Сергей Владимирович Дроков

Адмирал Колчак и суд истории

Аннотация

Опираясь на архивные документальные первоисточники, значительная часть которых представлена читателю впервые, автор книги стремится к объективному воспроизведению исторической фактологии, атмосферы острой политической борьбы и дает беспристрастный исследовательский анализ общественных процессов начала XX в.

Книга наглядно и доказательно вскрывает намеренность фальсификации фактов биографии Верховного правителя России, обнажает сознательную дискредитацию имени и клевету, бездоказательно порочащие честь и достоинство российского адмирала.

В целом исследование С.В. Дрокова способствует формированию новой, более адекватной концепции Гражданской войны в Сибири, в том числе относительно личности и деятельности А.В. Колчака и его правительства.

Книга является 73-й по счету в книжной серии «Россия забытая и неизвестная», выпускаемой издательством «Центрполиграф» совместно с Российским Дворянским Собранием. Как и вся серия, она рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

Сергей Владимирович Дроков

Адмирал Колчак и суд истории

ВВЕДЕНИЕ

Современная международная обстановка и внутрироссийская политическая ситуация подтолкнули историков к изучению «психологии войны» как феномена, в котором на первый план помимо политики и экономики выступает природа личности в ее прямой зависимости от окружающих обстоятельств¹. Наиболее ярко это проявляется в общественном интересе к попыткам реабилитации Верховного правителя России А.В. Колчака. Постановка вопроса имеет полярные стороны: безусловное признание заслуг российского адмирала перед Отечеством – и юридические выводы о его «преступлениях против мира и человечности».

На одну чашу исторических весов оказались при этом положены диаметрально противоположные «оценочные» критерии: социально-политический строй, система правления и деятельность лидера, давшего своим именем название исторической эпохе – эпохе «колчаковщины». В связи с этим уместно вспомнить слова Г.В. Плеханова: «Влиятельные личности… могут изменять индивидуальную физиономию событий и некоторые частные их последствия, но они не могут изменить их общее направление»².

Казус же состоит в том, что современная российская демократическая Фемида, используя архивные документальные первоисточники из «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других», оказалась автономной от следственной фактуры. Так, юридический аспект решения Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации, отказавшей в реабилитации, основан на «данных 9 допросов, которые были проведены сотрудниками Чрезвычайной следственной комиссии в 1920 году»³.

При этом вне зоны внимания следователей и Военной коллегии оказалась определяющая историческая фактология: организационные предпосылки окончательного этапа борьбы с реакционным режимом «правобольшевистской атамановщины», именуемой «колчаковщиной»; инициатор создания Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) и ее цели; состав, регламент работы (порядок ведения допросов) ЧСК; предъявленные Колчаку обвинения и юридическая правомочность текстов допросов.

В соответствии со 2-й статьей Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» (с изменениями на 4 ноября 1995 г., по состоянию на 1 декабря 1995 г.) порядок реабилитации распространяется «на граждан Российской Федерации… подвергшихся политическим репрессиям на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года…». Был ли гражданин России А.В. Колчак подвергнут политическим репрессиям?

Ответ на этот вопрос раскрыт в материалах Чрезвычайного революционного трибунала (ЧРТ) при Сибирском революционном комитете (Сибревкоме) «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей». При вынесении приговора на 11-м заседании 30 мая 1920 г. председатель трибунала И.П. Павлуновский⁴ декларировал, что «декретом Совета народных комиссаров, все правительство Колчака было объявлено вне закона Считая, что в настоящее время, когда острый момент гражданской войны миновал, советская власть нашла возможным, объявленное вне закона, правительство Колчака судить»⁵.

За год до этого приговора, 16 августа 1919 г., Совнарком и ВЦИК в обращении к рабочим, крестьянам и всем трудящимся Сибири заявили: «1. Бывший царский адмирал Колчак, самозвано наименовавший себя «Верховным правителем», и его «Совет министров» объявляются вне закона. Все ставленники и агенты Колчака и находящегося в Сибири союзнического командования подлежат немедленному аресту»⁶.

С учетом данного обстоятельства мы и будем рассматривать применение к «бывшему царскому адмиралу» 3-й статьи Закона «О реабилитации», которая перечисляет мотивы реабилитации, которой подлежат лица (подвергнутые уголовным репрессиям по решению ВЧК, привлеченные к уголовной ответственности и признанные социально опасными) в их исторической последовательности.

С нашей точки зрения, в зале суда современной России требуется именно такой подход в оценке ярлыков и конкретных персонифицированных обвинений.

Считаю своим приятным долгом поблагодарить за предоставленные документы и фактические сведения руководство и специалистов Центрального архива ФСБ России: В.С. Христофорова, В.К. Виноградова, Л.И. Ермакову, С.В. Конину; начальника отдела международных связей Администрации Национальных архивов и документации США г-на Донна Нила; руководителя Московского бюро Международного института социальной истории (Нидерланды) И.Ю. Новиченко; специалиста Государственного архива Одесской области Украины О.В. Коновалову; руководство и специалистов Российского государственного архива экономики, Российского государственного архива Иркутской области, Российского государственного архива Военно-морского флота.

Особая признательность и благодарность за консультации, практические советы, помощь и фотографии заместителю директора Института российской истории РАН профессору В.М. Лаврову; председателю правления общественного фонда для создания в Москве храма, музея и других сооружений в память о жертвах политических репрессий с 1917 по 1985 г. кандидату технических наук С.С. Зуеву; семье Сафоновых (лично И.К. Сафонову) и кинодраматургу А.К. Уварову; творческому коллективу научно-практического журнала «Отечественные архивы».

АДМИРАЛ КОЛЧАК И СУД ИСТОРИИ

Глава 1

ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО ЭТАПА БОРЬБЫ С «КОЛЧАКОВЩИНОЙ»⁷

В начале XXI века отечественные историки столкнулись с необходимостью формирования новой концепции Гражданской войны в Сибири на базе разработки иных подходов. Это обстоятельство во многом определяется состоянием историографии 1920—1980-х годов, сложившейся на основе канонических для той поры источников: а) произведений В.И. Ленина, б) стенограмм, протоколов и постановлений съездов компартии и съездов Советов, в) центральных печатных органов большевистской партии и советского правительства, г) сборников документов, опубликованных Центрархивом и истпартовскими журналами, а также воспоминаний активных участников борьбы с так называемой «колчаковщиной».

Первые из этих двух пунктов не могут способствовать выработке нового, более объективного и аргументированного подхода к нашей проблеме, так как носят абстрактный партийно-публицистический характер и географически оторваны от конкретных мест событий.

К тому же в августе 1919 г. Сибревкому, учрежденному ВЦИКом и Совнаркомом, была делегирована часть руководящих функций в отношении местных сибирских органов власти, а также предоставлено право вносить изменения и дополнения в декреты, постановления и распоряжения высших органов советской власти, диктуемые «сибирской спецификой», что де-юре позволяет говорить об автономности сибиряков от руководящих партийных директив Москвы.

Другие составные части налаженной в прошлом источниковой базы, даже без их внутренней взаимосвязи, могут послужить достаточным поводом к размышлениям⁸.

10 января 1920 г. газета «Правда» опубликовала на первой полосе заметку «Катастрофа», в которой было провозглашено: «Мы ликвидировали самого Колчака: он в наших руках». В поясняющей части этой заметки как-то неоднозначно были описаны причины, приведшие к «ликвидации»: «Колчак и его министр Пепеляев⁹, вместе с золотом, украденным в Казани, захвачены собственными солдатами в Иркутске. Но эти солдаты взяли в плен своих начальников только потому, что сами взяты в плен красными повстанцами».

В отличие от «Правды» «Известия ВЦИК» на первых порах ограничивались уведомлением: «По непроверенным пока сведениям… имеются данные, что Верховный правитель Колчак, со всем золотым запасом, арестован красным партизанским отрядом», а на другой день «красный партизанский отряд» сменился «полковником Пепеляевым»¹⁰.

Лишь 14 января Москва узнала о том, что свержение Омского правительства «организовано эсерами в союзе с Гайдой¹¹ и при содействии американцев… У эсеров, меньшевиков, крестьянского союза и политического земского бюро, заключивших соглашение, был первоначальный план: свергнув Колчака, образовать независимую Сибирскую республику от реки Оби до Владивостока… в Иркутске образовано правительство из названных групп»¹² (Политический центр. – С. Д.).

Однако такой поворот событий был проигнорирован центральным печатным органом большевиков, посчитавшим, видимо, неоспоримым выраженное 10 января собственное мнение: «Нет больше Колчака, нет «Верховного правителя»… Речь идет теперь уже не о борьбе с ним, а о суде над ним, о возмездии за все его преступления. Повстанцами разбит и Семенов¹³ – дальневосточный самозванец, соперник Колчака и, может быть, спутник его по дороге от власти в зал революционного трибунала»¹⁴.

Дальнейшую разъяснительную работу о ситуации в Иркутске взяли на себя «Известия ВЦИК», опубликовав передовую статью главного редактора Ю.М. Стеклова¹⁵ «Конец колчаковщины».

«Инициативную роль в этом событии сыграли эсеры… – признавал он, – наученные горьким опытом, эсеры… действуют теперь в контакте с большевиками, в частности с партизанскими отрядами. Нужно надеяться, что они будут иметь благоразумие не противиться советской власти и выполнят ее требования, отвечающие создавшемуся положению дел…

Эсеры будут с гордостью указывать на иркутские события, как на пример той борьбы в тылу контрреволюции, о которой говорила резолюция IX Совета их партии… но не следует забывать, что выступление эсеров против Колчака стало возможным лишь в результате двух факторов, не зависящих от их воли, а именно: побед Красной армии, во-первых, и поддержки американцев, во-вторых».

При этом «выпячивание» Ю.М. Стекловым роли двух факторов (с учетом «педагогической демонстрации» Л.Д. Троцкого на Брест-Литовских переговорах), констатация установления советской власти в Иркутской губернии и отсутствие самостоятельной политики у Политического центра, разгром Колчака и Семенова («которые еще живы, но живы не в Бутырке») соседствовали с признанием того обстоятельства, что значительная часть территории Сибири находилась «в руках контрреволюции, т. е. руках антантовской буржуазии (ибо ведь это одно и то же)»¹⁶.

Если сопоставить информацию «Правды» и «Известий ВЦИК», то трудно понять, кто же являлся победителем в разгроме Омского правительства Верховного правителя: его «собственные солдаты», одновременно находившиеся в плену неких «красных повстанцев», или эсеры, «создавшие Колчака». И могут ли победы «первого фактора», никак не связанные с арестом 27 декабря 1919 г. чехами Колчака в Нижнеудинске (причем регулярные войска Красной армии в Иркутск прибывают 7 марта 1920 г.), сочетаться с «безволием» эсеров, «идущих на поводу» «второго фактора»?

Какое «требование большевиков» к эсерам, «отвечающее создавшемуся положению», имел в виду Стеклов? Видимо, наипервейшее – власть. Но «иркутское правительство» «действует в контакте с большевиками», «красными повстанцами» и «красными партизанами», к тому же «речь идет теперь уже не о борьбе с Колчаком, а о суде над ним». Какая же при этом подразумевалась власть и от кого исходило ее требование: от центральной или местной советской власти?

Постепенно концепция от рамок трех газетных строк «Правды» по случаю «пленения» Красной армией «поднятого на штыки своими собственными солдатами» Верховного правителя сузилась в одно все определяющее положение: «Через две недели после расстрела Колчака Красная армия заняла Иркутск, окончательно закрепив завоевания Октябрьской революции на территории Сибири»¹⁷.

А это, в свою очередь, прямо сказалось на всей дальнейшей историографии, которая подстроилась под эти три строчки, сфокусировав внимание на том, как Колчак якобы лично «порол уезды», «мучил тысячи лучших товарищей», «распродавал куски Сибири империалистам», «жег», «грабил» и «вешал».

Но даже при такой однобокости не выявились ответы на вопросы: что же помогло «собственным войскам» адмирала «поднять его на штыки» и почему «окончательное завоевание Октябрьской революции на территории Сибири» связывалось с взятием Красной армией всего лишь одного из ее городов? В связи с последним – не имел ли Иркутск гораздо более важного значения, чем просто город, где расстреляли Колчака?

Следовательно, при формировании новой концепции Гражданской войны в Сибири сборники документов, опубликованные Центрархивом и истпартовскими журналами, воспоминания активных участников борьбы с «колчаковщиной» должны бесспорно засчитываться в актив, но только в качестве выразителей позиции одной из сторон и с обязательной существенной поправкой в контексте проблематики.

Выявить инициативное начало для поправки особого труда не составляет. Сами историки 1920—1980-х годов наименовали его «демократической контрреволюцией» и, желая подчеркнуть его малозначительность по сравнению с серьезными проблемами (большевистское подполье, рабочее, крестьянское и партизанское движения), определили как «сюжет».

Источниковая база в изучении «демократической контрреволюции» в Сибири традиционно основывалась на попавших в поле зрения исследователей типографских изданиях узаконений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата, Временного Сибирского и Омского правительств, декларациях и стенограммах съездов общественных и небольшевистских партийных организаций, газетах: эсеровских, меньшевистских, земских, кадетских, монархических и официальных, мемуарах представителей небольшевистских партий, «белого» и иностранного офицерства.

Результат анализа данных источников имел прежде, как правило, ярко выраженную партийно-публицистическую и популяризаторскую окраску, подменившую собой конкретно-исторический ход событий абстрактно-умозрительными схемами и положениями.

Даже в оценке классовой сущности «сибирской специфики» историки пришли к полярным выводам. «Там, где пролетариат был слаб, как, например, в Сибири и Поволжье, – писал Е.М. Ярославский¹⁸, – эсерам и кадетам удалось их (крестьян. – С. Д.) обмануть призраком Учредительного собрания, как раз там контрреволюции имели свои первые значительные успехи. Руководящую роль в пролетарской революции играл город, деревня шла за городом, пролетариат повел крестьянство»¹⁹.

В отличие от члена редколлегии «Правды» другой непосредственный участник событий в Сибири, Е.Е. Колосов²⁰, относил «спорадические и судорожные» «городские движения» за период 1918–1919 гг. на счет «провоцировавших» их «агентов власти». «Да и по составу участников эти городские движения являются, в сущности, полу-крестьянскими, т. к. они захватывали главным образом солдатскую массу, а не городских рабочих»²¹, – заключал он.

Во всех работах первых историков Гражданской войны в Сибири отчетливо прослеживалась мысль, что сибирские эсеры, меньшевики и кадеты играли роль застрельщиков Гражданской войны, в борьбе с советской властью шли на союз с интервентами и способствовали установлению военной диктатуры.

Общая деятельность Омского правительства освещалась сквозь призму «правдинских» газетных строк, поверхностно рассматривались вопросы о предпосылках окончательного этапа борьбы с режимом, а также о долгосрочных планах центральной советской власти в использовании «буржуазно-демократического» итога этой борьбы.

Вся методика исследований была созвучна ленинскому «Письму к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком», содержавшему пять уроков-заповедей, как избежать произвола реакции. Первые три говорили о необходимости поддержки Красной армии, о хлебной монополии, твердых ценах, соблюдении строжайшего революционного порядка. Четвертый и пятый были направлены против меньшевиков и эсеров – с советом не допускать с ними «единого фронта». Народовластие, «четыреххвостка» и свобода печати назывались «демократической ложью».

Заключительный аккорд письма – «на примере Колчака крестьяне научились не бояться пугала («диктатуры одной партии», «партии большевиков-коммунистов». – С. Д.), что сделало бесполезными поиски «междиктатурной середины», – не стыковался со словами того же автора, сказанными им спустя полгода: «Получается такое положение, что чем больше мы побеждаем, тем больше оказывалось таких областей, как Сибирь, Украина и Кубань. Там богатые крестьяне, там пролетариев нет, а если пролетариат и есть, то он развращен мелкобуржуазными привычками»²².

Для изучения окончательного этапа борьбы с режимом Омского правительства и предшествовавших ему событий неоценимое значение имеют архивные документы, которые охватывают по своей содержательной динамике и структуре определенный исторический период. «Следственное дело по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» предоставляет уникальную возможность для восполнения многих пробелов. Во-первых, можно выявить причины смещения внимания центральной советской власти с «демократической лжи» на не боявшихся «пугала» сибирских крестьян и «мелкобуржуазных» пролетариев. Во-вторых – назвать главных инициаторов пересмотра ленинских пяти уроков по мере «освободительного» продвижения Красной армии в глубь Сибири.

Что же заставило центральную советскую власть всего за полгода пересмотреть ленинские уроки-заповеди? Окрепшие к концу 1919 г. сибирское земство, местное и городское самоуправления, нашедшие в союзном единении с «барчатами, интеллигентиками, господчиками» альтернативную «середину» двум диктатурам: «правобольшевистской атамановщины» и пролетариата.

Объявляя грамотой от 16 сентября 1919 г. созыв Государственного земского совещания, которое «должно <…> помочь правительству в переходе от неизбежных суровых начал военного управления <..> к новым началам жизни мирной, основанной на бдительной охране законности и твердых гарантиях гражданских свобод и благ личных и имущественных»²³, Омское правительство (отметив борьбу двух принципов в управлении: делового, внепартийного и узкопартийного, социал-революционного) не учитывало широких общественных интересов.

Независимо от Всесибирского союза земств и городов (Сибземгора), обласканного грамотой Верховного правителя, с 11 по 22 октября 1919 г. в Иркутске состоялось совещание представителей Томского, Енисейского, Иркутского, Приморского, Якутского и Пермского губернских, областных и семи уездных земств, пришедшее к общему заключению:

«Правительство адмирала Колчака, как и правительство Ленина и Троцкого, явились в результате вооруженного захвата власти группой безответственных политических деятелей. И то и другое правительства оправдывали такой захват интересами своей страны, но если большевики открыто ставили своей целью создание диктатуры пролетариата как средства завоевания экономической и политической самостоятельности и трудящегося класса, то Омское правительство, прибегая к вооруженному захвату власти и говоря об интересах всех классов населения, стремилось в действительности лишь к защите интересов состоятельной части его.

И здесь и там захват власти привел к созданию диктатуры, несовместимой с принципами народовластия, и в силу этого и здесь и там велась и ведется железная борьба с широкими слоями трудового населения и органами народного представительства»²⁴.

Исходя из данной оценки, «земцы» выдвинули перед органами местного самоуправления следующие задачи: во-первых, объединение с демократическими организациями и партиями, стоящими на позициях защиты народовластия и созыва Земского собора, во-вторых, восстановление экономического благосостояния Сибири. Политику Омского правительства совещание охарактеризовало как «диктатуру правобольшевистской атамановщины», подавившей не только свободную деятельность демократических организаций, но и самостоятельность гражданской власти.

Среди организационных решений, принятых на совещании, – созыв 2-го Всесибирского съезда земств и городов; кооптирование ряда деятелей (с совещательным голосом) в главком Сибземгора; перенесение Сибземгора в город Иркутск; организация в Иркутске Всесибирского банка земского и городского кредита. Наиболее важным являлся проект создания земско-краевых объединений.

«В целях согласования и объединения общественно-политической и хозяйственно-экономической деятельности земств и городов» намечались: Дальневосточное объединение – из земств Приморского, Амурского, Сахалинского и Камчатского; Средне-Сибирское – из Забайкальского, Иркутского, Якутского, Енисейского, Томского и Алтайского; Западно-Сибирское – из Акмолинского, Тобольского, Семипалатинского, Семиреченского, Тургайского и Пермского²⁵.

Таким образом, земства, местное и городское самоуправления, на которые по привычке смотрели как на органы исключительно «хозяйственно-прикладного порядка», курирующие улучшение и развитие народного образования, медицинского и санитарного дела, финансового положения, торговли, промышленности, сельского хозяйства, кредита, юридической помощи населению и т. п., приобрели общественно-политическое значение на законодательном уровне, способном регулировать государственно-территориальное строительство вне зависимости от двух диктатур.

Подобная самостоятельность первоначально вызвала растерянность среди местных социал-демократических и социал-революционных партий. «Выявленное совещанием Земское политическое бюро взяло на себя обязанность оформить земскую политическую мысль, начать подготовительные работы по перевороту, – отмечал председатель Иркутской губернской земской управы Я.Н. Ходукин²⁶. – Первыми шагами бюро было войти в переговоры с политическими партиями с[оциал]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов].

Вначале эти попытки были неудачные: обе партии категорически заявили, что вооруженное выступление в данный момент – авантюра; что опираться в борьбе возможно только на демократические силы хорошо сорганизованные, а их-то в данный-то момент и нет. Было одно у всех общее: необходимость переворота. Это связало нас, и при совместной работе по подготовке к перевороту все шерохов[атости] сгладились»²⁷.

Остается открытым вопрос о способе «сглаживания шероховатостей». Е. Колосов говорил о «постепенном процессе», при котором «земское течение поглотилось новыми или, вернее, старыми политическими организациями, вновь почти открыто выступившими на арену политической жизни».

В отличие от него бывший комиссар Амурского правительства, секретарь Чрезвычайного государственного экономического совещания Омского правительства А.Н. Алексеевский²⁸ делал акцент не на «процесс», а на «политическую борьбу в Иркутском земском политическом бюро»²⁹. Стратегия же эсеро-меньшевиков на «поглощение» «земской политической мысли» была заложена еще в процессе выборов городских дум весной – летом 1919 г.

«Одна из грубых ошибок западного синдикализма и русского большевизма в том и заключалась, что они повели движение не через органы власти, а мимо них. Русский большевизм задушил думы, поставив в стороне от них, а стало быть, как выражается Маркс: «за спиною общества», Советы»³⁰, – заявлял с избирательных трибун социал-демократ М.М. Константинов³¹.

Последующая тактика эсеро-меньшевиков предоставляет возможность сформулировать первый вывод об организационных предпосылках становления окончательного этапа борьбы с реакционным режимом «правобольшевистской атамановщины».

Объединенные силы сибирской демократии, значительная часть которых к концу 1919 г. порвала связи с ЦК своих партий (первые перешли на позиции большевиков, вторые считали возможным, на ограниченных условиях, сотрудничество с центральной советской властью), «поглотив» «земскую политическую мысль», из разряда городского самоуправления перешли на более высокий земско-краевой уровень.

Следовательно, ответ на вопросы, возникающие в связи со статьей Стеклова «Конец колчаковщины», следует искать в земском общественном движении. Не случайно, квалифицируя появление земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к Омскому правительству как «игру», а программу Политического центра – как «повторение задов, возвращение к уже пройденному этапу эсеровских правительств», первые историки Гражданской войны в Сибири старательно обходили стороной ноябрьские и декабрьские 1919 г. события в Иркутске. А ведь именно они послужили поводом для меткого высказывания члена Омского правительства Г.К. Гинса³²: «Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но сеять и пожинать им не суждено»³³.

Ответ на вопрос о причинах дальнейшей большевизации имеет также ключевое значение для понимания политической обстановки, не только приведшей к победе над «правобольшевистской атамановщиной», но и породившей последующую стратегию местных коммунистов: выдавливание основы альтернативного процесса трансформации института власти.

О сорвавшейся альтернативе рассказывал Алексеевский, когда давал показания о декабрьских переговорах с делегацией Совета министров Верховного правителя в декабре 1919 г.: «Совет министров должен был далее передать всю полноту государственной власти на территории Сибири, не занятой большевиками, или Политическому центру, или Иркутской губернской земской управе как государственному установлению, которой по закону первого Временного правительства принадлежит не только руководство хозяйственной жизнью губернии, но и управление ею; земство должно было в дальнейшем образовать государственную власть»³⁴.

Не признать очевидности закрепления земств, местных и городских самоуправлений за социалистической сибирской демократией центральная советская власть не могла. Доказательством тому служит газетная публикация «Известий ВЦИК» от 14 января 1920 г., где начало свержения «колчаковщины» относилось ко времени союза эсеров с «мятежным» генералом Р. Гайдой.

Однако при этом умалчивалось об участии Дальневосточного комитета РКП(б) в Гайдовском восстании 17–18 ноября 1919 г., получившем негативную оценку иркутских «земцев». «Искать опору в военной силе, не связанной с демократией, для органов местного самоуправления невозможно, т. к. привело бы к тем же результатам, что и совместное выступление с силами, чуждыми демократии, против большевизма, когда вместо демократического строя Сибирь получила диктатуру Колчака»³⁵, – отмечалось в резолюции земского совещания.

Материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» позволяют сделать второй вывод об организующем начале свержения «правобольшевистской атамановщины». Компромиссное соглашение местных иркутских коммунистов с земско-эсеро-меньшевистской оппозицией было тактическим ходом, рассчитанным на последующую подмену «бело-зеленых» лозунгов «красными» при помощи Красной армии.

Так же как и Омское правительство, издавшее 8 ноября 1919 г. указ о выборах Государственного земского совещания, это объединение не могло не признать необходимости создания органа предпарламентского типа в условиях отсутствия регулярных частей Красной армии и поэтому согласилось присутствовать на завязавшихся в Иркутске переговорах между земским политическим бюро, краевыми организациями социал-демократов и социалистов-революционеров, увенчавшихся созданием Политического центра.

При этом выдвинутые в ноябрьской декларации Политцентра задачи («1. Прекращение состояния войны с советской Россией, 2. Борьба с внутренней реакцией, нашедшей свое наиболее яркое выражение в «атамановщине» и поддерживаемой империалистической Японией, 3. Установление договорных отношений с революционными государствами в целях совместной самозащиты от мировой реакции») базировались на признании местной власти формой совместного правления³⁶.

Декабрьские восстания 1919 г. в Черемхове и Глазкове первые историки советской России приписывали исключительно заслугам Сибирского областного и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б) и революционного военного штаба, обязательно отмечая, что второй их «соучастник», Политцентр, связывал свержение «колчаковщины» и будущее земско-краевых объединений с недопущением побед местных коммунистов. Но если вспомнить о первом пункте декларации центра, то становится понятной возникшая впоследствии причина разногласий между инициаторами восстаний: форма реализации власти – во-первых и дальнейшее государственное строительство – во-вторых.

В связи с последним большое значение приобретают свидетельские показания, хранящиеся в составе «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» (восстанавливающие поэтапный ход декабрьских событий), товарища иркутского городского головы А.Я. Гончарова³⁷ и председателя Иркутской земской губернской управы Ходукина. Они подтверждают основной вывод «Известий ВЦИК» – лидирующая «морально-политическая» роль в восстании принадлежала не местным коммунистам (присоединившимся к формированию рабочих дружин 28 декабря), а краевым организациям эсеро-меньшевиков в союзе с городским самоуправлением.

«Переворот в декабре подготовлялся в течение нескольких месяцев, – отмечал Гончаров. – Главными его организаторами были краевые комитеты партий с[оциал]-д[емократов] и с[оциалистов]-р[еволюционеров], последние вели агитацию в войсках и рабочей среде. Видную роль в организации общественного мнения против колчаковского правительства сыграла Иркутская городская дума, которая своим постановлением от 25 ноября 1919 г. поставила все точки над «и», выразив недоверие власти Колчака, бандита, как его называли ораторы, выступавшие на этом заседании»³⁸.

Аналогичную точку зрения высказывал участник «земского политического движения» (по оценке Е. Колосова – «центра, около которого группировались представители антиколчаковских организаций и течений»). «В целях координирования действий решено было организовать «Политический центр», в составе представителей: партий с[оциалистов]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов], трудового объединения крестьянства и земского политического] бюро, – писал Ходукин. – Была попытка привлечь к работе тт. коммунистов, но они, узнав, что в составе центра имеются земцы (ярые реакционеры, по их мнению), войти отказались. Как вел подготовительную работу центр, известно: работа велась среди войск, рабочих, трудовой интеллигенции; завязаны были сношения с западом и востоком; в самой армии Колчака находились наши агенты из солдат и командного состава. Одновременно велись переговоры с чехами на предмет установления дружественного нейтралитета. Работа дала хорошие результаты – переворот был совершен»³⁹.

Наиболее сложным вопросом в изучении декабрьских событий является позиция местных коммунистов. Прерывая в конце ноября 1919 г. переговоры с Политическим центром под предлогом необходимости согласования действий с Красной армией, а также отсутствия вооруженных сил у центра, они создали впечатление о сильно развитом «красном» партизанском движении, захватившем всю территорию вдоль Транссибирской магистрали, и достаточной вооруженности Иркутского губкома РКП(б).

Подтверждением необоснованности этого впечатления являются другие высказывания коммунистов. Во-первых, признание политического положения в Сибири, при котором «к августу 1918 г. советская власть уже не существовала в Сибири», повторится в 1920 г., когда будет подчеркиваться «особая нужда» в «опытных работниках, которые могли бы встать во главе учреждений. Из России их приехало всего несколько десятков. Местных также было чрезвычайно мало».

Во-вторых, при оценке уровня политической активности руководителей деревенских бунтов, для которых «большевизм представлял собой стихийный и бессознательный протест против всяких норм неравенства, а вовсе не непременно против неравенства экономического».

Вследствие этого становится очевидным, что социальная психология зажиточных крестьян-староселов, «живших патриархальным укладом, очень религиозных и в высшей степени преданных идее царской власти, а с нею и властям законным», в хлебных районах Алтайской, Семипалатинской губерний, Тасеевском районе Енисейской губернии и Минусинском крае как признанная «основа» партизанского движения ничего общего с лозунгом диктатуры пролетариата не имела⁴⁰.

В подтверждение данного вывода сошлемся на монографию Ю.В. Журова, который отмечает: «16 октября 1919 г. в г. Минусинске собрался VI Армейский съезд, в котором приняли участие представители объединенного и городского Советов. Этот съезд принял ряд важных решений, в том числе рассмотрел и «Декларацию съезда представителей крестьянской армии», в которой отрицается необходимость введения диктатуры пролетариата, так как, по мнению авторов «декларации», Сибирь до этого еще не дозрела.

Эта часть декларации опирается на ее последующее положение, которое содержит прямой призыв предать забвению «партийные разногласия и создать единый социалистический фронт»… Содержание «декларации» свидетельствует о сложном переплетении в политической платформе южно-енисейских партизан задач революционно-демократического и социалистического характера с явным преобладанием первых»⁴¹.

Кроме того, прежде чем определять «цвет» повстанцев и партизан (поднявших в конце 1919 г. оружие против «правобольшевистской атамановщины»), следует выявить их общий «знаменатель». «Лабораторией», где осуществилось «знакомство» большевиков с эсеро-меньшевиками, было земское движение. Избранные на основе всеобщего избирательного права, посредством выборных исполнительных органов, земства прочно укрепились и предоставили удобную почву для консолидации сил антиомских общественных настроений, в том числе и партизанских отрядов.

При этом общее стремление руководителей партизанских отрядов облекалось в прозрачную форму, выразившуюся в неопределенном призыве к совместным действиям с частями армии Омского правительства. «Красные уже разбрасывают прокламации, призывающие наших солдат окончить войну, перебив своих офицеров и выдав красным адмирала Колчака. В свою очередь, обещая перебить своих комиссаров и выдать нашим солдатам Ленина и Троцкого»⁴², – докладывал командующий конной группой войск генерала Волкова.

В связи с «бесцветностью» повстанческих и партизанских отрядов уместно попытаться разобраться с численным составом иркутской подпольной организации партии большевиков на примере ее основной базы формирования – огородов Забайкальской железной дороги. Как известно, к декабрю 1919 г. организация понесла большие потери после ареста 2 октября 1919 г. областного комитета, избранного III подпольной Общесибирской конференцией, и провала омской организации.

Один из руководителей иркутской подпольной организации Н.Г. Герасимов вспоминал: «В Иркутске я поступил рабочим на постройку кирпичного завода на Петрушиной горе. На постройке я организовал ячейку из машиниста, сотрудника конторы Моисеева, своего брата Владимира и одного рабочего, фамилии которого не помню. Через некоторое время мне пришлось перебраться в Рабочую слободу на огороды Забайкальской жел[езной] дор[оги]. На огородах мне удалось сорганизовать активную группу из товарищей Бельчинского, Викторова, Марченко, столяра латыша Эдуарда, кузнеца, еще одного рабочего, фамилии коего не помню. Ячейка была крепко сколочена и послужила ядром для всех рабочих огородов при восстании и взятии Иркутска»⁴³.

Воспоминания Герасимова помогают понять важное обстоятельство – накануне декабрьских 1919 г. событий наличный состав местных большевиков ограничивался заметно поредевшей (фамилия последнего всегда забывалась) малочисленной кучкой, державшейся «на плаву» за счет приближения частей Красной армии. Можно предположить, что они так бы и сидели в глубоком подполье, если бы не испугались «остаться не у дел» вследствие отрыва Политическим центром части рабочих и солдат от местного комитета РКП(б). К тому же Политцентр получил гарантии для проведения в жизнь планов, изложенных 6 января 1920 г. в его манифесте.

В задачи Политцентра входили: 1) созыв Временного Совета Сибирского народного управления (ВССНУ); 2) передача местной власти земским и городским самоуправлениям; 3) ведение переговоров с центральной советской властью о перемирии при сохранении народных самоуправлений; 4) передача продовольственного дела кооперативным организациям; 5) мирная политика с иностранными державами.

В своих опасениях местные коммунисты не ошиблись – в состав ВССНУ были избраны представители Политцентра, земства, городского самоуправления, кооперации, объединения трудового крестьянства, ЦИК Совета профсоюзов (представители получили наказ «в интересах осуществления диктатуры пролетариата, наблюдать за осуществлением мира с советской Россией и активностью борьбы с восточной реакцией»). Представители от рабочих организаций избраны не были⁴⁴.

Потугам кучки местных коммунистов соответствовало и ее участие в боевых действиях за Иркутск, описанное председателем военно-революционного комитета (ВРК) А.А. Ширямовым⁴⁵. «Одновременно шло накопление наших вооруженных сил, – писал он спустя несколько лет после событий. – Фактически с первого же дня вступления в городе образовались два центра и две власти. Один – это Политцентр со штабом нар. – рев. армии, и другой – комитет нашей партии со штабом раб[оче]-крестьянских дружин…

В сущности с первого же дня после занятия города и широковещательного манифеста Политцентра началось и его разложение. Вступить в него мы отказались, но представителя комитета послали с мандатом «присутствовать на заседаниях с информационной целью». Эта «информационная цель» особенно нервно настраивала членов Политцентра. Они заявляли нам: «Вы должны оказывать нам поддержку. А если не хотите – берите власть в свои руки»; но брать власть комитет считал еще преждевременным.

Наша позиция метко схвачена одним из колчаковских министров в одной из книг, вышедших в Харбине… «…В то время как 5-го января Политический центр рассылал своих комиссаров по правительственным учреждениям, рабочие-коммунисты прислали свои телеги к зданию гостиницы «Модерн» и увезли оружие, разбросанное уходившими с фронта солдатами. Это было практичнее. Они организовали силу, в то время как эсеры ее теряли»⁴⁶.

Следовательно, процесс накопления вооруженных сил иркутскими большевиками был прямо связан с победами Политцентра. Следует обратить внимание на заметную разницу в распределении Ширямовым «ролей» между ними. Это позволяет утверждать, что помимо «морально-политической» роли земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к режиму Омского правительства принадлежало также осуществление военных операций в декабрьских событиях 1919 г. и январских 1920 г. Участие же Сибирского и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б), а равно их «руководство» «красным» партизанским движением носило чисто декларативный характер.

Реализация «укрепления тыловой части советской России» сводилась иркутскими большевиками к элементарной дезорганизации народно-революционной армии. Свидетель событий Г.К. Гинс писал: «Начиналось с разложения регулярных войск путем заманчивого обещания мира; затем происходило выступление, во время и после которого к солдатам присоединялись рабочие, военнопленные, красноармейцы, и к ним переходила руководящая роль»⁴⁷.

Из общего перечня причин поражения «демократической контрреволюции» выпадал не менее значимый процесс, обойденный вниманием мемуаристов и исследователей, – отторжение широкими слоями населения в конце 1919 г. предлагавшегося сибирскими кадетами «рационального» способа передачи власти земскому сибирскому собранию. При этом необходима персонифицированная корректировка анализа действий кадетов, направленных на сближение с земством и городским самоуправлением Материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» содержат достаточно информации для проведения подобного исследования.

Назначенный на пост председателя Совета министров Омского правительства В.Н. Пепеляев, проигнорировав сторонников «Совета объединения несоциалистических общественных деятелей земской и городской России» (высказывавшихся против компромиссов и соглашений в «угоду социалистическим партиям» и обладавших достаточным влиянием на земство вплоть до середины декабря 1919 г., когда в Иркутске было созвано совещание всех земских деятелей, которые «как будто хотели обособиться от сторонников соглашения с большевиками»⁴⁸), пытался заручиться поддержкой у «земствовавших» эсеров и меньшевиков.

Оговорив условиями свое назначение («восстановление дружбы с чехами, подчинение военной власти власти гражданской, расширение прав местных самоуправлений, расширение прав земского совещания и его немедленный созыв»), он получил от Верховного правителя задание сорганизовать новый кабинет министров. Для чего пригласил на переговоры представителя губернской земской управы Ходукина и эсера Колосова.

«Е.Е. Колосов и я подвергли жесточайшей критике политику правительства вообще, в частности – министра внутренних дел Пепеляева, – отмечал Ходукин, – и заявили в заключении: «Для нас Ваша программа неприемлема; мы идем своей дорогой и не остановимся ни перед чем: даже перед вооруженным восстанием. В намеченном Вами кабинете особенно для нас неприемлема фигура б[ывшего] министра внутренних дел Пепеляева, а теперешнего премьера – тем более». Пепеляев на это ответил: «Вы, гг., более чем откровенны». На этом беседа закончилась»⁴⁹.

И в дальнейшем эсеро-меньшевистская оппозиция всеми силами старалась помешать установлению контактов кадетов с земством. Довольно успешно начатые переговоры временно исполнявшего обязанности зампредседателя Совета министров А.А. Червен-Водали⁵⁰ в Иркутске в декабре 1919 г., в отсутствие Пепеляева и его заместителя С.Н. Третьякова⁵¹, столкнулись со стеной межблоковых договорных отношений, где превалировало «заигрывание» с большевиками.

«С Червен-Водали мне приходилось часто встречаться по делам городского самоуправления, как городскому голове, когда он исполнял обязанности министра внутренних дел в колчаковском правительстве, – рассказывал П.В. Зицерман⁵². – Но первые мои встречи с ним произошли, когда он еще не был министром. По приезде в Иркутск из Омска в ноябре минувшего года (1919. — С. Д.) Червен-Водали вместе с П.А. Бурышкиным⁵³ (сменившим И. Михайлова⁵⁴ на посту министра финансов. – С. Д.) заш[ли] в гор[одскую] управу, чтоб познакомиться со мной <…>

Оба они политическое и экономическое положение Сибири находили критическим и виновником такого положения страны считали Колчака и его Омское правительство. Дав убийственную оценку колчаковско[му] правительств[у], Червен-Водали сказал, что единственным средством исправить положение он считает уход всего правительства в отставку и образование нового, пользующегося доверием общественных кругов. Такое правительство могло бы быть образовано, по его мнению, из представителей буржуазии, причем во главе этого правительства ему хотелось видеть какого-нибудь популярного для всей России общественного работника, например, Третьякова (к кандидатуре Пепеляева в качестве председателя Совета министров он относился отрицательно).

Это новое правительство должно было бы, не теряя времени, декларировать гражданские свободы, снятие цензуры с печати, объявить созыв Земского совещания или даже Земск[ого] собора с законодат[ельными] функциями и подчинить военную власть вне пределов фронта высшей гражданской власти. Новое правительство Червен-Водали представлял себе как общесибирское, а не как российское.

Развив предложенные положения, Червен-Водали обратился ко мне и моим товарищам с вопросом: приемлемы ли такие предложения для городского самоуправления и земства? Я и тов[арищ] Гончаров ответили ему, что мнение гор[одской] думы и земства по этим вопросам нам еще точно не известно, но мы предполагаем, что они не будут приемлемы, т. к. и дума и земство потребуют ухода Колчака, образования однородного социал[истического] министерства и немедленного заключения мира с большевиками […] уже после перехода гарнизона военного городка и станции Иннокентьевской на сторону повстанцев […] Червен-Водали, приняв нас, сказал, что события последних дней, особенно переход власти в Красноярске к Комитету обществ[енных] организаций, убедил его в невозможности дальнейшего существования колчаковского правительства, что оно должно передать власть земству»⁵⁵.

Согласившись в декабре 1919 г. на переговоры с Политическим центром, по приглашению земства и городского самоуправления (прямым поводом послужил разговор А.А. Червен-Водали с членом земской управы Пашковым⁵⁶, который «заявил о желательности таких переговоров и их возможности»), кадеты в лице Червен-Водали предложили следующие пункты соглашения по передаче власти:

«1) Снятие с существующей власти значения Всероссийской, 2) В связи с этим, сложение адмиралом Колчаком с себя власти Верховного правителя и передача ее Деникину, 3) Временное признание Совета министров лишь сибирской властью с условием передачи им власти представительному органу земства и городов, 4) До этой передачи или сотрудничество с земством или временное принятие власти Иркутским земством и городом, с обязательством скорейшего созыва Земского собора в том и другом случае»⁵⁷.

Как видно, в главном предложенное соглашение солидаризировалось с заявлением самого Политического центра, который решительно отвергал всякие претензии на Всероссийское правительство, поскольку они вели бы к углублению Гражданской войны в Сибири и иностранному вмешательству, а как первоочередную задачу выдвигал создание местной власти в форме земско-краевого объединения. Но центр самонадеянно недооценил угрозы со стороны большевиков, занявших выжидательную позицию стороннего наблюдателя, чего нельзя было сказать о «правящих» кадетах.

Причиной срыва последующей 26 декабря 1919 г. встречи А.А. Червен-Водали, военного министра М.В. Ханжина⁵⁸ и товарища министра путей сообщения А.Н. Ларионова⁵⁹ с представителями Политического центра следует считать не боязнь Червен-Водали «попасть […] в положение провокатора», спровоцированное вооруженным сопротивлением частей города, перешедших под прямое руководство Г.М. Семенова (назначенного в обход мнения Совета министров главнокомандующим войсками Иркутской губернии и Востока), а понимание им бесполезности такой встречи: «По сведениям Совета (министров. – С. Д.) власть в Черемхове и других местах перешла в руки большевиков и что, таким образом, при посредстве земства и города мы передали бы власть большевикам, что совершенно не соответствовало бы нашим желаниям».

С этого момента переговоры были расценены обеими сторонами как окончательные. Итак, «правящие» кадеты, учитывавшие черемховскую метаморфозу, оказались дальновиднее в преследовании главной цели того же Политического центра:

«Совет министров, решив опереться на военные силы Семенова и местные и ведя через Третьякова переговоры поддержки со стороны Семенова военными силами, отнюдь не имел в виду сохранить свою власть во Всероссийском масштабе и в существующей конструкции, а имел в виду лишь сделать возможным осуществление своего предложения о созыве Земского собора с законодательными функциями для образования сибирской власти, с упразднением Совета министров и с отказом Верховного правителя от его прав и полномочий»⁶⁰.

Что же заставило Политический центр при посредничестве союзников, в условиях разложения правительственных войск (с переходом их частей на сторону повстанцев) согласиться вернуться к столу переговоров с Советом министров, который не в состоянии был контролировать внутренние городские военные части, арестовавшие в ночь с 24 на 25 декабря 1919 г. около 60 человек (из которых 31 будут забиты колотушками по голове и спущены под винт парохода на Байкале сычевскими⁶¹ бандитами)?

«Учитывая необходимость нейтрализации японских сил, которую сугубо важно обеспечить, и рассчитывая дипломатическим путем добиться международного вынуждения Японии соблюдать политику невмешательства в вооруженную борьбу за обладание Иркутском»⁶², – витиевато настаивал И.И. Ахматов⁶³. Однако согласиться с подобным объяснением означало бы принять упрощенный взгляд на политическую ситуацию.

Решающим стремлением Политического центра к возобновлению переговоров с кадетами являлось желание упредить повторение иркутского «недоворота» в Черемхове, где эсеровский «сценарий» был переписан местным комитетом РКП(б) во главе с Е. Бердниковой, поддержанной шахтерами, промышлявшими в 1-м Иркутском кавалерийском дивизионе анархистов Н.А. Каландаришвили⁶⁴.

Однако прийти 4 января 1920 г. к соглашению, по которому Совет министров намеревался передать свои полномочия Сибирскому народному собранию (по его созыву) в лице Политического центра, помешал отряд генерала Сычева, попытавшийся вывезти из Иркутска золотой запас. Объявленный делегацией Политцентра перерыв превратился в отсрочку ареста «правящих» кадетов-цензовиков, а его сообщение о падении «реакционного режима Колчака» не было закреплено каким-либо официальным и юридически оформленным двусторонним актом.

Стремление местных большевиков скорректировать «недоворот» в Иркутске с первых дней провозглашения власти Политическим центром отмечали не только его руководители. «Если командующий народно-революционной армией капитан Калашников⁶⁵ в первые три дня был свободен в своих действиях, то на четвертый – рядом с ним уже сидел комиссар-солдат, без которого никто не мог быть принят командующим и не могло состояться ни одно решение»⁶⁶, – свидетельствовал Гинс.

Поэтому одновременно с разъяснительной работой по поводу заинтересованности разделенного на две части пролетариата Сибири («одна здесь, по эту сторону семеновского фронта, а другая там, в царстве Семенова») в конструировании демократической власти 11 января 1920 г. руководство центра выслало мирную делегацию навстречу Красной армии, хотя аргументов у сторонников непременного воплощения в жизнь советской власти было недостаточно. Возможно, одной из важных причин такого решения стала реальная опасность союзнического вмешательства (особенно японского).

Перед делегацией была поставлена задача – договориться через Сибревком и командование 5-й армии с центральным советским правительством о создании в Восточной Сибири земско-краевого объединения – так называемого «буферного государства несоветского типа».

19 января в Томске в присутствии 13 человек состоялись переговоры по буферу. При этом советская делегация имела директивы «искать пути к мирному разрешению запутанного вопроса Восточной Сибири, по возможности избегая вооруженного столкновения»⁶⁷. Председатель делегации Политцентра И.И. Ахматов, указывая на то обстоятельство, что антиколчаковское движение под лозунгами «мир с советской Россией», «борьба с интервенцией» и «воссоединение Восточной Сибири с Россией», «свержение правительства Колчака» увенчалось успехом, предложил завершить начатое дело.

Завязывание экономических отношений с Америкой, поддержка нейтралитета Японии и продолжение борьбы с сибирской реакцией диктовали необходимость образования временного государства-буфера, которое могло бы послужить окном в блокаде советской России на Дальнем Востоке.

После обмена мнениями между членами делегации Ахматовым, В.М. Коноговым⁶⁸, Е.Е. Колосовым, с одной стороны, и с другой – председателем Сибревкома И.Н. Смирновым⁶⁹, командующим 5-й армией Устичевым⁷⁰, председателем Дальсовнаркома А.М. Краснощековым⁷¹ принимается решение:

«1) Создание Восточно-Сибирского государства-буфера считается необходимым. Границы его с запада временно определяются по линии рек Ока и Ангара, 2) Восточно-Сибирская государственность принимает на себя обязательства очистить в порядке дипломатических переговоров Кругобайкальскую и Амурскую железные дороги от иностранных войсковых частей и укрепить выходы Кругобайкальской дороги, 3) Политический центр обязуется передать советской власти адмирала Колчака с его штабом и весь золотой запас»⁷².

Эти (и еще одно – технического свойства) решения были переданы Смирновым 20 января по прямому проводу в Москву. А на следующий день предсовобороны Ленин и предреввоенсовета Троцкий дали четкую установку: «В отношении буферного ваше предложение одобряю. Необходимо лишь твердо установить, чтобы наш представитель или лучше два представителя при Политцентре были осведомлены обо всех решениях, имели право присутствовать на всех совещаниях Политцентра»⁷³.

О каком представителе шла речь в ленинской телеграмме? Уж не о том ли, который, по воспоминанию А. А. Ширямова, всего лишь «присутствовал на заседаниях с информационной целью», притом что губком и революционный военный штаб отказывались от участия в городских боевых сражениях, направив единомышленников на поиски складов с вооружением? Нам думается, что томские переговоры в общей концепции Гражданской войны в Сибири должны рассматриваться с учетом следующих моментов.

Первый – признание центральной советской властью разгрома «правобольшевистской атамановщины» за земско-эсеро-меньшевистским Политическим центром. Второй – отказ центральной советской власти от дальнейшего продвижения частей Красной армии в глубь Сибири с возложением на «Восточно-Сибирскую государственность» обязательств «очистить в порядке дипломатических переговоров Кругобайкальскую и Амурскую железные дороги от иностранных войсковых частей». Третий – воплощение в жизнь идеи образования «государства-буфера несоветского типа», сформулированной в конце октября 1919 г. «земской политической мыслью», благодаря прежде всего стремлению центра, подкрепленному согласием Москвы. Четвертый – возникновение разногласий между центральной и местной сибирской советской властями в вопросе о буфере, а значит, о дальневосточной государственности.

Ряд советских историков вину за «дезорганизацию» членов советской делегации при решении вопроса об устойчивом положении Политцентра в Иркутске переложили на плечи представителя Сибирского и губернских комитетов РКП(б) А.М. Краснощекова. Между тем ответ советской делегации члены Политцентра получили вовсе не от Краснощекова, а от И.Н. Смирнова.

«Надо бешено изругать противников буферного государства, – телеграфировал Ленин Троцкому, – погрозить им партийным судом и потребовать, чтобы все в Сибири осуществили лозунг: «Ни шагу на восток далее, все силы напрячь для ускоренного движения войск и паровозов на запад в Россию». Мы окажемся идиотами, если дадим себя увлечь глупым движением в глубь Сибири, а в это время Деникин оживет и поляки ударят. Это будет преступление»⁷⁴.

Будучи осведомленными о предварительном томском соглашении, иркутские большевики стремились упредить нежелательную для них ленинскую соглашательскую установку по образованию «Восточно-Сибирской государственности».

Прежде всего, не дожидаясь официальных инструкций Москвы или Томска, поздно вечером 20 января 1920 г. они созвали объединенное заседание ЦК сибирских организаций РКП(б), Иркутского губернского комитета РКП(б), центрального штаба рабоче-крестьянских дружин, бюро сибирских групп левых социалистов-революционеров (автономистов). Исходя из того что «советская власть есть […] единственная Всероссийская власть», «власть Политического центра превратилась в одно из проявлений […] интервенции», «Политический центр, лишенный поддержки низов, не желающих идти под лозунгом Учредительного собрания, не способен к решительной борьбе с реакцией как с востока, так и с запада, в виде семеновских и каппелевских⁷⁵ банд»⁷⁶, заседание предложило Политцентру передать власть ВРК до созыва Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Показателен факт – в подписанном 22 января акте местные коммунисты согласились с формулировкой – власть передавалась ВРК на «всей территории, освобожденной от реакции». «Оскорбленная» самодеятельностью Москва настолько «обижается», что даже не удосужилась поздравить рабоче-крестьянские массы Иркутска со знаменательным событием. Не найдем поздравлений и от Ленина⁷⁷.

Кроме того, иркутяне намеренно «раздували» опасность «как с востока, так и с запада», вплоть до введения в городе осадного положения. Борьба же с «семеновскими и каппелевскими бандами» ограничилась тремя сутками и осуществлялась силами местных вооруженных частей. Но этого было достаточно для постоянных призывов к помощи Красной армии.

Далее: «таинственные передвижения по городу […] предметов боевого снаряжения» и разбросанные портреты Верховного правителя послужили предлогом для ВРК физически ликвидировать третий пункт томского предварительного соглашения расстрелом А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева⁷⁸. И наконец, дабы окончательно искоренить идею земско-краевого объединения или «Восточно-Сибирскую государственность», были упразднены ВССНУ и Иркутские губернское земство, городская дума и управа.

Совещанием от 20 января 1920 г. коммунистам удалось решить намеченную ими задачу – исключить Иркутскую губернию из последовавшего затем довольно странного процесса, затеянного Москвой. Ознакомившись с запиской секретаря ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинского⁷⁹ с предложением сообщить председателю Сибревкома Смирнову резолюцию ЦК РСДРП от 22 января «О перевороте в Восточной Сибири» и о создании «революционными организациями временного органа революционной власти с социалистической платформой – Восточно-Сибирского государства», Ленин написал на ней резолюцию: «Согласен»⁸⁰ (правда, не ясно, с чем).

Вот текст этой резолюции, полученной Бюро сибирских организаций РСДРП в ответ на телеграмму от мирной делегации Политцентра: «По отношению к Восточной Сибири ЦК, считаясь с особыми международными условиями, с особым социальным укладом края, равно как и с характером революционных сил, свергших власть временной диктатуры, признает целесообразным провозглашение Сибирского товарищества в качестве временного состояния особого государственного устройства и особого экономического режима, соответствующих воле трудящегося населения, но эта государственная автономия не должна нарушать государственного единства Сибири с Россией…

Для того чтобы Восточная сибирская краевая власть могла успешно разрешать стоящие перед нею задачи и обладать надлежащей прочностью, она должна быть создана соглашением всех революционных партий до коммунистов и включать в себя их представителей. Исходя из всего вышеизложенного Центральный комитет РСДРП требует, чтобы советская власть ни в коем случае не пыталась вопреки явным интересам революции силою оружия навязывать свою волю крестьянско-пролетарской революционной демократии Восточной Сибири, свергшей своими силами колчаковскую диктатуру и образовавшей свою краевую власть; наоборот, скорей соглашение с этой властью дало бы ей возможность стоящие перед нею революционные задачи выполнить и тем самым положило бы начало восстановления единого революционного фронта по всей России»⁸¹.

Исходя из резолюции Ленина на данном документе уместно поставить под сомнение его персональные «заслуги» в разработке стратегического плана – создания на Дальнем Востоке буферного государства, являвшегося составной частью советской России. В провозглашенную 6 апреля 1920 г. Дальневосточную республику, как и намечалось октябрьским 1919 г. иркутским совещанием «земцев», вошли: Амурское, Приморское, Сахалинское, Камчатское (с добавлением из планировавшегося Средне-Сибирского земско-краевого объединения), Забайкальское земства.

Следовательно, срыв образования «Средне-Сибирской республики» на основе Иркутского губернского земства являлся причиной «недовольства» центральной советской власти по поводу действий иркутян, среди которых сторонники центральной советской власти и непосредственного сообщения Иркутска с Москвою удерживали свои позиции вплоть до созыва III Всесибирской конференции РКП(б).

Преувеличена и другая «заслуга» Ленина – при помощи государства-буфера восстановить мир на Дальнем Востоке, не допуская войны с Японией. Обозначенная Лениным на IX съезде РКП(б) «всемирная социальная революция» к концу 1920 г. получала неожиданный ракурс: социально-экономическое развитие территорий Дальневосточной республики. Ленин сформулировал практическую задачу коммунистической политики: «сеять вражду», «стравливая друг с другом» первую из трех «ближайших противоположностей» – Японию и Америку на «большой территории Крайнего Востока и Северо-Востока Сибири» – «неизвестно кому принадлежащей Камчатки». Решение же задачи рассматривалось через проект подготовленного А.И. Рыковым⁸² договора о 60-летней «экономической утилизации»⁸³.

Таким образом, материалы «Следственного дела» в аналитическом сопоставлении с опубликованными исследованиями по истории Гражданской войны и периодической печатью первых лет советской власти позволяют обозначить несколько иные, чем прежде, ракурсы в ее изучении.

Во-первых, разложение режима Омского правительства, потеря им внутренней социальной базы произошли вследствие изменения общественного мнения, жаждущего избавиться от двух диктатур: «правобольшевистской», именуемой «колчаковщиной», и большевистской.

Во-вторых, укрепление общественного института, сформированного интеллектуальной, культурной, университетской элитой крупных сибирских городов, земскими деятелями, небольшевистскими партиями и движениями, способствовало стремлению широких масс защитить себя не только от тех, кто стремился к власти ради власти, но и тех, кто не в силах, по тем или иным причинам, защищать и развивать общественную самодеятельность.

В-третьих, в процессе «поглощения» «земской политической мысли» о необходимости свержения власти Колчака местные партии преследовали специфические цели: социалисты-революционеры и социалисты-демократы считали, что «вооруженное восстание в данный момент – авантюра», а коммунисты, в ожидании частей Красной армии, отказывались сотрудничать с «ярыми реакционерами – земцами».

В-четвертых, земско-краевое объединение, пересаженное в «лоно» социалистических партий, было выгодно центральной советской власти из-за переноса вооруженного удара Красной армии против «белополяков» и Деникина, бесконтрольного использования природных богатств и технического парка Сибири, временной отсрочки дальнейших перспектив «освоения» территорий, что затем выразилось в проектируемой «экономической утилизации».

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА УЧАСТНИКОВ СОБЫТИЙ

Протокол опроса в качестве свидетеля Якова Николаевича Ходукина

Марта 4 дня 1920 г., я, нижеподписавшийся, тов[арищ] председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов⁸⁴, опрашивал товарища Ходукина в качестве свидетеля по делу А.А. Червен-Водали, причем⁸⁵ т[оварищ] Ходукин показал: я, Яков Николаевич Ходукин, заведующий отделением кустарной промышленности с[ельско]-х[озяйственного] подотдела губерн[ского] земельного отдела, живу я в гор[оде] Иркутске, по Набережной, д[ом] № 4, Червен-Водали посторонний, по делу показываю, записывая свои показания собственноручно:

В канун января 1919 года (точно числа не помню) управляющий Иркутской губернией П.Д. Яковлев⁸⁶ явился ко мне в кабинет, как к председателю Иркутской губернской земской управы, и заявил, что временно исполняющий обязанности председателя Совета министров А.А. Червен-Водали просит меня и городского голову г. Иркутска прибыть в 5 часов вечера в помещение Совета министров на совещание по вопросу о передаче власти земским и городским самоуправлениям. Я ответил согласием, предупредив, что явлюсь на совещание не один, а со всем наличным составом губернской земской управы и председателем Амурской областной земской управы А.Н. Алексеевским.

В 5 часов вечера, я, заместитель председателя губ[ернской] земской управы И.Х. Петелин⁸⁷, члены управы: П.Н. Данбинов⁸⁸, А.И. Филиппов⁸⁹, городской голова П.В. Зицерман, товарищ городского головы А.Я. Гончаров и председатель Амурской областной земской управы А.Н. Алексеевский, были приняты Червен-Водали. В кратких словах Червен-Водали изложил цель совещания: правительство Колчака убедилось, что оно не отражает взглядов страны, не пользуется никаким доверием народа. Колчак своими бестактными выступлениями против чехословаков лишает Совет министров возможности работать; изданием указов, без ведома Совета министров, он нарушил Конституцию; этим нарушением дал Совету министров и юридическое и моральное право передать власть в руки местных земских и городских самоуправлений.

Передача может состояться лишь на следующих условиях: 1. Неприкосновенность личности адмирала Колчака. 2. Неприкосновенность личности всего Совета министров. 3. Свободный выезд в пределы Забайкалья всех военных, не желающих остаться на службе у новой власти. 4. […] 5. Всемерная забота об отступающей армии вообще, в частности о больных и раненых. 6. Золотой запас передается союзникам под международную охрану, впредь до образования единой Всероссийской власти. 7. Адмирал Колчак отрекается от власти Верховного правителя в пользу генерала Деникина, как преемника идеи единой власти.

Выслушав эти условия, мы заявили, что, являясь лишь частью создавшегося политического объединения в лице Политического центра, не полномочны дать ответ на предложенные им условия, но берем на себя задачу передать эти условия на обсуждение Политического центра. Со своей стороны можем лишь заявить, что ни одно из этих условий, кроме пункта 5-го, для нас неприемлемо. Условились для окончательных переговоров собраться на следующий день в 3 часа дня.

В назначенное время, в том же составе, мы были на месте. Приняты же были лишь в 4 часа. В этот момент шло заседание Совета министров по вопросу о передаче власти. На заседании присутствовал какой-то японский офицер, к сожалению, фамилии не знаю. По окончании заседания Червен-Водали принял нас и, не выслушав ответа на предъявленные им же вчера условия, заявил, что Совет министров власти передавать не намерен, а будет вести с ослушниками его воли борьбу, не стесняясь в выборах средств. Совет министров получил точные сведения, что Политический центр берет власть лишь для того, чтобы безболезненно передать ее большевикам. А при таких условиях о передаче власти не может быть и речи. Выслушав сообщение, я, от имени собравшихся, заявил, что говорить, значит, нам больше не о чем. «Прошу запомнить одно: кровь прольется не по вине земства, а по вине Совета министров». Мы ушли.

Я. Ходукин.

Зачеркнуто «последний», надписано «т. Ходукин» – верить.

Тов[арищ] председателя] Чрез[вычайной] следственной] ком[иссии] К. Попов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 63–64. (Рукопись, подлинник.)

Протокол опроса в качестве свидетеля Якова Николаевича Ходукина

Марта 5 дня 1920 г., я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии, опрашивал тов[арища] Ходукина в качестве свидетеля по делу А.А. Червен-Водали, причем т[оварищ] Ходукин показал:

Первые шаги Омского правительства, – ликвидация Дерберовского правительства⁹⁰, «перерыв», а затем и «самороспуск» Сиб[ирской] обл[астной] думы, ясно показали, что земству не по пути с этим правительством. Земство перешло в оппозицию. Отставка генерала Гайды и его фрондирующее путешествие по Сибири, сопровождавшееся политическими беседами с общественными и партийными работниками, тоже с особенной ясностью подчеркнуло, с одной стороны, необходимость переворота, а с другой – искание путей к достижению этого переворота⁹¹ только внутри самой демократии. Иркутским губернским земством, по собственному почину, было созвано нелегальное земское совещание. На нем был единогласно принят вопрос о перевороте, о свержении власти Колчака.

Выделенное совещанием земское Политическое бюро взяло на себя обязанность оформить земскую политическую мысль, начать подготовительные работы по перевороту. Первыми шагами бюро было войти в переговоры с социалистическими партиями с[оциал]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов]. Вначале эти переговоры были неудачны: обе партии категорически заявили, что вооруженное восстание в данный момент – авантюра; что опираться в борьбе возможно только на демократические силы, хорошо сорганизованные, а их-то в данный-то именно момент и нет. Было одно у всех общее: необходимость переворота… Это связало нас, и при совместной работе по подготовке к перевороту все шероховатости сгладились.

В целях координирования действий решено было организовать «Политический центр» в составе представителей: партий с[оциалистов]-р[еволюционеров] и с[оциалистов]-д[емократов], трудового объединения крестьянства и земского политического] бюро. Была попытка привлечь к работе т[оварищей] коммунистов, но они, узнав, что в составе центра имеются земцы (ярые реакционеры, по их мнению), войти отказались. Как вел подготовительную работу центр – известно: работа велась среди войск, рабочих, трудовой интеллигенции; завязаны были сношения с западом и востоком; в самой армии Колчака находились наши агенты из солдат и командного состава. Одновременно велись переговоры с чехами на предмет установления дружественного нейтралитета. Работа дала хорошие результаты – переворот был совершен.

В конце ноября прошлого года управляющий Иркутской губернией П.Д. Яковлев приехал в губ[ернскую] земскую управу и передал мне приглашение председателя Совета министров В.Н. Пепеляева пожаловать к нему в гостиницу «Модерн»⁹² побеседовать о создавшемся политическом положении. Была передана просьба мне же пригласить на эту же беседу Е.Е. Колосова. Я ответил Яковлеву, что вызову Колосова, переговорю с ним и результат сообщу по телефону. Результаты эти были таковы: «беседовать» будем, но не в «Модерне» у В.Н. Пепеляева, а в квартире П.Д. Яковлева.

В 4 часа началась беседа… Пепеляев сообщил, что он получил от Верховного правителя предложение сорганизовать новый кабинет министров. На это предложение он ответил согласием при условиях: восстановление дружбы с чехами, подчинение военной власти власти гражданской, расширение прав местных самоуправлений, расширение⁹³ прав земского совещания в сторону наделения его «некоторыми» законодательными функциями, немедленный созыв земского совещания. Все эти условия правителем приняты, за исключением наделения законодательными функциями земского совещания – по этому вопросу предложено представить письменный доклад.

«Вот, если для вас, [господа], моя программа приемлема, то я приглашаю вас помочь мне совместно проводить ее в жизнь», [ – ] закончил Пепеляев. Е.Е. Колосов и я подвергли жесточайшей критике политику правительства вообще, в частности – министра внутренних дел Пепеляева, и заявили в заключение⁹⁴: «Для нас Ваша программа не приемлема, мы идем своей дорогой и не остановимся ни перед чем [ – ] даже пред вооруженным восстанием. В намеченном Вами кабинете особенно для нас неприемлема фигура б[ывшего] министра внутренних дел Пепеляева, а теперешнего премьера – тем более». Пепеляев на это ответил: «Вы, [господа], более чем откровенны». На этом беседа закончилась.

На следующий день была назначена⁹⁵ у Яковлева же беседа Пепеляева совместно с общественными деятелями. Присутствовали: Пепеляев, Яковлев, А.И. Погребецкий⁹⁶, В.А. Анисимов⁹⁷, М.М. Константинов, П.В. Зицерман, А.Я. Гончаров, А.А. Пескин⁹⁸, В.П. Неупокоев⁹⁹, М.Н. Богданов¹⁰⁰ и Я.Н. Ходукин. Пепеляев, как и накануне, изложил свою программу, но в этот раз он был самоуверен до чрезвычайности. Объяснение простое: он уже сформировал кабинет и беседовал по инерции. Положительных результатов не дала и эта беседа.

Военные действия начались (если не ошибаюсь) 24 декабря выступлением 53-го Сибирского стрелкового полка, имевшего стоянку в Глазково. Командование восставшими принял т[оварищ] Н.С. Калашников. Неточно данный адрес помешал своевременному извещению городских войсковых частей, и одновременного выступления не последовало. В последующие дни восстание распространилось на Военный город, ст[анции] Иннокентьевскую и Батарейную. В тот же день, когда Червен-Водали так грубо прервал переговоры о передаче власти, в городе выступила инструкторская школа, под руководством т[оварища] Кашина¹⁰¹, отряды особого назначения с т[оварищем] Решетиным¹⁰² во главе и сотня есаула Петелина… Начало было неудачно, и восставшие отступили в Знаменское предместье.

Мне трудно говорить о военных действиях: сведения мои отрывочны, так как я переезжал с одного фронта на другой, выполняя поручения Политического центра; то вел переговоры с союзниками. Одно неизменно врезалось в память: беззаветная храбрость, личное мужество [товарищей] Калашникова, Кашина, есаула Петелина и Виктора Попова¹⁰³, выше всяких похвал дралась рабочая дружина в Глазково, во время набега семеновцев.

Кажется, 3 января, в час ночи, явились в штаб Глазковской группы Народной армии представители союзных держав Франции, Англии, Америки, Японии и Чехославии¹⁰⁴. В пышных фразах они заявили, что в интересах человечества предлагают свои услуги быть посредниками по перемирию между нами и правительством Колчака. Я, от имени центра, заявил, что мы не сторонники кровопролития, и на предварительные переговоры согласен. Тотчас же, я, полковник Красильников¹⁰⁵ и поручик [З]оркин¹⁰⁶ отправились, по приглашению пришедших, к высоким комиссарам Англии и Франции, в их салон-вагон.

Высокие комиссары, повторив предложение своих представителей, заявили о своей готовности быть посредниками. Мы согласились на 24-часовое перемирие, во время которого должны начаться мирные переговоры. Был составлен соответствующий акт и подписан нами. Через несколько минут этот акт был принесен нам, подписанным со стороны пр[авительст]ва Колчака Ханжиным и кем-то еще – не помню – или Ларионовым, или же Червен-Водали. Оказалось, что эти представители находятся в соседнем купе и переговоры были делом их рук. На следующий день начались переговоры с 10 ч[асов] утра..

Мы¹⁰⁷, в составе членов Политического] центра: Ходукина, Иваницкого-Василенко¹⁰⁸, Ахматова, представителей штаба Красильникова и [З]оркина, предъявили целый ряд условий, на которых могли бы прекратить войну. В свое время условия эти и ответы на них были напечатаны в официальных органах Политического центра. Сейчас я боюсь перепутать их редакцию. Ответ ясно показал нам сущность намерений колчаковцев: выиграть время. Мы заявили высоким комиссарам, что считаем ответы неискренними, бесчестными и поэтому от дальнейших переговоров отказываемся. Забыл сказать, что представителями правительства были Ларионов и генерал-майор Вагин¹⁰⁹. Переговоры велись путем письменных сношений. Выслушав наше заявление, высокие комиссары, после переговоров с колчаковцами, просили нас продолжить вечером переговоры уже путем личного свидания, обещая оказать свое всемерное содействие к благоприятному их исходу.

Должен заметить, что высокие комиссары все время переговоров не скрывали своих симпатий к представителям Политического центра и открыто подчеркивали недовольство поведением представителей правительства. Вечером состоялись личные переговоры с Ларионовым и Вагиным. Результатов никаких не дали. Мы решились прервать переговоры, но Ларионов и Вагин чуть ли не умоляли продолжить их завтра в 2 часа дня, уже совместно с полным составом Совета министров, продлить перемирие еще на 24 часа. Нами дано было согласие на продолжение переговоров, но перемирие согласились продлить лишь на 12 часов.

На следующий день, вместо назначенных в 2 ч[аса], Совет министров прибыл лишь в 6 ч[асов] вечера… Состав был таков: Червен-Водали, Бурышкин, Ханжин, Ларионов, Палечек¹¹⁰ и от штаба Вагин. Червен-Водали повторил те же требования, что выставляли Ларионов и Вагин. Мы ответили отказом. Начался разбор по пунктам. Среди этого разбора принесли нам известие, что в городе начались грабежи. Перед этим я только что обратил внимание Червен-Водали и высоких комиссаров на то, что среди заседания вышел и более часу не возвращается военный министр Ханжин. Гарантирует ли Совет министров нам, что решение, которое здесь будет принято, не будет аннулировано военным министром, ибо, по-видимому, Совет министров – одно, а Сычев и Ко – другое правительство?

Червен-Водали был крайне смущен этим заявлением, говорил, что сейчас пошлет за Ханжиным и т. д. Посланный вскоре вернулся и сообщил, что военный министр заболел. Вскоре пришло известие о грабежах в городе. Мы потребовали немедленного распоряжения от Червен-Водали, чтобы арестованные наши товарищи, в числе 31-го, были сданы под охрану чехословаков. Червен-Водали дал слово немедленно сделать соответствующее распоряжение. Как оказалось впоследствии, было¹¹¹ поздно: арестованные были уже увезены. Переговоры были прерваны. Через¹¹² три часа мы были уже в городе. Червен-Водали ушел к генералу Жанену¹¹³ и не возвращался.

Огромной частью населения переворот был встречен более чем сочувственно. Лишь незначительные группы были настроены враждебно. О роли Червен-Водали могу сказать немного: виделся с ним всего два раза… Считаю его человеком неискренним: он, приглашая нас на переговоры первый и второй раз, по моему глубокому убеждению, стремился только выиграть время до прихода семеновцев. И еще один факт: Червен-Водали дал честное слово Яковлеву, что кровопролития не допустит. Как видите, – допустил.

Еще менее могу сказать о Ларионове. При переговорах он производил впечатление человека, которому поручили защищать явно некрасивое дело. И вот он по обязанности защищал его нудно, вяло, неинтересно. И уже совершенно¹¹⁴ ничего не могу сказать о генерале Ханжине: видел его всего один раз, и в этот раз генерал не проронил ни одного слова… В первый же раз, при переговорах с Червен-Водали, нами был поставлен вопрос о наших арестованных товарищах. Министр заявил, что они содержатся в «Модерне», хорошо питаются и находятся в совершенной безопасности: их охраняет рота верного министру отряда особого назначения. К сожалению, большего сказать не могу: ничего не знаю.

Я. Ходукин.

Зачеркнуто: «Особенно», «сове», «уже», «несколько», «в том же со», «31 наших» – не читать.

Тов[арищ] председателя] губ[ернской] чека К. Попов.

Товарищ председателя К. Попов – при допросе¹¹⁵, товарищем Ходукиным представлено письмо Червен-Водали к нему от 5 января с. г., прилагаемое к настоящему протоколу —

К Попов.

Записка А.А. Червен-Водали Я.Н. Ходукину

5 января 1920 г. Многоуважаемый Яков Николаевич, прошу Вас передать Политическому центру, что я сегодня днем, с ведома и разрешения Вашего коменданта станции, на пароходе «Сибиряк», переехал на эту сторону, был сейчас же в здании Русско-Азиатского банка, к сожалению, никого из Политического центра не застал. В «Модерн» меня почему-то не впускают. Завтра к 12 час[ам] дня зайду к Вам в Управу, чтобы выяснить, могу ли жить в «Модерне», или надо переехать. С совершенным почтением,

А… Червен-Водали.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 65–70 об. (Рукопись, подлинник.)

Протокол допроса Павла Васильевича Зицермана

Марта 4 дня 1920 г., я, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, опрашивал т[оварища] Зицермана в качестве свидетеля по делу А.А. Червен-Водали, причем т[оварищ] Зицерман показал: Я, Павел Васильевич Зицерман, 37 лет, гражданин гор[ода] Иркутска, Червен-Водали посторонний, по делу записывая свои показания по Вашему предложению, собственноручно показываю:

С Червен-Водали мне приходилось часто встречаться по делам городского самоуправления, как городскому голове, когда он исполнял обязанности министра внутренних дел в колчаковском правительстве. Но первые мои встречи с ним произошли, когда он еще не был министром. По приезде¹¹⁶ в Иркутск из Омска в ноябре минувшего года, Червен-Водали, вместе с П.А. Бурышкиным, заш[ли] в гор[одскую] управу, чтоб познакомиться со мной. Познакомившись, он просил меня уделить ему и Бурышкину час или два для беседы по делам Согора¹¹⁷, представителями которого они оба были.

Беседа наша состоялась на следующий день вечером, у меня в кабинете в гор[одской] управе, причем на ней, кроме меня, присутствовали товарищ гор[одского] головы А.Я. Гончаров и член управы А.А. Пескин. Червен-Водали и Бурышкин, подробно ознакомив нас с политической хозяйственной ролью в Европейской России и Зап[адной] Сибири, как Согора, так и с их личной ролью, предложили нам возобновить в Иркутске деятельность бездействовавшего Иркутского отделения комитета Союза городов. После этого вступления, Червен-Водали и Бурышкин заявили, что главной целью их прихода к нам является желание переговорить по вопросам не только хозяйственным, городским, а по вопросам политического свойства. Оба они политическое и экономическое положение Сибири находили критическим и виновником такого положения страны считали Колчака и его Омское правительство.

Дав убийственную критику колчаковского правительства, Червен-Водали сказал, что единственным средством исправить положение он считает уход всего правительства в отставку и образование нового, пользующегося доверием общественных кругов. Такое правительство¹¹⁸ могло бы быть образовано, по его мнению, наполовину из социалистов, наполовину из представителей буржуазии, причем в числе этого правительства ему хотелось бы видеть какого-нибудь популярного для всей России общественного работника, например Третьякова (к кандидатуре Пепеляева, в качестве председателя Совета министров, он относился отрицательно).

Это новое правительство должно было бы, не теряя времени, декларировать гражданские свободы, снять цензуру с печати, объявить созыв земского совещания или даже Земск[ого] Собора с законодательными функциями и подчинить военную власть, вне пределов фронта, высшей гражданской власти. Новое правительство Червен-Водали представлял себе как сибирское, а не российское.

Развив предложенные положения, Червен-Водали обратился ко мне и моим товарищам с вопросом, приемлемы ли такие предложения для городского самоуправления и земства. Я и тов[арищ] Гончаров ответили ему, что мнение гор[одской] думы и земства по этим вопросам нам еще точно неизвестно, но мы предполагаем, что они не будут приемлемы, так как и дума и земство потребуют ухода Колчака, образования однородного социалистического] министерства и немедленного заключения мира с большевиками. Червен-Водали просил нас поставить все же эти вопросы перед думскими фракциями и дать ему в ближайшее время ответ для сообщения, очевидно, Колчаку и его правительству. На этом закончена была наша беседа, а через неделю после этого городск[ая] дума, в своем известном заседании, дала ответ на поставленные Червен-Водали вопросы.

После описанной беседы с Червен-Водали мне приходилось говорить в бытность его министром внутренних дел и исполняющим обязанности председателя] Совета министров исключительно по городским вопросам и только однажды. За неделю, приблизительно, до декабрьского выступления он заговорил со мной об отношении руководящих обществ[енных] организаций к правительству. Разговор происходил в его кабинете, в помещении Русско-Азиатск[ого] банка… Говорил Червен-Водали о том, что ему хорошо известно о готовящемся выступлении против правительства, что он всеми силами пытается предотвратить это выступление, всеми средствами сдерживает напор военной партии, с Артемьевым¹¹⁹ и Сычевым во главе, но что больше сдерживать этого напора не в силах, что с ним уже перестали считаться и кровопролитие, очевидно, неизбежно, но он все же еще надеется, что социалистические] организации пойдут на некоторые уступки. Вечером этого же дня в городск[ом] театре должно было состояться общее собрание городских и земских деятелей и Червен-Водали обещал мне выслушать это собрание, но оно, командующим войсками Артемьевым, не было допущено.

После вышеописанного мне пришлось быть у Червен-Водали вместе с представителями земства Я.Н. Ходукиным, И.Х. Петелиным, П.Н. Данбиновым, А.И. Филипповым и тов[арищем] гор[одского] головы А.Я. Гончаровым. Это было уже после перехода гарнизона Военного городка и станции Иннокентьевской на сторону повстанцев. Шли мы в Русско-Азиатский банк, чтоб выслушать новые предложения Червен-Водали. Червен-Водали, приняв нас, сказал, что события последних дней, особенно переход власти в Красноярске к Комитету обществ[енных] организаций, убедили его в невозможности дальнейшего существования колчаковского правительства, что оно должно передать власть земству. При этом он добавил, что это его личный взгляд, мнения всего Совета министров он пока еще не знает.

Далее он заявил, что считает необходимым также и уход Колчака. Главными условиями передачи власти земству он считает свободный пропуск Колчака, министров и всех ответственных гражданских и военных лиц на восток; передача золотого запаса, как собственности Российского государства, под охрану представителям иностранных держав и признание Деникина Верховным правителем на территории Европ[ейской] России. Все эти вопросы, сказал он далее, будут поставлены им на обсуждение пред Советом министров, и завтра к 3-м часам дня будет вынесено определенное решение. Нас Червен-Водали просил поставить пред Политическим центром¹²⁰ и сообщить к 3-м час[ам] завтрашнего дня его решение. На завтра, в 3 часа дня, мы шли к Червен-Водали сообщить ему ответ Полит[ического] центра, но он, не спросив ответа, заявил, что Совет министров решил власти земству не сдавать. Выслушав заявление, мы ушли. Больше Червен-Водали я не видел.

Павел Зицерман.

Зачеркнуто «Червен-Водали», исправлено «Такое правительство» – верить.

Товарищ предс[едателя] Чр[езвычайной] следственной] комиссии К. Попов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 71–72 об. (Рукопись, подлинник.)

Протокол допроса в качестве свидетеля Александра Яковлевича Гончарова

(Адрес: Иркутск, Амурская, 21, кв[артира] зубного врача Гончаровой)¹²¹. Марта 4 дня 1920 г., я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии, К.А. Попов, опрашивал названного выше Гончарова в качестве свидетеля по делу А.А. Червен-Водали, причем Гончаров показал:

Переворот в декабре¹²² подготовлялся в течение нескольких месяцев. Главными организаторами его были краевые комитеты партий с[оциалистов]-д[емократов] и с[оциалистов]-р[еволюционеров], последние вели агитацию в войсках и рабочей среде. Видную роль в организации общественного мнения против колчаковского правительства сыграла Иркутская городская дума, которая своим постановлением от 25 ноября 1919 г. поставила точки над «и», выразив недоверие власти Колчака, бандита, как его называли ораторы, выступавшие на этом заседании.

За несколько дней до этого заседания, приблизительно числа 18—20-го, в Иркутскую городскую управу заходили, еще в то время, неофициальные представители власти Колчака, члены Экономического совещания¹²³, Червен-Водали и Бурышкин. Представившись нам как члены Всероссийского Союза городов, они информировали нас подробно о своей деятельности в несоветской России, у Скоропадского¹²⁴ и Деникина и у Колчака в Омске. Закончился наш разговор их предложением назначить время, когда бы они могли поговорить с городским головой и мной¹²⁵, товарищем гор[одского] головы. Такое время нами было назначено через 1–2 дня. Разговор наш начался предложением их вступить Иркутскому городскому самоуправлению в состав Всероссийского Союза городов, но вскоре мы перешли к злободневному вопросу об организации власти.

В это время Пепеляев был в Иркутске и вел переговоры или, вернее, предлагал общественным деятелям вступить в состав министерства. Червен-Водали просил нас указать тех общественных партийных работников, которые бы вошли в состав м[инистерст]ва, во главе с Пепеляевым, причем м[инистерст]во это должно носить характер Всероссийского. Вместе с тем, он спрашивал наше мнение по вопросу о возможности существования такого состава м[инистерст]ва, в¹²⁶ которое должны войти лица с политической окраской от представителей приходов до социалистов включительно. Мы высказали резко отрицательную точку зрения на возможность такого коалиционного состава, рекомендовали сложить власть существовавшему м[инистерст]ву и передать ее социалистам. На этом наш разговор окончился.

Через несколько дней мы узнали, что Червен-Водали получил пост м[инист]ра внутр[енних] дел, а Бурышкин – м[инист]ра финансов. Следующая моя встреча с Червен-Водали была за два дня до Иркутского восстания. Вечером меня экстренно вызвали в губ[ернскую] земскую управу. Там передали мне, что в 3 ч[аса] дня в управу заехал П.Д. Яковлев и сообщил, что и[сполняющий] д[ела] председателя Сов[ета] м[инист]ров Червен-Водали просит представителей земства и города пожаловать к нему в 5 ч[асов] вечера для переговоров по вопросу о передаче власти местным самоуправлениям.

Ровно в 5 ч[асов] вечера 4-е члена губ[ернской] зем[ской] уп[равы], один представитель Дальневосточного] земства и нас двое представителей города явились в помещение Сов[ета] м[инист]ров (Русско-Азиат[ский] банк). Переговоры велись только одним Червен-Водали. Мотивируя цель нашего приглашения неблагоприятно сложившимися для Сов[ета] м[инист]ров обстоятельствами, отходом¹²⁷ от власти солдатской массы, Червен-Водали, без всяких обиняков, приступил сразу к существу дела, т. е.¹²⁸ к условиям передачи власти органам местного самоуправления. Мы указали ему, что уже организован Полит[ический] центр и что земство является лишь его составной частью; поэтому, не посоветовавшись с Пол[итическим] центром, мы не можем принимать никаких ответственных решений.

Предложения Черв[ен]-Водали сводились к следующему: 1) Сов[ет] министров передает здесь местную власть земству. 2) Колчак, по приезде в Иркутск, отрекается от власти, причем ему, как адмиралу Колчаку, разрешается беспрепятственный выезд на Дальний Восток. 3) Земская власть должна разрешить беспрепятственный выезд на восток всем желающим эвакуироваться офицерам и чиновникам правительства и, 4) Золото, вывезенное из Омска, передается на хранение Японии и Америке, до организации признанного союзниками Всероссийского правительства.

Мы высказали глубокое сомнение в приемлемости настоящих предложений для Политического центра и разошлись до 3-х часов следующего дня, когда обе стороны должны были выяснить точки зрения уполномочивающих их организаций. На следующий день Полит[ический] центр с утра открыто работал в город[ской] управе. [Пожелания] Чер[вен]-Вод[али] им были отвергнуты; мы получили императивн[ое] требование при переговорах с властью предложить ей сдаться без всяких условий. В три часа мы направились в Сов[ет] м[инист]ров. Нас встретил Черв[ен]-Вод[али]. Не выслушав нашего заявления, он сообщил¹²⁹ нам, что Сов[ет] м[инист]ров постановил прервать переговоры и выступить против нас, если мы не убедим социалист[ические] партии вступить в состав коалиционной власти.

Для нас стало очевидным, что переговоры эти были затеяны с целью затяжки во времени, в течение которого могли подойти, давно ожидаемые Сов[етом] министров, подкрепления от Семенова и японцев. Это последнее обстоятельство, с одной стороны, было вскользь отмечено Червен-Вод[али], когда он сообщал нам последнее решение Сов[ета] мин[истров], а с другой, уже вполне определенно и официально было заявлено в черносотенной газете во время самого восстания. Время самого восстания я провел в Иркутске и больше ни в каких переговорах не принимал участия. О погибших 31-ом товарищ[е] я узнал уже после восстания.

11¹³⁰/Ш – 20 г., г. Иркутск.

А. Гончаров.

В показаниях Гончарова собственноручно зачеркнуто «помощником», надписано «товарищем», зачеркнуто «составе», исправлено «отходом», «к условиям».

Товарищ председателя К. Попов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 73–75 об. (Рукопись, подлинник.)

Протокол допроса Ивана Ивановича Ахматова

Марта 30 дня 1920 г., я, тов[арищ] председателя] Ир[кутской] губернской] чека К.А. Попов, допрашивал названного Ахматова в качестве свидетеля по делу Червен-Водали, причем последний на предлагаемые вопросы отвечал: я, Иван Иванович Ахматов, 33-х лет, член ЦК РСДРП, женат, Червен-Водали – посторонний, живу в гор[оде] Иркутске, по Котельниковской ул[ице], в д[оме] № 14–16; по делу, излагая свои показания по Вашему предложению, собственноручно показываю:

Политическая подготовка восстания и начало его

Начало политической кампании за восстановление мирных взаимоотношений с советской Россией и свержение диктатуры адм[ирала] Колчака восходит к концу 1918 года. К этому времени одному из делегированных Центральным] комитетом нашей партии товарищ[у] удалось объехать все партийные организации по магистрали до Владивостока включительно и установить, в качестве единой определяющей линии поведения, идею единого революционного фронта, т. е. идею коалиции коммунистической и социалистических партий на основе борьбы: 1. Против интервенции и 2. За мир с советской Россией.

В первых числах февраля конференция сибирских организаций РСДРП партий, в которой участвуют двое представителей Центрального комитета, пишущий эти показания и товарищ, о котором я упоминал выше и который впоследствии, по возвращении в Москву, читал¹³¹ публичные доклады в политех[ническом] музее о колчаковщине, – формулирует свои задачи как борьбу [во]-1-х, против интервенции, [во]-2-х, за единый революционный фронт, в ближайшую очередь за ликвидацию войны с советской Россией. Кое-какие из решений этой конференции дающему эти показания удалось опубликовать в подцензурной печати в заметках «На твердой стезе», помещенных в «Сибирском Рабочем», органе Иркутского Совета профессиональных союзов, под псевдонимом «Семен Секретарь».

Решения этой конференции вызвали резкую, с моментами политического доноса, критику в местной реакционной кадетской газете «Свободный край». Мир с советской Россией, борьба с интервенцией и единый революционный фронт впоследствии определили основные мотивы политической кампании выборов в городские самоуправления. В местностях, где удалось преодолеть пассивно-бойкотское настроение рабочих масс, эта кампания сплотила организации с[оциалистов]-д[емократов], с[оциалистов]-р[еволюционеров] и профессиональные союзы и обеспечила закрепление городских самоуправлений за социалистической демократией. Такими местностями были Иркутск, Благовещенск и Барнаул.

Впоследствии это¹³² последнее обстоятельство сыграло значительную политическую роль. Оно расстроило повстанческие проекты генерала Гайды и окружавшей его буржуазной демократии, предполагавших свержение колчаковщины во имя продолжения борьбы с советской Россией, под лозунгами народовластия. В последние дни колчаковского режима оно расстроило имевшиеся, по-видимому, у правительства Колчака планы оторвать городские и земские самоуправления от повстанческих образований социалистической демократии – «Политического центра» и содействовало связыванию японских интервенционных сил.

Идея буржуазной демократии и генерала Гайды произвести свержение колчаковщины в целях двусторонней борьбы против большевизма и реакции был[а] политически опорочена нами, во-1-х, как идея возвращения к коалиции социалистической демократии с цензовыми элементами, во-2-х, как идея прикрывавшая интервенционную сущность мнимо революционного переворота и, в-3-х, как идея, имевшая в основе своей продолжение состояния войны с советской Россией, через временное перемирие с нею. Земская демократия, убедившись на опыте попыток Гайды и «Гайды – Якушева»¹³³ «соединить несоединимое», вульгарно выражаясь, «левеет», становится уступчивой по отношению к социалистическим партиям, соглашается на платформу однородно или, точнее говоря, разнородно социалистической власти, от коммунистов до эсеров включительно. Завязывающиеся на этой основе переговоры между земским Политическим бюро и краевыми организациями партий с[оциалистов]-д[емократов], с[оциалистов]-р[еволюционеров] и коммунистов увенчиваются созданием повстанческого объединения «Политического центра», в который входят Бюро сибирских организаций РСДРП, Всесибирский краевой комитет партии с[оциалистов]-р[еволюционеров], Сибирский Центральный комитет объединений трудового крестьянства и земское Политическое бюро.

Декларация Политического центра, выпущенная в ноябре, формулирует необходимость образования местной власти на смену «Всероссийскому» правительству адмирала Колчака, со следующими политическими задачами: «1. Прекращение состояния войны с советской Россией. 2. Борьба с внутренней реакцией, нашедшей свое наиболее яркое выражение в «атамановщине» и поддерживаемой империалистической Японией… 4) Установление договорных отношений с революционными государствами в целях совместной самозащиты от мировой реакции. (Подробнее смотри «Декларацию Полит[ического] центра»).

Идеи мира с советской Россией, союза революционных государств в целях объединения борьбы с мировой империалистической реакцией и социально-экономическая программа, рассчитанная на переходный от капитализма к социализму период, легли в основу деятельности образовавшегося объединения – Политического центра.

С начала 1919 года, укреплявшаяся партией социалистов-революционеров боевая организация, так называемый «военно-социалистический союз», с момента образования Политцентра переходит под его контроль и руководство. (Подробнее о деятельности военно-социалист[ического] союза и его роли в подготовке восстания могли бы, думается, дать показания Фл. Фл. Федорович¹³⁴ и Вас. Моисеевич Коногов – бывшие члены Политического] центра..) Флор Федорович был назначен представителем Политцентра в сформировавшийся штаб «1-й народно-революционной армии Восточной Сибири», Викентий Викентьевич Соколов (Максимов)¹³⁵, погибший в числе «31» – увезенных Сычевым, – начальником штаба, а Н.С. Калашников, при двух политических уполномоченных М.М. Константинове и В.Н. Мерхалеве¹³⁶ – командующим.

21-го декабря, по приказу Фл. Федоровича¹³⁷, уполномоченного Политцентра в штабе народно-револ[юционной] армии, было занято Черемхово распропагандированными Политцентром войсками местного гарнизона. В поддержку Черемхово развязываются восстания в Балаганске и Верхоленске. Правительство адмирала Колчака перед лицом этого восстания оказывается вне возможности выслать из Иркутска войска для подавления, опасаясь внутреннего восстания и ослабления «своих» войсковых частей в Иркутске, ведет переговоры с Читой и японцами.

24-го декабря гарнизон Глазкова, под командой Н.С. Калашникова, занимает ст[анцию] Иркутск. Н.С. Калашников и В.Н. Мерхалев, первый в качестве командующего, второй как один из двух политических уполномоченных, причем шлют телеграмму Червен-Водали с требованием сдать власть Политическому центру. Правительство Червен-Водали, продолжая переговоры с Читой и японцами, проектирует отколоть земство и городское самоуправление от Политического центра и предлагает переговоры думству и городу¹³⁸, якобы с целью обеспечения «безболезненного» перехода власти. Переговоры эти были прерваны Червен-Водали после того, как выяснилась невозможность отколоть городское и земское самоуправления от Политического центра. Предполагаю, что некоторую роль в этом¹³⁹ сыграл и факт ареста¹⁴⁰ боевой руководящей власти нашего штаба, вместе с начальником его, покойным Вик. Вик. Соколовым. (Подробнее об этих переговорах, думаю, могли бы дать показания их непосредственные участники, со стороны земства Я.Н. Ходукин, от городской думы П.В. Зицерман и А.Я. Гончаров.)

Предположенное на 25-е декабря выступление внутри Иркутска не удалось, так как не все воинские части, на которые рассчитывал штаб народно-революционной армии, оказались к этому времени в состоянии выполнить боевой план. (Подробнее об этом моменте, полагаю, могли бы дать показания В.М. Коногов и Ф.Ф. Федорович.) Начальник штаба, покойный В.В. Соколов (Максимов), человек очень осторожный, под влиянием этого обстоятельства, провел в штабе роковое решение отложить выступление на сутки. Роковым называю это решение потому, что военно-руководящая головка штаба, вместе с его начальником В.В. Соколовым, была после этого арестована, и в день развязки вооруженных операций в Иркутске – 27-го декабря – повстанческая организация оказалась фактически без штаба.

Полицейские условия в Иркутске к этому времени были таковы, что, например, 26 декабря Политическому центру за полдня пришлось три раза менять место своих заседаний, один раз понадобились даже операции с бритьем бород и усов и переодеванием, так как всякий раз устанавливалось¹⁴¹, что район местопребывания Политцентра оказывался в сфере ищейского внимания колчаковцев. Происшедшее, в связи с несостоявшимся выступлением, расконспирирование ответственных руководителей повстанческих частей ставило под риск не только этих руководителей, оказавшихся вынужденными проводить свои часы вне казарменных помещений, но и сами эти части: Сычевым готовилось разоружение инструкторского батальона, главного ударного ядра повстанческих организаций. Пришлось в предупреждение этого удара, могшего оказаться решающим для всего дела восстания, развязывать движение фактически без штаба. Его роль фактически вынуждены были принять несшие обязанности боевых офицеров И.П. Кашин и покойный Виктор Шихов, совместно с членами Политцентра Ф.Ф. Федоровичем и В.М. Коноговым.

Начавшееся в 5 часов вечера выступление инструкторского батальона, поддержанное двумя ротами отряда «особого назначения» бывшего упр[авляющего] губернией Яковлева, под командой Решетина и казачьей сотней, под командой М. Петелина, увенчалось успехом. Город, в большей своей части, был занят повстанцами. Но пущенный в ряды одной из выступивших частей провокационный слух, исходивший от управляющего губернией П.Д. Яковлева, о будто бы пришедших на подкрепление правительству японцах и семеновцах заставил повстанцев отступить за Ушаковку и укрепиться в Знаменском предместье. Ночь с 27 на 28-е прошла в непрерывной работе по агитации в воинских частях, расположенных в Знам[енском] предместье. В результате этой работы, в которой деятельное участие, кроме пишущего эти строки, приняли В.М. Коногов, И.П. Кашин, Виктор Шихов и другие, было обеспечено присоединением к повстанцам, остававшихся до этого нейтральными, остальных, – не помню точно, – 3-х или 4-х рот отряда особого назначения. Сформировался штаб, организовалось снабжение, налаживалось сообщение с заангарской группой войск, очистившей к этому времени участок от ст[анции] Михалево до Нижнеудинска.

С утра 28-го декабря началось формирование рабочих дружин в Знаменском предместье. Бои за обладание Иркутском, начавшиеся с этого дня, велись знаменской группой войск, получавшей непрерывные подкрепления из-за Ангары.

29-го, по поручению Политцентра, мне пришлось покинуть Знаменское и перебраться в Глазково¹⁴². Задача заангарской группы войск к этому времени распадалась на две: 1) защитить Иркутск с востока от наступавших семеновских отрядов и 2) помешать продвижению колчаковских эшелонов, оставшихся в районе ст[анции] Камышет Тюменской ж[елезной] д[ороги]. При слабости повстанческих сил эти задания приходилось разрешать не столько в порядке открытой вооруженной борьбы, сколько в порядке морально-политического давления на командный и дипломатический состав чеховойск и разного рода железнодорожными манипуляциями. В большей части это удавалось, но не всегда. Так, например, чешское командование и их дипломатическое представительство гарантировало, что семеновские отряды ими не будут пропускаться западнее ст[анции] Михалево.

Меж тем, на рассвете 31 декабря, семеновские эшелоны, под прикрытием броневика и артиллерии, продвинулись в глубокий тыл головного¹⁴³ глазковского отряда заангарской группы войск. Семеновский броневик дошел до рва, разделяющего Глазково от Звездочки¹⁴⁴, находящегося, полагаю, на расстоянии полутора верст от ст[анции] Иркутск. Положение глазковской группы войск было одно время критическим. Помещение¹⁴⁵ главного штаба оказалось настолько близким к передовым линиям, что находившиеся в нем, вместе со мною и начальником штаба И.Н. [З]оркиным, пор[учик] Попов был ранен в голову, а Я.Н. Ходукин контужен в ногу. Наступление семеновцев в этот день было отбито благодаря удачному обходному движению, предпринятому по решению штаба. Если не ошибаюсь¹⁴⁶, идея этого обхода была предложена пол[ковником] Красильниковым. Отбитое внезапное наступление семеновцев, наряду с непрекращавшимися наступлениями, предпринимавшимися знаменской группой войск, дало свои результаты. Началось разложение в рядах правительственных войск¹⁴⁷. Почти всякое наступление знаменцев на город сопровождалось переходом на сторону повстанцев той или иной группы из войск, образовавшихся в черте города.

Перемирие и переговоры о сдаче власти

Вот в этих условиях представители согорных (Согор – союз городов. – С. Д.) миссий предложили нам посредничество в переговорах с правительством Червен-Водали об условиях сдачи власти. Учитывая необходимость нейтрализации японских сил, которую¹⁴⁸, по состоянию вооруженных сил повстанческой армии, было сугубо важно обеспечить, и рассчитывая дипломатическим путем добиться международного вынуждения Японии соблюдать политику невмешательства в вооруженную борьбу за обладание Иркутском, – мы приняли эти предложения.

3-го января гражд[анин] Ларионов и генерал Вагин, в присутствии «высоких комиссаров союзных стран» Англии, Франции и Японии, сошлись с представителями Политцентра, среди которых, кроме меня, были тов[арищи] А.А. Иваницкий-Василенко и Я.Н. Ходукин. Гвоздем этих предварительных переговоров было основное стремление представителей правительства Колчака, сдавая власть в Иркутске, обеспечить: 1) Возможность образования на востоке власти «Всероссийского значения», [во]-2-х, пропуск на восток офицеров и вообще военных из¹⁴⁹ эшелонов Колчака и отрядов Каппеля с оружием в руках и, [в]-3-х, продвижение на восток золотого¹⁵⁰ запаса. По поводу последнего должен оговориться, что это положение облекалось в достаточно неопределенную форму.

Основные наши требования были: 1) подписание акта об отречении Колчака и сдача им полноты власти Политцентру, 2) подписание акта Советом министров о сдаче власти Политцентру, 3) отрешение ат[амана] Семенова от всех должностей, 4) оставление золотого запаса на территории Политцентра и 5) охрана тоннелей смеш[анными] отрядами¹⁵¹ народно-революц[ионной] армии. В переговорах вокруг положений выставленных Политцентром¹⁵² принимали участие и «высокие комиссары союзных стран». В частности, под их давлением некоторые положения пришлось смягчить¹⁵³, как на пример укажу на пункт об охране тоннелей, который в последующей редакции был сформулирован, если не ошибаюсь, так: «охрана тоннелей ведется смешанными отрядами чеховойск и народно-револ[юционной] армии».

К вопросу о «31»

В начале переговоров Ларионовым и Вагиным, в присутствии «высоких комиссаров союзных стран», были даны заверения в том, что арестованные, среди которых, как я отмечал, находился наш начальник штаба В.В. Соколов (Максимов), находятся вне какой-либо опасности для их жизни, в гостинице «Модерн», под вполне лояльной охраной и что вообще никто из них не¹⁵⁴ пострадает. Впоследствии факт дачи этих гарантий¹⁵⁵ дал Полит[ическому] центру возможность обратиться к «высоким комиссарам¹⁵⁶ союзных стран» с соответствующим заявлением по поводу увоза «31» товарища, состоявшегося в нарушение условий перемирия.

Продление перемирия

В конце переговоров 3-го января представителями правительства Колчака гр[ажданами] Ларионовым и Вагиным был возбужден вопрос о продлении перемирия без ограничения срока. Мы категорически отклонили это предложение. Тогда ими еще был возбужден вопрос о продлении перемирия на 24 часа, поддержанное и «союзниками». Не помню точно, приняли ли мы 24 часа перемирия или свели его к 12-ти часовому. Во всяком случае¹⁵⁷, продление перемирия нами было принято.

В день вторичной встречи с представителями правительства] адм[ирала] Колчака, назначенной на 2 часа дня, должны были прибыть Червен-Водали, Бурышкин и еще кто-то из членов кабинета. Вместо назначенных 2-х часов дня Червен-Водали, Бурышкин, Ларионов¹⁵⁸, Вагин и еще кто-то явились в 6 часов вечера. Гвоздем этих окончательных переговоров снова стали тенденции, твердо отстаивавшиеся Червен-Водали и Ларионовым, сдать власть в Иркутске и сохранить возможность образования на востоке власти «Всероссийского значения».

В середине этих переговоров генерал Жанен сообщил мне о каких-то происходящих в городе «беспорядках» и посоветовал поскорее ввести войска народно-революционной армии в город, чтобы прекратить «безобразие». Что за «беспорядки» и «безобразие» творилось в городе, Жанен не мог объяснить, но высказал предположение, что «эти бандиты», в нарушение перемирия¹⁵⁹, «бесчинствуют», по-видимому, бегут из города. Наши сообщения с Знаменским предместьем, откуда только и могли быть введены войска, были таковы, что требовалось несколько часов для доставки сведений. Кабель через Ангару проложить не удалось. Сообщение поддерживалось на лодках через шугующую реку.

Получивши сообщение о каких-то «беспорядках» в городе и учтя¹⁶⁰ незамеченный до того уход из зала заседаний военных членов делегации правительства Червен-Водали, мы поставили вопрос перед Бурышкиным и Червен-Водали, [во]-1-х, о значении¹⁶¹ предпринимаемого ими в городе и, [во]-2-х, ухода военных представителей из зала заседаний. Крайне растерявшиеся, видно взволнованные, они утверждали, что¹⁶² ничего не знают о происходящем в городе, как равно не понимают причин ухода военной части своей делегации, уверяя нас, что «это их серьезно беспокоит». Делегация Политического центра констатировала нарушение условий перемирия и прервала переговоры¹⁶³.

Уже по дороге в штаб я узнал, что беспорядки в городе свелись в попытке семеновцев и сычевцев увезти часть золота и что там следом разразилось внутреннее восстание, что город занят повстанцами. (О том, что происходило в городе, вернее сказать, о том, как протекало это внутреннее восстание 4-го января до истечения перемирия, могли бы, думается, дать показания остававшиеся в городе члены Политцентра Л.И. Гольдман¹⁶⁴ и М.С. Фельдман¹⁶⁵, а также тов[арищ] Л.Я. Герштейн¹⁶⁶.) О том, как протекали военные операции после 4-го января, сообщить ничего не могу, так как, начиная с 5-го января, был всецело занят работой по ликвидации всякого рода «недоразумений» с иностранцами, особенно с японцами¹⁶⁷. О ходе операций за это время мог бы дать показания В.Н. Мерхалев, уполномоченный Политцентра в штабе Народно-революционной армии.

Иван Иванович Ахматов. [г.] Иркутск… 30-го марта 1920 г.

Все поправки и перечеркивания сделаны самим свидетелем и им не оговорены.

Тов[арищ] председателя] Ир[кутской] чека К. Попов.

В показаниях Ахматова зачеркнуто: «полит. представител», «переговоры эти вели», «распор», вписано исправленное «боевой руководящей части», зачеркнуто «в какой», «мысль об», вписано «главного». Зачеркнуто «можно было», «оста», «воен», «чеховойск», вписано «как», зачеркнуто «стал», «перемирие», «удирают из города», «отсутствие де», вписано «ничего», зачеркнуто «Выход», «Об этом», надписано «О ходе операций за это время» – все собственноручно Ахматовым – верить.

Тов[арищ] председателя] Ир[кутской] чека К. Попов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 76–78. (Рукопись, подлинник.)

Протокол допроса гражд[анина] Александра Николаевича Алексеевского

Я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии, К.А. Попов, допрашивал названного выше Алексеевского в качестве свидетеля по делу А.А. Червен-Водали, причем последний показал:

Я, Александр Николаевич Алексеевский, проживающий в квартире Ходукина по набережной Ангары, № 5, в родстве и близких отношениях с Червен-Водали не состоявший, знал Червен-Водали как общественного деятеля, а впоследствии министра внутренних дел и заместителя председателя Совета министров правительства Колчака. Лично знаком с Червен-Водали не был; видел его и разговаривал с ним два раза, оба раза в последние дни перед декабрьским выступлением против колчаковского правительства в Иркутске.

Освобожденный перед тем за неделю из тюрьмы, под поручительство губ[ернской] зем[ской] управы, я был вовлечен в политическую борьбу в Иркутском земском Политическом бюро, как одной из составных частей так называемого Политического центра.

Когда произошло выступление в Глазково, среди правительственных кругов возникла мысль разрешить конфликт мирным путем; эта мысль, переда[нная] в круги, близкие Политическому] центру, встретила сочувствие. И вот, по приглашению Червен-Водали, группа лиц, делегированная Политическим] центром, имела свидание с Червен-Водали в помещении Совета министров, – Русско-Азиатского банка, – накануне выступления некоторых частей Иркутского гарнизона против правительства Колчака в самом городе Иркутске. Группа эта состояла из Я.Н. Ходукина, П.Н. Данбинова, А.И. Филиппова, Зицермана, Гончарова и меня. Помню, нами было предложено, через Червен-Водали, который один говорил с нами, чтобы Совет министров добился от Колчака отказа от власти в пользу Совета министров, предварительно чему Колчак должен был [обещать] атамана Семенова устран[ить] от всех его должностей и отменить его приказ об образовании особого Забайкальского военного округа; Совет министров должен был далее передать всю полноту государственной власти на территории Сибири, не занятой большевиками, или Политическому центру, или Иркутской губернской земской управе, как государственному установлению, которому по закону первого Временного правительства принадлежит не только руководство хозяйственной жизнью губернии, но и управление ею; земство должно было, в дальнейшем, образовать государственную власть так, как требовали его договорные отношения с другими общественными и политическими элементами, составляющими Полит[ический] центр. Золотой запас должен был быть передан новой власти с тем, чтобы она сохранила его как общероссийское достояние. Лицам и приверженцам колчаковского правительства должно было быть предоставлено право свободного выезда на восток.

В общем, Червен-Водали заявил, что такая программа, приемлема для Совета министров; он возражал лишь против мнения, что порядок, способы и исключения из права свободного выезда на восток лиц колчаковского правительства практически должны были определяться новой властью. Он высказывал также мнение, что золотой запас, может быть, было бы лучше передать консорциуму иностранных банков государственного значения, для хранения до момента создания [будущей] общерусской власти.

В общем, оставалось впечатление, что соглашение почти достигнуто и что кровопролитие будет избегнуто. Однако на другой день, уже с утра, стали возникать сомнения в таком исходе, а [вечером], во время второго свидания, Червен-Водали заявил, что предложения Политического центра неприемлемы. Второе свидание было оттянуто по вине Совета министров на целый час, причем делегация Политического] центра, прибывшая вовремя, должна была ожидать около часа, пока Червен-Водали принял ее. Беседа в этот раз была очень короткой – всего минуты три-четыре.

Добавлю, что во время первой беседы был поднят вопрос, по инициативе нашей, о судьбе арестованных членов «штаба» [революционных войск], на одной из Иерусалимских улиц и в земском земельном отделе; мы просили их немедленного освобождения. Я особенно настаивал на этом в отношении члена губер[нской] земской управы Неупокоева; на это Червен-Водали ответил, что теперь, пока переговоры не закончены, об освобождении не может быть речи, особенно в отношении лиц военных или уличенных в участии в военной революционной работе, но что все они будут в полной безопасности, что об этом заботится сам Червен-Водали, поручивший их окороуливание (так в тексте. – Примеч. ред.) надежному, в отношении дисциплины, отряду особого назначения министерства] внутр[енних] дел. Червен-Водали обнадежил, что арестованные в недалеком будущем будут освобождены, что, в частности, Неупокоев будет, вероятно, освобожден даже завтра. Больше ничего показать не могу, так как этими двумя свиданиями [окончились] все мои сношения с Червен-Водали.

Александр Николаевич Алексеевский.

Тов[арищ] председателя] Ир[кутской] чека К. Попов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 79–79 об. (Оригинал, рукопись.)

Глава 2

СОЗДАНИЕ И СОСТАВ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ ПО ДЕЛУ ВЕРХОВНОГО ПРАВИТЕЛЯ РОССИИ АДМИРАЛА А.В. КОЛЧАКА

13 января 1920 г., за девять дней до официальной мирной передачи власти Политическим центром Иркутскому ВРК, на съезде профсоюзов Забайкальской железной дороги один из руководителей центра, член Учредительного собрания А.А. Иваницкий-Василенко заявил о проводимом расследовании «по поводу действий правительства Колчака» и даже предварительных его итогах.

«Открывается немало темных дел, – отмечал он, – с народным достоянием. Пока выяснены два крупных факта: бывшим министром финансов Иваном Михайловым экспроприировано из средств государственного казначейства бумажных денег сибирского образца на сумму 15 млн. руб., каковые он обменивал на так называемые романовки, платя за каждый романовский рубль 20 руб. сибирскими. Затем, бывшим временным председателем Совета министров Червен-Водали экспроприировано 10 млн. руб.; деньги эти, по простой записке Червен-Водали, Государственным банком выданы некому Казакову¹⁶⁸. Червен-Водали арестован и находится в Иркутской тюрьме, к розыску Ивана Михайлова и Казакова приняты меры»¹⁶⁹.

Следовательно, еще до передачи чешским командованием арестованных А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева уполномоченным Политцентра и народно-революционной армии следствие по «делу правительства» уже находилось в производстве.

5 января 1920 г. для проведения предварительного следствия по делу заключенных под стражу лиц после свержения власти «право-большевистской атамановщины» были образованы городские и уездные следственные комиссии.

Им предоставлялись права: «1. Освобождать лиц, задержанных без достаточных к тому оснований. 2. Производить дознания о лицах, задержание коих признано необходимым ввиду опасности их для образовавшейся народной власти и общественного спокойствия. 3. Производить обыски, выемки и аресты через подлежащие местные власти»¹⁷⁰.

Специальным (пятым) пунктом ограничивались полномочия комиссий в освобождении чиновников кабинета министров правительства Колчака и «вообще лиц, занимавших ответственные должности или видное положение в органах свергнутой власти».

Руководством для дознания являлся устав уголовного судопроизводства, результаты предварительного следствия и акты, составленные с соблюдением всех требований. Две меры пресечения – залог и надзор милиции – на арестованных не распространялись. Внутренний порядок работы комиссий назначался ими самими, отдельные дела поручались одному из семи членов.

Начало следствия по делу правительства Колчака – 7 января, когда была учреждена ЧСК по производству расследований: «а) о лицах, принадлежащих к составу Совета министров, и о высших должностных лицах центральных учреждений свергнутого Российского правительства адмирала Колчака, б) изъятым, особыми в каждом случае, постановлениями Политического центра из общего порядка расследований городских и уездных следственных комиссий и в) о лицах, деятельность которых имеет неразрывную связь с делами лиц, упомянутых в пунктах а и б сей статьи»¹⁷¹.

ЧСК действовала на основании общего положения об уездных и городских следственных комиссиях, осуществляемого Сибирским земским Политбюро по соглашению с Иркутской городской управой от 5-го числа, и состояла из председателя и двух членов, назначенных Политцентром, а также по одному члену от Совета профсоюзов Сибири, ЦК объединенного трудового крестьянства Сибири и органов местного самоуправления.

В тот же день на протоколе, составленном уполномоченным Иркутской городской следственной комиссии М.Ф. Миллионщиковым¹⁷², о передаче в ЧСК переписки и документов, выявленных при обыске у 18 человек, неизвестное лицо вывело резолюцию: «Дело Совмина. Завесть наряд вещественных доказательств»¹⁷³.

В состав ЧСК вошли: председатель – юрист, присяжный поверенный, меньшевик-интернационалист К.А. Попов; члены: представитель от Политцентра – член Учредительного собрания, эсер Л.Я. Герштейн, от Исполкома Совета профсоюзов Сибири – эсер Г.И. Лукьянчиков¹⁷⁴, от земского политбюро – член Учредительного собрания, бывший председатель Амурского правительства, секретарь Государственного экономического совещания правительства Колчака эсер А.Н. Алексеевский и председатель Иркутской уездной земской управы эсер И.И. Головко¹⁷⁵; М.Г. Гордин¹⁷⁶; инструктор Союза кооперативных объединений «Центросибирь», социал-демократ, меньшевик-интернационалист В.П. Денике¹⁷⁷.

Сбор вещественных доказательств ЧСК против «представителей павшей власти» сосредоточивался по трем направлениям. Первое – финансово-валютные операции правительства. Уполномоченным Политцентра по ведомству финансов 8 и 10 января были взяты показания у бывшего директора департамента государственного казначейства и ряда должностных лиц кредитной канцелярии о снабжении чиновников ведомства иностранной валютой (японскими иенами) по льготному курсу, после открытия в Харбинском отделении Русско-Азиатского банка текущих счетов.

Второе направление – с 11 января Попов, Денике и Лукьянчиков начали допрашивать некоторых арестованных, переданных гражданской следственной комиссией, в частности, бывшего штатного преподавателя Академии Генштаба Сыромятникова¹⁷⁸ и Червен-Водали¹⁷⁹. Для чего 10 января ЧСК своим постановлением приняла решение о составе вопросов для формального «опроса находящихся под стражей лиц, принадлежавших к составу центральных учреждений».

Комиссию интересовало: «1) Личность и служба в момент переворота 4–5 января с. г. и с какого времени состоял на должности или стоял у власти, 2) Кем и при каких обстоятельствах задержан, 3) Принимал ли то или иное участие в государственных переворотах: 1) июньском 1918 г., 2) сентябрьском того же года, 3) ноябрьском того же года, 4) Отношение к декабрьским событиям 1918 г. в Омске, 5) Круг деятельности служебной и общественной со времени июньского переворота 1918 г., 6) Принимал ли участие в политических работах Совета министров и своего министерства, 7) Какое участие принимал в последних событиях перед 4–5 января, 8) Принимал ли участие в постановлении от 19 ноября 1919 г. и пользовался ли этим постановлением, 9) Были ли на руках задержанного или в его распоряжении непосредственно перед переворотом 4–5 января казенные суммы и где они находятся»¹⁸⁰.

Третье направление – разбор документов в делах канцелярии Совета министров Омского правительства. И уже 13 января на стол председателя Попова легло показание об организации и подпольной работе Сибирского бюро ЦК РКП(б) в Уфе. «Копия. Секретно. Показания посадского Оглобина. Сибирское бюро ЦК РКП состоит из председателя Ивана Никитича Смирнова – члена Ревсовета 5-й армии, его помощника или заместителя Голощекина, секретаря Доры Климентьевы Гончаровой, экспедитора или делопроизводителя Айзермана и еще одного, название должности которого мне неизвестно, по фамилии Чижов. Все дела и касса бюро находятся в руках Гончаровой.

Гончарова – русская по национальности, училась в Ростове, по профессии фельдшерица, ей около 35 лет, в большевистских организациях она работала еще будучи институткой, т. е. приблизительно с 1904–1905 гг. В экспедиции заготовления бумаг, а также анализа документов работает латыш Айзерман, очень большой практик по подделке подписей, печатей, штампов, а также по разборке и составлению всевозможных шифров. Помещается это бюро в настоящее время в городе Уфе, на Аксаковой улице […] Подчиняется бюро только лишь ЦК большевиков, откуда и получает средства.

Цели Сибирского бюро таковы: поддержка связей с сибирскими организациями, оказывание помощи сибирским организациям деньгами, людьми и инструктированием, для чего у них существует такой порядок: узнав о том, что в каком-нибудь городе или заводе сгруппировалась организация, они вызывают с фронта Гузакова, дают ему транспорт, денег для передачи по тому адресу, который им известен.

Гузаков имеет в своем распоряжении отряд добровольцев, человек 60–70, которые находятся все время в районе расположения 3-й бригады 26-й дивизии 5-й армии. Фронт, особенно в Урале, сплошного характера не имеет, и Гузаков со всем или частью своего отряда переходит незаметно фронт, быстро является в том месте, где ему нужно, и сейчас же возвращается обратно. Гузаков, кроме передачи денег и инструкций, также информирует бюро о своей деятельности и недостатках в организации.

В помощь уже соответствующим организациям бюро посылает людей, переправой через фронт таких людей занимается тот же Гузаков […] всем отправленным бюро выдает секретные документы […] вместе с этими и другими документами каждому отправляемому выдается, мне лично был дан аванс 5000 руб., Погорелову в 25 000 руб., аванс в 5, 10 и 15 000 руб. Кроме того, почти всем выдаются еще подложные документы, как то – документы военнопленного, возвращающегося из Германии или Австрии в Сибирь, документы состоятельного человека, отступающего от большевистского нашествия, и много различных видов […]»¹⁸¹.

Таким образом, первоначальный итог по трем направлениям деятельности ЧСК и позволил одному из руководителей Политцентра спустя всего лишь неделю со дня прихода к власти заявить о предварительных выводах в расследовании «действий» Омского правительства.

С арестом Верховного правителя и председателя Совета министров В.Н. Пепеляева «хлопот» для комиссии заметно прибавилось. Для полноты событийной картины немаловажно восстановить измененный многочисленными историко-художественными произведениями ход ареста и портреты прямых его участников.

15 января 1920 г. представитель Чехословацкой республики доктор Благож¹⁸² пригласил к себе члена Политцентра эсера Б.А. Косминского¹⁸³ для выяснения вопроса, как планируется провести передачу арестованных пассажиров. Борис Александрович заявил, что для этого к поезду № 52 немедленно направляется особая комиссия, которая, приняв пленников, передаст их дела для расследования в спешном порядке в ЧСК¹⁸⁴.

В 7 часов вечера комиссия перешла по льду на другую сторону Ангары. Ею был составлен и передан чехам акт: «15-го января 1920 г., мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что сего числа в 9 часов 55 минут, по уполномочию Политического центра приняли от командира 1-го батальона 6-го полка майора Кравак¹⁸⁵, в присутствии дежурного офицера поручика¹⁸⁶ Боровичка¹⁸⁷, бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета министров Пепеляева. Член Политического центра М… Фельдман , помощник командующего народно-революционной армии капитан Нестеров¹⁸⁸, уполномоченный Политического центра при штабе народно-революционной армии В. Мерхалев, начальник гарнизона г. Иркутска есаул Петелин»¹⁸⁹.

Со своей стороны, представители центра получили следующий документ: «15-го января 1920 г., настоящим удостоверяю, что от уполномоченных Политического центра мной получен акт в принятии бывшего Верховного правителя адмирала Колчака и бывшего предс[едателя] Сов[ета] мин[истров] Пепеляева. Деж[урный] офицер-подпоручик Боровичка 6-го чеховойского полка»¹⁹⁰.

Иркутская газета «Народная мысль» свидетельствовала с места события: «По узкой, едва установившейся дорожке, неровному льду Ангары, гуськом двинулось редкостное шествие. Оставленный всеми, потерпевший полнейший крах в своей государственной деятельности, тот, кто еще вчера горделиво именовал себя «Верховным правителем России», и рядом с ним представители революционной демократии, со своими верными народно-революционными войсками. В безмолвном морозном воздухе тихой зимней ночи (было около 12-ти час[ов] ночи), на белом покрове реки, отчетливо выделялись, как живые символы рухнувшей реакционной власти, затерянные одинокие фигуры Колчака и Пепеляева…»¹⁹¹

На следующий день К.А. Попов и уполномоченный народно-революционной армии поручик И.И. Кошкодамов¹⁹² распределили и препроводили в Иркутскую тюрьму 112 человек, снятых с поезда № 52. Постановления № 27 от 16-го и № 25 от 17-го (такая датировка и нумерация в документах. – С. Д.) определили порядок: «лица, состоящие на военной службе» зачислялись за начальником штаба армии (видимо, предполагавшим самостоятельное судопроизводство), а в ведение ЧСК, помимо 66 арестованных, поступили А.В. Колчак, В.Н. Пепеляев и гражданская жена адмирала А.В. Тимирева¹⁹³.

Фактически установленную дату в производстве следствия по персональным делам Колчака и Пепеляева следует отнести к 17 января 1920 г. Она объясняется следующим обращением Попова в Политцентр: «Чрезвычайная следственная комиссия просит Вас сообщить: постановлено ли дело адмирала Колчака и председателя Совета министров Пепеляева передать в следственную комиссию?»¹⁹⁴

К этому времени комиссией были приняты конкретные меры по результатам полученных сведений из трех протоколов допросов Червен-Водали: 19 января произведен розыск трех ящиков с 9 700 000 рублей в помещениях Оренбургского военного юнкерского училища (обнаружены не были. – С. Д.) и 380 000 рублей у директора департамента иркутской милиции В.Н. Казакова¹⁹⁵.

Содержание допросов не ограничивалось лишь «денежными» интересами, на втором допросе 14 января 1920 г. А.А. Червен-Водали подробно рассказал о переговорах Совета министров с представителями земства и города.

«…Эти переговоры были начаты с общего принципиального согласия Совета министров, данного в пятницу 25 декабря (1919 г. – С. Д.)… в связи с разговором лично с членом одной из земских управ Пашковым, который заявил о желательности таких переговоров и их возможности со стороны земства и городского самоуправления Иркутска […]

На этих переговорах, которые велись мною одним лично, с моей стороны выдвигались в качестве основных пунктов соглашения: 1) снятие с существующей власти значения Всероссийской, 2) в связи с этим, сложение адмиралом Колчаком с себя звания Верховного правителя и передача ее Деникину, 3) временное признание Совета министров лишь сибирской властью с условием передачи ею власти представительному органу земства и городов, 4) до этой передачи или сотрудничество с земством и городом, или временное принятие власти Иркутским земством и городом, с обязательством скорейшего созыва Земского собора в том и другом случае.

Представители земства и города в лице Алексеевского, Ходукина, Зицермана и Гончарова и др[угих], определенного ответа на эти условия не дали […] стало ясно, кроме того, что все наши переговоры с земствами и городом не принимаются Семеновым во внимание и делаются распоряжения военного характера при полном игнорировании этих переговоров и самого Совета министров […]

При такой обстановке проводить переговоры и обнадеживать как себя, так и другую сторону в благополучном разрешении вопроса о власти я считал невозможным, боясь попасть по отношению к другой стороне в положение провокатора […] и предпочел открыто заявить другой стороне, когда мы опять встретились в назначенное время, что продолжение переговоров бесполезно. Причем я мотивировал это тем, что по сведениям Совета власть в Черемхове и других местах перешла уже в руки большевиков и что, таким образом, при посредстве земства и города мы передали бы власть большевикам, что совершенно не соответствовало бы нашим желаниям.

С этого момента переговоры считались окончательными, и через два-три часа открылись со стороны Политического центра в самом городе Иркутске военные действия. Совету министров не оставалось уже более ничего, как опереться на имевшиеся в Иркутске и подходившие, по словам Сычева, с востока военные силы, подчиниться, в конечном счете, Семенову […]

Сычев лично мне доложил, что рассчитывать на приход новых сил нельзя, что продержаться он может еще всего лишь несколько дней, что никаких активных операций развить не может, а потому считает дальнейшую борьбу безысходной и считает целесообразным вступить в переговоры с союзниками и с Политическим центром […]

Сущность переговоров с союзниками сводилась: 1) к вопросу о разрешении снестись по прямому проводу или по телеграфу с адм[иралом] Колчаком относительно необходимости отказа Колчака от прав Верховного правителя, на что был получен положительный ответ, 2) к запросу союзникам, оказывается ли ими активная поддержка правительству, на что был получен ответ отрицательный […] В целях окончательного установления соглашения были командированы: я, военный министр Ханжин, управляющий министерством путей сообщений Ларионов, министр финансов Бурышкин и тов[арищ] министра народного просвещения Палечек […]

Когда устно мы с представителями центра пришли к соглашению по основным пунктам, относившимся к вопросу о власти […] неожиданно явился представитель союзного командования – французский офицер, с заявлением о том, что в городе начались беспорядки, что бывший в городе семеновский отряд, и с ним генерал Сычев и группа военных уезжают из города, причем сделаны были попытки увезти с собой из банка запас золота, что не удалось благодаря вмешательству союзников. Благодаря этому заявлению произошло замешательство, переговоры фактически прервались […]»¹⁹⁶

ДОКУМЕНТЫ АРЕСТОВ И ОБЫСКОВ

Телеграмма Верховного правителя от 17 декабря 1919 г.

17 декабря (1919 г. – С. Д.) 23 часа 55 минут. Сегодня в гор. Красноярске мне официально сообщили приказ по железнодорожной чешской администрации, который останавливает все движение по Сибирской магистрали, кроме чешских эшелонов, стремящихся уйти на восток. На основании этого приказа задержаны мои эшелоны в Красноярске и делаются попытки захватить мои паровозы. Сегодня чехами у оставшегося моего эшелона силою отобран паровоз и арестован офицер-начальник эшелона..

Подобные попытки повторяются на всем моем пути от Мариинска… Чехи фактически прекратили все снабжение наших армий, остановили эвакуацию раненых, больных и семейств офицеров и добровольцев с фронта, обрекая их на верную гибель.

Мне, как Верховному правителю и Верховному Главнокомандующему русских армий, нанесен ряд оскорблений и угроз. Пусть русский народ и русские армии знают, что в самые тяжелые минуты испытаний наших армий находящиеся в тылу чехи прекратили всю коммуникацию, нарушили управление и ставят раненых, больных, женщин и детей наших в безвыходное положение, угрожающее гибелью.

От имени русской армии я, как Верховный Главнокомандующий, протестую перед правительствами великих держав и прошу воздействия их на чешское командование для немедленной отмены упомянутого приказа, немедленного и беспрепятственного пропуска всех моих эшелонов вне всякой очереди, предоставление эвакуации русских раненых, больных, женщин и детей на равных началах со здоровыми чешскими солдатами, а также беспрепятственного пропуска всех поездов главнокомандования фронтом и с боевыми запасами.

Верховный правитель и Верховный Главнокомандующий

адмирал Колчак.

Генерал-квартирмейстер при Верховном Главнокомандующем

генерал-майор Занкевич ¹⁹⁷.

Директор канцелярии Верховного правителя генерал-майор Мартьянов ¹⁹⁸.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 187 (Расшифровка)

Телеграмма генерал-лейтенанта В.О. Каппеля от 18 декабря 1919 г.

Иркутск, генералу Сыровому¹⁹⁹. Военная. 18 декабря (1919 г. – С. Д.). Ст. Тяжин. Сейчас мною получено извещение, что вашим распоряжением об остановке движения всех русских эшелонов задержан на ст. Красноярск поезд Верховного правителя и Верховного Главнокомандующего русских армий, с попыткой отобрать силой паровоз, причем из одного из его составов даже арестован начальник эшелона.

Верховному правителю и Верховному Главнокомандующему нанесен ряд оскорблений и угроз и, тем самым, нанесено оскорбление всей русской армии. Ваше распоряжение о не пропуске русских эшелонов есть не что иное, как игнорирование интересов русской армии, в силу чего она уже потеряла 120 составов с эвакуированными ранеными, больными, женами и детьми – семьями сражающихся на фронте офицеров и солдат. Русская армия, хотя и переживает в настоящее время тяжкие испытания боевых неудач, но в ее рядах много честных благородных офицеров и солдат, никогда не поступавшихся своей совестью, стоявших не раз перед лицом смерти и большевистских пыток.

Эти люди заслуживают общего уважения, и такую армию, и ее представителя, оскорблять нельзя. Я, как Главнокомандующий действующими армиями фронта, требую от Вас немедленного извинения перед Верховным правителем и армией за нанесенные Вами оскорбления и немедленного пропуска эшелона Верховного правителя и председателя Сов[ета] министров по назначению, а также отмены отданного Вами распоряжения об остановке русских эшелонов.

Я не считаю себя вправе вовлекать измученный русский народ и его армию в новые испытания, но если Вы, опираясь на штыки тех чехов, с которыми мы вместе выступили и взаимно, уважая друг друга, дрались во имя общей идеи, решились нанести оскорбление русской армии и ее Верховному Главнокомандующему, то я, как Главнокомандующий русской армии, в защиту ее чести и достоинства, требую лично от Вас удовлетворения, путем дуэли со мной.

НР 333. НЧ. Главнокомандующий армиями Восточного фронта Генерального штаба генерал-лейтенант Каппе ль,

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 197 (Расшифровка)

Телеграмма генерал-майора Г.М. Семенова от 21 декабря 1919 г.

В Иркутск. 21 декабря 1919 г. Главнокомандующему армиями Восточного фронта генлейтенанту Каппель. На 8-33. Глубоко возмущенный распоряжениями чешской администрации и действиями комендантов, со своей стороны принимаю все возможные и доступные мне меры к прекращению чинимых ими безобразий, не останавливаясь в крайнем случае перед вооруженным воздействием. Приветствуя Ваше рыцарски патриотическое решение, прошу верить, что всегда готов заступить Ваше место у барьера.

Комвойсками Забайкальского. Генмайор Семенов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 200 (Расшифровка)

Доклад генерала Войцеховского ²⁰⁰о свержении власти Колчака

Первым шагом Главнокомандующего (атамана Семенова. – С. Д.) на пути новой эры борьбы с большевиками была посылка воинских частей в Иркутск для подавления там эсеровского мятежа, восстановления законности и порядка и освобождения, тем самым, населения от переживания кошмарных ужасов красного террора.

30 декабря отряд под начальством генерал-майора Скипетрова²⁰¹ уже приближался к Иркутску и намеревался занять станцию «Иркутск», как вдруг был встречен убийственным огнем тех, от кого менее всего можно было ожидать такого образа действий. Охранявшие станцию чехословаки, под начальством французского генерала Жанена, бывшего Главнокомандующим всеми союзными войсками, находящимися в России, открыли стрельбу по приближающемуся отряду. Накануне же к генералу Скипетрову являлась депутация с просьбой не обстреливать вокзал, так как там-де стоят чешские эшелоны и эшелоны с беженцами. Кроме встречи ружейным и пулеметным огнем, чехи, желая преградить путь к дальнейшему продвижению частей войск генерала Скипетрова, разогрели паровоз и пустили его навстречу броневикам. Получилась катастрофа, и путь оказался загроможденным свалившимся паровозом.

Словом, всему тому, что произошло, положительно не хотелось верить, и считать это дело плодом начального недоразумения было самым лучшим утешением. Но сомнения скоро разрешились, и всем пришлось убедиться в том, что чехи изменили делу России и выступили заодно с противниками государственности. Дальнейшими их «подвигами» на новом поприще, в союзе с большевиками, было разоружение отступившего на станцию «Байкал» отряда генерала Скипетрова, арест офицеров и солдат этого отряда, ограбление всего имущества и денег, принадлежавших отряду, разоружение гарнизона в Верхнеудинске, агитация в населении против войска атамана Семенова, против самого атамана и нового правительства, снабжение населения оружием и боевыми припасами для действий против войск атамана и, наконец, захват поезда Верховного правителя с его штабом в Нижнеудинске и выдача адмирала Колчака Политическому центру в Иркутске…

Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39532. Оп. 1. Д. 43. Л. об.-2. (Машинопись)

Протокол обыска А.В. Колчака, В.Н. Пепеляева и А.В. Тимиревой от 15 января 1920 г.

15 января 1920 г. ст. Иркутск. Настоящий протокол составлен нижеподписавшимися в том, что при обыске адмирала Колчака и бывшего пред[седателя] Сов[ета] министров ничего обнаружено не было. У адмирала Колчака на руках имеется наличных денег десять тысяч руб., у гражд[анина] Пепеляева с точностью не установлено, сколько у него имеется на руках денег. Вещи гражданки Тимиревой не осматривались, денег взято тридцать пять тысяч руб. и на руках осталось приблизительно восемь тысяч руб. Гражданин Пепеляев заявил, что у него на руках имеется шестнадцать тысяч руб.

Уполномоченный Политического центра В. Мерхалев (подпись)

В. Петелин (подпись)

Адмирал Колчак (подпись) А… Тимирева (подпись)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 5. (Подлинник.)

Расписка начальника Иркутской губернской тюрьмы от 15 января 1920 г.

1920 года. Января 15 дня. Я, начальник Иркутской губернской тюрьмы, выдал настоящую расписку члену Политического центра Фельдману в том, что троих арестованных: адмирала Колчака, В.Н. Пепеляева и А.В. Тимиреву, для содержания под стражей, принял.

Начальник Иркутской губернской тюрьмы (подпись неразборчива).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 6. (Подлинник.)

Расписка начальника гарнизона г. Иркутска от 15 января 1920 г.

15 января 1920 г. От бывшего Верховного правителя адмирала Колчака принято сего числа тридцать пять тысяч (35 000) руб.

Начальник гарнизона гор. Иркутска есаул (подпись неразборчива)

Анна Тимирева (подпись)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 4. (Подлинник.)

Акт в приеме мешка с золотыми и бриллиантовыми вещами от 24 января 1920 г.

1920 г. Января 24 дня составлен настоящий акт в том, что сего числа принято от коменданта г. Иркутска мешок с золотыми и бриллиантовыми вещами, отобранными из поезда адмирала Колчака и опечатанный печатью Иркутского отделения Государственного банка.

Управляющий (подпись неразборчива)

Контролер (подпись неразборчива)

Кассир (подпись неразборчива)

Помощник кассира (подпись неразборчива)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 56. (Заверенная машинопись.)

Постановление Иркутского губернского революционного комитета от 26 февраля 1920 г.

Вещи, обнаруженные в бывшем поезде Колчака, подлежат следующему распоряжению:

1) все вещи конфискуются и возврату никому не подлежат.

2) все ценности и деньги передаются в Иркутское отделение Государственного банка..

3) имущество военного образца передается отделу снабжения армии.

4) продовольственные припасы передаются отделу продовольствия и снабжения.

5) документы и печатные материалы передаются в Чрезвычайную комиссию для разбора и дальнейшего распределения.

6) все остальные вещи передаются в непосредственное распоряжение губревкома.

Председатель Я.Д. Янсон ²⁰² Члены: А. Флюков ²⁰³, А. Ширямов Управл[яющий] делами Оборин

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 145 об. (Заверенная машинопись.)

Опись бумаг и проч[его], найденных в поезде Колчака, в его личной папке и папке одного из адъютантов

1. Четыре портрета Колчака с факсимиле подписи Колчака.

2. Один портрет Колчака с факсимиле подписи Колчака.

3. Три малых портрета Колчака с факсимиле подписи Колчака.

4. Автобиография Колчака, незаконченная, на 10 страницах, напечатанных на пишущей машинке.

5. Проект воззвания «К гражданам города Омска».

6. Подлинный, за подписью адмирала Колчака, указ Верховного правителя от 4 января 1920 г. (г. Нижнеудинск), которым, «ввиду предрешения вопроса о передаче Верховной Всероссийской власти» Деникину предоставляется вся полнота власти военной и гражданской на всей территории Российской Восточной окраины объединенной Российской Верховной власти – атаману Семенову.

7. Копия того же указа за подписью представителя атамана Семенова при Верховном Главнокомандующем полковника Сыробоярского.

8. Заверенная копия телеграммы Колчака и Сахарова²⁰⁴ – Сазонову²⁰⁵, Крупенскому²⁰⁶ и др. о временном оставлении Омска и переезде в Иркутск.

9. Телеграмма Сахарова Верховному правителю – копия Семенову – от 23 декабря 1919 г. по поводу расследования «тяжких обвинений, предъявленных Пепеляевым» Сахарову.

10. Карандашное письмо б[ывшего] начальника штаба Верховного Главнокомандующего Лебедева²⁰⁷ – Колчаку – с предложением вызвать в его, Колчака, непосредственное подчинение лебедевский егерский отряд и партизанскую кавалерийскую дивизию.

11. «Правда о русской царской семье и темных силах» (составлено Рудневым²⁰⁸ – заверенная копия на 12 листах).

12. Письмо Дитерихса²⁰⁹ Колчаку от 17 мая 1919 г. за № 43 о розысках трупов расстрелянных фрейлины Гендриковой и гоф-лектриссы Шнейдер (с приложением пяти фотографий мест погребения и трупов в гробах).

13. Письмо Дутова²¹⁰ к Колчаку от 21.11.1919 г.

14. То же, от 9/3 – 1919 г. (на 2 л.)

15. То же, от 22/3 – 1919 г. (на 5 л.)

16. То же, от 24/4 – 1919 г. (на 5 л.)

17. То же, от 31 октября 1919 г.

18. Доклад Верховному правителю от войскового правительства Оренбургского казачьего войска от 10 ноября 1919 г. об отпуске пособия в 100 млн. руб., с надписью Колчака «отпустить пять млн. руб.».

19. Рапорт от 12 января 1919 г. Верховному Главнокомандующему представителя Всероссийского Верховного командования на территории Сибири генерала Романовского²¹¹ за № 38 (на 2 л.) по вопросу о военнопленных германцах и венграх, находящихся в Красной армии.

20. Секретное (в собственные руки) письмо того же Романовского от 12 января 1919 г. № 39 – об офицерах Казанской группы – Колчаку.

21. Письмо того же Романовского Колчаку (в[есьма] секретное, в собственные руки) от 12 января за № 40 на 4 стр. – по делам с союзниками.

22. Информационный материал (на 5 л.), относящийся к договору между Юденичем²¹² и Финляндским правительством.

23. Отношение контр-адмирала Смирнова²¹³ (Упр[авляющий] морским министерством) Верховному правителю от 17 марта 1919 г. за № 736 с копией телеграммы Набокова²¹⁴ из Лондона от 12 марта 1919 г., относящейся к положению дел на юге европейской России.

24. Неподписанная записка (на пишущей машинке) об отправке за границу особой миссии по одному представителю от дипломатического и военного ведомств, торгово-промышленного класса, банко-финансового дела и прессы для изучения и выяснения, что препятствует и что может способствовать установлению правильного взаимоотношения между русскими представительствами за границей и Омским правительством, с одной стороны, и «между заграничной и русской общественностью», с др[угой].

25. Информационный материал, относящийся к положению на юге России, с датой «Одесса, 23 февраля 1919 г.» на 3 стр. (перед датой сверху тщательно зачеркнуто что-то).

26. То же, с датой 8 марта (23 февраля) 1919 г. – Одесса на 14 стр.

27. То же, с датой «Одесса, 16 февраля 1919 г.» на 6 стр. (на 1 странице тщательно зачеркнуто вверху что-то перед датой и перед текстом; на 6 странице тщательно зачеркнута подпись).

28. То же, от 15 марта 1919 г. – «Одесса», на 11 стр., с приложением меморандума (в копии) от 2/15 марта 1919 г., за подписями митрополита Платона, генерала Санникова²¹⁵, Гришина-Алмазова²¹⁶, Лебедева, Бернадского²¹⁷ и Шульгина²¹⁸ (на первой странице тщательно зачеркнуто что-то перед датой).

29. То же, от 23 марта 1919 г. – Одесса на 11 стр. (на 1 странице тщательно зачеркнуто что-то перед датой).

30. Письмо Н. Головина²¹⁹ от 9/V-1919 г. из Лондона Колчаку (в собственные руки, секретно) – 4 стр. с приложениями: 1) доклада Головина Сазонову и Щербакову²²⁰ на 7 стр., 2) копии телеграммы Головина Щербакову и Сазонову от 8 мая, и 3) копии телеграммы его же тем же от 2 мая 1919 г. (всего 14 получается).

31. Папка с надписью «Секретно. Контр-адмирал Погуляев²²¹. Докладная записка. Оттиск 6» – в ней докладная записка Погуляева на 8 стр. (о положении дел с черноморскими судами) и с приложениями к ней на 4 стр.

32. Доклад Верховному правителю уполномоченных Главнокомандующего вооруженными силами на юге России от 15 июля 1919 г. (г. Париж) за подписями ген[ерала] Драгомирова²²², Нератова²²³, К. Соколова и Н. Астрова²²⁴.

33—43. Одиннадцать документов на английском и французском яз[ыках], представляют собой частью копии писем и телеграмм, частью подлинные письма и относятся к личным и семейным делам Колчака.

44. Телеграмма Иванова-Ринова²²⁵ Верховному правителю от 23 августа 1919 г. об отпуске пособия казачьим станицам.

45. Доклад военмина в Совет министров от 5 мая 1919 г. по вопросу о снабжении армии.

46. Доклад военмина Верховному правителю от 27 апреля 1919 г. о плане формирования 5 дивизий в Омском и Иркутском военных округах.

47. Доклад Верховному правителю временно-управляющего министерством торговли и промышленности Томашевского²²⁶ от 5 мая 1919 г. «о производительных силах Урала и о мерах к надлежащему использованию этих сил».

48. Проект воззвания к населению, начинающийся словами «приближается час освобождения родины» и кончающийся словами «видит Бог, что помыслы наши исполнены лишь любовью к родной стране и заботой об ее исстрадавшемся народе» (в проекте б[ывший] Верховный правитель обещает, между прочим, созвать «Всенародное Учредительное собрание», а равно через два месяца по освобождению Москвы).

49. Незаверенная копия отношения временного управляющего министерством снабжения и продовольствием Неклютина²²⁷ государственному контролеру и начальнику штаба Верховного Главнокомандующего от 3 мая 1919 г. с приложением проекта инструкции Комиссии по рассмотрению и утверждению цен на подряды и поставки для армии.

50. Проект приказа Верховного правителя от сентября 1919 г. с благодарностью Третьей армии, карандашные наброски приказов с благодарностью Оренбургским казачьим полкам; карандашный набросок приказа о награждении Георгием 3-й степени командующего 3 армией Сахарова, 2 листа заметок Колчака, относящихся к военным делам (всего один полулист с напечатанным на машинке проектом приказа и 5 листов с карандашными набросками).

51. Анонимное письмо с заглавием «Талантливый министр – злой гений», относящееся к Устругову²²⁸.

52. Секретный рапорт управляющего морским министерством контр-адмирала Смирнова Верховному правителю от 7 июня 1919 г. о действиях речной боевой флотилии в Волжском бассейне в мае– июне 1919 г. с 6-ю приложениями (всего с рапортом – 12 стр.).

53. Копия декрета, изданного свободной ассоциацией анархистов г. Саратова.

54. Проект приказа Верховного правителя о поручении Сахарову произвести инспектирование всех войсковых формирований и школ подготовки младшего командного состава в пределах Омского, Иркутского и Приамурского военных округов, с запиской без подписи, и проект генерала Матковского²²⁹, «генерал Артемьев по прямому проводу передал, что он опасается при предоставлении прав командующего армией ген. Сахарову возникновения вредных для дела трений».

55. Разные донесения и оперативные сводки на 26 листах.

56. Солдатская песня, составленная адъютантом Уланского Симбирского полка поручиком Ключаревым и посвященная Верховному правителю и Верховному Главнокомандующему.

57. Приказ Главнокомандующего вооруженными силами на юге России Деникина от 30 мая 1919 г. за подписью Деникина и два фотографических снимка этого приказа (признание Колчака Верховным правителем).

58. Письмо архиепископа Сильвестра²³⁰ Колчаку от 8/21 марта 1919 г. о религиозно-патриотическом Крестном ходе, с приложением листка с изображением «иконы Св. Николая», коей епископ Чебоксарский Борис благословил Верховного правителя в Перми 19 февраля 1919 г.

59. Письмо Сергея Погуляева к Колчаку от 3 июля 1919 г., частью деловое, частью личного характера, с копией письма к Погуляеву Конина, посвященного развалу, в котором находятся транспортные средства на Черном море.

60. Письмо Набокова Колчаку от 21 мая 1919 г., посвященное отношениям союзников к советской власти и к правительству Колчака.

61. Письмо Колчаку Сергея Погуляева от 7 февраля 1919 г. по международным отношениям.

62. Письмо Колчаку Щербачева от 14/27 февраля 1919 г. из Парижа, также посвященное международным отношениям.

63. Секретное письмо мормина Смирнова Колчаку от 8 июня 1919 г. о Гайде и его ультимативной телеграмме председателю] С[овета] министров].

64. Письмо В. Люба²³¹ Колчаку от 23 января 1919 г. из Кульджи на тему о сильной власти и решительных действий.

65. Листовка от Святейшего Патриарха Тихона к Совету народных комиссаров.

66. Семь писем Тимиревой к Колчаку.

67. Письмо Селицкой к Колчаку по делу ее мужа из Иркутска.

68. Письмо Бернардацци к Колчаку от 23 февраля 1919 г. (с поздравлением).

69. Письмо-приветствие Колчаку «женщин Перми» за 6 подписями от 20 марта 1919 г.

70. Обрывок какого-то письма, написанный рукой, по-видимому, Колчака, по поводу неизвестного «важнейшего государственного вопроса».

71. Письмо Тимиревой Колчаку, датированное 17 сентября.

72. Письмо А.Н. Лобанова-Ростовского Колчаку из Лондона 22 мая – 4 июня 1919 г., с предложением своих услуг ему, как Верховному правителю.

73. 1–5 Справки и сообщения по денежным делам Колчака, как Верховного правителя и личным.

74. Однодневная газета «День солдата» от 4 августа 1919 г., с надписью на ней «4/VII. Помните день сбора и меня. Реня».

Товарищ председателя Иргубчека К. Попов (подпись)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 146–147 об. (Подлинник, рукопись.)

Глава 3

ДОПРОС КАЛЧАКА. ВЕК XVIII

В архивной папке с материалами, связанными с биографией начальника оперативной части морского Генерального штаба А.В. Колчака, сохранилось необычное поздравление от командующего Балтийским флотом Н.О. фон Эссена²³². Назначение на пост командира миноносца «Уссуриец» оформлено в виде свитка, а виновник торжества назывался Шалды-Балды Ханом.

«В сегодняшний день исполнившейся высочайшей воли назначения Вашего командир пашой эскадренного миноносца «Уссуриец», я, в особом внимании к выдающимся трудам Вашим, жалую Вас не по чину, а по любви, подарком… Поручаю особу возлюбленного моего Шалды-Балды Хана торжественным молитвам великого Магомета. Пребываю к Вам неизменно благосклонный и любящий Вас, Оттон 1-ый. Аллах да ниспошлет полумесячный оклад в знак благосклонности своей. Дан сей в г. Санкт-Петербурге в апреле 1912 г.»²³³.

Причиной для шутливого обращения сослуживцев послужила родословная Колчаков. Основание для ее изучения заложил генерал-майор В.И. Колчак²³⁴, написавший автобиографическую статью для «Военной энциклопедии»²³⁵. В этом принимал участие его сын – тогда еще лейтенант флота Александр²³⁶. «Морской альманах» и «Список личного состава судов флота» за дореволюционные годы прослеживали этапы военной и служебной карьеры фамилии. Но наиболее полно генеалогия рода получила раскрытие в статье сына Верховного правителя Ростислава..

Разрабатывая тему половецкого происхождения рода и его прямую связь с турецким сераскиром, командующим Хотинской крепостью в XVIII веке Илиасом Калчаком-пашой, Ростислав Александрович отмечал, что эти предания проверить сложно, так как семейные архивы погибли в России²³⁷. Стоит отметить, что огромный архив паши сохранен в первозданной целостности. Правда, далеко не каждый сможет прочитать хоть что-нибудь из документов, написанных на фарси двести лет назад.

В отечественной печати фамилия Калчак впервые упоминалась в оде М.В. Ломоносова и связана со взятием русскими войсками в 1739 г. главного форпоста Турции – Хотинской крепости:

Пред Росской так дрожит орлицей,

Стесняет внутрь Хотин своих.

Но что? В стенах ли можешь сих

Пред сильной устоять царицей?

Кто скоро толь тебе Калчак

Учит Российской вдаться власти,

Ключи вручить в подданства знак

И большей избежать напасти?..²³⁸

Стремлению России получить выход на Балканы противостояло мощное укрепление. В донесениях лазутчиков отмечалось: «Как вне так и внутри крепость строение же деревянное… Крепость окопана каменным рвом, который по фундаменту со стеною равную вышину имеет, глубиною около 3-х, а шириною от 3-х до 4-х сажень. В оном… стоит провиантский магазин, возле которого против находящейся в крепости большой мечети пристроена лошадьми действующая мельница и вокруг рва обсажено палисадниками… Вне стены на версту сделаны к здешней стороне разные подкопы, и уже с некоторого времени насыпаны порохом, который турки в случае нужды, когда они в крепости ретироваться должны и российскими войсками преследованы будут, взорвать намерены»²³⁹.

Накануне решающего Ставучанского сражения с армией генерала Х.А. Миниха²⁴⁰ Хотин не получил обещанного подкрепления, разгромленного при подходе к крепости. Тем не менее турки старались не замечать проигрыша, устроив помпезную встречу остаткам войск Вели-паши.

Главными действующими лицами по их приему были командующий с младшим из сыновей: «Калчак-паша, прибыв из лагеря в крепость, пошел навстречу к нему из так называемых Константинопольских ворот на одну версту. По приезде к сераскиру, поцеловал он у него руку и ехал с ним по левую сторону несколько времени верхом, разговаривая беспрестанно… Близь крепости, принял сераскира 12-летний сын Калчак-паши, сошедши с лошади, принесен был он янычарами к сераскиру, у которого целовал он кафтан, а сераскир поцеловал его в голову, приказал посадить на лошадь и велел ему одному ехать перед собою верхом, в то время выпалено с крепости из 150 пушек, как для счастливого прибытия сераскира, так и для полученной от великого визиря радостной вести»²⁴¹.

На военном совете Калчак-паша настаивал на отказе от открытого сражения, «дабы чрез то не потерять людей, потому что российская армия от столь дальнего марша и наступающего холодного осеннего времени сама собой изнурится и не получив никакого авантажа принуждена будет назад возвратиться»²⁴². Причины «упаднического» настроения вскроются позднее: командующий боялся бунта местного населения, грозившегося его «умертвить» за недостаток запасов провианта.

Попытки в течение месяца отбросить русские войска от крепости успехом не увенчались. Гарнизону, насчитывавшему 800 человек и брошенному на произвол судьбы войсками Вели-паши, не оставалось ничего другого как «янычарские знамена с валов снять и белое знамя выставить». Сам Калчак-паша вышел навстречу генералу Миниху, «оному свою саблю отдал и причитал Божьему соизволению и плохому поступку сераскира Вели-паши причину и вину нынешних злоключений»²⁴³. Спустя столетия трудно сказать, был ли опубликован в русской печати текст допроса Илиаса Калчака-паши.

«Записка по сдаче Хотинской крепости на другой день, то есть 20 августа (1739 г. – С. Д.) его сиятельство генерал-фельдмаршал граф Миних приказал секретарю Неплюеву спросить у Калчак-паши, между прочим, о нижеследующем.

1. Чтоб объявил он, где походная канцелярия как турецкая, так и иностранная, и где хранятся тайные переписки поляков с турками, так же по Шершановскому и Гуровскому. 2. Есть ли в Хотине государственная казна. 3. Об арестованном в Бендерах прусском офицере, который подозреваем был шпионом.

На что Калчак-паша отвечал: «1. Турецкая канцелярия состоит у Мектоипехи или хранителя его печати. Но что касается до иностранной, то где она, он в том неизвестен…что по убеждению Павловского, был у него переводчиком офицер, называемый Липкан, который жил в предместье, и который с ним вместе был на Ставучанском сражении, и что с того времени неизвестно ему где он, и с ним и порученные ему дела.

Шершановский с самого вступления российской армии в польские земли находился в Хотине и уверял, что все поляки таким россиян нашествием, противным их обещанию, недовольны, прославляя повсюду, что скоро соединятся поляки с турками и татарами и в Польше против россиян восстановится конфедерация. Гуровский же был при Вели-паше сераскире Бендерским резидентом от Потоцкого, что он часто слыхал о его хитростях, но только обстоятельно об них сказать не может потому, что сераскир, будучи с ним Калчаком в несогласии, ничего о том ему не сообщал.

Не только нет государственной казны в Хотине, но он Калчак-паша и его казнохранители собственные деньги давали в задаток польским жидам по заключенному с ними контракту для поставки муки.

Прусский офицер, по прибытии в Хотин, представил пашпорт, данный ему от его государя, которым так же прошено было, чтоб чинить ему вспоможение в порученной ему комиссии. На словах же он объявил, государь его, думая, что в продолжение сей войны непременно должно в Буджианах быть великому числу российских пленников, а особливо казаков, а между ними и людей высоких, то и послал его с повелением выкупать людей показанной ему вышины, почему и просил он его Калчака, чтоб дать потребные виды, дабы он безопасно мог ездить и искать сих высоких людей. Но как он Калчак, не имея команды над татарами, отправил его в Бендеры, где Вели-паша, подозревая его от россиян шпионом, велел его арестовать.

Посему турецкая канцелярия того же 20-го августа отдана была генерал-майору Войкову, а оный 22-го того же месяца, сдавая крепость обер-коменданту генерал-майору Хрущеву, сдал и помянутую канцелярию, так же и ящик с письмами, найденный гвардейскими солдатами в предместье. По насланному к помянутому обер-коменданту приказу, вся сия канцелярия отослана 7-го октября в Менинбух, в походную его сиятельства генерал-фельдмаршала Миниха канцелярию»²⁴⁴.

Этот документ является первым свидетельством роковой участи фамилии Колчаков. Вторым станет протокол допроса Верховного правителя в 1920 г. Оба – звенья единой исторической цепи, неотделимой от российской истории. Еще предстоит исследовать обстоятельства обрусения Илиас-паши Калчака или его сына майора Мехмет-бея, вывезенных в карете Бирона и представленных при дворе императрицы Анны Иоанновны в качестве именитых военнопленных.

Кстати, архив Калчака-паши располагает любопытными сведениями о его пребывании в Санкт-Петербурге. 27 октября 1739 г. генерал-майор Игнатьев докладывал о постройке полок на турецкий манер (обитых дорогими сукнами и коврами) в квартире, предназначенной для размещения бывшего командующего Хотинской крепости²⁴⁵. Реестр пленных турок, отпущенных на родину, согласно манифесту от 8 марта 1740 г., отмечал факт дарения русской императрицей Калчаку «шубы собольей, покрытой белым штофом»²⁴⁶.

Письмо самого паши от 9 февраля 1741 г. к графу Остерману удостоверяет о его благополучном возвращении из плена: «Почтеннейший, славы и чести достойнейший, сиятельнейший граф Андрей Иванович Остерман, по многократном поздравлении и желании всякого благополучия доношу, что от Вашего сиятельства ко мне показанное снисхождение в памяти моей содержится, благодарим Господа Бога, сего февраля 4 дня… благополучно в Бендеры прибыли… желаю, дабы между пресветлейшим державнейшим государем и обладателем нашим и его пресветлейшим императорским величеством вечно постановленная дружба всегда твердо содержана была, а между нами дружеская корреспонденция продолжалась… Вашего сиятельства доброжелатель Илиас Калчак-паша» ²⁴⁷.

Сын Верховного правителя России Р.А. Колчак, выделяя эпоху колонизации Новороссии и основания Одессы, подсказал направление, которое помогло открыть неведомые доселе документы, связанные с проживанием Колчаков в этом портовом городе. Он писал: «…прадед адмирала Александра Васильевича – Лукьян Колчак, был сотником Бугского казачьего войска во времена императоров Павла и Александра 1-го. Этот сотник Лукьян получил землю в надел в Ананьевском уезде Херсонской губернии… У сотника Лукьяна Колчака было два сына; старший – Иван Лукьянович, унаследовал часть имения, но, продав ее, купил дом в Одессе и поступил на гражданскую службу. У Ивана Лукьяновича было много дочерей и три сына, из которых старший Василий и был отцом адмирала»²⁴⁸.

Следует рассказать о недолгой истории бугского казачества, просуществовавшего всего 50 лет. В 1769 г. собранный турками полк из молдаван, волохов и беглых казаков, отказавшись сражаться против христиан, перешел под российские знамена. За сражения в Румянцевских войнах 1769–1774 гг. казаки получили наделы земли на левом берегу реки Буг. В 1812 г. из селян Киевской и Подольской губернии образовалось украинское казачество в составе четырех полков. В 1816 г. полки переименовались в Украинскую уланскую дивизию, куда в 1817 г. вошли полки Бугского войска; в том же году бугское казачество упразднилось²⁴⁹.

Среди различных версий происхождения фамилии Колчак: «гриб-паразит», вершина на Урале «Колчаков камень», «треклятый и окаянный хан Канчак», «боевая рукавица», наиболее вероятной является прозвище колченогого или хромого человека, что в среде казаков не было из ряда вон выходящим явлением²⁵⁰.

Видимо, И.Л. Колчак осуществлял опекунство над своим младшим братом Федором. В мае 1828 г. правление Ришельевского лицея по учебной части рассматривало прошение «губернского секретаря Ивана Колчака от 30-го прошлого апреля, о принятии брата его Федорова Колчака, имеющего от роду 10 лет, происхождением из обер-офицерских детей, в число вольноприходящих учеников лицея»²⁵¹. Однако Федор недолго проучился в престижном учебном заведении Одессы – 31 марта 1831 г. правление лицея за непосещение лекций в течение января и февраля исключило его из числа воспитанников второго класса²⁵². Отметка о происхождении из обер-офицерских детей братьев Колчак, возможно, связана с уравниванием чинов в казачьих войсках с армейскими, осуществлявшимся с 1799 г.: так, сотник соответствовал поручику²⁵³.

Ряд сведений из истории рода Колчаков раскрыл «Новороссийский календарь». Выяснилось, что Иван Лукьянович Колчак с середины 1830-х гг. состоял титулярным советником и служил протоколистом, а затем уездным в Одесском земском суде. Женат он был на Екатерине Авксентьевне, урожденной Баркаревой²⁵⁴.

Основываясь на отчестве Авксентьевич, можно предположить, что титулярный советник Одесского центрального карантина Яков Авксентьевич, титулярный советник, секретарь и казначей Одесского института благородных девиц Андрей Авксентьевич, председатель квартирного комитета в Севастополе, депутат от дворянства капитан Акакий Авксентьевич и штабс-капитан артиллерийской части Николаевского порта Христофор Авксентьевич Баркаревы являлись братьями Екатерины Авксентьевны. Отметки о дворянстве Сергея Яковлевича (видимо, сына Я.А. Баркарева), служившего в 1890-х гг. бухгалтером Одесской конторы Государственного банка, и А.А. Баркарева дают право говорить о дворянском происхождении фамилии²⁵⁵.

В марте 1833 г. коллежский секретарь И.Л. Колчак, проживавший в доме купца А. Поповича, подал прошение в строительный комитет с просьбой отвести ему место для постройки дома «на вновь прибавленных к булевару вокруг города местах»²⁵⁶. Архитектор Козлов в рапорте о результатах осмотра предполагаемого места, состоявшегося «во 2-й части на вновь прибавленном к булевару VIII квартале под № 12, которое имеет длины по Рыбной улице 25 сажень и ширины по булевару 11 сажень», отметил, что дом обойдется в две тысячи рублей²⁵⁷. В 1839 г. дом был выстроен и Иван Лукьянович получил свидетельство²⁵⁸. 31 мая 1839 г. уже Екатерина Авксентьевна просила выделить место в том же квартале, но под № 14. В 1840 г. архитектор Луиджи Камбиаджио составил план, по которому спустя некоторое время выстроен дом на месте, отведенном с публичных торгов, заключавшем в себе 293 меры и 2/3 квадратных саженей. В 1843 г. Е.А. Колчак успешно закончила еще одно строительство²⁵⁹. Таким образом, в одном квартале Одессы, один рядом с другим, Колчаками выстроены дома. Их старый адрес: ул. Ново-Рыбная, угол ул. Старопортофранковской (сегодня – ул. Чижикова, угол ул. Комсомольской).

Построив дома, Колчаки вступили в право владения недвижимой собственностью, а каждый потомственный дворянин при этом обязан в продолжение года записаться в родословную книгу губернии и уездный список для выборов²⁶⁰. Не случайно именно в 1843 г. при ревизиях, указом герольдии Правительствующего сената № 7054 от 1 мая, Колчаки утвердились в потомственном дворянстве²⁶¹.

В 1850-х гг. Иван Лукьянович Колчак был временно лишен права распоряжаться своей частью имения. Это следует из заголовка несохранившегося дела за 1858 г. из фонда новороссийского и бессарабского генерал-губернатора «По указу правительствующего Сената с прошением по доверенности титулярного советника Колчака сына его – прапорщика Василия Колчака, о вознаграждении родителей его, по случае неправильного наложения секвестра и взятие в Опекунское управление имения их»²⁶². Являлись ли причиной лишения не совсем крепкие родственные отношения между братьями – неизвестно. Согласно свидетельству Р.А. Колчака, его прадед, унаследовав часть имения, продал его, купил дом и, как выяснилось, впоследствии занялся постройкой.

В метрической книге Соборной Преображенской церкви Одессы за 1837 г. сохранилась запись, свидетельствующая, что в январе «первого числа, у титулярного советника, служащего в Одесском уездном суде Ивана Лукьянова сына Колчака и законной жены Его Екатерины Авксентьевны дочери урожденной Баркаревой, родился сын Василий». 7 января новорожденный, будущий отец Верховного правителя России, принял Святое крещение²⁶³. Младшие братья В.И. Колчака Александр Иванович (1839–1911) и Петр Иванович (1843–1903) были моряками²⁶⁴.

Документы Одесского архива существенно расширили информацию о родственных связях адмирала Колчака по материнской линии. Дед адмирала Илья Михайлович Посохов (1810 г. рождения) состоял купцом первой гильдии, гласным градской думы, а кроме того, одним из директоров от купечества, членом Учетного и Судного комитета в Одесской конторе коммерческого банка и в Попечительском комитете о тюрьмах, членом Комитета для призрения неимущих жителей, почетным гражданином города, что удостоверялось грамотой № 989/62 от 21 июля 1858 г. В браке с Евдокией Родионовной он имел сына Александра, трех дочерей: Надежду, Любовь и Ольгу. К слову сказать, Евдокия Родионовна в 1850-х гг. была действительным членом Одесского благотворительного общества²⁶⁵.

В 1851 г. И.М. Посохов обращался в строительный комитет за разрешением построить дом на Екатерининской улице. Этот трехэтажный дом стоит и поныне в 300 метрах от Потемкинской лестницы. В июле 1859 г. Посохов вошел в число 17 граждан Особого комитета по составлению Положения общественного управления Одессой. А. Де-Рибас отмечал, что он являлся одним из инициаторов, требовавших кардинальных изменений в городской жизни. В затруднительной ситуации 1868 г., когда срывались работы по гранитному замощению Одессы, Посохов и 12 горожан взяли на себя расходы по укладке мостовой. Скончался дед Верховного правителя 24 мая 1886 г., 76 лет от роду, от апоплексии мозга, погребен на городском кладбище²⁶⁶.

Остается загадкой, почему на допросе в 1920 г. Верховный правитель скажет, что отец его матери «происходит из дворян Херсонской губернии. Мать моя уроженка Одессы и тоже из дворянской семьи». Во второй половине XIX века в одесских справочниках упоминались четыре Посоховых: Илья Михайлович, имевший среди детей дочь Ольгу; Андрей Михайлович, почетный гражданин, имевший четверых сыновей и двух дочерей – Александру и Екатерину; Логин Михайлович – купец второй гильдии; почетный гражданин Иван Андреевич²⁶⁷. Состояли ли эти Посоховы в родстве – не установлено, одно определенно – Илья Михайлович Посохов купеческого звания. Не исключается вероятность того, что за особые заслуги перед городом и губернией почетному гражданину И.М. Посохову даровалось дворянство, но это необходимо документально подтвердить.

Мать Александра Васильевича Колчака Ольга Ильинична, урожденная Посохова (1855–1894), по отзыву жены адмирала Софьи Федоровны, была «красивая казачка, спокойная, тихая, добрая и строгая. Воспитывалась она в Одесском институте и была очень набожна… Александр Васильевич ее очень любил и на всю жизнь сохранил память о долгих вечернях, на которые ходил мальчиком со своей матерью в церковь…»²⁶⁸. Показательна строчка из сохранившегося письма одной из родственниц к Колчаку: «Я с грустью думаю, как жаль, что Ваша мама не дожила до этого времени; ведь она была такой матерью, которая посвятила себя вполне своим детям, которых безгранично любила»²⁶⁹. Следует сделать оговорку, что при просмотре списка воспитанниц Одесского института благородных девиц фамилии О.И. Посоховой выявлено не было.

В различных современных справочных изданиях есть расхождения в биографических данных самого А.В. Колчака. Так, год его рождения в одних источниках указывается 1873, в других – 1874. Между тем в метрической книге Троицкой церкви села Александровского Петербургского уезда под № 50 записано: «Морской артиллерии у штабс-капитана Василия Иванова Колчак и законной жены его Ольги Ильиной, обоих православных и первобрачных, сын Александр, родился четвертого ноября и крещен пятнадцатого декабря тысяча восемьсот семьдесят четвертого года»²⁷⁰.

17 октября 1875 г. в семье Колчак рождается дочь – Екатерина. О судьбе Екатерины Васильевны известно очень мало. В одном из писем к брату в 1916 г. она упомянула о своем муже Н.Н. Крыжановском и детях: Николае, зачисленном в кадетский корпус, Сергее, перешедшем в четвертый класс гимназии, и Ольге, поступившей на физико-математическое отделение Бестужевских курсов²⁷¹.

Весьма интересна история женитьбы адмирала. Его жена Софья Федоровна Колчак, урожденная Омирова (1876–1956), родилась в Каменец-Подольском. Воспитанная, по словам Ростислава Александровича, в Смольном институте, она не побоялась одна приехать с Капри в Усть-Янск, а оттуда в Иркутск. Сохранилась телеграмма, отправленная Колчаком в февральские дни 1904 г.: «Не откажите возможно скорее испросить Великого Князя Константина Константиновича²⁷² разрешение на мой брак с Софьей Федоровной Омировой в Иркутске. Необходима официальная телеграмма на мое имя в Иркутск, «Метрополь», иначе архиепископ не дает согласия. Прошу сделать, что возможно. Лейтенант Колчак»²⁷³. На бланке, заполненном телеграфистом карандашом, размашистая резолюция президента Императорской академии наук: «Разрешаю. Константин».

В метрической книге Михаило-Архангельской церкви Иркутска имеется запись, что 5 марта 1904 г. протоиерей Измаил Иоаннов Соколов с диаконом Василием Петелиным совершили таинство бракосочетания. «Лейтенант Флота Александр Васильев Колчак, православный, первым браком, 29 лет взял в жены дочь действительного статского советника, потомственную дворянку Подольской губернии Софью Федоровну Омирову, православную, первым браком, 27 лет». Молодожены имели поручителей: «По женихе: генерал-майор Василий Иванов Колчак и боцман русской полярной экспедиции шхуны «Заря» Никифор Алексеев Бегичев. По невесте: подпоручик Иркутского Сибирского пехотного полка Иван Иванов Желейщиков и прапорщик Енисейского Сибирского пехотного полка Владимир Яковлев Толмачев»²⁷⁴.

В 1910 г. у Колчаков рождается первенец – Ростислав. Когда он подрастет, окружавшие отметят удивительное сходство с отцом. В письмах С.Ф. Колчак к мужу есть небольшие описания проказ маленького Славушки. Так, забравшись на письменный стол в кабинете, он звал отца по служебному телефону или, сидя на подоконнике, подолгу смотрел в окно, ожидая приезда отцовского автомобиля. Особой болью в семье отозвалась смерть в 1915 г. маленькой дочки. Софья Федоровна писала мужу: «…этот ребенок мне потому мил, что он приблизительно в возрасте Танечки. При воспоминаниях о том, что и она могла быть со мною, сжимается сердце. Хорошо, что ты посетил ее могилку и могилу своей матери»²⁷⁵. Р.А. Колчак скончался в 1965 г., его сын Александр Ростиславович, 1933 года рождения, ныне живет в Париже.

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ОЧЕВИДЦЕВ СОБЫТИЙ

Известия из Хотина от 30 июля по старому штилю

Турки и липианцы выслали отсюда всех своих жен и детей, пожитки и имение, и многие дома по большей части пусты, товары спасли они в Каменец Подольской. Как вне, так и внутри крепость строение деревянное, и поныне, кроме старой фортификации, никакого другого наружного укрепления ниже шанцев не сделано. Крепость окопана каменным рвом, который по фундаменту со стеною равную вышину имеет, глубиною около 3-х, а шириною от 3-х до 4-х сажень. В оном с бендерской стороны стоит провиантский магазин, возле которого против находящейся в крепости большой мечети пристроена лошадьми действующая мельница, и вокруг рва обсажено палисадниками. Пороховой магазин стоит в середине, так называемой, старой крепости, от въезда со здешней стороны до ворот по праву руку. Вне стены на версту сделаны к здешней стороне разные подкопы, и уже с некоторого времени насыпаны порохом, который турки в случае нужды, когда они в крепости ретироваться должны и российскими войсками преследованы будут, взорвать намерены.

Калчак-паша стоит с несколькими тысячами турок и липианцев, коих точного числа знать не можно, на одну милю по сю сторону Хотина при, так называемом, урочище Буковине на Днестре, и имеет при себе артиллерию; сераскир султан Ислам Гирей стоит со своей татарской ордою при Пруте, позади [царковника], почти на 3-и версты от российской императорской армии и примечает движения оной. За несколько дней прибыл сюда от верховного визиря с известием курьер, что турки с римской императорской армией сражение имели, при котором случае с императорской стороны побито на месте до 20 000 человек, а у турок убитых менее 1000 человек: того ради повелено для виктории палить в Хотине три дня кряду, что 26 и 27 чисел и учинено.

28 числа прибыл сюда Бендерский сераскир Вели паша с тремя другими пашами, и с находящимся в его команде войском, состоящем, как сказывают, из 20 000 янычаров, из которых каждый вооружен парой пистолей, [фузею], саблей и кинжалом, и из 40 000 конных турок, привез с собой 60 пушек, из которых 6 большого калибра, и каждую везут 15 пар волов, и расположился при Хотине лагерем, полевые оного караулы поставлены до урочища Буковин.

Сераскир принят был следующим образом: Калчак-паша, прибыв из лагеря в крепость, пошел навстречу к нему из так называемых Константинопольских ворот на 1 версту. По приезде к сераскиру поцеловал он у него руку и ехал с ним по левую сторону несколько времени верхом, разговаривая беспрестанно. После того приехал из Хотина туда же другой паша, который ехал тогда по левую, а Калчак-паша по правую сторону: за ними следовали двое пашей, прибывших из Бендер с сераскиром. Близ крепости принял сераскира 12-летний сын Калчак-паши, сошедши с лошади, принесен был он янычарами к сераскиру, у которого целовал он кафтан, а сераскир поцеловал его в голову, приказал посадить на лошадь, и велел ему одному ехать перед собою верхом, в то время выпалено с крепости из 150 пушек, как для счастливого прибытия сераскира, так и для полученной от великого визиря радостной вести.

По прибытии в крепость сошел сераскир с лошади у квартиры Калчак-паши и стал один, а другие перед ним стояли. Он уверял, что с реки Дуная идет знатный сикурс, состоящий из янычаров и спагов, с тремя пашами, которого несомненно ожидает он к 1-му числу августа по старому штилю, и тогда будет он иметь в Хотине и вне оного 30 000 янычар и 60 000 конницы. С сими войсками намерен он маршировать к реке Пруту для соединения там с татарами и смотреть предприятия российской армии. Выговоря сие, поехал сераскир опять в свой лагерь. Здеся же заподлинно говорят, что никаких войск более не будет, но сие сказано сераскиром единственно для одобрения других. Также гарнизон в Бендерах состоит из 1500 человек старых и, из слухов, неспособных людей.

Калчак-паша представлял сераскиру, чтоб российским войскам не давать никогда генеральной баталии, дабы чрез то не потерять людей, потому что российская армия от столь дальнего марша и наступающего холодного осеннего времени сама собой изнурится, и, не получа никакого авантажа, принуждена будет назад возвратиться. На что сераскир ему ответствовал: что он пришел в Хотин не для других причин, как единственно для того, чтоб дать россиянам генеральную баталию, и он их к крепости не допускать. Також сильно утверждают, что сераскир намерен послать несколько тысяч турок в Польшу, чтоб пресечь российским курьерам коммуникацию, воспрепятствовать полякам в привозе к российским войскам провианта, и сделанные через Днестр мосты ломать.

Валахский господарь получил (как говорят) от великого султана повеление – стараться о сборе 60 000 волохов и 150 пушек, и чинить вспоможение либо Хотину или, когда российская армия в Валахию пройти захочет, пресечь оный проход через реку Прут; а самому господарю много верить не можно, то держать его жену и детей в Константинополе. Теперь неизвестно, где господарь со своим войском и сколько оного при себе имеет. Вчерашний день, то есть 29 июля по старому штилю, отвезено 13 пушек из крепости в лагерь, которые, как сказывают, при пехоте употребляемы быть должны. В бывшее 22 июля с российскими войсками сражение взяты в полон 3-и казака и привезены сюда, которых двухбунчужный паша купил за 50 червонных, из которых сам паша двум, а янычарский ага 3-м отрубили головы и не похороня, оставить велели.

Польский дворянин именем Гуровский, который… ныне находится здесь, рассказывал, каким образом принужден был он сие делать по наущению волынского воеводы графа Потоцкого, который с Браклавским и Ктевским воеводствами учинили конфедерацию. Казимирский маршал принц Любомирский был при том конфедерационным маршалом, и состоящие в его команде войска уже в поход вступили, також волынская партия, состоящая из 500 человек, разграбила на Шванецкой дороге обоз регименриев Равицкого. Подольское воеводство публиковало манифест, что оное не вступит ни в какую конфедерацию, но останется нейтрально, и намерено отправить депутатом к российской армии подольского ловчего Васильского.

Переводы из дел фельдмаршала графа Бурхардта Христофора фон Миниха, касающихся до прошедшей турецкой войны. 1735–1739 гг. // Личная коллекция автора (Копия)

Манифест

Божею милостию, Мы, Анна Императрица ²⁷⁶ и Самодержица Всероссийская, и прочия, и прочия, и прочия

Объявляем чрез сие во всенародное известие, что по щастливо восстановленным с Портою Оттоманскою вечном мире, о котором во всем Государстве Нашем уже пред напечатанными манифестами публиковано, по содержанию соглашенного и заключенного о том, между обоими Империями трактата, с обоих сторон все пленники, как до начатия последней войны, так и во время оной, увезенные обоего пола взаимно из неволи освобождены, и без задержания в отечество свое отпущены быть имеют, а кроме тех, которые у нас христианскую веру приняли, или из турков в магометанский закон превращены, яко о таких отдача и возвращение не постановлена… И понеже со сторон Порты Оттоманской о помянутом освобождении и отпуске всех у них в полону имеющихся Наших подданных во всей Турецкой Империи публиковано, чтоб всякий таких пленных у себя имеющий, без задержания оных отпустил, також де и по тому действительно несколькое число от них уже отпущено, того ради будучи, Мы, взаимно Всемилостивейше, намерены восстановленном с оной Оттоманскою Портою мире, с нашей стороны истинно содержать и исполнять, о казенных турецких пленниках, которые в Государстве Нашем, в разных местах, в городах, и крепостях до ныне содержаны были, уже пред некоторым временем об освобождении и отправлении их чрез границы Наши во отечество их определение учинить, и потребные указы разослать Всемилостивейше соизволили.

А ныне вследствие же того, чрез сие, Всемилостивейшее повелеваем, чтоб все и каждые, как из генералитета и офицерства, так и из прочих чинов, кто таких пленных подданных Порты Оттоманской, которые веру христианскую не приняли при себе иметь, тех всех обоего мужеского и женского полу без задержания или скрывания от себя, отпускали, дабы всякий по своему желанию в отечество свое возвратиться мог, и хотя, как уже выше упомянуто, из того выключены быть имеют те, которые веру христианскую приняли, или принять пожелают, яко по сему трактату, оные в Государстве Нашем останутся, то однако же при том подтверждается, что яко с одной стороны таким оную веру принять желающим по христианской должности всякое к тому вспоможение и способствование показать надлежит, тако и с другой стороны, в том никакую неволю, силу или понуждение отнюдь не употреблять, ибо такое сильное к христианству приведение и Богу угодно быть не может. И о всем вышеписанном, Мы, чрез сие, во всенародное известие объявить, и публикацию учинить повелели, дабы все и каждый о таком Нашем Всемилостивейшем соизволении и указе ведал, и должное исполнение учинить мог.

Подлинный, за подписанием Ея Императорского Величества Собственной Руки Марта 8 дня 1740 года..

Манифест Божею милостию, Мы, Анна Императрица и самодержица Всероссийская, и прочия, и прочия, и прочия // Личная коллекция автора (Копия)

Глава 4

РЕГЛАМЕНТ РАБОТЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ (ПОРЯДОК ВЕДЕНИЯ ДОПРОСОВ)

Спустя пять дней со дня ареста Верховного правителя Политцентр обратился к К.А. Попову с просьбой ускорить «судебное рассмотрение» дел, проведя его в недельный срок. Ответ председателя комиссии звучал довольно официально: «Рассмотрев вопрос […] считаем возможным произвести расследование не менее чем в двухнедельный срок. О чем ставим Вас в известность»²⁷⁷.

Скорее всего, запрос и подтолкнул комиссию к спешному открытию заседаний, начавшихся с допросов Колчака 20 января²⁷⁸, без предварительно выработанных программы, плана и обвинений. Последние будут опубликованы лишь 29-го числа, когда сменятся не только председатель ЧСК, но и власть в городе. Тогда же комиссия через газету обратилась к населению с просьбой дать показания и представить материалы о событиях в Александровской центральной каторжной тюрьме с 8 по 11 декабря 1919 г., опубликовав список убитых 80 заключенных и подробности расправы²⁷⁹.

22 января 1920 г. в Иркутске был подписан акт о мирной передаче власти Политцентром (действовавшим во исполнение постановления Временного Совета Сибирского народного управления, принятого днем раньше) Военно-революционному комитету (ВРК) РКП(б).

Центр констатировал, что передал «всю полноту принадлежащей ему государственной власти на всей территории, освобожденной от власти реакции» под гарантии: «а) беспрепятственного пропуска чехословацких войск на восток с оружием в руках, при условии полного их невмешательства в русские дела и передачи народно-революционному комитету золотого запаса, находящегося ныне под охраной чехо-войск; б) полной личной неприкосновенности демократии, боровшейся против власти Колчака»²⁸⁰.

Приказом № 1 Иркутского ВРК (12-м параграфом) назначение на пост председателя следственной комиссии с правами комиссара юстиции получил С.Г. Чудновский²⁸¹.

По неоднократно публикуемым воспоминаниям Чудновского, председателя ВРК А.А. Ширямова, коменданта города И.Н. Бурсака и других участников событий²⁸², у лишенных первоисточников исследователей сложилось впечатление, что в задачи ЧСК входил только допрос Верховного правителя.

Между тем «Временным положением о Чрезвычайной следственной комиссии при Иркутском Военно-революционном комитете» выделялись две неразрывные задачи по расследованиям: «1) По делам б[ывших] Верховного правителя, Совета министров и ответственных представителей центральных ведомств, павшей 4–5 января с. г. власти, 2) По политическим делам особой важности как об агентах той же власти, так и о других лицах, возбуждаемым самостоятельно Чрезвычайной следственной комиссией…»²⁸³

Как видно, в первом пункте сохранилась даже формулировка преамбулы «опросника», разработанного 10 января эсеро-меньшевистской ЧСК, но не только одна она… Последующие пункты «Временного положения» не изменили и ее персональный состав. По окончании расследования дела должны были быть переданы с заключением на решение Ревкома²⁸⁴.

Из документа следует, что «большевистская» следственная комиссия Иркутского Ревкома не выделяла в особое судопроизводство следственное дело А.В. Колчака, а рассматривала его неотъемлемой частью своих двух основных задач. И хотя «Временное положение» не датировано, можно предположить, что его принятие состоялось после приказа ВРК от 27 января № 6, когда спустя всего лишь пять суток «на территории, освобожденной от власти реакции», вдруг объявилось военное положение²⁸⁵, т. к. оговаривались судебные функции комиссии, действовавшей в период «контрреволюционного вооруженного восстания»²⁸⁶.

«Советский» период предварительного следствия любопытен с двух сторон. Первая – новый председатель ЧСК Чудновский практически не участвовал в ее работах. Его подпись можно видеть на документах, написанных и составленных К.А. Поповым, и в приказах об арестах и расстрелах. Впрочем, нельзя не отметить интерес председателя к изъятым у разных лиц денежным суммам и «мешку с золотыми и бриллиантовыми вещами»²⁸⁷. На допросах Колчака Самуил Гданьевич появился всего дважды – 23 января и 6 февраля. Однако повторное «посещение» весьма спорное: в книге «Допрос Колчака» указывается, что он пришел на последнее заседание, задал единственный вопрос и что-то напомнил адмиралу, но в выявленных подлинных протоколах допроса²⁸⁸ подпись Чудновского за 6 февраля отсутствует²⁸⁹. Зная скрупулезность Попова при заполнении следственных документов, можно предположить: председателю было не до Колчака с его показаниями для истории или намеченного на 27 января показательного суда.

Вторая сторона – все расследование осуществлялось и юридически оформлялось теми же членами ЧСК, что и при Политцентре: меньшевиком-интернационалистом Поповым, социал-демократом меньшевиком-интернационалистом Денике и эсерами Лукьянчиковым и Алексеевским. Не претендуя на «первооткрытие» данного факта, отмеченного самим Поповым в предисловии к книге «Допрос Колчака»²⁹⁰, докажем, что подбор документальных вещественных доказательств (с их внутренней смысловой структурой) представлялся каким угодно, но только не большевистским мировоззрением. Это, в конечном счете, и явилось главным «камнем преткновения» для несостоятельной попытки диктатуры сибирского «пролетариата» подменить собою причины, приведшие к свержению «правобольшевистской атамановщины». Потому что не каждый мог согласиться с принципом, высказанным директором Института советского права и председателем Совнаркома А.Г. Гойхбаргом²⁹¹, – «чем сильнее разнузданные силы, тем лучше для ускорения всеобщего возмущения сложившимся политическим строем»²⁹².

В связи с данными обстоятельствами уместно поставить под сомнение заключение представителей Военной прокуратуры Отдела реабилитации Забайкальского военного округа в 1999 г. о невозможности реабилитации А.В. Колчака; чиновники при этом ссылались на «революционную интуицию» Чрезвычайной следственной комиссии. Чья именно здесь подразумевается «интуиция»?

В день заключения акта о мирном переходе власти К.А. Попов (все еще председатель) обратился в Правительствующий сенат с просьбой прислать в комиссию все указы, приказы и документы по делу А.В. Колчака²⁹³. Это обращение может быть объяснено стремлением Константина Андреевича сохранить документы от нежелательной (в лучшем случае) потери при предусмотренной третьим пунктом акта передаче дел, а также для изучения конечного результата работы юридического совещания при Политцентре. Видимо, некая заминка в передаче дел из сената все-таки произошла, поэтому 29-го Алексеевский получил мандат делегата ВРК для «разборки и выема документов, относящихся к делу быв[шего] Верховного правителя России»²⁹⁴.

30 января было принято исключительной важности постановление, где за подписями Попова, Денике и Герштейна подследственным «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей» впервые предъявлялись конкретные обвинения «на основании ряда данных, как то свидетельских показаний, документов, имеющихся в распоряжении следственной комиссии, и официальных актов, опубликованных […] павшей властью»:

«1) а. – в захвате власти вопреки воле народа и в ведении гражданской войны в целях восстановления дореволюционного режима, б. – в фактическом установлении на территории павшей власти дореволюционного режима, с доведением наихудших проявлений его до небывалых пределов, в частности, – 1) в упразднении всех политических и социальных завоеваний революции, в особенности по отношению к рабочему классу и беднейшему крестьянству; 2) в расхищении прямыми и косвенными путями народного достояния; 3) в создании целой системы организованных грабежей, вооруженных разбоев и всякого рода насилия над населением, разгромов и выжигания целых сел и деревень; 4) в организации одиночных и групповых убийств политических противников и массового истребления населения»²⁹⁵.

Данные обвинения объявлялись руководством для дальнейшего производства расследований по делам всего состава Совета министров во главе с адмиралом Колчаком. При этом в преамбуле постановления не оговаривалась подведомственность следственной комиссии Ревкому. А это влечет за собой вопрос о смысловой нагрузке обвинительного документа: как следует понимать такой выпад, направленный непосредственно против местной советской власти, как подпункт б – «в фактическом установлении на территории павшей власти дореволюционного режима»? Ведь считалось, что до установления «дореволюционного режима» в Сибири функционировала власть Советов некоего «пролетариата», «развращенного мелкобуржуазными привычками», которая ретировалась сразу же после первого военного столкновения с чехословаками. Получается – для Попова, Денике и Герштейна уравнивались две «павшие власти», что видно по отсутствующей просоветской оценке политической ситуации в Сибири. Отмечая «упразднение всех политических и социальных завоеваний революции», судя по всему, разработчики постановления имели в виду Февраль, но только не Октябрь 1917 г.

Тем не менее документ вошел в основу для судопроизводства. Во-первых, все перечисленные обвинения продублируются (в советской редакторской правке) обвинительным заключением и приговором. Во-вторых, пункт о «прямом руководительстве и соучастии» будет интерпретирован как «соучастие в преступной шайке». В-третьих, заданность констатирующей части прямым образом скажется на всем дальнейшем расследовании²⁹⁶.

28 января официально сообщалось о разработанном плане по допросу Колчака и то, что по первым пяти вопросам он был уже допрошен. Публично обещано – фиксируемый двумя стенографистками окончательный текст допроса будет помещен в печати²⁹⁷. Ни в одном из 12 вопросов плана ведения допросов даже не упоминалось о «расстрелах коммунистов». Лишь 10-й пункт перечислял интересующие комиссию аспекты «деятельности Верховного правителя»:

«Перемены в системе управления и организация армии, кем были внесены или придуманы лично Вами? Урезание прав самоуправления, расширение прав администраций управл[ений] губ[ерниями] и т. д., создание гражданских контрразведок, охранок, расстрелы, сжигание деревень, заложничество, порки, с другой стороны, бездействие власти в отношении атаманов, военных властей, хищений, расхищение государственного достояния – ссудами, пособиями, пенсиями, синекурами, было ли все это системой привлечения сим к службе идее и какой?»

Из «выдающихся частных» случаев преступлений правительства ЧСК интересовали: разгон и расстрелы членов Учредительного собрания; подавление восстания в Омске в декабре 1918 г.; меры, принятые для подчинения Сибири Японии; переговоры об уступке частей территории США или Японии; признание военной и гражданской независимости Г.М. Семенова²⁹⁸.

Все протоколы допросов Верховного правителя (за исключением 5-го от 27 января 1920 г.) заполнял лично Попов, 5-й – Денике. Во время допросов работали две стенографистки: С. Каминская и С.П. Дробышевская, которые расшифровку стенограмм и печатные работы осуществляли на дому. 17 марта из квартиры Дробышевской («самовольно уехавшей из Иркутска на Восток») Попову была доставлена разорванная часть стенограммы²⁹⁹. Видимо, всю дальнейшую техническую работу выполнила Каминская. Вот почему в примечаниях от редакции в книге «Допрос Колчака» отмечалось, что «некоторые места стенограммы и отдельные слова, не поддававшиеся прочтению, в подлиннике пропущены и на их месте поставлены многоточия»³⁰⁰. Каминская не везде смогла прочитать скоропись Дробышевской.

Форма снятия показаний «вопрос – ответ» подтверждается разорванной стенограммой, где подчеркнутые первые в ряду знаки указывают на собственные имя или фамилию. На одной из частей разорванного листа проставлено время 9.40. Стенограмма велась карандашом на линованной и нелинованной бумаге.

Необходимо отметить определенную «литературную обработку» показаний А.В. Колчака в ленинградском издании «Допроса» (это касается и берлинского 1923 г.)³⁰¹. Начатая из-за чисто технического затруднения по расшифровке стенограммы, она получила дальнейшее продолжение уже в редакции Попова. На 24 марта 1920 г. было отпечатано на машинке четыре экземпляра стенограммы³⁰², причем 1-й на 131, 2-й – 133, 3-й – 225 и 4-й – 218 страницах. В первых двух все исправления и добавления выполнены и заверены Поповым. На основании каких документальных источников мог он править текст «протоколов»? Скорее всего, полагаясь на память, ведь во время допросов он занимался заполнением документов, вести при этом еще один «протокол» физически невозможно. Установлен и первоисточник, в соответствии с которым Константин Андреевич «приукрашивал» «кровавые заслуги» адмирала Колчака, – газетная публикация приказа от 3 апреля 1919 г. № 54³⁰³. В ней рассказывалось о расправе в Киянской и Степно-Баджевской волостях Енисейской губернии, когда селения обеих этих волостей были сожжены, а население подвергнуто поркам и расстрелам.

Располагая действительно подлинными протоколами допросов Верховного правителя с его и всех членов ЧСК собственноручными подписями, можно сделать вывод, что издатели «Допроса Колчака» заменили протоколы на стенограмму показаний. В качестве доказательства правомерно рассматривать изменения, внесенные К.А. Поповым в один из экземпляров текста стенограммы.

Даже поверхностный текстологический анализ (без наложения на текст книги «Допрос Колчака») способен выявить более чем существенную корректуру. Например, на 5-м листе слово «северный» исправлено на «Тихий», таким образом, Северный Ледовитый океан «превратился» в Тихий. На 30-м листе вписано словосочетание, которое морской офицер никогда не употребит даже в разговоре, – «военный пароход». На 53-м листе слово «вечер» дважды менялось на «ночь».

Однако самым ярким показателем подлога являются изменения последней стенограммы, взятой за основу современными следователями Военной прокуратуры: 23 раза Попов правил наименование собственного статуса в качестве товарища председателя ЧСК!

Изменения, внесенные и заверенные К.А. Поповым, в тексте одного из экземпляров стенограммы допросов Верховного правителя России

Стенограмма № 1

Лист 1. Вписано между строк «окружного» и «был» – верить, зачеркнутого «дое» (в слове «доехала». – С. Д.) – не читать.

Лист 1 об. Исправлено дважды «1899 г.» и вписано между строк «помощника заведующего», «земного», «краткий курс» – верить.

Лист 2. Вписано «мой», зачеркнуто «где», вписано «там», исправлено «санную», исправлено «то», вписано «что-нибудь предпринять, чтобы», исправлено «Оленину», вписано «ранее» – тому верить.

Лист 2 об. Исправлено «Тикси», «приберечь», «пошел», «ноября», вписано «было», «имеем», зачеркнуто «решился», переделано на «пошел» – верить.

Лист 3. Вписано «Морское», «снова», исправлено «Беличевым», «сказавшим» – верить.

Лист 3 об. Вписано «тесной», зачеркнуто «затем», исправлено «я», «привел», зачеркнуто «эту», исправлено «по», исправлено «научных», «над тем», «правильных» и «минных» – верить.

Лист 4. Зачеркнуто «В этот кружок входили Щеглов, Римский-Корсаков, Пилкин», вписано «до сих пор», исправлено «в союзе», надписано «на театре», зачеркнуто «случае», надписано «деле» – верить.

Лист 4 об. Вписано «морским», исправлено «Вандана», исправлено «post-factum», зачеркнуто «напр. один», надписано «было достаточно одного», исправлено «Треитчке», зачеркнуто «стоим», надписано «с его», исправлено «откровенностью», вписано «он», исправлено «говоря» – верить.

Лист 5. Зачеркнуто «северный», надписано «Тихий», зачеркнуто «не» (в слове «невозможно». – С. Д.), зачеркнуто «ледоходных», вписано «ледокольного типа», зачеркнуто «этих», вписано «для экспедиции», зачеркнуто «чтобы их не ломал лед», зачеркнуто «эту идею», надписано «силу» – верить.

Лист 5 об. Зачеркнуто «Дежневу», надписано «Сердце-камень», исправлено «деталями судостроительной программы», зачеркнуто «его», вписано «генерал», исправлено «легче», вписано «Балтийского флота», вписано «флаг», зачеркнуто «все признаки» – верить.

Лист 6. Зачеркнуто «ее стороны войск», надписано «флота», исправлено «приказали», зачеркнуто «в его», вписано «в его» – верить.

Лист 7 об. Зачеркнуто «в минных судах» – верить.

Стенограмма № 2

Лист 10. Исправлено «для того» и «сперва» – верить.

Лист 10 об. Зачеркнуто «направлять», надписано «наладить», зачеркнуто «не», вписано «же», исправлено «и», зачеркнуто «я», вписано «с», исправлено «Гебена», «обратно», вписано «канал», зачеркнуто «море» – верить.

Лист 11. Исправлено «подбить», вписано «не», исправлено «подошли» – верить.

Лист 11 об. Исправлено «отсутствии» – верить.

Лист 12. Вписано «ряда» и исправлено «помню» – верить.

Лист 12 об. Исправлено «у», «к этому», «флот», «содействовали», «несомненно», зачеркнуто «оценивал», «при оценке», исправлено «роли», зачеркнуто «которая», надписано «какой она» – верить.

Лист 13. Исправлено «никаких», вписано «в 1917 г.», вписано «к монархии» – верить.

Лист 13 об. Вписано «нашу», зачеркнуто «ними», надписано «нею» – верить.

Лист 14. Исправлено «такового», «во», вписано «связей», зачеркнуто «связей», зачеркнуто «знал» – верить.

Лист 14 об. Исправлено «приветствовал» – верить.

Лист 15. Вписано «власти», исправлено «ни», исправлено «выбирают», исправлено «Вильгельм», вписано «от престола» – верить.

Стенограмма № 3

Лист 16. Вписано «не», «в Батуме, куда я был вызван для решения вопросов, связанных с», исправлено «устройством», зачеркнуто «в» – верить.

Лист 16 об. Зачеркнуто «его», надписано «их», исправлено «Ярнушкевичу», зачеркнуто «их» и вписано «радио» – верить.

Лист 17. Зачеркнуто «не», надписано «только», зачеркнуто «и», исправлено «или», исправлено «оповестил», вписано «и на Екатерине» – верить.

Лист 17 об. Зачеркнуто «что», зачеркнуто «со всеми этими», надписано «по перехваченному», зачеркнуто «эти», надписано «советские учреждения» – верить.

Лист 18. Зачеркнуто «этом», вписано «солдатом», зачеркнуто «готовность», надписано «деятельность», зачеркнуто «поэтому», надписано «в этом», вписано «была», исправлено «являлся», исправлено «совет», вписано «о том», зачеркнуто «их», «как», надписано «матросов», «что» – верить.

Лист 18 об. Исправлено «извне», «появления», «собрании», «постановлениями», вписано «минус», зачеркнуто «это», надписано «лично», вписано «ничто», исправлено «Непенин», вписано «Черноморского», зачеркнуто «таким образом», исправлено «приехал», «прежде», «совпал» – верить.

Лист 19. Исправлено пять раз «Черкасский», исправлено «духе», «в Максимове», зачеркнуто «во-первых», вписано «замершим», исправлено «быть», «командами», зачеркнуто «то», вписано «на Черном море» – верить.

Лист 19 об. Зачеркнуто «с», исправлено «он», вписано «нужно бороться с тем, что», зачеркнуто «и считаю», надписано «я не знаком», вписано «в», исправлено «почве», «я» – верить.

Лист 20. Вписано «на кв. Гучкова», зачеркнуто «этой», исправлено «он считает», вписано «сперва» – верить.

Лист 20 об. Исправлено «ведомством», зачеркнуто «состоявшего в», надписано «имевшего», исправлено «отношении к министерству», «известном», «комиссией», «сделать» – верить.

Стенограмма № 4

Лист 22. Исправлено «предпринять», вписано «с оружием в руках во время переворота», вписано «он», «теперь», исправлено «совещании обрисовал», зачеркнуто «тогда», «театре», исправлено «выйдем», «выгоде» – верить.

Лист 22 об. Вписано «в агитации за войну», зачеркнуто «у меня», вписано «теперь», исправлено «освобождении», «заявления», «Веселаго», зачеркнуто «ему», вписано «миноносец» – верить.

Лист 23. Вписано «виновного», зачеркнуто «этого лица», надписано «него», зачеркнуто «так как», вписано «же». Зачеркнуто «поэтому», «ваше», надписано «комиссию», зачеркнуто «было», вписано «выставлялись требования», зачеркнуто «его так», надписано «Совета большевистским» – верить.

Лист 23 об. Исправлено «чтобы», зачеркнуто «дисциплина» – верить.

Лист 24. Вписано «дисциплина», зачеркнуто «что», вписано и исправлено «есть лишь разница в деталях», исправлено «заводы», «чтобы», вписано «прежде», зачеркнуто «взять», надписано и исправлено «принять это в расчет при учете», зачеркнуто «и», исправлено «этих событий» – верить.

Лист 24 об. Исправлено «командиров», «чемоданов», зачеркнуто «этот», «и» – верить.

Лист 25. Вписано «приглашение», «ли», «от офицеров», «контр», зачеркнуто «по мне», исправлено «который», «вынес» – верить.

Лист 25 об. Зачеркнуто «составленная по поводу», надписано «говорила по поводу», зачеркнуто «если будут происходить подобные вещи», надписано «подобные выходки», зачеркнуто «же», вписано «офицерам», зачеркнуто «по», «собирается это», исправлено «предупреждал» – верить.

Лист 26. Зачеркнуто «его», вписано «командования», зачеркнуто «я глубоко убежден», «этих», вписано «говорил», исправлено «до», «для», вписано «то», исправлено «доведены», зачеркнуто «такого», надписано «нынешнего», зачеркнуто «на», надписано «В ответ на», зачеркнуто (далее зачеркнуто «меня». – С. Д.) «бывшие в», надписано «сохраняя», вписано «меня» – верить.

Стенограмма № 5

Лист 27. Исправлено «передал», «мне», «и» – верить.

Лист 27 об. Зачеркнуто «когда», надписано «где», вписано «перед», исправлено «американскому» – верить.

Лист 28. Исправлено «изменять», «берут», вписано «как» – верить.

Лист 28 об. Вписано «о своей поездке», исправлено «Дудрову», исправлено «привходящими», «по», «Вас» – верить.

Лист 29. Вписано «не», «признавалась другой» – верить.

Лист 29 об. Вписано «мысли», «бы», «к» – верить.

Лист 30. Вписано «Эбердином», «Глостершейд» – верить.

Лист 30 об. Зачеркнуто «т. е.», исправлено «Холль», зачеркнуто «сведения», надписано «открытых сожалений», зачеркнуто «положение», надписано и исправлено «этот переворот», вписано «и Битти», зачеркнуто «этот», «крейсер», вписано «военный пароход», «предложив нам каюту. Этот пароход «Глостершейд» – верить.

Лист 31. Исправлено «имело», зачеркнуто «состоявший в», вписано «в Америке», «лично» – верить.

Лист 31 об. Вписано «таково», зачеркнуто «с ними», зачеркнуто «заключения войны», надписано «прекращения войны», исправлено «поэтому», зачеркнуто «этого», исправлено «Вуич», «председателем», «согласием» – верить.

Лист 32. Зачеркнуто «даже в», надписано и исправлено «уход из Черного моря», вписано «меня», исправлено «обещание», «обращаюсь» – верить.

Лист 32 об. Зачеркнуто «но», исправлено «принадлежал», вписано «не», зачеркнуто «Ставку», надписано «постановку» – верить.

Лист 33. Зачеркнуто «кредитам», надписано «традициям», зачеркнуто «еще» – верить.

Лист 33 об. Исправлено «американского» – верить.

Стенограмма № 6

Лист 34. Вписано «восстание», «Семенову», исправлено «и», «уехал», «полезнее» – верить.

Лист 34 об. Вписано «со», «Вост. Кит. ж. д.», зачеркнуто «что» – верить.

Лист 35. Зачеркнуто «свои», вписано «что», исправлено «оформить», исправлено «что я должен войти», зачеркнуто «о том», «должен был занимать», надписано «занять», вписано «части», «могли», «оружия», «и» – верить.

Лист 35 об. Вписано «и затем», исправлено «удалось», зачеркнуто «это», надписано «таково» – верить.

Лист 36. Вписано «Вост. – Кит. ж. д.», исправлено «пользовался», «поддерживали», вписано «положение», зачеркнуто «они», надписано «отряды», вписано «в борьбе с большевиками» — К. Попов (подпись).

Лист 36 об. Зачеркнуто «но», надписано «и считали, что», зачеркнуто «сообразовали свои действия», надписано «действовали», вписано «же», зачеркнуто «их», надписано «отряды», зачеркнуто «была моя задача», вписано «была моя задача», «Харбине же», зачеркнуто «оно», надписано «Дальневосточный комитет», зачеркнуто «министерские посты были у них все распределены» – верить.

Лист 37. Зачеркнуто «этих», вписано «им», исправлено «претендовали», зачеркнуто «этого», надписано «всего», вписано «в то время», вписано «Правление», исправлено «для борьбы» – верить.

Лист 37 об. Исправлено «никакого отношения», зачеркнуто «для этого», «того», «которая находилась в», вписано «к разработке» – верить.

Лист 38. Вписано «относительно», «все», зачеркнуто «так как», надписано «что», вписано «но», «думал», «говорил я», «об этом», зачеркнуто «эти части», надписано «отдельные отряды», исправлено «недисциплинированности», зачеркнуто «это обстоятельство меня чрезвычайно удивило, тем не менее», зачеркнуто «он», надписано «Семенов», зачеркнуто «находится», зачеркнуто «Затем», «своим отрядом», надписано «средствами» — К. Попов (подпись).

Лист 38 об. Зачеркнуто «налаживать», надписано «направлять», исправлено «на», зачеркнуто «этих лиц», надписано «орловцев», вписано «смысле», исправлено «дисциплинирования», зачеркнуто «непременно», надписано «в частях», вписано «их», зачеркнуто «воинских частей» – верить.

Лист 39. Зачеркнуто «и ясно, что все это», надписано «что вся история с Семеновым», зачеркнуто «предприятие», надписано «предложения», зачеркнуто «связи», вписано «связи с» – верить.

Лист 39 об. Исправлено «страшную бурю», вписано «уверяя», зачеркнуто «его», надписано «Борщевского», вписано «моего» – верить.

Лист 40. Зачеркнуто «бессовестных», надписано «безответственных», зачеркнуто «с просьбой и», вписано «и заявлением», исправлено «при этом» – верить.

Стенограмма № 7

Лист 41. Зачеркнуто «всех», надписано «известных», вписано «во», зачеркнуто «несли», надписано «вели», исправлено «полицейских», исправлено «политический розыск, который заключался», вписано «при большевиках», «отдельные контрразведки», «теперь», «дело», «надзору» – верить.

Лист 41 об. Зачеркнуто «со стороны», надписано «в», вписано «он», исправлено «которым» – верить.

Лист 42. Исправлено и вписано «предприимчивые частные люди», зачеркнуто «предприниматели», надписано «лица», «яю», вписано «все», зачеркнуто «деятельность», надписано «меры со стороны» – верить.

Лист 42 об. Зачеркнуто «партии», надписано «действующих лиц», зачеркнуто «принадлежащих», надписано «подчиненных», вписано «как», зачеркнуто «подобным», надписано «таким», вписано «до», зачеркнуто «все эти лица», вписано «что у них» – верить.

Лист 43. Вписано «тех или других низменных инстинктов в» (далее зачеркнуто «распор.». – С. Д.), зачеркнуто «распоряжения», вписано «желания» – верить.

Лист 43 об. Вписано «Япония», «в Харбин», зачеркнуто «порядка», надписано «характера», исправлено «Дудровым», исправлено «занимался» – верить.

Лист 44. Вписано «поэтому» – верить.

Лист 44 об. Зачеркнуто «власть», «наступаем», «утвердился», надписано «сила», «создана» и «убедился» – верить.

Лист 45. Зачеркнуто «вид», надписано «из», зачеркнуто «занимался», надписано «обменялся», зачеркнуто «беседами», надписано «визитами», вписано «представителей», «у вас» – верить.

Лист 45 об. Вписано «поддерживало», зачеркнуто «поддерживала», исправлено «тогда», «проехать», вписано «иностранцев», исправлено «Чайковского» – верить.

Лист 46. Исправлено «положение», зачеркнуто «с ними» – верить.

Лист 46 об. Исправлено «чешских» – верить.

Лист 47. Зачеркнуто «они», надписано «чехи», вписано «союзники думали», зачеркнуто и надписано «Вам», вписано «же», вписано «с Вашей точки зрения», вписано «а что» – верить.

Лист 47 об. Исправлено «вне театра», зачеркнуто «единоличная», зачеркнуто «Верховная», надписано «аппарат», зачеркнуто «гражданскому порядку», надписано «Верховному командованию», вписано «аппарат», исправлено «которым», вписано «оно», зачеркнуто «и» – верить.

Лист 48. Вписано «тогда», зачеркнуто «пропуск», надписано «упущение», зачеркнуто «мы встретили», надписано «меня встретили» – верить.

Лист 48 об. Зачеркнуто «что», исправлено «меня», вписано «и лишь», «мое», исправлено «слышал», зачеркнуто «вся», надписано «в», зачеркнуто «шла про него и», зачеркнуто «на», надписано «против», вписано «известие» – верить.

Лист 49. Вписано «о Лебедеве», «относительно нашей армии», вписано «начальником штаба», зачеркнуто «какого», надписано «которого» – верить.

Лист 49 об. Исправлено «и», зачеркнуто «что», надписано «если», исправлено «останутся», «придется», «такого», «кардинального», зачеркнуто «то», «и», надписано «это» – верить.

Лист 50. Вписано «борьбы», зачеркнуто «туда», надписано «в Совет министров», зачеркнуто «там», надписано «в Совете», вписано «это» – верить.

Лист 50 об. Исправлено «зеленое», «столкновений», вписано «сам по себе» – верить.

Стенограмма № 8

Лист 51. Зачеркнуто «сама», вписано «самый вопрос», зачеркнуто «мне представлялось», вписано «производило на меня», зачеркнуто «мыслью», надписано «впечатление», зачеркнуто «лиш», надписано «членов правительства» – верить.

Лист 51 об. Вписано «Совета министров» – верить.

Лист 52. Зачеркнуто «что», вписано «на фронте», исправлено и вписано (далее зачеркнуто «вписано». – С. Д..) «формальной стороной», зачеркнуто «сия», исправлено «разногласий» – верить.

Лист 52 об. Зачеркнуто «можно», «отсюда», «выйдем», надписано «произойдет», зачеркнуто дважды «что» – верить.

Лист 53. Зачеркнуто «в тот день», вписано «в тот день», исправлено «продолжал», зачеркнуто дважды «вечером», а также дважды надписано «ночью» – верить.

Лист 53 об. (Далее зачеркнуто «Зачеркнуто «что», надписано «я». – С. Д.) Зачеркнуто «это», надписано «события», зачеркнуто «эти», надписано «теперь арестованные», вписано «с которым», «Роговским», зачеркнуто «Роговского», зачеркнуто «так как», вписано «и», зачеркнуто «правительства», вписано «Директории», исправлено «подверглись», зачеркнуто «какому-нибудь», вписано «бы собою», исправлено «всю» – верить.

Лист 54. Зачеркнуто «что», надписано «я», зачеркнуто «во главе всего», надписано «возглавляя», исправлено «должно», зачеркнуто «необходимо», зачеркнуто «следующее», трижды вписано «что», вписано «бы» – верить.

Лист 54 об. Вписано «что», «это», «кому бы то ни было», зачеркнуто «это», вписано «лица», зачеркнуто «который», надписано «Сыромятников», исправлено «а», зачеркнуто «тем», надписано «в отряды Красильникова» – верить.

Лист 55. Вписано «и», «был», «бы», «суда по делу о», «этим», вписано «один», зачеркнуто «как раз», надписано «за то, что», исправлено «самые», зачеркнуто «всей», вписано «по перевороту», вписано «совершившиеся», зачеркнуто «так», зачеркнуто «входим», надписано «пошел», зачеркнуто «нужно было», исправлено «над ними», «это вызвало» – верить.

Лист 55 об. Вписано «бы», зачеркнуто «о них», надписано «их», зачеркнуто «обязательства в виду», надписано «условия», зачеркнуто «нет, там», вписано «только», «не», вписано «Уордом», зачеркнуто «против» – верить.

Стенограмма № 9

Лист 57. Исправлено «Николаевичем» – верить.

Лист 57 об. Исправлено «армии», вписано «несколько» – верить.

Лист 58. Вписано «Сибирской», «мне», зачеркнуто «Сырового», вписано «Пирогова» – верить, зачеркнутому «будучи» – верить.

Лист 58 об. Вписано «Совета министров», исправлено и вписано «Уральского правительства», зачеркнуто «выбраны», вписано «выбраны» – верить.

Лист 59. Зачеркнуто «представителями чехов», надписано «со стороны чешского командования», зачеркнуто «тогда», вписано «один», вписано «же», вписано «же», исправлено «меня» – верить.

Лист 59 об. Зачеркнуто «когда», зачеркнуто «характер», вписано «характер», вписано «на это», «войска», исправлено «большинства», вписано «частей» – верить.

Лист 60. Исправлено «укрепленном», зачеркнуто «был», надписано «сделал» – верить.

Лист 60 об. Исправлено «Чернова» – верить.

Лист 61. Зачеркнуто «это», вписано «в», вписано «со стороны частей Фортунатова», вычеркнуто «со стороны частей Фортунатова» – верить.

Лист 61 об. Исправлено «определенных», «как таковых», вписано «и относительно», исправлено «представлялся», вписано «о» – верить.

Лист 62 об. Зачеркнуто «о которых», зачеркнуто «зашифрованную телеграмму», надписано «зашифрованную телеграмму», зачеркнуто «показалось, что это было», надписано «впоследствии оказалось», зачеркнуто «и это», надписано «а тогда» – верить.

Вписано «заявлено было», «тогда», «работ», исправлено «следственной», исправлено «как», зачеркнуто «мою», вписано «также», исправлено «декабря» – верить.

Лист 63. Вписано «это», «этому», зачеркнуто «все», исправлено «тревоге» – верить.

Лист 63 об. Исправлено «как», вписано «что», исправлено «обычного», зачеркнуто «этого», зачеркнуто «о том», надписано «с вопросом», вписано «же», «полевому», «чтобы» – верить.

Лист 64. Зачеркнуто «с перечислением арестованных членов Учредительного] Собр[ания]», надписано «с сообщением», исправлено «список членов Учр.», зачеркнуто «сейчас», исправлено «это впечатление я тогда же», вписано «не», «и», зачеркнуто «это», надписано «таково», вписано «от события, и событие это», зачеркнуто «и это», вписано и исправлено «и совершенно бессмысленным», вписано «их освобождение», зачеркнуто «и в», надписано «как», вписано «себе», исправлено «подсудным» – верить.

Лист 64 об. Вписано «он», исправлено «привел их в полевой суд», вписано «не», исправлено «попыткой», вписано «но тогда мне», зачеркнуто «это», надписано «Барташевский и другие», зачеркнуто «потому что», надписано «я говорю ему, что», вписано «от него», исправлено «и что», зачеркнуто «это, по-видимому, какая-то произошла задержка», вписано «точно», вписано «это дело», зачеркнуто «Девятов был уже уведен», «так как они взяли его», надписано (далее зачеркнуто «Девятова и Кириенко». – С. Д.) «Рубцов взял», вписано «опять», вписано «а Кириенко и Девятов тогда были уже уведены Рубцовым, который», исправлено «Рубцову» – верить.

Лист 65. Вписано «и», зачеркнуто «они», исправлено «а ранее», зачеркнуто «осужденных к бессрочной каторге», зачеркнуто «дело», исправлено «расследованием», вписано «Висковатова», зачеркнуто «как», вписано «расстрелов», зачеркнуто «найдены», надписано «выяснены», вписано «Висковатого» – верить.

Лист 65 об. Зачеркнуто «когда», зачеркнуто «чьему», исправлено и надписано «каким отрядам», зачеркнуто «в этот период», исправлено «какие» – верить.

Лист 66. Исправлено четырежды «Тов. председателя», зачеркнуто «он», вписано «Барташевский», исправлено «забыли об освобождении того или иного лица, прошедшем в порядке следственной работы», «чтобы», вписано «этого», «указание на» – верить.

Лист 66 об. Зачеркнуто «всем», вписано «недостатками» и исправлено «того судебного аппарата», вписано «например», «во», «говоря», «и», «не», исправлено «поставках», «для определенных», зачеркнуто «и которые», исправлено шесть раз «Тов. председателя» – верить.

Лист 67. Исправлено шесть раз «Тов. председателя», «писалось», «в» – верить.

Лист 67 об. Исправлено семь раз «Тов. председателем», «в», «при», «в», вписано «при», «Возвратились к производству военно-полевого суда», исправлено «стали», «боя не было», «нет», «участников», вписано «убито», «точно», «что», «подобного» – верить.

Лист 68. Вписано «приговора» и «эти» – верить.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 2. (Машинопись текста и личные правки, заверенные подписью.)

Глава 5

ЮРИДИЧЕСКАЯ ПРАВОМОЧНОСТЬ ТЕКСТОВ ДОПРОСОВ ВЕРХОВНОГО ПРАВИТЕЛЯ РОССИИ АДМИРАЛА А.В. КОЛЧАКА

Соответственно правомерно усомниться в юридической достоверности «данных 9 допросов», взятых органами внутренних дел Российской Федерации в 1999 г. за основу при рассмотрении вопроса о реабилитации Верховного правителя России. Могут ли план ведения и стенограммы допроса (не протоколы) рассматриваться в качестве конкретных обвинений и доказательства вины? Как следует квалифицировать беседу за одним столом (правда, по разные стороны) двух бывших руководителей правительств: Амурского и Российского?

Ведь фактический руководитель ведения допросов Александр Николаевич Алексеевский являлся с 1905 г. одним из видных организаторов «Союза амурских прогрессивных групп», куда входили представители от партий социалистов-демократов, эсеров и либералов. В Февральскую революцию А.Н. Алексеевский – уполномоченный Временного правительства, выпустивший бумажные боны рублевого достоинства (так называемые алексеевские рубли, или алексеевки. – С. Д.). В августе 1917 г. избран городским головой Благовещенской городской думы; член Хабаровского продовольственного комитета. В декабре по списку амурских эсеров вошел в состав Учредительного собрания. По возвращении из Петрограда арестован. В сентябре, с образованием нового правительства Амурской области, избран его председателем. Тогда же разослал телеграмму приисковым организациям, в которой приказал все прииски возвратить прежним владельцам, а в Комитеты общественной безопасности запретил включать «лиц, скомпрометировавших деятельностью в советских организациях»³⁰⁴.

9 октября 1918 г. был опубликован следующий приказ председателя правительства: «Все возникшие за время советской власти: городские, волостные, станичные, поселковые Советы, земельные и продовольственные комитеты, комиссариаты и проч. органы упраздняются. Для восстановления существовавших до советской власти законных органов управления и самоуправления, в область, по мере надобности, командируются уполномоченные от Амурского правительства, которым поручается ликвидация на местах всех советских органов самоуправления и правительственных учреждений.

Уполномоченным от правительства вменяется в обязанность безотлагательно принять меры к восстановлению на местах городских, общественных и волостных земских самоуправлений. Уполномоченному предоставляются права созыва волостных собраний из земских гласных или выборных от каждых 25 совершеннолетних граждан из каждого селения волости. На этих волостных собраниях должен быть временно избран Комитет общественной безопасности, которому под общим руководством уполномоченных правительства и передается заведование всеми местными нуждами, впредь до новых выборов земских гласных. О необходимости назначения перевыборов в волостное земство уполномоченные должны делать доклад правительству Амурской области»³⁰⁵. В декабре 1919 г. Алексеевский избирался на пост председателя совещания земских и городских гласных в Иркутске.

О реальных участниках ведения опросов адмирала расскажет в своих показаниях перед расстрелом в ОГПУ В.П. Денике: «Когда Политцентр, по требованию большевистского Ревкома, сдал власть последнему, председателем комиссии был назначен Чудновский, Попов – зампредс[едателе]м, а я – одним из членов комиссии. Допрос Колчака и его министров фактически производили – Попов, с[оциалист]-р[еволюционер] Алексеевский и я»³⁰⁶.

30 января постановлением ВРК Чрезвычайная следственная комиссия лишилась судебных функций и, более того, обсуждался вопрос о ликвидации комитета. Необходимость последнего отстоял исполком Совета рабочих и солдатских депутатов, принявший специальное решение: «…ввиду запутанных условий политического положения в связи с надвигающимися бандами Каппеля, а также угрозы со стороны семеновских банд, существование Военно-революционного комитета признать необходимым»³⁰⁷.

На заседаниях Совета развернулась дискуссия о целесообразности существования Военно-революционного трибунала (ВРТ) в качестве судебного органа. Малочисленная оппозиция левых социалистов-революционеров автономистов и меньшевиков (в лице бывших членов Политцентра И.Г. Гольдберга³⁰⁸ и А.Т. Самохина³⁰⁹) указывала на противоречие – карательные санкции прописываются без предварительно утвержденного закона. Все вопросы снял Чудновский: «Наглецы и гады контрреволюции, – заявил он, – начали заявлять о своем существовании. Чувствуя безнаказанность за свои подлые поступки, они становятся решительными и подрывают основы рабоче-крестьянской власти. Должен существовать орган, который в корне пресекал бы поползновения представителей и вдохновителей контрреволюции»³¹⁰.

На фоне обсуждаемых председателем ЧСК Чудновским проблем, что на текущий момент важнее: разрабатывать закон (в содружестве с местной демократией) или же не медля «в корне пресекать поползновения контрреволюции», члены его следственной комиссии самостоятельно продолжали предварительное расследование по делам арестованных членов Омского правительства.

Февраль 1920 г. был обилен событиями, отразившимися на всей дальнейшей деятельности комиссии: постановлением Иркутского ВРК от 3-го числа за № 20 она наделялась судебными функциями с правом применения смертной казни «на период контрреволюционного вооруженного восстания». Оговаривалась безконфирмационность исполнения приговоров³¹¹. В тот же день постановлением № 24 образован ВРТ при Ревкоме. Причины его создания объяснялись исключительными условиями «фронтовой полосы в борьбе с реакцией» и отсутствием «нормальных советских учреждений». В ведение трибунала перешли дела об общеуголовных, воинских и политических преступлениях.

Поскольку данный документ имеет большое значение для составления представления о возможном порядке проведения судебного процесса по персональным делам арестованных и ожидавших суда А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева, рассмотрим его общие положения.

ВРТ состоял из председателя и четырех членов, избираемых Иркутским Советом рабочих и солдатских депутатов (как состоявших, так и не состоявших членами Совета). Подсудимым предоставлялось право приглашать защитника из лиц, не ограниченных в правах. Законными поводами для возбуждения уголовных дел признавались: а) сообщения военных начальников, политических комиссаров и войсковых организаций, б) сообщения административных и судебных должностных лиц и мест, в) жалобы и заявления военнослужащих и частных лиц и г) явка с повинной.

Предусматривалось, что подследственные дела в трибунале должны рассматриваться с «возможной быстротой», под гарантии предоставления подсудимым защиты. По каждому подсудимому составлялся обвинительный акт, копия которого выдавалась ему на руки, кроме того – копия списка свидетелей и судей. Срок для вызова свидетелей со стороны подсудимого или его защиты – три дня с момента вручения обвинительного акта и списка свидетелей. При вынесении приговора решение принималось большинством голосов. Виновные приговаривались: а) к денежному штрафу, б) к общественному порицанию, в) к лишению свободы на определенные сроки или без срока, г) к общественным работам и д) к смертной казни. Смертные приговоры считались окончательными и вступавшими в законную силу через 24 часа, без дальнейшего кассационного обжалования³¹².

До принятия этих постановлений губернская конференция РКП(б) утвердила резолюцию об отношении к смертной казни. В ней отмечалось: «В условиях социальной революции, при ожесточенной борьбе двух борющихся внутри общества классов, – пролетариата и буржуазии, – позволительны все методы и способы, обессиливающие врага и дающие возможность завершить начатое дело ликвидации старого буржуазного правопорядка… Теперь, когда: 1) советской власти угрожает враг, как с востока, так и с запада, 2) контрреволюционные элементы в пределах г. Иркутска организуются для борьбы с советской властью, – коммунистическая организация предлагает власти беспощадно карать врагов советской власти включительно до смертной казни»³¹³.

Резолюция как нельзя лучше очертила три главных направления в последующей борьбе местных большевиков за упрочение своих политических позиций. Первое – «ликвидация старого буржуазного порядка». Не следует забывать, что сторонники Земского собора, или та самая «демократия, боровшаяся против власти Колчака», продолжали пользоваться доверием населения, а некоторые ее представители (например, И.Г. Гольдберг) протестовали против введения смертной казни, требуя разработки законов. Постановление № 24 позволило местным большевикам силовым приемом скинуть своих бывших союзников, конечным результатом чего явилось упразднение исполкомом 5 февраля Иркутского губернского земства³¹⁴. По распоряжению комиссара советского управления вся власть была передана исполкому Иркутского уездного Совета. Комиссию же по ликвидации земства не случайно возглавил комиссар внутренних дел. Местная печать, отметив это событие, само постановление об упразднении не опубликовала³¹⁵.

Второе направление – борьба с врагом «как с востока, так и с запада». Трудами отечественных историков написана эпопея героического противостояния революционных дружин Иркутска наступавшим каппелевцам и семеновцам. Благодаря воспоминаниям участников событий создавалось впечатление – именно в те студеные февральские критические, переломные дни решалось: быть или не быть власти Советов. Но если отбросить излишнюю патетику и обратиться к первоисточникам, то вырисовывается довольно странная картина. По докладу начальника обороны города, члена ВРТ Ревкома А. Сноскарева³¹⁶ от 11 февраля: пятитысячному гарнизону Иркутска, 1-му Иркутскому казачьему, 2-му конному, 1-му кавалерийскому и 2-му Забайкальскому полкам, ожидавшим с запада подхода частей Восточно-Сибирской Красной армии, угрожали «мелкие разведки», «мелкие разъезды», «обозы», «мелкие части» растянувшейся «колонны каппелевцев». И вся «борьба с врагом» ограничилась тремя сутками, по истечении которых, 10 февраля, осадное положение в Иркутске снято приказом № 26³¹⁷.

Третье направление – борьба с «контрреволюционными элементами в пределах города» – обозначалась иркутскими большевиками, ссылавшимися на «таинственные передвижения по городу… предметов боевого снаряжения» и разбросанные портреты Верховного правителя³¹⁸. Однако сам секретарь губернской рабоче-крестьянской инспекции милиции, оценивая политическое состояние губернии, признавал, что отдельные царские офицеры, осевшие в таежных Балаганском и Нижнеудинском уездах и поддерживавшие связь с Иркутском, ввиду малочисленности, «никаких активных выступлений с оружием в руках не предпринимали, а старались завязывать связь с кулацкими элементами деревни, через которых проникали в широкую крестьянскую массу, будируя их против советской власти»³¹⁹.

Следовательно, чрезвычайной ситуации, требовавшей немедленного расстрела Колчака и Пепеляева, на 6 февраля 1920 г. не существовало, как бы потом «литературно» ни оправдывались Ширямов, Бурсак и Чудновский. А оправдываться им действительно приходилось. 13 февраля (день, когда в городе было снято военное положение)³²⁰ в Иркутск прибыл представитель советской России (фамилия не установлена) вместе с 12 уполномоченными от центральной власти. Все они остались весьма недовольными скоропалительной казнью адмирала без санкции Москвы³²¹.

Судебного процесса ожидали и сами арестованные. 3 февраля с заявлением в адрес ЧСК обратился В.Н. Пепеляев. «Настоящим, совершенно сознательно, исключительно по своей инициативе и раз навсегда заявляю, что лично я не желаю своего освобождения, – писал он в одиночной камере. – Судьба послала мне тяжкое испытание в виде суда над моей деятельностью. Пусть это будет суд людей неодинаковых со мной взглядов, суд, пределы компетенции которого мне неизвестны, я решил его никак не избегать»³²². Верховный правитель, выслушав постановление Иркутского ВРК № 27 о расстреле, по воспоминаниям И.Н. Бурсака, вскрикнул: «Как! Без суда?» Чудновский ответил: «Да, адмирал, так же как Вы и Ваши подручные расстреливали тысячи наших товарищей»³²³.

Впрочем, дальнейшая судьба адмирала для местных большевиков предрешилась и без намечавшегося суда. 4 февраля С.Г. Чудновский представил в Ревком список из 18 человек, подлежащих немедленному расстрелу³²⁴. Что же касалось персонально Александра Васильевича, то еще в июле 1919 г. Совнарком по радио объявил о назначенной премии в 7 миллионов долларов за его убийство³²⁵. Активная переписка зампредседателя РВС Республики Э.М. Склянского³²⁶ с членом РВС 5-й красной армии И.Н. Смирновым в конечном счете решила печальную участь русского адмирала³²⁷.

Расстрел главных представителей свергнутой власти, казалось бы, на следственной деятельности ЧСК никак не отразился. В том же составе она продолжала допрашивать арестованных офицеров контрразведки и членов колчаковского правительства… И все же нельзя пройти мимо штучных документов с перепиской о выдаче трупов Колчака и Пепеляева для их дальнейшего погребения. 12-го постановлением за подписями Попова, Лукьянчикова, Денике и Алексеевского было принято решение о прекращении следственного дела на В.Н. Пепеляева с конечной формулировкой «за его казнью по приговору Ревкома»³²⁸ и выдаче предсмертной записки бывшего председателя Совета министров его вдове. Дальнейший «гуманный» акт следственной комиссии имел скрытый смысл.

Прошение Е. Пепеляевой с просьбой оказать содействие в получении тела мужа товарищ председателя К.А. Попов отослал в ВРК с препроводительным письмом, где отметил: «со стороны […] комиссии […] препятствий в выдаче тела не имеется»³²⁹. 14-го с аналогичной просьбой обратилась А.В. Тимирева, ходатайствуя о трупе Колчака³³⁰. Вновь Попов отослал документ в комиссию. Дождавшись официальных ответов, Константин Андреевич известил Е. Пепеляеву и А. Тимиреву о том, что «тела […] погребены и никому выданы не будут»³³¹.

Постановлением ЧСК было решено передать в Сибревком следственные дела Колчака и Пепеляева… Как же понимать просьбу С.Г. Чудновского, обращенную в губревком: «Ввиду того, что дела Колчака и Пепеляева должны быть мною доставлены отделу юстиции при Сибревкоме, прошу вас прислать мне надлежащие заверенные копии (2 экземпляра) приговора Иркутского Ревкома по отношению к ним обоим»?³³² Можно предположить, что палачу пришлось все-таки держать ответ за казнь. И вместе с делом адмирала он собирался отвезти недвусмысленную справку Попова, написанную тем 10 марта: «С быв[шего] председателя Совета министров В.Н. Пепеляева Чрезвычайная следственная комиссия, предполагавшая снять допросы с него, после снятия допросов с адмирала Колчака, не успела снять ни одного допроса, ввиду последовавшего со стороны Ирревкома смертного приговора»³³³.

Не останавливаясь на «занимательном» вопросе, что следует понимать под словом «погребены» – ледяную прорубь на речке Ушаковке или могилу во дворе Иркутской тюрьмы, отметим очевидный факт. За всей бюрократической волокитой стояло подчеркнуто нескрываемое желание членов Чрезвычайной следственной комиссии отмежеваться от решения ВРК о расстреле Колчака и Пепеляева, что говорит об их несогласии с постановлением за № 27 и срыве планов по допросам убиенных.

Особой заботой для Иркутского ВРК после расстрела Верховного правителя стало составление описей находившегося при нем имущества. Специально созданная комиссия учитывала все: от портянок до меховой шапки, с последующей мандатной раздачей «трофеев» отличившимся. Удалось отыскать документы, которые помогают переосмыслить некоторые известные факты об обстоятельствах расстрела.

Например, опись вещей, бывших при адмирале в губернской тюрьме: «Шуба, шапка, подушечка, 2 носовых платка, 2 щетки, электрический фонарь, банка вазелина, 1 платок носовой, чемодан с мелкими вещами, расческа, машинка для стрижки волос, портсигар серебряный, кольцо золотое, 4 куска мыла, именная печать, часы с футляром, бритва с футляром, кружка, чайная ложка, губка, помазок, мыльница, одеяло, чай, табак, дорожная бутылка, френч, полотенце, простыня, Георгиевский офицерский крест, зубная щетка, чайная серебряная ложка, банка консервов, банка сахара, кожаные перчатки, белье: 3 пары носок, 2 простыни, 2 рубахи, 3 носовых платка, платок черный, 2 пары кальсон, стаканчик для бритья, ножницы. Февраля 7-го дня 1920 года»³³⁴.

Проставленная на документе дата заставляет насторожиться – это не совпадает с воспоминаниями председателя Иркутской ЧК Самуила Чудновского, руководившего расстрелом в ночь на 7 февраля. «Я застал «правителя» стоящим недалеко от двери, одетым в шубу и в папахе, – писал он. – Видимо, «правитель» был наготове, чтобы в любую минуту выйти из тюрьмы и начать «править»… Выходим за ворота тюрьмы. Мороз 32–35 градусов по Реомюру. Ночь светлая, лунная…»³³⁵

Так что же, главный чекист Иркутска снимал с трупа (еще теплого, перед утоплением в полынье) вещи, упомянутые в описи: шубу, папаху, френч, Георгиевский крест, кожаные перчатки, кальсоны?.. Или Колчака не выводили за пределы тюрьмы, а расстреляли вместе с премьером его правительства В.Н. Пепеляевым и Чин-Пеком³³⁶ во внутреннем дворе?

В марте 1920 г. И.И. Сатрапинский доставляет в отдел народного образования библиотеку Верховного правителя, а 10-го числа А.Н. Топорнин передал в музей и его личные вещи: «Морской штандарт, черное шелковое знамя (коммунистическое), английский флаг, андреевский флаг, полотенце с вышитой надписью, андреевский флаг, андреевский флаг, саше для вязания, грелка для чайника, ермолка вышитая, флаг национальный, саше для платков, вышитая бисером полоска, палитра с красками, Св. Евангелие с собственной надписью, кошелек вышитый, японский подсвечник деревянный лакированный, чайный сервиз, деревянный лакированный из 16 предметов, серебряный кинжал, модель из кости куска хлеба с двумя мышами, 4 штуки вееров, 1 вышитый кошелек, вышитая бисером полоска, гребенка дамская, маленький резной ножик слоновой кости, костяные бусы, брошь костяная, 1 каменная коробка, 1 карандаш, связка кожаных пуговиц, 1 седло, 8 картин разных, блюдечко фарфоровое, солоница, бисерная ермолка, альбом для стихов, 3 штуки спиц с клубком, грелка с салфеткой, японская шпилька головная, печать, кубики китайские, 7 штук яиц пасхальных, стеклянная чашка, коробка с 7 орденами, открытки 228 штук, 4 штуки часов поломанных, 3 рюмки, 2 бокала, 27 серебряных монет, 21 медных монет, чехол для ручки, вышит бисером, пенсне, печать медная, звезда наградная, футляр для мундштука, мелочь (запонки, булавки и т. п.) в коробке, семь штук разных альбомов, выжженная коробка, коробочка, лакированная яйцом, деревянная коробка с рисунком (большая), портрет неизвестной женщины, каталог автомобильный и картины, микроскоп и физический прибор, двадцать девять икон и 1 лампадка, 2 портрета»³³⁷. Богатство, как видим, небольшое!

В то время, когда председатель Иркутского губревкома Я.Д. Янсон, вкупе с А. Ширямовым, распределяли вещи, обнаруженные в поезде № 52 (была создана даже специальная комиссия по ликвидации колчаковского имущества, учитывающая общее количество трофеев: кальсон, набрюшников, обмоток, носков, портянок и т. п.)³³⁸, следственная комиссия задержала и заключила в Иркутскую губернскую тюрьму в общей численности 1195 человек, из которых 726 политических деятелей³³⁹.

Сама смена власти происходила намного драматичнее и кровавее, чем в ноябре 1918 г.; тот же бандитизм, единственное отличие которого – в красной ленте на шапке или рукаве солдатско-крестьянской шинели, безвинные жертвы, огульная смертная казнь без следствия и приговоров, разруха, голод. Быт горожан в крупных городах с упрочением власти Советов рабочих и солдатских депутатов резко нищал. Летописец Иркутска Н.С. Романов писал: «Финансовая паника, закрыты все лавки, лавочки, киоски, никто не желает брать сибирские деньги… На Маньчжурке торговля есть, но на все цены увеличены в три, четыре раза… Крестьяне дров не везут в город… Минимум прожиточный утвержден на февраль 12 тыс. руб… убито семейство парикмахера Стемповского. Предварительно производились пытки, чтобы указали, где деньги… Объявлено об аннулировании сибирских денег. Всеобщая паника по случаю уничтожения сбережений. Базары пусты. Сибирские не берут, а романовок и керенок нет, положение для некоторых критическое, приходится не обедать… В городе идут обыски, отбирают муку, белье и золотые вещи»³⁴⁰.

10 апреля 1920 г. следственная комиссия выдвинула обвинения против деятельности колчаковского правительства, которая выражалась: «1) в захвате власти вопреки воле народа и в ведении гражданской войны в целях восстановления дореволюционного режима, 2) в фактическом установлении на территории этих правительств дореволюционного режима, с доведением наихудших проявлений его до небывалых пределов, в частности: а) в упразднении всех политических и социальных завоеваний революции, в особенности по отношению к рабочему классу и беднейшему крестьянству, б) в расхищении прямым и косвенным путем народного достояния, в) в создании целой системы организованных грабежей, вооруженных разбоев и всякого рода насилия над населением, разгромов и выжигания сел и деревень, одиночных и групповых убийств и массового истребления населения»³⁴¹.

Это постановление не отличалось от постановления ЧСК, принятого 30 января. В каждом из них о руководящей роли местных большевиков в свержении правительств Временного Сибирского и Омского не говорилось вовсе, как и о преступлениях «в организации истребительной вооруженной борьбы» против них. Кроме того, все обвинения, выдвинутые с января по апрель, рассматривали преступления, совершенные совокупно всем правительством, и не персонифицировались.

Соответственно при определении персональной степени виновности необходимо руководствоваться конкретными обвинениями. Были ли они сформулированы для Верховного правителя России А.В. Колчака? Почему обвинения не рассматривались следователями и Военной коллегией Верховного суда Российской Федерации в 1999 г.?

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА УЧАСТНИКОВ СОБЫТИЙ

Доклад начальника обороны Иркутска, члена Военно-революционного трибунала Ревкома А. Сноскарева от 11 февраля 1920 г.

По вступлении в должность сразу было приступлено к обороне и укреплению как внешних, так и внутренних пунктов города. Вся набережная реки Ангары была приведена в оборонительное положение: на улицах были построены баррикады и рогатки в местах предполагаемого движения каппелевцев.

Вместе с тем было приступлено к распределению города на боевые участки, назначение начальников участков и занятие частями назначенных участков. Всего в распоряжении штаба обороны находилось с добровольцами, сформированными в городе обороны, приблизительно до 5000 человек гарнизона. Из коих много было годных только для несения караульной службы.

7 февраля. Было докончено укрепление города и предместий, и части, заняв свои участки, приступили к разведке и охране. Было приказано первому Иркутскому казачьему полку отправиться в район деревни Моты с целью мешать продвижению противника, в случае, если бы таковой пошел по Круго-Байкальскому тракту, и действовать совместно с партизанами и слюдянцами.

8 февраля. С ночи начали поступать донесения о подходе мелких разведок противника, и в 12 час[ов] 30 мин[ут] ночи по 8 февраля было получено донесение о занятии противником поселка Иннокентьевной]. В Жимкино был также обнаружен неприятельский разъезд. Попавшие за ночь пленные сообщили, что в Иннокентьевский прибыли первые кавалерийские части противника. Колонна каппелевцев растянута; в деревне Суховской – штаб Войцеховского. Посланной разведкой было выяснено, что некоторые части идут из Иннокентьевск[ого] на Военный городок и по Иркуту направляются позади Глазкова на Медведевку. Это донесение прибыло к 12-ти часам дня.

Для выяснения сил противника в Жимкино был брошен второй конный полк, который заставил попятиться засевшую там заставу. Во время перестрелки ранен командир этого полка. Посланная разведка на Кузьмиху противника не обнаружила, но по показаниям жителей, там в 12 час[ов] дня были разъезды, которые затем направлялись на деревню Мельникова. Активных действий противник не обнаруживал.

9 февраля. В 7 час[ов] 30 мин[ут] утра огнем городских батарей была обстреляна Кузьмиха, в которую втягивались обозы противника. Стрельба вызвала панику среди обозов и сопровождавших их конников. В 2 часа 30 мин[ут] дня были обстреляны, замеченные южнее деревни Кузьмихи, обозы, расположившиеся на отдых. Огонь батарей заставил их скрыться в лес.

Еще 8 февраля для дальней разведки был выпущен из Иркутска боевой аэроплан, с заданием осветить местность вдоль Московского тракта Олонок до Михалева. Результаты полета дали следующие сведения: везде по тракту видны двигающиеся обозы и мелкие части противника. За Кузьмихой на восток каппелевцы переходили реку Ангару в двух местах у деревни Патрон[ы] и у деревни Пашково, другие же части обоза пошли по Круго-Байкальскому тракту. Для противодействия переправки противника, на указанных воздушной разведкой местах, была послана боевая разведка на деревню Щукино-Патроны. Первая производилась первым кавалерийским полком, который в стычке с противником взял пленных, отбросив его части. Вторая разведка вторым Забайкальским полком дала сведения, что Грудинино занято каппелевцами. Получив такое донесение, было приказано двинуться к Патронам кавалерийским частям Каландаришвили, чтобы поддержать разведку второго Забайкальского полка и ударить по обозу каппелевцев. Это приказание не было исполнено, т. к. конники отряда Каландаришвили, подходя к Патронам, заявили, что они не пойдут дальше, т. к. могут быть окруженными. На эту мысль их, якобы, натолкнули раздававшиеся орудийные выстрелы со стороны города. Это неисполнение приказа дало возможность каппелевцам, пользуясь ночью, протянуться около Иркутска на восток.

10 февраля. По приказу, части гарнизона (четвертая дивизия) перешли в наступление, выбили противника из Военного городка, захватив обоз и пленных. Отступающие каппелевцы по Иркуту бежали на Максимовщину, Смоленское, Круго-Байкальский тракт. Части дивизии, продолжая наступление, заняли Иннокентьевск[ий]. Здесь наступление четвертой дивизии было приостановлено ввиду полученных сведений о подходе с запада частей Восточно-Сибирской советской армии. В Иннокентьевском взято много груженых подвод и пленных. Вечером были двинуты ударные части четвертой дивизии на Култукский тракт для преследования каппелевцев в связи с первым иркутским казачьим полком; а также кавалерийские части, в количестве 365 сабель на Патроны для поддержки и развития операций, посланных раньше на Патроны групп 11-го полка и части Каландаришвили. Таким образом, приняты меры для ликвидации каппелевцев и отбития их обозов.

Государственный архив Иркутской области. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 149. Л. 263–263 об.

Глава 6

ПЕРСОНИФИЦИРОВАННЫЕ ОБВИНЕНИЯ ПРОТИВ АДМИРАЛА А.В. КОЛЧАКА

Персонифицированные обвинения против Верховного правителя России были официально опубликованы в омском органе печати Сибревкома и Сибирского областного бюро РКП(б) 12 мая 1920 г. в обвинительном заключении «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей», составленном заведующим отделом юстиции Сибревкома А.Г. Гойхбаргом. Данный документ состоял из двух частей. Первая – исторический обзор деятельности А.В. Колчака как «реставратора, восстановителя старого режима» под непосредственным влиянием иностранных империалистических стран. Вторая – перечисление «деяний» правительства, «члены которого мало чем отличаются от калмыковских³⁴² молодцев и Семенова»³⁴³.

Источниковедческий анализ комплекса документов «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» позволяет обозначить источники, послужившие основой для составления заключения в рамках подготовленных следственных материалов, и, главное, перечислить конкретные обвинения против Верховного правителя.

Итак, первая часть обоснована на одной из стенографических записей допросов адмирала (с прямым цитированием), без привлечения какой-либо дополнительной информации. Подчеркивая заинтересованность правительств Англии и США в заблаговременной подготовке лидеров, пригодных на роль «восстановителей самодержавия» в России, автор заключения «ведущим кандидатом» представил Александра Васильевича в качестве «одного из основоположников и идейного руководителя и вдохновителя российского империализма».

Свободная интерпретация стенограммы привела Гойхбарга к абсурдному выводу: сразу же после окончания Русско-японской войны в 1905 г. активная деятельность капитана 2-го ранга Колчака, направленная на возрождение российского судостроения, имела продуманный долгосрочный план по захвату Босфора и Дарданелл в… 1917 г.

Грубая подтасовка конкретных биографических фактов позволила обвинителю выделить три этапа «продажности и измены» русского морского офицера. Первый – принятие тайного приглашения контрадмирала Дж. Г. Гленнона³⁴⁴ в руководстве американским военным флотом в Средиземноморье, второй – добровольное поступление на английскую военную службу. Подобную цепь «предательств» директор Института советского права свел к третьему этапу: «…комедии восстановления единоличной самодержавной власти. Колчак как пьяница перед чаркою вина немного морщится, но все же соглашается принять на себя звание Верховного правителя»³⁴⁵.

Перечисленные этапы (как ни странно, спустя свыше 80 лет) в соответствии с 4-й статьей Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» все же являются юридическим основанием для отказа в реабилитации лиц, «…в делах которых имеются достаточные доказательства по обвинению в совершении следующих преступлений:

а) измена Родине в форме шпионажа, выдачи военной или государственной тайны, перехода на сторону врага; шпионаж, террористический акт, диверсия (пункт в редакции Закона Российской Федерации от 3 сентября 1993 г. № 5698-1);

б) совершение насильственных действий в отношении гражданского населения и военнопленных, а также пособничество изменникам Родины и фашистским оккупантам в совершении таких действий во время Великой Отечественной войны;

в) организация бандформирований, совершавших убийства, грабежи и другие насильственные действия, а также принимавших личное участие в совершении этих деяний в составе бандформирований (пункт в редакции Закона Российской Федерации от 3 сентября 1993 г. № 5698-1);

г) военные преступления, преступления против мира, против человечности и против правосудия (пункт в редакции Закона Российской Федерации от 3 сентября 1993 г. № 5698-1)».

Рассмотрим «достаточность доказательств» в ракурсе конкретных обвинений, сформулированных в 1920 г.

«Продажность и измена»

В отечественной историографии нет ни одной работы, специально посвященной военно-морской миссии вице-адмирала А.В. Колчака в Америку. Историки же 1920-х гг. рассматривали ее как подтверждение основного обвинения против диктатора «белой Сибири» – продажность интересам «мирового империализма». Считалось, что именно в США произошли окончательное формирование и подготовка Колчака к роли «реставратора» реакционного монархизма, мечтавшего «водрузить царский двуглавый орел на вратах Царьграда».

В отличие от российских американские историки Ч. Викс и Дж Байлен предполагали, что инициатор поездки Александра Васильевича в Америку контр-адмирал Дж. Г. Гленнон ходатайствовал за адмирала из личной симпатии и ради его спасения от предполагавшегося судебного разбирательства. Что касается совместных русско-американских военных операций осенью 1917 г. в черноморских проливах, то специалистам в Национальном архиве и Военно-морском департаменте США документов выявить не удалось³⁴⁶.

Такие разные оценки миссии Колчака требуют уточнения ее обстоятельств, цели, а также дипломатического статуса. Последнее обусловливается высоким положением военных делегаций, посетивших Соединенные Штаты за период 1917 г. В их числе: британская (21 апреля) членов парламента А. Балфоура и Э. Друммонда, французская (24 апреля) маршала Ж. Жоффре, итальянская (23 мая) принца Э. Арлотта, бельгийская (15 июня) барона Л. Мошера, русская (6 июля) Б.А. Бахметьева, японская (22 августа) виконта К. Ишии³⁴⁷.

На допросе в январе – феврале 1920 г. Колчак показал, что знакомство с контр-адмиралом Гленноном произошло в Петрограде. Однако согласно воспоминаниям лейтенанта Д.Н. Федотова³⁴⁸, прикомандированного Временным правительством к американцам, первая встреча состоялась в поезде по пути следования из Севастополя в столицу³⁴⁹.

Тема о революционных июньских волнениях 1917 г. в Севастополе, связанных с отставкой командующего Черноморским флотом вице-адмирала А.В. Колчака, раскрыта в ряде специальных исследований. Опубликованы и воспоминания некоторых участников тех событий. Однако в них лишь вскользь упоминается визит контр-адмирала Дж. Гленнона. Более того, выясняется прямая подтасовка фактов, когда даже обстоятельства очень краткого визита у исследователей расходятся. Например, в одном случае отмечается, что «разыгравшиеся в Севастополе события так перепугали американского адмирала, что он, не вылезая из вагона, с первым отходящим поездом выехал из Севастополя». В другом – подчеркивается «клеветническое контрреволюции онное подстрекательство» американцев, открыто призывавших поддержать Временное правительство.

Цитируемые в качестве доказательства последнего слова Гленнона, что «мысль о прекращении или ослаблении войны – мысль германская, которую агенты этой страны подсовывают русским очень старательно, не стесняясь денежными средствами», непонятно откуда взяты³⁵⁰. Указываемый в подстрочном примечании номер газеты «Крымский вестник» за 9 июня 1917 г. подобного не печатал, и, насколько известно, речи адмирала не протоколировались, так как произносились по-английски, а печатались лишь в газетном изложении.

Оценка же миссии с американской стороны прямо противоположная. Выступления Гленнона на черноморских кораблях и его речь на Севастопольском Делегатском собрании армии, флота и рабочих рассматриваются как «доблестный поступок», который войдет в историю примером предотвращения революционного восстания³⁵¹. Обе стороны, и русские, и американцы, несколько предвзяты в своих выводах, понять же истинное положение вещей можно, анализируя документы и воспоминания членов военно-морской миссии, хранящиеся в архивах США, а также газетные публикации тех лет.

Контр-адмирал Дж. Г. Гленнон входил в состав специальной дипломатической миссии экс-сенатора И. Рута³⁵², отправленной президентом Америки В. Вильсоном в Россию. Характер и цели миссии рассматривались в русской историографии. Подчеркивалось, что «деятельность миссии Рута была одной из многочисленных попыток правительства США вмешаться во внутренние дела России с тем, чтобы 1) предотвратить победу революции и прорыв фронта империализма в этой стране; 2) удержать Россию в войне и выиграть ее ценою прежде всего русской крови; 3) использовать антинародную и капитулянскую политику Временного правительства для экономической экспансии в Россию, колонизации страны, внедрения американского капитала в ее народное хозяйство»³⁵³.

Оставим в стороне данную, во многом спорную, оценку миссии «доброй воли», предпринятую, прежде всего, для выражения поддержки зарождавшейся русской демократии. Американский посол в России Д.Р. Фрэнсис³⁵⁴ в ноте от 26 мая 1917 г. отмечал: «…если русское правительство пожелает, эта миссия готова обсудить лучшие способы и пути к наиболее действенному ведению войны против германской автократии, которая ныне является наиболее тяжкой угрозой для всех демократических правительств…»³⁵⁵

Из сводного доклада дипломатической миссии в Россию, представленного И. Рутом Государственному секретарю, было известно о существовании конфиденциального рапорта Дж. Г. Гленнона, который не публиковался, а из статьи американских исследователей из Университета штата Джорджия – о других документах участников поездки в Севастополь.

Военно-морская миссия имела следующий состав: контр-адмирал Дж. Гленнон; кэптены (воинское звание в вооруженных морских силах США, соответствующее капитану 1-го ранга… – С. Д.) Н.А. Маккали³⁵⁶ и У.С. Кросли³⁵⁷; лейтенант флота Э.Д. Бернард³⁵⁸ и представитель от российского морского Генерального штаба Д.Н. Федотов³⁵⁹.

Судя по газетным сообщениям, американцы прибыли в Севастополь 8 июня 1917 г. Д.Н. Федотов, вспоминая, писал: «Мы закончили наш завтрак к моменту, когда поезд дотащился до перрона Севастопольского вокзала. Ожидая увидеть встречающую делегацию, я заметил лишь группу из трех морских офицеров, матроса и рабочего, явно ожидающих миссию. Я представился старшему по званию офицеру и попросил ввести в курс дел в Севастополе. Выяснилось – адмирал Колчак арестован не был, а лишь лишен всякой власти и отозван правительством в Петроград. Офицер также объяснил мне, что в состав встречающей делегации входят представители Совета, и закончил уверением в том, что они будут только рады сделать все от них зависящее по самому доброжелательному приему американских гостей, показав Черноморский флот, где бы те ни пожелали.

Картина прояснилась. Черноморский флот – последняя цитадель дисциплинированного и состоящего в порядке русского военного флота была пленена большевиками. В то время как лучшие республиканские ораторы объезжали армейский фронт, убеждая солдат продолжать войну, некоторые эмиссары из Кронштадта и Петрограда уже преуспели в поддержке местного Совета и заручились доверием моряков»³⁶⁰.

Прямо с вокзала Федотов отправился на линейный корабль «Георгий Победоносец», где от бывшего однокурсника узнал обстоятельства происшедших событий в Севастополе. Оказалось – с начала июня среди команд была развернута активная агитация против офицеров, причем их беспочвенно обвиняли в контрреволюционности. Свое недоверие матросы стали выражать командующему флотом вице-адмиралу А.В. Колчаку. На одном из митингов, собравшем около 15 тысяч человек, Колчака назвали крупным землевладельцем, преданным «помещичьим» интересам. Следующее обвинение превосходило первое – он намеренно ослабляет флот, отсылая с линии фронта корабли. На самом деле старый линкор «Три святителя» был списан как не имевший значения для активных боевых действий, а его команда отослана на корабли Одесской транспортной флотилии, правда, без согласования этого с Советами. Эскадренный миноносец «Жаркий» спустил свой вымпел, так как команда объявила недоверие своему командиру, обвиняя его в том, что он безрассудно подвергал опасности их жизни, участвуя в «ненужных и рискованных операциях» против вражеских кораблей и укреплений.

Присутствовавший на митинге Колчак стал резко говорить, что не владеет землей или иной собственностью и не имеет счетов в банках, а его движимое имущество состоит из нескольких чемоданов, вывезенных женою во время эвакуации из Либавы в 1914 г. Слова командующего произвели впечатление на матросов, и митинг рассеялся без продолжения.

В тот же вечер Колчак получил приглашение на встречу с вновь избранным Советом. Войдя в помещение, он услышал, что делегаты обсуждают вопрос о разоружении всех офицеров, а его присутствие открыто игнорируется председательствующим; в негодовании вице-адмирал ушел.

На следующий день с одного линейного корабля были разосланы радиограммы от имени Совета о разоружении всех офицеров и обыске их домов с целью изъятия оружия. Эти инструкции немедленно распространились матросами и были представлены на рассмотрение вице-адмиралу. Колчак собрал команду своего флагманского корабля и заявил, что приказ о разоружении считает личным оскорблением и отказывается далее командовать флотом, о чем он уже протелеграфировал Временному правительству. Текст его телеграммы был следующим: «Сегодня делегатское собрание постановило отобрать от всех офицеров оружие, что и приведено в исполнение судовыми и полковыми комитетами, такое же требование предъявлено и мне. Этим поступком наносится глубокое оскорбление мне и всему офицерскому составу, вносится рознь и разлад в вооруженную силу. Считаю, что моя дальнейшая деятельность в Черном море, равно как и деятельность начальника моего штаба, более не может быть полезна для блага отечества. Необходимо немедленное назначение нового командующего флотом и нового начальника штаба. 17 час. 30 мин. 6 июня 1917 г. Колчак» ³⁶¹.

Затем он взял свою саблю – оружие, полученное за выдающуюся храбрость во время обороны Порт-Артура в Русско-японской войне³⁶², и кинул ее за борт со словами: «Раз не хотят, чтобы у нас было оружие, так пусть идет в море». Между тем прибыла делегация от Совета и представила решение о сдаче Колчаком командования флотом, на что тот ответил, что уже это сделал.

Керенский, получив телеграмму вице-адмирала, немедленно телеграфировал ЦИКу, решительно требуя прекратить нарушения дисциплины и возвратить оружие офицерам. Министр отозвал Колчака в Петроград для личного отчета о событиях перед правительством. Федотов позднее писал: «Колчаковская власть над матросами была непоправимо разрушена, остатки престижа, имевшиеся в начале революции – уничтожены, а его надежды, как и других офицеров, на революцию более дисциплинированную, мирную своей реализацией на Черноморском флоте, чем в других частях российского флота – развеяны»³⁶³.

После недоразумений на вокзале американская миссия осмотрела несколько кораблей, а затем посетила пленарное заседание ЦИКа. Председатель комитета сказал: «Разрешите приветствовать вас от лица ЦИК, как представителей свободной страны и наших союзников. Позвольте заверить вас, что все собравшиеся здесь одухотворены одним желанием довести страну до Учредительного собрания. Смею заверить Вас, г-н адмирал, что если Вы попали к нам <…>, когда город переживает тревожное время, то эти моменты показывают любовь к родине, а не распад России. Позвольте заверить Вас, г-н адмирал, в этом и поблагодарить Вас за то, что Вы захотели увидеть физиономию народа, спросить обо всем у народа и просить не верить тем буржуазным газетам, которые защищают буржуазно-классовые интересы»³⁶⁴.

Контр-адмирал Гленнон по-английски ответил на приветствие: «Я очень рад видеть в России народное собрание. Я знаю затруднения настоящего момента, но я верю в идеалистический характер русского народа и что он переживет настоящий момент. Американская миссия, в которой я состою членом, прибыла в Россию и ставит на первое место выражение лучших пожеланий и приветствий демократическим началам страны. Вторая задача миссии – найти, чем мы можем быть полезными вам и вы нам. В целях помочь нам, вы должны все соединиться. У вас собственный метод, и мы не можем указывать, как вести дело создания государства. Мы существуем 150 лет как республика; не без трудностей, потому что задачи, которые нам предстояло разрешить, все время меняются, но я надеюсь, что вы будете направлять таким образом свои действия, что вся Россия будет действовать как один человек, и только когда вы будете действовать как один человек, вы можете быть великими и сильными и преодолеть возможности возврата автократии»³⁶⁵.

Миссия получила приглашение на Делегатское собрание армии, флота и рабочих, проходившее в цирке Труцци. Еще до прихода гостей там обсуждались резолюции судовых, полковых и ротных комитетов по вопросу ареста вице-адмирала Колчака. Все комитеты, за исключением трех, высказались против ареста. Большинство резолюций требовало выдать конфискованное во время волнений оружие офицерам, освободить арестованных и подчиниться Временному правительству³⁶⁶.

Американцы прибыли в цирк при чтении последней резолюции. Под гром аплодисментов и крики «ура» они поднялись на трибуну. Дж. Г. Гленнон произнес речь, переводимую капитаном 2-го ранга Л.К. Феншоу³⁶⁷: «Я приехал как член миссии [Соединенных Штатов Северной Америки] послать счастья русским людям, юной русской демократии. Я также приехал узнать, как мы можем помочь России, и как Россия может помочь нам и поможет ли? Мы должны действовать совместно в этой войне. Это война за демократию или автократию: одно должно восторжествовать. Чтобы вести эту войну, нужна совместная работа всех союзников против аристократических союзников. На одной стороне – демократия, на другой – автократия. Войну нельзя продолжать одному из союзников, она должна вестись всеми вместе, и та задача, для которой мы приехали, заключается в том, чтобы выяснить, как мы будем вести войну. Мы не можем быть вместе обороняющимися, и ни один из нас не может быть обороняющимся отдельно. Америка сто лет была в положении обороняющегося, теперь она вышла из этого положения и не может только обороняться, так как обороной война не может быть закончена. Мы все – союзники должны нанести одновременный удар, и только таким образом можно покончить с автократией и никак иначе»³⁶⁸.

Когда адмирал закончил говорить, председатель ЦИКа предложил прокричать «ура» в честь американской демократии, продлившееся, как отмечала газета, 2–3 минуты, пока гости не оставили собрание. После перерыва была принята общая резолюция, предложенная партией социалистов-революционеров, с добавлением резолюции от беспартийных и вынесено постановление Делегатского собрания. Последнее включало: «1) Немедленно вернуть оружие всем офицерам, составляющее частную собственность, т. е. холодное и огнестрельное не казенного образца; 2) Прекратить обыски и аресты, обо всех подозреваемых лицах сообщать Центральному комитету; 3) Немедленно исполнять все распоряжения командующего флотом, работающего при участии комиссии, избранной Делегатским собранием»³⁶⁹.

В 23 часа 40 минут 9 июня 1917 г. военно-морская миссия контрадмирала Дж. Г. Гленнона выехала из Севастополя. Ее провожали новый командующий Черноморским флотом контр-адмирал В.К. Лукин³⁷⁰ и члены Центрального комитета (преподнесшие цветы). Как видно из опубликованных в прессе переводов речей Гленнона, его трудно обвинить в «подстрекательстве», ведь он говорил то, что делегаты сами обсуждали на заседаниях. Слова гостя были прекрасно восприняты аудиторией и получили всеобщее одобрение. Сами же американцы, не поняв обстановки, явно переоценили выступления главы миссии, решив, что только благодаря им Делегатское собрание приняло постановление, прекращающее репрессии против офицеров.

Итак, поездке бывшего командующего Черноморским флотом в Петроград предшествовали два основных момента: разрабатываемая Босфорская операция и революционные события в стране весной – летом 1917 г. Практически в каждой Русско-турецкой войне отечественный флот ставил перед собой задачу по блокировке черноморских проливов, стремясь обезопасить южные территориальные рубежи. Первый вариант овладения Босфором был разработан в 1885 г., а в 1896 г. вопрос о высадке десанта на побережье решен почти окончательно. Численный состав и боевая мощь Черноморского флота постепенно увеличивались, и план операции с повестки дня не снимался. Более целенаправленные усилия по его подготовке стали предприниматься с началом Первой мировой войны. В 1916 г. задача по полной блокировке турецкого флота в проливах русскими моряками была успешно решена.

Особая заслуга в этом принадлежала вице-адмиралу А.В. Колчаку. В марте морской Генеральный штаб разработал «Основания для составления плана Босфорской операции в обстановке кампании 1917 г.»: господство на море российского флота, полная готовность транспортов и средств к десантной операции, наличие инструкций и планов, боевой опыт морских команд, сформированная специальная десантная морская дивизия, общий подъем «морального элемента, вследствие происшедших в России великих событий»³⁷¹.

Америке же захват Босфора и Дарданелл открывал путь для союзнической помощи России: поставка морем военного снаряжения, продовольствия, войск. Члены американской военно-морской миссии под руководством Дж. Г. Гленнона не без веских оснований (но неофициально) обсуждали возможность атаки проливов американским флотом. Конечно, опыт Колчака в минных операциях, его знание турецких фортификаций могли представлять интерес для флота США. То, что в 1970-х гг. историкам Ч. Виксу и Дж. Байлену в архивах США не удалось выявить документы о каких-либо планируемых операциях в черноморских проливах летом – осенью 1917 г., не является показателем того, что «американская Босфорская операция» не разрабатывалась вообще. Хорошо известно: военные планы, технология производства вооружений, разведывательные методы составляют предмет особых забот соответствующих американских (как, впрочем, и российских) служб.

Второй основной момент, предшествовавший миссии Колчака в Америку, связан с революционными событиями на Черноморском флоте и в стране. 6 июня 1917 г. Александр Васильевич в знак протеста против изъятия оружия у офицеров и постановления Делегатского собрания армии, флота и рабочих об их аресте добровольно сдал свою должность. В тот же день телеграммой председателя Временного правительства кн. Г.Е. Львова³⁷² и морского министра А.Ф. Керенского³⁷³ вице-адмирал, «допустивший явный бунт», был вызван в столицу для «личного доклада». 10 июня в Петрограде Колчак провел пресс-конференцию, заявив, что события на вверенном ему флоте «объясняются отчасти агитацией германского Генерального штаба…», отчасти «кампания против него обусловлена его политическими взглядами». Выступая в Мариинском дворце, он обвинил правительство в попустительстве подрыву и развалу вооруженных сил России. Резкая позиция А.В. Колчака привлекла к нему общественное внимание, его имя стало чрезвычайно популярным. 13 июня «Маленькая газета» призывала: «Пусть кн. Львов уступит место председателя в кабинете адм. Колчаку. Это будет министр победы…»³⁷⁴

Сам же «министр победы» тем временем встретился с сенатором И. Рутом и Гленноном Ему было предложено приехать в США для участия в работе над секретным планом военных действий американского флота в Босфоре и Дарданеллах. Колчак согласился, причем расценил предложение как официальное приглашение поступить на службу³⁷⁵.

На настойчивую просьбу контр-адмирала Гленнона послать военно-морскую миссию во главе с Колчаком в Америку в Зимнем дворце отвечали: вице-адмирал состоит под обвинением как не справившийся с поддержанием дисциплины в Севастополе. Однако в конце июня стали известны результаты расследования особой следственной комиссии по черноморским событиям во главе с сенатором А.С. Зарудным³⁷⁶. Обвинения против вице-адмирала Колчака в разложении дисциплины на флоте были полностью сняты. Оставался открытым вопрос о его дальнейшей службе.

Для русского правительства просьба сенатора И. Рута пришлась как нельзя вовремя. С пометой «не подлежит оглашению в печати» 27 июня временный управляющий морским министерством В.И. Лебедев³⁷⁷ представил проект постановления министерства, а «необходимость» в миссии обосновал в приложенном к нему докладе по морскому Генеральному штабу. Проект постановления правительство приняло на следующий день: «Посол Северо-Американских Соединенных Штатов обратился к Морскому министерству с просьбой командировать в Америку вместе с отъезжающей американской миссией русскую морскую миссию в составе четырех офицеров, и во главе этой миссии посол просит поставить вице-адмирала Колчака. Целью посылки морской миссии является передача американскому флоту опыта нашей морской войны, в частности минной войны и борьбы с подводными лодками.

Морское министерство считает желательным пойти навстречу этой просьбе по следующим причинам: 1. По сложившейся обстановке вице-адмирала Колчака вряд ли можно будет использовать в ближайшем будущем в России; 2. Несомненно, что вице-адмирал Колчак принесет громадную пользу нашим союзникам, очевидно, нуждающимся в опытном и боевом адмирале; 3. Исполнение этой просьбы будет способствовать фактическому сближению с новым союзником и поможет нам получить от них столь необходимую нам помощь хотя бы миноносцами для охраны наших северных торговых путей»³⁷⁸.

Установлено, что дипломатического статуса морская миссия Колчака не получила, тем более – четко сформулированной цели. Говорилось лишь об обмене опытом постановки мин и борьбы с подлодками, а также о желательной помощи в охране северных торговых путей. Причем последнее определялось крайне расплывчато: то ли речь шла о покупке или аренде миноносцев, то ли о патрулировании американскими миноносцами российского побережья где-то на Севере.

Первые две недели июля прошли для вице-адмирала в ожидании решения вопроса о составе миссии. Между тем неудачи на фронте обострили внутриполитическую обстановку. 3–4 июля в столице состоялись антиправительственные вооруженные демонстрации, возглавленные большевиками. 7-го ушел в отставку князь Г.Е. Львов, а 8-го министром-председателем стал А.Ф. Керенский, с сохранением поста военного и морского министра. На передовой линии фронта вводилась смертная казнь и учреждались военно-революционные суды.

15 июля, по газетным сообщениям, на дневном заседании Временного правительства Керенский, докладывая о ходе переговоров с представителями крупных политических партий, огласил список кандидатов в члены правительства. Морским министром назначался вице-адмирал Колчак, военным – Л.Г. Корнилов³⁷⁹. Но уже поздно ночью выяснилось, что кабинет обновился преимущественно за счет членов партии Народной свободы, а министр-председатель сохранил за собой портфель военного и морского министра³⁸⁰.

Через три дня Колчак уехал в двухнедельный отпуск, а 21 июля получил срочную телеграмму министра-председателя Временного правительства, адресованную председателю русской морской миссии в американском флоте: «Предлагаю Вам, с чинами вверенной Вам миссии, в кратчайший срок отбыть к месту назначения – Североамериканские Соединенные Штаты, донеся предварительно о причинах столь долгой задержки отъезда»³⁸¹.

Судя по телеграмме, можно предположить, что Временное правительство рассматривало миссию как возможность высылки вице-адмирала из России. Сам Колчак отмечал стремление правительства избавиться от его присутствия. Не желая участвовать в политических играх, вице-адмирал отправился в одну из могущественных морских держав в надежде найти то, что безуспешно пытался обрести на родине, – единомышленников в борьбе с главным врагом и России, и союзных держав мира – Германией.

Переход вице-адмирала Колчака на английскую военную службу

В день отъезда из Сан-Франциско Колчак получил первые сведения об Октябрьском перевороте, но не придал им серьезного значения. А на телеграмму с предложением выставить свою кандидатуру в Учредительное собрание от партии Народной свободы и группы беспартийных по Черноморскому флоту ответил согласием³⁸². Однако телеграмма его опоздала для регистрации на два часа.

Прибыв в ноябре 1917 г. в Японию, Александр Васильевич узнал от контр-адмирала Б.П. Дудорова³⁸³ об установлении в России власти Советов. Известие о намерении новой власти вывести страну из войны и подписать мир настолько его потрясло, что он решил на родину не возвращаться. В начале декабря Колчак обратился к английскому послу с просьбой поступить в распоряжение союзного командования для прохождения сухопутной службы на Западном фронте. В автобиографии писал: «Ни большевистского правительства, ни Брестского мира я признать не мог, но как адмирал Русского флота я считал для себя сохраняющими всю силу наши союзные обязательства в отношении Германии»³⁸⁴.

«Комедия восстановления единоличной самодержавной власти» Верховного правителя

Юридически установленные факты, выяснившиеся в ходе судебного разбирательства, об обстоятельствах прихода к власти вице-адмирала Колчака имеются исключительно в «Следственном деле по обвинению Колчака Александра Васильевича и других». Судебное разбирательство на Атаманском хуторе в мае 1920 г.³⁸⁵ подробно останавливалось на приходе к власти Колчака в ноябре 1918 г., при этом попутно разбирались биографические факты из жизни адмирала с их юридической оценкой.

Из показаний подсудимых товарища министра снабжения И.А. Молодых³⁸⁶ и министра юстиции колчаковского правительства А.П. Морозова³⁸⁷ выяснилось, что назначение Колчака военным министром состоялось вне общего порядка, предусматривавшего обязательное предварительное соглашение между Временным Сибирским правительством и Директорией. А.Г. Гойхбарг намеренно исказил некоторые факты. В частности, он утверждал, что на открытом заседании 19 ноября 1918 г. Верховный правитель и министр юстиции С.С. Старынкевич³⁸⁸ совместно заявили о визите к ним накануне полковника В.И. Волкова³⁸⁹ и войсковых старшин А.В. Катанаева³⁹⁰ и И.Н. Красильникова с тем, чтобы сообщить о своем решении арестовать некоторых членов Директории «во имя любви к родине»³⁹¹.

В качестве доказательства того, что атамановщина явилась главным инициатором выдвижения Колчака, Гойхбарг опросил бывшего военного министра и командующего Сибирской армией генерала А.Ф. Матковского об обстоятельствах суда по делу об аресте членов Уфимской директории: Н.Д. Авксентьева³⁹², В.М. Зензинова³⁹³, А.А. Аргунова³⁹⁴ и Е.Ф. Роговского³⁹⁵. Генерал заявил, что суд не нашел состава преступления по двум причинам. Первая – отсутствие на суде подсудимых, и вторая – арест членов Директории не означал уничтожения директорского правления, т. к. после освобождения они остались в составе правительства. Тогда А.Г. Гойхбарг переключился на выяснение обстоятельств ареста и суда над Волковым, Катанаевым и Красильниковым, которые этих членов Директории и арестовывали. Несмотря на все попытки, обвинителю не удалось получить ни от свидетелей, ни от подсудимых отрицательных оценок личности Верховного правителя и его действий в ноябре 1918 г.

Например, министр труда Л.И. Шумиловский³⁹⁶ говорил: «Я считал, что адмирал Колчак, как сильная личность, сможет сдержать военную среду и предохранить государство от тех потрясений, которые неизбежно грозили справа. Эти мотивы популярности в демократических странах Америки и Англии, умение поставить себя в военной среде, подтвержденные его положением в Черноморском флоте, и заставили меня подать за него голос. Я видел в нем гарантию, что те страшные события, которые происходили перед этим и которые только что произошли, не повторятся»³⁹⁷.

В ответ на эту характеристику Александр Григорьевич повторил один из выводов из составленного им «Заключения по делу самозваного и мятежного правительства» о «продажности» адмирала интересам Америки и Англии. Последующая реплика Шумиловского, расценившего «оборонческую войну» Колчака против экономической и политической гегемонии Германии «поступком патриота» и «безукоризненно честного человека», была использована Гойхбаргом для дискредитации имени Верховного правителя, обвиняя того в «самовольном оставлении Черноморского флота».

Для убедительности он сообщил о том, что весь допрос арестованного Колчака велся секретарем Государственного экономического совещания колчаковского правительства эсером А.Н. Алексеевским, что «исключало всякую возможность каково-то ни было не только физического, но и психического принуждения». Следовательно, стенограмму колчаковских показаний, с его точки зрения, следует расценивать добровольным признанием Верховного правителя в его дезертирстве³⁹⁸.

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА УЧАСТНИКОВ СОБЫТИЙ

Из рапорта контр-адмирала Дж. Гленнона от 30 июля 1917 г. о событиях в России и пребывании американской миссии в Севастополе в июне 1917 г.

(Перевод автора.)

Конфиденциально. Военный корабль Соединенных Штатов «Буффало», в море по пути из Владивостока в Сиэтл.

…В воскресенье, 17 июня 1917 г., американские морские офицеры: контр-адмирал Гленнон, кэптены Маккали и Кросли, лейтенант флота Бернард, а также русский помощник, лейтенант Федотов, в специально оборудованном вагон-салоне, предоставленном правительством, отправились на Черное море и прибыли в Севастополь 20 июня. Местная политическая ситуация была весьма неустойчивой. Днем позже Совет солдат, матросов и рабочих под влиянием работы нескольких агитаторов, приехавших из Кронштадта и Гельсингфорса и купленных на немецкие деньги, практически единогласно принял решение не признавать Временного правительства; изъять оружие у всех, лишенных власти офицеров и отстранить от дел командующего флотом вице-адмирала Колчака с его штабом. Американская делегация была встречена у поезда контр-адмиралом Лукиным – новым командующим, его штабом, рабочим и матросом – членами Севастопольского исполнительного комитета.

Американские офицеры беседовали с новым командующим и посетили два линкора, стоявшие на рейде. Всюду они были хорошо встречены, с отдачей специальных приветственных залпов из боевых орудий и оружейных башен; а основная мысль в кратких приветствиях адмирала, заключавшаяся в призыве выполнить каждым человеком свой долг в борьбе за свободу России, встречена с энтузиазмом. Все приветствия отдавались матросами добровольно – не по офицерским приказам.

Адмирал нанес визит в исполком солдат, матросов и рабочих, где произнес речь. Его замечания были хорошо восприняты, а он приглашен на следующий день на заседание Совета в составе 1200 человек. Исполком состоял из 220 членов, из них: 25 офицеров, 60 матросских, 30 солдатских, 60 рабочих делегатов, а также представители от различных организаций. Необходимо пояснить, что Совет из 1200 членов включал в себя делегатов, избранных представителями народа, в соответствии – 2 делегата на 240 человек, так приблизительно избирались делегаты и от рабочих. Дредноут «Свободная Россия» с командой из 1200 матросов, конечно, избрал 20 делегатов. Делегатский Совет назначил исполнительный комитет, занимавшийся повседневными делами и заботами, но главенствующий Совет-1200 решающим большинством, определяемым голосованием, контролировал всю ситуацию в Севастополе. На каждом корабле избирался судовой комитет; для группы кораблей – 3 офицера, 6 старшин и 15 матросов. Этот комитет был ответственным за внутреннюю жизнь на корабле в любом деле, как, например, нормирование продуктов, наказания, предоставления увольнений на берег, назначения на вахты и др., но теоретически не мог контролировать военных действий корабля. Однако фактически офицеры не смели отдавать приказов своим подчиненным. Следовательно, вся подготовка к предстоящим военным действиям была прекращена, что, впрочем, соответствовало общему желанию матросов. Если же офицер не нравился команде, он разоружался и обязан был оставить корабль. Подобное состояние, выразившееся в глубоком недоверии между офицерами и матросами, согласно заявлениям многих офицеров, вынуждало первых уходить в отставку, последние же не отдавали себе отчета в том, что без знаний и руководства офицеров им не обойтись. Многие классные офицеры, понимая ответственность, все же покидали корабли, где они полностью лишались власти.

Члены комитетов, представляющие матросов и рабочих, в личном плане были уравновешенными, рассудительными людьми, а некоторые из них заверяли, что беззакония и убийства офицеров, подобные произошедшим в Кронштадте и Гельсингфорсе, в Севастополе не пройдут. Относительно этих убийств, по официальному докладу, не совсем ясна картина, а все офицеры – участники событий – довольно сдержаны в разговоре. Из переговоров лейтенанта Бернарда с некоторыми такими офицерами, находившимися во время беспорядков на кораблях в Кронштадте и Гельсингфорсе, можно установить следующее.

Когда успех революции стал очевидным, комитеты матросов и рабочих в Кронштадте и Гельсингфорсе потребовали следующее: отменить отдание чести офицерам нижними чинами; снять погоны с офицеров; все виды оружия должны сдать в комитеты; ключи от корабельных складов боеприпасов, кладовых и сейфов с народными деньгами вернуть революционным массам. Временное правительство одобрило требования, и командующий Балтийским флотом³⁹⁹ отдал соответствующий приказ. Произошли некоторые трения, и внезапно толпы рабочих и матросов, возбужденные обладанием неограниченной властью, принялись повально убивать офицеров. Многие нашли свою смерть в постели, другие, пытавшиеся бежать, – на льду, некоторые были замучены и избиты до смерти, а большое число – раздеты и брошены в нижние трюмы кораблей. Те, кто спасся, позднее посажены в Кронштадтскую тюрьму и вместе с многими другими арестованными прошли перед трибуналами по сфабрикованным обвинениям. Эти издевательства продолжались в Кронштадте до 1 июля 1917 г., но в Гельсингфорсе все арестованные офицеры были освобождены вскоре после первого массового волнения. Приблизительное число убитых офицеров в Кронштадте составило 100 человек, в Гельсингфорсе – 50.

На совещании Совета-1200 в Севастополе 20 июня 1917 г., где произносилось множество речей, адмирал был выслушан с нескрываемым вниманием и восторженным одобрением. Итоговым голосованием той ночью решено 60 комитетами против 3: отменить предшествующее решение и поддержать Временное правительство; вернуть оружие и полномочия офицерам флота; арестовать агитаторов, ответственных за пропаганду против законной власти. Вице-адмирал Колчак в правах командующего не восстанавливался. Американская делегация вернулась в Петроград 23 июня.

Для интереса необходимо добавить, что во время визита американских офицеров в Севастополь они сопровождались не только прикомандированным, вероятно, командующим офицером, а также рабочим и моряком. Эти делегаты держались очень открыто, даже на ленчах в офицерском клубе, предназначенном лишь для состоятельных членов. По всему было видно, они понимали – вся власть и полномочия в их руках, а не у офицеров.

Два дня спустя после отставки вице-адмирала Колчака германский крейсер «Бреслау» предпринял рейд к дальнему острову у румынского берега и разрушил радиостанцию у взятого в плен маленького гарнизона. Стало ясно – немцы осведомлены о происходящих волнениях на Черноморском флоте, так как за предшествующие 11 месяцев «Бреслау» не отваживался покидать Константинополь.

24 июня заместитель морского министра капитан 1-го ранга Дудоров, выслушав адмирала Гленнона, обсудил ситуацию в Севастополе. Вечером 24 июня американская морская делегация покинула Петроград и отправилась в Архангельск, прибыв туда 26 июня…

Report of Rear Admiral Glennon's movements in Russia and naval information. 30 July 1917 // Records of the Department of State, Record Group 59, Relating to World War I and its termination, 1914—29. Vol. 39 1/2 (Report of the Special Diplomatic Mission to Russia, June-July 1917) 736. 72/6430 1/2. Подлинник.

Рапорт кэптена А. Бернарда о доблестном поступке контр-адмирала Дж. Г. Гленнона от 26 ноября 1940 г.

Авиабаза военно-морского флота США «Праздник Тела Христова», Техас.

1. Со времени смерти покойного контр-адмирала Джеймса Гленнона я постоянно думал о том, что поступок, показывающий его выдающуюся доблесть, свидетелем которого я был, непременно должен быть сообщен морскому департаменту как имевший место факт.

2. Нижеследующий рапорт написан по памяти, по той причине, что мои записи с описанием событий и дат не сохранились.

3. Адмирал Гленнон был представителем военно-морского флота в составе специальной дипломатической миссии Соединенных Штатов в Россию, назначенной президентом Вудро Вильсоном в мае 1917 г. Возглавлял миссию покойный сенатор Илайхью Рут. Статус адмирала Гленнона как члена миссии был «специальный дипломатический представитель президента», что соответствовало рангу посла. Я состоял помощником адмирала Гленнона в чине лейтенанта флота.

4. Миссия прибыла в Петроград в конце мая 1917 г. После примерно десяти дней, потраченных на изучение сложившейся ситуации на русском флоте, взбудораженном мартовской революцией, адмирал Гленнон решил осмотреть все российские военно-морские силы и базы.

5. Примерно в десятых числах июля (так в тексте. – С. Д.) визиты на северные российские военно-морские базы и силы были закончены. Дисциплинарное и моральное состояние признано плачевным; корабли контролировались комитетами из рядового состава, а немногочисленные остатки офицеров на борту, фактически захваченные в плен, были вынуждены оставаться на местах, потому что их знания весьма необходимы для управления кораблями. На нескольких кораблях мы совершили рейды по Балтике и осмотрели места в Кронштадте – России и Гельсингфорсе – Финляндии, где сотни морских офицеров были растерзаны мятежными толпами, и всюду получали вежливый прием.

6. По возвращении в Петроград адмирал Гленнон откровенно рассказал русскому морскому министру, что думает о российском флоте. Морской министр согласился и пригласил посетить Черноморский флот, который сохранил верность и дееспособность. В то время Черноморский флот под командованием вице-адмирала Александра Колчака, по сообщениям, противостоял пропаганде шпионов и комитетов с Балтики, с их призывами к низвержению законной власти и считался боеспособной морской силой.

7. Ранним утром, где-то в середине июля, адмирал Гленнон, в сопровождении кэптена Н.А. Маккали – военно-морского атташе в России в отставке, кэптена У.С. Кросли – нового атташе, лейтенанта Д. Федотова – русского помощника адмирала Гленнона и лейтенанта А.Д. Бернарда, прибыл в Севастополь. Мы были встречены у поезда комитетом в составе матроса, солдата и рабочего. Матрос, назначенный делегатом, сообщил лейтенанту Федотову и мне, что Совет солдат, матросов и рабочих, взявший власть предыдущим вечером, желает знать, что мы хотим. Когда миссия была представлена, матрос заявил, что не гарантирует нашей безопасности, если мы появимся в форме на улицах города, предложил вернуться в вагон и оставаться на местах.

В этот момент адмирал Гленнон вышел на перрон, а когда узнал такие новости, стал негодовать, заявив комитету, что проделал немалый путь из Соединенных Штатов специально, чтобы встретиться с адмиралом Колчаком и осмотреть русский Черноморский флот – нашего друга и союзника, и несмотря ни на что намерен это сделать. После нескольких убедительных и соответствующих фраз он приказал матросу найти такси и доставить его команду на пристань. Матрос мигом исчез, а вскоре показались дрожки.

8. После небольшой задержки на пристани подошла маленькая, с открытым мотором лодка, явно недостаточная, чтобы разместить всю команду. Насколько я помню, кэптены Маккали и Кросли остались на берегу прояснить ситуацию.

9. Когда мы поднялись на флагманский корабль – линкор класса дредноут, в поле зрения не попало ни одного офицера, а шканцы были довольно плотно заполнены бездельничающими матросами в грязной белой форме, пялившими на нас глаза… В конце концов, в ответ на призыв, появился помощник комендора первой статьи, который представился председателем комитета моряков, сообщив, что сам судовой комитет заседает уже всю ночь, с трудом решая, что делать дальше. Он заявил, что адмирал Колчак со своим штабом и почти все офицеры убрались с корабля еще прошлой ночью, но комитет решил оставить нескольких офицеров, заперев их в каютах.

10. По настоянию адмирала Гленнона мы под эскортом направились в офицерскую кают-компанию, дверь которой открыл с внешней стороны рядовой матрос, и вошли внутрь. Арестованный офицер был наглядным примером террора. Он сказал, что прощается с жизнью и готовится к смерти каждый раз, когда открывается дверь. Офицер был капитаном 3-го ранга, механиком, долгое время выжидавшим момента для побега с корабля.

11. Лейтенант Федотов и я, поднявшись через несколько минут на палубу, были немедленно окружены комитетом, требовавшим сообщить все об иностранных офицерах. Я рассказал им, кто мы, для чего приехали, где побывали, и добавил, что это был первый русский военный экипаж, посещенный моим адмиралом, где он не был принят с уважением и честью, подобающими офицеру высокого ранга. Комитет провел краткое совещание, а затем почтительно заявил, что желает извиниться и просит адмирала рассказать об американском флоте.

12. Адмирал Гленнон согласился пообщаться с ними и, после того как экипаж построился по ранжиру, вышел на палубу. Без обиняков, не подбирая особых слов, адмирал сказал, что думает насчет их мятежных действий и что они могли бы сделать для флота и демократии. Вскоре матросы зааплодировали; комитетам с соседних кораблей так понравилась речь Гленнона, что его пригласили на свои корабли. Он побывал на двух больших линкорах, где выразительно говорил, пробуждая энтузиазм у слушателей. На третьем корабле, еще до нашего появления, арестованные офицеры были освобождены, экипаж переоделся в форму, а адмирал встречен с надлежащими почестями. Сюда прибыла делегация от Совета солдат, матросов и рабочих, чтобы пригласить адмирала на встречу с делегатами. Более чем 2000 делегатов на сессии в Совете целый прошедший день обсуждали вопрос, как поступить с безоружными и лишенными власти офицерами. Адмирал принял приглашение.

13. К огромному сожалению, мне не удалось услышать речь адмирала Гленнона, обращенную к делегатам Совета. Он отослал лейтенанта Федотова и меня в город, чтобы собрать оставшихся офицеров и выяснить, что те думают о сложившейся ситуации. Офицеры, с которыми мы общались, хорошо держались; они ждали смерти и выглядели несколько смирившимися, потому как помощи ждать было неоткуда.

14. Когда мы подошли к залу, где проходила сессия делегатов, то увидели, что улицы заполнены людьми, которые пытаются пройти в само здание. Зал был набит битком, а адмирал говорил. Многократное «ура» присутствующих внутри подхватывали стоящие на улице. Позднее я узнал, что адмирал Гленнон произнес вдохновенную и сильную речь, окончательно убедившую делегатов в правоте его убеждений.

15. Немедленно после речи адмирала Совет проголосовал за отмену прежнего решения, вернув офицерам оружие, занимаемые положения, и принял постановление и приказ, ограждающие их от насилия.

16. Осенью 1917 г. вице-адмирал Колчак возглавлял русскую военно-морскую миссию в Соединенные Штаты. Я получил задание быть его помощником. Колчак неоднократно вспоминал о поступке адмирала Гленнона в Севастополе в самых благодарных словах. Он отмечал, что опасность была действительно реальной и серьезной, ведь той ночью ожидалась главная резня офицеров и их семей; смелость адмирала была великолепной, а результаты его усилий – невероятны.

17. По моим наблюдениям за адмиралом Гленноном, он быстро оценил ситуацию в Севастополе, увидел, что и как предпринять без задней мысли о собственной безопасности. Его выдающаяся храбрость, уверенность в себе, командный голос и верность лучшим традициям нашего флота сделали успех возможным.

Captain Alva D. Bernhard to Secretary of the Navy, Charles Edison⁴⁰⁰, 26 November 1940 // Record Group 45, Record Collection of the Office of Naval, Record and Library, VM 9501, Special mission, U.S. Naval Archives, Washington, D.C. Копия.

Памятная записка Н.А. Маккали министру военно-морского флота США Дж. Даньелсу ⁴⁰¹

от 23 февраля 1921 г. о визите в сентябре – октябре 1917 г. русской морской миссии вице-адмирала Колчака

Генеральный штаб Военно-морского департамента

От контр-адмирала военно-морских сил США H.A. Маккали министру военно-морского флота

1. По распоряжению главы русского Временного правительства г-на Александра Керенского русская морская миссия вице-адмирала Александра Колчака, прибыв в Северо-Американские Соединенные Штаты 10 сентября, после программы официальных визитов и встреч с морскими офицерами США отплыла из Сан-Франциско 25 октября 1917 г.

Состав комиссии: капитан 1-го ранга, начальник штаба Смирнов; Колечицкий⁴⁰² – офицер-артиллерист; Безуар⁴⁰³ – офицер-минер; Вуич⁴⁰⁴ – торпедный офицер; лейтенант-связист Мезенцев⁴⁰⁵ и лейтенант Макаров⁴⁰⁶ – сын покойного адмирала С.О. Макарова⁴⁰⁷, адъютант вице-адмирала Колчака.

2. Вице-адмирал еще молодым офицером отличился в арктической экспедиции по спасению разведочной партии. Затем – при обороне Порт-Артура, а во время мировой войны – командуя торпедной обороной Рижского залива. Благодаря его планам германское наступление в залив в сентябре 1915 г. после сильнейшей попытки провалилось. За это Колчак был произведен в контр-адмиралы, а в октябре 1916 г. – вице-адмиралы в возрасте 41 года (правильно: в апреле 1916 г. произведен в контр-адмиралы, в июне 1916 г. – вице-адмиралы. – С. Д.), став самым молодым офицером этого ранга в русском военно-морском флоте и одним из молодых вице-адмиралов в мире.

С производством в вице-адмиралы он был немедленно назначен командовать Черноморским флотом, усилив его боеспособность. В первые дни революции, будучи командующим Черноморским флотом, Колчак незамедлительно принял революцию как свершившийся факт и объявил о своей верности Временному правительству.

3. Когда в марте 1917 г. началась революция, матросы Балтийского флота убили своего командующего и жестоко избили около ста офицеров. Черноморский флот частично благодаря тому, что пребывал в зимнем плавании, находясь в лучшем климатическом положении Черного моря, но в значительной степени благодаря лично Колчаку оставался верным Временному правительству и до июня 1917 г. был в значительной военной силе. Однако в этот месяц агитаторы Балтики наводнили Севастополь, и уже 20-го числа матросы Черноморского флота приняли решение снять Колчака с должности и избрать своего командующего.

Адмирал Колчак, получив извещение об этой акции, в своей речи на палубе флагманского корабля призвал экипажи соблюдать лояльность, но, видя бесполезность слов, выкинул свою саблю в море и сдал командование. Этот выразительный личный порыв адмирала позднее подвинул матросов по собственной инициативе поднять со дна саблю и возвратить ее Колчаку, который, однако, отказался принимать ее, пока не будет преданности личного состава.

На следующий день после отставки Колчака в Севастополь прибыла американская морская миссия контр-адмирала Джеймса Г. Гленнона. Вместо ожидаемого приема командующим и его штабом она была встречена на вокзале революционным комитетом, состоявшим из рабочего-паяльщика с верфи, матроса и младшего лейтенанта. В подобных условиях миссия прошла как нельзя лучше, особенно хороший эффект произвела взволнованная речь контр-адмирала Гленнона перед восставшими матросскими массами, в которой он призвал к соблюдению верности великому делу союзнической борьбы. На этом митинге и, возможно, как результат призыва адмирала Гленнона было решено освободить арестованных русских морских офицеров и вернуть им изъятое оружие, но деморализация прогрессировала, вследствие чего Черноморский флот потерял готовую к действию морскую мощь.

4. Вскоре после этого инцидента в Соединенные Штаты была направлена миссия адмирала Колчака, вероятно, для изучения, как поддерживается дисциплина на флоте республиканского правительства, а также для обмена с нашими офицерами опытом проведения морских операций российского флота, накопленным за время великой войны.

Во время пребывания в Соединенных Штатах русская морская миссия была принята морским министром и другими официальными лицами, посетила главную морскую верфь, провела две недели в военно-морском колледже (в Ньюпорте, штат Род-Айленд. – С. Д.), от которого русские пришли в восторг; в заключение визита – совершили недельное плавание на нашем Атлантическом флоте с вице-адмиралом Коффманом⁴⁰⁸ за отсутствием адмирала Мейо⁴⁰⁹.

Русские основательно и всесторонне изучали уставы военно-морского флота США, особенно те части, которые рассматривали поддержание дисциплины, а также практические методы ее сохранения на нашем флоте. С позиции сегодняшнего дня, спустя время, можно отметить, что они не поняли духа нашего флота, поразившись больше четвертой статье устава флота, которая предписывала: «Смертная казнь или иное наказание военного трибунала может быть вынесено любому служащему морского флота, как то – бастующему, грозящему физическим насилием, призывающему к неповиновению или насилию в отношении своего вышестоящего офицера, при исполнении служебных обязанностей последним», чем тому факту, что за довольно долгий период времени эта статья ни разу не применялась.

5. Начальник штаба капитан 1-го ранга Смирнов сделал очень интересное сообщение о проведении штабных учений на российском флоте и функциональных обязанностях штаба и его начальника. В своей реализации русский план весьма сложен в применении на других флотах и бесспорно специфичен. Огромная часть штаба содержится на отдельном судне, не обязательно боевом, поддерживая распорядок службы и все управление. Начальник штаба, когда флот на рейде в порту, находится на борту судна, когда же флот выходит в море, берет с собой офицера по оперативной работе, навигатора, личный штаб, может потребовать к себе в помощь и других офицеров, поднимает свой, соответствующий моменту, вымпел. Первым, кто вне порта поднял вымпел на флотилии, был адмирал Макаров в Порт-Артуре.

6. Во время посещения военно-морского колледжа адмирал Колчак особое внимание уделил принципам построения и основным типам кораблей, которые, по его мнению, наиболее присущи флоту Соединенных Штатов, учитывая наши стратегические и тактические потребности. Одно замечание, которое он сделал, выглядевшее по тем временам оригинальным, но позднее претерпевшее изменение, было то, что все корабли боевого флота, будь то линкор, крейсер или эсминец, на линии горизонта показывают врагу свой силуэт. Внимание адмирала привлекла отчетливая однородность судов некоторых классов.

7. По словам адмирала Колчака, он был татарского происхождения, что заметно по его внешнему виду. Среднего роста, смуглый, с узким разрезом глаз и непреклонным выражением лица: все говорило о достоверности адмиральских слов. Он был простым, практичным, с широким кругозором и полным сильнейшего чувства патриотизма к России. Проявлял личную заботу к офицерам своего штаба, а также к моряку-ординарцу, что характерно для русских официальных взаимоотношений. Колчак восторгался нашим адмиралом Фаррагутом⁴¹⁰, совершив специальное плавание с тем, чтобы возложить венок на могилу этого выдающегося офицера. Может быть, возложение связано с его собственными полярными заслугами, ведь Колчак очень ценил и знал наших полярных первопроходцев.

8. После завершения официальных визитов и конференций миссия адмирала Колчака, проделав путь через Соединенные Штаты, посетив Большой каньон в Колорадо и Йосемитский национальный парк – географические местности, прекрасно известные всем образованным русским, 25 октября отплыла из Сан-Франциско в Японию. В 1920 г. один из офицеров штаба адмирала Колчака, сбежавший от большевиков после полугодовой работы сапожником в московском магазине, вспоминал о визите в Америку как о непродолжительном и прекрасном сне.

9. По прибытии в Японию адмирал Колчак намеревался по Сибирской железной дороге возвратиться в Россию, но тем временем, 7 ноября 1917 г., власть в Петрограде захватили большевики, и он счел дальнейший путь нецелесообразным. Большевистское правительство предлагало адмиралу Колчаку и его офицерам ускорить возращение в Россию, если они признают их власть и присягнут на верность, что Колчак сделать отказался.

В конце концов адмирал Колчак и его офицеры присоединились к антибольшевистскому движению в Сибири и отправились дальше в Омск. Там, не достигнув взаимопонимания с официальными лицами руководства движения, в декабре 1918 г. (правильно: ноябре. – С. Д.) Колчак был избран Верховным правителем без ограничений полномочий как в гражданской, так и в военной сферах. Некоторое время его правление преуспевало. Так, апрельское 1919 г. наступление продвинулось в западном направлении к Перми и серьезно угрожало власти большевиков. Те, сосредоточив все свои силы, после сильнейшего сражения отбросили колчаковские войска далеко к Байкалу.

В январе 1920 г. недалеко от Иркутска, на станции Иннокентьевская, отрезанный от своих войск и брошенный на произвол судьбы союзниками, Колчак был арестован революционной частью. Он был сдан большевистскому комиссару, который после военно-полевого суда приговорил его к расстрелу. Ранним утром 7 февраля 1920 г. Колчак был выведен во внутренний двор иркутской тюрьмы. Солдат, несший перед ним фонарь для лучшей ориентации конвоя, рассказывал, что солдаты отказались стрелять по Колчаку, тогда подошел комиссар и выстрелил сам. Так или иначе, адмирал Колчак был убит, и с его смертью погибли храбрость, честь и патриотизм России.

НА. Маккали

Real Admiral N.A. McCully to Secretary of the Navy, February 23. 1921 // Record Group 45. Record Collection of the Office of Naval. Records and Library. V 9501. Special mission. U.S. National Archives. Машинопись, копия.

Глава 7

ХРОНОЛОГИЯ, УЧАСТНИКИ СОБЫТИЙ И УБИЙЦЫ 31 ЗАЛОЖНИКА НА БАЙКАЛЕ В РОЖДЕСТВЕНСКУЮ НОЧЬ 1920 Г

Одним из ярчайших подтверждений голословности персонального обвинения Верховного правителя России в его «потворстве» карательной власти является тяжелая страница истории убийства 31 заложника в ночь на Рождество 1920 г.

Насколько далек был А.В. Колчак от тщательно скрываемой кровавой борьбы многочисленных «атаманчиков» с местным населением, настолько же беспомощными и инертными оказались народно-революционные части Политического центра, вкупе с союзниками и агонизирующим правительством, в деле спасения человеческих жизней. В то время, когда в бронированных утепленных купе вагонов союзников 2–3 января 1920 г. обсуждались вопросы вывоза из Иркутска имущества правительства и золотого запаса России, охраны туннелей и железнодорожных путей и т. д., небольшая команда русских офицеров, не скрываясь, открыто комплектовала «живой обоз заложников» своего бегства из города.

Лишь 10 января Политический центр опубликовал официальный список 31 заложника, убитого на Байкале, не удосужившись обстоятельно выяснить их имена и отчества, профессию: 1) Бобров, 2) Вадзитинский – служащий, 3) Веселов – библиотекарь, 4) Волчек, 5) Гладышев – солдат, 6) П.А. Данилов – уполномоченный Всероссийского Союза городов, 7) Дубинин – солдат, 8) В.А. Ермолаева – секретарь губернской инспекции труда, 9) Земенков – типографский рабочий, 10) Кондратьев – солдат, 11) А. Копылевич – солдат, 12) Корзин – студент-медик, 13) Корняков – прапорщик, 14) Корымов – кооператор, 15) А. Кочановский, 16) В. Максимов – служащий, 17) В.Д. Марков, 18) П.Я. Михайлов – бывший товарищ министра внутренних дел Западно-Сибирского комиссариата, член Учредительного собрания, 19) Моргенштерн – техник, 20) Новиков – курьер, 17 лет, 21) Окладников – прапорщик, 22) Я. Орлянский – студент, 23) В.П. Перкунев, 24) Петров, 25) Поручиков – солдат, 26) Сахаров (Терещенко), 27) И.Н. Соболев – курьер, 28) А. Фадеев – председатель учительского совета, 29) Филиппов – служащий, 30) Михаил Хорошков – 17 лет, 31) Храбров (Милованов).

«Следственное дело по обвинению Колчака Александра Васильевича и других», хранящееся в Центральном архиве ФСБ России, содержит небольшой комплект копий показаний прямых участников «дела 31-го», которые раскрывают неизвестные обстоятельства этой истории. «Выписки из показаний членов бывшей контрразведки при штабе Иркутского военного округа Черепанова, Базанова и Полканова и агента той же контрразведки Цыганкова (показания выписаны в части, касающейся времени непосредственно предшествовавшего перевороту 4–5 января 1920 г.)» помогают воссоздать реальную и последовательную картину событий, которую можно условно разбить на несколько этапов.

Внедрение агентов контрразведки при штабе Иркутского военного округа в нелегальную организацию эсеров-активистов. 23 января 1920 г. бывший начальник контрразведки при штабе Иркутского военного округа штабс-капитан Д.П. Черепанов рассказал об обстоятельствах, связанных с агентурной работой контрразведки: поручик Курдяев (Гордеев), через солдата 56-го полка Кудышкина, внедрился в компанию иркутских эсеров, заручившись положительными отзывами членов эсеровской организации Канашкина, машиниста Юрьева и Сахарова-Терещенко. Нелегальная организация называла себя эсерами-активистами, в противоположность легально работавшим эсерам-пассивистам. Целью «активистов», по словам Кудышкина, являлась агитационная работа по разложению войсковых частей правительства и союзников.

В середине декабря 1919 г. состоялось собрание рабочего кружка в Знаменском предместье, собравшее восемь человек. Учитывая малочисленный состав участников, контрразведка решила повременить с их арестом, ожидая дальнейших действий и продолжая собирать дополнительные сведения о поименном списке. Постепенно, благодаря агенту Кудышкину, стали известны фамилии эсеров: Тишин, Тарутин, Агеев, М.П. Храбров (Милованов) и Самарцев-Петров.

Арест участников собрания эсеров-активистов в ночь с 24 на 25 декабря 1919 г. 24 декабря 1919 г. иркутская контрразведка получила информацию от поручика Курдяева о планах эсеров провести тайную сходку в доме № 77 по 2-й Иерусалимской улице. Заручившись ордером на арест от генерала А.Н. Вагина, отряд особого назначения МВД во главе с чиновником В.П. Базановым, поручиками Е.А. Насоновым (окончившим специальные курсы контрразведки при царском режиме), В.М. Полкановым и агентом Щукиным арестовал восемнадцать участников собрания. Штабс-капитан Д.П. Черепанов на допросе Чрезвычайной следственной комиссии 23 января 1920 г. перечислил некоторые фамилии: П.Я. Михайлов, В.Д. Марков, Самарцев-Петров, Сахаров-Терещенко, Храбров (Милованов), В.П. Перкунев и А. Копылевич.

А чиновник Базанов на допросе 16 февраля 1920 г. дополнил этот список Бобровым и Иорданским. Правда, при этом говорил о двенадцати задержанных. Подчеркивал, что распоряжение об аресте и доставке арестованных в комендантское управление генерала Е.Г. Сычева исходило непосредственно от Черепанова. Однако разместили арестованных в номерах (9, 23, 41, 48, 59) гостиницы «Модерн» из-за сомнений в надежности караула тюрьмы и гауптвахты. По показаниям Базанова, на месте обыска были изъяты прокламации, шифр и деньги в сумме около 25 тысяч рублей. При личном осмотре ничего незаконного не оказалось.

Д.П. Черепанов рассказывал: «После прибытия арестованных ночью на 25 декабря, я отправился к ген[ералу] Сычеву, в его штаб в комендантском управлении, где у Сычева застал П.Д. Яковлева и доложил, что арестовано собрание сибирских эсеров, и среди них находится П. Михайлов, Марков и Самарцев-Петров. Яковлев заявляет при этом, что П. Михайлов – лицо известное и что за ним много дел, но каких дел, не пояснил. Это заявление было сделано Яковлевым после моего доклада, что арестованные принадлежат к партии эсеров, в намерение которых входят террористические действия по отношению к союзному составу. Сычев, по моему докладу, дал мне распоряжение оставить арестованных в «Модерне».

Затем в эту же ночь я вместе, если не ошибаюсь, с полковником Благовещенским был в «Модерне» у управляющего министерством юстиции Морозова, которому также доложил о происшедшем аресте, и ввиду того, что среди арестованных были такие лица, как Михайлов и Марков, [а] в контрразведке уже не было опытных лиц для ведения допросов, просил Морозова сделать распоряжение о привлечении к допросу прокурорского надзора. Морозов согласился и сейчас же это распоряжение сделал».

Допросы арестованных. Допросы начались утром 25 декабря в присутствии прокурора Колесникова. Их вели Е.А. Насонов, Филин и Попелат. В.М. Полканов показывал Чрезвычайной следственной комиссии 18 февраля 1920 г: «Он же – Насонов, затем Попелат вели допросы арестованных в «Модерне» в присутствии прокуратуры; собственно говоря, они только записывали показания, а вопросы ставили члены прокуратуры, осведомленные капитаном Черепановым». Желание начальника чешской контрразведки Пэха присутствовать при этом получило поддержку А.П. Морозова и А.А. Червен-Водали. Однако чешский офицер ограничился всего лишь получасовым визитом.

По словам Колесникова, выяснилось, что тайное собрание эсеров-активистов имело своей целью организацию восстания в войсках Иркутского гарнизона при поддержке Политического центра. Штаб центра находился в помещении земельного отдела земской управы по Графо-Кутайсовской улице. Получив такую информацию, прокурор Колесников подписал ордера на обыск и аресты. Ответственными исполнителями по приведению решений назначались поручик В.М. Полканов и товарищ прокурора С. Бельденинов.

Арест и допросы посетителей земельного отдела 25 декабря 1919 г. В земельном отделе при обыске была обнаружена пачка произведений Политического центра и печать 1-й Народной социалистической армии. Присутствовавшие в помещении восемнадцать человек подверглись аресту и были препровождены в гостиницу «Модерн». Среди них числились Неупокоев, В. Максимов и шесть женщин. Вскоре караул, оставленный в засаде, доставил еще шестерых. Пять женщин, как непричастные к делу, были отпущены, а В.А. Ермолаева оставлена под арестом. Больше никаких специальных арестов контрразведкой не предпринималось. В течение дня в гостиницу одного за другим приводили задержанных граждан из числа перебежчиков от повстанцев. Как правило, они передавались начальнику охраны Н.А. Благовещенскому. Всего в «Модерне» содержалось под присмотром отряда особого назначения МВД около шестидесяти человек.

Арестованных в земельном отделе также допрашивали Насонов и Филин в присутствии прокурора. Участвовали в допросах этих людей, а также и прежде арестованных все товарищи прокурора Иркутского окружного суда; Колесников в допросах лично не участвовал, но иногда на них присутствовал. Наблюдение за допросами он поручил старшему товарищу прокурора Громову, а в помощь ему назначил Мокеева и второго товарища прокурора Бельденинова.

Идея о заложничестве. Согласно показаниям штабс-капитана Д.П. Черепанова, офицеры контрразведки предложили рассматривать арестованных на Иерусалимской улице и в земельном отделе в качестве заложников, взятых за тех, кто находится наЗападном фронте – военных и гражданских лиц. Мысли о предании их военно-полевому или иному суду не возникало, хотя в первое время дело подготавливалось для передачи его начальнику гарнизона Е.Г. Сычеву, т. к. арестованные числились за ним. В первый же день ареста Черепанов высказал эту идею офицеров и. о. заместителя председателя Совета министров правительства A.A. Червен-Водали, который против нее не возражал, и прокурор Колесников также согласился с тем, что арестованные являются заложниками.

Перевод заложников в Оренбургское казачье училище. 27 декабря 1919 г. по распоряжению военного министра М.В. Ханжина «ввиду пошатнувшегося положения на фронте» арестованные, в количестве 43 человек, были переведены в Оренбургское казачье училище. На следующий день генерал Л.Н. Скипетров издал приказ о принятии им под командование военного гарнизона Иркутска и препровождении заложников в его распоряжение.

Составление списка заложников и их опросы. 28 декабря штабс-капитан Д.П. Черепанов, ответственный за передачу заложников в распоряжение нового командующего гарнизоном города, самостоятельно принял решение о составлении их списка. «В училище я приказал поручику Насонову составить список всех арестованных и допрошенных, находящихся в это время в здании Оренбургского казачьего училища, чтобы выяснить, каким образом и кто является партийным работником и участником восстания, мог бы быть заложником. По списку Насонова таких нашлось человек 50 (видимо, с учетом других арестованных, содержавшихся в училище. – С. Д.). Я взял этот список и, просматривая его, вычеркнул всех служащих земельной управы и тех, против которых не было прямых улик и агентурных сведений. После чего в списке остался 31 человек…

Я, воспользовавшись времен[ем], вызвал арестованных по одному и опрашивал их об участии в партийной работе и о причастности их в [ее] деятельности, в текущих событиях. Но на мои вопросы никто не давал прямых ответов, и вообще старались отмалчиваться. Таким образом, я опросил всех 31-го человека, получив впечатление, что они все глубоко виновны».

Решение о временном содержании заложников в Оренбургском казачьем училище. 28 декабря пришли сведения о боевых стычках с отрядами повстанцев Политического центра около деревни Большая Разводная. Несмотря на настойчивые требования генерала Е.Г. Сычева незамедлительно переправить арестованных, штабс-капитан Черепанов счел необходимым встретиться с и. о. заместителя председателя Совета министров для доклада о создавшейся ситуации. 30 декабря 1919 г. Червен-Водали собрал экстренное совещание в составе генералов М.В. Ханжина и Е.Г. Сычева, которое решило отправку заложников отложить.

В.М. Полканов на допросе рассказывал: «В Оренбургском училище был поставлен караул у арестованных из отряда полковника Благовещенского. Некоторые юнкера в училище, возбужденные тем, что часть юнкеров была убита во время военных действий, предлагали свои услуги для расправы над этими арестованными, крича: «Давайте их сюда, что вы их еще возите на автомобиле!» Но расправа не была допущена».

«День примирения» в судьбе заложников. 2 января 1920 г., в первый день переговоров делегатов Политического центра и правительства, представители центра ходатайствовали о незамедлительном освобождении арестованных товарищей. Председатель совещания земских и городских гласных Иркутска А.Н. Алексеевский рассказывал: «Добавлю, что во время первой беседы был поднят вопрос, по инициативе нашей, о судьбе арестованных членов «штаба» [революционных войск], на одной из Иерусалимских улиц и в земском земельном отделе; мы просили их немедленного освобождения.

Я особенно настаивал на этом в отношении члена губер[на<ой] земской управы Неупокоева; на это Червен-Водали ответил, что теперь, пока переговоры не закончены, об освобождении не может быть речи, особенно в отношении лиц военных или уличенных в участии в военно-революционной работе, но что все они будут в полной безопасности, что об этом заботится сам Червен-Водали, поручивший их окарауливание надежному, в отношении дисциплины, отряду особого назначения министерства] внутр[енних] дел. Червен-Водали обнадежил, что арестованные в недалеком будущем будут освобождены, что, в частности, Неупокоев будет, вероятно, освобожден даже завтра».

На следующий день, в надежде узнать новую информацию о дальнейшей участи арестованных, штабс-капитан Черепанов отправился почему-то в гостиницу «Модерн». Между тем официальные встречи Политцентра с представителями власти проходили в присутствии союзников в бронированных вагонах железнодорожной станции Иркутска, и об этом знали все горожане. Повстречавшийся Черепанову генерал Е.Г. Сычев в ультимативной форме приказал доставить арестованных Л.Н. Скипетрову в деревню Патроны. При этом Сычев распорядился связать их по двое. Начальник Оренбургского училища К.М. Слесарев выдал для этого веревки из имущества училища. Однако телефонный звонок из гостиницы «Модерн» Черепанова отменил отправку арестованных до особого распоряжения.

Этапирование заложников. Днем 4 января было получено официальное предписание за подписью начальника штаба Иркутского гарнизона штабс-капитана В. Люба (который при Политическом центре оставался служить в штабе округа) об отправке «политических заключенных» в деревню Патроны. По словам Полканова, видевшего этот документ, персонально Сычевым бумага подписана не была. Для переправки арестованных были доставлены 20 подвод (по сведениям В.М. Полканова – 14) и выделена команда из 12 солдат-конвоиров из отряда особого назначения под начальством поручика Шмакова, а кроме того, 18 солдат 1-го охранного железнодорожного батальона фельдфебеля Ермолаева. Из служащих контрразведки ехали штабс-капитан Д.П. Черепанов, поручики Полканов и Курдяев (с женой), подпоручики Филин, Георгий Попов, Насонов, Новиков, агент П.К. Кононенко, чиновник Базанов (с женой и сыном), агенты черемховской и нижнеудинской разведки Татаровский, два брата Василий и Михаил Забродины и Пономарев. В дороге к эскорту присоединился поручик Иннокентий Юрков с женой.

Из Оренбургского училища этап отправился в 6 часов вечера того же дня и прибыл в деревню Патроны через три часа. Обещанного Сычевым парохода на пристани не оказалось, поэтому арестованных разместили на постой в крестьянских избах. Вскоре на автомобиле приехали генералы Е.Г. Сычев и В.В. Артемьев, не пожелавшие обсуждать с начальником этапа Черепановым дальнейшие обстоятельства продвижения колонны. Офицеры контрразведки самостоятельно приняли решение продолжить путь на лошадях и сдать арестованных заложников чехам или японцам на станции Байкал.

5 января 1920 г. в 3 часа дня этап прибыл в село Листвяничное, где погрузился на пароход «Кругобайкалец» для переправы на станцию Байкал. По письменному распоряжению Л.Н. Скипетрова командование по этапированию было передано коменданту парохода «Ангара» и начальнику гарнизона станции штабс-капитану К.Ф. Годлевскому, с прикомандированием ему и всей охранной команды.

Содержание заложников на станции Байкал. Вечером на станцию Байкал прибыл поезд генерала Скипетрова. Узнав от поручика Шмакова, что ни конвой, ни арестованные не имеют продуктов питания, Д.П. Черепанов, используя личные связи, попросил подрядчика железной дороги Насурлаева помочь накормить людей, а сам отправился для доклада к Л.Н. Скипетрову. Однако начальник штаба к генералу не допустил, а попросил изложить доклад ему лично.

Тем временем, приняв на борт парохода «Ангара» 31 заложника и разместив их в каютах 3-го класса, штабс-капитан К.Ф. Годлевский, по показаниям В.М. Полканова, «стал выкликать арестованных по списку, стал ругаться матерной бранью и арестованного Парушкова два раза ударил кулаком по голове; часовым он приказал наблюдать, чтобы среди арестованных не было ни малейшего движения и не было громких разговоров, а при неисполнении требований часовых приказал стрелять под его, Годлевского, ответственность. Затем Годлевский произвел обыск у арестованных, отобрал у них табак, сушки, кольца, перочинные ножи, часы и т. п… За ночь с арестованными ничего не произошло, но их не кормили, а те съестные припасы, которые для них были куплены Базановым, были Годлевским отобраны».

Сведения об убийстве заложников. До 6 января следственные дела находились у штабс-капитана Черепанова, который сдал их полковнику А.И. Сипайлову вместе с денежным отчетом и печатями контрразведывательного отделения. После сдачи дел офицеры получили распределение. «Еще до этого распределения ко мне приходили жители станции Байкал с жалобой на террор, производимый начальником гарнизона Годлевским и членами семеновского отряда, – рассказывал Черепанов. – Принимая [это] во внимание, я отправил своих офицеров на указанные пункты, объявил, что нам нужно работать с таким расчетом, чтобы не допускать террора, связаться с Политическим центром, что мною уже посылается гонец в Иркутск к Политическому центру с тем, чтобы заявить о нашем желании работать в его пользу».

А вот как описывал новое назначение В.М. Полканов: «Утром всех чинов контрразведки потребовали к Сипайлову… Сипайлов обратился на нас с грубыми выговорами и бранью, грозил расстрелом, называл провокаторами, говорил, что мы должны поступить в его распоряжение, что он сам отправил и собственноручно расстрелял в сопках три тысячи человек. Во время этих выпадов он держал в руках четверть водки и стакан. Один из нас – Насонов упал тут в обморок. Попову Георгию Сипайлов сказал: «Я Вас назначаю к себе, – Вы будете выводить у меня в сопки». Тот ответил, что он неспособен на это, а Сипайлов заметил: «Ничего, у меня руку набьете».

7 января начальник конвоя поручик Шмаков рассказал штабс-капитану Д.П. Черепанову о том, что пароход «Ангара» ночью выходил в открытые воды Байкала и все арестованные, сидевшие на этом пароходе, были забиты колотушками по голове и сброшены под винт. На пароходе, кроме Шмакова, находились Сипайлов, Годлевский и еще несколько офицеров. Руководили убийством Сипайлов и Годлевский. Получив такие сведения, Черепанов отправился к Сипайлову и попросил объяснений. На это полковник показал ему общую подписку арестованных о выезде из пределов России в течение трех дней, где вместо их подписей стояли палочки или отпечатки пальцев.

Свидетельство очевидца убийства заложников. Пожалуй, единственным свидетельством обстоятельств убийства заложников в показаниях членов бывшей контрразведки при штабе Иркутского военного округа является пересказ В.М. Полканова: «На пароходе были увезены и арестованные. Об их судьбе я слышал впоследствии от повара парохода «Ангара» (кажется, Мехалюк – поляк, знакомый моего отца), что они были раздеты до нижнего белья, их выводили на борт, били по затылкам деревянной колотушкой и затем спускали под винт в Байкал; шум и крик были редко слышны, так как пароход шел, проламывая лед толщиной 3–4 вершка…»

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА УЧАСТНИКОВ СОБЫТИЙ

Документ № 1

г. Иркутск, 23 января 1920 г.

Из протокола допроса № 1 Дмитрия Петровича Черепанова от 23-го января 1920 г.

Сведения Пономарева по времени со сведениями, полученными мною от поручика Кудряева и солдата Цыганкова – агентов моей контрразведки, которые в свою очередь дал сведения солдат 56-го полка Кудышкин. Кудышкин сообщил, что он входит в компанию эсеров, куда входят солдаты Канашкин, машинист Юрьев (со станции Иннокентьевской), затем Храбров, Сахаров – он [же] Терещенко, затем лица по кличкам «полторы ноги», «шкалик». И что эта компания называла себя эсерами-«активистами», в противоположность легально работавшим эсерам, которых звали «пассивистами».

Аресты Тишина и Тарутина произведены в связи с этими сведениями. Целью «активистов», по словам Кудышкина, было внесение разложения в войска. При обыске у Тишина и Тарутина ничего обнаружено не было, и они были освобождены. Хотя отказались дать сведения о перечисленных выше лицах, отговорившись незнанием.

Агеев был арестован случайно по указанию заметившего его Пономарева, когда Агеев шел вблизи штаба. Пономарев тогда и после постоянным агентом не числился, но деньги за свои сведения и указания получил. Храбров был арестован уже 24-го декабря на собрании сибирских эсеров, а Гребенщиков остался не разысканным Из остальных лиц, указанных Пономаревым и Кудышкиным, арестован был еще Сахаров-Терещенко и Поручиков, который был указан Кудышкиным и которого я забыл выше упомянуть; оба они были арестованы на том же собрании, где арестован был Храбров.

Сведения об этом собрании и о сибирских эсерах вообще были получены так: Кудышкин, познакомив поручика Кудряева и солдата Цыганкова с принадлежавшими к группе союза сибирских эсеров Сахаровым-Терещенко и Самарцевым, впоследствии оказавшимся штабс-капитаном Петровым. Самарцев-Петров очень сошелся с Кудряевым, который называл себя поручиком Гордеевым и о службе которого в контрразведке Самарцев-Петров не знал. Кудряев и Цыганков работали вместе и проникали в кружок сибирских эсеров, а раз даже на собрание кружка рабочих при Знаменском предместье (не помню), на котором было до восьми человек. Причем из старых знакомых Кудряева и Цыганкова были Юрьев и Сахаров-Терещенко, с которым они познакомились через Кудышкина, а остальные были новые. Фамилии их Кудряев и Цыганков не узнали. Собрание оказалось не имеющее для розыска значения. После этого (а было это недели за две, за три до Черемховских событий) Кудряев и Цыганков до самых Черемховских событий почти не встречались с Самарцевым, кроме встреч случайных на улице.

В тот день, когда снаряжалась управляющим губернией депутация в Черемхово, Кудряев был приглашен в свою очередь Самарцевым-Петровым поехать в Черемхово, ознакомиться с положением там. Поездка эта состоялась – ездило всего человек восемь. Все они ездили в одном вагоне с Надежиным, посылавшимся от Яковлева. Впоследствии оказалось, что среди этих восьми лиц и был бывший товарищ министра в[нутренних] д[ел] Сибирского правительства Павел Михайлов. По возвращению Кудряев познакомил меня с характером беседы Надежина с черемховскими представителями; с этого времени до 24-го декабря я от Кудряева никаких сведений не получал. Сообщение Кудряева о беседе Надежина с черемховскими представителями было изложено им письменно в форме доклада, который и был представлен мною начальнику штаба генералу Вагину, а он – командующему войсками и Червен-Водали.

24-го декабря, после того, как в Глазкове началось выступление, я перешел из штаба округа в гостиницу «Модерн» почти со всем офицерским составом контрразведки, то есть поручиком Филиным, поручиком Полкановым, поручиком Кудряевым, прапорщиком Попелат, поручиком Георгием Поповым, подпоручиком Абрамовичем, прапорщиком Дмитрием Николаевичем Юрковым, подпоручиком Насоновым, прибывшим только что из Красноярской контрразведки, и чиновником Базановым, а также с агентами – двумя братьями Забродиными (имен не помню), Косолаповым (имени не знаю), Веденеевым (имени тоже не знаю) – он из Черемховской контрразведки, Павловым (имени не знаю) и с делопроизводителем по ссудной части Архангельским, бывшим судебным следователем, по имени Арсений Петрович, служившим ранее в Казанском окружном суде. Поселился я в номере 39 «Модерна», а чины и агенты контрразведки в номерах 34 и 35. По вызову и по собственному желанию приходили в «Модерн» и другие члены и агенты контрразведки, а именно: второй делопроизводитель по ссудной части присяжный поверенный Кульчицкий (ранее я неправильно называл его Кулицким), затем агенты Кириллов, Неклюдов, Вдовин, Будагов, Лобко, Иванов Иван Михайлович – и больше никого.

Вечером 24-го декабря поручик Кудряев доложил мне, что в этот вечер, по словам Самарцева-Петрова, должно состояться собрание эсеров в доме Макушина по Большой улице, куда он приглашен. Я доложил об этом генералам Вагину и Сычеву и получил от Вагина приказание заарестовать это собрание. Это было в сумерках. Часа через 2 или 3 поручик Кудряев доложил, что собрание перенесено в дом № 77 по 2-й Иерусалимской улице. Туда и был направлен с ордером и нарядом из отряда особого назначения министерства внутренних дел чиновник Базанов, поручик Насонов, поручик Полканов и агент Щукин, о котором я хотел упомянуть, когда перечислял бывших в «Модерне», который являлся ранее, до увольнения его Яковлевым, начальником, если не ошибаюсь, 3-го района милиции и был принят на службу в контрразведку по предложению Сычева, при хорошей аттестации со стороны П.Д. Яковлева, а затем уже после ареста собрания на Иерусалимской улице, на другой день был мной арестован, так как по указанию агента Павлова и Забродина-старшего являлся при контрразведке агентом-осведомителем П.Д. Яковлева и выступавшего против правительства его отряда особого назначения. На Иерусалимской улице действительно оказалось собрание в составе 18 человек, которое все было арестовано и доставлено в «Модерн».

Среди арестованных этих помню фамилии П. Михайлова, Маркова, Самарцева-Петрова, Сахарова-Терещенко, Храброва, Перкулина, Коппелевича, других фамилий не помню; все они попали в числе 31-го человека, отправленных позднее на распоряжение генерала Скипетрова на станцию Байкал. В «Модерн» они были препровождены потому, что тюрьма уже волновалась и надежного караула для тюрьмы не было, не было его и для гауптвахты. Посажены они были в номер 9 «Модерна» и в номер 41.

После прибытия арестованных ночью на 25-е декабря я отправился к ген[ералу] Сычеву, в его штаб в комендантском управлении, где у Сычева застал П.Д. Яковлева и доложил, что арестовано собрание сибирских эсеров и среди них находится П. Михайлов, Марков и Самарцев-Петров. Яковлев заявляет при этом, что П. Михайлов – лицо известное и что за ним много дел, но каких дел, не пояснил. Это заявление было сделано Яковлевым после моего доклада, что арестованные принадлежат к партии эсеров, в намерение которых входят террористические действия по отношению к союзному составу. Сычев, по моему докладу, дал мне распоряжение оставить арестованных в «Модерне».

Затем в эту же ночь я вместе, если не ошибаюсь, с полковником Благовещенским был в «Модерне» у управляющего министерством юстиции Морозова, которому также доложил о происшедшем аресте, и ввиду того, что среди арестованных были такие лица, как Михайлов и Марков, [а] в контрразведке уже не было опытных лиц для ведения допросов, просил Морозова сделать распоряжение о привлечении к допросу прокурорского надзора. Морозов согласился и сейчас же это распоряжение сделал. Говорил ли я об этом с Червен-Водали до или после доклада Морозову, я не помню, но помню, говорил о том же с директором департамента милиции, который, кажется, своего мнения по этому поводу не высказал. На этом я, по Вашему предложению, свои показания о дальнейших арестах и о судьбе арестованных прерываю.

Товарищ председателя Чрезв[ычайной] комиссии К. Попов.

С подлинным верно,

товарищ председателя] губ[ернской] чека К. Попов (подпись). ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 81–82. (Машинопись, копия.)

Документ № 2

г. Иркутск Б. д.

Выписка [из] протокола № 3 допроса штабс-капитана Черепанова

Возвращаясь к продолжению показаний об арестах за время с 24-го декабря по 4-е января и о судьбе арестованных, показываю: утром после ареста 18 человек явился к нам начальник чешской контрразведки при штабе Пэх и просил допустить его присутствовать на допросе; это было при прокуроре Колесникове, который ничего против этого не имел; я говорил об этом Червен-Водали, а он в моем присутствии с Морозовым и Ханжиным, которые тоже не возражали; решено было, таким образом, Пэха допустить; пока я ходил к министрам, Пэх ушел, но потом был вызван мною через Филина, но в допросе участвовал всего около получаса.

Допросы велись в присутствии прокуратуры, главным образом, Насоновым, два или три арестованных допрашивались Филиным, а один или два Попелатом, то же в присутствии прокуратуры. В беседе со мной прокурор Колесников говорил, что из показаний арестованных выясняется, что собрание, на котором их задержали, имело целью восстание в войсках Иркутского гарнизона. Лично я допросов не вел и только иногда заходил в комнату, где они производились. Нужно сказать, что вообще никогда за службу в контрразведке допрос я не снимал, так как, будучи начальником ее, должен был являться докладчиком по делам арестованных перед военными и судебными властями.

В два часа дня арестованный с засады в доме № 77 по 2-й Иерусалимской улице прапорщик Окладников допрашивался в присутствии товарища прокурора, помнится, Лошкевича Насоновым и показал, что арестованное собрание имело связи с Политическим центром и что штаб центра находится в помещении земельного отдела Земской управы по Графо-Кутайсовской улице. Я был при этом допросе минут пять или десять. Никаких угроз и насилия по отношению к допрашиваемому [не] принималось. Допрашивал, главным образом, сам товарищ прокурора; Окладников дал показания добровольно тотчас по приводе на допрос, причем он сильно волновался, вид у него был испуганный. Присутствовал при допросе его и прокурор Колесников, который, насколько помню, и предложил произвести обыск и арест в земельном отделе, что конечно сделано было бы и без того предложения. Ордер был дан поручику Полканову, и он поехал в земельный отдел с тов[арищем] прокурора Бельдениновым.

В земельном отделе, при обыске, была обнаружена пачка произведений Политического центра, а при бывшем там Максимове найдена была печать первой Народной социалистической армии, оказалось там до 18 человек, из них 6 – женщины. Все они были задержаны и доставлены в «Модерн», а земельный отдел опечатан. Это было в четвертом часу дня. Оставлен там был караул, человек в десять, который тоже задержал являвшихся в отдел, и задержанные отправлялись в «Модерн». Так было задержано еще человек шесть. Из фамилий этих двадцати четырех человек в земельном отделе помню: Неупокоева, Максимова – больше не помню. Женщины были допрошены в первую очередь, и их пятерых, как непричастных к делу, тогда же освободили, а одна – Ермолаева была под арестом в «Модерне». Больше никаких специальных арестов контрразведкой не предпринималось. В «Модерн», правда, приводили арестованных, но это были задержанные разными войсковыми частями из числа перебежчиков от повстанцев и лиц, пытавшихся проникнуть к повстанцам. Эти арестованные сдавались начальнику охраны «Модерна» Благовещенскому. Всего, таким образом, в «Модерне» частью содержалось все время, частью приходило через «Модерн» человек до шестидесяти. Охрану всех арестованных, в том числе и арестованных контрразведкой, нес отряд особого назначения МВД.

Арестованных в земельном отделе также допрашивали Насонов и Филин в присутствии прокуратуры. Участвовали в допросах этих и прежде арестованных все товарищи прокурора Иркутского окружного суда; Колесников в допросах лично не участвовал, иногда только слушая допросы; наблюдение за допросами он поручил старшему товарищу прокурора Громову, в помощь ему назначил Мокеева и еще второго товарища прокурора – фамилии не помню; из остальных товарищей прокурора, участвовавших в допросах, помню еще фамилии Фельденинова и, если не ошибаюсь, Лоткевича или Лысковича, которого я уже упоминал выше.

Показания арестованных я не читал; все показания и[х] при передаче 31-го арестованного начальнику контрразведки ген[ералу] Скипетрову – подполковнику Сипайлову, были ранее переданы ему.

В силу положения на иркутских фронтах лично я и офицеры контрразведки смотрели на арестованных на Иерусалимской улице и земельном отделе как на заложников, и мысли о предании их военно-полевому или иному суду не было, хотя в первое время дело подготовлялось для передачи его начальнику гарнизона Сычеву, на его распоряжение, так как арестованные числились за ним. Никакого разговора с Червен-Водали ни у меня, ни у Сычева о предании арестованных военно-полевому суду не было, а был разговор именно о том, что мы считаем их заложниками за тех, кто находится на Западном фронте – военных и гражданских.

Подробного разговора с Червен-Водали, правда, не было, но в первый же день ареста я высказал ему это соображение; Червен-Водали против нашей мысли не протестовал, но встретил мои соображения молчаливо, а прокурор Колесников согласился с тем, что арестованные являются заложниками.

Переведены арестованные, в числе 43-х человек из «Модерна» в Оренбургское училище были 27-го декабря в понедельник утром часов в 8, по распоряжению военного министра Ханжина, ввиду пошатнувшегося положения на фронте.

Так вот по поводу этого переворота ни до, ни после него разговора с Червен-Водали у меня не было.

На другой день утром я был у генерала Сычева в комендантском управлении, причем, может быть, что было не на другой день, а позже. Сычев показал мне бумагу от Скипетрова, в которой говорилось, что Скипетров гарнизон Иркутска подчиняет себе и приказывает всех арестованных препроводить в его распоряжение. В бумаге было еще что-то, какое-то третье требование, но Сычев мне его не прочел. Тогда-то Сычев приказал мне всех арестованных отправить Скипетрову в Михалево.

Показания свои прерываю по Вашему желанию. Прошу принять меры, чтобы комендант станции Байкал сохранил список арестованных и их деньги, сданные ему мною при аресте на станции Байкал 13-го января.

Показания мне прочитаны, штабс-капитан Черепанов.

Товарищ председателя Чрезвычайной комиссии К. Попов.

С подлинным верно

товарищ председателя] иркут[ской] чека К Попов (подпись)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 83–83 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 3

г. Иркутск, 27 января 1920 г.

Протокол № 4 допроса задержанного в связи с переворотом 4–5 января 1920 г.

Дмитрия Петровича Черепанова, штабс-капитана, бывшего начальника контрразведывательного отделения

Января 27-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся член Чрезвычайной следственной комиссии Г.И. Лукьянчиков, в помещении Иркутской губернской тюрьмы производил опрос названного выше Д.П. Черепанова, причем последний на предлагаемые вопросы отвечал:

После того как генерал Сычев сделал мне распоряжение об отправке 31-го арестованного в распоряжение генерала Скипетрова на станцию Михалево и сам прилег на диван в кабинете коменданта города, я попросил капитана Люба – начальника штаба Сычева, чтобы генерал Сычев дал мне письменное предписание относительно отправки арестованных. На это капитан Люб переспросил генерала Сычева, выдать ли такое предписание. Генерал Сычев приказал выдать. Тогда капитан Люб сам написал предписание, подписал его и адъютант Сычева Гудлых скрепил подпись и вручил мне. При этом генерал Сычев приказал мне доставить арестованных в деревню Большую Разводную и там ожидать посадку их на пароход.

После этого я ушел в «Модерн», где взял с собой поручика Насонова и поручика Полканова и отправился с ними в Оренбургское казачье училище, где находились арестованные. В Оренбургское казачье училище я приехал часа в 4 дня, кажется, 28-го декабря. В училище я приказал поручику Насонову составить список всех арестованных и допрошенных, находящихся в это время в здании Оренбургского казачьего училища, чтобы выяснить, каким образом и кто является партийным работником и участником восстания, мог бы быть заложником. По списку Насонова таких нашлось человек 50. Я взял этот список и, просматривая его, вычеркнул всех служащих земельной управы и тех, против которых не было прямых улик и агентурных сведений. После чего в списке остался 31 человек, подлежащих отправке в распоряжение генерала Скипетрова.

По окончании проверки списка поручик Полканов доложил мне, что из семеновского отряда прибыл офицер, фамилия которого точно неизвестна, но упоминалась фамилия Пантович, был ли это он, утверждать не берусь. Этот семеновский офицер требовал немедленного отправления арестованных в распоряжение Скипетрова. В это же время пришел ко мне дежурный офицер Оренбургского училища и доложил, что около деревни Большой Разводной на дороге из Пивоварихи появился конный отряд, обстрелявший их разъезд, причем ранен был один юнкер. По этой причине и потому, что была ночь, я приказал арестованных не отправлять, распорядившись вызвать автомобиль.

Так как автомобиль долго не подавали, я, воспользовавшись временам], вызвал арестованных по одному и опрашивал их об участии в партийной работе и о причастности их в [ее] деятельности, в текущих событиях. Но на мои вопросы никто не давал прямых ответов, и вообще старались отмалчиваться. Таким образом я опросил всех 31-го человека, получив впечатление, что они все глубоко виновны. При моем опросе присутствовал поручик Кудряев и, видя, что никто из арестованных не дает прямых ответов на вопросы и, в частности, Самарцев, предложил мне с ним поговорить откровенно. Самарцев когда-то обещал Кудряеву назначить его комендантом города, в случае удачного переворота, но это предложение почему-то не удалось обсудить серьезно.

После опроса я уехал на прибывшем автомобиле в «Модерн». Утром 29-го декабря 19[19] г. я доложил генералу Сычеву, что арестованные не отправлены по упомянутым мною мотивам. Сычев этим как будто остался недовольным. Потом меня вызвал Червен-Водали и справился о положении арестованных, я ему доложил, что получил приказ об отправке их в распоряжение генерала Скипетрова, но что они пока не отправлены. Что мне сказал на это Червен-Водали, не помню.

На другой день 30-го декабря вечером генерал Сычев вызвал меня к себе и потребовал, чтобы я отправил немедленно арестованных в распоряжение Скипетрова. Возвратившись в «Модерн», я был призван Червен-Водали, который, узнав от меня, что Сычев отдал приказ о немедленной отправке арестованных, предложил мне задержать выполнение приказа. Тогда я попросил Червен-Водали выяснить с генералом Сычевым создавшееся положение с арестованными. Червен-Водали пошел к генералу Ханжину, который послал своего адъютанта за Сычевым. Сычев тотчас же прибыл в «Модерн», и здесь в номере генерала Ханжина состоялось обсуждение этого вопроса. И решено было Червен-Водали, генералом Ханжиным и Сычевым арестованных пока не отправлять. Решение это было мне сообщено Сычевым.

Показания мне прочитаны, штабс-капитан Черепанов.

Член комиссии Аукьянчиков.

С подлинным верно,

тов[арищ] председателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 84–84 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 4

г. Иркутск, 13 февраля 1920 г.

Протокол № 5 допроса задержанного в связи с переворотом 4–5 января 1920 г.

Дмитрия Петровича Черепанова, бывшего начальника контрразведывательного отделения

Февраля 13-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся, член Чрезвычайной следственной комиссии Георгий Иосифович Лукьянчиков, в помещении Иркутской губернской тюрьмы, производил опрос названного выше Черепанова, причем последний на предлагаемые вопросы отвечал:

Получив распоряжение арестованных не отправлять, я их задержал в Оренбургском казачьем училище. Старший товарищ прокурора Громов просматривал произведенные дознания арестованных. Так продолжалось до четвертого дня – дня примирения. В день примирения я узнал, что генерал Вагин назначен делегатом для ведения переговоров, и когда я узнал, что генерал Вагин прибыл в «Модерн», где он помещался, то я сейчас же пошел к нему узнать о результатах переговоров. Меня интересовал вопрос о судьбе арестованных, который, я полагал, в процессе переговоров должен был разрешиться. Но генерала Вагина я не застал, он пробыл в «Модерне» две-три минуты, взял с собой своего брата штабс-капитана Вагина – начальника разведывательного отделения, и уехал из «Модерна». В номере капитана Вагина, куда я зашел, было пусто, все вещи были вывезены.

После этого я пошел к военному министру генералу Ханжину и по пути к генералу Ханжину встретил генерала Сычева, который в самой категорической форме отдал мне приказ об отправке арестованных в деревню Патроны для передачи генералу Скипетрову и самому со всем составом отделения немедленно переехать в распоряжение генерала Скипетрова. Получив этот приказ, я пытался найти Червен-Водали, чтобы переговорить с ним по поводу полученного приказа от генерала Сычева, а также узнать о результатах переговоров с Политическим центром, но найти его не мог. Тогда я пришел к себе в номер и приказал своим офицерам собираться для отъезда в деревню Патроны в распоряжение генерала Скипетрова. Помню, в этот день, не раньше, приходил поручик Ераков – офицер при японской миссии ко мне и запрашивал, не могу ли дать ему сведения о том, что восстание является чисто большевистским. Причем он тут же пояснил, что если такие сведения получит от меня, то японцы немедленно двинут свои войска для подавления восстания. Я ему отвечал, что таких сведений у меня нет, и наоборот указывал, что восстание идет против Колчака.

Отдав распоряжение о сборе к отъезду, я отправился в Оренбургское казачье училище <…> к начальнику училища Слесареву спросить у него о результатах переговоров. Он сказал мне, что точно о результатах переговоров он не знает, но, кажется, в 12 часов ночи переговоры будут прерваны и что он только что вернулся от генерала Сычева, который обещал прибыть в Оренбургское училище часа через три. При этом генерал Слесарев сказал, что нам, по всей вероятности, придется Иркутск на несколько дней оставить. На мою просьбу дать конвой для арестованных генерал Слесарев отказал, заявив, что у него нет людей.

К этому времени мой отдел уже переехал в Оренбургское училище, и я пошел к себе в канцелярию, вызвал начальника конвоя поручика Шмакова, передал ему, согласен ли он конвоировать арестованных в деревню Патроны. Он сейчас же запросил по телефону своего начальника подполковника Благовещенского, тот ему разрешил. После этого я послал за двадцатью подводами, которые прибыли через полчаса. Тогда я приказал поручику Полканову, согласно заранее составленным спискам, разместить арестованных на подводы и ехать в деревню Патроны. Таким образом был отправлен 31 арестованный под конвоем команды 12 человек солдат из отряда особого назначения под начальством поручика Шмакова. Восемнадцать человек солдат 1-го охранного жел[езнодорожного] дор[ожного] батальона под командой фельдфебеля Ермолаева. Из служащих контрразведывательного отделения ехали я, поручик Полканов, поручик Кудряев, подпоручик Филин, подпоручик Попов, подпоручик Насонов, чиновник Базанов и агент черемховской разведки Татаровский, нижнеудинской контрразведки два брата Запрутины и Пономарев. В дороге к нам присоединился бывший начальник нижнеудинской контрразведки поручик Юрков с женой.

Из Оренбургского училища мы отправились в 6 часов вечера 4-го января в Патроны, прибыли в 9 часов вечера того же числа. В Патронах мы пароход не нашли, отдавая же приказания об отправке, генерал Сычев сказал, что в Патронах нас будет ждать пароход. В Патронах был офицер связи из отряда генерала Скипетрова, который не мог мне сообщить, будет или нет пароход. Тогда арестованных я разместил в крестьянских избах, а подпоручика Попова я отправил в лодке в Михалево к генералу Скипетрову за получением инструкций. После нашего прибытия минут через 15–20 приехали на двух автомобилях генерал Артемьев и Сычев, остановились тоже в Патронах. Я им доложил, что генералу Скипетрову мною отправлен подпоручик Попов. В ожидании парохода генералы сели пить чай, а меня минут через пять попросили к телефону из Иркутска; передавая мне, офицер связи сказал, что по телефону передавались относительно передачи арестованных союзному командованию. Тогда я отправился к генералу Сычеву для доклада, а офицеру связи сказал, чтобы он вызвал Оренбургское училище. Сычев сейчас же после моего доклада о передаче арестованных союзному командованию пошел к телефону – стали вызывать Иркутск, но центральная станция, по-видимому, выключила телефон, и вызвать Иркутск не удалось.

После этого я с генералом Сычевым и офицерами моего отдела Филиным, Полкановым, Кудряевым возвратились к генералу Артемьеву, где я поставил вопрос генералу Артемьеву, что делать с арестованными. Генерал Артемьев промолчал на этот вопрос, а когда я со своими офицерами совещаться стал, он попросил нас удалиться из комнаты. Выйдя на улицу, находившиеся тут солдаты передали нам, что со стороны Оренбургского училища слышна пулеметная стрельба. В это время к берегу пристала лодка, отвозившая поручика Попова, лодочник сказал, что пароход едва ли прибудет, так как у колес поломаны крылья, а по реке идет сильная шуга.

Обсудив вопрос о дальнейшем движении, мы пришли к заключению, что лучше всего отправиться до Байкала на лошадях и там сдать арестованных чехам или японцам, находившимся тогда на станции Байкал. Так мы и сделали: отправились на станцию Байкал на лошадях; генералы же Артемьев и Сычев остались в Патронах. В село Листвяничное мы прибыли часа в 3 дня 5-го января. Я пошел на перевоз к телефону, вызвал начальника переправы к телефону и потребовал подать пароход к перевозу минут через двадцать. К перевозу прибыл пароход «Кругобайкалец», на пароходе было несколько японцев, из них было два офицера. Войдя на пароход и поздоровавшись с японскими офицерами, я спросил у них, не прибыли ли они для принятия арестованных, на что японец мне ответил: «Хорошо, хорошо». Дообъясниться с ним как следует я не мог, японец очень плохо говорил по-русски.

Посадив арестованных на пароход и переправившись с пристани Байкал, меня встретил штабс-капитан Годлевский, отрекомендовавшись начальником гарнизона, и что он пришел по распоряжению генерала Скипетрова принять арестованных. Я спросил у него, где у Вас конвой, он тогда показал мне находящуюся у него в руках телеграмму, в которой говорилось, что конвой должен остаться тот, который прибыл с арестованными; телеграмма была из Михалева, подписана Скипетровым. После этого я позвал поручика Шмакова и сказал ему, что по распоряжению Скипетрова ему придется оставаться для окарауливания арестованных. Годлевский всех арестованных поместил на пароходе «Ангара». Годлевскому я заявил, что арестованных нужно рассматривать как заложников и что о них в Патронах был разговор о передаче их союзному командованию. На это Годлевский ответил мне сухо: «Знаю». И вообще с ним говорить было трудно – он не хотел отвечать. После этого я считал, что Годлевский арестованных принял, и пошел к себе на квартиру. Часа через два ко мне на квартиру пришел поручик Шмаков и сообщил, что ни арестованные, ни конвой не имеют продуктов, достать негде. Годлевский отказывается принять какие-либо меры к доставке продуктов. Я вызвал подрядчика железной дороги Насурлаева и попросил его, чтобы он отпустил требуемые продукты. Он согласился. В этот же день вечером я узнал, что прибыл на станцию Байкал поезд генерала Скипетрова, и я тотчас же отправился к Скипетрову. В вагоне Скипетрова меня встретил начальник его штаба и до Скипетрова меня не допустил, а предложил сделать доклад ему, считая это одинаковым, что я и сделал.

В докладе я сказал, что арестованные в Иркутске рассматривались как заложники и что в пути в Патронах о них был разговор о передаче [их] союзному командованию. В свою очередь я спросил у него, какое имеется распоряжение в их штабе относительно арестованных, и предупредил, что если нет распоряжения, то какое должно быть. Начальник штаба сказал мне, что беспокоиться о судьбе арестованных нет оснований. После этого он заявил мне, что я поступаю со всеми прибывшими чинами отдела в распоряжение полковника Сипайлова, начальника контрразведки отряда генерала Скипетрова. Из вагона генерала Скипетрова я зашел в вагон полковника Сипайлова представиться и сделал ему такой же доклад, как начальнику штаба. После доклада я задал ему вопрос, почему для арестованных нет продуктов и запрещают им курить. На это он ответил, что у них нет демократизма, и все-таки согласился на разрешение курить. После этого он предложил мне явиться на другой день к нему и отправился домой. Здесь я, переговорив со своим помощником поручиком Филиным, предложил ему сходить к чешскому коменданту, переговорить об арестованных и справиться, не имеются ли у него каких-нибудь распоряжений из Иркутска. Филин, вернувшись от чешского командования, сказал, что он был любезно принят, после того, как комендант узнал, что он не семеновский офицер, он заявил, что связи с Иркутском он не имеет.

На следующий день 6-го января утром к полковнику Сипайлову я не пошел ввиду болезни; часов в 11 мне принес солдат предписание явиться к Сипайлову, но я не мог идти, и уже вторично в час дня пришел солдат с оружием с приказанием немедленно явиться к Сипайлову, тогда я отправился. Когда я пришел, Сипайлов стал на меня кричать, почему я сразу не явился к нему, не выслушивая никаких моих объяснений, и заявил, что в дальнейшем он будет предавать к полевому суду за малейшие неисполнения приказаний. Тут же приказал сдать все дела арестованных, печати нашего отделения и через два часа собраться всем служащим нашего отделения для получения назначения. Показания прерываю по Вашему желанию.

Показания мне прочитаны Черепанов.

Член комиссии кукьянчиков.

С подлинным верно,

тов[арищ] председателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 85–86. (Машинопись, копия.)

Документ № 5

г. Иркутск, 18 февраля 1920 г.

Протокол № 6 (выписка) допроса штабс-капитана Черепанова 18-го февраля 1920 г.

После того как мною было получено распоряжение о сдаче дел и печатей моего отделения от подполковника Сипайлова, я пошел к генерал-квартирмейстеру Рахманинову, чтобы заявить ему относительно установившегося режима над арестованными, а также узнать от него, не имеются ли сведения у него от японцев об арестованных, и в то же время передал ему разговор, происшедший между чинами контрразведывательного отделения и генералом Сычевым и Артемьевым. На все это я получил ответ Рахманинова «всех ваших министров надо было повесить».

Потом я пришел домой, вызвал Базанова, тот составил денежный отчет, и после этого я со всеми офицерами отправился к Сипайлову для сдачи дел и представления офицеров. По сдаче дел Сипайлов объявил, что все мы остаемся у него на службе, и предложил нам выбрать пункты по линии: Байкал, Култук, Слюдянка, Мысовая. По моему указанию мои офицеры распределились так: я, Базанов, Полканов взяли участок Култук – Слюдянка, а Филин – Кудряев – Мысовая.

Еще до этого распределения ко мне приходили жители станции Байкал с жалобой на террор, производимый начальником гарнизона Годлевским и членами семеновского отряда. Принимая во внимание, я отправил своих офицеров на указанные пункты, объявил, что нам нужно работать с таким расчетом, чтобы не допускать террора, связаться с Политическим центром, что мною уже посылается гонец в Иркутск к Политическому центру, с тем, чтобы заявить о нашем желании работать в его пользу. Все офицеры и агенты согласились с моим распоряжением. Для того чтобы знать, что делается у Сипайлова, я оставил при нем поручика Попова.

На другой день все офицеры разъехались по своим пунктам, а я остался на Байкале под предлогом устройства домашних дел, и вечером был в вагоне Сипайлова, где в это время находился генерал Сычев. На мой вопрос Сипайлову, когда он предполагает отправить в Читу арестованных, последний ответил: «Теперь Вы не беспокойтесь, это не Ваше дело». Сычев, присутствовавший здесь, молчал. Через день после этого ко мне пришел поручик Шмаков и заявил, что пароход «Ангара» вечером ходил в море и все арестованные, сидевшие на этом пароходе, убиты и сброшены в воду. Убивались арестованные колотушками по распоряжению Сипайлова. На пароходе, кроме Сипайлова, были Годлевский и еще несколько человек, фамилии которых он не знает. Шмаков как начальник конвоя присутствовал при этом. Подробностей он мне не сказал, так как был сильно расстроен.

Получив такое сведение, я отправился к Сипайлову и спросил у него, что он сделал с арестованными, на это он мне показал подписку арестованных о выезде из пределов России в течение трех дней, при этом подписка общая и подписи сделаны или палочками либо пальцами. На мое замечание, что они убиты, он ответил: «Посмотрите, что я сделаю с Иркутском, когда туда прибуду». И упомянул с хвастовством о своих поездках с карательным отрядом по Амурской дороге, что после таких поездок судам делать нечего было.

Верно,

тов[арищ] председателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 87. (Машинопись, копия.)

Документ № 6

г. Иркутск, 16 февраля 1920 г.

Выписка из протокола допроса задержанного в связи с переворотом 4–5 января 1920 г.

Владимира Петровича Базанова февраля 16-го дня 1920 г.

В арестах по ордерам контрразведки я редко принимал участие. Участвовал в арестах только в последнее время вследствие недостатка офицеров. Я руководил обыском и арестом по 2-й Иерусалимской, угол Сараиной 23-го декабря, где было задержано 12 человек. В числе которых я помню Михайлова, Матова, Храброва, Петрова, Боброва, Иорданского. Вероятно, эти аресты были произведены по указанию агентов, каких именно, не знаю; было известно, что там происходит собрание эсеров [для] подготовки восстания; распоряжение было дано Черепановым – арестовать всех находящихся в доме и доставить в комендантское управление к Сычеву. Я взял с собой поручика Полканова и Насонова из красноярской контрразведки и 15 человек солдат из отряда особого назначения при МВД под командой офицера отряда, может быть, был еще Кудряев.

Были отобраны прокламации, шифр, банкноты, деньги в сумме около 25 тыс. руб. Личному обыску арестованные были подвергнуты, но вещей и бумаг при них не оказалось. За этот арест, я слышал, люди команды получили награды по тысяче на человека каждый. Но ни я, ни другие офицеры ничего не получили. На ночь в квартире караула не было оставлено из боязни быть окруженными и перебитыми революционерами. На утро там же Полканов производил дополнительный обыск. При первом обыске ничего противозаконного не было допущено, солдат в помещении почти не было; как производился второй обыск, я не знаю. Кто производил обыск в земском земельном отделе, я не знаю; знаю только, что солдаты для обыска были взяты также из отряда МВД.

Я в связи с обыском и арестом на 2-й Иерусалимской произвел обыск у Поручикова и Кондратьева. Все арестованные в земельном отделе и на 2-й Иерусалимской содержались в «Модерне», номера 9, 48, 59 и 23. Я <..> на довольствие израсходовал из них 30 070 руб., около того; кто имел свои деньги, тем разрешали заказывать что угодно из ресторана, остальные получали обеды из ресторана. Деньги, отобранные у арестованных, находившихся в «Модерне», были положены в чемодан мой в 39 номер гостиницы, зан[ятый] Черепановым. Сколько всего было денег, я не знаю, помню точно, кажется, до 220–230 тысяч руб. Из них мною было взято 50 тыс. руб. заимообразно для дежурного генерала, но [деньги] не были ему переданы, а остались у меня и пошли на уплату за довольствие арестованных, а остаток 20 тыс. руб. израсходован на довольствие в пути из Иркутска до Байкала мною же, хотя конвоировал их поручик Шмаков, из отряда особого назначения МВД с конвоем человек в 28 и 18 из караула, а остальные из железнодорожного батальона. Самая крупная сумма была у арестованного Немского – 163 тыс. в круглых цифрах; всем взятым деньгам мною была составлена роспись с обеспечением, если было количество романовских и выдачи расписки собственнику денег. Замена денег романовских сибирскими мною не производилась. Замена плохих сибирскими хорошими также не производилась.

Арестованные были переведены из «Модерна» в Оренбургское училище числа 30-го декабря, и к ним я лично не имел там отношения. При них дежурил офицер из отряда особого назначения МВД и один человек для поручений из контрразведки, то Попов, то Абрамович. 4-го января мне и всем чинам контрразведки к вечеру стало известно, что войска должны отходить из города в направление на Патроны, а дальше на Листвяничное. Я решил уехать из города, взяв с собой семью из боязни террора; некоторые члены контрразведки уехали еще раньше, например Абрамович, другие приехали вместе со мной: Кудряев, Полканов, Попов, Насонов и Черепанов. Семьи ехали еще Полканова и Кудряева..

Арестованные 31 человек из Оренбургского училища были взяты нами с собой, мы и они ехали на подводах. Для чего взяли арестованных, – я полагаю, чтобы иметь их как заложников, так как часть офицеров осталась в городе. Кто распорядился взять заключенных, я точно не помню, но слышал, что было предписание от генерала Сычева за подписью капитана Люба, начальника штаба Сычева взять их. Еще раньше было предписание Сычева, которому приказал Скипетров выдать заключенных двум семеновским офицерам, специально командированным для этого из Михалева, но Черепанов отказался выдать, так как боялся, что арестованные будут убиты, а отвечать будет он. По этому поводу было совещание Червен-Водали, Ханжина, Сычева и Черепанова, причем за выдачу стоял Сычев, но Червен-Водали и Черепанов были против; может быть, что против был Ханжин, а не Червен-Водали.

Как известно, войска не пошли, а контрразведка осталась в руках семеновцев. Наш конвой остался при арестованных до 6-го января, когда мы на станции Байкал были устранены штабс-капитаном Годлевским. Из Листвяничного арестованных и нас всех перевезли на «Кругобайкальце» на станцию Байкал и поместили на пароходе «Ангара», на котором мы пробыли с арестованными 5 и 6-го января. Вечером 6-го меня отстранили, и я не знаю, какой конвой был при них и какова судьба их самих. Подробно об этом может рассказать капитан Колчин, который бежал из Иркутска к Семенову на Байкал, и был правою рукой Годлевского, а теперь он в Иркутске, куда вернулся тайком от Годлевского еще 7-го января. У него свой дом на Звездочке.

6-го января Михайлов вызвал меня к себе и спросил о судьбе арестованных всех, жалуясь на запрещение курить и на то, что перестали давать им еду в достаточном количестве. Я заявил Годлевскому протест, но Годлевский грубо отстранил меня, я пошел сказать об этом Черепанову, вслед за мной пришла на квартиру Черепанова в Щелке моя жена и сказала, что всех служащих контрразведки выселили из «Ангары» и что «Ангара» уходит…

Верно,

товарищ пред[седателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись).

Секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 88–88 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 7

г. Иркутск, 18 февраля 1920 г.

Выписка из протокола допроса задержанного Василия Михайловича Полканова февраля 18-го дня 1920 г.

В обысках и арестах не участвовал до 24-го декабря, тогда я присутствовал при обыске и аресте на 2-й Иерусалимской № 77, которым руководил с ордером на свое имя Базанов, затем 25-го декабря с ордером на мое имя был при арестах в земельном отделе, где только предъявил ордер, а распоряжались арестами помощник начальника контрразведки Филин и прапорщик Попелат. В этот же день, после того как арестованные были увезены в «Модерн», я с двумя товарищами прокурора опечатал двери в земельном отделе и ветеринарном отделе земской управы и поставил там стражу из отряда особого назначения при МВД. Сделано это было по распоряжению Филина.

В допросах арестованных в «Модерне» участия не принимал. В арестах на 2-й Иерусалимской принимал участие красноярской контрразведки подпоручик Евгений Александрович Насонов, кончивший специальные курсы контрразведки при старом режиме (он вместе с Абрамовичем после переворота скрылся в Мысовую). Он же Насонов, затем Попелат вели допросы арестованных в «Модерне» в присутствии прокуратуры; собственно говоря, они только записывали показания, а вопросы ставили члены прокуратуры, осведомленные капитаном Черепановым.

В «Модерне» и за все время пребывания арестованных [было] человек 150; аресты, кроме арестованных на Иерусалимской и в земельном отделе, производились не контрразведкой, а войсковыми частями по распоряжению Сычева. Арестованные контрразведкой, по распоряжению Сычева, были отправлены из «Модерна» в Оренбургское училище дня за три до перемирия, причем командовал конвоем я по личному распоряжению Черепанова, сопровождал арестованных и сам Черепанов с Насоновым и Георгием Поповым.

В Оренбургском училище был поставлен караул у арестованных из отряда полковника Благовещенского. Некоторые юнкера в училище, возбужденные тем, что часть юнкеров была убита во время военных действий, предлагали свои услуги для расправы над этими арестованными, крича: «Давайте их сюда, что вы их еще возите на автомобиле!» Но расправа не была допущена.

Накануне 4-го января Сычев распорядился отвезти арестованных на Малую Разводную на пароход для передачи в распоряжение Скипетрова по распоряжению будто бы этого последнего. При этом Сычев приказал связать их по двое. Начальник Оренбургского училища Слесарев, подчиняясь распоряжению Сычева, дал для этого веревки из имущества училища. Арестованные были связаны по двое. Связыванием распоряжался Василий Новиков, сам участвуя и в связывании (Новиков – агент упомянутый выше); присутствовали при этом от контрразведки Ян и Насонов. Был затем дежурный офицер по караулу (начальник караула – фамилии не помню). Сопровождать арестованных на Малую Разводную должен был начальник караула, а список их и рапорт об них Скипетрову должен был отвезти я. Однако во время связывания арестованных Черепанов по телефону сказал, что пароход уже ушел, что отправка арестованных приостанавливается до особого распоряжения и что я должен явиться обратно в «Модерн», что я и сделал, вернувши Черепанову и пакет с рапортом.

Арестованные были развязаны и снова помещены в Оренбургском училище. Назавтра днем было получено за подписью начальника штаба Иркутского гарнизона капитана Люба, который при Политическом центре еще продолжал служить в штабе округа, официальное предписание, в котором говорилось, что по приказанию генерал Скипетров и генерал Сычев приказывают всех политических заключенных отправить в распоряжение Скипетрова через деревню Патроны, где должен быть пароход. Сычевым бумага подписана не была, но распоряжение делалось от его имени. Снова был написан Черепановым рапорт на имя Скипетрова, рапорт опять вручен был мне для переправки его Скипетрову, а арестованных должен был доставить дежурный в этот день начальник караула при них поручик Шмаков. Арестованные на этот раз не связывались, так как распоряжения об этом не было.

Вечером, когда я должен был отправиться с рапортом и арестованными на Патроны, приехал в Оренбургское училище Черепанов с офицерами и чинами контрразведки – Курдяев с женой, Базанов с женой и сыном, Георгий Попов, Насонов, Филин, братья Василий и Михаил Забродины, Новиков, агент Насонова Кононенко Прохор Кузьмич и поручик Иннокентий Юрков с женой и ребенком. Были потребованы подводы от Загоскина для арестованных и для конвоя. У Черепанова не было своей подводы, и он сел с конвоем, одну подводу взял Курдяев с солдатами и поехал вперед осматривать путь, в качестве разведки; я ехал где попало. У остальных офицеров были свои подводы, а агенты ехали с ними. Я перед поездкой забежал домой, помог жене собрать ребенка и вещи и отправил ее в Патроны на лошади отца.

Все арестованные с конвоем отправились на четырнадцати подводах. В Щукино мы догнали мое семейство, и я с рапортом сел на подводу отца. Арестованные ехали под наблюдением не моим, а Базанова. В Патронах мы остановились пить чай. Арестованные тоже пили чай и закусывали. Это было уже ночью. В это время на автомобиле приехали в Патроны Сычев с офицерами, из которых помню подполковника Валентина Оттовича Рейнгарда, поручика Вишнякова, надворного советника заведующего архивом командующего войсками Фирса Лукича Хапилова (с женой), прапорщика Хапилова, поручика Блиалкина (с женой). Они поехали на Листвяничное, так как парохода не было. Приехали также ночью на автомобиле Артемьев и начальник автомобильной команды подпоручик Шмит на мотоциклете. Они остались ждать пароход. Мы и арестованные по распоряжению Черепанова на подводах двинулись ночью же на Листвяничное. Я ехал впереди на подводе своего отца с женой и ребенком.

На перевоз в деревню Николы мы приехали в 9 часов утра. По требованию Черепанова из Листвяничного подан был пароход «Кругобайкалец», и на нем все мы и арестованные переправились на станцию Байкал. В Патронах пакет с рапортом я, по приказанию Черепанова, отдал Георгию Попову, который на лодке отвез его в Михалево Скипетрову. А Попова Скипетров прикомандировал к своему штабу, но он оттуда бежал, и с этого момента я был уже совершенно свободен от всяких поручений контрразведки.

На станции Байкал нас встретил штабс-капитан Годлевский (комендант парохода «Ангара» и начальник гарнизона станции Байкал) со своим помощником капитаном Колчиным. Семьи они посадили [в] классные кают-купе парохода «Ангара», а арестованных приняли от Базанова и посадили в каюты третьего класса. Там Годлевский стал выкликать арестованных по списку, стал ругаться матерной бранью и арестованного Парушкова два раза ударил кулаком по голове; часовым он приказал наблюдать, чтобы среди арестованных не было ни малейшего движения и не было громких разговоров, а при неисполнении требований часовых приказал стрелять под его, Годлевского, ответственность. Затем Годлевский произвел обыск у арестованных, отобрал у них табак, сушки, кольца, перочинные ножи, часы и т. п. Мы ночевали на «Ангаре». За ночь с арестованными ничего не произошло, но мы их не кормили, а те съестные припасы, которые для них были куплены Базановым, были Годлевским отобраны.

Утром всех чинов контрразведки потребовали к Сипайлову. Черепанов вызван был со своей квартиры на станцию Байкал. Сипайлов обратился на нас с грубыми выговорами и бранью, грозил расстрелом, называл провокаторами, говорил, что мы должны поступить в его распоряжение, что он сам отправил и собственноручно расстрелял в сопках три тысячи человек. Во время этих выпадов он держал в руках четверть водки и стакан. Один из нас – Насонов упал тут в обморок. Попову Георгию Сипайлов сказал: «Я вас назначаю к себе – вы будете выводить у меня в сопки». Тот ответил, что он неспособен на это, а Сипайлов заметил: «Ничего, у меня руку набьете».

Мне, Черепанову, Базанову, Забродину и Невольцеву (он же Шатаровский) Сипайлов дал распоряжение отправиться в Култук для формирования там пропускного паспортного пункта. Причем начальником назначался Черепанов, а помощником Базанов, я же – офицер для поручений. Мы отправились в Култук в то же день в теплушках. С парохода «Ангара» в этот же день мы были Годлевским изгнаны вместе с семьями и вещами, и пароход ушел на Мысовую, а за ним шел «Кругобайкалец». На пароходе были увезены и арестованные. Об их судьбе я слышал впоследствии от повара парохода «Ангара» (кажется, Мехалюк, поляк, знакомый моего отца), что они были раздеты до нижнего белья, их выводили на борт, били по затылкам деревянной колотушкой и затем спускали под винт в Байкал; шум и крик были редко слышны, так как пароход шел, проламывая лед толщиной 3–4 вершка <…>

Верно, секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 89–90. (Машинопись, копия.)

Документ № 8

г. Иркутск, 7 марта 1920 г.

Протокол допроса Федора Константиновича Цыганкова марта 7-го дня 1920 г.

Я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, допрашивал названного выше Цыганкова, причем последний показал:

Я, Федор Константинович Цыганков, 21 года, по профессии – извозчик, жил в г. Иркутске в Знаменском предместье по Нижнепономаревской улице, в доме № 41/16. В 1918 г. я был мобилизован и причислен к 9-му Иркутскому полку, позднее переименованному в 53-й полк в 5 роту. После был прикомандирован вместе с другими солдатами этого полка к Култукскому военно-контрольному пункту, в команду этого пункта.

Начальником пункта и команды был сперва подпоручик Шабалдо, а его помощником прапорщик Егоров (из них Егоров застрелился, а Шабалдо – теперь, вероятно, в бывшем 53-м полку). Шабалдо позднее был заменен прапорщиком Кащуком, после Кащука был начальником еще один поручик, фамилии которого не могу сейчас вспомнить, а затем поручик Абрамович. Когда култукская команда была расформирована, Абрамович перешел в контрразведку штаба округа и перевел туда из команды меня, а еще ранее ефрейтора Николая Павловича (отчества твердо не помню) Вербицкого. Я был переведен потому, что находился под надзором Абрамовича, как своего начальника, с февраля 1919 г., когда я привлекался к ответственности за причастность к будто бы большевизму, сидел 28 дней в тюрьме и был выпущен под надзор начальства.

В контрразведке штаба округа я исполнял обязанности солдата, которому давались всякого рода приказания. Я и делал то, что мне приказывали, а именно: ходил для офицеров за водкой, за мукой, отводил арестованных в тюрьму или милицию, присутствовал в качестве конвоира при офицерах на обысках и арестах, иногда посылался для внешних наблюдений за некоторыми квартирами. Как, например, за квартирой каких-то лиц, подозревавшихся в изготовлении фальшивых денег и живших на Подгорной улице. По политическим делам на такие наблюдения я не посылался, а на арестах и обысках по политическим делам не в роли солдата-конвоира присутствовать приходилось. Больше ничего я при контрразведке не делал. Я не знаю, кем при контрразведке я считался, но я думаю, что просто прикомандированным солдатом, потому что такое удостоверение я и имел. При контрразведке я служил только два месяца, а именно: с 3 ноября 1919 г. по день переворота.

В ноябре, вместе с поручиком Курдяевым, был назначен для открытия эсеровской организации по доносу солдата, кажется, коменданта команды 56-го полка (бывшего), с которым жил эсер Канашкин – рабочий из Бодайбо. По этому поручению я ничего не сделал, хотя хорошо познакомился с Канашкиным и у него часто бывал и, хотя особым доверием Канашкина не пользовался и кое-что от него знал, но в контрразведку не доносил. Поручик же Курдяев отделился от меня, завел знакомство с эсерами, независимо от меня, познакомился он, между прочим, с П.Д. Яковлевым, с лицом, называвшим себя бывшим товарищем министра Михайлова… И может быть, целым рядом других. С Михайловым, одновременно с управляющим уездом Надежиным, Курдяев ездил в Черемхово на переговоры с повстанцами. На эту поездку был приглашен Курдяев и я. На переговорах с товарищами присутствовали Надежин, Михайлов, Курдяев и я. Из переговоров выяснилось, что повстанцы ждут в Иркутске восстания и не хотят давать угля, если с восстанием дело затянется. Когда это выяснилось, Михайлов остался в Черемхове, а нас просил вернуться в Иркутск и заняться подготовкой восстания.

Мы, то есть я и Курдяев, поэтому и вернулись в Иркутск; что стал делать в Иркутске Курдяев, я не знаю, а я поселился на Знаменском у Канашкина и начал организовывать представителей военных частей и вести агитацию в пользу восстания. Это может подтвердить Канашкин, который живет и теперь на Знаменском предместье, на Соловьевской улице, в доме № 52. После собрания представителей военных властей на Знаменском предместье, накануне восстания, я был послан Самарцевым со своим братом Петром Цыганковым, который был представителем от одной из частей, расположенной в военном городке, позвать его на следующий день на утро на угол 2-й Иерусалимской и Сараиной улиц за получением пароля, а я сам должен был тогда же вечером, по приглашению Самарцева, явиться туда же на собрание.

Когда я сообщил брату то, что просил Самарцев, пришел на 2-ю Иерусалимскую (номер дома, кажется мне, 77/32), то у дома, где должно было быть собрание, встретил вооруженный наряд, и тогда я ушел оттуда, боясь ареста. На утро туда пришел брат и был там арестован.

Брат мой – Петр, сейчас служит в 3-м советском полку, в какой роте, не знаю, чуть ли не шофером или телефонистом, а теперь его квартира на Знаменском предместье, по Верхней Пономаревской улице, в самом последнем доме по правой руке.

Когда начались военные действия в Иркутске, они застали меня в городе, и так как мне некуда было деваться, то ходил в контрразведку в «Модерн», но в контрразведке ничего не делал. А после переворота я совместно с приезжими коммунистами, фамилии которых не знаю, пришел в Политический центр в Русско-Азиатский банк, чтобы поступить на какую-нибудь службу, но не встретил никого из знакомых, ушел домой и стал заниматься извозным промыслом.

В начале ноября я был командирован вместе с прапорщиком Дмитрием Юрковым и Николаем Вербицким, и тремя добровольцами из воздухоплавательного отряда с Иннокентьевской: Стрелковым, Щегловым и Черновым в Александровский местный батальон для открытия большевистской организации. Там мы расспрашивали солдат о настроениях в батальоне и солдаты говорили, что у них есть связи с отрядом Карандарашвили (Каландаришвили. – Ред.) и что они готовы перейти на сторону этого отряда. От солдат мы и узнали, что переговоры с ними ведет некий Подоплевов, который был арестован контрразведкой по нашему указанию. Когда он был арестован, то он указал Михаила Пасютина, а Пасютин, в свою очередь, выдал всю организацию и в батальоне, и в Иркутске, и в Иннокентьевском. Допрашивал Пасютина Черепанов, которому он все и рассказал.

Во время собирания сведений в Александровском батальоне все эти сведения стекались у Юркова; арестовано было в Александровском батальоне человек 32–33, причем арестованы они были по указанию всех шестерых командированных в батальон, то есть Юркова, четырех человек, фамилии сейчас не помню. В открытиях каких-либо других организаций я участия не принимал. В аресте на Иерусалимской улице в конце декабря и земельном отделе земской управы тогда же участия ни прямого, ни косвенного не принимал. Никого по этому делу не выдавал, так как сам участвовал в этом деле, активно помогал эсерам, а не как провокатор. Я не остался бы в контрразведке после этих арестов, если бы не был арестован мой брат. Я оставался в контрразведке, рассчитывая выручить брата и некоторых других арестованных. Брат был освобожден во время перемирия. Более ничего сказать не имею.

Агентов контрразведки Иркутского штаба я знаю по фамилиям: Николая Вербицкого, Сергея Домрачева, Михаила Забродина, остальных знаю только в лицо, но не по фамилиям. Баронесса Кенне в контрразведке была у Черепанова, но не знаю зачем, как будто у ней был арестован муж. Вспоминаю из постоянных агентов солдата (не знаю, какой части) Геймана (имени не знаю), жившего по 1-й Иерусалимской на углу 3-й Солдатской с правой стороны, если идти из центра. Из агентов контрразведки знаю Гранта, Абрамовича, Юркова Дмитрия, Филиппа Базанова (чиновника), Полканова, Попова (имени не знаю, маленького роста, человек смуглый, волосы темно-русые). Из агентов еще вспоминаю солдата Косолапова из комендантской команды, Будаева, Скрябина, Закаляпина – не знаю по фамилиям, может быть, узнал бы в лицо. Лобко знаю, он входил в контрразведку, но сторожем не служил, был ли он агентом, наверное не знаю, но по всей вероятности, был. Конаровский, если не ошибаюсь, служил сторожем (небольшого роста, но коренастый), был ли он агентом, не знаю.

Фамилии тех 32-х человек, которые были арестованы в Александровском местном батальоне, указаны были Михаилом Пасютиным по списку, составленному с его слов. Они при аресте выкликались, а мы опознавали их в лицо. В этом смысле я и указал тогда 4-х человек, удостоверившись, что это действительно те, кто выкликались.

Показания мне прочитаны. Федор Цыганков.

Товарищ председателя К. Попов.

Верно,

тов[арищ] председателя] иркут[ской] чека К. Попов (подпись.)

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 91–92. (Машинопись, копия.)

Документ № 9

г. Иркутск, 13 марта 1920 г.

Протокол допроса

Марта 13-го дня 1920 г. я, член Чрезвычайной следственной комиссии Всеволод Петрович Денике, опрашивал в помещении комиссии, угол Котельниковской и Большой гр[ажданина] Катанаева, причем последний на предлагаемые ему вопросы отвечал:

Катанаев Георгий Ефремович, 72 [года], Баснинская 31. Я состоял председателем Чрезвычайной следственной комиссии для расследования действий полковника Семенова и подчиненных ему лиц.

Назначение мое на этот пост состоялось при таких обстоятельствах. 5-го февраля меня пригласил министр внутренних дел Старынкевич и сообщил мне, что Верховному правителю было угодно назначить меня председателем Чрезвычайной следственной комиссии по делу Семенова. Это меня очень удивило, так как Верховного правителя я до этого времени не знал и, кроме того, как человек старый и не специалист, не считал себя подходящим лицом для занятия этого поста. На мой вопрос, почему выбор Верховного правителя остановился на мне, Старынкевич мне объяснил, что мою кандидатуру выдвинул он, так как в министерство постоянно поступают жалобы на действия Семенова и, кроме того, необходимо выяснить причины непризнания Семеновым власти Верховного правителя. Задачу эту, по его словам, могу выполнить лучше, чем кто-нибудь другой, так как пользуюсь большим уважением среди казачества; при этом Старынкевич сказал, что мне в помощь будут даны опытные юристы.

Я от назначения отказался, но через некоторое время был приглашен к Верховному правителю, который просил меня принять назначение. Причем из его слов я понял, что на меня возлагается роль не только производства расследования, но и выяснения дальнейших отношений Семенова к Верховному правителю. Тогда я вынужден был согласиться и 2-го февраля состоялся приказ о моем назначении.

В состав комиссии были назначены тов[арищ] пред[седателя] ирк[утской] суд[ебной] палаты Кисилев, Бушуев, генерал-лейтенант Нотбен и полковник Рудко. А в качестве делопроизводителя был тов[арищ] пред[седателя] ирк[утского] окружного суда Макеев. 8-го февраля я выехал из Омска вместе с Нотбеном в Иркутск и прибыл туда 12-го. В Иркутске к нам присоединились остальные члены комиссии. Мы прибыли в Иркутск до 28-го февраля, собирая сведения о деятельности Семенова. Здесь у нас состоялось вполне определенное впечатление, что Семенов власти Верховного правителя фактически не признает, и в Забайкалье мы окажемся как в чужом государстве.

В силу этих обстоятельств мною было отправлено Семенову предъявленное мне Вами письмо от 20-го февраля 1920 г. Письмо это было прочитано членам комиссии и ими одобрено. Написано оно было дипломатично, и, конечно, далеко не все в нем следует принимать за чистую монету. На это письмо мы ответа от Семенова не получили, но к нам явился японский офицер Хори, представитель ген[ерал]-лейтенанта Ооба, нач[альник] японской дивизии в Чите и сообщил, что атаман Семенов не имеет возможности ожидать нас в Чите, так как он уже давно собирается ехать лечиться в Харбин, если мы через два дня не приедем, то он уедет.

Тогда мы в тот же день выехали в Читу. С нами поехал и Хори, командированный в наше распоряжение, как он сказал, чтобы оказать нам содействие в местностях, где находятся японские войска. Когда мы приехали в Читу, то были встречены офицерами генерала Ооба и представителем Семенова полковником Меди. Они пригласили нас на обед к Ооба. Мы были приняты Ооба очень любезно, он подчеркивал свое благожелательное отношение к адмиралу Колчаку и желание устранить все недоразумения между ним и Семеновым.

Во время этого обеда Ооба спросил меня, нахожу ли я удобным приглашение на обед Семенова. Я ответил, что всецело предоставлено это его такту, но дал понять, что для меня это нежелательно. На другой день мы были приглашены на официальный обед, на котором присутствовали некоторые близкие Семенову лица и представители местной гражданской власти. Ооба провозгласил тост за Верховного правителя и нашу комиссию и произнес большую речь. Я ответил провозглашением тоста за японского императора и Японию как дружественную нам страну и ее представителей, находящихся здесь.

Из слов Ооба я понял, что он считает Колчака и Семенова двумя русскими патриотами, двумя равноправными сторонами, так как власть обоих чисто фактического характера… Причем Япония, ради счастья дружественной ей России, желала бы уложения возникших между ними недоразумений.

Перед этим обедом я виделся с Семеновым и старался его убедить, в интересах его собственной реабилитации, дать нам возможность всестороннего выяснения его деятельности, как в отношении того обвинения, которое содержится в приказе Верховного правителя за № 61, так и в отношении прочих дел, возбужденных против него министерств[ами] юстиции, путей сообщения и труда. Семенов изъявил желание дать показания по поводу обстоятельств, вызвавших издание приказа № 61, уклонился от ответа на вопросы дачи объяснений по поводу других обвинений. Семенов сказал, что по состоянию своего здоровья должен немедленно уехать, но оставит своих представителей, которые дадут объяснения об обстоятельствах, связанных с изданием приказа № 61.

После свидания с Семеновым сейчас же после того, как Семенов вышел, ко мне явился офицер, посланный Ооба, и сказал, что если мне необходимо, то Семенов может и остаться. Я сказал, что в данный момент присутствие Семенова не вызывает[ся] необходимостью для следствия. После этого комиссия приступила к своим работам.

Работа комиссии происходила в крайне тяжелых условиях; свидетели были терроризированы и окружены шпионами, усиленная слежка велась и за нами. Представители Семенова строго держались того взгляда, что обследование деятельности Семенова комиссией должно вестись в пределах выяснения обстоятельств, связанных с изданием приказа № 61. Выводы, к которым я пришелв результате расследований, изложены в имеющемся в Вашем распоряжении моем разговоре по прямому проводу с министром юстиции. В действиях Семенова еще не было государственной измены в момент издания приказа № 61, но впоследствии деятельность Семенова может несомненно рассматриваться как измена и бунт, которые имели место и во время издания приказа.

Комиссия выехала из Читы 3–4 апреля, я же 1-го апреля. 6-го апреля я вместе с Бушуевым выехали из Иркутска в Омск, остальные члены комиссии еще остались в Иркутске. Подробный доклад комиссии и мой личный доклад, вместе со всем делопроизводством комиссии и делами, переданными нами министерству юстиции и другим министерствам для расследования, представлены мною при особой описи министерству юстиции, помнится, 15-го июня, по расформированию комиссии. Копия разговора по проводу и копия моего личного доклада, кроме того, должны находиться в военном министерстве, так как незадолго до последнего переворота мною были переданы товарищу министра Карликову для министра Ханжина.

Показания мне прочитаны, Георгий Ефремович Катанаев.

Член Чрезвычайной следственной комиссии В.П. Денике.

Верно, секретарь.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 93–94 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 10

г. Иркутск, 15 мая 1920 г.

Дополнения к показаниям Катанаева

В дополнение к показаниям, данным мною 13-го сего марта, необходимым считаю сообщить нижеследующее, являющееся как бы результатом, хотя и не вполне ожиданным, командировки нашей следственной комиссии в Забайкалье.

Исполнявший тогда обязанности министра юстиции правительства адмирала Колчака Г[осподин] Старынкевич, рассмотрев представленные ему мною по возвращении в Омск заключительное постановление Следственной комиссии по делу Семенова и особый мой доклад о ходе всего дела и вообще о тогдашнем положении дел в Забайкалье, счел необходимым ознакомить с таковым самого адмирала чрез личный мой по сему доклад последний. – Для чего им исходатайствован был личный прием меня правителем, вместе с находившимися уже в Омске членами нашей комиссии: генералами Нотбег и Г. Чущуевым.

В назначенный день и час все мы явились к адмиралу, которым, как оказалось к тому же времени, для присутствования при нашем докладе были вызваны и[сполняющий] об[язанности] военного министра генерал Степанов и, прибывший из Владивостока (кажется, по поручению заседавшей там международной комиссии), генерал-лейтенант Романовский, с предложениями о том же Семенове от лица союзников (японцев, англичан, американцев).

Доклад мой, продолжавшийся не менее полутора часов, закончен был изложением моего мнения, что действенным средством закончить конфликт с Семеновым и получить возможность беспрепятственно и надлежащим образом закончить порученное комиссии следствие о всем творящемся в Забайкалье – будет арест Семенова в Харбине или Владивостоке, где он, как мною изложено в показании 13-го марта, находился за все время пребывания комиссии.

В числе сопровождения весьма небольшого конвоя своих соратников, такой арест, по мнению моему, не вызвал бы особого волнения в самом Забайкалье, где сторонниками Семенова, готовыми при всяких обстоятельствах поддержать его оружием, являлось далеко не все казачество и разношерстный сброд наемный инородчины, не говорю уже о японцах, которые никогда бы не перешли в открытую поддержку противника колчаковского правительства, находившегося тогда в апогее своей силы и международного значения.

Выслушав внимательно мой доклад, дополненный несколькими примечаниями моих сочленов по комиссии, адмирал Колчак сказал: «Благодарю вас за обстоятельный доклад. Лично я заранее был уверен, что вы найдете в Забайкалье то, что вы в действительности нашли. Присоединился бы я и к вашему предложению об аресте Семенова, если бы над нами не тяготели обстоятельства, которые сильнее нашей воли и стремлений… План дальнейших наших действий уже предрешен». Этим наша аудиенция у адмирала и закончилась.

Через несколько дней после этого адмиралом был отдан приказ по войскам, где он, объявляя об ошибочности (или, вернее, преждевременности) своего обвинения Семенова в измене (прик[аз] № 61), брал это обвинение обратно и восстановлял его в прежнем командовании всеми войсками, расположенными в Забайкалье. В ответ на это, как известно, последовала телеграмма Колчаку от Семенова, с выражением верноподданнических чувств и всегдашней готовности служить правительству адмирала не за страх, а за совесть.

Б[ывший] генерал-лейтенант Георгий Катанаев.

Иркутск, 15-го мая 1920 г.

Верно, секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 95–95 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 11

г. Иркутск, 15 марта 1920 г.

В Чрезвычайную следственную комиссию б[ывшего] генерал-лейтенанта Георгия Семеновича Катанаева заявление

При аресте моем в гостин[ице] «Модерн» в ночь с 9-го на 10-го января сего года от меня отобраны были чемодан и корзина с принадлежащим мне имуществом, которое оставлено в той же гостинице под наблюдением комендантской ее части.

Вскоре после этого как чемодан мой, так и корзина подвергались подробному осмотру и часть их содержимого: а). Бумаги и дела, имеющие отношения к причинам моего ареста (были переданы в Чрезвычайную следственную комиссию для ближайшего их рассмотрения), б). Мои рукописи научного характера (переданы моей племяннице К.Н. Завьяловой для вручения мне, что ею и исполнено), в). Прочее имущество – домашние вещи, книги, ордена, медали остались при гостинице на хранении впредь до выяснения моей прикосновенности к делу, по которому я арестован.

Ныне, по освобождении моем от ареста, я обратился в комендантскую часть «Модерна» за выдачей мне чемодана и корзины с оставшимися в них моими вещами. Налицо оказалась только корзина, чемодана же не было, и за[ведующий] коменд[антской] частью заявил мне, что такового при вступлении его в должность принимаемо им ни от кого не было и существовал ли он где-либо и существует ли теперь в другом месте, ему неизвестно.

При осмотре мною содержимого корзины большинство находившихся там ранее вещей оказалось налицо и приняты мною. 13-го сего марта, в бытность мою на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии, мне предъявлен был не оказавшийся в «Модерне» мой чемодан с описью вещей в нем находящихся, или, вернее, сохранившихся из числа тех, которые в нем находились при моем аресте.

В общем как в чемодане, так и в корзине (не считая того, что из них было изъято по постановлению Чрезвычайной комиссии и вновь изъятых мною орденов и медалей) не оказалось: 1). 18 тыс. руб. облигациями первого и второго выпусков государственного] займа (американки) Времен[ного] правлен[ия] Керенского, 2). а). книга Рычкова. Оренбург. Т[и]пография, изд[ания] 1765 г., б). Левшина – Описание киргизских кайсатских орд и степей. Изд[ания] 1832 г., в). профессор[а] Ключевского. Университет[ские] лекции русской ист[ории]. Т. 3, г). профессора] Платонова. Унив[ерситетский] курс русской истории, е) Пам[ятная] кн[ига] Зап[адной] Сиб[ири]. 1881 г., ж) Хорошин. Казачьи войска, и) Н.Г. Чернышевского ром[ан] «Что делать», 3). Географических – атласов и карт: а) полного атласа, изд[ания] морск[ого], 4). Домашних вещей: дорожного металлического чайника, таковой же большой кружки, чесучовой верхней рубахи с шерстяной рабочей блузой и таких же брюк, валенок (пимов).

Доведя вышеизложенным до сведения Чрезвычайной следственной комиссии, прошу не отказать в принятии мер к розыску не оказавшихся в наличности вещей и возврата таковых мне. Особенно для меня дороги соч[инения] Рычкова и Левшина и карта Зап[адной] Сибири, изд[ания] 1846 г., составляющая теперь большую библиографическую редкость и имеющая исключительное значение для той научной работы по истории Сибири и степного края, которые теперь мною заканчиваются.

Георгий Катанаев . 15-го марта 1920 г., г. Иркутск.

Верно, секретарь Т. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 96–96 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 12

г. Иркутск, 11 января 1920 г.

Протокол допроса задержанного в связи с переворотом 4–5 января 1920 г.

Александра Дмитриевича Сыромятникова, штатного преподавателя военной Академии Генерального штаба

Января 11-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся председатель Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, при участии члена комиссии В.П. Денике, в помещении Иркутской губернской тюрьмы, произвел опрос названного выше Александра Дмитриевича Сыромятникова, причем на предложенные вопросы последний отвечал:

Я, Александр Дмитриевич Сыромятников, штатный преподаватель Академии Генерального штаба, 33-х лет; с сентября 1919 г. я состоял и[сполняющим] об[язанности] начальника штаба Приамурского военного округа и отчислен в резерв чинов приказом командующего войсками округа Розанова от 19-го ноября 1919 г.

За время моего пребывания на этой должности командующим войсками был все время генерал Розанов; после свержения советской власти в Поволжье, по образованию Комитета членов Учредительного собрания, я занял должность начальника оперативного отдела в военном министерстве комитета. Затем, по образованию Директории, был назначен 1-м генерал-квартирмейстером и затем оставался при генерале Болдыреве до свержения Директории и образования власти Верховного правителя. Оставался короткое время – две, три недели – и при Верховном правителе. Но у[видев], что политика новой власти идет по курсу монархии, я подал в отставку, заявив, что ввиду полного расхождения с принятым курсом политики внутренней и внешней дальнейшую совместную службу с начальником штаба Лебедевым считаю невозможной; это было сделано в присутствии министра внутренних дел Гаттенбергера, и подан был непосредственно Верховному правителю в его же присутствии соответствующий рапорт; отставка, после некоторых колебаний, Верховным правителем была принята, согласно моей просьбы я был возвращен в Академию Генерального штаба в качестве штатного преподавателя, почему и приехал в Томск.

Между отставкой от должности генерал-квартирмейстера произошло в Омске декабрьское восстание, и после него была попытка со стороны командующего войсками Матковского, по неизвестной для меня причине, арестовать меня. Был уже подписан ордер на арест, хотя никакого участия в восстании я не принимал, и только потому, что я обратился к ряду представителей власти, когда о существовании ордера мне стало известно, и они употребили со своей стороны усилия к отмене ордера – арест произведен не был и мне удалось уехать в Академию.

В Академии чувствовалось, что продолжаются по отношению ко мне преследования, и даже подымался, под давлением начальника штаба Лебедева и самого Верховного правителя, вопрос о моем отчислении из Академии и исключении из состава конференции Академии. В период выпускных экзаменов, приблизительно в мае 1919 г., была получена в Академии телеграмма военного министра Степанова о командировании меня начальником штаба к генералу Розанову, бывшему тогда уполномоченному Верховного правителя по Енисейской губернии. Зная генерала Розанова, я принимал все меры, чтобы эта командировка была отменена, но мне было на это заявлено, что она носит характер боевого приказа; когда Розанов был назначен во Владивостоке главным начальником Приамурского края и командующим военным Приамурским округом, я еще раз сделал попытку уйти с должности начальника его штаба и вернуться в Академию, но это опять не удалось, и, по приказу непосредственно из Омска, я должен был уехать на Дальний Восток, где и был, как сказано выше, исполняющим] об[язанности] начальника штаба Приамурского военного округа.

Если я ушел в отставку после свержения Директории, так как новый политический курс был для меня не приемлем, и все-таки подчинился приказу о назначении меня начальником штаба при Розанове, то объясняется это тем, что назначение носило характер именно боевого приказа, неподчинение которому грозило военно-полевым судом, и, оставаясь в этой должности в Красноярске и Владивостоке, я ставил себе целью свести к минимуму все то зло, которое приносил и мог приносить ген[ерал] Розанов, что мне и удавалось в размере, в каком это позволяла малоправная должность начальника штаба.

В обязанности начальника штаба входит руководство контрразведкой и агентурой при штабе округа при непосредственном подчинении начальника контрразведки начальнику штаба, затем составление оперативных планов, донесений и сводок. Наконец руководство военно-хозяйственными, инспекторскими и т. п. функциями. Руководство контрразведкой было фактически изъято из моего ведения с первых же дней моей службы, как в Красноярске, так и во Владивостоке, и все было подчинено в Красноярске, а затем и во Владивостоке капитану Нестору Александровичу Крашенинникову, который во Владивостоке был начальником личной канцелярии Розанова, а в Красноярске начальником контрразведки.

Эта передача Крашенинникову функций начальника штаба произошла вследствие недоверия ко мне Розанова вообще и в частности после ряда моих протестов против различных актов Розанова и Крашенинникова; уже сейчас же, после приезда в Красноярск, мною было опротестовано существование созданного Розановым института заложников, который по моему настоянию отменен и который до этого приводил к массовому истреблению политических заключенных в порядке личного выбора капитана Крашенинникова по спискам заключенных.

Также по моему настоянию был отменен приказ о расстреле без суда и о сжигании селений жителей, которые подозревались в поддержке красных; также мне удалось спасти красноярских заключенных (политических), которых Розановым и Крашенинниковым предполагалось посадить на баржу для отправки в Туруханский край и по дороге затопить, симулируя катастрофу. Только угроза не остановиться перед разоблачением этого плана с моей стороны не допустила осуществление этого преступного замысла; не удалось, однако, настоять на том, чтобы убран был заложенный «на случай восстания в тюрьме» динамит под зданием тюрьмы для взрыва тюрьмы; не знаю, изъят ли был этот динамит после моего протеста.

Мною был далее предупрежден арест и ликвидация Евг[ения] Евгеньевича] Колосова, которого Розанов и Крашенинников предполагали захватить для убийства его как агитировавшего среди чехов за невмешательство во внутренние дела России; было выяснено местожительство Колосова, и только по моему протесту мысль о его ликвидации была оставлена.

В силу того же недоверия из моих обязанностей было изъято составление оперативных планов, которые составлялись Розановым и Крашенинниковым. Ликвидация забастовки на железных дорогах Дальнего Востока в конце лета этого года производилась генералом Розановым в мое отсутствие, когда я еще не приехал на Дальний Восток. Ликвидация же летнего восстания в Военном городке близ Красноярска была произведена войсковым старшиной Розановым (не генералом Розановым), который в это время отсутствовал, но перед отъездом, ожидая восстание, дал директивы войсковому старшине Розанову (и действовавшему с ним полковник[у] Ястребцев[у]), произведенным через три-четыре дня после восстания генералом; войсковой старшина Розанов после этого восстания был утвержден в должности начальника бригады, а впоследствии на фронте произведен в генералы.

Ликвидация восстания во Владивостоке в ноябре 1919 г. производилась командующим войсками Розановым, при участии Крашенинникова, командира крепости Томивко и начальником контрразведки Бабича. Причем давались такие распоряжения, как, например, распоряжение Розанова «пленных не брать», а в случае доставления в штаб их ликвидировать, было намерение всех вообще участников и руководителей восстания, как, напр[имер], Гайда, Якушева и др[угих], «безусловно ликвидировать», и была такая телеграмма по отношению к руководителям, независимо от их национальности, со стороны Верховного правителя. Только благодаря усилиям моим удалось устроить так, чтобы ликвидация восстания произошла в сравнительно мягких формах и спасена была жизнь после захвата вокзала всех участников и руководителей, поскольку они не погибли от взятия вокзала.

Нужно сказать, что главные руководители спасены были разными путями все. После захвата вокзала явился ко мне, между прочим, Джонсон – начальник международной полиции во Владивостоке и заявил мне, что генерал Грэве, командующий американскими войсками, приказал ему передать мне, что под покровительство американского штаба явился участник восстания и руководитель его Моравский, что он может в любое время быть передан русским властям; зная, чем кончится эта передача, я заявил, что спешности в передаче нет, и скрыл заявление Джонсона от генерала Розанова, через 2–3 дня Моравский и, кажется, Якушев бежали из-под американского караула, так что жизнь их была спасена, как и многих других.

Моя роль во время восстания во Владивостоке выразилась в следующем: зная характер восстания, его цель, и сочувствуя ему, я поддерживал связь с его организаторами через генерала чешской службы Чечека, который неоднократно приезжал ко мне на квартиру; с ним было условленно, что как я, так и отчасти он должны обеспечить бескровность переворота; условие это заключалось в том, чтобы я прилагал все усилия к невыступлению активно русских войск против сил Гайды и чтобы не препятствовать всем сочувствующим восстанию переходить в район расположения Гайды. Это удавалось мне до 17-го ноября включительно под разными предлогами. Я удерживал до этого времени генерала Розанова от отдачи боевых распоряжений, пока наконец он под чьим-то посторонним [давлением] в мое отсутствие со своей квартиры не отдал приказание Томивке о наступление на Гайду. Узнав от генерала Чечека о начавшемся наступлении, я отдал распоряжение о прекращении этого наступления, но генерал Розанов, услышав о прекращении артиллерийской стрельбы через Бабича, отдал снова распоряжение о наступлении. После чего остановить его уже не удалось и мне оставалось только употребить все усилия к спасению жизней участников и организаторов восстания, что мне и удалось сделать.

После этого восстания генерал Розанов поставил мне в вину безучастное отношение к подавлению восстания, слишком большую заботу об участи участников, вставлении слова «существующего» (правительства) в текст подписки Гайды и другие факты, заставившие его подозревать в соучастии и в сочувствии восстанию. Причем в присутствии генерал-квартирмейстера Смирнова заявил, что он отдает меня под суд. Но после моего заявления, что я буду очень рад этому и что это дает мне возможность разоблачить его преступления, ограничился предписанием выехать в 3-дневный срок из Владивостока и отчислением из резервов приказом от 19-го ноября, прилагаемом к протоколу.

Перед отъездом из Владивостока я условился с генералом Чечеком работать совместно над прекращением Гражданской войны на территории Сибири, в частности путем нейтрализации района, занятого чеховойсками, и в направлении сохранения сибирской магистрали; при сношении между нами по этим вопросам и должен был служить отобранный у меня при аресте шифр (предъявлено два листка, заполненные шифрами под номерами 1 и 2), взятая при мне же телеграмма на 3-х листках (предъявляется шифрованная телеграмма, помеченная под № 3 А, В, С) является телеграммой Чечека ко мне, и подписаны они псевдонимом; начало ее зашифровано шифром чешского коменданта станции Иркутск, на адрес которого она для меня послана. Начало это содержит просьбу о передаче мне этой телеграммы, дальнейший текст которой зашифрован уже по ключу, помеченному вами за №№ 1 и 2. Текст расшифрован мною на предъявляемом вами взятом при мне листке, занумерованным под № 4. Письмо ген[ерала] Чечека, занумерованное вами под № 5, и также взято при мне, является препроводительным письмом Чечека к шифру, полученному мною на вокзале при отъезде из Владивостока. Записка за № 6 также принадлежит мне и взята у меня при задержании.

В Иркутск я приехал 12–13 декабря истекшего года и с первых же дней начал работу условленную с Чечеком; с этой целью виделся с рядом лиц, принадлежащих к чеховойску: с генерал-квартирмейстером Гробчиком, его «правой рукой», поручиком Губом и другими; пытался завязать связи с местным офицерством, но сочувствия не встречал, сталкиваясь с инертностью и страхом с их стороны.

Когда началось восстание в Черемхове и затем в Глазкове, вел сношения с чехами с одной стороны и с Н.С. Калашниковым с целью обеспечения нейтралитета не сочувствовавших союзников, главным образом японцев, и обеспечения помощи восставшим со стороны чеховойск, и, таким образом, работал положительно в пользу восстания, происходившего под руководством Политического центра… В частности, я осведомлял Калашникова о положении дел на Забайкалье, препятствовавшем Семенову направлять сюда значительные силы, и давал Калашникову различные советы. Цуриков был задержан вместе со мной. Оба мы были арестованы, явившись добровольно в Политический центр с предложением своих услуг как специалистов, и так как из моих слов явствовало, что я был ранее начальником штаба Розанова, а Цуриков, после ухода моего оттуда, был временно начальником осведомительного отдела того же штаба, то, по-видимому, по этим причинам мы и были оба задержаны по приказу уполномоченного центра.

Относительно моей деятельности во Владивостоке и здесь сведения может дать Н.С. Калашников, относительно же деятельности в Красноярске, как будто никто из лиц, находящихся в данный момент в Иркутске, дать сведений не может, но могли бы дать сведения начальник 3-й чехословацкой дивизии подполковник Прхало и его начальник штаба Квапило, которые со своей дивизией сюда продвигаются, но, когда будут здесь, не знаю.

Выше в протоколе несколько раз употреблял термин «отставка» по отношению к моему уходу с должности генерал-квартирмейстера, считаю необходимым пояснить, что отставка для моего возраста не допускалась по закону и что правильнее употребить термин «отчисление». Более показать ничего не имею. Показания мне прочитаны. В выступлениях по свержению советской власти в Поволжье я не участвовал.

Председатель Чрезвычайной следственной комиссии К. Попов.

Член Чрезвычайной следственной комиссии Денисе.

С подлинным верно, секретарь.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 97–99 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 13

г. Иркутск, 24 января 1920 г.

Протокол № 1 допроса задержанного в связи с переворотом 4–5 января 1920 г. капитана Александра Васильевича Шемякина

Января 24-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии Константин Андреевич Попов, в помещении Иркутской губернской тюрьмы, производил опрос названного выше Шемякина, причем последний на предлагаемые вопросы отвечал:

Я, капитан Александр Васильевич Шемякин, 29 лет, женат гражданским браком; жена – Анна Александровна Филимонова, живет в гор[оде] Иркутске на Харлампиевской ул[ице] в д[оме] № 4, курсистка Томских высших женских курсов, детей нет. Жил перед арестом на вокзале ст[анции] Иркутск, в вагоне № 56, на 15 или 16-м пути. С октября 1919 г. числа с 17-го я жил в Омске и состоял в нештатной хозяйственной должности при интендантстве егерской бригады с правом при отсутствии интенданта замещать и временно исполнять обязанности начальника штаба бригады по хозяйственной части.

После переворота в Омске в июне 1918 г. я был первое время в распоряжении тогдашнего тов[арища] министра внутренних дел П.Я. Михайлова и заведовал информационно-инструкторским отделом при МВД, впоследствии преобразованным в земско-городской отдел. После ухода Михайлова перешел в культурно-просветительный отдел Союза возрождения, где работал до первых чисел или, вернее, до середины ноября 1918 г. В это время в Омске находился отряд Красильникова, помещавшийся частью в сельскохозяйственном училище, частью же – штаб и контрразведка – в доме Феттер-Гинкель, по Любилимскому проспекту. В отряде в это время были мне знакомы капитан Дорофеев Петр Григорьевич, штабс-капитан Владимир Пунинов, канцелярией занимался мой младший брат Григорий Владимирович Шемякин и капитан Аркадий Сейфулин. От них я неоднократно слышал, что в т[ак] н[азываемой] контрразведке при отряде, во главе которой стояли тогда есаул, ныне подполковник Сергей Кудрявцев, капитан Герке (начальник штаба Красильникова), заведующий хозяйством полка капитан Марков и штабс-капитан Кузьминский, устроен в одной из комнат настоящий застенок, в котором при участии и под руководством названных лиц производится истязание арестованных, главным образом, в целях вымогательства и шантажа.

Мои знакомые из отряда: Дорофеев, Пунинов, Сейфулин и мой брат предложили мне вступить в отряд Красильникова, чтобы парализовать действия контрразведки и уничтожить в ней застенок. Сперва я отказывался, но потом, посоветовавшись с известным Николаем Александровичем Филашевым, Владимиром Васильевичем Куликовым и присяжным поверенным Аароном Михайловичем Малиупольским, решил вступить в отряд с целью борьбы против произвола и насилия в контрразведке. Вступил я в качестве рядового офицера отряда; в начале службы мне удалось сгруппировать около себя человек 20–25 офицеров и добровольцев и в конце ноября удалось арестовать охвостье контрразведки, т[о] е[сть] второстепенных лиц в ней.

Главные же ее руководители были недоступны для ареста, и арестованы они были только недели через полторы уже в Иркутске. Один из них – Марков, бежал из-под стражи к Семенову, остальные препровождены были в Омск, к коменданту г. Омска, но там каким-то образом добились освобождения, а капитану Герке было даже поручено формировать какой-то даже батальон, и за участие в аресте Директории он получил чин подполковника. Кудрявцев бежал к Анненкову и там произведен тоже в подполковники.

3-го декабря 1918 г. Ставкой отряд Красильникова был командирован в Иркутск для противодействия Семенову, с этой целью отрядом была занята железная дорога Иннокентьевская – Иркутск, а на ст[анции] Култук была выставлена застава от штаба Иркутского округа. Я вступил в Иркутск вместе с отрядом; по дороге, в Красноярске на банкете георгиевских кавалеров в гостинице «Метрополь» я с братом и Дорофеевым чуть не были убиты Герке и компанией за не вставание во время монархического тоста.

Весь декабрь, январь, февраль и март до первых чисел апреля я пробыл в Иркутске, сперва при штабе, занимаясь организацией хозяйственной частью отряда, а затем, когда отряд в январе ушел на Канско-Тайшетский фронт, я остался в Иркутске при канцелярии отряда для заведования канцелярией хозяйственной части, с правом по этим вопросам подписываться за временно исполняющего обязанности начальника штаба отряда. В апреле, по приказу Артемьева с японско-семеновской ориентацией, с которой я не мирился, я был в 24 часа, вместе с канцелярией, выслан в Канск к отряду. 25-го апреля я приехал опять в Иркутск за приобретением у министерства] снабж[ения] и пр[одовольствия] шинельного сукна, находящего в Киренске, и затем снова вернулся в Канск. Оттуда поехал в Красноярск в военно-промышленный комитет для заказа шиться шинелей. Там я встретился с Григорием] Прох[оровичем] Сибирцевым и Евг[ением] Евгеньевичем] Колосовым, последнего я предупредил о предполагаемом аресте его со стороны Розанова.

В Красноярске пробыл около недели. Это было в июне 1919 г. В июле я поехал в Омск, по поручению Красильникова попросить перед Ставкой о переводе отряда на фронт. В просьбе этой сперва было отказано Лебедевым; в Омске я виделся с известными кооперативными деятелями: Сазоновым, Емелиным и Шишкановым, говорил с ними, что карательная мера борьбы на внутренних фронтах не достигает цели, а наоборот, озлобляет крестьян и что нужны радикальные перемены во всем курсе политики, чтобы внутренние восстания и выступления прекратились. Собеседники мои соглашались со мной, но говорили, что бессильно бороться с реакцией. Из Омска я снова вернулся в Канск и в августе 1919 г. под видом командировки возвратился снова в Омск, где жил дома, в семье отца.

В это время бригаду Красильникова в конце сентября стали переводить на фронт; с ее первыми эшелонами – 26 или 27-го сентября – я тоже выехал на фронт в распоряжение Сахарова, но, пробывши в эшелонах на станции Варгаши под Курганом три дня мы были возвращены в распоряжение ген[ерала] Пепеляева на ст[анции] Вагай. Прибыли мы туда числа 10 или 12-го октября и до прибытия всех эшелонов стояли в районе ст[анции] Вагай в деревнях, а 17-го октября я выехал с фронта в Омск, где и состоял с этого времени до отъезда в Иркутск на упомянутой выше должности в егерской бригаде, как тогда назывался отряд Красильникова.

3-го ноября по предписанию полковника Жилинского Владимира Эрнстовича, временно командовавшего бригадой вместо Красильникова, и по приказанию интенданта той же бригады штабс-капитана Чижа я отправлен был сопровождать больного сыпным тифом Красильникова в Иркутск, где его и сдал 15—16-го декабря в госпиталь американского Красного Креста, где, как я слышал 7—8-го января, он умер 28-го декабря. 16 декабря я жил на ст[анции] Иркутск в вагоне, а когда наладилась переправа через Ангару, переехал в Иркутск, сдал находившийся у меня револьвер (наган) и карабин русского образца Красильникова через фельдшера Елизарова я сдал коменданту станции] Иркутска еще 25-го декабря.

Арестован я был в городе у артиста-антрепренера Н.И. Дубова на Луговой улице № 30 контрразведкой штаба рабоче-крестьянских дружин с 19-го по 20-го января. Числа 7—8-го января я был у Сазонова в помещении Народного банка и предлагал ему услуги для поступления на службу в кооперацию по продовольственному делу, ввиду возложения Политическим центром всего продовольственного дела на кооперацию. Сазонов ответил, что вопрос, какая кооперация возьмет на себя продовольственное дело, выяснится на сессии происходившего кооперативного совещания, и просил меня зайти позднее.

Начальником штаба отряда Красильникова или его заместителем по строевой или оперативной части я никогда не был; начальником контрразведки при отряде тоже никогда не был и участия в ней вообще не принимал. Наоборот, по моему настоянию контрразведка при отряде была совершенно уничтожена уже в декабре 1918 г., когда мы переехали в Иркутск, после ареста Герке и компании. Ни в каких оперативных действиях, не говоря уже о действиях карательных, в отряде Красильникова я участия не принимал, занимаясь исключительно канцелярской и хозяйственной работой. Ставка считала меня человеком чужим и раз пять наводила справки о моей благонадежности, а у ген[ерала] Розанова я был под пренебрежительной кличкой «блокист».

В расстреле заключенных Омской тюрьмы после восстания 22-го декабря в Омске я участия не принимал, да и не мог, так как жил в это время в Иркутске, что могут подтвердить: первый – Николай Иванович Будов, артист, ныне работающий в Иркутске в труппе городского театра, второй – артист той же труппы Иосиф Константинович Самарин-Эльский, третья – артистка той же труппы София Всеволодовна Борцова, четвертая – Екатерина Николаевна Гудкова, живущая в Иркутске по 3-й Солдатской ул[ице], если не ошибаюсь, в д[оме] № 34 (против прежнего помещения штаба рабоче-крестьянской дружины, внизу), пятый – Александр Александрович Жалуцкий, живущий по 2-й Солдатской № 5.

Какой Шемякин мог участвовать, как вы утверждаете, в расстрелах 23-го декабря в гор[оде] Омске, я не знаю. Мой старший брат Аркадий находился в это время в Семипалатинске, состоял начальником связи штаба 2-го отдельного степного корпуса, а младший Григорий находился в Иркутске при мне. В Омске в это время был отдельный батальон особого назначения при штабе генерала Марковского, им сформированный, во главе с капитаном Драчуком, присвоивший себе имя отряда особого назначения имени есаула Красильникова, но не имевший никакого отношения к действительному отряду-бригаде Красильникова и подчинившийся непосредственно Матковскому.

Этот отряд и его офицеры и участвовали в подавлении декабрьского восстания в Омске и, вероятно, в расстрелах заключенных. Я к этому отряду никакого отношения не имел, сам же Красильников настаивал все время и, в конце концов, настоял, чтобы с этого отряда снята была марка Красильникова. Части этого отряда посылалась в Тарский уезд для подавления там восстания. В Омске он нес особые функции, какие – точно не знаю, знаю лишь, например, несение им службы при Ставке. В политических арестах ни я лично, ни за время моего пребывания в бригаде Красильникова – эти бригады вообще никакого участия не принимали. Наоборот, по моим настояниям, произведены были аресты, как сказано выше, контрразведчиков бригады Красильникова и сформирована сама контрразведка, а затем тоже по настоянию моему, Дорофеева и других арестованы полковник Гебер и ротмистр Сумароков из бригады Красильникова, отличавшиеся грабежами и произволом на Канско-Тайшетском фронте. Арест этот кончился тем, что полковник Гебер передан был в распоряжение командующего войсками Иркутского военного округа – дальнейшей судьбы его точно не знаю – Сумароков же, после ареста, был отправлен в Омск и содержался на гауптвахте, но каким-то образом был освобожден, получил чин подполковника и командирован с какими-то поручениями на восток. Арест Сумарокова был произведен в январе 1919 г., а Гебера в феврале того же года.

Во время майско-июньского переворота в 1918 г. был в Петропавловске, где вел переговоры с бывшей земской управой о восстановлении ее деятельности на случай переворота… Активного участия в самом перевороте и в военных действиях против советской власти не предпринимал. Отмечу одно характерное явление: почти все офицеры, которые изгонялись из бригады Красильникова за разнузданность, обычно устраивались при Ставке Верховного Главнокомандующего или на таковых должностях, а некоторым поручалось формирование отдельных частей. На этом свои показания согласно Вашему желанию прерываю.

Александр Шемякин.

Товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К. Попов.

С подлинным верно, тов[арищ] председателя] К. Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 100–102. (Машинопись, копия.)

Документ № 14

г. Иркутск, 11 февраля 1920 г.

Протокол № 2 опроса капитана Александра Васильевича Шемякина

Февраля 11-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, опрашивал названного Шемякина, и он на предлагаемые вопросы отвечал:

Отряд Красильникова сложился, насколько мне известно, из омской подпольной офицерской организации. Непосредственно после переворота в Омске (мае – июне 1918 г.) этот отряд направился по линии железной дороги на восток до Иркутска, а часть его ходила на Бодайбо. До Нижнеудинска он шел и вел бои с советскими войсками как регулярная войсковая часть.

Военными операциями отрядов формально ведал Красильников, тогда еще есаул, а фактически Неволин-Неофитов, капитан, который был убит в бою под Нижнеудинском. Со смертью Неофитова отряд потерял свой прежний характер. Во главе его фактически встали есаул Кудрявцев, капитан Киенский и адъютант Красильникова Каруцо, которые теперь в войсках Семенова. Им и, главным образом, Киенским и Кудрявцевым образована была при отряде контрразведка, которая начала оперировать во время пребывания отряда в Иркутске и носила характер организации по вылавливанию состоятельных людей, их ограблению и ликвидации («выводе в расход», как они выражались).

Эта же контрразведка с отрядом прибыла в сентябре или октябре 1918 г. в Омск, где продолжала свою работу такого же характера, сперва в кадетском корпусе, а потом в доме Паттер-Гинкеля, во главе с лицами, о которых я говорил в первых показаниях. В кадетском корпусе попавшие в эту контрразведку убивались в «тире» и выбрасывались в Иртыш. К этому же времени относится расстрел пяти железнодорожных] рабочих на ст[анции] Омск в мастерских, в том числе председатель атаманской поселковой управы, произведен он был капитаном отряда Красильникова Юдиным, в присутствии Красильникова; тогда отряд Красильникова выступил в качестве карательного по ликвидации забастовки на железной дороге в Омске.

В Омске отряд провел и октябрь, и ноябрь; в свержении Директории отряд Красильникова и сам Красильников принимали участие вместе с 1-м Сибирским казачьим полком, в котором служил войсковой старшина Катанаев. В конце ноября в контрразведке отряда Красильникова убит был член Учредительного собрания Бор[ис] Николаевич Моисеенко. По моим сведениям – не знаю, насколько они верны – он был арестован при выходе из коммерческого клуба Марковым, Герке и другими чинами контрразведки в расчете на то, что у него окажутся деньги, как так предполагалось, что он казначей Комуча Денег у него не оказалось, и все-таки он был убит.

Я вступил в отряд Красильникова уже после этого убийства в первых числах декабря, при обстоятельствах, о которых я уже говорил в первых показаниях. 6-го декабря отряд снова выступил на восток в Иркутск и далее. Причем в Омске было оставлено 4 или 5 офицера, которые должны были сформировать батальон для пополнения выступившего полка. Из оставшихся офицеров я знаю по фамилии только одного штабс-капитана Драчука; солдат при офицерах не оставалось, но батальон был сформирован из солдат маршевых рот полков Сибирской армии, стоявших в Омске. На восток этот батальон, однако, не пошел, оставшись в распоряжении Матковского. В этот батальон, в качестве офицеров, стекались главным образом офицеры, дезертировавшие с фронта, исключенные из ротных частей и исключенные из самого красильниковского полка. Этот-то батальон и участвовал в подавлении декабрьского восстания в Омске.

К вопросу о характеристике самого Красильникова я должен сказать, что он человек – безусловно, честный, но политически совершенно безграмотный и вообще человек малоразвитый, к тому же слабохарактерный и легко поддающийся чужим влияниям. В политическом отношении в Омске и Иркутске он был всецело под влиянием Волкова, в Канске – под влиянием розановского начальника контрразведки и заведовавшего оперативной частью штаба капитана Крашенинникова, которым и был дан в красильниковский полк в качестве начальников штаба по оперативной части сперва капитан Баумгартен, а затем ротмистр Белянушкин, который отличался особой кровожадностью.

Показания мне прочитаны, Александр Шемякин.

Товарищ председателя К. Попов.

С подлинным верно, тов[арищ] председателя] Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 103–103 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 15

г. Иркутск, 12 февраля 1920 г.

Протокол № 3 опроса капитана Александра Васильевича Шемякина 12-го февраля 1920 г.

Я, нижеподписавшийся, товарищ председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, производил опрос названного выше Шемякина, причем он на предлагаемые вопросы отвечал:

Декабрь 1918 г. отряд Красильникова провел в Иркутске и на линии Иркутск – Иннокентьевская. В конце декабря эскадрон этого отряда под командой ротмистра Сумарокова был откомандирован в распоряжение ген[ерала] Афанасьева, бывшего тогда начальником всех отрядов, действовавших в Енисейской губернии и части Нижнеудинского уезда. Остановился эскадрон в Канске и был направлен в Тасеево, где потерпел неудачу и вернулся в Канск, или в с[ело] Христо-Рождественское.

В первых числах января, по распоряжению Волкова, сам Красильников был командирован из Иркутска для выяснения обстановки и положения внутренних фронтов Енисейской губернии. Недели через полторы он возвратился, не привезши никаких определенных сведений, и тотчас был командирован в распоряжение ген[ерала] Афанасьева, с пехотой своего отряда… В январе Красильников повел наступление на Тасеево, до него не дошел, встретив сильное сопротивление, и, вернувшись, расположился гарнизоном в районе с[ела] Христо-Рождественское. В этом походе, кроме его пехоты, с Красильниковым участвовала Казанская конная батарея.

Затем на Тасеевском фронте в марте 1919 г. отряд Красильникова был сменен частями 32-го полка и отдельными отрядами разных частей, а Красильников со своим отрядом направился в ст[анцию] Тайшет, откуда перед Пасхой вместе с чешскими частями выступил на Конторку Байнаровка. Наступление было опять неудачное, Красильников с отрядом вступил опять в с[ело] Хр[исто]-Рождественское, а на Тайшетском фронте остались чехи. В это время Красильников был уже назначен командующим отрядами, действовавшими на Канско-Тайшетском фронте.

К этому времени физиономия красильниковского отряда изменилась, ротмистр Сумароков и полковник Гебер, отличавшиеся насилиями и грабежами и распустившие дисциплину в частях Красильникова, были арестованы и на место них встали сотник Степанов и полковник Жилинский. Так как с их назначением стали преследоваться в отряде пьянство, нарушение дисциплины, грабежи и насилия, то это вызвало недовольство части офицерства и процентов 25–30 как кавалерийских, так и пехотных офицеров подали рапорт о переводе в другие части; из них 4–5 человек были разжалованы, один передан военно-полевому суду за убийство жителя в с[еле] Рождественском, остальные были переданы в распоряжение дежурного генерала Ставки. Фамилии кого-либо из этих офицеров сейчас вспомнить затрудняюсь. Помню, что они тогда сгруппировались вокруг полковника Гебера, и ими было организовано покушение на полковника Жилинского и капитана Кочемасова (батал[ьонного] командира отряда Красильникова, а Сумароков с частью своих офицеров приехал в Иркутск и послал там мне двух секундантов – хорунжего Александрова и штабс-ротмистра Батюшкина), с вызовом меня на дуэль, так как я считался виновником ареста Гебера и Сумарокова и назначения вместо них Жилинского и Степанова. Я вызова не принял, относясь отрицательно к дуэлям вообще и считая, в частности, недостойным для себя дуэль с Сумароковым, запятнавшим себя уголовщиной. Сумароков здесь был снова арестован и препровожден в Омск.

Я, как уже говорил ранее, в первых показаниях, все время с декабря месяца по конец марта 1919 г. находился в Иркутске при канцелярии и обозе отряда Красильникова, и в первых числах апреля переехал с канцелярией и обозом в Канск. Отряд в это время все еще был в Христо-Рождественском, где находился и сам Красильников со штабом. После похода на Тайшетский фронт, о котором упоминалось выше, отряд Красильникова в целом военных действий не принимал, действовали только разведочные части по направлению на Опал и на Тасеево. Боев в это время – апрель и май не было.

Я, по приезде в Канск, не имея представления о крестьянском повстанческом движении в Канском уезде, стал собирать о нем сведения среди деятелей кооперации и местных самоуправлений земского и городского, а также у чешского командования 1-го полка. Из сведений, полученных, главным образом, от председателя Канской земской управы и председателя Канской городской думы, а также от чеховойск, у меня сложилась такая картина – Канский фронт являлся лишь частью общего повстанческого фронта от Новониколаевска до Владивостока; повстанческое движение было идейного характера и вызвано было глубокими социально-политическими причинами, среди которых большое место занимали действия центральной власти и власти на местах, выражавшиеся в роде насилия и произвола по отношению к населению, и та реакция, направленная к реставрации дореволюционного режима, которая населением живо чувствовалась.

Своими впечатлениями я поделился с полковником Жилинским, командиром 1-го полка. В это время отряд Красильникова был преобразован в регулярную часть, с наименованием его егерской бригадой, и в бригаду эту входили два пехотных полка, конный дивизион, под командой войскового старшины Сидорова, артиллерийский дивизион тогда без пушек, под командой полковника Бабушкина, бригадный обоз, который находился под моим ведением, но фактически руководился капитаном Ильенко, управление бригадного интенданта, причем тоже под моим ведением, причем интендантом был штабс-капитан Чиж, канцелярия тоже под моим ведением, заведующий штабс-капитан Марченко, и бригадный лазарет с бригадным врачом Травером; 1-м полком пехоты, который находился в стадии формирования, которое было поручено капитану Лавину, командовал Жилинский. Все части отряда, за исключением 1-го полка и конного дивизиона, никакого участия в военных действиях в Канском районе не принимали.

На Жилинского мои сообщения сильно подействовали, и он с этих пор стремился сохранить пассивность в действиях своей части и для того, чтобы пассивность эта не бросилась в глаза, начал строить блокгауз вокруг с[ела] Х[ристо]-Рождественского. Действия Жилинского вызвали неудовольствие со стороны штаба Розанова, который воздействовал и на Красильникова. И вот тогда уже в июле 1919 г. Розановым был прислан на Тасеевский фронт полк из каппелевского отряда, шедший из-за Омска, под командой подполковника Ромерова.

Этот полк должен был показать, как нужно действовать; кроме того, на тот же фронт с севера был послан отряд штабс-капитана Пономарева, полков[ника] Ромерова, и отрядом Пономарева было сожжено несколько селений, произведен ряд расстрелов, численное количество грабежей. Ромеров собрал до 300 тыс. руб. контрибуции с крестьян, а Пономарев в Тасеево в своих безобразиях доходил, например, до следующего. Когда один солдат его отряда пожаловался ему, что какая-то крестьянская девушка не хочет выходить за него замуж, Пономарев решил применить к ней особый способ внушения, – он заставлял ее саму присутствовать при повешениях и расстрелах; после 2–3 таких присутствований девушка согласилась выйти замуж за солдата. В результате всего этого штабс-капитан Пономарев был произведен в капитаны и представлен Розановым к какой-то итальянской боевой награде, а Ромеров из подполковника произведен в полковники.

Что же касается бригады Красильникова, то благодаря ее пассивности на внутреннем Канско-Тайшетском фронте решено было отправить ее на внешний фронт, чего Красильников давно добивался. Я в это время был уже в Омске, и уже без меня бригада Красильникова была изменена на Канско-Тасеевском фронте частями 32-го Сиб[ирского] полка, 55-го Сиб[ирского] полка и какого-то Енисейского казачьего полка. После этого в начале сентября бригада Красильникова была сосредоточена, за исключением 1-го пехотного полка, оставшегося для получения обмундирования и снаряжения в Канске – на линии Омской ж[елезной] д[ороги] – между Омском и Иссык-Кулем. Что с ней было далее, я уже показывал в первых показаниях. 1-й полк около 15-го октября тоже прибыл на фронт в распоряжение ген[ерала] Пепеляева и вошел затем в состав своей бригады.

Я упоминал выше о грабежах и насилиях, творившихся офицерами красильниковского командного состава Сумароковым и Гебером. Насилия и грабежи эти выражались в отобрании у мирного населения дох, будто бы для перевозки раненых, конфискация фуража и продуктов довольствия и добровольное имение лошадей, избиение нагайками несогласных и протестовавших против этих действий, и в единичных случаях – в расстрелах жителей. Одновременно Сумароковым и Гебером в том же направлении грабежа и насилия действовали томские гусары (персонально никого указать не могу) и есаул Трофимов со своей сотней, кажется, из Енисейского казачьего войска.

Трофимов отличился насилиями до такой степени, что по приказу Артемьева (иркутского) сотня его была расформирована и он сам разжалован. Сумароков и Гебер грабежи и насилия возвели в систему. При Жилинском, Степанове и Сидорове эта система грабежей и насилий со стороны красильниковских частей была упразднена; наблюдались, правда, отдельные случаи прежнего характера, но они преследовались и влекли за собой привлечение виновных к ответственности. Так, например, по приказанию Сидорова были расстреляны один офицер и два казака за попытку ограбления одного мельника. Жилинским и Сидоровым были отменены не только конфискации, но и реквизиция. Во время моего пребывания в Канске мне пришлось узнать, что там комендантом города, прапорщиком Алексеенко, практиковались случаи расстрела под видом побегов из тюрьмы. Это было мною доведено до сведения начальника района полковника Малыхина, которым, по совещании со мной, был дан приказ, что политические аресты могут производиться только по распоряжению Малыхина и коменданта города… Причем Алексеенко с должности командира был устранен, а на его место было назначено Малыхином другое лицо. Потом Алексеенко снова появился, уже в качестве начальника правительственной контрразведки в гор[оде] Канске, но по ходатайству Красильникова был удален и с этой должности.

Все дела задерживаемых по подозрениям политического характера стали тогда поступать в особую следственную комиссию, которая существовала там и ранее. Наряду с этим, по моей инициативе, при содействии Малыхина, при управляющем уезда была образована особая комиссия, которая ведала возвращением собственникам живого и мертвого крестьянского инвентаря, отобранного в разных случаях разными отрядами и военными частями у населения и попадавшего в Канск во время прохождения через Канск отрядов и частей. В комиссию входили представители от земства, от начальника военного района и от управляющего уездом.

Во время же моего пребывания в Канске случайно чехами был обнаружен на берегу реки Кана у линии ж[елезной] д[ороги] труп расстрелянного. Чехи сообщили об этом мне, причем указали, что труп, по-видимому, выброшен из эшелонов, стоявших на ст[анции] Канск. Выяснить, как и откуда появился труп, было поручено командиру штаба бригады Красильникова, и оказалось, что в эшелонах, стоявших у станции, в двух вагонах устроена гауптвахта для арестованных в дисциплинарном порядке. И начальник этих эшелонов штабс-капитан Шрам, бывший офицер 1-го полка красильниковской бригады, состоял агентом контрразведки розановского штаба, производил обыски и аресты по своему усмотрению, распоряжался арестованными, приспособив для них особый вагон-теплушку, не допуская по отношению к ним даже расстрела; выяснилось, однако, что найденный чехами труп является трупом, расстрелянным Шрамом Обо всем этом мною по телефону доложено было в село Хр[исто]-Рождественское Красильникову, который, в свою очередь, о действиях Шрама доложил Розанову и, в конце концов, настоял на том, чтобы Шрам из Канска был убран и его контрразведка уничтожена.

О своих впечатлениях, вынесенных на Канско-Тасеевском фронте, я, как прежде участвовавший в организации блока общественных организаций в Омске, сделал сообщение на заседании бюро блока в Омске, на котором присутствовали: председатель блока Ал. Ал. Балашкин и члены бюро В.у. Куликов, Н.А. Филашев (по настоящей фамилии Антонин Иванович Новиков) и Клафтон. Аналогичные по характеру сообщения сделал Ал. Ал. Балашкин. Эти сообщения вызвали прения, конца которых я не дождался. Мое сообщение заинтересовало Балашкина, и он, очевидно, придал ему значение, потому что через день, через два просил меня, встретившись снова со мной, сделать доклад министру внутренних дел В.Н. Пепеляеву.

У Пепеляева я был, он выслушал мой доклад, сказал, что вызовет меня еще раз, чтобы ознакомиться с подробностями, но так этого и не сделал. Мое сообщение, и в блоке общественных организаций, Пепеляеву показалось, главным образом, настроением масс крестьянского населения, вызываемым действиями агентов власти на местах, и общим курсом правительственной политики. Из блока общественных организаций я вышел в ноябре 1918 г., вслед за выходом Ал. А. Емелина и Галицкого. Поводом к выходу послужило несогласие с тактикой блока и направлением его политической деятельности, ибо после свержения Директории блок, признавший диктатуру Колчака, стал фактически ширмой общественности для реакционной политики Ив. Михайлова, Ник. Инн. Петрова и компании. Из партии народных социалистов я вышел в июне 1919 г. вместе с Тугариновым Б.И., А.К. Скальским и М.Г. Александровским, также в силу несогласия с позицией омской группы партии, возглавляемой Филашевым.

Тогда же я ознакомился с блоком демократических организаций, в который вошел М.Г. Александровский, но не мог войти я, как военный. Считаю необходимым подчеркнуть, что, вступив в отряд Красильникова для ликвидации в нем застенка произвола и насилия, я все время преследовал эту цель, оставаясь в отряде, и сделал все, что было в моих силах в отношениях, а фактически, с июля 1919 г. в жизни отряда и вообще в политической деятельности участия не принимал. Более показать в настоящее время ничего не имею.

Показания мне прочитаны. Александр Шемякин .

Тов[арищ] председателя К. Попов.

Верно, секретарь Г. Евстратов.

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 104–105 об. (Машинопись, копия.)

Документ № 16

г. Иркутск, 1 марта 1920 г.

Протокол № 4 опроса Александра Васильевича Шемякина

Марта 1-го дня 1920 г. я, нижеподписавшийся, тов[арищ] председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попов, опрашивал поименованного выше Шемякина, который прочел свои показания по моему предложению, собственноручно показал:

В дополнение моих показаний от 24/1, 11/2, 12/2 сего года я хочу дать небольшую, если можно выразиться, историческую справку о действиях народившихся в период майско-июньских событий 1918 г., так наз[ываемых], экстерриториальных атаманов. Я не буду касаться атаманов, выдвинутых съездами казачьих кругов, которые до некоторой степени являются отражением самого казачества, за исключением Сибирского] казач[ества], где настоящим выявлением подлинной физиономии казачества являлись Березовский и Глебов, а не Иванов-Ринов, которого нужно отнести к экстерриториальным.

К этой категории нужно отнести: Волкова, Анненкова и Красильникова. Давая их характеристику и о их работе, я буду пользоваться, главным образом, мнением общест[венных] политич[еских] кругов г. Омска, и при изложении буду совершенно объективным и беспристрастным. Прежде чем перейти к экстерриториальным атаманам, я для полности укажу, как казачество в [его] политической физиономии отражалось в лице общественности. Все казачество подразделялось приблизительно на четыре группы: Сибирское и Семиреченское считались самыми демократическими и радикальными. Второе – Оренбургское и Уральское характеризовались одним словом «выкжемистами». Третье – Забайкальское и Приморское – консервативными и стремившимися к реставрациям положения до февраля 1917 г. И четвертое – Енисейское и Иркутское казачество. Первое тяготело к первой группе, а второе к третьей.

Иванов-Ринов, Волков, Анненков и Красильников появились на фоне сибирской жизни после событий, произведенных чехами в мае– июне [1]918 г., в разных должностях и положениях. Первый в качестве командира степного корпуса, второй – начальником казач[ьей] дивизии, а последние два – начальниками отрядов. Анненкова я видел только раз, когда после переворота [1]918 г. он проезжал со своим отрядом по городу Омску. Его характеризуют так – человек совершенно недисциплинированный, монархист по убеждению, алчен, честолюбив, способный на всякие авантюры и интриги, вплоть до шантажа, лишь бы только о нем гремели. Деспотичен и жесток по отношению к людям от него зависящим и не сдавшимся на его милость, и в то же время трус и покорен от людей, от которых сам зависит, но только в том случае, если надо им держать кулак. Из полка был исключен за какое-то мошенничество. Начальником пехотных его частей и его помощником был полковник Ромнев, который тоже был уволен с должности станичного атамана, за какие-то проделки. И вообще, как выразился Березовский, все казачье офицерство, которое ушло к Анненкову, не отличалось своей честностью, чистоплотностью и порядочностью, а все почти искатели приключений и легкой разживы. А потому войск[а] [правительственного] Сибирского казач[ьего] войска, чтобы не деморализовать и не разлагать казач[ьи] полки, несмотря на недостаток офицеров, не принимали никаких мер к их возвращению.

Впоследствии мне пришлось убедиться в том, что туда идет в большинстве именно такой офицерский состав, ибо все офицерство, исключенное из бригад Красильникова за пьянство, хулиганство и стремление к грабежам и насилиям, в большинстве шло к Анненкову. Об Анненкове еще до прибытия его в Омск были уже сведения о его действиях в Тюкалинском, Калачишенском, Омском, П-Павловском уездах, где он разгонял областные земства, производил грабежи, аресты и устраивал свои суды и производил расправы. Затем оставил в Омске штаб контрразведки (в Ильинск[ом] училище около город[ской] Думы, а затем в кадет[ском] корпусе), отправился в Славгородский уезд, а потом в Семипалатинск на так наз[ываемый] Семиреченский фронт. Что было последствием его нашествия на Славгородский уезд и Семипалатинск – это хорошо было известно из газет.

Поселившись в Семипалатинске, он совершенно не признавал над собой никакой власти и все дела в отношении политической и экономической жизни вершил по своему усмотрению. Для характеристики могу привести один, по многим соображениям печальный случай, постигший монгольскую мясную экспедицию, во главе которой стоял Гей. Почему и кому понадобилось ликвидировать эту экспедицию – это другой вопрос, но важен факт, что все ответственные руководители этой экспедиции были арестованы, в том числе и Гей (в Бийске или Барнауле) и Ан. Горбунов – в Семипалатинске извест[ный] полит[ический] деятель социал-революционеров и друг Пав[ла] Як[овлевича] Михайлова. Как со стороны родных и общест[венных] деятелей г. Омска, так со стороны от министерства внутренних дел П.Я. Михайлова, председателя Сов[ета] мин[истров] П.В. Вологодского, были приняты все возможные меры к освобождению арестованных.

С большим трудом удалось вытащить Гея, но Горбунова, попавшего к Анненкову, вытащить не могли. От имени военного мин[истра], Вологодского и министр[а] внутр[енних] дел посылали первоначально телеграмму к Анненкову, губерн[скому] комиссару с требованиями и приказаниями об освобождении, затем в форме просьбы и, наконец, чуть ли не с мольбой просили переправить Горбунова для содержания в Омск, в Омск[ую] тюрьму. Но все это тщетно, и Анненков даже не удосуживал их ответом. Губернский комиссар ответить ничего не мог, так как все телеграммы как частных, так и должностных лиц проходили через цензуру Анненкова. В конечном результате Горбунова удалось за большой куш освободить.

В положении несокрушимости и полновластия Анненков остался и до последних дней. Иванов-Ринов, вынесенный событиями со дна на гребень волны политической жизни в сиб[ирском] масштабе, не имея совершенно ни политического, ни общественного, ни военного стажа и представления о таковых – он, как человек практичный, начал искать опору для себя извне и для дальнейшей сферы. Нужна была реальная сила, на которую можно было бы основаться и опираться. Среди деятелей сибирск[ого] казач[ества] он не пользовался никаким авторитетом, а даже наоборот, – пренебрежением, как к его вице-губернаторской политической должности и карьере, созданной на усмирении сард Ферганской области, так и как тому положению, которое он занял впопыхах и не по уму. По складу своего характера он почти сходен во всех отношениях с Анненковым, но только в большом масштабе. И, кроме того, хитрый и лукавый; в политич[еском] отношении безграмотен, но, за что-нибудь ухватившись с жаром, то с такой же поспешностью он бросал и хватался за другое.

В политическом отношении и главным советчиком в качестве комиссара был у него бывший его сослуживец по Ферганской области Пахотинов, который все время терся везде и всюду и вынюхивал о положении вещей. Главным образом терся с торгово-промышленными кругами. И вот, Иванов-Ринов, ставший на высоте гребня, нашел себе опору в лице отряда Анненкова. Он оказывал ему возможность развернуться даже в дивизию. Занимаемая Ивановым-Риновым должность к[оманди]ра корпуса его не удовлетворяла, и ему удается пройти в наказ[ные] атаманы Сиб[ирского] каз[ачьего] войска и занять должность военного министра (после Гришина-Алмазова). В этой должности он был на челябинском государственном] совещании в качестве представителя Сиб[ирского] п[равительст]ва, и там [же] был организован съезд атаманов, где он был председатель.

По слухам, на этом съезде решено было всю власть в Сибири взять в руки атаманов, и для окончательного решения этого вопроса должен был состояться 2-й съезд атаманов в Омске в 20-х числах ноября [1]918 г. На этом съезде должен участвовать Иванов-Ринов, Семенов, Анненков и Калмыков. Что было бы последствием этого съезда, сказать определенно что-нибудь трудно, но предполагать, конечно, можно. Но этот съезд не состоялся, но для противодействия ему, когда о нем прошли слухи, были приняты представителями Семиреч[енского] казач[ьего] круга С. Ник. Шендриковым меры, в виде созыва конференции из представителей казачьих кругов всех казачеств. И, кроме того, события его предупреждали, так как на сцену выступили другие силы, которые стояли за спиною лиц, произведших арест Директории.

В дальнейшем Иванов-Ринов в январе месяце проезжал через Иркутск на Д[альний] в[осток], затем возвратился опять в Омск, откуда в качестве командира казач[ьего] корпуса был на фронте, и в ноябре 1918 г. занял должность помощника командующего войсками Сибирской армии. Первоначально, при начале деятельности Иванова-Ринова поддерживали конституционные] д[емократы], вопромцы – и торговые промышленники. Но затем, когда они его раскусили, то приблизительно в ноябре [1]918 г. за ним стояла только группа в лице потомка «Рюриковичей» Кропоткина, который поддерживал и Анненкова. Какие дальнейшие силы поддерживали в политическом отношении Иванова-Ринова, я не знаю и не слышал, так как в декабре [1]918 г. я был в Иркутске, а когда я был в Омске в конце мая и июня [1]919 г., и с конца июля до конца сентября – то я блок уже не посещал.

Волков первоначально появился в г. Петропавловске в должности начальника дивизии. Затем он выявился в сентябре [1]918 г. (убийство Алекс. Ефремов. Новоселова) и, наконец, в ноябре, при аресте Директории. В промежуток этих событий о нем почти не было ничего известно. По политическим убеждениям он – конституционный монархист, безусловно, честен в политическом отношении и в отношении материальном. Очень упрям, настойчив, энергичен и решителен во всех действиях. Довольно-таки развит, вообще умен, но недальновиден в политике и грубый в своей тактике. Ввиду последних его свойств – в Омске он находился в политическом отношении под опекой конституционных] д[емократов] и компании, а в Иркутске под опекой капитана Бурова, пр[и]ставленного к нему в качестве секретаря миссии Ставкой или, вернее, Ив. Андр. Михайловым. Какие причины и мотивы, побудившие Волкова к убийству Новоселова – неизвестны. По этому делу Директорией производилось дознание специально учрежденной комиссией, под председательством Ар[г]унова, и удалось ли этой комиссии что-либо выяснить, точно не могу сказать, но кажется, что эта комиссия прекратила свою работу по причине ареста самой Директории.

Арест Директории стал перед блоком, по крайней мере, в его левом крыле кооператоров, н[ародных] с[оциалистов], с[оциал]-р[еволюционеров] и Единства postfactum. И этот факт поступил расколом самого блока – вышла часть кооператоров – н[ародные] с[оциалисты]. Предположения об аресте Директории сводились к следующему: что Директория, образовавшаяся на Уфимском государственном совещании, не есть выявление подлинной физиономии территории, [которая] освобождена от большевиков, что на государственном] Уфимск[ом] совещании не было достаточно выявлена настойчивость представителей Сибирск[ого] правительства], которые являлись одним из самых сильных факторов, могущих повлиять на состав Директории. Что, наконец, члены Директории почти все эсеры и их заместители таковые же и что работа вся пойдет по указке Комуча и эсер[овского] ЦИКа, а эти учреждения являются переходным мостиком к соглашению и миру с большевиками.

После ареста Директории Волков был послан к Семенову в качестве главы миссии для улаживания недоразумений, возникших из-за непризнания последним Колчака и неисполнения его приказаний. Когда я приехал в декабре 10—12-го числа в Иркутск, то миссия уже из Читы возвратилась в Иркутск, и результат ее был таков, что Семенов был совершенно согласен подписать телеграмму о признании Колчака и о назначении комиссии для разбора его деятельности. Но наступило обеденное время, они разошлись на обед и после обеда должны составить телеграмму и послать в Омск. После обеда Семенов, без объявления причин, категорически отказался подписывать телеграмму. Миссия объяснила это тем, что Семенов сам по себе человек безвольный и в этот обеденный промежуток сказалось влияние Скипетрова и др[угих], главным образом, японцев. Так миссия выехала из Читы ни с чем.

В конце января – начале февраля [1]919 г. политическая карьера Волкова кончилась, и после этого он уже не появлялся и командовал на фронте сводным Канск[им] корпусом. Причина – резкая перемена курса внешней политики Омского п[равительст]ва в сторону ориентации на Японию, с чем Волков не мог согласиться, так как считал возможным только одну русскую ориентацию. Волков считал Иванова-Ринова выскочкой, в котором полное отсутствие всякого присутствия и который ради карьеры способен на всякие подлости, вплоть до продажности и измены. Кроме того, Волков, как человек дисциплинированный, стремившийся к объединению России, явно враждебно относился к Семенову и японцам, его поддерживающим.

Вопрос о борьбе с нарождающейся атаманщиной впервые начал подниматься в связи с действиями Анненкова в Славгородском уезде и Семипалатинске, особенно остро выпал в связи с последствиями монгольской экспедиции. В общественных] политических] кругах и министерских был поднят вопрос о их ликвидации или обезвреживании путем смены командного состава и приведении их в регулярные части или же взрыва изнутри.

Первый способ нельзя было применить, потому что не было силы реальной, которая могла бы разоружить эти отряды. Второй – атаманы не признавали ничьих распоряжений и делали все по своему усмотрению, а третий – не было людей, которые бы рискнули и пошли на взрыв. Еще в июле [1]918 г. мне Пав. Як. Михайлов предлагал отправиться в Семипалатинск в качестве представителя Сиб[ирского] п[равительст]ва для организации земств Семипалатинской области и Семиреченской области. И, попутно пользуясь своим официальным положением, связаться и создать ядро в отряде Анненкова, на которое можно было бы положиться и которое могло бы продолжить работу. Сама мысль эта была для меня приемлема, но поехать в Семипалатинск я отказался, так как в отряде Анненкова у меня нет ни одной души знакомых. Так этот вопрос [оставался] открытым. Снова еще с большей силой этот вопрос встал с приездом отряда Красильникова, когда пошли слухи о его контрразведке. И с приездом Директории в Омск на журфиксах, устраиваемых чинами Директории – Авксентьевым, Зензиновым и Аргуновым, членами Учред[ительного] собран[ия] Моисеенко и Архангел[ьским], с одной стороны, и левым крылом блока – с другой.

Авксентьев заявлял, что Директория бессильна бороться с этими атаманами не только маленькими, но и большими. Он говорил, что вы будете делать, когда будете получать телеграммы, как, например, от Дутова, в которой говорится, что войсковой круг нашел достойным наградить его – Дутова чином генерал-майора и он, доведя об этом до сведения Директории, указывает, что это не он себя производит, а круг, то есть «глас народа» и просит санкции производства. Волей-неволей приходится санкционировать, так как это – «глас народа».

Во время этих острых вопросов борьбы, указанных выше, был выдвинут четвертый способ борьбы. Это противопоставить регулярные дисциплинированные части, которые могли бы своим видом влиять на отряды по отношению к Анненкову. Был применен такой способ, но в результате получилось, что Степной корпус, посланный в Семипалатинск, сам рассосался и укрепил Анненкова за свой счет.

После ареста Директории и убийства Моисеенко мысль о борьбе меня лично не покидала. Я все более убеждался о необходимости применения третьего способа – именно взрыва изнутри, но не решался, потому что вступить в отряд в качестве рядового офицера и создать ядро для борьбы слишком трудно в особенности, когда нет знакомых. [К] отряду же Красильникова у меня было несколько другое отношение, чем к отряду Анненкова, так как я через знакомых офицеров знал, что у Красильникова в отряде образовался раскол. Во главе протестующих и недовольных контрразведкой и застенков стояли лица командного состава: подполковник [Сайфулин], командир б[атальо]на, так и ротные командиры с офицерами и частями добровольцами. Затем уже, посовещавшись с политическими] деятелями Филашевым, Нариупольским и др[угими], я решил пойти на взрыв. И совместно с капитаном Дорофеевым С.Д. мы вступили в отряд и после тяжелой, опасной, трудной [работы], и неравном занимаемом положении, и в количественном отношении, в конце удалось отряд Красильникова как таковой взорвать изнутри и превратить в регулярную часть.

В заключение про отряд Красильникова не могу сказать, что он своими действиями, в особенности в конце января и в начале февраля в Канском уезде, обагрил руки кровью, и что ореол, созданный вокруг него, совсем правилен и могли быть отнесены всецело на него и до некоторой степени [он] являлся козлом отпущения. Можно спросить кого угодно, и разве вам скажут, что факты зверств и мародерства, произведенных, например, сотником Трофимовым, шт[абс]-кап[итаном] Пономаревым, иркутской унтер-офицерской школой подпол[ковником] Рамеровым и др[угими] – отрядами, действовавшими в Канском уезде, но не подчиненными ни в каком отношении Красильникову, что все это произведено не ими, а Красильниковым? Вооружение и создание крестьянских дружин начальником военного района Малыхиным и реквизиция овса для минис[тра] продов[ольствия] [и] снабжения произведена подполковником Орловым и многое другое. И все это связалось с именем Красильникова.

Мне кажется, что все это, созданное вокруг имени Красильникова, можно объяснить тем, что он доминировал в Канском уезде во времени, то есть его долгим там пребыванием, это во-первых. Во-вторых, тем, что первоначально царивший там не отряд Красильникова, [а] Гебер[а] и Сумароков[а] слишком резко выявил себя в своих действиях и это в дальнейшем и легло пятном на всю бригаду. Или же, в-третьих, тем, что я, находясь все время в разъездах, был вполне незнаком со всеми действиями. Но не могу не сказать одного, что сам Красильников, как и большинство офицеров и солдат, были удручены и тяготились своим пребыванием в Канском уезде. У всех была мысль, хотя бы к черту на рога, но выбраться с внутреннего фронта.

И, наконец, я должен указать, что если бы Красильников хотя бы в 1/100 часть исполнял присланные из штаба Афанасьева и Розанова приказы, то действительно от Канского уезда не должно остаться не только какой-либо живой души, но и даже строений. Я бы этот весь фронт назвал бы с полным правом афанасьевско-ромерово-розановским нашествием и наваждением со стороны так наз[ываемых] дружественных держав: итальянцев, чехов, поляков и румын. Первые в особенности неистовствовали, но не отставали от них и чехи с поляками в своих стремлениях прекратить беспорядки.

Александр Шемякин.

Тов[арищ] председателя К. Попов.

Верно, тов[арищ] председателя] К. Попов (подпись).

ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Том 7. Л. 106–108. (Машинопись, копия.)

Глава 8

СУД НА АТАМАНОВСКОМ ХУТОРЕ

Демократизация российского общества вызвала значительный всплеск интереса к истории Гражданской войны, в том числе к событиям на ее Восточном фронте и в Сибири. «Белые пятна» в изучении этого периода заполнялись публицистикой, посвященной главным образом политической биографии Верховного правителя «белой» Сибири. Но вот парадокс – основной вывод авторов о личности адмирала А.В. Колчака практически полностью совпадал с оценками его современников: «трагическая личность», «роковой человек», умевший управлять кораблем, но не способный руководить страной⁴¹¹.

Следовательно, сколько-нибудь полноценное историческое исследование вряд ли возможно без воссоздания надлежащего исторического фона, своеобразного портрета эпохи. Изучение общественных процессов на стадиях микроструктур настоятельно потребовало их относительной завершенности на макроуровне.

Именно поэтому ограничение исследовательской работы изучением Гражданской войны в Сибири, а также анализом и обобщением воспоминаний современников Верховного правителя, во многом предвзятых и отдаленных по времени написания от конкретных событий, на сегодняшний день явно недостаточно и ведет к идеализации антибольшевистского движения, с заменой одних «героев» национальной трагедии на других.

Мало что нового может дать и жесткая схема социально-классового подхода, признающая наличие только двух факторов в разгроме «колчаковщины»: побед Красной армии и «красного» партизанского движения. Вывод представителей этой школы не отличается от работ первых историков советской власти в Сибири: «Одна из воюющих сторон одолела другую: несмотря на помощь держав Антанты и США, Советы к этому времени одержали полную победу над белой армией адмирала Колчака…»⁴¹²

При этом почему-то забывается, что самым крупным злом, мешавшим строительству регулярной Красной армии, В.И. Ленин считал проявление партизанщины. В телеграмме Реввоенсовету Восточного фронта от 17 июля 1919 г., поздравляя со взятием Златоуста и Екатеринбурга, он предупреждал об опасности: «Надо подробно обсудить с политработниками и осуществить конкретные меры против партизанщины». В «Письме к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком», написанном 24 августа 1919 г., предсовобороны указывал на необходимость иметь могучую Красную армию. В качестве одного из решающих условий для этого призывал к беспощадной борьбе: «Как огня надо бояться партизанщины, своеволия отдельных отрядов, непослушания центральной власти, ибо это ведет к гибели: и Урал, и Сибирь, и Украина доказали это»⁴¹³.

Современный этап развития исторической науки требует расширения источниковедческой базы за счет привлечения новых архивных документов, в частности, изучения текущей периодической печати первых лет местной и центральной советской власти, а также анализа источников по «колчаковщине», опубликованных в советской России и в русском зарубежье, получивших развитие во всей последующей отечественной (и зависимой от нее зарубежной)⁴¹⁴ историографии.

Однако решение задачи оказалось еще более сложным, когда стало очевидно, что некоторые современные исследователи, помимо частных обстоятельств последних дней из жизни Верховного правителя, отдают заметное предпочтение ленинской периодизации Гражданской войны, связывающей начало войны с выступлением Чехословацкого корпуса. При этом используют односторонний «армейский» подход: «…Изучение начального этапа Гражданской войны в Сибири во многом содержит ключ к раскрытию всего дальнейшего ее хода. В первую очередь, сердцевиной этой обширной и сложной темы остается история армии, ее места и роли в борьбе за власть»⁴¹⁵.

Именно поэтому воссоздание надлежащего исторического фона, своеобразного портрета эпохи требует вычленения социально значимого события, непосредственно связанного с крахом, по оценке Ленина, первого из двух «главных и единственно серьезных врагов Советской Республики»⁴¹⁶, колчаковского правительства.

Таким социально значимым событием в истории Гражданской войны в Сибири, начиная с чехословацкого выступления в мае – июне 1918 г. до последних дней жизни Верховного правителя, является публичный судебный процесс «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей». Исходя из значимости предъявленных обвинений к подсудимым его организаторами было заявлено о «мировом значении» процесса, так как преступления чиновников правительства «по своей тяжести, жестокости и разрушительному характеру» выходили за рамки общегосударственных интересов⁴¹⁷.

В периодической печати первых лет советской власти информация о каждом заседании процесса занимала целые полосы на страницах омских и томских газет. А в июне 1920 г. в «Известиях ВЦИК» государственный обвинитель А.Г. Гойхбарг выступил с циклом статей, где попытался суммировать итоги процесса. К сожалению, оценка обвинителя далека от объективности, в своих доводах он не посчитал необходимым изложить объяснения подсудимых.

Возможность узнать о суде более подробно также ограничена. В работах, посвященных разгрому Колчака и «колчаковщины», об этом чаще всего упоминалось лишь в качестве «акта народного возмездия». Определенный вклад в разработку темы вносит работа В.С. Познанского, написанная в начале 90-х гг. прошлого столетия. Автор, используя имевшиеся в его распоряжении документы – переписка представителей Сибирского революционного комитета (Сибревкома) с центральной советской властью, протокольные записи заседаний Сиббюро ЦК РКП(б), – попытался осветить историю «суда над министрами Колчака»⁴¹⁸.

В качестве фактического свидетельства о предполагавшемся судебном процессе над Верховным правителем, председателем Совета министров и чиновниками аппарата управления Познанский ссылается на «Проект организации при Сибревкоме «Комиссии для расследования преступной власти адмирала Колчака и зверств белогвардейщины», датированный 14 декабря 1919 г. Основанием для заключения об организации предварительного следствия автору послужило только «само название упомянутого выше проекта о следственной комиссии»⁴¹⁹.

Между тем детальное изучение данного источника выясняет бездоказательность этого вывода. В «Проекте» подчеркивалась лишь характерная для местных большевиков публично-агитационная цель намечаемой деятельности – продемонстрировать «пред лицом всего мира […] куда направляется материальная помощь со стороны их («пролетариата других стран». – С. Д.) правительств и насколько зверски-беспощадна бывает буржуазия в борьбе за свои алчные аппетиты»⁴²⁰.

Поставив в вину Колчаку его же заявления («не пойдет по гибельному пути узкой партийности», «будет стоять на страже законности и правопорядка», «принял на себя тяжкое бремя власти с целью созвать Всероссийское Учредительное собрание»), местные большевики интересовались вовсе не содержательной стороной, а «широковещательной декларацией его (Колчака. – С. Д.) к иностранным правительствам […] поддержки его в борьбе с большевизмом, с этой «заразой», которая угрожает распространиться по всему миру». Ущемленные же реакцией интересы сибирского пролетариата, согласно документу, заключались в «морозном воздухе Сибири», «необъятном пространстве», где «слышен был свист офицерской нагайки […], да ветер разносил заглушенные стоны замученных в тюрьмах»⁴²¹.

Комиссией были разработаны основные задачи: «1. Собрать подробные сведения о моменте падения Директории и возникновения власти адмирала Колчака, 2. Собрать все грамоты от имени Колчака, законы его об Учредительном собрании, по земельному и рабочему вопросам, – краткий критический анализ этих законов, 3. Собрать материал относительно деятельности атамановщины: Семенова, Анненкова, Красильникова и др., 4. Власть на местах, – вакханалия этой власти, 5. Контрразведки, следственные комиссии, – пытки в них, 6. Обследовать тюрьмы и др. места заключений, – сделать подсчет политических заключенных и выяснить условия их содержания под стражей, 7. Выяснить деятельность колчаковских судебных установлений: прифронтового военно-полевого суда, военно-окружного и др., 8. Издевательства над военнопленными красноармейцами и расстрелы их, 9. Разрушение мостов и железной дороги при отступлении армии Колчака, 10. Бегство из Омска всего правительства адмирала Колчака. 11. Расстрелы политических заключенных, 12. Положение рабочего класса в период власти адмирала Колчака, 13. Выяснить, какие именно иностранные государства и в какой мере помогали адмиралу Колчаку в его борьбе с большевиками»⁴²².

В этих 13 пунктах ни словом не оговаривался какой-либо судебный процесс. Именно поэтому попытка В.С. Познанского приписать заслуги в организации предварительного следствия по делам колчаковских министров и их товарищей местным сибирским большевикам и Сибревкому документально не подтверждается. О чем, впрочем, говорит и ни к чему не обязывавшая резолюция члена Сибревкома А. Гойхбарга – «Комиссия с указанными задачами желательна»⁴²³.

Кроме того, почему-то вся деятельность ЧСК по делам Колчака, Пепеляева и членов их Совета министров считается Познанским персональной заслугой К.А. Попова – «известного в Сибири революционера, опытного юриста, узника белогвардейских тюрем». При этом умалчивалось, что тот же Попов летом 1919 г. числился «лидером сибирских меньшевиков-интернационалистов», а предполагавшееся «Проектом» издание сборника документов (к 1 мая 1920 г.), с целью «развеять с противников советской власти символ борцов за демократию», ограничилось всего лишь публикацией в 1925 г. одного из вариантов стенографической записи допросов Колчака⁴²⁴.

Расстрел главных представителей свергнутой власти на первый взгляд никак не отразился на следственной работе ЧСК. По предписанию Ревкома была образована ЧСК по делам пленных каппелевцев. В первую очередь решалась участь «насильно мобилизованных крестьян-возчиков», во вторую – «попавших в плен и очутившихся в рядах банд» солдат Красной армии, затем – «ревностных служителей каппелевской авантюры» царских солдат и офицеров.

Новому карательному органу местной советской власти принадлежал почин в сооружении всевозможных наглядно-агитационных построек руками арестованных и растрате денежных сумм (около 30 тысяч рублей) на скульптурные изваяния: возведены ледяные триумфальные арки на Тихвинской площади и на реке Ангаре для торжественной встречи красных регулярных войск⁴²⁵.

Реорганизация Иркутского ВРК, роспуск городских думы и управы, кража мануфактуры на железной дороге и пр. не давали С.Г. Чудновскому (назначенному председателем Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности) возможности возглавить работу ЧСК по предварительному следствию по делам колчаковских министров.

Между тем его заместитель, ввиду отсутствия ясности в перспективах судебного процесса, решил освободить из тюрьмы «по случаю болезни» товарища министра путей сообщения А.Н. Ларионова и товарища министра юстиции М.А. Малиновского. В прессе была напечатана заметка под названием «Искупление грехов» о просьбе Ларионова принять меры к сохранению чертежей и расчетов изобретенного им универсального товарного вагона, а также материалов по обследованию уральских заводов. Кроме того, сообщалось о задержании виновных в убийстве 31 заложника на озере Байкал⁴²⁶.

Новый импульс в активизации деятельности ЧСК придала телеграмма председателя Сибревкома И.Н. Смирнова в Иркутский губревком и Губчека от 29 февраля, в которой предлагалось срочно закончить предварительное дознание по делам министров Колчака, результат которого направить вместе с подсудимыми в Омск, в распоряжение отдела юстиции Сибревкома. Выполнение этого задания возлагалось на К.А. Попова⁴²⁷.

Март стал месяцем срочного подведения итогов и оформления предварительного следствия. 1-го числа на специальном заседании губревкома обновленному составу ЧСК (председатель С.Г. Чудновский, товарищ председателя К.А. Попов, члены: А. Кофер, В.П. Денике и Л.Я. Герштейн) были даны пояснения, кого следует понимать под лицами, причастными к правительству Колчака, – «лиц, принадлежащих к центральной власти, несших ответственные и руководящие должности». 1-го и 7-го Попов продолжил допросы контрразведчиков А.В. Шемякина и Ф.К. Цыганкова, 4, 5, 11 и 30 марта по делу А.А. Червен-Водали опрошены в качестве свидетелей представители Иркутской губернской земской управы (разогнанной 20 февраля) Я.Н. Ходукин, П.В. Зицерман, А.Я. Гончаров, И.И. Ахматов и председатель Амурской областной земской управы (бывший член ЧСК) А.Н. Алексеевский⁴²⁸.

8 марта, рассмотрев вопрос, какие дела и арестованные лица (числящиеся в списках комиссии) должны быть, согласно телеграмме Смирнова, переданы в распоряжение отдела юстиции при Сибревкоме, ЧСК постановила отправить: 1) товарища военного министра В.А. Карликова, 2) государственного контролера Г.А. Краснова, 3) товарища министра юстиции М.А. Малиновского, 4) управляющего министерством юстиции А.П. Морозова, 5) помощника главноуправляющего по делам вероисповеданий Л.И. Писарева, 6) министра народного просвещения П.И. Преображенского, 7) товарища министра путей сообщения Г.М. Степаненко, 8) товарища министра финансов И.Н. Хроновского, 9) главноуправляющего почт и телеграфа Ф.Л. Цеслинского, 10) министра труда Л.И. Шумиловского, 11) и. о. заместителя председателя Совета министров А.А. Червен-Водали, 12) товарища министра путей сообщения Ларионова, 13) товарища министра внутренних дел М.Э. Ячевского, 14) директора департамента милиции В.Н. Казакова, 15) товарища министра труда В.К. Василевского, 16) товарища министра внутренних дел А.А. Грацианова, 17) товарища министра иностранных дел В.Г. Жуковского, 18) офицера из окружения Красильникова А.В. Шемякина, 19) директора и распорядителя Русского общества печатного дела А.К. Клафтона, 20) начальника строевого отдела по снабжению войск И.М. Соловьева, 21) чиновника особых поручений при Верховном правителе Н.А. Самойлова, 22) начальника канцелярии Верховного правителя А.А. Мартьянова.

Дальнейшее производство следственных действий по делам перечисленных лиц, до момента их фактической передачи в Сибревком, возлагалось на К.А. Попова, с правом «дать заключение» перед отделом юстиции. В Омск передавались также дела на Верховного правителя Колчака, председателя Совета министров Пепеляева и гражданскую жену адмирала А.В. Тимиреву.

Казалось бы, все готово к исполнению распоряжения: 1) определен круг лиц и дел, подлежащих отправке в Омск, где 14 марта Сибревком подготовил постановление о судебном процессе, для которого подобрал состав суда, поручил Омской губчека провести предварительное следствие⁴²⁹ (что стояло за этим постановлением: недоверие к иркутским товарищам или следствию, начатому Политцентром?); 2) Иркутская ЧСК «на посошок» объявила в городе розыск главноуправляющего канцелярией Т.В. Бутова, председателя Совета министров П.В. Вологодского (каким-то странным образом ускользнувшего из тюремных застенков), помощника морского министра Шевелева, капитана 1-го ранга Руденского, министра снабжения и продовольствия Зефирова и вице-директора хлебофуражного отдела Мильтонова («в случае розыска и заарестования кого-либо из них, препроводить каждого из них в распоряжение того же отдела юстиции при Сибревкоме»)⁴³⁰. Но К.А. Попов в путь не торопился…

Объяснение причин подобной «нерасторопности», видимо, кроется в стремлении бывшего лидера сибирских меньшевиков-интернационалистов (от которого в Омске ждут заключения по делам следствия) обезопасить себя так, чтобы его общественно-политическая деятельность в ЧСК со дня ее «политцентровского» основания стала «откупной» за персональное «меньшевиство». Перед тем как к концу марта завершить огромный труд, ставший основой для формулировки обвинений, предъявленных подсудимым на процессе, Попов не принял участия в допросах секретаря Вологодского А.И. Венедиктова и генерал-лейтенанта Г.С. Катанаева. 13-го числа следователь комиссии Бухов допросил Венедиктова, и в тот же день Катанаев – В.П. Денике⁴³¹.

Подпись Константина Андреевича присутствовала только под постановлениями ЧСК об отправке в Омск, без предъявления каких-либо обвинений, А.В. Тимиревой, об отклонении просьбы Червен-Водали освободить его из тюрьмы «на 2–3 дня для устройства личных дел» и о розыске, с последующим арестом, главноуправляющего по делам вероисповеданий П.А. Прокошева, министра путей сообщения Л.А. Устругова, товарища министра снабжения и продовольствия Мельникова и министра торговли и промышленности А.М. Окорокова⁴³². Последнее постановление исходило уже не от Чрезвычайной следственной комиссии, а от Иркутской губчека и было заверено гербовой печатью этой организации. Возможно, до 25 марта ЧСК «поглотилась» Чека, но опять же без изменения в составе.

В оттягивании отправки арестованных в Омск личные мотивы Попова удачно сочетались с желанием Чудновского, намеревавшегося лично везти копии известного постановления Иркутского ревкома за № 27. Ведь из 22 «ответственных лиц павшей власти» Следственной комиссией под его председательством за весь период следствия был задержан лишь один человек – И.М. Соловьев-Рабинович.

Несмотря на строгую телеграмму представителя ВЧК при Сибревкоме И.П. Павлуновского, требовавшего немедленной доставки под конвоем арестованных министров в Омск⁴³³, ни председатель ЧСК, ни его заместитель активных мер к немедленному сбору не принимали. На подлинном бланке телеграммы сохранилась поповская приписка «Провести через входящий и мне», т. е. ему, хотя адресована она была в адрес Губчека Иркутска. Что же заставляло товарища председателя комиссии, в чьи руки с 8 марта полностью перешло «дальнейшее производство следственных действий по делам […] лиц, до момента их фактической передачи в Сибревком», «отмахиваться» от неоднократных требований? Ответ на вопрос заключается в кропотливой и спешной работе Константина Андреевича, которая нигде, кроме как в «Следственном деле», выявлена быть не может.

За период с 15 марта по 17 апреля К.А. Попов обобщил и существенно пополнил проделанную под началом двух властей следственную работу, которую условно можно разбить на два направления. Первое – просмотр и составление описи всех телеграмм и лент прямых телеграфных переговоров представителей колчаковского правительства, поступивших в комиссию еще в начале января из юридического совещания при Политцентре. «Ввиду того что они могут иметь значение для дела Червен-Водали и освещения последних дней существования бывшего Совета министров», он приобщил ленты, телеграммы и даже сами описи к вещественным доказательствам⁴³⁴.

Составлены описи: 1) 200 дел различных правительственных учреждений Верховного правителя, 2) документы, изъятые из поезда № 52, в т. ч. из личных папок адмирала, его адъютантов и чиновников министерства иностранных дел, 3) персональные документы А.А. Червен-Водали, П.А. Бурышкина, В.Н. Пепеляева, генерала Г.Е. Катанаева (где, между прочим, перечисляются дела и переписка, касающаяся атамана Г.М. Семенова), Н.И. Бевад, Л.А. Устругова и А.Н. Ларионова⁴³⁵.

24 марта 1920 г. «Следственное дело бывшего Совета министров» обогатилось отобранными у Бевад послужными списками и газетными публикациями с биографическими сведениями Г.К. Гинса, Г.А. Краснова, А.П. Морозова, товарища министра снабжения и продовольствия К.Н. Неклютина, А.М. Окорокова, В.Н. Пепеляева, министра земледелия Н.И. Петрова, П.И. Преображенского, контр-адмирала М.И. Смирнова (близкого друга А.В. Колчака), С.Н. Третьякова, Л.А. Устругова, Червен-Водали и Шумиловского⁴³⁶.

Особо пристального внимания заслуживает объемная записка «Состав Совета министров», отпечатанная на папиросной бумаге. Личные впечатления о ближайшем окружении Верховного правителя настолько интересны, ярки и неординарны, что без доли сомнения указывают на тесное знакомство с ними неизвестного автора⁴³⁷.

И если эта записка с довольно нелицеприятными характеристиками членов правительства почему-то ускользнула из «актива улик» на судебном процессе, то послужные формулярные списки Краснова, Пепеляева, Преображенского, Червен-Водали и Шумиловского соответствовали их должностному положению. А список А.П. Морозова был использован государственным обвинителем А.Г. Гойхбаргом доказательством «насаждения внешних проявлений сброшенного в 1917 г. царского самодержавия».

Смешно сказать, но «насаждение» заключалось в написании делопроизводителем в 1919 г. с большой буквы строк о награждении Александра Павловича серебряной медалью в память императора Александра III и в том, что ему было предоставлено право ношения светло-бронзовой медали, учрежденной в память 300-летия царствования дома Романовых⁴³⁸.

Второе направление выразилось в процессуальном действии третьего порядка, или, как отметил подсудимый Ларионов, «механическом признаке, совершенно не являющемся доказательством». Составляя осмотры (собраний узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства, собраний постановлений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата Временного Сибирского правительства, собраний узаконений и распоряжений правительства, издаваемых при Правительствующем сенате, журналов заседаний Административного совета Временного Сибирского правительства, журналов открытых и закрытых заседаний Совета министров колчаковского правительства), Константин Андреевич выписывал краткое постатейное содержание принятых постановлений, имевших, опять же, по его оценке, «антинародную направленность», и перечислял подписавшихся под ними членов правительственного кабинета⁴³⁹.

Если бы данные осмотры в дальнейшем были использованы для намеченного «заключения» перед омским следствием, начатым 14 марта, тогда кабинетная аналитическая работа заместителя председателя Иркутской Губчека могла бы расцениваться ее неофициальным самостоятельным видом. Но на практике реализовалось самое страшное для подследственных – фактическое наличие их подписей посчиталось в Омске непререкаемым доказательством прямого соучастия в последствиях принятых коллегиальных постановлений.

В результате к делу бывшего Совета министров Сибирского правительства Колчака 23 марта были приобщены: 42 номера собраний постановлений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата, Временного Сибирского правительства, Правительствующего сената; семь томов журналов Административного совета, закрытых заседаний Совета министров, заседаний большого и малого Советов; три тома копийных журналов Совета министров; шесть томов копий докладов и представлений в Совет министров; том документов по заседаниям Совета министров, а также пакет с шифрограммами прямых переговоров⁴⁴⁰.

Тем временем работа Чрезвычайной следственной комиссии продолжалась полным ходом. 1 апреля следственное дело П.В. Вологодского (которого так и не удалось «выловить») пополнилось материалами к его декларации, зачитанной на заседании Сибирской областной думы, изъятыми из папки помощника начальника главного управления почт и телеграфа В. Миронова⁴⁴¹.

Среди материалов, помимо декларации, доклады членов правительства, представленные на рассмотрение председателя Совета министров Временного Сибирского правительства в августе 1918 г.

Товарищ министра внутренних дел А.А. Грацианов, характеризуя деятельность министерства, придерживался точки зрения, что земские учреждения, созданные на демократических началах, предназначались для поднятия народного образования, заботы о народном здравии и призрении, для улучшения сельского хозяйства, промыслов, путей сообщения. Длительная и тяжкая война, всеобщий развал и отсутствие общепризнанной власти подвергли народившиеся самоуправления тяжким испытаниям. Задачи земства в Сибири стали еще более серьезными и ответственными, а условия их работы – непомерно тяжелыми. Если при нормальных условиях нужны были героические усилия, чтобы земство могло правильно функционировать, то летом 1918 г., в обстоятельствах переживаемого момента, эти задачи только усугубились.

Следовательно, перспективной задачей для министерства являлась такая помощь новому земству и обновленному самоуправлению, которая позволила бы им выйти из катастрофического положения, в которое они были загнаны обстоятельствами войны, революционным движением и советской властью. «В частности, – отмечал Грацианов, – в отношении отделов народного здравия и призрения, которые в Сибири стоят на таком низком уровне своего развития, что нужно объединить всех работающих на этой почве и их деятельность согласовать всеми имеющимися в распоряжении министерства внутренних дел силами и средствами, развить медико-санитарную помощь населению, и тем понизить ужасающий процент заболеваемости и смертности, путем устройства травматологических институтов и протезных мастерских; возвратить воинам утраченную ими трудоспособность в той степени, в какой это возможно; и придти на помощь бедствующей части беженского и переселенческого движения и, наконец, урегулировать и поднять деятельность детских приютов и богаделен, особенно переполненных из-за войны»⁴⁴².

Вопросы социального обеспечения трудящихся Восточной Сибири попали под пристальное внимание министра торговли и промышленности П.П. Гудкова. Необходимо отметить, что его ведомство в середине 1918 г. приняло тяжелое «наследство». После национализации банков, аннулирования займов, бесчисленных контрибуций местной советской власти частный капитал находился в состоянии, характеризуемом Гудковым как «глубокая летаргия»⁴⁴³. Казначейства и отделения Государственного банка России почти на всей территории Сибири, освобожденной от большевиков, были разграблены. Торговые операции сводились к примитивной беспатентной уличной продаже розничной мануфактуры (спички, папиросы, кулечки с солью, чаем, самогон и т. п.).

Большинство промышленных предприятий попало под управление рабочих, незнакомых с административно-техническим обслуживанием сложных инженерно-технологических процессов. Вследствие этого предприятия стояли без сырья, необходимого для производства продукции, с изношенными и зачастую требующими замены механизмами. Во всех отраслях промышленности исчезли всякие следы трудовой дисциплины, а упавшая наполовину производительность труда находилась к заработной плате в таком отношении: первая прогрессивно снижалась, вторая – увеличивалась.

В такой обстановке нельзя было и думать о создании какого-либо плана строительства, рассчитанного на более или менее продолжительный период. Наоборот, необходимо было изучить наличные условия, сосредоточив основное внимание на повышении социальной заинтересованности в производительном труде работников предприятий. П.П. Гудков решил направить деятельность министерства торговли и промышленности по двум основным направлениям: во-первых, на оживление частного капитала и инициативы, во-вторых, на оперативное ознакомление с хозяйственно-техническим парком предприятий и сырьевыми ресурсами.

Для реализации задач по первому направлению к лету 1918 г. было опубликовано общее положение о порядке возвращения владельцам захваченных предприятий и имуществ. Дополнительно разработаны инструкция и положение о составе комиссий по передаче имуществ и финансовых взаимоотношениях государства и собственников. При формализации задач и целей этих нормативных документов министерство исходило из следующего основного положения: «…так как советская власть, поправшая идею народоправства, была властью самочинной и антигосударственной, и все акты ее признаны Временным Сибирским правительством ничтожными, то и декреты этой власти о национализации тех или иных предприятий не возлагали на государство ни права на владение этими предприятиями, ни ответственности за имущественное состояние последних перед их отстраненными владельцами.

Если даже признать, что вопросы о финансовой ответственности государства перед рабочими и владельцами так называемых национализированных предприятий с полной категоричностью и определенностью может разрешить только Учредительное собрание, то Временное Сибирское правительство… не вправе ни возмещать владельцам какие бы то ни было убытки, нанесенные им захватом их предприятий, ни признать за государством обязанности оплачивать рабочих за время работы их с момента объявления предприятия национализированным…»⁴⁴⁴

Решение второго направления деятельности министерства П.П. Гудкова по обследованию сырьевого потенциала Сибирского региона успешно осуществляли окружные горные инженеры и комиссии, командированные в главные районы: Черемховские каменноугольные копи, горные округа Енисейской губернии, Томский горный округ и на Урал.

Помимо конкретных организационных мероприятий приняты решения по социальной политике: «Срочный пересмотр, совместно с министерством труда, законоположений о труде для сохранения за трудящимися классами завоеваний революции, с одной стороны, и создания условий, способствующих возрождению частной промышленности»⁴⁴⁵.

Характерна предельная честность перед обществом министерства торговли и промышленности, заявившего, что оно является органом всего лишь временной власти, оставляя за Учредительным собранием (как преемником государственной власти) дальнейшее коренное реформирование. Тем не менее министерство «…почтет себя удовлетворенным, если передаст собранию торговлю и промышленность без армии безработных, с населением обутым и одетым и промышленностью, дающей доход государству и не являющейся ему обузой»⁴⁴⁶.

Требования по пересмотру законоположений о труде были прямо связаны с организационной структурой и направлениями деятельности в переходный период министерства труда. В августе 1918 г. Л.И. Шумиловский разграничил приоритетные миссии своего ведомства. Министерство состояло из двух отделений: рабочего и статистического. Первое предназначалось для заведования больничными кассами, биржами труда и примирительными камерами, а также отслеживало конфликтные ситуации между работодателями и рабочими. Второе отделение собирало и анализировало статистику, касающуюся рабочей жизни, и «производило соответствующие обследования, чтобы можно было строить все мероприятия министерства в области социальной политики на возможно точных, проверенных и современных данных»⁴⁴⁷.

Пожалуй, наиболее значимым решением текущих задач министерства стала организация местных комиссариатов труда. Шумиловский писал: «Период перел[омного] перехода от одного государственного строя к другому затрагивает иногда очень больно интересы одних, создает ложные представления о сущности переворота у других, приводит к растерянности третьих, и все эти лица, не удовлетворяясь решениями и толкованиями второстепенных властей, идут со своими запросами и недоумениями в центральные учреждения. Сами представители власти на местах не всегда рискуют, на свой страх и по своему разумению, принять те или иные меры и тоже едут за разъяснениями в Омск, к министру. Масса времени идет на эту мелочную, но неизбежную работу, приемные всегда переполнены посетителями, к министру обращаются с вопросами и на улице, и на частной квартире, и все это лишает его возможности отдать общим мероприятиям столько внимания, сколько требуется.

К настоящему времени почти уже закончена работа по организации комиссариатов труда на местах, почти все местные комиссары поставлены в курс дела и создаются вокруг них достаточно работоспособные органы. Особенно выделяются своим вдумчивым отношением к делу комиссары городов Томска, Барнаула, Челябинска, видимо, хорошо налаживается дело в Семипалатинске. Стоящее на очереди утверждение штата губернских и уездных комиссариатов даст возможность более развернуть их деятельность на местах»⁴⁴⁸.

Стремление министерства труда придать своей деятельности ровный характер под определенные нормы взаимодействия с работниками и работодателями принесло ощутимые результаты. На рассмотрение Совета министров ВСП были представлены проекты положений о примирительных камерах, третейских судах, биржах труда, о передаче учреждений, действовавших при биржах труда, в ведение особых общественных организаций, заботе о помощи безработным, основании столовых, открытии бесплатных общежитий, организации общественных работ, о порядке увольнения рабочих и служащих частных и казенных промышленных и торговых предприятий, общественных и правительственных учреждений.

Все перечисленные проекты гарантировали трудящихся от увольнения по политическим мотивам и обеспечивали им вознаграждения при расчете без предупреждения, в размере заработка в зависимости от категории и квалификации их труда.

В мероприятиях министерства путей сообщения по возрождению своих предприятий прослеживалась четкая разграничительная политика по социальным вопросам. Предприятиям разрешалось создавать профессиональные союзы, но без права их вмешательства в дела управления и действия администрации. Организационная структура профсоюзов строилась на добровольных и необязательных для рабочих и служащих началах общественной инициативы, существующей исключительно на собственные средства. Вводилась система сдельной премиальной оплаты труда как мера «единственно способная заинтересовать каждого работника в исполняемом им деле и поднять общую производительность труда»⁴⁴⁹.

С целью улучшения положения пострадавших от несчастных случаев, получавших пенсии по закону от 28 июня 1912 г., вводилось временное положение об увеличении их содержания на 100 процентов, включая прибавку, установленную декретом Временного правительства от 19 апреля 1917 г.

Объяснения такой жесткой позиции МПС раскрыты в докладной записке его управляющего Г.М. Степаненко, который писал: «Общее состояние всех принятых, после падения советской власти, учреждений и ведомств путей сообщения может быть характеризовано одним общим понятием, которое дается словом – разруха. Хозяйства этих учреждений во всем целом не только не оставляли впечатление постоянства в конечных, хотя бы и в пониженных уже результатах их эксплуатации, но неуклонно стремились еще более ухудшаться, приближаясь к тому пределу, при котором составляется понятие, как о чем-то угрожающем и чрезвычайно тяжелом.

Эта неудовлетворенность состояния объяснялась разрушением административных аппаратов учреждений, прежде чем были созданы и налажены новые, предоставлением профессиональным организациям безответственного права самого широкого контроля над всеми отраслями хозяйства и вмешательства в действия администрации, наконец, главным образом, непрерывно продолжающимся сокращением интенсивности труда почти всех категорий служащих, мастеровых и рабочих»⁴⁵⁰.

Министерство народного просвещения приступило к работе 25 июня 1918 г. почти с чистого листа бумаги. Материалы Западно-Сибирского учебного округа были или уничтожены, или перепутаны Томским Советом депутатов. Высшую школу в Сибири представляли только Томские университет, технологический институт и автономные женские курсы. Поэтому приоритетной задачей стало учреждение новых высших школ в таких центрах, как Иркутск, Хабаровск, Владивосток, а равно института исследований, который заменил бы для Сибири Российскую академию наук.

«Сибирь, вероятно, единственная составная часть России, выздоровевшая раньше других от политической разрухи, будет играть выдающуюся роль в промышленном и культурном отношении, и она должна быть готова к этой роли созданием новых высших школ. В частности, в настоящее время по инициативе иркутян ведутся переговоры об открытии в Иркутске университета, и дело задерживается некоторыми осложнениями с помещением, невыясненностью с материальной обеспеченностью университета, а также неуверенностью, что в состоянии продолжающейся войны можно рассчитывать на скорый приезд профессоров из европейской России»⁴⁵¹, – отмечал в своем докладе управляющий министерством профессор В.В. Сапожников.

Реализацию своих реформ Сапожников начал с утверждения через Совет министров временных правил о выборном начале в средней школе, расширив компетенцию педагогических советов, пополненных представителями общественных самоуправлений и родительских комитетов. Что касалось второй стороны реформы образования – передачи средней школы в ведение земств, то, признавая эту меру принципиально правильной, Совет министров нашел проведение ее несвоевременным. Причиной этого являлась неготовность неокрепшего сибирского земства, разогнанного советской властью, справиться с этой задачей. Учитывая равные права женщин и мужчин в получении высшего образования, министерство наметило пересмотр учебных программ для мужской и женской гимназий.

«Вместе с тем, министерство принимает к своей непременной обязанности разработать план школьной сети, чтобы совместно с земствами приблизиться к осуществлению всеобщего обучения, полагая, что только грамотный народ может проникнуться сознанием твердой государственности, необходимой для прочного строительства жизни страны. В преследовании той же цели настоятельно необходимо осуществить планомерную работу в области внешкольного и дошкольного образования.

В Сибири, где свыше 70 % неграмотных, внешкольное образование должно сыграть особенно важную роль. В первую очередь необходимо озаботиться созданием вечерних классов и школ грамотности для взрослых, поставив их на прочный материальный базис, организовав в наиболее культурных центрах курсы для подготовки инструкторов и деятелей по внешкольному образованию; необходимо также придти на помощь земствам и различным обществам, преследующим задачи внешкольного образования и физического развития, пробудив общественную самодеятельность путем поощрения организации местных интеллигентных сил деревни в общества народных домов»⁴⁵².

Другие аспекты экономической деятельности Временного Сибирского правительства летом 1918 г. раскрывают сведения: о работе государственного казначейства и министерства финансов (открытие кредитов и выдача ссуд, бюджетное и пенсионное исчисления, составление доходных и расходных смет, пересмотр окладов местных учреждений всех ведомств); о наличии хлеба и зернового фуража по районам и губерниям Сибири на август месяц; планы работ отделов министерства труда; правила реквизиции скоропортящихся грузов на станциях железных дорог сибирской транспортной сети⁴⁵³.

Среди этих документов три касались персонально П.В. Вологодского: его подлинное заявление от 31 октября 1918 г. председателю Административного совета об отказе формировать Совет министров, если на Совете не пройдет обсуждение назначения Е.Ф. Роговского товарищем министра внутренних дел; копия телеграммы Совета управляющих ведомствами (председатель Ф. Филипповский, члены: П. Климушкин, Нестеров, М. Веденяпин) Вологодскому и Колчаку с требованием освободить арестованных при перевороте 18 ноября 1918 г. членов Директории. На телеграмме резолюция Петра Васильевича: «Принять меры через Верх[овного] прав[ителя] к немедленному аресту подписавших телеграмму, равно и к аресту Чернова и других активных членов Учредительного] собр[ания], находящихся в Екатеринбурге, иначе могут быть подняты рабочие и солдаты. 19/Х1. Вологодский », и копия записки Верховному правителю с предъявлением условий дальнейшего пребывания на посту – сохранение жизней Н.Д. Авксентьеву, В.М. Зензинову, А.А. Аргунову и Е.Ф. Роговскому⁴⁵⁴.

Завершающей точкой четырехмесячного предварительного следствия по делам «представителей павшей реакционной власти Колчака» были единоличные постановления К.А. Попова. «Единоличность» объясняется их составлением во время пути следования в Омск. По мнению историографа Н.С. Романова, 2 апреля 1920 г. 35 человек, «близко стоявших к свергнутой власти», под усиленным конвоем были препровождены на железнодорожную станцию Иркутска. Вместе с ними отправился в дорогу, кроме пудовых ящиков со следственными материалами, и архив бывшего министерства труда⁴⁵⁵.

Под стук колес 8 апреля Константин Андреевич предъявил А.А. Червен-Водали дополнительные обвинения. Недвусмысленная фраза в преамбуле постановления «помимо некоторых обвинений, менее важного, частного характера, которые могут быть формулированы особо при дальнейшем расследовании дела» указывает на желание товарища председателя Губчека подчеркнуть завершенность своей работы.

Обвинения же «общего характера» заключались в следующем: «1) в том, что, прибыв в 1919 г. на территорию Сибири с юга европейской России в качестве делегата Национального центра и добровольческой армии Деникина, он стремился установить связь между контрреволюционными силами юга России и Сибири,

2) в том, что, наблюдая разложение власти колчаковского правительства в Сибири и предвидя ее близкое падение, тем не менее, вступил в правительство Колчака, поставив себе задачей, путем смягчения режима реакционной военной диктатуры в Сибири и путем передачи и сосредоточения власти в руках Деникина, сохранить власть в Сибири за контрреволюционной буржуазией,

3) что в этих целях, будучи уже зампредсовмина, старался заручиться для обновленного правительства Колчака поддержкой, с одной стороны, чеховойск и так называемых «союзников», а с другой стороны, земских и городских самоуправлений, не нашедши сочувствия своим намерениям ни там ни здесь, передав лицам восстания, организованного в декабре 1919 г. в иркутском районе Политическим центром, в интересах спасения падавшей власти обновленного колчаковского правительства, отдал себя и Совмин в полное распоряжение руководителей военных банд с атаманом Семеновым и его сподвижников Скипетровым, Сипайло, Сычевым и др. во главе,

4) что, опираясь на эти банды и их руководителей, вел вооруженную борьбу с повстанцами, причем особыми воззваниями к населению грозил «решительным подавлением» всяких попыток сопротивления «законной власти» при помощи шедших с востока семеновских банд и японцев,

5) что во время этой защиты предоставил военным бандам возможность расправы над 31-им заложником, увезенным к семеновцам и замученным ими на Байкале, оставив этих заложников в руках бывшей иркутской контрразведки, несмотря на то что знал требования Скипетрова о выдаче их ему и должен был предвидеть, какова будет их судьба, и, несмотря на то, что давал Политическому центру заверения в их неприкосновенности и безопасности,

6) что путем мирных переговоров с Политическим центром стремился оттянуть момент падения власти Совета министров и гарантировать восстановление его на востоке от Иркутска путем создания гарантии свободного выхода на восток и спасения виднейших военных и гражданских представителей падавшей власти, как центральной, так и местной – иркутской, в том числе самого Колчака, членов Совета министров, главарей военных банд и других преступных деятелей колчаковского режима, и фактически, путем затяжки переговоров, дал возможность некоторым видным и преступным деятелям центральной и местной гражданской и военной власти, бывшим в Иркутске, скрыться и совершить при бегстве ряд преступлений (убийство «31-го», попытка увоза золотого запаса из Ирк[утского] отделения государственного] банка, хищение денег)»⁴⁵⁶. 15 апреля 1920 г. подследственный А.А. Червен-Водали попытался опровергнуть предъявленные ему обвинения.

Если товарищ председателя Губчека письменно, под расписку каждого обвиняемого⁴⁵⁷, предъявил окончательную формулировку обвинений, то это означало завершение предварительного следствия, когда добыты достаточные улики для предания обвиняемых суду. Четырехмесячное следствие «советского периода» предоставляет возможность отметить чрезвычайно важную особенность последовавшего судебного процесса на Атамановском хуторе: и расследование, и допросы, и документы (как самостоятельный вид доказательств) преследовали рассмотрение состава преступлений, направленных, прежде всего, против «населения Сибири», но только не советской власти. Чем было начато расследование под руководством меньшевика-интернационалиста Попова при Политическом центре, тем оно и закончилось при иркутских большевиках.

Особенно наглядно эта черта проявится на заседаниях трибунала, когда подсудимые зачастую не понимали, о чем идет речь. Это усугублялось массированным использованием государственным обвинителем Гойхбаргом материалов «поповского» предварительного следствия, где, как выясняется, изначально «духом диктатуры пролетариата» даже не пахло⁴⁵⁸. Весь накопленный огромный арсенал доказательств – на 90 процентов результат работы Чрезвычайной следственной комиссии при Политическом центре, продолженной членами этой же комиссии и при советском режиме власти.

Повлиял ли состав комиссии на характер предварительного следствия при сборе информации? Конечно. Выработанные постановлением от 10 января вопросы для формального «опроса находящихся под стражей лиц, принадлежавших к […] центральным учреждениям» обусловили его направленность с первого до последнего дня. «Проект организации при Сибревкоме «Комиссии для расследования преступлений власти адмирала Колчака и зверств белогвардейщины» наметил издать к 1 мая 1920 г. сборник материалов предварительного следствия, в том числе на иностранных языках, для того чтобы «развеять с противников советской власти символ борцов за демократию»⁴⁵⁹. Многопудовый материал был собран, но не издан. Почему?

Ответ найдем у того же К.А. Попова в предисловии книги «Допрос Колчака», «затмившей» собою полугодовую историю судебного процесса на Атамановском хуторе. «Мне пришлось, – отводя от себя руководящее участие, писал он, – участвовать в допросах Колчака, производившихся Чрезвычайной следственной комиссией в Иркутске. Созданная эс-эро-меньшевистским «Политическим центром», комиссия эта затем, с переходом власти к Ревкому, была реорганизована в Губернскую чрезвычайную комиссию; состав же комиссии, допрашивавшей Колчака, оставался неизменным до самого последнего дня допроса. Ревком совершенно сознательно сохранил его, несмотря на то что в этом составе был меньшевиствовавший Денике и два правых эс-эра – Лукьянчиков и Алексеевский»⁴⁶⁰.

Если бы местная советская власть и решилась на издание запланированного сборника, ей пришлось бы давать разъяснения – с чего это вдруг ее противники обрели «символ борцов за демократию», а не та ли демократия 22 января 1920 г. мирно передала Ревкому «всю полноту принадлежащей государственной власти на всей территории, освобожденной от власти реакции»?

Таким образом, деятельность Чрезвычайной следственной комиссии представляла собой «мину замедленного действия», способную подорвать сфальсифицированную историю установления советской власти в Иркутске – точке отсчета «триумфального шествия» таковой в целом по Сибири.

Далеко не полный состав «Следственного дела» не позволяет установить важную сторону процессуального порядка «советского» периода предварительного следствия – было ли реализовано право обвиняемых на ознакомление со всеми материалами дел и возбуждение ими ходатайств о дополнительных следственных действиях. Но и констатировать нарушение этого права мы не можем, потому что 15 апреля генерал-лейтенант Катанаев дополнил свои показания, а Червен-Водали в форме заявления попытался опровергнуть предъявленные ему обвинения «общего порядка».

Кстати, отметив причины «выговаривания» гарантии неприкосновенности для Колчака на переговорах с Политцентром, Александр Александрович напомнил, что «аналогичные действия […] представленные революционной демократии перед большевистской властью, были предприняты и Политическим центром при передаче власти большевикам, несмотря на то что среди этой демократии находились лица, принимавшие ответственное участие в правительствах, борющихся против большевиков». Опять же, по программе следствия, утвержденной еще 10 января, бывший и. о. заместителя председателя Совета министров был допрошен Поповым о декабрьских событиях в Александровской каторжной тюрьме 1919 г.⁴⁶¹

18 апреля 1920 г. арестованные в сопровождении К.А. Попова прибыли в Омск. Судя по тому, что на первом заседании процесса на Атамановском хуторе А.Г. Гойхбаргом были оглашены омские показания Морозова, Грацианова, Шумиловского и Молодых, можно предположить – предварительное дознание по делу министров Колчака получило свое продолжение.

В связи с этим представляет интерес тактика сбора вещественных доказательств на новом «омском» этапе. В «Следственном деле» сохранился единственный документ этого периода, манера составления которого свидетельствует о перенимании членами Сибирского ревтрибунала мартовского «поповского» опыта. 28 апреля следователь трибунала (фамилия не указана) составил справку, где на основании осмотра журналов заседаний Совета министров правительства Колчака установил участие товарища министра народного просвещения Н.О. Палечека в заседаниях кабинета и длинным списком перечислил принятые на них постановления⁴⁶².

Заключительный этап подготовки процесса начался с публикации в прессе 22 апреля информации о том, что привезенных из Иркутска министров и их товарищей ожидает суд⁴⁶³. Первоначальный список подсудимых включал в себя 25 фамилий: 1) Болдырев В.Г. – преподаватель Владивостокского университета, 2) Василевский В.К. – товарищ министра труда, 3) Введенский С.А. – товарищ министра торговли и промышленности, 4) Грацианов А.А. – товарищ министра внутренних дел, 5) Гришина-Алмазова М.А. – вдова управляющего военным министерством Временного Сибирского правительства и командующего Сибирской армией генерал-майора А.Н. Гришина-Алмазова, 6) Дмитриев Н.В. – товарищ министра продовольствия, 7) Жуковский В.Г. – товарищ министра иностранных дел, 8) Карликов В. А. – помощник военного министра, 9) Клафтон А.К. – директор-распорядитель Русского бюро печати, 10) Краснов Г.А. – государственный контролер, 11) Ларионов А.Н. – товарищ министра путей сообщения, 12) Малиновский М.А. – товарищ министра юстиции, 13) Молодых И.А. – товарищ министра продовольствия и снабжения, 14) Морозов А.П. – министр юстиции, 15) Новомбергский Н.Я. – товарищ министра внутренних дел, 16) Палечек Н.И. – товарищ министра просвещения, 17) Писарев Л.И. – помощник главноуправляющего по делам вероисповеданий, 18) Преображенский П.И. – министр просвещения, 19) Степаненко Г.М. – товарищ министра путей сообщения, 20) Третьяк С.М. – товарищ министра труда, 21) Хроновский И.Н. – товарищ министра финансов, 22) Цеслинский М.Н. – главноуправляющий почт и телеграфа, 23) Червен-Водали А.А. – и. о. заместителя председателя Совета министров, 24) Шумиловский Л.И. – министр труда, 25) Ячевский М.Э. – товарищ министра внутренних дел.

Позднее из списка будет исключен Болдырев (роль которого в деятельности колчаковского правительства до сих пор не выяснена) ввиду смерти, последовавшей «еще до рассмотрения дела»⁴⁶⁴. Остальные же, все без исключения, предстанут перед ревтрибуналом.

Судить министров и их товарищей было поручено Сибирскому Чрезвычайному революционному трибуналу (ЧРТ) в составе: председатель – представитель ВЧК И.П. Павлуновский, от Сиббюро ЦК РКП(б) – В.М. Косарев, от рабочих – М.Н. Байков, крестьянских масс – руководители партизанского движения на Алтае и в Енисейской губернии Е.М. Мамонтов и П.Е. Щетинкин (к слову сказать, арестованный в декабре 1920 г. органами ВЧК по обвинению в контрреволюции). Обвинителем с функциями прокурора Сибревком назначил А.Г. Гойхбарга.

Как отмечает в своей статье В.С. Познанский, «сложней оказалось дело с выбором защитников». Сибюст опасался, что коллегия защитников при Омском губревкоме поручит защиту явным противникам советской власти. В переписке выяснили, что согласившиеся участвовать адвокаты заявили о лояльности к новой власти, хотя и оправдывали ряд действий подсудимых (в период «необходимости создания русской власти» в Сибири взамен Советов) выполнением подзащитными своего служебного долга. Защиту колчаковских министров коллегия поручила Аронову, Бородулину и Айзину. Уже в ходе самого процесса ЧРТ посчитал необходимым дать официальное публичное разъяснение, что защита была выделена из состава коллегии защитников и обвинителей распоряжением самой коллегии⁴⁶⁵.

Обвинительное заключение «по делу самозванного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей» перечислило обвиняемых в произвольном порядке, без учета занимаемых должностей: Червен-Водали, Шумиловский, Краснов, Морозов, Преображенский, Ларионов, Степаненко, Жуковский, Писарев, Болдырев, Клафтон, Гришина-Алмазова, Цеслинский, Ячевский, Грацианов, Палечек, Молодых, Дмитриев, Карликов, Введенский, Василевский, Третьяк и Новомбергский.

«Вдохновители» обвинялись в преступлениях по следующим пунктам:

«1) в бунте и восстании, при помощи и поддержке иностранных правительств, против власти рабочих и крестьян, с целью восстановить старый строй, 2) в организации истребительной вооруженной борьбы против советской власти, 3) в организации системы массовых и групповых убийств трудового населения, 4) в предательском призыве иностранных вооруженных сил против страны, которой они принадлежали, 5) в организации массового разрушения достояния Советской республики и имущества трудового населения и 6) в расхищении и передаче иностранным правительствам достояния Советской республики»⁴⁶⁶.

Ряд документов, относящихся к группе материалов предварительного следствия, активно использовался при составлении обвинительного заключения. Это составленные в марте 1920 г. заместителем председателя Чрезвычайной следственной комиссии при Иркутском ревкоме К.А. Поповым осмотры журналов открытых и закрытых заседаний Административного совета и Совета министров Временного Сибирского и правительств Колчака. В них, помимо раскрытия постатейного содержания рассматриваемых вопросов и принимаемых по ним постановлений, Константин Андреевич тщательно перечислил фамилии не только всех подписавшихся, но и присутствовавших участников заседаний, выделив заглавными буквами лиц, представших по «делу самозваного и мятежного правительства».

Дальнейшее использование Гойхбаргом этих осмотров неожиданно проявилось в двух направлениях. Первое – они являлись основной (и пожалуй, единственной) источниковой базой для раскрытия содержания обвинений во второй части обвинительного заключения, и второе – именно постатейные перечни, а не весь арсенал собранного материала предварительного следствия послужили «сценарием» для работы Чрезвычайного революционного трибунала под Омском.

В рамках источниковедческого анализа второй части обвинительного заключения рассмотрим первое направление. Из осмотров журналов: 1) заседаний Административного совета № 6, 9, 12, 23, 26 от 14, 18, 22 сентября и 4, 8 октября 1918 г., 2) открытых заседаний Совета министров № 2, 19, 21, 23, 42, 72/18, 73, 77, 94, 109, 117, 161/51 от 7 ноября; 6, 10, 16 декабря 1918 г.; 24 января, 3, 4, 11 апреля, 9 мая, 10 и 24 июня, 15 сентября 1919 г., 3) закрытых заседаний Совета министров № б/н, добавлений к журналам № 42, 47(3), 48(3), 52(3), 82(3), 124(3), 145(3), 148(3), 150(3), 179(3), 180(3), 183(3), 186(3), 193(3) от 18 ноября 1918 г., 24 января, 4, 6 и 18 февраля, 17 апреля, 8 июля, 15, 20 и 28 августа, 17, 21 и 30 октября, 3 и 16 ноября 1919 г.⁴⁶⁷ были извлечены основания для обвинений, предъявленных Василевскому, Введенскому, Грацианову, Жуковскому, Краснову, Ларионову, Малиновскому, Молодых, Морозову, Новомбергскому, Палечеку, Писареву, Преображенскому, Степаненко, Третьяку, Цеслинскому, Шумиловскому и Ячевскому, в причастности к обсуждениям следующих правительственных постановлений:

1) об удовлетворении «добровольных прошений» об отставке членов Временного Сибирского правительства В.М. Крутовского и М.Б. Шатилова; о прекращении деятельности Сибирской областной думы; о введении смертной казни; о восстановлении «царской» полиции; о «предоставлении права военщине расправляться с неприятными для власти лицами»; о выдаче денежной премии за «преследование большевиков»; о выдаче 300 тысяч рублей на покрытие расходов лицам и учреждениям, понесенных ими при «свержении» советской власти,

2) о восстановлении царских законоположений о Совете министров, а также жандармерии и охранного отделения; об отмене государственной монополии на продукты питания; о спаивании народа; о назначении пенсий надзирателям и начальникам царских каторжных тюрем и вознаграждении за подавление восстания в Тобольской каторжной тюрьме; о преследовании лиц, причастных к «большевистскому бунту, начатому в 1917 г.»; о введении мер по ужесточению Уставов о содержавшихся под стражей и ссыльных; о прекращении расследований Чрезвычайной следственной комиссии генерала Г.С. Катанаева по делу атамана Г.М. Семенова,

3) о провозглашении А.В. Колчака Верховным правителем; о розыске и расследовании обстоятельств убийства императора Николая II и его семьи; о финансово-валютной поддержке генералов Н.Н. Юденича и А.И. Деникина; о требованиях к генералу Е.К. Миллеру не допустить амнистии; о призыве к чешским и японским военным силам к совместной борьбе против большевиков.

Затем в обвинительном заключении обвинитель Гойхбарг отказался от поименного перечисления обвиняемых в связи с инкриминируемыми им обвинениями и, объединив всех их под общим «емким» определением «бунтовщиков» (используя только осмотры журналов), раскрыл характер преступлений «мятежного и самозваного правительства» в целом.

Преступления заключались в следующем: попустительство и подстрекательство атамановщины; организация специальных карательных экспедиций против восставшего местного населения; разрушение народнохозяйственных объектов (уничтожение мостов, сожжение сел и деревень); массовые экзекуции мирного населения; передача в распоряжение иностранных правительств железных дорог Сибири, золотого запаса; учреждение Комитета законности и порядка, Военно-промышленного комитета и особого совещания по финансированию военных предприятий; возвращение имений бывшим хозяевам; денационализация фабрик, заводов и пароходов; субсидирование акционерных компаний, а также «клеветнической» местной и зарубежной русской печати, «шпионских» посольств и миссий; выдача средств на перемещение в Иркутск канцелярии и имущества Верховного правителя; открытие в заграничных банках секретного постоянно пополняемого валютного фонда; льготный курс обмена рублей на японские иены членам правительства.

При этом предварительные следственные материалы представлялись обвинителем лишь в качестве иллюстраций, а не в виде самостоятельных обвинений. Например, показания бывшего командующего Омским военным округом генерала А.Ф. Матковского (казнен в 1920 г.) и свидетеля Вульфсона использовались для «обрисования» разбойных действий анненковцев; свидетельские показания чиновника по особым поручениям Шкляева – как пример произвола отрядов генерала В.И. Волкова (казнен в 1920 г.) и капитана Ванягина по отношению к мирному населению Петропавловска и в Щегловском уезде; протоколы допросов подсудимого С.М. Третьяка – расстрелов рабочих в Куломзине; представителя Союза мастеров и рабочих Томской железной дороги – для демонстрации бесправного положения железнодорожников; представителя Сибземгора В.А. Игнатьева – как иллюстрация «воскрешения» самодержавной системы в министерстве народного образования.

От вольного использования предварительных следственных материалов Гойхбарг отступил лишь дважды. В первый раз – на основании показаний непоименованных свидетелей инкриминировав обвиняемому Дмитриеву причастность к расстрелу участников монгольской экспедиции. Во второй – используя (не оговорив) протоколы допросов Червен-Водали и Ларионова, обвинил их в стремлении правительства в конце декабря 1919 г. затягивать переговоры с Политическим центром с целью перебросить сычевские вооруженные силы на восток и отправить золотой запас союзникам.

Персональных обвинений в обвинительном заключении «удостоились»: Болдырев – в провозглашении на собраниях здравиц в честь Верховного правителя, организации братства Св. Гермогена и дружин Св. Креста; Гришина-Алмазова – в активной деятельности («орудовании») в военно-промышленном комитете; Клафтон – в организации «клеветнической печати», а также братства Св. Гермогена и дружин Св. Креста; Цеслинский – в сокрытии информации «о факте революции 1917 г.» в Петрограде, закрытии и запрещении профессионального журнала и профсоюза почтово-телеграфных служащих. Фамилия Карликова упоминалась только в общем перечне обвиняемых, в самом начале заключения, без раскрытия состава его персональных преступлений.

Гойхбарг старательно выделял партийную принадлежность некоторых обвиняемых, которые, как он иронично писал, «политикой не занимались», назвав Грацианова и Шумиловского «социал-демократами, социалистами, эсдеками», Преображенского – «эсером», а Червен-Водали – членом «монархически-шпионской организации» Национального центра. Хотя при опросе на первом заседании процесса о своей принадлежности к партии Народной свободы заявят Клафтон, Малиновский, Морозов и Червен-Водали⁴⁶⁸. Это, несомненно, не случайность, а факт, проливающий свет на истинные цели процесса и, в частности, обвинительного заключения.

Далее Александр Григорьевич специально отметил юридическое образование Краснова, Ларионова, Малиновского, Молодых, Морозова и Ячевского, а также то обстоятельство, что Краснов, Молодых, Новомбергский и Шумиловский «изменнически бежали с советской службы».

Увлекшись изобличением, обвинитель не заметил, как в список обвиняемых, им же пофамильно перечисленных в преамбуле заключения, произвольно включил человека, чье имя там первоначально не значилось, – Малиновского, инкриминируя ему аресты и убийства членов Учредительного собрания, роспуск и запрещение собраний земских представителей.

Автор правоведческих статей посчитал для себя уместным использовать не относящиеся к предстоящему процессу документы: некие «официальные сообщения», а также сведения, полученные от Центральной комиссии по восстановлению разрушенных хозяйств, с «далеко не полными данными», где указывалось общее количество расстрелянных, заживо погребенных и перепоротых трудящихся, разрушенных и сожженных хозяйств, домов и мостов на территории практически всей Сибири.

Любопытно отметить, что, характеризуя колчаковское правительство «преступной шайкой, именовавшей себя Российским правительством, преследовавшей одну цель: отдавая многое иностранным правительствам, при их помощи вернуть старый строй, вернуть поместья – помещикам, заводы и фабрики – заводчикам и фабрикантам, возможность спекулировать и играть на бирже – банкирам», А.Г. Гойхбарг процитировал слова свидетеля по процессу. Бывший министр юстиции того же правительства Г.Б. Патушинский назвал своих коллег «руководителями самой черной реакции» и «бандой уголовных преступников и воров».

Трудно сказать, чем заслужил особое доверие этот человек, чья подпись имелась под постановлениями о недопущении советских организаций, аннулировании декретов советской власти, учреждении особых прифронтовых военно-полевых судов и Административного совета, устранении армии от участия в политической деятельности, – зафиксированная в осмотре собрания узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства⁴⁶⁹.

Обвинительное заключение «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей» является в большей степени эмоциональным политическим сочинением, сорвавшим при прочтении на первом заседании процесса аплодисменты публики, нежели судебным документом. Оно обвиняло весь общественный строй, политическую и экономическую системы, сложившиеся к началу 1920 г. в Сибири, но только не каждого обвиняемого в отдельности.

Аргументация выдвинутых обвинений для юрисдикции опиралась на источники третьего порядка: в первой части – на один из вариантов стенографической записи (не протоколов) допросов А.В. Колчака, во второй – на 90 процентов информации, извлеченной из осмотров журналов правительств Временного Сибирского и Верховного правителя, и всего лишь на 10 процентов на предварительные следственные материалы.

Последний факт подтвердился 24 мая 1920 г., на пятом заседании, председателем Чрезвычайного революционного трибунала: «Я удостоверяю, что около 2-х тысяч пудов имеется в ящиках, которые не были еще представлены ни защите, ни обвинению», а также самим А. Гойхбаргом: «Дело в том, что из Иркутска привезено огромное количество всяких документов и бумаг, которые не только защита, но и я в своем распоряжении не имел […]»⁴⁷⁰.

Основываясь на том обстоятельстве, что все обвиняемые (включая Малиновского) «захвачены на территории Сибири», государственный обвинитель заявил юрисдикцию ЧРТ при Сибревкоме в производстве над ними суда.

В целом следует отметить значительную роль, которую сыграло обвинительное заключение для всей последующей отечественной историографии Гражданской войны в Сибири, впервые в ее истории очертив широкий комплекс проблем и сюжетов, подвергнутых анализу в источниках, исчисляемых более чем тремя тысячами наименований, посвященных интервенции, контрреволюции, большевистскому подполью, рабочему классу, крестьянскому и партизанскому движениям.

Чрезвычайный революционный трибунал «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака» проходил с 20 по 30 мая 1920 г. на Атамановском хуторе, рабочем пригороде Омска… Место суда представляло собой приспособленные под зал огромные новые мастерские вагонного цеха. Его обустройством занимались свыше ста пленных польских офицеров: ровняли землю, возводили трибуны, ставили скамейки.

В зале висели лозунги: «Здесь судят тех, кто по горам трупов, через реки крови, пролагал дорогу власти капитала, кто душил голодом десятки миллионов рабочих и крестьян советской России, кто взрывал мосты, дороги, кто разрушал фабрики и заводы. Война этой власти!», «Выборность судей из трудящихся и только трудящихся РСФСР. Революционный трибунал это совесть и разум восставшего трудового люда против капитала», «Нет меры бесчинствам колчаковского правительства, нет казни, могущей воздать за кровь и муки растерзанных им Сибири, Урала и Поволжья. Но пролетариат имеет полномочия суда над этим правительством». Под лозунгами висели портреты В.И. Ленина, К. Маркса и Л.Д. Троцкого.

На центральной трибуне – стол, вдоль которого размещались пять членов трибунала; в торце стола – обвинитель, справа от трибунала – представители защиты, слева – местная пресса, на заднем плане – свидетели по процессу. Обвиняемые (многие в зимней одежде) находились на трибуне, огороженной высоким барьером и примыкавшей к центру. Очевидно, для того, чтобы создать впечатление об опасности, которую они представляли, по всему периметру их охраняли вооруженные винтовками красноармейцы.

Обстановка в зале была довольно неофициальная: зрители беспрепятственно подходят к подсудимым, из зала доносятся свист, шушуканье, выкрики; вход был свободный. В первый день суда собралось свыше 8 тысяч зрителей, в последующие – немного меньше. Из-за плохой слышимости на задних рядах публика старалась подойти ближе. Постепенно вокруг трибун образовался огромный людской круг. Зрители, представители «трудовых классов», с напряженным вниманием слушали дело, иногда аплодисментами демонстрируя приверженность советской власти. Поддерживались тишина и порядок.

Чрезвычайный революционный трибунал возглавил Иван Петрович Павлуновский – видный чекист, бывший в 1919 г. первым заместителем начальника Особого отдела ВЧК, а с января 1920 г. – полномочным представителем ВЧК в Сибири, членом Сиббюро РКП(б). В состав трибунала также входили: В.М. Косарев, председатель Сибревкома и член Сиббюро ЦК РКП(б), Е.М. Мамонтов и П.Е. Щетинкин – бывшие руководители партизанского движения в Сибири, а на момент суда высокопоставленные партийно-военные руководители, а также Н.И. Байков. Никто из членов Чрезвычайного революционного трибунала юридического образования не имел, кроме государственного обвинителя Александра Григорьевича Гойхбарга, председателя Малого Совнаркома РСФСР, профессора.

Защиту представляли: Аронов (его подзащитными были Шумиловский, Преображенский, Ларионов, Грацианов, Введенский, Василевский, Червен-Водали, Клафтон), Айзин (подзащитные – Морозов, Молодых, Степаненко, Цеслинский, Дмитриев, Жуковский, Писарев, Хроновский, Новомбергский), Бородулин (подзащитные – Карликов, Палечек, Ячевский, Малиновский, Краснов). Подсудимый Третьяк от защитника отказался.

Стенограмму процесса вели попеременно две стенографистки, менявшиеся каждый час, одна из них, С. Каминская, принимала участие в допросах адмирала Колчака в январе – феврале 1920 г. в Иркутске.

Всего по делу проходило 25 обвиняемых. Один из них, Болдырев, скончался до начала процесса, виновными были признаны 23 человека, а «индустриально-позитивного коммуниста» Писарева отправили на освидетельствование в психиатрическую лечебницу. Врачи-психиатры нашли у него душевное расстройство, определяемое бредом преследования и галлюцинациями, которым он страдал еще в Иркутской тюрьме.

Интересно проследить, что за люди попали на скамью подсудимых: и. о. заместителя председателя Совета министров, три министра – просвещения, труда и юстиции, шестнадцать товарищей министров различных ведомств и министерств, три чиновника высокого ранга и два человека, не занимавшие никаких постов (оба по разным причинам от уголовной ответственности были отстранены).

При опросе о признании своей виновности все подсудимые, за исключением С.М. Третьяка, таковую в последствиях деятельности колчаковского правительства отвергли. Как видно из перечисления должностей, обвиняемых трудно назвать первыми лицами правительства (за исключением четырех). На процессе неоднократно звучали слова, что главных представителей колчаковского правительства среди подсудимых нет. Так, свидетель Григорий Борисович Патушинский утверждал – первыми персонажами правительства являлись И.А. Михайлов, Г.К. Гинс, Г.Г. Тельберг, Л.В. фон Гойер, Н.С. Зефиров. По просьбе защиты свидетель поделился личными впечатлениями о подсудимом А.П. Морозове, говоря, что тот был «технической силой, исполнителем канцелярской работы, хорошим работником, с которым нам пришлось работать, совершенно чуждый нашей идеологии, смотревший на нас несколько недружелюбно». Даже «агрессивный» в своих высказываниях Третьяк вынужденно признавал – «наиболее крупные фигуры Совета министров […] далеко, их здесь нет»⁴⁷¹. Несомненно, подобное можно сказать о подавляющем большинстве подсудимых.

Александр Александрович Червен-Водали в августе 1917 г. был командирован на Западный фронт, где ему удалось восстановить комитет Союза городов. Отправившись в октябре 1918 г. по «делам личного характера» на юг России, он вступил в организацию Национального центра и вошел в Екатеринодаре в политическую организацию деникинской армии. Там он впервые узнал о Восточном фронте и правительстве адмирала Колчака. Декларация Верховного правителя, которая, по его словам, с достаточной ясностью говорила о стремлении Верховного правителя к созыву Учредительного собрания, а также присутствие в кабинете министров видного социалиста-революционера П.В. Вологодского заставили его посчитать колчаковское правительство «определенно-прогрессивным». Поэтому он согласился выполнить поручение генерала А.И. Деникина отправиться в Сибирь для установления связей с политическими деятелями.

Ознакомившись с состоянием дел в Омске, Червен-Водали увидел влияние реакционных военных сил на Колчака и Совет министров. В момент наступления Красной армии на Восточную Сибирь выехал в Иркутск, где встретил В.Н. Пепеляева, который рассказал о своей работе по формированию нового состава правительства. Приняв должность управляющего внутренними делами, Александр Александрович настаивал на проведении законопроекта о подчинении всех военачальников министру внутренних дел. К моменту возникновения восстания в Глазкове 23 декабря 1919 г. он начал вести переговоры с представителями земств и городов о создании новой власти. Та программа, которой придерживался Червен-Водали, при налаживании контактов с местным самоуправлением, позволила в течение месяца оградить население от жестокостей и эксцессов в самый трудный период – период смены членов кабинета министров. Политическая обстановка в Иркутске не давала возможности и. о. заместителя председателя Совета министров использовать приказные меры по немедленному освобождению 31 арестованного, поэтому все свои силы он направил на смягчение их содержания под стражей⁴⁷².

Леонид Иванович Шумиловский, как педагог, большую часть жизни отдал культурно-просветительской деятельности. «И только злая шутка судьбы, – говорил он, – вовлекла меня в политику». Пост министра труда он принял после долгих колебаний, единственно с целью наладить охрану труда трудящихся так, «чтобы потом, когда пришлось бы вырвать ее из общественного организма, организм чувствовал боль и инстинктивно невольно сопротивлялся». Из министерства труда своевременно не вышел отнюдь не из-за отсутствия мужества, а потому, что посчитал свое пребывание в Совете министров нужным «ради ограждения от всяких покушений права завоеваний социальной революции».

По идейным соображениям был противником большевизма, поэтому выдвинутый обвинением принцип – «чем сильнее разнузданные силы, тем лучше для ускорения всеобщего возмущения сложившимся политическим строем» – противен его складу характера. В министерстве проводил работу не законодательную, а чисто организационно-распорядительного свойства, в частности, был инициатором разработки ведомством распоряжения о денационализации предприятий частных лиц, которое явилось следствием настоятельного требования крупных сибирских промышленников и предпринимателей⁴⁷³.

Необходимость зарабатывать средства к существованию подтолкнула Григория Андриановича Краснова принять предложение Директории поступить на службу в ведомство государственного контроля. При этом он руководствовался законом, по которому ведомство занимало независимое положение и государственный контролер являлся лишь «присутствующим» в Совете министров для дачи заключений по финансово-хозяйственным вопросам.

В своей служебной деятельности он протестовал против незаконного расходования народных средств, золотого запаса, покупки банком земель, учреждения эмигрантского банка. По его инициативе 30 ноября 1918 г. было принято положение о военно-полевом контроле, свободном от влияния военных властей. В ведомстве Краснова, в отличие от других, существовал профсоюз, где работал член Иркутского Совета рабочих и солдатских депутатов Городничев. По должностной обязанности присутствие Григория Андриановича на каждом заседании Совета министров считалось неукоснительным, т. к. там рассматривались вопросы о выдаче заключений по ассигнованиям. В декабрьские дни 1919 г. он вошел в состав нового ведомства Политического центра и получил от него распоряжение продолжить свою работу⁴⁷⁴.

Подсудимый А.П. Морозов, исполняя обязанности министра юстиции, старался оградить население от насилия военных властей, принимая все зависящие от него меры для предания суду виновных. «Все, кто меня знает, – заверял он, – могут удостоверить, что я никогда кровожадным зверем не был». По его словам, разработанный закон о смертной казни за превышение власти, бездействие и за дезертирство распространялся не на трудовые массы, а на военных лиц, буржуазию и торговых промышленников, не желавших воевать с советскими войсками.

«Все законопроекты министерства юстиции разрабатывались первым департаментом, которым ведал не я, – отчитывался Александр Павлович о своей деятельности за период с 4 ноября 1918 г. по 30 ноября 1919 г. – При Старынкевиче ведал он сам, а при Тельберге ведал второй товарищ министра юстиции. Все законопроекты проходили через юрисконсультскую часть, затем через Совет министров, и мне, уже перед заседанием Совета министров, преподносилось готовое заключение, одобренное министерством юстиции»⁴⁷⁵.

Благодарный судьбе за правильно принятое решение остаться в советской России и возможность предстать перед судом, П.И. Преображенский показал, что он принял пост министра народного просвещения в мае 1919 г. Свое участие в законопроекте о смертной казни объяснял занимаемым положением в кабинете министров, т. к. «от министерства народного просвещения […] никаких заключений не требовалось, поэтому ни по одному из обсуждавшихся на заседаниях Совета министров юридических вопросов не выступал из-за «совершенного незнания».

Одобрение расходов на борьбу с большевизмом Павел Иванович относил к «обязанности проводить линию […] определенной борьбы с советской властью. Это была борьба, но в совершенно определенных […] рамках». Он утверждал, что со стороны министерства народного просвещения не было ни одного факта преследования кого бы то ни было за принадлежность к партии большевиков. Наоборот, существовал ряд доказательств, когда педагоги, уволенные или арестованные за принадлежность к этой партии, получали не только защиту от министерства, но и соответствующие назначения, потому что были «безукоризненными людьми и работниками»⁴⁷⁶.

Товарища министра путей сообщений А.Н. Ларионова в состав правительства привело два обстоятельства: во-первых, доверие, оказанное ему делегатами съезда рабочих и служащих Владикавказской железной дороги, а также съезда Советов этой же дороги в 1905 и 1907 гг., во-вторых, стремление к улучшению государственного строя и «увеличению радости человеческой жизни». Ведь на «скелете рельсовой колеи» для него открывалось широкое поприще для «созидания транспорта».

К успешной деятельности Ларионова следует отнести создание хозяйства железной дороги с налаженным и укомплектованным аппаратом управления, восстановление снабжения комплектующими деталями и рельсами, для чего было организовано агентство «Путиметалл» и проведено специалистами обследование всех металлургических и металлических заводов Урала и Сибири с целью их использования для массового удовлетворения нужд дорог. Кроме того, был внедрен новый способ производства дымогарных труб на Шатанском и бондажей на Мотовилохинском заводах; изобретен новый вагон (совмещавший крытый вагон и вагон-платформу), установлен принцип правильного распределения перевозочных средств при массовом перегоне подвижного состава, существенно сокращена продолжительность простоя паровозов при ремонте (с 250 дней в 1918 г. до 42 дней в 1919 г.); урегулировано правовое положение железной дороги; выделены миллионные ссуды обществам потребителей дороги, и произведена закладка огромных складов с грузами. По оценке подсудимого, вся эта работа проходила под руководством «знатока… таланта в железнодорожном деле» – Л.А. Устругова, в сплоченном общими интересами трудовом коллективе министерства.

О том, что происходило в Иркутске в октябре и ноябре 1919 г., Ларионов не имел понятия, находясь в это время в разъездах. Впервые доступ на закрытые заседания Совета министров получил 23 декабря 1919 г., когда из-за небезопасной обстановки на улицах Иркутска Совет министров выделил из себя рабочее бюро-тройку, вменив ему в обязанность быть в курсе всех политических и военных событий, а если будет необходимость, то и взять на себя ответственность за принимаемые решения.

В состав «тройки» вошел и Ларионов, как «случайно выбранный товарищ министра одного из важнейших ведомств». Алексей Николаевич отмечал: «На нас лежала забота о тех, кто был сзади нас, об этой отступающей армии, которой надо было так или иначе помочь в ее трудном положении, о тех, кто вместе с этой армией, в многочисленных эшелонах, отступал […] на нас нападали, и мы были в состоянии самозащиты». Выход в подобной обстановке Ларионову виделся в создании буферного государства, объединившего бы все политические группировки для прекращения братоубийственной войны. В последние дни существования колчаковской власти подсудимый организовал срочную перевозку угля в Ачинск и Красноярск, хлеба – черемховским рабочим, перевел более 13 миллионов рублей на выплату зарплаты рабочим и служащим.

Свою непричастность к «большой политике» Ларионов доказывал структурой управления верховной власти: «Непосредственно при Верховном правителе и Верховном главнокомандующем находился его Совет, состоящий из председателя Совета министров, министров иностранных дел, финансов, внутренних дел, военного и начальника штаба […] Далее шел Совет министров, возглавляющий отрасли гражданского управления, а из гражданского управления – те отрасли, которые ему были подведомственны. Затем большой Совет выделял из себя малый Совет, состоявший из товарищей министров, причем этому Совету были подведомственны вопросы только второстепенного значения, только те, по которым уже имеются принципиальные решения и формальные согласия глав соответствующих ведомств […] членов малого Совета – товарищей министров не допускали в закрытые заседания, где обсуждались вопросы важные и выслушивалась информация о ходе как военной жизни, так и внутренней».

Подсудимый указывал, что военное командование сосредоточивалось в Ставке Верховного главнокомандующего, которому подчинялись фронт и тыл по оперативным и военно-политическим вопросам. Все приказы и способы ведения войны исходили из Ставки, а на театре военных действий существовал закон полевого управления, когда военные начальники были наделены огромными полномочиями, и гражданская власть против этого ничего не могла поделать.

А.Н. Ларионов не соглашался с утверждением обвинителя Гойхбарга, что сибирские железные дороги находились в руках союзных войск. Наоборот, заручившись согласием иностранцев, Россия получила чрезвычайно ценное имущество. В частности, большое количество паровозов, вагонов и «декаподов», задержанных в Америке после заключения Брестского мира. В целях защиты железнодорожников Алексей Николаевич вменил в обязанность линейным агентам дорог немедленно сообщать о случаях проявления насилия по отношению к рабочим и служащим. Обобщенный «синодикт» по всем подобным эксцессам был им оглашен на пленуме Совета министров. В итоге Комитет законности и порядка издал циркуляр, потребовав от военных чинов оградить железнодорожников от незаконных арестов и передавать виновных следственной власти⁴⁷⁷.

Служебное положение Г.М. Степаненко явилось логическим продолжением его тридцатилетней работы. Ни по рождению, ни по «душевной структуре» у него не возникало стремлений к намеренному «вредительству». «Преступность деяния оценивается не только реальными последствиями […] но […] и по тем намерениям, какими оно обусловлено», – заявлял он.

Георгий Макарович считал, что «транспорт в стране должен стоять вне политики», для чего ввел единоличное управление на местах и в центре. Эту меру объяснял отсутствием определенной ответственности при коллегиальном решении производственных задач. С этой позиции он отстаивал реформирование профсоюзов по профессиональному признаку (вместо территориального), что могло бы устранить попытки вмешательства в технику управления. Как положительный результат принятых мер, проводимых подсудимым, можно указать на значительное увеличение перевозок, сооружение Илимского тракта, объединение «брошенного на произвол» управления водным транспортом и шоссейными дорогами⁴⁷⁸.

Служебная деятельность В.Г. Жуковского сводилась к «расшифровыванию и распутыванию телеграмм» в бронированном эшелоне Верховного правителя при эвакуации из Омска… Полагал, что «аполитичный и лояльный чиновник» служит тому правительству, которое способно оценить его опыт и знания⁴⁷⁹.

По Положению о Главном управлении по делам вероисповеданий Л.И. Писарев не имел решающего голоса и вследствие этого ни в одном из актов правительственной, политической и военной деятельности, а также на заседаниях Административного совета и Военного совета участия не принимал⁴⁸⁰.

«Противник, который боролся пером» Александр Константинович Клафтон, имевший за плечами двадцатилетнюю культурно-просветительскую деятельность в Самарском земстве, согласился возглавить Восточный отдел партии Народной свободы для сохранения чистоты партийной идеологии. Он верил Колчаку, его декларации, демократичности людей, но по своей структуре вся власть оказалась бессильной бороться против атамановщины. «Были диктаторы, – любил повторять подсудимый, – но не было диктатора». Тем не менее с правительством его связывала общность идеи – «единая Россия, правовое государство, Учредительное собрание».

Будучи противником большевизма, Клафтон отвергал обвинения во лжи и клевете, ведь основным источником сведений, публиковавшихся в его газете «Сибирская речь», являлись рассказы рабочих и крестьян. «В значительной степени, конечно, – отмечал он, – я должен признать и себя и моих сотрудников виновными. Виновными в том, что в пылу борьбы допускали слишком страшные слова, не было беспристрастной оценки, допускались карикатуры, преувеличения, но заверяю вас, что […] лжи заведомой в наших изданиях не было».

Близость к одному из «пишущих» лидеров кадетской партии В.А. Жардецкому (казнен в 1920 г.), осведомленность в «немецкой ориентации» П.Н. Милюкова помогли ему прийти к выводу: «Мы, которые видели не издалека, а здесь перед собой все ужасы гражданской войны, мы можем с открытой душой и сердцем сказать: безумцы те, которые думают, что война гражданская не кончена. Вдвое безумцы те, которые могут идти с поляками или немцами против России, с ними никто не пойдет. Они будут бороться не только против советской власти, они будут бороться против всей России…»⁴⁸¹

Товарищ министра внутренних дел Михаил Эдуардович Ячевский, спокойно принявший на себя необходимость разделить «долю ответственности за деяния, в которых […] участвовал соразмерно той роли, которую играл к ряду правительственных деятелей», по характеру своей служебной деятельности занимался канцелярской «черновой работой по будничным текущим делам», без каких-либо «таинственных подозрительных отношений» с правительственной «элитой»⁴⁸².

Работавший в системе народного образования России с 1902 г. Н.О. Палечек получил звание товарища министра исключительно для того, чтобы распоряжения ведомства, имевшие бюджетный характер по открытию школ в Сибири, не задерживались при обсуждении в правительстве⁴⁸³.

Александр Алексеевич Грацианов с лета 1918 г. занимался общественным управлением, медициной, санитарией и государственным призрением. Свое частое присутствие на заседаниях Совета министров объяснял необходимостью представлять интересы самоуправлений ввиду неблагожелательности к ним правительства. Он предлагал объединить действия больничных касс (имевших большие средства) с деятельностью земств и городов. Ведь если первые помогали сравнительно небольшому кругу лиц, то города располагали широкой сетью лечебных заведений и санитарными средствами. Причины изменения избирательного закона в городские думы Грацианов находил в отличной от европейской части России политической жизни Сибири.

«Политические партии, – рассказывал он, – пока они были в подполье, были кристаллической чистоты, но, когда они вышли из подполья, они не могли ориентироваться, в них хлынула такая масса народа, которая ничего общего с целями партий не имела… Очень многие преследовали свои личные интересы, а партия старалась как можно больше завербовать членов, чтобы получить наибольшее количество голосов». Исходя из того, что для городской работы требовались специалисты, знавшие дело, Александр Алексеевич представил на рассмотрение Совета министров новый закон о выборах, закреплявший равноправие граждан и равное представительство всех партий в городских думах⁴⁸⁴.

Иннокентий Александрович Молодых, крупный заводчик, в числе инициаторов при Сибирском бюро Совета съездов торговли, промышленности и сельского хозяйства до революции 1917 г. занимался разработкой предложений по экономическому совершенствованию Сибири. В правительство Колчака попал по рекомендации министра снабжения И.И. Серебрянникова⁴⁸⁵.

Николай Васильевич Дмитриев до назначения товарищем министра заведовал продовольственным делом и казенными зернохранилищами в Восточной Сибири (Акмолинской и Тургайской областях, Тобольской и Томской губерниях). В январе 1919 г. вышел в отставку по причине конфликтов с министром продовольствия.

В.А. Карликов никакого участия в заседаниях большого Совета министров не принимал. При назначении на пост товарища военного министра ни характера деятельности правительства, ни колебаний политики различных его кругов не знал, посвятив все свое свободное время обустройству 200 малолетних воспитанников из пяти кадетских корпусов, эвакуированных в январе 1919 г.

Профессор, инженер путей сообщений С.А. Введенский в правительстве заведовал только топливной политикой. Свое участие в заседаниях Совета министров объяснял необходимостью замещать министра во время его отсутствия⁴⁸⁶.

В.К. Василевский согласился на назначение товарищем министра в июле 1919 г., полагая, что 16-летний стаж в строительно-инспекторской работе даст ему возможность быть полезным. Во время конфликта с генералом С.Н. Розановым требовал немедленно созвать межведомственную комиссию для опротестования решения генерала распустить министерство труда. С 15 июля по 1 октября 1919 г. находился в служебных командировках, практически отсутствовал в Омске, а в январе 1920 г. добровольно явился в Политический центр и дал подписку о невыезде⁴⁸⁷.

В правительство Колчака профессора, доктора административного права Н.Я. Новомбергского «привела наука». Приехав в конце 1918 г. в Томск, он возглавил областные курсы по «социализации земли». Более чем 25-летняя деятельность позволяла ему сказать, что он «всегда стоял на страже интересов крестьян, быт которых изучал с многократными опасностями для жизни». Работая в газетах «Сибирское обозрение» и «Заря», он отстаивал интересы сибирского крестьянства, разоблачая переселенческую политику, являвшуюся «не самостоятельной системой строения хозяйства, а […] только отдушиной в интересах помещичьего класса России».

На посту товарища министра туземных и внутренних дел Н.Я. Новомбергский попытался сохранить от уничтожения единственный ВУЗ, предназначенный для налаживания местного крестьянского хозяйства; возбудил вопрос о хищениях во Владивостокской таможне, где под руководством генерала С.Н. Розанова открыто распродавались грузы, а также о недопущении принятия Устава экспертного государственного банка, по которому министру финансов разрешалась бы скупка сибирского сырья для сбыта на заграничных рынках. Отрицая свое участие в выборах Верховного правителя в ноябре 1918 г., Николай Яковлевич обвинял в клевете омские газеты, которые рассказывали о его участии в организации «крестовых походов» и брани по адресу большевиков. Признавая конструкцию советской власти, провозглашавшую господство трудящихся масс, профессор вместе с тем отвергал марксизм⁴⁸⁸.

Михаил Алексеевич Малиновский, исполняя обязанности второго товарища министра, в работах Совета министров участия не принимал, занимался разработкой законодательных предположений и наблюдением за делопроизводством первого департамента. Он отмечал: «Ведомственная работа министерства юстиции по первому департаменту была чужда какой-нибудь реакционной тенденциозности и протекала в плоскости борьбы с реакцией и произвола во всех ее проявлениях»⁴⁸⁹.

С.М. Третьяк в правительство был приглашен Директорией 4 ноября 1918 г. Прибыв в Омск, он принял предложение члена президиума Омского Совета профсоюзов С. Панова, с одобрения Омского комитета партии социалистов-революционеров, войти в правительство с целью содействия террористическим актам боевой организации члена ЦК ПСР Мусиенко. Заняв позицию стороннего наблюдателя, оставаясь при этом в составе правительства, Третьяк открыто критиковал действия министерства труда. По его словам, проведение террористических действий по решению краевого комитета ПСР было приостановлено ввиду их несвоевременности в сложившейся политической обстановке, когда «не то Колчак попер Семенова, не то Семенов – Колчака». Поэтому дальнейшая «работа» подсудимого была сосредоточена на скорейшем выходе из состава правительства, для чего он «превратил министерство прямо в сумасшедший дом, конечно, на деловой почве». После декабрьского 1918 г. расстрела рабочих в Куломзине его прошение об отставке было удовлетворено⁴⁹⁰.

Приняв предложение вступить в правительство, Иван Неронович Хроновский был далек от мысли превратиться в слепое орудие по выполнению директив. Почти всю свою деятельность он провел в министерстве финансов, занимая посты начальника отделения Омской казенной палаты, а затем управляющего казенной палатой в Томске и Самаре. В 1916 г. Хроновский покинул правительственную службу, перешел на частную, возглавив Самарское отделение Петроградского международного банка.

В 1917 г., по назначению князя Львова, Иван Неронович некоторое время был помощником самарского губернского комиссара. В общественных кругах Самары пользовался большим уважением и считался авторитетом в области податного дела… Принадлежал к партии Народной свободы. На выборах Самарской городской думы избран гласным думы. В правительстве Колчака главной задачей для него была податная реформа, прямо связанная с реформами в управлении. На основании собранного материала подсудимый пришел к заключению, что старая податная система давала повод для извращенного представления об общественных нуждах. Он считал – учреждениям необходимо предоставлять широкие права самообложения и вводить денежный налог поимущественно в тех формах, которые соответствовали бы культурному возрасту населения⁴⁹¹.

На основании законоположений Михаил Николаевич Цеслинский не имел права участвовать в заседаниях Совета министров. Еще во время «политцентровского» предварительного следствия с него были сняты обвинения в укрывательстве телеграммы о Февральской революции 1917 г., а также в преследовании газет и профсоюза. Наоборот, подсудимый ходатайствовал перед министром труда Шумиловским о восстановлении закона от 19 марта1917 г., по которому каждый гражданин волен участвовать в образовании профсоюза⁴⁹².

Самый беглый взгляд на место действия и участников судебного процесса, конечно, еще не позволяет сделать окончательные выводы, но предоставляет возможность наметить некоторые аспекты, важные для дальнейшего исследования. Несомненно, советская власть придавала процессу большое значение, что видно хотя бы из должностного положения членов ревтрибунала, которые относились к руководящей партийной «элите». Состав судей резко контрастировал с составом подсудимых. Необходимость судить этих людей как правительство Колчака могла определяться либо потребностью оправдать казнь А.В. Колчака и В.Н. Пепеляева без суда, либо необходимостью создать прецедент на будущее для судов над крупными лидерами «контрреволюции».

Процессу пытались придать характер объективного, «буржуазного» судопроизводства, для чего были приглашены профессиональные защитники для обвиняемых и обвинитель, имевший юридическое образование, вес в центральных советских правоведческих кругах. В то же время власть не скрывала своей уверенности в виновности подсудимых, о чем красноречиво говорило оформление зала суда, кампания в прессе накануне процесса, а также твердая убежденность в достаточности собранных документальных улик и вещественных доказательств⁴⁹³.

Судом было проведено 11 заседаний. Практически с самого начала разбирательства был провозглашен хронологический принцип рассмотрения событий, а не по пунктам обвинения. Однако именно Гойхбарг этот принцип неоднократно нарушал. Все протесты и требования защиты придерживаться заявленного принципа успеха не имели. Хаотическая тактика ведения судебного процесса со стороны обвинения на первых трех заседаниях заставила председателя потребовать от Гойхбарга экстренно составить программу.

На четвертом заседании, представляя проект программы работы ЧРТ, Александр Григорьевич причину отказа от хронологии объяснил маловразумительной фразой: «…После того как вице-адмирал Колчак был провозглашен Верховным правителем […] уже не было таких ярких переломных моментов…»⁴⁹⁴ Он предложил ограничить допрос подсудимых, опрос свидетелей и оглашение документов последними пунктами из составленного им «Обвинительного заключения». Причем в самой программе первым поставил вопрос, который в заключении не рассматривался вовсе. Публичному обсуждению членами трибунала проект подвергнут не был.

Вопросы сводились к следующему: «1. Характеристика деятельности учредительной власти эсеровской Директории, для чего необходимо допросить свидетелей Дербера, Патушинского, нескольких подсудимых, а также огласить соответствующие документы, 2. Организация вооруженных карательно-экспедиционных дезорганизаторских сил для систематической борьбы с рабоче-крестьянской властью: а) антисоветская агитация в России и за границей, б) дезорганизация советского тыла (агитация за взрывы, заговоры, поджоги и т. п.), в) поддержка Деникина и Юденича, г) организация войсковых частей для порабощения и угнетения трудовых масс России, 3. Организация расхищения достояния трудового народа, 4. Демонстрация ряда фактов, свидетельствующих о варварском разрушении этого достояния, 5. Сношения колчаковского совмина с заграницей и, в частности, приглашение им иноземных вооруженных частей на территорию Сибири и Дальнего Востока, 6. Организация как в тылу, так и около советского фронта массовых и групповых убийств рабочих и трудового крестьянства, с одной стороны, и активных советских деятелей – с другой»⁴⁹⁵.

27 мая, после объявления И.П. Павлуновским об открытии седьмого заседания, обвинитель вновь изменил направление процесса. Он ходатайствовал о разрешении, прежде чем приступить к заслушиванию объяснений подсудимых, допросить Дмитриева и Третьяка. Напоминания защиты о необходимости соблюдения последовательности тактики ведения суда оказались тщетными. В результате стремление Гойхбарга раскрыть «характер участия в организации, которая характеризовалась как Совет министров», по сути, выразилось в вопросах, нашедших свое объяснение в предварительных следственных материалах, а выступление обвинения вместо объективной оценки работы Совета министров сосредоточилось на тайной военной организации партии социалистов-революционеров, ставившей своей целью свержение колчаковской власти в декабре 1919 г.⁴⁹⁶

В тот же день, когда защитник Бородулин попросил разрешения задать вопросы подзащитным, обвинение напомнило о принятом трибуналом решении прекратить допрос и дать подсудимым возможность сделать заявления, и просьба защитника была отклонена. Если принять во внимание точность ведения стенографической записи процесса, то это запрещение вызывает по меньшей мере недоумение. Во-первых, 26 мая упомянутое решение ревтрибуналом публично не обсуждалось, во-вторых, в начале седьмого заседания ни председатель, ни обвинитель не отказывали защите в праве опросить подзащитных.

Анализ тактики судебного разбирательства выявляет две особенности, которые сразу бросаются в глаза: ведущую роль обвинения в судебном расследовании и в то же время его недостаточную подготовленность к процессу. На этих двух положениях стоит остановиться подробнее. Особое, привилегированное по отношению к защите положение обвинения просматривалось на протяжении всего суда. Обвинитель А.Г. Гойхбарг не только выбирал, изменял, тасовал тактику и формы судебных заседаний, но и вызывал большее, нежели защита, количество свидетелей, делал резкие безнаказанные замечания защите и даже суду.

Так, в конце третьего дня он снял вопрос председателя Чрезвычайного революционного трибунала замечанием: «Когда дойдем до этого вопроса, тогда мы Дмитриева и спросим, а сейчас не допрашивать». Точно так же обвинение превышало свои полномочия, определяя качество и значимость представленных защитой документов: «…Все это, написанное в бумажках, абсолютно не исполнялось», «…Я считаю, было бы искажением процесса ссылаться на бумажки, с которыми никто не считался». А возражение защиты, сославшейся на обвинительное заключение, где разъяснялось, как надо смотреть на все «бумажки», обвинитель использовал для очередного возражения по ходу следствия, усмотрев в нем «замечание […] через голову суда»⁴⁹⁷.

Поведение Гойхбарга в некоторые моменты становилось вызывающим. Кульминация наступила на восьмом заседании, когда обвиняемым была предоставлена возможность объяснить свои мотивы и действия. В самом начале заседания Александр Григорьевич потребовал, чтобы подсудимые объяснялись в совокупности, «по фактам и действиям, которые являются, с точки зрения обвинителя, чрезвычайно преступными», а не занимались «биографическими безобидными разглагольствованиями». В противном случае он считал бы свое присутствие на процессе излишним. Через некоторое время угроза была выполнена, «ввиду выяснившегося характера так называемых объяснений подсудимых и […] неотложных дел», А Гойхбарг демонстративно покинул зал⁴⁹⁸.

Приведенных фактов, несомненно, достаточно, чтобы подтвердить уже высказанную выше мысль: объективность судебного разбирательства и равноправие сторон были лишь декларируемой формальностью, направление процесса и его задачи определялись только обвинением. С другой стороны, судебные заседания отличались плохой подготовленностью, а линия поведения обвинения была недостаточно четко продумана⁴⁹⁹, что можно увидеть на примерах даже казуистического свойства.

Например, в обвинительной речи, заключавшейся в формальном оглашении Косаревым составленного Гойхбаргом заключения, один из обвиняемых, профессор Болдырев (кстати, на тот момент уже покойный) обвинялся в провозглашении на собраниях здравиц в честь Верховного правителя. А на пятом заседании ЧРТ, цитируя статью Дюшена в газете «Свободная Россия», где автор выступал против «белопанской» Польши и призывал русских граждан «встать на защиту своего отечества»⁵⁰⁰, государственный обвинитель дошел до смешного абсурда. Он обвинил Национальный центр и «родственные ему организации» в разложении Красной армии «похвалами».

Кроме мелких и иногда смешных несуразностей, ход процесса изобиловал большим количеством накладок, также демонстрирующих его плохую подготовленность. В преамбуле обвинительного заключения, при перечислении обвиняемых, не упоминались Малиновский и Хроновский, которые прошли в приговоре. В то же время назван уже упоминавшийся покойный профессор Болдырев и М.А. Гришина-Алмазова. Последняя обвинялась в «орудовании» в Военно-промышленном комитете. Однако простой опрос свидетелей и самой подсудимой выявил, что к этому комитету Мария Александровна никакого отношения не имела, а занималась благотворительностью.

В результате уже на четвертый день заседания трибунала А.Г. Гойхбарг, «в интересах незатемнения процесса», вынужден был ходатайствовать об оправдании Гришиной-Алмазовой. При этом он раскрыл те источники (сформулированные им как «предположения, давшие повод к обвинению»), которые стали причиной ареста подсудимой, – предварительные показания Молодых. Однако председатель ЧРТ посчитал преждевременным признание невиновности Марии Александровны, согласившись освободить ее из-под стражи в зале суда⁵⁰¹.

Хаотичность ведения судебного расследования делает его анализ, с одной стороны, весьма сложным, а с другой – важным. Для начала необходимо выявить круг и ракурс событий, попавших в поле особого внимания трибунала.

Одним из ведущих вопросов, которые интересовали следствие, было создание Административного совета и преследуемые им цели, а также деятельность в нем министра финансов И.А. Михайлова. Вопросы обвинителя по этому поводу носили скорее риторический характер, потому что в своих выступлениях и репликах он сам дал ответ на этот вопрос. Главный его тезис: Совет был создан «ввиду предстоящего целого ряда решительных действий». Предпосылкой для последних послужили требования иностранных союзных держав и Военно-промышленного комитета скорейшего избрания нового состава правительства и устранения Сибирской областной думы.

Рассказывая о внутренней политике, избранной Сибирской областной думой, свидетель Патушинский пояснил характер взаимоотношений между пятью членами правительства и управляющими ведомств, не имевшими мандатов от избирателей. Эти управляющие постоянно домогались автономии, известной доли власти, для чего неоднократно при поддержке И.А. Михайлова выносили на обсуждение Совета министров проект положения об Административном совете. По положению вся власть должна была перейти в руки Совета, а «пять избранных Сибирской областной думой низводились на роль конституционного короля, который царствует, но не управляет».

Одним из первых шагов, предпринятых И.А. Михайловым для реализации намеченного, обвинитель посчитал факт изъятия им функций принятия ежедневных административных решений из компетенции Совета министров и введение закона о смертной казни, против которого решительно протестовали министры внутренних и туземных дел В.М. Крутовский и М.Б. Шатилов. Для придания Административному совету законного кворума, столь необходимого для одобрения постановления о прекращении деятельности Сибирской думы, Михайлов инициировал подлог: Совет удовлетворил прошения об отставке (отпечатанные на машинке, с ошибочным указанием инициалов имени и отчества) арестованных накануне вечером 21 сентября 1918 г. неугодных министров. Таким образом, «налицо» остались только два члена Совета в ранге министров – Михайлов и П.В. Вологодский, и вся власть автоматически перешла к ним⁵⁰².

События 21–23 сентября 1918 г. также выяснялись с особой тщательностью. Трибунал подробно и многократно останавливался на обстоятельствах ареста Крутовского и Шатилова, убийстве А.Н. Новоселова, суде над убийцами (Волков, Мефодьев и Семенченко), пытаясь уличить в этом преступлении членов Административного совета. Даже допрашивали вдову Новоселова с целью доказать, что выплата ей единовременного пособия в 25 тысяч рублей была произведена с целью замять дело, т. к. «получение постоянной пенсии женой убитого будет напоминать о факте убийства». «Путем предположения, особенно если имеется богатая фантазия, можно дойти… да, Бог мой, я позволю себе напомнить вопрос свидетельнице Новоселовой: а не потому ли Вам было выдано пособие, что люди, которые виновны в убийстве Вашего мужа, не хотели с Вами встречаться? – отмечал защитник Айзин. – К счастью, Новоселова была здесь и сказала, что она сама попросила пособия. Но представьте на минутку, что ее не было и это предположение не было бы поколеблено»⁵⁰³.

В ходе опроса свидетелей и допросов подсудимых А.Г. Гойхбарг вновь трактовал события, которые проясняли, какие именно «решительные действия» собирался предпринять Административный совет. По его убеждению, Совет, устранив членов Временного Сибирского правительства эсеров Крутовского, Шатилова и Патушинского, а также представителей областной думы, намеревался образовать новый кабинет министров. Но телеграмма от Национального совета и арест чехами А.А. Грацианова вынудили Административный совет подчиниться требованиям и признать полномочия приехавших в Омск Н.Д. Авксентьева, В.М. Зензинова, В.Г. Болдырева, П.В. Вологодского и В.А. Виноградова… После заседания Совета 21 сентября его члены получили решающий голос в управлении и законодательстве. Причем товарищи министров приобрели право решающего голоса на равных с министрами основаниях. В Административный совет, кроме председателя, вошли только управляющие ведомствами и товарищи министров, но не министры. Его ядро составили: Михайлов, Гинс, Тельберг, а Вологодский «играл роль жалкую»⁵⁰⁴.

После этого заявления Гойхбарг попытался добиться от подсудимого Шумиловского показаний, что признание власти Временного Сибирского правительства Советом носило кратковременный характер, в то время как Совет готовил меры к скорейшему выходу из подобного альянса⁵⁰⁵.

Пункт программы судебного разбирательства, принятый 23 мая на четвертом заседании и объединивший в себе сразу два – «в» и «г», прозвучал в вольной редакции как «активное содействие бандам Деникина, Юденича и Миллера и принятие мер к сохранению возможности борьбы с трудовыми массами России». Фактически он был посвящен условиям передачи колчаковским Советом министров власти Деникину. Однако обвинитель Гойхбарг с повестки дня его снял.

К сожалению, в стенограмме судебного процесса нет мнения суда о роли и значимости Политического центра в политической и общественной жизни Сибири, а первоначальное объяснение Червен-Водали в ходе рассмотрения причин начала ведения переговоров с центром свелось к небольшой фразе: «Дать возможность тем войскам, которые здесь были на фронте, быть освобожденными […] идти на Восток, разоружить отряды и использовать их по своему усмотрению, как это представлялось Политическому центру»⁵⁰⁶. Лишь на седьмом заседании подсудимый смог подробно остановиться на намеренно замалчиваемом обвинением вопросе.

Естественно, Чрезвычайный революционный трибунал рассматривал и другие факты и социальные явления, подкрепленные обвинителем на шестом заседании «вещественными доказательствами». Стесненный газетной полосой «Заключения по делу самозванного правительства», он решился «раскрутить» заготовленный и, по всей вероятности, единственно изученный им блок документов из следственных материалов о внешнеполитической деятельности Временного Сибирского и колчаковского правительств по двум направлениям⁵⁰⁷.

Первое – участие подсудимых Шумиловского, Грацианова, Морозова, Степаненко, Краснова и Преображенского в принятии решения Совета министров об отпуске Национальному чехословацкому совету 37 миллионов рублей на оплату военного снаряжения и жалованья, а также их присутствие на заседании, где слушалось сообщение управляющего делами министерства иностранных дел И.И. Сукина о телеграмме французского и английского правительств с обещанием «всемерной поддержки», о переговорах со штабом «славянских войск» для «склонения» тех на сторону Колчака.

Второе направление – на основании телеграмм поверенного министерства иностранных дел В.А. Маклакова от 23 августа 1919 г., посла и члена ЦК группы «Единство» В.Д. Набокова, посла в Париже князя Г.Е. Львова подсудимые Клафтон и Жуковский обвинялись в получении из-за границы указаний по изменению тактики бюро печати в Омске, в предоставлении Маклакову ежемесячного кредита, а также в организации «агитации» за границей.

Постановление Совета министров от 28 ноября 1919 г. о контактах с японским военным командованием, обращение Временного Сибирского правительства в конце октября 1918 г. к эмиру Бухарскому («Русская национальная армия, – гласило обращение, – освободила от большевистских насильников половину российского государства, а именно: всю Сибирь, Кавказ, юг и север и западные губернии европейской России. Весь мир помогает нам, и мы глубоко верим, что население Бухары не поддастся учению большевиков, нарушающих учение священного Корана»)⁵⁰⁸ использованы обвинением в качестве наглядной иллюстрации «изменнической политики сибирских социал-патриотов», «спекуляции именем социалиста» и приверженности к «сложившейся практике» постоянного призыва иностранных вооруженных сил для помощи в подавлении большевиков.

В опровержение разъяснения Шумиловского о позиции правительства во взаимоотношениях с Японией Гойхбарг зачитал с десяток телеграмм по прямому проводу, где говорилось о «неприязненно настроенных чехах и необходимости примирительного тона через японцев», «уверенности в посылке японских войск», «ведении переговоров с Семеновым и намечающихся лицах определенно японской ориентации»⁵⁰⁹.

Попытка подсудимого Краснова разъяснить, что вопросами внешней политики ведал Совет Верховного правителя, образованный в ноябре 1919 г., включавший в себя строго определенных лиц – Колчака, председателя Совета министров, министров иностранных и внутренних дел, военного и финансов, а также управляющего делами (Верховная палата), в расчет принята не была. Как, впрочем, и сложность военной обстановки в те дни, отмеченная Червен-Водали, «когда Совет министров был совершенно оторван от Верховного правителя и вопросы не могли быть разрешены в обычном порядке»⁵¹⁰.

Домыслы обвинения, посчитавшего оплату расходов американского Красного Креста Советом министров «возмещением расходов Красного Креста известной стороне, произведенные ею на снабжение армии», разрушил на пятом заседании трибунала А.А. Червен-Водали. Он заявил: «Был представлен расчет по содержанию омских, иркутских и др. лазаретов на фронте в сумме значительно большей, чем 10 млн. руб. Я знал лично, что здесь, в Омске, содержался американский Красный Крест в большом здании загородного сельскохозяйственного училища, лазарет с 2500 койками, и меня совершенно не удивила цифра расходов […] в протоколе было оговорено, – белье выдается больным, платье детское – детям и пища для больных»⁵¹¹.

Обвинительный пункт об «организации расхищения достояния трудового народа России» ограничился допросами Шумиловского, Преображенского, Хроновского, Краснова и Ларионова. И если Леонид Иванович Шумиловский обвинялся в провозглашении П.В. Вологодского почетным гражданином Сибири и назначении ему «особой пенсии, как основоположнику и продолжателю борьбы с большевистским населением», то профессор Преображенский – в успешных геолого-минералогических изысканиях, принесших государству 32 тысячи пудов золота, а Хроновский – в участии на заседаниях Совета министров и в исправлении служебных обязанностей управляющего Казенной палатой и директора международного банка⁵¹².

Из рассказа Краснова выяснилось, что никто из членов правительства не предполагал оказаться в положении эмигранта, а учреждение банка в Америке – стремление привлечь капитальные вложения вкладчиков минуя иностранных посредников. Деятельность же Омского Военно-промышленного комитета (многомиллионная задолженность, раздача огромных сумм частным учреждениям, практиковавшиеся срывы в исполнении государственных заказов) была предметом специальной ревизии сенатора А.К. Висковатова⁵¹³.

А.Н. Ларионов показывал, что, выполняя работу по вывозке подвижного железнодорожного состава на восток, он не знал о масштабах голода в европейской части России. В свою очередь, ему неоднократно приходилось отдавать директивы, пресекавшие бессмысленные разрушения, но они не всегда удовлетворялись отступавшими войсками. Единственным мотивом его ходатайства о награждении железнодорожников Уральского района в размере 3 миллионов рублей было желание отблагодарить людей, «работавших сверх всяких сил так, как требовал их долг в данный момент, они сохранили имущество страны и жизни, которые были им доверены, и потому их надо было вознаградить»⁵¹⁴.

Опровержение факта участия в преднамеренных разрушениях Уфимского, Пермского и Омского мостов (в ответ Гойхбаргу, рассказавшему о нелицеприятных выражениях рабочих, восстанавливавших переправы) носило нескрываемый сарказм: «Если рабочие работали без сапог в студеной воде, то, конечно, такая работа неизмеримо труднее, чем если бы они работали в хороших сапогах, и если бы не примитивные приспособления, то работа не казалась бы такой трудной»⁵¹⁵.

Обвинение в «организации системы массовых и групповых убийств трудового населения» подкреплялось свидетельскими показаниями генерала А.Ф. Матковского, подполковника П.М. Рубцова и А.Д. Сыромятникова, а также телеграммами на имя Розанова (в них говорилось о расстреле 500 из 570 арестованных в Семипалатинской тюрьме и заживо погребенных в Екатеринбургском округе 25 тысячах человек).

Признание Шумиловского о бездеятельности Совета министров по судебному пресечению незаконных и самочинных расстрелов повлекло за собой обоснованный интерес к Комитету законности и порядка. Задачи этой организации разъяснил Малиновский: «Комитет обеспечения законности и порядка исключительно останавливался на рассмотрении приказов всех лиц, применявших исключительное положение, в которые вносилась та или иная закономерность в действия местных властей […] Всякий приказ, изданный на месте, поступал в Комитет по обеспечению законности и порядка и был предметом обсуждения комитета. Если комитет признавал его незаконным или не отвечающим требованиям исключительных положений, то этот приказ немедленно отменялся по телеграфу. В тех же случаях, когда комитет не мог этого сделать в силу своего положения, эти действия были предметом обсуждения правительствующего сената по первому департаменту»⁵¹⁶.

Причастность членов колчаковского правительства к попустительству Верховным правителем беззаконий генерала С.Н. Розанова отверг свидетель Сыромятников, отвечая на вопрос защитника Айзина, в чьем непосредственном распоряжении находились отряды генерала: «Гражданским властям безусловно не подчинялись, и скажу, что со стороны Розанова встречался полный протест всего Совета министров. Его поддерживал только Колчак и Пепеляев. Он неоднократно проводил эту мысль, что если бы не Колчак, то его давно бы прикончили […] Он неоднократно […] получал […] телеграммы с предупреждением о необходимости отказаться от тех мер, к которым он прибегал. Были разговоры по прямому проводу, чтобы его распоряжения о сжигании деревень были отменены, но это он, по своей инициативе, сохранил»⁵¹⁷.

При расследовании обстоятельств по фактам и социальным явлениям наблюдалась такая же картина, что и с событиями: обвинение пыталось подтолкнуть свидетелей и обвиняемых к определенным выводам, а если это не удавалось, то «на помощь» приходил А.Г. Гойхбарг. «Самые рельефные» из событий в Сибири 1918–1919 гг. были представлены директором Института советского права в обобщенном варианте на страницах центральной столичной прессы спустя неделю после завершения процесса.

«Эсеровское министерство эсера Дербера […], – писал он, – его приятели Л. Михайлов и Марков подписывают первые «законы» об уничтожении Советов, об отмене национализаций, об отмене всего советского строя. Они приглашают на службу «деловых» людей, из кругов, связанных с промышленностью. Но не социалистам служат «деловые» люди, а наоборот, они терпят социалистов лишь до тех пор, пока они служат их делу. Но вот необходимо создать Восточный фронт для «помощи» союзникам. Нет уверенности, что эсеровские «министры» согласятся на это дело.

И вот наиболее покладистый эсеровский министр Вологодский говорит из Владивостока в Омск: необходимо устранить эсеровских министров Крутовского и Шатилова, необходимо внушить через подходящих людей дерберовскому министру Новоселову всю неуместность его появления в Омске. И через два дня арестованного Новоселова безнаказанно убивает офицер Семенченко, а Крутовского и Шатилова арестовывают по приказу начальника гарнизона […] Но чехи грозят покинуть фронт, если будет взят слишком правый курс, и «деловые» люди, скрепя сердце, соглашаются передать власть опять-таки эсеровской (более правой) Директории […] Менее двух месяцев существует эта Директория.

Появляется на горизонте Колчак, известный монархист и империалист. Эсеры приглашают его на службу к себе. Он идет на фронт, закрепляет связи с монархическим […] офицерством. Возвращается 16 ноября 1918 г., а 17 ноября его приятели, тот же атаман Волков, вкупе с известными извергами и убийцами рабочих атаманами Красильниковым и Катанаевым, арестовывают в числе других Авксентьева и Зензинова, отвозят их в лагерь Красильникова. Министры во главе с неарестованным эсером Вологодским, ввиду «отсутствия власти», избирают Колчака диктатором»⁵¹⁸.

Наиболее важные взаимосвязи получили на процессе следующее освещение. В первую очередь Чрезвычайный революционный трибунал интересовала деятельность и оценка партий. Относительно много времени было потрачено на определение роли местных кадетов. Обвинителя и председателя волновали взаимоотношения между газетой «Сибирская жизнь» и Омским комитетом кадетской партии, рекомендации партии в составлении секретного циркуляра о «беспощадном истреблении красных»⁵¹⁹.

Найденное при обыске у Червен-Водали обращение главнокомандующего по Москве и Московской губернии с призывом бороться с большевиками послужило неоспоримым поводом для обвинения подсудимого в прямом соучастии в изменении тактики Национального центра, к взрывам бомб на заседаниях Московского комитета РКП(б) в сентябре 1919 г., на московских артиллерийских складах в мае 1920 г., а также к переводу за границу колчаковским правительством 1 миллиарда рублей.

Вывод, который неоднократно звучал в зале трибунала, был уже не нов: причиной «беспримерных, не рассмотренных никем в другом месте преступлений» являлось решение «кучки капиталистов, банкиров, помещиков России и главной защитницы их интересов – партии Народной свободы» встать на враждебную советской власти платформу. Правда, доказательством преднамеренной «распродажи» родины подсудимыми кадетами почему-то послужили переговоры члена ЦК партии И.В. Гессена с «монархическими элементами» Германии, а также «продажа» царским дипломатом Н.А. Кудашевым русских судов в Китае⁵²⁰.

Но основной удар обвинения был направлен на партии эсеров и меньшевиков. А.Г. Гойхбаргу страстно хотелось доказать «продажность» социалистов, их альянс с кадетами и реакционными кругами. Как козырную карту обвинитель предъявил на четвертом заседании групповую фотографию, где Л.И. Шумиловский (бывший меньшевик) снят среди членов Временного Сибирского правительства. Его интересовало: почему тот находится над И. Михайловым, среди двух известных лиц, а в центре снимка – почетный гражданин Сибири П.В. Вологодский? Объяснения подсудимого, что так решил фотограф, в расчет приняты не были. Для Гойхбарга все было ясно, и он пытался убедить в этом суд – это одна «шайка преступников, бунтовщически восставшая в личных и групповых интересах»⁵²¹.

Самым большим «везением» в деле изобличения социалистических партий стали показания С.М. Третьяка о разговоре с министром юстиции С.С. Старынкевичем. Разговор происходил в конце ноября 1918 г., когда у Верховного правителя расстроились отношения с Национальным чехословацким советом, а в Чите атаман Г.М. Семенов намеревался объявить «самостоятельность». В таких условиях единственный выход для смягчения накалившейся обстановки Старынкевич видел в сохранении представителей социал-революционной партии в составе правительства в качестве «демократического фигового листочка»⁵²².

Этот образ Гойхбарг использовал многократно и с удовольствием, вколачивая его в умы своих слушателей: «Они стояли довольно невинно, в первобытном невинном виде, и чтобы прикрыть свою наготу […] выдвинули социалистический и демократический фиговый листок […] этот листок им был нужен, пока не было вооружения и пока не было военных людей…»⁵²³

Весь смысл внутрипартийной борьбы в Сибири в 1917–1920 гг. сводился, по мысли обвинителя, к следующей схеме. «Фиговый листок» сыграл решающую роль в выдвижении на первый план правительств эсеров и меньшевиков, провозгласивших своим лозунгом демократию и любовь к родине. Эти «промежуточные партии» принимали к себе на службу целый ряд лиц, назначенных в состав Административного совета. В действительности же оказалось, что подсудимые прокладывали дорогу для военных сил и атамановщины. Уничтожив декреты советской власти в Сибири, издав свои первые законы, они способствовали появлению А.В. Колчака и его преемников. Сгруппировав аппарат, «промежуточные партии» начали постепенно сбрасывать «фиговый листок», для начала «сплавив» двух видных эсеров Авксентьева и Зензинова, а затем разогнали Директорию. Для обвинения основной вывод очевиден, и в своей заключительной речи А.Г. Гойхбарг его провозгласил: ревтрибунал – «орган политической борьбы… политически умерщвляющий партии». Этот судебный процесс уничтожил все партии в Сибири⁵²⁴.

Естественно, объектом «исследования» Чрезвычайного революционного трибунала не могли не стать «зверства и продажность», а также «прислужничество мировому капиталу» колчаковского правительства. В следственном деле содержалось громадное количество документов, которые должны были, по мнению прокурора, подтвердить этот пункт обвинения. Их качество и достоверность очень неодинаковы. Далеко не все они имеют хотя бы опосредованное отношение к действиям правительства, но для устроителей процесса важна была не достоверность фактов, а выводы, которые Гойхбарг сформулировал в заключительной речи, описывая «картину событий», «отшвырнув в сторону огромные бутылки розовой воды, которыми пытались, в так называемых объяснениях подсудимые закрыть от […] глаз ту кровь, те преступления…». Для сохранения спекуляции, воровства и частной собственности подсудимые способствовали расстрелу меньшевика И.И. Кириенко и эсера И.И. Девятова, вступили в «неразрывные узы» с деятелями Военно-промышленного комитета, «продались и подчинились иностранным правительствам всего мира».

Нагнетая атмосферу в зале заседания, напомнив о похоронах в Омске жертв колчаковских застенков («когда гробы растянулись на версту с лишком»), трагической гибели 31 арестованного на Байкале, Гойхбарг, указывая рукою на скамьи подсудимых, обращался к присутствующим с вопросом: «Что полагается за страшные преступления лицам, их совершившим, лицам, участвовавшим в них, лицам, прикосновенным к ним, лицам, технически подготовившим совершение их?» И в едином порыве зал огласился криками: «Расстрелять! Расстрелять!»⁵²⁵

Несмотря на попытки устроителей Чрезвычайного революционного трибунала применить внешние признаки демократического судопроизводства, ход судебных заседаний неопровержимо свидетельствует, что процесс носил чисто политический характер, т. е. целью суда было не установление виновности подсудимых по предъявленным обвинениям, а решение политических задач.

Анализ хода судебного процесса и позиция обвинения позволяют определить ряд задач, которые ставили перед собой власти при организации трибунала. Во-первых, преобразовать недовольство масс уровнем жизни в энергию классовой борьбы. Во-вторых, дать свою трактовку событий Гражданской войны в Сибири. И наконец, в-третьих, дискредитировать социалистические небольшевистские сибирские партии.

Тем более что последней задаче благоприятствовал раскол в ПСР, меньшинство ЦК которого в середине июня 1920 г. обратилось с воззванием к трудящимся всего мира: «Обязанностью социалистов всех стран является защита и помощь революции в России, разъяснение объективных условий ее развития, но отнюдь не дискутирование советской властью путем направления на эксцессы и недочеты политики коммунистов. Мы, социалисты-революционеры, на опыте прошли путь борьбы с советской властью, и опыт привел нас к тому заключению, что всякое активное выступление против советской власти объективно является поддержкой контрреволюции и что решительную борьбу против буржуазии может вести лишь советская власть»⁵²⁶.

Решение подобных задач требовало новых приемов ведения суда, отрабатываемых на данном процессе. Так, задача обвинения теперь состояла в том, чтобы произвести впечатление не на суд, а на публику, и апеллировать приходилось не к разуму, а к чувству «революционных долга и сознания». Новизна подобного рода процессов не могла не вызвать некоторых накладок в судебном разбирательстве, однако большинство задач были успешно решены.

Анализ следственного дела был бы далеко не полным без освещения позиции защиты. Как уже говорилось, интересы подсудимых представляли три адвоката: Аронов (подзащитные – Шумиловский, Преображенский, Ларионов, Грацианов, Введенский, Василевский, Червен-Водали, Клафтон), Айзин (Морозов, Молодых, Степаненко, Цеслинский, Дмитриев, Жуковский, Писарев, Хроновский, Новомбергский), Бородулин (Карликов, Палечек, Ячевский, Малиновский, Краснов). Подсудимый Третьяк от защитника отказался.

Все адвокаты – представители дореволюционной школы российских юристов, привыкшие считать себя равноправной стороной судебных процессов. Однако во время заседаний Чрезвычайного революционного трибунала на Атамановском хуторе им неоднократно давали понять, что их положение близко к положению их подзащитных. Так, на заседании 26 мая обвинитель А.Г. Гойхбарг возмутился тем, что защитник Аронов обратился к нему, употребив термин «товарищ», и попытался использовать это предлогом для нравоучений «чрезвычайно важных для процесса»⁵²⁷, но был остановлен И. Павлуновским. А в своей заключительной речи весьма недвусмысленно (хотя и одним предложением) характеризовал предыдущую адвокатскую практику защитников как «работавших в царских судах и в судах Керенского и в судах Колчака»⁵²⁸. Кроме того, как ясно из стенографической записи судебного процесса, защита не имела возможности полноценно подготовиться к процессу.

Обвиняемые находились в еще более сложном положении. Достаточно привести один факт. На седьмой день работы ревтрибунала обвинитель предложил разрешить подсудимому Карликову ознакомиться с материалами его же следственного дела, в связи с упомянутым адвокатом Бородулиным постановлением Иркутской Чрезвычайной следственной комиссии, где указывалось – «судебное преследование против Карликова должно быть прекращено ввиду отсутствия данных». Кратко, не вдаваясь в объяснение причин, председатель отметил «неправомочность» постановления, а обвинитель, произнеся маловразумительную фразу («В делах имеются разные документы и разные факты. Я возражаю против этого»)⁵²⁹, попросил впредь на работу Иркутской комиссии не ссылаться.

Несмотря на столь стесненные условия, защита в ряде случаев успешно доказывала несостоятельность отдельных обвинений. Для понимания методов, к которым прибегала защита, показателен эпизод, который произошел после того, как А.А. Червен-Водали и Л.И. Шумиловский сделали перед ревтрибуналом заявления о своей предыдущей деятельности.

Заявление Гойхбарга, что подсудимые занимались «биографическими безобидными разглагольствованиями», с последующим предложением, во-первых, «биографические рассуждения ввиду их бесцельности не допускать» и, во-вторых, предложить подсудимым давать обещанные ими объяснения по предъявленному обвинительному материалу, возмущенно оспаривалось защитником Ароновым. Процитировав вторую статью постановления наркомата юстиции с руководящими началами по уголовному праву, где обозначалось, что «с точки зрения революционного законодательства советской России выяснение условий жизни, образа жизни является одной из основных задач революционного суда», он пошел дальше и уже критиковал порядок самого судебного процесса.

Аронов говорил: «Что касается до то, что некоторыми из обвиняемых не отвечено на конкретные факты и обвинения, которые им предъявлены были, то я уже имел честь говорить перед революционным трибуналом, что необходимо дать обвиняемым говорить по каждому конкретному обвинению в тот момент, когда слушается данное действие. Но, к сожалению, этот порядок не был принят, был принят другой порядок и вполне понятно, что подсудимые из всего того материала, который был им предъявлен как уличающий их, могли упустить тот или другой материал…»⁵³⁰

Из приведенной дискуссии ясно видны принципы защиты: апелляция к логике и здравому смыслу, к суду, а не к публике, а также использование слабых начатков советского законодательства. Эти принципы прямо противоположны тем, которые использовало обвинение.

В ходе судебных заседаний случались моменты, когда защита внешне добивалась значительных успехов. 27 мая она смело перехватила инициативу и атаковала трибунал ходатайствами о приобщении к следственным делам подзащитных целого ряда документов, существенно корректирующих навязанную обвинительным заключением мотивацию их деятельности в составе правительства⁵³¹. И если на первых порах обвинитель Гойхбарг не сдерживал этот натиск, то спустя время между ним и защитниками был начат самый настоящий торг.

Сами обвиняемые в ходе процесса придерживались тактики, когда из всего набора патетических обвинений ими вычленялись конкретные обвинения, по опровержению которых они и выступали. Естественно, защита давала свою общую концепцию деятельности обвиняемых, их причастности и ответственности за деяния колчаковского правительства на общем фоне политической ситуации. Наиболее сконцентрированно эта позиция отразилась в их заключительных речах.

Видимо, напряженная атмосфера в зале заседания вынудила защитника Аронова начать свою речь с панегириков в честь обвинения, и он заявил: «Слишком страшны преступления […] Здесь говорил обвинитель, и его устами говорило обвинение. Здесь говорила вся советская Россия устами обвинителя, здесь говорили все рабочие и крестьяне устами обвинителя. Здесь говорил мировой пролетариат, который предъявлял счет правительству Колчака, правительству богачей и кулаков […] Защита считает: то, что прошло перед нами, бледнеет перед теми фактами ужаса и террора, которые освещались за время колчаковской власти»⁵³².

Однако последующая структура построения речи указывала на явное желание Аронова этими словами осмеять громкую патетику обвинителя и даже, более того, показать бездоказательность обвинений и искаженное представление о политических событиях в Сибири в период Гражданской войны.

Начав с 12-й статьи основных положений уголовного права РСФСР, он заострил внимание на причинах, по которым подзащитные («имеющие заслуги перед рабочими и крестьянами») попали в Сибирское правительство. Подчеркнув факт, что «данными дела установлена их безучастность» в антибольшевистском движении, Аронов произнес слова, грубо идущие против гойхбарговской концепции политической жизни:

«Никто из этих лиц не принимал участия ни в каких боевых организациях, поставивших целью свержение советской власти в Сибири. Таких данных на этом суде не было, да и свержение советской власти в Сибири произошло помимо какой-нибудь вооруженной силы»⁵³³. Выступление Чехословацкого корпуса и, как результат, падение советской власти, происшедшие только под влиянием стран – членов Антанты, послужили предпосылкой для представителей проэсеровской Сибирской областной думы провозгласить думскую власть. Поддержка широкими слоями населения демократических преобразований и станет причиной, подтолкнувшей «правые социалистические и демократические элементы», «прежних служащих различных учреждений» из числа подзащитных поступить на службу новой власти.

От «общего к частному» защитник выделил политическую нейтральность подзащитных, пришедших в Сибирское правительство «налаживать ту часть аппарата, с которой они были знакомы и по своим знаниям и по своему практическому опыту». Именно в это время три силы: первая – «буйная, разгульная, жестокая атамановщина», вторая – «иностранная вооруженная сила» и третья – «волна беженцев из помещиков и дворянства […] бежавшие в Сибирь, чтобы компенсировать, что потеряли при советской власти»⁵³⁴ – и возвели верховную военную диктатуру.

Примерами пусть слабых, но посильных попыток противостояния разрушительным тенденциям реакционных военных кругов защитник представил деятельность Шумиловского, Преображенского, Ларионова, Грацианова, Введенского, Василевского, Червен-Водали и Клафтона, назвав их «элементами, разделявшими демократические принципы, которые оторвались от родственных им организаций»⁵³⁵.

Подводя итог судебному разбирательству, Аронов заявил: «Перед вами прошла целая цепь обстоятельств, которые с неоспоримостью свидетельствуют, что обвиняемые не играли руководящей роли в этом правительстве. И если можно говорить об этих лицах как о членах правительства Колчака, то разве только в том смысле, в каком эти лица напоминают нам о существовании правительства, с его кошмарными преступлениями и насилиями. Было бы, однако, глубоко несправедливо все злодеяния, все ужасы, которые совершены колчаковским правительством, отнести не на счет Михайлова, не на счет Тельберга и Жардецкого, атамановщины, не на счет тех, которые в действительности были руководителями этого правительства, а на счет сидящих на скамье подсудимых. Главных виновников здесь нет»⁵³⁶.

Совсем в ином ключе построил свою речь защитник Айзин. Осторожно он дал понять: преследуемая Гойхбаргом цель «политически умертвить колчаковщину» схожа с мотивами «квази-процесса» Верховного правителя по делу А.В. Катанаева и И.Н. Красильникова, когда тот заявил, что судебное разбирательство призвано «показать перед всем миром полную невиновность, полную справедливость, полную нравственность восхождения его на трон»⁵³⁷.

Айзин утверждал, что приписываемые подсудимым обвинения не имеют ничего общего с их деятельностью в Совете министров, где правили, не раз упоминавшиеся на процессе самим обвинением, И.А. Михайлов, Г.К. Гинс, С.С. Старынкевич, В.Н. Пепеляев и П.В. Вологодский, под идейным прикрытием В.А. Жардецкого и Лопухина, а за границей – М.Н. Бутова. Но даже по отношению к последним нельзя категорически утверждать о повсеместном контроле над всем Сибирским регионом, потому что территория театра военных действий («целый район к востоку от Иртыша») была изъята из ведения Совета министров и все, что там происходило, шло помимо распоряжений и указаний из Омска⁵³⁸.

Остановившись на причинах падения советской власти, защитник указывал на непонятную поспешность ее представителей покинуть Сибирь, сразу же после первого вооруженного столкновения с чехословаками. И уже, как результат, на «очищенную территорию» «кинулись эсеры, люди правых убеждений, кадэ, люди самых разнообразных убеждений, с целью захвата власти, и осуществляли те политические идеалы, к которым они всегда, по своим политическим убеждениям, стремились»⁵³⁹.

Защитник поставил под сомнение обвинения, назвав их «нелепыми»; если речь идет о «шайке», полагал адвокат, то число его подзащитных должно было бы несомненно пополниться за счет свидетелей по процессу П.Я. Дербера и Г.Б. Патушинского, машинистов, ремонтировавших паровозы, и тысяч других служащих, и далее, деяния Совета министров могли бы быть вменены всем сидящим в зале трибунала. Следовательно, подписи подзащитных под журналами заседаний вовсе не знаменовали собой их согласие с принимаемыми решениями правительства⁵⁴⁰. Защиту своих клиентов (по определению председателя трибунала Павлуновского – «опереточного характера») адвокат полностью выстроил на суммированных показаниях, данных подзащитными во время судебного разбирательства, без привлечения дополнительных оправдательных документов.

Защитник Бородулин, откровенно признав свою неподготовленность к участию в «грандиозном историческом процессе», напомнил об основном принципе решения ответственности обвиняемых. Таким «простым и ясным принципом» он назвал индивидуальность обвинения. Если расследуется деятельность «шайки», справедливо заметил он, то необходимо выяснить, кто и какие обязанности выполнял в ней. Адвокат указал, что в конкретном случае речь должна идти о «шайке особого рода, шайке образцовой […] называвшейся Всероссийским правительством»⁵⁴¹.

На суде сошлись два мира: представители отжившего сидят на скамье подсудимых, нового – за судейским столом. Для определения личной степени опасности каждого из подсудимых в условиях советского общественного строя Бородулин настаивал на изучении «условий места и времени, при какой обстановке совершено то или другое преступление»⁵⁴². И с этой точки зрения адвокат указывал на неустановленный факт – «кто» же, собственно, и был правительством? Отвечая на свой вопрос, значительный для определения степени виновности, он сказал: «Правительством был Верховный правитель, Совет министров и та кучка министров, которая вертела всем Советом министров […] опираясь на военную силу и на торгово-промышленные круги, юридически опираясь на Верховного правителя»⁵⁴³.

Подсудимые же, посчитала защита, были всего лишь служащими и чиновниками, теми, кто недавно составляли общественный строй российского общества. «Если чиновничество, – отмечал Бородулин, – сверху определялось принципом «не сметь свое суждение иметь», то снизу оно в значительной степени определялось другим принципом «моя хата с краю, ничего не знаю». Целыми поколениями воспитываемые служащие в правительственных учреждениях постепенно превращались в чиновников, основным принципом которых было – делать свое дело маленькое или большое, совершенно не интересоваться тем, что творится в соседнем столе, в соседней канцелярии, тем более в соседнем департаменте»⁵⁴⁴.

Главной причиной поступления на службу большинства подсудимых, «заброшенных в Сибирь волею исторических событий и обстоятельств», защита посчитала их житейский и профессиональный принцип – «я служу делу, а не лицам, я хочу делать любимое дело и совершенно не желаю участвовать в той политической жизни, которая создалась при современном строе»⁵⁴⁵. Речь Бородулина, так же как и Айзина, базировалась только на устных показаниях подзащитных, высказанных ими на судебном процессе.

После речей защитников, напрочь опровергавших выстроенную А.Г. Гойхбаргом концепцию политической ситуации в Сибири, государственный обвинитель посчитал необходимым выступить с ответной репликой, желая не допустить «полного искажения процесса», по двум «неверным убеждениям» «идеологии правых социалистических элементов»⁵⁴⁶.

Первое – о якобы непричастности правых социалистических партий к свержению советской власти и восстанию Чехословацкого корпуса, второе – невиновности подсудимых. Опасаясь за последствия своего выступления, адвокат Аронов вынужден был давать объяснения: «Для меня трагедия, которую пережила Россия, трагедия, которую пережила Сибирь под властью Колчака, не есть случайное явление. Для меня как марксиста это есть исторический факт к воли личности того или другого образа мысли […] Я думаю, что все, кто сам переживал момент свержения, и члены революционного трибунала, которые присутствовали и наблюдали это свержение, знают, что здесь не было никакой вооруженной силы»⁵⁴⁷. И вновь подчеркнул: обвинение не установило фактов свержения советской власти лично подсудимыми. Эти «типичные представители русской интеллигенции» не являлись противниками пролетариата, опасности их возврата к врагам нет никакой. Наоборот, «близок час, когда вся русская интеллигенция, выяснив тождество своих интересов с интересами пролетариата, определенно перейдет на сторону его освобождения, которое не влечет ничьего порабощения, которое освободится от пут рабства и невежества всего человечества»⁵⁴⁸.

Видимо, по совету адвокатов все подсудимые, высказав свои надежды на справедливость Чрезвычайного революционного трибунала, признали чудовищность деяний колчаковского правительства, но не персональную ответственность за них. Только подсудимый Третьяк свою «тягчайшую вину перед революцией» признал в том, что «своевременно, благодаря создавшейся обстановке или, быть может, по слабости своих сил, не взорвал и не пустил на воздух, созданный по указке из Лондона, омский государственный притон»⁵⁴⁹.

Подводя итог рассмотрению вопроса о позиции защиты на судебном процессе, необходимо подчеркнуть следующие положения. Так как целью Чрезвычайного революционного трибунала было не выяснение истины, а инициирование «большого политического митинга», то сильная, аргументированная защита могла помешать ее осуществлению. Поэтому адвокаты не получили полноценной возможности подготовиться к суду. Кроме того, в ходе судебного разбирательства им давалось понять, что слишком активная позиция может привести на скамью подсудимых.

Профессиональные навыки адвокатов и подсудимых (многие из которых имели юридическое образование) часто мешали устроителям процесса на Атамановском хуторе. Защита успешно доказала несостоятельность многих обвинений, избрав в качестве основного утверждение, что главных деятелей колчаковского правительства на скамье подсудимых нет, а обвиняемые являлись лишь технической силой, чиновниками этого правительства.

Действуя совершенно иными методами, чем обвинение – обращением к логике и здравому смыслу, к суду, а не публике, индивидуальным подходом к обвинению и защите, используя ссылки на имевшиеся к тому времени элементы советского уголовного законодательства, – защита добилась некоторой моральной победы. Но вся логика процесса показывает, что подсудимые попали в положение людей обреченных на предопределенный заранее приговор.

Предопределенность приговора была задана предъявленными государственным обвинителем Гойхбаргом в своей заключительной речи «двумя листочками основных положений Уголовного права Советской республики»⁵⁵⁰. В отличие от «социалистического и демократического фигового листка», прикрывшего «наготу промежуточных партий», «два листочка» помогли государственному обвинителю выдать рекомендации по классификации индивидуального участия каждого подсудимого, их «приспособляемости к существующему общественному порядку […] при помощи принудительных работ, при помощи перевоспитания»⁵⁵¹.

По отношению к некоторым из них, «обладающим […] способностями вступать в сношения […] неожиданно могущим появиться в местах, где есть некоторое колебание фронта […] сохранившим до самого последнего времени неразрывные связи с организациями, ведущими и поныне преступную борьбу»⁵⁵², «приспособляемость» была признана неосуществимой. Исключение составили подсудимые Карликов («попал как кур в эти грязные щи») и Третьяк («содействовал в деле свержения этой преступной шайки с оружием в руках»). Подсудимых, «которые, в свое время, ушли по тем или иным хорошим или даже плохим побуждениям», ожидала изоляция от общества.

По этим двум «критериям» и было предложено членам ревтрибунала «провести распределение» подсудимых, при вынесении приговора, «необходимого для защиты интересов рабочих и крестьян, не обнаруживая чувства мести»⁵⁵³.

30 мая 1920 г. члены Чрезвычайного революционного трибунала более двух часов обсуждали свое решение на закрытом заседании. После следующего пояснения, данного председателем И.П. Павлуновским присутствовавшим в зале суда: «В настоящее время, когда острый момент гражданской войны миновал, советская власть нашла возможным, объявленное декретом Совнаркома вне закона, правительство Колчака судить»⁵⁵⁴ – член трибунала В.М. Косарев огласил приговор.

Приняв во внимание, что еще до рассмотрения следственного дела подсудимый Болдырев умер, а М.А. Гришина-Алмазова освобождена от ответственности, трибунал признал доказанными все шесть пунктов из обвинительного заключения А.Г. Гойхбарга в отношении других подсудимых.

«Считаясь с тем, что, как выяснилось из дела, часть подсудимых сохранила связи, которые могут им облегчить повторение преступлений […] и стоя на страже жизни и достояния трудового населения Советской республики, Чрезвычайный революционный трибунал признает опасным для общественного строя республики подсудимых: ЧервенВодали, Шумиловского, Ларионова и Клафтона, а посему постановляет: подсудимых Червен-Водали, Шумиловского, Ларионова и Клафтона подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять.

Что же касается остальных подсудимых, то, признавая опасным, за исключением подсудимых Карликова, Третьяка и Писарева, их пребывание на свободе, подвергнуть их лишению свободы с применением принудительных работ на сроки: подсудимых Краснова, Грацианова, Степаненко, Морозова, Жуковского и Малиновского – пожизненно, подсудимых Преображенского, Новомбергского и Ячевского – на все время гражданской войны, подсудимых Цеслинского, Палечека, Молодых, Дмитриева, Введенского, Василевского и Хроновского – на десять лет, подсудимого Карликова – условному лишению свободы сроком на пять лет, с применением принудительных работ, подсудимого Третьяка – ввиду его активного участия в борьбе за свержение самозваного правительства Колчака в Иркутске – условному лишению свободы сроком на пять лет, с применением принудительных работ.

Подсудимого Писарева, ввиду недоказанности его душевной болезни и наличности основательных сомнений в его психическом расстройстве, поместить на испытание в психиатрическую лечебницу»⁵⁵⁵.

После оглашения приговора Павлуновский объявил его окончательным и не подлежащим обжалованию. Обязав С.М. Третьяка и В.А. Карликова явиться на следующий день, председатель ЧРТ закрыл судебный процесс. Сразу же после этого защитник Аронов подал прошение о помиловании Л.И. Шумиловского, А.А. Червен-Водали, A.К. Клафтона и А.Н. Ларионова. Павлуновский приостановил срок приведения приговора в исполнение⁵⁵⁶.

30 мая 1920 г., в день, когда в центральных омских газетах было опубликовано обращение Особого совещания при Главкоме «ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились» с просьбой, «забыв все обиды, кем бы и где бы они ни были нанесены», добровольно идти с «полным самоотвержением и охотой» в Красную армию, по прямому проводу приговоренные к смерти обратились за помилованием к B.И. Ленину, Л.Д. Троцкому, А.Д. Цюрупе и М.И. Калинину.

«Даем слово не участвовать в какой-нибудь борьбе против советской власти, относиться к ней с полной лояльностью и, если понадобится, честно служить ей», «Умоляю Вас, теперь, когда кончается гражданская война, против воли людей бросающая их в тот или другой лагерь, сохранить мне и осужденным вместе со мной… жизни», – писали они в ходатайствах. Телеграмма от Президиума ВЦИКа приостановила на время приведение приговора в исполнение «впредь до особого распоряжения»⁵⁵⁷.

Расстрел подсудимых, согласно центральной московской газете «Известия ВЦИК», был произведен «дважды». Первый – 4 июня. В заметке «Меньшевик-колчаковец» писалось: «Бывший барнаульский учитель, член партии меньшевиков Шумиловский, – был министром (труда) в правительстве Колчака. По некоторым сведениям, он в свое время вышел из меньшевистской партии. Но это, разумеется, совершенно не меняет дела; факт остается фактом, – меньшевик был колчаковским министром. Теперь этот Шумиловский расстрелян вместе с тремя другими своими коллегами по колчаковскому правительству за тягчайшие преступления против народа». Второй – 23 июня. Та же газета, отметив отклоненные Президиумом ВЦИКа просьбы о помиловании, сослалась на решение Чрезвычайного революционного трибунала при Сибревкоме в ночь с 22 на 23 июня привести приговор в исполнение⁵⁵⁸.

Несмотря на обилие исследований по истории Гражданской войны в Сибири, научное освещение главного вопроса – национального строительства, направленного на преодоление отчужденности и враждебности внутри российской нации, – остается актуальной задачей. Если в годы Гражданской войны в своих трудах о национальном строительстве Ленин обходил интересы Сибири, то возникает вполне закономерный вопрос – почему же адмирал А.В. Колчак, провозгласивший восстановление России на основе «сибирской», «русской государственности»⁵⁵⁹, потерпел крах?

Ответ на этот вопрос требует специального изучения (не являющегося задачей настоящей работы), поэтому ограничимся, с нашей точки зрения, некоторыми констатациями.

Верховный правитель так и не сформулировал стратегических ориентиров социального развития сибирского общества, которые могли бы вооружить людей пониманием смысла его политики, облегчить им тяготы и лишения переходного времени Гражданской войны.

Верховный правитель (отметив 46-летие) так и не смог собрать команду умных, энергичных, молодых политиков, преданных не только ему, но делу, которому они призваны служить.

Верховный правитель так и не решился воспрепятствовать разрастанию коррумпированного административного аппарата, степень всевластия которого оставила далеко позади худшие самодержавные образцы.

Верховный правитель так и не преодолел личный монархический «комплекс», подменив псевдодемократические методы принятия политических решений и кадровых перестановок всякого рода затейливыми комбинациями на уровне «двора» и свиты.

Можно только приветствовать процесс восстановления прошлого, возвращения имен многих политических и государственных деятелей, произвольно вычеркнутых из отечественной истории. Следует согласиться с мнением, отмечающим, что с конца 20-х годов прошлого века отечественная история не просто обезлюдела: вместе с интересом к изучению деятельности отдельной личности был потерян и вкус к познанию индивидуальности в истории. Вместе с тем на конкретном примере создания современными отечественными исследователями политико-психологического портрета Верховного правителя адмирала А.В. Колчака нельзя не отметить одну закономерность.

«Замкнутый» круг источников, которыми они пользуются, не дает почти ничего нового для понимания глубинной сути исторического процесса. Наряду с желанием преодолеть схематизм и сухой академизм, свойственный официальной историографии, историки остаются на тех же позициях, что и при самом начале их исследования. Отсутствие существенно новых источников восполняется беллетристическими приемами.

Источниковедческий анализ документального комплекса «Следственного дела» позволил обратиться к малоизвестной истории публичного суда над колчаковскими «министрами», прямо связанного с причинами «выпадения» из поля зрения центральной советской власти Сибирского региона в вопросах национального строительства.

В периодизации истории Октябрьского переворота 1917 г., данной в статье «Новые времена, старые ошибки в новом виде», Ленин выделил в качестве самостоятельного третьего этапа «гражданскую войну от чехословаков и «учредиловцев» до Врангеля, 1918–1920 годов»⁵⁶⁰. Совершенно очевидно, что, ограничивая хронологические рамки маем 1918 г. – ноябрем 1920 г., он исходил из того, что именно в это время война с интервентами и «белогвардейцами» составляла главное содержание жизни России. К концу ХХ века, с подачи зарубежных историков и молчаливого согласия их российских коллег, «венцом» окончания войны стал считаться показательный судебный процесс 1922 г. в Москве над политической оппозицией большевиков – партией социалистов-революционеров⁵⁶¹.

Между тем, уделяя приоритетное внимание крупным публичным процессам, проходившим в европейской части России, не следует пренебрегать «локальными» судебными разбирательствами. Проходившие на местах событий, они зачастую имели более важное значение, чем «столичные», по следующим причинам.

Во-первых, многие видные деятели небольшевистских партий приобретали свой политический опыт в «окраинных» областях России. Во-вторых, «поздние» судебные процессы в практике применения обвинений против подсудимых использовали опыт местных военно-революционных трибуналов хотя бы потому, что состав обвинителей «стажировался» на ранних аналогичных процессах. В-третьих, применительно к Сибири, отдаленной от центра России, употребление термина «локальный судебный процесс» неприемлемо по причине ее уникального социально-политического и территориального статуса, признанного той же центральной советской властью.

Изучение состава документов «Следственного дела» позволило ответить на некоторые вопросы. Что помешало председателю, а затем заместителю председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попову, ведшему или присутствовавшему в Иркутске практически на всех допросах по политическим делам особой важности с января по апрель 1920 г., воспользоваться всем объемом «Следственного дела» при составлении своеобразного «публичного отчета» о борьбе советской власти с «колчаковщиной»? Почему он ограничился публикацией только одного из вариантов стенографической записи показаний бывшего Верховного правителя, а в предисловии к книге признался в том, что «не дал полной и исчерпывающей истории и картины самой колчаковщины»?⁵⁶²

Видимо, составители «Допроса Колчака», определив целью своего исследования «дать путем этого допроса историю не только самой колчаковщины в показаниях ее верховного главы, но и автобиографию самого Колчака, чтобы полнее обрисовать этого «руководителя» контрреволюционного наступления на молодую советскую республику»⁵⁶³, сознательно отвлекали внимание историков от более «капитальной» исторической темы – судебного процесса на Атамановском хуторе.

В качестве доказательства этого предлагаем рассматривать установку члена Сиббюро, председателя Сибревкома И.Н. Смирнова, высказанную им в день открытия судебного процесса на закрытом заседании по обсуждению «руководящих директив» ревтрибуналу: «Ведь этот процесс явится большим политическим митингом. После того, что будет о них обнаружено на суде, они уже как политическая партия погибли […] Настроение масс переходящее, и это мы должны учесть»⁵⁶⁴.

Не случайно государственный обвинитель А.Г. Гойхбарг в своих обзорных статьях о процессе, где «судились не только колчаковцы, но и породившие и поддержавшие колчаковщину партии: кадеты, эсеры и меньшевики», список «преступлений» начал с роли правых социалистических партий. «Теоретически мы убеждены, – писал он, – что правые социалистические партии, участвуя во власти, являются только прислужниками буржуазии, ее лакеями, что они сейчас необходимы буржуазии и военщине, как демократический фиговый листок, прикрывающий перед трудовыми массами их безобразную наготу. На суде это наше теоретическое убеждение получило себе драматическое подтверждение в смешных и страшных картинах сбрасывания этого фигового листка буржуазией и военщиной»⁵⁶⁵.

Вторым доказательством являются стенограммы судебного процесса. С источниковедческой точки зрения необходимо отметить, что информация о каждом его заседании, публиковавшаяся «Советской Сибирью» целыми полосами, грешила многочисленными искажениями⁵⁶⁶.

«Большой политический митинг» был использован иркутскими и омскими большевиками для вымарывания роли народного движения в свержении верховной военной диктатуры. На основании предварительных следственных материалов, на 90 процентов созданных Чрезвычайной следственной комиссией при Политическом центре, они насадили выгодные для них оценки политической ситуации в Сибири, однобоко выпятив мнимые заслуги Ревкома с дальним прицелом – дискредитировать сибирские небольшевистские социалистические партии.

Само же производство процессуальных действий носило на себе печать мировоззрения «неокрепшей демократии Сибири» и изначально приняло континентальную систему. Два необходимых элемента: 1) наличие в факте, событии, ставшем известным органу дознания, признаков преступления и 2) наличие достаточно серьезных данных, что преступление действительно было совершено или подготовлялось, – самым вольным образом интерпретировались в обвинительном заключении Гойхбарга.

Мог ли государственный обвинитель за период с 18 апреля (дата прибытия арестованных и дел на них в Омск) по 12 мая (публикация обвинительного заключения) изучить в полном объеме материалы дознания? Физически, конечно, нет. Этим объясняется агрессивный напор Александра Григорьевича на подсудимых во время судебного разбирательства. Поэтому, прежде чем приступить к исследованию «картины безусловной преступной деятельности всех подсудимых… под давлением неоспоримых улик»⁵⁶⁷, и следовало разобраться – кто же автор этой «картины» и как авторство способствовало тому, чтобы она оказалась в «чулане» исторической безвестности.

Заседания Чрезвычайного революционного трибунала на Атамановском хуторе открыли новую страницу в политической истории советского общества. Это была первая попытка перейти от внесудебных, часто тайных расправ с крупными политическими противниками к иной, формально законной форме их уничтожения. Методы борьбы, применявшиеся в период Гражданской войны, когда система судопроизводства либо вообще отсутствовала, либо существовала в пародийной форме революционной «тройки», уже не устраивали большевистское руководство.

Видимо, казнь А. Колчака и В. Пепеляева вызвала у центрального советского руководства ощущение некоторого «неудобства». Это, по всей вероятности, и послужило одной из причин того, что первым процессом нового типа стал суд над «министрами колчаковского правительства». Тот факт, что на скамье подсудимых не удалось собрать достаточно «именитых» деятелей «белой» Сибири, был гораздо менее важен, чем создание прецедента. К тому же процесс в силу его сибирской специфики можно было провести не на европейской части России. Это давало возможность легко избежать нежелательной огласки в случае неудачного «эксперимента». Поэтому на сибирском уровне к участию в процессе привлекались крупные силы, например два члена Сиббюро ЦК РКП(б).

Первый опыт «постановочного процесса» определил закономерности и форму проведения подобных судов: была отработана методика, включившая в себя такое положение, как апелляция не к логике, а эмоциям, причем не членов суда, которые и так не сомневались в «виновности» подсудимых, а публики; широкое, опять же эмоциональное, отображение хода процесса в прессе – яркость, чудовищность злодеяний подсудимых, их моральная нечистоплотность и т. п.

Естественно, неотлаженность механизма мероприятий подобного рода стала причиной ряда «ошибок». Так, самостоятельное и часто ироничное поведение защиты, нежелание обвиняемых каяться произвели неблагоприятное впечатление на обвинение и публику. Ошибкой устроителей процесса было также сохранение формы революционного трибунала, само название которого ассоциировалось с классовой непримиримостью, а не судебной объективностью. С другой стороны, это диктовалось необходимостью для выполнения главной задачи: помимо суда над «колчаковским правительством» подготовить окончательную расправу с политическими противниками сибирских большевиков – эсерами и меньшевиками.

27 мая 1920 г. в беседе с сотрудником сибирского «Роста» председатель Сибревкома И. Смирнов, вернувшийся из поездки по Дальневосточной республике, рассказывал: «Весь Дальний Восток представляет из себя пять почти самостоятельных областей: 1) Уссурийский край, где во Владивостоке работает земское правительство, 2) Приамурский край, где восстановлена советская власть; японцы вытеснены партизанами, 3) Восточно-Китайская ж. д., где существует смешанная русско-китайская власть, 4) Восточное Забайкалье, где формально власть принадлежит Семенову, а фактически японцам, которые ввели свои войска в незначительном количестве, 5) Западное Забайкалье, где власть находится в руках Дальневосточной республики, которое признано советской властью в качестве верховной власти всего Дальнего Востока»⁵⁶⁸.

В годовом отчете за 1919–1920 гг. народного комиссара иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерина VIII съезду Советов тот вынужденно отмечал, что на Дальнем Востоке действуют «не наши Советы и не наша Красная армия, а местные красные партизаны»⁵⁶⁹.

В ходе процесса на Атамановском хуторе всячески подчеркивалась связь эсеров и меньшевиков с деятелями буржуазных партий, а в сознание масс внедрялся тезис о том, что члены небольшевистских социалистических партий «никогда не остановятся перед искушением установить самостоятельные правительства». Эта главная задача перед ЧРТ Сибревкома была четко сформулирована государственным обвинителем, заявившим, что судебный процесс уничтожил все партии в Сибири.

Оценка защитников политической ситуации в Сибири, с нашей точки зрения, позволяет несколько по-иному подойти к пониманию процесса, получившему обозначение как «теоретическое» стремление кадетов добиться антисоветского белогвардейского единства⁵⁷⁰. И доказательство тому – серьезные сдвиги в политических воззрениях широких слоев населения, находившихся под влиянием эсеро-меньшевиков, которые не придерживались безусловной коалиционности с цензовыми элементами, обусловив сохранение гражданского мира внутри демократии добрососедскими взаимоотношениями с советской Россией.

Войдя в правительство Колчака, проводившего разграничение двух принципов в управлении страной с момента освобождения от большевиков Поволжья и Сибири (делового, внепартийного и узкопартийного социал-революционного)⁵⁷¹, члены партии Народной свободы воспринимались населением как представители «старого типа», монархисты, «перекрасившиеся» в республиканцев. Эта причина объясняет отторжение сознанием масс предлагавшегося кадетами «рационального» способа передачи власти и провал сближения «левого» и «правого» центров.

Тем временем первыми, кто понял существенную разницу между центральной и местной советской властями в вопросе государственного строительства, были «правящие» кадеты в правительстве, обновленном с приходом на пост председателя Совета министров В.Н. Пепеляева.

Некоторые из них, например приехавший в Омск в конце июля 1919 г. председатель делегации Союза городов А.А. Червен-Водали, категорически возражали против кандидатуры нового премьера, полагая, что подобная смена «будет рассматриваться обществом как поворот к еще большей реакции […] министр внутренних дел в глазах общества представляется ответственным за господство произвола в управлении»⁵⁷².

Согласившись принять пост товарища министра после эвакуации в Иркутск, он принимал все зависящие от него меры к привлечению общественности к деловой работе, а свое назначение оговорил условиями: «сотрудничество с городскими и земскими самоуправлениями» и «созыв Земского сибирского собрания с законодательными функциями»⁵⁷³. Сам же премьер Пепеляев пытался заручиться поддержкой у «земствующих» эсеров.

Если согласиться с мнением Г.З. Иоффе, что «эсеры, меньшевики и близкие им «общественные деятели» не спешили блокироваться с «полевевшими» кадетами и монархистами, сознавая, что те уже политические мертвецы, судорожно хватавшие их – пока еще живых»⁵⁷⁴, то возникает закономерный вопрос – для чего вести переговоры с «мертвецами»? Ответ, видимо, кроется в первоначальном шатком положении эсеро-меньшевиков, когда «маятник» мог качнуться в сторону кадетов, если бы не «одиозность» фигуры Пепеляева и их недостаточная настойчивость в наделении Земского собора законодательными функциями, так умело позднее использованная советской Москвой в Приамурском крае и Владивостоке.

Материалы судебного процесса сыграли определяющую роль для развития советской историографии Гражданской войны в Сибири. Несомненно, второй главной задачей инициаторов процесса была попытка дать свою интерпретацию недавних событий по «большевистской» схеме развития, в отличие от «идеологии правых социалистических элементов». С 13 по 26 июня 1920 г. в московских «Известиях ВЦИК» государственный обвинитель А.Г. Гойхбарг выступил с целой серией статей, посвященных суду на Атамановском хуторе. Цикл начинался конечно же с критики небольшевистских партий на примере и с прямым использованием его следственных материалов.

«В Советской республике, где «социалисты» ходят жаловаться иностранным гостям на стеснение гласности и свободы печати, состоялся гласный и публичный суд, в присутствии 8,5 тысяч, а разновременно десятков тысяч рабочих, красноармейцев и крестьян, – писал Александр Григорьевич. – В течение десяти дней судились не только колчаковцы, но и породившие колчаковщину партии: кадеты, эсеры и меньшевики. Развернувшаяся на суде картина тайных гнусностей этих «пособников демократии» производила такое потрясающее ум человеческий впечатление, что один из подсудимых, бывший у Колчака товарищем министра, повредился в уме: ему стало мерещиться, что у него в камере имеется радио, по которому Ревком узнает мысли подсудимых»⁵⁷⁵.

Взяться за перо Гойхбарга заставило якобы желание просветить московских рабочих насчет А.К. Клафтона, возглавившего летом 1918 г. делегацию от международного Красного Креста по освобождению «большевистских жен и детей», взятых чехами в заложники. Вина Клафтона заключалась в том, что он передал обществу Красного Креста решение о согласии чехов освободить заложников в обмен на список общей численностью в 171 человек, где среди четырех категорий людей значились: кадет Н.М. Кишкин, эсер В.В. Руднев, меньшевики Кучин-Оракский, А.А. Трояновский, Р.А. Абрамович и Г.А. Алексинский. На самом деле не чем иным, как только желанием Гойхбарга поведать на страницах столичной прессы о «бурной» деятельности сибирских большевиков в разоблачениях «гнусностей, картины гниения и разложения партий», появление этой статьи объяснено быть не может.

18 июня без каких-либо комментариев Александр Григорьевич опубликовал доклады «тайного военно-дипломатического агента» генерала Головина, изъятые якобы при аресте адмирала А.В. Колчака. С нашей точки зрения, стоит усомниться в достоверности процитированных документов (действительно, представляющих и на сегодняшний день интерес) по двум причинам. Во-первых, чрезмерное «передергивание» текстов маловразумительным примечанием и нелепыми выводами. Например, приводя текст разговора Головина с У. Черчиллем, где последний коснулся вопроса о «немедленном, по захвате Петрограда, снабжении его продовольствием», Гойхбарг пишет: «Вот почему в мае 1919 г. появилось так много гуманных иностранцев, наперерыв (так в тексте. – С. Д.) друг перед другом, предлагавших нам снабдить Петроград сгущенным молоком и иным продовольствием».

Во-вторых, более чем пространное объяснение происхождения использованной информации. Так, цитируя телеграмму от 8 мая 1919 г. с изложением результатов по полученным кредитам от британского военного министерства на отправку русских офицеров в Россию, публикатор сделал помету – «материал Александра Гойхбарга»⁵⁷⁶.

В последующих за этими статьями трех циклах газетного варианта Александр Григорьевич Гойхбарг попытался суммировать итоги судебного процесса на Атамановском хуторе. Циклы целесообразно разбить на четыре составляющие части.

Первая – оценка значимости суда. Не вдаваясь в подробности декабрьских 1919 г. и январских 1920 г. событий в Иркутске, где главным действующим «лицом», несомненно, должен был бы явиться Политический центр, Гойхбарг констатировал исторический факт: «…в январе сего года была ликвидирована колчаковская власть. Колчак с увозимым золотом был схвачен под Иркутском. В Иркутске было захвачено множество его министров. Значительной части бывших его министров удалось бежать под прикрытием чехов и японцев. И уже в мае в Омске в чрезвычайном революционном трибунале происходил суд над колчаковцами, – через четыре месяца, когда не осталось и следа уже не только от колчаковской военной силы, но и от его преемника Деникина».

Заявленное обвинительным заключением «мировое значение» процесса через месяц сменилось просто «не имевшим себе равного в истории». В связи с последним, автор заключения посчитал себя обязанным донести до рабочих и крестьян советской России, «во что превращаются приличные, «идейные», «социалистически» настроенные люди, когда они вступают в сделку, в соглашение с прямыми бандитами капитала». Подробно остановившись на обстановке в зале суда, А. Гойхбарг описал «зачарованную толпу», со вниманием слушавшую о страшных преступлениях. До ушей прокурора доносился шепот подсудимых: «Что с ними сделала, как скоро их перевоспитала советская власть!»

Вторая часть – характеристика подсудимых Червен-Водали, Шумиловского, Ларионова, Новомбергского, Преображенского, Хроновского, Краснова и Жуковского. Перед тем как кратко остановиться на «преступных деяниях» подсудимых, Гойхбарг вынужденно сетовал, что от этих представителей интеллигенции левых партий почти ни разу не пришлось услышать «политической нотки». «В политических процессах царского времени всегда скамья подсудимых морально возвышалась над властью, их судившей»⁵⁷⁷, – заключил он.

Третья – роль правых социалистических партий в приходе к власти колчаковцев. Раскрывая эту часть своего исторического обзора, Александр Григорьевич признался в том, что на процессе трибунал «отказался от допроса наших свидетелей, от приведения наших доказательств. Мы только гласно объявили то, что скрытно проделывали «возродители»⁵⁷⁸. По его мнению, на суде раскрылось стремление эсеров и меньшевиков, образовавших свои правительства в Уфе и Самаре, подбить на мятеж Чехословацкий корпус.

Четвертая часть – преступления колчаковского правительства. Занявшая самый большой объем, она была посвящена: аресту членов Директории; неудачному восстанию рабочих 21 декабря 1918 г. в Омске (когда освобожденные рабочими арестованные «учредиловцы», «страшась расправы со стороны насильников большевиков, вышли на свободу, но на другой день они добровольно вернулись в тюрьму свободолюбивого демократа Колчака»); расстрелам «эшелонов смертников»; награждению отличившихся колчаковских атаманов; зверствам местных атаманов Г.М. Семенова, Б.В. Анненкова и И.П. Калмыкова; массовым поркам; сжиганию деревень и селений генералом С.Н. Розановым; передаче иностранцам «одной трети украденного для них эсерами и меньшевиками золотого запаса»; распространению за рубежом клеветнической информации о зверствах Красной армии в Сибири; учреждению эмигрантского банка; ссуде членам правительства крупных денежных сумм и льготному обмену рублей на валюту⁵⁷⁹.

Вопросы, которые рассматривались на судебном процессе Атамановского хутора, были основополагающими источниками для развития последовавшей отечественной историографии Гражданской войны в Сибири. При этом выявляется и «первый» историк, определивший круг проблем для исторического поля исследования, – А.Г. Гойхбарг.

Мы не склонны искать объяснения «непопулярности» процесса в историографии Гражданской войны в Сибири обилием более важных и также «забытых» политических процессов на европейской территории России. Ведь в данном случае речь идет о конечном результате крушения «колчаковской авантюры», раскрывающем не обывательско-правовую, а политическую обстановку, по оценке Ленина – «самого критического, по всей вероятности, даже самого критического момента социалистической революции»⁵⁸⁰.

Но повторим вопрос – почему же заявленное обвинителем А.Г. Гойхбаргом «мировое значение» судебного процесса, где преступления обвиняемых «по тяжести, жестокости и разрушительному характеру»⁵⁸¹ выходили за рамки общегосударственных интересов, для центральной советской власти, в конечном счете, таковым не являлось? Даже сам Гойхбарг вынужден был «знакомить» Европейскую Россию с материалами следствия в газетном обзорном варианте, а в статье, опубликованной в том же 1920 году, о суде упомянуть всего четырьмя словами⁵⁸².

«Выпадение» из поля зрения исследователей процесса на Атамановском хуторе можно объяснить несколькими обусловливающими друг друга причинами. Первая – использование процесса Москвой для сокрытия сорвавшихся планов по созданию «Восточно-Сибирской государственности». Вторая – партийная обязанность местных омских и иркутских большевиков публично инсценировать свое «руководство» по свержению Колчака и «колчаковщины». Третья – попытка сместить общественные интересы, первоначально хотя бы в Восточной Сибири, с органов земства и местного самоуправления на ликвидированные за полтора года Советы. Четвертая причина – задача превратить процесс в «политическое убийство всех партий, которые прикрывались какими-то идеями»⁵⁸³.

В результате запланированного утаивания архивных документов по процессу последнее слово-призыв министра труда Л.И. Шумиловского может быть прочитано лишь в начале XXI столетия: «Я говорю, главным образом, для истории, и здесь мои слова выслушивает не только эта аудитория, здесь незримо слушает история и грядущее поколение. Они, эта история и это поколение, окончательно разберутся в нашем споре. Мы не в состоянии судить друг друга с полным беспристрастием. Мы слишком ослеплены борьбой: и те, кто является победителями, и те, кто ударом низвергнут на землю»⁵⁸⁴.

Глава 9

ПЕРЕЧЕНЬ ДОКУМЕНТОВ «СЛЕДСТВЕННОГО ДЕЛА ПО ОБВИНЕНИЮ КОЛЧАКА АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВИЧА И ДРУГИХ»

Первые 12 из 19 дел «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» содержат около 475 документов на 1668 нестандартных листах (согласно заверительным надписям в конце каждого тома). Комплекс документов расположен с нарушением хронологической последовательности, что объясняется предметным комплектованием.

Восстанавливая документированную хронологию событий, можно установить следующие временные рамки и количество документов, без учета копий и дублетов:

Хронологические рамки комплекса документов: 26 октября 1917 г. – 30 июля 1963 г. Приблизительное соотношение подлинных и копийных документов: подлинных – 261, копийных (заверенных и незаверенных), дублетных – 158, фотографий – 56.

Состав «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» целесообразно разбить на основные группы.

Первая группа. Декларация председателя Совета министров Временного Сибирского правительства П.В. Вологодского и документы к декларации.

Декларация Вологодского, зачитанная на заседании Сибирской областной думы. (Машинопись, автограф, печать, подлинник), г. Омск. (1918 г.)

Служебная записка управляющего министерством труда Л.И. Шумиловского в канцелярию Совета министров о штатном расписании и планах деятельности отделов министерства. (Машинопись, подлинник), г. Омск. (17 июля 1918 г.)

Правила реквизиции скоропортящихся грузов на станциях ж/д сибирской сети, задержанных в связи с перерывом сообщения с европейской частью России. (Машинопись, копия). Б. м. (18 июля 1918 г.)

Распоряжение министра финансов о составлении бюджета на 2-е полугодие 1918 г., с приложением указаний по составлению и рассмотрению смет. (Машинопись, копия). Б. м. (24 июля 1918 г.)

Циркулярное письмо министерства финансов и отдела государственного казначейства казенным палатам о немедленном закрытии всех кредитов на 1 июля 1918 г.; об открытии новых счетов, составлении доходных и расходных смет на 1919 г. (Машинопись, копия). Б. м. (25 июля 1918 г.)

Доклад управляющего министерством народного просвещения профессора В. Сапожникова Вологодскому о состоянии дел высшей и средней школ в Сибири. (Машинопись, копия). Б. м. (31 июля 1918 г.)

Правила реквизиции грузов для нужд армии и населения на станциях ж/д сибирской сети. (Машинопись, копия). Б. м. (июль – август 1918 г.)

Доклад уполномоченного по заготовке сена в Западной Сибири Я. Клявина в организационный отдел министерства продовольствия о деятельности. (Машинопись, копия), г. Омск. (02 августа 1918 г.)

Доклад управляющего министерством путей сообщения Г.М. Степаненко Вологодскому о деятельности министерства. (Машинопись, копия), г. Омск. (02 августа 1918 г.)

Доклад управляющего министерством земледелия и колонизации Н. Петрова Вологодскому о деятельности министерства. (Машинопись, подлинник), г. Омск. (02 августа 1918 г.)

Доклад управляющего министерством труда Л. Шумиловского Вологодскому о деятельности министерства. (Машинопись, подлинник), г. Омск. (02 августа 1918 г.)

Доклад члена комитета по заготовке мяса в Сибири (подпись неразборчива) в оргкомитет министерства продовольствия о деятельности комитета. (Машинопись, подлинник). Б. м. (02 августа 1918 г.)

Доклад заведующего финансово-счетным отделом министерства продовольствия (подпись неразборчива) о деятельности отдела. (Машинопись, копия). Б. м. (02 августа 1918 г.)

Доклад зам. начальника отдела снабжения министерства продовольствия (подпись неразборчива) о деятельности отдела. (Машинопись, подлинник). Б. м. (06 августа 1918 г.)

Доклад управляющего МВД, товарища министра МВД А. Грацианова о деятельности и предстоящих задачах МВД. (Машинопись, подлинник), г. Омск. (06 августа 1918 г.)

Доклад министра туземных дел М. Шатилова Вологодскому о деятельности министерства. (Машинопись, подлинник), г. Омск. (8 августа 1918 г.)

Распоряжение директора отдела (ФИО и название отдела не указаны) о пересмотре окладов работников местных учреждений к 20 августа 1918 г. (Машинопись, копия). Б. м. (09 августа 1918 г.)

Сведения министерства финансов о деятельности отдела госказначейства по открытию счетов и выдачи ссуд, бюджетных работах, пенсионном деле. (Машинопись, копия). Б. м. (09 августа 1918 г.)

Доклад министра юстиции Г.Б. Патушинского о состоянии дел сибирских судебных учреждений, принятых мерах к деятельности судебного аппарата и программе предстоящей деятельности министерства. (Машинопись, подлинник), г. Омск. (10 августа 1918 г.)

Перечень узаконений и распоряжений по окладному отделению отдела сборов, изданных до 9 августа 1918 г. (Рукопись, подлинник). Б. м. (23 августа 1918 г.)

Доклад секретаря хлебно-фуражного отдела (ФИО не указаны) министерства продовольствия о деятельности отдела с 8 июня по 1 августа 1918 г. (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Доклад начальника мясного отдела министерства продовольствия Морозова о деятельности отдела с 10 июня по 2 августа 1918 г. (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Доклад начальника холодильного отдела министерства продовольствия Н. Тулунина о деятельности отдела, образованного 17 июня 1918 г. (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Докладная записка неизвестного лица о задачах и деятельности экономического отдела МИД (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Докладная записка неизвестного лица о задачах Восточного отдела МИД. (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Доклад управляющего министерством торговли и промышленности (подпись неразборчива) о деятельности министерства и перспективных планах. (Машинопись, подлинник). Б. м. (август 1918 г.)

Сведения секретаря отдела (подпись неразборчива) о наличии хлеба, зернового фуража и о свободных остатках на 3 августа 1918 г., по районам и губерниям Сибири. (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Сведения секретаря отдела (подпись неразборчива) о выданных нарядах хлебно-фуражного отделения с 8 июня по 1 августа 1918 г. (Машинопись, копия). Б. м. (август 1918 г.)

Доклад и. о. начальника главного управления почт и телеграфа Сибири В. Миронова о деятельности управления. (Машинопись, подлинник), г. Томск. (август 1918 г.)

Доклад неизвестного лица о деятельности министерства туземных дел. (Машинопись). Б. м. (Б. д.)

Справка председателя Иркутского окружного комитета Союза служащих народной связи С.И. Агеева и товарища председателя Иргубчека К.А. Попова, удостоверяющая в том, что материалы к Декларации Вологодского доставлены Агеевым и изъяты из папки и. о. начальника главного управления почт и телеграфа В. Миронова… (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (01 апреля 1920 г.)

Постановление товарища председателя Губчека К. Попова о приобщении документов, доставленных Агеевым к следственным делам П.В. Вологодского и Совета министров. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (5 апреля 1920 г.)

Вторая группа. Документы, составленные членами колчаковского правительства по пути отступления из Омска в Иркутск.

Докладная записка чиновника особых поручений (ФИО не указаны) председателю Совета министров об условиях, при соблюдении которых чехи готовы выступить на фронте против большевиков. (Машинопись, копия), г. Омск. (октябрь 1919 г.)

Телеграмма Колчака в Иркутск председателю Совета министров и управляющему делами МИД с требованием прекратить отношения с лицами, подписавшими меморандум от 13 ноября 1919 г. (Машинопись, копия). Поезд Колчака… (25 ноября 1919 г.)

Выписка из переговоров по прямому проводу Данилова (должность не указана) с представителем министерства финансов (ФИО не указаны) об уничтожении всех распоряжений по открытию текущих счетов и переадресовки счетов. (Машинопись, копия). Б. м. (28 ноября 1919 г.)

Телеграмма генерала М.И. Занкевича в Иркутск о распоряжении Колчака пропускать литерные поезда по четному ж/д пути. (Бланк телеграммы, машинопись). Поезд литер «Б», ст. Мариинск. (13 декабря 1919 г.)

Телеграмма генерала М.И. Занкевича генералам М. Жанену, Сыровому и заместителю председателя Совета министров о требовании Колчака не отбирать паровозы от литерных поездов, пропуская литерные вне очереди. (Бланк телеграммы, машинопись). Б. м. (15 декабря 1919 г.)

Телеграмма товарища министра иностранных дел В.Г. Жуковского (адресат не указан) об утверждении правительственного сообщения, которое будет опубликовано от Совета министров. (Машинопись, копия). Поезд Колчака. (16 декабря 1919 г.)

Телеграмма генерала Занкевича в Иркутск заместителю председателя Совета министров Третьякову и генералу Сыровому о задержании чехами на ст. Красноярск паровозов для Колчака и просьбе дать срочное распоряжение о беспрепятственном следовании всех литерных поездов Колчака. (Бланк телеграммы, машинопись, копия). Поезд Колчака. (17 декабря 1919 г.)

Телеграмма генерала Занкевича заместителю председателя Совета министров, генералам Жанену, Сыровому, Гейчке и Зих об инциденте с паровозом на ст. Каштан 17 декабря 1919 г. (Бланк телеграммы, машинопись). Поезд Колчака. (17 декабря 1919 г.)

Телеграмма Колчака, генералов Занкевича и А.А. Мартьянова в Иркутск заместителю председателя Совета министров с протестом против задержки поезда и нанесения оскорблений Верховному правителю. (Бланк телеграммы, машинопись). Поезд Колчака. (17 декабря 1919 г.)

Телеграмма главнокомандующего армиями Восточного фронта генерал-лейтенанта В.О. Каппеля генералу Сыровому в Иркутск с требованием незамедлительно извинений перед Колчаком и принятия вызова на дуэль. (Бланк телеграммы, подлинник). Б. м. (19 декабря 1919 г.)

Телеграмма полковника Чулина в Иркутск генералу Сыровому с просьбой дождаться русских частей для несения охраны ж/д. (Бланк телеграммы, подлинник). Б. м. (19 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу А.А. Червен-Водали со старшим инспектором путей сообщения Глухаревым. (Машинопись, копия). Б. м. (20 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу старшего юрисконсульта Антропова с секретарем председателя Совета министров Черниховским. (Машинопись, подлинник). Б. м. (20 декабря 1919 г.)

Телеграмма генерал-майора Г.М. Семенова генералу Каппелю с приветствием его «рыцарского патриотического» поступка и готовностью заменить его место у барьера (о вызове на дуэль Каппелем Сырового). (Бланк телеграммы, машинопись). Б. м. (21 декабря 1919 г.)

Телеграмма В.Н. Пепеляева Червен-Водали о срыве разговора по прямому проводу. (Бланк телеграммы, подлинник). Поезд Колчака. (22 декабря 1919 г.)

Телеграмма В.Н. Пепеляева Червен-Водали о своем решении приехать в Красноярск и отказе следовать впереди поезда Колчака. (Бланк телеграммы, подлинник), [ст. Красноярск]. (22 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу В.Н. Пепеляева с Червен-Водали. (Машинопись, копия). Б. м. (23 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу Г.К. Гинса с директором канцелярии генералом Мартьяновым. (Машинопись, копия). Б. м (23 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу Троицкого (должность не указана) с Червен-Водали. (Рукопись, подлинник). Б. м. (24 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу командарма 1-й Сибирской армии генерала А. Пепеляева с Червен-Водали. (Машинопись, копия). Б. м. (25 декабря 1919 г.)

Телеграмма атамана Семенова в Иркутск председателю Совета министров с приказом продержаться до прибытия отряда генерала Скипетрова. (Бланк телеграммы, машинопись, копия). Б. м. (25 декабря 1919 г.)

Разговор по прямому проводу Червен-Водали с дипломатическим представителем от чехов доктором Гирза. (Машинопись, копия). Б. м. (декабрь 1919 г.)

Телеграмма атамана Семенова к чехам с призывом не чинить препятствий в продвижении поезда Колчака. (Бланк телеграммы, машинопись, копия). Б. м. (декабрь 1919 г.)

Распоряжение генерала Скипетрова с объявлением необязательными для него переговоров Совета министров с мятежниками и перехода гарнизона под его прямое подчинение. (Машинопись, копия). Б. м. (03 января 1920 г.)

Опись № 9-а телеграмм и разговоров по прямому проводу, относящихся ко времени, предшествующему перевороту 4–5 января 1920 г., составленная К.А. Поповым. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

То же, № 4/9-а. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Третья группа. Документы арестов А.В. Колчака, В.Н. Пепеляева и А.В. Тимиревой.

Расписка дежурного офицера 6-го чехословацкого полка Боровичка в принятии акта ареста Верховного правителя и председателя Совета министров. (Рукопись, подлинник), ст. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Протокол обыска Колчака, Пепеляева и Тимиревой, составленный уполномоченным Политического центра В. Мерхалевым. (Рукопись, подлинник), ст. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Расписка начальника гарнизона Иркутска есаула (подпись неразборчива) о принятии от Колчака 35 тысяч рублей. (Рукопись, подлинник), ст. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Расписка начальника Иркутской губернской тюрьмы (подпись неразборчива), выданная члену Политического центра М.С. Фельдману, в принятии под стражу Колчака, Пепеляева и Тимиревой. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Четвертая группа. Документы арестов, касающиеся пассажиров, обслуживающего персонала и охраны, прибывших на ст. Иркутск с поездом А.В. Колчака, и порядке распределения ценностей и вещей, обнаруженных в поезде.

Постановление ЧСК № 27 о задержании 112 человек из поезда Колчака и препровождении их в Иркутскую тюрьму с зачислением за ЧСК и начальником штаба народно-революционной армии. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (16 января 1920 г.)

Копия акта в принятии от коменданта Иркутска мешка с золотом и бриллиантами, изъятыми из поезда Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (24 января 1920 г.)

Служебная записка председателя ЧСК Политического центра К.А. Попова начальнику тюрьмы с препровождением списка лиц, прибывших с поездом Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (январь 1920 г.)

Списки лиц, задержанных при аресте поезда Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (январь 1920 г.)

Препроводительное письмо секретаря губревкома (ФИО неразборчивы) к постановлению Ревкома от 26 февраля 1920 г. о порядке распределения ценностей и вещей, изъятых из поезда Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (27 февраля 1920 г.)

Пятая группа. Документы к следственному делу А.В. Колчака.

Фотография адмирала. (01 мая 1919 г.)

Проект сводки вопросов по ведению допроса. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (январь 1920 г.)

Протокол допроса № 1. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (20 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 1. (Правленая машинопись, подлинники, копии), г. Иркутск. (21 января 1920 г.)

Служебная записка К.А. Попова в Правительствующий сенат с просьбой прислать все указы, приказы и документы по делу Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (22 января 1920 г.)

Протокол допроса № 2. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 2. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (23 января 1920 г.)

Протокол допроса № 3. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 3. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (24 января 1920 г.)

Протокол допроса № 4. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (26 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 4. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (26 января 1920 г.)

Протокол допроса № 5. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (27 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 5. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (27 января 1920 г.)

Протокол допроса № 6. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (28 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 6. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (28 января 1920 г.)

Заявление Колчака с просьбой выдать ему белье и сапоги. (Рукопись, подлинник). Иркутская тюрьма. (28 января 1920 г.)

Служебная записка Попова в комендатуру Иркутска с просьбой вернуть вещи, изъятые у Колчака и Тимиревой. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (28 января 1920 г.)

Мандат, выданный члену ЧСК А.Н. Алексеевскому, на право разбора документов в сенате, относящихся к делу Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (29 января 1920 г.)

Протокол допроса № 7. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (30 января 1920 г.)

Стенограмма допроса № 7. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (30 января 1920 г.)

Протокол допроса № 8. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (04 февраля 1920 г.)

Стенограмма допроса № 8. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (04 февраля 1920 г.)

Рапорт коменданта Иркутской тюрьмы (подпись неразборчива) о найденной при обыске Колчака переписке с Тимиревой. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (05 февраля 1920 г.)

Протокол допроса № 9. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (06 февраля 1920 г.)

Стенограмма допроса № 9. (Машинопись, подлинник, копия), г. Иркутск. (06 февраля 1920 г.)

Выписки из стенограммы допроса № 9. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (06 февраля 1920 г.)

Постановление губревкома о распределении вещей Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (26 февраля 1920 г.)

Записка Колчака Тимиревой. (Рукопись, карандаш, подлинник), г. Иркутск. (январь – февраль 1920 г.)

Расписка Попова в принятии от стенографистки С. Каминской разорванной стенограммы допросов Колчака, доставленной из квартиры стенографистки Дробышевской. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (17 марта 1920 г.)

Постановление Попова о распределении четырех экземпляров отпечатанного стенографического отчета допросов Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 марта 1920 г.)

Опись № 1/9 документов личной папки Колчака, изъятых из поезда из папки одного из адъютантов (ФИО не указаны). (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (26 марта 1920 г.)

Акт, составленный уполномоченным II отделения СО ВЧК Релишевским об изъятии из квартиры Б.И. Николаевского показаний Верховного правителя на 171 лл. (Машинопись, копия). Б. м. (08 апреля 1921 г.)

Препроводительное письмо заместителя начальника 2-го отделения Шимажевского в архив ГПУ к стенографическому отчету протоколов допроса Колчака на 218 лл. (Машинопись, подлинник). Б. м. (23 марта 1922 г.)

Вырезка из газеты (название не указано) со статьей С. Чудновского «Расстрел Колчака и Пепеляева. Из воспоминаний бывшего председателя Иркутской ЧК». (Газета). Б. м. (16 января 1935 г.)

Расшифровка текста записки Колчака к Тимиревой, выполненная уполномоченным 7-м отделением УСО ГУГБ НКВД. (Машинопись, подлинник), г. Москва… (03 мая 1935 г.)

Шестая группа. Документы к следственному делу В.Н. Пепеляева.

ПаспортВ.Н. Пепеляева… (Фирменный бланк). Б. м. (16 сентября 1918 г.)

Служебный билет 1-го класса для бесплатного проезда по всей сети Российских ж/д, выданный управляющему МВД В.Н. Пепеляеву. (Фирменный бланк), г. Омск. (09 мая 1919 г.)

Удостоверение № 4 о том, что Пепеляев не подлежит призыву в армию. (Фирменный бланк). Б. м. (16 августа 1919 г.)

Удостоверение об отсрочке от призыва в армию. (Фирменный бланк), г. Омск. (25 сентября 1919 г.)

Заявление Пепеляева в ЧСК о нежелании своего освобождения из тюрьмы в ожидании суда. (Рукопись, подлинник). Иркутская тюрьма. (03 февраля 1920 г.)

Прошение вдовы Е. Пепеляевой с просьбой выдать ей вещи мужа. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (09 февраля 1920 г.)

Расписка Е. Пепеляевой в получении вещей мужа. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (11 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК о прекращении следственного дела на Пепеляева ввиду его казни, с выдачей предсмертной записки Е. Пепеляевой. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (12 февраля 1920 г.)

Расписка Е. Пепеляевой в получении переписки и бумаг, относящихся к делу ее мужа. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (17 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК о препровождении заявления Е. Пепеляевой в губревком с просьбой о выдаче тела мужа, с заключением, что со стороны ЧСК препятствий к ее просьбе не имеется. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (20 февраля 1920 г.)

Служебная записка управляющего делами губревкома (подпись неразборчива) о том, что тело В.Н. Пепеляева погребено и выдано быть не может. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (23 февраля 1920 г.)

Расписка Е. Пепеляевой в получении часов мужа. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 февраля 1920 г.)

Справка, составленная товарищем председателя ЧСК Поповым о том, что с В.Н. Пепеляева не снято ни одного допроса ввиду смертного приговора… (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (10 марта 1920 г.)

Опись документов и переписки В.Н. Пепеляева. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Опись № 4 документов бывшего председателя Совета министров. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Седьмая группа. Документы о расстреле Верховного правителя и председателя Совета министров.

Постановление № 27 иргубревкома о расстреле Колчака и Пепеляева… (Машинопись, копия), г. Иркутск. (06 февраля 1920 г.)

Опись вещей Колчака и Пепеляева, хранившихся в Иркутской тюрьме. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (07 февраля 1920 г.)

Восьмая группа. Документы к следственному делу А.В. Тимиревой.

Свидетельство Приморской земской управы, выданное взамен загранпаспорта, гражданке Российской Республики А.В. Тимиревой. (Фирменный бланк, фотография), г. Владивосток. (15 июля 1918 г.)

Заявление Тимиревой в ЧСК с просьбой о свидании с Колчаком. (Рукопись, карандаш, подлинник). Иркутская тюрьма. (16 января 1920 г.)

Протокол допроса № 1. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 января 1920 г.)

Протокол допроса № 2. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (26 января 1920 г.)

Постановление ЧСК о содержании Тимиревой под стражей в тюрьме. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (26 января 1920 г.)

Служебная записка уполномоченного Политического центра М. Гордона в ЧСК с просьбой выслать постановление о содержании под стражей Тимиревой. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (январь 1920 г.)

Записка Тимиревой (адресат не указан) с просьбой прислать ей и Колчаку теплые вещи и одежду. (Рукопись, карандаш, подлинник). Иркутская тюрьма. (январь – февраль1920 г.)

Распоряжение К.А. Попова о направлении прошения Тимиревой с просьбой о выдаче тела Колчака в иргубревком. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (19 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК № 722 о высылке Тимиревой под надзор милиции на проживание в Верхоленск. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (22 февраля 1920 г.)

Служебная записка управляющего делами иргубревкома (подпись неразборчива) в ЧСК с ответом на прошение Тимиревой о выдаче тела Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 февраля 1920 г.)

Служебная записка К. Попова начальнику тюрьмы с просьбой сообщить Тимиревой, что ее прошение о выдаче тела Колчака направлено в иргубревком (Машинопись, копия), г. Иркутск. ([февраль] 1920 г.)

Служебная записка К. Попова начальнику тюрьмы с просьбой сообщить Тимиревой, что тело Колчака погребено и никому выдано быть не может. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (февраль 1920 г.)

Служебная записка К. Попова начальнику милиции Иркутска о порядке препровождения Тимиревой к месту высылки. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (25 февраля 1920 г.)

Служебная записка К. Попова начальнику Верхоленской городской милиции о порядке надзора над Тимиревой во время ее проживания в городе. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (25 февраля 1920 г.)

Арестантское препроводительное письмо начальника Иркутской городской милиции на этапирование Тимиревой к месту высылки. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. ([02] марта 1920 г.)

Служебная записка начальника Иркутской уездной милиции в ЧСК о невозможности отправки Тимиревой в ссылку ввиду ее болезни. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (06 марта 1920 г.)

Постановление ЧСК о содержании Тимиревой в Иркутске без предъявления каких-либо обвинений, ввиду отсутствия связи с Верхоленском и напряженной революционной обстановки. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (10 марта 1920 г.)

Расписка товарища председателя ирчека (подпись неразборчива) о принятии вещей самоарестовавшейся Тимиревой. (Рукопись, копия), г. Иркутск. (12 марта 1920 г.)

Справка врача Иркутской тюрьмы Давыдова о направлении Тимиревой в больницу по подозрению на тиф. (Рукопись, копия), г. Иркутск. (16 марта 1920 г.)

Служебная записка К. Попова начальнику Иркутской милиции (ФИО не указаны) об отмене постановления о высылке Тимиревой в Верхоленск и возврате ему всей переписки. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (19 марта 1920 г.)

Препроводительное письмо начальника Иркутской уездной милиции (ФИО не указаны) в ЧСК к представляемой переписке по вопросу высылки Тимиревой. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Постановление иргубчека о направлении Тимиревой в Омск. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (28 марта 1920 г.)

Расшифрованная записка Тимиревой (адресат не указан) с просьбой прислать ей и Колчаку теплые вещи и одежду. (Машинопись), г. Москва. (3 мая 1935 г.)

Девятая группа. Документы к следственному делу A.A. Червен-Водали.

Удостоверение члена Государственного экономического совещания Червен-Водали. (Машинопись, подлинник). Б. м. (07 августа 1919 г.)

Воззвание правительства, за подписью Червен-Водали. (Рукопись, копия), г. Иркутск. (26 декабря 1919 г.)

Обращение к населению, за подписью Червен-Водали. (Рукопись, копия), г. Иркутск. (27 декабря 1920 г.)

Записка Червен-Водали Я.Н. Ходукину о том, что он на пароходе «Сибиряк» переплыл через Ангару. (Рукопись, подлинник), ст. Иркутск. (05 января 1920 г.)

Пропуск Червен-Водали на право проезда на правый берег Ангары. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (до 6 января 1920 г.)

Расписка врид начальника Иркутской тюрьмы (подпись неразборчива) о принятии под стражу Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (06 января 1920 г.)

Постановление члена Политического центра А.А. Иваницкого-Василенко о предварительном задержании и аресте Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (07 января 1920 г.)

Протокол, составленный Иваницким-Василенко в том, что им было изъято у Червен-Водали 79 100 рублей. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (07 января 1920 г.)

Протокол допроса Червен-Водали № 1. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (12 января 1920 г.)

Служебная записка К. Попова начальнику 1-го района Иркутской городской милиции с просьбой найти пропавшие в гостинице «Модерн» вещи Червен-Водали. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (13 января 1920 г.)

Акт, составленный К.А. Поповым о результатах осмотра гостиницы «Модерн» на предмет выявления бумаг и вещей Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (13 января 1920 г.)

Протокол допроса Червен-Водали № 2. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (14 января 1920 г.)

Протокол допроса Червен-Водали № 3. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Постановление ЧСК о мерах по розыску денег, изъятых при аресте Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Постановление ЧСК с разрешением Червен-Водали написать особое заявление о своей прошлой политической деятельности. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 января 1920 г.)

Ордер на обыск помещений Оренбургского военного юнкерского училища с целью выявления трех ящиков с деньгами. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (18 января 1920 г.)

Заявление Червен-Водали в ЧСК с просьбой разрешить предоставить следствию сведения о своей прошлой общественно-политической деятельности в России и автобиографию. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (19 января 1920 г.)

Выписка из протокола допроса № 3 Червен-Водали о 9 миллионах 80 тысячах рублей, находящихся в Оренбургском военном училище, и 380 тысячах рублей у директора департамента милиции г. Иркутска Казакова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (19 января 1920 г.)

Протокол обыска помещений Оренбургского военного училища, составленный М.Ф. Миллионщиковым. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (19 января 1920 г.)

Служебная записка уполномоченного Политического центра начальнику Оренбургского военного училища с просьбой подтвердить получение 200 тысяч рублей на расходы. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (21 января 1920 г.)

Служебная записка уполномоченного Политического центра в ЧСК о результатах запросов по суммам в 300 и 200 тысяч рублей, выданных Иркутскому казачьему войску. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (21 января 1920 г.)

Заявление Червен-Водали с просьбой купить для него белье. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (до 18 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК о выдаче племяннице Червен-Водали Т.А. Агте 10 тысяч рублей керенками для покупки ему белья. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (18 февраля 1920 г.)

Свидетельство тюремного врача о состоянии здоровья Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (21 февраля 1920 г.)

Прошение Червен-Водали в ЧСК с просьбой оказать ему доверие и отпустить на лечение домой. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (22 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК о выдаче Т.А. Агте 10 тысяч рублей керенками для покупки белья Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 февраля 1920 г.)

Прошение Т.А. Агте в ЧСК с просьбой заменить Червен-Водали тюремное заключение на домашний арест. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (26 февраля 1920 г.)

Записка Червен-Водали с просьбой разрешить посещение племянницы в тюрьме. (Рукопись, карандаш, подлинник), г. Иркутск. (февраль 1920 г.)

Повестка товарища председателя ЧСК К. Попова ряду лиц с вызовом для опроса в качестве свидетелей по делу Червен-Водали. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (до 4 марта 1920 г.)

Протокол опроса в качестве свидетеля по делу Червен-Водали П.В. Зицермана. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (04 марта1920 г.)

Протокол опроса в качестве свидетеля по делу Червен-Водали Я.Н. Ходукина. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (04 марта 1920 г.)

Протокол опроса в качестве свидетеля по делу Червен-Водали Я.Н. Ходукина. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (05 марта 1920 г.)

Протокол опроса в качестве свидетеля по делу Червен-Водали А.Я. Гончарова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (11 марта 1920 г.)

Постановление ЧСК об отклонении просьбы Червен-Водали об освобождении его из тюрьмы на 2–3 дня для «устройства личных дел». (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (17 марта 1920 г.)

Постановление К. Попова о приобщении лент прямых переговоров генерала Вагина к делу Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (22 марта 1920 г.)

Опись документов, изъятых у Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (29 марта 1920 г.)

Опись № 8 документов и переписки, изъятых у Червен-Водали. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (29 марта 1920 г.)

Протокол опроса в качестве свидетеля по делу Червен-Водали И.И. Ахматова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (30 марта 1920 г.)

Протокол опроса в качестве свидетеля по делу Червен-Водали А.Н. Алексеевского. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Опись № 8/3 документов, изъятых у Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (30 марта 1920 г.)

Опись № 2 документов Червен-Водали и П.А. Бурышкина. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Опись № 5 документов и переписки Червен-Водали и П.А. Бурышкина. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Справка К.А. Попова о том, что документы, перечисленные в описи № 9-а, приобщены к делу Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Постановление К. Попова о составе дополнительных обвинений, предъявленных Червен-Водали. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (8 апреля 1920 г.)

Протокол допроса Червен-Водали № 4 в форме заявления о прошлой общественно-политической деятельности в России. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 апреля 1920 г.)

Протокол допроса без номера Червен-Водали о событиях в Александровской каторжной тюрьме в декабре 1919 г. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (17 апреля 1920 г.)

Опись № 6 (зачеркнуто и надписано № 41) документов и переписки, изъятых из папки Червен-Водали. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (Б. д.)

Справка уполномоченного 7-го отделения УСО ГУГБ НКВД о том, что протоколы допросов Червен-Водали № 1–3 и часть его заявления изъедены крысами. (Рукопись, подлинник), г. Москва. (3 мая 1935 г.)

Десятая группа. Документы к следственному делу П.В. Вологодского.

Заявление председателя Совета министров Временного Сибирского правительства Вологодского председателю Административного совета об отказе формировать Совет министров, если на совете не пройдет обсуждение назначения Е.Ф. Роговского на пост товарища министра внутренних дел. (Рукопись, подлинник), г. Омск. (31 октября 1918 г.)

Телеграмма Совета управляющих ведомствами Вологодскому и Колчаку с требованием освободить арестованных членов правительства и восстановить права Всероссийского Временного правительства. (Машинопись, копия). Б. м. ([18] ноября 1918 г.)

Служебная записка Вологодского Верховному правителю с предъявлением условий своего дальнейшего пребывания на посту. (Машинопись, копия). Б. м. (19 ноября 1918 г.)

Опись документов Вологодского, изъятых при обыске фабрики В.С. Иванова в г. Иркутске. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (январь 1920 г.)

Одиннадцатая группа. Документы к следственному делу студента Иркутского университета, переводчика и секретаря А.И. Венедиктова, арестованного по делу П.В. Вологодского.

Ордер на обыск квартиры и арест А.И. Венедиктова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (27 февраля 1920 г.)

Протокол обыска квартиры с изъятием переписки колчаковского правительства. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (28 февраля 1920 г.)

Постановление об аресте Венедиктова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (28 февраля 1920 г.)

Постановление заведующего отделом разведки (организация и ФИО не указаны) об освобождении из-под стражи Венедиктова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (29 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК о производстве допроса Венедиктова о деятельности Вологодского. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (02 марта 1920 г.)

Повестка следователя ЧСК В. Юновесдова Венедиктову с требованием прибыть для дачи показаний. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (10 марта 1920 г.)

Протокол допроса Венедиктова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (13 марта 1920 г.)

Газетная вырезка о назначении Венедиктова членом жюри по премированию победителя конкурса на [лучшие] слова и музыку гимна колчаковского правительства. (Газета). Б. м. (Б. д.)

Письмо неизвестного лица Венедиктову. (Рукопись, подлинник), ст. Кузино, Пермская губ. (26 октября 1917 г.)

Письмо П.В. Вологодского отцу Венедиктова с приглашением зайти для переговоров об устройстве А.И. Венедиктова на работу в МИД. (Машинопись, подлинник). Б. м. (08 августа 1918 г.)

Письмо отца. (Рукопись, подлинник). Б. м. (17 ноября 1918 г.)

Письмо полкового адъютанта [И. Тихомирова]. (Рукопись, подлинник), г. Пермь. (11 января 1919 г.)

Письмо отца. (Рукопись, подлинник). Б. м. (31 января 1919 г.)

Письмо полкового адъютанта [И. Тихомирова]. (Рукопись, подлинник), дер. Голяшка. (01 февраля 1919 г.)

Письмо отца. (Рукопись, подлинник), г. Томск. (21 марта 1919 г.)

Письмо отца. (Рукопись, подлинник), г. Томск. (28 марта 1919 г.)

Записка неизвестного лица. (Рукопись, подлинник). Б. м. (Б. д.)

Двенадцатая группа. Послужные формулярные списки, биографии членов правительства и документы к производству следственных дел на арестованных членов правительства.

Биография управляющего делами Совета министров Г.К. Гинса. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Омск. (13 сентября 1918 г.)

Послужной формулярный список государственного контролера Г.А. Краснова… (Фирменный бланк, копия), г. Омск. (31 декабря 1918 г.)

Послужной формулярный список министра путей сообщения, коллежского асессора Л.А. Устругова. (Фирменный бланк, копия), г. Омск. ([1918 г.])

Послужной формулярный список товарища министра юстиции А.П. Морозова… (Фирменный бланк, копия), г. Омск. (01 января 1919 г.)

Краткая записка о прохождении службы контр-адмирала М.И. Смирнова. (Машинопись, копия), г. Омск. (26 февраля 1919 г.)

Послужной формулярный список товарища министра внутренних дел В.Н. Пепеляева. (Машинопись, копия). Б. м. (26 апреля 1919 г.)

Послужной формулярный список товарища министра снабжения и продовольствия К.Н. Неклютина. (Фирменный бланк, копия), г. Омск. (30 апреля 1919 г.)

Биография управляющего МИД С.Н. Третьякова. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Иркутск. (27 ноября 1919 г.)

Биография управляющего МВД А.А. Червен-Водали. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Иркутск. (27 ноября 1919 г.)

Биография министра земледелия Н.И. Петрова. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Иркутск. (09 декабря 1919 г.)

Биография министра народного просвещения П.П. Преображенского. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Иркутск. (09 декабря 1919 г.)

Биография заместителя председателя Совета министра и управляющего МИД С.Н. Третьякова. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Иркутск. (09 декабря 1919 г.)

Биография председателя Совета министров и министра внутренних дел В.Н. Пепеляева. (Машинопись, копия газетной статьи), г. Иркутск. (09 декабря 1919 г.)

Послужной формулярный список генерала от артиллерии военного министра М.В. Ханжина. (Фирменный бланк, копия). Б. м. (Б. д.)

Послужной формулярный список товарища министра торговли и промышленности А.М. Окорокова. (Фирменный бланк, копия). Б. м. (Б. д.)

Биография управляющего министерством народного просвещения П. Преображенского. (Машинопись, копия). Б. м. (Б. д.)

Биография министра труда Л.И. Шумиловского. (Машинопись, копия). Б. м. (Б. д.)

Записка неизвестного автора под названием «Состав Совета министров» с краткими биографиями: Г.К. Гинса, И.А. Михайлова, Т.В. Бутова, П.В. Вологодского, Зефирова, Молодых, Сапожникова, Старынкевича, А.Н. Гаттенбергера, Грацианова, Новомбергского, Коропачинского, В.Н. Пепеляева, Щукина, Шумиловского, Тельберга, И.В. Павлова, А.Н. Неверова. (Машинопись, копия). Б. м. (Б. д.)

Служебная записка неизвестного автора по вопросу признания иностранными государствами правительства Колчака. (Машинопись, автограф Тельберга). Б. м. (Б. д.)

Список адресов и телефонов министров и министерств колчаковского правительства. (Машинопись, подлинник). Б. м. (Б. д.)

Постановление К.А. Попова о приобщении биографий и послужных формулярных списков членов правительства к следственному делу Совета министров. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 марта1920 г.)

Опись биографий и послужных формулярных списков членов правительства, изъятых из бумаг министра внутренних дел, обнаруженных у Н.И. Бевад. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Протокол осмотра вещей И.А. Благовещенского, В.Н. Казакова, Л.И. Шумиловского, А.П. Морозова, А.А. Нератова, К.А. Бодиско, Н.И. Бевад, А.И. Писарева, П.И. Шмидта, В.у. Язвицкого, Ф.Ф. Петрова, М.М. Лойкаш, А.Н. Скрябина, М.Н. Шулыгина, К.Г. Вернеховского, В.Л. Кострицына, А.И. Яглинова и Н.Н. Сергеева. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (07 января 1920 г.)

Постановление ЧСК о выводе производства дознания 29 членов правительства из ведения гражданской следственной комиссии в ведение ЧСК. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (09 января 1920 г.)

Постановление ЧСК о составе вопросов к первоначальному формальному опросу арестованных членов правительства. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (10 января 1920 г.)

Постановление ЧСК об освобождении под поручительство Качаева. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (16 января 1920 г.)

Постановление ЧСК № 25 об оставлении под арестом 27 членов колчаковского правительства. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (17 января 1920 г.)

Служебная записка К.А. Попова уполномоченному Политического центра по финансовому ведомству (ФИО не указаны) с просьбой сообщить сведения о расходовании 9 миллионов рублей. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (19 января 1920 г.)

Подтверждение управляющего делами (организация не указана) Оборина в получении 1 504 752 рублей, изъятых у разных лиц. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (23 января 1920 г.)

Служебная записка К. Попова в иргубревком об исправлении списка изъятых денежных сумм. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (29 января 1920 г.)

Постановление ЧСК с формулировкой обвинений к арестованным членам колчаковского правительства. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (30 января 1920 г.)

Выписка из протокола заседания губревкома с решением о конфискации всех ценностей и денег у лиц, причастных к колчаковскому правительству. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (01 марта 1920 г.)

Разъяснение иргубревкома для ЧСК, кого следует понимать под лицами, «причастными к бывшему правительству». (Машинопись, копия), г. Иркутск. (05 марта 1920 г.)

Постановление ЧСК о направлении в отдел юстиции при Сибревкоме 22 арестованных и дел на них. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (08 марта 1920 г.)

Постановление ЧСК о розыске Бутова, Вологодского, Шевелева, Руденского, Зефирова, Мильтонова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (10 марта 1920 г.)

Постановление ЧСК об освидетельствовании состояния здоровья заключенных в тюрьме Гришиной-Алмазовой, Кэнэ, Янсон, Ковязиной и Тимофеевой. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (13 марта 1920 г.)

Телеграмма представителя ВЧК при Сибревкоме Павлуновского в Иркутск о немедленном направлении под конвоем в Омск арестованных членов колчаковского правительства. (Машинопись, бланк телеграммы, копия), г. Омск. (20 марта 1920 г.)

Шифрованная телеграмма по делу арестованных членов колчаковского правительства. (Шифр не указан, машинопись, копия), г. Омск. (23 марта 1920 г.)

Постановление ЧСК о возобновлении розыска Прокушева, Устругова, Мельникова и Окорокова. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (25 марта 1920 г.)

Справка К.А. Попова о том, что записка под заголовком «Состав Совета министров» обнаружена среди документов в поезде Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (29 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении к следственному делу Совета министров записки «Состав Совета министров». (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (05 апреля 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о предъявлении обвинений в преступной деятельности Краснову, Грацианову, Ячевскому, Жуковскому, Морозову, Малиновскому, Ларионову, Степаненко, Преображенскому, Палечеку, Шумиловскому, Василевскому, Введенскому и Писареву. (Рукопись, подлинник, автографы всех упомянутых лиц, удостоверяющие их ознакомление с постановлением). [г. Иркутск]. (10 апреля 1920 г.)

Справка следователя Сибоблревтрибунала (ФИО не указаны) об установлении участия в деятельности правительства товарища министра народного просвещения Палечека. (Машинопись, копия), г. Омск. (28 апреля 1920 г.)

Список денег, находящихся в ЧСК, изъятых при арестах разных лиц на сумму 1,5 миллиона рублей, составленный С.Г. Чудновским. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (Б. д.)

Тринадцатая группа. Документы юридического совещания при Политическом центре, приобщенные к следственному делу о валютном обмене членами правительства Колчака рублей на японские иены по льготному курсу.

Телеграмма товарища министра финансов Новицкого во Владивосток с просьбой перевода в Харбин (Русско-Азиатский банк) 50 тысяч иен в распоряжение Вологодского и Краснова, с правом каждого из них распоряжаться данным счетом. (Машинопись, копия). Б. м. (03 ноября 1919 г.)

Телеграмма министра финансов Л.В. фон Гойера во Владивосток с просьбой кредитовать счет в Харбине на сумму 50 тысяч иен. (Машинопись, копия). Б. м. (24 ноября 1919 г.)

Распоряжение председателя Совета министров В.Н. Пепеляева с требованием докладывать о случаях обмена рублей на иены. (Машинопись, копия). Б. м. (29 ноября 1919 г.)

Выписка из разговора по прямому проводу товарища министра финансов Данилова о кредитовании счетов Г.Г. Тельберга на сумму 14 400 иен, Н.И. Петрова на сумму 7300 иен, А.П. Мальцева на сумму 3150 иен, путем списания счета Данилова. (Машинопись, копия). Б. м. (30 ноября 1919 г.)

Заявление П.В. Вологодского Совету министров о списании инфляционной разницы с обмененных им 85 тысяч рублей на иены во избежание нареканий, что обмен прошел по инициативе министров, оставивших свои посты при отступлении из Омска. (Рукопись, подлинник). Б. м. (12 декабря 1919 г.)

Доклад директора департамента госказначейства (ФИО не указаны) уполномоченному Политического центра по ведомству финансов о внесении им 31 500 рублей для открытия счета на 3150 иен в Харбинском отделении Русско-Азиатского банка. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (09 января 1920 г.)

Служебная записка уполномоченного Политического центра по финансам (ФИО не указаны) председателю юридического совещания при Политцентре о результате опроса служащих кредитной канцелярии и поиске документов о получении членами правительства иен по льготному курсу. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (10 января 1920 г.)

Четырнадцатая группа. Документы обысков пимокатной фабрики В.С. Иванова и допросов свидетелей по делу сокрытия ценных вещей и документов Г.К. Гинса.

Протокол допроса владельца пимокатной фабрики В.С. Иванова по поводу сокрытия вещей и документов Гинса на его фабрике. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (Б. д.)

Протокол № 3 обыска помещений фабрики, с нахождением ящика денщика Гинса. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (28 января 1920 г.)

Протокол допроса в качестве свидетеля по делу Иванова И.А. Волкова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (31 [января] 1920 г.)

Протокол допроса в качестве свидетеля по делу Иванова солдата Н.И. Колыско. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (31 [января] 1920 г.)

Постановление ЧСК о заключении под стражу В.С. Иванова, И.А. Волкова и Н.И. Колыско. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (31 [января] 1920 г.)

Протокол обыска дома Иванова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (31 [января] 1920 г.)

Протокол очной ставки Иванова, Колыско и Волкова по вопросу завоза на фабрику некоторых вещей. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (январь – февраль 1920 г.)

Постановление ЧСК об освобождении из-под стражи В.С. Иванова под залог в 500 тысяч рублей (Машинопись, копия), г. Иркутск. (04 февраля 1920 г.)

Постановление ЧСК об освобождении из-под стражи В.С. Иванова под поручительство недвижимого имущества. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (19 февраля 1920 г.)

Пятнадцатая группа. Протоколы и выписки из протоколов служащих контрразведки при штабе Иркутского военного округа колчаковского правительства о событиях в декабре 1919 г. и январе 1920 г.

Протокол допроса штатного преподавателя Академии Генштаба А.Д. Сыромятникова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (11 января 1920 г.)

Выписка из протокола допроса № 1 начальника отделения контрразведки штабс-капитана Д.П. Черепанова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (23 января 1920 г.)

Протокол допроса № 1 капитана А.В. Шемякина. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (24 января 1920 г.)

Протокол допроса № 4 Д.П. Черепанова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (27 января 1920 г.)

Протокол допроса № 2 А.В. Шемякина… (Машинопись, копия), г. Иркутск. (11 февраля 1920 г.)

Протокол допроса № 3 А.В. Шемякина… (Машинопись, копия), г. Иркутск. (12 февраля 1920 г.)

Протокол допроса № 5 Д.П. Черепанова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (13 февраля 1920 г.)

Выписка из протокола допроса В.П. Базанова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (16 февраля 1920 г.)

Выписка из протокола допроса № 6 Д.П. Черепанова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (18 февраля 1920 г.)

Выписка из протокола допроса В.М. Полканова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (18 февраля 1920 г.)

Протокол допроса № 4 А.В. Шемякина… (Машинопись, копия), г. Иркутск. (01 марта 1920 г.)

Протокол допроса Ф.К. Цыганкова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (07 марта 1920 г.)

Выписка из протокола допроса № 3 Д.П. Черепанова. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (Б. д.)

Шестнадцатая группа. Документы к следственному делу генерал-лейтенанта Г.Е. Катанаева.

Протокол допроса Г.Е. Катанаева… (Машинопись, копия), г. Иркутск. (13 марта 1920 г.)

Заявление Катанаева о пропаже книг и вещей при обыске его номера в гостинице «Модерн». (Машинопись, копия), г. Иркутск (15 марта1920 г.)

Опись № 7 дел и переписки о полковнике Г.М. Семенове, поступившая в ЧСК из ликвидационной комиссии Иркутского отдела юстиции; дел Совета министров; документов, изъятых у Катанаева. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (27 марта 1920 г.)

Дополнение к показаниям Катанаева. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (15 мая 1920 г.)

Опись документов, изъятых у Катанаева при обыске его номера в гостинице «Модерн». (Машинопись, копия), г. Иркутск. (Б. д.)

Семнадцатая группа. Описи документов, изъятых из поезда Колчака, отдельных членов правительства, осмотры журналов заседаний Совета министров, собраний узаконений и распоряжений колчаковского правительства, приобщенные к следственному делу Совета министров в качестве вещественных доказательств.

Журнал № 196/3 заседания Совета министров. (Машинопись, копия), г. [Омск]. (19 ноября 1919 г.)

Осмотр № 1 собраний узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства (постатейный). (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 марта 1920 г.)

Осмотр № 1-а собраний узаконений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата Временного правительства. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (15 марта 1920 г.)

Осмотр № 2 собраний узаконений и распоряжений правительства Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (20 марта 1920 г.)

Осмотр № 4 закрытых заседаний Совета министров правительства Колчака с 18 ноября 1918 г. по 7 декабря 1919 г. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (22 марта 1920 г.)

Акт осмотра свертка с лентами прямых переговоров генерала Вагина… (Машинопись, копия), г. Иркутск. (22 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении лент переговоров по прямому проводу генерала Вагина к вещественным доказательствам по следственным делам Совета министров и Червен-Водали. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Опись № 3 приложений к журналам Совета министров правительства Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Опись № 4 журналов Совета министров правительства Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении перечисленных в описи № 4/9-а документов к следственному делу Совета министров. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Осмотр журналов № 5 открытых заседаний Совета министров с № 1 от 5 ноября 1918 г. по 44 от 28 января 1919 г., 46 от 31 января по 66 от 20 марта 1919 г., 68 от 25 марта по журнал от 15 декабря 1919 г. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении к следственному делу Совета министров документов по описям № 1, 1-а, 2, 3, 4, 5, 4/9-а, а также пакета с лентами прямых переговоров. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении к следственному делу Совета министров документов по описи № 9/4. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении к следственному делу Совета министров документов по описи № 9-а. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (23 марта 1920 г.)

Опись № 2 дел с указами Верховного правителя и постановления Совета министров. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 марта1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении дел по описи № 2 к следственному делу Совета министров. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (24 марта 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении дел по описи № 9 к следственным делам Совета министров и Колчака. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (26 марта 1920 г.)

Опись № 10 документов, изъятых из поезда Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (30 марта 1920 г.)

Опись № 13 документов канцелярии МВД, изъятых у Бевад. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (март 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении документов по описи № 7 к следственному делу Совета министров. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (17 апреля 1920 г.)

Постановление К.А. Попова о приобщении к следственному делу Совета министров документов, описанных в описях. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (17 апреля 1920 г.)

Осмотр № 3 журналов заседаний Административного совета Временного Сибирского правительства № 1—38 с 3 сентября по 3 ноября 1918 г. (Машинопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись документов, изъятых у товарища министра путей сообщения Ларионова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись № 1 документов различных правительственных учреждений Верховного правителя, приобщенных к следственному делу Совета министров. (Машинопись, копия), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись № 2/14 документов МИД, изъятых из поезда Колчака (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись № 3/15 документов, изъятых из поезда Колчака. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись № 11 телеграмм, доставленных в ЧСК с Центрального телеграфа после событий 4–5 января 1920 г. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись № 12 документов министра путей сообщения Устругова, доставленных со ст. Иннокентьевская. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Опись № 16 документов, изъятых при обыске товарища министра путей сообщения Ларионова. (Рукопись, подлинник), г. Иркутск. (Б. д.)

Восемнадцатая группа. Стенограммы заседаний Чрезвычайного революционного трибунала при Сибревкоме по делу Временного Сибирского правительства и правительства адмирала Колчака (г. Омск, Атамановский хутор).

Стенограмма № 1 судебного заседания. (Машинопись, копия). (20 мая 1920 г.)

Стенограмма № 2 судебного заседания. (Машинопись, копия). (21 мая 1920 г.)

Стенограмма № 3 судебного заседания. (Машинопись, копия). (22 мая 1920 г.)

Стенограмма № 4 судебного заседания. (Машинопись, копия). (23 мая 1920 г.)

Стенограмма № 5 судебного заседания. (Машинопись, копия). (24 мая 1920 г.)

Стенограмма № 6 судебного заседания. (Машинопись, копия). (26 мая 1920 г.)

Стенограмма № 7 судебного заседания. (Машинопись, копия). (27 мая 1920 г.)

Стенограмма № 8 судебного заседания. (Машинопись, копия). (28 мая 1920 г.)

Стенограмма № 9 судебного заседания. (Машинопись, копия). (28 мая 1920 г.)

Стенограмма № 10 судебного заседания. (Машинопись, копия). (29 мая 1920 г.)

Стенограмма № 11 судебного заседания. (Машинопись, копия). (30 мая 1920 г.)

Девятнадцатая группа. Разрозненные документы. Показания посадского Оглобина о составе и подпольной работе Сибирского бюро ЦК РКП(б) в Уфе. (Машинопись, копия). Б. м. ([сентябрь] 1918 г.)

Заявление присяжного поверенного И.А. Самойлова председателю Семипалатинского биржевого комитета о принуждении в даче взятки. (Машинопись, копия), г. Семипалатинск. (06 октября 1919 г.)

Постановление помощника командира 2-го отделения степного Сибирского корпуса полковника Караева о выселении присяжного поверенного И.А. Самойлова из района корпуса за разглашение сведений о работе военного контроля и подрыв авторитета властей. (Машинопись, копия), г. Семипалатинск. (13 октября 1919 г.)

Телеграмма чиновника для особых поручений А.А. Кузьминского в Совет министров о негативной огласке дела о высылке Самойлова из военного района. (Машинопись, копия). Б. м. (19 октября 1919 г.)

Служебная записка председателя ЧСК в Политический центр о производстве предварительного следствия по Колчаку, В. Пепеляеву и Червен-Водали в двухнедельный срок (первоначально – недельный). (Машинопись, копия), г. Иркутск. ([20] января 1920 г.)

Двадцатая группа. Альбом с фотографиями. (Альбом имеет помету: «Приложение к 2-й части доклада по разборке белогвардейских архивов»).

Три фотографии А.В. Колчака с надписью «Сибирский Бог в 3-х лицах». Б. м. (Б. д.)

Фотография председателя Совета министров П.В. Вологодского. Б. м. 2,5 χ 4 см. (Б. д.)

Фотография военного министра Степанова. Б. м. 3,5 χ 4,5 см. (Б. д.) Фотография министра финансов И.А. Михайлова. Б. м. 3 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография министра снабжения и продовольствия Н.С. Зефирова. Б. м. 2 χ 3 см. (Б. д.)

Фотография министра народного просвещения профессора Сапожникова. Б. м. 2,5 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография министра земледелия Н.И. Петрова. Б. м. 2,5 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография министра юстиции Старынкевича. Б. м. 2,5 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография военного министра генерал-лейтенанта Сурина. Б. м. 3 χ 5 см. (Б. д.)

Фотография государственного контролера Г. Краснова… Б. м 2,5 χ 4 см. (Б. д.)

Фотография управляющего делами Совета министров и Верховного правителя профессора Тельберга… Б. м. 2,5 χ 4 см. (Б. д.)

Фотография помощника управляющего делами Совета министров Т.В. Бутова… Б. м. 2,5 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография товарища министра народного просвещения Преображенского. Б. м. 3,5 χ 5 см. (Б. д.)

Фотография командующего Западной армией генерал-лейтенанта А.Н. Пепеляева… Б. м. 4,5 χ 8,5 см. (Б. д.)

Фотография помощника управляющего Енисейской губернии П.С. Доценко. Б. м. 4 χ 6 см. (Б. д.)

Фотография генерала Р. Гайды. Б. м. 4 χ 7 см. (Б. д.) Фотография «атамана» Иванова-Ринова. Б. м. 4 χ 7 см. (Б. д.) Фотография генерала Дитерихса… Б. м. 3,5 χ 6 см. (Б. д.) Фотография чешского полковника Никитина. Б. м. 4 χ 7 см. (Б. д.) Фотография генерала Скипетрова. Б. м. 4 χ 6 см. (Б. д.) Фотография генерала М. Жанена. Б. м. 4,5 χ 7 см. (Б. д.) Фотография штабс-капитана В.Н. Ломоносова. Б. м. 5 χ 8 см. (Б. д.) Фотография товарища министра снабжения и продовольствия И.Г. Каменского. 2 χ 3 см. (Б. д.)

Фотография управляющего МИД Сукина. Б. м. 3 χ 3,5 см. (Б. д.) Фотография управляющего МПС Г.М. Степаненко. Б. м. 2,5 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография директора отдела министерства продовольствия М. Орехова. Б. м. 2,5 χ 3,5 см. (Б. д.)

Фотография директора отдела министерства снабжения (ФИО не указаны). Б. м. 3,5 χ 4,5 см. (Б. д.)

Фотография генерала Сахарова с надписью «Брату и соратнику В.О. Каппелю». Б. м. 3,5 χ 5 см. (октябрь 1919 г.)

Фотография генерал-майора В.О. Каппеля. Б. м. 4 χ 5 см. (Б. д.) Групповая фотография: генерал от артиллерии Ханжин, генерал-майор Д.А. Лебедев и шесть неустановленных лиц в русской военной форме. Б. м. 7,5 χ 5,5 см. (Б. д.)

Фотография поручика Вербицкого с женой. Б. м. 5 χ 7 см. (Б. д.) Фотография атамана Оренбургского казачьего войска генерал-лейтенанта Дутова. Б. м. 4 χ 5,5 см. (Б. д.)

Групповая фотография японской военной миссии в Иркутске, г. Иркутск. 11,5 χ 8 см. (Б. д.)

Фотография начальника японской военной миссии в Иркутске генерала Като, г. Иркутск. 4 χ8 см. (Б. д.)

Фотография японской военной миссии, г. Иркутск. 11,5 χ 7,5 см. (Б. д.)

Групповая фотография японской военной миссии: генерал Като в группе пяти японских военных лиц в форме, г. Иркутск. 10 χ 5,5 см. (Б. д.)

Фотография японского шпиона доктора Хан-Мин-Дя. Б. м. 4 χ 7 см. (Б. д.)

Фотография доктора Сага. Б. м. 4 χ 5,5 см. (Б. д.) Фотография осмотра войск адмиралом Колчаком, г. Омск. 11 χ 8,5 см. (Б. д.)

Фотография атамана Семенова. Б. м. 4,5 χ 6,5 см. (Б. д.) Фотография министра внутренних дел В.Н. Пепеляева Б. м. 4 χ 8 см. (Б. д.)

Фотография атамана Анненкова. Б. м. 3 χ 5 см. (Б. д.) Фотография управляющего Иркутской губернией Яковлева. Б. м. 4 χ 7,5 см. (Б. д.)

Фотография председателя Совета министров Чехословацкой республики профессора Масарика. Б. м. 10 χ 15 см. (Б. д.)

Фотография чешского генерала Войцеховского. Б. м. 6 χ 9 см. (Б. д.) Фотография военного министра Чехословацкой республики генерала Стефаника. Б. м. 6 χ 8,5 см. (Б. д.)

6 фотографий трупов, расстрелянных и изрубленных шашками. гг. Омск, Оренбург. 8 χ 12,5; 8 χ 11,5; 9 χ 7,5; 10 χ 7; 9 χ 7,5; 6,5 χ 4 см. (1919 г.)

Фотографии ст. Байкал, гг. Омск, Уфа. 10 χ 7,5; 4 χ 8; 10 χ 7,5; 4 χ 8; 9,5 χ 7,5; 7 χ 4 см. (1918–1919 гг.)

Двадцать первая группа. Документы по комплектованию «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» и по описанию состава документов дела. (Не публикуется.)

В состав условно выделенной 21-й группы документов (первые 12 дел) «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» не включены дублетные документы, а также сопроводительные письма. Общее количество составляет 346 документов и 56 фотографий.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

При подведении итогов исторической фактологии, оказавшейся вне зоны внимания следователей и Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации, рассматривавших вопрос о реабилитации Верховного правителя России А.В. Колчака в 1999 г., напрашиваются следующие выводы.

Первый – инициатива ареста и следствия по «делу самозваного и мятежного правительства Колчака» принадлежала земско-эсеро-меньшевистскому Политическому центру.

Второй – образованный 22 января 1920 г. (приказом № 1) Иркутский ревком к следствию имел опосредованное отношение.

Третий – к моменту подписания официального акта мирной передачи власти земско-эсеро-меньшевистский состав ЧСК при Политцентре (под председательством К.А. Попова) выработал основные направления в сборе вещественных доказательств.

Четвертый – соблюдена важная сторона процессуального порядка: адмирал Колчак был ознакомлен с протоколами допросов, на тексте которых самолично расписался.

Пятый – отсутствие публично заявленной конечной цели, которую преследовал центр при производстве следствия, позволило иркутским большевикам перехватить инициативу и 27 января всенародно объявить: «Чрезвычайная следственная комиссия Ревкома спешно собирает материалы, относящиеся к деятельности Колчака и Пепеляева, с целью предания их суду»⁵⁸⁵.

Данные выводы свидетельствуют о том, что произведенные Политцентром аресты и следствие (не только Верховного правителя и председателя правительства, но официантов, кочегаров, вестовых и т. п.) разрабатывались им как возможный «плацдарм» для отхода в тень «личной неприкосновенности демократии». Не случайно видные деятели антибольшевистского движения в Сибири (министр юстиции Временного Сибирского правительства Г.Б. Патушинский⁵⁸⁶, директор канцелярии Верховного правителя А.А. Мартьянов и даже председатель Совета министров Временного правительства автономной Сибири П.Я. Дербер) на майском судебном процессе 1920 г. выступили в роли свидетелей, а подсудимый товарищ министра труда С.М. Третьяк⁵⁸⁷ «ввиду его активного участия в борьбе за свержение самозваного правительства Колчака в Иркутске» был приговорен всего лишь к условному лишению свободы⁵⁸⁸.

«Советский» этап следствия практически ничего существенного в ход сбора вещественных доказательств, выработки программы, заключений и предъявленных обвинений адмиралу не внес. Все расследование осуществлялось и юридически оформлялось теми же членами комиссии, что и при Политцентре. Единственное «достижение» этого этапа – расстрел Колчака и Пепеляева. С другой стороны, следствие определило намечавшуюся цель судебного процесса на Атамановском хуторе, которая не ограничивалась попытками установления, какая же из противоборствовавших сторон антидемократична: власть местных большевиков или так называемая «колчаковщина».

Главным являлось стремление иркутских большевиков нанести удар третьей (земское и городское самоуправления) и четвертой (социал-демократическая и социал-революционная партии) сторонам, опасность которых они еще с января 1920 г. приравнивали к опасности, исходившей от каппелевских и семеновских «банд», вкупе с иностранной интервенцией.

20 июня 1920 г. на первом заседании Временного Народного собрания Дальнего Востока председатель Временного правительства Приморского края А.С. Медведев⁵⁸⁹ говорил: «Вам памятно, что воля народа всегда высказывалась за то, чтобы сам народ и весь народ решал судьбы своей родины […] Вы помните, когда все надежды, все чаяния возлагались на Уфимское собрание, потом на деятельность Директории; и все это закончилось тем, что в Сибири образовалась единоличная власть Колчака, и никакие указания с мест, никакие протесты, ни борьба, возникшая по всей Сибири, не убедили правительство Колчака, что нельзя в настоящее время решать вопрос единолично, нельзя лишать население возможности устраивать свою жизнь по своему желанию. Поэтому власть единоличная, власть Колчака, с самого первого дня своего существования стала идти на убыль […]

Никто не мог предполагать, рассуждая более или менее разумно, что население Сибири, объявившее войну европейской России, победит эту Россию и придет в Москву с тем, чтобы зазвонить в московские колокола. Власть Колчака постепенно сходила на нет, никакие протесты общественности, земских и городских самоуправлений не были услышаны в Омске […] в Сибири все чаще и чаще и смелее стали раздаваться голоса о том, что вопросы русского народа должен разрешить сам и весь народ […]

Я помню, что земские организации пришли еще в августе месяце прошлого года (1919. — С. Д.) к тому положению, что дальше так идти не может. Земские организации настаивали на созыве городских и земских съездов – то, [что] единственно было возможно в то время. Однако земство не остановилось перед отказом, и многие земства, в том числе и Приморское областное земство, решили созвать Земско-городской съезд в Иркутске. Избрали своих представителей, но только в октябре месяце конспиративно, тайно съезд мог открыться в Иркутске. На этом съезде было решено, что тем путем, каким идет правительство Колчака, идти нельзя; необходимо искать новые пути, согласованные с волей русского народа […] на этом съезде вылилось одно решение, что с правительством нужно только бороться […]»⁵⁹⁰

До подписания акта о мирной передаче «государственной власти на всей территории, освобожденной от власти реакции» 22 января 1920 г., делегация Политического центра на переговорах в Томске предложила Совнаркому и ЦИКу решить характер взаимоотношений центральной советской власти с Восточной Сибирью для сохранения последней за революционной Россией и избежания протектората Японии. Задачи государства-буфера не изменились даже после смены власти, укрепившись циркуляром ЦК ПСР от 28 января 1920 г.:

«Признавая, что основной фронт новой местной республики есть фронт ее против разбитой, но еще не добитой контрреволюции и союзных с нею империалистических хищников, ЦК одобряет ее примирительную политику по отношению к наступающим большевикам, в случае же, если центральная советская власть, вопреки интересам революционной России, не пойдет навстречу этой политике и уступит соблазну немедленным нападением разрушить неокрепшую демократию Восточной Сибири, ЦК возлагает всю ответственность за дальнейшие внутренние смуты и роковые международные осложнения на Дальнем Востоке – всецело на совесть безответственных диктаторов правящей партии»⁵⁹¹.

В выработанном итоговом постановлении ЦК ПСР была одобрена занятая Сибирским краевым комитетом партии позиция по отношению к местной советской власти, а также его решение об образовании независимого временного демократического государства-буфера между советской Россией и Японией. «…II. Признать правильным отказ от власти краевого комитета партии и членов последних, входящих в Иркутский Политический центр, и передачу ими этой власти местным коммунистам, стремившихся утвердить советский режим, не считаясь с опасностью японской оккупации и рисковавших вызвать борьбу внутри демократии, несмотря на наличность еще некоторой контрреволюционной угрозы. Вся ответственность за последствие этих событий должна быть возложена на большевиков и их авантюристическую попытку.

III. Признать политически правильным, целесообразным решение Сибирского краевого комитета партии вопроса об образовании из Восточной Сибири и Дальнего Востока временного независимого демократического государства-буфера между советской Россией, могущего фактом своего существования охранить указанные территории за революционной Россией и предохранить их как от хищнической оккупации японцев, так и от разрушительного хозяйничанья большевиков.

В срыве местной организацией коммунистической партии этого плана, уже санкционированного Томским договором 19 января и утвержденного центральной советской властью, ЦК ПСР усматривает новую угрозу территориальной целости России и заявление о возможности уступки правительством народных комиссаров части российских земель Японии. Считать, что намеченная в Томске западная граница буферного государства по р[екам] Ока – Ангара является крайне невыгодной и могла быть санкционирована только при исключительных условиях.

IV. Одобрить отказ краевого комитета взять на себя, согласно распоряжения Сибревкома, организацию государства-буфера, в урезанных границах (зап[адных] границ р[ек] Чикой – Селенга), ибо государственное существование в указанных пределах было бы до крайности затруднительным и подобный буфер не мог бы выполнить задач, для которых он создается, и стал бы простым орудием для прикрытия советской политики и захватнических устремлений Японии […]»⁵⁹²

Как известно, события 4–5 апреля 1920 г. во Владивостоке и Николаевске-на-Амуре⁵⁹³, которые завершились подписанием 29-го числа соглашения между Владивостокским правительством и японцами (первая из двух подписей под этим документом принадлежала одному из бывших членов ЧСК при Политцентре А.Н. Алексеевскому⁵⁹⁴), и подтолкнули центральную советскую власть предпринять шаги навстречу организации государств-буферов, исключив при этом Иркутскую губернию.

Таким образом, местная советская власть Восточной Сибири нуждалась в показательном судебном процессе, чтобы «кукушечьим» приемом подменить собою главных инициаторов разгрома «право-большевистской атамановщины», вскрыть «контрреволюционную» деятельность третьей и четвертой сторон, но так, чтобы не поссориться с временными союзниками центральной советской власти в создании государств-буферов на Дальнем Востоке. Предлогом для реализации этого плана и послужило предварительное следствие над бывшими министрами и их товарищами из правительства Колчака, начатое 7 января 1920 г. членами Политического центра.

Сибирский краевой комитет ПСР рассматривал предварительное следствие как исполнение решения IX Совета ПСР: «…осветить перед лицом как русских трудовых масс, так и Западно-Европейского общественного мнения действительную природу колчаковской власти и ее формы выявления». Как выяснилось, «освещение» было реализовано в 1923 г. публикацией социал-демократом Б.И. Николаевским⁵⁹⁵ «протоколов» допросов адмирала А.В. Колчака⁵⁹⁶.

«Обособить» Сибирь от общественно-политического движения, развернувшегося на Дальнем Востоке, требовали также следующие факторы: а) безболезненный переход власти в конце января 1920 г. в городах Владивостоке, Никольск-Уссурийске, Амурской и Сахалинской областях к земским и городским самоуправлениям, под крыло Сибирских краевых комитетов ПСР, партии Народной свободы, крестьянской и социал-демократическим фракциям левых: социалистов-революционеров, социалистов-революционеров интернационалистов, Трудовой народно-социалистической партии; б) объединение земств в краевом масштабе с отказом от классовой борьбы⁵⁹⁷; в) возложение политической ответственности за события 4–5 апреля 1920 г. на провозгласивших себя «вождями масс» местных коммунистов.

Обвинительное заключение «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей» являлось в большей степени эмоциональным политическим сочинением, нежели судебным документом. Оно обвиняло весь общественный строй, политическую и экономическую системы, сложившиеся к началу 1920 г. в Сибири. Аргументация выдвинутых обвинений для юрисдикции базировалась на источниках третьего порядка: одном из вариантов стенографической записи (не протоколов) допросов А.В. Колчака и на 10 процентах предварительных следственных материалов.

Этот факт был установлен 24 мая 1920 г. на пятом заседании, когда председатель ЧРТ И.П. Павлуновский заявил: «Я удостоверяю, что около 2-х тысяч пудов (документов. – С. Д.) имеется в ящиках, которые не были еще представлены ни защите, ни обвинению». А также А.Г. Гойхбаргом: «Дело в том, что из Иркутска привезено огромное количество всяких документов и бумаг, которые не только защита, но и я в своем распоряжении не имели…»⁵⁹⁸

Три этапа «продажности и измены», сформулированные в качестве конкретных обвинений Верховного правителя, не имеют под собой никаких оснований. Более того, уместна постановка вопроса о преднамеренной фальсификации исторически установленных биографических фактов, дискредитации имени и клевете, бездоказательно порочащих честь и достоинство российского адмирала. Кстати, заключение Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации о «преступлениях против мира и человечности» Верховного правителя России вполне применимо и в отношении инициаторов создания советского государства, узурпировавших власть в октябре 1917 г.

Между тем проблема реабилитации Колчака обладает немаловажной этической стороной: будет ли она означать бессмысленность принесенных человеческих жертв, нравственных и идейных идеалов, двигавших героями Белого движения?.. Для такой личности, как адмирал, ответ один, безусловно. Здесь уместно привести характеристику нескольких персонажей российской «контрреволюционной генеральской галереи», данную П.Б. Струве⁵⁹⁹: «М.В. Алексеев⁶⁰⁰ это – массивная железная балка-стропило, на которое в упорядоченном строе и строительстве можно возложить огромное бремя, и оно легко подъемлет это бремя. Каледин⁶⁰¹ это – мощный камень, как бы вросший в свою историческую почву, и вне ее беспомощный и слабый. Колчак это – сосредоточенный в целую даровитую личность нерв, чувствительная струна, которой угрожало порваться или быть порванной. Корнилов это – стальная и живая пружина, которая, будучи способна к величайшему напряжению, всегда возвращается к исходному положению»⁶⁰².

Отдавая дань должного уважения заслугам перед Отечеством Александра Васильевича Колчака, видимо, следует учитывать вышеизложенное обстоятельство и если говорить о его реабилитации, то прежде всего в отношении снятия обвинений в «продажности и измене» России.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1

СЛУЖБА ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

СООБЩЕНИЕ НА ДОПОЛНИТЕЛЬНОМ КУРСЕ ВОЕННО-МОРСКОГО ОТДЕЛА НИКОЛАЕВСКОЙ МОРСКОЙ АКАДЕМИИ⁶⁰³

Капитана 2-го ранга Колчака

1911–1912 год

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. КОМАНДОВАНИЕ КАК ИДЕЯ ВОЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ

Военный замысел как искусство командования

Обстановка или совокупность всех условий для действия

Изучение обстановки

Оценка данных по обстановке как подготовка решения

Военный замысел

Выражение военного замысла в план действия (оперативная работа)

Выражение плана действия в распоряжения и приказания (распорядительная работа)

Штаб командования как вспомогательный орган

Единство работы командования и его штаба

Развитие вспомогательных органов командования во флоте

Глава 2. ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ

Определение термина «Генеральный штаб»

Эволюция сухопутного Генерального штаба

Прусский Генеральный штаб Русский Генеральный штаб

Военные академии как школы офицеров Генерального штаба

Фельдмаршал Мольтке⁶⁰⁴ как создатель современного Генерального штаба

Большой Генеральный штаб как орган подготовки вооруженной силы к войне

Глава 3. ПОДГОТОВКА К ВОЙНЕ

Универсальность учения о войне в применении к государственной деятельности

Генеральный штаб как государственное учреждение

Мирное время как период подготовительной деятельности к войне

Принципы штабной деятельности в применении к Генеральному штабу

Ведомство (министерство) как совокупность исполнительных органов подготовительных операций

Положение Генерального штаба как органа ведомства

Отношение Генерального штаба к вооруженной силе

Подготовительные операции как главный объект деятельности Генерального штаба

Создание силы

Создание средств, обеспечивающих использование силы

Создание исходного положения

О подготовительной операции, выполняемой вооруженной силой

О связи подготовительных операций с главными

Установление связи Генерального штаба с вооруженной силой

Необходимость связи морского Генерального штаба с Генеральным штабом армии

Подготовка государства к войне

Глава 4. МОРСКОЙ ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ

Образование морского Генерального штаба в России

Краткий очерк морских Генеральных штабов европейских государств: Германия, Англия, Франция, Италия, Соединенные Штаты Северной Америки, Япония

Теоретическая организация морского Генерального штаба

Связь организации Генерального штаба с организацией министерства

Организационная и мобилизационная части

Глава 5. СЛУЖБА МОРСКОГО ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА, КАК ШТАБА ВЫСШЕГО КОМАНДОВАНИЯ

Служба информационного отдела

Работа русского военно-статистического отделения

Работа иностранного отделения военно-статистического органа

Открытый способ получения военных сведений об иностранных государствах. Военная агентура. Посещение военных судов. Печать

Тайные разведочные органы Генерального штаба

Тайная военная агентура (военное шпионство)

Участие офицеров в тайной разведке:

Оперативное шпионство

Военно-политическое шпионство

Тайная подготовительная работа на территории противника

Подготовка шпионства для периода военных действий

Глава 6. РАБОТА ОПЕРАТИВНОЙ ЧАСТИ МОРСКОГО ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

Основания оперативной работы

Общий план подготовки к войне

Планы отдельных подготовительных операций

Развитие оперативной работы

Список некоторых сочинений, полезных для изучения службы Генерального штаба

Для понимания смысла и содержания службы Генерального штаба наибольшее значение имеет изучение военных сочинений фельдмаршала Мольтке, собранных в:

1) Militarische Werke Moltke's. Berlin. 1892—94 гг.

2) Moltkes Militarische korrespondenz. 1864, 66,70.

3) Moltkes gesammelte Schriften.

4) Moltkes Kriegslehren. Die operativen Vorberitungen zur Schlacht. Berlin (главным управлением Генерального штаба готовится к изданию перевод на русский язык).

5) Freiherr V. Fircks⁶⁰⁵ «Feldmarschall Graf V. Moltke und der preussishe Generalstab». Berlin. 1887.

Остальные сочинения вообще не касаются работы большого Генерального штаба или говорят о ней весьма неопределенно.

6) Bronsart von Schellendorf P⁶⁰⁶. Der Dienst des generalstabes. Переведено на русский язык под названием «Служба Генерального Штаба», под редакцией генерал-лейтенанта Михневича⁶⁰⁷. 1908 г.

7) Janson⁶⁰⁸. Der dienst des Truppen-Generalstabes im Frieden. 1899.

Из русских сочинений можно указать на:

8) Э. Калнин⁶⁰⁹. Генеральный штаб и его специальность. 1909.

9) В. Борисов⁶¹⁰. Работа большого Генерального штаба. 1908.

10) Ф. Макшеев⁶¹¹. Генеральный штаб. Сравнительный очерк современного его устройства в армиях: русской, германской, французской и австрийской.

11) Чернозубов⁶¹². Служба Генерального штаба. Разведывательные органы армии. Служба в военное время. 1901.

Сочинения, специально трактующие о разведочной службе и организации шпионства:

12) Клембовский⁶¹³. Тайные разведки (военное шпионство). 1911.

13) Клембовский. Шпионство при Наполеоне 1-м⁶¹⁴. Карл Шульмейстер⁶¹⁵. 1897.

14) Лануар⁶¹⁶. Немецкое шпионство во Франции. 1910.

15) Numa de Chily. L'Espionnage.

16) Fromont. L'Espionnage militaire et les fonds secrets de la guerre.

17) Zewal. Factique des renseignements.

Глава 1

КОМАНДОВАНИЕ КАК ИДЕЯ ВОЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ

В основании учения об управлении вооруженной силой лежит идея единой творческой воли начальника-командующего, облеченного абсолютной властью как средством выражения этой воли. Идея военного управления есть идея совершенного абсолютизма, вытекающего из сущности военного дела, как борьбы, руководство которой не допускает никакого другого начала, кроме начала единой воли и единой власти.

Это основное положение, проникающее все военное миросозерцание, выражающееся в понятии «командования», как отношения начальника к окружающему, определяется известной формулой: «полная мощь командующему», т. е. полная возможность в отношении всех средств борьбы применить их сообразно своей единой воле. Понятие о единой военной власти проходит через всю историю человечества: в те периоды, когда неизменная борьба, характеризующая всю мировую историю, принимала конкретную форму войны, управление вооруженной силой всегда сосредоточивалось в лице единого начальника или командующего. Совершенно бессознательно история говорит о войнах и походах Александра Македонского⁶¹⁷, Цезаря⁶¹⁸, Суворова⁶¹⁹, Наполеона, ставя даже понятие о государстве и национальности в этом случае на второе место.

Подразделение или дифференциация вооруженной силы, вероятно, с первых дней ее появления вызвавшее, в свою очередь, требования организации этой силы, установило и военную иерархию, подчиненную единой высшей власти и, известным образом, уполномоченную ее в отношении управления своими частями. Установление высшего командования, вероятно, столь же давнее и естественное, как и сама война и вытекает из ее сущности. Оно создавалось само собой не только в войнах определенных народностей или государств, но неизменно появлялось и в союзных организациях, где всегда в военное время проводился принцип единой власти.

По мере развития военного дела, а следовательно, и тех условий и требований, которые предъявляло оно к своим руководителям, явилась необходимость, сначала со стороны высшего командования, а впоследствии и на других ступенях военной иерархии, в особых средствах для управления вооруженной силой, как в смысле рационального ее применения или использования, так и в прямом смысле – распоряжения ее действиями. Каждое проявление воли подразумевает, прежде всего, понятие о волевом импульсе, выражающееся в идее, основанной на представлении об обстановке (как совокупности всех условий, в которых надлежит действовать), цели, в логической связи между обстановкой и целью, определяющей ряд действий, служащих для достижения этой цели.

Военный замысел как искусство командования

Развитие упомянутой логической связи между военной обстановкой и целью, из которой вытекает представление о последовательности определенных действий, составляет то, что называется военным замыслом. Искусство высшего, вернее, всякого командования есть искусство военного замысла, – это есть та творческая работа, которая, в силу своей сущности, может принадлежать только одному лицу, так как понятие о всякой идейной творческой деятельности не допускает возможности двойственности и вообще участия в ней второго лица.

Итак, военный замысел определяется, прежде всего, обстановкой, как известным исходным положением для творческой работы начальника или командующего. Я умышленно не говорю о высшем командовании, ибо понятие об обстановке и творческой деятельности в военном смысле является универсальным или всеобщим, независимо от ступени военной иерархии, на которой находятся рассматриваемый начальник или командующий; масштабы или размеры этой обстановки и сообразно с нею и творческой деятельности в деле войны крайне разнообразны, но сущность остается одна и та же.

Обстановка или совокупность всех условий для действия

Рассмотрим несколько подробнее вопрос об обстановке, как совокупности всех условий, при которых надлежит действовать. Мы выше упоминали, что обстановка или, точнее, уяснение ее, правильное представление ее, является основанием для творческой работы по военному замыслу. Это представление об обстановке выражается в ее оценке, как известном подразделении ее на категории, на части, определение взаимной связи между ее отделами и установлении значения этих отделов или частей с точки зрения достижения поставленной основной цели.

Оценка обстановки естественно предполагает ее изучение, начиная от элементарных форм знания и кончая представлениями о внутренней связи между отдельными факторами или условиями, совокупность которых создает обстановку. Оценка обстановки является по существу функцией командования как «подготовка решения», как основание творческой работы по военному замыслу, неразрывно с ним связанное. От правильной оценки обстановки непосредственно зависит вся дальнейшая творческая работа командующего, а потому эта оценка должна быть сделана им единолично, как и сама выработка военного замысла.

Вспомним из стратегии афоризм, что «обстановка есть то начало, которое повелевает», которому подчиняются разум и воля командующего, и, в то же время, она является основанием всей творческой деятельности начальника в области искусства военного замысла. Понятно само собой представление о необходимости правильной оценки этой обстановки, так как неверное начало определит и ложные действия, даже при условии их последовательности и логичности.

Но обстановка не только повелевает, она зачастую и подавляет обыкновенного человека, особенно в высших проявлениях, своею сложностью, запутанностью, участием воли противника и третьих лиц; военное дело, которое неразрывно связуется со всею жизнью государства или народа, со всеми условиями его существования, начиная с географических и кончая политическими, определяется обстановкой, в которой самостоятельно разобраться и составить верное представление дается в удел очень немногим.

История человечества есть история непрерывных войн, – мирные периоды являются только исключениями, а между тем, число великих деятелей в области военного творчества – великих полководцев – ограничивается на всю историю единицами. Величайшие полководцы Александр Македонский, Цезарь, Чингисхан⁶²⁰, Тимур⁶²¹, Наполеон являются в истории не только как военные деятели, но, в то же время, и как устроители, законодатели и организаторы государств, короче говоря, как гении в области самых больших масштабов творчества, доступного человеку.

Подражать их приемам в оценке обстановки и в искусстве военного замысла, конечно, невозможно – война не ждет появления гения военного творчества, будучи явлением самым обычным, самым естественным; жизнь и участь государств решались зачастую и без великих полководцев, и самый обширный опыт войны уже в отдаленнейшие времена вырабатывал известные формы, облегчающие и способствующие деятельности военного творчества, в котором, применяя слова Наполеона, трудом можно достигнуть того же, что и гениальностью.

Изучение обстановки

Первой и основной функцией командующего мы признали изучение и познавание обстановки для составления ее оценки, как фундамента по созданию военного замысла. В самые отдаленные времена требования, предъявляемые изучением обстановки, вызывали создание известных военных организаций, временного или постоянного характера, имевших целью собирание и разработку элементарных сведений по обстановке: о театре военных действий, в смысле выбора операционных направлений, о силах и состоянии их у противника и т. п.

Получаемые сведения, имевшие вообще характер результатов военной разведки, поступали в распоряжение высшего командования, как элементы обстановки, на основании которых вырабатывались им и соответствующие решения. С развитием этих организаций явилась естественная необходимость объединения их деятельности определенным лицом или группою лиц, состоящих непосредственно при высшем командовании, на которых легла обязанность представлять высшему командованию сведения об обстановке в более законченном или обработанном виде, чем тот, который могли дать непосредственно отдельные агенты военной разведки.

Такие организации существовали уже в римских войсках, но особенное развитие получили в блестящую военную эпоху монгольских мировых завоеваний. Великие монгольские завоеватели, давшие военной истории такие колоссальные образы, как Чингисхан или Тимур, основывали свои военные замыслы на весьма тщательном и детальном изучении обстановки, не стесняясь отправлением целых военных экспедиций, имевших задачей изучить намеченный театр действий и собрать на месте все сведения для основы величайших военных замыслов, которые ставили конечной целью ни более, ни менее как завоевание мира.

Я умышленно избегаю давать название этим постоянным органам, стоявшим при высшем командовании в эпоху монгольских завоеваний, я только хочу обратить внимание на факт их существования, тем более поучительный, что одновременное развитие военной деятельности Западной Европы, выразившееся в крестовых походах, не дает никаких указаний на что-либо подобное. Насколько обоснованы были военные замыслы у монгольских завоевателей, настолько же управляемы были «его – величеством – случаем» руководители западноевропейской вооруженной силы в одну и ту же эпоху.

Можно сказать, что творческая деятельность командующего практически всегда вызывала необходимость предоставления в его распоряжение данных по обстановке, которые, в силу непрерывного увеличения сложности и объема, определяли потребность в надлежащей их обработке, как материала, могущего быть оцененным лично командующим, и оценка которого дала бы творческой способности командующего возможность создать военный замысел.

Для этой цели постепенно образовался при высшем командовании орган, носящий постоянный характер с ясно определенными функциями для разработки вопросов по обстановке, который в своей элементарной форме может быть назван органом военной разведки.

Оценка данных по обстановке как подготовка решения

Само появление такого специального органа, имеющего чисто вспомогательное значение для командования, оставило за последним 2-ю функцию – оценку данных по обстановке, как подготовку решения. В самые отдаленные времена высшее командование прибегало к вспомогательному органу для оценки обстановки, а иногда и для выбора цели и решения образа действия, известному под именем военного совета или, говоря языком петровской эпохи, «консилиума».

Обсуждение или совещание лежит в природе человека – отрицать это, конечно, невозможно. Во все времена у всех народов в военное время собирались, и будут собираться, военные советы. Не будучи обязательным учреждением для высшего командования, военный совет всегда образовывался по его инициативе, в качестве вспомогательного органа, решения которого, в принципе, никогда не были для высшего командования обязательными. На практике военный совет иногда представлялся с настолько расширенной компетенцией, что принимал на себя функции высшего командования. Военный совет вообще имел назначение помочь высшему командованию разобраться в обстановке и способствовать надлежащей его оценке, а в такой форме он является вполне законным и естественным, применяемым с отдаленнейших, известных военной истории, времен большинством военных начальников, среди которых полное отрицание военного совета мы встречаем скорее как исключение, только со стороны великих вождей – военных гениев.

Военный совет в лице своих членов может пойти и дальше суждений об обстановке и перейти к решениям, т. е. уже войти в сферу творчества военного замысла и, тем самым, влиять на эту сторону деятельности высшего командования. Однако при сохранении совещательного характера совета даже и такая его деятельность может оказаться полезной, при условии сохранения свободы выбора предлагаемого решения со стороны высшего командования. Такая форма деятельности военного совета также имела практическое применение во все времена военной истории.

Наконец, как упоминалось выше, военный совет может получить значение инстанции решающей, или в военном смысле командующей, принимающей на себя роль коллективного органа по выработке военного замысла и выражения его в определенных действиях. Эта форма ложная по существу самого дела, самой идейной творческой работы, нарушающая принцип единства идеи, долженствующей быть выработанной одним лицом, в котором выражается высшее командование, всегда единое и нераздельное. В этом случае высшее командование является подчиненным фактически лицом и теряет тем самым смысл этого понятия.

Существование такого совета указывает на падение военной идеи, является признаком разложения военной мысли и всегда ведет к верному проигрышу и поражению. Классический пример австрийского гофкригсрата достаточно всем известен и, тем не менее, не далее как в 1911 году во Франции серьезно обсуждался вопрос об организации высшего командования в виде коллективного органа из случайных представителей правительства, нечто гораздо хуже гофкригсрата, состоявшего все-таки из военных членов.

Отрицательное отношение к военному совету принца Евгения Савойского⁶²², Фридриха Великого⁶²³, Наполеона, Суворова знакомо, конечно, всем из лекций стратегии. Однако эти великие полководцы собирали военные советы, находясь в критических положениях: Фридрих Великий собирал такой совет под Лейтеном, Наполеон – на острове Лобау в 1809 году после неудачного сражения под Асперном, Суворов – в Мутенской долине. Но смысл всех этих советов был совершенно иной, о нем я буду говорить ниже: пока необходимо заметить, что на упомянутых советах не только не постановлялись решения, но даже не выяснялась обстановка, которая была известна и понятна высшему командованию лучше, чем кому-либо другому, и советы эти собирались не для вспомогательной деятельности по отношению к высшему командованию, а для разъяснения последним своим подчиненным сущности обстановки, сообщения им уже готового решения (решения Суворова идти на Гларис в Мутенской долине) и морального на них воздействия.

Вообще же переходя к обычной жизненной практике, военный совет, с точки зрения военной, вполне законен, но при условии формулированном Леером⁶²⁴, что военный совет не должен решать, а только подготовлять решения. Таким образом собранные данные по обстановке оцениваются высшим командованием или единолично, или при помощи военного совета, ни в каком случае не принимающего на себя каких-либо функций в отношении военного замысла. Далее уже начинается область единоличного идейного творчества командующего, который, исходя из оценки обстановки и основной цели военных действий, должен создатьвоенный замысел.

Мы выше определили военный замысел как логическую связь между обстановкой и поставленной целью, определяющую действия, ведущие к достижению этой цели. С точки зрения конкретной, так сказать стратегической, военный замысел выражается в виде одной или нескольких операционных линий, понимаемых как идеи ряда подготовительных операций (в буквальном смысле – действий), предшествующих и заканчивающихся главной операцией (решающей). Я не буду касаться учения об операционных линиях, составляющего отдел стратегии, тем не менее, я намерен вдаваться в анализ самого идейного творчества, по существу являющегося вопросом психологическим и не имеющим значения для предмета моего сообщения. Мы примем, что высшее или иное командование выработало военный замысел, и рассмотрим дальнейшие функции высшего командования по реализации этого замысла в определенные действия или операции.

Идея операции (операционная линия), выработанная высшим командованием, определяет собою сами операции. Для того чтобы выполнить операцию, необходимо создать определенные формы действий, необходимо установить последовательную связь между этими действиями во времени и пространстве и, наконец, установить порядок или организацию этих действий в виде определенного плана операци й. Разработка идеи операции (операционной линии) в плане операции, определяющей последовательность действий для ее выполнения, составляет сущность, так называемой, оперативной работы. Для перехода от оперативного плана к самим действиям является естественная необходимость в соответствующих распоряжениях, выражающихся в конечной форме определенными приказаниями. Эту деятельность мы назовемраспорядительной .

Итак, на высшем командовании лежат функции оперативные и распорядительные , общее назначение которых заключается в реализации военного замысла, как идеи в конкретные формы отдельных действий. Совершенно так же, как и по отношению к функциям высшего командования по подготовке военного замысла, заключающихся в изучении и оценке обстановки, оперативная и распорядительная деятельность когда-то выполнялась командующим единолично. Первоначально высшее командование в лице вождя вооруженной силы или полководца вело армию лично, находясь фактически в голове ее, и при решении главной операции – боя – командующие вступали в бой впереди всех. Оперативный план создавался лично командующим, и, при указанных условиях, говорить об организации распоряжения или управления операцией не приходилось. Создав военный замысел, высшее командование обыкновенно собирало уже упомянутый военный совет, на котором разъясняло подчиненным свои намерения, свой план образа действия, в который совет иногда вносил свои поправки, и далее военный замысел переходил в действие непосредственно примером и деятельностью командования. По мере расширения масштаба военной деятельности и появления начал определенной военной организации, являющейся выражением выработанного опытом образа действий, мы видим, что для высшего командования явилась необходимость сначала в органах распорядительных, а впоследствии и в оперативных.

Эволюция военного дела, появление резервов в боевом порядке, авангардов в марш-маневре, наконец, увеличение чисто пространственное походного и боевого порядка определили необходимость в органе, при помощи которого военный замысел высшего командования мог бы претвориться в отвечающие ему действия. В те времена, когда рыцарская организация вооруженной силы Западной Европы не нуждалась еще в таком органе, когда командующий вел непосредственно свои войска в бой, как магистр Тевтонского ордена под Грюнвальдом в 1410 году, т. е. тогда, когда управление боем почти не существовало, монгольские завоеватели уже ввели организацию резерва, при котором находилось высшее командование, руководившее боем до того момента, когда военный замысел и вытекающий из него план действий требовал решительного удара, наносимого командующим непосредственно. Во времена, близкие к упомянутому Грюнвальдскому сражению, как пример боя без управления, мы видим в 1402 году управление массовыми армиями в Ангорском сражении со стороны величайших военных деятелей той эпохи – Тимура и Баязета⁶²⁵.

Эволюция в указанном смысле продолжалась и продолжается с общей эволюцией военного дела. Для управления походным движением и боем при высшем командовании появилась постоянная организация, принимающая непосредственно приказания и передающая их соответствующим частям вооруженной силы для выполнения оперативного плана. Первоначально эта организация, весьма определенная у монголов уже в XIII веке, имела форму ординарческую или даже механическую, как вид связи, и главное значение получила в бою, следующей формой явилась адъютантская, с несколько расширенными функциями, на которой лежали обязанности не только по передаче приказаний, но и по вопросам марш-маневра, походного движения, расквартирования войск, составления диспозиции и проч.

Оперативная же сторона работы по военному замыслу лежала, вообще говоря, всецело на высшем командовании, и средством сообщения подчиненным инстанциям оперативного плана в виде уже готовых решений был тот же, упомянутый выше, военный совет. Последний собирался зачастую принципиальными противниками его, как органа подготовки решения, для указанной цели. Мы выше упоминали о таких военных советах, которые собирали Евгений Савойский, Фридрих Великий, Наполеон, Суворов… В действительности военные советы в Лейтене, на о-ве Лобау, в Мутенской долине не были «советами» в буквальном смысле этого слова. На них никто не спрашивал и подавал советов, а это были скорее военные собрания, на которых высшие командующие разъясняли свои оперативные, выработанные ими единолично, соображения, отдавали соответствующие распоряжения и оказывали моральное воздействие на подчиненных. Такая форма оперативной деятельности высшего командования сохранилась даже в эпоху Наполеоновских войн. Этот всеобъемлющий военный гений разрабатывал лично планы операций и диктовал уже готовые решения зачастую в конкретной форме определенных приказаний.

Достаточно вспомнить хотя бы выполнение тактического развертывания армии в виде боевого порядка, устанавливаемого лично императором, имевшим возможность объезжать поле сражения и руководить боем с какого-нибудь возвышенного пункта, когда принятый им метод действий (например, по внутренним операционным линиям), наконец, условия пространства и времени, допускали такую оперативную работу. Военный замысел, выливавшийся в форму идеи главной операции – боя, самим Наполеоном выражался планом боевого развертывания или диспозицией, и если и была необходимость во вспомогательном органе, то только в виде распорядительной части, ведающей технической стороной передачи приказаний и наблюдений за их выполнением. Я не буду останавливаться более на этом вопросе. Достаточно элементарного знакомства с системой управления вооруженной силой и руководства боем в эпоху Наполеоновских войн, чтобы уяснить себе на примерах только что сказанное.

XIX столетие составило новую эпоху в методе ведения войны. Явилось учение о войне – стратегия – как наука о методах ее ведения. Появление в конце XVIII века основателя современной стратегии Ллойда⁶²⁶ положило начало научному военному мышлению. Создались школы, которые я позволю назвать франко-русской, с основателем в лице Жомини⁶²⁷, и выразителем которой у нас явился Леер, и германской с Клаузевицем⁶²⁸ и Мольтке. Военный опыт XIX столетия, связанный с научным исследованием, выдвинул на первый план значение подготовки к войне, в деле же ведения войны определил развитие подготовительных операций. Сами операции, выполняемые массовыми армиями при крайне сложных технических условиях, вызвали необходимость огромной оперативной работы, выполнение которой во всем объеме одним лицом явилось фактически невозможным. Высшее командование, за которым неизменно оставалась выработка военного замысла, должно было получить вспомогательные органы, принявшие на себя обязанность детальной разработки оперативных директив высшего командования, в виде планов операций, реализующих военный замысел.

Итак, деятельность командования состоит:

1. В подготовительной работе по изучению обстановки как совокупности всех условий, при которых надлежит действовать.

2. Оценке этой обстановки.

3. Творческой работе по созданию военного замысла, основанного на понятной и оцененной обстановке, определяющей цель и логически связанные между обстановкой и целью действия.

4. В разработке военного замысла как идеи в оперативную форму – плана операций.

5. Составлении и отдаче соответствующих распоряжений и указаний.

Творческая работа по созданию военного замысла является по существу единоличной и принадлежит всецело командующему безраздельно, всякое влияние на нее со стороны вторых лиц является недопустимым, никакой помощи или совместной деятельности в этой работе быть не должно. Подготовительная работа по изучению обстановки в широком понятии этого слова с очень отдаленного времени вызывала потребность в специальном органе, состоящем при командовании. Оценка обстановки в принципе должна производиться командованием единолично, как подготовка решения. На практике командование всегда прибегало к случайному вспомогательному органу по подготовке решения – военному совету, который ни в каком случае не должен оказывать влияния на последующую единоличную работу командования по созданию военного замысла. Для осуществления военного замысла является необходимость в другом вспомогательном органе, состоящем при командовании для выражения этого замысла в оперативную форму, в конечном виде, как план операций, и, наконец, в органе, ведающем выработкой и технической стороной распоряжений и приказаний. Элементарная форма вспомогательной организации при командовании, следовательно, состоит из частей:

а) разведочной,

б) оперативной и

в) распорядительной.

Эта организация составляетштаб командования. Указанная элементарная форма штаба, как вспомогательного органа управления (в военном понятии – командования), свойственна не только чисто военной организации, но и всякой другой, в основании которой положена идея борьбы. Промышленные и торговые предприятия, действующие на началах конкуренции, т. е. известной формы борьбы, всевозможные общества, экспедиции, во главе которых находится определенное управление, образуют при последнем вспомогательный орган, основанный на вышеизложенных принципах. Формальная сторона этой организации может изменяться как угодно, но сущность остается одна и та же, так как она вытекает из функций всякого управления. Разведочная часть получает наименование осведомительной, справочной; оперативная – встречается в виде административной, организационной или технической; распорядительная часть носит названия исполнительной, экспедиционной и прочей, одна часть может быть сорганизована с другой или совсем отсутствовать; могут явиться дальнейшие их подразделения и дополнения, но функции управления остаются неизменными вне зависимости от организации.

Единство работы командования и его штаба

Высказанная точка зрения на единство военного управления, понимаемого как «командование», с основанием в виде единоличной творческой работы по военному замыслу, определяет и сущность работы штаба как специального вспомогательного органа, деятельность которого всецело ограничивается волею командования. Исходя из положения об идейном творчестве, мы обращали внимание на совершенную недопустимость постороннего влияния на эту сторону деятельности командования, и штаб, по своей сущности, ни в каком случае не должен ее касаться.

Дело штаба – дать сведения об обстановке в той форме, которая могла бы быть с наименьшим трудом усвоена и использована командованием, и, на основании директив последнего, разработать оперативный план, составить определенные распоряжения, из этого плана вытекающие, и следить за их выполнением. Работа штаба поэтому должна являться совершенно лишенной чьей-либо субъективности или индивидуальности – она должна составлять одно целое с деятельностью командования. Штаб есть только средство командования, но ни в каком случае не что-либо самостоятельное, так как уже само представление о штабе, как коллективной организации, исключает всякую допустимость этой самостоятельности в деле военного управления. Точно так же совершенно несвойственны штабу, как военному органу, какие-либо функции совещательного характера – его работа должна быть определенной и строго ограниченной свободой творческой деятельности командования. Короче говоря, штаб должен понимать, видеть и действовать во всех случаях так, как его командование. Таково теоретическое положение штаба… На практике мы, несомненно, встречаем уклонение от этого идеала.

Никакая другая организация не зависит в такой степени от индивидуальности командования, как его штаб, и, с другой стороны, нигде не может сказаться такого влияния, как со стороны работы штаба на командование. Действительно, изучение обстановки и представление изученного материала в распоряжение командования очень легко может носить отпечаток индивидуальной работы лиц, которые этим делом занимаются. Установить границу между безличной обработкой материала и его оценкой, всегда тесно связанной с личностью работника, его развитием, его понятиями и проч., очень трудно, а следовательно, всегда возможно влияние этой работы штаба на командование. Конечно, за последним остается всегда свобода выбора и оценки, но уже сам характер работы по обстановке обыкновенно носит отпечаток индивидуальности его составителя. Так как мы признаем крайнюю нежелательность такого влияния, то является основное требование к штабной работе по обстановке: это возможно объективное и беспристрастное отношение к ней со стороны составителей и выполнение этой работы в определенной установленной форме, дающей ясные ответы на все вопросы, которые могут явиться со стороны командования, исключающей всякую возможность толкования или двойственности.

Точно так же оперативная работа штаба, выливающаяся в конечную форму «плана операций», является как бы выражением оперативной линии – результата творческой деятельности по военному замыслу. Установить определенную границу между идейной стороной операции и конкретным выражением этой идеи в плане весьма затруднительно. Здесь основную роль играет выражение этой идеи, созданное командованием в виде директив или указаний оперативной части штаба… Понятно, что в зависимости от индивидуальности командующего директивы, исходящие из военного замысла, в зависимости от того, насколько этот военный замысел разработан самим командующим, могут быть весьма разнообразны: начиная от отвлеченной идеи операции и кончая точными указаниями, сводящимися почти непосредственно к распоряжениям. Поэтому и оперативная деятельность штаба получает весьма неопределенный, в смысле свойства и размера работ, характер. Говоря принципиально, командующий должен дать оперативной части основания плана операций в виде ряда определенных категорических положений, выражающих задания для действия. Оперативная работа штаба выразится тогда в разработке этих оснований в детальный план операций, утверждаемый командованием.

Здесь также может сказаться влияние на командование лиц, занятых оперативной деятельностью, причем вероятность и значение этого влияния будут находиться в прямой зависимости от степени ясности и определенности оснований, которые дало командование, и вообще от достоинства результата работ его по военному замыслу. Что же касается до распорядительных функций штаба, то они менее других вызывают какие-либо вопросы, так как эта часть штаба является учреждением чисто техническим, деятельность которого легче всего может быть регламентирована. Из практики военных действий наблюдается неизменное явление: развитие штаба и его деятельности в самостоятельные формы находятся в прямой зависимости от личных качеств командования. Чем последнее выше, тем более узкой, более специальной и безличной становится работа штаба и наоборот. В последнем случае бывали положения, когда штаб являлся не только совещательным органом командования, но изображал и само командование в коллективной, а стало быть, совершенно недопустимой, с военной точки зрения, форме. Основаниями штабной работы являются следующие положения:

1. Штаб есть вспомогательный орган командования и никаких самостоятельных функций не имеет.

2. Работа штаба должна производиться строго в духе его командования.

3. Работа штаба должна быть по возможности безлична и не носить следов индивидуальности его состава.

4. Работа штаба должна вестись в определенной установленной форме, ограничивающей воззрения личного его состава и обеспечивающей командование от влияния этого состава на самостоятельную деятельность начальника.

5. Как нельзя регламентировать личность командующего, от которой всецело зависит работа штаба, точно так же нельзя регламентировать совершенно определенно эту последнюю. Единственной нормой штабной работы является свобода творчества командующего по выработке военного замысла, на которую штаб не должен иметь какого бы то ни было влияния.

Развитие вспомогательных органов командования во флоте

До сего времени я старался держаться общей военной точки зрения на командование и его штаб, не рассматривая эти вопросы со стороны военно-морской деятельности. Во флотах штабные организации определялись гораздо позднее и в более узких формах, чем в сухопутных вооруженных силах. Если морская война, как самостоятельный вид военных действий, совершенно не подчиненных и не связанных с сухопутными, появилась только в конце XVI века, то учение о морской войне, морская стратегия, возникла почти на наших глазах. Общность военных принципов, конечно, сознавалась уже давно, но формулировка их применительно к морской войне является делом последних десятилетий. Эпоха парусных флотов очень мало дает указаний на развитие органов командования морской вооруженной силы. В зависимости от особенностей обстановки морской войны и организации морской силы, командование, до последнего времени, имело большую возможность удовлетворяться личной работой по обстановке, в которой упрощался в значительной мере вопрос о местности и его влиянии на ход операций, столь важный в сухопутной войне. Все вопросы передвижения, базирования, связи, обеспечения операций в период парусного флота являлись значительно упрощенными, и личный опыт командования достаточно обеспечивал ему все необходимые данные для единоличной выработки военного замысла.

Вопросы разведки точно так же были весьма примитивны и не требовали специальных органов по обработке тех фактических данных, которые получались непосредственно командующим от лица несущих разведочную службу. Как была поставлена организация разведочной службы даже в эпоху англо-французских войн в XVIII и начале XIX столетий, достаточно указывают факты из Булонской и Египетской операций. Точно так же, в силу особенностей положения командования морской силой, не представлялось особенной надобности и в специальном органе для осуществления военного замысла.

Присутствие командования в лице адмирала-флагмана, возможность последнего сигналами руководить движениями флота на марш-маневре и в первые фазы боевого маневрирования, при общей сравнительной медленности передвижения, значительно упрощало все вопросы по осуществлению военного замысла. Если сигнал не был понятен, если обстановка не позволяла его сделать, у командования оставалась всегда в запасе известная формула, понятная всем: «следовать движению адмирала». Эта формула особенно резко подчеркнута одним из величайших морских военачальников, генерал-адмиралом Рюйтером⁶²⁹ на собрании флагманов и командиров голландского флота перед 4-х дневным боем в канале. Рюйтер очень мало касался изложения своего плана ведения боя, – он преимущественно старался поднять нравственный элемент командного состава в своем обращении к нему, которое заключил выражением уверенности, что все последуют его примеру.

Появление свода сигналов, непосредственно связанного с установлением известных тактических норм и положений, наконец, общее развитие вопросов по управлению морской силой определили и первоначальные штабы морского командования в виде распорядительного органа. Мы видим в конце XVI века появление секретарей при высшем командовании, примером которых может служить всем известный Павел Гост⁶³⁰ при адмирале Турвиле⁶³¹. Аналогично адъютантской организации на сухом пути – на море явился флаг-офицерский штаб, с чисто распорядительными функциями, впоследствии расширенными еще и строевыми обязанностями по личному составу. Военный совет, как вспомогательный орган командования, имел тоже значение и применение, как в деле управления сухопутной вооруженной силой. Классическими примерами могут служить военные советы, собираемые Рюйтером перед 4-х дневным сражением в канале, Нельсоном⁶³² перед Трафальгарским боем. Эти советы носили характер собраний, на которых командующие сообщали свои оперативные планы и делали соответствующие распоряжения (Нельсон) или имели целью личное нравственное воздействие на подчиненных (Рюйтер), и гораздо реже собирались для рассмотрения обстановки и подготовки решения (совет перед боем в Лепанто). Чаще всего, ввиду упрощенных представлений об обстановке, военный совет собирался на море, для выслушивания распоряжений со стороны командования, и постепенно вылился в форму собрания флагманов и капитанов, существующую до настоящих дней во всех флотах и имеющую именно характер собрания, а не совета.

До последнего времени в организации командования морской вооруженной силой штаб носил чисто строевой распорядительный характер, оперативная и разведочная части существовали совершенно не дифференцированными и их работа выполнялась одною флаг-офицерской организацией. Усложнение технической стороны управления вооруженной силой и развитие специальных технических отраслей морского дела обусловили появление флагманских специалистов в штабах в виде флагманского артиллериста, минера, штурмана, механика, врача, а в недавнее время и интенданта… Существование специалистов-техников в штабе флагмана имело своим назначением техническо-хозяйственные функции, сливавшиеся и с учебно-распорядительными по специальностям. Объединение строевой распорядительной части с флаг-капитаном во главе, техническо-хозяйственной и учебной в виде флагманских специалистов производилось в лице начальника штаба, которому морской устав придавал функции заместителя высшего командования данной морской части, в случае его смерти или тяжелой раны в бою и вообще в тех условиях, когда нельзя было допустить иной преемственности в главном руководительстве операцией.

Что же касается до оперативных и разведочных функций (понимая под последним всю деятельность, относящуюся к вопросам по обстановке), то они не дифференцировались до последнего времени не только в нашем, но и в других более организованных флотах. Они, несомненно, существовали, но только не были регламентированы достаточно ясно и выполнялись или флаг-офицерами, или флагманскими специалистами: оперативные, обыкновенно, – артиллерийским, а разведочные – штурманским, у которого сосредоточивались сведения по театру военных действий.

Первое оперативно-разведочное отделение штаба у нас было сформировано в штабе I-й Тихоокеанской эскадры адмирала Макарова⁶³³, и только с организацией высшего командования флотами наших морей в 1911 году и [после] выхода положения о командующих морскими силами оперативные отделения появились при штабах этих последних, причем обе функции – разведочная и оперативная – не были резко разделены, но практически определялись подчинением флагманского штурмана начальнику оперативного отделения как лица, на которого возлагалась, в силу специальности, обработка данных, хотя бы по одной из частей обстановки – театра военных действий. В данном случае важна именно не формальная сторона, а сущность подразделения штаба высшего флагмана на оперативную, строевую распорядительную и техническо-хозяйственную, совершенно определенно предусматриваемую последним положением о штабах командующего морскими силами. Мы не будет пока более подробно разбирать вопрос о флагманских штабах, так как впоследствии мы вернемся к нему при рассмотрении службы Генерального штаба во флоте.

[Глава] 2

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ

Определение термина «Генеральный штаб»

В военной организации до настоящего времени нет более неопределенного и неясного вопроса, как положение Генерального штаба. До последнего времени под Генеральным штабом подразумевали собрание чинов высших войсковых штабов, имеющих назначением быть помощниками строевых начальников при разработке операций и руководстве их выполнением, совокупность лиц, занимающих высшее военное образование и несущих службу в войсковых штабах, причем служба Генерального штаба понималась как прохождение службы офицеров этого корпуса и т. д. До наших дней организация Генеральных штабов различных государств имеет свои особенности, что уже одно само по себе указывает на неустановившийся взгляд на это учреждение.

Основным определением Генерального штаба, принятым большинством военных академий, является характеристика Клаузевица: «Генеральный штаб назначается для того, чтобы превращать в приказания идеи командующего генерала, не только сообщая последние войскам, но скорее обрабатывая все детали и освобождая самого генерала от этого бесплодного труда». Такое определение, в сущности говоря, касается части назначения Генерального штаба и подходит к каждому штабу отряда, да и то относится только до некоторых его функций. Уже указывалось, что такие функции явились совершенно определенными, задолго до появления самого термина – Генеральный штаб. Генерал от инфантерии Бронзарт фон Шеллендорф, профессор Берлинской военной академии, ученик фельдмаршала Мольтке, в своем важнейшем из существующих трудов по службе Генерального штаба говорит: «Довольно трудно дать точное определение, какую часть назвать Генеральным штабом. В некоторых армиях под этим именем подразумевают все штабы. Но везде пришли к необходимости привлечь к разработке, так называемых, операций, часть Генерального штаба, специально для того призванную». Эту часть штаба высшего командования называют в германской армии «Генеральным штабом».

Если мы обратимся к «Энциклопедии военных и морских наук», изданной под редакцией нашего самого выдающегося военного ученого генерала Леера, то мы найдем там тоже определение Клаузевица: назначение Генерального штаба – разрабатывать и излагать идеи высших строевых начальников в форме приказаний со всеми необходимыми для исполнения деталями; кроме того, Генеральный штаб заботится о боевой готовности и материальных нуждах войск, для чего, не вмешиваясь в деятельность специальных органов (интендантских, санитарных и проч.), он должен сообщать им необходимые указания, вытекающие из общего хода военных действий; с другой стороны, Генеральный штаб получает от этих органов сведения о степени обеспечения войск соответствующими предметами довольствия и содержит означенные сведения в полноте и подробности, необходимых для общих военных соображений.

Это определение, в сущности, также мало отвечает разбираемому вопросу, поясняя назначение любого штаба командования, но совершенно не говорит о Генеральном штабе, как самостоятельном органе. Можно ограничиться этими определениями, излишне приводить мнения хотя бы других наших военных авторитетов по этому вопросу, которые надо признать совершенно неудовлетворительными. Достаточно упомянуть, что начальник бывшей Николаевской Академии Генерального штаба в1905 году признал, что у нас нет даже определенно установившегося взгляда вообще на специальную службу Генерального штаба и на то, чем должен быть Генеральный штаб. Если мы обратимся опять к генералу Бронзарт фон Шеллендорф, то на стр. 26-й его труда «Служба Генерального штаба» мы увидим замечание о расчленении прусского Генерального штаба, после войны 1813–1815 гг. и Парижского мира, на «большой Генеральный штаб», с определенным начальником во главе, оставшийся в Берлине, и «Генеральный штаб армии», под наименованием которого образовался корпус офицеров, получивших назначение при командующих корпусами и дивизиями.

В этой двойственности понятия Генерального штаба, как «большого» или центрального учреждения, и корпуса офицеров, несущих известные функции в войсковых штабах, и заключается вся неясность и кажущаяся ошибочность вышеприведенных определений Клаузевица, Леера и даже Шеллендорфа, признающего изречение Клаузевица: «посейчас, вполне исчерпывающим сущность вопроса, если принять во внимание обязанность Генерального штаба со своей стороны непрестанно, по всем направлениям не терять из виду сохранение боевой готовности и здоровья войск». «Правда, в каждом более крупном штабе, – говорит генерал Шеллендорф, – все жизненные отрасли армии представлены особыми лицами и учреждениями и на их обязанности, естественно, лежит, прежде всего, забота о сбережении сил. Но часто эти управления бывают не в состоянии, вследствие недостаточного знания общего положения дел на театре военных действий или вследствие неправильной оценки данного положения, выполнить желаемое. Поэтому на обязанности Генерального штаба лежит и здесь действовать возбуждающим и выясняющим образом, посредством сохранения постоянной связи с соответствующими лицами, причем начальник Генерального штаба должен тоже стоять связующим элементом во главе всего штаба».

Этой цитаты совершенно достаточно, чтобы понять, что Клаузевиц, а за ним Леер и Шеллендорф говорят о Генеральном штабе как корпусе офицеров, несущих службу в войсковых штабах. Прежде чем перейти к рассмотрению вопроса о Генеральном штабе как центральном учреждении, отвечающем германскому «большому Генеральному штабу», мы вспомним в общих чертах историю его развития. Не будем вдаваться в детальный разбор возникновения и развития Генерального штаба, так как высокоавторитетный труд генерала Шеллендорфа совершенно достаточно уясняет этот вопрос.

Эволюция сухопутного Генерального штаба

В самые отдаленные времена военной истории мы встречаемся с лицами, исполнявшими обязанности Генерального штаба. В средние века в армиях ландскнехтов явилась должность генерал-квартирмейстера – помощника высшего командования (маршала или фельдмаршала) по вопросам передвижения войск, осмотра местности, расположения войск на квартирах и биваках. В непосредственном подчинении ему состояли полковые и даже ротные квартирмейстеры, в совокупности образовавшие квартирмейстерский корпус офицеров. Эпоха 30-летней войны, явившаяся основной военной школой Западной Европы 1618–1648 гг., в которой профессорами были такие имена, как Валленштейн⁶³⁴, Тилли⁶³⁵, Мансфельд⁶³⁶, Густав-Адольф⁶³⁷, Тюренн⁶³⁸ и другие, послужила наряду с развитием военного искусства и упрочению службы Генерального штаба в войсках как постоянной организации. Шведская армия, по-видимому, первая установила у себя постоянную организацию квартирмейстерской части, откуда она перешла в 1655 году в Бранденбургскую армию великого Курфюрста.

Прусский Генеральный штаб

При Фридрихе II-м генерал-квартирмейстерский штаб, как это ни странно, по словам Шеллендорфа, едва существовал даже по названию. Это обстоятельство совершенно определяется личностью Фридриха II-го как «великого полководца». Шеллендорф говорит, что «король был не только сам начальником Генерального штаба, но часто совместно с другими исполнял служебные обязанности офицеров Генерального штаба низших ступеней. Все планы военных действий, все приказы и указания низшим начальникам он вырабатывал сам». Не лишены, однако, интереса слова Фридриха Великого в истории 7-летней войны: «Армия перенесла много походов, но часто недоставало в главной квартире хорошего штаба генерал-квартирмейстера». Положение Генерального штаба при Фридрихе II-м в высшей степени характерно и совершенно аналогично значению этого учреждения при двух величайших военных деятелях, стоящих в конце XVIII и начале XIX столетий – Наполеоне и Суворове. Наполеон, Суворов, как и Фридрих II-й, были сами начальниками своих Генеральных штабов, они лично выполняли большую часть работы Генерального штаба по обстановке, оперативной деятельности, не говоря уже о специальной работе полководцев в творческой области военного замысла, и их штабы носили преимущественно распорядительный или исполнительный характер.

После войны 1813–1815 гг., окончившейся Парижским миром, прусский Генеральный штаб, как уже было сказано, подразделялся на «большой Генеральный штаб» – центральное учреждение в Берлине и на «Генеральный штаб армии», под наименованием которого явился корпус офицеров, несущих известные обязанности в войсковых штабах (корпусных и дивизионных). В 1821 г. прусский Генеральный штаб, с назначением начальника генерала фон Миффлинга⁶³⁹, был освобожден от подчинения военному министерству и получил непосредственное подчинение королю, как верховному вождю прусской армии. Это положение прусский большой Генеральный штаб сохранил и до настоящего времени. Отметим эту дату, как имеющую огромное значение, разработать которое постараемся в дальнейшем, пока же обратимся к краткому очерку развития Генерального штаба в нашем отечестве.

Русский Генеральный штаб

Учреждение Генерального штаба в форме генерал-квартирмейстерской у нас относится к царствованию Петра Великого⁶⁴⁰, назначившего первого генерал-квартирмейстера князя Шаховского⁶⁴¹ в 1701 году. При императрице Екатерине II-й⁶⁴² был сформирован Генеральный штаб, в который вошли чины квартирмейстерской части, подчиненной вице-президенту военной коллегии в 1763 году. Император Павел I-й⁶⁴³ упразднил Генеральный штаб в той форме, в какой он был преобразован генералом Бауром⁶⁴⁴, как самостоятельное учреждение, и вслед затем (через три дня) сформировал его в виде «свиты Его Величества по квартирмейстерской части», с первым начальником ее, в звании генерал-квартирмейстера, в лице Аракчеева⁶⁴⁵ в 1797 году. Таким образом, при императоре Павле I-м Генеральный штаб получил и у нас непосредственное подчинение верховному вождю вооруженной силы Империи. Из дальнейших преобразований необходимо отметить появление в 1814 году гвардейского Генерального штаба, просуществовавшего до 1864 года. Это наименование, впрочем, имело чисто формальное значение, как часть «свиты Его Величества для квартирмейстерской службы», со служебными правами старой гвардии. «Свита Его Величества для квартирмейстерской службы» просуществовала до 1827 года, выделив в 1815 году еще и «Главный штаб Его Императорского Величества» с начальником князем Волконским⁶⁴⁶, на котором лежали функции высшего руководства квартирмейстерской службой.

«Свита Его Величества для квартирмейстерской службы» с этого времени явилась только наименованием корпуса офицеров, несущих службу Генерального штаба и получивших подготовку в частном «училище для колонновожатых», первоначально образованном в 1810 году генералом Муравьевым⁶⁴⁷ при Московском университете. Вскоре по вступлении на престол императора Николая I⁶⁴⁸ «Свита Его Величества для квартирмейстерской службы» была преобразована в «Генеральный штаб». При этом было выполнено подразделение Генерального штаба на: «отделение Генерального штаба с генерал-квартирмейстером», как часть военного министерства, с подчинением военному министру, и «войсковой Генеральный штаб», имевший установленные штаты в штабах корпусов и дивизий.

Военные академии как школы офицеров Генерального штаба

Необходимо еще сказать несколько слов о военной академии как высшем военно-учебном заведении, которое почти всегда и везде являлось как бы подготовительной школой для Генерального штаба. Непосредственно в связи с Генеральным штабом у нас в 1832 году была учреждена, по предложению генерала Жомини, военная академия, состоящая под высшим руководством начальника Генерального штаба, которая получила с 1857 года наименование Николаевской Академии Генерального штаба, чем совершенно ясно определялось ее назначение, как подготовка контингента офицеров с высшим военным образованием, предназначаемого для комплектования Генерального штаба. В 1911 году Николаевская Академия Генерального штаба была переименована в Николаевскую военную Академию, чем как бы указывалось на расширение ее задач не только ограничительными] потребностями Генерального штаба, но определяемыми общей необходимостью высшего военного образования для офицеров русской армии, причем сохранило подчинение и высшее руководство Академии за начальником Генерального штаба. Со времени возникновения военной академии Генеральный штаб комплектовался исключительно офицерами, окончившими ее курсы.

В Пруссии еще в 1810 году было учреждено «Общее военное училище», имевшее целью заменить все ранее существовавшие специальные академии, причем высшее наблюдение за ним поручалось начальнику Генерального штаба. В 1819 году оно перешло в ведение генерал-инспектора военного образования и воспитания и сохранило эту форму подчинения до 1872 года, при переименовании в 1859 году в «военную академию». В 1872 году «военная академия» поступила в непосредственное наблюдение начальнику Генерального штаба армии и сохранила это положение до настоящего времени.

Мы ограничимся пока этой краткой исторической заметкой о возникновении и первоначальном развитии Генеральных штабов в Германии и России и перейдем к рассмотрению периода, имевшего основное значение для современных Генеральных штабов. Этот период определяется 30-летней деятельностью прусского Генерального штаба, во главе которого с 1857 года по 1888 год стоял генерал-фельдмаршал Мольтке, справедливо называемый создателем современного Генерального штаба.

Фельдмаршал Мольтке как создатель современного Генерального штаба

Напомним в нескольких словах биографию этого великого военного деятеля. Гельмут Карл Бернгард Мольтке родился в 1800 году в Мекленбурге. Военное воспитание он получил в военном училище в Копенгагене, по окончании которого поступил офицером в датскую армию, откуда в 1822 году перешел на прусскую службу. В 1835 году он поступил инструктором в турецкую армию, где принялся за ее реорганизацию. Кроме организации турецкой армии Мольтке принимал большое участие в вопросах фортификационных и, под его ближайшим руководством, были перевооружены и вновь построены Дарданелльские и Босфорские операции. Он лично участвовал в военных экспедициях против курдов и в Сирийском походе, во время турецко-египетской войны в 1839 году. В том же году, после смерти султана Махмуда II-го⁶⁴⁹, по личному предложению которого он перешел в турецкую армию, Мольтке вернулся в Пруссию. В 1848 году он принял участие в качестве начальника дивизии в Шлезвиг-гольштинской войне 1848–1850 гг. В 1857 году Мольтке был назначен начальником прусского Генерального штаба, в должности которого состоял 31 год до 1888 года. За это время Пруссия вела три победоносные войны: Датскую в 1864 году, австро-прусскую в 1886 году и, наконец, франко-прусскую в 1870—71 гг. Эти войны, послужившие превращению Пруссии в Германскую империю, были подготовлены и руководимы самим Мольтке, оставшимся начальником Генерального штаба, и победы германского оружия являются победами Мольтке. Территориальные приобретения в виде Гольштинии и Шлезвига, Эльзаса и Лотарингии и объединение Германии связаны с именем Мольтке, поскольку же, постольку с Бисмарком⁶⁵⁰ и Императором Вильгельмом I-м⁶⁵¹. Имя фельдмаршала Мольтке неразрывно связано с большим Генеральным штабом, начальником которого он состоял без перерыва 31 год (1857—88), и победы Мольтке в то же время являются победами его штаба.

Из краткого вышеприведенного очерка мы видим, что большой Генеральный штаб возник в Пруссии в 1815 году, с 1821 года он явился независимым учреждением, подчиненным одной верховной власти и Мольтке был четвертым его начальником. В чем же заключается творчество Мольтке в отношении Генерального штаба? Необходимо вдуматься в те глубокие изменения в военном деле, которые совпали с периодом начальствования Мольтке над Генеральным штабом. Достаточно указать на железные дороги, дальнобойное нарезное оружие, применение общей воинской повинности и появление массовых армий, электрический телеграф – все эти факторы коренным образом отразились на стратегии, и та форма стратегии, которая возникла в рассматриваемый период, сохранилась до наших дней, и ее выразителем в войнах 66 года и 70—71-х годов явился Мольтке, называемый Шлихтингом⁶⁵², основателем современной стратегии.

Одновременно с новыми факторами военного дела, преимущественно технического характера, явилась потребность в систематической заблаговременной подготовке к войне; эта потребность стала возрастать непрерывно с того времени, когда военное дело пошло в тесной связи с техникой, получившей совершенно новый и необычный прогресс во второй половине XIX века. До этого времени большой Генеральный штаб, являясь штабом высшего командования, имел характер организационно-распорядительный, как и большинство штабов того времени. Если мы вспомним характеристику назначения Генерального штаба, высказанную Клаузевицем, то увидим, что он говорит о войсковом Генеральном штабе; большой Генеральный штаб носил тот же характер, и о нем Клаузевиц не упоминает вовсе; деятельность большого Генерального штаба в мирное время состояла преимущественно в изучении обстановки и в подготовке самого штаба, его личного состава к войне, как органа высшего командования – которым неизменно являлся король Пруссии. Со времени Мольтке значение подготовки к войне заняло первенствующее место, совершенно отличное от предшествующей эпохи, – явились новые формы стратегии, и явился новый Генеральный штаб, как орган имеющий основную задачу в мирное время – подготовку к войне.

Подготовка к войне получила значение не общего места, а как учения о ряде подготовительных операций, заканчивающихся мобилизацией и стратегическим развертыванием, как исходным положением для начала военных действий. Мольтке является выразителем этого учения, и его метод, его система практического приложения этого учения, выполнявшаяся большим Генеральным штабом, является и до наших дней образцовой. Мольтке не только создал теоретические формы этого учения, обоснованные глубоким пониманием стратегии, он дал практическое применение им в двух больших европейских войнах, которые доказали справедливость его метода.

Большой Генеральный штаб как орган подготовки вооруженной силы к войне

Мольтке не оставил нам определения, что такое большой Генеральный штаб. Формы и организация прусского штаба стали известными, и почти все государства приняли их для своих Генеральных штабов, но, по-видимому, далеко не все усвоили сущность и работу этого учреждения – приведенное выше признание бывшего начальника нашей Академии Генерального штаба в совершенном незнании, чем должен быть Генеральный штаб, подтверждает это положение.

Наиболее авторитетный по вопросам службы Генерального штаба, генерал Бронзарт фон Шеллендорф, бывший у Мольтке долгое время в большом Генеральном штабе в качестве офицера штаба, а потом начальника отделения, в своем обширном труде почти ничего не говорит о службе большого Генерального штаба. Его сочинение трактует преимущественно о службе войскового Генерального штаба, о службе штаба в поле, но все, что касается службы центрального учреждения, Шеллендорф обходит молчанием или ограничивается очень неясными и туманными намеками. Совершенно невольно приходит в голову мысль, что говорить о большом Генеральном штабе избегал как его основатель, так и его ученики.

Во время празднования 87-й годовщины дня своего рождения фельдмаршал Мольтке на собрании офицеров Берлинского гарнизона сказал: «В будущей войне самую важную роль будут играть стратегия и искусство управления войсками. Наши войны и победы научили наших врагов, и они теперь не уступают нам в числе, вооружении и мужестве. Наша сила будет заключаться в ведении, в командовании, словом, в большом Генеральном штабе, которому я посвятил последние дни моей жизни. Этой силе наши враги могут завидовать, но ее у них нет».

Понятно, что Мольтке не желал пояснять сущность той силы, которой враги Германии, по его мнению, не располагали, приведя только неясную характеристику большого Генерального штаба как органа командования, т. е. то, чем вообще является всякий штаб, в своей сущности неотделимый от своего командования. Попробуем, однако, разобрать хотя бы то, что сказал ученик и сотрудник Мольтке – генерал Шеллендорф в своем высокоавторитетном труде про большой Генеральный штаб, как специальный орган, в чем заключается его назначение и цель его существования. На стр. 6-й этого сочинения мы читаем: «Большой Генеральный штаб, в состав которого входят офицеры Генерального штаба, не распределенные по войсковым штабам, обрабатывает под высшим руководством начальника Генерального штаба армии подготовку к возможным военным действиям посредством урегулирования движений и перевозок по железным дорогам, занимается изучением и сравнительной оценкой законоположений различных армий Европы, возможных театров военных действий и составлением карт. На его попечении лежат заботы о развитии военных наук, особенно военной истории и по образованию младших офицеров».

Если мы выбросим совершенно ненужные и ничего не поясняющие слова об урегулировании движений и перевозках по железным дорогам, так как эта частность заведомо не исчерпывает компетенцию Генерального штаба по подготовке к войне (на что есть совершенно определенные сведения по данным части 2-го обер-квартирмейстера нашего главного управления Генерального штаба), равно как об изучении и оценке законоположений европейских армий и составлении карт , чем ведает, как и у нас, особый военно-топографический отдел, состоящий при Генеральном штабе, то получим следующее определение: большой Генеральный штаб имеет своим назначением: 1) подготовку к войне, 2) изучение обстановки, т. е. вооруженной силы собственной, иностранных государств и театров военных действий.

Еще определение говорит Бронзарт фон Шеллендорф на стр. 42-й того же труда о служебном распорядке большого Генерального штаба, имеющем целью: 1) Подготовку в военном отношении германской армии и крепостей, перевозку войск во время мобилизаций и «стратегическое развертывание армии». 2) Изучение иностранных армий и флота, обязанность следить за их дальнейшим развитием и наблюдение за военными событиями за границей. Можно свободно опустить пункт 3-й, трактующий о совершенствовании офицеров Генерального штаба, пункт 4-й – о разработке новейших вопросов относительно крепостей, оружия и орудий, как частный и входящий равно и в 1-й и во 2-й пункты; пункт 5-й, упоминающий о разработке больших маневров, являющихся поверкой работы по пункту 1-му, а также назначения военно-исторического и топографического отделов.

Здесь подтверждается вышеприведенное назначение большого Генерального штаба как органа по подготовке к войне, основанного на изучении обстановки, в котором подчеркнуто изучение вероятного противника. Если мы внимательнее вдумаемся в эти два пункта, то увидим, что подготовка к войне, составляющая цель работы большого Генерального штаба, заканчивается «стратегическим развертыванием армии», как наиболее благоприятным исходным положением для начала военных действий, а пункт 2-й, говоря об изучении вероятных противников, совершенно ясно указывает на военную разведку, названную наблюдением за военными событиями за границей, под которым, очевидно, подразумевается военная деятельность иностранных государств. Мы говорим пока о прусском большом Генеральном штабе, созданном фельдмаршалом Мольтке, и цитируем его ближайшего сотрудника и ученика Бронзарт фон Шеллендорф, имея в виду положение прусского большого Генерального штаба, послужившего образцом, с которого скопировали все другие государства организацию (хотя бы только внешние ее формы) своих сухопутных Генеральных штабов, по отношению к которым морские Генеральные штабы являются только формальными приложениями идеи Генерального штаба к военно-морскому делу.

Мы не будем более вдаваться в рассмотрение вопроса о том, что такое прусский большой Генеральный штаб, а закончим общей характеристикой его, что большой Генеральный штаб есть специальный орган, ведающий подготовкой вооруженной силы государства к войне. В свое время мы рассмотрим в применении к флоту значение и роль Генерального штаба во время войны , равно как постараемся выяснить службу его в обоих случаях, как центрального учреждения, так и со стороны службы Генерального штаба во флоте. Мы также оставим пока положения организационного свойства, которые разберем в дальнейших сообщениях, а теперь перейдем к рассмотрению вопроса, что такое подготовка к войне, так как с уяснением его связуется непосредственно и понятие о Генеральном штабе.

[Глава] 3

ПОДГОТОВКА К ВОЙНЕ

Универсальность учения о войне в применении к государственной деятельности

Война, принимая классическим определением Клаузевица, есть «проявление насилия с целью вынудить противника исполнить нашу волю». Будучи, таким образом, одним из средств политики, которая является учением о проведении государственной воли в жизнь, война определяется политической уверенностью в необходимости применения, в соответствующем случае, силы, связанной с употреблением оружия. Таким образом, политика определяет необходимость и цель применения к определенному противнику вооруженного насилия или, короче говоря, войны.

Война есть одно из неизменных проявлений общественной жизни в широком смысле этого понятия. Подчиняясь, как таковая, законам и нормам, которые управляют созданием, жизнью и развитием общества, война является одной из наиболее частых форм человеческой деятельности, в которой агенты разрушения и уничтожения переплетаются и сливаются с агентами творчества и развития, с прогрессом, культурой и цивилизацией. «Война есть приложение в жизнь человеческих обществ всемирного закона борьбы за существование, высшее, наиболее яркое, проявление принципа этой борьбы», – говорит генерал Михневич в своем исследовании войны как явления в жизни общества. «Если история, – говорит он далее, – показывает, что на 13 лет войны приходится один год мира, то война – более нормальное явление в жизни общества, чем мир». (Михневич. Стратегия. Том 1, стр. 90.)

Эта последняя фраза является основанием военного миросозерцания, которое рассматривает жизнь человеческого общества как непрерывную борьбу, в которой война является только одной из наиболее частых форм, а мир есть только ее видоизменение. Понятие о войне неотделимо от понятия о государстве. Если определение Чичерина⁶⁵³ государства «Как групп народов, связанных законом в одно юридическое целое, управляемых верховною властью для общего блага», справедливо с отвлеченной точки зрения государственного права, то с точки зрения военной, основанной на представлении жизни как непрерывной борьбы, независимой от понятия о «общем благе» как цели государственного бытия, государство определится в виде организации общества, наиболее отвечающей задачам борьбы, которой достигается упомянутая цель – общее благо.

Понятие о «всеобщем благе» не имеет практического значения, и в жизни человечества приходится считаться только с теми представлениями, которые определяют существование отдельных единиц, называемых государствами. Огромное различие в условиях и обстановке, в которых создалась и протекает жизнь каждого государства, показывает, что если даже общее благо отдельных народов одно и то же, то пути и способы его достижения не могут быть одни и те же. Отсюда является понятие о различии интересов, о различии представлений о выгоде, о благе в более узком смысле слова, которые управляют в каждый данный момент жизнью государства и для достижения которых направляется его воля, олицетворяемая понятием – «власть». Приемы и способы осуществления государственной воли для достижения государственного блага составляют сущность политики, как учения, в которой война является одним из средств.

Если мы признаем взгляд на жизнь государства как борьбу, то одновременно возникает вопрос, как надо вести эту борьбу с наибольшим успехом для достижения поставленных целей. С этой точки зрения политику можно рассматривать как учение о борьбе в приложении к государственной жизни. Из принципиальной стороны учения о войне нам известны, так называемые, принципы военного искусства. В нашу задачу совершенно не входит их рассмотрение. Будут ли это четыре принципа Клаузевица или двенадцать принципов Леера, их сущность исчерпывается одной военной аксиомой, которую мы позволим назвать аксиомой о превосходстве сил. Чтобы победить, надо быть сильнее противника, и как выполнить эту задачу – указывают упомянутые военные принципы. Принципы эти покоятся на неизменных началах, будучи выражением сущности не только конкретного случая – войны, но и общего представления о борьбе.

Если мы определили политику как учение о борьбе в приложении к государственной жизни, то a priori можно быть уверенным, что принципы войны, как таковые, целиком приложимы и к политике. Совершенно одинаковое значение для политики, как и для стратегии, имеет учение об операционной линии, как подготовка цели и выбор направления операции (действия). Этот вопрос очень подробно разобран в работе капитана 2-го ранга Макалинского⁶⁵⁴ «Наша политика и операционные линии в связи с Дальневосточным вопросом», где он, говоря об условии «достижения важной цели», указывает на наибольшие результаты при совпадении операционных линий политической и стратегической по цели и направлению.

Нас очень далеко завело бы дальнейшее рассмотрение этого вопроса. Он не является новым по существу, но чрезвычайно мало распространен. Я напомню, что сочинение основателя современной стратегии Ллойда носит название «Memoires poliques et militaires»; те же идеи высказаны и Жомини в его труде «Аналитический обзор главных соображений военного искусства и об отношениях оных с политикой государств». Наша задача заключается в указании, что сущность государственной политики покоится на тех же началах, что и военное дело, так как политика является лишь формой основного представления о борьбе, общего в применении к решению государственных задач, достижению стратегических и тактических целей.

Генеральный штаб как государственное учреждение

Отсюда является и военная идея высшей государственной организации, основанной на неизменном военном начале единства власти, вытекающем из представления о единстве творчества замысла государственного или военного. Те же соображения, которые приводились в первой [главе], когда выяснялся вопрос о сущности военного управления и штаба, как вспомогательного органа командования, приложим целиком и к военной организации государства. Последняя неизменно должна обладать органом, дающим основания по политической обстановке, оперативным органом по выражению единоличного государственного замысла в оперативный план и, наконец, исполнительными или распорядительными органами, претворяющими план действия в форму директив, указаний и распоряжений.

Таковым государственным учреждением является германский большой Генеральный штаб, непосредственно подчиненный верховной государственной власти в лице Императора, начальник которого, с государственным канцлером, как руководителем внешней политики государства, входит в состав императорской главной квартиры или штаба Его Величества, когда Император принимает на себя функции главнокомандующего. Эта форма высшей государственной организации практически применяется в Германии, и была испытана в период войны 60-х и 70-х годов, когда верховное управление государством выражалось Императором Вильгельмом I-м и тремя военными деятелями: в сфере политической обстановки – Бисмарком, в области высшей оперативной работы – Мольтке и в деле организации и создания силы, как выражения оперативной работы, – военным министром Рооном⁶⁵⁵. Если политическая жизнь государства есть форма борьбы, то орган внешней политики должен быть создан на военных началах и иметь самую тесную связь с Генеральным штабом или соответствующим ему учреждением.

Генерал-майор Борисов в своем сочинении «Работа большого Генерального штаба» на стр. 9-й говорит: «Из Германии руководство общей политикой, имеющей целью достижения государственных задач путем или соглашений или вооруженной силы, лежало на Бисмарке. Но уже давно сознано, что вооруженная сила, чтобы быть пущенной в ход, нуждается в особых специальных условиях, определяемых политическими и военными требованиями». «Определение этих условий относится к области военной политики, руководство которой входило в деятельность начальника Генерального штаба – Мольтке». «Мольтке все время ориентирует Бисмарка в военном положении Пруссии, сообщает о вооружениях соседей, выясняет военное значение их, настаивает, чтобы объявление войны не опоздало против конца развертывания, и особенно выясняет Бисмарку значение наступательных и оборонительных союзов».

Все сказанное уясняет нам роль Генерального штаба как общеимперского учреждения, имеющего неизменную схему вспомогательного органа высшего командования. Если мы вспомним основную схему штаба как вспомогательного органа, основанного на следующем подразделении функций командования:

Изучение обстановки;

Оценка обстановки;

Единоличный замысел;

Оперативные работы по выражению замысла в план действия;

Выражение плана действий в распоряжениях и приказаниях.

То получим элементарную форму:

которая в приложении к высшей государственной организации примет такой вид:

Таково значение Генерального штаба как государственного или общеимперского учреждения. Подобная форма Генерального штаба принята, напр[имер] германской, японской государственной организацией, более подробно мы коснемся этого вопроса при рассмотрении устройств Генеральных штабов.

У нас существовало государственное учреждение под именем «Совета государственной обороны», образование которого имело целью: создать орган, подчиненный непосредственно верховной власти, ведающий вопросами военной политики государства; состав этого совета определялся обязательными членами: министрами военным, морским, начальниками обоих Генеральных штабов, министром иностранных дел, и членами по назначению из числа высших представителей военного, морского ведомств и командования. В силу такового состава «Совет государственной обороны» был лишен специализации и определенного назначения, и хотя был основан на правильной идее, но форму получил совершенно не военную. Военный совет никогда не может являться в качестве постоянного органа высшего командования – он всегда имеет временный, совещательный характер; единственная постоянная форма такого вспомогательного органа есть штабная, а не временная – совета. Выше указывалось на истинное значение военного совета и отличие его от штаба командования, и потому не будем вдаваться в рассмотрение этого вопроса. «Совет государственной обороны» не был по своей организации военным учреждением, и после нескольких лет существования он перестал функционировать.

Мирное время как период подготовительной деятельности к войне

С общей государственной точки зрения, имея в основании высказанный взгляд на существование государства как непрерывную борьбу, война есть явление чисто эпизодического характера. С этой точки зрения совершенно безразлично, понесла ли политика государства удары под Мукденом и Цусимой или в течение так называемого мира, как, например, во время недавней аннексии Боснии и Герцеговины. Политика осуществляет свои операционные линии без войны и при ее помощи, и может нести победы и поражения в мирное время одинаково, как и в военное. Сущность остается все-таки неизменной – она сводится к вопросу о реальной государственной силе, безразлично, имеет ли эта сила потенциальный характер во время мира или кинетический в период войны. Последнее состояние вооруженной силы связуется с расходом ее энергии, не только в отвлеченной, но и в высшей степени конкретной форме, в виде убыли личного состава, расхода материальной части, финансовых средств и проч. Уже в силу этого война не может быть постоянной, а требует перерывов в виде мирных периодов, когда расходуемая в ней энергия должна быть пополнена..

По выражению германской военной школы, любящей образные сравнения, война должна уподобляться молнии, исходящей из грозовой тучи, а для этого необходима известная работа во времени для накопления энергии, которая называется подготовкой к войне. Итак, период мира, с военной точки зрения, есть период подготовки к войне.

Являясь предшествующим и последующим войне актом, подготовка неотделима по своей сущности от войны, – это есть совокупность действий, которые выливаются в войну как энергия грозовой тучи в молнию. Образование этой энергии, равно как и молния, есть явление одного и того же порядка, а потому законы войны являются законами и для подготовки к ней. Следует обратить внимание на совершенную необходимость не отделять внутреннее содержание деятельности военного периода от мирного, разграничение между которыми является совершенно условным, так как война всегда будет продолжением политики и работы мирного времени и обратно, причем формальный переход от мира к войне в наши дни может произойти совершенно неожиданно. Если, с общей государственной точки зрения, различие между миром и войной существует только формальное, то тем большее значение имеет этот взгляд со стороны военной деятельности. Поэтому рассмотрим период мира или период подготовки к войне с точки зрения учения о войне.

Подготовка к войне есть военная операция или их совокупность, совершенно такая же, как и всякая другая. Будет ли это постройка боевых судов, обучение ли стрельбе, мобилизация, марш-маневр и проч., это безразлично. Все эти действия являются военными операциями, подчиняемыми общим военным принципам, как неизменным началом всякой военной деятельности. В силу этого вся организация военного дела должна быть неизменной и постоянной. Руководство всякой операцией мы называем командованием, как формой военного управления. Как уже указывалось, основанием военного управления является представление об единстве командования, вытекающее из категорического требования со стороны идейной творческой работы по военному замыслу, – работы всегда единоличной. Подготовка к войне, как операция, должна исходить из единоличной творческой работы высшего командования, которая выражается в основной идее операции – операционной линии, характеризующей операцию по цели и направлению. Вспомогательный орган этого высшего командования в деле подготовки к войне, как операции, есть Генеральный штаб.

Если только мы признаем правильным этот взгляд на Генеральный штаб, то вопросы о его назначении, организации, деятельности и проч. становятся совершенно ясными. Генеральный штаб есть, прежде всего, штаб, т. е. вспомогательный орган какого-то командования, военного управления подготовительными операциями, и к нему целиком приложимы те положения, о которых говорилось в первой [главе], где выяснялись вопросы о сущности командования и штабе как его вспомогательном органе.

Принципы штабной деятельности в применении к Генеральному штабу

Выше, при рассмотрении вопроса о положении штаба, как вспомогательного органа командования, указывалось на основное принципиальное положение – единство работы командования и штаба.

Эта работа должна быть совершенно едина не только по форме, но и по духу и неотделима от единоличной работы командования, как основание и развитие его творческой деятельности по военному замыслу.

В деле подготовительных операций, как и всяких других, руководство ими сводится к военному управлению или командованию. Выше говорилось об универсальности военных принципов, о необходимости отсутствия разделения военной деятельности, в зависимости от чисто внешней формальной стороны мирного или военного период[ов], и признании взгляда на период мира как период подготовки к неизбежной и неизменной войне. Отсюда вытекает требование постоянной военной организации тех органов, которые призваны к руководству операциями подготовительного периода, командования и его штабу, т. е. высшему начальнику, выполняющему функции командования или управления подготовительными операциями, располагающему вспомогательным органом – Генеральным штабом. В основание работы командования ложится представление о единоличной творческой деятельности по созданию военного замысла, выражающегося в операционной линии как идеи операции.

В деле государственной подготовки к войне, как подготовительной операции, должно быть положено то же начало. Для выработки идеи операции необходима оценка обстановки как совокупности всех условий для действия, в свою очередь основывающаяся на изучении и познавании этой обстановки, слагающейся из целого ряда отдельных положений и условий. Их изучение и ориентировка командования в этом отношении составляет первую задачу Генерального штаба как вспомогательного органа командования. Второй задачей является выражение операционной линии как идеи операции и директив на ней основанных, преподанных командованием в форму оперативных планов, определяющих последовательность по месту и времени отдельных действий, которые должны вести к цели, указываемой операционной линией. Третьей задачей являются уже составляющие определенных, на основании оперативных планов, распоряжений и приказаний для непосредственного управления исполнительными органами, на которые возлагается производство отдельных действий, объединенных и согласованных оперативным планом в смысле времени, места и последовательности. Совокупность этих исполнительных органов образует ведомство.

Ведомство (министерство) как совокупность исполнительных органов подготовительных операций

Задача ведомства определяется выполнением подготовки вооруженной силы к войне, которая слагается из ряда операций; отсюда является естественная организация ведомства, основанная и подразделенная по отдельным подготовительным операциям. Это теоретическое положение, вытекающее из взгляда на деятельность ведомства как выполнение определенных военных операций, до некоторой степени существует на практике.

Исполнительным органом по операции создания силы, в смысле судового состава, является главное управление кораблестроения, по созданию личного состава – главный морской штаб, оборудование театра военных действий является задачей строительной части, обеспечение флота запасами и материалами – главного морского хозяйственного управления, исполнительная часть мобилизации – специального мобилизационного органа главного штаба и т. д. Нет необходимости утверждать, что существующая организация вполне отвечает высказанным положениям, но последнее преобразование морского ведомства, известное под именем «Временного положения об управлении морским ведомством», представляет уже значительное приближение к рассматриваемой схеме, к которой ведомство подошло чисто практическим путем.

Наиболее существенное отличие этой схемы от действительной организации заключается в отсутствии у Генерального штаба распорядительного органа… Выражение оперативных планов в распоряжения и приказания, на практике выливающихся в форме докладов Генерального штаба министру как высшему командованию, вспомогательным органом которого является Генеральный штаб, и утверждаемых министром, в сущности, и является распорядительной функцией Генерального штаба. Утвержденный министром доклад есть не что иное, как директива министра, являющегося высшим командованием, тем или другим исполнительным органам, ведающим определенной операцией. Можно, конечно, выработать несколько вариантов организации ведомства, но целесообразной из них явится только та, которая будет создана на началах чисто военных, в духе управления как командования, исключающем всякую коллегиальность, совещательный характер. Органы последнего типа также необходимы и существуют в действительности, но они принципиально не могут быть допускаемы в непосредственном деле подготовки флота к войне, которое является рядом военных операций, управление которыми должно быть военным по духу или содержанию.

Положение Генерального штаба как органа ведомства

Из всего вышеизложенного мы видим, что Генеральный штаб занимает совершенно исключительное положение в организации ведомства, являясь единственной формой органа, лишенного по существу исполнительных функций. Все вышеизложенное имеет применение к существующему у нас во флоте положению Генерального штаба. Говоря выше о Генеральном штабе как вспомогательном органе высшего командования, мы неоднократно упоминали о непосредственном подчинении Генерального штаба высшей верховной власти, приводя как пример основание организации военного управления Германии.

Непосредственное принятие верховной властью на себя высшего командования вооруженной силой, естественно, вызывает непосредственное подчинение Генерального штаба верховной власти и выделение его из состава ведомства. Начальник ведомства (министр), при такой организации высшего командования, является только главой исполнительных органов, ведающим отдельными операциями и составляющими министерство или ведомство. Как таковому ему одновременно не является подчиненным и флот, командующий которым также непосредственно подчиняется верховной власти. Такая форма государственной организации, где верховная власть является непосредственным высшим командованием, как уже говорилось, принята в Германии.

У нас верховная власть, сохраняя наименование верховного вождя вооруженных сил страны, выполняет функции высшего командования посредством министров военного и морского, которым, на этом основании, подчинены Генеральные штабы и непосредственные начальники вооруженных сил, которыми у нас во флоте являются командующие морскими силами. Совершенно бесполезно для целей этих сообщений вдаваться в разбор той или другой организации. Для вопроса службы Генерального штаба практически совершенно безразлично, кто является его непосредственным начальником: верховная власть или лицо, ею уполномоченное. В том и в другом случае служба Генерального штаба, или выполнение им своих задач, остается одной и той же.

Основной функцией высшего командования является выработка идеи операции, идеи плана войны, плана подготовки вооруженных сил к войне, как операционная линия, являющаяся созданием единой творческой работы командования. Через какие инстанции эта операционная линия будет дана Генеральному штабу для его работы, как работы вспомогательного органа – безразлично. Практически ее должен дать штабу его непосредственный начальник – начальник Генерального штаба, как основание всей работы последнего, и вопрос, каким образом он ее выработал или получил, для Генерального штаба, с точки зрения его службы, является вопросом уже иного порядка.

Отношение Генерального штаба к вооруженной силе

Наличие Генерального штаба определяет существование высшего командования, которому подчинен флот, как вооруженная сила. Безразлично, будет ли это высшее командование олицетворяться верховной властью, или уполномоченным ею министром, или кем-либо другим. Командование есть не что другое, как командование, и командующий морскими силами есть лицо фактически подчиненное у нас морскому министру. Так как последний является главным начальником флота и морского ведомства, в силу единоличного подчинения ему Генерального штаба, ведомства и флота, и, как таковой, дает операционную линию подготовки вооруженной силы к войне (безразлично вырабатываемую им лично или нет, но, во всяком случае, санкционированную верховной властью или непосредственно от нее исходящую), то о Генеральном штабе как о чем-то самостоятельном говорить не приходится.

Нельзя говорить об отношениях Генерального штаба к вооруженной силе, например, ко флоту по той простой причине, что таких отношений не существует, а можно говорить лишь об соотношениях командования, которому подчинен Генеральный штаб, к командованию, которому подчинен непосредственно флот. Необходимо иметь в виду замечание это, чтобы дальше, где будет говориться о Генеральном штабе как известном органе и его соотношениях, помнить всегда принцип неотделимости штаба от командования.

Являясь вспомогательным органом высшего командования в деле подготовки вооруженной силы к войне, получая от этого высшего командования основную операционную линию, Генеральный штаб разрабатывает и преобразует ее в план войны, как план подготовки к ней в смысле создания силы, обеспечения ее деятельности в военное время и определения исходного положения этой силы для начала военных действий в отношении ее состава, места и времени. Практическое осуществление этих задач связуется, прежде всего, с вопросами общегосударственными, совершенно исключающими влияние на них со стороны какой бы то ни было подчиненной власти; всякое воздействие последней принципиально является недопустимым, уже в силу того, что только единая верховная власть является неизменной, всякая другая может быть сменяема и перемещаема и является вообще случайной. Подготовка государства к войне не может зависеть от случайного лица, ибо ее тогда просто-напросто не будет и практически при таком порядке ее и осуществить нельзя. Поэтому в деле подготовительных операций к войне, вытекающих из основных государственных задач, характеризуемых высшей операционной линией, командование и вся полнота власти должны принадлежать высшему командованию безраздельно, все остальные степени командной иерархии могут иметь только совещательный голос, в тех пределах, которые указываются высшим командованием.

Необходимо иметь в виду, что командующий морской вооруженной силой, равно как и сухопутной, в деле войны и подготовки к ней должны быть объединены высшим общим командованием, ибо, с государственной точки зрения, морские и сухопутные операции являются лишь формами военных действий, сущность которых сводится к единой операционной линии. Наличие морской вооруженной силы в каждый данный момент ее жизни и развития образует флот. В период подготовки государства к войне флот выполняет свою подготовительную операцию, состоящую в обучении как подготовке к военной деятельности. Эта подготовительная операция является единственной прямой задачей вооруженной силы в период подготовки, в лице командующего этой силой, который обязан дать операционную линию как основную идею операции обучения.

В деле этой подготовительной операции командующему должна быть предоставлена полная свобода действий и принципиально высшее командование с Генеральным штабом совершенно не должно входить в нее со своим влиянием. Со стороны высшего командования командующий морскими силами должен получить такую же высшую операционную линию, какая преподается им своему вспомогательному органу – Генеральному штабу – и которая ложится в основание всех подготовительных операций как характеристика их по цели и направлению. Таким образом, в принципе совершенно определяются функции Генерального штаба как органа высшего командования в деле управления определенными подготовительными операциями и функции командования вооруженной силой и его штаба как органа командования, имеющего целью обучение и использование во время войны этой силы. Вопросы о взаимоотношениях Генерального штаба со флотом есть, по существу, вопрос о взаимоотношениях тех командных лиц, которым непосредственно подчинен Генеральный штаб, с одной стороны, а с другой – вооруженная сила. Принятый в Германии способ непосредственного подчинения Генерального штаба и флота верховной власти есть одно решение этого вопроса, подчинение Генерального штаба и флота верховной власти посредством особого уполномоченного лица есть другая форма, принятая у нас.

Уже из одного содержания этой формы ясно, что появление какого-либо трения в вопросах компетенции, влияния и специализации между Генеральным штабом и вооруженной силой знаменует неправильное функционирование одного из этих органов. Таково отвлеченное теоретическое положение вопроса о Генеральном штабе как органе высшего командования по отношению к флоту. Оба органа имеют свои определенные задачи: подготовка как создание вооруженной силы является основанием работы Генерального штаба, подготовка как обучение для использования этой силы есть основание работы штаба командующего морскими силами. Оба положения, создание и использование вооруженной силы, находятся в неразрывной между собой связи, провести определенную границу между ними на практике, конечно, невозможно; военные действия, как использование силы, выливаются непосредственно из подготовки, как выливается вода из содержащего ее сосуда, и возникает естественный вопрос, где же лежит граница компетенции Генерального штаба в отношении вооруженной силы и обратно?

Решение этого вопроса, который, в сущности, состоит в определении компетенции высшего командования, которому подчинен Генеральный штаб, по отношению к непосредственному начальнику вооруженной силы, зависит от ясного определения подготовительных операций по созданию вооруженной силы и подготовительных операций в смысле использования этой силы.

Подготовительные операции как главный объект деятельности Генерального штаба

Мы не будем вдаваться в детальный разбор вопроса о сущности подготовительных операций. Эта сторона вопроса разбирается стратегией, и источники для изучения его хорошо всем известны. Необходимо коснуться этого вопроса постольку, поскольку он связуется со службой Генерального штаба как центрального учреждения, которая, в подготовительный период (период мира), является службой по подготовительным операциям. Примем в основание классическое определение генерала Леера как выразителя русской школы стратегии. На стр. 29-й, том I, § 7-й своего труда Леер называет пять основных подготовительных операций, решаемых в зависимости от «раз выбранной операционной линии»:

1. Организация армии.

2. Выбор и устройство базы.

3. Сосредоточение запасов в базе.

4. Сосредоточение войск в базе, т. е. стратегическое развертывание армии на театре военных действий.

5. Подготовка театра военных действий в инженерном отношении.

Эти пять операций определяются операционной линией, которая вырабатывается единолично (в принципе) высшим командованием, на основании оценки изученной обстановки, и выражается соответствующими оперативными планами. Вспомогательным органом по изучению обстановки, для предоставления высшему командованию данных для ее оценки, и выражению операционной линии в оперативные планы служит Генеральный штаб. Рассмотрим эти операции применительно к флоту.

Первая операция есть, в сущности, создание вооруженной силы, вторую, третью и пятую можно определить как создание средств, обеспечивающих деятельность этой силы, четвертая является созданием наивыгоднейшего исходного положения для применения этой силы. Сущность подготовки сводится, таким образом, к созданию: а) сил, б) средств и в) исходного положения.

Создание силы

Создание вооруженной морской силы можно разделить на две операции, вытекающие из сущности этой силы, слагаемой из:

1. Материальных средств вооруженной борьбы, в широком смысле оружия, в приложении этого понятия к морской войне – судового состава, и

2. Личного состава, применяющего это оружие в период вооруженной борьбы.

Создание средств, обеспечивающих использование силы

Создание средств, обеспечивающих использование силы (оружия), как операция, может быть подразделена на следующие:

1. Устройство базирования флота, т. е. создание и оборудование системы портов-баз (в исключительном случае – порта-базы), обслуживающих судовой и личный состав флота по всем его жизненным потребностям и обеспеченных от захвата их неприятелем.

2. Обеспечение деятельности флота запасами и материалами, иначе говоря, всем необходимым снабжением судового и личного его состава.

3. Подготовка театра военных действий в инженерном отношении, в смысле обеспечения деятельности флота в отношении стоянок, гидротехнических сооружений, в виде искусственных фарватеров, каналов и проходов, устройств службы связи и наблюдения.

Все эти три операции имеют тесную внутреннюю связь, и подразделение их, как вообще всякое искусственное расчленение целого – операции создания средств, обеспечивающих деятельность вооруженной силы, – конечно, является условным, и приводимое дифференцирование может быть с формальной стороны изменено.

Создание исходного положения

Наконец, последней подготовительной операцией является создание для вооруженной силы основного исходного положения, наиболее благоприятного для начала военных действий. Эта операция опять-таки условно может быть подразделена на:

а) Исходное положение в смысле определенного состояния вооруженной силы, приведение ее в готовность для боевого применения. Вопрос этот мог бы, казалось, и не существовать, но, тем не менее, обстановка подготовительного (мирного) и военного периодов всегда имеет отличие уже в силу того, что деятельность наличной вооруженной силы в эти периоды существенно различна и обстановка хотя бы, например, со стороны финансирования этой деятельности также имеет глубокие различия. Поэтому, как общее правило, вооруженная сила должна выполнить известные действия, которые бы явились в окончательном виде тем, что принято называть «боевой готовностью», как бы малы и не существенны они ни были для определенных частей этой силы, и

б) Исходное положение в непосредственном понятии этого термина, т. е. в отношении театра военных действий.

Первая операция называется:

1. Мобилизацией , а вторая

2. Стратегическим развертыванием или сосредоточением.

Этими семью оперативными формами исчерпывается оперативная деятельность Генерального штаба, определяемая операционной линией, которая является общей для каждой из них, получая лишь специальный характер, в зависимости от сущности каждой операции.

О подготовительной операции, выполняемой вооруженной силой

Создаваемые вооруженная сила и средства в каждый момент определяются ее действительным наличием и состоянием. Общее понятие о создании состоит не только из создания сил и средств в буквальном смысле, как постройки судов, баз, образовании запасов, работ по подготовке театра, но и в создании возможности использовать силы и средства в вооруженной борьбе с наибольшим успехом. Последняя операция состоит в обучении личного состава, умении применить оружие в широком смысле этого понятия с наибольшим вредом для противника и наименьшими потерями для самого себя. Эта операция составляет задачу наличия вооруженных сил, образующих флот в его определенном для каждого данного момента состояния. Эта операция является подготовительной, но уже в непосредственной связи с главной, т. е. решающей операцией – боем, и в этом и состоит ее существенное отличие от других операций, имеющих в виду создание сил и средств. В основание ее ложится та же операционная линия, исходящая от того же высшего командования, при котором состоит Генеральный штаб, преподаваемая непосредственному начальнику вооруженной силы или командующему флотом.

Исходя из этой высшей операционной линии, командующий флотом, руководствуясь данными обстановки, дает операционную линию своему штабу, как своему вспомогательному органу, который на основании ее разрабатывает, насколько это возможно, соображения о главной операции (марш-маневре и бое), равно как и о дополнительных в связи с главной. Исходя из этих соображений определяется организация вооруженной силы и метод ее обучения как подготовки к боевому использованию. Итак, все подготовительные операции, выполняемые как отдельными органами, образующими морское ведомство, так и флотом, имеют единую общую операционную линию, получаемую от высшего командования.

О связи подготовительных операций с главными

В каждой операции необходимо различать две стороны: принципиальную и исполнительную или практическую. Принципиальная сторона операции, исходящая из операционной линии, вырабатывается штабом командования, исполнение ее принадлежит известному органу. В подготовительных операциях, сводящихся в основании к трем, т. е. созданию силы, средств и исходного положения, исполнительная часть первых двух составляет преимущественно назначение морского ведомства как совокупности исполнительных органов по этим операциям, исполнительная сторона последней уже принадлежит к вооруженной силе, т. е. флоту. Это дает основание для существенного подразделения их со стороны деятельности высшего командования в смысле управления этими операциями. Мобилизация и стратегическое развертывание являются как бы промежуточными формами, связующими чисто подготовительные операции создания сил и средств с главными. С одной стороны, мобилизация вытекает из первых подготовительных операций, но и в свою очередь оказывает влияние на них, являясь как бы основанием для отдельных действий, например, в операции устройства базирования флота и оборудования баз.

Точно так же развертывание отчасти выливается из подготовки театра в инженерном отношении и базирования, а с другой – оказывает влияние на эти самые операции. В действительности выполнение подготовительных операций происходит путем ряда последовательных приближений. Операционная линия оказывает влияния на все отдельные операции, дифференцируемые лишь условно, по внешним признакам, но, в сущности, составляющие одно неразрывно связанное целое, не только по отношению к трем категориям (подготовительных, главных и дополнительных операций), но и к их совокупности, определяемой единой операционной линией, исходящей от единой высшей власти.

Установление связи Генерального штаба с вооруженной силой

Отсюда вытекает необходимость связи исполнительных органов не только между собой в ведомстве, но и последнего с флотом, практически осуществляемой совместной работой штабов высшего командования – Генерального со штабом командующего морской вооруженной силой, имеющей особо важное значение в вопросах операций мобилизационной и развертывания, исполнителем которых является вооруженная сила, и которые как бы составляют переход от чисто подготовительных операций к главным – решающим. Через эти операции работа Генерального штаба как бы переливается из форм службы Генерального штаба как органа высшего командования в формы штаба командующего флотом как функции высшего командования, в последующую командную инстанцию.

Необходимость связи морского Генерального штаба с Генеральным штабом армии

С общей государственной точки зрения разделение военных действий на сухопутные и морские представляется чисто формальным. Единство высшей государственной операционной линии, которой определяется война по цели и направлению, делает совершенно безразличным для этих задач практическую сторону их решения. Вооруженные силы страны – армия и флот должны иметь общую объединяющую их деятельность, цель, основную операционную линию и вытекающее из этого положения единое верховное командование. Это командование на общих основаниях должно располагать вспомогательным органом, который в военный период носит название «главной квартиры». Организация этой «главной квартиры» входит в задачи подготовительных операций (см.: Леер. Организация армии. Отдел 2-й, подготовительные операции, стр. 21-я) и, при высказанном ранее взгляде о необходимости постоянства организации, – «главная квартира» должна существовать в той или иной форме и в мирное время. Практически она осуществляется подчинением верховной власти Генеральных штабов, как это принято в Германии, начальники которых входят в состав главной квартиры в военное время (как, например, Мольтке в последних прусских войнах). Точно так же была образована «главная квартира» у японцев в минувшую войну, где в ее состав входили начальники обоих Генеральных штабов, подчиненные и в мирное время непосредственно верховной власти.

Во всяком случае, назначение единого верховного командования совершенно неизбежно, будет ли оно образовано с объявлением войны, или же сохранит форму уже принятую в мирное время. Не вдаваясь в вопросы об организации главной квартиры, следует обратить внимание на необходимость установления, так называемых, «совместных действий» вооруженной силы страны – армии и флота, понимаемых не в смысле частных операций, к которым этот термин обычно прилагается, как, например, десантная операция, осада приморской крепости и проч., но в высшем стратегическом понятии.

Раз мы признаем необходимость «совместных действий» армии и флота, то их, конечно, придется распространить и на подготовительные операции. По отношению к последним «совместные действия» должны выражаться в согласовании подготовительных операций, например, по времени, а в вопросах стратегического развертывания и по месту. Операция сосредоточения или развертывания вооруженной силы, в основании которой должна быть положена единая операционная линия, должна быть, по существу, операцией строго согласованной в отношении армии и флота. Понятно, что если развертывание армии не обеспечивает со стороны суши развертывание флота, и наоборот, обнажая, например, пути развертывания, то сама операция становится небезопасной и не удовлетворяет основным требованиям стратегии. В принципе чрезвычайно важно, чтобы момент начала военных действий совпал бы с окончанием развертывания вооруженной силы, а следовательно, здесь необходимо строгое согласование этих морской и сухопутной операций по времени, а так как развертывание неразрывно связуется и с прочими подготовительными операциями, то является потребность общего согласования их, как единой подготовки государства к войне.

Достигнуть этого возможно только при наличии внутренней связи обоих Генеральных штабов, их совместной работы, особенно важной при неопределенном положении вопроса о «главной квартире», которая формируется у нас только с объявлением войны. Совместная деятельность обоих Генеральных штабов только и может удовлетворить требованию единства высшего командования по управлению совместными действиями армии и флота в военное время, вытекающими из подготовительных операций, значение которых Леер определяет известной формулой, которой позволительно дать общее значение: «вооруженная сила, проигравшая войну, проиграла ее до начала военных действий».

Подготовка государства к войне

Заканчивая этот краткий обзор подготовительных операций как области деятельности Генерального штаба, мы коснемся в нескольких словах подготовки государства к войне в более широком смысле этого понятия, чем только в непосредственном приложении его к вооруженной силе. Современное положение государства исключает возможность даже условного ограничения подготовки к войне как специальной деятельности вооруженной силы. В настоящих войнах все государство во всех отраслях его жизни, так или иначе, принимает участие в вооруженной борьбе с другими государствами. Война предъявляет государству требования, гораздо более широкие, чем только подготовка вооруженной силы. Она также требует создания от государства сил, средств и исходного благоприятного для него положения в более общем значении этих понятий. С этой точки зрения государство, готовясь непрерывно к войне как способу осуществления своей задачи в достижении определенных целей, должно создать силу в виде физически и морально здорового населения, проникнутого идеей государственности и признанием превосходства государственных общих задач над личными целями и выгодами. В этом состоит задача государственного воспитания и образования, в которые должны быть введены основания военного начала, военного духа.

Экономические основания, на которых теперь создается государственная жизнь, являются первоисточником средств для подготовки государства, не только в смысле военных подготовительных операций, но и в отношении обеспечения военной деятельности вооруженной силы в период войны. Этот период, несомненно, вносит глубокие изменения в народное хозяйство, во все его отделы, вызывая иногда положения не только косвенно способные отразиться на деятельности вооруженных сил, но и непосредственно повлиять на отношение государства к войне, а следовательно, и тем целям, которые им преследуются.

Война, как говорит д-р Фелькер⁶⁵⁶ в своем «Исследовании народного хозяйства Германии в случае войны», является, с национально-экономической точки зрения, хозяйственным кризисом. Война уменьшает производительность, препятствует обмену товаров и является, прежде всего, могущественным фактором потребления или уничтожения экономических средств и имущества, расходом капитала и рабочей силы. Война, сокращая производство, но в то же время заставляя капитал напрягать все свои силы, тем самым нарушает экономическое равновесие. Здесь возникают вопросы чисто финансовые, вопросы производства, товарообмена, вывоза и ввоза. Удары, наносимые войной на эти стороны государственной жизни, могут оказаться более тяжкими, чем истребительные бои на театре военных действий, решающие военные операции. Поэтому государство должно вести свою подготовку к войне, как финансовую, в смысле создания известного фонда для непосредственного ведения войны, так и хозяйственную для удержания неизбежного экономического кризиса от перехода в критическое положение или бедствие.

Наконец, в смысле благоприятного исходного положения государства в отношении обстановки, позволяющей государству сосредоточить все свои силы на театре войны, необходимо создание определенной политической конъюнктуры. Последняя задача получает более чем когда-либо в настоящее время первенствующее значение, при возможности возникновения коалиционных войн и относительно малой вероятности войны в виде единоборства двух каких-либо держав. Эти вопросы, составляющие предмет внешней политики, теснейшим образом связаны с военной политикой, непосредственно базирующейся на состоянии вооруженных сил государства. Из этого состояния вытекают представления об опасном, а потому нежелательном противнике и могущественном, а следовательно, желанном союзнике, которые ложатся в основание всех политических комбинаций.

Отсюда совершенно ясна связь между подготовкой вооруженной силы государства с общей его подготовительной деятельностью к войне и необходимость известного согласования отраслей этой деятельности, хотя [бы] по общему элементу времени. Все эти вопросы не составляют непосредственно предмета занятия Генерального штаба. Они, скорее, относятся к прямой деятельности начальника Генерального штаба или высшего командования, которому подчинен Генеральный штаб, но так как последний является его ближайшим вспомогательным органом, то Генеральный штаб может быть привлечен к известной работе в деле общей подготовки государства к войне, хотя эта работа и не может быть точно регламентирована.

[Глава] 4

МОРСКОЙ ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ

Образование морского Генерального штаба в России

Если высказанный афоризм, что «военная сила, проигравшая войну, проиграла ее до начала военных действий», и может возбудить некоторое сомнение в смысле общего значения, то справедливость применения его к минувшей войне не составляет вопроса. Война была проиграна, прежде всего, потому, что о ней никто не думал и никто не готовился. Вопроса о подготовке к войне не было вовсе, – равно как и не существовало никакого плана войны.

В 1905 году 10-го декабря, т. е. тогда, когда последняя война уже стала историческим фактом, лейтенантом Щегловым⁶⁵⁷ была представлена морскому министру работа под наименованием «Стратегический обзор Русско-японской войны», в которой детально была разобрана обстановка, определенная полным отсутствием в нашем флоте какой-либо подготовки к войне, и вытекающая из этого положения необходимость создания специального органа, который ведал бы этой подготовкой – Генерального штаба. В своих дальнейших работах по этому вопросу, образовавших труд под наименованием «Значение и работа штаба на основании опыта Русско-японской войны», лейтенант Щеглов выяснил детально организацию морского Генерального штаба как штаба высшего командования с выделением его из состава морского министерства и подчинением непосредственно верховной власти, наравне с командующим морскими вооруженными силами. По схеме лейтенанта Щеглова морской Генеральный штаб состоял из двух отделов: 1) стратегического и 2) мобилизационного.

Первый подразделялся на отделения: а) оперативное, б) русской статистики, в) иностранной статистки, г) архивно-историческое. Второй состоял из: а) отделения личного состава и б) отделения материальной части. Отделения стратегического отдела, в свою очередь, подразделялись (кроме архивно-исторического) по трем нашим морским театрам: а) Балтийскому или Северному, б) Черноморскому или Южному и в) Тихоокеанскому или Восточному. При стратегическом отделе состояло особое разведочное бюро, на которое возлагалась тайная разведка. Комплектация морского Генерального штаба определялась лейтенантом Щегловым из 1-го адмирала (начальника), 10-ть штаб и 30-ть обер-офицеров. Таковы были соображения, которые легли в основание учреждения морского Генерального штаба.

Высочайшим рескриптом, данным на имя морского министра 24 апреля 1906 года, было учреждено управление морского Генерального штаба, наименование принятое по аналогии с управлением Генерального штаба армии, и в именном высочайшем указе Правительствующему Сенату от 5-го июня 1906 года Управление морского Генерального штаба именуется уже морским Генеральным штабом. Существеннейшим отличием этого штаба от предлагаемого лейтенантом Щегловым, являлось положение морского Генерального штаба как учреждения, входящего в состав морского министерства, с вытекающим отсюда подчинением начальника морского Генерального штаба непосредственно морскому министру, с представлением ему права личного всеподданнейшего доклада в присутствии морского министра, согласно вышеприведенному высочайшему рескрипту. Соответствующий приказ по морскому ведомству, определивший первоначальную схему и состав морского Генерального штаба, был дан от 29 апреля 1906 года за № 157. Организация морского Генерального штаба первоначально выразилась следующим образом.

Морской Генеральный штаб состоял из трех оперативных отделений, соответствующих трем морским театрам, отделений русской статистики, иностранной статистики и исторического. Мобилизационной части не было образовано, и она осталась при главном морском штабе. Причиной этого, по крайней мере, формальной, явилось преобразование «стратегической части главного морского штаба и связанной с ней организационной части мобилизации флота» в морской Генеральный штаб, согласно высочайшему рескрипту от 24 апреля 1906 года. Таким образом, мобилизационная часть главного морского штаба сохранила свое положение, выделив в морской Генеральный штаб только вопросы организационного характера, сохранив исполнительные функции по производству мобилизационных расчетов и соображений.

Первоначальный личный состав морского Генерального штаба состоял из начальника, помощника его (штаб-офицера) и 16-ти штаб– и обер-офицеров. Дальнейшие преобразования в организации Генерального штаба происходили путем внутренних распорядков и определялись потребностями, вытекающими из характера работы штаба и его положения как одного из центральных учреждений морского министерства. С первых дней своего существования вновь учрежденный морской Генеральный штаб встретил необходимость огромной организационной работы. Вопросы организационные, строго говоря, не входят в круг прямых обязанностей и задач Генерального штаба, но так как они являются основанием всякой деятельности и организация, по существу, определяет работу каждой исполнительной части, а исследования по русской статистике скоро выяснили полное отсутствие правильной организации, как ведомства, так и флота, то мало-помалу отделение русской статистики вылилось в форму организационно-мобилизационной части, причем мобилизационная сторона дела сохранила исключительно организационный характер, русская же статистика была распределена по оперативным отделениям. В таком виде внутреннее устройство морского Генерального штаба сохранилось до настоящего времени.

Здесь приводится этот краткий фактический очерк создания и организации морского Генерального штаба, совершенно не имея в виду критическое исследование тех форм внутреннего устройства штаба, о которых сообщалось выше, т. к. подобная задача совершенно не может быть выполняема в соображениях по службе Генерального штаба, которые должны быть совершенно академическими. То или иное внутреннее устройство морского Генерального штаба будет принято, Генеральный штаб как учреждение, носящее это наименование, имеет свои цели и должно выполнять известную работу – работу Генерального штаба, и нести определенные функции, в совокупности называемые службой Генерального штаба.

Краткий очерк морских Генеральных штабов европейских государств

Перейдем теперь к краткому изложению организации морских Генеральных штабов иностранных государств. Как выше упоминалось, Генеральные штабы можно подразделить на две категории:

1. Собственно Генеральные штабы, т. е. штабы высшего командования, состоящие в непосредственном подчинении верховной власти или лицу, облаченному властью высшего командования, и

2. Генеральные штабы, составляющие часть морского министерства или ведомства и подчиненные высшему командованию посредством министра или лица, ему соответствующего. Морские Генеральные штабы первого типа имеются только в Германии и Японии.

Необходимо оговориться, что, как общее правило, вся внутренняя организация Генеральных штабов, или соответствующих им учреждений, всеми государствами сохраняется в секрете, и чем серьезнее поставлена работа Генерального штаба, тем труднее добыть о ней какие-либо сведения. В приказах, декретах и прочих официальных бумагах, относящихся до Генеральных штабов, говорится только об общих местах, о планах войны, обороны и т. п., но почти не сообщаются детальные сведения о подразделении штаба на отделения, о работе и назначении этих отделений. Особенно это справедливо в применении к германскому и японскому Генеральным штабам.

Германия

В Германии соответствующим учреждением является адмиральский штаб флота, подчиненный вместе с главнокомандующим флотом открытого моря, командующим крейсерской эскадрой на Дальнем Востоке и командирами обеих морских станций в Киле и Вильгельмсгафене непосредственно императору. Морской Генеральный штаб германского флота соответствует в общих чертах большому Генеральному штабу армии. Во главе его стоит начальник Генерального штаба флота, который подчинен непосредственно императору и обладает дисциплинарными правами, предоставленными в армии командиру корпуса⁶⁵⁸. Морской Генеральный штаб состоит из центрального отдела с адъютантской частью и трех отделений. Служебные обязанности распределяются между отделениями, согласно указаниям начальника штаба. В круг служебных обязанностей штаба входит: боевая готовность флота, мобилизация, планы операций, собирание и передача сведений, а кроме того, все военно-политические дела судов, находящихся за границей. Относительно дел и вопросов последней категории, морской Генеральный штаб является исполнительным органом приказаний, отдаваемых непосредственно императором. Наподобие организации Генеральных местных штабов при высших начальниках в армии, при высших начальниках флота имеются точно такие же местные морские Генеральные штабы, которые решают те же задачи частного характера.

Англия

До 1909 года существовало в английском флоте учреждение, известное под именем Intelligence Department of Admiralty, составлявшее нечто подобное штабу 1-го морского лорда Адмиралтейства, который, по своему положению, является как бы начальником морского Генерального штаба. Department'ом заведовал контр-адмирал, или капитан 1-го ранга, непосредственно подчиненный 1-му морскому лорду. Высшее командование, до некоторой степени, принадлежало Board of Admiralty – Совету адмиралов, в состав которого входят и морские лорды Адмиралтейства. Первый морской лорд ответственен перед первым лордом Адмиралтейства, который состоит членом кабинета министров, т. е. морским министром. Необходимо заметить, что последний по традиции никогда не может быть морским офицером.

Intelligence Department первоначально состоял из четырех отделений, которые можно назвать по существу, не придерживаясь точного перевода, следующим образом:

1. Разведочное и военно-статистическое.

2. Мобилизационное.

3. Стратегическое.

4. Английской статистики.

В какой мере стратегическое отделение являлось оперативным – неизвестно. По-видимому, оно ограничивалось только разработкой военно-политической обстановки, которая сообщалась командующим флотами. Основные задания больших маневров также вырабатывались и сообщались командующим флотом этим Department'ом. Оперативная работа частью выполнялась военно-морской Академией в Портсмуте. Главные задачи Department^, судя и по его названию, заключались в разработке данных по обстановке и по представлению этих данных командующим флотами, с одной стороны, и первому лорду Адмиралтейства, ведущему военно-морскую политику Англии, с другой.

Будучи органом морского министра, ни в каком случае не являющимся высшим командованием, этот орган не мог, строго говоря, называться Генеральным штабом – его задачи были скорее военно-политические, чем стратегические, хотя последние, как вытекающие из первых, отчасти входили в круг его ведения. Осенью 1909 года был создан Морской мобилизационный департамент, на который было возложено составление планов войны и мобилизационных. Это учреждение было подчинено также первому морскому лорду Адмиралтейства, и Intelligence Department определился только как разведочный и военно-статистический орган. Для объединения деятельности 2-х департаментов и Академии был учрежден при первом морском лорде военно-морской Совет, в который входили начальники этих учреждений. В минувшем году Англия решила учредить у себя морской Генеральный штаб как ответственное перед парламентом за состояние и оперативную готовность флота учреждение, о котором будет сказано ниже.

Франция

Морской Генеральный штаб подчинен морскому министру, как часть морского министерства. Морской министр не является высшим командованием ни в каком случае; как и в Англии, он есть руководитель морской политики страны, ответственный перед парламентом. Морской Генеральный штаб состоит из трех отделений:

1. Разведочного и иностранной статистики.

2. Обороны берегов и колоний, ведающее совместными операциями с сухопутными силами.

3. Оперативно-мобилизационного и французской статистики.

При штабе состоят: гидрографическое управление и бюро передвижений флота. Характерно соединение функций оперативных, мобилизационных и по собственной статистике в одно отделение штаба. На третьем отделении, кроме разработки маневров, лежат обязанности по совместной разработке вопросов, относящихся к войне, с министерствами военным, колоний и иностранных дел. Не будучи штабом высшего командования, французский морской Генеральный штаб также, строго говоря, не есть Генеральный штаб. Необходимо заметить, что главнокомандующий флотом в военное время предусматривается во Франции еще в мирное время по должности старшего вице-адмирала флота, который является и членом Совета государственной обороны.

Большая часть оперативных функций в деле подготовительных операций, как, например, вопросы о создании флота, оборудовании театра военных действий, решаются во Франции «Высшим морским Советом», состоящим под председательством морского министра, членами которого состоят начальник морского Генерального штаба, начальники эскадр, морские префекты и четыре вице– и контр-адмирала. Этому совету, под председательством морского министра, вообще говоря, не военного, и принадлежит, в сущности, высшее руководство подготовительными операциями флота. Морской Генеральный штаб несет, главным образом, функции органа разрабатывающего обстановку и выполняющего все мобилизационные расчеты. Оперативная деятельность штаба, по-видимому, является весьма неопределенной, но все-таки существует как таковая. Не трудно заметить, что высшее командование (если этот термин можно приложить в данном случае) во Франции образует упомянутый «Высший морской Совет», вспомогательным органом которого является морской Генеральный штаб.

Италия

Организация морского Генерального штаба сходна с французской. Начальник «Главного штаба флота» предполагается быть во время войны или начальником штаба главнокомандующего, или командующим флотом, причем подчинен морскому министру. Главный штаб флота состоит из четырех отделов:

1. Оперативного.

2. Береговой обороны (морские крепости и служба связи).

3. Мобилизации и морских перевозок.

4. Разведочного бюро (состоящее при 1-м отделе).

Высшее командование подготовительными операциями принадлежит, как и во Франции, «Комитету адмиралов», состоящих под председательством морского министра… В члены этого комитета входят начальники эскадр, командиры портов, коменданты приморских крепостей, начальник морского Генерального штаба, главный корабельный инженер, председатель комитета для рассмотрения судовых проектов и председатель высшего морского совета (последнее учреждение имеет чисто совещательный характер, рассматривая все вопросы, которые представляются на усмотрение морского министра и обсуждаются со всех точек зрения, включая и стратегическую с тактической).

В итальянской системе обращает внимание предполагаемое назначение начальника морского Генерального штаба на пост начальника штаба главнокомандующего, которому он в мирное время не подчинен. Во всем остальном итальянский морской Генеральный штаб очень близок по характеру к французскому и не является, в сущности, штабом высшего командования подготовительными операциями, которого и не существует, а оно заменено коллегиальным учреждением, «Комитетом адмиралов», с морским министром во главе, который никакого отношения к высшему командованию не имеет.

Соединенные Штаты Северной АМерики

Морской Генеральный штаб в Соединенных Штатах вообще не существует. Управление мореплавания – Bureau of Navigation, входящее в состав 10-ти отделов Department of the Navy, или морского министерства, ближе всего подходит к нашему главному морскому штабу до образования Генерального штаба. При Bureau of Navigation состоит Office of Naval Intelligence, т. е. разведочное и военно-статистическое отделение. Оперативное отделение образует особое учреждение, под наименованием General Board, в состав которого входят командующий флотом, начальники Bureau of Navigation, Office of Naval Intelligence и начальник военно-морской академии. General Board, в сущности, составляет только высшее учреждение оперативного характера, тем более что оно не постоянное, подобно высшим морским советам Франции и Италии. Детальная же оперативная работа подлежит разработке в военно-морской академии, которая в силу этого занимает совершенно исключительное место в ряду других высших военных образовательных учреждений. Если прибавить, что все перечисленные учреждения подчинены Secretary of the Navy, или морскому министру, официально ответственному лицу за управление флотом в мирное время и за ведение операций во время войны, причем последний подчинен президенту – главному начальнику всех вооруженных сил страны, то станет ясно, что никакой постоянной организации высшего командования в Соединенных Штатах нет, равно как и Генерального штаба.

Япония

Морской Генеральный штаб японского флота, так же как и германского, является вторым представителем штаба высшего командования. Японское название его – Кайгун Гун-рэй-бу, в буквальном переводе означает морской департамент военных приказаний, но при официальных сношениях на английском языке он называется морским Генеральным штабом. В лице своего начальника он подчинен непосредственно императору вместе с командующими морскими силами и начальниками адмиралтейств. Морской министр является только представителем по морской политике в парламенте и начальником исполнительных органов, образующих министерство. Начальник морского Генерального штаба входит во время войны в состав «Главной квартиры», офицеры Генерального штаба во время войны частью переходят с начальником в главную квартиру, частью распределяются по штабам эскадр и отрядов. Начальник морского Генерального штаба, по приказанию императора, делает смотры флоту и является старшим посредником на больших маневрах. Точная внутренняя организация японского морского Генерального штаба, как и германского, малоизвестна. По-видимому, он состоит из двух частей или четырех отделений: 1-й отдел или часть состоит из:

1. Оперативного отделения.

2. Отделения морских перевозок и снабжения.

3. Отделения военных портов и станций и их обороны.

2-й отдел является военно-статистическим, разведочным и вообще работающим по изучению обстановки. Нельзя не обратить внимания, что морской Генеральный штаб в Японии комплектуется почти исключительно штаб-офицерами.

Попробуем сделать некоторые выводы из изложенной краткой характеристики Генеральных штабов морских держав. С точки зрения на Генеральный штаб как штаб высшего командования подготовительными операциями только в Германии и в Японии имеются морские Генеральные штабы. Во Франции и Италии Генеральные штабы флота высшему командованию не подчинены. Управление подготовительными операциями принадлежит в этих государствах коллегиальным учреждениям – «Советам адмиралов», которые лишены самого существенного признака командования – единой власти, вытекающей из единства основной творческой идейной работы командования. Что касается до Англии и Соединенных Штатов Северной Америки, то там Генеральных штабов не было, а в Соединенных Штатах и теперь нет; в Англии первый морской лорд, до известной степени, исполнял функции начальника Генерального штаба… Органы, отвечающие, до некоторой степени, понятию о Генеральном штабе, скорее всего, подходили к разведочным и военно-статистическим отделениям Генеральных штабов. Оперативные функции были развиты слабо: в Англии они ограничивались скорее разработкой военно-политических соображений, чем разработкой оперативных планов; в Америке оперативная работа выполняется морской академией, причем высшее руководство подготовительными операциями принадлежит случайному совещательному органу – General Board. Высшее командование в Соединенных Штатах формально определяется президентом, но практическая сторона этого командования не подлежит сомнению в смысле фиктивности.

Совершенно особо от этих учреждений стоит наш морской Генеральный штаб. Он подчинен министру, который является уполномоченным верховной властью главным начальником флота и ведомства, и ему подчинены командующие флотами, но с другой стороны, морской министр не является высшим командованием в военное время, и положение его в этом смысле представляется неопределенным. Во всяком случае, назначение морского министра непосредственно верховной властью и единоличное подчинение его этой власти определяют положение морского Генерального штаба у нас гораздо правильнее, чем в других государствах, кроме Германии и Японии. Морской министр у нас является фактически высшим командованием в мирное время, и с этой точки зрения подчинение ему Генерального штаба, как его вспомогательного органа по командованию (управлению) подготовительными операциями, представляется логичным. В других же государствах морской министр ни в каком случае не является командованием – это руководитель морской политики, представитель флота в парламенте или глава исполнительных органов (министерства), и подчинение ему Генерального штаба является совершенно неправильным, но, так как в государствах с парламентским режимом высшего командования нет, то его и заменяет фиктивно либо министр, либо коллегиальное совещательное учреждение, вернее, и то и другое вместе. С военной точки зрения такая организация не выдерживает критики, и нет никакого сомнения, что слова фельдмаршала Мольтке, говорившего о Генеральном штабе как понятии неотделимом от командования и составляющем реальную силу, справедливы, – этой силы у них не имеется.

Прежде чем покончить с вопросом о морских Генеральных штабах иностранных государств, необходимо сказать о том, что Англия сознала этот недостаток и 1-го января нынешнего 1912 года учредила морской Генеральный штаб под именем Admiralty War Staff, одновременно выяснив вопрос о высшем командовании. Высшее командование выражается, как выше указано: Board of Admiralty – Совет[ом] адмиралов, – но так как практически коллективное командование не может существовать, то единоличным представителем его является первый морской лорд адмиралтейства, которому (а также Board of Admiralty) подчинен Admiralty War Staff, по наименованию представляющий штаб высшего командования – Совета адмиралов. Начальник Admiralty War Staff непосредственно подчинен 1-му морскому лорду. Штаб состоит из 3-х отделов:

а) оперативного,

б) информационного (Intelligence Division) и

в) мобилизационного.

Прежний Intelligence Department, с весьма неясными оперативными функциями, преобразуется в Intelligence Division, который является органом по обстановке с функциями разведочными, военно-статистическими и историческими (опыт современных войн). Детали пока еще не разработаны и неизвестны. Во всяком случае, это учреждение может быть названо Генеральным штабом, и слабое место его заключается в высшем командовании, – неясно выраженном и представляющем комбинацию из коллегиального органа Совета адмиралов и 1-го морского лорда.

Теоретическая организация морского Генерального штаба

Итак, Генеральный штаб есть, прежде всего, вспомогательный орган высшего командования, которому он непосредственно подчинен. В существующей организации нашего морского ведомства такое командование является в лице морского министра. На морского министра ложатся функции главного начальника флота и морского ведомства, хотя и не редактированные в существующем положении, но, тем не менее, сохранившиеся во всем объеме, путем единоличного непосредственного подчинения морского министра верховной власти и фактическому подчинению морскому министру всего флота и ведомства. Штабами при высших командованиях состоят Генеральные штабы, как его вспомогательные органы в деле выработки оперативных планов, подготовки вооруженной силы к войне, как ряда определенных подготовительных операций.

Так как вся деятельность флота и морского ведомства в мирное время является совокупностью подготовительных операций, то на Генеральном штабе лежит обязанность ориентировать и предоставлять все необходимые данные высшему начальнику по обстановке, как совокупности всех условий для деятельности, в таком виде, чтобы начальник мог дать надлежащую оценку этой обстановки и создать идею подготовительных операций, или идею плана подготовки к войне (операционную линию), выразив ее в виде оперативных директив, сообщаемых морскому Генеральному штабу. Далее на Генеральном штабе лежит обязанность разработать эти оперативные директивы в оперативный план, иначе называемый планом подготовки к войне или планом войны. Работа Генерального штаба, как сказано, распадается по существу на две части: а) по изучению обстановки, как совокупность всех условий для деятельности, и б) по собственно оперативной работе. Этими двумя отделами, в сущности, исчерпывается вся деятельность и назначение Генерального штаба.

Всякая другая работа не есть работа Генерального штаба, она условно может существовать при нем, но не в нем, как в Генеральном штабе. Всякая организационная, распорядительная, административная, техническая деятельность должна быть в принципе изъята из Генерального штаба, так как для этой цели должны существовать специальные органы. Если мы примем вышеприведенные положения, то организация морского Генерального штаба является совершенно определенной и ясной. Отдел штаба по изучению обстановки, в силу различия свойств и методов работы, распадается на три отделения:

1. ведающее изучением вероятных противников, или отделение иностранной статистики;

2. ведающее изучением собственных сил, средств и ресурсов, или отделение русской статистики;

3. изучающее обстановку с исторической точки зрения, или отделение военно-историческое.

В свою очередь, отделение иностранной статистики, в силу различия приемов и исследования вероятных противников, разделяется на две части: а) разведочную и б) военно-статистическую. Оба статистических отделения должны быть еще подразделены, в силу физико-географических условий обстановки, на три театра⁶⁵⁹. Оперативная часть, или отдел морского Генерального штаба, должен быть подразделен на отделения по трем театрам, как это было принято при учреждении Генерального штаба. В принципе, также желательно разделение военно-исторического отделения по трем главным театрам, но если детально разобрать деятельность военно-исторического отделения как органа морского Генерального штаба, дающего ориентировку обстановки со стороны исторического опыта, то, может быть, наиболее правильным явится подразделение военно-исторического отделения на две части:

1. обрабатывающую опыт современных войн и

2. занимающуюся документальной разработкой по архивным материалам прежних кампаний.

Такое подразделение существует в большом Генеральном штабе в Германии, и надо думать, не без серьезных оснований, принимая во внимание различие приемов и методов в работе по этим двум отделам.

Связь организации Генерального штаба с организацией министерства

Необходимо иметь в виду, что такая теоретическая организация Генерального штаба находится в тесной связи с соответствующей организацией морского министерства или ведомства, которое должно составлять ряд исполнительных органов, определяемых частными подготовительными операциями. Выше указывалось, что организация морского министерства, соответствующая последнему «Положению об управлении морским ведомством», до известной степени удовлетворяет этому требованию, но только до известной степени.

Подобная военная организация ведомства исходит из взгляда на мирную деятельность как не отличающуюся от военной, из взгляда на каждый род деятельности как операцию и на управление как командование. Без сомнения, такое положение не всегда проводится на курсах военной администрации, и начала, положенные в организацию министерства, не только у нас, но и в большинстве государств, совершенно иные.

Если смотреть на штаб с высказанной выше точки зрения, то его необходимо будет дополнить исполнительной частью или отделом распоряжений и приказаний. Практически исполнительные функции нашего морского Генерального штаба выражаются в форме докладов с испрошением соответствующих приказаний морского министра, в виде резолюций, которые сообщаются штабом соответствующим исполнительным органам. Резолюции министра вообще являются как бы директивами по докладываемым вопросам, но иногда имеют и категорическую форму приказаний. Этот прием соответствует положению министра как высшего командования и в то же время начальника морского министерства, которому каждое центральное учреждение делает соответствующие доклады и получает непосредственно указания, и поэтому нет необходимости в особом распорядительном органе при морском Генеральном штабе; что же касается до флота, подчиненного также министру, то по отношению к нему распорядительным органом является главный морской штаб, в котором сосредоточиваются, согласно положению, «распоряжения морского министра по управлению флотом».

Распорядительный орган Генерального штаба явился необходимым в том случае, если бы морской министр являлся только высшим командованием и непосредственно министерством не ведал.

Организационно-мобилизационная часть

Выше сообщалось, что жизнь вызвала необходимость образования в морском Генеральном штабе организационного отделения, в котором также сосредоточились и тактико-технические функции. Мы переживаем теперь совершенно исключительное время, когда возникает необходимость не только создавать что-либо, но и упорядочить, привести в систему и сорганизовать то, что уже имеется. Принципиально каждое учреждение или каждая часть, имеющая определенные задачи, должно выработать соответствующую организацию, которая является выражением разделения труда и определением функций отдельных элементов или единиц, входящих в состав данного учреждения или части. С этой точки зрения, например, боевую организацию должен выработать непосредственно флот, руководствуясь тактическими основаниями и пользуясь опытным методом.

Но требования, предъявляемые некоторыми организационными работами, вызывают необходимость, во-первых, теоретической разработки, иногда связанной с формами коллективной или совещательной деятельности, и вообще практически трудно выполнимы в обстановке плавания, наконец, они бывают и связаны с оперативными планами. Таким образом, организационная работа если и не существует в постоянных размерах, то почти всегда является в том или ином виде. Точно так же тактические соображения, например, тесно связанные с проектами боевых судов, казалось бы, должны быть сосредоточены в той части морского министерства, которая ведает новым судостроением, но, по существующему характеру этих учреждений, практическое выполнение этого соображения вызвало бы много затруднений ввиду малой связи последних с плавающим флотом. Учреждение новой комиссии по наблюдению за постройкой судов из строевых офицеров до некоторой степени решает этот вопрос, но для проектирования боевых судов все-таки является необходимость в специальном органе, который бы ведал соответствующими вопросами с чисто военной точки зрения, которая занимает в чисто технических учреждениях не всегда первенствующее место.

Подобные соображения, которые вызываются самою жизнью, конечно, нельзя игнорировать, хотя бы с точки зрения подготовки к войне, и морской Генеральный штаб обыкновенно и берет на себя эти функции. Отсюда и вытекает потребность особой части организационно-тактической, которая по существу должна состоять при Генеральном штабе, не входя собственно в его состав. Вопрос этот вообще осложняется тем положением, что морской Генеральный штаб не является исключительно штабом высшего командования, уже потому, что это командование у нас не вполне дифференцировано, а сливается с непосредственным начальствованием ведомством или министерством, а потому штабу необходимо иметь в виду задачи вспомогательного органа не только высшего командования подготовительными операциями, но вспомогательного органа по управлению морским министром своим министерством. В отношении последней формы управления вспомогательная роль морского Генерального штаба заключается в ориентировке морского министра по вопросам, главным образом, организационным и тактическим.

Мы говорили также о мобилизационной части, предусматриваемой первоначальной работой лейтенанта Щеглова, как особый отдел штаба. Вопрос о мобилизационной части представляется весьма важным, и на нем необходимо остановиться несколько подробнее.

Мобилизационная часть

«Мобилизация» является подготовительной операцией, вместе со стратегическим развертыванием образующей совершенно особую группу в ряду прочих подготовительных операций по созданию сил и средств. Это есть операции, исполнительная часть которых уже принадлежит флоту и через которые деятельность морского Генерального штаба сливается с работой штаба командующего морскими силами.

Ведомство уже почти не принимает в них непосредственного участия. По существу, план мобилизации, как план всякой подготовительной операции, входит в состав работы Генерального штаба. Более подробно об этом будет говориться при рассмотрении работы оперативной части штаба, пока же ограничимся замечанием, что выполнение плана вызывает необходимость очень обширных и сложных работ по мобилизационным расчетам, как по личному составу, так и по материальной части.

Такая работа по мобилизационному учету и расчетам должна принципиально выполняться соответствующим центральным органом министерства, являясь уже по отношению к плану исполнительной его частью. В нашей организации министерства такой орган имеется при главном морском штабе, в виде мобилизационного отделения этого штаба.

Из тех сведений, которыми мы располагаем относительно иностранных Генеральных штабов, как пример, германский и японский, видно, что мобилизационные задачи частью возложены на Генеральный штаб, частью на какие-то мобилизационные органы морского министерства. Так, например, в Германии имеется мобилизационное отделение во 2-м департаменте министерства. В Японии мобилизационного отделения в морском Генеральном штабе не существует. Во всяком случае, работа по мобилизационному учету не может являться функцией высшего командования, а должна принадлежать исполнительному органу министерства, а потому если мобилизационная часть и может состоять при Генеральном штабе, то только по соображениям административного свойства, но не вытекающим из сущности Генерального штаба как вспомогательного органа высшего командования.

Глава 5

СЛУЖБА МОРСКОГО ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА КАК ШТАБА ВЫСШЕГО КОМАНДОВАНИЯ

Служба информационного отдела

Примем положение, что морской Генеральный штаб, как вспомогательный орган высшего командования, должен быть подразделен на два основных отдела: 1) изучающий и обрабатывающий всю совокупность условий для деятельности, иначе говоря, обстановку и 2) разрабатывающий преподаваемую высшим командованием идею операции (операционную линию) в оперативные планы. Первый отдел можно назвать информационным , второй называется оперативным.

Приступим к рассмотрению службы 1-й группы органов, образующих информационный отдел. Как уже говорилось, подразделение этого отдела определяется различием методов и приемов получения и обработки необходимых материалов и данных по двум сторонам обстановки, слагающейся из собственных сил, средств и ресурсов и таковых вероятного противника. С этой точки зрения представляется естественным подразделение информационного отдела на органы русской военной статистики и иностранной, с дальнейшим расчленением их по театрам военных действий. Не входя в организационную сторону устройства статистических органов морского Генерального штаба, можно выработать несколько схем, вообще удовлетворяющих требованиям и сводящихся к двум формам: а) разделению военной статистики по театрам и расчленению каждого театра на русскую и иностранные отделения, и б) разделению военной статистики на две части: русскую и иностранную, с дальнейшим расчленением каждой по театрам. Сущность работы остается при этом, конечно, неизменной.

Основной задачей информационного отдела является представление обработанных данных по обстановке, высшему командованию для оценки последним этой обстановки, а также оперативному отделу штаба, так как последний, разрабатывая директивы высшего командования в форме оперативных планов, должен руководствоваться той же обстановкой. Далее, чтобы не усложнять изложение, будем понимать под высшим командованием – начальника морского Генерального штаба, который, с точки зрения службы штаба, является его непосредственным руководителем. Для нашей цели совершенно безразлично, кому представляет начальник Генерального штаба результаты работы этого штаба и от кого он получает необходимые директивы для дальнейшей оперативной деятельности.

Военная обстановка, подлежащая изучению Генерального штаба, представляет так называемое массовое явление, исследование которого возможно только путем применения статистического метода наблюдений. Последний, в свою очередь, состоит в подразделении изучаемой массы (совокупности явлений, или результатов деятельности) на большее или меньшее число групп, в состав которых входят неделимые, обладающие каким-либо общим определенным признаком. Теория статистики указывает, что для изучения таких групп необходимо: 1) определить изучаемую массу в пространстве, 2) во времени, 3) избрать неделимые, служащие объектом непосредственных наблюдений и 4) определить признаки, присутствие которых имеется в виду констатировать относительно всех неделимых массы.

Определение исследуемого массового явления в пространстве основывается, прежде всего, на данных географических, в военном смысле, в виде военно-географического изучения. По отношению ко времени необходимо иметь в виду, что теоретически все статистические наблюдения должны быть приурочены к одному определенному моменту, что на практике выполняется с большим трудом, особенно по отношению к иностранным государствам. Военная обстановка, вообще, беспрерывно меняется, и для статистических наблюдений, которые должны быть относимы к определенному времени, приходится прибегать к так называемым «переписям». Последние, однако, применимы только по отношению к явлениям относительно мало изменяющимся или имеющим характер периодичности, к явлениям же, обладающим большой изменчивостью во времени, необходимо применять прием «текущей регистрации».

Разделение изучаемой массы (совокупности явлений) на объекты наблюдений, прежде всего, определяется природой массы (военной обстановки), слагаемой с военной точки зрения из: а) сил (личного состава и оружия), б) средств (обеспечивающих их успешное и целесообразное применение), в) ресурсов (определяющих их создание), г) условий распределения и состояния их по месту, д) условий распределения и состояния их во времени, е) целей и задач на них возлагаемых. Дальнейшим основанием выделения объектов наблюдений служат те цели, для которых производятся исследования. Например, задаваясь целью изучения десантных операций, мы выделим объекты наблюдений в виде: 1) перевозочных средств, 2) средств посадки десанта, 3) средства высадки, 4) вооруженной силы, назначаемой для десанта и проч. Эти же цели определяют выбор признаков, присутствие или отсутствие которых у каждого объекта наблюдений должно констатировать непосредственное наблюдение. Не входя в дальнейший разбор этих вопросов, подробно рассматриваемых специальными трудами по теоретической статистике, следует иметь в виду необходимость ознакомления со статистическим методом, который должен быть принят в отделе Генерального штаба, носящем наименование статистического.

Собранный материал по обстановке для того, чтобы его возможно было бы использовать, с наименьшими затратами труда и времени, для надлежащей оценки, должен быть обработан в виде сводок и представлен в виде таблиц и графиков. Графический способ изображения статистических сводок имеет крайне важное значение для быстрой и правильной оценки данных по обстановке, и следует принять за правило пользоваться им всегда, где только это возможно. Поэтому военно-статистические органы Генерального штаба должны представлять начальнику результаты своих работ, по возможности, в виде карт, схем, картограмм, диаграмм, прилагая к ним объяснительные записки и таблицы. Никакое описание угольных складов с таблицами, определяющими их состояние или наличие, не представит того, что даст сразу карта с графическим изображением запасов, распределенных на театре, и графической или условной характеристикой складов этих запасов.

Органы военно-статистического отдела, занятые русской статистикой, могут пользоваться совершенно свободно принятыми статистикой способами. Деятельность каждого статистического органа распадается на две части: 1) собирание или получение материала и 2) его обработка. В отношении сбора и получения желаемых сведений и заключается отличие работы русской статистики от иностранной, которой необходимо прибегать для этой цели к совершенно особым приемам.

Русская военная статистика может получать материал, отчасти, в обработанном виде непосредственно, как от центральных учреждений министерства, из которых каждое ведет определенную статистическую работу, так и от всех правительственных органов, равно как имеет возможность получать все необходимые сведения путем непосредственных наблюдений и применения приемов переписей и текущей регистрации, посредством сосредоточения в штабе определенных данных в установленные сроки. Работа отделения русской статистики является, главным образом, со стороны обработки материала, так как ни одно правительственное учреждение не может отказать Генеральному штабу в предоставлении его органам необходимого статистического материала, который может быть получен сразу в обширном размере и потребует большой работы для приведения его в систему и выражения в наиболее практичной форме. По окончании этой основной работы деятельность отделения русской статистики должна уменьшиться в объеме и свестись к организованной системе периодических переписей и текущей регистрации непрерывно меняющихся факторов.

Политическая обстановка, по существу, выходит из ведения русской статистики, так как Генеральный штаб, в лице его начальника, должен быть всегда ориентирован министерством иностранных дел в этой области по всему, что относится до политической государственной деятельности.

Работа русского военно-статистического отделения

Представляется целесообразным разделение всего материала, подлежащего статистической обработке, на три основных отдела: 1) сил, 2) средств и 3) ресурсов. К первому относятся все данные по: а) боевому судовому составу и б) личному составу, обслуживающему боевые части флота. По этому отделу русская статистика должна вестись путем текущей регистрации:

1) Учет боевого наличия судов флота, для чего должна располагать всеми сведениями о готовности каждого судна.

2) О ремонте боевых судов.

3) О дислокации боевых частей флота и о местонахождении отдельных судов, находящихся в заграничном плавании.

Путем получения периодических сведений располагать всеми данными по:

4) Состоянию личного состава боевых частей флота.

5) Состоянию работ на судах строящихся и капитально ремонтирующихся.

6) Состоянию судов в отношении потребностей в ремонте, переделок и замены различных устройств, непосредственно связанных с боевыми качествами корабля.

Кроме того, отделение русской статистики должно располагать всеми стратегическими и тактическими данными по судовому составу, составляя судовые списки, путем обработки тактических формуляров. Кроме тактических формуляров, в отделении русской статистики должны быть сосредоточены эскизные чертежи боевых судов, которые бы давали возможность выяснять все вопросы о боевых элементах, на которые не могли бы дать ответа судовые списки. Ко второму отделу, сведения о средствах, должны быть отнесены все данные о портах или средствах, запасах и о всех частях оборудования театра военных действий. При помощи текущей регистрации русская статистика должна быть осведомлена о:

1) Состоянии запасов топлива и смазочных материалов и распределении их по портам данного театра..

Путем периодических сообщений должны пополняться сведения:

2) О боевых запасах орудий, мин, снарядов, ручного оружия и проч.

3) О запасах провизионных.

4) О запасах обмундирования и амуничных.

5) О запасах прочего снабжения по всем частям и ремонтных материалов.

6) О запасах по медицинской части.

Необходимо подразделение всех сведений по запасам на неприкосновенные и расходные. Отделение русской статистики должно составить описание военных портов по всем частям и располагать общими планами военных портов. Относительно средств портов должны иметься все данные по:

7) Портовым плавучим средствам.

Последние должны быть разработаны не только в отношении состояния наличия, но и со стороны возможности использования их для целей угольных погрузок, снабжения водой, перевозки воинских частей и военных грузов. Вообще, в описание военных портов должны входить соображения о возможности выполнения портом определенных задач, например: погрузки угля и снабжения водой известных частей флота, приема десанта, боевых запасов и проч., применительно к задачам, которые на порт возлагаются оперативными соображениями. Кроме пункта 7-го, особенно должны быть разработаны сведения:

8) О доках сухих и плавучих.

9) Об угольных складах и способах погрузки угля.

10) О складах боевых запасов и способах их подачи на суда..

В описание порта должны войти сведения о способности и оборудовании порта для работ в ночное время. Далее следуют данные о:

11) Ремонтных средствах портов и специальных технических мастерских, о заводах и эллингах.

12) Устройствах и оборудовании прочих складов, кроме поименованных в пунктах 9 и 10.

13) Госпиталях и средствах приема раненых и больных.

14) Казармах и помещениях для команд.

По вопросам оборудования театра военных действий должны иметься все сведения по:

15) Службе сообщения и связи, о наблюдательных постах, станциях, радиостанциях, кабелях, телеграфных и телефонных сообщениях.

16) Приморским крепостям, причем должны иметься в наличии планы крепостей, минных и ряжевых заграждений и прочие данные по вопросам береговой обороны.

17) Гидротехническим сооружениям в собственном районе театра военных действий, т. е. данные о каналах, шлюзах, искусственных фарватерах, имеющих военное значение.

К отделу ресурсов должны быть отнесены:

18) Коммерческие порта, по которым необходимо иметь описания, применительно к военным вопросам о возможности использования порта для надобностей стоянки военных судов, для посадки или высадки десанта и проч.

19) Запасы топлива и материалов, которые можно использовать в военное время на данном театре.

20) Торговый флот, по которому необходимы детальные сведения о коммерческих судах, приписанных к портам, имеющие значения для соображений об использовании коммерческих судов в военное время для надобностей десанта, транспорта на театре военных действий, для вспомогательных целей (быстроходные пароходы, яхты, ледоколы и проч.). Также важны подробные сведения об иностранных судах, находящихся на линиях, связующих наши порта с заграничными, имея в виду возможность их реквизиции в военное время для указанных целей.

21) Частные заводские и технические предприятия на театре военных действий с возможными целями использования их в военное время.

22) Источники снабжения флота, в виде промышленных районов, например, каменноугольных, нефтяных и проч., в связи с возможностью воспользоваться ими в период военных действий при помощи железных дорог и водных путей сообщения.

К основной работе военно-статистической части относится военно-географическое и статистическое описание театра. Это описание должно заключать в себя все сведения по данному театру, начиная с физико-географической обстановки и кончая экономической. Необходимо заметить, что самая полная лоция не дает того, что является иногда необходимым для военных соображений. Военно-географическое описание театра должно быть составлено так, чтобы получились бы совершенно определенные ответы на вопросы, называемые известными операциями. Укажем для примера десантную операцию. Имея данные о портах и лоции, можно, конечно, всегда составить представление об удобстве или затруднительности высадки десанта в том или другом месте, но военно-географическое описание побережья должно прямо указать на те пункты, которые являются удобными для этой цели, в связи с вероятными намерениями высадившегося и возможностью их выполнения при помощи путей сообщения, расположенных в прибрежной полосе, местных ресурсов и т. п.

Нельзя не обратить внимания, например, на связь военных вопросов с гидрологическими данными о течениях, удельных весах морской воды для использования плавучих мин, на состояние ледяного покрова, при тех же вопросах о постановке минных заграждений на известной глубине, о топографических особенностях шхерных районов при обсуждении возможности скрытного для неприятеля маневрирования в них и проч. На такие вопросы, чтобы получить ответ, иногда требуется большая работа над различными источниками и картами, и военно-географическое описание театра должно давать ясное представление о театре, с точки зрения оперативной. Несомненно, что описание театра в собственных территориальных водах может быть выполнено гораздо точнее, и приемы для изучения будут совершенно иные, чем в отношении иностранных вод, где приходится пользоваться общедоступными сведениями и пополнять их уже особыми исследованиями.

Работа иностранного отделения военно-статистического органа

Итак, центр тяжести деятельности по собственной (русской) военной статистике лежит в обработке материала, получение которого вообще для Генерального штаба не представляет затруднений. Если даже имеемых сведений не достаточно, то ничто не мешает предложить соответствующему правительственному органу собрать или дополнить их и затем уже предоставить в распоряжение Генерального штаба… Совершенно иное положение создается для органов иностранной статистики, имеющих целью изучение противника не только со стороны его сил, средств и ресурсов, но и в смысле его воли и намерений, в установлении его операционной линии.

Говорить о важности или необходимости этого изучения не приходится, напомним только слова Клаузевица: «Сведения о неприятеле составляют основу всех идей и действий на войне». Уже одно значение этих сведений достаточно для создания необходимости затруднить противнику получение их всеми возможными способами. Из этой необходимости вытекает понятие о военной тайне, начала которой лежат в основном военном принципе внезапности, неожиданности, который парализуется только знанием и осведомленностью.

Поэтому отделение иностранной военной статистики должно, прежде всего, располагать соответствующей организацией получения сведений, которое так упрощается в работе по собственным. Задачей военной статистики является изучение сил, средств и ресурсов, характеризующих военную сторону государства; в отношении к иностранному государству необходимо прибавить еще изучение его воли, в конкретном смысле – его операционных линий. Этот последний отдел представляет исключительную важность и резко отличает работы органов иностранной статистики от собственной до русской.

Обработка полученных данных по иностранным государствам, в сущности, должна вестись по тому же методу, по которому составляются сведения о собственной обстановке, и мы не будем входить в подразделения необходимых сведений, так как теоретически они должны быть одними и теми же, по крайней мере, в отношении сил, средств и ресурсов. Мы более подробно коснемся вопроса о работе органов морского Генерального штаба по сбору и получению военных сведений об иностранных государствах, в период подготовки к войне. Принципиально, в силу уже высказанных положений, вся военная сторона государственной деятельности должна быть тайной для всех, не имеющих непосредственного отношения к этой деятельности. Но современная жизнь каждого государства так тесно сближается с военной деятельностью, с одной стороны, а с другой – настолько связуется с жизнью иностранных государственных организаций, что практическое осуществление военной тайны во всем объеме представляется невыполнимым.

Таким образом, известная сторона военного дела неизбежно получает огласку и даже становится всеобщим достоянием. Но, тем не менее, каждое государство обязано и принимает меры, чтобы сохранить в безусловной тайне свои намерения, а в области сил, средств и ресурсов, прежде всего, обеспечить неприкосновенность хотя бы тех отделов, которые могли бы способствовать уяснению этих намерений, а затем всего того, что при данной организации возможно удержать в секрете. Огромное значение военной техники в современном военно-морском деле и те преимущества, которые могут дать сохраненные в тайне способы их использования, создали в последнее время целую область секретных данных, совершенно не существовавших ранее. С другой стороны, увеличение чисто количественное вооруженных сил, тесная связь военного дела с другими отраслями государственной жизни, развитие международных сношений создали обстановку, в которой сохранение в тайне последнего рода сведений сделалось крайне затруднительным.

Из сказанного вытекает, прежде всего, разделение сведений на общедоступные, получение которых может быть названо открытым или легальным, и тайные, для сбора которых необходимы специальные приемы. В зависимости от этого подразделения, иностранная статистическая организация Генерального штаба выделяет орган тайной разведки, на который возлагается специальная работа по сбору сведений, которые иностранные государства сохраняют в секрете.

Открытый способ получения военных сведений об иностранных государствах

К открытым, легализованным международным правом, органам по сбору сведений об иностранных государствах принадлежит так называемая военная агентура.

Военная агентура

Военная агентура, как совершенно легальное установление, развилась из дипломатической, приблизительно в эпоху Наполеоновских войн, до которых она не имела определенного характера. Представители дипломатии, которые не редко были военнослужащими и даже сохраняли это звание, осведомляли свои правительства и по военным вопросам, получая соответствующие инструкции. В начале прошлого столетия нами уже применялся прием, по которому в состав миссий входили офицеры, временно принимавшие на себя дипломатическое звание, но только с 1864 года эти офицеры получают официально звание военных и морских уполномоченных. Входя в состав дипломатического корпуса и будучи аккредитованы министерством иностранных дел, военные агенты пользуются всеми преимуществами иностранных миссий, правами экстерриториальности и вытекающей из последней личной и имущественной неприкосновенности.

Таким образом, официальное положение военного агента, как говорит полковник Чернозубов в своей статье по этому вопросу («Военный сборник» 1911 года, № 11), является совершенно определенным – он может смотреть и читать все, что ему разрешает иностранное правительство, по отношению к которому он имеет право сношения с определенными государственными учреждениями. Как говорит Бронзарт фон Шеллендорф: «Поддержка со стороны правительственных властей, при которых состоит военный агент, обыкновенно более чем достаточна для того, чтобы иметь возможность исполнить свою задачу, в особенности, когда она касается вещей, хранение которых в тайне не составляет особых забот государства. Во всяком случае, официальное положение и предупредительность, которую военное начальство оказывает аккредитованным иностранным офицерам, заставляет его довольствоваться собиранием сведений о предметах и учреждениях, доступ к которым ему обеспечен. Если можно опасаться, что собранные таким образом сведения будут недостаточны, то можно приобрести полную свободу действий, лишь отказавшись совершенно от поддержки властей страны, о которой желательно иметь данные».

Действительно, при известной «предупредительности» со стороны правительства, которой, например, еще недавно пользовались у нас иностранные военные агенты, последние, не выходя из границ совершенно легальных, могли получать ценные сведения. Во всяком случае, даже деятельность военного агента, очерченная вышеприведенными словами Шеллендорфа, имеет огромное значение. Статистический метод исследования известных явлений требует систематических наблюдений, и очень ценные и важные сведения составляются из таких наблюдений над вещами, в отдельности не имеющими никакого значения и которые могут быть произведены военным агентом на месте, при принятии последним определенной системы. Но и эта деятельность в действительности затрудняется. Огромная военная подготовка, которую ведут все великие державы, выдвинула, особенно в последние годы, значение военной тайны и вызвала крайнее стеснение всякой официальной деятельности военных агентов. Сведения, получаемые на основании запросов военных агентов, обыкновенно или недостаточны, или же могут быть заведомо неверными, стеснена свобода посещения агентов тех мест, которые могут иметь значение, хотя бы в смысле систематических внешних наблюдений, и агентам разрешается, например, посещение военных портов и стоящихся судов приблизительно раз в год, что исключает само собою всякую систему.

Таким образом, на практике, военному агенту приходится либо «приобретать свободу действий», либо крайне ограничивать сферу своей деятельности. На рубеже этой «свободы действий», лишенной, конечно, поддержки того правительства, к которому аккредитован военный агент, лежит осведомление по той обстановке, в которой военный агент находится. Способ получения сведений, иногда чрезвычайно ценных, лежит в возможности для военного агента непосредственных сношений с представителями правительства. Последнее обязывает военного агента к широкому знакомству с представителями военных властей, и изучение их, хотя бы личных свойств, особенно тех лиц, которые состоят на командных должностях, может совершенно оправдать существование военного агента. Как непосредственному наблюдателю – агенту доступна та сторона обстановки, которая совершенно ускользает при самом добросовестном изучении страны вне ее пределов, вне соприкосновения с правящими кругами государства. Конечно, эту сторону деятельности чрезвычайно трудно регламентировать, но, тем не менее, отрицать ее значение совершенно невозможно. Все, что выходит из этой области, явится уже деятельностью, занявшись которой военный агент вступает на путь «тайной разведки».

Официально дружественные державы не занимаются этим делом. В случае каких-либо недоразумений на рассматриваемой почве с военным агентом, аккредитовавшее его правительство должно поступить так, как поступило недавно японское правительство, когда был уличен его морской агент в Париже, в подкупе служащего в морском министерстве, с целью приобретения чертежей подводных лодок. Японская миссия немедленно объявила, что «слухи об этом происшествии лишены основания и, во всяком случае, оскорбительны, так как японцы никогда не прибегают к шпионству вообще, а военные агенты в частности». Далее придется, конечно, сменить военного агента, несмотря на заявленную «неосновательность и оскорбительность» слухов о причинах этой смены.

Говорить о занятиях военного агента тайной разведкой поэтому не приходится. Этот вопрос должен быть предоставлен самому военному агенту, завися всецело от его личных способностей, такта и умения использовать обстановку, в которой он находится, соответствующим образом. Во всяком случае, в силу своего положения, военный агент в деле тайной разведки не должен принимать непосредственного участия – он может явиться только руководителем ее и организатором. Необходимо иметь в виду, что контрразведка, непосредственно связанная с тайной агентурой, неизбежно устанавливает наблюдение вообще за военными агентами и в случае, даже недоказанной, подозрительной деятельности военного агента будут приняты меры для искусственного создания такого положения, которое может повлечь вынужденное отозвание агента.

Военные агенты Германии, Японии, Австрии, как правило, ведут тайную разведку в самых широких размерах, нимало не стесняясь, когда возникновение какого-нибудь громкого дела о военном предательстве, обычно связанном с получением секретных сведений, вызовет отозвание замешанного в этом деле военного уполномоченного и замену его другим до следующего недоразумения. Известный всем процесс Дрейфуса⁶⁶⁰ выяснил совершенно определенно деятельность германского военного агента Шварцкоппена⁶⁶¹, итальянского – Паницарди⁶⁶² и австрийского, действовавших согласно и взаимно помогавших друг другу в деле обширной тайной агентуры. Целый ряд судебных процессов, в связи с этой деятельностью, до последнего дела у нас в России – капитана Постникова⁶⁶³ – только подтверждает сказанное. В заключение нельзя не согласиться с мнением полковника Генерального штаба Чернозубова, что «отсутствие сведений о работе военных агентов» в области тайной разведки «есть только проявление их ловкости в этом деле».

Посещение военных судов

Следующим, после военной агентуры, легальным средством являются официальные посещения иностранных государств, их портов и территориальных вод, военными судами. Официальная сторона их деятельности, в рассматриваемом смысле, также затрудняется, как и в отношении официальной военной агентуры, но, тем не менее, присутствие военного судна в иностранном порте должно быть обязательно используемо для собирания сведений. Конечно, трудно бывает выполнить широкие задачи разведки, но почти всегда можно получить некоторые данные путем, например, телефотографических съемок и непосредственным наблюдением и осмотром.

Точно так же здесь приходится все время находиться на границе легальных поступков и таких, которые могут вызвать неприятные последствия, тем более неудобные, что личный состав военного корабля, сходя на берег, не пользуется правом экстерриториальности. Во всяком случае, обязанность каждого офицера, находящегося в военном иностранном порте, в пределах соблюдения местных правил и обязательных постановлений, сделать все, что представляется возможным. Необходимо помнить, что многие вопросы, трудно разрешаемые, даже при помощи тайной агентуры, могут получить ответ со стороны специалиста-офицера по деталям, совершенно ускользающим от внимания малознакомого с делом человека.

Следует помнить, что в подобного рода сведениях играет роль не столь их объем, сколько определенность и точность того, что сообщается. Обработка даже, на первый взгляд, не значащих данных, при известной систематичности в течение некоторого промежутка времени, может дать ценные указания, получить которые непосредственно было бы очень трудно. В прежнее время, когда у нас вообще не существовало никаких других приемов осведомления и деятельность агентов было мало продуктивна, военные суда нередко составляли чрезвычайно важные работы по военной статистике и военным описаниям иностранных государств.

Печать

Следующим источником для получения открытым или легальным путем военных сведений является печать. Ее развитие и то значение, которое получила она, в виде повременной прессы в жизни современных государств, делает ее весьма важным пособником осведомления в рассматриваемой области.

Необходимо отделить специальную военную техническую литературу от общей печати, с периодической прессой во главе. Первая, вообще, в виде официальных или полуофициальных изданий, журналов и газет, обыкновенно состоит под наблюдением военных властей, очень часто – Генеральных штабов, и руководится представителями или военными, или имеющими тесную связь с военными учреждениями. Такая печать, сохраняя за собой огромное военно-образовательное значение, естественно, избегает оповещения таких фактов и освещения той стороны военного дела, которая нежелательна для всеобщей огласки, но, тем не менее, она является основанием для суждения о военной деятельности государства, даже со стороны оперативной.

Совершенно иной характер носят общие повременные издания в виде газет. Беря на себя роль руководителя общественного мнения и выразителя известной его части при партийном направлении, эта печать является, в сущности, самым простым коммерческим предприятием, во главе интересов которого стоит соотношение спроса и предложения.

В жизни современного государства, при более или менее резко выраженном конституционном строе его управления, существовании политических партий, представители которых участвуют в законодательных собраниях, военная деятельность не может быть ограничена рамками военной среды – она, так или иначе, делается достоянием широкого круга лиц, стоящих в стороне от военного дела и зачастую занимающихся им не с точки зрения государственной обороны, а со стороны партийных интересов.

Повременная печать заинтересована в обслуживании этих интересов, если она партийная, и, прежде всего, во всех случаях спросом, основанным на известной сенсации и оповещении всякого рода новостей. С этой точки зрения всякая секретность или тайна для газет нежелательна, так как она ограничивает материал, который может быть использован. Прикрываясь необходимостью осведомлять широкие круги населения, газетная пресса явилась источником оповещения и всех тех лиц, которые специально заинтересованы в деле получения военных сведений, и даже в такой стране, как Германия, где над прессой существует суровый военный контроль, периодическая печать дает чрезвычайно важные указания.

Ценность периодической печати, с рассматриваемой точки зрения, является не столько со стороны важности сведений, сколько в ежедневном сообщении отдельных малозначащих данных, дающих возможность использовать их как «текущую регистрацию» событий в изучаемом флоте. Для примера можно указать на ежедневные сведения о движении военных судов в известном порте. Сами по себе они совершенно не имеют цены, но, собранные за известный промежуток времени и надлежащим образом обработанные, они дают отчетливую картину о районе плавания тех или иных отрядов, характер занятий и проч., о чем получить сведения непосредственно очень трудно. Такие заметки о движении судов во время маневров, надлежащим образом систематизированные, дают важные указания о маневренном районе, о составе отрядов и даже о характере этих маневров, что само по себе является большим секретом.

Очень часто военные потребности, вносимые правительством в представительные учреждения, как указывалось, получают в политических кругах значение партийных вопросов и тогда, в зависимости от отношения к ним различных партий, выражающие их мнения, печатные органы выступают с различными политическими и обличающими статьями. Коммерческие интересы газеты в таком случае требуют, естественно, возможно широкого осведомления, средства для получения источников всегда можно найти, даже среди агентов правительства, и обыкновенно в периоды такой общественной деятельности пресса совершенно не считается, уже в силу просто невежества, с тем, что можно объявлять во всеобщее сведение и чего нельзя.

Вредная, до предательства, а следовательно, высокоценная для противника, роль нашей повременной печати в минувшую войну всем известна; не менее предосудительной является газетная деятельность в последующий после войны период, где с целью разоблачений и обвинений морского министерства пресса сообщала такие данные, например, о нашем судостроении, которые являются немыслимыми в Германии, а подобные попытки, предпринятые в Англии, вызвали немедленно мероприятия с целью их прекращения. Об этом упоминается только потому, что при всех условиях военной цензуры пресса является весьма важным источником сведений. Из официальных изданий имеют большое значение бюджетные отчеты представительных учреждений, при известном навыке и умении критически относиться к цифрам, дающие массу данных по различным отделам военной подготовки. Гораздо легче изучение ресурсов страны и получение официальных и печатных сведений в этой области. Здесь требуется преимущественно умение использовать материал с известной точки зрения, недостатка в котором вообще быть не может.

На этом приходится закончить обзор тех средств, к которым могут прибегать военно-статистические органы для получения сведений, действуя открытым путем. Нет необходимости доказывать, что эти средства совершенно недостаточны. Все государства приняли и принимают меры для сохранения в тайне военной стороны своей деятельности: официальные военные агенты стеснены в настоящее время до крайности, посещения иностранных военных судов ограничиваются насколько возможно, как в смысле заблаговременных дипломатических сношений, так и в отношении числа и продолжительности стоянок в портах, против разнузданности периодической печати издаются военно-цензурные законы, принимаются меры к сохранению тайны со стороны представительных учреждений. Англия недавно ввела присягу работающих в адмиралтействах в отношении сохранения в тайне всего, что касается военного судостроения, подобная же система принята и Германией, частные фирмы находятся, помимо обязательств сохранения в тайне технических секретов, под явным и тайным наблюдением.

Практика показывает, что даже такие трудно скрываемые вещи, как расположение и число башен на строящихся судах, сохраняются в секрете до полной готовности корабля, маневры выполняются в условно обозначенной местности для скрытия действительной оперативной обстановки, кроме непосредственного сохранения тайны, прибегают к приемам сообщения заведомо ложных или неверных сведений. Военные соображения все-таки вызывают потребность получения необходимого материала, и чем серьезнее затруднения в его добывании, тем важнее становится организация тайной разведки.

В настоящее время тайная разведка является одним из важнейших предметов занятий Генерального штаба, на котором лежит обязанность не только получать сведения в течение подготовительного периода, но и выполнить в этот период подготовку и организацию тайной разведки на время войны.

Тайные разведочные органы Генерального штаба

Говоря о разведочном органе морского Генерального штаба, должно иметь в виду, что по самому смыслу этого органа все, что относится до его содержания и деятельности, должно быть тайной от всех, не исключая офицеров Генерального штаба. Поэтому все, что будет говориться о тайной разведке, явится совершенно теоретическим, или заимствованным из данных по иностранным государствам.

Современное разведочное отделение Генерального штаба должно нести два рода функций:

1) собственно по тайной разведке, т. е. сбору данных о противнике;

2) подготовительные, относящиеся до организации тайной разведки в военное время и по созданию в некоторых областях известной благоприятной обстановки.

Кроме этих положительных функций, как бы их антецедентом, является противодействие противнику в разведке с его стороны и соответствующей его тайной деятельности, т. е.

3) контрразведка.

Сбор сведений, добываемых тайной разведкой, может быть подразделен по своему характеру на:

1) данные о силах и средствах статистического свойства;

2) технические сведения;

3) сведения о намерениях противника или, вообще говоря, оперативные.

По способу получения надо подразделить их на:

1) добываемые путем непосредственного наблюдения или регистрации;

2) приобретаемые путем добывания секретных материалов, в смысле документов.

Тайная военная агентура (военное шпионство)

Соответственно главным задачам, возлагаемым на разведочную часть, а также характеру и приемам получения сведений должна быть выработана внутренняя организация этой части и внешняя, т. е. тайная агентура или шпионство. Далее будет употребляться этот последний термин, как совершенно определенный и характеризующий тайную разведочную деятельность.

Шпионство, как одно из важнейших средств изучения противника, не может быть импровизацией, оно должно быть организовано для производства систематической и планомерной деятельности. Как общее правило, шпионство требует в зависимости от задач, кроме личных свойств лиц им занимающихся, еще более или менее широкой подготовки своих агентов. Изучение, путем непосредственных наблюдений, данных оперативного характера, т. е. самых важных и наиболее трудно получаемых, требует непременно офицера, широко образованного в военном отношении и отлично понимающего смысл и задачи своей работы. Такой же подготовки требует шпионство в области технической. Статистическая и регистрационная шпионская деятельность может быть возложена на лица с более ограниченной компетенцией и в некоторых случаях выполняется представителями самых разнообразных профессий и положений.

Приобретение материалов документального характера, в зависимости от их содержания, точно так же в некоторых случаях требует надлежащей оценки, что может быть выполнено далеко не каждым агентом. Шпионство есть не что иное, как форма борьбы и как таковая совершенно необходима, ибо отказ от нее был бы признанием известной победы со стороны пользующегося ею противника. Применение к шпионству этических начал возможно лишь постольку, поскольку они приложимы вообще к войне, в отношении применения принципа внезапности и неожиданности. Шпионство определяется признанием его государственной необходимостью, в некоторых случаях имеющей такое значение, перед которым, говоря словами Макиавелли⁶⁶⁴, падают совершенно «соображения о справедливости или несправедливости, человечности или жестокости, славы или позора».

Участие офицеров в тайной разведке

Здесь говорится об этом потому, что должно признать совершенную необходимость участия офицеров в шпионстве, иначе последнее не будет достигать цели. Без сомнения, подобной деятельностью <…> с пользой могут заниматься только безукоризненно лично люди, глубоко проникнутые уверенностью в необходимости этой работы для блага государства, и что идея этого блага выше всех остальных этических соображений, которыми определяется частная деятельность.

Отрицательная сторона шпионства лежит не в его сущности, а в той возможности и легкости перехода от служебной деятельности к осуществлению личных целей, при обстановке тайны, доверия и отсутствия контроля над лицом, занимающимся тайной разведкой. Приведем мнение лейтенанта (ныне капитана 2-го ранга) Щеглова по вопросу об организации разведочного отделения с офицерской агентурой, высказанное им в вышеупомянутой работе о морском Генеральном штабе.

1) «Во главе разведочного отделения стоит штаб-офицер, который получает от начальника статистического отделения указания о тех сведениях, которые необходимо добыть:

а) для выполнения его поручений он выбирает по личному своему усмотрению трех (по числу театров) офицеров, которые остаются известны лишь ему одному;

б) начальник отделения, по мере надобности, может временно увеличивать состав разведочных офицеров, испрашивая предварительно на то разрешения начальника Генерального штаба;

в) начальник разведочного отделения заведует командировками этих офицеров, дает им директивы, получает от них сведения, рассматривает их годовые отчеты, работы, а также и отчеты их секретных расходов;

г) в военное время начальник разведочного отделения штаба, кроме обычных своих обязанностей, заведует цензурой военных сведений для печати.

2) а) офицеры разведочного отделения друг другу неизвестны;

б) офицеры не имеют определенного постоянного местожительства, а путешествуют, по мере надобности, сообщая каждый раз о передвижении начальнику разведочного отделения;

в) в мирное время, кроме добывания секретных сведений, на обязанности офицеров лежат мероприятия и заботы об обеспечении получения сведений в военное время при посредстве торговых фирм, частных и доверенных лиц на территории нашего противника. В военное время офицеры, работающие в воюющем с нами государстве, направляются в штаб командующего флотом, где и распределяются по нашим портам для заведования разведочной службой, необходимость которой выяснилась во время минувшей войны.

3) Начальник разведочного отделения, по мере надобности, уполномочивается начальством находиться в связи с полицией и почтово-телеграфными учреждениями.

4) Начальник разведочного отделения озабочивается о выработке порядка тайных сношений с разведочными офицерами».

Такова организация офицерской тайной разведки, предлагаемая капитаном 2-го ранга Щегловым. Не будем входить в ее критику, так как приводим ее в виде примера, в котором каждый может усмотреть достоинства и недостатки.

Оперативное шпионство

Деятельность офицеров разведочного отделения должна быть направляема преимущественно на изучение вопросов оперативного характера и непосредственно с ними связанные, с конечной целью выяснения операционной линии противника, вообще говоря, его намерений.

Получить данные по этой части путем приобретения непосредственно документов чрезвычайно трудно. Оперативные планы являются достоянием очень небольшого числа лиц, несомненно, знающих их значение, и рассчитывать на получение подлинников или, вернее, копий (обыкновенно фотографических) не приходится. Поэтому остается наиболее целесообразный способ – непосредственные наблюдения и обработка отдельных данных, имеющих связь с оперативными планами противника. Окончательной задачей работы в этом направлении является установление стратегического развертывания флота… Это развертывание, как операция, является последней в ряду прочих подготовительных операций, но идея стратегического развертывания в то же время служит основанием всех оперативных соображений: она определяет судостроительную программу, оборудование театра военных действий, дислокацию, план обучения и проч.

Поэтому обработка данных, получаемых легальным путем и тайной разведкой по этим вопросам, должна вестись в рассматриваемом направлении, с конечной целью выяснить стратегическое развертывание противника. Но самым важным актом для выяснения развертывания и операционной линии противника служит изучение больших стратегических маневров. Для сохранения в тайне больших маневров, а также для того, чтобы применение их к действительной обстановке не имело характера демонстрации, принято в настоящее время производить большие маневры в условной обстановке, которая избирается нередко на другом стратегическом театре, но так, чтобы выбор портов, баз, опорных пунктов, объектов действий в смысле взаимного положения, расстояний и проч. по возможности бы соответствовал действительности.

Для примера можно привести германские маневры 1909 года в Балтийском море, на котором решалась маневренная задача, относящаяся до театра Северного моря. Разбор этих маневров указывает, что мыс Аркона и остров Рюген соответствовали Сильту и северным Фрисландским островам, Шведский берег около Треллеборга – южным Фрисландским островам, в частности острову Боркум, а Борнгольм изображал Гельголанд. Точно так же маневры английского флота в 1910 году происходили в условной обстановке в Атлантическом океане и при входе в канал.

С первого взгляда стратегическая обстановка маневров представляется совершенно непонятной, но более внимательный разбор ее дает указания, что база синего флота в Обэне на W-м берегу Шотландии, с двумя выходами: западным – прямым и южным около Гебридских островов, отвечает устью Эльбы с выходами – прямым в Северное море и через канал императора Вильгельма, кругом Скагэна. Берхавен в Ирландии отвечал Нору или Дувру, Мильфорд – Розайту или Дунди, словом, обстановка маневров была, по соответствующим расстояниям, довольно близка к действительной обстановке в Северном море.

Эти примеры указывают на большую сложность уяснения и разбора маневров, который может выполнить только офицер Генерального штаба с надлежащей подготовкой. Наблюдения за большими маневрами неизбежно требуют участия офицеров, так как полученные данные от других лиц только запутают дело и в лучшем случае могут иметь вспомогательное значение простой регистрации передвижения военных судов в маневренный период.

Вопросы тактического свойства, например, стрельбы, минные атаки и проч., точно так же могут быть правильно поняты и оценены только офицерами, другие агенты вообще не могут сообщить достаточно верных по этому предмету сведений. Более легким является получение секретных сведений технического свойства, уже в силу того, что они имеют более широкое распространение и более доступны. Во многих случаях приобретение их есть вопрос чисто материального свойства, и потому может быть выполнен и не особенно компетентным лицом. Обыкновенно, эти сведения получаются в виде чертежей, планов или, вернее, фотографических копий с них, так как в современной технике шпионства принято избегать похищения подлинников, всегда связанного с нежелательными последствиями, хотя бы с точки зрения усиления бдительности и осторожности тех лиц, которые несут ответственность за их сохранность.

При этом необходимо иметь в виду, что контрразведка может иметь задачи сообщать, при посредстве своих агентов, заведомо неверные сведения, причем естественно, что они обставляются с внешней стороны так, чтобы ввести противника в заблуждение в смысле их подлинности. Совершенно понятно, что насколько нежелательно сообщить противнику, например, действительный план минного заграждения, опираясь на который он окажется неожиданно в затруднительном положении. Поэтому надо принять за правило: делать поверку подобных документов другими способами и всегда относиться к ним с большой критикой, несмотря на всю кажущуюся достоверность.

Кроме указанных специальных вопросов, исследование которых требует военной, иногда очень широкой подготовки, существует масса других, которые разрешаются вообще систематическим наблюдением, изучением и сбором сведений на месте. Использовать для этой цели офицеров почти невозможно – это было бы совершенно непроизводительным расходом дорогостоящего для службы офицерского состава.

Военно-политическое шпионство

Вопросы войны в настоящее время так тесно связуются со всей жизнью государства, что изучение подготовки противника вне общих экономических и политических факторов совершенно невозможно.

Единственным средством быть осведомленным о противнике поэтому является широкая организация тайной агентуры, не только специальной военной, но и политической. Этот вопрос во всем объеме выходит из рамок службы Генерального штаба, он должен быть связан с общегосударственной разведочной деятельностью.

Не касаясь вопросов по организации государственной разведки, нельзя не упомянуть слова капитана 2-го ранга Щеглова: «Если мы, наконец, не последуем в этом отношении примеру иностранцев, то вечно будем бродить в потемках и в следующую войну опять с завязанными глазами расшибем себе лоб».

В Германии, например, существует огромная политическая и военная организация шпионства, руководимая большим Генеральным штабом и имеющая в основании идею образования на территории соседних государств целой сети тайных агентов, имеющих постоянное жительство (постоянные или местные агенты), связь между которыми и управляющими органами поддерживается так называемыми подвижными агентами. Непосредственное ведение личным составом этой организации принадлежит начальнику государственной полиции. Все секретные сведения, имеющие военное значение, сосредоточиваются и обрабатываются в «разведочном бюро» центрального отдела большого Генерального штаба, которое дает указания исполнительным органам о тех данных, которые желательно получить.

Нас слишком далеко завело бы детальное рассмотрение подобной организации; следует обратить внимание на труд Клембовского «Тайные разведки (военное шпионство)», в котором собрано все то, что имеет значение для уяснения вопросов по этой стороне деятельности Генерального штаба. Скажем только, что посредником в деле организации упомянутой системы шпионства является обыкновенно «коммерция» или торговля. Постоянные и подвижные агенты должны, прежде всего, легализовать свое положение в иностранных государствах и маскировать свою прямую деятельность. С этой точки зрения, самой удобной формой является официальное занятие торговлей, требующей также определенной агентуры, как постоянной, так и подвижной, и, конечно, подвижному агенту Генерального штаба или тайной полиции естественно принять роль коммивояжера какой-нибудь торговой фирмы, в состав служащих официальных отделений которой входят постоянные военные и политические агенты. Для этой цели могут служить и научные, спортивные и прочие организации, особенно международного характера, которых в последнее время развилось достаточно много, чтобы использовать их в желаемом для военных целей отношении.

Как пример, можно привести образованную Японией в прошлом году в Восточной Азии «Кооперативную ассоциацию центральной Азии». Одновременно с ее учреждением японский Генеральный штаб разослал японским консулам в Китае, Индокитае, Индии, Бирме и Сиаме секретный циркуляр об организации интенсивных работ по информации и шпионажу под прикрытием упомянутого учреждения. В этом циркуляре говорится, что для «обеспечения влияния Японии в указанных странах, необходимо изучать характеры и привычки их народонаселения, причем также надо приготовить широко организованную военную информацию и придать единство тем усилиям, которые до сих пор прилагали отдельные японцы каждый для себя, со столькими жертвами». «Такое единство Япония не может организовать лучше, как путем густой сети контор и интересов, которые, под наименованием и невинным видом кооперативной ассоциации, должны таинственным влиянием секты охватить значительную часть Азии, и в которой коммерческие интересы должны составлять, главным образом, видимость и предлог».

Тайная подготовительная работа на территории противника

Подобная организация уже получает значение не только информационной, но и подготовительной. Государство может, как показывают факты, не только готовиться само к войне и осведомляться о соответствующей деятельности противника, но и вести в определенном смысле подготовку этого противника.

Эта подготовка весьма сложна, но она осуществима, и нет сомнения, что высокоорганизованные государства ведут эту работу. Последняя заключается в создании определенной нормальной обстановки неблагоприятной для военной деятельности. Почва, на которой может быть развита эта деятельность, чрезвычайно обширна, здесь на первом плане стоят различные социальные учения с ярко выраженным противоправительственным, противогосударственным и антимилитаристским направлением, политические партии, рассматривающие военные вопросы с точки зрения интересов партийной борьбы, а первым средством служит, уже упомянутое, чисто коммерческое учреждение – печать, вообще всегда покорная капиталу и готовая служить тому, кто больше заплатит.

Имеются совершенно определенные сведения о связи, например, социал-демократических организаций, в некоторых случаях ими самими неясно представляемой, с иностранными государственными организациями тайной полиции, об оплате соседними государствами затрат на предвыборную партийную борьбу тех народных представителей, деятельность которых представляется с рассматриваемой стороны полезною, поддержка стачек и забастовок, особенно железнодорожных, имеющих огромное значение в мобилизационный период и т. д. Разложение морального элемента и даже его ослабление, если мы вспомним его значение, указываемое стратегией, слишком серьезная задача, чтобы оставить без внимания средства для его выполнения, которые к тому же всегда стоят гораздо дешевле, чем неудачная или даже затянувшаяся война. Знакомство с моральной обстановкой нашего государства в минувшую войну достаточно ясно освещает значение этих вопросов и указывает на средства их осуществления, равно и борьбы с ними.

Подготовка шпионства для периода военных действий

Но помимо этой сложной задачи, которая может быть выполняема только широкой государственной организацией, Генеральный штаб обязан выработать подготовку шпионства в военное время, когда способы, принятые и допустимые в мирный период, окажутся неудовлетворительными уже в силу другой обстановки. Эту организацию надо создать постепенно, в подготовительный к войне период, в портах и стратегических пунктах противника, выработать средства связи с агентами и центральными информационными учреждениями при Генеральном штабе и штабе командующего морскими силами, и, соответственно, разработать контрразведку для борьбы с агентами противника у себя.

Необходимо выработать мобилизационный план шпионства в военное время, чтобы эта организация начала функционировать сразу и немедленно по объявлении войны и была бы жизненной и полезной в течение ее периода. На необходимость такой организации достаточно указывают факты из минувшей войны: мы не имели, например, даже сведений, что японцы в один и тот же день, кроме погибшего на глазах линейного корабля «Хатсусе», лишились «Яшина» и «Иошино», совершенно не имели понятия о гибели «Такасаго» и узнали об отсутствии этих судов только после Цусимского боя.

Итак, отделения Генерального штаба иностранной военной статистики и разведочное, при нем состоящее, имеют своей задачей не только статистическое описание обстановки со стороны противника, но и информацию Генерального штаба в отношении намерений и оперативных соображений противника.

Идеалом было бы, на основании совокупности всех данных о противнике, установить план его стратегического развертывания со всеми данными по операционной линии, в отношении цели, места, времени. Разработка данных информационных отделов Генерального штаба по этим вопросам составляет отчасти функцию высшего командования и оперативного отдела, как решение задачи за противника, составляющей часть оценки обстановки, как подготовки решения; но на практике, как уже указывалось, очень трудно провести резкую границу между чистой информацией и ее оценкой, поэтому иностранное отделение должно постараться решить задачу за противника, но непременно с обстоятельной мотивировкой, которая давала бы полную возможность начальнику Генерального штаба принять ее или же лично дать оценку обстановки и установить определенное решение.

Глава 6

РАБОТА ОПЕРАТИВНОЙ ЧАСТИ МОРСКОГО ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

Основания оперативной работы

Основанием оперативной работы Генерального штаба теоретически служит преподаваемая ему высшим командованием через начальника операционная линия (идея операции), вырабатываемая командованием единолично, путем оценки обстановки, данные по которой сообщаются ему информационной группой органов Генерального штаба, состоящих из военно-статистических, разведочного и исторического отделов.

Для Генерального штаба безразлично, каким путем будет создана и обобщена ему эта высшая операционная линия, определяемая государственными соображениями и задачами, устанавливающая определенного противника, период времени для подготовки и общий характер военных действий. Обыкновенно она сообщается в виде директивы, которая является основанием всей дальнейшей оперативной работы. Там, где Генеральные штабы являются в действительности штабами высшего командования (Германия, Япония), этот вопрос представляется более ясным и определенным, нежели тогда, когда Генеральный штаб занимает положение одного из центральных органов министерства. В последнем случае, на практике, Генеральный штаб в лице начальника, с помощью оперативных органов, должен сам разработать вопрос об операционной линии, которая получает санкцию верховной власти.

Для этого необходима известная связь Генерального штаба с министерством иностранных дел для ориентировки в политическом изложении, а также согласование с Генеральным штабом армии, так как с общегосударственной точки зрения деятельность флота и армии неотделимы и стратегически должны быть всегда согласованы. Получив, тем или иным образом, эти основные военно-политические директивы, оперативная часть должна приступить к оценке стратегической обстановки на данном театре, пользуясь обработанными статистическими материалами, представляемыми отделениями русской и иностранной военной статистики, а также военно-историческим. Иностранная обстановка может быть дана в законченном, более или менее, виде соответствующим отделом, но это обстоятельство не дает право оперативной части принять ее без собственной независимой оценки, которая должна быть произведена в связи с данными русской статистики.

Эта оценка стратегической обстановки на данном театре, даваемая оперативным органом, является только вспомогательной работой для начальника Генерального штаба, совершенно свободного принять ее или преподать свои собственные соображения, утверждаемые высшим командованием. Важнейшим фактором оценки обстановки является определение времени, к которому должны быть выполнены все подготовительные операции.

Общий план подготовки к войне

Исходя из противника (цель и направление операций) и времени, принимая во внимание все данные стратегической обстановки, оперативная часть вырабатывает общий план подготовки к войне с указанием: а) состава сил и б) стратегического их развертывания, в виде объяснительной записки, заключающей:

1. оценку военно-политической обстановки;

2. задачи вооруженной морской силы;

3. состав вооруженной морской силы, отвечающей обстановке и поставленным задачам;

4. период времени, потребный для создания вооруженной силы;

5. основные соображения о районе стратегического развертывания вооруженной морской силы.

Этот план подготовки к войне, исправленный начальником морского Генерального штаба, должен быть согласован с соответствующим планом подготовки к войне, вырабатываемым Генеральным штабом армии в отношении задач и стратегического развертывания.

Планы отдельных подготовительных операций

По согласовании этого плана с оперативными соображениями начальника Генерального штаба армии и по утверждении высшим командованием, оперативное отделение должно приступить к разработке планов отдельных подготовительных операций :, из которых слагается вся подготовка вооруженной силы к войне. Каждая операция должна вестись по установленному плану, указывающему последовательность и сроки выполнения отдельных, входящих в состав операции, действий. Главнейшими подготовительными операциями являются следующие:

1) Создание вооруженной силы определенного состава к определенному сроку. План этой операции в конечном виде выразится:

а) в основаниях судостроительной программы,

б) —»– плана комплектования флота личным составом,

в) —»– плана капитального ремонта судов.

2) Подготовка театра военных действий в инженерном отношении. В основание этой подготовки ложатся задачи, возлагаемые на морскую вооруженную силу, и основные соображения о районе стратегического развертывания.

В конечном виде план подготовки театра в инженерном отношении выразится в основаниях:

а) оборудования портов, с указаниями на их назначение,

б) создания укрепленных районов и пунктов,

в) производства гидротехнических работ по искусственной подготовке театра,

г) оборудования театра наблюдательными пунктами и устройства службы связи.

3) Обеспечение снабжения флота запасами и материалами План этой операции, в конечном виде, должен установить продолжительность деятельности флота оперативного состава, которая могла бы служить нормой по исчислению неприкосновенных запасов для обеспечения главной операции, с указанием распределения их по портам, принимая в основание не действительную продолжительность операции (которую нельзя предвидеть), но возможно фактического их образования и пополнения во время войны.

Нет сомнения, что установить обоснованные сроки, а следовательно, и количество неприкосновенных запасов очень трудно, но, тем не менее, это сделать необходимо, принимая во внимание, например, сроки мобилизаций сухопутных сил и стратегического развертывания их, весьма важные в смысле освобождения железных дорог от усиленной деятельности мобилизационного периода, и исходя из наиболее интенсивной деятельности флота в этот период.

План снабжения должен дать основания для исчисления неприкосновенных запасов с указанием сроков их заготовления. В основаниях должен быть перечислен судовой состав флота, с указанием базирования его и продолжительности определенных ходов для исчисления запасов топлива, смазочных и иных машинных материалов. Прочие неприкосновенные запасы должны быть перечислены с упоминанием, на какой срок они должны иметься в определенных портах.

4) Мобилизация, т. е. переход флота с полож/сения мирного времени на военное. В отношении этой операции морской Генеральный штаб должен дать «основания мобилизационного плана», руководствуясь которыми исполнительные органы могли бы разработать соответствующие мобилизационные планы. Мобилизация флота распадается на мобилизацию сил (судовой и личный состав) и мобилизацию средств (порта и учреждения морского ведомства). Основания мобилизационного плана вооруженной силы должны состоять из:

1) Состава сил, с указанием образуемых по мобилизации частей, отрядов и проч.

2) Пунктов мобилизации, с указанием, какие части морских сил мобилизуются в данном пункте.

3) Сроков мобилизации, как частных, так и общего.

Так как с объявлением мобилизации обыкновенно изменяется и организация командования, благодаря расформированию некоторых частей и образованию новых, то к мобилизационным основаниям должна быть приложена схема командования в военное время, вступающая в силу с начала мобилизации.

В отношении мобилизации средств (порта и учреждения), мобилизационные основания должны дать указания на мобилизационные задачи, т. е. состав сил, мобилизуемых данным портом, сроки выполнения мобилизации этих сил и сроки мобилизации портов и учреждений, в смысле их обязательной готовности к выполнению потребностей военного времени. Необходимо заметить, что практически крайне затруднительно выработать сразу мобилизационные основания, которые бы явились неизменными в течение известного периода времени.

Необходимо проверять выработанные основания, которые первоначально являются поставленной задачей для флота и портов, путем пробных мобилизаций, как частных, так и общих, и уже опытным путем полученные поправки вводить в мобилизационный план. Последний, таким образом, вырабатывается с помощью последовательных приближений, причем пробные мобилизации укажут те потребности, которые вызывают мобилизационные задания, изложенные в основаниях мобилизационного плана.

5) Стратегическое развертывание флота (сосредоточение) как наиболее благоприятное исходное положение для начала военных действий. План стратегического развертывания флота является окончательной работой⁶⁶⁵ по планам подготовительных операций. Из всех возможных видов стратегического развертывания морским Генеральным штабом должен быть разработан один, по согласованию с Генеральным штабом армии, который является постоянным в течение известного периода, так же как и стратегическое развертывание армии. План стратегического развертывания флота должен состоять из:

а) указания на пункт сосредоточения сил определенного состава,

6) путей развертывания, т. е. переходов мобилизационных частей из пунктов мобилизации в пункт сосредоточения,

в) сроков сосредоточения, как частных, так и общих,

г) указаний на дополнительные и частные операции, связанные с выполнением стратегического развертывания флота без определения состава частей и планов этих операций, вырабатываемых штабами командующего морскими силами,

д) указания на систему базирования после выполнения развертывания.

Последним актом работа по подготовительным операциям к войне, составляющая назначение оперативного отдела морского Генерального штаба, последовательно переходит к работе штаба командующего морскими силами.

Вооруженная морская сила выполняет мобилизацию вообще в нескольких пунктах (портах), так как практически мобилизация всего флота в одном порте бывает невозможна, но если даже и приходится мобилизоваться в одном определенном месте, то сама мобилизационная операция представится в виде последовательной мобилизации отдельных боевых частей. По крайней мере, ни одно государство не располагает таким портом, где длина стенок, система и численность погрузочных приспособлений позволяли бы одновременно в нем мобилизовать весь флот.

После выполнения мобилизации и перехода в состояние военного времени мобилизованные боевые части должны быть сосредоточены в известном районе, в котором они занимают определенное положение, являющееся наиболее благоприятным исходным положением для начала военных действий и выполнения главной операции; это выполнение выразится в виде стратегического марш-маневра, конечной целью которого является решение операций – бой с главными неприятельскими силами. Таким образом, как общее правило, вооруженные морские силы при объявлении мобилизации должны быть распределены по портам, а по выполнении мобилизации сосредоточиваются в заранее определенном месте и одновременно принимают некоторое заранее определенное положение.

Эта операция, которая является по отношению к главной (начало которой есть марш-маневр) последней подготовительной операцией, должна быть конечным актом мирного времени, и выполнение ее должно совпасть с началом военных действий или объявлением войны. Весьма важно, чтобы объявление войны (начало военных действий) не опоздало и не упредило бы конца развертывания, и это обстоятельство должно быть предметом особой заботы Генерального штаба и министерства иностранных дел в период, предшествующий разрыву дипломатических сношений. Рассматриваемая операция может иметь две основные формы:

а) форму соединения всего флота в одном пункте (сосредоточение),

б) форму распределения этого флота в известном районе (развертывание).

Строго говоря, это подразделение является совершенно условным, так как первая форма редко когда имеет место уже в силу того, что стратегическое развертывание обыкновенно непосредственно связуется с выставлением сторожевого охранения, иногда принимающего характер разведки, постановкой заграждений и проч. Отдельные операции могут начаться даже в мобилизационный период, по мере выполнения мобилизации известных частей, которые сразу приступают к решению частных задач. Последние могут входить и в стратегическое развертывание, как дополнительные или частные операции.

Представляется безразличным, какого термина следует придерживаться, но «стратегическое развертывание», как общий случай, может быть, имеет преимущество перед понятием о сосредоточении. По отношению к главной операции, работа оперативного отдела морского Генерального штаба должна выражаться в совместной деятельности по обеспечению вырабатываемой командующим морскими силами операции всеми средствами, насколько это допускает возможность предварительной подготовки их до начала военных действий.

Оперативные планы по всем операциям должны выражаться в указаниях последовательности и сроков выполнения действий с перечислением состава сил и назначения портов, на основании которых могли бы быть произведены все исчисления по комплектованию, оборудованию портов, запасов, предметов снабжения и все расчеты по мобилизации. Оперативная часть морского Генерального штаба ни в каком случае не должна вести эти расчеты, а давать только основания для них, так как все исчисления должны быть произведены теми учреждениями, которые назначены для выполнения этих операций.

Для выполнения изложенной работы оперативная часть штаба должна получить: от военно-статистических и исторических отделений все сведения по обстановке, т. е. обработанные в виде таблиц, схем и планов данные о наличии сил, средств, оборудования театра, состоянии запасов по иностранным флотам данного театра, так равно и своего собственного, а также военно-географического описания театра военных действий. Конечной задачей иностранного отделения является установление планов подготовки к войне иностранных держав и стратегическое развертывание их флотов.

Оперативная часть, тем не менее, должна, на основании обработанного статистического материала по иностранным флотам, дать оценку его в виде самостоятельного установления планов войны иностранного флота и стратегического развертывания его, как решение задачи за противника. Если такой работы сделать нельзя, то это будет служить указанием, что отделение иностранной статистики не располагает соответствующим материалом, и тогда необходимо принять меры для его пополнения в определенном направлении.

Историческая часть должна, в случае надобности, предоставить оперативному отделению все исторические данные, относящиеся до военных действий на любом из театров, которые могли бы способствовать уяснению стратегических особенностей театра, значению инженерной подготовки его, объединению действий морских и сухопутных сил, политической обстановки и проч.

Говоря о сношениях оперативной части штаба с прочими отделениями, следует разуметь сношения через начальника штаба и, во всяком случае, с его уполномочия. Работа Генерального штаба должна быть работой совершенно объективной и безличной – это есть, в сущности, работа начальника Генерального штаба и только его, но ни в коем случае не определенного лица, входящего в личный состав штаба. Работа отделений штаба должна быть строго согласована и объединена основными директивами и указаниями начальника, и только при этом условии ни одно из отделений не будет иметь преобладающего значения, в высшей степени опасного, так как следствием его явится односторонняя деятельность, которая приведет к неправильным и ошибочным выводам.

Развитие оперативной работы

Кроме основной, собственно, оперативной работы, на оперативное отделение должны быть возложены и следующие задачи, непосредственно связанные и вытекающие из разработки подготовительных операций.

1) Составление заданий и отчетов по большим маневрам флота, которые, в своей стратегической части, являются поверкой оперативных соображений. Операторы должны, для выполнения этой задачи, находиться на маневрах не в качестве посредников, а только присутствующих лиц при главном посреднике или при начальнике морского Генерального штаба, если последний находится на маневрах.

2) Разработка совместно с Генеральным штабом армии плана совместных действий, в смысле стратегических оснований для согласования планов войны сухопутного и морского по элементам времени, цели и направления подготовительных операций, а также заблаговременного решения всех вопросов по организации высшего общего командования в период военных действий.

Для этой цели оба Генеральных штаба должны войти в самые тесные сношения, причем последние совершенно необходимы не только для оперативных отделений, но и военно-статистических, особенно же иностранной статистики.

3) Изучение военно-политической обстановки, особенно в смысле разработки военной стороны международных соглашений, значений союзов и политических комбинаций. Эта работа, по существу самого вопроса, т. е. военной политики, практически у нас не существующей, весьма трудно может быть регламентирована. Как элемент обстановки, она подлежит, в известной степени, компетенции иностранного военно-статистического отделения, которое должно рассматривать ее с точки зрения изучаемых иностранных государств.

Тесное соприкосновение вопросов военной политики с общей государственной, казалось бы, вызывает потребность известной связи Генерального штаба с министерством иностранных дел, но, судя по имеющемуся на этот предмет опыту, установление этой связи едва ли возможно. Во всяком случае, начальнику морского Генерального штаба всецело принадлежит определение границ и размеров этой деятельности, а также ее формальный порядок, в отношении отделений, или определенных лиц состава морского Генерального штаба.

4) Подготовительные работы по международным декларациям, относящимся к морской войне, определение военной контрабанды и прочее. Эта задача, по существу, может быть поручена и специальной комиссии, с участием компетентных лиц по международному праву, но, во всяком случае, она должна быть заблаговременно выполнена, если и не непосредственно морским Генеральным штабом, то при его непременном содействии.

На этом кратком рассмотрении функций оперативного отдела морского Генерального штаба заканчиваются настоящие сообщения. Последние вообще являются только введением в курс службы морского Генерального штаба, где морской Генеральный штаб рассматривается со специальной точки зрения, как штаб высшего командования в деле управления подготовительными операциями. Но служба Генерального штаба не ограничивается деятельностью штаба высшего командования в промежуточные периоды между войнами.

Мы не рассматривали деятельность морского Генерального штаба в военное время и службу Генерального штаба во флоте. Генеральный штаб существует во флоте, как тот же вспомогательный орган командования в деле управления операциями, и в «мирное», и в военное время. Таким образом, мы имели возможность коснуться только одного отдела этой службы.

В заключение необходимо сказать, что все вопросы о Генеральном штабе стоят в тесной связи с командованием, которому Генеральный штаб подчинен. Командование и его Генеральный штаб являются неотделимыми одно от другого понятиями. Если командование возможно представить без Генерального штаба, единолично выполняющее все функции службы этого органа (Фридрих II, Наполеон, Суворов), то Генеральный штаб без командования является совершенной фикцией. Работа Генерального штаба есть работа командования и только командования, но не лиц, входящих в состав штаба.

Сущность работы штаба с формальной или внешней стороны характеризуется двумя свойствами: безличностью (в смысле отношения штаба к командованию) и полной секретностью, которые получают этическое значение для офицеров, занимающихся работой Генерального штаба, неотделимой от работы командования, являющегося символом отношения военной власти ко всему окружающему – обстановке в военном значении этого понятия.

Капитан 2-го ранга Колчак

29 февраля 1912 года

Приложение 2

МОНОГРАФИЯ З. ШАЙКОВСКОГО КАК БАЗОВОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ АНТИСЕМИТИЗМА ВРЕМЕН ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В СИБИРИ

Наряду с глобальным изучением сионизмофобии, традиционно связывающим этот «синдром широкомасштабного социального невроза»⁶⁶⁶ с деградацией «коммунизма в России в ХХ веке»⁶⁶⁷, все большее значение приобретают не менее значимые локальные подходы. Это особенно заметно проявляется в историографии, посвященной проблемам Гражданской войны в Сибири, формулирующейся на базе новых источников из раскрытых (в последние десятилетия) архивов⁶⁶⁸. При этом чувствуется некая «боязнь» историков перейти от постановочных обзоров выявленных материалов к их аналитическому исследованию.

Действительно, если обратиться к периодической печати колчаковского правительства, то складывается неоднозначная картина. С одной стороны, имела место солидная финансовая и материальная помощь сибирских еврейских общин действующей армии. Газета «Русская армия» писала, например: «Комиссия, избранная Омской еврейской общиной, собрала на подарки для армии среди еврейского населения г. Омска пожертвования в сумме 68 170 руб. Для той же цели получено от евреев г. Татарска 3647 руб. 50 коп. и г. Тары 1000 руб., а всего 72 117 руб. 50 коп.

Предметы для подарков, по совету военного отдела снабжения, были приобретены такие, которые не составляли бы части одежды, а именно: каждый подарок состоял из 1 коробки с 1/4 фунта крошеного листового табака, 4 листов курительной бумаги, 1 коробки спичек, 5 листов почтовой бумаги, 5 конвертов, 1 печатки мыла, 1 белого подрубленного платка и 1/2 фунта кедровых орехов. Все это было свернуто в 1 общий пакетик с печатным штемпелем: «От граждан евреев – защитникам прав человека». Всех пакетов с подарками было отослано от г. Омска 6424, г. Татарска – 330 и г. Тары 150, а всего – 6904 штуки. Подарки были распределены по фронтам Пермскому, Оренбургскому и Семиреченскому… О судьбе подарков до сих пор известий не получено»⁶⁶⁹.

С другой стороны, активная бытовая антисемитская пропаганда среди населения вынуждала местную власть прибегать к угрозам. Так, и. о. управляющего Приморской областью полковник Козенко вынужден был опубликовать следующее объявление: «До меня доходят слухи, что некоторыми гражданами ведется преступная и злостная агитация против еврейского народа, будто бы виновного в печальных событиях наших дней, которые являются естественным ходом исторического переживания и не могут быть приписываемы творчеству человеческой воли. Такая ситуация, огульно обвиняющая трудовой народ за действия отдельных преступников, не допустима в стране, где торжествует демократия. Объявляю, что за такую агитацию виновные в этом будут мною привлекаться к ответственности по всей строгости закона»⁶⁷⁰.

Причина неуверенности современных историков в аналитической обработке выявленной информации, с нашей точки зрения, кроется в малой осведомленности в вопросе международной политики еврейского сообщества в годы Гражданской войны. Ранее не было известно о заинтересованности еврейского сообщества в деятельности Верховного правителя России. Видный общественный деятель и историк Соломон Рейнах, публикуя в газете «Фигаро» летом 1919 г. биографию адмирала, пытался доказать, что «Колчак сделал из политически бесформенной Сибири обширный укрепленный лагерь, держит в своих руках всю эту территорию вплоть до Уфы, направляя свои войска к Москве. Адмирал Колчак прежде всего патриот и с честью держит знамя героической славной России, которую мы так любим, которая оказала нам так много незабываемых услуг»⁶⁷¹.

Восполнить пробелы в исследовании общественно-политического положения и жизни евреев Сибирского региона в международном аспекте может монография историка Зоси Шайковского (Яна (Шайко) Фридмана) (1910–1978) «Колчак, евреи и американская интервенция в северной России и Сибири, 1918–1920 гг.», изданная в США более чем ограниченным тиражом в 75 экземпляров. Приходится лишь сожалеть о безвестности для российского читателя неординарной биографии и творческого пути этого талантливого автора-архивиста, перу которого принадлежит ряд серьезных исследований⁶⁷². Книга состоит из 22 глав, снабжена приложением⁶⁷³, списком использованной литературы и источников из недоступных для российского исследователя американских и израильских специализированных библиотек и архивов, а также иллюстрациями и именным указателем.

Причины поддержки международным еврейским сообществом «белого» лагеря России Шайковский рассматривает через оценки его видных представителей. Президент американского Еврейского благотворительного совета Луи Маршалл видел надежду для российских евреев только в победе А.В. Колчака и А.И. Деникина. Он был «убежден, что оба абсолютно противостояли антисемитскому подстрекательству… Большевизм обязательно проиграет и, фактически, уже разлагается». В Париже на мирной конференции 1919 г. доктор М.С. Маргулиес говорил представителю Молодежной христианской организации Г.М. Даю: «Колчак – последний шанс для антибольшевиков, и, даже если он потерпит неудачу в борьбе против них, мы обязательно дождемся их [большевиков] внутреннего распада. Это может растянуться на годы, если не сосредотачивать усилия союзников и россиян на брожении промышленных и политических волнений [в советской России]».

Позднее Маршалл вспоминал: «Во время визита в Париж я присутствовал на многочисленных обсуждениях по данному вопросу между людьми, которых считаю лучшими представителями евреев в России – [Максимом] Винавером, доктором Пасмаником, бароном [Александром] Гинсбургом, господином [Коломоноус Вульфом] Высоцким, профессором Аличевым, – и те единогласно высказывали мнение, что наша надежда взаимосвязана с тем направлением, которое я обозначил. Они были озабочены необходимостью заручиться поддержкой евреев Англии, Франции и Америки… Они заверяли, что Колчак и Деникин свободны от порока антисемитизма. Вернувшись, я встретился с другими людьми, досконально осведомленными о российском положении вещей, и те так же давали мне подобные заверения».

Шайковский провел исследование практических действий российских евреев в поддержку признания Верховного правителя России потенциальными зарубежными инвесторами. Лидер британских евреев Л. Вулф писал в своем дневнике, что председатель парижского комитета кадетов М.С. Винавер «поразительно оптимистичен». Он, казалось, недооценивал опасности погромов, следовавших от солдат в обозах Колчака и Деникина; доверял их гражданским советникам из партии кадетов, которые «конечно же осведомлены лучше, чем евреи, ответственные за большевизм». Вулф не верил, что офицеры в армейских корпусах Колчака и Деникина были законченными реакционерами и антисемитами еще со времен царского режима. Винавер допускал вероятность такой опасности, поскольку деникинская армия являлась разношерстной, состоявшей в большей степени из вольнонаемных и выходцев из царских частей. Однако он не думал так о Колчаке, чья армия создавалась на основе воинской повинности. Вулф не разделял оптимизма Винавера и отмечал склонность оппонента покрывать темные, реакционные элементы, существовавшие в антибольшевистском стане. Англичанин опасался, что «с наступлением триумфа этих элементов армейские офицеры быстренько разделаются с либералами и евреями, включая самого Винавера».

Главным же направлением в деятельности международного еврейского сообщества являлась иммиграционная политика для проживающих на сибирских территориях евреев. Шайковский свидетельствует: к августу 1917 г. лишь в Екатеринославской губернии насчитывалось 253 800 беженцев; 19 333 из них были евреями, тогда как местные еврейские общины могли заботиться только о 17 698. Во многих случаях беженцы страдали от антисемитской пропаганды. В Казанском пересылочном лагере, например, боялись погромов, потому что поляки обвиняли евреев в эпидемиях, считая, что холера – «еврейская» болезнь.

В Нью-Йорке различные еврейские иммиграционные и беженские агентства обсуждали возможность предоставления ссуд американским переселенцам, желавшим воссоединения с дальневосточными родственниками, но не располагавшими достаточными средствами для их транспортировки. Конференция состоялась в резиденции банкира, директора центральной трастовой компании и Западного союза телеграфных компаний, члена правления Нью-Йоркского фонда, президента Монтэфьерского приюта для инвалидов-хроников Я.Г. Шиффа 26 января 1918 г., под руководством представителей от Еврейского общества содействия иммиграции и трех соучредительных агентств Объединенного распределительного комитета (Американский еврейский благотворительный, Центральный благотворительный и Народный благотворительный комитеты). Было принято решение, что ссуды на воссоединение семей в Штатах выделит Объединенный распределительный комитет, авансируя Еврейскому обществу содействия иммиграции целевую сумму в 80 000 долларов.

Генеральный директор Еврейского общества содействия иммиграции, член Комитета иммиграционных стационаров США С. Мэйсон во время поездки в Сибирь помог организовать Центральное бюро военных беженцев-евреев Сибири и Урала как части Еврейского национального Совета Сибири и Урала. К 24 апреля 1919 г. этот Совет насчитывал 64 общины. Он способствовал нормализации поставок гуманитарной помощи для беженцев, основав Дальневосточное еврейское центральное информационное бюро для эмигрантов (известное как Дальевсиб), со штабом в Харбине и филиалами в других городах.

Во время миссии в Сибирь Мэйсон убеждал представителей американского Красного Креста в том, что помощь россиянам «не должна иметь привкуса милостыни или благотворительности», а призвана позволить им помочь самим себе. Мэйсон обратился к американскому Красному Кресту за предоставлением на эту цель начальной инвестиции в 54 800 долларов. 21 февраля 1919 г. он написал главе Красного Креста в Сибири Р.Б. Тейслеру, что возможное благотворное влияние такого плана «на покачнувшееся мнение масс, тех, кто до настоящего времени искали утешение в большевизме, самоочевидно». Оно могло бы стать «кульминационным моментом гуманитарных целей Америки, неизгладимой данью ее усилиям и незабываемым актом бескорыстной дружбы».

Вследствие запрета Госдепартамента США Объединенному распределительному комитету организовывать работу по оказанию гуманитарной помощи в российских губерниях, находившихся под советской властью, в 1918 г. было израсходовано только 30 000 долларов. Но уже 16 сентября Госдепартамент разрешил комитету выслать 100 000 долларов. В 1918 г. комитет перевел в Сибирь 10 000 долларов, а в течение первых двух месяцев 1919 г. 17 530 долларов. Кроме того, в 1918 г. 60 000 долларов были выделены для беженцев-евреев из японских пересылочных лагерей.

В своей монографии З. Шайковский отслеживает динамику информации, поступавшей в Европу и Америку, об усилении антисемитизма на территориях, контролируемых Колчаком. Корреспондент «Нью-Йорк таймс» и представитель американского Красного Креста в Сибири Л.Д. Корнфиелд заявлял, что подчиненные Верховного правителя «планируют, сплетают заговор, заверяя в незамедлительности отмщения большевикам и евреям». Он сообщал из Омска о полной зависимости силы адмирала от военной власти, в то время как сам Колчак «чрезвычайно далек от народных масс». В докладе сибирского поверенного, члена Комиссии по координации законодательства между северной Россией и Сибирью Л. Фельдмана в Британский объединенный Комитет отмечалось более чем прохладное отношение к Верховному правителю сибирского крестьянства, для которого колчаковский режим практически ничего не сделал. Поэтому возникала необходимость в «стимулировании их антибольшевистского рвения», и наиболее верный способ для этого заключался, по мнению автора доклада, в идентификации большевиков с евреями.

14 мая 1919 г. доктор Ф. Розенблатт направил официальный меморандум консулу США Дж. К. Калдвеллу:

«Сэр, как представитель Объединенного распределительного Комитета Американских фондов помощи военным беженцам-евреям, считаю своим долгом представить на Ваше официальное рассмотрение следующий меморандум относительно погромной агитации против всех евреев, проводящейся в Сибири и на Урале.

С момента приезда сюда из Соединенных Штатов я наделен полномочиями, предоставленными в связи с высоким положением официального представителя Соединенных Штатов и вытекающими из этого обязанностями. Это определено целью моей миссии, а именно: направлять, распределять и раздавать разнообразную помощь и деньги, которые Объединенный распределительный Комитет Американских фондов помощи намеревается послать для военных беженцев-евреев Дальнего Востока, Сибири и Урала, а также провести исчерпывающее исследование нынешнего состояния евреев, пострадавших во время войны.

Меня постоянно предупреждали о почти непреодолимых препятствиях, которые я обречен превозмогать, будучи американцем, а особенно потому, что принадлежу к иудейской вере. Практически каждый американский служащий, который, как и я, облечен полномочиями, рассказывая о своем пребывании в Сибири, подчеркивал факт повсеместного антиеврейского движения, принявший опасный аспект. Один служащий высокого ранга заявил мне, что российские правительственные круги, без всякого сомнения, покровительствуют все возрастающей агитации, и беззаконие против евреев может быть совершено во многих городах Сибири и Урала. Зловещая пропаганда распространяется посредством памфлетов, листовок, плакатов, прокламаций, официальных бюллетеней и т. д.

В соответствии с инструкциями, данными мне Объединенным распределительным Комитетом, по изучению и исследованию положения евреев в Сибири, большая часть которых является военными беженцами, я нашел крайне необходимым собирать информацию об их физической безопасности на территориях Дальнего Востока, Сибири и Урала. В результате моего кропотливого исследования со всем основанием могу заявить, что антиеврейская агитация исходит главным образом от официальных военных и гражданских чинов Сибирского правительства… Евреи, все евреи, предумышленно выставляются большевиками, спекулянтами и антихристианами. Евреи обвиняются в преследовании одной и только одной цели, и цель эта заключается в осквернении православной веры и разрушении православной церкви.

Прокламации и листовки, призывающие солдат, крестьян, рабочих и основное русское население к отмщению евреям, изгнанию их с новых мест поселений и убийству, печатались и распределялись по инициативе высоких чинов русского офицерства и официальных лиц. Некоторые из них, составленные с целью подстрекательства солдат и массового насилия против евреев, подписаны армейскими офицерами. Другие, более сдержанного тона, но схожие по смыслу, публиковались в официальных органах печати Сибирского правительства, таких как «Русский солдат» («Русский воин»)⁶⁷⁴ и «Бюллетени»⁶⁷⁵.

Здесь я пробыл около месяца. По своим обязанностям я познакомился с людьми из всех слоев общества, как с евреями, так и с неевреями; просмотрел прессу и провел наблюдение положения, насколько они интересуются еврейским народом в Сибири. Атмосфера пропитана погромной агитацией, с одной стороны, а с другой – страхом. Евреи в ужасе не только от кровавых последствий, которые рано или поздно проявятся в результате непрерывной агитации, но и от самой агитации. Каждую ночь они ждут возможных актов насилия над своей жизнью во всех ужасных видах, какие можно только представить. Поощряемая официальными представителями военных и гражданских властей агитация всегда выражается в силовом влиянии и проводит такую установку, чтобы евреев постоянно держать в состоянии ужаса и паники.

Это положение небезызвестно для высокопоставленных должностных лиц Сибирского правительства. В начале февраля этого года (1919. — С. Д.) съезд еврейских общин Сибири и Урала, состоявшийся в Иркутске, направил Верховному правителю в Омск следующую телеграмму: «Съезд еврейских общин Сибири и Урала изучил содержание статей, опубликованных в органе штаба Верховного правителя «Русский воин», бесплатно распространяемом среди воинских частей. Данные статьи имеют откровенную цель подстрекательства армии против евреев, обвиняемых во всех неудачах, постигших Россию. Съезд признал в них, а особенно в статье капитана Крашенинникова (во втором номере)⁶⁷⁶, где говорится – «час мести близок», открытый призыв к погромам. Принимая во внимание всю роковую важность подобной пропаганды для еврейского населения, съезд решил опротестовать подобную деятельность со стороны печатного органа Ставки и привлечь внимание Верховного правителя к агитации, которая подстрекает одну часть населения против другой и напоминает незабвенные времена Сухомлинова и Мясоедова. Съезд уверен, что Верховный правитель примет меры к прекращению этого движения против евреев и призовет виновных к законной ответственности».

Вопреки заверениям, данным [адмиралом] Колчаком и премьер-министром Вологодским, что будет принято необходимое силовое воздействие по сдерживанию военных и других агитаторов против евреев, солдаты на фронте, так же как и гражданское население во многих городах Сибири и Урала, в равной степени провоцировали ускорение дня возмездия. Пропаганда отнюдь не прекратилась, официальные лица на днях стали более энергичными. Их призывы к солдатам и русским гражданам звучат на таком пылком и религиозном языке, который может привести только к единственному результату – вспышке страстей масс и движению русских людей к новому крестовому походу во имя православия. Евреи, еще в большей степени, обвиняются в попытке осквернения церквей и святого Кремля. Авторы одной из «литературных» продукций заставили еврея-печатника из Челябинска набрать их прокламацию, угрожая ему, в случае отказа, военным судом (см. «Еврейская жизнь», 4 апреля, № 8).

Религиозные чувства наивного русского солдата зачастую используются официальными «Бюллетенями». Например, «Телеграммы» (дополнительный выпуск за 21 апреля), в которых появились слова «Официальные» и «Отпечатано Верховным командующим (Верховным уполномоченным) по Дальнему Востоку», опубликовали по случаю Пасхальных праздников следующую информацию, предназначенную читателям-солдатам: «Где-то украдкой старый священник перстами благословляет немногочисленных верных сынов церкви. Для комиссаров, тем не менее, этот день не Воскресенье, – выходным днем они учредили субботу».

Нижеследующая концовка типичной прокламации, которая, как я сообщал, получила хождение среди солдат на фронте и развешена на стене недалеко от казарм. Большая часть прокламации была оторвана, поэтому прилагаю фотографическую копию концовки воззвания: «…они собрали темных подонков посредством взяточничества, мошенничества или других уловок и затем выступили против нашего батюшки-царя, чтобы скинуть его русскими же силами и провозгласить своего жидовского или сионистского царя в России. А затем, братья, они осквернят также нашу православную веру так, как они осквернили и распяли Христа. Нет, братья, не отдадим Россию жестокому врагу. Не поддавайтесь всем уловкам жидовского царства; дьявол предлагал все блага мира Христу, который умирал от истощения в пустыне, но Христос сказал: «Прочь, сатана!» Следуйте, братья, в ногу с Христом в едином мощном выдохе, прокричите: «Прочь жидовское царство! Долой сионизм! Долой красных жидов! Свободу! Долой жидовские равенство и братство!» «Прочь! Долой все вражьи жидовские порядки! Русский солдат! Схвати врага! Вперед! Вперед! Вперед! Он наступает! Он наступает! Он наступает!»

К этому воззванию прикладываю три прокламации, судя по их внешнему виду, бумаге и стилю, они изданы некоей организацией из числа высокопоставленных офицерских чинов, подписавших одно воззвание к солдатам Красной армии. Прокламации были распространены по нескольким городам на территории Сибири и Урала. Следующая цитата из статьи «Обзор печати», которая опубликована в ежедневной газете «Эхо» г. Владивостока 25 апреля: «Фронту нужна литература и, в частности, периодическая печать. В Омске издается фронтовая ежедневная газета «Вперед» (Forward) и вот чем питает фронтовиков. Цитируя в передовой статье книжку профессора Иванова «Церковь и революция», газета сопровождает эти цитаты замечанием: «Эту операцию (снятие икон и крестов) в Саратове проделал собственноручно сам Лейба Бронштейн-Троцкий… Кому же другому придет в голову безумно-преступная, грязная, наглая мысль о богохульстве, как не потомку предателя Иуды?.. И все чаще и чаще приходит ему (русскому гражданину) в голову мысль, что и разум и благо народа есть только пышный занавес, за которым скрывается и действует нечто иное, как другое религиозное учение, религия властная и нетерпимая, религия, являющаяся непримиримым и извечным врагом христианства и, в частности, православия. И мы спрашиваем, кто эти враги православной церкви и русского народа?»

Данные официальные, полуофициальные и тайные декларации, прокламации и воззвания приносят плоды. Варварское изгнание евреев из Кустаная в Оренбургской области, под предлогом отсутствия жилых помещений, – приказ о том, что все «евреи и военнопленные» будут выселены из города на расстояние ста верст от линии железной дороги, – пережитки наихудших дней старого российского самодержавия. Евреям было дано уведомление за четыре дня ликвидировать дела и распорядиться имуществом. Последствия легко предсказуемы. Многие еврейские семьи доведены до нищеты, а некоторые из них ныне состоят на попечении еврейских общин.

Из оценки частых репортажей в ежедневных газетах следует, что значительный испуг господствует не только среди евреев, но также среди лучших классов русского населения в Восточной Сибири и на Урале. Владивостокская ежедневная газета «Дальний Восток», которую нельзя обвинить в излишне дружественных чувствах по отношению к евреям, описывая положение в Екатеринбурге (издание от 4 мая), нашла необходимым заявить, что «жители» этого города почувствовали громадную опасность от «мрачной антиеврейской агитации», проводящейся «реакционными кругами». Аналогичное заявление появилось в «Эхе» за 8 мая об Уфе. Описывая душевное состояние горожан этого города во время большевистского режима и нынешнее ощущение безопасности, корреспондент выразил свое сожаление по поводу того, что существующая власть «пугает население своим нескрываемым антисемитизмом».

Агитация против евреев на Дальнем Востоке также принимает тревожные пропорции. Евреи Хабаровска и Никольска боятся за свои жизни. Даже в городе Владивостоке невоздержанные люди начали систематически выступать против евреев. 6 мая стены многих домов были обклеены плакатами «Убей жида» (некоторые из них вблизи от Ставки генерала Иванова-Ринова).

Представляю на Ваше, Сэр, рассмотрение эту информацию в полной уверенности в том, что Вы известите Государственный департамент о серьезной опасности, с которой столкнулись евреи, исходящей главным образом от агитации и пропаганды военных и гражданских властей Дальнего Востока, Сибири и Урала. Ваше подтверждение о получении данного меморандума было бы весьма желательно. Примите, Сэр, мои заверения в искреннем уважении. С уважением (подпись) Франк Ф. Розенблатт »⁶⁷⁷.

В начале 1919 г. в Омске стало привычным говорить о советском правительстве как о небольшом клубке из инородцев, который будет разрублен, как только до него доберутся армии Колчака. Подобное мнение поддерживалось так некоторыми омскими евреями, «в благодарность возносящими адмирала Колчака, доверяющими искренности его слов и надеявшимися на способность Верховного правителя контролировать реакционные элементы из своего ближайшего окружения».

Весной 1919 г. в столице «белой» Сибири стали заметно набирать активную мощь правительственные реакционеры. В то же самое время возобновлялись усилия прессы и других средств пропаганды по преобразованию антибольшевистской кампании в религиозный крестовый поход. Это обусловливалось отходом чехов и усилившимся влиянием старых офицерских кадров имперской армии. Стены Омска белели от листовок, призывавших крестьян защищать церковь; портреты В.И. Ульянова-Ленина и Л.Д. Троцкого, с карикатурными еврейскими особенностями, были расклеены на большинстве уличных перекрестков. 20 февраля 1919 г. газета «Уральские и сибирские казачьи стрелки» опубликовала прокламацию, озаглавленную «К казакам»: «Можно ли допустить, чтобы еврейские комиссары командовали казаками, как они командуют над всеми в Москве? Можно ли допустить, чтобы мы дожили до того времени, когда наши казаки станут прислуживать еврейским комиссарам? Приятно ли носить еврея-кровососа на своих шеях? Или недостаточно пролито православной крови? Красная еврейская армия называется красной, потому что купается в православной русской крови. Остановим унижение россиян. Гоните и уничтожайте еврейских красных комиссаров и тех, кто продался евреям, кто развалил Россию, кто сжигает и грабит русских».

Национальный еврейский Совет Сибири и Урала в мае 1919 г. направил Верховному главнокомандующему протест против подобной пропаганды. В особом докладе президент Национального еврейского Совета М.А. Новомейский перечислял многочисленные случаи антисемитских призывов, незаконные меры, предпринятые военными властями против солдат-евреев. Назревала срочная необходимость в обсуждении сложившейся ситуации лично с А.В. Колчаком По отзыву капитана Д.И. Сандельсона, Колчак «был человеком либеральных взглядов и он, конечно, осуждал публичную антисемитскую кампанию в своем окружении». Однако именно окружение Верховного правителя и являлось носителем реакционности, против чего сам «Колчак был абсолютно бессилен».

Американский генеральный консул в Омске Э.Л. Харрис стал хлопотать о встрече представителя Объединенного распределительного Комитета Американских фондов помощи военным беженцам-евреям Франка Розенблатта с министром иностранных дел И.И. Сукиным.

Министр говорил, что существует лишь один путь спасения евреев и он заключается в признании Америкой Верховного правителя. Тогда Колчак обрел бы достаточную мощь для обеспечения полной защиты евреев. В противном случае реакционные силы займут всю Россию, «а это плохо отразится на евреях».

29 июня 1919 г. Ф. Розенблатт встретился с Колчаком. В беседе он рассказал о своем потрясении от обширной антисемитской агитации, поддерживаемой офицерами. В ответ Колчак заявил, что «численность евреев в большевистской армии незначительна», а «еврейский вопрос в Сибири никогда не стоял… Без сомнения данное обстоятельство связано с еврейской лояльностью и добропорядочностью». Действительно, весной 1919 г. имела место антисемитская пропаганда, но она была остановлена; все прокламации антисемитского характера предназначались не для сибирских солдат, а для Красной армии. Не только он как Верховный правитель, но и Деникин не допустят антисемитских вспышек. Однако они контролируют только часть территорий России и не ручаются за порядок в других регионах, особенно на юге и юго-западе, где евреи превратились в «козлов отпущения» во всеохватывающей анархии и отчаянии. Единственный способ предотвратить насилие состоит в установлении мощной и объединенной российской власти.

Купированная версия интервью была издана сибирской и иностранной печатью и в основном интерпретировалась как «проколчаковский» документ. Детальный доклад о встрече Розенблатт отослал Харрису 1 июня 1919 г. На его основе 2 июля Харрис написал госсекретарю США Р. Лансингу: «Настоящий доклад [Розенблатта] самоочевиден и демонстрирует, что нет никакой опасности погромов или преследований евреев в Сибири». Однако и Харрис, и пресса не упоминали о заверениях Розенблатта об антисемитских действиях.

Позднее, после возвращения в Соединенные Штаты, Розенблатт поделился с членами Объединенного распределительного Комитета некоторыми деталями встречи с Колчаком, не освещенными прессой. Во время интервью, когда Колчак говорил о том, что антисемитские прокламации «предназначались для Красной, а не для нашей армии», Розенблатт попытался уточнить: «Вы стремились спровоцировать Красную армию к погромам?» Колчаку явно не понравился вопрос, и он ответил: «Нет, именно поэтому я остановил это».

Розенблатт признался комитету, что «он [Колчак] не останавливал этого. Это была неправда». За день до встречи с Колчаком информационный бюллетень колчаковской армии опубликовал заявление: «В одном из дивизионов на нашем фронте телефонисты обнаружили вражеские провода; не желая прерывать переговоров, они в течение нескольких часов прослушивали переговоры различных людей и командиров дивизионов Красной армии в данном секторе, те разговаривали только на еврейском языке». Розенблатт опротестовал подобное изложение новостей.

Следующая беседа состоялась во время встречи. «Колчак: Не хотите ли вы запретить информацию? Розенблатт: Я – не конченый человек, чтобы запрещать информацию, но это же – инсинуация. Вы прямо намекаете на то, что Красная армия состоит из евреев. В течение нескольких часов различные люди [Красной армии] говорили только на идише; командующий говорил только на идише. Это означает, что Красная армия в руках евреев; то, что евреи ответственны за Гражданскую войну. Колчак: О нет. Я знаю, количество евреев в Красной армии незначительно. Вы можете сосчитать их на пальцах одной руки. Розенблатт: Мы не боимся тех, кто знает, но мы опасаемся тех, кто не знают, тех, кто не хочет этого понимать… Вы одобряете такую информацию? Колчак: Конечно. Розенблатт: В таком случае я не имею ничего против прекращения спора по данному поводу, и было бы лучше перевести беседу на другую тему». Подробнее см. на с. 527–530. (Ред.)

Тогда Верховный правитель сделал длинное заявление, в ходе которого признал, что на Дальнем Востоке еврейский вопрос стал более острым, но он [обещал] позаботиться об этом. Розенблатт тогда еще не понимал, почему адмирал обвинял именно Дальний Восток, и узнал причину позднее. В то время генерал-губернатором Дальнего Востока был генерал Д.Л. Хорват, согласно оценке Розенблатта, более или менее склонный к либерализму. Поэтому Верховный правитель и стремился создать впечатление, что антисемитизм наиболее силен именно там.

Следует отметить, что монография Зоси Шайковского, по совокупности информационной насыщенности, носит характер некоего обвинительного акта или подготовительного материала к нему. Увлеченность сбором точечной фактологии отвлекла автора от взвешенной оценки исторических событий и действий непосредственных участников. На передний план выдвинута «планетарная» цель – ущемленные права евреев. Причем «ущемление» исходит от всякой силовой государственной структуры, будь то колчаковское правительство (но не лично адмирал А.В. Колчак) или Госдепартамент США. Надо ли считать это «недостатком»? Думается, что нет. Существуют две позиции «еврейского (христианского) вопроса»: сионизм и национализм. Однако между ними наиболее вероятен некий баланс, назовем его – радикальная этика. Труд Шайковского демонстрирует именно такой подход в историческом исследовании практических мер и их реальных последствий для евреев, попавших в жернова противостоящих сторон общества в лихолетье Гражданской войны.

Приносим искренние слова благодарности за предоставленные ксерокопии уникальных документов доктору Мильтону О. Густафсону, главному специалисту Национального архива США.

Приложение 3

ЗОСЯ ШАЙКОВСКИЙ (ЯН (ШАЙКО) ФРИДМАН)

КОЛЧАК, ЕВРЕИ И АМЕРИКАНСКАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ В СЕВЕРНОЙ РОССИИ И СИБИРИ 1918–1920 гг.

(главы из книги)

Copyright by Szajko Frydman Перевод с английского С.В. Дрокова Нью-Йорк, 1977 г.

ЕВРЕИ СЕВЕРНОЙ РОССИИ И СИБИРИ

До начала Первой мировой войны количество евреев в северной России и Сибири было невелико. За редким исключением, на Дальнем Востоке дозволялось осесть высококлассным специалистам, докторам, инженерам и торговцам. Определенное количество квалифицированных мастеровых работало на Транссибирской магистрали. Кроме того, еврейским потомкам солдат царя Николая I предоставлялись специальные права на местожительство и поселение. Те семейства, которые проживали в Сибири на протяжении двух или трех поколений, смогли в большинстве случаев полностью приспособиться к местным условиям, оставаясь в то же время ревностными иудеями. Другие же, поддавшись настойчивому давлению со стороны правительства, в той или иной степени отчуждались от еврейского сообщества, а в некоторых случаях даже крестились.

Во время войны, при царском режиме, многих евреев из западных российских губерний ссылали в Сибирь. Достаточно привести один пример: в 1915 г. около 700 человек, проживавших в галицийском штетле под Рогатином, было выслано в Сибирь.

Крушение старого режима и перспектива свободы подтолкнули некоторых мешуметов, проживавших на Дальнем Востоке, вернуться к своей вере. Во Владивостоке некоторые из них были заново допущены в синагогу на богослужения, без сомнения, подобные примеры имели место в других городах. Однако большевистская революция в октябре 1917 г. принесла новые несчастья для еврейского народа. Так, один британец свидетельствовал о том, что многие из наиболее состоятельных были расстреляны как буржуи и контрреволюционеры. Присутствие же комиссаров-евреев в центральных городах подстегивало антисемитские предрассудки противников большевиков. Этот очевидец встречался с двумя евреями, бежавшими из Перми. Первый, дантист, был вынужден вместе со своим шестнадцатилетним сыном носить щебенку на железнодорожные пути, подгоняемый прикладами винтовок красноармейцев. Второй, железнодорожный служащий, рассказывал, что в течение одиннадцати месяцев, засыпая, он никогда не мог предугадать, не будет ли арестован или расстрелян поутру. «В существующем хаосе, проникшем в политическое состояние Сибири, – писал Михаил Эвенский, – затруднительно с какой-либо уверенностью предсказывать будущее для евреев. Вплоть до Забайкалья теперь царствуют большевики. И хотя нет никаких погромов, те евреи, которые принадлежат, главным образом, к буржуазному классу, очень страдают от коммунистов. Имелись случаи, как в Николаевске, вырезания многих еврейских семейств, только лишь потому, что они принадлежали к богатому сословию».

С начала мартовской революции 1917 г., а особенно после большевистской революции в октябре того же года, огромное количество беженцев-евреев разбрелось по Сибири в поисках безопасных мест. К августу 1917 г. лишь в Екатеринославской губернии насчитывалось 253 800 беженцев; 19 333 из них были евреями, местные же еврейские общины могли заботиться о17 698. Многие румынские евреи, бежавшие от немцев в начале войны, стремились в Восточную Сибирь. Большинство из них, имевшие родственников в Соединенных Штатах, желало эмигрировать из страны. Из-за отсутствия сотрудников румынского консульства в Восточной Сибири они так и не могли получить необходимого разрешения покинуть страну. Положение их было безвыходным.

Во многих случаях беженцы-евреи страдали от антисемитской пропаганды. Например, в Казанском пересылочном лагере боялись погрома. В то же время еврейские руководители остерегались посылать помощь для этих людей, потому что любое ее проявление только подвергало опасности жизни их подопечных. Беженцы-поляки верили в то, что евреи ответственны за эпидемии в лагерях, мол, холера – «еврейская» болезнь.

Первоначально еврейские, польские, армянские и другие нерусские беженцы, «кто в течение месяцев прокладывал свой путь через Сибирь, надеясь в конечном счете достигнуть Соединенных Штатов», принуждались различными российскими властями и иностранными консульствами «оставаться по месту нахождения». Однако желание вырваться было сильнее. Беженцы из России и Маньчжурии находили свой путь в Японию по двум главным маршрутам. Минуя Владивосток, пароходом, через Японское море. Высадка производилась в Тсуруге, каждый понедельник, по утрам. Через Маньчжурию поездка продолжалась по железной дороге, в различной вариации, до Пусан в Корее. Там они пересаживались на пароход, который за двенадцать часов доплывал до японского порта Шимоносеки. Последний этап пути проходил по железной дороге, отнимая приблизительно тридцать часов для того, чтобы добраться до Иокогамы. Как правило, беженцы прибывали туда воскресным утром, хотя зачастую проводили в пути и по полнедели.

Еврей-американец Б.В. Флейшер, издатель Japan Advertiser в Токио и Иокогаме, привлек внимание Якоба Г. Шиффа⁶⁷⁸ к сложившемуся удручающему положению беженцев-евреев на Дальнем Востоке. Шифф направил соответствующую информацию в Еврейское общество содействия иммиграции, которое ранее открыло свои представительства в Сан-Франциско и Сиэтле для оказания поддержки иммигрантов, прибывавших через Дальний Восток. И первым актом помощи беженцам стала сумма в 3300 долларов, посланная Флейшеру.

В продолжение почина, общество обсудило возможность направления своего представителя в Японию. В качестве возможного кандидата, возглавившего бы эту миссию, рассматривался Исидор Хершфельд, имевший опыт по установлению контактов между еврейскими семьями Западной Европы и Соединенных Штатов. В конце концов, 16 октября 1917 г. назначение получил Самуэль Мэйсон. Мэйсон работал генеральным директором Еврейского общества содействия иммиграции, а впоследствии вошел в состав редакций Jewish Daily News (Tageblat) и Jewish Business Record. Как председатель Комитета иностранных отношений общества и Комитета иммиграционных стационаров США, Мэйсон имел прекрасную подготовку для проведения своей миссии: говорил и писал на идише и по-русски. В мае 1917 г. Мэйсон докладывал на собрании Еврейского общества содействия иммиграции о целях миссии в Россию: «Для изучения и сбора информации о размерах и возможностях эмиграции в этой стране». По политическим убеждениям Мэйсон был консерватором, убежденным антибольшевиком, одобрявшим союзническое вмешательство в Сибирь и северную Россию. Так, 13 сентября 1918 г. из Иокогамы он писал А. Казакевичу: «Мы все надеемся и молимся за успех союзнической экспедиции в Сибири». Он заявлял, что только те русские, которые разделяли «социалистические идеи, рожденные под давлением большевизма», имели критическое представление о целях миссии американского Красного Креста в Сибири.

В Иокогаму Мэйсон прибыл 1 января 1918 г. Здесь на протяжении многих лет действовало небольшое еврейское сообщество. В городе на момент прибытия Мэйсона проживали четыре группы евреев: 1) состоятельные британские и американские торговцы. Один из них, Моррис Рассел, британский подданный, женившись на японке, в 1899 г. организовал Еврейское добровольное общество Иокогамы по оказанию помощи еврейским беженцам из Сибири. Эта группа евреев располагала собственными минианом и кладбищем; 2) состоятельные евреи из России; 3) около пятидесяти эмигрантов, возвращавшихся из Америки в Россию; 4) приблизительно четыреста беженцев, сбежавших из России с началом революции.

До Первой мировой войны малочисленные состоятельные российские и австрийские торговцы-евреи имели небольшую синагогу в районе порта Нагасаки, в тридцати часах по железной дороге от Иокогамы. Однако вследствие враждебности между ними синагога была закрыта.

25 сентября 1917 г. американский консул в Иокогаме докладывал, что еврей-рижанин Б. Киршбаум организовал Иокогамское общество по оказанию помощи беженцам. Человек ограниченный в средствах, он посвятил свое время и немало собственных денег для облегчения тяжкой участи беженцев, особенно евреев, побывавших в руках российских властей. Беженцы в Японии страдали не только от недостатка материальной помощи и антисемитской пропаганды, распространяемой реакционными российскими иммигрантами, но также и от внутренних конфликтов среди различных групп «коренных» еврейских поселенцев, пытавшихся своим способом оказывать содействие беженцам. Мэйсон уладил ссоры между местными руководителями и договорился с японскими властями о выдаче виз для транзитных беженцев в Соединенные Штаты, независимо даже от тех незначительных пошлин, которые требовали иммиграционные учреждения. За период с 15 января по 15 марта 1918 г. Мэйсон помог 688 беженцам покинуть Иокогаму.

Многие американские и другие евреи ехали в Россию, минуя Иокогаму, для поиска своих родственников. Мэйсон отмечал: «Как правило, во всех подобных случаях жены и дети разыскивались. Ведь эти люди располагали достаточными средствами. Некоторые из них даже распродавали свой процветающий бизнес в этой стране. Насколько я знаю, более тысячи подобных людей находятся в Иокогаме». После короткого промежутка времени, в течение которого они понимали невозможность продолжить свой путь в Россию из-за серьезных сбоев в работе железнодорожной службы Транссибирской магистрали, они возвращались. Обратившись к американскому консулу за визой на въезд в Штаты, они направлялись консульским должностным лицом в Бюро еврейского общества содействия иммиграции.

Иммиграционная политика была тесно взаимосвязана с главным направлением в работе по оказанию гуманитарной помощи. Так, Мэйсон 31 января 1919 г. привез во Владивосток достаточное количество одеял, кроватей, посуды, медицинское и другое необходимое снаряжение. Оттуда он поехал на поезде вместе с американским Красным Крестом в Харбин. Этот город, приблизительно в 40 тысяч человек, до начала Гражданской войны в 1918 г. насчитывал 300 тысяч горожан. Еврейское же население (согласно некоторым оценкам, достигавшее от тридцати до пятидесяти тысяч) состояло из шести групп: «коренные» сибиряки; крещеные евреи; евреи, сбежавшие еще до войны от погромов; военные беженцы; евреи, вернувшиеся из Америки и других стран; коммивояжеры.

Согласно докладу Розенблатта, еврейские общины в Сибири были хорошо организованы. Практически каждая такая община имела в своем составе от двухсот до трехсот семейств, под началом демократически избранных Советов, где отсутствовало единство. Так, Харбинская община, вступив в острый конфликт между сионистами и другими общинами, весьма затрудняла работу по оказанию гуманитарной помощи. Мэйсону и Розенблатту удалось добиться перемирия. Из Харбина Мэйсон отправился в Иркутск. Проживавшие в этом городе прекрасные общественники, осознававшие проблемы по оказанию гуманитарной помощи, смирились с постоянными ссорами между местными общинами по различным вопросам, где основным был язык обучения в гимназиях: еврейский или идиш. По прибытии Розенблатт встречался со сторонниками этих двух групп; беседы продолжались неоднократно, но последняя, «примирительная» встреча оказалась неудачной из-за все той же языковой проблемы. С другой стороны, те же общественники отказывались участвовать в оказании гуманитарной помощи, потому что не доверяли филантропии и не хотели иметь какие-либо отношения с нею. Розенблатт, горячий антисионист, вынужден был обратиться к сионистам. «Я не собирался им помогать, – говорил он. – Они были единственной группой, которой я мог бы передать эту работу, наиболее надежными, добросовестными и заслуживающими доверия людьми, к тому же другие не хотели участвовать». Он также критиковал решение беженской проблемы сибирскими еврейскими общинами. «Они погрязли в бессмысленных словах, – писал Розенблатт. – Я видел молодых людей, жаждавших работы. Я видел молодых девушек, согласных устроиться в магазине или где угодно для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Однако еврейские общины настаивали на том, что любая работа на благотворительность недостойна».

Мэйсон помог организовать Центральное бюро военных беженцев-евреев Сибири и Урала как части Еврейского национального Совета Сибири и Урала. К 24 апреля 1919 г. этот Совет насчитывал 164 общины. Из Владивостока он вернулся в Иокогаму, а оттуда, с кратким визитом, в Штаты. Позднее Мэйсон вернулся на Дальний Восток со своей второй миссией.

Когда Мэйсон прибыл на Дальний Восток, он нашел, как и прежде, несколько еврейских общин в Иокогаме, Харбине, Владивостоке и других городах, которые пытались оказывать помощь беженцам. Конечно, они это делали в порыве милосердия, но зачастую обращались с беженцами как с попрошайками. В Иокогаме одновременно находились две соперничавшие общины: приют Гинсбурга для российских эмигрантов и Иокогамское благотворительное общество для русских. В Харбине беженцы ожидали четыре месяца, а то и дольше, чтобы получить статус эмигрантов. Сначала они должны были получить паспорт, а это требовало частых посещений многих организаций, полиции, тайной полиции, инспектора, начальников полиции и гражданского департамента. После выдачи паспорта уходило обычно четырнадцать дней на то, чтобы получить американскую визу, затем три недели – на японскую выездную визу. Мэйсон заручился обещанием от различных властей в том, что военные беженцы смогут оформлять паспорта в пределах двадцати четырех часов. Он способствовал нормализации гуманитарной помощи для беженцев, основав Дальневосточное еврейское центральное информационное бюро для эмигрантов (известное как Дальевсиб), со штабом в Харбине и филиалами в других городах. Первое собрание Харбинского бюро состоялось 14/27 апреля 1918 г., а Иркутского, также основанного в апреле, – намного позже, 21 мая 1919 г.

Тем временем в Нью-Йорке различные еврейские иммиграционные и беженские агентства обсуждали возможность предоставления ссуд американским переселенцам, желавшим воссоединения с дальневосточными родственниками, но не располагавшим достаточными средствами на оплату их транспортировки. Конференция состоялась в резиденции Якоба Г. Шиффа 26 января 1918 г., под руководством представителей от Еврейского общества содействия иммиграции и трех соучредительных агентств Объединенного распределительного комитета (Американский еврейский благотворительный, Центральный благотворительный и Народный благотворительный комитеты). Было принято решение, что эти ссуды должен был выделить Объединенный распределительный комитет, авансируя Еврейскому обществу содействия иммиграции целевую сумму в 80 000 долларов на воссоединение семей в Штатах. Из Иокогамы Мэйсон сообщал, что на встрече, проведенной в благотворительном домашнем приюте Джорджа Г. Шидмора, глава американского консульства был растроган прекрасным внешним видом детей, «схожим с маленькими американцами, гордо носящими звезды и полосы». (Американизация этих беженцев началась до вручения им американских виз.)

Первоначально отношения между Мэйсоном и американским консульством в Иокогаме были дружественные. Мэйсон предложил, совместно с консулом Лестером Л. Шнаром, обосноваться в Харбине или во Владивостоке и работать там в сотрудничестве с местным американским консулом, чтобы, таким образом, «каждый из нас смог бы принести большую пользу американскому правительству и интересам конкретных военных беженцев». В ноябре 1918 г. в целях скорейшей депортации беженцев из Сибири и северной России в Японию, как первого шага к их иммиграции в Соединенные Штаты, было достигнуто соглашение между Еврейским обществом содействия иммиграции и Госдепартаментом. Американским консулам в Харбине и Владивостоке разрешалось вносить в паспорта печати с формулировкой: «Предъявитель должен отбыть в Иокогаму, Японию, между» и т. д. До этого печать визы содержала следующий текст, ограничивавший дату: «Предъявитель должен отбыть в Соединенные Штаты Америки между» и т. д. Изменение применялось только для женщин и детей, чьи родственники по мужу (отцу) проживали в Соединенных Штатах. Это также поясняло, что претенденты, чьи верительные грамоты имели подобную отметку, обязаны заручиться визой генерального консульства в Иокогаме только тогда, когда будет получено официальное подтверждение от Еврейского общества содействия иммиграции в Америке в том, что родственники у беженцев действительно имеются. На первых порах казалось, что американские консульства учитывали поручительство организации за иммигранта или его родственника.

Российские евреи «напрягали все усилия», чтобы покинуть Дальний Восток. Однако в середине 1919 г. ситуация полностью изменилась. Американские консулы отказывались предоставлять визы для мальчиков старше шестнадцати лет. Это явилось частью общей антибольшевистской политики. Мэйсон телеграфировал, что Еврейское общество содействия иммиграции должно выступить перед Госдепартаментом с соответствующим запросом, потому что «все люди под нашей опекой являются военными жертвами. И они определенно вне политики». 25 июля 1919 г. делегация от Еврейского общества содействия иммиграции встречалась с заместителем госсекретаря Вильямом Филлипсом и «заявила, что несправедливо клеймить каждого российского еврея большевиком; большинство из тех, кто обратился за визами, являются религиозными, консервативными людьми, не склонными к радикализму». 6 сентября 1919 г. Генри П. Флетчер из Госдепартамента официально уведомил общество о том, что более либеральная политика предусматривает предоставление виз для детей старше шестнадцати лет.

Одним из наиболее важных достижений Еврейского общества содействия иммиграции была поисковая работа американских родственников беженцев с Дальнего Востока… Это – первый шаг к возможной иммиграции или иным формам помощи. Общество накопило достаточный опыт в учреждении подобных поисковых бюро в Западной Европе. 20 августа 1918 г. Мэйсон выступил с предложением: «Бюро связи между беженцами-евреями Сибири и России с их родственниками и друзьями в Америке находится под патронажем американского правительства». В результате задача по поиску родственников на Дальнем Востоке была поручена Дальевсибу, а в Соединенных Штатах – Еврейскому обществу содействия иммиграции. Американская пресса, выходившая на идише, наполнилась объявлениями и списками беженцев с Дальнего Востока, разыскивавших своих родственников. Некоторые из этих беженцев имели смутное представление о местах проживания родственников и стремились иммигрировать в любое место. Например, один беженец писал 22 августа 1919 г. своему брату в Кливленд: «Я не вполне уверен, принадлежит ли Кливленд Америке или Англии». Брат дважды раненного сержанта американской армии («он теперь наверняка американский гражданин») просил Еврейское общество содействия иммиграции помочь выехать из «деморализованной России». Мэйсон выслал из Сибири список приблизительно на 5000 беженцев, предусматривающий в 2141 случае поиск родственников в Америке. И только в сотне были указаны адреса родственников; остальные же требовали обращения за помощью к прессе и другим средствам. Омский корреспондент газеты «День» принес в Харбине список на 19 000 беженцев, искавших родственников. Во многих случаях Дальевсиб Владивостока устанавливал одесские родственные связи.

Во время миссии в Сибири Мэйсон убеждал представителей американского Красного Креста в том, что помощь россиянам «не должна иметь привкуса милостыни или благотворительности», а призвана позволить им помочь самим себе. Он предложил снизить для беженцев стоимость проживания, спекулятивно раздутую общественными рынками; предоставить меблированные комнаты по системе Валдорфа в Соединенных Штатах – обеспечение работой безработного «за прожиточный минимум», когда работодатель ссуживает деньги на проживание; учредить индустриальные фонды ссуд и т. д. Мэйсон обратился к американскому Красному Кресту за предоставлением на эту цель начальной инвестиции в 54 800 долларов. 21 февраля 1919 г. он писал главе миссии Красного Креста в Сибири Рудольфу Бойлингу Тэйслеру⁶⁷⁹, что результат действия такого плана «на покачнувшееся мнение масс, тех, кто до настоящего времени искали утешение в большевизме, очевиден. [Осуществление этого плана] было бы кульминационным моментом гуманитарных целей Америки, неизгладимой данью ее усилиям и незабываемым актом бескорыстной дружбы». Однако Тэйслер ответил 6 марта 1919 г., что американский Красный Крест не «в состоянии принимать коммерческое участие в делах подобного рода». Он посоветовал заинтересовать «в этом предприятии некоторые филантропические организации типа Рокфеллера или фонда Карнеги». Тэйслер занял такую позицию после консультации с заместителем спецуполномоченного Военного совета американского Красного Креста Джорджем В. Симмонсом. Мэйсон отстаивал свою точку зрения о том, что налаживание гуманитарной помощи находится в прямой взаимосвязи с помощью для сибирских евреев. 13 января 1920 г. он писал Объединенному распределительному комитету, что вместо посылки в Сибирь крайне необходимой одежды все же предпочтительнее высылать ткань и швейные машины из Японии для того, чтобы евреи стали «самостоятельными».

Выше мы упоминали о миссии представителя Объединенного распределительного комитета Розенблатта. Следует обратить внимание на то, что правительство Соединенных Штатов было заинтересовано в доставке продовольствия и других предметов потребления в северную Россию и Сибирь, где американские военные силы, совместно с Францией и Великобританией, оказывали содействие антисоветскому режиму Колчака. Госдепартамент официально извещал заместителя госсекретаря Франка Л. Пулка в меморандуме от 30 июня 1919 г.: «С политической точки зрения очевидна неблагоразумность позволить северной России вернуться к большевизму из-за голодной смерти, из заверений г-на Герберта Гувера следует, что снабжение Петрограда позволит низвергнуть большевиков». 11 июля Пулк направил докладную записку президенту Вильсону. В результате тот одобрил отгрузку муки в Архангельск. 16 июля 1919 г. Американская благотворительная администрация подписала с Колчаком соглашение, по которому Верховный правитель должен был оплачивать администрации все доставленные ему поставки.

Многие евреи для оказания помощи в России следовали за линией антибольшевистского фронта. Так, например, Исаак Розов, добравшийся в Лондон из России минуя Палестину, настойчиво советовал направлять американскую помощь российским евреям «через Владивосток. Пока большевики у власти, любые деньги, посланные из Европы, будут ими перехватываться», – заявлял он.

Первоначально Объединенный распределительный комитет пытался посылать помощь в Россию на легальной основе. 27 июня 1918 г. он выступил перед Госдепартаментом с предложением направить в страну комиссию (известную как Американская гражданская комиссия для россиян) «для распределения тех денежных вкладов, которые могут поступить в распоряжение от различных филантропических организаций в Америке»; комитет стремился пожертвовать «очень большую сумму сразу». Предварительно, для подготовительной работы перед прибытием комиссии, он решил отправить в Россию доктора Бориса Д. Богена.

В августе 1918 г. комитет обсуждал вопрос с Пулком, который советовал запросить паспорт на Бориса Д. Богена «и такой запрос не связывать с какими-либо задачами намечаемой комиссии». Госдепартамент оформил паспорт Богена, но «ввиду неопределенного состояния» американской интервенции в северную Россию и Сибирь поездка была отсрочена на неопределенный срок. В конце 1918 г. Боген был направлен в Голландию с заданием – с территории этой нейтральной страны оказывать помощь евреям Западной Европы.

Герман Бернштейн, корреспондент New York Herald, посетивший Сибирь, рекомендовал Объединенному распределительному комитету послать своего представителя для оказания помощи беженцам-евреям. 14 февраля 1919 г. Мэйсон, а также американский консул во Владивостоке Джон К. Калдвелл, обращались в комитет с аналогичной просьбой. Вскоре комитет решил направить в Сибирь и северную Россию Розенблатта..

Вследствие запрета Госдепартамента Объединенному распределительному комитету организовывать работу по оказанию гуманитарной помощи в российских губерниях, находившихся под советской властью, в 1918 г. было израсходовано только 30 000 долларов. Но уже 16 сентября Госдепартамент разрешил комитету выслать 100 000 долларов. В 1918 г. комитет перевел в Сибирь 10 000 долларов, а в течение первых двух месяцев 1919 г. 17 530 долларов. Кроме того, в 1918 г. 60 000 долларов были выделены для беженцев в Японии.

Следует обратить внимание на то, что поначалу Госдепартамент выступал против оказания помощи Объединенным распределительным комитетом исключительно сибирским евреям, объяснив это необходимостью легальной поддержки всего населения, без разделения его по национальностям. 26 ноября 1918 г. Лансинг информировал консула Соединенных Штатов во Владивостоке о просьбе комитета разрешить распределение через консульство пятидесяти тонн подержанной одежды среди военных беженцев-евреев; Госдепартамент дал разрешение только на девять тонн.

Лансинг разъяснял: «Мы не желаем соглашаться на такое ограниченное распределение, и передайте им, что эта одежда должна быть распределена среди всех военных беженцев и жителей, согласно Вашему мнению о наиболее нуждающихся». Когда Объединенный распределительный комитет обсуждал возможность миссии Богена в Сибирь, посол США в Токио Роланд С. Моррис, ответственный за пересылку миссии к месту назначения, уведомлял Госдепартамент о том, что «Боген должен пройти инструктаж с тем, чтобы проводить свою работу под наблюдением нашего Красного Креста». Все это являлось частью общей генеральной политики, направленной на недопущение гуманитарной помощи евреев-американцев для евреев в России, вынуждающее их работать через нееврейские агентства. Позднее еврейские благотворительные комитеты превратятся на Дальнем Востоке в прекрасно сорганизованные добровольные благотворительные агентства. (Американский Красный Крест и Молодежная христианская ассоциация являлись полуофициальными организациями, активно поддерживавшими режим Колчака.) 27 декабря 1922 г. американский консул в Харбине Дж. С. Хадсон советовал коллеге в Чите, где представителей от американского Красного Креста не было, прибегать к услугам еврейского благотворительного агентства как единственно надежному способу для пересылки денежных переводов из Америки.

Обсуждения ожидаемого характера еврейской иммиграции и миссии Мэйсона на Дальний Восток происходили одновременно с нарастанием мощных антииммиграционных настроений в Соединенных Штатах, повлиявшим на позиции американских еврейских руководителей, особенно Американского еврейского комитета. Почувствовав эти изменения, они стали очень осторожными, дабы не поощрять еврейскую иммиграцию в Соединенные Штаты. Пытались избегать подозрений в оказании ими гуманитарной помощи, поддержке иммиграции через финансовую или иную деятельность, потому что это было против закона, а закон следовало уважать. Первое крупное привлечение Объединенного распределительного комитета к гуманитарной работе на Дальнем Востоке – аванс в 80 000 долларов для продолжения работ Еврейского общества содействия иммиграции – оговаривалось «глубоким заверением Объединенного распределительного комитета, что ни одна часть из нашего ассигнования не будет использована в иммиграционных целях, в нарушение закона Соединенных Штатов».

И действительно, Еврейское общество содействия иммиграции указывало миссии Мэйсона на Дальнем Востоке: «Подобное недопустимо, согласно нашим иммиграционным законам, если возможно, помогите вернуться беженцам на родину, несмотря на согласие принять их родственниками и друзьями в Соединенных Штатах». Стремление общества послать своего представителя в Сибирь также было связано с антииммиграционными настроениями, охватившими Соединенные Штаты. В докладе, датированном 31 октября 1918 г., общество констатировало, что миссия в Сибирь имела «особую важность, потому что вероятное большинство нуждающегося населения не предполагает иммигрировать в Соединенные Штаты, проявленная к ним забота со стороны Еврейского общества содействия иммиграции неверно истолковывается попыткой помощи в иммиграции в Соединенные Штаты». Мэйсон постоянно заявлял, что его активность исключает способствование иммиграции в Соединенные Штаты и Канаду. Он проинструктировал Дальевсиб, что цель Бюро состоит в том, чтобы оказываемая поддержка и помощь заслуженным военным беженцам «никогда не принимала провоцирующей или поощрительной формы к иммиграции в Соединенные Штаты Америки или доминионы Канады. Иммигрантами же, направляющимися в Америку при содействии Бюро, должны быть исключительно женщины и дети, чьи мужья и отцы постоянно там проживают».

В связи с одиннадцатью беженцами, возвращенными из Японии в Сибирь, как не отвечавшими требованиям иммиграционных законов Соединенных Штатов, Мэйсон писал: «Возврат этих одиннадцати назад в Сибирь был тяжелым и душераздирающим. Утешением может послужить факт, что все мы действовали в лучших интересах Соединенных Штатов». В мае 1918 г. Мэйсон посетил Харбин и Владивосток. Из поездки он писал: «Единственно, что скрашивало мои чувства в Харбине и Владивостоке, так это моя способность видеть тех людей, которые в моем представлении были ниже требуемого стандарта, позволяющего переезд в Соединенные Штаты, подобное препятствие сэкономило большие расходы по их неизбежной депортации».

Подобной точки зрения придерживался генеральный прокурор Александр Митчелл Палмер, высказывавшийся против плотно закрытых ворот Америки. Однако он добавлял: «Мы должны настаивать с еще большей категоричностью, чем прежде: те, которые прибывают к нашим берегам, должны проникнуться праведными духом и целью, не менее тех, кто намерен стать американцами, в каждом частном случае». Еврейское общество содействия иммиграции полностью соглашалось с Палмером и отмечало в редакционной статье своего бюллетеня: «Распространения недовольства и вредной пропаганды в действительности желают только те, кто приехал в Америку с подобными целями. Большинство же избитых мужчин и женщин евреев Восточной Европы, униженные, гонимые отчаянием пятилетней войны, грабежом, преследованиями, голодом и болезнями – желают только шанса жить в мире, работать для молитвы и процветания, с помощью земли, которая приветствует их, они всецело американцы по речи, по образу и поступкам».

В начале октября 1919 г. председатель комиссии Конгресса по иммиграции и известный сторонник ее ограничения Альберт Джонсон заявлял, что тысячи российских большевиков жаждут заполонить Соединенные Штаты, и предложил продлить ограничения военного времени на иммиграцию. После публичного одобрения такой меры New York Times американская пресса переполнилась историями о красных ордах, ожидавших вторжения в Штаты.

13 октября 1919 г. состоялось совещание между представителями Еврейского общества содействия иммиграции Мэйсоном и Джоном Л. Бернштейном и представителем Американского еврейского комитета Луи Маршаллом⁶⁸⁰ по поводу решения, которое будет принято еврейскими организациями в ответ на предложение конгрессмена Альберта Джонсона об ограничении иммиграции. Представители Еврейского общества содействия иммиграции выражали мнение, что заявление Джонсона о численности большевиков в Японии «в значительной степени безосновательно». Однако руководители общества и комитета решили «считать благоразумным для евреев отказаться от возражений по предложенному законодательному акту при условии, что его полномочия, подтвержденные Госдепартаментом, должны будут использоваться Госдепартаментом с надлежащим соблюдением принципов гуманизма, а предложенный законодательный акт не станет препятствовать воссоединению семейств, разделенных последней мировой войною».

13 октября 1919 г. Маршалл направил от имени Американского еврейского комитета следующую телеграмму действующему председателю комиссии Конгресса по иностранным делам Джону Л. Роджерсу: «После полного рассмотрения вопроса я достиг заключения, что не встречается объективных возражений на ограничение продолжительности эмиграции одним годом после заключения мира, скрепленное актом от 22 мая 1918 г., при условии, что Госдепартамент должен придерживаться строгого соответствия с действующим иммиграционным законодательством, учитывающим воссоединения семейств <…> Конечно подобное подразумевает, насколько известно, отношение к постоянной политике, поэтому мы не склонны расценивать ограничения более серьезными, чем перечисленные в уставе».

Это был, кажется, единственный случай в истории взаимоотношений между Еврейским обществом содействия иммиграции и Американским еврейским комитетом, когда они не поддались политическому давлению и не выступили против законопроекта, лимитирующего иммиграцию. Позднее Рубен Финк писал: «Маршалл сделал это, сознавая, что Госдепартамент, в соответствии с актом, ни при каких условиях не ограничил бы допуск в страну жен, детей, родителей, братьев и сестер». В действительности, однако, это открыло ограничительную иммиграционную политику.

Любопытно, что американские военные проявляли большую либеральность в иммиграционной политике, чем должностные лица Госдепартамента. Американский военный атташе в Китае Вильям С. Дристал одобрял ограничение на иммиграцию только в продолжение короткого времени, но выступал против бессрочной паспортной системы, которая являлась одним из методов лимитирования.

Пожалуй, первый рабочий контакт между Мэйсоном и Розенблаттом не был таким уж дружественным. Мэйсон сообщал относительно ситуации во Владивостоке, куда он вернулся 29 апреля 1919 г. после посещения Харбина и Иркутска: «В воюющих странах все меняется быстро, я нашел, что подобное произошло за две недели, повлияв даже на нашу работу. Розенблатт попытался реорганизовать работу по оказанию гуманитарной помощи перед моим возвращением, но к его, а также к всеобщему разочарованию лучшим намерениям помешал полный развал существовавшего положения. Кухня бараков была закрыта. Молодежь выселена, оказывавшие благотворительность люди из общин пребывали в дурном настроении. В связи с этим я не захотел вмешиваться и передал дело местной благотворительной общине и доктору Розенблатту для улаживания».

Мэйсон и Розенблатт были людьми разных характеров. Первый с постоянным энтузиазмом хвалил любого повстречавшегося американца или должностное лицо, редко критикуя. Розенблатт проявлял большую независимость, критически оценивая многих советников и других американских деятелей. Критика антисемитских выступлений колчаковского режима и американских должностных лиц довела его до конфликта с консулами, американским Красным Крестом и офицерами из колчаковского штаба.

Мэйсон предлагал в совместной работе Еврейского общества содействия иммиграции и Американского еврейского комитета на Дальнем Востоке избегать дублирования. В начале сентября 1920 г. общество разослало телеграмму своим дальневосточным комитетам с извещением о принятом им решении полностью отказаться от Дальнего Востока в связи с малой вероятностью поддержки иммигрантов. Большинство оставшихся беженцев признавалось бесперспективным для иммиграции, а задача дальнейшей помощи им переходила под начало Объединенного распределительного комитета. Более того, этот комитет отказывался предоставлять субсидии на иммиграционные цели, что и послужило наиболее вероятной причиной для принятия обществом подобного решения. Харбинские руководители и руководители Дальевсиба призывали Еврейское общество содействия иммиграции не сворачивать действий; они не верили, что еврейская иммиграция через Дальний Восток прекратилась. Напротив, полагали, что она усилится и оформится в нормальные рамки в результате образования Дальневосточной республики – буферного государства между советской Россией и Китаем.

18 октября 1920 г. из Харбина Еврейская социалистическая рабочая партия Бунда, Объединенная социал-демократическая партия, Демократическая еврейская народная партия (Folkspartay), Сибирская еврейская культурная лига и Еврейское музыкальное общество обратились к Народному благотворительному комитету в Нью-Йорке за поддержкой против закрытия местного иммиграционного офиса. Однако в конце 1920 г. деятельность Иокогамского отделения Еврейского общества содействия иммиграции была закончена, а приют общества перешел к Иокогамской еврейской общине.

В заключение следует отметить, что отделения Дальевсиба продолжали существовать при финансовой поддержке местных источников, а также незначительных субсидий от Еврейского общества содействия иммиграции и европейских еврейских миграционных организаций. Еврейская эмиграция с Дальнего Востока не останавливалась. Так, в 1920 г. 407 человек выехали через Харбин. В большинстве своем они являлись чехословацкими гражданами, а это повлияло на беспроблемность в получении американских виз. За четырехлетний период 1933–1936 гг. 3374 еврея эмигрировали с помощью Харбинского бюро; из них 1454 возвратились в советскую Россию, 202 эмигрировали в Соединенные Штаты, а 1718 – в другие страны. За 1918–1934 гг. Харбинское бюро получило 31 892 запроса о местоположении родственников; в 16 246 случаях поиск прошел успешно.

АНТИСЕМИТИЗМ КОЛЧАКОВСКОГО РЕЖИМА

Владимир Петрович Баранов писал из Сибири своему семейству в Одессу: «Россия попала в руки евреев, и теперь из них трудно вырваться». Доктор Джошуа Росетт, посланный в Сибирь Комитетом общественной информации, вспоминал о своей встрече с военным священником Воиновым, переведенным с Французского фронта в Сибирь. Русский, ненавидевший Америку, убеждал его, что только Колчак до конца предан православной церкви «и только он сможет очистить священную землю России от евреев, поляков, большевиков, язычников и иностранцев». Конечно же Росетт возвратился в Америку с твердым убеждением, что Верховный правитель – глава «царства беззакония», и хвалил генерала Грэвса⁶⁸¹ за отказ бороться на стороне Колчака.

Русский лейтенант Кулеша, работавший в штабе генерала Романовского, позднее на японцев, затем под началом генерала Розанова, так описывал американскому офицеру разведслужбы русское мнение относительно американцев: «Русские считают, что американское правительство периода Вашингтона и Линкольна находилось в превосходном состоянии, но наплыв евреев из Европы был настолько сильным, что привел к деморализации государства, чрезвычайно вредной для всех. Возьмите, например, Нью-Йорк, где из пяти бизнесменов вы обязательно найдете четырех евреев. Ваше правительство теперь заправляется евреями. Даже порядок масонский; это наиболее священное сокровище, которым вы располагаете, стало жертвой евреев, которые крутят им в собственных интересах, это я наблюдал лично в Америке». В ноябре 1918 г. будапештские корреспонденты сообщали о погромах в Сибири.

Иван Иванович Сукин, министр иностранных дел Колчака, а прежде шестой секретарь российского посольства в Вашингтоне, заявлял, что затягивание американским правительством признания Верховного правителя полностью зависело от еврейского влияния в окружении президента Вильсона. Сукин имел довольно высокое мнение о русском лейтенанте Борисе Брасоле, способствовавшем распространению в Соединенных Штатах протоколов сионских мудрецов, и пытался назначить его на высокий пост в колчаковском министерстве внутренних дел. В апреле 1919 г. американский военный разведчик В. Добровидов сообщал из Владивостока, что в городе распространяются слухи о «истинно русских патриотах», сколотивших группу «Ангел мщения» для террористических актов против евреев, масонов и социалистов.

12 июня 1919 г. Мэйсон писал из Иокогамы Шиффу о просьбе высокопоставленного британского офицера довести до сведения Американского еврейского комитета, что группа британцев еврейского происхождения весьма озабочена сложившейся трагической ситуацией в Сибири и что они готовы выступить совместно с комитетом или любым другим агентством для обеспечения необходимой защиты евреев. Британский Верховный комиссар Сибири сэр Чарльз Элиот, с пониманием отнесшийся к обращению соотечественников, распорядился проинформировать всех союзников в Сибири, а через них – правительства о действительном положении евреев в России, извращенном наиболее озлобленной пропагандой. Мэйсон отмечал, что почти все национальности прежней Российской империи были оформлены в Сибири в активные организации, последние же дружески обменивались политическими, военными, финансовыми и иностранными⁶⁸² советниками. В качестве иллюстрации он приводил Латышское бюро Сибири, которое образовалось сразу же после побед латышей в составе Красной армии. Одно время считалось, что латыши – главнейшая опора для большевиков в Европейской России. «Латышские государственные деятели, поняв неизбежный результат такой дурной славы и вредность молвы, быстро предприняли шаги в правом направлении. Там без всяких сомнений заняли новое положение. Ныне они являются составной частью союзников». «Миллионы рублей, – писал Мэйсон, – пожертвованные небольшим еврейским населением, использовались для целей новой Сибирской армии. И, несмотря на это, еврейское население оскорблялось похлеще самых черных дней самодержавия, а в некоторых отношениях даже еще более».

«Поощряемое всеобщим союзническим сочувствием, Сибирское правительство, в составе прежних лидеров царского режима, открыто оправдывает убийство и разбой, – продолжал Мэйсон, – они издают и распространяют листовки, призывающие к уничтожению еврейского населения, открытки с надписью «Убей жида». Выясняется, что союзнические должностные лица в Сибири не замечают этого, смотрят сквозь пальцы, в то время как результатом «подогревания страстей» становятся кровавые события. Головы большинства союзников отравлены постоянной и систематической агитацией против еврейского народа». Мэйсон предлагал: «Американскому еврейскому комитету следует собирать текущую информацию о еврейском вопросе в Сибири, в посильном сопоставлении с Европейской Россией. Представитель комитета, не отягощенный общественными функциями, во время поездки мог бы производить осторожные наблюдения, которые способствовали выяснению обстановки».

Оскар С. Страус также сталкивался с антисемитской пропагандой на Дальнем Востоке. Он предоставил Луи Маршаллу копию российского доклада, датированную сентябрем 1918 г., а Маршалл переправил документ Шиффу. Доклад, написанный в защиту генерала Хорвата, восхвалял политическую роль генерала, которая начиналась, «когда Восточной Китайской железной дороге угрожали толпы международных анархистов, германских военнопленных, еврейских авантюристов и российских большевиков». Союзники же, – выражалось недовольство в документе, – предпочитали поддерживать «некую группировку из совершенно неизвестных для России лиц».

«Союзники, полагая, что так называемое Сибирское правительство было новой (коренной) фракцией «Российской демократии», торопливо изъявили свое согласие признать евреев и Сибирское правительство… В настоящее время Сибирское правительство финансируется международным еврейством, той же самой группой, которая первая профинансировала Российскую революцию марта 1917 г. (с помощью Немецкого банка), позднее – ноябрьскую российскую революцию (с помощью Немецкого банка) и, наконец, предоставила свою финансовую поддержку господам Ленину, Троцкому и другим российско-еврейским лидерам, тем, против кого теперь борются союзники».

Информация об усилении антисемитизма на территориях, контролируемых Колчаком, поступала со всех сторон. Луис Д. Корнфиелд, корреспондент New York Times и представитель американского Красного Креста в Сибири, заявлял, что подчиненные Верховного правителя «планируют, интригуют, сплетают заговор, заверяя в незамедлительности отмщения большевикам и евреям». Еврей-американец российского происхождения Корнфиелд, не симпатизировавший режиму, сообщал из Омска, что сила адмирала полностью зависела от военной власти, а сам Колчак «чрезвычайно далек от народных масс».

Сибирский поверенный, член Комиссии по координации законодательств между северной Россией и Сибирью Луис Фельдман заявлял: «…в целом, это царство реакции и террора». Георгий В. Ломоносов, любимец Совдепа, подмечал: «Как только сибирский хедив Колчак показался на горизонте… восстановились самодержавные правила против евреев». Военнопленные в сибирских лагерях – о них мы сообщим несколько позднее – также жаловались на угнетающую антисемитскую атмосферу. Сионист и военнопленный архангельского лагеря Нахим Торсцинер писал 24 июня 1919 г.: «Сибирские евреи предпринимают усилия, чтобы помочь нам материально, в то время как сами бедствуют. Не материальная сторона существенна для свободного народа, который может зарабатывать и здесь, а политическая. В каждом отношении это возврат к старому, и я с сожалением должен сказать, боюсь, что к худшему. Сибирские газеты воспользуются любой возможностью для антисемитской пропаганды». В Омске были в обращении деньги с надписью «Боже, царя храни» и «Смерть евреям! Спасите Россию».

Доклад, отправленный из Сибири в Британский объединенный Комитет в октябре 1919 г., отмечал более чем прохладное отношение крестьян, для которых колчаковский режим ничего не сделал. Поэтому возникала необходимость «стимулировать их антибольшевистское рвение», а наиболее верный способ для достижения этого заключался в идентификации большевиков с евреями. В начале 1919 г. стало привычным в Омске говорить о советском правительстве как о небольшом клубке из иностранцев, который будет разрублен, как только до него доберутся отряды Колчака. Подобное мнение поддерживалось также некоторыми омскими евреями, «в благодарность возносящими адмирала Колчака, доверяющими искренности его слов и надеявшимися на способность Верховного правителя контролировать реакционные элементы из своего ближайшего окружения».

Однако между январем и апрелем 1919 г. в Омске стали заметно набирать мощь реакционеры. В то же самое время возобновились усилия прессы и других средств пропаганды по преобразованию антибольшевистской кампании в религиозный крестовый поход. Это обусловливалось, – согласно докладу, – отходом чехов и увеличившимся влиянием старых офицеров имперской армии. Стены Омска белели от листовок, призывавших крестьянство защитить церковь от угроз; портреты Ленина и Троцкого, с карикатурными еврейскими особенностями, были расклеены на большинстве уличных перекрестков. Ген. М.К. Дитерихс, назначенный в июле главнокомандующим Сибирской армией, издал воззвание, призывавшее к крестовому религиозному походу. Чарльз Элиот говорил автору доклада, что он предупреждал генерала Дитерихса о том, что его воззвание воспринимается как подстрекательство к антисемитским эксцессам. Хадсон, принявший позднее пост Высокого комиссара, выражая свой восторг генералу Дитерихсу по поводу его искреннего желания помочь несчастным крестьянам, советовал воздерживаться от антиеврейских предубеждений.

В июле 1919 г. с огромной помпой и церемонией был основан орден святого Гермогена. Гермоген – монах, живший в XV столетии, возглавил ортодоксальных русских против татар⁶⁸³, и образованный орден должен был возродить энтузиазм против евреев-большевиков и неверующих. Фактически же орден оставался малопопулярным. Красная угроза Омску заставляла колчаковское правительство напрягать каждый нерв, чтобы воодушевлять чувство народного патриотизма, и сильнее нападать на евреев, поскольку главная поддержка большевизма проявлялась в газетах. Омские евреи, выражавшие в марте 1919 г. надежду на либеральное обхождение правительства, были теперь очень встревожены. Они рассказывали автору доклада о возврате антиеврейских мер времен царского самодержавия. Осенью 1919 г. сибирские евреи оставили всякую надежду заручиться справедливым и честным отношением к себе колчаковского правительства. Сам же Верховный правитель был очарован поддельными протоколами сионских мудрецов.

Пресса переполнялась антисемитской пропагандой, а производство соответствующих прокламаций процветало. По истечении некоторого времени даже кадетская пресса издавала сенсационные новости о возросшей роли евреев на большевистской территории: будто бы большевики национализировали всех женщин, кроме евреек; соблюдали еврейскую субботу и т. п. Не обходилось и без некоторых курьезов, так, бывший журналист-еврей из Варшавы по фамилии Сосонский – псевдоним Литовский – стал активным сотрудником антисемитской реакционной сибирской печати. Одна из его статей начиналась со следующих слов: «Еврейские и российские бандиты захватили святой Кремль». Это не было единственным случаем перехода евреев на службу реакционным силам. На Украине имелись даже несколько еврейских авантюристов – организаторов погромов.

Нина Осиповна Франк, польско-еврейского происхождения, состояла активисткой в российском реакционном обществе. Она была женой полковника Франка, появившегося в Харбине в 1918 г., когда организовывались добровольческие антибольшевистские отделения; он присоединился к отделению полковника Орлова, а его жена возглавила газету «Призыв». Они тесно сотрудничали с реакционными и антисемитскими политическими кругами, с полковником Джоном Уордом, членом британского парламента и известным антисемитом.

Русский офицер, прослуживший в течение долгого времени переводчиком в американской армии, докладывал, что русские офицеры в Комитете общественной информации предпочитали пользоваться еврейскими источниками информации, потому что земская система местного самоуправления, особенно некоторые из ее еврейских членов, «была рада использовать любую возможность, дабы досадить [колчаковскому] правительству» и т. д.

Другой русский офицер как-то сказал доктору А. Мокдони (Александру Капелю), что антисемитизм, унаследованный от самодержавия, стал проклятием для этой части России; каждый из пишущих какие-то воззвания не мог не нападать на евреев. Антисемитизм превратился в единственный литературный критерий. Многие понимали, что подобная пропаганда против большевиков была ничтожна, но они не могли расстаться с традиционной ненавистью. Эта «литературная погромная работа», так Мокдони называл производство антисемитских прокламаций, проводилась культурными и образованными представителями правительства Колчака. Они даже объявляли соревнования с призами за лучшие листовки. В других случаях подобные прокламации направлялись также против других национальных меньшинств. На одной из листовок, проклинавшей всех врагов России – поляков, румын и других, какой-то неизвестный надписал карандашом: «Долой евреев». Газета «Уральские и сибирские казачьи стрелки» опубликовала следующую прокламацию, озаглавленную «К казакам», датированную 20 февраля 1919 г.: «Можно ли допустить, чтобы еврейские комиссары командовали казаками, как они командуют над всеми в Москве? Можно ли допустить, чтобы мы дожили до того времени, когда наши казаки станут прислуживать еврейским комиссарам? Приятно ли носить еврея-кровососа на своих шеях? Или недостаточно пролито православной крови? Красная еврейская армия называется красной, потому что купается в православной русской крови. Остановим унижение россиян. Гоните и уничтожайте еврейских красных комиссаров и тех, кто продался евреям, кто развалил Россию, кто сжигает и грабит россиян».

Другая прокламация, озаглавленная «К товарищам красным солдатам», вероятно написанная арестованными членами красноармейской [организации] «Пенза-Волга», гласила: «Некоторые из нас присоединились к российской армии, чтобы бороться за освобождение русских людей от деспотизма еврейских комиссаров… Еврейские комиссары и красноармейские большевистские газеты лгут о Сибири, как только могут. Здешние люди очень хорошо живут, много хлеба, американских товаров, никаких могил. Все живут мирно… Товарищи, не верьте еврейским комиссарам!.. Мы призываем вас закончить войну и идти домой, чтобы прогнать еврейских комиссаров из Москвы. В Москве собралось 130 000 евреев, чтобы быть вашими хозяевами. Сдуйте эту пену, и все успокоится и уляжется в России».

Во всех подобных антисемитских прокламациях и газетных статьях вместо слова «еврей» использовалось грубое, оскорбительное русское слово «жид». Другое воззвание, отпечатанное во Владивостоке, разъясняло: «В понятие идеи самоопределения входит не только местоположение, но также и территориальная национальная привязка. Поэтому евреи как кочующая нация, в течение более чем тысячи лет полностью прошедшие ритуальное самоопределение, но не обретшие своей территориальной привязки, не могут относиться к нациям, имеющим так или иначе самоопределение. Евреи, в силу религиозных и исторических причин, передаваемых от отца к сыну, именовали себя «помощниками», а всех других людей «гоями», с которыми они борются всеми силами, стремясь захватить над ними абсолютную власть».

Согласно другому источнику такие антисемитские измышления использовались красными в их контрпропаганде. Только они присовокупляли к ним собственные комментарии и апеллировали ими.

В начале мая 1919 г. в Омском клубе получила хождение антисемитская поэма некоего Секирина, озаглавленная «Плоды российской революции»: «Русской нацией правил царь/ Наш православный государь./ Хранить страну от бедствий/ Была его святая миссия:/ Чтоб оградить евреев от беспорядка,/ Держал он их в пределах поселений./ Евреи нашли окольный путь,/ Предложив нам свои идеи:/ Свобода, равенство и братство/ Стали народным достоянием./ Законный царь был свергнут,/ И власть захватил еврей Бронштейн…/ Он призвал еврейский пролетариат/ И благословил его на спекуляцию./ Конец всему наступил со всеобщим судом./ Право судить отдано латышу./ Тот властно передал трибунал еврейской консистории, и начались/ Тирания, разбой и убийства./ И осквернены были церкви Христовы… / На их замену воздвигли/ Только синагоги, быстро выросшие./ И нет нужды удивляться тому,/ Что в воскресенье нельзя молиться./ Вместо молитв работали,/ По приказу праздновали субботу./ И мы имеем несколько примеров,/ Как наши доблестные офицеры/ Часами подвергались пыткам, и прибивались гвоздями эполеты на их плечи./ Часто они ругали царя,/ Как он сохранил свою нацию в неведении./ Как верил он добродушию евреев,/ Потворствуя мечте о всеобщем равенстве,/ И что народ начнет доверять еврею./ Увы! Всего этого не случилось./ Последние гимназии были отданы,/ И приняты меры/ К возведению еврейских хедеров… / Итак, евреи наделили русскую нацию/ Братством, равенством и свободой».

Следующая поэма другого автора – Никиарова была названа «Навстречу мирной конференции»: «…Отныне бразды правления/ Святой Русью захвачены руками евреев./ Наше негодование напрасно./ Они точно выглядели новый пост./ Но внезапно разнесся клич мира,/ Универсального мира на земле./ И доблестные союзники собрались на банкет,/ Но где, о, где/ Среди них сидит несчастная Россия?/ Увы! Она не приглашена./ Взамен ее, еврей был принят с почестями,/ И одарен Палестиной./ Еврею перешла та страна,/ Где жил и страдал Спаситель,/ А значит,/ Жилище Христа будет осквернено./ Что ж, ликуйте и веселитесь, вы – евреи,/ Возможно, для вас обманут мир./ Еврейские мечты воплотятся в жизнь,/Дорогой измены»⁶⁸⁴.

Объемный пакет с антисемитской литературой был послан штабом одного из военных отрядов губернатору Томской губернии с предложением распределять ее в деревнях в качестве приложения к его официальной переписке. За несколько дней до оставления Челябинска белыми вооруженными силами типографские рабочие кадетской газеты набрали листовку с обращением «К русским людям». Написанная прежним редактором этой газеты, она призывала организовать не просто погром, а крестовый поход против евреев. Те, однако, упредили выпуск листовки, и, таким образом, вероятный погром был предотвращен.

Активный антисемитизм, поиск большевиков и оружия в синагогах, все те же погромы сопровождали занятие Казани и других городов антибольшевиками. Группа беженцев-евреев была выведена от синагоги Сызрани и расстреляна. Меньшевики, а особенно социалисты-революционеры, почувствовав неладное, составили обращение к командующему Северными военными силами генералу Николаю А. Степанову, направленное одновременно против погромщиков и большевиков. Все это повторяло события, схожие с украинскими, где проявлялась опасная тенденция по совмещению в умах читателей всевозможных объявлений в одно целое: и евреев, и погромщиков, и большевиков.

В Самаре же погром был предотвращен только после того, как рабочие-большевики принудили военные власти издать приказ (за номером 6) с предупреждением против антисемитской пропаганды. Социалисты-революционеры, устыдившись сызраньского погрома, попытались найти его организаторов. Главным образом, для этой цели еврейский поверенный в Иркутске Л.А. Кроль был назначен министром юстиции. Однако самарские власти вступили в переговоры с Омским правительством, и расследование заглохло. Омск же был переполнен реакционными генералами, которые не были заинтересованы в выявлении организаторов погрома. Нагляден другой пример: около тридцати беженцев-евреев проживали в Кустанае (Турганской губернии). Однажды местный командующий приказал им покинуть город. Омское правительство заявляло, что приказ незаконен, но, несмотря на это, евреи, так или иначе, были вынуждены уехать.

Уфимские евреи, проживавшие в течение долгого времени в городской прифронтовой линии, прямо-таки страдали от регулярных погромов. Никаких массовых убийств не было, но каждые сутки арестовывались евреи; некоторых из них отпускали за взятки, других – расстреливали. Ежедневные аресты и расстрелы небольших еврейских групп превратились в постоянный источник дохода для колчаковских армейских частей и персонально для «белых» русских. Когда части Западной армии продвинулись от Челябинска к Уфе, город наводнился антисемитской литературой. Делегация местных евреев решила встретиться с Верховным правителем во время его визита и просить защиты. Но после того как адмирал уехал из города, погромные действия участились и стали более дикими.

«Современник России» писал в крайне консервативном лондонском журнале, издаваемом Леопольдом Джеймсом Макссом, которого никак нельзя было назвать другом евреев: «Евреи, проживающие в районах контрреволюции, типа Сибири, имели причину говорить, что они находились между дьяволом и глубоким морем. Их смертельные враги – казаки не имели понятия о том, что евреи, по мере своих сил, работают здесь для той же «белой» цели. Когда колчаковское правительство стало принимать меры против социалистов-революционеров, еврейские члены Белой армии весьма встревожились и поэтому с огромным подозрением смотрели на своих начальников… Распространялось огромное количество пропагандистской литературы о необходимости погромов… Многочисленные карикатуры изображали лицо Ленина как семита, под шестиконечной звездой – еврейской эмблемой. Каждый постоянно слышал о еврейских комиссарах так, как будто чуть ли не каждый еврей был комиссаром».

Тот же самый источник сообщал, что многие евреи служили в вооруженных силах Колчака. Однако, когда колчаковское правительство стало принимать меры против социалистов-революционеров, евреи с подозрением оценивали действия своих командиров. Британец Д. Сандельсон поведал об антисемитской дискриминации в армии Колчака: когда он служил во Владивостоке, несколько евреев, продвинувшихся по службе еще при Керенском, записались добровольцами в колчаковскую армию. Некоторые из них получили ранения, за что представлены к Георгиевскому кресту. Направленные в военное училище, поддерживаемое союзниками, они были высланы оттуда лишь на том основании, что были евреями. Сандельсон встал на их защиту, встретившись с генералом Ивановым-Риновым, командующим Владивостокским гарнизоном и инициатором их вынужденной отставки. Спустя приблизительно три недели был издан приказ, увольняющий всех, как тех, кто был в запасе, так и на службе, а эти евреи, надеявшиеся, что они не попадут под данный приказ, были отозваны. Их арестовали, разжаловали и, в довершение всего, сослали рядовыми в Хабаровск.

В октябре 1919 г. Британскому объединенному Комитету поступило сообщение, что «несмотря на сильную озабоченность, значительное число из состава еврейской буржуазии и студенчества записалось добровольцами в Сибирскую армию… Однако евреи, произведенные в офицеры во время войны с Германией, ныне разжалованы, последующее производство в звание производится с рядового состава». Еврейские студенты отказывались поступать в офицерские училища, а в одном случае еврейские кандидаты, сдававшие туда вступительные экзамены, были похищены, дабы предотвратить их зачисление. Вот что произошло в училище на Русском острове, работавшем под эгидой британской военной миссии. Евреи призывного возраста были вызваны и срочно отосланы на передовую линию фронта, «в явном контрасте их малолетства, подчеркиваемого военной формой, и ярко проявившегося на улицах Омска». Еврейская община Омска передала в распоряжение армии Колчака миллион рублей.

Один Томский стрелковый еврейский добровольческий батальон был отчислен 17 апреля 1919 г. в состав «музыкальной бригады». В вооруженные бригады евреев не принимали, как и в городское военное училище. 5 мая 1919 г. все евреи были разжалованы и отосланы назад по местам призывов. Солдат Идельсон, заявивший, что не желает далее служить в антисемитской армии, был арестован. Студент Томского политехнического института Шейл Лейбович Ляпишев, член «подпольной антисоветской военной организации прапорщика Бурсы», обратившийся с просьбой о зачислении его в первое артиллерийское отделение, получил от прапорщика Моцарта предложение заполнить анкету.

«Все было готово. Осталось только вписать имя и фамилию, – описывал Ляпишев Томской еврейской общине. – Когда же прапорщик Моцарт услышал мое имя – Шейл Лейбович, то остановился, разорвал бумагу и сказал, что не может меня записать. На вопрос, с чем связан отказ, прапорщик ответил: только потому, что я имею еврейскую национальность… Все это – правда. Вопрос касается всех евреев. [Еврейский] общинный совет должен принять меры к ограждению евреев от подобных условий жизни». Группа еврейских студентов Томского медицинского факультета попыталась записаться добровольцами в авиационное училище на Магистратской улице. Один из этих студентов, Давид Вульфович Мозер, писал еврейской общине, что нееврейские кандидаты были приняты «без наличия какой-либо квалификации и даже с четырехклассным образованием», в то время как «отказники-евреи окончили среднюю школу. Читавший список фамилий отказников намеренно вызывал смех среди принятых. Я возмутился и обратился к лейтенанту [Орловскому] с вопросом, как соотнести все это с духом газет. Он ответил, что не знает; спустя некоторое время на вопрос, не взаимосвязан ли факт отказа с тем, что студенты были евреями, он также не смог ответить».

Еврейские студенты не были приняты и в радиотелеграфное училище. 1 мая 1919 г., когда части первого инструкторского инженерного полка были расформированы, еврейские солдаты, в числе многих других, получили назначение в Томское военное автомобильное училище. И там, конечно, начальник отделения личного состава не позволил им проходить курс обучения, так что они вынужденно просили обратного перевода в инженерный полк. Шестерых евреев в иркутских военных училищах попросили уйти в отставку, отказав им в довольствии. 54-й Иркутский полк отказался переводить евреев в военное училище. В Екатеринбурге солдат-евреев исключили из местного военного заведения.

21 мая 1919 г. лейтенант американских экспедиционных частей X. Хорган сообщал из Владивостока следующую информацию об офицерском училище на Русском острове, сохраненную Темезовым: «Большинство этих студентов – крестьянские сыновья. Они имеют сильнейшие антиеврейские настроения… Эти будущие офицеры ругают американцев и называют их евреями. Неприязнь к американцам основывается на беспомощности; все эти чувства выражаются курсантами и прямо спровоцированы преподавателем. Мол, американские торговцы состоят из российских евреев-перебежчиков, вернувшихся, чтобы эксплуатировать русских людей. Газетные известия об американцах легко читаются, и многие верят им. И в заключение считается, что американцы – большевики».

Неудивительно, что сибирские беженцы-евреи в Японии встревожились слухом о том, что Колчак намерен призывать в войска российских беженцев из Японии, хотя Симон Л. Скидельский, видный владивостокский торговец, уверял англоязычную токийскую газету, что антисемитизм в Сибири был частью царского заговора, а «сибирские евреи, по крайней мере, лучше представлены [в армии], чем любые другие составные части сибирского населения». Мэйсон докладывал о необходимой помощи для «раненых солдат [в] сибирских прифронтовых госпиталях, в пределах досягаемости Японии». Владивостокский еврейский комитет по оказанию помощи перевел нескольких евреев призывного возраста из бараков для беженцев для снятия возможного подозрения, что эти помещения использовались как убежище, чтобы избежать военной службы. Не только евреи пробовали избежать военной службы. Французский офицер в Омске вспоминал, что и русские «исхитрялись избегать военной службы». 24 августа 1919 г. беженец писал из Иокогамы: «Во Владивостоке объявлена мобилизация, включая 45-летний возраст, и это является причиной того, почему мы с русскими здесь осели».

Однако не обходилось и без любопытных исключений, иллюстрировавших случаи отсутствия единого всееврейского подхода к различным политическим событиям, проявлявшимся даже в бурных антисемитизме и погромах. Генерал Г. Семенов был одним из наиболее жестоких казачьих лидеров Сибири. Бандитизм его людей не оправдывался никакими идеологическими соображениями. Тем не менее, показывая свое презрение Колчаку, он поддерживал евреев. Во всяком случае, казалось, он не был заинтересован в антисемитских погромах. Это не мешало грабить и убивать своих же русских братьев. Возможно, Семенов вел переговоры с Национальным еврейским Советом относительно формирования в его армии «еврейского полка». Согласно некоторым источникам еврейская часть действительно существовала. Она состояла из евреев, мобилизованных в Чите и в прилегающих местностях. Некоторые из этих рекрутов участвовали даже в пленении и казни повстанцев и большевиков.

М.А. Новомейский вспоминал, что силы Семенова «жестоко расправлялись с евреями, убивая прямо на местах». Некий русский называл генерала «головорезом». Поль Реинш писал о том, как Семенов, участвовавший в различных интригах, грубо мешал администрации железной дороги, поступая сообразно личной амбиции, подобно шаху монгольской империи.

В 1922 г. Семенов приезжал в Соединенные Штаты просить помощи для кампании против Советов. Конечно же, осужденный многими кругами как садист, он был арестован. Ассоциация сибирских ветеранов, в количестве 18 000 человек, протестовала против его визита… Вокруг тюрьмы в восточной части Нью-Йорка, где содержался атаман, массы людей устраивали демонстрации, потому что компания Fidelity & Deposit аннулировала свое поручительство по «патриотическим причинам» и Семенов не мог найти другой компании, представлявшей бы его интересы.

На сенатском слушании по депортации атамана полковник Чарльз X. Мурров вспоминал, как в Березовке (в Сибири) он допрашивал не специального уполномоченного офицера Никодима Новоселова: «Что Вы знаете об убийствах евреев и евреек?» Новоселов отвечал: «Сначала их грабили… затем расстреливали». Мурров телеграфировал в Госдепартамент, что Семенов «подлый и беспринципный враг Америки… самый большой монстр за все времена», несет ответственность за «предательское убийство американских солдат». Эдвин Л. Эрл, участник британской армии в Сибири, рассказывал сенаторам: «Семенов был воплощением всего того, что мы знали и слышали, в недавнем прошлом, о старорежимной политике по организации погромов и резни евреев».

Семенову не разрешили остаться в Соединенных Штатах. (Хотя он имел нескольких советников из евреев и любовных фавориток из мешуметок.) Его прибытие в Соединенные Штаты для организации кампании против Советов совпало с нападением Японии на Дальневосточную республику. 14 апреля 1922 г. Луи Маршалл писал председателю Комитета по расследованию деятельности генерала Семенова сенатору Вильяму Е. Бораху: «…я получил информацию, что среди тех, с кем [Семенов] поддерживал отношения в этой стране, был Борис Брасол, зарекомендовавший себя как руководитель монархической пропаганды в США. Это он активно распространял так называемые «протоколы Сионских мудрецов». (В декабре 1945 г. генерал Антон Иванович Деникин приезжал в Соединенные Штаты и левацкая организация – Комитет профсоюза еврейского единства протестовал против его визита.)

В июне 1920 г. в Николаевске, во время сражений с большевиками, имелся «еврейский отдел», но, кажется, еврейские офицеры и солдаты пожелали капитулировать. Большевики убили множество «белых» русских и японцев. Последний форпост по распространению их влияния был связан с Дальневосточным Приморьем. Они заняли Сахалин и увеличили силы во Владивостоке. Харбинская социалистическая газета «Вперед» отмечала: «В связи с дезертирством еврейского отдела, который перешел на сторону революционных войск, в Чите произошел погром».

20 апреля 1918 г. из Харбина Мэйсон писал в Еврейское общество содействия иммиграции, что с беженцами-евреями в Сибири большевики дурно обращаются, подозревая их в буржуазности и антибольшевизме, потому что Троцкий был евреем. Он сообщал, что во время выборов на Всееврейский конгресс, прошедших по всей России с 7 по 9 января 1918 г., результаты по Дальневосточному региону, включая Маньчжурию, принесли поражение для большевиков: 2400 голосов было отдано за основных сионистов, 180 – за рабочих сионистов, 300 – за еврейский социалистический рабочий Бунд и 181 – за Народную партию. 10 июня 1918 г. Мэйсон писал Маршаллу: «В Харбине и Владивостоке я получил информацию, что влиятельные русские щедро развлекают иностранных торговцев и других значительных людей соответствующих сфер, а когда приезжает иностранный газетный корреспондент, он ангажируется этими людьми, чьи жены и дочери окружают его заботой. Такой газетчик, уезжая из России, как правило, переполнен ненавистью к евреям».

Согласно Мокдони буржуазные еврейские элементы сыграли значительную роль в так называемой сибирской контрреволюции. Большинство сообщества волжских торговцев состояло из евреев. Они были главным образом из числа недавно приехавших, обогатившихся на войне. Не обладая либеральными традициями российских купцов, они влились в местное общество, требовавшее установления военной диктатуры против социализма. Согласно данным американской военной разведки в таких городах, как Бийск и Барнаул, едва ли проживали евреи, а если и проживали, то «не принимали никакого участия в политической жизни».

Видный еврейский сибирский торговец Симон Л. Скидельский посетил Японию для расширения ее коммерческих отношений с Приморским районом, богатым древесиной. В своем интервью для Japan Advertiser Скидельский с большим оптимизмом рассматривал будущее России и выражал свою неограниченную веру в Колчака и окончательный триумф «белой» армии. Он был уверен в том, что быстрейшее признание его правительства союзническими правительствами так усилит моральный дух армии, что за короткий период времени большевики сдадутся.

Только девятнадцать из 148 членов Сибирского Совета были евреями, и только один из пятидесяти двух – после свержения большевиков 6 ноября 1918 г. Еврейская община Владивостока приняла антибольшевистскую резолюцию. С ней во многом было схоже заявление еврейской общины Архангельска: «Пусть обвиняют и осуждают большевиков из евреев в равной степени с их соотечественниками других национальностей, но нет никакого повода для обобщенного и огульного обвинения тех людей, которые невиновны».

События в северной России, Сибири и соседних регионах представляли лучшее доказательство отсутствия единого всееврейского отношения к политическим катаклизмам, удостоверяя, что большинство российских евреев было антибольшевистским. В то же время нельзя игнорировать факты наличия среди большевистских лидеров нескольких евреев. Когда Казань была занята антибольшевиками, два еврея, Шенкман, председатель Совета местных рабочих, и Бройде, комиссар правосудия, руководившие защитой города, были казнены. Милч, литовский иммигрант-еврей, провозгласил в октябре 1917 г. советский режим и руководил главными силами Красной армии. Другой еврей и большевик Л. Сосновский – активист в уральских событиях. Конечно, руководители-евреи были также среди социалистов-революционеров и в других антибольшевистских партиях. Два еврея, А. Бат и Бернштейн, помимо своего участия в общинных национальных делах, возглавляли казанских кадетов. Большинство евреев и беженцев-евреев северной России и Сибири жили счастливо под социал-революционным режимом, который соответствовал их политическим взглядам и экономическим интересам. В ответ на обращение казанских социалистов-революционеров, адресованное ко всем гражданам, невзирая на национальности и религиозные убеждения, ряды армии пополнились несколькими сотнями евреев, главным образом студентами и добровольцами. Евреи Челябинска не признавали Октябрьской революции 1917 г. Только единственный беженец по фамилии Звилинг пополнил ряды большевистских лидеров. Приверженцы Звилинга любили его, «белые» же, против которых он героически боролся, руководя небольшой красной частью, ненавидели. Когда казаки его схватили, то, после мучительных пыток, разорвали на части.

В. Иосифов, посетивший Россию и вернувшийся в Америку, рассказывал комиссии сената о своих сибирских впечатлениях: «Во время большевистского переворота, расколовшего местный Совет, фракция левых большевиков (52 члена) организовала свой Совет. Среди этих активных большевистских повстанцев числился только один еврей, другие же восемнадцать сохраняли лояльность к старой организации». Он цитировал многих еврейских лидеров антибольшевиков. Даже среди тех, кто поддерживал генерала Семенова, имелось «много евреев».

Спустя несколько лет Александр А. Фадеев воспел еврейский героизм в борьбе против армии Колчака. В своей повести «Разгром», написанной в 1925–1926 гг., автор в деталях описал сражения в сибирских степях красноармейской части под командой еврея Левинсона.

ПЕРЕГОВОРЫ ФРАНКА Ф. РОЗЕНБЛАТТА С А.В. КОЛЧАКОМ

В начале февраля 1919 г. съезд еврейских общин Сибири и Урала, состоявшийся в Иркутске, направил Верховному правителю в Омск следующую телеграмму: «Съезд еврейских общин Сибири и Урала, изучив содержание статей, опубликованных в органе штаба Верховного правителя… «Русский воин», бесплатно распределяемом среди военных частей, пришел к выводу: эти статьи имеют откровенную цель в подстрекательстве армии против евреев, обвиняемых во всех неудачах, постигших Россию».

Несмотря на гарантии, данные Колчаком и другими должностными лицами делегации евреев Екатеринбурга, что необходимое распоряжение по сдерживанию военных и других агитаторов-вербовщиков добровольцев против евреев будет принято, антисемитская пропаганда и насильственные действия стали более откровенными и частыми. Официальный орган «Русская армия» и фронтовая газета фронта «Вперед» продолжали агитировать против евреев. Местная газета писала: «Мы, русские, стали свидетелями того, как наше государство и наследство наших предков во время развития революции было разграблено российскими евреями». Армейский орган печати сообщал, что в Витебске и Смоленске формировались еврейские добровольческие полки для подчинения не призванных на фронт русских рабочих и крестьян. Фронтовая газета писала: «Большевистское радио говорит, что советские власти отменили воскресенье и объявили нерабочим днем субботу. Наш день мести и возмездия приближается, и мы будем знать точно, для кого было необходимо превращать воскресенье в субботу, для кого было необходимо насмехаться над священным, искоренять русскую интеллигенцию и священников».

Так как «Сибирская речь» субсидировалась Омской торговой палатой, то ее еврейские соучредители потребовали прекратить выплату субсидии, «ту часть, которая оплачена еврейскими членами». Они также выражали неудовлетворенность Советом торговли и промышленности, материально помогавшим газете и бездействовавшим против «этого уродливого антигосударственного положения».

Национальный еврейский Совет Сибири и Урала в мае 1919 г. направил Верховному главнокомандующему протест против подобной пропаганды. В особом докладе президент Национального еврейского Совета М.А. Новомейский перечислял многочисленные случаи распространения прокламаций и других форм антисемитской пропаганды [в частности, в печати], незаконные меры, предпринятые военными властями против солдат-евреев.

Назревала срочная необходимость обсуждения сложившейся ситуации лично с А.В. Колчаком. По отзыву англо-еврейского финансового советника и кассира капитана Д.И. Сандельсона, Колчак «был человеком либеральных взглядов и он, конечно, осуждал публичную антисемитскую кампанию в своем окружении». Однако именно окружение Верховного правителя и являлось носителем реакционности, против чего сам «Колчак был абсолютно бессилен».

Американский генеральный консул в Омске Эрнест Ллойд Харрис стал ходатайствовать о встрече Розенблатта с министром иностранных дел Колчака И.И. Сукиным. Министр говорил, что существует лишь один путь спасения евреев, он заключается в признании Верховного правителя; тогда Колчак обрел бы достаточную мощь для обеспечения полной защиты евреев. В противном случае реакционные силы займут всю Россию, «а это плохо отразится на евреях». Сукин стал хлопотать о встрече Розенблатта с адмиралом.

29 июня 1919 г. Розенблатт встретился с Колчаком. Розенблатт рассказал, что, когда он уезжал из Соединенных Штатов 15 марта, евреи-американцы не испытывали никакой враждебности к сибирякам, но как только он достиг Владивостока, то был потрясен обширной антисемитской пропагандой, поддерживаемой офицерами через листовки, афиши и официальные газеты и бюллетени. Колчак отвечал, что знает о том, что «численность евреев в большевистской армии незначительна», что «еврейский вопрос в Сибири никогда не стоял… без сомнения, данное обстоятельство связано с еврейской лояльностью и добропорядочностью».

Действительно, весной 1919 г. имела место антисемитская пропаганда, но она была остановлена; все прокламации антисемитского характера предназначались не для собственных солдат, а для Красной армии. Не только он как Верховный правитель, но и Деникин, – продолжал Колчак, – не допустят антисемитских вспышек, однако они контролируют только части России и не могли бы ручаться за порядок в других регионах, особенно на юге и юго-западе, охваченных анархией и отчаянием, где евреи превратились в «козлов отпущения». Единственный способ предотвратить насилие против евреев состоит в установлении мощной, объединенной власти. Купированная версия интервью была издана в сибирской и иностранной печати и в основном интерпретировалась как проколчаковский документ.

Детальный доклад о встрече Розенблатт отослал Харрису 1 июля 1919 г., на следующий день по пути в Вашингтон. На основе доклада 2 июля Харрис писал Лансингу: «Данное письмо [Розенблатта] самоочевидно и демонстрирует, что нет никакой опасности погромов или преследований евреев в Сибири». Действительно, доклад Розенблатта к Харрису полностью соответствовал сообщению, изданному в прессе. Однако и Харрис, и пресса не упоминали о заверениях Розенблатта об антисемитских действиях. Розенблатт отослал нью-йоркскому еженедельнику Forward номер «Еврейской жизни», которая опубликовала интервью. Оно было «в купюрах», отмечал он. Конечно, в рапорте, написанном Розенблаттом полковнику американской военной разведки Р.Л. Эйчелбергу о встрече с Колчаком, он также благоприятно отозвался о Верховном правителе. 6 сентября 1919 г. Эйчелберг докладывал, ссылаясь на Розенблатта, что Колчак – «отменный малый». Неужели Розенблатт «клюнул на удочку» проколчаковской пропаганды? Возможно, по крайней мере, он публично не возражал против купюрного сообщения о встрече с адмиралом. Согласно Л. Маршаллу Розенблатт был «доброжелательно расположен к адмиралу Колчаку».

Позднее, после возвращения в Соединенные Штаты, Розенблатт рассказал членам Объединенного распределительного Комитета о некоторых деталях встречи с Колчаком, не попавших в прессу. В одном месте интервью, где Колчак говорил, что антисемитские прокламации «предназначались для Красной армии, а не для нашей армии», Розенблатт спрашивал его: «Вы стремились спровоцировать Красную армию к погромам?» Колчаку не понравился вопрос, и он ответил: «Нет, именно поэтому я остановил это». Спустя время, Розенблатт сознался комитету: «…он не останавливал этого. Это была неправда». За день до встречи с Колчаком информационный бюллетень колчаковской армии опубликовал заявление: «В одном из дивизионов на нашем фронте наши телефонисты обнаружили вражеские провода; не желая прерывать переговоров, они, в течение нескольких часов, прослушивали разговоры различных людей и командиров дивизионов Красной армии в данном секторе, те разговаривали только на еврейском языке». Розенблатт протестовал против подобного изложения новостей.

Следующая беседа имела место во время встречи: «Колчак: Не хотите же Вы запретить информацию? Розенблатт: Я – не конченый человек, чтобы запрещать информацию, но это же – инсинуация. Вы прямо намекаете на то, что Красная армия состоит из евреев. В течение нескольких часов различные люди [Красной армии] говорили только на идише; командующий говорил только на идише. Это означает, что Красная армия в руках евреев; то, что евреи ответственны за Гражданскую войну. Колчак: О, нет. Я знаю, количество евреев в Красной армии незначительно. Вы можете сосчитать их на пальцах одной руки. Розенблатт: Мы не боимся тех, кто знает, но мы опасаемся тех, кто не знают, или тех, кто не хочет знать… Вы одобряете такую информацию? Колчак: Конечно. Розенблатт: В таком случае я не имею ничего против прекращения спора по этому поводу, и было бы лучше перевести беседу на другую тему».

Тогда Колчак сделал длинное заявление, в ходе которого признал, что на Дальнем Востоке еврейский вопрос стал все более и более ухудшаться, но он [обещал] позаботиться об этом. Розенблатт тогда еще не понимал, почему Колчак обвинял именно Дальний Восток, и узнал причину впоследствии. В то время генерал-губернатором Дальнего Востока был генерал Дмитрий Л. Хорват, согласно Розенблатту, более или менее склонный к либерализму. Он не был марионеткой Колчака, который считал его врагом, поэтому Верховный правитель и стремился создать впечатление, что антисемитизм наиболее силен на Дальнем Востоке, потому что там правил Хорват.

Спустя два дня после интервью Розенблатта с Колчаком вновь назначенный командующий Сибирской армией генерал Михаил К. Дитерихс издал провозглашение, подстрекающее против евреев. В июле– августе 1919 г. колчаковский фронт был разрушен.

ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ ПОГРОМ

Британский журналист, посетивший Екатеринбург в 1918 г. и вновь в феврале 1919 г., писал: «Наиболее вероятный результат российского эксперимента будет реализован в успешной военной реакции, повлекшей за собой истребление полумиллиона красных, и возможно, другую половину миллиона составят безобидные евреи». 8 марта 1919 г. майор американских экспедиционных частей Хамер Слаутер направил своим начальникам злобную антисемитскую прокламацию, распространенную среди офицеров Сибирской армии в Екатеринбургской губернии (ныне Свердловской⁶⁸⁵). «Данный документ, – пояснял Слаутер, – имеет значительное обращение как в окружении начальника штаба, так и у официальных городских представителей».

В мае 1919 г. делегация екатеринбургских евреев получила от Колчака заверения в соблюдении их гарантированных прав. При отступлении колчаковской армии Розенблатт посетил Екатеринбург для изучения положения городских евреев. Он отмечал низкий моральный настрой: «Я видел путь бегства колчаковской армии. Офицеры бежали впереди, армия за ними. Офицеры наносили сами себе увечья, выстрелив в руку, дабы оправдать отступление и бегство. Они боялись собственных теней. Это не было дисциплинированным армейским отступлением. В своем большинстве они были трусами, презренными трусами, бежавшими прочь, боящимися собственных теней, и я был счастлив, сознавая, что евреи в безопасности, потому что солдаты боялись сами. Такими они не были способны на погромы». В другом случае Розенблатт рассказывал американскому офицеру разведки, что во время эвакуации Екатеринбурга не наблюдалось бегства армии, но среди частей было «много подлых трусов, по группам от одного до десяти человек, без оружия, перебинтованные, многие – явные самострелы. Очевидно, их обуял животный страх».

Розенблатт уехал из города 12 июля 1919 г., за три дня до занятия его большевиками. Он намеревался на некоторое время задержаться и, таким образом, иметь случай познакомиться с еврейской жизнью при советской власти, но, как объяснил позднее, испугался, что «в условиях антисемитского настроя американских офицеров в России это могло бы быть искажено. Они сказали бы, что Объединенный распределительный комитет подослал меня к большевикам и т. д., и я подавил собственные чувства, собственный порыв, и возвратился».

Один американский очевидец сибирских событий писал, [что,] когда Колчак послал отряды анненковских [семипалатинских казаков] на фронт, «они проявляли себя исключительно на истреблении евреев Екатеринбурга». Генерал Грэвс отмечал, что Анненков «известен как казак-убийца, даже отличительные знаки на его фуражке и мундире состояли из черепа и перекрещенных костей». Действительно, не прошло и двух недель после отъезда Розенблатта из Екатеринбурга, как он первым услышал от беженцев известие о гибели во время городского погрома 3000 евреев. (По зверству екатеринбургский погром можно было сравнить только с диким погромом в украинской Прохоровке, произведенным армией Петлюры.) Пресса приписывала убийства большевикам. 11 сентября 1919 г. генерал Грэвс передал Розенблатту первые надежные новости. Он говорил: «Мы обладаем абсолютно надежной информацией, что после того, как регулярная армия эвакуировалась из Екатеринбурга, главный казачий атаман этой губернии Оников [Анненков] напал на город с разных сторон и убил 3000 евреев… Оников прочесывал улицы города, убивая каждого повстречавшегося еврея».

Генерал Грэвс организовал встречу Розенблатта с американским послом в Токио Роландом С. Моррисом, находившимся с миссией в Сибири. Согласно дневнику Розенблатта между ним и послом состоялась следующая беседа: «Он [Моррис] начал разговор с политики. Тогда я сказал: «Г-н Моррис, я пришел, чтобы задать Вам единственный вопрос». В ответ на мой вопрос, слышал ли он о резне в Уфе, Перми, Челябинске, Екатеринбурге и т. д., он ответил: «Я знаю определенно и точно только об одном екатеринбургском погроме. Численность же убитых в три тысячи вызывает сомнения. Вы же не могли сосчитать все тела! Возможно, имелось пятьсот, или тысяча, или еще меньше, но сам факт погрома очевиден. Это было сделано ониковскими [анненковскими] силами после отступления союзников. Они вошли в город и убили евреев. Большевики прибыли незамедлительно после случившегося; задержали двух человек. Одного застрелили и т. д.» Я поинтересовался, не уведомит ли он о случившемся Госдепартамент. Он ответил: «Я уже это сделал». Я сообщил, что собираюсь телеграфировать Объединенному распределительному комитету. Он спросил: «Зачем? Не думаете ли Вы, что Госдепартамент не уведомит Ваш комитет?» Что ж, я сомневаюсь в этом. Я не стал говорить ему о своих сомнениях. Я сказал ему, что, вероятно, комитет получит уведомление, но считаю себя обязанным сообщить ему о случившемся. Он сказал «Ладно, если Вы считаете это необходимым, если Вы хотите потратить несколько рублей, действуйте».

12 сентября 1919 г. через офис генерала Грэвса Розенблатт передал Объединенному распределительному комитету в Нью-Йорк следующую телеграмму: «Отступление колчаковской армии попустительствовало еврейским погромам в ряде городов. Казаки Оникова [Анненкова], по сообщению, убили в Екатеринбурге три тысячи евреев. Численность не подтверждена, но факт авторитетно установлен. Опасность казачьих погромов по всей линии. Значительное количество евреев спасается бегством в восточном направлении».

Американский генеральный консул в Омске Эрнест Ллойд Харрис, зарекомендовавший себя сторонником Колчака, попытался дискредитировать Розенблатта. 20 сентября 1919 г. он послал госсекретарю, через Пекин, следующую телеграмму, в ответ на запрос от 19 сентября о подробностях екатеринбургского погрома: «Утверждение Розенблатта абсолютно ложно. С приходом к власти Колчака не было ни одного погрома или какой-либо дискриминации евреев. Предложите департаменту предать мое заявление широкой огласке, если целесообразно. Подобные ложные сообщения исходят, возможно, от некоторых евреев, которые пытались избежать военной службы». Второй помощник госсекретаря Альв А. Эйди предложил Объединенному распределительному комитету проинструктировать Розенблатта «держать контакт с нашими консульскими представителями затем, чтобы его доклады к вам были бы основаны на широком практическом знании существующих состояний». Генерала Грэвса просили впредь не «передавать каких-либо новых официальных сообщений, не проверенных с точностью». 21 или 22 сентября Розенблатт получил от Харриса следующую телеграмму: «Я был информирован о телеграмме, отправленной Вами в Америку, в которой Вы утверждаете, что отступавшая колчаковская армия устроила резню евреев в нескольких городах, в то время как в Екатеринбурге, согласно Вашему сообщению, казаки обидели или убили три тысячи евреев. Эти и подобные им ложные и безответственные сообщения, исходящие от Вас, не способны помочь, наоборот, они провоцируют к озлоблению Омского правительства против евреев. Поэтому предлагаю в дальнейших Ваших телеграммах основываться только на реальных фактах».

Розенблатт объяснил ситуацию генералу Грэвсу, имевшему неприязненные отношения с Харрисом, и следующая телеграмма, благодаря Грэвсу, была передана Розенблаттом Объединенному распределительному комитету 29 сентября: «Генеральный консул Харрис телеграфировал из Омска относительно моей [телеграммы №] 11 от [12 сентября]: «Подобные ложные и безответственные сообщения, как эти, исходящие от Вас, не способны помочь, а наоборот, они провоцируют к озлоблению Омского правительства против евреев. Поэтому предлагаю в дальнейших Ваших телеграммах основываться только на реальных фактах». Полностью игнорируя персональное оскорбление, считаю, что он оказывает на меня давление, предлагая отказаться от оглашения угрозы для евреев, исходящей от Омского правительства. Так как, вероятно, Харрис телеграфировал Госдепартаменту необоснованное опровержение бесспорного факта, пожалуйста, примите к сведению, что мое сообщение было основано, помимо ряда надежных источников, на сообщениях, полученных от генерала Грэвса и посла Морриса».

Согласно заявлению, отправленному 11 октября 1919 г. советником Госдепартамента [Франком Л. Пулком] помощнику госсекретаря Вильяму Филлипсу, сообщение Розенблатта от 29 сентября «никогда не направлялось [Госдепартаментом] в Объединенный распределительный комитет» в Нью-Йорк. 2 октября 1919 г. генерал Грэвс докладывал телеграммой генерал-адъютанту: «Посол Моррис и я слышали об убийстве евреев в Екатеринбурге, совершенном семипалатинскими казаками. Мы упоминали об этом сообщении Розенблатту, который слышал об убийстве от других лиц… Информацию посол и я получили от человека, остававшегося в Екатеринбурге приблизительно четыре дня после занятия города большевиками. Точность этого сообщения нельзя проверить, поскольку оно зависит от правдивости его рассказавшего. Информатор, покинувший Екатеринбург, павший после большевистской атаки, был единственным свидетелем, которого мы слышали. Полковник Торд Грэй, известный в некоторых кругах в Вашингтоне, служивший в колчаковских частях и командовавший штурмовой бригадой, рассказывал послу и мне, что отношение колчаковских отрядов к местным жителям было худшим, чем большевиков. Следуя инструкциям, доктор Розенблатт никаких более телеграмм посылать не будет. Не сможет он, однако, посылать и коммерческих сообщений, содержащих какую-либо критику колчаковских приверженцев».

Посол Моррис сообщал в Вашингтон, что «он слышал сообщения о еврейских резнях, но никогда не получал их подтверждений. Эти слухи указывали на то, что вполне возможно, какая-то резня и произошла, но неким независимым казачьим отрядом, а не представителями Колчака или Сибирской армии».

В результате усилий по дискредитации надежности сообщений Розенблатта Объединенный распределительный комитет уведомил его: так как информация о екатеринбургском погроме не подтвердилась, он обязан находиться в постоянном контакте с американскими консулами и избегать «конфликта и недоразумений». Л. Маршалл предлагал даже, если необходимо, отозвать Розенблатта.

В Соединенных Штатах некоторые газеты сообщили о резне евреев частями Колчака. Госдепартамент заверял Д. Бирланта, торговца-еврея из Чарльстона (штат Южная Каролина): «Напротив… правительство адмирала Колчака делает все возможное для предотвращения подобных случаев».

Позднее Розенблатт вспоминал: «Хорошо. Я чувствовал, что это означало. Понимал вероятные причины беспокойства Госдепартамента.

И захотел убедиться в этом». Он зашел в кабинет Харриса и сказал: «У меня распоряжения от моего [Объединенного распределительного] комитета о том, что я обязан находиться с Вами в постоянном контакте. Вы должны послать эту телеграмму». Консул сказал: «Хорошо, мы пошлем любые Ваши телеграммы». Розенблатт продолжил: «Перешлите эту» – и передал следующий текст, адресованный в комитет: «Постоянно контактирую с самыми высокими американскими должностными лицами. Сообщения – неопровержимые. Посол Моррис заявлял: екатеринбургский факт абсолютно вне сомнения; [вспомните] мое майское официальное заявление, Вы говорили мне, что генеральный консул Харрис отрицал также мою телеграмму об антисемитской агитации. Заявляю, что «мое майское [16, 1919 г.] заявление консулу [Джону К.] Калдвеллу, для передачи Госдепартаменту, зиждется на безусловном доказательстве. Кроме того, во время моей встречи и Сукин, и адмирал Колчак также пытались отрицать факт… убеждавший меня в необходимости профилактических мер».

На заседании Объединенного распределительного комитета 22 февраля 1920 г. Джудан Л. Магнес заявлял, что Франк Л. Пулк употреблял слово «истерия», описывая телеграммы Розенблатта, и добавлял: «Каждая из телеграмм Розенблатта, очевидно, приходила первоначально в Госдепартамент, откуда к нам пересылались только те телеграммы, которые там хотели, не передавая других».

Генерал Грэвс делился с Розенблаттом: «Конечно, Харрис не может доказать, что погрома не было, в то время как мы стремились доказать обратное. Мы не можем принести тела [убитых] Госдепартаменту, чтобы показать им, но мы абсолютно убеждены, без тени сомнения, ужасный погром имел место». Перед отъездом из Сибири Розенблатта между ним и Грэвсом состоялась последняя встреча и беседа: «Грэвс: [шутливо]: Вы имели большие неприятности, связанные с екатеринбургским событием? Розенблатт: Нет, я ничего об этом не слышал. Грэвс: Думаю, что мы еще повоюем. Розенблатт: Вы имеете какую-то информацию? Грэвс: Да. Если кто-нибудь станет отрицать екатеринбургское событие, подскажите Вашему [Объединенному распределительному] комитету публично запросить доклад о погроме, посланный из моего офиса в Военный департамент».

Доклад генерала Грэвса был представлен в Военном департаменте майором М.С. Слаутером, военным представителем в Омске. Британский консул в Екатеринбурге был свидетелем погрома. Капитан Д.И. Сандельсон рассказывал Розенблатту и руководителям Объединенного распределительного комитета в Нью-Йорке, что два британских офицера описали в малейших деталях это событие. Он видел сообщение, представленное одним из этих офицеров британскому правительству, озаглавленное: «Улицы Екатеринбурга, залитые еврейской кровью». Автором был британский генерал, находившийся в этом городе. Когда он услышал стрельбу, то подумал, что вошли большевики. Он испугался, но, когда убедился в отсутствии красных, сказал: «Не берите в голову, стреляют только в евреев». Позднее Грэвс написал в своих мемуарах, что даже представители Колчака не заходили настолько далеко, как американский генеральный консул Харрис, отрицая правдивость сообщения о состоявшемся погроме.

Основываясь на аналогичных случаях, подобных екатеринбургскому, генерал Грэвс писал: «…не ошибусь, если скажу, что на сотню населения Восточной Сибири, расстрелянную антибольшевиками, приходился один человек, убитый большевиками».

Агент американской военной разведки по фамилии Прежбильский, остававшийся в Екатеринбурге до 22 июля, описывал следующие факты из омской жизни, состоявшиеся 9 сентября: «15 июля после непродолжительного митинга представителей левой партии эсеров [социалистов-революционеров], проведенного на площади перед цирком, толпа, приблизительно в 500 человек, возглавляемая неким Буревым, направилась через главный проспект города к собору, неся два красных транспаранта с надписями: «Землю и Волю!» и «Да здравствует крестьянское правительство!»… Эта толпа рассеялась в разных направлениях, и начался погром новых торговых рядов. В толпе было много солдат, дезертиров и анненковцев [людей Анненкова] без знаков отличия, оравших: «Спасай Россию, бей жидов!» Толпа с необычной яростью набросилась на магазин Антселевича, находящийся в Атамановой гостинице, и начисто его разбила, затем они напали на торговое место в середине улицы, принадлежащее Изболдину; форсировали квартиры Шепелева, евреев, проживавших на втором этаже, стали выбрасывать на улицу с балконов. Спустя двадцать минут вся Успенская улица превратилась в горы руин, все окна домов разбиты. Затем толпа разделилась на множество небольших групп, и спустя час соседние улицы были полностью опустошены, усеяны многочисленными трупами жителей улиц: Покровской, Вознесенской, Златоустовской, Ухтомской, Архиерейской, Александровской, частично главного проспекта… Другие улицы: Гоголевская, Никольская, Солдатская и Покровские проспекты – к вечеру, усыпанные трупами убитых евреев, выглядели ужасно…»

Согласно сообщению Прежбильского, некоторые большевики принимали участие в погроме. Однако за это они были казнены.

В октябре 1919 г. британский подданный еврейского происхождения докладывал Объединенному комитету, что уже перед эвакуацией Екатеринбурга возникла паника среди еврейских горожан. Проживавшие там многочисленные маленькие торговцы драгоценными камнями, добываемыми на Урале, были в основном евреями. Некоторые из них приходили, чтобы повидаться с автором данного сообщения, и уверяли его, что, как только британские отряды оставят город, отставные белые российские солдаты будут провоцировать погром. Британец-еврей добавлял: «Перед отъездом я спросил маленького торговца-еврея, как он думает, что случится, если красные вновь займут город? Он ответил: «Когда большевики были здесь прежде, они посадили меня, потому что я был буржуем; теперь здесь белые, они угрожают расстрелом, потому что я – еврей: каждый случай ужасен».

Согласно одному источнику большинство еврейских семей Николаевска было вырезано. Однако это не было погромом, направленным исключительно против евреев; многие горожане других национальностей были также убиты.

ИНТЕРВЕНЦИЯ, АНТИСЕМИТИЗМ И ПОЛИТИКА ГОСДЕПАРТАМЕНТА

Доклады, составленные представителями Госдепартамента из северной России и Сибири, зачастую имели антисемитский характер. Так, из Архангельска американский посол в России Дэвид Р. Фрэнсис надиктовал капитану Александру Проктору следующее сообщение в Вашингтон: «Россия располагает приблизительно восемью миллионами еврейского населения, говорящего на немецком языке, теми, которые всегда будут пронемецки настроены и агентами, как уже отмечалось, германской торговли в России». Консул в Мурманске Морис Пьер критиковал «злобного еврея» Ламберта, британского продовольственного контролера и президента союзнической продовольственной комиссии в Мурманском районе. Review Национальной гражданской Федерации опубликовал следующее утверждение консула в Омске Джона А. Эмбри: «Русский язык теперь нечасто слышен, основным языком стал идиш», тем самым давая понять, что большевизм поддерживали евреи. Желание некоторых американских еврейских руководителей понравиться Колчаку было так сильно, что дали Л. Маршаллу необоснованный повод заявлять: мол, говорящие на идише евреи были в фаворе у Колчака.

Франк Ф. Розенблатт пытался поднять вопрос об антисемитских действиях в Сибири перед консулом во Владивостоке Джоном К. Калдвеллом. «Но это бесполезно», – констатировал он. Калдвелл говорил: «Японцы почти так же ненадежны, как и евреи. Они познали игру спекулянтов». Вещественные доказательства накапливались. 6 мая 1919 г. в районе военного штаба во Владивостоке появились афиши, призывавшие «убивать жидов». Розенблатт «не имел иного пути», по его выражению, как вновь обратиться к генералу Грэвсу, показывая прокламации, листовки, вырезки из газет и другие документы колчаковской армии с антиеврейскими призывами. Одна листовка содержала следующее: «Они [евреи] собрали темных подонков посредством взяточничества, мошенничества или других уловок и затем выступили против нашего батюшки-царя, чтобы скинуть его русскими же силами и объявить своего еврейского или сионистского царя в России, а затем, братья, они осквернят также нашу Христову веру, так, как они осквернили и распяли Христа».

Розенблатт рассказывал генералу Грэвсу историю о том, как глава специальной миссии американского Красного Креста в Сибири полковник Рудольф Бойлинг Тэйслер предупреждал, что, если Розенблатт будет сообщать об антисемитской пропаганде в войсках Колчака в Нью-Йорк, он в свою очередь протелеграфирует, что все евреи – большевики. Генерал Грэвс говорил: «Конечно, российский военный класс, с которым мы сталкиваемся здесь, в российской Сибири, ни перед чем не остановится для достижения подобных целей. Американский солдат облит грязью и оклеветан так, что я удивляюсь, почему он сам не возьмет оружие и не выступит в силу данного обстоятельства. Я чрезвычайно горд им, потому что американский солдат проявил сильную воздержанность от подобного поведения… Если Вы хотите послать телеграмму, напишите, а я зашифрую ее и направлю в Военный департамент, попросив переслать в Госдепартамент». 7 мая 1919 г. Розенблатт благодаря генералу Грэвсу направил телеграмму в Объединенный распределительный комитет в Нью-Йорк: «Опасность погромов в Екатеринбурге, Омске, Томске, Иркутске и других городах неизбежна. Должностные лица открыто потворствуют антисемитской агитации. Требуют еврейский большевизм использовать оружием пропаганды. Распространяются афиши «Убивай жидов». Ситуация критическая.

Незамедлительно действуйте через Вашингтон. Не дожидайтесь письменных докладов относительно этого. Телеграфируйте в Вашингтон».

Генерал Грэвс прокомментировал телеграмму Розенблатта: «Настоящая [телеграмма] представлена Розенблаттом, побоявшимся ее перехвата и не доставления, если он послал бы телеграмму через официальные каналы. Думаю, причины обоснованны». Спустя два дня, 9 мая, Госдепартамент уведомил Феликса М. Варбурга, представителя Объединенного распределительного комитета в Нью-Йорке, что Омское правительство призвано «воздерживаться от какого-либо движения в данном направлении». В личной переписке представитель Госдепартамента написал: «Думаю, подобные опасения необоснованны».

14 мая 1919 г. Розенблатт представил Калдвеллу длинный отчет о своих действиях по оказанию гуманитарной помощи и об антисемитизме на территориях, подвластных колчаковскому режиму. Розенблатт приложил к отчету также фотокопии прокламаций, распространяемых среди солдат на фронте и в лагерях. Одна из них была послана 7 мая 1919 г. в комитет в Нью-Йорк. Далее Розенблатт пояснил, что евреи и военнопленные, высланные из Кустаная на расстояние ста верст от железной дороги, получали четырехдневное уведомление на ликвидацию своего дела и дальнейшую распродажу имевшейся собственности. Афиши с призывом «Убей жида» 6 мая приклеивались на стены домов вокруг штаба генерала Иванова-Ринова во Владивостоке. 17 мая 1919 г. Калдвелл, передавая Лансингу доклад Розенблатта, добавлял: «Без сомнения, проявляется очень ожесточенное чувство против евреев в Сибири, и, вполне возможно, могли иметь место антисемитские бунты в предшествующие месяцы».

Как уже отмечалось, некоторые из телеграмм Розенблатта, посланные через Госдепартамент, не доходили до нью-йоркского офиса Объединенного распределительного комитета. Розенблатт узнал от Колчака, что в середине июня 1919 г. Госдепартамент запрашивал генерального консула в Омске Эрнеста Ллойда Харриса, что тот знал относительно ситуации, описанной Розенблаттом. Харрис категорически отвергал информацию доктора. 2 июня 1919 г. он послал из Новониколаевска (через Пекин) в Вашингтон следующую телеграмму: «Я не знаю о еврейском погроме, угрожавшем в Сибири. Заверяю, что подобное явление в настоящее время отсутствует, не знаю ни одного случая страдания какого-либо еврея в Сибири. Действительно, имеется сильное болезненное антиеврейское настроение на тех территориях, где некоторые из них выступили на стороне большевиков. В настоящее время нет свидетельств о погромах где-либо, кроме того, я уверен в том, что следует ожидать сильную реакцию против евреев как в Сибири, так и в России, когда с большевиками будет покончено».

В конце июня Харрис вновь получил телеграфный запрос от Госдепартамента относительно евреев. Он ответил так же. Когда Розенблатт приехал в Омск, приблизительно 25 июня, Харрис сказал ему: «Я ждал Вас все время. Я очень доволен Вашим приездом. Кто-то взбудоражил Госдепартамент; кто-то из какого-то другого департамента взволновал его». Харрис не знал, что это были Розенблатт и генерал Грэвс; по крайней мере, не говорил, что знал. «И я с удовольствием поручаю Вам исследовать и выяснить ситуацию», – говорил он Розенблатту. Последний имел долгий разговор с генеральным консулом, который был так описан в дневнике доктора: «[Харрис сказал]: «Настроение русских таково, что, если Америка скажет: «Мы поможем вам любым способом, которым пожелаете, но при одном условии – вы ручаетесь защищать евреев», они могут ответить: «К черту Америку». Я говорю так, потому что знаю, наблюдая подобное повсеместно. Евреи – разработчики теории и практики управления всеми Советами». Он без доли сомнения выразил уверенность в том, что, как только русские покончат с большевиками, они немедленно начнут свое возмездие против евреев. Погромы будут неизбежны. Они вспыхнут в каждом городе, особенно в южной России, на Украине, в Москве и там, где заправляют евреи. «Я этого не одобряю, но воспринимаю как неизбежный факт, который не изменить. Ничто не предотвратит вспышку, и Соединенные Штаты будут неспособны что-либо сделать, чтобы остановить ее. Недавно я заявил об этом и Госдепартаменту». Таковыми были его слова.

Харрис продолжил: мол, «Соединенные Штаты не должны позволить себя осмеять, как в прошлом» в связи с паспортным вопросом, когда российско-американское соглашение 1832 г. было аннулировано в 1911 г. «Мы проиграли тогда, потому что ничего не получили, а русские посмеялись над нами. Отныне мы не собираемся превращаться в шутов».

Харрис никогда не симпатизировал евреям. Ранее, в июле 1918 г., он сообщал из Иркутска: «Пятьдесят процентов советской власти в каждом городе состоит из евреев наихудшего типа, многие из них – анархисты». 22 февраля 1919 г. он докладывал из Красноярска о Екатеринбурге как эпицентре большевизма на Урале, где «еврейское влияние значительно увеличено», но при колчаковском режиме их влияние «явно сокращается». Генеральный консул констатировал: «При Советах евреи играли руководящую роль. Большинство председателей уральских Советов было еврейским, а некоторые русские из их числа женились на молоденьких еврейках. Специальный трибунал или революционный комитет состоял на 90 % из евреев… Русские торговцы [Челябинска], в своем большинстве, не могут торговать из-за отсутствия товаров, а евреи ныне повсюду собирают урожай и в состоянии гарантировать неограниченное поступление товаров почти отовсюду… При власти большевиков большинство торговцев Красноярска закрыли свои магазины, в то время как другое большинство – из евреев сохранило бизнес, возможно, потому, что [они] заручились защитой большевиков-евреев, а может быть, в силу расовых характеристик… В России влиятельные граждане, так же как и в Америке, заинтересованы не забыть позиции по щепетильному вопросу – отмены коммерческого международного договора… Они надеются восстановить договор с Соединенными Штатами, но обуславливают его взаимодействиями с евреями в России, которые признаются ими приемлемыми».

Харрис цитировал доклад консула Виллиямса, отмечавшего: «Мне не довелось встретить в России русского, который не был бы настроен против евреев… Недавно я слышал крайне любопытное предположение, возможно, ненависть к евреям и стремление к очищению России от их влияния даст повод объединить всю Россию и восстановить, в конечном счете, национальный дух». Однако вопреки ожесточенным нападкам на евреев Харрис не смог не признавать очевидность факта, что сибирские евреи поддержали антибольшевистский режим. 4 и 10 марта 1919 г. он телеграфировал из Иркутска, что «евреи не представляют объединенного фронта, но уверен в их способности приспосабливаться к любому политическому обстоятельству, которое может возникнуть. Отношение к евреям, наблюдающееся здесь и в Сибири, весьма сходное».

31 октября 1918 г. консул из Харбина передал послу в Пекине Полю Реиншу список подозреваемых немецких шпионов: «Полагаю, что они перечислены в этом списке наиболее полно, потому что осведомитель собирал информацию о них с фужером вина в низкосортных кафе, из сплетен отпущенных евреев и младших офицеров». Список подозреваемых людей в отделении чешской разведки в Шанхае включал в себя следующие характеристики: «маньчжурский еврей», «еврей-большевик», «еврей-богемец», «еврей» и т. п. 16 августа 1919 г. консул Соединенных Штатов по специальным поручениям Альфред Р. Томпсон с одобрения Харриса докладывал: «В среде большевиков большая смесь представителей иностранных национальностей, в особенности мадьяр, китайцев и латышей, тысяч евреев».

Еврейско-большевистское пугало перешагнуло из России и окружения Госдепартамента в армейские круги. Это проявлялось в многочисленных армейских разведдонесениях, где часто подчеркивалось еврейское происхождение подозреваемых большевиков. Согласно докладу от 11 января 1919 г. кафе во Владивостоке было «в собственности армянина или еврея, враждебно настроенного. Этот человек – опасный большевик». Произношение русского солдата, высказывавшегося в революционном духе американскому солдату, согласно другому сообщению, «без всякого сомнения – еврейское». Армейский механик «выглядел гражданским евреем, обутым [в] пару казенных каштановых ботинок» и прятал их. 3 марта 1920 г. лейтенант Ф.В. Мартинек докладывал с военного корабля «Олбани», что во Владивостоке «коммунисты и большевики… в 85 % являются евреями и около 60 % – преступниками». Неофициальная история американской экспедиции в северную Россию под названием «Вечерняя высадка», написанная тремя армейцами – участниками событий, была издана фирмой Columbus (штат Джорджия). На титуле отпечатано: «Америка воспряла после вашего покорения Европы». Там же, справа, изображался большевик-оратор, указывавший солдату-пехотинцу длинным светящимся пальцем на сообщение: «Долой Америку! Там все вранье». На одной из листовок, полученной от распространителя, имелась приписка: «Пропаганда восточного района Нью-Йорка». Без сомнения, такие антиеврейские тенденции, прежде всего, результат влияния реакционных российских кругов.

В феврале 1919 г. капитан Гарольд В.В. Фэй докладывал из Харбина: «Один солдат из состава старой гвардии делился услышанными сплетнями о давних, скрупулезно запланированных еврейских заговорах по порабощению всего мира, согласно предначертаниям Ветхого Завета. Якобы прошедшая несколько лет назад в Швейцарии еврейская конференция сформулировала программу в своих протоколах, которые были добыты и опубликованы англичанином; первым этапом в этой программе значился развал России, который произошел по плану и почти согласно графику. Другой солдат также слышал, что известный [Бейлиский] суд по делу об убийстве младенца с целью использования его крови в религиозных целях был проигран только лишь потому, что его истцы не нашли средств, чтобы нанять знающих специфику вопроса специалистов, в то время как все евреи предоставили финансовую помощь для ответчиков. Общая эксцентричная убежденность каждого из солдат старой гвардии заключается в том, что они способны перенести ярость русских и внимание мира с самих себя на евреев. Мол, в стародавние времена, когда корабль государства начинал качаться, вместо развязывания войны наиболее приемлемой ее заменой считался погром. Это намного дешевле, к тому же корабль неоднократно нуждался, до некоторой степени, в балансировании. Менее эксцентричная точка зрения большинства других солдат о причинах, почему евреи были антибольшевиками, связана с поставленными на карту денежными интересами евреев. Продолжаю расследование».

Позднее, в 1924 г., бывший американский представитель межсоюзной железнодорожной комиссии в Сибири Чарльз Смит докладывал поверенному в делах США в Риге Дж. Байту: «Весь советский режим еврейский. Везде, где русский обладает кажущейся властью, на заднем плане – еврей, полноценно ею распоряжающийся».

Как уже отмечалось, 10 июня 1918 г. Мэйсон сообщал Маршаллу о гнусном антисемитском влиянии русских и их женщин на иностранных корреспондентов.

ЕВРЕИ В АМЕРИКАНСКИХ ЭКСПЕДИЦИОННЫХ ЧАСТЯХ

Согласно Луи Фишеру Колчак получил доклад от агента во Владивостоке, датированный 12 декабря 1919 г., где отмечалось, что американские солдаты заражены большевизмом, а большинство из них были ньюйоркцами из известного мятежного восточного квартала. Несомненно, оттуда были евреи и в американских экспедиционных частях в северной России и Сибири. Для военнослужащих евреев организовывались еврейская Пасха и другие национальные праздники. Но их численность никак не соотносилась с общим процентом евреев в вооруженных силах Соединенных Штатов. Согласно генералу Грэвсу американские части в северной России и Сибири «состояли из мужчин, мобилизованных на Тихоокеанском побережье», так что во Владивостоке не могло быть никакого большинства ньюйоркцев-евреев из восточного района этого города. Один историк экспедиции писал, что более 450 американских отрядов в Архангельске состояло из американцев-поляков, призванных из Висконсина и Мичигана.

Эптон Синклер рассказывал в своей повести «Джимми Хиггинс» историю еврейского эмигранта Каленкина, вернувшегося из Америки и агитировавшего за большевиков среди американских и британских отрядов в Сибири. Писатель таким образом объяснял мотивы, руководившие героем повести: «Я не защищаю большевизм в Америке; я просто говорю, что американцы должны оставить в покое большевизм в России». The Headgear Worker – печатный орган профсоюза портных, изготовителей шляп и кепок (еврейский профсоюз) опубликовал поэму «Спасенная Россия», написанную американским солдатом в Сибири: «…Итак, когда они положат меня в деревянный ящик/ И погрузят на корабль «Транс-Пасифик»,/ Туда, где темно (о, очень),/ А потом выгрузят на одинокий пирс,/ Прелестный флаг окутает мои похоронные дроги./ Их двуколка, со всеми военными почестями,/ Довезет меня домой, наконец, туда – на холм./ И похоронят рядом с дядей Вилли,/ Погибшим, как и я, – героем прусского сражения./ И каменщик, как счастлив будет он/ Насечь на камне, прямо надо мной:/ «Погиб он заРоссию».

Среди американцев, награжденных французским военным крестом в северной России, были: капитан Джозеф Розенфельд и сержант Джекоб Кантрович из роты М, 339-го пехотного полка; Кантрович удостоен также российского Георгиевского креста; капитан Дж. А. Харзфельд представлен к российскому кресту Св. Анны с мечами. Рядовой Вильям Дж. Легманн скончался от ран, полученных в сражениях против красных.

Солдат еврейской национальности Макс Герстенкорн из роты К 31-го пехотного полка был пленен красноармейской частью. Он шел вместе с рядовым Алоисом В. Грохс к деревне Алексеевке (Радзольной) в сибирской губернии, когда они столкнулись с несколькими вооруженными большевиками. Красноармейцы не стали убивать их, а отвели к своему командиру, который стал допрашивать на немецком языке о количестве союзных отрядов в Радзольной. Американцев продержали около часа, красноармейцы говорили, что это было сделано согласно приказу, и им предоставили время убраться восвояси, затем освободили. Отношение красных к пленникам было дружеским, однако они отмечали, что, будь те белыми или японцами, их бы расстреляли. Действительно, вне всякого сомнения, Красная армия избегала вооруженных стычек с американцами. Возможно, большевики видели в Америке будущего союзника против японцев. Абрамов из Сучан, сражавшийся в 1918 г. с революционными отрядами против чехов, а также с партизанами против союзников, рассказывал американскому разведчику, что война между Японией и Россией была неизбежна.

«Она будет объявлена в пределах следующих шести месяцев, между Владивостоком и крайней японской заставой на западе Сибири не останется ни одного японца. Корея и Китай присоединятся к России, и в то же самое время Америка предоставит свою помощь».

В других случаях американская военная разведка докладывала о евреях, сражавшихся в рядах Красной армии против американских сил, но такие сообщения были написаны, по большей части, без злобного или иного антисемитского подтекста. В августе 1918 г. американцы взяли в плен нескольких большевиков в районе Шкотова; среди них был Марк Жеринек, 36-летний опытный школьный учитель. Составленный им отчет констатировал: «Опасный тип этот агитатор-большевик. Усердный читатель социалистической и МИР [мировой индустриально-рабочей] литературы, отпечатанной по-русски и на идише в США, ввезенной в Россию контрабандой».

Спустя сорок лет Синклер, автор романа о сибирских событиях, напишет: «Колчак полагал, пытаясь получить признание Америки, что американское присутствие в Сибири принесет бесчисленный вред. Он был представителем типично антисемитского класса и воспринимал американских солдат в Сибири как отбросы нью-йорских и чикагских гетто, евреями самого низкого пошиба, для которых большевизм имел сильную привлекательность. Хотя он едва ли мог сказать хоть слово [Роланду С.] Моррису или Грэвсу о своей враждебности и подозрительности, однако последнее невозможно было скрывать». В этом романе главным персонажем выступал переводчик-еврей Джо Сильверман. Реальным же прототипом был другой еврей, лейтенант Ира Леверетт, который, по нравственным соображениям, отказывался сражаться с большевиками. «Возможно ли для еврея придерживаться нейтралитета к [российским] евреям?» – такова его дилемма. Его друг спрашивал: «Ты думаешь, что большевики – христиане?» И услышал в ответ: «Они уверены, что ад уж точно нееврейский». В конце концов, Леверетт вступил в конфликт со своими начальниками и дезертировал; и все же от него не отвернулись его товарищи и командиры.

ВОЕННЫЕ ПЕРЕВОДЧИКИ-ЕВРЕИ

Люди из окружения Колчака и союзнические должностные лица жаловались на засилье переводчиков-евреев в американских экспедиционных частях. Переводчики обвинялись в преднамеренном провоцировании инцидентов между американскими и колчаковскими отрядами. Генерал Грэвс рассказывал Розенблатту: «Они докладывали, что американские части укомплектованы из евреев и что я, как американский командующий, никогда не разговаривал с кем-либо из русских, кроме как через переводчика-еврея. Откуда это взялось, ведь те три переводчика, которых я имею, – не евреи? Однако в нашем распоряжении есть три солдата-еврея, я использую их, когда захочу, и, по моему мнению, эти трое намного превосходят русских и в военных вопросах, и во всем остальном, они не могут сравниваться с русскими, представляя собою прекрасный тип высокообразованных молодых людей».

В 1920 г. британский полковник Джон Уорд повторил сплетню в своей антиамериканской книге о Сибирской экспедиции. Уорд являлся левым членом палаты общин. Он стремился, по выражению Джона Сильверлайта, к «высокой идиосинкразической политической карьере». В 1921 г. на ту же самую историю о засилье переводчиков-евреев, повторенную в Соединенных Штатах Борисом Л. Брасолом, реакционным российским иммигрантом, вовлеченным в антисемитскую кампанию Генри Форда, незамедлительно среагировал Грэвс: «В составе американских штабов мы не располагали достаточным количеством переводчиков. И Соединенные Штаты, и Великобритания, в течение всей войны, с удовольствием использовали на службе евреев. Я никогда не интересовался, был ли солдат евреем или не евреем, не делая абсолютно никакого различия в своем отношении к людям, находящимся под моей командой… Полковник Уорд знал, что евреи были преданы анафеме в самодержавной России, он поддерживает партикулярную партию и своим ложным утверждением заискивает перед товарищами по партии в Сибири».

Состав американских экспедиционных частей в Сибири располагал талантливыми переводчиками-евреями. Некоторые офицеры в Спасском пытались заполучить Дэвида Сильвермана. «Он бесценен для общения с местными русскими и как гвоздь необходим для этой станции», – писал один из офицеров 11 августа 1919 г. Однако другой офицер ранее, 25 марта, из той же самой станции выслал следующую телеграмму: «Здесь крайне необходим опытный переводчик… Желательно человек, не замешанный в политике и не еврей». Американский офицер рассказывал историю о переводчике-еврее по фамилии Рубенович, «истинном американце, по воле сердца» ударившем русского капитана из-за его антиамериканских выпадов. Капитан пытался расстрелять еврея и сам погиб от пули оборонявшегося переводчика.

Американский консул в Архангельске Лесли А. Дэвис ходатайствовал в апреле 1919 г. перед британским генерал-майором сэром Виллиямом Эдмундом Айронсайдом, чтобы тот разрешил русскому еврею Льву Лейбсону стать его переводчиком. «Он представляет еврейскую национальность, младше девятнадцати лет, но я ручаюсь за его порядочность», – отмечал Дэвис. Вместо назначения Лейбсон был мобилизован в армию Колчака. Чарльз X. Таек, представитель американской комиссии по сельскому хозяйству во Владивостоке, писал 1 мая 1919 г. послу Роланду С. Моррису, что разыскивает «переводчика, не еврея, имеющего индустриальное образование и разделявшего идею по оказанию помощи фермерам. Это особенно важный пункт, поскольку Вы знаете, что имеющееся огромное количество переводчиков, используемых американскими силами в Сибири, состоит из евреев, не сочувствующих крестьянству». Российский еврей по фамилии Мейтин просился на должность переводчика. Военная разведка докладывала, что отец Мейтина – меньшевик, не заслуживающий доверия; «кроме того, сам [он] – еврей».

10 марта 1919 г. капитан Гарольд В.В. Фэй сообщал своим командирам из Харбина: «Вопрос использования нами такого количества евреев в различных службах становится все более острым. Молодежная христианская ассоциация открыто обвиняется в принадлежности к еврейской организации. Я сказал Аснаку, который помог мне и, по крайней мере, является евреем, что он должен быть начеку после 1 апреля… До тех пор пока мы нанимаем евреев, мы никогда не сможем заручиться полным доверием русских или совместно с ними работать». «Голос Приморья» напечатал в статье «Наше отношение к Америке и американцам», что переводчики-евреи ведут антибольшевистскую пропаганду.

7 апреля 1919 г. официальный агент отмечал в своем докладе «Еврейский элемент в России»: «Еврей наиболее сомнительный и ненавистный человек в России. Его только терпят: российское мнение постоянно склонно подозревать еврея в скрытности и мошенничестве. Он всегда всеми расценивался с глубоким подозрением. Если подобное явление имеет место с евреями на их отчизне, то возникает вопрос – насколько сильно ненависть русских будет проявляться по отношению к иностранным евреям, когда даже обычных иностранцев не очень-то русские и привечают? Наличие евреев в рядах американских армии, Красного Креста и Молодежной христианской ассоциации может рассматриваться только как чрезвычайно пагубное для интересов Америки в усилиях по реализации ее политики в России – оказанию помощи россиянам».

Спустя два дня, 9 апреля 1919 г., агент военной разведки В. Добровидов докладывал: «Русские рабочие, склонные к интернационализму, весьма благожелательны к евреям как образцам их идеала. Присутствие евреев в рядах американской армии импонирует им. Крестьянство же к евреям безразлично. Торговцы и землевладельцы евреев недолюбливают и полагают, что те станут их опасными и способными конкурентами. Офицеры и более высокие должностные лица евреев не переносят. Присутствие евреев в рядах американской армии рассматривается офицерами и торговым классом более чем отвратительным, поскольку они считают их (и не без причины) основоположниками революции и социализма…»

9 апреля 1919 г. лейтенант разведслужбы в Сибири Х.А. Морган писал полковнику Эйчелбергу, что в крупных городах Соединенных Штатов лидерами коммунистического движения являются евреи, они же – авторы и агитаторы, задействованные советской пропагандой. Он объяснял: «Более 90 % евреев, служащих в армии Соединенных Штатов, – выходцы из России; большинство из них – лингвисты и прирожденные агитаторы. Обе американские организации – Молодежная христианская ассоциация и Красный Крест, работающие в Сибири, в своем составе имеют значительный процент российских евреев, совсем недавно принявших американское гражданство». Он рекомендовал произвести замену или пополнение в американских экспедиционных частях, Красном Кресте и Молодежной христианской ассоциации с целью устранения евреев. 17 мая 1919 г. лейтенант Морган повторно писал, что для русских или других крайне небезопасно общаться с американцами посредством военных переводчиков-евреев. Тем не менее не то еврей, не то русский, по фамилии Романов, подозревался в том, что он являлся двойным агентом, работавшим и на американцев, и на большевиков. И все же лейтенант Морган рекомендовал заменить переводчиков-евреев на поляков или других людей нееврейского происхождения, говорящих по-русски. 27 мая 1919 г. полковник Эйчелберг инструктировал офицера тайной разведки 31-го пехотного полка: «Немедленно организуйте проверку оперативными сотрудниками честности и лояльности всех полковых переводчиков. Вследствие антипатии русских к евреям, рекомендуется не прибегать к услугам переводчиков еврейского происхождения, особенно в делах, связанных с русскими офицерами или русскими гражданскими ведомствами и должностными лицами».

10 июля 1918 г. «истинно русский» Борис В. Константинов писал президенту Вильсону о том, что большинство переводчиков американской железнодорожной миссии были российскими евреями из нью-йоркского восточного квартала и «все они – большевики». Официально же установлено на 10 мая 1918 г., что 21 (39,6 %) из 53 переводчиков этой миссии являлись евреями. Согласно Джону Ф. Стивенсону, председателю консультативной комиссии из экспертов-железнодорожников, посланной в Россию, имелась причина верить в то, что большое число из тех, кто регистрировался как русский, в действительности был евреем. Стивенсон приводил расчеты – 50 процентов всех переводчиков – евреи, в работе же миссии никакой дискриминации против них не проявлялось.

В редчайших случаях некоторые российские газеты пытались представлять справедливую картину. Но в большинстве – присутствие евреев среди переводчиков постоянно использовалось в целях пропаганды против них и американских частей. Капитан британской армии Д.И. Сандельсон констатировал: «Вследствие постоянных нареканий сибирской прессы, мол, американская бездеятельность объясняется большевистскими воззрениями американских переводчиков-евреев – которые, между прочим, абсолютно ложны – потому как, если я правильно помню, американцы имели только трех переводчиков-евреев в своих экспедиционных частях – некоторые союзники весьма колебались в назначении переводчиками евреев, и я знаю, что нескольким кандидатам было отказано».

Другой еврей британских экспедиционных сил, находившийся под влиянием антиамериканского и антиеврейского мнения, разделяемого многими британскими офицерами, писал в октябре 1919 г. Британскому объединенному Комитету, что американцев особенно ненавидели, частично из-за их либеральности и отчасти из-за малого сочувствия к проявлениям русского тщеславия и любовной привязанности. Неважные взаимоотношения между американскими и русскими должностными лицами обычно относились на счет нанятых американцами переводчиков-евреев. Очень немногие американские офицеры, как в железнодорожной, так и в военной миссиях, говорили по-русски; поэтому в значительной степени они были зависимы от правдивости толмачей. Последние же зачастую являлись евреями, эмигрировавшими несколько лет назад из России и «избежавшими военной службы в армии Соединенных Штатов, поступив переводчиками в американские сибирские части». Эти люди в большинстве случаев страдали от властного поведения русских офицеров и «все же находили в себе силы давать тем отпор».

Двое или трое американских офицеров уверяли еврейского автора антиеврейского доклада в том, что переводчики-евреи использовали возможность общения с русскими офицерами с таким же презрением, которое они прежде испытывали в их руках. «Чувствуя безопасность в американской униформе, они с удовольствием оскорбляли своих прежних угнетателей. Утверждалось, что незначительное замечание, высказанное американским офицером русскому должностному лицу, переводилось, по возможности, в самую грубую форму обращения и русский, естественно, не мог адекватно воспринимать замечание американца, интерпретированное ему переводчиком. Насколько далеко заходил преднамеренный недоперевод, я сказать не берусь, но вне всякого сомнения, что надетая на переводчике-еврее американская униформа значительно способствовала американской непопулярности в консервативных кругах… Британская военная миссия, проявившая почти подобострастное отношение к русской впечатлительности, публично заверяла, что нет никакой потребности использовать евреев в качестве переводчиков».

АМЕРИКАНСКИЙ КРАСНЫЙ КРЕСТ, ИНТЕРВЕНЦИЯ И ЕВРЕИ

Антисемитизм в совокупности с антиамериканизмом сочетался с пропагандой против считавшейся пробольшевистской политики президента Вильсона. Человек из близкого колчаковского окружения писал, что это обвинение было результатом недоразумения, присовокупив: «Отдельные представители американского Красного Креста (полковник Раймонд Робине), Молодежной христианской ассоциации и переводчики (российские евреи) свободно нарушали рамки своей деятельности и вступали в переговоры с большевиками, и более того, занимались пробольшевистской пропагандой среди солдат. Они говорят, что подобное поведение отмечалось со стороны американских солдат – российских евреев». Сибирская газета писала: евреи – корень зла, и добавляла: «Вильсон – Америка – Молодежная христианская ассоциация – еврей, удалите Вильсона, и вы найдете еврея. И наоборот». Русский рассказывал американскому военному разведчику: «Американцы [должны бы] не иметь так много евреев на своей службе, особенно в Красном Кресте и Молодежной христианской ассоциации. Потому как те затемняют честное лицо реального американского солдата». Спустя годы британский историк и антисемит Бернард Парс писал, что американский Красный Крест отправлял в Сибирь «множество бывших российских субъектов, главным образом евреев, которые, конечно, стремились препятствовать любому объединенному действию против большевиков».

Не было недостатка антисемитов и среди должностных лиц американского Красного Креста в России. Майор Роберт Дэвис, представитель этой организации на юге России, опубликовал статью под заголовком «Выметем большевизм. Королевство еврея», в которой писал, что большевики предложили евреям стать «орудием мести» против русских. Робине представлял американский Красный Крест в России и до назначения на пост руководителя этой организации, признанной советской Россией, писал антисемитские доклады из Сибири и европейской части России.

Представитель Объединенного распределительного комитета Розенблатт решил встретиться с главой американского Красного Креста в Сибири Рудольфом Бойлингом Тэйслером. Позднее он докладывал в комитет о состоявшейся беседе: «Принял он меня сердечно. Имел продолжительную беседу и поделился о ситуации с евреями в Сибири. Он был настолько откровенен, что сказал о намерении посоветовать господину Мэйсону отказаться от сопровождения его представителями Красного Креста, потому что опасается, что они [русские] могут его убить. Он запросто мне объяснил, что они используют антисемитскую пропаганду как оружие для борьбы с большевизмом, разъясняя людям, что Гражданская война явилась следствием того, что евреи – большевики, евреи – спекулянты, и единственно, кто должны быть обвинены и наказаны за это – евреи». Спустя некоторое время к Розенблатту приехали евреи из общин Владивостока, Никольска и Читы, сообщив о продолжавшейся антисемитской агитации в Сибири. Они принесли ему множество прокламаций, выпущенных штабом Сибирской армии, подписанных видными генералами, капитанами, полковниками и т. п. Еврей из Челябинска рассказывал, как полковник вошел в студию еврейского художника и, под прицелом, вынудил того нарисовать антисемитскую афишу, призывавшую к погромам. Как уже отмечалось, Розенблатт отправился на встречу с Тэйслером с телеграммой, проект которой он набросал, и сообщил о своем намерении доложить комитету об антисемитской агитации, бурлящей в Сибири. Тэйслер говорил: «Что ж, если Вы пошлете эту телеграмму, я пошлю свою». Розенблатт поинтересовался: «И о чем же будет идти речь в Вашей телеграмме?» На что Тэйслер ответил: «Я буду писать, что евреи – большевики, спекулянты, и именно поэтому люди выступают против них».

Генерал Грэвс характеризовал Тэйслера «весьма стойким самодержцем». Факт, что он был кузеном жены Вудро Вильсона, заставлял многих людей считаться с его мнением. Согласно Грэвсу, он не «сочувствовал стремлениям россиян». Майор Альфред Л. Кастл писал, что Тэйслер представлял собой «в некоторой степени, очаровательного человека», но «ревнивца к своим полномочиям, многим из советников не доверял и был решительно оппозиционно настроен, получая первоклассную помощь из Вашингтона». Позднее, 5 октября 1919 г., Тэйслер уверял Вильсона в том, что «Колчак выполнит свои обещания о развитии демократического правительства».

13 октября 1919 г. руководитель медсестер американского Красного Креста в Сибири Энн Л. Титтман жаловалась на «мешавшего» работе Тэйслера в Сибири: «В конце марта или в начале мая 1919 г. я разговаривала во Владивостоке с Тэйслером. Он заявил, что колчаковское правительство впредь не будет дозволять оказывать какую-либо помощь большевистским заключенным, умиравшим тогда в многочисленных тифозных лагерях и поездах; что, в строгом соответствии с этой политикой, он намерен сохранять благожелательность к Колчаку и намерен довести эту большую работу до конца. Он заявил – оказание помощи нуждающимся людям, которые затем могут перейти в стан антиколчаковских сил, идет против его желаний и, следовательно, предметом деятельности Красного Креста не будет. Он отзывался о Колчаке как о единственном человеке, который спасет Россию…»

Тэйслеровский характер и его «полуизменническое отношение» ясно проявились в следующем инциденте: госпожа Титтман протестовала против непременного исполнения того, что противоречило полученным ею инструкциям из Вашингтона. «О, – говорил Тэйслер, – не волнуйтесь об этом. Посол Моррис давал мне инструкции, которые я игнорировал и поступал, как диктует мне моя совесть».

Специальный уполномоченный американского Красного Креста в Сибири майор Кендал Эмерсон говорил Розенблатту: «Если Вы действительно еврей, если Вы хотите спасти Ваших братьев в этой стране, телеграфируйте господину [Якобу Г.] Шиффу, чтобы г-н Шифф выслал телеграмму, осуждающую большевиков-евреев… Вы не можете доверять еврею». Эмерсон приводил в качестве примера «большевика» доктора Росетта, пояснив: «Вы не можете доверять еврею. Но если бы все евреи были под стать Вам, я стал бы им доверять». (Доктор Джошуа Росетт, о котором мы писали раньше, проработав в Сибири в составе американского Красного Креста и Комитета общественной информации, возвратившись, очень критиковал Колчака. Большевизм же, отмечал он, «идеальная мечта, исторический мыльный пузырь».)

Беженцы, проживавшие в бараках американского Красного Креста, были под постоянным наблюдением как самого Креста, так и американской военной разведки; донесения же о них составлялись с антисемитским подтекстом. Заместитель спецуполномоченного Красного Креста в Сибири майор Джордж В. Симмонс, отчитываясь о деятельности за декабрь 1918 г. – май 1919 г., писал: «Прислав множество евреев, Америка поступила более чем несвоевременно. На этот раз это должно быть совершенно прекращено, – и для безопасности этих евреев, и для лучшего эффекта в стране, избегая даже небольшого раздражающего влияния на нынешний изменчивый перелом… Молодежная христианская ассоциация, как полагают, потерпела неудачу в Сибири, в значительной степени, из-за неблагоразумного подбора персонала. Мы обязаны избежать подобных ошибок. В то время как Красный Крест не признает разделения на расы и вероисповедания, состоя из множества людей еврейской веры среди наших лучших сторонников в Америке, мы должны ни в коем случае, во что бы то ни стало не направлять еврея или даже еврея-американца в Россию для работы в Красном Кресте. Конечно же это может накликать несчастье. Мы едва избежали серьезных трудностей, связанных с евреем, присланным в декабре вашингтонским общественным департаментом [Комитет общественной информации], без согласования с полковником Тэйслером; трудности были предотвращены благодаря порядочности и здравомыслию этого человека, пожелавшего немедленно покинуть Сибирь. Это всего лишь одна иллюстрация осторожности, необходимой в подборе персонала, а не повод бросать тень на евреев. Просто условие, с которым мы не можем ничего поделать, но которое мы обязаны признать… НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ не присылать еврея. Американский Красный Крест так же прекрасно и равноценно думает о евреях, как и о любых других добропорядочных американцах, но сибирские условия, над которыми мы не имеем никакого контроля, устранят вероятность успеха, если мы будем посылать в каком-либо количестве евреев для нашего штаба. При отборе каждого, говорящего по-русски, всегда следует выявлять человека с еврейской кровью, а если таковой будет выявлен, НЕ зачислять его на службу».

Точно такие же антисемитские доклады посылались представителями американского Красного Креста из европейских губерний России. 11 ноября 1919 г. Кендал Эмерсон, к тому времени лейтенант-полковник, докладывал из Кишинева: «Город, в котором из 115 000 жителей 60 000 являются евреями, составляя громадную часть оппортунистического населения, которое нельзя подсчитать с точки зрения национальной принадлежности».

Луи Маршалл выступал против антисемитской дискриминации, проводимой американским Красным Крестом в армейских частях Соединенных Штатов и при распределении помощи в Польше. В удобное время для распространения еврейской гуманитарной помощи на восточной стороне реки Буг представитель Объединенного распределительного комитета Боген предлагал американскому Красному Кресту большую сумму для работы в регионе. Начальник Красного Креста в Польше полковник Валтам К. Байли принять деньги отказался. Он говорил майору Тэйслеру: «Еврей никогда просто так не даст доллар… Предупреждаю, если мы возьмем их деньги, они отыщут способ заполучить их обратно… Я не хочу ни цента из этих грязных денег». В знак протеста против этого и подобных занимаемых позиций, принятых американским Красным Крестом в Польше, майор Тэйслер распрощался с этой организацией.

Возможно, антисемитизм американского Красного Креста был тогда частью общей антилиберальной тенденции. Действительно, Красный Крест часто критиковали различные общественные круги. 8 ноября 1917 г. Л. Холлингсворд Вуд писал Лиллиану Д. Уолду: «Красный Крест уж точно не пацифистская организация». 3 февраля 1920 г. представитель Красного Креста в Сибири Мириам Левис отмечала в письме к Сайрес Адлер, что в деятельность ее организации входила «не гуманитарная миссия, а политическая. Мы были посланы для организации колчаковских военных госпиталей и поддержки Омского правительства. Это была наша основная работа». Генерал Грэвс соглашался с этим: «Соединенные Штаты, посредством американского Красного Креста, также снабжали колчаковские отряды». Корреспондент чикагской Tribune Фрейзер Хант, повлиявший на решение Вильсона отозвать американские части из Сибири, также обвинял Красный Крест в снабжении Колчака деньгами и продовольствием. 26 мая 1919 г. американский генеральный консул в Константинополе Габриэль Би Равндалл потребовал, чтобы части Креста были посланы на антибольшевистский Северный Кавказ «по гуманным и политическим причинам».

Автор истории американского Красного Креста Фостер Фэя Дуллис писала, что эта организация превратилась в «орудие пропаганды» Госдепартамента и активного участника антибольшевистской войны в Сибири. Помимо «обеспечения полного обслуживания лагерей» американских экспедиционных частей, Красный Крест также «управлял госпиталями исключительно для колчаковских солдат и действовал практически как поставщик Колчака». Дуллис отмечала, что такое нарушение нейтралитета Красного Креста критиковалось не только либеральной печатью в Соединенных Штатах, но и генералом Грэвсом, называвшим это «наиболее неудачным» положением.

Тэйслер, как отмечалось выше, наставляя Розенблатта не сообщать Объединенному распределительному комитету об антисемитизме в Сибири, поддерживал бесчеловечные приказы Колчака не помогать раненым и умирающим заключенным-большевикам. 19 ноября 1919 г. американский военный разведчик В.В. Валлард докладывал, что американский Красный Крест официально отказывался от помощи смертельно раненным «дезертирам».

Следует обратить внимание на то, что дискриминационная политика Красного Креста проявлялась и до интервенции в Россию. В 1917 г. Маршалл, Шифф и другие возражали против решения Креста не нанимать на работу американцев, выходцев из Центральной Европы. Сионистский лидер Якоб де Хаас 10 мая 1918 г. писал советнику Вильсона полковнику Эдварду М. Хаусу: «Точно не знаю, правда это или нет, но согласно общему мнению, эти инструкции – результат некой просьбы, сделанной со стороны французского правительства. Полагаю, те из нас, кто является друзьями администрации, сделают правильный вывод в создавшемся положении: если это результат иностранной просьбы, то ситуацию должны объяснить за границей. Если же это просто изобретение некоторых из наших собственных ткачей бюрократизма, то я искренне предлагаю предпринять шаги к отмене этих инструкций. Любой, знакомый со статистикой, поймет, насколько далеко подобный вид политики может повлиять на создание неприязненных отношений».

24 июня 1917 г. Шифф писал госсекретарю: «Пятьдесят два года назад, иммигрировав из Германии, я стал американцем по собственному выбору, и с тех пор, как полагаю, я могу говорить – моя верность Соединенным Штатам Америки и в мыслях, и в действии так же безгранична и пылка, как любого коренного американца… До сего времени я твердо верил, что не произойдет ничего такого, что даст повод покориться моему правительству и причислить меня в особый, отличный от любого другого американца, класс. Но, к моему глубочайшему разочарованию и огорчению, считаю, что я в этом ошибаюсь». Вильям Лейб-младший, Маршалл, Шифф, Страус и другие встречались за ленчем с Теодором Рузвельтом, выступившим через Ассошиэйтед Пресс против исключения некоторых американцев из состава Красного Креста за границей. Маршалл написал передовую статью для New York Times, которую редактор Адольф С. Очс согласился опубликовать. Статью, однако, отверг совет редакторов газеты, которые, как писал Маршалл, были «англофилами до такой степени, при которой неспособны видеть глазами Америки». Поэтому Очс просил Маршалла переписать передовую статью в форме письма; Маршалл не пожелал превращать это дело в еврейский вопрос и подписался «урожденным американцем». Ли К. Франкель, входивший в состав американского Красного Креста в России, не позволил сделать этого. Далеко не все должностные лица Красного Креста сочувствовали такому отношению; например, председатель этой организации Генри П. Дэвисон придерживался оппозиционной точки зрения. Но Госдепартамент навязывал Красному Кресту политику национального ограничения. 1 июля 1917 г. Маршалл писал Дэвисону: «Плохая кровь способна быть возбудителем. Люди, готовые пожертвовать свои жизни на алтарь гуманизма, не могут не возмущаться таким подходом, когда один считает, что пятнадцать – двадцать миллионов из числа нашего населения непосредственно или косвенно неблагородно, в таком случае дело уже касается не только этого одного, который может быть легкомысленно недалек».

Американский еврейский комитет также официально протестовал против национальных ограничений Красного Креста. 15 мая 1918 г. директор бюро службы медсестер Красного Креста С.Д. Мойс указывал суперинтенденту пенсильванских госпиталей, что «женщины, рожденные в центральных державах, или те, чьи родители родились в центральных державах, или с явно немецкими фамилиями» не должны отбираться для прохождения заграничной службы. 22 мая 1918 г. Маршалл писал в военный совет американского Красного Креста Жозефу М. Хартфильду: «Неужели человек превратится в патриота только лишь тогда, когда изменит свое имя с Минзешеймера на Минтона или с Лёв на Ловенталя? Полагаю, что Муленберг, бывший первый спикер Палаты Представителей, стал бы теперь нежелателен из-за своей явно немецкой фамилии. Не настала ли пора прекратить эту шовинистическую ерунду, не настала ли пора оценивать мужчин и женщин по их заслугам, и неужели их измененные имена лучше унаследованных?»

Спецуполномоченный американского Красного Креста в западной России и странах Балтии лейтенант-полковник Эдвард В. Райан оказался в затруднительном положении, потому что на Балтике большинство врачей и медсестер этой организации имели немецкие корни. Он полагал, что «ввиду сильного националистического чувства, развивавшегося в Латвии, деятельность может быть стеснена». В 1918 г. некий участник кампании Красного Креста из Вашингтона открыто выражал свое отвращение к евреям. Джеймс Бенжамин, молодой еврей из Эшвилла (штат Северная Каролина), обвинялся в прогерманских симпатиях, потому что отказывался вступать в ряды Красного Креста, будучи в то же время активным членом Комитета солдатской поддержки и Молодежной мужской еврейской ассоциации.

14 ноября 1919 г. Маршалл писал Лео Вису из American Israelite, что «Красный Крест, в ряде случаев, поступал с евреями прямо-таки ужасно. В течение войны каждый еврей сталкивался с затруднением, связанным с каким-либо гарантированным продвижением по служебной лестнице». Когда Маршалл был в Париже, в связи с мирной конференцией, он получил телеграмму следующего содержания: еврейским медсестрам в Польше приказывали для работы по уходу за тифозными ранеными, если возможно, заручиться санкцией Красного Креста и его поддержкой. Адлер и Маршалл разговаривали по телефону с тогдашним главой организации Красного Креста, находившимся в парижском отеле «Регина», лично знакомым с Маршаллом, и представляли ему факты. Разговор не получился, мягко выражаясь, сердечным. Дело было направлено в Бостон к полковнику Байли, ответственному за деятельность Красного Креста в Польше. Тот выдвинул всевозможные возражения, а в ходе беседы с ним стало очевидно, что полковник питал сильную неприязнь к евреям. Он был настолько ярым антисемитом, что, когда последовало предложение – учитывая политические трудности, существовавшие в Польше, прибегнуть к посредничеству американского Красного Креста для оказания содействия работе Объединенного распределительного комитета, отказался от дальнейшего сотрудничества; Маршалл же узнал из уст одного из своих партнеров, занимавшего высокий пост, не еврея, понимавшего оскорбительные тенденции в отношении Красного Креста, что, когда стало известно о намерениях Красного Креста распределить часть денег, выделенных комитетом для разных труднодоступных воеводств Польши, полковник ответил – как мы отмечали выше, – что он не желает притрагиваться к грязным еврейским деньгам. За деятельность Красного Креста в некоторых воеводствах нес ответственность один полковник Фронзак из Буффало – поляк, известный ярый антисемит. Маршалл констатировал: «Красный Крест не сделал в Польше ничего такого, что способствовало бы налаживанию взаимопонимания между поляками и евреями или оказанию помощи последним любым способом».

В течение войны Маршалл лично передал американскому Красному Кресту 20 000 долларов. Позднее, 7 ноября 1925 г., он писал в храм Эмануэля Чарльзу Н. Поллаку: «Я ни в коем случае не дал бы ни пенни этой организации, зная о том, как Красный Крест предаст доверие тех евреев, кто жертвовал деньги на его деятельность». Он рассказывал Поллаку: в военные годы отношение Красного Креста к евреям было «более чем оскорбительным. И, бесспорно, антисемитским». 27 октября 1928 г. Маршалл писал г-же Жероме Дж. Ханауэр, что по тем же самым причинам он чувствует себя обязанным отказать ей в просьбе о пожертвовании денег на постройку в Вашингтоне мемориала американскому Красному Кресту. Ни одного усилия для поддержки евреев – мужчин и женщин – Красного Креста за рубежом не было принято. Маршалл был встревожен и чувствовал отвращение к «вызывающим» антисемитским наклонностям этой организации.

Однако далеко не все сотрудники американского Красного Креста были реакционерами или антисемитами. Некоторые из них ужасались погромами в России и не скрывали своих чувств. Приведем всего лишь несколько примеров: в ноябре 1919 г. Джордж Г. Риден докладывал по итогам своей миссии на Украину, что украинцы «занимались, время от времени, популярным видом спорта «погромщик». Риден прибавлял: «Действительно, среди большевиков имеются лидеры-евреи… но было бы большой несправедливостью по отношению к этим людям говорить о том, что только они одни ответственны за большевистские эксцессы. Многие ответственные евреи так же резко отрицательно настроены в отношении большевиков, как и другие русские, и надеются на избавление России от большевистской чумы… В одном случае, когда я рассказал дворянину и бывшему землевладельцу о поступившем сообщении из Киева о тамошнем погроме, вспыхнувшем сразу после изгнания большевиков… и что 17 000 евреев были, как сообщалось, избиты, эти люди выразили свой огромный восторг и надежду на достоверность новости… Выполняя свою работу в России, Красный Крест не может игнорировать евреев».

Майор Роберт Дэвис отчитывался в сообщении из Кубани (Кавказ) перед начальством одной из частей Красного Креста: «Петлюра имеет только один принцип «Убей жида». Он убивает большевиков не просто так, а потому, что они – евреи. Его шестидесятитысячная армия стянута со всей России общей ненавистью к евреям».

МОЛОДЕЖНАЯ ХРИСТИАНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ, ИНТЕРВЕНЦИЯ И ЕВРЕИ

В России активно действовала также Молодежная христианская ассоциация. Согласно одному историку «вмешательство Молодежной христианской ассоциации в российские дела было менее отрицательным и заметным, чем Комитета [общественной информации] [Джорджа Крила] и Красного Креста… Однако члены этой организации также были виновны». Сотрудник ассоциации Браккет Льюис 13 июня 1918 г. писал из Самары: «Полагаю, антибольшевистское движение, развернутое внешней силой [чехословацким легионом], послужит отправной точкой для всеобщего восстания против большевиков». Многие члены ассоциации, разделяя антибольшевистские убеждения, не доверяли Колчаку. 25 ноября 1918 г. Этан Т. Колтон писал доктору Джону Р. Мотту, что любой заранее предрешенный план, связанный с интервенцией какой-либо части России, для поддержки реакционных партий, стоявших у власти, «был бы действительно вреден. Он потерпит в России неудачу, и будет стоить либералам, подобным президенту [Вильсону], потери их существующего влияния в Советах рабочих и их союзников».

В отличие от американского Красного Креста Молодежная христианская ассоциация пыталась не попадаться на крючок Колчака и поэтому не доверяла как его приближенным, так и многочисленным американцам, которые, как отмечал член ассоциации в Сибири Джордж Сидней Пэлпс, «всё поставили на Колчака, из-за чего и проиграли». Британцы же рассматривали ассоциацию как «орудие манипуляции американской пропаганды… для лучших коммерческих связей США». Ассоциацию также недолюбливали представители Красного Креста. Действительно, Молодежная христианская ассоциация была презираема, как объяснял 5 марта 1919 г. капитан Гарольд В.В. Фэй из Харбина, «потому что она пытается помогать простым людям», за что и была «названа большевистской». Предпринимались неудачные попытки монополизировать христианскую ассоциацию, для чего колчаковские силы нападали на нее, находя повод для этого в приверженности к протестантству, а зачастую и в принадлежности к еврейской и масонской организациям.

Молодежную христианскую ассоциацию критиковали за чрезмерное привлечение евреев для своей работы. 31 октября 1919 г. Колтон писал Борису Бахметьеву, все еще признаваемому Вашингтоном российскому послу: «Непосредственные возражения против Молодежной христианской ассоциации состоят в том, что она коммерциализирована, использует в своей деятельности евреев, являясь прикрытием для вербовки приверженцев, а секретари ее – пробольшевики… Малочисленные евреи, привлекаемые к работе, никогда не использовались на каком-либо ответственном посту, только в качестве шоферов, бухгалтеров и переводчиков. Полагаю, что за три года общее количество евреев насчитывает менее двадцати человек на территориях всех российских губерний… Правительство Керенского несет непосредственную ответственность за большую долю еврейского контингента, откомандированного к нам из армии без какого бы то ни было обращения за подобной помощью от Молодежной христианской ассоциации. Такая акция не учитывала вопроса, связанного с языковой проблемой. С такой же очевидностью нет никакого отступления в принципе привлечения к работе неортодоксальных христиан, ведь инструкции издаются, соответственно, для большей эффективности».

Российский полковник, частенько докладывавший американской разведке, писал: «Даже американский штаб [Молодежной христианской ассоциации], со всей очевидностью, предпочитает получать информацию из источников, которые принадлежат социалистически настроенной части населения, зачастую от еврейских элементов, которые, безусловно, никогда не станут поддерживать русских национальных настроений».

С другой стороны, Молодежная христианская ассоциация обвинялась в дискриминации евреев. Действительно, некоторые представители ассоциации не воздерживались от антисемитских высказываний. Так, рабочий Лиман Р. Хэйтт писал из Сибири жене, что идея о земствах замечательна, но «теперь, когда земствами управляют только евреи, ничего не осталось от прежнего курса». 20 февраля 1919 г. Е.Т. Хилд, западный штаб-секретарь ассоциации, докладывал из Омска, что, согласно рассказу военнопленного, большевистское руководство в России «отныне всецело перешло в руки евреев». С.Д. Линкс, местный старший секретарь ассоциации из штаба в Спасском, сообщал, что треугольная эмблема Молодежной христианской ассоциации «многими расценивается как составная часть еврейского знака, эмблемы масонов – указующей на ад». Он предложил свои рекомендации для будущей работы ассоциации в России: «Мы обязаны изначально признать, что мы – несектантская организация и не можем отказывать в нашем совете или помощи любому христианину или христианскому учреждению, но мы должны отказаться от содействия евреям, к чему нас обязывает наша принадлежность к христианству. Не поддерживая никаких взаимоотношений с еврейскими организациями, мы не должны принимать евреев в члены нашей ассоциации. Русские питают сильную неприязнь к евреям, которую мы не должны оглашать, но, в некоторой степени, должны уважать это чувство».

Русский офицер, служивший переводчиком в американских экспедиционных частях в Сибири, жаловался на «засилье еврейских служащих» в Молодежной христианской ассоциации. 19 февраля 1919 г. консул Харрис сообщал из Новониколаевска: «Иностранный [отдел] Российского правительства в Омске 19 февраля [1919 г.] официально обратился к Молодежной христианской ассоциации [за продлением] ее содействия русской армии. Это обращение было подготовлено после того, как правительство убедилось, что Молодежная христианская ассоциация не занимается никакой политической пропагандой. Впоследствии правительство попросило ассоциацию воздерживаться от принятия на службу российских евреев для работы в России».

Антиеврейские настроения среди рабочих Молодежной христианской ассоциации проявлялись также и в других губерниях России. Региональный директор по Минскому округу в период польской оккупации Ф.В. Ваггонер писал о бегстве польских частей из Минска: «Город был переполнен шпионами, польскими дезертирами и большевиками-евреями, стремящимися наилучшим для себя образом разворовывать добро». 22 февраля 1918 г. служивший в миссии ассоциации в Европейской России Энтони Б. Чез писал из Одессы Колтону: «В Америке я абсолютно не питал каких бы то ни было предубеждений, был даже по-дружески настроен к ним [евреям]. Но год военной работы в [России] широко [открыл] мои глаза, и с тех пор я стал способен видеть дальше собственного носа. Это самый лицемерный народ во всем мире… Снимаю перед ним шляпу. Они работают только для самих себя и своей расы – и исключения в этом правиле немногочисленны. Они общаются на любом языке, и, когда молодой секретарь Молодежной христианской ассоциации останавливается в каком-либо городе любой из стран, даже в тюремном лагере, он всегда отыщет того, с кем можно заговорить на английском языке, и будет готов работать для него. И скорее всего – опять же секретарем. Вскоре он разузнает обо всех частных делах этого человека, 50 000 рублях в банке и высоком покровителе. Какая находка! Вы не сможете выкорчевать его железным ломом. Он знает, как подольститься и пустить пыль в глаза. Привлеките христианина к работе, и еврей будет использовать свою «психологию» «самовозвеличивания», чтобы подставить его. Любой, кто превосходит способности еврея, попадет в черный список секретаря. С евреем-начальником он работает только для себя, и естественно, его не прельщает окружение, где преобладают русские мужчины и женщины, собравшиеся работать в действительно Молодежной христианской ассоциации. «X» или «Христос» не учитывается Молодежной христианской ассоциацией. Немец, русский или поляк также подминаются евреем, который становится более сильными, а русский по происхождению тем временем выбывает… Евреи заправляли [в Одессе] различными политическими партиями, направляли одну против другой, соблазняя их уничтожением друг друга, так, чтобы победившая партия, какая бы она ни была, представляла из себя очень слабую и более-менее безопасную для них же».

25 ноября 1919 г. Бракетт Льюис докладывал из Константинополя Колтону о тайных попытках открыть деятельность Молодежной христианской ассоциации на российской территории, подвластной Деникину: «В глазах российских властей наши попытки к совместной работе с большевиками – «ошибка» и «банкротство», а прослеживаемое непосредственное участие в нашей прежней работе евреев и «шпионов» поставило нас под подозрение». В целом же, конечно, Льюис был либералом. 25 октября 1922 г. он отмечал в своем владивостокском дневнике: «Я надеюсь, что русские полностью разуверились в какой-либо идее своего спасения через реакционность».

Все это не останавливало антисемитских иммигрантов от продолжения своей пропаганды и сплетен против Молодежной христианской ассоциации, даже после поражения Колчака. Главный реакционный российский иммигрант в Соединенных Штатах Борис Брасол 8 июля 1920 г. писал г-же Эдвард Роджерс Толфри: «Молодежная христианская ассоциация, поддерживаемая большевистскими элементами методистской церкви, решила выделить 6 000 000 долларов для явной цели по укреплению греческой ортодоксальной церкви среди русских, непосредственно в России. Для этой цели они планируют послать в Россию от 300 до 500 «американцев», говорящих по-русски (другими словами, евреев из восточных губерний)».

Следует отметить, что евреи-американцы не проявляли никакой враждебности к Молодежной христианской ассоциации, но многим из них не нравилось в ней присутствие евреев. 10 мая 1920 г. Л. Маршалл писал Исааку Сайгмейстеру, которому отказали в приеме в состав ассоциации: «Ошибка тех, кто стремится вступить в Молодежную христианскую ассоциацию, продолжая утверждать, что остаются настоящими евреями, состоит в том, что они расценивают эту ассоциацию как несектантскую. Это не так, насколько я знаю, да она этого и не скрывает. Она – открыто протестантская, поскольку это имеет место быть. Несектантская Молодежная христианская ассоциация для меня настолько же невообразима, как несектантская ММЕА [Молодежная мужская еврейская ассоциация]. Фундаментальная цель Молодежной христианской ассоциации состоит в том, чтобы способствовать христианской религии, так же как и основная идея ММЕА заключается в содействии иудаизму как религии». Маршалл делал вывод: «Еврею, примкнувшему к такой ассоциации, недостает чувства собственного достоинства, и я уверен, что заправилы подобных ассоциаций не уважают еврея, отвернувшегося от веры своих отцов и вступившего к ним. Поэтому, когда проявляется это предопределенное чувство презрения, я не сочувствую какому бы то ни было еврею, обнаруживавшему, что пальцы его ноги отдавлены. Фактически я рад тому, что он пожал то, что посеял».

БРИТАНСКИЙ АНТИСЕМИТИЗМ В СЕВЕРНОЙ РОССИИ И СИБИРИ

До начала интервенции, уже 29 декабря 1917 г., лейтенант британской разведки во Владивостоке Л.Ф. Биннс писал командирам: «В своем большинстве евреи являются ожесточенными врагами русских и настроены скорее пронемецки – если не полностью – нежели прорусски». Подобные доклады поступали в течение всей интервенции. 8 февраля 1919 г. Британский Совет Екатеринбурга докладывал: «Большевистские руководители не представляют из себя русский рабочий класс и являются по преимуществу евреями». Британский памфлет, опубликованный в информационных целях для архангельских союзнических частей, содержал нечто подобное, а также письмо, адресованное 23 марта1919 г. британским военным капелланом Боусфилдом С. Ломбардом графу Джорджу Натаниелу Курзону о большевизме, который «порожден немецкой пропагандой и вынянчен международными евреями».

5 февраля 1919 г. командующий британской военной миссией в Сибири Альфред Вильям Фортескью Нокс сообщал в военное министерство, что еврейские большевики были главными инициаторами убийства царя и его семейства. Так как британская пресса была тогда переполнена историями о большевизме, являющемся еврейским движением, сообщение Нокса, опубликованное министерством иностранных дел, подлило масла в пожар, и западноевропейские еврейские лидеры занялись расследованием этого вопроса.

Александр Гинсбург, будучи тогда в Париже, уверял С.Д. Сазонова, что в докладе по тому же самому предмету расследования, составленном комиссией, назначенной Колчаком, «не имелось никакого упоминания о соучастии евреев». 26 февраля 1920 г. Люсьен Вулф рассказывал в Париже министру юстиции Омского правительства Сергею Сазонтовичу Старынкевичу, что «официальный доклад относительно расследования убийства, назначенного правительством, установил факт, что численность людей непосредственно или косвенно заинтересованных в убийстве императорского семейства была довольно значительна, однако среди них не упоминалось ни одного лица еврейского происхождения».

Старынкевич опубликовал в лондонском Times следующее официальное заявление: «На основании данных предварительного следствия, сведения о котором поступали ко мне каждую неделю от генерального прокурора, я могу удостоверить, что среди участников, выявленных данными предварительного следствия, виновных в убийстве последнего императора Николая II и его семейства, не было ни одного лица еврейского происхождения. Если, как вы утверждаете, некоторые органы печати приписывали убийство последнего императора евреям, то я могу заверить, что эти органы получали информацию из источника не заслуживающего доверия – то есть исходившего не от данных предварительного следствия».

Однако корреспондент лондонского Times Роберт Вилтон настаивал на том, что палачами были еврейские убийцы и их сообщники, действовавшие «по приказам «красного еврейского правительства России». Владимир Бурцев, известный российский революционер и антибольшевик, публично опроверг обвинения генерала Нокса. Бурцев консультировался с Николаем Соколовым, следователем дела об убийстве царя и его семейства, и ознакомился со всеми важными документами следствия. Согласно Соколову только один из палачей, Юровский, был евреем или еврейского происхождения. Там также отмечалось, что во время советского расследования убийства не упоминались еврейские имена. И хотя сообщение Нокса было официально опубликовано министерством иностранных дел, там даже не упоминался доклад колчаковского министра юстиции британскому Верховному комиссару в Сибири сэру Чарльзу Элиоту.

Кроме того, в то время как министерство иностранных дел первоначально отказало в разрешении Объединенному иностранному Комитету Совета представителей британских евреев и Англоеврейской ассоциации опубликовать опровержение ложных обвинений Нокса, практически все ведущие британские газеты, за исключением Times и Morning Post, напечатали документы, отрицающие роль евреев в убийстве. Позднее лишь две лондонские ежедневные газеты продолжали настаивать на вине евреев. В 1920 г. Комитет, совместно с министерством иностранных дел, издал исчерпывающие материалы по данному вопросу. Что не помешало британскому историку Бернарду Парсу писать о том, что в доме, где произошло убийство царской семьи, были обнаружены «оскорбительные надписи на идише».

Британская антисемитская пропаганда в северной России и Сибири не ограничивалась письменными докладами, посылаемыми в Лондон, и имела более «практический» характер. 2 августа 1919 г. Вулф, бывший тогда в Париже в связи с мирной конференцией, посетил капитана Якоба Альберта Харзфельда, только что вернувшегося из Архангельска, где он действовал в качестве помощника американского военного атташе, как представляется, для изучения еврейского вопроса в России. Харзфельд сообщил о неприятных вещах, происходивших в британских экспедиционных частях в северной России. Вследствие некоторой неосмотрительности или, возможно, по внушению реакционных русских офицеров разведка и отделения пропаганды британских частей в Архангельске и Мурманске восприняли антисемитскую теорию о том, что большевизм был еврейских рук делом и что русские люди обмануты евреями. В данный момент они выпустили и распространили прокламации или листовки, которые вторят этим подстрекательским обвинениям.

Первая прокламация, изданная на русском языке в декабре 1918 г., говорила о большевистском правительстве как состоящем «исключительно из евреев». В марте 1919 г. ее английский перевод был издан для распространения среди британцев и американских отрядов. К концу июня 1919 г. третья прокламация была издана в том же духе, и даже в более резко антисемитском, за подписью командующего союзными войсками в Архангельске генерал-майора сэра Вильяма Эдмунда Айронсайда, заявлявшего о своем поручительстве за подлинность процитированных фактов. Наихудшая прокламация, однако, была издана и распространена генералом майнардских частей на Мурманском фронте сэром Чарльзом Кларксоном Мартином в июле 1919 г. Она была выпущена на русском языке и содержала бурный призыв к Красной армии сбросить с себя «еврейское ярмо». Прокламация констатировала – британцы не желают ссориться с русскими или Красной армией, но с евреями, которые обманули всех их, будут «беспощадны».

Харзфельд предоставил Вулфу копии этих прокламаций, а также ответы на них, сделанные еврейской Архангельской общиной и опубликованные в местной печати. Следующая листовка, выпущенная в июне 1919 г. армейскими частями в Мурманске, имела заголовок «К солдатам Красной армии» и содержала следующие слова: «К вам – русским людям, которые все еще сохраняют свою любовь к стране, мы обращаемся; мы – солдаты свободного севера России, еще раз призываем вас сбросить еврейское ярмо, объединившись с нами. Уже два года, как евреи разрушают нашу страну и пытаются на каждом русском человеке выместить обиду всему миру за преследования, в которых они были мишенью… Ваши еврейские провокаторы напрягают сверхусилия в борьбе с нами, но не верьте им и, пока еще не слишком поздно, переходите в наши ряды».

Другая листовка с призывом «К товарищам-братьям», подписанная «Главнокомандующим союзными войсками в северном регионе России генералом Айронсайдом», была выпущена на архангельских фронтах и содержала обращение к Красной армии: «Ваше правительство, представленное Лениным, Троцким и компанией, состоит по большей части из евреев, и они управляют всеми вами. Вы бесчестно и бесстыдно обмануты». Английская «Прокламация» констатировала: «Кажется, в отрядах получила хождение очень неясная идея, за что мы боремся здесь, на севере России. Это можно объяснить несколькими словами: мы боремся против большевизма… Взгляните на сегодняшнюю Россию. Власть находится в руках нескольких людей, главным образом евреев». Полковник американских сил Джеймс А. Раджлес, передавая командирам текст последней прокламации, отмечал, что это «одна из разновидностей союзнической (?) пропаганды». Очевидно, он не верил, что союзники действительно занимались подобной деятельностью.

В Соединенных Штатах левацкие издания The Class Struggle и Soviet Russia опубликовали репродукцию листовки, распространяемой союзническими войсками в Архангельске. «Взгляните на сегодняшнюю Россию, – гласила листовка. – Власть находится в руках нескольких людей, главным образом евреев». Майор Дж. Ничолс выражал протест генералу Айронсайду против распространения подобной прокламации среди американских солдат. Французские солдаты также «испытывали отвращение» к британский пропаганде.

Харзфельд рассказывал Вулфу, что антисемитские прокламации осуждались главой правительства северной России генералом Миллером и «всеми лучшими российскими элементами этого региона». Он подготовил объемный доклад по этому вопросу, указав на опасность погромов как следствия подстрекательств, и послал три копии в Вашингтон и две американским должностным лицам, находившимся тогда в Париже. Тексты провозглашений были приложены к докладу. Харзфельд зачитывал Вулфу выдержки из своего доклада, составленного в очень сильном стиле. В это же время в Лондоне Харзфельд рассказал всю историю и показал документы Стюарту Самуэлю, который проконсультировался с Клодом Г. Монтефьором, а позднее по тому же вопросу разговаривал с военным министром лордом Альфредом Милнером. Затем Харзфельд показывал доклад и документы американскому послу в Лондоне Джону В. Дэвису, который отозвался о них как «воспламеняющих». Харзфельд говорил, что он склонен был всецело обвинить полковника Тронхилла, главу британской разведки генерала Айронсайда, но не думает, что тот – конченый антисемит. Он выражал предположение, что вред наносится по неосмотрительности людей, которые в избытке рвения хватались за любую пригодную палку, дабы ударить по большевистской собаке. В армии генерала Майнарда ответственность, как он предполагал, может быть возложена на офицера по фамилии Линдсэй. Русские же офицеры, однако, сотрудничали с обоими отделами разведки.

Вулф спрашивал Харзфельда, каков возможный результат его доклада и что он намерен делать, когда вернется в Америку. Тот ответил, что попытается встретиться с президентом Вильсоном, но, во всяком случае, предполагал, что следовало бы оказать давление на американское правительство, чтобы стимулировать его сделать официальный запрос британскому правительству. Вулф поинтересовался: «Какого рода давление?» Тот ответил, что конечно же намерен ознакомить со своим докладом руководителей евреев в Нью-Йорке, таких как Феликс М. Варбург и Луи Маршалл. Последний имеет репутацию сильной личности, чтобы взяться за такой вопрос. Вулф сказал, что боится разочаровывать, поэтому желал бы предупредить сразу, что не поддерживает такой план действий. «Дело весьма деликатное, как с точки зрения генеральной политики, так и с еврейской точки зрения, и должно быть подготовлено с величайшей осторожностью». Идея о публичной антибританской агитации в Америке и официального запроса Великобритании об антисемитской пропаганде была, по мнению Вулфа, крайне опасна. Британское правительство не прислушалось бы к зарубежному правительству в таком вопросе, а британское общественное мнение, еврейское или нееврейское, вознегодовало бы любым нападкам «иностранцев на британских офицеров, сражавшихся за их страну, как бы ужасно они ни действовали». Все виды плохой крови были бы перечислены, все неприглядные факты еврейского соучастия в большевизме были бы выгребены заново и преувеличены, и вскоре «евреи приобрели бы новых врагов, вообще ничего не достигнув». По размышлениям Вулфа, не стоило Харзфельду делать никакого официального доклада по данному вопросу в его правительство. Далее Вулф отмечал: «Правительственная власть колотит собственных ниггеров», а если Харзфельд конфиденциально передаст факты британским руководителям евреев, они могли бы обратиться с ними к британскому правительству с абсолютной уверенностью, что со злом может быть покончено «без какого-либо скандала». Нет уверенности, что подобное можно сделать сейчас же, но это все же лучший способ, чем выбранный Харзфельдом – вернувшись в Штаты, пытаться будировать общественную агитацию. Харзфельд напомнил о том, что было, когда он впервые поделился своим замыслом. Он консультировался с поверенным в делах США, но тот ничего не слышал об этом, и, следовательно, Харзфельд склонен думать, что некоторое внешнее давление все же необходимо. Вулф возражал, что, мол, в этом нет никакой необходимости, и советовал не предпринимать никаких дальнейших шагов, пока не услышит о результате действий, предпринятых британскими руководителями евреев. Вулф проинформировал британские власти в Париже о докладе Харзфельда, без упоминания его фамилии.

11 августа1919 г. Вулф вновь встретился с Харзфельдом, принесшим ему копию прокламации, выпущенной от имени генерала Айронсайда в декабре 1918 г. Она была менее экспрессивна, чем русская, изданная позднее в Мурманске, но чрезвычайно вредный антисемитский яд пропитал и ее. Одна из любопытных особенностей состояла в том, что русский текст был выпущен с подписью Айронсайда, а в английском варианте подпись отсутствовала. Вулф отметил в своем дневнике, что Харзфельд, очевидно, был «очень возбужден», когда разговаривал с ним. Он «с большой серьезностью отрекся от любого желания гримировать международное зло» и пообещал, что без взаимосвязи с Госдепартаментом в Вашингтоне ничего не будет предпринимать. Как и следовало ожидать, он пообещал Вулфу немедленно связаться с Маршаллом.

На следующий день (12 августа) Вулф имел официальные переговоры с британским должностным лицом на мирной конференции Карром, подтвердившим подлинность переданных Вулфом копий документов и заверившим о сожалении британского правительства, что они были выпущены. Документы были изданы в момент наибольшего давления силами русских офицеров, прикомандированных к отделам разведки экспедиционных частей, которые не могли должным образом контролироваться. Техническая ответственность за них, однако, возлагалась на британских генералов, и факт достойный сожаления состоит в том, что прокламации выпускались под их начальством и разбрасывались с британских аэропланов. «При этом тираж выпущенных копий является относительно небольшим – что-то около десяти тысяч».

Вулфа заверяли, что «подобный инцидент не повторится. Эта гарантия касается не только Архангельска и Мурманска, где имелся перебор, вследствие неизбежного отзыва наших отрядов, но и всех других фронтов». Вулф ответил британскому должностному лицу: «Если за прошедшее время евреи в большом количестве и присоединялись к большевикам, то вина за эту кампанию с них отпадает. Я убежден, что догматически подавляющая масса евреев всех классов оппозиционно настроена по отношению к большевизму; но что эти бедные люди могли бы поделать, когда все антибольшевистские силы – поляки, украинцы, румыны, армии Колчака и Деникина, Сибирские армии, а теперь еще и британские экспедиционные отряды – настаивали на том, что все евреи – большевики, объявив им войну? Фактически их насильно затолкнули в большевизм, особо не разбираясь, нравится он им или нет».

В конечном счете, позднее, Маршалл так и не узнал о британских военных антисемитских действиях. 4 декабря 1919 г. он писал Феликсу М. Варбургу: «Представляю Вам копии документов, которые показывали нам вчера, устанавливающие без сомнения антисемитские настроения последователей Колчака. При этом больше всего смущает тот факт, что высокопоставленные английские офицеры потворствуют этому произволу».

Капитан Дэвид Сандельсон, еврей-британец, был командирован финансовым советником в британскую военную миссию в Сибири. За свою службу Сандельсон был принят членом в орден Британской империи. 20 июня 1919 г. он писал из Владивостока в шанхайское издание Israel's Messenger: «Полностью верю в высокую озабоченность местных британских представителей». В феврале 1920 г. лондонская The Jewish Chronicle опубликовала его интервью. Он рассказывал, что 5 мая 1919 г. на запрос Сибирского еврейского национального совета он представил британскому спецуполномоченному сэру Чарльзу Элиоту петицию-предупреждение о возросшей реальной опасности погромов. Сандельсон констатировал: «В феврале 1919 г. генерал [Михаил К.] Дитерихс, Главнокомандующий колчаковской армией, издал памфлет, озаглавленный «Бей жидов!» («Kill the Jews!»). Этот памфлет получил широкое хождение, и в нем генерал Дитерихс стремился показать, что большевизм был действительно антихристианским движением, спроектированным евреями в качестве акта мести за их подчинение, настаивая на том, что Гражданская война должна перерасти в святой крестовый поход за православие и цивилизацию. Официальный армейский орган ежедневно издавал статьи, осуждающие евреев как первопричину российских неудач, и подстрекал армию дойти до Москвы и изгнать кровожадных еврейских головорезов. Сибирские евреи были более чем убеждены в том, что если бы Белая армия дошла до Москвы, то там была бы беспримерная по величине резня евреев».

Капитан Сандельсон привез с собой из Сибири образцы антиеврейских прокламаций. Одна из них, опубликованная 10 февраля 1919 г., подписана Сибирским стрелком. В статье «Красноармейские братья» говорилось о том, что все большевистские комиссары – евреи, «которые всегда ненавидели все, что является российским, всегда пытались высосать последнюю каплю крови из российского крестьянина-труженика», а также задавался вопрос, можно ли «доверять еврейскому слову»? Прокламация призывала читателя браться за оружие против «разрушителей наших родных деревень, против всех еврейских комиссаров и российских негодяев, им помогающих». Она заканчивалась так: «Долой евреев-комиссаров и их друзей большевиков!»

Следующее листовочное обращение от 5 мая, адресованное «красноармейцам, крестьянам, рабочим и всем честным российским гражданам», начиналось с перечисления фамилий руководителей большевиков, называя всех их, включая Ленина, евреями. «Вы, старые русские солдаты, – продолжалось в ней, – проливаете нашу русскую кровь ради выгоды этих подонков, только потому, что мы не желаем спасать евреев, как это делаете вы». Один параграф гласил: «Мы поднялись, чтобы спасти русскую нацию от гибели в руках еврейских комиссаров-большевиков, которые в святой Москве кормят людей отрубями вместо хлеба, оскверняют и разрушают ее храмы. Мы поднялись, чтобы спасти нацию, дать ей хлеба, установить порядок и защитить святые Божьи храмы от осквернения и разрушения». Это была одна из многих подобных листовок. На стенах внутри бараков в Томске были развешаны двусторонние изображения Троцкого и других большевиков с еврейской звездой Давида на их головах, а ниже надписью: «Это – те, кто сидит в Кремле, в Москве!»

Передовая статья в журнале «Вперед» начиналась со слов: «Грядет наш день мести и возмездия еврейским комиссарам!» Армия выпустила злобные рифмованные вирши, подстрекавшие солдат против евреев. Одни из них выражали недовольство, мол, Россия не была приглашена на мирную конференцию, а взамен этого евреи были приняты с почестями и заполучили Палестину. «Разве, – задаются вопросом вирши, – место, где жил Христос, может быть осквернено?» Игнорируя тысячи евреев, служивших в Российской армии, дурные стишки обвиняли евреев в шкурничестве и уклонениях от призыва в армию в больницах, дезертирстве при призыве и продаже за золото армейских тайн врагу. «Сибирские власти не останавливали такую пропаганду, – продолжал рассказывать капитан Сандельсон. – Евреям препятствовали участвовать в комиссиях».

От Владивостока до Омска имелась сеть военных училищ, в нескольких случаях поддерживаемых союзническими фондами, и во всех этих училищах по обучению кадетов публично исключали евреев. Изданный армейский приказ разжаловал всех евреев в пехоте и выслал в распоряжение других вооруженных сил. «И несмотря на эти гонения, – рассказывал капитан Сандельсон, – в Сибирской армии служили тысячи евреев. И несмотря на непрерывный поток ядовитой литературы, направленной против евреев, несмотря на отвратительные эмблемы на стенах многих городов, изображавшие евреев сверхпреступниками, когда адмирал Колчак обратился за деньгами, дабы облегчить бедственное положение в тылу и обеспечить теплой одеждой отряды, сибирские евреи, – хотя они и составляли ничтожное количество от общей численности населения, – пожертвовали 65 % от общего сбора».

Капитан Сандельсон также обвинял союзнических офицеров в антисемитских настроениях: «Антисемитская пропаганда не ограничивалась только журналистскими потугами, как это можно было слышать от министра иностранных дел г-на И. Сукина, открыто протестовавшего против присутствия евреев в союзнических отрядах. Вызывает удивление другое: в этих союзнических отрядах служили многие мои друзья, ответственные и либерально мыслящие английские офицеры, которые при прибытии в Омск пропитывались превалирующим тамошним ядовитым духом и, по возвращении, действительно разделяли убеждение, что все евреи ответственны за несчастную судьбу России».

Согласно Розенблатту, посланному Объединенным распределительным комитетом с миссией в Сибирь, британский генерал Нокс был «в очень большой степени ответственен за антисемитскую агитацию в Сибири». Генерал не только не препятствовал агитации, но и фактически являлся ответственным за подстрекательство. Розенблатт докладывал: «Он был тем, кто отдал приказ исключить еврейских офицеров из [российских военных] училищ… Имеется и другое доказательство, демонстрирующее, что он хотел развязать религиозную войну, не политическую, не экономическую, а именно религиозную войну в России, это был не лучший повод для того, чтобы говорить о том, что только евреи ответственны за Гражданскую войну». На ранней стадии интервенции 15 ноября 1918 г. американский корреспондент Карл В. Акерман писал послу Роланду С. Моррису: «Нокс может рассматриваться только как изготовитель неприятностей в любой союзнической демократической программе в России. Он не только вредит, но и создает большие трудности для союзников в их совместной деятельности в России».

10 марта 1919 г. генерал Пьер Морис Жанен, глава французской миссии в Сибири, возражал против распространения антисемитских листовок. Капитан американской армии А. Тулин, прикомандированный к американской Администрации по оказанию гуманитарной помощи на Кавказе, докладывал американской делегации на парижской мирной конференции: «О колчаковской армии я слышал меньше [чем о деникинской]; но общее мнение таково, – офицеры разделяют ту же самую закоренелую антисемитскую и реакционную структуру мышления, как и деникинские, и что это также проникло через все чины и вылилось в усиленную ненависть к евреям… Дабы избежать ужасных последствий этой ненависти, мною предлагаются два возможных метода.

Первый заключается в распределении небольших рот из числа союзнических отрядов (предпочтительно британских и американских) в основные еврейские центры России, насколько они доступны, для действий по совместному предупреждению основного погромного движения до установления порядка и восстановления нормального течения жизни. Второй метод заключается во внедрении в обе армии, колчаковскую и деникинскую, многочисленных комиссий из английских и американских офицеров, чтобы осуществлять их влияние в разных частях в пользу ограничения эксцессов. Если в какой-либо мере любой из этих методов, предпочтительно первый, не будет использован вовремя, падение большевистского режима породит всеохватывающий и свирепый террор. Вероятным последствием этого явится массовое бегство всего еврейского населения, насчитывающего в России миллионы, по спасению своих жизней во всевозможные безопасные места».

Однако, как мы видели, союзники были неспособны и даже не желали придерживать антисемитские эксцессы в колчаковской армии. Великобритания требовала от Деникина остановить погромы в южной России. В октябре 1919 г. сэр Альфред Монд разговаривал с британским премьер-министром Ллойд Джорджем о погромах на Украине. Монда заверяли, что Деникин получил от британского правительства очень сильные предупреждения, обуздывающие его войска, и Деникин дал торжественные гарантии, что подобного не повторится. В действительности же Уинстон Черчилль не вмешивался и даже, согласно британским военным сообщениям, как рассказывали сэру Альфреду Монду, «поддерживал, при удобном случае, Петлюру в возбуждающе резких антисемитских украинских чувствах против [деникинской] Добровольческой армии, которую он [Петлюра] называл защитницей евреев». В северной России и Сибири некоторые высокопоставленные британские офицеры протягивали руку помощи антисемитской пропаганде.

ИНТЕРВЕНЦИЯ, ЧЕХОСЛОВАКИ, ПОЛЯКИ И ЕВРЕИ

Заместитель генерального секретаря по зарубежной работе Молодежной христианской ассоциации Этан Т. Колтон поставил следующую резолюцию на докладе, озаглавленном «Почему мы не можем затушить огонь в России»: «Сама по себе служба чехов ничем не измеряется, но военные договоренности возместили многим соратникам нашу значительную издержку в России». Джон Дос Пассос скорректировал резолюцию замечанием: «Масарик преуспел там, где британское и французское посольства и Высший военный совет потерпели неудачу». «Сентиментальный элемент, – используя выражение госсекретаря Роберта Лансинга, – был добавлен в антибольшевистские планы». И все же Вашингтон не всегда доверял чехословацкому руководителю профессору Томасу Г. Масарику. Первоначально его подозревали в том, что он являлся большевистским агентом, потому как предлагал признать Советы. Однако евреи-американцы, припомнив роль Масарика в гилснеровском случае ритуального убийства, поддержали профессора в борьбе за независимость его народа.

Нерадикально настроенная еврейская пресса восхваляла роль чехословацких легионеров. Когда Самуэль Мэйсон собирался выехать на Дальний Восток с миссией от Еврейского общества содействия иммиграции, тогдашний президент Чехословацкого национального Совета Масарик и военный атташе в Вашингтоне капитан В.Л. Гурбан 26 сентября 1919 г. написали ему рекомендательное письмо чехословацким властям в Сибири. На Дальнем Востоке чехословацкий Верховный комиссар доктор Вацлав Гирза заверял Мэйсона, что «чехословаки сердечно сочувствуют стремлениям еврейского народа, отраженным в сионистских целях, и на чехословацкие части в Сибири можно положиться для предотвращения достигнутого заговора по уничтожению еврейского народа в Сибири».

Еврейские же радикалы критиковали роль «чехословаков и поляков, как контрреволюционную». Лиллиан Д. Валд жаловался Екатерине К. Брешковской, защитнице чехословацкой армии. Кроме того, известия об активном проявлении антисемитизма среди чехословаков в Сибири и Чехословакии доходили до западного мира; чехословацкие офицеры обвинялись в антисемитизме. 17 июля 1919 г. из Харбина своим родственникам в Соединенных Штатах писал беженец-еврей: «Я должен покинуть родные места ради Америки или идти домой через Америку. Оставаться здесь далее не представляется возможным. Внутренняя война требует каждый день большого числа жертв. Никто здесь не в безопасности, даже в течение самого короткого времени. Времена распутинского засилья не были столь ужасными, каковыми они являются отныне. Жестокость «белых» потрясает. Тысячи рабочих совершают самоубийства. Вам приказывают работать от рассвета до заката, а вместо денег – казак и чех, которые говорят мало, но бьют сразу».

В одно время А.В. Колчак был раздражен враждебностью к евреям генерала Михаила К. Дитерихса… Генерал командовал штабом чехословацких сил; позднее он получил важное военное назначение в аппарате Верховного правителя. Еврей-британец капитан Д.И. Сандельсон утверждал, что идею о святом крестовом походе православных против большевиков и евреев «впервые придумал генерал Дитерихс». Другой руководитель чехословацких войск Рудола Гайда приобрел известность разбоем и вывозом ценностей, а также крупномасштабными экзекуциями якобы большевиков и военнопленных венгров, как евреев, так и неевреев. В Сызрани был организован погром группой русских антибольшевиков под надзором нескольких чехословаков. Самарское социал-революционное правительство было устранено чехословаками, среди которых отличились виновные погромщики. Социальный работник, оказывавший помощь еврейским военнопленным в Сибири, писал об антисемитских настроениях среди союзнических офицеров, чехов и англичан.

Главный раввин Казани доктор Джордж Лейкен заявлял, что везде, куда проникли контрреволюционные войска, «начиная с чехословацкого восстания в 1918 г., и по сей день, они крестили свой триумф в еврейской крови».

С другой стороны, согласно одному источнику, когда чехословаки и союзники оставили Сибирь, а русские антибольшевики превратились в единственных правителей в некоторых областях Сибири, погромы стали частью каждодневной жизни. До этого, в октябре 1919 г., еврей-британец представил доклад в Объединенный иностранный комитет Совета представителей и Англо-Еврейскую ассоциацию, в котором чехи, японцы и Семенов получали высокую похвалу.

В Нью-Йорке состоялась встреча представителей богемских евреев для выражения протеста против антисемитской вспышки в Богемии. 5 марта 1919 г. из Праги Генри Г. Алсберг сообщал Оскару Страусу о нападениях на евреев легионеров, вернувшихся из Франции и России. Должностные лица Американской продовольственной администрации докладывали из Праги, что «пропаганда прессы настроена против евреев и что на них было предпринято несколько нападений; что движение было настроено выслать пешком множество евреев в Прессбург, очаг большевизма». Сионистский руководитель Нахим Соколов рассказывал чехословацкому министру иностранных дел, что причиной волнений и нападений на евреев являлся недостаток продовольствия. Действительно, Объединенный распределительный комитет обсуждал идею о предоставлении Масарику 100 000 долларов для беженцев-евреев Галиции в Чехословакии.

Не страдали недостатком антисемитских чувств и некоторые чехословаки в Соединенных Штатах. Приведем всего лишь один пример. 18 января 1919 г. редактор чешской ежедневной газеты New Yorkske Listy Славомир Краточвил писал сенатору Ли С. Оверману, исследовавшему тогда пронемецкие и радикальные действия, что Эдвард Бенеш и Бретард Грэгр состояли «на службе одних и тех же еврейских международных банд, которые пытаются контролировать славянскую торговлю, контролируя славянскую прессу и порты Триест и Риека, являющиеся единственными морскими выходами для югославов и чехословаков…». Краточвил отмечал, что Грэгр издавал ежедневную газету Hlas Lidu на деньги, «полученные от некоторых еврейских деляг».

«Масарик, – продолжал он, – не может самостоятельно решить славянскую проблему в Европе, потому что он также весьма зависим. Он окружен людьми, исключительно евреями, враждовавшими с поляками и югославами, а большевики расценивают его как предателя их дела, направляя свой удар против него по антисемитской линии, как вся карьера президента Масарика, так и его отчет «Положение дел в Праге», зиждутся на еврейских деньгах. Вследствие исторической ненависти между славянами и евреями, основанной на полном противоречии в религиях и философиях, Масарик слетел бы с поста, а чехословаки переполнились бы большевизмом, если бы другой деятель, доктор Крамар, очень популярный среди славян, не был выдвинут на передний план. Доктор Крамар теперь чехословацкий премьер-министр и с доктором Бенешем, другим чехословаком, участвуют на Мирной конференции. Доктор Бенеш – человек Масарика и представляет франко-итальянскую группу международного еврейского капитала».

Мисс Анна Харрингтон от американского Красного Креста и Краточвил также осуждали доктора Людвига Фишера, председателя Богемского национального союза Чикаго. Согласно мисс Харрингтон Фишер являлся «красным билетом для этих радикалов». Чарльз Речт, американский адвокат, еврей богемского происхождения, секретарь Нью-Йоркской Чешской Ассоциации по оказанию гуманитарной помощи, писал: «В Америке, особенно в Нью-Йорке, Чешский национальной союз, который является американским отделением Парижско-Богемского национального совета, дискриминировал евреев. Фактически же лидеры Союза говорили автору этих строк, что «нужда была не в евреях»… Другой факт заключается в конфликте между большевистским правительством в России и чехословаками. Отовсюду доносились слухи, что большевистское правительство состоит в очень большой степени из евреев… Когда мы обнаружили чехословацкие полки, занимавшиеся совместно с казаками прогремевшими погромами, мы вздрогнули и призадумались, а не предзнаменует ли это движение темных дней для евреев во всей Центральной Европе?»

С другой стороны, во Владивостоке Чехословацкий национальный совет упоминал антиеврейский погромный характер славян как аргумент против формирования специальных славянских батальонов в Сибири. Во время церемонии благословения отрядов польский священник отказывался от службы, потому что в Польском легионе состоял солдат-еврей. В феврале 1919 г. Польский национальный Комитет во Владивостоке опубликовал грубо сформулированную декларацию против евреев, их требований национальной автономии, еврейского большевизма и т. д. Затем Комитет заявлял, что евреи, уволенные из польской армии, организовывали демонстрации и кричали на улицах «Да здравствует Ленин и Троцкий!» и «Долой Польшу!» и т. п.; что польское население «разогнало этих анархистов» и имелись «некоторые убитые», но убиты они были как лидеры анархизма, а не потому, что являлись евреями. Лондонские газеты Times и Daily Mail цитировались как надежные источники подобной информации.

Поляки должны были бы знать обо всем этом лучше, потому как именно они обвинялись Колчаком и другими во всем зле, «исходящем от греха Израилева», под прикрытием французского генерала Жанена и других пособников. Одно время польские командиры в Сибири называли «колчаковскую диктатуру… неслыханной репрессией… карательным лагерем» и т. п. Это не мешало польскому Высокому комиссару в Сибири докладывать, что «американцы находятся в превосходных отношениях с большевиками». Следует обратить внимание на замечание владивостокского торговца еврея Симона Л. Скидельского, заявлявшего: «Польские погромы никогда не повторятся в Сибири, пока он [Колчак] управляет регионом».

ЯПОНСКИЙ АНТИСЕМИТИЗМ

Согласно представителю Объединенного распределительного комитета в Сибири Розенблатту японцы «не считали себя обязанными» способствовать распространению антисемитизма в России. Тем не менее «конечно же американские солдаты обзывались евреями. Генерал Грэвс был евреем, и все экспедиционные части в Сибири также состояли из евреев». Японские штабисты считали, что если американские солдаты были большевиками, то только потому, что среди них присутствовали евреи. В Чите японский армейский командир потребовал к себе раввина и запросил от того официальные подсчеты численности евреев за все время их проживания там и т. д. Затем приказал заняться переписью еврейского населения. Местный раввин спрашивал его: «Для какой цели Вы этого хотите?» – «Что ж, – отвечал японец, – я не хочу знать персонально каждого. Хочу знать, чем они занимаются, как живут? Какова их деятельность?»

Согласно Розенблатту большинство антиамериканской прессы в России субсидировалось Японией и «естественно, еврей был козлом отпущения». Если в сибирском городе издавались три русские газеты, две из них печатались на японской бумаге. Антисемитизм на их полосах достигал такой стадии, что генерал Грэвс насильно входил в типографию и изымал бумагу. 6 сентября 1919 г. лейтенант Х.А. Хорган докладывал, что Розенблатт, вернувшись из поездки в Омск и по многим другим городам, предупреждал американцев о необходимости остерегаться японцев.

Японский генеральный консул в Омске Матсушима написал открытое письмо к японским гражданам, в котором предупреждал: большинство российских газет на Дальнем Востоке издавались евреями и занимались подрывной пропагандой. 12 апреля 1919 г. капитан японского штаба в Сибири Р. Накавада заявлял во время своего визита в американское отделение разведки, что «основные руководители и агитаторы в Сибири, так же как и в Европейской России, были евреями. Их жестокость объясняется мстительными поводами, направленными против всей интеллигенции России (которая угнетала их столетиями)».

Японцы пробовали купить либеральные и проамериканские «Новости жизни», издаваемые российскими евреями, и несколько раз требовали от редакторов прекратить печатать что-либо направленное против японцев. Японская газета Vladi Nippo советовала большевикам избавиться от всех «грязных» еврейских элементов среди своего окружения.

Японцы конечно же воздействовали на русских реакционеров, хотя издатель Japan Advertiser Б.В. Флейшер и заявлял, что ни Генри Форд, ни белые русские агенты не нашли плодородной почвы в Японии для травли евреев. Самуэль Мэйсон писал в Объединенный распределительный комитет: «Здешний сильно затаенный антисемитизм среди иностранцев в Японии – результат лживых заявлений, распространяемых бывшими русскими официальными лицами, ныне осевшими в Японии, рассчитывавшими переложить всю вину за российское горе на несчастных евреев этой страны». Одна русская газета стращала «наших друзей-японцев» масонским символом – «всемогущим треугольником».

В августе 1919 г. японский министр Хонда, посетив Швейцарию, заявлял после прибытия в Кебу: «…Все эти отъявленные большевики, как Ленин, так и Троцкий – евреи по происхождению, это может быть очень легко обнародовано их заводилами американцами-евреями в Америке. И если правительство Соединенных Штатов решит, во исполнение закона, выгнать всех еврейских большевиков из Америки, они, вполне возможно, понаедут в Японию, пытаясь реализовать свою программу по пропаганде. Восточное расползание большевизма может стать их неотъемлемой целью».

С другой стороны, национальные меньшинства, подавляемые японцами, открыто выступали в защиту евреев. На митинге против погромов в Польше, состоявшемся в феврале 1919 г. во Владивостоке, корейские участники говорили, что существует «большое сходство между корейцами и евреями, и те и другие терпят национальные притеснения».

После разгрома Колчака белая русская иммиграция продолжала подстрекательство японцев против евреев. В 1922 г. автор антисемитской брошюры заявлял: «В будущем евреи сосредоточат свои усилия по двум направлениям: к Англии и Японии, все еще ими не порабощенным… В Японии, в которой не такая старинная цивилизация, как в Англии, евреи надеются осязать результаты своей работы намного быстрее, чем в Англии. Руководители евреев искренне говорят о том, что Япония не такой уж серьезный враг для них и они смогут легко скинуть тамошний порядок».

11 апреля 1920 г. Хаим Соловейчик писал из Владивостока в лондонскую сионистскую организацию, что бывшие царские должностные лица «распространяют среди японцев всякого рода идеи касательно евреев, объявляя их ответственными за все зло… что, по сути, сионизм является движением-ширмой, скрывающим большевизм».

Японская газета в Тяньцзине Chine Advertiser писала: «Поскольку так называемое правительство Урги [Дальневосточная республика] административно состоит из министров, приверженных живому Будде, люди кабинета являются людьми королевской крови, однако все эти номинальные министры, в действительности, управляются евреями».

Следует раскрыть роль издаваемой Б.В. Флейшером, филадельфийским евреем, Japan Advertiser. Эта газета претендовала на «преобладающее распространение, по сравнению с другими зарубежными ежедневными изданиями на Дальнем Востоке». Флейшер купил ее в 1908 г. и преобразовал в наиболее значимый дальневосточный англоязычный ежедневник. Американская разведка докладывала, что это была типично американская газета, с американскими обученными сотрудниками – редакционным составом и сетью репортеров. Особенность газеты заключалась в проамериканской подаче новостей, с использованием телеграфной службы Кукусай-Рейтер и официальных донесений американского посольства. Редакторы обычно своевременно и хорошо писали, но без попыток углубиться в японо-американские проблемы. Редакция газеты избегала комментировать, критиковать или как-либо иначе от общепринятого освещать японские дела… Общий тон о Японии был неизменно доброжелательным, без претензий стать чем-то большим, чем просто газетой для англоговорящих читателей.

Издатель рассказывал американскому офицеру, что его газета широко распространена среди японского «высшего» класса. Согласно одному американскому докладу разведки, Флейшер состоял в родственных связях с Якобом Г. Шиффом («который финансировал Японию наличными против России и Германии в 1904–1905 гг.») и его газета публиковала однозначно не прогерманские статьи, но не очень явные левые взгляды все же проскальзывали. Другой офицер-разведчик отмечал: Флейшер снабжал японцев деньгами для проведения антиамериканской пропаганды в Сибири, а его газету субсидировали центральные монархистские элементы и японский Генеральный штаб. Тем не менее выпуск газеты от 13 сентября 1919 г. военным цензором генерала Розанова капитаном Крашенинниковым был запрещен за публикацию истории, озаглавленной «Семеновские планы независимости». Статья основывалась на фактах, почерпнутых из новостного агентства Nippon Dempo. Следующий выпуск, от 17 сентября, также запрещен за публикацию трех параграфов под заголовком: «Семеновские бандитские игры Die Wacht Am Rhein», с прямым цитированием чешских иркутских газет. В связи с последним запретом полковник Эйчелбергер писал в разведывательный дивизион в Вашингтоне: «Статья, из-за которой выпуск газеты был запрещен, содержала антиамериканскую пропаганду, просочившуюся из штабов атамана Семенова и японцев».

1 См.: Сенявская Е. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России. М., 1999.

2 Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. 2. М., 1956. С. 326.

3 Кашин С. Адмирал Колчак оказался бесчеловечнее Берии и Ежова // Коммерсант-daily. 1998. 30 апреля; Березин С. Обвиняется… Колчак // Независимая газета. 1999. 12 февраля; Верховный суд не реабилитировал Колчака // Московский комсомолец. 2001. 28 сентября; Гохман М. Реабилитации не подлежит // Российская газета. 2001. 28 сентября; Камша В. Гори, гори, моя звезда. // Независимая газета. 2002. 11 февраля и др.

4 Павлуновский Иван Петрович (1888–1940?) – видный большевистский деятель, член РСДРП(б) с 1905 г. Службу начал писцом Курской казенной палаты, письмоводителем у адвоката, прослушал курс на юридическом факультете Петербургского университета. В 1914 г. призван в Российскую армию; окончил школу прапорщиков, служил в гвардейских частях Петрограда и Царского Села. После Февральской революции избран членом Петроградского Совета; командовал полком, действовавшим против генерала Л.Г. Корнилова. В Октябрьском перевороте – член ВРК в Петрограде, руководил осадой Владимирского юнкерского училища; вместе с Ф.Ф. Раскольниковым и С.Г. Рошалем командовал отрядами по взятию Гатчины; с Н.В. Крыленко участвовал в ликвидации Ставки. В конце 1917 г. – начальник отряда балтийских и черноморских моряков в боях под Белгородом. В ВЧК с момента ее организации; переехал в Москву, принимал руководящее участие в ликвидации «Союза защиты Родины и свободы». С августа 1918 г. – начальник Особого отдела 5-й армии Восточного фронта. Председатель ВЧК в Казани и Уфе после взятия этих городов Красной армией в 1918 г. С апреля 1919 г. по 1920 г. заместитель, а с августа 1920 г. – первый замначальника Особого отдела ВЧК. С 1921 г. – член Сиббюро ЦК РКП(б); участвовал в операции по захвату Р.Ф. Унгерна фон Штернберга. С 1928 г. – замнаркома РКИ, с 1930 г. – член Президиума ВСНХ, с 1932 г. – замнаркома тяжелой промышленности СССР. С 1934 г. – кандидат в члены ЦК ВКП(б). В 1937 г. репрессирован; погиб в заключении.

5 Верховный правитель России: Документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака: Сб. док. / Под ред. Сахарова А.Н., Христофорова В.С., Трукана Г.А., Виноградова В.К., Дрокова С.В., Соколова А.К., Ермаковой Л.И., Кониной С.В. М., 2003. С. 678.

6 Цит. по: Агалаков В.Т. Из истории строительства советской власти в Восточной Сибири. Иркутск, 1958. С. 72.

7 Употребление понятия «колчаковщина» не отражает негативного отношения автора к личности и деятельности А.В. Колчака и продиктовано, скорее всего, стремлением к объективному воспроизведению хода событий, атмосферы политической борьбы, а также к беспристрастному исследовательскому анализу общественных процессов. (Примеч. ред.)

8 См.: Никитин A.A. О некоторых малоизвестных страницах истории Гражданской войны в Сибири (1918–1920) // Тезисы науч. конф. «История «белой» Сибири». Кемерово, 1995. С. 6; Шишкин В. Председатель сибирского Совнаркома // Сибирские огни. 1990. № 2. С. 122. Член ЦК РКП(б) Л.Б. Каменев на втором заседании IX съезда РКП(б) 30 марта 1920 г. говорил: «Здесь говорили, что забивают партийную мысль на местах. Спросите т. Смирнова (Иван Никитович, председатель Сибревкома, член ЦК РКП(б). – С. Д.), убивал ли ЦК мысль тех товарищей, которые являлись фактическими хозяевами Сибири. Их было три. Спросите их: убивал ли ЦК их мысли? Он не сошел с ума, чтобы поступать с ними так; он давал общие директивы, общую линию тем людям, которым он доверял, и сносился с ними раз или два в неделю по прямому проводу». – В кн.: Девятый съезд РКП(б). Март – апрель 1920 года. Протоколы. М., 1960. С. 70.

9 Пепеляев Виктор Николаевич (1884–1920) – окончил юридический факультет Томского университета; учитель в Бийской мужской гимназии. Член IV Государственной думы от Томской губернии. В 1917 г. избран в состав ЦК партии Народной свободы. В Февральскую революцию комиссар Временного правительства в Кронштадте. Командирован Национальным центром в Сибирь. До декабря 1918 г. председатель Восточного отдела партии Народной свободы. В 1918 г. назначен директором департамента милиции и государственной охраны, в феврале 1919 г. – товарищем министра внутренних дел, министром; 22 ноября – премьер-министром Омского правительства. В январе 1920 г. арестован вместе с Колчаком и в феврале расстрелян.

10 Пепеляев Анатолий Николаевич (1891–1938) – во время Первой мировой войны прошел карьеру от поручика до полковника. В начале 1918 г. сформировал и возглавил Среднесибирский корпус, в декабре 1918 г. руководил взятием Перми; после разгрома армии Омского правительства эмигрировал в Харбин. В 1922 г. захвачен Красной армией в плен во время подавления Якутского восстания; приговорен к расстрелу, замененному 10 годами заключения.

11 Гайда Ра(у)дола (Гайдл Рудольф) (1892–1948) – по образованию фармацевт, родом из Моравии, г. Которн. В 1912 г. принимал участие в сражении у Скутари, участник Балканской войны. В октябре 1914 г. перешел на сторону славян, вступив в Черногорские войска. После отступления черногорцев перебрался в Россию, сражался в составе 1-й Сербской дивизии в Добрудже. В сентябре 1916 г. переведен мл. офицером во 2-й Чехословацкий полк, командовал ротой, батальоном. Награжден орденом Св. Георгия IV степени, получил в командование полк, в июле 1917 г. произведен в капитаны. С весны 1918 г. командир 7-го Чехословацкого корпуса, с сентября – генерал, командир 2-й дивизии, в декабре назначен Колчаком командующим Сибирской армией. После провала весеннего наступления 1919 г. смещен с поста, лишен звания генерал-лейтенанта и «вычеркнут из списков русской армии», во Владивостоке совершил попытку вооруженного переворота.

12 Правда. 1920. 10 января; Известия ВЦИК. 1920. 10, 11 и 14 января.

13 Семенов Григорий Михайлович (1890–1946) – генерал-лейтенант. В 1911 г. окончил Оренбургское военное училище. В Первую мировую войну воевал на Кавказском фронте, командуя сотней в Верхнеудинском полку Забайкальской казачьей дивизии. С июля 1917 г. комиссар Временного правительства в Забайкальской области по формированию добровольческих частей; в 1918 г. – командир отдельного корпуса в Чите, затем – атаман Забайкальского казачьего войска. В феврале – сентябре 1919 г. пытался создать под своим протекторатом монголо-бурятское государство Великой Монголии. Назначен Колчаком командующим Иркутского, Забайкальского и Приморского военных округов, с производством в генерал-лейтенанты (декабрь 1919 г.). 5 января 1920 г. ему была передана вся полнота власти на территории Российской Восточной окраины; с сентября 1921 г. в эмиграции. В сентябре 1945 г. захвачен авиадесантом Красной армии, расстрелян 30 августа 1946 г.

14 Правда. 1920. 10 января.

15 Стеклов (Нахамкис) Юрий Михайлович (1873–1941) – политический и государственный деятель, историк, публицист. В 1917 г. член исполкома Петроградского Совета. С 1917 г. главный редактор газеты «Известия ВЦИК». Репрессирован.

16 Известия ВЦИК. 1920. 16 и 22 января.

17 Правда. 1920. 25 января.

18 Ярославский Емельян Михайлович (Губельман Миней Израйлевич) (1878–1943) – советский партийный деятель (секретарь ЦК РКП(б), член ЦК, ЦКК и ЦПК при ЦК ВКП(б), историк (с 1939 г. – академик), публицист, член редколлегии газеты «Правда».

19 Ярославский Ем.. Три года диктатуры пролетариата РСФСР // Три года борьбы за диктатуру пролетариата (1917–1920): Сб. статей. Омск, 1920. С. 6.

20 Колосов Евгений Евгеньевич (1879–1937) – в 1895 г. окончил Томское реальное училище, учился в Томском технологическом институте. Видный член партии социалистов-революционеров (ПСР) с 1898 г., с 1905 г. член ЦК ПСР. С лета 1918 г. до 1920 г. проживал в Красноярске, где служил в губернской земской управе. Один из лидеров земского Политического бюро. С начала 1920 г. подвергался неоднократным арестам советской властью. 7 марта 1937 г. расстрелян.

21 Колосов Е.Е. Сибирь при Колчаке. Пг., 1923. С. 6, 9.

22 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 151–159; Доклад Ленина В.И. на первом заседании IX съезда РКП(б) // Девятый съезд РКП(б). С. 26.

23 Сибирская жизнь (Томск). 1920. 20 января.

24 Народный голос (Красноярск). 1919. 28 (15) декабря.

25 Там же. 1919. 26 (13) декабря.

26 Ходукин Яков Николаевич (1877–1937) – в 1899 г. окончил учительскую семинарию; член ПСР с 1902 г. В 1915 г. избран городским головой в Нижнеудинске; с января – председатель уездной земской управы, депутат Сибирской областной думы. С июля 1919 г. председатель Иркутской губернской земской управы. 13 января 1920 г. избран председателем Временного Совета Сибирского народного управления. С начала 1920-х гг. неоднократно подвергался арестам органами ВЧК-ОГПУ. Преподавал в Иркутском университете, Доме Красной армии. В 1937 г. репрессирован и расстрелян.

27 Центральный архив ФСБ России (ЦА ФСБ России). Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 65–65 об.

28 Алексеевский Александр Николаевич (1878—?) – член ПСР; преподаватель семинарии; в 1905 г. один из организаторов «Союза амурских прогрессивных групп», куда входили представители от партий социал-демократов, эсеров и либералов. В Февральскую революцию – уполномоченный Временного правительства, выпустивший бумажные боны рублевого достоинства (так называемые алексеевские рубли. – С. Д.). В августе 1917 г. избран городским головой Благовещенской городской думы; член Хабаровского продовольственного комитета. В декабре по списку амурских эсеров избран в члены Учредительного собрания, по возвращении из Петрограда арестован. В сентябре – с образованием нового правительства Амурской области – избран его председателем. Тогда же в адрес приисковых организаций разослал телеграмму, где приказал все прииски возвратить прежним владельцам; в комитеты общественной безопасности запретил включать «лиц, скомпрометировавших себя деятельностью в советских организациях». 9 октября 1918 г. приказом председателя «все возникшие за время советской власти: городские, волостные, станичные, поселковые Советы, земельные и продовольственные комитеты, комиссариаты и проч. органы» упразднены. В декабре 1919 г. председатель совещания земских и городских гласных в Иркутске. В работах Чрезвычайной следственной комиссии по делу Колчака фактический ее руководитель.

29 Колосов Е.Е. Указ. соч. С. 28; ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 79.

30 Трибуна (Иркутск). 1919. 18 мая.

31 Константинов Михаил Михайлович (1882–1938) – член РСДРП(м) с 1903 г. Участник революций 1905–1907 гг. За революционную деятельность в 1908 г. приговорен к каторжным работам, в 1914 г. – в ссылке в Якутской области. В Февральскую революцию один из руководителей меньшевистской организации в Иркутске, редактор газет «Голос социал-демократа» и «Единение». В 1918 г. инструктор кооперации в Забайкальском обществе потребителей и в Иркутской конторе Центросоюза. В 1919 г. председатель Иркутской городской думы. В 1920 г. член президиума и управляющий делами Иркутского губернского совнархоза. В 1924 г. перешел на работу управляющего юридической секцией Центрархива. Автор комментариев к книге «Допрос Колчака» (Л., 1925). С 1925 г. декан дальневосточного факультета Института им. Н.Н. Нариманова. Член Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев.

32 Гинс Георгий Константинович (1887–1971) – в 1909 г. окончил юридический факультет Петербургского университета. Работал при Министерстве юстиции, затем в Переселенческом управлении, занимаясь орошением в Туркестане. В 1929 г. в Париже защитил диссертацию «Водное право и предмет общего пользования». В 1916 г. работал приват-доцентом в Петроградском университете, в 1918 г. получил кафедру профессора гражданского права в Омском политехническом институте. В ноябре 1918 г. главноуправляющий делами Омского правительства, затем товарищ министра народного просвещения; председатель Государственного экономического совещания. В 1920–1938 гг. преподавал на русском юридическом факультете в Харбине, служил при управлении КВЖД, вел адвокатскую практику, написал ряд работ по проблемам Китая и Японии. В 1941 г. переехал в США, где редактировал газету «Русская жизнь» (Сан-Франциско). В 1945–1954 гг. преподавал в Калифорнийском университете, в 1955–1964 гг. работал в «Голосе Америки». Публиковался в журналах «Посев», «Мысль» и «Наши дни».

33 Анишев А. Очерки истории гражданской войны (1917–1920 гг.). Л., 1925. С. 133, 222; Гинс Г.К. Крушение колчаковщины // Гражданская война в Сибири и Северной области: Сб. док. М.; Л., 1927. С. 218.

34 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 79; Подгорный ИД О Сибирском земстве. Иркутск, 1918; Сборник законоположений о земстве в Сибири. Томск, 1919.

35 Народный голос (Красноярск). 1919. 31 (18) декабря.

36 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 76 об.

37 Гончаров Александр Яковлевич – инженер-технолог; в 1919 г. заведующий отделением народного образования Иркутской губернской земской управы. Председатель губернского комитета по народному образованию; товарищ городского головы Иркутска. В 1920 г. назначен управляющим министерством народного образования Политического центра; член Временного Совета Сибирского народного управления.

38 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 73.

39 Колосов Е.Е. Указ. соч. С. 27; ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 65–65 об.

40 Молотов К. К истории р.к.п. в Сибири. Август – декабрь 18 года // Три года борьбы за диктатуру пролетариата. С. 159; Косарев Вл. Путь к Советам // Там же. С. 91–92; Колосов Е.Е. Указ. соч. С. 27; Сахаров К.В. Белая Сибирь // Гражданская война в Сибири и Северной области: Сб. док. С. 83.

41 Журов Ю.В. Енисейское крестьянство в годы Гражданской войны. Красноярск, 1971. С. 189, 194.

42 Цит. по: Сахаров КВ. Указ. соч. С. 83.

43 Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 7486. Оп. 504А. Д. 18924. Л. 7.

44 Земская народная газета (Иркутск). 1920. 11 января; Бюллетень информационного бюро Политического центра (Иркутск). 1920. 10 и 13 января.

45 Ширямов Александр Александрович (1883–1955) – родился в семье торговца. С 1900 г. вступил в РСДРП(б). Член комитетов РСДРП(б) в Иркутске, Омске, Кургане. За революционную деятельность неоднократно ссылался. После Февральской революции избран председателем Совета рабочих депутатов на Арбагарских каменноугольных копях. В октябре 1919 г. избран председателем комитета Сибирской партийной организации РКП(б). 6 февраля 1920 г. подписал приказ о расстреле адмирала А.В. Колчака. В 1920-х гг. член Дальбюро РКП(б) и военного совета народно-революционной армии; исполнял обязанности председателя Омского губкома, член Сиббюро ЦК РКП(б). С 1923 г. член редколлегии журнала «Коммунистическое просвещение». С 1932 г. на научной работе в Центральном НИИ педагогики. В 1937–1941 гг. директор НИИ краеведения, редактор журнала «Советское краеведение». Персональный пенсионер.

46 Ширямов A.A. Иркутское восстание и расстрел Колчака // Знаменская Р.А.. Хрестоматия по истории Сибири. Иркутск, 1930. С. 259–260.

47 Гинс Г.К Указ. соч. С. 215.

48 Там же. С. 190; Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. Белград. Т. 1. Ч. 3. С. 285–286.

49 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 65 об. – 66.

50 Червен-Водали Александр Александрович (1873–1920) – в 1900 г. окончил Петербургский университет. В 1902 г. переехал в Тверь, где занимался общественной деятельностью; гласный городской думы. В годы Первой мировой войны – председатель Тверского комитета Союза городов, военно-промышленного комитета; член комитета Союза городов в Москве. В 1917 г. – член Московской городской управы и комиссар по делам благотворительности. В 1918 г. выехал к А.И. Деникину для участия в Особом совещании.

С февраля 1919 г. работал в составе правительства Колчака: товарищ министра внутренних дел, зампредседателя Совета министров. 4 января 1920 г. добровольно сдался Политическому центру. Член партии Народной свободы. Подробно см.: Дроков С.В. Червен-Водали Александр Александрович // История «белой» Сибири в лицах: Биографический справочник. СПб., 1996. С. 58–60.

51 Третьяков Сергей Николаевич (1882–1943) – в 1901–1905 гг. учился в МГУ. Предприниматель льняной отрасли России, с 1910 г. председатель Всероссийского общества льнопромышленников, с 1912 г. старейшина Московского биржевого комитета. С 1912 г. член ЦК партии прогрессистов. С 1915 г. товарищ председателя Московского военно-промышленного комитета. В Февральскую революцию товарищ председателя Всероссийского союза торговли и промышленности; гласный Московской городской думы; в сентябре председатель Экономического совета и Главного экономического комитета Временного правительства. С ноября 1919 г. заместитель председателя Совета министров правительства Колчака. В 1920 г. один из организаторов Российского торгово-промышленного и финансового союза в Париже. Избран председателем комитета помощи голодающим России. С 1937 г. сотрудничал с советской разведкой.

52 Зицерман Павел Васильевич (1883?—?) – в середине 1918 г. работал товарищем прокурора Иркутского окружного суда; с августа 1918 г. по январь 1920 г. городской голова Иркутска; председатель городской думы. В 1930 г. преподавал в Иркутском финансово-экономическом институте. В 1938 г. репрессирован, в 1958 г. реабилитирован.

53 Бурышкин Павел Афанасьевич (1887–1955) – в 1909 г. окончил юридический факультет МГУ, в 1913 г. – Московский коммерческий институт. С 1912 г. член совета съездов представителей промышленности и торговли; в 1915 г. избран старшиной Московского биржевого общества, гласным Московской городской думы. С 1912 г. член ЦК партии прогрессистов. В Февральскую революцию один из организаторов Всероссийского торгово-промышленного союза; товарищ московского городского головы; член Временного Совета Российской республики. В Октябрьский переворот один из организаторов Комитета общественного спасения. В 1918 г. участвовал в деятельности Правого центра и Национального центра. В ноябре 1919 г. назначен министром финансов правительства Колчака. В 1920 г. эмигрировал. Автор воспоминаний.

54 Михайлов Иван Андрианович (1890–1946) – родился в Карийской каторжной тюрьме. Окончил юридический факультет Петербургского университета, где был оставлен для подготовки к профессорскому званию по кафедре политэкономии. С образованием экономического отдела Всероссийского земского союза заведовал Петроградским отделением. После Февральской революции состоял на службе в министерствах земледелия, продовольствия и финансов; управделами Экономического совета при Временном правительстве Керенского. С декабря 1917 г. товарищ председателя Петроградского союза сибиряков-областников. В 1918 г. министр финансов Омского правительства Колчака, в августе 1919 г. отстранен от должности; уехал в Харбин, где до октября 1924 г. работал на КВЖД. До 1945 г. работал советником по русским делам японских спецслужб в Маньчжурии. 26 августа 1946 г. в Москве состоялся суд над группой бывших эмигрантов. Вместе с атаманом Семеновым и главой «Российского фашистского союза» К. Родзаевским на скамье подсудимых оказался и Михайлов. 30 августа И.А. Михайлова – «Ваньку-Каина» расстреляли.

55 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 71–72.

56 Пашков – член земской управы; общественно-политический деятель Восточной Сибири.

57 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 19 об.

58 Ханжин Михаил Васильевич (1871–1961) – в 1889 г. окончил Михайловскую артиллерийскую академию; произведен в капитаны. Участник Русско-японской войны; за отличия в боях произведен в полковники. В 1910 г. произведен в генерал-майоры. Участник Первой мировой войны: командир 19-й артиллерийской бригады, начальник 12-й пехотной дивизии, полевой инспектор при штабе Верховного главнокомандующего. Октябрьский переворот не принял. В 1918 г. сформировал Уральский корпус. В 1919 г. назначен командующим Западной армией; председателем Георгиевского комитета. Произведен в чин генерала от артиллерии. 6 октября назначен военным министром правительства Колчака. В 1920 г. эмигрировал в Китай, где заведовал Дальневосточным отделом Русского общевойскового совета. В 1945 г. арестован советскими войсками в Дайрене. Репрессирован; амнистирован в 1954 г.

59 Ларионов Алексей Николаевич (1872–1920) – инженер путей сообщения; в 1905 г. избирался председателем Совета первого делегатского съезда Владикавказской ж. д., в 1917 г. – съезда Совета рабочих и служащих. Автор опубликованных работ по сравнительному анализу эксплуатации железных дорог. С августа 1918 г. – управляющий Алтайской ж. д., директор технико-хозяйственного отдела; член правления КВЖД. В августе 1919 г. – председатель съезда железнодорожников; с 4 ноября 1918 г. – товарищ министра путей сообщения Временного Сибирского и правительства Колчака. Инициатор создания агентства «Путиметалл» по снабжению ж. д. Сибири. 23 июня 1920 г. расстрелян в Омске.

60 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 20, 23.

61 Сычев Ефим Георгиевич (1879–1945?) – генерал, командующий военными силами Иркутска. В 1920 г. с подчиненными силами отступил в Китай, где в Сахаляне создал Амурскую военную организацию. В 1921 г. представлял Донское, Кубанское, Терское и Астраханское казачьи войска в инициативной группе В.Л. Бурцева по созыву съезда Национального объединения при Бюро Временного русского комитета Национального объединения. В 1922 г. получил в китайском банке 16 тыс. золотых рублей для обмундирования и снаряжения Амурской военной организации. На конец 1922 г. организация генерала Сычева дислоцировалась в районе сел Екатерино-Никольского, Пояркова и Син-Дун. Автор воспоминаний «Восстание в Иркутске (23 декабря 1919 – 5 января 1920)».

62 См.: Стенографический отчет переговоров о сдаче власти Омским правительством Политическому центру в присутствии высоких комиссаров и высшего командования союзных держав, г. Иркутск (станция), январь 1920 г. Харбин, 1921; ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 77.

63 Ахматов Иван Иванович (1886–1939) – в 1902–1910 гг. член РСДРП(б), в 1910–1922 гг. член РСДРП(м), в 1925–1930 гг. член ВКП(б). Окончил факультет общественных наук Женевского университета. Журналист; в 1906–1917 гг. корректор и редактор газеты в Туле. В 1920–1923 гг. редактор газеты «Наш голос» в Чите. В 1918 г. командирован ЦК меньшевиков на Дальний Восток для создания организации. В 1919 г. создал Дальцентр РСДРП(м), в 1919–1923 гг. его председатель. В 1920 г. товарищ председателя Политического центра, 5 января возглавил комиссию по приемке дел МИДа Омского правительства. В 1923 г. по уголовному процессу выслан из Дальнего Востока. В 1923–1924 гг. инструктор-контролер Симферопольской опытной станции. В 1929–1930 гг. председатель Средазбюро ЦК профсоюзов сельскохозяйственных и лесных рабочих. В 1934–1935 гг. работал научным сотрудником в Международном аграрном институте. До ареста в 1938 г. – организатор массовых форм технической учебы на 2-м Московском авторемонтном заводе. Репрессирован и расстрелян. В 1958 г. уголовное дело прекращено за отсутствием состава преступления.

64 Каландаришвили Нестор Александрович (1876–1922) – родился в Кутаисской губ. в семье дворянина. Окончил Кутаисскую гимназию, поступил в Тифлисскую семинарию. Учеба прервалась службой в армии в 1895–1897 гг. Вступил в ряды ПСР. Работал учителем, конторщиком на батумских предприятиях. В 1908 г. при бегстве от преследований царской жандармерии в Японию решает остаться в Иркутске. Активный участник Февральской революции. В 1918 г. командовал кавалерийским дивизионом анархистов. В 1920 г. вошел в состав Восточно-Сибирской Красной армии отдельной боевой частью – интернациональной Гонготской дивизией. В 1921 г. встречался с В.И. Лениным; вступил в РКП(б). Награжден орденом Красного Знамени; назначен командующим советскими войсками Якутии и Северного края.

65 Калашников Н.С. – поручик царской армии; в годы революций произведен в штабс-капитаны; в начале 1918 г. возглавлял Военный отдел комитета ПСР; в конце 1919 г. назначен командующим народно-революционной армией Политического центра, 8 января 1920 г. – управляющим военным министерством.

66 Гинс Г.К. Указ. соч. С. 215.

67 Сибирская правда. 1920. 13 января; Вендрих Г.А.. Декабрьско-январские бои 1919–1920 гг. в Иркутске. Иркутск, 1957. С. 47

68 Коногов Василий Моисеевич (1889—?) – из крестьян Пензенской губ., работал кооператором и газетным сотрудником; образование среднее. В 1907–1909 гг. занимался репетиторством. Член ПСР с 1908 г.; в 1910 г. за партийную деятельность приговорен к каторжным работам в Енисейской губ., где проживал до 1917 г. В 1918 г. избран гласным думы и губернского земства, членом Совета рабочих и солдатских депутатов Пензы, членом Учредительного собрания по списку социалистов-революционеров. С октября 1918 г. нелегально проживал в Томске; в 1919 г. переехал в Иркутск, где вошел в Исполком Военно-социалистического союза и Политического центра. В начале 1920 г. принимал участие в составе мирной делегации для переговоров с советской Россией. До 1922 г. проживал в Чите; член Дальбюро ПСР и Народного Собрания Дальневосточной республики. Работал в читинской газете «Труд». В 1922 г. по уголовному делу против Дальневосточной организации ПСР приговорен к трем годам заключения в Архангельском концлагере. В 1925 г. выслан в Казахстан на три года.

69 Смирнов Иван Никитович (1881–1936) – член РСДРП(б) с 1899 г. За революционную деятельность неоднократно подвергался ссылкам. В 1917 г. один из организаторов Совета солдатских депутатов Томского гарнизона; в 1918 г. член Реввоенсоветов Республики, Восточного фронта и 5-й армии. В 1919–1920 гг. председатель Сибревкома. С апреля 1920 г. член ЦК РКП(б). В 1936 г. репрессирован и приговорен к расстрелу. Реабилитирован в июне 1988 г.

70 Командиром 5-й армии в период между 25 ноября 1919 г. и 21 января 1920 г. был Г.Х. Эйхе.

71 Краснощеков Александр Михайлович (1880–1937) – государственный деятель. В 1917 г. назначен председателем Никольско-Уссурийского обкома РКП(б) и Дальневосточного крайисполкома. В 1918 г. председатель Дальневосточного СНК. С 1920 г. председатель правительства и МИДа Дальневосточной республики. С 1921 г. замнаркома финансов РСФСР, в 1922–1926 гг. председатель правления Промбанка СССР. Репрессирован.

72 Социал-демократ (Иркутск). 1920. 21 марта.

73 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 334.

74 См., например: Агалаков В.Т. Указ. соч.; Вендрих Г.А.. Указ. соч.; Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 137, 466.

75 Каппель Владимир Оскарович (1883–1920) – в 1903 г. окончил Николаевское кавалерийское училище, в1913 г. Николаевскую Академию Генштаба. Участник Первой мировой войны. Летом 1918 г. командир 1-й добровольческой дружины Народной армии Комуча, взявшей Симбирск и Казань; в ноябре 1919 г. произведен в генерал-лейтенанты, назначен командующим 3-й армией; 11 декабря 1920 г. назначен главнокомандующим. В Великом Сибирском Ледяном походе простудился, 25 января умер от воспаления легких.

76 Знамя борьбы. 1920. 24 марта; Сибирская правда. 1920. 24 января.

77 См.: Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника (ноябрь 1919 – июнь 1920). Т. 8. М., 1977; Ленин В.И. Полн. собр. соч. (Письма. Июль 1919 – ноябрь 1920). Т. 51; Лениниана: Библиографический указатель произведений В.И. Ленина и литература о нем. Т. 10. М., 1990; Хронологический указатель произведений В.И. Ленина. Книги, статьи, выступления, письма и другие документы. Ч. 2 (март 1917 – март 1923). М., 1962.

78 Постановление Иркутского Военно-революционного комитета от 6 февраля 1920 г. № 27. Цит. по: ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 41.

79 Крестинский Николай Николаевич (1883–1938) – государственный и политический деятель. С 1918 г. нарком финансов РСФСР. В 1919–1921 гг. член Политбюро, Оргбюро и секретарь ЦК РКП(б). В 1921 г. полпред в Германии, с 1920 г. заместитель наркома иностранных дел СССР. В марте – мае 1937 г. замнаркома юстиции СССР. Репрессирован.

80 Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. Т. 8. С. 265.

81 Социал-демократ. 1920. 21 марта.

82 Рыков Алексей Иванович (1881–1938) – государственный и политический деятель. В 1918–1921 и 1923–1924 гг. председатель ВСНХ, одновременно с 1921 г. зампредседателя СНК и СТО. В 1920–1924 гг. член Оргбюро ЦК РКП(б), в 1922–1930 гг. член Политбюро ЦК партии, председатель СНК РСФСР. В 1931–1936 гг. нарком почт и телеграфов. Репрессирован.

83 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 23, 44, 56, 61–68, 92—100, 120, 170.

84 Попов Константин Андреевич (1876–1949) – окончил юридический факультет Юрьевского (Тартуского) университета. В 1899–1907 гг. неоднократно высылался в Омск под гласный надзор полиции, где возглавил местную организацию РСДРП (до осени 1917 г. объединенная). С марта по декабрь 1917 г. возглавлял Омский Совет рабочих и солдатских депутатов и Западно-Сибирский облисполком Советов. В 1918 г. – лидер сибирских меньшевиков-интернационалистов. В августе 1919 г. освобожден из «эшелона смерти». В 1920 г. возглавил ведение и протоколирование допросов Колчака, затем – зампредседателя Чрезвычайной следственной комиссии. По заданию бюро сибирских подпольщиков при Истпарте ЦК ВКП(б) отредактировал книгу «Допрос Колчака» (Л., 1925) (вопрос о соответствии опубликованного текста со всеми стенограммами и протоколами допросов остается открытым). После Гражданской войны – заведующий отделом пропаганды ЦК ВКП(б). Доктор исторических наук, профессор. Преподаватель Института красной профессуры, Института Маркса – Энгельса – Ленина и Московского историко-архивного института. Участник подготовки к печати работ В.И. Ленина.

85 Далее зачеркнуто «последний», надписано «т[оварищ] Ходукин».

86 Яковлев Павел Дмитриевич (1891–1925) – в 1918 г. председатель Иркутской губернской управы. В июне по приговору Иркутского военно-революционного штаба помещен в тюрьму; освобожден антибольшевистским подпольем. Назначен управляющим Иркутской губернией. В 1920 г. переехал в Харбин, где через некоторое время работал на советскую разведку. В 1922 г. отозван в Иркутск и арестован. Вновь арестован в 1924 г. в Москве по обвинению в проведении массовых репрессий против мирного населения в 1918–1919 гг. 12 января 1925 г. коллегия ОГПУ вынесла приговор за подписью Г.Г. Ягоды о его смертной казни. В 1994 г. реабилитирован Генеральной прокуратурой РФ как «жертва необоснованных политических репрессий». Подробно см.: Шободоев Е.Б. Управляющий Иркутской губернией; Скорикова H.A.. П.Д. Яковлев: Необходимое послесловие // Сибирский архив: Архивные документы. Публикации. Факты. Комментарии. Науч. – попул. истор. – краевед. сб. Вып. 1. Иркутск, 2000. С. 34–68.

87 Петелин Иван Харлампиевич – член ПСР; депутат, председатель Черемховского уездного земского собрания; зампредседателя Иркутской губернской земской управы. В начале 1920 г. начальник Иркутского гарнизона; один из активных участников военных действий Политического центра.

88 Данбинов Петр Никифорович (1890–1937) – в 1919 г. член Иркутской губернской земской управы; один из активных участников военных действий Политического центра. В 1922 г. член Дальбюро ПСР; руководитель Бурятского национального революционного комитета. В ноябре 1922 г. был арестован по делу Дальневосточной организации ПСР, сослан на три года в Туркестан.

89 Филиппов А.И. – в 1919 г. член Иркутской губернской земской управы; входил в Иркутское губернское объединение трудового крестьянства. В начале 1920 г. работал в комиссии Политического центра по расследованию убийства на оз. Байкал.

90 Дербер Петр Яковлевич (сентябрь 1888, Одесса—?) – в 1904 г. окончил юридический факультет Новороссийского университета; в партии социалистов-революционеров с 1902 по 1918 г. В 1913 г. командирован в Париж. Неоднократно привлекался царским правительством к судебной ответственности за революционную деятельность. В 1917–1918 гг. председатель Совета министров правительства Сибирской областной думы. В феврале 1918 г. председатель Совета министров Временного правительства автономной Сибири; после занятия чехами Владивостока декларировал о переходе к нему власти; в октябре Дерберовское правительство упразднено. В 1919–1922 гг. – экономист в Сибревкоме (г. Омск), в 1920–1922 гг. – заведующий статистико-экономическим отделом Сибсовнархоза и Сибгосплана. В 1922 г. проходил по судебному процессу над партией социалистов-революционеров в Москве, приговорен к пяти годам лишения свободы. В 1924 г. по ходатайству председателя Госплана СССР освобожден от наказания и откомандирован на принудительные работы в Госплан СССР. С 1925 г. работал в системе наркомата внутренней торговли РСФСР. В 1930 г. снят с должности по результатам «чистки» аппарата наркомата. В 1933 г. переведен в Экспортлес. В 1927 г. избран членом бюро Дальневосточной секции Всесоюзной Западной торговой палаты и председателем торговой секции Общества изучения советской Азии. Автор книг «Очерки народного хозяйства на Дальнем Востоке», «Торговое районирование», «Японская эмиграция и Соединенные Штаты», «Демография и колонизация советского Дальнего Востока», «Сельскохозяйственный экспорт» и др.

91 Далее зачеркнуто «вне».

92 Далее зачеркнуто «с».

93 Далее зачеркнуто «з».

94 Далее зачеркнуто «Особенно».

95 Далее зачеркнуто «сове».

96 Погребецкий Александр Ильич (1891–1952) – в 1920 г. член Всесибирского краевого комитета ПСР; председатель фракции социалистов-революционеров Дальневосточной республики.

97 Анисимов Василий Анисимович (1878–1938) – видный социал-демократ; в 1907 г. член Государственной думы. В 1920 г. руководитель ведомства промышленности кабинета Дальневосточной республики. В 1922 г. постановлением Дальбюро партии социал-демократов исключен из партии за нарушение партийной дисциплины. Получил назначение на пост директора «Эксплолеса» Дальневосточной республики.

98 Пескин (в тексте документа – А.А., возможно, Израиль Моисеевич) – член РСДРП(м), член Иркутской городской управы.

99 Неупокоев В.П. – член Сибирской областной думы; в 1918 г. назначен эмиссаром военного отдела комитета ПСР. В 1919 г. избран в Иркутскую губернскую земскую управу.

100 Богданов Михаил Николаевич – член Учредительного собрания от 2-го Забайкальского избирательного округа и Бурятского национального комитета.

101 Кашин И.П. – руководитель инструкторской школы в Иркутске.

102 Решетин – командир отрядов особого назначения народно-революционной армии Политического центра.

103 Попов Виктор – участник боевых действий Политического центра в декабре 1919 г.

104 Так в документе.

105 Красильников – полковник Главного штаба народно-революционной армии Политического центра.

106 В тексте Коркин, правильно Зоркин Иван Николаевич – поручик Главного штаба народно-революционной армии Политического центра; член мирной делегации Политического центра в январе 1920 г. на томских переговорах с представителями советской России.

107 Далее зачеркнуто «в том же со».

108 Иваницкий-Василенко Александр Алексеевич – член Учредительного собрания от Съезда крестьянских депутатов и социалистов-революционеров 6-го Тобольского избирательного округа. В 1918 г. член Всесибирского краевого комитета ПСР. С лета 1919 г. один из главных организаторов по подготовке вооруженного восстания против правительства Колчака, создал совместный меньшевистский и социал-революционный Политический центр. В декабре 1919 г. восстание в Иркутске закончилось полной победой. Вошел в состав Временного Совета Сибирского народного управления от Политического центра.

109 Вагин (Варгуин) Александр Николаевич (1884–1953) – офицер царской армии; в 1917 г. член Временного Совета союза казачьих войск от Оренбургского войска. В конце 1919 г. генерал-майор Оренбургской армии. В 1920 г. эмигрировал в Харбин.

110 Палечек Николай Осипович (1878–1937) – педагог; с 1902 г. работал в Министерстве народного просвещения; автор законопроекта о народном университете Шанявского. С 1915 г. вице-директор департамента Министерства народного просвещения; член сельскохозяйственного совета и ученого комитета Министерства земледелия. Участник политической забастовки сотрудников Министерства народного просвещения в ноябре 1917 г. Входил в состав делегации, принятой А.В. Луначарским. С марта 1918 г. в составе совета Пермского университета. В апреле 1919 г. избран товарищем министра народного просвещения правительства Колчака.

111 Далее зачеркнуто «уже».

112 Далее зачеркнуто «несколько».

113 Жанен Пьер Шарль Морис (1862—?) – окончил Версальский лицей, Сен-Сирскую школу, Высшую военную школу Франции; произведен в капитан-майоры Генштаба. В Генштабе занимал ответственные посты: начальник штаба, инспектор армии. В 1912 г. послан инструктором в Николаевскую Академию Генштаба. В начале Первой мировой войны полковник 66-го полка, командир 35-й бригады; принимал участие в сражениях при Марне и Изере. После болезни причислен к ставке маршала Жоффре, где занимался организацией артиллерии, авиации и военных материалов. В апреле 1916 г. назначен шефом французской военной миссии в России; хорошо владел русским языком; в начале 1917 г. уехал на родину. В декабре 1918 г. прибыл в Омск в качестве представителя Высшего межсоюзного командования, главнокомандующего войсками союзных России государств. Автор воспоминаний. Часть личного архива Жанена хранится в Гуверском институте войны, революции и мира.

114 Далее зачеркнуто «31 наших».

115 Так в документе.

116 Далее зачеркнуто «Червен-Водали».

117 Всероссийский Союз городов.

118 Исправлено «Таким правительством» на «Такое правительство».

119 Артемьев – генерал-лейтенант; командующий войсками Иркутского округа.

120 Так в документе.

121 Адрес вынесен в верхний правый угол документа.

Гончарова – возможно, супруга (сестра) А.Я. Гончарова.

122 Имеется в виду 1919 г.

123 Государственное экономическое совещание – главной целью совещания провозглашалась разработка экстренных мероприятий в области финансов, снабжения армии, восстановления производительных сил и товарообмена в стране. В состав нового органа вошли министры: военный, финансов, торговли и промышленности, продовольствия, снабжения, путей сообщения, а кроме того, пять представителей Всероссийского Совета съездов торговли и промышленности, три представителя от правлений частных и кооперативных банков и Совета кооперативных съездов. 23 ноября 1918 г., открывая совещание, А.В. Колчак заявил, что придает собранию исключительное значение и считает, что оно должно решить вопросы, «от которых зависит наша жизнь или смерть».

124 Скоропадский Павел Петрович (1873–1945) – 29 апреля 1918 г. на хлеборобском конгрессе провозглашен гетманом Украинской державы. 14 декабря отрекся от власти и эмигрировал в Германию.

125 Далее зачеркнуто «помощником», надписано «товарищем».

126 Далее зачеркнуто «составе».

127 Исправлено «отходом».

128 Далее исправлено «к условиям».

129 Далее надписано «нам».

130 Так в документе.

131 Далее зачеркнуто «до».

132 Далее надписано «последнее».

133 Якушев Иван Александрович (1882–1935) – видный сибирский общественный и политический деятель; один из активных создателей сибирского областничества; член ЦК ПСР. В январе 1918 г. избран председателем Сибирской областной думы. С 1922 г. в эмиграции, где создал Общество сибиряков в Чехословацкой республике и издавал альманах «Вольная Сибирь».

134 Федорович Флориан Флорианович (1880–1928) – видный член ЦК ПСР; участник Учредительного собрания от 4-го избирательного округа Пензы. В ноябре 1919 г. избран в состав Политического центра; назначен его председателем. В 1920 г. вошел в состав Временного Совета Сибирского народного управления. С середины 1920-х гг. находился в ссылке в Оренбурге, работая экономистом. В 1922 г. проходил по московскому показательному процессу над социалистами-революционерами; приговорен к 10 годам тюремного заключения. Умер от заражения крови.

135 Соколов (Максимов) Викентий Викентьевич (?—1920) – начальник штаба 1-й народно-революционной армии Восточной Сибири; расстрелян на оз. Байкал.

136 Мерхалев Владимир Николаевич (1887–1927) – член ПСР; в 1918 г. входил в состав Военного комитета ПСР. В 1919 г. командующий 1-й народно-революционной армией Восточной Сибири. В январе 1920 г. назначен уполномоченным Политического центра при командующем армией. В 1922 г. на показательном московском процессе над социалистами-революционерами выступил одним из сорока свидетелей защиты. Умер в ссылке.

137 Далее зачеркнуто «полит. представител».

138 Далее зачеркнуто «Переговоры эти вели».

139 Далее зачеркнуто «распор».

140 Далее надписано «боевой руководящей власти».

141 Далее зачеркнуто «всякий р».

142 Далее слово «Задачей» исправлено на «Задача».

143 Далее зачеркнуто «отря».

144 Далее надписано «находящегося».

145 Далее надписано «главного».

146 Далее зачеркнуто «мысль об».

147 Далее зачеркнуто «Всякое».

148 Далее зачеркнуто «можно было».

149 Далее зачеркнуто «оста».

150 Далее зачеркнуто «воен».

151 Далее зачеркнуто «чеховойск и».

152 Далее зачеркнуто «под».

153 Далее надписано «как».

154 Далее зачеркнуто «стал».

155 Далее зачеркнуто «нам».

156 Далее зачеркнуто «высо».

157 Далее зачеркнуто «перемирие».

158 Далее зачеркнуто «и другие».

159 Далее зачеркнуто «удирают из города».

160 Далее зачеркнуто «отсутствие де».

161 Далее зачеркнуто «происходящ».

162 Далее надписано «ничего».

163 Далее зачеркнуто «Выход».

164 Гольдман Леон Исакович (1877–1939) – избран на 1-м Всероссийском съезде Советов РСДРП кандидатом в члены ВЦИКа от фракции социал-демократов меньшевиков; в августе 1917 г. вошел в состав ЦК Объединенного съезда РСДРП от оборонческого большинства; член Временного Совета Российской республики (Предпарламента). В ноябре 1919 г. избран в Политцентр; в январе 1920 г. член Временного Совета Сибирского народного управления от Политцентра. Принимал участие в Томских мирных переговорах Политцентра с советской Россией.

165 Фельдман Моисей Соломонович – член ПСР; в ноябре 1919 г. вошел в состав Политцентра, в январе 1920 г. член Временного Совета Сибирского народного управления от Политцентра.

166 Герштейн Лев Яковлевич (1877–1935) – в 1917 г. на 3-м съезде ПСР избран членом ЦК; вошел в состав Временного Совета Российской республики (Предпарламента); член Учредительного собрания. В начале 1918 г. на 4-м съезде ПСР снова избран членом ЦК ПСР. В 1920 г. член Временного Совета Сибирского народного управления; назначен в Чрезвычайную следственную комиссию по делу арестованных членов колчаковского правительства. В середине 1920 г. арестован; в 1922 г. на показательном судебном процессе в Москве над партией социалистов-революционеров приговорен к смертной казни (за участие в террористических актах против представителей советской власти); приговор изменен на ссылку в Оренбург. До смерти работал в банке.

167 Далее зачеркнуто «Об этом», надписано «О ходе операций за это время».

168 Казаков Василий Николаевич (1879?—?) – окончил юридический факультет Томского университета. Служил в Омском окружном суде: от судебного следователя до товарища прокурора. С августа 1918 г. прокурор Омского окружного суда. В августе 1919 г. назначен директором департамента милиции по представлению министра внутренних дел Омского правительства. В 1920 г. арестован и заключен в Омскую тюрьму.

169 Сибирская правда (Иркутск). 1920. 13 января.

170 Бюллетень информационного бюро Политического центра (БИБ ПЦ) (Иркутск). 1920. 8 января.

171 Там же. 1920. 13 января.

172 Миллионщиков Михаил Филиппович – уполномоченный Иркутской городской следственной комиссии Политцентра.

173 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 8. Л. 3.

174 Лукьянчиков Георгий Иосифович (Осипович) (1875?—?) – уроженец Орловской губернии; член ПСР с 1905 г. В 1894 г. окончил учительскую семинарию и работал слесарем на Брянском заводе. За революционную деятельность неоднократно ссылался на Северный Кавказ. До 1905 г. работал на КВЖД, где активно занимался агитацией и пропагандой. До 1917 г. работал машинистом в Никольск-Уссурийске. В Февральскую революцию избран председателем Главного дорожного комитета; участник Всероссийских профессиональных съездов в Петрограде и Москве. В Томске на Всесибирском съезде профсоюзов – председатель Исполкома. В 1920-х гг. переехал в Читу и Владивосток, где состоял членом Дальбюро Всесибкрайкома ПСР, принимал участие в межпартийных совещаниях по объединению Дальнего Востока. В 1922 г. проходил по списку № 3 ПСР по Хабаровскому сельскому району Приамурской области, член Дальневосточного бюро ПСР, товарищ председателя Дальневосточного собрания Республики. Редактор читинской эсеровской газеты «Труд». 21 октября арестован по «делу эсеров» в Чите, 14 декабря переведен в Ярославский изолятор, где приговорен к высылке на три года в Туркестан.

175 Головко И.И. – в 1919 г. председатель Иркутской уездной земской управы. В 1920 г. член Временного Совета Сибирского народного управления от земств.

176 Гордин М.Г. – 8 января 1920 г. назначен в состав Следственной комиссии при Политцентре.

177 Денике Всеволод Петрович (1893–1939) – в 1916 г. окончил юридический факультет Казанского университета. До 1917 г. работал помощником присяжного поверенного; в политической деятельности участия не принимал (участвовал в студенческих кружках). В 1917 г. вступил в группу казанских независимых социалистов-меньшевиков. Принял предложение министра юстиции Комуча эсера А.С. Былинника приехать в Самару для работы в министерстве юстиции. Из Самары эвакуировался в Омск, где работал инструктором неторгового отдела в Союзе кооперативных объединений «Центросибирь», затем ассистентом в Иркутском университете. Член Иркутского клуба социал-демократов и меньшевиков им. Н.П. Патлых, один из руководителей организации социал-демократов меньшевиков-интернационалистов; брат видного русского социал-демократа, историка и публициста Ю.П. Денике (1887–1964). В 1920 г. Политцентром назначен первоначально заместителем председателя Чрезвычайной следственной комиссии по допросам Колчака, затем членом комиссии. В 1920-х гг. заведовал отделом высшей школы Сибирского областного отдела народного образования при Сибревкоме. В 1922 г. переехал в Москву, где работал в составе Московской коллегии защитников до 1938 г. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР от 14 апреля 1939 г. приговорен к расстрелу за «участие в антисоветской террористической кадетско-меньшевистской организации (П.Н. Малянтовича. – С. Д.), ставившей своей целью свержение советской власти и реставрацию капитализма в СССР». 15 апреля приговор приведен в исполнение.

178 Сыромятников Александр Дмитриевич (1886–1938) – окончил Академию Генштаба, в 1917 г. произведен в полковники. С июня 1918 г. служил начальником отдела в штабе Народной армии Комуча. С образованием Директории исполнял обязанности 1-го генерал-квартирмейстера; штатный преподаватель учебно-административного состава Академии Генштаба; в мае 1919 г. командирован на должность начальника штаба уполномоченного Верховного правителя по Енисейской губернии генерала С.Н. Розанова; с сентября по ноябрь – и. о. начальника штаба Приамурского военного округа. В декабре вел переговоры с чехами и Н.С. Калашниковым об обеспечении нейтралитета японских войск. В январе 1920 г. сдался в плен Политическому центру.

179 ЦА ФСБ России. Арх. № H-501. Д. 7. Л. 18–19, 97–99 об.

180 Там же. Д. 7. Л. 2.

181 Там же. Д. 8. Л. 22–23.

182 Благож – представитель Чехословацкой республики в Сибири.

183 Косминский Борис Александрович – член ПСР; в январе 1920 г. избран в члены Временного Совета Сибирского народного управления от Политцентра.

184 Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39532. Оп. 1. Д. 43. Л. 1 об.

185 Кравак Франтишек (1889–1943) – с 1914 г. участник Первой мировой войны; в 1919–1920 гг. командир 1-го батальона 6-го Чешского полка.

186 Правильно – подпоручика.

187 Боровичка – подпоручик 1-го батальона 6-го Чешского полка.

188 Нестеров Иван Петрович (?—1960) – член ПСР. В октябре 1917 г. вошел во ВЦИК от левых эсеров 2-го Всероссийского съезда Совета рабочих и солдатских депутатов. В 1918 г. член Учредительного собрания от Минской губернии; член Комуча. В 1920 г. помощник командующего народно-революционной армией Политцентра.

189 Народная мысль (Иркутск). 1920. 17 января.

190 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 3.

191 Народная мысль. 1920. 17 января.

192 Кошкодамов И.И. – поручик, член народно-революционной армии Политцентра.

193 ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 5, 7–8.

Тимирева Анна Васильевна (1893–1975) – родилась в семье известного пианиста, дирижера, директора Московской консерватории В.И. Сафонова (1852–1918). В 1911 г. окончила гимназию кн. Оболенской и занималась живописью в частной студии С.М. Зейденберга. Замужем за С.Н. Тимиревым и В.К. Книппером, имела сына (погиб в гулаговских застенках). В 1918–1919 гг. в Омске работала переводчицей в отделе печати при Управлении делами Омского правительства, в мастерских по шитью белья и раздаче его больным и раненым воинам. Самоарестовалась вместе с Колчаком, освобождена в том же году по октябрьской амнистии и в мае 1921 г. вторично арестована. Находилась в тюрьмах Иркутска и Новониколаевска, освобождена летом 1922 г. в Москве из Бутырской тюрьмы. В 1925 г. арестована и административно выслана из Москвы на три года, жила в Тарусе. В четвертый раз взята под арест в апреле 1935 г., в мае получила по ст. 58 (10) пять лет лагерей, которые через три месяца, при пересмотре дела, заменены ограничением проживания «минус 15» на три года. Возвращена из Забайкальского лагеря, жила в Вышнем Волочке, Верее, Малоярославце. В апреле 1939 г. осуждена на восемь лет лагерей; в Карагандинских лагерях работала на общих работах, потом – художницей клуба Бурминского отделения. 21 декабря 1949 г. арестована в Щербаковке как повторница без предъявления нового обвинения. 10 месяцев провела в тюрьме Ярославля и в октябре 1950 г. отправлена в Енисейск. Ссылка снята в 1954 г. В промежутках между арестами работала библиотекарем, архивариусом, воспитателем, ретушером, картографом и т. д.; подолгу оставалась без средств к существованию. Реабилитирована в марте 1960 г., с сентября того же года на пенсии. Автор воспоминаний. Подробно см.: «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…»: Сб. док. / Под ред. Павловой Т.Ф., Перченок Ф.Ф., Сафонова И.К. М., 1996; Милая химера в адмиральской форме. Письма А.В. Тимиревой А.В. Колчаку 18 июля 1916 г. – 17–18 мая 1917 г. СПб., 2002; Книпер А.В. «.Не ненавидеть, но любить» // Стихи, воспоминания. Кисловодск, 2003.

194 Государственный архив Иркутской области (ГАИО). Ф. Р-4. Оп. 1. Д. 14. Л. 4.

195 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 24–25; Д. 8. Л. 4–6.

196 Верховный правитель России: Документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака. С. 106–109.

197 Занкевич Михаил Ипполитович (1872–1945) – в 1891 г. окончил Псковский кадетский корпус, в 1893 г. – Павловское военное училище, в 1899 г. – Академию Генерального штаба. Офицер лейб-гвардейского Павловского полка. Генерал-майор, генерал-квартирмейстер Ставки, в начале 1920 г. начальник штаба адмирала Колчака. Участник Великого Сибирского Ледяного похода. С 1920 г. в эмиграции; в 1924 г. возглавил Объединение лейб-гвардейского Павловского полка, с1934 г. председатель Объединения Псковского кадетского корпуса.

198 Мартьянов Александр Александрович – полковник, главный военный прокурор. В декабре 1918 г. назначен директором канцелярии Омского правительства и произведен в генерал-майоры. С сентября 1919 г. – товарищ главноуправляющего делами Совета министров Омского правительства.

199 Сырови (Сыровой) Ян (1888–1970) – в 1914 г. вступил в чешскую дружину, сформированную в Варшаве. С сентября 1918 г. главнокомандующий чехословацких войск на Урале, затем главнокомандующий всех чехословацких военных сил в России, произведен в генералы.

200 Войцеховский Сергей Николаевич (1883–1951) – в 1904 г. окончил Константиновское артиллерийское училище, в 1912 г. – Академию Генерального штаба. Произведен в подполковники; начальник штаба 1-й Чехословацкой дивизии, командир 3-го Чехословацкого полка. В 1918 г. освободил Челябинск; произведен в полковники; назначен командующим Самарской группой; произведен в генерал-майоры. Летом 1919 г. командующий Уфимской и Уральской группами войск; с января 1920 г. главнокомандующий Восточным фронтом, с февраля – командующий войсками Российской Восточной окраины. Эмигрировал в Чехословакию; произведен в генералы армии; военный министр. Арестован Советской армией в 1945 г.; репрессирован.

201 Скипетров Леонид Николаевич (1883–1956) – в 1904 г. окончил Виленское военное училище. Участник Первой мировой войны; георгиевский кавалер. Командовал 170-м пехотным полком; исполнял дела генерала для поручений при командующем Иркутским военным округом. В январе 1918 г. назначен начальником штаба особого Маньчжурского отряда; помощник атамана Семенова по политической и дипломатической части. С осени – начальник 9-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии. В боях ранен и контужен; произведен в генерал-майоры. Эмигрировал в Польшу, США. Инициатор создания Южно-Калифорнийского отдела Союза русских военных инвалидов.

202 Янсон Яков Давидович (1886–1938) – из семьи латышского крестьянина. Член РСДРП(б) с 1904 г.; делегат V съезда партии от Рижской организации. В 1917–1918 гг. возглавлял Иркутский Совет рабочих депутатов и ВРК, входил в состав Центросибири. В 1918–1919 гг. в тюремном заключении. С 1920 г. исполнял обязанности председателя Иркутского губисполкома и министра иностранных дел Дальневосточной республики; первый торговый представитель СССР в США; член коллегии наркомата внешней торговли СССР. С 1925 г. возглавлял группу содействия Истпарту ЦК ВКП(б); автор публикаций. В последние годы жизни руководил издательством «Академия» и издательским отделом Коминтерна.

203 Флюков Анатолий Яковлевич (Антон Таежный) (1900?—?) – родился в г. Балаганске. В 1917 г. вступил в РКП(б); в Иркутске вел партийную агитацию среди рабочих мастерских. В 1920 г. военный комиссар при оперативном штабе Восточно-Сибирской Красной армии; член Иркутского ревкома; начальник военного штаба губкома РКП(б). В 1920-х гг. на руководящей партийной работе. В 1930 г. перевелся в Москву; заведовал жилищным отделом Моссовета; работал в полиграфической промышленности. Репрессирован; реабилитирован посмертно.

204 Сахаров Константин Вячеславович (1881–1941) – в 1908 г. окончил Академию Генерального штаба. Участник Первой мировой войны, полковник. В 1918 г. направлен Деникиным к Колчаку, с апреля 1919 г. генерал для поручений при Колчаке, с мая – генерал-лейтенант, начальник штаба, с июня – командующий Западной армией, с июля – командующий 3-й армией; в декабре арестован А.Н. Пепеляевым, освобожден, далее служил у Семенова. Эмигрировал в Германию.

205 Сазонов Сергей Дмитриевич (1860–1927) – в 1910–1916 гг. советник главы МИДа России; министр иностранных дел. В 1918–1920 гг. представитель Омского правительства (затем Деникина) в Париже.

206 Крупенский Вячеслав Николаевич – в 1913–1916 гг. посол России в Китае; в 1916–1921 гг. – в Японии.

207 Лебедев Дмитрий Антонович (1883–1921) – в 1911 г. окончил Академию Генерального штаба. Участник Первой мировой войны, полковник. С мая 1917 г. член главного комитета «Союз офицеров армии и флота». С конца 1917 г. в Добровольческой армии Деникина, в 1918 г. направлен личным представителем Деникина к Колчаку. В мае – августе 1919 г. начальник штаба армии Колчака и одновременно военный министр; убит на Дальнем Востоке.

208 Руднев Вадим Викторович (1874–1940) – член ПСР; депутат 1-го съезда ПСР от Москвы; в 1907 г. кооптирован в ЦК ПСР. В Февральскую революцию член городского комитета ПСР и редакции газеты «Труд». 11 июля избран московским городским головой.

209 Дитерихс Михаил Константинович (1874–1937) – в Первую мировую войну близкий сотрудник генерала Алексеева, в 1915 г. произведен в генерал-квартирмейстеры Юго-Западного фронта. Впоследствии командовал дивизией, направленной на помощь союзникам в Македонию на Салоникский фронт, где пробыл до июня 1917 г. В конце августа – начальник штаба генерала Крымова; участник похода на Петроград. От предложенного Керенским поста военного министра отказался, получил назначение в Ставку, где занимал пост квартирмейстера. В начале 1918 г. начальник штаба чешского генерала Я. Сырови во Владивостоке; в 1919 г. назначен главнокомандующим фронтом и начальником штаба Верховного правителя. Отстранен от должности.

210 Дутов Александр Ильич (1879–1921) – окончил Николаевское кавалерийское училище, в 1908 г. – Академию Генерального штаба. В Первую мировую войну командовал 1-м Оренбургским казачьим полком. После Февральской революции избран зампредседателя, председателем Временного совета «Союза казачьих войск». В октябре 1917 г. избран председателем Войскового представительства и Войсковым атаманом Оренбургского казачьего войска, в июле 1918 г. утвержден Комучем в звании генерал-майора, в сентябре – за взятие Орска произведен в генерал-лейтенанты; командовал Юго-Западной и Оренбургской армиями. В апреле 1919 г. назначен Походным атаманом всех казачьих войск России. В 1920 г. эмигрировал в Китай.

211 Романовский Борис Степанович (1877—?) – в 1913 г. военный атташе в Болгарии; офицер Генерального штаба; в 1915 г. произведен в генерал-майоры по армейской кавалерии. В декабре 1918 г. назначен представителем Всероссийского Верховного командования при вооруженных силах союзников на территории России; произведен в генерал-лейтенанты Генерального штаба; неоднократно выезжал в Японию для переговоров с военными кругами.

212 Юденич Николай Николаевич (1862–1933) – генерал от инфантерии; один из главных организаторов Белого движения в период Гражданской войны в России. В 1919 г. главнокомандующий Северо-Западной армией. После провала похода на Петроград (октябрь – ноябрь 1919 г.) в эмиграции.

213 Смирнов Михаил Иванович (1880–1940) – в 1909–1910 гг. проходил службу в морском Генеральном штабе; в 1912 г. произведен в капитаны 2-го ранга; в 1914 г. – командир эскадренного миноносца «Выносливый», в 1915 г. – миноносца «Казанец». Окончил Николаевскую морскую академию. Командировался в Англию для совместной русско-английской работы по расшифровке немецкого морского шифра (так называемый «блю-код». – С. Д.). В 1916 г. произведен в капитаны 1-го ранга, награжден Георгиевским оружием, назначен начальником штаба командующего Черноморским флотом; в 1918–1920 гг. морской и военный министр Омского правительства. Эмигрировал в Англию. Автор воспоминаний о Колчаке. Один из его близких друзей и соратников.

214 Набоков Владимир Дмитриевич (1869–1922) – профессор, юрист, член «Союза освобождения». С 1905 г. член ЦК партии Народной свободы; депутат I Государственной думы. Участник Первой мировой войны. В Февральскую революцию управляющий делами Временного правительства. Член Юридического совещания, Временного Совета Российской республики, Совета старейшин. Товарищ председателя Комиссии по иностранным делам. После Октябрьского переворота председатель Комитета общества взаимопомощи русских граждан в Берлине. Один из организаторов Комитета русских парламентских деятелей. Соредактор газеты «Руль».

215 Санников – возможно, речь идет об одном из двух офицеров, носящих данную фамилию: 1) Санникове Александре Сергеевиче (1866–1931) – в 1885 г. окончил Павловское военное училище, в 1892 г. – Академию Генерального штаба. В Первой мировой войне генерал-лейтенант, начальник штаба 9-й армии, начальник снабжения Румынского фронта. В 1918 г. в гетманской армии; член комиссии по сбору и изучению документов Первой мировой войны. С января 1919 г. главнокомандующий и командующий войсками Юго-Западного края. С 1920 г. в эмиграции (Югославия, Франция); 2) Санникове Николае Сергеевиче (1870—?) – в 1891 г. окончил Николаевское инженерное училище. Генерал-лейтенант, военный инженер. В 1920 г. эвакуировался из Феодосии.

216 Гришин-Алмазов Алексей Николаевич (1881–1919) – окончил кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. Участник Русско-японской и Первой мировой войн; подполковник; в июле – сентябре 1918 г. управляющий военным министерством Сибирского правительства; в 1919 г. уехал к Деникину, где занимал должность одесского губернатора; при возвращении в Сибирь задержан большевиками, покончил жизнь самоубийством.

217 Возможно, речь идет о Бернадском Михаиле Владимировиче (1876–1941) – профессоре Петроградского политехнического института, управляющем отделом труда Министерства торговли и промышленности, министре финансов Временного правительства. В 1919 г. министр финансов правительства генерала Шварца в Одессе. В марте 1920 г. назначен министром финансов Южно-Русского правительства, начальником финансового управления правительства генерала Врангеля. В эмиграции с 1920 г.

218 Шульгин Василий Витальевич (1878–1976) – известный лидер фракции националистов в Государственной думе, принимал отречение Николая II. Один из организаторов Добровольческой армии. Видный публицист и писатель. После ареста в 1944 г. в Югославии и тюремного заключения (во Владимирском централе) с 1956 г. жил в Гороховце и Владимире.

219 Головин Николай Николаевич (1875–1944) – в 1894 г. окончил Пажеский корпус, в 1900 г. – Академию Генерального штаба. В 1916 г. произведен в генерал-лейтенанты. В 1908–1913 гг. преподавал в Академии. В Первую мировую войну служил исполняющим должность начальника штаба 7-й армии и армий Румынского фронта. В 1919 г. прибыл в Омск. С 1920 г. в эмиграции.

220 Ошибочное написание фамилии, правильно Щербачев Дмитрий Григорьевич (1857–1932) – в 1876 г. окончил Михайловское артиллерийское училище, в 1884 г. – Николаевскую Академию Генерального штаба. В 1903 г. произведен в генерал-майоры. Участник Первой мировой войны. В 1917–1918 гг. главнокомандующий армиями Украинского фронта. В 1918 г. организовал в Париже представительство Добровольческой армии. В 1919 г. являлся военным представителем Верховного правителя Колчака.

221 Погуляев Сергей Сергеевич (1873–1941) – однокашник А.В. Колчака. Контр-адмирал. В 1902–1906 гг. адъютант морского министра, в 1906–1910 гг. морской агент во Франции. На Черноморском флоте командовал эсминцем «Капитан Сакен», крейсером «Кагул», 1-й бригадой линейных кораблей (об этой бригаде была сложена «Песня о бригаде лихих крейсеров». – С. Д.). По настоянию военного и морского министра А.И. Гучкова в 1917 г. был отстранен от должности начальника штаба командующего Черноморским флотом (причина – ношение императорских вензелей на погонах. – С. Д.). В 1919 г. принял пост начальника управления по делам русских военных и военнопленных за границей. В 1924 г. образовал русский Союз морских офицеров, преобразованный во Всезарубежное объединение морских организаций. С марта 1936 г. почетный председатель Объединения офицеров Российской армии и флота в Бельгии. Всеми своими силами и средствами помогал в эмиграции семье адмирала Колчака.

222 Драгомиров Абрам Михайлович (1868–1955) – в 1887 г. окончил Пажеский корпус, в 1893 г. – Академию Генерального штаба. Генерал от кавалерии, главнокомандующий войсками Северного фронта. Георгиевский кавалер. В 1918 г. помощник Верховного руководителя Добровольческой армии; председатель Особого совещания при главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России. С марта 1919 г. зампредседателя комиссии по эвакуации Новороссийска. В эмиграции во Франции; председатель Общества офицеров Генерального штаба. В годы Второй мировой войны состоял в резерве чинов при штабе Русской освободительной армии. Член Общества ветеранов.

223 Нератов А.А. – товарищ министра иностранных дел Омского правительства.

224 Астров Николай Иванович (1868–1934) – с 1890-х гг. работал в органах московского городского самоуправления, секретарь городской думы. Член партии Народной свободы; в 1916 г. избран в ЦК партии. В Первую мировую войну член Главного комитета Всероссийского союза городов. В 1917 г. назначен товарищем комиссара Временного правительства в Москве. В апреле избран председателем Всероссийского союза городов. Весной 1918 г. один из организаторов «Правого центра» и «Союза возрождения России». Вел переговоры с генералом М.В. Алексеевым об установлении в стране военной диктатуры. С 1920 г. в эмиграции в Чехословакии.

225 Иванов-Ринов Павел Павлович (1869—?) – последний войсковой атаман Сибирского казачьего войска. Настоящая фамилия – Иванов. Образование получил в Омском Сибирском кадетском корпусе. Автор охотничьих рассказов. Участник Первой мировой войны. В 1916 г. командир 2-го Кубанского казачьего полка, произведен в полковники. В 1916 г. назначен семиреченским вице-губернатором, отличился особой жестокостью в подавлении Джизагского восстания. В сентябре – ноябре 1918 г. управляющий военным министерством Комуча, Временного Сибирского правительства, в последующем – атаман Сибирского казачьего войска. В декабре 1918 г. назначен помощником Верховного уполномоченного на Дальнем Востоке, организатор Омского восстания 22 декабря 1918 г. В 1920-х гг. жил на территории КВЖД, активно сотрудничая с советскими агентами. В 1925 г. переехал в Москву.

226 Ф.А. Томашевский – товарищ министра торговли и промышленности Омского правительства.

227 К.Н. Неклютин – временно управляющий министерством снабжения и продовольствия Омского правительства.

228 Устругов Леонид Алексеевич (1877–1938) – в 1902 г. окончил Институт инженеров путей сообщения. В 1902–1906 гг. служил производителем работ по сооружению Московской окружной железной дороги. В 1913 г. назначен штатным инженером МПС и начальником службы движения Омской железной дороги. С января 1918 г. министр путей сообщения Временного правительства автономной Сибири; с конца 1918 г. – министр путей сообщения Омского правительства; в марте 1919 г. – председатель межсоюзного комитета по воссозданию транспорта и железных дорог на Дальнем Востоке.

229 Матковский Алексей Филиппович (1877–1920) – окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую Академию Генерального штаба; профессор. В 1905 г. произведен в капитаны, в 1908 г. – подполковники, в 1913 г. – полковники Генерального штаба. В 1918 г. командующий Омским военным округом; в июне 1919 г. произведен в генерал-лейтенанты; казнен большевиками.

230 Сильвестр (Ольшевский Иустин Львович) (1860–1920) – в 1883 г. окончил Киевскую духовную гимназию и в 1877 г. Киевскую Духовную академию. В 1914 г. назначен епископом Челябинским, в 1915 г. – епископом Омским и Павлодарским. В 1918 г. возведен в сан архиепископа; председатель Высшего временного церковного управления, объединявшего епархии Сибири и Урала.

231 Люб В. – штабс-капитан чешской армии.

232 Эссен Николай Оттович, фон (1860–1915) – участник обороны Порт-Артура; в 1880 г. окончил Морской кадетский корпус; в 1906–1908 гг. начальник 1-й минной дивизии Балтфлота; в 1908–1909 гг. начальник соединенных отрядов Балтфлота; в 1909–1911 гг. начальник морских сил Балтфлота; в 1913 г. произведен в адмиралы; в 1911–1915 гг. командовал Балтийским флотом.

233 Российский государственный архив Военно-морского флота (РГАВМФ). Ф. 11. Оп. 1. Д. 63. Л. 1.

234 Колчак Василий Иванович (1837–1913) – родился в Одессе; выпускник Ришельевской гимназии. Службу начал в 1855 г. юнкером, затем прапорщиком морской артиллерии. Во время Крымской войны при обороне Севастополя состоял помощником батарейного командира на Малаховом кургане. «За сожжение огнем гласисной батареи 4-го августа фашин и туров во французской траншее награжден Знаком отличия Военного ордена. В бою на Малаховом кургане 27-го августа контужен в плечо, ранен в руку и взят в плен». По возвращении из плена (на Принцевых островах) окончил двухгодичные курсы в Институте корпуса горных инженеров и командирован на уральские горные заводы. В 1863 г. назначен на Обуховский сталелитейный завод в Петербурге членом комиссии морских артиллерийских приемщиков орудий и снарядов. В 1893 г. произведен в генерал-майоры и вышел в отставку. Затем до 1899 г. работал на Обуховском заводе заведующим сталепудлинговой мастерской. Автор ряда специальных работ: «О сталелитейном производстве», «Пудлинговая сталь и ее применение в сталелитейном производстве», «История Обуховского сталелитейного завода в связи с прогрессом артиллерийской техники», публикаций в «Морском сборнике» и воспоминаний «Война и плен, 1853–1855 гг. Из воспоминаний о давно пережитом» (СПб., 1904).

235 Севастопольцы. СПб., 1903. С. 39; Морской альманах на 1872 г. СПб., 1872; Военная энциклопедия. Т. XIII. СПб., 1913. С. 48; Колчак В.И. На Малаховом кургане. СПб., 1899.

236 РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 58. Л. 86–87.

237 Колчак Р. Адмирал Колчак. Его род и семья (из семейной хроники) // Военно-исторический вестник. Париж, 1959. № 13. С. 18.

238 Ломоносов М.В. Избранные произведения. Л., 1986. С. 66–67.

239 Переводы из дел фельдмаршала графа Бурхардта Христофора фон Миниха, касающихся до прошедшей турецкой войны. 1735–1739 гг. // Личная коллекция автора.

240 Миних Бурхардт (Христофор Антонович) (1683–1767) – генерал-фельдмаршал русской армии. В Русско-турецкой войне 1735–1739 гг. главнокомандующий. Играл активную роль во внутренней и внешней политике России середины XVIII века.

241 Переводы из дел фельдмаршала графа Бурхардта Христофора фон Миниха… // Личная коллекция автора.

242 Там же.

243 Из города Дмитрова от пленника Хаджи Исмаила, писано в отечество к брату его Хасан-беку; Екстракт из недавно полученных известий от 8 августа 1739 года // Личная коллекция автора.

244 Записка по сдаче Хотинской крепости на другой день, то есть 20 августа (1739 г. – С. Д.) его сиятельство генерал-фельдмаршал граф Миних приказал секретарю Неплюеву спросить у Калчак-паши, между прочим, о нижеследующем // Личная коллекция автора.

245 В Высокий Ее Императорского Величества кабинет от генерала майора и обер-коменданта Игнатьева доношение // Личная коллекция автора.

246 Реестр туркам плененным, отправленных сего 1740 года в разные времена из Санкт-Петербурга до границы для отпуска их в отечество, которым шубы даны // Личная коллекция автора.

247 Перевод с турецкого письма, писанного к его Сиятельству генералу адмиралу графу Андрею Ивановичу Остерману от бывшего здесь Хотинского Илиас Калчак-паши // Личная коллекция автора.

248 Колчак Р. Указ. соч. № 16. С. 14–15.

249 См.: Скальковский А. Хронологическое обозрение истории Новороссийского края. 1730–1823. Часть 1. С 1730 по 1796. Одесса, 1836. С. 224–225, 248–249; Там же. Часть 2. С 1796 по 1823. Одесса, 1838. С. 61–64.

250 Зленко Г. Адмирал Александр Колчак // Вечерняя Одесса. 1991. 25 октября.

251 Государственный архив Одесской области (ГАОО) Украины. Ф. 44. Оп. 1 (учебная часть). 1828. Д. 13. Л. 25 об.

252 Там же. 1831. Д. 43. Л. 58.

253 Хорошихин М.П. Казачьи войска. СПб., 1881. С. 154.

254 Новороссийский календарь на 1837 год. Одесса, 1836. С. 117; Он же, на 1848 год. Одесса,1847. С. 192; РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 46. Л. 148.

255 Новороссийский календарь на 1851 год. Одесса, 1850. С. 281; Он же, на 1866 год. Одесса, 1865. С. 82; Он же, на 1869 год. Одесса, 1868. С. 50; Он же, на 1864 год. Одесса, 1863. С. 66; Он же, на 1893 год. Одесса, 1892. С. 18.

256 ГАОО Украины. Ф. 59. Оп. 1. Д. 1776. Л. 1, 5–6.

257 Там же. Л. 2.

258 Там же. Л. 9—14.

259 Там же. Д. 2347. Л. 1, 11; Д. 2739. Л. 11, 14.

260 Трубецкой П. Памятная книга для уездного предводителя дворянства. Одесса, 1887. С. 167.

261 Колчаке Р. Указ. соч. № 13. С. 18.

262 ГАОО Украины. Ф. 1. Оп. 96. Д. 656.

263 Там же. Ф. 37. Оп. 6. Д. 6. Л. 1–1 об.

264 РГАВМФ. Ф. 417. Оп. 4. Д. 3346, 3348; Колчак Р. Указ. соч. № 16. С. 16.

265 Новороссийский календарь на 1847–1884 гг.; ГАОО Украины. Ф. 16. Оп. 125. Д. 2. Л. 42.

266 ГАОО Украины. Ф. 59. Оп. 125. Д. 2. Л. 42; Одесса. 1794–1894. К столетию города. Одесса, 1895. С. 86, 375; Де-Рибас Ал. Старая Одесса. Исторические очерки и воспоминания. Одесса, 1913. С. 273–274; ГАОО Украины. Ф. 37. Оп. 13. Д. 61. Л. 220 об. – 221.

267 ГАОО Украины. Ф. 16. Оп. 125. Д. 2. Л. 30 об.

268 Колчак Р. Указ. соч. № 16. С. 16.

269 РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 45. Л. 193.

270 Там же. Ф. 432. Оп. 5. Д. 7174. Л. 2.

271 Там же. Ф. 11. Оп. 1. Д. 56. Л. 140–141.

272 Константин Константинович (1858–1915) – Великий Князь, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, почетный академик (1900), генерал-инспектор военно-учебных заведений. С 1889 г. президент Императорской академии наук. Поэт, автор нескольских сборников стихов и пьесы «Царь Иудейский». Печатался под псевдонимом «К.Р.».

273 Колчак Р. Указ. соч. № 16. С. 17; С.-Петербургское отделение Архива АН. Ф. 14. Оп. 1. Д. 43. Л. 97.

274 ГАИО. Ф. 50. Оп. 9. Д. 414. Л. 35 об. – 36; Серебренников В. Адмирал А.В. Колчак // Литературный Иркутск. 1991. Январь. С. 14.

275 РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 58. Л. 43.

276 Анна Иоанновна (1693–1740) – российская императрица с 1730 г., племянница Петра I.

277 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 4.

278 Там же. Д. 1. Л. 8.

279 Сибирская правда. 1920. 11, 18 и 21 января.

Выявленная информация из иркутских газет позволяет пересмотреть мнение специалиста Государственного архива Иркутской области О.Т. Базалийской, которая, основываясь на архивных документах, датированных более поздними сроками, чем события, связывает начало расследования о расправе над участниками декабрьского 1919 г. восстания в Александровском централе непосредственно с переходом власти к ВРК (почему-то сам «переход власти» от «режима Колчака» к ВРК у О.Т. Базалийской «осуществился» 25 января 1920 г., минуя декабрьские 1919 и январские 1920 гг. события). См.: Базалийская О.Т. Документы Государственного архива Иркутской области о восстании заключенных Александровской центральной каторжной тюрьмы в декабре 1919 г. // Тезисы научной конференции «История «белой» Сибири». Кемерово, 1995. С. 87.

280 Сибирская правда. 1920. 24 января.

281 Чудновский Самуил Гданьевич (1890–1937) – член РСДРП с 1906 г.; за революционную агитацию ссылался на вечное поселение под Тюмень. После Февральской революции переехал в Киев, где вступил в партию большевиков; активист в борьбе против Центральной рады. В январе 1918 г. избран членом Киевского комитета большевиков. В Полтаве вошел в штаб снабжения Красной армии, принимал участие в боях. В 1918 г. направлен во главе отряда бронеавтомобилей в Иркутск в распоряжение Центросибири. С июля 1918 г. по декабрь 1919 г. находился в Красноярской и Иркутской тюрьмах, освобожден органами сибирского самоуправления. В 1920 г. назначен председателем ЧСК по делу правительства Колчака, затем председателем Иркутской, Томской, Новосибирской ЧК. В 1920-х гг. председатель областных судов Новониколаевска, Смоленска, Свердловска и Ленинграда. Репрессирован, реабилитирован и восстановлен в КПСС посмертно.

282 Бурсак И.Н. Конец белого адмирала. Разгром Колчака: Воспоминания. М., 1969; Ишаев В. Смерть Колчака и Пепеляева (Воспоминания очевидца) // Уральская новь. 1926. № 3; Нестеров А.Г. Арест Колчака. Сб. воспоминаний // Годы огневые, годы боевые. Иркутск, 1961; Новокшонов И. Вокруг ареста Колчака (Воспоминания) // Из колчаковщины. М., 1931; Смирнов И. Конец борьбы. Примирение с чехословаками: Сб. статей // Борьба за Урал и Сибирь. М.; Л., 1926; Чудновский С.Г. Конец Колчака: Сб. воспоминаний // Годы огневые, годы боевые; Ширямов А. Иркутское восстание и расстрел Колчака // Сибирские огни. 1924. № 4; Он же. Конец колчаковщины // Борьба классов. 1935. № 1–2 и др.

283 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 92. Л. 21.

284 Там же.

285 Сибирская правда. 1920. 28 января.

286 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 92. Л. 21.

287 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 36 об., 156; Д. 8. Л. 30, 32–32 об.

288 Протоколы допросов Верховного правителя адмирала А.В. Колчака // Верховный правитель России: Документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака. С. 12–99.

289 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 36 об.

290 Допрос Колчака. С. III.

291 Гойхбарг Александр Григорьевич (1883–1962) – член РСДРП с 1904 г., РКП(б) с 1919 по 1924 г. С 1920 по 1924 г. член коллегии наркомата юстиции. В 1921–1923 гг. председатель Малого Совнаркома. Юрисконсульт в наркомате внешней торговли. Действительный член, профессор Социалистической академии наук; заведующий отделом юстиции Сибирского революционного комитета. Автор опубликованного в 1919 г. сборника статей «Пролетариат и право».

292 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 354.

293 Там же.

294 Там же. Д. 10. Л. 2 об.

295 Там же.

296 Советская Сибирь (Омск). 1920. 3 июня.

297 Там же. 28, 29 и 31 января.

298 Проект сводки вопросов по допросу адмирала Колчака // Верховный правитель России: Документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака. С. 12–19.

299 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 2. Пакет с надписью «Изорванная стенограмма записи показаний Колчака».

300 Допрос Колчака. С. IX.

301 Протоколы допроса адмирала А.В. Колчака Чрезвычайной следственной комиссией в Иркутске, 21 января – 7 февраля 1920 г. // «Архив русской революции» под ред. И.В. Гессена. Репринтное переиздание. М., 1991. С. 177–321.

302 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 144.

303 Сибирская правда. 1920. 1 февраля.

304 Цыпкин С., Шурыгин А., Булыгин С. Октябрьская революция и Гражданская война на Дальнем Востоке. Хроника событий 1917–1922 гг. М.; Хабаровск, 1933. С. 91–92.

305 Благовещенску сто лет (1858–1958): Сб. док. и материалов. Благовещенск, 1959. С. 244.

306 ЦА ФСБ России. Следственное дело по обвинению Денике Всеволода Петровича. Арх. № Р-23059. Л. 13 об. – 14.

307 Сибирская правда. 1920. 31 января.

308 Гольдберг Исаак Григорьевич (1884–1939) – видный член ПСР, журналист, член Сибирской областной думы, гласный Иркутской городской думы. В январе 1920 г. избран в члены Временного Совета Сибирского народного управления от городского самоуправления.

309 Самохин А.Т. – член РСДРП(м); в январе 1920 г. министр труда в Политическом центре; член Временного Совета Сибирского народного управления.

310 Сибирская правда. 1920. 1 февраля.

311 Там же. 6 февраля.

312 Там же.

313 Там же. 4 февраля.

314 Там же. 8 февраля.

315 Там же. 13 февраля. С нашей точки зрения, 5 февраля 1920 г. и является фактической датой установления местной советской власти в Иркутской губернии.

316 Сноскарев А.Л. – с января 1920 г. член Военно-революционного комитета, начальник обороны Иркутска.

317 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 149. ЛЛ. 263–263 об.

318 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 41.

319 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 146. Л. 30.

320 Сибирская правда. 1920. 14 февраля.

321 Романов Н.С. Летопись города Иркутска за 1902–1924 гг. Иркутск, 1994. С. 392.

322 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 37.

323 Цит. по: Кларов Ю. Арестант пятой камеры. М., 1990. С. 226.

324 Последние дни колчаковщины: Сб. док. // Под ред. М.М. Константинова. М.; Л., 1927. С. 41.

325 Архив внешней политики России (АВП России). Ф. 324. Оп. 894. Д. 26. Л. 133 об.

326 Склянский Эфраим Маркович – в 1917 г. член Президиума ВЦИКа 2-го Всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов; член Учредительного собрания от 5-го избирательного округа Северного фронта. В июле 1917 г. кандидат в члены ВЦИКа Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов. В 1918 г. назначен зампредседателя РВС Республики.

327 Плотников И. Кто убил Колчака? // Родина. 1995. № 1; Он же. Александр Васильевич Колчак. Жизнь и деятельность. Ростов Н/Д, 1998. С. 273–281.

328 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 47.

329 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 173. Л. 111.

330 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 45.

331 Там же. Л. 46, 49.

332 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 173. Л. 189.

333 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 39.

334 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 173. Л. 38.

335 Цит. по: Плотников И.Ф. Александр Васильевич Колчак: исследователь, адмирал, Верховный правитель России. М., 2002. С. 571.

336 Подробно см.: Дроков С. Палец Будды: раскрыта тайна последней экспедиции Колчака // Совершенно секретно. 1997. № 1.

337 ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 146. Л. 251 об. – 251.

338 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 1. Л. 149 об; ГАИО. Ф. Р-42. Оп. 1. Д. 146. Л. 186.

339 Сибирская правда. 1920. 14 февраля.

340 Романов Н.С. Указ. соч. С. 392–396.

341 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 181–181 об.

342 Калмыков Иван Павлович (1891–1920) – в 1917 г. делегирован А.Ф. Керенским на Дальний Восток для организации борьбы с большевиками. 23 апреля 1918 г. есаул Калмыков циркулярным письмом сообщил, что «считает себя правомочным войсковым атаманом и будет заботиться о войске, насколько это позволяет, пребывание на Пограничной». Особый казачий отряд под командованием Калмыкова был создан на ст. Пограничная 25 марта 1918 г., к сентябрю отряд дислоцировался в Хабаровске. 4 июля 1918 г. в приказе № 1 по Уссурийскому казачьему войску Калмыков рассказал историю своего отряда: «Преследуя цель осуществления возложенных на меня кругом задач и убедившись, что для этого необходима реальная сила, я, на станции Пограничная, открыл формирование особого казачьего отряда, с помощью которого 4-го июля и приступил к выполнению поставленных мне кругом задач: § 1. 1) Вся власть в центре должна принадлежать Учредительному собранию, как истинному выразителю народа. 2) Впредь, до создания таковой, власть на местах должна быть в руках городских и земских самоуправлений, избираемых на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. 3) Вся власть в войске, впредь до создания твердой государственной власти, принадлежит самому войску, в лице его избранника – войскового правительства. § 2. 1) Вступив в пределы войска, я, на основании протоколов 4-го большого войскового круга, объявляю себя войсковым атаманом Уссурийского казачьего войска». Далее он определил задачи, сводящиеся к свержению советской власти и созыву 5-го войскового круга.

25 марта 1919 г. из состава отряда были выведены отдельная Уссурийская казачья сотня (город Иман) и Уссурийский казачий полк (ст. Гродеково); 29 августа особый Уссурийский им. атамана Калмыкова отряд сведен в отдельную бригаду. В состав бригады вошли Хабаровский им. атамана Калмыкова добровольческий отряд, Хабаровский казачий полк, отдельная Уссурийская казачья сотня, Атаманский конный полк, 3-й Забайкальский казачий полк. В июне 1919 г. на 7-м Чрезвычайном войсковом круге Уссурийского казачьего войска было выражено полное доверие Калмыкову, с просьбой отзыва его заявления о сложении с себя полномочий Войскового атамана. Заговор о признании Калмыкова психически невменяемым провалился. С 1 января 1920 г. бригада была развернута в отдельную сводную дивизию. В феврале отряд атамана (захватив более 36 пудов золота) оставил Хабаровск и отправился в «боевую экспедицию» на китайскую территорию. 24-го числа Уссурийский казачий съезд вынес резолюцию: «Войсковой съезд считает атамана Калмыкова захватчиком воли казачества, организатором гражданской войны при помощи иностранных штыков, войны, в которой Калмыков расстреливал, убивал, грабил население. Принимая все это во внимание, войсковой съезд постановил лишить Калмыкова звания атамана и всех чинов, данных ему кругом. Калмыкова изловить и предать революционному народному суду». В марте, по распоряжению китайских властей, в Фукдине Калмыков со всем своим штабом был арестован. В сентябре по пути из Гирина в Пекин он был убит при попытке к бегству сопровождающими его китайскими конвоирами.

343 Советская Сибирь (Омск). 1920. 2 мая.

344 Гленнон Джеймс Генри (1857–1927) – родился в Калифорнии. В 1878 г. с отличием окончил Морскую академию, в 1882 г. получил первое офицерское звание, именуемое в военно-морских силах США энсин, а в 1916 г. стал контр-адмиралом. Во время испано-американской войны служил в Массачусетсе; исполнял обязанности начальника порта Гаваны. Командовал канонерской лодкой «Виксбург» и тремя первоклассными линкорами: «Виргиния», «Вайоминг» и «Флорида». В 1915–1917 гг. управлял Вашингтонским морским заводом. После визита в Россию командовал первой эскадрой, затем пятым дивизионом Атлантического флота, был комендантом 13-го и 3-го морских районов. В феврале 1921 г. вышел в отставку.

345 Советская Сибирь (Омск). 1920. 2 мая.

346 Charles J, Weeks Jr., Baylen Joseph O. Admiral Kolchak's mission to the United States. 10 September – 9 November 1917 // Military Affairs, Kansas State University, Manhattan. 1976. Vol. 40. April. № 2. P. 65.

347 The World Almanac. N. Y., 1918. P. 274 etc.

348 Федотов (Белый) Дмитрий Николаевич (1889–1950) – лейтенант российского флота, проходил службу на крейсере «Россия». После Октябрьского переворота эмигрировал в Америку; автор воспоминаний. Фонд Федотова (Белого) хранится в Бахметьевском архиве Колумбийского университета США.

349 Подлинные протоколы допросов адмирала А.В. Колчака и А.В. Тимиревой // Отечественные архивы. 1994. № 6. С. 29–30; Fedotoff-White D. Op. cit. P. 156.

350 Жуков В.К. Черноморский флот в революции 1917–1918 гг. Л.,1932; Иоффе Г.З. Колчаковская авантюра и ее крах. М., 1983; Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. Ч. II. Симферополь, 1957; Найда С.Ф. Революционное движение в царском флоте. 1825–1917. М.; Л., 1948; Платонов А.П. Черноморский флот в революции 1917 г. и адмирал Колчак. Л., 1925; Селезнев Г.К. Тень доллара над Россией. М., 1957; Смирнов М.И. Адмирал А.В. Колчак во время революции в Черноморском флоте // Страна гибнет сегодня: Воспоминания о Февральской революции 1917 г. М., 1991; Тарпан Г.А. Боевые страницы Черноморского флота. М.; Л., 1929; Хесин С.С. Октябрьская революция и флот. М., 1971.

351 Captain Alva D. Bernhard to Secretary of the Navy, Charles Edison, 26 November 1940 // Record Group 45. Records Collection of the Office of Naval, Records and Library, VM 9501 Special mission. U.S. Naval Archives, Washington, D.C.

352 Рут Илайхью (1845–1937) – видный американский юрист и государственный деятель, лауреат Нобелевской премии.

353 Иоффе А.Е. Миссия Рута в России в 1917 году // Вопросы истории. 1958. № 9. С. 91.

354 Фрэнсис Дэйвид Роуланд (1850–1927) – родился в Ричмонде. В 1877 г. основал и возглавил торговую компанию «Фрэнсис Бразерс и Ко»; вице-президент Национального торгового банка. В 1889–1893 гг. губернатор Миссури. В 1896–1897 гг. возглавлял министерство внутренних дел в кабинете президента Кливленда. 6 марта 1916 г. назначен чрезвычайным и полномочным послом США в России.

355 АВП России. Ф. 138. Оп. 457. Д. 683/724. Л. 3.

356 Маккали Ньютон Александр (1867–1951) – морской офицер. В 1917 г. военно-морской атташе в Петрограде, в 1918 г. командовал американскими морскими силами на севере России.

357 Кросли Уолтер Селуин (1871–1939) – морской офицер. В 1893 г. окончил Морскую академию, в 1927 г. произведен в контр-адмиралы. В 1917–1918 гг. военно-морской атташе в Петрограде.

358 Бернард Элва Дуглас (1886–1960?) – морской офицер-авиатор. Родился в Пенсильвании; в 1937 г. произведен в кэптены, в 1941 г. – контр-адмирал.

359 Report of the Special diplomatic mission to Russia to the Secretary of States // Papers Relating to the Foreign Relation of the United States. 1918. Russia. Washington. 1931–1932. Vol. 1. P. 134.

360 Fedot off -Whit e D. Op. cit. P. 149.

361 Государственный архив РФ (ГАРФ). Ф. 1779. Оп. 2. Д. 120. Л. 123.

362 См.: Дроков С.В. Порт-Артурский дневник лейтенанта Колчака // Советские архивы. 1990. № 5. С. 63.

363 Fedot off -Whit e D. Op. cit. P. 152.

364 Известия Севастопольского Совета депутатов армии, флота и рабочих. 1917. 9 июня. № 28.

365 Там же.

366 Крымский вестник (Севастополь). 1917. 9 июня. № 133.

367 Феншоу Лев Константинович (1880–1958) – в 1901 г. произведен в мичманы, в 1912 г. – в старшие лейтенанты, в 1915 г. – в капитаны 2-го ранга. С 1916 г. исполнял дела начальника 1-го дивизиона подводных лодок Черноморского флота.

368 Крымский вестник (Севастополь). 1917. 9 июня. № 133.

369 Там же.

370 Лукин Вениамин Константинович (1866—?) – морской офицер, в 1887 г. произведен в мичманы, в 1911 г. – в капитаны 1-го ранга. Командовал миноносцем «Сторожевой», яхтой «Колхида» и канонерской лодкой «Запорожец». В 1911–1913 гг. начальник оперативного отдела штаба командующего морскими силами Черноморского флота, в 1917 г. – контр-адмирал, командующий флотом.

371 См.: Шигин В.В. Босфорская операция осталась на бумаге. В июне 1917 г. Россия намечала занять черноморские проливы // Военно-исторический журнал. 1995. № 1; Шмелев А.В. А.В. Колчак и возрождение русского флота. 1906–1911 // Вопросы истории. 1997. № 11.

372 Львов Георгий Евгеньевич (1861–1925) – князь. Окончил юридический факультет Московского университета. В 1903–1905 гг. председатель Тульской губернской земской управы; участник земских съездов; депутат I Государственной думы. С 1914 г. председатель Всероссийского земского союза помощи больным и раненым воинам. С февраля по июль 1917 г. глава двух первых кабинетов Временного правительства. После Октябрьского переворота арестован и перемещен в тюрьму Екатеринбурга. В 1918 г. эмигрировал во Францию, где вошел в состав «Русского политического совещания».

373 Керенский Александр Федорович (1881–1970) – адвокат; с марта 1917 г. член ПСР. Во время Февральской революции член Временного комитета Государственной думы, заместитель председателя Петроградского Совета. 2 (15) марта 1917 г. вошел во Временное правительство в качестве министра юстиции. В 1-м и 2-м коалиционном Временном правительстве – военный и морской министр, с 8 (21) июля – министр-председатель, с 30 сентября – Верховный главнокомандующий. В сентябре возглавил «Директорию», а затем 3-е коалиционное Временное правительство. Один из организаторов июньского наступления. 25 октября (7 ноября) бежал из Петрограда. Эмигрировал; один из организаторов «Лиги борьбы за народную свободу». Автор воспоминаний.

374 Юрченко В.В. Колчак Александр Васильевич // Политические деятели России 1917. Биографический словарь под ред. П.В. Волобуева. М., 1993. С. 161.

375 ГАРФ. Ф. 5844. Оп. 1. Д. 3а. Л. 46.

376 Зарудный Александр Сергеевич (1863–1934) – после окончания училища правоведения служил по судебному ведомству. С 1901 г. выступал адвокатом на крупных политических процессах. В 1917 г. примкнул к Партии народных социалистов и вошел во Временное правительство товарищем министра юстиции. В мае вышел в отставку. В июле – сентябре министр юстиции.

377 Лебедев Виктор Иванович (1881–1944) – с 1915 г. начальник 5-го дивизиона эскадры миноносцев Черноморского флота, награжден Георгиевским оружием.

378 ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 500. Л. 2.

379 Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) – генерал от инфантерии. Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта. С 19 июля (1 августа) по 27 августа (9 сентября) 1917 г. Верховный главнокомандующий. Один из организаторов Добровольческой армии. Убит при штурме Екатеринодара.

380 Биржевые ведомости (Петроград). 1917. 15 июля.

381 РГАВМФ. Ф. 11. Оп. 1. Д. 57. Л. 77.

382 Из списка кандидатов в Учредительное собрание по Черноморскому флотскому избирательному округу: «…Севастопольская организация партии Народной свободы и примыкающие беспартийные: вице-адмирал Колчак Александр Васильевич – [43 года]» // Известия Севастопольского Совета военных и рабочих депутатов. 1917. 18 октября.

383 Дудоров Борис Петрович (1882?—1965) – капитан 1-го ранга. В 1902 г. произведен в мичманы, в 1904 г. за отличие в делах против неприятеля – в лейтенанты. В 1911 г. окончил Николаевскую морскую академию. В 1912 г. исполнял обязанности начальника Восточного района береговых наблюдательных постов и станций Балтийского моря, в 1912–1914 гг. – начальник района. В 1915 г. командир учебного корабля «Орлица», начальник авиационного отдела служб связи Балтийского моря.

384 Ган А.. Россия и большевизм. Ч. 1. Шанхай, 1921. С. 338; ГАРФ. Ф. 5844. Оп. 1. Д. 3а. Л. 68, 74–75, 82; Ф. 341. Оп. 1. Д. 52. Ч. 1. Л. 6.

385 Подробно см.: Познанский В.С. Суд над министрами Колчака // Известия СО АН СССР. Серия истории, филологии и философии. Вып. 1. Новосибирск, 1990. С. 44–51; Дроков С.В. Следственное дело А.В. Колчака как источник по истории Гражданской войны в Сибири: Автореф. дис… канд. ист. наук. М., 1998; Он же. Суд на Атамановском хуторе // Исторический научно-популярный альманах «Белая армия. Белое дело» (Екатеринбург). 2000. № 7. С. 64–80; Стенограммы заседаний Чрезвычайного революционного трибунала при Сибирском революционном комитете «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей» // Верховный правитель России: документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака. С. 135–682.

386 Молодых Иннокентий Александрович (1866–1921?) – уроженец Иркутской области; сибирский областник и общественный деятель; первый управляющий делами Сибирского бюро Совета съездов торговли, промышленности и сельского хозяйства. До 1918 г. занимался организацией хозяйственных и экономических условий для переселенцев. Товарищ министра снабжения правительства Колчака.

387 Морозов Александр Павлович (1864–1933) – юрист; с 1908 г. служил в Омском судебном ведомстве следователем, затем членом окружного суда. В 1917 г. Временным правительством назначен председателем Барнаульского окружного суда. Состоял председателем Общества попечения начального образования. С 4 ноября 1918 г. по 30 ноября 1919 г. работал в министерстве юстиции; назначен министром юстиции в правительстве Колчака. Член партии Народной свободы до июля 1917 г.

388 Старынкевич Сергей Сазонтович (1875–1933) – социалист-революционер; с 1904 по 1917 г. активный политический деятель. Работал в Петроградском адвокатском союзе и революционной организации солдат и офицеров, хорошо знаком с Керенским. Ссылался в Сибирь, где состоял юрисконсультом фирм. В 1917 г. занимал должность прокурора Иркутской судебной палаты. С 1918 г. по май 1919 г. министр юстиции Директории и колчаковского правительства.

389 Волков Вячеслав Иванович (1877–1920) – военную карьеру начал при Западно-Сибирском комиссариате на должности военного коменданта Петропавловска. В ноябре 1918 г. за выдающиеся боевые отличия из полковников произведен в генерал-майоры Сибирского казачьего войска с назначением генерал-губернатором Иркутска; в апреле 1919 г. командующий Сводным казачьим корпусом; основатель монархической организации «Смерть за родину».

390 Катанаев Апполос Всеволодович (1890—?) – войсковой старшина, командир 1-го Сибирского казачьего полка; в ноябре 1918 г. за боевые заслуги произведен в полковники.

391 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 61–62.

392 Авксентьев Николай Дмитриевич (1878–1943) – один из создателей и идеологов партии эсеров. В 1899 г. исключен из Московского университета за участие в студенческой забастовке, образование окончил в Германии. С 1907 г. член партии эсеров. Эмигрировал во Францию. В 1915 г. руководил Лозаннским совещанием меньшевиков и эсеров. После Февральской революции вернулся в Россию, был кооптирован в ПК ПСР, введен в исполком Петроградского Совета РД. В июле – сентябре 1917 г. министр внутренних дел Временного правительства. Активно участвовал в работе Всероссийского демократического совещания, избран председателем Предпарламента. Один из руководителей «Союза защиты Учредительного собрания», в декабре 1917 г. арестован, затем освобожден, участвовал в создании «Союза возрождения России», в сентябре 1918 г. на Уфимском госсовещании избран председателем Директории, в ноябре арестован и выслан в Китай; в 1919 г. переехал в Париж, в 1940 г. – в США. Входил в руководство Парижской группы ПСР; член Исполнительного комитета «Объединения российских земских и городских деятелей за границей», Российского земско-городского комитета помощи беженцам; сопредседатель Российского общества Лиги народов.

393 Зензинов Владимир Михайлович (1880–1953) – высшее образование получил за границей. В 1905 г. в партии социал-революционеров, трижды был в ссылке, последнюю отбыл на Крайнем Севере, где занимался этнографическими и естественно-историческими наблюдениями. С начала Первой мировой войны член ЦК ПСР, оборонец. В 1918 г. вошел в состав Директории; арестован и выслан из Сибири. С 1921 г. член заграничной делегации ПСР, участник совещания членов Учредительного собрания, вошел в Исполнительную комиссию; член Российского общества Лиги народов. Автор воспоминаний. Личный архивный фонд Зензинова хранится в Гуверском институте войны, революции и мира.

394 Аргунов Андрей Александрович (Воронович) (1866–1939) – социалист-революционер, член ЦК ПСР. В мае 1917 г. принимал участие в 1-м Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов. В 1918 г. заместитель председателя Директории; арестован и выслан из Сибири. В начале марта 1921 г. выехал из Тифлиса в Париж, занял место управляющего делами Исполнительной комиссии членов Учредительного собрания.

395 Роговский Евгений Францевич (?—1950) – адвокат, социалист-революционер; избран членом Всероссийского Учредительного собрания от Алтайской области и Совета крестьянских депутатов. В 1918 г. назначен товарищем министра внутренних дел Временного правительства автономной Сибири и заведующим милицией Омска. П.В. Вологодский обращался с личной просьбой к Колчаку: «Ноября 19-го 1918 г. Условиями дальнейшего пребывания своего в составе Совета министров я ставлю сохранение жизни бывших членов Всероссийского правительства Н.Д. Авксентьева и В.М. Зензинова, а также заместителя Н.Д. Авксентьева – А.А. Аргунова и бывшего товарища министра внутренних дел Е.Ф. Роговского. А потому прошу Вас принять самые решительные меры к охране жизни и здоровья этих лиц и предоставить им возможность вполне приличного существования, хотя бы и в условиях изолированности. Примите уверение в совершенном к Вам уважении и преданности. Вологодский». (ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 10. Л. 101.) В ноябре 1918 г. Роговский был уволен от занимаемых должностей. Впоследствии эмигрировал во Францию. Член Парижской группы ПСР; участник совещания членов Учредительного собрания, кандидат в члены Исполнительной комиссии совещания; входил в Российский земско-городской комитет помощи беженцам.

396 Шумиловский Леонид Иванович (1876–1920) – в 1900 г. преподавал в реальном училище и женской гимназии Барнаула. С 1905 г. участвовал в деятельности группы РСДРП. В 1907 г. высылался за пределы Томской губернии как активист предвыборной кампании во II Государственную думу от демократических сил. Участник Первой мировой войны. В период выборов во Всероссийское Учредительное собрание выставлялся кандидатом от социал-демократов меньшевиков Румынского фронта. В 1918 г. вошел в состав Временного Сибирского правительства министром труда. Пост министра сохранял при Директории и правительстве Колчака.

397 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 65.

398 Там же. Л. 68–69.

399 Непенин Андриан Иванович (1871–1917) – вице-адмирал. В 1892 г. произведен в мичманы, в 1897 г. – в лейтенанты. Защитник крепости Порт-Артур. В 1907–1908 гг. командовал миноносцем «Прозорливый», в 1908–1909 гг. начальник 2-й дивизии миноносцев Балтийского флота. В 1911 г. за отличие произведен в капитаны 1-го ранга. В 1911–1914 гг. – начальник службы связи в штабе командующего Балтийским флотом. 28 июня 1917 г. назначен командующим Балтийским флотом. В 1917 г. зверски убит матросами.

400 Эдисон Чарльз (1890–1969) – в 1937–1939 гг. заместитель министра военно-морского флота США, в 1939–1940 гг. – министр, в 1941–1944 гг. – губернатор штата Нью-Джерси.

401 Даньелс Джосифус (1862–1948) – с марта 1913 г. по март 1921 г. – военно-морской министр США, в 1933–1942 гг. – посол в Мексике. Автор воспоминаний.

402 Колечицкий Дмитрий Борисович (1884–1921) – в 1915 г. произведен в капитаны 2-го ранга, в 1914–1916 гг. исполнял обязанности флаг-артиллерийского офицера штаба командующего Черноморским флотом.

403 Безуар Василий Викторович (1887–1937) – минный офицер 1-го разряда, в 1915 г. произведен в ст. лейтенанты флота, позднее – контр-адмирал. Эмигрировал в Маньчжурию. В конце 1920-х гг. состоял членом правления Шанхайского Союза служивших в российской армии и флоте.

404 Вуич Иван Эммануилович (1884–1979) – минный офицер 1-го разряда, произведен в штурманские офицеры 2-го разряда.

405 Мезенцев Анатолий Михайлович (1866–1931) – лейтенант Черноморского флота (1912), в 1915 г. награжден орденами Св. Станислава и Анны III степени с мечами и бантами.

406 Макаров Вадим Степанович (1892–1964) – лейтенант Балтийского флотского экипажа.

407 Макаров Степан Осипович (1849–1904) – известный русский флотоводец и ученый; вице-адмирал. Автор свыше 50 научных трудов.

408 Коффман Дэ Витт (1854–1932) – в 1916 г. произведен в вице-адмиралы, командующий 3-м дивизионом Атлантического флота, линкором «Пенсильвания». В августе – октябре 1917 г. замещал контр-адмирала Г.Т. Мейо на должности командующего Атлантическим флотом.

409 Мейо Генри Томас (1856–1937) – в 1913 г. произведен в контр-адмиралы, в 1930 г. – в адмиралы. Во время Первой мировой войны командовал Атлантическим флотом, включая все военные суда Атлантики и европейских вод. В сентябре 1917 г. представлял США на межсоюзной конференции в Лондоне.

410 Фаррагут Дэйвид Глазгоу (1801–1870) – национальный герой США, в 1866 г. произведен в адмиралы. В 1812–1814 гг. участвовал в войнах с Великобританией, в 1846–1848 гг. – с Мексикой. Во время Гражданской войны 1861–1865 гг. командовал эскадрой на реке Миссисипи, разгромившей флотилию южан. В 1886–1870 гг. командующий флотом Америки.

411 Дневник барона А. Будберга // Архив русской революции. Т. XIII–XIV. Берлин, 1923–1924; Мельгунов С.П. Трагедия адмирала Колчака. Ч. 1–2. Белград, 1930–1931; Смирнов М.; М.И. Адмирал Александр Васильевич Колчак. (Краткий биографический очерк). Париж, 1930; Устрялов Н. В борьбе за Россию. Харбин, 1920; Gajda R. Moje Pamti. Brno, 1996; Janin M.. Ma mission en Siberie. Paris, 1933; Knox A. With the Russian Army, 1914–1920: being chiefly extracts from the diary of a military attach. London, 1921; Ward J. With the «Die-Hards» in Siberia. New York, 1920 и др.

412 Дальневосточная политика советской России (1920–1922): Сб. док. / Под ред. Познанского В.С. и Малышевой М.П. Новосибирск, 1996. С. 5.

413 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 15, 18; Т. 39. С. 152.

414 См.: Bobrick B. East of the Sun. New York, 1992; Cracknell B. The Failure of Admiral Kolchak. Harrow, 1978; Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak. London, 1963; Footman D. The Last Days ofKolchak. Oxford, 1953; White J. The Siberian Intervention. New York, 1969; Перейра Норман Г.О. Сибирь: политика и общество в гражданской войне. М., 1996 и др.

415 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 27; Т. 44. С. 103, 157, 198; Ларьков Н.С. Начало гражданской войны в Сибири. Армия и борьба за власть. Томск, 1995. С. 4.

416 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 46.

417 Гойхбарг А.Г. Обвинительное заключение по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей // Советская Сибирь (Омск). 1920. 12 мая.

418 Голинков Д.Л . Крушение антисоветского подполья в СССР (1917–1925 гг.). М., 1975. С. 444–447; Думова Н.Г., Трухановский В.Г. Черчилль и Милюков против советской России. М., 1989. С. 175; Иоффе Г.З. Колчаковская авантюра и ее крах. М., 1983. С. 261; Колчаковщина: Сб. док. / Под ред. Райвида Н. и Быкова В. Екатеринбург, 1924. С. 146–161; Познанский В.С. Суд над министрами Колчака // Известия Сибирского отделения АН СССР. Серия истории, филологии и философии. Вып. 1. Новосибирск, 1990. С. 44–51.

419 Познанский В.С. Указ. соч. С. 45.

420 Государственный архив Новосибирской области (ГАНО). Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 116. Л. 31 об.

421 Там же. Л. 30–31.

422 Там же. Л. 31 об. – 32.

423 Там же. Л. 30.

424 Познанский В.С. Указ. соч. С. 45; Первые историки Октябрьской революции и гражданской войны в Сибири: Биобиблиографический указатель / Под ред. Шишкина В.И. Новосибирск, 1988. С. 73; ГАНО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 116. Л. 32 об.; Допрос Колчака / Под ред. Попова К.А. Л., 1925.

425 Сибирская правда. 1920. 17 февраля; Романов Н.С. Летопись города Иркутска за 1902–1924 гг. Иркутск, 1994. С. 393. Иркутский летописец Н. Романов, описывая городские будни, отмечал: «Арестованные каппелевцы в тюрьме. Родственники ничего не могут узнать, списков арестованных нет, только обещают. У тюрьмы происходят драматические сцены, много плачущих, не могут ничего узнать о судьбе своих мужей и т. д. Кругом горе!»

426 Сибирская правда. 1920. 20 февраля.

427 Познанский В.С. Указ. соч. С. 46.

428 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 8. Л. 27–29; Там же. Д. 7. Л. 91–92, 106–108. Допросы посвящены пофамильному выяснению агентурной сети контрразведки в Иркутске; Там же. Л. 63–69, 71–79 об.

429 Познанский В.С. Указ. соч. С. 46.

430 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 10–12.

431 Там же. Л. 114–116, 93–94 об.

432 Там же. Д. 1. Л. 67; Д. 7. Л. 50, 13.

433 Там же. Д. 5. Л. 1.

434 Там же. Д. 9. Л. 95–95 об., 97–97 об., 131–133, 135, 184–184 об.

435 Там же. Л. 65–75 об., 89–94, 95 об. – 96, 101–102 об., 131 об., 146–149, 184 об., 83–84, 87–88, 95 об., 123–124, 127–130 об., 136–137, 81–82, 125–126, 78–80, 152–154, 85–86, 104–104 об., 99—100 об., 98, 103, 134 (листаж указан в порядке перечисления).

436 Там же. Д. 9. Л. 1—44.

437 Там же. Л. 46–62.

438 Советская Сибирь. 1920. 12 мая.

439 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 293; Д. 9. Л. 76–77, 138–180. Для наглядности приведем единственный пример. В осмотре № 1 собраний узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства Попов посчитал необходимым выделить: «№ 2 от 18/УП – 18 г. Ст. 12. Постановление Временного Сибирского правительства от 6/УП – 18 г. о недопущении советских организаций. Подписали: Вологодский, Крутовский, Ив. Михайлов, Гр. Патушинский. Ст. 18. Обязательное постановление по железным дорогам. Характерен п. 5. Воспрещается не только угрозами, но даже уговорами и увещеваниями принуждать кого-либо к прекращению […] работ. Ст. 19. То же, по водным путям. Характерен п. 3, соответствующий п. 5 предыдущего постановления. Оба постановления подписали: за председателя С.М. Крутовский, члены Совета: Шатилов, Патушинский, Ив. Михайлов, скрепил: упр. МПС Степаненко. Ст. 11 постановления Временного Сибирского правительства об аннулировании декретов советской власти. Подписи: Вологодского, Крутовского, Ив. Михайлова, Гр. Патушинского. Ст. 23 Временные правила к охране государственного порядка и общественного спокойствия (со статьями о повышении на одну ступень наказаний за ряд преступлений, в т. ч. за восстание и призывы к нему). Подписи: Вологодского, Ив. Михайлова и Крутовского. Скрепил: тов. м. Морозов» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 138. В конкретном случае формальная заверяющая подпись А.П. Морозова, удостоверяющая, что подлинник постановления Временного Сибирского правительства со статьей 11 об аннулировании декретов советской власти подписан, сделала его «преступником».

440 Там же. Д. 9. Л. 180.

441 См.: Декларация, оглашенная председателем Совета министров П.В. Вологодским на заседании Сибирской областной думы 15 августа 1918 г. Томск, 1918; ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 10. Л. 3.

442 ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 10. Л. 56.

443 Там же. Л. 77.

444 Там же. Л. 78.

445 Там же. Л. 80 об.

446 Там же. Л. 82.

447 Там же. Л. 83.

448 Там же. Л. 83 об. – 84.

449 Там же. Л. 51 об.

450 Там же. Л. 51.

451 Там же. Л. 48.

452 Там же. Л. 48 об.

453 Там же. Л. 39–46, 64–67 об., 76, 85–86.

454 Там же. Л. 100–102.

455 Романов Н.С. Указ. соч. С. 401–402.

456 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 51–51 об.

457 Там же. Л. 131 об.

458 На первом заседании А.Г. Гойхбаргом оглашаются: показания перед Чрезвычайной следственной комиссией Морозова, Грацианова, Шумиловского и И.А. Молодых; телеграммы И.А. Михайлова П.В. Вологодскому и Н.Д. Авксентьеву, Г.К. Гинса Михайлову; расшифрованные ленты переговоров по прямому проводу членов колчаковского правительства; прошение об отставке В.М. Крутовского; постановления Административного совета от 21 и 22 сентября 1918 г.; материалы ЧСК, назначенной постановлением Административного совета № 13 от 23 сентября 1918 г.; рапорт В.И. Волкова, показания Куликова, Диваренко, Гинса и Никифорова. На втором заседании защитником Айзиным оглашаются: 8-й номер собраний узаконений и распоряжений Временного Сибирского правительства; постановление и временные правила к закону о военно-полевых судах; обвинителем – показания П.П. Иванова-Ринова, подсудимых Новомбергского и Третьяка, свидетеля Челпанова; автобиография Шумиловского; статьи Новомбергского в газете «Сибирская жизнь»; телеграммы Гинса и Шумиловского. На третьем заседании Гойхбаргом оглашаются: постановления закрытых заседаний Совета министров колчаковского правительства; стенограммы показаний А.В. Колчака; показания Молодых; переписка Совета министров, Алтайской железной дороги и военного министра; статьи из «Правительственного вестника». На четвертом заседании: воззвание колчаковского правительства к духовенству всех союзных держав и ответ на воззвание архиепископа Кентерберийского; предварительные показания Прокушева; заявление Писарева с просьбой принять его в большевистскую партию; приказ по Добровольческой армии Москвы и Московской губернии о борьбе с большевизмом; разговоры по прямому проводу Белоруссова и Язвицкого от 7 сентября 1919 г., Харитонова и Горяинова, управделами Тельберга и генерала Хорвата от 17 мая и 25 декабря 1919 г., товарища министра Данилова от 25, 28 и 30 ноября 1919 г; постановления Совета министров от 19 ноября и 22 декабря 1919 г.; телеграммы министра иностранных дел Сазонова, Червен-Водали, министерства финансов от 3 и 24 ноября 1919 г.; отчет о расходах Совета министров; документы из следственных дел Червен-Водали и Г.А. Краснова. На пятом заседании: статьи из «Правительственного вестника»; положение о Всероссийском Национальном центре; частная переписка Новомбергского с Юрьевой; журнал заседания Совета министров от 8 июля 1919 г.; протоколы постановлений закрытых заседаний Совета министров о поощрении рабочих и служащих и 9 декабря 1919 г.; постановления Совета министров от 15 сентября 1919 г.; приказы генералов С.Н. Розанова и Артемьева; разговор по прямому проводу Шумиловского с Вологодским; телерамма Шумиловского Хорвату; стихотворения В.Г. Жуковского. На шестом заседании: частная переписка Червен-Водали; журналы открытых и закрытых заседаний Совета министров колчаковского правительства от 24 декабря 1918 г., 28 и 30 октября, 3, 16 и 30 ноября 1919 г.; телеграмма министра иностранных дел И.И. Сукина; доклад управделами Верховного правителя и Совета министров; телеграммы Маклакова и Набокова; обращение Временного Сибирского правительства к эмиру Бухарскому; разговоры по прямому проводу Вологодского, Горяинова с Мартьяновым, Колчака с Гирзою 19 октября 1919 г., Колчака с Харитоновым 19 октября 1919 г., Колчака с генералом Артемьевым 23 декабря 1919 г., Третьяка с Червен-Водали 24 декабря 1919 г.; телеграмма Червен-Водали Колчаку; разговоры по прямому проводу Червен-Водали с В.Н. Пепеляевым, Третьякова с Червен-Водали 26 декабря 1919 г.; письмо генерала Сучкова; статья из «Правительственного вестника» от 22 января 1919 г.; журналы Административного совета от 14 сентября, 4 декабря 1918 г.; показания Морозова, свидетелей Рубцова и Сабельникова; телеграммы Матковского; показания Колчака; разговоры по прямому проводу Червен-Водали с Третьяковым; протокол допроса начальника иркутской контрразведки Черепанова, показания контрразведчика Базанова. На седьмом заседании: распоряжение М.Н. Цеслинского и телеграмма из Петрограда об его отставке; отзыв сослуживцев товарища министра иностранных дел Жуковского и копия телеграммы И.И. Сукина о его деятельности; телеграмма М.А. Малиновского; показания Школяровского о хищениях мануфактуры иркутским губернским комиссаром Яковлевым.

459 ГАНО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 116. Л. 34.

460 Допрос Колчака. С. III.

461 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 31 об. – 33 об.

462 Там же. Д. 9. Л. 182.

463 Советская Сибирь. 1920. 22 апреля.

464 Там же. 2 июня.

465 Познанский В.С. Указ. соч. С. 47; Советская Сибирь. 1920. 25 мая.

466 Там же. 12 мая. При последующем анализе обвинительного заключения подразумевается только этот документ, поэтому на него не будет сделано отсылок.

467 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 143–146, 164–177, 147–161. Перечисление журналов дано согласно последовательности их в обвинительном заключении.

468 Там же. Д. 5. Л. 1–1 об.

469 Там же. Д. 9. Л. 138–138 об.

470 Там же. Д. 5. Л. 174.

471 Там же. Л. 17, 5.

472 Там же. Д. 6. Л. 235–263, 352 об. – 353.

473 Там же. Л. 263–278; 353–354. В дополнение см.: Вибе П.П. Шумиловский Леонид Иванович // Вибе П.П, Михеев А.П, Пугачева Н.М.. Омский историко-краеведческий словарь. М., 1994. С. 305–306; ДМитриев Н.И. Л.И. Шумиловский – одна из первых жертв советского репрессивного аппарата // Тезисы докладов международной научно-практической конференции. Тоталитаризм и личность. Пермь, 1994. С. 152–154; Макарчук С.В. К политической биографии Л.И. Шумиловского // Тезисы научной конференции. История «белой» Сибири. Кемерово, 1995. С. 135–138: Он же. Шумиловский Леонид Иванович // История «белой» Сибири в лицах: Биографический справочник. СПб., 1996. С. 64–68.

474 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 281–283 об., 354.

475 Там же. Л. 283 об. – 286, 354.

476 Там же. Л. 286–289, 354 об.

477 Там же. Л. 289 об. – 296 об., 354 об. – 364.

478 Там же. Л. 297–299, 365.

479 Там же. Л. 299, 366.

480 Там же. Л. 299 об.

481 Там же. Д. 6. Л. 300–304, 366–370.

482 Там же. Л. 306–308.

483 Там же. Л. 308–310.

484 Там же. Л. 311–313.

485 Там же. Л. 313–318.

486 Там же. Л. 319, 320–321.

487 Там же. Л. 321.

488 Там же. Л. 321–326, 375–378. Подробнее см.: Вибе П.П. Новомбергский Николай Яковлевич // Вибе П.П., Михеев А.П., Пугачева Н.М.. Указ. соч. С. 157–158.

489 Там же. Л. 327–328.

490 Там же. Д. 5. Л. 3–3 об., 4–4 об.

491 Там же. Д. 6. Л. 324–326.

492 Там же. Л. 304–305.

493 В газете «Советская Сибирь» 18 мая 1920 г., одновременно с объявлением о начале суда над «министрами» Колчака, была напечатана статья секретаря Сиббюро РКП(б) Емельяна Ярославского «Перед судом истории», где перечислялись жертвы периода «колчаковщины», говорилось о роли подсудимых как ближайших пособников антинародных злодеяний.

На первом заседании, после удаления свидетелей в свидетельскую комнату, защитник Айзин обратился к трибуналу с заявлением об отложении настоящего дела. Основной мотив – защита получила назначение от губернского отдела юстиции всего за четыре дня до процесса. Изучение обвинительных материалов проводилось в течение этого срока по четыре часа в сутки. Затем защитник подал ходатайство (ранее отклоненное) о вызове свидетелей со стороны обвиняемых, «[…] т. к. эти свидетели должны удостоверить не какие-нибудь обстоятельства частной жизни или личной деятельности […] наших подсудимых, а должны удостоверить, что целый ряд из подсудимых находились в оппозиции к той политике колчаковского правительства, которая этим всем обвиняемым вменяется в вину […]» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 1 об. В ответной реплике обвинитель заверил, что защита «[…] имела вполне достаточное количество времени для ознакомления со всеми материалами дела, здесь находящегося. Защита знакомилась с этими делами у меня в комнате, на моих глазах. Прошло полное ознакомление […]» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 2 а. В отношении приглашения свидетелей защитник потребовал письменного уведомления с перечислением всех фамилий и обстоятельств, для которых они вызываются. Председатель посчитал и заявление, и ходатайство защиты недостаточными, ибо следствие располагало «письменными документами». Необходимо отметить, что в республиканской и местной прессе обсуждаемый вопрос об отложении процесса не упоминался вовсе.

494 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 111.

495 Советская Сибирь. 1920. 26 мая.

496 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 211. Так, Третьяк показал: «[…] я, в 1919 году, на нелегальном заседании в Иркутске сделал доклад об омском правительстве и призвал на путь вооруженной борьбы с омским правительством. В феврале я состоял членом по созыву нелегального крестьянского съезда. В марте […] на этом съезде была постановлена организация вооруженного восстания […] и был избран членом исполнительного бюро крестьянского объединения. С тех пор я принимал участие во всех нелегальных работах по организации вооруженных сил против омского правительства. Приблизительно с октября месяца я был избран Исполнительным бюро сибирской группы социалистов-революционеров автономистов, отколовшихся от правых и ставших на советскую платформу, представителем для связи с представителями ЦК, с представителями политических организаций в Сибири […]» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 216.

497 Там же. Д. 5. Л. 110, 228.

498 Там же. Д. 6. Л. 279 об., 292.

499 Отсутствие доказательств и улик, а главное, продуманного плана ведения судебного разбирательства особенно ярко проявилось у обвинителя при допросах, на третьем заседании, Преображенского, Молодых, Гришиной-Алмазовой, Ларионова, Степаненко и Цеслинского. Задавая Преображенскому вопрос, каким образом тот перешел линию фронта в июле 1918 г., Гойхбарг не учитывал специфику работы профессора, невольно оказавшегося в Екатеринбурге с группой коллег-геологов. Вдова бывшего командующего армией Гришина-Алмазова (занимавшаяся благотворительностью) опровергла выдвинутые в качестве обвинений слухи, почерпнутые из показаний Молодых, представлявшие ее «членом бюро военно-промышленного комитета». Записная книжка с фамилиями и телефонами ряда крупных деятелей советской власти Москвы и Петрограда, английской миссии, докладная записка на имя В.И. Ленина, изъятые из личных вещей Молодых, объяснились производственной необходимостью этого директора крупных заводов, решившего приехать в Омск для экономической работы в группе сибиряков-областников. Бывший товарищ министра путей сообщений Ларионов аргументированно опроверг обвинения в получении взяток от частного учреждения Алтайской железной дороги и дал разъяснения по расходованию 50 тысяч рублей, потраченных на ликвидацию учреждений МПС во время эвакуации. Перекрестный допрос Степаненко и Ларионова о февральской 1919 г. забастовке на Омской железной дороге также не прояснил истинного положения вещей, потому что Степаненко руководил ведомством внутренних, водных и шоссейных дорог, а Ларионов – только эксплуатационной частью железных дорог. Казалось бы, показания Степаненко о введении единоличного управления дорог и мастерских на местах должны были послужить поводом для допроса бывшего министра труда и видного деятеля профсоюзного движения Шумиловского, но Гойхбарг вместо этого допросил Цеслинского.

500 Советская Сибирь. 1920. 27 мая.

501 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 127 об.

502 Там же. Л. 5, 9.

503 Подробно см.: Крутовский В.М. Тяжелые утраты // Сибирские записки (Красноярск). 1918. № 4. С. 99—103; Новоселова Г. Александр Ефремович Новоселов: к годовщине смерти // Сибирский рассвет (Барнаул), 1919. № 11–12. С. 76–81; Березовский Ф. Александр Ефремович Новоселов // Сибирские огни. 1922. № 1. С. 153–157; Гинс Г.К. Сибирские союзники и Колчак. Т. 1. Пекин, 1921. С. 106–108, 115–116; Плотникова Е.М. Роль «Временного Сибирского правительства» в подготовке контрреволюционного колчаковского переворота в Сибири // Труды Томского государственного университета. Т. 167. Томск, 1964. С. 51–66; Лившиц С.Г. Временное Сибирское правительство // Вопросы истории. 1979. № 12. С. 98—107; Иоффе Г.З. Колчаковская авантюра и ее крах. М., 1983. С. 56—103; ГА РФ. Ф. 5871. Оп. 1. Д. 229. Л. 1—29 (Попытка государственного переворота 20 сентября в Омске. Статья И.А. Якушева); Ф. 176. Оп. 13. Д. 24 (Как возникла Временная областная дума и Временное правительство автономной Сибири) и др.

Подсудимый Морозов рассказал, что созданная по приказу генерал-лейтенанта П.П. Иванова-Ринова комиссия, выявив фамилии убийц (Волков, Мефодьев и Семенченко), приняла безуспешные меры к их задержанию. Дело было передано комиссиям Чуднова, Наумова, а потом в Совет министров // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 31–32. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 46; Д. 6. Л. 346.

504 Там же. Л. 54–56. См. подробнее: Вибе П.П. Судьбы русской эмиграции: на примере некоторых лидеров белого движения в Сибири: Сб. докладов // Научная конференция памяти Н.М. Ядринцева. Секция: Проблемы отечественной истории. Омск, 1992. С. 98—102; Болдырев В.Г. Директория. Колчак. Интервенты. Новониколаевск, 1925; ГА РФ. Ф. 176. Оп. 2. Д. 115. Л. 12–42; Ф. 533. Оп. 1. Д. 131, 487. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 18 об.

505 Подсудимый заявил, что подобными сведениями могут располагать только те члены правительства, которые между собой тесно общались. Сам Леонид Иванович «закулисных сплетен» не знал, встречаясь с коллегами-министрами только на официальных заседаниях // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 58–59.

506 Там же. Л. 134 об.

507 Советская Сибирь. 1920. 29 мая.

508 Там же.

509 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 188–189; Советская Сибирь. 1920. 29 мая.

510 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 190.

511 Там же. Л. 175 об., 177.

512 Там же. Л. 137–138 об.

513 Там же. Л. 144–144 об.

514 Там же. Л. 165.

515 Там же. Л. 167.

516 Там же. Л. 200.

517 Там же. Л. 203.

518 Известия ВЦИК 1920. 25 июня.

519 По просьбе защитника Аронова подсудимый Клафтон подробно рассказал о «неуставных» взаимоотношениях между газетой «Сибирская жизнь» (редактируемой В.А. Жардецким), Восточным отделом и Омским комитетом кадетской партии. Неоднократные жалобы на то, что газета превратилась в печатный орган «кадетского направления», вынудили Клафтона настоять на публичном заявлении главного редактора о непричастности газеты к партии. Валентин Александрович данное требование выполнил, объявив себя «самостоятельным журналистом». Отношения еще более ухудшились после требования бывшего члена Государственной думы Я.П. Скороходова об исключении из партии не только Жардецкого, но и всего Омского комитета // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 124–124 об. ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 126.

520 Советская Сибирь. 1920. 3 июня.

521 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 187.

522 Там же. Л. 57.

523 Советская Сибирь. 1920. 3 июня.

524 Там же.

525 Там же.

526 Известия ВЦИК. 1920. 12 июня.

527 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 208.

528 Советская Сибирь. 1920. 3 июня. В работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» Ленин писал: «…Мы разрушили в России и правильно сделали, что разрушили, буржуазную адвокатуру, но сейчас она возрождается у нас под прикрытием «советских правозаступников» // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 101.

11 мая 1920 г., когда книга Ленина готовилась в печать, был принят первый шаг в установлении трудовой повинности для адвокатов: принят декрет Совнаркома «О регистрации лиц с высшим юридическим образованием». Декрет обязывал всех получивших высшее юридическое образование, большинство которых являлись адвокатами, немедленно зарегистрироваться в местных Советах, в противном случае возбуждалось уголовное преследование // Декреты советской власти. Т. 8. М., 1967. С. 181–184.

529 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 226.

530 Там же. Л. 280 об.

531 К следственному делу Л.И. Шумиловского приобщались: его интервью, опубликованное «Правительственным вестником» (№ 54, 56), с изложением программы работы министерства труда по «защите охраны труда в тех условиях, которые создались в Сибири после падения советской власти», журналы заседаний Совета министров (№ 16, 17, 163) по обсуждению проектов министра труда о больничных кассах, восьмичасовом рабочем дне, создании комиссии для выработки прожиточного минимума, а также журнал от 24 декабря 1919 г., где зафиксирован отказ членов правительства в удовлетворении прошения об отставке Леонида Ивановича; секретное донесение помощника начальника жандармского управления об антиправительственной деятельности Шумиловского в период до Февральской 1917 г. революции. К делу П.И. Преображенского: его объяснительная записка к проекту сметы министерства народного просвещения за 1919 г., предполагавшая создание единой народной школы и начального образования в Сибири; стенограмма выступления Павла Ивановича от 16 мая 1919 г., опубликованная в «Правительственном вестнике», с изложением плана работы министерства; прошение профессора об отставке и письмо П.В. Вологодского с просьбой не оставлять поста министра. Судом отказано в приобщении к делу А.Н. Ларионова протоколов заседаний Совета министров (№ 132, 135, 140, 187 за 1919 г.) с обсуждением предложений МПС о выделении средств на покупку продовольствия для железнодорожных рабочих; докладов министерства об удовлетворении экономических нужд рабочих и служащих. Причину объяснил А.Г. Гойхбарг: «Когда приходилось говорить о деятельности министра путей сообщения, подсудимый Ларионов заявлял, что за действия Устругова он не отвечает, за плохие действия, за те, которые, по-видимому, считаются хорошими действиями, он отвечает и о распространении этих заслуг на подсудимого Ларионова высказывается сейчас защита» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 216–216 об. К делу И.Н. Хроновского – проект положения, где отражено стремление бывшего товарища министра финансов установить обязательное участие государства в распределении прибыли и управлении частными предприятиями; акт-положение об изменениях действовавших законов об обложении, в котором подсудимый был инициатором передачи всего дела во владение органов местного самоуправления. К делу А.А. Грацианова – номер газеты «Сибирский вестник» за 1905 г. с опубликованным письмом «общественного деятеля, характеризующего Грацианова как крупного муниципального работника, муниципального врача и крупного идейного общественного деятеля» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 219. К делу А.К. Клафтона – номер газеты «Наша Заря» от 1 января 1919 г., с опубликованным протестом Восточного отдела партии Народной свободы против расстрела 22 декабря 1918 г. Суд отклонил просьбу защиты в приобщении опубликованной в «Правительственном вестнике» 22 мая 1919 г. (№ 142) стенограммы речи Клафтона, объяснив отказ тем, что «статья вызывает целый ряд толкований, она является документом, допускающим возможность толкования разных толкований» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 220. К делу М.Н. Цеслинского – подписанное им распоряжение об увольнении служащих и телеграмма (в стенограмме ЧРТ предмет документов не раскрыт). К делу В.Г. Жуковского – отзыв его сослуживцев и копия телеграммы И.И. Сукина (министра иностранных дел) о деятельности бывшего товарища министра иностранных дел. К делу Г.М. Степаненко – удостоверение (в стенограмме предмет документа не раскрыт). К делу В.К. Василевского – доклад о результатах ревизии деятельности бывшего товарища министра труда и удостоверение чешского командования о приеме от Василевского 500 тысяч рублей. К делу А.А. Червен-Водали – решение Совета министров от 3 декабря 1919 г. об отпуске 3 миллионов рублей Иркутскому земству. К делу С.А. Введенского – заявление служащих Огнетопа с характеристикой на бывшего товарища министра торговли и промышленности.

532 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 326.

533 Там же. Л. 330.

534 Там же. Л. 333–334.

535 Там же. Л. 334.

536 Там же.

537 Там же. Л. 345.

538 Там же.

539 Там же. Л. 345 об.

540 Там же.

541 Там же. Л. 348.

542 Там же. Л. 348 об.

543 Там же.

544 Там же.

545 Там же. Л. 349.

546 Там же. Л. 331, 350 об.

547 Там же. Л. 351 об.

548 Там же. Л. 352.

549 Там же. Л. 374.

550 Советская Сибирь. 1920. 3 июня.

551 Там же.

552 Там же.

553 Там же.

554 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 380. Еще 16 августа 1919 г. Совнарком и ВЦИК в обращении к рабочим, крестьянам и всем трудящимся Сибири заявили: «1. Бывший царский адмирал Колчак, самозвано наименовавший себя «Верховным правителем», и его «Совет министров» объявляются вне закона. Все ставленники и агенты Колчака и находящегося в Сибири союзнического командования подлежат немедленному аресту» // Агалаков В.Т. Из истории строительства советской власти в Восточной Сибири. Иркутск, 1958. С. 72.

555 Советская Сибирь. 1920. 2 июня.

556 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 380.

557 Советская Сибирь. 1920. 2 и 3 июня.

558 Известия ВЦИК. 1920. 4 и 27 июня.

559 «С глубокой искренностью скажу вам, господа, – говорил Александр Васильевич в своем первом публичном интервью, – что теперь, пережив впечатления тяжкой мировой войны, я твердо укрепился на той мысли, что государства наших дней могут жить и развиваться только на прочном демократическом основании… Я избегаю называть Национальное собрание – Учредительным собранием, так как последнее слово слишком скомпрометировано. Опыт созыва Учредительного собрания, собранного в дни развала страны, дал слишком односторонний партийный состав. Вместо Учредительного собрания собралось партийное, которое запело Интернационал, и было разогнано матросами. Повторение такого опыта не допустимо. Вот почему я и говорю о созыве Национального собрания, где народ в лице своих полномочных представителей установит формы государственного правления, соответствующие национальным интересам России» // Правительственный вестник (Омск). 1918. 30 ноября.

560 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 103.

561 Янсен М. Суд без суда. 1922 год. Показательный процесс социалистов-революционеров. М., 1993. С. 7.

562 Допрос Колчака. С. IV.

563 Там же. С. III.

564 Познанский В.С. Указ. соч. С. 48.

565 Известия ВЦИК. 1920. 13 и 25 июня.

566 Изо всего обилия искажений приведем два примера. «Советская Сибирь». «Председатель тов. Павлуновский, – цитирует одно из писем на имя Червен-Водали, в котором, между прочим, говорится: «Сообщений из Москвы давно уже не получал, а все получаемые мною сводки посылал Вам аккуратно». – Значит, Вы, подсудимый, имели в то время связь с Москвою? Подс. Червен-Водали. – Только политическую. Председатель тов. Павлуновский. – Будучи здесь? Подс. Червен-Водали. – Да, будучи в Омске» // Советская Сибирь. 1920. 29 мая. Стенограмма. «Председатель: Письмо на Ваше имя: «Дорогой Александр Александрович» и дальше идет следующее: «сообщение из Москвы уже давно дано тотчас, а все предыдущие и присланные оттуда военные сводки своевременно вам посылали». Червен-Водали: Мне сообщают об этом, может быть, из Москвы, но я этих сводок не получал. Председатель: Вы имели связь с Москвой? Червен-Водали: Политической нет. Председатель: Будучи здесь имели связь? Червен-Водали: Нет» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 180. «Советская Сибирь». «Обвинитель т. Гойхбарг – (Морозову) – Комитет по охране законности и порядка чем занимался? Поде. Морозов: – Он был учрежден для борьбы со всякой незаконностью и обязанностью его – передавать все преступные дела гласности» // Советская Сибирь. 1920. 30 мая. Стенограмма. «Гойхбарг: Разрешите мне вопрос подсудимому Морозову. Скажите, пожалуйста, Комитет законности и порядка больше всего и первым долгом интересовался какими правонарушениями? Морозов: Это не в моем ведении было» // ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 5. Л. 199.

567 Познанский В.С. Указ. соч. С. 49.

568 Известия ВЦИК. 1920. 3 июня.

569 Документы внешней политики СССР: Сб. док. Т. 2. М., 1958. С. 694.

570 Штыка А..П. Гражданская война в Сибири в освещении белогвардейских мемуаристов. Томск, 1991. С. 46.

571 Сибирская жизнь (Томск). 1919. 28 января.

572 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 7. Л. 18 об.

573 Там же.

574 Иоффе Г.З. Колчаковская авантюра и ее крах. М., 1983. С. 237.

575 Известия ВЦИК. 1920. 13 июня.

576 Гойхбарг А. Черчилль, Ллойд-Джордж и белогвардейцы // Известия ВЦИК. 1920. 18, 19 июня.

577 Известия ВЦИК. 1920. 22 июня.

578 Там же. 25 июня.

579 Там же. 26 июня.

580 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 44.

581 Советская Сибирь. 1920. 12 мая.

582 Гойхбарг А. Контрреволюционный переворот в Сибири: Сб. статей // Три года борьбы за диктатуру пролетариата. С. 32.

583 Советская Сибирь. 1920. 25 июня.

584 ЦА ФСБ РФ. Арх. № Н-501. Д. 6. Л. 277.

585 Сибирская правда. 1920. 27 января.

586 Патушинский Григорий Борисович (1873–1931) – окончил Московский университет; служил мировым судьей в Читинском окружном суде, затем – судебным следователем Иркутского окружного суда. В 1912 г. после расстрела рабочих на Ленских приисках избран членом адвокатской комиссии, занимавшейся расследованием этого дела и защитой интересов рабочих на судебном процессе. Участник Первой мировой войны; строевой офицер 19-го Сибирского стрелкового полка; награжден боевыми наградами. После Февральской революции организовал Сибирский общественный комитет и Союз сибиряков-областников. В 1918 г. назначен министром юстиции Временного Сибирского правительства. В 1920 г. арестован и препровожден в Москву с поражением в правах.

587 Третьяк Спиридон Матвеевич (1886—?) – член и активный деятель ПСР; в 1908–1911 гг. отбывал царскую каторгу. В 1918 г. назначен комиссаром труда Временного Сибирского правительства. По поручению Омской боевой организации ПСР в ноябре 1918 г. работал товарищем министра труда в правительстве Колчака. В марте 1919 г. избран членом Исполнительного бюро крестьянского объединения Сибири; в октябре – представителем Исполнительного бюро сибирской группы социалистов-революционеров автономистов. В 1920-х гг. работал в Иркутском губернском совете народного хозяйства.

588 Советская Сибирь. 1920. 2 июня.

589 Медведев Александр Семенович (1880—?) – из казаков Области войска Донского; образование получал в Астраханской духовной семинарии, окончил Иркутскую духовную семинарию. В 1901–1905 гг. служил учителем в Удском округе и Амурской области. В ПСР вступил в 1907 г., но революционную работу начал в 1905 г. В 1911–1917 гг. заведовал училищем на станции Никольск-Уссурийский. В 1917 г. по списку ПСР избран городским головой Никольск-Уссурийска, членом Комитета общественной безопасности. С декабря 1917 г. – председатель Приморской земской управы. В 1920 г. – председатель Приморского правительства. При Меркуловском перевороте был арестован, затем вывезен японцами в Харбин, оттуда в Читу. С конца июля 1920 г. по октябрь 1922 г. работал в Правительственном комитете помощи для голодающих советской России. В 1921 г. прошел в Учредительное собрание ДВР. В октябре 1922 г. был арестован Госполитуправлением ДВР по политическому процессу против Дальневосточной партийной организации социалистов-революционеров («дело 24-х»). Приговорен к заключению в Архангельский концлагерь на три года. В 1925 г., при пересмотре дела тройкой особого совещания при коллегии ОГПУ, выслан в Среднюю Азию на три года.

590 International Institute of Social History (IISH). Archives and Collections. Amsterdam. Netherlands. Фонд Б.Н. Волкова. Временное Народное собрание Дальнего Востока. Сессия 1-я. Стенографические отчеты. Владивосток. 20 июня 1920.

591 Русский голос (Харбин). 1920. 20 октября.

592 Там же.

593 См.: Волковой Ф.К. Мы помним… 4–5 апреля 1920 г. [Хабаровск], 1933; Неравнодушные строчки. В годовщину 4–5 апреля 1920 г. – дня выступления японцев в Приморье: Сб. док. / Под ред. Шурыгина А. и Бруйя Е. Хабаровск, 1937; Япония на русском Дальнем Востоке. Кровавая эпопея японской интервенции (составлено Дальневосточным отделением ИККИ). М., 1922; Japan in the Far East: The Bloody Epic of Japanese Intervention. London, 1923 и др.

594 The Testimony of Kolchak, and other Siberian Materials // Ed. by Varnek E., Fisher H.H. Stanford – London, 1935. Р. 380.

595 Николаевский Борис Иванович (1887–1966) – видный деятель РСДРП(м); неоднократно подвергался арестам и ссылкам царским режимом. В 1917 г. активный участник левого интернационального движения; член ЦК РСДРП(м). Работал в системе Главархива РСФСР инспектором, затем управляющим Московским историко-революционным архивом. В 1920 г. занимался разбором архивов Омского правительства. В 1922 г. выслан из страны (без лишения гражданства). В 1923–1930 гг. корреспондент Института К. Маркса и Ф. Энгельса при ЦИК СССР в Берлине. В 1930-х гг. директор Парижского филиала IISH. В 1940 г. эмигрировал в США. Автор многочисленных научных трудов и публикаций; коллекционер архивных документов.

596 См.: Протоколы допроса адмирала А.В. Колчака Чрезвычайной Следственной комиссией в Иркутске 21 января – 7 февраля 1920 г. // Архив русской революции. Т. Х.

597 «Нам не предлагают защиту интересов всех классов, а только классов трудящихся, – говорил на сессии Временного Народного собрания Дальнего Востока лидер прогрессивно-демократической фракции Временного правительства Приморского края Л.Н. Кроль. – Скажите, пожалуйста, что за привилегированное сословие этот класс трудящихся! […] почему из понятия о равных правах всех граждан вытекает привилегированное положение рабочего класса? Правда, их большинство, и их представителей большинство […] Их привилегированное положение напоминает дворян в эпоху Николая II […] Мы считаем, что справедливость требует защиты интересов всех классов» //IISH. Временное Народное собрание Дальнего Востока. Сессия 1-я. Заседание третье. 25 июня 1920. С. 3—22.

598 Верховный правитель России: документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака. С. 408–409.

599 Струве Петр Бернгардович (1870–1944) – академик; окончил Петербургский университет; участник первых марксистских кружков. В 1896 г. участник 4-го международного социалистического конгресса в Лондоне. В 1898 г. по предложению группы социал-демократов написал «Манифест РСДРП». Эмигрировал. В 1905 г. член ЦК конституционно-демократической партии; депутат II Государственной думы. В 1917 г. член Временного Совета Российской Республики. Октябрьский переворот категорически не принял. В 1918 г. – активный участник Особого совещания при Деникине и Врангеле. В эмиграции продолжал активную издательскую и исследовательскую работу.

600 Алексеев Михаил Васильевич (1875–1918) – с 1914 г. генерал от инфантерии. С 1915 по 1917 г. фактический Верховный главнокомандующий (в мае 1917 г. сменен А.А. Брусиловым). После Октябрьского переворота в августе – октябре 1918 г. – Верховный руководитель Добровольческой армии.

601 Каледин Алексей Максимович (1861–1918) – генерал от кавалерии. В июне 1917 г. избран атаманом донского казачества. 25 октября (7 ноября) возглавил «мятеж» в Области войска Донского, поднятый Войсковым правительством. Крах «мятежа» заставил Каледина сложить полномочия. 29 января (11 февраля) 1918 г. он застрелился.

602 Дни (Берлин). 1923. № 321.

603 Полностью публикуется впервые.

604 Мольтке Хельмут Карл Бернхард (1800–1891) – граф, прусский и германский военный деятель, генерал-фельдмаршал. В 1858–1888 гг. начальник Большого Генштаба. Под его руководством были успешно проведены войны против Дании (1864 г.), Австрии (1866 г.) и Франции (1870–1871 гг.). Автор военных трудов.

605 Freiherr V. Firclcs – автор книг: «Feldmarschall Graf. V. Moltke und der preussische Generalstab», «Die Vertheidigung von Metz im Jahre 1870 nebst einer Vebersicht der Operationen der franzosischen Rhein-Armee», «Die Volkskraft Deuts chlands und Frankreichs».

606 Бронзарт фон Шеллендорф Пауль Эдуард (1832–1891) – прусский генерал-лейтенант. В 1883–1889 гг. военный министр. Автор книги «Служба Генерального штаба».

607 Михневич Николай Петрович (1849–1927) – русский военный теоретик и историк, генерал от инфантерии. В 1904–1907 гг. начальник Академии Генерального штаба. Автор двухтомника «Стратегия».

608 Janson A. – генерал-лейтенант. Автор книг: «Der Dienst des TruppenGeneralstabes im Frieden», «Geschichte des Feldzuges 1814 in Frankreich», «Das strategische und taktische Zusammenwirken von Heer und Flotte».

609 Калнин Эммануил Христианович – автор книг: «Генеральный штаб в теории и в жизни», «Генеральный штаб и его специальность».

610 Борисов Вячеслав Евстафьевич (1861—?) – русский военный писатель, генерал-майор, в 1909 г. назначен генерал-квартирмейстером штаба Валенского округа. Автор книг: «Логистика (Искусство Генерального штаба)», «Работа Большого Генерального штаба», «Стратегические вопросы. Разбор положений сочинения генерала Леера», «Стратегия».

611 Макшеев Федор Андреевич (1855—?) – русский заслуженный профессор Николаевской военной академии, заведующий кафедрой военной администрации, генерал от инфантерии. В 1904–1910 гг. главный редактор «Русского инвалида» и «Военного сборника». Автор книг: «Записки военной администрации для интендантского курса», «Снабжения военного времени».

612 Чернозубов Федор Григорьевич (1863—?) – закончил Пажеский военный корпус и Академию Генерального штаба. В 1898 г. произведен в полковники, полковник Генерального штаба в распоряжении главнокомандующего войсками Кавказского военного округа. Автор книг: «Из прошлого терцев», «Служба Генерального штаба. Разведывательные органы армии».

613 Клембовский Владислав Наполеонович (1860—?) – русский военный деятель и писатель, генерал-лейтенант. Автор книг: «Виды полей сражений Крымской кампании 1854–1855 гг.», «Партизанские действия. Опыт руководства», «Тайные разведки (военное шпионство)», «Стратегический очерк войны 1914–1918 гг.».

614 Наполеон I, Бонапарт (1769–1821) – французский государственный деятель и полководец, император (1804–1814 и 1815 гг.). Как полководец сыграл крупную роль в развитии военного искусства (смелый маневр, атаки колоннами, массированное применение артиллерии и т. д.).

615 Шульмейстер Карл – книгоиздатель.

616 Лануар – автор книги «Немецкое шпионство во Франции».

617 Македонский Александр (356–323 до н. э.) – царь Македонии, величайший полководец и государственный деятель Древнего мира.

618 Цезарь Юлий Гай (100—44 до н. э.) – государственный деятель, полководец и писатель Древнего Рима. Автор «Записок о галльской войне» и «Записок о гражданской войне».

619 Суворов Александр Васильевич (1729–1800) – выдающийся русский полководец, генералиссимус. Автор наставлений «Суздальское учреждение» и «Наука побеждать».

620 Чингисхан (Темурчин) (ок. 1155–1227) – монгольский хан и полководец, создатель обширного раннефеодального монгольского государства и конного войска.

621 Тимур, Тамерлан, Тимурленг (1336–1405) – среднеазиатский государственный деятель, полководец, эмир, разгромил Золотую Орду.

622 Савойский Евгений (1663–1736) – австрийский принц, полководец и государственный деятель, генералиссимус.

623 Фридрих II Великий (1712–1786) – прусский король с 1740 г., полководец. При нем военный абсолютизм достиг в Пруссии наивысшего развития. Вел захватнические войны (за австрийское наследство в 1740–1748 гг., Семилетнюю войну 1756–1763 гг.).

624 Леер Генрих Антонович (1829–1904) – видный русский военный теоретик и историк, генерал от инфантерии, член-корреспондент Санкт-Петербурской академии наук. В 1889–1898 гг. начальник Академии Генштаба. Редактор «Энциклопедии военных и морских наук».

625 Баязет, правильно Баязид I Молниеносный (1347–1403) – турецкий султан в 1389–1402 гг., из династии Османов.

626 Ллойд Генри (1720–1783) – военный историк и теоретик, по национальности валлиец. Теоретически обосновал понятия «операционная линия», «базис военных действий» и др.

627 Жомини Анри (1779–1869) – военный писатель, генерал; по происхождению швейцарец. Состоял на швейцарской, французской и с 1813 по 1855 г. русской военной службе. Автор сочинений по военной истории, тактике и стратегии.

628 Клаузевиц Карл (1780–1831) – прусский генерал, военный теоретик. С 1810 г. преподавал в военном училище стратегию и тактику. В 1812 г. перешел на службу в русскую армию; в 1814 г. вернулся в прусскую армию. В 1818–1830 гг. директор Берлинской военной академии. Автор классического труда «Война (теория стратегии)».

629 Рюйтер (Рейтер) Михаэль Андриансон (1607–1676) – голландский адмирал, известный преследователь пиратов на Средиземном море. В 1672 г. одержал победу при Солебае.

630 Гост Павел, правильно Гост Поль (1652–1700) – французский военно-морской теоретик, автор классического исследования по морской тактике парусного флота «Искусство военных флотов, или Сочинение о морских эволюциях».

631 Турвиль Анн-Илларион де-Константен (1642–1701) – французский адмирал.

632 Нельсон Горацио (1758–1805) – английский флотоводец, адмирал. В 1798 г. нанес поражение французскому флоту при Абукире. В 1799 г. подавил антимонархическое движение в Италии.

633 Макаров Степан Осипович (1849–1904) – русский флотоводец и ученый, океанограф, полярный исследователь, изобретатель; адмирал. В 1886–1889 гг. совершил кругосветное плавание на корвете «Витязь». В конце 1890-х гг. по его проекту построен ледокол «Ермак». Внес крупный вклад в разработку вопросов кораблестроения, морского вооружения и военно-морской тактики. Автор многочисленных научных и военных трудов.

634 Валленштейн Альбрехт (1583–1634) – полководец, с 1625 г. имперский главнокомандующий в Тридцатилетней войне 1618–1648 гг.

635 Тилли Иоганн Церклас (1559–1632) – командующий войсками Католической Лиги (с 1630 г. – имперскими войсками) в Тридцатилетней войне 1618–1648 гг.

636 Мансфельд Эрнст (1510–1626) – граф, немецкий военачальник.

637 Густав-Адольф II Ваза (1594–1632) – шведский король и полководец. Воевал с Данией, Польшей и Россией за господство на Балтийском море.

638 Тюренн Анри де ла Тур д'Овернь (1611–1675) – французский полководец, маршал.

639 Миффлинг – прусский генерал, с 1821 г. начальник Генерального штаба.

640 Петр I Алексеевич (1672–1725) – российский император.

641 Шаховской, возможно, Яков Петрович (1705–1777) – князь, русский государственный деятель, мемуарист, генерал-квартирмейстер.

642 Екатерина II Алексеевна (1729–1796) – российская императрица.

643 Павел I Петрович (1754–1801) – российский император, сын Петра III и Екатерины II.

644 Баур Федор Виллимович (1731–1783) – русский выдающийся деятель по организации Генерального штаба, инженер-генерал. В 1770 г. представил проект о преобразовании Генерального штаба, назначен главным начальником артиллерийского и инженерного кадетского корпуса. Автор «Записок повествовательных, землеописательных и политических о княжестве Волосском».

645 Аракчеев Алексей Андреевич (1769–1834) – с 1808 г. военный министр России, с 1810 г. председатель департамента военных дел Государственного совета.

646 Волконский Петр Михайлович (1776–1852) – князь, генерал-фельдмаршал. В 1810–1812 гг. генерал-квартирмейстер русской армии, в 1815–1823 гг. возглавлял Военное управление.

647 Муравьев, речь идет о Николае Николаевиче (1768–1840) – русском видном деятеле по военному образованию в России, генерал-майоре, участнике Отечественной войны, основателе Московского учебного заведения для колонновожатых, президенте Московского общества математиков.

648 Николай I Павлович (1796–1855) – российский император.

649 Махмуд II (1784–1839) – турецкий султан, инициатор реформ по созданию централизованного государственного и административного аппаратов и уничтожения янычарского корпуса.

650 Бисмарк Отто (1815–1898) – князь, германский государственный деятель и дипломат.

651 Вильгельм I Гогенцоллерн (1797–1888) – прусский король с 1861 г. и германский император с 1871 г. Фактическое руководство государством во время его правления осуществлял Бисмарк.

652 Шлихтинг Альберт – немецкий военный историк. В 1564 г. попал в русский плен. В 1568–1570 гг. переводчик и слуга придворного врача А. Лензея.

653 Чичерин Борис Николаевич (1828–1904) – русский общественный деятель, историк, философ.

654 Макалинский – капитан 2-го ранга. Автор публикации «Наша политика и операционные линии в связи с Дальневосточным вопросом».

655 Роон Альбрехт (1803–1879) – прусский военный деятель, генерал-фельдмаршал. В 1859–1873 гг. военный министр Пруссии, в 1873 г. министр-президент.

656 Фелькер, возможно, речь идет о Фелькнере Федоре Ивановиче (1802–1877), генерал-лейтенанте корпуса горных инженеров, авторе очерков об иностранной горной промышленности, или Фелькнере Владимире Ивановиче (1805–1871), генерал-лейтенанте, авторе военно-исторических публикаций.

657 Щеглов Александр Николаевич (1875–1953) – в 1895 г. произведен в мичманы. В 1902 г. младший флаг-офицер штаба начальника учебно-артиллерийского отряда. В 1906–1909 гг. штаб-офицер морского Генштаба. В 1909–1914 гг. военно-морской атташе в Константинополе, Румынии. В 1913 г. за отличие произведен в капитаны 1-го ранга.

658 Следует помнить, что в Германии корпусный командир подчинен не военному министру, а непосредственно императору. (Здесь и далее – примечание автора – А.В. Колчака.)

659 Этот вопрос в отношении русской статистики требует более детального рассмотрения; практика как бы давала указания на большие удобства подразделения русской статистики не по театрам, а по специальным отделам самой военной статистики.

660 Дрейфус Альфред (1859–1935) – французский офицер Генерального штаба, по делу которого был возбужден процесс о шпионаже. Суд приговорил Дрейфуса к пожизненной каторге, под давлением общественного мнения в 1899 г. он был помилован, а в июле 1906 г. реабилитирован.

661 Шварцкоппен – германский военный агент, проходивший по делу А. Дрейфуса.

662 Паницарди – итальянский военный агент, проходивший по делу А. Дрейфуса.

663 Постников – русский капитан, проходивший по уголовному делу по обвинению в шпионаже.

664 Макиавелли Никколо (1469–1527) – итальянский политический деятель, историк и писатель. Выступал за объединение Италии любыми средствами при помощи сильной власти государя. Автор наставлений.

665 Необходимо отличать план развертывания от его оснований или идеи, составляющей основную часть общего плана подготовки к войне, который является предварительной работой оперативного отделения.

666 Горелик М.. Место Гольды Меир // Иностранная литература. 1994. № 2. С. 237.

667 Люкс А. Еврейский вопрос в политике Сталина // Вопросы истории. 1999. № 7. С. 41.

668 Аманжолова Д.А. Национальная политика правительства А.В. Колчака (1918–1919 гг.) // Вестник Челябинского университета. Серия 1. История. 1994. № 1. С. 20–32; Звягин С.П. К вопросу о политической культуре Верховного правителя А.В. Колчака // Человек и культура: проблемы личности в контексте культуры: Тез. докл. и выст. регион, науч. семинара. Кемерово, 1993. С. 40–42; Он же. Национальные меньшинства в условиях режима А.В. Колчака // Самоопределение и автономия народов России: исторический опыт и уроки: Мат. всерос. науч. конф. Йошкар-Ола, 1995. С. 39–40; Константинов С.И. Пропагандистская работа в армии А.В. Колчака // История «белой» Сибири: Тез. второй науч. конф. Кемерово, 1995. С. 51–53; Курас А.В. Атаман Семенов и «еврейский» вопрос // Там же. С. 46–48; Он же. Атаман Семенов и национальные военные формирования // История «белой» Сибири: Тез. третьей науч. конф. Кемерово, 1999; Аинчевская Н.Г. Американский «Красный Крест» в Западной Сибири (1919 г.) // Проблемы историографии, источниковедения и исторического краеведения в вузовском курсе отечественной истории: Тез. докл. и сообщ. второй регион. научно-метод. конф. Омск, 1995. С. 161–163; Нам И.В. Самоорганизация национальных меньшинств Сибири в условиях революций и гражданской войны // История «белой» Сибири: Тез. науч. конф. Кемерово, 1995. С. 101–104; Самоделкин В.А.. Антисемитская пропаганда в Сибирской армии (по документам Национального Совета евреев Сибири и Урала) // Там же. С. 56–58 и др.

669 Русская армия (Омск). 1919. 19 февраля.

670 Эхо (Владивосток). 1919. 8 июня.

671 Бюллетень. Осведомительный отдел штаба Верховного главнокомандующего (Омск). 1919. 22 июня.

672 Szajkowski Zosa. Kolchak, Jews, and the American Intervention in Northern Russia and Siberia, 1918–1920. N.Y., 1977. См.: Szajkowski Z. American Jewish Relief in Poland and Politics, 1918–1923 // Zion. 1969, XXXIV. P. 219–260; Catalogue ofthe Exhibition Jewish Life in Shanghai // YIYO. Institute for Jewish Research. N.Y., 1948; Jews and Elihu Root Mission to Russia – 1917 // Proceedigs of the American Academy for Jewish Research. 1969, XXXVII. P. 57—116; Jews, War, and Communism. Vol. 1–2. N.Y., 1972, 1974; The Attitude of American Jews to World War I, the Russian Revolutions of1917, and Communism, 1914–1915. N.Y., 1968; The Impact of the 1919–1920 Red Scare on American Jewish Life. N.Y., 1974; The Pacifism ofJudah L. Magnes // Conservative Judaism. 1968, XXII. P. 35–55; Private and Organized American Overseas Relief(1914–1938) // American Jewish Historical Quarterly. 1967, LVII. P. 52—106; A Reappraisal of Symon Petliura and Ukrainian-Jewish Relations, 1917–1921: A Rebuttal // Jewish Social Studies. 1969, XXXI. P. 184–213; The Story ofPetliura // Heavier. 1970, XVII. P. 5—26; The Yahagi and Immigrant: A Reappraisal // American Jewish Historical Quarterly. 1973, September, LXIII-1. P. 13–44 etc.

673 Докладная записка от 26 мая 1919 г. американского военного атташе в Пекине В.С. Дристала американскому посланнику в Китае П.С. Рейншу об ограничительной иммиграционной политике; переводы с русского на английский язык антисемитских листовок и прокламаций; петиция от 20 сентября 1919 г. И. Каменомоского премьер-министру Временного Сибирского правительства П.В. Вологодскому с просьбой о формировании еврейского легиона для отправки на Палестинский фронт; выдержки из протоколов сессий Комитета спасения Отечества в Константинополе в феврале и марте 1921 г.

674 «Русский воин» – омское общественное и научно-литературное издание информационного отдела штаба Верховного Главнокомандующего под ред. ротмистра С.А. Скрябина.

675 «Бюллетень» – газета осведомительного отдела штаба Верховного Главнокомандующего (Омск), стала издаваться 20 июня 1919 г.

676 Во 2-м номере за 19 января 1919 г. статья Крашенинникова отсутствует.

677 Dr. Frank F. Rosenblatt, Representative Joint Distribution Committee of the American Funds for the Jewish War Sufferers, New York, U.S.A. Vladivostok, Siberia, May 14, 1919 to Hon. John K. Caldwell, United States Consul, Vladivostok // Records of the Department ofState, Record Group 59, General Records of the Department of State, Decimal File 861.4016/247; Record Group 84, Records of the Foreign Service Posts of the Department ofState, Vladivostok, 1919, vol. 25. Копия.

678 Шифф Якоб Генри (1847–1920) – банкир; директор центральной трастовой компании и Западного союза телеграфных компаний, член правления Нью-Йоркского фонда, президент Монтэфьерского приюта для инвалидов-хроников.

679 Тэйслер Рудольф Бойлинг (1876–1934) – врач, полковник, в 1903–1904 гг. член Объединенного пресс-штаба в Японии, в 1909–1912 гг. врач британского посольства в Токио; в 1918–1921 гг. руководитель американского Красного Креста в Сибири. Награжден орденами Св. Владимира (Россия), Восходящего солнца (5-го класса, Япония), Военной медалью (Чехословакия).

680 Маршалл Луи (1856–1929) – юрист и руководитель Еврейской общины США; один из организаторов в 1910 г. международного профсоюза швей и мотористок; в 1914 г. – президент американского Еврейского благотворительного комитета, в 1917 г. – Еврейского благотворительного совета. В 1923–1929 гг. президент американского Еврейского комитета. Биографию см.: Wigoder Geoffrey. Dictionary of Jewish Biography. Jerusalem, 1991. P. 329.

681 Грэвс Вильям Сидней (1865–1940) – армейский офицер, в 1918–1920 гг. командующий американскими экспедиционными силами в Сибири. Биографию см.: Unter-Berger B.M. Dictionary of American Military Biography. Vol. I. Westport-London, 1984. P. 400–403.

682 Скорее всего, имеются в виду специалисты по вопросам международных отношений. (Примеч. ред.)

683 Патриарх Гермоген – деятель смутного времени (нач. XVII в.), выступал против поляков. (Ред.)

684 Смысловой перевод адаптированных для английского читателя русских стихотворений.

685 Данная монография была издана в Нью-Йорке в 1977 году. (Примеч. ред.)