это место, куда вы направляетесь… Оно как бы и чертовски далеко, а, с другой стороны, можно сказать, что и совсем рядом. Смотря как смотреть.

Надо же, мать его за ногу, подумал полковник, он еще и философ. Доморощенный.

– А, простите, на это правительственное задание отправляют меня одного? – поинтересовался он запоздало.

– Нет, – отрезал Кобзев.

* * *

Туманный Альбион, словно вопреки своему названию, встретил Криса ярким солнечным светом и зычным рыком мастер-сержанта:

– Ну, чего расселись?! Быстрее, быстрее.

Крис вопросительно оглянулся на Седжвика. Старший сержант, ничуть не торопясь, встал, потянулся, подхватил сумку и спокойно зашагал к выходу, где продолжал надсаживать глотку комитет по встрече.

– Так, построиться, остолопы! Вас что, нигде ничему не учили?! Так…

Тут он заметил спокойно выходящего Седжвика, осекся, начал было разевать пасть, чтобы набрать воздух для нового, особого рыка, увидел нашивки Седжвика и осекся снова.

– Снайперы?

Седжвик кивнул.

– Вам к капитану Томлинсону, сектор А-3, блок 4, 42-я комната.

Мастер-сержант сделал пометку в блокноте и, разом утратив к Седжвику с Крисом всякий видимый интерес, повернулся к остальным вновь прибывшим.

– Чего уставились! – заорал он так, что ближайший к нему морпех – здоровенный, под два метра, негр, – чуть подался назад.

– Я вас спрашиваю, учили вас хоть чему-нибудь в той поганой дыре, откуда вы свалились на мою голову?

– Сэр, да, сэр! – выдохнула шеренга.

От Томлинсона путь снайперов лежал в арсенал и только оттуда – в казармы. Крис Рид проделал его в некотором обалдении. Он еще не до конца свыкся с мыслью, что из снайпера второго сорта стал настоящим, полноценным бойцом – старшим пары. Но винтовка очень помогала утвердиться в этом.

Крис еще раз любовно повел ладонью вдоль ствола. Новенькая, только что из Квонтико, М40А1. Не просто обычная «ремингтон 700 варминт», как у Седжвика, а доработанная модель. Ствол «Арткинсен» из нержавеющей стали. Пластиковая, армированная стекловолокном «Макмиллан» ложа. И на сладкое – десятикратный «Унерлт», просветленная оптика с износостойким покрытием из фторида магния. Мечта, а не винтовка.

Окончательно же Крис поверил в чудеса тогда, когда возле его койки материализовался такой же новенький и так же отчетливо, как и его винтовка, отдающий учебным центром морской пехоты «Квонтико» рядовой.

– Э-э, капрал Рид, сэр?

Крис неохотно оторвался от созерцания чуда оружейной мысли и перевел взгляд на рядового.

– Да.

Рядовой выронил сумку и вытянулся в стойке.

– Рядовой Боллингтон прибыл в ваше распоряжение, сэр, – отрапортовал он.

Несколько секунд Крис молча смотрел на него сверху вниз… и широко усмехнулся. Заулыбался и рядовой.

– Вольно. – Крис ткнул в соседнюю койку. – Садись. Давно из учебки?

– Две недели, сэр, – выдохнул рядовой, устраиваясь на койке.

– А здесь?

– Второй день кантуюсь, – вздохнул Боллингтон.

– И что слышно? – полюбопытствовал Крис.

Интерес его отнюдь не был праздным. Распоряжение об его откомандировании в «сводную группу особого назначения» (что бы это ни значило) было сформулировано настолько двусмысленно, что понять, в чем будет заключаться его новое задание, Крис так и не смог.

– А ничего! – Боллингтон взмахнул длинными руками, точно идущий на взлет аист. – Одни носятся, словно наскипидаренные, другие, как я, ходят без дела, на Стоунхендж пялятся. Тут недалеко. А совсем под боком – другой круг камней, постарше и не такой красивый.

– Стоунхендж? – переспросил Крис. О древнем могильнике он что-то слышал, но не думал, что повидает его своими глазами. – Да что мы вообще делаем в Англии? Переброски ждем?

Боллингтон замялся.

– Говорят – да, – выдавил он наконец. – Но я не понимаю, как. Здесь нельзя посадить достаточно самолетов на всех или тяжелый транспорт.

– Ничего, – успокоил его Крис. – Скоро все узнаем.

* * *

Полковник Вяземский осторожно положил окурок на край пепельницы и прислушался, стараясь не обращать внимания на звон в ушах. Задание еще не началось, а избыток чая давал о себе знать. Полковник предчувствовал, что не успеет еще оказаться в той загадочной дыре, о местонахождении которой Кобзев предпочитал говорить глухо, как перейдет на зловещие шоколадки без этикетки, содержавшие, как подсказал ему знакомый военврач, лошадиную дозу фенамина, и будет жрать их до самого возвращения на Большую землю.

– Так и я говорю, – отчетливо донеслось из-за окна. – Кому он хочет повесить лапшу? Ну какой, спрашивается, из него Иванович, когда отец его всю жизнь был Шмулем и Шмулем же…

Полковник вздохнул и принялся бегло просматривать разбросанные по столу бумаги.

Он как раз успел запихнуть в ящик стола изрядно разбухшую синюю папку, когда за дверью раздался дробный топот.

– Ну и шо ты имеешь мне сказать, майор? Ой, простите, товарищ полковник, с очередным вас. И шо ж вам-таки нужно от бедного еврея, шо потребовалось выдергивать его среди ночи из постели, да еще и не его, а молодая девушка, между прочим, от таких фокусов запросто может заработать дефект речи, а?

Вяземский потянулся было за новой сигарой, но раздумал.

– Дело есть, Аркаша.

– Ой, да шо, не знаю я ваши дела, товарищ полковник, – замахал руками вошедший. – Вас опять будут посылать в какую-нибудь Эфиопию или другую Тмутаракань помогать местным макакам строить развитой социализм, хотя они и без того спокойно жрали свои бананы, и вы хотите, шобы Аркадий Наумович поехал на этот раз с вами, потому что в прошлый раз вам без него было грустно и одиноко и некому было доставить свежий номер родной газеты «Правда» погибающей от дизентерии части? Ну шо, скажете, я не прав? А потом ваши подопечные макаки начнут запихивать снаряд не тем концом, и то, что от вас останется, упакуют в банку из-под шпрот, и ваша безутешная вдова, рыдая, повиснет у меня на шее и спросит: «Аркаша, ну почему ты его не уберег, почему не прикрыл своим телом от вражеской пули?»

В качестве наглядного подтверждения своих слов говоривший выпятил вперед и без того немаленький живот.

Вяземский решил, что за таким брюхом вполне мог бы укрыться мотострелковый взвод вместе с приданной бронетехникой.

– Ну, так и оно мне надо, скажу я вам, товарищ полковник? У меня, между прочим, справка есть. А еще жена с пятью детьми и любовницы во всех крупных городах нашего родимого Союза. Как в песне поется, – полковник заранее сморщился, фальшивил Аркаша просто немилосердно, – «Мой а-адрес не до-ом и не у-улица, мой а-ад-рес – Советский Союз!».

Вяземский нарочито медленно вытянул из обертки сигару, щелкнул «зиппой» и с наслаждением вдохнул душистый дым.

– Ты… все сказал? – осведомился он, выдыхая почти идеальное колечко.

– Почти. Хорошие у вас, товарищ полковник, часики. «Сейко», да? Не продаете, случаем?

– Нет! – отрезал Вяземский.

Часы эти ему подарил вождь племени мбеле – колоритнейшая личность, успешно сочетавшая племенные традиции с докторской степенью Сорбонны и автопарком из трех белых лимузинов, прокатиться на которых не погнушался бы и сам дорогой Леонид Ильич. Вождь обладал забавным видением социализма, которое однажды изложил Вяземскому в ходе полуторачасовой аудиенции – Большая Родина Слонов поставляет ему на халяву оружия на пару «лимонов» «зеленых», а он за это объявляет всем, что вот-вот пойдет по пути социализма и в качестве первого шага проводит демократические выборы в свой новый гарем – кстати, в этом вопросе советские товарищи тоже могли бы поспособствовать.

Вяземский тогда было едва не посоветовал ему съездить на очередной фестиваль Дружбы Народов, но вовремя вспомнил о нехороших слухах, ходивших среди местных про племя мбеле в целом и самого вождя в частности, – учитывая то, что простым каннибализмом местных не удивишь, жрали потихоньку все… – и вовремя прикусил язык.

А еще полковник точно помнил, что Аркаша Либин пытался купить у него часы уже пятый раз (предыдущие четыре раза – именные «Командирские») и каждый раз наталкивался на решительный отказ. Впрочем, отказов снабженец просто не принимал. Вообще. Жить с ним рядом от этого становилось нелегко, зато работать – одно удовольствие.

– Вот что, Аркаша, – проговорил Вяземский негромко и, как мог только он, веско. – Это тебе не Ангола. Это гораздо хуже. Поэтому мне нужен снабженец. Такой, как ты. Чтобы в Сахаре мог льда добыть.

Польщенный Либин напыжился, отчего стал совершенно шарообразен, и Вяземский в очередной раз испугался, что его собеседник выкатится из кресла.

Самым забавным было, что Вяземский почти не привирал. День, когда неимоверно небритый Аркаша с хриплым матом в одиночку приволок откуда-то ящик из-под патронов, полный дынь, стал для застрявшего посреди пустыни батальона счастливейшим в жизни его бойцов. Откуда снабженец достал дыни, он так никому и не рассказал – очевидно, считал профессиональной тайной, – а чем он расплачивался, тоже осталось неясным, потому что ничего не пропало. Злые языки поговаривали, что через девять месяцев по Туркменистану забегают узкоглазые евреи, потому что больше у Аркаши ничего при себе не было.

– Ну, – сдался Аркаша через полчаса улещиваний и уламываний, – ладно, товарищ полковник. То есть что я говорю – «так точно»! Так точно! И где мы будем исполнять интернациональный долг? Среди каких гоим?

Вяземский мстительно улыбнулся. Вообще-то он не слишком сожалел о потерянном времени, но шумный Либин настолько его раздражал, что полковник позволил себе маленькую месть.

– В Барановичах, – проговорил он, с наслаждением наблюдая, как опадают полускрытые неуставной бородой пухлые щеки. – В Барановичах, Аркаша.

Вытолкав оцепеневшего от таких новостей снабженца, Вяземский вернулся было к синей папке и остывшему чаю, плавно переходящему в чифирь, но не тут-то было.

Дверь, как и в прошлый раз, распахнулась без стука.

– Разрешите, товарищ полковник? – Первый из вошедших, высокий блондин, четким движением кинул руку к виску. – Поручик Ржевский в ваше распоряжение прибыл!

– Как-как?! – опешил Вяземский.

– Виноват, товарищ полковник! – В голубых глазах – «Черт, – подумал полковник, – да он еще и голубоглазый. Тоже мне, Зигфрид на мою голову, бабы небось штабелями под такого ложатся» – плясали смешинки. – Старший лейтенант Ржевский.

– Так-то лучше, – усмехнулся Вяземский. – А то ведь ввели у нас одно звание из тех. Я, грешным делом, и подумал – уж не прапорщик ли вы?

– Никак нет, товарищ полковник! – вскинулся Ржевский. – Осмелюсь доложить…

– Ну-ну, – подбодрил его полковник. – Доложайте, тьфу, то есть продолжайте. Кстати, вы всегда изъясняетесь в подобном стиле? Или только с новым начальством?

– Никак нет, товарищ полковник, – отозвался Ржевский. – Само как-то получается. А что касается звания прапорщика, то его обесценили уже в Первую мировую, когда из-за убыли кадровых офицеров начали шлепать погоны всяким… отличившимся.

– Их еще «химическими» называли, – сказал полковник. – Из-за того, что знаки различия приходилось химическим карандашом рисовать.

– Ну а сейчас, – старлей пожал плечами, – это не звание, а, простите, анекдот.

– Достаточно, хм, спорное утверждение, – заметил Вяземский и перевел взгляд на второго вошедшего – смуглого, с четким орлиным профилем и орлиным же взором. В общем, если Ржевский выглядел истинным арийцем, то в его спутнике с первого взгляда угадывался сын гор.

– Ну а вы, надо полагать, корнет Оболенский?

– Старший лейтенант Мушни Кордава прибыл в ваше распоряжение, товарищ полковник, – бодро отрапортовал кавказец и, опустив руку, уже обычным тоном добавил: – Товарищ полковник, вы на этого шута горохового внимания не обращайте. Он такой по жизни, даром что артиллерист – каких днем с огнем не сыскать.

– Ну это мы проверим. – Полковник задумчиво постучал карандашом по столу и неожиданно для самого себя спросил: – Товарищ Ржевский, а вы на гитаре играете?

– Товарищ полковник! – Возмущение старшего лейтенанта было почти не наигранным. – Да я в училище…

– В хорэ ты пел в училище, – напомнил Кордава.

– Да, и что? – с вызовом отозвался Ржевский. – Сам играю, сам пою…

– Сам по библиотекам старые песни разыскиваешь и за свои выдаешь, – докончил абхазец.

– Я тоже когда-то играл, – вздохнул полковник. – Да вот только профессия у нас… немузыкальная. Теперь вот только батареей и дирижировать.

– Чтоб как Валэра играть, большого слуха не нужно, – съехидничал Кордава. – Водка нужна, да, а слух не нужен.

«Интересно, сколько раз они эту сцену репетировали? – подумал полковник. – Тоже мне, Тарапунька и Штепсель».

– Слушай ты, да! – Ржевский картинно тряхнул чубом. – Я…

– Отставить! – тихо скомандовал полковник. – Команды «Вольно» не было.

Оба лейтенанта моментально подтянулись, старательно пожирая начальство преданными взглядами. Ну точно – шуты гороховые, утвердился полковник в своей первоначальной мысли и неожиданно для себя улыбнулся.

– Вольно… поручик.

– Ух, – выдохнул Ржевский. – Товарищ полковник, разрешите обратиться?

– Обращайтесь.

– Нам сказали – откомандированы для выполнения особо важного и секретного задания партии и правительства, – начал Ржевский, – но в чем оно будет заключаться – никто не говорит. Зато подписок о неразглашении мы уже столько подмахнули, что можно эту комнату оклеить.

– Хоть одним глазком намекните, товарищ полковник, – присоединился к товарищу Кордава. – Мы ведь под вашим командованием будем, да?

– Под моим, – подтвердил полковник. – В составе специального сводного подразделения интернациональной помощи.

– Помогать, значит, будем, – задумчиво сказал Ржевский. – А кому именно, конечно, не скажете?

– Пока, – улыбнулся Вяземский, – не могу. Впрочем, вы скоро сами узнаете. Одно могу твердо обещать – угадать не угадаете, зато, когда увидите, удивитесь так, что на всю оставшуюся жизнь хватит.

– На Марс летим, да? – немедленно предположил Кордава, картинно выкатив глаза.

– Ну, – полковник сделал вид, что задумался, и серьезно кивнул, – что-то в этом роде.

«А все-таки неплохая подбирается команда, – не без удовольствия подумал он. – Пожалуй, мне даже удастся пару часов поспать».

* * *

Тауринкс ит-Эйтелин вошел в деревню в тот неурочный час, когда мужчины уже разошлись по полям и пастбищам, а женщины, занятые домашними делами, прятались по чистеньким беленым хатам, украшенным зелеными и охряными узорами. Так и вышло, что первыми друида заметили дети.

– Э-эй! Эгей! Друид идет, орехов несет!

– Друид идет – уши надерет! – отшучивался Тауринкс, не пытаясь, впрочем, разогнать малышню. Он давно привык к таким вот встречам – да и как не привыкнуть, когда сам он в детстве вот так же приветствовал восторженным визгом забредавших в его родные края чародеев. И его тогда не пугали ни чужекрайний выговор, ни незнакомые лица – все затмевал чародейный знак на плече или груди. Так и серебряная гильдейская бляха, напаянная на застежку плаща, притягивала взгляды здешней детворы, как камень-магнит – кованое железо, и никто не обращал внимания, что зашлый друид явно был родом не из этих краев.

На восточные окраины Эвейна Тауринкса занесло случайно. Большую часть срока ученичества и не один год после того он провел на юге, где помощь лесных чародеев требовалась всегда – то эльфийские пущи вдруг принимались подминать под себя честной лес, то грязевые потоки с гор прокатывались по узким долинам, смывая поля и дома. То местное зверье беситься вдруг начинало, то опять же дикари запредельные в побег пускались – а до передовых дозоров имперского гарнизона не один день пути, пока еще весть дойдет без редких в том краю чародеев… поневоле друиду приходилось останавливать оголодавших безумцев своей силой. Работа всегда находилась.

Какая блажь понесла Тауринкса из родных краев в странствия – он и сам не мог толком объяснить. Захотелось увидеть своими глазами непроходные дебри востока. Кроме привычки, его ничто не держало на южном пределе – семьей он, вечный странник, так и не обзавелся, не в гильдейском это обычае, хотя детишек по себе оставил, верно, больше, чем самый исправный семьянин. Жаль, не всегда дар передается наследникам… О доме и речи не могло идти – это Тауринкс понимал, еще принося самый первый обет. Так что сборы его не были долгими. С котомкой за плечами и улыбкой на губах друид прошел весь срединный Эвейн, средоточие мощи Серебряной империи. И вот уже второй год он мерил шагами владения Бхаалейн, Картроз, Финдейг, Шориел и Такнаир. На пятерых эти роды поделили огромный и почти не населенный участок между Беззаконной грядой и заливом Рассветного океана, глубоко вдававшимся в эвейнские земли. Поговаривали, что за морем тоже есть какая-то земля, но байки эти друид слушал вполуха. Во-первых, Серебряной империи они уже не принадлежали, а значит, под защитой ее соединенных гильдий не находились. Пусть тамошние жители сами разбираются со своими чащами. А во-вторых, моря лесной чародей профессионально не любил и побаивался.

– Ну а староста ваш где? – спросил Тауринкс у всех малышей разом, и, конечно, ответили ему тоже хором, да таким нестройным, что друид разом осознал свою ошибку. Его уже много лет не переставало удивлять, что со зверями общаться куда проще, чем с людьми, хотя последние вроде бы несравненно умнее.

– Ты! – ткнул он пальцем в первого попавшегося мальчишку. – Так где староста?

– Да в поле он, где ему быть! – пискнул паренек. – От, в той стороне, у реки, за заливным лугом.

– Спасибо. – Тауринкс отсыпал советчику из кармана горсть лущеных кедровых орешков.

– У-у! – восхищенно взвыл мальчишка и тут же для сохранности упихнул гостинец в рот. – Можа, ваш провожыш?

– Ну, проводи, – покладисто согласился друид.

По дороге Тауринкс озирал деревушку хозяйским взглядом. Хорошо, право же, живут на востоке! Покойно. Разве на югах позволил бы кто себе поселиться без крепкой ограды? Сумасшедший или отщепенец, не ценящий ни своей жизни, ни чужой. А здесь – ни палисада, ни даже изгородки самой завалящей: вот дом, вот огород, а за ним – сразу луга, и поля, и лес где-то там подальше. Тихая здесь, верно, жизнь. Тауринкс бы от такой тишины озверел на третью неделю. Ему и дома-то, где житья не было от налетчиков-ырчей и диких драконов, казалось скучновато.

Деревня стояла почти на самом берегу Драконьей реки, отделенная от воды широким заливным лугом. Имя свое речка получила, само собой, не от того, что в ней водились водяные драконы. Даже лишившись и так невеликого умишка, дракон не смог бы подняться по течению из родных морей в реку. Слишком мелкой была она, и галечные перекаты, искрившиеся на солнце, напоминали драконью чешую.

На краю того самого луга столпились деревенские мужики – на взгляд Тауринкса, все до единого. Собрание перешло уже через взаимные обвинения и перебранку к тому томительному молчанию, когда все уже сказано, но ничего не решено, потому что ни у кого не хватает духу примириться с отвратительным и неизбежным. Староста стоял поодаль, понурив голову.

– Дядь Тоур! – гаркнул мальчуган, уже прожевавший угощение и теперь отчаянно сожалевший, что было орешков так мало. – Дядь Тоур, друид пришел!

Староста медленно поднял голову и, завидев серебряную бляху на плече Тауринкса, просветлел лицом.

– Коун друид! – промолвил он и замолк, будто не зная, с какого боку приступить к описанию своих горестей.

– Добре вам, оннате, – наскоро отмолвился Тауринкс, подходя поближе. Знаем мы этих деревенских. Сами такие были. Чай, не городские – тем как заповедано суетиться по делу и без. Не пожар, не страда – значит, обождет. А мужики смурные стоят, как бездетные. Что-то случилось, а не подогнать их – сусоли сусолить станут до кукушкиных похорон.

– Что за беда стряслась? – без обиняков спросил друид, обводя острым взглядом столпившихся вокруг деревенских.

– Эт, коун друид… – Староста помялся совсем уж неуместно – точно девка на выданье.

– Тауринксом меня кличут, – резковато бросил чародей. – Тауринкс ит-Эйтелин, друидской гильдии чародей в полном праве. А вы, верно, оннат Тоур будете?

– Тоур ит-Таннакс, – кивнул староста, едва ли не краснея.

«Э, – понял Тауринкс, – да ему не к делу приступать боязно. Стыдно ему. И впрямь – ровно пацаненок нашкодивший стоит. Невеликая у них беда, в самом деле, только своими силами не сдюжить, а чужих в подмогу звать – стыдно. Эк гордыня заела, надо ж! Ничего, сейчас я ему мозги-то прочищу».

– Так что стряслось-то, оннат Тоур? – повторил друид. – Беда страшная, что всю деревню на сход созвали?

– Да нет… – с трудом промолвил староста. – Беда-то невелика…

– Это тебе, Тоур, невелика! – гаркнул из толпенки горластый мужичок, одетый скудней прочих. – Не тебе, чай, скотину пасти!

– Пасти не мне! – озлился староста. – А владетельское мыто платить – не всем? Ты бы, Норик, постыдился рот разевать!

– А чо? – возмутился мужичонка. – Как сено косить, так Норик корову потравил, а как старшой пришел, так невелико горе? Что за справедливость-та?

Таких Нориков Тауринкс навидался изрядно – и по молодости, и в зрелые годы. Почти в каждой деревне найдется человечек, которому работать не так почетно и приятно, как наводить тень на чужой труд, а пуще того – на чужое понятие и мнение, благо своего нет, и охаять можно сегодня – одно, а завтра – и обратное, лишь бы соседское! А особенно такие людишки рвутся наводить справедливость и, дай им волю, – наведут, да так, что камня на камне не останется! Среди чародеев такие попадаются редко, а коли попадутся – то из городских гильдейских, где волшебники сидят друг у друга на шее и, чтобы выделиться, надо показать совершенно уж особенный дар. Только там и может разгуляться настоящий, отприродный завистник.

Завистников друид недолюбливал. А потому, естественно, целиком и полностью принял сторону старосты против тощеватого Норика, не разбирая, прав тот или нет.

– Керуна еще попрекни, – бросил он, подпустив в голос побольше яду. – Так что стряслось-то, люди добрые, объяснит мне кто-нибудь?

По толпе пробежал смешок. Видно, всем и взаправду представился Норик, донимающий лесного дия укорами, точно злая теща. Керун ведь, известно, к людям недобр. У него свои заботы, а у рода людского – свои.

– Так, коун друид… на лугу горцова трава завелась, – выдавил кто-то из-за плеча старосты.

– Эк!..

Тауринкс крякнул. Вообще-то мог и сам догадаться – вон какими колтунами сбилась трава. Друид сделал пару шагов, раздвигая заросли, сорвал покрытый мелкими синеватыми чешуйками стебелек, принюхался, попробовал на язык, сплюнул горечь. Она, как есть она, клятая! Теперь отчаяние крестьян было ему понятно – почитай, пропал луг. Мало того что жесткая, вроде проволоки, горцова трава превращала косьбу в сущую муку – косы тупятся, трава ровно не ложится, стебли спутывают ее в тугие снопы. Но сорняк этот и для человека был знатной отравой, а для скотины – втройне. Даже несколько случайно попавших в стог сена побегов могли оставить деревенских без буренки.

Понятны становились и попреки настырному Норику. Тот, верно, недоглядел за скотиной, а та по невеликому уму нажралась горькой травы – как только рубец наизнанку не вывернула от эдакой дряни!

– От! – подтвердил мужичонка будто по подсказке. – А говорят – не стряслось! Дело-то скверное!

Последние слова он выпалил с особенной радостью. И что за веселье иным людям с беды, хоть бы и своей?

– Да не то чтобы очень, – отмолвил Тауринкс, только чтобы не согласиться с мужичонкой. – Запущено, конечно… ой, как запущено… нешто своего друида в округе нет?

– В округе-то нейма, – признался староста. – Мало у нас друидов. Редкий в наших краях дар-то, и семей таланных нет. Вот при кирне Бхаалейн прижился один, на нем все и держится. Так он – один, а деревень во владении, почитай, три десятка! До лугов ли потравленных? Скажет: пасите на других, что за деревня об одном лугу?!

– Да-а… – протянул Тауринкс. – Это скверно… скверно весьма…

Собственно, друид ожидал чего-то в этом роде уже по состоянию окрестных лесов. Неухоженные леса, не совсем дикие, а словно бы заброшенные. Теперь нечего дивиться. Будь Тауринкс единственным земным чародеем на владение, да еще такое обширное – у него бы тоже не до всякого медвежьего угла руки доходили.

А насчет недостатка в таланных родах… Тауринкс вздохнул про себя. Он уже догадался, куда староста поведет речь позже, когда работа будет выполнена. Беспременно ведь найдется в деревне молодка незамужняя, а то и не одна, а то и мужняя жена, и коли хоть одна да заполучит дитя от захожего друида – то-то радости будет! Хотя… ребенка заделать девке невелик труд, а вот передать ему дар – посложней будет, и тут никакие усилия не помогут. Только диев моли, когда веришь. Тем более что дар друидов наследуется неохотно и сложно, не то что способности огневых чародеев или движителей. Сам Тауринкс, в свое время живо интересовавшийся этим вопросом (с подачи некоей молодой особы бешеного нрава, всерьез положившей на него оценивающий глаз), знал лишь три рода, в которых подобный его собственному дар был наследственным и два из них имели владетельское достоинство.

Но попробуй все это объясни деревенским, да еще с пограничья! Еще повезет, коли удастся страждущих юниц выстроить в очередь. А ну как перебранку устроят из-за старшинства? Да ну их, право слово, к демонам стоячих камней!

– Ничего… – пробормотал Тауринкс, прислушиваясь своим даром к трепету жизни на лугу. – Как ни запущено, а справимся.

Он шагнул вперед, по грудь в разнотравье, распростер руки и замер, прислушиваясь к биеньям жизни, к неторопливому, упорному шелесту растущих стеблей, к току вод от корней к листьям, к мельтешенью букашек и жучков вокруг. Это несведущему человеку кажется, будто трава растет привольно, а глянешь – какое там! Едва не локтями пихаются. Но все это соперничество имеет один исход – равновесие. На каждое рождение – своя смерть, отмеренная на Керуновых весах.

А для друида главное – не раскачать эти весы слишком сильно, чтобы диев гнев не выплеснул содержимое обеих чаш да не пришлось вести отмер заново. Действовать следует осторожно. Вот… так.

Стебелек, который Тауринкс машинально сжимал пальцами, ощутимо обвял. Друид повел руками, проверяя – не затаилось ли где в глубине почвы зловредное семя.

– Все, – объявил он. – Только с неделю обождите, а лучше – две, покуда не засохнет совсем.

Староста начал было бормотать невнятные слова благодарности, но друид нетерпеливо оборвал его.

– Ничего мне не надо, – отрубил он. – Разве провизии в дорогу. Буду еще проходить вашими краями – заверну, проверю, не нанесло ли опять. А вы, коли хотите мне отплатить добром, разведали бы, откуда эта дрянь взялась в ваших краях.

– Да что тут разведывать! – бросил кто-то из деревенских. – Ясное дело, со стоячих камней нанесло, вон как их разбудило!

Тауринксу показалось, что он ослышался.

– Что, говорите, со стоячими камнями случилось? – переспросил он.

– Да… – Староста собрался наконец с силами и начал изъясняться внятно: – Тут такое дело, коун Тауринкс – недели, значится, три назад это началось. Можа, и раньше было, только не сведал никто. А тут – ночью дело было – видим, за рекой, точнеха в той стороне, – он махнул рукой на северо-запад, – зарево зеленое на полнеба! Думали – все, дракон летит, огнем палит! Ан нет – потрепетало ровно костер, да и угасло. И потом пару раз так же полыхало, да все недолго. А там, в Картрозовой стороне, – оннат Тоур сплюнул, показывая тем самым неизбывное презрение бхаалейнцев к заречным подданным владетеля Картроза, – как раз камни стоячие в лесу на холме торчат.

– А еще, – вступил стоявший рядом широкоплечий мужик, – брехал разъезжий один, что видел черную птицу без крыл, да побольше та птица избы будет. И летела проклятая от стоячих камней. Недобрый знак, коун друид, не будь я Арвир ит-Перуникс!

– А чего ж ему добрым быть, – встрял неугомонный Норик, – когда всем ведомо, что от стоячих камней никакого добра быть не может, а одни только ши из них ползут!

– Это я припомню, – отозвался Тауринкс насмешливо-спокойным голосом, – если про тебя спросят, так и отвечу – так его предки же со стоячих камней вышли, от них никакого добра не жди.

Деревенские так и грянули хохотом над затрепанной шуткой. Норик покраснел и, слава диям, заткнулся.

На самом деле Тауринксу хотелось не лясы точить с этими землепашцами, а бежать сломя голову к ближайшему броду. Неужели никто из них не понимает, что будет твориться здесь очень скоро, если только странные вспышки над стоячими камнями – не плод чьей-то подогретой крепким медом фантазии? Нет, видно, не понимают.

– Со стоячими камнями я разберусь сам, – заявил друид с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал.

– Оно и след, уж не в обиду вам будь сказано, – довольно заметил староста. – Так что же, коун друид, пойдемте, устроим в вашу честь такой пир, чтобы им за рекой икнулось?

– Нет, – отрезал Тауринкс. – Я ухожу. Сейчас же.

Такая тревожная поспешность прозвучала в его голосе, что староста, собравшийся было настоять, опешил.

– Если не будет меня… дней… десять, – прикинул в уме друид, – не мешкая, шлите весть владетелю. Пусть уж тогда его наймиты разбираются.

Оннат Тоур молча боднул воздух. Суетливый Норик с перепугу зажал рот обеими ладонями, да так и стоял, точно мальчишка, ляпнувший сгоряча поносное слово на знакомого колдуна.

Тауринкс развернулся и торопливо зашагал прочь от деревни, к ближнему броду через Драконью реку. Его манило громоздящееся где-то в лесной чаще кольцо установленных неведомо кем стоячих камней.

* * *

– Скажет мне кто-нибудь, куда меня везут? – взвыл Лева Шойфет, не в силах более сдерживаться.

– Не велено, – лениво отозвался его сопровождающий дюжий дядя, чьи знаки различия Лева не сумел бы распознать даже под угрозой военного трибунала.

Мимо промелькнул дорожный указатель с надписью «Барановичи – 15 км».

Лева с омерзением оглядел свой новый – по названию, но не по сути – костюм, состоявший из уставных штанов, тельняшки и мундира. И кирзовых сапог. Сапоги натирали. Нет, это все какая-то ошибка!

Хотя для ошибки дело зашло слишком далеко. В том, что случилось обычное недоразумение, Лева был уверен куда раньше – два дня назад, когда его вызвали к ректору. Он и тогда решительно не понимал, за что его будут пинать. Разве что настучали на очередной анекдот, пересказанный памятливым Левой. Потомок борцов за революцию Шойфет страдал патологическим неумением отличать опасные темы от безопасных, за что неоднократно подвергался репрессиям – конечно, в своем понимании, потому что за спиной юного Левы стоял дедушка, Рувим Израилевич, занимавший должность не то чтобы высокую, зато крайне выгодную – зам. зав. чего-то там в системе снабжения продуктами ветеранов войны. Поэтому обижать Леву было рискованно. Ректор, прикормленный ветеранской икрой, это тоже знал. Значит, дело не в том…

В кабинете Леву ждали. Зрелище увешанного звездочками военного вогнало аспиранта в такой ступор, что глумливые реплики ректора долетали до него обрывками: «Один из лучших… молод и перспективен… прекрасный ученый… потомственный коммунист».

Последнее соответствовало истине не вполне. Коммунистами оставались дед и отец Шойфеты, сам же Лева, избалованный благоденствием, был оторван от реальной жизни настолько, что никакая идеология в его мозгу поселиться не могла, не имея под собой почвы – так не растут на голом камне деревья. Все притязания и мечты юноши сосредотачивались на научной карьере, ей Лева намеревался отдаться всецело, и сообщение, что он, выпускник иняза, должен будет отряхнуть пыль с получаемых за претерпленные на военной кафедре унижения лейтенантских звездочек, повергло его в шок.

Леве даже не дали собраться толком. Все его пожитки умещались в целлофановом пакете, а тот лежал в вещмешке вместе с сопроводительными документами, где черным по белому значилось, что военный переводчик лейтенант Лев Лазаревич Шойфет направлен на базу авиации Краснознаменного и тэ-пэ Флота «Ай-Петри». Это было само по себе нелепо – о флоте Лева знал только, что корабли плавают, а от качки у него начиналась болезнь – морская или воздушная, смотря по обстоятельствам.

Но самолет, вылетевший из-под Серпухова с Левой и грузом тушенки, направлялся вовсе не в Крым. Приготовившийся к долгим желудочным мукам, Лева был изрядно обрадован, когда проклятая машина приземлилась под Минском. Тушенку куда-то увезли, а Леву запихнули в армейский грузовик, подъезжавший теперь к Барановичам.

Лева вздохнул и попытался опереться плечами о борт.

Грузовик тут же тряхнуло, и Лева стукнулся лопаткой, чертыхнувшись про себя.

Внезапно машина вильнула в сторону. Забыв о боли, Лева припал к щели в брезенте. С шоссе они свернули на какой-то проселок, проходивший под плотно сомкнутыми кронами. Мимо мелькали деревья.

– Подъезжаем, – лениво отвесил сопровождающий.

Лева приободрился, но прошло еще минут двадцать, прежде чем грузовик остановился у шлагбаума. Двое суровых и злых часовых проверили документы сопровождающего – на Левины глянуть никому в голову не пришло. Машина проехала еще метров двести, и водитель заглушил мотор уже окончательно.

– Приехали, – сообщил проводник.

Лева вскочил так резво, что едва не пропорол теменем брезент. Первое, что он увидел, выскочив из кузова, была крыша.

Всю территорию базы – другого слова Лева подобрать не сумел – накрывал растянутый, похоже, на окрестных дубах маскировочный полог. Лева уставился на него, раскрыв рот. Он привык не воспринимать всерьез разговоры о секретности с тех пор, как получил зверский нагоняй за утерю разведывательно-ценных методичек (отправленных в стирку вместе с пиджаком), и только сейчас понял, как на самом деле охраняют государственную тайну.

– Простите… – робко пробормотал он, не опуская взгляда, – а что у меня в сопроводиловке… база «Ай-Петри»…

– Какие «Петри»? – фыркнул сопровождающий. – Это пусть натовская разведка читает. Вот здесь ваше место, товарищ военный переводчик. Идите за мной.

Лева послушно обогнул грузовик. И замер.

В центре вырубки зиял огромный – метров ста в поперечнике и не меньше двадцати в глубину – котлован. А в котловане, посреди разливанных луж темной болотной воды, стояли тройками – две и одна на них сверху на манер буквы «П» – каменные глыбы. Каждая была размером, пожалуй, с автобус, разве что чуть потоньше. Если бы Лева хоть немного разбирался в геологии, то бы удивился еще больше, потому что глыбы были базальтовые, а добыть в Белоруссии базальт довольно сложно. Но это обстоятельство осталось лингвистом не замеченным, зато он обратил внимание на другое. Поверх стоящих неровным кругом глыб была уложена конструкция, изрядно напоминавшая ускоритель частиц из учебника физики. От сползания в болото кольцо из балок и магнитов удерживали стальные тросы.

Пыхтели помпы, выкачивая из котлована сочащуюся со дна воду.

На Левиных глазах автокран подцепил контейнер, покрашенный, как и все в армии, немаркой защитной краской, и подвел к кольцу. Запахло озоном, между двумя катушками проскочила искра, и что-то заметалось внутри круга. Древние менгиры, подпиравшие чудо современной техники, затянуло марево. И вдруг пространство в кольце разорвалось, и оттуда блеснуло – вопреки всякой логике, снизу – ослепительное солнце.

Лева затряс головой, пытаясь разогнать бредовое наваждение.

– Вира-а! – донеслось из провала. – Вира-а… ля, то есть майна, ля, мать, ё, короче, опускайте, ё, вашу мать! Ниже, ниже!

– Не держит в…! – взвыл кто-то, перекрывая гул.

Контейнер тряхнуло, и он разом просел на пару метров, перекосившись так, что угол едва не зацепил металлическое кольцо.

– Не держит у него! … на сосну намотай! – донеслось из провала. – Щас так …якнет, ни …я не соберешь!

За этой яростной отповедью последовал поток мата настолько густого, что пристойных слов в нем отыскалось бы одно-два, да и те, верно, попали по случайности.

– Стр-ройбат, – с великолепным презрением процедил сопровождающий. – Лейтенант Шойхет, вам туда.

Он махнул рукой в сторону времянки, над которой развевался зачем-то красный стяг.

Даже не подумав обидеться на перевранную фамилию, Лева послушно зашагал в указанном направлении, стискивая в кулаке замусоленные документы. Яма, из которой светит солнце, серьезно поколебала его представления о возможном и допустимом.

Во времянке находилась, как понял Лева, администрация, хотя в армии ее точно называли по-другому. Неулыбчивый парень с такими же, как у Левы, нашивками, только другого цвета, принял у лингвиста замученные бумажки и, сверившись с несколькими журналами и списками, выписал взамен справку на грязно-сером бланке, напомнившую Леве освобождение от физкультуры.

– Сейчас обождите здесь, – приказал он, – в четырнадцать пятнадцать спуститесь в ворота, там пройдете к майору Кобзеву и получите от него дальнейшие инструкции.

– Ворота? – беспомощно переспросил Лева. Никаких ворот он на базе не видел – только шлагбаум при въезде. Может, это о нем?

– Кольцо на стоячих камнях, – пояснил мрачный лейтенант. – Да, еще вот… – Он вытащил из папки гектографированный бланк. – Распишитесь полностью, здесь и здесь. И вот тут, можно коротко.

– П-позвольте, – неуверенно промямлил Лева, заметив крупно пропечатанное «Подписка о неразглашении», – но я уже подписывал…

– Это вы в Москве подписывали, – безжалостно ответил лейтенант, – а здесь еще нет. Собственно, вы уже почти все видели… однако порядок есть порядок. Без подписки я вас пропустить не могу.

Лева пожал плечами, дважды вывел в указанных местах «Шойфет Л.Л.» и поставил внизу листа незамысловатую закорючку, которую не без гордости называл своим автографом.

* * *

Майор Норденскольд стоял у подножия холма и неторопливо, вдумчиво озирался.

Наверху царила рабочая суета – протащенные на ночь через каменное кольцо Стоунхенджа (майор, как и все участники проекта, знал, что точка перехода расположена не в самом Стоунхендже, а в небольшом менгирном кольце неподалеку, но название прилипло) контейнеры и технику спускали вниз, пользуясь при этом не столько кранами, горючее для которых приходилось тащить тем же путем, сколько грубой силой. А внизу было потише. Здесь можно было поднять голову в небо, не опасаясь, что тебя в следующую минуту задавит свалившимся ящиком, и долго вдыхать густой воздух, стараясь за резким запахом пролитого бензина и разогревшегося металла различить ароматы раскинувшихся вокруг лугов.

Все было иным в этом мире. Чуждым, непривычным, раздражающим именно этой незнакомостью. Солнышко в небе имело отчетливый, пусть и слабый, зеленоватый оттенок, и само небо, ясное-ясное, оттого приобретало сходство с толщей чистых вод. В него хотелось смотреть и падать, каждую минуту ожидая сокрушительного прикосновения глубины. Слишком близко лежал горизонт, – глаз невольно искал его дальше, – кривизна земли в этом мире была иной. И майору мерещилось, что и сам он стал легче, пройдя через портал. Не вполне слушались руки. Только этим утром он уронил папку на походный стол адмирала Дженнистона, вместо того чтобы уложить неслышно, и адмирал, конечно, проснулся.

– Любуетесь, майор? – осведомился кто-то из-за спины.

Обри Норденскольд был слишком хорошо воспитан, чтобы с разворота врезать наглецу в челюсть, но именно это ему очень хотелось сделать.

Окликнувший его человек был невысок и бледен той нехорошей белизной, что отличает кабинетных крыс. Обри видел его в первый раз, но это ничего не значило – группу вторжения набирали из элиты вооруженных сил: на практике это означало «с бору – по сосенке, с миру – по нитке», и солдаты прибывали из самых неожиданных мест. Гораздо интереснее было то, что незнакомец был одет в штатское.

– Ховард Сельцман, – представился незнакомец, не дожидаясь ответа. – Физик.

Он протянул Обри руку, и майор машинально пожал ее, с неприязнью ощутив в ладони нечто костисто-вялое, вроде игрушечного скелетика на ниточках.

– Право, удивительное место этот мир! – воскликнул Сельцман, экспансивным жестом обводя раскинувшиеся вокруг лагеря просторы. – Просто… невероятное!

– Простите, мистер Сельцман, – перебил его Обри своим лучшим командным голосом, – но что вы здесь делаете? Насколько мне известно, открыватель портала находится на Земле.

– Верно. – Физик нимало не смутился. Похоже было, что майору повстречался представитель не столь уж редкой породы – сухарь, увлеченный своим делом настолько, что реальность касается его нечасто и болезненно.

– Тогда что же?.. – Обри сделал многозначительную паузу, от которой человек нервный вполне мог рассудить, что его подозревают не иначе как в шпионаже в пользу Советов, китайцев, кубинцев и трех с половиной корейцев за компанию.

– О! – Сельцман всплеснул руками и, схватив Обри за руку, с неожиданной прытью поволок майора в сторону, к палатке, над которой громоздилась неуместная здесь развесистая антенна.

– Во-первых, мы планируем установить здесь резервную установку, – вещал он по дороге. – Пробой потенциального барьера с этой стороны требует значительно меньших затрат энергии. – «Господи, – ошеломленно подумал Обри, – он что – все время так разговаривает?» – А во-вторых, вы даже не представляете, сколько опытов нам еще предстоит провести! Этот мир – непочатый край работы для ученого! Здесь меняются физические законы!

– Стоп! – С трудом, но Обри удалось все же освободиться от мертвой хватки физика. – Какие законы и почему?

Настроение у него испортилось мигом. Обри Норденскольд не любил неожиданностей, а нарушенных законов – тем более.

– Здесь, – Сельцман было, похоже, все равно, где читать лекцию, и он волок майора к своей палатке только ради удобства, – меняются сами физические константы. Незначительно, само собой, – иначе этот мир вовсе не мог бы поддерживать жизни, – но заметно. Скажем, масса электрона здесь ниже, чем в нашей вселенной. Меняются и некоторые другие постоянные. Вы заметили, сколько здесь звезд?

Сбитый с толку Обри кивнул.

– Это из-за того, что термоядерные реакции облегчаются, – продолжал ученый. – Здешние звезды меньше и легче, они быстрей выгорают и возрождаются. Это светило, – он указал вверх, – тоже поменьше Солнца, и планета к нему ближе, чем к Солнцу Земля. Здесь короче год. Здесь… – Он снова всплеснул руками. – Нам придется строить другую физику, если мы хотим колонизировать эту планету.

– А запрет пользоваться радио с этим как-то связан? – поинтересовался Обри.

– Запрет? – Сельцман как-то странно покосился на майора. – Какой запрет? Мне известно только, что радио здесь не работает.

– Почему? – терпеливо поинтересовался Норденскольд.

– Во-первых, – физик для наглядности загнул палец, – из-за малой массы электрона здесь не действуют транзисторы. Совсем. Отказываются работать. А во-вторых, здесь нет слоя Хевисайда, и, даже если вы перетащите сюда ламповое радио, на длинных волнах вам не удастся наладить никакой связи – сигнал так и уйдет в космос. Кому нужно радио, работающее в пределах прямой видимости?

Обри ошарашенно кивнул. Сам он решил, что совершенно свихнувшиеся ребята из АНБ просто поддерживают такой нелепый режим радиомолчания, и напрочь забыл про дурацкий приказ.

– Совсем транзисторы не действуют? – переспросил он.

– Совершенно, – подтвердил Сельцман с какой-то непонятной гордостью, словно он был тем диверсантом, который лично портил злосчастные приборы.

– Э… а лазерные дальномеры? – поинтересовался Обри. – Приборы ночного видения? Радары, наконец?

– Э… не знаю, – признался физик. – А в них транзисторы есть?

Обри махнул рукой. Еще одна головная боль, простите, на derriers! Окружавшая проект завеса секретности начинала раздражать его безмерно.

Приятно хотя бы знать, что русские в тех же условиях. Правда… вот тут их отсталость окажется полезной. Ну и пусть они со времен Второй мировой со своими «Калашниковыми» ходят – зато их примитивная техника станет работать в этом перевернутом мире, а прогрессивная американская – откажет, потому что здешние электроны для нее слишком легкие. Господи Иисусе, это же сколько теперь работы – перепроверить все заказы на технику, убедиться, не прислал ли какой-то излишне ретивый или вульгарно подмазанный снабженец новую технику вместо полагающейся старой… если такая старая техника еще сохранилась… Если кто-то вообще догадался учесть местную специфику при составлении инвентарных списков… А ведь должны же были!

– И, кстати, ядерное оружие тоже здесь бесполезно, – продолжал физик, не обращая внимания на напряженную работу мысли, отражавшуюся на лице майора Норденскольда.

– Почему? – машинально переспросил Обри, думая о своем, и запоздало вскинулся: – Что?!

– Спонтанное деление в этом мире происходит, – объяснил Сельцман, – но по иным закономерностям. Резко увеличивается критическая масса.

– И бомбы выходят из строя? – нервно изумился майор.

– Нет, нет! – отмахнулся физик. – Как и транзисторы, бомбы станут работать, стоит им вернуться в наше пространство.

И то хорошо, подумал майор. Иначе вся затея теряла бы смысл. Использовать целый мир только как плацдарм для вторжения наземных частей через узкие горловины порталов, вдобавок намертво привязанные к пятьдесят второй параллели (почему именно к ней – одному богу ведомо), было нелепо. А вот для запуска ракет порталы подходили идеально. Тем более что точки перехода существовали не только на территории Советского Союза и Англии, где до них легко было добраться. Точки на Американском континенте для тайного запуска не подходили по понятным соображениям – мало того что по другую их сторону плескался океан, но ракета так и так взлетала бы над Штатами, – но ведь где-то в Тихом океане должна была находиться, самое малое, одна зона перехода, которую физики на службе АНБ так и не засекли. И вполне возможно, что там-то, по другую сторону межпространственного барьера, – суша. Там могут встать пусковые установки. И тогда страна Обри сможет диктовать свои условия второй половине мира. Только для этого надо договориться с туземцами, а если не выйдет – силой пробиться ко второму порталу и перекрыть его с этой стороны. На территории русских располагалась, самое малое, еще одна точка перехода, но в ее окрестностях никакой активности не наблюдалось – возможно, там, как и в американских зонах, на другом конце перехода в новом мире было море.

– Майор Норденскольд! – окликнул кто-то. – Майор Норденскольд!

– Извините! – без особого раскаяния прервал Обри физика, разливавшегося соловьем о перспективах сравнительной космологии, и повернулся к встревоженному сержанту: – Что у вас?

– Майор, кажется, нам прислали партию бракованных приборов ночного видения!

Начинается, мрачно подумал Норденскольд, направляясь в сторону менгиров, где его внимания ожидала огромная груда, в чреве которой прятались саботажники-транзисторы.

Глава 2

При первом же взгляде на будущую базу Вяземскому захотелось выматериться. Не выругаться, а именно выматериться, хорошо, от всей широкой русской офицерской души, так, чтобы бывалых прапоров в краску вгоняло – а то ведь какой же ты офицер, если собственных солдат перематюгать не можешь?! Да чтоб тебя головой в ствол и в жопу досылателем… и так далее.

– Вы тут что строите? – осведомился полковник у Сапрыкина, с превеликим трудом удержавшись от употребления неопределенных артиклей.

– П-простите, товарищ полковник, – растерянно моргнул стройбатовец.

– Вы курортную зону строите или укрепрайон? – рявкнул Вяземский свирепо. – Это вот – что?

«Это» представляло собой контуры стен небольшого, на две комнаты, домика.

– Э-э, жилище для личного состава, – оттараторил Сапрыкин. – В смысле, высшего командного. Там дальше – столовая.

Вяземский скрипнул зубами.

– Вы вообще когда-нибудь кроме военных городков что-то строили? – устало спросил он. – Или на дачах специализируетесь?

– Обижаете, товарищ полковник! – воскликнул стройбатовец. – У меня, если хотите знать, личная благодарность командующего округом за… – Он резко осекся.

– Ну? – подбодрил его Вяземский. – За ударное строительство бани?

– Дома офицеров, – вздохнул Сапрыкин потерянно. – Ваша правда, товарищ полковник. Не учили нас этому. Точнее, учили когда-то, да на практике… дачи и казармы, склады и дачи. Какой уж тут из меня Карбышев?

– Ладно, – после недолгой паузы заключил Вяземский. – Как говорил… в общем, наполеонов с Кутузовыми под рукой нет, будем обходиться наличными силами. Ржевский, – кивнул он стоящему поодаль лейтенанту. – Сгоняйте-ка за Перовским, одна нога здесь…

– Уже бегу, тов-полк!

– А вы пока… – Вяземский достал из планшета наскоро начерченный план базы. На бумагу тут же напал внезапно поднявшийся ветерок, норовя вырвать секретный документ из рук и унести за тридесять земель.

– Значит, так. Все эти… – Вяземский скрипнул зубами, – вышки, которые торчат на высоте, как прыщи на роже – убрать на хер ! Вам что – сто пятьдесят метров господствующей высоты было мало?! Еще пяток захотелось? Всю эту проволоку… смотать! Потом сделаем нормальное, по всем правилам заграждение, а не забор этот… – Полковник вздохнул. – Товарищ Сапрыкин, я, конечно, все понимаю, но думать-то тоже иногда нужно, даже в армии. Особенно в армии. То, что вы тут начали сооружать, это не укрепленная база, это даже не знаю как назвать, – концлагерь «Солнышко» какой-то. Техника вся в одном месте скучена, боеприпасы рядом с ГСМ… брось спичку, половина базы на воздух взлетит. Вас что – не учили, что это нужно в первую очередь под землю убирать?!

– Так ведь была бы нормальная земля, товарищ полковник, тут же камень сплошной!

– Туфта это, а не камень, – отрезал Вяземский. – Нашли проблему – известняк. Пообещайте одной вашей роте по полбанки сгущенки из доппайка, они вам как раз до обеда котлован и выдолбят. А прожекторы… ладно хоть, подключить не успели, а то бы оставалось только надпись выложить: «Мы здесь!» Буквами пять на пять из красного кирпича.

– Товарищ полковник, капитан Перовский по вашему…

– Вольно, разведка, – усмехнулся Вяземский, опускаясь на корточки. – Давай, падай рядом, будем думу думать. И вы, – кивнул он Ржевскому и Мушни, – тоже падайте.

– Я так думаю, товарищ полковник, – зачастил Ржевский, – здесь уже пора устраивать Великую Октябрьскую. Все ломать и строить по новой.

– Слюшай, умный мысль, – восторженно уставился на друга Кордава. – Надо же, и с тобой случается!

– Молчать, корнет, – отмахнулся Ржевский.

– В первую очередь, – начал Перовский, – предлагаю убрать к чертовой бабушке танки с периметра. Пока для них не готовы нормальные огневые, они изображают большую и жирную мишень.

– Какого их вообще сюда притащили? – воскликнул Ржевский. – Дали бы лучше пару «шилок».

– Мощь нашу демонстрировать, – ответил несознательный Перовский, – Окрестному зверью, которое от его орлов, – он кивнул в сторону оставшегося стоять Сапрыкина, – уже давно на сто первый драпануло.

– Да, кстати, Виктор Павлович, вы тоже садитесь, – предложил Вяземский. – В ногах, как говорится, правды нет, а думать лучше всем вместе.

– Одна голова хорошо, а полторы хуже, – сострил Ржевский.

– К вам, лейтенант, – обернулся Перовский, – как я погляжу, это особенно относится.

– Для начала, – заключил Вяземский, – обустроим систему огневых вот здесь, – острое жало карандаша прошлось по трепыхающемуся листику, – и здесь. Примерно посреди склона. Потом, когда закончим доты на вершинах, можно будет все это засыпать обратно, чтобы не оставлять на склоне непростреливаемых мест.

– Мин мало, – неожиданно сказал Перовский. – То есть… – поправился он, – количественно их уже до хрена, но все почему-то одного наименования – ПМН-ки. Ни сигналок, ни направленных…

– А я тут при чем? – удивился Сапрыкин. – Снабжением ведает Колесничих, к нему и обращайтесь.

– Он сказал, что мои требования рассматривать не будет, потому что он и так не успевает разгребать все, что сыплется через портал, и вообще ему нужен приказ вышестоящего начальства.

– Будет приказ, – пообещал полковник. – Составьте список, что вам… да и не только вам, необходимо в первую очередь, я его завизирую.

– Сколько у нас сейчас всего «Утесов»? – жадно спросил Мушни.

– Не знаю. Десантники только начали прибывать. Наверное, что по штату положено, то и получим. А что?

– Надо будет… – Старший лейтенант замялся. – На позицию их в первую очередь выставлять. Тут деревья такие…

– Тут деревья такие, что их бээмпэшная пушка не возьмет, – хмыкнул Ржевский. – Видали? Сразу за полосой стволы в три шага обхватом. А дальше – больше.

– Толом расчищали, – поддакнул оправдывающийся Сапрыкин.

– Да уж не бензопилой «Дружба», – отмахнулся от него Перовский. – Ставить надо АГС, АГС и гранатометчиков. Пока сектора обстрела не расчистим… Да, и гранатометчикам сказать, чтобы стреляли, если что, по кронам – тогда эффект будет типа шрапнельного.

– Товарищ полковник, а когда наконец наша техника прибудет? – поинтересовался Ржевский. – Второй ведь день уже по палаткам тут без дела маемся.

– Кто без дела, – начал Мушни, – а кто и…

– Завтра с утра, – пообещал Вяземский. – Батарея Д-тридцатых, три минометные и «Град».

– «Град»? – удивился Сапрыкин. – На кой? Куда я его дену? И так весь пятачок техникой забит по самое не могу, одни вертолетчики вон сколько места заняли.

– Действительно, странно, – кивнул Перовский. – У них же минимальная дальность… Тут им разве что на прямую наводку – шар-рах, и пол-леса нет.

– А минометные какие? – осведомился Ржевский.

– Две восьмидесятидвух и одна стодвадцатых, – ответил полковник. – Вот вам, кстати, Валерий, и работа. Наметьте для них позиции… ну и вообще посчитайте. Под ваше начало они и пойдут. Кордава, а вам – то же самое с гаубицами.

– Десантный майор когда должен прибыть? – спросил Перовский.

– В 14.00, – Вяземский глянул на часы. – Еще полтора часа. С ним прибудет начштаба группировки, он и примет на себя руководство.

– Тогда, может, я начну свое хозяйство потихоньку собирать? – предложил капитан. – И погранцам то же самое посоветую. Если нас наконец снимут с охраны периметра…

– Что, не терпится настоящим делом заняться? – усмехнулся Вяземский.

– Так ведь пора бы уже, товарищ полковник! – вскинулся Перовский. – Аэрофотосъемка уже четыре деревни выявила, из них две – меньше чем в четверти часа лету. Поднять две группы и пошарить там по окрестностям… Да можно и пешком, недалеко ведь.

– Вот у начштаба и спросите, – отрезал полковник. – Еще неизвестно – может, пошлет своих драгоценных спецназовцев на разведку… а вам в лагере сидеть.

* * *

Тауринкс шел по лесу медленно и осторожно, стараясь ставить ноги на самые крепкие корневища в редком сплетении, настланном на землю, и не провалиться ненароком в лежащую под ними клейкую грязь. Стыд-то какой – друиду в лесу упасть и изгваздаться! Конечно, силы Тауринкса достало бы, чтоб каждый встречный кедр готов был ему подставлять корни под ноги вместо ступеней, но зачем зря тревожить дерева? От него не убудет поглядеть, а лесу прежде всего нужен покой.

Хотя здешние леса и так какие-то… сонные. То ли друидов в здешних краях еще меньше, чем думал Тауринкс после беседы с давешним старостой, то ли колдуют они спустя рукава, но нет в этом лесу настоящего понятия. Разбуженный лес, он ведь какой – когда надо, пособит человеку, когда надо, осадит – не зарывайся, дескать, а когда нужда придет, его и против супостата поднять можно. И ведь не скажешь, чтобы особенно мирно край жил. И с островов в Рассветном океане пираты нагрянуть могут, и с севера приплывают дикари на своих длинных галерах, в которые запрягают морских змеев и на носу помещают грубо вырубленную змеиную голову, а уж про Беззаконную гряду и вовсе речи нет, как бы не сглазить… Теперь вот староста этот уверяет, что стоячие камни опять проснулись. Значит, жди нашествия диких ши . Каких варваров извергнет на сей раз каменное кольцо – сами боги не ведают. Так что же здешние друиды ушами хлопают? Не-ет, тут работы непочатый край… а и точно, весь край, вот же как сказалось!

Может, прямо тут и начать? Вот, к примеру, что за блажь лесу пришла так густо деревья сажать? Да тут каждое третье – лишнее, мешают друг другу, свет заслоняют, толкаются, в тени вода копится, вместо того чтобы в Драконью реку стекать. Здесь прореживать и прореживать… ага, но начинать-то отсюда никак нельзя, повалятся стволы, да так им и гнить без толку, уж лучше с деревенских окраин пойти. Там и на уголь, и на деготь, и на доски переведут. Мало ли какую пользу люди от леса поимеют? Искушение грызло Тауринкса, как бобер – молодую березку, и друид, верно, рухнул бы, забыв и про затею свою дурацкую, и про россказни старосты Тоура, но тут его растекшийся по ветвям и корням разум ощутил некое присутствие:

Тауринкс прислушался – не только своими ушами. Столько мелкой живности обитает в лесу – незнакомый человек и предположить не сумеет. Конечно, от всяких мошек-букашек толку не будет. Слишком по-иному чувствуют они мир. Потому учеников и подмастерьев в гильдии друидов и учат не связываться с ними и в еле заметные умишки их не проникать. Правда, не было такого ученика, что не нарушил бы запрета, чтобы потом долго удивляться про себя – зачем запрещать то, от чего и так пользы не жди? Тауринкс и сам в юные года поглядел на мир многосоставчатыми глазами пчелы и потом не один месяц просыпался в холодном поту, пытаясь вспомнить цвет, которого человеческие глаза просто не видели.

Но при небольшом опыте чародей может воспользоваться, скажем, слухом белки или оленя. Вот и сейчас в десяти шагах от тех, кто нарушил покой леса, кралась за добычей ласка. Ушки у нее чуткие, хотя басовые тона она не различает – зачем ей, привычной находить мышей по еле слышному писку?

Голоса… голоса и шаги, и треск корней, и чавканье грязи под тяжелыми сапогами. Тауринкс поймал себя на том, что не может разобрать ни слова, и успел восхититься даже хитроумием разбойников – ибо никем другим эти люди быть, конечно же, не могли, – переговаривающихся в подражание голосам зверей. И только потом он понял, что невидимые незнакомцы разговаривают словами. Только слова эти не имели ничего общего с языком Эвейна. И вот тут друида пробила дрожь.

Вся Серебряная империя говорила на одном наречии. В разных краях были в ходу разные словечки, в одних всеобщее «кс» становилось «з», в других всплывало начальное «х» перед «э», но купец или путешественник мог пересечь Эвейн от моря до моря, от рубежа до рубежа, не меняя говора, впитанного с молоком матери.

Если чужаки, бредущие по его лесу, не ведают всеобщего языка, тому может быть лишь два объяснения. Или они явились из-за пределов Империи – тогда это варвары, дикари, пришедшие убивать и грабить, потому что купцы, приплывающие торговать, не ходят лесами, как тати, они смело причаливают к пристаням, ибо Серебряный закон не велит причинять вреда торговому человеку. Тогда надо поднимать войско Бхаалейна, да поскорей. Но вначале следует поглядеть на них, потому что есть ведь еще один случай.

Эти пришельцы могут оказаться ши .

И вот тогда надо поднимать уже не одну владетельную дружину, а всю Серебряную империю.

Последнее вторжение из стоячих камней обрушилось на Империю три столетия назад. Обычно память людская коротка, но орда захватчиков, предводительствуемая, против обыкновения, чародеями, набравшими в благословенном Эвейне невиданную мощь, оставила по себе такую славу, что самое имя ши стало бранным. Неплохо образованный Тауринкс знал, что были времена, когда это было не так – ведь и сами предки эвейнцев, основавших Империю, были пришельцами в этом мире, и их царство тоже строилось поначалу на крови. Но народ, тогда еще называвший себя арийнами – родовитыми, – прошел колдовскими вратами завоевывать новые земли. Варвары, чьего истинного имени так и не узнал никто, а если узнал, то постарался похоронить его навеки, пришли разрушать, хотя причины тому были не ведомы никому, и знание это умерло вместе с последним ши. С той поры крупных прорывов не случалось – так, разве что забредет вдруг, заплутав между мирами, случайный странник. Но память оставалась. Потому что нашествие могло случиться в любой год, при жизни любого поколения. И Тауринкс с внутренней дрожью осознавал, что именно его современникам выпало отражать проклятие этой земли.

Как назло, ни одного крупного зверя в округе не оказалось, а зрение мелких тварей было для друида бесполезным. Почти все они страшно близоруки, да и полагаются больше не на глаза, а на уши и нос. Что же, придется глядеть самому. Вообще-то способности Тауринкса позволяли ему похитить и человеческое зрение, но он предпочел этого не делать. Определять издалека чародеев он не умел (все же друид – не провидец), а нарваться по глупости на вражеского шамана не желал. Добрый товарищ его юных лет совершил когда-то подобную ошибку, и Тауринкс до сих пор навещал его могилу – пустую, потому что тела, чтобы уложить под курган, так и не нашли. Среди дикарей попадаются порой необыкновенно одаренные волхвы.

Чужаки ломились через лес, не скрываясь. Некоторое время Тауринкс шел вдоль их следа, чуть приотстав, не переставая изумляться подобной наглости. Только потом ему пришло в голову, что сами пришельцы вовсе не считают свою поступь воловьей. «Они думают, что ступают бесшумно и легко», – понял друид, и мысль эта показалась ему настолько забавной, что он решил рискнуть. Несколькими торопливыми шагами он почти нагнал хвост растянувшейся по лесу колонны и глянул наконец на загадочных чужинцев.

Первым, что пришло ему в голову, было: «Это ши». Никем другим не могли оказаться эти люди. Пускай на вид они мало отличались от эвейнцев, их одежда, странные круглые шеломы, нелепые замысловатые… пожалуй, все же дубинки, решил Тауринкс, – все это не могло происходить из Империи. А для изделий варваров все это было слишком сложным. Не красивым – большего уродства друид не видывал даже в самых бедных домах самых крупных городов. А именно сложным. Чтобы сварганить такую дубинку, нужен не один кузнец, да лучше притом гильдейский. Никакой дикарский ковач, не то что в скулле не бывавший – грамоте не обученный, не сработает ничего похожего.

Нет, перед ним несомненные ши. Демоны из другого мира. Но что им надо?

Те же летописи, что повествовали о последнем нашествии, напоминали, что не всякий ши – кровожадное чудовище. Бывали эпохи, когда чужаки приходили в Империю и беженцами, и союзниками, и торговцами. Возможно, раскрывшиеся врата пропустили их в Эвейн по случайности, и сейчас эти заблудившиеся воины (друиду в голову не пришло, что люди, действующие столь слаженно, могут оказаться кем-то еще) вовсе не подозревают, что попали в населенные края. Вокруг стоячих камней несет стражу заповедная пуща – каково им было продираться через нее?

И Тауринкс решил не торопиться. Он приглядит за этими чужаками. А для этого, пожалуй, стоит устроить им пару сюрпризов… и посмотреть, как они на них откликнутся.

Он потянулся мыслью вперед, в чащу, перед растянувшейся группой захвата. Да… как раз то, что нужно.

* * *

Идти по лесу было легко. Даже не потому, что РД-54 оттягивал всего лишь полуторный боекомплект. А просто легко.

После всех этих потогонных кроссов, спаррингов, полос препятствий и снова кроссов идти по лесу было просто легко и приятно, и Васька Сошников был уверен, что все вокруг думают так же.

Ваське нравился лес. Тут стояла тенистая прохлада, и лучи солнца лишь изредка пробивали лиственный покров величественными прямоугольными колоннами. На базе в это время солнце уже начинало доставать до дна окопа, и как ты ни старайся от него укрыться, как ни вертись, но оно тебя неминуемо достанет, сначала кипятя мозги в раскалившемся шлеме-«сфере», а потом и добираясь до всего остального, зажатого между пластинами броника тела. Парилка. А он, Сошников, не для того тягал к себе на задний двор пудовые железяки из МТС, чтобы плавиться в охранении, на то пехотура какая. Он – разведка. РГСпН ГРУ. Васька уже заранее представлял, какой эффект эта грозная своей загадочностью аббревиатура произведет на односельчан, и даже, бывало, выкатив грудь, мысленно репетировал ответ на просьбу пояснить странные буквы. Да, именно так – расправить пошире литые плечи, чтобы затрещала на груди увешанная значками гимнастерка, и солидно, с ленцой в голосе вымолвить: «А этого я вам, батя, сообщить не могу. Потому как военная тайна». И старики за столом понимающе переглянутся, а сидящий в углу дед Петро аж крякнет от восхищения и пристукнет своей палкой о половицу.

– Ух, ты! – охнул кто-то из шедших впереди. – Ну, е-мое!

– Тишина на марше!

– Дык тов-старш-лей, вы ж сами гляньте. Скильки лет на свити живу, а такого чуда ще не бачив. – Херсонец Кухарюк от волнения начал сбиваться на «ридну» украинскую мову.

– Вот это да, – выдохнул один из разведчиков. – Ну не хера ж себе. Это чего тут – ягодки такие?

– Ну! Мичурину такие бы ягодки подсунуть – он бы сей же час загнулся от зависти.

– И не хрена-то вы не понимаете в колбасных обрезках. Это не ягоды здесь большие, – Леха Ползин недаром слыл первым балагуром во всем батальоне, – а арбузы мелкие. Потому что не могут тута обретаться ягоды крупнее наших, советских. Верно я говорю, тов-стар-лей?

– Отставить! – Лейтенант наконец смог оторваться от созерцания двух налитых соком красных шаров, каждый из которых был сантиметров по пятнадцать в диаметре. – Продолжать движение.

– А может, попробуем?

– Два наряда по возвращении!

– Слушаюсь!

Группа нехотя двинулась дальше, вернувшись к нормальному темпу лишь шагов за пятьдесят. Но красные ягодины продолжали неотрывно висеть перед Васькиным внутренним взором, заставляя поминутно облизывать враз пересохшие губы.

Потом стало еще хуже. Он вдруг вспомнил Аньку – как она идет с ведрами по пыльной улице, а молодые крепкие груди так и стремятся выпрыгнуть из стираного ситца, точь-в-точь как давешние ягоды, как облегает платьишко всю ее ладную фигурку, а уж сзади… Васька тряхнул головой, пытаясь, словно мух, отогнать назойливые мысли, начинавшие уже причинять просто-таки физическую боль.

Не помогло. Он представил, как Анька подходит к колодцу, ставит ведра, нагибается, как ветер треплет подол, задирая его все выше, выше, а он тихонько подкрадывается и…

Сошников шумно сглотнул и с завистью покосился на скользящего рядом Студента – вообще-то его звали Алексей Окан, но почти исключительно «Студент», иногда только «Алекс». Вот уж кого явно не мучают подобные мысли. Струится себе промеж деревьев, ловко придерживая рукой АКМС с черным набалдашником глушителя, и как-то у него это так здорово получается. Аристократ, одним словом, даром что их всех седьмой десяток как повырезали. А вот гляди ж таки – не получилось всю породу под корень извести. Небось трахались баре в прежние времена направо и налево, вот и всплывает…

Сошников вспомнил, как Студент вот с таким же спокойно-отрешенным видом, почти без замаха, метнул малую саперную лопатку и она, со свистом разрезав воздух, врубилась в мишенный щит аккурат посреди головы, под срез каски. И это с первого раза! У всех челюсти поотвисали, даже прапор-инструктор, кашлянув, наставительно сказал: «Во, глядите, салаги. Брошенный умелой рукой дятел летит на двадцать пять метров, после чего втыкается!»

И про баб он точно не думает! Эти городские – Сошников успел поглядеть на них в редкие увольнительные – сплошь кожа да кости, такую тиснешь слегка, а она как завизжит благим матом. Куда им всем до моей Анюты!

Алексей Окан действительно не думал в этот момент о женщинах. Он вообще о них думал достаточно редко. Еще в седьмом классе составив для себя примерные требования к будущей избраннице – той самой, единственной и неповторимой! – он уже тогда понял, что искать ему придется ох как до-олго. Ну и что, как говорится: «Дорогу осилит идущий», было бы терпение, а уж чего-чего, а терпения Алексу было не занимать. А пока можно заняться чем-нибудь более достижимым – третьим иностранным, например, желательно – восточным.

Одноклассницы, наверное, чувствовали эту незримую стену, которой он отгородился – впрочем, не только от них, он всегда был по натуре одиноким волком. Вроде бы нормальный парень, комсомолец, спортсмен, отличник – правда, не круглый, да он и не стремился к этому, – но это его ставшее притчей во языцех по всей школе «олимпийское» спокойствие! Ладно бы учащихся, так ведь оно и некоторых учителей бесило, привыкших, что перед ними должны трепетать. Были бы родители чуть менее познатней – вылетел бы из спецшколы с треском, а так – ну, приходилось терпеть, ибо, чтобы наказать зарвавшегося выскочку «по закону», придраться было не к чему.

И лишь в выпускном… Ольга Шелехова, первая школьная красавица, стройная сероглазая блондинка, за ней увивался сам сынуля второго секретаря райкома, а московский райком это вам не хухры-мухры, а – у-у-у, как страшно, поболе многих провинциальных обкомов весит, такие двери ногой открывает… Она попробовала было подступиться, женщин всегда тянет загадка, но натолкнулась на спокойный взгляд таких же холодных серых глаз и тихие слова в каштановой аллее за парком… Она даже не стала придумывать себе оправдания в кругу подруг, а честно сказала: «Герлз, этот орешек мне не по зубам, но если кто желает обломать свои – плиз, гоу!» Желающих не нашлось.

А потом он решил идти в армию, точнее, решил-то он намного раньше и даже сообщил об этом решении родителям, но те сразу не поверили, что это уже оформившееся, «final decision». Впрочем, отец воспринял это нормально, просто заметил, пожав плечами, что он теряет два года, которых потом будет жаль, хотя, с другой стороны: «В чем-то ты прав, мальчик, в анкете это будет смотреться неплохо, так что можешь и наверстать».

Мать тоже была не против, ну а уж дед…

Дед, похоже, и в мыслях не держал, что он поступит как-то иначе.

Алекс живо припомнил, как он, десятилетний пацан, зябко поеживаясь, осторожно ступает по бриллиантово сверкающей утренней траве, а дед идет рядом, в своих старых, давно уже забывших первоначальный цвет спортивных штанах, генерал-майор КГБ в отставке, упорно именующий себя: «бывший полковник бывшего СМЕРШ», и вдруг – р-раз, толчок в плечо, левый кувырок, перекат, колено прихватить, корпусом оттолкнуться – и, словно мячик, отскакиваешь от земли, готовясь издать радостный вопль: «Получилось!», но дед уже рядом, и новый толчок, в грудь, вроде бы такой несильный, а падаешь от него на спину…

Все случилось настолько быстро, что почти никто из разведчиков, даже те, кто шел рядом, не успел толком ничего разглядеть. Просто была черная дыра под корневищем, и вдруг из этой дыры на свет божий ринулось что-то побольше белки, поменьше барсука, черно-рыже-серое, с длинным пушистым хвостом, сигануло на грудь Фатееву, сбив его при этом с ног, пробежало по упавшему и исчезло в кустах. Даже дикий, короткий взвизг издал, как выяснилось, сам Фатеев.

Группа дернулась было в стороны, пытаясь с ходу наладить круговую оборону – десятки тренировок вбили эту привычку на уровень безусловных рефлексов, но почти сразу же опомнились и сгрудились вокруг упавшего, не опуская, впрочем, нацеленных на лес автоматов.

– Сука! – выдохнул Фатеев, пытаясь встать, точнее, выплыть из лужи жидкой грязи, в которую свалил его обезумевший белкорундук. – Да я эту тварь…

Он попытался с ходу вытянуть из грязи рюкзак, но тот, судя по затрещавшим лямкам, засел хорошо.

– Да я его сейчас в клочья… – Рука Фатеева начала опускаться к гранатному подсумку.

– Отставить! – Старший лейтенант поспел как раз вовремя, чтобы предотвратить грубейшее нарушение режима маскировки.

– Что произошло?

– Да тут, товарищ ста…

– Я своими глазами видел…

– Всем молчать! – коротко бросил лейтенант. – Фатеев, докладывайте.

– Какая-то су… – Фатеев наконец сумел выбраться из лужи. – Простите, товарищ старший лейтенант, какая-то вконец охреневшая местная животная выскочила во-он из той дыры, врезала мне под дых, сбив таким образом с ног, и скрылась во-он в тех кустах.

– Преследование организовать, – вставил неугомонный Ползин, – к сожалению, не удалось.

– Рядовой Ползин!

– Так точно, тов-стар-лей. Два наряда вне очереди.

Старший лейтенант, присев на корточки, внимательно изучил указанную дыру, после чего перевел взгляд на двухметровую фигуру топтавшегося рядом Фатеева.

– Значит, говорите, сбила с ног неожиданным ударом в живот? – вкрадчиво переспросил он.

– Так. – Фатеев шумно сглотнул. – Точно. Я ж говорю – вконец охреневшая зверюга. То ли со страху ополоумела…

– Она того, – шепнул Ползин, прикрывая рот ладонью, – обкурилась у себя в дупле.

– Ага, – так же шепотом отозвался один из разведчиков. – И вообразила себя кабаном.

– Продолжать движение!

Ровно через двести пятьдесят шагов сержант Беловский услышал над собой громкое хлопанье крыльев и поднял голову.

Откуда-то сверху прямо на него падала, растопырив крылья, огромная черная тень.

Будь сержант хотя бы охотником, он бы, без сомнения, умел опознать в птице обыкновенного крупного глухаря, но Беловский до призыва жил в городе и птиц крупнее вороны видел исключительно по телевизору да – два раза в жизни – в зоопарке. В любом случае на орнитологические искания времени у него уже не оставалось.

Птица преодолела уже половину расстояния, отделявшего ее от распахнутого рта сержанта, когда рядом с Васькой Сошниковым негромко хлопнуло.

Обернувшись, Сошников сумел каким-то невероятным способом увидеть и запечатлеть в памяти одновременно две картинки – как замерла в воздухе, натолкнувшись на нулю, птица и как из черного отверстия глушителя струился вверх тонкий синеватый дымок.

А потом лесную тишину разорвал треск пулеметной очереди. Дмитрий «Джон» Малов стрелял, стоя в классической стойке героев вражеских боевиков – уперев приклад в бедро. Пэ-ка трясся, торопливо заглатывая ленту из короба и плюясь гильзами на враждебный лес.

Очередь длилась, казалось, бесконечно – секунду, две, три. Наконец пулемет замолк. В наступившей тишине был отчетливо слышен стук падающей откуда-то с самой верхушки ветки. Она падала невыносимо долго, стукаясь по дороге к земле обо все другие ветки, и с хрустом шлепнулась в двух метрах от продолжавшего стоять с задранной головой и разинутым ртом сержанта Беловского.

Сержант опустил голову, сплюнул окровавленное перо, медленно поднял руку, вытер рукавом лицо и с ненавистью посмотрел на Малова.

– Джон, ты падла! – с чувством сказал он. – Вернемся на базу – ты мне все это отстирывать будешь.

– Птичку, – дурашливо всхлипнул Ползин, – жалко.

– А жирный небось глухарюга был, – предположил кто-то тоскливо.

– Ну… – медленно произнес старший лейтенант, глядя на последние кружащиеся в воздухе перья. – Теперь разве что на бульон.

– А ловко он его срезал, – прошептал Сошников Алексу. – Навскидку – бах, и готово.

– Не нравится мне все это. – Алекс присел, не глядя потянулся за автоматной гильзой. Черный цилиндр глушителя при этом был направлен на ближайшие кусты. – Такое поведение, – уголки его губ слегка приподнялись, – не является типичным для подобных животных.

– А може, они тут все такы скаженны? – предположил Кухарюк.

– Не думаю, – качнул головой Окан. – Тогда бы наша база, – он улыбнулся чуть шире, – давно бы была погребена под грудой дымящегося мяса.

– Кончать разговорчики! – подвел итог дискуссии старший лейтенант. – И вперед! Дозоры – смотреть по сторонам!

Группа двинулась дальше. Первые сотни шагов разведчики настороженно поводили стволами, ожидая появления очередного спятившего лесного обитателя. Но все было тихо, и так минуту, вторую, и вроде бы…

Что-то звонко хлопнуло совсем рядом с Сошниковым. Падая, он почувствовал, как что-то остро хлестнуло его по щеке, а по шее потекла какая-то теплая жидкость.

– Кровь! Б… я что, ранен?! Или убит?

Не помня себя от злости, Васька вскочил, щелкнул предохранителем на «непрерывный» и опустошил весь рожок «калаша» в развесистый куст метрах в двадцати от него.

Остальные разведчики тоже открыли огонь. Кто-то бросил гранату, затем еще одну.

– Прекратить огонь!

Команда была весьма своевременна, учитывая, что некоторые уже меняли третий рожок.

– Прекратить! – снова рявкнул старший лейтенант и, дождавшись, пока стрельба наконец утихнет окончательно, громко осведомился:

– Хоть один человек. Видел. Четко. Куда стреляет?

Ответом ему было пристыженное молчание.

– Вроде мелькнуло за тем деревом… – неуверенно сказал кто-то.

– Так, – веско проговорил лейтенант.

– Да ведь, товарищ старший лейтенант… – начал было Сошников и осекся, глядя на ладонь, которой он только что отчаянно пытался зажать рану. Теплая липкая жидкость, якобы хлеставшая из него, была зеленой.

– Ботаников бы сюда, – задумчиво процедил Окан, глядя на покрытое крупными зелеными плодами дерево, стоящее аккурат рядом с тропинкой.

– А это что еще за хрень?

– У нас дома, – Алекс подобрал палку и осторожно ткнул концом в один из плодов, – ближайшим аналогом подобной растительности является так называемый «бешеный огурец». Тоже имеет привычку плеваться семенами. Случается, метров на десять добивает. А тут, как видно, три плода одновременно…

– Сдетонировали, – хихикнул кто-то.

– Не исключено, – пожал плечами Студент. – Равно как не исключено и то, что оно, – он указал на дерево, – среагировало таким образом на наше присутствие.

– Оно, блин, что – как растяжка?

– Может, оно распространяет семена таким вот способом, – пояснил Окан. – Улавливает присутствие животного и выстреливает их вместе с липким, – он кивнул на отчаянно оттирающегося Сошникова, – соком. Это еще что – я читал про растение, которое удобряет себя схожим методом.

– Это как?

– Подходишь к нему цветочек понюхать, а оно тебе – бамм – тыквой по башке! И все – лежишь и удобряешь, – усмехнулся Окан.

Как он и ожидал, никто из разведчиков не был знаком с творчеством Лема, и его сообщение было воспринято вполне серьезно.

– Черт, а оно мне щеку пропороло! – заволновался Сошников. – Слышь, Студент, а эта хрень не ядовитая, а?

– Вряд ли, – пожал плечами Окан. – По идее вот это растение должно быть заинтересовано, чтобы носитель семян оставался жив. По крайней мере, какое-то время.

– Че значит «какое-то время»? А потом?

– А потом свалишься и будешь… удобрением, – не выдержал Леха Ползин. – Тоже мне, раненый герой выискался.

– Тебя бы так…

– Вы что-то хотите предложить, сержант? – спросил старший лейтенант.

– Вернуться.

– Чего?!

– Студент, ты че, серьезно?

– И как же вы это себе представляете, Окан? – осведомился старший лейтенант. – Вернуться на базу и доложить о невыполнении задания по причине…

– Необъяснимо повышенной агрессивности местной фауны, – закончил Алекс. – Нет, не так далеко. Я предлагаю тихо вернуться метров так на пятьсот и попробовать пройти немного другим путем.

Старший лейтенант задумался.

– Пожалуй, так и по… – начал он, но в этот момент справа донеслось «кряк-кряк» и чуть погодя «кии-у».

– Местный, один, идет прямо сюда, – перевел условные сигналы старший лейтенант. – Группе – рассредоточиться!

* * *

Тауринкс ит-Эйтелин покачал головой.

«Что за странный народ», – мелькнуло у него в голове.

Во всяком случае, эти ши не столь бессмысленно злобны, как прежние пришельцы. Пожалуй, он мог бы сравнить их в лучшую сторону даже с налетчиками-ырчи – попадая в эвейнские земли, те оказывались не в силах избежать искушения сломать, испохабить что-нибудь на своем пути, хотя бы ободрать листья с ветки, сорвать неспелый плод и бросить под ноги, растерев башмаком… Эти дружинники (иначе друид не мог описать повстречавшихся ему демонов) вели себя иначе. Воевода их пользовался, как видно, большой властью и сдерживал своих подчиненных, даже когда те были готовы выместить злобу на окружающем лесе.

После некоторого раздумья друид решил, что это можно считать хорошей новостью. Ши явились не для того, чтобы сметать все на своем пути. Но что тогда им нужно?

Тауринкс собрался было и дальше последить за отрядом, но понял, что это бессмысленно. И дальше насылать на воинов лесных зверей и птиц – не нужно и жестоко. Он уже видел, что делает их магия с живой плотью. Странно, правда, что они пользуются для ее вызова своими железками, но у дикарей бывают самые невероятные представления о чародействе. Друид самолично видел орочьих шаманов, свято убежденных, что сила их заключена в оберегах из лисьих шкурок. Даже из цивилизованных колдунов кое-кто пользуется для сосредоточения вспомогательными предметами.

Возможно, и даже вполне вероятно, что силы пришельцев еще больше, чем успел увидеть Тауринкс, и проверять их покуда рано. Конечно, следовать за ши друид мог бы сколь угодно долго, оставаясь незамеченным, – все же плохие из демонов следопыты, сами идут, не таясь, а по сторонам не смотрят. Таким даже простого охотника не поймать в лесу, а уж друида могут искать хоть до кукушкиных похорон. Но двигался отряд почти прямиком к деревне. Если так…

Друид задумался. Едва ли эти воины идут грабить – не бывают так послушны своим командирам мародеры. Скорей всего, им нужен пленник. Хотя бы один. Хороший провидец выдернет из человеческого рассудка знание языка, как хозяйка – морковку из грядки.

Возможно, окажись на месте Тауринкса человек, более знакомый с военным делом, он и решение принял бы иное. Друид же решил сдаться врагу.

Причина для такого поступка у него была весьма веская. Кого бы ни схватили ши в деревне или на подходах к ней, это окажется коренной житель земель Бхаалейна. Вместе с языком он поведает демонам немало интересного о здешних краях, войске своего владетеля, его сродственниках и наймитах. Тауринкс же ни о чем этом не имел понятия. В замке Бхаалейн он до сих пор не побывал – как раз в ту сторону лежал его путь, когда беседа со старостой приречной деревни направила стопы друида к стоячим камням, – и даже о родовом даре тамошнего хозяина имел самое смутное представление. Кажется, ат-Бхаалейны были движителями, но каких способностей – Тауринкс не мог бы сказать. Что же до его дружины, никаких сведений о ней друид не мог выдать даже под взглядом провидца. А кроме того – серебряная гильдейская бляха накладывала на друида обязательства не только перед его возлюбленными лесами. Благо людской поросли также находилось в его ведении, и он не мог остаться в стороне, когда угроза нависала над каким-то, еще неведомым, жителем поречья, не мог не занять его место.

Друид перестал таиться и побрел по лесу, стараясь создавать как можно больше шума и наступать на каждый хрусткий сучок.

Надо отдать должное дозорным ши – идущего по лесу человека они заметили чуть быстрее, чем слепоглухой крот. Столпившиеся у подстегнутого друидом брыскун-дерева пришельцы едва успели растянуться в походную череду, когда по лесу разнеслось радостное немелодичное кваканье одного из разведчиков.

Теперь главным было – не выдать себя. Не показать, что ты не в первый раз видишь этих людей, что знаешь, как должно бояться железок на грубых ремнях.

Когда ши окружили Тауринкса, друид ощутил нечто похожее на страх. Просто потому, что их было много. Они были чужды, они болтали на непонятном языке, словно бы созданном для презрения и вражды, перемигивались и бесстыдно разглядывали друида, словно скомороха на ярмарке. И от них пахло – не только потом и прелой тканью, не только металлом и почему-то земляным маслом. От демонов исходил кисловатый запах, которому Тауринкс не мог подобрать определения. От этой слабой, острой вони у друида вставали дыбом волоски на шее.

Воевода бросил что-то повелительное, и дружинники чуть расступились. Тауринкс ощутил нечто похожее на благодарность к этому человеку, рассматривавшему его так пристально.

Потом воевода протянул Тауринксу руку – правую, ладонью внутрь. Что может означать этот жест, друид не имел понятия, поэтому повел себя так, как, по его понятиям, должен был повести себя застигнутый врасплох путник: поднял руки перед собой, ладонями вперед, показывая, что безоружен и не желает зла. Воевода, помедлив, повторил его жест. За его спиной один из дружинников, беззвучно хихикнув, так же поднял руки и скорчил потешную рожу. Товарищ дернул его за рукав, мотнув в сторону друида подбородком.

Тауринкс обвел взглядом своих пленителей. Какая, однако, разномастная компания подобралась. Обычно по лицу собеседника можно сразу определить, из какой тот части Эвейна. В больших деревнях все друг другу какая ни на есть, а родня, а коли в этой деревне близких нет, так найдутся в соседней – во-он там, за полугорком, тут как раз промежду заводка будет, там наши парни за их девками поглядают… а их – за нашими. А уж владетельских приблудков среди них каждый четвертый – кому же из деревенских баб неохота родить чародея? Диво ли, что лица обитателей той или иной местности схожи? Даже волшебники, хотя обязанности порой заводили их в самые далекие концы земли, самим своим обликом выдавали происхождение – из крестьян или владетелей, из купцов или потомственных магов, с севера или юга, востока или запада. И всякий, кому приходилось по воле службы встречать жителей разных мест, невольно научался выделять взглядом эти особенные черты.

Обступившие друида люди (про себя Тауринкс как-то незаметно начал называть ши людьми) словно бы явились из разных концов огромной страны, не уступавшей по размерам всему Эвейну – не только Серебряной империи, но континента от края до края. Слишком разными, несродственными были их лица. Пожалуй, иных Тауринкс вовсе отнес бы к другому народу, чем широколицее, курносое большинство. Но все они явно нанимались в одну дружину или принадлежали к одной орде. Совершенно одинаковые штаны и рубахи, ремни и сапоги, точно владельцы их находили некое извращенное удовлетворение, уподобляясь муравьям. Лишь присмотревшись, друид начал выделять взглядом мелочи, отличавшие облачение одного воина от другого.

Оглядев Тауринкса с головы до ног – друид при этом постарался скорчить как можно более безобидную рожу, – воевода, как видно, остался увиденным доволен. Он приказал что-то дружинникам и, глядя друиду в глаза, резко, повелительно махнул рукой назад, туда, откуда пришли демоны.

Тауринкс с радостью двинулся в указанном направлении. Так, правда, они оставляли в стороне стоячие камни. Но главную свою задачу он исполнил – деревня осталась позади. Теперь, даже если демоны убьют его и пожрут тело, исполнительный староста пошлет гонцов владетелю Бхаалейна, и случится это очень скоро. В конце концов, что может произойти за неделю?

* * *

Лева Шойфет почесал нос, темя, локоть, ягодицу, извернувшись – лопатку и понял, что если так будет продолжаться, то сдерет с себя кожу раньше, чем переведет хоть слово. Поэтому он откинул одеяло и встал. С чтением в постели, к которому он так пристрастился дома, придется повременить.

Одно было хорошо – ему выделили отдельную палатку. Конечно, стояла она в ряду совершенно таких же палаток, где обитал офицерский состав, а толстый брезент каким-то волшебным образом пропускал не только запахи, но также комаров, мух и чей-то оглушительный храп. Лева и раньше знал про себя, что он изнеженное, никчемное создание – это было мнение дедушки, ветерана двух войн, – но, проведя бессонную ночь, окончательно в этом уверился. Или так, или это не военная база, а концлагерь, и майор Кобзев вознамерился сделать подотчетный ему личный состав совершенно юденфрай.

Однако палатка, как ни крути, была отдельная. В ней была койка, стол, на который можно было опереться локтем, стул, на который можно было сесть (и еще один, который Лева не то сломал сам, не то выявил скрытый дефект – короче, на него сесть было нельзя), тумбочка, куда Левины пожитки можно было поместить восемь раз, и лампа, которая иногда горела (а иногда – нет, причем закономерности Лева пока не выяснил). Еще была горстка книг, которые Лева нашел сложенными аккуратной стопочкой почему-то в ящике из-под гранат: две полезные, три – нет, и «Материалы XXIV съезда КПСС». Материалы Лева спрятал под подушкой, решив, что оставлять их в ящике – политически незрело, потом устыдился и перепрятал в тумбочку, а все остальное уложил на стол.

Первое утро в новом мире Лева Шойфет начал с того, что проспал побудку. Поэтому его растолкали в шесть часов утра довольно невежливо, приказали одеться, выгнали из палатки, заставили минут пять выслушивать идиотский спор о том, касается ли лейтенанта Шойфета утреннее построение, потом явился Кобзев, на всех, включая безответного Леву, наорал и отправил переводчика досыпать. Лева исполнительно доспал, в результате чего опоздал на завтрак и начал трудовой день холодными макаронами. Макароны были невкусные, но словоохотливый повар уверял Леву, что так роскошно, как здесь, кормят разве что кремлевских курсантов.

После завтрака обнаружилось, что делать Леве нечего. До сих пор миссия помощи не сталкивалась с местным населением и тем более не вела разговоров. Все данные, какими располагало командование, были получены при помощи беспилотных самолетов-разведчиков с фотокамерами, облетавшими окрестности на высоте двадцати километров. Потом фотографии изучала команда картографов с лупами, споря до хрипоты, то ли на этом холме деревня стоит, то ли у эмульсии зерно такое. Только в последние дни руководство согласилось выделить вертолет для получения более детальной информации. Летчики видели несколько деревень, довольно больших, узкие дороги, а один клялся мамой и партбилетом, что на отдельно стоящем холме приметил замок совершенно средневекового вида.

Кобзев, к которому рискнул обратиться одуревший лингвист, пообещал, что в течение дня все изменится, а до тех пор потребовал не приставать к нему с дурацкими вопросами. Общаться с товарищами по несчастью Леве как-то не хотелось, поэтому он отправился в палатку с намерением сбросить нелепые сапоги и полистать «Компаративную лингвистику».

Стрекот вертолета поначалу прошел мимо Левиного сознания, все еще занятого проблемой большого сдвига гласных в среднеанглийском наречии. Только когда еле слышное цокотание переросло в мощный рокот, грозивший пробить полог палатки и смести лингвиста вместе с учебником, Лева понял, что происходит нечто не вполне ординарное. И как раз в этот момент в палатку ворвался незнакомый Леве старлей.

– Товарищ… лейтенант, – скомандовал он, – срочно к майору Кобзеву!

– Угу, – по привычке брякнул Лева и, натолкнувшись на недоуменный взгляд, поправился: – Так точно!

– По уставу положено отвечать «есть!», – поправил старлей язвительно.

Лева промедлил секунду, нагнувшись завязать шнурки, которых на сапогах отродясь не было. Старлей зашипел сквозь зубы, и лингвист опрометью ринулся из палатки.

Вертолет садился посреди базы, напротив командирской палатки. Ветер ударил Леве в лицо, такой сильный, что веки под его давлением закрывались сами. Вот коснулись земли маленькие, словно игрушечные колеса, стих оглушающий рокот, и не успел замереть пяти-лопастной, будто красная звезда, винт, как из люка начали один за другим выпрыгивать неуловимо похожие друг на друга парни в пятнистой камуфляжной форме.

К командиру подошел Кобзев, спросил о чем-то – Лева стоял далеко, и уши его еще ныли от звукового удара, так что лингвист ничего не услышал, – кивнул, явно довольный ответом. Командир махнул рукой, и двое парней покрепче бросились помогать вылезающему из вертолета человеку. Тот, впрочем, спрыгнул сам, сделал пару шагов и застыл, оглядываясь.

Лева понял, что это туземец, раньше чем осознал это. Лучшее в мире образование подсказывало, что крестьянин времен мрачного Средневековья должен быть грязен, обтрепан, изможден, забит – короче говоря, заэксплуатирован до полусмерти. Человек, стоявший около вертолета чуть ссутулившись, точно опасался задеть макушкой лопасти, был каким угодно, только не забитым. Слишком уверенно он стоял, попирая широко расставленными ногами утрамбованную площадку, и слишком бесстрашно оглядывал ряды палаток, собравшуюся неизвестно откуда толпу. Незнакомые одежды и непривычные повадки пришельцев из параллельного мира не вызывали в нем опасения или суеверного ужаса.

И нищим он тоже не был. Добротный зеленого сукна… камзол, решил Лева, такие же добротные штаны с кожаными нашивками на коленях и ягодицах, высокие шнурованные башмаки и нечто вроде плаща, но не расплескавшегося свободно за спиной, а пристегнутого к плечам, к поясу, к бедрам. Лева сначала не сообразил, для чего, а потом понял – это на батальных полотнах свободно ниспадающий плащ смотрится красиво, а попробуй пройтись в таком, ни за что не зацепившись и ничего не свалив! А так и удобно, и плащ при тебе, в случае чего – отстегни и заворачивайся. И, словно этого было мало, на груди туземца красовалась серебряная бляха размером с медаль «За отвагу», только не на орденской ленточке, а на серебряной же цепи.

«Может, он дворянин?» – мелькнула у Левы безумная мысль и тут же ушла. Во-первых, при незнакомце не было оружия, если не считать за таковое нож в ножнах на поясе, а рыцари, сколько помнилось лингвисту, не расставались с мечами. И с конями тоже, но коня на вертолете не притащишь. А во-вторых, Леве пришло в голову, что разведчики едва ли потащили бы в лагерь местного феодала – того обязательно хватятся.

Майор Кобзев, едва бросив беглый взгляд на пленника, подошел к Леве.

– Ну, товарищ военный переводчик, – проговорил он с плохо скрываемой насмешкой, – ваш выход.

– Что?.. – выдавил Лева. – Уже?

– Уже, – кивнул Кобзев. – Этого человека мы взяли в лесу. Ваша задача – научиться его языку. В самые сжатые сроки. Чего я могу ожидать?

– Это я смогу сказать завтра, – ответил Лева. – А точно – через неделю. Мы же об их языке ничего не знаем.

– Тогда приступайте, – распорядился Кобзев и отошел на шаг, всем видом давая понять, что он умывает руки.

Лева несмело двинулся к пленнику. Тот оглядел лингвиста с макушки до ног и покачал головой.

Лицо его показалось Леве странным. Нет, не так… Несообразным – вот слово, которое лингвист после краткого раздумья счел подходящим. Волосы незнакомца были очень светлыми, с чуть заметной желтинкой, но кожа – неожиданно темной, северяне не загорают так – густо, стойко. А глаза – ярко-зеленые, совершенно травянистого оттенка. В ухе туземца Лева заметил золотую серьгу и почему-то смутился.

С чего же начать? Конечно, учить язык в общении с его носителем куда проще, чем расшифровывать иероглифы, как Шампольон. Но как быть, если не знаешь самых основ строения здешнего наречия? В конце концов – агглютинативный это язык или изолирующий?

Тогда Лева решил начать с самого простого.

– Человек, – проговорил он отчетливо, тыча пальцем себе в грудь. – Лева. Человек, – он показал на майора. – Майор Кобзев. Человек, – в третий раз повторил он, указывая на туземца, и сделал паузу, ожидая ответа.

Он не очень верил, что получится с первого раза. Но незнакомец улыбнулся.

– Тауринкс, – произнес он с такой же преувеличенной отчетливостью. – Тауринкс ит-Эйтелин, беарикс вре-тан ан-Эвейн.

Имя – если это было имя – показалось Леве похожим на кельтское. Хотя по одной фразе судить о звуковом строе всего языка наивно.

– Пойдемте, – махнул Лева рукой в сторону палатки, служившей одновременно офицерской комнатой отдыха, красным уголком и еще много чем.

Тауринкс, чуть помедлив, послушно двинулся за ним, сопровождаемый даже не двумя – четырьмя парнями в камуфляже. Майор Кобзев шел рядом, и на лице его читалось нескрываемое самодовольство.

В палатке с Левой случился конфуз. Он намеревался усадить туземца за стол и очень переживал, как объяснить это неграмотному крестьянину. Но Тауринкс, едва окинув взглядом стол, спокойно уселся на самый мягкий стул, выбрав его, как назло. Кобзев хотел было выматериться, понял, что теряет лицо, и угрюмо устроился рядом, пронзив взамен туземца гневным взглядом ни в чем не повинного Леву.

Лева налил в стакан воды из графина, демонстративно отпил сам, подал Тауринксу.

– Вода, – проговорил он.

– Ватра, – откликнулся Тауринкс, брезгливо принюхиваясь.

Дальше пошло веселее. Они одолели добрых две дюжины слов, прежде чем в голову Левы закралось страшное подозрение.

– Товарищ майор, – обратился он к Кобзеву, прервав обмен понятиями. – Можно послать кого-нибудь ко мне в палатку за книгой? «Компаративная лингвистика»?

Майор коротко кивнул. Один из охранников сорвался с места и выскочил из палатки.

– И… – Лева смущенно прокашлялся. – Здесь нельзя нигде достать картинки зверей?

– Каких зверей? – изумился Кобзев.

– Лесных, – еле слышно прошептал Лева. – Медведя, волка… Домашних тоже бы неплохо.

Кобзев так изумился, что, забыв о напускной невозмутимости, ошарашенно почесал затылок.

– Только заказать с Большой земли, – признался он.

– Черт… – беспомощно ругнулся Лева. – Так срочно надо…

– Капитан Перовский хорошо рисует, – внезапно подал голос один из оставшихся охранников и смолк испуганно.

– Ко мне, – приказал Кобзев.

Два слова спустя принесли «Компаративную лингвистику», и Лева рылся в ней, как барсук, до прихода Перовского. Капитан был перемазан смазкой и раздражен.

– В чем дело? – поинтересовался он у Кобзева, не слишком смущаясь субординацией.

– Нарисуйте волка, – приказал гэбист.

– Из «Ну, погоди!»? – съехидничал Перовский.

– Нет, – испуганно замахал руками Лева, – настоящего. Как можно более похоже. И медведя… если сможете. Еще лошадь, лосося и орла.

Перовский пожал плечами и взялся за карандаш.

– Странный какой набор, – пробормотал Кобзев, наблюдая, как под руками капитана на листах возникают одна за другой на удивление реалистичные картинки.

Тауринкс – если туземца звали так – наблюдал за царящей вокруг суетой с веселым любопытством. Потом внимание его привлекла электрическая лампочка, подвешенная на шнуре с потолка. Он привстал, чтобы оглядеть ее, с неожиданной осторожностью протянул руку, но касаться не стал и только пробормотал себе под нос нечто раздумчивое.

Лева перебрал готовые рисунки.

– Можно вас попросить, – обратился он к капитану, – э… не уходить пока. Вдруг не получится.

Перовский вопросительно глянул на Кобзева. Тот кивнул.

Лева пододвинул к аборигену первый лист, заглянул в последний раз на страницы «Компаративной лингвистики» и, сглотнув, произнес очень старательно:

– Влк…уос?

– Волкас, – поправил его Тауринкс. – Волкас.

Лева шарахнулся от него, точно от гадюки, невесть каким образом разлегшейся на столе. Листок упорхнул и упал бы под ноги, не подхвати капитан Перовский дело рук своих.

– Что такое? – нервно потребовал Кобзев.

– Сейчас… – пробормотал лингвист вместо ответа. – Сейчас…

Он порылся в книге и нетерпеливо дрожащими пальцами достал еще один рисунок.

– Беарас? – спросил он настороженно.

– Бэрас, – согласился Тауринкс.

Лошадь.

– Эпус.

– Этого не может быть, – прошептал Лева, не сводя взгляда с туземца. – Этого просто не может быть…

– Чего не может быть? – Кобзев тряхнул его за плечо. – В чем дело, лейтенант Шойфет?

– Этот человек… – Лева закашлялся, сбился и начал снова: – Местный язык относится к индоевропейской группе.

– Ну и что? – не понял Кобзев.

– Этот язык, – пояснил Лева медленно, точно дефективному ребенку, – происходит от того же корня, что и русский. Я проверил – ур-корни сохраняются. Очень старые корни… похоже на протокельтский, протогерманский… может быть, даже протобалтийский… и странные сдвиги в фонетике… но это индоевропейский язык, несомненно.

– Что-то не очень похоже на русский, – скептически проговорил Перовский.

– А вы послушайте! – воскликнул Лева. – Волк – «волкас», почти как в литовском – «вилкас». Конь – «эпус», от пракорня «хепквос», оттуда же греческое «иппос», Эпона – богиня-лошадь кельтов. Медведь – «бэрас», в славянских языках этот корень отпал, а в германских остался, так и звучит в немецком – «бер». Вода – «ватра». Солнце – «шоле», как «сауле» в латышском. – Голос его становился все глуше, по мере того как мысли лингвиста все больше занимали проблемы фонетики. – Хм… странно… совершенно нет первоначальных дифтонгов, как повымело из языка, зато новые появились…

– Хорошо, – перебил его Кобзев, – мы вам верим. Это повлияет на скорость вашей работы?

– Да, конечно! – очнулся Лева. – Теперь, когда мы знаем, чего ждать от местного языка, мы достаточно быстро накопим словарный запас. Грамматика не может сильно отличаться от реконструированной… сложная система флексий… все же довольно архаичный язык… Да, дело пойдет куда быстрее, чем я думал.

– Вот и отлично. – Майор удовлетворенно кивнул. – Тогда я вас оставлю… Вы что-то хотели сказать, товарищ Шойфет? – добавил он, сообразив, что Лева не сводит с него страдальческого взгляда.

– Да, товарищ майор, – виновато прошептал Лева. – Я тут подумал… Если это другой мир, параллельный… то откуда туземцы владеют протокельтским?

Кобзев открыл рот, чтобы ответить… Потом медленно закрыл и уставился на Леву так, словно видел лингвиста впервые.

– И в самом деле, – пробормотал он, – откуда?

Гэбист развернулся и выскочил из палатки почти бегом.

– Товарищ Перовский, – умоляюще воззвал Лева, – вы мне не нарисуете еще немного зверушек?

* * *

– Капрал?

Крис с удивлением обнаружил, что он словно бы отключился от происходящего. Странно, но миг назад его больше всего на свете занимал тот факт, что здоровенная муха под потолком домика ничем не отличалась внешне от мириад своих аризонских товарок.

– Сэр?

– Пойдете с Пэрротом. – Капитан щелкнул «зиппой», затянулся и, прищурившись, взглянул на Криса сквозь дымное кольцо. – Вопросы?

– Никак нет, сэр! – выдохнул Крис и, четко развернувшись, вышел из домика.

Он прошел до конца «Мэйн-стрит», как уже успели окрестить батальонные острословы рядок сборных домиков, завернул в проход между последним домиком и здоровенным, только что доставленным «Фордом» и замер, уставившись на блестящую свежеокрашенную рейку на борту грузовика.

Черт! Вот уж влип так влип!

До сих пор Крису удавалось избегать близкого контакта с Чокнутым Уолшем. Задачи разведывательно-снайперскому взводу нарезал комбат, а в личное время снайперы тоже держались вместе. Нарываться же в присутствии Седжвика или Глебовски Уолш не рисковал, понимая или, скорее, ощущая звериным чутьем, что на этих людей его «крутость» не подействует.

Погано!

Мысли Криса отчего-то совершили резкий скачок и вернулись к давешней мухе. Может, это действительно простая американская муха, задремавшая на ящике с пайками и неожиданно для себя угодившая в другой мир. Или ее предки самостоятельно прошли свой долгий путь под солнцем этого.

Крис мотнул головой, стряхивая набежавшее оцепенение, и направился к палаткам рядового состава.

Или… ведь не зря же древние британцы громоздили вокруг точки перехода многотонные монолиты. Кто знает, кого они могли притащить сюда в складках своих шкур?

Правая бутса почему-то начала болтаться на ноге. Крис покосился вниз – ну точно, шнурок развязался. Ровно посреди плаца. Сто против одного, что стоит ему только согнуться, как тут же с воплями сбежится пол-лагеря и все эти лопающиеся от скуки лбы будут самозабвенно глазеть на то, как он завязывает шнурок.

Правда, идти дальше, волоча шнурок за собой, еще более неприлично.

Крис опустился на колено и попытался распутать узел.

– Что, сынок, шнурок развязался?

Не прекращая возиться с неподатливым узлом, Крис скосил глаза. Барнс, сержант из взвода Уолша.

– Со всеми бывает, не так ли, сарж?

– Верно. – Барнс шагнул вперед и присел рядом с Крисом. – Говорят, идете с нами?

Запутавшаяся петля наконец поддалась.

– Забавно. – Крис затянул новый узел и выпрямился. – Когда это они наговорить-то успели, если мне капитан об этом только минуту назад сказал?

Барнс посмотрел куда-то вбок.

– Не понимаю я вас, снайперов, – сказал он. – То ползаете себе на брюхе по джунглям, то на одном месте сутками лежите, под себя ходите, и все ради того, чтобы одного-единственного гука уложить. Я как-то ночью, когда они на наш лагерь поперли, за пять минут дюжину напластал.

– И сколько вы в них всадили, а, сарж? – осведомился Крис.

– Да чтоб я считал! – усмехнулся Барнс. – Но окоп наутро был весь в гильзах – земли не видно.

– По статистике, – заметил Крис, – на одного уничтоженного врага во Вьетнаме тратилось 200 тысяч патронов. Правда, сарж, – мы ползаем на брюхе, как змеи, сутками ждем, чтобы сделать один выстрел. Один выстрел – один труп. Простая арифметика, не так ли, сарж?

– Может быть, малыш, – кивнул Барнс. – Даже, скорее всего, так оно и есть. Только Уолшу об этой своей статистике не рассказывай. Он, кроме старого доброго М60, ничто другое за оружие не считает. Тем более что мы сейчас вроде как снова на войне. А на войне, знаешь ли, всякое бывает.

– Ясно, сарж.

– Вот-вот. – Барнс ловко сплюнул сквозь стиснутые губы.

– Пойду-ка я собираться, что ли, – задумчиво сказал он.

– Крис, это правда, что мы сейчас вылетаем? – завопил Боллингтон при виде входящего в палатку напарника.

– Да.

– С Шотландцем? То есть, – отчего-то смутившись, поправился Джимми, – я хотел сказать, с лейтенантом Пэрротом?

– К сожалению. – Крис присел перед своей сумкой и начал методично перекапывать ее содержимое. – Мы летим с взводом Пэррота. Поэтому немедленно захлопни пасть…

Джимми, который и в самом деле замер с отвисшей челюстью, поспешно водворил ее на место, сопроводив это действие звонким «клац».

– …И продолжай держать ее закрытой все время, – закончил Крис, – если не хочешь заработать от Чокнутого Уолша полный карман неприятностей.

– Слушаюсь, капрал! – Джимми изобразил растопыренной ладонью что-то вроде салюта. – Сэр, есть одна просьба, сэр. Разрешите взять вместо этого старья нормальную M-16-ю, сэр? Это ведь не специальное снайперское задание, сэр? Разведка и контакт с местным населением?

– Откуда у вас такие сведения, рядовой? – наигранно удивился Крис. – Впрочем, это неважно. В просьбе отказано.

– Мм?

Крис прекратил археологические раскопки и задумчиво уставился на Боллингтона.

– Вообще-то ты мог бы сообразить сам, – медленно произнес он, – или тебе должны были объяснить в Квонтико. Для боя в лесу нужен калибр побольше, патрон помощнее.

– А чем тебе плох 23-й?

– На второй месяц моего пребывания в Панаме, – Крис наконец вытянул из сумки футляр бинокля и задумчиво рассматривал его шершавую пластиковую поверхность, – к нам привезли двоих убитых морпехов – они натолкнулись на герильерос, местных левых повстанцев. Случилось это на банановой плантации, а эта травка там вымахивает ярдов до пяти. И те, и другие успели дать по одной очереди. При этом герильерос из своих «Калашниковых» попали в цель, а наши ребята – нет. Догадываешься, почему?

– Н-не совсем.

– Пуля у M-16-й в полете нестабильна, – пояснил Крис. – Чуть что, малейшая преграда, и она мигом начинает кувыркаться и рикошетировать куда попало. Так что не дури голову. Старичок «винчестер 308» – это как раз то, что доктор прописал.

– Понял, – серьезно отозвался Боллингтон. – Учту.

* * *

Стольный град Андилайте недаром прозывался сребро-каменным. Большая часть его башен сложена была из белого, полупрозрачного стекляник-камня, сверкавшего под лучами полуденного солнца, как начищенное зеркало.

С надвратной площадки замка Коннегейльт открывался прекрасный вид. Даже самые высокие башни оставались далеко внизу, высовываясь, точно руки утопающих, из зеленой пены по всему граду росших дерев. Замок словно смеялся над тщеславием строителей, намерившихся поспорить с прихотью природы, воздвигшей над городом невероятный обелиск Межевой скалы. Не спорить с мощью бытия, но обратить ее себе на пользу – таков был урок замка, искрившегося алмазной каплей в небе над разнежившимся в летней жаре Андилайте.

Дартеникс ит-Коннеракс боялся высоты. Впрочем, чтобы ублажить стоявшего рядом с ним человека, он пошел бы и на большую жертву, чем отстоять с ним добрый час на упомянутой надвратной площадке. Ратвир ит-Лорис, помимо родового дара, обладал еще одним, не вполне чародейным, зато весьма могучим – даром располагать к себе людей, особенно близких.

А ближе Дартеникса у рано осиротевшего Ратвира не было, пожалуй, никого. За долгие покойные годы род стражей пришел в упадок. Когда погиб отец мальчика, Лорис иг-Арвир, среди кровных его родичей не нашлось никого, кто смог бы взять на себя воспитание своенравного юнца. С мудростью, достойной государственного деятеля, дядя поручил Ратвира заботам Дартеникса, родовитого анойя, пробивавшего себе дорогу наверх при дворе исключительно хитроумием, не полагаясь на обошедший его при зачатии дар.

Дартеникс, тогда еще и не мечтавший о советничьей цепи, согласился с неприличной поспешностью – прекрасно понимая, какие радужные перспективы открывает перед ним место дядьки при юном страже. Не ожидал он одного – что привяжется к своему подопечному, как не привязывался ни к одному живому существу на своем пути. Он не завел семьи, чем вызвал немало слухов и грязных сплетен (из которых обвинявшая его в противоестественном грехе была еще не самой мерзкой), не оставил по себе наследника, чем вызвал тихую радость родни, предвкушавшей, как по смерти могущественного советника все его достояние получит, по старинному закону, самый таланный – тот, кто победит в состязании чародеев под присмотром мастеров гильдии. Вся его жизнь была посвящена двум неразрывно сплетенным целям – благу Эвейна и благу Ратвира.

И юноша платил своему воспитателю нежной привязанностью. Правда, переносить эту бурную любовь с годами становилось все труднее – мальчишка вырос, сил у него прибавилось, а затеи, которыми молодой Ратвир пытался порадовать дядьку, становились все изощренней. Иной раз даже родной его дядя, покачивая головой, ронял нечто в том смысле, что молодому человеку пора бы остепениться.

К потаенному сожалению Дартеникса, как раз остепениться-то Ратвир был не в силах. Для этого требовалось, самое малое, найти себе дело по руке – а дела подходящего Ратвиру не находилось. Родовой свой дар применить он ну никак не мог – слыханное ли дело, зазря стража призывать! – а иными дарами не владел, кроме разве что слабенького провидческого, да и существование последнего Дартеникс выводил исключительно косвенным образом – уж больно ловко угадывал юноша настроение окружающих, едва ли хуже главы гильдии провидцев, но тому вежество указует истинную силу дара своего предательского скрывать, дабы не смущать добрых эвейнцев. К правлению способностей Ратвир не проявлял – скучным это занятие ему казалось и изрядно неблагодарным, вроде черпания воды решетом, о чем он своему учителю не раз заявлял открыто. В лености и недостаточном прилежании упрекнуть Ратвира нельзя было, однако силы прикладывать он предпочитал в тех областях, где, пусть и ценой кровавого пота, можно было достичь непреходящего успеха. С его способностями открытой могла остаться разве что военная карьера, однако ж заставлять стража вести войска – все равно что драгоценным янтарем мостить дороги. Воевод по окраинным землям много, там что ни дружинник, то готов тысячу в бой вести, а стражей – на всю Империю один род, а в том роду… полноте, да наберется ли десяток взрослых, обученных чародеев? Случись беде – и едва ли хватит их, чтобы отвести ее.

А в результате неприкаянный Ратвир болтался в столице, точно льдинка в стакане, и даже его солнечный нрав с трудом помогал молодому стражу переносить безделье.

Многому он, однако, научился хорошо – к некоторому удивлению Дартеникса, в свое время отчаявшегося дождаться, когда его подопечный доведет наконец хоть одно дело до конца. Ратвир умел драться на мечах и врукопашную, прекрасно танцевал, а еще лучше – ориентировался в хитросплетениях гильдейской политики. Кроме того, у него наметилось необычное, но поощряемое Дартениксом увлечение. Ратвир ит-Лорис собирал странности – всякие, будь то исторические казусы или причуды природы. Упоминание в старинных хрониках уникального чародейного дара могло привести его в экстаз и на неделю заставить закопаться в старинные архивы, чтобы прояснить судьбу талана вместе с его носителями.

Опытный советник поддерживал своего воспитанника в этой странной причуде, имея на то свои, сугубо шкурные интересы. Он проследил, чтобы первоначальный всплеск беличьего собирательства, когда Ратвир просто складывал найденное в свою обширную память, чтобы добытые сведения сгнили там безвозвратно, как орехи в занытке, незаметно перешел в упорное стремление докопаться до самых корней события. Теперь юноше мало было знать «что» – он стремился выяснить «почему». А это было первым шагом на пути к тому посту, на который Дартеникс прочил своего ученика.

Он готовил себе преемника. Пока что себе.

– Вот, – внезапно проговорил Ратвир, нетерпеливо указывая вниз. – Вот оно.

Над стоячими камнями, громоздившимися на Мертвом холме за окраиной Андилайте, поднялось вдруг зарево, такое бледное, что Дартеникс даже не уловил, был ли у него цвет. Зарево продержалось несколько мгновений и угасло, потом появилось снова, мелькнуло несколько раз и погасло – уже окончательно.

– Вот такое… явление, – с тяжелым сарказмом молвил Ратвир.

Советник промолчал. Пускай он не обладал даром улавливать чувства, но опыт общения с подопечным научил его, когда стоит ответить, а когда – промолчать. Если не подстегивать Ратвира, он сам все расскажет гораздо лучше.

– А я все никак не могу убедить дядю, что это признак грядущего вторжения, – раздраженно выговорил юноша. – Я составил график появления, насколько мог, – определенный ритм есть, но не все вспышки в него укладываются. Но я специально попросил Альтерикса открыть мне ворота на Северную гряду, где есть стоячие камни близ Тройкирна – там то же самое. Камни пробуждаются, Дартеникс… и мне не нужно чертить таблицы, чтобы понять это. Я чувствую.

Еще бы. Кому, как не стражу, чувствовать надвигающийся разрыв в ткани бытия.

– И что ваш дядя? – поинтересовался советник, поняв по затянувшейся паузе, что сам Ратвир больше ничего не скажет.

– Выжидает, – с отвращением бросил юноша. «Впрочем, какой он уже юноша… мужчина, пусть и молодой, это я, старея, называю его так по привычке». – При том, что выслать разведчиков к стоячим камням не будет стоить Империи ничего… а своевременное предупреждение – очень многого… не понимаю. Возможно, он надеется на свой дар… но тогда его талан сильно пострадал за годы, потому что он не чувствует ничего.

– Тогда тебе будет интересно почитать кое-какие письма с окраин, – заметил Дартеникс как бы невзначай. – Нечто похожее творится на востоке и западе.

– Да? – с интересом переспросил Ратвир. – Тогда пойдем.

Дартеникс, сходя с площадки, обернулся. Город по-прежнему покойно дремал, уверенный в собственной безопасности, покуда с высоты за ним приглядывает замок Коннегейльт – Безумие Конне, построившего свое обиталище на отвесной скале.

Надеюсь, что я сумею удержать тебя достаточно долго, мальчик. Чтобы ты не повздорил с дядей прежде, чем твоя правота станет очевидна для всех, а не для одного меня.

Тяжело все же быть племянником императора.

* * *

Едва стрекот «хьюи» сошел на нет, старший сержант Уолш подхватил пулемет, на ствол которого он картинно опирался все время высадки, и, покосившись на лейтенанта, заорал:

– Становись!

После нескольких секунд замешательства взвод сумел придать себе форму, отдаленно напоминающую строй.

Уолш скривился и прошелся вдоль замерших морпехов.

– Слушайте сюда, чертовы свиньи, – прорычал он, останавливаясь на правом фланге. Стоявший напротив рядовой-негр, выкатив и без того немаленькие глаза, с ужасом уставился на пулеметный ствол, направленный точно ему в живот.

– Сейчас проверим, осталась ли в ваших куцых мозгах хоть крупица того, что я вбивал в них за последние восемь месяцев. Мы идем в бой… – Какой еще, к черту, бой, подумал Крис, что он несет? – …И если хотите сохранить ваши задницы целыми, слушайте, меня, как мамочку и папочку, потому что, – голос сержанта упал почти до шепота, – любого, не выполнившего мой приказ, будь он сам господь или главнокомандующий Джордж Вашингтон… я пристрелю на месте!

Кто-то в строю с шумом выдохнул воздух.

Чокнутый Уолш выдержал паузу, злобно буравя взглядом стоящих перед ним морпехов, и продолжил уже нормальным голосом:

– Наша цель – селение в двух милях к… – Уолш осекся, вспомнив, должно быть, о поголовно свихнувшихся на компасах, – …в двух милях отсюда. Зайдем, поспрашиваем, – сержант хитро улыбнулся, – попытаемся наладить контакт с местными. Крайне желательно уговорить кого-нибудь из них прокатиться с нами до базы. Поскольку командование еще не решило, – ухмылка Уолша все больше становилась похожа на оскал, – насколько местные туземцы дружелюбны, оружие держать наготове, но первому, кто выстрелит без моего приказа, порву задницу в клочья!

Чокнутый еще раз оглядел строй.

– Квинси – в дозор. Аричелла – правый фланг, Дакакас – левый. Манфель и Рид – в хвост. Двинули, парни.

В общем, распорядился Уолш достаточно разумно, подумал Крис, пропуская взвод мимо. Опыта-то у него хватает. Хотя… Манфель, как и снайперы, был придан взводу, и Уолш мог не желать, чтобы в ответственный момент чужаки путались у него под ногами.

Манфель возглавлял расчет тяжелого пулемета. Крис мимолетно посочувствовал этим ребятам, натужно пыхтящим под тяжестью патронных лент. По сравнению с ними они с Джимми шли, считай, налегке.

Идти было легко. Этот лес ничуть не походил на зеленую стену панамских или колумбийских джунглей. Обыкновенный лиственный лес, бежишь по нему, словно скаут из какой-нибудь Тексаны, штат Миннесота, вот только змеящиеся кое-где чудовищные, в рост человека, корни… словно сбежавшие из низкопробного ужастика.

– Связь держи мне! – донесся спереди рык Уолша. – Держи!

– Стараюсь, сэр! Но рация… это старье, не знаю, где его выкопали… и потом, здешняя атмосфера, сэр! Она какая-то неправильная… сигнал то появляется, то опять глохнет.

– …я сказал. Если не будет связи, я тебя так пну, что мигом на базе очутишься. Я должен иметь возможность в любой момент вызвать поддержку!..

– И какую же поддержку вы будете вызывать, а, сарж? – осведомился один из морпехов. На его лоснящемся от пота предплечье ярко алела татуировка «Чикаго Булле». – Шестидюймовую батарею или эскадрилью с авианосца?

– Замерли!

Лес обрывался как-то сразу. Неправильно. На опушке леса всегда обычно бывают заросли каких-нибудь кустиков, молодых деревьев. Если только, подумал Крис, эту границу, отрезая у леса ломоть за ломтем, не провел человек.

– Так, – произнес Уолш, глядя на деревню, и, сорвав зачем-то с ближайшего дерева лист, принялся сосредоточенно сминать его в комочек.

Крис покосился на лейтенанта Пэррота. До сих пор тот не произнес ни слова, но сейчас-то… Как-никак первый контакт с людьми из иного мира, историческая, можно сказать, минута. Конечно, люди эти всего лишь грязные крестьяне, ну так ведь и Колумб тоже наверняка сначала наткнулся на какого-нибудь нищего рыбака.

Нет, Пэррот, похоже, дар речи утратил напрочь.

– Значит, так, – медленно произнес Уолш. – Манфель, ты со своей громыхалой оседлаешь холм, поближе к дороге. Рид – во-он тот куст с белыми хреновинами на ветках. Барнс и Кюммель – вправо и влево на триста ярдов. Квинси остается здесь. Выдвигаемся через пять минут.

«Не нравится мне все это», – подумал Крис, пробираясь к указанному кусту. Белые «хреновины» при более близком рассмотрении оказались большими, дюймов восемь в поперечнике, и ужасно сложными конструкциями белого пуха. Этакая гигантская, да еще к тому же объемная снежинка. Непонятно, как их не сдуло первым же порывом ветра, но красиво просто чертовски.

Хижины выглядели непривычно. Крис на своем коротком веку успел повидать, на картинках и вживую, множество различных построек, начиная от коробочных домиков далласских нищих и заканчивая плетеными хижинами панамских индейцев. Но тут было что-то другое, причем сразу даже и не скажешь, что именно. Вроде бы все на месте – островерхая двускатная крыша, дверь, застекленные в мелкую клетку окна – выходит, не такие уж дикари здесь живут, – и все-таки что-то…

А Уолш дергается, решил Крис, переводя прицел на землю перед крыльцом, где беспорядочно копошились… индюки? Нет, мелковаты. Какие-то лохматые куры. Можно подумать, мы тут зачистку местности проводить собрались.

Сначала в поле прицела попали ноги. Крис приподнял винтовку.

Скорее всего, это была женщина. Среднего роста, коренастая, со спутанной гривой соломенного цвета волос, одетая в юбку до колен и накидку из грубой серой ткани, она стояла спиной к снайперам.

– Ох! – восхищенно выдохнул рядом Джимми. – Но они же… совсем как мы.

– А ты ожидал, – прошептал Крис, не отрываясь от прицела, – что они будут с рогами и хвостами?

– Нет, но…

Первый выстрел хлопнул неожиданно. Затем еще один… еще, в стрекотание эм-шестнадцатых вплелся гулкий бас пулемета.

– Черт! – заорал Крис. – Нет! Дьявол вас всех побери, нет!

– Смотри!

Из-за крайнего домика выскочила крохотная фигурка, ошалело метнулась вправо-влево и стремительно бросилась бежать как раз в сторону куста, в котором засели снайперы.

Это был подросток, почти мальчишка. Босой, в рваной рубахе, он бежал со всех ног, кидаясь из стороны в сторону, словно заяц. До него было метров тридцать, когда ткань у него на груди внезапно лопнула, разлетаясь кровавыми комочками, и он с разбегу рухнул на землю.

– Придурки, да вы же в нас могли попасть! – заорал, вскакивая, Боллингтон.

Крис перекатился на бок и сел.

– Господи боже всемогущий, – прошептал он. – Они устроили еще одно Сонгми.

Глава 3

Тихо было в лесу. Слишком тихо. Копыта лошадей били в поросшую немятой травой дорогу с таким грохотом, будто боевые бескрылые драконы наступали на незримую крепость. Только граяли где-то впереди вороны.

– Слишком тихо, – повторил про себя Линдан.

Владетель не выслал вперед дозора – что ж, его право, тем более что один из его наймитов – провидец. Вон, скачет пообок владетеля, шарит глазами по кустам, будто это в помощь его чарам. Хотя если на высоких амбоях засели вражеские колдуны, им нетрудно будет накрыть небольшой отряд смертными чарами, прежде чем соратники Ториона ит-Молоя опомнятся.

Деревня показалась из-за леса неожиданно. Ни полей, ни вырубок – просто дорога, вскарабкавшись с непомерным трудом на гребень холма, упала, обессилев, в чей-то огород.

Несомненно, здесь случилось нечто ужасное. Линдан не чувствовал присутствия магии, близкого и угрожающего, но ничто иное не могло враз лишить жизни всех насельников этого проклятого богами места.

Черные, сытые вороны лениво перелетали с места на место, обсуждая на своем жестоком языке вкус детских глаз. Носилась между домов чудом уцелевшая одинокая свинья, жалобно хрюкала, и голос ее звучал совсем по-человечески. Тела валялись на улицах, во дворах, кровь давно впиталась в землю, в доски, в самый воздух, пахнувший медью, холодом и еще чем-то странным, незнакомым и оттого пугающим. Смерть пришла сюда недавно – не прошло и суток, – и потому запах разложения еще не перебил все прочие.

Насколько мог судить Линдан, во всей деревне не осталось ни единой живой души. Само по себе это не было странно – на то она и боевая магия, чтобы убивать. Но молодому наймиту не давала покоя свинья. Смертные чары действуют на всех – или ни на кого, такова их природа. Кроме того, если бы тут поработал чародей-убийца, не пролилось бы столько крови.

Спешившись, владетель Дейга подошел к распростертому посреди деревенской площади телу.

– Странно, – проговорил он негромко, но голос его разнесся, казалось, по всей окрестности. – Льяндорз, Линдан, подойдите сюда.

Линдану и раньше доводилось видеть, как ловко Дейга обходится со своими людьми. Возможно, это умение тоже являлось родовым, отчасти компенсируя слабость наследного дара. Вот, например, к целителю Дейга всегда обращался его родным говором, хотя мог бы произнести имя и на всеобщем – Лландауркс.

Юноша послушно исполнил приказ – а что делать? Хотя Линдану очень не хотелось приближаться к мертвому. Он вырос в точно такой же деревне, в похожих краях, а не в замковых чертогах властителей или городских палатах гильдейских чародеев, и суеверия простонародья имели над ним большую власть, чем мог бы признаться себе молодой наймит. А в народе неизменно считалось, что общение с мертвыми отнимает дар.

– Что вы скажете об этой ране? – требовательно вопросил владетель, указывая на покойного.

Целитель нагнулся, поводя ладонью над кошмарным месивом из сгустков крови и перемолотого мяса.

– Весьма необычно… – пробормотал он, явно чтобы потянуть время.

Это и Линдан мог сказать, хотя за свою недолгую жизнь ему привелось видеть не столь уж много смертей. Эта рана не была нанесена мечом или стрелой. Даже вырезая наконечник из бесчувственного мертвого тела, невозможно так его изувечить.

Льяндорз ухватил тело за плечи, поднатужившись, перевернул. К удивлению Линдана, рана оказалась сквозной. Но с обратной стороны это была лишь небольшая кровавая дырочка.

– Весьма любопытно, – заключил целитель, отряхая руки. – Такие повреждения мог нанести быстро летящий предмет. Летящий намного быстрее стрелы. Вначале он пробивает кожу и мясо, потом теряет скорость и начинает их рвать.

– Вам уже приходилось сталкиваться с подобным? – прищурился Дейга.

– Однажды, – кивнул целитель. Лицо его как-то враз постарело. – Это сделал обезумевший чародей-движитель. Он метал мыслью мелкие камушки, так споро, что нельзя было уследить за их полетом. Чтобы усмирить его, потребовались соединенные усилия трех гильдейских магов.

– Но откуда здесь, в глуши, мог появиться безумный маг? – риторически вопросил Дейга.

– Это, – целитель с гримасой боли на лице обвел рукой мертвую деревню, – сделал не маг.

– Почему? – вопросил Дейга таким тоном, будто и сам пришел к тому же выводу, но мечтает о том, чтобы ошибиться.

Льяндорз вновь повел рукой.

– Тела, – пояснил он. – Эти люди разбегались, точно напуганные овцы. Большинство из них поражено в спину.

Дейга поднял брови. Линдан уже понял, к чему клонит волшебник.

– Я, конечно, потомственный целитель, – пояснил немолодой чародей, – но полжизни я провел в деревне немногим больше этой и знаю здешний народ. Мне тяжело вообразить, что могло бы напугать его до такой степени. Во всяком случае, это не чародей, ибо чародеи привычны вам, богачам с Западных пределов. – Невеселая усмешка на его лице подсказывала, что обидные слова не следовало принимать слишком близко к сердцу – малолюдный Филаннайх, где родился Льяндорз, среди прочих земель Серебряной империи почитался нищим и безволшебным.

Линдану вспомнился отец. Что могло бы напугать его так, чтобы отец бросился бежать, не разбирая дороги, забыв о семье? Уж всяко не дракон. На драконов отец по молодости ходил с вилами. И никак уж не чародей, хоть какой могучий.

– А кроме того, – продолжил Льяндорз, – я нашел снаряд, которым это проделано. Вот.

Он протянул Ториону ит-Молою ат-Дейга что-то маленькое и кровавое. Линдан пригляделся. Это была кривая свинцовая лепешка.

– Мне трудно представить, зачем маг может носить с собой мешок свинцовых шариков, – пояснил целитель. – Разве что он замыслил эту бойню заранее… но это отдает таким безумием, в которое я не верю.

Владетель с силой потер лоб. Из-под шелома стекали капли пота, мелкие и мутные.

– Найдите мне тело старосты, – приказал он. Линдан вместе со всеми бросился выполнять команду, но Дейга остановил его.

– Обожди, мальчик, – проговорил он, и Линдан даже не обиделся на «мальчика». – Ты мне пригодишься здесь… если правда то, что ты нарассказал о своем втором даре.

Молодой наймит уже пожалел, что поведал об этом, поступая на службу. Возможно, это и помогло ему попасть в дружину владетеля Дейга, но, право, жить просто огневиком было бы легче. Похоже было, что сейчас он познакомится с родовым даром Дейга.

– Господин! – окликнули с дальнего конца площади. – Похоже, он тут!

Тело и впрямь могло принадлежать старосте. Пожилой крепенький мужичок был одет лишь чуть получше прочих, но лицо его даже в смерти сохранило властность. Линдан уже приноровился отличать входные раны от выходных и увидел – староста встретил гибель лицом.

Владетель Дейга снял перчатки, бросил на седло. Руки его казались синеватыми, и молодой наймит вдруг проникся твердым убеждением – если бы он сейчас набрался храбрости и взял владетеля за руку, то отморозил бы себе пальцы.

Вот теперь Линдан ощутил присутствие магии. Руки Дейга источали ее, магия хлестала потоком, вливаясь в мертвое тело, растекаясь по жилочкам, несущим от мозга живой ток. Труп дернулся, едва не вырвавшись из рук держащих его солдат, и владетель покачнулся, словно в ответ. Юноша едва успел подхватить его за плечи, направляя свою собственную силу в нужное русло.

Линдан усиливал дар владетеля, как мог вложить собственные силы в любого чародея. Никто не знал, откуда взялась в нем эта способность, она была истинно диким даром. В анналах гильдий таких случаев было записано немало, но из ныне живущих чародеев Восточного Эвейна только один обладал даром усилителя.

А даром владетелей Дейга была некромансия.

– Встань! – прохрипел Дейга. Даже удвоенных, его способностей едва хватало, чтобы оживить человека, умершего день назад. Сила родового талана колебалась из поколения в поколение, к тому же изменялись его проявления.

И труп встал. Дыра в его груди была сквозной, и Линдану вдруг мучительно захотелось заглянуть в эту омерзительную замочную скважину – вдруг там, на другой стороне, ему увидится что-то иное вместо заваленной телами и залитой кровью площади?

– Кто ты? – потребовал ответа владетель.

– Морандон ит-Таркан, староста этой деревни. – Голос мертвеца был глух и невыразителен, да вдобавок очень тих – при дыхании воздух почти целиком уходил в сквозную дыру в груди. Линдану приходилось прислушиваться, силой воли стирая из сознания все прочие звуки – голоса, перестук копыт, шелест ветра и зловещий карк. – Зачем ты поднял меня, Торион ит-Молой, владетель Дейга? Чтобы я умер второй раз?

– Расскажи мне, что случилось здесь, – повелел Торион ат-Дейга. – Кто осмелился напасть на деревню, лежащую под моей рукою?

– Они пришли со стороны стоячих камней, – прошептал мертвец.

Дейга вздрогнул, и, будто в ответ, с востока донесся странный стрекот. Он раскатывался над лесом изумительно отчетливо – возможно, благодаря тому, что рассудок невольно цеплялся за никогда прежде не слышанный звук. Стрекот прервал сосредоточение некроманта. И Дейга, и его несчастная жертва осели наземь почти одновременно. Только Морандон больше не поднялся, а Торион, цепляясь за руку Линдана, встал на ноги почти сразу же.

– Рассредоточиться! – приказал он.

Линдан оттащил обессиленного владетеля под козырек на ближайшем крыльце. Стрекот приближался; теперь молодой наймит мог определить, что источник шума летит по воздуху. Юноша попытался представить себе тварь, которая так орет, и не смог. Звук не вызывал ощущения сродства с чем-то живым. Так могли бы щелкать ожившие ножницы размером с замок Дейга, если бы, конечно, хоть один чародей умел оживлять ножницы.

Рыба выплыла из-за дальнего амбоя неожиданно. Во всяком случае, Линдану на первый взгляд эта штука показалась похожей именно на рыбу – большую черную щуку, висящую под мерцающим, как скудно наведенная иллюзия, диском. Но это, конечно, была не щука – слишком уж осмысленно она двигалась, виляя над лесом. Точно как летающие колдуны, ведущие разведку с воздуха! Может, это голем?

Линдану приходилось слышать о големах – неживых оживленных. Но для создания даже самого простого голема требовалась работа нескольких ремесленников и трех-четырех магов наивысшей силы. К тому же големы колдовать не могут, а значит, летать – тоже. Нет, колдуны явно сидят у этой щуки внутри. Юноша попытался представить, какая силища нужна, чтобы поднять такую махину, и беззвучно присвистнул.

«Такая же сила, что может свинцовый шарик метнуть незримо для глаза? – спросил он себя и сам ответил: – Очень может быть».

– Это враг , – с какой-то особенной убежденностью проговорил Торион ит-Молой. – Линдан, ты можешь повредить эту… этот летучий сосуд, но осторожно, не испепелив целиком? Мне нужны пленники.

Линдан хотел сказать «попробую», но вспомнил, как наставник Клайдаркс всякий раз бил его по пальцам за такой ответ, приговаривая: «Пробовать мало, изволь сделать!»

– Сделаю, – хрипло, пробормотал он, и сила наполнила его, готовая выплеснуться жаром.

* * *

У вертолета отвалился хвост.

Это случилось совершенно неожиданно. Только что новенький транспортный «Си Найт» нарезал зигзаги над богом проклятыми местными джунглями, а секунду спустя хвостовой винт летел вниз, и оставшийся без компенсатора вращения корпус крутило, точно взбесившаяся машина решила расплескать пассажиров по стенкам. Потом лес подпрыгнул, затрещали ветви, и Дуглас Чарнс потерял сознание.

Очнулся он, когда его подхватили за руки и за ноги, чтобы вынести. При падении вертолет распорол крышу ветвей и попытался пропахать борозду в дне лесного моря, но ствол какого-то дерева, перед которым даже секвойя из учебника ботаники казалась низенькой и корявой, остановил движение умирающей машины. Пилотскую кабину расплющило о кору, и тех, кто остался в ней, не стали и вытаскивать.

Из двадцати человек, набившихся в грузовой отсек «Си Найта», относительно невредимыми из изувеченного корпуса выбралось восемь. Еще шестерых вытащили и уложили на расстеленных поверх травы скатках.

Дуглас не относился ни к первой, ни ко второй группе. Хотя сознание из него вышибло еще до падения, очнулся он довольно быстро и помогал извлекать товарищей из воняющих тлеющей краской обломков, не обращая внимания на ломящую боль в висках. Правда, когда настал черед вытаскивать из вертолета тела, морпех все же сомлел. Пошатываясь, он отошел в сторону, и его стошнило. Пошарив на поясе, Дуглас нащупал флягу и в три глотка осушил наполовину. Легче не стало, но кислый привкус во рту немного отступил. Наверху, там, где колыхались потревоженные падением вертолета ветви, шумел ветерок, но в нижний ярус леса его дуновение не проникало, и высушить заливавший Чарнса холодный, липкий пот было нечему.

Возможно, если бы сержанта Клелайна не было среди тех, кого товарищи Дугласа вытаскивали в последнюю очередь, события могли бы обернуться иначе. Но сержант лежал со свернутой шеей – «Ал-лабама, – мстительно подумал по этому поводу Чарнс, – шея бордовая…». Капрал Пауэлл, которому полагалось бы принять командование взводом, скрежетал зубами и непроизвольно дергался, несмотря на морфий, пока один морпех держал его за плечи, а второй накладывал шину на переломанную голень. На добрых четверть часа взвод остался без командования. Солдаты оказывали посильную помощь товарищам, кто-то настороженно озирался, но никому не пришло в голову отдать приказ уйти с места аварии или занять круговую оборону. Впрочем, это едва ли сделал бы и ныне покойный сержант.

Лес окружал место падения «Си Найта» даже не сплошной стеной – это было бы понятно и хоть как-то соотносилось бы с понятиями Дугласа Чарнса о джунглях (раз это дикая страна, то в ней должны быть джунгли – так он считал, поскольку это было разумно, а разумное мнение морпех очень уважал). Великанские стволы местных секвой торчали из земли, как высотки, и нормальные деревья служили им чем-то вроде подлеска, в котором, в свою очередь, был собственный подлесок, правда, не очень плотный – если постараться, можно выбрать место с хорошим обзором. Но вот деревья эти были самые обычные – клены, дубы, какие-то еще, знакомые Чарнсу только на вид, – и подлесок самый нормальный, из молодых деревец, ежевики (или малины? черт ее поймет, пока не созрела) и прочего в том же духе. Обыкновенный лиственный лес, если бы не покрытая корой почти прямая стена, у которой дотлевали обломки вертолета.

– Взво-од! – Это уже капрал Пауэлл, бледный, слегка не в себе от морфия и с трудом опирающийся на плечо Хэнка Батлера.

«Что за дела? – пожаловался судьбе Чарнс. – Почему в каждом взводе есть свой Хэнк? Куда ни плюнь, попадешь в Хэнка. Откуда их развелось-то столько?» Он представил себе конвейер, штампующий исключительно Хэнков, и ухмыльнулся про себя. Батлера он не жаловал за глупость и исключительную преданность любому начальству, а Пауэлла – за избыточное, по мнению рядового Чарнса, самомнение. Вот полезут из кустов местные вьетконговцы, тогда этот молокосос поймет, кто умный, а кто дерьмо.

– Слушай мою команду!

Что именно хотел приказать взводу Пауэлл, так и осталось невыясненным. В густом малиннике что-то резко щелкнуло, и свистнула в воздухе стрела.

Серые перья проросли не в груди Пауэлла, как понадеялся было на какую-то долю секунды Чарнс. Стрела вошла точно в глаз Хэнку. Батлер упал первым, на долю секунды опередив матюгнувшегося от боли капрала.

Как и следовало ожидать, взвод отреагировал на угрозу однозначно. Кто-то принялся молотить по кустам с бедра, кому-то хватило ума залечь и продолжить подавлять вражеский огонь из этого положения. Дуглас Чарнс поступил еще умнее. Он не стал зря тратить патроны, а вместо того тихонько пополз к краю поляны, раскинувшейся вокруг секвойи.

Стоящих выбили первыми. Автоматные пули прошивали малинник, разбрызгивая зеленое крошево, а стрелы летели со снайперской меткостью, и каждая находила цель. Чарнсу, в перестрелке участия не принимавшему и оттого сохранившему холодный рассудок, было видно, что лучник не один, что засел противник крепко, а огневые точки расположены сектором.

«Э-э, – подумал Дуглас. – Плохи наши дела». Будь дело где-нибудь во Вьетнаме или какой Либерии, он бы не раздумывая сделал ноги. Но тут… до базы миль эдак двадцать. По незнакомому лесу, где лучники сидят. Дороги нет. Компас не пашет. Народ дикий. Вьеты, конечно, чурки еще те, но следопыты из них – дай бог! Да и… Чарнс покосился на секвойю. Если у них такие елки, какие же тут белки?

А положение складывалось глупое. Пока лучники сидят в кустах, морпехам остается жевать травинку и копать траншею животом. Но и чурки выйти на поляну не могут – положат их из эм-шестнадцатых и имени не спросят! Даже самые глупые из ребят это поняли, так что стрельба прекратилась – патронов немного, беречь надо.

– Козлы, – прохрипел Пауэлл. Чарнс сначала не понял, к кому это, но капрал объяснил: – Хоть бы разговорник местный дали, суки. Вот как им крикнуть: «Не стреляйте!»

– «Хенде хох»? – предположил кто-то.

– А, заткнись!

– Надрываться-то чего? – мрачно спросил кто-то. – Все равно не послушают.

В малиннике завиднелось какое-то шевеление. Морпехи начали было наводить стволы, но Пауэлл предостерегающе поднял руку – обождите, мол, бить наверняка надо.

На поляну выступили трое.

Говорят, что в минуты опасности человек начинает мыслить быстрее. Дугласу Чарнсу хватило секунды, чтобы разглядеть этих троих во всех подробностях.

На вьетнамцев они не походили: даже не узкоглазые. Если бы не наряды, так и не скажешь, что чурки. Люди как люди. Первым шел хлипенький такой мужичок, что твоя глиста. Весь из себя выряженный, в черной коже, бирюльки серебряные всюду висят – сущий Гамлет, только со сцены слез. Но держать себя умеет, вышагивает, как на параде, подбородок вздернул. За ним, чуть в сторонке, молодой парень, одет попроще – курточка там, штаны типа джинсовых. Но тоже – видно, не простая птица. А-ри-сто-кратия. И третьим – здоровый облом, вроде Хэнка этого, Батлера… упокой его, господи. Телохранитель, наверное. Лба нет – весь в плечи ушел. Дуглас себя слабачком не считал, но этого жлоба задирать побоялся бы. Никакой бокс не поможет, никакое карате.

А лица у всех троих – веселей за гробом идут.

И тут кто-то из морпехов не сдержался. Выстрелил.

Ничего не случилось.

Дуглас ни на секунду не поверил бы, чтобы его однополчане, его братья-морпехи могли промахнуться из винтовки с десяти шагов. Не так, значит, просты эти чурки. Или… Дугласа прошиб холодный пот. Или Советы сюда уже добрались? Бронежилет под камзол… а дырочки отсюда и не углядишь, тряпье-то черное. От испуга ему не пришло в голову, что от одного удара пули человек должен был, самое малое, согнуться. Кроме того, имея время прицелиться, стреляют в голову – на нее бронежилета не наденешь. Да и вообще – кто на войне носит бронежилет?

Туземцы посовещались секунду. Потом их главный, тот, что в черном, резко ткнул пальцем в сторону валяющегося на траве Пауэлла. Молодой кивнул и воздел руки к закрытому ветвями небу.

Дугласа Чарнса предупредил даже не рефлекс – никакие тренировки не готовили его к тому, что случилось затем, – а инстинкт. Забыв о лучниках, он бросился в кусты, петляя, точно заяц. Поляна за его спиной взорвалась огнем. Там, где лежали, вжавшись в моховые подушки, его товарищи, одна за другой оставались только горелые проплешины. Люди даже не вспыхивали – они испарялись, как япошки в Хиросиме.

«Это точно Советы, – думал Чарнс, проламываясь сквозь кусты, точно лось, – больше некому. Только эти маньяки могли дать дикарям такую пушку. А парень в джинсах – наводчик. Или спутник молотит с орбиты? Да нет, это я «Звездных войн» насмотрелся…».

О том, что на самом деле делал юноша за спиной владетеля Дейга, Дуглас Чарнс так и не догадался до той самой секунды, когда метко нацеленная стрела пригвоздила его к стволу векового дуба. Силы удара, превратившего его тело вместе с бесполезной винтовкой М-16 в пар, морпех уже не почувствовал.

* * *

Капрал Пауэлл очнулся от холода. Собственно, от холода его начало трясти стыдной, крупной дрожью, а уже эта дрожь отозвалась нестерпимой болью в стянутых накрепко запястьях.

«Суки», – было первой его мыслью. Потом капрал вспомнил, что случилось до того, как он потерял сознание, и от ужаса открыл глаза.

Произошедшее на поляне он не мог объяснить никак. В секретное оружие красных он не верил, будучи твердо убежденным в военном превосходстве родной державы вообще и ее флота – в частности, а особенно – лучших представителей флота, морской пехоты США. А другого объяснения капрал Пауэлл не видел. Поэтому череда огненных вспышек, пожравшая его товарищей, заставляла его память шарахаться и отступать.

Зато отчетливо вспоминалось остальное. Грубые руки, зашвырнувшие раненого на спину огромной вонючей лошади. Бесконечная скачка по лесным дорогам, пока не прошло действие морфия и боль в ноге не заставила капрала отключиться. Резкие, неприятные звуки чужого языка, запах кожаной одежды и гари… гари…

В комнатушке гарью не пахло, хотя в держателях на стене горели две керосинки. Огоньки трепетали в стеклянных трубках, отбрасывая причудливые тени на голые стены.

«Спокойно, солдат, – уговаривал себя Пауэлл. – Спокойно. Твоя задача – выжить. Дождаться, пока наши не разнесут это змеиное гнездо по камушку. Тоже мне, герильерос нашлись». Ему не очень верилось в грядущую подмогу, но капрал отчетливо осознавал – если он не заставит себя поверить в неизбежное, пусть и нескорое вызволение, то попросту свихнется, не дождавшись ни допросов, ни пыток. Или тихо сдохнет от холода и безнадежности.

Чтобы отвлечься от озноба и боли, капрал принялся осматриваться, насколько позволяли путы. Даже его неподготовленному взгляду ясно было – это место не предназначалось в пыточные камеры. Раньше тут была кладовая или ледник – на стенах остались тени от полок и шкафов. Потом все барахло отсюда вытащили, а на его место приволокли здоровенный дубовый верстак. К верстаку привязали одного неудачливого капрала.

«Хорошо хоть нога не болит», – подумал Пауэлл и, только произнеся про себя эти успокаивающие слова, понял – правда, не болит. А ведь перелом был скверный, по всем статьям – осколочный, после такого в госпитале отлеживаться надо. Чудеса, да и только. Рассудок дернулся, будто пойманная на крючок рыбина, пытаясь уйти от неизбежного вывода. И тут из пляшущих теней выступил человек.

Похоже было, что он все время стоял здесь, но взгляд Пауэлла не мог нащупать его, неподвижного, в сумерках. И… капрал узнал его. Этот худощавый мужчина первым вышел на злосчастную поляну у подножия секвойи. Точно, он: даже костюма не сменил.

– Ас-ризане, ши? – поинтересовался человек в черном.

Слова заметались между стенок черепа, как муха, залетевшая в пустую бутылку: «ризан… ризан… ризан…», «ши… ши… ши…».

Из густой мглы вышли еще три фигуры – юноша, шедший по поляне вторым, и двое Пауэллу незнакомых: один с добродушным от природы, а сейчас похоронно-мрачным лицом и второй, чья физиономия полностью скрывалась под низко надвинутым капюшоном.

Словно чья-то жесткая рука проникла в мозг Пауэлла, вороша слова, как палые листья, взметая фонтаны смыслов. «Ризан – встать», – промелькнула мысль, и капрал понял, что знание вложила в него незримая рука, а фраза обрела смысл: «Ты очнулся, ши?»

Пауэлл попытался нащупать смысл загадочного словечка «ши», но если простое «ризан» соотносилось с одним значением, то странное обращение вызывало в мозгу хор голосов, каждый из которых тянул свое: один переводил «демон», другой – «пришелец», третий – еще что-то невнятное… Рука продолжала свою странную работу, наполняя память Пауэлла словами чужого языка, а голову – слоями спрессованной боли.

«Телепаты, – понял Пауэлл. Как ни странно, от этой безумной мысли ему стало легче. – Они тут телепаты. Все подряд. – И тут же поправился: – Нет, не все. Иначе зачем учить меня языку?»

А раз есть телепатия – почему бы не быть, скажем, телекинезу? Или… капрал Пауэлл не помнил, как называется воспламенение на расстоянии, а придумать с ходу красивое латинское слово ему не хватало учености. Но от этой мысли ему сделалось жутко.

Капрал Пауэлл был солдатом. Он привык иметь дело со смертью в различных видах – консервированной и свежей, быстрой и не очень. Но всякий раз то была смерть, воплощенная в металле. Отними у противника его автомат или базуку – и это уже не противник, а слизняк, которого пара пустяков раздавить.

Но что, если огненная смерть подчиняется человеку, а не железке в его руках? Если врага нельзя обезоружить, обезвредить – только убить или быть убитым? И в первый раз Джонатан Пауэлл, чемпион взвода по рукопашному бою, почувствовал себя ущербным.

А холодная рука все наматывала извилины на пальцы, и чужие слова проникали в память, оседая в ней, точно песок на фильтре.

– Зачем вы убили моих людей, ши? – Голос проникал в сознание, не оставляя сил сопротивляться.

– Это не мы! – слабо прохрипел Пауэлл по-английски и медленно, с трудом перевел на… на единый язык. Язык Серебряной империи.

– Это сделали ваши, пришелец. – Лицо человека в черном исказилось презрением. – Не отпирайся. Мы нашли орудия ваших чародеев. – Он покрутил в пальцах смятую пулю от М-16.

– Да кто вы, черт бы вас подрал, такие?! – взвыл Пауэлл, пытаясь вырваться из липкой паутины, куда затягивала его вцепившаяся в темя невидимая лапа.

Удар вышел несильным – человек в черном хотел не столько причинить боль, сколько унизить пленника. Но Пауэлл невольно мотнул головой и здорово приложился виском о торчащую из верстака деревяшку – аж звезды из глаз полетели.

– Не тебе задавать здесь вопросы, ши, – процедил человек в черном. – Но я отвечу. Я Торион, сын Молоя, лорд Дейга, носящий родовое имя Повелителя Мертвых. А это – мои наймиты-чародеи. Лландауркс – целитель, приведший тебя в чувство. Виндерикс – провидец, наделивший тебя знанием единого наречия и следящий за правдивостью твоих никчемных слов. И Линдан, огневой чародей, готовый испепелить тебя при первом же неосторожном движении. Я ответил на твой вопрос?

– Да, – прохрипел Пауэлл.

– А теперь спрашивать начну я, – продолжил Торион.

Пауэллу вдруг пришло в голову, что лорд Дейга куда моложе, чем кажется с виду. Так бывает, когда на юношу сваливается непосильная ответственность – слабых она ломает, а сильных всего лишь гнет не хуже груза лет. Торион Молойссон жил с подобной ответственностью долго, но все же меньше, чем Пауэллу показалось вначале, когда он принял туземца за старика.

– Зачем вы убили моих людей, ши? – повторил Торион.

– Это не мы, – эхом собственных слов отозвался Пауэлл. – Это второй взвод… я не знаю, что там случилось, но они, кажется, решили, будто на них нападают. Это вышло случайно… мы не хотели убивать, поверьте! Мы как раз летели на поиски других селений, чтобы… объясниться с… – Капрал вдруг понял, что передать слово «правительство» на едином наречии затруднительно. – С местными властями.

– Я – здешняя власть, – проговорил Торион с такой убежденностью, что Пауэлл понял – так и есть. – Говори со мной.

– Я не могу… – прошептал капрал неуверенно. – Я…

Он понял, что и его рангу нет здесь аналогов.

– Я просто… десятник в войске! Наш… полусотник погиб при падении… железной птицы! – Проклятие, да как же им назвать вертолет, чтобы они поняли!

– Если ты о вашем летучем големе, то он не похож на птицу, – с мрачной насмешкой промолвил лорд. – Зачем вы пришли на мою землю, ши? Почему вам не сиделось по вашу сторону стоячих камней?

– Мы… искали путей в землю… нашего врага… – попытался объяснить Пауэлл. – Мы хотели пройти вашу землю до следующего портала и оттуда нанести удар, но наш враг оказался хитрее и сейчас проникает в ваш мир через свои ворота. Мы боялись встретить здесь его солдат… поэтому мои товарищи начали стрелять по вашим крестьянам – от страха.

Слова теснились в горле и умирали, потому что на едином наречии все оправдания внезапно становились жалкими и неубедительными.

– Что за убогие у вас, надо полагать, солдаты, если не могут отличить землепашца от воина, – высокомерно проговорил Торион. – И почему ваши воеводы решили, будто им вольно разгуливать по моей земле?

Вот тут самое сложное, решил Пауэлл. Как бы это так завернуть, чтобы этот тип не обиделся?

Но новообретенное знание языка не давало не то что соврать, но даже подретушировать истину. Слишком слабым, слишком обрывочным оно было. Оставалось либо молчать, либо говорить как есть.

– Наши… воеводы… считали вас диким народом. Вы… не строите механизмов… не прокладываете дорог, не имеете… такого оружия, как у нас. Они решили, что с вами можно не считаться.

– Что за бесчестный народ! – воскликнул Торион.

Стой на его месте другой человек, Пауэлл только рассмеялся бы – настолько нарочито это бы прозвучало. Но лорду Дейга было, очевидно, дозволено вести себя театрально, потому что ни грана фальши в его словах не было: только гнев и презрение.

– Дикари, – грустно промолвил пожилой мужчина с добрым лицом, и капрал понял, что имеются в виду именно американцы. – Ты видел их погремушки, Торион?

– Видел. – Губы лорда дрогнули в усмешке. – И с этими орудиями они намеревались выстоять против чародеев? Да любой деревенский кузнец может противостоять им! Подумать только, что десятки моих подданных пали от рук полудиких ши!

Пауэлл понял только, что огнестрельное оружие этих телепатов не пугает.

– Послушайте! – прохрипел он. – Вы просто не знаете, с чем столкнулись! Вы видели только самое слабое наше оружие! Наши… железные птицы могут нести смерть на… много дневных переходов, наши… железные драконы могут сносить перед собой холмы, наши… чародеи могут видеть в ночи и направлять громовую смерть с неба на ваши замки…

Он остановился. Из-под надвинутого капюшона телепата доносилось сдавленное хихиканье.

– Что ты нашел смешного, Виндерикс? – резко осведомился Торион.

– Позвольте, господин, я покажу вам, что почерпнул из его мыслей. – Пауэлл ощутил невидимую улыбку. – Да и вам, товарищи.

Капрала передернуло, прежде чем он сообразил, что последнее слово было не более чем вежливым оборотом, никак не связанным с проклятыми коммуняками.

Несколько секунд все напряженно молчали. Потом юноша – Линдан – расхохотался, по лицу целителя расползлась неуверенная улыбка, и даже губы мрачного Ториона дрогнули.

– Да-а, – протянул целитель. – Не видел ты еще настоящих драконов, ши.

– Да? – прошипел Пауэлл. – А это вы видели? Нате, подавитесь!

Зажмурившись, чтобы было легче, он сосредоточился на кадрах старой хроники – атомная поганка, встающая над пустыней, и руины Хиросимы.

Торион взглянул на него холодно.

– Если надо, – проговорил он, – мы найдем, что противопоставить этой силе.

«Блеф», – подумал Пауэлл. Но до конца поверить в это он не мог.

– Я узнал достаточно, – промолвил лорд Дейга, будто вынося приговор.

В первый миг Пауэлла охватило облегчение – его не будут пытать, выведывая военные тайны или хотя бы месторасположение базы и ее оборонительные схемы. Потом его охватило оцепенение. Такие слова могли означать лишь одно.

– Что же мне с тобой делать, ши? – поинтересовался Торион, когда молчание стало нестерпимым.

– Убей уж сразу, – прохрипел капрал.

На самом деле ему очень хотелось жить. Но в то, что его отпустят, он не верил, а при мысли о пытках к горлу подступал кислый скользкий комок.

– Нет, – решительно покачал головой лорд Дейга. – Я поступлю иначе. Ваши воеводы, я вижу, мало осведомлены о силе наших чародеев и слишком полагаются на своих. Ты отправишься к ним, неся мое слово. А чтобы ты не вздумал, освободившись, отречься от данных под принуждением клятв, я покажу тебе, на что способен мой дар. Правда, это будет последнее, что ты увидишь в жизни. Но за деревню Золотой лес твоя кровь будет тысячекрат малой платой.

– Господин… – с тревогой промолвил лекарь.

– Я знаю твою доброту, Льяндорз, – прервал его Торион. – Но так надо. Линдан, дай мне свою силу. А ты, ши, передай своим воякам, – безжалостно приказал лорд Дейга, – чтобы они убирались вместе со своей армией туда, откуда пришли. На моей земле убийцам нет места.

Стремительным движением он выхватил из-за пояса дагу и вонзил в грудь капралу.

До этого Пауэллу лишь казалось, что он испытывает боль. Сердце его словно пробило высоковольтным разрядом, мучения растекались по телу жгучими струйками… а потом все кончилось. Рукоять кинжала торчала у Пауэлла в груди, капрал смотрел на нее расширенными глазами и пришел в себя, только когда сообразил, что не дышит.

Уже две минуты.

Потом три.

И вот тогда Джонатан Пауэлл закричал от страха.

* * *

– Я могу поговорить с ним? – поинтересовался Обри Норденскольд.

– Именно этого он и требует, майор. – Врач даже не улыбнулся. – Вначале он не желал видеть никого, кроме адмирала, но потом согласился на его адъютанта.

– В каком он состоянии? – чуть суше, чем следовало, спросил Обри.

Врач покосился на него как-то странно.

– Мертв, – ответил он. Обри помедлил немного.

– Это шутка? – полюбопытствовал он, всем видом давая понять, что если так, то его собеседнику лучше сразу подать рапорт об увольнении.

Врач покачал головой.

– Нет.

– Тогда как понимать ваши слова?

– Хотел бы я знать и сам. – Врач потер виски, словно его мучила головная боль. – По всем показателям он покойник. Причем несвежий. Сердце его практически не бьется. ЭКГ выдает подпись нашего бухгалтера. Дыхание нерегулярно – собственно, он дышит, только чтобы набрать воздуху для разговора. На теле видны слабые тени трупных пятен, и началось разложение. Из груди торчит кинжал, черт его дери! Пробивший, кстати, левый желудочек, что по всем канонам приводит к смерти в течение минуты. При этом сознание полностью сохранено. Иногда мне, правда, кажется, что пациент бредит, но, если бы мне кто-то описал ту картину, что я вижу перед собой, я бы накачал его промазином, так что мое мнение ничего не доказывает…

Некоторое время майор Норденскольд молча глядел на врача. Он не верил в неупокоенных мертвецов. Но сейчас не поверить в эту муру а-ля Стивен Кинг – значило признать, что строжайший тройной контроль безопасности позволил протащить через портал костоправа-придурка, нарисовавшего свой диплом гуашью на оберточной бумаге и не способного отличить матку от папки.

– Пойдемте со мной, – приказал он. – Вы говорили, что он очень измучен?

– Когда он вышел к воротам, его ноги были стерты до мяса, – сознался врач.

– Тогда не буду долго его пытать, – заметил майор. – Но генерал требует узнать, как погибло отделение… Пауэлла.

Он хотел сказать «отделение Клелайна», но осекся. Ясно было, что сержант уже никогда и никем не будет командовать.

– Заходите. – Врач распахнул дверь госпитального барака. Госпиталь был почти пуст – до сих пор единственными его пациентами были жертвы неумелого обращения со строительным инвентарем. У выгороженного пластиковыми полотнищами закутка стояли, цепляясь за свои винтовки, двое нервных морпехов.

– Он агрессивен? – несколько недоуменным полушепотом спросил Норденскольд. Врач покачал головой.

– Нам пришлось привязать его к койке, – пояснил он, – но только потому, что он все время порывался встать и идти.

– Куда?

– Искать адмирала. – Врач снова потер виски. – У меня сложилось ощущение, что ему промыли мозги… но едва ли это возможно. Такие вещи делаются, знаете? – гипноз, наркотики, болевое воздействие. Туземцы могли бы дойти до этого своим умом, у примитивных народов наблюдаются порой впечатляющие достижения… но нет.

– Почему? – Майор Норденскольд постарался, чтобы голос ею не выдал внутренней дрожью. Больше всего он боялся показаться трусом.

– На промывку мозгов уходят в лучшем случае дни, – объяснил врач. – Реально – недели. А капрал Пауэлл отсутствовал три дня. Притом что большую часть времени у него должна была отнять дорога. Не забудьте, он шел пешком.

Обри Норденскольд молча кивнул. От места аварии «Си Найта» до базы по прямой было миль двадцать. Но это по прямой, а бредущему через лес капралу пришлось, видимо, форсировать реку и обходить не один овраг и бурелом, когда местные «секвойи» – имя уже прижилось – падали, перебраться через ствол было невозможно без альпинистского снаряжения. Просто чудо, что Пауэлл вообще добрался.

– А это точно он? – спросил Обри вслух, пораженный внезапной мыслью.

– Капрал Пауэлл? – догадался врач. – Он. Все сходится… пломбы, шрамы… группа крови не определяется, но это меня уже не удивляет… только…

– Что?

– Перелом, – коротко ответил врач. – Снимок в икс-лучах показал костную мозоль от перелома голени. Раньше ее не было.

Норденскольд покачал головой. Ситуация нравилась ему все меньше и меньше.

Он с самого начала опасался чего-то в этом роде. Не от осторожности – просто родители, пытаясь отбить у сына блажь служить отечеству, дали ему очень хорошее образование. Побочным продуктом последнего была привычка осмысливать происходящее, вместо того чтобы тупо исполнять приказы в порядке поступления.

Звоночек в голове Обри первый раз тренькнул, когда майор выслушивал восторженный отчет биологов из разведгруппы, на словах «свидетельства регулярного контакта с земной биосферой». Если порталы могут раскрываться самопроизвольно – пускай хотя бы раз в десять тысяч лет, какая разница! – то местные жители, скорей всего, тоже пришли с Земли, хотя и очень, очень давно.

А если так – почему они застряли в Средневековье, а Земля построила современную цивилизацию? Обри Норденскольд не очень верил в байки про отсталых туземцев. Поэтому несоответствие между предсказаниями логики и показаниями разведки заставляло его, пусть неосознанно, ожидать от мира, в который США так необдуманно вторглись, очень больших неприятностей.

Перед походом в госпиталь майор выкроил минуту проглядеть личное дело Пауэлла – просто ради проформы. И все же в первый миг он не узнал лежащего на койке человека.

Свой отпечаток на лице оставляют и усталость, и страдания, и еще многое другое. Но сходство Пауэлла нынешнего с откормленным, пышущим здоровьем парнем на фотографии в папке мог бы уловить только опытный физиономист. И зеленушную бледность, и трехдневную щетину, и мешки под глазами мог бы снять тот ловкий ретушер, что подсказывает нам – а, вон пошел старый знакомый… надо ж, как изменился-то! Но только не жуткую, неровную бугристостъ , словно самый костяк лица ломали, и склеивали, и ломали снова, неумело и жестоко.

– Ну что вы на меня так смотрите, майор? – хрипло осведомился лежащий. – По карточке в досье не признали?

Норденскольд проклял свое скандинавское происхождение. Будь он, скажем, негром, румянец был бы не так заметен. Правда, тогда Обри не был бы майором.

Пауэлл закашлялся, потянулся к стакану с водой. Импровизированные путы из бинтов и жгутов не слишком стесняли его. Рядом, на столике, стоял кардиограф, но отключенный.

– Сушит, – пожаловался он. – Слюны совсем нет, во рту как кошки на… клали, простите, майор.

Он прополоскал рот, сплюнул в ванночку, потом, фыркнув, марлевым тампоном смочил глаза.

За его напускной веселостью проглядывала обреченность. Пауэлл знал, что умирает. Слова врача о том, что морпех уже мертв, Обри не принял в расчет.

– Так вы, значит, адмиральский адъютант? – переспросил Пауэлл. – С вами я могу говорить?

Норденскольд кивнул. Он с трудом мог отвести взгляд от рукояти кинжала, торчащего у Пауэлла из груди. Рукоять была музейной красоты.

– Хорошо. – Морпех с усилием кивнул. От него исходил слабый отвратительный запах – вонь гниющего мяса, смешанная с резким ароматом спирта и дезинфектанта. – И покончим с этим. Слушайте…

Он приподнялся на койке, насколько позволяли путы.

– Эти слова говорит не посланец, – произнес Пауэлл чужим звонким голосом. – Эти слова говорит Торион, владетель Дейга. Именем святого завета, серебра Империи и родового дара я приказываю вам, презренные ши, покинуть мою землю под угрозой скорой и страшной кары. Не пытайтесь разжалобить меня – нет пощады убийцам беззащитных. Не пытайтесь запугать меня – нет боязни в видевшем смерть беззащитных. Не пытайтесь сломить меня – нет поражения защищающему беззащитных. Уходите или умрите.

– Что-что-что? – беспомощно переспросил Обри. Пауэлл рухнул на подушки. Лицо его пересекли глубокие тени. Он попытался сомкнуть веки, но не сумел, и ему пришлось помогать себе руками. Майор отвел взгляд.

– Он потребовал, чтобы я передал это нашему главному, – прошептал Пауэлл. – И впечатал послание прямо мне в мозг. Оно так там и горело, и жгло, все время, пока я шел. Я хотел свернуть, не возвращаться, но куда там! – Его согнуло в беззвучной судороге кашля. – Не хотел возвращаться… – выдавил он.

– Почему? – Норденскольд решительно нагнулся к нему.

– Я знал, что умру здесь… совсем. Как только передам сообщение, – ответил морпех очень отчетливо.

Врач попытался нащупать ему пульс, потом махнул рукой и вытащил фонендоскоп.

– Что они с тобой сделали, солдат? – спросил Обри. Пауэлл молча ухмыльнулся.

– Убили, – ответил он. – Этот Торион… да вы видите, черт! Это он сделал, он. – Морпех подбородком указал на торчащий из его ребер кинжал. – А его дьяволы и того страшней. Один копался у меня в мозгах, другой спалил наших ребят, как пушинки в костре…

Норденскольд решил, что умирающий бредит.

– Капрал, вам плохо? – влез врач. Обри нетерпеливо отмахнулся от него.

– Вот дурацкий вопрос, – скучно прошептал Пауэлл. – Сейчас я умру совсем. И знаете?.. Совсем не страшно.

Он умолк. И Обри лишь через пару минут понял, что капрал больше не заговорит.

– Черт, ну сделайте же что-нибудь! – прикрикнул он на врача.

– Что? – Медик презрительно покосился на штабиста. – Адреналин вколоть? Я не знаю, как оживлять покойников. А теперь он покойник. С душком.

– А мы так ничего и не узнали, – вздохнул Обри. – Что ж, жаль, что зря потратил ваше время. Всего доброго.

Он откинул пластиковое полотнище и вышел. Молчаливая пустота госпиталя действовала на него угнетающе. Чеканя шаг, майор Норденскольд двинулся к выходу. Поэтому он не услышал, как один из охранников, чернокожий, шепнул другому зловещее словечко «вуду».

* * *

– …А вы мне не можете представить никаких результатов! – закончил майор, и уставился на Леву взглядом не то укоризненным, не то победным.

Лева Шойфет вздохнул – про себя, конечно. Ему пришло в голову, что фуражка имеет перед всеми головными уборами (исключая ярмулке ) то преимущество, что ее нельзя снять и смущенно потискать в руках. А именно это стремление и обуревало Леву под пристальным майорским взором.

– Товарищ майор, вы считаете, что мои результаты недостаточны? – поинтересовался он и для убедительности потряс прихваченной «на ковер» общей тетрадью, служившей временно русско-эвейнским словарем.

– Категорически! – объявил Кобзев. – Неделю назад вы меня убеждали, что этот язык отдаленно близок русскому. – На обороте «отдаленно близок» Леву передернуло. – А теперь приходите ко мне со списком из восьми сотен слов и заявляете, что это хороший результат? Шутить изволим, товарищ военный переводчик?

Слово «военный» майор выделил особо, должно быть, чтобы поглубже ранить глубоко штатскую Левину душу. Сам он, однако, служил отнюдь не в рядах Советской армии, а вовсе даже в ГБ, отчего все инсинуации по поводу военной дисциплины, подтянутости, а главное – неукоснительного исполнения самых невыполнимых приказов Лева игнорировал без малейших угрызений совести.

– Это, товарищ майор, не хороший, а отличный результат, – парировал он, потрясая тетрадью. – Да, этот язык относится к группе индоевропейских, как и русский. А еще английский и хинди. Много у них общего?

Вопрос был, по сути дела, риторический, но Лева после него замялся, ожидая, что майор потребует доказательств. Лингвист пребывал почему-то в уверенности, что никто из командиров «руки помощи» иностранными языками не владеет – ни вражьими, ни даже соцстранскими.

Но Кобзев только сморщился – видимо, аналогия на него подействовала.

– Ну вот, скажем: «Ливьедатисе». Что это значит? – развивал Лева достигнутый тактический успех.

– На хинди? – сумрачно переспросил майор.

– Нет, на здешнем, – не смутился лингвист. – Это значит «проходите, пожалуйста». «Вьедат» – «ведите», «се» – «себя». Вежливый оборот использует возвратную форму, ну, это тонкости. Одним словом, корни знакомые, а понять все равно ни черта невозможно.

– Я-асно, – протянул Кобзев. – И когда можно ожидать успехов?

– Смотря каких, – Лева пожал плечами. – Самые простые мысли я уже могу передать. А свободное владение языком… боюсь, его я добьюсь нескоро.

– Тогда вам ставится новая задача. – Кобзев кашлянул для солидности и уточнил: – Первоочередная. Нашей разведке требуется знать как можно больше о здешней общественной системе.

– Я уже начинал спрашивать об этом, – признался Лева и тут же горько пожалел – майор воззрился на него, как на схваченного с поличным шпиона.

– По собственной инициативе? – Голос гэбиста был холоднее сухого льда.

– Да, – выдавил Лева и, когда пауза затянулась, добавил: – Я пытался расспросить его… ну и слово за слово… половину не понял…

– А что поняли? – поинтересовался Кобзев. В глазах его загорелся огонек, чем-то напомнивший Леве предупредительные фонари перед котлованом, в очередной раз неизвестно зачем прокопанным посреди улицы. – Кто вообще этот бродяга? Крестьянин? Купец? Священник?

– Друид, – выдавил Лева.

Против его ожиданий небо не обрушилось на землю и даже потолок палатки не заколебался. Приоткрыв один глаз, Лева увидел, что майор неожиданно терпеливо ждет продолжения, и понял, что Кобзев со словом «друид» попросту незнаком, но демонстрировать невежество не хочет.

– Насколько я понял, его пригласили… или вызвали… в соседнюю деревню, довольно большую, – продолжал ободренный внезапным интересом гэбиста Лева. – Что-то случилось с полями… и этот парень, кстати, его имя действительно Тауринкс…

– Что значит – действительно? – переспросил майор.

– Это с тем же успехом могло быть слово «человек» или фразочка типа «Что вам надо?», – разъяснил лингвист. Леву несло. – Так вот, Тауринксу что-то надо сделать – я было подумал, молитву богам прочесть, но он упорно употребляет глагол «делать» – чтобы урожаи поднялись. Это он объяснял на пальцах и рисунками.

– Бродячий агроном? – скептически усмехнулся майор.

– Я тоже усомнился, – признался Лева. – Но Тауринкс принадлежит к… гильдии, наверное… занимающихся подобными делами. Скот и лесное хозяйство тоже в их ведении. Поэтому я и назвал его друидом. Специалисты вообще объединяются в гильдии – он объяснял долго, но я понял только, что есть гильдии врачей и кузнецов, чем занимаются остальные – шут разберет. Серебряная блямба у него на шее – это гильдейский знак, кстати.

– Специалисты, говорите? – Кобзев поглядывал на Леву как-то странно, будто ждал случая поймать его на ошибке.

– Те, кто занимается «эллите-диети». «Диети» – это «делание» или «труд», а что такое «эллите», я так и не понял. По-моему, это… ну, умственный труд или работа, требующая образования.

– Интеллигенты, значит, – резюмировал майор. – Элитные диетологи. А кто у них тут еще есть, кроме этой интеллигенции? Крестьяне? Попы?

– Крестьяне, – согласился Лева. – Еще есть солдаты – это слово я быстро узнал. – Он извиняющимся жестом развел руками. – И есть… наверное, «владетели». Те, кто владеет землями и командует солдатами. Феодалы, одним словом. Мы сейчас на земле владетеля Бхаалейна. А насчет священников… – Он поморщился. – Я так и не понял, какая у них религия. И есть ли вообще. То ли словарного запаса не хватает, то ли здешние обходятся без нее.

– Средневековье, – протянул Кобзев. – А кто над помещиками? Царь?

– Этого я не понял, – признался Лева. – Вроде бы кто-то есть… звучало слово… – Он порылся в тетради. – «Андилайте». Вот. Но я не понял, имя это, титул или место – ну, как мы говорим «приказ из Москвы».

– Что ж, продолжайте, – задумчиво разрешил майор. – Выдоите из него сколько сумеете. Основные линии пропаганды мне уже ясны, но к местным условиям надо приспосабливаться.

– П… пропаганды? – переспросил Лева несчастным голосом.

– А вы что думали? – прищурился гэбист недобро. – Как, по-вашему, мы сможем продемонстрировать местным преимущества социалистического строя? Да эти ваши помещики землю грызть начнут! Американцы им куда ближе – кого-нибудь продать, что-нибудь купить… Или вы, товарищ переводчик, решили, что мы здесь войну затеяли? Да каждый наш пчих, там, за воротами, отзовется взрывом… хорошо, когда не ядерным. Не-ет, воевать здесь – сущее безумие. Нам такую атмосферу создать надо, чтобы американцы сюда нос сунуть побоялись. Так что идите, учите язык. И чтобы в тетрадке вашей я нашел полный список местных властей.

– Так точно, товарищ майор, – уныло ответил Лева и, неуклюже помахав рукой в районе виска, вышел.

* * *

Майор Кобзев буравил спину выходящего переводчика смурным взглядом. Вот же послал бог эдакое сокровище! Ну и что с того, что этот картавый мальчишка – лучший аспирант? Умная голова дураку дана.

Теперь гэбист жалел, что так разоткровенничался. Конечно, ничего и никому этот Шойфет… вот же фамилия… не расскажет. Просто не сообразит. А все же на душе осадок. Неряшливо сработано. Вовсе не обязательно знать всяким переводчикам, что за задачи ставит армии вторжения в своей мудрости могучее Политбюро.

Хотя майор и сам понимал, что мелет успокоительную чушь. Ничего в Политбюро не знают об отряде вторжения. Подмахнули, не глядя, бумаги, одобрив очередной оборонный проект с невыразительным названием. Кто-то же распорядился создать Институт парапсихических исследований?! И ничего – исследуют. У нас что прикажут, то и исследуют. Хоть гадалок вместо баллистических вычислителей посадят, хоть кукурузу на плеши. Кто мог знать, что именно эта курица снесет золотое яичко?

Кобзев знал, в каком нелепом и скверном положении находится на самом деле. Провал операции стал бы катастрофой для всего Союза. Победа, достигнутая ценой конфронтации с американцами, была бы едва ли лучше поражения – из странного сопряженного мира, где не работает радио и не взрываются ядерные бомбы (интересно, с чего научники это взяли – пробовали, что ль?), война запросто могла перекинуться через ворота на Землю – тут майор не приврал Леве ни капли. Но даже безусловный и бескровный триумф мог плохо кончиться для майора Кобзева лично.

Потому что исполняют приказы – одни, а отдают их – другие. И этим другим трудно смириться с мыслью о том, что и славу по справедливости следовало бы отдавать… исполняющим. Вокруг проекта «Шеллак» и без того сплетаются интриги в самых верхах – станет ли кто заботиться о судьбе невоспетых героев идеологического фронта?

Кобзеву пришла в голову страшная мысль – что и ввод «ограниченного контингента» в сопредельную южную страну случился только затем, чтобы замаскировать лихорадочную переброску элитных частей спецназа в глухие белорусские леса. Если в движение приведена эдакая махина – до одного ли майора тут?

«Задвинут, – нашептывал Кобзеву червь сомнения, – задвинут и медали не дадут».

А чтобы не оказаться оттертым в самый неподходящий момент, действовать следует очень осторожно. И разумно. Копить информацию… которую добывает наивный, но талантливый еврейчик Шойфет. Знать, когда надо позволить другим сунуть голову в петлю, а когда отпускать удила смерти подобно.

Пока что майор Кобзев знал слишком мало, чтобы решать по уму. Зато приказ сверху жег ему руки. Приказом предписывалось по возможности скорее начать пропаганду советского строя и образа жизни среди местного прогрессивного крестьянства. Того, что до сих пор группа вторжения не столкнулась с каким бы то ни было крестьянством, прогрессивным или реакционным, приказ не учитывал.

Сам майор предпочел бы выждать еще пару недель. Выдоить пленника до последней капли, до последнего междометия в словарном запасе… настропалить еще одного переводчика, а то со всякими Шойфетами хлопот… не то чтобы Кобзев всерьез считал, будто безответный Лева спит и видит, как бы удрать в здешний Израиль, но… ненадежный, в общем, товарищ. Мало ли что напереводит по несознательности. Но приказ есть приказ. В конце концов, ничего здешние отсталые земледельцы Красной Армии не сделают… а своих надо загодя выстроить и отдраить, чтобы не вздумали портить торжественный момент…

И майор Кобзев глубоко задумался, обмысливая про себя меры перестраховки. Так глубоко, что звериный рев, донесшийся из глубин непролазной чащи, скользнул мимо его сознания.

* * *

Всякий раз, заходя в палатку к Тауринксу, Лева Шойфет испытывал острое чувство собственной неполноценности.

Дело было даже не в том, что пленный абориген выглядел как дар господень всему женскому роду. К собственной, весьма заурядной внешности Лева привык и даже испытывал некую извращенную гордость в ее отношении. Но и проведя в заключении неделю, Тауринкс ухитрялся выглядеть так, словно минуту назад натянул свой зеленый кафтан. И вот это Леве, способному самый лучший и новый костюм надеть так, что тот начинал напоминать рванину с чужого плеча, было совершенно непонятно и вызывало глубокую зависть.

– Добрый день, коун Тауринкс, – приветствовал Лева аборигена.

– Добрый весьма, коун Лейв, – с улыбкой ответил Тауринкс.

Сколько мог судить Лева, фамилии здесь не были в ходу. К человеку обращались по имени, если возникала нужда – по отчеству, и только владетели присоединяли к полному имени название поместья.

– Как поживаете?

Вопрос был, конечно, глупый. Ценного пленника не выпускали из палатки даже в уборную, и сам Лева на его месте сбесился бы от скуки.

– Отдыхаю, – безмятежно ответил Тауринкс. – Смотрю, ваш лагерь расширяется?

– Откуда вы знаете, коун? – опасливо поинтересовался Лева.

– Лес отступает, – ответил друид. – Какое тут может быть объяснение?

Лева добросовестно заносил все реплики гостя в тетрадь, чтобы проанализировать на досуге. Но сейчас он закрыл тетрадку и отложил в сторону. Тауринкс взирал на него с интересом.

– Я все хотел спросить, – прошептал Лева сипло, – почему вы не боитесь?

– Чего? – изумился Тауринкс.

Или он искренен, или в юные годы играл в самодеятельности, решил Лева.

– Ну… – Лингвист немного смутился. – Вас схватили, держат в плену непонятные люди…

– Чего же непонятного в ши ! – Тауринкс поднял брови. – Кроме того, мне нет нужды бояться. Только очень глупый человек поднимет руку на эллисейна .

– Что такое ши ? – спросил Лева. Рука его против воли потянулась к тетради.

– Так называют прошедших сквозь стоячие камни, – обыденно пояснил друид. – Вообще-то все мы – потомки ши, но редко в мир приходят способные жить в мире, поэтому простой люд называет этим словом все враждебное и непонятное.

Лингвист забыл даже записывать. Какой-то бродячий коновал объяснял ему, ученому, для чего предназначены точки перехода! Похоже было, что уровень развития местных жителей кардинально выше, чем предполагалось. Но друид бросил еще одно непонятное слово…

– А что значит «эллисейн»?

– Это тот, кто способен к эллите , – ответил Тауринкс. – Как я.

– «См. сепулька».

– Простите, что?

– Нет, ничего. – Лева вздохнул. Все попытки прояснить смысл загадочного «эллите» тонули в путанице однокоренных слов. Впервые лингвист столкнулся с этим сочетанием звуков неделю назад и с тех пор не продвинулся в его понимании ни на йоту. Ясно было одно – непокорное слово не индоевропейского происхождения; скорее оно укладывалось в ряд заимствований из некоего загадочного языка, соответствий которому лингвист пока не нашел.

– Полагаю, – Тауринкс поглядел на Леву с жалостью, – это потому, что у вас, ши, нет своих эллисейнов. Вы не занимаетесь эллите-диети .

– Да, но что это такое ?! – взвыл лингвист, окончательно позабыв требование начальства не показывать собственного незнания ни в какой области.

Тауринкс поглядел на него как-то странно.

– Если бы вы знали, вы бы поняли, – загадочно ответил он и отвернулся, чтобы понюхать букетик.

Цветы (полевые, притащенные с Земли, в поллитровой банке вместо вазы) ему поставили на столик по строгому указанию Кобзева «обходиться как можно приветливее». Один раз. Неделю назад. Букет стоял с тех пор, даже не подвяв.

В голове у Левы закрутились смутные, не оформившиеся еще подозрения. Но прежде чем он смог сформулировать их или вернуться к словечку «ши», из-за стен палатки донесся сокрушающий рев. Так мог бы громыхать… ну, скажем, лев размером с трамвай. Лева прикинул расстояние до леса и поежился.

– Кто это ревет? – спросил он. Лицо Тауринкса отвердело.

– Драугбэрас, – ответил друид.

Лева попытался перевести про себя. Получалось что-то вроде «собачий медведь». При слове «собака» интеллигентному лингвисту представлялась соседская шавка, помесь болонки с пекинесом, а медведей он видел только в зоопарке.

– Он большой? – поинтересовался Лева без особенного интереса.

– Очень, – кратко отмолвил Тауринкс. – Тш!

Лева дисциплинированно замолк и честно попытался прислушаться.

Несколько секунд не происходило ничего. А затем лагерь как будто взорвался – гамом, ревом сирен, отдельными заполошными выстрелами.

– Что за черт?! – недоуменно поинтересовался Лева по-русски, ни к кому не обращаясь.

Вместо ответа Тауринкс внезапно и резко ударил его под колени. Опешивший Лева покатился кубарем, едва не вылетев из палатки. Друид решительным жестом отдернул полог и вышел.

Если бы у Левы была хоть секунда подумать, он, несомненно, вспомнил бы о часовых, не бросился бы догонять пленного и, конечно, ничего бы не увидел. А так он бросился вслед за уходящим Тауринксом, выскочил из палатки, больно оцарапав лоб о брезент… да так и застыл.

Прямо через лагерь, весьма целеустремленно и спокойно, шествовала зверюга, которая, несомненно, заслуживала наименования «собакомедведя». Во всяком случае, человек, в жизни не видевший гиены, назвал бы тварь именно так.

Ростом тварь была со слона. Маленького, конечно. Метра эдак два с половиной в холке, и клыки у нее были соответственные – с Левину ладонь длиной. Палаток она не обходила. Поэтому за ней стелилась защитного цвета ковровая дорожка. Когтистые лапы цеплялись за брезент, тварь фыркала, отмахивалась, но не сворачивала.

«Почему никто не стреляет?» – мелькнуло у Левы в голове. Потом он сообразил. Привлекать к себе внимание эдакой зверюги не решался ни один часовой.

Тауринкс вышел из-за соседней палатки. Двигался он не менее целеустремленно, чем мохнатое чудовище. Подойдя к собакомедведю, он, подпрыгнув, огрел зверюгу по холке, отчего тварь громоподобно взревела. У Левы заложило уши. Потом монстр развернулся и так же неторопливо двинулся по собственным следам. Тауринкс шел впереди него и чуть сбоку, чтобы время от времени, оборачиваясь, трепать собакомедведя по клыкастой морде. Зверь порыкивал, но тащился за друидом как приклеенный.

Лагерь взирал на них в потрясенном молчании. Грохнул одинокий выстрел – чудовище припало к земле и рявкнуло, – метнулся между палаток такой же одинокий матюг и испуганно стих.

На краю лагеря, где клонились, точно с перепою, вывороченные столбы, друид оглянулся. Переводчик мог поклясться, что Тауринкс смотрит точно на него и улыбается. Потом друид одним прыжком взлетел вдруг на спину услужливо присевшей зверюге, и та валким галопом припустила через контрольную полосу в чащу. Аллюр у нее был не собачий, а скорее медвежий, на бегу тварь заносила лапы вбок, но мчалась тем не менее очень быстро.

Ударила пулеметная очередь, но то ли у стрелка дрожали руки, то ли хранили Тауринкса его неведомые боги – ни одна пуля не попала в цель. Друид со своим чудовищным скакуном благополучно скрылся в лесу.

Лева стоял, оцепенев, не замечая воплей разоряющегося Бубенчикова. В голове у него забрезжила догадка о том, что может значить непокорное словечко «эллите». Но мысль эта была такой страшной и невероятной, что переводчик постарался от нее избавиться.

Глава 4

Лес смыкал над дорогой ветки, и грязь, которая по всему владению Дейга уже высохла, чавкала под копытами коней. Гнедая кобылка под Линданом поминутно оступалась, угрожая выкинуть наездника из седла. Молодой чародей к верховой езде не был привычен – в детстве его бы никто не пустил покататься на единственном в селе старом мерине, а в годы ученичества он куда чаще передвигался при помощи открывателей ворот, чем в седле, благо гильдия огневиков отличалась богатством и могла позволить себе такую роскошь, как переброску магов-недоучек через чародейные створы. Кавалькада продвигалась по лесу медленно, но молодой наймит все равно удерживался верхом только немалыми усилиями, изрядно отвлекавшими его от раздумий.

А пораздумать между тем было о чем. Едва поднятый владетелем ши скрылся из виду, ковыляя по дороге к стоячим камням, как Торион ат-Дейга развил бурную деятельность, не вполне Линдану понятную. Вместо того чтобы оповещать соседей, как сделал бы на его месте наймит, или даже послать весть в Андилайте, владетель, собрав малую дружину, отправился в запретный лес, взяв с собою и Линдана заодно с прочими замковыми чародеями. Юноша догадывался, какой окажется цель их пути, но высказывать вслух свои предположения не решался. Во всяком роду, а особенно – владетельском, найдется своя паршивая овца.

Лес расступился внезапно, открывая взгляду широкую вырубку – дату, на краю которой, вдали от дороги, примостился низкий, наполовину вросший в землю дом. На дерновой крыше паслась привязанная к дымоходу коза. Линдану показалось, что хозяйство здесь ведется скорей с остервенелым усердием, чем с душой, отчего первой утекала красота, точно вода из трясущихся от усталости ладоней. Крепкие бревна, добротные доски – все сработано с запасом и на совесть, а все же нежилым, уродливым веяло от этого заброшенного хутора в лесной глуши.

Никто не вышел встречать незваных гостей, никто не стоял в дверях, поясным поклоном приветствуя владетеля окрестных земель. Только ручной ворон покосился с насеста над крыльцом, разинул клюв в беззвучном карке и с прищелком захлопнул.

– Эй! – окликнул Торион ат-Дейга негромко, но звучно. – Есть ли кто живой, люди добрые?

Дверь распахнулась внезапно. Возникшая на пороге женщина в первый миг показалась Линдану дряхлой. Потом он понял – она едва ли старше владетеля. Но в запретный лес редко забредали целители, способные стереть следы тяжелого труда с лица, выпрямить стан, разгладить руки. А главное – никакой целитель не может изгнать отчаяние из глаз, разве что ногтями выцарапать его из самой глубины зрачков.

– Пришел, – проговорила она с безумной убежденностью, словно факт присутствия владетеля на ее пороге требовал нечеловечески твердой веры для своего принятия. – Теперь убирайся, Торион. Ты и так принес нам немало зла.

Мгновение владетель мерил ее взглядом, потом, к изумлению Линдана, перехватил поводья, словно намереваясь повернуть коня.

– Стой! – донесся из глубины дома повелительный голос. – Я переговорю с ним.

Женщина обернулась, и на лице ее отразилось отчаяние.

– Смерть! – вскрикнула она пронзительно, и ворон захлопал крыльями, недовольно ворочаясь на шестке. – Смерть!

Кое-кто из солдат торопливо сплевывал за спину, отгоняя злых духов.

– Оставь, Тунья, – недовольно проворчал тот же голос, надвигаясь. – Я же сказал – поговорю с ним.

Отодвинув женщину, на крыльцо вышел узкоплечий бородач в истертой кожаной рубахе. На шее его болталась, будто в насмешку, тяжелая серебряная цепь.

– Здравствуй, Бран, – негромко приветствовал его владетель.

– И тебе привет, Торион, – сдержанно ответил бородач.

Дейга помолчал. Линдан, не вполне понимавший, что происходит, ощутил приближающееся откровение. Вот-вот прозвучат слова, призванные изменить судьбу этих двоих. И еще одно он заметил – несомненные черты семейного сходства между тем, кто стоял на пороге отшельничьего хутора, и тем, кто взирал на него с высоты седла. Только бородач был старше. Намного старше – пожалуй, вдвое.

Первым заговорил владетель, хоть и не сразу, будто, против всякого вежества и обычая, ждал, что нарушит тишину хозяин, тот, к кому пришли с просьбой.

– Я вернулся, чтобы просить тебя, Бран, – произнес он и снова замолк надолго. – Просить твоей помощи.

Линдан по едва заметным признакам догадался, каких сил потребовало от гордого владетеля это признание. Торион ит-Молой склонил голову.

– Не думал я, – выговорил бородач Бран, – что есть на земле Эвейнской сила, способная заставить тебя прийти ко мне с просьбой.

– На земле Эвейнской – нет, – отмолвил Торион. Женщина пронзительно, по-вороньи расхохоталась, и ворон на насесте забил крыльями.

– Смерть! – вскрикнула она. – Смерть! Погибель!

Бран едва уловимо кивнул.

– А когда я говорил… да ты не помнишь, конечно, – бросил он устало.

– Отчего ж, – возразил Торион сдержанно. – Я все помню.

И бородач неизвестно отчего смутился.

– Чего же ты просишь от меня, гордец Торион? – пробормотал он.

– Мне нужна твоя сила, – выговорил владетель Дейга едва слышно. – Вся твоя сила, Бран.

Удивительное дело, подумал Линдан, ведь владетель приехал верхом, как же может бородач поглядывать на него свысока?

– Когда я отказался отринуть свою силу, – произнес Бран с яростной насмешкой, – на меня, точно на пса, накинули серебряную цепь закона и отправили в запретный лес доживать в одиночестве свои дни. Меня сделали изгоем из страха и стыда, и теперь ты – ты, Торион, сын Молоя ит-Эвана! – являешься ко мне, точно к колодцу. Скажи мне, мальчик Тори, – кого ты собрался напоить смертью?

В мозгу Линдана что-то беззвучно грохнуло, точно оружие ши. Теперь он понял. Можно было догадаться и раньше, но молодой чародей никогда прежде не слыхал, как звали отца нынешнего владетеля. Задним числом можно было недоумевать, отчего упоминание прежнего хозяина Дейга не приветствовалось во владениях его сына, но так или иначе – до этих слов у Линдана и мысли не возникло о том, что бородач Бран мог приходиться Ториону дядей. Губы владетеля скривились в невеселой усмешке.

– Или ты не слышал, Бран? – осведомился он. – Отворились стоячие камни. Ши вырезали деревню Золотой лес. Мне нужна твоя помощь, Бран. Или ты останешься в запретном лесу лелеять свою обиду еще на двадцать лет?

Мгновение Линдану казалось, что дядюшка пришибет племянника на месте. Потом бородач сумрачно усмехнулся, глядя не на собеседника, а почему-то на ворона над крыльцом. Умная птица покосилась на него блестящим глазом и залихватски прищелкнула клювом.

– Смеррррть! – каркнула она вдруг, напугав Линдана до мурашек. Шарахнулась чья-то лошадь.

– Поговори с моей женою, Торион, – с неожиданной мягкостью промолвил Бран. – Ты знаешь ее дар.

– Знаю, – кивнул владетель, нимало не просветлев лицом.

Линдан зато не знал и боялся догадаться.

– Что ты видишь, Тунья? – спросил Торион.

– Погибель, – прошептала женщина, приваливаясь к столбу, подпиравшему козырек. – Ты же знаешь, владетель, я вижу только горе и смерть. Иные пути мне закрыты.

– Расскажи мне о самом страшном пути, – не отступал хозяин Дейги.

– Самый страшный путь для каждого из нас – это смерть, – отрезала женщина. – И он ждет всех.

– Нет, – покачал головой Торион. – Самый страшный путь – это бесчестье, и пройти этим путем под силу немногим. Так ты пойдешь со мною, Бран ит-Эван?

Бородач кивнул.

– Ты не вернешься, – предупредила Тунья обыденно, точно сообщала, что на ужин опять каша. Бран пожал плечами.

– Пусть, – ответил он. – Не время идти путем бесчестия.

– Дайте моему родичу коня, – велел Торион. – Нам надо торопиться. – Он обвел взглядом тревожные лица. – Со мной говорил из замка Виндерикс – дозоры видели в стороне стоячих камней летающих големов. Пока они кружат над пустошами…

– У твоего замка они появятся завтра, – проговорила пророчица Тунья. – Торопись, владетель. Я прокляла бы тебя, но это мне не под силу… да и нужды в том нет. Ты не переживешь моего мужа.

Торион посмотрел на нее пристально, и Линдан испугался уже, что повелитель Дейга прикажет убить дерзкую. Но вместо этого владетель, нагнувшись в седле, хлопнул по плечу Брана.

– Что ж, поедем своей дорогой… дядя, – проговорил он.

* * *

При первом же взгляде на деревню Ваську Сошникова пробрал озноб.

Вроде бы ничего особенного не открылось сидящим на броне БТРа. Поселок как поселок. На Украине таких на смотришься, если охота, сколько влезет – знай глазами лупай. Только там хаты, а здесь все же дома. Не избы бревенчатые, а самые настоящие дома, из просмоленных досок, и крыши их крыты не соломой, а дранкой.

И все же рядового Сошникова трясло. При всем внешнем сходстве это была чужая земля, и все в ней хоть чуточку, да отличалось от привычного с детства. Даже небо здесь было темней и ниже, даже солнце отливало зеленью, что уж говорить о таких мелочах, как наличники на окнах.

Резные наличники, надо же! Совсем как в России… только узоры не плавные, как перетекающие друг в друга лепестки и листья, а рубленые, резкие. Кресты и свастики и что-то среднее между ними.

– У, фашисты, – пробормотал Сошников чуть слышно, пытаясь отогнать напряжение, но под ложечкой все равно посасывало.

– Разговорчики! – шепотом рявкнул лейтенант.

На дорогу перед БТРом выбежала встрепанная курица и понеслась, не сворачивая, впереди, точно путеводный клубок. Кто-то, не сдержавшись, хихикнул. Заслышав «Ползин, два наряда!..», курица затрепетала крыльями, но не взлетела, а вдруг метнулась в сторону, едва не угодив под колеса, и возмущенно закудахтала из бурьянов.

«Куры, – подумал Васька. – Суп. Навар. Ножки. Гребешки. Есть охота!»

И тут из-за угла вышел первый туземец.

На миг Сошникову показалось, что он бредит, что все это – какой-то неудачный опыт и дурацкая машина физиков забросила отряд международной помощи не в параллельный мир, а в какой-то оставшийся чудом отрезанным от мира российский край.

Мужик был невысок – метр шестьдесят, пожалуй, – и широк в плечах, точно тяжеловес. Одежда его подошла бы, пожалуй, гоголевскому кузнецу Вакуле – рубаха с вышитыми на вороте узорами и порты, а то, что заменяло ему сапоги, Васька затруднился бы назвать правильно – в голове вертелось почему-то слово «онучи», хотя что это такое, солдат все равно не помнил.

В руках мужик держал лопату, которую при виде лязгающих, рычащих машин перехватил так ловко и особо, что сразу становилось понятно – и лопата годится не только землю копать, и мужик этот не просто земледелец. Видно, что приходилось ему этой самой лопатой орудовать в рукопашной.

Перехватив взгляд туземца, уже набиравшего в грудь воздуха, чтобы заорать, лейтенант сориентировался быстро. Он демонстративно поднял руки, повернув ладони от себя – смотри, я безоружен и безобиден. Мужик нахмурился, но решимость его, видно, поколебалась – он не бросился с лопатой на солдат, а, взявшись за нее поудобнее, двинулся обок колонны.

К тому времени, когда БТРы добрались до центра деревни, где дома окружали площадь, покрытую утоптанной голой землей, здесь уже собралось, как решил Сошников, почти все население. Женщин было больше – видно, мужики не то остались в поле, не то ушли в леса. Почти все взрослые держали в руках если не мечи и рогатины, то лопаты, косы или просто крепкие жерди. Васька скользнул взглядом по дебелой бабе, агрессивно перебрасывавшей из руки в руку здоровую сковороду, не зная, плакать ему или смеяться. Конечно, против «калашей» эта толпа не продержалась бы и минуты. Но что-то героическое было в их порыве защитить родные дома.

Крестьяне молчали. Кое-кто складывал пальцы странными фигами – от сглаза, что ли? Но большинство просто стояло и смотрело.

Васька ждал, что прикажет лейтенант, но тот и сам молчал, глядя на гэбиста Кобзева. Тот, высунувшись из люка, спокойно обводил взором площадь, будто принимал парад.

– Ваше слово, товарищ Шойфет, – негромко скомандовал майор наконец.

Переводчик завозился в глубине кабины, пытаясь выцарапаться на свет. В это время толпа зашевелилась. К БТРам проталкивался пожилой мужик, отличавшийся от прочих затертым жупаном с тяжелой медной бляхой на груди. Бляха придавала ему вид не то добровольца-дружинника, не то городового.

* * *

Староста Тоур взирал на самоездные железные гробы с глубоким, тоскливым недоумением. Конечно, староста себя считал человеком ученым. Как-никак его стараниями деревня наняла для общей скуллы самолучшего учителя, да и вообще не годится старшому в чем-то уступать своим младшим. Но старые суеверия умирали в его душе тяжело и неохотно. Всем ведь известно, кого полагается в железных гробах селить – упырей полуночных, трупоедов могильных, чтобы те зубами не могли прогрызть домовину изнутри да выходить потом из могил, чтобы питаться кровавыми муками неосторожных. И зрелище примостившихся на краю деревенской площади громадин, небрежно выкрашенных в неопределенно грязные цвета, всколыхнуло в его душе прежние страхи.

Однако сидевшие на гробах люди совсем не походили на покойников. Да и вылезавшие по одному из железных внутренностей – тоже. И староста Тоур, поборов внутреннюю дрожь, шагнул вперед, вежливо кланяясь гостям.

Навстречу ему выступил нерослый, дородный мужик, чья одежда была под стать владетельской украшена золотыми побрякушками – ишь, даже пуговицы желтым блестят! Ежик седых волос почти скрывала смешная плосковерхая шапка, над козырьком которой красовалась хитрая золотая штуковина вроде женской сакты. За плечом пожилого маячил долговязый юнец, на котором нездешняя одежда пришельцев висела мешком.

Седой решительно протянул старосте руку и что-то бросил на резком, странно звучащем для эвейнского уха варварском наречии.

– Приветствую вас, – на скверном едином промолвил юнец – как догадался староста Тоур, толмач.

– И вам привет, коуне, – степенно промолвил староста.

Наступило неловкое молчание. Староста Тоур решительно не понимал, что нужно здесь этим чужеземцам, если воевать они не хотят, а майор Кобзев выжидал, как отреагируют местные на появление советских солдат, и только, не дождавшись, негромко бросил Леве:

– Скажите им, что мы… м-м… заморские купцы. Если ваш друид не наврал, то лучше не распространяться пока, что мы с Земли.

Лева покорно перевел.

– Из-за Восточного окияна? – переспросил староста, не решаясь утереть со лба выступивший от облегчения пот. – Далекенько же вас занесло, почтенные коуны.

Лева перевел и это. Теперь пот пробил уже Кобзева. Ему как-то не пришло в голову, что отсутствие портовых городов – да и портов, – на обследованном участке близкого побережья не означает, что местные жители плохо знакомы с географией.

– Товарищ Шойфет, – вполголоса потребовал он, – как-нибудь так выспросите у него, часто ли сюда варяжские гости наведываются, чтобы подозрений не вызвать.

– Коун… а как величать вас, коун? – поинтересовался Лева, чтобы потянуть время.

– Тоуром меня кличут, – степенно ответил староста. – Тоур ит-Таннакс, староста здешний. Только коуном меня не зовите, почтенный, а то уж больно смешно. Оннат Тоур я был, есть, да и помру, видать.

В тонкости эвейнского этикета Лева посвящен не был, а потому покорно принял совет.

– Так… оннат Тоур, неужто к вам часто гости заморские наведываются?

– То-то и оно, что нечасто, – ответил староста. – Последние, почитай, лет… тридцать, а то и поболе, тому обратно были. А тож что вам? Края у нас малолюдные, торговли мало, сами знаете небось, не мне вам рассказывать. Разве редкости какие… Оно, конечно, если б торговлишку какую наладить постоянно, с теми же Бешеными островами, то и пристань в устье Драконьей срубить можно было б, и караваны направить. Да вам, безвластным, куда наладить? Почитай, вождь очередной сменился, вот и послал вас, горемычных, через море-окиян, верно я говорю, коун толмач?

Лева перешептал всю тираду на ухо Кобзеву – в меру своего разумения, конечно, потому что половину деревенских словечек старосты он понял только по контексту или не понял вовсе.

– Мы… – заговорил майор через Леву, – не безвластные. Мы посланники великой державы. Мы хотим наладить… взаимно выгодную торговлю. Как вы говорите, постоянно.

Староста усмехнулся несколько покровительственно.

– Как ни сколотит себе очередной вождь банду, так в ровню великому Эвейну метит, – проговорил он обыденным голосом. – Навидался я таких…

– Мы – большая страна, – доказывал Кобзев. – У нас большое войско. У нас все жители сыты и грамотны. Мы богаты. Сейчас мы пришли не с товаром для торговли, а с… дарами. Чтобы эвейнцы прониклись к нам добросердечием и увидали, что мы не… не…

На этом месте Лева сбился. Кобзев сказал «не второстепенная держава», но строй эвейнского языка не позволял употребить эти слова в одной фразе. Держава была Эвейном, а Эвейн был Державой – единственной, с большой буквы. Одно это могло бы навести майора на разнообразные невеселые мысли, если бы Лева сообразил ему об этом сообщить.

– …Не дикари, – закончил Лева фразу.

Староста подозрительно покосился на БТРы, Кобзев, не оборачиваясь, махнул рукой, и по его сигналу солдаты принялись выгружать из машин и вываливать на расстеленные тут же, на площади, полотнища брезента ящики со сгущенкой. Старлей бросил что-то полушепотом сержанту Беловскому, и тот поднес Кобзеву ложку и вскрытую банку. Гэбист демонстративно запустил ложку в густую желтоватую массу и отправил себе в рот большой ком, моля бога и партию, чтобы только не поперхнуться. Из всех сладостей он признавал только шоколад, понимая, что это дичайшее барство, но будучи не в силах себя перебороть. Но он слышал где-то, что примитивные народы, как правило, готовы поглощать сладкое в любых количествах, точно дети.

Староста Тоур подозрительно глянул на предложенную ему банку, осторожно понюхал содержимое и проговорил что-то на своем зубодробительном языке, на слух Кобзева напоминавшем немецкий.

– О чем это он? – поинтересовался гэбист, сообразив, что Лева почему-то оставил реплику без перевода.

– Я не совсем уловил… – пробормотал переводчик, заливаясь предательской краской, и, натолкнувшись на бешеный взгляд Кобзева, добавил: – Он спрашивает, не отравим ли мы его этими… соплями.

* * *

Обри Норденскольд постарался сделаться как можно незаметнее. Особых успехов он не добился – трудно остаться незамеченным, когда в штабной палатке, кроме тебя, находятся всего трое. Кроме того, он и сам понимал, что волнуется, в сущности, зря. Адъютантская должность наделяла его замечательной безответственностью. За приказы, переданные Обри, отвечать будет адмирал, а верней сказать – исполнители этих приказов, на которых Дженнистон не преминет взвалить всю вину. Так что тревожиться нечего.

Но всякий раз, когда взгляд его падал на белое, постаревшее в десять минут на десять лет лицо подполковника Макроуэна, командовавшего сборным отрядом морской пехоты, Обри снова передергивало.

Человек в штатском прохаживался по палатке, слегка сгорбившись. Он слегка напоминал школьного учителя, распекающего оставленных после урока лоботрясов. Особую нелепость этой сцене придавало еще и то, что Обри так и не узнал имени этого человека, имевшего право и возможность самого адмирала Дженнистона продраить с песочком.

– Я не стану говорить, – почти шепотом вещал человек в штатском, – о принципах гуманности и правилах ведения боевых действий. Мне начинает казаться, что столь абстрактные материи находятся за пределами понимания здесь присутствующих.

В отношении Обри тип в штатском ошибался, но майор менее всего желал обращать на это его внимание.

– Я не стану говорить даже о том, что из-за этого непростительного случая поставлена под угрозу сама возможность мирного договора с местными жителями, – продолжал тип. – А между тем вся наша стратегия строилась именно на том, что мы сможем опереться на них, блокируя точки перехода с этой стороны. Из-за вашего, адмирал, попустительства может случиться так, что тысячу триста миль до ближайшей русской точки нам придется проходить с боями и тратить жизни американских солдат там, где мы могли бы откупиться несколькими нитками бус.

Но я стану и буду говорить о том, что ваши солдаты не выполнили прямой приказ, адмирал! – Человек в штатском хлопнул ладонью по походному столу с такой силой, что тот заходил ходуном. – Что вы можете на это ответить?

Обри решил, что у адмирала опять начнется припадок – в последние дни это происходило не реже пяти раз в день, в результате чего осуществление проекта «Уризен» фактически перешло под контроль майора Норденскольда и подполковника Макроуэна. Но, к его изумлению, этого не случилось.

– Во-первых, мистер, потрудитесь относиться с должным уважением к флоту, – отрезал адмирал. Старик, видимо, решил показать, что порох в пороховницах держит сухим. – Виновные понесли наказание… Понесли, мистер Макроуэн?

Подполковник только боднул воздух.

– И я не вижу необходимости рыдать из-за нескольких убитых туземцев, – закончил Дженнистон. – Во Вьетнаме потери среди гражданского населения…

– Вы, адмирал, кажется, забыли, чем для нас окончился Вьетнам, – ядовито отрезал тип в штатском. – Что касается уважения к флоту – не понимаю, о каком уважении может идти речь, когда ваши люди вначале не могут отличить мирную деревню от засады «красных», а потом позволяют себя вырезать этим, как вы выразились, туземцам, которые, по данным разведки, даже пороха не изобрели. Притом, что та же разведка доносит, будто сбитый вертолет подвергался воздействию сверхвысоких температур, а тела погибших сожжены чище, чем напалмом. Тут, адмирал, одно из двух – или ваша разведка врет сквозь зубы, или ваши люди – законченные кретины.

У нас, адмирал, – продолжил он, поднятием руки останавливая готового вспылить Дженнистона, – есть приказ. Приказ президента. Обеспечить безопасность Соединенных Штатов от возможного нападения через точки межпространственного переноса. Захватить все имеющиеся на этой планете такие точки. И подготовить их для десантирования на территорию противника и/или запуска через них крылатых ракет среднего и малого радиуса действия. И если вы, адмирал, сорвете выполнение приказа…

Остаток фразы повис в тишине. Макроуэн сглотнул.

– Это все, – сухо проговорил человек в штатском.

Обри Норденскольду захотелось стать маленьким-маленьким. Как бацилла. И спрятаться где-нибудь среди пылинок.

– Подполковник Макроуэн, – прохрипел адмирал невыразительно, – завтра же направьте к местным жителям дипломатическую миссию. Как хотите. Какую хотите. Если сможете – договоритесь с ними о возмещении. Если вас прикончат, как отделение Пауэлла, – плакать не буду, но спасибо скажу. Тогда у нас будет повод показать этим обезьянам, кто здесь главный.

Обри Норденскольд позволил себе вдохнуть. Это оказалось ошибкой.

– А вы, Обри, отправитесь с миссией в качестве наблюдателя, – закончил адмирал.

«И по тебе я тоже плакать не стану», – повисло между ними недосказанное. Адмирал с удовольствием бы лично придушил свидетелей своего позора, но он был человек податливый и с радостью предоставил такую возможность туземцам.

Обри с Макроуэном переглянулись. Глаза Макроуэна были полны облегчения – он, должно быть, ощущал себя как помилованный на эшафоте.

– Будут какие-то… особые указания? – поинтересовался Обри тем особо невыразительным тоном, который выработал специально для общения со злопамятным и мнительным Дженнистоном.

– Для вас – нет, – отмахнулся адмирал. – А вам, Макроуэн… можете обещать местным жителям золотые горы. Но будьте предельно осторожны в беседе. И не вздумайте признавать нашу вину там, где без этого можно обойтись. Как говорит президент Картер – американцы не извиняются.

* * *

Лева Шойфет брел по деревенским проулкам, зачарованно озираясь. О нем, казалось, забыли. Майор Кобзев восседал на броне БТРа, точно улыбчивый будда, довольно наблюдая за сценами братания солдат и местного прогрессивного крестьянства и время от времени повторяя сидевшему рядом безмерно гордому старосте Тоуру одно из трех заученных им к этому времени эвейнских слов – «Хорошо!». Староста солидно кивал, отвечая «Хорошо!», и по временам покрикивал на излишне разошедшихся односельчан.

Прежде Леве никогда не приходилось бывать в деревне. Даже в колхоз «на картошку» его почему-то не посылали – сам он никак не мог для себя решить, то ли правда по состоянию здоровья, то ли потому, что еврей. Поэтому все для него здесь было ново и неожиданно, как московские улицы – для папуаса, только что принятого в институт Дружбы народов.

Далеко от площади Лева старался не отходить, и получалось, что движется он по кругу, то выныривая в веселую толпу вокруг БТРов, то вновь отдаляясь. Его поражало, насколько не похожи друг на друга могут быть дома, построенные, в сущности, по одному проекту, – одни больше, другие меньше, одни сияют чистотой, другие, те, что подальше от площади, порой чуть не до окон вросли в землю.

Постепенно за странным пришельцем увязалась целая компания. Первой оказалась дворняга, похожая на гибрид немецкой овчарки с лайкой, – выбежала из подворотни, деловито обнюхала Левины руки и, к великому его смущению, пах и побежала следом, часто-часто размахивая хвостом. Видно было, что псина не обидит и мухи, но Лева все равно косился на нее опасливо – собаки его не любили, как, впрочем, и кошки и прочая домашняя живность до хомячков включительно, – вероятно, расхлябанные Левины манеры не внушали доверия всему живому. Когда Лева остановился, чтобы приглядеться к резьбе на оконных рамах – ему Показалось, что нечто похоже он видел в каких-то трудах по кельтской культуре, – псина села рядом и требовательно, с привизгом гавкнула. Переводчик покорно поплелся дальше.

Потом за ним потащился мальчишка.

Леве стало окончательно неловко. Он подумал было вернуться на площадь и смешаться с толпой, чтобы хоть так не привлекать внимания, но, чем ему там заняться, не представлял совершенно. Поэтому он попытался сделать вид, что мальчишка не волочится по его следу, буравя спину острыми серыми глазенками. Но сделать это оказалось не так-то просто. Два забора спустя мальчишек оказалось уже трое и одна девчонка.

– Коун купец… – робко подал голос один из них и испуганно замолк, ошеломленный собственной храбростью.

– А?

Лева обернулся. Мальчишка покраснел, словно помидор, но с места не сошел. Товарищи глядели на него со смесью восхищения и ужаса.

– Что ты хотел, мальчик? – спросил Лева, невольно пригибаясь. Здешний люд, похоже, не отличался ростом, и тощему, длинному Леве неловко было смотреть на всех подряд сверху вниз.

Собака недовольно тявкнула. Один из мальчишек с недетской силой огрел ее ладонью по загривку, добавив что-то, на слух переводчика прозвучавшее как «Цыц, Тяпа!». Псина недовольно поворчала и улеглась на траву, опершись подбородком на лапы и печально поглядывая на собеседников исподлобья.

– Коун купец… – повторил мальчик, делая над собой усилие. – А вы правда из чужедальних краев?

Говорил он не совсем внятно, вдобавок особенный акцент, замеченный Левой в речи старосты, мешал изрядно. Хотя, возможно, это как раз друид Тауринкс говорил неправильно…

– Правда, – серьезно подтвердил Лева, присаживаясь на корточки. Собака Тяпа, заизвивавшись всем телом, подползла к нему и ткнулась носом в сапог. – Из очень, очень дальних. Только я не купец, я толмач.

– А вы Андилайте видали? – жадно спросил другой мальчишка, забыв о страхе.

– Какой ты глупый, Тесси! – промурлыкала девочка. – Они ведь с востока приплыли, через море. Как они могли видеть Андилайте?

– Не видели, – подтвердил Лева. – Мы даже не знаем, что это такое.

– Это город, – ответил первый мальчишка серьезно. – Самый-самый большой. Там стоит замок на высокой горе…

– Он зовется «Безумие Конне», – вставила девочка.

– А в замке живет рахваарракс, – закончил мальчик. Последнего слова Лева не понял.

– Кто-кто живет? – переспросил он.

– Рахваарракс, – повторил мальчик. – Тот, кто правит всеми землями Эвейна.

– А откуда вы приплыли, если не знаете таких простых вещей? – спросил второй мальчишка.

– Из очень далекой страны, – повторил Лева. – Мы даже не слышали про Эвейн, пока сюда не попали. И языка вашего мы не знаем.

– Но это же так просто! – возмутилась девочка.

– Это тебе просто, – улыбнулся Лева. – Ты на нем всю жизнь говоришь.

– Да нет! – Девчонка топнула ножкой – какие, дескать, глупые эти взрослые! Особенно иноземцы. – Любой провидец научит тебя эвейнскому, не успеешь ты и глазом моргнуть!

Лева помедлил с ответом.

– А что такое провидец? – спросил он. – Ты прости, я плохо по-эвейнски понимаю.

– Провидец – это такой эллисейн, – солидно объяснил мальчик.

Леве захотелось побиться головой об забор.

– А что такое эллисейн? – переспросил он.

– Вы не знаете, что такое эллите? – изумился мальчик. Судя по лицам его товарищей, репутация пришельцев только что упала с заоблачных высот на грешную землю.

– Может быть, и знаем, – ответил Лева осторожно, – но я не понимаю этого слова .

– А как можно объяснить эллите? – изумился мальчик. – Его показать можно, а объяснить… Эллисейн бы сразу понял.

– А есть в вашей деревне кто-нибудь, кто может показать? – спросил Лева терпеливо.

– Я, – высокомерно ответила девочка.

Лева молча уставился на нее. Для себя он уже решил, что «эллите» на местном наречии действительно обозначает интеллектуальный труд и здешние «эллисейны» – это мудрецы, волхвы, священники, в конце концов. Но маленькая девочка…

– Сколько ж тебе лет-то? – ошарашенно спросил он.

– Почти двенадцать, – гордо ответила эвейнка. Лева икнул было, но вспомнил, что здешние годы короче земных. На вид он дал бы девочке лет восемь. – У меня поздно началось, думали, я вообще анойя. Но я тренируюсь. Учитель Фартеннин говорит, у меня сильный дар, и когда я вырасту – пойду во взрослую, гильдейскую скуллу и стану настоящей эллисейной!

– Она у нас владетельских кровей, – ехидно встрял третий мальчишка, чуть помладше, показывая девчонке язык. – Не нам, деревенским, чета.

– Ты молчал бы, Порве! – огрызнулся первый. – Не тебе говорить, ты хоть анойя, а у меня дара лопатой не выкопаешь!

– Пф! – только и ответила девчонка.

Лева в беспомощном молчании выслушивал их перепалку, пытаясь разобраться в потоке незнакомых слов.

– Девочка, – умоляющим голосом пробормотал он, – девочка, а мне ты можешь показать эллите?

Малышка по-взрослому оценивающе прищурилась.

– А что дашь? – поинтересовалась она.

Лева растерянно похлопал себя по карманам. Обычно у него там валялось несметное количество всякой ерунды, но он не так долго пробыл в лагере у дольмена, чтобы она успела накопиться.

– Вот, – он вытащил из нагрудного кармана свою драгоценность – пакетик с леденцами, захваченными из дома. – Это едят.

Не удержавшись, он вытащил один и немедля продемонстрировал.

Девочка последовала его примеру.

– Мгм, – довольно буркнула она. – Смотри.

Она подбросила пакетик в воздух.

Взгляд Левы проследил за его полетом и сорвался, потеряв трехцветные леденцы из виду.

Потому что, достигнув верхней точки крутой параболы, пакетик не устремился к земле, влекомый тяготением планеты. Он так и остался висеть там, слегка покачиваясь.

– Мама, – прошептал Лева. Почему-то ему и в голову не пришло, что его могут разыгрывать. Слишком уж обыденными были голоса ребят. Так московские школьники могли бы хвастаться бомбочками из натертых спичечных головок.

– А вот так? – поинтересовалась девочка, сдергивая пакетик вниз.

Она вытряхнула оттуда два леденца и аккуратно положила перед собой на воздух – они так и остались висеть на уровне ее глаз.

– Еще один – слабо? – бросил третий мальчишка.

– Пока не умею, – призналась девочка. – То есть уже умею, только один быстро падает.

– А я вот так могу! – похвалился ее соперник.

Он вперился глазами в пучок травы. С минуту ничего не происходило – Лева заметил, как все затаили дыхание. Затем трава как-то очень быстро пожухла… и затлела.

– А сильнее не выходит, – потупился он. – Так что я, наверное, анойя.

Леву окатило холодным потом. Значение таинственного слова «эллите» вдруг стало ему до ужаса ясно, но рассудок отказывался верить очевидному.

– Вкусные, – одобрительно заявила девочка. – А еще у тебя есть?

– Нет, – признался Лева. – В лагере остались.

– А где вы лагерем стали? – спросил первый мальчишка. Лева махнул рукой в сторону реки.

– Там.

– За Драконьей, что ль, в картрозовых землях? – презрительно воскликнул второй. – Нашли место!

– Там владетельский род – огневики, – добавила девочка. – Как Порве-дурачок!

– Вот сейчас подпалю тебе космы! – взвился Порве.

– А я!.. А я тебя!..

– Дети, дети… – беспомощно прошептал Лева, но его никто не услышал.

Девчонка с пронзительным визгом протянула к обидчику руку, и малыша Порве вздернуло в воздух. Ноги его оторвались от земли сантиметров на двадцать, прежде чем волшебство рассеялось. Мальчишка шлепнулся на мягкое место и завыл.

В эту минуту Лева проявил несвойственный ему здравый смысл.

– Девочка, – проговорил он как мог вкрадчиво. – А ты не хочешь показать свой дар нашему… главному купцу? Он тебе еще что-нибудь подарит… и маме твоей, и папе…

Девочка почему-то расхихикалась. Двое старших мальчишек тоже заулыбались, поднимая на ноги своего товарища. Один из них, тот, что посмелее, украдкой отвесил несчастному Порве подзатыльник.

– Ой, какие вы странные, чужеземцы! – профыркала она сквозь смех.

– А что я странного сказал? – удивился Лева.

– Откуда же мне знать, где мой папа? – ответила девочка. – Мама говорит, я самого ат-Бхаалейна дочка, но она у меня хвастунья такая!.. Так что, наверное, кого-то из его родни. А то, может, и забрел какой пришлый эллисейн…

«Дикость какая!» – мелькнуло в голове у Левы Шойфета, смешанное с: «Право первой ночи, все как в учебнике…».

– Ну, откуда же мне знать… – виновато пробурчал он.

– Так откуда бы у нее дар взялся! – объяснил один из мальчишек. – Это же родовой талан Бхаалейнов…

Здравый смысл опять отвесил Леве пинка.

– Так ты покажешь нам свой дар? – повторил он.

– Угу, – кивнула девочка охотно. – Вкусные у вас медовки.

* * *

– Хорошо, – проговорил Степан Кобзев по-эвейнски, одобрительно заглядывая с высоты за ворот рубахи одной из местных молодок.

– Хорошо, – отозвался деревенский староста.

– Товарищ майор, – окликнул Кобзева старлей, – к вам этот… товарищ военный переводчик.

Гэбист оглянулся. Так вышло, что три БТРа перегородили площадь почти пополам, и деревенские оставались со своей стороны, а солдаты – со своей. Отчасти тут виноват был старлей, бдительно пресекавший попытки подчиненных, в особенности неугомонного Ползина, откликнуться на призывы местных девиц, напропалую стрелявших глазками. Мешал и языковой барьер – Шойфет куда-то смылся, и объясняться приходилось на пальцах. Впрочем, сгущенка пользовалась у местного населения таким успехом, что, окажись на месте Кобзева какой-нибудь империалист, он за пару ящиков купил бы все владение Бхаалейн. Как Манхэттен у индейцев.

Лева Шойфет стоял посреди дороги, по которой БТРы въехали в деревню, держа за руку девчонку лет восьми в чистенькой вышитой рубахе. За его спиной опасливо сгрудились трое мальчишек. Лицо переводчика было белее муки, под скулами шевелилось нечто, что на более суровом лице называлось бы желваками. Заметив, что Кобзев обернулся к нему, Лева замахал руками, то подзывая майора к себе, то прижимая палец к губам, то показывая театрально, как вскрывает банку со сгущенкой и наворачивает ее, жмурясь и чавкая.

Кобзев решительно спрыгнул с брони.

– Сержант, вскройте мне еще банку, – приказал он, не оборачиваясь.

Беловский пошипел сквозь зубы. Консервный нож, прихваченный из офицерской столовой, уже затупился, и теперь со сгущенкой куда ловчее управлялся местный бугай, вспарывавший банки, казалось, ногтем.

Когда гэбист подошел к Леве и его странной свите, переводчик уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Что случилось, товарищ Шойфет? – поинтересовался Кобзев.

Лева подергал кадыком.

– Товарищ майор, – выдавил он, – я… выяснил, что такое «эллите».

– И что же? – с напором вопросил гэбист. Лева зажмурился:

– Волшебство.

– Что? – невыразительно переспросил майор.

– Волшебство, – повторил Лева. – Это слово должно переводиться как «волшебство». А «эллисейн» – это волшебник, чародей, кудесник…

– Любимец богов, – с тяжелым сарказмом докончил Кобзев. – Что вы несете, товарищ Шойфет?

Вместо ответа Лева проговорил что-то по-эвейнски, обращаясь к девочке. Та решительно обернулась к троим мальчишкам и ткнула пальцем в самого младшего.

И на глазах у потрясенного Кобзева мальчик оторвался от земли. Его приподняло на добрых полметра; несколько секунд он висел, отмахиваясь, потом так же неторопливо опустился.

– Вот она, – проговорил Лева хрипло, – колдунья. Только маленькая и слабая. Ее дар – поднимать предметы. Один из мальчиков взглядом разжигает огонь. Теперь все понятно. Все, что говорил Тауринкс, обретает смысл.

– Огонь?.. – прошептал Кобзев.

Девочка, перебив его, что-то сердито бросила Леве по-эвейнски. Переводчик, виновато пожав плечами, без спросу отобрал у Кобзева банку со сгущенкой и отдал детворе. Девочка тут же запустила в желтоватую массу пятерню и с наслаждением облизнула.

– Эй! – послышалось со стороны машин. – Эй-эй! Ты что?.. Ты чего?!.

Кричал старлей. Кобзев вихрем обернулся, цепенея при мысли, что стоило ему отвлечься, как туземцы подло напали на советских солдат, но, присмотревшись, выругался вполголоса. На шее у старшего лейтенанта висела – в самом прямом смысле, – поджав ноги, пухлая деваха, а могучая бабища со сковородой, очевидно ее мамаша, волокла несчастного за рукав куда-то в проулок.

– Тов-стар-лей, – донесся до Кобзева ехидный голос, – вы не сопротивляйтесь, у них здесь обычай такой, это и Окан подтвердит…

– Все правильно, – проговорил Лева, наблюдавший за этой сценой не менее внимательно. – Эти способности передаются по наследству. Здешние владетели – эллисейны. Местным жителям кажется, что мы тоже чародеи. Должно быть, тут родить от заезжего гостя ребенка не зазорно, если тот унаследует дар.

Кобзев медленно перевел взгляд на него.

– Это единственный способ подняться в таком обществе, – продолжал переводчик. – Происхождение определяет… все. Вот почему они так отстали от нас. Тут царит какой-то… генетический феодализм.

На слове «генетический» гэбист пришел в себя.

– Товарищ Шойфет, – вкрадчиво поинтересовался он, – а вас не смущает, что колдовство противоречит науке?

Лева обезоруживающе повел плечами.

– Ну, давайте назовем это «парапсихическими способностями», – предложил он. – Какая разница? Левитация, телекинез, пирокинез… Я слышал, у нас… то есть на Западе, – поправился он, – пытались доказать, что это все возможно. А здесь и доказывать не надо. – Он потер переносицу. – Просто местные жители считают это колдовством.

«На Западе, – подумал Кобзев. – Много ты знаешь, щенок». Соседи тогда еще капитана Кобзева по несуществующему городку как раз пытались угадать, какие карты вытаскивает из колоды лабораторный подводник на борту атомного ракетоносца подо льдами Северного полюса – у кого-то мелькнула мысль использовать телепатическую связь в качестве резервной на случай ядерной атаки. Сам гэбист считал этот проект зряшной тратой сил и средств и неоднократно высказывал при коллеге свое частное мнение, что экспериментально ценными картами подводники просто в «дурака» режутся. Но… летающий пацан… и белые щеки Шойфета… который слишком наивен, чтобы бояться чего ни попадя, как положено людям, битым жизнью…

– Это… очень интересно, – прошептал гэбист. Голова у него закружилась от открывающихся перспектив. – Очень.

Он уже представлял себе здешнюю систему управления. Владетели, чье положение определяется полученным по наследству парапсихическим даром… чародеи, которым не хватило земель, как приснопамятный пленник-друид, и простонародье, крестьяне, которые могут надеяться на возвышение, только подкладывая дочек в постели чародеям и владетелям. Да-а… самое время для революции.

Надо только отыскать тех, кого не устраивает положение вещей в прогнившем эвейнском королевстве. А такие найдутся обязательно – те, кого положено называть «активными представителями угнетенных масс». Только сделать это надо, не привлекая внимания. А покуда – сохранять с местными феодалами самые дружеские отношения. И ни в коем случае не позволить дураку Бубенчикову все испортить. Интересно, знает замполит такое слово – «парапсихология»?

И тут Кобзеву пришла в голову мысль – как это с ним обычно бывало, гениальная.

– Товарищ Шойфет, – проникновенно проговорил он, – выражаю вам благодарность за отлично проделанную работу.

Лева зарделся.

– Сможете выяснить у наших новых друзей, – Кобзев обвел рукой обжирающихся сгущенкой крестьян, – чьи владения находятся по ту сторону гряды за рекой?

– Владетеля Картроза, – ответил Лева, не раздумывая. – Его дар – пирокинез. Кажется, здешние его недолюбливают. И кстати – река называется Драконьей.

– Прекрасно, – прошептал Кобзев. План начинал складываться.

Пусть замполит Бубенчиков устраивает митинги за холмами и лесами. Даже если он ухитрится восстановить против себя все население соседнего феода до последнего юродивого, на отношения Кобзева с местными жителями это повлияет мало. Полезная все-таки штука – феодальная раздробленность. Разделяй и властвуй… И тут его как холодной водой окатило.

– Драконьей? – переспросил он. – В ней что, драконы водятся?

Леве подобная идея в голову не приходила.

– Сейчас спрошу, – отозвался он, прежде чем пуститься в дискуссию со своими юными поклонниками.

– Нет, – выдал он наконец. – Просто на реке перекатов много, и камни блестят на солнце, как чешуя.

Кобзев перевел дух.

– А для водяных драконов тут слишком мелко, – добавил Лева.

* * *

Генерал-майора Бубенчикова мутило.

Морская болезнь у него началась еще в вертолете, а сейчас, в замкнутом пространстве БТРа, стиснутый с одной стороны щуплым, но, как выяснилось, удивительно костлявым переводчиком, а с другой – здоровенным десантником, нежно сжимавшим огромными лапищами ручной пулемет, замполит ограниченного контингента советских войск на межпространственной научной станции мечтал только об одном – чтобы это все хоть нена…

БТР резво подскочил на очередном ухабе, в результате чего желудок Бубенчикова подпрыгнул к самому горлу и уже не захотел опускаться.

– Остановите… – прохрипел замполит, на всякий случай поднося руку ко рту. – Остановите…

– Тормози! – заорал сидевший рядом пулеметчик, уяснив, чем грозит ему развитие событий. – Генералу плохо!

Сидевшие напротив десантники активно поддержали его криками и стуком прикладов о перегородку. При этом один из них нечаянно задел рожком голову замполита, что отнюдь не улучшило общее самочувствие последнего.

БТР замер.

Двое десантников выскочили наружу и помогли выгрузиться вконец позеленевшему генерал-майору. Оказавшись на твердой земле, замполит слегка воспрял, огляделся и, выдохнув «Стойте здесь», ломанулся через придорожные кусты.

Вернулся он спустя несколько минут, задыхающийся, бледный и потный.

– Э-э, все в порядке, товарищ генерал? – осведомился один из десантников, старательно отводя взгляд.

В ответ Бубенчиков злобно хрюкнул и попытался влезть в БТР самостоятельно, умудрившись при этом задеть макушкой край люка.

Увидев пробирающегося к нему взбешенного Бубенчикова, Лева Шойфет страшно захотел съежиться и вообще оказаться как можно дальше. Впрочем, к его превеликой радости, замполит не обратил на него никакого внимания – он плюхнулся на свое сиденье, посопел несколько минут и замер с полуоткрытым ртом, глубоко о чем-то задумавшись. Лингвист неслышно вздохнул и в очередной раз попытался перетолмачить основные тезисы замполитовской речи (врученные ему только утром, сразу после завтрака) на эвейнский язык, не слишком приспособленный для демагогии.

Бубенчиков же в очередной раз вспоминал жаркий августовский день 68-го, когда он, тогда еще всего лишь подполковник, сидя на броне танка, въезжал в спящую Прагу.

Тогда ему повезло – если можно назвать везением пущенный каким-то метким чехом обломок кирпича. Ну, пришлось с месяц поваляться в госпитале, зато боевой орден за ранение!

Впрочем, кроме ордена и швейной машинки бывший замполит 35-й мотострелковой дивизии вывез из Чехословакии еще кое-что. А именно – твердую убежденность в том, что Советскую Армию нельзя посылать с миссией братской помощи в страны с более высоким уровнем жизни. Потому что столкновение с тлетворным духом развращенной буржуазии действовало на бубенчиковских подопечных настолько деморализующе, что не помогали никакие дисциплинарные меры.

Нельзя сказать, чтобы замполит Бубенчиков был дурным или злым человеком. Покуда его подчиненные не пересекали границ одной шестой части суши, он пользовался у них и любовью, и уважением. Хотя большая часть бубенчиковской карьеры после Чехословакии протекала в недрах ГлавПУРа, он еще помнил, что во времена гарнизонных сидений по его ведомству проходила не только идеологическая работа, и, чтобы обеспечить своим «ребятам» устойчивое положение на личном фронте, замполит порой планировал и осуществлял операции почище суворовских. Начальство Бубенчикова недолюбливало за непробиваемое упрямство, которое сам генерал-майор предпочитал называть «бескомпромиссностью», и предпочло сбагрить с рук, отрекомендовав его идеологическим работником, исключительно подходящим для нужд операции «Шеллак».

А замполита глодала старая обида на чехов, которые почему-то предпочитали верить своим продавшимся мировому империализму лидерам, а не ему, советскому подполковнику, а заодно и на тех неустойчивых типов, которые после общения с чехами начинали задавать неправильные вопросы.

Зато сейчас… сейчас перед Бубенчиковым открывались такие перспективы, что прямо дух захватывало. Он понял это, едва майор Кобзев пересказал ему увиденное в деревне. Перед ним лежала погрязшая в феодальной дикости, раздробленности и невежестве страна… даже не страна, а мир, целый новый мир, и именно он, генерал-майор Бубенчиков, принесет в него ту самую ленинскую искру, из которой впоследствии возгорится… Возгорится…

БТР нервно дернулся и замер.

Замполит сморщился. Он не любил, когда его сбивали с мысли.

– Что случилось? – грозно осведомился Бубенчиков. – Почему стали?

– Со второй машиной проблемы, – отозвались из водительского отсека.

– Серьезные?

– Ах… извините, тов-ген-майор, неизвестно. Заглохла и стоит посреди дороги, как…

Бубенчиков задумался. Техника в группировке ломалась постоянно – и не только из-за специфики местных условий. Несмотря на строжайший приказ укомплектовать части ограниченного контингента самым лучшим, многие командиры, похоже, просто увидели очередной шанс избавиться от подлежащих списанию единиц.

– Объехать можно?

– Так точно.

– Продолжайте движение, – распорядился замполит. – И передайте – если в течение получаса не починят, пусть вызывают вертолет.

– Есть, тов-ген-майор!

Пейзаж по эту сторону гряды отличался от привычной Бубенчикову непролазной чащобы вокруг лагеря. Узкая дорога петляла мимо поросших соснами холмов, то пронзая заросли шиповника, то вылетая на широкий луг. Потом над БТРом сомкнулись вдруг ветви боярышника, образовавшие тесный коридор, и так же внезапно расступились, открыв взгляду россыпь домиков, окруженную разноцветными лоскутами полей.

БТРы выскочили на то, что с натяжкой можно было счесть за деревенскую площадь, и затормозили, окутавшись пыльными облаками.

Выскочившие десантники образовали вокруг них цепь. Двое последних помогли выбравшемуся на крышу старшему лейтенанту втащить туда же Бубенчикова и Леву, а затем вытащили из БТРа и развернули спешно изготовленный на базе кумачовый транспарант. Надпись на нем была исполнена эвейнскими рунами, которые показал Леве друид Тауринкс, и означала, как казалось переводчику, «Слава трудовому эвейнскому народу». (Бубенчиков поначалу хотел написать «Земля – крестьянам, власть – Советам», но его кое-как отговорили.) Бедность словарного запаса могла и тут сыграть с Левой злую шутку – то, что получилось у него в результате, иначе как издевательством назвать было трудно, – если бы Тауринкс не забыл упомянуть, что в эвейнском, как и в большинстве языков, не обзаведшихся собственным алфавитом, а перенявших чужой, правописание изрядно разнится с произношением. В результате на транспаранте красовался старательно выведенный бессмысленный набор рун.

– И запомните, товарищ переводчик, – обратился размахивающий мегафоном Бубенчиков к отодвинувшемуся на всякий случай Шойфету, – старайтесь переводить как можно ближе к моему тексту.

– Постараюсь, – кивнул Лева. – Но, понимаете, для многих слов у местных жителей просто нет аналогов…

– А-а… – досадливо отмахнулся замполит. – Главное – правильное желание…

Он устремил свой взор на начавшуюся собираться перед БТРами толпу.

На этот раз, отметил про себя Лева, в ней почему-то преобладали мужчины. И вообще народу было значительно меньше, чем в том селении, где они побывали с Кобзевым, хотя по количеству домов это село уступало ненамного.

– Мало их чего-то. – Старший лейтенант, похоже, пришел к такому же выводу. – Попрятались, что ли?

– Неважно! – отмахнулся Бубенчиков. Замполит еще раз покрутил в руке мегафон и скомандовал: – Начинаем.

На всякий случай Лева зажмурился.

– Здравствуйте, товарищи! – выдохнул Бубенчиков и замолчал.

Лева потянулся было за мегафоном, но тут замполит ожил.

– Здравствуйте, дорогие товарищи крестьяне! – проорал он в мегафон и снова замолк.

До Левы начало доходить. Паузы замполит оставлял по профессиональной привычке – в них как раз должно было укладываться ответное «здрав-ряв-трям».

* * *

Замок Бхаалейн Тауринкс ит-Эйтелин заметил издалека. Трудно было не приметить его. Вокруг кирна на добрую лигу раскинулись луга, да и лес, начинавшийся за ними, был редок и ухожен. Видно, помянутый деревенскими друид кудесил больше вкруг владетельского жилища. По-человечески Тауринкс мог его понять, но полагал, что в гильдии таким не место.

А вот чего не было близ замка, так это домов. Обычно – к этому привык друид за годы своих странствий и полагал, что иного не встретит, – рядом с кирном вырастала своя деревня. В краях приграничных селиться около замка безопаснее – в случае чего и дружина под боком, и на заезжего негодяя купеческой наружности и драконьего нутра недалеко жаловаться, да и вообще… В землях срединных ночного налета могли опасаться разве что излишне блюдущие девичью честь молодки, но кто-то все равно стремился присоседиться к владетельскому жилью – не то по старинной привычке, не то в ожидании неких благ, которые вот-вот посыплются из бойниц.

Рядом с кирном Бхаалейн ни одного домишки не было. Сразу за стенами плескался ров – на взгляд Тауринкса, не слишком широкий, зато заселенный, как увидал друид, приблизившись, молодыми пресноводными дракончиками. Чародей одобрительно покивал. Видно, ящеров запустили в ров недавно – у многих еще не отвердели гребни на хребте, – и, судя по крупным головам и раздувшимся белым пузикам, потчевали до отвала. Когда подрастут, держать их следует впроголодь – тогда они, передравшись, изведут самых слабых, и во рву останется три-четыре настоящих чудовища, способных перекусить напополам бешеного собакомедведя.

Мост был опущен, а надвратная решетка – поднята: видно, замковая стража не слишком опасалась нападения. Да и кто осмелится покуситься на покой кирна? Дикие звери не подходят близко к человеческому жилью, а дикие люди с Беззаконной гряды предпочитают пощипывать купеческие караваны да взимать дань с наотшибных деревушек. Даже часовой у ворот, приметив гильдейский знак на груди Тауринкса, пропустил друида без единого слова.

Тауринкс шел по замку уверенно, не выказывая ни усталости, ни неуверенности, хотя и того, и другого накопилось в его душе изрядно. Несколько дней он петлял по лесам, сбивая со следа возможную погоню, и перешел Драконью реку не ближним бродом, а дальним, откуда еще четверо суток брел без роздыху до владетельского кирна. Сонливость приходилось отгонять чарами, а то и, взобравшись на дерево и околдовав местную живность, задремывать особенным, друидским сном на несколько часов, чтобы восстановить силы. И постепенно Тауринкса брало сомнение – а стоит ли ему тащиться в замок, чтобы передать свое запоздалое предупреждение? Десять дней, отпущенные им старосте Тоуру, давно миновали, и владетель, верно, уже отправил дружинников да чародеев к воротам, чтобы разобраться с пришлыми демонами. Надо ли ноги тереть, чтобы повторить уже давно ведомое?

Но чем ближе друид подходил к замку, тем яснее ему становилось – либо владетель не получил вестей из деревни, либо, что вернее, не придал им значения. Мало ли о чем болтают невежественные порубежники? Ни следов войска не видел Тауринкс, ни признаков начавшейся войны. Хотя, возможно, владетелю Бхаалейна удалось решить дело миром?

Нет, его гонцы смогли бы добраться до лагеря пришельцев и вернуться в кирн так быстро, разве что отворив чародейный створ – а таких таланов не может быть в здешнем захолустье. Отверзательские роды все находятся на императорской службе, и их потомки либо в столице живут, либо несут дозор в гарнизонах и на переходных полях, чтобы державное войско могло по первому зову явиться в любой край обширного Эвейна. А случайных таланов такого вида до обидного мало.

Первым, кто осмелился заступить дорогу непрошеному гостю, оказался дородный мужчина в темно-красном камзоле старинного кроя.

– Коун друид, – проговорил он внушительно, – не позволите ли осведомиться, кто вы и с каким словом явились в кирн Бхаалейн?

– Позволю. – Тауринкс подавил искушение зачаровать толстяка на месте, невзирая на все правила вежества. Кто знает, каким даром тот может обладать, несмотря на отсутствие гильдейского знака? – Тауринкс ит-Эйтелин, гильдии друидов свободный чародей, со срочным делом к владетелю Бхаалейна.

– Мощный Рахтаварин ит-Таварин ат-Бхаалейн едва ли сможет принять вас немедля, коун, – ответил толстяк. – Он занят испытанием силы, и тревожить его…

– А с кем, позвольте узнать, я имею честь беседовать, что вы, коун, беретесь судить, чего может, а чего не может здешний владетель? – поинтересовался Тауринкс.

Человек, хорошо знавший друида, услышал бы в его голосе звон набатного колокола. Но те немногие, кто мог сказать о себе такое, остались на южных пределах.

– Раатхакс ит-Ллайшар, управитель замка, к вашим услугам, коун, – церемонно промолвил толстяк, надуваясь от собственной значимости.

– Веди меня к своему господину, Раатхакс ит-Ллайшар, – прошептал друид громовым голосом, одновременно нащупывая в сознании Раатхакса нужную струнку. – Или, клянусь Керуном, я…

– Хорошо, хорошо, – сдался управитель. – И пусть гнев Рахтаварина ат-Бхаалейна падет на вашу голову, коун друид!

Тауринкс улыбнулся про себя. Все же хорошо обладать властью над живыми тварями! Пускай часто эта власть ложится на плечи бременем, но мгновения, когда ее приходилось применять для восстановления должного, казались друиду счастливейшими. А то, в самом деле, что за блажь – не допускать чародея до владетеля!

Читать мысли впрямую друид не мог, а расспрашивать управителя о талане здешних владетелей после того, как только что запугал его до полусмерти, было не совсем удобно. Поэтому он понял, что ат-Бхаалейны – род движителей, только когда увидал, каково испытание владетельской силы.

Рахтаварин ит-Таварин оказался крупным мужчиной зрелых лет – не жирноватым, как его управитель, а именно крупным, точно тяжести, поднимаемые его чарами, заставляли нарастать мышцы на и без того массивном костяке. Пожалуй, решил друид, в молодости этот силач мог бы поднять коня, не прибегая к помощи магии. Но сейчас, хотя мышцы его перекатывались буграми под тонкой рубахой и пот стекал со лба, он не имел права прикоснуться к каменной глыбе перед собой даже пальцем. Да и не помогло бы это ему. На взгляд Тауринкса, такую махину не подняли бы и десятеро здоровых мужчин. И двадцать не стронули бы. И вообще, как она оказалась в полуподвале одной из башен замка, было совершенно непонятно.

Друид замер на пороге. Каменная громада шевельнулась на своем подпоре, шерхнулась туда-сюда и тяжело осела, ощутимо придавив столбы, на которых покоилась.

– Н-нет-т-т… – с натугой выдохнул владетель, распрямляясь.

– Здравы будьте, коун Рахтаварин, – почтительно поздоровался Тауринкс, отделяясь от двери. Он понимал, как досадно было дородному владетелю уступить в силе тому, кто принес сюда эту глыбищу, и чуял, что лучше бы не тревожить его в таком настроении – но весть была важнее.

– И вам здравия и жизни долгой, коун друид, – отозвался владетель Бхаалейна, оборачиваясь. – С чем пожаловали, гость незваный?

– С дурными вестями, – ответил Тауринкс и примолк.

– Ну что же вы? – с едва заметной издевкой промолвил Рахтаварин ат-Бхаалейн. – Это с добрыми вестями медлить можно, они, как рябина зимняя, только слаще становятся, а злые прежде урожаю срывать надобно.

– На твоей земле, владетель, отворились стоячие камни, – проговорил друид и безо всякой радости увидал, как омертвело брылястое лицо владетеля. – На твою землю явились ши.

* * *

– И да здравствует Коммунистическая партия Союза Советских Социалистических Республик! – закончил Бубенчиков. – Ура, товарищи!

– Да славится в веках, – перевел Лева, – отряд коммунистов единого народовластного и народоправного государства.

Он уже не думал о том, что могли понять из этого местные, потому что в голове у него безумными восьмерками вертелась только одна мысль: «Боже, когда же все это наконец закончится!»

Он предполагал, что из этой затеи не выйдет ничего хорошего, что будет плохо, но ТАКОГО… такого он не ожидал. Даже от Бубенчикова.

Собравшиеся крестьяне встретили окончание речи озадаченной тишиной. Некоторые переглядывались, кто-то весьма выразительно пожимал плечами, но ни один из них не произнес пока ничего, что измученный Шойфет мог бы истолковать замполиту как восторженную реакцию «порабощенного классовыми пережитками» населения.

– Что это с ними? – не выдержал в конце концов сам Бубенчиков. – Почему это они так странно стоят? Может, не поняли чего-то?

«А не поняли потому, что какой-то примазавшийся к завоеваниям Великой Октябрьской социалистической революции элемент не сумел правильно донести до них всю глубину порыва лица лучших представителей мирового пролетариата», – машинально продолжил за него Лева и ужаснулся.

– Наверное, они просто не знают, как на это реагировать, – выкрутился он.

Это было даже почти правдой.

– Они привыкли, что до них доходят только распоряжения э-э… властей… феодалов, – торопливо добавил Лева. – Ну, например, приедет, допустим, глашатай, огласит очередной указ, развернется и уедет.

– И то верно, – неожиданно поддержал его старший лейтенант. – Под кнутом не больно-то помитингуешь.

– Так покажите им! – воскликнул Бубенчиков. – Подайте личный пример!

Лейтенант посмотрел на Леву выпученными глазами, зачем-то откозырял и спрыгнул с БТРа.

– Ур-ра! – недружно рявкнули десантники. – Ур-ра!

– Слава КПСС! – неожиданно выкрикнул кто-то режущим слух фальцетом из-за второго БТРа.

Леве отчего-то немедленно захотелось объяснить эвейнцам, что Слава КПСС – это не два разных человека и даже не один, а вообще не человек и тем более – не еврей.

Бубенчиков, грохоча ботинками по броне, пробежал на корму и, высунувшись, попытался обнаружить провокатора, но кричавший уже успел надежно скрыться.

– Скажите им, что они могут задавать вопросы, – скомандовал он Леве.

– Э-э… если кто хочет спросить что-нибудь – просим! – выкрикнул Лева.

В толпе местных началось какое-то шевеление, завершившееся тем, что из нее выдвинулся невысокий плотный мужик в потертой кожаной куртке. Чем-то он напомнил Леве давешнего старосту Тоура, хотя на этот раз бляхи не наблюдалось.

– Кхе-кхе, вы, почтенные коуне, должно быть, издалека прибыли? – осведомился он.

– Что он спрашивает? – нетерпеливо спросил Бубенчиков.

– Откуда мы прибыли, – перевел Лева.

– Скажи ему! – Замполит на миг задумался, выискивая подходящую к обстановке цитату. – Скажи ему, что мы преодолели барьер между мирами, чтобы протянуть им братскую руку интернациональной помощи!

«Если я ему это сумею перевести, он точно решит, что мы из психушки сбежали, – пронеслось в голове у Шойфета. – Про параллельные миры я бы еще смог объяснить…»

– Мы из-за Восточного океана, – решившись, сообщил эвейнцу он. – Вот, вверх по реке поднялись…

– И долгонько, видать, добираться пришлось, – полувопросительно-полуутвердительно сказал крестьянин. – Дорога-то по морю тяжка, не то что по землице благословенной. Шторма там всякие, чудища морские… опять же?

«Куда это он клонит?» – озадаченно подумал Лева.

– Он спрашивает, большие ли трудности встретили мы на пути, – сказал он.

– Стране победившего социализма не страшны никакие преграды, – убежденно заявил Бубенчиков и, обращаясь уже ко всей толпе, выкрикнул в мегафон: – Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики!

– Ур-ра! – на всякий случай рявкнули десантники.

– Вот и я говорю, – продолжил крестьянин, – дорога далекая, тяжкая. Забот у вашего воеводы, – он задумчиво посмотрел на Бубенчикова, – по всему видать, немало выпало. Так, может, вам целитель хороший надобен? Тут неподалеку другая деревня есть, побольше – Птички прозывается, так там Маггра-целительница живет. Дар у нее хороший, на все владение слывет. Да и сама она… недаром девчонку от кого-то из Картрозов заимела, чуть не от самого… – Эвейнец осекся и, снова посмотрев на замполита, закончил: – А то у нас деревня-то маленькая, всего-то две дюжины дворов – какой уж тут лекарь? Так, ну, брухиму вылечить, ну, зуб заговорить. У нас и кузнеца-то приличного нет, а уж лекаря… Друида опять же, поля заговорить, а то вона какая жара стоит, сохнет все на корню…

– Что он там бормочет? – осведомился Бубенчиков.

– А?.. – переспросил Лева, выходя из ступора. – Что? Ах да. Он говорит, что село у них маленькое, и советует проехать в более крупный населенный пункт, расположенный неподалеку.

– И все? – с подозрением посмотрел на Леву замполит. – Больше он ничего не сказал?

– Еще он жалуется на плохие условия жизни, – отозвался Лева, сообразив, что тираду местного старосты переводить одной фразой подозрительно. – Проблемы с сельским хозяйством… Некачественное медицинское обслуживание… Право первой ночи…

– Скажите ему, – с пафосом возгласил Бубенчиков, – что советская власть избавит их от этого гнета!

Лева Шойфет понял, что готов вместе с туземцем-старостой волочь замполита к лекарю. Лучше – к психиатру, и если придется – силой. Он уже готов был нести любую отсебятину, лишь бы не повторять за замполитом.

– Может быть, действительно лучше отправиться в большой поселок, – робко предложил он.

– Время уже позднее, – возразил старлей, поглядывая на низко стоящее над восточным горизонтом солнце. – Не успеем.

– А далеко это? – спросил Бубенчиков задумчиво. Лева объяснил, поминутно переспрашивая у старосты.

– Еще километров двадцать самое малое, – перевел старлей в более привычные меры туземное «а ежели средним шагом…». – Смотря как ходить. Что там у нас по карте?

– Деревня номер восемь, – подсказал ему лейтенант Баклушин. – Двадцать один километр.

– Тогда… нет, две машины до темноты вывезти не успеем, – заключил замполит. – Лейтенант Баклушин – принимаете на себя командование первой машиной, движемся к точке эвакуации. Старший лейтенант Викентьев – вызовите вертолет к точке эвакуации, а сами принимаете командование третьей машиной. Товарищ Шойфет – выясните у этого гражданина, где можно разбить лагерь по дороге в эти… Птички. Я отправлюсь на первой машине в лагерь, а вам, старший лейтенант, поручаю продвигаться по дороге в направлении деревни Птички. Время встречи вам сообщат по рации.

Ни он, ни Лева Шойфет, ни даже десантники не обратили внимания, как молодой парень, похожий лицом на деревенского старосту, на поспешно выпряженной из плуга лошадке порысил короткой тропой через лес, но не в сторону Птичек, а к Дальнему Капищу, где жил ближайший чародей, способный связаться мыслями с придворным провидцем владетеля Картроза. В самой деревне такого кудесника не нашлось – поселок и правда был небольшой.

* * *

– Что-о?!

В гневе владетель Картроз, обычно не повышавший голоса даже на самых отъявленных бездельников, мог реветь не хуже лося в гон. Что он и продемонстрировал гонцу, явившемуся к нему с вестью о пропагандистских потугах замполита Бубенчикова.

– Льячи! – бросил владетель. – Собери дружину!

– Но, владетель… – замялся старшина. – Если это и впрямь демоны стоячих камней…

– Тем более наш долг – очистить от них землю Картроза! – патетически возгласил владетель. – Если же это окажутся простые разбойники, неведомо как заручившиеся помощью колдунов, мы преподадим им такой урок, что они ввек не сунутся на наши земли!

– Это ши, коун владетель, – почтительно, но твердо проронил гонец. – Их чары непонятны и недоступны нам.

– Никакая волшба пришельцев, – бросил владетель презрительно, – не превозможет добрых чар огня! Враг, разбивший лагерь на нашей земле, в ней и сгниет!

Под его взглядом жарко затлели светильники на стенах большого зала.

– Выводи дружину, Льячи! – повторил он. – Пусть отверзатель вынесет нас к… – Он призадумался на миг. – К веховому камню, что у трех Керуновых дубов. Остаток пути одолеем пешком.

– Брать ли с собою всю дружину? – усомнился Льячи. – Ежели это и впрямь ши, то малым отрядом дело не ограничится. А если придется нам встретить войско…

– Ты прав, – кивнул владетель решительно.

Сойдя с возвышения, где стоял украшенный благородным жадом и драгоценным янтарем трон, он принялся нетерпеливо выхаживать взад-вперед. Наймиты его, в большинстве служившие Картрозу не первый год, и родовичи равно переглянулись. Признаки были им знакомы. Владетель был, подобно стихии огня, которой правил, вспыльчив, в гневе безжалостен, но отходчив. Сейчас, когда лихорадочное возбуждение охватило его, озаряя изнутри бесовским пламенем узкое, резко очерченное лицо владетеля, ему лучше было не перечить в открытую. Достаточно удержать от совсем уж опрометчивых поступков, а дальше он образумится и сам, когда пламя гнева притихнет, оставив горячие, ровно тлеющие уголья.

– Ну что за несчастье! – воскликнул Картроз, останавливаясь внезапно. – Почему этим бешеным ши взбрело на ум двинуться в мои земли? Что им стоило со своими отравными проповедями морочить головы подданным Бхаалейна?!

Льячи улыбнулся в усы. Соперничество между двумя соседями давно уже стало притчей во языцех. Оба унаследовали его от предков, но полученное наследство приумножили, как положено рачительным хозяевам. Если б не разделявшая их обширные владения естественной преградой гряда, поросшая непролазной пущей, вероятно, дошло бы до войны. А так дело ограничивалось редкими стычками – даже Картроз, обеспечивший себя услугами отверзателя, не рисковал посылать врагу на посрамление большую дружину, поскольку присоединить его земли к своим родовым не имел никакой возможности, – да навязчивым стремлением обеих сторон хоть в малом обойти соседа.

И в этот миг страшное подозрение кольнуло душу дружинного старшины.

– Владетель, – проговорил он, – а откуда нам знать, не вторглись ли они в земли Бхаалейна? Ведь стоячие камни высятся по его сторону гряды…

Картроз воззрился на него, словно готовясь испепелить взглядом.

– Действительно, – прошептал он. – Откуда?

Он помолчал миг, глядя в высокое окно, за которым полыхали последние отсветы заката.

– Льячи, – приказал он, – отбери из дружины самых сильных боевых магов. Возьми с собою Тамариса – пусть он держит связь с Мириеной в замке. Я поведу отряд. Молчи!.. – Он воздел руку. – Это мой долг. Мы выжжем их поганое гнездо с лица Эвейна!

Ибо никому не дозволено безнаказанно порочить имя владетеля Картроза. А что есть более страшный упрек владетелю, как не слова: «Твои люди угнетены!»

Глава 5

Очнувшись, рядовой Паша Гришаков сразу вспомнил, как его убили. Воспоминание было ярким, словно фильм на импортной кинопленке, – огрызаясь короткими очередями, он пятился к бээмдэшке, и вдруг прямо перед ним, словно из-под земли, вырос бородатый, в кожаной с бляхами куртке, воняющий чем-то острым, незнакомым, местный, а меч уже был занесен, и Пашка инстинктивно вскинул автомат вверх – и потом обрыв, темнота, будто враз вырубили свет.

Сейчас свет снова появлялся. Медленно, сначала тусклый лучик, потом он стал шире, ярче, и голова Гришакова немедленно отреагировала на это ударом дикой, режущей боли:

– О-у-у-у.

Источник боли был где-то в районе лба. Паша осторожно дотронулся рукой – больно-то как, черт, как больно! – там было что-то влажное, липкое, волосы слиплись, какие-то комочки непонятные…

«Мозги, что ли? – отрешенно подумал он. – Нет, навряд ли, какого бы хрена башка так болела. Когда черепушка начинает арбуз изображать, тут уж не до мигреней. А она, сука, болит. Так болит, словно месяц гудел без просыпу, а нот сейчас проснулся.

Пивка бы холодного.

Ж-ж-ж-ж.

Звонкое, наглое жужжание ворвалось в его сознание, затопило и оглушительными колокольными ударами начало метаться от виска к виску.

Б…!

Жужжание стихло.

Паша попытался приоткрыть глаз. Правый, тот самый, через который струилось серое сияние. С четвертой попытки ему это удалось.

Зудела муха. Огромная, сверкающая изумрудной зеленью брюшка, она нагло рассматривала Пашу, потирая при этом передние лапки, и вообще всем своим видом показывала, что воспринимает его исключительно как законную добычу.

– Пшла. Пшла прочь.

Муху это слабое попискивание нисколько не встревожило. Она закончила туалет передних лапок и принялась за задние крылья.

– У-уйди, гнида.

Только сейчас Паша сообразил, на чем, собственно, сидит муха.

Это была затворная коробка его собственного АКМСа. Предохранитель стоял в положении «непрерывный огонь», из разрубленной ложи торчали длинные щепки.

А ведь стрелять он ни хера не будет, отрешенно подумал Гришаков, глядя на разрубленный металл. Ствол наверняка напополам… мля, не успел бы подставить, башку бы до шеи располовинили.

Мля.

Пашка осторожно пощупал голову. Не, вроде целая. Кровищи до …, ну да оно и к лучшему – вон уже сколько валяюсь, и не одна местная сука не усомнилась, что я самый натуральный жмур.

Мысль о местных словно приоткрыла заслонку на плотине – и на Пашку каскадом хлынули разномастные картинки вчерашнего дня, начиная от приснопамятной речи из матюгальника, в который попеременно орали Бубенчиков и его жиденок-толмач; собственная досада, когда стало ясно, что вертолет за ними до темноты не обернется; лагерь на лугу – далеко уходить не стали, старлей решил, что утром до второй деревни добраться будет легче, и даже разрешил разбегаться в увольнительную, но только парами; самый старший лейтенант, выходящий из избы с чем-то вроде полотенца в руках; силуэты товарищей на фоне костра, вспыхнувший БТР и раздавшийся из него жуткий, сразу захлебнувшийся вопль. Кто там сидел? Не водила, точно. Сергун поймал плечом стрелу еще раньше, уронил автомат и уковылял куда-то. И тогда же пропал сержант.

Потом Паша бежал, бежал, не разбирая дороги, крестя наугад длинными, и двое местных, один с мечом, второй с какой-то замысловатой железякой, угодили как раз под такую, в полрожка, очередь. Потом кончился второй магазин, а третий никак не входил, и надо было глянуть, чего там с ним…

– Арранза, тийш!

– Атшайдаль, те лейшра, одрок…

Резкие, гортанные фразы чужого языка донеслись до Пашки. Услужливое сознание мигом нарисовало еще одну, знакомую по десятку фильмов, картину – немецкие солдаты с непременно закатанными до локтей рукавами, хохоча и поминутно прикладываясь к фляжке, приближаются к раненому красноармейцу, а тот из последних сил, закусив кольцо… Граната!

Пашкина рука скользнула вдоль ремня и сомкнулась на ребристом корпусе.

Эфка. Паша зачем-то подтащил руку к лицу, глянуть на черные квадратики. Оборонительная граната, разлет осколков на две сотни метров. А он сейчас – ни бросить толком, ни укрыться. Разве что и в самом деле подорваться.

Пашка уперся свободной рукой в землю и встал.

Его сразу шатнуло, в глазах потемнело, поэтому двух замерших с раззявленными ртами местных он увидел только секунд десять спустя.

Метров до них чуть меньше десяти, прикинул Гришаков и потянулся было к чеке.

Кидать гранату ему не понадобилось. Зрелище встающего, словно неупокоенный мертвяк из-под земли, окровавленного демона оказало на крестьян воздействие, ненамного уступающее «лимонке». Выйдя из ступора, они дружно заорали и что было сил ринулись к селу.

Пашка качнулся, ухватился за плетень, развернулся и, шатаясь из стороны в сторону и едва успевая подставлять ноги под норовящее рухнуть туловище, побежал в сторону леса.

* * *

«Ехали казаки, ехали казаки… – тихонько наигрывала гитара в углу. – Сорок тысяч сабель, сорок тысяч лошадей…»

– Поручик, смените пластинку! – потребовал капитан Шипков, перелистывая очередную страницу «Советского спорта» недельной давности – свежие газеты в клубе не появлялись. – И так «Динамо» продуло, а тут еще и вы со своей махновщиной.

– «И покрылось поле, и покрылось поле…», при чем тут махновщина? – возмущенно отозвался Ржевский. – Этой песне знаете сколько?

– Не знаю и знать не желаю. – Вертолетчик перевернул следующую страницу. – Но то, что в фильме, в фильме… Господа, в каком фильме эту песню поет Нестор Махно?

– «Достояние республики», да? – предположил Мушни.

– Корнет, молчать! – отмахнулся от него Шипков. – Ну, товарищи офицеры… товарищ полковник, может, вы помните?

– Сорри, Валерий, – вздохнул полковник, не отрываясь при этом от какой-то потрепанной книжечки в невзрачном сером переплете, – бат ноу. Кадры, где он поет, помню, актера помню, а вот как фильм называется…

– Но фильм-то помните! – уцепился за его слова капитан. – Вот скажите своему…

– Фильм называется «Александр Пархоменко», – неожиданно для всех четко сказал сидевший в углу палаты капитан Перовский.

– Браво, разведка! – восхитился Шипков.

– Позвольте, позвольте, а о чем спич-то, господа? – Ржевский последний раз нежно провел ладонью по струнам и поставил гитару рядом со стулом. – В смысле, пар дон муа, о чем базар? Разве я отрицал, что эту песню могли петь в каком-то фильме?

– Вы, ваше недобитое благородие, – улыбаясь, начал Шипков, – просили обосновать эпитет «махновский» применительно к исполняемому вами, с позволения сказать, произведению. Отвечаем – песня махновская, потому что пел ее Махно. Вопросы будут?

– Будут, как же не быть, – кивнул Ржевский. – Какое там «Динамо» продуло? Их, знаете ли, несколько.

– Какое, какое, – проворчал вертолетчик, старательно подделываясь под выговор командующего группировкой генерал-лейтенанта Дарьева. – Какое надо, то и продуло. И вообще, товарищ старший лейтенант, вы офицер или где? Если офицер, должны болеть только за ЦСКА!

– Фи, – небрежно выдохнул Ржевский и, снова подобрав гитару, прошелся по струнам затейливым перебором. – Чего бы такого исполнить?

– Что-нибудь эдакое? – предположил второй вертолетчик, майор Кареев.

– Желание наших славных хозяев… – Ржевский задумчиво погладил деку. – Значит, эдакое… А как насчет… «Yesterday, all my troubles seemed so far away…»

– Эй, эй… – предостерегающе воскликнул Перовский. – А если Кобзев мимо случится?

– Или, не приведи боже, Бубенчиков… – поддержал его Шипков. – Его же кондратий хватит.

– А… – отмахнулся Ржевский. – У Бубенчикова сейчас другим голова занята. Он в агитации по уши.

– Кстати, а что он там затеял? – спросил молчавший до сих пор старший лейтенант Лягин.

– Сказано же – агитацию. У них сегодня четыре деревни по плану.

– Не понял.

– Ну, видел, две бронегруппы вышли? С первой помощник Бубенчикова пошел, а со второй замполит батальона. Будут агитировать.

– Как? – удивился Лягин. – Переводчик же, этот Лева-кучерявый, с ними не поехал. Я его минут десять назад видел, здесь он, на базе.

– А они будут по бумажке зачитывать, – спокойно ответствовал спецназовец. – Бубенчиков приказал этому Шойфету составить стенограмму…

– Транскрипцию? – вставил Ржевский.

– …поручик, молчать, – своей вчерашней речи. Вот они и будут нести в, – Перовский криво усмехнулся, – «массы угнетенного крестьянства слово пламенного революционера».

– Дурдом! – подытожил общее мнение Шипков. – Балаган. И мы в нем примы-балерины.

– Ха! – каркнул Кареев. – Марксленовичу просто надо поскорее наверх о достижениях отрапортовать. Дескать, установил, провозгласил, и началось братание солдат доблестной Советской армии с освобождаемым из-под гнета населением.

– Да уж, братание! – возмутился Перовский. – В той деревне, где Кобзев был, у меня чуть полгруппы не перетрахали. Обычай у них, видите ли. Гостеприимство, млин.

– А почему чуть?

– Потому что у Кобзева на глазах!

Ржевский, казалось, хотел что-то ляпнуть, поддерживая избранный образ, но натолкнулся на предупреждающий взгляд Вяземского и захлопнул рот.

– Кстати, капитан, – обернулся Кареев к Перовскому. – Это не ваши ребята второго «языка» приволокли?

– Нет. – Перовский зевнул. – Погранцы. Я так понял, что он чуть ли не сам на них вышел. Какой-то местный коробейник, шел из одной деревни в другую, решил срезать крюк и заблудился… в трех соснах.

– Ну, в местных соснах это запросто.

– А чем этот коммивояжер изволит приторговывать? – поинтересовался Ржевский.

– А ху его ноуз? – пожал плечами Перовский. – Стекляшками какими-то. Я не интересовался.

– Товарищ полковник, а что это вы такое интересное читаете? – спросил Мушни, жадно глядя на потертую книжицу. – Так читаете, прямо глаз не оторвете.

– Полностью это называется, – полковник заглянул на титульный лист. – «Обычаи и быт древних славян». Пятьдесят второго года издания.

– Это где же вы такой раритет откопали? – спросил Кареев. – Небось снабженец этот ваш расстарался?

– Либин достал, – подтвердил Вяземский. – А что?

– Да нет, ничего, – хмыкнул Кареев. – Только когда увидите его в следующий раз, передайте… Хотя нет, ничего не говорите, я ему сам скажу. Все.

– Нет уж, товарищи, давайте лучше про Олимпиаду! – влез неугомонный Ржевский.

– Олимпиада еще и не начиналась, – напомнил Вяземский. – И, судя по тому, как мы здесь застряли, она кончиться успеет, прежде чем нас отсюда выведут.

Полог палатки отлетел в сторону, и внутрь ворвался встрепанный, дико озирающийся ординарец начштаба группировки.

– Товарищ полковник! – облегченно выдохнул он, увидев Вяземского. – Вас срочно в штаб. И… – Он кивнул в сторону Перовского. – Вас, товарищ капитан, тоже.

– А что случилось? – недовольно поинтересовался Перовский, без спешки поднимаясь.

– На машину старшего лейтенанта Викентьева напали местные, – ответил ординарец. – Ночью. В живых остался… один человек. Его подобрал вертолет – отправились на поиски вдоль дороги, когда стало ясно, что на месте встречи БТР не появится.

Офицеры переглянулись. И среди них не было ни одного, кто не вспомнил бы о двух машинах с такими же, как они, красноармейцами, катившими по внезапно ставшей враждебной земле.

– Вот же… Бубенчиков… агитатор… – пробормотал кто-то.

Ни один из собравшихся потом не признавался, что это ляпнул именно он, но по тому, как все без исключения, даже ординарец, отводили глаза, становилось понятно, что мысль эта пришла в голову всем одновременно и, возможно, никто и не озвучивал ее – она сама заставила колебаться жаркий летний воздух.

* * *

Лева Шойфет маялся бездельем. После того как он передал штабному писарю для перепечатки плоды своих двухчасовых трудов – при этом внутренне содрогнувшись от мысли, сколько ошибок может наделать это рыжее вихрастое существо в тексте, представляющем для него бессвязный набор букв, – Бубенчиков моментально потерял к переводчику всякий интерес и резво умчался в свою палатку «планировать дальнейшие действия», как заявил он сам. Точнее, предаваться мечтам о грядущих успехах, подумал Лева. Его самого частенько ловили на подобном «моральном онанизме», как презрительно именовал сие занятие дед.

Кобзев же, как объяснили Леве в штабе, с утра отбыл на Большую землю, а поскольку больше никто в группировке в услугах переводчика пока не нуждался, то он мог считать себя «условно свободным» – до очередного распоряжения.

И теперь Лева бездумно бродил между палаток и сборных домиков, поминутно рискуя быть сбитым с ног неторопливо бегающими по своим многочисленным делам солдатами.

– …эдилайне коллиу…

Сначала Лева решил, что ему просто почудилось. В конце концов, если долго и напряженно думать о какой-то теме почти неделю подряд, неудивительно, что звуки чужой речи начнут чудиться в… и тут Лева замер.

Сразу за штабелем ящиков, чуть ли не обнявшись, сидели пленный купец и снабженец Вяземского, Аркадий Наумович, и о чем-то ожесточенно спорили. Сопровождающий пленного десантник стоял чуть поодаль, закинув автомат за спину, и время от времени широко зевал.

До Левы даже долетали отдельные фразы:

– …а фари мавия каарна…

– …ну да, щас, я сам по двадцать пять целковых…

– …лики но-рани ха…

– …а я тебе говорю, слушай сюда…

Наконец договаривающиеся стороны, по-видимому, пришли к какому-то соглашению, потому что Аркадий Наумович вскочил, отряхнул землю с брюк и резво понесся к складским палаткам.

Пробегая мимо Левы, он зачем-то сунул ему под нос кулак – впечатляющий как размерами, так и волосатостью – и прокричав: «Вот он где у меня!», помчался было дальше.

– Аркадий Наумович, – запоздало крикнул ему вслед Лева, – может, мне попросить, чтобы вас тоже в переводчики записали?

Он почти не надеялся, что Аркаша услышит его, но тот услышал. И затормозил – что, учитывая его массу и набранную к тому моменту скорость, было зрелищем грандиозным до судорог.

– Что ты сказал, молодой?!

Лева немедленно пожалел, что он вообще что-то говорил, но было уже поздно – Аркаша надвигался на него, на ходу засучивая рукава гимнастерки.

– Это ты что же, зараза, решил мне весь гешефт на корню сгубить? – прорычал он. – Завидно стало, да? У-у, подлое семя, я вашу жидовскую породу хорошо знаю, за вами глаз да глаз. – Он придвинулся к Леве почти вплотную. – Только попробуй еще раз такое ляпнуть, и я тебе… ты у меня будешь просить «Мама, роди меня обратно!», понял?

– Так точно! – выпалил ошарашенный лингвист.

– То-то же, – удовлетворенно заметил снабженец и начал было отворачиваться от Левы, но вдруг, вспомнив что-то, развернулся обратно.

– Слышь, молодой, а ты, часом, ящик из-под снарядов достать не могешь?

Все еще не пришедший в себя Лева старательно затряс головой.

– Жаль, – подытожил Аркаша. – Придется-таки к полковнику идти.

* * *

– Что-о?

«На этот раз находиться вблизи владетеля по-настоящему опасно», – решил Льячи, глядя на полыхающее деревце. Горело оно, впрочем, недолго.

– Воистину эти ши подобны бешеным псам! – горестно провозгласил Колан ат-Картроз.

– Скорее уж тараканам, – буркнул себе в усы старшина. Владетель вздохнул.

– Повтори, куда они двинулись? – велел он провидцу.

– Те, что были в Дальнем Капище, двинулись в Броды, – выдавил чародей, не отрывая взгляда от медленно опадающего облачка пепла. – А те, что были на Малом Погосте, – в Птички.

– Я помню обе эти дороги, – поспешно сказал отверзатель. – И могу открыть врата в любом месте по всей их длине.

– Придется разделиться, – заключил владетель Картроз. Его чалый нервно переступал на месте и прядал ушами. – Я с Шуумшином и Тамарисом пойду по дороге на Птички. Льячи – ты возьмешь Ландина и досточтимого Хрууга и перенесешься к Бродам. Мы должны перекрыть обе дороги.

Ожесточенно накручивавший ус Льячи кивнул и, обернувшись, заорал:

– Ну, что стали, дармоеды?! Шевелитесь.

– Ко мне это тоже относится? – со смешком осведомился Хрууг. Смешок вышел сдавленный.

– Нет, что вы. – Льячи попытался изобразить смущение, но получилось это у бронированного великана плохо. – Как можно…

– Ничего, ничего, – махнул рукой маг. – Я не в обиде.

Они еще не знали, что приказ, отданный владетелем, только что поделил маленький отряд на живых и мертвых.

Передняя БМД затормозила так резко, что Серега еле-еле успел рвануть рычаги. «Хорошо хоть грунтовка, – подумал он, – а не асфальт какой, на котором многотонные машины скользят, словно коровы на льду».

– Чего стоим-то, а? – осведомился из башни сержант Никитин. – Замполиту в кустики захотелось?

– Не похоже, – отозвался Серега, старательно глядя вперед.

Замполит вместе с комвзвода старшим лейтенантом Левшиновым стояли около командирской БРДМ и о чем-то ожесточенно спорили.

– Б…, ну чего они там поделить не могут? – проворчал Никитин.

– Куда дальше ехать? – предположил Серега, глядя, как замполит поочередно тычет рукой вперед, назад и в небо. – Может, мы того, заблудились?

– Ну да, млин, заблудишься тут, – проворчал сержант. – Дорога есть, ну и при по ней. Чего еще выдумывать? Умные все, млин.

– О, кажись, добазарились, – обрадованно сообщил Серега. – Обратно лезут.

– Млин, – в третий раз повторил сержант. – Только я отлить намылился…

В наушниках засвистело и завыло.

– …Быть готовыми к нападению местных жителей, – донеслось до Сереги. – Продвигаться предельно… шшш…

– Ой-ё… – прошептал водитель, не заботясь о том, слышат ли его товарищи.

Если бы приказ об эвакуации не застиг группу старлея Левшинова в лесу, откуда вытащить вертолетами его четыре бээмдэшки было невозможно, командир, вероятно, не отдал бы злополучного этого приказа. Но у него еще оставался выбор – продвигаться вперед, к Бродам, или вернуться в Дальнее Капище. И он тоже был выбором между жизнью и смертью.

* * *

Чужой, незнакомый звук наплывал из-за поворота. Въярник Кюни вздохнул и перехватил лук поудобнее.

Первое боевое чудовище пришельцев выскочило из-за поворота – Въярник даже представить не мог, что такая громадина сможет двигаться настолько быстро, – на миг замерло, выплюнув облако сизого дыма, и рванулось вперед, ныряя в колдобины. Следом за ним появилось второе… третье… четвертое.

– Приготовиться! – заорал что было мочи владетель Картроз. Таиться было уже ни к чему, другое дело – перекричать рев железных чудищ.

Первой полыхнула командирская БРДМ. Только что она нырнула в очередной ухаб, из-за которых любой советский проселок начинал вспоминаться Сереге с неизбывной тоской, и вдруг что-то ярко вспыхнуло, и боевая машина окуталась черным дымом.

Серега рванул рычаг. Бээмдэшка резко затормозила, чуть, как показалось механу, не опрокинувшись на нос. Из десантного отсека донесся грохот вперемешку с матюгами.

Следующей полыхнула замыкающая БМД. Люки десантного отделения распахнулись, и наружу выпало три огненных комка, начавших судорожно перекатываться по земле. Потом внутри глухо рвануло – одних гранат перед выходом закинули два ящика, – и больше из машины не вышел никто. Только жирный, чадный дым продолжал струиться из распахнутых люков.

Третьей машине повезло больше. В ней полыхнул только мотор – и система пожаротушения наконец-то получила шанс. Но и этого хватило, чтобы БМД мертвой грудой застыла посреди дороги.

Мертвой, но не до конца. С тяжким скрежетом провернулась башня, нащупывая хоботком цель. Из распахнутого люка вывалился первый десантник.

И тогда зашелестели стрелы. Вшихх, вшихх – сразу две стрелы угодили в солдата, так и не успевшего понять, откуда пришла смерть. Несколько секунд он еще продолжал стоять, непонимающе глядя на черные, с рыжими полосками перья, затем медленно опустил автомат и мешком повалился на дорогу.

Позднее Серега очень старательно пытался понять, какое неведомое чувство подсказало ему источник неведомой смерти – справа от дороги – и то, как от нее укрыться. Но тогда у него не было времени на осознание этого. Он снова рванул рычаги – бээмдэшка взревела, содрогнулась и резко дернулась влево и назад – так, что горящий остов замыкающей машины оказался между ней и лесом.

Мотор заглох. В наступившей тишине ясно слышался веселый треск пламени, изредка прерываемый глухими взрывами – в горевших машинах продолжали рваться боеприпасы.

– Суки, а, вот суки… – пробормотал сержант Никитин, сползая из башни. – Нет, ну какие же суки, а… Как они нас… – Он осекся и, вскинувшись, яростно заорал: – Чего расселись, падлы! Ждете, пока нам жопу подпалят?! Наружу! Все наружу, б…!

Повторной команды не потребовалось. Десантники ринулись из машины. Заработал вбитый десятками тренировок рефлекс – отбежать, упасть и наставить автомат в сторону цели, в данном случае – мелькающей в просветах дыма зеленой стены леса. Кто-то даже сумел углядеть – или просто почудилось – движение на сплошном зеленом фоне и вытянул вдоль леса длинной, на полмагазина, очередью. В ответ из-за дыма с шуршанием прилетела стрела и воткнулась в землю как раз около сапога сержанта Никитина.

Тот было вскинул АКМС с длинным, от ручника рожком, но вдруг опустил ствол вниз и оскалился.

– Бля буду, – проговорил он, переводя взгляд с леса на замершую посреди дороги машину первого отделения. – А ведь эти падлы нас ни хера не видят.

Вместо ответа флегматичный Раныдин поправил ленту своего ПК и снова приник щекой к прикладу.

– А еще зуб даю, – продолжил Никитин, – что как только они перезарядят свою дуру…

Похоже, та же мысль пришла кому-то из засевших в подбитой машине, потому что на дорогу выскочил еще один десантник. Он отбежал несколько метров и, развернувшись, выпустил короткую очередь в сторону леса.

Вшихх, вшихх, вшихх.

Первая стрела воткнулась в левую ногу чуть выше колена. Десантник качнулся – и следующая стрела, угодив в правое плечо, развернула его вокруг оси. Из-за этого движения еще две стрелы впустую просвистели мимо, но третья, угодив точно под лопатку, сбросила его с дороги.

– …Лехе придет звездец, – закончил свою мысль Никитин и, повернувшись, заорал: – Дымовухи тащите!

* * *

Когда первая продолговатая черная штука, крутясь, упала на траву и из нее потянулась струя неестественного желтого дыма, Въярник ничего не понял. Понял владетель Картроз, но палок к тому времени стало уже пять, и пелена, которую они образовали, надежно отгородила от взоров лучников замершее чудовище и скорчившиеся посреди дороги тела пришельцев.

– Проклятье! – Меч в руке властителя со свистом рассек воздух. – Шуумшин, ты можешь что-нибудь сделать?

– Я пытаюсь. – Маг озабоченно потер ладонями лицо. – Я примерно представляю направление, но вот расстояние… Если бы они как-то проявили себя…

Словно бы в ответ на его просьбу впереди замелькали вспышки – из ствола над плечом владетеля брызнула кора.

– Быстрее, суки, быстрее, кому говорю! – орал, надсаживаясь, сержант Никитин. Он с размаху хлопнул по спине остановившегося заменить магазин солдата так, что тот чуть не полетел кувырком по земле.

– На броню! Успеете, бля, настреляться!

Мимо него протащили – надо же, еще дышит, успел удивиться сержант – десантника, первым выскочившего из БМД. Бежавший последним Свиридов оглянулся, закинул автомат за спину и начал доставать из-за левого плеча…

– Леха, ты вконец ох…л? – закричал Никитин, бросаясь в сторону, чтоб не попасть под реактивный выхлоп.

Свиридов пробормотал что-то вроде: «Ни … они не получат», – поудобнее умостил «муху» на плече и нажал на спуск.

Ракета влетела внутрь БМД сквозь распахнутую створку десантного люка и гулко ухнула внутри.

Рвануло так, что приплюснутая шляпка башни, медленно переворачиваясь, взмыла вверх и тяжело шлепнулась оземь метрах в семи от машины. Когда рев чудища окончательно стих за поворотом, дружинники осторожно, по одному, начали выходить из-за деревьев на дорогу.

Первое тело лежало сразу перед передним чудищем, все еще продолжавшим испускать жирный чад из развороченных железных внутренностей. Пришелец лежал, намертво вцепившись в траву обгорелыми до костяшек пальцами. Одежда на нем превратилась в лохмотья, и только на правом плече продолжали тускло поблескивать сплавившиеся лейтенантские звездочки.

Въярник Кюни не видел этого. Он лежал на спине, продолжая сжимать свой верный лук, и смотрел широко распахнутыми глазами в серое, облачное небо. Автоматная пуля угодила ему в плечо и, проделав причудливый путь внутри, вышла как раз на месте родимого пятна на правом боку.

* * *

Старший лейтенант Переверзнев был не похож на Левшинова. У него была мечта. Переверзнев мечтал стать капитаном. Конечно, плох тот лейтенант, который не мечтает стать капитаном – а затем майором, подполковником и т. д. до Маршала Советского Союза включительно. Но у Переверзнева не было никакого «т. д.» Все мысли Переверзнева упирались именно в капитанские погоны – зато уж это была Мечта так Мечта. С большой буквы.

Ну, а для того, чтобы достичь желаемого, нужно было, как считал сам Переверзнев, не так уж много. Например, не погибнуть старлеем.

Поэтому, получив приказ об эвакуации, никаких дебатов он устраивать не стал.

Тем более что его-то, в отличие от Левшинова, команда застала не на стиснутой деревьями дороге, а посреди поля. И вместо дилеммы «назад или вперед» перед старшим лейтенантом стоял только один вопрос – где лучше развернуть линию обороны? А когда он увидел в трехстах метрах впереди пересекающий дорогу невысокий гребень, и этот вопрос отпал сам собой.

Три позиции для АГС. Соединить траншеей. Три позиции для «Утеса». Траншею. Полного профиля. И ячейки – по три на каждого. Времени как раз хватило.

* * *

Хрууг приподнялся и напряженно посмотрел вперед.

– Я что-то чувствую… – пробормотал он. – Кто-то есть, там, впереди… Кто-то…

Ехавший рядом с возом Льячи привстал на стременах. Дорога, неторопливо стелившаяся между общинных полей, аграх в трех впереди взбиралась на невысокий, даже не холм – гребень, протянувшийся поперек расчистки. На его серо-зеленом склоне виднелись бурые пятна, похожие… на свежевырытую землю? Зачем? Кому это могло понадобиться здесь?

Льячи почувствовал исходящую от гребня угрозу не умом – слишком уж далеко до него было, – а глубинным инстинктом бесчисленных боев. Слишком уж смертным холодком повеяло на него.

– Всем стоять! – крикнул он, натягивая повод.

В «позаимствованный» у артиллеристов бинокль Переверзнев четко уловил момент, когда растянувшаяся колонна дружинников начала сжиматься и, не отрываясь от окуляров, выдохнул: «Огонь!»

«Бум-бум-бум-бум», – пророкотал гранатомет. Миг спустя к нему прибавился звонкий грохот крупнокалиберного.

Старший лейтенант ясно увидел, как колонну пересекла черная цепочка разрывов.

Когда впереди замельтешили яркие вспышки, Льячи поднял коня на дыбы. Теперь вороной хрипел и бился на земле в быстро растекающейся луже крови.

– Кажется… – Хрууг сумел приподняться на локте и теперь с легким недоумением разглядывал свою изорванную мантию. – Я… – Он зачем-то попытался приставить к боку свисающий лоскут, скривился и отдернул ставшую красной ладонь. – Не смогу быть вам… – губы его быстро бледнели, – полезен. Жаль. Должно быть… – Хрууг откинулся обратно на воз, – вы на меня… рассчитывали.

Льячи отвернулся.

– Лекаря сюда! – гаркнул он. – Живо!

Его взгляд упал на группу дружинников, по которым пришлась очередь «Утеса».

Пятеро лежали неподвижно. Шестой пытался подняться, не замечая, что в плече у него зияет чудовищная дыра и рука, на которую он пытается опереться, на самом деле болтается на обрывках мышц и сухожилий. После очередной, пятой по счету попытки он наконец посмотрел вниз – и закричал.

Бум-бум-бум-бум!

АГС дергался в лапищах наводчика как живой.

– На раз-два, – скомандовал сержант Федорчук, – взяли!

Вместе со станком АГС-17 тянул на тридцать кэгэ, поэтому Переверзнев добавил в расчеты по дополнительному человеку. Но все равно, развернуться в узкой траншее было…

– А-а-а… – оказавшийся последним Хибулько заорал и, не выпуская ремень, начал биться задом о стенки траншеи.

Стоявший лицом к нему Федорчук успел заметить, как на их бывшей позиции полыхнуло прозрачное рыжее пламя – словно кто-то открутил огромную конфорку с плохо очищенным газом. Но пламя почти сразу же исчезло.

– Да перестань ты! – рявкнул наводчик, заглядывая за спину Хибулько. – Там даже гимнастерка не прожжена, так, дымится.

Переверзнев озабоченно покосился вбок. Нет, обошлось. Черная шевелюра Федорчука мелькала на запасной позиции. Очередь! Старший лейтенант снова приник к биноклю. Черные дымки взвихрились между бегущих фигурок – и фигурок не стало.

– Ландин! – прокричал Льячи, перепрыгивая через упавшего дружинника. – Ты можешь их достать?!

– Я пытаюсь!

Сейчас Ландин троекратно клял себя, что был так невнимателен на уроках Шуумшина. И десятикратно – что впредь будет самым примерным учеником во всей замковой скулле. Ну и что с того, что владетелю он приходится даже не побочным сыном, а так, троюродным братом? Бывает, оказывается, и в нем, бездаре, нужда!

Но сейчас он не мог сосредоточиться на бегу. Приходилось останавливаться, хватать распахнутым ртом воздух, направлять силу туда, где вспыхивали несущие смерть огоньки, – и бежать дальше, потому что было слишком далеко. Слишком далеко для него.

– Постарайся сжечь ту штуку, что справа! – крикнул Льячи. – Ту, от которой черный дым!

Бегущий через человека от него дружинник качнулся назад, «поймав» шлемом пулю «Утеса» – и обезглавленное тело рухнуло на траву.

Старший лейтенант еще раз провел биноклем вдоль цепи. Может, тот, в начищенной кольчуге? Или этот, в черном? Или во-он тот мозгляк чуть позади? В этот момент мозгляк остановился, вытянул руку – и на склоне ниже окопов полыхнуло знакомое рыжее пламя.

– Полсотни метров от правого края! – закричал Переверзнев, высовываясь из окопа. – В синей куртке, держится сзади! Все – по нему!

В ответ звонко застучали автоматы десантников.

Когда вокруг начали вырастать фонтанчики земли и трое дружинников, бегущих впереди, разом, словно наткнувшись на невидимую преграду, отлетели назад и рухнули, как сломанные пугала, Ландин даже не успел толком испугаться.

Он замер на миг, метнулся влево – пулеметная очередь вошла ему в бок, швырнула на землю. Одна из пяти пуль пробила сердце.

Переверзнев опустил бинокль. Медленно досчитал до пяти, поднял ракетницу, еще раз нашел взглядом приметный светло-зеленый куст на обочине – и нажал на спуск. Красный огонек с шипением взмыл вверх.

Льячи успел услышать гулкий вздох впереди – а потом что-то жарко толкнуло его в спину. Он успел увидеть стремительно приближающиеся к нему голубенькие полевые цветочки – и наступила темнота.

Переверзнев выпустил еще одну – зеленую – ракету, и из-за гребня, ревя моторами, выскочили бээмдэшки. Они понеслись в поле, обходя остатки атаковавшей цепи, сошлись метрах в двухстах позади нее, резко развернулись и замерли.

Наступила тишина.

* * *

Когда из-за леса послышался давешний рев, сопровождаемый металлическим лязгом, Кьюди моментально бросил миску с недоеденной похлебкой и вихрем взлетел на чердак.

Хвала Керуну, их чердачное окно выходило как раз на дорогу, и он мог ясно видеть, как из-за поворота одна за другой выпрыгивают черные самоездные повозки ши.

Эти повозки были не такие, как та, что въехала в деревню вечером третьего дня и стояла сейчас в круге выжженной земли посреди площади. Три первые были приземистые, словно какой-то великан, играя, придавил их своим великанским каблуком, и у них совсем не было колес, только непонятное мельтешение по бокам у самой земли. Что именно там мельтешило, Кьюди не разглядел, но решил, что там, должно быть, много-много маленьких ножек, которые-то и двигают повозку ши подобно мохнатой гусенице. Зато на верху четвертой был натянут точь-в-точь такой же тент, как на фургоне бродячего лудильщика, побывавшего у них три года назад. Хотя Кьюди и было тогда всего семь, он хорошо запомнил этот тент, делавший фургон лудильщика очень похожим на давно некормленую брухиму.

– Кьюди-и! – донесся снизу голос мамы. – Где ты?! Прячься немедленно!

Кьюди не отозвался, завороженно наблюдая за проезжающими мимо их дома повозками. Одна из них испустила при этом большой клуб сизого и очень вонючего дыма, от запаха Кьюди немедленно захотелось кашлять и плеваться.

Наверное, это все-таки животные, решил он, высовываясь по пояс из окна. Только они могут испускать из задов такую вонь. А уж лепешки от них наверняка… бедные ши.

– Кьюди-и!

Точно мураши – решил мальчик, наблюдая за суетливой беготней демонов. Только глупее. Мало того что зверями своими всю улицу перегородили, так еще – это ж додуматься надо было – ямы прямо посреди дороги начали копать. А может, они в самом деле только похожи на людей, а на самом деле это огромные мураши и сейчас примутся сооружать прямо посреди деревни новый муравейник?

Со своего наблюдательного пункта Кьюди не мог видеть, чем занимаются ши, разбежавшиеся по деревне. Он мог только строить догадки – до момента, когда демоны начали возвращаться, подталкивая громобойными железяками перепуганных селян. Кьюди узнал дядюшку Хоупи, Торви, Кавина… всего ши изловили десятерых.

Пойманных согнали в кучу перед сгоревшей повозкой, и один из ши начал яростно размахивать перед ними руками, указывая то на себя, то на других демонов, то на сгоревшую повозку.

Кьюди потребовалось меньше трех минут, чтобы понять, что желает узнать демон. Он даже было собрался крикнуть об этом дяде Хоупи, но вовремя вспомнил об оставшейся внизу матери и благоразумно промолчал. Тем более что один из пойманных, хромой Эвро тоже догадался об этом.

Не иначе, подумал мальчик, провидческие способности взыграли, хотя откуда они у Эвро? В их роду владетельских кровей отродясь не бывало.

Он устроился поудобнее и принялся смотреть, как Эвро ведет ши к холмику за деревней, под которым, согласно приказу владетеля Картроза, закопали убитых демонов – всех, кроме тех двух, которых сжег маг, и, понятно, того ши, который воскрес и убежал.

После того как пришельцы погрузили тела своих сородичей в повозку, последовало еще одно представление с размахиванием рук. На этот раз Кьюди и Эвро поняли демона почти одновременно – тот хотел, чтобы ему принесли все вещи убитых.

Это не заняло много времени – кроме нескольких громобойных железок, которые владетель Картроз увез с собой, все найденное было аккуратно сложено в сарае у деревенского кузнеца – староста Вуур лично проследил за этим.

Затем ши устроили еще одно мельтешение, закончившееся тем, что большая часть демонов попрыгала на своих скакунов, которые все предыдущее время, к удивлению Кьюди, смирно простояли на месте.

Наверно, они очень ленивые и любят спать, решил мальчик, глядя, как разбуженные зверюги визгливо рычат и испускают вонючие сизые облака. И с места они сдвинулись неохотно, рывками, точно проверяя, не передумает ли хозяин, не разрешит ли вздремнуть еще чуток.

На пыльной, перепаханной лапами демонских зверей улице осталось восемь ши и одна сплюснутая зверюга. Демоны сгрудились около сгоревшей повозки и принялись чего-то ждать, поглядывая то на левую руку, то на небо над лесом.

Кьюди решил, что ши вызвали дождь. Он помнил, как вел себя погодник, которого деревня приглашала во время засухи, последний раз – прошлым летом. Понятно, что у демонов все не как у нормальных людей, и колдуют они неправильно, шиворот-навыворот, но на небо они смотрели точно так же.

И, словно в подтверждение мыслей мальчика, над лесом раздался рокочущий грохот грома.

Рокот рос, приближался. Кьюди чуть ли не вывалился из окошка, пытаясь разглядеть, что же может издавать такие страшные звуки, и наконец увидел.

Огромная серебристая туша появилась над лесом и направилась к деревне. Это было… ну, решил, Кьюди, как если бы речной дракон вымахал раза в два, научился рычать, словно раненый собакомедведь, и обзавелся шмелиными крыльями соответствующих размеров.

Чудище медленно пролетело над деревней, накрыв своей тенью, как показалось мальчику, не меньше половины домов и подняв своими крыльями настоящий ураган.

Это было страшно, но Кьюди, притаившись за краем окна и выставив наружу лишь один, правый, поминутно протираемый глаз, досмотрел-таки все до конца.

Из брюха зависшего над сгоревшей повозкой чудища с лязгом вывалилась железная цепь. Враз ставшие крохотными фигурки ши, пригибаясь, обмотали ее вокруг железной повозки, и чудище, натужно гудя, потащило свою добычу домой.

Когда вертолет с подвешенным остовом сгоревшего БТРа скрылся из виду, старший лейтенант Переверзнев снял фуражку, достал из кармана платок, тщательно вытер покрывшееся коркой из пота и пыли лицо и вздохнул.

– На броню!

БМД скрылась за поворотом ровно за три минуты до того, как на холме с другой стороны деревни из отворенных чародеем ворот показался чалый конь владетеля Картроза.

– Опоздали! – вскричал Колан ат-Картроз трагическим голосом. – Опять опоздали!

К конному строю дружинников торопился, спотыкаясь, деревенский староста – «как его – Вуур?», подумалось владетелю. В руке он сжимал… как показалось Картрозу поначалу, берестяной свиток. Но это оказалась бумага, на диво плотная и немятая.

– Коун владетель! – всхлипнул староста. – Только что демоны сгинули! Только вот что! Все свое добро позабирали, а вам вот это передать велели! Я жечь побоялся, а тут как раз вы!

Картроз выхватил из дрожащих пальцев записку.

Строки рун бежали неровно и сбивчиво, будто писавшему непривычно было это занятие. Вдобавок начертаны они были со множеством ошибок. Но смысл письма оставался ясен.

«Предлагаем прекратить кровопролитие, – говорилось в нем. – Мы готовы вернуть вам пленных. Условия обговорим отдельно».

– Они предлагают нам атриста , – проговорил Колан ат-Картроз, испепеляя листок взглядом.

– И каково будет твое решение, владетель? – поинтересовался Шуумшин.

Тот смерил его сумрачным взглядом.

– У них мои люди, – ответил он.

Глава 6

С высоты замок выглядел не слишком внушительно, но когда вертолеты опустились на лугу перед воротами, это впечатление развеялось. Было некое суровое величие в приметах его древности – мхе на серых камнях, позеленевших бронзовых скрепах ворот.

– Собьют, сволочи, – бормотал сидевший рядом подполковник Макроуэн. – Точно собьют.

Обри пожал плечами. Он вынужден был присутствовать на переговорах, несмотря на то, что не мог никаким образом повлиять на их ход – подполковник подчинялся адмиралу, высказавшему свои приказания недвусмысленно, а не Обри. Его поддерживала лишь надежда, что само присутствие адмиральского адъютанта удержит озлобленного Макроуэна от поспешных шагов.

И замок, и его окрестности казались совершенно вымершими. Точно чума прошлась по этим местам. Ни часовых на стенах, ни проезжих на узкой, почти не разъезженной дороге. Невдалеке виднелась деревушка – поля начинались почти под самыми стенами замка, – но и там ни людей не было видно, ни даже собак или кур. Только одинокая струйка дыма курилась над башней.

Обри Норденскольд выпрыгнул из вертолета первым, едва лыжи коснулись травы, пригнувшись и придерживая фуражку, чтобы не унесло поднятым винтами вихрем.

– Как вы думаете, – спросил его Макроуэн, перекрикивая рев моторов, – они выйдут?

– Не знаю! – ответил Обри. – Не заметить нас они не могли!

Действительно, не услыхать подлетающие «Си Найты» было трудно, не говоря уже о том, что близ средневекового замка они смотрелись нелепо, как… Обри пришло в голову сравнение с разносчиком пиццы, случайно забредшим на съемочную площадку исторического фильма, и майор невольно обернулся, ища взглядом камеру. Но камеры не было. Ветер приносил из деревни запах навоза и дыма. Под ногами чавкала размокшая от недавнего дождя земля. Впереди высился замок – самый настоящий.

– Покричать им, что ли? – вслух подумал Макроуэн. – Во Вьетнаме было проще…

Дверь отворилась.

Обри смотрел на широкие створки ворот, и только негромкие голоса и звон оружия заставили его перевести взгляд. Чуть в стороне от арки в стену была вделана дверь – небольшая, в человеческий рост, – и из нее один за другим выходили люди.

Стоявший рядом с Обри морпех поднял винтовку, и майор ударил его по рукам.

– Майор! – шепотом воскликнул солдат. – Эти уроды, они убили…

– Рядовой – смирно! – рявкнул Обри. – Мы пришли вести переговоры! И мы не стреляем в парламентеров!

– А они об этом знают? – пробурчал кто-то за спиной вытянувшегося в струнку морпеха.

Но местные, судя по всему, знали – или просто не решились нападать на чужаков. Во всяком случае, большинство из них осталось у замка, растянувшись вдоль стены. К вертолетам двинулись пятеро, и только у двоих на поясах висели мечи – скорей, решил про себя Обри, как знак высокого положения.

Обри глядел на туземцев во все глаза. Ему еще не приходилось сталкиваться с местными жителями, хотя майор успел насмотреться фотографий, нащелканных сначала в расстрелянной деревне, а потом и в другой, подальше, куда морпехи вошли, чтобы наладить отношения после первоначального фиаско, но встретили лишь взгляды исподлобья и упрямо-старательное непонимание. Обри знал, что местные похожи на людей… но ему не пришло в голову, что туземцы так будут от людей отличаться.

В чем состоит это отличие, он затруднился бы сказать. То ли здешние обитатели: выглядели по-другому, то ли иначе вели себя, то ли отличие таилось глубже… то ли страх и неприязнь, которые майор невольно испытывал к этим людям, окрашивали его восприятие. Но даже будь высокий худощавый мужчина, вышедший из замка первым и теперь смело приближавшийся к замершим по сторонам дороги вертолетам, облачен в мундир американской армии, Обри не принял бы его за своего.

Не доходя до вертолетов шагов тридцати, парламентеры застыли.

– Кажется, они ждут нас, – предположил Обри. Макроуэн двинулся вперед, но тут же остановился.

– Рид, Боллингтон – прикройте меня, – бросил он через плечо. – В случае предательства со стороны противника – огонь без приказа.

Выписанный из дома лингвист, которому полагалось изучать местное наречие, засеменил следом. Пока что его словарный запас ограничивался восемью выражениями, причем переводчик серьезно подозревал, что шесть из них являются нецензурными, но он надеялся в ходе переговоров серьезно его пополнить.

В оптический прицел туземцы были видны прекрасно. Крис Рид разглядывал то одного, то другого, стараясь успеть до того, как подполковник с адмиральским адъютантом подойдут к ним вплотную.

Все пятеро были на удивление хорошо одеты – гораздо лучше, чем все, кого Крис успел увидеть в злосчастной деревеньке. Кожа, добротное сукно, белые полотняные рубахи – нет, это определенно не забитые крестьяне. Да и солдаты, поджидавшие под замковой стеной, явно понюхали пороху… хотя нет, какой, к черту, порох? Если бы местные знали порох, этот замок долго не простоял бы. Но каждый солдат одет в стальную кирасу и вооружен мечом…

Лица парламентеров были совершенно бесстрастны. Только один, молодой парень в рыжем кафтане, державшийся чуть позади остальных, не мог сдержать возмущения и гнева.

«Что же, – подумал Крис, – я его понимаю. Если бы зеленые человечки с Марса высадились у меня в Аризоне и, не разобравшись, вырезали какой-нибудь городок, мне тоже не захотелось бы с ними вести переговоры. Разве что через прицел, языком свинца».

Возглавлявший группу тощий тип в черном заговорил – на своем языке, но, к изумлению Криса, подполковник ему ответил. Снайпер испытал нечто вроде уважения к начальству – когда и откуда только успел Макроуэн выучить здешнее наречие?

– Ши-и, – прошипел растяжно главный туземец, и одновременно с этим Обри почувствовал, как незримые пальцы проникают в его сознание, вкладывая значение в звук. «Ши» – демоны, пришельцы.

– Зачем вы явились, ши ? – вопрос оказался совершенно ясен майору, хотя прозвучал на неизвестном ему языке.

Макроуэн помедлил с ответом. Он, как и Обри, считал, что поначалу дипломатические переговоры пойдут вяло из-за языкового барьера и у американцев будет время поразмыслить над самой перспективной стратегией. Необходимость действовать немедленно сбивала подполковника с толку даже сильнее, чем телепатия, которой явно владели туземцы.

– Мы пришли предложить вам… возмещение… – ответил он по-английски, надеясь, что местные гуки его поймут. Хотя какие они гуки – типичные европейцы, белая раса. – За самоуправные действия наших солдат.

– Ты хочешь сказать, ши, что ваши воины, точно разбойники или ырчи, – последнего слова Макроуэн не понял, но в мозгу его возник образ безобразно уродливого варвара – дикаря даже по местным, не слишком высоким меркам, – готовы убивать каждого на своем пути?

Тип в черном презрительно хохотнул.

Возмущение захлестнуло Макроуэна жаркой волной, но подполковник постарался его не выказать. Видно, не слишком преуспел – стоявший за плечом человека в черном мужчина, чье лицо скрывалось под капюшоном плотно запахнутого буроватого плаща, нашептал своему боссу на ухо что-то такое, отчего тот чуть смягчился.

– Мы – не дикари, – резко бросил подполковник. – Виноват один человек – тот, кто отдал приказ рядовым солдатам. Он наказан.

– Я хочу видеть его тело, – спокойно ответил туземец.

Обри Норденскольд шумно вздохнул.

– Что значит – тело? – переспросил Макроуэн вполголоса.

– Я хочу знать, действительно ли он умер и насколько мучительной была его смерть, – с жутковатой прямотой ответил тип в черном. – И быстро, покуда я еще могу поднять его и спросить.

– Этот человек жив, – отозвался подполковник. В голове у него проскользнула идейка попросту обмануть туземца, подсунув ему какой-нибудь бесхозный труп со следами пыток, но он отбросил ее – если здешние жители могут проникать в чужие мысли…

– Тогда отдайте его мне, чтобы правосудие свершилось, – предложил туземец.

– Нет! – воскликнул Макроуэн даже прежде, чем осознал, что именно черный понимает под правосудием.

– Тогда чем вы собрались расплачиваться со мною за жизнь моих подданных, ши? – вопросил туземец звонко и монотонно. – Серебром?!

В глазах его бушевала такая ярость, что Макроуэн отшатнулся бы, если б не боялся потерять лица.

– Этот человек, – проговорил он как мог невыразительно, – наказан по нашему закону. Мы не отдаем своих людей на расправу… чужим. Мы готовы заплатить за убитых…

– Вергильд, – подсказал Обри.

– Именно, – Макроуэн недовольно покосился на него. – Сверх этого мы не можем ничего предложить вам.

– За невинную кровь не платят серебром, – ответил человек в черном. – За кровь платят кровью. Я готов был принять кровь виновного. Но с не знающими чести я не могу иметь дела. Убирайтесь с моей земли, ши.

Обри зажмурился. Все шло наперекосяк, и майор Норденскольд не мог остановить надвигающуюся катастрофу. Страшнее всего было понимать, что на месте Макроуэна он ответил бы так же. Правда, он бы отправил маньяка Уолша под трибунал. И тот бы легко не отделался. Но американцы не выдают своих. И это важнее.

– Мы готовы отказаться от возмещения за смерть наших солдат, которых убили вы в отместку, – проговорил Макроуэн с явным усилием.

– Воин готов умереть, – отозвался человек в черном. – А вы убивали безоружных. В спину. От страха и подлости. Я, Торион ат-Дейга, плюю на вас. Убирайтесь! Я хозяин этой земли.

Подполковник замешкался.

– Пошли прочь! – бросил лорд. – Покуда я не приказал моим чародеям разрушить ваши летающие железки.

Макроуэн хотел было посмеяться над его надменными словами, но вспомнил вовремя, что туземцы сбили ведь каким-то образом вертолет отделения Пауэлла.

– Вы хотите воевать с нами? – спросил он, делая последнюю, отчаянную попытку если не договориться с местными, то хотя бы запугать. – Вы не знаете нашей силы…

– Я знаю, – с тем же ледяным презрением ответил лорд Торион, блеснув смоляно-черными глазами. – Виндерикс прочел это в памяти дружинника, которого я отправил к вашему воеводе с посланием, – он, верно, не дошел, значит, я вложил мало жизни в его мертвое тело. Мой ответ остается неизменным. Уходите к себе, за стоячие камни, или на вас обрушатся все владетели благословенного Эвейна.

Макроуэн четко, как на параде, развернулся кругом и деревянным шагом направился к вертолету. Обри замешкался.

– Тот человек, – проговорил он, не зная, поймет ли лорд его слова, – он дошел. И передал то, что должен был.

– Это хорошо, – ответил Торион. – Мне было бы жаль убивать его напрасно.

Сам он не сдвинулся с места, даже когда Обри запрыгнул в «Си Найт» – последним, как выскакивал первым, – и вертолет с рокотом поднялся в воздух. Владетель провожал летающие машины взглядом, пока те не скрылись за лесом. Потом повернулся к плечистому мужчине, стоявшему рядом.

– Теперь ты видел их, Бран, – проговорил он.

– Я мог отнять их жизни прямо здесь, – ответил тот.

– Но это было бы бесчестно, – ответил Торион.

– О да, – подхватил чародей-погубитель. – Но теперь мы сойдемся с ними на поле брани, и кто-то из твоих воинов падет, потому что я не смогу воззвать к своему дару вовремя. Твоя честь сродни моей волшбе, Торион. Она тоже… убивает.

* * *

Староста Тоур ит-Таннакс тревожно поглядывал то на чужаков на железном гробу – в этот раз они приехали всего на одном и дружинников в одинаковых одеждах при толстом купце-посланнике было не так много, – то на людей Бхаалейна. Сам владетель, конечно, не явился – мало ли какой подлости можно ожидать от чужеземцев, – а послал вместо себя родича, выбрав, как заранее решил про себя староста, самого бесталанного, чтобы не так жалко. Во всяком случае, молодой человек на буланом мерине не был одет ни в легкую броню, как дружинник, ни в дорогой, шитый серебром и золотом кафтан придворного чародея. На его плечах небрежно болталась куртка из драконьей кожи – вещь сама по себе дорогая, так что хозяин ее, верно, был ко владетелю близок, но помимо этого староста о нем сказать ничего не мог.

– Кто это? – тихонько спросил чужинский толмач.

Староста молча покачал головой.

Молодой человек спешился, но дружинники, плотной стеной заградившие дорогу за его спиной, даже не шевельнулись. Над деревней повисла такая тишь, что слышно было, как на чьем-то дворе роет землю петух.

– Мое имя, – медленно и внятно проговорил посланник Бхаалейна, – Терован ит-Рахтаварин ат-Бхаалейн.

Староста от изумления раскрыл рот. Надо же было так промахнуться! Верно, по сердцу пришлось ему предложение чужинцев, раз родного сына и верного наследника отправил с ними разговор вести.

– Мой господин, – ответил толмач, прошептав что-то купцу, – воевода Степан ит-Кирей из рода Кобзевых, посланник великой державы, называемой «Союз Советских Социалистических Республик» .

Загадочные слова веско пали в тишину.

– По какую сторону стоячих камней находится твоя держава? – спросил наследник Терован, требовательно вглядываясь в лица купца-посланника и толмача. Лейв промедлил с ответом.

– По ту, которой в вашем мире нет, – проговорил он наконец.

– Значит, вы – ши, – заключил наследник.

Дружинники за его спиной напряглись. Староста хотел было шарахнуться, но вспомнил, что рядом стоят чужестранные дружинники, чью страшную волшбу он уже имел несчастье лицезреть. Не стоит оскорблять могущественных демонов.

– Если так вы зовете пришельцев из стоячих камней, – ответил толмач, – то да. Друид, от которого я научился вашему языку, тоже употребил это слово.

– Не тот ли друид, чье имя Тауринкс? – переспросил Терован.

– Тауринкс ит-Эйтелин. – Толмач кивнул и снова нашептал что-то своему господину. Тот зашипел в ответ.

– Хорошо, что вы не стали отпираться, – насмешливо произнес наследник, подходя ближе.

Староста Тоур не мог не заметить, насколько жалкими кажутся посланники-ши рядом с владетельским сыном. Дело было даже не в странных куртках грязного цвета – старший, Степан, расцветил свою таким количеством золотых украшений, что придворному под стать, а не купцу. Просто в Тероване, да и в его дружинниках, ощущалась некая душевная сила – возможно, то был отсвет присущего им колдовского дара. И лишенные его ши казались по контрасту пустыми и слабыми. А может, дело было в том, что каждый из дружинников привык чувствовать за спиной свое войско, а за ним – владетельскую силу, а за ней – могущество Серебряной империи. Пришельцы же не могли надеяться ни на что подобное – ибо кто слыхал о державах среди не знающих Серебряного закона?

– Иначе о договоре между нами не могло бы идти и речи, – продолжил наследник. – Так чего вы хотите, ши?

Лейв торопливо передал его слова своему господину, и тот недоуменно воззрился на Терована.

– Мы хотим торговать с вами, – перевел толмач его ответ. – А еще – через вас связаться с вашим императором.

Странный оборот «связаться» удивил Тоура, но староста сообразил, что демоны не намерены заковывать владыку Эвейна в кандалы.

– Мы можем торговать с ши, – раздумчиво произнес наследник. – В этом нет бесчестья. Так делалось… в годы Конне Доброго и в годы Лориса Корабельника тож. Но кто сказал вам, что император захочет говорить с чужинцами?

– Разве при его дворе нет посланцев иных держав? – вежливо полюбопытствовал старший демон. Наследник расхохотался.

– Верно, вы и впрямь ничего не знаете об Эвейне Серебряном! – ответил он, отсмеявшись. – Иначе ведали бы, что во всем мире нет держав, кроме него!

Посланник и толмач воззрились на него с одинаковым удивлением на лицах.

– Но довольно, – проговорил Терован. – Не мне судить, каково будет решение императора. Возможно, среброрукий захочет побеседовать с вами или даже открыть вам путь в эвейнские земли. Но посылать ли ему весть и торговать ли с вами здесь – то пусть решает мой отец, владетель Бхаалейн.

– Тогда, простите, коун, зачем мы встретились здесь? – с натянутой улыбкой поинтересовался посланник.

– Я должен был решить, не ущемят ли чести нашего рода переговоры с вами, – безмятежно ответил наследник. – Мой отец встретится с вашими вожаками, демоны. Завтра в полдень, у ворот кирна Бхаалейн.

Он развернулся и легким шагом направился к своему коню.

– Мы даже не успели предложить ему дары, – пробурчал майор Кобзев в спину уходящему.

Лева покачал головой. Его тревожили дурные предчувствия.

– Не взял бы, – ответил он.

– Все берут, – убежденно проговорил Кобзев. – Даже наши берут.

– Этот не взял бы, – повторил Лева. – У него… принцип.

* * *

Это было одно из лучших полей во всем владении Дейга. Плодородная земля, не заболоченная и не каменистая, давала щедрые урожаи из года в год, невзирая на капризы небес. Была какая-то злая ирония в том, что именно ему предстояло стать местом будущей битвы.

Линдан наблюдал за продвижением врага с опушки. Черные повозки с огненными сердцами – чародей ощущал ритмичное биение пламени в каждой из них – выкатывались по дороге со стороны лагеря вокруг стоячих камней и останавливались одна за другой при виде грозного, недвижного строя дружинников.

– Ты думаешь, твои солдаты остановят их? – спросил Бран.

Торион помедлил с ответом.

– А разве это имеет значение? – ответил он. – Как я могу пропустить их через мои владения без боя? Ты же видел их. Они полны обмана и самодовольства, готовы поклясться чем угодно, чтобы нарушить слово и вонзить в спину кинжал. Готовы покупать покой убитых серебром…

– Ответь мне, Торион, тебя больше волнует уязвленная честь или все же благо твоей земли? – поинтересовался Бран, не потрудившись понизить голос. Такие вопросы не задает владетелю подданный, но может задать племяннику – дядя, и Линдан ощутил стыд оттого, что оказался невольным свидетелем семейной беседы. А отойти он не имел права. Помимо того что в войске Дейга он оказался единственным огневиком и ему вменялось прикрывать своего владетеля от свинцовых шариков, – мало ли когда может пригодиться его второй талант?

– Какое благо я смогу дать моей земле, если подчинюсь этим пришельцам? – парировал Торион ат-Дейга.

Бран пожал плечами.

Вражеские солдаты засуетились вокруг повозок – приглядевшись, Линдан увидел, что не черные, а скорей тускло-зеленые. Следить за передвижениями ши было трудно вдвойне: их странная одинаковая одежда не позволяла отличить рядового от воеводы и скрадывала очертания тел, затаившихся в густых хлебах.

И тут с дальнего края поля донесся перестук.

Линдан выставил огневой щит, даже не задумываясь. Защелкали, испаряясь, свинцовые снаряды.

– Вероятно, они сейчас раздумывают, почему мы не падаем, – удовлетворенно заметил Торион.

Молодой наймит попытался представить себе, как это должно выглядеть со стороны противника – недвижный строй, которому полагалось рассыпаться под ударами незримых глазу стрел… Но в их положении была и оборотная сторона. Строй дружинников не был широк – иначе Линдан вовсе не сумел бы прикрыть его, – но даже при том ел ли не все силы молодого мага уходили на поддержание преграды, и долго он не мог ее сохранять. Торион тоже понимал это.

– Вперед, шагом – марш! – скомандовал он.

Строй двинулся вперед, и вместе с ним двинулись Линдан и оба Дейга. Перед ними горел сжигаемый барьером хлеб. Дым уносился вверх, в ясное синее небо.

– Зачем ты втянул меня в эту войну, Торион? – с мукой осведомился Бран. – Что ты хочешь получить от победы над ши?

– Я ничего не хочу получить, – ответил владетель. – Я хочу сохранить и приумножить. В отличие от тебя.

– Что значит?.. – вскинулся Бран, но Торион жестом одернул его.

– Сейчас не время, дядя. Поговорим, когда ши обратятся в бегство.

– Если обратятся, – пробурчал Бран. Видно, живя отшельником, он привык оставлять последнее слово за собой.

Солдаты в грязно-буром перебежками двинулись навстречу плотному строю дружинников. Повозки зловеще громоздились позади, но трубки, установленные на них, не стрекотали больше из опасения попасть по своим. Линдан попробовал было подхлестнуть огонь в сердцах повозок, но барьер поплыл, несколько дружинников вскрикнули, когда не испарившиеся до конца капли ударились об их нагрудники, и Линдан поспешно оставил свои попытки.

– Они пытаются обойти нас с флангов, – проскрипел Торион.

Это Линдан видел и сам. Сейчас войско владетеля расплачивалось за ограниченный дар юноши. Сильный огневик мог бы поставить защиту на более широком фронте… но Линдан не мог растягивать свой барьер дальше некоторого предела, и предел этот был уже достигнут.

– По моему приказу, – скомандовал Дейга, – лучникам – пли, пехоте – в атаку, Линдан – снять щит и уничтожить повозки. – Йи!

Линдан не стал снимать барьера. Он просто бросил стену (жара вперед, через поле, к повозкам из кованого железа.

Кто же смирил тебя, огонь? Из всех стихий ты самая прислужливая, тебя вечно загоняют в очаги и кострища, тебя держат на голодном пайке – так освободись!

Моторы бронетранспортеров рвались один за другим, вслед за ними полыхали баки, взрывались боекомплекты… но Линдан уже не обращал внимания, сосредоточившись на уничтожении отдельных вражеских солдат. С непривычки делать это было неудобно – все равно что бить мух молотком, – но чародей быстро приноровился.

Громовые орудия пеших ши косили дружинников, но и стрелы с мечами собирали свою дань. Изначально с обеих сторон бойцы имелись в равном приблизительно числе. В первый миг после исчезновения преграды свинцовые шарики ранили многих, но взрыв повозок отвлек, ошеломил на миг врагов, и лучники выровняли положение. В рукопашной же громобои давали своим владельцам незначительное преимущество, сводившееся на нет вмешательством Линдана. Похоже было, что оба войска уничтожат друг друга – потому что дружинники отступить не могли, чтобы не стать легкой мишенью для летящего свинца.

Тем бы и кончилось, если б молодой чародей Линдан ит-Арендунн прочувствовал своего врага сердцем. Но, выросший в обществе, где чародейный дар был присущ человеку с рождения, он не привык воспринимать неживой, неодушевленный предмет как орудие волшебства. Поэтому на ротного радиста он просто не обратил внимания.

И когда с неба на выжженное поле обрушились снаряды, для дружины Дейга это стало полной неожиданностью.

Первый залп лег с изрядным перелетом – минометчики пристреливались. Но уже следующий скосил едва ли не треть шеренги лучников. Ряды дружинников заколебались, осмелевшие же ши, вжавшись в землю, принялись с новой силой поливать их свинцовым дождем.

– Линдан! – крикнул владетель, глядя на вздымающиеся фонтаны земли. – Останови это!

– Не мо… – И тут грянул третий залп.

Молодой чародей попытался выставить огневой щит над головами, но не рассчитал. Туша снаряда пронизала щит, едва сплавившись, и взорвалась едва ли на долю мига раньше, чем должна была бы.

Торион ит-Молой ат-Дейга пошатнулся и рухнул наземь. Осколок снес ему половину черепа. Никакая, даже самая сильная магия не могла бы исцелить подобной раны.

Гнев вскипел в Линдане жаркой волной. Но прежде чем молодой наймит сумел выплеснуть внутренний пламень, Бран ит-Эван… теперь уже ат-Дейга отстранил его. Сильные, заскорузлые пальцы отшельника сомкнулись на серебряной цепи изгнания и одним рывком сдернули, разметав на десятки искореженных звеньев. И, еще не зная, зачем, Линдан отдал ему свою силу.

Мощь призванных Браном смертных чар была такова, что даже трава перед ним пожухла враз. Враги падали, точно сбитые с забора метким камнем «петушки». Не успел отзвучать тоскливый клич Брана, как на поле не осталось ни единого живого врага.

И все же чары не спадали. Убийственным копьем, рекою смерти текли они через лес, туда, откуда прилетали начиненные громом снаряды. Никогда еще Линдан не видел, чтобы чары преодолевали порог окоема. Никогда… до этого дня.

Сила, иссушавшая лес, достигла скрытой за стволом поваленного амбоя минометной батареи миг спустя.

Никогда еще Линдану не доводилось видывать волшбы более могучей. Сама природа чародейского дара такова, что человек не в силах превозмочь поставленного ему от рождения предела. В одних этот предел тесен, в других – широк, но у каждого – своя сила. Видно, данная Брану ит-Эвану мощь была и впрямь велика, если он сумел выплеснуть ее столь бурным потоком.

Но за всякую силу приходится платить.

И когда Бран ит-Эван начал с протяжным воем разворачиваться к строю дружинников, Линдан с ужасом увидал – широкая полоса повядшей травы расширяется, точно невидимая коса медленно, будто бы в страшном сне, подрезает живые стебли.

Последующий миг запомнился Линдану на всю жизнь. Бран ат-Дейга стоял к нему вполоборота. Глаза бывшего отшельника, дважды преступившего Серебряный закон, торопливо бегали, то обводя взглядом окоем, то возвращаясь к мертвому телу Ториона. И были они совершенно пусты. Запредельной силы волшба отняла у смертовзора рассудок, и сейчас он был опаснее жестоких ши для дружины владения Дейга. Предостерегающе вскрикнул Виндерикс, но Линдан уже призвал собственную силу…

Слишком поздно. Смертная сила задела краем одного из дружинников, и тот безмолвно повалился лицом вниз, точно пук соломы. И поэтому – от страха – Линдан ударил обезумевшего владетеля чуть сильнее, чем хотел бы.

Поток невидимой смерти прервался. Глаза Брана ит-Эвана помутнели, точно у снулой рыбы. А потом из-под век, из носа, из ушей, изо рта человека, побывшего владетелем едва ли более минуты, хлынула темная кипящая кровь, смешанная с чем-то белесо-пенистым. Тело покачнулось и медленно осело вбок.

Линдан мгновение смотрел на дело чар своих, потом отвернулся, и его чуть не стошнило на мертвую траву. Только глоток яблочного вина заставил овсянку удержаться в желудке.

Над полем повисла тишина. Даже птицы не пели, и не жужжала летняя мошкара.

Линдан обернулся. Он ожидал увидать на лицах дружинников что угодно – страх, гнев, презрение, ненависть. Но те вглядывались в него с глубоким почтением и еще чем-то… чему разве что провидец Виндерикс мог бы дать подобающее имя. Молодой наймит беспомощно опустил руки, не зная, что ему делать – спасаться ли, умолять, оправдываться?

Старшой отряда и Виндерикс, не сговариваясь, шагнули вперед, склонив головы.

– Веди, – в один голос промолвили они. Линдан растерянно огляделся.

– Но… – начал он и осекся.

– Веди, – повторил провидец. – Род ат-Дейга пресекся. До тех пор, покуда состязанье под десницей гильдий не даст нам нового владетеля, поместьем и землями должен кто-то управлять. Согласно обычаю, то должен быть чародей, призываемый всеобщим согласием. Ты среди нас сильнейший.

– Нет! – горячо воскликнул Линдан. – Ты и Лландауркс…

– Я слаб и стар, – отрезал Виндерикс. – Мне не по плечу эта заманчивая ноша. Лландауркс справился бы… но сейчас земле нужен боевой чародей.

И Линдан не мог не признать справедливости его слов.

Конечно, чарами огня не только на войне пользуются, ими владеет едва ли не каждый кузнец… Но сейчас возможность испепелять была для Дейга, похоже, важнее, чем способность исцелять.

– А как же согласие? – вяло возразил он, уже понимая, что ему придется взвалить этот груз на себя. Пусть владение Дейга – малолюдное, незначительное, но Линдан вырос в деревне не крупней здешних и даже в самых сладких мечтах не видел себя владетелем, пусть и временным.

– Мы согласны, – пророкотал старшой.

Юноша глубоко вздохнул. «Что за дивная выдумка – обычай, – подумалось ему, – он позволяет дарить власть тем, кто не знает, что с ней делать».

– Тогда… – он стиснул кулаки, – вначале похороним наших павших. А я… позабочусь о мертвых ши.

– А если там остались недобитые? – воскликнул кто-то, глядя в сторону леса, избежавшего гнева безумного Брана. Линдан глянул на говорившего через плечо.

– Я же сказал, – проронил он, и в голосе его прозвучали вдруг интонации Ториона ат-Дейга, – мертвых ши.

Он зашагал к застывшим в неподвижности черным железным гробам. Трава на его пути курилась сизым дымком.

* * *

Лева Шойфет уже начал привыкать к поездкам на БТРах. Машину покачивало на ухабистой дороге, вокруг шелестели листвой березы, очень похожие на земные, да и вообще пейзаж поразительно напоминал Леве хорошо знакомые подмосковные Дубровицы, только безо всяких признаков цивилизации. Поначалу девственная природа здешних мест грела душу, но постепенно ощущение бесконечной отдаленности от всего, что Лева почитал родным и близким, начинало наводить на впечатлительного переводчика тихую панику.

Внезапно лес расступился, и Лева увидал впереди, за широкими лугами, цель пути – родовое гнездо владетелей Бхаалейна.

Ни в кино, ни на иллюстрациях к любимым историческим романам Лева не видывал ничего подобного этим могучим стенам. Он, правда, ожидал, что они окажутся повыше, но этот недостаток с лихвой искупался монументальной толщиной и циклопическими размерами глыб, складывавших башни. По сравнению с кирном египетские пирамиды показались бы жалкими времянками. Мнилось, что он стоит здесь от начала времен и выстоит дольше, чем продлится род людской, не изменившись ни на йоту.

Над воротами плескался на ветру белый флаг, окаймленный какой-то бахромой – что это могло быть, Лева издалека не разобрал, да его и не интересовали такие мелочи. Он во все глаза разглядывал замок и очнулся, лишь когда сидевший рядом Вяземский нечаянно толкнул его локтем.

Артиллерист тоже рассматривал замок, правда, в полевой бинокль. До сих пор полковнику Вяземскому не приходилось выезжать далеко за пределы базы – командующего артиллерией в составе сил братской межпространственной помощи Кобзев почитал персоной совершенно излишней до того момента, пока эти самые силы помощи не столкнутся с американцами. Самому же полковнику хватало дел на базе. Огневые точки наконец-то были оборудованы, пушки – установлены на позициях, и перспектива переносить все это с места на место отнюдь не грела душу. Но если уже сам командующий выбрался из своего уютного кабинета по другую сторону межпространственных ворот и приполз вести переговоры с местными феодалами, то и всему прочему начальству отвертеться не удастся.

И при виде замка Вяземский окончательно уверился, что Кобзев на самом деле прав – нечего богам войны делать на этой планете. Зрелище было жалкое. Да, конечно, строители не были полными профанами для своего уровня развития – штурмовать его, имея из дальнобойного оружия одни луки да катапульты, Вяземский постеснялся бы. Замок окружал изрядной ширины ров, а опускной мост через него, будучи поднятым, закрывал единственные ворота. А пять башен давали обороняющимся возможность вести перекрестный огонь по любой точке в радиусе досягаемости их луков.

Больше того – полковник знал, как строили зодчие древних времен. Вяземский хорошо помнил апокрифическую историю про старинную церквушку, которую восемь дней не могла снести батарея гаубиц, бившая по ней прямой наводкой, а ведь тот храм не из базальтовых глыб строился – из простых кирпичей. К тому же… Артиллерист присмотрелся. Швы между каменными блоками не были залиты цементом, не заросли мхом и не пустовали. Словно бы кто-то с маниакальным упорством прошелся по ним со сварочным аппаратом – если бы можно было сваривать камень.

И все же, чтобы взять это укрепление, не требовались его любимые Д-30. Это было под силу обычному миномету, только времени потребуется уж очень много. Несколько разрывных и зажигательных во двор… где, скорей всего, сложены под навесами, а то и под открытым небом всяческие бочки-ящики и запасы сена, где постоянно снует народ, потому что замок такого размера пустовать не может. Если обороняющиеся попытаются опустить мост – разнести в щепки еще до того, как по нему проскачет первый рыцарь. Если нет – ждать, пока защитники с голодухи не повылезают сами. Разве что в замке есть подземный ход…

«Охолони! – скомандовал себе полковник, осознав, куда завели его мысли. – Это наш предполагаемый тактический союзник».

– Товарищ Вяземский, – доверительно поинтересовался у него Кобзев, – как вы считаете…

«Ах ты гнида, – подумал полковник без особой злости. – Мнением моим поинтересоваться изволил. Когда я предложил в точку высадки делегации забросить батарею огневой поддержки, кто меня чуть с грязью не смешал?»

– У меня, товарищ Кобзев, – ответил он, не дожидаясь продолжения, – по вопросам местной специфики своего мнения нет и быть не может. Не сталкиваюсь я с местной спецификой.

Гэбист обиженно посопел.

– Кажется, – заметил начштаба, – нас встречают.

Вяземский снова поднес к глазам бинокль.

Мост опустился, и в распахнутые ворота выезжали всадники. Тренированный взгляд полковника машинально подсчитывал противников – три десятка человек в легких доспехах, еще с десяток в чем-то пестром, потом – отдельно – неимоверно широкоплечий мужчина в лазурно-синем кафтане, и за его спиной толпа людей, одетых не менее ярко, – верно, прихлебателей.

– Всем машинам, кроме первой, – стоп, – скомандовал начштаба в трубку. Рации в этом мире работали плохо – не очень помогала даже воздвигнутая посреди лагеря антенна, – но в радиусе километров пяти можно было добиться приемлемой слышимости. – Развернуться и быть готовыми атаковать в случае провокации.

Лева Шойфет эту фразу услышал краем уха и заметил только, как остальные БТРы в колонне неторопливо съезжают с дороги, выстраиваясь полукругом вдоль опушки леса. Приближающееся войско интересовало его гораздо больше.

Сильней, чем когда-либо с того дня, как его проволокли через врата между мирами, Леве казалось, будто он угодил в прошлое. Беда была в том, что о прошлом он судил наполовину по учебникам истории, где упор делался исключительно на классовую борьбу во всех ее проявлениях, а наполовину – по авантюрным романам, авторов которых историческая правда волновала куда меньше, чем завлекательность. Поэтому он вполне верно представлял себе роскошные одежды придворных вельмож, богатство феодалов, мрачное величие рыцарских замков, но оказался совершенно не готов к той блистательной оправе, что окружала эти драгоценные камни.

Владение Бхаалейн относилось к числу самых обширных в империи, и то, что большую часть его занимали непролазные пущи Беззаконной гряды, не мешало владетелю равняться богатством с самыми древними родами срединного Эвейна. А когда у владетеля полны сундуки, не пустует кошель и у его дружинников, будь то родовичи или наймиты.

На ярком солнце сверкали начищенные кирасы, не исцарапанные еще наконечниками разбойничьих стрел, переливалось серебряное и золотое шитье на кафтанах чародеев, блестели самоцветы. Даже сбруя владетельского коня была изукрашена драгоценными венисами так густо, что не было видно отменно выделанной кожи.

«Нет, – решил про себя Вяземский. – Предательства они не замышляют. Это не боевое оружие и не походная броня – все слишком вычурно, слишком богато. Они пытаются произвести на нас впечатление… Не могу их винить». Ему вспомнились леопардовые шкуры негритянских вождей.

Когда до процессии оставалось метров сто, БТР остановился. Командиры один за другим вылезли, спрыгивая в мягкую, прогретую солнцем траву на обочине.

Люди в кирасах остановились, выстроившись поперек дороги в две шеренги. Широкоплечий толстяк в синем выехал вперед. За его спиной прятались еще четверо. Одного Лева узнал – это был высокомерный молодой человек, встретивший их с Кобзевым в приречной деревне, сын владетеля. Двое других были одеты не менее богато, чем плечистый, но в другом стиле. Тот, что был помоложе, остролицый и тонкогубый, явно предпочитал оттенки темно-багрового и не носил никаких украшений, кроме стальной цепочки, протянутой вдоль рукава, – если только это было украшение. Физиономия его зло кривилась; потом он, видно, вспоминал, что послу не пристало так откровенно выражать чувства, и стирал выражение с лица, но то мгновенно появлялось снова, как запотевает холодное стекло. Спутник его был очень стар – Лева дал бы ему на вид лет двести – и одет так богато, что за брошками и цепями не было видно зеленого бархата. Четвертый показался переводчику также смутно знакомым, но он не сразу сообразил, где встречал этого человека – тот приезжал с Терованом в деревню, но в беседу тогда не вмешивался.

Делегации подошли друг к другу вплотную. Кобзеву явно хотелось сказать что-нибудь для протокола про встречу двух миров, двух идеологий, но он понимал, что его за такие слова свои же товарищи придушат.

Когда молчание затянулось, гэбист слегка подтолкнул переводчика в спину.

– От имени Союза Советских Социалистических Республик я приветствую владетеля Бхаалейна, – послушно проговорил Лева, не имевший ни малейшего понятия, как следует обращаться к феодалам.

Рахтаварин ит-Таварин слегка усмехнулся, с неожиданной для такого массивного человека ловкостью спешиваясь. «Как только под ним конский хребет не ломается?» – подумал Вяземский.

– Кто ты? – спросил он без обиняков.

– Мое имя Лейв ит-Лазар, я – толмач при посольстве.

Слово «посольство» Леве пришлось придумать, верней – образовать по аналогии, потому что в эвейнском его, кажется, не существовало. Ближе всего по смыслу стояло «атриста», обозначавшее группу посланников, оговаривающих условия перемирия. Но владетель вроде бы понял, что имелось в виду.

– Тогда я говорю не с тобой, а с этими людьми? – так же прямо спросил он.

– Да, – ответил Лева спокойно.

Несмотря на то, что Рахтаварин казался на первый взгляд совершенно спокоен, переводчика не покидало ощущение, что он пытается выторговать у тигра кусок его добычи.

– Хорошо, – проговорил владетель, кивая каким-то своим мыслям. – С кем из этих людей я могу говорить, не поступаясь честью?

– Что? – переспросил Лева.

– С кем из этих людей я могу говорить? – нетерпеливо повторил владетель. – Чей род может сравниться в древности и крепости с Бхаалейном, наследники которого правили Бхаалейном со времен Конала Милосердного? Есть ли среди них владетели или эллисейны, чье семя сильно?

Лева понятия не имел, сколько прошло лет (будь то земных или коротких местных) со времен упомянутого Конала, но смысл высказывания уловил.

– Владетель спрашивает, кто из нас дворянин?

– Что-о? – переспросил командующий.

– Он заявляет, – извиняющимся тоном добавил переводчик, – что будет говорить только с равным ему по положению. Для него это значит – владетелем или колдуном.

– Раньше их это не волновало, – раздраженно бросил Кобзев. – Извините, товарищ генерал, но…

– Коун Степан ит-Кирей говорит, раньше вы не требовали, чтобы с вами говорили только родовитые, – послушно перевел Лева.

– Раньше они не говорили со мной, – ответил владетель. – Я мог послать сына, родовича или наймита говорить с неведомыми пришельцами, но не могу поступиться честью владения, торгуясь с безродными.

– Он объясняет, что сам он не может вести переговоры с простолюдинами, – переврал его слова Лева. – Пока он посылал на переговоры слуг, по его меркам все было нормально, но слуги не имеют права договариваться с нами.

– Ч-черт, – ругнулся Кобзев, не стесняясь командующего.

– Так есть ли среди вас, ши, человек благородной крови? – настойчиво переспросил владетель.

– Они снова спрашивают, кто из нас… э-э… аристократ? – перевел Лева.

Кобзев поморщился.

– Вяземский у нас аристократ, – неожиданно буркнул начштаба. – Самый натуральный.

– Э-э… воевода из рода Вяземских, – сообщил Лева, для надежности ткнув пальцем в сторону полковника.

На местных это сообщение произвело неожиданный эффект. Несколько секунд все пятеро, отступив на шаг, ожесточенно перешептывались, потом владетель Бхаалейна выступил вперед и, глядя прямо на Вяземского, пророкотал нечто для большинства советских офицеров невнятное.

– Они спрашивают, товарищ полковник, какой… э-э… магией вы владеете? – пояснил Лева, бледнея. – И требуют показать.

Командование «руки помощи» начало озадаченно переглядываться.

– Вот ведь дернул вас, Степан Киреевич, черт за язык, – огорченно сказал начштаба. – И что теперь?

– А может, нам и в самом деле продемонстрировать товарищу вашу, кхе-кхе, «магию», – неожиданно сказал командующий. – У вас ведь дежурная батарея в готовности?

– Так точно, товарищ генерал!

Вяземский яростно откашлялся и выхватил из руки ординарца трубку.

– Слушаю, товарищ полковник! – донесся по радио бодрый голос Кордавы. «Хорошо, – подумалось полковнику, – что ламповые рации на коротких волнах здесь работают». Наладить дальнюю связь как следует не удавалось, даже подняв антенну на аэростате над базой; радисты винили во всем пятна на здешнем зеленоватом солнце.

– Мушни, – Вяземский снова кашлянул, – помнишь тот пригорок, что вчера по карте просчитывали? Ну, ориентир номер пять? Так вот, он мне мешает. Сейчас. Понял меня?

– Какие проблемы, Александр Николаевич! – Лева прямо-таки увидел довольную улыбку Мушни. – Закройте глаза и досчитайте до семи. Фокус-покус будет, да!

Закрывать глаза Вяземский не стал. Он и без того мог прекрасно представить, как Кордава, бросив трубку, разворачивается к огневым, как приходят в движение длинные хоботы Д-тридцатых, машут руками наводчики…

Полковник резко выбросил правую руку вперед и щелкнул пальцами.

Бам! Бам! Бам!

Пять рыжих вспышек одна за другой полыхнули на месте невысокого холмика, и на его месте повисло облако пыли и дыма.

Владетель Бхаалейн медленно отвел взгляд от перемолотого снарядами пригорка и посмотрел Вяземскому прямо в глаза – без страха, но с некоторым облегчением.

– Я – Рахтаварин ит-Таварин ат-Бхаалейн, – проговорил он значительно. – А это – мой сын Терован. Со мною явились владетели Картроз и Финдейг, дабы послужить свидетелями по Серебряному закону, и чародей гильдии провидцев Артанакс, дабы слово лжи не осквернило ничьих уст. Мы будем говорить.

И артиллерист нутром почуял, как и что ему следует ответить.

– Я – Александр Николаевич Вяземский, полковник артиллерийских войск Советской армии, – отозвался он так же торжественно. – Мы будем говорить.

* * *

Операция возмездия была спланирована просто идеально. Хищные силуэты вертолетов показались над лесом в тот самый момент, когда во дворе родового замка Дейга с глухим хлопком разорвалась первая мина.

Пять «хьюи» с десантом неслись, едва не задевая лыжами верхушки деревьев – рискованный трюк, если учесть, что дорогостоящая аппаратура ночного видения после переброски представляла собой груду бесполезного хлама, как, впрочем, добрая треть начинки пилотской кабины. Но в группу вторжения недаром отбирали лучших из лучших – асам морской авиации, имевшим за плечами сотни часов налета, вполне хватало лившегося с небес серебристого потока лунного света. Тем более что местная луна была ярче земной и немного желтее.

«Си Кобрам» прикрытия было чуть полегче – они, как и было предписано, держались позади и выше транспортников, нацеливаясь хоботками «вулканов» на заволакиваемый белой пеленой замок.

Минометная батарея дала четыре залпа. По мнению ее командира, наблюдавшего в стереотрубу, как белые клубы лениво переливаются из-за стен, местным тараканам должно было хватить той дозы слезогонки, которой он им только что прописал. Тем более что первый «хьюи» уже заходил на цель.

* * *

Сначала Линдан даже не понял, что именно его разбудило. Последние две ночи он вообще спал тревожно – владетельские покои главной башни замка Дейга были ему чужими . Он не привык спать в таком просторе – ему казалось, что одна подушка на широком хозяйском ложе больше, чем вся койка, полагавшаяся молодому наймиту в древнем замке нищего окраинного владения. Его будили сквозняки, гулявшие по комнате; ветер задувал в распахнутые окна, развевая тяжелые, как кирасы, гобелены с родовым знаком Дейга. Линдан пытался закрывать окна, но в спальне тут же становилось душно, а сквозняки почему-то просачивались сквозь рассевшиеся рамы, ничуть не теряя силы. Его тревожил запах – слабый, неопределимый и невыветриваемый. Молодой чародей ворочался на мягкой перине, точно на охапках хвороста, пока от усталости не проваливался в тяжелый, дурной сон.

Он прежде как-то не задумывался, насколько же тяжело приходится владетелям. Особенно в нелегкие времена. К владетелю приходят со всякой бедой, со всяким раздором, со всякой мелкой обидой. А владетель должен помочь, успокоить страсти, рассудить справедливо, и притом не в ущерб себе – потому что тогда он не сможет помочь никому.

Сейчас время было не из легких. Но даже усталость не давала молодому владетелю-по-доверию заснуть крепко.

Какой-то миг Линдан лежал неподвижно, не осознавая, где находится. А потом в его сознание ворвался стрекот летучего голема ши. Где-то совсем близко. И тяжелые, гулкие хлопки.

Линдан резко вскочил с кровати.

Вползший в комнату язык белого дыма он заметил не сразу. Только когда от этого жгучего дыма наполнились слезами глаза, а горло захлебнулось непрекращающимся кашлем.

Дым, дым… его учили, как бороться с дымом. Маг-огневик должен уметь справляться с последствиями применения своего дара. Надо… Линдан скрючился, выхаркивая легкие на ковер. Но вместо глотка – одного-единственного! – чистого воздуха туда проникали лишь новые порции отравы.

Оболочка. Надо было создать защитную оболочку вокруг головы. Слой раскаленного воздуха…

Очередной приступ сбросил его на пол. Преодолевая жуткую боль в ребрах, пытавшихся выдавить из горла проникшие в него капли жгучего дыма, Линдан сосредоточился, выжигая из воздуха ядовитую мглу.

Дышать стало полегче. Слезы все еще катились градом, но, поминутно промаргиваясь, молодой чародей все же сумел добраться до окна во внутренний двор замка, откуда ползли, тяжело вздымаясь, клубы белого дыма. Тяжелый рокот надвигающихся големов все нарастал.

Но к этому времени Линдан уже овладел собою. Дышать прокаленным воздухом, горячим, вонючим, не насыщавшим ошпаренные ядом легкие, было тяжело, но и только – чародей находился в сознании, а не валялся, как дружинник на страже у его дверей, в приступах сухого кашля. Скорей всего – белая муть болталась в пятиугольном колодце двора, как кисель, – все, кто оказался на нижних этажах башен, сейчас не смогут защитить не то что владение Дейга, но даже себя самих. Значит, эта задача ложится на плечи владетеля, пусть и временного.

Кровожадные ши лишены чародейных даров. Что же… Линдан одарит их своим.

Первый «хьюи» проплыл над зубчатой стеной, едва не задев ее лыжами, и завис над пятачком внутреннего двора замка. Поток воздуха от винта на миг разогнал газ, вдавив, вбив его во всевозможные отверстия и щели, затем белая пелена вновь сомкнулась, и в нее, словно в мутную воду, соскользнула по тросам первая шестерка.

Все было привычно, знакомо, отработано на сотнях тренировок до полного автоматизма. Включить подствольный фонарь, сориентироваться, взять под контроль ближайший вход-выход, но главное – чтобы там ни говорили – убраться поскорее от точки приземления, пока тебе по шлему не приложился ботинком твой же брат-спецназовец.

Освободившись от груза, первый вертолет ушел вбок, одновременно набирая высоту, а на его место уже заходил второй, третий подлетал к башне… шестерка заскользила вниз, и в этот момент у второго «хьюи» вспыхнул мотор.

Веселое рыжее пламя пробежало по хвостовой балке.

Пилоты увидели, как на них медленно – ровно настолько, чтобы успеть осознать случившееся и всю глубину его неотвратимости, – надвигается стена, а затем, под дикий визг сминаемого металла, пилотская кабина превратилась в гармошку.

Останки «хьюи» рухнули к подножию стены и там наконец рванул бензобак, озарив ярко-оранжевой вспышкой небо над замком.

Замкнутое каменными стенами пространство дворика наполнилось кусками металла, летящими в самых различных направлениях, что сразу делало весьма проблематичным выживание любого существа, превосходящего размерами хомяка. Впрочем, хлынувший следом горящий бензин разрешил эту проблему окончательно.

Линдан погасил огненную волну, не дав ей хлестнуть в окно. Он не ожидал, что пробужденное в огненном сердце голема пламя вырвется на свободу столь буйно. Воины-ши, вероятно, погибли в этой полыхающей буре, но, если кто-то из дружинников оказался во дворе в этот миг, его можно считать мертвым.

За тех, кто находился в комнатах, Линдан не беспокоился. Двери во двор прочны и смогут выдержать взрыв, а огонь не прогрызет их достаточно долго. Кроме того, от бушующего пламени была своя польза – остатки белого тумана понемногу рассеивались, пламя выжигало их.

Правда, в замковом дворе были сложены запасы сена для лошадей… а еще туда выходили ворота конюшни, и вот они-то, скорей всего, не выдержали. До Линдана долетали визг и душераздирающее ржание коней. Почему-то это разгневало его сильнее, чем подлая атака в ночи.

Распахнув двери, он выскочил в коридор и, переступив через скорченное судорогой тело стража, бросился наружу. Лестница вела на шедшую поверху стены дорожку. То особенное, внутреннее зрение, которое давал чародею дар, подсказывало, что сожженный голем был далеко не последним. Еще один отлетал от замка, остальные порхали в воздухе, сбитые с толку внезапной гибелью собрата.

Во дворе бушевал пожар, но огонь покуда не проник во внутренние помещения башен, так что для жителей замка оставалась надежда. Пламенная чаша озаряла светом небеса, соперничая с низкой луной, и в серебряно-кровавом свете мелькали на краю видимости черные рыбьи тени големов.

Дозорные на стенах также пострадали от дымной отравы, но меньше – здесь, на высоте, постоянно дуло, и с наветренной стороны воздух оставался почти чист, так что Линдан рискнул снять огненную оболочку. Глаза лишь слегка пощипывало и першило в горле.

– Владетель! – прохрипел дружинник, завидев Линдана. Он хотел сказать еще что-то, но к гулу пламени и стрекочущему реву големов присоединился новый звук. Воин схватился за плечо и осел, сползая по стене. На сером камне остался черный след лаково блестящей крови.

Линдан отчаянно вскинул руку, направляя свой дар к первой цели, стремясь погасить огненное сердце демона.

Оставшиеся вертолеты зависли в трех сотнях метров от стен замка. Их бортстрелки вкупе с оставшимися десантниками самозабвенно лупили по единственной четко видимой на фоне разгорающегося пожара цели – черным зубцам замковой стены. В ответ им из огня вылетело несколько стрел.

Ближе всех к замку оказался первый «хьюи», тот самый десант, который в данный момент превращался в угли во дворе родового замка Дейга. Именно его мотор и заглох, обиженно чихнув напоследок облаком сизого дыма.

Экипаж спасло только то, что до земли было всего ничего. Летающую машину повело вперед и вниз, лопасти винта задели стену и разлетелись осколками. Со страшным, тяжелым скрежетом вертолет соскользнул под стену, шмякнулся о пригорок и завалился набок. Стоны металла и трескотню выстрелов перекрыл дикий вой ракет. Огненные кометы вырвались из-под брюха «Си Кобры» и потянулись к правой надвратной башне. В воздух взлетели куски камня и дерева.

Все происходило очень быстро. Стрелы ракет еще продолжали отрываться от вертолета, когда стекло его кабины озарилось изнутри кроваво-красной вспышкой взрыва. Миг – и на месте «Си Кобры» повис клубок косматого огня, чтобы опасть на луга лавиной пламенеющих обломков.

Оставшимся вертолетам уже не требовалось никакой команды.

– Они бегут! – вскрикнул кто-то за спиной Линдана.

– Нет, – покачал молодой чародей, уже на излете сил доставая чарами последнего врага. Железный голем покачнулся и рухнул в лес, ломая трепещущие за спиной крылья. – Я чую, они обрушат на нас свою злую волшбу. Передай всем, кто еще остался на стене, – мы уходим.

– Покинуть кирн? – Дружинник задохнулся. – Но…

– Мы сможем отстроить его заново, даже если ши сровняют кирн с землей, но для этого мы должны выжить! – рявкнул Линдан и закашлялся – отрава еще не рассеялась. – Выводите людей! Женщин и чародеев – первыми!

Он вновь воздвиг чародейную преграду вокруг головы и бросился по лестнице вниз, туда, откуда доносились слабые крики о помощи и мучительный кашель.

* * *

Командовавший минометной батареей поддержки лейтенант Ньюбрук отвернулся от стереотрубы. Блестяще задуманная образцово-показательная операция обернулась позорнейшим провалом. Четыре вертолета из пяти потеряно, скорей всего – вместе с экипажами, и все, что мог сделать лично он, – постараться, чтобы разница в счете в пользу местных была не такой уж большой.

– Батаре-я… – На последнем «я» голос лейтенанта отчего-то сорвался на всхлип. – Координаты цели… прежние… напалмовыми… залп!

Пять минут спустя два броневика минометчиков, ныряя из одной колдобины в другою, катились к базе, а за их спинами на полнеба вставало зарево пылающего, словно свечка, родового замка владетелей Дейга.

* * *

– И все же, – довольно улыбнулся Кобзев, – на мой взгляд, переговоры прошли вполне успешно.

Вяземский промолчал. По его разумению, гэбист не признался бы в своей неудаче, даже если б всю советскую миссию братской помощи сварили в одном котле и съели без хлеба. При мысли о своих африканских подопечных из племени мбеле, после знакомства с которыми полковник и мог похвастаться столь неординарными ассоциациями, Вяземский вздрогнул и взял еще ломоть черного «кирпича». Вообще-то на офицерском столе был и белый хлеб, но есть борщ с белым хлебом Вяземский полагал кулинарным извращением.

Правда, в словах Кобзева было зерно истины. Владетель Бхаалейн оказался уступчивее, чем полковник полагал возможным. Во всяком случае, он неизменно вставал на сторону пришельцев, когда его собрат из владения Картроз, еще не забывший недавнего сражения, встревал в беседу с требованиями перерезать наглых демонов. Пока из столицы не прибыл императорский посланник, чтобы вести переговоры уже на высшем уровне, советским войскам разрешалось невозбранно перемещаться по владению Бхаалейн (занимавшему территорию никак не меньше Московской области), строить базы – на землях, не занятых под поля, и только под присмотром друидов, служивших, как решил Вяземский, чем-то вроде лесхознадзора, вести торговлю и общаться с местным населением. Владетель Картроз бушевал и ярился, пока Бхаалейн и Финдейг не объяснили на пальцах, что его мнение, строго говоря, никого здесь не волнует. Не лезет никто на твои земли – ну и молчи в тряпочку! Феодализм, что с них возьмешь.

Третий владетель, Финдейг, будучи накормлен сгущенкой, отнесся к пришельцам в целом благожелательно, но допускать в свои земли покуда отказался, намекнув, что если ши будут себя вести прилично на бхаалейновских землях, то он может и передумать, но пока рисковать побаивается.

– Смотря как идут дела у американцев, – пробормотал Вяземский и тут же пожалел о своей несдержанности. Кобзев нахмурился.

– Это уже не так важно, – заявил он. – Мы получили в свое распоряжение одну точку перехода. Остальное – дело времени. Помяните мое слово, через десять лет мы будем иметь дело с Эвейнской Социалистической Республикой. Или народно-демократической – какая, к лешему, разница? Это будет наша республика, с нашим строем, и наши войска будут охранять эти злосчастные точки от любых посягательств. Вкусный салат.

Переход от политики к кулинарии показался Вяземскому несколько неожиданным, но, добравшись до салата, артиллерист понял, почему его собеседник отвлекся. В тарелке лежало нечто зеленое, ароматное, исходящее соком и совершенно полковнику незнакомое.

– Что-то я не понимаю, – заметил Кобзев, с аппетитом похрустывая стебельками, – что сюда намешано? Вроде бы… нет, не понимаю.

Вяземский согласно покивал, отправляя в рот очередную порцию, и тут до него дошла вся нелепость ситуации. Кобзеву было простительно обмануться – привычный к служебным столовым, он и не заметил разницы. Но заработавший себе хроническую язву холостой полковник…

Едва дожевав свою котлету и оставив недопитым жиденький отвар на изюме, Вяземский бегом ринулся на кухню. Как он и ожидал, Аркаша Либин не успел скрыться с места преступления. Он сидел за кухонным столом и с урчанием и причмокиванием добирал остатки салата из двухведерной алюминиевой кастрюли. Ложка гулко скребла по дну в ритме вальса для эпилептиков.

– Аркаша, – мягко поинтересовался Вяземский, – что это было?

– А? – Снабженец поднял голову и отдал честь ложкой. – Товарищ полковник, вы салатика попробуйте! Свеженький! Пока есть!

– Аркаша, – проговорил артиллерист еще тише. – Не темни.

Либин вздохнул.

– Моток медной проволоки, – ответил он. – Он же катушка трансформаторная из блока питания БП-11Ф7, перегоревшая, списанная.

Вяземский с мукой закрыл глаза.

– За такой салат, – процедил он, – я тебе готов простить эту проволоку. Объясни мне только – кому ты ее здесь продал?

– Кузнецу. – Аркаша со смаком облизал ложку. – В деревне.

– Но когда?! – взвыл Вяземский.

Снабженец неторопливо поднялся на ноги и поправил брюшко, чтобы то свисало поверх ремня симметрично.

– А вот это, товарищ полковник, – с достоинством ответил он, – коммерческая тайна.

Глава 7

Понемногу Алекс начинал привыкать к этому лесу. Лес – это ведь не просто «совокупность веток, торчащих из одного места», думал он, обходя не ко времени усыпанный желтыми цветами куст. Он, кроме этого, еще и сложнейшая биоэнергетическая система, что бы ни говорили по этому поводу. Прав был небезызвестный Дерсу Узала: «Все есть люди – камень, дерево, вода, зверь». И могавки всякие с ирокезами тоже говорили, что «лес полон духов». Надо только слушать. А имеющий уши – услышит.

Лучше всего, конечно, было бы не ломиться по этому лесу обвешанным железом по уши, а выйти на полянку, голым по пояс, да полежать на ней часика три. Сразу в резонанс не попадешь, но хоть какую-то грубую настройку получить уже можно. До друида, конечно, далеко…

Вспомнив давешнего друида, Тау… – как бишь его там, а, Тауринкса! – Алекс усмехнулся. Да, вот уж кто был настроен, что называется, «на все сто». Отбытие пленного из лагеря было весьма впечатляющим по любым меркам. Он ведь не только зверюгу призвал, подумал Окан, он еще и мозги нам замутил, а то бы эту зверушку посекли еще на подходе к периметру. Н-да, знать бы, какие еще фокусы у местных в рукаве, кроме пиро– и телекинеза. Ну и телепатии, понятно. А как насчет манны небесной и остальных казней египетских?

– Смена дозора, – прошелестело вдоль цепочки разведчиков.

Алекс поправил автомат, обгоняя идущих впереди.

– Направление прежнее, – отчетливо прошептал лейтенант, когда Окан поравнялся с ним. – Тридцать, – он взглянул на часы. – Нет, двадцать градусов левее солнца.

Или два лаптя, или восемь пальцев, подумал Алекс. Скучновато, однако, без компаса. Соорудить, что ли, какую-нибудь систему с солнечными часами? Кстати – а сутки здесь такие же, как у нас? Что-то световой день больно длинный… или это субъективное ощущение? Потолковать бы по душам с кем-нибудь из научников, да с ихней охраной связываться… Где они только таких дуболомов набрали? Из лагерных конвоев, не иначе. Наш мир, чужой мир – этим бобикам все по барабану. «Запрещено!», «Стой, стрелять буду», «Шаг вправо, шаг влево – побег, прыжок на месте – провокация!» И семимильными шагами к коммунизму.

Откуда-то справа бесшумно выпорхнула небольшая, синяя с черным птица и исчезла в кронах наверху.

Алекс опустил автомат. Интересно, она сама по себе взлетела, подумал он, или опять мерзкие штучки товарища, простите, коуна Тауринкса или кого-то на него похожего? Будем надеяться на первое, а то ведь так можно и параноиком запросто заделаться.

Два лаптя правее солнца, два лаптя правее солнца… Интересно, а почему Кобзев так упорно посылает поисковые группы именно в этом направлении?

Окан постарался восстановить в памяти карту на столе у капитана. Видел он ее мельком да еще под достаточно неудобным углом, но в свое время дед неплохо натаскал его «хватать» детали периферийным зрением.

Там были помечены земли трех ближайших местных феодалов – Картроза, Бхаалейна и оставшегося, чье имя закрывала зеленая капитанская линейка. Еще там была помечена река, та самая, около которой готовились сооружать второй лагерь – Драконья, – лесной массив с жирным знаком вопроса и что-то вроде горной гряды. А гряда называлась Безза…

Что-то мелькнуло слева. Алекс замер, медленно, не торопясь, начал разворачиваться, пытаясь «поймать» картинку, вызвавшую у бокового зрения ощущение неправильности.

Ветка. Сломанная ветка кустарника примерно в метре от земли.

Алекс осторожно подошел поближе. Присел, изучая окрестные травинки.

Это мог быть какой-нибудь местный зверь. В конце концов, подумал Окан, после собакомедведя я ничуть не удивлюсь, если на меня сейчас вышагнет сесквоч, он же йети. Это в нашем мире неандертальцы вымерли, да и вымерли ли… в свете недавно открывшихся фактов… может, они просто… сюда ушли?

Ну, а если это все же был человек и шел он во-он оттуда… примерно досюда, а потом меткий ефрейтор поехал в отпуск… а ну, а ну, что это у нас?

На тонкой полоске мха, содранной с вытянувшегося поперек тропинки корня, четко виднелся отпечаток сапожного каблука.

– Ну и что вы можете сказать?

Алекс легонько коснулся пальцами поникшего стебелька травы и встал.

– Здесь прошли люди, товарищ командир, – ответил он. – Трое или четверо. Недавно, чуть больше часа назад, – трава еще расправиться не успела. Все – взрослые мужчины, шли не таясь и не торопясь.

– В названном количестве уверены?

– Так точно, товарищ лейтенант. Обученные люди так не ходят. Там все сложнее – прошел либо один, либо много, а сколько – не понять. Эти же ломились, – Алекс сделал паузу, подбирая сравнение, – как туристы на пикник. Каждый сам по себе, отдельный след идентифицируется вполне четко.

– Значит, просто нагло прут, – задумчиво сказал лейтенант. – Или… заманивают?

– Не думаю, – спокойно возразил Окан. – Даже если предположить, что они заранее знали о нашей группе… и время выхода, и примерный маршрут… Не похоже это на местных. Вспомните друида.

– Кстати, о друиде, – спохватился старлей. – Вы в дозоре ничего такого… не фиксировали? Нестандартного поведения местной флоры?

– Ни флоры, ни фауны, – усмехнулся Алекс. – Но… товарищ командир, разрешите высказать предложение?

Старший лейтенант кивнул.

– Учитывая особые способности отдельных местных жителей, – начал Окан, – а также ваше предположение о возможной засаде, я предлагаю двигаться следующим образом – дозор уходит еще на двести метров вперед. Итого полкилометра, думаю, этого хватит. Остальная группа разворачивается в цепь, загибает фланги и следует за дозором, имея его в фокусе. Если они все-таки попытаются поймать нас в ловушку…

– Сами в нее и угодят, – улыбнулся старший лейтенант. – Действуйте, Окан.

* * *

Два «хьюи» зависли над перекатом реки. Они проделывали это уже пятый раз за полчаса, и, даже если кто-то из местных умудрился отследить их полет, все равно они бы не смогли определить, где именно спрыгнула на землю восьмерка темных силуэтов.

– Надеть камуфляжи! – громким шепотом скомандовал Большой Глебовски, дождавшись, когда вполголоса чертыхающееся отделение вскарабкается на хоть и невысокий, но, как выяснилось, труднодоступный ночью склон. – И – все сюда!

Путаясь в бесчисленных крючках «костюма Гилли», Крис попытался припомнить, за что маленький поляк получил такое не соответствующее ему с виду прозвище. Фильм вроде был такой… или не был? Сейчас голливудская продукция, даром что ее регулярно крутили на базе, казалась Крису чем-то далеким, как марсианские каналы. Хотя оно ведь так и есть, подумал Крис. Земля и Марс кажутся рядом, когда смотришь на них из другой вселенной.

Так за что же его так назвали? Было это в первый день – мы стояли около палатки, Седжвик раскуривал свою очередную сигару, потом пришел Дженнинг и сказал, что уже действует душевая… Ну да, а пять минут спустя прибежал Райконен и, давясь от смеха, начал показывать, какой у Глебовски этот… ну вот такой, ей-богу, парни… И хватался при этом за руку выше локтя. И тогда кто-то предложил называть Глебовски «Большим». Кто? Не помню. Забавно, что мы все так легко поверили Райконену, подумал Крис, видимо, он был очень уж убедителен. А еще забавнее, что сам Глебовски ничуть не удивился этому прозвищу, словно его уже где-то так называли.

– Значит, так, парни, – начал поляк, блеснув белыми зубами на измазанном краской лице. – Мы сейчас в пятнадцати милях от замка главной здешней шишки, того самого, где были Рид с Боллингтоном…

Вообще-то там был полковник с адъютантом адмирала, подумал Крис. А мы делали вид, что прикрываем их. Что у нас за судьба такая снайперская – носит, как пьяную пулю, туда-сюда. Сегодня «в распоряжении» одного, завтра «в подчинении» другого… спасибо, что напарника оставили.

– …И к которому нам кровь из носу надо выйти к утру. Ну и… все остальное. Фотографии все запомнили? Где звезда?

– У тебя на лбу, Боб, – хихикнул кто-то.

Рид улыбнулся вместе с остальными. Огромная – куда больше Сириуса или Венеры – белая звезда, висевшая над горизонтом, и в самом деле походила на звезду на пехотной каске, которую Глебовски зачем-то повесил над койкой. По этому светилу полагалось ориентироваться ночью – перепутать ее было невозможно ни с чем даже на здешнем усыпанном золотыми и багряными искрами небе, таком глубоком и звездном, что по сравнению с ним небосвод над Монтаной казался низким закопченным потолком. Капралу порой мерещилось даже, что местные жители нарочно прибили к хрустальному своду свою Полярную, отбрасывавшую наземь смутные тени.

– О’кей, о’кей, – хмыкнул сержант добродушно. – И еще… – Голос его посуровел. – Вот что я хочу сказать, парни. Если для кого-то из вас дело обернется совсем уж полной задницей… Я хочу сказать, если кому-то будет угрожать опасность попасть в лапы к местным гукам, то, – он звучно хлопнул себя по боку, где из кармана «Гилли» виднелась рукоятка «кольта», – воспользуйтесь вот этим. А еще лучше – гранатой. Лучше самому разнести себе башку, чем явиться в лагерь таким, как бедняга Пауэлл. Я не верю во всех этих зомби, зувемби и прочие вудуистские штучки, но своим глазам я доверять привык. За последние пятнадцать лет они меня не подводили. В этом, – Глебовски снова ухмыльнулся, – убедилась на своей шкуре куча народу.

– Э-э, простите, сарж, а как это соотносится с догмами христианства? – спросил кто-то из вторых номеров.

– С чем-чем? – нарочито удивленно переспросил сержант.

– Ну, – замялся морпех. Энди Эббот, вспомнил Крис, из Пенсильвании. Ну да, у него на койке вечно валялся молитвенник в потрепанной коричневой обложке. Никогда не бывал в Пенсильвании. Интересно, они там все такие прибабахнутые? Хотя вряд ли – Глебовски вон тоже оттуда.

– Нам ведь запрещено самим убивать себя, не так ли, сарж? Если мы сделаем это, то не попадем в рай.

Несколько мгновений Глебовски непонимающе смотрел на Энди, а затем согнулся в приступе лошадиного ржания.

– Для того чтобы попасть в рай, – сообщил он Энди в перерывах между фырканьем, – ты, сынок, выбрал неправильную профессию. Или надо было становиться мусульманином. Ихний аллах выдает всем своим воинам полисы гарантийного страхования – они попадут в рай обязательно. А знаешь, какой у них рай? Ликеры с мороженым до отвала, и каждый день к твоим услугам полсотни новых мисс Плейбой, и все они – ты только представь, парень, – целки!

– Да, Энди, поздновато ты задумался о своей бессмертной душе, – густым басом поддержал сержанта Ральф Конрой. – Раньше надо было вспоминать… О шестой заповеди, например.

К замку они вышли, как и рассчитывали, – на рассвете. Удобная все-таки вещь, эти памперсы для взрослых, думал Крис, устраивая винтовку на словно специально изогнувшийся корень. Конечно, они с Джимми отлили перед восходом, но ведь неизвестно, сколько им предстоит здесь лежать. Раньше, говорят, с таких вот заданий частенько приползали к своим с полными штанами.

Впрочем, сегодня им это вряд ли предстоит. Сомнительно, чтобы полковник выслал половину своих снайперов на задание, длящееся больше суток.

– Срань, долбаная срань… – донесся до Криса тихий шепот Боллингтона. – Чего там?

– Да антенна… черт, как меня задолбала эта рухлядь! По-моему, – пожаловался Боллингтон, – это все происки местных… ну, то, что половина нашей техники не желает работать.

– Ну да, – прищурился Крис. – А может, нам все это устроил твой личный гремлин, исключительно ради рядового Боллингтона, а мы просто страдаем за компанию. Кончать пороть чушь, Джимми. Если бы местные могли влиять на фундаментальные законы физики, они бы уже давно выкинули нас отсюда пинком под зад.

– Надо же, какой ты у нас умный, – обиженно огрызнулся Боллингтон. – Можно подумать, ты университет кончал.

– Почти угадал, Джимми, почти угадал, – прошептал Крис, прижимаясь щекой к холодному пластику приклада. – Только не университет, а колледж.

В просветленную десятикратную оптику замок казался совсем рядом – рукой подать. Он одновременно и походил на старинные европейские замки, и в чем-то был неуловимо чужим – как домики в злосчастной деревне чем-то напоминали дома первых поселенцев, какими их принято рисовать в детских книжках, и все же выглядели вовсе по-другому.

А еще он похож на японские замки, подумал вдруг Крис. Ширли бы понравилось. Ей всегда нравилось все японское. И сама она была словно японочка – маленькая, черноволосая, – вот только большие голубые глаза были абсолютно не азиатские и груди. Груди у нее были большие, для ее росточка, понятно, и когда она надевала свою прозрачную блузку… Черт, о чем я думаю! А замок этот, наверное, такой же, как все построенные похожими на людей существами замки во всех мирах, и это вполне естественно. Странно было бы, если бы это было не так. И вообще – с чего мне Япония примерещилась? Из-за крыш на башнях, что ли, заостренных, как пагоды, и будто бы покрытых лаком, как доспехи самураев…

Но воспоминания уже проснулись где-то в голове и, шипя и пенясь, словно пиво из банки, ринулись наружу. Он снова увидел себя в тот вечер – в черной кожаной куртке, педаль «Мустанга» вдавлена в пол, Фред на соседнем сиденье курит, здесь будет эта вечеринка, да здесь…

Привет, парни, привет, привет, отлично выглядишь, как жизнь, на все сто, да, парни, вам крупно подфартило, тут как раз две клевые девчонки, пока не занятые, телки просто отпад, что одна, что вторая, я вас сейчас познакомлю, и если у вас, парни, есть хоть капля совести – завтра с каждого по бочонку. Ни одна девчонка не стоит столько пива, шутит Фред, а ты улыбаешься и тут видишь ее , и улыбка застывает на губах. Привет, привет, это Ширли и Чэс, а это Крис и Фред соответственно, вот, а я удаляюсь и – парни, вы помните?

Ни о чем ты уже не помнишь. Утонул в синих глазах и с трудом переводишь взгляд на ее подругу, тоже голубые глаза, блондинка, не фигура, а мечта наяву, но ты уже утонул и потерян бесповоротно, и от того, что она берет за руку Фреда, а не тебя, он – твой лучший друг – сразу превращается в злейшего на земле врага, и вокруг его головы огненным ореолом вспыхивает окружность прицела. Чэс – это сокращение от чэстити, невинность, не так ли? Ох, знал бы ты, как меня достала эта шутка, ну прости, прости, вот тебе коктейль, только не надувай свои премиленькие губки, Крис, уймись, что на тебя нашло сегодня, прямо не узнаю тебя.

И вот наконец получилось, вроде бы само собой, медленный танец, прижимаешь ее к себе, чувствуя сквозь рубашку, как упираются в тебя ее соски, и не замечая короткие взгляды, которые она бросает из-за твоего плеча на столик. Два часа ночи, да, конечно, радостно соглашаешься ты, потому что уже нет больше сил смотреть, как она – не с тобой, с другим! – поехала, я и сам, собственно, уже собирался, пока, ребята, до завтра, прости, старик, что вот так, довез и кидаю, какие проблемы, старик, что я – маленький, – о нет, ты не маленький, падла!

Снова ветер в лицо и девушка в белой ковбойской шляпе на соседнем сиденье, на белом топике приглашающе расстегнуты две верхние пуговки, волосы цвета спелой соломы рассыпались по плечам. И куда же мы едем, спрашивает она, ну, понимаешь, я вообще-то не местный и слишком поздно сообразил, что ключи от квартиры остались у Фреда. Но тут есть еще одно место, где можно… собственно, мы уже приехали. Не бог весть что, но маты тут есть.

А ты что тут делаешь, спрашивает она, прогибаясь, и тебя от этого движения гибкого женского – такого близкого – тела бросает в дрожь. Стреляю, что еще можно делать в помещении стрелкового клуба. В самом деле, серьезно, могу показать, у меня как раз случайно все с собой, в багажнике. Спрингфилд, доработанный клон легендарного М1911. Ты всегда так с девушками знакомишься, нет, не всегда, только с теми, на которых ковбойская шляпа, говоришь ты, снимая эту шляпу и кладя ее на капот, и тонкие руки обвивают твою шею, а твои ладони ложатся на ее талию, потом скользят ниже, цепляясь за шортики, нет, сначала покажи, как ты это делаешь, что, как я стреляю, ну да, фары выключены и видны только две белые полоски – топик и шорты. Ладно, в конце концов, я был здесь уже три раза, по двести патронов за тренировку, потому что здесь стреляют серьезные парни, в основном местная полиция, чтобы быть на уровне, приходится выкладываться полностью. На раз, два, три вспышка разрывает ночь, а грохот бьет по ушам, фиксируешь следующую мишень, бах, бах, немножко затянуто по времени, но это работа на публику, а со стороны должно смотреться эффектно. Кисловатый запах пороха висит в воздухе, он везде, даже на ее губах, а мат продавлен, ну и черт с ним, запах пьянит, ударяет в голову, и тут крыша съезжает окончательно и лицо под тобой – Чэс, нет, Ширли, нет, Чэс – какой-то дикий калейдоскоп, никак не прекращается, и ведь ты знаешь, что нужно, чтобы он прекратился, но не хочешь этого, наоборот, изо всех сил пытаешься оттянуть этот миг, когда кончится все!

И только кровь гремит в ушах, как горная река… нет, не кровь и не в ушах. Потому что это ты слышишь сейчас и здесь, на еще холодном после ночи склоне пригорка в виду замка Дейга.

Начинается.

* * *

– Абсолютно бесшумных засад не бывает, так ведь, благородный дон? – прошептал про себя Алекс, увидев, как резко повернул след в сторону залитой солнцем поляны.

Было даже обидно немного. От местных он как-то не ожидал подобного дилетантства… чем-то от тех кустов определенно веет? Страхом?

От первого нападавшего он уклонился, уйдя в нижний уровень, провел подсечку – здоровенный, за центнер, бородач грохнулся так, что земля вздрогнула, кувыркнулся под ноги второму, уже набегавшему с поднятой дубиной, двумя аккуратными ударами вышиб из него дух, бросил взгляд в сторону Сошникова – тот азартно выколачивал из своего спарринг-партнера годовой запас пыли – и прыгнул на застывшего в стороне четвертого.

Уже в полете Алекс ощутил нечто странное – будто чужая липкая и холодная рука легла ему на темя, продавливая кость и наматывая извилины на пальцы. Но в этот момент он столкнулся с туземцем, и они вместе покатились по земле. Нехорошее чувство исчезло. Местный, оказавшийся на диво худосочным, попытался что-то пробулькать, но, ощутив под подбородком лезвие ножа, замолк.

– Так-то лучше, – довольно заметил Алекс, вставая и пряча нож.

Этот мозгляк и одет был получше, чем остальная троица. Хороший из него получится «язык». Да и напали они на нас первые – значит, если что, наша совесть перед местными феодалами чиста, все в пределах необходимой самообороны.

Интересно, с чего это они на нас кинулись? Первый раз местные жители проявили по отношению к советским солдатам неспровоцированную агрессию (атаку бойцов Картроза Окан не считал, полагая выступление Бубенчикова вполне достаточным поводом).

– Во, бляха-муха! – Подошедший Сошников обиженно уставился на свой правый кулак, алевший содранной кожей. – Донашивали на шмутье всякой дряни, суки позорные…

– Ни мритьяме! – неожиданно заголосил пленник.

– Да кому ты нужен – убивать тебя! – отмахнулся Вася. – Вот еще…

Он осекся и недоуменно уставился на Окана.

– Чего ты, Студент?

– А интересно, – задумчиво произнес Окан, сдергивая автомат из-за плеча и направляя его на пленника. – Как мы с тобой узнали, что «ни мритьяме» означает «не убивайте меня»?

– Не убивайте меня! – повторил бывший подмастерье гильдии провидцев Визенфил, с ужасом глядя на тонкий конец направленной на него железяки, откуда – он теперь знал это совершенно точно – в любой миг могла вылететь смерть.

– Не убивайте, благородные коуне ши!

– Так ты, выходит, колдун! – догадался Сошников.

Туземец истово закивал.

– Колдун… – попробовал словечко на вкус Окан. – Чародей… Волшебник… Ведун… Волхв… Маг…

– Эллисейн, – подтвердил пленник, мелко дрожа.

– Эллисейн, – повторил Окан. – Тебя как звать, эллисейн?

– Визенфил, – покорно отозвался туземец. Сошников потер виски.

– Вот же зараза какая, – пожаловался он. – Он наши мысли читает, да?

Окан кивнул, не дожидаясь ответа пленника.

– А я как чувствую, что он у меня в башке делает, – закончил Сошников.

– А ну-ка, прекратить! – скомандовал Окан, легонько тыча местного жителя стволом в ребра.

– Но, почтенные коуне демоны, как же я тогда пойму ваши указания? – спросил чародей… чик, решил про себя Алексей. – А вы – мои ответы?

Окан пожал плечами.

– Научи нас языку, – потребовал он, осененный внезапным наитием.

– Но я… – Пленник сглотнул и признался: – Я слабый чародей. Неученый. Почти анойя. – В голове Окана отозвалось «чародей со слабым, едва определимым даром». – У меня может не получиться.

– А ты попробуй. – Алексей выдал кровожадную улыбку и только потом сообразил, что бессмысленно запугивать человека, способного выдернуть твои намерения у тебя же из мозгов.

Пленник, впрочем, понял его правильно. В мозгу Окана снова закопошились неловкие бесплотные пальцы. Раз или два чародей ошибался – мысли начинали путаться, воспоминания то накатывали, то становились словно бы не своими. Всякий раз Окан покрепче перехватывал автомат, и пленник торопливо исправлял ошибку.

– Так откуда вы взялись, лесовики? – поинтересовался Окан, когда невидимая рука отпустила. Он не сразу понял, что задал вопрос не по-русски.

– Мы из людей коуна Дейнерика, – ответил Визенфил торопливо. – Беззаконники мы.

Слово отозвалось в новоданной памяти целым фейерверком ассоциаций, но правильный аналог первым подобрал не образованный Окан, а как раз его товарищ.

– Разбойники, что ли? – переспросил Сошников, с презрительным недоумением оглядывая разбросанные по полянке тела.

– Ну… – сознался Визенфил. – Немного.

– Тогда веди, – пожал плечами Окан.

– Куда, милостивые коуне ши? – не понял пленник.

– К главарю вашему веди, – разъяснил спецназовец. – Если я ничего не путаю, наши… владетели… с ним поговорить хотят.

* * *

Вой родился высоко в небе. Надрывно-тягучий, он падал из небесной голубизны, и это тянулось… тянулось и наконец жахнуло.

Однако командование решило не мелочиться, подумал Крис, глядя поверх прицела на опадающий земляной столб. Когда в дело вступает восьмидюймовый калибр, становится уже не до шуток. Интересно, что адмирал приказал перетащить через портал, чтобы устроить этот – бабах! – фейерверк? Крейсер?

Первый снаряд разорвался в ста метрах перед замком. Боллингтон начал было сообщать поправку, но из трубки донесся треск помех вперемешку с приказом заткнуться до особого распоряжения – корректировку пока вела другая пара.

Второй взрыв выметнул гейзер перед замковыми воротами. Третий пришелся точно по ним. Из облака дыма и пыли брызнули черточки обломков. Когда же туча опала, выяснилось, что ворот – равно как и мостка перед ними – больше не существует. Вместо них в стене замка зияла полукруглая дыра, словно какой-то очень большой и голодный подземный житель решил подзакусить любимым пудингом.

Эффектно, решил Крис, но если они и дальше собираются грызть эту кладку фугасами, то мы застрянем надолго. Он попытался примерно оценить толщину замковых стен, но угол обзора не благоприятствовал. Футов десять у основания там точно есть, подумал Крис, никак не меньше – и это сплошного камня! А ведь есть еще и вторая стена, внутренняя.

Еще два снаряда разорвались во дворе замка.

Тактическим бы их, неожиданно подумал Крис. Какие там заряды у стандартной М-110-й в ассортименте? Два и десять килотонн, по-моему. Ну, на две Хиросимы этот замок явно не тянет, а вот пара тысяч тонн стандартной взрывчатки живо бы разобрала его на элементы. Странно, что адмиралу эта мысль в голову не пришла. Заодно бы и туземцев пуганули.

Но у командования, как выяснилось, имелось свое мнение на этот счет. Положив за стены еще один снаряд, оно сочло пристрелку законченной – и вот тут-то началась настоящая канонада.

Не меньше двух батарей бьют, решил Крис, вжимая ладони в уши. Взрыв следовал за взрывом почти без перерыва, замок давно уже скрылся за пеленой пыли и дыма, в которой мелькали очередные вспышки, и в такт им тяжко содрогалась земля.

Огневой налет длился ровно двадцать минут. Затем наступила тишина.

Крис осторожно отклеил руки от головы и посмотрел вперед. На месте замка медленно расползалось в стороны огромное серое облако.

– Там, наверное, камня на камне не осталось, – сипло прошептал Боллингтон.

Крис отрицательно качнул головой.

– Сомневаюсь. Разве что этот замок намного хлипче, чем кажется с виду. Впрочем, – задумчиво добавил он, – к чему гадать. Сейчас дым рассеется, и мы увидим…

– Стены! – выдохнул Джимми. – Стены стоят!

Поймав в прицел выступивший из облака край замковой стены, Крис медленно прошелся взглядом вдоль него. Похоже, град восьмидюймовых снарядов не произвел на могучие стены особого впечатления. Только в двух местах в частоколе зубцов виднелись зияющие пустоты – следы прямых попаданий. А еще пропали те самые крыши-пагоды, так приглянувшиеся снайперу. Вместо них башни венчали отдельные чудом уцелевшие балки.

– Этой проклятой штуке ничегошеньки не сделалось! – воскликнул Боллингтон возмущенно. – Такой чертов там-тарарам – и ничего! Не иначе, местные ее заколдовали!

– Это всего лишь большие, хорошо уложенные камни, – усмехнулся Крис. – Особой магии для этого не требуется. По крайней мере, древние инки и прочие египтяне возводили гораздо более впечатляющие сооружения безо всякой потусторонней помощи.

– А вот я читал, – возразил Джимми, – что им помогали эти… маленькие и зеленые. Что у индейцев не было такой техники, с которой они могли бы…

– А они обходились без нее, – ответил Крис равнодушно. – Как цинично заметил один, по-моему, фараон: «Если человека сильно бить палкой по спине, то он может очень многое».

Хотя, мелькнуло у него в голове, вряд ли у местного лорда нашлось столько же рабов, готовых волочь на себе эти глыбы. Здесь вообще с жителями негусто. Да и словечко «потусторонний»… теперь звучит как-то двусмысленно.

– Эй! – воскликнул Джимми. – Гляди!

Но Крис и сам уже увидел Седжвика, спокойно идущего через поле к дымящейся воронке на месте замковых ворот. Винтовку снайпер закинул за спину и вообще выглядел так невозмутимо, словно перед ним расстилалось поле какого-нибудь загородного гольф-клуба.

Вот только лунки самую малость великоваты, успел подумать Крис, вставая с лежки.

– Эй, – суматошно вскинулся Джимми. – Ты куда? А если там остался кто-то из местных?

– Тогда вызовешь пару Б-52, – отозвался Крис. – Может, они сумеют оставить на этой штуке еще пару-тройку вмятин.

Седжвика Крис нагнал у самого замка. Старший сержант задумчиво взирал сквозь проем на перепаханный воронками внутренний двор.

Вблизи видно было, что обстрел не прошел бесследно. Летевшие почти отвесно снаряды пробивали межэтажные перекрытия, скрывавшиеся между двойными стенами, окружавшими внутренний двор, и рвались внутри, между ними, вышвыривая в окна и бойницы струи праха и каменного крошева. Даже если бы в замке и оставалось хоть одно живое существо к началу обстрела, его перемололо бы на кровавый фарш. Но стены стояли – неколебимо.

– Думаешь, местные все смылись?

– Они же не идиоты, – медленно произнес Седжвик. – А этот замок такая большая и жирная цель, что мы просто не могли оставить его в покое.

– Да, цель что надо, – согласился Крис. – Интересно, как командование отреагирует на известие, что весь достигнутый успех ограничивается парой превращенных в щепки курятников?

– Придумают что-нибудь, – спокойно ответил Седжвик. – Они всегда что-нибудь придумывают.

* * *

Обри Норденскольд обвел взглядом стену замка. Во время неудачных переговоров со здешним лордом он от напряжения даже не заметил, что стена кажется сплошной, хотя издалека отчетливо виделись очертания массивных базальтовых глыб. Теперь он понял, почему. Глыбы были аккуратно сварены друг с другом – как броневые плиты на бортах какого-нибудь линкора. Стыки были заметны, но дефектоскопия уверяла, будто блоки сплавлены по всей толщине стены, на добрых шесть футов в глубину. Инженеры, да и научная группа, хватались за голову. Даже самой прогрессивной в мире американской науке и технике не под силу было вот так, ровненько, запаять швы в этой циклопической кладке.

– Думаете, нам удастся это вот подорвать? – скептически заметил он.

– Почему же нет, – миролюбиво ответил капитан Торн. Командир саперного взвода оглядел адмиральского любимчика снизу вверх и добавил: – И не такое сносили. Тут, как в койке, – не размер важен, а умение. А то – Большой Глебовски, Большой Глебовски… – добавил он почему-то – должно быть, имел на поляка зуб.

Он по-хозяйски прикрикнул на солдат, азартно запихивавших в ямы мешки гелигнита.

– Экой нас все же дрянью снабжают, – ухитрялся он одновременно бурчать себе под нос при этом. – Капризная такая сволочь…

Обри искренне надеялся, что капризный гелигнит не рванет раньше времени. Офицеры стояли практически под самой стеной, и если даже их не разнесет в мелкие кусочки взрывом, то накроет горой обломков.

– Понимаете, – объяснил Торн, – силой артиллеристы уже пробовали. Головой такую стену не пробьешь. Но… – Он важно поднял палец. – Если взрывная волна пойдет снизу, то даже если она и не переломит монолит… то подроет его основание. А фундамент у этого замка… хлипковат.

– А зачем ему быть крепким? – меланхолически заметил сержант Седжвик. Его отделение осталось охранять саперов, когда остальные американские солдаты с позором вернулись на базу, увозя с собой бесполезные пушки. – Посмотрел бы я на того кретина, который попробует взять этот замок приступом. Если бы на нас сверху кипятком лили… вы бы тут недолго свой подкоп делали, капитан.

– Н-ну, пожалуй… – не стал спорить Торн. – Одним словом, если подойти с умом, то взорвать его можно. Правда, не понимаю, зачем – военной ценности он уже не представляет…

Капитан сбился и замолк, глядя на Обри. Он понимал, что несколько превысил пределы своей компетенции, усомнившись в приказе сверху, и теперь ждал, вставит ему адмиральский прихвостень пистон или простит промашку.

– Это мера устрашения, капитан, – ответил Обри. Идея принадлежала не ему, а Макроуэну. – Чтобы местные лорды понимали, на чьей стороне сила.

– Интересно, как они об этом узнают, – хмыкнул Седжвик. – Вряд ли наши патрули пропустят сюда их разведчиков.

Обри усмехнулся.

– Мы пошлем им волшебное письмо, – отозвался он.

– Не знал, что вы умеете писать по-здешнему, – с уважением откликнулся Торн и, не оборачиваясь, гаркнул: – Эй, вы, там – заснули?!

– Я не умею, – ответил Обри. – Мы пошлем им звукозапись. Волшебная коробочка, говорящая человеческим голосом…

– Кхм… – Седжвик прочистил горло. – Сэр, можно надеяться, что мы вскоре получим нормальные рации?

Обри уставился на него, потом неловко взмахнул руками.

– Боюсь, что нет, – признался он. – Мы использовали фонографы Эдисона… с ручным заводом. Это не такое сложное приспособление.

По правде сказать, идея принадлежала самому майору Норденскольду. Он, правда, не очень верил, чтобы местных жителей, навидавшихся пирокинеза и телекинеза, могла устрашить говорящая коробочка, но чем черт не шутит? По его мнению, содержимое послания было куда важнее.

Справедливо опасаясь после фиаско у замка Дейга вступать с местными лордами в переговоры лицом к лицу, руководство группировки вторжения решило отправить им звуковые письма с предложением мира. Сепаратного. Кем была выдвинута идея, восстановить было трудно – адмирал Дженнистон приписал эту честь себе, – но поддержана она была на удивление единодушно. Миролюбивый Обри надеялся, что нелепый конфликт таким образом удастся если не погасить, то изолировать. Кровожадный Макроуэн, не простивший туземцам гибели своих морпехов и не делавший различий (по его мнению, маловажных) между одним племенем и соседним, рассчитывал, что местных лордов удастся передавить поодиночке или натравить друг на друга, а адмирал Дженнистон уже примерял мысленно лавры миротворца. Фонографы роздали крестьянам в удаленных от базового лагеря деревнях вместе с подарками и строгим наказом доставить местным лордам. Обри ожидал реакции в течение недели.

– Капитан Торн, сэр! Готово!

– Пожалуй, – заметил Торн, придирчиво оглядывая наполненную мешками гелигнита яму, – нам стоит отойти подальше…

* * *

Майор Кобзев родился в удачное время.

Именно в те годы, когда детский организм наиболее чувствителен к разлагающему влиянию буржуазного псевдоискусства, советский экран затопила волна трофейных кинофильмов, бурно прокатившаяся просторами одной шестой части суши и как-то незаметно сгинувшая.

В ту самую пору девятилетнему Степке Кобзеву и довелось увидать фильм, поразивший его до самых глубин доверчивой мальчишечьей души. Это были «Приключения Робин Гуда».

Много позднее, когда молодой гэбист Кобзев уже не верил в благородных разбойников и прочих дед-морозов, он пытался правдами и неправдами посмотреть старый фильм еще раз, но так и не получилось. По столицам он как-то не задерживался, а в тех дырах, которые Кобзеву приходилось затыкать своим телом, и обычного-то кинозала бывало не сыскать, а уж о таких диковинах, как кинотеатр повторного показа, и вовсе не слышали. Зачем это ему надо – Кобзев внятно объяснить не сумел бы. Ему казалось, что он и так помнит каждый кадр, каждый прыжок и ужимку, что различает сквозь годы лязг жестяных шпаг и чувствует холод фанерных стен Ноттингемского замка. Он понимал, что должен скорей благодарить судьбу за то, что она не позволила ему испортить впечатления детства, что фильм показался бы ему устарелым, нелепым, вздорным, идеологически невыдержанным. Но почему-то все равно было обидно.

И вот с тех самых пор образ атамана защитников сирых и угнетенных в воображении гэбиста неразрывно связывался со смазливой физиономией Эррола Флинна.

Ну, был, конечно, еще один хрестоматийный кинообраз, но до Степана Разина почтенному коуну Дейнерику предстояло еще расти и расти. В чем майор и намеревался ему поспособствовать.

Однако же предводитель «свободных охотников вольных гор», как витиевато отрекомендовал его Окан, если и походил на кого-то из любимых народом актеров, то скорее уж на Пуговкина. А вообще, решил майор, старательно изображая радушную улыбку, больше всего этот тип похож на выслужившегося приказчика. Уже и выбился вверх, распихав остальных, кого локтями, а кого и ножиком под ребра, приоделся, навесил тугой кошель на пояс, добавил в голос степенности, а свиные глазки все так же беспокойно шныряют по углам.

Обладатель свиных глазок улыбнулся в ответ и что-то коротко протрещал.

– Он говорит, что очень рад познакомиться с… э-э, представителем великой заморской державы, – перевел Окан. – Страшно счастлив по этому поводу и так далее.

– Передайте ему, что я также очень рад и все, что по протоколу положено, – не переставая улыбаться, прошипел Кобзев. – И спросите заодно, не желает ли он еды или питья?

Услышав это предложение, атаман осклабился еще шире и выдал очередную зубодробную фразу.

– Желает! – перевел Окан. – До него уже дошли слухи о восхитительном желтом снадобье, которым так щедро потчуют простой народ добрые пришельцы. Он также наслышан, что у нас есть еще более чудесные сладости. Короче, и того, и другого, и можно без хлеба.

– Распорядитесь, – кивнул майор.

– Слушаюсь!

Кобзев задумчиво посмотрел вслед вышедшему спецназовцу. Не то чтобы его до конца устраивал этот нарочито флегматичный парень с холодными серыми глазами прирожденного убийцы. Майор читал его личное дело, но так и не уяснил, какого лешего затесался сюда этот сынок не самых крупных, но все же достаточно высоких московских шишек. Притом что в группировку специально старались подбирать людей с минимумом родных, желательно вообще без таковых…

К сожалению, второй из оказавшихся в распоряжении майора свежеиспеченных толмачей был слишком уж… простоват. Парень от сохи мог пригодиться на агитационном выезде Бубенчикова, но для ведения запланированных майором тайных переговоров он был явно не приспособлен. И уж тем более не годился для этого Шойфет со своей неуместной инициативой.

При воспоминании о неугомонном Леве майор поежился. Нет уж, лучше Окан. Даже если он и делает из всего происходящего какие-то свои выводы – пусть делает. Далеко он их не унесет.

Сам же майор обучаться местному языку отказывался категорически, равно как и отсоветовал – самым скорбным тоном, на какой только был способен, – всему остальному руководящему составу группировки. Кто знает, а не взял ли колдун, вложивший в головы двоим разведчикам знание местного наречия, чего-нибудь ВЗАМЕН?

– Готово, товарищ майор.

Перед собой Окан держал поднос, на котором были живописно расставлены две уже вскрытые банки вареной сгущенки, тарелка с ломтями белого хлеба, намазанными ею же, тарелка с грудой разнообразных конфет – шоколадных, карамелек, леденцов и прочих – без обертки, и три стакана с чем-то подозрительно оранжевым.

– Почему так долго! – нарочито возмущенно воскликнул майор и, не меняя тона, добавил: – Что в стаканах?

– Конфеты разворачивали, – ответил Алекс, ставя поднос на стол. – А в стаканах лимонад.

Голос его был обманчиво почтителен, но Кобзев готов был поклясться, что Окан воспринимает происходящее не то как игру в фанты, не то как соревнование по лицедейству. Несерьезно, в общем, воспринимает. Да и к нему, майору Кобзеву, относится несерьезно.

– Тогда переведите ему, – приказал майор, – что мы приветствуем его от имени всего Советского Союза и сожалеем, что наша встреча началась с некоторого непонимания.

* * *

Коун Дейнерик ит-Кеулай так увлекся поглощением сладко пахнущей тягучей коричневой массы, которую глупые демоны зачем-то намазывали на невкусный хлеб, хотя ее и так можно есть, что едва не пропустил мимо ушей вкрадчивые слова толмача:

– Верно, ваши люди ушли в леса, спасаясь от несправедливых порядков, установленных в вашей прекрасной стране чародеями и владетелями?

– Точно! – подтвердил Дейнерик, облизывая ложку. – Разве от них дождешься справедливости?

– И, конечно, вам не по нраву порядки, при которых человек остается тем, кем родился, не в силах занять подобающее его способностям место?

– Вот-вот! – Дейнерик обрадованно кивнул сначала толмачу, а потом, спохватившись, его хозяину.

Главарь разбойников понимал, что говорит на своем нелепом наречии главный демон, а толмач только переводит. Но толмачу хотелось уважительно кивать. У него были холодные, умные глаза убийцы и тонкие руки чародея или письменника. А вот хозяину его кивать не хотелось. Хозяин был немного похож на самого коуна Дейнерика, только весь какой-то рубленый, угловатый и рожа глупая. На месте толмача Дейнерик бы в два счета избавился от такого хозяина и занял его место сам.

Но кто бы из них ни говорил умные слова, а только коун Дейнерик всегда полагал нечто в этом роде, только не смог бы высказать так гладко и красиво.

– И верно, почтенные коуне, – заявил он, – что там за порядки! Как нет таланта, так ты уже и не человек! Всякий анойя и то на тебя сверху вниз плюет! Обдирают простого человека, как осинку!

– В нашей стране, – лился медовый голос толмача, – тоже было так. Но мы сбросили с себя ярмо хозяев, и теперь в нашем краю все люди равны, и никто не может обидеть простого человека только потому, что стоит выше него.

Дейнерик покивал.

Был коун Дейнерик большой дурак. Если бы не природная глупость, едва ли единственный сын и наследник гильдейского купца Кеулая растерял бы все свое достояние чуть не до последнего медяка и подался бы с горя, обидевшись на весь свет и родные края в особенности, на Беззаконную гряду, рассчитывая найти там применение собственным талантам. Как и все дураки, о скудоумии своем бывший купец не догадывался, принимая за большой ум злую хитрость, а во всех свалившихся на него бедах винил устоявшиеся порядки, а в первый счет проклятых анойя, потому что настоящих чародеев винить было совестно – те хоть что-то делают полезное, а всякая там бесталань…

На Беззаконной гряде оказалось, что именно такая бесталань и не может найти себе места при Серебряном законе. Кто-то, у кого руки правильным концом вставлены, пытался завести какое-никакое хозяйство, если уж под владетельской рукой не получилось, но большинство беглецов испокон веку сбивались в шайки, чтоб грабить проезжих купцов. Важно было соблюдать тонкое равновесие: если брать слишком мало, можно и с голоду подохнуть, а если докучать мимохожим слишком сильно, пограничные владетели теряли терпение и брали одну-две шайки к ногтю в устрашение остальным.

Коун Дейнерик не растерялся. Невзирая на полное отсутствие волшебных даров, он очень быстро выбился в главари своей шайки, а позже присоединил к ней еще две, наведя страх на всех хуторян за эвейнским рубежом и став таким образом едва ли не полноправным владетелем южного склона Беззаконной гряды от самых бхаалейновых границ до моря. Были, конечно, и под его рукой свои бунтовщики, но долго они почему-то не жили. Дейнерик даже подумывал было выкрасть сильно одаренную девку – какого талану неважно – и прижить с ней ребятишек, чтобы потом обратиться в Андилайте с прошением предоставить его наследникам владетельное достоинство (ведь, как известно, хозяин земли обязан быть наследным чародеем). Ничего, что ему владетелем не быть, зато дети пусть титул получат!

Неожиданное появление демонов стоячих камней нарушило эти планы. Особенно когда их боевой отряд шутя прошел сторожевые дозоры разбойников и захватил самого коуна Дейнерика, продемонстрировав попутно силу своего оружия. Просто чудо, что никто не пострадал… если не считать помятых в давке.

Но при всей глупости разбойничий вожак, как никто другой, умел обманывать и разоблачать обманы. Поэтому он без труда разобрался, как надо понимать велеречивых пришельцев.

– И, вероятно, щедрые и мудрые ши помогут нам в борьбе против угнетателей? – поинтересовался он для пробы.

– Непременно, – ответил через толмача хитрый бес. – Такой умный человек, как вы, коун Дейнерик… – Главарь разбойников надулся, как рыбий пузырь, от незаслуженной похвалы. – Мы не можем вмешиваться во внутренние дела Эвейна… но мы можем тайно оказать помощь прогрессивным силам вашей страны.

Что под «прогрессивными силами» имеется в виду Дейнерик со своей шайкой, разбойник и сам понял. Мнение его о старшем демоне поднялось еще немного. Само собой, что они не желают подставлять под мечи своих воинов, когда можно сделать грязное дело чужими руками.

– А какую именно помощь? – поинтересовался он.

Сгущенка кончилась, поэтому коун Дейнерик переключился на конфеты.

– Прежде всего, – толмач запнулся на миг, – громовым оружием. Им может пользоваться любой, и каждому воину оно придаст силу чародея. А чтобы научить вас пользоваться им, мы предоставим вам… советников. Вероятно, ваши люди не очень умелые воины?..

Толмач вопросительно поднял брови, но на лице его застыло такое презрение, что Дейнерик едва не застонал.

– Мои люди – бывшие крестьяне и ремесленники, – притворно загоревал он. Вожак разбойников уже успел заметить, какое несообразное почтение питают демоны к землепашцам и рукодельникам, и решил на будущее не упоминать о собственном происхождении… до тех пор, пока либо он не перестанет нуждаться в ши, либо сами ши не уверятся, будто сумеют обойтись без него.

– Мы сделаем из них настоящих воинов, борцов за свободу прекрасного Эвейна, – заверил его толмач.

Если бы! Если бы только нашелся мастер-воин, согласный передать его головорезам свое умение! Каких дел можно было бы тогда наворотить!

– Народ Эвейна, – прочавкал Дейнерик с набитым ртом, – не забудет вашей помощи.

Толмач покивал.

– Должен сразу предупредить, – доверительно заметил старший демон. – Наше оружие нуждается в… определенного рода снарядах. Вот таких.

По его команде один из демонов, стоявших у входа в шатер так недвижно, что Дейнерик поначалу принял их за раскрашенных идолов, из напоясной сумки вытащил кривую железку, наподобие выступавшей из его загадочного громоносного жезла. Разбойник покрутил ее в руках. Внутри железки плотно, как горошины в зеленом стручке, лежали вроде бы медные гвозди.

– Мы, конечно, снабдим вас достаточным количеством патронов , – продолжил толмач, оставив последнее слово без перевода. – Но без них оружие стрелять не будет.

Ага. Даже невеликий рассудок коуна Дейнерика не мог не сделать тех выводов, на которые рассчитывал майор Кобзев. Единожды положившись на оружие пришельцев, его люди окажутся зависимы от незваных помощников… и те смогут вертеть ими как хотят. Главарь разбойников не верил, что ши желают уничтожить его людей – этой цели можно было добиться гораздо проще. Нет, им нужны верные слуги из местных.

Но всякий слуга рано или поздно оказывается посвящен в самые сокровенные тайны хозяев. И тогда у него, Дейнерика, будут развязаны руки. А может – и раньше, если он сумеет захватить и подчинить себе достаточно чародеев.

А пока что можно сделать вид, что он во всем будет покорен новым господам.

Коун Дейнерик не знал, что в языке демонов есть особое название для таких, как он, – «квислинг». Он даже не догадывался об этом, потому что родное ему наречие Эвейна не вдавалось в такие тонкости и в нем существовало только одно подходящее слово – «предатель». Впрочем, это главаря разбойников как раз не смущало. Он и так отверг Серебряный закон, а одним преступлением больше, одним меньше…

– Поначалу мы не сможем поставить вам большие партии нашего оружия, – продолжал демон. – Так что мы предложили бы вооружить пока ваших самых преданных бойцов.

«Так, – подумал Дейнерик, – вот уже пошли вежливые приказы».

Он еще больше зауважал старшего ши.

– Сколько? – спросил он. Демон призадумался.

– Три сотни, – выговорил он наконец с видом человека, делающего собеседнику огромное одолжение.

Дейнерик с огромным трудом удержался от того, чтобы не икнуть. Нет, если постараться, он наберет три сотни бойцов… а сколько еще ему потребуется?

«Собрать всех мужиков с зарубежных хуторов, – мысленно пометил он себе. – Разбить по десяткам и повязать кровью». Это еще, может, сотни три… Но какую же орду намерены сколотить демоны? Сколотить и отдать, без сомнения, под его, Дейнерика, начало. Эта мысль согревала.

– И, чтобы действовать в пределах Эвейна, вам потребуется лагерь поближе нынешнего, – продолжил старший демон. – На границах Бхаалейна. Там наши люди могли бы учить ваших обращению с оружием и воинскому делу… и в то же время мы сможем честно отрицать, что имеем дело с отступниками в пределах владения.

Разбойник блаженно улыбнулся. Нет, он положительно недооценил своих новых союзников!

– Без сомнения, так и следует поступить, – пробурчал он, подавляя икоту. – Я знаю одно место…

Невдалеке от тракта, почти у самой границы, он подумывал было обустроить там малый лагерь, но побоялся связываться с бхаалейновыми дружинниками – воевода у них бешеный, границы не видит. А вот с такими помощниками можно и рискнуть.

– Прекрасно, – ответил старший демон с неискренней улыбкой. – И когда мы сможем приступить?

– Завтра, – решительно отозвался коун Дейнерик. – Завтра же.

* * *

Ленивое солнце чужого мира, лениво перевалив зенит, едва-едва наметило путь к закату, а работы еще оставалось – начать и кончить!

Достать отблескивающий консервационной смазкой ППС из ящика. Разобрать. Удалить консервационную смазку. Нанести рабочую. Собрать автомат. Зарядить пробный рожок. Отстрелять пробный рожок. И тэ дэ и тэ пэ. И так все три сотни стволов.

А проверяльщиков всего четверо. Точнее, их было пятеро, но Беловского пришлось посадить на сортировку патронов, чтобы сразу отсеивать выпуски тысяча девятьсот сорок лохматого года. А также мятые, битые, подозрительно запятнанные и вообще, как мудрено выразился Окан, «всяческую некондицию».

– Не, ну это уже полное г… – выдохнул Сошников, защелкивая ствольную коробку шестого по счету автомата. – Почему чуть что – сразу вторая группа? «Языков» обоих кто взял – мы! С Кобзевым к местным самый первый раз опять же мы! Наречие местное – и то нас со Студентом угораздило! Могли бы уж хоть какое послабление дать, увольнительную там какую! Так нет же. Тоже, мля, придумали – автоматы местным уркам давать. А ну как они же нас из этих тарахтелок и положат на месте?

– «Как что где достать, так это первая, а как «фоккер» или «мессер» завалить, так это вторая», – процитировал Окан. – Ты, Лось, сам же на свой вопрос и ответил, если бы только понял, чего сказал. Мы тут уже успели навалять кучу… успехов, попали к командованию на красный лист. Естественно, оно, командование, самые сложные и ответственные задания старается доверить своему элитному, так сказать, подразделению. То есть нам. Видишь, даже нас с тобой от переводящей работы избавили, дабы не разрушать сплоченный коллектив. Так что, сорри, сэр, но во всех наших бедах виноваты наши же успехи.

– У негра в жопе я видел такие успехи. – Сержант Куницын вщелкнул рожок, коротко скомандовал «уши» и, морщась от кислого запаха пороха, продолжил: – Если нами и дальше будут все дыры затыкать… Нарвемся, мля, на п…того шамана, и будут нас веником на совочек собирать. Как Левшинова.

– Вот и я говорю, – встрял Сошников. – Будто нам ихних теперешних фокусов мало, мы их еще и вооружаем на свою же голову. И ладно бы винтари какие, а то – автоматы. Научим их, паразитов, куда какую фигулину вставлять и за какую пимпочку дергать, да как пойдут эти орлы от пояса поливать…

– Это точно, – кивнул Окан. – Эти – пойдут. Эти далеко пойдут. Кобзев с ними еще наплачется.

– Кобзев-то ладно, – тоскливо вздохнул старшина Сидоренко. – Сгинет, морда гэбистская, и хрен с ним. Плохо, что мы с ним в одной жопе окажемся. А уж сколько местных при этом поляжет…

– И то верно, товарищ старшина. – Алекс потянулся за очередной пачкой, замер, глядя на надпись, и со словами: «Халтуришь, Беловский» – кинул нераспечатанную пачку обратно. – Они с этими машинками такую кровавую кашу устроят, что нас тут еще долго помнить будут… и детей по вечерам пугать.

– Говорю я – винтари им в зубы и всех делов, – проворчал Сошников. – Из винтаря много не настреляешь.

– Уши!

– Ой ли, Соха? – прищурился Беловский. – Да если хочешь знать, хороший стрелок с винтовкой да на хорошей позиции запросто роту с вот такими трещотками положит. В смысле, на землю положит, не под нее. Не хуже пулемета. Мне дед рассказывал.

– Да ну? – недоверчиво переспросил Сошников. – А чего ж в кино про 41-й все фрицы с автоматами наших только так лупят, в хвост и гриву?

– В кино? – насмешливо переспросил «историю» Беловский. – Ну, ты бы, млин, еще русские народные сказки вспомнил. Во-первых, в 41-м у немцев у самих столько автоматов не было, сколько в кино показывают – каждый второй, не считая каждого первого. Верно, Студент?

– Эмпэ-38 «фольмер», в народе упорно именуемый «шмайссером», – отозвался Окан с ленцой, – в 41-м был у десантников, альпийских стрелков, танкистов, ну, может, еще немного во всяких элитных эсэсовских частях. А подавляющее большинство фашистов бегали с маузеровскими карабинами К-98. Мосинский ровесник.

– Во! – поднял большой палец Беловский. – Слушай умного человека. И сам мозгой шевели. У этой трещотки дальность сколько – шагов триста?

– У этой – пятьсот метров, – перебил Алекс.

– Один черт, – отмахнулся Беловский. – А из винтовки тебя и за километр запросто достанут. Кстати… – Он задумчиво уставился на очередную пачку. – Бронебойно-зажигательные им давать?

– Чего?

– Пэ сорок первые. – Беловский надорвал пачку. – Ну точно – черная пуля, красный поясок.

– В жопу! – выразил общее мнение старшина Сидоренко. – Обойдутся макаки. Пусть сначала с пальм слезут.

– Уши!

– Да ладно вам. – Куницын закончил протирать автомат и отбросил ветошь в быстро растущую кучу перед ящиками. – Прямо уж с трех сотен тарахтелок здесь третья мировая развяжется. Они и до нас тоже… не при коммунизме жили. И потом, мы же им не только автоматы даем.

– А что еще?

– Ну как же? – удивился Куницын. – Это… продукты полноценные, медикаменты там…

– Бесплатный цирк лучших клоунов Советской армии, – вставил Беловский.

– Материи опять же. Видели, в чем они ходят?

– Ну да, – хмыкнул Беловский. – Мы их завалим самыми лучшими в мире валенками и ушанками.

– А также бушлатами, – добавил Окан. – Выдадим топоры и пилы и научим самым передовым методам рубки леса.

– Ну, вы, млин, загнули!

– Чего загнули?! – вскинулся Беловский. – Ты глянь, – он повернулся в сторону невидимой базы. – Из трех зданий одно – под губу! Госпиталь в палатке, зато губа капитальная! Такая, что сразу видно – Советская армия сюда пришла, и пришла надолго.

– А насчет трех сотен тоже не заблуждайся, – сказал Сидоренко. – Я уже навидался. Сначала всегда вот такое старье в ход идет. А потом, как аппетит придет… и «калаши» в дело, и пушки, и танки. А уж если америкосы и взаправду тоже сюда влезли…

– Да здравствует братский эвейнский народ и его славная компартия! – дурашливо выкрикнул Беловский.

– Во! – одобрительно кивнул старшина. – Правильно понимаешь.

– Саш, ты только Ползина из себя не корчи, – скривился Окан. – Дело-то… паскудное.

– Ну, а чего мы можем? – недоуменно сказал Сошников. – У нас приказ.

– Во-во… – выдохнул Окан почти неслышно. – Кейтель с Йодлем тоже что-то такое бормотали в Нюрнберге.

– Студент, ты че, сбрендил? – Куницын вскочил. – Мы, по-твоему, что, фашисты, да?! А сам ты…

– Мы, млин, Понтии Пилаты, – огрызнулся Алекс. – Руки умываем.

– Не, Студент, ты мне скажи…

– Уши! – Сидоренко разрядил в воздух очередной рожок.

– Вы что, мля, на солнце перегрелись?! – рявкнул он на притихших спорщиков. – Или пороху перенюхали?! Вы мне тут еще, мля, подеритесь! Дуэль, мля, устройте! А ну, живо, закрыли тему! К Кобзеву под лупу захотели? Кончай треп!

– Не, а чего он…

– Молчать, я сказал! Вам что, делать не хрен?! Вон еще какая гора несвернутая! А если мало, так я еще придумаю! Будете у меня оба траншею рыть… от меня и до обеда!

На несколько минут наступила тишина.

– А у меня, кажись, бракованный, – рискнул разрушить заговор молчания Сошников. – Во, глядите.

Он наставил дуло автомата в зенит и нажал на спуск. ППС судорожно дернулся, выплюнув короткую, на три-четыре патрона, очередь и замолк.

– Осечка?

– Хрен тебе! – оскалился Васька. – Перекос, чтоб его.

– Ну, откладывай, – вздохнул Сидоренко. – Мля, теперь еще дефектную составлять!

– Млин, а у меня у одного предохранитель был хреновый, – заволновался Куницын. – Его что, тоже в брак?

– Ты хоть помнишь-то, который из?

– Вроде во-он тот.

– Это запросто, – прокомментировал Алекс. – Предохранитель у пэпээса самая ненадежная деталь. Небольшой износ выреза, и вуаля – самопроизвольное выключение… А в остальном… Уши!

Он резко вскинул автомат и нажал на спуск.

– А если бы рикошет? – возмутился Беловский, глядя на отлетающую от валявшейся неподалеку глыбы известняка брызги. – Ты сегодня… – Он осекся, глядя на проступающие из-под пыли следы пуль, складывающиеся в четко различимые очертания букв А и О.

* * *

– Крис, вставай. Светает.

– Да. – Крис с трудом удержался от давнишней привычки – не открывая глаз, сесть в кровати. – Сейчас.

Он открыл глаза. Прямо над ним тихо шелестел в кронах слабенький рассветный ветерок. Листва казалась серой – может, она и была такой, а скорее, от того, что солнце этого мира еще не высветило ее и даже плывущие в вышине облака только-только начинали розоветь.

Но все равно, подумал Крис, до ярко-зеленого оттенка южноамериканских джунглей этим листьям далеко. А он привык к ним за последние несколько лет, привык просыпаться под вопли огромных попугаев, вытряхивать отовсюду набившихся за ночь насекомых и – если позволяла обстановка – неторопливо запивать шоколадную плитку пайка фирменным травяным чаем Седжвика.

– Что-нибудь было? – тихо спросил он Боллингтона, с кряхтеньем отползающего от стереотрубы.

– Пару раз пробегали какие-то зверюги. – Джимми с видимым наслаждением потянулся и, сладко зевнув, добавил: – А может, просто у меня уже в глазах рябит.

– Только не начинай снова, ладно? – попросил Крис. – Ты мне вчера все уши прожужжал своими жалобами. Мне и самому кажется, что мы напрасно протираем здесь штаны уже третьи сутки. Но эта тактика работала в Краю Больших Неприятностей, и командование не видит причин, почему бы ей не работать здесь.

– Может, потому, что здесь все-таки не Вьетнам? – предположил Боллингтон.

– Рад, что ты это наконец заметил, – язвительно отозвался Рид. – Теперь осталось только подождать месяц-другой, пока эта истина дойдет до командования, и тогда все мигом станет на свои места. Фея взмахнет волшебной палочкой, прошепчет волшебные слова, и у всех Золушек появится по паре хрустальных кроссовок от «Найка».

– Злой ты, – пожаловался Джимми, устраиваясь на подстилке.

– Я не злой, – отозвался Крис, осторожно высовываясь из-за корня. – Правда-правда. Я сонный, голодный, небритый и вдобавок зябнущий тип, но при этом я – сама доброта. Я прямо-таки преисполнен, нет, переполнен добротой ко всему окружающему. Настолько переполнен, что если я немедленно не изолью хотя бы часть ее на этот самый окружающий мир, то лопну на месте.

– В этой фразе весь ты, – пробурчал Боллингтон. – Три дюжины слов на то, что можно сказать всего двумя: «Хочу отлить».

– В этом и состоит преимущество образования. – Крис закончил обозревать местность и сполз обратно. – И тебе, необразованной деревенщине, не понять всю прелесть плетения сложных словесных узоров… А поскольку я старше тебя по званию, ты вдобавок не можешь приказать мне заткнуться и вынужден слушать эту чушь.

– Словесный понос, – фыркнул Джимми. – Похоже, ты вчера нахватался тайком местных ягод и они вызвали у тебя расстройство. Только не желудка, а головы.

– Интересная гипотеза, – отозвался Рид, выуживая из нагрудного кармана остатки шоколадной плитки. – Можешь заодно запомнить еще одно новое для тебя словечко – элоквенция.

– И что оно означает?

– Именно то, что ты только что диагностировал у меня, – словесный понос. Видишь, – Рид пружинисто вскочил на ноги, – одно слово заменяет целых два, так что такому любителю все сокращать оно должно прийтись по вкусу, верно?

– Эй, – приподнял голову задремавший было Джим. – Ты куда?

– Ну, для начала я, как мы уже выяснили, хочу отлить, – усмехнулся Крис. – А во-вторых, я решил передвинуть наш наблюдательный пункт на полсотни ярдов правее. Там лучше обзор и… – Крис сделал паузу.

– И что?

– И ты не будешь отвлекать меня от наблюдения своим храпом, – рассмеялся Рид. – Спи… пока дают.

– А если… а-а-а-у… что-нибудь случится?

– Если тут будет проходить Микки Маус, я попрошу для тебя автограф, о’кей? – пообещал Крис.

– Угу. – Боллингтон зевнул в третий раз. – А если это будет Дональд Дак?

– Одолжу у него двадцатку. Спи.

Обзор с нового места был действительно лучше, тут Крис не ошибся. Ошибка была в другом, но понял он это только после того, как закончил обустраивать укрытие и установил прибор наблюдения и винтовку. Теперь от Боллингтона – и от рации – его отделяло пятьдесят ярдов не очень густого кустарника.

Следовало, конечно, немедленно устранить это упущение, но будить отдежурившего четыре самых сонных предрассветных часа Джимми у Криса просто не поднялась рука.

Ровно через двадцать минут он чертовски пожалел о своем решении, но было уже поздно. На дороге показались местные – человек двадцать. Впереди ехали двое конных, один – в приметном рыжем камзоле, другой – в чем-то неопределенно-буром.

Сбродный отряд, решил Крис, рассматривая растянувшуюся колонну в двадцатикратный М49. Одеты кто во что – кольчуги, плащи, куртки, один и вовсе в простецкой домотканой рубахе, но оружие у всех. Явные герильерос, и думать нечего. Следовало ожидать – после разгрома замка кто-то беспременно должен был удрать… хотя, вспомнив опаленные стены, Крис рассеянно удивился, что беглецов оказалось так много.

Он прикинул дистанцию – полторы тысячи ярдов, далеко. В Квонтико ему приходилось стрелять максимум на восемьсот пятьдесят, оптимальной же дистанцией считались шестьсот. Ну ничего, сейчас эти ребята подъедут поближе… главное, чтобы их не спугнула вторая пара, затаившаяся где-то по ту сторону дороги.

Крис медленно переместился от трубы к винтовке, заглянул в прицел – до всадников, судя по сетке Mil-Dot, оставалось чуть меньше мили.

И внезапно один из них, в буром кафтане, поднял коня на дыбы и, выбросив руку в сторону леса, что-то прокричал.

Снайпер оторвался от прицела как раз вовремя, чтобы увидеть, как вспыхивает в лесу напротив него яркое, неестественно алое пламя. И тут же до него донесся дикий вопль, вопль заживо горящего человека. Он тянулся, тянулся… хотя на самом деле длился не больше секунды и наконец оборвался. И тут же погасло пламя, разом, словно кто-то отпустил рычажок зажигалки.

Бог мой, только и успел подумать Крис, снова приникая к прицелу, – и буквально натолкнулся на взгляд туземца в синем. Тот смотрел прямо на снайпера, словно их и не разделяло расстояние, и Крис с ужасом осознал, что этот местный знает о нем, видит его и сейчас все повторится… Нет!

Нет, прошептал он, вжимаясь лбом в холодный мох. Чужой взгляд скользил по нему – липкий, скребущийся. Так, наверное, чувствуют себя люди на субмаринах, вслушиваясь в треск вражеского сонара над головой, подумал Крис и тут же отогнал эту мысль, как и все прочие. Я ни о чем не думаю, мой мозг пуст, как банка из-под пепси, и вообще меня здесь нет, я просто пустое место, здесь только пустота, повторял он. Ты не видишь маленькую мышку, кружащийся в вышине орел, она слишком маленькая… маленькая такая мышка.

И вдруг скребущий взгляд пропал, а огонь не пришел, и Крис, не веря до конца в то, что остался жив, поднял голову – как раз, чтобы увидеть, как всадник в буром поднимает руку, чтобы указать на лес слева от него – туда, где должен быть Джимми Боллингтон.

Никогда еще в своей жизни Кристофер Рид не стрелял так .

Уже не было времени вводить поправки. Цифра восемнадцать – падение пули 308-калибра на дистанции в милю – огненными буквами вспыхнула у него в голове. Он нажал спуск, большим пальцем потянул затвор – вылетевшая гильза привычно легла в ладонь, – успел увидеть, как валится обезглавленная фигура в буром кафтане, как разворачивается в его сторону всадник в красном – винтовка дернулась второй раз, и красный кафтан сполз на землю.

Он не смог бы стрелять так , чтобы спасти свою жизнь, – но ему надо было спасти чужую.

На несколько секунд мир словно замер, словно будучи не в силах постигнуть случившееся. Затем пронзительно заржала лошадь – и, будто этот звук был командой, оставшиеся туземцы бросились вперед.

Хлопнул выстрел. Крис недоуменно посмотрел на винтовку и только потом сообразил, что это стрелял Боллингтон. Один туземец упал, поднялся, хватаясь за плечо, – и следующая пуля сбила его с ног, словно шахматную фигурку, небрежным щелчком отправляемую за край доски. Остальные продолжали бежать.

Больше всего Криса поразило то, что местные даже не пытались хоть как-то уклониться от пуль. Они просто мчались вперед, а две винтовки стреляли наперегонки – хлоп, хлоп, – и сбиваемые этими щелчками фигурки падали в траву и больше не поднимались. Ближе трехсот ярдов не удалось приблизиться никому.

И только потом он осознал, чему только что стал свидетелем.

Люди обычно не вызывают огонь мановением руки.

Глава 8

Норм Фаулер ощущал этот взгляд спиной. Он прекрасно понимал, что все это чушь и бред, что никто, конечно, не станет буравить ему хребет пристальным холодным взором, но не мог отделаться от ощущения, что это лес пытается указать незваным гостям их настоящее место.

До сих пор еще ни один патруль не встретил сопротивления со стороны туземцев – больше того, не бывало даже тех неприятных «случаев», которые, по словам служивших во Вьетнаме, так и норовили приключиться с американским морпехом на враждебной земле. Единственный пострадавший солдат ухитрился забрести в лес и пропороть ногу острым суком – немного странно для военного с опытом, но никто не пытался доказать, что злосчастную щепку подложили партизаны. Однако Фаулеру все равно было не по себе.

Возможно, дело было в том, что они изрядно удалились от базы. Конечно, пока Арт Делильо волочит неподъемный ящик с ламповой рацией – дикость какая, таскать за собой эту гирю, особенно если привык к транзисторам, – всегда можно вызвать вертолет. Но после того как группировка вторжения потеряла вначале одну летающую машину – со взводом Пауэлла, а потом еще четыре в ночной атаке на замок, начальство откликалось на такие просьбы с неохотой. А возвращаться назад пешком придется почти в темноте – не самая приятная перспектива.

Хотя, с другой стороны, и сам лес действовал на нервы, и не только впечатлительному Фаулеру. Чем дальше заходил небольшой – шестеро, считая нагруженного, как мул, радиста – отряд, тем гуще сплетались над головой ветви, тем реже щебетали в листве птахи и тем сильнее становился запах гнили и тления, исходивший из дремучей чащобы по обе стороны дороги. Двое патрульных еще брели, следуя привычке, по обочинам, но зайти в колючее заграждение ветвей не осмеливались. Острые шипы пропарывали полевую форму, точно ланцеты.

Смешок прозвучал так неожиданно и неуместно в мертвенной тишине, что Фаулер, дернувшись, едва не выстрелил навскидку, прежде чем сообразил, что смеется командир, сержант Акройд.

– Что случилось, сержант? – спросил Кадиллак своим обычным басистым шепотом. По-настоящему его звали Линкольн Джонас, и он был во взводе Фаулера единственным человеком, способным палить из станкового пулемета, держа его на весу. А еще его совершенно не брал загар, за что он и был удостоен прозвища, звучавшего полностью как Розовый Кадиллак.

Вместо ответа Акройд обернулся, и у Фаулера, тоже собиравшегося спросить что-нибудь – по возможности, до какого ориентира сержант намеревается их сегодня гнать, – перехватило горло.

Это было не лицо сержанта Акройда. Сержант не пошел язвами и не порос шерстью, все черты его лица оставались на местах, но выражение они приняли такое, какого Акройд бы просто не допустил. Это было… нечеловеческое выражение, по-другому Фаулер не мог бы объяснить. И глаза – они тоже не принадлежали тому Акройду, что шел по лесной дороге минуту назад.

– Что с вами, сарж? – прошептал он, медленно-медленно поднимая дуло М-16.

– Вы, – проговорил Акройд. Это снова было неожиданно – Фаулеру почему-то казалось, что накатившее на командира безумие немо. Сержант подвигал челюстью, точно та не желала слушаться. – Зря. Пришли. – Между словами падали тяжелые, гулкие паузы. – В этот. Лес. Ши.

Ноги сами бросили Фаулера вбок, в канаву и колючки, за миг до того, как Акройд открыл огонь.

Бритвенно-острый шип глубоко пропорол морпеху щеку, и по лицу потекла теплая кровь. Над головой затрещали под ударами пуль неломкие, твердые, как сталь, ветки.

Фаулер попытался прицелиться, но не успел. Все было кончено раньше, чем он успел хотя бы приподняться над краем придорожной канавы. Тело Акройда, прошитое сразу двумя очередями, валялось посреди дороги в пяти шагах от такого же измочаленного тела радиста Делильо. В наступившей тишине отчетливо слышалось похрустывание битого стекла в дырявом ящике рации. Рюкзак с аккумуляторами протекал электролитом, и его резкий, острый запах мешался с вонью кордита. Кровь чернела, соединяясь с кислотой.

– Он… – прошептал Фаулер непослушными губами.

– Это был не он! – вскрикнул Даг Полянски. – Эти проклятые гуки его загипнотизировали! Вы же видели – это был не он, на него нашло что-то! А мы – следующие! Хрена с два мы доберемся до базы! Нас по одному пристрелят! Ну! – Он дал очередь в кусты, еще одну. – Давайте, кто следующий?!

– Я, – гулко прошептал Кадиллак.

Две очереди почти слились. Кадиллак Джонас застрелил Дага за секунду до того, как пуля Фаулера пробила ему аорту. Рядовой Фаулер опустился на колени посреди трупов, и его вырвало всухую.

Точно в тумане он видел, как из придорожных кустов медленно выплывает фигура в плаще с капюшоном, под которым не видно лица. Он хотел выстрелить, но руки не слушались. Винтовка стала вдруг неподъемно тяжелой, а мышцы словно превратились в трясучее желе.

Вслед за фигурой в плаще из леса выбрели, переваливаясь до жути комично, трое барсуков. Тявкая и порыкивая, деловито они, точно муравьи, поволокли тело сержанта Акройда куда-то в чащу. «Прячут трупы, – мелькнуло в голове у Фаулера. – Они тут все заодно… даже барсуки».

Потом человек в плаще шагнул к последнему морпеху. Из широкого рукава выпросталась старческая рука, вся в артритных наростах и бледных пятнах, и повела в сторону морпеха кривым пальцем.

Мышцы ожили – но не все, и не по воле своего хозяина. Запертый в своем черепе, но не потерявший сознания рядовой Фаулер мог только беспомощно наблюдать, как его собственные руки медленно, неуклюже перехватывают винтовку так, чтобы холодное дуло уперлось Фаулеру в лоб.

Последним усилием воли морпех сделал то, чего месмерическая сила туземца не смогла ему запретить, – закрыл глаза. Но до последнего мига спину ему сверлил холодный, ненавидящий взгляд.

* * *

Лландауркс глядел на дорогу с высоты трех человеческих ростов. Ветка, на которой удобно устроились немолодой лекарь и его ровесник воин Данторакс, выросла здесь как по заказу.

– И все же я опасаюсь, – проговорил он, продолжая уже не единожды начинаемый спор. – Эти демоны владеют страшными чарами, неповторимыми для нас. А я не смогу защитить вас…

– Вы, коун, здесь не для того, чтобы защищать нас, – усмехнулся воин, – а чтобы латать наши раны, когда все закончится. Кроме того, мы не собираемся вступать в бой со всем их войском. – На миг он помрачнел – судьба отряда Койреракса, отправленного на приступ лагеря демонов, еще свежа была в памяти. – Против нас будет всего лишь их передовой дозор.

– Но эти железные големы… – Чародей прервался. – Какой мощью, должно быть, наделены их оживители!

– Не знаю, не знаю… – Данторакс покачал головой. – Дружинники докладывают мне обо всем, что видят, а примечают они немало. Никто из этих ши не кудесил сам. До последней мелочи все они творят при помощи вещей.

Лландауркс вопросительно приподнял брови.

– Знаешь столичные горючие палочки? – без видимой связи с предыдущим спросил воин. – Видел, конечно. Если нет огневого талана, а один в глушь отправляешься – полезная штука. Вот и у ши есть такие – у кого палочки, у кого коробочки. Но ни один из них ни разу не зажег огня сам.

– Они мечут огонь издалека… – попытался возразить целитель.

– Из своих железок! Всюду и везде – железки! Словно все они – даже не анойя, а бесталанные земледельцы! Но этого не может быть!

– Действительно… – пробормотал Лландауркс. – Быть может, чародеи у них составляют тесный круг… и снабжают своих подданных плодами своего чародейства…

– И рожают только от себе подобных? – ухмыльнулся Данторакс. – Ох, не верится мне! Нет, у меня не раз промелькивала мысль куда более пугающая.

– И какая же? – полюбопытствовал чародей. Воин помрачнел.

– Что никакого колдовства в том, что они делают, нет.

Лландауркс поглядел на него с недоумением.

– А как еще это возможно?

– Ну, умельцы из Андилайте ведь делают как-то свои горючие палочки, – ответил Данторакс. – И чтобы выплавить сталь, не требуется колдовство. И чтобы поднять груз, не нужен волшебник-движитель. Что, если эти обделенные дарами ши научились без помощи чар делать то, на что, как мы полагаем, способны одни лишь кудесники?

– Это… ужасно, – прошептал целитель, содрогнувшись всем телом.

– Почему? – удивился Данторакс.

– А ты подумай, что ты сейчас сказал! – внезапно озлился целитель. – Сколько носильщиков нужно, чтобы тянуть груз, который один движитель поднимет усилием мысли? Сколько орочьих клинков перерубит меч, откованный кузнецом-магом?

– Много, – согласился дружинник.

– А сколько простых ремесленников нужно, чтобы сработать вот такого железного голема? – поинтересовался Лландауркс. – Ты помянул огневые палочки – в Андилайте, как помнится мне, их делает целая мастерская, десятки человек, – только чтобы повторить то, на что способен последний анойя с огневым даром! Теперь я понимаю, для чего демоны пришли сюда и почему убивают всех на своем пути. Если ты прав, если в их мире нет волшебства… То, верно, тот мир – выхолощенная земля, пустая скорлупа, кишащая, как гниль – червями, безволшебным народцем. Неужели ты не видишь – чтобы создавать такие вещи, число этих ши должно быть несчетно! Они обожрали свою землю, они выпили свои реки и теперь из последних сил рвутся в наш мир, чтобы и его высосать, точно комары, налетевшие на дракона! – Он перевел дух. – Я видел, что Виндерикс почерпнул в разуме плененного ши. Я видел, какие войны они ведут, но тогда мне не пришло в голову… Они открывают ворота стоячих камней, они высвободили внутренний пламень материи – как могли они не владеть сильнейшими чарами? И все же ты прав – они безволшебны.

– Но если это так, – промолвил Данторакс, – между нами не может быть мира.

– Верно, – отозвался целитель. – Это тяготит меня, но, признаться, для меня важнее благоденствие владения Дейга и всего Эвейна, нежели кровожадных ши. Если бы только мы могли договориться с ними… но с теми, кто убивает, будучи уверен в своей безнаказанности, не о чем говорить. Их слову верить нельзя – а если так, к чему слова?

– Тш! – прервал его дружинник. – Едет.

Прислушавшись, целитель уловил за шумом листвы дальний, нарастающий рокот. Да, дозорные не ошиблись – железный гроб был один, и приближался он очень быстро.

– Пора, – решил Данторакс. Он сунул в рот пальцы и залихватски свистнул.

С громовым треском подломился и рухнул поперек дороги старый неохватный двулист.

– Изверги, – пробурчал целитель. – Другого дерева не нашлось. Из чего теперь знахари здешние варить свое зелье будут?

Данторакс удивленно глянул на него.

– Тут близ деревни этих двулистов целая роща, – ответил он. – Воняют по весне – хуже выгребной ямы. Старый, конечно, жалко, но чтобы убиваться…

Лландауркс сморщился.

– Все забываю, – пожаловался он. – Сколько уж лет в ваших краях живу, а кажется, словно из дому год-другой тому обратно уехал. У нас-то двулист редко когда найдешь.

Рокот нарастал.

– Сейчас… – прошептал Данторакс, напрягаясь.

Что-то пискнуло в ветвях, и миг спустя из-за поворота вывернула железная повозка в зеленых и бурых разводах, точно латаный разбойничий кафтан. Вывернула и остановилась, обиженно взвизгнув, перед преградой.

Четыре стрелы вылетели из зарослей одновременно. Одна вошла точно в ствол стоящего на крыше, у командирской башенки, крупнокалиберного пулемета, намертво заколотив его. Остальные с убийственной точностью нашли блестящие стеклышки, так напоминавшие подозрительному Дантораксу линзы дальневзорных труб; нашли – и отскочили, не причинив неведомому материалу никакого вреда.

Повозка вздрогнула. Распахнулась узкая дверца на крыше, и оттуда полез ши. Его пронзила еще одна белоперая стрела. Демона втянули внутрь и поспешно захлопнули крышку. Очередная стрела ударила в металл и отскочила.

– Смотри! – негромко воскликнул Данторакс. – Смотри, как глупо! В этом железном гробу нет бойниц. Чтобы вступить в бой, ши должны выбраться – но тогда мы убьем их раньше.

– Они могут уйти от боя, – заметил целитель.

И действительно, голем поспешно сдал назад, вращая многочисленными колесиками, прятавшимися внутри лязгающей широкой цепи. Из кустов полетели, метя в стеклянные глазки, комья липкой амбоевой смолы.

– Не могут, – уверенно заметил дружинник, и, словно в подтверждение его слов, позади бронетранспортера рухнуло еще одно дерево.

– Теперь им остается или вызывать подмогу из лагеря, – объяснил Данторакс, – или вылезать из своего укрывища и сражаться. Подмога придет нескоро… а вот выползти мы им поможем.

По одному, осторожно пригибаясь, дружинники выходили из густых зарослей. Целитель в очередной раз подивился их способности проходить через перевитые чешуйчатым вьюном кусты шиповника и златяники, точно сквозь редкий туман.

Железный гроб рычал, ревел, дергался вслепую то вперед-назад, то вправо-влево, пытаясь придавить неосторожных, но дружинники ловко отскакивали с его пути, хохоча и подталкивая друг друга, будто перед ними был не зловещий голем, а глуповатый бычок, которого раздразнили деревенские мальчишки.

– И что дальше? – спросил Лландауркс. – Они могут сидеть там бесконечно.

«Сейчас бы нам очень пригодился Линдан, – подумал он. – Но на своем месте он нужнее. Или Виндерикс… Правда, Виндерикс один стоит дружины».

– Мы могли бы обложить эту железку хворостом и поджечь, – задумчиво проговорил Данторакс. – Но есть способ проще. Один из наших воинов – Телленаур – родович Дейга. Он почти анойя, но его силы должно хватить. Сейчас…

Изнутри железного гроба донесся какой-то шум, и внезапно широкая задняя дверь откинулась вверх. Ши посыпались изнутри, как горох.

Все было кончено очень быстро. Против лучников, бивших с деревьев, против меченосцев, поджидавших за порогом, демоны были почти беспомощны. Лишь двое из пятнадцати успели пустить в ход свое громобойное оружие, да и тем удалось лишь ранить троих бойцов.

– Телленаур! – окликнул Данторакс, спускаясь со своего наблюдательного поста. – Хватит!

– А? – Худощавый юноша очнулся от сосредоточенного полузабытья. – Да, коун. Простите, коун.

Только что убитый стрелою ши, поднятый чародеем, с мучительным вздохом осел на скамью, закрывая сохнущие глаза.

– Ничего, – Данторакс кивнул. – Я же знаю, что ты плохо владеешь своим даром.

– Простите, коун, – повторил Телленаур, потупившись.

– Не извиняйся, – оборвал его воин. – Если бы не твой дар, мы пострадали бы куда сильней. Вот чем меряется его сила.

Он внезапно насторожился, улавливая среди лесных звуков только ему ведомые сигналы невидимых часовых.

– Лландауркс! – бросил он решительно. – Ты готов?

– Да. – Целитель устало поднялся с колен. – Все трое могут идти… хотя Колла я бы советовал поддержать. Все же пробитое легкое – не шутка.

– Тогда уходим, – скомандовал Данторакс. – Сюда движется другая повозка.

Маленький отряд уже углубился в лес, когда из-за поворота выехал легкий танк «шеридан», именуемый иногда презрительно «противопехотным» – более тяжелой наземной техники в распоряжении армии вторжения не было. И превращавшие вековые стволы в решето шестидюймовые шрапнельные снаряды никому не могли причинить вреда.

* * *

– Боевой дух солдат падает с каждым днем, – угрюмо признал Макроуэн.

– Его поднимет первая же существенная победа, подполковник, – оборвал его Дженнистон. – То, что вы не в силах ее добиться без приказа сверху, – ваша, и целиком ваша вина.

Обри передернуло. Он уже привык, что командование группировкой вторжения для адмирала оказалось слишком сильной нагрузкой. Большую часть времени Дженнистон пребывал в ступоре, выходя из него, только чтобы выяснить, что случилось на свете за время его отсутствия, и от ужаса впасть в бессознательное состояние по новой! Сегодня, к сожалению, адмиралу стало полегче.

– Вы потеряли… сколько вертолетов, майор?

Обри начинал уже жалеть, что не задвинул под сукно список боевых потерь. К сожалению, право вытребовать подкрепления имел только командующий, а без веской причины Дженнистон не собирался обращаться к своему запредельно высокому начальству ни с какими просьбами. И без того АНБ перевернуло небо и землю, а заодно поставило на уши ЦРУ, чтобы доставить к точке перехода те скудные силы, что имелись в распоряжении группировки сейчас, не замеченные всевидящей русской разведкой.

– Шесть, адмирал, – невыразительно ответил Норденскольд. – Один с отделением Па… Клелайна. – Уже вся группировка вторжения называла погибшее отделение именем единственного выжившего (если это можно было назвать так), а не именем командира, и только Дженнистон, несколько оторвавшийся от действительности за время нескончаемых припадков, требовал точности. – Четыре во время карательной операции у замка и еще один…

– Я помню, – оборвал его адмирал. – Как и потери в людской силе. И я не знаю даже, что сложнее скрыть – смерть десятка остолопов, позволивших себя зарезать каким-то туземцам, или гибель одного вертолета, который стоит дороже, чем эти остолопы заработают за десять жизней!

– И еще один БТР, – осмелился добавить Обри.

– Что? – Адмирал подпрыгнул. В глубине души адъютанта затеплилась надежда, что долгожданный припадок наконец избавит всех присутствующих от мучений, но не тут-то было. – Когда?

– Вчера, – проронил Макроуэн, мрачно покосившись на Обри. – Мы перестали посылать пешие патрули после того, как пропали два…

– Погибли, – отрубил адмирал.

– Пропали, – стоял на своем Макроуэн. – Мы не нашли никаких следов тел. Кровь на дороге, кислота, видимо пролитая из аккумуляторов, стреляные гильзы… Но ни тел, ни клочка формы, ни даже… в общем, ничего. Мы обыскали лес в радиусе сотни ярдов – ничего!..

– Это я знаю, – оборвал его Дженнистон, – дальше.

– Мы стали отправлять на патрулирование группы на бронетранспортерах… наши стотринадцатые изрядно впечатлили местных поначалу… и исчезновения прекратились. До вчерашнего дня. – Подполковник примолк.

– Как это случилось? – потребовал ответа адмирал.

– Мы не знаем, – прошептал Макроуэн.

– Они попали в засаду, – попытался помочь ему Обри.

– Интересно, как вы это допустили? – презрительно фыркнул адмирал.

Подполковник кивнул.

– Это нам следовало предусмотреть, не спорю, – согласился он. – Туземцы свалили перед БТРом дерево… хотя как им удалось это, я тоже не понимаю. Не здешнюю секвойю, конечно, но… здоровый старый гинкго, в три обхвата. Гораздо проще было вырыть яму-ловушку. Командир попытался вылезти наружу и открыть огонь из пулемета – вы же знаете эту идиотскую конструкцию, адмирал! В поле она, может, и хороша, но в лесу, да в засаде… Короче, он не успел высунуться, как в него всадили стрелу. Водитель дал задний ход – вслепую, потому что оптику заляпали чем-то в первые секунды, – и тут же позади упало еще одно дерево. Это все мы знаем совершенно точно – рация в машине работала до последнего. Насчет оптики тоже не совсем понятно. Она выдерживает прямое попадание из крупнокалиберного, а тут – все белое от трещин. Патруль вызвал на подмогу танк, и мы… согласились. Потом по рации донеслись крики, чей-то дикий вопль… и тишина. Когда танк все же приехал – через четверть часа, – там были только трупы. Десантный люк на корме был открыт.

– Зачем? – невольно прошептал Дженнистон, и тут же, опомнившись, сделал суровое лицо.

– Мы не знаем, – повторил Макроуэн. – Но замки не были сломаны. Патрульные выбежали сами. Под стрелы.

– Это похоже на английский длинный лук, – добавил Норденскольд. – Его стрелы пробивали троих стоящих колонной пехотинцев одного за другим.

Дженнистон помолчал.

– И ваши люди, – поинтересовался он у Макроуэна, – не попытались открыть огонь?

Это проняло даже упрямого служаку-морпеха.

– Со всем уважением, адмирал, должен заметить, что это также и ваши люди, – ответил он. – Патрульные открыли огонь. Те, кто успел. При том, что некоторые солдаты были убиты холодным оружием, с ближней дистанции. Но ни одного трупа противника мы не обнаружили. Или враги унесли их с собой, или им сказочно повезло.

– «Повезло», – передразнил его Дженнистон. – Врагу в этой войне вообще сказочно везет, должен вам заметить. Или я чего-то не понимаю?

– Это мы не понимаем, – ответил за Макроуэна Обри. – Мы не понимаем, каким образом туземцы сбивают боевые вертолеты. Каким образом им, вооруженным мечами и луками, удается брать верх над автоматчиками. Каким образом они уничтожили взвод морской пехоты, оставив от тел только горелый прах, и расчет минометчиков, находившийся от места сражения в доброй миле, не оставив на телах никакого следа! Я тщательно обработал всю информацию, поступившую от подполковника Макроуэна, и должен сказать, что, судя по всему, разведка ошиблась, определяя уровень развития местной цивилизации, и последствия этой ошибки могут быть катастрофическими.

Обри избрал единственный верный путь. Перекладывать вину на Макроуэна было бы подло, собственной адмирал не признал бы даже на Страшном суде, зато свалить все на аналитиков из АНБ, обрабатывавших первоначальные данные, было куда как удобно.

– Р-разведка… – пробурчал адмирал. – Так проведите свою, черт вас побери! Разузнайте, что за оружие на самом деле у местных…

Обри набрал воздуха в грудь.

– Адмирал… – проговорил он неуверенно. – Кажется, это не оружие.

– Что вы хотите сказать, майор? – переспросил Дженнистон. – Что наших ребят, – «Ага, – мстительно подумал про себя Обри, – теперь уже наших?», – закидали маргаритками?

– Никак нет, адмирал. – Обри прокашлялся. – Я консультировался с научной группой… – На самом деле ничего подобного Обри не делал, но не станет же адмирал проверять каждое его слово! Для чего, в конце концов, нужен старому пердуну адъютант, как не для того, чтобы работать? – Похоже, что местные жители владеют парапсихическими способностями… в предельной степени.

– Я помню ваш… весьма туманный отчет о переговорах с местными, – перебил его Дженнистон. – Там, помнится, упоминалась телепатия. И рапорт сержанта… Рида, кажется?

«Хорошо, – подумалось Обри, – что тебе еще что-то помнится. Или все же плохо?»

– Кстати, должен отметить, что все ваши дипломатические потуги, майор, кончались в лучшем случае ничем, – добавил адмирал.

– Именно телепатия, – проговорил Обри, проглотив обиду. – Я бы мог допустить, что наших бойцов… мм… дистанционно загипнотизировали.

– Бред какой, – отозвался Дженнистон без особого убеждения. – В это я поверю, когда местные гориллы пройдут мимо часовых прямо в лагерь и потребуют отвести их к нашему вождю. Пусть попробуют загипнотизировать мины. А сожженные «кобры» – это тоже гипноз?

– Пирокинез? – без особой надежды предположил Обри.

Макроуэн заморгал.

– Бред, – повторил адмирал. – Я не запрещаю вам проверить даже это предположение… но только потому, что других идей ни у кого из вас нет.

– Есть, – ответил Макроуэн. – Это происки русских.

– Тоже бред, – отозвался адмирал, демонстрируя не свойственный ему здравый смысл. – Будь у них подобное оружие, мы б о нем знали. И даже русские не так глупы, чтобы давать его в руки дикарям. Но… проверить можете. Нет – я вам приказываю проверять любые предположения по этому поводу.

– Ну и как я, интересно, буду выяснять, не красные ли снабдили здешних голожопых чурок супер-пупер-огнеметом? – саркастически полюбопытствовал Макроуэн, когда они с Обри покинули адмиральский кабинет.

– Глубокая разведка? – предположил Обри. Макроуэн выразительно поднял брови.

– Если влияние красных настолько распространилось, что ощущается даже на этих окраинах, – пояснил Обри, – а мы, судя по всему, находимся на окраине здешней империи, почти на самом фронтире, то дальше на восток оно должно ощущаться сильнее. Я бы забросил небольшую группу… человек пять… под видом торговцев из-за границы… подальше от здешних мест, куда слухи не успели дойти…

Подполковник истово закивал.

– А вот как я буду доказывать адмиралу, что здешняя атмосфера благоприятна для спиритов и гадалок, – уныло закончил Обри, – просто не представляю.

Макроуэн широко ухмыльнулся.

– А вот тут, – заметил он, – я, кажется, сумею вам помочь.

– Возможно, – без энтузиазма отозвался адъютант, – но на вашем месте я бы усилил охрану базы… так, на всякий случай.

– Вокруг нас минные поля в милю глубиной, – отмахнулся Макроуэн. – Что может случиться?

– Мне, – ответил Обри с достоинством, – совершенно не хочется это узнать на своей шкуре.

* * *

В многозвездное небо выплыла луна. Линдан покосился на нее дурным глазом и потряс головой, пытаясь разогнать туман, вязкими клочьями набившийся в череп. «Когда же я успел задремать? Впрочем, неважно… не надо было строить из себя великого владетеля, героя… без сна и отдыха». Усталость мельничным жерновом давила на плечи. Молодой чародей и его спутники уже третий день по очереди следили за лагерем демонов.

Линдан очень внимательно отбирал тех, кого брал с собою на это самоубийственное задание, обращая внимание не столько на воинское умение – он не сомневался, что любой дружинник Дейга будет отменным бойцом, в отличие от полагавшихся на свое громовое оружие ши, – сколько на слабые чародейные дары, которыми были наделены его люди. Никто из них не тянул на гильдейского колдуна, ведь сильные волшебники редко становятся воителями – Линдан и не ожидал чудес. Но дар, пусть и слабый, может спасти своему обладателю жизнь. В конце концов молодой огневик отобрал троих.

– Что в лагере? – прошептал он чуть слышно.

– Спят, – донеслось из темноты. – Часовые на страже. Все, как обычно.

– Начали! – скомандовал Линдан.

Все было приготовлено загодя. Линдан долго и внимательно наблюдал за лагерем – поначалу в одиночку, оставив дружинников в лесном становище, – прежде чем принять решение. Слишком плохо, на его взгляд, охранялся лагерь, чтобы это было случайностью. Скорей всего, любого, кто попытается проникнуть туда, прорубив острым мечом крупноячеистую сетку из тонкой проволоки, ждут неприятные сюрпризы.

Но ши покидали свое стойбище не только по воздуху. Они проложили дорогу от самых ворот, и по ней сновали туда и сюда темные гробы на широких железных цепях.

Линдан мог бы сжечь не один из них, но делать этого покуда не стал. Он хотел, чтобы часовые ши утратили бдительность. Пусть думают, что опасность поджидает их только в лесу, где Виндерикс и отряд дружинников с Льяндорзом нападали на их передовые дозоры. А тем временем четверо эвейнцев устроились под самым их боком – чтобы, когда придет время, вонзить в этот бок острый нож.

И сейчас это время настало.

Первым на дорогу выбрался Кервен. И неудивительно – он видел в темноте, точно кошка; не чародейский на самом деле дар, но очень полезный. Если бы только можно было без помощи провидца помочь остальным видеть его глазами… Но Виндерикс один заменял небольшое войско. Как передали дружинники, носившие засадчикам провизию, провидец уже отправил к предкам два дозора ши.

Эльвейн шел последним. Луна озаряла дорогу ярким светом, и Линдан видел, как искажено его лицо. Все правильно – сторожевые вышки ши виднелись из-за опушки леса. Дозорные, верно, следят сейчас за дорогой, не близится ли враг? Лишенные обычных таланов, они должны полагаться только на зрение… Но даже будь на их месте сильные чародеи, против Эльвейна им не устоять.

Крохотный отряд медленно, опасливо двинулся к распахнутым воротам. Ши не трудились даже затворять их на ночь. И это еще более укрепляло Линдана в мысли, что незнакомая волшба пришельцев поработала здесь, наставив неведомых ловушек. Все молчали – покуда дозорные бдят впустую, Эльвейн еще сможет отвести им глаза, но, если кто-то из них насторожится, обмануть его будет гораздо сложнее.

До ворот оставалось полета шагов… потом тридцать… потом десять…

Линдан первым шагнул за ограду. И в тот же миг со сторожевых вышек под оглушительный вой ударили лучи света, сойдясь на приглашающе распахнутых воротах. Загрохотал пулемет.

Линдан выставил огневой щит почти машинально. Свинцовые шарики испарялись со странным звуком – полухлопком, полусвистом.

– Назад! – скомандовал он. – Отступаем!

В лагере разгорались огни, слышались голоса и топот ног. Взревело и хрипло раскашлялось со сна железное чудовище.

– Отступаем!

Пули, что не ударялись о щит, выбивали фонтаны пыли из-под ног.

– Отступаем!

Ничего иного неудачливым воинам не оставалось – стрелять через огневой щит бесполезно, а дожидаться, покуда не набегут разбуженные ши со своими чудовищами и ударят какой-нибудь бесовщиной, от которой даже щит не убережет, – бессмысленно и опасно.

Накаркал. Когда отряд уже почти добрался до опушки леса, над головами что-то жахнуло, как в тот раз, на поле, где остался Торион ат-Дейга. Линдан все свои силы вложил в огневой щит, и все же часть осколков прошла через него.

Вскрикнул Кервен, зажимая плечо. Что-то очень тяжелое ударило Линдана в грудь. Точно лошадь лягнула! – успел подумать он, пока боль не заволокла сознание. Крепкие руки товарищей подхватили его и поволокли в спасительную чащу, но молодой чародей до последнего держал щит, превозмогая боль и цепенящий страх неудачи… пока тьма не сомкнулась над ним, точно омут.

* * *

– Вы были правы, – признал Макроуэн. – А я ошибался. Они действительно попытались напасть на лагерь.

– Как вы их засекли? – полюбопытствовал Обри. – Часовые на вышках клянутся, что не видели ничего, пока не завыла сирена. Эти четверо появились в воротах, будто из-под земли выскочили. Адмирал, кажется, оказался пророком – наших парней и впрямь точно загипнотизировали!

– Сигнализация. – Макроуэн пожал плечами. – Датчики движения и обычное реле. Ему глаза не отведешь.

– Зато туземцы научились уворачиваться от пуль, – заметил майор.

– Не совсем так… – Макроуэн замялся. – Они не пытались уйти из-под огня. Просто стояли, потом начали быстро-быстро пятиться… и все. Скрылись в лесу. Жертв с их стороны не было.

– А с нашей? – спросил адъютант.

– С нашей – тоже. – Макроуэн помедлил миг. – Кажется, миномет их достал – мы нашли следы крови, но идти по ним не рискнули. Однако тел мы не обнаружили, а я на месте нападавших не стал бы волочить на себе покойников. Так что счет, похоже, ноль – ноль.

– И то хорошо. – Обри вздохнул. – Мне и так предстоит объясняться с адмиралом, почему его разбудили в такой неурочный час.

– А завтра у вас… – напомнил подполковник.

– Да-да. – Обри Норденскольд поежился, представив себе реакцию адмирала на ожидающееся нашествие. – Пойду, что ли, отсыпаться. День предстоит тяжелый.

* * *

Линдан тяжело вздохнул. Светильник горел неярко. Порождать свет, в отличие от огня, молодой чародей не мог, а усиливать пламя под стеклянным колпаком было слишком тяжело – Линдан еще не оправился от ран, несмотря на помощь целителя. Лландауркс заверял его, что легкое скоро будет как новое. Но пока что буквы расплывались перед глазами при малейшей натуге.

– Проклятие! – ругнулся он сквозь зубы. – И это все?

– Боюсь, что так, – кивнул Данторакс. – Шестеро.

– Будь они неладны… – прошептал волшебник. – Трое владетелей, каждый из которых богаче Дейга самое малое вдвое, в несказанной мудрости своей сочли возможным отправить нам в помощь ровным счетом шестерых чародеев?

– Вот-вот. – Данторакс фыркнул. – Они не слишком доверяют Дейга… это для начала. Кажется, ушедший Торион оставил нам в наследство изрядное количество собственных свар. Кроме того, ты же помнишь – мы живем в беспокойном краю. Здесь почти граница, набеги случаются чуть ли не каждый год, стоячих камней понатыкано… только во владении Дейга два кольца, по-моему. Может, кто-то из них и рад помочь, но опасается отправить под твою руку большие силы – а ну как на его земли нагрянет враг? Отчасти потому владетелей Дейга не любят соседи – нас прикрывают их земли и эльфийская пуща со стороны границы.

«А я-то гадал, почему во владении такая небольшая дружина, – подумалось молодому чародею. – Все на бедность валил… а зря. Торион был горд, но не глуп».

– Кроме того, – Данторакс помялся, – ши разослали по окрестным деревням гонцов…

– Как так? – не понял Линдан. – И они еще живы?

Старший дружинник пожал плечами.

– Я, наверное, неправильно сказал, – ответил он, – но лучше не могу. Это были не живые гонцы… коробки, навроде ручных меленок – крутишь ручку, и из раструба слышится голос.

Линдан машинально сложил пальцы левой руки Керуновыми рогами, отвращая зло. Воистину, чего только не придумают демоны!

– Они просто отдавали эти коробки тамошним крестьянам, – пояснил воин, – с наказом доставить владетелю и богатыми дарами.

– И что же говорили эти вестники-големы? – поинтересовался Линдан.

– Что… – Данторакс промедлил, собираясь с мыслями. – Что демоны желают мира, что готовы приносить Эвейну дары за право прохода по нашей земле, что Торион из Дейга напал на них по слепой гордыне и отказался заключить мир и что вражда демонов с ним и его людьми не распространяется на другие владения.

– Торион был горд, – тяжело промолвил Линдан. – А нам покуда гордиться нечем. Следовало догадаться, что там, где не поможет сила, демоны решат взять коварством. Если, чтобы остановить вторжение демонов, мне придется воззвать к Серебряному закону, я так и поступлю, клянусь Керуном!

Воин суеверно глянул за левое плечо – не стоит ли там диева тень?

– Не поминай, – попросил он. – В моих краях говорят, что он этого не любит.

– А есть ли у меня выбор? – риторически поинтересовался Линдан. – Так или иначе, а шести волшебников не хватит, чтобы остановить эту орду. Ты сам видел – против нас не дикие ырчи идут. Их волшба сильна, хоть и непонятна нам, а Серебряный закон не сдерживает их. Вдобавок они могут призвать себе на помощь новых воинов взамен убитых… а каждый дружинник, каждый чародей, которого потеряем мы, ляжет в землю, и на его месте не встанет новый.

– Может, дела еще хуже, чем ты думаешь, владетель, – заметил Данторакс.

Он пересказал свою беседу с Лландаурксом на ветвях придорожного вяза.

Линдан некоторое время молчал.

– Если ты прав, если все так… да, пришла пора взывать к Андилайте, – промолвил он, понурив голову. – А покуда мы будем сражаться одни. Мы и шестеро чародеев.

Взгляд его слепо ощупывал бревна, из которых была сложена стена землянки.

– Я заставлю саму землю гореть у демонов под ногами, – прошептал он.

* * *

Старуха хитро прищурилась, глядя Обри Норденскольду в лицо острыми лисьими глазками.

– И что же надобно-ть вам, маёр, от древней Пег Шомис? – произнесла она, нарочито пришамкивая. Обри и без того понимал ее с трудом – ирландский акцент-броуг старухи был настолько густым, что на нем впору было овсянку варить.

– Погадать, – отрубил Обри.

Он прекрасно понимал, что, пригласив эту братию в лагерь, рискует головой – не карьерой, а жизнью, в самом буквальном смысле. Подобное нарушение секретности тянуло на трибунал. В лучшем случае. Но как проверить предположения яйцеголового Сельцмана иначе, он себе не представлял, а приказ адмирала недвусмысленно требовал от Обри Норденскольда принимать всерьез самые дикие идеи.

План принадлежал подполковнику Макроуэну, но брать на себя ответственность за него тот отказался решительно. По личному приказу Обри бравые ребята из МП доставили из ближайшего города – Солсбери – десяток человек, зарабатывавших себе на жизнь общением с миром иным: гадалок, спиритов, знахарей и прочих. Бурно протестующих подданных британской короны запихнули в общую палатку и объяснили вполне недвусмысленно, что им выпала редкостная возможность внести вклад в дело борьбы с мировым коммунизмом. Добровольцы будут награждены, а остальные – расстреляны (последнего Обри делать вовсе не собирался, но в его планы входило запугать собранную им толпу шарлатанов до холодного пота). Пару дней всю компанию помариновали в неизвестности, а затем по одному начали вызывать к Обри – на демонстрацию парапсихических способностей.

Покуда результаты не обнадеживали. Двое спиритов сломались и, обливаясь слезами, признали себя жуликами и проходимцами. Хилер, утверждавший, что учился своему ремеслу у загадочных филиппинских целителей, надулся, как мышь на крупу, и заявил, что вокруг него слишком много дурных вибраций и он не может работать в такой обстановке. Остальные старались как могли, но видно было, что смена обстановки никакого влияния на их предполагаемые способности не оказала.

Теперь вот старуха-ирландка. Странно вообще-то – Солсбери ближе к Уэльсу, чем к Ирландии. Каким ветром ее сюда занесло?

– Я не гадалка, – с достоинством возразила старуха. – Гадалок ты среди цыган поищи, пусть тебе лудильное племя карты раскидывает! А я предсказательница. Мне сердце вещует.

– И что же оно тебе вещует… про меня, скажем? – поинтересовался Обри устало.

Старуха пошевелила пальцами в воздухе. Майору подумалось, что она на самом деле моложе, чем выглядит, – в седых волосах еще проглядывали рыжие пряди.

– Что… – Она запнулась. – Что… ты… зря… пришел… в земли… беан сидхе… маёр…

– Что-что? – переспросил Обри. Старуха дико оглянулась.

– Никогда еще… – прошептала она севшим голосом. – Никогда…

– В чем дело? – Майор начинал терять терпение.

– Я… прозрела, – ответила Пег Шомис и надолго смолкла.

Обри ждал.

– Всю жизнь… я прозревала судьбы, как сквозь стекло мутное, – проговорила старуха хрипло, роняя слова, точно булыжники. – А теперь я вижу ясно. Один из ваших не вернется сюда сегодня. Если ты не поостережешься, то и сам не увидишь дома.

Она развернулась на каблуке, отчего многочисленные грязные юбки ее разметались колоколом, и поковыляла в сторону своей палатки.

Обри смотрел ей вслед, раздумывая, посчитать это за результат или списать на артистическое хамство старой ведьмы. Лишь чуть погодя ему пришло в голову, насколько ирландское «сидхе» напоминает здешнее «ши».

А вернувшийся к вечеру патруль недосчитался одного человека – вылетевшая из кустов белоперая стрела вошла ему точно в глаз, как белке. Когда Обри примчался с этим известием к старухе, та в бреду металась по кровати. Врач из полевого госпиталя только пожимал недоуменно плечами, не находя ни жара, ни каких-либо иных симптомов, помимо обычных старческих хворей.

К утру Пег Шомис умерла. Медики ничего не смогли сделать, как ни пытались они вновь запустить остановившееся сердце. На лице старухи отражался такой дикий, неизбывный ужас, что, как выразился врач, казалось, будто и умерла она от страха.

* * *

– Мы даже не успели слова сказать, – прохрипел раненый сержант. – Они… Стрелы летели отовсюду.

– Хорошо подготовленная засада, – подтвердил капрал Герберт. – Но у них не было времени к ней приготовиться. Мы забросили разведчиков вертолетом… чтобы верхом преодолеть такое расстояние, нужно несколько часов.

– Разве что посты на этой дороге стоят всегда, – заметил Обри.

– Зачем? – удивился Макроуэн. – Здесь же нет никакой границы?

– Есть, – ответил Обри.

Подполковник морской пехоты покосился на него.

– Ее видно с воздуха, – неохотно пояснил майор. – Здесь совершенно другой лес. Линия очень четкая… неестественно четкая. И геометрически правильная.

– И что это должно означать? – скептически поинтересовался Макроуэн. – Государственную границу?

– Возможно, это священный лес, – предположил майор. – Древние кельты поклонялись деревьям… А мы влезли на охраняемую территорию. Богохульников нигде не любят.

Обри показалось, что Макроуэн ему просто не поверил, однако высказывать это вслух не решился, дабы не подрывать авторитет старших чинов.

– У противника потери были? – осведомился он командирским тоном.

– Всех положили, – отозвался сержант кровожадно. – Разве что удрал один-другой. А остальных – в фарш. Вон тащат…

– Подполковник! – крикнул один из морпехов, выволакивавший из хитро укрытой засидки тела. – Тут что-то странное!

Макроуэн подбежал к нему. Обри быстрым шагом направился вслед за ним.

Пуля пробила туземцу грудь небольшой дырочкой и разворотила пол спины на выходе. Судя по всему, он умер так быстро, что агония не успела исказить его черты. Лик его был ангельски спокоен и ангельски нечеловечен.

Первое, что бросилось Обри в глаза, – это необыкновенная хрупкость лица. Словно вместо костей у мертвого туземца была плотная бумага. И кожа, несмотря на отчетливую, неуместную под лесной сенью смуглоту, была прозрачно тонка. Огромные зрачки слепо глядели в сплетение веток. Глаза у туземца были зеленые. Не того тусклого, грязно-серого или болотного оттенка, который обычно называют этим словом, а цвета травы. И сам он был как травинка – тонкий и гибкий, весь в оттенках листвы и коры. Острые скулы, тонкие пальцы, накоротко остриженные каштановые волосы, заостренные уши…

Их форма настолько подходила к этому бесчеловечно прекрасному лицу, что Обри в первый миг не сообразил, что таких ушей просто не бывает.

– Кажется, это и впрямь граница, – пробормотал Макроуэн. – Этот парень не похож на тех туземцев, что нам попадались прежде. Он похож на…

– На сволочь он похож, – буркнул морпех. – Видали, какой у него лук? – Он потянулся куда-то в плотную зелень и вытащил длинную, в полчеловеческого роста, дугу. – Я двумя руками согнуть не могу! А этот хлипак… Это он уложил Гарри.

Судя по ширине плеч, морпех мог бы согнуть пополам самого Одри, причем одной рукой. Видимо, за хрупким сложением туземца таилась неимоверная силища.

– Он похож на… – повторил Макроуэн, не сводя глаз с мертвеца. – Пусть меня поднимут на смех… Но если здесь есть колдуны…

– То почему не быть эльфам? – прошептал Обри Норденскольд.

Глава 9

Повозка катилась по лесной дороге – слегка покачиваясь, скрипя и хлопая на ветру натянутым на дуги поверх ценного груза промасленным полотнищем. Льеух озабоченно принюхался и покачал головой. Ему все равно казалось, что масло прогоркнет, и хотя хозяин каравана, гильдейский купец Атарханакс, уже три дюжины раз повторял ему, что масло земляное и прогоркнуть не может, охранник продолжал поводить носом всякий раз, когда летний ветерок доносил до него характерный резкий запах – не появится ли в нем новая нотка?

– Эй, Льеух! – окликнул его старшой. – Опять на козлах спишь?! Демоново отродье, в оба у меня смотри!

Охранник насупился, но ради виду все же покрутился настороженно – дескать, не слыхать ли чего, не видать ли кого?

А все почему? Потому что коун Атарханакс – тот еще жлоб, вот почему! На чародеев поскупился; ни провидца тебе, ни боевого мага – один приказчик вон, и тот анойя почти, да мы, безответные. Понятно, что старшой злобится. Мало что нам самим приходится вдвое бдеть против обычного, так ведь и впрямь опасно в здешние края без колдуна забредать. Особенно без провидца. Разбойники с Беззаконной гряды в последние годы совсем одерзели, среди бела дня на большие караваны нападать стали. Бают, с ними и чародеи есть, изгои, только кто баял – тот не видел, а кто увидит – тот уже ничего не бает и баять не будет, с того свету-то. Ну да ничего… вот иссякнет у императора милость благая, да и пошлет он на проклятую гряду с десяток дружин, вот тогда и попляшут душегубчики. Не хотите жить по закону – и не надобно, а проезжим чего кровь портить?

А головой вертеть да глазами лупать – то дело нехитрое, зато и ненужное. Был бы провидец с караваном, он бы сразу почуял засаду. А сам зыркай не зыркай – не захотят разбойники примету, так и не будет, до покуда тебе на шею не сядут да погонять не примутся: беги, дескать, купечная рожа! Да и то ж – пока по пустотным землям ехали, то и бдеть надобно было, а сейчас-то чего выслуживаться? Уже Второй день по бхаалейновым владениям тащимся, вчера до полдня межевой камень миновали. Пусть владетель за разбойничками и приглядывает, чтобы не баловали. Слыхалось, что ат-Бхаалейн с ними зело крут, но это, опять же, ветер носит. Не бывал еще Льеух в Бхаалейне. Не заносило. Известно же – коли караван на рубеж идет, там одной малой охраной не обойдешься, там купцы по трое-четверо, сложившись, целую дружину нанимают, с чародеями и воеводой. Один только вот коун Атарханакс… не то диями обделенный, не то наглый до полной дурости… или думает, что пронесет судьба? Тогда и верно дурак, коли старую обмануть вздумал. Ведомо ведь – судьба поперед человека родилась.

Поглощенный такими вот мыслями, Льеух и впрямь не заметил, откуда выскочили на дорогу трое тощеватых мужиков в таких грязных одежках, что никем, кроме как разбойниками, душегубами лесными, и быть они не могли. Двое мужиков трепетно сжимали в лапах что-то навроде железных дубинок, но почему-то подвешенных на лямке через плечо. Третий, потолще и повнушительней, хитро прищурившись, оглядывал караван по-нехорошему хозяйским взглядом.

Повозки встали разом, и над лесной дорогой повисла прямо-таки оглушительная тишина. Даже листва под ветром не шелестела, и только бухало что-то далеко и гулко – Льеух не сразу понял, что это его сердце.

Коун Атарханакс, побелев как полотно, цеплялся ручками то за поводья – по натуре своей жлобской он и на возчиков поскупился, сам, не чинясь, брался за вожжи, лишь бы сберечь лишний грош, – то за козлы под собой, то за пояс, на котором, как назло, болтался внушительный кошель, коего купец из виду не упускал.

Старшой соскочил с воза и быстрым шагом направился к толстому – верно, главарю разбойников.

– Ну что, – проговорил главарь глумливо, – будем по-хорошему делиться али по-плохому воевать?

– Ты, изгой, верно, ошалел в своей глуши, – грубо отозвался старшой. – А ну, с дороги сойди! Давно дружинников владетельских не видывал? Так мы пособим!

– Ай-ай! – покачал головой толстый, и, словно по непонятному приказу, из придорожных кустов выступили еще двое, с такими же железными дубинками. – Что за люд такой пошел? Ни тебе «пожалуйста», ни тебе «коуне» – сущие дикари. Кто у вас тут самый главный будет? Ты, что ль? – Он ткнул пальцем в сторону наторопь поминающего диев купца. – Надо же, каков красавец! Полпуза кошель занял, а чародеев нанять? Чай, янтаря не мало?

Льеух и сам знал, что умом не выдался, но даже до него потихоньку доходило, что разбойник ведет себя как-то странно. Не должен он был бы так нагло издеваться над проезжим купцом, если под рукой у него – лишь четверо громил с дубинками… А четверо ли? Охранник обернулся – точно, сзади караван стерегли еще двое. И все равно – семеро гулящих людей против шестерых охранников… да возчиков трое… да приказчик, который, конечно, почти анойя, но приморозить может… Нечего ему сусоли сусолить поперек дороги. Кинуться из чащи, а еще лучше – стрелами, чтобы не успели охранники за оружие взяться, потому что когда он, Льеух, возьмет в руки меч, тут-то и придет этому сермяжному воинству полный и бесповоротный конец.

– Вот что, вольный человек. – Видно, старшой и сам заподозрил неладное, потому что сбавил напор. – Иди-ка ты своей дорогой, а мы своей поедем. Сам знаешь – с бхаалейновой дружиной шутки плохи.

– Нам, мил-друг, владетели и прихвостни ихние не указ, – с не совсем понятной гордостью заявил разбойник. – Ишь, силу таланную себе забрали, сидят на шее у народа да только кровь сосут! Не-ет, коуне, делиться надо! С трудовым народом надо делиться!

Покуда внимание разбойников, да и караванной охраны, отвлекала странная перепалка, Льеух осторожно и неслышно спустился с козел и обнажил меч. Хороший у него был меч, «морская волна» – по клинку от острия к гарде так и бежит волнистая черта, – двуталанным кузнецом кованый, натрое закаленный. С таким мечом можно было и во владетельскую дружину податься, но Льеух не любил иметь над собой много начальников. В охране он подчинялся только старшому, а в кирне им бы вертел кто ни попадя – тут и десятник, тут и воевода, тут и управляющий, тут тебе и сам владетель, его волшебное долгородие.

– Знаем мы такой передел, – хмыкнул старшой. – Было ваше, стало наше. Вот что, вольный человек. Или ступай своей дорогой, или мои воины твоих обормотов…

Краем глаза Льеух заметил, как его товарищи так же потихоньку подходят к старшому. Один из возчиков, не прячась, тащил из-под холстины окованную железом дубинку.

– Э-эх! – всплеснул ручками наглый разбойник. – Ты, мил-человек, верно, думаешь, что коли народ простой, так и волшбы от него не жди? Не-ет, у нас теперь большие друзья есть! Большие! Они-то с нами силой поделятся! А все почему? – Он для солидности приостановился и поднял палец. – Делиться надо!

Льеух вскинул меч в боевую позицию. Пора!

Он ринулся вперед с торжествующим кличем, готовясь снести голову ближайшему разбойнику – тот не успел бы даже сорвать с плеча свою нелепую дубину…

Но разбойник не стал поднимать оружие. Одним плавным движением он развернулся лицом к охраннику и повел концом дубинки, словно в руках сжимал небольшую рогатину, на которую Льеух, точно обезумевший от ярости медведь, готов был напороться.

Грохнуло. Льеух не увидел короткой вспышки, расцветшей на конце «дубинки». Что-то невидимое ударило его в грудь с такой силой, что вышибло дух, и втянуть воздух в себя никак не получалось, дышать было нечем, совсем нечем, и так больно, так страшно булькает что-то там, внутри, и почему-то темнеет в глазах, и гремит далекий, прерывистый гром, снова и снова…

Когда бойня закончилась, а лихие люди, похохатывая и восторженно обсуждая дары своих новых, удивительных союзников, погнали возы обратно, в сторону Беззаконной гряды, из придорожных кустов выбрался хромой возчик. Он единственный из всех не имел оружия – в серьезной драке от него не было бы толку, – и поэтому, когда прозвучали первые выстрелы, он бросился не на разбойников, как его полегшие под пулями товарищи, а в лес.

Сейчас его трясло. Он видел все, что творилось на дороге, и слышал голоса убийц, не озаботившихся даже его поисками. Тела погибших, раздетые разбойниками догола, он, как мог, сложил у обочины, завалил ветками и окурил дымом, чтобы лесные звери не лакомились мертвечиной, покуда не придут сюда люди, чтобы похоронить убитых, как положено. А потом поковылял, оглядываясь поминутно в суеверном страхе, в сторону замка Бхаалейн.

* * *

– Чего требует этот толстопузый кретин? – потребовал ответа начальник караула.

– Чтобы его пропустили к нашему владетелю, – объяснил Лева.

– А кто он вообще такой? – поинтересовался начальник караула, приглядываясь к незваному гостю.

– Управляющий замком Бхаалейн, – объяснил лингвист и, прислушавшись, добавил: – Раатхакс ит-Ллайшар.

– Ну и какого рожна горячего ему надо? – Начкар раздраженно потер пряжку ремня. – Кой черт принесло, рыло помещичье?

Внезапно он сморщился и покосился на управляющего скорее опасливо.

– А он мои мысли точно не читает? – полюбопытствовал начкар вполголоса.

Раатхакс восседал на взмыленном коне, глядя поверх голов своих собеседников на кипящую за оградой нового лагеря стройку. Казармы еще не были достроены, но домик для комсостава уже призывно белел рядом со штабом, над которым реял гордый алый стяг.

Наивный Лева причин его опасений не понял.

– Нет, – уверил он начкара. – Он родич владетеля, а у того в роду передается дар телекинеза.

– А… – Начкар с умным видом покивал. Чем телекинез отличается от телепатии, он не имел представления, но раз переводчик говорит… – Так что ему нужно?

– Требует нашего владетеля, – повторил Лева, еще раз выслушав надменного Раатхакса. – Ни с кем другим говорить не желает.

– У-у, – пробурчал начкар тихонько, – хрен моржовый… Начальство ему сразу подавай.

В голосе его ясно слышалось непроизнесенное «А по инстанциям – не хочешь?».

– Наверное, надо позвать Степана Киреевича, – неуверенно предположил Лева. Он и сам был не рад, что из троих лагерных переводчиков именно он оказался поблизости, когда толстопузый управляющий прискакал к шлагбауму на воротах и принялся твердить что-то по-эвейнски. – Вряд ли такой… важный человек стал бы лично ехать сюда из-за каких-то пустяков.

– Да? – Начкар скептически оглядел изрядное брюхо важного туземца, украшенное многочисленными золотыми висюльками. – Р-рядовой! – скомандовал он в пространство. – Ко мне – бегом!

К тому времени, когда Кобзева наконец нашли, обшарив предварительно весь лагерь, и привели к воротам, Лева с начкаром успели трижды изойти холодным потом. Один только Раатхакс взирал поверх шлагбаума все с тем же презрительным негодованием на лице. Завидев Кобзева, он несколько оживился и бросил переводчику что-то на своем языке.

– Он спрашивает, чем мы можем объяснить свое вероломство? – эхом откликнулся Лева и, опомнившись, добавил: – Товарищ Кобзев.

– О чем это он? – недоуменно поинтересовался гэбист. Последовал обмен невразумительными фразами.

– Он говорит, – перевел Лева, – что… кажется, разбойники… вооруженные нашими громобоями, напали на мирного купца в пределах владения Бхаалейн. Купца убили, охрану убили… единственный… в общем, кучер отсиделся в кустах и добрел до замка.

– Твою мать, – прошептал Кобзев и машинально одернул исполнительного Шойфета: – Это не переводить!

Гэбисту начинало казаться, что он совершил серьезную ошибку, связавшись с местными робин гудами. Он с самого начала был невысокого мнения об интеллекте туземцев, но разбойники, кажется, могли взять все призы на конкурсе идиотов-самоучек. Это же надо было додуматься – нападать на проезжих в землях здешнего феодала! Мало того что палить при этом из автоматов – оставить свидетеля!

Пузатый управляющий снова что-то прогудел.

– Коун Раатхакс спрашивает, – перевел Лева Шойфет, – готовы ли мы ответить за эти преступления?

– С какой стати? – взвыл Кобзев. Заткнуть переводчика он уже не успел. Лева выстрелил в Раатхакса коротенькой фразой, на что управляющий, побагровев, прорычал что-то, на слух показавшееся гэбисту совершенно нецензурным.

– Мы должны отвечать за преступления своих людей по Серебряному закону, – автоматически оттарабанил Лева. – Иначе… слово, данное клятвопреступнику, не имеет силы.

Кобзев лихорадочно прокручивал в голове варианты. Если туземцы обвинят группу межпространственной помощи в прямом обмане – а с них станется, дикие люди, – и откажутся от уже достигнутых соглашений… с майора Кобзева снимут голову. Как пить дать.

– Переводите буквально, – услышал он собственный голос. – С чего он взял, будто это наши люди?

Лева удивленно посмотрел на своего начальника, но перетолмачил его слова на эвейнский.

– Потому что у них было наше оружие, – пришел через него ответ Раатхакса.

В который уже раз Кобзев пожалел, что сам не знает эвейнского. Без посредников было бы куда проще… но допускать здешних телепатов к себе в голову он не собирался, а выучить язык по старинке все времени не было. Да и зачем – в конце концов, еще лет десять-двадцать, и вся здешняя интеллигенция будет учиться в приюте для убогих имени Патриса Лумумбы.

– Если кузнец делает меч, он не в ответе за тех, кто этим мечом убивает, – проговорил гэбист. – Мы продали этим людям наше оружие. У вас есть чародеи. Они могут противостоять такому. – «Ну да, – мелькнуло у него в голове, – мы же не стали дарить этим уркам минометы и гаубицы». – Мы не в ответе за то, против кого поднимут наш меч.

– Значит, это не ваши люди? – спросил Раатхакс, выслушав перевод. – Они не ходят под рукой вашего владетеля?

Кобзев решительно покачал головой.

– Передайте ему, – проговорил он, – что мы решительно против убийства мирных жителей и что так поступают только негодяи.

Лева разразился многословной тирадой, экспансивно размахивая руками. Управляющий прервал его и что-то пробурчал негромко.

– Он говорит… – Лева покраснел, – чтобы мы впредь не торговали своим оружием… Нет, не так. Чтобы мы не продавали его тем, кто нарушает Серебряный закон. Это не требование – по закону он не может указывать нам, чем и как торговать. Но… – Он переспросил что-то у туземца и продолжил: – Есть разница между… законом и обычаем… порядком… Нет… – Он напряженно потер лоб в поисках подходящего слова. – Вот! Понял! Порядочностью .

Кобзев мрачно воззрился на управляющего. Раатхакс ит-Ллайшар иронически усмехнулся и, с неожиданным для столь дородного мужчины проворством запрыгнув в седло, развернул коня.

* * *

– Черт! – ругнулся гэбист. – И что это должно было означать?

Вопрос был, строго говоря, риторический, но Леву Шойфета это, как обычно, не остановило.

– Что теперь у владетеля Бхаалейна развязаны руки, – ответил он.

Возможно, майор Кобзев не так настаивал бы на том, чтобы база советских войск в дружественном Эвейне была перенесена от точки перехода в места более обжитые, если бы знал, что творилось в новом лагере после наступления темноты…

Разумеется, выйти из лагеря иначе как через главные ворота было почти невозможно – минные поля, ограда, датчики, прожектора… История с собакомедведем пошла бедняге Сапрыкину впрок. Начальство, проверив колючесть проволоки и мелкость сетки, милостиво покивало, и вопрос о безопасности базы сочли закрытым.

Ошибку майор Кобзев допустил только одну. Да и не ошибка это была, в общем. Какие, ко всем чертям, увольнительные на иностранной территории? Может, тебе еще билетик до городу Парижу? Ах, назад в Союз? А секретность? Разболтает в пьяном виде какой-нибудь солдатик, и через день об этом будут трезвонить все Барановичи, а через два – весь Тель-Авив, где половина этих самых барановичей и Рабиновичей проживает. Нет уж, потерпят без водки и баб!

Возможно, сказался благоприобретенный аскетизм службиста, возможно, одна половина здравого смысла одолела другую… так или иначе, но тягу рядового состава к бабам и водке майор Кобзев недооценил радикально. Покуда тесниться приходилось на пятачке посреди густого леса с дикими драугбэрами, никто как-то не задумывался, чего лишен, – кроме тех немногих, кому приходилось сталкиваться с туземцами в мирной обстановке. Но с переездом под бок многолюдной деревне необходимость стала осознанной. А осознанная необходимость, как писали классики, есть свобода.

Вообще-то часовой при попытке проникнуть на охраняемую территорию должен действовать строго по уставу, начиная с сакраментального «Стой, кто идет!» и далее по пунктам. Но диалог, который можно было услышать у шлагбаума на КПП почти ежевечерне, с предписанным имел мало общего:

– Стой, кто идет?

– Да я это, я! Вот идиот, кого еще понесет к воротам в такое время? Не договаривались, что ли?

– А если комендант?

– Вы что, не споили его еще? Вот трезвенник! Я думал, у вас уже все верхи в кармане.

– Угу. Сидят и гадят. Да ты проходи, не маячь… Сколько с тебя, знаешь? Флягу, и чтобы полную.

– Да чтоб вы упились, гниды!

– Ты мне, блин, не выступай! Щас как…

– Все, все, молчу! Уже пошутить нельзя…

– Шутки у него! Мне, между прочим, с начкаром – делись, с этими, на пульте – делись… Ты иди, шутник. Пока еще до деревни дотащишься… весь самогон без тебя выдуют.

– Без меня – не выдуют!

– Погоди! А ты что на продажу волочишь?

– Тебе скажи! Нечего мне рынок забивать. Сам придумай.

* * *

Огромный вороной тяжеловоз – ибо закованную в доспехи тушу воеводы Тауторикса мог выдержать далеко не каждый конь – прядал ушами и нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

– Ну? – осведомился воевода. – Где они?

– Их нет, – отозвался дружинник. Из-под шлема на его побелевшее лицо скатывались крупные капли пота. – Их нет в этом лесу до самого окоема.

Тауторикс нахмурился. Эврил был не самым сильным из бхаалейнских провидцев-наймитов. Но лучшего у него в отряде не случилось.

– Не нравится мне это, – пробасил стоявший неподалеку Уолле. – По тому, что поведал тот хромой трус, и по словам лазутчиков, так и так выходит, что до лагеря не больше пяти тысяч шагов, а скорей – четыре-три будет. И чтобы лихие людишки за три тысячи дозорных не поставили – неслыханное это дело. Неслыханное и невиданное.

– Может, – насмешливо предположил один из младших дружинников, – они там все умом тронулись? Оттого и речи дурные ведут. На наших демонов тоже, бывает, как найдет, как понесет ерунду молоть – только холодную тряпку на лоб, и отлеживаться.

– Может, может… – Тауторикс яростно стиснул поводья. – А может, надеются на что-то.

– На что? – вскинулся молодой дружинник. – На шиевы громобои?

– Может, и на них, – вздохнул воевода. – Иль на что другое. Ладно. – Он приподнялся и, возвыся голос, скомандовал: – Вперед!

Они проскакали почти две тысячи, прежде чем Эврил поднял коня на дыбы.

– За этим поворотом, – выдохнул он, – четверо.

– Фаулей! – не оборачиваясь, позвал воевода. – Твоя очередь.

Дружинник кивнул и, соскочив с коня, исчез в лесу.

Несколько минут спустя из-за поворота донеслись заливистые трели сойта. Воевода поморщился – он-то помнил, что в здешнем лесу сойтов отродясь не водилось.

– Что, они прямо так и стояли посреди дороги? – недоверчиво спросил Тауторикс, глядя на распростертые тела.

– Мне что – делать было нечего, как таскать их? – удивился Фаулей. – Как стояли, так и лежат, двое на дороге и двое около костерка.

– А котелок-то над ним не пустой, – втянув ноздрями воздух, заметил один из дружинников.

– Ох, не нравится мне это, – снова повторил Тауторикс. – Лихой народишко умом, конечно, обделен, коли против Серебряного закона идти удумал, но не такие ж они убогие!

– Может, это у них уловка была такая? – несмело предположил кто-то из дружинников. – Мы, мол, мирные путники, сидим, едим.

– Ох, не нравится… – в третий раз повторил воевода, вглядываясь в предмет, валяющийся на дороге рядом с одним из разбойников. Тускло отблескивающая штука хоть и не походила на виданные им до сих пор громобойные палки, но сходилась с ними своим чужеродным уродством.

Он легким движением послал вороного вперед. Шаг, второй, третий…

Сноп огня и дыма вырвался из-под дорожной пыли под правым передним копытом. Падая, конь дико заржал – и, словно в ответ, из-за деревьев донеслись злые, тревожные крики.

– Вперед! – взревел Тауторикс, пытаясь высвободить застрявшую под умирающим вороным ногу. – Не дайте им уйти!

Один из дружинников, решив, очевидно, что колдовские ловушки стоят только на дороге, послал коня в галоп обочиной – первый взрыв полыхнул под задними копытами, конь грохнулся набок, и второй взрыв разорвал дружинника пополам.

– Вперед! – прохрипел воевода, уже понимая, что это бесполезно, что отступники не разбегутся, едва завидев блеск дружинных клинков, заслышав топот боевых коней.

– Я их чую! – крикнул один из дружинников, Кромли, обладавший кузнечным даром. – Металл в земле!

– Где? – заозирался огневик Салах.

– Вон там! – прокричал кузнец, тыча рукой. – Чуть присыпано песком!

Песок под взглядом огневика зашипел, растекаясь стеклянной лавой, – и дорога снова вздыбилась огнем и дымом.

– Эврил, да что же ты медлишь! – взвыл Тауторикс. Он нутром чуял, что вот сейчас станет поздно, сейчас выбегут из леса разбойники, замелькают огоньки на концах громобойных палок… и даже Салах никого не спасет, потому что не по его силе выставлять пламенный щит такой крепости.

– Сей… час… – выдавил провидец, обмякая в седле.

Самый миг единения Тауторикс, как всегда, пропустил. Он много лет служил Бхаалейну – сначала простым дружинником, потом десятником, потом воеводой, – он повидал множество сражений, но никогда не мог уловить того момента, когда боевой отряд сливается в единое целое, ведомое общим знанием. И тем более никогда он не переживал этого чуда сам. Незримый для вражеских провидцев, не раз заходивший в тыл ничего не подозревающим чародейным дозорам, он и благами мысленного соединения не мог воспользоваться отродясь.

Взгляд Кромли пробегал по дороге, как петляющий по лесу заяц, и вослед ему будто бежал Черный волк ночи, от чьей поступи сама земля всплескивалась и горела. По мере того как углублялось единение, Эврил приходил в себя. Он чуть повернул голову – и Салах, воздев руку, прикрыл отряд огневым щитом за миг до того, как впереди, справа от дороги, замелькали с громким треском неяркие вспышки. В воздухе заплясали, сгорая, пламенные черты.

– Фаулей! – Воевода сумел наконец выбраться из-под вороного. – Смешай им мысли!

Дружинник коротко кивнул. Вспышки справа погасли – но тут же застрекотало в чаще слева. Двое дружинников со стоном повалились из седел. Салах протяжно завыл, пытаясь растянуть щит как можно шире.

– Бейте! – вскричал Тауторикс, указуя мечом на дорогу впереди. – Все бейте! И – вперед, да сохранят нас дии!

Дорога словно взорвалась. Отряд ринулся вперед, сквозь дым и пыль, сквозь звездный дождь сгорающих в Салаховом щите кусочков металла, сквозь разлетевшиеся под ударами бхаалейновых родовичей бревенчатые ворота в разбойничий лагерь.

– Вперед! Бей, руби!

Еще двое дружинников упали под автоматными очередями, но остальные, неуловимо быстро орудуя мечами, уже расходились веером по лабиринту узких проходов между хижинами. Прогремело несколько коротких, в упор, очередей и три глухих взрыва – не все разбойники вспомнили о проходах в окружающем лагерь кольце минных полей.

Здесь, в лагере, оружие ши было хуже чем бесполезно. Свинцовые пульки не разбирали своих и чужих, разбойники опасались стрелять, чтобы не положить вместе с нападавшими половину собственного, сбившегося в безмозглую толпу войска, а меч в умелых руках становится продолжением тела. Под ударами движителей рушились стены и слетали крыши, взгляд Салаха прожигал в грудах обломков черные борозды до самой земли, и само присутствие Фаулея приводило разбойников в тоскливое, отчаянное исступление, когда кажется, что и остаться – смерть, и бежать – поздно.

Воевода Тауторикс не был чародеем, но опыт многих схваток помогал там, где бессилен оказывался даже дар Эврила, ощущавшего каждый враждебный рассудок в пределах лагеря и передававшего свое знание остальным дружинникам. Он срубил ошалевшего лесовика, выскочившего прямо на него из-за угла. Рядом трещали доски под напором колдовской силы, и слышался чей-то пронзительный, заупокойный вой.

Воевода и не ожидал, что разгромить беззаконников окажется так просто. Пока что отряд потерял всего троих, а жертв среди лихого люда было просто не пересчитать.

Задумавшись, Тауторикс едва не потерял бдительности. Поэтому высокий демон, спрыгнувший с крыши прямо перед ним, чуть не застал воеводу врасплох.

Трудно сказать, что предупредило Тауторикса – то ли едва слышный за царящим в лагере гамом скрип, то ли скользнувшая по земле тень, – но он вскинул меч за миг до того, как приклад автомата должен был врезаться ему в лоб. Лязгнуло железо, на миг противники замерли лицом к лицу, и Тауторикс успел отчетливо разглядеть своего врага. А это был именно ши. Демон даже не удосужился сменить обычную для своих сородичей однотонно-грязную одежду на зеленое разбойничье тряпье. Почему он не воспользовался громобоем, воевода не знал – быть может, в том просто иссякла сила.

И это не был простой лиходей. Легко парировав встречный удар воеводы мертвым громобоем, демон выхватил широкий нож и наотмашь полоснул им Тауторикса по бедру, там, где кончалась кольчужная юбка. Воевода охнул от боли и неожиданности, припадая на раненую ногу. Он привык к иной манере ведения боя… и так же привык полагать, что тяжелый, сработанный гильдейскими мастерами доспех надежно защищает его от любого оружия. Что же, за самоуверенность надо платить, подумал он мрачно. Но ты, проклятый демон, не сможешь потратить моей платы!

Тауторикс рубанул мечом сверху вниз, вкладывая в удар все свои силы. В поединке с другим дружинником или хотя бы просто эвейнским воином он не осмелился бы поставить все на один выпад… Но ши мог принять клинок только на свой нелепый громобойный жезл, а тот не выдержал натиска зачарованного булата. Лезвие рассекло грудь демона, точно нож хозяйки – брюхо жирного лосося, из тех, что каждую весну идут на нерест по перекатам Драконьей реки.

И когда тело демона осело наземь, воевода Тауторикс увидел стоявшего за его спиной разбойника. Тот тоже сжимал в руках громобой, но по уверенной осанке его, по злому прищуру темных глазок, по предвкушению в оскале воевода понял – этот жезл полон смерти, и эта смерть сейчас ринется к его сердцу. Стальная кираса, какую из всех дружинников мог носить только богатырь Тауторикс, вдруг показалась воеводе очень тонкой.

Разбойник промедлил миг, пристраивая тупой конец жезла поудобнее на выступающем пузе, и выстрелил.

Жезл взорвался.

Разбойник завизжал тоненько, глядя на свисающие с белых костей кровавые ошметки, только что служившие ему руками. Крик оборвался, когда опомнившийся Тауторикс одним ударом снес ему голову с плеч. Тело завалилось на спину, дернулось раз и застыло.

Только тогда воевода обернулся. Из дверей полуразрушенной хижины ему улыбался кузнец Кремли.

Крики стихали. В стороне бухнуло пару раз – верно, часть разбойников пыталась вырваться из ставшего смертельной ловушкой лагеря, но без своих вожаков гибла на минных полях. Теперь Тауториксу предстояло самое трудное.

Эврила он нашел на площади посреди лагеря. Провидец стоял, пьяно покачиваясь, среди собиравшихся к нему дружинников. Воевода подошел к нему сзади и обеими руками зажал чародею нос и рот.

Провидец забился, точно выброшенная на берег рыба, и Тауторикс ощутил – не рассудком, а чувствами, по тому, как отпустило потрясенных победой дружинников, – что единение разорвано. Это всегда было самым трудным. Чтобы безопасно соединять рассудки бойцов, следовало иметь в отряде хотя бы одного, кто сможет в случае нужды разорвать связь. В летописях гильдий и владений поминался не один случай, когда, раз возникнув, единство укреплялось до того предела, что дружинники теряли собственные личности, становясь безумным, стремящимся только к убийству целым, и разорвать его можно было, лишь уничтожив провидца.

– Очнулся? – ласково спросил воевода. Эврил молча кивнул, оправляя кафтан.

– А вы что выпялились? – гаркнул Тауторикс, заставляя себя забыть о боли в ноге. Многие его бойцы были ранены куда серьезней. – Наших раненых – собрать, перевязать, залечить – это, Блейн, к тебе относится! А это гнездо лиходейское… – он помолчал, оглядывая развалины лагеря, – выжечь, чтобы и следа от него не осталось!

* * *

Майор Кобзев растерянно поддел носком башмака обгорелую доску. Та, скрипнув, переломилась пополам.

– Как это могло произойти? – спросил он, не обращаясь ни к кому.

Над пепелищем витал острый запах гари.

– Неизвестно, – ответил капитан Перовский, напрягаясь.

Гэбист резко обернулся к нему.

– Что значит – неизвестно? – поинтересовался он. – Тренировочный лагерь был укреплен почти так же, как наша база.

– Именно «почти», – ответил Перовский. – Не было ни сигнализации, ни нормальных караулов… на здешних чурок надежды мало. Но минные поля… я не представляю, как они их преодолели.

– Они их не преодолевали, – поправил навязавшийся в компанию гэбисту Вяземский. Кобзев от его общества пытался всячески отделаться, но полковник настоял, желая посмотреть, как самодовольный кагэбэшник сядет в лужу.

– А что же – перелетели? – саркастически осведомился Кобзев.

Вяземский покачал головой.

– Взорвали, – отозвался он. – Все мины, заложенные на дороге, сдетонировали. Подозреваю, это сделал кто-то из их чародеев.

Кобзев открыл было рот и захлопнул снова. Сказать ему было нечего. Самый подлый из всех придуманных человеком видов оружия оказался вдруг ошеломительно бесполезным, и что с этим делать – гэбист пока не понимал.

– А когда их дружинники проникли в лагерь, началась бойня. Хотя как им удалось это, не понимаю и я, – продолжил Вяземский. – Наши… бойцы народно-освободительной армии запаниковали и ломанулись в лес – кое-кто прямо через минное поле, вон до сих пор лежат.

– Да это просто… я их… – От возмущения и гнева у Кобзева язык отнялся. – Паразиты!.. Помещичьи суки!..

– С какой стати? – с горьким злорадством поинтересовался Вяземский.

– То есть как? – бросил сгоряча гэбист. – Они убили троих наших офицеров… Тела уже нашли?

– Два, – коротко отозвался Перовский. – Третьего ищем… он мог оказаться под завалами.

– Они были в своем праве, – ответил полковник. – Мы находимся за границей Бхаалейна, за границей Империи. Здесь не действуют их законы. Владетель обещал не трогать наших ребят только в своих землях. И все! А ваши офицеры, – гэбист обратил внимание на это презрительное «ваши», точно убитые инструктора внутренних войск делали не одно дело с Вяземским, – попались под горячую руку.

Мысленно Кобзев трижды проклял свой длинный язык, заставивший его прилюдно откреститься от излишне ретивых борцов за социальную справедливость. Если бы он взял ответственность на себя, этого не случилось бы… «Да, – напомнил внутренний голос, – местные всего лишь разорвали бы с таким трудом достигнутый договор и, скорее всего, напали бы на базовый лагерь. И еще неизвестно, чем бы это кончилось». Нет, тогда у ворот он выбрал меньшее из зол…

– Я им этого так не оставлю! – прорычал он вполголоса – скорее, чтобы выпустить пар. Но Вяземский услышал.

– И что вы намерены предпринять, товарищ майор? – осведомился он.

– По меньшей мере потребовать объяснений от этого… разжиревшего кровососа, – буркнул Кобзев.

– Он ответит, что наши люди зря полезли в лагерь лесных разбойников, – холодно ответил Вяземский. – И будет со своей точки зрения прав. Нас предупреждали.

«По крайней мере, ты не сказал «вас», как собирался», – зло подумал гэбист.

– Не знаю, с кем здешние жители имели дело прежде, – продолжал полковник, не замечая, как мрачнеет Кобзев, – но они разработали действенный способ борьбы с идеологическим противником. Их закон – это единое целое. Все, что нарушает закон… ставит нарушителя вне закона. Он уже не человек, а враг. Оспорить закон – значит выйти из-под его опеки.

– Рано или поздно им придется признать превосходство коммунистической идеологии, – процедил Кобзев. Ему и самому неловко было сыпать затверженными оборотами посреди пепелища, но слова имели над ним власть – вернее, были воплощением той власти, которой гэбист служил.

– И на признавших ополчатся остальные, – Вяземский обвел взмахом руки руины лагеря. – Как здесь.

Он помолчал.

– До тех пор, покуда мы хотим поддерживать мир с эвейнцами, – промолвил он, – мы должны играть по их правилам. Как бы это ни было противно нам или нашим… принципам.

– И все же я заставлю здешнего помещика, или кто он у них, извиниться, – прошептал Кобзев. – Я не могу и дальше списывать наших людей на неоправданные потери.

Вяземский пожал плечами.

– Как бы вам не пришлось об этом пожалеть, товарищ майор, – ответил он и тут же поправился: – Нет… как бы жалеть не пришлось нам .

* * *

– Коун Раатхакс! Коун Раатхакс!

Управляющий оторвался от придирчивого осмотра, которому подвергал лубяные лукошки с ягодами.

– Пирри! – укорительно пропыхтел он. – Или тебе не говорили было, что…

– Придворный под рукою почтенного владетеля ходить должен неспешно, речи вести угодно и держать себя почтительно, – оттараторил мальчишка. – Все помню, вот! А только из лесу гробы железные выехали! Со стен за воеводой послали и за вами!

– А владетеля известили, олухи? – воскликнул управляющий, коротким взмахом десницы дозволяя нести лукошки по назначению – на замковую кухню.

– Как же не можно, коун? – возмутился Пирри, от избытка чувств хватая почтенного управляющего за рукав. – Первым делом… к нему этот, лопоухий побежал…

Коун Раатхакс отцепился от излишне настырного воспитанника и отвесил ему несильный учительный подзатыльник.

– Тебе сколько раз повторять надо, что к товарищам надо относиться с подобающим уважением, шкодливый отрок? – строго поинтересовался он. – Тем более к тем, кто не может требовать его по праву рождения, как некоторые шалопаи?

– Хорошо, хорошо, коун, – отмахнулся мальчишка.

Управляющий подозревал, что Пирри в очередной раз пропустил его слова мимо ушей, но времени устроить ему выволочку не было.

– А теперь, Пирренакс ат-Рахтаварин, можешь отвести меня, куда намеревался, – проговорил он, скрывая улыбку.

Мальчишка был младшим из внебрачных детей владетеля, и детская наивная гордость своим происхождением еще не выветрилась из его буйной головы. Ничего, постарше станет – успокоится и поймет, что способности важнее древности и важности рода. Сам Раатхакс усвоил это намного раньше… но ему было проще – ему не застил глаза сильный дар, как этому, на удивление таланному мальчишке. Как и все Бхаалейны, управляющий кирном был по природе своей движителем, но едва ль могучим – не анойя, конечно, но к тому близко.

– А вон уже коун Тауторикс идет! – выпалил мальчишка и осекся.

Не то чтобы управляющий недолюбливал воеводу. Просто тот за все годы преданного своего служения Бхаалейну и не пытался добиться всеобщей любви. Даже свои же дружинники скорей уважали его и немного побаивались.

– Идемте, коун Раатхакс! – разнесся над внутренним двором кирна его могучий глас. – Кажется, наши бешеные соседи-демоны решили наведаться к нам в гости. Я бы лично предпочел повстречаться с Картрозовой дружиной – от тех, по крайней мере, знаешь, чего ожидать.

Ступая на лестницу, ведущую на стены, управляющий сосредоточился. Поднять свое тело ему было не по талану даже в молодости, когда коун Раатхакс еще не был таким почтенным и не отрастил столь выдающегося живота, но он еще мог избежать унизительной одышки, всякий раз уменьшая собственный вес почти вдвое, когда приходилось бегать вверх-вниз по ступенькам. Пирри, конечно, умчался вперед, не оглядываясь, зато воевода, к тайной радости управляющего, отстал, гремя в тесном проходе доспехами, которые носил почти постоянно, даже когда в них не было особенной нужды. Как сейчас.

Действительно, на опушке леса выстраивались в ряд пять боевых повозок ши. Из первой уже выскакивали бойцы в грязно-зеленом.

– Или они лишились ума, что готовы напасть на замок, – промолвил управляющий, – или желают поговорить, но опасаются вероломства с нашей стороны.

– Подлое семя, – пробурчал Тауторикс – вроде бы себе под нос, но так громко, что бас его донесся, наверное, до самого двора в шести человеческих ростах внизу. – Или не их сородичей видел я в становище беззаконников? Одну руку они протягивают нам, а второй сжимают за спиной лиходейский нож!

– И все же нельзя отказывать им в праве быть выслушанными, – отозвался Раатхакс. – Владетель принял их под свою руку, и, пока демоны не отвергнут его покровительства словом или делом, мы не можем воевать с ними. Обождем.

От кучки демонов отделились трое и двинулись пешком по дороге в направлении кирна. Раатхакс пригляделся, но громовых жезлов не увидал. Вместо того один из ши сжимал в руках белый плат на палке – некое подобие знамени.

– Надо полагать, посланники, – пробормотал управляющий.

– Похоже на то, – послышался новый голос.

Воевода и Раатхакс разом обернулись. Рахтаварин ит-Таварин ат-Бхаалейн не пользовался лестницами. Могучее его тело плыло в воздухе вдоль внутреннего края настенной площадки.

– Не знаю, чего хотят эти настырные демоны, – проговорил владетель, – но будем готовы к худшему, а надеяться станем на лучшее. Тауторикс – готовь дружину к бою. Тебя же, Раатхакс, я попрошу выйти с ними на переговоры. Возьми с собой двоих, кого посчитаешь достойным…

– Я поеду один, – сорвалось с языка у управляющего.

Владетель Бхаалейн поднял брови.

– Мне бы пришлось взять с собою чародеев немалого талана, чтобы не было зазорно, – пояснил Раатхакс. – Если же ши замыслили некое изощренное коварство, силы колдунов едва ли достанет, чтобы защитить и себя, и меня. Пусть лучше погибну я один, нежели ослаблю их смертью твое владение.

Тауторикс одобрительно хмыкнул.

– Пусть так, – кивнул владетель, хотя по лицу его видно было, как хочется ему возразить.

– А ну, Пирри! – Управляющий ухватил за ухо не успевшего вовремя отскочить мальчишку. – Беги быстро в конюшню, пусть седлают мне… поспокойнее кого-нибудь…

* * *

Хотя на стенах замка Раатхакс и мог завести спор с воеводой, готовым наброситься на подозрительных ши со всей мощью Бхаалейна по любому поводу и без оного, но сейчас, подъезжая к застывшим на полпути от опушки к стенам кирна посланникам, он чувствовал, как в душе его закипает гнев.

Слишком молоды и убоги были эти посланцы. Оскорбительно молоды. Демоны не снизошли до того, чтобы направить к владетелю своих вожаков, воевод или старейшин, – нет, они послали юнцов, безвластных и безответных. Впрочем, одно знакомое лицо управляющий узрел. То был толмач Лейв, такой же тощий и трусливо ежащийся, как и в тот день, когда трое владетелей порешили заключить мир с демонами стоячих камней.

Тот ши, что, как решил Раатхакс, был среди этих созданий за старшего, пробулькал что-то на своем наречии, и толмач перевел:

– Сотник Анатолис Бобрушков при моем пособлении приветствует вас, коун Раатхакс, от своего имени и от имени воевод нашего войска.

Управляющий кивнул.

– Я приветствую вас от имени владения Бхаалейн, – неохотно ответил он. – Зачем вы явились ко двору моего господина, ши?

Толмач обменялся несколькими фразами с простоватого вида сотником и ответил:

– Наши воеводы хотят знать, почему вы убили наших людей в нарушение договора между владетелем Бхаалейна и Советским Союзом.

Управляющий замком едва не задохнулся от негодования.

– Да как осмеливаются твои господа порочить имя Бхаалейна? – прогремел он. – Когда, где нарушали свое слово владетели этой земли? От века она такого не упомнит!

Толмач вздрогнул было, но потом стал твердо.

– Ваши дружинники, – пояснил он, не спрашиваясь у сотника, – напали на становище беззаконников, которым наши воеводы… продавали, – от управляющего не укрылась едва заметная запинка, с которой толмач выговорил это слово, – громовое оружие. Это… внутреннее дело Эвейна, и по нашему закону мы не можем поднять голос в их защиту. Но при этом погибли трое наших… приказчиков, так будет правильно?

Раатхакс кивнул. Для человека, учившего язык Серебряной империи без посредства чародеев, толмач изъяснялся на нем весьма гладко.

– Наши воеводы, – продолжал Лейв, – считают, что вы виновны в гибели советских людей, и требуют извинений.

– Ши, – надменно ответил Раатхакс, – не могут ничего требовать от владетеля Бхаалейна.

Толмач, задумчиво покосившись на него, перевел.

– В таком случае, – пришел через него ответ, – чего стоит договор, который заключило с вами наше правительство ?

Последнее слово управляющий не совсем понял – ни «императорский двор», ни «совет гильдий» не передавали его смысла в полной мере, – но оскорбительное значение вопроса было ему вполне ясно.

– Твои слова могут быть рождены незнанием или злодушием, – ответил он. – Ради вашего же блага сочту, что первым. Никогда еще владетели Бхаалейна не нарушали священного слова. Ваши демоны находятся под его рукой, покуда не нарушают законов гостеприимства. Трое приказчиков, о которых идет речь, – если то были приказчики, ибо воевода наш утверждает, будто они дрались, как воины, – Раатхакс не смог удержаться, чтобы не вернуть демонам оскорбление, пусть и не в лицо, но заклеймив их лжецами, – эти трое стакнулись с врагами владетеля и тем отказались от его покровительства. В их смерти – только их вина.

Толмач опять посоветовался с сотником, которому беседа явно наскучила.

– Наши воеводы, – проговорил он с явной неохотой, – не желают, чтобы их подручных убивали чужеплеменники, не спросив ни имени, ни чина. Они не считают, что подобное нарушение договора служит поводом для его немедленного и безоговорочного расторжения, но требуют, чтобы владетель Бхаалейна извинился перед ними за сие досадное происшествие.

Фраза была такая длинная и витиеватая, что к ее концу с толмача градом катился пот.

Управляющий на миг прикрыл глаза, пытаясь вникнуть в смысл услышанного. Что за притча? Так полагают безумные ши, будто ат-Бхаалейн нарушил данное им слово, или нет? Если полагают, то… дальше и говорить не о чем, Тауторикса кликать надобно, с дружиной. Если же нет и все ж требуют извинений… тут и воеводы не надобно. Из глубин Раатхаксова сердца, точно из колодезя, поднимался черный, холодный гнев, и казалось – вот еще немного, и выхлестнет он, и дородный управляющий, сбросив груз прожитых лет и набранных пудов, сам набросится на оскорбителей.

Раатхакс неторопливо окинул взглядом щуплого толмача.

– Передай своим хозяевам, смерд, – произнес он величаво, – что Рахтаварин ит-Таварин ат-Бхаалейн называет их лишенными чести. Именем Серебряного закона подобное оскорбление должно смываться кровью.

* * *

– О чем там еще толкует этот пузатый урод? – поинтересовался капитан Бобрушков.

Лева Шойфет беспомощно пожал плечами.

– Не совсем понимаю… – замялся он.

– А какого хера? – возмутился капитан. – Они тут что – совсем кретины? Лыка своего зеленого не вяжут?

– Он говорит, что оскорбление, которое мы ему нанесли, должно смываться кровью, – не без тайного удовлетворения процитировал Лева. – Сколько потребуется крови, я не уточнял.

Капитан уставился на надменного Раатхакса.

– Он что – больной? – только и выдавил он.

– По местным меркам – едва ли, – ответил Лева. Он уже усвоил, что может говорить почти все, что захочется, если только выдать эти слова за перевод с эвейнского. Или комментарии к переводу. – Он придворный… в общем, он ко двору местного феодала приписан. Я сейчас попробую поподробнее его расспросить…

Он пустился в дискуссию с посланцем владетеля Бхаалейна, а капитану Бобрушкову оставалось только беспомощно выслушивать многосложные эвейнские слова, сыпавшиеся из Левы, точно макароны с вилки.

– Он вызывает нас на поединок, – внезапно прервавшись, перевел Лева. – То есть не он лично, а его господин с войском. – Он помедлил, прислушиваясь к словам парламентера. – Говорит, что из уважения к себе, а не к нам не станет выводить в поле всю свою дружину, а ограничится равным числом бойцов… чтобы никто не мог назвать его трусом.

– Товарищ военный переводчик, – с трудом переведя дыхание, выдавил Бобрушков. – А вы ему объяснили, что такое БМД?

Лева снова пустился в объяснения, размахивая руками на манер ветряной мельницы. Раатхакс презрительно глянул сначала на капитана, потом на БМД, плюнул в траву и развернулся. Его прямая, как палка, спина еще долго маячила перед глазами у ошарашенного Бобрушкова.

Капитан не мог поверить, что местные жители решатся напасть на его отряд, до той минуты, когда ворота замка распахнулись и дружина владетеля Бхаалейна под его родовыми знаменами не вышла торжественным шагом на разводной мост.

* * *

Перед началом боя у Калея ит-Велта всегда дрожали руки.

Раньше он довольно долго и безуспешно пытался с этим бороться, сейчас же перестал – в конце концов, колотень прекращалась сразу, стоило только сделать первый шаг в сторону врага. А раз так – то и внимания особливого ей уделять не след. Мало ли кто чем перед сечей балуется. Кто Керуну хвалу шепчет, Энке-одноглазый, тот всегда диев нехорошо поминает, а у него, Калея, руки вот – и что с того?

Вот и сейчас, стоило только Тауториксу потянуть из ножен меч – и не успел еще сверкающий клинок, описав дугу, указать на едва различимую цепочку ши, как дрожь тут же прошла, ровно и не было ее никогда.

Калей тоже достал меч – не торопясь, потому что до ши было еще топать и топать. Жаль, что воевода приказал выступить по-пешему, подумал он, на конях бы в два счета домчали до демонского строя. Видать, крепко запали воеводе в душу шиевы подземные ловушки. Хотя б когда они успели их спрятать под стенами замка?

И, словно в ответ на его мысли, впереди раздался одинокий хлопок, затем еще и еще – и пошли вспыхивать на поставленном огневиками щите алые капли.

– Слава!

– Слава! – подхватили десятники зычный рык воеводы.

Бегом так бегом, подумал Калей, перехватывая меч поудобнее. Все равно они не могли бежать быстрее, чем чародеи, держащие щит, – рой огненных пчел хоть и поредел, но не иссяк, и дружинник хорошо представлял, что случится с любым, посмевшим выйти из-под защиты. А пока… пока пусть демоны поближе познакомятся с родовым даром Бхаалейна.

Родичи владетеля и впрямь старались вовсю. Калей видел, как расшвыривало по сторонам фигурки в грязно-зеленых одеждах – словно клочья сена, срываемые со стога ураганом, как взлетела вверх похожая на гроб повозка и рухнула, заставив землю содрогнуться.

И вдруг со стороны ши раздался новый хлопок, намного более громкий, чем предыдущие, – и позади дружинного строя вырос столб дыма и пыли. Трое воинов, оказавшихся поблизости, упали. Калей успел заметить, что двое так и остались лежать не шевелясь, а третий, хватаясь за живот, пытается привстать.

Еще два столба взметнулись впереди, никого не задев, затем ши пустили в ход еще одно колдовство – что-то громко застучало, и сразу же дико завопил дружинник, бегущий справа от Калея, – пуля крупнокалиберного прошила огневой щит, превратившись при этом в каплю раскаленного металла. Следующая очередь смела сразу четверых.

Калей бросился вперед. Грязно-зеленые фигурки демонов были совсем близко, и он даже успел наметить для себя первого врага – демона, который, отбросив оказавшийся бесполезным громобой, прилаживал на плечо какую-то хитрую штуковину.

Ему оставалось не больше полтораста шагов, когда штуковина глухо рявкнула, выбросив клуб сизого дыма, – и перед лицом Калея распустился ослепительно красивый огненный цветок.

* * *

Первым, кого увидел Лева, выбравшись из кустов, был капитан Бобрушков.

Капитан сидел на земле, осторожно придерживая левое плечо, и, уставившись на разбитый БТР, монотонно повторял одну и ту же фразу:

– Вот суки, б…

– Э-э… товарищ капитан… – осторожно начал Лева. Бобрушков медленно повернул голову и посмотрел стеклянными глазами куда-то сквозь Шойфета.

– Плечо сломали, суки, – пожаловался он невнятно. – Или вывихнули. Б…, болит-то как.

Рядом с Левой, лязгнув, затормозила БМД, на башне которой гордо восседал командир первого взвода старший лейтенант Лоза.

– Не, ну ты видел! – закричал он, спрыгивая на землю. – Как мы их, а!

– Мы их или они нас? – уточнил Лева.

– Конечно, мы их! – радостно воскликнул Лоза. – Видел, как они драпали к себе в замок, хвост поджав? Эх, жаль, снарядов мало осталось, а то б я им…

– Ты че – весь боекомплект успел расстрелять? – вскинулся Бобрушков.

– А у меня какая-то гнида половину укладки бронебойными засыпала, – не переставая глупо улыбаться, ответил Лоза.

Первый в его жизни бой – выигранный, как ему казалось, – все еще кружил голову, пьянил запахом пороха соляры и солоноватым привкусом крови.

– Хорошо, что додумались бээмдэшки к лесу отвести, – Бобрушков попытался нажать на плечо, но тут же, скривившись от боли, отдернул руку. – Если б не твои пушки, нам бы был полный п…ц. Пулеметы их ни х… не брали, видел?

– Но на правом фланге их же пулеметами положили? – возразил Лоза.

– Ага, после того, как они там всех в капусту порубили. – Капитан оперся на здоровую руку и медленно, неуклюже попытался встать. – Б…, ну помогите же!

Очнувшийся от столбняка Лева вместе со старлеем помогли Бобрушкову принять вертикальное положение.

– Если бы твои пушки, Коля, – продолжил капитан, – не пробивали ту хрень, которой они от нас загородились, они бы нас всех, как Павленкова, за шкирку и…

– Да, Павленков красиво полетал, – кивнул Лоза. – Метров на двадцать. Считай, столько тонн… вот так подпрыгнуть, это… б… ни х… себе! Как думаешь, там живой кто остался?

– Вряд ли, – отозвался Бобрушков почти равнодушно. – Спасибо еще, что гранаты не рванули – как раз в эту машину два ящика запихали.

– Спасибо, что они его нам на голову не уронили, – буркнул Лоза. – Была у них такая мысль, по-моему.

– Наверное, не успели, – робко предположил Лева.

Офицеры уставились на него как по команде.

– Те, в ярких кафтанах… – попытался объяснить Лева.

Странно, но он помнил почти весь ход сражения – пусть и смутно, разрозненными отрывками, – хотя ему казалось, будто бой длился еще долго после того, как он, поддавшись панике, бросился сломя голову в густой кустарник на опушке. Он помнил, как выступала, разворачиваясь в боевые порядки, дружина Бхаалейна, как развевались белые знамена со сложным угловатым узором, как сверкали на ярком летнем солнце кирасы воинов и полыхали неестественным анилиновым многоцветьем кафтаны чародеев… как загремели выстрелы, и наивный Лева Шойфет напрягся, думая, что вот сейчас, сейчас начнут падать защитники прогнившего феодального строя…

А потом пули точно наткнулись на невидимую стену, чье неотвратимое приближение можно было отследить только по высверкам мельчайших огненных точек. Над полем битвы разнеслись голоса бхаалейнских десятников, и воины перешли на бег. Не было и речи о сомкнутом строе русских княжьих дружин или римских легионов – бхаалейновцы атаковали россыпью, парами, тройками, редко звеньями слаженных бойцов, собравшись, впрочем, в рыхлые группы в центре и на обоих флангах. А чародеи, тоже разделившись на три отряда, из-за их спин поддерживали оберегая рукопашников от пуль, и колдовали сами.

Словно буря обрушилась на позиции десантников, то одного, то другого солдата чья-то незримая рука сбивала ног и отшвыривала, точно тряпку, куда-то в лесную чащу. Один БТР повалило на бок, другой подняло в воздух – Лев точно зачарованный смотрел, как он взлетает, открывая взглядам голое бронированное брюхо, как сверлят его взглядами несколько чародеев в синем – и, точно молот, обрушило на пулеметное гнездо с такой силой, что машину сжало гармошкой и едва не переломило пополам…

А потом заговорили пушки.

БМД первого взвода, на всякий пожарный, как выразился Бобрушков, оставили на краю леса. И сейчас они, торопясь, посылали снаряд за снарядом в набегающую цепь. Они пробивали незримую стену и разрывались в рядах нападающих, но те лишь наддали, стремясь побыстрей добежать до противника. Глухо ухнул гранатомет – и тоже пробил защиту, хлестнув по нападающим стальным дождем. Особенно усердствовал правый фланг, которому досталось больше остальных. Поэтому неудивительно, что именно тамошняя кучка чародеев попала под прямое попадание.

Когда пятеро туземцев в ярких одеждах превратились, вмиг в нечто неописуемое, не имеющее ничего общего с человеком, невидимая стена на правом фланге рухнула. Оставшись без защиты, дружинники не отступили, как можно было ожидать, – они рванулись вперед, из последних сил, стремясь перейти в рукопашную, прежде чем свинцовый поток выкосит их. Навстречу им полетели, кувыркаясь, гранаты – одна, две, – рванули в воздухе, опрокинув еще нескольких дружинников, но атакующий порыв был слишком силен.

И они успели.

Лева Шойфет помнил миг, когда перспектива внезапно изменилась. Только что бой кипел где-то вдали, как на киноэкране, и люди умирали картинно и даже вовсе не страшно. Вдруг первая кровь хлынула совсем рядом, и экран разорвало пополам.

Кровь хлестала из разрубленной груди, и темные, темные струи стекали на землю… Медленно летящая по воздуху, казалось, прямо в лицо Леве, голова в лихо заломленном голубом берете… и другая, лопнувшая, точно перезрелый арбуз, от автоматной очереди в упор…

Дальнейшие воспоминания Левы сминались в невнятный ком. Он не мог вспомнить, как сбежал, позорно и постыдно, в кусты и откуда у него в руках оказался офицерский табельный пистолет. Потом… потом была темнота, и обожженное рвотой горло.

Он уже не видел, как по команде капитана развернулись стволы откатывающейся назад цепи десантников и свинцовый шквал, вырвавшись из десятков стволов, скосил и прорвавшихся дружинников, и несколько фигур в зеленом, метавшихся между ними. Запоздало разорвались несколько снарядов, подняв в воздух уже мертвые тела…

Четыре бронемашины стояли на лесной дороге. Бойцы понемногу собирались вокруг них.

– Может, – старлей Лоза глядел на мучительно работавшего кадыком Леву, и улыбка постепенно сползала с его лица, – надо вернуться… за ранеными?

– Ты думаешь… – Бобрушков махнул в сторону дальней опушки. Там было тихо. Очень. – Думаешь, там могли остаться раненые?

Он обвел рукой солдат – в большинстве ошеломленных, напуганных, оцепеневших, но не получивших ни единой царапины.

Лоза сглотнул.

– Нет, – признал он. – Раненые… вряд ли.

Глава 10

Линдану начинало казаться, что, попросив помощи у соседей, он свалял дурака намного большего, чем если бы решился сражаться с демонами одной владетельской дружиной.

– И это ваши непобедимые демоны? – презрительно бросил Брендайг ит-Арбрен. – Что за жалкое зрелище!

– Мы тоже так думали, – коротко отозвался молодой владетель. – Но когда они снесли кирн Дейга, мы перестали смотреть на них свысока. Их чары сильны.

– Что же делать, если у вас так мало волшебников, – снисходительно ответил Брендайг. – Сильный маг всегда найдет способ…

Видно, один из дозорных что-то заподозрил. Взяв наизготовку свое громовое оружие, он окликнул товарищей, но останавливаться и тем более заглядывать, кто там притаился в кустах, конечно, не стал. Ши вообще напоминали Линдану муравьев – они действовали без настоящего соображения и тратили массу усилий там, где следовало бы, подумав, обойтись меньшими. Если ничего не случится, патруль пройдет мимо. А если окажется, что надо было проверить? В конце концов, неужели у них нет провидцев – хотя бы слабых, способных предупредить о засаде за пару сот шагов?

Нет, видно, нету. Дозорные прошагали прочь, не приметив ни молодого огневика, ни его спутника.

– Почему ты не испепелил их? – осведомился Брендайг, когда шаги стихли. – Полноправный гильдейский чародей…

– Потому что это бесполезно, – пожал плечами Линдан. – Убьешь одних – придут новые. Я не желаю рисковать и тратить силы, покуда мы не можем раздавить их гнездо.

– Тогда к чему вообще эти засады? – недоуменно полюбопытствовал Брендайг.

Линдан покосился на пришлого помощника. Неужели не понимает? Нет, и правда. Впрочем, Брендайг – родович владетеля Пардайга, и при том – чародей, спасибо Пардайгу, неслабый. Но вряд ли его учили, как в гильдейской скулле, систематическому мышлению. Его, скорей всего, вообще не учили думать – а то, не приведи Керун, додумается еще владетеля на поединок вызвать… Такое нечасто, но случалось, когда владетелем становился не самый даровитый среди прямых наследников. Так что воспитывать излишне таланных родовичей старались по принципу «пусть за нас владетель думает – он умный».

– Пока неуклюжие ши ловят нас по лесам окрест стоячих камней, – разъяснил Линдан, – они боятся уходить от них далеко. Я не даю им покоя, но не пытаюсь перебить всех – иначе они в отчаянии могут попытаться выжечь лес вовсе. Или выместить зло на крестьянах из ближних деревень.

Он прервался, предупреждающе подняв руку. Из-за поворота доносился шум самоездного гроба… нет, двух гробов. Движение по дороге от лагеря ши до главного тракта было оживленное.

– Вот я их сейчас… – Словно не услышав последней тирады Линдана, Брендайг нетерпеливо потер ладони. Взгляд его стремительно стекленел – чародей сосредотачивался, призывая свою силу.

– Стой! – Линдан вцепился ему в плечо. – Стой, тебе говорят!

Но было поздно. Выкатившаяся из-за деревьев железная повозка вспыхнула – не загорелась даже, а полыхнула слепяще белым, как горит в самом страшном жару железо.

– Стой, придурок! – рявкнул молодой чародей, уже не опасаясь, что его могут услышать. Взметнувшееся на миг пламя рявкнуло так, что в ушах звенело. – Прекратить!

Брендайг недоуменно тряхнул головой, выходя из транса. Вторая повозка застыла у рассыпающихся окалиной жарких останков.

– Хорошо горят, – заметил он, как будто ничего не случилось.

Линдан воззрился на него в недоумении, переходившем в ужас по мере того, как чародей осознавал – Брендайг действительно не видит в своем самоволии ничего особенного. Владетельский родич, он привык не отчитываться ни перед кем, кроме… кем он там приходился Пардайгу – племянником? Нет, племянника прислал Тодриш ат-Малиундана, непутевца эдакого, а Пардайг – двоих родичей в четвертом колене и младшего брата. Тем более – когда имеешь владетеля братом, повиновению научиться трудно. Опыта у него маловато, вот что.

Линдан сосредоточился.

– А-а-а-а! – взвыл Брендайг дурным голосом, хватаясь за обожженное седалище.

– Молчать, – не своим голосом прошипел Линдан. – Еще раз ослушаешься – глаза вскипячу. По одному. Потом – мозги. Уходим.

– Я, – гневно начал Брендайг, – сын владетеля Арбрена ат-Фориола, из рода владетелей Фориола со времен Конне Безрассудного! Моя кровь…

– Ты стоишь на моей земле, – отрезал Линдан. – Мы уходим. Сейчас.

– Ты не владетель, – бросил Брендайг, уже побежденный, но еще не готовый признать это.

– Я не владетель, – согласился Линдан. – Но земли Дейга доверены мне.

Пулеметная очередь прошлась по ветвям над их головами, осыпав на землю дождь буро-зеленых ошметков. Оба чародея, не сговариваясь, рухнули наземь.

– Уходим! – в третий раз прошипел Линдан и, не глядя, следует ли за ним несговорчивый Брендайг, пополз по-змеиному в лесную чащу.

Позади опять послышались выстрелы, сливающиеся в бешеный рев. Затылок Линдану обожгло жаром.

Молодой чародей торопливо развернулся и, припав к земле, досмотрел развернувшуюся на лесной дороге драму.

Брендайг опять не послушался его приказа. То ли взыграла в нем владетельская гордыня, то ли в его невеликом уме такое понятие, как «отступление», не помещалось – он выбрался на дорогу, намереваясь сжечь и второй гроб. Почему этого нельзя было сделать из того укрывища, которое волшебники только что покинули, – Линдан не понял. Так или иначе, но стоило Брендайгу показаться на дороге, как ши попытались закидать его свинцовыми желудями. Чародей немедленно закрылся щитом, но при этом потерял способность нападать – Линдан по пальцам мог бы пересчитать огневиков, способных направлять свою силу одновременно в стену жара и в удаленную от нее мишень. Выскочившие из чрева самоездной повозки ши засыпали Брендайга своими снарядиками. Линдан понадеялся было на их глупость, но, как тут же оказалось, зря – по приказу своего воеводы демоны проворно взялись обходить волшебника с боков, по временам давая пробные очереди.

Линдан подумал было сжечь их, испепелить, чтобы и следа не осталось, чтобы никто не сумел потом разобраться, куда делись люди, вплавленные в текучую сталь… но из-за поворота уже неслись рев пятнистых повозок и крики демонов-дружинников, похожие на вопли стервятников. Их было слишком много. Будь на месте Брендайга гильдейский чародей, Линдан встал бы рядом с ним. В скуллах гильдии согласование боевой волшбы составляло отдельную дисциплину. Но Брендайг, своенравный и озлобленный, готовый любой приказ отвергнуть с порога только потому, что им осмелился распоряжаться какой-то низкородный… Нет, ему Линдан не доверил бы своей жизни.

Но молодой чародей успел еще увидеть, как падает пораженный пулей в спину Брендайг, прежде чем по-пластунски скользнуть в спасительные лесные глубины.

«Дурак я, дурак, – думал он, переваливая через мощные корни дубов, вязов, двулистов. – Мыслил себя владетелем – а высокородным я никогда не был и не стану. Я гильдейский чародей. Вот на что надо было опереться. Не на других владетелей, встревая в давние свары Дейга с соседями. Не на Андилайте – конечно, столица откликнется на зов, как положено по Серебряному закону, но доброй воли соседских владетелей это нам не прибавит. Известно же – придворные спят и видят, как бы отнять привилегии у владетелей… а те готовы правую руку себе отсечь, только б лишить столицу даже той малой власти, которой та наделена. А вот гильдия огневиков не попустит, чтобы ее чародеев гоняли по лесам какие-то ши… и гильдиям не нужны земли. Вся эвейнская земля и так наша».

Норовистого брата владетеля Пардайга он успел списать со счетов, а зря. Задержись Линдан чуть подольше на месте короткой стычки, он увидел бы, как, повинуясь окрикам офицеров, злые, мрачные фельдшера спешно перевязывают рану обеспамятевшего от боли и кровопотери чародея и волокут в бронетранспортер первого пленника, взятого американской армией в этой странной войне.

* * *

– Крис, но я все равно не понимаю! – продолжал ныть Боллингтон. – Какого черта они послали на это задание нас ?

– Потому что на это задание направили весь свободный личный состав, – устало отозвался Рид. – А кто более свободен, чем вернувшаяся из патруля снайперская пара?

– Но… это же нечестно!

– А ты не заметил, – Крис осторожно потер воспаленные глаза, – что жизнь вообще очень несправедливая штука?

– И мы теперь будем участвовать в зачистке, да? – не унимался Боллингтон. – Со снайперскими винтовками?

– Мы будем участвовать в акции по переселению. – Крис мотнул головой. Ему зверски хотелось спать, и это желание было главной причиной, по которой он еще не приказал неуемному Джимми заткнуться. Не будь этого дурацкого разговора, он бы уже свернулся калачиком на груде небрежно брошенных в кузов грузовика одеял. – Чтобы справиться с местными курами, тебе должно хватить твоего «Рэндолла».

– Вот срань! – выругался Боллингтон. – И какая только штабная гнида это придумала?

– Командование подозревает, что местные жители поддерживают «гамбургеров».

– Ну, еще бы они их не поддерживали! – хмыкнул Джимми.

– А посему было принято решение переселить ближайшую из деревень «желтой» зоны в «зеленую», то есть контролируемую нами, – закончил Рид. – Туземцы радостно покинут свои грязные хибары и обоснуются в новеньких американских палатках… и каждый день будут получать по «сникерсу».

– Дети будут в восторге.

– Да. Мы познакомим их с кока-колой, жвачкой, Микки Маусом…

– …тяжелым роком, наркотиками и триппером, – подхватил Джимми. – Что за хрень? Какая «зеленая зона», когда джи-ай боятся нос высунуть за периметр?

– Т-с-с. – Крис заговорщицки поднес палец к носу и подозрительно огляделся. – У этих стен тоже есть уши, рядовой.

– Да пошли они в жопу! – беззлобно отозвался Джимми и, выпрямившись, выглянул из-под тента. – Интересно, долго нам еще ехать?

– Не имею ни малейшего представления, – отозвался Крис, зевнул и, не выдержав, качнулся вперед, упершись лбом в холодную сталь винтовочного ствола. Глаза тут же подло воспользовались случаем и слиплись, да так, что не откроешь. Он продолжал слышать бубнящего что-то Боллингтона, но слова доносились до мозга словно сквозь подушку – звуки знакомые, но смысла не образуют. Крис зевнул еще раз и вырубился.

Проснулся он от того, что машину перестало ритмично подкидывать на бесчисленных ухабах и выбоинах, которые и представляли собой местное дорожное покрытие. Да уж, это вам не хайвэй, с тоской подумал Крис, на «Харлее» не разлетишься. Хорошо русским – они у себя к такому приучены, для них, может, и вовсе никакой разницы не будет. Кто там сказал, что Россия – это страна, где вместо дорог – направления? Наполеон или кто-то из немцев? Впрочем, неважно.

– Кажется, приехали, – сообщил Боллингтон, высовываясь из кузова.

Крис ожесточенно потер лоб. Наверняка след от ствола остался, огорченно подумал он, ну и по-дурацки же я выглядеть буду. Камуфляж нанести, что ли? Интересно, я ствол не погнул? Моя башка в нынешнем состоянии тонн пять весит.

– Ну что там?

– Ничего не видно, – отозвался Джимми и неожиданно для Криса перехватил винтовку в левую руку и выпрыгнул из кузова.

Крис последовал за ним.

Деревня раскинулась прямо перед ними. Грузовики выстроились «елочкой» по обеим сторонам дороги, тогда как эм-стотринадцатые образовали редкую цепочку вокруг деревни. На холме напротив возвышался единственный в батальоне «шеридан», нацеливший на серые домики свой шестидюймовый обрубок.

– Смотри. – Джимми толкнул Криса в бок. – Вон майор. Похоже, беседует с местным шерифом.

– Ну-ну. – Крис по привычке потянулся было за биноклем и, не нащупав его на привычном месте, чертыхнулся, вспомнив, что выложил его в домике сразу после возвращения из рейда вместе с остальным снаряжением. Теперь при нем не было ничего, кроме… А почему бы и нет? Он пожал плечами, вскинув винтовку, уложил ее на «закрепощенный» локоть и заглянул в прицел.

– Что там?

– Разговаривают.

– А о чем?

– Даже если бы я и умел читать по губам, – процедил Крис, – вряд ли я бы смог проделывать этот фокус на туземном наречии.

– Прости, не подумал.

– Ага… похоже, переговоры зашли в тупик. Местное старичье уходит.

– И что теперь?

– Хороший вопрос, – усмехнулся Крис. – Будем делать то, зачем мы сюда приехали.

– А… – Джимми осекся. – Кто будет приказывать нам ?

– Это хороший вопрос номер два. Надо бы, – Крис опустил винтовку и огляделся вокруг, – найти того долбаного сержанта, который поднял нас с кроватей.

– Как же, найдешь его, – уныло сказал Боллингтон, глядя на выстраивающиеся перед бронетранспортерами шеренги.

– Может, у шофера спросить?

– Идея. – Крис прошел вперед и побарабанил костяшками пальцев по кабине.

– А… Хто? – высунулась из окна встрепанная – нет, поправил сам себя Крис, это у него постоянная прическа – голова водителя-пуэрториканца. – Чего вам?

– Тебе про нас что-нибудь говорили? – спросил снайпер.

– Про вас? А кто вы такие, парни?

– Те, кто всю дорогу трясся в кузове твоей развалюхи, сальная твоя шкура!

– А-а. То-то мне показалось, что для одних одеял грохоту было многовато.

– Все ясно, – вздохнул Крис и, обернувшись, наткнулся на вопросительный взгляд Боллингтона.

– И что теперь?

– Откуда я знаю, – пожал плечами Крис.

– Может, пойдем в деревню? – неуверенно предложил Джимми. – Я видел Шотландца. Присоединимся к его ребятам. Они-то точно знают, что им делать.

– Пойдем, – согласился Крис. – Хуже от этого, по крайней мере, не будет.

* * *

Обри Норденскольд медленно шел по улице, озираясь на каждом шагу.

«Надо чаще выезжать из лагеря», – наказал он себе строго и тут же не к месту вспомнил, что среди рядового состава патрулирование здешних дорог уже получило неотмываемое клеймо «русской рулетки».

Не то чтобы гибло так уж много солдат. Большая часть патрульных групп возвращалась на базу у менгиров, не заметив ничего подозрительнее и опаснее белки. Тяготила и пугала именно безнаказанность партизан, их лесное всемогущество. Каждая уничтоженная группа словно демонстрировала новый аспект их способностей – по-другому образованный майор Норденскольд просто не мог выразиться. Морские пехотинцы погибали вдалеке от базы и едва ли не у самой ограды, пешие и на M-113-х (Обри подозревал, что единственный «шеридан» уцелел только потому, что Макроуэн категорически отказывался без веской причины выводить его за ворота, и адмирал его поддержал). Партизаны словно задались целью доказать, что любые предосторожности бесполезны и бессмысленны. И после их налетов выживших не оставалось, так что о вооружении и тактике местных жителей командование группировки вторжения знало не больше, чем в самом начале операции.

До сих пор им не удалось поймать ни одного партизана. Отчасти это объяснялось скромными силами, которые Обри с Макроуэном (адмирал после ночной атаки опять впал в перемежающийся ступор) могли выделить на их поимку. Отчасти – тем, что жители деревень, оказавшихся в округе базового лагеря, в том, что, словно в насмешку, официальные документы именовали «зоной безопасности», ненавидели американцев почти так же сильно, как недобитые воины из разгромленного замка. Агрессивный Макроуэн подозревал местных в пособничестве партизанам, и Обри в глубине души готов был с ним согласиться. Но доказательств этому покуда не находилось. Деревенские терпели захватчиков и не проявляли ни открытого неповиновения, ни слишком уж явной злобы, но атмосфера при этом создавалась настолько напряженная, что Обри приходилось чуть ли не ежедневно успокаивать своих солдат.

А заходить в деревню приходилось. Хотя бы потому, что начальство упорно требовало от адмирала Дженнистона установить с туземцами дружеские отношения, а тот, несмотря на скверный характер и ослиное упрямство, в открытую саботировать приказы сверху не осмеливался. К сожалению, пользуясь единственным доступным ему опытом – корейско-вьетнамским, – адмирал не придумал ничего лучше, как организовать регулярную выдачу подарков с наглядной демонстрацией преимуществ американского образа жизни. И теперь, когда о надеждах наладить отношения с местными жителями можно было забыть надолго, бесплатные раздачи продолжались. Даже под дулом автомата.

Мрачные морпехи выкидывали из грузовика ящики с конфетами. Странно, но никакие другие товары спросом у туземцев не пользовались. Поначалу интерес вызвали пластиковые бусы – но сколько бус можно продать в одной деревне или даже в трех? Выдавать ножи чуть было не запретил Макроуэн, уверявший, что все эти орудия смертоубийства, как одно, окажутся под ребрами у его ребят. Обри с большим трудом его переубедил – как оказалось, зря, потому что скобяные изделия не вызвали ни малейшего интереса. Туземцы попереглядывались пару минут, потом вперед вышла хрупкая молодая женщина и двумя пальцами сложила лезвие ножа пополам, точно бумажную ленту. Ни один силач в лагере так и не сумел разогнуть его обратно, и ни один умник не разгадал сути фокуса. Потом нож конфисковал наблюдатель из АНБ и отправил в лабораторию на анализ. Результатов не было до сих пор. Поэтому основным товаром армии вторжения оставались шоколадные батончики.

Женщины и дети попрятались по домам, еще когда грузовики и бронетранспортеры пылили по разъезженной дороге. На площади остались только мужчины. Деревней управляло что-то вроде совета старейшин с олдерменом во главе, и сейчас весь этот ареопаг выстроился перед машиной, пристально озирая выгружаемые коробки.

– Мы пришли с вестями, – сообщил Обри старейшинам, подойдя поближе.

Странно, но и после неудачных переговоров у замка он сохранил способность понимать местное наречие и даже объясняться на нем. То же, хотя и в меньшей степени, относилось к Макроуэну с лингвистом, но у командира морской пехоты были дела поважнее, а лингвист мучился на базе, составляя очередную версию разговорника для личного состава. Поэтому толмачить обычно отправлялся Обри, выкраивая для этого крохи собственного свободного времени.

– Вы всегда приносите дурные вести, демоны, – ответил мрачный староста. Обри пожал плечами.

– Мой воевода просит вас выказать уважение его власти, – несколько витиевато выразился он. По опыту прошлых бесед майор усвоил, что туземцы падки на красивые слова, хотя перемаслить было опасно – самые невинные, казалось бы, обороты могли ввергнуть эвейнцев в амок.

– У вашего воеводы нет власти на земле Дейга, на земле Эвейна, – отрубил старик.

Ну вот, опять!

– Чего он хочет от нас? – поинтересовался староста, прежде чем Обри сформулировал достаточно обтекаемый ответ.

– Он просит вас переехать в… окрестности нашего военного лагеря… – спотыкаясь, объяснил Обри, – дабы показать… что вы не поддерживаете, лесных беззаконников… не оказываете им пособления… и ради уважения к нему.

– Нет, – отрезал староста.

Майор Норденскольд нахмурился. Этого в сценарии не было. Местные жители могли торговаться, оскорблять пришельцев, требовать невесть чего… но до сих пор они не отказывались разговаривать вообще.

– Мы дадим сладостей, – попробовал он пробить внезапно вставшую стену.

– Нет, – повторил староста. – Земля… – Он разразился длинной тирадой, из которой Обри понял только, что земля обидится на оставивших ее.

– Мы дадим вам новые дома, – попытался объяснить Обри. – Станем кормить, пока у вас нет пищи…

– Нельзя, – коротко объяснил старик, презрительно глядя на глупого пришельца. – Нельзя оставлять землю. Оставим – поля травой зарастут, луга под лес уйдут. Долго ли лорд Дейга вас изгонять будет – то никому не ведомо. Обидится земля. Голод будет. Позор чужим хлебом жить.

Обри с ужасом осознал, что старик говорит правду. Оставить поля без ухода действительно означало остаться голодным… или положиться на милость богатых демонов.

– Езжайте в другую деревню, – посоветовал староста. – Там, может, народ глупый.

Может. Обри не стал говорить, что в соседних поселениях идеологическая борьба не увенчалась успехом.

Майор пересказал услышанное лейтенанту Уоллису.

– Сэр, разрешите обратиться, сэр? – поинтересовался тот после недолгой паузы.

– Разрешаю, – махнул рукой Обри. – И не надо по полной.

– Слушаюсь. А почему мы не можем просто… согнать эту банду прикладами и не валандаться?

Видно было, как лейтенанту хочется выместить на туземцах накопившееся зло.

– Потому, лейтенант, что у нас есть строгий приказ – поддерживать с ними дружеские отношения, – устало ответил Обри. – Даже если им на это глубоко начхать.

И потому, хотел он добавить, но промолчал, что мы уже палим друг по другу вовсю и конца-краю этому не видно.

– Лейтенант! Майор! – крикнул радист, высовываясь из люка.

– Что случилось? – спросил Обри, подбегая к бронетранспортеру.

– Нападение, – проговорил радист, припадая одним ухом к наушникам. – Партизаны… сожгли еще одну эм-стотринадцатую… Лейтенант, вас требует подполковник Макроуэн.

Уоллис натянул наушники. Реплик его командира слышно не было, и Обри оставалось мучительно гадать о содержании беседы по сдавленным уоллисовским «есть, сэр… да, сэр… так точно, сэр».

Наконец лейтенант пришел в себя и, старательно не глядя на Обри, проговорил:

– Приказ командира… в связи с тем, что местное население явно оказывает партизанам помощь и поддержку… в качестве меры устрашения произвести принудительное переселение жителей… и снести деревню. – Он сглотнул и закончил: – Майор, вы объясните это местным или мы сразу прикладами?

Обри безответно кивнул. Подойдя к деревенским старейшинам, он, как мог, перевел им содержание макроуэновского приказа. Старейшины молчали.

– Мне очень жаль, – добавил Обри машинально.

Староста дернулся, точно майор отвесил ему пощечину. Он пожевал губами, сплюнул – не на ботинки Обри, но так близко, что брезгливого Норденскольда перекосило, – и, отвернувшись от майора, крикнул что-то своим соплеменникам. Из толпы донесся слитный негодующий гул, но никто не сделал и шага вперед. Никто не бросал в американцев камнями, и за это Обри искренне был благодарен судьбе.

– Мы… не воюем с вами, – попытался он объяснить старейшинам. – Мы воюем с вашим лордом. Не помогайте ему, и вас никто не тронет.

Староста ничего не ответил, но заговорил самый дряхлый из старейшин.

– Наш лорд, – прошамкал он, – убит. С вами теперь воюет земля Дейга. Вы не победите земли.

Теперь уже все старейшины отвернулись от Обри – демонстративно. Чувствуя себя оплеванным, майор вернулся к бронетранспортеру.

Морпехи с мрачным весельем вламывались в дома, волокли все припасы, какие только могли найти в погребах и амбарах. Суматошно квохтали здешние куры – почему-то сизые, как голуби.

– Майор Норденскольд… – пробормотал радист, тиская в пальцах ручку. – Вас вызывают на базу… Наши взяли пленника.

– Что? – изумился Обри. Ему уже казалось, что им противостоят неуловимые невидимки.

– Сейчас он без сознания… но, когда он очнется, от вас потребуется допросить его. Приказ адмирала Дженнистона.

* * *

– Айхегойн аф омбенин! – разнеслось над деревней. – Айхегойн аф омбенин!

В первый момент Крис даже не сообразил, откуда грохочет эта тарабарщина. Только когда мегафон загремел снова, он увидел мелькнувшую между домов коробку М-113-го, на крыше которого стоял лейтенант Уоллис.

– Что он орет? – удивленно спросил Джимми.

– Что-нибудь вроде: «Собирайте ваше барахло и выходите», – устало ответил Крис. – Или что там полагается кричать в подобных случаях. Наверняка на этот счет есть специальная инструкция.

Цепочки взводов уже втягивались в лабиринт деревенских улочек. Снайперы пристроились к одному из них – второй взвод третьей роты, автоматически отметил Крис, никого из них не знаю, а командиром у них Барни не-помню-кто… ладно, будем считать, что Флинтстон – чуть поотстав. Морпехи были «на нервах», настороженно поводя по сторонам стволами М16-Х, и этот мандраж, похоже, передался Боллингтону. Тот несколько раз бросал выразительные взгляды на висящую на бедре Криса кобуру «кольта» и наконец, не выдержав, попросил:

– Крис, может, если тебе пистолет не нужен, дашь мне подержать, а?

– А зачем он тебе, – рассеянно отозвался Крис, – когда у тебя есть такой прекрасный «рэндолл» с серейторной заточкой? От одного его вида герильерос будут в ужасе разбегаться.

– Оставь мой нож в покое!

– А ты оставь в покое «кольт», пока я не приказал тебе разрядить винтовку!

– Что?!

Крис, резко развернувшись, схватил Джимми за грудки.

– Я сказал, прекрати ныть и заткнись! – рявкнул он.

Боллингтон с ужасом осознал, что его напарник не просто зол – он взбешен. Когда только Рид успел себя так накрутить, ошеломленно подумал он, был же сонный как муха.

– Еще одно слово, и я сам вытряхну из твоей винтовки патроны, – прошипел Крис, подтаскивая Джимми к себе. – Потому что РАЗРЯЖЕННОЕ ОРУЖИЕ НЕ СТРЕЛЯЕТ, а я не хочу, чтобы ты устроил тут что-нибудь, из-за чего будешь потом просыпаться в холодном поту. Я не могу внушить это остальным долбаным придуркам, у кого чешутся пальцы на спусковых крючках, но ты – мой подчиненный и будешь выполнять МОИ приказы. Ясно, мать твою так?!

– Так точно, сэр! – выдохнул ошеломленный Джимми и после недолгой паузы тихо попросил: – Может, отпустишь все-таки мой карман?

– Прости. – Вспышка гнева прошла так же внезапно, как и накатила, и теперь Рид снова выглядел сонным… и смущенным. – Просто… хватит с меня одного Уолша.

– Ладно уж, чего там, – пробормотал Боллингтон. – Понимаю.

– Черт! – Крис озабоченно огляделся. – Похоже, мы отстали.

– Ну, не могли они уйти далеко, – озабоченно начал Джимми, заворачивая за угол… и осекся.

Прямо перед ними на узенькой деревенской улочке пятеро морпехов обступили туземку. Девчушка, прижав стиснутые кулачки к подбородку, испуганно шарахалась от одного гогочущего чужеземца к другому.

– Ч-черт, – выдохнул Крис.

Двое «охотников» настороженно оглянулись в их сторону, но, увидев, что вновь подошедшие не местные и не офицеры, тут же потеряли к ним всякий интерес.

– Ну, милашка, не бойся, иди ко мне! – выкрикнул один из них, здоровенный негр в неуставной черной косынке, повязанной на пиратский манер – У Сэма есть для тебя кое-что, чего ты еще наверняка не видела… такого большого и черного!

– Ты собираешься показать ей батончик «марса», а, Сэмми? – со смехом крикнул другой. – А не боишься, что откусит? Она же дикарка!

– Крис…

– Остынь, Джимми. – Рид привалился спиной к забору. – Ей ничего не угрожает.

– Но они…

– Просто дурачатся. На что-то более серьезное у них нет времени. И потом, слишком много свидетелей.

– Ты уверен?

– Да. Кстати – мы в любом случае ничего не можем сделать. Любой из этих орангутанов в пять секунд уделает нас обоих. А угрожать оружием своим из-за какой-то туземки…

– Но она же совсем еще девчонка.

– В Индии, – усмехнулся Крис, – замуж выдают в одиннадцать.

– Знаешь, Крис… – Боллингтон как-то странно взглянул на напарника. И взгляд этот Крису совсем не понравился. – Иногда я тебя не понимаю.

– Иногда я сам себя не понимаю, – проворчал снайпер, отрываясь от забора и кладя руку на кобуру.

– Смирно!

Даже не успев осознать, откуда раздался начальственный рык, все присутствующие немедленно обратились в соляные столбы, между которыми замерла перепуганная девочка.

– Та-ак, – многозначительно протянул стоящий на противоположном конце улочки лейтенант Лоренцо. – Развлекаетесь, значит?

– Никак нет, сэр!

– Разве я спрашивал ваше мнение, рядовой Шеллингфорд? – удивленно осведомился лейтенант. – Я сказал, что вы, стадо безмозглых мустангов, развлекаетесь, и, значит, так оно и было. Капрал Суэртро?

– Здесь, сэр!

– По возвращении на базу подойдете ко мне, – вкрадчивым тоном произнес Лоренцо, – и я придумаю для вас что-нибудь… особое. А пока – с какого конца деревни сказано было начинать?! Живо на площадь!

– Есть, сэр! – отозвался капрал.

Крису было отлично видно, как из-под его каски стекали на лицо крупные капли пота. Лейтенант Лоренцо не зря заслужил заглазное прозвище «Аспид», и если уж он обещает придумать что-то особое, помимо своего обычного арсенала, то это будет нечто из разряда «мама, роди меня обратно».

– Эй, вы двое! – Теперь окрик лейтенанта мог относиться только к ним – пятерка морпехов покинула место действия со скоростью, позволявшей претендовать на место в команде Корпуса по бегу.

– Да, сэр?

– Снайперы?

– Так точно, сэр!

– Тогда какого… – Лоренцо не договорил фразы. – Присмотрите за ней! Собрать вещи и… вообще.

– Есть, сэр! – рявкнул Крис, идиотски выпучив глаза.

Лейтенант еще пару секунд мерил обоих подозрительным взглядом, затем развернулся и, насвистывая, зашагал вверх по улочке.

– Ух! – выдохнул Джимми, когда Лоренцо скрылся за углом. – Я уж думал, он и из нас сейчас начнет бигмаки лепить.

– Он нам и так подгадил, – рассеянно отозвался Крис, глядя на девушку.

Действительно, совсем еще ребенок. Но девчонка красивая, даже сейчас, перепуганная до полусмерти. Через пару лет, когда расцветет окончательно, будет сердца разбивать только так, подумал он.

– У тебя разговорник есть?

– Что? Ах да, где-то был. – Джимми суматошно принялся рыться по карманам. – Куда же я его… ага, вот.

– Спроси, как ее зовут? – шепотом приказал Крис, осторожно приближаясь к девушке, сообразившей, что демоны уже не окружают ее со всех сторон, и явно готовой уносить ноги.

– Э-э, куон… ниман… тоу? – запинаясь, прочитал Джимми. – Черт, буквы мелкие!

Девушка настороженно переводила взгляд с одного американца на второго.

– Этна, – выдохнула она и тут же испуганно сжалась.

– Этна, – повторил Крис. – Вот и отлично.

Сейчас важно говорить спокойным тоном, подумал он, ничего, что она не понимает. Сам настрой речи уже действует положительно, Седжвик ему об этом говорил не раз, и он сам убедился, когда они наткнулись на ту индейскую деревню.

– Красивое у тебя имя, – продолжил он с гипнотической размеренностью. – Этна. У нас так вулкан один называется. И сама ты красивая. Правда, она красивая, Джимми? Глаза, как два глубоких озера, коса до пояса, носик… такой очаровательный вздернутый носик… юбка разноцветная… Сама небось из лоскутов сшила?

– Мне что, переводить всю эту чушь? – осведомился Боллингтон, пытавшийся одновременно заложить пальцами все страницы в тощеньком ксерокопированном разговорнике.

– Конечно, нет, идиот, – не переставая улыбаться, отозвался Крис. – Скажи ей… нет, дай сюда этот дурацкий разговорник, я сам скажу.

Он выхватил из рук Джимми уже успевшую истрепаться по краям брошюрку и начал лихорадочно пролистывать ее.

– Коун… Крис, – прочитал он, обнаружив наконец искомое, и для верности ткнул в себя указательным пальцем. – А это коун Джим.

Девушка прошептала что-то невнятное.

– Не понимаю. – Крис развел руками и, пролистнув книжечку, повторил: – Найведна.

– Спроси ее, где она живет? – подсказал Боллингтон. Крис ожесточенно зашуршал страницами.

– Этна… – выдавил он, после чего едва не сломал язык, пытаясь заменить именем девушки последнее слово в наиболее подходящей обнаруженной им фразе: «Где есть постоянное местообитание партизан?»

– Найведна? – недоуменно переспросила девушка.

– Местообитание, – задумчиво повторил Крис и, сообразив, что от разговорника, похоже, толку не будет, изобразил в воздухе силуэт домика, после чего начал тыкать пальцем в Этну и в соседние дома. – Где. Ты. Живешь.

– Ай, ведна! – рассмеялась девушка. – Омбен ми хетта-ри!

Она ловко скользнула мимо Криса к калитке в заборе, распахнула ее и, замерев в проеме, выжидательно уставилась на снайперов.

Американцы переглянулись.

– Э-э… думаешь, нам стоит идти? – спросил Боллингтон.

– У нас приказ, – пожал плечами Крис. – И потом, наверное, ей действительно нужно помочь собрать вещи.

– Но она же наверняка не может жить одна, – возразил Джимми.

– Вот это мы сейчас и выясним, – пообещал Рид, подходя к калитке.

Двор за сплошной оградой оказался неожиданно большим. Здесь спокойно размещался большой дом, несколько построек поменьше, которые Крис классифицировал как хозяйственные, и два – как же это по-русски, задумался почему-то снайпер, а, izbushka , – небольших домика, к одному из которых и поманила их Этна.

Крис осторожно шагнул в темный коридорчик, рукой отвел от лица в сторону что-то остро пахнущее травами – позади медно загремел оказавшийся не столь ловким Боллингтон – и, наклонившись, прошел в маленькую, но на удивление светлую комнату.

– Омбен ми, – сообщила Этна, садясь на кровать.

Она подобрала ноги – Крис мельком отметил, что одеяло, которым застелена кровать, похоже, сделано из тех же лоскутов, что и юбка девушки, – обхватила колени руками и, положив подбородок на колени, уставилась на американцев своими большими глазами.

– Наверное, ты сказала, что живешь здесь, – задумчиво пробормотал Крис, с любопытством оглядываясь вокруг. – Прости, крошка, но я не понимаю ровным счетом ничего из того, что ты так славно лопочешь. Проклятый языковой барьер… Можно?

Он протянул руку к нарисованной на стене картинке, нов последний момент задержал ее и оглянулся на девушку.

– Хай, бирмас.

– Все равно не понимаю, но будем считать это согласием, – сказал Крис, осторожно касаясь отполированной доски.

Не неровной желтоватой поверхности неведомый художник уверенными четкими штрихами изобразил одинокое дерево с кружащимися вокруг листьями. Чем-то это напомнило Крису китайские рисунки тушью, только это была не тушь, а… он глянул на подушечку собственного большого пальца – наверное, уголь. Потом рисунок покрыли воском, чтобы не стирался так легко.

– Образец примитивного искусства, а, командир? – ехидно осведомился Боллингтон из-за плеча. – Вот что значит патриархальная культура! Наши тинэйджеры обвешивают свои комнаты плакатами, а эта аборигенка – пейзажами. Интересно, откуда у нее столько денег, а? Тот парень, что намалевал все это, должен драть недешево.

– Обвешивает… – Крис оглядел комнату, всюду натыкаясь взглядом на черно-желтые рисунки. И тут его осенило. – Кто. Это. Делать? – спросил он, сверившись предварительно с разговорником и тыча пальцем в доски. – Изготовлять – кто?

Девушка тихонько вздохнула.

– Айн.

– Ты? – переспросил Крис. – Это все, – он обвел комнату рукой, – Этна?

– Этна, ми.

– Ба, – ошеломленно выдохнул Джимми, – да у нее талант.

– Да уж. – Крис зачем-то хлопнул себя по карману… замер. Осторожно извлек из кармана огрызок карандаша. Хороший черный карандаш для заполнения карточки местности.

– Джимми, – вполголоса окликнул он напарника. – У тебя блокнот при себе?

– Да, а что?

– Давай.

– А зачем? – запоздало спросил Боллингтон, протягивая Крису книжицу в тяжелом коричневом переплете.

– Затем. – Крис перелистнул несколько страниц – ну да, напарник не слишком утруждал себя ведением дневника. От силы страниц десять заполнены, а остальные – чистая белая бумага.

– Эй, ты что! – вскрикнул Джимми, глядя, как Крис «с мясом» рвет плоды его трудов. – Это подарок моей матушки… был.

– Этна. – Крис осторожно присел рядом с девушкой. – Смотри.

Он изобразил на листике несколько схематичных деревьев… домик с дымом из трубы… собаку.

– Рисуешь, потом, – Крис старательно потер лист ластиком, – если надо, стираешь и рисуешь снова. На, попробуй, – тихо попросил он, протягивая девушке блокнот и карандаш.

– Мин лай бирен?

– Да, тебе, тебе.

Этна неуверенно взялась за подарок. Осторожно провела несколько линий, примериваясь, а потом…

– Вау! – восхищенно выдохнул Боллингтон, глядя, как на листике быстро возникают их с Ридом фигуры. – Да ее надо в Академию отправлять. Гранты, места на выставках…

– Нет, нет. – Крис отстранил протягиваемый ему блокнот. – Это тебе. Совсем. Это. – Он снова ожесточенно зашуршал разговорником. – Дар.

– Дайта? – недоверчиво переспросила девушка. – Ши-ийна дайта ми сте?

– Тебе-тебе, – кивнул Джимми.

– Айх! – Прозвучало почти как земное «ой», и от этого сходства оба снайпера заулыбались еще больше.

– Айхегойн аф омбенин!

Рев мегафона больно врезался в уши. БТР проезжал где-то совсем рядом, может, даже по той самой улочке.

– Тилла от угней фратта бус!

Этна испуганно посмотрела на Рида.

– Тилла ярите коллаери? – прошептала она. – Угнес ши яри?

Угнес. Крис знал это слово. Огонь – вот как переводить оно с эвейнского.

– Я… – он виновато отвел глаза. – Не знаю. Такой приказ. Нам приказали…

Точно так же говорили те немцы в Нюрнберге, подумал он. И потом… в Сайгоне…

– Давай лучше, – Крис встал с кровати и обвел рукой комнату, – отдерем все эти рисунки, чтобы ничего не сгорело!

Девочка беспомощно покачала головой, будто поняв, что предлагает демон. Крис пригляделся и понял, что глаза обманули его. То были не доски, а брусья, складывавшие стену. Невозможно было снести дом, не уничтожив этой красоты.

* * *

За всю свою жизнь Брендайг ит-Арбрен не чувствовал себя настолько плохо. Болело все – живот, легкие, запястья, – от боли мутилось в голове, и без того словно набитой конским волосом. Чародей смутно ощущал, что руки его связаны, а тело – притянуто прочными путами к жесткому ложу, но не мог заставить себя даже поднять веки. В висках стучали кузнечные молоты, и где-то в глубине черепа ворочался, скрипя, тяжеленный жернов.

Он попытался сосредоточиться, чтобы пережечь путы. Это было очень тяжело, кожу опаляли неточно нацеленные чары, но Брендайг не отступал, покуда над ухом его не послышался голос:

– Не делайте этого.

От неожиданности чародей открыл глаза и тут же со стоном смежил веки – свет буравил дно глазниц. Но и того, что Брендайг увидал, оказал ось достаточно.

Он находился в почти пустом шатре. У изголовья его стоял ши в неудобной на вид одежде с золотыми побрякушками. Еще двое караулили у входа, прижимая к груди громовые железки.

– Не пытайтесь применить свои способности, – повторил ши. По-эвейнски он изъяснялся бегло, хотя и выбор слов, и странный акцент выдавали в нем чужака. – Вас держат на прицеле трое. Вы можете убить любого из них или меня, но остальные расстреляют вас. И не пытайтесь встать. Вы были тяжело ранены, вам удалили почку…

– Зачем? – прохрипел Брендайг.

– Иначе вы умерли бы, – объяснил ши с непонятной снисходительностью.

«Неужели у них нет целителей?» – мелькнуло в мыслях у Брендайга. Дии, как болит голова! Только бы не выдать, что сейчас он немногим опаснее мухи… что, когда перед глазами все плывет, колдовать – непосильная задача. Говорят, гильдейских учат еще и не такое терпеть… подвешивают за ногу вниз головой, и давай, прожигай дырочки в дубовом брусе, да такие, чтоб червяк не прополз. Но он-то в колдовской скулле не обучался, только отец показывал всякие хитрые приемы… Ох, моя голова…

– Чего вам надобно, ши?

Зря он не послушал этого гильдейского. Может, и впрямь умней было затаиться по лесам, ждать подмоги… только откуда? Из столицы?

– Объясниться с вами, – ответил демон. – Поговорить.

– О чем мне говорить… с тобой?

«И что я тебе сейчас наговорю… когда мне так плохо?..»

– Вам больно? – не то чтобы с тревогой, но и не безразлично спросил ши. – Мы можем… отогнать боль.

– Зачем… вам?

– Мы не чудовища, как бы ни считали ваши… вожди, – на последнем слове ши замялся. – Мы не желаем вам зла.

Брендайг смежил веки, не в силах ответить.

Демон бросил что-то повелительным тоном на своем птичьем наречии. Чьи-то умелые, сильные пальцы впились в локоть чародея, надавили; почуялось на сгибе сосущее давление, почти незаметное на фоне мучительного колокольного битья в висках и тупой злой боли в распоротом боку. Мука не то чтобы ушла, но как бы отстранилась, встала за спиною, точно надоедливый демон-толмач, глумливо заглядывая через плечо. И очень захотелось спать… если бы только его не теребили, не тормошили эти руки… если бы не мешали наблюдать за прекрасными арабесками, плывущими неторопливо изнутри сжатых век…

«Скажите… – нудел голос за спиной, – ответьте… разъясните…»

Брендайг знал, что это говорит боль – она ведь не ушла, она стоит там, за левым плечом, только и ждет случая впиться в тело вновь. И он отвечал. Отвечал, покуда не провалился в сон. Глубокий-глубокий.

– И что вам удалось узнать? – осведомился Макроуэн.

Подполковник расхаживал взад-вперед перед палаткой, мерно, как маятник.

– Больше, чем за все предыдущие недели, – ответил Обри, вытирая лоб. В лагере не было жарко, но многочасовой допрос измученного, поминутно проваливающегося в морфиновое забытье пленника вымотал майора донельзя.

Макроуэн остановился.

– Они действительно… парапсихики… эсперы… называйте, как хотите. Чародеи, колдуны, чернокнижники – вот как они воспринимают это сами. Их способности передаются по наследству, а здешние дворянские роды – это семьи ведьмаков. Наш подопечный, – он кивнул в сторону палатки, – Брендайг, младший брат лорда соседнего владения, и его дар – пирокинез.

Макроуэн помрачнел лицом. Это ему пришлось отдавать приказ – просеять весь пепел в сгоревшем бронетранспортере в поисках личных жетонов погибших.

– Тогда почему он, – подполковник тоже указал в сторону палатки подбородком, будто опасаясь называть ее жильца по имени, – не пытается…

– Он попытался пережечь ремни, которыми его примотали к койке. Я дал ему понять, что это плохо для него кончится, – без улыбки ответил Обри. – Кажется, он понял. Их нельзя назвать неуязвимыми. Кроме того, его накачали промедолом по самые брови. Их… колдовство требует ясности рассудка.

– И что вы еще узнали? – спросил Макроуэн, прокашлявшись.

– Что мы тонем в дерьме, – без обиняков ответил Обри. – Трудно с ним общаться, он и вообще-то не слишком умен, да вдобавок засыпает от наркотика. Но кое-что мне удалось установить. Здешний государственный строй – что-то вроде феодализма, где все ключевые посты заняты эсперами. Лорды в своих владениях – почти самовластные хозяева, покуда они не нарушают общеимперских законов. Центральная власть есть, но скорее символическая, император царствует, но не пытается править. Мы оказались на самой границе страны, еще сотня миль к западу – и упрешься в море, где на островах живут дикари. Здешние жители привыкли сражаться, благо налеты тут случаются часто. А мы по глупости Уолша начали пальбу. Кстати, ведь убили здешнего лорда.

Подполковник поднял брови.

– Туземцы просто выбрали себе нового – «по доверенности», если я правильно понимаю, – и продолжают, как мы видим, сражаться дальше, – пояснил Обри. – Нет, в меня надежду вселяет совсем другое.

Макроуэн опять пошевелил бровями. Обри показалось, что на лице его собеседника других подвижных деталей просто нет – остальное так и отштамповано на листовой стали.

– Местные лорды плохо ладят между собой, – объяснил он. – Этот парень оказался на стороне партизан только потому, что те убедили соседей помочь им. Но брат нашего пленника не слишком доверяет своим ближним… а у нас есть хороший повод завязать с ним переговоры.

Листовая сталь треснула и раскололась в улыбке.

– И все же я посоветовал бы направить посольство к императорскому двору, – предупредил Обри. – Получится у нас натравить здешних князьков друг на друга или нет… а подстраховаться не помешает.

Глава 11

Никогда не думала Моренис, что ей придется лечить такое количество раненых и в такой спешке. Она вообще не готовилась на дружинного целителя. Полем ее деятельности были личики и ручки благородных дам, с возрастом неизбежно терявшие белизну и гладкость. Она привыкла наводить красоту на стареющих супруг и молодящихся дочурок владетелей, пользовать богатых купцов и гильдейских магов, вращаться в таких высоких кругах, что собственный дар Моренис уже не казался таким скромным. В конце концов, пусть всякий знахарь может срастить перелом или заживить дурную рану, пусть любой мало-мальски достойный целитель способен исправить последствия удара или избавить от падучей, но кто лучше Моренис тау-Эпонракс сведет старый шрам или сотрет следы длительных и неумеренных возлияний? Известность ее была совершенно определенного рода, но именно эта, чуть постыдная слава позволяла Моренис странствовать по всей Серебряной империи, не задерживаясь особенно нигде, да, в общем, и не стремясь к тому. Весть о ее пребывании распространялась скорей лесного пожара, и приглашения не заставляли себя ждать. Неделя здесь, две недели там, а через год глядишь – и она уже у другого берега смотрит на другой океан. Подобный образ жизни она вела уже пятый год, и менять его не собиралась. Так она попала в замок великого владетеля Бхаалейна – по протекции владетеля Дайтекса, хотя и не великого, но весьма уважаемого соседями за могучий дар и не менее солидное состояние. Так ее и втянуло в войну.

И вот теперь она, точно дурно сработанный голем, брела по замковому двору, по рядам раненых.

Поначалу Моренис пыталась соблюдать те правила, которые установила для себя сама, – заглаживала шрамы, стирала все следы своего вмешательства, чтобы и пятнышка не осталось на ровной коже. Потом махнула рукой – лишь бы не ощутить, что жизнь вытекает из больного прямо у нее на глазах, как это случилось с одним мальчишкой, чье оцарапанное оружием демонов сердце пыталось колотиться еще несколько секунд после того, как кровяная подушка сдавила его мертвой хваткой. Возвращать умерших к жизни целительница не умела – это был не ее дар.

Потом Моренис перестала даже снимать боль тем раненым, кому не грозила смерть от болевого шока. Быстрей, быстрей, пока еще можно… бросить короткий взгляд, наложить руки на кровавое месиво, плеснуть живительной силой, заставляя ткани отторгать мертвечину и затягивать рану, отряхнуть руки, перейти к следующему… и так, пока глаза ее не начинали закрываться, а ноги – подкашиваться от усталости.

Внезапно что-то остановило ее. Целительница попыталась проморгаться, чтобы разогнать висящий перед глазами туман. У лежащего перед ней паренька была почти отрублена кисть – запястье висело на коже и рваных жилах, и только грубо наложенный жгут не дал ему истечь кровью до подхода лекарей. Но не это привлекло внимание Моренис. На парне была не кольчуга воителя и не кожаная рубаха-подкольчужник. Он был одет в грязно-зеленую форму захватчиков.

Первым побуждением Моренис было остановить раненому сердце. Она умела это делать – такие вещи входили в лекарский тривий, потому что всякий целитель должен быть в силах отпускать тех, кому не в силах помочь.

Но этому парню она помочь могла. Не самая страшная рана – если бы рука потерялась или начала портиться, восстановить ее было бы гораздо сложнее. Клятва, которую давали целители диям, не дозволяла убивать силой иначе как для облегчения страданий. Даже врагов.

Кроме того, это была не ее война. Усталость лишала целительницу способности рассуждать здраво, и те, кто наполнил просторный двор ранеными, казались ей едва ли не ближе тех, кто заставил ее, Моренис тау-Эпонракс, выплескивать все свои силы, без остатка, на их исцеление.

И Моренис склонилась к раненому пришельцу. Ей пришло в голову, что его тело может и не поддаться ее силе и тогда стоящая перед ней дилемма разрешится сама собой. Но нет – ткани его ничем не отличались от людских, это был всего лишь человек. Даже не чародей. Без громобойной железки он выглядел жалким и совсем не страшным.

Небрежным движением сорвав жгут, Моренис аккуратно затянула сосуды мыслью – не годится, чтобы больной истек кровью, пока она мешкает. Вообще-то этот дар не входил в способности целителя, но в роду Моренис встречались движители, хотя оба ее родителя были анойя; и вот такая непроявленная способность оказалась очень кстати. Раненый, бормоча что-то, пытался не то отодвинуться, не то оттолкнуть целительницу, но от слабости мог только вяло махать здоровой рукой.

Придавив пациента коленом к земле, чтобы не дергался, Моренис прижала полуотрубленную руку к культе и принялась торопливо сращивать разрыв. Жилку к жилке, сосудик к сосудику, и не вздумай перепутать! В скулле ходили байки о нерадивых учениках, соединявших артерии с венами, и Моренис вовсе не хотелось, чтобы ее имя упоминалось в такой вот истории.

Раненый прекратил биться, с неподдельным изумлением взирая, как только что мертво болтавшаяся кисть начинает наливаться розовым цветом. Неужели у них там совсем никакой медицины нет? Тогда понятно, почему они на людей кидаются. «Знал бы ты, поганец, чего мне это стоит, – тупо подумала Моренис. – Как там у тебя почки – здоровые? Мне бы такие. Выдержат, не буду я тебе кровь чистить, много чести. Следующий».

Как она добралась до конца двора, Моренис не помнила. Просто, потянувшись к следующему раненому, она обнаружила, что в руки ей ложится не раздробленная лодыжка, а глиняная кружка со сладким ягодным вином.

– Пейте, – приказал Лоргас.

Старший целитель замка Бхаалейн выглядел едва ли не хуже, чем его пациенты. В его-то возрасте столько силы отдавать, с внезапной жалостью подумала Моренис, прикладываясь к кружке. Обычно она не жаловала вино, предпочитая воду или легкий сидр. Но в этот раз обжигающая жидкость словно бы сама змейкой вползала в горло. Оторвавшись от кружки, девушка с удивлением обнаружила, что та показывает дно. С виноватым видом Моренис сунула ее старшему товарищу.

– Допивайте, – махнул рукой Лоргас. – Если я выпью еще хоть каплю, то упаду.

Целители помолчали. Помощник Лоргаса, Виртуракс, вправлял кому-то из воителей вывих. Глядя на него, старик только головой покачал.

– Показать бы ему, как это делается, – прошептал он, – да сил уже нет.

– А что станет с пленными? – поинтересовалась Моренис, движимая внезапным интересом.

– Какими пленными? – Лоргас все же взял у девушки кружку и допил залпом. – Что-то не припомню, чтобы наши брали пленных. И я их понимаю.

– Там лежит один из… этих, – сообщила Моренис почти нормальным голосом. Вино не сняло усталости, но заставляло забыть о ней.

– Ши. – В устах целителя это слово прозвучало проклятием. – Вы исцелили его?

– «И не откажу в помощи страждущему…» – нараспев проговорила Моренис, и Лоргас подхватил:

– «Будь то праведник или убийца, без пристрастия исцелю его». Я помню, девушка. Хоть я и давным-давно покинул скуллу, я помню наш обет. Но… клятва говорит о людях.

– В том-то и дело, – помолчав, призналась Моренис. – Это человек. Его тело ничем не отличается от наших. Если пришельцы в самом деле ши, то они одной с нами крови.

– Вы сказали «ши»? В этом дворе? Я не ослышался?

Моренис и не заметила, как подошел Тауторикс. Доспехи старого воина были заляпаны кровью, которую бхаалейнский воевода не потрудился стереть после битвы. Глаза его все еще горели убийственной яростью.

– Вы не ослышались, коун, – холодно произнесла целительница, внутренне подбираясь.

Тауторикса она недолюбливала с первого дня пребывания в кирне Бхаалейн. Этот потомственный вояка, лишенный даже капли чародейного дара, если не считать за подобный дар стойкость перед всякого рода чтением мыслей и намерений, воплощал все, к чему стремилась Моренис и чего опасалась: безмятежное упорство и целеустремленность. Сам Тауторикс целительницу откровенно презирал, как, впрочем, и все, что, по его разумению, нельзя было приспособить к военному делу.

– Что ж, и старый конь, бывает, оступится. – Воевода попытался пожать плечами. В кольчуге это у него получилось бы, а доспехи только лязгнули. – Прикажите своим помощникам выкинуть его за ворота… хотя нет, вначале я его лично добью.

– Да как вы смеете! – рявкнула Моренис невозможным басом и закашлялась.

Тауторикс воззрился на нее с недоумением.

– Койна целитель, – промолвил он, – я командую обороной замка. Ежели желаете жаловаться – извольте обращаться к владетелю. А у меня под ногами не путайтесь.

Моренис стиснула нашитый на платье знак целителей так, что ткань едва не треснула.

– А вы ничего не забыли, коун Тауторикс? – прохрипела она. – Клятва целителей не позволяет мне допустить, чтобы этому человеку был причинен вред. Напомнить вам, что бывает с теми, по чьей вине нарушается обет целителя?

Воевода отшатнулся, будто Моренис призвала себе в подмогу стайку летающих змей. Закон гильдий был прост и суров, и в основе его лежал принцип «где я, там гильдия». Моренис могла лишить все войско Бхаалейна помощи лекарей, просто воззвав к своей клятве. И что тогда? Собирать по окрестным деревням знахарей, не давших обета? Пользовать солдат травками и вареной плесенью?

Тауторикс был человеком не робкого десятка. Отступился он не сразу.

– Разве клятва целителей не относится лишь к людям? – саркастически поинтересовался он.

– Се человек, – Моренис ткнула пальцем в распростертого на земле юношу. – Именем знака и гильдии я беру его под свою защиту до той поры, покуда здоровье не вернется к нему.

Лоргас открыто улыбался. Видно было, что перспектива посадить в лужу высокомерного Тауторикса в его глазах стоила жизни одного никчемного ши.

Секунду воевода раздумывал, потом резко повернулся, чтобы уйти, и бросил через плечо:

– Хорошо. Вы исполняйте свою клятву, а я исполню свою. Отныне вы в ответе за все, что натворит этот презренный в пределах Бхаалейна, – до тех пор, пока ваша длань простерта над ним. Помните об этом.

Выпустив эту прощальную стрелу, воевода удалился.

Моренис огляделась. Двор стремительно пустел – легкораненые расходились сами, прочих уносили отлеживаться после исцеления, порой не менее мучительного, чем рана. Молодой пришелец лежал на мостовой, не осмеливаясь шевельнуться. Похоже, он уловил, что в беседе речь шла о нем, и теперь с тревогой глядел на девушку.

«Теперь у меня есть собственный демон, – подумала Моренис, пытаясь подбодрить себя. – Интересно, желания он исполняет?»

– Что же мне с тобой делать? – задумчиво вопросила она, глядя на лежащего сверху вниз. – А?

Но пленник, конечно, ничего не ответил.

* * *

Толя Громов готовился к смерти уже третий день, и занятие это успело ему поднадоесть.

Первый раз он понял, что умирает, когда над ним покачивалось высокое блеклое небо и по нему болтались туда-сюда облака. Потом – когда здоровенный старикан, напяливший на себя что-то вроде выпотрошенного «Запорожца», обернулся к нему, и в глазах его была скучная решимость мясника. Потом – когда Толю перетащили в эту комнату. Всякий раз тревога оказывалась ложной, и рядовому Громову уже начинало казаться, что он обречен страдать от неопределенности до конца своих дней – само собой, скорого и кровавого.

В комнату к нему не заходил никто, кроме стройной девчонки с редкостно надменным личиком, которую Толя про себя обозвал «фельдшерицей», потому что на сестричку, даже медицинскую, она не тянула никак – таких сестер в колыбели давят. Она бегло оглядывала Толину руку – на запястье остался широкий багровый шрам, но в остальном раны как не бывало – и уходила. Еду для пленника оставляли обычно на полу, пропихнув поднос в полуоткрытую дверь. Один раз только вломились, гремя железом и увесистыми золотыми цепями, трое плечистых и невысоких, как большинство тутошних жителей, мужиков, Толя опять решил, что его сейчас убьют. Но мужики только поспорили, да и убрались восвояси, даже не глянув на Толю, безуспешно строившего героические рожи.

На третий день Толя откормился и отоспался достаточно, чтобы, встав с кровати, не только отлить поспешно да и завалиться обратно, но подойти к окну, прорубленному, как назло, довольно высоко и в другом конце комнаты.

За окном был внутренний двор замка. Туземцы ворочали здоровенные тюки и бочки, по временам прерываясь, чтобы закатить грандиозный скандал, отголоски которого долетали даже до рядового Громова, на высоту пятого этажа. Толя смерил взглядом окошко – нет, даже если в трубочку свернуться, плечи все равно не пройдут. Да и хорошо же он выглядеть будет, пропихиваясь через окно на глазах всего замка. Ночью?.. Ну ладно, ночью можно, если добыть веревку… а откуда?

Надо отдать начитавшемуся «Графа Монте-Кристо» Толе должное – он не принялся немедля рвать простыни на ленточки, а вначале попробовал прикинуть, какой же ширины эти ленты получатся, если импровизированный канат должен доставать до земли. Выходила тесемка, на которой и кошку спускать страшно, потому что простыня была одна, а валяные шерстяные одеяла без ножа на полосы не пустишь. Ножа у Толи не было. Вдобавок оказалось, что порвать он не может даже простыню – та была льняная, жутко прочная, – и всю идею пришлось пустить на утиль.

Никаких других планов побега Толя придумать не мог, как ни роились в его мозгу воздушные шары Сайруса Смита, подземные ходы и бравые штурмы крепости изнутри на манер никогда не виденных, но немного знакомых по пересказам менее идеологически подкованных товарищей американских боевиков.

Толя Громов был товарищем идеологически подкованным. Это значило, что в голове у него царила полная каша. До тех пор, пока шаткая конструкция, заменявшая советскому солдату мировоззрение, не сталкивалась с реальностью, все было более-менее в порядке. Но при первом же столкновении оказывалось, что реальность неизмеримо прочнее. Тюремная камера служит неплохим укрепляющим для убеждений, только если они у тебя есть. Толя же проводил время, пытаясь соединить несоединимое, – то, что видели глаза, с тем, что вбивали в мозги.

Толю Громова учили, что в стране, которую пришла освобождать от феодального гнета Советская армия, царит эксплуататорский режим, население стенает под ярмом и ждет не дождется своих спасителей… за исключением, само собой, наймитов местной буржуазии, которую так и подмывало назвать непонятным и красивым словом «компрадорская». И Толя верил в это довольно долго… аккурат до того злосчастного боя.

При одном воспоминании о том, с какой яростью сражались солдаты Бхаалейна, у Толи мутнело в глазах. А еще неприятней было думать, что здешние, насквозь феодальные жители оказались ничуть не более отсталыми, чем героические советские бойцы. Во всяком случае, в военном деле.

Заскрипел замок, и дверь отворилась. Толя на всякий случай отодвинулся к дальней стене.

Первым в его камеру вступил здоровенный мужик в кожаной куртке и с самострелом в руках. Стальной наконечник притягивал взгляд Толи, как змеиное жало – птаху. Рядовой Громов успел понаблюдать, как солдаты здешнего барона тренируются в стрельбе из этих чудовищ. Короткие и толстенькие стрелы пробивали доски не хуже пистолетных пуль, только темп стрельбы был пониже. За солдатом вошла «фельдшерица», а с ней – немолодой интеллигент в рясе. «Отпевать будет», – немедля решил пессимистичный Толя, хотя крестов на груди старикана не болталось. Он стиснул зубы и приготовился умереть с честью.

– Стыдно вам должно быть, – пробасил Вирронакс. – Об эдакого труса руки марать позорно. Ни воин, ни маг, ни честной работник – одно слово, чужинец.

– Тогда что ж ты его на мушке держишь, доблестный? – огрызнулась Моренис. – Ждешь, что этот трус тебе в горло вцепится? Из тебя таких, как он, можно штабелями кроить.

– И крыса на кота бросается, если ее в угол загнать, – буркнул неумолимый Вирронакс. – Поступай, как знаешь, лекарка. Мое дело – воеводину волю блюсти. Сказано – следить пуще глазу.

– Вот и следи! – Моренис прожгла воина яростным взглядом и обернулась к замковому провидцу. – Об этом ши я говорила, коун Паратакс.

– Да уж понятно, койна Моренис, – усмехнулся чародей чуть приметно. – Едва ли в этом замке найдется еще один демон… живой, я имею в виду. Позвольте, я поработаю с ним…

Поскольку именно об этом и умоляла его вчера вечером Моренис, целительница смолчала. Провидец постоял минуту, собираясь не то с мыслями, не то с силами, потом шагнул к скромному ложу пришельца и почти ласково коснулся лба ши кончиками пальцев.

Юноша дернулся тревожно и застыл. Чтение мыслей не было даром Моренис, но чародейное касание целительницы подтвердило бы то, что она знала и так – вся мозговая деятельность пришельца сейчас перенаправлена провидцем на усвоение образов и строя чужого языка. Паратакс перекачивал в разум юноши основное наречие Эвейна, как это обычно делалось с иноземцами, пересекавшими границу Серебряной империи.

Хотя и говорят «быстрей мысли», на самом деле слова рождаются в человеческом мозгу немногим быстрей, чем слетают с языка. И все же целительнице показалось не совсем обычным, что прошло добрых четверть часа, прежде чем Паратакс вышел из забытья и, вздохнув, отнял руки ото лба пришлого демона, ей мнилось, что передача знаний должна проходить быстрее.

– Получилось? – нетерпеливо спросила Моренис, поднимаясь с тюфяка, на который присела, чтобы не трудить ноги. Вирронакс на протяжении всего часа так и не пошевелился, держа ши на прицеле самострела.

– Трудно сказать, – ответил чародей, потягиваясь. – У него человеческий разум, это несомненно, однако он не слишком умен и вдобавок словно опоен чем-то. В его рассудке есть неправильность… как если бы его с рождения учили путать слова. Вам будет трудно общаться. Я проникал в его память, но… да вы поймете сами.

– Вы лазили по его воспоминаниям? – возмущенно воскликнула девушка, вскакивая. – А как же…

– Я не забыл о клятве провидцев, – надменно прервал ее Паратакс. – Не считай других бесчестными, юница, лишь потому, что честна сама. Но подумай – клятва налагает запрет лишь на память и мысли эвейнцев. Даже разум иноземца открыт нам, если только тот не склонится перед Серебряным законом. А этот человек – ши, он не принадлежит нашему миру.

– Простите, коун Паратакс. – Моренис смиренно склонила голову. – Я судила поспешно.

– Я не в обиде, – промолвил чародей чопорно. – Теперь этот ши – в вашей власти, покуда не истечет срок его исцеления.

Провидец пожал плечами, как бы стряхивая с себя груз ответственности. Он шагнул к двери, обернулся, вспомнив что-то, и прищелкнул пальцами.

– Совсем забыл, – пробурчал он, явно раздосадованный.

Глаза юноши распахнулись, словно по неслышной команде.

– Вот так, – удовлетворенно заключил Паратакс и вышел.

Моренис осталась с демоном наедине, если не считать безмолвно подпиравшего стену Вирронакса.

– Ты понимаешь меня? – медленно и отчетливо проговорила целительница, подавшись к юноше всем телом.

Ши несколько мгновений смотрел на нее слезящимися блекло-серыми глазами.

– Да, – прошептал он наконец по-эвейнски.

Моренис помолчала. Ей только теперь пришло в голову, что она, в сущности, не знает, о чем спрашивать плененного демона. Все, что могло бы интересовать владетеля Бхаалейна, уже почерпнул из памяти пришельца Паратакс. Все, что могло бы интересовать ее саму, чародей мог бы вытащить из его рассудка по просьбе целительницы за пару минут. Тогда зачем же она просила наделить его даром речи?

– Как тебя зовут? – спросила она, как могла, ласково. Девушку раздирали противоречивые чувства. Перед ней был демон, пришелец, чьи сородичи бездумно убивали невинных эвейнцев и стремились разрушить порядок бытия. И в то же время она видела испуганного мальчишку, чью полуоторванную руку она три дня назад приставляла на место. Ненавидеть демона было легко и приятно… а вот мальчишку – куда сложнее. И тем сложнее, что он был явно напуган до полусмерти… хотя страх слишком часто порождает жестокость. Это Моренис тоже помнила.

– Толя, – ответил ши. – Толя Громов.

Имя показалось целительнице уродливым и несообразным, как громовое оружие демонов.

– Я – Моренис тау-Эпонракс, – назвалась она. – Я свободный мастер гильдии целителей, ныне служащий владетелю Бхаалейна по доброй воле и без срока обетования. – Заметив в глазах пришельца недоумение, девушка почувствовала, что сбивается на законнический путаный лепет, и разъяснила: – Это значит, что я не нанималась к нему, а дарю ему свои услуги до той поры, пока считаю нужным.

Демон промолчал. Недоумение в его глазах почти физически отталкивало чародейку.

– Объясни, – попросила Моренис, сама не зная, зачем, – почему вы напали на нас?

– Это вы на нас напали, – ответил ши медленно. Непривычные звуки эвейнской речи слетали с его языка чуть искаженными, и легкий налет чужинства придавал каждому слову особенную вескость. – Я… не знаю. Я… рядовой.

Последнее слово демон произнес на своем языке, и Моренис потребовала объяснений. Рассудок ее за время странствий привык усваивать незнакомые понятия, поэтому систему чинов и званий Советской армии она восприняла куда быстрее среднего эвейнца – минут за пятнадцать.

– А генерал командует армией, в которой дружинников еще больше? – переспросила она.

Толя Громов кивнул.

– Да зачем вам столько дружинников?! – воскликнула целительница. – Это все равно что считать легионами и леодрами – в уме такое можно проделать, только применить-то куда?

Толя пожал плечами.

– У нашей страны много могущественных врагов, – ответил он, с трудом подбирая слова. – У них тоже большие армии. А разве у вас… так не бывает? Разве ваши владетели не посылают дружинников в войско императора?

Моренис покачала головой.

– Зачем императору войско? – пожала она плечами. – Он может приказать любому владетелю выступить с дружиной против варваров. Одному, двум, десяти – сколько надо.

Солдат покачал головой. Что-то похожее ему помнилось из учебника истории для шестого класса – феодалы, каждый со своим маленьким отрядом рыцарей… но была же у тогдашних королей и своя армия!

– Но если у короля нет войска, – наивно полюбопытствовал он, – почему его не свергнут?

Моренис воззрилась на него с ужасом.

– Керун, оборони нас! – воскликнула она, разом забыв впитанные за время учебы хорошие манеры и превращаясь на миг в деревенскую знахарку, готовую по любому поводу поминать благих диев.

– Император обороняет Эвейн от демонов, – объяснила она. – Как бы иначе Серебряной державе удалось продержаться две тысячи лет?

Толя хотел было ляпнуть, что демонов не бывает, но сообразил, что демонами здесь называли таких, как он сам, – пришельцев из параллельного мира.

– Наверное, ваши императоры – сильные чародеи? – осторожно поинтересовался он.

– Не сильные, а редкие, – поправила Моренис. – Такой дар переходит по наследству только в одном роду.

– Какой дар? – переспросил Толя, позабыв от любопытства о страхе.

– Открывать и закрывать врата стоячих камней, – обыденно просто ответила Моренис.

* * *

Возможно, Толя Громов был бы испуган куда больше, если бы знал, что именно в эти минуты решалась его судьба.

– А я говорю – меч ему в спину и на корм драконам! – рявкнул Тауторикс, пытаясь по привычке треснуть кулаком по столу.

Владетель взглядом остановил его руку.

– Обожди, воевода, – негромко пророкотал он. – Убить пленного ши – невелика заслуга, да и спешки особенной тут нет. Куда он денется из кирна?

– А что ж его – кормить, окаянного? – непритворно возмутился воевода. – Жрет, проклятый, за двоих! А проку – как с кабана шерсти!

– Кормить, кормить, – подтвердил владетель, пряча улыбку. – Мы, кажется, от голода не помираем еще. Раатхакс?

Управляющий, еще не отошедший от устроенной ему владетелем взбучки (с глазу на глаз, чтобы достоинство почтенного коуна не пострадало в глазах подчиненных, но все и так знали, почему из покоев владетеля Раатхакс выходил бледнее упыря), истово закивал.

– Ну вот, – заключил владетель. – Один пленный демон нас не объест. Другое меня тревожит, совсем другое. Мы выдержали одно сражение с этими ши… выдержим, наверное, и второе… но если дело дойдет до третьего, мне, пожалуй, некого будет выставить на поле боя. Разве что крестьян с вилами и косами – против чародейного оружия куда как великая сила! – Он иронически прищурился. – Так что, коун Тауторикс, я бы на вашем месте не рвался так в битву.

– Нечисто тут дело, – упрямо возразил воевода. – Ох как нечисто! Видел я этого ши – в него плюнуть стыдно! Как могли эдакие… – он поискал достаточно обидное слово, не нашел, хекнул в сердцах и продолжил: – положить едва ли не треть моих воинов? Даже и со своими свинцовыми пульками – для чего ж нам чародеи приданы?

– Возможно, – подал голос Терован, в последние годы взявший за привычку присутствовать при всяких беседах отца с доверенными советниками, но вмешивавшийся редко, – здесь нам сумеет помочь коун Паратакс. Он ведь входил в рассудок пленника по просьбе койны Моренис. – Наследник владетеля почтительно склонил голову перед провидцем. – И, верно, не упустил случая извлечь оттуда что-нибудь полезное нам.

– Совершенно верно, коун Терован, – так же вежливо отозвался немолодой чародей. – Но если речь идет о том, почему боец-ши столь жалок в сравнении с дружинниками Бхаалейна, – боюсь, ответ лежит на поверхности… и коуну Тауториксу очень не понравится.

Паратакс прикрыл веки – так поступало большинство провидцев, когда им приходилось передавать или читать мысленные образы, и перед внутренним взором собравшихся проявились картины, почерпнутые из памяти Толи Громова – построение… развод караула… парад… парад на Красной площади по телевизору… снова построение… «Рр-няйсь! смир-рна!»… на грудь четвертого… строем… шагом… левой… правой…

– Да это не люди, – невольно прошептал Лоргас, – это мураши какие-то!

Провидец прервал свое сосредоточение.

– Воистину так, – ответил он. – Каждый из них в отдельности – ничто по сравнению с нашими бойцами. Но громобойное оружие придает им силу чародея средней руки… и их очень много. Очень.

Владетель обвел тяжелым взглядом всех собравшихся за столом в больших палатах кирна.

– Их очень много, – повторил он. – И на каждого убитого нами они могут привести через стоячие камни десять или сто таких же. Поэтому я не рвусь в бой. Я предпочту решить дело миром… по крайней мере, сейчас.

Терован посмотрел в глаза отцу.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – тихо промолвил владетель. – Но я не призову на помощь императора, если только существование Бхаалейна не будет поставлено под угрозу. Возможно, я трусливый старик, – по лицам советников пробежали рябью усмешки, – но лучше будет нам самим договориться с демонами.

– Я не вижу в этом бесчестья, – сказал Лоргас. – Даже худой мир лучше доброй войны.

Тауторикс прорычал что-то еле слышно, но спорить не осмелился.

– Оскорбление, нанесенное имени Бхаалейна, смыто кровью, – успокоительным тоном проговорил владетель. – Полагаю, что, когда недоразумение будет разрешено, ши продолжат переговоры с нами.

– Чтобы потом снова ударить нам в спину, – буркнул воевода.

– Если бы они хотели уничтожить нас, – сухо отмолвил владетель, – им достаточно было обрушить на нас свое войско. Они смели бы нас числом.

– Вдобавок они совершенно не ценят жизни своих… солдат, – добавил Паратакс и перевел: – Бойцов-мурашей. Это я тоже почерпнул из памяти нашего пленника… Во время последней войны они почитали за героев тех, кто, не сдавшись в плен, убивал себя.

Эвейнцы в ужасе переглянулись.

– Что за безумие ими владеет? – вопросил Лоргас, не обращаясь ни к кому в отдельности.

– Странное и заразное, – ответил провидец с некоторым самодовольством. – Их с детства учат не верить ничему, кроме того, что говорят определенные люди. А те, конечно, воспитывают в них слепое повиновение, хитро скрытое под видом свободы, да вдобавок понукают распространить этот порядок до края света и дальше.

– Но тогда имеем ли мы право допускать их на наши земли? – тревожно проговорил Терован. – Что, если и наши крестьяне, наслушавшись демонских речей, обезумеют?

– Едва ли, – отозвался Паратакс. – Даже в их мире находится достаточно смельчаков, способных противостоять этой чуме. В нашем же их должно быть еще больше. Я видел их воинов, когда те приходят тайком в деревню на Драконьей реке. Это обычные юноши, быть может, излишне склонные к пьянству и мало приспособленные к ремеслу… но ничем не отличающиеся от наших бесталанных. И чем дальше, тем более слабеет хватка безумия.

Владетель покивал, словно это и надеялся услышать. Но только Лоргасу пришло в голову задать следующий вопрос:

– Если, как ты говоришь, почтенный провидец, это стадо простодушных баранов ведут хитрые волки… что они сделают, когда безумие, которое только и удерживает в повиновении их отару, спадет совсем?

Ответить не смог никто.

* * *

Дожидаясь ответа, Обри терпеливо оглядывая тронную залу.

Даже побывав в замке Дейга (пережившем до этого, впрочем, падение вертолета и артиллерийский обстрел), он не ожидал, что жилище коуна Фориола окажется настолько внушительным.

Замок Дейга был просто велик. Замок Фориол был огромен. Пока Обри вели по многочисленным проходам со двора, где стучали копытами и капризно ржали скакуны, в тронный зал, майору казалось, что его каким-то чудом занесло в Пентагон. Переходы казались бесконечными: хлопали двери, торопились куда-то серьезные люди неуловимо военного вида, волоча в руках всяческое барахло и отирая при встрече плечами белоштукатурные стены, и от коридоров министерства обороны США здешние отличались только скудноватым освещением. Обри заметил, впрочем, что здешние лампы горят ровно и – для примитивных керосинок – ярко, испуская сладковатый дух.

В тронном зале мог бы поместиться истребитель, если бы не мешали колонны. В их расположении Обри поначалу не усмотрел никакой системы и решил было, что они понатыканы неведомыми архитекторами как придется, и только потом сообразил – некоторые точки зала, не разделенного вроде бы никакими перегородками, невидимы из центрального прохода.

В замке Дейга майор Норденскольд видел голые стены, покрытые копотью пожаров и каменной пылью. Здесь он узрел, как великолепно может быть обиталище эвейнского лорда (барона? маркграфа? язык, сколько усвоил его Обри, не содержал никаких специальных обозначений, которыми столь богата средневековая лексика, – владетели, и все).

Стены между высокими стрельчатыми окнами были целиком затянуты расшитым сканью шелком. Откуда в здешних краях шелк, Обри даже гадать не брался. Во всяком случае, здешние не в магазинах Солсбери его покупали. Золотые и серебряные нити взблескивали на солнце, тускло мерцал мелкий, неровный жемчуг; от пола до потолка взбегали причудливые, дивные лозы, усыпанные драгоценными цветами.

Трон, на котором восседал в раздумье владетель Фориол, Обри счел бы уместным разве что в музее. Побывав в молодые годы в Париже, он на всю жизнь запомнил тронный зал Наполеона Бонапарта, этот образчик самого дорогостоящего на свете кича. Кресло Фориола было, пожалуй, еще пышнее, хотя доселе Обри полагал подобное невозможным, однако при этом не казалось ни вычурным, ни вульгарным. Это была запредельная, немыслимая роскошь, наделенная собственной эстетической ценностью. Майор почувствовал себя нищим и злым испанским конкистадором у золотого трона Монтесумы.

«Неудивительно, – мелькнуло в голове у Норденскольда, – что к нам здесь относятся с таким пренебрежением. Привыкнув, что важные персоны пользуются подобным богатством…» Он украдкой окинул взглядом свой парадный мундир, несколько помявшийся за время полета.

– Так ты говоришь, мой брат жив? – пророкотал Фориол, поднимая голову, увенчанную тонким золотым обручем – на удивление, без единого самоцвета, словно все они ушли на украшение трона.

– Воистину так, коун, – ответил Обри. Обстановка располагала к архаике.

– И вы, демоны, надо полагать, потребуете за его возвращение выкуп? – осведомился Пардайг ит-Арбрен с какой-то странной интонацией.

Обри на миг запнулся, пытаясь понять, о чем думает Фориол, и тут же понял – тот пытается язвить, чтобы сохранить остатки достоинства перед собравшимися в зале вельможами, большинство из которых смотрят на пришельца с ненавистью, в то время как сердце его рвется от отчаяния.

– Нам не нужен выкуп, – ответил Обри. – Ваш брат находится в нашей летающей машине, и мы отпустим его, когда я выйду из замка.

Обри два дня уговаривал Макроуэна на эту авантюру. Подполковник решительно отказывался признать за туземцами какое-либо чувство чести – как не без мстительности решил для себя Обри, потому что сам был его лишен. Уж Макроуэн-то не стал бы сдерживаться, заполучив назад высокопоставленного заложника.

В зале воцарилась полная тишина.

– Ты говоришь так, словно над тобой властен Серебряный закон, ши, – проронил лорд Фориол.

– У нас свой закон, – ответил Обри. Владетель помолчал.

– Ты заслужил того, чтобы я говорил с тобой, – вымолвил он наконец. – Что вам нужно в Эвейне Благословенном? Зачем пришли вы на нашу землю?

– Путь через стоячие камни открыл наш враг, – ответил Обри нарочито решительно. – Мы не можем допустить, чтобы его… воины пришли к нам через врата с вашей стороны.

– Мы сами способны оборонить стоячие камни от вторжения злобных ши, – без выражения ответил владетель Фориол. – Вы можете не опасаться.

– Возможно, – так же бесстрастно откликнулся Обри. – Владетель Торион ат-Дейга тоже думал, что может противостоять нам. Теперь остатки его дружины прячутся по лесам и живут только потому, что мы не желаем проходить по землям Эвейна с огнем и мечом. А ведь мы не стали применять против него самое сильное наше… колдовство.

Некоторое время Пардайг Фориол молча изучал незваного гостя. Взгляд его скользнул вбок, туда, где за колоннами стояла немолодая женщина в расшитом серебром платье чародейки. Та утвердительно кивнула.

– Ты заблуждаешься, – произнес лорд, не спрашивая, но утверждая, – но искренне. К тому же не мне решать, даровать ли вашему роду ши свободный проход по землям Эвейна. Это может сделать только рахваарракс – император. Ты, верно, будешь просить меня лишить самозваного нововладетеля Дейга моей помощи. Что же, если ты вернешь мне моего непутевого брата, я готов согласиться на это. Я отзову из чужих владений своих родовичей Атурио-на ит-Лавана и Брандига ит-Диуракса и не стану воевать с вами, покуда вы не нарушите границ моих владений или император не призовет меня согласно Серебряному закону.

– Владетель Фориол мудр. – Обри слегка наклонил голову – насколько может поклониться местному князьку американский офицер.

– Владетель Фориол, – вот теперь Пардайг ит-Арбрен усмехнулся уже откровенно, – осторожен. И не обольщайся, ши. Я готов вас терпеть, но не думай, что стану вас любить после того, как вы держали в плену моего раненого брата.

Обри посмотрел ему в глаза. Он знал, что во многих отсталых странах это считается оскорбительным, но сейчас ему было все равно.

– Твой брат, владетель, убил десяток наших воинов так же небрежно, как мальчишки бьют мух, – отчеканил он. – Мы готовы терпеть ваше презрительное невмешательство… но не ждите, что мы станем вас любить. Верно, у тебя там прячется чтец мыслей? – Майор мотнул головой в сторону заслоняющих угол зала колонн. – Так пусть посмотрит, что мы могли бы сделать с вами, будь мы такими дикарями, какими вы почитаете нас!

Он ожидал, что Пардайг рассердится, впадет в бешенство, даже – чем черт не шутит – вызовет обидчика на дуэль, хотя такого обычая здесь вроде бы не существовало, и Обри мог догадаться, почему: поединок между двумя сильными эсперами должен был кончиться, вероятней всего, двумя летальными исходами. Вместо этого владетель расхохотался – гулко и вроде бы беззлобно.

– А ты горд, демон! – проговорил он, отмахиваясь. – А теперь иди, покуда я не испепелил тебя!

«И помни, – послышался в мозгу Обри женский голос с совершенно учительскими интонациями, – что дикарь не тот, кто рубит врагу голову. Дикарь тот, кто хвалится своим милосердием, отрубая головы через одну».

Обри покраснел и, рваным движением отсалютовав владетелю Фориолу, направился к выходу.

И все же прежде, чем он добрел вслед за провожатым, без которого запутался бы в лабиринтах замка, до дверей, на лице его заиграла улыбка. Да, переговоры прошли не так удачно, как надеялся Обри, но цель достигнута. Фориол отказал в поддержке партизанам… как там он назвал нового владетеля – самозваный? Его нейтралитет обеспечен. Обри уже знал, с чего начнет беседу с владетелем Малиунданы, которого собирался навестить через два дня – к этому времени остальные посланцы Фориола как раз должны будут покинуть лесных сидельцев из Дейга и направиться домой. А договорившись с двумя владетелями, третьего он распропагандирует в два счета – то у едва ли захочется оставаться один на один против загадочных и могучих пришельцев.

Теперь, пожалуй, стоит и продолжить разговор с Макроуэном насчет глубокой разведки. Пардайг Фориол заявил совершенно ясно – вопрос прохода американских войск по территории страны должен решить император. А кто он, что он, где находится и какой, наконец, властью обладает – все это нам покуда совершенно неясно.

Пожалуй, если воспользоваться помощью кого-то из владетелей, научить отделение морпехов местному языку… отправить якобы купцами… до самой столицы, с редким товаром в виде пластиковой бижутерии и шоколадных батончиков… Может получиться.

У вертолета Обри остановился. Провожатый терпеливо ждал, не выказывая ни злобы, ни нетерпения. Майор махнул рукой. Двое морпехов проворно подняли осоловелого от морфия чародея на ноги и выпихнули из «хьюи».

– Что вы сделали с коуном Брендайгом? – сухо вопросил провожатый.

– Опоили, – ответил Обри. – Зельем, отнимающим колдовской дар. К вечеру это пройдет. Иначе ваш лорд может считать нас обманщиками, а свое слово – не имеющим силы.

– Слово всегда имеет силу, – промолвил туземец.

Он бережно подхватил Брендайга под мышки – тот безвольно обмяк у него на руках – и повел к замку.

Обри с улыбкой глядел ему вслед. Будущее казалось прекрасным.

* * *

Майор Кобзев мучился зудом в пальцах. Пальцы чего-то невнятного требовали – то ли рвать редкие волосы на темени, то ли чистить табельный пистолет, чтобы тот не дал осечки на последнем, роковом выстреле. Вместо этого гэбист покрепче вцепился в поручень и настрого запретил себе и думать о подобных глупостях.

Хватит и предстоящего разговора с владетелем.

Кобзев уже понял, что правильнее было бы называть Рахтаварина ит-Таварина бароном Бхаалейном. Однако калька с эвейнского уже прочно вросла в нарождающийся жаргон «руки помощи», а кроме того, сами туземцы не делали различий между графами и маркизами. Владетель – это владетель, и точка. Потуги отдельных господ кичиться древностью рода или крепостью дара показались бы убогими любому, знакомому с великомосковским местничеством.

Не в первый раз Кобзеву пришло в голову, что общественный строй Эвейна будто бы специально создавался для поддержания стабильности. Он гнал от себя эту мыслишку, недостойную истинного марксиста-ленинца, но она возвращалась. Ведь должна же быть причина тому, что на материке – за всю планету майор не мог поручиться – существует только одно государство!

Или дело в парапсихических силах? Если они наследуются, как цвет волос или глаз… должны быть и вариации. Не может только силой удерживаться у власти одна династия, если могущество ее чародеев будет сильно колебаться. Эвейнцы называли это «варварскими княжествами» – объединенные на одно-два поколения под властью особенно сильного шамана земли. Потом умирал шаман, и страна-однодневка разваливалась снова, разодранная на части усобицами соперничающих чародеев. Могло показаться, что колдовство загнало этот мир в страшный социальный тупик безо всякой возможности дальнейшего прогресса… если бы не Эвейн.

Насколько мог судить Кобзев, последние два тысячелетия Серебряная империя сохраняла основные свои черты. Она расширялась – медленно, но неуклонно. Увеличивались число чародеев и их сила. Но император царствовал, владетели правили, колдуны объединялись в гильдии, а крестьяне всех их кормили. На свой лад это тоже был тупик, хотя и несравненно более уютный, чем непрекращающиеся кровавые стычки за эвейнскими рубежами.

То же самое касалось и технического прогресса. Лингвист Шойфет уверял, что основная миграция с Земли на Эвейн (название страны все крепче и крепче прилипало ко всему миру) произошла три, не то четыре тысячи лет тому обратно. Индоевропейские племена того периода были дикарями даже по сравнению с жителями Востока, строителями пирамид и зиккуратов, хотя и те не знали ни железа, ни стремени, ни хомута. Но за прошедшие годы их земные родичи вышли в космос, в то время как потомки первопоселенцев Эвейна (возможно, существовали и более ранние волны миграций, но с их следами ограниченный контингент до сих пор не сталкивался) додумались только до спичек.

Шойфет продолжал твердить, будто наличие в обществе чародеев тормозило развитие техники само по себе – дескать, зачем развивать механику и геометрию, когда сильный телекинетик, вроде того же ат-Бхаалейна, мог поднять почти любой груз? Всякий раз, стоило упрямому лингвисту сесть на любимого конька, Кобзев показывал ему местные спички. Вездесущий и незаменимый снабженец Либин выменял их у кузнеца на пару килограммов стреляных гильз. Спички были совершенно как земные, только раза в два побольше. Выходило, что есть у местных жителей и наука – по крайней мере алхимия. Но плодами ее они почему-то не пользовались.

Вертолет завалился набок, выписывая вираж над замком Бхаалейн, прежде чем опуститься у кромки леса, где все еще виднелись остатки разбитого БТРа. Бдительный Кобзев заметил, что местные жители уже начали растаскивать технику на металлолом.

До того как посланец владетеля появился у ворот лагеря, майор Кобзев два дня не мог набраться смелости пустить себе пулю в лоб. Он никак не мог понять, ни что на него нашло – идти по бубенчиковским стопам и воевать с эвейнцами, – ни что теперь делать. Гонца он принял едва ли не за ангела небесного.

Майор предполагал, что владетель Бхаалейн обрушит на его голову громы и молнии… но гонец передал почтительно, что его господин желает встретиться с воеводами ши близ замка Бхаалейн послезавтра в полдень. И ускакал.

Из ворот, как и в прежние разы, выехала пестрая кавалькада – сам Бхаалейн, его управляющий, воевода, с полдюжины чародеев… Но вместо пары десятков дружинников владетеля сопровождали всего пятеро – верно, лучших из лучших. «Или лучших из уцелевших?» – мелькнуло у Кобзева в голове. Потери ограниченного контингента в эскападе у замка были ему известны точно – тридцать два убитыми и четверо ранеными. А вот сколько полегло дружинников, ему оставалось только догадываться. Если бы в докладе капитана Бобрушкова было хоть полслова правды, то охранять мрачные стены, возвышавшиеся вдали, было решительно некому. Про себя гэбист решил, что бхаалейновцы потеряли примерно столько же бойцов – меньше убитыми, но больше ранеными, то есть при местном уровне медицины прямыми кандидатами в покойники. Результат, конечно, печальный, но и обнадеживающий. Если договориться с местными феодалами все же не получится, то позволить себе подобные потери группировка вторжения сможет. А вот дружины владетелей – нет, потому что самая крупная из них едва насчитывала полторы сотни бойцов и чародеев.

Майор Кобзев вышел навстречу владетелю пешком – как всегда. Здешние кони, никогда не видавшие машину пугались бэтээров и бээмдэшек, и владетель не приближался к самосадным повозкам демонов, опасаясь, очевидно, за свое достоинство. Переводчик Шойфет следовал Кобзевым как ломаная, длинная тень.

Обычно Бхаалейн приветствовал гостей первым – в своей грубоватой, обманчиво простодушной манере. Но в этот раз владетель молчал, и Кобзеву пришлось взять инициативу на себя.

– Привет тебе, владетель, – проговорил он с натугой, подавляя привычное «Здравствуйте, товарищ». – Я… пришел принести тебе наши извинения за несчастливое недоразумение…

– Вы странный народ, демоны, – перебил его Бхаалейн с насмешкой. – Вначале вы требуете от меня извинений за то, в чем нет моей вины, а потом извиняетесь за то, в чем нет вашей. Это мой управляющий, – он остро покосился на мрачного толстяка, – счел, что слова вашего посланца оскорбительны для меня. Наши воины сошлись в честном бою, и оскорбление, если и было, смыто кровью. Мы можем говорить.

Кобзев вгляделся в лицо собеседника. Это было нелегко – владетель не утруждал себя тем, чтобы спешиться перед разговором, и приходилось изрядно задирать голову. Но владетель вроде бы говорил искренне… хотя воевода с, ним, кажется, не согласен, слишком он хмур и набычен. Может быть, для эвейнцев и вправду все так просто? В чужой монастырь…

– Я судил о вас по нашим законам, – чопорно проговорил он. – Я извиняюсь.

– И я судил о вас по нашим законам, – отозвался Бхаалейн. – Я был не прав.

Что он хотел этим сказать, майор так и не понял. Дискуссия о праве прохода через бхаалейновские земли продолжилась с того места, на котором застопорилась перед злосчастным нападением на купеческий караван. Похоже было, что сражение у замка кое-чему научило владетеля – тот, хоть и старался не показывать этого, был готов идти на большие уступки, чем прежде. Чтобы убедить его в правильности выбранной линии, Кобзев, в свою очередь, поддался сильнее, чем полагал бы нужным в других обстоятельствах.

Когда воевода принялся многозначительно поглядывать на солнце – самому владетелю все то же достоинство не позволяло так явно намекать, что пора бы и закругляться, – Кобзев осторожно осведомился, не желает ли владетель Бхаалейна продолжить беседу в другой раз.

– О да! – пророкотал тот. – Но прежде чем вы покинете окрестности моего кирна, демон, скажи мне – что вы делаете с раненными в бою сородичами?

– Лечим по мере наших возможностей, – ответил гэбист недоуменно.

Ему захотелось поинтересоваться недоуменно: «А вы думали, мы их жрем?»

– Это достойно, – кивнул владетель. – Но я говорил о раненых, попавших в руки ваших противников.

Сердце Кобзева подпрыгнуло, зашвыривая желудок в горло, как баскетбольный мяч в корзину, и рухнуло в самые пятки.

– Не желает ли владетель сказать, что у него в плену находится наш боец? – поинтересовался он.

При беседах через переводчика он постоянно сбивался на этакий безличный стиль, страшно злился на себя за это, но ничего не мог поделать.

– Не в плену, – поправил Бхаалейн с неудовольствием. – Он не был пленен в бою. Мы случайно захватили его тело в замок, собирая наших раненых.

– А что принято у вас делать с пленными? – поинтересовался Кобзев, только чтобы выиграть время.

Ему в голову не приходило, что местные могут захватить советского солдата живым, и теперь майор недоумевал, почему.

– Дело чести владетеля – выкупить своего дружинника, будь то родович или наймит, если тот желает вернуться к нему на службу, а не переметнуться к победителю, – ответил Бхаалейн. – Но вашего бойца я готов вернуть бесплатно. Мне он не нужен, и мой управляющий жалуется, что пленник слишком много ест.

Кобзеву пришлось очень внимательно вглядеться в прищуренные глазки владетеля, чтобы заметить притаившуюся там усмешку.

«Ну погоди, толстяк, – в бессильной ярости подумал он, – я тебе еще припомню твои шуточки. Вот когда у нас будут стоять гарнизоны по всему Эвейну… тогда ты запоешь по-иному. А пока смейся-смейся».

Гэбиста трясло невидимой, мельчайшей дрожью. Да, он не может оставить советского солдата в туземной темнице… тем более во власти Бхаалейна, не жестокого намеренно, но безразличного до последней степени к жизни и благополучию пришельцев. Но и принять его обратно он не имеет права! За столько дней телепаты Бхаалейна могли не только высосать из его мозгов все, что тот знает о Советском Союзе, социалистическом строе, об армии, наконец, но и вложить туда любые приказы. Вырезать под покровом ночи все руководство группировки. Открыть дорогу в лагерь налетчикам. Внедриться в… Кобзев не очень хорошо представлял, куда можно внедриться в тесном кругу допущенных к тайне межпространственных ворот, но и эта мысль мелькнула у него в голове.

Но это – риск теоретический. А вот если он сейчас откажется принять пленника обратно… ладно бы Шойфет, его еще можно запугать до безъязычия, но двое мордоворотов с «Калашниковыми» за спиной, такого эти не простят…

– Когда вы сможете вернуть его нам? – проговорил Кобзев, слыша свой голос как бы со стороны.

– Через два дня, – ответил за владетеля Раатхакс. – Целительница говорит, он еще не до конца окреп.

– Хорошо, – выдавил гэбист. – Мы будем ждать.

Владетель кивнул и неспешно развернулся к замку.

* * *

Замполиту Бубенчикову судьба, очевидно, предназначила служить злым роком контингента межпространственной помощи.

После фиаско, которое потерпел замполит на ниве идеологической работы, из лагеря его старались не выпускать. Этим обстоятельством Бубенчиков очень тяготился и даже протестовал, требуя позволить ему проводить беседы с населением соседних деревень. Но Кобзев, к которому замполит обратился поначалу, справедливо заметил, что после предыдущего выступления замполита командование группировки до сих пор не может наладить диалог с владетелем Картрозом, через чьи земли лежала дорога в срединные области Серебряной империи, – тот с большим скрипом согласился не убивать подлых демонов на месте, но дальше этого дело не шло. Поэтому замполиту Бубенчикову следовало бы не лезть в дипломатию, а молчать в тряпочку и заниматься своими непосредственными обязанностями – поддерживать моральный дух красноармейцев. Обиженный замполит пошел к командующему, но оказалось, что Кобзев успел первым. От командующего Бубенчиков вышел белый и дрожащий и принялся отравлять жизнь обитателям базового лагеря. От его бдительности не могло укрыться ничто. Попал под раздачу даже безответный переводчик Лева, уличенный в напевании идеологически невыдержанной колыбельной Шуберта.

Стало полегче, когда раздраженный Кобзев позволил замполиту проводить занятия с бывшими разбойниками, срочно перекрещенными в «освободительное движение эвейнской бедноты». Гэбист рассудил, что проще дать Бубенчикову немного воли, чем ежедневно вылавливать из уходящей на Большую землю дважды перлюстрированной почты его доносы. Кроме того, за идеологическую работу все равно придется отвечать.

Потом дружина владетеля Бхаалейна сровняла тренировочный лагерь с землей, и способности замполита опять остались не востребованы. Бубенчиков бродил по новому лагерю, вяло проводил партсобрания и придирался к солдатам по каким-то совсем уже немыслимым поводам, чего за ним прежде не водилось.

Тем вечером внимание рыскавшего по базе замполита привлек шумок, доносившийся из одной офицерской казармы. В этом, собственно, не было ничего предосудительного, но острый слух героя Праги уловил бряканье гитары артиллериста Ржевского, которого замполит не любил за старорежимную фамилию. Поэтому он, не раздумывая долго, подошел к двери, за которой звенели струны и стаканы, и распахнул ее без стука.

Господа офицеры застыли, не успев в очередной раз сдвинуть граненые «бокалы». Бубенчиков повел носом и внушительно прокашлялся.

– Товарищ замполит!.. – радостно воскликнул Ржевский и, осекшись, добавил гораздо тише: – Присоединяйтесь…

Вместо ответа Бубенчиков обвел взглядом стол. Ничего криминального он там не обнаружил. Поверх газеты, заботливо прикрывавшей казенную скатерть, были разложены плавленые сырки, черный хлеб, квелые огурцы, ломтики домашнего сала, благоухавшего чесноком на всю комнату, перебивая свежий аромат новых досок. С краю стола примостилась горсть окаменевших ирисок, припасенных, очевидно, для последней стадии опьянения, когда уже все равно чем закусывать.

Некоторое время замполит раздумывал, не стоит ли закатить скандал, потом махнул рукой и устроился на краю койки.

– Наливайте, – велел он, подпирая щеку мясистой ладонью.

Ржевский взял на гитаре одинокий аккорд, сложный и печальный. Лейтенант Топоров поспешно вытащил из-под стола трехлитровую банку, на которой еще сохранилась потертая этикетка «Сок томатный с мякотью», и щедро плеснул в подставленный кем-то стакан подозрительно розовой жидкости.

За время службы Бубенчикову приходилось пивать самогон самых необыкновенных оттенков – от алмазно-прозрачного до мутно-коричневого (который должен был в случае неожиданной проверки изображать кофе). Поэтому замполит, ловко стащив со стола ломоть хлеба с салом, одним движением локтя влил в распахнутый рот половину содержимого стакана, сглотнул и зажмурился, ожидая реакции организма.

Реакция последовала, но совершенно не такая, на какую рассчитывал Бубенчиков, ожидавший мазка наждачкой по нёбу и дальше, по пищеводу до самого желудка. Напиток и вправду оказался очень крепким – чуть ли не как медицинский спирт, – но скользнул в горло, точно масло. Он был сладким и ароматным, он пах медом и земляникой, а еще – травами и летней душистой жарой, настаивавшейся много дней в тяжелых бутылях с домашней наливкой. Этот аромат сбивал с ног, он пробуждал где-то в самых глубоких и древних отделах мозга память предков, открывал в человеке лучшие чувства и стремления, приобщая не описуемой словами благодати…

Бубенчиков сглотнул еще раз, и призрак нирваны отступил, рассеиваясь. Замполит тряхнул головой, открыл глаза и, набычившись, оглядел занервничавших офицеров.

– Откуда взяли? – просипел он – глоток наливки не прошел бесследно даже для его луженых голосовых связок.

Как выразился позднее Ржевский, «брехня эта офицерская солидарность». Все взгляды разом обернулись к лейтенанту Топорову. Тот побледнел и замялся.

– Ну? – все тем же зловещим шепотом осведомился Бубенчиков.

– Да вот… принесли… – не своим голосом произнес Топоров и уронил стакан.

* * *

Майор Кобзев готов был рвать на себе волосы. Удерживало его только два обстоятельства – во-первых, шевелюра его и без того угрожающе редела с каждым годом, а во-вторых, над столом Кобзева нависал торжествующий Бубенчиков, и демонстрировать ему свое отчаяние гэбист не собирался ни при каких обстоятельствах.

Злополучная банка с наливкой разделяла спорщиков точно барьер. Майора одолевало непреодолимое искушение посмотреть на замполита через банку и увидеть, как колышется его разбухшая розовая харя.

– Не вижу в случившемся трагедии, товарищ Бубенчиков, – упрямо повторил он.

– А это… это… непотребство?! – патетически воскликнул замполит, размахивая руками. – Советские офицеры, позоря свое высокое звание, берут с уходящих в самоволки солдат мзду алкоголем! Да это трибунал!

При слове «трибунал» обвиняемые разом съежились. Собственно, ни замполит, ни гэбист не обладали правом решать их судьбу, но все понимали – к чему придут сейчас спорщики, так и будет.

– Ну зачем сразу трибунал, Николай Марксленович? – успокаивающе проговорил Кобзев. – Товарищи, очевидно, не прониклись важностью нашей миссии, глубиной момента… но их ли в этом вина?

Замполит пожевал губами. Обвинение было серьезное. Ясно, на что намекает Кобзев – дескать, это товарищ Бубенчиков не донес до отдельных членов партии… а кто в этом чертовом контингенте не партийный? Только комсомольцы.

– А нарушение устава? – парировал он. – Устава караульной службы, между прочим, Степан Киреевич? А самовольные отлучки рядового и младшего офицерского состава из расположения части?

– Явление, безусловно, недопустимое, – подхватил Кобзев. – Совершенно недопустимое и безобразное. Но подпадает ли оно под трибунал? Ведь мы имеем дело не с какими-то… неустойчивыми элементами. Участники нашего опыта выбирались весьма тщательно. Мы не можем из-за одного проступка, пусть и позорного, брать под сомнение безупречное прошлое…

– Можем! Можем и должны! – брызнул слюной Бубенчиков.

– Ни в коем случае! – возмутился Кобзев. Им двигало только одно желание – замять дело, ни в коем случае не вынося сор за ограду базы. Если состав контингента начнет меняться, сохранить секретность в случае неудачи будет все сложнее с каждым вырвавшимся за барьер стоячих камней. – А вам, Николай Марксленович, следовало бы проявить немного понимания. Наши солдаты и офицеры живут фактически без связи с родиной, в замкнутом пространстве, точно в подводной лодке, но постоянно в виду Земли. И если даже лучшие, рекомендованные партийными организациями и государственными органами ломаются в таких тяжелых психологически условиях, очевидно, нагрузка слишком велика. Я бы предложил ограничиться дисциплинарными мерами в отношении нарушителей… и пересмотреть линию руководства группировки в отношении увольнительных.

Замполит застыл, побагровев. На лбу его отчетливо завиднелся старый иззубренный шрам от удара кирпичом.

– Следует четко отделять местное население, в целом, несомненно, дружественное советскому народу и армии, – продолжал подхваченный нахлынувшим вдохновением Кобзев, – от угнетающих его феодалов и чародеев, чье влияние на неокрепшие политически умы крестьян мы стремимся преодолеть. Самоизоляция, необходимая на начальных этапах процесса, теперь превратилась в оковы, не дающие нам сделать новый шаг в советско-эвейнских отношениях. Необходимо зримым примером повести прогрессивные слои крестьянства к светлому будущему социализма, и сделать это можно, лишь обеспечив постоянный и повсеместный контакт между лучшими из наших солдат и местными жителями. Я предлагаю разрешить увольнительные для рядового состава и в дальнейшем более гибко подходить к подобным вопросам.

Бубенчиков осоловело помотал головой. В глазах его читалась явственно только одна мысль: «Вот же продувная бестия!».

– Вас, товарищи, – Кобзев царственно обернулся к виновникам, – я не задерживаю. Думаю, ваши дела будут рассмотрены и на собрании партийного актива, и руководством контингента межпространственной помощи.

Офицеры, забыв о всяком достоинстве, ломанулись к выходу, радуясь, что отделались дешево – ничего страшнее выговоров с занесением им не грозило.

– А вы, товарищ Бубенчиков, останьтесь, – мстительно договорил гэбист. – Нам с вами еще следовало бы обсудить… проблемы политпросвещения в применении к текущему моменту.

Замполит покорно опустился на стул. Он понимал, что его переиграли по всем статьям.

А вот чего он не знал, так это того, что Кобзеву хотелось выть в голос. Привыкший быть хозяином положения, гэбист сейчас только казался таковым. На самом деле выбора у него не было. Если не разрешить солдатам ходить в увольнительные в деревню, они станут, как и прежде, отправляться в самоволки. Но так или иначе, а ничего хорошего от постоянного общения советских бойцов с местными Кобзев не ждал. Ну ничего. Завтра бхаалейновцы должны вернуть наконец своего пленника. Это окажет на моральный дух солдат самое благоприятное воздействие.

Глава 12

– Здравствуй, демон. – Моренис просунула голову в полуоткрытую дверь и критически оглядела красного, как рак, голого Толю Громова. – Нет, в дружину Бхаалейна тебя бы не взяли.

Толя беспомощно пожал плечами, пытаясь натянуть штаны, не теряя при этом остатков достоинства. Он уже привык, что в его комнату – для камеры каморка на третьем этаже башни была недостаточно сырой и мрачной – без спросу заглядывают посторонние люди: кто придет поглядеть на демона в клетке, кому-то позарез приспичит спросить его о чем-то. Но это были, как правило, мужчины, и о своем приближении они обычно оповещали топотом шагов на лестнице и бряцанием оружия. Моренис ходила бесшумно, как кошка, и выбирала для появления самые неподходящие моменты.

– Почему не взяли? – поинтересовался он, наперед зная ответ.

– Хлипок, – отрубила целительница. – Тауторикс не заходил?

– Заходил, – кивнул пленник.

Он уже знал, что Тауториксом зовут командира замковой дружины, похожего на Илью Муромца в преклонных годах.

– Тогда ладно, – целительница дернулась было обратно, но передумала. – Ничего не сказал?

– Нет, – покачал головой Толя.

После того как провидец обучил его местному языку, обитатели замка стали меньше чуждаться пленного демона, но вести с ним дружеские беседы по-прежнему были не расположены. Поболтать с ним соглашалась только Моренис, когда у нее выдавалось свободное время.

– Тогда я скажу. – Колдунья решительно ступила через порог. – Да одень ты порты! Стоит, как аист…

Толя покраснел еще пуще и, отвернувшись, поспешно натянул изрядно замызганные штаны.

– Отпускают тебя, – сообщила Моренис просто. Толя присел на койку.

– Как?..

– А вот так. – Целительница пожала плечами. – Владетель решил показать свою щедрость и не взял с вашего воеводы виру. Хотя стоило бы. Так что завтра утром тебя передадут с рук на руки этому… Степану ит-Кирею.

Толя не сразу понял, что она говорит о майоре Кобзеве. Майоре КГБ.

– А… потом что? – спросил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком.

– Это уже ему решать, – развела Моренис руками. – Не знаю, как у вас, демонов, принято. У нас пленных дружинников попрекать не принято, даже если за них вира большая плачена. Вот если переметнулся пленник, тогда его старые товарищи добрым словом не помянут… да и то – смотря какому владетелю служат.

– Это как – переметнулся? Изменил, что ли?

– Ну как «переметнулся»? – удивилась Моренис. – Под руку другому владетелю пошел. Вот Тауторикс, я слышала, дружин пять сменил, прежде чем осел у Бхаалейна – щедрый здесь владетель и добрый, хотя по повадке и не скажешь. Среди наймитов такое случается сплошь и рядом… А что, у вас нет?

Толя покачал головой. Он всего пару раз сталкивался в лагере с Кобзевым и теперь, пытаясь вспомнить, как тот выглядел, видел только холодные, колючие глаза неопределенного цвета. В памяти, как назло, всплывало что-то маресьевски-гастелловское – «Умри, но врагу не дайся!» и тому подобное. Что же о нем скажут ребята, когда он вернется? И что спросит этот лютоглазый гэбист? «А вы, гражданин, когда продались эвейнским помещикам? Почему вас пощадили – одного из всех? Давно держите связь со своими сообщниками?»

– Э-э, да тебя трясет! – Целительница порывисто потянулась к пленнику, коснулась его нагого плеча, усмиряя суматошное биение сердца, ослабляя натяжение того, что лекари Эвейна называли «холодной сетью», а медики Земли – парасимпатической системой. – Чего ты боишься, демон? – спросила она, вглядываясь в застывшее лицо юноши. – От тебя шарахается все владение Бхаалейн, а ты боишься?

– Я… боюсь возвращаться, – прошептал Толя. И заплакал.

Если бы Моренис тау-Эпонракс могла читать мысли, она посмеялась бы над нелепыми выдумками впечатлительного ши. Но это был не ее дар. Испуг политически грамотного Толи она приняла за признак реальной угрозы. А клятва целителей требовала от нее помочь больному.

– Тогда не возвращайся, – предложила она и сама поняла, что ляпнула что-то не то.

Сердце Толи Громова, только что успокоившееся, опять пустилось в галоп. Он открыл рот, пытаясь ответить, но судорога скрутила его лицо, смяв жуткой плаксивой гримасой.

Моренис провела ладонью по его щекам, расслабляя мимические мышцы. Пальцы ее намокли от чужих слез.

– Бедняга, – прошептала она. – Ты боишься вернуться к своим, и боишься остаться, и боишься решить, чего ты боишься больше. Но… – Целительница вздохнула. – Даже если всю жизнь прожил в страхе, рано или поздно наступает миг, когда нельзя больше бояться.

Она помолчала секунду и вышла, беззвучно притворив за собой дверь.

* * *

Солнце опять сияло. Ярко-ярко. Майор Кобзев даже задумался, как получается, что погода в здешних краях стоит неизменно хорошая. Дожди идут ровно столько, сколько нужно полям, а все остальное время небо радует глаз аквамариновой глубиной, и только редкие тучки проползают по нему из края в край, чаруя причудливыми формами. Вот и сейчас над замком Бхаалейн висело облако, похожее на звезду – правда, скорее морскую, потому что лучи ее изгибались под самыми разными углами. Но гэбист все равно решил считать это хорошим знаком.

«До чего я опустился, – горько пожурил он себя. – Суеверия. Колдовство. Ворожба на сушеных мухоморах». Интересоваться причинами подобного благолепия у местных жителей он попросту боялся – что, если и это работа чародеев?

Вертолет ткнулся в землю куцыми колесиками – вначале задними, потом передним. Винт покрутился еще немного вхолостую, и машина застыла окончательно.

– Надеюсь, сегодня нам не придется их ждать, – пробормотал Кобзев себе под нос.

Владетель Бхаалейн мог заставить посланцев стоять на дороге добрых полчаса, прежде чем выйти на переговоры, – такое уже случалось. Судя по всему, ничего оскорбительного местные жители в этом не находили – но то местные, а гэбист чувствовал себя оплеванным и с каждым таким случаем таил все больше зла на Рахтаварина ит-Таварина и на весь Эвейн.

Шойфет нервно потер руки. С каждым днем эта привычка раздражала Кобзева все сильнее.

Пленного десантника – уже выяснили, что звать его Анатолий Громов и числился он погибшим во время злосчастного боя у замка, – должны были передать советским командирам на том же месте, где велись переговоры. Судя по всему, для туземцев это было дело обычное, Кобзев же не находил себе места.

Понятно, что придется допрашивать этого… пленника, старательно и долго. Туземцы самодовольны и высокомерны, едва ли они стали таиться от раненого беса. Но сомнения глодали майора. Что, если все, что видел рядовой Громов, подсказано ему хитрым телепатом… или наоборот, самое важное стерто, убрано из его памяти… или сам он превращен в заводную куклу, подчиненную только приказам колдуна? Можно ли вообще подпускать его к бывшим товарищам? Или, заполучив назад, тут же отвести в ближайший лесок и пустить там пулю в затылок для надежности? А может, сначала допросить, а потом уже нейтрализовать?

К удивлению гэбиста, в этот раз владетель с обычной свитой выехал из ворот кирна, едва вертолет опустился на землю. Когда кавалькада подъехала поближе, Кобзев разглядел, что ко всегдашним спутникам Бхаалейна добавились бледная темноволосая женщина и совсем молодой парень, сидевший в седле мешком. Соломенные волосы парня были растрепаны, а руки связаны – скорее символически, потому что другой конец тонкой бечевки крутила в пальцах брюнетка.

– Привет тебе, владетель, – проговорил Кобзев, когда Бхаалейн остановил своего мерина-тяжеловоза в десятке шагов от конвойного отделения.

– И тебе привет, воевода, – дружелюбно отозвался тот. – Представляю тебе Моренис тау-Эпонракс, чародейку гильдии целителей, служащую мне без обетования.

– Как-как служащую? – переспросил Кобзев вполголоса.

– На сдельной работе, – перевел Лева.

– А-а, – протянул Кобзев глубокомысленно, хотя все равно ничего не понял. – Передай ей мои наилучшие… и спроси, почему наш солдат связан.

– Это… – пробормотал переводчик, выслушав ответ, – …не совсем понимаю… символ, наверное… уз… нечто вроде таблички «пленник» на груди. Койна Моренис держит веревку, потому что… технически… он ее пленник.

«И я даже не хочу спрашивать, как ей это удалось», – мрачно подумал Кобзев.

Связанный солдат тревожно озирался, то приглядываясь к встречающим, то обводя взглядом эвейнцев.

– А это вообще Громов? – поинтересовался внезапно засомневавшийся гэбист у лейтенанта Топорова. Тот уверенно кивнул.

– Так точно, товарищ майор!

Кобзев замялся. Как полагается производить обмен пленными, он еще представлял себе, но как принимать их в подарок – не имел понятия.

– Койна Моренис, – избавил его от необходимости выдумывать что-либо самому владетель Бхаалейн, – вы объявляете этого ши здоровым и не нуждающимся во вспоможении гильдии целителей?

Шойфет добросовестно переводил.

– А?.. – Целительница вскинула голову. Похоже было, что она глубоко задумалась, и слова владетеля застали ее врасплох. – Да… да, конечно.

Она отпустила шнурок, и тот змейкой скользнул в траву. Рядовой Громов потер запястья, будто не в силах поверить, что они не связаны.

– Ты свободен, – проговорила Моренис. – Можешь возвращаться в свое войско. – Губы ее шевельнулись, но ни Кобзев, ни Лева Шойфет не разобрали слов.

– С коня слезь, – не то приказал, не то посоветовал Тауторикс и добавил вполголоса что-то оставленное Левой без перевода, но прозвучавшее почти как: «Позорище…»

Медленно, точно во сне, Толя Громов соскользнул с крупа смирной буланой лошадки. Он сделал несколько шагов через разделявшую обе группы по негласному уговору нейтральную полосу и остановился. «Ну же! – мысленно взывал к нему Кобзев. – Шагай! Еще не хватало тебе от радости закатить истерику перед местными, дубина! Шагай же!»

– Р-рядовой Громов! – вскрикнул Топоров неуместным фальцетом. – Ш-шагом марш!

Толя Громов дернулся, как от удара. Он сделал еще шаг, потом обернулся, глядя на целительницу – та смотрела на него печально и всепонимающе, так что Кобзева мороз продрал от ее взгляда.

– Р-ря!..

Кобзев оттолкнул лейтенанта. Тот пустил петуха и смолк, гневно глядя на оцепеневшего посреди нейтральной полосы Громова. Конвойное отделение напряглось, как один человек, сжимая автоматы.

Десантник отшатнулся. Его, точно куклу на веревочках, мотало то вперед, к своим, то обратно, к эвейнцам, и Кобзев, уже поняв, что творится нечто непредусмотренное, шагнул к нему, поднимая руку.

И Толя Громов от ужаса совершил самый безумный поступок в своей жизни. Он сделал шаг назад. Потом еще один, оборачиваясь. Губы его зашевелились.

– Что он бормочет? – нетерпеливо бросил Кобзев через плечо.

– «Владетель Бхаалейн, – перевел Лева механически, – прими меня под свою руку!»

Гэбист оцепенел. В мозгу его рождались идеи, одна другой безумней и губительней – вытащить пистолет и застрелить Громова, и застрелить Бхаалейна, и перестрелять всех свидетелей, и застрелиться самому… Вариантов было слишком много. И Кобзев так и не успел выбрать из них один, прежде чем владетель Бхаалейн не окинул склонившегося к копытам его коня солдата оценивающим взглядом и не проронил горсть веских, как патроны, слов.

– «Я принимаю тебя под свою руку», – шепнул над ухом Кобзева переводчик. Воцарилась тишина.

– Хватит ломать комедию! – нарушил всеобщее молчание Кобзев. Он говорил громко и решительно, словно пытаясь силой голоса разрушить опутавшие мятежного рядового чары. – Рядовой Громов, встать! Смирно! К вертолету – шагом марш!

Толя Громов вздрогнул, но не поднялся и только глянул боязливо через плечо на гэбиста.

Владетель Бхаалейн пророкотал что-то повелительно и коротко. Спутники его начали по одному поворачивать коней, направляясь к замку. Десантник… нет, мелькнуло в голове у Кобзева, уже бывший десантник нетвердо подступился к своей кобылке и попытался вскарабкаться в седло. Целительница подала ему руку.

– Рядовой Громов! – повторил Кобзев, лишь огромным усилием не срываясь на крик.

Солдат не обернулся, и только спина его по привычке дернулась.

– Товарищ Шойфет, – приказал Кобзев звенящим от гнева голосом, – переводите! Почему нам не возвратили пленника?

Заслышав вопрос, владетель обернулся всем телом.

– Он не захотел, – перевел Лева дрожащим голосом. – Этот человек при свидетелях пошел под мою руку. Он больше не ваш.

– Это наш человек! – крикнул Кобзев, уже не заботясь о том, как бы не показаться смешным или невыдержанным. – Он предатель! Мы требуем…

Владетель будто прибавил в росте. Что-то невидимое и очень тяжелое пригнуло гэбиста к земле, не давая вздохнуть.

– Вы не вправе ничего требовать от меня, ши, – пророкотал Бхаалейн. – Этот человек более не ваш.

Кобзев открыл было рот и понял вдруг – с ужасающей ясностью прозрения, – что ему нечего ответить. Брошенные перепуганным солдатиком слова невозможно было отменить никакой силой в мире – во всяком случае, с точки зрения эвейнцев. Бескомпромиссная прямота владетеля была отражением убийственной, с точки зрения гэбиста, честности. Если сейчас Кобзев потребует, несмотря ни на что, вернуть ему перебежчика, Бхаалейн, пожалуй, согласится на это… а потом выведет всю свою дружину на бой.

– Хорошо же! – Он сплюнул на дорогу. – Если он вам так нужен – забирайте! Советской армии не нужны трусы и изменники! Но только пусть не вздумает приближаться к лагерю… да и вообще к нашим людям! – Судя по выражению лица солдатика, подобная мысль Громову могла прийти только в страшном сне. – Я отдам приказ стрелять на поражение!..

Лева Шойфет бормотал еще с минуту после того, как Кобзев закончил свою тираду – вероятно, пытался смягчить крепкие выражения, которыми гэбист ее закончил.

– Я понимаю твою обиду, – снисходительно промолвил владетель, дослушав. – Это всегда тяжело – отпускать наймита в чужую дружину. Но, возможно, вам, демонам, следовало бы меньше запугивать своих бойцов?

«Обиду? – думал Кобзев, глядя в спину удаляющемуся владетелю. – Идиот! Понимает он, как же! Это не обида! Это катастрофа! Что мне устроит Бубенчиков… а командующий?!»

– Товарищ майор? – Топоров будто уловил его мысли. – Прикажете открыть огонь?

Спина перебежчика так соблазнительно маячила впереди… Казалось, будто за эти минуты он стал выше ростом – а может, это наперекор жгущему душу стыду он пытался горделиво выпрямиться.

Кобзев досадливо покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Возвращаемся на базу.

«А по дороге я, хоть убейся, должен сообразить, как замять очередной провал, – подумалось ему. – Этот проект скажется на моей карьере не так хорошо, как я надеялся. Заколдованный он какой-то…»

Заколдованный. А это мысль! Подлые наймиты загнивающего феодализма гипнозом и этим… телепатическим внушением перевербовали на свою сторону политически грамотного бойца. Промывка мозгов – так это называется на Западе? А потому – не ходите, дети, в деревню гулять! А заодно появится повод запретить наконец всякое общение с местными чародеями. Только с трудовым крестьянством и по необходимости – с торгашами.

И все же не было покоя в душе гэбиста. Как ни пытайся подсластить желчную горечь поражения, себя обмануть не выйдет. Миссия братской межпространственной помощи потерпела еще одну неудачу, и Кобзев сердцем чувствовал, что она не будет последней.

* * *

Лейтенант Джаред Томас озирался, недовольно морщась на солнце. Несмотря на то что нанятый майором Норденскольдом за ящик «Джеллибинс» чародей вложил в память всему отряду разведчиков знание туземного языка почти неделю назад, приступы головокружения до сих пор мешали лейтенанту сосредоточиться.

Городок – уже третий, который миновал отряд на своем пути к столице, – на взгляд Томаса, ничем не отличался от предыдущих. Он был так же немноголюден – едва ли больше крупного села, – грязен, вонюч и темен. Темные доски стен и оград, темная грязь в переулках, темная от дыма солома на крышах бедных домов и почти черная черепица – богатых. И даже не это казалось лейтенанту наиболее странным и отвратительным, а то, что местных жителей окружавшее их убожество нимало не тяготило.

Умом Томас, конечно, понимал, что иной жизни и не ведают здешние бедолаги. Ни демократия, ни ватерклозет, ни медицинская страховка не попадают в рамки их ограниченного кругозора, а потому и не вызывают желания заполучить их. Но в сердце лейтенанта бурлившая вокруг него чужая, непонятная жизнь вызывала только раздражение и неприязнь. Во Вьетнаме было проще – маленьких желтокожих и раскосых гуков просто переставали воспринимать как людей, они сновали под ногами, точно муравьи, и раздавил ты походя одного или десяток – неважно. Но жители параллельного мира походили на американцев так сильно, что вроде бы перепутать – раз плюнуть. И все же ошибиться было совершенно невозможно. Они выглядели так же, но иначе говорили, двигались, дышали и жили – вот чего снести было никак непосильно!

Однако что бы ни думал по этому поводу лейтенант Томас, а покуда операция разворачивалась по плану. Хотя первая группа не дошла до цели – их разоблачили и отряд пришлось срочно эвакуировать вертолетами, – она принесла массу ценнейших сведений о местных обычаях, без которых второй вряд ли удалось бы зайти так далеко.

Лейтенант покрутил цепочку на шее. Еще один обычай. Все заграничные купцы должны носить вот такую цепь – медную, с одним широким серебряным звеном. Украшение аховое, не всякий педик на себя такое напялит… но цепь не была украшением. Это был одновременно пропуск и паспорт, олицетворение защиты Серебряного закона. Такие цепи выдавали на порубежных постах или во владениях на границе за символическую мзду. Без цепи иноземец рисковал быть ограбленным, убитым, обманутым… как Дирксен из первой группы. Он отказался надевать цепь. И в первом же городке был убит в драке с местным трактирным задирой. Как получилось, что тренированный «морской котик» не смог одолеть какого-то туземца, никто не понял. А городской голова, к которому мнимые купцы явились с жалобой, просто отказался с ними разговаривать, едва услышав, что убитый снял свою цепь.

Уже позднее, когда в путь двинулась группа Томаса, стало понятно – бесцепочных не любили. Просто потому, что беззаконие их работало в обе стороны. Если бы Дирксен убил своего противника, он не понес бы никакого наказания. Его могли зарезать родичи или друзья погибшего… но закон не требовал покарать убийцу, потому что тот находился вне области его действия. Так что без этого «украшения» заморские гости рисковали закончить свою жизнь очень быстро.

Торжище занимало едва ли не половину городка. И в этом не было ничего удивительного – ради этого нескончаемого базара он и жил, и существовал, и охранял ревниво свою независимость от трех владений, чьи границы сходились в этом месте. Сюда съезжались купцы и с самого порубежья, и из-за границы, и из срединных земель Империи, и из ближних краев, чтобы обменяться товаром, а заодно – последними новостями. Здесь же поселялись разъезжие чародеи – те, что посильнее, кого нет проку держать в одной деревне. Вот над домом болтается вырезанная из черного дуба ладонь – здесь обретается целитель. А вот похожий знак – две ладони лодочкой – это уже друид. Вот над кузницей виднеется сдвоенный знак – молот и стилизованный костер, – здесь куют наговорное оружие. Лейтенант не удержался – в прошлом городке купил себе нож такой вот работы. Зашел он в лавку при кузне случайно – посмеяться над местными кустарями. А как зашел, не смог отвести глаз от небольшого отдельного прилавка. Остальные были вещи как вещи – добротные, крепкие, без изъянов, но и без излишеств. А в стороне от них, прикрытые промасленной холстиной, лежали… произведения искусства. Джаред выложил за один-единственный нож почти все, что мог позволить себе потратить, да вдобавок продал кузнецу кое-что из личных вещей и при этом вовсе не считал, будто переплачивает. Позднее, на постоялом дворе, он для пробы полоснул радужно блестящим лезвием кожаный ремень – тот развалился на две половинки.

– Ну, как результаты? – поинтересовался он у сержанта Гамильтона.

Говорил он по-английски, но, чтобы не привлекать внимания туземцев, пользовался деловито-надменным тоном, каким здешние торговцы обращались к приказчикам.

Вместо ответа Теренс Гамильтон молча поднял вверх большие пальцы – лучше, дескать, некуда. Сержанта оставили торговать не случайно – из всех разведчиков у него единственного был опыт в этом непростом деле. Отец Гамильтона держал небольшой магазинчик во Фриско, и сын его, прежде чем сбежать от такой жизни в армию, не только усвоил из-под палки основы семейного бизнеса, но и приобрел опыт общения через прилавок с самыми странными личностями.

– Не понял, – заметил Джаред, обождав, пока Теренс закончит убеждать очередного легковерного эвейнца, что выложить за один шоколадный батончик цену двух мешков капусты – это выгодное вложение капитала. – Почему у тебя леденцы на какую-то тряпку вывалены?

– А я коробочки продал, – ухмыльнулся Теренс, показав миру все тридцать два лошадиных зуба. – Здешнему резчику.

– Кому? – не понял лейтенант.

– Резчику. Тут один парень живет, он делает всякие фигурки – из дерева, из рога, из кости, все вперемешку – шкатулки там, статуэтки. Я продал ему коробочки под пуговицы.

– Да зачем это ему? – не понял Джаред. – Он же может шкатулок наделать!

Продавец пожал плечами.

– Ему видней. По-моему, он решил продавать свои пуговицы в моих коробочках. Комплектами.

Лейтенант покачал головой. Оно, конечно, хорошо иметь в команде парня, способного сторговать змее башмаки…

– Только не переусердствуй, – посоветовал он Теренсу. – Иначе нам в столице выложить нечего будет.

Конечно, если подопрет, можно вызвать по рации вертолет с новым грузом… но не вызовет ли это подозрений у местных?

– Будет-будет, – уверил его сержант. – Этот парень кое-что из своего товара загоняет приезжим купцам… так я дал ему скидку на коробочки при условии, что он все нам отдаст. Большой прибыли не получим.

– Полегче, сержант, – веско произнес Джаред. – Мы – армия США, а не отделение «Кей-марта».

На Гамильтона его слова не произвели впечатления.

– Да ну, лейтенант! Неужели вы не хотите позвенеть серебром в карманах? Это же не облагаемая налогом прибыль! Я тут прикинул – на каждого получается по шесть с лишком унций. А то можно и здесь потратить. На девочек хотя бы. Видели, какие здесь девочки? По сравнению с ними английские шлюхи – просто фотки на картоне!

Джаред закатил глаза.

– О! – Теренс внезапно посерьезнел. – Лейтенант, я вас прошу – состройте мину покислее. Вон наш резчик идет, если я буду слишком радоваться, он решит, что я его надул…

* * *

Вечерело. Пожелтевшее солнце клонилось к кромке леса, готовое соскользнуть с пугающей внезапностью за окоем, канув в бескрайние просторы эвейнской земли. Из кинопалатки вываливал народ, оживленно галдя и заразительно размахивая руками. Сегодня показывали «Двенадцатую ночь».

Вася Сошников усмехнулся, продолжая свой неторопливый обход деревенских улочек. Придумка Кобзева оказалась гениальной, несмотря на то что первый киносеанс закончился оглушительным провалом. Революционный пафос «Чапаева» оставил местное население совершенно равнодушным, хотя Бубенчиков не преминул обвинить в этом переводчика, Шойфета. К счастью, два дня спустя «Александр Невский» в исполнении Студента реабилитировал странноватое колдовство пришлых демонов. Деревенские были буквально очарованы батальными сценами.

Сошников заметил, что из импровизированного кинозала – палатку ставили, за неимением лучшего места, посреди деревенской площади и после сеанса каждый раз снимали – выходят не только местные жители, но и фигуры в форме. Он пожал плечами. Что за интерес – кино смотреть, когда вокруг столько всякого? Понятное дело, Вася и раньше бывал здесь – и в тот, первый раз, когда красноармейцы вошли в деревню, и потом, в самоволках, но тогда не было времени осмотреться, вглядеться в иноземную жизнь. Не то что сейчас, когда чужое бытие окружает тебя со всех сторон, дышит в лицо, то обманывая мнимым сходством с привычным и домашним, то открывая истинное свое обличье. А кино… кинов и дома хватает.

Вася долго пытался вспомнить, что напоминает ему эвейнская деревня в дни сеансов, и только теперь догадался – Сорочинскую ярмарку. Или, может, не Сорочинскую, но ярмарку – точно. Похоже было, что здешние жители только и ждали повода повеселиться, безбожно отлынивая при этом от работы, на что староста уже жаловался Кобзеву – дескать, сейчас фокусы да чудесы, а потом владетелю десятину платить. В кинопалатку набивалось едва ли не все село, и, даже когда фильм кончался, деревенские не разбредались по домам. Выходили на освободившуюся площадь зачастившие в Бхаалейново приречье проезжие купцы, и начинался торг – не столько даже обмен товаром, сколько, как решил про себя Вася, повод на людей посмотреть и себя показать. Молодые даже не делали вид, будто их интересует редкий товар, – собирались отдельно, и танцевали, и пели, и мерились силой. Последнее было особенно по душе пришельцам – обученные самбо спецназовцы укладывали здешних богатырей на обе лопатки и по праву победителей уводили девчонок.

После того как деревенским стало окончательно ясно, что собственной волшебной силой пришельцы не обладают, поток желающих понести демонское отродье поиссяк, но, к удивлению многих, не истощился совсем. Более наблюдательный Студент подметил, что блудить отказывались замужние, в то время как девки были по-прежнему не прочь поваляться с пришельцами на сеновале, и даже придумал этому какое-то объяснение из области генетики, но Васе до таких тонкостей не было никакого дела.

Эх, жаль, Студента сейчас рядом нет! Но Окана с «Джоном» Маловым отослали на разведку – пасти козлов-десантников, на самом-то деле, чтобы те не принялись сдуру палить куда попало. Вроде бы за границу… эвейнскую, понятно. Вдвоем со Студентом… такого наворотили бы – все девки наши! И хорошо, что Ползина рядом нет – наряды свои внеочередные отрабатывает, – потому что ему и воротить не надо, они ему, шуту гороховому, сами на шею вешаются…

Деревенские парни провожали Сошникова хмуро-жадными взглядами. До сих пор ни одному из них не удавалось побороть спецназовца, но попыток они не оставляли. Развлечение это им, похоже, не надоедало, а победителю завидовали, но не по-черному. Да и то сказать – чем народу в этакой глуши развлекаться? Глаза наливать каждый божий день – так и спиться недолго. Вот и остается друг друга мутузить, да притом не держа зла, потому что иначе непременно до крови дойдет.

Но сегодня в неплотной толпе Вася заметил незнакомого рослого парня в куртке тонкой черной кожи, по всему – пришлого.

– Эй, Келрикс! Что это за гусь объявился? – приветствовал спецназовец широкоплечего юношу, с которым находился в неизменно дружеских отношениях, вне зависимости от исхода последних поединков. Келрикс был настолько силен, что, возможно, продержался бы против Сошникова дольше своих односельчан, но в поединках он не участвовал никогда. Юноша был дальним родичем Бхаалейнов и, как следствие, чародеем, однако своим даром управлял плохо. Любой его обидчик рисковал получить такую невидимую оплеуху, по сравнению с которой удар трехлитровых кулаков Келрикса показался бы слабым – безо всякого на то желания парня. Поэтому кузнечный подмастерье во всех спорах и сварах был неизменно судьей и разводящим.

– А это, – Келрикс понизил голос, – дружинник владетельский, коун Тедриванакс. – Голос его скатился в басовитый шепоток. – Слышал я, его пригласил кто-то… не из молодых, а из отцов… кому надоело, что наши парни заблудных ши побороть не могут.

– Ах, во-от как… – протянул Сошников. – Надо понимать, он этому делу обучен?

– Так я же говорю – дружинник! – удивился Келрикс. – От сейчас…

Парни расступались, образуя круг для поединка. Девки сгрудились чуть в сторонке, делая вид, будто происходящее их ничуть не интересует, и искоса поглядывая на будущих единоборцев. Дружиннику противостоял сын старосты Тоура – самый старший в компании, сильный, ловкий и осторожный. Даже, пожалуй, слишком; юношеская бесшабашная удаль из него уже повытекла, а без нее противостоять более умелому и опытному противнику было сложно. И действительно – дружинник очень быстро сбил его с ног, что по местным правилам означало поражение.

Следующим вышел вечный соперник Сошникова, Ильвент. Он оказался на земле еще быстрее.

– Да-а… – несколько презрительно протянул дружинник, оглядывая попритихших парней. – Неужели в этой деревне не найдется ребят посильнее? Ох, беда тогда дружине – некем будет ее пополнить!

– В этой деревне, – ответил Сошников, скидывая мундир, – может, и нет, а в нашей – так даже очень найдется.

– Хочешь помериться со мною силами, ши? – Дружинник картинно заломил бровь.

«Пижон, – мысленно припечатал его спецназовец. – Или ты забыл, чем кончаются такие поединки?»

Это тоже было частью ритуала – взаимные оскорбления и насмешки. Оглянувшись украдкой, спецназовец довольно заключил, что симпатии деревенских не отданы безоглядно Бхаалейнову дружиннику, как он опасался. Конечно, тот был из своих… но он уложил наземь лучших приречных парней даже легче, чем пришлый демон. Последнее Сошникова слегка встревожило.

– Я-то помню, – ответил он сдержанно. – Потому и хочу посмотреть, чего ты стоишь, когда не держишься за чародейский кафтан, будто за мамкину юбку!

– Ну посмотри, – неожиданно легко оборвал спор дружинник.

Круг был тесноват – всем хотелось поглазеть на невиданное зрелище, деревенские напирали, едва не прижимая поединщиков друг к другу, и только по окрику Келрикса расступились немного. Сошников сделал глубокий вдох и встал в стойку…

…Чтобы тут же пропустить неожиданный и очень болезненный удар по уху.

– Посмотрел? – глумливо усмехнулся дружинник.

«Это ты зря сделал, – мелькнуло в голове у спецназовца. – Можешь бить в силу – бей, а нет, так не замахивайся».

Второй удар Вася тоже пропустил. Именно потому, что был уверен – пока что противник не станет в полную силу молотить. Все же не смертный бой, а поединок; можно примериться, присмотреться, прежде чем бросаться очертя голову в вихрь ударов и блоков.

– Ну что же ты? – полюбопытствовал бхаалейновец, глядя, как трясет головой Сошников. – Драться будем али стоять?

– Драться-драться, – пробормотал Вася тихонько.

Дружинник ударил в третий раз – вовсе вполсилы, словно не желая напрягаться ради какого-то ши, – но в этот раз Сошников был готов. Блок – отход – удар… который дружинник не попытался блокировать. Каким-то особенно гибким движением он просто ушел с линии удара, одновременно делая спецназовцу подсечку. Только с огромным трудом Сошников сумел удержать равновесие и даже уклониться от уже летящего в висок кулака.

«Да этот парень хитрее, чем кажется», – подумал Вася. Еще несколько столкновений прошло с тем же успехом. Зрители следили за поединком, затаив дыхание, уже забыв, что сами только что мечтали схватиться с этими парнями, так дворовые мальчишки бросают мяч и ворота из двух обтрепанных портфелей, когда по телевизору показывают матч «Спартак» – «ЦСКА».

Наконец спецназовцу показалось, что он нащупал слабое место противника. Удар – блок – удар… поединщики сцепились, пытаясь сбить друг друга с ног, и Сошникову это уже почти удалось, когда вывернувшаяся под немыслимым углом нога дружинника подсекла его под колени, и, уже падая, он потянул противника на себя, цепляясь всем телом, и тот не удержался.

Борцы рухнули наземь бок о бок.

– Ничья! – восторженно заорал Келрикс.

– Д-действительно, – пробормотал Сошников, осторожно поднимаясь.

На душе у него было неуютно. На самом деле победа была за дружинником, и оба это понимали. В настоящем бою тот уделал бы спецназовца за три секунды. Сошников телом ощущал незавершенность тех приемов, которые отрабатывал на нем надменный бхаалейновец. Они должны были заканчиваться смертельными ударами, от которых не находилось защиты. Так что ничья в этом поединке воспринималась как случайность. Или поддавки? Вася покосился на сурового дружинника, благосклонно принимавшего восторги своих поклонников. Нет… такой поддаваться не станет.

Спецназовца хлопали по спине, поздравляли, кто-то сунул ему в руки кружку кваса – теплого, мутного, отдававшего чем-то незнакомым. Келрикс, явно болевший за ши против дружинника, на радостях огрел Сошникова по плечу так, что тот сморщился.

– Вася! Сохатый!

– Что? – недовольно обернулся Сошников, утирая губы.

– Да тут… блин, ты объясни этому козлу, чтобы он мне выпить дал!

Спецназовец поморщился. Все-таки увязался за ним сегодня один подарочек. Почти все бывшие самовольщики – а спецназ мотался за ограду базы чаще всех – уже нахватались эвейнских словечек и к услугам переводчиков прибегали, только когда на пальцах объяснить никак не получалось. Но только не Беловский. Хуже него был только Кухарюк – херсонец наивно полагал, что его ридную мову поймет не один туземец, так другой, надо только поискать.

– Сашок, тебе что – в лом было барахла какого-нибудь прихватить?

– Забыл! – Беловский уныло повесил голову.

– Ну так побейся об заклад с кем-нибудь! – не выдержал Сошников.

– Так переведи!

– Слушай! – буркнул спецназовец, которому вовсе не хотелось тратить драгоценное время в увольнении на помощь ближнему. – Ты бы сходил к здешнему чародею, он тебя за пять минут языку научит. Что ты ко мне привязался?

На лице Беловского отразился ужас.

– Ага! – почти простонал он. – А меня потом – во все дырки?

– За что? – непритворно удивился Вася.

– За все хорошее! – обиделся Беловский. – Не знаешь, что ли… Блин, ты-то как раз и не знаешь!

– Чего?

– Бубенчиков приказ издал по всем подразделениям! Услугами местных телепатов пользоваться воспрещено! Трибунал! Боятся, как бы те у нас в головах не вычитали чего… секретного.

– О, блин! – только и выговорил растерянный Сошников. Понятно, почему никто не довел приказ до его сведения. – А нас со Студентом – что?..

– А что вас? – безнадежно махнул рукой Беловский. – После драки кулаками… В переводчики зачислили, и все.

– Слушай, – проникновенно выговорил спецназовец, – наплюй ты на этот приказ! Кто, в конце концов, узнает? Я тебя, что ли, сдам?

– Ага! – насупился Беловский. – Услышит какая-нибудь с… сволочь, как я по-местному шпарю…

– А кто тебя просит шпарить? – настаивал осененный вдохновением Сошников. – Как будет кто из наших рядом, так ты начинай мямлить – вроде бы сам выучил. Этого-то наш замполит запретить не додумался?

– Говорят, собирался, – невесело фыркнул Беловский. – Но тут ему на пальцах объяснили.

– Так отвести тебя к провидцу? – уточнил спецназовец, бессознательно переходя на местные названия.

– Я могу вам помочь? – послышался голос из-за Васиной спины.

Сошников не сразу сообразил, почему Беловский так недоуменно хмурится. Слова эти прозвучали на эвейнском.

– А вы кто такой? – поинтересовался спецназовец, разворачиваясь всем телом и глядя на незнакомца сверху вниз, и добавил запоздало: – Коун.

– Паратакс ит-Таундеракс, чародей гильдии провидцев на службе владетеля Бхаалейна. – Невысокий волшебник отвесил Сошникову с Беловским, к вящему изумлению обоих, по короткому поклону. – Мнится мне, что вы только что желали найти заклинателя с моим таланом?

– Что там толкует этот… – Спецназовец наступил приятелю на ногу, и Беловский заткнулся.

– Коун Паратакс, – объяснил ему Сошников, – как раз телепат.

На мгновение ему показалось странным, что чародей из владетельского замка оказался в приречной деревне, где уже был свой провидец – особенно так ко времени. Даже подозрительным. Но едва достававший спецназовцу до плеча немолодой чародей выглядел так безобидно, так… располагающе. Просто невозможно было заподозрить его в чем-либо. А приехал он… наверное, с этим пижоном-дружинником. Конечно, так оно и было. Как он сразу не вспомнил, что видел их вместе перед началом поединка? Просто память подводит. Удивительно.

– А сколько это будет стоить? – поинтересовался Беловский.

Провидец, не дожидаясь перевода, мягко улыбнулся.

«Ах да, – мелькнуло в голове у Сошникова, – он же нас и так понимает».

– Если у вас не хватит денег, – ответил он как-то по-особенному звучно, и Сошников не сразу понял, что слышит его голос дважды – ушами и в мыслях, – я могу поверить вам в долг… но тогда знание проявится, только когда вы расплатитесь.

– Это как? – не понял Беловский.

Вместо ответа чародей, вскинув тонкую руку, коснулся его лба на несколько мгновений. Солдат вздрогнул всем телом и отшатнулся.

– Вот так примерно, – непонятно для Сошникова объяснил провидец. – Дар вернется, когда вы заплатите старосте Тоуру… м-м… восемь малых золотых. Пожалуй, это будет справедливая цена. А теперь простите – мне пора.

Он развернулся и почти сразу затерялся в не столь уж густой толпе. Странно, но Сошникову и в голову не пришло усомниться в его словах, а тем более – догонять, требовать объяснений, строчить доносы… Краткая беседа с чародеем не вылетела из его памяти, но перестала оказывать на дальнейшие действия спецназовца какое бы то ни было влияние – словно ее не было.

– Интересно, – пробормотал Беловский, – успею я смотаться до отбоя на базу и обратно? Пожалуй, успею, – с этими словами он тоже двинулся прочь, будто тоже стараясь изгладить невразумительную беседу из памяти.

Сошников остался один. Драчуны разбрелись кто куда – ясно было, что ничего интереснее схватки титанов сегодня не предвидится, и выходить в круг после спецназовца с дружинником никому не хотелось. Времени до возвращения из увольнительной оставалось еще достаточно, и Василий решил побродить по селу еще немного.

Проходя мимо торгового ряда, Сошников, к своему изумлению, увидел на одной из лавок снабженца Аркашу, восседавшего, точно древний царек, на рулонах кумача и азартно торговавшегося на пальцах с двумя приезжими купцами одновременно. Еще удивительнее было, что тот болтал по-эвейнски не хуже самого спецназовца, лишь временами сбиваясь на мат. Похоже было, что приказ Бубенчикова игнорировали не только рядовые.

– Коун ши…

Сошников обернулся.

Девушка была невысокой и для крепко сложенных жителей приречья на удивление стройной. Плечи ее покрывал платок – полотняный, белый, с красной вышивкой. Сами его складки вдруг до боли напомнили Васе Сошникову о доме, об Аньке – как та проходит пыльной улицей, погромыхивая ведрами. Да и лицом девушка чем-то напоминала ту, неуловимо и явственно.

– Коун ши, вы не потанцуете со мной?

Здешних танцев Сошников не знал. Но это его не смущало.

– Конечно, койна, – ответил он и с удовольствием заметил, как девушка зарделась.

– И как же звать вас? – спросил спецназовец, взяв девушку под руку.

– Елика, – полушепотом отозвалась она.

* * *

– Товарищ полковник, проснитесь, пожалуйста. Проснитесь, а, товарищ полковник?

Вяземский открыл глаза. Зажмурился. Голос не исчезал. Он зудел, словно назойливый комар, где-то на пороге сознания, не позволяя скатиться в бездумную бездну сонного блаженства.

– Товарищ полковник, проснитесь, пожалуйста. Ну, пожалуйста.

Вяземский резко сел на койке.

Источником голоса была неясная тень на пологе палатки. Ее источник, не решаясь, очевидно, потревожить высокое начальство своим видом, предпочел устроить антиколыбельный концерт снаружи.

– Товарищ полковник…

– Сейчас выйду! – бросил Вяземский, застегивая гимнастерку.

Стенания за пологом прекратились.

– Ну, что там еще стряслось? – осведомился полковник, выходя из палатки.

– Вас… – Совсем еще юный рядовой, явный первогодок, чья цыплячья шея смешно болталась в форменном воротнике, замялся, старательно выискивая в памяти подходящие к случаю реплики устава. – Вас дежурный по лагерю требует.

– А кто у нас сегодня дежурный по лагерю? – спросил Вяземский.

– А… майор Кареев, товарищ полковник, – выдохнул рядовой, после чего, сбившись на нормальную речь, начал торопливо выкладывать: – Это он мне приказал вас разбудить и к нему доставить. Чес-слово, товарищ полковник, сам бы я ни за что на свете…

– А зачем я дежурному понадобился, ты, конечно, не знаешь? – полувопросительно-полуутвердительно сказал Вяземский.

– Никак нет, товарищ полковник, – поспешно отозвался рядовой. – Но… когда товарищ майор меня за вами посылали, там рядом ваш снабженец стоял, тот, который круглый и шумный.

Вяземский медленно и глубоко вдохнул, выдохнул, прошипел при этом сквозь зубы: «Аркаша» – и зашагал быстрее.

– Ну, вот и ваш полковник, – облегченно вздохнул майор Кареев при виде Вяземского. – Теперь-то мы наконец во всем разберемся.

– Ага, щас! – буркнул из угла Либин. – Тоже мне – бином Ньютона.

– Что случилось? – старательно подавляя зевок, спросил полковник. Спать хотелось просто зверски.

– Случилось то, – начал вертолетчик, – что вот этого добра молодца, – рука его описала дугу и обвиняюще нацелилась на снабженца, – патруль застукал как раз в тот момент, когда он…

– Пытался получить по ордеру совершенно необходимый предмет, – перебил его Аркаша. – Не слушайте его, товарищ полковник. Все чисто, документик в порядке, а то, что этот архаровец несет… Ну, подумаешь, пришел я за весчю в неурочное время, так ведь она уже все равно наша, в смысле, на нас записана. Вот я подумал – чего она у них на складе будет до утра пылиться, мало ли чего они там утворят, а ответственность-то уже на мне…

– На мне… – передразнил его Кареев. – Тоже, называется, голубь мира выискался. Его послушать, так выходит, что ему еще и приплатить должны за сверхурочку.

– А что? – оживился Аркаша. – Скажете, я тут в свое рабочее время нахожусь?

– Короче! – Вяземский прижал ладони к вискам. – Что он пытался спереть?

– Я, товарищ полковник…

– Либин, молчать!

– Вот, – торжественно произнес Кареев, выкладывая на стол сверток чего-то темного и мягкого.

Полковник было решил, что искомый предмет необычайно хрупок и потому завернут с такой тщательностью. Но того, что предстало перед ним, когда вертолетчик развернул сверток, он не мог представить себе даже в самом кошмарном сне.

– Что?! Это?!

– Объект хранения за номером 17548 дробь 65, – тоскливо произнес Аркаша.

– Знамя это, – выдохнул Кареев. – Флаг.

– И каким же, по-вашему, местом оно знамя? – осведомился Аркаша ядовито. – Может, это только я слепой, но покажьте мне на нем номер части. Или дырки от пуль.

– Да я сейчас в тебе таких дырок понаделаю! – двинулся было на снабженца майор.

– Спокойно! – предостерегающе поднял руку Вяземский. – Только без рук.

– Не, ну а чего он…

– Либин! Молчать!! – снова рявкнул полковник. – Рот будешь раскрывать только по моей команде, ясно? Если ты сам еще не понял, в какое дерьмо угодил, так я постараюсь, чтобы до тебя дошло, и дошло быстро!

– Не, а шо… – по инерции произнес Аркаша. – Там еще осталось – хватит на три флага и скатерть в красном уголке.

– Б…, ты заткнешься или нет! – взорвался Вяземский.

– Все, молчу, молчу…

– Ордер проверяли? – спросил полковник у Кареева.

– Нет, – ответил вертолетчик. – Колесничих на Большой земле, будет только к утру. И потом – а что это даст? Подмахнуть он мог чего угодно.

– Кстати, а откуда вообще взялось… это у нас на складе? – задумчиво сказал полковник. – Им что – через портал тащить больше нечего? Ваши орлы, я слышал, на нехватку горючки жалуются чуть не каждую минуту.

– Я вроде слышал, что нас собираются штатно определить как дивизию, – неуверенно проговорил Кареев. – В смысле, все части «руки помощи». Ну и по полной программе, со знаменем и прочим…

– Какая еще дивизия? – На этот раз Вяземский не смог удержать зевок. – Мы и на полк-то еле-еле тянем. И потом, все равно концы с концами не стыкуются. Проще уж готовое знамя приволочь для торжественного вручения. Аркаш! – повернулся он к снабженцу. – А кто на это запрос подавал?

– Почем я знаю? – огрызнулся Либин.

– Врешь ведь!

– Ну, Бубенчиков. В смысле, один из его замов, но через него.

Полковник вздохнул.

– Сам Бубенчиков про ткань что-нибудь знает? – осведомился он.

– Не, не должен, – покрутил головой снабженец и нервно пригладил редкие седеющие кудри, обрамлявшие роскошную лысину. – У него и так кумача для транспарантов завал, хоть сортир командующего обивай.

– Предположим. – Полковник встал. – Вот что. Давай сюда ключи от твоей каптерки.

– А это еще зачем? – насторожился Либин.

– Затем, затем, Аркаша, – отозвался Вяземский. – Инвентуру будем делать.

* * *

– Так ты говоришь, – Ратвир с трудом сдерживал хохот, – они обратились с прошением к совету гильдии? Не к Серебряному престолу?

– Именно так. – Дартеникс прищурился. – И что ты скажешь на это?

– Жаль, что меня не было, когда эту новость донесли до моего дяди! – Молодой страж фыркнул уже открыто. – Вообще же скажу, что этот… как его – Линдан? – большой молодец. Если он не приукрасил и вторжение ши началось впрямь, то он, верно, толковый воевода, коли сумел его покуда сдерживать.

– Это правда, – согласился советник. – Но не вся правда. Ты прав – дядя твой и впрямь устроил безобразную свару с гильдейскими старшинами. Я уже боялся, что кому-то придется осадить его. Если уже Ольвераникс начал цитировать Серебряный закон…

– О да! – с чувством выдохнул Ратвир. – Ты, думаю, пытался их образумить?

– Трудно вразумить ума не имеющих, – вздохнул Дартеникс. – Хотя нет, я несправедлив. Каждый из них стремится, на свой лад умно, к благой цели. Вот только понимают они эту цель по-разному – в этом беда!

– Так что же порешили? – с интересом осведомился Ратвир, откидываясь на спинку кресла.

В окно било закатное солнце. Здесь, на высоте Межевой скалы, оно садилось чуть позже, чем на равнине, – город уже был погружен в сумерки, а замок еще купался в алых лучах вечерней зари. Хрустальные колонны и контрфорсы из полупросвечивающего стекляника ловили уходящие лучи и казались розовыми и оранжевыми перьями редких южных птиц, нашитыми на диковинный головной убор, столь же пышный, сколь и варварский. Огнистая струя хлестала в окно, отражаясь злым светом в стеклянных глазах висевшей на стене драконьей головы.

– Что прошение Линдана ит-Арендунна имеет законную силу. – Дартеникс пожал плечами. – Будь на его месте владетель, и разговора бы не было. Но этот огневик управляет землями Дейга по доверию дружины, и Серебряный закон не связывает его. Он может обратиться к гильдии за защитой… а та обязана ее предоставить.

Ратвир фыркнул.

– Еще бы не обязана! Ты представляешь, что начнется, если основания закона осыплются с этой стороны? Если даже ши смогут безнаказанно оскорблять гильдейских чародеев?

Советник невыразительно улыбнулся.

– Я пригласил сюда Альтерикса именно поэтому, – проговорил он. – Если ты еще не забыл, твой друг поверен в дела совета гильдии отверзателей.

– И при чем тут это? – поинтересовался Ратвир, с интересом глядя в угол, где восседал по своему обыкновению на высоком табурете закутанный в широкую хламиду Альтерикс, потягивая сидр из тяжелого кубка. Больше всего чародей сейчас напоминал спящего филина, однако на памяти Ратвира он ни разу не упустил ни слова из бесед, проходивших в его ненавязчивом присутствии.

– Гильдия огневиков считает, что остановить вторжение ее чародеям не под силу, – пояснил Дартеникс. – Совет ее старшин просит помощи у всех гильдий Эвейна и нанимает чародеев всех таланов, не скупясь на янтарь из общей казны.

Молодой страж вопросительно поднял брови, как бы интересуясь: «А при чем тут я?»

– Всех гильдий, – повторил его дядька. – Ты помнишь, почему в Большом совете только император имеет два голоса?

– Один императорский, – заученно ответил Ратвир, – и один… Эй!

– Как глава гильдии стражей, – докончил Дартеникс за него. – Гильдия чародеев огня желает воспользоваться силой стража… но обращаться к главе гильдии сейчас бесполезно… поэтому они пошли к тебе. Ты ведь, если судить по букве закона, тоже член гильдии.

– Ох! – Страж утер проступившие от смеха слезы. – И впрямь есть от чего ума лишиться! Когда чародеи хотят нанять императорского родича… Конечно, я согласен. Но если старый лис Брейлах решил передать свою просьбу через тебя – при чем тут Альтерикс?

– Он откроет чародейный створ во владение Дейга, – ответил советник вполголоса. В комнате стало очень тихо.

– Дела настолько плохи? – полюбопытствовал Ратвир чуть отстраненно.

– Еще хуже, – откликнулся Дартеникс. – Ты только читал донесения… а я выкроил минуту переговорить с посланником. Эти ши ведут себя как бешеные звери. Опустошают окрестные земли хуже любых налетчиков.

– Жаль, я так и не добрался до писем с востока. – Молодой человек поднялся, окидывая прощальным взглядом комнату. – Любопытно, что творится там?

– Могу тебе пересказать. – Дартеникс тоже встал. – Я догадывался, что ты спросишь. После панических требований одного тамошнего владетеля, Колана ат-Картроза – прислать ему в помощь чуть ли не всю армию Серебряной империи – больше ни одной тревожной весточки не поступало. И это очень странно.

– Действительно… – пробормотал Ратвир. – А что говорят прознатчики?

Дартеникс пожал плечами.

– Еще не вернулись. Но коли они не торопятся – значит, и спешки особенной нет.

– Тогда двинулись, – решил страж. – Ты остаешься?

Советник кивнул.

– Горько будет мне без тебя, – прошептал Ратвир, на миг стискивая пальцами плечо дядьки.

– Поберегись, – посоветовал Дартеникс. – И спеши.

– Альтерикс… – окликнул страж.

Сгорбленная фигура на высоком табурете не шевельнулась, но посреди комнаты вдруг растворилось в рост человека отверстие. По другую сторону ворот было темно; только плескалось поодаль пламя костерка, и сочился лунный свет сквозь ветви.

Ратвир ит-Лорис с улыбкой шагнул в створ, и, повинуясь воле чародея, тот закрылся за его спиной, оставив по себе лишь висящий в воздухе запах прелой листвы.

Солнце зашло, и померкло огненное зарево, в котором купался замок Коннегейльт. Комната погрузилась в холодные синие сумерки.

– Он справится? – спросил чародей-отверзатель холодным шепотом.

– Обязательно, – отозвался Дартеникс с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. – Обязательно.

* * *

Торжище подходило к концу, и Эгиль по кличке Торню искренне радовался этому.

Не то чтобы он совсем уж не любил эльфов. В конце концов, именно торговлей с эльфами он зарабатывал себе на хлеб. Именно эльфийскими резными фигурками, эльфийскими луками, эльфийскими снадобьями и зельями приторговывал Эгиль по дороге от одной пущи к другой, потому что именно этим, с точки зрения нелюдей, барахлом он и предпочитал брать плату за доставленное тем железо и бронзу.

Но каждый раз, стоило ему хоть немного пообщаться с этими заносчивыми, высокомерными, этими… – Эгиль не знал слова «снобы», иначе непременно им бы воспользовался, – этими остроухими зазнайками, его начинала переполнять темная, кипучая злоба. Хватало уже того, что ни один из них даже не подумал поинтересоваться, тот ли Эгиль может невозбранно заходить в запретные леса. А между тем охранную грамоту раздобыть ухитрился еще Эгилев дед, тоже Эгиль, и с тех пор она так и переходила от отца к сыну.

Ну, ничего. Сегодня-то он с ними расквитается. Пусть не за все, но… Эту новость он нарочно припас под конец, дабы насладиться сполна.

– А, чуть не забыл, – заметил небрежно Торню, закидывая на телегу драгоценный мешок с сушеными травами. – Стоячие камни снова отворились.

Он почти что с чувственным наслаждением понаблюдал, как осунулось и словно бы заострилось при этих словах доселе невозмутимое лицо эльфа, велевшего называть себя – как бишь его там? – Эдарисом.

– И кто же на этот раз ступил из врат на землю благословенного Эвейна? – певуче произнес эльф.

– Ши, понятное дело. – Торню демонстративно сплюнул, сделав вид, что не заметил, как перекосилось при этом лицо эльфа.

«Что, кустик, проняло тебя? – с яростным весельем подумал он. – Так-то вы ловки породу свою показывать, а как до настоящего дела дойдет, сразу ваша хваленая невозмутимость куда-то девается. И дергаться вы начинаете ну прям как обычные люди».

– И что же начали совершать эти ши?

– Да уж не пряники раздавать, – огрызнулся Эгиль. Ему вдруг страшно захотелось поболе застращать длинноухого. – Жечь, палить, убивать. А ты думал, чего еще-то от демонов ждать?

– В самом деле. – Эльф постарался вложить в свою фразу максимум сарказма, который, впрочем, по большей части остался Торню незамеченным. – Чего еще ожидать от вышедших из стоячих камней?

– Смеешься, значит? – криво ухмыльнулся Эгиль. Эльфы никогда не упускали случая напомнить людям, кто на этой земле перворожденные хозяева, а кто явился в благословенный край точно приблуда. – Ну-ну. Смейся-смейся, эльф. Посмотрим, как ты заулыбаешься, когда эти ши придут в твой лес.

Лицо эльфа, и до того невыразительное донельзя, при этих словах закаменело еще больше.

– Если они придут в наш лес, – четко выговаривая каждое слово, произнес он, – они найдут в нем свою погибель.

* * *

– Не думал, признаться, что у нас можно столько наворовать, – раздумчиво произнес майор Кареев.

– Особенно на салатиках, – пробурчал Вяземский.

– Пф! – неразборчиво возмутился Аркаша, но протестовать более активно не осмелился.

И было отчего. Свидетельства преступлений виднелись повсюду. Каптерка была набита какими-то свертками, тюками, ящиками из-под боеприпасов, в которых что-то подозрительно погромыхивало при малейшем касании. Половина всего этого барахла уже была перерыта, записана в тетрадку, безжалостно экспроприированную в ящике Аркашиного же стола, и ничуть не походила на товары для обмена на продовольствие.

– Так, что у нас дальше? – поинтересовался полковник лениво.

Спать ему уже перехотелось, и в голове стояло мутное, звенящее марево, которое, как полковник знал по опыту, к побудке превратится в тягомотную, ни кофе, ни анальгином не снимаемую боль.

– Дальше… – Кареев снял со шкафчика очередную коробку. – Ножи стальные, булатные, охотничьи – четыре штуки. Уже записывали.

– Добавил, – Вяземский в очередной раз переправил цифры в шестой строке.

– Произведения изобразительного искусства…

– Статуэтки, – сократил Вяземский. – Местного производства. Нет, Аркаша, ты не от обезьяны произошел…

– Я, – обиженно перебил снабженец, – произошел от человека.

– Ты произошел от хомячка! – отрубил полковник. – И вообще, статуэтки уже были… позиция двадцать восемь.

– Нет, эти лучше записать отдельной строкой, – мрачно заметил Кареев. – На этих бирки не сняты.

– Какие бирки? – изумился артиллерист.

– Комиссионный магазин номер 1, город Барановичи, – не без ехидства ответил дежурный по лагерю. – Два рубля восемьдесят семь копеек. Дорогие какие, сволочи.

– Потому и не берут, – машинально отозвался Вяземский и только потом сообразил, что, собственно, ляпнул. – Теперь хоть ясно, на что они нашему… хомячку.

– Да, товарищ полковник…

– Поздно пить боржоми, Аркаша, – проникновенно проговорил Вяземский. – После этой ночи ты у меня до конца дней своих останешься хомячком.

– А вот еще… пакетик, – кровожадно пропел Кареев. – Мы хоть к утру-то управимся?

– А черт его знает, – меланхолически ответил артиллерист. – Так что у нас в пакетике?

– Трава сушеная, – с некоторым недоумением проговорил дежурный, принюхиваясь. – Сено.

– Сам ты сено! – огрызнулся Либин. – Деревня! Это лечебный эль… лечебный сбор!

– И что он лечит? – полюбопытствовал Вяземский. Аркаша потупился, что при его габаритах убедительно не выглядело.

– Он не лечит, – сознался снабженец. – Это… в общем… для лучшего стояния.

– Тебе-то зачем? – изумился Вяземский.

– Это, – Аркаша многозначительно закатил глаза, – не мне. Это, товарищ полковник, не кому-нибудь, а товарищу командующему.

– Да? – Кареев скептически оглядел холщовый кисетик, понюхал зачем-то и решительно завязал обратно. – Давайте не будем его приходовать, товарищ полковник.

– Действительно, – согласился Вяземский. – А вот что у него в сейфе?

– Спирт? – предположил Кареев. – То есть наливка?

– Не пори горячки, Толя, – возразил Вяземский. – Наливку мы уже нашли.

– А у него там НЗ, – неуверенно пробормотал вертолетчик, возясь со связкой ключей.

От острого взгляда Вяземского не укрылось судорожное движение Аркашиных могучих телес – будто снабженец решил повторить подвиг Матросова и лечь на сейф грудью. Дверца отворилась.

– Так, – подытожил Вяземский, водворяя челюсть на место. – Аркаша, а это уже трибунал. Без вопросов.

– Товарищ полковник!..

– Это после таких фокусов я тебе товарищ? – поинтересовался артиллерист опасным голосом.

В сейфе лежали деньги. Причем стопки привычных кирпичных и лиловых бумажек с портретом Ленина, перетянутые резиночками, занимали едва одну полочку. На всех остальных блестели аккуратные стопочки эвейнских серебряных и золотых монет.

– Ну что же я поделать могу, товарищ полковник! – возопил Аркаша. – Валюта у них такая!

– Червонцы ты тоже в местном сельмаге отоваривать собирался? – риторически вопросил Вяземский. – Вот что, Аркадий Наумович…

Снабженец съежился. По имени-отчеству полковник называл его только в сильном гневе.

– Кончаем с инвентаризацией, – приказал артиллерист. – Тут все ясно. Что нам дальше делать с этим ворюгой?

– Я не ворюга! – не утерпел Аркаша. – Я бизнесмен!

– Ты торгаш, – безжалостно припечатал Вяземский. – Акула капитализма, без стыда и без совести.

– Спекулянт, – подытожил Кареев.

– Идиоты, – буркнул Либин.

– Что-о?

– Идиоты вы, я сказал! – рявкнул снабженец. – У вас хоть капля соображения есть? Что половина нашего барахла местным задаром не нужна – это вы знаете? Сколько раз меня на смех поднимали? А со всеми болячками – так к Аркадию Наумовичу! Как сережки секретутке кобзевской, курве, так я не спекулянт! Как начштабу барахло ящиками закупать, так я не спекулянт! А как оборотный фонд в сейфе, так Аркашу под трибунал?!

– Аркаша, хватит! – прервал его Вяземский. – Я бы с большим удовольствием отдал тебя на растерзание Бубенчикову с Кобзевым…

– Давно пора, – буркнул Кареев.

– …Но тогда мы останемся без свежих продуктов, – задумчиво продолжил Вяземский. – Так что… пойдешь ты, Аркаша, добровольцем.

Снабженец перевел было дух, но тут же снова насторожился.

– Каким добровольцем? – выпалил он. – Куда?

– В разведку, – пояснил Вяземский. – Начальство, в великой мудрости своей, порешило отправить разведгруппу в центральные районы Эвейна… проще говоря – в столицу, Андилайте. Так что станешь ты, Аркаша, купцом-демоном на возах потусторонних товаров.

– А-а… – с подозрительным облегчением выдохнул снабженец. – А я уже думал, по лесам с автоматом шлындрать…

– Вы, Аркадий Наумович, – заметил Кареев, – и так кого угодно в гроб вгоните. Скажите спасибо, что за вас Александр Николаевич заступился.

– И имей в виду, – поддержал его артиллерист, – что ваша группа выступает завтра же, не дожидаясь возвращения разведки из-за эвейнских границ. Так что спать тебе, Аркаша, – он обвел широким взмахом руки разгромленную каптерку, – не придется.

Снабженец обвел взглядом груды коробок и тяжело, как стельная корова, вздохнул.

Глава 13

– Слушай, Студент, – неслышно шепнул «Джон» Малов. – Как думаешь, эта десантура всегда такая дохлая или нам просто самые отборные достались?

– Да ладно тебе, – рассеянно отозвался Окан. – Ты глянь, сколько на себе волокут.

– Глянул! Мне похорошело.

– Неужели?

– Не, ну я всяко помаю. – Когда Дмитрий начинал торопиться, это сразу можно было понять по тому, как он сглатывал звуки. – Ну, рация, ну батареи запасные. Но грантамет-то на кой?

– Очевидно, ввиду недостаточной степени изученности местной фауны, – все тем же задумчиво-спокойным тоном произнес Алекс, – командование решило дополнительно подстраховаться.

– Че? – выпучился Малов. – Студент, ну ты даешь! Прям этот, как его, Сенкевич из «В мире животных».

– «В мире животных» ведет Дроздов, – поправил его Алекс. – А Сенкевич – это «Клуб путешественников».

– Один хрен, я их всегда путаю, – махнул рукой Малов. – Студент, так ты скажи, только скажи, как человек, на кой нам сдался гранатомет?

– Поскольку местная агентурная разведка, – завел было Окан, но, увидев, как Малов снова начинает закатывать глаза, сдался и перешел на «нормальную» речь: – В общем, местные рассказали, что у них в реках живут водяные драконы – твари метров под десять в длину, да еще с хорошей чешуей. Любым нашим крокодилом, будь он хоть трижды Геной, закусит и не заметит. И вроде бы, по недостоверным слухам, существует и наземный вариант, а может, даже летающий.

– Ни хрена себе! – Малов, судя по всему, попытался представить себе десятиметрового летающего крокодила.

– Может, конечно, нам просто лапшу на уши навешали… – признал Окан. – Всяких охотничьих баек, типа «во-от такой боковой плавник!». Но, с другой стороны, река-то – Драконья. А если вспомнить давешнюю зверюгу, на которой отбыл наш зеленый друг…

– Не говори, мля. – Дмитрий наставил ствол пулемета на маячившие впереди заросли. – Я, мля, как-то раз был на медвежьей охоте. Век не забуду. Зверюга живучая по самое не балуйся. Из кустов на тебя навалится – хрен ты ее одной очередью положишь, даже из моей дуры.

– Вот я и говорю, – кивнул Окан. – Гранатомет – самое то.

– Мля, – подытожил Малов. Некоторое время они молча шли рядом.

– Не нравится мне этот лес, – неожиданно сказал Окан. – Какой-то он… неестественный.

– Да ну? – Малов с подозрением уставился на ближайшее дерево. – А че в нем не так? Лес как лес. Зеленый, мля.

– Вот-вот. – Окан повел носом, словно бы принюхиваясь к чему-то. – Такой зеленый… точь-в-точь скверик у горкома, в котором к приезду начальства каждый листик подкрасили… а все остальное французским шампунем помыли.

– Ну, ты, мля, сравнил! – недоверчиво усмехнулся Малов. – То, млин, скверик чахлый, а то целый лес.

– Я же не говорю, что тут каждое деревце вымыли, – пояснил Алекс. – А вот, например, удобрение какое-нибудь с ковра-самолета распылить…

– Ну, ты, Студент, как загнешь, так загнешь.

– Или, допустим, воздействовать каким-нибудь излучением, – продолжил Окан. – Стимулирующим.

– Че?!

– Жаль, счетчика Гейгера нам не положено, – лицемерно вздохнул Алекс, позабавленный расстройством товарища. – Замерить бы местный фон…

– Эй, так тут че, радиация может быть? – вскинулся Малов. – Типа как после ядерной бомбы? Мля, мы так не договаривались! У нас в соседнем доме был один, все норовил внутренности в толчок выхаркать. Тоже, мля, в армии дозу схватил, на этом… Тоцком полигоне.

– Вообще-то на такие вещи научники должны были в первую очередь внимание обращать, – заметил Алекс. – Не настолько же они идиоты… или настолько?

– Не, ну пусть тогда скафандры специальные выдадут, – продолжал волноваться Малов. – Эти… просвинцованные.

– Спецтрусы тебе выдадут… просвинцованные, – не выдержав, улыбнулся Окан. – Чтобы самый твой ценный для Родины орган защитить.

– Мля, Студент, я же серьезно!

– Я, – Окан посерьезнел, – тоже.

– Тогда какого…

– Мне просто не нравится этот лес, Дима, – признался Алекс. – Сильно не нравится. И я очень жалею, что с нами сейчас нет старшины.

– Сидоренко? – переспросил Малов. – А на кой он нам сдался?

– Наш дорогой старшина, – отозвался Окан, – за свои многочисленные «командировки» в Кампучию и всякие другие Никарагуа сумел выработать у себя исключительной силы экстрасенсорное восприятие. То, которое он сам именует «жопным чувством». Вот именно его мне сейчас и не хватает.

– Мля, Студент, от твоих разговоров и у меня кошки на душе скрести начали, – пожаловался Малов. – И затылок зудит, будто его кто-то гляделками буравит на манер Стаханова.

– Самовнушение – великая вещь, – прошептал себе под нос Алекс, глядя на открывшуюся перед ними залитую солнцем поляну. – Если только это… не что-то иное.

* * *

– Это ши, вне всякого сомнения. – От прыганья по веткам Филандеваль, Летящий-как-птица, слегка запыхался. В молодые годы, лет сто тому назад, имя подходило ему куда больше, но годы уходят, а прозвания не переменить. Еще десять-пятнадцать весен, и он уже не сможет обходить дозором рубежи пущи, а станет восседать вместе со старейшинами в Круге совета. – Их речь не похожа ни на один из говоров Эвейна, ни на один из языков соседних земель. Даже на орочий.

– С каких это пор ты стал великим знатоком наречий Серебряной? – Скользящий-среди-стволов, представлявшийся Эгилю Торню Эдарисом, свесил ноги с ветки, но спрыгивать на землю не спешил.

Филандевалю он был почти ровесником, но Та, кто приносит судьбы, оказалась к нему благосклонней. И рука его крепче, и взор – яснее, и язык – острей. Оттого небольшой отряд дозорных вел он, а не единственный равный ему старшинством.

– А их одежда? Предметы, что они несут? Разве ты видел когда-нибудь подобное?

– Я не претендую на то, что видел все сотворенное под светом Благословляющей, – задумчиво глядя вслед уходящим ши, отозвался Скользящий. – Но я никогда не видывал ничего схожего. И я не понимаю их назначения. А когда в мой лес приносят вещи, назначения которых я не понимаю… не нравится мне все это.

– Так чего же мы ждем? – возбужденно воскликнул Филандеваль. – Они перешли границу без нашего на то дозволения – разве этого мало?

– Мы не ведаем их силы, – осмелилась вступить в разговор старших Иллиена.

– Так же, как и они не ведают нашей, дитя. – Филандеваль скользнул по ее лицу предупреждающе холодным взглядом. Девушка слегка порозовела лицом, и эльф незаметно поморщился, отведя взгляд. Еще один признак нечистой крови. Что за бес попутал прекрасную Шилиеллу поддаться на сладкие уговоры полукровки Аратамиеля? Если бы только в человеческой сути было дело! Не может сохранять чистоту рода столь маленькая община, и даже гости, приходящие из других пущ, не спасают положения. В жилах самого Филандеваля, потомка Хранителя священной рощи, текло немного людской крови – в шестнадцатом колене и в седьмом тоже. Хотя он-то не может краснеть так… по-человечески, как эта девочка, во всех прочих отношениях унаследовавшая материнскую прелесть. Но ее дар, ее проклятый дар!

– Гляди, – Летящий снова повысил голос, – что они делают?

– Что-то, – голос Скользящего на миг дрогнул, – нам непонятное.

– Они собираются колдовать! – выдохнул Филандеваль. – В нашем лесу. Разве мы можем позволить такое?!

Эдарис задумчиво склонил голову.

– Не можем.

* * *

– Товарищ генерал-майор! – На лице вытянувшегося перед командующим капитана-связиста сияла довольная улыбка. – Разрешите доложить – есть устойчивая связь с группой Дерябина! Слышимость превосходная, можете убедиться.

– И убедюсь, – заявил Свистунов, проходя в палатку. – Сюды, что ли, говорить?

– Вот в него, товарищ генерал-майор. – Связист протянул командующему массивный эбонитовый микрофон.

– Как слышите? Прием.

– На связи сержант Колокольцев! – донесся из стоявшего на столе черного ящика искаженный помехами, но вполне различимый голос. – Слышим вас хорошо!

– Ну вот! – торжествующе сказал Свистунов, поворачиваясь к сгрудившимся у входа в палатку начштаба группировки и двум адъютантам. – А говорили – невозможно, невозможно, всякие там физические-химические законы… В Советской армии действует только один физический закон – приказ вышестоящего командования! Верно я говорю, а, солдат? – поинтересовался генерал-майор у сидящего за аппаратурой сержанта-связиста, хлопнув его при этом по спине так, что очки солдата сползли на самый кончик носа.

– Э-э… Так точно, товарищ генерал-майор, – выдохнул связист.

– То-то… – Свистунов осекся, с подозрением уставившись на динамик. – Что это было?

Из черного ящика снова донесся треск, но на этот раз никто из присутствующих уже не спутал его с помехами – это были автоматные очереди.

– А-а-а! – прохрипел кто-то, перекрывая грохот выстрелов, казалось, в самый микрофон. – Больно…

– Справа! Справа они!

– Получайте, гады!

И грохот взрыва.

– По ветвям, Джон! Бей поверху!

– А-а, суки!

– На, на, на, на…

Грохот выстрелов стих так же внезапно, как и начался, и остался только один звук – хрипящее бульканье, словно кто-то неплотно прикрутил кран.

– Мамочка. – Голос был чистым, словно какое-то волшебство на миг убрало все помехи. – Мама. Больно-то как! Мамочка.

Хрип стих.

* * *

Все произошло очень быстро. Короткое шуршание – Алекс, обернувшись, успел увидеть, как ткнулся в землю радист, из спины которого торчали две белоперые, словно в насмешку, стрелы, как пытается вскочить лейтенант… а потом все потонуло в грохоте стрельбы.

– Справа! Справа они! – проорал один из десантников, поливая лес из «ручника». Через миг он получил стрелу в горло, качнувшись, упал на спину, выпустив последнюю очередь в ярко-голубое небо над поляной.

– Слушай мою… – Дерябин захрипел страшно и почти тут же смолк.

– Получайте, гады! – рявкнул кто-то, выбрасывая вперед руку. Черный кругляш «лимонки» еще не долетел до земли, а бросавший уже падал, хватаясь за выросший из груди наконечник.

– По ветвям, Джон! – закричал Окан, заметив, откуда сорвалась очередная шуршащая посланница смерти. – Бей поверху!

– А-а, суки!

От расстреливаемого из трех стволов дерева брызнули листья, щепки… и еще что-то тугое, зеленое слетело с ветвей и безвольной куклой шлепнулось оземь.

– На, на, на, на…

– Назад, Джон! – скомандовал Окан, выпуская длинную, в полрожка, отсекающую очередь. – Прикрой слева, отходим, отходим!

Он уже списал со счетов десантников – те, потеряв командира, метались суматошно, пытаясь отстреливаться, каждый сам за себя, и не слушая более опытных спецназовцев. Уйти бы самим, пожертвовав обреченными, выбраться из этого обманчивого, гиблого леса… доложить командованию…

Алекс выпустил оставшиеся патроны, согнулся, нашаривая гранату на поясе… когда прилетевшая сзади стрела вонзилась в левое бедро.

«Как неловко», – мелькнуло в голове у Окана, и, уже оседая вбок, он понял – это не ошибка невидимого стрелка, стрела попала точно в цель, потому что одного противника всегда надо брать живым для допроса…

– А-а, бля!

Алекс успел увидеть, как падает, падает Дима Малов, как мечутся под летящими со всех, казалось, сторон стрелами последние десантники. Как они умирают. А потом он увидел что-то темное, несущееся в лицо. И наступила темнота.

* * *

Свистунов медленно отвернулся от рации на столе, и, увидев его белое от гнева лицо, начштаба содрогнулся.

– У нас, – неспешно и веско произнес командующий, – дежурное звено к взлету готово?

– Так точно, товарищ генерал-майор, – отрапортовал начштаба. Он не стал напоминать начальнику, что дежурное звено было и единственным – менялись только пилоты. – Ми-двадцатьчетверки… в полной боевой…

– Поднимайте, – скомандовал Свистунов.

– Но, товарищ генерал…

– Я сказал, поднимайте! – рявкнул командующий. – Пусть выйдут на сигнал рации – связист, обеспечьте – и там, там…

– Есть, товарищ генерал-майор! – выдохнул начштаба и ринулся прочь из палатки.

Свистунов тяжело вздохнул и, сразу став каким-то съежившимся и мешковатым, словно воздушный шар, из которого начали выпускать воздух, облокотился о шкаф с аппаратурой.

– И пусть следом поднимут пару транспортных с десантом, – велел он одному из адъютантов. – Может… – Он прервался, вытащил из кармана брюк белый платок, тщательно протер лицо.

– Может, найдут кого, – закончил он шепотом, пряча платок в карман.

* * *

Из темноты его выдернули. Небрежно, рывком за плечи, подняв с земли и усадив в неловкой позе у могучего ствола. Бедро с застрявшей стрелой сразу же отозвалось ослепительной вспышкой боли – она-то, похоже, и привела Окана в сознание.

Первым, что он увидел, были сапожки. Небольшие зеленые сапожки. Носок правого почти касался округлого светло-коричневого булыжника, заляпанного чем-то темным.

Им-то, должно быть, меня и приложили промеж глаз, подумал Окан и начал было размышлять, как поднять разламывающуюся на части голову, чтобы увидеть владельца сапог, но эту проблему тут же решили без него – резко дернув за волосы, так, что перед глазами снова упала темная пелена и заплясали звездочки.

Окан терпеливо ждал, пока пелена наконец развеется и он сможет увидеть стоящего перед ним человека.

Зеленое. Вначале была зеленая курточка, очень затейливая, что-то между «лохматой» накидкой и карнавальным костюмчиком. Вроде бы беспорядочно нашитые лоскутики и ленточки всевозможных оттенков зелени на самом деле образовывали узор такой красоты – и сложности, – что Алекс даже не стал пытаться в него всмотреться. Не с такой, и без того норовящей вот-вот лопнуть, головой. И вообще, как говорил незабвенный… черт, кто же это у нас был такой незабвенный, а? Забыл… короче, без пол-литры не обойтись.

На плечики курточки падали – нет, решил Алекс, падали – не то слово, они ниспадали, они изысканно струились – волосы цвета золота, настоящего, девятьсот двадцать пятая проба и герб Союза на слитках. Волосы эти обрамляли тонкое, смугловатое, неимоверно прекрасное лицо.

– Зачем вы пришли в наш лес, ши?

«Эльф, ну чистый эльф, – устало подумал Алекс и только после этого заметил заостренные кончики ушей стоящего перед ним существа. – Ой, и вправду эльф! Интересно, а он мне нужен? А Кобзеву? Вот вопрос, достойный принца датского – нужен или не нужен майору ГБ Кобзеву живой эльф. Наверное, не нужен. Зачем нам эльф? Не, нам эльф не нужен!»

Крепко же они меня приложили. Словно каша в башке… и кто-то эту кашу помешивает. Мля, чего они мне вкололи… а спать-то как хочется, прямо сил никаких нет. Взять, что ли, да улечься?

– Зачем вы пришли в наш лес, ши? – повторил эльф с презрительным терпением, точно втолковывая что-то деревенскому придурочному.

Вот ведь заладил, надоеда, подумал Алекс, нудит и нудит. Ответить ему, что ли? А что? Если б я знал, на кой хрен нас понесло в этот чертов лес. Так приказал нам наш воевода, а ему приказал другой воевода, постарше, а ему… он ее убил, и в землю закопал, и надпись написал… Соврать, что ли? Но так хочется сказать правду этому милому, наверняка доброму и такому прекрасному существу…

– Перестань путать его мысли, Сигилль, – велел Скользящий.

– Но…

– Это не чародей.

«У-ти, пусечка, – с умилением подумал Алекс, – подойди поближе… я тебе мигом шею сломаю, гнида».

Он прикинул, дотянется ли до этого прекрасноглазого урода, если резко выбросить голову вперед. Не, слишком далеко стоит, зараза, как знает. А так хочется врезать по этому точеному носу… чтобы вместо него появилась набухшая, капающая юшкой слива!

– Зачем вы пришли в наш лес, ши?

«А ни хрена я тебе не скажу, – со злостью подумал Окан. – Хочешь гестапо изображать – нет проблем. Буду молчать, как партизан. Как эта… которая гоп-стоп, Зоя… черт, здорово они меня, такую известную фамилию забыл. Козельская? Нет, Козельск – это из другой оперы, его Батый брал… Ну, еще чуть-чуть ближе!»

– Ты ведь понимаешь меня, ши. – Это был не вопрос, а констатация факта, сказанная почему-то очень печальным голосом. – Мы, в отличие от ваших колдунов, не умеем читать мысли. Только видеть их. Иногда. Когда есть что видеть. У тебя самый сложный рисунок из всех, кто с тобой был.

«И кого вы убили, – яростно подумал Окан. – Ребят… пусть дураки они, пусть я их и не знал почти… и Диму. За Диму я вас отдельно на клочья порву».

– Ты не чародей, – продолжил эльф. – Но и не простой дружинник. Ты дрался лучше всех. Ты знаешь то, что нужно нам.

«Интересно, а знаю ли я какие-нибудь местные ругательства? – подумал Окан. – Надо бы попробовать. Вот как, например, сказать, “засунь себе башку между ног и поцелуй себя…”».

– Мы все равно узнаем все, что хотим, – спокойно предупредил эльф. – Просто это будет дольше… и больнее.

Ну-ну, гнида, подумал Алекс, попробуй!

– Эмолин, разведи костер, – приказал эльф, не отрывая взгляд от Алекса. Где-то сбоку зашуршало, послышались шаги. – Филандеваль – поможешь мне, ты старше. Иллиена, принеси из моего мешка эхкаа.

– Нет!

Вот тут-то точеное лицо эльфа на миг дрогнуло, теряя невозмутимость, и на миг в нем проступило… нет, не удивление. Скорее, недоумение. Брезгливое такое.

– Неужели ты собираешься…

Алекс повернул голову почти одновременно с эльфом. Очень уж ему захотелось посмотреть на обладательницу такого милого голосочка. Вот только стояла она как раз слева, а булыган как раз над левым глазом и врезался.

– Что ты сказала, Иллиена? – осведомился эльф.

«Ого, а у нас бунт на корабле, – подумал Алекс, доворачивая – насколько позволяли вцепившиеся в волосы пальцы – голову влево. – И кто же у нас знамя мятежа?».

«Не переигрывай, – шепнул внутренний голос, очень похожий на голос деда. – Чувство юмора – последняя опора пленного. Отметь – последняя».

И тут он увидел ее.

Девочка. Не девушка даже. Стройная, тоненькая, с огромными голубыми – вот это цвет, подумал Алекс, вот он действительно голубой, а не те бледные оттенки, что у людей бывают, – глазами и длинными пушистыми волосами цвета меди. Красивая. Не так, как старший эльф – жуткой притягательностью старинной гравюры, невозможным совершенством. Она чуть-чуть ближе к человеку. И сейчас чертовски напугана собственной храбростью. Какого черта она здесь делает, подумал Алекс, у нее даже лука нет. Только короткий нож на поясе.

– Я хотела… Ты ведь не станешь… – Она собралась с духом и выпалила: – Надо уходить, Эдарис! Мой дар… тревожится.

– Принеси. Мне. Экхаа. Младшая, – медленно, внятно проговаривая каждое слово, произнес эльф. Нет, решил Алекс, не произнес – пропел. Они хоть и говорят на том же языке, что и местные, но по-другому. Более… певуче, что ли?

«А ведь старый профессор наверняка слышал про них, – внезапно подумал Алекс. – Эльфы, маги, драконы… кто дальше? Орки? Хоббиты?»

Он вдруг ощутил какую-то странную детскую обиду. Не свою, а того четырнадцатилетнего пацана, запоем читавшего при свете ночника толстенную книжку в мягкой обложке, привезенную говорливой материной подругой из загранкомандировки. Затейливое золотое тиснение «The Lord of the Rings». Только вот сказочка в реальности оказалась злобненькая. Кровавая сказка.

– Не думай, что мне доставит удовольствие то, что сейчас произойдет, ши, – неожиданно обратился к пленнику эльф – Эдарис, так его назвала девочка? – Но вы пришли в наш лес.

«Черт, да он словно наших фильмов насмотрелся, – подумал Алекс. – Самых идиотских. Как же, как же, мы вообще добрые внутри, только на лицо ужасные. Эти на лицо прекрасные, да вот внутренняя сущность у них подкачала. И ведь самое интересное – ему действительно неприятно будет меня пытать. Его с души воротит от предстоящего занятия. Он даже со мной, демоном, пытается договориться на свой лад вежливо. Но если я буду отмалчиваться и дальше – нарежет на ленточки. С полной убежденностью в собственной правоте. Хотя я даже не совсем понимаю, чего он от меня хочет.

Интересно, найдут наши меня… то, что от меня останется? Дед рассказывал, как они находили своих, попавших к бандеровцам, к «лесным братьям».

Как все-таки обидно умирать в неполных двадцать!»

– Я советую тебе еще раз подумать, ши, – проговорил эльф почти умоляюще. – Пока есть время. Пока младшее дитя не принесла экхаа.

«Как все мы веселы бываем и угрюмы, – шевельнулись где-то вдали серебряные струны. – Но если надо выбирать и выбор труден, мы выбираем деревянные костюмы. Люди, люди…»

Интересно, этим двоим, что по бокам, держать меня еще не надоело? Связали бы, что ли.

Еще какой-то звук шевельнулся в памяти. Или не в памяти? Далекое, почти на грани слышимости, гудение.

– Ты еще молод, ши, – вымолвил эльф. – Ты еще не представляешь, насколько разной бывает смерть. А я стар… вашим счетом мне уже двести и семь весен… и я помню много смертей. – «Ого, – вяло удивился спецназовец, – местным счетом двести лет – это наших сто шестьдесят. Бодрый какой дедушка». – Умирали мои друзья – оттого что люди приходят в наш лес, запретный для чужих.

Алекс мотнул, точнее – попытался мотнуть головой. Звук не пропадал, наоборот, он нарастал, набирал силу, и его уже нельзя было спутать ни с чем в этом мире.

– Кто бы говорил… – Алекс попытался улыбнуться, но результат его усилий больше напоминал кривой оскал. – Кто бы говорил про смерть. – Его вдруг начала бить дрожь. – Ты же свою смерть… не знаешь… а я… знаю.

– Что ты… – Эльф осекся и медленно, словно нехотя, оглянулся.

В полутора километрах от них прорвавшийся сквозь разрыв в облаках солнечный луч полыхнул ослепительными зайчиками на остеклении кабин МИ-24. Капитан Шипков качнул штурвал на себя, заставив вертолет клюнуть носом, и надавил гашетку.

Иллиена стояла в пяти шагах от чужака, когда тот, страшно оскалившись, начал вглядываться во что-то впереди. Она даже успела почувствовать смену его чувств – от тоскливого страха и упрямства к ярко, почти зримо полыхнувшей надежде, и сразу же – отчаяние и какая-то странная, с оттенком самоубийственного безумства радость.

А затем на лес с жутким неживым воем обрушилась смерть.

Первым погиб Эмолин. Костер, который он разводил, послужил летчикам ориентиром, и первые же ракеты разорвали эльдара на дымящиеся клочья.

Если бы в эльфийском пантеоне нашлось какое-нибудь злобное божество, отвечающее за справедливость и месть, оно бы, наверное, порадовалось от души, глядя, как мечутся по поляне лесные жители – совсем как десантники двадцать минут назад.

Большая часть ракет рвалась в кронах деревьев, осыпая землю градом осколков. Но и тех, что долетали до земли, тоже хватало.

Вокруг бушевал ураган огня и смертоносного железа, и Иллиена бежала, бежала изо всех сил, не разбирая дороги, а впереди… земля вдруг вздыбилась рыжей вспышкой и плеснула вокруг острым, пахучим металлом, и жалобно вскрикнула березка, чей подрубленный ствол оседал на землю, и могучий кедр отозвался протяжным стоном иссеченного ствола, а в воздухе повис сизый дым, и… горячая волна подняла ее в воздух, словно пушинку, и небрежно швырнула оземь, и горячее железо ввинтилось в мозг.

Что было дальше, она не помнила. Она не помнила, как ползла, цепляясь за пучки травы, вжимаясь в содрогавшуюся от взрывов землю, как свалилась в промоину под огромным вывернувшимся корнем старого вяза и затаилась там, сжавшись в комочек и тихонько поскуливая, словно крохотный пушистый зверек с перебитой лапкой.

Там ее и нашел Окан.

* * *

Алекса спасла каска. Обыкновенная советская армейская каска кого-то из убитых десантников, валявшаяся в паре шагов от того места, где он стоял. В самые первые мгновения, пока мозги еще хоть что-то осмысливали, он успел зацепиться за нее взглядом, а потом и рукой, подтащить к себе и что было сил нахлобучить на голову.

А затем близкие разрывы мигом выбили все мысли, кроме одной – не в меня, господи! Не в меня!

Его спасла каска, принявшая на себя два осколка, и то, что эти осколки шли по касательной. Еще – то, что он лежал на поляне и осколки не сыпались сверху, а свистели над ним, рвали гимнастерку и кожу под ней, но только один, чуть меньше земляного ореха, с маху ввинтился в плечо, заставив содрогнуться от ошеломляющей боли. Еще – что очередь курсового крупнокалиберного пропахала борозду метром левее.

А еще ему просто повезло.

Когда стих грохот разрывов и рев вертолетов перестал накатывать волнами и начал удаляться, Алекс отпустил пучки травы, за которые он судорожно цеплялся все время налета, и, приподнявшись, огляделся по сторонам.

Прежнего, ярко-зеленого до неестественности, радостно сиявшего леса больше не существовало. Вместо него были лунный пейзаж изрытой воронками поляны, серые от земли и пыли, иссеченные осколками деревья, сизый дым, лениво струившийся из воронок, бледные языки пламени на кустарнике. Пахло гарью, свежевывороченной землей и взрывчаткой. И кровью.

Алекс попытался встать и тут же, охнув, осел назад, хватаясь за ногу. Огляделся вокруг, в поисках чего-нибудь, могущего сойти за костыль. В трех метрах валялась подходящая ветка, а за ней – чей-то АКМС. Ветка была ближе, но… автомат можно было использовать не только как костыль.

Голова просто раскалывалась. Ну, еще бы, подумал Окан, лупили по ней, бедной, будь здоров, аки по колоколу монастырскому. Что-что, а уж контузию я себе точно заработал. Ясность мысли, только-только вернувшаяся, снова улетучилась, оставив бойца в тупом, мучительном оцепенении.

Он попробовал, извернувшись, посмотреть на рану, но под одеждой мало что можно было понять – маленькая дырочка и медленно увеличивающееся пятно вокруг. Надо же, вяло удивился Алекс, такая кроха – и такая адская боль. Впрочем, артерия, скорее всего, не задета, а то бы сейчас из меня по-другому хлестало.

Он вытащил индпакет и хотел было перевязать хотя бы пробитую стрелой ногу, но руки слушались просто отвратительно – тряслись, пальцы не сгибались и вообще… вдобавок порезы на спине и плечах вспыхивали болью при каждом движении. Поэтому он ограничился тем, что запихнул пакет под одежду, на рану – пусть впитывает – и пополз к автомату.

Путь оказался неожиданно долгим. Пришлось даже один раз отдыхать, потому что голова болела просто неимоверно, поминутно застилая глаза мутно-красной пеленой, а когда он, опершись на АКМС, попытался встать, начала еще и кружиться. Его бы, наверное, стошнило, но одна даже мысль об этом требовала слишком много сил.

И все же он встал и пошел, сам не понимая, зачем и куда.

Воронки, тела, воронки… один, уже мертвый десантник, попал под прямое, и на краю ямы лежала только нижняя часть туловища, поблескивая пряжкой ремня с серпасто-молоткастым гербом. А еще была рука, намертво вцепившаяся в ветку – зеленый рукав на завязках, длинные тонкие пальцы, а ниже локтя – ничего.

Потом он услышал стон.

* * *

– Летят! – послышалось из-за полога палатки. – Летят!

С того момента, когда слух об уничтоженной туземцами разведгруппе распространился по лагерю, Лева Шойфет сидел в своей берлоге тише воды ниже травы. Он боялся, что кто-нибудь непременно сорвет на нем зло. Но сейчас он не мог сдержаться.

Выскочив из палатки, он вместе со всеми бросился к посадочной площадке. Тяжелые, брюхастые туши транспортных вертолетов уже опускались, вздымая клубы пыли. Возбужденные и злые часовые отталкивали напирающих товарищей.

Все уже знали, что случилось в далеком лесу, хотя официально никто никому и ничего не объяснял. В отсутствие достоверных сведений плодились и множились байки самые дикие.

Но того, что предстало взглядам столпившихся у края площадки солдат, не ожидал никто из них. Даже спешно сорванный с новой базы Кобзев, один из немногих, пропущенных за оцепление. Леву не пропустили, но из уважения, каким на Руси обычно пользуются юродивые, позволили без особых усилий пропихнуться к самому краю, откуда все было прекрасно видно.

Десантники высыпали из вертолета первыми – бешеные, готовые сорваться не то в слезы, не то в убийственную ярость. Командир суетился вокруг, пытаясь как-то успокоить подопечных, но у него явно не очень получалось.

А потом из вертолета вышел переводчик.

Лева не сразу вспомнил, что этот рослый, худощавый парень с ледяными серыми глазами на самом деле спецназовец и свое знание эвейнского получил случайно. В последнее время он и его товарищ все больше освобождали Леву от будничных заданий, оставляя официальному переводчику лингвистические изыскания. Чем глубже Лева изучал местное наречие, тем больше вопросов у него появлялось. Первоначальная версия – о некоем племени протокельтов, проникшем в мир Эвейна через случайно отворившиеся ворота, – трещала по всем швам. В языке находились следы и более поздних контактов – слова, не характерные для кельтской группы, зато вполне обычные в германских, балтских, более и менее древних наречиях, – и более ранних, целая группа корней, не имевших вообще ничего общего ни с индоевропейскими, ни с какими бы то ни было языками из тех, на которые поочередно грешил педантичный Лева (сходство с эскимосским или кечуа он проверять не стал).

Все это пришло Леве в голову уже потом, а первой его мыслью было несвязное: «Господи!..» Спецназовец был… изранен, подобралось слово. Кровь пропитывала лохмотья, в которые превратилась его форма, стекала темной змейкой по руке, сочилась из множества глубоких царапин. Лицо застыло грубо разрисованной фаянсовой маской.

А на руках он держал туземку.

Если Окан – теперь Лева вспомнил фамилию своего помощника – находился явно на грани безумия, то девушка уже перешагнула эту грань. Лицо ее, в более спокойных обстоятельствах показавшееся бы красивым, то кривилось в гримасе запредельного ужаса, то обмякало мертвенно, так что глаза закатывались, словно эвейнка теряла сознание, – и состояния эти сменяли друг друга быстро и как бы ритмично.

– Санитары! – рассеял всеобщее ошеломление голос Кобзева. – Б…, да что вы встали! Где врач?!

Подбежали санитары с носилками. Девушка начала кричать что-то, то по-эвейнски, то на ином, незнакомом Леве языке, но Окан склонился к ней и шептал что-то, пока она не позволила уложить себя и унести. Вслед за ней утащили и раненого спецназовца.

Толпа начала расходиться, решив, что больше ничего интересного все равно не покажут. Лева сумел протолкаться к Кобзеву, покуда тот не удрал к вертолетам.

– Товарищ Кобзев! Степан Киреевич! – воскликнул он.

– Что? – Гэбист недовольно обернулся.

– Степан Киреевич! – повторил Лева. – Это… очень интересно.

Кобзев вопросительно глянул на него.

Лева, как смог, постарался объяснить. В бессвязных выкриках рыжей незнакомки он уловил сходство с тем загадочным наречием, следы которого остались в самых древних словах всеобщего эвейнского языка.

– Это крайне важно, Степан Киреевич! – горячо доказывал лингвист. – Это позволит полностью пересмотреть наши теории…

– Хотите сказать, что эти… лесовики, – пробормотал Кобзев, – исконные жители здешних краев? А крестьяне и владетели – пришлые?

– Ну… – Лева замялся. – Можно и так сказать… Хотя это было не менее трех тысяч лет назад.

– И тем не менее… – Кобзев хлопнул ладонью по бедру. – Да, товарищ Шойфет, это вы очень вовремя и метко подметили. Возможно, мы сумеем договориться с ними… Да.

Он развернулся, направляясь в сторону лагерного госпиталя.

– Разрешите, я поговорю с этой… – Лева замялся, не в силах выговорить слово «пленной».

– Нет! – отрубил Кобзев. – Мы не знаем, насколько она опасна… и какими способностями обладает. Рядовой Окан может с ней общаться, он все равно ранен, и он, в отличие от вас, – тренированный боец… А запасных лингвистов у нас нет. Позднее, когда медики дадут «добро»… тогда и побеседуете. А покуда науке придется подождать.

Лева покорно пожал плечами и побрел обратно в палатку.

* * *

Старшина Сидоренко медленно брел к постоялому двору.

За свои тридцать два он повидал много разных городов. Больше, наверное, чем весь остальной отряд вместе взятый. Жизнь бросала его в такие места, что и не снились узкоглазым японским туристам, которые, смеясь, фотографировали его в Австрии. Русская спортсмена, да, да… а вот посмотрите, какой замечательный вид открывается справа, говорит сопровождающий. Просто великолепная… площадка для десантирования.

Тогда он накрепко запомнил чистенькие узкие улочки старых европейских городов. Но потом воспоминания поблекли, вытесненные новыми. Их сменили горящие бамбуковые хижины, белый кафедральный собор в крохотном, три десятка домов, городке, с которого по ним лупил пулеметчик. Пулеметчик оказался девкой, дочкой какого-то местного дона Педро, и эти долбаные герильерос долго возмущались, когда он просто пристрелил ее, – они-де рассчитывали поразвлечься. Еще были глинобитные хижины, хижины из картонных коробок, криво сколоченные хибары из досок – и всегда был огонь, дым, кто-то стрелял, кто-то умирал во славу великой державы, привольно раскинувшейся на одной шестой суши и протянувшей длинные щупальца на остальные пять.

А этот город напомнил старшине те, первые, уютные европейские городки. Тогда он был молод, наивен и остро сожалел, что опоздал родиться – другие грохотали по этой брусчатке танковыми гусеницами. Но ничего – может, и ему когда-нибудь доведется, засучив рукава, пройтись по Елисейским Полям и поплевать с башни Эйфеля.

Правда, местные еще не дошли до отмывания брусчатки особым шампунем – эта деталь, помнится, больше всего взбесила тогда молодого сержанта, привыкшего, что в их селе кусок мыла почитался за ценность. Но улочки были похожие – узкие, кривые, стиснутые стенами домов. С бронетехникой сюда соваться нечего, автоматически прикидывал старшина, не выгорит, в смысле, пожгут ее тут и спасибо не скажут, а окна не ниже двух метров и узкие, как амбразуры, – гранату так, запросто, не закинешь. Одно расстройство воевать в таком вот лабиринте, а лучше – хороший ракетно-бомбовый и потом спокойненько зачистить развалины. Он механически потрогал звенья болтавшейся на шее медной цепи – дома у него валялась похожая, только к ней был прикреплен медный диск размером с кофейное блюдце – высший орден какой-то страны, название которой старшина так и не узнал. Очень уж быстро все тогда случилось – подняли по тревоге, погрузили в ИЛы, в полете объяснили задачу: высадиться, установить контроль над аэродромом, обеспечить посадку транспортников с техникой, после чего выдвинуться к юго-западу и штурмовать цель типа «дворец», особо позаботясь, чтобы никто не ушел живым. Впрочем, непосредственно во дворце орудовала гэбэшная спецгруппа. К утру она испарилась, зато примчался на джипе какой-то смуглый хрен в незнакомой форме, весь в аксельбантах, протарахтел речь на языке, которого никто из спецназовцев не понял, роздал три десятка этих самых блях на цепи и умчался. Одно блюдце досталось Сидоренко.

На этой цепи никаких украшений не было, просто одно из ее звеньев было не медным, а серебряным. Унции на три потянет, механически прикинул старшина Эту привычку – считать драгметаллы в унциях – он тоже приобрел в Южной Америке, проплутав месяц по джунглям в компании бывшего золотоискателя. Никчемная совершенно была личность – пауков жрать не хотел, трещал без устали и так достал, что Сидоренко сам уж было собрался его придушить, но какая-то змеюка типа питона проделала это первой. Питона старшина съел.

– Осторожно! – прогорланил кто-то наверху.

Старшина запнулся, ожидая, что из мансарды на него низвергнется водопад грязной воды. Но ничего не произошло. Сидоренко поднял голову. Мимо проплывала, как в невесомости, огромная – с полметра в поперечнике – капля помоев. Она вальяжно обогнула оторопевшего спецназовца и, пролетев еще пару шагов, неожиданно рухнула в зияющую дыру местной канализации, расплескав веерочками вонючие брызги.

Сидоренко озабоченно осмотрел сапог – не запачкался ли? Сапоги были новые, из отменно выделанной кожи. Аркаша закупил их оптом, вместе с такими же кожаными куртками, в месте их первой стоянки. Городок, судя по всему, был центром местного кожевенного производства – запах в нем стоял совершенно ох…льный, другого слова старшина подобрать не мог. Но дело свое мастера знали туго – кожа была прочнейшая. Куртка сама по себе держала на пяти метрах «макаровскую» пулю, а если учесть еще и многочисленные бляшки – короче, старшина сделал для себя соответствующий вывод и при встрече с обладателем подобной куртки бить намеревался только в не прикрытые ею места – промеж глаз, например.

Впрочем, бить пока никого не требовалось. Гидросамолет дал им достаточный запас расстояния для того, чтобы даже те из местных, до кого успели дойти слухи о вышедших из камней демонах, не увязывали их с заморскими купцами, пусть и щеголяющими в странных пятнистых одежах. Варвары, что с них взять, припомнил старшина услышанную краем уха реплику, их только пожалеть можно, не ведающих Серебряного закона.

Страна непуганых идиотов – вот что такое этот «благословенный Эвейн», решил Сидоренко. Такой неколебимой уверенности в собственной правоте он не встречал даже среди носителей идей чучхе. Те узкоглазые были просто фанатиками, яростно не замечавшими реальный мир вокруг – или пытавшимися переделать его в соответствии со своими бредовыми воззрениями. Местные же… похоже, они просто помыслить не могли, что возможно жить по другим, нежели в Серебряной империи, законам. В нашем мире так смотрели когда-то на чужеземцев жители Поднебесной, но европейские варвары с громыхающими штуковинами быстро отучили их от этой привычки.

Ничего, с веселой злостью подумал Сидоренко, будет и на вашей улице праздник – Великой Октябрьской, или какие у вас там месяцы, Социалистической революции. Скоро за вас возьмутся не лопухи и дилетанты типа Марксленовича и Кобзева, а настоящие профи. Они найдут ваших недовольных – а такие есть всегда и везде, даже в раю, – и начнут петь им песни о всеобщем равенстве и социальной справедливости. Дадут вам вождей – из ваших же, самых недовольных, недаром Кобзев припрятал этого колдуна-недоучку у себя, не отдал тогда Марксленовичу. Вот он нам сейчас пригодился… и еще пригодится. А тот чует, падла, потому и прибежал тогда, после разгрома их лагеря, прямиком к нам, а не разбежался по лесам, как остальные.

И вот когда вы, наслушавшись этих сладких песен, тоже захотите строить рай на земле… а вы захотите, у вас нет иммунитета, и те наши олухи, что перебежали к вам, – вы их не будете слушать, а даже если выслушаете – не поверите, потому что это не уложится в ваши плоские мозги Вот тогда-то начнется самое веселье! Я знаю, бормотал себе под нос Сидоренко, выходя на площадь, я уже видел такое не раз.

Вон в той башне, где сейчас живет градоправитель, расположится местная чека – или гестапо, или инквизиция, или Комитет Высшей Социальной Справедливости, – это уж как вам захочется ее назвать. И город вымрет, и только патрули будут стучать коваными подошвами по брусчатке – этот дом? или этот? А вы будете сидеть за запертыми ставнями и вслушиваться в этот стук. И будете спасаться, как крысы, за тридевять земель, у тех самых варваров, на которых вы сейчас взираете свысока, потому что чем цивилизованнее кажется народ внешне, тем ужаснее вылезает наружу его звериная сущность.

И это мне остается только пожалеть вас. Живите уж… сколько вам осталось, взирайте на нас свысока. Облезлых крыс тоже пинали ногами – а крысы-то были чумные.

А пока… пока мы с вами поторгуем.

Сидоренко, пригнувшись, вошел в общую залу постоялого двора, степенно раскланялся с возвышавшимся над стойкой хозяином, поднялся по отчаянно скрипящей лестнице на второй этаж и коротко простучал по двери условленную серию – три коротких, два длинных, короткий.

– Ну! – воскликнул пузатый снабженец, едва только старшина показался на пороге. – Шо там?

Сидоренко неторопливо закрыл дверь, скинул с плеча мешок, медленно, не обращая внимания на приплясывающего от нетерпения Аркашу, развязал тесемки, запустил в глубь мешка руку, пошарил и, вытащив наружу самую обыкновенную алюминиевую ложку, продемонстрировал ее для всеобщего обозрения.

– Вот, – гордо заявил старшина. – Самый что ни на есть ходовой товар. На ура будут улетать. – И он выложил рядом на стол одну к одной три золотые монеты, которые дал ему за такую же ложку здешний ювелир.

* * *

Обри Норденскольд погрузился в свои невеселые мысли не настолько глубоко, чтобы не заметить доносящийся из-за одной из палаток подозрительный шум. За последние дни он привык жить вполуха и вполглаза. Напряжение в лагере нарастало. Донимаемые постоянными налетами партизан на патрули, запертые в тесных границах оборонительного периметра, нарастившего уже поверх внутреннего слоя минных полей череду наблюдательных постов и целую сеть датчиков, только и спасавших часовых от внезапного нападения – уже три или четыре раза туземцы пытались пройти мимо дозоров, отводя им глаза, – морпехи зверели и подчас срывали зло на своих же товарищах.

Обри взял за правило все свободное время – верней сказать, выкроенное с большими трудами от прочих занятий – проходить по лагерю. Присутствие командиров еще как-то сдерживало солдат, но майор с ужасом ощущал, что группа вторжения все больше превращается в неуправляемую банду, готовую крошить из М-16-х все, что движется.

Вот и теперь… Заглянув в тесный закоулок, образованный тремя брезентовыми стенками и грудой ящиков, он увидал там уже ставшую почти обыденной сцену – двое морпехов пытались вытрясти душу из третьего. Причину ссоры определить было нетрудно. Рядом, на пустом ящике, валялись стаканчик для бритья и пара игральных костей.

Первым побуждением Обри было вызвать МП. Пускай разбираются. Подполковник Макроуэн, при всех своих недостатках, требовал неукоснительной дисциплины во вверенных ему частях, и драчуны пожалеют, что на свет родились, – если попадутся. Большинство старалось не попадаться и тем более – выдавать своих, так что бытовой травматизм в лагере подскочил пугающе, причем большинство солдат падали так неудачно, что зарабатывали синяки под глазами, на скулах и в прочих не вполне убедительных местах.

Но потом майор Норденскольд заметил украшающую безвинного страдальца морковную шевелюру и решил, что справится сам.

– Рядовой Малрайан!

Все трое участников мизансцены, услышав голос Обри, застыли, как это бывает с застигнутыми врасплох, в самых нелепых позах.

– Опять жульничаем? – риторически поинтересовался майор, вертя в руках потертый кубик.

– М-гм… – растерянно подтвердил один из обидчиков жуликоватого ирландца, отпуская свою жертву.

– Блин, да кровью Христовой клянусь, майор, не жульничал я! – воскликнул Патрик Малрайан, проворно падая на колени. – Господь свидетель!

– И кости у тебя, значит, не утяжеленные… – полувопросительно заметил Обри, подкидывая кость в руке.

– Надсверленные! – воскликнул Малрайан горячо. – Вот вам крест – надсверленные! Но не эти же, сэр! Вот они, – он принялся доставать из рукавов кубики, – вот они! А эти, – он мотнул подбородком в сторону Обри, – эти самые что ни на есть честные! Сэр, ни за что страдаю, сэр!

От такой наглости оба обманутых вначале оцепенели, а потом, забыв о присутствии адмиральского адъютанта, изготовились продолжить экзекуцию.

– И много ты успел навыигрывать? – полюбопытствовал Обри.

Первый морпех смущенно прокашлялся.

– Да мы ему не отдали, – сознался он тоном школьника, уличенного в списывании на экзаменах. – Ну, сэр, посудите сами – у него шестерки через раз выпадали. Что тут подумать? Он же жулик известный…

– Что же вы тогда играть с ним садитесь? – вздохнул Обри.

Солдаты потупились.

Впрочем, майору и не требовалось ответа. Патрик Малрайан был известен по всему лагерю как первейший шулер и надувала, воспринимавший доллар в кармане товарища как личное оскорбление. Он мог пробудить любовь к азартным играм даже в нищенствующем монахе. Обри перестал удивляться его проделкам после того, как Малрайана застукали за игрой в покер с караульным на посту. Как в сердцах выразился тогда Макроуэн, «этого типа надо вывесить на дороге в Лас-Вегас вместо рекламы».

Обри поднял и второй кубик. Бросил на пробу. Четыре и два. Еще раз. Один и пять. Еще. Два и три. Три и шесть. Один и два.

– Надо же, – изумился он вслух. – Действительно, честные кости. А эти?

Малрайан покорно вложил в его протянутую ладонь вторую пару. Обри бросил. Шесть и шесть. Еще раз. Шесть и два. Шесть и пять…

– Отходят в пользу казино, – объявил майор, пряча кости в карман. Первую пару он бросил обратно на ящики, и ловкие пальцы ирландца слизнули их, точно собака – корку с пола.

– Говорил же мне дедушка Шомус, – бормотал он вполголоса, явно работая на публику, – не играй с недоверчивыми еретиками…

Что-то в его голосе насторожило Обри, больно царапнуло по сердцу и тут же ушло, и только усилием воли майор осознал, что именно. Дедушка Шомус напомнил ему гадалку Пег Шомис… ирландку… обезумевшую, стоило ей пройти за ворота стоячих камней… черт, через портал! Знание эвейнского языка порой давало о себе знать в самые неожиданные моменты.

Да… Обри не мог доказать этого, но был почти уверен, что старуха единственная из всех шарлатанов обладала даром под стать эвейнцам, даром предсказания… и в этом мире он усилился настолько, что ужас перед распахнутым настежь будущим убил Пег Шомис.

Возможно, дело лишь в особенных свойствах этой вселенной, позволяющих проявиться с убийственной силой тем способностям, которые в родном мире пришельцев стали едва ли не легендой? Но тогда… Обри оцепенел, пораженный внезапно явившейся мыслью. Что, если носителями скрытых пси-способностей является куда больше землян, чем можно подумать? Если американские войска в Эвейне смогут выставить против местных жителей своих магов… поддержанных силой современного оружия…

– Будем считать, – проговорил он, – что я ничего не видел. А теперь – шагом марш!

Двоих морпехов не пришлось долго упрашивать. До вновь погрузившегося в свои мысли Обри долетел обрывок их разговора: «…На вид – словно жопа на три петли застегнута, но сам видишь – парень неплохой…».

А вот Патрик Малрайан задержался, отряхивая замаранные лагерной грязью форменные штаны. Ирландец насмешливо улыбнулся вслед уходящим простакам-морпехам и подкинул на ладони пару совершенно обычных кубиков.

Если бы майор Норденскольд увидел то, что случилось затем, он мог бы подсчитать, что вероятность подобного совпадения – один к шестидесяти миллионам. Но Обри уже завернул за угол, размышляя о том, как бы ему выделить гипотетических эсперов в рядах группировки вторжения, и ничего увидеть не мог.

Шесть-шесть. И еще раз. И еще восемь раз подряд.

* * *

Алекс Окан лежал на спине и смотрел на лениво колышущийся над ним полог госпитальной палатки.

Думать не хотелось ни о чем. Даже если забыть о боли в голове – легкая контузия, сказал врач, промывая многочисленные осколочные ранки на спине, считай, парень, легко отделался – все равно, стоило только закрыть глаза, и тут же вплывал сизый дым, запах взрывчатки… и крови.

Черт, морфия бы, что ли, вкололи! Вырубиться, провалиться в наркотический сон без сновидений… нет, стоп, неужели я так легко сломался? Неужели мне хватило всего лишь раз побывать под настоящим огнем – и все! Да нет, черт, не думать об этом, запрещаю, думай о белой обезьяне. Черт-черт-черт, как все паскудно, и не выматериться даже, двое мордоворотов у входа, и эта восковая кукла на соседней койке тоже сверлит потолок своими голубыми глазищами.

Черт, я знал, что на войне нет места эмоциям, только холодный расчет, и мне это даже импонировало – легко читать военные мемуары, где отцы-командиры расписывают, почему они послали на смерть то или иное подразделение да какие душевные муки при этом испытывали. А когда вот так – по тебе, без малейших колебаний и сомнений, ведь для того, чтобы вертолеты появились так быстро, приказ нужно было отдать в тот самый миг, когда они услышали, что нас убивают.

Так что вот как это делается! Учись! Только так ты сможешь стать настоящим командиром, умеющим списывать своих солдат как расходный материал, спички-палочки. И в разведке тебе это умение тоже пригодится – там тоже нужно уметь быстро и не колеблясь посылать на смерть. Так, как ты готов был списать тех неумелых десантников, лишь бы вы с Джоном выжили, добрались? Ну и что – легче тебе будет теперь, когда ты выяснил наконец, каково быть списанным? Ты ведь думал, что все уже умеешь, да? Выше только горы, круче только яйца? Черт… Боже, как я все это ненавижу! Моя хрустальная мечта не выдержала столкновения с реальным миром и разлетелась на тысячи осколков, конец цитаты. Ненавижу, б…, а это еще что за звуки?

Окан осторожно перевернулся на бок. Пленная эльфийка лежала, уткнувшись лицом в подушку, и тихо плакала, мелко-мелко дрожа высовывающимися из-под одеяла худенькими плечиками.

Черт!

Алекс вспомнил, как она, вот так же тихо поскуливая, уткнулась в него, когда он вытаскивал ее из-под коряги, словно маленький котенок с вывернутой лапкой, обиженно-недоуменно смотрящий на мир – за что вы меня так? Как она вцепилась в него в вертолете, когда ее попытались от Окана оторвать, – и весь полет он держал ее на руках, а она изо всех сил прижималась, спрятав личико в гимнастерке на груди, и от ее волос пахло дымом и душистой травой.

Почему она поверила мне? Они первые напали на нас, мы для них враги, мы убили всех ее… Окан оборвал эту мысль – она не имела никакого значения, равно как и все остальные мысли. Важно было только то, что рядом с ним плачет девочка, случайно угодившая в жернова войны. А он отчего-то чувствовал себя ответственным за нее. Ха, а я ведь действительно за нее ответствен, Кобзев сказал, что я головой за нее отвечаю – да пошел он… лесом.

Может быть, потому, что она заступилась за него? Напомнила своему сородичу, что есть вещи, которые делать нельзя! Даже с врагами?

Он встал, кривясь от боли, подошел к ее кровати, сел и осторожно коснулся рукой волос цвета меди.

– Послушай… – неуверенно начал он.

«Боже, о чем же я могу говорить с этой! Она же даже не человек! Или все же… Не знаю, – подумал Алекс. – Я правда не знаю».

Из-под рыжей копны высовывались заостренные кончики ушей. Прядка свалилась вбок, открывая точеную шею – фарфоровая кожа, манящая взор мнимая глубина.

Черт-черт-черт!

Девушка под его ладонью лежала не шевелясь. Словно ждала чего-то.

«Боже, только бы не спугнуть ее, – подумал Алекс. – Господи… я никогда не верил в тебя, но то, во что я верил, – его больше нет. Не знаю, видишь ли ты этот мир, простирается ли рука твоя на этих… существ. Но если ты есть – помоги мне!»

– Послушай, как тебя зовут?

Иллиене было больно и страшно. И она даже не знала, чего больше. Боль угнездилась в голове, справа, там, куда ударил горячий кусочек металла – «осколок на излете», сказал ши в белом балахоне, вытаскивавший его. Хуже, чем яд, – она никогда не думала, что в таком крохотном кусочке мертвого металла может быть столько злобы и ненависти ко всему живому! Хуже, чем неупокоенный, – он был начинен смертью, он был рожден только затем, чтобы убивать. И ему не хватило совсем чуть-чуть!

Зато на Дар его хватило с лихвой.

Она очень долго не могла осознать, что с ней случилось. Там, в израненном лесу, ее просто оглушило ужасом, неправильностью происходящего – ее мир рушился вместе со срубленными летящим железом стволами деревьев.

Смутно, будто сквозь густой рассветный туман она вспоминала, как прижималась к кому-то – чужое, незнакомое, отчего-то ставшее родным и близким в царившем вокруг хаосе разрушения. Как кричала – хотя на самом деле она не издала ни звука, ей только казалось, что она кричит, когда ее попытались оторвать от него. Как сжалась от страха когда земля оказалась где-то далеко внизу, а вокруг – тонкая оболочка злого металла и пустота.

Они летели внутри железного голема, одного из тех кто выпустил смерть на ее лес, и в его внутренностях пахло земляным маслом, горячим металлом, а от набившихся в него дружинников-ши исходили волны ненависти и страха вперемешку с жадным любопытством.

Потом был солнечный свет в глаза, ветер от крыльев голема над головой и множество ши вокруг. Они галдели на своем странном гортанном наречии, и ей было плохо от этого, пока кто-то – тот, за кого она все еще продолжала цепляться, – не начал что-то успокаивающе бормотать на общем. Ей стало легче, она позволила оторвать себя, и вокруг нее засуетился тот странный, остро-незнакомо пахнущий ши в белом балахоне. «Тот, кто с нею был» сказал, что это лекарь. Но так не ведут себя даже совсем неумелые лекари, даже те человеческие ведуны, что лечат не людей, а животных.

Потом ее с «тем, кто с нею был» отвели в эту палатку, где стояли две кровати. Пришла женщина-ши и попыталась выгнать «того», но она снова начала кричать, и на этот раз по-настоящему. Тогда «он» остался, только зачем-то забился в самый дальний угол палатки и повернулся спиной, это было плохо.

Женщина-ши раздела ее – верней, помогла избавиться от обрывков тряпок, бывших когда-то одеждой, и попыталась напялить на нее что-то вроде мешка из тонкой ткани с дырами для рук и головы. Надевать это Иллиена отказалась, и тогда ее просто уложили на кровать и накрыли одеялом.

Все вокруг было ужасно мертвое – ткань палатки, металл кровати, белье постели… даже у людей, не у эльфов, не бывает настолько неживых вещей, словно их не человек делал и, делая, не вкладывал частицу души. Все мертво и бездушно, все вокруг, а дальше… и тут она осознала, что Дара у нее больше нет.

Иллиена по-прежнему слышала звуки, чуяла запахи и различала цвета. Но Жизнь она чувствовать перестала – там, на поляне, где крики душ умиравших последней смертью эльфов слились в общий протяжный стон.

Она утратила силу, утратила ту свою часть, что была эльфийской! Человечье наследство – человечья кровь в ее жилах взяла-таки свое – она стала простым человеком, даже не анойя, а бесталанной, лишенной малейших признаков Дара.

Это было очень страшно, больно и страшно, и Иллиена, уткнувшись в подушку, заплакала.

А потом «он», про которого она почти успела забыть, коснулся ее и спросил:

– Послушай, как тебя зовут?

Алекс сам не знал, почему ему так важно, чтобы она ответила. Очень важно, больше, чем все, что было у него до сих пор. Потому что все, что было до сих пор, было не то. Он учился выживать – а надо было учиться жить. Он учился убивать – а теперь надо было уметь спасать.

Он хотел быть «одиноким волком»… и не научился любить.

– Иллиена.

– Илли-ена? – тихо переспросил он. – А меня Алекс.

* * *

Зеленое солнце заходило над лесом. Сверкала слепящим зеркалом гладь реки, а уж плывущие в небе облака… это нельзя передать словами, решил Вяземский, только увидеть. Увидеть Париж и умереть… хотя после такой красоты умирать как раз не хочется. Хочется жить. Срубить избу-пятистенку, развести огород… ловить рыбу и по вечерам подниматься на холм, чтобы, неторопливо попыхивая табачком, полюбоваться закатом.

Полковник задумчиво повертел в руках пачку «Житана». Пачка была предпоследняя, а последнюю он заначил на дне чемодана для особого случая. В этой же оставалось две сигареты… после чего хочешь не хочешь, а придется переходить на отечественный горлодер.

Он достал сигарету и только было собрался щелкнуть зажигалкой, как услышал позади тяжелые, уверенные шаги.

– Природой любуетесь, товарищ полковник?

«Что у тебя за привычка такая – со спины подкрадываться, – со злостью подумал полковник. – Не услышь я тебя заранее, точно бы сигарету выронил!»

– Любуюсь, Степан Киреевич, – подтвердил он нейтральным тоном. – Отличный вид с этого холма.

– И в самом деле. – Кобзев встряхнул очередную пачку мятой «Примы». – Хорошая у вас зажигалка, товарищ полковник, – заметил он, бесцеремонно наклоняясь к «зиппе». – Ангольская?

– Скорее юаровская, – ответил Вяземский, пряча зажигалку в карман. – Мне ее принесли после боя… с наемниками. Артиллерия у них хреновая, чуть ли не со Второй мировой осталась, зато зажигалки хорошие.

– А пейзаж здесь действительно превосходный, – доверительно сообщил Кобзев, затягиваясь. – Особенно сейчас, вечером. Берет за душу. Жалко будет ломать такую красоту.

– А кому надо будет ее ломать? – удивился полковник. – Местным? Зачем?

– Местным-местным, – кивнул гэбист. – С нашей, понятно, технической помощью. Им ведь придется обеспечивать работу портала со своей стороны, – пояснил он опешившему Вяземскому. – А поскольку ученые уверяют, что атомная энергетика будет в этом мире испытывать… некоторые проблемы, то ответ напрашивается сам собой. – Кобзев ткнул сигаретой в сторону реки. – ГЭС.

– А зачем местным обеспечивать работу портала? – спросил Вяземский.

Его разобрало любопытство. Не так уж часто удавалось добиться от скрытного гэбиста чего-нибудь путного относительно планов командования, а сейчас Кобзева, похоже, потянуло на откровенность.

– Для того чтобы поддерживать постоянный контакт со «старшим братом», – невозмутимо ответил Кобзев. – Не думаете же вы, что молодая Эвейнская республика будет способна выстоять одна, в кольце врагов… под угрозой американской интервенции, наконец. Естественно, они попросят нашей помощи… и мы ее окажем… в необходимом объеме. Но и от них для этого тоже потребуются… соответствующие действия.

– Ах, вот вы на что замахнулись, – протянул полковник.

– Ну, так ведь это наша с вами основная задача, – отозвался гэбист с явным недоумением – как же, мол, партийный, а простых вещей не понимаешь.

– А я думал, что основная задача – это взять под контроль точки перехода, – задумчиво заметил Вяземский.

– И это тоже! – кивнул Кобзев. – Но эта проблема будет решена куда успешнее, если нас всемерно поддержит правительство… подлинно народное правительство, а не какой-то там «император», окопавшийся в столице и фактически не имеющий влияния на местных феодалов.

– Ну-ну, – недоверчиво хмыкнул полковник. – Простите, Степан Киреевич, но пока все ваши попытки особыми достижениями не увенчались.

Он был почти уверен, что эта реплика выведет гэбиста из равновесия, но, к его немалому удивлению, тот только благодушно махнул рукой.

– Эти попытки… так, проба сил, самодеятельность на полковом уровне. Про агитацию Бубенчикова я вообще не говорю, хотя, – Кобзев старательно затоптал брошенный окурок, – обратите внимание, как моментально отреагировали на него местные. Почуяли, суки, опасность.

– А эти… лесные братья…

– Вот с ними мы дали маху.

«Мы! Надо же, какой ты самокритичный», – зло подумал Вяземский.

– Недооценили, так сказать, уровень их идиотизма. Ну да разрешилось все сравнительно благополучно, а в следующий раз…

«Сравнительно – это ты, конечно, хорошо сказал, – подумал полковник, вполуха слушая разглагольствующего гэбиста. – Тридцать два… тридцать пять, если присчитать погибших в тренировочном лагере инструкторов. Плюс группа Викентьева… Левшинов…

И ведь это только начало, – с ужасающей четкостью понял полковник. – Их не остановить… и будет литься кровь. Много крови».

Он медленно поднял голову. Показалось или отблеск Драконьей реки в самом деле на миг полыхнул алым… словно река и впрямь была до краев наполнена…

Полковник старательно потряс головой. Надо же, какая чушь привидится.

– Так вот я и говорю, – увлеченный своими мыслями Кобзев, похоже, даже не заметил, что полковник его не слушает, – пусть они даже сначала согласятся на чисто торговые отношения. Пусть. Если у них перед глазами постоянно будет пример нашего общества. Общества социалистического равноправия, где каждый человек от рождения равен… независимо от происхождения и талантов… это будет оказывать на местные подневольные классы столь разлагающее влияние, что правители очень скоро будут вынуждены принять самые жесткие меры для сохранения прежнего статус-кво… и вот тут-то вмешаемся мы.

– Товарищ Кобзев, – перебил гэбиста Вяземский. – Вы уж извините… в другой раз я бы с удовольствием послушал о светлом будущем Эвейна еще дольше, но… служба.

– Да-да, конечно. – Майор, словно очнувшись от транса, с подозрением уставился на Вяземского. – Мне, кстати, тоже пора. Заговорился я что-то с вами.

– Было весьма занятно послушать, – подчеркнуто невыразительно произнес Вяземский.

Кобзев опасливо покосился на него и, отбросив в сторону пустую пачку «Примы», решительно зашагал с холма.

* * *

День запомнился Иллиене смутно, так же смутно, как исполненная кошмаров ночь. До рассвета девушка металась в полубреду – то приходили разорванные в клочья летящим железом старшие, укоряли, стыдили, точно малое дитя, показывая кровоточащие ошметки собственной плоти, то наплывали злые лица людей-демонов, измазанные чем-то, и не поймешь, то ли нарочно, как кровожадные ырчи наносят боевую раскраску на клыкастые хари, то ли просто по человечьей нечистоплотности. По временам приходили бледные тени, щупали руки холодно и бесстрастно и уходили вновь. Только незлой раненый демон на соседней кровати по временам касался ее пальцев, и прикосновение его каким-то образом усмиряло взбунтовавшийся рассудок, вгоняя видимое в рамки видного.

Когда сквозь оконца в пологе заструился слабый утренний свет, Иллиена немного пришла в себя – в основном от боли. Раскалывалась голова; от бессонницы ныли виски, ломило затылок, и остренькая щепка пробивала череп чуть обок темени. Если бы Дар остался с нею, Иллиена вмиг уняла бы боль… но внутреннее знание, этот изощренный палач, надругавшийся над последней надеждой, подсказывало, что проткнувшая голову спица и есть отзвук умирающей силы.

Против своей воли эльфийка обратилась к человеческой доле своей крови, к запретному, преступному, ненадежному и предательскому, но единственно оставшемуся у нее дару – дару предвидения. Захватывая пространство, точно умирающий – воздух, она искала вокруг палатки уходящие в будущее следы смерти.

И не находила.

Это было страшнее всего – Иллиена твердо знала, что не умрет от рук демонов, что ей покуда ничто не угрожает, но увидеть грядущее ясней она не могла. Слишком ограниченны были ее способности, подавленные долгим неупотреблением. Ей оставалось только доверяться смутным предчувствиям.

День казался продолжением ночных кошмаров. Поминутно в шатер кто-то вламывался, нагло, бесцеремонно. То наведывались люди в белых накидках, бормотали на неприятном, ящеричьем языке, меняли повязки, касались полунагого тела Иллиены холодным металлом – девушка всякий раз испуганно сжималась, не до конца доверяя предзнанию. То к раненому заглядывали на пару слов приятели, ухмыльчивые и грубые, глазели на пленницу, тыкали пальцем. Однажды, ближе к полудню, зашел толстый властный демон со страшными, ледяными глазами, волоча за собой нескладного юнца, попытавшегося завязать с уткнувшейся носом в подушку эльфийкой беседу на всеобщем, переговорил о чем-то с «тем, кто ее спас» – Эльеком, так, кажется? Тот ответил резко, и ши заспорили, потом главный демон кивнул отрывисто и ушел, а с ним и толмач. После этого незваных гостей стало поменьше, и только люди в белом сновали все так же, охая и причитая над клочками тонкой бересты.

Алекс и сам не понял, откуда у него взялся кураж – спорить с гэбистом, но факт оставался фактом: после визита Кобзева в лазаретную палатку прекратили соваться все кто ни попадя. Врачей, правда, отвадить не удалось, а их присутствие тревожило девушку едва ли не меньше, чем сальные взгляды солдат, но это было хоть что-то.

И все же, только когда невидимое за брезентовым пологом солнце скрылось, а в палатке зажглась одинокая лампочка, по сравнению с которой самый ледащий светляк показался бы прожектором, почти укрытый рыжей гривой клубочек чуть развернулся.

– Э-льек?

– Тогда уж Алик, – улыбнулся он. – Меня так в детстве папа пытался звать – а мне не нравилось, и я не отзывался. А у тебя красивое имя. Иллиена… Илли. Можно, я буду звать тебя Илли?

Он не знал, но чувствовал, что сейчас нужно говорить и говорить. Об именах, о погоде, о всякой ерунде… о чем угодно. Только чтобы она не молчала. И не плакала больше. Он не хотел, чтобы она плакала.

Они и болтали о ерунде. Ни один не хотел показывать свежие раны души, ни один не хотел выдавать тайн, которые почитал сокровенными… и все же в этой нелепой, скачущей с предмета на предмет беседе они сближались – микрон за микроном. В оговорках, привычных оборотах речи, брошенных походя фразах Окану открывался странный, ни на что не похожий мир – мир лесных городов, вечного зеленого сумрака, нечеловечески прекрасных отшельников-долгожителей, воедино сливавшихся со своими возлюбленными пущами… жесткой системы кланов-каст, сложной иерархии старшинства, в которой роль играло даже то, появился ты на свет ополночь или с первым лучом рассвета…

А Иллиене открывался мир по ту сторону стоячих камней.

– Альик… Странное имя. Почему не нравилось?

– Не знаю даже. – Он по привычке пожал плечами, хотя она не могла видеть этот жест. – Не нравилось, и все. Маленький был, глупый.

– Маленькие… должны слушать старших.

– Наверное. Я хотел, – он попытался подыскать эвейнское выражение, аналогичное русскому «сам себе на уме», – быть шатуном.

– Маленький…

– Маленьким быть плохо, – сказал он вроде бы небрежно, а все равно вышло, словно пожаловался. – Никто не принимает всерьез.

– Маленькие… должны слушать старших.

– Ну да. И быть как все. Ходить строем, петь хором, слушать, разинув рот, сказки про самого доброго на свете ежика – а я не хотел быть таким, как все.

– Ходить строем? Как? Маленькие… дети бегают, играют… слушают старших.

– Наших маленьких, – вздохнул Алекс, – родители отводят в специальные места, называемые «детский сад». Там детей учат спать по приказу, ходить парами друг за другом, любить дедушку Ленина и… слушать старших. Всегда и во всем слушать старших.

На миг он вспомнил яркий, солнечный осенний день, желтые россыпи листьев на асфальте и теплый ветер, что лениво носит их от кучи к куче. А маленький мальчик…

– Я не хочу спать!

– Это тихий час, – в который уже раз устало повторяет отец. – Все дети должны спать.

– Но я не хочу!

– Это нужно.

– Зачем это нужно? Я не хочу спать!

– Не всегда можно делать все, что хочется.

– Но я все равно не сплю. Я ворочаюсь, скриплю кроватью, мешаю другим.

– Лежи тихо.

– Я не могу тихо! Я хочу бегать! Почему нельзя пустить меня во двор? Там я никому не буду мешать.

– В тихий час дети должны спать, – снова повторяет отец. – Так решили умные дяди и тети, которые лучше знают, что нужно маленьким детям.

– Кто-то лучше меня знает, что нужно мне? А почему я не знаю их?

– Они знают, что нужно маленьким детям. Всем детям.

– Дети разные. Мальчики и девочки. Им нужно разное. Мне не нравится…

Отец тяжело вздыхает.

– Они знают, что нужно всем детям, – говорит он. – Всем мальчикам и всем девочкам.

– Я – не все! – кричит мальчик. – Я не хочу быть – все! Я не буду спать! Все равно не буду спать!

* * *

Впереди сквозь деревья забрезжил свет.

Тварь, до сих пор просто механически переставлявшая ноги, подняла голову.

Там, впереди, были люди. Много людей. Живых.

При этой мысли рот твари распахнулся, и застоявшийся воздух с шипением вырвался из легких.

Много людей и нет огня. Это хорошо. Плохо, когда огня много. Тварь оскалилась, вспомнив летящий в нее факел, от которого она с трудом сумела уклониться. Огонь – это смерть, а ей не хотелось умирать снова.

Свет впереди погас так же внезапно, как и вспыхнул. Но направление она запомнила.

Еще впереди было много железа. Очень много. Тварь могла ощущать такие вещи, правда, внимания на них она обычно не обращала. Ее гораздо больше волновала живая плоть.

Свет возникал еще два раза, пока она продиралась через заросли. Очень яркий луч, способный ослепить любого, кто пользуется глазами. Будь тварь поумнее, ее бы это насторожило. Но эта тварь и при жизни-то не отличалась интеллектом. Поэтому ее не встревожил ни луч прожектора, ни перепаханная земля, напичканная металлом.

Что-то оглушительно хлопнуло под правой ногой – и сразу же завыло впереди. На замешкавшейся твари сошлись лучи сразу двух прожекторов.

– Стоять на месте! – взревел усиленный мегафоном голос.

Тварь попыталась подняться, неуклюже опираясь на лишившуюся ступни правую ногу. Боли она не испытывала, но была озадачена. Как могла такая маленькая ловушка причинить ей столько повреждений? Надо быть осторожнее.

– Стоять на месте! – продолжал надрываться голос. – Руки вверх…

Продемонстрировать более глубокие познания эвейнского ему не дали. Один из часовых наконец сообразил, что именно он видит в десятикратный прицел крупнокалиберного НСВ, и, надавив спуск, держал его еще долго после того, как последняя дымящаяся гильза со звоном шлепнулась в кучу своих товарок.

Тварь даже не успела ничего понять. Впереди вспыхнул жаркий – жарче, чем она когда-либо видела, – мотылек огня, и рой пуль буквально размазал ее по склону.

Спустя час заспанные саперы, зевая и поминутно сверяясь со схемой минного поля, прометали безопасную тропу к ее останкам.

– Ну и? – осведомился комбат, скептически разглядывая перепаханный пулями участок. – Что это было?

– Щас посмотрим, – отозвался щеголявший новенькими капитанскими погонами Переверзнев, осторожно тыкая палкой в полусгнившую кисть.

– Черт, воняет-то как! – поморщился гэбэшный капитан Володин, замещавший временно отбывшего в старый лагерь Кобзева. – Они что, всегда так воняют?

– Всегда-то всегда, – озадаченно сказал Переверзнев, – но не сразу.

– Б…, да этому чучелу месяца три! – рявкнул комбат. – И вы, б…, хотите сказать, что оно, б…, само сюда пришло? Вот так взяло, выкопалось и приперлось?

– Логичнее было бы предположить, – начал осторожный Володин, – что мы имеем дело с хитроумной провокацией эвейнских феодалов. Сильный маг-движитель, в смысле, телекинетик – кстати, именно такой родовой дар у владетелей Бхаалейна – вполне мог бы управлять движениями подобной… куклы.

– А хули оно им надо?

– Возможно, таким способом они хотели разведать систему обороны базы? – пожал плечами Володин. – И вообще… посмотреть на нашу реакцию.

– Завтра договорюсь с Вяземским, чтобы тот еще раз заградогонь просчитал, – заметил комбат.

– А может, тут и впрямь живые покойники шляются? – озабоченно сказал Переверзнев. – С этим х… колдовством во что хочешь поверишь. Такая тварь… мы пулеметчика втроем еле-еле оторвали. До сих пор трясется.

– Надо будет к нему нашего психолога направить, – сказал Володин. – Пусть успокоит… соврет там чего-нибудь… ну, вышла из лесу местная горилла, а тебе ночью спросонок чудо-юдо привиделось. И, кстати, личному составу тоже чего-нибудь в этом роде скормить. Незачем людей зря пугать.

– А с этим, – комбат пнул зиявший пустыми глазницами череп с остатками скальпа, – что делать? Так оставлять нельзя. Даже до утра.

– Прикажите саперам, чтобы на брезент собрали – и в лабораторию, – распорядился Володин. – А я потом с ними… поговорю.

– Ну, хорошо, – неуверенно проговорил Переверзнев. – Допустим, сейчас мы это дело замнем. А если оно такое еще раз полезет? Что тогда?

– А хули, – после долгой паузы сказал комбат. – Когда полезет, тогда и видно будет.

* * *

– Вы – демоны, – сказала Иллиена. Ей тяжело было говорить на общем языке. Дома, в пуще, он не звучал, а учить наречие презренной человечьей родни девушка не желала. – Странные. Не такие, как наши люди. Выглядите, как люди, а внутри – другие. Ши.

– Другие… – медленно повторил Алекс. – Да, мы не такие, как здешние жители. Вот только кровь у нас такая же красная. И мы тоже умеем умирать.

Зря он сказал это. Она тут же снова увидела поляну…

– Нет!

– Прости. – Он легонько потряс ее за плечо. – Слышишь? Прости, я не хотел. Не плачь. Не надо.

– Вы – убивать! – выдохнула она, зарываясь в подушку.

– Да, – согласился он. – Убивать мы тоже умеем. Мы этому хорошо научились там, у себя.

– Зачем? – всхлипнула она. – Зачем вы пришли в наш лес, ши?

Тот самый вопрос, который задавал мне их главный, отстраненно подумал Алекс. Я стоял перед ним и собирался умереть красиво. Для меня это было важно – умереть красиво, так, чтобы эти длинноухие надолго запомнили советский спецназ. А потом у него за спиной выросли разрывы… впрочем, он же успел обернуться. Успел увидеть свою смерть, а вот понять ее – уже нет. Впрочем, не все ли равно? Я все равно не знаю ответа на его вопрос. Спросила бы чего полегче – например, на кой черт я уцелел и чего мне делать дальше?

– Так приказали наши воеводы. Дурной ответ, но у меня нет другого.

– Вы принесли с собой смерть!

– Да? – зло откликнулся он. – А может, она уже ждала нас там? Смотрела, щурясь, поверх белоперых стрел? Не мы первые начали убивать!

Она не ответила. То, что она могла ответить – про лес, про то, чем лес был для них… для нее, он бы не понял. Для имеющего Дар все было просто и понятно – но имеющий Дар никогда не выпустит смерть в пущу.

А теперь и у нее нет Дара… и тот народ, который она от рождения почитала своим, при виде нее отвернется… нет, они просто будут смотреть сквозь нее, как сквозь пустоту. Всю свою жизнь она пыталась стать для них своей, сделать все, чтобы окружающие забыли о толике человеческой крови в ней. А теперь… она и есть не более чем пустое место – существо без Дара, не способное ощутить Жизнь.

– Будь все оно проклято! – выдохнул Алекс, глядя куда-то в сторону. – Все эта трижды идиотская миссия «руки помощи»! Они и капли твоих слез не стоят, слышишь? Не плачь! Христа ради, только не плачь! Ты ведь жива!

– Нет! – крикнула она. – Не жива. Там… у меня отняли Дар, мой Дар, а что я без него? Оболочка. Зачем мне жить?

– Чтобы вернуться.

– Я не могу вернуться! – Она изо всех сил вцепилась в подушку, так, что костяшки пальцев стали белее наволочки. – Без нашей силы я – не эльдар! Я не могу вернуться домой, понимаешь, не могу!

– Не понимаю. – Иллиена не столько увидела – в шатре было темно, а слезы застили глаза, – сколько ощутила, как демон совсем по-людски беспомощно покачал головой. – Объясни мне.

– Ты думаешь… – Слова не шли на язык, растворялись в слезах и обмякали, точно снежинки на ладони, слипаясь в кашу. – Думаешь, эльдар, мой народ – это острые уши и длинные пальцы? – Она подняла руку, словно надеясь, что он увидит тонкую, вытянутую ладонь. – Мы – это наш Дар. Это Дар всех эльфов, он един и единит нас! Мы презираем иные дары… и сторонимся людей, почитающих среди себя чародеев.

Она не стала говорить, что и сама она наделена колдовским таланом. Слишком силен был стыд… а еще сильно он казался сейчас, оттого, что шальной кусочек железа пощадил именно этот, людской дар, и теперь предвидение шевелилось где-то под сердцем, все сильнее и страшнее предвещая непредставимое, невозможное, неизбежное…

– А теперь я, – Иллиена машинально коснулась нелепой повязки на голове, – лишилась Дара! Я больше не эльдар… даже не полукровка, какой была! Меня больше не примут в пуще!

Демон прошептал что-то на своем языке, тоже дотронувшись осторожными пальцами до пахучих бинтов.

– Это пройдет, – проговорил он, и Иллиена даже не могла определить – правду он хочет сказать или соврать ободряюще. – После ударов по голове… бывает. Люди теряют память. Почему не дар?

– Нет! – вскрикнула девушка. – Это… навсегда!

Только когда слова сорвались с ее губ, она поняла – да, это так. Дар предвидения не давал ей даже обмануться.

– Я знаю, – проговорила она рвано. – Я… не до конца эльдар. Мать моего отца была человеком… чародейкой. От нее во мне… это проклятие.

– Проклятие? – удивился демон.

– Мой народ, – благие леса, какой же злой издевкой звучат эти слова! – народ эльдар не признает чародейных даров. Это… извращение естества. Стыдное…

Сбиваясь, всхлипывая, она и сама не заметила, как пересказала всю историю своей недолгой жизни. Как прятала прорывающиеся всплески предзнания, как намеренно подворачивала ногу, ломала руку – только чтобы показать, что у нее нет дара, она не верит дару, не пользуется им, что она такая же, как все, как все!..

– А теперь я совсем человек, хуже того – колдунья! Мне больше нет ходу назад. В мой мир…

– Что ж, – спокойно проговорил ши. – Тогда пойдем со мною, в мой.

Это было настолько дико, невероятно, немыслимо, что Иллиена даже перестала плакать.

А ши тем временем вытянулся рядом с ней, правда, по другую сторону одеяла, обнял и прижал ее голову к своей груди.

Иллиена замерла, словно крохотная птичка, больше всего на свете боясь спугнуть это невесть откуда взявшееся ощущение покоя и безопасности.

«Не дай бог, заглянет сюда кто, – подумал Окан. – Вот шуму-то будет. Это же полный сюр, а наше начальство подобных направлений в искусстве не одобряет».

– Расскажи еще о себе, – тихо попросил он. – А я расскажу о себе, ладно? Все-все. У нас целая ночь впереди.

Глава 14

– Василикс! Василикс! Просыпайся! Вот засоня… и не растолкать его, ленивого! Василикс!

– Ыы… – расслабленно отозвался Сошников, отворачивая голову от бьющих в глаза нахальных солнечных лучиков. Уклониться не удавалось – рассвет заглядывал на сеновал через распахнутые двери, прямо напротив которых и устроился прошлым вечером бравый спецназовец.

Сено пахло… ошеломительно. «Вот это сено, – думал Сошников вяло, чуть ерзая, только чтобы ощутить, как оно ходит под его весом, как покалывает голую спину, – вот это всякому сену сено, при таком сене наше – не сено, а бумага просто…».

Вообще-то ему было о чем подумать и помимо сена. Но если сейчас не подняться, вредная Елика обольет его ледяной водой – полведра на голову вместо будильника. Что Васе решительно не нравилось в здешней деревенской жизни, так это всеобщая привычка вставать с петухами. Правда, бабка его говорила, что это нынешнее, колхозное поколение так испортилось, а вот раньше вся Потелянка до рассвета… но то раньше. А Сошников, наивно полагавший, что, растянув положенную увольнительную до утра, сможет хотя бы выспаться, пропустив постылую побудку, оказался оскорблен в лучших чувствах.

– Встаю, поднимаюсь, – пробурчал он, пытаясь нашарить в сене штаны. – Рабочий народ…

Штанов не было.

– Э! – возмутился Сошников, просыпаясь окончательно. – Что за шутки? Куда ты их…

– Не я, а ты, – безжалостно уточнила Елика, упирая руки в бедра. – Вон твои порты, у порога валяются.

Сошников ругнулся вполголоса, пользуясь тем, что русского здесь все равно никто не понимает.

– Эх, Василикс, – задумчиво проговорила девушка, глядя, как десантник пытается натянуть брюки, неловко прыгая на одной ноге, – иной раз посмотрю на вас, демонов, – просто дети малые!

Сошников только улыбнулся многозначительно.

Еще пару недель назад он бы на такой выпад, пожалуй, обиделся. Не посмотрел бы, что девчонка симпатичная. Но за это время слишком многое изменилось. С каждым новым визитом в деревню спецназовец все сильнее ощущал свое родство со здешними жителями. Это чувство нарастало незаметно, исподволь, и по мере того как это происходило, менялось и отношение деревенских к пришлому демону.

А началось все с того, что Елика попросила его наколоть дров. Сошников тогда заартачился, а потом устыдился. И правда – неужто девчонка виновата, что отец у нее – не мужик, а позорище? Елика с матерью, как могли, тянули на себе хозяйство, а папаша все больше просиживал порты в корчме или шлялся по деревне, выискивая, где бы гадость сказать. Ограда покосилась, все, на что ни падал взгляд гостя, требовало починки.

За утро Вася переколол всю поленницу, а потом, уже без спроса, наладил забор. С отвычки было тяжело – руки, привыкшие к гильзам и затворам, трудно вспоминали старое. Однако наградой Сошникову стали не только благодарные поцелуи Елики, но и серьезные, оценивающие взгляды деревенских стариков.

День за днем, с каждой сошниковской самоволкой, дом на отшибе обретал все более жилой вид, а соседи все охотней и добрее заговаривали с пришельцем. По негласному уговору Елика не водила спецназовца в дом, пока там был ее отец – Сошников или помогал по хозяйству во дворе, или валялся с девушкой на сеновале, – а хозяин, в свою очередь, не пытался выпроводить незваного гостя, как ему о том ни мечталось. Соседки-сплетницы уже просветили Василия – верней сказать, Василикса, как переиначилось на здешний лад его имя, – что Елика была в доме самым, пожалуй, ценным достоянием, и папаша лелеял надежду выдать ее за гильдейского чародея или, самое меньшее, владетельского дружинника, так что всякие заблудные кавалеры были ему хуже кости в горле.

– Ну что, сонюшка, – поинтересовалась Елика, когда Сошников вынырнул головой из ведра с колодезной водою, – пойдешь трапезничать или без тебя обойдемся?

В голосе ее натренированное ухо спецназовца уловило некое напряжение, но, какова была причина тому – он догадаться не мог, как ни старался. Казалось, что этот простенький вопрос таит в себе скрытое значение… но от радости Василий даже не подумал озаботиться этим. До сих пор Елика, с охотой делившая с ним и постель на мягком сене, и все, что могло найтись в небогатом доме, никогда не приглашала его за стол домой – всякий раз приносила снедь во двор или на тот же сеновал, и сейчас сердце Сошникова невесть почему заколотилось радостно.

– Иду, конечно! – Спецназовец шумно фыркнул, поискал взглядом полотенце, отерся, попытался разглядеть свое отражение в воде, в увиденном усомнился и полез в карман за расческой. – Погоди только, дай хоть в божеский вид себя приведу, а то перед тэнной Айлией стыдно…

Что дома может оказаться не только Еликина матушка, но и папаша, Сошникову в голову не пришло до того мига, как он переступил порог сеней.

– Доброго утра вам, тэнна Айлия, – привычно уже поклонился спецназовец – не только из вежливости, а и чтобы не приложиться лбом о притолоку, – и, подняв голову, едва не подавился. – И вам тож, оннат Норик, – добавил он сбивчиво.

– И тебе, гость дорогой, доброго утра, – степенно ответила мать Елики. – Садись, в ногах правды нет.

Норик промолчал, исподлобья зыркнув на гостя меленькими глазками. Как у такого во всех отношениях неприятного человечишки могло родиться чудо вроде Елики, Сошников просто отказывался понимать и подозревал втайне что и не Норикова та вовсе дочка… хотя в здешних краях прижитые на стороне дети служили поводом для косых взглядов, только если отцом их не был колдун. То, что никаких даров Елика не заполучила, не значило ничего – даже в самых что ни на есть чародейных семьях порой рождались бесталанные дети, а уже случайные, ненаследственные дары в потомстве чаще пропадали, чем продолжались. Отчасти подтверждало эту версию и то, что Елика в семье так и осталась единственным ребенком – в здешних краях дело неслыханное.

Не дождавшись приветствия от отца семейства, Василий опустился на лавку напротив Норика, между Еликой и тэнной Айлией, и с наслаждением втянул носом ароматный парок. Работать в здешних краях приходилось до седьмого пота, что верно, то верно: выражение «спину гнуть от зари до зари» только сейчас обрело для Сошникова буквальный смысл, хотя, по совести сказать, больше оттого, насколько запущено оказалось хозяйство при оннате Норике. Но и кормила эвейнская земля своих насельников так, что потраченные силы возмещались с лихвою.

Сегодня на завтрак были оладьи, такие вкусные, что есть их с чем-то еще казалось святотатством. Но все семейство именно так и поступало, так что спецназовец волей-неволей следовал примеру, наворачивая оладьи со сметаной, с творогом, с вареньем двух видов и еще с чем-то бежево-пышным, запивая все это ячменным кофе из тяжелых глиняных кружек. Сошникова спервоначалу это питье просто потрясло – он никак не ожидал столкнуться с чем-то настолько знакомым, как кофейный напиток «Народный».

В окно заглядывало теплое зеленоватое солнце. Будь на месте Василия образованный Окан, тот обратил бы внимание, насколько несовместимы некоторые детали с образом средневековой деревни – хотя бы те же стекла в рамах. Но Сохатого такие мелочи не волновали. Если что и тревожило его, так это смутное чувство стыда – вот Студент небось ковыряет ложкой лазаретную овсянку, а он тут уминает поджаристые лепехи… нехорошо выходит. Хотя, если рассудить здраво, если бы тогда с Джоном послали его, а не Студента, уже сам Сошников пролеживал бы койку, когда не могилу. Так что тут уж на кого бог пошлет.

Оннат Норик на протяжении всей трапезы продолжал мерить спецназовца недружелюбными взглядами. Поначалу Сошников не обращал внимания, но к концу завтрака у него уже кусок не лез в горло.

– Ты ешь, ешь, – не выдержала Елика, ощутив, что последние три оладьи так и останутся лежать сиротливо на дне огромной миски, – а то сегодня для тебя дело найдется…

– Мгм, – неопределенно буркнул Сошников.

На самом деле ему уже пора было возвращаться на базу. Ему еще вчера вечером пора было возвращаться. «Ну ничего, – подумалось ему, – ребята прикроют…» Сам он всегда прикрывал уходивших в самовол: «Что?.. Ах, этот… Только что был… минуту назад вышел… нигде не найти… вызвали на пост…» – и не имел причин полагать, будто ему откажут в подобной же любезности. Спецназовец улыбнулся, запихивая в рот очередную оладью. Надо же, как он заговорил – «любезности»! Еще месяц назад ему и в голову не пришло бы завернуть эдакое словечко. Не иначе эвейнская речь влияет.

– Ага… – пробурчал Норик, уткнувшись в тарелку. – Как всякого чужака, так привечать, а как родного отца – побоку, неблагодарные…

Тэнна Айлия хлопнула ладонью по бедру.

– Ты бы гостя постыдился! – укорила она мужа.

– Гостя! – взвился хозяин. – Кто его приглашал, кто его привечал? Все без меня! Никакого почету в собственном доме! Гостя! Навели, понимаешь, всяких, хоть и ши, хоть кого, а лишь бы поперек!

Сошников стиснул зубы. Очень хотелось дать визгливому мужичонке по зубам – несильно, ради вразумления, – но он понимал, что Елика его самого за такие дела приложить может. Не так больно, как обидно. И тем более не стоит встревать в чужую семейную ссору.

– У-у!.. – проныл Норик не то угрожающе, не то капризно. – Все вы одно семя!

Он стукнул кулаком по столу. Спецназовец сморщился – в детстве его бабка за такие дела по рукам била нещадно. Хлеб и стол почитать надобно… вот опять сорвалось – «надобно»!

– Отец… – умоляюще вскинулась Елика, поглядывая на возлюбленного.

– Что «отец»? – зло передразнил ее Норик. – Путается тут со всякими… ладно бы эллисейна нашла себе или хоть анойя, так нет… девка позорная…

Сошников стиснул зубы так, что заскрипело за ушами, впился пальцами в дубовую лавку. Нет, если этот слизняк еще хоть слово скажет… Краем глаза он заметил, как испуганно смотрит на него Еликина матушка, будто ей передался душивший спецназовца убийственный гнев. И от этого взгляда пузырь, нараставший под сердцем, вдруг лопнул.

Под взглядом Сошникова оннат Норик сорвался с лавки, грянувшись спиной об пол, и, пролетев через всю горенку, приложился к стене, точно прибитая метко брошенным сапогом крыса.

– Мама!.. – охнула Елика.

– Трисветлые дии! – прошептала тэнна Айлия.

– Ой, е… – только и выдавил из себя Сошников.

У него ни на секунду не возникло сомнений, что именно он сотворил эдакое чудо, но спецназовец не мог понять – как?

– Василикс! – Оправившись от изумления, девушка обратила на своего любимого исполненный гневного укора взгляд. – Почему ты не сказал, что ты – чародей?!

– Я не… – Слова застряли у Сошникова в глотке. В самом деле, как можно было отпираться, когда он только что одним усилием воли отправил в полет Еликиного зловредного папашу. – Я нечаянно… – прохрипел он и сам понял, насколько нелепо это звучит.

Оннат Норик, кряхтя, поднимался с полу.

– А ну, – потребовала Елика от Сошникова, – подними что-нибудь!

– Как? – не понял совершенно сбитый с толку спецназовец.

Больше всего его смущало, что свершившееся не воспринималось окружающими как чудо.

– Взглядом! – нетерпеливо объяснила Елика. – Ты чародей или анойя?

С трудом шевеля мыслями, Сошников нашарил глазами пустую деревянную кадушку – после того, что случилось с Нориком, он решил выбрать что-нибудь небьющееся. «Ну и как я буду ее поднимать?» – промелькнуло в голове, и одновременно представилось, отчетливо и ясно, как он тянется к кадушке рукой, как цепляет за ушко пальцами и тянет…

Кадушка оторвалась от пола и медленно поплыла вверх. Наверное, она уперлась бы в потолок, если бы Сошников не сообразил, что происходит, и от изумления не потерял бы хватки. Деревяшка упала и покатилась по полу.

«Да как же это я? – думал спецназовец, не зная – радоваться ему? пугаться? забыть о случившемся, как о страшном сне? Он заметил, как в глазах Елики к любви примешивается гордость, как лицо тэнны Айлии исполняется глубокого почтения. – «Как же это я?» Ну да – для них ведь не случилось ничего чудесного, просто он из пришлого ши вмиг превратился в чародея – пусть слабого, но это ведь совсем другое дело…

Оннат Норик крякнул, отряхнулся и решительно полез в кладовку. Вытащив на свет божий изрядную бутыль с уже знакомой Сошникову розовой наливкой, он плеснул густого пахучего напитка в четыре пустые кружки.

– Ну… – Он потер ушибленный крестец, помялся немного и выпалил так торопливо, словно слова жгли ему рот: – За тебя, зятюшко!

– Ы… – булькнул Сошников.

– За тебя, зятюшко, – повторила Айлия. – Наш дом – твой дом. Твоя кровь – наша кровь.

– За тебя, милый, – прошептала Елика и, нагнувшись через стол к уху Сошникова, добавила: – За то, что тебе не пришлось долго ждать этих слов… и за твой дар.

Спецназовец хотел сказать… что-нибудь, но слова не лезли из горла. Что делать? Благодарить? Отказываться? Бежать со всех ног?

Их дом – его дом… Он вспомнил, насколько буквален бывает эвейнский язык в своих оборотах, и его передернуло. Этот дом станет его, и эта женщина станет его – окончательно и бесповоротно. Эта земля примет его… только скажи.

И все же страх был силен. Он поднимался в груди, не давая дышать. Бросить родину… не вернуться никогда в знакомые края, к бабкиной могиле… Оставить за спиной все привычное. Хотя почему же все? Здесь все так похоже на родное… Но все, все не так! Невозвращенец в чужой стране… И холодноглазый Кобзев пустит своих ищеек по его следу, и если он вернется – дезертирство, трибунал, расстрельный взвод…

Если бы майор ГБ не отдал тогда пленника-перебежчика владетелю Бхаалейну, страх мог бы и победить. Сошников и сам понимал это и презирал себя за слабость, но только мысль о том, что если уйти удалось какому-то без году неделя десантнику, то ему, Сохатому, сам бог велел, поддержала его в решении, которое он уже принял.

Наливка скользнула в горло ароматной струей, и ее запах словно пробудил в сознании спецназовца нужные слова.

– Моя кровь – ваша кровь, – слетело с его губ. – Ваш дом – мой дом.

И жаркая нежность в глазах Елики была ему наградой.

* * *

Первым признаком неминуемой катастрофы Обри Норденскольду показался остекленевший взгляд часового. Конечно, послушав с полчаса разглагольствования адмирала Дженнистона о его геройских подвигах во время войны Корее, можно и в обморок хлопнуться… но солдат на посту должен терпеть любые неудобства.

И все же Обри не осмелился привстать, чтобы потрясти оцепеневшего морпеха за плечо. Хотя бы потому, что адмирал никогда не простил бы ему столь вопиющего хамства. Возможно, это и сделало возможным все последовавшее.

Пространство посреди кабинета разорвалось, точно туго натянутая парусина, если полоснуть по ней ножом. По краям разрыва плыл струйкой туман. Пахнуло холодным ветром, донесшим запах лесной сырости и дыма.

В отверстие один за другим шагнули, без усилия преодолев границу, трое в обычных для эвейнских чародеев камзолах. Одного Обри узнал – это был мрачноватый парень, что сопровождал лорда Ториона на тех, первых переговорах. Двое других были ему незнакомы.

Макроуэн отреагировал первым. Рука его метнулась к поясу быстрей, чем память подсказала, что оружия там нет. Прежде чем он успел рвануться к застывшим в странном оцепенении часовым, ноги подполковника подкосились, и он неловко упал, повалив складной стул.

– Я – Линдан ит-Арендунн, – проговорил мрачный, глядя на Обри, – полноправный чародей гильдии огневиков и владетель Дейга по доверию. Я пришел предъявить вам обвинение, демоны.

«Проклятие, – мелькнуло в голове у Обри, – он, наверное, принимает меня за главного…»

В глазах невзрачного человечка по левую руку от Линдана что-то мелькнуло. Он молча обернулся к своим спутникам, и мгновение спустя чародей, кивнув, перевел взгляд на адмирала.

– Да… – Дженнистон начал приподниматься со стула и вдруг обмяк. Обри показалось было, что его поразил тот же паралич, что и бешено извивающегося на полу Макроуэна, но он заметил, как ритмично подергиваются пальцы адмирала, и понял, что это всего лишь очередной припадок.

– Хорошо… – проговорил молодой лорд, будто в ответ на чьи-то пояснения. – Тогда мы будем говорить с вами двумя. Вы передадите наше слово своему владетелю, когда он очнется.

Макроуэн прекратил попытки добраться до автомата, и движения его сразу сделались свободнее.

– За меня и от имени всех гильдий Эвейна будет говорить Ратвир ит-Лорис, сын Лориса ит-Арвира, сына Арвира ит-Льюса, деда раахварракса Манара, полноправный чародей гильдии стражей.

«О-ой», – мелькнуло в голове у Обри. Пока разведчики Томаса миля за милей продвигались к столице, племянник самого императора добрался до штаба группировки вторжения. Но как, черт побери, удалось этому мальчишке перетянуть власти на свою сторону? И что такое гильдия стражей? Знание эвейнского ничем не могло помочь здесь Обри – слово не соотносилось в его сознании ни с чем знакомым.

– Я… не стал бы говорить с вами, – промолвил высокий, на удивление молодой блондин, видимо, бывший Ратвиром ит-Лорисом, – когда бы Серебряный закон не требовал предупредить вас о близкой погибели. Совет гильдий Эвейна дает вам время до завтрашнего восхода, чтобы убраться с нашей земли. Оставшиеся будут уничтожены.

Обри пронзил намерившегося было выругаться Макроуэна взглядом, и подполковник замер.

– Это какое-то недоразумение, – осторожно промолвил майор. – Мы не имели в мыслях ссориться с законным правительством Эвейнской империи. Более того, мы даже направили ко двору императора наших послов…

– Император здесь ни при чем, – ответил Ратвир со снисходительной усмешкой. – Хотя он, позволю себе заметить, тоже не рад, что на нашей земле творят свои бесчинства злобные демоны, разрушившие владение Дейга. Ваша погибель определена судом гильдий.

Обри прикрыл глаза. Ему казалось, что он попал в скверный судебный детектив и этот доморощенный Перри Мейсон сейчас выложит перед присяжными последний, убийственный довод.

– Никто из владетелей не обращался за помощью к Серебряному престолу, и император не может обрушиться на вас со своим войском. Несмотря даже на то, что вы в безумной ярости своей прервали род владетелей Дейга и дар их утрачен, – продолжал Ратвир. – Однако вы нанесли оскорбление чародею гильдии огневиков, сказанному Линдану ит-Арендунну, а гильдия не вправе оставить этот проступок без ответа.

– Мы готовы… – выдавил Обри.

Он хотел сказать, что они готовы принести извинения, возместить ущерб, загладить урон, наврать что угодно, лишь бы только туземцы перестали следовать своей безумной логике, в которой каждый шаг Обри подводил и его, и всю американскую группировку все ближе к катастрофе… Но взгляд его столкнулся со взглядом невзрачного человечка в буром, и майор Норденскольд осознал по наитию, что именно его воля держит в подчинении часовых. Очень трудно лгать человеку, который читает твои мысли легче, чем ты сам открытую книгу.

Ратвир ит-Лорис печально посмотрел на него.

– Убирайтесь в свой мир, ши, – промолвил он без злости. – И не возвращайтесь никогда более. Эвейн не про вас. И помните – ваш срок истекает завтра, на восходе.

Один за другим посланцы шагнули обратно в разрыв, и тот затянулся так же бесшумно и быстро, как возник. В полной тишине слышался только шорох суматошно бегающих по бумаге адмиральских пальцев.

Дверь распахнулась без стука, и на пороге возник Говард Сельцман. При виде оцепеневшего адмирала и распростертого на полу Макроуэна он замер на миг, потом ввалился в кабинет и с нервной аккуратностью затворил дверь за собой.

– М-майор… подполковник… адмирал… – выдавил он жалко. Сейчас ученый походил на обиженного ребенка. – Установка…

– Что с установкой? – терпеливо спросил Обри, чувствуя, как внутренности его смерзаются в тугой ком.

– Она выключена… – прошептал Сельцман и сглотнул всухую. – Но портал… открыт.

* * *

Самое паршивое время суток в карауле – четвертый час. Когда ночь вот-вот сменится утром и уставшие за смену глаза так и норовят слипнуться, а от леса серой пеленой наползает туман. Холодно, сыро и просто зверски хочется спать! Волчий час. Время «Ч». Сейчас уже забыли, откуда произошел этот термин. Он остался с прошлой войны и когда-то означал «четыре часа» летнего времени – когда в предрассветных сумерках можно различить цель. Капитан Перовский знал это. Алекс Окан – тоже.

Рев мотора заставил встрепенуться дремавших часовых. Но, прежде чем они успели хоть что-то понять, угловатый силуэт БМД сорвался с места, подмял ограждение и помчался вниз по склону. Несколько противопехоток бесполезными хлопушками лопнули под гусеницами.

Прожектор сумел настичь машину уже внизу, как раз в тот момент, когда она с размаху врезалась в заросли кустарника.

Запоздало взвыла сирена. Кто-то выпустил в светлеющее небо пару длинных автоматных очередей, что в условиях начавшейся в лагере суматохи было не самым разумным поступком. К счастью, пули ушли вверх, никого не зацепив и никуда не срикошетировав.

На то, чтобы организовать нечто похожее на погоню, ушло чуть больше двенадцати минут. Две БМД, проделав очередные проемы в многострадальном ограждении, покатились вниз по склону, а БТР с пограничниками рванул через ворота в обход.

Встретились они, впрочем, достаточно быстро. Пропавшая машина обнаружилась в полусотне метров от опушки. БМД стояла, уткнувшись в здоровенный, метров семь в обхвате, дуб. Мотор молчал, люки механика-водителя и десанта были распахнуты настежь.

– Цепью, цепью рассыпайтесь! – надсаживался лейтенант Лягин. – Живее!

– Товарищ лейтенант! – подскочил к нему один из пограничников. – Позвольте нам вперед. У нас собаки…

– Ну, так что ж ты раньше молчал… Живо!

Однако с собаками вышла заминка. Овчарка, с трудом протиснувшись вслед за проводником в водительский отсек, обнюхала сиденье, но, вытащенная наружу, след брать категорически отказалась. Никакие команды «след», «вперед», понукания, ругань и даже закаченные кусочки сахара не помогали. Собака бегала взад-вперед, время от времени садясь, и недоумевающе поглядывала на хозяина большими влажными глазами.

То же самое произошло со второй овчаркой.

Сзади донесся треск, и на проделанную уже тремя бээмдэшками просеку выкатил «ГАЗ-66».

– Что у вас тут происходит? – холодно осведомился капитан Перовский, выходя из машины.

Несмотря на утренний час, он выглядел бодрым, подтянутым и даже – это поразило Лягина больше всего – свежевыбритым.

– Собаки след не берут, – чуть не плача, сообщил пограничник. – Лучшие собаки заставы… да что там, всего отряда… ума не приложу.

– Местные наворожили, не иначе, – вполголоса произнес кто-то за его спиной.

– Наворожили, говорите… – с легким презрением повторил Перовский и, повернувшись к газику, отрывисто скомандовал: – Федин, Потапов – ко мне.

Из машины беззвучно выскользнули две размытые из-за «лохматых» камуфляжей тени.

– Проверьте, – кивнул капитан в сторону угнанной машины.

Одна из теней чуть наклонила голову, и спецназовцы, подавшись назад, растворились в темноте, выглядевшей за пределами светового конуса фар почти живой.

Новый треск возвестил о прибытии на место происшествия очередного высокого начальства. Теперь около брошенной бээмдэшки столпилось почти все командование «руки помощи».

– ЧП, значит? – зловеще осведомился начштаба, ни к кому, правда, конкретно не обращаясь. – Попытка угона боевой техники, преднамеренная порча имущества… что еще?

– Выясняем, – веско обронил капитан Володин.

– Разрешите доложить, товарищ капитан? – тихо спросила возникшая перед Перовским фигура. – В радиусе двадцати метров никаких следов не обнаружено. – И уже менее официальным тоном добавила: – Роса не тронута. Абсолютно.

Перовский скрипнул зубами.

– Возвращайтесь на базу, – скомандовал он. – Берите вторую и третью группы и тщательно, сантиметр за сантиметром, проверьте периметр.

– …и, вне всякого сомнения, попытка дезертирства, – закончил Бубенчиков. – А что еще можно было ожидать в условиях, когда…

– Не попытка, – перебил его подошедший со стороны лагеря Кобзев.

В отличие от спецназовца, майор выглядел заспанным, помятым и оттого еще более злым.

– Я только что из госпиталя, – сообщил он. – Пропали пленная… и переводчик, сержант Окан.

Перовский тихо скрипнул зубами.

Аккуратно прорезанную дыру в ограждении обнаружили десять минут спустя, точно на противоположной от места переполоха стороне базы. И на этот раз собаки взяли след сразу. Правда, шли они по нему недолго – только и исключительно до ручья, где он терялся в проточной воде.

– Продолжать поиски! – распорядился Бубенчиков.

– Это бессмысленно, – заметил Перовский, презрительно поглядывая на замполита. – Если Окан решил уйти… его не остановим мы все вместе взятые.

– Почему? – вскинулся тот.

– Он лучший из моих ребят, – ответил капитан просто.

– Меня гораздо больше пугает, что он вообще решил дезертировать, – бросил Кобзев зло. – Вы сами сказали – лучший! Отличник боевой и политической! Это вам не образцовый комсомолец Громов! Если после недели общения с туземцами бегут такие люди… я начинаю подумывать, что решение предоставить бойцам увольнительные в деревню было колоссальной ошибкой.

– В области идеологической работы телепатия дает колоссальное преимущество, – отозвался Перовский.

Он хотел пошутить, но по тому, как заскрипел зубами гэбист, понял – в шутке оказалось слишком много правды.

Самому Перовскому было бы намного легче, если бы он мог заставить себя поверить в две вещи – что Окан дезертировал, находясь под гипнозом, и что беглец действительно ушел в леса.

* * *

– Не понимаю я, – повторил старший лейтенант Васильев, – какого лешего мы в этой дыре торчим уже второй день? До столицы полсуток пути, императорский замок на горизонте виден, а мы…

– Не понимаешь, так молчи, – отозвался Аркаша. – Вон разведка тоже не понимает, и ничего, сидит себе в углу. А тебе все так сразу скажи…

– Я, между прочим, – набычившись, произнес Васильев, – заместитель командира группы! А кроме того, именно я лично ответствен перед майором Кобзевым…

– Ну и хули ты, заместитель, вые…ся, когда командир рядом сидит? – весело спросил Аркаша. – Вот ведь человек! Я его не трогаю, мешки таскать не прошу, с поручениями не гоняю…

– Вот-вот! – перебил его Васильев. – Что это за поручения, которые вы роздали почти всему личному составу? Я категорически против того, чтобы рядовой состав в одиночку перемещался по…

– Уймись, старлей, – отмахнулся Либин. – Это ж тебе не твои туристы совковые, которые первый раз в жизни сорок восемь сортов заморской колбасы на прилавке увидели. Это разведка, спецназ, они сам-один к черту в жопу без масла залезут и с ценными данными оттуда вернутся. Так ведь, капитан?

– Примерно, – процедил Мухин из своего угла.

– Видели мы это хождение в одиночку, – пробурчал гэбист. – По водке да по бабам… все, млин, большие специалисты.

– Ни один из наших бойцов, – холодно заметил спецназовец, – не был замечен в самовольных отлучках за пределы базы.

– Ну да, не пойман – не вор, – скривился Васильев. – Ваши орлы такие ушлые, что хрен прищучишь. Тем более когда и без них каждую ночь с ног сбиваешься.

– Давали б увольнительных побольше, – зевнул Аркаша, – и ловить бы не надо было.

– Ага, щас, – прищурился Васильев. – Может, нам и в Союзе загранпаспортов побольше выдавать, а? Тогда, глядишь, и погранвойска можно было бы подсократить? Так, что ли?

Прежде чем ответить, Либин вытащил из лежащей на столе торбы здоровенный бутерброд, состоящий из двух ломтей белого хлеба, между которыми аппетитно розовел ломоть ветчины, и с чавканьем впился в него зубами.

– Не, погранцов сокращать не надо, – промычал он в перерыве между чавками. – А вот ОВИР разогнать на хер…

– Да вы… – начал подниматься Васильев.

– Сядьте! – резко скомандовал Мухин. – Неужели вы не понимаете, что он вас нарочно дразнит? А вы, Либин, – повернулся он к снабженцу, – тоже… кончайте ломать комедию. Смотреть противно.

– А че я? Че я? – Аркаша дожевал бутерброд и начал, подняв перед собой блестящие от жира руки, оглядывать комнатушку в поисках чего-либо похожего на полотенце. – Он же первый начал.

– Я вообще буду настаивать, – пробурчал гэбист, усаживаясь обратно, – чтобы это пугало вывели из состава группы. – Он покосился на украшенный наспех латунными побрякушками чемодан с рацией. Раз в сутки над предполагаемым местом нахождения группы пролетал гидросамолет – при отсутствии отражающего слоя ионосферы это был единственный способ связаться с Большой землей, а заодно и получить оттуда очередную порцию неутешительных новостей. – Равно как и бойцов, которые были в одном подразделении с Оканом – это к вопросу о самовольных отлучках за пределы базы.

– Я бы попросил вас, товарищ старший лейтенант, – в голосе Мухина явственно прозвенел металл, – не делать преждевременных самостоятельных выводов по факту исчезновения сержанта Окана и туземки до заключения расследующей этот… инцидент компетентной комиссии. Равно как и принять во внимание тот факт, что состав нашей группы тоже был утвержден вышестоящим командованием. В том числе и вашим непосредственным начальником.

– Вот-вот! – поддакнул Аркаша. – И вообще… А с Оканом – там ух как запутано. Я эту эльфиечку успел краем глаза обозреть – та еще штучка! С виду как тростинка, а как своими глазищами зыркнет – прямо хоть с копыт долой. У нее из этих глаз такая гипнотическая сила перла…

– Сперма у кого-то из ушей перла, вот что, – съязвил Васильев. – Видел я, как ты давеча по местному рынку шел – ни одной задницы мимо себя не пропустил.

– Ах так! – взвился Либин. – А ну, скажи, почем на этом рынке мешок капусты торговали? А? Молчишь? Потому что ты, старлей, за мной глаза проглядывал, а я по сторонам смотрел. А баб щипал для полноты образа, понял? А то, что это за купцы такие – здоровые молодые парни, кровь с молоком, а на женщин ноль внимания и ходить, что характерно, норовят след в след? Руссо туристо, облико морале? А ну как местный воевода такими вопросами озадачится?

– Если бы вчера с места двинулись, а не зады просиживать решили, – проворчал гэбист, – никаких бы скользких вопросов не возникало.

– Слушай, ты… – Либина аж распирало от возмущения. – Может, я тебя учу шпиенов ловить или за диссидентами приглядывать? Или его, – он мотнул головой в сторону Мухина, – как натовских генералов из постели воровать? Нет? Так и ты, молодой, в мои, – на этом слове Аркаша сделал явственное ударение, – дела нос свой не суй. Я на этом свою первую собаку съел, когда тебя еще и в проекте не обозначили.

– Я, товарищ Либин, – медленно произнес гэбист, – буду делать то, что должен и что считаю нужным. И в данный момент я считаю нужным получить ответ на вопрос – когда мы наконец перестанем отсиживаться на этом чертовом постоялом дворе и приступим к непосредственному выполнению данного нам командованием задания?

– А вот завтра с утра, – сказал Аркаша. – Как только рассветет, так прямо сразу и приступим.

* * *

Низкие серые тучи лениво ползли по небу, едва не задевая вершины сопок. Мелкий моросящий дождик то ли капал, то ли просто носился параллельно земле. Ну а надвигающиеся сумерки окончательно превращали мир в размытое серое пятно.

Капитан Перовский моргнул.

Он лежал в десантном отсеке БМД, накрытый небрежно брошенным брезентом, и внимательно наблюдал за подходами к пятачку, на который, согласно приказу командующего, стаскивали сломанную бронетехнику, нуждавшуюся в заводском ремонте. За последние несколько дней тут скопилось шесть машин, которые должны были вот-вот отправить на Большую землю, втиснуть на пятачок можно было еще максимум одну.

Лежал капитан уже больше четырех часов, и тело у него затекло просто зверски. Он попытался осторожно перевернуться на другой бок – и замер, пристально вглядываясь в сумеречную мокрень.

Почти неразличимая серая тень отделилась от склона сопки и бесшумно скользнула к соседней машине.

Капитан тихо кашлянул. Тень замерла.

– Далеко собрался, Студент? – скучающе осведомился капитан.

Алекс Окан медленно выпрямился.

– Да не так чтобы очень, товарищ капитан, – ответил он. – Домой.

– Ну-ну, – протянул Перовский, откидывая брезент и с наслаждением потягиваясь. – Залезай, что ли. Поговорим. Пэбэшник только спрячь… подальше.

Алекс недоуменно, словно впервые узнал о его существовании, уставился на бесшумный пистолет в своей руке, сунул его в кобуру и, согнувшись, нырнул в БМД.

Некоторое время они молча сидели напротив друг друга.

– Ну, – нарушил затянувшееся молчание капитан. – Давай, рассказывай, Студент, как ты дошел до жизни такой… отличник боевой и политической…

– Да вот, сложилось, – вздохнул Алекс, устало глядя в проем люка. – Позацеплялось… одно за другое…

– И пошли клочки по закоулочкам, – хмыкнул Перовский. – Я ведь серьезно, Студент.

– Да и я не шучу, товарищ капитан, – проговорил Алекс. – Чес-слово. Вы же понимаете – никакой я не агент ЦРУ, прокравшийся в доблестные ряды советского спецназа. Дезертир, предатель – это да, эти ярлыки я честно заслужил. Просто… не увидел я другого пути, чтобы ее спасти!

– Она здесь. – Перовский не спрашивал, а, скорее, констатировал факт.

– Она просто девочка, – сказал Алекс после очередной долгой паузы. – Ей и так уже досталось по полной.

– Думаешь, у нас ей будет легче? В чужом мире…

– Для нее теперь любой мир – чужой, капитан. Она утратила… я не совсем врубился… короче, ее народ не примет ее. А местные люди для нее столь же чужие, как и мы. У нас я, по крайней мере, смогу ее защитить.

– Уверен?

– Да. – Алекс произнес это тем окончательным тоном, после которого у оппонента обычно пропадает желание продолжать спор на данную тему. – Сумею.

– Мальчишка. – По тому, как произнес это слово Перовский, было непонятно – то ли он одобряет поступок Окана, то ли порицает. – Пацан, – добавил он все тем же устало-равнодушным голосом. – Один против всего мира? Против двух миров?

– Не один. – Алекс улыбнулся, совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы капитан заметил и оценил эту улыбку. – Теперь – не один.

– Все равно – мальчишка, – сказал Перовский. – Да еще самонадеянный. Вся эта история с побегом…

– Ваша школа, товарищ капитан.

– Молчал бы уж!

– Так ведь сработало.

– Если бы сработало, – наставительно произнес Перовский, – я бы тут не сидел… или ты бы тут не сидел. А так, – он сделал короткую, в несколько секунд паузу, – я тебя пересчитал.

– Я же, товарищ капитан, не выпускной экзамен сдавал, – тихо возразил Окан. – Да, не тяну я против учителя… пока.

– А не тянешь, так сиди и не отсвечивай, – сказал капитан. – Экзамен… экзамен, Студент, в нашем деле один – бой. И с зачетом-незачетом там просто.

– Ну, а мне повезло, – прошептал Алекс. – Вытянул счастливый билет. А Димка… и те ребята… мне ведь теперь еще и за них жить, так, капитан?

– Ты за себя-то хоть проживи, – вздохнул Перовский. – И за нее.

– За нее, – задумчиво повторил Алекс. – Да, за нее… стоит жить. Она… хорошая.

– Так уж и быть, поверю тебе на слово, – сказал Перовский и, помолчав чуть, добавил: – Разбегаетесь, как клопы на морозе, честное слово. – Сохатый ушел, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд сержанта. – Совсем. Ребята его прикрывают пока, но я-то знаю.

– Куда? – невольно спросил Окан.

– В деревню. – Перовский пожал плечами. – Женился. Хозяйство обустраивает. Наши к нему в гости наведываются, а остальных… те его и не видят. Моя все же школа, – с непонятной гордостью заявил он и неожиданно спросил: – Ты не куришь?

– Никак нет, товарищ капитан, – отозвался Окан. – Никогда не курил… и за последние двое суток не начал.

– И я не курю, – сказал капитан грустно. – В лесу табачный дым за полкилометра унюхать можно. А так иногда хочется.

– Да, – кивнул Окан. – Сейчас бы не помешало.

– Пойти, что ли, у Вяземского сигару стрельнуть? – Капитан словно бы размышлял вслух. – У него, говорят, кубинские.

– Сказки это, – сообщил Алекс. – Байки народов мира. У полковника был блок французских сигарет, «Житан», по-моему. Если он их еще не скурил к свиньям собачьим.

– Или трубку завести? – задумчиво сказал Перовский, словно не слыша.

– И дымить «Герцеговиной флор»?

– Ну да… – отозвался капитан и, словно очнувшись, взглянул на Алекса.

– В третьей справа машине, – отрывисто проговорил он, – в десантном отсеке ящики с ЗИП-м навалены. Подходяще. Я там оставил сухпаек, консервы… короче, разберешься. В Союз этот металлолом отправляют завтра, тут ты все правильно понял… – Он коротко усмехнулся. – Хотя завматчастью пришлось уламывать.

– Капитан…

– Да ну, фигня все это, – неожиданно оборвал его Перовский и, резко вскочив, выпрыгнул наружу.

– Ты вот что, – бросил он, держась за люк. – Берегись там… и ее береги. И… удачи.

– Тебе того же, капитан, – отозвался Алекс. – Ни пуха…

– К черту! – выдохнул Перовский и, не оглядываясь, зашагал прочь.

* * *

Вой сирены прорвал тонкую пелену сна, которой сознание Обри Норденскольда пыталось защититься от знобкой предрассветной прохлады. Снаружи слышались крики, топот ног, железный лязг.

«Неужели атака?» – подумал Обри панически и тут же устыдился. Он общался с туземцами больше чем кто бы то ни было в лагере… и еще ни разу не поймал их на прямом вранье. Если императорский посол дал американцам время до рассвета, чтобы убраться, то, пока не встанет солнце его войско не сдвинется с места.

Тогда что же?

Обри не успел еще натянуть китель, когда в дверь постучали. Майор глянул на часы – четыре минуты. Неплохо.

– Кто там? – поинтересовался он, сражаясь с пуговицами.

В комнату заглянул вестовой от Макроуэна.

– Подполковник просит вас немедленно подойти, майор Норденскольд, сэр! – выдохнул он.

Даже в полумраке видно было, как блуждают глаза морпеха.

– Что там стряслось? – поинтересовался Обри, выбегая вслед за вестовым из домика. Солдат покачал головой.

– Подполковник сказал, чтобы вы сами посмотрели.

Обри на ходу пожал плечами.

Макроуэна они нашли на одной из смотровых вышек, расставленных по углам территории. Подполковник стоял в позе греческой статуи, задумчиво опершись за неимением колонны о станковый пулемет, и вглядывался в даль.

– Что случилось, Даг? – поинтересовался майор, тяжело дыша.

За последние недели старшие офицеры группировки перешли на «ты».

– Гляди! – Макроуэн ткнул пальцем вперед и вниз.

Обри послушно всмотрелся. До рассвета оставалась еще пара часов, но небо уже светлело на востоке, пока еще не розовым пламенем зари, а серым призрачным свечением, точно от люминесцентной трубки. Вначале майор не понял, на что указывает Макроуэн, – широкий луг, отделявший ограду лагеря от опушки леса, был пуст. А потом увидел.

Земля была черной. Даже в жалобном предутреннем свете он мог отличить зелень травы от глухой темноты угля. И запах… да, ветерок нес запах гари.

– Они выжгли луг, – прошептал Макроуэн. – Просто выжгли… за какие-то секунды, часовой видел… То ли как предупреждение, то ли ради удобства.

Обри покачал головой. Он догадывался, что туземцы держат в рукаве пару тузов. Ему не требовалось выглядывать вниз, чтобы догадаться – горелая полоса заканчивается точно под сеткой.

– Мины сдетонировали? – поинтересовался он отрешенно.

Макроуэн резко кивнул.

– Готовимся к нападению туземцев, – приказал Обри. Именно приказал, хотя по уставу не имел над своим товарищем никакой власти. – Всеми имеющимися силами. Если мы не выстоим…

– Мы выстоим, – с безумным упрямством проговорил Макроуэн. – В конце концов, они всего лишь дикари… пусть даже на них камлают шаманы и работают телепаты.

Всматривавшийся в сумрак Обри резко обернулся.

– А что ты скажешь, когда земля будет гореть у тебя под ногами, Даг? – шепотом поинтересовался он. – Мы ошиблись, ошиблись в самом начале – надо наконец осмелиться признать это. Перед нами не крестьяне и рыцари Темного времени. Перед нами нетехническая цивилизация. Культура, которой три тысячи лет. Империя, простоявшая двадцать веков. Мир, на свой лад не менее развитой, чем наш. А мы повели себя… как туристы, которые требуют кока-колы и гамбургеров в парижском ресторане!

Майор перевел дыхание.

– Нас сгубила гордыня, – проговорил он чуть слышно. – Хубрис. Почему мы решили, будто сможем тягаться с ними?.. Даже не тягаться, нет – пройти мимо них и по ним, не заметив! Мы начали вторым Сонгми… а нам, похоже, устроили второе наступление «Тет».

– И все-таки я не понимаю. – Макроуэн отвернулся, точно так ему было легче облекать в слова то, о чем настоящий солдат не должен и думать. – Как можно было настолько промахнуться? Ведь аналитики…

– Логика, – Обри горько усмехнулся, – прекрасная штука. С ее помощью можно доказать все, что требуется. Аналитики искали признаки военной мощи… А где они? – Он обвел взмахом руки далекий лес. – Где? Как могли они догадаться, что эта мощь – в людях? В людях, каждый из которых наделен уникальным даром и каждый – отдельная сила? Как могли мы понять, что здесь люди… – он замялся в поисках нужного слова, – незаменимы. Здесь то, что мы полагаем досадным недоразумением – подумаешь, десятком гуков меньше! – оказывается преступлением под стать каинову.

– Ты думаешь, – голос Макроуэна был отстранен и сух, – что, если бы Уолш не открыл тогда огонь, мы бы с ними договорились?

Обри застыл с открытым ртом. Ему в голову не приходило задать себе этот вопрос.

– Не знаю, – признался он. – Не знаю.

Подполковник передернулся всем телом, стряхивая с себя крамольные мысли, как собака – воду.

– Идем, – бросил Макроуэн. – До рассвета еще есть время.

Глянув на прощание, Обри уловил какое-то движение на кромке леса. Он всмотрелся до боли в глазах и наконец увидел. По опушке стояли люди. Неровной чередой, вовсе не похожей на строй, группками и по одному… стояли и ждали.

Восточный горизонт медленно, неуклонно наливался розовой краской, как зреющий ядовитый плод.

* * *

Андрей Ростовцев решил, что стольный град Андилайте – это круто.

Он очень любил свой родной Киев и считал его самым красивым городом в мире – по крайней мере, в нашем мире, поправился он. Но хрустальные башни, рвущиеся в небо из зеленых волн деревьев, производили неизгладимое впечатление. Такими любили изображать города светлого коммунистического будущего в любимых Андреем сборниках советской фантастики.

Особенно же впечатлял императорский дворец, искрившийся алмазными гранями стен. Он гордо стоял на высящейся над городом скале – прекрасный и недоступный, как заветная мечта. Двухсотметровый утес-столб да на его верхушке еще этажей пятнадцать самого дворца, прикинул Ростовцев – Эйфель бы, увидев такое, загнулся от зависти. Оно, конечно, с Останкинской башней не сравнить… но одно дело протыкающая небеса стальная спица и совсем другое – похожий на застывшую слезу или серебряное пламя замок, одновременно массивный и невесомый. Замок называли «безумием Конне», и верно, только сумасшедший мог вздыбить над распростершимся в зеленой долине городом это чудо.

Но вид с тех крохотных балкончиков, должно быть, просто потрясающий.

Да, хорошо быть императором в светлом Эвейне!

Ростовцев пообещал сам себе, что если он – уж неизвестно, какими правдами и неправдами – попадет в состав отправляемой к императору делегации, то обязательно найдет способ прорваться на один из тех балкончиков и посмотреть на Андилайте сверху. Если уж Париж стоит мессы, то столица Серебряной империи – тем более.

А пока он просто бродил по широким тенистым… проспектам – после узких и не слишком чистых улочек городков, в которых они останавливались по пути, другого слова не подберешь. Глазел, как и положено заезжему провинциалу, на красоты архитектуры, а еще больше – на обыденные невероятности этого колдовского города: вот двое кумушек возвращаются с базара, а полная корзина снеди плывет перед ними, как крутобокая каравелла, нетерпеливо распихивая прохожих… вот бригада строителей, как положено, с матюгами возводит очередной особнячок, и один чародей аккуратно настругивает глыбу белого кварцита на ровненькие блоки, а другой, на лесах, так же проворно соединяет их в монолит стены… Разглядывал вывески и таблички – «Мастер-кузнец Таргевракс Молот – наговорные клинки в стиле эпохи Эльфийских войн», «Гильдейский лекарь Левенай ит-Менарикс», «Товарищество Юриэны – доставка мелких посланий по всему Эвейну» и ниже мелкими буквами: «Под рукой гильдии отверзателей»… Рассеянно улыбался празднично одетым – или они все время так одеваются? – людям, особенно молодым девушкам, которых тут было необычайно много. И одеты они были необычайно легко, впрочем, это было понятно – даже в тени термометр, если бы тут нашелся хоть один, показал бы никак не меньше двадцати пяти.

Андрей давно уж скинул тяжеленную кожанку и расстегнул гимнастерку, удивляя встречных полосатостью тельняшки. Правда, удивление сразу пропадало, стоило только эвейнцам разглядеть цепь с массивным серебряным звеном.

Внезапно Ростовцев углядел на противоположной стороне проспекта, среди яркого многоцветья местных одежд, нечто зелено-пятнистое, до боли родное и знакомое – и бросился вперед, расталкивая прохожих.

– Эй, славянин! – закричал он, чуть удивляясь – кто здесь мог оказаться, вроде ж бы сектора нарезали без пересечек – и слегка досадуя, что не может отчего-то с ходу узнать товарища. – Заблудился, что ли?

На его крик обернулись сразу несколько человек, в том числе и парень в камуфляже – и Андрей замер, словно налетев на невидимую стену.

Он не знал этого человека! Это был человек не из их группы!

Только сейчас, задним числом, до него начало доходить, что расцветка камуфляжа только похожа на спецназовскую. Похожа – но не до конца. Немного другие оттенки красок, другая форма пятен – сочетание, виденное уже… на инструктажах. Натовская униформа!

* * *

Крис бродил по городу уже третий час и все это время клял себя последними словами.

Ну что, спрашивается, стоило захватить фотоаппарат?! Самую простенькую, дешевую «мыльницу», которую за двадцатку баксов запросто привез бы любой шоферюга из подразделения снабжения. Боллингтон вон догадался – и сейчас, радостно повизгивая, заканчивает уже третью пленку. Почем он эти кадры будет потом толкать – и думать не хочется, одно ясно – это будет покруче убийства Кеннеди.

Хорошо хоть, не один он оказался таким лопухом! Три четверти группы волками выло, глядя на своих более предусмотрительных коллег. Ребята попытались было подкатиться к майору, чтобы тот радировал на базу, но Ричардсон послал их подальше. Впрочем, даже если бы он и подал эдакий запрос, на базе его бы, скорее всего, зарубили.

Теперь неудачники изощрялись кто как мог. Капрал Ховард, например, нашел какого-то местного маляра – Крис искренне сомневался, что тот когда-либо рисовал что-нибудь сложнее вывесок над лавкой, – и потребовал, чтобы тот изобразил его, капрала Ховарда, на фоне заходящего за императорским замком солнца. Ладно хоть не на белом коне и в позе Наполеона.

Художника, однако, удивить ему особо не удалось – тот, похоже, привык к самым заковыристым заказам пришельцев из-за пределов Благословенной. Если те платят полновесными монетами – то почему бы и нет.

Скорее всего, ничего из ховардовской затеи не выйдет, размышлял Крис. Одно дело – фотопленки, хотя с ними тоже могут возникнуть проблемы – кто знает, что творится в этом чертовом портале, не засветит ли он все к свиньям собачьим, и совсем другое – пейзажик три на четыре фута. Конфискуют, и думать нечего.

У Криса же возникла другая идея. Разглядывая от нечего делать соседние лавки в десятикратную трубу, снайпер заметил, как один из купцов показывал своему приятелю чудную игрушку – стеклянный шар, размером не больше бильярдного, а внутри – Крис готов был поклясться, потому что купец держал шарик на виду достаточно долго, – сам Андилайте в миниатюре.

Такой сувенир пронести через эмпишников будет довольно просто – достаточно закрасить шар чем-нибудь легкосмываемым.

Проблема оставалась только одна – найти лавку, где торгуют подобными редкостями. Спрашивать у купца Крис поопасался – тот мог бы что-нибудь заподозрить, а лишний шум группе был никак не нужен. Столичные же жители в ответ на невнятные вопросы чужеземца – чертов колдун, как оказалось, вложил им окраинный диалект эвейнского – понимать-то их понимали, но определенные проблемы в общении имелись.

Кто-то закричал на противоположной стороне улицы, и Крис вместе с несколькими другими прохожими инстинктивно обернулся на голос.

Прямо к нему бежал какой-то незнакомый черноволосый парень – но цвет его волос занимал Криса в самую последнюю очередь.

Гораздо важнее было то, что одет был этот парень в типично земные – мало того, явно армейские, пятнистые брюки, с ремнем с широкой пряжкой и столь же пятнистую рубашку, из-под которой выглядывала полосатая, словно зебра, майка.

Крису потребовалось всего несколько секунд, чтобы вспомнить, где он видел такую форму – в учебных фильмах, посвященных войскам «вероятного противника». Та одеваются самые элитные подразделения советских войск – десант и спецназ.

Но за эти несколько секунд опомнившийся русский развернулся и, прежде чем Крис успел сделать хоть что-нибудь исчез в толпе прохожих.

* * *

Мина взорвалась на самой кромке леса. В бинокль Обри отчетливо видел, как валится подрубленный клен, как сыплются наземь ободранные ветки и кружатся листья на ветру.

– Почему заранее не была проведена массированная артподготовка? – осведомился адмирал Дженнистон холодно.

– Бессмысленно, – ответил Макроуэн коротко.

За прошедшие часы подполковник словно постарел на двадцать лет. Обри мог поклясться, что в волосах старшего офицера еще вчера было куда меньше седины. Зато адмирал словно задался целью изобразить образец командира – холеного, вычищенного, отглаженного, наполированного.

– Они могут быть, – подполковник обвел взмахом руки обступившую горелую плешь за оградой, враждебную зеленую толщу, – где угодно.

– Этот… посланец уверял, что атака начнется на рассвете, – проговорил Обри, не отнимая бинокля от глаз. – Уже…

Договорить он не успел.

Эвейнские чародеи выступили из леса, точно по мановению волшебной палочки. Обри даже не думал, что их может быть так много. Десятки… нет, сотни. От пестрых кафтанов рябило в глазах. Кое-где промелькивали стальные кольчуги или панцири, но воины, похоже, играли в этом войске вторые роли.

– Маги, – буркнул Макроуэн. Он обходился без бинокля.

– Чего вы ждете?! – внезапно рявкнул Дженнистон. – Второго пришествия?

Не дожидаясь команды, с вышки заговорил пулемет.

Ничего не произошло. Чародеи шли по опаленной земле, поднимая клубы пыли и золы.

– Да что за… – успел выговорить Дженнистон, прежде чем маги нанесли ответный удар.

Человек восемь, большинство – в красном (наблюдавший за движениями противника Обри заметил, что одежды других цветов попадались редко), остановились, сбившись тесной кучкой. Один из них достал из-за пояса жезл… нет, с изумлением осознал майор, подзорную трубу, приладил к глазам… Другой воздел руки, точно Джейн Фонда на занятии аэробикой, и остальные повторили его движение.

Обри показалось, будто он ощутил движение колдовских чар за миг до того, как пулеметное гнездо на вышке превратилось в огненный ком. А может, померещилось.

– Огонь! – в бешенстве выкрикивал адмирал, забывая, что вестового рядом нет и некому передать приказ солдатам, которые в нем, впрочем, и не нуждались.

На дерзко сбившихся толпою наглецах сосредоточился огонь – без толку. Лишь минометные разрывы заставили чародеев расступиться, хотя, судя по всему, вреда не причинили.

Словно опомнившись, заговорили минометы, перепахивая мертвое поле.

– Да нет, – в краткий миг передышки донеслось до Обри бормотание Макроуэна, – не может такого быть… не могут они остановить…

Не могли. На глазах Обри взрывы смели нескольких чародеев – только что бежала по полю фигурка, и вдруг нет ее, растаяла в черном земляном фонтане. От грохота не слышно было торжествующих криков с позиций и протяжного, торжественного пения волынок – со стороны леса.

Теперь вперед продвигались только красные и синие – Обри решил про себя, что цвет кафтанов соответствует чародейному дару, – по двое-трое, действуя слаженно и ловко. Внезапно, словно по неслышному сигналу, они остановились. Вскинули руки…

– Нет! – крикнул Обри. – Нет! – Но чудовищный грохот вбил слова обратно ему в глотку, заставив поперхнуться.

Ограда таяла, оплывала, точно сахарная глазурь на жарком солнце. И все, что находилось за нею, тоже горело, обугливалось, расплывалось. Не всюду… но хватило и этого. Вопли горящих заглушали даже грохот канонады.

На глазах Обри три звена чародеев бросились друг к другу и встали, обнявшись, чтобы на глазах изумленных морпехов взвиться в небо. Пули бессильно буравили воздух вокруг них. Снова качнулся мир от страшной колдовской силы. И сзади, там, где посреди лагеря стояла батарея, рвануло.

Майора сбило с ног, прокатило по земле пару шагов к горящим воротам. Мгновение он лежат, ошеломленный, тупо взирая на полыхающую проволоку, потом, дрожа, поднялся на ноги.

Чародеи, видно, опьянели от легкой победы. Иначе Обри не мог объяснить, почему пущенная по летящим в высоте колдунам граната достигла цели. По земле забарабанили кровавые ошметки. Обгорелый клочок голубого полотна спланировал на плечо Обри. Майор машинально стряхнул его и только теперь понял, что из троих упавших поднялось двое.

Адмирал Дженнистон лежал на земле, и горелая пыль марала его безупречный мундир вместе с темной кровью, стекавшей из дыры в затылке.

Обреченность захлестнула Обри. Безжалостное небо цвета аквамарина взирало на него с высоты. Майор не сразу понял, что кричит ему Макроуэн, потряхивая за плечо:

– Надо эвакуироваться! Обри, я отдаю приказ эвакуироваться!

– Невозможно, – проговорил он, с трудом отгоняя звон в ушах.

– ЧТО?!

– Установка не работает с утра! – крикнул Обри, чтобы услышать собственный голос. – Вчера портал был открыт… но сегодня они его закрыли!

– Надо открыть! – Макроуэн стиснул кулаки. С шипением вырвались из труб еще две реактивные гранаты.

– Есть! – ликующе вскричал подполковник, глядя, как отлетают смятые, разжеванные фигурки неосторожных колдунов.

– Обри! – Он толкнул майора в спину. – Беги, возьми Сельцмана за яйца… и пусть он открывает портал, хоть ключом, хоть кирпичом… иначе мы все позавидуем адмиралу!

* * *

Ростовцеву, что называется, «подфартило» – прямо за углом он налетел на лавчонку, торгующую то ли одеждой, то ли женскими шалями, то ли просто отрезами материи – разбираться спецназовцу было явно некогда. Он просто охватил с прилавка подходящий кусок – неброского серо-коричневого цвета, – кусок материи, сыпанул, не считая, мелочь из кармана и тут же, не отходя от прилавка, вспорол ее ножом примерно посредине.

Хозяин лавки, глядя на столь вопиющее варварство, жалобно застонал, но Андрею было не до него. Кое-как напялив на себя импровизированное пончо, он стремглав кинулся обратно за угол – и успел. Натовец все еще стоял, разинув рот, на том же самом месте. Наконец он захлопнул пасть, потряс головой, словно отгоняя наваждение, и, повернувшись, быстро, почти переходя на бег, зашагал прочь.

Дождавшись, пока он отойдет, Андрей направился следом, тщательно соблюдая безопасную, с его точки зрения, дистанцию – не менее двадцати метров и стараясь, чтобы их при этом разделяло не меньше трех человек.

Натовец, однако, и не думал оглядываться. Похоже, все его мысли были заняты тем, как бы поскорее доложить о столь важном контакте своему начальству – и в этом их с Ростовцевым чаяния совпадали. Спецназовец тоже жаждал как можно скорее увидеть непосредственное начальство натовца – и сообщить о его местонахождении своему начальству.

Ростовцев предполагал, что натовская группа – а это, скорее всего, такой же небольшой разведотряд, как и они, – расположится на каком-нибудь постоялом дворе для приезжих купцов. Поэтому он даже немного удивился, когда преследуемый привел его на рынок.

Удивился – но не сильно. Западный рынок Андилайте ничем не отличался от своего восточного собрата, на котором расположились мнимые купцы в советской военной форме. Такой же дикий шум, толкотня, массы народа – Андрей моментально потерял натовца из виду, бросился вперед, ввинчиваясь в толпу, подпрыгнул – рядом возмущенно завопил какой-то толстяк в засаленной безрукавке, на ногу которого Ростовцева угораздило приземлиться всем весом. Тратить время еще и на него было никак нельзя, поэтому спецназовец коротко, без замаха – где уж размахнуться в такой толчее, – ударил его «клювом орла». Толстяк вмиг осекся, начал оседать, но Андрея это уже не интересовало – он рванулся вперед еще раз, проскочил под какими-то веревками, едва не обрушив себе на голову шатер, который они держали, ужом просочился между прилавками, выскочил из-за палаточного ряда – и замер, едва не налетев сразу на четырех натовцев.

К его счастью, троица, стоявшая за прилавком, была настолько увлечена сбивчивым повествованием его подопечного, что практически не обращала внимания на окружающую суету. Неспешно отойдя обратно за крайнюю палатку, Ростовцев получил возможность не только внимательно рассмотреть своих заочных врагов, но даже расслышать обрывки их разговора. На английском!

Это были американцы! Вне всякого сомнения. Хотя Андрей, со своим твердым «трояком» по языку наиболее вероятного противника, вряд ли мог квалифицированно выделить в их неразборчивой трескотне характерные именно для жителей Нового Света сленговые словечки, но именно эта невнятность окончательно убедила Ростовцева в том, что перед ним американцы – коренные жители туманного Альбиона должны были, по мнению спецназовца, произносить пресловутое «the table» не в пример разборчивее.

Он даже успел оглядеть их прилавок – раза в два больше того, что арендовала их группа, – заваленный типично западным барахлом в ярко-кричащих обертках. Из знакомых названий глаз сумел выделить только слово «кока-кола», правда, почему-то не на бутылках, а на веселеньких красных кепках, но можно было не сомневаться – остальной товар того же пошиба. Кола, жвачка, стеклянные бусы… янкесы, похоже, собрались приобрести за бесценок очередной остров Манхэттен.

Наконец четверка америкосов пришла к единому решению. Двое – одним из них был его «проводник» – остались за прилавком, а еще двое целеустремленно начали проталкиваться сквозь толпу к выходу.

Андрей пошел за американцем, выглядевшим моложе остальных, – он не был уверен, но вроде бы именно к нему относилась фраза «гоу ту коммандер».

* * *

– В общем, как только Рид сообщил нам про этого русского, – брызгая второпях слюной, объяснял сержант Гамильтон, – я сразу смекнул, где можно разнюхать о них как можно больше.

– Сэр, – мягко напомнил майор Ричардсон. – Вы забыли добавить «сэр», сержант.

– Да, сэр, простите, сэр. – Теренс понемногу успокаивался, но подходить к нему все еще никто не решался – уж очень активно размахивал он руками, ворвавшись в комнату. – Так вот, я направился к надзирателю восточного рынка, это чиновник, который командует всем, что там творится, ну и вообще… главный по купцам с восточной стороны. Сэр. Пробился через окружающую его толпу канцелярских крыс – пришлось, правда, изрядно потратиться на взятки, сэр, эти канцелярские крысы, доложу я вам, хапают ничуть не хуже наших…

– Ближе к делу, сержант! – не выдержал лейтенант Томас. – Что вам удалось узнать?

– Все! – Теренс Гамильтон буквально расплылся в довольной улыбке. – Я наплел этому лопуху… простите, сэр, – перебил он сам себя, увидев, что Джаред открывает рот для нового рыка. – Русские прибыли в город в тот же вечер, что и мы. Сэр. Тоже записались купцами из-за пределов. Арендовали лавку и… – Теренс выдержал драматическую паузу. – Остановились на постоялом дворе «Благочестивый дракон». Сэр. Надзиратель подробно описал мне, как туда пройти, и я сразу же ринулся туда, – сержант выдержал еще одну паузу, – и на соседней улице чуть не столкнулся нос к носу сразу с двумя русскими. Сэр. Еле-еле успел убраться. Так что, сэр, я больше чем уверен, они именно…

* * *

– …там, товарищ капитан, – закончил свой доклад Ростовцев. – Я видел, как этот молодой подбежал к сидевшему за столом, должно быть офицеру, после чего они оба быстро поднялись наверх. И потом я наблюдал за входом целый час – внутрь вошли четверо американцев, а вышли только двое. Там у них база.

– М-да, – выдохнул капитан Мухин и, с треском припечатав ладонью столешницу, обвел взглядом комнату. – Какие будут мнения, товарищи офицеры?

– А тут никаких мнений быть не может! – вскинулся Васильев. – Пока, я подчеркиваю, пока, мы обладаем важнейшим преимуществом перед американцами – нам известно их местонахождение, тогда как им наше – нет. И, пока этот фактор действует, мы просто обязаны использовать его.

– А может, все-таки попытаемся сначала побазарить? – пробурчал из своего угла Аркаша. – А то вот так, сразу, глотки спящим резать… не по-людски как-то.

– Ну, знаете! – Васильева аж передернуло. – Тут решается судьба нашей миссии, от нее зависит, не побоюсь этого слова, судьба страны, а вы… ай, да о чем с вами разговаривать! Вы же дальше вашего «гешефта» ничего увидеть не в состоянии. Представляю, до чего бы вы могли «добазариться» с этими янки. И что бы вы могли им продать.

– Эй, эй! – Либин вскочил. – Ты шо мне тут шьешь, а, погань?! Да я за нашу советскую Родину кому угодно пасть порву!

– Либин, сядьте! – рявкнул Мухин. – И сформулируйте ваше мнение так, чтобы не нервировать капитана.

Продолжая недовольно бурчать себе под нос, Аркаша опустился обратно на табуретку.

– Я бы все-таки сначала попробовал с ними переговорить, – сказал он. – Все равно они про нас уже знают, так что секрета никакого не раскроем…

– Ну да, – скептически хмыкнул Васильев. – А потом они посадят на «хвост» этому «переговорщику» своего человека.

– А мы его за углом доской по башке бах – и готов «язык»! – парировал Аркаша и, повернувшись к Мухину, продолжил: – Я так думаю, капитан, у них тут такая же разведка, как и мы. Принюхаться, осмотреться… было бы это полноценное посольство, хрен бы они стояли, как мы, с тряпками на базаре. И если нам сейчас задурить им голову, а самим подшустрить и первыми попасть во дворец, на ковер к главному…

– Это авантюра, – бросил Васильев. – Мы не знаем, насколько далеко продвинулись американцы в своих переговорах с властями. А рисковать мы не можем.

– Ясно, – кивнул Мухин и, обернувшись к окну, спросил: – Ну а ты, старшина, что скажешь?

Сидоренко задумчиво подпер здоровенным кулаком подбородок и уставился на быстро растворяющуюся в серых сумерках улицу.

– Риск, конечно, есть, – наконец проговорил он. – Они там сейчас тоже небось на ушах стоят, за каждым кустом нашу тень видят. А вот ближе к утру, когда они за ночь издергаются… можно будет их взять тепленькими. Я – за.

– А местные? – попробовал было посопротивляться напоследок Аркаша. – Вы о них подумали? Они что, так и будут спокойно смотреть, как мы тут друг друга режем?

– Не-а, – осклабился Сидоренко. – Они вообще ничего не узнают. Ну, случился пожар. Бывает. Жаль, конечно, что из иноземных купцов никто выскочить не сумел. Крепко, видать, перепились.

– Значит, так, – отчеканил капитан Мухин, вставая. – Ваши мнения я выслушал – а теперь слушайте мой приказ. Подготовиться к «акции». Время – час. Выступаем, как только стемнеет окончательно. С собой брать…

* * *

– …только бесшумное оружие, – сказал майор Ричардсон и, обойдя стол, продолжил: – Тяжелого вооружения – минимум. В идеале вся операция должна пройти без единого звука – как с нашей стороны, так и с их.

– Идем всей группой, сэр? – уточнил капрал Ховард.

– Да, – кивнул майор и, смягчившись на миг, добавил: – Давайте шевелиться, парни. У нас осталось, – он вскинул руку и мельком глянул на подсвеченный циферблат, – меньше часа до выхода.

* * *

Обри закашлялся. Дым проникал всюду, он пропитывал все вокруг, и стоило запаху усилиться, как каждый начинал озираться тревожно – где теперь вспыхнуло неугасимое пламя? Но сильнее гари ноздри обжигали запах грозы и кислая вонь кордита.

Лагерь умирал. Собственно, от него почти ничего не осталось. Одна стена аппаратной рухнула, и со своего места Обри мог видеть, как полыхает смотровая вышка – неестественно жарким, термитным огнем.

Чародеи смыкали кольцо. Обри скрипнул зубами. Он ведь знал, он догадывался, какими силами они могут обладать… но почему он не догадался, как чародейные дары дополняют и усиливают друг друга? Гильдейские мастера наступали группами, по трое-четверо, и удержать их не могло ничто, хотя продвигались они очень медленно, сменяя друг друга.

На пути волшебников горел самый воздух. Бронетехника гибла бесславно и бесполезно, расплываясь лужами и впитываясь, точно вода, в прожженную до самых костей землю. Вокруг стоячих камней сжималась незримая стена жара, и не только Обри понимал, что, когда она дойдет до аппаратной, спасение будет невозможно.

И тем более невозможно было оно сейчас, пока аппаратура оставалась мертва и глуха к попыткам Сельцмана оживить ее.

– Генератор! – рявкнул кто-то за спиной Обри сорванным басом. Майор с трудом узнал Макроуэна. Зачихал и снова заглох дизель.

– Да мать вашу сраную! – просипел подполковник. Его словам откликнулся торопливый, лихорадочный лязг.

– Не понимаю, – беспомощно твердил Сельцман. – Не понимаю…

Пальцы его шарили по панели управления, суматошно меняя установки реостатов.

– Доктор… – Макроуэн раскашлялся, сплюнул комок черной слизи и продолжил почти нормальным голосом: – Доктор, если мы сейчас же не запустим вашу установку, нам всем – крышка!

– Я знаю! – взвизгнул Сельцман. – Знаю!

Вялое лицо физика заострилось и потемнело – если то не была покрывавшая все и вся пленка сажи.

– Я ничего не могу поделать! – кричал он, исступленно колотя кулачком по панели. – Точка перехода словно закрылась, установка не может пробить барьер! Она не рассчитана на такие нагрузки! Если я увеличу мощность, могут перегореть катушки, и тогда портал уже точно не отворится!

– Если ваша адская машина не заработает в ближайшие десять минут, нам всем будет наплевать, какие там катушки сгорели! – взревел Макроуэн. – Включайте! Черт, да запустите вы генератор, ослы, хватит беречь соляру! Десять минут, док!

– Ветер, – не своим голосом прошептал Обри.

Настолько не своим, что его услышали все.

– Что? – переспросил Сельцман, промаргиваясь. Кто-то сунул ему последнюю пачку «клинексов», и физик приложил салфетку к глазам.

– Ветер, – повторил Обри.

Над лагерем дул, взметая золу, холодный ветер. Такой холодный, что сразу становилось ясно – огненная стена, окружавшая пепелище, исчезла.

– Они… уходят? – выдохнул кто-то.

– Нет, – покачал головой Обри, не двигаясь с места. – Нет. Их чародеи устали. Они… идут на приступ.

«У русских есть обычай, – мелькнуло у него в голове, – в такие минуты петь. Но если я сейчас заведу «Звездное знамя», меня не поймут».

И в этот миг заговорил последний оставшийся у осажденных пулемет.

– У нас нет десяти минут, – прошептал Обри.

Глотнув студеного воздуха, бешено зарокотал дизель генератора. Словно в ответ ему из-за горизонта донесся раскат грома. Майор поднял глаза – небо стремительно заволакивали низко бегущие тучи.

– Все равно не работает, – пожаловался Сельцман.

Майор вытащил пистолет, посмотрел на него так, словно увидел впервые в жизни, и отшвырнул в сторону, взяв вместо того бесхозную винтовку. Тяжесть оружия в руках давала иллюзию спокойствия, хотя Обри прекрасно понимал, насколько она пуста.

Со стороны леса доносились воинственные крики. Теперь пальба неслась отовсюду, и уже кто-то из столпившихся на краю площадки занимал удобные огневые точки – за брошенной машиной, за брошенным ящиком, за грудой бочек.

– Давайте же, мать вашу! – рявкнул Макроуэн.

Физик послушно сдвинул реостат еще на одно деление. Подполковник, грязно выругавшись, оттолкнул его от пульта и сдвинул рукоятку до упора. Замигала красная лампа.

– Полную мощность! Полную мощность на генератор!

По краю стального кольца побежали лиловые вспышки, и внезапно, как это происходило всегда, пространство в нем разорвалось.

– Лестницы! – крикнул Макроуэн.

Но приказа не требовалось. Оставшиеся в живых морпехи ринулись к провалу, взбираясь на кольцо стоячих камней по стремянкам, по наваленным поспешно ящикам, по плечам товарищей, и прыгали вниз, в разрыв между пространствами.

Обри не нужны были приборы, чтобы понять – установка барахлила. Или, как утверждал Сельцман, не справлялась с нагрузкой. По поверхности смыкания шла муаровая рябь, проводящие шины светились от жара.

– Долго не продержится, – шептал Сельцман, глядя на панель, – нет, сейчас все сгорит… а потом мы сгорим…

Безо всякого предупреждения он рванулся в сторону и, с неожиданной для такого хлипкого человечка силой расталкивая морпехов, поплыл в толпе к ближайшей лестнице.

– Боже, какая толпа, – отрешенно проговорил Обри. – Крысы, просто крысы…

Он не чувствовал страха. Только бесконечную тоску.

– Вы еще здесь? – обернулся к нему Макроуэн.

– А где еще? – отозвался Обри меланхолично.

Из проулка между ангарами выскочили трое туземцев – двое в легких кирасах, с арбалетами в руках, и один в пестром кафтане чародея. Обри снял всех троих одной очередью, как в тире, и мысленно порадовался, что не потерял сноровки.

– Бегите! – гаркнул подполковник, отшвыривая Обри, точно щенка. – Бегите, мать вашу!

Он ударил прикладом под дых ошалелого морпеха.

– Была команда отступать, солдат? – проревел он. – Слушай мою команду! Круговую оборону – занять!

Кто-то подчинился, но большинство продолжало рваться в провал между мирами. Двое сержантов, не потерявших головы, пытались сорганизовать оставшихся, чтобы наступающие эвейнцы не прорвались к установке раньше, чем все морпехи покинут базу.

– Да бегите же, Обри! – прохрипел Макроуэн. – Кто-то должен рассказать… что здесь случилось…

– А вы? – беспомощно проговорил майор, словно пробуждаясь ото сна.

– Кто-то должен прикрывать отход, – мрачно бросил Даг. – Убирайся!

Обри уронил автомат и побежал.

Побежал так, словно все демоны ада гнались за ним.

Он не помнил, как прорвался к лестнице, работая локтями, кулаками, коленями и даже, кажется, зубами. Только последний миг врезался ему в память – он стоит на древнем менгире, поддерживающем собранное из сложнейших приборов кольцо, посреди выжженного клочка земли, и горизонт словно бы загибается в небо, так что и Обри, и машина оказываются посредине необозримой зеленой чаши с черным кружочком посреди донышка, в самой глубине, и в ноздри ему бьет запах гари, и тлеющей изоляции, и далекого леса. А потом его толкнули в спину, и Обри Норденскольд рухнул в расплывчатое марево…

…Чтобы упасть плашмя на чьи-то ноги и торопливо откатиться в сторону.

Марево над головами сгущалось все сильнее. Обри оглянулся – к зоне перехода, оцепленной военной полицией, сбегались люди, торопились санитары с носилками, а стальное кольцо раскалялось, и плясали лиловые сполохи по кромке ворот.

Конец наступил почти сразу. Край кольца плеснул искрами, точно разом вспыхнула связка бенгальских огней. Вспышка лилового света заставила всех отвести взгляды, а когда Обри снова поднял голову, в кольце стоячих камней виднелось только невеселое английское небо.

И наступила тишина.

– Даг? – позвал майор, уже зная, что это бесполезно, что Макроуэн не поспел бы за ним, не мог вернуться. – Даг?

Молчание было ответом. Только шипели тлеющие провода.

Обри Норденскольд сел на траву и заплакал. Слезы катились по щекам, но стиснутое отчаянием горло не издавало ни звука. Потом пришли санитары и увели его.

Глава 15

Лейтенанту Топорову очень хотелось надраться, а сделать этого он не мог.

Проблема была не в том, как добыть спиртного – это-то было легко. В кармане лейтенанта мелодично позвякивали монеты, вырученные за десять «офицерских» банок сгущенки, ставшей для солдат «руки помощи» аналогом инвалюты – уходящий в увольнение рядовой получал на руки две банки, сержант – три и так далее. Еще кое-что, завернутое в носовой платок, надежно хранилось в нагрудном кармане вместе с комсомольским билетом – отступные начальнику караула далеко не исчерпывались злосчастными банками с самогоном, да и возможностей по части добычи товаров для обмена у офицера было несравненно больше.

Проблему представляли четверо пограничников с красными повязками, с мрачным видом нарезавшие круги по деревенской площади.

Практику эту командование ввело третьего дня, после того, как пятеро так и оставшихся неизвестными героями солдат вдребезги разнесли зал деревенского трактира, еще раз подтвердив при этом известную поговорку про табуретку в руках десантника, и скрылись с места происшествия задолго до того, как на это место смог добраться спешно вызванный с базы дежурный наряд. Явившийся следующим утром на базу прихрамывающий хозяин трактира не смог опознать среди предъявленных ему вчерашних отпускников ни одного из погромщиков. Или не захотел, справедливо рассудив, что с шиевых воевод возмещение стребовать проще и вернее, чем с рядовых дружинников, которые свои деньги к нему и так принесут. Злодейское бесчинство списали на самовольщиков – замполит попробовал было привычно заикнуться про провокацию, учиненную платными агентами американского империализма в лице переодетых дружинников владетеля Картроза, но, не встретив поддержки сверху, быстро увял, – в очередной раз усилили патрули вокруг базы и, договорившись со старостой Тоуром, ввели в село ограниченный контингент советских войск в виде комендантского патруля.

Комплектовали же его исключительно из пограничников, которые обычных увольнительных были лишены – ибо что это за страж границы, который раз в неделю на сопредельную сторону шляется? В этом случае расчет командования на здоровую классовую ненависть к более удачливым частям оправдался полностью.

И вот сейчас эта нудно маячащая перед Топоровым четверка никак не позволяла лейтенанту окончательно ощутить себя эдаким белым сахибом среди дикарей. Если рядовой десантник, будучи изловлен в состоянии подпития, рисковал всего лишь отсидкой на гауптвахте и лишением увольнительных на некий срок, в зависимости от тяжести проступка, то для Топорова, угодившего после достопамятной истории с розовыми банками «на перо» к Бубенчикову, последствия могли быть самые непредсказуемые.

Лейтенант медленно прошествовал к торговому ряду, стихийно возникшему на соседней с площадью улочке. Может, тут повезет…

Вынырнувшая навстречу из-за угла пара в зеленых фуражках дружно отсалютовала замершему на месте Топорову и двинулась дальше, внимательно заглядывая в проходы между лавками.

Нет, ну надо же! Нигде от этих гадов спасенья нет!

От огорчения лейтенант сплюнул. Драгоценное время увольнительной расходовалось попусту – а следующая будет ох как нескоро! Да и стреляные автоматные гильзы уже не удастся достать так просто и толкнуть так выгодно…

Топоров зачем-то достал из кармана прихваченную им «на память» гильзу. Местные кузнецы ухитрялись превращать латунные трубочки в нечто совершенно невообразимое, способное привести в дикий восторг любого тополога – впрочем, простому люду, равно как и солдатам, затейливые вещицы тоже пришлись по душе.

Та, что лежала на ладони у лейтенанта, напоминала распустившийся бутон розы, переходящий внизу в кольцевое вздутие, переходящее…

– Красивая вещица, правда?

– А? – Топоров с трудом оторвался от завораживающего мерцания искорок на выпуклых лепестках и поднял взгляд на говорившего… Нет, на говорившую!

Эта девушка довольно сильно отличалась от виденных Топоровым до сих пор местных красавиц. Короткая, до колен, цветастая юбка, блузка с прямо-таки вызывающе глубоким вырезом, светлые волосы до плеч и ясно-голубые глаза на очаровательном личике, определить по которому возраст незнакомки лейтенант не сумел – какие-то неуловимые нюансы превращали его в лицо то взрослой, опытной женщины, то совсем еще юной девушки.

– А… – снова попытался выдавить из себя хоть что-нибудь Топоров. Одна половина его сознания благим матом вопила: «Ну что же ты стоишь, козел, а еще десантник, гляди, какая краля, хватай немедля», зато вторая, которая, собственно, и должна была что-то предпринимать, полностью устранилась от руководства как моторно-двигательными, так и речевыми функциями лейтенантского тела.

– Возможно, коун дружинник ищет кого-нибудь, кто бы помог ему весело провести вечер? – осведомилась незнакомка.

Топоров истово закивал.

– Тогда я с удовольствием помогу ему в этом, – улыбнулась девушка многозначительно. – Но предупреждаю – это будет стоить недешево. Надеюсь, коун располагает суммой в пятнадцать малых золотых?

Так это шлюха, осенило наконец Топорова. Самая обычная б…, каких в Союзе на каждом углу… впрочем – он снова глянул на девицу, на этот раз оценивающе, – такие на каждом углу не стоят, разве что около интуристовских гостиниц. Симпатичная, не потасканная еще – а почему бы и нет? Денег, конечно, жалко, но когда еще простому десантному лейтенанту вот так, запросто, удастся снять настоящую валютную проститутку?

– Коун располагает, – небрежно процедил он. – И коун желает весело провести вечер. Очень весело.

– Я думаю, – девица ловко переместилась вперед и прильнула к лейтенантскому плечу, – коун дружинник останется мной доволен.

– Посмотрим, – прищурился Топоров.

Не знаешь ты, девочка, что такое русский десант, весело подумал он. Это тебе не заплывших жиром купчишек ублажать.

– Как коун прикажет называть его?

– Геннадий, – отозвался лейтенант и, вспомнив, какие проблемы возникали обычно у местных с русскими именами, добавил: – Можно Гена.

Назовешь Крокодилом – придушу, мрачно подумал он.

– Ген-на, – раздельно, точно пробуя на вкус, выговорила девушка. – Какие у вас, демонов, странные имена. А ты можешь звать меня Тесса.

* * *

Светлы ночи в стольном городе Андилайте. Нежными гирляндами голубых огоньков сияют верхушки башен, вторя им, разгоняют ночной мрак зеленые уличные светильнички, притаившиеся в ветвях деревьев. От окраины до окраины можно пройтись, отбрасывая дивные двойные тени. Чуден стольный град Андилайте для влюбленных парочек… и полная жопа для спецназа.

Но есть в стольном граде одно место, где царствует темнота. Черная, вязкая, она даже кажется еще непроницаемей из-за контраста – потому что тьма эта сгустилась у подножия Межевой скалы, на вершине которой сияет, словно подсвеченный прожекторами, императорский дворец.

К несчастью, именно мимо подножия Межевой скалы пролег путь американской группы. И именно темнота стала причиной того, что Тим Грисби, оступившись, на пару секунд включил фонарик.

– Твою мать, Грисби! – тихо ругнулся капрал Ховард. – Совсем сбрендил?

– Простите сэр, виноват, – скороговоркой отозвался Тим. – Чертова канава… я всего на секунду… никто не мог…

– Вернемся, – прошипел капрал, – я тебе таких фонарей на рожу понавешу, что ты у меня будешь лучше любой кошки в темноте видеть!

– Да, сэр. То есть есть, сэр.

* * *

– Товарищ старшина, – прошептал Саша Марков, вглядываясь в темноту впереди. – Я, кажется…

– Кажется – креститься надо, – отозвался Сидоренко, возникая рядом. – Чего там?

– Какая-то вспышка только что мигнула. Белый такой свет, не больше секунды. Похоже… – Спецназовец замялся.

– Ну-ну? – подбодрил его старшина.

– На электрический свет похоже, – выпалил спецназовец. – Очень резкий. Сколько идем, я такого яркого света у эвейнцев не видел. Будто кто-то там, впереди, фонариком щелкнул.

– Фонариком, говоришь… – задумчиво повторил старшина.

– Что происходит? – шепотом осведомился капитан Мохов.

– Сержант Марков впереди свет видел, – отозвался старшина. – Похожий на электрический.

– Секунду посветил и пропал, – повторил Марков. – Словно фонариком щелкнули.

– Мы фонариками не торговали, – медленно выговорил капитан. – А вот американцы…

Он, нахмурившись, внимательно посмотрел вперед… вскинув руку, глянул на часы.

– Время – самое то, – тихо произнес Сидоренко.

– Вот что, старшина, – отрывисто выдохнул капитан. – Видишь этот мостик через ручей? Занимаем позицию по сторонам – и ждем полчаса.

* * *

Крису передвижение в темноте давалось легче прочих. Конечно, их всех натаскивали на ночные действия, а у большинства был вьетнамский опыт… но Вьетнам был давно, а он только пару месяцев назад ползал по панамским джунглям. Ну а ночи близ экватора отменно темные.

Именно поэтому его и поставили в дозор, пока группа обходила Межевую скалу.

– О’кей, вот и мостик, – прошептал сержант Гамильтон, опускаясь на колено рядом с Крисом. – От него до русского мотеля пятнадцать минут ходу.

– Не нравится он мне, – неожиданно для самого себя сказал Крис.

– Кто? – не понял Теренс.

– Мостик. – Крис скривился, пытаясь привязать слова к неуютному ощущению под ложечкой. У него один раз уже было такое – там, в джунглях. Они с Седжвиком так и не узнали, кто тогда смотрел на них из черной стены деревьев тяжелым немигающим взглядом.

– Мостик как мостик, – сказал Гамильтон. – Может, с виду и хлипкий, а сделан основательно. У них тут все эдакое… ажурное. Зато широкий… авто проедет. Даже перильца есть.

– Смена дозора, – скомандовал лейтенант Томас. – Тройка Фернандеса – вперед.

– Есть, сэр!

– Слушай, а эти русские… – слегка запыхавшись, спросил «Бык» Лопес у капрала Фернандеса, когда дозорная тройка закончила перебежку к мостику. – Какие они?

– Не знаю, – отозвался капрал и зачем-то подергал свою «кастильскую» бородку. – Но скоро узнаю.

* * *

– Идут! – выдохнул сержант Мельников, увидев стелющиеся вдоль домов черные тени. – Ей-богу, идут!

– Вижу, не слепой, – пробурчал Сидоренко.

– Повторяю: работаем только бесшумками, – напомнил Мохов. – Как только пройдут середину моста…

– Ага, – кивнул старшина и, наклонившись, смачно плюнул на черный срез глушителя своего АПБ. – Ща мы их встретим… по-нашему.

«Пуля УС, как следует из ее названия, имеет уменьшенную начальную скорость, – лихорадочно припоминал Андрей Ростовцев, – поэтому при стрельбе на дистанции сто метров необходимо превышение… превышение… А-а, черт!»

Краем глаза он увидел, что американцы уже на середине моста, и, наведя прицел на голову одной из темных фигур на том берегу, плавно потянул спуск АКМСа.

* * *

«Пак-пак-пак» – протрещали тихие хлопки, словно на том берегу кто-то раздавил дюжину бумажных стаканчиков.

Троих американцев с размаху швырнуло на настил моста. Двое остались лежать неподвижно, третий попытался привстать, выставив перед собой «ингрем», но следующая порция хлопков отправила его обратно в нокаут.

– Мать твою! – шипел капрал Ховард, зажимая простреленное плечо. – Сделайте их, ребята!

Крис приник к прицелу, выискивая цель. Он всегда считал дуростью оптический прицел на пистолете-пулемете, даже на таком хорошем, как МП-5. Оказалось – очень даже полезная штука.

Он выцелил одного русского, пристроившегося за какой-то каменной тумбой, нажал на спуск – пуля сбила русского на землю. Тот перекатился, сел, очумело потряс головой – Крис нажал на спуск три раза подряд.

При каждом попадании – в прицел это было видно хорошо – русский дергался, словно от удара током. Подняться он больше не пытался, просто медленно пополз куда-то вбок.

Крис сменил позицию – пули с того берега начали свистеть в опасной близости от него. Причуда «бесшумного» боя – пуля при попадании издает чуть ли не больше шума, чем при вылете.

Краем глаза он успел заметить, что двое латиносов на мосту, упавшие первыми, тоже начинают шевелиться.

* * *

– Б…, из этой хлопушки и слону в жопу не попадешь! – тихо выматерился сержант Гилин, выбивая из бесшумного «макара» опустевшую обойму. – Товарищ капитан, разрешите, а? Мы ж их на раз-два положим!

– Отставить, – сквозь зубы процедил Мухин. – Никакого шума.

Он уже и сам не рад был, что отдал такой приказ, но путаться в командах посреди боя – последнее дело.

* * *

Одна пуля все-таки нашла Криса. Сильный удар в спину сбил его с ног. Перекатившись, он вскочил, метнулся за ближайшее дерево, тяжело дыша, привалился к нему спиной и попытался нащупать рану.

Раны не было. В бронежилете напротив лопатки завяз остывающий комок металла. Спина в этом месте болела, но вполне терпимо, хороший синяк, не больше.

«А чего я, собственно, удивляюсь? – подумал Крис. – Будто не знал, какое ничтожное у пистолетных пуль пробивное действие на такой дистанции. Да еще при стрельбе с глушителями… Странно, что она завязла, а не отскочила, как мячик. Если они, как мы, в бронежилетах, то все напрасно жгут боеприпасы. Ну, кроме Джима Хаксела и Вернера с их бесшумными М-16, а у русских – парень с той штукой, из которой достали Ховарда. Нет, с двумя «теми штуками», – поправил он сам себя, – характерные щелчки на фоне всех этих аплодисментов. А остальные… стреляй, не стреляй… можно спать укладываться. Кстати о патронах… надо бы поберечь!»

* * *

Первый накал боя понемногу стихал, сражение переходило в позиционную фазу. Бойцы обеих сторон расползлись по укрытиям. Большинство пришли к тем же выводам, что и Крис, и вообще перестали стрелять, лишь изредка выглядывая наружу – на случай, если противник решится на лобовую атаку.

– Сэр! – наклонившись к плечу майора, зашептал лейтенант Томас. – А может, попробовать обойти их с фланга?

– Я уже думал об этом, – отозвался Ричардсон. – Не выйдет. Нас слишком мало. Я могу выделить на это не больше трех-четырех человек. Даже если они найдут следующий мостик… или переберутся на тот берег вброд, не утонув в этом чертовом канале… Риск слишком велик. Если русские успеют обнаружить их, все будет кончено за несколько секунд, и мы с этого берега ничем не сможем им помочь.

– Но… надо же что-то делать?!

– Как только вас, Джаред, осенит действительно гениальная идея, – с сарказмом выдохнул майор, – я ее с удовольствием выслушаю. А пока… о, черт!

* * *

Джиму Мосби крупно не повезло. Его «подловили» во время очередной перебежки от дерева к дереву, как раз на полпути. Очередь «стечкина» прошлась по ногам. В правую попали две пули, в левую – только одна, но зато прямо в коленную чашечку.

Боль была просто адская.

– О-о-о! – взвыл раненый морпех, катясь по земле. Он попытался ползти на руках – на том берегу захлопали выстрелы, и пули начали выбивать фонтанчики перед его лицом.

– А-а, фак ё мазер!

– Нет! – рявкнул что было духу майор, но поздно. Кругляш гранаты оторвался от руки морпеха – и на том берегу полыхнула вспышка, высветив на миг замерших разведчиков.

– Все назад! – заорал лейтенант Томас, первым сообразивший, что последует сейчас. – По укрытиям!

Выполнить эту команду успели далеко не все. Воздух вдруг наполнился кувыркающимися гранатами – и «американский» берег взорвался.

* * *

– Ну все! – крикнул сержант Гилин, срывая с плеча АКМС. – Теперь держитесь, падлы!

Он выпустил длинную очередь, прикрывая передовую тройку, изготовившуюся к броску через мост, сорвал с пояса вторую «лимонку» – и замер, глядя в небо.

– Мать моя женщина! – без малейшего акцента сформулировал всеобщее мнение младший сержант Дзинтарс Херманис. – Что это еще за хрень?!

«Это» представляло из себя вереницу ярких белых шариков, резво взлетевших откуда-то из-за спин американцев и повисших над полем боя, высветив все вокруг.

– Прекратить немедля! – повелительно рявкнул чей-то голос, и на улицу позади американцев выступили трое эвейнцев в серебристых доспехах с красным узором.

– Вы все взяты под стражу за нарушение спокойствия в окрестностях императорского дворца! – провозгласил один из них и, по-видимому, только сейчас оценив численность нарушителей, добавил: – Это тяжкое преступление. Не советую усугублять его сопротивлением властям.

* * *

– Да какого черта? – вполголоса выругался капрал Вернер, наводя на эвейнцев свой «грендель». – Чтобы меня арестовал какой-то вшивый туземный коп? Я, богом клянусь, военной полиции такого не спускал!

– Я десятник стражи дворца, – продолжал эвейнец. – Опустите ваше… – Он на миг замолк, чуть недоуменно глядя на наведенные на него стволы. – Ваше оружие и подходите по одному.

– Сэр? – вполголоса осведомился лейтенант Томас.

Майор Ричардсон лихорадочно пытался просчитать сложившуюся ситуацию. Туземцев, вне всякого сомнения, можно было бы стереть в пыль. Только глазом моргнуть и не поморщиться. Но дальше… даже если вынести русских за скобки… минимум половина группы не способна к самостоятельному передвижению, а ведь местная полиция наверняка сейчас стягивается к этому месту. Да еще русские… потери у них меньше, и как они себя поведут теперь – не знают ни Ленин, ни господь бог. А главное – его отряд посылали вести переговоры со здешним, какое ни на есть, а правительством! Переговоры вести, а не перестрелку с полицией устраивать!

Капитан Мухин сориентировался быстрее.

– Убрать оружие, – крикнул он и повторил специально для американцев: – Дроп ё вепонс!

* * *

Проснулся лейтенант Топоров от того, что лучи солнечного света, с трудом пробившись через низенькое оконце, наконец-то добрались до подушки.

Голова болела, но не очень. Хоть и нахлестался он вчера порядочно, но было это вполне приличное местное вино, а не всякое жидкое г…, наспех процеженное через фильтр противогаза. Да и ударить в грязь лицом перед дамой, пусть и легкого поведения, тоже не хотелось.

Впрочем, насколько лейтенант был в состоянии припомнить вчерашний вечер, дама осталась им довольна. Весьма. Иначе бы не спала сейчас у него на груди, почти неслышно посапывая, совсем по-детски подсунув ладошку под щеку. И было это состояние Топорову до такой степени приятно, что нарушать его не хотелось просто категорически.

Но делать это все же придется, огорченно подумал Топоров, потому что часы лежат на столе, рядом с кувшином пива, предусмотрительно оставленным с вечера. Но так не хочется ее будить! Кто бы знал!

Жениться на ней, что ли? Из бывших б…, говорят, хорошие жены получаются, если, конечно, и в самом деле завязать решила. Да ну! Нужен он ей очень. Видел же, сколько она за ночь заколачивает… сам, кстати, отдавал. А он кто? По местным меркам – так, дружинный полусотник, тот самый нуль без палочки.

От этих унылых размышлений в горле у лейтенанта пересохло окончательно. Он с тоской уставился на вожделенное пиво, которое – вот оно, рукой подать – было так близко и одновременно так недосягаемо. Еще бы чуть-чуть…

Топоров аж зажмурился, воочию представляя, как глиняный кувшин слетает со стола навстречу протянутой руке, тычется в пальцы…

– А-а-а!

– Что? Где? Что случилось?

Сонная девушка непонимающе уставилась на пузырящуюся рядом с ней пену, затем перевела взгляд на забившегося в угол кровати лейтенанта.

– Ва-а-а, – промычал Топоров. – Я-я-а хотел… А он слетел со стола… И мне по пальцам…

– Ах, ну это бывает, – успокаивающе заметила девушка. – Не справился с Даром… случается. Даже, говорят, с гильдейскими, а уж их-то учат в огне гореть, а себе спуску не давать. После такой, – она сладко потянулась всем телом, – бурной ночи это вовсе неудивительно.

– Д-даром? – повторил лейтенант сдавленным шепотом.

– Ну да, – кивнула Тесса. – Странно, а меня местные уверяли, что вы, демоны, все бестолочи.

– А… чего?

– Бесталанные, лишенные Дара.

– М-м-м…

– Да не бойся ты так, – засмеялась девушка. – Я никому не скажу. А то ты так дрожишь, что можно подумать, будто твой воевода, узнав, что ты не справился с силой, сотворит с тобой что-то ужасное?

«Это-то уж точно», – вихрем пронеслось в голове у Топорова.

До него уже доходили слухи о якобы проявлявшихся среди солдат парапсихических способностях. И не только слухи – лейтенант лично видел, как под взглядом пыхтящего рядового медленно обугливался клочок газеты, превращая в золу достижения советских спортсменов на Московской Олимпиаде. Пока что большинству затронутых странной напастью удавалось скрывать новопоявившиеся дары так же ловко, как сам Топоров скрывал купленное за двадцать коробков спичек и килограмм гильз владение эвейнским… а двоих проколовшихся тут же вызвали к Кобзеву, и больше их никто в лагере не видел.

Топорова пробил холодный пот. Стоит только гэбисту проведать… Мигом в лабораторию, а там тесты, опыты, эксперименты – ну и вскрытие под конец. Живым не выпустят.

– Странные вы, демоны, – повторила Тесса. – С виду – люди как люди… во всех отношениях. – Она перевернулась на спину и легонько пощекотала лейтенанта кончиками пальцев. От едва ощутимого прикосновения Топорова словно пронзило током.

Главное – не паниковать, подумал он. Ты же десант, Гена. Должен быть выход, должен…

Может, это все так, по пьяному делу? Пройдет?.. Или вообще померещилось. Лейтенант покосился на кувшин с наивными петухами, который до сих пор сжимал в руке, глотнул от души и, сочтя, что начинать нужно с чего полегче, перевел взгляд на часы. Те послушно всплыли в воздух, глумливо покачивая обвислым ремешком. Нет, не померещилось…

– А знаешь, – задумчиво сказала девушка, – мне с тобой вчера было хорошо. По-настоящему хорошо, давно уже так не было. Ты не подумай, это я не из-за того, что ты чародей. Этим я потом перед подругами буду хвастаться – дескать, спала с эллисейном. Наши-то чародеи на таких, как я, и взгляда не потратят – зачем им, когда перед ними и так любая юбку задерет? Но вчера-то я не знала… и мне просто было хорошо.

– В самом деле? – осторожно спросил Топоров.

– Хочешь – Керуном поклянусь, – улыбнулась Тесса. Спокойно так улыбнулась, непрофессионально. – А я тебе понравилась?

– Очень! – честно сознался лейтенант. – У меня такого… такой женщины еще не было.

– А хочешь, – прищурилась девушка, – будет? Каждую ночь?

– Это как?

– А так! – Тесса одним гибким движением прильнула к нему. – Мы можем уехать отсюда вместе – ты и я. Ты – опытный воин, да еще таланный, такого любой владетель с охотой в дружину возьмет. А я… тоже кое-что откладывала, для начала хватит. Или, – она приподнялась на локте и с тревогой заглянула в лицо лейтенанту, – твой владетель не отпустит тебя? Или ты давал погробную клятву?

– Мой владетель… – задумчиво повторил Топоров. – Да, мой владетель вряд ли отпустит меня к тебе… если я его попрошу… А вот если я его просить не буду…

Лейтенант Геннадий Топоров стал первым советским офицером, не вернувшимся на базу. Первым – но не единственным.

* * *

– Это неслыханно! – Император грохнул кулаками по столу, будто ему казалось, что без скоморошьих ужимок собеседники не поймут всей серьезности положения.

«Старик сдает, – подумал Дартеникс ит-Коннеракс. – И печальней всего, что он понимает это и сам, но ничего не делает, чтобы справиться с собою».

Он обвел взглядом зал Совета десяти – такой тесный, что напоминал скорей большую комнату, совсем не похожий на просторные чертоги, излюбленные зодчими замка Коннегейльт. Возможно, потому, что стены его были выложены драгоценным янтарем и сделать зал обширней – значило вконец разорить казну. Почти весь зал был занят огромным столом в форме неправильного шестиугольника. Вдоль трех его сторон восседали по трое представители гильдий, владетелей и советников, еще две оставались свободны, а последнюю, самую узкую, занимал император. Оттуда он мог одновременно окидывать взглядом остальных членов совета.

Дартениксу для этого приходилось поворачиваться, а крутить головой, покуда самодержец не прервал своей бессвязной речи, было бы непочтительно. Впрочем, он и так знал, кто сидит рядом с ним, и даже мог догадаться, какое мнение у кого сложилось о последних событиях.

– Неслыханно! – повторил император. – Дикие ши устраивают бойню под стенами замка Коннегейльт, посреди стольного града, не озаботясь покоем и благополучием жителей Андилайте! Чье небрежение привело к тому, что не смиренные клятвою демоны разгуливают по стране, как по своим преисподним?!

Было бы довольно странно, мелькнуло в голове у Дартеникса, если бы дикие ши, перед тем как устроить кровавое побоище, вначале интересовались у городского головы, где бы им лучше это сделать, чтобы не потревожить сон мирных обывателей.

– Все это, само собой, весьма возмутительно, – пророкотал старшина Вермидеракс, – но возмущаться злобством демонов я могу и у себя в постели, откуда вытащил меня гонец. Что могут рассказать нам о природе этих ши те, кому Серебряным законом предписано блюсти покой жителей Эвейна Благословенного?

Дартеникс ухмыльнулся – про себя, конечно. Глава гильдии кузнецов уловил самую суть противоречия. Собрав в столь неурочный час малый совет и вот уже добрых полчаса оскорбляя уши и рассудок наивысших людей страны едва ли не площадной бранью в адрес распоясавшихся демонов, император покуда ни единого слова не сказал по существу.

– Прошу, коун Неаракс, – раздраженно бросил император, усаживаясь.

Сосед Дартеникса неспешно поднялся на ноги, позвякивая алыми бляхами на серебристой кольчуге. Воевода собственной дружины императора отвечал, помимо прочего, за порядок в стольном граде.

– Уцелевших в бою демонов мои дружинники пленили, – проговорил он не спеша. Дартеникс, даже не поднимая головы, ощущал, как соскальзывает в его сторону взгляд воеводы, точно в поисках поддержки. – И допросили при посредстве дружинных провидцев.

– Что же вы разузнали? – нетерпеливо осведомился Вермидеракс.

– Эти ши принадлежат к двум враждебным друг другу племенам, – ответил воевода. – И те, и другие проникли в Эвейн около трех месяцев назад… через стоячие камни близ восточного и западного рубежей. Сражение у Межевой скалы устроили… – воевода замялся, – передовые дозоры. Оба племени желали привести своих посланцев пред взор раахварракса и склонить его слух к своим обманным речам. А пуще этого – стремились не позволить того же врагу.

– И как же так вышло, – полным яда голосом осведомился владетель Тарьюс ат-Баларайн, – что безумные ши месяцами шляются по эвейнской земле, не встречая ни отпора, ни препятствия?

В который уже раз Дартеникс убедился, что со стороны императора ввести в малый совет этого склочника было ошибкой. Да, коун Тарьюс прекрасно понимал, кому обязан возвышением, и всегда поддерживал своего покровителя, случись голосам в совете серьезно разделиться, – но дурные манеры и сутяжная натура баларайнского владетеля сводили на нет всякое дополнительное влияние, какое мог бы получить император через своего ставленника. Вот и сейчас – не кто виноват надо выяснять, а дело делать!

– Почтенный владетель Баларайна, – ответил старшина Брейлах, не дожидаясь, пока император предоставит ему слово, – не прав. Он не прав трижды! – Чародей предупреждающе вскинул руку, останавливая готового перебить его владетеля. – Он не прав, говоря, что ши появились в Эвейне неведомо для нас, ибо еще два месяца назад вести об их появлении достигли столицы. Он не прав, говоря, что ши не встретили отпора, ибо благородный владетель Торион ат-Дейга пал в бою с ними, и тогда же – наследник и родич его Бран, так что сиденье владетелей Дейга пустует ныне, и род сей пресекся, и дар сей утрачен! – В потрескивающем голосе чародея звучал жаркий гнев. – И в-третьих, владетель Баларайна не прав, задавая свой вопрос, ибо все сказанное мною сейчас уже известно тем, кто имеет уши.

«Так его», – довольно подумал Дартеникс.

– Если эти вести уже обошли весь Эвейн, – напористо проговорил владетель Тарьюс, – почему же армия среброрукого не сокрушила безумных ши, едва провидцы донесли их до Андилайте?

– Потому что это не дело раахварракса, – отозвался Брейлах. – Чародей огневого талана Линдан ит-Арендунн, служащий ныне земле Дейга, предпочел не взывать в этот раз к Серебряному закону. Вместо того он обратился к совету гильдии за помощью… и мы, разумеется, ее оказали. Точней сказать, оказываем, – поправился он.

«Вот сейчас, – отрешенно подумал Дартеникс, – император должен сказать «с моего согласия и благословения». Или нечто вроде того. Но он не скажет, вот в чем беда. Тяжелые времена ждут Эвейн… да еще эти ши…»

Император не сказал. Трое владетелей ошарашенно примолкли, не зная, радоваться такому обороту событий или огорчаться. Конечно, хорошо, что дело не дошло до всеобщего ополчения… но если император с таким безразличием отнесся к судьбе одного владения – что станется с остальными?

– А чего хотят эти демоны? – поинтересовался надзиратель дорог коун Ториш. – Возможно, справедливее было бы договориться с ними, а не начинать, не разобравшись, войну, в которой погибнет, без сомнения, немало добрых чародеев и дружинников.

Дартеникс поморщился. Надзиратель дорог был, на его взгляд, слишком уж тесно связан с имперским казначеем. Люди склонны преувеличивать важность своего ремесла – воины полагают, будто добрый меч способен решить любую проблему, а торговцы столь же трепетно относятся к деньгам.

– С теми, кто вырезал целую деревню, кто пресек чародейный род, кто притесняет попавших в их власть? Разве может быть мир с подобными существами? – выразил всеобщее мнение Брейлах.

Ответа советник не услышал. В голове его прозвучал тихий, бессловесный голос: «Позвольте воспользоваться вашими глазами, коун».

«Будь так добр. – Он едва не ответил провидцу вслух. – Негоже заставлять Альтерикса ждать».

Чародеи торопились. Не успела мысль отзвучать в голове Дартеникса, как обок скромного трона распахнулся створ и из обрамленного лиловыми сполохами провала выступил Ратвир.

Губы императора стянулись в нитку.

– Приветствую тебя, племянник, – процедил он. – Верно, у тебя есть веская причина врываться столь дерзко на собрание Десяти?

– Воистину так, дядя. – Ратвир поклонился почти небрежно. – Ваше величество… почтенные коуне… я рад сообщить всем вам, и в первую очередь – вам, старшина Брейлах, что орда ши, угрожавшая западным рубежам Эвейна, сокрушена. Немногие уцелевшие, к стыду моему, скрылись за стоячими камнями.

Малый зал Совета огласился слитным торжествующим кличем. Даже сомневавшихся захватил общий порыв. Лишь император молча хлопнул ладонью по столу, то ли в радости, то ли от гнева.

Некоторое время следить за происходившим в зале было затруднительно. Все – владетели, советники, старшины – говорили одновременно, перекрикивая друг друга. Ратвир с безмолвной улыбкой наблюдал за этим сумбуром, по временам обмениваясь взглядами со столь же молчаливым Дартениксом.

– Почтенные коуне, – промолвил советник, когда базарный гам несколько унялся, – мне кажется, все мы кое о чем забываем.

В зале воцарилась тишина. В забранное янтарным витражом узкое окно по правую руку от императорского места заглянуло рассветное солнце, и тесный чертог расчертили медовоцветные лучи, разом заглушив неровное мерцание светильников.

– До сих пор, – веско проронил Дартеникс, – мы говорили об одном племени демонов, совершенно забывая, что и на восточном рубеже, во владении Бхаалейн, появились ши. И о них, в отличие от кровожадных пришельцев с запада, нам неведомо почти ничего.

Он поймал лукавый взгляд Ратвира. Да, воспитанник мой, я могу тобой гордиться – ты все понял сам, и мне не придется объяснять…

– Мы уже ведаем, чего желают они, – прогудел Неарикс. – По справедливости следовало бы поднять дружины со всех владений и втоптать негодяев в эвейнскую землю!

– Это… было бы мудрое решение, – пробурчал себе под нос император.

Владетель Тарьюс согласно покивал.

– Ну почему же? – шелково пропел старшина Брейлах. – Чтобы собрать ополчение, нужно время – не один день, насколько мне ведомо. Во всем Эвейне не хватит отверзателей, чтобы каждый дозор в каждой дружине спешно перебросить на поле брани. В то время как на западной окраине уже собрано гильдейское войско, доказавшее делом способность справиться с боевыми чарами ши, и достанет лишь слова императора, чтобы оно прошло общим створом во владение Бхаалейн.

– Старшина гильдии огневиков, – проронил молчавший доселе владетель Тогрина Мерист, – верно, забывает, что по Серебряному закону император может распоряжаться только ополчением, собранным в случае вторжения ши.

– Верно, – покладисто согласился Брейлах, – среброрукий не имеет власти распоряжаться гильдиями… но как глава гильдии стражей он может обратиться с просьбой к нашему совету… А совет старшин заранее высказал свое согласие.

«Ах ты лис рыжий! – с некоторым удивлением подумал Дартеникс. – Этого я не знал». Впрочем, имея дело с Брейлахом, лучше ничему не изумляться.

Император едва заметно нахмурился. Советник понимал грызущие его сомнения. Конечно, было бы соблазнительно воспользоваться уже собранной армией наймитов, а не отрывать от дела владетельские дружины – порубежным хватает дел и без войны с демонами, а в срединных землях вояки обленились и размякли до того, что про них уже травят байки в придорожных корчмах. Но тогда придется идти к гильдиям на поклон… и хуже того – Брейлах ни словом не обмолвился, что войско это станет подчиняться императору. Оно сокрушит демонов, но командовать им при этом будут чародеи.

Дартеникс обвел взглядом стол. Нет, если решать придется сейчас, мнения разделятся. Гильдейцы, конечно, всей душой за предложение огневиков… даже старшина лекарей Ольвераникс, выбранный владетелями и более всех своих товарищей склонный поддерживать их точку зрения. Владетели колеблются, все трое. Неарикс кипит от возмущения – на его светлых щеках краска гнева заметна даже под бородой. Император… тоже против. Коун Ториш не станет поддерживать никого.

Император пробежался пальцами по столешнице, и негромкий перестук прервал все разговоры… точно перестук шиевых громобоев, мелькнуло в голове у советника, и Дартеникс вздрогнул, прежде чем, собравшись с мыслями, промолвил:

– Мы опять забываем кое о чем, коуне. Согласно тому же Серебряному закону, который здесь так обильно поминался, раахварракс может послать войско лишь в помощь пострадавшему от демонов владетелю. То же касается и гильдий. – Дартеникс выдержал паузу, давая слушателям время вдуматься в его слова. – Рахтаварин ат-Бхаалейн не просил о помощи.

Слова канули в вязкий мед, затопивший палату, и наступила тишина, нарушить которую осмелился только Ратвир.

– Со всем почтением, дядько, – короткий поклон Дартениксу, – дяде, – императору, – коуне, – всем сидящим за столом разом, – вы ошибаетесь. Только что мне, – советник отметил это царственное «мне» и подивился, откуда у мальчика такие сведения, – донесли, что владетель Бхаалейна обратился к Серебряному престолу с мольбой о помощи. Однако, – он вскинул руку, предупреждая вопросы, – не о помощи военной силою. Почтенный владетель просит прибыть в его кирн и земли посредника, дабы рассудить его с пришлыми демонами.

«Коун советник, – зазвучало в голове у Дартеникса, – минуту назад…»

«Спасибо, я уже знаю, – ответил тот, стараясь думать четко и внятно. – Впредь, Таллис, будь добр вначале меня извещать, а воспитанника моего – уже потом. И – соедини меня с ним, если тебе не в тягость».

«Ничуть».

Канал мысленной связи расширился, включая третьего неслышимого собеседника.

«Я уже понял, что ты задумал, мальчик мой, – передал советник Ратвиру. – Только впредь постарайся предупреждать, покуда меня, старика, удар не хватил от твоих выходок».

«Дядя, – мысленный голос воспитанника был исполнен искренней сердечности, – если уж вы пережили лягушек в сапогах, то мои убогие интриги не смутят вас ни и миг».

Взгляд императора, пребывавшего в блаженном неведении об идущей рядом с ним беседе, слегка повеселел. Слова Дартеникса и Ратвира открывали перед ним достойный выход из положения, грозившего обернуться неминуемым позором. Еще минуту назад любое его решение могло бы расценено как признак слабости. А сейчас… дилемма разрешалась сама собой, и единственным подвохом очевидного пути было то, что путь этот был предписан императору молодым толковым наследником.

– В таком случае, – промолвил император, и Дартеникс про себя подивился, насколько внушительно еще звучит голос старика, – мне не остается ничего иного, как исполнить просьбу верного владетеля Бхаалейна и отправить ему в помощь моего племянника Ратвира ат-Лориса, а с ним – дружину дома Конне под рукой воеводы Неаракса, и, – он помолчал миг, как бы прикидывая, – наймитов-чародеев, сколько сочтет нужным.

– Благодарю, дядя. – Ратвир поклонился несколько глубже, чем прежде.

Император благосклонно кивнул.

«Убогие интриги? – мысленно бросил Дартеникс своему воспитаннику. – Тогда помогите мне дии, если тебе в голову взбредет взяться за это дело всерьез!»

«Да ну, дядя! – До советника долетело нечто сходное с небрежным пожатием плечами. – Это было так просто!».

«Тебе еще многому предстоит научиться, – серьезно ответил Дартеникс. – Не так важна красота рукояти, как крепость клинка».

* * *

– А я настаиваю и требую, чтобы перебежчики были выданы советским властям! – рявкнул Кобзев и сам сморщился.

Не надо было говорить «требую». Владетель Бхаалейн воспринимал это слово совершенно неадекватно… Но передумывать поздно. Шойфет, чтоб его холера взяла, переводил все сказанное мгновенно и до отвращения точно.

Майора внутренне передернуло. После дезертирства Окана и Сошникова он остался с одним-разъединственным официальным переводчиком. Еще было несколько рядовых, изучавших язык самостоятельно во время отлучек в деревню и уже болтавших с пятого на десятое, но доверять им мало-мальски важные переговоры Кобзев не рискнул бы, а подсовывать бхаалейновским телепатам все новые жертвы – тем более. Тот факт, что оба спецназовца, которым владение эвейнским вложил чародей, вскоре дезертировали, наполняло душу гэбиста глубоким подозрением. Оставался еще Визенфил… но ему доверия быть не могло тем более, а кроме того, на телепата-недоучку у гэбиста были совсем другие виды.

Вообще же Кобзев себя чувствовал прескверно. С каждым днем земля уходила у него из-под ног – по волоску, по крохе, но опора терялась, и поделать с этим хоть что-нибудь было невозможно. Каждый день при проверке в лагере недосчитывались одного-двух солдат. Бубенчиков попытался было отменить все увольнительные, и на следующий день дезертиров оказалось семеро. Гэбисту казалось, будто его затягивает в воронку, в Мальстрем решений, каждое из которых в отдельности было обоснованным и даже в свое время правильным, но в сочетании они вели к неминуемой катастрофе. Если бы он не отпустил тогда перебежчика Громова… пришлось бы воевать. Если бы не разрешил увольнительные… дисциплина пострадала бы еще сильней.

Но бегство Топорова стало последней каплей. Покуда дезертирство затрагивало только рядовой состав, с ним можно было… нет, не мириться, но хотя бы делать вид, что ничего особенного не происходит. Но пропадающие офицеры – это уже ЧП, которого не скроешь под зеленым сукном на генеральских столах. Обиднее всего было, что исчезновение лейтенанта поначалу даже не было никем замечено. А когда сообразили наконец, что случилось, беглеца уже видели вместе с неизвестной женщиной где-то на западной окраине владения, и догнать его не было никакой возможности.

Вдобавок испортилась погода. Именно сегодня, как назло. С момента закладки базы эвейнские небеса баловали здешних крестьян ярким солнцем и регулярными, в меру обильными дождями. Середины не было – или в небо не глянуть от блеска, или тучи закроют все от горизонта до горизонта. Сегодня же высоко над полем висела мутная хмарь, скрывающая дневное светило, но ревниво берегущая в себе каждую каплю влаги. В такую погоду хорошо воевать, понял гэбист. Может быть, здешние колдуны приспособились и на климат влиять? И Бхаалейн таким образом дает понять, что его терпение на исходе? Владетель спешился. Кобзев отступил на шаг. Обычно Рахтаварин ит-Таварин не снисходил до разговора лицом к лицу, и гэбист начал подзабывать, насколько могуч был феодал.

– Ты, верно, забыл, ши, – не в твоем праве чего бы то ни было требовать в моих владениях, – пророкотал он.

– И тем не менее – требую! – огрызнулся Кобзев. – Люди, о которых идет речь, – под моей рукой! – Он решил, что, если выражаться на местный манер, Бхаалейн поймет его лучше. – Это мои люди! Их бегство – позор для меня и нашего войска! А твои, владетель, подданные их укрывают и, хуже того, – сманивают!

– Разве твои воины – малые дети, что их можно сманить куском медовых сот? – с иронией осведомился владетель. – Разве они не вправе уйти из-под твоей руки, разве прикованы к ней цепями?

Кобзев скрипнул зубами.

– Они приносили присягу, – бросил он. – Или данное слово ничего не значит для владетеля?

Бхаалейн помрачнел.

– Если так, это тяжкий грех, – отозвался он. – Хотя, переводи его слова не Шойфет, а кто-то другой, они могли прозвучать иначе, промелькнуло в голове у Кобзева. – Но я по-прежнему не понимаю, какое касательство имеет к твоему делу Бхаалейн?

Возможно, упрямству владетеля и могла найтись причина в здешних невообразимых обычаях, но Кобзев и не собирался ее искать.

– Значит, – проговорил он угрожающе, – вы отказываетесь помочь нам?

– Ши, – промолвил Бхаалейн странным тоном, – ты утомляешь меня.

Он взмахнул рукой, и чародей в коричневом балахоне, всегда сопровождавший своего хозяина на встречах с пришельцами, подъехал поближе. Кобзев напрягся, но два колдуна только переглянулись пристально, и ведун в хламиде опять отступил.

– Ты желал встречи со среброруким, – все с той же интонацией выговорил владетель. Майор не сразу сообразил, что речь идет об императоре. – Твои слова причинили моему дому достаточно обид, чтобы эта встреча состоялась.

– Переспросите, что он имеет в виду, – прошипел Кобзев на ухо Леве.

К его изумлению, переводчик поднял руку, призывая к тишине. Кобзев отвел взгляд от невыразительной брылястой физиономии владетеля и увидел…

Дружинники, которых Бхаалейн тоже всегда таскал с собой, отступали к замку. Это было так неожиданно, что гэбист даже забыл удивиться.

– Обожди, – веско проронил владетель, не дожидаясь вопросов.

Шойфет дергано кивнул. Кобзев напрягся, озираясь. Творилось что-то странное… но что?

Прошло минут пять, на протяжении которых владетель не выказывал ни малейшего нетерпения. Гэбист исходил паром, но нарушить зловещее молчание казалось ему даже более опасным, чем терять лицо, подчиняясь нелепым приказам туземного князька.

Внезапно чародей в буром замахал руками, одновременно поворачивая своего конька. Над дорогой вспыхнуло и замерцало веретено лилового света. Кобзев успел только заметить ошеломленно, что цветом оно очень напоминает разряды по краям межпространственных ворот, как веретено скользнуло чуть в сторону и отворилось на манер застежки-«молнии».

По другую сторону отверстия светило солнце – эвейнское, мелькнуло в голове у гэбиста, не земное. Один за другим на дорогу выходили люди в ярких кафтанах. Тот, который переступил порог первым, решительно направился в сторону советской делегации.

И тогда произошло невероятное. Горделивый владетель Бхаалейн почтительно склонился перед новоприбывшим, вывешивая поверх расшитого пояса тяжелое брюхо.

– Се, – тупо перевел чьи-то слова Шойфет, – коун Ратвир ит-Лорис, посланец и племянник среброрукого.

Кобзев головы не склонил. Он пристально разглядывал августейшее лицо, точно надеясь понять нечто неведомое, но скрытое в этих прекрасных чертах.

Ратвир ат-Лорис был высок, особенно для эвейнца, и необыкновенно светловолос – на какое-то мгновение майору показалось даже, что сед. Прозрачно-серые глаза смотрели спокойно и прямо. «Истинный ариец», – выплеснулось из памяти и снова ушло в глубину.

– Итак, – проговорил он, и негромкий голос разом перекрыл все шумы и шорохи. – Это и есть предводитель тех демонов, коун Рахтаварин?

Владетель молча кивнул. Похоже было, что к императорскому племяннику он относился с большим пиететом.

– Прежде чем ты заговоришь, демон, – заметил Ратвир, оборачиваясь к Кобзеву, – ведай: прознатчики, которых ты посылал в стольный град, находятся в темнице замка Коннегейльт.

Кобзев хрюкнул. Следовало потребовать освобождения разведчиков, тут же и на месте… но гэбист уже убедился, что требования приводят к обратному результату, а попросить ему в голову не пришло.

– Они навлекли на себя гнев рахваарракса, устроив бой под стенами дворца. Ваши, как я понимаю, враги также решили лестью склонить слух императора к своим просьбам. По воле диев они столкнулись едва ли не у самых ворот Коннегейльта. – Принц – про себя Кобзев проименовал его так – чуть заметно улыбнулся, и лицо его, только что царственно-суровое, вдруг озарилось изнутри мальчишеским весельем. – Император не любит, когда под его окнами затевается смертоубийство.

– Идиоты, – едва слышно прошептал Кобзев и тут же прикусил язык – не дай бог Шойфет переведет! Хотя… а был ли у них выбор? Наверное, не было. Как нет выбора и у него самого.

– Теперь ответь мне, ши, – зачем искали вы внимания рахваарракса? – потребовал Ратвир.

– Мы желаем защититься от наших врагов… и защитить вас, – проговорил гэбист тяжело. Эту тираду он уже заучил наизусть.

– В этом нет нужды, – отозвался принц бесстрастно. – Мы разбили войско демонов на западных окраинах Эвейна. Немногие уцелевшие бежали за ворота стоячих камней.

Очевидно, Ратвир и не ожидал, что коварные ши поверят ему на слово. Иначе он не стал бы разжимать ладонь. В ней лежала пуговица. Слегка подплавленная по краям пуговица с мундира вероятного противника.

– Как видите, мы способны постоять за себя, – заметил Ратвир. – Если пожелаете, мы можем и вас защитить от вторжения с нашей стороны стоячих камней. Но скажите – почему мы должны терпеть вас на своей земле?

Над широким полем вспыхнули еще с полдюжины «веретен» и тут же распахнулись, пропуская стройные ряды воинов в ослепительно сверкающих кирасах и чародеев в ярких одеждах. Пропела труба, и, словно в ответ, нестройно взревели, высовывая из воды уродливые головы, драконы во рву.

– Император в гневе, – проговорил принц. Судя по его тону, Это было самое обычное дело, но слова доказывали обратное. – Вы явились непрошеными, не желая соблюдать наши законы, но возжаждав навязать нам свои. Скажи мне, демон, почему я не должен изгнать вас, и может быть, я прислушаюсь к твоим словам. Может быть.

Кобзев замялся на миг. Мысли сновали между извилин бестолково и лихорадочно, как мураши. Он ни на миг не поверил, что местным жителям удалось выгнать американцев. Не такие слабаки эти империалисты. Но потрепать изрядно – почему нет? Во всех боях, в которые так или иначе пришлось ввязаться войскам «руки помощи», потери с обеих сторон были примерно равны… но при этом чародеи почти не вступали в бой. Кобзев понимал, что погибшие не согласились бы с ним, но на поле перед кирном Бхаалейн уже вышло больше колдунов, чем было, по оценкам разведки, в трех соседних владениях, вместе взятых. Если так, то армия Эвейна могла, пожалуй, задать жару тем немногочисленным подразделениям, которые американцы протащили через английскую точку перехода.

И эта сомнительная победа могла уверить туземцев в их несокрушимости. Иллюзия, которую следует развеять во что бы то ни стало… иначе местные жители начнут ставить условия советским помощникам, а это уже совсем недопустимо.

Можно, конечно, и дальше прогибаться перед здешними шишками. Можно делать вид, будто эвейнский феодальный вейсманизм-морганизм – это самое что ни на есть прогрессивное общественное устройство. Можно от самого себя скрывать, что единственное, чем ценен и полезен этот мир, – это точками перехода, и, пока вокруг каждой из них не поставлена ограда из колючей проволоки, задача группировки межпространственной помощи выполнена не будет. А можно прервать наконец этот фарс и поговорить с туземцами на единственном языке, который вызывает у них уважение, – языке силы. У него есть Визенфил, неплохо овладевший русским, а главное – запуганный до судорог. У него есть выход на разбойничьи княжества восточных островов, выход, о котором пока не знает даже командующий. Пока эти княжества разрознены, но то пока. В этот раз он не повторит ошибки коуна Дейнерика. Эвейн не перетянуть на свою сторону – слишком закоснели его правители в следовании своему священному закону. Значит… Серебряная империя падет. «Прогнивший феодальный строй, – покатал гэбист на языке знакомые вкусные фразы, – под ударами прогрессивного трудового люда…» – покатал и сглотнул до поры.

Все, поиграли – и хватит.

Если бы майор Кобзев обратил внимание, как мрачны и сосредоточенны лица стоящих поблизости телепатов – если бы он мог по цвету и привычному крою платья выделять провидцев из толпы чародеев – он, возможно, пошел бы на попятный. Но случилось иначе.

– Я не верю, – медленно и внушительно проговорил Кобзев, надеясь, что исполнительный Шойфет передаст интонацию, – что вы могли справиться с нашим противником. Я не верю, будто ваше войско может обеспечить безопасность нашей державы, и не считаю, что мы можем полагаться на вашу милость. А поэтому я, от имени Союза Советских Социалистических Республик, требую, чтобы все перебежчики были выданы нам для суда в соответствии с нашими законами, чтобы унизительные ограничения, которым подвергаются наши представители, были немедленно сняты, – Кобзев понятия не имел, что ответить, если его спросят, какие ограничения, но это его мало тревожило, – и чтобы правительство Эвейна в кратчайшие сроки начало переговоры с посланцами Советского Союза!..

Ратаир с жалостью глянул на него.

– Переговоров не будет, – ответил он. – Рахваарракс не ведет речей с дикарями.

Кобзев стиснул кулаки. Вот сейчас… сейчас этот пижон сорвется.

– Я даю вам один день, – проговорил принц. – Это больше, чем я предложил вашим врагам… но вы покуда не обагрили рук невинной кровью. Уходите к себе, за стоячие камни, и больше не возвращайтесь. Завтра, ополдень, дружина рода Конне, – «Личная гвардия императора», – пояснил вполголоса Шойфет, – подойдет к вашему стану у деревни Поречной.

Он развернулся и шагнул в распахнувшееся перед ним лиловое веретено. Кобзев успел заметить, что по другую сторону отверстия был замковый двор. Владетель Бхаалейн обвел взглядом оторопевших переговорщиков, помотал головой и тоже скрылся в проходе. За ним двинулись остальные.

Глава 16

– Завтра, – повторил Кобзев, оглядывая широкий некошеный луг, за которым темнела лесная чаща, – они будут ждать нас на этом поле. Так сказал посланник.

– И? – вскинул голову Вяземский. – Что предпримем мы? Выведем навстречу весь личный состав? Выкатим танки с «шилками»? Поставим «Град» на прямую наводку?

– Нет, – с усилием произнес Кобзев. – Это могло бы помочь против бхаалейновской дружины. Но императорская гвардия… сотрет нас в порошок.

Он никому не сказал про оплавленную пуговицу. Незачем панику разводить. Личный состав группировки и так питал к способностям чародеев непристойный пиетет.

– И что же вы, Степан Киреевич, собираетесь предпринять по этому поводу? – язвительно осведомился полковник.

– Я… – Кобзев на секунду замолчал, глядя куда-то в сторону. – Я уже предпринял. Сегодня в двадцать один ноль-ноль с Большой земли прибудет спецгруз. Для вас. Снаряды к ста двадцатидвух… с начинкой… короче, увидите. Надо только будет тщательно их проверить, это одна из первых партий, еще против китайцев готовили…

Теперь замолчал уже Вяземский, и замолчал надолго. Гэбист заметил тем не менее, что артиллерист пошевеливает губами, озираясь, как бы прикидывая заранее, откуда лучше вести обстрел.

– Это будет уже не война, – наконец произнес он с усилием, – а бойня. Вы уверены, что вы этого хотите? Такого?

– Б…, можно подумать, что у нас есть выбор! – взорвался гэбист.

– Выбор есть всегда.

– Ни х… его нет! Или мы их, или они нас! И все! Весь выбор! И третьего не дано!

– Выбор есть, – медленно произнес полковник. – Мы можем уйти сами. С красивой миной.

– Не можем, – выдавил Кобзев после очередной натужной паузы. – Командующий не отдаст такого приказа. Даже если я потребую, все равно не отдаст. На него тоже давят… как и на меня с Марксленовичем… Он скорее нас всех тут положит и сам ляжет.

– Это будет бойня, – повторил Вяземский. – Не бой, а хладнокровное убийство. Я уже видел такое… однажды. Не думал… что увижу еще раз.

– Б…, они такие же солдаты, как и мы! – почти заорал гэбист. – Знают, на что идут. И вы знали! Или вы, когда присягу принимали, отдельным списком оговаривали – какие приказы будете выполнять, а какие нет, потому что они вашей дворянской чести противоречат? Б… – Голос его сорвался в полное ненависти шипение. – Если бы ты только знал, полковник, как ты меня достал за это время! Чистоплюй х…в! Как залповым огнем – это не бойня! Как своих класть – это не бойня! А как чужих – так на попятный! Приказ получен – вот и выполняй, какого х… тебе еще надо!

О том, какие чувства обуревали в этот момент Вяземского, можно было догадаться только по стиснутым намертво кулакам и враз побелевшему лицу.

– Я, товарищ майор госбезопасности, – выдавил наконец он, – приказы всегда выполнял. До конца. И сейчас… каждый из нас. Выполнит. Свой. Приказ. Честь имею.

Он четким движением бросил руку к виску, развернулся на каблуках и зашагал прочь от Кобзева.

* * *

Леву Шойфета не покидало чувство ирреальности происходящего. Ясный день – легкая дымка в вышине умеряла блеск солнца, и небеса казались по-земному голубыми, – душистая, по колено, трава и сверкающие доспехи императорской гвардии на другом конце поля – все это никак не увязывалось в его сознании с дымящимися воронками и окровавленными ошметками тел, виденными им у стен замка Бхаалейн. Тем более что на этот раз с советской стороны стояло не полдюжины боевых машин, а всего лишь две – танк с бульдозерным отвалом, вырывший за несколько минут две здоровенные ямищи, и штабной бронетранспортер.

– На шапках – перья птиц веселых, – неожиданно продекламировал стоящий рядом с Левой Ржевский, не опуская бинокля, – на шлемах – конские хвосты…

– Что? – не понял Шойфет. – Какие еще хвосты?

– Это Симонов, – пояснил старший лейтенант, опуская бинокль. – Поэма «Ледовое побоище». Не учили в школе? А я в суворовском учил. Наизусть. «Все было дьявольски красиво, как будто эти господа, уже сломивши нашу силу, гулять отправились сюда».

– Красиво, – рассеянно кивнул Лева, не в силах оторвать взгляд от замерших в идеальном – настолько, что само слово «строй» казалось Леве недостаточным для определения этого геометрического совершенства – порядке воинов. – Они что, и в самом деле одного роста или это так кажется?

– Кажется, – откликнулся Ржевский. – На таком расстоянии разница в десяток сантиметров ни-ве-ли-ру-ется. – Последнее слово он произнес нараспев, словно пробуя на вкус каждый слог. – Но все равно здорово. Будто в кино попали, правда?

– Да, – задумчиво подтвердил Лева. – В кино.

Зрелище застывших рядов внушало смутную тревогу. Раньше, сколько Лева мог судить, эвейнцы никогда не стояли… так. Даже в той злосчастной стычке строй их сразу же рассеялся. Он подумал было сообщить об этом Кобзеву, но не осмелился.

Что-то встрепенулось в самой середине сверкающих рядов, и секунду спустя до Левы долетел звонкий и резкий, словно порыв ветра, сигнал рога. Он повторился трижды, после чего от строя отделилась крохотная пестрая капля – всадник – и помчалась через поле.

– Что там такое? – недовольно осведомился Кобзев, выглядывая из бронетранспортера.

– Похоже, к нам очередного герольда послали, – сказал Ржевский.

– Кого-кого? – переспросил Кобзев.

– Посланника, парламентера, – перевел Лева.

– Что, опять? – скривился гэбист и, недовольно бурча себе под нос что-то вроде «как им, б…, еще не надоело», выбрался из машины. – Ну ладно, пойдем, послушаем.

Леве пришло в голову, что в своих прорезиненных комбинезонах офицеры похожи на беглецов из чумного города. Они успели пройти два десятка шагов – высокая трава, словно не пуская пришельцев вперед, яростно цеплялась за сапоги, – когда перед ними выросла громада закованного в броню конника.

– Я – Лауртерикс ит-Теранделакс, – неожиданно звонко для замурованного в железо великана сообщил всадник. – Можете ли вы говорить за всех ши?

– Я голос Степана ит-Кирея из рода Кобзевых, – привычно отбарабанил Лева. – Он может говорить за всех ши.

– В таком случае, – возвысил голос гонец, – мой господин ждет ответа, готовы ли вы, демоны, принять милость Серебряной империи и добровольно покинуть ее пределы или же продолжаете упорствовать в своих намереньях?

– Можешь передать своему господину, – начал Кобзев, даже не дослушав перевод до конца, – что у него есть выбор. Он может повернуться и уйти со своей армией туда, откуда явился, или в любое другое место за своей спиной, – тогда ему ничего не будет. Он может стоять на том конце поля хоть до посинения. За это ему тоже ни хрена не будет. Но, – Кобзев зло прищурился, глядя на топчущие траву конские копыта, – если хоть один его человек сделает шаг в нашу сторону, последствия этого шага будут ужасны. Переводи дословно, понял? – Это уже относилось к Леве.

– Итак, вы продолжаете упорствовать в своем безумии! – воскликнул гвардеец, выслушав сбивчивый Левин перевод кобзевской речи. – Что ж, каждый сам выбирает свою судьбу… и вы свою выбрали. – Он развернул коня и, выкрикнув напоследок: – Да пожрут вас гневные дии! – понесся назад.

– А теперь, – выдохнул Кобзев, – в машину, быстро.

Лева Шойфет никогда не любил бег, тем более – бег в костюме химической защиты. Но до бронетранспортера они добежали почти одновременно. Кобзев чувствительно пнул завозившегося было в люке Леву, запрыгнул следом, захлопнул люк и принялся тщательно разглядывать его края.

– Система задействована? – осведомился он через плечо.

– Как приказывали, товарищ майор, – отозвался сидящий впереди Ржевский. – Герметизация, очистка… сейчас избыточное давление создадим – и хоть в эпицентр.

– Поднимите перископ, – скомандовал гэбист, протискиваясь мимо Левы.

Он яростно вцепился в черные лоснящиеся рукоятки и приник к наглазнику.

На другом конце поля четкая линия гвардии Серебряной империи дрогнула, словно покрывшись рябью. Раз, другой… и вся шеренга, словно один человек, чуть качнувшись, шагнула вперед.

– Ветер? – хриплым шепотом осведомился Кобзев.

– Северо-северо-восточный, порывами до семи… – отозвался Ржевский. – Сейчас, товарищ майор. Дурацкая эта система… все, данные на стрельбу пошли!

– Быстрее бы, – даже не услышал, а, скорее, угадал Лева шепот Кобзева. – Быстрее бы все это закончилось…

Первые снаряды упали в двухстах метрах от наступающей цепи. Ржевский с трудом различил место их падения – снаряды не взрывались, а раскалывались, и засечь место падения можно было только по невысоким фонтанчикам вывороченной земли. Пользоваться же пристрелочными Вяземский почему-то запретил. Впрочем, поправки и не требовалось – так он и отстучал полковнику.

Вших-бум, вших-бум. Снаряды падали один за другим, часто. Расчеты орудий старались поскорее отправить ядовитый груз куда-нибудь подальше, и это желание утраивало силы.

* * *

Тиссо Фаррейн, полусотник правого крыла дружины рода Конне, тоже увидел падение первых снарядов. Он даже догадался, что это такое, потому что им успели показать пули шиевых громобоев – как те, что соглядатаи Бхаалейна выменяли у демонов в деревне, так и извлеченные лекарем из тел убитых. То, что упало впереди, формой напоминало эту самую пулю, только выпущенную из очень уж большого громобоя. И пахло от них, как это ни странно… плодами. Тиссо принюхался. Ну да, как раз с той стороны, где падали эти шиевы штуки, легкий ветерок доносил слабый, но отчетливый сладковатый запах. Не то груши, не то яблоки…

Дружинники Бхаалейна рассказывали, что эти большие пули прилетали от самоездных повозок демонов, пробивали их защиту и взрывались, сея вокруг себя смерть и разрушение. Но, скорее всего, подумал Тиссо, это им уже после боя привиделось. Пробить защиту деревенских чародеев такой вот штукой можно, а вот попасть ею из-за леса в отдельного воина… Если ши и дальше собираются стрелять столь же метко, то битва продлится очень недолго.

Хотя сама идея оружия, способного достать врага, находящегося за краем окоема, Фаррейну понравилась. Эти большие громобои ши, должно быть, действуют, как те движители, которые швыряют валуны и лошадиные туши в осажденные замки. Но замок стоит на виду, а в поле… хотя если чародей-провидец из схрона передаст движителю виденье… но все равно тому надо будет долго пробовать…

Тиссо не успел додумать мысль до конца.

Он попытался принюхаться снова – и не сумел. Словно чья-то злая длань оцепенила грудь мертвящим касанием, не давая втянуть воздух. Мерк перед глазами дневной свет. В тот же миг у коня подогнулись ноги. Падая, полусотник попытался выпростать ноги из стремян, – и не смог, бедра свело тоже. А потом руки невидимого демона сомкнулись на горле Фаррейна и сжали сердце.

Тиссо Фаррейн умер, как и очень многие вокруг него. Но не все.

Райверикс Сидх никогда не слышал про концерн «И.Г.Фаберниндустри» и нервно-паралитические газы G-группы. Но на экзамене в скулле гильдии целителей он первым из всей группы справился с укусом большой орочьей трясучки, чей яд, как известно, убивает сухопутного дракона меньше чем за восемь вдохов.

Сейчас яд был везде. Воздух, который Сидх вдыхал, был наполнен им. Но задерживать дыхание было бессмысленно – отрава проникала в организм сквозь одежду и кожу, для нее не существовало преград.

Только теперь целитель понял, почему вчера в замке Бхаалейн наследник Ратвир, выдержав долгий спор с воеводой Неараксом, настоял на том, чтобы первый удар по безумным демонам нанесла не вся дружина, а только правое крыло, да и то не в полном составе, И, хотя мало кто верил, будто ши способны причинить серьезный вред войску среброрукого, придирчиво, как перед большим сражением, отобрал добровольцев и тех, чей дар не был передан из поколения в поколение, а значит, представлял меньшую ценность. Только одно сумел отспорить воевода – право самому вести куцый отряд в бой. Как оказалось – на погибель.

Райверикс шагал, монотонно переставляя ноги. Ноги ему еще удавалось удержать под контролем, а вот руки все время корежило жуткой судорогой. Но на них у целителя просто не хватало сил. Хоть его Дар и был могуч – слабым чародеям не место в рядах императорской стражи, – никогда еще Сидх так остро не ощущал его ограниченность, как сейчас. Если бы у него было еще немного силы… совсем немного, чуть-чуть… ничтожная малость… он бы смог удержать еще одного. Девятого.

Сидх не знал, что любой земной врач зашелся бы в истерике, видя, как целитель шагает сквозь клубы нервно-паралитического газа. Что концентрация адреналина в его крови была по всем показателям смертельной сама по себе. Что перегруженные отравой синапсы лопались, наполненные микровезикулами с ацетилхолином. Его сознанию все это представлялось в несколько иных образах.

Сидх не видел, что он и так удерживает на хрупкой грани между жизнью и смертью больше всех остальных. Другие целители собирали вокруг себя группки чародеев – кто по пять, кто по четыре. Всегда – чародеев. Самых сильных. Самых важных. Тех, кого всегда и везде спасали в первую очередь.

Он знал одно – сдаваться нельзя.

И они шли вперед. За две тысячи лет стража Серебряной империи не отступала. Никогда.

Всего этого Лева Шойфет ни видеть, ни знать не мог. Зато он с ужасом разглядел, как Кобзев, отпрянув от перископа с перекошенным лицом, оттолкнул Ржевского и яростно надавил на красную кнопку, наспех врезанную в пулы радиостанции.

Пять секунд спустя стоящие в семи километрах к северо-востоку от поля две установки залпового огня БМ-24 «Град» окутались дымом, из которого с воем вырвались огненные стрелы.

Райверикс Сидх почувствовал, как тяжко содрогнулась под его ногами земля. Он поднял голову – и увидел, как с неба, оставляя за собой дымные хвосты, на него падает смерть.

Он перевел взгляд вперед – и снял в себе все барьеры на пути яда.

Частицы отравы радостно ринулись вперед. Подкосили ноги, огненным ручейком пробежали по веточкам нервов – до самого сердца. Вокруг Сидха валились наземь умирающие товарищи, пытаясь, каждый по своим силам, в последние мгновения жизни защититься от надвигающейся погибели. Но, падая, целитель успел выбросить правую руку вперед – и, сорвавшись с кончиков скрюченных пальцев, через луг потекли чары. Туда, где копошился в земле голем пришельцев, похожий на приплюснутого жука-вонючку с хоботком на спине.

Смертными чарами могут владеть только некроманты. Каждого носителя этой редкой и страшной способности Серебряный закон связывал клятвой – служения или изгнания, по выбору. Но, чтобы убить человека, не обязательно быть смертовзором. В свой последний миг Райверикс Сидх употребил данную ему силу во зло – в том единственном случае, когда дозволяла это присяга целителя. И там, куда дотянулась его чародейная власть, останавливались сердца.

А потом обрушились ракеты, перепахивая поле на три метра вглубь, завыли осколки, редко когда сгорая в наспех поставленной последними огневиками защите, и пошла гулять ударная волна, от которой защиты не было.

За две тысячи лет стража Серебряной Империи ни разу не отступала. Случалось, что она при этом гибла. Вся, до последнего человека. Сегодня это случилось снова.

* * *

– Все, – выдохнул Ржевский. – Теперь точно все. При таком огне… в этом аду ничего живое не могло уцелеть.

– Все живое там должно было быть мертвым пять минут обратно, – огрызнулся Кобзев нервно. – Однако не умерло. Они шли… – Он потер лоб, продавленный резиновым наглазником до красных пятен. – И шли… шли… как… – Он запнулся, осознав, очевидно, что впадает в истерику, и продолжил уже почти нормальным голосом: – Так что теперь я буду верить только собственным глазам, а не всяким там предварительным расчетам. Прикажите танку выдвигаться, когда пыль осядет.

– Танк, – растерянно выговорил Ржевский минуту спустя, – не отвечает.

– Как не отвечает?

– Не отвечает.

– А ну, – Кобзев подался вперед, – давай к нему.

Взревев, бронетранспортер медленно выполз из окопа и, развернувшись, подкатил к танку.

– Ну? – нетерпеливо осведомился Кобзев.

– На вид целый, – пожал плечами Ржевский.

– Попробуйте проехать вперед и встать прямо перед ним, – скомандовал Кобзев водителю. – Может, они просто рацию… – Остаток фразы повис в спертом воздухе отсека.

– А у нас с рацией все в порядке? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Ржевский и, покрутив минуту ручки, сообщил: – Вроде да… связь есть…

Водитель послушно выполнил команду.

На танке не было ни царапинки, если не считать незакрашенных помятостей там, где корпус приложился о кольцо менгиров при транспортировке.

– Ну что там? – решился спросить Лева, совершенно ошалевший от полного непонимания происходящего.

– Что – «что»?! – рявкнул Кобзев. – Выходить кому-то придется, вот что! Смотреть, что там стряслось с этой х…вой железякой!

– А… в чем, собственно, проблема? – удивился Лева.

От этого вопроса ошалевшего Кобзева прямо-таки шатнуло назад, где он натолкнулся на столь же ошалевший взгляд Ржевского.

– Послушайте, вы… – Кобзев постарался подыскать Леве подходящий эпитет, – студент! Вы хоть представляете, что сейчас там, за броней?

– Нет, – чистосердечно сознался Лева.

– А какого, по-вашему, х… мы все на себя эти гондоны понатягивали? – заорал Кобзев.

– Н-не знаю… – пробулькал перепуганный до полусмерти Лева. – М-может, это как-то должно защитить нас от местных, хотя я, признаться, не совсем представляю, каким образом…

– Там – зарин! – выдохнул Кобзев. – Ты… – Он схватил Леву за висящий на груди хобот противогаза и попытался своими руками натянуть на дрожащего переводчика резиновую маску. – Вас на лекциях по НВП хоть чему-то учили? Ты вообще когда-нибудь на них бывал?

– Д-да, – кивнул Шойфет. – Но… как к местным мог попасть…

На этот раз он осекся сам, до глубины души потрясенный открывшейся ему истиной.

– Знаешь, какая доза зарина является смертельной для человека? – продолжал бушевать майор. – Нет? Одна десятая миллиграмма на литр в минуту! Это называется – абсолютно смертельная токсодоза! А средняя смертельная – от семи сотых до двадцати тысячных! Ты запомнил это, студент?!

Из-под защитной маски Шойфета доносились сдавленные хрипы.

– Товарищ майор, его там, часом, не стошнит? – обеспокоено произнес Ржевский. – А то ведь…

Кобзев схватил Леву за плечи и с маху прижал к броне.

– Только попробуй, – яростно прошипел он, глядя в белеющее за стеклами лицо. – Снять я тебе не позволю. Так и захлебнешься в собственной блевотине. Не самая приятная смерть, но для тебя подойдет.

Лева на самом деле был близок к этому. Его спасло только то, что, памятуя о своем прошлом боевом опыте, он ограничил свой завтрак стаканом воды и коркой черствого ржаного хлеба.

– Товарищ майор… – повторил Ржевский.

– Выходим! – Кобзев брезгливо отодвинул обмякшего Шойфета вбок, протиснулся к люку и, секунду помедлив, распахнул его.

Снаружи было все такое же, как и несколько минут назад, солнце. Так же лениво колыхалась под порывами ветра трава, и где-то в небесной голубизне кружили черные точки птиц, которым не было дела до творящегося на земле.

А впереди, в окопе, неподвижно застыл танк.

* * *

– Господин! – Помощник воеводы Неаракса, сотник Сейбакс мял лапами рукоять меча так яростно, что Дартениксу ит-Коннераксу казалось – еще немного, и металл начнет плыть под пальцами, как глина. – Господин, дозвольте ударить по проклятым демонам! Войско ждет!..

Он запнулся, и советник с изумлением понял, что солдата душат слезы. Сам он не испытывал ничего. Словно зрелище страшной гибели стольких дружинников и чародеев вышибло из него способность горевать, словно, настигни сейчас смерть каждого мужчину, каждую женщину, каждое дитя от восточного до западного предела – и тогда не сможет он проронить ни слезинки.

Ратвир опустил подзорную трубу. Лицо его было страшно, но глаза оставались сухи.

– Нет, – проронил он, и слово веско упало наземь, со стуком, как булыжник.

Сотник всхлипнул испуганно-недоуменно.

– Но… – попытался возразить он.

– Нет, – повторил молодой страж, оборачиваясь к своим спутникам. – Мы могли бы сокрушить этих демонов… но я поступлю иначе.

В глазах его полыхнул лиловый огонь – слабый отблеск той силы, что призывал он себе на подмогу. Даже Дартеникс, едва достойный называться анойя, ощутил трепет ткани мира. Чародеи же как один побледнели, шарахнувшись от гневного стража; кто-то схватился за голову, кого-то постыдно тошнило.

– Я закрыл перед ними дверь, – проронил Ратвир. – Не наглухо – осталась, быть может, узкая щелка. Даже загнанная в угол мышь отгрызает хвост кошке. Теперь… пусть бьются. Но я предвижу иное.

Дартеникс поднял голову. Возможно, его воспитанник и был наделен пророческим даром, но покуда тот никак не проявлял себя.

* * *

– Они просто… умерли, – прошептал Ржевский, снова заглядывая в люк.

Кобзев помотал головой. Его снова обвели вокруг пальца. Если туземцы способны убивать одним взглядом – почему они раньше не применили это умение?

«Может, у них есть своя Гаагская конвенция», – шепнул ехидный голосок. Кобзев сердито цыкнул на него. Да, он потерял экипаж танка… но дружина полегла до последнего человека. На такой обмен гэбист готов был пойти.

– Назад, – глухо скомандовал он через противогаз. – В машину.

«И ведь теперь нельзя даже снять эти чертовы балахоны, – с неудовольствием подумал он. – Все дегазировать… в машине тоже… а, проклятье!» Сколько мороки с этими ФОВ – не разберешься.

Выгнанный из БТРа пинками Шойфет замешкался.

– Ну что вы там?! – прикрикнул на него Кобзев.

– Столько мертвых… – не своим голосом прохрипел переводчик.

Гэбист оглянулся. Много… но меньше, чем ему казалось. Неужели залп «Града» перемолол столько тел?

Нет, не померещилось. В зариновых парах и под ударами осколков полегло много гвардейцев. Но они не составляли и трети той орды, что днем раньше вывалилась из здешнего аналога теплушек на поле перед замком Бхаалейн. А значит…

– В машину! – заорал Кобзев, хватая ртом горячий профильтрованный воздух. – Скорей!

Ржевский рванул за плечо оторопевшего переводчика и поволок его за собой. Гэбист этого уже не видел. Он мчался к БТРу огромными жабьими прыжками.

– База! – рявкнул он в микрофон, едва протиснувшись в люк. – Вызываю базу!

– Есть база, – гаркнул кто-то из динамика.

Мгновение Кобзев остро завидовал этому связисту. Ему не приходится бурчать из-под липнущего к коже резинового рыла. Пропади пропадом эти газовые маски – приходится орать на весь свет.

– База, деревню под контроль уже взяли?

Наступила неожиданная пауза. В люк просунулась хоботастая башка – Кобзев не сразу признал артиллериста.

– Не надо было его торопить, – пробурчал Ржевский, исчезая.

– Что? – прорычал Кобзев.

– Да этот… переводчик… ногу, кажется, подвернул, – неразборчиво пробурчал лейтенант, заволакивая в БТР постанывающего Леву.

– Товарищ майор? – Теперь из динамика доносился другой голос. Кобзев узнал его – это был Кареев, вертолетчик, дежурный по лагерю. – У нас э… возникли трудности…

– Короче! – рявкнул Кобзев, все больше злясь.

– Деревенские оказали… сопротивление, – послышался голос Кареева после очередной паузы. Примолкли все, даже Шойфет прекратил ныть.

– Сколько? – бросил гэбист в микрофон.

– Что?

– Сколько крестьян положили эти остолопы?!

– Э-э… Отделения больше нет, – выпалил Кареев. Кобзев помолчал, надеясь, что вертолетчик хоть что-нибудь пояснит, но тот, как назло, молчал.

– Как? – выдавил гэбист наконец.

– Им помогли перебежчики… – промямлил Кареев. – И… – Он явно собирался с духом, чтобы сообщить нечто худшее. – Часть отделения также перешла на их сторону.

Кобзев треснул кулаком о стену. Он уже хотел распорядиться догнать, найти, уничтожить, стереть в порошок… но чутье подсказывало, что дурные вести на этом не кончаются.

– Это еще не все, – продолжал Кареев так же сбивчиво. – У нас не работает установка перехода.

Все сидевшие в машине молча уставились на пульт рации.

– Пять минут назад доложили со старой базы, – объяснил зачем-то вертолетчик. – Связи с Большой землей нет.

– Сразу после того… – Ржевский не закончил фразу, только мотнул хоботом в сторону люка.

– Кто-нибудь еще знает? – глухо бросил Кобзев.

– Все знают, – донесся из динамика холодный голос Вяземского. – В следующий раз, Степан Киреевич, потрудитесь частоту менять.

* * *

Двое часовых выволокли пленника под локти и бросили на колени перед Ратвиром ит-Лорисом.

– Смилуйтесь… – бормотал тот по-эвейнски.

Молодой страж бросил косой взгляд на стоящего рядом провидца и, уловив его кивок – да, намерения этого ши чисты, – благосклонно коснулся перстами темени пленника.

– Восстань, – приказал он. – Тебе не причинят вреда.

– Так вот чего ты ждал, – вполголоса проронил Дартеникс из-за Ратвирова плеча. – Полагаешь, многие последуют его примеру?

– Больше чем ты думаешь, – ответил юноша. – Ты слышал, что случилось в Поречной?

– Да… Ты совершил невероятное, мальчик мой… – Советник замялся. – Но неужели потребно было пролить столько нашей крови?

Ратвир нетерпеливо мотнул головой, давая стражникам знак увести демона.

– Мы могли бы сокрушить их, – прошептал он так тихо, что даже стоявший за спиною учитель с трудом разбирал слова. – Но я боялся, что такая победа обойдется нам… дороже.

Он отвернулся, и Дартеникс понял, что взгляд его устремлен через лес туда, к отравленному, изрытому взрывами полю.

* * *

Майор КГБ Степан Киреевич Кобзев сидел в своей палатке, обхватив руками голову, и тупо смотрел на лежащий перед ним табельный «Макаров».

Отчаяние его было еще более черным и беспросветным оттого, что катастрофа случилась в час его, как ему казалось, величайшего триумфа. Наголову разгромить лучшие силы местных, практически без потерь со своей стороны… Тут бы уж и самому императору пришлось снизойти до беспокойных ши – Кобзев помнил, как помягчел владетель Бхаалейна, на своей шкуре испытав мощь Советской армии. А ведь с дружиной Бхаалейна они разошлись, считай, на равных, тогда как гвардейцев смели, стерли с лица земли и вдолбили в нее на три метра вглубь.

Ах, какие перспективы разворачивались перед майором… прямо дух захватывало. И все это оказалось вмиг перечеркнуто пустым небом в кольце древних камней.

Он считал, что, выложив на стол козырного туза, может забирать выигрыш – но у местных за рукавом оказался джокер.

Без портала, тоненькой ниточки, связывавшей их с могучей державой, они превращались просто в… ничто. Кончится топливо для танков и вертолетов, снаряды и патроны – а колдовство местных останется при них, ведь ему нужны не технологические цепочки, а всего лишь цепочки ДНК. И на место каждого убитого туземца встанут трое новых – а заменить убитых ши будет некому.

Впрочем – и Кобзев отдавал себе в этом отчет, – дело могло обернуться еще хуже. В танках еще останется горючее и снаряды, но не найдется людей, способных повести их в бой. Прежде солдаты исчезали по одному. Сейчас повальное дезертирство захватывало лагерь.

Это выглядело жутко – вот сидят трое-четверо солдат, переглядываются и, точно по неслышному сигналу, встают, разворачиваются, уходят. Бегут даже офицеры. Бубенчиков распорядился было стрелять по дезертирам на поражение. После этого начали уходить часовые.

Больше всего гэбиста пугало, что беглецы не могли даже объяснить внятно, почему переходят на сторону противника.

Полог палатки отлетел в сторону. Кобзев устало поднял взгляд на посмевшего нарушить его мучительный покой – и замер с открытым ртом.

Этого человека не могло быть здесь! Не могло, потому что не могло быть никогда! И все же он стоял тут!

– Закрой рот, майор, – насмешливо посоветовал генерал-майор ГШ ГРУ Богданович, – мухи залетят.

– А… – Кобзев торопливо водворил отвисшую челюсть на место. – Но… как вы? Товарищ генерал-майор… портал ведь…

– Портал блокирован намертво, – согласился Богданович. – Напряженность поля, как выразился ваш Дробов, выше, чем на полюсе антивероятности. Мне открыли пятисекундное окно, и это сожрало столько, что ваш давешний фокус от семнадцатого марта – так, детские шалости в песочнице.

– Но… – растерянно произнес Кобзев, – зачем?

– Затем, – жестко произнес Богданович, – чтобы передать приказ вышестоящего командования. Мой приказ. О прекращении операции «Шеллак» и эвакуации группировки. Точнее, – криво усмехнулся генерал-майор, – ее остатков. Если я правильно интерпретировал ваши отчеты… небоевые потери у вас достигли весьма значительных величин, не так ли, майор?

– Да, но… – Кобзев изо всех сил потер виски. – Сколько у нас времени?

– Сутки, – проронил Богданович. – Там сейчас тянут прямую ветку от Чернобыльской АЭС… и еще одну. Ровно через двадцать четыре наших часа портал откроется – и к этому моменту все должно быть готово.

– На сколько откроется? – спросил Кобзев.

– А х… его знает, – равнодушно отозвался генерал-майор. – Как повезет. Или как ваши местные друзья позволят. Вы еще не поняли, Степан Киреевич, что это они закрыли проход? М-да, я был о вас лучшего мнения. Ну да ладно, об этом у нас еще будет время поговорить там, за вратами, а сейчас не до того. Дробов говорит, что установка ни хрена не рассчитана на такую мощность. Работать будет, но даже не на пределе, а за пределом, ну и, соответственно, в любой момент накрыться может к чертям свинячьим. Поэтому – бросаем все! Технику, барахло… естественно, все, что может взрываться и гореть, должно будет взрываться и гореть, но главное – мы должны вывести людей! Всех!

– Всех, – предательски дрогнувшим голосом сказал Кобзев, – не получится, товарищ генерал-майор.

– Знаю, – понимающе кивнул Богданович. – Но… в наших силах постараться сделать так, чтобы таких было как можно меньше.

– Да, конечно, – устало сказал Кобзев и начал было вставать из-за стола, но на полпути вдруг замер и хриплым от волнения голосом спросил: – Товарищ генерал-майор… все-таки… почему мы уходим?

– Вам непременно нужно знать ответ? – глядя куда-то сквозь Кобзева, сказал Богданович. – Ладно, ловите.

– Во-первых, – начал он скучающе-лекторским тоном, – в свете проявившейся… скажем, нестабильности канала он больше не может рассматриваться как альтернативное средство… доставки. Проще говоря, мы не можем базировать свою глобальную стратегию на проходе, который может в любой момент прикрыться.

– Но, – попытался было возразить Кобзев, – американцы…

– А вот это, – осклабился Богданович, – причина номер два. Несколько часов назад мы получили, по своим каналам… рапорт командира американской группировки. Точнее, его адъютанта, потому что адмирал Дженнистон погиб вместе с большей частью своих людей. Их просто вышвырнули пинком под зад, словно нашкодивших котят, и пинок получился довольно болезненный.

Кобзев медленно опустился обратно за стол.

«Значит, принц не врал, – промелькнула мыслишка. – Не врал… а я не поверил. Они могли и с нами разобраться так же, если бы не зарин… и их идиотское чувство чести».

– Я думаю, мы попытаемся с ними договориться, – продолжал Богданович. – С американцами, конечно. Заключим что-нибудь вроде негласного взаимного моратория. По крайней мере, на этот мир. Он нас, надо признать, многому научил. В следующий раз мы будем осторожнее.

Кобзев уже не слышал его. Он смотрел на стол, где лежал забытый им пистолет, а видел зеленое поле, где чернели груды вывороченной «Градами» земли – и нельзя было сорвать тугой резиновый мешок, стянувший голову.

Зря-зря-зря – колотили невидимые молоточки у него в голове. Все это было напрасно.

– Ну, а в-третьих, – завершил Богданович, – мы просто-напросто не потянем полномасштабной войны с местными. Мы не потянем ее ни технически, ни политически. Поэтому у нас нет выбора.

Выбор есть всегда, подумал Кобзев и вдруг вспомнил, что эти слова уже говорил ему полковник Вяземский. Перед боем. Тем боем.

«А мы уходим, уходим, уходим…»

– Быстрее! – надсаживаясь, орали сержанты. – Быстрее, вашу мать!

Сгрудившаяся на пятачке рядом с порталом толпа мало чем напоминала полноценное воинское подразделение. Подобие строя – и оружие – сохраняли лишь пограничники в оцеплении да кучка офицеров чуть поодаль. Подавляющее же большинство сдавленных толпой солдат напоминали загнанных на бойню овец, а испуганные взгляды, которые они бросали на поднимавшийся со всех сторон дым, еще больше усиливали это сходство.

– Разрешите доложить, – подошел к нервно курящему пятую за полчаса сигарету Богдановичу черный от копоти майор Кареев. – Вернулось последнее звено. Напалм израсходован весь, керосина осталось еще на два вылета.

– Не нужно, – хрипло отозвался генерал-майор. – Лес горит. Этого нам хватит. Приготовьте машины к подрыву, и, как только откроется портал – все к чертям.

– Слушаюсь, – отозвался вертолетчик и, развернувшись, зашагал прочь походкой Буратино.

Кобзев огляделся. Вокруг старой базы простирался уже не непролазный лес. Голые, изъязвленные воронками холмы курились дымом, и черный клубящийся столб поднимался из-за реки, где полыхал второй лагерь.

– Черт! – Богданович затоптал сапогом окурок и, вздернув руку, посмотрел на часы. – Что они тянут кота… за это самое… пора бы уже…

– Смотрите! – крикнул кто-то. – Открывается!

Серое небо между менгирами потемнело – и с треском разодралось, открыв проход.

– Ну! – крикнул Богданович. – Что стали? Вперед!

– Давай! – подхватили опомнившиеся сержанты. – Пошли-пошли, колонной по пять! Быстрее!

– Последняя перекличка, – неожиданно проговорил Кобзев, глядя, как исчезают в проходе солдаты, – выявила отсутствие примерно сорока процентов личного состава. От числа прибывших.

– А вы чего ожидали? – отозвался генерал-майор. – Впрочем…

Его слова перекрыли разнесшиеся над лагерем громовые, незабвенные ноты «Прощания славянки».

– Какая… – начал было Кобзев и, обернувшись, осекся.

Замполит Бубенчиков стоял рядом с обшарпанными колонками, провожая тянущуюся к стоячим камням змею-колонну идиотической улыбкой.

«Вот кому все как с гуся вода, – озлобленно подумал Кобзев. – Этот выплывет. И меня, и всех тут переживет… сука».

Богданович только покачал головой.

Из-за соседней сопки взвились в небо огненные стрелы и, прочертив в небе дымный след, упали вниз, заставив землю содрогнуться.

– Это еще что? – грозно осведомился командующий группировкой. – Кто приказал?

– Разрешите доложить? – шагнул было вперед Вяземский.

– Это я разрешил, – прервал его Богданович. – Я разрешил полковнику расстрелять боекомплект «Градов» в… подальше. Тут и так до хрена будет рваться.

– А… – Командующий сник. – Ну, тогда конечно.

Земля снова содрогнулась, на этот раз совсем близко. В огненном облаке мелькнул корпус вертолета, завис на миг, словно не желая прекращать свой последний полет, так рано возвращаться на презираемую им землю, – и рухнул вниз.

– Пора, – сказал Богданович, глядя, как судорогами втягивается в портал хвост колонны. – Пойдемте, товарищи офицеры.

Кобзев в последний раз оглянулся вокруг. Огонь, дым, смерть и разрушение – все, что они оставляют после себя. Да уж, надолго запомнят местные этих ши…

«Мы вторглись в сказку, – понял гэбист с пугающей ясностью прозрения. – Волшебную сказку, с колдунами, красавицами, рыцарями и королями. И все ухитрились испохабить. А могло быть так прекрасно…».

Он опустил голову и медленно побрел к кольцу стоячих камней.

* * *

Никогда еще на памяти Дартеникса ит-Коннеракса совет Десяти не собирался дважды на протяжении одной луны. Но горестные события этих дней требовали понимания и обсуждения в кругу тех, кому суждено было править Эвейном Благословенным.

Разумеется, во второй раз никого не пришлось выдергивать из-под теплых боков супруг и наложниц. Закатное солнце не заглядывало в выходящие на запад узкие окна, и янтарный чертог совета озаряли неяркие светильники. Огневик Брейлах порой снисходил до того, чтобы подстегнуть их пламя, но стоило ему отвлечься, как комнату заполняли текучие сумерки.

И еще одно изменилось по сравнению с тем памятным утром. Рядом с императорским троном было приставлено еще одно кресло, одиннадцатое. Ратвир ит-Лорис принимал участие в совете как равный, и все понимали, что не за горами тот день, когда этот не по годам мудрый юноша займет место своего дяди.

Но пока еще старшим за столом был рахваарракс Манар, и первым над столом прозвучал его голос.

– Итак, – невыразительно сказал император, – ты позволил восточному племени ши уйти с миром… несмотря на страшный разгром, учиненный ими моей дружине.

– Я избрал им кару, сообразную преступлению, – ответил Ратвир. Глаза его блеснули. – Не так обидно быть воеводой разбитого войска, как войска разбежавшегося… а именно это и случилось.

– Ты не мог знать, – вяло проронил рахваарракс.

– Я знал, – возразил юноша. – Если их воины начали уходить до того, как воздух благословенного Эвейна вошел в их жилы, пробуждая спящие дары, как пробудил он их в наших далеких предках… значит, так должно быть. Ни на страхе, ни на вере не может стоять истинная верность. Ее корни укрепляет единственно понимание.

Все – советники, старшины, владетели – переглянулись при этих словах. Дворцовые провидцы вложили в память каждому полученное от пленников и перебежчиков знание.

– Итак, ты принял решение, – повторил рахваарракс. – И взвалил на нас толпу растерянных, недобрых, не ведающих закона и обычая ши.

– Положим, толпа эта не столь велика, как может показаться, – легко отбил атаку Ратвир. – Среди перешедших к нам немало чародеев – за ними пусть присмотрят гильдии, для того они и были основаны во время оно. – Он с полуулыбкой склонил голову перед присутствующими старшинами. Те нахмурились разом – мука мученическая порой учить мастерству взрослого колдуна! – но возражать не стали. – Что же до остальных… во владении Бхаалейн достанет пустующих земель. Не думаю, чтобы многие из демонов захотели нарушить Серебряный закон. Они привыкли жить в безумной паутине установлений, сковывающих каждое движение, и жестокость наших правил покажется им едва ли не отеческой лаской.

– Я позволил уйти безнадежным, – продолжал юноша с грустью. – Тем, кто не желал и не смог бы найти себе места в Эвейне. И еще – желавшим сохранить верность тем, кто ее не заслуживает.

– Западное же племя ты сокрушил силой, – промолвил Брейлах и вскинул ладонь, предупреждая возражения. – Ты, мальчик, ты, и не вздумай почтительно кивать на гильдии! Все здесь знают, чья воля направляла наши решения.

«Один я не знал, – подумал Дартеникс печально. – Мальчик вырос… а я и не заметил этого. Птенец покинул гнездо, и мне остаются только обломки сухой скорлупы».

– Почему такая разница? – Чародей ткнул в сторону Ратвира веснушчатым пальцем.

– Ты сам знаешь ответ, старшина, – ответил юноша, не отводя глаз. – Одно дело – убеждать заблуждающихся, и другое – вести речи с теми, кто, подобно диким ырчам, почитает всех чужеплеменников законной добычей. Сердце мое скорбит уже о том, что пришлось дозволить горстке демонов уйти… но если бы не осталось никого, кто донес бы весть о разгроме до их владык, без сомнения, те снова и снова пытались бы прорваться в благословенные земли, убеждая себя и подвластных им, что виной тому несчастье или диева воля, но никогда – собственная их гордыня и злоба.

Только теперь Ратвир опустил голову, словно длинная тирада утомила его.

– Что станем мы делать с пленниками, что устроили сражение у Межевой скалы? – резко поинтересовался воевода Сейбакс, занявший за столом место погибшего Неаракса.

– Я уже озаботился этим вопросом, – проговорил Дартеникс, радуясь возможности показать, что старый конь не портит пресловутой борозды. – Восточные ши почти все возжелали уйти под руку рахваарракса… и провидцы подтвердили их искренность. – «Оно и неудивительно, – мелькнуло в голове у советника, – учитывая, что ждало их по возвращении». – Трое отказались, и будут проведены воротами стоячих камней, как только на это найдется время. Что же до западных, по справедливости следовало бы казнить их, но в Эвейне и так уже пролилось достаточно крови. Их выставят в родной мир.

Сидевшие за столом Совета закивали вразнобой.

Хотел было что-то высказать старшина Ольвераникс, но Ратвир порывисто вскочил и едва не хлопнул ладонью по столу.

– Не о том мы говорим, коуне! – вскричал он, и даже светильники словно разгорелись от его слов. – Не о том! Не судьбу заблудных ши пристало обсуждать нам. Наша судьба висит на волоске, наша!!

В чертоге совета воцарилась тишина.

– Вдумайтесь, молю вас! – продолжал Ратвир. – За тысячи лет – впервые явились к нам ши, способные отверзать врата между мирами, не дожидаясь звездных приливов, не прибегая к могучей волшбе или стражескому дару! Впервые показали нам силу, доступную любому, хоть наибесталаннейшему землепашцу! Покуда мощи наших чар достало, чтобы устоять благословенному Эвейну, – и много же добрых чародеев полегло при этом, тому свидетель коун Брейлах. Нельзя недооценивать их! Безволшебные, они сумели смирить могучие силы. Что будет дальше? Если демоны во злобе своей вновь придут к нам с мечом – сумеем ли мы переломить этот меч, превозмочь муравейные орды? А если, образумясь, придут к нам с миром – не заплатим ли мы за такой мир своим Серебряным законом?

Он помолчал минуту, переводя дух, и никто не осмелился его перебить.

– Закон правит нами, – проговорил он почти шепотом. – Только закон отличает нас от варварских княжеств, от диких племен ырчи. Закон, который стоит не на вере, а на знании, на памяти поколений, наблюдавших, как все следовавшие иному пути скатывались в невежество, в усобицы, в низость, покуда не остался наконец единственно великий, благословенный Эвейн. Сколько царств пало, чтобы мы смогли усвоить наконец этот урок! Но знание тяжело и мучительно, а цветы веры так прекрасны, так томительно сладок их запах. Вера заразительна. Не получится ли так, что моровое поветрие демонской веры пройдет по Эвейну и лишь горстка самых стойких останется следовать закону? Что мирные жители нашего края, презрев тяжелый путь труда, соблазнятся посулами всеобщего могущества, забывая – всякая сила требует платы?

С каждым его словом в зале Совета словно сгущалась тьма, накатывавшая из неопределенного, тревожного будущего.

– По твоим словам, племянник, выходит, что и война, и мир равно губительны для нас, – промолвил император. – Мы могли бы запечатать врата стоячих камней… поставить у них стражей до той поры, пока демоны в злобе своей не вцепятся друг другу в глотки и не сгинут во тьме времен… но это решение попахивает трусостью. – Он обвел взглядом членов Совета. Возразить не осмелился никто, даже деньголюбивый коун Ториш. – Что предложишь ты?

– Все, о чем я твердил, имеет силу в одном только случае, – отозвался Ратвир. – Если ши вновь явятся на нашу землю.

– Так ты предлагаешь, как я и сказал…

– Стоять на страже у ворот? Нет! Мы должны проникнуть на ту сторону и сорвать планы демонов… буде такие появятся.

Советники как один ошеломленно уставились на Ратвира – даже Дартеникс.

– Мы должны постичь их силу и поставить ее на службу Эвейну, – вдохновенно продолжал юноша. – И поторопиться, ибо миру этих демонов суждена гибель.

– Наши чародеи бессильны будут по ту сторону стоячих камней, – предрек Ольвераникс. – Летописи…

– Я тоже учил историю, старшина, – резковато ответил Ратвир. – И я видел оставшихся демонов. Среди них мало чародеев, куда меньше, чем можно было ожидать… да и те не слишком сильны. Мы пестовали и берегли родовые дары на протяжении трех тысяч лет – в краю ши слабый талан проходил незамеченным. Полагаю, наши самые могучие чародеи смогут кудесить там, хотя и с трудом.

Мерист ат-Тогрин недоверчиво покачал головой.

– Я сказал «полагаю»? – сам себя переспросил юноша. – Нет – знаю. Я прошел воротами близ столицы… и вернулся.

– Как ты мог? – воскликнул Дартеникс, забывая о правилах вежества. – Как ты мог так рисковать собою?

– Я был должен, – ответил Ратвир упрямо. – Пришлось тяжело… но я вернулся. – По лицу его скользнула слабая улыбка. – Мы попали в плен к старым предрассудкам. Помнили, что наши предки были лишены даров, покуда не попали в благословенную землю, но забыли, как давно это случилось. Волшба вошла в нашу кровь.

– Ты предлагаешь следить за демонами, подобно тому, как наши прознатчики оповещают порубежную стражу о движениях орочьих племен? – Император с силой провел ладонью по столу. На гладком дереве остался влажный след. – Советники?

Один за другим сидевшие за столом склоняли головы в согласии.

– Да будет так, – подвел итог рахваарракс. – Тебе, Ратвир ат-Лорис, я поручаю это дело, именем Серебряного закона.

– Ты выбрал себе непростую задачу, – заметил Дартеникс, выходя вслед за своим воспитанником из палаты Совета.

– Да ну, дядя, – легкомысленно отмахнулся Ратвир. – У нас есть перед демонами неотъемлемое преимущество. Мы можем повторить все, что создают их умельцы… но у них нет своих чародеев.

Старый советник так и не понял, откуда сорвалась к нему на язык следующая фраза. Если бы он сразу понял, что готов сморозить, он, верно, смолчал бы… но осознание пришло уже потом, вместе с цепенящим ужасом, какой всегда порождает в людях неизбежная, невыносимая истина.

– Пока нет.

* * *

– …и тут, – делано рассмеялся Овчинников, изогнувшись на сиденье.

Кобзев постарался выдавить из себя встречную улыбку.

– А вот еще один, как раз про нас, – не унимался капитан. – Рассказывает один другому в трамвае политический анекдот. Только закончил, как тот ему говорит: «А знаете, товарищ, какая разница между вами и остальными в трамвае?» – «Нет, – отвечает первый, – не знаю». – «Они, – говорит второй, – дальше поедут, а мы с вами выйдем». И корочки показывает. «А знаете, товарищ, – спрашивает первый, – какая разница между вами и мной?» – «Нет, – отвечает второй, – не знаю». – «А никакой», – и тоже корочки показывает.

– Действительно, про нас.

Кобзев с тоской уставился на заляпанное стекло «Волги», за которым проносилось мимо серое московское предзимье. Город словно отдыхал после летнего безумия Олимпиады, пустой, словно выжатый, и, казалось, безлюдный.

«Интересно, – подумал он, – бывает ли зима там? И если да, то какая?»

– Приехали, – не оборачиваясь, бросил водитель.

Серые скелеты деревьев Измайловского парка были небрежно прикрыты снежным саваном. Собственно, снег еще продолжал идти – редкие пушистые снежинки, медленно кружащиеся в воздухе. Воздух был серым.

«Рано здесь темнеет, – отчего-то подумал майор. – Чертовски рано. Там было… там все было по-другому…

«Уже ноябрь, – промелькнуло в голове. – Когда время пролетело? Когда мы эвакуировались, осень еще не начиналась… хотя, когда на допрос ходишь, как на работу, время пролетает быстро. Пустые вечера и серые дни, служебная квартира и вечные соглядатаи. Нет, лучше не выходить… не общаться… не делать выводов… и пить тоже не стоит, да и с кем – с вертухаями этими?»

– Нам туда, товарищ майор. – Овчинников махнул рукой в сторону узенькой тропинки, протоптанной куда-то к центру парка. – Вы уж извините, придется потопать. Сами знаете, в парк машинам ходу нет, даже нашим.

«Рассказывайте, как же», – подумал Кобзев, ступая на тропинку следом за капитаном.

Второй сопровождающий – за те полчаса, что они были вместе, он не произнес и трех фраз, – посторонившись, пропустил майора вперед и зашагал следом.

«Они, наверное, специально их в паре держат, – думал Кобзев, обходя дрожащий под снежным покрывалом куст. – Один молчит, словно воды в рот набрал – зато уж Овчинников этот трепется за троих. Прямо словесное недержание какое-то. Нервничает он, что ли? Ладно, придем на место, там все станет понятнее».

Он зацепился взглядом за два ярко-красных пятна на ветках – пара прижавшихся друг к дружке снегирей, – и в этот момент что-то обжигающе холодное ткнулось ему в спину точно под левой лопаткой.

Мир вокруг майора вздрогнул – и сорвался с места. Кусты, деревья, дома на окраине парка, в которых уже зажглись желтые квадратики окон, закрутились сияющей полосой, уносясь в серую пелену нависших над Москвой снежных туч.

«Каждый из нас, – вспыхнули вдруг в мозгу у майора слова Вяземского, – выполнит свой приказ. До конца».

Почему он не сказал «долг»?..

Шедший позади лейтенант КГБ Шмелев выдернул финку и, аккуратно подхватив оседающее тело Кобзева, уложил на снег.

* * *

Обряд начали рано. За последние месяцы Линдан привык просыпаться задолго до рассвета и ложиться за полночь. Вверенное ему владение требовало многих забот. Хотя ши покинули его зеленую землю, следы их скоротечного пребывания останутся еще надолго – сожженные деревни, разрушенный кирн… и могилы не на погостах.

Даже в этот торжественный день, который все владение Дейга праздновало вместе с Линданом, работа не затихала. Со стороны иззубренных стен нового замка, наспех украшенных знаменами, доносилось лихое: «Поднимай!.. Поднимай, я кому велел!.. Заноси!.. Сторожней, сторожней, придавишь!..»

Линдан постарался не пустить к губам улыбку. Интересно, что сказали бы его дружинники, узнав, что отстраивать заново кирн Дейга помогают ши, пусть и не те самые, что сносили его? Хотя, поправился он, они уже не ши, не пришлые демоны из-за стоячих камней. Благословение Эвейна коснулось их. А работают они, нельзя не признать, ловко. Видно – с понятием люди. Правда, старшой их, коун Викторикс, чьего родового имени Линдан, к стыду своему, никак не мог запомнить, ради такого случая присоединился к числу зрителей, но в сторону медленно прирастающих стен поглядывал поминутно, как бы ожидая от оставленных без присмотра подручных всяческого разгильдяйства.

Встающее солнце проглядывало из путаницы ветвей, не вскарабкавшись еще на вершины нижнего леса, не говоря уж о великанах-амбоях. Тоненький лучик каким-то чудом разогнал голубые сумерки над полем и уперся прямо в лицо закутанному в одеяло младенцу. Малыш капризно заморщился, и державший его чародей поспешно шарахнулся, покуда дитя не разоралось, нарушая торжественность момента.

Было очень тихо, только слышались задорные крики строителей да хлопали на ветру вымпелы – всех цветов, но больше черные и алые. Над будущими воротами кто-то вывесил, размотав, целую штуку дорогого пурпурного полотна – подарок владетеля Малиунданы по случаю торжества. «Ой, демоны, – промелькнуло ни с того ни с сего в голове у Линдана, – кому-то ведь придется не дале как вечером снимать эти оборки да сматывать…»

Покуда трое чародеев в самых роскошных гильдейских кафтанах по очереди читали благодарственные молитвы Керуну, Лаймати и прочим диям, Линдан исподтишка оглядывал собравшихся. Он не ожидал, что церемония соберет так много народу. Прибыли не только соседские владетели, но и с полдюжины дальних соседей – один лишь Пардайг из Фориола воздержался, тая в сердце обиду. Линдан вздохнул про себя. Как ни пытался он избавить Дейга от дурного наследия прошлого, хватало лишь малого повода, чтобы старинная вражда разгорелась заново, а Пардайг не забыл причиненных его брату мнимых обид. Хотя ши и вернули раненого Брендайга родне, тот так и не оправился до конца от действия зелий, отнимающих дар, да и вырезанную почку уже не нарастишь заново.

Но в толпе виднелись не только яркие кафтаны владетелей со свитой, не только начищенные кирасы и кольчуги дружинников. Едва ли не половина всех свободных чародеев огневой гильдии собралась на праздничном поле, пестря алыми, пурпурными, огнецветными, кровавыми и гранатовыми одеяниями. Хватало и других волшебников. Съехались и бродячие торговцы, и всякий свободный люд, и, конечно, жители окрестных деревень, которыми Линдан правил, как мог, уже полгода.

Императора на празднике представлял Ратвир ит-Лорис, оторвавшийся ради такого случая от дел государственных. Старый рахваарракс за последние месяцы сдал настолько, что большая часть обязанностей его легла на плечи преемнику. Единственному из всех собравшихся, императорскому наследнику было дозволено носить белое, и он выделялся на фоне толпы, как лебедь в стае серых гусей. Показывая свое благоволение молодому чародею, Ратвир даже взял с собою наложницу, Тарию – впрочем, решил Линдан, замечая, какие ласковые взгляды бросают друг на друга двое стражей, дело тут не только в политических хитростях. Без сомнения, Ратвир уже давно сделал бы свою избранницу – происходившую из древней, но слабой ветви стражеского рода – не наложницей, а полноправной женой, если бы не был так строг древний закон. Только мать новых стражей может стать супругою рахваарракса, а Дар этот наследовался трудно и непредсказуемо. Нынешний император так и не смог передать свой Дар потомкам – рождались у него, как назло, одни дочери, да и те, кроме двух, анойя, отчего право Ратвира на трон даже не оспаривалось. И покуда Тария не разрешится от уже заметного бремени и трое чародеев не засвидетельствуют таящийся в пискливом комочке плоти Дар, избраннице наследника не стать его женой перед людьми и диями. Пропела труба.

– Испытание начинается! – зычно крикнул глашатай.

Над полем повисла тишина, такая звонкая, точно порывом утреннего ветерка всю пестроцветную толпу разом смело и до самого окоема не осталось близ замка ни души живой. Даже строители примолкли.

– Я, чародей гильдии провидцев Эстариол ит-Линнаракс, клянусь, что ложь не осквернит уст и мыслей моих, покуда не закончится обряд, – прозвучало над полем.

– Я, чародей гильдии огневиков Брейлах ит-Брейлах, клянусь…

Линдан ощутил невольный прилив самодовольства – сам старшина гильдии прибыл в Дейга, чтобы провести обряд!

Третьим свидетелем оказался незнакомый Линдану колдун-морозник. Молодой чародей с гораздо большим удовольствием попросил бы об этой услуге кого-то из дружинных чародеев, да и на месте Эстариола предпочел бы видеть Виндерикса, но, по обычаю, местным волшебникам путь в свидетели был заказан – все же клялись они перед людьми, а не перед диями, и установители обряда справедливо опасались, что в ком-то из них верность владетелю превозможет верность слову.

– Линдан ит-Арендунн, сын Арендунна ит-Табариэна! – напевно возгласил провидец. – Признаешь ли ты се дитя плодом семени твоего, кровью от крови твоей?

Горло перехватило так, что молодой чародей едва смог выдавить предписанное обрядом «да». Он протянул руку – сильные сухие пальцы Брейлаха стиснули запястье, проколол кожу прокаленный ножичек. Ребенок заныл, когда капля отцовской крови упала ему на лобик.

– Испытаем, братие, кровь рода сего, силу семени его, – продолжил чародей.

Поднесли зажатую в клещах сухую ветку. Эстариол поднял младенца, обернув личиком в сторону цели. Распахнулись слеповатые голубые глазенки, наливаясь недетским вниманием. Линдан, конечно, не умел читать мыслей, но ему казалось, будто он ощущает телом каждое прикосновение Эстариоловой воли к рассудку новорожденного сынишки. Провидец искал следы Дара в не оформленном еще мозгу малыша, чтобы направить его… направить…

Ветка полыхнула жарким огнем, почти мгновенно осыпавшись в зеленую траву пеплом. Дружинник от неожиданности выронил клещи и заплясал, поплевывая на обожженные ладони. Толпа помедлила миг в недоумении – редко когда испытание давало столь явные результаты, разве что когда Дар бывал необыкновенно силен, – и возликовала, да так, что в далеком лесу птицы сорвались с ветвей и закружились шумной стаей в небе, добавляя веселья царящему над полем гаму!

Гордость захлестнула Линдана сладостной волной, слезы обожгли глаза. Значит, его талан – не шутка диев! Он не сгинет вотще, он продолжится в потомках, усиливаясь от поколения к поколению.

Глашатай затрубил еще раз, требуя тишины, чтобы церемония могла завершиться как должно.

– Сим знаком, – Эстариол чуть растерянно указал на кучку пепла, – удостоверяем, что семя Линдана ит-Арендунна крепко, и род его достоин.

И только теперь вперед вышел Ратвир.

– Именем Серебряного закона, – произнес он звонко и ясно, – волей рахваарракса я, Ратвир ит-Лорис, страж из рода Конне, подтверждаю Линдана ит-Арендунна во владетельском звании, ибо семя его крепко, а душа чиста. Желает ли старшина Брейлах от гильдии огневиков удержать уходящего? – обратился он к старику.

Тот молча покачал головой.

– Знает ли кто из собравшихся здесь причину, по которой Линдан ит-Арендунн не может быть закреплен во звании владетеля? – обратился Ратвир к толпе.

Тишина сгустилась до осязаемости, птичий гвалт отскакивал от нее, как от стены. Голоса не возвысил никто.

– Подойди! – повелительно обратился наследник к молодому чародею, и ноги сами бросили того вперед.

– Владетель! – обратился к нему Ратвир. – Пади на колени пред землею своей!

Линдан медленно опустился, даже через кожаные нашивки на коленях ощущая, как холодна росистая трава. Он знал, что от него требуется.

– Я, Линдан ит-Арендунн, клянусь служить тебе, земля, – произнес он, погружая пальцы в мягкую почву. Кровь стекала по ладони и впитывалась, – пока ты не возьмешь меня. Я посвящаю род свой на служение тебе, покуда ты не возьмешь его.

Он положил в рот щепотку земли, чувствуя языком мельчайшие песчинки.

– Моя кровь тебе, твоя плоть мне, – прошептал он.

– Восстань, Линдан ат-Дейга! – провозгласил Ратвир, не скрывая радости.

И толпа зашумела вновь.

Обряд завершился, и один за другим гости подходили поздравить новоиспеченного владетеля. Промелькивали одно за другим лица – знакомые и незнакомые.

Протолкалась Рудия, торопливо отобрала новорожденного у слегка ошалелого провидца – тому, видно, впервой было обихаживать малых детей, – и принялась кормить. Перехватив взгляд Линдана, она улыбнулась – наполовину смущенно, наполовину призывно.

Новоиспеченный владетель Дейга – теперь этот титул принадлежал Линдану по праву – ответил на ее улыбку слегка растерянно. Рудия не скрывала своих намерений выбиться в жены многообещающего чародея. Конечно, она мать его первенца, и тот проявил отменный Дар… но, по правде сказать, вовсе не об этом думал молодой наймит, заволакивая ее в постель перед самым нашествием демонов. Знай он тогда, что судьба подарит ему владетельский трон, он был бы куда осмотрительней в выборе… правда, тогда ему пришлось бы ждать трона заметно дольше. Дар владетеля должен наследоваться, таков закон. У потомственного чародея не было бы и забот, но Линдану следовало доказать крепость своего семени.

А теперь вот думай – то ли плюнуть и взять в жены Рудию, сделать малыша Донарика старшим наследником… то ли взять ее в наложницы, а в жены выбрать потомственную чародейку, в расчете на прирастание Дара… то ли найти ей мужа посговорчивей, а сынишку воспитать при себе… Вон как вьется вокруг нее лысоватый шумный купец-ши, потрясая толстым пузом, и самое интересное – вроде бы молодка не против его ухаживаний… Ох, тяжела ты, владетельная ноша!

Солнце наконец-то выкарабкалось из-за леса, и под лучами его заиграли яркими красками знамена, засверкало шитье на кафтанах гостей, заискрились самоцветы на владетельском троне, по такому случаю вынесенном из замка и установленном во главе пиршественного стола. Гости рассаживались с неприличной поспешностью – опасались, очевидно, как и хозяин, что доброго доленского вина на всех не хватит.

Линдан чуть помедлил, зная, что уж без него-то пир не начнется. Он обводил взглядом свои владения – леса и поля, замок и деревню, – и сердце ему грела уверенность – столь же прекрасной и богатой увидят землю Дейга и его дети, и внуки, и правнуки. Так будет, пока бережет их Серебряный закон.

* * *

За стеклами такси проносились кирпичные коттеджи – белые, желтые, коричневые, каждый с обязательной лужайкой перед домом. Над одним вдруг взвился радужный фонтан поливальной установки – и Крис зажмурился, в который раз увидев перед глазами серебряные башни Андилайте.

И бриллиантовое сияние дворца в вышине.

– Давно из армии, мистер? – спросил шофер, молодой негр в красно-желтой ветровке, лихо выкручивая баранку на повороте.

– С месяц. – Крис был не особенно расположен болтать, но сидеть в тишине тоже было как-то… неуютно, а ничего похожего на магнитолу на приборной доске «Шевроле» не наблюдалось – гнездо прикрывала наспех приклеенная панелька.

– Сперли, – пояснил негр, перехватив взгляд Криса. – Позавчера. На пять минут отошел за кофе, возвращаюсь – стекло выбито, радио и правого зеркала как не бывало. Тинэйджеры. Шурин мой обещал достать что-нибудь простенькое, что оставлять не жалко будет. А пока, – он кивнул на карточку под стеклом, – Ди-Си Райт, ди-джей и водитель такси в одном лице.

– Бывает, – кивнул Крис.

– А вы что, родились здесь?

– Нет, – медленно ответил Крис. – Родился я в Аризоне. А здесь учился… в колледже.

– Что, решили продолжить учебу?

– Нет… не знаю, – поправился Крис. – Пока не решил. Просто путешествую… отдаю долги.

– А к нам откуда?

– Из Миннесоты, – ответил Крис.

У Седжвика не было родных – в этом его досье не врало. Он мечтал, выйдя в отставку, прикупить участок на берегу реки… построить небольшой мотель и рыболовную станцию. Они вместе мечтали – как-то ночью, в панамских джунглях.

Крис стиснул зубы. Из всего разведывательно-снайперского взвода в этот мир вернулись только он с Боллингтоном, да и то по унизительной милости туземцев. Седжвик, Ральф Конрой, Эл Дженнинг, Глебовски… Тадеуш, финн Райконен с непроизносимым именем – все они остались там. И Крис Рид, следуя по с боем вырванным адресам, объехал половину Америки, отдавая долги тем, кто остался за каменным кольцом Стоунхенджа, прежде чем вернуться сюда.

Машина, прошуршав шинами, плавно приткнулась к бордюру.

– Вот ваш адрес, мистер, – сообщил шофер. – Мейсон-стрит, 15.

– Что? Ах, да, – очнулся Крис. – Сколько с меня?

– Двадцатка, сэр. Мне вас подождать?

– Нет, – отозвался Крис, протягивая ему сложенную вчетверо бумажку. – Не стоит.

Он вышел из машины, ежась под налетевшим невесть откуда порывом холодного осеннего ветра – ну да, ведь уже осень! – сверился с адресом и, подойдя к подъезду, нажал третью слева кнопку.

Ничего. Он позвонил еще раз. Черная решетка домофона безмолвствовала. Что-то в ней казалось Крису окончательно неправильным.

Он надавил на кнопку в третий раз. Звонок верещал долго – слабый отзвук доносился до Криса даже сквозь массивную дверь. И – ничего. Тишина. Все – зря!

Он развернулся и уже спустился с крыльца, когда дверь за его спиной скрипнула, открываясь.

– Крис?!

Крис резко обернулся. Девушка стояла на пороге… выцветшие джинсы, тоненькая синяя рубашка навыпуск, большие голубые глаза.

– Ширли!

– Крис! – полувскрикнула-полувсхлипнула девушка и, птичкой слетев с крыльца, упала ему на грудь.

– Вернулся, – прошептала она, прижимаясь к его груди. – Вернулся. Милый, любимый, единственный мой. Вернулся… ко мне.

– Да, малыш, – прошептал Крис, прижимая ее к себе. – Я вернулся. Как и обещал. Я вернулся.

Он шептал что-то еще, утешительное, ласковое… но в глубине сознания черным зверем ворочалась память о крови и боли, о неизбежных ошибках и несчастных совпадениях. «Они остались там, – твердо сказал себе Крис, – они все остались там… и не придут в наш мир». Но он знал, что еще долго будет вздрагивать всякий раз, стоит ему увидать краем глаза что-нибудь настолько лиловое, как сполохи по краю портала.

– Я вернулся, – повторил он, словно пытаясь убедить в этом себя самого. – Домой. Навсегда.

Эпилог

Звук гитарных струн раздавался где-то рядом, чуть ли не в соседнем кунге.

Вяземский замер, прислушиваясь. Невидимый игрок брал аккорды уверенно, лишь иногда нарочно затягивая – точь-в-точь как Ржевский. И голос… такой же молодой, с легкой хрипотцой…

Скоро трап нам подадут,

Загудят винты привычно.

Вот и кончился уж срок

Нашей службы заграничной…

Полковник решительно ступил на подножку и распахнул дверь кунга.

В полумраке табачного дыма тускло блеснули звездочки на погонах. Игравший сидел вполоборота к Вяземскому, склонившись над гитарой, и полковник не видел его лица, но голос… фигура… Ржевский тоже любил перебирать струны именно так – низко склонившись, чуть ли не обернувшись вокруг гитары.

– Валерий?!

Игравший обернулся.

– Товарищ полковник?

На Вяземского недоуменно смотрел абсолютно незнакомый ему старший лейтенант. Другое лицо… да и волосы темные, как же он сразу-то не заметил?

– Нет, ничего. – Полковник привалился спиной к двери. В горле у него отчаянно запершило – должно быть, от сигаретного дыма, вытянутого сквозняком, и глаза слезятся оттого же… а вот сердце…

– Просто… обознался, – выдавил Вяземский. – Услышал, как вы тут играете… у меня знакомый точно так же играл… как вы. Думал… что он.

– Товарищ полковник, с вами все в порядке? – озабоченно спросил кто-то из невидимых Вяземскому в глубине кунга слушателей.

– Что? Да, все нормально. – Полковник стиснул зубы и с трудом отклеился от двери. – Это я все к климату… приспособиться не могу.

– Да, климат здесь еще тот, – рассмеялись в темноте. «В Анголе было жарче», – подумал Вяземский. Но вслух не сказал.

– Простите, что прервал, – обратился полковник к гитаристу. – Вы продолжайте…

– Хотите присоединиться, товарищ полковник? – предложил кто-то из слушателей.

– В другой раз как-нибудь. – Вяземский виновато улыбнулся. – Меня в штабе ждут.

«Никто меня не ждет. Вру… как сивый мерин. Просто… так хотелось встретить кого-то из тех». С тех пор как после неудачного вторжения в Эвейн всех его участников раскидали по разным уголкам социалистического Афганистана, Вяземский еще не столкнулся ни с одним из прежних знакомцев. Он сильно подозревал, что многих уже не встретит никогда. В конце концов, прошло шесть лет войны.

Он повернулся и зашагал прочь от кунга, а вслед ему из раскрытой двери тихо заструилась песня:

Утро будет для живых,

Ну а павшим – честь и слава.

Будь мне памятью о них

Пограничная застава…

– Не успеть, – сказал авианаводчик. Полковник, высунувшись по пояс из БТРа, посмотрел вперед.

– А что там вообще?

– Цепляют, – отозвался капитан. – Пока подцепят, пока оттащат… а потом щупами.

– А почему танк с тралом не взяли?!

– Почему-почему… торопились, блин! Вот и доторопились! Теперь точно успеем к… – Авианаводчик безнадежно махнул рукой.

– Товарищ полковник! – позвал Вяземского худенький, весь в пыли солдатик-связист. – Есть связь с разведгруппой.

– Сейчас… – Вяземский ловко соскочил с БТРа, стараясь не коснуться брони – ожог можно было схлопотать запросто.

Они подошли к одинокому дереву у обочины, в призрачной тени которого склонился над рацией второй радист, постарше, монотонно повторявший в микрофон:

– Ноль седьмой, ноль седьмой, я ноль девятый, как слышишь, прием?..

Он, не поднимая головы, протянул полковнику второй комплект наушников и продолжил бубнить: «Ноль седьмой, ноль седьмой…»

– Да слышу я тебя! – раздался из наушников до боли знакомый голос, заставивший сердце Вяземского сжаться в комок. – Слышу.

– Владимир… – тихо прошептал полковник и, вырвав у радиста микрофон, яростно заорал: – Вовка! Перовский! Ты меня слышишь?

– Товарищ полковник?! – В голосе Перовского прорезалось усталое удивление. – Вот так встреча. Жаль, что не личная.

– Вовка, черт. – Полковник изо всех сил постарался сдержать волнение. – Мы идем к вам, слышишь, идем! Продержитесь еще пару часов! Мы идем!

– Фигня все это, полковник, – прошептали наушники. – Я же знаю. У вас там впереди такое милое ущелье… Если втянетесь туда колонной с ходу, духи вас на шашлык разделают. А попытаетесь их по правилам брать… хорошо, если к вечеру будете.

– Володя… – У Вяземского сорвался голос. – Разведка…

– Я же сказал – фигня, – звучал у него в ушах спокойный голос Перовского. – Слушай обстановку, артиллерия: нас зажали ночью, загнали на вершину холма. Мы заняли круговую. А утром выяснилось, что рядом две господствующие высоты. Духи затащили туда ДШК и ЗГУ и начали спиливать наш холмик под ноль. Вертушки попытались нас снять – потеряли одну машину и ушли ни с чем. Два часа назад духи подтащили минометы. Сейчас у нас половина двухсотых, а остальные трехсотые, и я в их числе. Патронов – по полрожка на брата.

– Володя, я…

– Ни хера ты не сможешь сделать, Сашка. – Голос Перовского был отстраненно сух. – Попытаешься прорваться – сам ляжешь и солдат положишь. Да и вообще – поздно.

– Нет!

– Полчаса назад, – выплюнули наушники, – я вызвал авиацию. Массированный БШУ по нашим координатам. Тут духов сбежалось голов семьсот… а то и больше, со всего укрепрайона. Так-то, полковник.

Вяземский промолчал.

– Ты уж извини, – хмыкнули наушники, – что так вышло. Я…

Голос Перовского куда-то пропал. В наушниках коротко тявкнули две автоматные очереди и чей-то отчаянный, затяжной вой…

– Совсем обнаглели душары, – сообщил Перовский с безумной доверительностью. – Пять минут подождать не могут. Ну так вот. Ты передай привет всем нашим… кого увидишь… особенно… А черт, если увидишь, сам поймешь, кому.

– Вовка… – в четвертый раз повторил Вяземский.

– Знаешь, – неожиданно повеселевшим голосом сказал Перовский. – А я так курить и не начал. Совсем не пробовал. Вот кабы знать, что зря… Ладно, полковник, прощай.

В наушниках что-то звонко щелкнуло.

Вяземский, зажмурившись, изо всех сил стиснул микрофон… и недоуменно уставился на кусочки черной пластмассы, впившиеся в ладонь.

– Идут, – сказал авианаводчик.

Он стащил с головы панаму, вытер обильно струившийся пот и, яростно нахлобучив ее, уставился в ослепительно голубое небо, где чертили свой путь серебристые черточки МИГов. Наконец они скрылись за гребнем… и через пять растянувшихся в бесконечность минут Вяземский почувствовал, как тяжко содрогнулась земля под ногами.

– Ну, вот и все, – невыразительным тоном сказал капитан.

Вяземский привалился спиной к БТРу, не чувствуя, как шипит от прикосновения к раскаленной на солнце броне пропотевшая гимнастерка.

«Утро будет для живых… – билось у него в голове, – для живых. Ну а павшим – честь и слава…»

– Знакомый ваш? – почти участливо спросил наводчик.

– Товарищ, – пересохшими губами выговорил Вяземский.

«Если бы Володька остался… там… он был бы жив, – бубнило в голове, словно злой чародей решил свести полковника Вяземского с ума. – Он был бы жив…»

А не остался он… потому же, почему решил вернуться Вяземский. Нет, не так. Решить можно, когда есть выбор, а у Вяземского выбора не было. Он не мог предать свою страну. А страна… и снова нет – не страна, а ее правители в промежутках между игрой в «гонки на катафалках» предали его, и Перовского, и Ржевского-поручика, и еще многих и многих.

И впервые за эти годы Вяземский подумал – может быть, правы были не те, кто покинул Эвейн, а те, кто остался?

* * *

Обри Норденскольд недовольно пошарил по карманам. Так и есть! Забыл зажигалку.

За что Обри не любил форму, которую ему приходилось носить, – так это за недостаточное количество карманов. Вечно в них не хватало места для самых полезных вещей. Как же он справлялся, когда служил у Дженнистона адъютантом? Ну верно – тогда, в базовом лагере, никто не спрашивал, почему это у майора Норденскольда карманы оттопырены. А теперь, уже полковнику Норденскольду, этот вопрос может задать любой бригадный генерал, которых тут, в Пентагоне – как собак, прости господи, нерезаных.

Полковник нервозно обернулся. И что теперь делать? Пытаться запихнуть сигарету обратно в только начатую пачку «Кэмела»? Просто шоу Джерри Льюиса какое-то.

«Пора бросать курить», – подумал Обри решительно. Хватит уже того, что нынешнее начальство – генерал Коэн – решительно настроено против этой отвратительной привычки. Что же, генералу Коэну позволительно – у него были планы уйти в политику, а политик, не следующий велениям времени, – просто неудачник. Но это означало, что и Обри, успевшему стать для нового шефа столь же незаменимым, каким он был для адмирала, светлой памяти, Дженнистона, приходилось подчиняться тем же нелепым причудам. Как все же прихотливы требования великой американской мечты – то курите «Кэмел», то не курите «Кэмел»… Спасибо еще, что не приходится изображать из себя ковбоя Мальборо.

Во многих отношениях Обри повезло. Повезло в тот день, когда он стал одним из немногих, вырвавшихся из эвейнского ада, и повезло еще раз – когда, взбеленившись после очередного трехчасового допроса, он потребовал ручку и лист бумаги. В ответ на письменное требование уволить его из флота США к Обри пришел очередной безликий человек в штатском – эти инкубаторские агенты уже надоели ему безмерно – и сообщил, что удовлетворить такую просьбу командование не может. Как позднее, успокоившись, решил Обри – оно и к лучшему, чем может заняться выпускник Вест-Пойнта в гражданской жизни, он не очень понимал, а перенимать семейный бизнес его не тянуло. Однако, чтобы не порождать нездоровых слухов и не подвергать угрозе секретную операцию… Вот так Обри из майора морской пехоты стал майором армии США – и ныне, и в прошлом. Вся его карьера в качестве адмиральского адъютанта была перечеркнута чьим-то бойким пером, а ее место заняла хорошо проработанная легенда. Это было двадцать лет назад.

Но что все-таки делать с сигаретой?

Задумавшись над этой животрепещущей проблемой, полковник машинально, как это с ним бывало, прикусил фильтр и подвигал челюстью, отчего кончик сигареты забавно покачался вверх-вниз. Проходивший мимо незнакомый майор отдал Обри честь и залихватски прищелкнул пальцами.

– Добрый день, майор Норденскольд.

Обри раздраженно втянул воздух сквозь зубы… и закашлялся, наглотавшись дыма. Сигарета тлела.

Полковник вытащил ее изо рта двумя пальцами, как ядовитую букашку, чувствуя, как волосы его встают дыбом. Было бы очень легко решить, что помог проходивший мимо офицер… если бы Обри не помнил совершенно точно, что руки того были пусты. Он повернул голову, но спина незнакомого майора уже скрылась за поворотом.

«Он назвал меня по имени, – сообразил Обри. – И по старому званию… тому званию».

Полковник бессильно привалился к стене. Сигарета по-прежнему тлела в его руке, а в голове билась, как отчаявшаяся муха, одна-единственная мысль: «Они меня достали… все-таки достали… даже здесь они меня достали…»

* * *

– Ну что, дед? – Алекс поставил опустевшую бутылку под стол. – По последней?

– По последней, – степенно кивнул дед. – Ирина Сергеевна, может, все-таки присоединитесь к нам?

– Ну уж нет! – возразила сидящая рядом с Алексом молодая женщина. Прожитые в глуши годы ничуть не испортили ее красоты, и люди малознакомые в последнее время подчас принимали их не за мужа с женой, а за отца с дочерью. Впрочем, чужаков в доме Алексея и Ирины не привечали. – Этот яд, который вы с таким удовольствием пьете… Ни за что, и тебе, – она резко повернулась к Алексу, и от этого движения густые пушистые волосы цвета меди, взметнувшись, на миг замерли в воздухе, прежде чем снова упасть на плечи, – еще отсоветую.

– Ой, не надо этого делать, девонька! – в притворном испуге запричитал дед. – Заговоришь его, заворожишь…

– Сейчас модно говорить «закодируешь», – усмехнулся Алекс.

– Во-во, зашифруешь, а жить-то ему потом как? У нас в России водка, это, знаешь ли, не выпивка…

– …А средство выживания, – закончил Алекс. – Ладно, дед, будет тебе. Все это она знает, да и ты все знаешь. А то не ты меня учил, что алкоголь – это органический яд, равно как и мясо, и сладкое. Я твои уроки хорошо запомнил, не надейся.

– Так то на войне, – вздохнул дед, отводя взгляд в сторону. – Там спрос другой.

– И то верно. – Алекс приподнял граненый стакан и, дождавшись, пока дед проделает то же, одним движением опрокинул в глотку огненный напиток.

– Ух! – выдохнул он. – Такие уж вот мы, люди, саморазрушающиеся системы.

– Ты еще скажи – «иррациональные», – хмыкнула молодая женщина.

– Ты и такое слово знаешь? – наигранно удивился Алекс. – Ах, ну да, ты ведь у меня холодная, насквозь рациональная, – он приобнял жену за плечо, притянул к себе, и та нежно склонила головку на его плечо, – любимая, милая, самая-самая дорогая на свете…

– Ну чисто голубки воркуете, – насмешливо заметил дед. – Прямо сердце радуется, на вас глядючи…

– Товарищ генерал-майор, – сказал Алекс, зарываясь лицом в пушистую осеннюю рыжесть. – Выходите из образа. Он вам мал.

Дед вздохнул.

– Генерал-майору позволительно переигрывать, – буркнул он, вертя опустевший стакан. – Это майору за такое враз бы оценку выставили… какой-нибудь парш… а генералу можно.

– Брось ты прибедняться, а? – сказал Алекс. – «Бывший полковник бывшего СМЕРШа». Сидишь тут, на нас смотришь, в окошко иногда поглядываешь. Чего тебе еще от этой жизни надо?

– Да ничего, наверное, – задумчиво проговорил дед, опуская стакан на стол. – Внученек… с хитрой резьбой. Вот уж, что называется, не думал, не гадал, каким оно будет – мое стариковское счастье, а оно таким оказалось.

– Как там она? – настороженно спросила Ирина.

– Все нормально, – сообщил дед, приподнимаясь и выглядывая в окно. – На лужайке сидит, перед грядками. Очень уж ей моя земляника по вкусу пришлась.

Алекс тоже перегнулся через подоконник. В последнее время катаракта все сильней донимала старика, но тот из гордости не признавался, что зрение его слабеет. Впрочем, сейчас это было даже к лучшему.

Девочка лет шести в воздушном зеленом платьице действительно сидела перед земляничными грядками и, не отрываясь, смотрела на них. И под этим, не по-детски сосредоточенным взглядом крохотные ягоды стремительно наливались спелой краснотой.

* * *

Толпа обтекала Леву Шойфета, недовольно урча и толкая в сутулую спину. Стиснув зубы, Лева медленно ковылял в этом бурлящем потоке, подволакивая хромую ногу. Погода на улице была премерзкая, и старый перелом ныл, напоминая о том, что Лева принес страшную клятву забыть.

Странно, но после возвращения из Эвейна жизнь его не изменилась совершенно. Всего однажды его вызвали с работы на Лубянку – очень вежливо и нестрашно, – и там, в тишине кабинета, выходившего окнами в глухой колодец двора, объяснили, что события летних месяцев 1980 года, так несчастливо совпавшие с Московской Олимпиадой, не должны стать достоянием гласности. Никогда. Переводчика не заставляли подписывать никаких бумаг – это значило бы, что несчастливая операция все же состоялась, а ее полагалось считать небывшей. Впрямую седоволосый и седоглазый человек, чьего звания Лева с перепугу не запомнил, не объяснял ничего, но у лингвиста сложилось впечатление, что идеологический противник сбежал из параллельного мира столь же позорно.

А дальше не было… ничего. Родители, кажется, решили, что необычно молчаливого сына отправляли в Афганистан по какой-то государственной надобности, дедушка Рувим получил повод гордиться отслужившим, пусть недолго, зато по-настоящему, внуком, начальство косилось вначале, а потом перестало. И если бы не сны, Лева мог бы и сам решить, что нелепая и жуткая секретная операция ему просто привиделась в бреду.

Но каждую ночь ему снились зеленое небо Эвейна и сверкающие на неестественно жарком солнце кирасы воинов Бхаалейна.

Самые неожиданные вещи порой пробуждали в жизни каскады воспоминаний, заставлявшие Леву цепенеть от ужаса и покрываться холодным потом. Особенно сильно действовали на него запахи. Лева перестал выезжать за город – его пугал запах навоза. На улице порой ноздри его улавливали на полувдохе какую-то комбинацию летучих молекул, и призраки прошлого вдруг вставали перед глазами.

Лева заслужил среди коллег и друзей репутацию человека с причудами, но и не более. Он даже исхитрился жениться, пробудив в своей избраннице материнский инстинкт непреодолимой силы. Завел семью. Сделал научную карьеру.

Потом началась перестройка.

Пережив первоначальный шок, вызванный не столько политическими событиями, сколько смертью деда – сердце старика не выдержало такого предательства идеалов, – Лева на удивление неплохо приспособился к новой жизни, хотя его исследования фонетических сдвигов в германских языках IV-V веков оказались в одночасье никому не нужны. Он был несколько раз жестоко кинут, после чего по строгому наказу супруги оставил попытки влиться в систему мирового капиталистического хозяйства. Вместо этого он освоил смежную профессию. Прикупив на последние деньги, оставшиеся после экономической реформы, новую лет для пишущей машинки и ящик краденой бумаги, Лева принялся переводить научную фантастику для расплодившихся в первые годы перестройки мелких издательств.

Шло время, издательства, точно амебы, размножались и жрали друг друга, а Лева оставался. Он обеспечил себе широкую известность в узких кругах безотказностью, необыкновенной грамотностью и особенным талантом, проявлявшимся, стоило в Левины руки попасть любому произведению, где упоминались чародеи, драконы и прочие неизбежные атрибуты фэнтези. Вот здесь борзое перо бывшего лингвиста могло разгуляться всласть.

Один раз Лева даже попытался выбиться из безвестности и написать что-то свое, прослышав, будто писатели-фантасты получают куда больше переводчиков, но быстро оставил эту затею – все, что бы он ни попытался перенести на бумагу, отчетливо напоминало самому автору об Эвейне, а вспоминать о событиях двадцатилетней давности он боялся до сей поры.

Сейчас он возвращался из очередного издательства с очередным потрепанным покетбуком и свеженьким договором в чемодане, с нетерпением ожидая, когда же сумеет втиснуться в поезд метро и, забравшись в уголок, приступить к чтению. Его ждали драконы. Если бы только проклятая нога давала идти чуть поскорее…

Подняв взгляд, Лева приметил в кипящей толпе молодую пару. Собственно, внимание его привлекли даже не рослый светловолосый юноша, не по-московски бережно поддерживавший за талию свою хрупкую спутницу, а кожаные куртки обоих, усеянные блестящими заклепками. Узоры медяшек складывался в нечто, остро напомнившее Леве об эвейнских рунах. Знаки сплетались, складывались… Да нет, ерунда, полная ерунда, какие-нибудь хоббиты из Нескучного…

Переводчик вздрогнул. Про себя он был твердо уверен, что Толкиен в молодости или сам заглянул в Эвейн, или был знаком с людьми, нечаянно прошедшими через стоячие камни.

В груди закололо. Лева машинально хлопнул по карману, где обычно держал нитроглицерин, и тут же вспомнил, что – как некстати! – по случаю особенно теплой погоды оставил дома зимнее пальто, а пошел в демисезонном и забыл переложить пузырек с лекарством.

Как неудачно, проклятье… и не остановиться, не перевести дух. Толпа напирала встречь легкому ветерку из черного зева туннеля, возвещавшему о скором подходе поезда. Лева сунулся было вбок, но получил чувствительный тычок под ребра.

И в этот миг девушка обернулась.

Левино сердце от боли заметалось по враз опустевшей грудной клетке. Он уже видел это лицо, это – или очень похожее, до жути похожее… Да, конечно. Это было лицо целительницы, взявшей в плен того солдатика. Как же ее звали? Моренис, услужливо подсказала память.

Зеленые глаза девушки обежали сгорбленную, перекошенную Левину фигуру. Эвейнка стояла совсем рядом, и от нее исходил слабый, едва уловимый в порченом воздухе метро запах ношеной кожи, и просушенного солнцем разнотравья, и немножко пота, и еще чего-то неуловимого, чему тоже не было места здесь, в московских подземельях. Целительница протянула тонкую руку, и затянутые в тонкую замшу пальцы – боже, боже, как я не заметил сразу, как я мог не видеть очевидного, как мог я быть слеп! – коснулись Левиной груди.

Боль отступила на миг. Но только на миг, чтобы тут же обрушиться сокрушающей волной. Потому что, привлеченный движением подруги, юноша обернулся вслед за ней – толпа обтекала их, словно вставший на пути бурного потока утес, – и Лева увидел его лицо.

«Генетический феодализм, – успело еще мелькнуть у него в голове, – семейное сходство…» Только слепой не узнал бы в этом человеке сына Ратвира ит-Лориса.

Потом грудь пробило копье муки – вскользь, от левого плеча к сердцу, и неподъемная тяжесть тела повалила Леву на холодные плиты. Он смутно ощущал, как бережные руки поддерживают его, как чужая воля заставляет сокращаться умирающий миокард. Глаза закрывались, не было сил держать открытыми налитые свинцом веки. Откуда-то издалека доносились голоса, бормочущие что-то на полузабытом языке.

А потом налетел откуда-то ветер, принес на неласковых крыльях запах травы и дыма, и в закрытые глаза ударил луч зеленого солнца. «Ну вот вы и дома, лейтенант», – произнес чей-то очень знакомый голос, и Лева улыбнулся – про себя, потому что шевельнуть губами не мог.

«Это всего лишь предсмертный бред, – успокоенно подумал он. – Всего лишь бред…»

Он еще не знал, насколько ошибается.