Святослав Логинов

Россия за облаком

    60-е го­ды XIX ве­ка. От­ме­на кре­пост­но­го пра­ва не при­нес­ла счастья семье Са­вос­ти­ных. Ка­за­лось, что эта зи­ма для них пос­лед­няя. Но по­явил­ся стран­ный че­ло­век Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, ко­то­рый ука­зал путь к спа­се­нию. В вол­шеб­ную стра­ну крестьянской меч­ты. В Рос­сию вре­мен Бо­ри­са Ельци­на! Ока­зы­ва­ет­ся, лю­бовь к пар­но­му мо­ло­ку мо­жет про­бить тон­нель сквозь вре­мя, ал­ко­голь не только вре­ден для здо­ровья, но и спа­са­ет жизнь в без­вы­ход­ной си­ту­ации, а рос­сий­ский бесп­ре­дел 90-х го­дов XX ве­ка ко­му-то мо­жет по­ка­заться зем­ным ра­ем…

    

ГЛАВА 1

    

    У Ша­пош­ни­ко­вых гу­ля­ли.

    Визгливо раз­ли­ва­лась гар­мош­ка, с ко­лен­ца­ми и звя­каньем бре­ко­ту­шек. Гар­мо­нис­ты у Ша­пош­ни­ко­вых всег­да бы­ли знат­ные; ес­ли бы ещё ра­бо­тать уме­ли, как пес­ни орать - сме­ты бы му­жи­кам не бы­ло. А так, ра­дость - они ве­се­лят­ся, га­дость - опять ве­се­лят­ся. Бе­да - у них сме­хи, стра­да - по­те­хи. По­то­му и не вы­ла­зят из ни­ще­ты.

    В про­ул­ке у ша­пош­ни­ковс­ко­го до­ма пьяно го­ло­си­ли:

    

    Ах ты, су­кин сын, ка­ма­ринс­кий му­жик!

    Без шта­нов-пор­тов по ули­це бе­жит.

    Он бе­жит-бе­жит по­пёр­ды­ва­ет,

    За яй­цо се­бя по­дёр­ги­ва­ет!

    

    И не по­ду­ма­ешь, что в семье го­ре.

    Вчера Ша­пош­ни­ко­вы схо­ро­ни­ли Алё­ну. Од­на бы­ла ра­бо­тя­щая в семье, и ту гос­подь приб­рал. Те­перь Ша­пош­ни­ко­вым од­но­ко­неч­ный край при­шёл, вот и гу­ля­ют вто­рой день кря­ду. Са­ми и го­во­рят: пер­вый день на по­ми­нанье, вто­рой - на по­гу­лянье. И где только ви­но бе­рут? Лю­ди кру­гом с го­ло­ду мрут, хле­ба ни у ко­го нет, а ви­ни­ще - по­жа­луй - пей не хо­чу. Вот Ша­пош­ни­ко­вы и пьют.

    А у Са­вос­ти­ных в до­ме ти­ши­на. Мол­ча го­рю­ют, ни по­ми­нанья не бы­ло, ни по­гу­лянья. Мать на­ва­ри­ла кар­то­шек, по две шту­ки на нос, и ще­поть се­рой со­ли в со­ло­ни­це - вот и все по­мин­ки. Мит­ро­ха-то лю­бил кар­тош­ку в сту­кол­ку, да что­бы с ко­ноп­ля­ным со­ком и тол­чё­ным чес­но­ком. Нет ни со­ка, ни чес­но­ка, ни Мит­ро­хи. От­му­чил­ся ма­лец.

    Феоктиста выс­та­ви­ла на стол чу­гун с ва­рё­ной кар­тош­кой. Го­ря­чий пар по­ды­мал­ся над чёр­ным зе­вом. Ми­ки­та, уже дав­но си­дев­ший при сво­ём мес­те, гром­ко сглот­нул. Пар хоть и пост­ный, а с го­ло­ду­хи драз­ню­чий. Шур­ка, си­дев­шая нап­ро­тив, не­вольно пе­ред­раз­ни­ла бра­та, то­же су­до­рож­но глот­нув­ши. Бы­ва­ет та­кое: один зев­нёт, и все ос­тальные при­ни­ма­ют­ся рты крес­тить. А тут, на пус­той жи­вот, как слюн­ку не сглот­нуть?…

    Платон Са­вос­тин сел за стол пос­лед­ним, на ши­ро­кое хо­зяй­ское мес­то. Мес­то ши­ро­кое, да стол узок. Пус­тая мис­ка, из ко­то­рой в преж­ние вре­ме­на всей семьёй хле­ба­ли щи, празд­ные лож­ки ле­жат по кра­ям - се­год­ня хле­бать не­че­го. Сто­ят со­ло­ни­ца да чу­гу­нок. Дос­ка для хле­ба то­же пус­та, пос­лед­ний раз пек­ли ба­тюш­ку две не­де­ли на­зад. Ны­не у Са­вос­ти­ных едо­мый хлеб кон­чил­ся, только на се­ме­на, да и то в об­рез. И кар­тош­ка вся выш­ла, се­мен­ную едят. До­жить бы до пер­вой тра­вы, до кра­пи­вы и лу­го­вой кис­ли­цы. Фек­тя щей на­ва­рит зе­лё­ных… де­тиш­ки на по­нос изой­дут, а всё жи­вы бу­дут… Ми­ки­та и Шур­ка… а Мит­ро­шеньку гос­подь приб­рал, се­год­ня по­хо­ро­ни­ли.

    В сы­тые вре­ме­на, ког­да са­ди­лись ве­че­рять, мать вы­ва­ли­ва­ла кар­тош­ку из чу­гу­на в мис­ку, и каж­дый брал по сво­ему хо­те­нию. А нын­че кар­тош­ка счёт­ная, то­ро­пись - не то­ро­пись, а больше со­се­да не схва­тишь. Две кар­то­ши­ны хо­зя­ину, по две де­тям, две се­бе.

    В дви­же­ни­ях же­ны Пла­тон за­ме­тил что-то су­ет­ли­вое. При­под­нял­ся, про­ве­ряя. Так и есть, на дне чу­гу­на ос­та­ва­лось ещё две кар­то­ши­ны. Не­большеньких, ка­кие с осе­ни отк­ла­ды­ва­лись на се­ме­на. Ру­ка са­ма по­тя­ну­лась к лож­ке. Фе­ок­тис­та сжа­лась, ожи­дая звон­ко­го уда­ра по лбу. Обыч­но так ма­лых учат, ес­ли взду­ма­ют ба­ло­вать за сто­лом, а тут - хо­зяй­ку…

    - Просчиталась, ви­но­ва­то про­шеп­та­ла она. - Как обыч­но сме­ти­ла, и на Мит­ро­шеньку то­же сва­ри­ла. Пус­кай уж ре­бя­тиш­ки его до­лю съедят.

    Платон мед­лен­но вы­дох­нул, опус­тил лож­ку. Не ожег­шись, дос­тал из чу­гу­на две го­ря­чие кар­то­ши­ны. Ту, что чу­ток по­больше, по­ло­жил пе­ред со­бой, дру­гую пе­ред Фек­тей.

    - Нам ра­бо­тать, а ма­лым на печ­ке си­деть. По­ди, и так не ого­ло­да­ют. А те­бе урок на бу­ду­щее, что­бы ты и завт­ра не прос­чи­та­лась.

    Сел, взял пер­вую из кар­то­шин, слег­ка сжал в ку­ла­ке, что­бы трес­ну­ла тон­кая шкур­ка. Дву­мя перс­та­ми взял со­ли, при­со­лил ак­ку­рат­но, кру­пин­ки не уро­нив. Ос­то­рож­но кус­нул, мед­лен­но на­чал же­вать. Вся семья в пол­ном мол­ча­нии пов­то­ря­ла дви­же­ния хо­зя­ина. Ели с ше­лу­хой, не то вре­мя, что­бы кар­тош­ку об­луп­ли­вать да ше­лу­ху бро­сать. И так съестся, му­жиц­кое гор­ло, что су­кон­ное бёр­до, всё мнёт.

    В дверь пос­ту­ча­ли.

    - Кто там крещёный? - гром­ко спро­сил Пла­тон.

    Не вов­ре­мя при­нес­ло гос­тя, как есть не вов­ре­мя.

    - Пустите переночевать! - до­нес­лось сна­ру­жи.

    - Иди дальше, ро­ди­мый, у нас го­лод, са­ми по­ми­ра­ем.

    - Я хлеб дам, мне бы только пе­ре­но­че­вать где…

    В дни ве­сен­ней бес­кор­ми­цы эти сло­ва отк­ры­ва­ют лю­бую дверь.

    Гость ока­зал­ся одет по-го­родс­ко­му в каф­тан толс­то­го сук­на с ме­хо­вым во­ро­том; ку­черс­кая шля­па с ши­ро­ки­ми по­ля­ми мог­ла спас­ти хо­зя­ина от но­ябрьских дож­дей, но ни­как не от мо­ро­зов, ко­то­рые ещё слу­ча­лись под ут­ро. А на но­гах и вов­се кра­со­ва­лись штиб­ле­ты, в ка­ких только мос­то­вую гра­нить вдоль мод­ных ма­га­зи­нов. По ве­сен­ней рас­пу­ти­це иво­вый ла­поть и то на­дёж­нее. И всё же гость при­шёл пеш­ком, и штиб­ле­ты на удив­ле­ние ещё сох­ра­ня­ли вид.

    «Должно, при­каз­чик выгнанный, - по­пы­тал­ся оп­ре­де­лить Платон, - или чи­нов­ник мел­ко­го раз­бо­ра».

    Не был стран­ник по­хож ни на при­каз­чи­ка, ни на чи­нов­ни­ка. Не выг­нан­ный дол­жен по сво­им на­доб­нос­тям на ло­ша­дях до­би­раться. А выг­нан­ный - зна­чит, спил­ся или про­во­ро­вал­ся, а у та­ких судьба на ли­це про­пи­са­на. Но глав­ное - штиб­ле­ты: ни­зенькие, барс­кие и до сих пор поч­ти чис­тые. Ну как сю­да мог­ло че­ло­ве­ка в штиб­ле­тах за­нес­ти?

    Из ве­щей у пут­ни­ка ока­за­лась только по­куп­ная ко­том­ка с рем­ня­ми на пряж­ках. От­ту­да и по­явил­ся обе­щан­ный хлеб: не кра­юха, а це­ли­ко­вый. Хлеб то­же был стран­ный, не ка­ра­вай, а что-то уг­ло­ва­тое, слов­но сы­ро­мят­ная кир­пи­чи­на. У по­падьи, ска­зы­ва­ли, че­ре­паш­ка спе­ци­альная есть, ку­ли­чи печь, так из неё ку­лич то­же уг­ло­ва­тый вы­хо­дит. Барс­кие за­теи - да­же хлеб не по-людс­ки пе­кут.

    Но ка­кой ни есть, это был хлеб, а к не­му гость до­ба­вил по­лу­фун­то­вый кру­жок кол­ба­сы в про­мас­лен­ной бу­ма­ге и пять кус­ков пи­лё­но­го са­ха­ра. Фе­ок­тис­та спеш­но выс­та­ви­ла на стол гли­ня­ные чаш­ки и кор­ча­гу с го­ря­чей во­дой. Са­мо­ва­ра у Са­вос­ти­ных не во­ди­лось, по всем ок­рест­ным де­рев­ням ни у ко­го из хрестьян са­мо­ва­ра не бы­ло, только у по­па в Ефим­ко­ве, а ки­шоч­ки го­ря­чим по­по­лос­кать всем охо­та, вот и об­хо­ди­лись по-прос­то­му.

    - Извиняйте, чаю у нас не осталось, - ти­хо про­из­нес­ла хо­зяй­ка, ста­вя пе­ред гос­тем ды­мя­щу­юся чашку. - Преж­де зве­ро­бой за­ва­ри­ва­ли, да и тот поп­ри­ел­ся.

    - Часом с ква­сом, а по­рой и с водой, - сог­ла­сил­ся пут­ник.

    Хлеб и кол­ба­су он на­ре­зал тон­ко­ва­то, но вро­де как не по од­но­му кус­ку. От пред­ло­жен­ной кар­тош­ки не от­ка­зал­ся (вот и при­го­ди­лись две Мит­ро­хи­ны кар­то­ши­ны!), чаш­ку с ки­пят­ком обх­ва­тил дву­мя ру­ка­ми, как де­ла­ют озяб­шие лю­ди, с шу­мом отх­леб­нул.

    - Вы са­ми-то ешьте, - ска­зал он, ви­дя, что хо­зя­ева си­дят в не­ре­ши­тельнос­ти. На ку­сок хле­ба по­ло­жил кол­ба­су, ра­зом че­ты­ре ко­со сре­зан­ных лом­ти­ка, но не сам стал есть, а про­тя­нул Шу­рён­ке: - На вот.

    Шурка нес­ме­ло про­тя­ну­ла ру­ку.

    - Ляксандра! - пре­дуп­ре­ди­ла мать, и ку­сок ос­тал­ся нет­ро­ну­тым.

    Платон, ви­дя, что сы­тый гость стес­ня­ет­ся брать хлеб пер­вым, сам взял ку­сок хле­ба и один лом­тик кол­ба­сы. Сле­дом по­тя­ну­лись и ос­тальные. Ло­моть с че­тырьмя кол­ба­син­ка­ми ос­тал­ся нет­ро­ну­тым.

    Микита сра­зу за­су­нул ла­ко­мый ку­со­чек в рот, ми­гом сже­вал, а по­том уже ел пус­той хлеб, ко­то­рый, впро­чем, го­лод­но­му че­ло­ве­ку вкус­ней вся­ких на­едок. Шур­ка сбе­ре­га­ла мяс­ное на­пос­ле­док, только вре­мя от вре­ме­ни вды­ха­ла кол­бас­ный дух. За ней и преж­де та­кое во­ди­лось - ос­тав­лять вкус­ненькое на заг­лот­ку, так что Ми­ки­та, бы­ва­ло, драз­нил её, по­ка­зы­вая, як хо­хол са­ло ист: «Я до те­бе до­бе­русь!»

    - Издалека будете? - на­чал веж­ли­вую бе­се­ду Пла­тон.

    - Да уж, изрядно, - от­ве­тил гость. Он по­мол­чал и, отх­леб­нув пус­то­го ки­пят­ку, спро­сил: - А у вас что за бе­да та­кая? Смерч, что ли, про­шёл? Ни на од­ном до­ме кры­ши це­лой нет.

    - Весна… - не­охот­но от­ве­тил Платон. - Бес­кор­ми­ца по­дош­ла, всю со­ло­му с крыш ско­ту стра­ви­ли. Вот и сто­ят до­ма раск­ры­ты­ми. И не де­ло сте­ны гно­ить, а ско­ти­на па­дёт - сов­сем сги­нем.

    - Сена-то что ж не на­ко­си­ли?

    - А угодья где брать? - Пла­тон ед­ва не рас­сер­дил­ся на глу­пый воп­рос. Но по­том сни­зо­шёл к го­родс­ко­му не­до­мыс­лию и на­чал объяснять: - Сам по­су­ди, мил че­ло­век, лу­га за­лив­ные - чьи? Кня­жес­кие лу­га. Се­но с них уп­рав­ля­ющий в го­род во­зит, за деньги про­да­ёт. Лес чей? Опять же, кня­жес­кий. Ни те­бе дро­ви­шек при­вес­ти, ни по по­лян­кам тра­вы на­ко­сить. У кня­зя хо­лу­ев по­лон двор, все смот­рят, что­бы му­жи­ку жиз­ни не бы­ло. А у ми­ра угодьев - кот нап­ла­кал. Ни зем­ли, ни тра­вы, ни ле­са. Да­же к реч­ке с бред­нем - и то не мо­ги. Ку­да ни глянь, всю­ду од­но­ко­неч­ная ги­бель обс­ту­пи­ла.

    - А преж­де как об­хо­ди­лись?

    - Прежде и мы кня­жес­кие бы­ли, а те­пе­ря - вре­мен­но­обя­зан­ные. Ты на не­го ра­бо­тай, а он те­бя кор­мить - ни-ни! Вот ты че­ло­век, по все­му ви­дать, учё­ный, и гра­мо­те, и вся­ко. Опять же, го­родс­кой, там всё преж­де нас зна­ют. Так ты ска­жи, ско­ро ли во­лю об­рат­но от­ме­нят?

    - Тебе что, не нра­вит­ся сво­бод­ным быть?

    - А ко­му она нра­вит­ся, эта сво­бо­да? Преж­де му­жик сос­та­ре­ет, так ес­ли сво­их де­тей нет, ба­рин его кор­мит. Не жир­но, а всё с го­ло­ду не по­дох­нешь. Опять же, ес­ли го­лод… хоть по­нем­нож­ку, хоть чёрст­вой ко­роч­кой, а об­ла­го­де­тельству­ет. По­том, ко­неч­но, эту ко­роч­ку сто­ри­цей от­ра­бо­та­ешь, но по­ку­да - жив бу­дешь. А те­пе­ря у нас сво­бо­да: хошь с го­ло­ду­хи по­ды­хай, хошь - в пет­лю лезь. Сво­бо­да она для тех, кто преж­де в барс­ких хо­лу­ях хо­дил, ру­ки при хо­зяй­ском доб­ре наг­рел, мош­ну на­бил. Им те­пе­ря са­мая во­ля. А я не во­ро­вал, от­куль у ме­ня бо­га­чест­во?

    Прохожий ус­мех­нул­ся чуть за­мет­но, но от Пла­то­но­ва взгля­да нич­то не ук­ры­лось.

    - По-твоему, я не так че­го ска­зал?

    - Всё так, прос­то та­кие ре­чи мне очень зна­ко­мы.

    - Ещё бы не зна­ко­мы, по­ди, по всей Ру­си о том на­род тол­ку­ет.

    - Я вот ду­маю, еже­ли так ху­до, за­чем вы на мес­те си­ди­те? Зем­ля большая, наш­ли бы мес­то по ду­ше, пе­ре­се­ли­лись бы, хо­зяй­ст­во за­ве­ли справ­ное. Преж­де вас на зем­ле си­лой дер­жа­ли, а те­перь - во­ля. У сво­бо­ды, как у пал­ки, два кон­ца. Ты го­во­ришь - сво­бо­да на мес­те сид­нем си­деть да с го­ло­ду по­ми­рать, а есть дру­гая сво­бо­да - ис­кать се­бе луч­шей до­ли.

    - Где ро­дил­ся, там и пригодился, - ти­хо вста­ви­ла Фе­ок­тис­та.

    - Нам то­же эти рас­ска­зы от­лич­но хо­ро­шо знакомы, - не об­ра­щая вни­ма­ния на же­ну, про­из­нёс Платон. - Ле­тось при­хо­дил один, как и ты, звал за со­бой. Есть, го­во­рил, на све­те стра­на Бе­ло­водье, пра­вит там хрис­ти­анс­кий царь Иван Прес­ви­тер. И как ту­да рус­ский хрестьянин при­едет, так ему сра­зу зем­ли на­ре­жут, угодьев вся­ких: ле­са це­лую ухо­жу, лу­гов за­лив­ных доб­рый по­кос. Рыб­ные да зве­ри­ные ло­вы там опять же вольные - всё для хрестьянской ду­ши. Знай не ле­нись, да бо­гу мо­лись.

    - Сказки… - вздох­нул про­хо­жий.

    - Вот и я сме­каю: у них там сво­их му­жи­ков, что ли, нет? Му­жи­ка вез­де ли­шек, ба­бы на этот счёт шуст­рые. У бед­ня­ка только на де­тей бо­гатст­во. Ме­ня в де­рев­не, зна­ешь, как драз­нят? Мол, у Пла­то­на пять до­чек, да все на «л»: Ляк­санд­ра, Лям­пи­ада, Ли­за­ве­та, Лен­ка и Лев­ти­на. И пять сы­нов, да все на «м»: Мит­рий, Ми­ки­та, Ми­ко­лай, Ми­ки­фор и Микодим… - до­го­ва­ри­вал Пла­тон че­рез си­лу, при­ду­шен­ный вне­зап­ной мыслью о Мит­ро­хе, с ко­то­рым уже не сви­дишься, од­но имеч­ко в по­ми­нальни­ке ос­та­лось, впи­сан­ное за­бот­ли­вым клад­би­щенс­ким сто­ро­жем.

    Гость не знал о бе­де, но бес­по­кой­ст­во ощу­тил.

    - Вы ку­шай­те, кушайте, - ска­зал он, прид­ви­гая к хо­зя­ину по­ча­тый хлеб. - Это всё ва­ше, у ме­ня в до­ро­гу взя­то, мне хва­тит.

    - Благодарствую, - Пла­тон скло­нил голову. - Я уж тог­да при­бе­ру его, что­бы и на завт­ра хва­ти­ло. В сы­тое брю­хо хлеб пи­хать - нап­рас­но доб­ро тра­тить.

    Странник кив­нул сог­лас­но и, возв­ра­щая раз­го­вор в преж­нее рус­ло, ска­зал:

    - А вы бы всё-та­ки по­ду­ма­ли нас­чёт пе­ре­ез­да.

    - В царст­во Ива­на Пресвитера? - спро­сил Пла­тон так, что по­чу­ди­лось, буд­то он о том све­те спра­ши­ва­ет.

    - Не… Царст­во Ио­ан­на Прес­ви­те­ра, ес­ли не оши­ба­юсь, Абис­си­ния. Это в Аф­ри­ке. Там сушь да жа­ра, хлеб не ро­дит­ся. Жи­вут там ку­да бед­нее на­ше­го. На­род, ко­неч­но, кре­щё­ный, но все из се­бя чёр­ные ара­пы. Ты про ара­пов-то слы­хал?

    - Как не слы­хать? У ста­ро­го кня­зя арап­чо­нок был Ах­мет­ка. Чёр­ный, как дёг­тем на­ма­зан­ный. А уж де­вок пор­тить мас­так! Они к не­му лип­ли, слов­но он в ме­ду, а не в дег­тю изг­ваз­дал­ся. Од­но сло­во - дьявол. Му­жи­ки его по­ре­ши­ли за это. Пой­ма­ли и ви­ла­ми про­ко­ло­ли. Го­во­ри­ли, что раз он чёрт, то ему ни­че­го с это­го не ста­нет, а от нас он убе­рёт­ся.

    - И что?

    - Не чёрт ока­зал­ся. Его протк­ну­ли, а он возьми да и пом­ри. Чет­ве­ро пар­ней за не­го, ан­тих­рис­та, на ка­тор­гу уш­ли.

    - Вот я о том и го­во­рю, что ара­пы та­кие же лю­ди, но рус­ско­му че­ло­ве­ку у них де­лать не­че­го.

    - Куда ж ты ме­ня в та­ком ра­зе зо­вёшь?

    - Есть, по­ни­ма­ешь, та­кая страна, - ус­мех­нул­ся гость. - Рос­си­ей зо­вёт­ся. И там, ес­ли по­ис­кать как сле­ду­ет, что угод­но оты­щет­ся, да­же твоё Бе­ло­водье.

    Гость дох­ле­бал во­ду, веж­ли­во пе­ре­вер­нул чаш­ку вверх дном. Фек­тя нак­ры­ла хлеб и кол­ба­су по­ло­тен­цем, а по­верх мис­кой - от мы­шей, унес­ла пря­тать в хо­лод­ный щеп­ной ко­роб. Муж­чи­ны под­ня­лись, выш­ли до вет­ру. Ещё не стем­не­ло, вес­ной во­об­ще позд­но тем­не­ет, но уже за­мет­но под­мо­ро­зи­ло. Не ско­ро дож­даться пер­вой тра­вы.

    В про­ул­ке у Ша­пош­ни­ко­вых про­дол­жа­лось по­гу­ля­ние. Гал­де­ли го­ло­са, ша­ла­ва Ма­руська с при­виз­га­ми ора­ла охальные час­туш­ки:

    

    Ты со мной гу­лять не хо­чи-ишь!

    Я от это­го не прочь.

    Ты всю ночь всу­хую дро­чи-ишь!

    И ску­чаю я всю ночь!

    

    Платон плю­нул в на­воз­ную ку­чу, не то от­харк­нул­ся, не то през­ре­ние вы­ка­зал не­пу­тё­вым со­се­дям.

    - Вон те­бе пе­ре­се­лен­цы го­то­вые, им и со­би­раться не на­до, только и есть доб­ра, что в порт­ках. Их че­куш­кой по­ма­ни, до са­мо­го Бе­ло­водья до­бе­гут.

    - Таких нам не на­до. Это­го доб­ра всю­ду, что гря­зи.

    - Ага, - сог­ла­сил­ся Пла­тон, зад­ви­гая де­ре­вян­ный за­сов на сен­ной двери. - Ни­ко­му их не нуж­но, а та­лан им прёт, что куп­лен­ный. То­го­ле­тось зем­лю де­ли­ли, так доб­рым лю­дям, как ни кинь - всё клин, а этим - по­ло­са, да в са­мом цент­ре по­ля. Так им и то не впрок. По­та­пов Сав­ва, ми­ро­ед, им три вед­ра ви­на пос­та­вил, что­бы они ему свой же­ре­бий от­да­ли. То-то по­пи­то бы­ло…

    В из­бе ока­за­лось уже тем­но­ва­то, семья го­то­ви­лась ко сну. Фек­тя с детьми сто­яла пе­ред ико­на­ми, от­би­вая вдвое больше пок­ло­нов, чем обыч­но.

    - …и за Мит­ро­шеньку на­ше­го…

    - Мам, - поз­ва­ла Шур­ка, по­ды­ма­ясь с колен, - а Мит­рош­ка сей­час в раю?

    - Где ж ему ещё быть? Смот­рит на нас с не­ба.

    - Он же ба­лов­ник был. Кто его в рай пус­тит? На­вер­ное, его чер­ти в ад ута­щи­ли.

    - Тьфу на те­бя! Ска­жешь то­же - в ад! Прос­тил его гос­подь. Пост­ра­щал, ко­неч­но, ма­ленько, мо­жет, да­же роз­гой пос­те­гал за ба­ловст­во, а по­том прос­тил.

    - Будет вам ба­ла­бо­лить, че­го не знаете! - сер­ди­то ска­зал Пла­тон.

    Гостю Фе­ок­тис­та пос­те­ли­ла в гор­ни­це на по­ла­тях, се­бе и му­жу - на печ­ке. В гор­ни­це бы­ла ещё ши­ро­кая лав­ка, на ко­то­рой то­же мож­но спать, но сей­час там бы­ли рас­став­ле­ны крос­на с на­тя­ну­той ос­но­вой, так что уби­рать не с ру­ки. Шур­ке пос­те­ле­но в стря­пу­щем уг­лу на кар­зи­не, а Ми­кит­ке за печ­кой на шест­ке. Ни­че­го, пе­ребьются, од­ну-то ночь. В большой из­бе-пя­тис­тен­ке печь пос­ре­ди до­ма сто­ит, выг­ля­ды­вая в чис­тую гор­ни­цу зер­ка­лом, от ко­то­ро­го идёт теп­ло. А в прос­той из­буш­ке, где у хо­зяй­ки один только стря­пу­щий угол, печь сдви­ну­та к сте­не, но не вплот­ную, а отс­ту­пя на пол­то­ра кир­пи­ча, что­бы по­жа­ра не на­де­лать и зря ули­цу не отап­ли­вать. В этом прос­те­ноч­ке с об­рат­ной сто­ро­ны вык­ла­ды­ва­ют вто­рой шес­ток, где в слу­чае нуж­ды мо­жет спать кто-то из ма­ло­ле­ток, ста­руш­ка-при­жи­вал­ка или иное убо­гое су­щест­во. За печ­кой всег­да теп­ло, а что тес­но­ва­то, так не­да­ром ска­за­но: в тес­но­те, да не в оби­де. А ещё ска­за­но, что­бы всяк свер­чок знал свой шес­ток. Нас­то­ящий-то му­жик за печ­ку не втис­нет­ся, там спят только те, у ко­го го­ло­са в семье нет.

    Микита ра­ком вы­полз из за­печ­ной ще­ли, пош­лё­пал бо­сы­ми, но­га­ми к вы­хо­ду.

    - Куда? - спро­сил Пла­тон.

    - Во двор.

    - Я те дам! Спер­ва по­мо­лил­ся, а по­том по­га­же де­ла де­лать? Сколько те­бя учить - сна­ча­ла пос­сы, а по­том мо­лись!

    Но Ми­ки­та уже был на ули­це и от­цовс­кой вы­во­лоч­ки не слы­шал.

    Платон шаг­нул в крас­ный угол, нас­ко­ро пе­рек­рес­тил лоб, про­бор­мо­тал: «Бу­ди мне, греш­но­му!» - слов­но не мо­лит­ву чи­тал, а бо­гу вы­го­ва­ри­вал за все бе­ды и не­уст­рой­ст­ва.

    - Митрошеньку-то помяни, - на­пом­ни­ла мать.

    - Я за не­го жи­во­го лоб на­мо­зо­лил, а что тол­ку? А уж мёрт­вый он как-ни­будь сам прист­ро­ит­ся, без греш­ных мо­литв. И во­об­ще, у ме­ня за Мит­ро­ху на бо­га большая оби­да, так что и мо­лит­ва на ум ней­дёт.

    - Ой, не гре­ши, Па­ля! Прям пе­ред об­ра­за­ми та­кие ре­чи го­во­рить!… Бо­женька-то всё слы­шит, вишь, так и зыр­ка­ет на те­бя.

    - Вот и пусть пос­лу­ша­ет! Че­го то­му бо­гу мо­литься, ко­то­рый не ми­лу­ет? По­го­ди, пос­мот­рим ещё, как же­ребья ля­гут, ког­да зем­лю де­лить нач­нём. Так я, мо­жет, и вов­се эти об­ра­за в хлев выс­тав­лю. Бу­дет тог­да на ско­ти­ну зыр­кать.

    Потом Пла­тон вспом­нил, что в до­ме пос­то­рон­ний, и прек­ра­тил бу­зу. По­вер­нул­ся к гос­тю, си­дя­ще­му на краю по­ла­тей, за­поз­да­ло спро­сил:

    - Зовут-то те­бя как?

    - Горислав Бо­ри­со­вич.

    Ишь, как важ­но! Был бы ты Бо­ри­со­ви­чем, так не про­сил­ся по му­жиц­ким из­бам на ноч­лег. А имеч­ко не прос­тое… Из ску­фей­ни­ков, что ли, гость? Хо­тя свят­цы лис­тал, а Го­рис­ла­ва не ви­дал. Та­кое имя ска­зоч­но­му ца­ре­ви­чу под­хо­дя­ще, а не ску­фей­ни­ку. Царь Бо­рис в сказ­ках час­то бы­ва­ет, а сы­нок у не­го Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, по­лу­ча­ет­ся. Мо­жет, и вправ­ду гость из Бе­ло­водья при­шёл?

    Ничего не при­ду­мал и ска­зал прос­то:

    - А ме­ня Пла­то­ном кли­чут.

    - Очень приятно, - сог­ла­сил­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич и про­бор­мо­тал как бы са­мо­му се­бе: «Что мо­жет собст­вен­ных Пла­то­нов и быст­рых ра­зу­мом Нев­то­нов Рос­сий­ская зем­ля рож­дать»…

    Опять не­по­нят­но. Еже­ли стран­ник из за­вет­но­го царст­ва, от­ку­да у не­го барс­кая при­ба­ут­ка, ко­то­рую Пла­тон не раз слы­шал от ка­зён­ных пу­те­шест­вен­ни­ков, ког­да в свою оче­редь де­жу­рил на подс­та­ве. Там каж­дый вто­рой про­ез­жа­ющий, ус­лы­хав, что ве­зёт его Пла­тон, не­мед­ля вспо­ми­нал быст­ро­го Нев­то­на. Пла­тон уже и га­дать бро­сил, что сие оз­на­ча­ет и ка­кой Нев­тон к не­му в свой­ст­вен­ни­ки нап­ра­ши­ва­ет­ся.

    Потеснив крос­на, при­сел на лав­ку, поп­ро­сил, из­бе­гая на­зы­вать гос­тя по име­ни:

    - Рассказал бы ты нам, что за стра­на та­кая - Бе­ло­водье. А то сма­ни­ва­ешь, а как там лю­ди жи­вут, не го­во­ришь.

    - Страна как стра­на, лю­ди жи­вут, рус­ские, хо­тя ино­род­цев то­же до­вольно. Но рус­ских больше. Мо­лоч­ных рек не­ту, ки­сельных бе­ре­гов то­же не обе­щаю, но лю­ди жи­вут луч­ше, чем здесь; вся­ко де­ло - сыт­нее. И всё бы хо­ро­шо, да из­ба­ло­вал­ся на­род. Ка­за­лось бы, зем­ля вольная, на­ло­ги лёг­кие, по­вин­нос­тей - кот нап­ла­кал… жи­ви - не хо­чу. А и в са­мом де­ле, вы­хо­дит - «не хо­чу».

    - Так и будет, - по­ки­вал Платон. - От лег­кос­ти зав­сег­да ба­ловст­во про­ис­хо­дит. А ты, зна­чи­ца, ме­ня к се­бе в му­жи­ки хо­чешь за­пи­сать… Я-то га­дал, кто ты та­ков, с ви­ду не му­жик и не ба­рин, от од­них отс­тал, к дру­гим не прис­тал. А ты - тот ба­рин, что без му­жиц­кой по­мо­ги жи­вёт. Те­перь ты мне по­нят­ный. У нас о та­ких то­ко сказ­ки рас­ска­зы­ва­ют, а ны­не сво­ими гла­за­ми пог­ля­дел. Но во мне ты, ба­ри­нок, прос­чи­тал­ся, я к те­бе в ра­бо­ту не пой­ду.

    - И правильно, - ни­чуть не сму­тив­шись, от­ве­тил Го­рис­лав Борисович. - У нас кто взап­рав­ду хо­чет ра­бо­тать, тот зем­лю бе­рёт и на се­бя ра­бо­та­ет. А на чу­жо­го дя­дю - за­чем? На дру­гих бат­ра­чит только пьянь бесп­ро­буд­ная: не за деньги, а за бу­тыл­ку.

    - И за­чем тог­да мы те­бе?

    - За так. Тут вы бьётесь как ры­ба об лёд, да всё без тол­ку, а там людьми бы за­жи­ли. Хо­зяй­ст­во бы за­ве­ли, это­му не че­та. Ко­ро­ву, а то и две…

    - Кормов где на две ко­ро­вы взять? Ме­ри­на и то про­кор­мить не мо­жем, всю со­ло­му с кры­ши стра­ви­ли.

    - Я же го­во­рю, угодья у нас вольные. Столько тра­вы про­па­да­ет - больно смот­реть. И на­лог на зем­лю ма­лый, а по­душ­но­го и вов­се нет. Шко­ла, опять же, для де­ти­шек бесп­лат­ная. Вот ты сам-то гра­мот­ный?

    - Грамотный-то гра­мот­ный, а тол­ку? Чуть ко­го в по­ня­тые хва­тать - сра­зу Пла­то­на, он, мол, гра­мо­те зна­ет!… Тьфу, луч­ше бы её и не бы­ло!

    - Не гре­ши, гра­мо­та - де­ло по­лез­ное.

    - Полезно, что в рот по­лез­ло. А из гра­мо­ты тво­ей щей не сва­ришь. Ещё че­го у вас хо­ро­ше­го на му­жиц­кий горб на­па­се­но?

    - Зря ты так го­во­ришь. Ко­му это нуж­но - му­жи­ка оби­жать, да и за­чем?

    - Вот и я спра­ши­ваю, за­чем? Чи­нов­ник по го­су­да­ре­вым де­лам едет, а гу­же­вую по­вин­ность му­жик не­сёт. До­ро­ги ле­том чи­нить, а зи­мой от сне­га чис­тить - му­жи­ка сго­ня­ют. Сол­да­ти­ки на ма­нёв­ры идут, а под­вод­ная по­вин­ность опять на му­жи­ке. Бо­га­тый от этой ма­еты от­ку­пит­ся, а бед­ный в на­ту­ре за всё от­ве­ча­ет. При­дум­ки го­су­да­ре­вы, а ло­шад­ки да ру­ки - му­жиц­кие.

    - У нас та­ко­го нет. До­ро­ги чи­нят от каз­ны, на большие рас­сто­яния на­род по же­лез­ной до­ро­ге до­би­ра­ет­ся, что чи­нов­ник, что прос­той че­ло­век, всё еди­но. По трак­там то­же ка­зён­ный транс­порт хо­дит. А же­лез­ных до­рог у нас мно­го.

    - Чугунка, что ли? То­же страх гос­по­день, не при­ве­ди уви­дать…

    - А я бы по­ехал на чугунке! - по­дал го­лос из-за печ­ки Ми­ки­та.

    - Цыц, пост­ре­лё­нок! Вот вы­рас­тешь, заб­ре­ют те­бе лоб, и по­едешь на чу­гун­ке пря­мо на вой­ну. А там те­бе тур­ка бри­тую баш­ку саб­лей сни­мет.

    - С этим у нас то­же легче, - ввер­нул Го­рис­лав Борисович. - Вот вы сколько лет слу­жи­те?

    - Этого я те­бе, доб­рый че­ло­век, не ска­жу.

    - Тайна, что ли?

    - Тайны нет, прос­то сам не знаю. Го­во­рят, ка­кое-то пос­лаб­ле­ние сол­да­ти­кам то ли выш­ло, то ли ожи­да­ет­ся. В преж­ние вре­ме­на, до Крымс­кой кам­па­нии, всё прос­то бы­ло: в сол­дат­чи­ну, что на смерть, род­ным уж не дож­даться. Двад­цать пять лет не шут­ка, ро­ди­те­ли по­мер­ли, же­на по ру­кам пош­ла, од­но сло­во - сол­дат­ка. Так отс­тав­ной в де­рев­ню и вер­таться не бу­дет. По­лу­чит на­дел по­дальше от род­ных мест да за­пи­шет­ся в вольные хле­бо­паш­цы. А то - в ме­ща­не, ес­ли де­неж­ка ка­кая-ни­ка­кая скоп­ле­на. По­пы отс­тав­ных сол­дат да­же не вен­ча­ют, у не­го, по­ди, в каж­дом го­ро­де, где на зим­них квар­ти­рах сто­яли, су­да­руш­ка есть. А сол­да­ту и не­вен­ча­ну хо­ро­шо. Най­дёт се­бе вдо­вуш­ку, с ней и жи­вёт. С сол­да­та гос­подь не спра­ши­ва­ет, сол­датс­кий грех весь на на­чальстве. А те­перь, го­во­рят, служ­ба бу­дет не та­кая дол­гая, лет, мо­жет, де­сять, но за­то по­том в за­па­се быть до са­мыя смер­ти. То­ка слу­жи­вый к мес­ту приг­ре­ет­ся, жиз­ню ка­кую ни есть на­ла­дит, а тут - вой­на! Зна­чит, всё бро­сай и по­жал­те уми­рать. А оно то­му, кто сол­дат­чи­ну уже от­был, ку­да как больнее.

    - Это ес­ли большая вой­на. Так она ред­ко слу­ча­ет­ся.

    - Не ска­жи… Фран­цу­за в две­над­ца­том го­де ка­жет­ся живьём в зем­лю уры­ли, так би­то­му ней­мёт­ся, вот они нам и за­да­ли тас­ку в Крымс­кую кам­па­нию. Опять же, то тур­ка бун­ту­ет, то по­ляк. По­ляк, он за­бав­ник, на шты­ке ви­сит, а но­гой дряз­га­ет…

    - Откуда у те­бя ужа­сы та­кие?

    - Так ведь мы то­же не в ле­су жи­вём. Сол­да­ти­ки отс­тав­ные и к нам за­хо­дят, рас­ска­зы­ва­ют. Ху­же, мол, нет польско­го се­ме­ни, по­ка весь их по­га­ный род не из­ве­дёшь, бу­дут бун­то­вать.

    Гость по­ка­чал го­ло­вой в сом­не­нии, но не по­пе­ре­чил, вер­нул раз­го­вор в свою сто­ро­ну.

    - Всё-таки у нас жи­вёт­ся про­ще. Мир те­бе не указ, каз­не зап­ла­тил, что по­ло­же­но, и ты - вольный че­ло­век. А та­ко­го, что­бы кры­ши по вес­не раз­би­рать, у нас не во­дит­ся. Я и вов­се со­ло­мен­ных крыш в на­ших кра­ях не ви­дал.

    - Дранью, что ли, кроют? - спро­сил Пла­тон.

    - Кроют, хо­тя не только дран­кой, но и же­ле­зом, и по-вся­ко­му…

    - Дранью, ко­неч­но, основательней, - сог­ла­сил­ся Платон, - но со­ло­мой - спо­рей. Опять же, ес­ли бес­кор­ми­ца…

    - Да го­во­рят же, не бы­ва­ет у нас бес­кор­ми­цы. На­ро­ду ма­ло, а тра­вы та­кое раз­долье, что страсть бе­рёт. Уж на ко­ро­ву-то всег­да на­ко­сишь.

    - Твоими бы ус­та­ми да мёд пить… Вот чую я, че­го-то ты не до­го­ва­ри­ва­ешь. Еже­ли у вас так слад­ко, то по­че­му на­род пьёт?

    - Избаловался, - жёст­ко от­ве­тил Го­рис­лав Борисович. - Ты ду­ма­ешь, лю­ди только с го­ря пьют? Вон, со­се­ди ва­ши, ор че­рез за­бор ва­лит, а ка­кое у них го­ре, ска­жи на ми­лость?

    - Алёна у них по­мер­ла третьего дня, - по­яс­ни­ла Фектя. - Хо­ро­шая бы­ла дев­ка, царст­во ей не­бес­ное. На ли­цо, прав­да, не за­да­лась, вос­пой её по­щед­ри­ло, а так справ­ная бы­ла. Из-за этой щед­ро­ви­тос­ти за­муж её ник­то не взял, до са­мой смер­ти в дев­ках про­си­де­ла.

    - Ты ври, да не завирайся, - в ко­то­рый уже раз оса­дил же­ну Платон. - По­ду­ма­ешь, вос­па! У дру­гих ха­ря ещё страш­ней, а за­муж вы­хо­дят. А у Ша­пош­ни­ко­вых кто дев­ку возьмёт? Пор­че­ный на­ро­диш­ко, мол­ва о них по всей во­лос­ти. Оно и по име­ни вид­но. Бы­ли бы они Ша­пош­ни­ко­вы - лю­ди бы их­ний ко­рень ви­де­ли; хоть в преж­ние вре­ме­на, но бы­ли в ро­ду мас­те­ра, шап­ки ва­ля­ли. Бы­ли бы Са­пож­ни­ко­вы - то­же по­нят­но. А так, не пой­ми что, божья оп­лош­ка. Опять же, при­да­ное у Алё­ны ка­кое? Она бы и нат­ка­ла, и нап­ря­ла, так ведь ка­кую ма­лость ни сде­ла­ет, Фе­дос всё из ук­лад­ки вы­та­щит и в ка­бак сне­сёт. У род­ной до­че­ри во­ро­вал! Дру­гой бы лю­дям в гла­за смот­реть не мог, а этот знай по­хо­ха­ты­ва­ет. И сей­час они не с го­ря пьют, а Алё­ни­ну ук­лад­ку про­пи­ва­ют.

    - Вот и у нас та­ких много, - по­ды­то­жил Го­рис­лав Борисович. - По­это­му пе­ре­се­лен­цев пус­ка­ют только непьющих. Еже­ли доб­рая семья едет, вро­де вас, то её про­пус­ка­ют, и уст­ро­иться по­мо­гут, и всё, что на­до… А ко­то­рые за­бул­ды­ги - тех нам не на­до, ез­жай дальше.

    - А как уз­нать? С ви­ду он та­ким ра­зум­ни­ком гля­дит, что хоть в исп­рав­ни­ки ставь, а внут­ри не че­ло­век, а пе­на пив­ная. Вот только в ду­шу не заг­ля­нешь, чу­жая ду­ша по­тём­ки.

    - Душа де­ла­ми выс­ве­чи­ва­ет­ся. Оно вид­но, кто на зем­ле ра­бо­та­ет, а кто на ней сид­нем си­дит да на со­седс­кую жизнь за­ви­ду­ет. Вот та­ких гос­тей нам не на­до, и без то­го не зна­ешь, ку­да от та­ко­го лю­да де­ваться.

    - Во! - подт­вер­дил Платон. - А сам го­во­рил, что у вас ми­ру влас­ти не да­де­но. Нет уж, му­жик от ми­ра - ни­ку­да.

    - Это не мир ре­ша­ет.

    - А ес­ли на­чальство, то ещё ху­же. У ми­ра ка­кая-ни­ка­кая со­весть есть, а у на­чальства её и в за­во­де не бы­ва­ло. Только и бу­дет кровь тя­нуть: или пла­ти, или мы те­бя от­сю­да в три шеи по­го­ним.

    - И не на­чальство то­же. Оно так са­мо по­лу­ча­ет­ся, вро­де как чу­дес­ным об­ра­зом. Ко­то­рые та­мош­ние, им ни­че­го не бу­дет, хоть до смер­ти упей­ся, а при­ез­жим - нельзя. Вы­ки­нет, что гни­лой оба­бок из кор­зи­ны: иди, мол, к се­бе, там и пей.

    - Да-а… - про­тя­нул Платон. - А ещё рас­ска­жи, что до­би­раться ту­да нуж­но тай­ной тро­пой, по об­ла­ку, а на пу­ти гро­мов­ник си­дит, и то­го, кто на спрос не так от­ве­тит, по са­мые нозд­ри в зем­лю вби­ва­ет. Эх, жаль Шу­рён­ка, уже ус­ну­ла, она лю­бит та­кие сказ­ки слу­шать.

    - А ты не смейся, - ти­хо ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Да­вай хоть завт­ра вдво­ём схо­дим на час да пог­ля­дим, ка­ко­ва до­ро­га. До са­мо­го кон­ца не дой­дёшь - да­ле­ко, а на до­ро­гу пог­ля­дишь. Тог­да и пой­мёшь, где я сов­рал, а где прав­ду ска­зал.

    - Слушай, - до­гад­ли­во воск­лик­нул Платон. - А мо­жет, ты рас­кольник? Скоп­цы, го­во­рят, так вот лю­дей и сма­ни­ва­ют в свою ве­ру. Только я на это не сог­лас­ный. Мо­жет, я и пло­хо тут о бо­ге го­во­рил, а всё од­но это мой бог, и ва­ше­го мне не на­до.

    - Так ведь я ска­зал уже: и пра­вос­лав­ные жи­вут, и ино­вер­цы, всяк в ка­ко­го бо­га хо­чет, в то­го и ве­ру­ет.

    - Говорить-то ты го­во­ришь, а ка­ко­во там на са­мом де­ле? С ви­ду яб­лоч­ко на­лив­ное, а не ос­ком­ное ли? По­ка не от­ку­сишь - не споз­на­ешь.

    - Я ж те­бе пред­ла­гал: схо­дим да пос­мот­рим…

    - Туда схо­дим, а об­рат­но как? Ста­ру­хи бол­та­ют, буд­то бы смер­тынька так­же по де­рев­ням хо­дит, уго­ва­ри­ва­ет: пош­ли, му­жи­чок, пог­ля­дим, ка­ко­во на том све­те слад­ко жи­вёт­ся. Схо­дить-то с ней мож­но, и путь не­да­лё­кий, нав­ро­де как ты обе­щал­ся, то­ка на­зад не пу­ща­ют.

    - Вот уж на смерть я ни­чуть не похож! - гость усмехнулся. - И те­лом не вы­шел, и де­лом. С ко­сой то­же уп­рав­ляться не умею.

    - С ко­сой только Ма­ра хо­дит, ко­то­рая на­род, что тра­ву ко­сит, а смер­тынька и так при­ду­шит, без косы, - раз­дал­ся из стря­пу­ще­го уг­ла Шур­кин го­ло­сок.

    Значит, и дев­чон­ка не спит, слу­ша­ет соб­лаз­ни­тельные раз­го­во­ры про­хо­же­го че­ло­ве­ка.

    - Ой, по ко­му-то вож­жи плачут! - пре­дуп­ре­дил Пла­тон.

    Шурка бы­ла от­цо­ва лю­би­ми­ца, всерьёз стро­жить дев­ку Пла­тон не мог, хо­тя вож­жи по­ми­нал час­тенько.

    - В са­мом деле… - спох­ва­тил­ся гость, - де­тям дав­но по­ра спать, а я тут бол­таю. Бог с ним, Бе­ло­водьем, да с кра­си­вой жизнью. На­зад пой­ду, при­ве­дёт у вас ос­та­но­виться - до­го­во­рим. А мне с ут­ра в го­род на­до. Я вот ду­маю, мож­но у вас ко­го под­ря­дить до го­ро­да до­ехать?

    - Подрядить-то мож­но, бы­ли бы де­неж­ки.

    - Ну а ты за сколько взял­ся бы до­вез­ти?

    - Это де­ло непростое… - за­дум­чи­во про­тя­нул Платон. - Но­не­ча са­мая рас­пу­ти­ца - ни в са­нях, ни на те­ле­ге. Опять же, ло­шадь не­корм­ная, све­зёт ли?

    - Так сколько?

    - Четвертак! - вы­па­лил Пла­тон и сам ис­пу­гал­ся сво­ей наг­лос­ти.

    Путник, к его удив­ле­нию, не воз­му­тил­ся, а слов­но бы счи­тать при­нял­ся про се­бя, только что пальцев не за­ги­бал.

    - А сколько вёрст до города? - спро­сил он дав­но ожи­да­емое.

    - Вёрст трид­цать пять будет, - объявил Пла­тон и, ре­шив, что врать сле­ду­ет до кон­ца, до­ба­вил: - С га­ком.

    - А га­ку сколько?

    - Так кто ж его считал? - рас­су­ди­тельно от­ве­тил Платон. - У нас вёрс­ты не­ме­ря­ные.

    - За двугривенный, - пред­ло­жил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Эх, что с то­бой делать… - про­тя­нул Пла­тон, не смея ве­рить удаче. - Све­зу и за двуг­ри­вен­ный, за хлеб за твой. То­ка тог­да да­вай спать, а то завт­ра ра­ненько вы­ез­жать нуж­но, по­ка с ут­ра при­мо­ро­же­но. Ино за­вяз­нем в гря­зи, ни чет­вер­так не по­мо­жет, ни рупь цел­ко­вый.

    Ни из-за печ­ки, ни с кар­зи­ны, ни да­же с пе­чи не до­но­си­лось ни еди­но­го зву­ка: ник­то не спал, но все по­ни­ма­ли - идёт де­неж­ный раз­го­вор, в ко­то­рый со­ваться нельзя. И не­ве­ли­ки деньги: двад­цать ко­пе­ек, а ко бла­гов­ре­ме­нии и они вы­ру­чат.

    В до­ме быст­ро во­ца­ри­лась ти­ши­на, по­ку­да не на­ру­ша­емая хра­пом, лишь сквозь сте­ну из со­сед­не­го про­ул­ка до­но­си­лись зву­ки ша­пош­ни­ковс­ко­го по­гу­ля­ния:

    

    Как хо­те­ла ме­ня мать

    Да за пя­то­го от­дать!

    А тот пя­тый, пьяни­ца проклятый -

    Ой, не от­дай ме­ня, мать!

    

* * *

    

    Передел зем­ли - шту­ка неп­рос­тая, час­то его де­лать не ста­нешь. Оно и бо­га­те­ям тя­же­ло, и бед­но­те. Только нач­нёшь на­воз на по­ле рас­ки­ды­вать, а - пе­ре­дел, и зем­ли­ца твоя вмес­те с тво­им зо­ло­том отош­ла к дру­го­му. Опять же, у од­но­го зем­ля сыз­дав­на нах­леб­ле­на, а у дру­го­го всей ско­ти­ны - та­ра­ка­не на ар­ка­не, так он зем­лю по­су­ху во­ро­шит, от­че­го она неп­лод­на. Та­ко­му без­дельни­ку пе­ре­дел в ра­дость, ху­же чем есть, всё рав­но не бу­дет.

    Мужику ос­но­ва­тельно­му, чей го­лос на ми­ру вес­ко зву­чит, ка­за­лось бы, от пе­ре­де­ла од­на мо­ро­ка, но и тут чёрт под но­ги хвост пос­те­лил. На­де­лы да­ют­ся семье по чис­лу душ му­жес­ка по­ла. На­ро­дит­ся у ко­го пар­ни­шеч­ка, тот сра­зу на­чи­на­ет кри­чать, что пе­ре­дел по­ра уст­ра­ивать. Хо­ро­шо, ес­ли в со­сед­ней семье ста­рик или мла­де­нец прес­та­вит­ся, тог­да мир та­кие де­ла без пе­ре­де­ла ре­ша­ет: од­но­му го­ре вдвой­не, дру­го­му вдвой­не счастье. А как вду­ма­ешься: что же это за счастье - на чу­жой бе­де? Не­да­ром го­во­рят: в ми­ру жить, в гре­хах хо­дить. И жаль со­се­да, но ко­ли у не­го сы­нок по­мер, а у те­бя на­ро­дил­ся, то зем­ля долж­на быть пе­ре­де­ле­на. Тут мир жа­лос­ти не зна­ет, в ми­ру, что на юру - жить хо­лод­но.

    Закон ве­лит пе­ре­де­лы зем­ли со­вер­шать не ре­же, чем раз в две­над­цать лет, а ча­ще… да хоть каж­дый год. И хо­тя сра­зу пос­ле объявле­ния во­ли уре­зан­ная мирс­кая зем­ля бы­ла по­де­ле­на, но хо­ле­ра и ве­сен­ний не­до­корм прош­лись по са­мым бед­ным семьям, так что вес­кий го­лос бо­га­те­ев пос­та­но­вил: быть пе­ре­де­лу. Оно и по­нят­но: ку­лац­кие дет­ки с го­ло­ду­хи не мрут, вот и нуж­но, по­ка на­ро­диш­ку по­меньше, зем­лю пе­ре­верс­тать. А что на­воз уже на по­лях, то то­му, у ко­го две ло­ша­ди да корова, - на­во­зу не за­ни­мать.

    Платон злил­ся, ру­гал всех и вся чёр­ны­ми сло­ва­ми, но весь мир пе­ре­орать не мог. Ког­да Сав­ва По­та­пов с гор­лас­ты­ми Ша­пош­ни­ко­вы­ми в од­ну ду­ду ду­ют, Са­вос­тин го­лос не зву­чит.

    Жеребья ме­тать соб­ра­лись пря­мо на по­ле. Тут же был приг­ла­шён­ный уезд­ный зем­ле­мер, уже пе­ре­верс­тав­ший всё по­ле по-но­во­му. Оно, мо­жет, и хо­ро­шо: меньше по­лос, зна­чит, меньше зем­ли под ме­жа­ми, да только Са­вос­ти­ным те­перь не три на­де­ла дос­та­нет­ся, а два; Мит­ро­хин пай ото­шёл об­щест­ву.

    Прежде, го­во­рят, же­ребья и впрямь ме­та­ли на кон, но по­том объяви­лись сре­ди му­жи­ков умельцы, ко­то­рые, не гля­дя, на­вост­ри­лись же­ре­бий ки­дать так, что он всег­да нуж­ной сто­ро­ной ло­жил­ся. Эти зав­сег­да се­бе луч­шие по­ло­сы от­би­ра­ли. А у дру­го­го, как ни кинь, всё клин вы­па­да­ет. По­это­му те­перь от преж­не­го только по­име­но­ва­ние ос­та­лось, мол, же­ребья ме­тать бу­дут. А на са­мом де­ле ме­че­ные чур­ки предс­то­яло та­щить из шап­ки. Сам Пла­тон и ме­тил: он гра­мот­ный, ему и кни­ги в ру­ки.

    - Резы твои, знать, и шап­ке тво­ей быть, - пос­та­но­вил Потапов. - Что­бы не кри­чал опос­ля, буд­то те­бя кто по­ма­нул.

    - Чего всё меня? - зак­ри­чал Пла­тон больше для по­ряд­ка.

    - А то да­вай из мо­ей тянуть? - пред­ло­жил Фе­дос Ша­пош­ни­ков, стя­ги­вая с го­ло­вы вет­хий тре­ух, в ко­то­ром хо­дил и зи­мой, и ле­том.

    - Твоя шап­ка драная, - от­ре­зал Сав­ва, сквозь её же­ребья ви­дать. И вши­вый ты, я с тво­ей шап­ки тя­нуть брез­гую.

    - Тогда свою ски­дай!

    - Вот ещё! Так я и поз­во­лю те­бе гряз­ны­ми ла­па­ми в свою шап­ку со­ваться. Ре­зы Са­вос­ти­ны, так и шап­ка Са­вос­ти­на, что­бы чест­но.

    Платон уже не ру­гал­ся. Че­го шу­меть, ес­ли у них всё ре­ше­но? Мо­жет, хоть из сво­ей шап­ки свой жре­бий вы­па­дет доб­рым.

    Федос нак­ло­нил­ся, наб­рал зем­ли, при­нял­ся на­ти­рать ла­до­ни, что­бы хо­ро­шая чур­ка так­же лип­ла к ру­кам, как уна­во­жен­ная зем­ля.

    - Ну-кася, пус­ти!

    Федос дол­го во­ро­чал ла­пой в шап­ке, по­том, заж­му­рив­шись, вы­та­щил чур­ку.

    - Й-ех! - зак­ри­чал он. - Свез­ло! Всег­да бы так!

    В тол­пе за­го­мо­ни­ли. Фе­дос умуд­рил­ся с пер­во­го ра­за вы­та­щить луч­шую по­ло­су на са­мой се­ре­ди­не по­ля, где ещё с осе­ни По­та­пов рас­ки­дал нес­колько те­лег на­во­за. Ми­ро­ед кряк­нул, но не ска­зал ни­че­го, лишь ког­да Фе­дос ото­шёл от шап­ки, сам шаг­нул впе­рёд, вес­ко объявив:

    - Моя оче­редь!

    Никто не воз­ра­жал, а Пла­тон и по­дав­но. Ре­зы его, шап­ка, опять же, его, зна­чит, и оче­редь ему пос­лед­няя. Не му­жиц­ки­ми пальца­ми чур­ки на ощупь раз­ли­чать, а всё бе­ре­жё­но­го бог бе­ре­жёт: рез­чи­ку вы­бо­ра нет.

    Мужики под­хо­ди­ли один за дру­гим, тя­ну­ли жре­бии, от­хо­ди­ли, кто пло­щад­но ру­га­ясь, кто до­вольно пок­рях­ты­вая. Ра­до­ваться вслух, как Фе­дос Ша­пош­ни­ков, бы­ло неп­ри­лич­но. Пла­тон сто­ял с шап­кой в ру­ках, как ни­щий под ок­ном, и пос­те­пен­но всё больше мрач­нел. Один за дру­гим уп­лы­ва­ли луч­шие кус­ки зем­ли, слов­но со­се­ди вы­би­ра­ли до­лю зря­чей ру­кой. Ос­та­ва­лось на­де­яться, что не­дог­ля­дел че­го или спу­тал в об­щей не­раз­бе­ри­хе. Хо­тя, ку­да там на­де­яться, гла­за при се­бе, ку­да хо­те­ли, ту­да гля­де­ли. И ког­да пос­лед­ним ото­шёл, уно­ся свой жре­бий, гуг­ни­вый Ванька Зай­цев, Пла­тон поп­рос­ту вы­вер­нул шап­ку, и на зем­лю па­ли две ок­ра­ин­ных чур­ки, не­су­щих са­мую ху­дую до­лю. Один кли­ны­шек на пес­ке у до­ро­ги, а вто­рой - суг­ли­нок под ле­сом. Клин - это не по­ло­са, на ней с сош­кой не раз­вер­нёшься и, как ни ста­рай­ся, ров­ной па­хо­ты не вый­дет. При до­ро­ге вся­кий про­хо­жий сор­вёт на про­бу ко­ло­сок, и к жат­ве так про­ре­дят по­сев, что и уби­рать бу­дет не­че­го. А у ле­са, как ни бей­ся, всег­да сор­ня­ки. Пот­ра­вы от ка­ба­нов и зай­цев там то­же са­мые большие. Не де­ло, что­бы все нес­частья в од­ну семью, а поп­ро­буй про­тив ми­ра и судьбы сло­во ска­жи: кольями по­бить мо­гут. Сам чур­ки ре­зал, сам шап­ку дер­жал - жа­луй­ся на не­до­лю ко­му хо­чешь. От ми­ра жа­лос­ти не дож­дёшься, не свой же пай ус­ту­пать, вот и мол­чат сму­щён­но, лишь Фе­дос и здесь не умол­чал, бряк­нул вслух:

    - Во как, бог не Ми­кеш­ка, всю прав­ду ви­дит.

    И то вер­но, ник­то как бог: он та­лан не по­ров­ну де­лит и, ко­го за­хо­чет, без­вин­но со све­ту сжи­ва­ет.

    Платон уро­нил шап­ку на прок­ля­тые чур­ки и мед­лен­но поб­рёл из кру­га.

    - Батя, ты куда? - Ми­ки­та, ко­то­ро­му как му­жи­ку бы­ло поз­во­ле­но при­сутст­во­вать при раз­де­ле зем­ли, так ни­че­го и не по­нял.

    Платон не обер­нул­ся. Ми­кит­ка подх­ва­тил об­ро­нен­ную шап­ку и ни­ко­му не нуж­ные же­ребья и по­бе­жал сле­дом.

    Ноги са­ми ве­ли в ка­бак. Сын по­мер, Пла­тон на трез­вую ду­шу го­ре­вал, а тут… семьёй по ми­ру ид­ти - счи­тай, та же смерть.

    Кабак по ви­ду та же из­ба, а сто­ит по­пе­рёк все­го мирс­ко­го стро­ения. В нор­мальную из­бу вход с про­улоч­ка, на до­ро­гу гля­дят лишь ок­на, под ко­то­ры­ми тя­нут Ла­за­ря мирс­кие зах­ре­бет­ни­ки. По­то­му у де­ре­венс­ких бо­га­чей под ок­на­ми па­ли­сад­ни­чек раз­бит, от­го­ро­диться цве­точ­ка­ми от людс­кой ху­до­бы. А в ка­бак да в цер­ковь зав­сег­да с ули­цы вход. У ка­ба­ка ещё и ко­но­вязь не по­ле­нят­ся пос­та­вить: ми­лос­ти про­сим, гос­ти до­ро­гие!

    Покамест в ка­ба­ке бы­ло пус­то, все му­жи­ки соб­ра­лись на де­лёж зем­ли, но це­ло­вальник - Иван Гор­де­ич - сто­ял на по­ро­ге, ожи­дая пи­ту­хов. Знал, что се­год­ня день вы­даст­ся го­ря­чий, од­ни при­дут спрыс­нуть ра­дость, дру­гие - за­лить го­ре.

    - Наше вам почтение, - при­ветст­во­вал це­ло­вальник Пла­то­на. Пла­тон был в ка­ба­ке гос­тем ред­ким, а к та­ким шин­карь от­но­сил­ся с осо­бым ува­же­ни­ем.

    - Батя, ба­тя!… - Ми­кит­ка дёр­гал от­ца за по­лу, но Пла­тон не слы­шал. Он сто­ял, тяж­ко со­об­ра­жая, че­го ра­ди его сю­да за­нес­ло. И лишь по­яв­ле­ние Фе­до­са Ша­пош­ни­ко­ва вы­ве­ло его из прост­ра­ции.

    - А, и ты тута! - зак­ри­чал Федос. - Дав­но по­ра, а то взял обы­чай: на­род в ка­бак, а он - деньгу в ку­лак! Пош­ли, хлоп­нем по чар­ке ве­дёр­ной, сра­зу жить лег­че ста­нет. Гос­подь пьяненьких лю­бит, пьяный и упа­дёт, да не рас­ши­бёт­ся, а и рас­ши­бёт­ся, так не до смер­ти, а и до смер­ти, так без му­че­ни­ев. Вот я на­ка­ну­не пос­лед­ний пя­так у Гор­де­ича спус­тил, так мне се­год­ня луч­шая зем­ля вы­па­ла. А ты ми­мо ка­ба­ка хо­дишь, за то те­бе и на­ка­за­ние. Пош­ли, пок­ло­ним­ся ба­ро­ну Што­фу, да чар­ке-су­дар­ке, гля­дишь, и те­бе слу­чай улыб­нёт­ся.

    Платон раз­вер­нул­ся и, не от­ве­тив, ко­со­ла­по по­шёл прочь. Из все­го ска­зан­но­го в ра­зум за­па­ла од­на фра­за «Гос­подь пьяненьких лю­бит».

    Дома уже всё зна­ли, дур­ные вес­ти ле­тят по­быст­рей стри­жа. Только ведь это де­ло та­кое, и зна­ешь, что бе­да идёт, а не ос­та­но­вишь. По­ка во­ро­та на за­сов зак­ла­ды­вал, глядь, бе­да пос­ре­ди из­бы на лав­ке си­дит.

    Платон про­шёл в гор­ни­цу, сдёр­нул за­на­вес­ку, по­ве­шен­ную, что­бы свя­тые не подг­ля­ды­ва­ли за срам­ной че­ло­ве­чес­кой жизнью, мрач­но ус­та­вил­ся в ли­ки.

    - Ну что, уд­ру­жи­ли? Те­перь не обес­судьте, по­жал­те к от­ве­ту…

    - Паля, не трожь бога! - зак­ри­ча­ла Фе­ок­тис­та, по­вис­нув на му­же.

    Стряслась гад­кая сва­ра. Фек­тя цеп­ля­лась Пла­то­ну за ру­ку и го­ло­си­ла дур­ным об­ра­зом, Шур­ка зах­лё­бы­ва­лась пла­чем, Пла­тон вы­ры­вал­ся и ры­чал: «По­руб­лю по­ган­цев, на рас­топ­ку пу­щу!» - лишь один Ми­ки­та наб­лю­дал про­ис­хо­дя­щее мол­ча, за­ме­рев на по­ро­ге. Со­се­ди, ко­неч­но, крик слы­ша­ли, но бе­жать не то­ро­пи­лись, о нес­част­ли­вом жре­бии Пла­то­на зна­ли уже все и со­чувст­во­вать пред­по­чи­та­ли из­да­ли.

    Наконец чёр­ный Пла­то­нов ку­лак при­ло­жил­ся Фек­те по му­са­лам.

    - Батюшки, убивают! - с го­тов­ностью взвы­ла Фе­ок­тис­та, втай­не до­вольная, что гнев му­жа нап­рав­лен уже не на божье бла­гос­ло­ве­ние, а пе­ре­ки­нул­ся на её го­ло­вуш­ку.

    Платон ра­зом ос­та­но­вил­ся и хму­ро ска­зал:

    - Чего рас­ку­дах­та­лась? Нас всех се­год­ня на де­ле­же уби­ло, так что позд­но кри­чать. Как жить-то бу­дем?

    Фектя гля­ну­ла на му­жа сквозь быст­ро на­те­ка­ющий си­не­вой фин­гал и зап­ла­ка­ла мол­ча и без­на­дёж­но.

    

* * *

    

    Не зря го­во­рит­ся, во­рон на до­бы­чу тя­нет. В тот же день, бли­же к ве­че­ру, объявил­ся воз­ле Пла­то­но­вой из­бы пе­ре­хо­жий ба­рин Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    На этот раз пре­лест­ные ре­чи сильно сму­ти­ли му­жиц­кую ду­шу, хо­тя бы­ла в рас­ска­зе ка­кая-то не­дос­ка­зан­ность. Это сказ­ка бы­ва­ет не­дос­каз­ка, а в прав­де всё долж­но быть по прав­де. За­то о пе­ре­се­ле­нии ку­да-ни­будь за Урал Пла­тон за­ду­мал­ся креп­ко. Зем­ля за Ура­лом вольная, и влас­ти, ска­зы­ва­ют, рус­ско­го му­жи­ка не оби­жа­ют, им для при­тес­не­ни­ев ино­род­цев хва­та­ет. Вот там жить мож­но, а про ска­зоч­ное Бе­ло­водье луч­ше бай­ки слу­шать.

    Последнее Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча за­де­ло за жи­вое.

    - Ну, хорошо, - оби­жен­но про­из­нёс он, - мне ты не ве­ришь, но дру­гим-то лю­дям по­верь! Да­вай, пой­дём завт­ра в Ефим­ко­во, я там те­бе по­ка­жу кой-че­го.

    - С че­го это мне в Ефим­ко­во хо­дить? За шесть вёрст лап­ти топ­тать.

    - Ты же только что со­би­рал­ся в пе­ре­се­лен­цы от­пи­сы­ваться. Зна­чит, в во­лость на­до ид­ти, от­пуск­ной би­лет брать, пас­порт вып­рав­лять. Без от­пуск­но­го би­ле­та ты не пе­ре­се­ле­нец бу­дешь, а бег­лый. Зна­чит, в во­лость на­до, к ста­но­во­му, а это че­рез Ефим­ко­во ид­ти. Вот вмес­те и пой­дём. Там я те­бе кое-что по­ка­жу, а то впус­тую бол­тать - только язык мо­зо­лить.

    - А то и пойдём! - вдруг сог­ла­сил­ся Платон. - Ло­шадь по­бе­ре­гу, ей всё од­но - па­хо­та или до­ро­га - стра­дать при­дёт­ся, пусть по­ку­до­ва от­дох­нёт, пеш­ком обер­нём­ся. Час ту­да, час об­рат­но, там уз­нать, по ка­ким дням ста­но­вой на­ез­жа­ет, а еже­ли он там, то ког­да ещё при­мет…

    - Паля, погодь, - жа­лоб­но про­тя­ну­ла Феоктиста. - Че­го ты взвил­ся, ров­но на ши­ло сел? Мо­жет, ещё не по­едем ни­ку­да, пе­ребьёмся как-ни­будь до сле­ду­юще­го пе­ре­де­ла.

    Вид у Фек­ти с под­би­тым гла­зом и за­рё­ван­ной ха­рей был не­убе­ди­тельный, так что Пла­тон от­ре­зал ре­ши­тельно:

    - Следующего пе­ре­де­ла сто лет ждать. Нет уж, луч­ше сра­зу - пан или про­пал.

    Наутро выш­ли в путь: Пла­тон в но­вых лап­тях и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич в ще­гольских сво­их штиб­ле­ти­ках.

    Дорога от го­ро­да до Ефим­ко­во тор­ная, на­чальство, слу­чись что, при­ез­жа­ет в ко­ляс­ке. От Кня­же­ва до Ефим­ко­во до­ро­га по­ху­же, идёт где по­лем, где лу­гом, а где и че­рез мок­рый лес. Мес­та пус­тые, на пу­ти все­го од­на де­ре­венька - Руб­цо­во - пол­то­ра де­сят­ка изб. А Ефим­ко­во не де­рев­ня, а се­ло, там не только ка­бак есть, но и цер­ковь, и съезжая из­ба. Во­лост­ное на­чальство, са­мое ближ­нее и от­то­го са­мое въедли­вое, бы­ва­ет не на­ез­да­ми, а в ого­во­рён­ные дни.

    Вышли из до­ма за­ут­ро, но в ско­ром вре­ме­ни по­па­ли в жес­то­чай­ший ту­ман. Хо­тя по до­ро­ге ид­ти - и в ту­ма­не не собьёшься. Раз­би­тая те­ле­га­ми ко­лея и троп­ка по бров­ке, где, сбе­ре­гая обувь, бре­дут стран­ни­ки. Че­го ещё же­лать иду­ще­му? По сто­ро­нам мо­ло­ко, а под но­га­ми, вся­ко де­ло, путь раз­ли­чи­мый.

    - Сам-то в Ефим­ко­ве жи­вёшь?

    - Можно ска­зать и так. Дом у ме­ня там куп­лен, вот я и при­ез­жаю на ле­то. А так я в го­ро­де.

    - Понятно… А про Бе­ло­водье за­чем врал?

    - Не врал, - стро­го от­ве­тил Го­рис­лав Борисович. - Дой­дём, всё по­ка­жу, ни­че­го в кар­ман не спря­чу.

    - Чой-то больно дол­го идём. По­ра бы уже Ефим­ко­ву быть, а ещё и Руб­цо­ва не ви­да­ли.

    - Ничего, ско­ро дой­дём.

    - Куда ско­ро? Го­во­рю же, Руб­цо­ва ещё не прош­ли.

    - Прошли, прош­ли. Прос­то за ту­ма­ном не ви­дать.

    - Дома при до­ро­ге, как это не ви­дать?! Вот она, до­ро­га-то!… - Пла­тон ткнул пальцем под но­ги и ах­нул от ис­пу­га и удив­ле­ния. На гря­зи, чуть под­сох­шей пос­ле ве­сен­ней рас­пу­ти­цы, чёт­ко от­пе­ча­тал­ся не­ви­дан­ный след, слов­но про­еха­ла те­ле­га с ко­лё­са­ми в пядь ши­ри­ной. Да и ко­лё­са не глад­кие, а в руб­цах да выс­ту­пах, вся­кий раз­ме­ром в два пальца.

    - Батюшки! Это что за страсть гос­под­ня?

    Горислав Бо­ри­со­вич гля­нул и от­ве­тил рав­но­душ­но, как так и на­до:

    - Колёсный трак­тор про­ехал. До­ро­га рас­кис­шая бы­ла, вот след и от­пе­ча­тал­ся.

    - Что ещё за трак­тор, прос­ти гос­по­ди?

    - Ну… - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­жал пле­ча­ми, не зная, как объяснить прос­тую вещь, - вот ты про па­ро­воз на же­лез­ной до­ро­ге слы­хал, так это поч­ти то же са­мое, только без рельсов. Пря­мо по зем­ле едет.

    - Врёшь! Ма­ши­ну на чу­гун­ке спе­ци­ально рельсой ско­ва­ли, а твоя стра­хо­вид­ла, еже­ли и впрямь на во­ле бе­га­ет, весь на­род по­пе­ре­да­вит!

    - Ну, ты простота! - ус­мех­нул­ся Го­рис­лав Борисович. - На­шёл че­го пу­гаться. На за­во­де ма­ши­на - де­ло са­мое обыч­ное, без рельсов сто­ит и ни­ко­го не да­вит…

    - Не ска­жи. Только и слы­хать: это­му на фаб­ри­ке пальцы отор­ва­ло, это­му ру­ку за­же­ва­ло… А ведь за­водс­кой ма­ши­не ез­дить не по­ло­же­но, на мес­те сто­ит.

    - Ладно, уболтал, - сдал­ся Го­рис­лав Борисович, - Только трак­то­ра пу­гаться всё рав­но не­за­чем. Же­ле­зо оно и есть же­ле­зо - мёрт­вое, без че­ло­ве­ка ни­ку­да не по­едет. А мы с то­бой, ни­как, приш­ли…

    Туман ра­зом опал, слов­но сдёр­ну­тый, с при­гор­ка отк­ры­лись ок­рест­нос­ти: се­рые не­па­ха­ные по­ля, пок­ры­тые за­бурьянев­шим прош­ло­год­ним быльём, не­олист­вен­ный по­ку­да лес, из­лу­чи­на ре­ки и де­рев­ня на бе­ре­гу. Долж­но быть, ког­да-то она бы­ла ве­ли­ка, и сей­час уце­лев­шие до­ма ока­за­лись рас­ки­да­ны один от дру­го­го, раз­де­лён­ные бес­чис­лен­ны­ми кра­пив­ны­ми пус­ты­ря­ми. Чуть в сто­ро­не воз­ле са­же­ной ро­щи, в ко­то­рой уга­ды­ва­лось клад­би­ще, тор­ча­ла об­луп­лен­ная кир­пич­ная баш­ня. И лишь при­выч­ный к раз­ру­хе взгляд мог уга­дать в ру­ине цер­ковь со сне­сён­ным ку­по­лом, на мес­то ко­то­ро­го наш­лёп­ну­та не­ле­пая плос­кая кров­ля.

    - Что это?… - вы­дох­нул Пла­тон.

    - Ефимки… - то есть Ефим­ко­во твоё. Я же го­во­рил, что ско­ро дой­дём.

    - Какое же это Ефим­ко­во? Ефим­ко­во - се­ло большое, ни­как двес­ти дво­ров, княжья усадьба, церк­ва ка­мен­ная! А тут - слов­но фран­цуз про­шёл. Еже­ли это цер­ковь, то ку­да ей­ный ку­пол по­де­вал­ся?

    - Была цер­ковь, по­том - клуб, ки­но кру­ти­ли, по­ка на­род в де­рев­не был. А что ку­пол сне­сён, так ты сам только вче­ра хо­тел ико­ны на лу­чи­ну по­ще­пать…

    - Ты ме­ня не путай! - за­ре­вел Платон. - Ико­ны - де­ло до­маш­нее, с ни­ми что хо­чу, то и во­ро­чу, а в церк­ви бог нас­то­ящий! И во­об­ще, в этой де­рев­не и со­ро­ка изоб не­ту! Ку­да на­род дел­ся? По­че­му по­ля заб­ро­ше­ны? Ку­да ты ме­ня за­вёл?

    - Куда шли, - ти­хо от­ве­тил Го­рис­лав Борисович. - Ефим­ко­во это. Только год у нас сей­час не ты­ся­ча во­семьсот шестьде­сят тре­тий, а ты­ся­ча де­вятьсот де­вя­нос­то тре­тий. В том ту­ма­не мы с то­бой сто трид­цать лет от­ша­га­ли.

    

* * *

    

    Соловый ме­рин Со­ко­лик, ис­то­щав­ший от ве­сен­ней бес­кор­ми­цы, с на­ту­гой та­щил гру­жё­ную те­ле­гу по ту­ман­ной до­ро­ге. На во­зу бы­ло уло­же­но ед­ва ли не всё ба­рах­ло, имев­ше­еся в семье Са­вос­ти­ных; мог­ли бы - и са­мую из­бу свер­ху на­ва­ли­ли бы. Фе­ок­тис­та ве­ла Со­ко­ли­ка под узд­цы, Пла­тон с Ми­кит­кой шли сза­ди, на при­гор­ках на­ле­гая грудью в по­мощь ле­да­ще­му Со­ко­ли­ку. От Ми­ки­ты тол­ку бы­ло нем­но­го, но и он ста­рал­ся, по­мо­гал ро­ди­те­лям. Шур­ка хво­рос­ти­ной под­го­ня­ла Ро­маш­ку, при­вя­зан­ную к те­леж­но­му зад­ку. Дру­гих жи­во­тов у Са­вос­ти­ных не сох­ра­ни­лось.

    Горислав Бо­ри­со­вич ша­гал впе­ре­ди, не гля­дя под но­ги, чутьём, при­ро­ду ко­то­ро­го сам не мог по­нять, на­хо­дя вер­ное нап­рав­ле­ние в мо­лоч­ной гу­ще ту­ма­на. Сей­час он по­ве­рить не смел, что его аван­тю­ра увен­ча­лась ус­пе­хом. Пла­тон, му­жик тёр­тый и мя­тый жизнью, не­до­вер­чи­вый по при­ро­де, при ви­де заб­ро­шен­ной, пус­ту­ющей зем­ли пре­об­ра­зил­ся. Он то и де­ло от­бе­гал с до­ро­ги, вы­ди­рал приг­ля­нув­шу­юся бурьяни­ну, осы­пал с кор­ня зем­лю, разг­ля­ды­вал, рас­ти­рал пальца­ми, ска­ты­вая в пи­лю­лю, ню­хал и ед­ва ли не на вкус про­бо­вал. «А это взять мож­но?» - спра­ши­вал он ед­ва ли не еже­ми­нут­но. «Можно». - «А ту по­ло­су?» - «И ту мож­но, хоть всё по­ле бери». - «А еже­ли я всё по­ле возьму, а по­том нач­ну зем­лю ис­по­лу сда­вать?» - «Ко­му? Кто на зем­ле ра­бо­тать хо­чет, тот её сам бе­рёт. Вон её сколько, все по­ля пус­ту­ют, бе­ри - не хо­чу…»

    После этих слов Пла­тон на­дол­го за­ду­мал­ся и, лишь ког­да они шли об­рат­но, спро­сил:

    - И всё же, что у вас за бе­да стряс­лась, что на зем­ле кор­мильца нет?

    - Беда из­вест­ная, и стряс­лась она ещё у вас и да­же преж­де ва­ше­го. Сам же го­во­рил: из­во­дят влас­ти му­жи­ка. Все тя­го­ты ему, а пос­лаб­ле­ний ни­ка­ких. Вот и из­ве­ли вко­нец. Те­перь-то спох­ва­ти­лись - ан позд­но! Не­ко­му ста­ло на зем­ле ра­бо­тать. Зем­ля не­па­ха­ная, а из го­ро­да лю­дей не за­ма­нишь. Да и ра­зу­чил­ся на­род в де­рев­не жить. Дач­ни­чать, вро­де ме­ня, мо­гут, а ра­бо­тать - нет.

    - Что ж вы тог­да едите? - не удер­жал­ся Пла­тон.

    - И не го­во­ри!… - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ус­мех­нул­ся и про­из­нёс не­по­нят­но: - Всё больше при­хо­дит­ся ге­не­ти­чес­ки мо­ди­фи­ци­ро­ван­ный им­порт ку­шать.

    - Я не буду, - твёр­до обе­щал Пла­тон.

    - Кто ж те­бя не­во­лит? Ты крестьянин, у те­бя всё своё.

    Эта бе­се­да слу­чи­лась уже на об­рат­ном пу­ти, а доп­режь они прош­лись по убо­гим ос­тат­кам се­ла Ефим­ко­ва, ко­то­рое умуд­ри­лось за сот­ню лет и наз­ва­ние своё пе­ре­пу­гать, об­ра­тив­шись в прос­тец­кие Ефим­ки. По счастью, не встре­ти­лось им ни трак­то­ра, ни про­пы­лён­но­го ав­то­бу­си­ка, ни ино­го ме­ха­низ­ма, спо­соб­но­го пе­ре­пу­гать ди­ко­го му­жи­ка. Уми­ра­ющая де­рев­ня по­ги­ба­ла ти­хо, с дос­то­инст­вом, как гас­нет в сво­ей из­бе пе­ре­жив­шая век ста­ру­ха. Кое-где ещё бро­ди­ли ку­ры, баб­ка Зи­на си­де­ла на ла­воч­ке и веж­ли­во поз­до­ро­ва­лась с иду­щи­ми, ни­чуть не уди­вив­шись пос­кон­ным пор­там и иво­вым ла­по­точ­кам дач­ни­ковс­ко­го гос­тя. На­ша обувь - чунь да ла­поть, Зи­на и са­ма в до­во­ен­ной мо­ло­дос­ти этих лап­тей тьму ис­топ­та­ла. При ско­пи­дом­ном де­ре­венс­ком хо­зяй­ст­ве в тех до­мах, где ещё теп­лит­ся жизнь, и сей­час мож­но най­ти ко­ва­ный кос­тык для пле­те­ния лап­тей. Слу­чись что с го­ро­дом, де­рев­ня и без са­пог обой­дёт­ся, бо­сой по сне­гу хо­дить не ста­нет. Од­на­ко слу­чи­лось, что хиз­ну­ла де­рев­ня, а го­род по­ку­да жи­вёт ге­не­ти­чес­ки мо­ди­фи­ци­ро­ван­ной им­порт­ной жизнью. Только как это объяснить ла­пот­но­му Пла­то­ну? Пла­то­новс­кая эти­ка по­доб­ных ве­щей не по­ни­ма­ет.

    В дом к Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу Пла­тон не за­шёл, а вот со­сед­нюю из­бу, сто­яв­шую че­рез два пус­ты­ря, ос­мот­рел вни­ма­тельно. Дом этот Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, пос­ле то­го как сыс­кал тро­пу в прош­лую Рос­сию, ку­пил яко­бы на дро­ва за три мил­ли­она руб­лей, что­бы по­се­лить в нём но­вых со­се­дей.

    Дом пон­ра­вил­ся не осо­бо: ни ла­вок, ни по­ла­тей - на чём спать при­ка­же­те? Кры­ша кры­та прос­мо­лен­ной бу­ма­гой - бу­дет ли стоять? - и как нас­чёт по­жа­ра? Печь, впро­чем, бы­ла справ­ная, а по де­ре­вян­ной час­ти, ес­ли то­пор и ру­ки есть, всё поп­ра­вить мож­но.

    - Дом чей? - спро­сил Пла­тон.

    - На ме­ня за­пи­сан.

    - Почём це­нишь?

    - Договоримся, - от­мах­нул­ся Го­рис­лав Борисович. - Ты ещё здеш­них цен не зна­ешь, так что об­ма­нуться мо­жешь лег­ко.

    - Платы сколько бу­дешь брать, по­ка дом не вы­куп­лен?

    - Да нис­колько! Мне не деньги до­ро­ги, а со­се­ди доб­рые.

    Эти пос­лед­ние, сов­сем не­серьёзные сло­ва убе­ди­ли Пла­то­на, что всё так и обс­то­ит, как рас­ска­зы­вал уди­ви­тельный стран­ник.

    Домой Пла­тон вер­нул­ся к ве­че­ру и, бла­го что ве­сен­ний ве­чер све­тел, при­ка­зал семье на­чи­нать сбо­ры.

    - Ты что же, бу­ма­ги за один при­ход выправил? - ужас­ну­лась Фе­ок­тис­та, втай­не на­де­яв­ша­яся, что ни­ку­да они не по­едут, а как-ни­будь вык­ру­тят­ся до­ма.

    - Ничего я не выправлял, - от­ре­зал Платон. - Так по­едем. Ста­но­вой да мирс­кие влас­ти всю ду­шу вы­нут, и на но­вом мес­те к ве­сен­ней па­хо­те опоз­да­ем. Там пач­порт по­лу­чим, а от­сю­до­ва бе­жать на­до по-ти­хо­му.

    - Паля, ты с ума сбрен­дил, не ина­че! Че­рез всю Рос­сию без пач­пор­та; влас­ти пе­рей­мут, в Си­бирь отп­ра­вят!

    - А мы с то­бой ку­да намылились? - хо­хот­нул Платон. - В Си­бирь ез­жаться - не Си­би­ри пужаться. - Пла­тон обор­вал сме­шок и до­ба­вил серьёзно: - А ведь стран­ник-то не сов­рал: до­ро­га ту­да и впрямь по об­ла­ку. В один день обер­нуться мож­но. Я се­год­ня не в Ефим­ко­ве был, а в том са­мом бе­ло­вод­ном краю, и вот эти­ми гла­за­ми всё ви­дал.

    - Паля, опом­нись! Этот стран­ник те­бе го­ло­ву за­ду­рил, гла­за от­вёл, а те­бе и поб­лаз­ни­лось, буд­то ты ку­щи рай­ские ви­дишь. А сам он, не­бось, на на­шу из­буш­ку глаз по­ло­жил.

    - Нет… - ти­хо про­тя­нул Платон. - На рай­ские ку­щи я бы не ку­пил­ся. Труд­ненько там при­дёт­ся, не­уст­рой­ст­ва мно­го вся­ко­го, это и сле­пой за­ме­тит. Но зем­ля там и впрямь вольная. Мне тут без зем­ли рук при­ло­жить не­ку­да, а там - спра­вим­ся, ес­ли си­ла возьмёт. По­то­му и по­ве­рил, что там не ви­ног­ра­ды ждут, а ра­бо­та. Так что со­би­рай­ся, Фек­тя, жи­вой ру­кой. На сбо­ры нам все­го один день да­де­но.

    И вот те­перь не­бы­ва­лые пе­ре­се­лен­цы ша­га­ли сквозь неп­рог­ляд­ный ту­ман, по об­ла­ку, до­би­ра­ясь в те мес­та, где зем­ля пус­та, где лес и ре­ка ждут му­жи­ка.

    - Но, Со­ко­лик, но!… - пок­ри­ки­ва­ла Фе­ок­тис­та, под­го­няя ме­ри­на, ко­то­ро­му тя­же­ло бы­ло пос­пе­вать да­же за нес­пеш­но ша­га­ющим Го­рис­ла­вом Борисовичем. - Но! До­едем - ов­са дам!

    Какой там овёс? По­же­вать бы по­жух­лой ле­тош­ней тра­вы, что объяви­лась ок­руг до­ро­ги. И как это её ник­то не ско­сил, а под осень не про­шёл с ли­тов­кой ещё ра­зок, ука­ши­вая под­рос­шую ота­ву?…

    - Но, Со­ко­лик, но!…

    Дорога пош­ла под ук­лон. Сильно под го­ру ко­ню с во­зом ещё тя­же­лей, чем в го­ру, ед­ва не на круп при­хо­дит­ся са­диться, удер­жи­вая рву­щу­юся вниз тя­жесть. А тут, вро­де и с об­ла­ка спус­ка­ешься, а не кру­то - ко­ню об­лег­че­ние.

    - Батюшка, - спро­си­ла Фе­ок­тис­та, пользу­ясь ми­нут­ной пе­ре­дыш­кой и тем, что стро­гий муж не слышит. - И всё-та­ки, за­чем ты нас с мес­та сор­вал? Те­бе-то с то­го ка­кой прок? Нам уж всё од­но, возв­ра­та нет, так ска­жи, не то­ми ду­шу.

    - Эх, - кряк­нул Го­рис­лав Борисович. - Вов­ре­мя ты свой воп­рос за­да­ла. Тут мес­то та­кое, на спрос от­ве­чать на­до. Сов­рёшь - не ту­да при­едешь, а вов­се не от­ве­тишь, то и сов­сем ни­ку­да не дой­дёшь, так и бу­дешь блуж­дать в ту­ма­не. Со мной всё яс­но, я до­мой иду, тут го­во­рить не о чем. А вы по­за­ди та­щи­тесь, вро­де как в гос­ти. А за­чем мне гос­ти, это уже дру­гой воп­рос, да та­кой, что и от­ве­чать не­лов­ко. В ином мес­те я бы сов­рал, а тут - нельзя. Ты уж не смей­ся на глу­пую прав­ду, дру­гой у ме­ня нет. Я, ви­дишь ли, преж­де у Храб­ро­вых мо­ло­ко по­ку­пал - литр в день. Од­но­му мне мно­го не на­до, так что и на прос­ток­ва­шу ос­та­ва­лось, и ко­ту в ми­соч­ку плес­кал. А те­перь Храб­ро­вы ко­ро­ву сда­ли, не мо­жем, го­во­рят, больше дер­жать, ус­та­ре­ли для это­го де­ла. Во всей де­рев­не ни од­ной ко­ро­вы не ос­та­лось: ни сме­та­ны взять нег­де, ни тво­ро­га. И так мне от это­го тоск­ли­во ста­ло… вот бы, ду­маю, по­яви­лись со­се­ди, ко­то­рым ко­ро­ва не в тя­гость, а в ра­дость, при ко­то­рых ули­ца кра­пи­вой не за­рас­тёт, что­бы ра­бо­тать уме­ли, се­бе и дру­гим на пользу, и что­бы трез­вы­ми бы­ли, а не как ваш Фе­дос, что до­чер­ни­но при­да­ное про­пил… С эти­ми мыс­ля­ми и по­шёл я как в ту­ма­не, сам не зная ку­да, и вы­шел пря­ми­ком к вам. Я ведь нес­колько раз к вам хо­дил, прис­мат­ри­вал­ся. То­же и у вас лю­ди со вся­чи­ной по­па­да­ют­ся. Мне уже по­том ска­за­ли, что есть, мол, в Кня­же­ве семья Са­вос­ти­ных: и непьющие, и ра­бо­тя­щие, а счастья им нет. По­шёл к вам и по­пал в са­мый раз на го­лод­ные по­мин­ки. Вы уж прос­ти­те, не знал я тог­да, что у вас го­ре… А сор­вал вас, по­лу­ча­ет­ся, из-за круж­ки мо­ло­ка… как хо­ти­те, так и су­ди­те.

    - Что тут судить, - одыш­ли­во про­из­нес­ла Фе­ок­тис­та, по­тя­ги­вая под узд­цы Со­ко­ли­ка, пос­кольку до­ро­га вновь пош­ла в гору. - Те­бе бы на ме­сяц раньше прий­ти, гля­дишь, Мит­рош­ка то­же сей­час с на­ми ехал бы. А так… от­кор­мит­ся Ро­маш­ка на све­жей тра­ве, те­лё­ноч­ка при­не­сёт - бу­дет и мо­ло­ко.

    Туман про­ре­дил­ся, отк­рыв взгля­ду заб­ро­шен­ные по­ля, ред­кую рос­сыпь изб и обезг­лав­лен­ную раз­ва­ли­ну ефим­ковс­кой церк­ви.

    - Ох-ти, лишенько! - с ужа­сом вы­дох­ну­ла Фектя. - Ку­да ж ты нас при­вёл на по­ги­бель? Чис­то сло­во, Ма­май в ок­ру­ге про­шёл­ся!

    - Тут ху­же, чем Ма­май. Не та­та­ры, са­ми всё по­ру­ши­ли. Только на вас те­перь и на­деж­да.

    

ГЛАВА 2

    

    На Ильинскую бы­ло ре­ше­но об­хо­дить де­рев­ню. В прош­лом го­де по­ле­ни­лись, де­рев­ню не обош­ли, и слу­чил­ся по­жар. Сго­рел иван­цовс­кий дом на ниж­нем кон­це. Са­ма Ива­ни­ха по­мер­ла уже дав­ненько, вну­ки не при­ез­жа­ли, дом сто­ял раск­ры­тый, слу­ча­лось, там но­че­ва­ли приш­лые ягод­ни­ки, ну и спа­ли­ли дом, мо­жет, слу­чай­но, а мо­жет - из озорст­ва. Хо­ро­шо, вет­ра не бы­ло, а то в Пальце­ве вот так же семь до­мов за раз сго­ре­ло, из них - че­ты­ре жи­лых.

    Собирались, как при­вык­ли, на ав­то­бус­ной ос­та­нов­ке воз­ле ма­га­зи­на. Ма­га­зин не ра­бо­тал лет де­сять, на нём уже и две­рей не бы­ло, и печ­ку ра­зоб­ра­ли на кир­пи­чи, но ав­то­лав­ка, при­ез­жав­шая дваж­ды в не­де­лю, тра­ди­ци­он­но ос­та­нав­ли­ва­лась здесь, так что здесь и центр де­рев­ни счи­та­ет­ся.

    Тётка Ан­на, за­вод­чи­ца вся­ко­го об­ще­го де­ла, при­нес­ла большое ре­ше­то и три ста­рин­ные ико­ны: Спа­са, Не­опа­ли­мую Ку­пи­ну и Его­рия, гра­ви­ро­ван­но­го на ме­ди. Об­ра­за и впрямь бы­ли ста­рин­ны­ми, да­же са­вос­тинс­кое бла­гос­ло­ве­ние, при­ве­зён­ное из Кня­же­ва, ус­ту­па­ло и воз­рас­том, и письмом. Впро­чем, в ре­ше­те наш­лось мес­то и двум са­вос­тинс­ким об­раз­кам, что по­мельче, и склад­ню Бе­ре­зи­ных, но­во­дельно­му, но за­то при­ве­зён­но­му из Иеру­са­ли­ма, от са­мо­го гро­ба гос­под­ня, ку­да ту­рис­том ез­дил бе­ре­зинс­кий внук. Храб­ро­вы сво­их икон не да­ли, у них об­ра­за большие, в ре­ше­то не ле­зут. Пос­та­ви­ли ога­ро­чек пас­хальной све­чи, на­сы­па­ли пря­ни­ков и кон­фет, по­ло­жи­ли па­ру не ко вре­ме­ни кра­шен­ных яиц. Хо­ро­шо сна­ря­ди­ли ре­ше­то, как сле­ду­ет. Нюр­ка За­ва­до­ва, бес­пут­ная ба­ба, про­пив­шая всё, кро­ме визг­ли­во­го го­ло­са, гром­ко за­тя­ну­ла: «Хрис­тос воск­ре­се из мерт­вых!…»

    - Смертию смерть поправ! - подх­ва­ти­ли соб­рав­ши­еся, и крест­ный ход дви­нул­ся ок­руг де­рев­ни, про­ти­во­со­лонь, мед­лен­но и чин­но, как из­дав­на при­вык­ли. Пер­вым на пу­ти ока­зал­ся дом Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча. Са­мо­го хо­зя­ина не слу­чи­лось до­ма, уехал в рай­центр. Тем не ме­нее вста­ли нап­ро­тив, дваж­ды спе­ли пас­хальную песнь. Тёт­ка Ан­на встря­хи­ва­ла ре­ше­том, поб­ря­ки­вая ико­на­ми, что­бы доб­ро се­ялось, от­се­ива­лось. Не­важ­но, что Го­рис­лав Бо­ри­со­вич дач­ник и зи­ма­ми не жи­вёт, да и во­об­ще, го­во­рят, не кре­щё­ный, для хо­ро­ше­го че­ло­ве­ка не жаль бо­женьку пот­ре­во­жить.

    - …и су­щим во гро­бе жи­вот даровав! - вы­во­ди­ла Фе­ок­тис­та, сло­жив ру­ки на ту­гом жи­во­те. Осенью прис­пе­ет по­ра ро­жать. Док­тор­ша в го­ро­де во­ди­ла по Фе­ок­тис­то­ву пу­зу ма­шин­кой, ска­за­ла, что бу­дет мальчи­шеч­ка, Фек­тя обе­ща­нию ве­ри­ла и не ве­ри­ла. Го­родс­кие, они и на преж­нем мес­те мно­гое уме­ли, но что­бы в жи­вот заг­ля­нуть на не­рож­дён­ное ди­тя… это де­ло сом­ни­тельное. А с дру­гой сто­ро­ны, мо­жет, и впрямь по­сы­ла­ет бог сы­на вза­мен взя­то­го Мит­ро­шеньки. Са­вос­ти­ным и имя вы­би­рать не на­до - Ми­кол­ка бу­дет, а по-го­родс­ко­му - Ни­ко­лай.

    Шли ко­ше­ным лу­гом, уже вто­рой год, как Пла­тон от де­рев­ни до ре­ки тра­ву вы­ка­ши­вал. Две дой­ные ко­ро­вы, тёл­ка и ло­шадь - не шут­ка, во­семьсот пу­дов се­на на­ко­сить нуж­но. Да ещё ба­ран и че­ты­ре яроч­ки, да в хле­ву по­ро­сая свинья, ей то­же сен­ца или со­лом­ки пос­те­лить на­до, не в на­во­зе же зи­мой ва­ляться. Тру­дов мно­го, от­ды­хать не­ког­да, осо­бен­но единст­вен­но­му на всю де­рев­ню справ­но­му му­жи­ку. Зем­ли пол­но, ско­ти­на расп­ло­ди­лась, а ру­ки все­го две.

    - Христос воск­ре­се из мерт­вых!…

    Пустая из­буш­ка, в па­ли­сад­ни­ке - репьи впе­ре­меш­ку с не­ист­ре­би­мы­ми флок­са­ми. Ок­на це­лы, жи­вые со­се­ди не да­ли сра­зу раз­ру­шить дом, за пыльны­ми стёк­ла­ми вид­ны бе­лые за­на­ве­соч­ки. На­лич­ни­ки рез­ные, юб­ка над ок­на­ми рез­ная, на князьке пе­ту­шок по­са­жен - до сих пор кра­си­во смот­реть. Кто-то ру­ко­дельный жил, ра­ди кра­сы ста­рал­ся, да по­вы­вел­ся, ров­но хо­ле­ра де­рев­ней прош­ла.

    - Христос воск­ре­се из мертвых! - пус­то­му до­миш­ке один раз спе­ли, для по­ряд­ка, только от по­жа­ра.

    - Баба Ли­за жи­ла, Симакова, - объясня­ет тёт­ка Ни­на, по­ка мо­лельщи­цы об­хо­дят за­бурьяне­лый огород. - Му­жа у ей в вой­ну по­ра­ни­ли, так он, как вер­нул­ся, поч­ти не жил. Де­ти­шек нап­ло­дил дво­их, да и по­мер. Сын в Че­ре­пов­це, на за­во­де, дочь за­муж в Ле­нинг­рад выш­ла. Хо­ро­шая ста­руш­ка бы­ла баб­ка Ли­за, дроб­ненькая.

    - Дом-то кто ладил? - спро­си­ла Фек­тя.

    - Сын и ла­дил. Он, по­ка мать жи­ва бы­ла, час­то при­ез­жал. А те­перь не едет, уж не знаю, сам-то жив ли…

    - …смертию смерть поправ! - из кра­пив­ной по­рос­ли тор­чат кон­цы трух­ля­вых брё­вен, уже не ра­зоб­рать, дом сто­ял или са­ра­ина.

    - Новиковы преж­де жи­ли. Те­перь их ни­ко­го в де­рев­не не ос­та­лось, кто поп­ри­мёр, кто уехал.

    - …и су­щим во гро­бе жи­вот даровав! - на са­мом краю дом бо­го­мольной Ан­ны. Здо­ро­вен­ный до­ми­ще, че­ты­ре ок­на вдоль ули­цы, да в про­улок ку­хон­ное ок­но. Тёт­ка Ан­на од­на жи­вёт, пле­мян­ни­ки раз в год на­ез­жа­ют, в лес схо­дить за брус­ни­кой, а своя дочь в Минс­ке и ма­те­ри не пи­шет. Минск те­перь заг­ра­ни­ца.

    «Бряк-бряк!» - ико­ны в ре­ше­те, что­бы доб­ро се­ялось на Ан­нин двор. Все­го доб­ра у Ан­ны - че­ты­ре ку­ри­цы и пе­тух. Го­ло­сис­тый… а то и не док­ли­чешься хох­ла­ток в бре­вен­ча­том дво­ре, где вся­кой жив­нос­ти мес­то наш­лось бы.

    Вышли на до­ро­гу, по­вер­ну­лись к де­рев­не ли­цом, дваж­ды про­пе­ли всей де­рев­не. При­лу­чив­ший­ся «жи­гуль» тор­моз­нул, двое пар­ней из са­ло­на вы­лу­пи­лись на не­ви­дан­ное зре­ли­ще.

    - Христос воск­ре­се из мертвых! - про­дол­жая петь, ус­ту­пи­ли до­ро­гу ма­ши­не, а те не уез­жа­ют, смот­рят на ста­рух, ико­ны, ре­ше­то…

    Сошли с до­ро­ги, дви­ну­лись в го­ру. Тут до­мов не так мно­го, в сов­хоз­ные вре­ме­на бы­ли сен­ные са­раи, ве­со­вая, а на са­мом вер­ху - два ко­ров­ни­ка, выст­ро­ен­ных на ос­тат­ках фун­да­мен­та княжьей усадьбы. Ми­мо шли, как вдоль пус­то­го мес­та, го­реть в раз­ва­ли­нах не­че­му, всё дав­но ист­ле­ло, а что мож­но бы­ло снять и про­дать на сто­ро­ну, дав­но рас­ку­ро­че­но. И ши­фер с крыш снят, и кир­пич­ные пе­ре­бор­ки по­ти­хоньку раз­би­ра­ют­ся на ре­монт пе­чей. Кир­пич­ная клад­ка ста­ри­ковс­ким ру­кам нес­пеш­но под­да­ёт­ся, а то бы дав­но ос­та­лись од­ни бе­тон­ные стол­бы да ку­чи дре­вес­ной тру­хи.

    Горислав Бо­ри­со­вич пы­тал­ся объяснять Фек­те, что зна­чит сло­во «сов­хоз», но та по­ня­ла лишь од­но: влас­ти прог­на­ли ста­ро­го кня­зя, а му­жи­ков сно­ва сде­ла­ли кре­пост­ны­ми, но не княжьими, а го­су­да­ре­вы­ми. Раз­ни­цы меж­ду го­су­да­рем и го­су­дарст­вом Фек­тя не ви­де­ла.

    - Христос воск­ре­се из мерт­вых!… -не­че­му здесь воск­ре­сать: ни княжье не вер­нёт­ся, ни сов­хоз­ное. А на­ро­дит­ся ли что но­вое - бог весть.

    - …и су­щим во гро­бе жи­вот даровав! - и в со­ветс­кое вре­мя ста­ру­хи, слу­ча­лось, об­хо­ди­ли де­рев­ню с ре­ше­том. В те по­ры пос­лед­няя стро­ка мо­лит­вы зву­ча­ла ед­ко и ко­щунст­вен­но. За хол­мом в сто­ро­ну от Ефи­мок от­хо­дит тро­па, единст­вен­ная не за­рос­шая по сю по­ру. И быть тро­пе не за­рос­шей, по­ку­да за холм не пе­ре­се­лит­ся пос­лед­ний оби­та­тель де­рев­ни. За­то в сов­хоз­ную эпо­ху по чет­вер­гам и суб­бо­там бе­га­ла на клад­би­ще вся по­сел­ко­вая мо­ло­дёжь. С со­сед­них де­ре­вень то­же при­ез­жа­ли на мо­то­цик­лах, мо­пе­дах и прос­тых ве­ли­ках. Раз­но­си­лись над мо­ги­ла­ми зву­ки фокст­ро­та, а то и зап­рет­но­го шей­ка. Танцы-шманцы-обжиманцы… - на­те вам, су­щие во гро­бех, раз­ве­сё­лую жизнь. Чет­верг - ки­но, суб­бо­та - тан­цы. В ос­тальные дни обезг­лав­лен­ная цер­ковь сто­яла ти­хая, лишь биб­ли­оте­кар­ка пе­рек­ла­ды­ва­ла свои книж­ки, от­би­рая для ред­ких чи­та­те­лей те, что по­за­ни­ма­тельней. Биб­ли­оте­кой за­ве­до­ва­ла Га­ля Но­ви­ко­ва - ста­рая де­вуш­ка, нек­ра­си­вая и блед­ная до проз­рач­нос­ти. По­го­ва­ри­ва­ли, что с неё со­сёт кровь упырь - от­сю­да и не­мочь. Оно и впрямь - Га­ля да­же но­че­вать по­рой ос­та­ва­лась в цер­ков­ных сте­нах - за­чем, ес­ли упырь к те­бе не хо­дит? Те­перь те пе­ре­су­ды ос­та­лись лишь в па­мя­ти баб­ки Зи­ны, а са­ма Га­ля дав­но схо­ро­не­на по со­седст­ву с раз­ва­ли­на­ми сво­ей биб­ли­оте­ки. То­же, го­во­рят, вста­ёт из мо­гил­ки, но бе­ды в том нет, де­вуш­ка безв­ред­ная и при жиз­ни бы­ла, и по смер­ти. Только в церк­ви по­рой ого­нёк но­ча­ми ме­ре­щит­ся - Га­ля книж­ки чи­та­ет. Те­перь как ни на­зо­ви - цер­ковь ли, клуб - всё в раз­ва­ли­нах; смерть взя­ла своё, и ес­ли жив кто по де­рев­ням, то лишь от­то­го, что без жи­вых и смер­ти не бу­дет. В рай­он­ной га­зе­те по­рой пи­шут, что на­до бы ефим­ковс­кий храм от­ре­мон­ти­ро­вать. А ко­му это на­до, в без­люд­ной глу­ши? Ра­ди двух де­сят­ков пен­си­оне­ров ста­раться? Вот в го­ро­де - иное де­ло. Бы­ла му­зы­кальная шко­ла, у Храб­ро­вых внуч­ка на пи­ани­не учи­лась. Вспом­ни­ли, что преж­де на том мес­те бы­ла ча­со­вен­ка: Ни­ко­ла на Буг­ру. Шко­лу пог­на­ли, сде­ла­ли цер­ковь. Те­перь в го­род­ке церк­ви две, а му­зы­кальной шко­лы не­ту. Так оно и хо­ро­шо, безг­ра­мот­ный на­род креп­че ве­ру­ет. Шко­лы ло­мать - де­ло важ­ное, а ста­ру­хи в Ефим­ко­ве и без церк­ви бла­го­по­луч­но поп­рим­рут.

    - Христос воск­ре­се из мерт­вых!…

    Нюрка за­пе­ва­ет, визг­ли­во, ку­ра­жис­то, за ней и ос­тальные тя­нут­ся. Фек­тя по­ёт нег­ром­ко, не при­уче­на пес­ни орать, за­то Шур­ка с Ми­кит­кой раз­ли­ва­ют­ся, что есть го­ло­си­шек; в кои-то ве­ки при взрос­лых по­шу­меть мож­но:

    - …воскресе из мерт­вых!…

    - Хорошо! - го­во­рит тё­тя Ни­на Сергеева. - Я уж ду­ма­ла, мы своё от­по­ём, а пос­ле нас од­ни птич­ки петь бу­дут. Спа­си­бо, вас гос­подь пос­лал.

    Горислав Бо­ри­со­вич ве­лел Са­вос­ти­ным го­во­рить, что они пе­ре­еха­ли из Прид­нест­ровья. Там вой­на, ру­мы­ны хо­тят рус­ских в свою ве­ру пе­ре­де­лать. Ка­кая ве­ра у ру­мын, Фек­тя не зна­ла, но оха­ла неп­рит­вор­но. И ку­да го­су­дарь смот­рит? В том, долж­но, и раз­ни­ца меж­ду го­су­да­рем и го­су­дарст­вом, что го­су­дарст­ву на лю­ди­шек нап­ле­вать, хоть бы и вов­се их ру­мы­ны в свою цы­ганс­кую ве­ру пе­ре­пи­са­ли.

    В де­рев­не о ру­мынс­кой ве­ре то­же ни­че­го не зна­ли, да и не больно рас­спра­ши­ва­ли. Глав­ное, что хо­ро­шие лю­ди не ми­мо, а к нам. В сельсо­ве­те и ми­ли­ции по той же при­чи­не ни о чём осо­бо не до­пы­ты­ва­лись, а вы­да­ли взрос­лым пас­пор­та, де­тям - сви­де­тельства о рож­де­нии. Это в го­ро­де у бе­жен­цев труд­нос­ти с граж­данст­вом да с про­пис­кой. В де­рев­не с этим лег­че: при­ехал рус­ский че­ло­век - ну и жи­ви.

    И че­го бе­жен­цев так в Моск­ву тя­нет? Ез­жа­ли бы в Ефим­ки…

    Потихоньку, шаг за ша­гом, обош­ли всю де­рев­ню. Спе­ли жи­вым и мёрт­вым, разъехав­шим­ся кто ку­да, и тем, кто хоть на Тро­ицу при­ез­жа­ет или осенью за брус­ни­кой. «Бряк-бряк», - ико­ны в ре­ше­те. Хрис­тос-то воск­рес, ему это в обы­чай, а Ефим­ки кто воск­ре­сит? Си­ма­ко­вых нет, Но­ви­ко­вых нет, Зай­це­вы с Боб­ро­вы­ми пе­ре­ве­лись, Жу­рав­лё­вы уле­те­ли, Ви­ног­ра­до­вых - од­на баб­ка Зи­на, что за­сох­шая ёл­ка, вто­рой век скри­пит. Фе­до­то­вы про­па­ли и Пе­ре­вер­зе­вы то­же. Большая бы­ла де­рев­ня, клад­би­ще так и сей­час большое, только уха­жи­вать не­ко­му. Крес­ты по­ко­си­лись, ска­ме­еч­ки по­па­да­ли. Строй­нос­ти нет, слов­но и мерт­ве­цы пе­ре­пи­лись и гу­ля­ют, кто во что го­разд.

    - …смертию смерть поп­рав!

    «Бряк-бряк!…» - сей­ся доб­ро, от­се­ивай­ся ли­хо.

    Фектя, ког­да ей всё-та­ки втол­ко­ва­ли, ку­да она по­па­ла, пош­ла на клад­би­ще. Ис­ка­ла Мит­рош­ки­ну мо­гил­ку и мо­ги­лы ро­ди­те­лей. Ни­че­го не наш­ла, как не бы­ло. Об­хо­ди­ла цер­ков­ную ру­ину, при­ки­ды­ва­ла, где мо­жет ле­жать Мит­рош­ка - нет ни­че­го, да­же са­мо­го что ни на есть хол­мич­ка. Преж­де нап­ра­во от па­пер­ти бо­га­тые мо­ги­лы бы­ли, с чу­гун­ной ог­ра­дой, ка­мен­ны­ми пли­та­ми. Пра­вос­лав­ные скле­пов не стро­ят, но князья от чёр­но­го лю­да от­го­ро­ди­лись же­лез­ным за­бо­ром. Не по­мог и же­лез­ный за­бор, всё пос­ни­ма­ли, и да­же мо­гильные пли­ты увез­ли и по­ло­жи­ли под фун­да­мент стро­ив­ше­го­ся сельпо. А тол­ку? Ни мо­гил, ни сельпо - ни­че­го не ос­та­лось.

    Фектя пос­ле это­го твёр­до ска­за­ла: не та это де­рев­ня! По­хо­же, но не та.

    Идёт крест­ный ход кру­гом де­рев­ни. Спо­ют мо­лит­ву, по­том идут дальше, пе­ре­го­ва­ри­ва­ясь о зем­ном.

    - …прежде на фер­ме двес­ти ко­ров дер­жа­ли. То-то по­до­ено бы­ло! От ко­ро­вы нуж­но взять по три ты­ся­чи лит­ров, да по три с по­ло­ви­ной. Ру­ченьки бо­лят, а поп­ро­буй ска­жи, что не мо­жешь до­ить. Бри­га­дир­ша стро­гая бы­ла, Ве­се­ло­ва Антонина… - у ей не по­бо­ле­ешь. Не мо­жешь до­ить - иди на­воз грес­ти вмес­то скот­ни­ка. Че­го тут делать? - вы­меч­ко ей под­мо­ешь и на­чи­на­ешь до­ить. А как ко­ро­ва мас­тит­ная по­па­дёт, что тог­да? Так и пла­чем обе: у ме­не ру­ки бо­лят, у ей - сиська. Мас­тит­ное мо­ло­ко в за­чёт не идёт, его те­ля­там вы­па­ива­ли, а раз­да­ивать ко­ро­ву на­до, а то про­па­дёт. Вот и ста­ра­ешься за так прос­то.

    - Христос воск­ре­се из мертвых! - во­до­кач­ке то­же спе­ли, что­бы не ло­ма­лась. От де­рев­ни во­до­кач­ка в сто­ро­не, во­ду на фер­мы ка­ча­ла, ко­ров по­ить. А лю­дям что ос­та­нет­ся. Ан­то­ни­на сле­ди­ла, что­бы на ко­лон­ки во­ду не по­да­ва­ли, по­ка ко­ро­вы не на­по­ены. Да и ко­лон­ки не на всю де­рев­ню, а на один только ко­нец. На дру­гом кон­це преж­де бы­ли ко­лод­цы, ни­как, три шту­ки - да по­об­сы­па­лись. Те­перь лю­ди с вёд­ра­ми на ки­пень хо­дят.

    Трава на ко­со­го­ре доб­рен­ная сто­ит, отц­ве­та­ет не­ко­ше­ная - сю­да Пла­тон с ко­сой не доб­рал­ся - си­ла не бе­рёт. Ро­маш­ки отц­ве­ли, ко­ло­кольчи­ки доц­ве­та­ют, за­сох­ший ку­пырь осы­па­ет зем­лю пе­рез­рев­ши­ми се­ме­на­ми. Ско­ро доб­рая тра­ва по­вы­ве­дет­ся, ос­та­нет­ся один ку­пырь. А ко­му она нуж­на, эта тра­ва? Сам, что ли, есть бу­дешь?

    - Прежде-то всё вы­ка­ши­ва­ли, для сво­ей ко­ро­вы тра­ви­ны не сы­щешь. По ка­на­вам вдоль до­рог ко­си­ли или на лес­ных де­лян­ках. Кол­хоз де­лян­ку от­ме­рит, ольша­ник на дро­ва ру­бить, так сна­ча­ла весь сор вы­ко­сишь для ко­ро­вы, а дро­ва ру­бишь зи­ма­ми.

    - Зато зем­ля­ни­ки бы­ло на лес­ных по­ко­сах!

    - Это да… А но­не всё за­рос­ло, по­те­ря­ешься - с со­ба­ка­ми не най­дут. Бре­дин­ник так ли гус­то раз­рос­ся - не про­тис­нуться. А хо­ро­ше­го ле­са не ос­та­лось, всё по­вы­ру­би­ли, гри­ба сор­вать нег­де.

    Фектя вспом­ни­ла, как сра­зу пос­ле ма­ни­фес­та зас­ту­ча­ли по ле­сам то­по­ры - князь, ли­шив­шись му­жи­ков, вос­пол­нял убыт­ки, вы­ру­бая сто­лет­ние бо­ры. Рус­ский лес, что рус­ский му­жик, все его ру­бят раз­бой­ным об­ра­зом, а ему пе­ре­во­да нет до той по­ры, как ог­ля­нешься - а кру­гом ни­че­го­шеньки, кро­ме трух­ля­вых пней.

    - Христос воск­ре­се из мерт­вых!

    - Чем же ско­ти­ну кор­ми­ли, ес­ли по­ко­сы отоб­ра­ны?

    - В прав­ле­нии со­ло­му вы­пи­сы­ва­ли. По три ко­пей­ки за ки­лог­рамм. Жит­ная со­ло­ма мяг­кая, её ко­ро­ва ист. И ов­ся­ную то­же. А ржа­ную только ло­шадь ист, да и то пло­хо.

    Всю верх­нюю сто­ро­ну обош­ли, вновь выб­ра­лись на до­ро­гу. Про­пе­ли де­рев­не и от­сю­да.

    Машина, что на том кон­це повст­ре­ча­лась, ни­ку­да не уеха­ла, пос­тав­ле­на воз­ле баб­ки-Зи­ни­но­го до­ма. Пар­ни из ма­ши­ны выш­ли, раз­го­ва­ри­ва­ют с хо­зяй­кой. Баб­ка Зи­на, уви­дав мо­лельщиц, бол­ту­нов ос­та­ви­ла и пох­ро­ма­ла к ба­бам, спеть с крест­ным хо­дом для де­рев­ни и сво­ему до­миш­ке осо­бо. Весь крест­ный ход Зи­не не оси­лить, но­ги не те.

    - Христос воск­ре­се из мерт­вых!

    - Что за лю­ди при­еха­ли, баб-Зи­на?

    - Бес их зна­ет… Вы­жи­ги ка­кие-то. Са­мо­ва­ры, го­во­рят, по­ку­па­ем ста­рые и ико­ны. При­ду­ма­ли то­же, са­мо­ва­ры с ико­на­ми пу­тать! Я им так и ска­за­ла: вот до­ро­га пря­мая, ез­жай­те с бо­гом от­ку­да при­еха­ли, а у нас вам де­лать не­че­го.

    К баб­ке Зи­не Фек­тя приг­ля­ды­ва­лась вни­ма­тельно с тех са­мых пор, как ста­ру­ха во вре­мя об­щей бе­се­ды ожи­да­ющих ав­то­лав­ку хо­зя­ек по­мя­ну­ла, что са­ма она не Ефим­ковс­кая, а из Кня­же­во - бы­ла та­кая де­ре­венька не­по­да­лё­ку, дав­но уже снес­ли, во вре­мя ук­руп­не­ния.

    Побывав на клад­би­ще, Фе­ок­тис­та ра­зу­ве­ри­лась, что ей в бу­ду­щем жить при­ве­лось, а пос­ле Зи­ни­ных слов сно­ва за­сом­не­ва­лась: мо­жет, и впрямь они по об­ла­ку сто лет хо­ди­ли, а на­род на ни­зу тем вре­ме­нем под­вы­мер, так что па­мять о род­ной де­рев­не только у од­ной ба­бы Зи­ны и сох­ра­ни­лась. Опять же, род­ни у Са­вос­ти­ных в Кня­же­ве не ос­та­лось, а свой­ст­вен­ни­ков пол­де­рев­ни. Мо­жет, и баб­ка Зи­на им не чу­жая? Посп­ро­шать бы… но твёр­до пом­нил­ся на­каз Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча - ни­ко­му про се­бя не отк­ры­ваться: кто та­кие и от­ку­да приш­ли. Бе­жен­цы - и всё, от ру­мын утек­ли. Это Фек­тя и са­ма по­ни­ма­ла: хо­ди ти­хо­хонько, гля­ди скром­нё­хонько - и гос­подь те­бя не ос­та­вит. А впус­те бол­тать - бе­ды на­жи­вать.

    По реч­ной сто­ро­не, чис­то вы­ко­шен­ной, в зе­ле­ни отав, дви­ну­лись в об­рат­ный путь. Тут уже всю­ду чувст­во­ва­лась ра­чи­тельная Пла­то­но­ва ру­ка. В пер­вый-то год Пла­тон глу­пос­тей по­на­де­лал из­ряд­но. Вски­нул­ся бы­ло се­ять рожь, льном хо­тел за­няться, паш­ни пы­тал­ся под­нять больше, чем си­ла бе­рёт. По­том уз­нал це­ны на хлеб и на ра­бо­ту, по­шу­мел и ус­по­ко­ил­ся. Це­ны сто­яли не­ви­дан­ные: всё ты­щи да мильёны, но вес­кос­ти в тех деньгах не бы­ло, од­но проз­ва­ние, что деньги. Ес­ли бы не Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, Пла­тон ещё и не та­ких бы глу­пос­тей нат­во­рил. Те­перь он и сам знал, что са­жать при­быльней кар­тош­ку и лук, а хлеб по­ку­пать сра­зу пе­чё­ный или мо­ло­тый, что­бы са­мим печь из го­то­вой му­ки. В це­не ока­за­лось мо­ло­ко, осо­бен­но ес­ли про­да­вать в го­ро­де, так что ед­ва Фе­ок­тис­та пе­рес­та­ла ша­ра­хаться от брю­ха­то­го ав­то­бу­са, на го­родс­ком рын­ке она ста­ла сво­ей, и по­ку­па­те­ли пос­то­ян­ные объяви­лись, спе­ци­ально по втор­ни­кам и пят­ни­цам при­хо­див­шие на ба­зар по­ку­пать тво­рог, сме­та­ну и гус­тое Ро­маш­ки­но мо­ло­ко. По­то­му и на­ро­див­шу­юся тё­лоч­ку не про­да­ли, а ос­та­ви­ли се­бе, а по­том ку­пи­ли у сов­хо­за Бу­рё­ну, ко­то­рая, отъевшись на щед­рых до­маш­них кор­мах, ста­ла да­вать в день по три вед­ра мо­ло­ка.

    Конечно, ни­ког­да бы та­кой ле­по­ты не до­биться, ес­ли бы не доб­рый ба­рин Го­рис­лав Бо­ри­сыч. Он и впрямь не наз­на­чил ни­ка­кой пла­ты за дом, кро­ме крын­ки мо­ло­ка в день, а по жиз­ни по­мо­гал мно­го, и со­ве­том, и де­лом. Ле­том с Ми­ки­той и Шур­кой си­дел, дол­бил азы, что­бы де­тиш­ки в шко­лу пош­ли не ху­же дру­гих.

    Со шко­лой на но­вом мес­те бы­ло стро­го. Из го­ро­да ба­ры­ня при­ез­жа­ла, сер­ди­лась, что Ми­кит­ка до­се­ле в шко­лу не бе­га­ет. Спа­си­бо, Го­рис­лав Бо­ри­сыч обо­ро­нил: «Какая, - говорит, - шко­ла, ес­ли они бе­жен­цы?»

    Поворчала ба­ры­ня да и ус­по­ко­илась. Ска­за­ла, что с осе­ни бу­дет спе­ци­альный ав­то­бус хо­дить, от­во­зить де­тей в шко­лу: двух Са­вос­ти­ных и ещё дво­их из Под­борья. Са­вос­ти­ны уж и не удив­ля­лись ни­че­му. Но де­тей сна­ря­ди­ли как сле­ду­ет. Из пер­вых за­ра­бот­ков штиб­ле­ти­ки ку­пи­ли, вро­де тех, в ка­ких Го­рис­лав Бо­ри­сыч при­хо­дил: ни бо­со­му, ни в лап­тях в го­родс­кой шко­ле по­ка­зы­ваться не­го­же.

    Горислав Бо­ри­со­вич при­вёз из го­ро­да две зап­леч­ные су­моч­ки нав­ро­де ко­жа­ных, аз­бу­ки и тет­рад­ки: урок пи­сать. Ска­зал - школьная ба­ры­ня вы­да­ла, как ма­ло­иму­щим. А на бу­ду­щий год уже та­ко­го не бу­дет: са­ми де­ти­шек об­ря­жай­те. Пла­тон кла­нял­ся, бла­го­да­рил. Де­тям ве­лел школьное бе­речь пу­ще гла­зу. Хо­тел да­же по­по­роть для ост­раст­ки, но пе­ре­ду­мал: преж­де ви­ны на­ка­за­ния не бы­ва­ет.

    В шко­лу про­во­жать чуть не пол­де­рев­ни вы­сы­па­ло. Во­об­ще-то на­род про­ве­рял, прав­да ли, что те­перь ра­ди школьни­ков до­пол­ни­тельный ав­то­бус хо­дить бу­дет. Школьни­ков-то все­го че­ты­ре че­ло­ве­ка, зна­чит, и ста­ру­хам мес­теч­ко в ав­то­бу­се сы­щет­ся. Но хва­ли­ли на­ряд­ных де­тей от ду­ши. Дач­ни­ца Люд­ми­ла Ан­то­нов­на по­ло­ви­ну ге­ор­ги­нов в па­ли­сад­ни­ке сре­за­ла пер­вок­лас­сни­кам на бу­ке­ты. Дач­ни­цу то­же по­нять мож­но: не будь Са­вос­ти­ных, си­де­ла бы она всё ле­то с цве­та­ми, но без мо­ло­ка.

    На зи­му дач­ни­ки уеха­ли, но к то­му вре­ме­ни Пла­тон уже сам по­ни­мал, что к че­му. Ко­лол ста­ру­хам дро­ва, чи­нил про­ху­див­ши­еся кры­ши, ре­зал овец и сви­ней тем, кто кро­ви бо­ит­ся или поп­рос­ту не уме­ет. За мяс­ниц­кую ра­бо­ту брал кровью и мя­сом, за ос­тальное - деньга­ми. Це­ны к то­му вре­ме­ни уже знал и ты­сяч не сму­щал­ся.

    Старики по­на­ча­лу пы­та­лись расп­ла­чи­ваться са­мо­го­ном или крас­ной го­лов­кой - креп­чай­шей го­рю­чей вод­кой, ко­то­рую про­да­ва­ли в го­родс­ких ларьках. Пи­ли крас­ную го­лов­ку, раз­бав­ляя вдвое во­дой, а во­ня­ла она ху­же си­ву­хи, од­на­ко сре­ди про­пой­ных му­жи­ков це­ни­лась больше де­нег. Пла­тон вод­ки и на по­нюх не брал, к это­му все вско­ре при­вык­ли и рас­счи­ты­ва­лись деньга­ми.

    Если Фек­тя свя­то блю­ла на­каз Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча жить неп­ри­мет­но, то для Пла­то­на глав­ным бы­ло дру­гое: ви­на не пить. Это Го­рис­лав Бо­ри­со­вич за­по­ве­дал креп­ко-нак­реп­ко, ска­зал, что дер­жат­ся они в этом краю до тех пор, по­ку­да кап­ли в рот не бе­рут. А как выпьют хоть еди­ную кап­лю, тут их на­зад и сбро­сит. С об­ла­ка па­дать - не на об­ла­ко лезть - быст­ро сва­литься мож­но.

    Трезвенный за­рок - креп­кий, а на­каз не вы­со­вы­ваться - это че­ло­ве­чес­кое бе­ре­же­ние, еже­ли с умом, то его и по­хе­рить мож­но.

    Ещё с осе­ни Пла­тон прос­лы­шал, что в уезд­ном го­ро­де - те­перь он про­зы­вал­ся рай­он­ным - дваж­ды в год бы­ва­ет яр­мар­ка. Сду­ру с то­ва­ром не по­пёр­ся, сна­ча­ла тиш­ком съездил, пог­ля­дел, что лю­ди по­ку­па­ют, что про­да­ют, и ка­кие на то­вар це­ны. Вер­нув­шись, дол­го тряс го­ло­вой и сме­ял­ся людс­кой глу­пос­ти, а ког­да кон­чи­лись ра­бо­ты в по­ле, отп­ра­вил­ся на бли­жай­шую ля­гу ру­бить бре­дин­ник. Куст это са­мый без­дельный, но в ра­бо­чих ру­ках и он сго­дит­ся. Че­ре­ны для ло­пат и вил из бре­дин­ни­ка по­лу­ча­ют­ся на­илуч­шие: лёг­кие и не лом­кие. Из тон­кой ло­зы кор­зи­ны и ко­ро­ба пле­тут­ся, а ко­ра идёт на лы­ко. Это в тёп­лых кра­ях на­род в ли­по­вых ла­по­точ­ках - ще­го­ля­ет, а во де­рев­не Ольхов­ке лап­ти ли­по­вые лишь в пес­не по­ми­на­ют­ся, а на но­ге жи­вёт иво­вый ла­поть.

    Плести кор­зин­ки - за­ня­тие ста­ри­ковс­кое, но что де­лать, ес­ли ни­ка­ко­го про­мыс­ла на де­рев­не для му­жи­ка не ос­та­лось? В из­воз не по­дашься, те­перь все на ма­ши­нах ез­дят, ще­бень бьют то­же ма­ши­на­ми, кир­пич на строй­ке ник­то на ко­зе не тас­ка­ет - кра­ном дви­га­ют; и да­же в груз­чиц­ком де­ле объяви­лась преж­де не­ве­до­мая ма­лая ме­ха­ни­за­ция. А так… зим­ние ве­че­ра длин­ны, свет элект­ри­чес­кий ярок и дё­шев. Си­ди да пле­ти.

    Фектя пря­дёт - не для се­бя, сво­их ба­ра­нов в пер­вую зи­му ещё не бы­ло, Храб­ро­вы про­си­ли шерсть спрясть. Де­ти уро­ки пи­шут, по­том при­мут­ся под сто­лом но­га­ми пи­наться.

    - Кончили с уроками? - спра­ши­ва­ет отец.

    - Нет ещё!

    - Тогда жи­во за де­ло, а то мне за роз­гой да­ле­ко хо­дить не на­до!

    И сно­ва в до­ме ти­ши­на. Фек­тя пря­дёт, Пла­тон пле­тёт, де­ти бук­ви­цы пи­шут. «Бу­ки-аз! Бу­ки-аз! Счастье в гра­мо­те для нас!»

    А по вес­не, ког­да на Мас­ля­ную в го­ро­де вновь уст­ро­или яр­мар­ку, Пла­тон уди­вил весь го­ро­док. Са­вос­ти­ны яви­лись на ба­зар вчет­ве­ром, и не на ав­то­бу­се при­еха­ли, а на до­вер­ху гру­жё­ном во­зу. Пла­тон был на­ря­жен в ар­мяк, и Ми­ки­та в та­кой же ар­мя­чиш­ко; жен­щи­ны - большая и ма­лая ще­го­ля­ли в цвет­ных по­лу­шал­ках и са­мых на­ряд­ных ка­ца­вей­ках с ов­чин­кой на во­ро­те и по­до­ле. Из-под верх­не­го платья у муж­чин вид­не­лись пест­ря­дин­ные пор­ты, а у жен­щин - по­до­лы са­ра­фа­нов. А на но­гах у всех чет­ве­рых кра­со­ва­лись но­венькие, на­роч­но для то­го спле­тён­ные лап­ти.

    «Эх лап­ти мои, лап­ти ли­по­ваи! Вы не бой­тесь оде­тё, батька но­ваи спле­тё!…» Яр­мар­ка при ви­де та­ко­го мас­ка­ра­да ах­ну­ла. Да­же ми­ли­ци­онер, со­би­рав­ший сре­ди тор­гу­ющих дань, к Пла­то­ну не по­до­шёл, ре­шил, что ар­тис­ты при­еха­ли.

    На про­да­жу Пла­тон выс­та­вил кор­зи­ны, кор­зин­ки и кор­зи­ноч­ки, ко­ро­ба и ко­ро­боч­ки, на­бир­ки, бе­рес­тян­ки, лы­ко­вые ко­шёл­ки и да­же бе­рес­тя­ные со­лон­ки и шка­ту­лоч­ки, спле­тён­ные пос­ле уро­ков детьми. А гвоз­дём все­му бы­ли лап­ти, при­чём к каж­дой па­ре при­ла­га­лись об­мот­ки и ону­чи из до­мот­ка­но­го холс­та.

    Цены на свой то­вар Пла­тон наз­на­чил бо­жес­кие и лишь за лап­ти за­ло­мил, что за мод­ные са­пож­ки на вы­со­ком каб­луч­ке. И не про­га­дал! Уже к обе­ду весь то­вар был расп­ро­дан, да­же но­вую ро­го­жу, на ко­то­рой раск­ла­ды­вал мел­кие пле­туш­ки, про­дал, да­же ку­кол­ки, что мас­те­ри­ла Шур­ка из мяг­кой ов­ся­ной со­ло­мы, что и ло­шадь ест, и ко­ро­ва ест. А лап­ти по­ку­па­те­ли пря­мо из рук рва­ли, и не му­жи­ки, а го­родс­кие ба­ре. «Стиль рожно», - с ут­ра Пла­тон этих слов не знал, а к обе­ду ко­зы­рял ими по­чём зря.

    Фектя ря­дом тор­го­ва­ла: тво­рог в бе­рес­тян­ках, сме­тан­ное мас­ло в ка­доч­ке и тут же му­тов­ки, ес­ли ка­кая хо­зяй­ка са­ма за­хо­чет мас­ло сби­вать. Всю не­де­лю Фек­тя ко­пи­ла мо­ло­ко для большой тор­гов­ли, де­тям и те­лён­ку дос­та­ва­лись только сы­во­рот­ка да пах­та. Тор­го­ва­ла до­ро­же обыч­но­го, а расп­ро­да­ла всё ещё раньше Пла­то­на. Пос­лед­нее мас­ло ку­пи­ли вмес­те с кад­кой, хо­тя ка­доч­ка бы­ла са­мая прос­тец­кая: из оси­но­вых пла­шек. И об­ру­чи не же­лез­ные, а всё из то­го же пе­ре­ви­то­го бре­дин­ни­ка.

    Люди под­хо­ди­ли, спра­ши­ва­ли: от­ку­да Пла­тон при­ехал, как да что. Пла­тон, на­лов­чив­ший­ся ещё по ста­рым яр­мар­кам, от­ве­чал бас­ко: «Я из тех же во­рот, что и весь на­род! Зря хва­литься не ста­ну, то­вар сам се­бя хва­лит. Деньги есть - тор­гуй­ся, а нет - так лю­буй­ся!» Со все­ми по­ба­ла­гу­рил, тол­ком ни­ко­му ни­че­го не ска­зал.

    Распродавшись, Пла­тон го­го­лем про­шёл­ся по ря­дам, но ниг­де не за­дер­жал­ся, лишь де­тям гос­тин­цев ку­пил, а там - усе­лись на те­ле­гу и дай бог но­ги. По­ни­мал, что де­нег на­тор­го­ва­ны большие мильёны и зря с ни­ми гу­лять не сто­ит. Од­на­ко уеха­ли бла­го­по­луч­но, ник­то на вы­руч­ку не по­за­рил­ся и сос­ле­жи­вать не пы­тал­ся.

    А че­рез день ока­за­лось, что не так-то они бла­го­по­луч­но уеха­ли. Тёт­ка Ан­на при­нес­ла рай­он­ную га­зе­ту, а там на са­мой пер­вой по­ло­се вся са­вос­тинс­кая семья. В га­зе­те на­пе­ча­та­на большая статья о про­шед­шей яр­мар­ке, а в за­го­лов­ке прос­тав­ле­ны Пла­то­но­вы сло­ва: «Я не фер­мер, я рус­ский му­жик». И впрямь, го­во­рил Пла­тон что-то та­кое. Вер­тел­ся вок­руг один чер­ня­венький, всё рас­спра­ши­вал, ап­па­ра­ти­ком щёл­кал. Пла­тон ду­мал: «Уж не ма­зу­рик ли?» - а он вот кто ока­зал­ся. Ну да лад­но, бог не вы­даст, свинья не съест. Авось и га­зе­та за­бу­дет­ся.

    На яр­ма­роч­ные деньги ку­пил Пла­тон в сов­хо­зе Бу­рё­ну. Кор­мов в сов­хо­зе кот нап­ла­кал, один во­ню­чий си­лос, да и то­го - чуть. Ко­ро­вы сто­ят то­щие, мо­ло­ка с них и ма­ши­ной не вы­це­дишь, но Пла­тон ви­дел: ско­ти­на удой­ная, её от­кор­мишь - она мо­ло­ком отб­ла­го­да­рит, всем кор­ми­ли­ца бу­дет.

    Весной при­ехал из Пи­те­ра Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, удив­лял­ся на Пла­то­но­во хо­зяй­ст­во, хва­лил. Этой вес­ной Пла­тон уже не пы­тал­ся, под­ни­мать це­ли­ну и се­ять хлеб. За­се­ял по­ло­су ов­сом - ско­ти­ну кор­мить, по­ло­су - кар­то­фе­лем. Пе­ре­па­хал ого­род Фек­те под гряд­ки, по­том со­се­дям на­чал ого­ро­ды пе­ре­па­хи­вать. Преж­де ефим­ковс­кие кто с ло­па­той на пла­ну ко­вы­рял­ся, кто ждал, ког­да с цент­ральной усадьбы при­ка­тит трак­тор и пе­ре­во­ро­шит зем­лю, под­няв с глу­би­ны гли­ну. Ло­шадью па­хать не в при­мер ак­ку­рат­ней, да и де­шев­ле; Пла­тон пом­нил свою не­дав­нюю бед­ность и ду­шу из со­се­дей не вы­ни­мал. Ма­ло ли что у них пен­сия, а у не­го спи­ног­ры­зов двое - на пен­сию мно­го не на­жи­вёшь.

    И уже ка­за­лось, что всег­да так и жи­ли, а пе­ре­де­лы зем­ли, го­лод и смерть сы­ноч­ка только в страш­ном сне при­ви­де­лись. Сы­но­чек, вот он, в мам­ки­ном жи­во­те си­дит, ско­ро на­ро­дит­ся. Слав­ная стра­на Рос­сия-За-Обла­ком, и осо­бен­но хо­ро­шо там жи­вёт­ся крестьяни­ну, по­то­му как ос­та­лось крестьянства все­го ни­че­го, на один пог­ляд, и жизнь ему, что зуб­ру в пу­ще: хо­му­та он не зна­ет, а сте­ре­гут его, бе­ре­гут и се­ном при­карм­ли­ва­ют. И от­че­го только по­вы­ве­лись на Ру­си и зуб­ры, и му­жи­ки?

    Но по­ку­да есть в Ефим­ках креп­кая семья Са­вос­ти­ных, то и ос­тальная де­рев­ня ко­по­шит­ся. Хоть с од­ной сто­ро­ны, но по­ко­ше­но, на вы­го­не осе­ки поп­рав­ле­ны, две ко­ро­вы бро­дят и тё­лоч­ка, ов­цы - свои да храб­ровс­кие, да тёт­ки-Ни­ни­на ко­за - все там. Ка­кое-ни­ка­кое, а ста­до, и ког­да ба­бы об­хо­дят де­рев­ню крест­ным хо­дом, то и осе­кам спо­ют: «Хрис­тос воск­ре­се из мерт­вых!» - и об­ра­за­ми поб­рен­чат, выт­ря­сая на ско­ти­ну не­бес­ную бла­го­дать.

    Закончился круг у са­вос­тинс­ко­го до­ма. Ни­ки­та с Шур­кой тут же ус­ка­ка­ли на реч­ку, а взрос­лые по про­ул­ку ми­мо из­бы Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча под­ня­лись к ав­то­бус­ной ос­та­нов­ке, что­бы за­вер­шить мо­ле­бен честь по чес­ти. Там ра­зоб­ра­ли об­ра­за, а про­чие да­ры ос­та­ви­ли Ан­не - её ре­ше­то, она тряс­ла, ей и пря­ни­ки есть.

    Феоктиста от­нес­ла ико­ны до­мой, пос­та­ви­ла в ки­оте, за­теп­ли­ла лам­пад­ку. Хоть и не ко вре­ме­ни, но пусть по­го­рит, пусть бо­женьки на ого­нёк пос­мот­рят, от­дох­нут - им се­год­ня ра­бо­ты при­ва­ли­ло.

    Обрядив ки­от, зак­ры­ла из­бу на клям­ку и пош­ла в де­рев­ню. Се­год­ня празд­ник, на зем­ле ра­бо­тать нельзя, так хоть с людьми по­бол­тать, а то язык мо­хом об­рас­тёт.

    Бабка Зи­на по-преж­не­му си­де­ла на ска­мей­ке под ок­на­ми.

    - Подь сюда! - крик­ну­ла она. - По­го­во­ри, а то все ми­мо идут.

    Была Зи­на ту­га на ухо, го­во­ри­ла гром­ко и не­раз­бор­чи­во, от­че­го ка­за­лось, что она веч­но ру­га­ет­ся. По­то­му и охот­ни­ков с ней бе­се­ду бе­се­до­вать нем­но­го бы­ло. Но Фек­те то как раз на ру­ку. По­дош­ла, при­се­ла ря­дом, ожи­дая, что ска­жет де­вя­нос­то­лет­няя ста­ру­ха.

    - Деревню обходили? - воп­рос са­мо­оче­вид­ный, и за­дан для зат­рав­ки раз­го­во­ра.

    - Обходили, ба­буш­ка. Шла и слезьми об­ли­ва­лась: до­ма раск­ры­тые сто­ят да по­ру­шен­ные, жи­вых ед­ва знать.

    - А ты что хо­те­ла? Рас­пус­ти­ли на­род, вот он и раз­бе­жал­ся, что та­ра­ка­ны от ки­пят­ка. Преж­де стро­гос­ти бы­ло больше, так за­то и ба­ло­ва­ли ме­не, чем те­перь. Ты вот… - Зи­на при­дир­чи­во ог­ля­де­ла Фек­тин наряд, - ты хо­ро­шо хо­дишь, пра­вильно, а дру­гие юб­ку вы­ше ко­лен за­де­рут - и шасть на тан­цульку! У нас не так бы­ло, нас отец стро­го дер­жал. Что­бы в шко­лу хо­дить - и ду­мать не мо­ги! Я и по­сей­час бу­ков не знаю. Шко­ла - она для мальчи­шек, а дев­ке и до­ма де­ло най­дёт­ся. Ого­ро­ды про­па­лы­вать или хлеб жать - всё на­ши­ми ру­ка­ми. Рожь жа­ли не как те­перь, а всё сер­пом. Ты сер­па, по­ди, и в ру­ках дер­жать не уме­ешь…

    - Умею, ба­буш­ка.

    - Ну-ко, покажь! - ста­ру­ха жи­во про­ко­вы­ля­ла во двор, вы­дер­ну­ла из-под заст­ре­хи ста­рый, до­нельзя за­ез­жен­ный серп, руч­кой впе­рёд про­тя­ну­ла Фек­те.

    - Так он негодный, - рас­те­рян­но про­го­во­ри­ла та. - Ишь, как сно­сил­ся!… зуб­рить на­до.

    - Сама знаю, что не­год­ный! Му­жа у ме­ня не­мец убил, а дру­гих му­жи­ков я на по­рог не пус­каю, чест­но жи­ву. Мо­его те­ла ник­то вот по сю по­ру не видел, - Зи­на очерк­ну­ла ко­ря­вой ла­донью по ло­дыж­ке.

    «То- то, не­бось, охот­ни­ков - твоё те­ло глядеть», - ехид­но по­ду­ма­ла Фек­тя, а вслух ска­за­ла:

    - Было бы зу­бильце, я бы и са­ма за­зуб­ри­ла. Де­ло не­хит­рое.

    - Зубильце найдётся! - по все­му ви­дать, баб­ка, нес­мот­ря на все свои го­да, па­мя­ти не по­те­ря­ла и твёр­до пом­ни­ла, где что ле­жит в об­шир­ном хо­зяй­ст­ве, так что че­рез ми­ну­ту на свет по­яви­лось зу­би­ло с при­ва­рен­ной сбо­ку руч­кой, кле­вец и вби­тая в де­ре­вян­ную ка­ла­ба­ху на­ко­ва­лен­ка, на ка­кой ко­са­ри от­би­ва­ют ко­сы. Фек­тя при­се­ла на бре­вен­ча­тый по­рог и по­за­бы­тый же­лез­ный звон раз­нёс­ся над до­ма­ми. Че­рез пять ми­нут преж­де глад­кий - хоть за­дом са­дись - серп был за­зуб­рен и от­бит. В опыт­ных ру­ках та­кой серп сам жнёт, а в не­лов­ких - ми­гом пальцы отх­ва­тит.

    Фектя ог­ля­ну­лась, ища, на чём по­ка­зать своё уме­ние, по­том шаг­ну­ла к за­рос­лям кра­пи­вы, ку­чив­шим­ся по­за­ди дво­ра.

    - Ожгёшься, - пре­дуп­ре­ди­ла баб­ка Зи­на.

    - Ничо… Мать сте­га­ла, я жи­ва бы­ва­ла. Авось и сей­час не пом­ру.

    С сер­пом об­ра­щаться - на­вык ну­жен. Ста­ри­ки го­во­рят: по­ка не по­ре­жешься, жать не на­учишься. Ру­ку пальца­ми вниз не дер­жи, а то без пальцев ос­та­нешься. По­ма­лу стеб­ли заг­ре­бать - ра­бо­ты не бу­дет, пом­но­гу - стер­ня длин­ная ос­та­нет­ся, сноп по­лу­чит­ся ку­цый. А ес­ли гря­зи во ржи мно­го, то на­до ещё меж­ду де­лом сор­ную тра­ву вы­би­рать. Так что, ес­ли пог­ля­деть, кра­пи­ву жать про­ще, хоть она и жжёт­ся.

    Не об­ра­щая вни­ма­ния на ожо­ги, Фек­тя быст­ро вы­жа­ла кол­чик по­за­ди дво­ра, пер­вым пуч­ком, по­пе­рёк ко­то­ро­го ки­да­ла сжа­тое, об­ви­ла кра­пив­ный сноп и про­тя­ну­ла баб­ке Зи­не.

    - Так, ба­буш­ка?

    - Умница, умеешь, - пох­ва­ли­ла старуха. - Хо­ро­шо вас ру­мы­ны учи­ли.

    - Это не ру­мы­ны, это ма­ма учи­ла.

    - Значит, мат­ка у те­бя хо­ро­шая. Жи­ва мат­ка-то?

    - Нет. Дав­но по­мер­ла, я ещё вот та­ко­хонькая бы­ла. А те­перь и на мо­гил­ку не схо­дить.

    - Так и бы­ва­ет, ма­мы нет, а на­ука ма­ми­на жи­вёт. Вот и ме­ня учи­ли… мне мо­ло­дой по­гу­лять охо­та, а ма­ма ра­бо­тать ве­лит. Де­сять та­ких сно­пов - это скир­да. Сто скирд сож­нёшь и мо­жешь гу­лять ид­ти. Ка­кое там - гу­лять! Спи­ну ло­мит, ру­ченьки ло­мит, но­ги не идут. От­цы не­бес­ные! В стер­ню по­ва­лишься, по­ка­та­ешься по ко­лю­че­му: «Нив­ка, нив­ка, от­дай мою сил­ку!» - тем и спа­сёшься. Вот как ра­бо­та­ли! А тол­ку? Осенью приш­ли да и рас­ку­ла­чи­ли нас, всё под­чис­тую от­ня­ли.

    - За что? - ти­хо ужас­ну­лась Фек­тя. Слы­ха­ла она что-то о рас­ку­ла­чи­ва­нии, но ни­как не мог­ла по­нять, хо­ро­шо это или пло­хо? Вспом­нить ми­ро­еда По­та­по­ва, так его бы пот­ряс­ти ру­ка са­ма тя­нет­ся. По­том вспом­нишь Ша­пош­ни­ко­вых - так им и по­де­лом в ни­ще­те жить. А ког­да че­ло­век на раз­рыв жи­лы тру­дит­ся - за­чем же его зо­рить?

    - За что, за что?… -ворч­ли­во пе­респ­ро­си­ла баб­ка Зина. - Бьют не за что, а по­че­му и чем. Пал­кой бьют да по го­ло­ве. Гла­за у лю­дей за­ви­ду­щие и ру­ки то­ко до чу­жо­го доб­ра жад­ные, а к ра­бо­те ле­ни­вые. На зем­ле ра­бо­тать им не­охо­та, а жрать - каж­ный день. А тут им сво­бо­ду да­ли. Ор­га­ни­зуй­те ячей­ку и грабьте всех, на ко­го глаз ля­жет. Так они и ра­ды. Отец у нас пос­ле это­го умер. Его в тот же день раз­би­ло, а на не­де­ле - по­мер. На дру­гой год ма­ма нас так ра­бо­тать не зас­тав­ля­ла, всё рав­но, го­во­рит, при­дут и оты­мут. Так и по­лу­чи­лось, приш­ли нас осенью рас­ку­ла­чи­вать, а у нас нет ни­че­го! Пред­се­да­тель ком­бе­да, Ша­пош­ни­ков был, на ма­му на­га­ном ма­хал: «Совести, - кричит, - у те­бя не­ту! Что мы зи­мой есть бу­дем?» А ма­ма ему: «Хоть бы вы все пе­ре­дох­ли!» Как же, пе­ре­дох­нут они… Это доб­рых лю­дей гос­подь при­би­ра­ет, а та­кие и чёр­ту не нуж­ны. Ма­ма вско­рос­ти пос­ле это­го то­же по­мер­ла, а я в го­род уш­ла, в Бо­ро­ви­чи, на фаб­ри­ку. Сю­да уж пос­ле вой­ны вер­ну­лась, ду­ма­ла, в де­рев­не сы­на про­кор­мить лег­че бу­дет. Да и Ша­пош­ни­ко­ва к то­му вре­ме­ни уже за­арес­то­ва­ли.

    - Это ка­кой же Шапошников? - ти­хо спро­си­ла Фектя. - Фе­дос, что ли?

    - Нет, не Федос, - твёр­до от­ве­ти­ла Зина. - Ар­тё­мом его зва­ли, это я точ­но пом­ню. Он, как напьётся, вы­та­щит свой на­ган и всем встреч­ным гро­зит­ся: «Те­пе­ри­ча на­ша власть, на­род­ная!» - а му­жи­ки кла­ня­ют­ся: «Бла­го­да­рим за на­уку, Ар­тём Анд­ре­ич!» Так что не Фе­до­сом его зва­ли, это точ­но.

    Феоктиста за­ду­ма­лась. Вы­хо­дит, этот са­мый Ар­тём - Фе­до­су Ша­пош­ни­ко­ву род­ной внук, раз он Анд­ре­евич. Фе­до­сов сын Анд­рей­ка был го­дом стар­ше Ни­ки­ты и час­тенько его по­ко­ла­чи­вал. Зна­ла бы, что из его се­ме­ни та­кой раз­бой­ник вы­рас­тет, вих­ры бы по­об­ры­ва­ла стер­ве­цу!

    «А са­ми-то вы из каких? - хо­те­ла спро­сить Фектя, - Ви­ног­ра­до­вых-то в Кня­же­ве преж­де не было», - но осек­лась, не от­то­го да­же, что вспом­ни­ла на­каз Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, а прос­то са­ма до­га­да­лась, из ка­ких бу­дет баб­ка Зи­на. Звать-то ста­ру­ху Зи­на­ида Сав­виш­на, и не ина­че, отец её, умер­ший при рас­ку­ла­чи­ва­нии, тот са­мый Сав­вуш­ка По­та­пов - вну­чо­нок кня­жевс­ко­го ми­ро­еда, пос­ле рож­де­ния ко­то­ро­го ста­рик По­та­пов пот­ре­бо­вал злос­част­но­го пе­ре­де­ла зем­ли. Вот ведь ког­да от­ли­лись кош­ке мыш­ки­ны слёз­ки - и как страш­но от­ли­лись! Да и Ша­пош­ни­ко­вым то­же слас­ти не слиш­ком мно­го дос­та­лось, раз за­арес­то­ва­ли в кон­це кон­цов Фе­до­со­ва вну­ка. Не­че­го бы­ло с оружьем ба­ло­вать.

    - Шапошников-то за пуш­ку свою под за­кон попал? - спро­си­ла Фек­тя.

    - Скажешь то­же! На­га­ном ма­хать и на на­род орать ему во­ля бы­ла да­де­на. Но ему ма­ло по­ка­за­лось крестьянско­го доб­ра, так он деньги ка­зён­ные про­гу­лял. Ду­мал, пок­ро­ет из людс­ких за­ра­бот­ков, да про­га­дал, в кол­хо­зе па­лоч­ки вве­ли. Вот не­дос­та­ча и вскры­лась…

    - Какие палочки? - пе­респ­ро­си­ла Фектя. - Ба­то­ги, что ли? По­роть за не­до­им­ку?

    - Ну, ты прос­то­та! Ни­че­го-то вы, мо­ло­дые, не пом­ни­те. Тет­рад­ка у пред­се­да­те­ля бы­ла, и в ней он па­лоч­ка­ми от­ме­чал, кто сколько дней в кол­хо­зе от­ра­бо­тал. Осенью хлеб по нор­ме сда­дут, а что ос­та­нет­ся - кол­хоз­ни­кам на вы­да­чу. Ког­да по де­сять, а ког­да и по двад­цать грам­мов жи­та за тру­до­день. А за из­лиш­ки льна за­вод деньга­ми рас­счи­ты­вал­ся. Де­нег этих ник­то не ви­дел, на них для об­чест­ва по­куп­ки де­ла­лись: ку­мач на фла­ги и вся­кое та­кое. А Ша­пош­ни­ков эти де­неж­ки про­гу­лял. Ду­мал, осенью с но­во­го уро­жая пок­ро­ет, а тут как раз нор­мы по­вы­си­ли, и вмес­то вы­да­чи на тру­до­день ос­та­лись од­ни па­лоч­ки в пред­се­да­тельской тет­рад­ке. Ме­ня там не бы­ло, а ба­бы рас­ска­зы­ва­ли, как Ар­тём на них кри­чал, хо­тел с кол­хоз­ни­ков не­дос­та­чу стряс­ти. А от­ку­да взять, ког­да нет ни­че­го? Тут уже и на­га­на не бо­ишься. Сле­до­ва­тель при­ез­жал, ска­зал, что пред­се­да­тель ви­но­ват. Вот и заб­ра­ли Ар­тём­ку. По­том из го­ро­да но­во­го пред­се­да­те­ля прис­ла­ли, непьюще­го. Но па­лоч­ки за тру­до­день так и ос­та­лись до тех са­мых пор, по­ка кол­хоз сов­хо­зом не пе­ре­наз­ва­ли. Но это уже при Ма­лен­ко­ве, он к крестьянству доб­рый был.

    - Лучше бы уж по­ро­ли, чем так-то ду­шу вынимать… - вста­ви­ла Фек­тя.

    - Хе, жа­лан­ная, и ду­рак зна­ет, что воск­ре­сенье празд­ник. Это сей­час вам во­ли да­но, а преж­де, что­бы сре­ди дня гу­лять, не бы­ва­ло. Да­же де­рев­ню от по­жа­ра ночью об­хо­ди­ли. А ты мне вот что ска­жи: на преж­нем мес­те вы де­рев­ню об­хо­ди­ли?

    - Обходили, ба­буш­ка. А му­жи­ки от си­бирс­кой яз­вы де­рев­ню опа­хи­ва­ли. До­ро­гу-то по­пе­рёк пе­ре­па­шешь, яз­ва и не при­дёт. И по­па ка­та­ли…

    - Это как?

    - На Его­рия Зап­ря­гальни­ка по­па приг­ла­ша­ли в по­ле мо­ле­бен слу­жить. По­па из го­ро­да зва­ли, он доб­рен­ный был, мя­сис­тый, от та­ко­го тол­ку больше, паш­ня туч­не­ет. Вот, как он отс­лу­жит, му­жи­ки его на зем­лю ва­лят и на­чи­на­ют по паш­не ка­тать. Он уж зна­ет, что бу­дет, и ри­зы на­де­ва­ет поп­ло­ше. Но как вста­нет, то всё рав­но гне­ва­ет­ся: бе­сов­щи­на, мол, и к са­ну не­поч­те­ние! Тог­да от не­го яй­ца­ми от­ку­па­ют­ся. Пол­ное лу­кош­ко нак­ла­дут, он и сми­лу­ет­ся.

    - Вот ведь как… - про­из­нес­ла баб­ка Зина. - Что ни го­род, то но­ров. Мне отец про та­кое рас­ска­зы­вал, а са­ма не видала. - Ста­ру­ха вдруг ус­мех­ну­лась и до­ба­ви­ла с хит­ре­цой: - В кол­хо­зе сек­ре­тарь ячей­ки был, Сав­ра­сов, жир­ню­щий, что свинья на от­кор­ме. Его бы по паш­не по­ка­тать, тол­ку мно­го бы­ло бы… - опом­нив­шись, при­да­ви­ла сме­шок и ска­за­ла: - А ты иди, что со мной си­деть, у те­бя дел, по­ди, мно­го.

    - Праздник се­год­ня. Ра­бо­тать нельзя.

    - Всё-то у вас празд­ни­ки… А за серп - спа­си­бо. Де­рев­ню-то всю обош­ли?

    - Всю.

    - Вот и доб­ро. По­жа­ра, зна­чит, не бу­дет.

    

* * *

    

    Пожар прик­лю­чил­ся в тот же день бли­же к ве­че­ру. За­го­ре­лись кол­хоз­ные са­раи, сто­яв­шие на при­гор­ке. Ког­да-то у кня­зя там был тор­го­вый яб­лон­ный сад, к ко­то­ро­му от усадьбы ве­ла до­ро­га. Пос­ле то­го как усадьбу сожг­ли, на её фун­да­мен­те выст­ро­или ко­ров­ни­ки. А сад вы­ру­би­ли, по­то­му как был он за­ло­жен, не спро­сясь Ми­чу­ри­на. Ког­да-то ра­де­тель се­вер­но­го пло­до­водст­ва про­фес­сор Ры­тов дур­но отоз­вал­ся о ге­ни­альных тру­дах Ми­чу­ри­на, и по­то­му в го­ды тор­жест­ва ми­чу­ринс­кой би­оло­гии бы­ло ве­ле­но те са­ды, что се­вер­ней Там­бо­ва, сво­дить. Сад-то вы­ру­би­ли, а до­ро­га, об­са­жен­ная ли­па­ми, ос­та­лась. Тог­да на мес­те са­да пос­та­ви­ли са­раи, что­бы се­но во­зить удоб­нее бы­ло. Се­на в тех са­ра­ях дав­ненько не ва­жи­ва­лось, и вен­ти­ля­то­ры ра­зоб­ра­ли на ме­тал­ло­лом, но вся­кой тру­хи ос­та­ва­лось пре­дос­та­точ­но. За­по­лы­ха­ло, слов­но бен­зи­ном плес­ну­то. И за­хо­чешь не уви­деть, всё рав­но уви­дишь.

    Люди сбе­жа­лись, а как ту­шить? С реч­ки, за пол-то ки­ло­мет­ра, во­ды не на­тас­ка­ешь, ко­лон­ки воз­ле са­ра­ев нет. Только и ос­та­ёт­ся гал­деть да ру­ка­ми раз­ма­хи­вать. По­жар­ка из го­ро­да при­еха­ла, ког­да уже са­мо по­ту­хать на­ча­ло.

    Народ по­тол­пил­ся, по­шу­мел да и на­чал разб­ре­даться. А до­ма всех жда­ла сквер­ная но­вость. По­ку­да лю­ди тол­пи­лись вок­руг по­жа­ра, под­жи­га­те­ли прош­лись по де­рев­не, не про­пус­тив ни од­но­го до­ма. Где две­ри ока­зы­ва­лись за­пер­ты, их вы­ши­ба­ли уда­ром но­ги, не за­мо­ра­чи­ва­ясь с хлип­ки­ми за­по­ра­ми. Не тро­га­ли ни по­су­ды, ни но­сильных ве­щей, за­би­ра­ли только ико­ны да из­ред­ка кой-что из ме­ло­чей, по­пав­ших под алч­ный взгляд. Ста­рые ико­ны в де­рев­не во­ди­лись у нем­но­гих, так что всерьёз пост­ра­да­ли только Са­вос­ти­ны, тёт­ка Ан­на да баб­ка Зи­на. А у Бе­ре­зи­ных во­рю­ги упёр­ли ве­дёр­ный са­мо­вар. Так пря­мо го­ря­чим и унес­ли, Бе­ре­зи­ны как раз чай пить со­би­ра­лись.

    Все бы­ли уве­ре­ны, шко­ду учи­ни­ли пар­ни, гла­зев­шие из ма­ши­ны на крест­ный ход. А по­том на шум вы­полз­ла из до­миш­ка пе­ре­пу­ган­ная баб­ка Зи­на, и пос­лед­ние сом­не­ния от­па­ли. Дальше за­ва­лин­ки Зи­на дав­но уже не хо­ди­ла, раз­ве что со­сед­ки в ба­ню по­зо­вут; не по­бе­жа­ла и на по­жар, на­ви­да­лась за жизнь по­жа­ров до­сы­та, и по­то­му ока­за­лась до­ма, ког­да приш­ли гра­би­те­ли. Сту­чаться пар­ни не ста­ли, сра­зу вы­шиб­ли дверь, а ког­да ста­ру­ха взду­ма­ла кри­чать: «Ка­ра­ул!» - в гла­за ей блес­нул нож.

    - Тихо, бабка! - про­ши­пел один из парней. - Не ста­нешь шу­меть - жи­ва бу­дешь.

    На гла­зах у оне­мев­шей хо­зяй­ки они выд­ра­ли из ки­ота ико­ны, спо­ро ог­ля­де­ли гор­ни­цу, по­том со сло­ва­ми: «Те­бе всё рав­но не нуж­но» - один из пар­ней заб­рал с ко­мо­да тро­фей­ную, из Гер­ма­нии при­ве­зён­ную фар­фо­ро­вую пас­туш­ку и, за­вер­нув для сох­ран­нос­ти в кру­жев­ную сал­фет­ку, то­же за­су­нул в сум­ку. Ухо­дя, пре­дуп­ре­дил: «Са­ма, ду­ра, ви­но­ва­та. Те­бе це­ну пред­ла­га­ли. Нет, упёр­лась! Ну и си­ди те­перь и без де­нег, и без икон».

    Так пос­лед­ний раз на дол­гом ве­ку баб­ка Зи­на бы­ла рас­ку­ла­че­на.

    Позвали ми­ли­ци­оне­ра, ко­то­рый сос­тав­лял акт о под­жо­ге кол­хоз­ных са­ра­ев. Это ес­ли лич­ное под­ворье сго­ре­ло, уго­лов­ное де­ло за­во­дят, только ког­да пост­ра­дав­ший за­яв­ле­ние на­пи­сал, об­щест­вен­ную собст­вен­ность так прос­то под­жи­гать не доз­во­ля­ет­ся.

    Милиционер при­шёл, выс­лу­шал сви­де­те­лей. Больше про­чих гор­ла­ни­ли и до­би­ва­лись пра­во­су­дия те, у ко­го не ук­ра­ли ни­че­го. Ан­на, сильнее всех пост­ра­дав­шая, вы­ла в го­лос, оп­ла­ки­вая се­мей­ные ре­лик­вии. Из все­го бла­гос­ло­ве­ния ос­та­лась у неё лишь Не­опа­ли­мая Ку­пи­на, с ко­то­рой она при­бе­жа­ла на по­жар. Пла­тон уг­рю­мо мол­чал, Фек­тя гля­де­ла зат­рав­лен­но и за­жи­ма­ла ла­до­ня­ми рот, бо­ясь зак­ри­чать. Баб­ка Зи­на вов­се опо­ло­уме­ла и твер­ди­ла лишь: «Ка­кое приз­нать?… Ма­зу­ри­ки они, вер­нут­ся и до­ре­жут».

    Милиционеру очень не хо­те­лось ве­шать на своё от­де­ле­ние за­ве­до­мый глу­харь, но пе­ре­убе­дить прор­ву на­ро­да он не мог, так что приш­лось сос­тав­лять ак­ты, оп­ра­ши­вать сви­де­те­лей и пост­ра­дав­ших и де­лать про­чую не­нуж­ную ра­бо­ту. Уехал за­тем­но, пре­дуп­ре­див, что ис­кать бу­дут, но най­дут ед­ва ли.

    Под ве­чер при­ехал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич. Уви­дав сло­ман­ную дверь, при­бе­жал к со­се­дям, спра­ши­вать, что стряс­лось. У са­мо­го Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча ни икон, ни са­мо­ва­ра, ни ста­рин­но­го грам­мо­фо­на с тру­бой от­ро­дясь не бы­ло, так что и не про­па­ло ни­че­го. Только про­тив­но бы­ло, что приш­лый мер­за­вец ша­рил по его до­му. А у Са­вос­ти­ных кро­ме икон про­па­ли ещё и деньги. Не то что­бы мно­го, больших де­нег ещё за­ра­бо­тать не ус­пе­ли, но за­то все. Пла­тон отк­ла­ды­вал, что­бы де­тей во вто­рой класс сна­ря­дить. Деньги, за­вёр­ну­тые в тря­пи­цу, ле­жа­ли по­задь икон. А где ещё чест­но­му че­ло­ве­ку хра­нить деньгу, как не у бо­га за спи­ной? Так вор и бо­га унёс, и деньги спёр.

    Шурка ры­да­ла по скра­ден­ным свя­тым, слов­но по лю­би­мо­му ко­тён­ку. Брат Мит­рош­ка по­мер - Шур­ка не пла­ка­ла, не по­ни­ма­ла ещё по ма­ло­летст­ву. А ког­да, уже на но­вом мес­те, ей по­да­ри­ли ры­женько­го ко­тё­ноч­ка, а он че­рез не­де­лю из­дох, тут сле­зам кон­ца не бы­ло. Те­перь она так же уби­ва­лась по об­ра­зам, пе­ред ко­то­ры­ми при­вык­ла мо­литься пе­ред сном.

    Никита, в под­ра­жа­ние от­цу, хму­рил­ся и по­рой бор­мо­тал что-то не­раз­бор­чи­во.

    Хуже всех пе­ре­жи­ва­ла слу­чив­ше­еся Фек­тя. Она слов­но за­кос­те­не­ла в тя­гост­ном не­до­уме­нии, что-то го­во­ри­ла и дви­га­лась как не своя, а по­том вдруг поб­лед­не­ла, ух­ва­тив­шись за жи­вот, про­ко­вы­ля­ла ми­мо не­дав­но куп­лен­ной ши­ро­кой кро­ва­ти в крас­ный угол, со сто­ном по­ва­ли­лась на лав­ку, под пус­той, раз­би­той бож­ни­цей.

    Первым опом­нил­ся Пла­тон.

    - Микита! - крик­нул он. - Жи­вой но­гой дуй к Храб­ро­вым, ска­жи тёт­ке Ни­не, что мам­ка ро­жа­ет. А ты, Шу­рё­на, за тёт­кой Ан­ной бе­ги, а по­том то­же к Храб­ро­вым. Да там и ос­та­вай­тесь, по­ка не по­зо­вут. Не­че­го тут гла­зеть!

    - «Скорую по­мощь» надо! - вспо­ло­шил­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, за­шед­ший к Пла­то­ну об­су­дить прик­лю­чив­шу­юся бе­ду.

    - Какая по­мощь? Мы тут ни­че­го сде­лать не мо­жем. Ро­жа­ет она, а то и прос­то вы­ки­ды­ва­ет, ро­жать-то ещё ра­но…

    По счастью, тёт­ка Ни­на со­об­ра­жа­ла в этих де­лах по­луч­ше Пла­то­на, да и те­ле­фон, единст­вен­ный на всю де­рев­ню, был ус­та­нов­лен в храб­ровс­кой из­бе, так что «Ско­рая» бы­ла выз­ва­на не­мед­лен­но и при­еха­ла дей­ст­ви­тельно ско­ро. К ка­кой-ни­будь восьми­де­ся­ти­лет­ней ста­ру­хе мож­но и не то­ро­питься, по­ме­реть ни­ког­да не позд­но, так что по­рой при­езд не­от­лож­ки бы­ва­ет от­ло­жен денька на два. Ро­же­ни­ца - иное де­ло, на­род­ная муд­рость учит: «Срать да ро­дить - нельзя погодить», - и вра­чи это очень хо­ро­шо по­ни­ма­ют.

    Фектю увез­ли. Вра­чи­ха ей да­же до ма­ши­ны дой­ти не поз­во­ли­ла: «Ты что, хо­чешь ре­бён­ка на пол вы­ро­нить?» - зас­та­ви­ла Пла­то­на и Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча вы­но­сить ро­же­ни­цу на но­сил­ках.

    «Скорая» уеха­ла, и сра­зу ста­ло пус­то и неп­ри­ка­ян­но. Ан­на с Ни­ной об­суж­да­ли, чем ещё мож­но по­мочь со­сед­ке. Преж­де, ес­ли ка­кая ба­ба раз­ро­диться не мо­жет, по­сы­ла­ли в цер­ковь, про­си­ли раск­рыть царс­кие вра­та. Тог­да и чре­во раск­ры­ва­ет­ся, ре­бё­нок лег­че вы­хо­дит. Церк­ви нет, но у Бе­ре­зи­ных есть ос­вя­щён­ный на гро­бе гос­под­нем скла­день, на ко­то­рый не по­за­ри­лись гра­би­те­ли. Раск­рыть бы его, но только не сде­ла­ешь ли ху­же? Ро­жать-то Фе­ок­тис­те ра­но, мо­жет, её на сох­ра­не­ние по­вез­ли… Ре­ши­ли склад­ня по­ку­да не раск­ры­вать, а по­мо­литься всле­пую за ис­це­ле­ние скор­бя­щих. С тем и ра­зош­лись.

    Перед ухо­дом тёт­ка Ни­на ска­за­ла, что де­тей ос­та­вит но­че­вать у се­бя. Вид­но, соч­ла, что уж се­год­ня-то Пла­тон точ­но напьётся. Ма­ло ли, что непьющий, в та­кой день - по­ло­же­но.

    Платон си­дел, под­пе­рев го­ло­ву дву­мя ку­ла­ка­ми.

    - Давай чай пить, - ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Я ва­ренье при­не­су, у ме­ня есть из зе­лё­ной клюк­вы с грец­ки­ми оре­ха­ми.

    Не дож­дав­шись от­ве­та, сам пос­та­вил на плит­ку чай­ник, схо­дил за ва­реньем, да так в оди­ноч­ку и пил чай, про­из­но­ся пе­ред мол­ча­щим Пла­то­ном ус­по­ка­ива­ющие ре­чи.

    Лишь под ут­ро Пла­тон отор­вал ку­ла­ки ото лба и твёр­до про­из­нёс:

    - Найду во­ров - го­ло­вы по­от­ры­ваю.

    Днём Го­рис­лав Бо­ри­со­вич съездил в го­род и при­вёз доб­рые вес­ти: Фек­тя раз­ро­ди­лась, ре­бё­но­чек, хоть и сильно не­до­но­шен­ный, но жи­вой, ле­жит в на­роч­ной ка­ме­ре с кис­ло­ро­дом, и вра­чи обе­ща­ют мла­ден­ца вы­хо­дить.

    Платон, ко­то­рый не мог бро­сить хо­зяй­ст­ва, по­ве­се­лел.

    Дома Фе­ок­тис­та по­яви­лась только че­рез ме­сяц: блед­ная, по­ху­дев­шая, но с Ми­кол­кой на ру­ках. Де­ре­венс­кие улы­ба­лись мо­ло­дой ма­ме, бо­ясь сгла­зить, сдер­жан­но хва­ли­ли: «Под­хо­дя­чий мальчу­ган».

    Миколка был ма­ленький, писк­ля­вый, бо­лез­нен­ный, од­но сло­во - не­до­но­сок. Вра­чи­ха обе­ща­ла, что к го­ду он вып­ра­вит­ся и до­го­нит ос­тальных де­тей. Так оно и слу­чи­лось по­том. А вот Фек­тя не вып­ра­ви­лась. В ней слов­но блед­ная не­мочь по­се­ли­лась, Фек­тя ста­ла пе­чальна, ску­ча­ла по преж­не­му до­му и час­тенько пов­то­ря­ла, что ни­че­го доб­ро­го в за­об­лач­ной жиз­ни их не ждёт. Вспо­ми­на­ла Мит­ро­шеньку, меч­та­ла схо­дить к не­му на мо­гил­ку, но на ефим­ковс­ком клад­би­ще больше не по­яв­ля­лась. Нет там ни­че­го и не бы­ло ни­ког­да.

    

ГЛАВА 3

    

    В де­рев­не Го­рис­лав Бо­ри­со­вич жил только ле­том - ме­сяц от­пус­ка да ещё два-три ме­ся­ца за свой счёт. Фаб­ри­ка, на ко­то­рой он имел нес­частье ин­же­нерст­во­вать, и не ра­бо­та­ла тол­ком, и обанк­ро­титься ни­как не мог­ла. Ху­же все­го, что за пос­лед­нее вре­мя де­ла ста­ли вып­рав­ляться, ра­бо­ты при­ба­ви­лось и от­пуск за свой счёт на­ча­ли да­вать со скри­пом. Мож­но бы­ло бы вов­се уво­литься, пе­рей­дя в раз­ряд вре­мен­но не ра­бо­та­ющих, и спо­кой­но до­жи­даться пен­сии, бла­го что стаж у Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча дав­но пе­ре­ва­лил за трид­цать лет, од­на­ко имен­но спо­кой­ст­вия и не по­лу­ча­лось. Зарп­ла­та у Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча бы­ла смеш­ная, но сов­сем по­те­рять её он очень бо­ял­ся. До пен­сии ещё три го­да, и их на­до как-то про­жить. Вот и тор­чал в Пи­те­ре, тос­куя о де­ре­венс­ком до­ме, ко­то­рый сто­ит за­пер­тый и хо­лод­ный. Ску­чал и по млад­шим Са­вос­ти­ным: по ка­ра­пу­зу Ми­кол­ке, по Шу­рён­ке и Ни­ки­те. Вы­учив­шись гра­мо­те, стар­шенький бук­ву «м» в име­ни по­те­рял, на Ми­кит­ку не от­зы­вал­ся, вор­чал: «Се­бя под ми­кит­ки бе­ри, а я - Ни­ки­та».

    Шурка с Ни­ки­той за­кан­чи­ва­ли уже пя­тый класс, и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич обе­щал взять их на ве­сен­ние ка­ни­ку­лы в Пе­тер­бург, сво­дить в Эр­ми­таж. За­ра­нее предс­тав­ля­лось, как бу­дет ахать и всплёс­ки­вать ру­ка­ми Шу­рён­ка, про­хо­дя по царс­ким па­ла­там. Ве­че­ром бу­дут чай пить и кни­ги чи­тать. Шур­ка уж большая, но лю­бит, что­бы ей вслух чи­та­ли; слу­ша­ет, за­ме­рев. А Ни­ки­та сам се­бе кни­го­чей, ухо­дит в дру­гой угол и, за­ло­жив уши ла­до­ня­ми, чи­та­ет что-ни­будь своё. Серьёзный па­рень рас­тёт, са­мос­то­ятельный.

    Горислав Бо­ри­со­вич за­ра­нее со­об­щил, ког­да при­едет, про­сил про­то­пить выс­тыв­ший дом, а при­ехал к пол­но­му разд­раю.

    Пропал Ни­ки­та, школьный ав­то­бус при­вёз в Ефим­ки од­ну Шу­ру. Тут же вы­яс­ни­лось, что и в Под­борье вер­ну­лась только Ле­на За­ва­до­ва. Петьки За­ва­до­ва, её дво­юрод­но­го брат­ца, в ав­то­бу­се то­же не ока­за­лось. Вмес­то уро­ков в этот день бы­ло объявле­ние чет­верт­ных оце­нок и об­щее соб­ра­ние, а школьная раз­воз­ка отп­рав­ля­лась как обыч­но, так что де­тям вы­па­ло три ча­са не­конт­ро­ли­ру­емо­го вре­ме­ни. Ре­ши­ли, что мальчиш­ки за­ба­ло­ва­лись, опоз­да­ли на ав­то­бус и те­перь бу­дут то­пать по до­мам пе­шед­ра­лом: За­ва­дов - де­вять ки­ло­мет­ров, а Ни­ки­та - все две­над­цать.

    Когда стем­не­ло, а Ни­ки­ты всё не бы­ло, за­вол­но­ва­лись всерьёз. При­ня­лись зво­нить на цент­ральную усадьбу, в Бли­но­во. В сельсо­ве­те уже ни­ко­го не бы­ло, де­пу­тат­шу наш­ли до­ма. Та по­бе­жа­ла вы­яс­нять, и Пе­теньку За­ва­до­ва сыс­ка­ла очень быст­ро. Участ­ко­вый встре­тил пар­ня пьяным и, опа­са­ясь, что тот за­мёрз­нет по до­ро­ге до­мой, за­пер его на ночь в сво­ём ка­би­не­те. Пе­тю до­бу­ди­лись, но он твер­дил только, что сам не пил, а Ни­ки­ту не ви­дал, по­то­му что тот ушёл до­мой.

    Фектя взвы­ла. Пла­тон зап­ряг Со­ко­ли­ка и на ночь гля­дя пог­нал в Бли­но­во. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич с фо­на­рём в ру­ках си­дел в са­нях, выс­ве­чи­вал обо­чи­ны, ста­ра­ясь не про­пус­тить ухо­дя­щий вбок след или тём­ное пят­но ле­жа­ще­го в суг­ро­бе мальчиш­ки. До Бли­но­ва до­еха­ли, не най­дя ни­че­го. Вновь под­ня­ли Пе­тю За­ва­до­ва. Пят­над­ца­ти­лет­ний се­мик­лас­сник бла­го­ухал бор­мо­ту­хой и ни­как не мог вру­биться, че­го от не­го хо­тят.

    Если взгля­нуть на ис­кон­но­го нов­го­род­ца, ка­кой кра­си­вый че­ло­ве­чес­кий тип предс­та­нет пе­ред на­ми! Вы­со­кий, строй­ный, свет­ло­во­ло­сый… нос тон­кий, пря­мой, гла­за от зе­лё­но­го че­рез все от­тен­ки го­лу­бо­го до се­ро-стально­го цве­та. А тут ка­ча­ет­ся по­лу­жи­вая па­ро­дия на слав­ных пред­ков. Фи­гу­ра не строй­ная, а то­щая. Во­ло­сы не льня­ные, а бе­лё­сые. Пры­щи на низ­ком лбу, ско­шен­ный под­бо­ро­док, а под тон­ким но­сом - веч­ная мок­реть.

    Не до­бив­шись тол­ка, втис­ну­ли Пе­тю в пальтиш­ко и уса­ди­ли в са­ни. Бли­но­во - се­ло большое, но там про­пав­ше­го мальчиш­ку бу­дут ис­кать мест­ные жи­те­ли, под­ня­тые встре­во­жен­ной де­пу­тат­шей. Будь сей­час ле­то, мож­но бы­ло бы спо­кой­но дож­даться ут­ра, но ко­нец мар­та, ког­да кру­гом ещё ле­жит снег… ес­ли Ни­ки­та ос­тал­ся под отк­ры­тым не­бом и, не дай бог, ус­нул, ут­ром ему не прос­нуться. Ос­та­ва­лась ещё сла­бая на­деж­да, что Ни­ки­та по­шёл до­мой пеш­ком, но сбил­ся с пу­ти и ушёл в Под­борье. Зна­чит, нуж­но про­ве­рить и эту до­ро­гу, а за­од­но дос­та­вить до­мой Пе­теньку, так слав­но отп­разд­но­вав­ше­го окон­ча­ние третьей чет­вер­ти.

    До Под­борья до­еха­ли, не встре­тив ни еди­ной ду­ши. Выг­ру­зи­ли Пе­теньку, сда­ли на ру­ки ма­те­ри. В семье Пе­тя был поск­рё­бы­шем, один его брат слу­жил в ар­мии, а ещё двое, уже отс­лу­жив­ших, прос­то бол­та­лись без де­ла, вы­ис­ки­вая, где бы сор­вать на вы­пив­ку. Млад­шие За­ва­до­вы уро­ди­лись в па­пу и, как по­ло­же­но доб­рым де­тям, уже прев­зош­ли его и по час­ти без­делья, и в пла­не вы­пив­ки. Не­уди­ви­тельно, что Пе­тю до­ма ник­то не ждал. В пер­вый раз, что ли?

    Со стар­шим За­ва­до­вым Пла­тон был хо­ро­шо зна­ком. Пер­вый год Ти­мо­ха при­хо­дил к но­во­сё­лам как на служ­бу, кос­но­языч­но учил Пла­то­на уму-ра­зу­му, по­том прос­то си­дел, гля­дя на чу­жую ра­бо­ту, ждал, что кон­чит Пла­тон тру­диться, нач­нёт с ус­тат­ку вы­пи­вать, тут и Ти­мо­хе ста­ка­шек пе­ре­па­дёт. Опять же, ес­ли в со­сед­нюю де­рев­ню к кор­чем­ни­це за па­лё­ной вод­кой сбе­гать по­на­до­бит­ся, то Ти­мо­ха всег­да го­тов. Не дож­дал­ся ни ста­каш­ка, ни по­ру­че­ния и в Ефим­ки хо­дить бро­сил, тем бо­лее что с Пла­то­но­вым по­яв­ле­ни­ем вся­кая хал­ту­ра в Ефим­ках пе­ре­ве­лась. Уже и под­борс­кие в слу­чае нуж­ды ста­ра­лись Пла­то­на звать, так что За­ва­до­вым при­хо­ди­лось ша­ка­лить на сто­ро­не.

    Вино всех пе­ре­ба­ры­ва­ет и всех рав­ня­ет по се­бе. Бы­ло что-то схо­жее в семье За­ва­до­вых с кня­жевс­ки­ми со­се­дя­ми - Ша­пош­ни­ко­вы­ми. И не­важ­но, что Фе­дос был ру­ба­ха-па­рень и гар­мо­нист, без ко­то­ро­го ни од­на свадьба, ни од­ни крес­ти­ны не про­хо­ди­ли, а Ти­мо­ха, на­пив­шись, при­ни­мал­ся скан­да­лить и драться. Глав­ное - не­из­быв­ная, доб­ро­вольная ни­ще­та, ког­да кор­ми­лец не кор­мит, а ищет, че­го бы из до­ма уво­лочь на про­пой. За­ва­довс­кая же­на и са­ма вы­пи­ва­ла, не­да­ром все чет­ве­ро сы­но­вей умиш­ком не за­да­лись, так что их и в ар­мию бра­ли с не­охо­той, но всё же пос­лед­не­го ума не про­пи­ва­ла. Сы­на она встре­ти­ла при­выч­ны­ми, ни­ко­го не тро­га­ющи­ми при­чи­та­ни­ями:

    - Явился, идол! Че­го стал? Спа­си­бо ска­жи доб­рым лю­дям, что те­бя, пар­шив­ца, не бро­си­ли, до­мой при­вез­ли. Весь в от­ца, та­кой же пьяни­ца бу­дет! Са­мо­го от по­ла не ви­дать, а ту­да же - ви­ни­ще хлес­тать!…

    От по­ла дыл­ду Пе­теньку ви­дать бы­ло очень, но от­ре­аги­ро­вал он при­выч­но:

    - Я не пил…

    - Ага, не пил, только в глот­ку лил! Доб­ро бы сам наж­рал­ся, а мальчон­ку-то за что на­по­ил?

    - Никиту? - ис­пу­ган­но спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Я не пил… - пьяно гу­дел Пе­тя.

    - Я всё знаю, как ты не пил! Они с Са­хой Сав­ра­со­вым ва­ше­го Ни­ки­ту сил­ком по­или. Вы уж не ру­гай­те мальца, что он вы­пим­ши, это всё они! Са­ха его дер­жал, а мой бал­бес ему пря­мо из бу­тыл­ки ви­ни­ще в рот лил. Где мальчон­ке от двух та­ких ог­ло­едов обо­ро­ниться… Ви­дишь, я всё знаю!

    - Ленку, ябе­ду, убью, - ска­зал Пе­тя не­ожи­дан­но трез­вым го­ло­сом.

    Платон шаг­нул впе­рёд, сгрёб Пе­тю за груд­ки.

    - Это я те­бя убью, вот эти­ми са­мы­ми ру­ка­ми!

    Он по­вер­нул­ся к оне­мев­шей За­ва­до­вой и про­из­нёс:

    - Пропал Ни­кит­ка, ниг­де най­ти не мо­гут. Пос­лед­няя на­деж­да ос­та­ва­лась, что заб­лу­дил­ся и к вам вы­шел. Но ко­ли он пьяный, так не знаю, что и бу­дет. Ему ви­на сов­сем нельзя, он с од­ной кап­ли по­ги­нуть мо­жет.

    - Ой!… - взвы­ла За­ва­до­ва ма­ма. Она подс­ко­чи­ла к сво­ему ча­ду, дву­мя ру­ка­ми вце­пи­лась в сальные во­ло­сы, при­ня­лась тас­кать из сто­ро­ны в сто­ро­ну: - Ты что на­де­лал, уби­вец, да я ж те­бя сей­час са­ма по­ре­шу за та­кое!

    - А че­го он, са­мый ум­ный, да?… - сла­бо от­би­вал­ся Петя. - Мы пло­хие, а он хо­ро­ший? Нет уж, пусть то­же пьёт, как все. Пусть и его ру­га­ют…

    - Тебя за та­кое в тюрьму уп­ря­тать! Ты же че­ло­ве­ка убил!

    - Я не уби­вал, он сам пил!

    - Тебе хоть стыдно? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, сам по­ни­мая бес­смыс­лен­ность сво­его воп­ро­са.

    - Какое стыдно, - от­ве­ча­ла за сы­на Завадова. - Он и сло­ва та­ко­го не зна­ет! Стыд не ёл­ка, гла­зам не кол­ко. Бить его на­до, а не сты­дить!

    Горислав Бо­ри­со­вич и Пла­тон мол­ча выш­ли из за­ва­довс­ко­го до­ма, се­ли в са­ни.

    - И ку­да теперь? - спро­сил Пла­тон, раз­би­рая вож­жи.

    - В Ефим­ки, за Фек­тей.

    - Чем она по­мо­жет? Бу­дет го­ло­сить без тол­ку.

    - Она - мать. Ес­ли она не най­дёт, то ник­то не най­дёт.

    - Но! - крик­нул Пла­тон так, что ус­тав­ший Со­ко­лик с мес­та взял рысью.

    Увидав пус­тые са­ни, Фек­тя и впрямь уда­ри­лась в крик, но по­няв, что от неё тре­бу­ет­ся, соб­ра­лась в од­но мгно­ве­ние и пос­пе­ши­ла за Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем в мо­роз­ную мар­товс­кую ночь.

    Днём бы­ло солн­це, на при­пё­ке снег вы­та­ивал, над про­та­лин­ка­ми толк­лись не­ве­со­мые мар­товс­кие ко­ма­ри­ки, с крыш на­ка­пы­ва­ли гре­бён­ки со­су­лек, всё в при­ро­де зве­не­ло о нас­ту­па­ющей вес­не. Но к ве­че­ру лу­жи по­дёр­ну­лись кор­кой льда, воз­дух мо­роз­но за­си­нел, и вер­ну­лась зи­ма. Только снег не хрус­тел под но­га­ми, как в ян­ва­ре, а су­хо шур­шал, на­по­ми­ная, что ско­ро ему ру­шиться. Слу­ча­ет­ся зи­ма­ми и ту­ман, су­хой, прон­зи­тельно хо­лод­ный, где каж­дая час­ти­ца во­ды вы­мо­ро­же­на, прев­ра­ти­лась в ле­дя­ную иг­лу, не­ви­ди­мую гла­зу, но бо­лез­нен­но ощу­ти­мую отк­ры­той ко­жей. Бе­да, у ко­го нет вя­за­ных ва­ре­жек и шап­ки-ушан­ки. И не взду­май фор­сить, за­ги­бая уши на за­ты­лок или к темени, - щё­ки от­мо­ро­зишь ми­гом. Ум­ный, по­пав в ле­дя­ной ту­ман, те­сём­ки за­вя­зы­ва­ет под под­бо­род­ком и спе­шит, прик­ры­вая нос ру­ка­ви­цей, а то и чис­тым плат­ком, ес­ли най­дёт­ся та­кой в кар­ма­не.

    Ледяной ту­ман сгус­тил­ся вок­руг иду­щих, в нём бес­по­мощ­но то­нул луч мощ­но­го ак­ку­му­ля­тор­но­го фо­на­ря, ту­ман скра­ды­вал прост­ранст­во, раст­во­рял вре­мя, не ос­тав­ляя мес­та ни­че­му, кро­ме ле­дя­ной сты­лос­ти, сквозь ко­то­рую упор­но ло­ми­лись двое пут­ни­ков. Пла­тон то­же хо­тел ид­ти с ни­ми или ехать на са­нях, но Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не пус­тил: «Ты только ме­шаться ста­нешь, без те­бя, да пеш­ком, она ско­рее дой­дёт, её серд­це вес­ти бу­дет. А то ведь я то­же не знаю, ку­да Ни­ки­ту за­нес­ло, где его ис­кать».

    - Что же это тво­рит­ся!… - Фек­тя ед­ва не плакала, - в экую мо­ро­зень мальчон­ка на ули­це один! Да ещё опо­ен­ный! Ой, ли­шенько, ведь сги­нет, и кос­то­чек не най­дём!

    - Не смей так говорить! - одёр­нул Го­рис­лав Борисович. - Мы что, кос­точ­ки ищем? За мёрт­вым в та­кую стынь и хо­дить не­за­чем. Ты жи­во­го ищи, а не кар­кай.

    - Так ведь бегу, - отоз­ва­лась Фе­ок­тис­та и пос­луш­но пе­рек­лю­чи­ла при­чи­та­ния: - Свя­тые угод­ни­ки, по­мо­ги­те най­ти сы­ноч­ка, жи­во­го, не мёрт­во­го. Бо­женька ми­лос­ти­вая, подс­ка­жи, где Ни­ки­ту ис­кать?…

    С из­дав­них вре­мён на се­ве­ре Ру­си, в Тверс­ких, Псковс­ких и Но­во­го­родс­ких зем­лях, где на­род ни за что не хо­тел при­ни­мать чуж­дую гре­чес­кую ве­ру, где под на­нос­ным хрис­ти­анст­вом до сих пор тле­ет язы­чес­кое дво­еве­рие, лю­ди, ра­зыс­ки­вая про­пав­ше­го, про­сят по­мо­щи у не­ве­до­мой за­бы­той бо­ги­ни: «Бо­женька, ми­лая, по­мо­ги сыс­кать!» Бу­ду­чи спро­шен­ны­ми, с че­го это гос­подь жен­щи­ной за­де­лал­ся, сму­ща­ют­ся, тол­ку­ют о сво­ей тем­но­те, но мо­лят всё рав­но жен­щи­ну, бе­ре­ги­ню, ох­ра­ни­тельни­цу. И та - по­мо­га­ет.

    Вроде и ча­са не шли, а нас­та­ло ут­ро, не­бо за­ро­зо­ве­ло, раст­во­ряя иск­ры звёзд, под но­га­ми обоз­на­чи­лась твердь, а по­том раз­вид­не­лась и вся до­ро­га с оди­но­кой фи­гур­кой, бре­ду­щей не­ве­до­мо ку­да.

    - Никитка!!!

    Ух, как бе­жа­ла Фе­ок­тис­та, от­ку­да прыть взя­лась! И Ни­ки­та к ней, да­ром что взрос­лым се­бя счи­тал, а но­сом ткнул­ся и раз­ре­вел­ся ху­же Ми­кол­ки: «Мам, мам!…»

    Феоктиста сы­на ощу­па­ла: так и есть - весь из­зяб, и ру­ка­вич­ки на­мок­ро: кре­пость с мальчиш­ка­ми ле­пил и снеж­ка­ми пу­лял­ся. До­бы­ла из-за па­зу­хи, из груд­но­го теп­ла пу­хо­вую шаль, по­вя­за­ла сы­ну по са­мые гла­за и по гру­ди крест-нак­рест. Шаль-то ог­ром­ная, по­нуж­но­бит­ся - все­го Ни­ки­ту мож­но упе­ле­нать. Ни­ки­та уже год как да­же пос­ле ба­ни не поз­во­лял се­бя так ку­тать, а туг тер­пит да к ма­те­ри жмёт­ся. Своя шап­чон­ка, по­верх плат­ка не ле­зет, так от­ту­да же, из-за па­зу­хи, вы­та­щи­ла Пла­то­нов тре­ух, са­мо­шив­ный, на за­ячьем ме­ху. Ру­ка­вич­ки от­да­ла свои, наг­ре­тые. По­том ва­лен­ки из-под шу­бей­ки дос­та­ла, а из них - вя­за­ные нос­ки, при­се­ла на кор­точ­ки, при­мос­ти­ла сы­на на ко­ле­нях, при­ня­лась пе­ре­обу­вать. Из до­ма-то Ни­ки­та в по­куп­ных са­пож­ках вы­шел на скуст­вен­ном ме­ху, в ка­ких только но­ги мо­ро­зить.

    Горислав Бо­ри­со­вич на подх­ва­те был: од­но по­дер­жать, дру­гое - по­дать пос­ко­рее, по­ка не выс­ты­ло. А он-то га­дал, че­го это Фек­тя та­кой клу­шей выг­ля­дит. Те­перь клу­шей выг­ля­дит Ни­ки­та… за­то жи­вой, улы­ба­ет­ся дро­жа­щи­ми гу­ба­ми, пы­та­ет­ся что-то объяснять: «Я иду, иду, а де­рев­ни всё нет, и мес­та не приз­нать…»

    Признали и мес­то. Под­ня­лись на при­го­рок и в зас­не­жен­ной да­ли раз­ли­чи­ли преж­нее Ефим­ко­во. Усадьба на хол­ме, из-за буг­ра выг­ля­ды­ва­ет ка­мен­ная цер­ковь, а вдоль ре­ки - из­бы без счё­та. Тём­ные, дым­ные, тес­ные; ни од­на тё­сом не об­ши­та, кра­ше­ных и в за­во­де нет, но мно­го их, ле­пят­ся друг к друж­ке, ос­тав­ляя мес­теч­ко лишь для ближ­не­го ого­ро­дич­ка. Над кры­ша­ми ды­мы - у ко­го печь с тру­бой, а большинст­во по-чер­но­му то­пят. Пос­мот­реть как лю­ди жи­вут, по­го­во­рить, вспом­нить бы­лое, на клад­би­ще на­ве­даться, на­вес­тить ма­му да Мит­рош­ку: мо­гил­ки, по­ди, сне­гом за­нес­ло, и до­рож­ки не про­топ­та­но.

    Феоктиста трях­ну­ла го­ло­вой, от­го­няя ис­ку­ше­ние. Ещё об­рат­но ид­ти по мо­ро­зу, а Ни­ки­та ус­тав­ши - доб­ре­дёт ли?

    - Домой-то как?

    - Да уж пора, - подт­вер­дил Го­рис­лав Борисович. - Пош­ли по­ти­хоньку. Да Ни­ки­ту за ру­ку дер­жи, а то по­те­ря­ет­ся в ту­ма­не, опять ис­кать бу­дем.

    До Ефи­мок дош­ли ча­са за три, не ина­че в раз­ные сто­ро­ны до­ро­га раз­ной дли­ны на­ме­ря­на. Но выш­ли не ут­ром, а в са­мой глу­бо­кой но­чи, ког­да звёзд­ный ковш оп­ро­ки­ды­ва­ет­ся, вы­ли­вая на зем­лю тьму. Что приш­ли - по­ня­ли сра­зу: вся де­рев­ня тём­ная, до­мов не разг­ля­деть, лишь в од­ном го­рит элект­ри­чес­кий свет: Пла­тон, ос­тав­лен­ный на хо­зяй­ст­ве, ме­ря­ет ша­га­ми гор­ни­цу, в пя­тый раз про­тап­ли­ва­ет то пли­ту, то пе­чур­ку-ма­зан­ку, сто­ящую в уг­лу. В до­ме жа­рынь, Шур­ка спит рас­ки­дав­шись, Ми­кол­ка хны­чет сквозь сон, чувст­ву­ет, что ма­мы до­ма нет.

    А ма­ма уже ту­точ­ки, и Ни­ки­ту за ру­ку ве­дёт.

    

* * *

    

    Несколько дней прош­ло, по­ка Фек­тя ре­ши­лась об­ра­титься к Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу с за­вет­ной просьбиш­кой: а нельзя ли хоть на ча­сок схо­дить в преж­нее Ефим­ко­во, кра­ем гла­за пог­ля­деть на ос­тав­лен­ную жизнь, од­ним уш­ком пос­лу­шать цер­ков­ный звон, од­ну сле­зин­ку уро­нить на род­ные мо­ги­лы.

    - Можно-то можно, - в сом­не­нии от­ве­чал Го­рис­лав Борисович, - но не сей­час. По рас­пу­ти­це, по­ди, и не про­бе­рём­ся, ха­жи­вал, знаю. Обож­дать на­до, по­ка путь ус­та­но­вит­ся.

    Ждать Фек­тя бы­ла го­то­ва. Глав­ное - дож­даться.

    Из ноч­но­го по­хо­да Ни­ки­та вер­нул­ся здо­ро­вё­хо­нек, только спал на пе­чи до по­луд­ня, а вот Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча ле­дя­ной ту­ман проск­во­зил. Оно и по­нят­но: че­ло­век не­мо­ло­дой, а дос­та­лось ему со­ло­ненько - сна­ча­ла из Пи­те­ра ехал, по­том в Бли­но­во го­нял и в Под­борье, а там, без пе­ре­ды­ха, да в ноч­ной ту­ман. Ни в ка­кой Эр­ми­таж, ко­неч­но, де­тей не по­вез­ли, всю не­де­лю Го­рис­лав Бо­ри­со­вич про­ле­жал в пос­те­ли с книж­кой в ру­ках. Фек­тя дваж­ды на дню то­пи­ла в со­седс­кой из­бе печь, от­па­ива­ла спа­си­те­ля го­ря­чим топ­лё­ным мо­ло­ком с толс­той ко­рич­не­вой пен­кой.

    Горислав Бо­ри­со­вич поп­ра­вил­ся и уехал, Фек­тя ос­та­лась ждать обе­щан­ной по­езд­ки из Ефи­мок в Ефим­ко­во.

    Пришло тёп­лое вре­мя, а с ним и па­хо­та, и на ого­ро­де воз­ня. Се­год­ня гря­ды ров­ня­ла да мор­ков­ку се­яла, а завт­ра уже по­лоть нуж­но: ле­бе­да и пи­ку­ла по­пе­рёд ово­ща по­пёр­ли. Каж­дое де­ло вро­де и не меш­кот­но, а вре­мя от­ни­ма­ет. Лук со­лё­ной во­дой по­лить, что­бы пе­ро не жел­те­ло, зим­ний чес­нок на­воз­ной жи­жей под­кор­мить… Июньскую редьку вов­ре­мя зо­лой не об­сып­лешь да не об­рыз­га­ешь во­ню­чим нас­то­ем заг­нив­шей тра­вы - так бло­ха ми­гом всё по­ест. То же и с ка­пус­той от вред­ной гу­се­ни­цы. А ведь зи­мой как хо­ро­шо - в се­рые щи из ка­пуст­но­го кро­ше­ва ре­деч­ки по­те­реть! Пла­тон лю­бит, и де­ти едят, да и са­ма не прочь.

    Вертись, хо­зяй­ка, пос­пе­вай!

    А се­но­кос? Это уже стра­да, тут не до гос­тей, на по­кос вся семья вы­хо­дит. Ни­ки­та и Шур­ка с граб­ля­ми: во­ро­шат да сгре­ба­ют ко­ше­ное, а Пла­тон и Фе­ок­тис­та - с ко­са­ми. Фек­тя ко­сит ши­ро­ко, по-мужс­ки, ста­ра­ясь от му­жа не отс­та­вать. Пер­вый год Пла­тон в оди­ноч­ку ко­сил; Фек­тя хо­ди­ла с граб­ля­ми, по­то­му как вто­рой ко­сы в хо­зяй­ст­ве не бы­ло. Те­перь ко­сы две, а граб­лей так и вов­се пять штук. Сло­ма­ешь не­на­ро­ком зубья - вре­ме­ни на по­чин­ку не трать, бе­ри но­вые, а эти зи­мой мож­но бу­дет поп­ра­вить: вы­ре­зать на до­су­ге но­вые зубья из вяз­кой жи­мо­лост­ной дре­ве­си­ны.

    Николка в се­не ку­выр­ка­ет­ся, ло­вит ля­гуш­ку. Виз­жит - не по­нять, кто ко­го сильней бо­ит­ся. Хо­ро­шо!

    В сов­хо­зе ко­сят спе­ци­альной ко­сил­кой, по­хо­жей на дву­руч­ную пи­лу. Ко­су цеп­ля­ют к трак­то­ру, но, го­во­рят, мож­но и к ло­ша­ди. Пла­тон смот­рел, ска­зал, толк бу­дет: на­до ко­сил­ку по­ку­пать.

    Сенокос не от­бы­ли, а ого­ро­ду уже вто­рая про­пол­ка нуж­на, серьёзней пер­вой. Тут уже спи­ну ло­мит, пальцы от зем­ли скрю­чи­ва­ет. Ве­че­ром ру­ченьки в го­ря­чей во­де по­па­ришь, мас­ли­цем пост­ным сма­жешь - сра­зу по­лег­ча­ет и мож­но ид­ти до­ить ко­ров.

    А так - кар­тош­ку объезжать се­бе и со­се­дям, овёс ко­сить… В лес за чер­ни­кой то­же охо­та. Так что ле­том по гос­тям не разъездишься.

    Всерьёз за­го­во­ри­ли о по­езд­ке осенью. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич обе­щал­ся пос­ле Пок­ро­ва при­ехать на не­де­лю и сво­зить всю семью в Ефим­ко­во. В Кня­же­ве ре­ше­но бы­ло не по­яв­ляться; как ни вер­ти, а вре­мен­но­обя­зан­ный крестьянин са­мо­вольно из де­рев­ни уез­жать не дол­жен.

    Задолго до отъезда всё бы­ло го­то­во. Ни­на Сер­ге­ева обе­ща­ла эту не­де­лю бе­речь ско­ти­ну. Оно и труд­но, но Ни­на ещё креп­ка - все­го-то шестьде­сят два го­доч­ка. Дом Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу был из­го­дя про­топ­лен, так что при­ехал он в теп­ло. По­го­да ус­та­но­ви­лась хо­ро­шая, без рас­пу­ти­цы, са­мый раз в гос­ти ехать.

    Выехали с ут­реч­ка и сра­зу по­па­ли в зна­ко­мый ту­ман.

    Между ми­нув­шим и се­год­няш­ним всег­да ту­ман сто­ит, от­то­го и ви­дать ми­нув­шее пло­хо. Да­же оче­вид­цу, жив­ше­му в бы­лые вре­ме­на, ту­ман зас­ти­ла­ет очи, пу­та­ет па­мять, мо­ро­чит го­ло­ву, прев­ра­щая сви­де­те­ля в об­ман­щи­ка. «Врёт как оче­ви­дец» - ска­за­но точ­но.

    По од­ну сто­ро­ну ту­ма­на Ефим­ки, по дру­гую - Ефим­ко­во, а что по­се­рёд­ке - не пой­мёшь: ос­тыв­ший ов­ся­ный ки­сель. Се­год­ня он не жёг ли­цо мо­ро­зом, а только хо­ло­дил, зас­тав­ляя де­тей и взрос­лых ёжиться в нерв­ном оз­но­бе.

    На те­ле­гу Пла­тон на­ва­лил се­на, не ска­зать, что­бы сильно мно­го, но пре­из­ряд­ный воз. Взрос­лым ос­тав­ле­но бы­ло мес­то вни­зу, де­ти рас­се­лись на се­не. Вер­нуться до­мой гос­те­вальщи­ки со­би­ра­лись в воск­ре­сенье, но на вся­кий слу­чай Шур­ку с Ни­ки­той отп­ро­си­ли в шко­ле ещё на два дня. Учи­те­ля от­пус­ти­ли, от­че­го не раз­ре­шить, ес­ли де­ти учат­ся на од­ни пя­тёр­ки…

    В бы­лые го­ды пос­ле Пок­ро­ва по де­рев­ням и в уез­де про­хо­ди­ли сен­ные тор­ги, так что пу­те­шест­вен­ни­ки с во­зом в гла­за не бро­са­лись. Один Го­рис­лав Бо­ри­со­вич в сво­ём пальто си­дел слов­но ого­род­ное пу­та­ло. Впро­чем, по до­ро­гам во все вре­ме­на ша­та­лось мно­го стран­ных лю­дей, на всех не на­удив­ля­ешься.

    - Как-то там кум Матвей? - нес­пеш­но рас­суж­дал Платон. - Приз­на­ет ли нас? Он при­вык, что мы каж­дый год опос­ля Пок­ро­ва у не­го по­яв­ля­ем­ся. А тут - сколько лет не бы­ло. Хо­ро­шо бы - приз­нал…

    - Я его помню, - по­дал го­лос с во­за Никита. - Это у ко­то­ро­го бо­ро­да кри­вая?

    - Тот са­мый. Его на се­ле Чю­до­ем кли­чут. Чуть что, он этак с прис­вис­том: «Чюд­ны де­ла!…»

    - Так че­го ему нас не приз­нать, ес­ли мы его пом­ним?

    - Больно нас дол­го не бы­ло. Хо­ро­шо бы - помене, - ска­за­ла Феоктиста. - А то ку­мовст­во - не родст­во, оно и за­быться мо­жет.

    - Напомним, - про­тя­нул Платон. - Я гвоз­дей ве­зу пу­да пол­то­ра, ему ма­лость в по­да­рок от­сып­лю, по­ди, ми­гом вспом­нит.

    Горислав Бо­ри­со­вич по­же­вал не­до­вольно гу­ба­ми, но ни­че­го не ска­зал.

    - А всё-та­ки хо­ро­шо бы по­ра­не при­ехать, буд­то и не про­па­да­ли мы никуда, - гну­ла своё Феоктиста. - Он бы нас встре­тил: «Яви­лись, не за­пы­ли­лись!»

    - Оно бы хорошо, - сог­ла­сил­ся Пла­тон. Со­ко­лик в кос­ма­той зим­ней шерс­ти грудью на­ле­гал, пос­пе­шая по до­ро­ге, на ко­то­рой не вид­не­лось ни еди­но­го трак­тор­но­го сле­да. Ту­ман ре­дел, отк­ры­вая даль. Из-за при­гор­ка по­ка­за­лось Ефим­ко­во.

    

* * *

    

    - Явились, не запылились! - кри­чал Чю­дой, за­пи­рая за гос­тя­ми ворота. - А я уж заж­дал­ся, че­го не еде­те? Ну, за­хо­ди­те в из­бу, по­ка мес­то есть!

    Жил кум Мат­вей бо­бы­лём, с хо­зяй­ст­вом справ­лял­ся кое-как, да и не бы­ло у не­го ни­ка­ко­го хо­зяй­ст­ва, так что ехать к не­му сле­до­ва­ло со сво­им при­па­сом. По этой же при­чи­не гос­тей кум лю­бил и при­ни­мал с охо­той.

    - Да это ни­как Микитка! - ра­до­вал­ся Чюдой. - Сов­сем му­жик стал, ско­ро дядьку пе­ре­рас­тёшь. А Шу­рён­ка-то невеста! - пра­во сло­во, пос­ва­та­юсь и же­нюсь! Ой, а это кто? - взгляд ку­ма ос­та­но­вил­ся на Ми­кол­ке, ко­то­рый с не­одоб­ре­ни­ем рас­смат­ри­вал шум­но­го дядьку. - Не­уж­то Мит­ро­ха? Вы же его, ни­как, этой вес­ной схо­ро­ни­ли?

    - Миколка это, - ска­за­ла Фектя. - Млад­шенький мой. А Мит­ро­шеньку бог приб­рал, ты же сам на по­хо­ро­нах был.

    - Вот я и го­во­рю. А это­го вы ког­да ус­пе­ли? Вот уж, впрямь, чу­жие де­ти быст­ро рас­тут!

    - Это Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, наш со­сед.

    - Заходи, Бо­ри­сыч, за­хо­ди! Я всем рад.

    - Простите, - спро­сил Го­рис­лав Борисович, - ка­кой у вас сей­час год?

    - Год у нас тот же, что и у вас, - оп­ро­мет­чи­во сов­рал Чюдой. - Пло­хой у нас год. С са­мой Тро­ицы как пош­ло по­ли­вать - дня не бы­ло без дож­дя. Только на Пок­ров вёд­ро и уви­де­ли. Да вы и са­ми, по­ди, зна­ете, се­на-то на про­да­жу ма­ло при­вез­ли. И ник­то не при­вёз, пог­ни­ло се­но всё как есть. Мне-то что, я без­ло­шад­ный, сам се­на не ем, а дру­гие за­ра­не пла­чут. Вот и су­ди: бед­но­му, по­лу­ча­ет­ся, про­ще жить. Чюд­ны де­ла!

    Под эту бол­тов­ню Чю­дой впус­тил гос­тей в дом, где ца­рил хо­лос­тяц­кий не­у­ют, уса­дил за стол, при­нёс из кле­ти жбан со злым, пе­ре­кис­шим ква­сом.

    - Был квас, да не бы­ло вас, а ос­та­лась ква­си­на, тут и вас при­но­си­ло! Ого, Фе­ок­тис­та, да у те­бя, ни­как, пша­нич­ные пи­ро­ги!

    - С ка­пус­той. Ка­пус­ту на­мед­ни ру­би­ли.

    - Хоть бы и ни с чем, пша­нич­ный пи­рог сам в рот ло­жит­ся. А вы, смот­рю, ши­ро­ко жи­вё­те, рожью брез­гу­ете. На се­ле бол­та­ли, что вас скоп­цы сма­ни­ли к се­бе в ски­ты.

    - Скажешь то­же, скоп­цы… Вон у ме­ня па­рень ка­кой на­ро­дил­ся - скоп­цы так не мо­гут.

    - Да и у про­чих не вся­кий раз по­лу­ча­ет­ся, что­бы за пол­го­да ди­тя вы­но­сить да сра­зу взрос­лым вы­ро­дить.

    - Как это, сра­зу? Мы там по­больше пя­ти лет от­жи­ли.

    Горислав Бо­ри­со­вич не ус­пел ни вме­шаться, ни да­же при­ду­мать ка­кое-ни­будь под­хо­дя­щее объясне­ние. Он-то при­вык, что из од­но­го и то­го же вре­ме­ни мож­но по­па­дать в раз­ные го­ды, пос­кольку вре­мя во­об­ще идёт не­ров­но. У са­мо­го Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча не бы­ло здесь ни да­лё­ких пред­ков, ни доб­рых зна­ко­мых, ко­то­рые мог­ли бы за­ме­тить и уди­виться, что че­ло­век не ста­ре­ет или, нап­ро­тив, ме­ня­ет­ся слиш­ком быст­ро. И он не учёл, что у Са­вос­ти­ных здесь пол­но зна­ком­цев.

    По счастью, кум Чю­дой восп­ри­нял всё как долж­ное.

    - Слыхал я, буд­то в ски­тах бы­ва­ет, что про­жи­вёшь три дня, а в све­те сто лет прой­дёт. Зна­чит, и на­обо­рот слу­ча­ет­ся. Чюд­ны де­ла!

    На том и удив­ле­нию ко­нец, слов­но так и долж­но быть. Глав­ное, что гос­ти пи­ро­гов при­вез­ли, и гвоз­дей Пла­тон чуть не пол­пу­да от­сы­пал… Гвоз­ди то­же чуд­ные - стеб­ло круг­лое, как у бол­та. Как та­кой гвоздь ско­вать? А так - ни­че­го, ост­рые. Гнут­кие только.

    За обе­дом ре­ше­но бы­ло, что се­год­ня гос­ти схо­дят в цер­ковь да на клад­би­ще, а завт­ра с ут­ра по­едут в во­лость на ба­зар. Там це­ны по­луч­ше и вся­ко­го доб­ра мож­но при­ку­пить, ес­ли се­но сбыть удаст­ся.

    Горислава Бо­ри­со­ви­ча ник­то не по­нуж­дал, он сам по­шёл вмес­те со все­ми. Тле­ла в ду­ше дав­няя ви­на: ес­ли бы сыс­кал Са­вос­ти­ных на ме­сяц раньше, так мо­жет быть, бу­хан­ка хле­ба и кру­жок кра­ковс­кой кол­ба­сы спас­ли бы Мит­рош­ку от зряш­ной смер­ти. По­ни­мал, что пря­мой ви­ны тут нет, а со­весть знай се­бе гры­зёт. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич пы­тал­ся да­же прой­ти ту­ман­ной до­ро­гой в то вре­мя, ког­да Мит­рош­ка был жив, но дой­ти не су­мел: по­па­дал или сов­сем в ста­ро­дав­ние вре­ме­на, или в бо­лее позд­ние го­ды. На­вер­ное, из­ме­нить собст­вен­ное прош­лое так же не­воз­мож­но, как и встре­тить се­бя бу­ду­ще­го.

    Здесь вам не тут, - ут­верж­да­ет пос­ло­ви­ца; на нас­то­ящем ефим­ковс­ком клад­би­ще Фе­ок­тис­те род­ные мо­ги­лы ис­кать не приш­лось. Приш­ла, и вот они - ни­ку­да не де­ва­лись.

    Фектя впер­вые за пос­лед­ние го­ды пла­ка­ла лёг­ки­ми сле­за­ми, по­том при­би­ра­ла за­бурьянев­шие за ле­то мо­ги­лы. Пла­тон поп­ра­вил по­ко­сив­ший­ся Мит­рош­кин крест и вык­ра­сил его при­ве­зён­ной го­лу­бой крас­кой. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич сос­ре­до­то­чен­но ме­рил рас­сто­яние от уг­ла церк­ви, хо­тя и по­ни­мал, что по возв­ра­ще­нии ни­че­го отыс­кать не смо­жет. Ес­ли ро­до­вые, кня­жес­кие мо­ги­лы не уце­ле­ли, где уж дос­то­ять бе­зы­мян­но­му Мит­рош­ки­но­му хол­ми­ку.

    Россия - стра­на без па­мя­ти. Да­же сруб­лен­ная из ве­ко­во­го ле­са из­ба ред­ко мо­жет отс­то­ять больше сот­ни лет. По­том, что не сгни­ло в тру­ху, идёт на дро­ва, а лю­ди стро­ят но­вый дом, по­рой на том же мес­те, но ча­ще - в сто­ро­не. А ста­рое жи­ли­ще про­па­да­ет бес­след­но. То же и с людьми. Ко­му охо­та раз­би­рать стар­чес­кие рос­сказ­ни, пе­ре­да­вать их по­том­кам? Доб­ро бы там что ге­ро­ичес­кое бы­ло, а то - жи­ли-по­жи­ли, да и нож­ки съёжи­ли. Мно­гие ли из ны­не жи­ву­щих зна­ют от­чест­во пра­де­да или де­вичью фа­ми­лию пра­баб­ки? Ко­неч­но, в каж­дой семье жи­вёт пре­да­ние об ос­но­ва­те­ле фа­ми­лии, ко­то­рый кем угод­но был, но только не му­жи­ком. Ча­ще это ли­хой ка­зак, по­ко­ряв­ший Си­бирь с Ер­ма­ком и чуть бы­ло не взяв­ший в плен са­мо­го На­по­ле­она, за что Пётр Пер­вый жа­ло­вал удальцу ста­кан вод­ки и се­реб­ря­ный рубль. Что ещё пом­нить че­ло­ве­ку, как не ста­кан водки? - ведь жа­ло­ван­ный цел­ко­вик то­же дав­но про­пит. Ве­се­лие Ру­си - пи­ти, а па­мять про­пи­ва­ет­ся пер­вой.

    Той вес­ной, нем­но­го не до­жив до ста лет, умер­ла в Ефим­ках баб­ка Зи­на, и вмес­те с пос­лед­ним жи­вым сви­де­те­лем уш­ли в прош­лое раз­вёрст­ка и прод­на­лог, но­вая эко­но­ми­чес­кая по­ли­ти­ка и рас­ку­ла­чи­ва­ние. Ос­та­лась лишь вы­хо­ло­щен­ная неп­рав­да школьных учеб­ни­ков. А жи­вые лю­ди: По­та­по­вы да Шапошниковы? - нет та­ких, как и не бы­ло. Хо­ро­шо то­му, кто мо­жет прой­ти ту­ман­ной тро­пой и во­очию уви­дать, что за об­ла­ком ле­жит дру­гая Рос­сия. Но большинст­во жи­вёт сле­по, не раз­ли­чая в ту­ма­не ни прош­ло­го, ни бу­ду­ще­го.

    Митрошкин хол­мик, ес­ли от уг­ла церк­ви счи­тать, пятьде­сят ша­гов пря­мо, по­том шестьде­сят два ша­га нап­ра­во. Есть же­ла­ние - ищи­те, только всё рав­но ни­че­го не об­ря­ще­те. Па­мять хра­нит­ся в лю­дях, а на мест­нос­ти - од­на ар­хе­оло­гия.

    Ужинали, к ра­дос­ти ку­ма, тем же до­маш­ним при­па­сом, а с ут­ра, как и со­би­ра­лись, по­еха­ли на ба­зар.

    Гвозди Пла­тон сбыл быст­ро, бла­го что це­ну не за­луп­лял. По­нял, что не сле­ду­ет прив­ле­кать лиш­не­го вни­ма­ния к не­бы­ва­ло­му гвоз­дю, не ко­ван­но­му, а дав­лен­но­му из круг­лой про­во­ло­ки. А вот за се­но по­тор­го­вал­ся. Ле­то шестьде­сят третьего го­да вы­да­лось дожд­ли­вым, се­но в коп­нах пог­ни­ло, да и в хле­бе слу­чил­ся не­до­род. Но­вая вес­на обе­ща­ла быть тя­же­лей про­шед­шей, а уж Са­вос­ти­ных пос­ле злос­част­но­го пе­ре­де­ла жда­ла бы вер­ная ги­бель. А Пла­тон всем наз­ло не сги­нул, кра­су­ет­ся на ба­за­ре, се­ном хва­лит­ся. Но­не­ча та­ко­го се­на не сы­щешь, да ты сам смот­ри - чис­тый кле­вер! А су­хой ка­кой, а ду­хо­ви­тый, так бы сам и съел!

    Расторговавшись, пош­ли по ря­дам. Де­тям ку­пи­ли по ма­ков­ни­ку, да Ми­кол­ке ещё гли­ня­ную свис­тульку. Стар­ших прос­тец­кие иг­руш­ки и не­мод­ные об­нов­ки не прив­лек­ли. За­то всей семьёй приш­ли в цер­ков­ную лав­ку, смот­реть ико­ны. Пос­ле па­мят­но­го гра­бе­жа семья так и жи­ла без бо­га, на пус­той угол лоб крес­ти­ли. В рай­цент­ре бы­ла цер­ков­ная лав­ка, где и све­чи мож­но ку­пить, и крес­тик. Од­но бе­да, но­во­дельные, фаб­рич­ной ра­бо­ты ико­ны Са­вос­ти­ным на ду­шу не лег­ли. Пёст­рые, слов­но ак­циз­ная мар­ка с во­доч­ной бу­тыл­ки, не чувст­во­ва­лось в них ни­ка­кой бла­го­да­ти. А тут - ле­по­та. Хоть в церк­ви по­ку­пай, уже ос­вя­щён­ное, хоть у бо­го­ма­зов - новьё, ко­то­рое по­том свя­тить на­до, хоть у ста­рич­ка, тор­гу­юще­го ста­ры­ми об­ра­за­ми. У ста­рич­ка до­ро­же, за­то ико­ны уже на­мо­лен­ные.

    Купили две дос­ки: Бо­го­ро­ди­цу с мла­ден­цем и Ни­ко­лу-Чу­дот­вор­ца - всю свя­тую тро­ицу. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич го­во­рил, что тро­ица - это сов­сем дру­гое, и Ни­ко­ла к ней ни при­шей, ни прис­тег­ни. Кни­гу да­же при­но­сил, где на­пи­са­но, что де­ва Ма­рия за­муж бы­ла вы­да­на за Иоси­фа-плот­ни­ка. Ни Пла­тон, ни тем бо­лее Фек­тя это­му не по­ве­ри­ли. В кни­ге мож­но что хо­чешь на­пи­сать, бу­ма­га стер­пит, а ты в цер­ковь зай­ди да пос­мот­ри на ико­нос­тас: нет там ни­ка­ко­го Иоси­фа-плот­ни­ка, а воз­ле бо­го­ма­те­ри всег­да Ни­ко­ла-ста­ри­чок, Зна­чит, он бог-отец и есть.

    Затарившись свя­тостью, Пла­тон пе­рес­чи­тал ос­тат­ки вы­руч­ки и по­шёл по­ку­пать ружьё. Бы­ла у не­го та­кая меч­та: за­весть нас­то­ящую тульскую двуст­вол­ку. Ког­да-то у Са­вос­ти­ных бы­ло ружьишко, и в мо­ло­дос­ти Пла­тон на охо­ту ха­жи­вал, и по чер­нот­ро­пу, и по све­жей по­ро­ше. Да при­жа­ла нуж­да, и уп­лы­ло ружьецо. А на но­вом мес­те так прос­то ружья не ку­пишь, до­ку­мент на­до стро­го вып­рав­лять, че­го Пла­тон бо­ял­ся и не лю­бил. А тут - под­хо­ди да вы­би­рай.

    Выбирал при­дир­чи­во и ос­та­но­вил­ся не на са­мом де­шё­вом или са­мом ра­зук­ра­шен­ном, а на луч­шем. Вов­сю­ду ружью заг­ля­нул, всем по­щёл­кал. Про­да­вец, ви­дя, что по­ку­па­тель дельный, поз­во­лил на про­бу пульнуть в гал­ку, си­дя­щую на спи­це по­жар­ной ка­лан­чи. Крик­нул как по­ло­же­но: «По­бе­ре­гись, кре­щё­ные, стре­лять бу­дем!» На­род расп­рост­ра­нил­ся, ба­бы уши ла­до­ня­ми за­жа­ли, а Пла­тон стрельнул и гал­ку со спи­цы сшиб. По­том бе­лой ве­тош­кой ствол чис­ти­ли, смот­ре­ли, мно­го ли на­га­ру… ну, и всё ос­тальное. Сго­во­ри­лись, ку­пил Пла­тон ружьё.

    В де­ре­венс­ком хо­зяй­ст­ве ружьё - вещь не обя­за­тельная, но по­ка­зы­ва­ет ос­но­ва­тельность хо­зя­ина. Те­перь Пла­то­ну хоть с са­мим Сав­вой По­та­по­вым рав­няться. У По­та­по­вых-то са­мо­ва­ра в до­ме нет, а у Са­вос­ти­ных есть, и не прос­той - элект­ри­чест­вом то­пит­ся: ни те­бе лу­чи­ну ко­лоть не на­до, ни ши­шек со­би­рать.

    Чюдой, уви­дав пус­тую те­ле­гу, спро­сил:

    - Ты, Па­ля, ни­как се­но про­дал?

    - Продал…

    - Деньги большие взял?

    - Какие да­ли, те и взял.

    - А в рес­то­ран хо­дил?

    - Чего я там позабыл? - уди­вил­ся Пла­тон.

    - Эх ты, тем­но­та, ниг­де-то ты не был, ни­че­го не ви­дал. Ну, за­ходь в из­бу; печь у ме­ня стоп­ле­на, щи в са­мую по­ру уп­ре­ли, вот по­обе­да­ем, я те­бе всё рас­ска­жу.

    Щи с са­мо­го ут­ра нак­ро­ши­ла Фек­тя из при­ве­зён­ной сво­ей ка­пус­ты, со сво­ей же до­маш­ней со­ло­ни­ной. Свинью Са­вос­ти­ны в этом го­ду ещё не ко­ло­ли, так что све­жа­ти­ны в до­ме не бы­ло. Но для щей вет­хое мя­со ещё и луч­ше, а го­родс­кие и вов­се вет­чи­ну це­нят вы­ше, чем све­жи­ну. Ку­му Мат­вею ос­та­ва­лось печ­ку ис­то­пить, пос­та­вить в нут­ро гор­шок со ща­ми, а как ува­рит­ся - до­ло­жить в щи тол­чё­ной кар­тош­ки для гус­то­ты. С та­ким де­лом и бо­быль спра­вит­ся.

    Щи хле­ба­ли из об­щей мис­ки, шум­но, не то­ро­пясь. И уже ког­да сни­зу за­кан­чи­ва­ли тас­кать мел­ко нак­ро­шен­ное мя­со, Чю­дой за­вёл обе­щан­ный рас­сказ:

    Поехал раз му­жик в го­род се­но про­да­вать. На­ва­лил пол­ный воз осо­ки, свер­ху кле­ве­ром прит­ру­сил, по­ку­па­те­ля за­бол­тал, за­го­во­рил, про­дал весь воз за чис­тый кле­вер. Большие деньги взял, а по­том и ду­ма­ет: «Дай-ка пой­ду в са­мый знат­ный рес­то­ран, лю­дей пос­мот­рю и се­бя по­ка­жу». При­шёл, рас­сел­ся как ба­рин: но­ги по­пе­рёк про­хо­да. По­ло­вой под­бе­га­ет:

    - Чего угод­но-с?

    А му­жи­ка жад­ность одо­ле­ла. Он ду­ма­ет: «Се­бя я уже по­ка­зал, в са­мый знат­ный рес­то­ран за­ва­лил­ся, а по­есть возьму что поп­ро­ще, что­бы де­нег зря не тра­тить».

    Вот он и го­во­рит:

    - Принеси-ка ты мне, бра­тец, се­ля­ноч­ки.

    Половой от­ве­ча­ет:

    - Сей миг! - и при­но­сит му­жи­ку со­лян­ку.

    Ты, по­ди, не зна­ешь, а со­лян­ка - это та­кая со­лё­ная пох­лёб­ка на раз­ных мя­сах, под ли­мо­ны. До­ро­гу­щая - спа­су нет, на се­ле та­кую ник­то и не про­бо­вал.

    Мужик ест, пох­ва­ли­ва­ет, а как це­ну уви­дал, тут его и по­ко­рё­жи­ло.

    - За что же, - говорит, - це­на та­кая не­ми­лос­ти­вая?

    А по­ло­вой ему:

    - Ты, му­жик, се­но про­дал?

    - Продал.

    - Деньги большие взял?

    - Взял.

    - А по­че­му деньги боль­шие?

    - Так я ду­ра­ку-по­ку­па­те­лю вмес­то кле­ве­ра осо­ку всу­чил.

    - А я те­бе вмес­то се­лян­ки со­лян­ку при­нёс.

    Мужик, де­лать не­че­го, зап­ла­тил. Вер­нул­ся до­мой без ко­пе­еч­ки.

    Вот прош­ло око­ло по­лу­го­да. Опять му­жик на ба­зар соб­рал­ся. Сгрёб ос­тан­нее се­но, на­ва­лил воз, по­ехал в го­род. Се­но про­дал, большие деньги взял и ду­ма­ет: «Дай-ка сно­ва пой­ду в рес­то­ран».

    Пришёл, рас­сел­ся как ба­рин. По­ло­вой под­бе­га­ет:

    - Чего угод­но-с?

    А му­жик ему:

    - Принеси-ка ты мне, бра­тец, се­ля­ноч­ки. Только смот­ри, мне ва­шей барс­кой со­лян­ки не нуж­но, мне бы се­ля­ноч­ки.

    Половой от­ве­ча­ет:

    - Сей миг! - и при­но­сит му­жи­ку се­лян­ку. Всё как до­ма: из све­жих гриб­ков, со сме­тан­кой, с луч­ком да с кар­то­шеч­кой.

    Мужик се­лян­ку съел, а как це­ну уви­дал, тут его вдвое про­тив преж­не­го по­ко­рё­жи­ло.

    - За что же, - говорит, - це­на та­кая не­ми­лос­ти­вая?

    А по­ло­вой ему:

    - Ты, му­жик, се­но про­дал?

    - Продал.

    - Деньги большие взял?

    - Взял.

    - А по­че­му деньги боль­шие?

    - Так де­ло к вес­не, се­но в це­не.

    - А ты по­ду­мал, сколько ран­ней вес­ной све­жие гри­боч­ки сто­ят? Мы их из са­мо­го Па­ри­жу вы­пи­сы­ва­ем.

    Мужик, де­лать не­че­го, зап­ла­тил, С тех пор за­рёк­ся по рес­то­ра­нам хо­дить.

    - Это верно, - ска­зал Платон, - му­жи­ку в рес­то­ра­не де­лать не­че­го.

    - А от­ку­да в Па­ри­же вес­ной све­жие грибы? - спро­сил Ни­ки­та, неж­но лю­бив­ший се­лян­ку и по­то­му слу­шав­ший сказ­ку с осо­бым ин­те­ре­сом.

    - Они их в тёп­лых под­ва­лах выращивают, - ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Бе­рут под­сол­неч­ную луз­гу, сме­ши­ва­ют с на­во­зом и за­се­ва­ют гриб­ни­цей. Так у них шам­пиньоны и ве­шен­ки в под­ва­ле круг­лый год рас­тут. Только нев­кус­ные они, за­па­ху нас­то­яще­го в них нет.

    - Всё равно, - ска­зал Ни­ки­та. Он по­мол­чал нем­но­го и до­ба­вил меч­та­тельно: - Это ж предс­та­вить страш­но, сколько на та­кой под­вал се­ме­чек на­луз­гать на­до!

    

* * *

    

    С тех пор Са­вос­ти­ны три, а то и че­ты­ре ра­за в год на­ча­ли ез­дить в Ефим­ко­во, а от­ту­да на ба­зар в уезд­ный го­род. С бу­ду­щим рай­цент­ром его род­ни­ла не­из­быв­ная про­вин­ци­альность, цер­ковь Ус­пе­ния Бо­го­ро­ди­цы и па­ра слу­чай­но сох­ра­нив­ших­ся ла­ба­зов, сло­жен­ных частью из кир­пи­ча, частью из ди­ко­го кам­ня. Ни­ко­лы на Буг­ру, что с ве­ли­кой пом­пой вос­ста­нав­ли­ва­ли, раз­ва­лив му­зы­кальную шко­лу, в уезд­ном го­ро­де ещё и в меч­тах не бы­ло. Не бы­ло и же­лез­ной до­ро­ги, ко­то­рую про­ве­дут лет че­рез трид­цать, и о за­во­де ке­ра­ми­чес­ких из­де­лий то­же ник­то по­ку­да не по­мыш­лял. Впро­чем, и в рай­цент­ре ке­ра­ми­чес­кий за­вод не ра­бо­тал, сто­ял заб­ро­шен­ный, и рас­тас­ки­ва­ли его все, ко­му не лень.

    Кроме церк­ви и ла­ба­зов из ка­мен­но­го стро­ения в го­род­ке име­лись по­ли­цей­ская и по­жар­ная час­ти да ка­зён­ное при­сутст­вие. Выст­ро­ен­ные в прош­лое царст­во­ва­ние, они сто­яли как на пла­цу и вык­ра­ше­ны бы­ли в жёл­тый цвет, хо­тя ли­бе­ральный царь-осво­бо­ди­тель доз­во­лил ка­зён­ным до­мам не только жёл­тую, но и ша­ро­вую крас­ку и да­же ох­ру.

    При Ни­ко­лае Пер­вом стро­или проч­но, и сто­ять бы жёл­тым до­мам ты­ся­чу лет, ес­ли бы не вой­на. Единст­вен­ный за всю вой­ну ави­ана­лёт раз­бил центр го­ро­да в мел­кий ще­бень. По­том плен­ные нем­цы вос­ста­нав­ли­ва­ли на преж­них мес­тах и зда­ние вок­за­ла, и по­жар­ную часть с но­вой ка­лан­чой, и ми­ли­цию. Только зда­ние го­рис­пол­ко­ма от преж­них при­сутст­вен­ных мест отод­ви­ну­ли, ос­во­бо­див прост­ранст­во для скве­ра, что­бы го­родс­кие влас­ти не на пыльную ули­цу смот­ре­ли, а мог­ли, не вы­хо­дя из ка­би­не­тов, лю­бо­ваться цве­точ­ка­ми.

    О том, как пост­ра­дал го­род во вре­мя вой­ны, мож­но про­чи­тать в бро­шю­ре, из­дан­ной к од­но­му из юби­ле­ев. Не ска­за­но там лишь, что нем­цы взя­ли го­род осенью со­рок пер­во­го, с хо­ду, так что на­ши да­же же­лез­но­до­рож­ный мост взор­вать не ус­пе­ли, а прис­но­па­мят­ный ави­ана­лёт был в со­рок чет­вёр­том, ког­да Крас­ная ар­мия го­то­ви­ла окон­ча­тельное сня­тие бло­ка­ды. Впро­чем, не нам су­дить, на то и вой­на. Ес­ли бы не фа­шис­ты, не­уж­то ста­ли бы мы бом­бить собст­вен­ные го­ро­да?

    А в ос­тальном го­ро­док ос­тал­ся преж­ним, больше по­хо­жим не на го­род, а на се­ло. Из­бы, ого­ро­ди­ки, ко­лод­цы. Только дран­ку на кры­шах ед­ва ли не всю­ду за­ме­нил се­рый ши­фер, и вдоль ули­цы пос­тав­ле­ны стол­бы с про­во­да­ми. Прог­ресс, не хух­ры-мух­ры.

    А вот со­ло­мен­ных крыш в уезд­ном цент­ре и преж­де не бы­ва­ло - слу­чись по­жар, при со­ло­мен­ных кры­шах по­ло­ви­на го­ро­да вы­го­рит. В го­ро­де со­ло­мой крыть мож­но только по спе­ци­ально­му го­су­да­ре­ву ука­зу.

    Так и ез­ди­ли Са­вос­ти­ны на яр­мар­ки, то в де­вят­над­ца­тый век, а то в двад­цать пер­вый - это уже пос­ле то­го, как отп­разд­но­ва­ли да­ту, гро­зив­шую кон­цом све­та. В прош­лое во­зи­ли се­но, овёс, а в го­лод­ные го­ды - и жи­то, куп­лен­ное в сов­хо­зе. В но­вом вре­ме­ни тор­го­ва­ли мо­ло­ком, сме­та­ной, тво­ро­гом, а на яр­мар­ке Пла­то­но­вым ру­ко­дельем, пле­тё­ным и щеп­ным. Только лап­тя­ми Пла­тон больше не тор­го­вал, по­то­му как с его лёг­кой ру­ки бе­рес­тя­ные и иво­вые лап­ти по­яви­лись у каж­до­го тор­гов­ца су­ве­ни­ра­ми. Ко­неч­но, су­ве­нир­ный ла­поть на но­гу не на­де­нешь, так ведь и по­ку­па­ют его не для нос­ки, а для ба­ловст­ва.

    А в прош­лое больше не во­зил гвоз­дей и во­об­ще ни­че­го фаб­рич­но­го. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не ве­лел, да и сам по­нял: раз с рук сош­ло, а там и спро­сить мо­гут: от­куль у те­бя та­кой то­вар, где ук­рал?

    Однако и без фаб­рич­но­го то­ва­ра ез­дил, ез­дил, да и до­ез­дил­ся. Пря­мо на ба­за­ре, от­тес­нив по­ку­па­те­ля, по­дош­ли к Пла­то­ну два по­ли­цей­ских чи­на и по­ве­ли пря­ми­ком к ста­но­во­му. Хо­ро­шо ещё рук не за­ло­ми­ли, а то бы и вов­се по­зо­ру не обоб­раться.

    Становой - это те­бе не квар­тальный над­зи­ра­тель, это фи­гу­ра, чин, са­мая власть. От та­ко­го двуг­ри­вен­ным не от­ку­пишься, осо­бен­но ког­да за то­бой и впрямь чис­лят­ся серьёзные на­ру­ше­ния за­ко­на. Пла­тон сра­зу по­лез за цел­ко­вым.

    - Ишь ты, ка­кой шустрый! - ус­мех­нул­ся на­чальник при ви­де се­реб­ря­ной монеты. - А ты по­го­ди, я ещё доз­на­ние про­во­дить бу­ду, мо­жет, те­бе пря­ми­ком в Си­бирь ид­ти. Лю­ди те­бя на тор­гу приз­на­ли, ты, ни­как. Пла­тош­ка Са­вос­тин из Кня­же­ва.

    - Точно так, ва­ше бла­го­ро­дие, Са­вос­ти­ны мы.

    - Что ж ты, Пла­то­ша, учу­дил… те­бе от го­су­да­ря сво­бо­да да­де­на, а ты в бег­лые по­дал­ся!

    - Нонеча, ва­ше бла­го­ро­дие, бег­лых не­ту, а что в не­тях ска­зал­ся, то са­ми по­су­ди­те, при раз­де­ле зем­ли мне та­кое ох­востье дос­та­лось, что как есть сги­нул бы. Бот и по­дал­ся на от­хо­жие про­мыс­лы.

    - Ты, я ви­жу, шиб­ко гра­мот­ный! Мне­ния взду­мал иметь! Сей­час по­са­жу в хо­лод­ную - ми­гом оту­чишься рас­суж­дать. На за­ра­бот­ки хо­дить - де­ло доз­во­лен­ное, еже­ли его по за­ко­ну ис­пол­нять. А ты раз­ре­ше­ние вып­ра­вил? От­пуск­ное сви­де­тельство у те­бя есть?

    - Вот и я о том, ва­ше бла­го­ро­дие. Мне бы пач­порт вып­ра­вить.

    - Сразу так и пас­порт? А ты о сво­ём ба­ри­не по­ду­мал? Ты пе­ред ним - вре­мен­но­обя­зан­ный.

    - Так ведь зем­ли­цу мою мир заб­рал. Зна­чит, и все по­вин­нос­ти заб­рал.

    - Что-то ты мно­го по­ни­ма­ешь. Я всег­да го­во­рил, что в му­жиц­кой гра­мо­те са­мая кра­мо­ла и есть. А ты по­ду­мал, сколько пас­порт де­нег сто­ит? Бу­ма­га гер­бо­вая и пе­чать!

    - Так ведь я, ва­ше бла­го­ро­дие, со всей охотой! - Пла­тон до­ба­вил ещё два се­реб­ря­ных руб­ля.

    - Что ты брен­чишь сво­ими ко­пей­ка­ми? Ты вду­май­ся, это же пас­порт! Сло­во фран­цузс­кое, зна­чит - хо­ди, где за­хо­чешь! За та­кое и ты­ся­чу руб­лей от­дать не жал­ко. Вот, ска­жем, вып­ра­вить сви­де­тельство куп­ца пер­вой гильдии, зна­ешь, сколько сто­ит? Стра­шен­ных де­нег! А ты три руб­ля су­ёшь.

    - Так ведь не­ту больше.

    - Ладно, сни­зой­ду к тво­ей ску­дос­ти. Пла­ти де­сять руб­лей, и бу­дет те­бе пас­порт.

    - Смилуйтесь, ва­ше бла­го­ро­дие! От­куль у ме­ня та­кие деньжи­щи? Свят крест, не­ту больше! Хоть бы и в бур­ла­ки по­даться, за ле­то больше трёх руб­лей не вы­ко­ло­тишь.

    - Выколотил, однако, - за­ме­тил становой. - В об­щем так, по­ку­да я те­бя от­пус­каю, а ты на не­де­ле при­едешь и не­дос­та­чу при­ве­зёшь. Да не взду­май об­ма­нуть, хо­жа­лые твою лич­ность те­перь хо­ро­шо раз­ли­ча­ют. В са­мый раз в хо­лод­ную заг­ре­мишь, а там - эта­пом к мес­ту жи­тельства!

    - Премного бла­го­да­рен, ва­ше бла­го­ро­дие! А по­ку­да, сни­зой­ди­те к на­шей ску­дос­ти, поз­вольте пок­ло­ниться ов­сиш­ком. Овёс у ме­ня, по но­неш­не­му вре­ме­ни, го­дя­чий. А вы уж поз­вольте, по­ка де­нег не наск­ре­бу, без би­ле­та тор­го­вать.

    - Ладно, ладно, - раз­доб­рев от­ма­хи­вал­ся становой. - Бу­дет те­бе… Я же не ма­зе­па ка­кой, людс­кую нуж­ду по­ни­маю. Ей­кин, где ты там зап­ро­пас­тил­ся? Схо­дишь вот с ним ко мне до­мой, по­ка­жешь, ку­да овёс ссы­пать. Ну всё, сту­пай­те с бо­гом, у ме­ня ещё дел не­по­ча­тый край.

    Горислав Бо­ри­со­вич ожи­дал Пла­то­на в Ефим­ко­ве у ку­ма Мат­вея. В этот раз они при­еха­ли вдво­ём, Фек­тя не мог­ла слиш­ком час­то бро­сать хо­зяй­ст­во на не­мощ­ных со­се­док. Сна­ча­ла Го­рис­лав Бо­ри­со­вич бе­се­до­вал с Чю­до­ем, по­том чи­тал зах­ва­чен­ную из до­ма кни­гу, на­ко­нец на­чал вол­но­ваться.

    Платон вер­нул­ся позд­но, без то­ва­ра и де­нег. На рас­спро­сы от­ве­тил уг­рю­мо:

    - Хожалые ме­ня схва­ти­ли. На­си­лу от­ку­пил­ся, а то за­са­ди­ли бы в ку­туз­ку, что тог­да?

    - Чем ты так про­ви­нил­ся?

    - Признал ме­ня кто-то на ба­за­ре, что я не­тош­ный, са­мо­вольно из де­рев­ни ушёл. Это в Ефим­ках у ме­ня до­ку­мен­ты в по­ряд­ке, и на Фек­тю, и на де­тей, а ту­та я бес­пач­порт­ный.

    - И что те­перь?

    - А ни­че­го. При­ве­зу ста­но­во­му де­нег, и он мне пач­порт вы­пи­шет. Де­сять руб­лей тре­бу­ет. Три руб­ля я ему от­дал, так ведь он, на­вер­ное, за­но­во весь чер­во­нец за­хо­чет. У их бла­го­ро­дий па­мять хро­мая. Хо­ро­ша она только еже­ли им долж­ны. А что уже да­де­но, о том па­мять ми­гом от­ши­ба­ет. Но за­то хо­жа­лые по­ка что ме­ня тро­гать не бу­дут. А там расп­ла­чусь и ста­ну че­ло­ве­ком.

    Горислав Бо­ри­со­вич ки­вал, слу­шая Пла­то­но­вы рас­суж­де­ния… Ста­но­вой, квар­тальный над­зи­ра­тель, хо­жа­лые - экая эк­зо­ти­ка! А приг­ля­дись, так по-но­неш­не­му: на­чальник рай­он­но­го от­де­ле­ния, участ­ко­вый, пат­рульные ми­ли­ци­оне­ры. Как есть, нич­то не ме­ня­ет­ся в Рос­сии, кро­ме наз­ва­ний.

    

    Шёл я по Невс­ко­му прос­пек­ту,

    Выражался по рус­ско­му ди­алек­ту.

    Тут под­хо­дит ко мне хо­жа­лый,

    Говорит: «В от­де­ленье по­жа­луй!»

    Если срав­нить с из­вест­ной пес­ней:

    Шёл я по прос­пек­ту Ок­тяб­ря,

    Воздухом ды­шать бы­ло нельзя…

    

    - много ли раз­ни­цы на­бе­рёт­ся? И там, и там тре­бу­ют с рас­сказ­чи­ка три руб­ля штра­фу. А что ка­са­ет­ся наз­ва­ний, то до­га­дай­тесь с трёх раз без подс­каз­ки, как на­зы­вал­ся прос­пект Двад­цать Пя­то­го Ок­тяб­ря до сем­над­ца­то­го го­да и как он на­зы­ва­ет­ся се­год­ня?

    

ГЛАВА 4

    

    Быстрее чу­жих де­тей рас­тут только собст­вен­ные го­да. Вро­де бы только-только дос­тиг за­вет­ной пен­сии и, вы­ра­жа­ясь сло­ва­ми поч­тальона Печ­ки­на, мож­но на­чи­нать жить, ан, го­доч­ки уже под­на­ко­пи­лись, и по­ни­ма­ешь, что стал ста­ри­ком. Здо­ровьишко уже не то, и от жиз­ни хо­чет­ся всё меньше и меньше. По­то­му, на­вер­ное, лю­ди и уми­ра­ют в кон­це кон­цов, что им уже ни­че­го не на­до, а все­го ме­нее - жиз­ни бу­ду­ще­го ве­ка и заг­роб­но­го бла­женст­ва. Баб­ка Зи­на в пос­лед­ний год та­кой бы­ла: «Как по­ду­маю, что на том све­те опять что-то бу­дет, так в дрожь и ки­да­ет! Нет уж, ну её, рай­скую жизнь, к бе­су, за­ро­ют в зе­мельку и бу­ду се­бе ле­жать».

    Выросли и чу­жие де­ти. Ни­ки­та за­кон­чил де­сять клас­сов и ушёл в ар­мию. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уго­ва­ри­вал пар­ня пос­ту­пать в инс­ти­тут; как-ни­как се­реб­ря­ная ме­даль по­лу­че­на. Сам се­бе удив­лял­ся: вро­де бы при­во­дил Са­вос­ти­ных, что­бы они в де­рев­не жи­ли, а дош­ло до де­ла, сам же в го­род нап­рав­ля­ет. В инс­ти­тут Ни­ки­та не за­хо­тел, нап­ро­сил­ся па служ­бу в де­сант­ные вой­ска. Ма­ма его в детст­ве столько сол­датс­кой шап­кой стра­ща­ла, что по­не­во­ле за­хо­те­лось эту шап­ку при­ме­рить.

    Шурёнка пос­ле де­ся­то­го клас­са пош­ла в эко­но­ми­чес­кий тех­ни­кум. Ка­кой уж из неё бух­гал­тер вый­дет, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не за­га­ды­вал, с ма­те­ма­ти­кой у Шу­ры бы­ло не ах­ти, на од­ной ста­ра­тельнос­ти вы­ез­жа­ла. Ря­до­во­му бух­гал­те­ру, впро­чем, больше­го и не на­до. За­то тех­ни­кум был поб­ли­зос­ти, в рай­цент­ре, и об­ще­жи­тие име­лось. Сто­яло об­ще­жи­тие не­по­да­лё­ку от но­вой церк­ви, где ба­тюш­ка отк­рыл воск­рес­ную шко­лу для взрос­лых. Те­перь всё ча­ще слу­ча­лось, что Шур­ка не при­ез­жа­ла до­мой с пят­нич­ным ав­то­бу­сом, ос­та­ва­ясь на вы­ход­ные в го­ро­де. Оно и по­нят­но: ав­то­бус хо­дит дваж­ды в не­де­лю, втор­ник и пят­ни­ца. В пят­ни­цу при­едешь к ро­ди­те­лям, зна­чит, или по­не­дельник про­гу­ли­вай, или то­пай на за­ня­тия трид­цать вёрст пеш­ком. Хо­ро­шо, ес­ли кто зна­ко­мый едет, так под­ве­зёт, а нез­на­ко­мую по­пут­ку оди­но­кой дев­чон­ке ло­вить опас­но. С воск­рес­ной шко­лой Шур­ка и на вы­ход­ных ока­зы­ва­лась при де­ле: бух­гал­терс­кий учёт на буд­нях, а за­кон бо­жий - для ду­ши.

    Теперь уже не Фе­ок­тис­та нас­тав­ля­ла Шур­ку, а та учи­ла мать:

    - Ты са­ма по­ду­май, что го­во­ришь! Нет ни­ка­кой Ка­занс­кой божьей ма­те­ри. Бо­го­ма­терь у нас од­на, а Ка­занс­кая не бо­го­ма­терь, а чу­дот­вор­ная ико­на!

    - Пусть по-тво­ему будет, - сог­ла­ша­лась Фектя. - Чу­дот­вор­ная ико­на Ка­занс­кой божьей ма­те­ри.

    Платон та­ки­ми раз­го­во­ра­ми был не­до­во­лен.

    - Девка у нас слиш­ком бо­го­мольной за­да­лась. Ей бы на гу­лян­ки да на по­си­дел­ки, а она - бо­гу мо­литься. Ка­кие та­кие гре­хи от­ма­ли­ва­ет? Не на­жи­ла ещё гре­хов.

    - Опомнись, Па­ля, что не­сёшь-то? Ра­до­ваться на­до, что Шу­рён­ка скром­ни­ца. У дру­гих, сам не­бось зна­ешь, по­до­лы дра­ные, тут с этим стро­гос­ти нет, не то что в преж­ние го­ды.

    - Дура ты! - без­злоб­но вну­шал Платон. - Бы­ло бы но­не как в преж­ние го­ды, я бы Шур­ку дав­но за­муж вы­дал. Ведь ей двад­ца­тый год идёт. За­си­дит­ся в дев­ках - что тог­да? Я на свадьбе гу­лять хо­чу. Ви­на пить нельзя, так я и тве­рё­зый спля­шу. Мне вну­ков охо­та по­тис­кать, что­бы це­лую охап­ку!

    У са­мой Фек­ти пос­ле Ми­кол­ки де­тей уже не бы­ло. Вро­де и не ста­рая, а от тя­жё­лых ро­дов нут­ро пов­ре­ди­лось, так что Фек­тя больше но­сить не мог­ла. Вра­чи­ха из женс­кой кон­сульта­ции уте­ша­ла: мол, по ны­неш­ним вре­ме­нам и трое де­тей ред­кость, мно­го­дет­ная семья счи­та­ет­ся. Фек­тя сог­ла­ша­лась, а ру­ки тос­ко­ва­ли по ма­лы­шам, ко­то­рых мож­но нянькать, кор­мить, пе­ле­нать… Вся на­деж­да ос­та­ва­лась, что вну­ки по­явят­ся, хо­тя де­ти вну­ка­ми ра­до­вать не спе­ши­ли. С Ни­ки­той по­нят­но, он на служ­бе, преж­де сол­дат­чи­ны свадьбы не ла­дят. А Шу­ра?… Ведь и впрямь дев­ке двад­ца­тый год. У са­мой Фек­ти об эту по­ру уже Ни­ки­та был, и Шур­ку жда­ла. Но Шу­ра за­муж не то­ро­пи­лась, слов­но не ви­де­ла, что Ми­кол­ка уже большой и мать ску­ча­ет.

    Миколке срав­ня­лось две­над­цать лет и, как во­дит­ся сре­ди млад­ших сы­но­вей, се­бя он счи­тал ум­нее все­го ми­ра во­об­ще, и ро­ди­те­лей в осо­бен­нос­ти. Учил­ся без осо­бой ста­ра­тельнос­ти, пе­ре­би­ва­ясь с чет­вёр­ки на тро­еч­ку, но в шко­ле был на хо­ро­шем сче­ту - двое стар­ших Са­вос­ти­ных ос­та­ви­ли по се­бе доб­рую па­мять. Кни­го­че­ем в от­ли­чие от Ни­ки­ты он не стал и, за­хо­дя в гос­ти к со­се­ду, пред­по­чи­тал си­деть у те­ле­ви­зо­ра. Ро­ди­те­лей по­ру­ги­вал за ско­пи­домст­во и отс­та­лость. Те­ли­ка у них нет, кас­сет­ник ку­пи­ли, но не той фир­мы, да и во­об­ще, кто сей­час кас­сет­ник слу­ша­ет? Пле­ер ну­жен хо­ро­ший, ви­дак, комп…

    - Где ты всё это в из­бе поставишь? - снис­хо­ди­тельно спра­ши­вал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Ага!… Ко­неч­но, в из­бе не по­вер­нёшься. Все нор­мальные лю­ди дав­но в го­ро­де жи­вут, од­ни мы, как ду­ра­ки, в Ефим­ках си­дим.

    - А ты зна­ешь, сколько квар­ти­ра в го­ро­де сто­ит? Один квад­рат­ный метр до­ро­же, чем весь ваш дом. Где ты та­кие деньги возьмёшь?

    - Ну да, ес­ли се­ном тор­го­вать, то и бу­дешь век бы­кам хвос­ты кру­тить. А вот я бы при­вёз в Ефим­ко­во фо­на­рик на фо­то­ди­одах и - пря­мо к ца­рю! Он бы мне за не­го зо­ло­та от­сы­пал - на сто квар­тир хва­тит.

    Горислав Бо­ри­со­вич сму­щал­ся, вспо­ми­ная Пла­то­но­вы гвоз­ди и собст­вен­ные свои гре­хи той по­ры, ког­да он только на­щу­пал троп­ку в прош­лое. По­том пре­уве­ли­чен­но гроз­но пре­дуп­реж­дал:

    - Об этом и ду­мать не смей! Не зо­ло­та те­бе от­сып­лют, а ро­зог. К ца­рю те­бя ник­то не пус­тит, а ед­ва свой фо­на­рик вы­та­щишь, те­бя сра­зу в по­ли­цию заг­ре­бут. Хо­ро­шо, ес­ли по­лиц­мей­стер прос­то фо­нарь от­ни­мет, а те­бя вза­шей вы­го­нит. А ес­ли он спро­сит, где ты его взял? Тут ты и про­пал.

    - Ничего я не про­пал. Фо­нарь мой, ка­кое у не­го пра­во от­ни­мать?

    - У не­го как раз все пра­ва и есть, а ты пе­ред ним - прыщ в шта­нах. Так он и это жи­во исп­ра­вит: шта­ны спус­тит и зад­ни­цу роз­га­ми спрыс­нет. А бу­дешь ар­та­читься - ещё до­ба­вит.

    - Права не име­ет…

    - Это ты тут о пра­вах тол­куй, а там - за­ко­ны дру­гие. «Уло­же­ние о на­ка­за­ни­ях» чи­тал? От те­лес­ных на­ка­за­ний ос­во­бож­де­но только дво­рянс­кое сос­ло­вие, да и то, ес­ли пом­нишь, ун­тер-офи­церс­кую вдо­ву го­род­ни­чий вы­сек.

    «Уложения о на­ка­за­ни­ях» не чи­тал и сам Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, не был уве­рен да­же, су­щест­ву­ет ли та­ко­вой до­ку­мент в на­ту­ре, но наз­ва­ние при­ду­ма­лось очень кста­ти. Ми­кол­ка за­ду­мал­ся и уб­рёл изоб­ре­тать дру­гой спо­соб мо­мен­тально­го обо­га­ще­ния.

    - Я ту­да но­ут­бук при­ве­зу за­па­ро­лен­ный. Пусть только поп­ро­бу­ют от­нять; у ме­ня он вклю­ча­ет­ся, а у них - нет!

    - И что дальше? Что им с этим но­ут­бу­ком де­лать? В иг­руш­ки иг­рать? Так гос­по­дин по­лиц­мей­стер в тво­ём «Варк­раф­те» и не пой­мёт ни­че­го. За­то спро­сит: «Где взял?»

    - А я ска­жу: «Не ва­ше де­ло. Ве­ди­те ме­ня к ца­рю!»

    - А он те­бе по мор­да­сам! Пом­нишь у Нек­ра­со­ва: «Удар иск­ро­сы­пи­тельный, удар зу­бод­ро­би­тельный, ку­лак ску­ло­во­рот!»

    - Чего вы ме­ня всё ли­те­ра­ту­ре учите? - оби­жал­ся Ми­кол­ка.

    - Потому что ли­те­ра­ту­ра жиз­ни учит. В ту по­ру жи­ли ве­ли­кие пи­са­те­ли, и они ска­за­ли о сво­ём вре­ме­ни всю прав­ду. А у те­бя в го­ло­ве сплош­ные фан­та­зии.

    Не нра­ви­лись Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу эти фан­та­зии, но окон­ча­тельно пе­ре­убе­дить Ми­кол­ку он не мог.

    Так они од­наж­ды бе­се­до­ва­ли, ког­да за Ми­кол­кой при­бе­жа­ла взвол­но­ван­ная Фе­ок­тис­та.

    - Шурка приехала! - вы­па­ли­ла она с по­ро­га.

    - И что? - ус­пел ле­ни­во по­ин­те­ре­со­ваться Ми-ко­ла.

    - С же­ни­хом!

    Тут Го­рис­лав Бо­ри­со­вич пер­вым вско­чил.

    Дома гос­тей ник­то не ждал, ужин у Фек­ти был са­мый прос­тец­кий: в печ­ке до­хо­ди­ла яч­не­вая ка­ша и то­пи­лась пол­ная ма­кит­ра мо­ло­ка. Ещё на трёх­но­гом ка­зан­ке сто­яла ско­во­ро­да с лу­ком, ко­то­рый по­том в ка­шу за­ме­ша­ют. Лу­ка Са­вос­ти­ны вы­ра­щи­ва­ли мно­го и сдаб­ри­ва­ли им вся­кую снедь. Де­рев­ня не го­род, до ма­га­зи­на не сбе­га­ешь, кол­бас­ки до­ро­гим гос­тям не ку­пишь. В на­ро­де го­во­рят: что есть в пе­чи, всё на стол ме­чи. Но по буд­ням в пе­чи, кро­ме ка­ши и жа­ре­но­го лу­ка, ред­ко что бы­ва­ет.

    Платона и вов­се до­ма не слу­чи­лось, ушёл от­вес­ти пос­та­рев­ше­го Со­ко­ли­ка и куп­лен­ную ему на сме­ну Сказ­ку по­пас­тись на ве­чер­нем хо­лод­ке. Ло­шадь вмес­те с ко­ро­ва­ми хо­дит пло­хо, ча­сом мо­жет и ляг­нуть, а ве­че­ром, ког­да Фе­ок­тис­та за­го­ня­ла ко­ров, на вы­го­не пас­лись ло­ша­ди. Сказ­ку Пла­тон вёл на не­до­узд­ке, а из­ра­бо­тав­ший­ся Со­ко­лик шёл сам. Зи­мой ло­ша­ди сто­яли в кол­хоз­ной ко­нюш­не, рас­счи­тан­ной на две­над­цать стойл, а ле­том, ес­ли ночь обе­ща­ла быть тёп­лой, слу­ча­лось, но­че­ва­ли и на вы­го­не.

    Вызвав сы­на, а за­од­но и Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, Фе­ок­тис­та вски­ну­лась бы­ло бе­жать за му­жем, но тот и сам очень кста­ти по­явил­ся. Так все вмес­те и вва­ли­лись в из­бу.

    Привезённый Шу­рой мо­ло­дой че­ло­век си­дел на лав­ке у сте­ны и разг­ля­ды­вал рас­став­лен­ные крос­на: ве­че­ра­ми Фек­тя тка­ла по­ло­ви­ки из раз­ноц­вет­ных рев­ков. По все­му ви­дать, нас­то­ящий де­ре­венс­кий дом был для пар­ня в но­вин­ку, слов­но в эт­ног­ра­фи­чес­кий му­зей по­пал.

    Сам пар­ниш­ка был не­вы­сок, лишь нем­но­гим по­вы­ше Шур­ки, но со­бой плот­ненький, хо­тя Пла­тон ви­дел, что нас­то­ящей жи­лис­той си­лы у не­го по­ку­да не на­жи­то. Да и от­ку­да ей взяться? Кор­мят мо­ло­дых хо­ро­шо, а ра­бо­та­ют они ма­ло.

    При ви­де во­шед­ших мо­ло­дой че­ло­век под­нял­ся с лав­ки, воп­ро­си­тельно гля­дя на хо­зя­ев, слов­но эк­за­мен им со­би­рал­ся уст­ра­ивать.

    - Это Серёжа, - предс­та­ви­ла его Шур­ка.

    - Лопастов Сергей, - про­из­нёс Се­рё­жа, ко­рот­ко дёр­нув го­ло­вой, слов­но бе­лог­вар­дей­ский ки­но­офи­цер. Вы­дер­жал се­кунд­ную па­узу и до­ба­вил: - Я пра­вос­лав­ный хрис­ти­анин и чис­ток­ров­ный рус­ский.

    - Мы тут все, чать, крещёные, - доб­ро­душ­но ус­мех­нул­ся Пла­тон, про­тя­ги­вая ру­ку.

    Горислава Бо­ри­со­ви­ча, ко­то­рый был кем угод­но, но не чис­ток­ров­ным рус­ским и уж тем бо­лее не пра­вос­лав­ным, сло­ва Шур­ки­но­го уха­жё­ра неп­ри­ят­но ца­рап­ну­ли. Ког­да-то, ещё во вре­мя вой­ны, баб­ка-по­ляч­ка крес­ти­ла ма­ло­лет­не­го Го­рис­ла­ва в ка­то­ли­чест­во, но, ка­жет­ся, с тех са­мых пор Го­рис­лав Бо­ри­со­вич в кос­тё­ле не бы­вал. В пра­вос­лав­ные хра­мы, ко­то­рые в на­ших кра­ях встре­ча­ют­ся ча­ще, чем ка­то­ли­чес­кие, по­рой заб­ре­дал, но не для мо­лит­вы, а прос­то по­то­му что по­ла­гал, буд­то под ку­по­лом да в на­мо­лен­ном мес­те по­вы­ша­ет­ся кон­цент­ра­ция мен­тальной энер­гии. В церк­ви лба не крес­тил, сто­ял, рас­ста­вя ру­ки, буд­то изоб­ра­жал знак ка­чест­ва, впи­ты­вал во­об­ра­жа­емые по­то­ки пра­ны. Что ка­са­ет­ся ве­ры в бо­га, то свя­щен­ные кни­ги всех ми­ро­вых ре­ли­гий Го­рис­лав Бо­ри­со­вич спра­вед­ли­во по­чи­тал сказ­ка­ми, ни­ка­ких об­ря­дов не ис­пол­нял и пос­тов не дер­жал, но при этом не иск­лю­чал, что ка­кая-то выс­шая си­ла в ми­ре су­щест­ву­ет. Го­ду этак в де­вя­нос­то пер­вом, ког­да Го­рис­лав Бо­ри­со­вич вмес­те со всей стра­ной впал в пол­ное нич­то­жест­во, он да­же сфор­му­ли­ро­вал для се­бя оп­ре­де­ле­ние гос­по­да: «Бог - это то, что не даст мне по­гиб­нуть, ког­да жить ста­нет сов­сем не­воз­мож­но». По­па­хи­ва­ло от этой де­фи­ни­ции ути­ли­та­риз­мом са­мо­го мер­кан­тильно­го свой­ст­ва, по­это­му, ког­да жить ста­ло чуть по­лег­че, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич свои те­оло­ги­чес­кие изыс­ка­ния заб­ро­сил и о бо­ге больше не вспо­ми­нал. Сре­ди тех, ко­го мы на­зы­ва­ем шес­ти­де­сят­ни­ка­ми, по­доб­ное; от­но­ше­ние к сак­рально­му ши­ро­ко расп­рост­ра­не­но. Та­кие лю­ди чувст­ву­ют се­бя не­у­ют­но, ког­да кто-то на­чи­на­ет бах­ва­литься сво­ей ве­рой.

    Серёже Го­рис­лав Бо­ри­со­вич то­же не пон­ра­вил­ся: че­рес­чур чер­няв.

    - Мы с Се­рё­жей поз­на­ко­ми­лись в воск­рес­ной школе, - по­яс­ни­ла Шу­ра.

    Серёжа, предс­та­вив­шись, си­дел, ожи­дая, что ему ска­жут. Мол­ча­ние ста­но­ви­лось на­туж­ным. Вро­де бы всем по­нят­но: же­них при­шёл… но ру­ки Шур­ки­ной не про­сит, так что на эту те­му го­во­рить ра­но­ва­то. Пус­тоб­реш­ные раз­го­во­ры вес­ти - то­же вро­де не к мес­ту. О чём го­во­рить, ког­да не о чем го­во­рить?

    - В шко­ле на по­па учишься? - на­чал бе­се­ду Пла­тон.

    - Я мирянин, - пос­ле­до­вал крат­кий от­вет.

    - И чем же ты, пра­вос­лав­ный хрестьянин, на жизнь за­ра­ба­ты­ва­ешь?

    Серёжа чуть за­мет­но по­жал пле­ча­ми.

    - Да так, где при­дёт­ся. Нас­то­ящей ра­бо­ты в го­ро­де нет…

    - Крестьянин дол­жен на зем­ле ра­бо­тать. Зем­ли - во­на сколько про­па­да­ет.

    - Что ты, папа, - всту­пи­лась за же­ни­ха Шурка. - Се­рё­жа в ан­самб­ле иг­ра­ет на кла­виш­ных, ему пальцы бе­речь на­до.

    - Ну, еже­ли так…

    И сно­ва в воз­ду­хе по­ви­са­ет не­лов­кая ти­ши­на. Ку­да как удоб­нее в та­кую ми­ну­ту иметь де­ло с рас­то­роп­ной сва­хой. Она-то ми­гом ска­жет всё, что нуж­но, под­толк­нёт ко­леб­лю­щих­ся, ус­по­ко­ит не­до­вольных. Речь её жур­чит, не умол­кая, что лес­ной ру­че­ёк: где на­по­ит, где раз­мо­ет и всё уст­ро­ит. При хо­ро­шей сва­хе только же­них с не­вес­той ис­ту­ка­на­ми си­дят, а тут - все.

    И ещё од­на не­за­да­ча: Шур­ка ха­ха­ля сво­его на ав­то­бу­се при­вез­ла, а об­рат­ный только во втор­ник бу­дет, че­рез три дня на чет­вёр­тый. Но­че­вать у се­бя пар­ня не ос­та­вишь - и мес­та в из­бе нет, да и обы­чая та­ко­го не бы­ва­ло. Пла­тон хо­тел бы­ло зап­ря­гать ло­шадь, что­бы от­вез­ти гос­тя в го­род, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич пред­ло­жил взять его на три но­чи к се­бе, но Се­рё­жа все сом­не­ния раз­ре­шил прос­то: вы­та­щил из кар­ма­на со­то­вый те­ле­фон и выз­вал из го­ро­да так­си. В Пи­те­ре та­кая шту­ка чуть не у каж­до­го шке­та есть, а в Ефим­ках только у дач­ни­ков, да и то не у всех. У Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча те­ле­фо­на не бы­ло, не­ко­му зво­нить. Опять же, сму­ща­ла неб­реж­ная лёг­кость, с ко­то­рой Се­рё­жа со­би­рал­ся ехать на ма­ши­не. До де­рев­ни и об­рат­но так­си го­нять - трис­та руб­ли­ков при­дёт­ся зап­ла­тить, а то и больше. Ес­ли и впрямь ни­ка­кой ра­бо­ты у Се­рё­жи нет, то от­ку­да деньги на так­си? Впро­чем, у ны­неш­ней мо­ло­дё­жи предс­тав­ле­ния о деньгах иное, не­же­ли в шес­ти­де­ся­тые го­ды, хоть прош­ло­го, хоть по­зап­рош­ло­го ве­ков.

    Для Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча в этой ис­то­рии был ещё один неп­ри­ят­ный мо­мент. Ве­че­ром, ког­да Се­рё­жа уже уехал, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич отоз­вал Шу­ру в сто­ро­ну и стро­го пре­дуп­ре­дил:

    - Ты смот­ри, Шу­рё­на, про ту­ман­ную до­ро­гу ни­ко­му не рас­ска­зы­вай, а Се­рё­же - в пер­вую оче­редь. И се­бе бе­ды на­жи­вёшь, и ему.

    - Но как же быть? Я не мо­гу его об­ма­ны­вать.

    - Ты не об­ма­ны­вай, ты прос­то не го­во­ри.

    - Недосказ - ху­же об­ма­на.

    - Да ты пой­ми, это же не твой сек­рет. Ты ему ска­жешь, он сво­им ро­ди­те­лям; то­же ведь, не­дос­каз ина­че по­лу­чит­ся. А тем уже тай­ну хра­нить не­за­чем, к сло­ву при­дёт­ся, так и раз­бол­та­ют. Зна­ешь, как нем­цы го­во­рят: «Что зна­ют трое, зна­ет и свинья».

    - Дядя Сла­ва, а что ж за бе­да-то бу­дет?

    - Ваша бе­да из­вест­ная - уне­сёт вас в Ефим­ко­во, пом­нишь, как Ни­ки­ту семь лет на­зад. Вот что со мной бу­дет - и до­га­ды­ваться не­охо­та, но за ва­ми я уже прий­ти не смо­гу, доб­рые лю­ди не пус­тят. Так и ос­та­не­тесь, Се­рё­жа тут, а вы - там.

    - Это как в сказ­ке про ца­рев­ну-ля­гуш­ку…

    - Ага! А я, зна­чит, по-тво­ему, Ко­щей Бес­смерт­ный на гра­ни­це меж­ду раз­ны­ми ми­ра­ми си­жу. Это ты, ми­лоч­ка, Проп­па пе­ре­чи­та­лась.

    - Кого?

    - Ладно, не суть важ­но. Но те­перь по­ни­ма­ешь, что о та­ких де­лах на­до по­мал­ки­вать?

    - Да уж, по­ни­маю, не ма­ленькая.

    Верный при­выч­ке всё объяснять до кон­ца, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ещё дол­го что-то го­во­рил, но по су­ти раз­го­вор на том был окон­чен. И хо­тя в тот Се­рё­жин при­езд сло­ва не бы­ло ска­за­но о гря­ду­щей свадьбе, все по­ни­ма­ли, что де­ло это ре­шён­ное, и к Пок­ро­ву свадьбе быть. Го­родс­кие свадьбы иг­ра­ют ког­да угод­но, хоть в Ве­ли­кий пост, но раз Ло­пас­то­вы и впрямь во­цер­ков­ле­ны, то обы­чай долж­ны чтить.

    Так и выш­ло. В сен­тяб­ре на сво­ей ма­ши­не при­еха­ли ро­ди­те­ли же­ни­ха, вмес­те с Се­рё­жей, и тут уже раз­го­вор по­шёл дельный: где бу­дут жить мо­ло­дые, что да­рить на свадьбу - и про­чее в том же ду­хе. О при­да­ном раз­го­во­ра не бы­ло, те­перь та­кие ве­щи, как ска­зал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, «не ко­ти­ру­ют­ся». За­то по­дар­ки на свадьбу вле­те­ли в та­кую ко­пе­еч­ку, что за­ка­ча­ешься. Бы­ло ре­ше­но ку­пить в склад­чи­ну мо­ло­дым од­но­ком­нат­ную квар­ти­ру в че­ты­рё­хэ­таж­ном до­ме, что стро­ил­ся на ок­ра­ине го­ро­да. У нас, ко­неч­но, не Моск­ва и не Пе­тер­бург, це­ны на жильё бо­жес­кие, од­но­ком­нат­ная квар­ти­ра - че­ты­ре ты­ся­чи дол­ла­ров, но мо­ло­дой семье в оди­ноч­ку та­кую по­куп­ку не под­нять. Пла­тон пок­рях­тел, но по­ло­ви­ну рас­хо­дов взял на се­бя.

    На свадьбу соб­ра­лась вся семья, да­же Ни­ки­ту во­инс­кое на­чальство от­пус­ти­ло на по­быв­ку. Свадьбу иг­ра­ли в го­ро­де, бла­го что у Ло­пас­то­вых-стар­ших дом свой, с участ­ком, где мож­но бы­ло, хоть и с не­удобст­вом, ос­та­вить ло­шадь. А без ло­ша­ди ни­как - не на ав­то­бу­се же не­вес­ту вез­ти? От ка­зён­ной ма­ши­ны Пла­тон от­ка­зал­ся на­мерт­во, от неё один убы­ток: ни кра­сы, ни пользы. А так, Пла­тон ду­гу лен­та­ми уб­рал, ко­ло­кольчик под­ве­сил, по­воз­ку стру­гом выс­коб­лил, что­бы как но­венькая бы­ла, зап­ряг не дрях­ло­го Со­ко­ли­ка, а иг­ри­вую Сказ­ку. Фек­тя цве­тов чуть не це­лый воз нак­ла­ла, бла­го что ут­рен­ни­ки в этом го­ду при­позд­ни­лись, и у всех дач­ни­ков не только хри­зан­те­мы, но и ге­ор­ги­ны с гла­ди­олу­са­ми бы­ли спа­се­ны. А уж под цве­та­ми ка­кой только сне­ди не уп­ря­та­но! И пи­ро­ги, и мяс­ное раз­ное! Са­ла­ти­ки с май­оне­зом и го­родс­кие на­ре­зать мо­гут, а у Са­вос­ти­ных еда ос­но­ва­тельная. Пла­тон по­ро­сён­ка за­ко­лол, за­ре­зал двух ба­ра­нов, гу­ся и пять кур. Сту­день у Фе­ок­тис­ты вы­шел та­кой кру­той, что мис­ки не на­до, сам со­бой дер­жит­ся. Пи­ро­ги на­мас­ле­ны, яиц в на­чин­ке больше, чем ка­пус­ты. Знай на­ших, од­но­ва дочь за­муж вы­да­ём! На­до бы ещё пи­ва боч­ку да са­мо­го­на чет­вер­ти три, но с этим стро­го, трез­вен­ный за­кон не ве­лит. Так что, пус­кай же­ни­хо­ва род­ня по­куп­ное ви­но пьёт, а нам и яб­лоч­но­го ква­са до­вольно.

    От Ефи­мок про­сёл­ком де­сять вёрст до шос­сей­ной до­ро­ги. Там, еже­ли нап­ра­во - в двух ки­ло­мет­рах Бли­но­во, а на­ле­во пят­над­цать ки­ло­мет­ров до рай­цент­ра. По трас­се дви­же­ние ожив­лён­ное, там мож­но ку­да хошь до­ехать, и в Моск­ву, и в Пи­тер, и в Тверь, и в Нов­го­род. Ви­дя ра­зук­ра­шен­ную по­воз­ку и Шур­ку в бе­лом платье, ма­ши­ны при­тор­ма­жи­ва­ли, а шо­фё­ры гру­зо­ви­ков, слу­ча­лось, гу­де­ли при­ветст­вен­но и ма­ха­ли не­вес­те ру­кой.

    Дорога поч­ти до са­мо­го цент­ра шла ле­сом, лишь в од­ном мес­те сос­няк отс­ту­пал. Там бы­ла обуст­ро­ена ав­тос­то­ян­ка и выст­ро­ено нес­колько кот­тед­жей, те­перь наг­лу­хо за­ко­ло­чен­ных. Лет пять на­зад мест­ный во­ро­ти­ла за­ду­мал пос­та­вить здесь мо­тель и охот­ничьи до­ми­ки для про­ез­жа­ющих, но де­ло ока­за­лось неп­ри­быльным, и те­перь хо­зяй­ст­во пос­те­пен­но раз­ва­ли­ва­лось. На­зы­вал­ся мо­тель «За­им­ка», но не­по­го­да или ху­ли­ганс­кие ру­ки од­ну бук­ву сби­ли и по­лу­чи­лась «За­ика». Уви­дав «За­ику», вся­кий знал, что сей­час он как раз на пол­пу­ти от Бли­но­ва до рай­цент­ра. А ес­ли от Ефи­мок счи­тать, то и вов­се все­го ни­че­го ос­та­лось.

    Родни у Ло­пас­то­вых ока­за­лось пре­из­ряд­но. Все шум­ные и не в ме­ру су­ет­ли­вые. А мо­жет, это от свадьбы, в та­кой день и по­шу­меть из­ви­ни­тельно.

    Сперва по­еха­ли в загс. Преж­де ни­ка­ких заг­сов не зна­ли, а но­не­ча без заг­са по­пы не вен­ча­ют, по­то­му как в на­ро­де до­ве­рия к свя­тос­ти не ос­та­лось. От­ту­да пря­ми­ком в цер­ковь. Там уже всё по-нас­то­яще­му бы­ло: и вкруг ана­лоя хо­ди­ли, и кольца­ми по вто­ро­му ра­зу ме­ня­лись. Как ска­зал по­том один из под­вы­пив­ших гос­тей: «Же­на да при­ле­пит­ся к му­жу сво­ему и бу­дет од­на са­та­на».

    На зас­толье бы­ли все свои, бу­ду­щая род­ня. Из чу­жих только ша­фер с под­руж­кой, свя­щен­ник и дьячок, вен­чав­шие мо­ло­дых, да Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, при­ехав­ший вмес­те с Са­вос­ти­ны­ми на те­ле­ге.

    Шумели, как и по­ла­га­ет­ся, на всю ули­цу. Маг­ни­то­фон на по­до­кон­ни­ке орал мод­ные пес­ни. Свя­щен­ник, отец Ар­ка­дий, раз­ду­хо­рясь, возг­ла­сил в честь мо­ло­дых «Мно­гая ле­та», да так, что пе­ре­пу­ган­ный кот утёк в отк­ры­тую форт­ку. Пла­тон отп­ля­сы­вал со сватьей рус­скую. Как сле­ду­ет под­вы­пив, Ло­пас­то­вы за­ве­ли бы­ло пес­ни, но ни од­ной до кон­ца до­петь не смог­ли. Как всег­да в пьяном хо­ре сильнее то­го слы­хать, кто на де­вя­тый глас коз­лог­ла­го­лит.

    Шурка в бе­лом платье с кру­же­вом «шан­тильи» и при па­рик­ма­херс­кой при­чёс­ке си­де­ла кра­си­вая, ров­но са­мо­вар­ная кук­ла. Шам­панс­кое пе­ред ней сто­яло нет­ро­ну­тое, за­то Се­рё­жа ста­рал­ся за дво­их. Не по­ла­га­ет­ся так-то, что­бы же­них на свадьбе пил, но это в преж­ние го­ды не по­ла­га­лось, а но­не все пьют.

    Горислава Бо­ри­со­ви­ча, как единст­вен­но­го гос­тя со сто­ро­ны не­вес­ты, уса­ди­ли меж­ду свя­щен­ни­ком, вен­чав­шим мо­ло­дых, и ка­ким-то дальним родст­вен­ни­ком: не то дво­юрод­ным дя­дей же­ни­ха, не то и вов­се чьим-то зя­тем. Во вся­ком слу­чае, зва­ли его Анд­ре­ем Ва­сильеви­чем, а Ва­си­ли­ев сре­ди стар­ших Ло­пас­то­вых не наб­лю­да­лось.

    «Зять лю­бит взять», - со­сед на­ле­гал под во­доч­ку на при­ве­зён­ную бу­же­ни­ну (Фек­тя за­пе­ка­ла сви­ные око­ро­ка в пе­чи) и учил Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча жиз­ни.

    - Какие-то вы, Са­вос­ти­ны, ма­ло­хольные. Где ж это ви­да­но, что­бы рус­ский че­ло­век ви­на не пил?

    - Его же и мо­на­си приемлют, - подт­верж­дал отец Ар­ка­дий, но тут же бла­го­ра­зум­но ого­ва­ри­вал­ся: - Ко бла­гов­ре­ме­нии!… А из­лиш­нее пи­тие - свинс­кое жи­тие!

    - Вот именно! - сог­ла­шал­ся Анд­рей Ва­сильевич, на­ли­вая по новой. - Вы де­рев­ня, как свиньи в на­во­зе ро­етесь, а мы го­родс­кие, у нас культу­ра. Для вас с на­ми по­род­ниться - честь, а вы ры­ло во­ро­ти­те, вы­пить не хо­ти­те!

    - Я пью, - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, не же­лав­ший из-за пьяно­го ду­ра­ка пор­тить празд­ник, кив­нул на свой бо­кал с шам­панс­ким.

    - Это для баб! А му­жик дол­жен вод­ку!

    - Кому должен? - не утер­пел Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, но со­сед не слу­шал.

    - Вот ты мне ска­жи, по­че­му все ва­ши не пьют как лю­ди? Ли­мо­на­ди­ком про­бав­ля­ют­ся, а для фор­су выпьют мор­су… Брез­гу­ете на­ми?

    - Нет, - крот­ко от­ветст­во­вал Го­рис­лав Борисович. - Прос­то абс­ти­нен­ты.

    - Чево?! - не­культур­но изу­мил­ся го­родс­кой житель. - Ста­ро­ве­ры, что ли?

    - Андрей, не греши! - по­жу­рил отец Аркадий. - Я Са­вос­ти­ных дав­но знаю, пра­вос­лав­ные они. Осо­бен­но хо­зяй­ка, час­то в хра­ме бы­ва­ет. А вот вас, - по­повс­кий взгляд ос­та­но­вил­ся на Го­рис­ла­ве Борисовиче, - прос­ти­те, не при­пом­ню.

    - Я католик, - ска­зал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, бла­го­ра­зум­но умол­чав, что и в кос­тё­ле он в соз­на­тельном воз­рас­те не бы­вал, раз­ве ещё в шес­ти­де­ся­тых, ког­да ез­дил с экс­кур­си­ей в Вильнюс.

    - Католик? - удив­лён­но-ува­жи­тельно про­тя­нул сосед. - А я ду­мал - жид.

    Горислава Бо­ри­со­ви­ча, в ко­то­ром и ев­рей­ской кро­ви бы­ло две­над­цать с по­ло­ви­ной ка­пель, по­ко­рё­жи­ло от этих слов, но он и те­перь про­мол­чал.

    - Не верь вра­гу про­щё­но­му, ко­ню ле­че­но­му и жи­ду крещёному, - про­из­нёс со­сед, на­зи­да­тельно вздев вил­ку.

    Налил ещё рю­маш­ку, за­же­вал сви­нин­кой, за­тем встал из-за сто­ла и гром­ко, пе­рек­рыв все раз­го­во­ры, объявил:

    - Ах, не­вес­та хо­ро­ша! А хо­ро­ша ли хо­зяй­ка будет? - не ле­ни­ва ли, не ба­ло­ва­на? Вот мы сей­час это про­ве­рим!

    Пошатываясь вы­шел на кух­ню и вер­нул­ся с по­мой­ным вед­ром, пол­ным гряз­ной во­ды, кар­то­фельных очис­ток и ещё ка­кой-то дря­ни, С ма­ху, ед­ва не заб­рыз­гав гос­тей, вып­лес­нул всё это бо­гатст­во на пол, свер­ху шлёп­нул по­ло­вую тряп­ку.

    - Ай, в до­ме не­чис­то! По­ка­жи, кра­са­ви­ца, как уби­рать уме­ешь.

    Шурка рас­те­рян­но ог­ля­ну­лась, не зная, что де­лать. Ни­че­го по­доб­но­го по ок­рест­ным де­рев­ням и сто лет на­зад не бы­ло, а те­перь - и по­дав­но, В бы­лые го­ды мо­ло­дёжь до свадьбы разв­ле­ка­лась кто во что го­разд: мальчиш­ни­ки уст­ра­ива­лись, де­вич­ни­ки. Род­ня не­вес­ты тор­жест­вен­но её про­пи­ва­ла, уст­ра­ивая гу­лян­ку за счёт же­ни­хо­вой род­ни, а бу­ду­щая свек­ровь и зо­лов­ки тре­бо­ва­ли смот­рин, ког­да родст­вен­ни­цы же­ни­ха идут с не­вес­той в ба­ню и там всю её ог­ля­ды­ва­ют: лад­на ли те­лом, нет ли тай­ной пор­чи или увечья. За увечье иной раз слу­чай­ный си­няк мог­ли пос­чи­тать или ца­ра­пи­ну, по­это­му пе­ред смот­ри­на­ми дев­ку на вы­данье от тя­жё­лой и опас­ной ра­бо­ты бе­рег­ли, а сов­сем ма­лых, ес­ли до­ве­дёт­ся не­на­ро­ком рас­ши­биться, ус­по­ка­ива­ли, го­во­ря: «До свадьбы за­жи­вёт». Но всё это доп­режь вен­ча­ния, а как мо­ло­дые из церк­ви вер­нут­ся, по­ла­га­ет­ся только пир и ве­ли­чальные пес­ни.

    Лопастовы, од­на­ко, по­вер­ну­ли де­ло по-сво­ему. Шур­ка, пой­мав ки­вок свек­ро­ви, под­ня­лась по­дотк­ну­ла бе­лый кру­жев­ной по­дол и при­ня­лась мыть пол. Че­рез две ми­ну­ты грязь бы­ла в вед­ре, но вы­нес­ти вед­ро и вы­те­реть пол на­су­хо Шу­ре не да­ли.

    - Ой, не чис­то, пло­хо моешь! - возг­ла­сил Анд­рей Ва­сильевич, вновь вы­вер­нув вед­ро на пол, и при­нял­ся топ­таться пос­ре­ди лу­жи, раз­во­дя вов­се не­сус­вет­ную гря­зи­щу.

    - Сам-то не упади, - пре­дуп­ре­ди­ла ста­ренькая же­ни­хо­ва бабушка. - А то сто­ишь на но­гах, как на ви­лах.

    Предупреждение проз­ву­ча­ло очень кста­ти, каб­лук гос­тя скользнул по разг­ваз­дан­но­му ка­пуст­но­му лис­ту, и Анд­рей Ва­сильевич грох­нул­ся в са­мую се­рёд­ку на­топ­тан­но­го.

    Кто- то ах­нул, кто-то рас­хо­хо­тал­ся, но мат пост­ра­дав­ше­го пе­рек­рыл всё.

    - Вот уж за кем уби­рать не на­до, чис­то пол вытер! - возг­ла­сил Пла­тон, не скры­вав­ший удов­лет­во­ре­ния при ви­де по­доб­но­го аф­рон­та.

    Андрей Ва­сильевич, уже под­няв­ший­ся бы­ло с чет­ве­ре­нек, вновь пос­кользнул­ся и вдру­го­рядь очу­тил­ся сре­ди по­мо­ев.

    Не до­жи­да­ясь третьего ра­за, Ни­ки­та вдво­ём с ша­фе­ром под­ня­ли рев­ни­те­ля ста­ри­ны и от­ве­ли в бо­ко­вую ком­на­ту, пе­ре­оде­ваться. Шур­ка пос­пеш­но до­мы­ва­ла пол, бла­го что же­ла­ющих в тре­тий раз вы­во­ра­чи­вать вед­ро не наш­лось.

    - А ко­ли так, то про­ве­рим-ка, ка­кой из же­ни­ха хо­зя­ин будет! - на­ру­шил не­лов­кую ти­ши­ну Платон. - Пош­ли, Бо­ри­сыч, по­со­бишь по­да­рок при­несть.

    Горислав Бо­ри­со­вич и Пла­тон выш­ли во двор, где в те­ле­ге под се­ном бы­ло ещё не­ма­ло вся­кой сне­ди. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ви­дел, что Пла­тон оби­жен за свою лю­би­ми­цу, и, ста­ра­ясь ус­по­ко­ить, про­из­нёс:

    - Есть та­кой обы­чай, что­бы не­вес­та в празд­нич­ном платье пол мы­ла. Только вро­де бы не у рус­ских, а у чу­ва­шей.

    - А у русских, - раз­дельно про­из­нёс Платон, - еже­ли свинья из гряз­ной лу­жи вы­ла­зить не хо­чет, её кли­чут: «Чу­ваш, чу­ваш!» Те­перь по­нят­но, по­че­му.

    Хорошо хоть не при гос­тях та­кое ска­зал.

    В ос­нов­ном на те­ле­ге ос­та­ва­лись слад­кие на­ед­ки: яб­ло­ки, ват­руш­ка, пи­рог с ре­ве­нём, но бы­ло и кое-что на завт­раш­ний день, всё кры­тое по­лот­ном, а по­вер­ху - дву­мя же­лез­ны­ми ко­ры­та­ми, что­бы не дос­та­ли бро­дя­чие со­ба­ки и кош­ки, ко­то­рые, не­сом­нен­но, учу­ют соб­лаз­ни­тельный за­пах.

    Из- под ко­ры­та Пла­тон дос­тал ке­ра­ми­чес­кий про­ти­вень с жа­ре­ным гу­сем, пе­ре­дал его Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу, а сам взял нож, ко­то­рым Фек­тя на­ре­за­ла пи­ро­ги и бу­же­ни­ну. У Ло­пас­то­вых, ко­неч­но, но­жи есть, но свой всег­да ост­рее. Пла­тон дваж­ды ре­за­нул но­жи­ком по стально­му те­леж­но­му обо­ду, по­лю­бо­вал­ся на де­ло рук сво­их, пос­ту­чал лез­ви­ем по при­лу­чив­ше­му­ся кам­ню, до­ба­вив щер­бин и за­усе­ниц, и вновь ре­за­нул обод, прев­ра­тив ост­рый нож в пол­ное не­пот­ребст­во.

    - Тоже не наш обы­чай. Тут ка­рельских де­ре­вень пол­но, так это у ка­рел же­ни­ха зас­тав­ля­ют гу­ся ту­пым но­жом ре­зать и род­ню оде­лять. У них эту шут­ку все зна­ют, а вот наш до­га­да­ет­ся ли нож о край про­тив­ня по­то­чить?…

    Поточить нож Се­рё­жа не до­га­дал­ся, да и во­об­ще, ока­за­лось, что гу­ся раз­де­лы­вать он не уме­ет, пы­та­ясь пи­лить но­жом про­тив кос­ти. В ре­зульта­те заб­рыз­гал­ся жи­ром и сер­ди­то от­толк­нул по­да­рок.

    - Эх ты, я ду­мал, ты го­родс­кой - так го­раз­дый, а те­бя ещё учить и учить! Смот­ри, как надо… - Пла­тон в чет­верть ми­ну­ты вып­ра­вил нож и прис­ту­пил к де­лёж­ке. Вам, мо­ло­дым, по жиз­ни ле­теть, вам - кры­лыш­ки; мне со свёк­ром на зем­ле сто­ять - нам нож­ки; свек­ро­вуш­ке мо­ло­дую семью на гру­ди греть - ей груд­ка; а тё­ще до­ма си­деть, дочь вспо­ми­нать - ей гуз­ка.

    - А ос­тальное кому? - спро­сил дружка. - У гра­фа Толс­то­го в сказ­ке «Как му­жик гу­сей де­лил» му­жик го­во­рит: «А что ос­та­лось - мне. Да и взял се­бе все­го гу­ся».

    Кто та­кой граф Толс­той, Пла­тон не знал, но с от­ве­том не рас­те­рял­ся.

    - А ос­тальное - тебе! - и он прид­ви­нул опе­шив­ше­му ша­фе­ру про­ти­вень, где гро­моз­дил­ся вну­ши­тельный ос­тов, на ко­то­ром и на по­нюх не ос­та­ва­лось мяса. - Мо­жет, тот граф в жиз­ни жа­ре­но­го гу­ся не про­бо­вал, вот и на­пи­сал с ду­ра-ума не по­ду­мав­ши. А в нас­то­ящей сказ­ке го­во­рит­ся: «Я му­жик глуп, мне гло­дать круп».

    Платон усел­ся, прид­ви­нул та­рел­ку с гу­си­ной нож­кой, под­миг­нул сва­ту, ко­то­ро­му дос­та­лась вто­рая но­га.

    - Ох и слад­ки гу­си­ные лап­ки!

    - А ты их едал? - не рас­те­рял­ся Се­рё­жин отец.

    - Нет, не едал, за­то сват ви­дал, как их ба­рин едал. Дю­же смач­но бы­ло!

    Всё нап­ря­же­ние сра­зу ока­за­лось сня­то, за Льва Толс­то­го ник­то зас­ту­паться не за­хо­тел, не­лов­кость спи­са­ли на не­го, и ве­селье по­тек­ло сво­им че­ре­дом, тем бо­лее что Анд­рей Ва­сильевич ус­нул в со­сед­ней ком­на­те и больше Са­вос­ти­ным го­родс­кой культу­рой в гла­за не ты­кал.

    Сколько празд­ни­ку ни длиться, а кон­ца не ми­но­вать. На вто­рой день Са­вос­ти­ны за­со­би­ра­лись до­мой. Ту­да еха­ли - не­вес­ту вез­ли, с цве­та­ми и ко­ло­кольчи­ком. Об­рат­но - всю кра­су сня­ли и пот­рю­ха­ли по­ти­хоньку. Пла­тон на се­не свер­нул­ся, да и ус­нул - при­то­мил­ся два дня празд­но­вать; хоть и кап­ли не пил, а тя­же­ло. Ни­ки­та си­дел за воз­ни­цу, Фек­тя ря­дом с сы­ном, а Ни­кол­ка и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич в се­рёд­ке. Од­ни му­жи­ки кру­гом; бы­ла у Фек­ти доч­ка - и ту за­муж от­да­ла.

    - Никитушка, те­бе ког­да при­каз вый­дет, до­мой идти? - ти­хо спро­си­ла Фе­ок­тис­та.

    - Приказ-то уже был, вес­ной, только я по­го­жу по­ка ухо­дить. А то что по­лу­ча­ет­ся: в ар­мии слу­жил, а де­ла не ви­дал. Ду­маю под­пи­саться конт­ракт­ни­ком ещё на два го­да.

    Фектя ки­ну­лась бы­ло в слё­зы, а тол­ку?… Ни­ки­та в от­ца уро­дил­ся, та­кой же уп­ря­мый. Еже­ли что ре­шил, то на сво­ём нас­то­ит.

    Горислав Бо­ри­со­вич то­же пы­тал­ся ра­зу­бе­дить Ни­ки­ту:

    - Ты сам по­ду­май, конт­ракт­ни­кам так прос­то деньги пла­тить не ста­нут. По­па­дёшь в го­ря­чую точ­ку - что тог­да?

    - Воевать бу­ду. Что же, ме­ня зря это­му де­лу учи­ли?

    - Да ты пой­ми, на вой­не уби­ва­ют! Ты га­зе­ты-то чи­та­ешь? Сред­няя Азия - один сплош­ной ко­тёл, не здесь, так там за­ва­ру­ха нач­нёт­ся - это по­чи­ще Чеч­ни бу­дет, уж я-то знаю.

    - Я то­же знаю, дя­дя Сла­ва. По­то­му и иду, что нас­то­яще­го хо­чет­ся.

    - Так ведь и уби­ва­ют по-нас­то­яще­му. Ты о ма­те­ри-то по­ду­май!

    Это был до­вод, ар­гу­мент, на ко­то­рый не­че­го воз­ра­зить, так что ос­та­ёт­ся прек­ра­тить спор, приз­нав пра­во­ту стар­ших, а по­том сде­лать по-сво­ему.

    Никита уехал, и уже че­рез пол­го­да письма от не­го на­ча­ли при­хо­дить из Турк­ме­нии, где пос­ле смер­ти турк­мен-ба­ши на­ча­лась оче­ред­ная цве­тис­тая ре­во­лю­ция, вско­ре прев­ра­тив­ша­яся во все­об­щую рез­ню. Те­кин­цы ахальские же­ла­ли лю­бой це­ной сох­ра­нить власть, хо­рез­мий­цы и те­кин­цы тед­женс­кие тя­ну­ли в сто­ро­ну Уз­бе­кис­та­на, иому­ды и гок­ле­ны, жи­ву­щие в ни­зовьях Ат­ре­ка, пог­ля­ды­ва­ли на Иран, эр­са­ри, са­ры­ки и са­ло­ры то­же че­го-то хо­те­ли, и вся­кий отс­та­ивал свои меч­ты с ору­жи­ем в ру­ках. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич лишь го­ло­вой ка­чал, вспо­ми­ная агит­ку не­дав­них вре­мён, твер­див­шую о по­яв­ле­нии но­вой ис­то­ри­чес­кой общ­нос­ти - со­ветс­ко­го че­ло­ве­ка. Ка­кая там но­вая общ­ность, ес­ли да­же ста­рые рас­сы­па­ют­ся на гла­зах! Всю жизнь про­жил, на­ив­но ве­ря, что есть та­кой на­род - турк­ме­ны, а ока­зы­ва­ет­ся, нет та­ких и не бы­ло ни­ког­да. Есть два де­сят­ка пле­мён, и у каж­до­го свои ин­те­ре­сы. По­ку­да турк­мен-ба­ши дер­жал их в же­лез­ном ку­ла­ке, в стра­не бы­ло по­до­бие по­ряд­ка, а не ста­ло дик­та­то­ра, и ра­зом по­сы­па­лось всё. И только на рус­ских вой­сках дер­жа­лось в быв­шей братс­кой рес­пуб­ли­ке ху­дое по­до­бие ху­до­го ми­ра.

    Хотя, ес­ли су­дить по Ни­ки­ти­ным письмам, жизнь ми­рот­вор­цам бы­ла, что ко­ту при сме­та­не. Кор­мят, по­ят, оде­ва­ют, деньги хо­ро­шие пла­тят, а всей служ­бы - отс­то­ять своё на блок­пос­ту.

    Вот только по те­ле­ви­зо­ру, ко­то­ро­го Фек­тя не смот­ре­ла, да и не по­ни­ма­ла, по­ка­зы­ва­ли сов­сем иное. Жёл­то-зе­лё­ные ре­за­лись с бе­ло-зе­лё­ны­ми, а за­од­но и те, и дру­гие не упус­ка­ли воз­мож­нос­ти стрельнуть в спи­ну ми­рот­вор­цам, не поз­во­ляв­шим ре­зать в своё удо­вольствие. При этом каж­дая сто­ро­на с ис­тин­ным прос­то­ду­ши­ем по­ла­га­ла, что их рус­ские долж­ны ох­ра­нять, во­ору­жать и под­карм­ли­вать, а со­сед­нее пле­мя дер­жать в по­ви­но­ве­нии. Ка­за­лось бы, Рос­сии что за ра­дость - раз­би­раться с чу­жи­ми проблемами? - но слиш­ком не­дав­но мы бы­ли од­ной стра­ной, да и во­об­ще, бе­да стряс­лась у са­мых на­ших гра­ниц. По­полз­ли по рус­ским го­ро­дам бе­жен­цы: ста­ри­ки в про­пы­лён­ных ват­ных ха­ла­тах, ни­щен­ки, ок­ру­жён­ные сво­рой чу­ма­зых де­ти­шек, хму­рые муж­чи­ны, оде­тые поч­ти по-евро­пей­ски: в пид­жак по­верх ме­хо­вой без­ру­кав­ки… и у каж­до­го за па­зу­хой прип­ря­тан ку­так, чьё се­рое лез­вие оди­на­ко­во лег­ко рас­се­ка­ет и ба­ранье, и че­ло­ве­чес­кое гор­ло. Ла­ге­ря бе­жен­цев в дру­жест­вен­ном Ка­захс­та­не не прив­ле­ка­ли этих лю­дей, они рва­лись в бо­га­тые рус­ские го­ро­да: Моск­ву, Пе­тер­бург, Ниж­ний Нов­го­род. Ре­за­лись с ба­дах­шан­ца­ми за корм­ные мес­та ни­щенст­ва, с ше­ма­хан­ца­ми за пра­во хо­зяй­ни­чать на рын­ках. Чо­му­ры - зем­ле­дельцы из Хо­рез­ма и Мервс­ко­го оази­са и сей­час креп­ко дер­жа­лись за свои, от­рав­лен­ные мно­го­лет­ним воз­де­лы­ва­ни­ем хлоп­ка, по­ля, а вот чар­ва - так на­зы­ва­ют тех, кто не от­вык ко­че­вать, с лёг­костью дви­ну­лись ис­кать луч­шей до­ли. Они ни­ког­да не бы­ли чрез­мер­но на­бож­ны, но га­зе­ты вновь за­го­во­ри­ли о та­ли­ба­не и ва­ха­би­тах. Фа­на­тизм не­из­беж­но расц­ве­та­ет там, где нет че­ло­ве­чес­кой жиз­ни.

    Дыма без ог­ня не бы­ва­ет: грох­ну­ли пер­вые взры­вы - в Аст­ра­ха­ни и Ас­та­не. Не­важ­но, что Ас­та­на - сто­ли­ца со­сед­не­го го­су­дарст­ва, гиб­ли-то свои… Вновь за­ше­ве­ли­лись фа­шист­ву­ющие скин­хе­ды, и на этот раз об­щест­вен­ное мне­ние со­чувст­во­ва­ло им.

    Заокеанские доб­ро­же­ла­те­ли про­дол­жа­ли учить мир де­мок­ра­тии до тех са­мых пор, по­ка на­ка­ну­не Дня Бла­го­да­ре­ния ра­зом в пя­ти аме­ри­канс­ких го­ро­дах кры­ши круп­ней­ших уни­вер­ма­гов не рух­ну­ли на го­ло­вы по­ку­па­те­лям, при­шед­шим вы­би­рать по­дар­ки для род­ных и дру­зей. Аме­ри­ка вски­пе­ла не­го­до­ва­ни­ем и не­мед­лен­но за­хо­те­ла ко­го-ни­будь раз­бом­бить, ту­по не по­ни­мая, что та­ким об­ра­зом она пло­дит но­вых тер­ро­рис­тов. Хо­ро­шо хоть не на Тур­кес­тан по­ле­те­ли бом­бы. И не по­то­му, что и жёл­то-зе­лё­ные, и бе­ло-зе­лё­ные бы­ли по­рож­де­ни­ем аме­ри­канс­кой дип­ло­ма­тии, а от­то­го, что сто­ял на блок­пос­ту Ни­ки­та Са­вос­тин с эмб­ле­мой ми­рот­вор­ца на ка­муф­ляж­ной фор­ме. И до че­го же удоб­но в эту эмб­ле­му це­лить, хоть с той сто­ро­ны, хоть с этой! - с зак­ры­ты­ми гла­за­ми не про­мах­нёшься.

    Хотя, ес­ли ве­рить Ни­ки­ти­ным письмам, во всём Тур­кес­та­не тишь, гладь и божья бла­го­дать:

    «Здравствуйте, ма­ма, па­па и Ко­ля! Как у вас де­ла? Что, у Шу­ры при­бав­ле­ния не на­ме­ча­ет­ся? Как здо­ровье дя­ди Сла­вы? У ме­ня всё хо­ро­шо, служ­ба идёт нор­мально, только жа­ра тут стра­шен­ная. Вче­ра бы­ло со­рок три в те­ни, и се­год­ня столько же обе­ща­ют…»

    

* * *

    

    Сорок три в те­ни - очень неп­ло­хая по­го­да, ес­ли есть эта са­мая тень, ря­дом гу­дит кон­ди­ци­онер, а ру­ку хо­ло­дит за­по­тев­ший ста­кан ди­ет-ко­лы, а то­го луч­ше - ква­са. Впро­чем, лю­ди опыт­ные го­во­рят, что все­го луч­ше - зе­лё­ный чай. На­ли­ва­ют его в пи­алу на са­мое до­ныш­ко. Си­дишь на ай­ва­не, от­го­ро­див­шись от жар­ко­го дня, смот­ришь на си­не­ющие вда­ли вер­ши­ны Ко­пет­да­га. Хо­ро­шо…

    Вот только на блок­пос­ту нет ни те­ни, ни кон­ди­ци­оне­ров, а зе­лё­ный чай, на­ли­тый во фля­гу, к по­луд­ню прев­ра­ща­ет­ся в мут­ную от­ра­ву. Так что во фля­ге - обыч­ная во­да с лёг­ким прив­ку­сом дус­та. По­че­му-то здесь всё с лёг­ким прив­ку­сом дус­та… обез­за­ра­жи­ва­ют так, что ли?

    У сер­жан­та Са­вос­ти­на - от­дых. Это зна­чит, мож­но расш­ну­ро­вать бо­тин­ки, улечься на топ­чан, прик­рыть ли­цо за­щит­но­го цве­та па­на­мой и по па­мя­ти чи­тать са­мо­му се­бе сти­хи. Пуш­ки­на чи­тать, «Бах­чи­са­рай­ский фон­тан», очень к мес­ту. А что ещё делать? - на си­не­ющие вда­ли вер­ши­ны Ко­пет-да­га гла­за бы не гля­де­ли. Пра­вильно по­ёт­ся в пес­не: «Не ну­жен мне бе­рег турк­менс­кий, чу­жая зем­ля не нуж­на».

    Низкогорье Га­урак, из­ры­тое по­ло­ги­ми каньона­ми, на се­ве­ре пе­ре­хо­дя­щее в пус­ты­ню с кон­фет­ным наз­ва­ни­ем Ка­ра-Кум, при­над­ле­жит сей­час не­яс­но ко­му. Ког­да-то здесь ко­че­ва­ли или­ли, за­тем на­сильно пе­ре­се­лён­ные в Хи­ву, за­тем эти мес­та ос­па­ри­ва­ли эло­ри и те­ке, а те­перь тут ана­лог Ди­ко­го По­ля, с той лишь раз­ни­цей, что скры­ваться от прес­ле­до­ва­те­лей тут мож­но ни­чуть не ху­же, чем в гор­ных рай­онах Чеч­ни. Не­да­ром в на­ча­ле прош­ло­го ве­ка имен­но в Га­ура­ке дольше все­го не ути­ха­ли на­бе­ги бас­ма­чей. А те­перь от­сю­да по­тя­ну­ло па­ля­щим вет­ром ис­ла­ма. Свои от­но­сят­ся к ве­ре спо­кой­но, так приш­лые при­не­сут не­тер­пи­мость. Объяви­лись от­ря­ды, во­ю­ющие не­яс­но за ко­го и сос­то­ящие из че­чен­цев, ара­бов, пуш­ту­нов, выг­нан­ных с преж­них го­ря­чих то­чек, но не ус­по­ко­ив­ших­ся, пос­кольку ни­чем, кро­ме вой­ны и гра­бе­жа, они за­ни­маться не уме­ют. Их да­же мест­ные на­зы­ва­ли кал­та­ма­на­ми и спи­сы­ва­ли на них всё, хо­тя и са­ми не упус­ка­ли слу­чая стрельнуть по ми­рот­вор­цам, а там - по­ди, оп­ре­де­ли, кто стре­лял. По су­ти, все они кал­та­ма­ны, то бишь го­ло­во­ре­зы.

    У Ни­ки­ти­ных на­пар­ни­ков то­же вре­мя от­ды­ха. Ря­до­вой Га­ра­ев чи­та­ет книж­ку с ко­кет­ли­вым наз­ва­ни­ем «Дожд­ли­вый чет­верг» - бабс­кий дю­дик, в ко­то­ром глу­пость вы­да­ёт­ся за иро­нию. Жа­ра пла­вит моз­ги, и да­же по­хож­де­ния ад­во­кат­ши Ва­си­ли­сы ка­жут­ся че­рес­чур пре­муд­ры­ми. Вто­рой на­пар­ник, еф­рей­тор Ки­рю­ха Бы­ков, прос­то ма­ет­ся.

    - Слышь, Саня, - го­во­рит он, - а хо­ро­шо бы сей­час во­доч­ки.

    - Жарко, - от­зы­ва­ет­ся Га­ра­ев.

    - А мы бы - хо­лод­ненькой. А к ней - ма­ри­но­ван­ный огур­чик. Сбе­гай, а?

    - Куда я тут побегу? - не от­ры­ва­ет­ся от книж­ки Га­ра­ев.

    - Сам знаю, что не­ку­да. А ты бы сбе­гал и при­нёс.

    - Жарко… И во­об­ще, я вод­ки не пью.

    - А по­че­му? Ты же та­та­рин. Та­та­рам ви­на нельзя, а вод­ку мож­но.

    - С че­го ты это взял?

    - Так в Ко­ра­не на­пи­са­но.

    - А ты чи­тал Ко­ран?

    - Вот ещё! Я пра­вос­лав­ный, за­чем мне Ко­ран чи­тать?

    - А Биб­лию читал? - по­дал го­лос из-под па­на­мы Ни­ки­та.

    - Вы что, взбесились? - не вы­дер­жал Кирюха. - Я вам поп, что­бы Биб­лию чи­тать? Не, это ж на­до, так уго­раз­ди­ло: двое му­жи­ков, и оба вод­ки не пьют. Ну, хо­ро­шо, Са­ня - та­та­рин, а ты, Са­вос­тин, по­че­му не пьёшь? Ты же рус­ский!

    - Невкусно, вот и не пью.

    - Ну, ты прос­то­та! Вод­ку пьют не для вку­са, а что­бы гу­лять.

    - Это я и на трез­вян­ку мо­гу.

    - Ну так про­гу­ляй­ся до ма­га­зи­на и ку­пи во­доч­ки.

    Никакого ма­га­зи­на поб­ли­зос­ти не бы­ло, но бе­се­до­вать на эту те­му Ки­рю­ха был го­тов ча­са­ми. Воз­мож­но, он так при­ка­лы­вал­ся, ли­бо ему и в са­мом де­ле не да­вал по­кою приз­рак за­по­тев­шей пол-лит­ры.

    - Саня, - спро­сил Ни­ки­та, сбро­сив па­на­му и усев­шись на топчане, - а что в са­мом де­ле на­пи­са­но в Ко­ра­не о вод­ке?

    - Ничего, - с не­ко­то­рым да­же удив­ле­ни­ем про­из­нёс Гараев. - Во вре­ме­на Ма­го­ме­та вод­ки не бы­ло. Зап­рет на ви­но есть в сун­не, в Ко­ра­не ска­за­но только, что мо­литься пьяным - мер­зость пе­ред Ал­ла­хом. А на­маз нуж­но со­вер­шать пять раз в день. Вот и ду­май, ког­да мож­но ви­но пить? А что вод­ка пра­во­вер­ным раз­ре­ше­на - это неп­рав­да, от вод­ки че­ло­век ещё пьянее бы­ва­ет.

    - А наш бог пьяненьких любит, - с гор­достью ска­зал Ки­рю­ха.

    Где- то Ни­ки­та уже слы­хал эти сло­ва.

    В по­ме­ще­нии по­явил­ся ра­дист.

    - Подъём, лентяи, - ско­ман­до­вал он. - В штаб во­ду при­вез­ли.

    - И что? - спро­сил Ни­ки­та.

    - Затариться на­до. А то, как в прош­лый раз, опять нам ос­та­нут­ся по­дон­ки. Лей­те­нант ска­зал, са­мим на­до ехать, что­бы пер­вы­ми во­ду взять.

    Блокпост воз­ле уро­чи­ща Ку­мыз был са­мым дальним, и ес­ли са­мим не под­су­етиться, то опять во­ду по­лу­чишь пос­лед­ним. То, что при­вез­ли им в прош­лый раз, во­дой мож­но бы­ло наз­вать лишь с очень большой на­тяж­кой, по­это­му, хо­тя пе­ред­ви­же­ние по до­ро­гам без соп­ро­вож­де­ния бро­не­тех­ни­ки бы­ло зап­ре­ще­но, все трое тут же под­ня­лись, и вско­ре мощ­ный, хо­тя и пот­рё­пан­ный сквер­ны­ми до­ро­га­ми «Урал», по­ки­нул блок­пост. Все три во­до­во­за умес­ти­лись в ка­би­не, в кун­ге гро­мы­ха­ли только ём­кос­ти для во­ды. Са­ня Га­ра­ев си­дел за шо­фё­ра.

    Каменистые рос­сы­пи, за­рос­шие ко­лю­чим ян­та­ком и сак­са­улом, тя­ну­лись по обе сто­ро­ны до­ро­ги. Чу­жой, поч­ти мар­си­анс­кий пей­заж. Не по­ве­рить, что кто-то на­зы­ва­ет эти мес­та ро­ди­ной.

    - Слышь, - про­дол­жал бол­тать Кирюха, - я тут, огонь ког­да раз­во­дил, зо­лу на вкус поп­ро­бо­вал. Так она горько-со­лё­ная, вро­де как сго­рев­шая спи­чеч­ная го­лов­ка.

    - И что? - не от­ры­вая вни­ма­тельно­го взгля­да от до­ро­ги, спро­сил Са­ня.

    На блок­пос­ту был ге­не­ра­тор, ра­бо­тав­ший на ма­зу­те, но топ­ли­во бе­рег­ли и го­то­вить ста­ра­лись на ог­не. Лом­кие сак­са­уло­вые вет­ки го­ре­ли жёл­тым, да­же в сол­неч­ный день ви­ди­мым пла­ме­нем, ос­тав­ляя очень мно­го зо­лы. Но про­бо­вать её на вкус ни­ко­му в го­ло­ву не при­хо­ди­ло.

    - А ничо! - оби­дел­ся Кирюха. - Ты до­ма-то зо­лу из печ­ки лиз­ни - она и та­кая, и ся­кая, и на зу­бах скри­пит, а прес­ная! А ту­та - со­лё­ная. По­ни­мать на­до.

    - Эмпирик ты, вот что я те­бе скажу, - за­ме­тил Ни­ки­та.

    Обидеться на эм­пи­ри­ка Ки­рю­ха не ус­пел. Сни­зу уда­ри­ло, слов­но тя­жё­лый «Урал» подп­рыг­нул на не­бы­ва­лом уха­бе. Нес­колько пос­ле­ду­ющих мгно­ве­ний вы­па­ли у Ни­ки­ты из па­мя­ти, лишь по­том он об­на­ру­жил, что всё ещё си­дит в нак­ре­нив­шей­ся ма­ши­не и ту­по смот­рит, как ка­тит­ся по до­ро­ге отор­ван­ное ко­ле­со.

    Что- то да­ви­ло на грудь, ме­шая под­няться. Ни­ки­та опус­тил смут­ный взгляд и уви­дал, что на не­го на­ва­лил­ся Ки­рю­ха Бы­ков. Всё в его по­зе ука­зы­ва­ло, что Ки­рюш­ка уже не жи­вой, жи­вые так ле­жать не мо­гут.

    Потом где-то в сто­ро­не - та-та-та! - зас­ту­чал ав­то­мат.

    Понять, что про­ис­хо­дит, ни­как не уда­ва­лось, но Ни­ки­та по­лез из ка­би­ны, от­ча­ян­но ста­ра­ясь вы­дер­нуть ав­то­мат из-под на­ва­лив­ше­го­ся Ки­рю­хи. И он та­ки выб­рал­ся на­ру­жу и да­же с ав­то­ма­том в ру­ках, но тут его при­ло­жи­ло вто­рич­но, и Ни­ки­та отк­лю­чил­ся на­дол­го, так и не ус­пев сде­лать ни од­но­го выст­ре­ла, ни по­нять, ку­да нуж­но стре­лять, ни хо­тя бы ис­пу­гаться тол­ком.

    Никита не пом­нил, сам он шёл ку­да-то или его та­щи­ли. Ког­да па­мять вер­ну­лась, он об­на­ру­жил се­бя на по­лу в по­лу­раз­ру­шен­ной са­ман­ной пост­рой­ке. Кры­ша ха­лу­пы дав­но об­ру­ши­лась, гли­но­бит­ные сте­ны тор­ча­ли, слов­но об­лом­ки зу­бов. Пе­ре­сох­ший ка­мыш, ко­то­рым ког­да-то бы­ла кры­та ны­неш­няя раз­ва­ли­на, был сва­лен у сте­ны. Ка­за­лось бы, кру­гом пус­ты­ня, от­ку­да здесь взяться ка­мы­шу, но чуть ожи­ва­ют по вес­не древ­ние пе­ре­сох­шие рус­ла, как пов­сю­ду, ед­ва не на гла­зах вы­ма­хи­ва­ет ка­мыш, ко­то­рый здесь на­зы­ва­ют джи­дой. Рас­тёт джи­да да­же на со­лон­ча­ках, и за­го­тав­ли­вать её нуж­но преж­де, чем она отц­ве­тёт и ста­нет лом­кой, не­год­ной ни в ка­кое де­ло. За­то, сруб­лен­ная впо­ру, джи­да твер­да как де­ре­во и столь же дол­го­веч­на. И ес­ли об­ва­ли­лась ка­мы­шо­вая кры­ша, зна­чит, стро­илась ны­неш­няя ру­ина в те вре­ме­на, ког­да не­по­кор­ли­вые ахальские те­ке гро­ми­ли в этих мес­тах кор­пус ге­не­ра­ла Ло­ма­ки­на.

    Теперь на ку­чу трух­ля­вых стеб­лей бы­ли на­ки­ну­ты оде­яла, и на них си­де­ли нес­колько че­ло­век, в упор разг­ля­ды­вав­ших Ни­ки­ту.

    - Хорош… - ска­зал по-рус­ски один из си­дя­щих.

    Никита за­во­зил­ся и то­же сел. Го­ло­ву ло­ми­ло, во рту гор­чил рвот­ный прив­кус, но те­ло, в об­щем-то, слу­ша­лось. Ру­ки ему не свя­за­ли, да и за­чем? Что мо­жет сде­лать кон­ту­же­ный че­ло­век под при­це­лом пя­ти нап­рав­лен­ных в упор ав­то­ма­тов?

    - Кургуммэ? - про­из­нёс гла­варь, об­ра­ща­ясь на этот раз к Ни­ки­те.

    Слово это Ни­ки­та знал, умел и от­ве­тить как по­ло­же­но, но от­ве­тил по-рус­ски:

    - Как са­жа бе­ла.

    - Правильно по­ни­ма­ешь, де­ла твои не­важ­нец­кие. Ал­лах да­ру­ет по­бе­ду вер­ным и от­да­ёт не­дос­той­ных в ру­ки по­бе­ди­те­лей. Он схва­ты­ва­ет не ве­ря­щих, ког­да они то­го не ждут, и пре­да­ёт му­чи­тельно­му на­ка­за­нию. Мне жаль те­бя, сол­дат.

    Физиономия го­во­рив­ше­го бы­ла со­вер­шен­но не ис­ламс­кая: свет­лые во­ло­сы, рос­сыпь вес­ну­шек на пок­рас­нев­шей, не при­ни­ма­ющей за­га­ра ко­же, пу­го­ви­ца но­са с лу­пя­щей­ся ко­жей. Та­ко­му ле­том да­же в род­ной Тве­ри жар­ко, не то что здесь, в са­мом что ни на есть пек­ле. Но се­рые гла­за из-под до­бе­ла вы­го­рев­ших бро­вей смот­ре­ли так, что вся­кий по­ни­мал: этот не по­ща­дит. Ис­кон­но­му му­сульма­ни­ну не­за­чем до­ка­зы­вать свою вер­ность Ал­ла­ху, так что он мо­жет прос­то быть че­ло­ве­ком, хо­ро­шим или пло­хим. А не­офит - всег­да фа­на­тик, в ка­кую бы ве­ру из ка­кой этот иуда ни пе­ре­мет­нул­ся.

    Никита слы­хал о та­ких: быв­ших рус­ских сол­да­тах, по­пав­ших в плен и ку­пив­ших жизнь це­ной пре­да­тельства, так что он ни ми­ну­ты не об­ма­ны­вал­ся лас­ко­вым то­ном го­во­рив­ше­го. Про­фес­си­ональный мяс­ник, преж­де чем за­ко­лоть те­лён­ка, то­же го­во­рит с ним лас­ко­во и гла­дит по хол­ке.

    - Жить хочешь? - спро­сил кал­та­ман.

    Никита чуть за­мет­но по­жал пле­ча­ми.

    - О, мля, ты гляди, - воск­лик­нул калтаман, - жить хо­чет, но стес­ня­ет­ся!

    Двое бо­еви­ков зас­ме­ялись, оче­вид­но, они не­ког­да при­над­ле­жа­ли к ис­то­ри­чес­кой общ­нос­ти со­ветс­ких лю­дей и по-рус­ски по­ни­ма­ли.

    Никита ждал, не то­ро­пя со­бы­тий. По­лу­чить пу­лю ни­ког­да не позд­но, а по­ка бан­ди­ты раз­го­ва­ри­ва­ют, они не стре­ля­ют. Про­тя­нешь вре­мя, а там мо­жет и по­мощь по­дой­ти. Фу­гас под «Ура­лом» дол­ба­нул - будь здо­ров, не иск­лю­че­но, что на блок­пос­ту ус­лы­ша­ли взрыв, и их уже ищут.

    - А ты не стесняйся, - про­из­нёс командир. - Ты мне по-хо­ро­ше­му ска­жи: «Жить хо­чет­ся, Ра­шид-бек, аж­но мо­чи нет, все ки­шоч­ки со стра­ху слип­лись». Тог­да я те­бя, мо­жет быть, и по­жа­лею.

    «Жалел волк кобылу», - по­ду­мал Ни­ки­та, а вслух ска­зал:

    - Какой ты бек? От те­бя Ря­занью за пол­верс­ты не­сёт.

    - Между прочим, - рез­ко по­дал­ся впе­рёд са­мо­пальный Рашид-бек, - Ря­зань - ис­кон­ные ис­ламс­кие зем­ли. Ка­си­мовс­кие та­та­ры жи­вут там уже ты­ся­чу лет.

    - Что-то ты на та­та­ри­на не по­хож.

    - Главное - быть му­сульма­ни­ном, во­ином Ал­ла­ха. А на­ци­ональность пе­ред ли­цом Ал­ла­ха вов­се ни­че­го не зна­чит. Так, тру­ха. Приз­на­ешь Ал­ла­ха - бу­дешь жить.

    - А мо­его на­пар­ни­ка вы, зна­чит, от­пус­ти­ли? Он-то как раз та­та­рин и при­род­ный му­сульма­нин.

    - Он предатель! - вык­рик­нул главарь. - Мы го­во­ри­ли с ним преж­де, чем с то­бой. Он от­ка­зал­ся во­евать за пра­вое де­ло и, зна­чит, пре­дал Ал­ла­ха и бу­дет каз­нён.

    - Может быть, он прос­то ос­тал­ся ве­рен ро­ди­не и при­ся­ге?

    - Аллах вы­ше ро­ди­ны и при­ся­ги. В об­щем, так, кон­чай трын­деть и ре­шай: или ты при­ни­ма­ешь ис­лам и во­ю­ешь на на­шей сто­ро­не, или отп­рав­ля­ешься в рас­ход вмес­те со сво­им на­пар­ни­ком. На раз­мыш­ле­ния те­бе три ми­ну­ты. Вре­мя пош­ло.

    Рашид-бек снял с по­яса фля­гу, на­лил нем­но­го в кол­па­чок, скри­вив­шись, вы­пил, за­ню­хал ру­ка­вом. О том, что это мер­зость пе­ред Ал­ла­хом, он, ви­ди­мо, не знал, иск­рен­не по­ла­гая, что вод­ку пить пра­во­вер­ным мож­но.

    - У му­сульман нет крещения, - ска­зал Никита, - а мо­лит­вы вы­зуб­рить и на­ма­зу обу­читься за три ми­ну­ты не­воз­мож­но. Как тут при­ка­же­те при­нять ис­лам?

    - Сердцем, мой до­ро­гой, серд­цем! Вер­ность до­ка­жешь в де­ле, а об­ре­за­ние сде­ла­ешь по­том, ког­да за­кон­чит­ся вой­на. Пер­вое ис­пы­та­ние бу­дет пря­мо сей­час. Ты пой­дёшь и при­ве­дёшь в ис­пол­не­ние при­го­вор пре­да­те­лю. Собст­вен­но­руч­но рас­стре­ля­ешь его. А мы, - кал­та­ман с ус­меш­кой про­тя­нул ру­ку за спи­ну и вы­та­щил лю­би­тельскую циф­ро­вую камеру, - зас­ни­мем, как ты это бу­дешь де­лать, Прос­то так, на вся­кий слу­чай.

    Чего- то по­доб­но­го Ни­ки­та ожи­дал с са­мо­го на­ча­ла, так что пред­ло­же­ние его ни­чуть не уди­ви­ло.

    - Выпить дай, - хрип­ло ска­зал он.

    - Это - всег­да пожалуйста! - сог­ла­сил­ся ря­занс­кий бек и ки­нул фля­гу Никите. - Пей хоть всё.

    Тёплая вод­ка бы­ла чу­до­вищ­но про­тив­ной, но Ни­ки­та не от­ры­вал­ся от фля­ги, по­ка она не опус­те­ла. Ни­ког­да ещё ему не при­хо­ди­лось пить та­кую мер­зость, порт­ве­шок, ко­то­рый сил­ком вли­ва­ли в не­го стар­шек­лас­сни­ки, был по край­ней ме­ре слад­ким, а син­те­ти­чес­кий пря­ный вкус нем­но­го заг­лу­шал спир­то­вую вонь.

    Никита ак­ку­рат­но за­вин­тил фля­гу, по­ло­жил её на пол, мед­лен­но встал.

    - Гараев, зна­чит, ме­ня рас­стре­ли­вать от­ка­зал­ся. И ты ду­ма­ешь, что я пос­ле это­го пой­ду его уби­вать? Не знаю, ка­кой ты му­сульма­нин, но че­ло­ве­чиш­ка ты дрян­ной.

    - Ха-ра-шо!… - про­тя­нул калтаман. - Ты свой вы­бор сде­лал. А за моё уго­ще­ние ты ещё зап­ла­тишь. Пе­дер сух­тэ! Ду­ма­ешь, пьяно­му те­бе лег­че по­ми­рать бу­дет? Не­туш­ки! Ты ме­ня о пу­ле умо­лять ста­нешь, са­по­ги бу­дешь це­ло­вать. Я те­бе сна­ча­ла отст­ре­лю всё, что мож­но му­жи­ку отст­ре­лить, а по­том при­ду­маю что-ни­будь ещё…

    - Давай, ду­май, по­ка баш­ку не отор­ва­ло. На ро­ди­ну ты се­бе путь зак­рыл, нет у те­бя ро­ди­ны, из Чеч­ни еле но­ги унёс, а туг те­бе, ско­рей все­го, и по­ды­хать. Я-то ум­ру че­ло­ве­ком, а ты - со­ба­кой из­дох­нешь.

    - Пой, лас­точ­ка, пой! Ду­ма­ешь вы­вес­ти ме­ня из се­бя, что­бы я те­бя сра­зу прист­ре­лил? Не вый­дет… Пош­ли, су­ка, или я те­бя пря­мо здесь тер­зать бу­ду!

    Никита по­вер­нул­ся к вы­хо­ду.

    - Меня, те­бя, се­бя… по-рус­ски на­учись го­во­рить, му­сульма­нин!

    Никита вы­шел из раз­ва­ли­ны. Пя­те­ро бо­еви­ков с ав­то­ма­та­ми на из­го­тов­ку шли сза­ди. Солн­це уже на­чи­на­ло кло­ниться к за­ка­ту, а ведь, ка­жет­ся, так не­дав­но они вы­еха­ли с блок­пос­та. Где ос­тальная часть бан­ды, где кал­та­ма­ны дер­жат Са­ню Га­ра­ева, Ни­ки­та не по­нял, да и не до то­го сей­час бы­ло. Он чувст­во­вал, как сгу­ща­ет­ся вок­руг пьяный ту­ман безв­ре­менья. Зак­ля­тие, на­ло­жен­ное Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем, на­чи­на­ло дей­ст­во­вать, этот мир уже не дер­жал его.

    Сейчас или ни­ког­да…

    - На ко­ле­ни, собака! - за­орал Ра­шид-бек.

    И тог­да Ни­ки­та рва­нул­ся бе­жать.

    Самое бес­смыс­лен­ное за­ня­тие - убе­гать, ког­да пять ав­то­мат­ных ство­лов смот­рят те­бе в спи­ну. Пер­вая же оче­редь пе­ребьёт но­ги, а дальше… об этом луч­ше не ду­мать.

    Вот только ког­да стре­ля­ешь по дви­жу­щей­ся це­ли, нуж­но да­вать уп­реж­де­ние, а как это сде­лать, ес­ли че­ло­век бе­жит во вре­ме­ни? Пять ав­то­ма­тов про­мах­ну­лись на пять се­кунд, а по­том стре­лять уже прос­то не име­ло смыс­ла.

    

* * *

    

    Не так предс­тав­ля­ла се­бе Алек­санд­ра се­мей­ную жизнь. У от­ца с ма­терью всё бы­ло по­нят­но: как ра­бо­та­ют и от­ку­да в семье дос­та­ток. А где ра­бо­тал Се­рё­жа, Шу­ра так и не уз­на­ла. Ку­да-то он хо­дил, с кем-то встре­чал­ся, по­рой уез­жал на нес­колько дней, но ча­ще спал до по­луд­ня, а по­том ухо­дил и возв­ра­щал­ся за­тем­но. Де­нег в дом не при­но­сил вов­се, только одеж­ду се­бе по­ку­пал, да, возв­ра­ща­ясь ночью, го­во­рил, что сыт.

    Вечерами, по­ло­жим, Сер­гей вмес­те со всем ан­самб­лем иг­ра­ет в ноч­ном клу­бе «Па­ук», по­то­му и сы­тым до­мой при­хо­дит. Ноч­ной клуб - мес­то, ко­неч­но, греш­ное, а что де­лать, ес­ли больше ра­бо­тать нег­де?

    В ос­тальном се­мей­ный бюд­жет дер­жал­ся на Шур­ке. Она уст­ро­илась бух­гал­те­ром в РО­НО и ещё под­ра­ба­ты­ва­ла в двух раз­ных ЖСК. А за­пу­тан­ные фи­нан­со­вые де­ла мест­ной церк­ви разг­ре­ба­ла за так прос­то, как ска­за­ли бы преж­де - «на об­щест­вен­ных на­ча­лах». Ну а то, что дом на ней, убор­ка да го­тов­ка - это уже свя­тое, Се­рё­жа сам и кар­тош­ки сва­рить не умел.

    По суб­бо­там хо­ди­ли в храм, и эти по­хо­ды при­ми­ря­ли Шу­ру с се­мей­ной жизнью, ко­то­рая скла­ды­ва­лась не сов­сем так, как меч­та­лось. Ви­ном от Се­рё­жи по­па­хи­ва­ло да­же в сре­ды и пят­ни­цы, и бли­зос­ти он тре­бо­вал во вся­кую ночь, не­за­ви­си­мо от пос­та.

    - Господь простит, - объявлял он так бе­за­пел­ля­ци­он­но, что мож­но бы­ло по­ду­мать, буд­то гос­подь лич­но по­сы­лал ему ан­ге­ла с из­вес­ти­ем о про­ще­нии.

    И ки­от уст­ро­ить как сле­ду­ет Се­рё­жа не поз­во­лил. Квар­тир­ка-то од­но­ком­нат­ная, где спать, там и мо­литься, а за­на­ве­соч­ки пе­ред об­ра­за­ми Се­рё­жа сор­вал, обоз­вав Алек­санд­ру ду­рой и де­рев­ней.

    - Смотрят они, - про­шеп­та­ла Шурёна. - Стыд­но вот так-то, под взгля­да­ми.

    - Занавеска от божьего взгля­да не спря­чет, гос­подь сквозь лю­бые пок­ро­вы ви­дит. Не пря­таться от бо­га нуж­но, а мо­литься и в гре­хах ка­яться.

    Легко о по­ка­янии го­во­рить, да не­лег­ко ка­яться. По­ка­яние - это не прос­то сок­ру­ше­ние о гре­хах, но и твёр­дое обе­ща­ние, что впредь сквер­ное де­ло не пов­то­рит­ся. А ка­кое - не пов­то­рит­ся, ес­ли завт­ра Се­рё­жа опять при­дёт пос­ле кон­цер­та вы­пим­ши и не­мед­лен­но пот­ре­бу­ет люб­ви? А ты - же­на, зна­чит, пост на дво­ре или мя­со­ед, а ве­лит муж - и ло­жись с ним в пос­тель под са­мы­ми взо­ра­ми свя­тых угод­ни­ков.

    Говорят, буд­то в пос­тельных де­лах ка­кая-то сласть зак­лю­че­на. Для му­жи­ков, мо­жет, и сласть, а для Шур­ки ни­ка­кой слас­ти не бы­ло, один стыд. Она уже ста­ра­лась к при­хо­ду Сер­гея за­те­ять стир­ку или иное дол­гое де­ло, что­бы он улёг­ся спать и ус­нул, не дож­дав­шись её. Вер­но по­ёт­ся в пес­не: «Если б только я зна­ла, что так за­му­жем пло­хо, расп­ле­ла бы я ко­су ру­сую, да си­де­ла б я до­ма…» И ку­да по­де­ва­лась лю­бовь за один только год?

    Через год приш­ла, на­ко­нец, и ра­дость: Шур­ка по­чувст­во­ва­ла, что тя­же­ла. Ра­ди это­го мож­но тер­петь и нет­рез­во­го му­жа, и пос­ты­лые пос­тельные уте­хи, и да­же на­ру­ше­ние пос­та. Ре­бя­тё­нок толк­нул­ся внут­ри, и всё ста­ло не­важ­но. Удив­ля­ло только, что Се­рё­жа не ра­ду­ет­ся с нею вмес­те, а го­во­рит о ка­ких-то труд­нос­тях, о деньгах… как буд­то преж­де он эти деньги в дом при­но­сил. Ну да ни­че­го, уви­дит сы­на, заг­ля­нет ему в гла­за и всё пой­мёт. В на­ро­де не­да­ром го­во­рят, что муж­чи­на до той по­ры мла­де­нец, по­ка собст­вен­но­го ре­бён­ка на ру­ках не по­дер­жал.

    Работать Шур­ка про­дол­жа­ла до пос­лед­не­го. Уже ког­да в РО­НО её отп­ра­ви­ли в дек­рет, по ве­че­рам при­хо­ди­ла на при­ём в жи­лищ­ных ко­опе­ра­ти­вах, стре­мясь за­ра­бо­тать де­нег на то вре­мя, ког­да при­дёт­ся си­деть с ре­бён­ком. Да­же у ба­тюш­ки Ар­ка­дия роб­ко по­ин­те­ре­со­ва­лась, нельзя ли ей за ра­бо­ту в церк­ви хоть ка­кую ко­пе­еч­ку по­лу­чить, но по­лу­чи­ла только оте­чес­кое вну­ше­ние о ду­ше­па­губ­нос­ти стя­жа­тельства.

    Так во вре­мя при­ёма жильцов в од­ном из ЖСК и на­ча­лись у Шур­ки ро­ды. Хо­ро­шо, что в прав­ле­нии ра­бо­та­ют сплошь да­мы, ми­гом ра­зоб­ра­лись, что к че­му, выз­ва­ли «Ско­рую» и, во­об­ще, всё спро­во­ри­ли в луч­шем ви­де.

    Из род­до­ма встре­ча­ли тор­жест­вен­но, и Се­рё­жи­ны ро­ди­те­ли при­еха­ли, и свои. Се­рё­жа, ког­да мед­сест­ра вру­чи­ла ему пе­ре­вя­зан­ный си­ней лен­той свёр­ток, пе­ре­пу­гал­ся, пок­рас­нел, слов­но его в чём неп­ри­го­жем ули­чи­ли, быст­ренько су­нул мла­ден­ца тё­ще и при­нял­ся расп­ла­чи­ваться с сест­рой - обы­чай хоть и не хрис­ти­анс­кий, но обя­за­тельный к ис­пол­не­нию.

    Дома муж­чи­ны отп­ра­ви­лись на кух­ню, об­мы­вать пя­точ­ки… и непьющий Пла­тон то­же, хо­тя бы прос­то по­си­деть со сва­том и зя­тем. А жен­щи­ны в ком­на­туш­ке за­ня­лись пе­ре­пе­лё­ны­ва­ни­ем и ос­мот­ром мла­ден­ца. Муж­чи­ны лишь на ми­ну­ту заг­ля­ну­ли, пос­мот­реть, вправ­ду ли па­рень на­ро­дил­ся. Ока­за­лось, вправ­ду: всё, что нуж­но - на мес­те.

    - Как наз­вать решил? - спро­си­ла свек­ровь сы­на, но Се­рё­жа лишь пле­ча­ми по­жал.

    - Не при­ду­мал ещё.

    - По свят­цам - Ми­тя выходит, - чу­ток пок­ри­вив от ис­ти­ны, ска­за­ла Шурка. - Там ещё Хар­лам­пий, Пор­фи­рий и Вла­сий вы­па­да­ют…

    - Нет уж, пусть бу­дет Димитрий, - пос­та­но­ви­ла свекровь. - Хар­лам­пи­ев нам только не хва­та­ет.

    Шурка вздох­ну­ла с об­лег­че­ни­ем. Очень уж хо­люсь наз­вать сы­на Мит­рош­кой, в честь бра­та, ко­то­рый уже поч­ти и не пом­нит­ся.

    - Ребятёночек-то в са­мую се­рёд­ку Пет­ро­ва пос­та зачат, - за­ме­ти­ла свекровь. - Грех это.

    - Такие де­ла с му­жа на­до спрашивать, - не ос­та­лась в дол­гу Феоктиста. - Пост или не пост, а же­на му­жа из пос­те­ли вы­тол­кать не мо­жет. Так что это от не­го за­ви­сит, бу­дет грех или нет.

    Свекровушка под­жа­ла гу­бы и в ско­ром вре­ме­ни уш­ла. Муж­чи­ны Ло­пас­то­вы то­же соб­ра­лись и дви­ну­лись празд­но­вать рож­де­ние сы­на и вну­ка в ноч­ном клу­бе, где Се­рё­жа был сво­им че­ло­ве­ком. Пла­тон при­шёл с кух­ни, усел­ся воз­ле кро­ват­ки, стал смот­реть на вну­чон­ка, слу­шать, как Фек­тя по­ёт:

    

    Ладушки, ла­душ­ки,

    Где были? - У ба­буш­ки!

    Что ели? - Каш­ку!

    Что пили? - Браж­ку!

    Нюхали та­ба­чок,

    Повалились на бо­чок!

    

    Вот и вер­нул­ся Мит­рош­ка в семью. А что фа­ми­лия у не­го Ло­пас­тов, так кровь са­вос­тинс­кая. Ло­пас­то­вы уш­ли и гу­ля­ют где-то, а Са­вос­ти­ны ря­дом си­дят.

    

    Баю ба­юш­ки-баю,

    Колотушек на­даю.

    Колотушек двад­цать пять,

    Будет Ми­тя креп­ко спать.

    

    Фектя с Шу­рой пош­ли на кух­ню пить чай. Пла­тон ос­тал­ся воз­ле кро­ват­ки. Си­дел, по­ло­жив тя­жё­лую ру­ку на за­го­род­ку. Бы­ла бы люлька, мож­но бы­ло бы по­ка­чать вну­ка, а тут - что де­лать? Си­дишь неп­ри­ка­ян­но, как лиш­ний.

    - Мам, - спро­си­ла Шу­ра, на­ли­вая ма­те­ри чаю, как по­ла­га­ет­ся, пол­ную чаш­ку до са­мых краёв, - что-то вы с от­цом не­ра­дост­ные. Не приг­ля­нул­ся Мит­рош­ка?

    Фектя хо­те­ла что-то ска­зать, да­же улыб­нуться по­пы­та­лась, но гу­бы зад­ро­жа­ли и улыб­ки не выш­ло. Вмес­то то­го слё­зы по­тек­ли по враз сос­та­рив­шим­ся ще­кам.

    - Мама, ты что?

    - Митрошка у те­бя чудо, - вы­да­ви­ла Фектя, - а вот до­ма у нас - бе­да. Не хо­те­ли те­бя рас­стра­ивать, а как умол­чать? Ни­ки­та про­пал. Пол­ков­ник из го­ро­да при­ез­жал, с во­ен­ко­ма­та, ска­зал, что Ни­ки­та в Тур­кес­та­не без вес­ти про­пав­ший. Двух его то­ва­ри­щей уби­ты­ми наш­ли, а его ни жи­во­го, ни мёрт­во­го, ниг­де не­ту.

    Шурка си­де­ла, за­ку­сив гу­бу, Фек­тя мол­ча пла­ка­ла, слё­зы ка­па­ли, пе­ре­пол­няя на­ли­тую до кра­ёв чаш­ку. Мит­рош­ка раз­ле­пил сон­ные гла­за, и Пла­тон, сглот­нув ком, за­пел ти­хонько, хо­тя преж­де да­же род­ным де­тям ко­лы­бельных не пе­вал:

    

    Ай лю­ли-лю­ли-лю­ли!

    Прилетели к нам гу­ли.

    Стали гу­ли вор­ко­вать,

    Начал Ми­тя за­сы­пать.

    

* * *

    

    Легко ска­зать: убе­жал. Убе­жать-то убе­жал, да из ог­ня в по­лы­мя. В де­вят­над­ца­том ве­ке идёт во­ен­ный семьде­сят седьмой год, а это не са­мое луч­шее вре­мя для пе­ших про­гу­лок по Тур­кес­та­ну, осо­бен­но для оди­но­ко­го рус­ско­го сол­да­та. Ту­рец­кие эмис­са­ры весь му­сульманс­кий мир воз­му­ти­ли про­тив Рос­сий­ской дер­жа­вы, и сре­ди турк­менс­ких пле­мён не­ма­ло та­ких, что к их сло­вам прис­лу­ши­ва­ют­ся. Вот Ко­пет­даг си­не­ет на го­ри­зон­те, и там в пло­до­род­ном оази­се уг­нез­ди­лась неп­рис­туп­ная твер­ды­ня ахальских те­кин­цев: Ге­ок-Те­пе. При­зе­мис­тые гли­но­бит­ные сте­ны, при­под­ня­тые ров­но на та­кую вы­со­ту, что­бы ли­хой на­езд­ник не мог со спи­ны ко­ня вско­чить на гре­бень сте­ны. Под ярост­ным турк­менс­ким солн­цем гли­на спек­лась, став­ши твёр­же кам­ня, и, слу­чись прис­туп, ка­лё­ные яд­ра ста­рин­ных пу­шек бу­дут безв­ред­но отс­ка­ки­вать от не­по­мер­но толс­той сте­ны. И да­же ес­ли удаст­ся пов­ре­дить гли­но­бит­ный зап­лот с по­мощью но­вей­ших фу­га­сов, за ночь крестьянский кет­мень зак­ро­ет брешь гли­ной, за­ме­шан­ной с верб­люжьим на­во­зом на во­де из ары­ка, и уже че­рез день солн­це сде­ла­ет но­вую сте­ну креп­че преж­ней. Со вре­мён хро­мо­но­го­го Ти­му­ра ни один враг не мог взять Ге­ок-Те­пе. А уж те­перь, ког­да на ши­ро­ких сте­нах сто­ят от­ли­тые в Анг­лии чу­гун­ные пуш­ки, а в ру­ках во­инов не крем­нё­вые ружья, а на­рез­ные шту­це­ра, вся­кий, пос­мев­ший взгля­нуть на го­лу­бые вер­ши­ны Ко­пет­да­га, ос­та­нет­ся здесь нав­сег­да: ра­бом или тру­пом. Ко­неч­но, рус­ские про­ник­ли уже и в Тур­кес­тан, а пол­ков­ник Сто­ле­тов семь лет на­зад под­чи­нил при­кас­пий­ских чо­удо­ров и за­ло­жил Крас­но­водс­кую кре­пость, но всё это очень да­ле­ко от низ­ко­горья Га­ур­так. Ещё не­ма­ло лет сте­ны Ге­ок-Те­пе бу­дут ук­ра­шаться от­руб­лен­ны­ми го­ло­ва­ми рус­ских сол­дат, преж­де чем ге­не­рал Ско­бе­лев по­ло­жит ко­нец это­му ми­ло­му обы­чаю.

    А по­ка ду­май, как жи­вым доб­раться к Крас­но­водс­ку че­рез со­лон­ча­ки Кёлько­ра.

    Вечный пей­заж, так по­хо­жий на во­об­ра­жа­емую мар­си­анс­кую пус­ты­ню, ни­чуть не из­ме­нил­ся от­то­го, что ка­лен­дарь от­лист­нул­ся поч­ти на пол­то­рас­та лет на­зад. Да и что та­кое пол­то­ра сто­ле­тия, ког­да речь идёт о веч­нос­ти? Тот же сак­са­ул, та же верб­люжья ко­люч­ка, те же за­рос­ли джи­ды… Только раз­би­той шос­сей­ки, со­еди­няв­шей Меш­хед с Аш­ха­ба­дом, по­ку­да ник­то не до­га­дал­ся пост­ро­ить. За­чем ас­фальт ко­чев­ни­кам, па­су­щим на ка­ме­нис­тых рас­пад­ках жир­ных кур­дюч­ных овец и прос­лав­лен­ных ино­ход­цев ахал­те­кинс­кой и иомудс­кой по­ро­ды? И За­кас­пий­скую же­лез­ную до­ро­гу, по ко­то­рой мож­но за од­ни сут­ки доб­раться от Аш­ха­ба­да до Крас­но­водс­ка, то­же бы­ло бы бес­по­лез­но ис­кать. А жаль, по­то­му что сут­ки без во­ды про­дер­жаться мож­но, а больше - вряд ли.

    Никита шёл по выж­жен­ной зно­ем зем­ле уже вто­рые сут­ки. Нап­рав­ле­ние он дер­жал на се­ве­ро-за­пад. Где-то там, ки­ло­мет­рах в со­ро­ка, долж­ны быть пе­ре­сы­ха­ющие рус­ла Гя­ура и Ад­жи­де­ре. Там, ес­ли по­ве­зёт, мож­но най­ти во­ду. Хо­тя где во­да, там и ко­чевья, а в не­по­ко­рён­ной стра­не все ту­зем­цы не­мир­ные.

    Воду он на­шёл раньше, чем наш­ли его. Долж­но быть, ты­ся­че­ле­тия на­зад здесь бы­ло озе­ро, ко­то­рое пи­та­ли сбе­гав­шие с вер­шин Кю­рен­да­га ручьи. Ручьи и сей­час по­яв­ля­ют­ся ран­ней вес­ной, ког­да пус­ты­ня не­на­дол­го ожи­ва­ет. В ре­зульта­те на мес­те озе­ра об­ра­зо­вал­ся гли­нис­тый та­кыр. В на­ча­ле ле­та на слов­но на блюд­це, не­ко­то­рое вре­мя дер­жит­ся во­да. Та­кие мес­та в пус­ты­не на­пе­ре­чёт, имен­но их де­лят и ни­как не мо­гут по­де­лить ко­чу­ющие пле­ме­на. От од­но­го бир­ке­та к дру­го­му пе­ре­го­ня­ют они ста­да, и, по­ка не пе­ре­сох­нет пос­лед­няя лу­жа, жизнь в пус­ты­не про­дол­жа­ет­ся. Пер­вы­ми к бир­ке­ту до­би­ра­ют­ся на­езд­ни­ки в ба­раш­ко­вых тел­пе­ках, ват­ных ха­ла­тах и чо­ка­ях из бычьей ко­жи. На бо­ку у каж­до­го саб­ля, в се­дельных сум­ках - пис­то­ле­ты. Ни дать ни взять - гра­би­те­ли с большой до­ро­ги, и не по­ду­ма­ешь, что мир­ные пас­ту­хи - чар­ва. Раз­вед­чи­ки на­би­ра­ют во­ду в бур­дю­ки, по­ят ко­ней. Всё это нуж­но сде­лать преж­де, чем по­дой­дут ота­ры, по­то­му что пос­ле овец во­ду пить бу­дет нельзя.

    Затем под раз­ли­вы мно­го­го­ло­со­го бле­яния по­яв­ля­ют­ся ов­цы. Тря­ся кур­дю­ка­ми бро­са­ют­ся к во­де, жад­но пьют, топ­чут­ся по дну, взды­мая об­ла­ка му­ти. Че­рез пол­ча­са во­да в бир­ке­те, и без то­го не слиш­ком чис­тая, прев­ра­ща­ет­ся в на­воз­ную жи­жу, на ко­то­рую смот­реть-то страш­но, не то что пить. Но всё же ко­чевье ос­та­ёт­ся воз­ле бир­ке­та, по­ка на ок­рест­ных со­лон­ча­ках не бу­дет вы­щи­па­на пос­лед­няя за­сох­шая тра­ви­на. И всё это вре­мя ов­цы и верб­лю­ды пьют собст­вен­ное дерьмо. Ко­ней пас­ту­хи по­ят с рук за­ра­нее за­па­сён­ной во­дой.

    Биркет, к ко­то­ро­му вы­шел Ни­ки­та, был по­ки­нут сов­сем не­дав­но. Гус­то-жёл­тая жи­жа, ско­рей на­по­ми­нав­шая мо­чу, чем во­ду, ещё не ус­пе­ла прос­вет­леть, да вряд ли она это ус­пе­ет, так ма­ло её ос­та­ва­лось. Ско­рей все­го, бир­кет на­це­ло вы­сох­нет и ожи­вёт лишь сле­ду­ющей вес­ной.

    После овец во­ду пить нельзя - ска­жи­те это ко­му дру­го­му! Ес­ли учесть, ка­кой сей­час год, то сов­сем не­дав­но, все­го-то двад­цать лет на­зад, в Ин­дии по­лы­ха­ло вос­ста­ние си­па­ев, и ка­кой-то ин­дий­ский пол­ков­ник, имя ко­то­ро­го Ни­ки­та по­за­был, спа­са­ясь от собст­вен­ных сол­дат, на­пил­ся из та­кой же ями­ны, а по­том приз­нал­ся, что в жиз­ни не про­бо­вал во­ды вкус­нее. Хо­тя и он был не пер­вым. Пре­да­ние гла­сит, что пер­сидс­кий царь Да­рий, бе­гу­щий от ски­фов, то­же пил из на­воз­но­го бир­ке­та и хва­лил див­ный вкус на­пит­ка. Ка­бы вспом­нить эти по­учи­тельные при­ме­ры преж­де, чем трое конт­ракт­ни­ков вы­еха­ли с блок­пос­та, же­лая до­быть во­дич­ку пос­ве­жее!

    Никита на­пил­ся во­ню­чей, с сульфат­ным прив­ку­сом во­ды, по­ис­кал, во что мож­но бы­ло бы наб­рать спа­си­тельной вла­ги, но ни­че­го не на­шёл. Это в двад­цать пер­вом ве­ке во вся­ком не­под­хо­дя­щем мес­те ва­ля­ют­ся плас­ти­ко­вые бу­тыл­ки из-под ко­лы. В де­вят­над­ца­том ве­ке лю­бую по­су­дин­ку бе­рег­ли, од­но­ра­зо­вой тог­да не бы­ло.

    Ничего не най­дя, Ни­ки­та смо­чил го­ло­ву жид­кой грязью и отп­ра­вил­ся дальше, ста­ра­ясь не приз­на­ваться са­мо­му се­бе, что идёт по сле­ду, ос­тав­лен­но­му про­шед­ши­ми людьми. Они на­вер­ня­ка зна­ют, ку­да идут, и ми­мо во­ды не прос­ко­чат. А вот как они пос­ту­пят с приб­лу­див­шим­ся гя­уром, зна­ет один Ал­лах.

    За день Ни­ки­та наг­нал ко­чев­ни­ков, ко­то­рых сдер­жи­ва­ли нес­пеш­но бре­ду­щие ов­цы. По­том он сам не мог ска­зать, как со­би­рал­ся пос­ту­пить, наг­нав ко­чевье. Ка­жет­ся, хо­тел пря­таться в ок­рест­нос­тях, под­пол­зая к бир­ке­ту ночью, меч­тал раз­житься ка­кой ни на есть по­су­ди­ной для во­ды, но­жом, ещё ка­ким-ни­будь ба­рах­лиш­ком, не­об­хо­ди­мым для пу­те­шест­вия по пус­ты­не, умык­нуть ба­ра­на и… вот только ни­че­го бы у не­го не по­лу­чи­лось, не рас­ки­ды­ва­ют ко­чев­ни­ки на ви­ду ни но­жей, ни бур­дю­ков, за­то с во­ра­ми пос­ту­па­ют по спра­вед­ли­вос­ти, на­ка­зы­вая их жес­то­ко, но по зас­лу­гам. Ук­рав­ший в пус­ты­не, об­ре­ка­ет обк­ра­ден­но­го на ги­бель, так что за во­ровст­во здесь по­ла­га­ет­ся смерть. Там, где жизнь по­рой за­ви­сит от су­щей ме­ло­чи, лю­ди - свои и приш­лые - долж­ны быть ще­пе­тильно чест­ны­ми.

    Всё это Ни­ки­та прек­рас­но по­ни­мал, тем не ме­нее про­дол­жал лас­каться пла­на­ми, ве­ду­щи­ми к не­из­беж­ной ги­бе­ли. По счастью, все пла­ны бы­ли раз­ру­ше­ны кос­ма­ты­ми турк­менс­ки­ми пса­ми, ох­ра­няв­ши­ми од­но из стад.

    Туркмения из­дав­на сла­вит­ся ахал­те­кинс­ки­ми и иомудс­ки­ми ино­ход­ца­ми, луч­шим в ми­ре ка­ра­ку­лем, од­но­гор­бым верб­лю­дом-дро­ма­де­ром, ко­то­ро­го раз­во­дят ра­ди шерс­ти и мо­ло­ка, и злоб­ны­ми сан­су­на­ми, рав­но год­ны­ми для охо­ты и ох­ра­ны стад. Ки­но­ло­ги да­ли этим псам наз­ва­ние «афганс­кая бор­зая», но ро­дом сан­су­ны из пус­тынь Турк­ме­нии. Здесь нак­лад­но раз­во­дить пло­хих жи­вот­ных, они не сто­или бы вы­пи­той во­ды.

    Учуяв чу­жа­ка, со­ба­ки с раз­но­го­ло­сым ла­ем ки­ну­лись к не­му. Убе­гать бы­ло бы вер­ной ги­белью, бор­зая рвёт всё, что бе­жит. Ни­ки­та вып­ря­мил­ся и гроз­но, по-хо­зяй­ски зак­ри­чал. Он по­ни­мал, что ес­ли со­ба­ки наб­ро­сят­ся на не­го, шан­сов вы­жить не бу­дет, так что ос­та­ва­лось на­де­яться, что сво­ра не на­тас­ка­на на че­ло­ве­ка.

    Привлечённый шу­мом, из-за буг­ра вы­ле­тел всад­ник. В та­кую ми­ну­ту осо­бен­но яс­но вид­но, как кра­си­во дви­жет­ся ар­га­мак по ка­ме­нис­то­му скло­ну. Ло­шадь, иду­щая га­ло­пом или иным ал­лю­ром, поч­ти на­вер­ня­ка спотк­нёт­ся здесь, ку­выр­нув­шись че­рез го­ло­ву, а ино­хо­дец мчал­ся, ни­чуть не сбав­ляя ско­рос­ти. Ред­кий на­езд­ник мо­жет удер­жаться на рас­ка­чи­ва­ющей­ся спи­не ино­ход­ца, тут пот­реб­но ве­ли­кое ис­кус­ство, но ес­ли ты не джи­гит и не мо­жешь спра­виться с ко­нём, то жизнь твоя то­же не сто­ит вы­пи­той во­ды.

    - Йой! - крик­нул всад­ник, вра­щая над го­ло­вой кам­чу, и пос­луш­ные хо­зяй­ско­му ок­ри­ку со­ба­ки не ки­ну­лись на Ни­ки­ту, лишь зап­ля­са­ли кру­гом, так что го­ря­чее ды­ха­ние ка­са­лось ли­ца.

    Всадник спе­шил­ся, по­до­шёл к Ни­ки­те. Саб­ля в по­тёр­тых нож­нах ос­та­лась ви­сеть на бо­ку, но и кам­чу пас­тух за по­яс не су­нул, а в опыт­ных ру­ках тя­жё­лая кам­ча пост­раш­ней саб­ли, пос­кольку уби­ва­ет не сра­зу, а лишь пос­ле ве­ли­ких му­че­ний.

    - Ва-ассалам алейкум! - про­из­нёс пас­тух.

    - Ва-алейкум ассалам! - от­ве­тил Ни­ки­та, ра­зом ис­чер­пав чет­верть сво­его сло­вар­но­го за­па­са.

    Пастух ещё что-то ска­зал, но что имен­но - ос­та­ва­лось только га­дать. На вся­кий слу­чай Ни­ки­та от­ве­тил:

    - Бельмес.

    Саня Га­ра­ев, в од­ном вре­ме­ни уже по­гиб­ший, а в дру­гом ещё не ро­див­ший­ся, го­во­рил, что это сло­во об­щее для всех тюр­ков и на лю­бом язы­ке зна­чит «Не по­ни­маю». Да и по-рус­ски оно зна­чит то же са­мое.

    Во вся­ком слу­чае, пас­тух не пе­респ­ро­сил, а сде­лал приг­ла­ша­ющий жест, оче­вид­но, в нап­рав­ле­нии ста­но­ви­ща. На ко­ня вска­ки­вать не стал, это бы­ло бы не­веж­ли­во по от­но­ше­нию к гос­тю, иду­ще­му пеш­ком.

    Из- за хол­ма по­явил­ся ещё один всад­ник, пос­тар­ше. Этот кро­ме саб­ли был во­ору­жён мул­ту­ком - ста­рин­ным крем­нё­вым ружьём с во­рон­ко­об­раз­ным рас­ши­ре­ни­ем на кон­це ство­ла. Пас­ту­хи ко­рот­ко пе­ре­го­во­ри­ли, по­том стар­ший свист­нул со­бак и ус­ка­кал к ов­цам, ко­то­рых не сто­ило на­дол­го бро­сать од­них. Ни­ки­та и мо­ло­дой джи­гит отп­ра­ви­лись пеш­ком.

    Несколько юрт сто­яло в рас­пад­ке чуть в сто­ро­не от бир­ке­та. Оно и по­нят­но: вонью от во­до­поя тя­ну­ло, что от выг­реб­ной ямы. Меж­ду юрт тлел кос­тёр, ря­дом хло­по­та­ли жен­щи­ны. Тут же ку­ри­лась круг­лая гли­ня­ная печь - тан­дыр; то ли её ус­пе­ли сле­пить на но­вом мес­те, то ли с прош­ло­го го­да ос­та­лась не по­ру­шен­ной. Тан­дыр был пос­тав­лен с на­вет­рен­ной сто­ро­ны, за­пах ды­ма и све­же­го чу­ре­ка сла­док че­ло­ве­чес­ким чувст­вам. При ви­де чу­жа­ка жен­щи­ны, только что ожив­лён­но пе­ре­го­ва­ри­вав­ши­еся, ра­зом за­мол­ча­ли, не­ко­то­рые да­же прик­ры­ли рты кра­ем го­лов­но­го плат­ка.

    Чумазый мальчиш­ка - а от­ку­да здесь взяться не чумазому? - бе­гом ки­нул­ся в юр­ту - пре­дуп­реж­дать. Из юр­ты навст­ре­чу иду­щим вы­шел ста­рик. Го­во­рят, что на всех тюркс­ких язы­ках сло­во «акса­кал» оз­на­ча­ет «бе­лая бо­ро­да». Ес­ли это так, то навст­ре­чу Ни­ки­те вы­шел имен­но ак­са­кал. Чёр­ным на го­ло­ве был только ба­раш­ко­вый тел­пек. Не­сом­нен­но, имен­но этот че­ло­век бу­дет ре­шать судьбу при­шельца.

    Вновь пос­ле­до­вал об­мен при­ветст­ви­ями и не­из­беж­ное «бельмес», пос­ле че­го Ни­ки­ту приг­ла­си­ли в юр­ту.

    Прекрасная вещь - шну­ро­ван­ные де­сант­ные бо­тин­ки, од­но в них пло­хо - сни­мать дол­го. Хо­тя на Вос­то­ке гос­тя то­ро­пить не при­ня­то. Ни­ки­та усел­ся на крас­ном те­кинс­ком ков­ре, при­нял из рук во­шед­шей жен­щи­ны се­реб­ря­ную пи­алу с шу­ба­том. Всё не прос­то так, всё со зна­че­ни­ем.

    Серебряная по­су­да для ази­атс­ко­го ко­чев­ни­ка не рос­кошь, а на­сущ­ная не­об­хо­ди­мость. Стек­ло и ке­ра­ми­ка ра­зобьются во вре­мя тряс­ких пе­ре­ез­дов, зна­чит, ну­жен ме­талл. Ко­неч­но, большие кум­га­ны, кот­лы для бес­бар­ма­ка и ка­за­ны для шур­пы и пло­ва де­ла­ют­ся из ме­ди или ла­ту­ни, ко­то­рую на­зы­ва­ют жёл­той брон­зой, но сто­ло­вую по­су­ду ста­ра­ют­ся де­лать из се­реб­ра. Ещё Ибн Си­на знал, что се­реб­ро спа­са­ет от за­ра­зы.

    И шу­бат - прос­ток­ва­ша из верб­люжьего мо­ло­ка, на са­мом де­ле ни­ка­кая не прос­ток­ва­ша. Пе­ред как зак­ва­сить мо­ло­ко, его вдвое раз­бав­ля­ют во­дой. И ку­мыс так же го­то­вят, и ай­ран, и ке­фир. Это не еда, и тем бо­лее не сла­бо­ал­ко­гольные на­пит­ки, как ду­ма­ют не­веж­ды, а средст­ва обез­за­ра­жи­ва­ния во­ды. Только бог да мед­сан­часть зна­ют, чем обез­за­ра­жи­ва­лась во­да, при­во­зи­мая на блок­пост, но во­ня­ла она отв­рат­но. А ко­чев­ник пьёт шу­бат и всег­да здо­ров. И древ­ние гре­ки, воп­ре­ки на­шим предс­тав­ле­ни­ям, на пи­рах пи­ли не ви­но, за­чем-то раз­бав­лен­ное го­ря­чей во­дой, а ки­пя­чё­ную во­ду, до­пол­ни­тельно обез­за­ра­жен­ную ма­лой то­ли­кой креп­ко­го ви­на.

    В су­хих сте­пях, где хо­ро­шей во­ды не сыс­кать, гос­тю пер­вым де­лом под­но­сят ку­мыс, шу­бат или ке­фир. Счи­та­ет­ся, что от­ка­заться от свя­щен­но­го на­пит­ка - смер­тельное ос­корб­ле­ние, за ко­то­рое сра­зу уби­ва­ют. На са­мом де­ле ни­ка­ко­го ос­корб­ле­ния нет, ку­мыс или шу­бат вов­се не свя­щен­ный на­пи­ток, это прос­то жизнь. Те­бе пред­ла­га­ли жизнь, ты от­ка­зал­ся и, зна­чит, сам выб­рал смерть.

    Книгочей Ни­ки­та, ко­то­рый пе­ред отп­рав­кой в Турк­ме­нию па­ру ве­че­ров про­си­дел в биб­ли­оте­ке, зна­ко­мясь с бу­ду­щим мес­том служ­бы, кое-что из этих тон­кос­тей знал, но да­же будь ина­че, ему и в го­ло­ву не вош­ло бы от­ка­заться от пред­ло­жен­но­го уго­ще­ния.

    А вот ко­вёр, на ко­то­ром он, не­лов­ко под­жав но­ги, си­дел, сму­щал из­ряд­но. Все турк­менс­кие ков­ры тор­гов­цы ве­ли­ча­ют те­кинс­ки­ми, а меж­ду тем опыт­ный че­ло­век, взгля­нув на узор, сра­зу оп­ре­де­лит, в ка­ком пле­ме­ни этот ко­вёр сот­кан. И ес­ли сей­час Ни­ки­та си­дит на нас­то­ящем те­кинс­ком ков­ре, то судьба его очень не­за­вид­на. Те­кин­цы во­ю­ют с Рос­си­ей, по­ща­ды от них ждать не при­хо­дит­ся. Не­важ­но, что его только что при­ня­ли как гос­тя, за­кон гос­теп­ри­имст­ва не ви­дит раз­ни­цы меж­ду дру­гом и вра­гом. Че­ло­ве­ка, встре­чен­но­го в пус­ты­не, на­до сна­ча­ла на­по­ить, на­кор­мить, по­бе­се­до­вать с ним и лишь по­том, ес­ли пот­ре­бу­ет­ся, сру­бить ему го­ло­ву.

    Между тем по­яви­лись чу­ре­ки и блю­до с бес­бар­ма­ком. За­пах от мя­са шёл та­кой, что хоть о собст­вен­ной го­ло­ве за­бы­вай. А вот о при­ли­чи­ях, как их по­ни­ма­ют здесь, за­бы­вать не сто­ит. Обид­но, что в кни­гах, ко­то­рые ус­пел прос­мот­реть Ни­ки­та, как раз об этом ни­че­го и не го­во­рит­ся. У мон­го­лов, ка­жет­ся, есть обы­чай гром­ко чав­кать за едой, по­ка­зы­вая хо­зя­евам, что уго­ще­ние очень пон­ра­ви­лось. В Ин­дии пос­ле обе­да по­да­ют во­ду с ро­зо­вы­ми ле­пест­ка­ми - ру­ки мыть. Рас­ска­зы­ва­ют, что не­кий знат­ный, но не зна­ющий обы­ча­ев гость эту во­ду вы­пил, и хо­зя­ин с не­воз­му­ти­мым ви­дом сде­лал то же са­мое. Но тут не Ин­дия, в пус­ты­не во­да на вес зо­ло­та, а ру­ки пос­ле еды сальные, их ро­зо­вой во­дой не от­мо­ешь. Отец и сей­час ру­ки пос­ле обе­да о во­ло­сы вы­ти­ра­ет. По­то­му, го­во­рит, и пле­ши нет… есть мас­ля­на го­ло­вуш­ка, шёл­ко­ва бо­ро­душ­ка. Что ни го­род, то но­ров, в каж­дой из­буш­ке свои иг­руш­ки, и в чу­жой мо­нас­тырь со сво­им ус­та­вом не суй­ся. А ес­ли чу­жих иг­ру­шек не ви­дал, чу­жо­го ус­та­ва не чи­тал, чу­жо­го но­ро­ва не ис­пы­ты­вал? Не хо­чет­ся прос­лыть не­ве­жей, ког­да от тво­ей веж­ли­вос­ти за­ви­сит жизнь.

    Некоторое вре­мя Ни­ки­та ел, ста­ра­ясь чав­кать не гром­че ак­са­ка­ла. За­тем ска­зал: «Рах­мат!» - отод­ви­нул­ся от блю­да и вы­тер ру­ки о во­ло­сы. В са­мом де­ле, не о ко­вёр же их вы­ти­рать…

    Старик то­же от­ки­нул­ся на по­душ­ки, про­вёл ла­до­ня­ми вдоль бо­ро­ды, про­из­нёс:

    - О-омин!

    Никита пов­то­рил его жест.

    - Муслим? - спро­сил хо­зя­ин.

    Лгать не име­ло смыс­ла. Ни­ки­та рас­стег­нул во­рот, вы­та­щил мед­ный крес­тик, ви­ся­щий на гру­ди.

    - Православный я.

    Давно уже Ни­ки­та не мо­лил­ся ни­ка­ко­му бо­гу и крест но­сил только по­то­му, что на­де­ла его мать, но сей­час го­во­рил и ве­рил сво­им сло­вам.

    - Урус?

    - Йес, - от­ве­тил Ни­ки­та по­че­му-то по-английски. - Урус.

    Старейшина сте­пен­но кив­нул, нег­ром­ко ска­зал что-то, об­ра­ща­ясь к зак­ры­то­му вхо­ду. В юр­ту не­мед­лен­но вош­ла та же мо­ло­дая жен­щи­на, что при­но­си­ла шу­бат и мя­со. Те­перь в ру­ках у неё был на­чи­щен­ный мед­ный кум­ган.

    Пришло вре­мя зе­лё­но­го чая и ре­ше­ния судьбы.

    Попробуйте рус­ско­му че­ло­ве­ку, ес­ли он ещё не за­был род­ные обы­чаи, на­лить не­пол­ный ста­кан чаю: это бу­дет оби­да - не ува­жа­ют, жад­ни­ча­ют. Рус­ский че­ло­век, да­же са­мый пос­лед­ний му­жик, пьёт чёр­ный чай из гра­нё­но­го ста­ка­на с подс­та­кан­ни­ком, на­ли­ва­ет его ед­ва ли не с гор­кой. Ча­ёв­ни­ча­ют ве­че­ра­ми, вы­пи­вая до де­ся­ти ста­ка­нов с од­ним кус­ком са­ха­ра. Пить чай внак­лад­ку, как го­ро­жа­не двад­цать пер­во­го века, - только пе­ре­вод про­дук­та - не бу­дет ни вку­са, ни за­па­ха. Прав­да, и чай дол­жен быть нас­то­ящий, кях­тинс­кий, и са­хар хо­ро­ший, не ны­неш­ний, быст­ро­раст­во­ри­мый, а, как ска­за­но у Горько­го, лёг­кий, слад­кий и, сле­до­ва­тельно, вы­год­ный. Ког­да-то от­лич­ник Ни­ки­та двой­ку по­лу­чил по ли­те­ра­ту­ре за то, что всту­пил­ся за Алё­ши­но­го де­душ­ку, объявив, что тот пра­вильно вы­би­рал са­хар. Отх­лё­бы­ва­ют чай шум­но, что­бы не об­ва­рить гу­бы, гре­ют из­зяб­шие на мо­ро­зе ру­ки о го­ря­чие стен­ки ста­ка­на. Жен­щи­нам на­ли­ва­ют в чаш­ки, а пьют они с блюд­ца, то­же шум­но, с рас­ста­нов­кой, но не впри­кус­ку, а ча­ще с ва­реньем, ко­то­рое нак­ла­ды­ва­ют в кро­шеч­ную ро­зет­ку. Од­на ро­зе­точ­ка сва­рен­ной в ме­ду яго­ды на весь ве­чер.

    На Вос­то­ке чай пьют не для суг­ре­ву, а для прох­лаж­де­ния. Чай за­ва­ри­ва­ют зе­лё­ный и на­ли­ва­ют в пи­алу на са­мое до­ныш­ко, на один гло­ток. Тут уже се­реб­ря­ная по­су­да не го­дит­ся, гу­бы ож­гёшь, так что при­хо­дит­ся сбе­ре­гать гли­ня­ные пи­алуш­ки. Хо­зяй­ка счи­та­ет за честь в со­тый раз на­лить гос­тю жи­ви­тельный гло­ток зе­лё­но­го чая.

    Зато ес­ли нальют пол­ную пи­алу, так что и пальца­ми не вдруг ух­ва­тишь го­ря­чую по­су­ди­ну - это дур­ной знак. Пол­ная пи­ала го­во­рит: «Пей, да про­ва­ли­вай, ты здесь ни­ко­му не ну­жен». На пол­ной пи­але гос­теп­ри­имст­во за­кан­чи­ва­ет­ся.

    Никита при­нял от жен­щи­ны ма­хонькую, ли­шён­ную руч­ки чаш­ку. Чаю в ней бы­ло сов­сем нем­но­го.

    - Рахмат, - ска­зал Ни­ки­та, не скры­вая об­лег­че­ния.

    С этим кро­шеч­ным глот­ком чая ему да­ро­ва­на жизнь и пра­во ко­че­вать с обой. Ког­да они встре­тят­ся с дру­ги­ми людьми, он смо­жет уй­ти или ос­таться, но в пос­лед­нем слу­чае он дол­жен бу­дет най­ти се­бе под­хо­дя­щее за­ня­тие, что­бы не жить зах­ре­бет­ни­ком. Се­до­бо­ро­дый ста­рей­ши­на дол­го го­во­рил что-то, Ни­ки­та из ска­зан­но­го по­нял лишь од­но сло­во: Кы­зыл-Дарья - крас­ная во­да. Ни­ки­та за­ки­вал, на раз­ные ла­ды пов­то­ряя по­ня­тое наз­ва­ние. По­ка­зы­вал то на се­бя, то на се­ве­ро-за­пад, что, мол, имен­но ту­да ему и нуж­но. Есть на све­те та­кое мес­то, про ко­то­рое сло­же­на за­гад­ка: «Си­дят лю­ди у во­ды, смот­рят на во­ду, пьют во­ду, ждут во­ду…» Го­род Крас­но­водск, жи­ву­щий на при­воз­ной во­де, по­то­му что своя сильно ми­не­ра­ли­зо­ва­на и хо­ро­ша лишь для верб­лю­дов и же­лу­доч­ных больных. От­ту­да хо­дят па­ро­хо­ды в Аст­ра­хань, а это уже Рос­сия, поч­ти род­ные мес­та… Ес­ли, ко­неч­но, он пра­вильно по­нял нес­лы­хан­ное преж­де сло­во: Кы­зыл-Дарья.

    Через три дня сня­лись с мес­та и дви­ну­лись на се­ве­ро-вос­ток. Кон­ные пас­ту­хи пог­на­ли верб­лю­дов и овец, сле­дом дви­нул­ся ка­ра­ван. Од­но­гор­бые верб­лю­ды та­щи­ли по­воз­ки с ог­ром­ны­ми скри­пу­чи­ми ко­лё­са­ми. Ко­ней здесь в те­ле­гу не зап­ря­га­ют, ар­га­мак - су­щест­во бла­го­род­ное. Ни­ки­та ехал на ар­бе вмес­те со ста­ри­ка­ми и жен­щи­на­ми. Че­рез не­ко­то­рое вре­мя, ос­во­ив нес­лож­ное ис­кус­ство, под­ме­нил ста­ро­го Кур­бан­дур­ды, пе­ре­сев на мес­то воз­ни­цы. На сто­ян­ках ко­лол вет­ки сак­са­ула, со­би­рал ки­зяк и да­же пы­тал­ся до­ить верб­лю­диц - за­ня­тие ис­кон­но мужс­кое, пос­кольку женс­кой ру­ке из ту­го­го вы­ме­ни мо­ло­ка не изв­лечь. В об­щем, ста­рал­ся быть по­лез­ным.

    Во вре­мя од­но­го из пе­ре­хо­дов Ни­ки­та уви­дел, что к ка­ра­ва­ну то­ро­пит­ся всад­ник - мо­ло­дой пас­тух Ка­рад­жа, тот са­мый, что пер­вым встре­тил Ни­ки­ту. Не спе­шив­шись, он прок­ри­чал что-то, и Кур­бан­дур­ды, только что мир­но дре­мав­ший на кош­ме, жи­во под­нял­ся и на­чал со­би­раться. Че­рез ми­ну­ту, так что но­воб­ран­цам в ка­зар­ме впо­ру по­за­ви­до­вать, на нём был крас­ный празд­нич­ный ха­лат и ка­ра­ку­ле­вая шап­ка, а сам ак­са­кал сед­лал ко­ня, од­но­го из тех, что не пас­лись в сте­пи, а шли ря­дом с ка­ра­ва­ном как раз для по­доб­ных слу­ча­ев.

    Караджа сед­лал ещё од­но­го ко­ня, на ко­то­ром, су­дя по все­му, предс­то­яло ска­кать Ни­ки­те.

    На ко­ня Ни­ки­та взле­тел мо­лод­цом, ска­за­лась де­сант­ная вы­уч­ка, а дальше на­ча­лось су­щее му­че­ние. Степ­ной ар­га­мак - это не сми­рен­ный Со­ко­лик, на ко­то­ром слу­ча­лось ка­таться ох­люп­кой, Ни­ки­та при­ла­гал не­имо­вер­ные уси­лия, что­бы удер­жаться в сед­ле и не отс­тать от дрях­ло­го Кур­бан­дур­ды, ко­то­рый чувст­во­вал се­бя так, слов­но в юр­те на по­душ­ках си­дел. Пол­ча­са скач­ки, и Ни­ки­те ка­за­лось, что мир нап­рочь сбил­ся с ор­би­ты, хо­дит хо­ду­ном и не ус­по­ко­ит­ся уже ни­ког­да. Хо­тя, с точ­ки зре­ния его спут­ни­ков, это бы­ла лёг­кая по­беж­ка, а уж ни­как не скач­ка.

    Вымучив Ни­ки­ту как сле­ду­ет, Ка­рад­жа ос­та­но­вил­ся и мол­ча ука­зал кам­чой на бли­жай­ший гре­бень. Всад­ни­ки быст­ро пе­рест­ро­ились. Те­перь се­до­бо­ро­дый Кур­бан­дур­ды ехал пос­ре­ди­не, а мо­ло­дые сле­до­ва­ли за ним, отс­тав на пол­кор­пу­са.

    За ка­ме­нис­тым греб­нем об­на­ру­жил­ся рас­па­док и не­вы­сох­ший бир­кет, вок­руг ко­то­ро­го тес­ни­лись бе­лые па­лат­ки. Не на­до быть спе­ци­алис­том, что­бы по­нять - пе­ред ни­ми во­инс­кий ла­герь. Ча­со­вые, сто­ящие по пе­ри­мет­ру, ды­мы под кот­ла­ми, ружья, сос­тав­лен­ные в коз­лы. Бе­лые фор­мы, так зна­ко­мые по кар­ти­нам Ве­ре­ща­ги­на… У бир­ке­та сто­ял рус­ский от­ряд.

    Всадников за­ме­ти­ли. Пос­ле­до­ва­ла лёг­кая су­мя­ти­ца - сол­да­ты, от­ды­хав­шие под на­ве­са­ми, пос­пеш­но раз­би­ра­ли ружья. Не по­дав ни­ка­ко­го зна­ка, ста­рей­ши­на мед­лен­но дви­нул­ся впе­рёд. К это­му то­же при­уча­ет жизнь в пус­ты­не - спо­кой­но ехать навст­ре­чу опас­нос­ти, не зная, как обер­нёт­ся де­ло.

    - Стой! Кто такие? - до­нес­лось от ла­ге­ря.

    - Свои, - от­ве­тил Ни­ки­та.

    Чистая прав­да - те, с кем вмес­те ко­чу­ешь по пус­ты­не, очень быст­ро ста­но­вят­ся сво­ими.

    В от­ря­де ока­зал­ся тол­мач, и в ско­ром вре­ме­ни Ни­ки­та, а за­од­но и все, кто был в ла­ге­ре, зна­ли нуж­ды ко­чев­ни­ков.

    После то­го как зна­чи­тельная часть ча­удо­ров пе­ре­се­ли­лась на ту сто­ро­ну мо­ря в Но­гай­ские сте­пи, под Крас­но­водс­ком выс­во­бо­ди­лись паст­би­ща и во­до­пои, и те­перь пле­мя гок­ле­нов высп­ра­ши­ва­ло раз­ре­ше­ние от­ко­че­вать в рус­ские вла­де­ния. Заб­лу­див­ший­ся в сте­пи урус при­шёл­ся очень кста­ти, что­бы до­ка­зать свою ло­яльность бе­ло­му ца­рю.

    Расчёт оп­рав­дал­ся пол­ностью. Это в чи­нов­ном Пе­тер­бур­ге, что­бы по­лу­чить пра­во на пе­ре­се­ле­ние, тре­бу­ет­ся тьма сог­ла­со­ва­ний и ре­зо­лю­ций. В Тур­кес­та­не пе­ре­се­ле­ние на­ро­дов осу­ществ­ля­ет­ся во­лей ко­ман­ди­ра от­дельно­го от­ря­да. Пер­вая оба гок­ле­нов от­ко­че­ва­ла к Крас­но­водс­ку, имея при се­бе про­пуск­ной лист, вы­дан­ный рус­ским май­ором Бек­мур­зой Ку­ба­ти­евым.

    Самого Ни­ки­ту Бек­мур­за высп­ра­ши­вал до­тош­но: кто та­ков, от­ку­да, как по­пал в Тур­кес­тан. Приш­лось врать. Ни­ки­та ска­зал­ся ка­за­ком из пог­ра­нич­ной стра­жи Ус­тюр­та. Сна­ча­ла хо­тел ска­зать, что из ох­ра­ны Крас­но­водс­ко­го ла­ге­ря, но вов­ре­мя со­об­ра­зил, что ког­да они по­па­дут ту­да, враньё не­мед­лен­но вскро­ет­ся.

    Сошло, хо­тя и де­сант­ные бо­тин­ки, и ка­муф­ляж­ная фор­ма сла­бо на­по­ми­на­ли одеж­ду, обыч­ную для ка­за­ков в де­вят­над­ца­том ве­ке. Но май­ора Ку­ба­ти­ева больше ин­те­ре­со­ва­ли дру­гие ве­щи: до­ро­ги к Ас­ха­бадс­ко­му оази­су, ис­точ­ни­ки во­ды, чис­лен­ность про­тив­ни­ка, во­ору­же­ние. Ни­ки­та сто раз пох­ва­лил се­бя за пре­дус­мот­ри­тельное чте­ние кни­жек по ис­то­рии и эт­ног­ра­фии. Он рас­ска­зал о кре­пос­ти Ге­ок-Те­пе, счи­та­ющей­ся неп­рис­туп­ной, о том, что про­тив­ник ор­га­ни­зо­ван и хо­ро­шо во­ору­жён. Не то са­ми анг­ли­ча­не про­да­ли те­кин­цам на­рез­ные вин­тов­ки и но­вей­шие чу­гун­ные ору­дия, не то те­кин­цы ку­пи­ли всё это у пуш­ту­нов, с ко­то­ры­ми Анг­лия не­удач­но пы­та­лась во­евать. Вос­ток - де­ло тон­кое, и прав­да хо­дит здесь столь же из­ви­лис­ты­ми пу­тя­ми, что и ложь.

    Бекмурза выс­лу­шал Ни­ки­ту, кив­нул:

    - Разберёмся с анг­лий­ски­ми пуш­ка­ми.

    Никита про­мол­чал. А что де­лать, не го­во­рить же май­ору, ве­ду­ще­му приг­ра­нич­ную раз­вед­ку: «Ва­ше бла­го­ро­дие, пе­ре­дай­те его пре­вос­хо­ди­тельству ге­не­ра­лу Ло­ма­ки­ну, что­бы он не взду­мал со­ваться к Ге­ок-Те­пе. Не по се­бе де­ре­во ло­мит, только лю­дей по­гу­бит зря. Пусть обож­дёт кон­ца Бал­канс­кой вой­ны, а там уже ге­не­рал Ско­бе­лев штур­мом возьмёт Ге­ок-Те­пе и зас­та­вит те­кин­цев при­сяг­нуть на вер­ность Рос­сии. Вам все­го-то нуж­но по­дож­дать че­ты­ре го­да и пуб­лич­но приз­наться в нес­по­соб­нос­ти ко­ман­до­вать вой­ска­ми». Вряд ли ге­не­рал Ло­ма­кин бла­госк­лон­но от­не­сёт­ся к по­доб­но­му пред­ло­же­нию.

    Муза ис­то­рии во все ве­ка стра­да­ла скле­ро­зом. Че­ты­ре го­да для неё нич­то и судьба сколь угод­но большо­го от­ря­да ей без­раз­лич­на. Глав­ное - чем де­ло кон­чи­лось, на чём серд­це ус­по­ко­илось. За­бы­ва­ют­ся по­гиб­шие и вы­жив­шие, по­бе­ди­те­ли и по­беж­дён­ные, пом­нят­ся лишь пол­ко­вод­цы. Очень уте­ши­тельная по­зи­ция, жаль, что она сла­бо уте­ша­ет, ког­да идёшь по выж­жен­ной сте­пи ря­дом с ещё жи­вы­ми ге­ро­ями скле­ро­тич­ной бо­ги­ни. По­ку­да они жи­вы, им нет де­ла, что бу­дут за­бы­ты все, и да­же брон­зо­вая над­пись на ство­ле тро­фей­но­го ору­дия, по­вест­ву­ющая о ге­рой­ст­вах май­ора Бек­мур­зы Ку­ба­ти­ева в сра­же­нии под Ге­ок-Те­пе, не га­ран­ти­ру­ет па­мя­ти по­том­ков.

    Через два дня рус­ский от­ряд ухо­дил в сто­ро­ну Крас­но­водс­ка. Ко­чев­ни­ки, ко­то­рых сдер­жи­ва­ли ста­да, ос­та­ва­лись око­ло бир­ке­та. Но те­перь од­ни зна­ли, что гок­ле­ны - мир­ный на­род, дру­гие - что им отк­ры­та до­ро­га в рус­ские вла­де­ния.

    Никита ухо­дил вмес­те с рус­ски­ми. Он чувст­во­вал се­бя уже поч­ти до­ма. В Крас­но­водс­ке ос­та­лось по­пасть на па­ро­ход до Аст­ра­ха­ни, а там - хоть пеш­ком - доб­раться в тор­го­вое се­ло Ефим­ко­во.

    На про­ща­ние за­шёл в юр­ту к ста­ро­му Кур­бан­дур­ды, кла­нял­ся, при­жи­мая ру­ки к гру­ди, го­во­рил: «Рах­мат». С Ка­рад­жей об­нял­ся, по­том снял с шеи крест и от­дал мо­ло­до­му пас­ту­ху. Ка­рад­жа сна­ча­ла не по­нял, по­том за­улы­бал­ся: «До­ган!» - и, сняв кос­ма­тый ба­ра­ний тел­пек, на­дел его Ни­ки­те.

    - Доган, - пов­то­рил Никита. - Брат.

    

* * *

    

    Не сбы­лись на­деж­ды, что сын ро­дит­ся, и в семье всё ста­нет, как сле­ду­ет быть. Ещё ху­же ста­ло. Се­рё­жа хо­дил не­до­вольный, дул­ся, что мышь на кру­пу, жа­ло­вал­ся на от­сутст­вие вни­ма­ния и за­бо­ты. К сы­ну не под­хо­дил, не то бо­ял­ся, не то рев­но­вал, что Мит­рош­ка Шур­ки­но вни­ма­ние отв­ле­ка­ет. Не брал его на ру­ки, да­же ког­да Мит­рош­ка при­ни­жал­ся пла­кать, только кри­чал не­до­вольно:

    - Сделай что-ни­будь на­ко­нец! Пусть он за­мол­чит!

    - Ты бы с ним поговорил, - не вы­дер­жи­ва­ла Шура. - Чать твой сын, не куп­лен­ный.

    - Чего с ним го­во­рить? Всё рав­но он ни хре­на не по­ни­ма­ет.

    Патронажная сест­ра, на­ве­щав­шая мо­ло­дую ма­му, ус­по­ка­ива­ла:

    - С муж­чи­на­ми это час­то бы­ва­ет. По­ка ре­бё­нок го­во­рить не нач­нёт, они его не восп­ри­ни­ма­ют.

    Значит, на­до ждать ещё. Быть тер­пе­ли­вой, лас­ко­вой, за­бот­ли­вой. Хо­ро­шо хоть по но­чам Се­рё­жа пе­рес­тал прис­та­вать. И нельзя сра­зу пос­ле ро­дов с му­жем жить, и не нра­вит­ся ему, что от Шур­ки мо­ло­ком пах­нет. Сер­гей да­же ска­зал раз, что Шу­ра те­перь не жен­щи­на, а ко­за.

    Потом кон­чи­лись деньги. Ма­ленький ре­бё­нок тре­бу­ет мно­го: кре­мы, сос­ки, иг­руш­ки, рас­па­шон­ки… Од­ни пам­пер­сы сколько сто­ят, а ведь это не под­гуз­ник, ко­то­рый пос­ти­рал - и сно­ва ис­пользуй, пам­перс - шту­ка од­но­ра­зо­вая. Се­рё­жу то­же на­до кор­мить, а по­со­бие на ре­бён­ка - не деньги, а слё­зы. Приш­лось на­чи­нать труд­ный раз­го­вор с му­жем.

    - Откуда я те­бе де­нег возьму? - зак­ри­чал Серёжа. - Ро­жу, что ли? Го­ло­вой ду­мать на­до бы­ло, преж­де чем де­тей за­во­дить!

    Серёжа ушёл, хлоп­нув дверью, и вер­нул­ся лишь ут­ром, хо­тя ан­самбль в этот день в клу­бе не иг­рал.

    - Ты где был? - спро­си­ла Шу­ра.

    Сергей усел­ся на край кровати, - Шу­ра так и не смог­ла оту­чить его от этой сквер­ной привычки, - по­тёр ли­цо ла­донью и про­из­нёс:

    - Что-то у нас с то­бой в жиз­ни не срас­та­ет­ся.

    - Ты где был-то? - пов­то­ри­ла Шу­ра.

    - А вот это, - Сер­гей рез­ко вскочил, - не твоё де­ло! Я же го­во­рю, рас­хо­диться нам на­до.

    - Куда расходиться? - ту­по пе­респ­ро­си­ла Шур­ка.

    - Не ку­да, а как! Мол­ча. Са­ма ви­дишь, ха­рак­те­ра­ми мы не сош­лись, я че­ло­век твор­чес­кий, а ты как бы­ла де­рев­ней, так и ос­та­лась. Го­во­рить с то­бой не о чем, у те­бя только ре­бё­нок на уме, о му­же ты не за­бо­тишься, в пос­те­ли - слов­но ля­гуш­ка хо­лод­ная… так че­го ра­ди нам с то­бой жить? В об­щем, так, я на­шёл се­бе дру­гую жен­щи­ну, а с то­бой по­даю на раз­вод.

    - Какой развод? - Шур­ка ни­как не мог­ла по­нять, что ей говорят. - Нас же в церк­ви вен­ча­ли.

    - А раз­ве­дут в заг­се. Загс сей­час глав­нее, без не­го цер­ков­ный брак си­лы не име­ет.

    - Что гос­подь со­еди­нил, то лю­ди не раз­во­дят. Что ты го­во­ришь, Се­рё­жа, это же грех ка­кой!

    - Ну, грех. Все греш­ны, один бог без гре­ха. Что же мне пос­ле это­го с то­бой всю жизнь му­до­хаться? По­ка­юсь, от­мо­лю - гос­подь прос­тит.

    - Блуд - грех смерт­ный, его не от­мо­лишь.

    - Это с то­бой тра­хаться - блуд смертный! - зак­ри­чал Серёжа. - Ты ещё ме­ня учить бу­дешь, ду­ра фри­гид­ная! В об­щем, так: квар­ти­ра оформ­ле­на на ме­ня, ты здесь и вов­се не про­пи­са­на, так что со­би­рай ма­нат­ки и про­ва­ли­вай в свою де­рев­ню. Му­зы­кальный центр у ме­ня куп­лен до свадьбы, те­ле­ви­зор мои родст­вен­ни­ки по­да­ри­ли, так что сов­мест­но на­жи­то­го у нас только детс­кие ве­щи. По­том оце­ним, сколько это мо­жет сто­ить, и свою до­лю я те­бе за пол­це­ны ус­туп­лю.

    - Серёжа, опом­нись! У нас же Мит­рош­ка!

    - Вот и це­луй­ся со сво­им Мит­рош­кой, а ме­ня - уволь.

    - Подумай хо­ро­шенько, Се­рё­жа. Та жен­щи­на те­бе ник­то, а мы вен­ча­ны.

    - Повенчаюсь и с этой.

    - Да кто ж те­бя по­вен­ча­ет при жи­вой же­не?

    - Повенчают, ку­да они де­нут­ся. Тут от­ка­жут - в Моск­ву по­еду, там по­пы пок­ла­дис­тые. Зап­ла­чу по­больше - и по­вен­ча­ют.

    - А бог? Его не об­ма­нешь. Вот он, смот­рит. Сам же не ве­лел на бож­ни­цу за­на­вес­ки ве­шать.

    - Ты ме­ня ещё бу­дешь пра­вос­ла­вию учить? Ду­ра! Луч­ше по­пы­тай­ся по­нять: ав­то­бус на Ефим­ки в полт­ретьего ухо­дит. Опоз­да­ешь - бу­дешь на ав­то­вок­за­ле но­че­вать.

    Митрошка прос­нул­ся и зах­ны­кал. Шу­ра по­дош­ла к сы­ну, пе­ре­пе­ле­на­ла. Гу­бы са­ми ши­ка­ли ус­по­ка­ива­юще:

    Шу- шу-шу… шу-шу-шу…

    Я Мит­рош­ку уку­шу…

    Надо бы по­кор­мить сы­на, но смер­тельно стыд­но об­на­жать грудь при Се­рё­же. Луч­ше уж на ав­то­вок­за­ле, там лю­ди чу­жие, им де­ла нет.

    На ав­то­бус Шу­ра пос­пе­ла с за­па­сом. А че­го, спра­ши­ва­ет­ся, не пос­петь? В чём бы­ла, в том и уш­ла. Заб­ра­ла Мит­рош­ку, а всё ос­тальное бро­си­ла. Пусть дру­гая жен­щи­на Шур­ки­ны лиф­чи­ки при­ме­ря­ет.

    Мать бы­ла до­ма и, уви­дав Шур­ку, по­на­ча­лу об­ра­до­ва­лась.

    - В гос­ти при­еха­ла? Вот мо­ло­дец! Да­вай сю­да Мит­рош­ку… А Сер­гей где?

    Шура без сил опус­ти­лась на лав­ку, ед­ва не вы­ро­нив спя­ще­го сы­на, и про­из­нес­ла чу­жим, ут­роб­ным го­ло­сом:

    - Выгнал он ме­ня.

    - Чево?… - Фек­тя так и зас­ты­ла с ра­зи­ну­тым ртом. По­том вгля­де­лась в по­мерт­ве­лое Шур­ки­но ли­цо, заб­ра­ла из рас­слаб­лен­ных рук за­вёр­ну­то­го в оде­яльце вну­ка, ре­ши­тельно пот­ре­бо­ва­ла:

    - Ну-ка рас­ска­зы­вай, че­го ты там нат­во­ри­ла?

    - Свят крест, ни­чем пе­ред ним не ви­но­ва­тая. Это он по­лю­бов­ни­цу за­вёл, а те­перь же­ниться на ней хо­чет. А мне ска­зал: уби­рай­ся, а то на ав­то­бус не пос­пе­ешь, бу­дешь на вок­за­ле но­че­вать с пьяны­ми бом­жа­ми.

    - Какое же­ниться, что ты бре­дишь?! Охо­ло­ни, да рас­ска­жи по по­ряд­ку, что у вас стряс­лось…

    Но Шур­ку бы­ло не ос­та­но­вить. По­нес­лись го­ря­чеч­ные, бре­до­вые ре­чи, в ко­то­рых раз за ра­зом по­мя­лось: «Кто же я те­перь бу­ду?… раз­ве­дён­ка… му­жем выг­нан­ная на вок­зал, ху­же шлю­хи… Жа­ле­ла, ухи­чи­ва­ла, кор­ми­ла, а он ла­худ­ру на­шёл, от жи­вой же­ны же­ниться хо­чет, на вок­зал выг­нал…»

    - Замолчи, слышь! - вспо­лош­но крик­ну­ла Фектя. - Смот­ри, Мит­рош­ка прос­нул­ся, а ты его пу­га­ешь. Пе­рес­тань биться, а то у те­бя мо­ло­ко пе­ре­го­рит! Жи­во ди­тя бе­ри, он у те­бя всю боль от­со­сёт, вмес­тях вам и по­лег­ча­ет.

    - Митрошка-а… - тя­ну­ла Шурка. - Те­бя же отец род­ной на вок­зал вы­ки­нул… Си­ро­та, бе­зот­цов­щи­на…

    - Скажешь тоже! - Фек­тя ре­ши­тельно ве­ла свою линию. - Да у нас пол­ный дом му­жи­ков, без мужс­кой ру­ки мальца не ос­та­вим. А из тво­его - ка­кой отец? Нас­то­ящий му­жик на Мит­рош­ку наг­ля­деться бы не мог, а этот сам се­бе жо­пы под­те­реть не уме­ет, а ту­да же, в муж­чи­ны на­мы­лил­ся! Нап­люй на не­го и по­за­будь.

    Пробило-таки го­ряч­ку. Шур­ка под­ня­ла го­ло­ву и с удив­ле­ни­ем гля­ну­ла на мать, от ко­то­рой преж­де та­ких вы­ра­же­ний не слы­хи­ва­ла. Пользу­ясь мгно­ве­ни­ем, Фек­тя су­ну­ла до­че­ри мла­ден­ца, ко­то­рый дав­но уже крях­тел, на­по­ми­ная о се­бе.

    - Смотри, как из­го­ло­дал­ся! Так в титьку и впил­ся. Ты вот о нём ду­май, а Се­рёж­ка, пар­ши­вец, за свои де­ла ещё от­ве­тит. Бог всё ви­дит, уж он-то зна­ет, чей грех, ко­го на­ка­зать на­до, ко­го по­ми­ло­вать.

    - А лю­ди что ска­жут?

    - Что лю­ди?… Тут не то что в Ефим­ко­ве, на­род ко все­му при­выч­ный, схо­дят­ся, раз­во­дят­ся, ве­ру Хрис­то­ву по­за­бы­ли. Ты, не­бось, не пом­нишь, как нас тут об­во­ро­ва­ли, все ико­ны выг­реб­ли… Ико­ны во­ру­ют, во до че­го из­ве­ри­лись.

    - Помню.

    - Вот и Се­рё­жа твой та­кой же. На сло­вах ве­рит, а в де­лах - се­рит.

    Митрошка на­ел­ся и те­перь ле­жал по­пе­рёк лав­ки, пус­кая но­сом мо­лоч­ные пу­зы­ри. На­вер­ное, и впрямь, при­со­сав­шись к ма­те­ри­ной гру­ди, он раз­бил тис­ки, сжи­мав­шие серд­це, по­то­му что, по­кор­мив сы­на, Шур­ка су­ме­ла зап­ла­кать. Сле­дом за­ре­ве­ла и Фек­тя. Так их и наш­ли Пла­тон и Колька, хо­див­шие в со­сед­нюю де­рев­ню кра­сить дач­ни­кам же­лез­ную кры­шу.

    Платон то­же не вдруг по­нял, что про­изош­ло. Не ве­рил, что мож­но вот так взять и по­хе­рить семью. Ис­кал Шур­ки­ной ви­ны, а не най­дя, вы­шел во двор и на­чал зап­ря­гать Сказ­ку, со­би­ра­ясь на ночь гля­дя ехать в го­род.

    - Паля, ты куда? - за­вол­но­ва­лась Фектя. - Не на­до ехать, слышь?

    Платон ос­та­но­вил­ся, раз­би­рая вож­жи, по­том нег­ром­ко ска­зал:

    - Надо. По­го­во­рить с ним хо­чу как муж­чи­на с муж­чи­ной. Мо­жет, Шур­ка в чём и про­ви­ни­лась, но нельзя же так-то, же­ну с ре­бён­ком вы­го­нять. Что же у не­го - серд­ца нет? То­же ведь кре­щё­ная ду­ша, дол­жен по­нять.

    В го­род Пла­тон при­ехал, ког­да на ули­це уже стем­не­ло. По до­ро­го ус­по­ко­ил­ся, уве­рил се­бя, что слу­чи­лось ка­кое-то не­до­ра­зу­ме­ние, и дос­та­точ­но бу­дет по­бе­се­до­вать с Сер­ге­ем по ду­шам, что­бы всё разъясни­лось.

    Лошадь при­вя­зал к ог­рад­ке га­зо­на. Под­нял взгляд, отыс­ки­вая на третьем эта­же ок­но Шур­ки­ной квар­ти­ры. Вот оно, светит, - и всё нор­мально и спо­кой­но… и ка­ких ужа­сов Шур­ке нап­ри­ду­мы­ва­лось?

    Потом на фо­не ок­на мелькнул си­лу­эт: нез­на­ко­мая жен­щи­на за­дёр­ги­ва­ла што­ры. За­тем и свет при­ту­ши­ли, ос­та­вив один только ноч­ник.

    Мгновенно оз­ве­рев, Пла­тон ки­нул­ся к па­рад­ной. Дверь ока­за­лась за­пер­та, на той не­де­ле на лест­ни­це ус­та­но­ви­ли до­мо­фон. Не об­ра­тив вни­ма­ния на пульт до­мо­фо­на, Пла­тон рва­нул руч­ку - раз и ещё!… - бес­по­лез­но… стальная дверь, рас­счи­тан­ная как раз на та­кие рыв­ки, и не ду­ма­ла под­да­ваться. Пла­тон вер­нул­ся к ло­ша­ди, по­рыл­ся в те­ле­ге - вот ведь невезенье! - и то­пор до­ма ос­та­вил…

    По счастью, в кон­це до­ма по­ка­зал­ся кто-то из при­позд­нив­ших­ся жильцов. Пла­тон по­дож­дал ми­ну­ту, поз­до­ро­вал­ся и бесп­ре­пятст­вен­но про­ник на лест­ни­цу. Ду­хом взле­тел на тре­тий этаж, вда­вил кноп­ку звон­ка, вто­рой и тре­тий раз. За дверью бы­ло ти­хо, но ведь он ви­дел свет и чу­жую дев­ку в Шу­ри­ной спальне… Пла­тон раз­вер­нул­ся и са­да­нул но­гой по две­ри. Тя­жё­лый яло­вый са­пог, куп­лен­ный в по­за­том ве­ке, впе­ча­тал­ся в за­мок. Пла­тон ожи­дал, что за­мок бу­дет вы­бит, а мо­жет быть, и дверь по­вис­нет на од­ной пет­ле, но удар вы­нес ра­зом всю двер­ную ко­роб­ку. Ско­ло­чен­ная из мел­ких ка­ла­ба­шек, она рас­сы­па­лась от пер­во­го же толч­ка. В три ша­га Пла­тон вор­вал­ся в ком­на­ту. Луч­ше бы он это­го не де­лал! Се­рё­жа со сво­ей пас­си­ей ле­жа­ли в пос­те­ли в са­мом отк­ро­вен­ном ви­де, при све­те ноч­ни­ка и без оде­яла. Звон­ки не отв­лек­ли па­роч­ку от при­ят­но­го за­ня­тия, нап­ро­тив, до­ба­ви­ли страс­ти. Долж­но быть, обо­им предс­тав­ля­лось, что это Шур­ка по­би­той со­ба­чон­кой ску­лит под дверьми. А вот треск де­ре­ва зас­та­вил Се­рё­жу подс­ко­чить в ис­пу­ге.

    - Кто?!

    Девица взвизг­ну­ла.

    Платон ух­ва­тил Сер­гея за во­ло­сы, сдёр­нул с лю­бов­ни­цы и уда­ром ку­ла­ка отп­ра­вил в угол, где сто­яла опус­тев­шая Мит­рош­ки­на кро­ват­ка. Тон­кие план­ки хруст­ну­ли, кро­ват­ка, не рас­счи­тан­ная на по­доб­но­го мла­ден­ца, нак­ре­ни­лась.

    Следом Пла­тон ух­ва­тил за во­ло­сы де­ви­цу. Та уже не виз­жа­ла, только смот­ре­ла на Пла­то­нов ку­лак, слов­но ку­ри­ца на за­не­сён­ный то­пор. Бить Пла­тон не стал, прос­то вы­во­лок раз­луч­ни­цу в ко­ри­дор и толч­ком отп­ра­вил на лест­ни­цу.

    - Вон от­сю­да, шлёнд­ра!

    - Одеться… - писк­ну­ла та.

    - Так до­бе­жишь! Преж­де ва­шу сест­ру за та­кие де­ла кну­том го­лы­ми по де­рев­не го­ня­ли!

    Развернулся, шаг­нул в ком­на­ту, где Се­рё­жа ни­как не мог выс­во­бо­диться из об­лом­ков кро­ват­ки.

    - Я в суд подам! - крик­нул Серёжа. - Вы у ме­ня в тюрьму ся­де­те за са­мо­уп­равст­во!

    - Только поп­ро­буй! Я бу­ду в тюрьме си­деть, а ты в мо­ги­ле ле­жать. Ты что выт­во­ря­ешь, скот? Же­ну с сы­ном выг­нал, шлю­ху в дом при­вёл…

    - Вы не сме­ете так го­во­рить! Я на ней же­ниться со­би­ра­юсь, а с ва­шей до­черью - развожусь! - Сер­гей на­ко­нец выб­рал­ся из раз­ва­лин и быст­ренько при­нял бо­евую стой­ку. Впро­чем, го­лый вид и раз­би­тая мор­да ав­то­ри­тет­нос­ти ему не при­бав­ля­ли.

    - А ты ме­ня спро­сил?

    - Нет и не собираюсь! - ок­ры­сил­ся Сер­гей и по­пы­тал­ся ляг­нуть Пла­то­на, как учи­ли на сек­ции вос­точ­ных еди­но­борств. Пла­тон та­ких тон­кос­тей не знал, хо­тя в юнос­ти драл­ся час­тенько и по­рой жес­то­ко. Сей­час, по­ку­да Се­рё­жа раз­во­ра­чи­вал­ся на мес­те и си­лил­ся зад­рать но­гу на долж­ную вы­со­ту, Пла­тон поп­рос­ту са­да­нул са­по­гом по дру­гой но­ге, и Се­рё­жа с воп­лем по­ле­тел на пол.

    - Запомни, мразь, мне до все­го де­ло есть, а уж за свою дочь я те­бе баш­ку отор­ву. Ты сна­ча­ла деньги вер­ни за квар­ти­ру, а по­том рас­суж­дай, кто здесь жить бу­дет.

    - А у вас до­ку­мен­ты есть? - Сер­гей по­ни­мал, что взбе­шён­но­му тес­тю не сто­ит это­го го­во­рить, но удер­жаться не сумел. - Тут всё на ме­ня за­пи­са­но, ва­ша суч­ка тут из ми­лос­ти жи­ла.

    Документов у Пла­то­на и впрямь не бы­ло ни­ка­ких. Квар­ти­ру по­ку­па­ли, вы­нул из-за па­зу­хи деньги - и от­дал. И по­дар­ки то­же - хо­ди­ли с Фек­тей и Шу­рой по ма­га­зи­ну, вы­би­ра­ли. По­том, ра­ди эко­но­мии, вез­ли ме­бель на сво­ей ло­ша­ди. Ка­кие тут мо­гут быть документы? - че­ки и то не сох­ра­ни­лись. И от этой Сер­ге­евой пра­во­ты ста­ло вдвой­не обид­но.

    - Из ми­лос­ти?… - прох­ри­пел Платон. - А это вам кто покупал? - тя­жё­лый каб­лук вру­бил­ся в двер­цы шка­фа-ку­пе. С дре­без­гом по­сы­па­лись ос­кол­ки зеркала. - Мо­жет, ты это купил? - те­ле­ви­зор, по­да­рен­ный в склад­чи­ну дво­юрод­ной ло­пас­товс­кой род­нёй, вы­шиб ра­му и рух­нул на тро­ту­ар с вы­со­ты третьего эта­жа.

    Серёжа, за­быв про ушиб­лен­ную но­гу, с виз­гом ки­нул­ся на обид­чи­ка, но чёр­ный Пла­то­нов ку­лак вновь отп­ра­вил его в раз­ва­ли­ны кро­ват­ки.

    - А это на ка­кие ши­ши куплено? - му­зы­кальный центр, и впрямь при­об­ре­тён­ный Сер­ге­ем за свои кров­ные, отп­ра­вил­ся сле­дом за те­ле­ви­зо­ром.

    Платон шаг­нул в кух­ню, по­ва­лил хо­ло­дильник, гваз­да­нул са­по­гом по кон­ден­са­тор­ной ре­шёт­ке. Гром­ко за­ши­пел уте­ка­ющий фре­он. Пла­тон рва­нул дверь ван­ной и уви­дал дро­жа­щую го­лую де­ви­цу.

    - Ты что здесь де­ла­ешь?!

    - Одеться… - вновь писк­ну­ла та, прик­ры­ва­ясь по­ло­тен­чи­ком.

    - Иди, одевайся, - ус­та­ло ска­зал Платон. - Но уч­ти, ещё раз мне по­па­дёшься, осо­бен­но в та­ком ви­де, щель ши­ре во­рот пор­ву.

    Он ог­ля­дел разг­ром­лен­ную квар­ти­ру. В при­хо­жей ос­та­ва­лась ко­ляс­ка, ко­то­рую они все­го не­де­ля, как по­да­ри­ли Мит­рош­ке. Пла­тон от­ки­нул в сто­ро­ну вы­ло­ман­ную дверь, дву­мя ру­ка­ми под­нял ко­ляс­ку и вы­шел из по­ме­ще­ния, ко­то­рое ещё ут­ром Шур­ка счи­та­ла сво­им до­мом.

    На ули­це бы­ло ти­хо, во всех че­ты­рёх эта­жах го­рел единст­вен­ный ого­нёк - в ок­не с вы­шиб­лен­ной ра­мой. Но за тём­ны­ми стёк­ла­ми чу­жих квар­тир уга­ды­ва­лись те­ни лю­дей, жду­щих окон­ча­ния скан­да­ла.

    Платон уло­жил ко­ляс­ку в те­ле­гу, от­вя­зал Сказ­ку и по­ехал прочь. По до­ро­ге ему встре­ти­лась ми­ли­цей­ская ма­ши­на со вклю­чён­ной си­ре­ной, но Пла­тон ни­как не со­от­нёс её по­яв­ле­ние с не­дав­ни­ми со­бы­ти­ями.

    

* * *

    

    Жизнь у Ни­ко­лая Са­вос­ти­на не за­да­лась с са­мо­го на­ча­ла. Ма­ло то­го что ро­дил­ся в де­рев­не, так ещё и в ста­ро­ре­жим­ной семье. В де­рев­не ни на дис­ко­те­ку схо­дить, ни в ка­феш­ке с друзьями по­бал­деть. Тос­ка смерт­ная. Отец только свою ра­бо­ту зна­ет, весь в на­во­зе, мать и вов­се не­яс­но где жи­вёт, тут или в по­за­том ве­ке. Ра­бо­та­ют да деньги ко­пят, а ку­да? Ком­па не по­ку­па­ют, да­же те­ле­ви­зо­ра нет. Мо­то­цикл у от­ца про­сил… как же, хре­на те­бе, а не мо­то­цикл - ве­лик по­дер­жан­ный ку­пи­ли. До де­ся­то­го клас­са приш­лось в Ни­ки­ти­ных об­нос­ках хо­дить, хо­ро­шо хоть по­том пе­ре­рос бра­та, так и тут отец не утер­пел ска­зать, что, мол, ве­ли­ка Фе­ду­ра, да ду­ра. Как же, вы­рас­ти пос­мел, в рас­ход от­ца ввёл. Жмо­ты…

    Как- то в бла­го­душ­ную ми­ну­ту отец объяснил, что деньги ко­пит на чёр­ный день, на тот слу­чай, еже­ли Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не за­хо­чет больше дер­жать их здесь и отп­ра­вит об­рат­но в де­вят­над­ца­тый век. Это дя­дя Сла­ва их отп­ра­вит? Три ха-ха! Да он сам бо­ит­ся, как бы они из де­рев­ни не уеха­ли. Че­го он тут один де­лать-то бу­дет? И да­же ес­ли дя­дя Сла­ва пом­рёт, с че­го нам ку­да-то про­ва­ли­ваться? Бу­дем се­бе жить, как жи­ли. Глав­ное, ви­на не пить, так это он по­ни­ма­ет, не ма­ленький. А от­ца пос­лу­шать, так и ку­рить нельзя, и сло­ва нор­мально­го ска­зать. Вон, Храб­ро­вы, обо­им ку­да как за семьде­сят, и отец их ува­жа­ет, а у них, не только у Пет­ра, но и у Ни­ны, что ни сло­во, то мат-пе­ре­мат. За­то у Ни­кол­ки чуть сос­кользнёт с язы­ка не то вы­ра­же­ние, отец ми­гом под­за­тыльни­ка от­ве­сит. А уж ког­да ба­тя­ня учу­ял, что та­ба­ком пах­нет, так ми­гом за вож­жи взял­ся. Да­же слу­шать не стал, что это, мол, большие мальчиш­ки ку­ри­ли, а он ря­дом си­дел и про­во­нял­ся. Так от­вал­ту­зил, до сих пор пом­нит­ся. А он, мо­жет, и без то­го не стал бы больше ку­рить. С деньга­ми сов­сем хре­но­во. В шко­ле пар­ни где ни есть, а баш­ли сби­ва­ют, а у ко­го пред­ки пра­вильные, то­му прос­то на кар­ман­ные рас­хо­ды да­ют. Только он опять как не че­ло­век. Пос­лед­нее вре­мя отец, прав­да, стал да­вать деньги, но только за ра­бо­ту. День на се­но­ко­се про­ко­ря­чишься, он те­бе чи­рик отс­лю­нит. Бат­ра­кам, и то больше пла­тят. И во­об­ще, за­ра­ба­ты­вать на­до не се­но­ко­сом, а биз­не­сом. Ка­за­лось бы, ту­ман­ная до­ро­га та­кие воз­мож­нос­ти отк­ры­ва­ет, но с этим у стар­ших стро­го: ту­да ни­че­го дельно­го во­зить нельзя, и от­ту­да ни­че­го тол­ко­во­го - то­же. Только се­но, оно вез­де оди­на­ко­вое. А на се­не мно­го не вы­ко­ло­тишь.

    Ведь, ка­за­лось бы, зо­ло­тое дно, тор­го­вать не се­ном, а ча­са­ми, фо­на­ри­ка­ми и про­чей ме­лочью, ко­то­рая здесь сто­ит ко­пей­ки, а там - ни за ка­кие мил­ли­оны… Ко­неч­но, детс­кие меч­ты: мол, ве­ди­те ме­ня к царю! - это глу­пость, но ес­ли с умом, то и бе­зо вся­ко­го ца­ря мож­но хо­ро­шие баб­ки сру­бать. А от­ту­да вез­ти зо­ло­то, се­реб­ро - они там де­шё­вые, ди­ка­ри жи­вут, од­но сло­во. Ещё с ди­ка­ря­ми бу­са­ми хо­ро­шо тор­го­вать: ка­кой-ни­будь гра­фи­не втю­хать ко­леч­ко из бе­рил­ли­евой брон­зы с фи­ани­том, а в об­мен по­лу­чить нас­то­ящие брил­ли­ан­ты.

    Хотя, ес­ли по прав­де, гра­фи­ни, об­ве­шан­ные, слов­но но­во­год­няя ёл­ка, брил­ли­ан­та­ми, раз­гу­ли­ва­ют только в кни­гах, а по жиз­ни ни­ка­ких гра­финь Колька в по­зап­рош­лом ве­ке не ви­дал.

    В кон­це кон­цов ока­за­лось, что де­лать на­до на­обо­рот, тог­да по­лу­чит­ся чест­но и при­быльно.

    Как- то ещё в шко­ле на ка­ни­ку­лах дя­дя Сла­ва взял его в Пе­тер­бург. Колька уже дав­но ту­да не рвал­ся, зная, что опять нач­нёт­ся при­ну­ди­тельное корм­ле­ние культу­рой, бег с пре­пятст­ви­ями по те­ат­рам и му­зе­ям. Эр­ми­та­жа он, что ли, не ви­дал? Да он его ещё в пя­том клас­се весь обо­шёл. За­пом­ни­лись, прав­да, только ча­сы с пав­ли­ном и скрю­чен­ный мальчик… или скор­чен­ный - не суть… А в тот раз и вов­се отп­ра­ви­лись гу­лять по ули­цам, и по до­ро­ге Го­рис­лав Бо­ри­со­вич заб­рёл на Ли­тей­ном в ма­га­зин ста­рой кни­ги. И там, по­ку­да Го­рис­лав Бо­ри­со­вич рыл­ся на пол­ках, пе­рес­тав­ляя кни­ги, ко­то­рые хо­тел бы, но не мог ку­пить, Ни­кол­ка поб­ро­дил вдоль при­лав­ков и уви­дал на по­чёт­ном мес­те трё­па­ную по­жел­тев­шую кни­жи­цу, по­вест­ву­ющую о ге­рой­ст­вах мат­ро­са Кош­ки во вре­мя Крымс­кой кам­па­нии. Точ­но та­кую же кни­жи­цу ви­дел он не­дав­но на яр­мар­ке в уезд­ном го­ро­диш­ке и про­шёл ми­мо, но­са не пок­ри­вив. А тут, уви­дал це­ну и за го­ло­ву схва­тил­ся. Па­раш­ная кни­жи­ца, ко­то­рая у ко­ро­бей­ни­ка сто­ила пя­та­чок, в бу­ки­нис­те ока­за­лась оце­не­на в пол­то­ры ты­ся­чи руб­лей. Ког­да Ни­кол­ка спро­сил, от­че­го та­кая це­на, на не­го пос­мот­ре­ли как на дур­но­го и объясни­ли, что кни­га ред­кая, та­ких поч­ти не ос­та­лось, пос­кольку в преж­ние вре­ме­на их не це­ни­ли и не бе­рег­ли.

    Во вре­мя сле­ду­ющей по­езд­ки в Ефим­ко­во все свои кар­ман­ные деньги Ни­кол­ка пот­ра­тил на кни­ги, В рай­цент­ре бу­ки­нис­ти­чес­ко­го ма­га­зи­на не бы­ло, так что сбы­вать то­вар Ни­ко­лай отп­ра­вил­ся в Моск­ву. До­го­во­рил­ся с дально­бой­щи­ка­ми, и те за сто руб­лей сог­ла­си­лись сво­зить его в Пер­воп­рес­тольную и об­рат­но, с ус­ло­ви­ем разв­ле­кать ночью шо­фё­ра раз­го­во­ра­ми, что­бы не зас­нул за ру­лём.

    В Моск­ве приш­лось по­бе­гать, преж­де чем отыс­кал­ся ма­га­зин, тор­гу­ющий ста­рин­ны­ми кни­га­ми, за­то там всё сло­жи­лось как нельзя луч­ше. Воз­ле при­ём­ки его встре­тил мо­ло­дой па­рень и по­ин­те­ре­со­вал­ся, ка­кие из­да­ния Ни­ко­лай при­нёс сда­вать.

    - А что? - не­до­вер­чи­во спро­сил Ни­ко­лай.

    - Так я, мо­жет, по­до­ро­же куп­лю.

    - У ме­ня кни­ги сов­сем ста­рые, с твёр­ды­ми зна­ка­ми ещё.

    - Мне как раз та­кие и на­до.

    Николка раск­рыл сум­ку, по­ка­зал книж­ки. Он был го­тов ус­лы­хать през­ри­тельные сло­ва и ху­лу на свой неп­ри­тя­за­тельный то­вар. На яр­мар­ке лю­бой по­ку­па­тель не пре­ми­нул бы это сде­лать. Чу­жой то­вар не из­ру­га­ешь, так и тор­го­ваться не из че­го бу­дет, Од­на­ко па­рень пе­реб­рал книж­ки и быст­ро наз­вал це­ну каж­дой. Це­ны неп­ло­хие, да­же лу­боч­ные кар­тин­ки шли у не­го по сто руб­лей за шту­ку, а ли­тог­ра­фи­ро­ван­ные порт­ре­ты ге­не­ра­лов в па­рад­ной фор­ме и при ор­де­нах, так и по пятьсот руб­лей, Деньги он пред­ла­гал с та­кой го­тов­ностью, что Ни­ки­та усом­нил­ся, нас­то­ящую ли це­ну наз­вал по­ку­па­тель.

    - Проверь, - пред­ло­жил парень. - Только не всё сра­зу вык­ла­ды­вай, а кни­ги две или три. Они те­бе столько же пред­ло­жат, ес­ли не меньше. А по­том на­лог с про­да­жи возьмут и но­мер пас­пор­та за­пи­шут, что­бы най­ти те­бя в слу­чае че­го.

    - Зачем им ме­ня искать? - воз­му­тил­ся Ни­ко­ла.

    - Мало ли за­чем? Я же не знаю, где ты эти кни­ги взял. Мне это знать и не обя­за­тельно, а они мо­гут по­ин­те­ре­со­ваться. Ока­жут­ся кни­ги кра­ден­ные у ка­ко­го-ни­будь биб­ли­офи­ла, что тог­да? Тут те­бя и нач­нут ис­кать.

    - Ничего они не кра­ден­ные!

    - Так я ви­жу. Биб­ли­отеч­ных штам­пов нет, экс­либ­ри­сов нет… mu­tum lib­rum. По­то­му и це­ну пред­ла­гаю нас­то­ящую. Бы­ли бы штам­пы, в де­сять раз це­на упа­ла бы. Да ты не стой, схо­ди, по­ин­те­ре­суй­ся, сколько те­бе в скуп­ке пред­ло­жат. А я те­бя тут по­дож­ду.

    Мажор не сов­рал, це­ны в скуп­ке ока­за­лись ни­чуть не больше, чем у не­го, а пас­порт дей­ст­ви­тельно нуж­но бы­ло предъявлять. Ни­кол­ка сов­рал, буд­то пас­порт за­был до­ма, и вы­шел на ули­цу, опа­са­ясь, что по­ку­па­тель тем вре­ме­нем уй­дёт. Од­на­ко па­рень ни­ку­да не дел­ся, они быст­ренько сго­во­ри­лись, и Ни­кол­ка про­дал всё при­ве­зён­ное за две­над­цать с по­ло­ви­ной ты­сяч. Деньги ма­жор от­дал тут же, отс­чи­тав от по­ря­доч­ной пач­ки. У са­мо­го Ни­кол­ки по­доб­ные сум­мы преж­де бы­ва­ли только в меч­тах.

    - И всё-таки, - спро­сил па­рень, упа­ко­вав по­куп­ки в по­ли­эти­ле­но­вые меш­ки и уло­жив в свою сумку, - где ты их взял?

    - Где взял, там больше нету, - ук­лон­чи­во от­ве­чал Ни­кол­ка.

    - Жаль. А то я бы ещё ку­пил.

    - Ну… - по­шёл Ни­ко­ла на попятный, - ес­ли хо­ро­шенько по­ис­кать, то, мо­жет, и най­дёт­ся.

    - Тогда да­вай так, - па­рень про­тя­нул визитку, - бу­дут ещё кни­ги на про­да­жу - зво­ни. А то ведь я не каж­дый день тут стою.

    На ви­зит­ке бы­ло на­пи­са­но: «Максим», - и сто­ял но­мер мо­бильно­го те­ле­фо­на. И больше - ни­че­го, то­же mu­tum lib­rum, что бы ни зна­чи­ли эти иност­ран­ные сло­ва.

    Максим вски­нул сум­ку на пле­чо и, слов­но невз­на­чай, до­ба­вил:

    - Кстати, ес­ли у баб­ки на чер­да­ке, где ты эти кни­ги на­шёл, ещё что-ни­будь оты­щет­ся: жур­на­лы, отк­рыт­ки до­ре­во­лю­ци­он­ные, ста­рые ико­ны, брон­за или, ска­жем, мо­нис­то, то ты ни­че­го не выб­ра­сы­вай. Ник­то не зна­ет, что в та­ких мес­тах хра­ниться мо­жет. Иной раз - су­щая фиг­ня, а иног­да ве­щи, ко­то­рые конк­рет­ных де­нег сто­ят.

    - Знаю, не дурак, - от­ве­тил Ни­ко­ла.

    С хо­ро­ши­ми деньга­ми и жить при­ят­нее. Ни­кол­ка при­ба­рах­лил­ся, ку­пил пле­ер и мо­бильник, па­ру раз вмес­те с дру­ги­ми па­ца­на­ми хо­дил в ноч­ной клуб «Па­ук», ра­бо­тав­ший в рай­цент­ре. На вся­кий слу­чай вы­би­рал те ве­че­ра, ког­да там не бы­ло Шур­ки­но­го Се­рё­жи. Ма­ло ли о чём Сер­гей с же­ной раз­го­ва­ри­ва­ет, за­ло­жит не по­ду­мав­ши, что тог­да? А во­об­ще, в клу­бе не слиш­ком пон­ра­ви­лось: все ве­се­лят­ся, один он трез­вый, как ду­рак. К то­му же деньги быст­ро кон­чи­лись. Вро­де бы сум­ма при­лич­ная, а глядь - и нет её.

    Труднее все­го приш­лось с ро­ди­те­ля­ми. Те сра­зу уг­ля­де­ли и об­нов­ки, и те­ле­фон с пле­ером. Приш­лось врать, буд­то за­ра­бо­тал деньги на школьной прак­ти­ке. Сош­ло… Мать, прав­да, при­ня­лась ну­деть, что не на де­ло он за­ра­бот­ки пот­ра­тил, но тут вдруг ба­тя­ня завс­ту­пал­ся: мол, сам за­ра­бо­тал, пусть и тра­тит, как хо­чет. На­до же, Колька и не ожи­дал та­ко­го.

    Вскоре отец вновь за­со­би­рал­ся в Ефим­ко­во. Ез­дил он ту­да ра­за че­ты­ре в год. Преж­де Ни­кол­ке эти по­езд­ки не нра­ви­лись, а те­перь сам нап­ра­ши­ваться стал. Свои кар­ман­ные деньги он поп­ро­сил в ста­рых мо­не­тах, на­ме­ре­ва­ясь ску­пить на яр­мар­ке весь бу­маж­ный хлам, что и сде­лал: и кар­ти­нок ку­пил, и кни­жек вся­ких, да­же цер­ков­но-сла­вянс­кую аз­бу­ку Гру­шевс­ко­го для уче­ни­ков на­чальных учи­лищ. За­шёл и в цер­ков­ную лав­ку, но та­мош­ние то­ва­ры ока­за­лись не по кар­ма­ну. Ико­ны-то нуж­ны ста­рые, а луч­ше и вов­се древ­ние, а то при­не­сёшь не­по­тем­не­лое новьё, по­ку­па­тель и не по­ве­рит, что они нас­то­ящие. Он же не зна­ет, что об­ра­за к не­му пря­ми­ком из по­зап­рош­ло­го ве­ка при­еха­ли.

    Одну ико­ну на про­бу Ни­кол­ка то­же до­был, при­чём са­мым прос­тым спо­со­бом. По­до­шёл к Чю­дою и поп­ро­сил:

    - Крёстный, ты бы мне по­да­рил один об­ра­зок, а то у те­бя их вон сколько, а у ме­ня сво­его нет.

    Вообще-то Чю­дой до­во­дил­ся крёст­ным только Шур­ке, но зва­ли его так все млад­шие Са­вос­ти­ны. А уж про­тив по­доб­ной просьбы Чю­дой ус­то­ять ни­как не мог. Снял с ки­ота Ни­ко­лу Чу­дот­вор­ца и под­нёс Кольке его не­бес­но­го пок­ро­ви­те­ля:

    - Молись на доб­рое здо­ровьице.

    С пол­ной сум­кой бу­ки­нис­ти­чес­ких сок­ро­вищ Ни­ко­ла по­явил­ся в Моск­ве и поз­во­нил по ука­зан­но­му те­ле­фо­ну. Те­перь это бы­ло нет­руд­но, свой мо­бильник ле­жал в кар­ма­не. Мак­сим Ни­кол­ку вспом­нил с хо­ду, и че­рез час они си­де­ли в ма­ленькой ка­феш­ке не­по­да­лё­ку от Па­ве­лец­ко­го вок­за­ла. С книж­ка­ми всё прош­ло глад­ко, хо­тя Мак­сим и за­ме­тил мно­гоз­на­чи­тельно: «Не сла­бый у те­бя на чер­да­ке сун­ду­чок нашёлся», - и дол­го смот­рел не­ко­то­рые стра­ни­цы на прос­вет, не то про­ве­ряя ка­чест­во бу­ма­ги, не то вы­ис­ки­вая вы­ве­ден­ные биб­ли­отеч­ные штам­пы. Ни­че­го не на­шёл, и деньги вып­ла­тил нор­мальные. А вот ико­ну ог­ля­дел со всех сто­рон, по­том ска­зал:

    - Это на­до по­ка­зы­вать спе­ци­алис­там. Или, ес­ли хо­чешь, я её за три ты­ся­чи возьму на свой страх и риск.

    - Не… - от­ка­зал­ся Ни­ко­ла, уже при­вык­ший счи­тать до­хо­ды не ты­ся­ча­ми, а де­сят­ка­ми тысяч. - Зо­ви сво­его спе­ци­алис­та.

    - Такого че­ло­ве­ка не по­зо­вёшь. На­до до­го­ва­ри­ваться, что­бы он нас при­нял. Да и то, ес­ли бы у те­бя де­ся­ток до­сок был - это дру­гое де­ло, а с од­ной ико­ной та­ко­го че­ло­ве­ка тре­во­жить…

    - Понадобится - най­дём и десяток, - оп­ро­мет­чи­во по­обе­щал Ни­кол­ка. Он вспом­нил ла­воч­ку, где ста­рик-бо­го­маз тор­го­вал ста­ры­ми об­ра­за­ми, и до­ба­вил: - По­на­до­бит­ся, ещё и ста­рее дос­ки най­ду. Тут всё за­ви­сит, ка­кая им це­на бу­дет.

    Максим поз­во­нил ка­ко­му-то Ни­ка­но­ру Пав­ло­ви­чу, дол­го и не­по­нят­но го­во­рил с ним, по­том объявил Ни­ко­ле, что их при­мут че­рез два ча­са. Отод­ви­нул ко­фей­ные ча­шеч­ки и пред­ло­жил, по­ка суд да де­ло, вы­пить по грам­му­леч­ке за гря­ду­щую уда­чу. Ни­ко­ла за бе­се­дой сле­дил вни­ма­тельно, но ни «фра­ера», ни «ло­ха», ни иных слов, по­ка­зы­ва­ющих, что его со­би­ра­ют­ся ду­рить, не ус­лы­хал. А по по­во­ду «грам­мульки» при­ме­нил вер­ный при­ём, от­ве­тил по-иност­ран­но­му:

    - Мне нельзя нис­колько. Я абс­ти­нент.

    Загадочное сло­во с хо­ду от­би­ва­ло у при­яте­лей охо­ту пред­ла­гать вы­пив­ку, ник­то уже не по­ми­нал яз­вен­ни­ков и трез­вен­ни­ков, не го­во­рил, что да­же му­ха пьёт. Иност­ран­ное сло­во на­род­ную муд­рость зав­сег­да пе­ре­бо­рет.

    Дом у Ни­ка­но­ра Пав­ло­ви­ча ока­зал­ся та­кой, что Ни­ко­ле и во сне не при­ме­ре­щил­ся бы, И не в том де­ло, что ши­кар­ный, нын­че в ки­но и не та­кое по­ка­зы­ва­ют, а прос­то не по­нять, то ли это ши­кар­ная квар­ти­ра, то ли ла­бо­ра­то­рия. На сте­нах кар­ти­ны, вдоль стен рез­ные шка­фы, на­би­тые кни­га­ми, и не той ше­лу­пенью, что Ни­кол­ка в скуп­ку при­но­сил, а толс­ты­ми, в сафьянных пе­реп­лё­тах. А стол мо­дер­но­вый и вмес­то пресс-папье с брон­зо­вой руч­кой и про­че­го ан­тик­ва­ри­ата на нём лю­ми­нес­цент­ная лам­па и мик­рос­коп с дву­мя тру­ба­ми. Сам хо­зя­ин на учё­но­го не по­хож ни ка­пельки, ско­рей на ка­ко­го-ни­будь на­чальни­ка. Вы­со­кий, толс­тый, мор­да жир­ная. Зна­ко­миться не стал, ни о чём не спро­сил, сра­зу про­вёл в ка­би­нет и пот­ре­бо­вал по­ка­зать ико­ну. Дол­го рас­смат­ри­вал её - так прос­то и че­рез лу­пу. Мик­рос­коп не тро­гал., на­вер­ное, он у не­го прос­то для бле­зи­ру сто­ял. За­то вклю­чил си­нюю лам­поч­ку, ка­кой в кас­сах деньги про­ве­ря­ют, и дол­го рас­смат­ри­вал ико­ну в си­нем све­те. Дур­ной, что ли? - это же не ку­пю­ра, на ней све­тя­щих­ся зна­ков не прос­тав­ле­но.

    Никола ди­вил­ся, но по­мал­ки­вал. Ска­жешь что-ни­будь не то, а этот экс­перт не­до­де­лан­ный оби­дит­ся и объявит, что ико­на не­нас­то­ящая. И всё, пла­ка­ли мои де­неж­ки, только и ос­та­нет­ся, как нас­тав­лял крёст­ный, мо­литься пе­ред этой дос­точ­кой на доб­рое здо­ровьице.

    В при­хо­жей му­зы­кально за­дон­кал зво­нок. Мак­сим вско­чил и, не до­жи­да­ясь раз­ре­ше­ния, по­бе­жал отк­ры­вать. Че­рез па­ру ми­нут в ка­би­нет во­шёл дя­дёк лет со­ро­ка и ви­да са­мо­го неп­ри­ме­ча­тельно­го. Ни с кем не поз­до­ро­вав­шись, усел­ся в крес­ло и то­же при­нял­ся ждать.

    «Обычай у них, что ли, та­кой - не здороваться? - с разд­ра­же­ни­ем по­ду­мал Никола. - Ведь из-за ме­ня соб­ра­лись, я тут, мож­но ска­зать, глав­ный, а они но­сы во­ро­тят. Вот сей­час за­бе­ру ико­ну и уй­ду - тог­да за­бе­га­ют!»

    Однако ни­че­го не заб­рал и с мес­та не стро­нул­ся.

    - Любопытная вещица, - про­мол­вил на­ко­нец эксперт. - Сем­над­ца­тый век, пер­вая по­ло­ви­на. Стро­га­новс­кая шко­ла к это­му вре­ме­ни уже приш­ла в упа­док, но, как ви­дим, что-то ещё ос­та­ва­лось… Ико­на од­но­част­ная, но с пей­за­жем. Та­кое только на са­мом из­лё­те Стро­га­новс­кой шко­лы бы­ло.

    - В упа­док, говоришь? - пе­респ­ро­сил дя­дек и по­вер­нул­ся к Николе. - А это, зна­чит, мо­ло­дой че­ло­век, ко­то­рый рюк­за­ка­ми тас­ка­ет биб­ли­ог­ра­фи­чес­кие ред­кос­ти… А те­перь у не­го ико­ны объяви­лись вре­мён упад­ка Стро­га­новс­кой шко­лы. И сколько ты за неё хо­чешь?

    Вопрос был ка­верз­ный. Ни­кол­ка да­же при­мер­но не предс­тав­лял, сколько та­кие ве­щи мо­гут сто­ить. Знал, что до­ро­го, но нас­колько? Зап­ро­сишь де­сять ты­сяч - на­вер­ня­ка в про­лё­те ос­та­нешься. Пот­ре­бу­ешь мил­ли­он - вов­се ни­че­го не по­лу­чишь. Стрём­но вот так-то, не зная цен, сум­му на­зы­вать.

    - Вы по­ку­па­тель, вам и це­ну предлагать, - ук­лон­чи­во от­ве­тил он.

    - Так я, мо­жет быть, пять ко­пе­ек пред­ло­жу.

    - Если хо­тят с про­дав­цом впредь де­ло иметь, то це­ну сра­зу пред­ла­га­ют дельную.

    - У те­бя, по­лу­ча­ет­ся, не только кни­ги, но и об­ра­за меш­ка­ми во­дят­ся?

    - Мешками не меш­ка­ми, а найдём, - твёр­до по­обе­щал Ни­кол­ка.

    - Тогда вот те­бе дельная це­на: со­рок ты­сяч руб­лей.

    Столько Ни­ко­ла по­лу­чить не на­де­ял­ся, но, пе­рех­ва­тив не взгляд да­же, а не­кий проб­леск удив­ле­ния на ли­це экс­пер­та, по­нял, что его ду­рят, и от­ве­тил слов­но мультяш­ный му­жи­чок:

    - Маловато бу­дет.

    - Маловато, го­во­ришь? А у те­бя на эту ико­ну ле­ген­да есть? Кем на­пи­са­на, ког­да, где хра­ни­лась нее эти го­ды, как по­па­ла в твои ру­ки, и вправ­ду ли ты её хо­зя­ин? Мо­жет, она в ро­зыс­ке, из церк­ви ук­ра­де­на? Та­кую ико­ну ку­пить - грех ве­ли­кий. Это же свя­то­татст­во!

    - Ничего она не кра­де­ная! В церк­вах та­ких ма­леньких икон и не бы­ва­ет вов­се. От баб­ки дос­та­лась.

    - Ладно, ве­рю. Дам те­бе со­рок пять ты­сяч, но с ус­ло­ви­ем: бу­дут ещё дос­ки на про­да­жу - зво­нишь Мак­си­му, и он те­бя со мной све­дёт.

    - Будут, ку­да они денутся, - са­мо­до­вольно улыб­нул­ся Никола. - У нас без об­ма­на.

    Вот это - биз­нес! Раз - и в кар­ма­не шестьде­сят ты­сяч. Со­рок пять за ико­ну, да пят­над­цать за кни­ги. Это те­бе не се­ном тор­го­вать. И, глав­ное, всё чест­но, не ук­рал, не об­ма­нул; тут ку­пил, там про­дал. За мо­рем, как из­вест­но, те­луш­ка - по­луш­ка, да рубль пе­ре­воз. Но для не­го, спа­си­бо Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу, пе­ре­воз бесп­лат­ный, и, зна­чит, весь рубль ос­та­нет­ся в ба­ры­ше. Пря­мо жа­лость бе­рёт, что ско­ро в ар­мию ид­ти. У от­ца с этим стро­го, ма­ло ему, что Ни­ки­та в Тур­кес­та­не про­пал, он и вто­ро­го сы­на уг­ро­бить хо­чет.

    От экс­пер­та Ни­ко­ла вы­шел вмес­те с Мак­си­мом. На воп­рос, ку­да ему нуж­но, ук­лон­чи­во от­ве­тил: «Да так…» - но по­том всё-та­ки по­ин­те­ре­со­вал­ся, где в Моск­ве на­хо­дит­ся ну­миз­ма­ти­чес­кий ма­га­зин. Мак­сим ожи­вил­ся, спро­сил:

    - У те­бя и мо­не­ты есть?

    - Монет не­ту, но це­ны хо­чу пос­мот­реть, на ме­да­ли, на вся­кое дру­гое. Не хо­чу ду­ра­ком хо­дить, а то ви­дал, как по­ку­па­тель ме­ня обуть хо­тел? Со­рок ты­сяч дам! А твой Ни­ка­нор Пав­ло­вич, да­ром что экс­перт, по­мал­ки­ва­ет, нас­то­ящей це­ны не го­во­рит.

    - Никанор Пав­ло­вич как раз по­ку­па­тель и есть. А как ис­кус­ство­ве­да зо­вут, я не знаю. Мне шеф у не­го сви­да­ние наз­на­чил, вот и всё.

    - Понятно… - по­тя­нул Ни­ки­та, хо­тя ни­че­го осо­бо по­нят­но­го тут не ви­дел.

    В ма­га­зи­не, ку­да, от­де­лав­шись от чрез­мер­но ус­луж­ли­во­го ма­жо­ра, при­ехал Ни­кол­ка, он ин­те­ре­со­вал­ся не ме­да­ля­ми, а быст­ренько прис­мот­рел и ку­пил две пя­ти­де­ся­ти­руб­лё­вые ку­пю­ры на­ча­ла царст­во­ва­ния Алек­санд­ра Вто­ро­го. Не так до­ро­го, кста­ти, зап­ла­тил. Вот как на­до ра­бо­тать, а то отец се­но во­зит и ба­ры­ши по­лу­ча­ет мел­ким се­реб­ром.

    Как наз­ло но­вой по­езд­ки в Ефим­ко­во приш­лось ждать больше трёх ме­ся­цев. Спер­ва шёл се­но­кос, а по­том Шур­ка с пле­мян­ни­ком яви­лась за­рё­ван­ная с из­вес­ти­ем, что Се­рё­жа её из до­му выг­нал и при жи­вой же­не соб­рал­ся же­ниться на дру­гой. Сест­ру Колька лю­бил, хо­тя и по­ла­гал ду­рою, так что хо­тел да­же под­ря­дить пар­ней, что­бы они на­чис­ти­ли мор­ду быв­ше­му зятьку. Од­на­ко пе­ре­ду­мал: го­род ма­ленький, все на ви­ду, ми­ли­ция быст­ро пой­мёт, что след тя­нет­ся в Ефим­ки, а ему это не на­до, биз­нес­мен дол­жен иметь не­за­пят­нан­ную ре­пу­та­цию. И без то­го вес­на на но­су, а с ней и при­зыв. Пар­ни, прав­да, го­во­ри­ли, что раз у них в семье Ни­ки­та на вой­не по­гиб, то Кольку в ар­мию брать не долж­ны, тем не ме­нее по­вест­ки из во­ен­ко­ма­та при­хо­ди­ли в срок, так что ста­но­ви­лось яс­но, что от­вер­теться от сол­дат­чи­ны не удаст­ся. В го­ря­чую точ­ку, мо­жет, и не пош­лют, а весь срок от­мар­ши­ро­вать при­дёт­ся. Обе­ща­ли, что год слу­жить, да сов­ра­ли, те од­нок­лас­сни­ки, ко­то­рых с осе­ни взя­ли, всё рав­но по два го­да слу­жат. А для биз­не­са да­же год про­пус­тить - очень мно­го. От­ку­питься бы от во­ен­ко­ма, бла­го что деньги есть, но как да­вать и сколько? Тьфу, пропасть! - де­сять лет его в шко­ле му­ры­жи­ли, а та­ким прос­тым ве­щам не на­учи­ли! Труд­но так сра­зу из-за ма­ми­ной спи­ны - да во взрос­лую жизнь.

    

* * *

    

    Горе де­лу не по­мо­га, но раз Шур­ка до­ма, то Фек­те жить пос­во­бод­нее. И ког­да Пла­тон соб­рал­ся на ве­сен­нюю яр­мар­ку в Ефим­ко­во, то Шу­рё­ну ос­та­ви­ли на хо­зяй­ст­ве, а Фе­ок­тис­та по­еха­ла с му­жем и млад­шим сы­ном. Колька, не лю­бив­ший бы­вать в Ефим­ко­ве, пос­лед­нее вре­мя как пе­ре­ме­нил­ся и сам на­по­ми­нал ро­ди­те­лям, не по­ра ли на­вес­тить дя­дю Чю­доя. Вре­мя в Ефим­ко­ве идёт мед­лен­нее, чем до­ма, но всё же идёт, так что и дядька не мо­ло­де­ет. Не ме­ша­ло бы и на по­дольше съездить: не­дельку по­гос­тить, ес­ли не две. А то при­ез­жа­ем на день: ту­дой-сю­дой - вот и весь Чю­дой. Фек­тя сы­на хва­ли­ла, хо­ро­ший мальчик вы­рос, о стар­ших ду­ма­ет. А в ду­ше да­же в эту ми­ну­ту пла­ка­ла о Ни­ки­туш­ке - не по­ду­мал сы­нок о ма­те­ри и сги­нул на чуж­би­не. Не ина­че дос­та­ла Ни­ки­ту про­ныр­ли­вая бу­сур­манс­кая пу­ля.

    Почему так му­ча­ет рус­скую ду­шу без­вест­ная ги­бель? Про­па­дёт че­ло­век в ле­су - ищут, умо­ляя судьбу: хоть бы мёрт­во­го, но най­ти. Не­по­нят­но… не луч­ше ли бе­зум­ная на­деж­да, чем та­кая оп­ре­де­лён­ность? Не­уж­то только из-за то­го, что в церк­ви близ­ко­го че­ло­ве­ка по­ми­нать на­до, а не зна­ешь, за здра­вие или за упо­кой? Так у бо­га, го­во­рят, все жи­вы, и цер­ковь ве­лит мо­литься «за здра­вие», по­ку­да не до­ка­за­но об­рат­ное.

    Так или ина­че, те­перь и Фек­тя, и Ни­кол­ка при вся­ком удоб­ном слу­чае про­си­ли Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча сво­зить их в Ефим­ко­во. Там Фе­ок­тис­та шла на клад­би­ще, а Ни­кол­ка вмес­те с от­цом ехал на ры­нок, хо­тя се­ном тор­го­вать по­мощ­ни­ков не на­до, так что млад­ший Са­вос­тин отп­рав­лял­ся гу­лять по ря­дам. Мор­ща нос, рас­смат­ри­вал убо­гий то­вар, час­тенько по­ку­пал кой-что на ко­пе­еч­ных раз­ва­лах. Лу­боч­ные кар­тин­ки, книж­ки для прос­то­на­род­но­го чте­ния. И доб­ро бы но­венькие, а то - по­дер­жан­ные да пот­рё­пан­ные. На воп­рос от­ца, за­чем ему старьё, от­ве­чал:

    - Так при­кольнее. Ты смот­ри, это же круть, Ко­нан-вар­вар от­ды­ха­ет…

    И Ни­кол­ка при­ни­мал­ся чи­тать, на­ро­чи­то рас­тя­ги­вая звук на яти и твёр­до, с при­ды­хом от­ме­чая кон­цы слов, оз­на­чен­ные ером:

    - …и поЪха­ли тЪ три во­ина и ска­за­ли ко­ро­лю Мар­ков­ру­ну, что Бо­ва вой­ско все трис­та ты­сячъ по­билъ и насъ трехъ че­ло­векъ отос­лал и ве­лелъ ска­зать, что­бы вы не по­сы­ла­ли за нимъ си­лы и не пролЪва­ли бы напрс­но кровЪ.

    - Для то­го ли те­бя гра­мо­те учи­ли, что­бы про Бо­ву Ко­ро­ле­ви­ча читать? - вор­чал Пла­тон.

    - Пусть читает, - всту­пал­ся Го­рис­лав Борисович. - От чте­ния ещё ни­ко­му ху­до не ста­но­ви­лось.

    На па­мять неп­ро­из­вольно при­шёл Дон Ки­хот, но об этом Го­рис­лав Бо­ри­со­вич про­мол­чал.

    Облако безв­ре­менья при­выч­но рас­се­ялось, отк­рыв Ефим­ко­во. Дав­но уже глаз не вы­ис­ки­вал сходст­во и раз­ли­чия меж­ду дву­мя сё­ла­ми. Прос­то при­еха­ли в дру­гую де­рев­ню, а что наз­ва­ния схо­жи, так ма­ло ли в Бра­зи­лии до­нов Пед­ров…

    Кум Чю­дой выс­ко­чил на стук, всплес­нул ру­ка­ми:

    - Ну, на­ко­нец-то, я уж заж­дал­ся! Вы за­хо­ди­те, за­хо­ди­те… но­вость у ме­ня для вас при­па­се­на.

    Следом из из­бы вы­шел мо­ло­дой му­жик, бо­ро­да­тый, в лап­тях, дра­ном ар­мя­ке и в ог­ром­ной лох­ма­той шап­ке. Пла­тон бы и не уз­нал, а Фек­тя сра­зу ах­ну­ла:

    - Никита!

    Прям как в ту мар­товс­кую ночь, ког­да ис­ка­ли опо­ен­но­го мальчиш­ку на ту­ман­ной тро­пе. Только те­перь уже не Ни­ки­та, а Фек­тя ткну­лась ли­цом в гру­бую ар­мяч­ную пос­конь и бе­зу­держ­но, гром­ко раз­ры­да­лась:

    - Живой!… Жи­вой!…

    - Что ты, ма­ма? Ко­неч­но, жи­вой… Я же го­во­рил, ни­че­го со мной не слу­чит­ся. Ну, по­пал в пе­ред­ря­гу, так ведь ушёл. Вот он я.

    - Я уж че­го только не пе­ре­ду­ма­ла, вся­кой бе­ды во­об­ра­зи­ла…

    - А вот это - зря. Ду­мать на­до только хо­ро­шее. А впро­чем, что об этом го­во­рить… Вер­нул­ся - и лад­но.

    В са­мом де­ле, че­го го­во­рить? Все­го-то пол­го­да до­мой до­би­рал­ся.

    На ра­дос­тях Пла­тон да­же на ба­зар не по­ехал, сва­лил се­но во дво­ре, Чю­дою в по­да­рок. И все бы­ли до­вольны, один только Ни­кол­ка про­вор­чал, что ес­ли уж соб­ра­лись на ры­нок, то ехать на­до. Брюз­гу слу­шать ник­то не стал, и на­ут­ро отп­ра­ви­лись до­мой, стре­мясь пос­ко­рей при­нес­ти доб­рую весть Шур­ке.

    - Никитушка, - спро­си­ла Фек­тя, ког­да они уже на те­ле­ге устраивались, - больше-то ты на вой­ну не по­едешь?

    - Да уж, хва­тит, сог­ла­сил­ся Никита. - В часть съездить, ко­неч­но, при­дёт­ся, на­чальству ска­заться, что жи­вой, про по­гиб­ших ре­бят рас­ска­зать, до­ку­мен­ты по­лу­чить. Срок конт­рак­та у ме­ня че­рез два ме­ся­ца ис­те­ка­ет, так что, ду­маю, ме­ня прос­то от­пус­тят. От­пуск-то у ме­ня не от­гу­лян за два го­да, так что ещё и зап­ла­тят сколько-то…

    - И мно­го ты так зарабатываешь? - спро­сил млад­ший брат.

    - Сколько ни есть, всё деньги. Свои, не кра­де­ные.

    - Не так на­до за­ра­ба­ты­вать.

    - Ладно… вер­нусь - на­учишь.

    Фектя слу­ша­ла, уми­ля­ясь серд­цем. Слав­ный мальчик Ми­кол­ка… да и Ни­ки­ту жизнь, ка­жет­ся, уму на­учи­ла, больше под пу­ли не рвёт­ся. А до­ма - Мит­рош­ка… Шу­ру жаль, ко­неч­но, за­то ма­лыш не в чу­жих лю­дях, а при се­бе. По но­вой мо­де мла­ден­ца на­до каж­дый день ку­пать. Глу­пость, ко­неч­но, от гря­зи ещё ник­то не уми­рал, за­то сколько ра­дос­ти! Мит­рош­ка в ко­ры­те ру­ка­ми-но­га­ми му­ту­зит - брыз­ги во все сто­ро­ны! Как на­ку­па­ет­ся, то его в прос­тын­ку - и на­су­хо вы­ти­рать. А он - мяг­кий, тёп­лый… А вче­ра Мит­рош­ка ска­зал: «Ба!» Шур­ка не ве­рит, мол, ра­но ещё. Но Фек­тя зна­ет, это он ей ска­зал.

    Платон вну­ка то­же лю­бит. С чер­да­ка ста­щил ста­рую Ни­кол­ки­ну ко­лы­бель, поп­ра­вил, по­ве­сил на крюк. Те­перь ве­че­ра­ми, преж­де чем спать ло­житься, обя­за­тельно си­дит ря­дом, смот­рит на Мит­рош­ку. Ког­да в го­род ез­дил с Сер­ге­ем го­во­рить, то при­вёз ко­ляс­ку. На­до бы­ло бы за­од­но и кро­ват­ку, и ве­щич­ки детс­кие и Шу­рё­ни­ны, раз уж так сло­жи­лось, что в го­ро­де Шур­ка больше жить не бу­дет. Жаль, не со­об­ра­зил, му­жи­ки во­об­ще не­до­гад­ли­вые, но ес­ли им на не­до­гад­ли­вость по­пе­нять, злят­ся страш­но. Ког­да Фек­тя спро­си­ла, что Сер­гей ска­зал о ссо­ре с Шур­кой, то Пла­тон аж­но ли­цом по­чер­нел.

    - Говнюк твой Сер­гей. Ещё раз уви­жу - до смер­ти убью.

    Больше Фек­тя ни о Сер­гее, ни о бро­шен­ных ве­щах не по­ми­на­ла, не­че­го зря ли­хо бу­дить. Бы­ли бы все жи­вы да здо­ро­вы, а доб­ра - но­во­го на­жи­вём.

    

ГЛАВА 5

    

    Никита вер­нул­ся ско­ро и уже с граж­данс­ки­ми до­ку­мен­та­ми. Рас­ска­зал, что бан­ду Ра­ши­да Ма­го­ме­то­ва, в чью за­са­ду они по­па­ли, че­рез па­ру не­дель разг­ро­ми­ли, но нес­колько че­ло­век су­ме­ли скрыться, во вся­ком слу­чае, са­мо­го Ра­шид-бе­ка не наш­ли ни сре­ди уби­тых, ни сре­ди плен­ных.

    О пла­нах на бу­ду­щее Ни­ки­та го­во­рил не­оп­ре­де­лён­но. В де­рев­не - ку­ча дел, хо­те­лось бы за­вес­ти серьёзное хо­зяй­ст­во, ку­пить трак­тор, зем­ли взять гек­та­ров двес­ти, фер­му пост­ро­ить, да и лён сей­час в большой це­не. Но и учиться охо­та, бла­го что пе­ред Ни­ки­той пос­ле конт­ракт­ной служ­бы все ву­зы отк­ры­ты, только вы­би­рай.

    Фектя сы­на по­ни­ма­ла. Же­ниться ему на­до, а по ок­рест­ным де­рев­ням не­вес­ты не най­ти. С го­родс­ки­ми то­же свя­зы­ваться, что с фальши­вой мо­не­той. На­по­решься на се­рёж­ку ло­пас­то­ва в юб­ке - гре­ха не обе­рёшься. Най­ти бы в ста­ром Ефим­ко­ве не­вес­ту, си­ро­ту-бесп­ри­дан­ни­цу, что­бы ей муж­ни­на семья род­ней род­ной ста­ла… Са­ма Фек­тя как раз из та­ких бы­ла. Но для это­го в Ефим­ко­во нуж­но не на­ез­да­ми на де­нёк, а на по­дольше. По­это­му Фек­тя вся­чес­ки под­дер­жи­ва­ла же­ла­ние Ни­ко­лы съездить в гос­ти к Чю­дою хо­тя бы на не­де­лю. Спер­ва Ни­кол­ка, за ним - Ни­ки­та. А там, де­ло мо­ло­дое, ве­че­ра­ми пар­ню в пус­той из­бе на па­ру с крёст­ным си­деть не­ве­се­ло, на ули­цу по­тя­нет, а в Ефим­ко­ве де­вок мно­го, и на Тро­ицу большое гу­лянье…

    Братья о Фек­ти­ных мат­ри­мо­ни­альных пла­нах не до­га­ды­ва­лись, но в пус­тую, без се­на, по­езд­ку со­би­ра­лись вдво­ём. Ни­ки­та с Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем долж­ны бы­ли вер­нуться че­рез день, а Ни­кол­ка ос­таться в гос­тях не­де­ли на две.

    Горислав Бо­ри­со­вич обыч­но спал до по­луд­ня, так что при­хо­ди­лось ждать, по­ка он прос­нёт­ся. Ни­ки­та, не от­вык­ший от ору­жия, чис­тил от­цовс­кое ружьё, Ни­ко­ла прос­то си­дел, наб­лю­дая за ра­бо­той.

    - Вот от­ве­зу те­бя, по­еду в го­род и вып­рав­лю охот­ни­чий би­лет. Осенью все ут­ки бу­дут мо­ими.

    - Bay! Да из это­го ружья только отец спо­со­бен па­лить! Оно же ста­рое!

    - Старый конь бо­роз­ды не портит, - рас­се­ян­но от­ве­чал Ни­ки­та, разг­ля­ды­вая слом­лен­ные ство­лы на просвет, - жаль, что и глу­бо­ко не па­шет. Ви­дишь, клей­мо: «братья Гольтя­ко­вы» - это же руч­ная ра­бо­та, ство­лы из да­мас­ской ста­ли с сильным по­лу­чо­ком. Ес­ли кар­течью стре­лять, куч­ность у та­ко­го ружья луч­ше, чем у на­рез­ной вин­тов­ки. Сей­час та­кие ружья ес­ли и сох­ра­ни­лись у ко­го, то из­ра­бо­тан­ные, а у от­ца - но­венькое. Он из не­го поч­ти и не стре­лял.

    - И сколько та­кое ружьё сто­ить мо­жет?

    - Я от­ку­да знаю? Ты не на це­ну смот­ри, а на так­ти­ко-тех­ни­чес­кие дан­ные. В ар­мии те­бя это­му быст­ро на­учат. Кста­ти, те­бе же вро­де бы этой вес­ной в ар­мию ид­ти…

    - На мед­ко­мис­сию я хо­дил, а так - по­вест­ки не бы­ло.

    - Заныкал? - до­гад­ли­во спро­сил Никита. - И к дя­де Чю­дою на­мы­лил­ся по­дальше от при­зыв­ной ко­мис­сии?… Что мо­гу ска­зать? Ты сам се­бе злоб­ный Бу­ра­ти­но. Осенью в ар­мию ид­ти - чис­тое му­че­ние. Учеб­ка-то быст­ро про­ле­тит, а по­том в са­мый со­ба­чий хо­лод - на по­ли­гон. Так что гу­ляй по­ку­да, но зи­мой нап­ла­чешься.

    Никола вздох­нул чуть за­мет­но: «Как ни кру­ти, а в ар­мию - ид­ти». Это во­ен­ко­му мож­но на ла­пу су­нуть, а с до­маш­ни­ми как быть? Ни брат, ни отец его не пой­мут. Отс­та­лые лю­ди.

    В Ефим­ко­ве, ког­да Ни­ки­та и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уеха­ли, Колька впер­вые по­чувст­во­вал се­бя не­лов­ко. При­вык с ма­ло­летст­ва ка­тать ту­да и об­рат­но, а тут вдруг осоз­нал, что не он ез­дил, а его во­зи­ли. Нет Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, и не­мед­лен­но лег­ла меж­ду Ни­кол­кой и до­мом неп­ро­хо­ди­мая сот­ня лет. Вот слу­чись завт­ра что с дя­дей Сла­вой - и всё, про­пал Ни­кол­ка. До­мой за­хо­чешь, а не по­лу­чит­ся; за день приб­ли­зишься к сво­ему вре­ме­ни на один день и ни ми­гом больше. И доб­ро бы прос­то на пу­ти вста­ли ча­сы, ми­ну­ты и де­ся­ти­ле­тия, а то - вой­ны, ре­во­лю­ции, го­лод, прав­ле­ние ти­ра­нов и про­чие удо­вольствия. Не­у­ют­ные вре­ме­на.

    Однако раз при­ехал, на­до де­лать де­ло. Мать пос­ла­ла с со­бой вся­ких при­па­сов, и не на две не­де­ли, а на це­лый ме­сяц: круп вся­ких, са­ла и со­ло­ни­ны, но си­деть у крёст­но­го и ва­рить ка­шу Ни­ко­ла не со­би­рал­ся. Не для то­го ехал.

    Нужно бы­ло по­па­дать в го­род. На ло­ша­ди, да­же по здеш­ней пло­хой до­ро­ге, это три ча­са. А пеш­ком? И ведь что обид­но, ав­то­бус не хо­дит, и по­пут­ку не пой­мать, и да­же так­си из го­ро­да не выз­во­нишь. Па­ца­нам рас­ска­зать, не по­ве­рят, что та­кая ди­кость в жиз­ни бы­ва­ет.

    Собрался и по­шёл пеш­ком. Вы­шел до све­та, но пос­пел ед­ва к по­луд­ню. На этот раз бро­дить по гро­шо­вым ря­дам не стал, сра­зу отп­ра­вил­ся к ста­рич­ку, тор­гу­юще­му по­дер­жан­ны­ми об­ра­за­ми. Тот Ни­ко­лу приз­нал, хо­тя и в прош­лый раз не пос­чи­тал его за серьёзно­го по­ку­па­те­ля. Об­ра­за по­ку­па­ют лю­ди ос­но­ва­тельные. Обыч­но слу­ча­ет­ся та­кое, ког­да до­че­рей за­муж вы­да­ют или пос­ле раз­де­ла семьи, что­бы вос­пол­нить не­дос­та­чу в ико­нах. А мо­ло­до­му му­жи­ку стар­шие долж­ны бла­гос­ло­ве­ние да­рить, на свадьбу да на рож­де­ние вну­ков.

    Однако ка­кой ни есть, но при­шёл по­ку­па­тель. Ста­ри­чок на­чал по­ка­зы­вать то­вар. Икон­ки пло­хонькие, иные осы­па­лись на­по­ло­ви­ну и не­уме­ло под­ма­лё­ва­ны. Ни­ко­ла, уж на что экс­пер­том не был, но от та­ко­го доб­ра от­ка­зал­ся.

    - Это мне не го­дит­ся.

    - Бери, бе­ри, дё­ше­во от­дам. Го­дит­ся - бо­гу мо­литься, а не го­дит­ся - горш­ки нак­ры­вать.

    - Мне нуж­ны хо­ро­шие.

    - За но­вы­ми - в цер­ковь иди. В цер­ков­ной ла­воч­ке вся­ко­го новья пол­но. А у ме­ня, уж прос­ти, старьё.

    - Новьё мне без на­доб­нос­ти. Мне ста­рые об­ра­за нужны, - Ни­ко­ла при­ос­та­но­вил­ся и до­ба­вил зна­чи­тельно: - Стро­га­новс­кая шко­ла.

    - Так и я ж о том самом! - вскри­чал ста­ри­чок и ух­ва­тил са­мую здо­ро­вую из до­сок, с ко­то­рой гнев­но взи­рал не то Иисус Хрис­тос, не то сам гос­по­дин исправник. - Она са­мая стро­ганс­кая шко­ла и есть! Пос­мот­ри, как выст­ро­га­на, прос­тым стру­гом так не выг­ла­дишь, тут ру­ба­нок ну­жон! Пар­кет­ная глад­кость, на ей хоть тан­цуй!

    - Понятно, - през­ри­тельно от­то­пы­рив гу­бу, ска­зал Никола. - Так бы и го­во­рил, что нет у те­бя древ­них икон. А сам-то в прош­лый раз расх­вас­тал­ся, что то­ва­ру про вся­ко­го за­па­се­но.

    - Есть и древ­лие иконы, - не­ожи­дан­но серьёзно ска­зал старичок, - но им це­на дру­гая бу­дет. Ста­ро­ве­ры но­вых икон не приз­на­ют, только древ­лие по­ку­па­ют, для них, греш­ных, и дер­жу.

    - Вот и мне та­кие на­до.

    - А у те­бя деньги есть, мил че­ло­век? Та­кая дос­точ­ка, еже­ли без ок­ла­да, и то не меньше де­ся­ти руб­лёв сто­ит. А ок­ла­ды бы­ва­ют зо­ло­тые, да с ка­меньями, иной и по ты­ся­че руб­лёв.

    Никола ус­мех­нул­ся, слу­шая пес­ни хрис­топ­ро­дав­ца. Знал бы ста­ри­кан, сколько нас­то­ящая ико­на бе­зо вся­ко­го ок­ла­да де­нег сто­ит, его бы на мес­те конд­ра­тий хва­тил. Так что пусть хвас­та­ет ок­ла­да­ми, нас­то­ящая це­на не в них.

    - Без де­нег на ба­зар не ходят! - Ни­ко­ла вы­та­щил бу­маж­ник, рас­стег­нул мол­нию и про­де­монст­ри­ро­вал пя­ти­де­ся­ти­руб­лев­ку.

    - Больно уж ветха, - усом­нил­ся торговец. - Не фальши­ва ли?

    - Фальшивые деньги как раз но­венькие, а эта в ста ру­ках побывала, - от­ре­зал Ни­ко­ла, не дав­ши ста­ри­ка­ну ух­ва­тить ас­сиг­на­цию.

    - Ох, гре­хи на­ши тяжкие! - вздох­нул про­да­вец и про­шёл в сле­ду­ющую ком­на­туш­ку, ко­то­рую Ни­ко­ла по не­опыт­нос­ти пос­чи­тал бы­ло под­соб­кой. Но и там сте­ны бы­ли об­ве­ша­ны ста­ры­ми об­ра­за­ми, ла­дан­ка­ми, лам­пад­ка­ми, воз­ду­ха­ми, пус­ты­ми мед­ны­ми ок­ла­да­ми и про­чим бо­жест­вен­ным скар­бом, ко­то­рый не в церк­ви ле­жит, а хра­нит­ся у доб­рых хрис­ти­ан до­ма и в лав­ку старьевщи­ка по­па­да­ет лишь по ве­ли­кой нуж­де.

    Старичок пе­рес­та­вил пле­тён­ку с де­ре­вян­ны­ми, яр­ко раск­ра­шен­ны­ми пас­хальны­ми яй­ца­ми, отк­рыл сун­дук, на ко­то­ром эта пле­тён­ка сто­яла, изв­лёк за­вёр­ну­тую в холст ико­ну. Да, это бы­ла дей­ст­ви­тельно ико­на, а не те по­дер­жан­ные до­щеч­ки, ко­то­ры­ми впо­ру горш­ки пок­ры­вать! Всё в ней бы­ло серьёзно, ос­но­ва­тельно и как сле­ду­ет.

    - Настоящее письмо, - ува­жи­тельно ска­зал старичок. - Нын­че ведь бо­го­ма­зы что де­ла­ют? Один ма­лю­ет ли­ки, дру­гой ру­ки, тре­тий ри­зы… вся ра­бо­та у них на по­то­ке, от­то­го и ду­ши в но­вых ико­нах нет, все свя­тые на од­но ли­цо. А это - ста­рая ра­бо­та, ви­дишь, как от вре­ме­ни по­тем­не­ла, ед­ва знать, что на ней на­пи­са­но, но гос­подь и сквозь тьму смот­рит.

    - Сколько? - за­дал Ни­кол­ка глав­ный воп­рос.

    - За пятьде­сят руб­лёв ас­сиг­на­ци­ями от­дам.

    - Дед, ас­сиг­на­ции двад­цать лет как от­ме­не­ны. Ны­не се­реб­ро и бу­маж­ки в од­ной це­не.

    - Хочешь, пла­ти се­реб­ром. Пятьде­сят цел­ко­вых.

    Это уже был нор­мальный раз­го­вор. Тут Ни­ко­ла чувст­во­вал се­бя в сво­ей сти­хии.

    - За во­семь руб­лей возьму, - ска­зал он.

    - Побойся бо­га! Ей нас­то­ящая це­на семьде­сят пять руб­лёв. Это уж я к те­бе сни­зо­шёл, ког­да о пя­ти­де­ся­ти цел­ко­вых ска­зал.

    Николка жиз­не­ра­дост­но за­хо­хо­тал.

    - Ну, дед, ну нас­ме­шил, юмо­рист! Семьде­сят пять руб­лей за ста­рую дос­ку, во, умо­ра! Я по­ни­маю, семь пятьде­сят, а ты заг­нул це­ну, это по-на­ше­му!

    Умение очень ес­тест­вен­но хо­хо­тать, ког­да не смеш­но, всег­да от­ли­ча­ло Ни­кол­ку. Бы­ва­ло, в спо­рах с од­нок­лас­сни­ка­ми он сби­вал оп­по­нен­та, прос­то на­чи­ная сме­яться над до­во­дом, про­тив ко­то­ро­го у не­го не бы­ло иных ре­зо­нов. Этот же не­сок­ру­ши­мый ар­гу­мент при­ме­нил он и сей­час. Отс­ме­яв­шись, утёр пот и одыш­ли­во ска­зал:

    - Ну всё, по­ве­се­ли­лись - и хва­тит. Го­во­ри нас­то­ящую це­ну.

    Началось де­ло зна­ко­мое и при­ят­ное. Тор­го­ваться Ни­ко­ла был го­тов, тем бо­лее что ста­ри­чок в са­мом на­ча­ле бе­се­ды, ещё не счи­тая Ни­ко­лу серьёзным по­ку­па­те­лем, не­ос­то­рож­но наз­вал отп­рав­ную циф­ру: де­сять руб­лей. Впро­чем, и про­да­вец ока­зал­ся не лы­ком шит и оп­лош­ку свою исп­рав­лял от­ча­ян­но. Кри­ку, бож­бе, за­ли­вис­то­му хо­хо­ту кон­ца не бы­ло. Вновь был раск­рыт за­вет­ный сун­дук, из не­го яви­лись дру­гие ико­ны, ещё бо­лее древ­ние и до­ро­гие. По­ла­ди­ли на том, что Ни­ко­ла ку­пит семь ста­рых об­ра­зов за сто руб­лей. Ещё нем­нож­ко пос­по­ри­ли, дол­жен ли Ни­ко­ла за­би­рать ико­ны как есть или за­вёр­ну­ты­ми в холс­тин­ку. Холс­ти­на Ни­ко­лаю бы­ла не нуж­на, но без упа­ков­ки ико­ны мог­ли пов­ре­диться. В кон­це кон­цов ста­ри­чок упа­ко­вал семь икон в че­ты­ре холс­ти­ны, вы­тор­го­вав для се­бя три тря­поч­ки.

    Ударили по ру­кам, рас­счи­та­лись и ра­зош­лись до­вольные друг дру­гом. Каж­дый счи­тал, что обул дру­го­го на из­ряд­ную сум­му.

    Остаток от­пус­ка Ни­кол­ка без­вы­лаз­но про­си­дел у крёст­но­го. Поп­ро­бо­вал бы­ло ра­зок прой­тись по ули­це, но пер­вый же с през­ри­тельным при­щу­ром взгляд, бро­шен­ный на встреч­ных пар­ней, был ис­тол­ко­ван со­вер­шен­но пра­вильно; пар­ни, не ска­зав­ши дур­но­го сло­ва, вы­дер­ну­ли по дры­ну из бли­жай­ше­го плет­ня, так что Ни­кол­ке приш­лось пе­рек­ры­вать собст­вен­ный ре­корд по бе­гу на че­ты­рес­та мет­ров с барьера­ми. Тех­ни­ка барьерно­го бе­га у де­ре­венс­ких бы­ла отк­ро­вен­но сла­ба, и Ни­кол­ка, пе­реп­ры­ги­вав­ший осе­ки и плет­ни с хо­ду, с лёг­костью отор­вал­ся от прес­ле­до­ва­те­лей и больше гу­лять не хо­дил.

    Через две не­де­ли по­яви­лись Ни­ки­та с Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем. На про­да­жу и в этот раз ни­че­го не при­вез­ли, прос­то по­си­де­ли у Чю­доя, по­са­мо­вар­ни­ча­ли, а на­ут­ро соб­ра­лись до­мой.

    Хозяйство у Чю­доя ос­та­ва­лось бо­быльским - ни ко­ла, ни дво­ра - но ста­ра­ни­ем на­ез­жав­ших гос­тей оно ма­лость поп­ра­ви­лось, так что и са­мо­вар по­явил­ся, и в кле­ти не пус­то бы­ло, хо­тя тол­ко­во­го ру­ко­мес­ла дя­дя Чю­дой так и не на­жил; бон­дар­ни­чал по­нем­но­гу, лап­ти плёл, а ча­ще жил мирс­ким зах­ре­бет­ни­ком. В сло­ва­ре, что как раз в ту по­ру го­то­вил к пе­ча­ти Вла­ди­мир Ива­но­вич Даль, о та­ких, как Чю­дой, ска­за­но: «про­ле­та­рий; крестьянин, не вла­де­ющий зем­лёю, не по­то­му, что­бы за­ни­мал­ся про­мыс­ла­ми или тор­гов­лей, а по бед­нос­ти, ка­ле­чест­ву, оди­но­чест­ву, неб­ре­же­нию…» Бла­го­да­ря Са­вос­ти­ным от про­ле­та­ри­ев дя­дя Чю­дой отс­тал, но и к доб­рым лю­дям не прис­тал, бол­тал­ся, как на­воз в про­ру­би. Но са­мо­вар за­вёл, и к при­ез­ду до­ро­гих гос­тей взду­вал его неп­ре­мен­но.

    С Чю­до­ем бе­се­до­ва­ли о здо­ровье, по­го­дах, ви­дах на уро­жай. О де­лах за­го­во­ри­ли уже по до­ро­ге к до­му.

    - Из во­ен­ко­ма­та при­хо­ди­ли, ис­ка­ли тебя, - про­из­нёс Ни­ки­та, гля­дя на до­ро­гу, за­мут­нён­ную туманом. - Я в го­род ез­дил, го­во­рил с во­ен­ко­мом. На мать всё сва­лил, ска­зал, что бьётся она как не в се­бе, бо­ит­ся, что ты в Тур­кес­тан по­па­дёшь, по­то­му и спро­ва­ди­ла те­бя на за­ра­бот­ки.

    - Ругался во­ен­ком?

    - Вестимо, ру­гал­ся. Но я обе­щал мать ус­по­ко­ить, а те­бя, как при­едешь, нап­ра­вить к не­му.

    - А он ме­ня тут же заг­ре­бёт.

    - Куда? При­зыв дав­но за­кон­чил­ся, июль на дво­ре. У во­ен­ко­ма от­ме­тишься, а в ар­мию пой­дёшь с осен­ним при­зы­вом. Но в го­род при­дёт­ся ска­тать пря­мо сей­час.

    Больше все­го бы­ло Ни­кол­ке уди­ви­тельно, что у крёст­но­го он прос­ку­чал две не­де­ли, а до­ма прош­ло больше ме­ся­ца. Знать о та­ком - знал, а как на се­бе ис­пы­тал - стран­но ста­ло.

    - Хорошо, - сог­ла­сил­ся Николка, - съезжу. За­од­но и в Моск­ву сго­няю, де­ла у ме­ня там.

    - Ни хре­на се­бе - заодно? - уди­вил­ся Никита. - Это же пятьсот ки­ло­мет­ров в один ко­нец! По­езд у каж­до­го стол­ба сто­ит, чуть не сут­ки ехать.

    - Я с дально­бой­щи­ка­ми, ко­то­рые брус на строй­ба­зу во­зят. Ночь в до­ро­ге, с ут­ра уже в Моск­ве, а ве­че­ром - об­рат­но. Дё­ше­во и сер­ди­то.

    - Ты, я ви­жу, жук бы­ва­лый! И что те­бе в Моск­ве по­на­до­би­лось?

    - Много бу­дешь знать, ско­ро состаришься, - важ­но от­ве­тил Никола. - В гос­ти хо­чу схо­дить.

    - Разгостевался ты, брат, - за­ме­тил Никита. - Из од­них гос­тей да в дру­гие. Лад­но, ва­ляй, по­ка бог гре­хам тер­пит.

    Горислав Бо­ри­со­вич си­дел мол­ча, бла­го­душ­но слу­шал раз­го­во­ры. Вре­мя от вре­ме­ни при­ни­мал­ся кле­вать но­сом, по­том вздра­ги­вал, ис­пу­ган­но ог­ля­ды­вал­ся. Вот ус­нёт он сей­час, и ку­да в та­ком ра­зе при­едут пу­те­шест­вен­ни­ки? Это всё рав­но, что шо­фё­ру за ру­лём ус­нуть; всей до­ро­ги ос­та­нет­ся до бли­жай­ше­го кю­ве­та. Ка­ков кю­вет на ту­ман­ной до­ро­ге, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не знал и не ин­те­ре­со­вал­ся знать.

    

* * *

    

    Максим Ни­кол­ки­но­му звон­ку об­ра­до­вал­ся.

    - Чего так дол­го не бы­ло?

    - Как уп­ра­вил­ся, так и при­ехал. У ме­ня то­же не склад, что­бы зай­ти да взять. Та­кие ве­щи ещё по­ис­кать на­до.

    - Что при­вёз-то?

    - Как и обе­щал, ико­ны. Семь штук. Очень ста­рые, им лет по трис­та, не меньше. Ещё до рас­ко­ла на­пи­са­ны.

    На та­кую по­жи­ву Мак­сим при­ле­тел, бро­сив все свои де­ла. Дос­ки ог­ля­дел и не­мед­лен­но при­нял­ся наз­ва­ни­вать Ни­ка­но­ру Пав­ло­ви­чу. Оче­вид­но, то­го то­же впе­чат­ли­ло из­вес­тие о се­ми ста­ро­вер­чес­ких ико­нах, по­то­му что уже че­рез пол­ча­са Мак­сим с Ни­ко­лой си­де­ли у зна­ко­мо­го экс­пер­та, а в ско­ром вре­ме­ни и сам Ни­ка­нор Пав­ло­вич подъехал.

    Эксперт шлё­пал жир­ны­ми гу­ба­ми, бор­мо­тал своё: «Инте­рес­но, очень ин­те­рес­но!…» - на этот раз да­же за мик­рос­коп взял­ся, каж­дую ико­ну по оче­ре­ди обёр­ты­вал фла­нелью, ос­то­рож­но за­жи­мал в осо­бую струб­цин­ку и, раз­вер­нув мик­рос­коп, слов­но пу­ле­мёт на ту­ре­ли, разг­ля­ды­вал по­че­му-то не са­му ико­ну, а её то­рец. Что-то смот­рел в компьюте­ре - и сно­ва в мик­рос­ко­пе. На­ко­нец, в оче­ред­ной раз про­пев своё «Инте­рес­но!…» - он вып­ря­мил­ся и гор­до ог­ля­дел при­сутст­ву­ющих.

    - Новоделы. Все семь штук.

    - Что?! - взре­вел Никола. - Да ка­кие же это но­во­де­лы? Они у ста­ро­ве­ров бог зна­ет сколько лет хра­ни­лись!

    - Положим, не только бог, но и я то­же знаю, - пло­то­яд­но улыб­нул­ся эксперт. - Оп­ре­де­ле­ние воз­рас­та де­ре­вян­ных из­де­лий по со­от­но­ше­нию го­до­вых ко­лец - ме­тод не но­вый, но на­дёж­ный. А при на­ли­чии компьюте­ров - во­об­ще де­ло нес­кольких ми­нут. Сох­ран­ность до­сок хо­ро­шая, оли­фа на тор­це проз­рач­ная - что ещё? Вот, нап­ри­мер, сос­на, из ко­то­рой вы­пи­ле­на эта доска, - экс­перт ука­зал на од­ну из икон, - рос­ла и зе­ле­не­ла ещё в од­на ты­ся­ча во­семьсот се­ми­де­ся­том го­ду. С этой точ­ки и сле­ду­ет на­чи­нать да­ти­ров­ку. Ана­ло­гич­ная кар­ти­на и с ос­тальны­ми дос­ка­ми. Раз­ни­ца - один-два го­да.

    - Не мо­жет это­го быть! - Ни­ко­ла пря­мо-та­ки ки­пел от возмущения. - Вы что же, ду­ма­ете, ста­ро­ве­ры для сво­ей мо­лельни но­вые ико­ны по­ку­па­ли? Да ни в жисть!

    - Совершенно вер­но. При­ят­но иметь де­ло с по­ни­ма­ющим че­ло­ве­ком. Ста­ро­вер­чес­кие на­чёт­чи­ки но­вых икон не приз­на­ва­ли. И как раз на этот слу­чай у бо­го­ма­зов де­вят­над­ца­то­го ве­ка су­щест­во­вал за­бав­ный при­ём­чик. Пи­са­лись ико­ны под сем­над­ца­тый век, - кста­ти, ими­та­ция до­вольно гру­бая, спе­ци­алис­ту под­дел­ка сра­зу видна, - а по­том све­женькие об­ра­за ста­ви­ли в сун­дук вдоль сте­нок, а в се­рёд­ку по­ме­ща­ли ми­соч­ку, в ко­то­рую вы­пус­ка­ли па­ру яиц. Че­рез ме­сяц ико­на тем­не­ла, и её мож­но бы­ло про­да­вать рас­кольни­кам за древ­ле­пи­сан­ную. Всё очень прос­то, тух­лые яй­ца вы­де­ля­ют се­ро­во­до­род, а он вза­имо­дей­ст­ву­ет со свин­цо­вы­ми бе­ли­ла­ми, об­ра­зуя чёр­ный сульфид свин­ца. В обыч­ных ус­ло­ви­ях про­цесс за­ни­ма­ет сот­ни лет, а в сун­ду­ке с тух­лы­ми яй­ца­ми ико­на чер­не­ет за ме­ся­чиш­ко. Про­мы­сел этот был до­вольно ши­ро­ко расп­рост­ра­нён, и, как ви­дим, кое-кто до сих пор при­ни­ма­ет ико­но­пис­ные под­дел­ки се­ре­ди­ны де­вят­над­ца­то­го ве­ка за древ­ние об­ра­за.

    «Сволочь! - по­ду­мал Ни­кол­ка, вспом­нив улыб­ча­то­го старичка. - Вер­нусь, всю его тор­гов­лю по до­соч­ке раз­не­су, горш­ки пок­ры­вать не­чем бу­дет!»

    Никанор Пав­ло­вич си­дел мол­ча, за­дум­чи­во ба­ра­ба­нил пальца­ми по обив­ке крес­ла, Мак­сим в при­сутст­вии стар­ших и вов­се по­мал­ки­вал, так что экс­перт мог де­литься отк­ро­ве­ни­ями в пол­ное своё удо­вольствие.

    - Это ещё что, по­тем­не­ние икон - про­цесс прос­той и дав­но из­вест­ный, а вот омо­ло­же­ние! Как раз в эту эпо­ху жил в Рос­сии за­ме­ча­тельный че­ло­век Иван Сер­ге­ев. Шес­ти­де­сят­ник, раз­но­чи­нец и страш­ный ре­ак­ци­онер. Сын сельско­го дьячка пос­ле се­ми­на­рии умуд­рил­ся пос­ту­пить в ар­тил­ле­рий­скую ака­де­мию, окон­чил её с от­ли­чи­ем и был расп­ре­де­лён офи­це­ром в Кронш­тадтс­кую кре­пость. А там пост­риг­ся в мо­на­хи и ос­тал­ся при Анд­ре­евс­ком со­бо­ре. Ви­жу, вы уже до­га­да­лись, я го­во­рю о ве­ли­ком рус­ском свя­том Ио­ан­не Кронш­тадтс­ком. А с че­го его свя­тость на­чи­на­лась? Про­по­вед­ни­ков-то пол­но, а свя­тых ма­ло. Тут чу­де­са нуж­ны. И вот од­наж­ды в Анд­ре­евс­ком со­бо­ре чу­дес­ным об­ра­зом прос­вет­ле­ли ста­рые, по­тем­не­лые от вре­ме­ни об­ра­за. В ту по­ру ещё пра­вил Алек­сандр Вто­рой, в мо­де бы­ло вольно­думст­во, так что пош­ли раз­го­во­ры, что ни­ка­ко­го чу­да нет, а прос­то по­мы­ли за­коп­те­лые ико­ны, вот они и прос­вет­ле­ли. Тог­да Ио­анн пос­ту­пил ина­че. Наш­ли ещё нес­колько ста­рых икон, при большом сте­че­нии на­ро­да мы­ли их с мы­лом, ска­ты­ва­ли чис­той во­дой, но ли­ки ос­та­ва­лись тём­ны­ми. Оно и по­нят­но, ведь по­тем­не­ние икон - хи­ми­чес­кий про­цесс, мы­ло здесь не по­мо­жет. А по­том вы­шел свя­ти­тель, с мо­лит­вой омыл об­ра­за свя­той во­дой, и они прос­вет­ле­ли. Вот это бы­ло чу­до! С не­го и пош­ла сла­ва на­род­но­го свя­то­го. Мно­го лет ник­то не мог по­нять, как та­кое про­ис­хо­дит, и лишь в двад­ца­том ве­ке, не­за­дол­го до смер­ти Ио­ан­на Кронш­тадтс­ко­го вы­яс­ни­ли, что вмес­то свя­той во­ды мо­шен­ник ис­пользо­вал пе­ре­кись во­до­ро­да. Ве­щест­во это бы­ло ред­ким, о нём в ту по­ру поч­ти ник­то не слы­хи­вал, но Ио­анн по­лу­чать пе­ре­кись во­до­ро­да умел, пос­кольку хи­мию в ар­тил­ле­рий­ской ака­де­мии пре­по­да­вал Ни­ко­лай Ни­ко­ла­евич Зи­нин. А то, что пе­ре­кись во­до­ро­да не только обесц­ве­чи­ва­ет ор­га­ни­чес­кие кра­си­те­ли, но и окис­ля­ет чёр­ный сульфид свин­ца до бе­ло­го сульфа­та, об­на­ру­жил, ви­ди­мо, сам свя­ти­тель Ио­анн. За­то ка­кой скан­дал раз­го­рел­ся, ког­да спус­тя со­рок лет мо­шен­ни­чест­во Ио­ан­на Кронш­тадтс­ко­го вскры­лось! Сам Ио­анн уже пос­лед­ние де­нёч­ки до­жи­вал, за­то его клев­ре­ты пос­та­ра­лись. Да­же стиш­ки в за­щи­ту свя­то­го мо­шен­ни­ка пуб­ли­ко­ва­ли. Вот, слу­шай­те:

    «Светильнику ве­ры от­цу Ио­ан­ну Кронш­тадтс­ко­му по по­во­ду на­па­док жи­довс­ких га­зет»

    

    Маститый пас­тырь пра­вос­лав­ный,

    Забрызган сквер­ною лже­цов,

    Толпы за­вист­ни­ков злон­рав­ной,

    Слепых бе­зум­ных гор­де­цов…

    

    Каково? Поч­ти Пуш­кин. А по­том на­ша лю­би­мая пра­вос­лав­ная цер­ковь ка­но­ни­зи­ро­ва­ла за­ве­до­мо­го и ули­чён­но­го мо­шен­ни­ка. И се­год­ня цер­ковь всех ка­яться при­зы­ва­ет, а собст­вен­ные гре­хи приз­на­вать не спе­шит…

    - Хватит, - пе­ре­бил ра­зо­шед­ше­го­ся экс­пер­та Ни­ка­нор Павлович. - По­го­во­ри­ли - и бу­дет. Не знаю, как ты, а я че­ло­век пра­вос­лав­ный и свя­то­го Ио­ан­на Кронш­тадтс­ко­го по­чи­таю. Но сей­час нам на­до ре­шить, что де­лать дальше. Об­ра­за, зна­чит, под­дельные…

    - Во вся­ком слу­чае, это не сем­над­ца­тый век. И в от­но­ше­нии де­вят­над­ца­то­го ве­ка я в не­ко­то­ром сом­не­нии. Ра­бо­та - не при­де­рёшься, но уж больно све­жа крас­ка. Тут нуж­ны ла­бо­ра­тор­ные ис­сле­до­ва­ния.

    - Да вы что, сов­сем обор­зе­ли?! - взре­вел Никола. - Са­ми го­во­ри­ли, что дос­ки ста­рые, а те­перь и от это­го от­ка­зы­ва­етесь?

    - Старые дос­ки дос­тать - не проб­ле­ма. По де­рев­ням и сей­час пол­но изб, сруб­лен­ных в по­зап­рош­лом ве­ке. Раз­би­рай лю­бую и пи­ли, сколько ду­ше угод­но. Вот жи­во­пис­ную шко­лу под­де­лать труд­нее. Так что, ес­ли это но­во­дел на­ше­го вре­ме­ни, то но­во­дел ред­кост­ный, и мне бы очень хо­те­лось по­тол­ко­вать с мас­те­ром, ко­то­рый та­кое ма­лю­ет. И я вам, мо­ло­дой че­ло­век, по­со­ве­то­вал бы не вер­теться, как чёрт на ско­во­род­ке, а чест­но рас­ска­зать, где вы раз­до­бы­ли по­доб­ный ико­нос­тас и ка­ко­во его про­ис­хож­де­ние.

    - Я вам всё рассказал! - ог­рыз­нул­ся Николка. - А не ве­ри­те, что об­ра­за нас­то­ящие, то я не на­вя­зы­ва­юсь. Най­ду, ко­му про­дать и без вас.

    - Стоять! - нег­ром­ко про­из­нёс Ни­ка­нор Павлович, - Ты что, ду­ма­ешь так прос­то раз­вер­нуться и уй­ти? Не вый­дет, мой ми­лый. Мы ещё с то­бой не в рас­чё­те. Ты обе­щал семь икон сем­над­ца­то­го ве­ка. Где они?

    - Я с вас за них ни ко­пей­ки не по­лу­чил.

    - А это ни­че­го не зна­чит. Есть та­кая эко­но­ми­чес­кая ка­те­го­рия - не­до­по­лу­чен­ная при­быль. Семь икон, каж­дая в сред­нем по трис­та ты­сяч…

    - Скока?… Вы мне за пер­вую ико­ну все­го со­рок пять ты­сяч да­ли!

    - Сколько ты по­лу­чил, пусть те­бя и вол­ну­ет. Для ме­ня важ­но, сколько они по фак­ту сто­ят.

    - Ах вот как?! Ну всё, больше вы у ме­ня ни хре­на не по­лу­чи­те!

    Никола встал, что­бы заб­рать свои дос­ки и нав­сег­да уй­ти от этих ки­дал, ко­то­рые так бес­со­вест­но обоб­ра­ли его, но в при­отк­ры­тую дверь скользнул ещё один че­ло­век, преж­де Ни­ко­лой не за­ме­чен­ный, и че­рез се­кун­ду Ни­кол­ка сто­ял с за­лом­лен­ны­ми ру­ка­ми и мог только бес­сильно ши­петь сквозь зу­бы.

    - Никанор! - пре­дуп­реж­да­юще по­дал го­лос эксперт. - Ты пом­нишь, что я па­ци­фист? В мо­ём до­ме ни­ка­ко­го на­си­лия!

    - Помню, успокойся, - от­мах­нул­ся Ни­ка­нор Павлович. - Ви­дишь же, мо­ло­дой че­ло­век не­адек­ва­тен. Сей­час он ус­по­ко­ит­ся, а мы пос­мот­рим, кто он та­ков, и от­пус­тим с ми­ром. Мак­сим­ка, глянь, до­ку­мен­ти­ки у не­го при се­бе?

    Максим быст­ро про­ве­рил Ни­кол­ки­ны кар­ма­ны, вы­та­щил пас­порт, про­тя­нул ше­фу.

    - Не име­ете права! - взвыл Ни­кол­ка.

    - Видали?… Тор­гу­ет фальшив­ка­ми и ещё о пра­вах рас­суж­да­ет. Итак, Са­вос­тин, Ни­ко­лай Пла­то­но­вич… хо­ро­шее от­чест­во… де­рев­ня Ефим­ки Бли­новс­ко­го сельсо­ве­та… так… Сей­час сни­мем с пас­пор­та ко­пию, а ори­ги­нал вер­нём. Как ви­дишь, ни­че­го изы­мать у те­бя мы не со­би­ра­ем­ся. Ви­кен­тий, ты поз­во­лишь вос­пользо­ваться тво­им ска­не­ром? А по­ка, ува­жа­емый Ни­ко­лай Пла­то­но­вич, со­ве­тую слу­шать вни­ма­тельно, не пе­ре­би­вать и мо­тать на ус, ко­то­рый у те­бя по­ку­да не вы­рос. Итак, семь икон по трис­та ты­сяч - по­лу­чит­ся два мил­ли­она сто ты­сяч не­до­по­лу­чен­ной при­бы­ли. Ска­жем, двес­ти ты­сяч - это твоя до­ля, зна­чит, мне ты дол­жен ров­ным счё­том один мил­ли­он де­вятьсот ты­сяч руб­лей. Всё по­нят­но?

    - Где я та­кие деньги возьму? - Колька уже не ру­гал­ся, а ныл.

    - Это, из­ви­ни, не моё де­ло. Кни­жеч­ки ты где-то дос­та­вал, ико­ны - то­же. Те­перь дос­та­вай деньги. А ес­ли что… ты же у нас абс­ти­нент, не пьёшь, не ку­ришь, зна­чит, пе­чень здо­ро­вая, поч­ки - то­же, серд­це - са­мо со­бой… Лад­но, шучу, - до­ба­вил он, уви­дав, что Ни­кол­ка сно­ва на­чал дёргаться, - но пом­ни, что в каж­дой шут­ке только до­ля шут­ки. Ес­ли мне при­дёт­ся об­ра­титься к спе­ци­алис­там по вы­би­ва­нию дол­гов, то пе­няй на се­бя. Они мо­гут и на зап­час­ти пус­тить. А вот и твой пас­порт. Ко­пия у ме­ня ос­та­нет­ся, а пас­порт - дер­жи. Это деньги, что у те­бя бы­ли, трис­та двад­цать руб­лей с ко­пей­ка­ми, как ви­дишь, ни­че­го не про­па­ло, мы лю­ди чест­ные. Ико­ны, уж из­ви­ни, мы ос­та­вим на экс­пер­ти­зу. Ока­жут­ся цен­ны­ми - сто­имость пой­дёт в за­чёт тво­его дол­га. А по­ка мо­жешь быть сво­бо­ден. В бе­га бро­саться не со­ве­тую, у те­бя, как по­ни­маю, ма­ма-па­па есть… с них долг взы­щем.

    Охранник вы­вел Ни­кол­ку в при­хо­жую и только там от­пус­тил, поз­во­лив расп­ря­миться. Прос­ле­дил, как тот бе­рёт плащ, и зак­рыл за его спи­ной тя­жё­лую стальную дверь.

    Первым по­буж­де­ни­ем бы­ло са­да­нуть но­гой по две­ри, что­бы ла­ко­вые до­щеч­ки, прик­ры­ва­ющие же­ле­зо, брыз­ну­ли во все сто­ро­ны, но Ни­кол­ка предс­та­вил, что бу­дет, ког­да дверь отк­ро­ет­ся, и, пре­одо­лев ис­ку­ше­ние, сбе­жал по лест­ни­це вниз. И уже там сор­вал зло на улич­ной ур­не.

    

* * *

    

    Выбор Ни­ки­та сде­лал в пользу де­рев­ни. Учиться мож­но и на за­оч­ном, а до­ма что-то яв­но не­лад­но. Шур­ка бро­дит что блед­ная не­мочь, Ни­кол­ка, нап­ро­тив, шуст­рит не по-хо­ро­ше­му. Из Моск­вы вер­нул­ся сам не свой, за­лез на чер­дак и за­ти­ха­рил­ся там, слов­но мышь в но­ре.

    Никита под­нял­ся на­верх. Ни­кол­ка нич­ком ле­жал на пос­те­ли. На Ни­ки­ту он не ог­ля­нул­ся.

    - Что-то ты из гос­тей не в крах­ма­ле при­ехал.

    - Он ещё из­де­ваться будет! - Ни­кол­ка подс­ко­чил, об­ра­тив к бра­ту злое пок­рас­нев­шее лицо. - Те­бе лег­ко сме­яться, а ме­ня, мо­жет быть, убьют завт­ра! Ты предс­та­вить не мо­жешь, что это та­кое, ког­да те­бя так прос­то, ни за что, хо­тят убить.

    - Да где уж мне… И кто те­бя уби­вать со­би­ра­ет­ся?

    - Я по­чём знаю? Му­жик ка­кой-то из Моск­вы.

    - Ну, ес­ли ты его не зна­ешь, то и он те­бя не зна­ет.

    - Тебе прос­то го­во­рить, а они у ме­ня пас­порт от­ня­ли и ко­пию с не­го сде­ла­ли. А этот, глав­ный, го­во­рит: «Ты мне дол­жен мил­ли­он де­вятьсот ты­сяч. Не от­дашь, я те­бя на зап­час­ти для пе­ре­сад­ки ор­га­нов. И сбе­жать не взду­май, у те­бя до­ма ма­ма-па­па - с них взы­щу.»

    - И ког­да ты ус­пел столько за­дол­жать?

    - Не дол­жен я им во­об­ще нис­колько! Это они са­ми при­ду­ма­ли, с экс­пер­том сво­им. На­еха­ли на ме­ня ни за что, прос­то за­хо­те­лось…

    - Просто так да­же со­ба­ка не ла­ет.

    - Собака, мо­жет, и не ла­ет, а эти - ху­же со­бак.

    - То есть ты шёл по ули­це, и вдруг под­бе­га­ют к те­бе Глав­ный с Экс­пер­том и кри­чат: «Го­ни мил­ли­он!»

    - Ну те­бя!… И без то­го тош­но, а он ещё издевается! - Ни­кол­ка по­ва­лил­ся на пос­тель и глу­хо про­из­нёс сквозь по­душ­ку: - Не ска­жу я те­бе больше ни­че­го.

    - Как знаешь… - Ни­ки­та прис­лу­шал­ся, шаг­нул к чер­дач­но­му окош­ку и быст­ро спро­сил: - А ми­ли­ция тут при чём?

    - Какая ми­ли­ция?

    - Вон, га­зик подъезжа­ет.

    - Н-не знаю… - дро­жа­щи­ми гу­ба­ми про­из­нёс Николка. - Не бы­ло ни­ка­кой ми­ли­ции.

    - Так, - жёст­ко при­ка­зал Никита, - си­ди здесь и но­са не вы­со­вы­вай. Пой­ду раз­би­раться.

    Никита сбе­жал вниз как раз в ту ми­ну­ту, ког­да Фек­тя от­пи­ра­ла дверь на тре­бо­ва­тельный стук.

    Деревенские до­ма, ког­да хо­зя­ева си­дят в из­бе, тра­ди­ци­он­но за­пи­ра­ют­ся на клям­ку - то са­мое не­хит­рое прис­по­соб­ле­ние, ко­то­рое «дёр­нешь за ве­рё­воч­ку, дверь и отк­ро­ет­ся». Встре­ча­ют­ся по­рой и ще­кол­ды, но это­го нов­шест­ва у Са­вос­ти­ных не во­ди­лось, гос­ти, зва­ные и нез­ва­ные, мог­ли са­ми зай­ти в из­бу. Тем не ме­нее по­ла­га­лось сту­чать всем, в том чис­ле и ми­ли­ции.

    - Вам кого? - рас­те­рян­но спро­си­ла Фек­тя.

    Один из ми­ли­ци­оне­ров был зна­ко­мым - участ­ко­вый Ар­хи­пов по проз­ви­щу Ох­рип, вто­ро­го Фек­тя не зна­ла, а тре­тий и вов­се бы­ла жен­щи­на. Су­дя по порт­фе­лю и зло­му взгля­ду, она и бы­ла здесь глав­ной.

    - Хозяин где? - спро­сил Ох­рип.

    - Вон в са­ра­юш­ке сто­ляр­ни­ча­ет. А что слу­чи­лось-то?

    - Набедокурил твой му­жик.

    - Да что ж он нат­во­рил, что с ми­ли­ци­ей при­еха­ли?

    - Я ду­маю, ему уже есть шест­над­цать лет, - стро­го про­го­во­ри­ла при­ехав­шая дама, - и он сам мо­жет от­ве­чать за свои пос­туп­ки.

    - Ахти, беда! - Фек­тя ки­ну­лась к сараю. - Па­ля, тут по те­бя при­еха­ли с ми­ли­ци­ей!

    Размеренный звук пи­лы в са­рае смолк. Пла­тон, щу­рясь на яр­кое солн­це, по­явил­ся на ули­це.

    - Савостин Пла­тон Власович? - тре­бо­ва­тельно спро­си­ла на­чальни­ца.

    - Он са­мый и есть, - встрял участковый. - Я на сво­ём участ­ке всех знаю.

    Дама мет­ну­ла ис­пе­пе­ля­ющий взгляд, и Ох­рип сту­ше­вал­ся.

    - Я это, - ска­зал Пла­тон.

    - Старший сле­до­ва­тель рай­он­ной про­ку­ра­ту­ры Гурдинина, - в ру­ках да­мы мелькну­ла крас­ная книжица. - В от­но­ше­нии вас воз­буж­де­но уго­лов­ное де­ло по статьям сто пят­над­цать и сто шест­над­цать УК Рос­сий­ской Фе­де­ра­ции - злост­ное ху­ли­ганст­во.

    - Какое ещё уго­лов­ное дело? - изу­мил­ся Платон. - Я вро­де не вор и не уби­вец.

    - Хулиганские дей­ст­вия в от­но­ше­нии граж­да­ни­на Ло­пас­то­ва и граж­дан­ки Анд­ре­евой, при­чи­не­ние те­лес­ных пов­реж­де­ний, ос­корб­ле­ние чес­ти и дос­то­инст­ва…

    - Это у них - честь и дос­то­инст­во?! - взре­вел Платон. - Да та­ких, как они, при­люд­но роз­га­ми драть на­до. Спер­ва по чес­ти, а там и по дос­то­инст­ву!

    - Настоятельно со­ве­тую вы­би­рать вы­ра­же­ния! В нас­то­ящий мо­мент в от­но­ше­нии вас изб­ра­на ме­ра пре­се­че­ния - под­пис­ка о не­вы­ез­де, но ес­ли я ещё раз ус­лы­шу уг­ро­зы в ад­рес ист­цов, она бу­дет из­ме­не­на на арест.

    - Паля, молчи! - вык­рик­ну­ла Феоктиста. - На­го­во­ришь ещё на свою го­ло­ву!

    Платон кряк­нул, но ни­че­го не ска­зал.

    - Прошу в ма­ши­ну. Оз­на­комьтесь с пос­та­нов­ле­ни­ем и рас­пи­ши­тесь.

    - Давайте, где там рас­пи­саться.

    - Постановление чи­тать вы не со­би­ра­етесь?

    - Чего там чи­тать, всё од­но, как за­хо­ти­те, так де­ло и вы­вер­не­те. На на­ше­го бра­та вез­де за­па­се­но: в зем­ле - чер­ви, в во­де - чер­ти, в ле­су - суч­ки, в су­де - крюч­ки. Я луч­ше не гля­дя под­пи­шу, спо­кой­ней спать бу­ду.

    - Как зна­ете. Рас­пи­ши­тесь вот здесь.

    - Дайте я прочту, - ска­зал Ни­ки­та.

    - Мне кажется, - от­ре­за­ла су­дей­ская да­ма, ви­ди­мо за­быв, что эти са­мые сло­ва го­во­ри­ла ми­ну­ту назад, - граж­да­ни­ну Са­вос­ти­ну уже ис­пол­ни­лось шест­над­цать, и он сам мо­жет от­ве­чать за свои пос­туп­ки. Рас­пи­са­лись? От­лич­но! В чет­верг - это завт­ра - к один­над­ца­ти ча­сам яви­тесь в рай­он­ное от­де­ле­ние ми­ли­ции, ка­би­нет но­мер де­вять, для да­чи по­ка­за­ний.

    - Лучше бы в пятницу, - за­ме­тил участ­ко­вый.

    - Что?

    - Автобус из де­рев­ни хо­дит по втор­ни­кам и пят­ни­цам. Как он к вам в чет­верг по­па­дёт?

    - Это уже не моё де­ло. И не ва­ше, меж­ду про­чим. Для ху­ли­ганс­ких дей­ст­вий он как-то в го­род по­па­дал. Пусть и те­перь пос­та­ра­ет­ся.

    - Оставь, Архипыч, - ска­зал Платон. - До­бе­русь до го­ро­да и в чет­верг, не пе­ре­лом­люсь. С ут­ра до Бли­но­ва, а там ав­то­бус каж­дый день хо­дит. К сро­ку и пос­пею, не из­вольте бес­по­ко­иться.

    Последние сло­ва бы­ли об­ра­ще­ны к сле­до­ва­тельше, ко­то­рая, уб­рав бу­ма­ги в порт­фель, усе­лась в ма­ши­ну на зад­нее си­денье и те­перь не­тер­пе­ли­во ожи­да­ла, по­ка шо­фёр и участ­ко­вый зай­мут свои мес­та.

    Газик за­во­нял бен­зи­но­вым вых­ло­пом, и Са­вос­ти­ны ос­та­лись воз­ле до­ма од­ни.

    - Господи, что же это было? - вы­дох­ну­ла Фектя. - На­ле­те­ли, наст­ра­ща­ли… Па­люш­ка, за что они те­бя?

    - Серёжку, стер­ве­ца, по­учил чу­ток. А ему, ви­дать, ма­ло по­ка­за­лось, и он в суд по­да­ёт.

    - Это из-за меня? - Шур­ка, всё вре­мя пря­тав­ша­яся в се­нях, выс­ту­пи­ла на свет. - Не ез­ди, слы­шишь? За­су­дят они те­бя.

    - Если не ехать, тог­да точ­но засудят, - за­ме­тил Никита. - А так, по се­мей­ным де­лам, ес­ли до по­но­жов­щи­ны не дош­ло, сро­ков не да­ют. Сильно ты его при­ло­жил?

    - Да как те­бе ска­зать? Па­ру зу­бов он сплю­нул, а так - не очень.

    - Ну и не бу­дет ни­че­го. Нер­вы по­мо­та­ют, в край­нем слу­чае пят­над­цать су­ток да­дут или ус­лов­ный срок. Ты, глав­ное, им не пе­речь, а на­пи­рай больше на то, что был в сос­то­янии аф­фек­та и все­об­ще пло­хо пом­нишь, как там де­ло бы­ло.

    - В сос­то­янии че­го?

    - Аффекта. Зна­чит, осер­чал очень.

    - Так я и осер­чал.

    - Вот и хо­ро­шо. Так и го­во­ри. Завт­ра с ут­реч­ка я те­бя в Бли­но­во све­зу, а с ве­чер­не­го ав­то­бу­са встре­чу, что­бы пеш­ком не хо­дить.

    На том и по­ре­ши­ли.

    

* * *

    

    С ут­ра в го­род отп­ра­ви­лись втро­ём. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­лу­чил письмо, что в его пе­тер­бургс­кой квар­ти­ре, ко­то­рую он сда­вал на ле­то, ка­кие-то не­по­ряд­ки, и, встре­во­жив­шись, по­ехал раз­би­раться. Са­вос­ти­ны, не сго­ва­ри­ва­ясь, ре­ши­ли, что Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча в их су­деб­ные де­ла пос­вя­щать не на­до. По­мочь он не смо­жет и только зря раз­вол­ну­ет­ся.

    Беседовали до­ро­гой ни о чём, в Бли­но­во Ни­ки­та вы­са­дил от­ца и Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча на ав­то­бус­ной ос­та­нов­ке и пот­рю­хал об­рат­но.

    При въезде в Ефим­ки ни­ка­ких до­рож­ных зна­ков не по­ла­га­лось. Пос­то­рон­ние здесь не ез­дят, а свои и без то­го зна­ют, ку­да по­па­ли. Но на этот раз объяви­лись и чу­жа­ки. Ста­ренькая, ещё со­ветс­ких вре­мён «Ла­да» наг­на­ла те­ле­гу и при­тор­мо­зи­ла.

    - Слышь, мужик! - ок­лик­нул Ни­ки­ту выг­ля­нув­ший в прис­пу­щен­ное ок­но муж­чи­на лет тридцати, - Это, ни­как, Ефим­ки?

    - Ну… - от­ве­тил Никита. - Ефим­ки.

    - Савостин Колька там где жи­вёт?

    Никита нак­ло­нил­ся, что­бы выс­мот­реть, кто едет по Ни­кол­ки­ну ду­шу, и за­мер, за­дох­нув­шись от зве­ня­ще­го чувст­ва опас­нос­ти. Ря­дом с тем, кто спра­ши­вал, си­дел, по­ло­жив ску­ча­ющие ру­ки на ба­ран­ку, и без­раз­лич­но смот­рел на до­ро­гу кал­та­ман Ра­шид Ма­го­ме­тов. Об­ма­нуться бы­ло не­воз­мож­но, слиш­ком уж за­па­ли в па­мять вы­го­рев­шие ры­жие бро­ви, вес­нуш­ча­тое, не при­ни­ма­ющее за­га­ра ли­цо, нос кар­тош­кой и во­об­ще весь об­лик ре­не­га­та. На Ни­ки­ту он не смот­рел, да и труд­но бы­ло приз­нать в бо­ро­да­том му­жи­ке, по ста­рин­ке еду­щем на те­ле­ге, не­дав­не­го во­ина-конт­ракт­ни­ка, с ко­то­рым обс­то­ятельства и во­ля Ал­ла­ха све­ли на жар­ких со­лон­ча­ках Турк­ме­нии.

    В ма­ши­не ещё кто-то был, но Ни­ки­та не стал гла­зеть, прив­ле­кая к се­бе не­нуж­ное вни­ма­ние, не стал и впус­тую бро­саться на мед­лен­но еду­щий ав­то­мо­биль. Он мах­нул ру­кой и без­раз­лич­но ска­зал:

    - А я знаю? Где-то на том конце… - ше­вельнул вож­жа­ми: - Но, мёрт­вая!

    Резвая Сказ­ка удив­лён­но по­ко­си­ла гла­зом и при­ба­ви­ла ша­гу. Лишь ког­да ма­ши­на скры­лась за по­во­ро­том, Ни­ки­та хлест­нул ло­шадь, зас­та­вив пе­рей­ти на рысь:

    - Пошла! Пош­ла!

    Возле до­ма Шур­ка сти­ра­ла в ста­ром ко­ры­те Мит­рош­ки­ны одёж­ки.

    - Миколка где? - спро­сил Ни­ки­та, сос­ко­чив с те­ле­ги и наб­ра­сы­вая вож­жи на стол­бик за­бо­ра.

    - На реч­ку ушёл с удоч­кой. А мать на ого­ро­де, морк­ву про­ре­жи­ва­ет. Тут ка­кие-то на ма­ши­не при­ез­жа­ли, Ми­кол­ку спра­ши­ва­ли… зна­ко­мые, го­во­рят. Я их то­же на реч­ку отп­ра­ви­ла.

    - Ага! Мать поп­ро­си, что­бы ло­шадь прибрала, - крик­нул Ни­ки­та уже из сеней. - А я - ми­гом!

    Из- под кро­ва­ти - в до­ме уже дав­но ник­то не спал на лав­ках - вы­во­лок от­цо­ву ук­лад­ку, а из неё кар­тон­ку с пат­ро­на­ми. В ос­нов­ном пат­ро­ны бы­ли сна­ря­же­ны дробью, на уток и бо­ро­вую пти­цу, но штук де­сять бы­ли с кар­течью, на вол­ков, ко­то­рые зи­ма­ми вы­хо­ди­ли к де­рев­не. Пат­ро­ны Ни­ки­та вы­сы­пал в кар­ман, сор­вал со сте­ны ружьё и, что­бы не пу­гать мать и сест­ру, вып­рыг­нул в ок­но.

    Затончик, где Ни­кол­ка обыч­но тас­кал окуш­ков, был ему хо­ро­шо из­вес­тен, в детст­ве и сам Ни­ки­та лав­ли­вал там рыб­ку.

    «Ладу», сто­ящую на бе­ре­гу, Ни­ки­та за­ме­тил из­да­ли. Он пос­пеш­но ныр­нул в кус­ты, ста­ра­ясь по­доб­раться не­за­ме­чен­ным как мож­но бли­же. Ему уда­лось под­полз­ти мет­ров на со­рок к то­му мес­ту, где на бе­ре­гу по­ну­ро си­дел бо­сой Ни­кол­ка, а ря­дом сто­яли двое при­ехав­ших. Ра­шид-бе­ка сре­ди них не бы­ло, он ос­тал­ся в ма­ши­не.

    Ружьё дав­но бы­ло из­го­тов­ле­но к стрельбе, но па­лить по нез­на­ко­мым лю­дям Ни­ки­та не мог. Мо­жет быть, они прос­то не зна­ют, кто слу­жит у них шо­фё­ром… Муж­чи­на пос­тар­ше, тот, что в ма­ши­не си­дел на зад­нем си­денье, что-то го­во­рил, Ни­кол­ка вре­мя от вре­ме­ни от­ве­чал с ви­дом дво­еч­ни­ка, выз­ван­но­го к дос­ке. Муж­чи­на по­мо­ло­же сто­ял мол­ча, ру­ки в кар­ма­нах. Нес­мот­ря на жар­кий день, он был в пла­ще, и это нас­то­ра­жи­ва­ло.

    Потом Ни­кол­ка под­нял­ся, мо­ло­дой по­вер­нул­ся, за­хо­дя ему за спи­ну, и за ко­лых­нув­шим­ся пла­щом на мгно­ве­ние уг­ло­ва­то об­ри­со­вал­ся ствол. Не об­рез, а ско­рей пис­то­лет-пу­ле­мёт или ещё что-то сов­ре­мен­ное.

    Теперь сом­не­ний не ос­та­ва­лось. Ни­ки­та при­жал­ся ще­кой к прик­ла­ду, при­це­лил­ся. Двое, уво­див­шие Ни­кол­ку, шли как на пла­цу, вот только стре­лять при­хо­ди­лось не из бо­ево­го ору­жия, а из двуст­вол­ки, дуп­ле­том, по го­ло­вам, и ров­но пос­ре­ди­не меж этих го­лов тор­ча­ла дур­ная Ни­кол­ки­на баш­ка, ко­то­рую ни в ко­ем слу­чае нельзя бы­ло за­це­пить. Лег­ко рас­суж­дать о дос­то­инст­вах гольтя­ковс­ких ру­жей, си­дя до­ма за сто­лом, а ког­да от этих дос­то­инств за­ви­сит жизнь бра­та?…

    Ну, тульские умельцы, братья Гольтя­ко­вы, не под­ве­ди­те… по­ка­жи­те куч­ность стрельбы!

    

* * *

    

    Плеер бод­ренько ба­ра­ба­нил в ухо, так что Ни­кол­ка не рас­слы­шал шу­ма подъезжа­ющей ма­ши­ны. Ог­ля­нул­ся, только ког­да сза­ди раз­дал­ся по-не­хо­ро­ше­му зна­ко­мый го­лос:

    - Как улов? Клю­ёт?

    За спи­ной сто­ял Ни­ка­нор Пав­ло­вич. Ря­дом воз­вы­шал­ся ох­ран­ник, не тот, что в прош­лый раз, но мож­но бы­ло не сом­не­ваться, что этот преж­не­му ни в чём не ус­ту­пит.

    - Вы откуда? - спро­сил Ни­кол­ка, слов­но за язык его кто по­тя­нул.

    - В гос­ти ре­шил заехать, - улыб­нул­ся Ни­ка­нор Павлович. - За то­бой, ес­ли пом­нишь, дол­жок.

    - Да бу­дет вам! - за­ныл Николка. - Ну по­шу­ти­ли - и хва­тит! Де­нег я у вас не брал, от­ку­да дол­гу взяться?

    - Нет па­рень, шу­ток с то­бой ник­то шу­тить не со­би­ра­ет­ся, де­ло серьёзное. Об­ра­за твои бы­ли на экс­пер­ти­зе, и те­перь у ме­ня к те­бе мно­го воп­ро­сов. Ис­кус­ство­ве­ды кля­нут­ся, что это ра­бо­та де­вят­над­ца­то­го ве­ка, а фи­зи­ко-хи­ми­чес­кая про­вер­ка уве­ря­ет, что све­жак, вот оно как хит­ро вы­хо­дит.

    - А я тут при чем? Вы у ме­ня ико­ны от­ня­ли, са­ми те­перь и раз­би­рай­тесь.

    - Вот я и раз­би­ра­юсь. Я ведь не пер­вый год в этом биз­не­се, так что лап­шу мне на уши ве­шать не на­до. Ну ка­кие ста­ро­вер­чес­кие ски­ты в этих мес­тах? Я тут всё лич­но объездил ещё двад­цать лет на­зад. А па­ца­ном я был до­тош­ным и та­кие бо­гатст­ва, что ты при­но­сил, про­пус­тить не мог. Ко­ро­че, так… не хо­чешь ты го­во­рить, я ска­жу. Нет здесь ни­ка­ких ски­тов, а есть мас­тер, ко­то­рый эти ико­ны пи­шет. Ду­маю, что и книж­ки шли от не­го, жаль, они дав­но пе­реп­ро­да­ны, экс­пер­ти­зу те­перь не про­вес­ти. Но мас­те­ра ты мне сей­час сдашь. Я по­ни­маю, те­бе хо­те­лось бы быть пос­ред­ни­ком и по­лу­чать с это­го свой про­цент, но я пос­ред­ни­ков не люб­лю, так что обой­дём­ся без соп­ли­вых. А дол­жок ты мне всё рав­но вер­нёшь, в ка­чест­ве вос­пи­та­тельной ме­ры, что­бы ум­ней был на бу­ду­щее.

    - Нет ни­ка­ко­го мастера! - прос­то­нал Ни­кол­ка, чувст­вуя, что сей­час рас­ко­лет­ся и вы­даст Ни­ка­но­ру Пав­ло­ви­чу всё как есть. - Ико­ны нас­то­ящие, ну… мо­жет и не древ­ние, но из де­вят­над­ца­то­го ве­ка точ­но!

    - Очень жаль, - про­из­нёс Ни­ка­нор Павлович. - Я ду­мал, ты хоть что-то по­нял. При­дёт­ся объяснять бо­лее до­ход­чи­во. Сма­ты­вай удоч­ки, па­рень, и по­еха­ли с на­ми. Кста­ти, у те­бя же клю­ёт! Под­се­кай!

    Николка ма­ши­нально дёр­нул, се­реб­рис­то блес­ну­ла че­шуя, и по тра­ве зап­ры­га­ла вых­ва­чен­ная из во­ды ук­лей­ка. Она тре­пы­ха­ла хвос­ти­ком и та­ра­щи­ла зе­ле­но­ва­тый проз­рач­ный глаз. Ни­кол­ка подх­ва­тил ры­бёш­ку и ки­нул в ре­ку.

    - Зря, - за­ме­тил Ни­ка­нор Павлович. - На­до бы­ло её на ку­кан. Есть у те­бя ку­кан?

    - Есть.

    - Вот и у ме­ня есть. И уж я те­бя в реч­ку не от­пу­щу, ты всю жизнь бу­дешь на ку­ка­не си­деть и долг от­ра­ба­ты­вать. А ста­нешь ар­та­читься - в уху по­па­дёшь. Ну как, ма­ленькая рыб­ка, бу­дем прав­ду го­во­рить или сна­ча­ла на ско­во­род­ку?

    - Я и так правду, - ска­зал Ни­кол­ка и неп­ро­из­вольно всхлип­нул.

    - Что ж, пош­ли в ма­ши­ну. По­ка едем, у те­бя ещё бу­дет вре­мя по­ду­мать. Но я те­бе очень не за­ви­дую, ес­ли взду­ма­ешь от­пи­раться по­том.

    - Бежать не пытайся, - пре­дуп­ре­дил ох­ран­ник, и Ни­кол­ка уви­дал, что ему в пра­вый бок смот­рит ав­то­мат­ное ду­ло. Ав­то­ма­тик был ма­ленький, слов­но иг­ру­шеч­ный, но хо­ло­дом из тём­но­го от­верс­тия ве­яло смер­тельным.

    Николка по­кор­но встал, за­гип­но­ти­зи­ро­ван­ный этим не­ми­га­ющим взгля­дом.

    Никанор Пав­ло­вич дви­нул­ся к ма­ши­не, где ску­чал шо­фёр, ох­ран­ник под­толк­нул Ни­ко­лу, и тот по­шёл, бо­лез­нен­но, пе­ченью ощу­щая, как в неё нач­нут впи­ваться пу­ли.

    Потом над са­мым ухом трес­ну­ло, и Ни­ка­нор Пав­ло­вич вдруг раз­вер­нул­ся и, цеп­ля­ясь за Ни­кол­ку, на­чал опол­зать на зем­лю. Он смот­рел крас­ным вы­пу­чен­ным гла­зом, а вто­ро­го гла­за у не­го не бы­ло, там кро­ва­ви­лась глу­бо­кая яма, жи­во на­по­ми­на­ющая о раз­дел­ке те­лячьей ту­ши пос­ле Пок­ро­ва.

    Николка за­ве­ре­щал, ста­ра­ясь от­толк­нуть так ди­ко пре­об­ра­зив­ше­го­ся Ни­ка­но­ра Пав­ло­ви­ча.

    - Падай, дурак! - слов­но гром не­бес­ный гря­нул нез­на­ко­мый го­лос, и Ни­кол­ка пос­луш­но по­ва­лил­ся на бок, бла­го что но­ги не дер­жа­ли.

    Неподалёку звон­ким трак­тор­ным зву­ком зас­ту­чал ав­то­мат.

    - Бросай ору­жие и вы­хо­ди, или я тво­его щен­ка пришибу! - про­ре­вел дру­гой го­лос.

    У Ни­кол­ки не бы­ло щен­ка и не бы­ло ору­жия, по­это­му он ос­тал­ся ле­жать, слов­но про­ис­хо­дя­щее не име­ло к не­му ни­ка­ко­го от­но­ше­ния.

    - Микола, нич­ком ле­жи, сей­час бен­зо­бак рва­нёт!

    «Как в кино… - пов­то­рял про се­бя Николка. - Как в ки­нош­ке…»

    Снова зат­ре­щал ав­то­мат, и в от­вет с по­лу­се­кунд­ным про­ме­жут­ком хлоп­ну­ли два ру­жей­ных выст­ре­ла.

    Долго, очень дол­го ни­че­го не про­ис­хо­ди­ло, по­том сов­сем ря­дом пос­лы­ша­лось:

    - Лежишь? Мо­ло­дец. Те­перь мо­жешь вста­вать.

    Николка по­вер­нул го­ло­ву и встре­тил не­ми­га­ющий взгляд Ни­ка­но­ра Пав­ло­ви­ча. Вы­би­тым гла­зом Ни­ка­нор ткнул­ся в зем­лю, но уце­лев­ший смот­рел так прон­зи­тельно, что Ни­кол­ка, под­вы­вая, при­нял­ся от­пол­зать, пя­тясь ра­ком, по­ка не натк­нул­ся на что-то мяг­кое. Там, рас­ки­нув плащ слов­но крылья под­би­то­го Бэт­ме­на, ле­жал те­лох­ра­ни­тель. Вид у не­го был как раз та­кой, ка­кой дол­жен быть у че­ло­ве­ка, ко­то­ро­му кар­течью снес­ло пол­го­ло­вы. Ав­то­мат ва­лял­ся ря­дом и, как наз­ло, был по­вёр­нут в сто­ро­ну Ни­кол­ки.

    Николка всхрюк­нул, не зная, ку­да на этот раз пя­титься.

    - Так и бу­дешь пол­зать взад-пятки? - сильная ру­ка ух­ва­ти­ла Ни­кол­ку за ши­во­рот, встрях­ну­ла, зас­та­ви­ла под­няться с ко­лен. Ни­кол­ка на­ко­нец взгля­нул ос­мыс­лен­ным взо­ром и уви­дал Ни­ки­ту. В од­ной ру­ке у бра­та бы­ло ружьё, дру­гой он дер­жал Ни­кол­ку за шки­рят­ник.

    - Что, ге­рой, это и есть твои Глав­ный с Экс­пер­том?

    Николка су­до­рож­но кив­нул.

    Никита по­доб­рал ав­то­мат, по­до­шёл к ма­ши­не, ки­нул ору­жие внутрь, за­тем швыр­нул ту­да же вто­рой ав­то­мат, ва­ляв­ший­ся у са­мой ма­ши­ны.

    - Иди сю­да, по­мо­гай!

    Николка по­до­шёл на тря­су­щих­ся но­гах. Воз­ле ма­ши­ны нич­ком ле­жал ещё один уби­тый. Ни­ки­та рыв­ком пе­ре­вер­нул его.

    - Знаешь это­го?

    - Н-нет… пер­вый раз ви­жу.

    - Зато я его преж­де ви­дал. Бе­ри за но­ги и да­вай его на зад­нее си­денье.

    - Я не мо­гу!

    - А ты - че­рез не мо­гу. Не од­но­му же мне их тас­кать.

    Вдвоём за­пих­ну­ли труп кал­та­ма­на в ма­ши­ну, вер­ну­лись к дру­гим те­лам.

    - Это, что ли, Главный? - спро­сил Ни­ки­та, ука­зав на Ни­ка­но­ра Пав­ло­ви­ча.

    Никола кив­нул.

    - А это, зна­чит, Экс­перт?

    - Нет. Экс­пер­та тут не­ту. Это, на­вер­ное, те­лох­ра­ни­тель, хо­тя в прош­лый раз те­лох­ра­ни­тель был дру­гой.

    - Хреновый он те­лох­ра­ни­тель. На­вер­ное, твой Глав­ный нас­то­яще­го те­лох­ра­ни­те­ля до­ма ос­та­вил, а сам по­ехал с бан­дю­ка­ми. Ес­ли бы этот ду­ра­лей ав­то­мат не по­ка­зал, я бы так сра­зу стрельбу не на­чал. Да­вай, по­та­щи­ли, по­ка ник­то из дач­ни­ков не при­шёл пог­ля­деть, что тут за шум.

    - А по­том их куда? - спро­сил Ни­кол­ка, заг­ру­жая Ни­ка­но­ра Пав­ло­ви­ча по­верх Ра­шид-бе­ка.

    - По принадлежности, - зло от­ве­тил Никита. - По­ше­ве­ли­вай­ся, а го­во­рить бу­дем по­том.

    Через три ми­ну­ты бе­рег был приб­ран, и кровь за­тёр­ли но­га­ми, что­бы не сра­зу вид­но.

    - Куда мы те­перь?

    - На Ку­ды­ки­ну го­ру. Са­дись.

    Косясь на страш­ный груз на зад­нем си­денье, Ни­кол­ка усел­ся ря­дом с бра­том. По­ка­чи­ва­ясь на уха­бах, «Ла­да» по­еха­ла по без­до­рожью и вско­ре ос­та­но­ви­лась на бе­ре­гу, чуть ни­же то­го мес­та, где ры­ба­чил Ни­ко­ла. Мес­то это бы­ло хо­ро­шо из­вест­но де­ре­венс­ким и на­зы­ва­лось Мельнич­ным ому­том.

    Была ли там ког­да-ни­будь мельни­ца - бог весть. Сто со­рок лет на­зад омут точ­но так же на­зы­вал­ся Мельнич­ным, но и тог­да ни­ка­ких сле­дов мельни­цы на нём не бы­ло.

    Никита вы­са­дил Ни­кол­ку из ма­ши­ны, рас­пах­нул двер­цу со сво­ей сто­ро­ны. Взвыл мо­тор, «Ла­да», об­ва­лив край бе­ре­га, опи­са­ла в воз­ду­хе ду­гу и тя­же­ло ух­ну­ла в во­ду. Ни­ки­та, вып­рыг­нув­ший в пос­лед­нюю се­кун­ду, от­ка­тил­ся в сто­ро­ну.

    - Ух ты! - ска­зал Николка. - Здо­ро­во!

    - Ты не ухай, - оса­дил его Никита. - Ра­но ра­ду­ешься. Да­вай-ка рас­ска­зы­вай, ге­рой, во что ты нас всех втра­вил.

    

* * *

    

    Встреча со сле­до­ва­тельшей рас­стро­ила Пла­то­на чрез­вы­чай­но. Сколько он ни твер­дил, что при­бил Се­рёж­ку в серд­цах, ма­дам Гур­ди­ни­на тал­ды­чи­ла своё, о злост­ном ху­ли­ганст­ве и над­ру­га­тельстве над жен­щи­ной. Гро­зи­лась, что за та­кие ве­щи пять лет стро­гой тюрьмы по­ло­же­но. Это­го Пла­тон ни­как не мог по­нять. Еже­ли эта са­мая Анд­ре­ева шлю­ха, то над шлю­ха­ми над­ру­га­тельства не бы­ва­ет. А еже­ли она чест­ная жен­щи­на, то что в чу­жом до­ме под же­на­тым му­жи­ком де­ла­ла? А ес­ли Се­рёж­ка её об­ма­нул, ска­зав­ши, что не же­нат, то, зна­чит, он и над­ру­гал­ся, его и су­ди­те. Только ведь ба­бы - на­род дур­ной, им не объяснишь. Пла­тон да­же по­ду­мал, что, мо­жет, сле­до­ва­тельно са­ма гу­ля­щая, вот за то­вар­ку и зас­ту­па­ет­ся. А уж в бу­ма­ге Гур­ди­ни­на по­на­пи­са­ла та­ко­го, что вы­хо­ди­ло, буд­то Пла­то­на и по­ве­сить ма­ло.

    На этот раз Пла­тон бу­ма­гу про­чёл со вни­ма­ни­ем, вни­зу на­пи­сал: «Не согласен», - и рас­пи­сал­ся.

    Что шу­му бы­ло, гос­по­ди по­ми­луй! Пла­тон уж и по­ни­мать пе­рес­тал, где тут но­вое ху­ли­ганст­во. Ока­зы­ва­ет­ся, дур­ной ба­бе не пон­ра­ви­лось, что он с ером рас­пи­сал­ся: «Са­вос­тинъ». А что де­лать, ес­ли в пас­пор­те та­кая под­пись? Пас­порт-то ког­да по­лу­чен… Пла­тон в ту по­ру ещё не знал, что ер в кон­це сло­ва от­ме­нён.

    Обошлось. На­чальни­ца обоз­ва­ла Пла­то­на вы­пенд­рёж­ни­ком и от­пус­ти­ла ду­шу на по­ка­яние. А лю­бо­пытст­вен­но бы­ло бы спро­сить, вы­пенд­рёж­ни­ком че­ло­ве­ка наз­вать - это над­ру­га­тельство али нет?

    Назад ехал пе­чальный. Ба­ба - ду­ра, а всё од­но - на­чальство. Пять лет ка­тор­ги - не шут­ка. А хоть бы и меньше, всё од­но не­ве­ли­ка сла­дость.

    В Бли­но­во Пла­то­на не встре­ти­ли, так что в Ефим­ки приш­лось ша­гать пеш­ком, что то­же не при­ба­ви­ло ра­дос­ти. Под та­кое наст­ро­ение хо­ро­шо вер­таться в го­род, смерт­ным бо­ем бить ви­нов­ни­ка бед, а там - хоть на пла­ху. Но ведь в суд та­щат не столько из-за Се­рёж­ки, сколько за ба­бу, ко­то­рую он и не при­бил нис­ко­коч­ко. И здесь стер­вец Се­рё­га вык­ру­тил­ся!

    Дома Пла­то­на встре­тил Ма­ма­ев разг­ром. Ни­кол­ка с па­яльной лам­пой па­лил во дво­ре за­ко­ло­тую свинью. Шур­ка про­па­ри­ва­ла боч­ку под со­ло­ни­ну, хо­тя ник­то не за­го­тав­ли­ва­ет со­ло­ни­ну пос­ре­ди ле­та. Ни­ки­та с ма­терью раз­би­ра­ли и упа­ко­вы­ва­ли до­маш­ние ве­щи, ко­то­рых не­ма­ло ско­пи­лось за двад­цать лет.

    - Это что такое? - оша­ра­шен­но спро­сил гла­ва семьи.

    - Беда, Паля, - от­ве­ти­ла Фектя. - Уез­жать нам на­до. Ты уж прос­ти, без те­бя со­би­раться на­ча­ли…

    Уже глу­хой ночью си­де­ли в ра­зо­рён­ной из­бе, пи­ли чай.

    - Да, Миколка, - го­во­рил Платон, - под­га­дил ты нам из­ряд­но. В са­мую по­ру уга­дал. Как же те­бя уго­раз­ди­ло с раз­бой­ни­ка­ми свя­заться?

    - Я ж не знал, что они раз­бой­ни­ки…

    - И в ми­ли­цию не по­жа­лу­ешься, раз сам под су­дом.

    - В ми­ли­цию нам ни при ка­ком раск­ла­де нельзя, - на­пом­нил Никита. - Они ведь то­же спро­сят, от­ку­да он ико­ны брал.

    - А мо­жет, нам во­об­ще ни­че­го не на­до делать? - спро­сил Николка. - Бан­ди­тов ты пе­рест­ре­лял, ми­ли­ция про это де­ло ни­че­го не зна­ет, вот мы и ос­та­нем­ся в сто­ро­не.

    - Дурак ты, Ни­ко­ла, и уши хо­лод­ные. Ду­ма­ешь, ма­ши­ну уто­пи­ли - и кон­цы в во­ду? Эти кон­цы из ому­та дос­тать - па­ра пус­тых. Стрельба бы­ла - глу­хой ус­лы­шит. На­вер­ня­ка участ­ко­во­му об этом уже из­вест­но. А бан­ди­ты не се­год­ня-завт­ра при­едут вы­яс­нять, ку­да их лю­ди про­па­ли. Этих мне то­же отст­ре­ли­вать при­ка­жешь?

    - А здо­ро­во ты их: бах!… бах!… - и го­то­во.

    - Ага, два уда­ра - во­семь дыр. В лю­дей стре­лять ни­че­го здо­ро­во­го нет, да­же ес­ли это бан­ди­ты. А что я с ни­ми в два дуп­ле­та по­кон­чил, это те­бе по­ка­за­лось. Ты, долж­но быть, сом­лел и не пом­нишь. Дво­их я сра­зу прист­ре­лил, а с Ра­шид-бе­ком пе­рест­рел­ка бы­ла - будь здо­ров. Хо­ро­шо я до­ду­мал­ся крик­нуть буд­то бы те­бе, что сей­час у ма­ши­ны бен­зо­бак рва­нёт. Он не знал, что у ме­ня, кро­ме кар­те­чи, ни­че­го нет, и на­чал ме­нять по­зи­цию. На этом я его и под­ло­вил. Но он и ра­не­ный ещё отст­ре­ли­вал­ся.

    - Ты ему про Турк­ме­нию напомнил? - спро­си­ла Шура, - про то­ва­ри­щей сво­их?

    - Нет, ко­неч­но. Та­кое только в ки­но­фильмах де­ла­ет­ся, в пло­хих и аме­ри­канс­ких. Мне не­ког­да бы­ло кра­си­вые сло­ва кри­чать. Прист­ре­лил - и тьфу на не­го. Но те­перь ос­та­ваться здесь ни мне, ни Кольке нельзя. Или ми­ли­ция до­пе­чёт, или бан­дю­ки. Вы­би­рай, что при­ят­нее.

    - Да и мне тут ос­та­ваться неохота, - уг­рю­мо про­го­во­рил Пла­тон.

    - И мне, - ти­хонько ска­за­ла Шура. - Я знаю, Сер­гей гро­зил­ся, что, ес­ли я в су­де по­ка­за­ния да­вать ста­ну, он у ме­ня Мит­рош­ку от­бе­рёт.

    - Обломится, - ус­по­ко­ил Никита. - Нет та­ко­го за­ко­на.

    - Я знаю, но всё рав­но страш­но. Луч­ше уедем­те от­сю­да.

    - Мне тут житьё с са­мо­го на­ча­ла не приглянулось, - по­да­ла го­лос Фек­тя.

    - Чудные люди, - ус­мех­нул­ся Платон. - Спер­ва по­ро­сён­ка за­ко­ло­ли, те­ле­гу наг­ру­зи­ли, а по­том ста­ли ре­шать, уез­жать им или ма­лость по­го­дить. Нет уж, сняв­ши го­ло­ву по во­ло­сам не пла­чут. Да­вай­те спать ло­житься, завт­ра до све­та вста­вать.

    - Постойте, - вспо­ло­ши­лась Фектя. - А как же Го­рис­лав Бо­ри­со­вич? Он ведь в го­ро­де и не зна­ет ни­че­го…

    - Что Го­рис­лав Бо­ри­со­вич?… - пе­респ­ро­сил Никита. - Без нас его ник­то не тро­нет, ведь о нём, кро­ме нас, и вправ­ду не зна­ет ник­то. Так что он про­дол­жит жить, как жил. Только с мо­ло­ком бу­дет швах, и не од­но­му ему, а всей де­рев­не.

    Выезжали ран­ним ут­ром, ког­да ба­ло­ван­ные дач­ни­ки ещё спят. А всег­даш­них жи­те­лей в де­рев­не Ефим­ки ос­та­ва­лось те­перь пять че­ло­век: на том кон­це пе­ре­жив­шая му­жа Га­ля Бе­ре­зи­на и ста­ри­ки Храб­ро­вы, а на этом - баб­ка Ни­на Сер­ге­ева и пле­мян­ни­ца тёт­ки Ан­ны, пе­ре­ехав­шая сю­да семь лет на­зад. Все ос­тальные до­ма, что по­ку­да не по­ва­ли­лись, скуп­ле­ны дач­ни­ка­ми. Те­перь дач­ни­кам при­дёт­ся на­ни­мать сто­ро­жа, что­бы зи­ма­ми бе­рёг за­не­сён­ную сне­гом де­ре­веньку. И мо­ло­ко ста­нут по­ку­пать в ав­то­лав­ке, как дав­но уже де­ла­ют в дру­гих де­рев­нях.

    Воз наг­ру­зи­ли чу­до­вищ­ный, Сказ­ке еле сво­ло­чить. Лю­ди пой­дут пеш­ком, а в Ефим­ко­ве пок­ла­жу при­дёт­ся об­лег­чать или до­ку­пать ещё од­ну ло­шадь. На во­зу еха­ла лишь кош­ка Дым­ка. По­чу­яла, се­рая, что хо­зя­ева нав­сег­да уез­жа­ют, прим­ча­лась и улег­лась по­верх во­за. И ру­ка сог­нать ни у ко­го не под­ня­лась.

    Всё соб­ра­но, по­ра ехать. И есть для то­го вер­ный спо­соб: за­рок, на­ло­жен­ный непьющим Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем.

    В хо­ро­шем хо­зяй­ст­ве всё име­ет­ся. Слу­чись, зах­во­ра­ет кто - комп­рес­сы де­лать на­до? А му­хо­мор про­тив прост­ре­ла на чём нас­та­ивать? Пла­тон дос­тал по­ча­тую бу­тыл­ку креп­чай­ше­го са­мо­го­на, куп­лен­но­го ког­да-то у Храб­ро­вых, раз­лил мут­ную вла­гу по круж­кам.

    Шурка, в жиз­ни не про­бо­вав­шая спирт­но­го, ос­то­рож­но по­ню­ха­ла.

    - Это пить на­до?

    - Надо.

    - И Мит­рош­ке да­вать?

    - Нет, Мит­рош­ка ещё не сам по се­бе, он по­ку­да при ма­те­ри. Ты его на ру­ках по­не­сёшь.

    - Эх, - ска­зал Платон. - Хо­ро­шо жи­ли, да не при­жи­лись.

    Не мор­щась, сглот­нул пер­вач. Ско­ман­до­вал ос­тальным:

    - Пейте, и в путь по­ра.

    - Поехали!

    

ГЛАВА 6

    

    Свою пи­терс­кую квар­ти­ру Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не лю­бил. С го­родс­кой жизнью у не­го бы­ли свя­за­ны са­мые неп­ри­ят­ные вос­по­ми­на­ния. Од­но­ком­нат­ная ко­опе­ра­тив­ная но­ра на пер­вом эта­же па­нельно­го зда­ния до­мом на­зы­ваться не мог­ла, но за­то нак­реп­ко ско­ва­ла дав­но по­чу­жев­ших лю­дей: са­мо­го Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча и его суп­ру­гу. Куп­ле­на квар­ти­ра бы­ла ещё в шес­ти­де­ся­тые мо­ло­ды­ми в ту по­ру спе­ци­алис­та­ми. «Ком­на­та во­семь мет­ров - чем не се­мей­ный дом?» - стиш­ки Аса­до­ва сыг­ра­ли не пос­лед­нюю роль в ре­ше­нии по­ку­пать квар­ти­ру, ведь там ком­на­та бы­ла аж­но це­лых че­тыр­над­цать мет­ров. Да ещё и кух­ня - по тем вре­ме­нам это и впрямь выг­ля­де­ло се­мей­ным до­мом.

    По нас­то­ятельной просьбе мо­ло­дой па­ры сва­деб­ные по­дар­ки родст­вен­ни­ки не по­ку­па­ли, а вы­да­ва­ли деньга­ми. В ре­зульта­те Го­рис­лав и Ин­га под­на­ту­жи­лись и оси­ли­ли пер­вый взнос. А по­том бы­ли пят­над­цать лет ка­тор­ги, ког­да каж­дая ко­пей­ка на сче­ту, по­то­му что по­ло­ви­на ни­щенс­ких ин­же­нерс­ких зарп­лат ухо­дит на квартп­ла­ту. Урав­не­ние прос­тое: бе­рём от­но­ше­ние квартп­ла­та/зарп­ла­та - пла­та не­мед­лен­но сок­ра­ща­ет­ся и ос­та­ёт­ся ква­зар, пи­шу­щий­ся че­рез ко­сую чёр­точ­ку: «кварт/зар». А на ква­за­рах, как из­вест­но, жиз­ни нет, да­же ес­ли за­те­са­лись в се­ре­ди­ну лиш­ние бук­вы и ко­сые чёр­точ­ки. В осо­бен­нос­ти это вер­но, ког­да ве­ли­чи­на по­лу­чен­но­го от­но­ше­ния близ­ка к еди­ни­це. А у Го­рис­ла­ва и Ин­ги она бы­ла очень к этой еди­ни­це близ­ка.

    Примерно че­рез год пос­ле по­куп­ки оба по­ня­ли, что, кро­ме об­щей жилп­ло­ща­ди, их нич­то не свя­зы­ва­ет, но ока­за­лось, что од­но­ком­нат­ный ша­лаш, в ко­то­ром не по­лу­чи­лось рая, со­вер­шен­но не­воз­мож­но раз­ме­нять на что-ли­бо, на­по­ми­на­ющее жильё. Так и жи­ли вмес­те це­лых двад­цать лет и да­же спа­ли друг с дру­гом, пос­кольку для вто­рой кро­ва­ти мес­та не ос­та­ва­лось.

    Хорошо ещё, что у них не бы­ло де­тей. Или, нап­ро­тив, пло­хо. Слу­ча­ет­ся, рож­де­ние ре­бён­ка про­буж­да­ет в суп­ру­гах ос­тыв­шие чувст­ва. «Стер­пит­ся - слю­бит­ся» - так го­во­рят только о семьях, в ко­то­рых по­яв­ля­ют­ся де­ти. Квар­ти­ра по­рой зас­тав­ля­ет тер­петь, но ни­ког­да не мо­жет зас­та­вить по­лю­бить.

    Частенько в мыс­лях сво­их Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, «не взяв ни руб­ля, ни ру­ба­хи», ухо­дил во тьму не­из­вест­нос­ти, ос­та­вив не­сос­то­яв­ший­ся рай суп­ру­ге. А ког­да с деньга­ми ста­ло чуть по­лег­че (до­ба­ви­ли двад­цать руб­лей из ди­рек­торс­ко­го фон­да, а по про­шест­вии пят­над­ца­ти лет квартп­ла­та ста­ла на са­мую кап­лю, но меньше), ку­пил до­мик в де­рев­не Ефим­ки, на Нов­го­род­чи­не, в трёхс­тах пя­ти­де­ся­ти ки­ло­мет­рах от Ле­нинг­ра­да. Ку­пил, предс­тав­ляя, как уедет в де­рев­ню нав­сег­да, а же­на пус­кай ос­та­ёт­ся в го­ро­де, жи­вёт в своё удо­вольствие в от­дельной квар­ти­ре.

    В ту эпо­ху де­ре­венс­кие до­ма доз­во­ля­лось по­ку­пать или стро­ить лишь пос­то­ян­ным жи­те­лям. Мест­ные со­ве­ты бо­ялись нап­лы­ва дач­ни­ков и оформ­ля­ли по­куп­ку только при ус­ло­вии про­пис­ки на но­вом мес­те. При­чём кро­ме про­пис­ки тре­бо­ва­ли оформ­ле­ние на ра­бо­ту в кол­хоз или сов­хоз. Пос­лед­нее со­вер­шен­но не­за­кон­но, но в на­шей стра­не власть, как все зна­ют, вы­ше за­ко­на и во­ро­ча­ет им, что дыш­лом, нас­мерть уши­бая не­угод­ных.

    Впрочем, за­кон об­ла­да­ет свой­ст­ва­ми не только дыш­ла, но и стол­ба, так что обой­ти его Го­рис­лав Бо­ри­со­вич су­мел. Деньги за дом бы­ли пе­ре­да­ны с гла­зу на глаз, а офи­ци­ально хо­зяй­ка, ко­то­рую взрос­лые де­ти уво­зи­ли к се­бе, вы­да­ла Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу до­ве­рен­ность на рас­по­ря­же­ние до­мом и эк­земп­ляр за­ве­ща­ния, по ко­то­ро­му дом пос­ле её смер­ти от­хо­дил всё то­му же Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    Конечно, та­кая схе­ма отк­ры­ва­ла об­шир­ные воз­мож­нос­ти для мо­шен­ни­чест­ва, но на прак­ти­ке об­ма­ны слу­ча­лись ред­ко. Там, где глав­ным на­ру­ши­те­лем за­ко­на яв­ля­ет­ся го­су­дарст­во, мел­кие на­ру­ши­те­ли вы­нуж­де­ны быть чест­ны­ми по от­но­ше­нию друг к дру­гу. Во вся­ком слу­чае, че­рез па­ру лет Го­рис­лав Бо­ри­со­вич стал пол­ноп­рав­ным вла­дельцем де­ре­венс­ко­го до­ма, ко­то­рый ему не доз­во­ля­лось ку­пить.

    Разумеется, нав­сег­да пе­ре­ез­жать в де­рев­ню Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не стал, про­во­дя на при­ро­де только ме­сяц от­пус­ка, хо­тя про­дол­жал меч­тать, как уй­дёт, ос­та­вив суп­ру­ге всё.

    Потом слу­чи­лось то, о чём Го­рис­лав Бо­ри­со­вич очень не лю­бил вспо­ми­нать. У не­го умер­ла тё­ща. Она то­же жи­ла в од­но­ком­нат­ной жи­во­пыр­ке и да­же не в па­нельном до­ме, а в круп­ноб­лоч­ной хру­що­бе. Жи­ла од­на, че­му Го­рис­лав Бо­ри­со­вич втай­не за­ви­до­вал. Вый­дя на пен­сию, тё­ща су­ме­ла очень быст­ро офор­мить ин­ва­лид­ность, пос­ле че­го Ин­га про­пи­са­лась у ма­те­ри, яко­бы для то­го, что­бы уха­жи­вать за не­мощ­ной родст­вен­ни­цей. Ни­ка­кой за­бо­ты не­мощ­ной родст­вен­ни­це в ту по­ру не тре­бо­ва­лось, её сил и энер­гии хва­та­ло на тро­их, но это был единст­вен­ный спо­соб сох­ра­нить жильё в семье, не дать ему уп­лыть в ре­зерв­ный фонд го­су­дарст­ва. Сколько фик­тив­ных раз­во­дов и иных се­мей­ных пе­рет­ря­сок со­ветс­кой по­ры объясня­лось этой прос­той при­чи­ной! Од­на­ко вре­мя шло, си­лы и энер­гия ис­ся­ка­ли, и к на­ча­лу восьми­де­ся­тых тё­ща, оп­ла­кан­ная нем­но­ги­ми родст­вен­ни­ка­ми и мно­го­чис­лен­ны­ми при­ятельни­ца­ми, отп­ра­ви­лась на Ша­фи­ровс­кий прос­пект, в кре­ма­то­рий.

    Поначалу Го­рис­лав Бо­ри­со­вич и Ин­га ни о чём та­ком не ду­ма­ли. Стер­пев­ша­яся па­ра об­суж­да­ла ва­ри­ан­ты об­ме­на (две од­но­ком­нат­ные хру­щоб­ки слу­ча­лось ме­нять на трёх­ком­нат­ную в па­нельном до­ме), ду­ма­ли сда­вать ос­во­бо­див­шу­юся пло­щадь, неп­ре­мен­но де­воч­кам-сту­дент­кам, ко­то­рые не ста­нут пор­тить ни обои, ни ме­бель… Но в лю­бом слу­чае сна­ча­ла квар­ти­ру сле­до­ва­ло при­вес­ти в по­ря­док. Ин­га отп­ра­ви­лась в Ульянку раз­би­рать за­ва­лы ма­те­ри­но­го ба­рах­ла, а по­том как-то са­мо со­бой по­лу­чи­лось, что она пе­ре­еха­ла ту­да сов­сем, ос­та­вив «всё» Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    Так обыч­но и бы­ва­ет: один меч­та­ет, а дру­гой - де­ла­ет.

    Поступок суп­ру­ги, ко­то­рая да­же не пос­чи­та­ла нуж­ным раз­вес­тись, больно уда­рил по мужс­ко­му са­мо­лю­бию Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, и он ещё сильнее невз­лю­бил го­родс­кую квар­ти­ру, в ко­то­рой те­перь был пол­нов­ласт­ным хо­зя­ином.

    Когда стряс­лась пе­рест­рой­ка, раз­ли­чия в ха­рак­те­рах быв­ших суп­ру­гов про­яви­лись осо­бен­но яр­ко. Ин­га прек­ра­ти­ла ин­же­нерст­во­вать и сно­ва­ла в Польшу и об­рат­но, пе­ре­во­зя ку­чи все­воз­мож­но­го шмотья. Нес­колько раз она по­яв­ля­лась у Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, пред­ла­гая ему при­нять учас­тие в ка­ком-ни­будь бе­зум­ном про­ек­те, от че­го быв­ший с ужа­сом от­ка­зы­вал­ся. Сам Го­рис­лав Бо­ри­со­вич выб­рал иную так­ти­ку по­ве­де­ния. Он ста­рал­ся не за­ра­бо­тать по­больше, а сэ­ко­но­мить, где только мож­но. Пред­по­чи­тал што­пать про­ху­див­ши­еся нос­ки, но не по­ку­пать но­вые.

    Родное предп­ри­ятие Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча очень быст­ро ста­ло ли­хо­ра­дить. Зарп­ла­ту пред­ла­га­ли го­то­вой про­дук­ци­ей, а ко­му они нуж­ны - цве­тас­тые ма­да­по­ла­мо­вые плат­ки? Это кап­ро­но­вые но­соч­ки быст­ро стап­ты­ва­ют­ся, и што­пать их до бес­ко­неч­нос­ти нельзя. А го­лов­ной пла­ток, еже­ли сти­рать ак­ку­рат­но, мож­но двад­цать лет тас­кать. Так что не по­ку­па­ли го­то­вую про­дук­цию ни в го­ро­де, ни в де­рев­не.

    И всё же вы­ход отыс­кал­ся. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич до­го­во­рил­ся с ру­ко­водст­вом фаб­ри­ки, что пол­го­да он бу­дет в от­пус­ке за свой счёт, но за­то ос­тальные пол­го­да пла­тить ему бу­дут деньга­ми, а не про­дук­ци­ей.

    Безработные ме­ся­цы - с мая по ок­тябрь - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич про­во­дил в Ефим­ках, а пус­ту­ющую квар­ти­ру сда­вал де­воч­кам-аби­ту­ри­ент­кам, при­ехав­шим пос­ту­пать в са­мый прес­тиж­ный вуз го­ро­да - фи­нан­со­во-эко­но­ми­чес­кий. Та­ким об­ра­зом, в деньгах Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ни­че­го не по­те­рял, а в здо­ро­вом об­ра­зе жиз­ни да­же вы­иг­рал.

    Горислав Бо­ри­со­вич сыз­детст­ва лю­бил хо­дить в лес, же­ла­тельно за яго­да­ми. Те­перь он прев­ра­тил быв­шую сла­бость в статью до­хо­да, со­би­рая ягод больше, чем нуж­но од­но­му, а по­том тор­го­вал, стоя воз­ле уни­вер­са­ма, клюк­вой, брус­ни­кой и ва­реньями, за­ка­тан­ны­ми по пол-лит­ро­вым бан­кам: чер­нич­ным, го­лу­бич­ным и мо­рош­ко­вым. Ва­ренье Го­рис­лав Бо­ри­со­вич де­лал сам, это у не­го всег­да хо­ро­шо по­лу­ча­лось, в то вре­мя как Ин­га и яго­ды со­би­рать не лю­би­ла, и ва­ренье ва­рить от­ка­зы­ва­лась, пред­по­чи­тая по­куп­ные кон­фе­ты, же­ла­тельно - шо­ко­лад­ные. Про­да­вец из Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча был ахо­вый, так что и до­ход от ягод­ной тор­гов­ли ока­зы­вал­ся не­ве­лик, но всё не из до­ма, а в дом. Ку­роч­ка по зёр­ныш­ку клю­ёт…

    Огород в Ефим­ках, преж­де но­ми­нальный, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич рас­ши­рил и при­вёл в по­ря­док. Он бро­сил са­жать са­ла­ти­ки и пет­руш­ку, об­ра­тив­шись к ос­но­ва­тельным культу­рам и, бы­ва­ло, выс­чи­ты­вал, сколько им сэ­ко­ном­ле­но на свёк­ле, ка­бач­ках и лу­ке. Лу­ком и чес­но­ком эко­ном­ный дач­ник снаб­жал се­бя на весь год, мор­ко­ви и свёк­лы хва­та­ло до фев­ра­ля, а кар­тош­ки все­го на ме­сяц. Мож­но бы­ло бы на­рас­тить и больше, но би­ле­ты на по­езд неп­ре­рыв­но до­ро­жа­ли, во­зить кар­тош­ку в го­род ста­ло не­вы­год­но. За­то де­ре­венс­кое мо­ло­ко бы­ло де­шё­вым и вкус­ным. Го­родс­кие слив­ки ему в под­мёт­ки не го­ди­лись, так что, по­ку­да Храб­ро­вы ко­ро­ву не сда­ли, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич был сво­ей жизнью впол­не до­во­лен. На­чав хо­дить в прош­лое, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не слиш­ком за­ду­мы­вал­ся, как это у не­го по­лу­ча­ет­ся. По­доб­но большинст­ву меч­та­тельных на­тур, ре­альную жизнь он восп­ри­ни­мал как дан­ность, не зат­руд­ня­ясь тай­на­ми бы­тия. Он хо­дил по ту­ман­ной тро­пе лег­ко и бе­зот­чёт­но, как пти­ца ле­тит на ста­рые гнез­довья и ры­ба плы­вёт в не­рес­то­вую реч­ку. Не­осоз­нан­ным чутьём он по­ни­мал, что цель долж­на быть яс­на и конк­рет­на: дой­ти ту­да, где лю­ди с ко­ро­вой меч­та­ют о вольных се­но­ко­сах, отыс­кать про­пав­ше­го Ни­кит­ку, съездить с Са­вос­ти­ны­ми в гос­ти к ку­му. Точ­но так же знал, что врать на тро­пе не сто­ит ни се­бе, ни дру­гим. Лжи­вые сло­ве­са пле­тёшь, но­ги то­же зап­ле­та­ют­ся и вы­во­дят на лжи­вую до­рож­ку. От­че­го так происходит? - Да не всё ли рав­но! Про пьяное зак­ля­тие Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ска­зал, не ду­мая, но с пол­ной убеж­дён­ностью. Так оно и выш­ло. Его тро­па, ему и пра­ви­ла ус­та­нав­ли­вать.

    Зато сма­нить на тро­пу лю­дей, око­пав­ших­ся в сво­ём вре­ме­ни, ока­за­лось неп­рос­то. Бо­га­тый ни­ку­да не по­едет, за­чем ему? - от доб­ра доб­ра не ищут. Бед­но­го да ра­бо­тя­ще­го ещё не вдруг и най­дёшь, и по­том, как ему на но­вом мес­те обуст­ра­иваться, ес­ли он бед­ный? Дом ему по пе­ре­ез­де обе­щал - ку­пи. Те­перь дом ку­пить не проб­ле­ма, хоть всю де­рев­ню ску­пай, а на ка­кие ши­ши? Тут-то и при­го­ди­лись Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу на­вы­ки тор­гов­ли брус­ни­кой и ле­жа­лый за­пас ма­да­по­ла­мо­вых плат­ков. Нес­колько плат­ков Го­рис­лав Бо­ри­со­вич зах­ва­тил с со­бой и вы­та­щил их на рын­ке в уезд­ном го­род­ке. Ре­зультат прев­зо­шёл все ожи­да­ния: аля­по­ва­тый ри­су­нок и ста­ро­мод­ное пле­те­ние в де­вят­над­ца­том ве­ке ока­за­лись не­имо­вер­ным нов­шест­вом, мест­ные мод­ни­цы рва­ли не­бы­ва­лые плат­ки из рук. В ско­ром вре­ме­ни Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу приш­лось по­пол­нять на фаб­ри­ке за­пас преж­де не­хо­до­во­го то­ва­ра. При­не­сён­ные в прош­лое плат­ки он на­чал сбы­вать оп­том офе­ням и ко­ро­бей­ни­кам. Пла­ту по­лу­чал мел­ким се­реб­ром, пред­по­чи­тая мо­не­ты прош­лых царст­во­ва­ний. Вы­руч­ку сбы­вал че­рез ма­га­зин «Иска­тель», что на Фон­тан­ке, не­по­да­лё­ку от Невс­ко­го прос­пек­та. Сре­ди се­реб­ря­ных мо­нет де­вят­над­ца­то­го ве­ка ра­ри­те­тов нем­но­го, но и прос­той двуг­ри­вен­ный сто­ит де­нег, уже по­то­му, что сде­лан не из ни­ке­ля, а из се­реб­ра.

    Иной раз ему ду­ма­лось, что он, как и быв­шая же­на, то­же стал чел­но­ком, только сну­ет не в прост­ранст­ве, а во вре­ме­ни, но эту мысль он отб­ра­сы­вал, не­до­вольно тря­ся го­ло­вой.

    Выйдя на пен­сию, что он сде­лал при пер­вой же воз­мож­нос­ти, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич биз­нес свой прек­ра­тил, да и в го­ро­де поч­ти пе­рес­тал по­яв­ляться. Преж­де го­род прив­ле­кал его воз­мож­ностью схо­дить на опе­рет­ту в «Те­атр Ко­ме­дии», что на Невс­ком, да иног­да, прес­ти­жа ра­ди, в Ма­ри­ин­ку, но те­перь би­ле­ты в те­атр та­кие, что не подс­ту­пишься, так что лю­бить опер­ное пе­ние при­хо­ди­лось в ос­нов­ном по ра­дио. А за­чем ещё этот го­род нужен? - ды­мом ды­шать?… Или ожи­дать, что под­вы­пив­шая па­цан­ва в собст­вен­ном тво­ём подъезде ото­ва­рит те­бя ар­ма­ту­ри­ной по за­тыл­ку? Нет уж, жить нуж­но в еди­не­нии с при­ро­дой.

    Всё своё оди­но­чест­во и не­нуж­ность Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ком­пен­си­ро­вал от­но­ше­ни­ем к се­мей­ст­ву Са­вос­ти­ных. Как ни вер­ти, а это он сор­вал их с на­си­жен­но­го мес­та и при­вёл в су­ма­тош­ную жизнь пост­со­ветс­кой Рос­сии. Без не­го Са­вос­ти­ны, ско­рей все­го, бес­след­но сги­ну­ли бы, по­доб­но ты­ся­чам се­мей быв­ших кре­пост­ных, не ко вре­ме­ни по­лу­чив­ших сво­бо­ду. Так всег­да бы­ва­ет: ре­фор­мы нуж­ны, но кто-то ока­зы­ва­ет­ся к ним не го­тов, и гиб­нет, хлеб­нув вос­пе­то­го по­эта­ми све­же­го вет­ра сво­бо­ды. А он их спас и те­перь от­ве­ча­ет за них пе­ред собст­вен­ной со­вестью. Мы всег­да в от­ве­те за тех, ко­му хоть од­наж­ды по­мог­ли. При­ру­чать не обя­за­тельно, глав­ное, что при­ру­че­ны мы.

    Горислав Бо­ри­со­вич учил чи­тать Шур­ку и Ми­кит­ку, те­теш­кал но­во­рож­ден­но­го Ми­кол­ку… Да­же школьные ран­цы и аз­бу­ки для стар­шеньких ни­ка­кое не го­ро­но вы­да­ло, а ку­пил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич за свои кров­ные. Так, не по­бы­вав от­цом, он по­пал пря­ми­ком в де­ды, хо­тя млад­шие Са­вос­ти­ны зва­ли его дя­дей.

    На что ни взгля­ни, всё дер­жа­ло в де­рев­не и отв­ра­ща­ло от го­ро­да. Од­на­ко лю­бить не лю­би, да по­ча­ще взгля­ды­вай. При­хо­ди­лось жить и в го­родс­кой квар­ти­ре, иной раз - не­де­ля­ми. Обыч­но та­кое слу­ча­лось зи­мой, но тут поз­во­ни­ли го­родс­кие со­се­ди и по­жа­ло­ва­лись, что оче­ред­ные аби­ту­ри­ент­ки, ко­то­рым на ле­то бы­ла сда­на квар­ти­ра, ока­за­лись ни­ка­ки­ми не аби­ту­ри­ент­ка­ми, а на­ту­ральны­ми шлю­ха­ми. Круг­лые сут­ки за сте­ной му­зы­ка, шум, лест­ни­ца за­ва­ле­на бу­тыл­ка­ми, пос­то­ян­но тол­кут­ся муж­чи­ны чер­но­во­ло­сой на­ци­ональнос­ти… ко­ро­че - при­тон.

    Горислав Бо­ри­со­вич бро­сил всё и прим­чал­ся в го­род.

    Квартира встре­ти­ла его зас­та­ре­лой та­бач­ной вонью. А ведь неп­ре­мен­ным ус­ло­ви­ем бы­ло не ку­рить в по­ме­ще­нии… Нез­на­ко­мая Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу в хлам пьяная де­ви­ца со­вер­шен­но не аби­ту­ри­ентс­ко­го воз­рас­та си­де­ла на кух­не и пы­та­лась пить чай. Из ком­на­ты сквозь зак­ры­тую дверь ло­ми­лись воп­ли маг­ни­то­фо­на, гром­кий хо­хот и взвиз­ги. Всту­пи­тельный эк­за­мен был в раз­га­ре.

    - Что здесь происходит? - ри­то­ри­чес­ки воп­ро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Ты хто?… - пе­ре­гар­но вы­дох­ну­ла ди­ва.

    - Я хо­зя­ин, и я спра­ши­ваю, что здесь про­ис­хо­дит!

    - Пива хошь, хо­зя­ин?

    Вряд ли в чай­ни­ке бы­ло пи­во, но это не­со­от­ветст­вие впол­не впи­сы­ва­лось в про­ис­хо­дя­щий аб­сурд.

    - Где Юлия и эта… как её?… Эм­ма…

    - Там! - де­ви­ца хи­хик­ну­ла и по­ка­за­ла на дверь. - Хо­чешь пос­мот­реть? Только ос­то­рож­ненько, а то Ти­мур­чик те­бе лю­бо­пыт­ные гла­зён­ки вы­ши­бет.

    - Безобразие! - воз­вы­сил го­лос Го­рис­лав Борисович. - Я сей­час вы­зо­ву ми­ли­цию!

    - Тимурчик! - поз­ва­ла пьяная. - Тут ка­кой-то тип при­пёр­ся, ми­ли­цию хо­чет звать!

    За дверью что-то гром­ко упа­ло, маг­ни­то­фон смолк на по­лу­так­те. Пос­лы­ша­лась нев­нят­ная воз­ня, за­тем дверь рас­пах­ну­лась и по­явил­ся Ти­мур­чик. Был он не­вы­сок, ко­ре­наст и кри­во­ног. Из одеж­ды на нём име­лись только бе­лые тру­си­ки, а всё ос­тальное от гор­ла до тру­сов пок­ры­ва­ла чёр­ная ку­че­ря­вая шерсть. По­чё­сы­вая пу­зо, он приб­ли­зил­ся к Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    - Тебе че­го, дед?

    - Я хо­зя­ин этой квартиры, - на­чал Го­рис­лав Борисович, - а вы тут уст­ро­или чёрт зна­ет что…

    - Слушай, дед, - прек­ра­тив по­чё­сы­ваться, пе­ре­бил Тимурчик, - я те­бя сю­да не звал. Сдал квартиру? - и всё, сту­пай от­сю­да.

    - Вы что се­бе поз­во­ля­ете?… - вски­пел Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Ты, ка­жет­ся, не рас­слы­шал. Я ска­зал: иди от­сю­да!

    Он ух­ва­тил Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча за пле­чи и, не за­ме­чая вя­ло­го соп­ро­тив­ле­ния, выс­та­вил на лест­ни­цу.

    Уж там-то Го­рис­лав Бо­ри­со­вич выс­ка­зал всё, что ду­мал. Только кто его слы­шал?

    

* * *

    

    В рай­он­ном от­де­ле­нии ми­ли­ции де­жур­ный лей­те­нант дол­го слу­шал сбив­чи­вые жа­ло­бы Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча. Был лей­те­нант не­вы­сок, ко­ре­наст и чер­но­во­лос. Только кри­во­но­гость оп­ре­де­лить не уда­ва­лось - ме­шал письмен­ный стол. Но глав­ное, что род­ни­ло де­жур­но­го с Тимурчиком, - мас­ля­ное без­раз­ли­чие, пла­вав­шее в гла­зах.

    - И что вы хотите? - спро­сил он на­ко­нец.

    - Чтобы по­ря­док на­ве­ли.

    - Порядок в квар­ти­ре под­дер­жи­вать - ва­ша обя­зан­ность. Они там что, де­рут­ся? Ра­не­ные есть?

    - Пока нет, но всё мо­жет быть.

    - Вот ког­да бу­дут, тог­да и вы­зы­вай­те участ­ко­во­го.

    - Они там ку­рят, пьют… шум, гам, пос­то­рон­них пол­ным дом!

    - Курить не зап­ре­ще­но, а бу­дут шу­меть по но­чам - бу­дем штра­фо­вать.

    - Как вы их ошт­ра­фу­ете?

    - Зачем - их? Вы от­ветст­вен­ный, вас и бу­дем штра­фо­вать. Ад­ре­сок у вас ка­кой, не уточ­ни­те?

    Горислав Бо­ри­со­вич по­ни­мал, что пос­лед­ний воп­рос за­дан иск­лю­чи­тельно для то­го, что­бы на­до­ед­ли­вый жа­лоб­щик ис­пу­гал­ся и, не наз­вав ад­ре­са, пос­ко­рей уб­рал­ся вон. Но уби­раться Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу бы­ло не­ку­да, и он уп­ря­мо про­дик­то­вал ад­рес.

    - Так-так… не­хо­ро­шо ожи­вил­ся дежурный. - А ведь на вас у ме­ня, ка­жет­ся, ори­ен­ти­ро­воч­ка бы­ла… Во, так и есть! Ну-тка, че­го вы там нат­во­ри­ли?

    - Ничего я не нат­во­рил! Это эти тво­рят, сту­дент­ки не­до­де­лан­ные, а вы мер при­ни­мать не хо­ти­те!

    - Это мы сей­час про­ве­рим, кто и что нат­во­рил. И ме­ры при­мем…

    Лейтенант спо­ро наб­рал те­ле­фон­ный но­мер и ус­тав­ным го­ло­сом до­ло­жил в труб­ку:

    - Товарищ май­ор, Гна­тюк бес­по­ко­ит из трид­цать шес­то­го… Ваш фи­гу­рант у нас в от­де­ле­нии. Ни­как нет, не за­дер­жи­ва­ли, сам явил­ся. Он при­тон уст­ро­ил в сво­ей квар­ти­ре для лиц кав­казс­кой на­ци­ональнос­ти, а те­перь сам же жа­ло­ваться взду­мал. Что?… Не по­нял… Не ор­га­ни­зо­вы­вал при­то­на? Пост­ра­дав­ший?… Так точ­но! Ви­но­ват, при­мем ме­ры. Так точ­но, по­нял. Есть!

    Он по­ве­сил труб­ку и пос­мот­рел на Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча ос­мыс­лен­ным взо­ром.

    - Простите, нак­ла­доч­ка выш­ла. Рай­он большой, си­ту­ация кри­ми­но­ген­ная, ну и… пе­ре­пу­тал вас тут с од­ним. Да­вай­те так… вы сей­час на­пи­ши­те за­яв­ле­ние в про­из­вольной фор­ме, но под­роб­но: ко­му сда­ли квар­ти­ру, на ка­ких ус­ло­ви­ях… ну и всё ос­тальное. Тем вре­ме­нем на­ряд вер­нёт­ся, они сей­час на вы­зо­ве, и сра­зу же вмес­те с ва­ми пой­дёт и раз­бе­рёт­ся с ва­шим Ха­чи­ком.

    - Тимурчиком, - поп­ра­вил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - И с Ти­мур­чи­ком то­же раз­бе­рёт­ся.

    Как счаст­лив был Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, как бла­го­да­рен нез­на­ко­мо­му май­ору! Не­важ­но, что те­бя только что об­ви­ня­ли во всех смерт­ных гре­хах и го­то­вы бы­ли за­пе­реть в ку­туз­ку, ми­ли­ция на то и су­щест­ву­ет, что­бы хва­тать не­вин­ных, глав­ное, что всё идёт к бла­го­по­луч­но­му кон­цу.

    Горислав Бо­ри­со­вич по­лу­чил два лис­та бу­ма­ги и ша­ри­ко­вую руч­ку, при­мос­тил­ся на краю сво­бод­но­го сто­ла и с во­оду­шев­ле­ни­ем при­нял­ся жи­во­пи­сать свои пе­ред­ря­ги. Осо­бо упи­рал на то, что квар­ти­ра сда­на не ди­ким об­ра­зом, а че­рез де­ка­нат ува­жа­емо­го ву­за, так что нет тут ни­ка­кой не­ле­пой слу­чай­нос­ти, но тща­тельно про­ду­ман­ный за­го­вор. Со­чи­не­ние ещё не бы­ло за­кон­че­но, ког­да в ка­би­нет де­жур­но­го стре­ми­тельно во­шёл муж­чи­на лет со­ро­ка на вид. У не­го бы­ла гус­тая каш­та­но­вая бо­ро­да и дав­но не стри­жен­ные во­ло­сы. Кос­тюм ци­вильный, ни­чем не при­ме­ча­тельный, но си­дел он на хо­зя­ине так, что на­по­ми­нал осо­бую ар­мей­скую фор­му. Граж­данс­кие мо­гут с неп­редс­та­ви­мым изя­щест­вом но­сить свои на­ря­ды, но только у во­ен­ных про­яв­ля­ет­ся не­кая выс­шая функ­ци­ональность. При­чём это ка­са­ет­ся только ар­мей­цев; ми­ли­ци­онер, ес­ли весь его во­инс­кий стаж ис­чис­ля­ет­ся дву­мя го­да­ми сроч­ной служ­бы, в от­но­ше­нии фор­мы мо­жет быть пол­ным раз­гильдя­ем.

    - Здравствуйте, то­ва­рищ майор! - подс­ко­чил де­жур­ный. Он кив­нул на Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча и до­ба­вил: - Вот ваш фи­гу­рант.

    «Почему он го­во­рит: „Здравствуйте“, - а не „Здра­вия желаю“? - по­ду­мал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, ста­ра­ясь не приз­на­ваться са­мо­му се­бе, что его по­ко­ро­би­ло сло­во фи­гу­рант».

    - Какой же он фигурант? - доб­ро­душ­но от­мах­нул­ся бо­ро­да­тый майор. - Фи­гу­ран­ты - это те, ко­му мы об­ви­не­ния предъявля­ем. А тут у че­ло­ве­ка неп­ри­ят­нос­ти, ему по­мочь на­до, а не фи­гу­ран­том об­зы­вать. Я, кста­ти, справ­ки на­вёл по сво­им ка­на­лам… ни­ка­ко­го при­то­на там нет, ни ворья, ни тер­ро­рис­тов - прос­то чёр­ные от­ды­ха­ют, обыч­ные тор­гов­цы с рын­ка. Прос­ти­тут­ки, ко­неч­но, тол­кут­ся, вод­ки мо­ре раз­ли­ван­ное, нем­нож­ко ана­ши - только для се­бя, на сто­ро­ну не про­да­ют. Так что ни­че­го серьёзно­го, ра­зог­нать их - па­ра пус­тых. Пря­мо сей­час схо­дим и выс­та­вим их вон.

    - Людей сколько дать? - де­ло­ви­то спро­сил де­жур­ный.

    - Дайте дво­их пат­рульных для под­ня­тия ав­то­ри­те­та. А то вдруг этот Ти­мур­чик ту­пой или об­ку­рив­ший­ся до пре­де­ла - что же мне его, ка­ле­чить? А так - отп­рав­лю его к вам, и де­ло с кон­цом.

    - Хорошо, сей­час лю­ди бу­дут.

    - Я вот о чём ду­маю, Гнатюк, - про­из­нёс майор. - По­че­му я знаю, кто у че­ло­ве­ка квар­ти­ру от­би­ра­ет, а вы это­го не зна­ете?

    - Работа у вас та­кая - всё знать, - с го­тов­ностью оск­ла­бил­ся де­жур­ный.

    - А у вас - ка­кая ра­бо­та?

    - У нас… - лей­те­нант сра­зу поскучнел, - у нас рай­он большой, си­ту­ация кри­ми­но­ген­ная…

    - А у ме­ня - Рос­сия большая и си­ту­ация то­же хре­но­вая, од­на­ко вер­чусь, как ви­дишь. Лад­но, ид­ти по­ра. Где твои лю­ди?

    

* * *

    

    Дверь ока­за­лась за­пер­та на со­бач­ку, отк­рыть её сво­им клю­чом не уда­лось. Май­ор ре­ши­тельно вда­вил кноп­ку звон­ка. Чуть приг­лу­шён­ная дверью бес­ко­неч­ная трель до­нес­лась к ним. Че­рез пол­ми­ну­ты дверь отк­рыл очень не­до­вольный Ти­мур­чик. Он и сей­час был гол до по­яса, но ус­пел на­тя­нуть джин­сы. Сра­зу обоз­на­чив­ше­еся пу­зи­ко сви­са­ло над брюч­ным рем­нём.

    - Ты че­го трезвонишь… - на­чал он, но осёк­ся, уви­дав сто­ящих по­за­ди ми­ли­ци­оне­ров.

    - Госбезопасность! - по­том, вспо­ми­ная эту сце­ну, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич чёт­ко знал, что не­мед­лен­но пос­ле это­го сло­ва май­ор предс­та­вил­ся, ска­зал не только зва­ние, но и фа­ми­лию, но она в то же мгно­ве­ние вы­ле­те­ла из па­мя­ти, не ос­та­вив ни­ка­ких ас­со­ци­аций. За­то до гал­лю­ци­на­ций зри­мо за­пом­ни­лось дви­же­ние май­орс­кой ру­ки, де­монст­ри­ру­ющей раск­ры­тую крас­ную кни­жи­цу с двуг­ла­вым ор­лом на об­лож­ке. Сна­ча­ла - рез­кое дви­же­ние впе­рёд, слов­но удар в ли­цо; ру­ка ос­та­нав­ли­ва­ет­ся слиш­ком близ­ко от глаз, так что не­воз­мож­но ни про­честь, что там на­пи­са­но, ни разг­ля­деть фо­тог­ра­фии. И тут же крас­ная книж­ка на­чи­на­ет дви­же­ние вниз, так что че­ло­век, пы­та­ющий­ся по­нять, что ему предъявля­ют, не­вольно скло­ня­ет го­ло­ву пе­ред предс­та­ви­те­лем влас­ти. Он уже раз­дав­лен и ни­ка­ко­го соп­ро­тив­ле­ния ока­зать не мо­жет.

    Так предс­тав­ля­ют­ся ра­бот­ни­ки ФСБ, а до это­го предс­тав­ля­лись сот­руд­ни­ки КГБ, а воз­мож­но, и НКВД, ес­ли в те вре­ме­на бы­ли крас­ные кни­жи­цы. Кто зна­ет, это не­осоз­нан­ная тра­ди­ция или их спе­ци­ально учат?

    Майор отод­ви­нул опе­шив­ше­го Ти­мур­чи­ка, про­шёл в квар­ти­ру. Дверь в ком­на­ту по-преж­не­му прик­ры­та, а на кух­не си­де­ли ещё два вос­точ­ных че­ло­ве­ка и иг­ра­ли в нар­ды.

    Майор при­ню­хал­ся к ды­му, пе­ле­ной ви­ся­ще­му в воз­ду­хе, и при­ка­зал, ни к ко­му в осо­бен­нос­ти не об­ра­ща­ясь:

    - Пять ми­нут на сбо­ры - и что­бы здесь ни­ко­го не бы­ло!

    - Слушай, командир, - за­то­ро­пил­ся Тимурчик, - за­чем так рез­ко? Да­вай до­го­во­рим­ся…

    - Я с то­бой до­го­ва­ри­ваться не со­би­ра­юсь.

    Игроки в нар­ды прер­ва­ли пар­тию, сло­жи­ли шаш­ки и ку­би­ки в дос­ку, нег­ром­ко пе­ре­го­во­ри­ли с Ти­мур­чи­ком на нез­на­ко­мом Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу язы­ке и уш­ли.

    - Зачем ты та­кой злой, ко­ман­дир? При­шёл, гро­зишься, гос­тей прог­нал, ува­жа­емых лю­дей…

    - Нечего ува­жа­емых лю­дей в чу­жой квар­ти­ре при­ни­мать. Ты бы то­же по­то­ро­пил­ся, вре­мя, меж­ду про­чим, идёт. Не уло­жишься в срок - неп­ри­ят­нос­тей ог­ре­бёшь по са­мое «не хо­чу».

    - Ты мне уже неп­ри­ят­нос­ти сде­лал. Гос­тей прог­нал, наст­ро­ение ис­пор­тил. Вот он, че­го молчит? - Ти­мур­чик кив­нул на Го­рис­ла­ва Борисовича. - Он сам квар­ти­ру сда­вал, а те­перь жа­лу­ет­ся, да?

    - Он её те­бе сда­вал? По­ка­жи мне здесь од­ну аби­ту­ри­ент­ку. Твои де­ви­цы пос­ле оформ­ле­ния до­ку­мен­тов в уни­вер­си­те­те не по­яв­ля­лись, да­же на пер­вый эк­за­мен не приш­ли. Мо­шен­ни­чест­во чис­той во­ды.

    - Неважно, эк­за­ме­ны сда­ва­ли, мем­за­ме­ны… вот он квар­ти­ру сда­вал, и до­ку­мен­ты в пол­ном по­ряд­ке. Так что зря кри­чишь, ко­ман­дир, ни­че­го ты мне не сде­ла­ешь.

    - Сделаю, - очень ти­хо от­ве­тил майор. - Тут у те­бя ана­ша, это ме­лочь, да и ор­дер на обыск ну­жен, что­бы всё офор­мить. А я к те­бе на ры­нок при­ду. Там ор­дер не ну­жен. Прос­то при лич­ном дос­мот­ре ге­ро­ин оты­щет­ся, грам­ма три, или ствол, чис­ля­щий­ся в ро­зыс­ке по серьёзно­му де­лу.

    - Какой героин? - ис­пу­ган­но про­бор­мо­тал Тимурчик. - Нет ни­ка­ко­го ге­ро­ина.

    - А мы бу­дем очень хо­ро­шо искать, - по­обе­щал майор, - и най­дём.

    - Это нечестно, - Ти­мур­чик побледнел. - Так де­ла не де­ла­ют­ся.

    - А ты ме­ня не до­во­ди - и бу­дет чест­но. Ко­ро­че, я те­бя пре­дуп­ре­дил, те­перь ре­шай сам. Уй­дёшь по-хо­ро­ше­му, ник­то те­бя не тро­нет.

    - Я уже ушёл, - за­ве­рил Ти­мур­чик и скрыл­ся за дверью.

    Там вновь что-то с гро­хо­том упа­ло, сон­ный го­лос про­из­нёс: «Че­во?…» - и на кух­не по­яви­лась расх­рис­тан­ная Юленька. Бы­ла она по­ряд­ком на­ве­се­ле, и, гля­дя на её опух­шую фи­зи­оно­мию, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уди­вил­ся, что мог ког­да-то хоть на ми­ну­ту по­ве­рить, буд­то пе­ред ним аби­ту­ри­ент­ка. Да у неё шту­ка­тур­но-ма­ляр­ная пу­тя­га на мор­де отш­ту­ка­ту­ре­на!

    - Вы че­во тут зараспоряжались? - воп­ро­си­ла Юленька. - Это моя квар­ти­ра. У ме­ня, меж­ду про­чим, впе­рёд зап­ла­че­но. По ав­густ вклю­чи­тельно.

    - Ты где ат­тес­тат ку­пи­ла, студентка? - спро­сил май­ор.

    - Где хо­те­ла, там и ку­пи­ла. За­хо­чу - и дип­лом куп­лю. Кан­ди­датс­кий. Кан­ди­дат на­ук - и тот над за­да­чей пла-а-а-чет!…

    - Сейчас зап­ла­чешь. Ты хоть зна­ешь, что те­бе за фаль­ши­вые до­ку­мен­ты гро­зит?

    - Представления не имею.

    - А зря. Нез­на­ние за­ко­на от от­ветст­вен­нос­ти не ос­во­бож­да­ет.

    - Ой-ой, я уже ис­пу­га­лась. Я де­вуш­ка мо­ло­дая, не­опыт­ная, все­го бо­юсь.

    - Правильно бо­ишься. Меж­ду про­чим, хо­зя­ин ваш уже со­би­ра­ет­ся, хо­тя ему-то ни­че­го не гро­зит, всё на вас оформ­ле­но.

    - И мне ни­че­го не гро­зит. Нес­част­ная де­вуш­ка, про­ва­ли­ла эк­за­ме­ны в уни­сер­ви­тет. Хо­те­ла ме­не­же­ром быть, а меч­та жиз­ни об­ло­ми­лась. Но весь ав­густ я тут в сво­ём пра­ве.

    - Ни хре­на ты не впра­ве. Сей­час в от­де­ле­ние по­едешь для вы­яс­не­ния лич­нос­ти.

    - Чево вы­яс­нять-то? У ме­ня пас­порт при се­бе.

    - Аттестат фальши­вый, зна­чит, и пас­порт под сом­не­ни­ем. Вот и бу­дем про­ве­рять, А ты по­ка в обезьянни­ке по­си­дишь. Без санк­ции про­ку­ро­ра - со­рок во­семь ча­сов.

    - Ну ты волчара! - про­тя­ну­ла Юленька.

    - А ты ещё по­ру­гай­ся, я и оби­деться мо­гу.

    Юленька, не от­ве­тив, выб­ра­ла в пе­пельни­це бы­чок, за­ку­ри­ла и, вы­пус­тив в по­то­лок струю ды­ма, выш­ла из кух­ни.

    - Элька, хо­рош дрыхнуть! - до­нёс­ся из ком­на­ты её голос. - Ко­нец ла­фе, мен­ты приш­ли.

    Сложнее все­го ока­за­лось раз­бу­дить Эльку, ко­то­рую в своё вре­мя предс­тав­ля­ли Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу как Эм­му. В кон­це кон­цов, пусть и не че­рез пять ми­нут, обе де­ви­цы оде­лись и соб­ра­ли своё шмотьё. Всё это вре­мя Ти­мур­чик ед­ва ли не при­вы­вал, всем ви­дом по­ка­зы­вая, что он-то уже го­тов.

    - Ключи! - на­пом­нил май­ор.

    Презрительно фырк­нув, де­ви­цы вы­ло­жи­ли на ку­хон­ный стол комп­лек­ты клю­чей, не­ког­да вы­дан­ные Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем.

    - Ты - тоже, - май­ор взгля­нул на Ти­мур­чи­ка.

    - Ключей бы­ло две пары, - ог­рыз­ну­лась Юленька.

    - Ну?…

    Картинно вздох­нув, Ти­мур­чик вы­та­щил из бар­сет­ки связ­ку клю­чей, снял с бре­ло­ка те два, что от квар­ти­ры Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, и по­ло­жил пе­ред май­ором.

    - Я их за свои деньги за­ка­зы­вал.

    - Нечего за­ка­зы­вать клю­чи от чу­жой квартиры, - на­путст­во­вал майор. - Те­перь мо­же­те ид­ти.

    Дверь зах­лоп­ну­лась.

    - А Зой­ка-то смы­лась ещё преж­де, чем ле­га­вые пришли, - до­нёс­ся с лест­ни­цы Юленькин фальцет. - Вот нюх у су­ки!…

    - Зря вы их от­пус­ти­ли, то­ва­рищ майор, - по­дал го­лос один из ми­ли­ци­оне­ров.

    - А что я мог сде­лать? Про­тив них нет ни­че­го серьёзно­го. Об­ви­не­ние по та­ким статьям предъявлять - тот ещё ге­мор­рой, а от­де­ла­ет­ся он штра­фом. Так на штраф он пле­вать хо­тел. Вот и ос­та­ёт­ся - на ис­пуг брать. Не ге­ро­ин же ему, в са­мом де­ле, подб­ра­сы­вать… не мои это ме­то­ды.

    Милиционер про­мол­чал, хо­тя по ви­ду его мож­но бы­ло зак­лю­чить, что в пос­лед­нем май­орс­ком ут­верж­де­нии он сом­не­ва­ет­ся.

    - А ес­ли бы он не ис­пу­гал­ся, что тогда? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Так ведь ис­пу­гал­ся… У этих ти­пов ша­калья пси­хо­ло­гия, на за­кон им нап­ле­вать, са­ми они на лю­бую па­кость го­то­вы и по­это­му страш­но бо­ят­ся, как бы с ни­ми та­кой же па­кос­ти не сде­ла­ли. По се­бе дру­гих ме­ря­ют.

    Майор встал, рас­пах­нул ок­но.

    - Пусть нем­но­го про­вет­рит­ся… Предс­тав­ляю, что в ком­на­те де­ла­ет­ся. Кста­ти, ре­бя­та, вы мо­же­те ид­ти. До­ло­жи­те ва­ше­му лей­те­нан­ту, что всё прош­ло глад­ко и по­мощь больше не тре­бу­ет­ся.

    Милиционеры, пос­луш­но иг­рав­шие роль не­мых ста­тис­тов, ко­зыр­ну­ли и уш­ли.

    Майор на­мо­чил тряп­ку, про­тёр стол, вы­сы­пал в му­сор­ное вед­ро окур­ки. Пе­пельни­цы у Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча не бы­ло, под окур­ки аби­ту­ри­ен­точ­ки прис­по­со­би­ли су­по­вую та­рел­ку. Та­рел­ку май­ор су­нул в ра­ко­ви­ну, где и без то­го бы­ло пол­но гряз­ной по­су­ды. Всё это вре­мя Го­рис­лав Бо­ри­со­вич без­вольно си­дел на та­бу­рет­ке и лишь мельком по­ду­мал, что та­рел­ку по­том на­до бу­дет выб­ро­сить.

    Наведя на сто­ле по­до­бие чис­то­ты, май­ор усел­ся нап­ро­тив Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча.

    - Не по­ни­маю… Пус­кай эти дев­ки за­кон­чен­ные шлю­хи, но не­уже­ли им бы­ло при­ят­но жить в та­ком сви­нар­ни­ке? Вам не по­за­ви­ду­ешь, убор­ки пос­ле них на не­де­лю.

    - Спасибо вам, - ти­хо ска­зал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич. Как всег­да пос­ле нерв­но­го нап­ря­же­ния на не­го на­ва­ли­лась ус­та­лость, апа­тия… хо­те­лось ос­таться од­но­му, при­лечь, но он знал, что в пос­тель, сто­ящую в со­сед­ней ком­на­те, лечь он не смо­жет ни при ка­ких условиях. - Да­же не знаю, как вас бла­го­да­рить…

    - Отблагодарить ме­ня не трудно, - улыб­нул­ся майор, - мне ведь то­же нуж­на ва­ша по­мощь. Кста­ти, а по­че­му вы пе­рес­та­ли по­яв­ляться в ма­га­зи­не «Иска­тель»? Вас там до сих пор пом­нят.

    - Монетки кончились, - за­дох­нув­шись от не­доб­ро­го пред­чувст­вия, про­из­нёс Го­рис­лав Борисович. - Я ведь не кол­лек­ци­онер, по­ка бы­ли мо­не­ты, что в детст­ве со­би­рал, так я их и сбы­вал по­нем­нож­ку, ког­да с деньга­ми труд­но ста­но­ви­лось.

    - Хорошая у вас, од­на­ко, кол­лек­ция в детст­ве бы­ла. Это же се­реб­ро.

    - Вы зна­ете, в пя­ти­де­ся­тые го­ды на та­кие ве­щи ник­то вни­ма­ния не об­ра­щал. У нас во дво­ре мальчиш­ки царс­ки­ми руб­ля­ми в ор­лян­ку иг­ра­ли.

    - Понятно… Но вот что уди­ви­тельно: мальчи­шес­кая кол­лек­ция - и ни од­ной мо­не­ты двух пос­лед­них царст­во­ва­ний. А ведь это - са­мые прос­тые мо­нет­ки, они да­же у ме­ня в мальчи­шест­ве бы­ли.

    - Я от­ку­да знаю? - с до­лей разд­ра­же­ния от­ве­тил Го­рис­лав Борисович. - По­то­му, на­вер­ное, и не сох­ра­ни­лись, что цен­нос­ти не предс­тав­ля­ли. Раз­да­рил ко­му-ни­будь. Двуг­ри­вен­ные Ни­ко­лая Вто­ро­го - это же не се­реб­ро, а так - трёх­со­тая про­ба.

    - А го­во­ри­ли - не разбираетесь… - про­тя­нул майор. - И всё-та­ки, лю­бо­пыт­ная у вас бы­ла кол­лек­ция. За де­сять лет вы про­да­ли больше двух с по­ло­ви­ной ты­сяч се­реб­ря­ных мо­нет, Вот та­кой ме­шок! Не мно­го­ва­то ли для детс­кой кол­лек­ции?

    - Послушайте, - вне­зап­но ох­рип­шим го­ло­сом ска­зал Го­рис­лав Борисович, - что вам за де­ло до ста­рых ис­то­рий? Ес­ли вы сле­ди­те за мной, ес­ли я… этот… фи­гу­рант, то вы долж­ны знать, что я уже мно­го лет не про­дал ни од­ной мо­нет­ки. Их у ме­ня больше нет. Ни од­ной. Хо­ти­те - обыс­ки­вай­те квар­ти­ру, я раз­ре­шаю.

    - А вы зна­ете, ка­кое у вас бы­ло проз­ви­ще сре­ди зав­сег­да­та­ев ма­га­зи­на? Кла­дов­щик! Лю­ди бы­ли уве­ре­ны, что вы наш­ли се­реб­ря­ный клад се­ре­ди­ны де­вят­над­ца­то­го ве­ка и по­нем­но­гу сбы­ва­ете мо­не­ты. Вас не тро­га­ли прос­то по­то­му, что сре­ди ва­ших сок­ро­вищ не бы­ло ни од­ной сколько-ни­будь цен­ной мо­нет­ки. Только не то­ро­пи­тесь приз­на­ваться, буд­то наш­ли на ого­ро­де гор­шок с се­реб­ром. Опять не­лов­кость по­лу­чит­ся. Зна­ете, в пе­да­го­ги­ке бы­то­вал та­кой при­ём: учи­тельская про­во­ка­ция. Он и те­перь встре­ча­ет­ся, хо­тя счи­та­ет­ся край­не не­пе­да­го­гич­ным. Взрос­лый че­ло­век, учи­тель, про­во­ци­ру­ет ре­бён­ка на отк­ро­вен­ное враньё, а по­том тор­жест­вен­но ули­ча­ет его. Выг­ля­дит это не слиш­ком кра­си­во, но ведь мы с ва­ми не в шко­ле, и я не пе­да­гог. Прос­то я до смер­ти не люб­лю фраз ти­па: «Нам всё из­вест­но, за­пи­раться бес­по­лез­но». Нам из­вест­но да­ле­ко не всё, хо­тя за­пи­раться и в са­мом де­ле бес­по­лез­но. А что­бы вы это ус­во­или, я уст­ро­ил не­большую пе­да­го­ги­чес­кую про­во­ка­цию. До цел­ко­ви­ков, ко­то­рые дав­но осе­ли по част­ным кол­лек­ци­ям, мне нет де­ла, я хо­тел по­го­во­рить о ва­ших со­се­дях.

    - Соседи как со­се­ди. Я их поч­ти не знаю. Ну, по­жа­ло­ва­лись на шум… Так на их мес­те я бы то­же по­жа­ло­вал­ся.

    - Люди, ко­то­рые жи­вут за стен­кой, ме­ня то­же не ин­те­ре­су­ют. Я хо­тел по­го­во­рить о ва­ших де­ре­венс­ких со­се­дях, о семье Са­вос­ти­ных.

    Больше все­го Го­рис­лав Бо­ри­со­вич бо­ял­ся имен­но это­го по­во­ро­та!

    - Послушайте, - взмо­лил­ся он. - Ос­тавьте этих лю­дей в по­кое, им и так в жиз­ни со­ло­но приш­лось. Бе­жен­цы, пой­ми­те… Жи­вут мир­но, ра­бо­та­ют. Де­ти у них и внук уже. Стар­ший сын в ар­мии отс­лу­жил, по­том конт­ракт­ни­ком был в го­ря­чих точ­ках. Ед­ва жи­вым вер­нул­ся. И млад­ший ско­ро в ар­мию пой­дёт, ук­ло­няться не со­би­ра­ет­ся. Не­уже­ли они за двад­цать лет граж­данст­ва не зас­лу­жи­ли?

    - Что зна­чит, ос­тавьте в по­кое? Мы их, как ви­ди­те, и не тре­во­жим, хо­тя в своё вре­мя вы с до­ку­мен­та­ми по­мух­ле­ва­ли. А сей­час мы всех, по­мух­ле­вав­ших, про­ве­ря­ем час­тым гре­беш­ком. Тер­ро­ризм - не шут­ка, са­ми по­ни­ма­ете.

    - Да ка­кие они тер­ро­рис­ты?!

    - Никакие, но мы это­го не зна­ли и на­ча­ли про­вер­ку. От­ку­да, вы го­во­ри­те, они при­еха­ли?

    - Приднестровье, - ляп­нул Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, преж­де чем со­об­ра­зил, что не­да­ром ему был пре­по­дан урок пе­да­го­ги­чес­кой про­во­ка­ции.

    - Да, ко­неч­но, де­рев­ня Парканы… - про­из­нёс май­ор наз­ва­ние, ко­то­рое Го­рис­лав Бо­ри­со­вич выс­мот­рел ког­да-то на карте. - А са­ми-то вы в Прид­нест­ровье бы­ва­ли?

    - Давно, ещё в со­ветс­кие вре­ме­на, школьни­ком. Ме­ня ро­ди­те­ли на юг во­зи­ли, гай­мо­рит ле­чить, в Ка­ро­ли­на-Бу­газ. А там кру­из был, на «Ра­ке­те» по Днест­ру: от Бел­го­род-Днест­ровс­ко­го к Ти­рас­по­лю, по­том Рыб­ни­ца, а дальше - не пом­ню… Я ещё удив­лял­ся, что Днестр та­кой уз­кий по срав­не­нию с Не­вой.

    - А в Пар­ка­нах, зна­чит, не бы­ли?

    - Не пом­ню. Нет, на­вер­ное, это же де­рев­ня, а там ос­та­нов­ки вро­де бы только в го­ро­дах.

    - Жаль, что не пом­ни­те. Пар­ка­ны - де­рев­ня бол­гарс­кая, и жи­вёт в ней де­сять ты­сяч че­ло­век, по­больше, чем в ином го­ро­де. Это же Прид­нест­ровье, плот­ность на­се­ле­ния, что в Ки­тае. И от­ку­да там взяться кон­до­во­му рус­ско­му му­жи­ку? Ко­неч­но, рус­ских да­же в Пар­ка­нах пол­но, но что­бы вот та­кой, ла­пот­ник! И го­вор у не­го нов­го­родс­кий, а под­пись с ером. Но это мы уже по­том вы­яс­ни­ли, про лап­ти и го­вор. А сна­ча­ла мы обыч­ный зап­рос пос­ла­ли в Пар­ка­ны. Прид­нест­ровье - рес­пуб­ли­ка неп­риз­нан­ная, но это - смот­ря кем. У на­ше­го ве­домст­ва с прид­нест­ровс­ки­ми кол­ле­га­ми прек­рас­ные от­но­ше­ния. Пос­ла­ли зап­рос, по­лу­чи­ли от­вет: «Не бы­ло ни­ког­да в Прид­нест­ровье Пла­то­на Са­вос­ти­на, и Фе­ок­тис­ты Са­вос­ти­ной - то­же». Име­на ред­кие, да и фа­ми­лия - не Ива­но­вы, так что про­ве­рить нет­руд­но. Тут-то мы и на­ча­ли раз­ра­ба­ты­вать Са­вос­ти­ных как сле­ду­ет. И, предс­тавьте се­бе, наш­ли! Гляньте, это вы­пис­ки из книг Ефим­ковс­кой сельской церк­ви: Де­вя­то­го но­яб­ря 1854 го­да вен­чан Са­вос­тин Пла­тон Вла­сов с де­ви­цей Фе­ок­тис­той. Зна­ко­мые всё ли­ца, не прав­да ли? Че­рез год у них в семье при­бав­ле­ние - крес­тят мла­ден­ца Ни­ки­ту. Ещё че­рез го­дик - Алек­санд­ру. В пятьде­сят де­вя­том го­ду - вто­рой сы­нок: Ди­мит­рий. Че­ты­ре все­го го­да про­жил, бед­няж­ка, вот за­пись об от­пе­ва­нии. Вы его зас­та­ли жи­вым-то?

    - Нет…

    - Верю. Ког­да вы го­во­ри­те прав­ду, это сра­зу за­мет­но. Схо­ро­ни­ли Са­вос­ти­ны Мит­ро­шеньку, а что дальше? А дальше - ни­че­го. Как от­ре­за­ло. Ни в Кня­же­ве, ни в Ефим­ко­ве ни­ка­ких Са­вос­ти­ных нет. И всё же отыс­кал­ся след Та­ра­сов! Год од­на ты­ся­ча де­вятьсот де­вя­нос­то пя­тый… ефим­ковс­кий храм по­ру­шен, так что за­пись в кни­гах рай­он­ной церк­ви: «Кре­ща­ет­ся раб Бо­жий Ни­ко­лай». А ро­ди­те­ли у не­го всё те же, Пла­тон и Фе­ок­тис­та Са­вос­ти­ны. Слов­но и не пос­та­ре­ли за сто трид­цать лет. По­том, уже в на­ши дни, ви­дим за­пись о вен­ча­нии Алек­санд­ры Са­вос­ти­ной с Сер­ге­ем Ло­пас­то­вым. Ак­ку­рат­ная за­пись, да­же уда­ре­ние где на­до пос­тав­ле­но. Че­рез го­дик и у них сын - Мит­рош­ка. Вид­но, креп­ко имя в се­мей­ную па­мять за­па­ло. Что ска­же­те?

    - Что вам от ме­ня нужно? - хрип­ло спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Правду, только прав­ду, ка­кой бы уди­ви­тельной она ни бы­ла. Ведь это вы при­ве­ли их сю­да или, по край­ней ме­ре, встре­ти­ли их здесь, вы уст­ра­ива­ли их на но­вом мес­те и предс­тав­ля­ли бе­жен­ца­ми из Прид­нест­ровья. Кста­ти, имен­но в это вре­мя вы за­ра­бо­та­ли проз­ви­ще Кла­дов­щик. Мо­нет­ки-то из то­го же вре­ме­ни, что и Са­вос­ти­ны.

    - Не хо­ти­те же вы ска­зать, буд­то я их у Са­вос­ти­ных ук­рал?

    - Ни в ко­ем слу­чае. А дей­ст­ви­тельно, как вы их за­ра­бо­та­ли, ес­ли не сек­рет?

    - Платками тор­го­вал на рын­ке. Ма­да­по­ла­мо­вы­ми.

    - И сно­ва - ве­рю. Где вы ра­бо­та­ли, я знаю… плат­ки вам, не­бось, в счёт зарп­ла­ты втю­хи­ва­ли?

    - Совершенно вер­но.

    - На на­шем рын­ке та­кой пла­ток про­дать - проб­ле­ма. А го­ду этак в ты­ся­ча во­семьсот за­бы­том - с ру­ка­ми отор­вут. И зап­ла­тят те­ми са­мы­ми ну­миз­ма­ти­чес­ки­ми ред­кос­тя­ми. Так что тут всё схо­дит­ся. Год ты­ся­ча во­семьсот шестьде­сят тре­тий?

    Горислав Бо­ри­со­вич уби­то кив­нул.

    - И как вы ту­да по­па­да­ете?

    - Не знаю! - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич го­тов был заплакать. - Чест­ное сло­во, не знаю! Шёл се­бе по до­ро­ге - и при­шёл.

    - Успокойтесь. Вы же ви­ди­те, ког­да вы го­во­ри­те прав­ду - я ве­рю, да­же ес­ли это очень стран­ная прав­да. И в ко­го это я та­кой до­вер­чи­вый? Очень вред­ное ка­чест­во при мо­ей ра­бо­те, но иног­да бы­ва­ет кста­ти.

    - И че­го вы те­перь до­би­лись? Ко­му вы об­ви­не­ние предъявлять бу­де­те? Сос­та­ва прес­туп­ле­ния тут нет…

    - Вы, ка­жет­ся, счи­та­ете нас дер­жи­мор­да­ми, ко­то­рые только и зна­ют, что хва­тать и не пу­щать. А мы о бла­ге Рос­сии за­бо­тим­ся не меньше, а мо­жет, и больше, не­же­ли де­мок­ра­ти­чес­ки наст­ро­ен­ная ин­тел­ли­ген­ция. Са­ми по­ду­май­те, раз­ве мож­но хра­нить под спу­дом та­кое отк­ры­тие?

    - Это не отк­ры­тие, это чу­до.

    - Да хоть горш­ком на­зо­ви, но изу­чать ваш фе­но­мен на­до.

    - Вот это­го я и бо­ял­ся. Я не хо­чу быть по­до­пыт­ным кро­ли­ком.

    - Опять за ры­бу деньги! Что вы нас предс­тав­ля­ете лю­до­еда­ми? Экс­пе­ри­мен­тов над ва­ми ник­то ста­вить не со­би­ра­ет­ся. Про­ве­дё­те на­ших лю­дей ту­да-обрат­но, а дальше мы уже са­ми хо­дить на­учим­ся. Ли­ха бе­да на­ча­ло. Но это всё бу­дет по­том, а по­ка - жи­ви­те спо­кой­но. Я бы вас тре­во­жить не стал, ес­ли бы не этот Ти­мур­чик. Чест­но го­во­ря, я ис­пу­гал­ся, что на вас выш­ли кри­ми­нальные струк­ту­ры. Ду­маю, им ваш та­лант очень при­го­дил­ся бы. К сло­ву, что за стрельба бы­ла вче­ра в Ефим­ках?

    - Какая стрельба? Я вче­ра ут­ром уез­жал, всё бы­ло ти­хо. Мо­жет, охот­ни­ки?

    - Хорошо, ес­ли так. Но во­об­ще, вы по­ос­то­рож­нее, осо­бен­но ес­ли кто-то нач­нёт Са­вос­ти­ны­ми ин­те­ре­со­ваться.

    - Примерно как вы… - не удер­жал­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Вот имен­но, как я. А вы в этом слу­чае пос­та­рай­тесь пос­та­вить ме­ня в из­вест­ность. Те­ле­фон я ос­тав­лю.

    - С детст­ва не лю­бил иг­рать в ка­за­ки-раз­бой­ни­ки.

    - Поймите, это не иг­ра. Раз мы вас наш­ли, мо­жет най­ти и ещё кто-то. И он уже с ва­ми цац­каться не ста­нет.

    - Кто? Ма­фия? Ей что, нуж­ны гри­вен­ни­ки, ко­то­рые я из прош­ло­го при­но­сил?

    - Не обя­за­тельно ма­фия. Ска­жем, явит­ся не бе­зо­бид­ный Ти­мур­чик, а нас­то­ящие тер­ро­рис­ты. Кав­казс­кая вой­на не сти­ха­ла весь де­вят­над­ца­тый век. И ес­ли ка­кой-ни­будь Ша­миль по­лу­чит сов­ре­мен­ное ору­жие, я не возьмусь пре­ду­га­дать, что про­изой­дёт.

    - Я от­ка­жусь пе­ре­во­зить ору­жие.

    - У них есть очень вер­ные и му­чи­тельные спо­со­бы зас­та­вить вас сде­лать что угод­но.

    - Всё рав­но ни­че­го не по­лу­чит­ся. Хо­дить по вре­ме­ни - как пес­ню со­чи­нять - мож­но только доб­ро­вольно.

    - Хорошо, ес­ли так. То есть это нам хо­ро­шо, а вам - без раз­ни­цы. За­му­ча­ют - и все де­ла. С ис­ла­мис­та­ми шут­ки пло­хи. По­то­му я и прим­чал­ся, ког­да о Ти­мур­чи­ке ус­лы­хал. Ис­пу­гал­ся за вас. Хо­тя всё хо­ро­шо, что хо­ро­шо кон­ча­ет­ся. У вас ка­кие пла­ны на бли­жай­шее вре­мя?

    - Не знаю, - чест­но ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Хо­чет­ся бро­сить всё и уехать в де­рев­ню, но на­до раз­би­рать эту по­мой­ку.

    - Знаете что, - пред­ло­жил майор, - да­вай­те сде­ла­ем так: мне се­год­ня всё рав­но ехать на ба­зу, так я поз­во­ню, что­бы мне ма­ши­ну сю­да по­дог­на­ли, сам тем вре­ме­нем по­мо­гу вам здеш­нее дерьмо по-быст­ро­му выг­рес­ти, а по­том под­ки­ну вас в де­рев­ню.

    - Это очень далеко, - пре­дуп­ре­дил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Что я, не знаю? Бы­вал у вас в Ефим­ках… не так это и да­ле­ко, для бе­ше­ной со­ба­ки сто вёрст не крюк.

    - Ну ес­ли вас не зат­руд­нит…

    - Если бы зат­руд­ни­ло, я бы не пред­ло­жил.

    Майор под­нял­ся, про­шёл в ком­на­ту, ку­да Го­рис­лав Бо­ри­со­вич так и не ос­ме­лил­ся заг­ля­нуть, рас­пах­нул ок­но и там.

    - Н-да! Они тут ве­се­ло жи­ли. Бельё гряз­ное сти­рать бу­де­те или выб­ра­сы­вать?

    - Выбрасывайте, всё выбрасывайте! - от­ве­тил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, ос­то­рож­но, кон­чи­ка­ми пальцев, не­ся к му­со­роп­ро­во­ду из­га­жен­ную окур­ка­ми та­рел­ку.

    За пол­ча­са Го­рис­лав Бо­ри­со­вич пе­ре­мыл по­су­ду, а май­ор выг­реб ку­чу гря­зи и вы­мыл пол. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­ду­мал мельком, что май­ор взял на се­бя са­мую гряз­ную часть ра­бо­ты, что­бы меж­ду де­лом про­вес­ти дос­мотр, но он тут же отог­нал эту мысль. Глав­ное - по­мощь; са­мо­му Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу бы­ло бы вы­ше сил сди­рать с пос­те­ли за­ёр­зан­ные прос­ты­ни и вы­ме­тать из-под кро­ва­ти по­бы­вав­шие в де­ле пре­зер­ва­ти­вы.

    Машина, ко­то­рую по­дог­нал по­жи­лой, очень граж­данс­ко­го ви­да шо­фёр, ока­за­лась не ми­ли­цей­ской «Вол­гой» и не ино­мар­кой, а обыч­ной «Ла­дой», прав­да, пос­лед­ней мо­де­ли И ско­рость она дер­жа­ла та­кую, что ста­но­ви­лось по­нят­но: сто вёрст и впрямь не крюк. На трас­се их па­ру раз ос­та­нав­ли­ва­ли, май­ор пос­луш­но тор­мо­зил, не вы­хо­дя на­ру­жу, де­монст­ри­ро­вал удос­то­ве­ре­ние, пос­ле че­го га­иш­ник ко­зы­рял и отс­ту­пал в сто­ро­ну.

    Никогда ещё Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не ез­дил в де­рев­ню с та­ки­ми удобст­ва­ми. Он-то при­вык ночь трю­хать на по­ез­де, да ещё и в об­щем ва­го­не, а по­том тряс­тись до Ефи­мок на кру­го­вом ав­то­бу­се. А тут - раз! - и с дос­тав­кой на дом.

    До по­во­ро­та на Ефим­ки ос­та­ва­лось ки­ло­мет­ров пят­над­цать, ког­да в май­орс­ком кар­ма­не за­мур­лы­кал те­ле­фон.

    - Слушаю, - ско­рос­ти май­ор не сба­вил, ма­ши­на про­дол­жа­ла под­ми­нать пос­лед­ние ас­фальти­ро­ван­ные километры. - Что зна­чит - про­па­ли? Ищи­те! Всех на но­ги пос­та­вить! Зем­лю рой­те, но что­бы най­ти! Я ско­ро при­еду, бу­дем раз­би­раться.

    Горислав Бо­ри­со­вич ожи­дал, что май­ор раз­вер­нёт ма­ши­ну, а быть мо­жет, и вы­са­дит его пос­ре­ди шос­се, но май­ор только при­ба­вил ско­рость. Очень хо­те­лось спро­сить, что слу­чи­лось, но Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не ре­шал­ся и ждал.

    - Доигрались! - зло бро­сил майор. - Са­вос­ти­ны про­па­ли.

    - Куда?

    - А это у вас бы спро­сить: ку­да они мог­ли деться.

    - Это смот­ря кто, Ни­ки­та - че­ло­век взрос­лый, он мо­жет ку­да угод­но умо­тать, хоть на Ку­ри­лы. Колька то­же бой­кий па­рень, он да­же в Моск­ву, не спро­сясь ро­ди­те­лей, го­нял. Вот Пла­тон - этот без де­ла с мес­та не стро­нет­ся, а Фек­тя и вов­се за двад­цать лет дальше рай­цент­ра не вы­ез­жа­ла. Да вы у Шур­ки спро­си­те, она уж точ­но до­ма - с ре­бён­ком-то!

    - Нету Шур­ки, и ни­ко­го нет. Из­ба на зам­ке.

    - Как ни­ко­го? А ско­ти­ну они на ко­го ос­та­ви­ли?

    - Насчёт ско­ти­ны - не знаю. Там сей­час на­ши лю­ди ра­бо­та­ют, до­едем - уз­на­ем.

    Телефон вновь мур­лык­нул.

    - Слушаю! Чёрт!… Ана­ли­зы сроч­но! Чья кровь, что­бы не­мед­лен­но! Знаю я, что нет дан­ных о са­вос­тинс­кой кро­ви… Вы сна­ча­ла вы­яс­ни­те, это че­ло­ве­чес­кая кровь или там ба­ра­нов ре­за­ли. Ско­ти­на Са­вос­ти­ных то­же про­па­ла? Кста­ти, Алек­санд­ра не­дав­но в род­до­ме ле­жа­ла. Что, ей там ана­ли­зов не де­ла­ли?… Вот и дей­ст­вуй­те.

    Лицо у май­ора бы­ло та­кое, что Го­рис­лав Бо­ри­со­вич пик­нуть бо­ял­ся.

    - Значит, так, - твёр­до ска­зал майор. - Мо­же­те пла­кать, мо­же­те ру­гаться, но до­мой я вас не от­пу­щу до тех пор, по­ка не бу­ду уве­рен, что вам нич­то не гро­зит.

    «Обманывает… - с не­ожи­дан­ной про­зор­ли­востью по­ду­мал Го­рис­лав Борисович. - Ра­зыг­ры­ва­ет спек­такль с те­ле­фон­ны­ми звон­ка­ми, а на са­мом де­ле в Ефим­ках всё в по­ряд­ке».

    - Что там случилось? - за­дал он воп­рос, ко­то­ро­го только что страшился. - Я дол­жен ви­деть сво­ими гла­за­ми.

    - Сейчас до­едем - всё уви­ди­те. А но­че­вать по­еде­те к нам на ба­зу.

    Горислав Бо­ри­со­вич об­ре­чён­но кив­нул.

    Впереди по­ка­зал­ся зна­ко­мый, не обоз­на­чен­ный на кар­тах по­во­рот. Май­ор, не ожи­дая подс­каз­ки, свер­нул на про­сё­лок, ма­ши­на кач­ну­лась на пер­вом уха­бе.

    «Дорогу знает, - от­ме­тил Го­рис­лав Борисович. - Зна­чит, дав­но за мной сле­дят».

    В Ефим­ках, точ­но так же, не спра­ши­вая до­ро­ги, май­ор подъехал к до­му Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча.

    - Проверьте, всё ли в по­ряд­ке, не про­па­ло ли че­го, а по­том схо­дим к Са­вос­ти­ным.

    «Кому тут во­ро­вать?» - хо­тел ска­зать Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, но про­мол­чал. Ес­ли за ним сле­дят, то и про­пасть мог­ло что угод­но. А он-то, ду­рак, ключ за при­то­ло­кой ос­тав­лял!

    На крыльце сто­яла прик­ры­тая блю­деч­ком крын­ка мо­ло­ка. Обыч­но Фек­тя при­но­си­ла ему пар­ное. Не­уж­то и впрямь уеха­ли, зная, что уез­жа­ют? Вот так, в од­но­часье соб­ра­лись… Ес­ли бы их уво­зи­ли сил­ком - хоть май­орс­кие лю­ди, хоть кто дру­гой - вряд ли по­хи­ти­те­ли поз­во­ли­ли бы ос­та­вить мо­ло­ко уехав­ше­му со­се­ду.

    Молоко ус­пе­ло спрос­ток­ва­ситься. Зна­чит, вче­раш­нее, ве­чер­ней дой­ки. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич в это вре­мя си­дел в рай­цент­ре на вок­за­ле, ожи­дая по­ез­да. Ду­мал, как бу­дет при­зы­вать к по­ряд­ку «аби­ту­ри­ен­ток», и знать не знал, во что выльется его по­езд­ка.

    В до­ме всё ока­за­лось в по­ряд­ке, о чём Го­рис­лав Бо­ри­со­вич с до­лей сар­каз­ма до­ло­жил май­ору. За­то у Са­вос­ти­ных ца­рил разг­ром. При­чём это не был ху­ли­ганс­кий разг­ром, ког­да ван­дал бьёт и ло­ма­ет, что ни по­па­дёт под ру­ку. Это был раз­вал, ка­кой об­ра­зу­ет­ся при пос­пеш­ных сбо­рах. В лю­бом до­ме на­кап­ли­ва­ет­ся уди­ви­тельно мно­го ба­рах­ла, ко­то­рое не­воз­мож­но взять на но­вое мес­то, но де­ре­венс­кая из­ба в этом пла­не даст сто оч­ков фо­ры го­родс­кой квар­ти­ре. Ка­за­лось бы, уве­зе­но всё, но как мно­го ос­тав­ле­но! И хо­тя всё на сво­их мес­тах, нич­то не швыр­ну­то прос­то так, но ка­кой не­ве­ро­ят­ный об­ра­зу­ет­ся ка­вар­дак!

    - Что скажете? - спро­сил май­ор.

    - Что ска­зать?… Уеха­ли. Су­дя по все­му - в спеш­ке. А ку­да - ума не при­ло­жу.

    - А вы по­пы­тай­тесь ум при­ло­жить. Вы тут ча­ще всех бы­ва­ли, так, мо­жет, знак вам ка­кой ос­тав­лен: где их ис­кать или что всё-та­ки стряс­лось…

    - Нет ни­ка­ких зна­ков. Од­но яс­но: со­би­ра­лись они са­ми, чу­жие на­ки­да­ли бы всё кое-как, а тут да­же ос­тав­лен­ное - в пол­ном по­ряд­ке.

    - Во! А го­во­рил, в сы­щи­ки не го­дишься! Ско­ти­на у Са­вос­ти­ных ка­кая бы­ла?

    - Две коровы, - на­чал пе­ре­чис­лять Го­рис­лав Борисович, - не­тель, но к ней уже осе­ме­ни­те­лей вы­зы­ва­ли, прос­то по­ку­да не до­ит­ся, че­ты­ре ов­цы и ба­ран, ку­ры, не знаю сколько, штук во­семь, на­вер­ное, и пе­тух - яр­кий та­кой, чер­ный с крас­ным. Всё, ка­жет­ся…

    - Свинья бы­ла?

    - Да, ко­неч­но, по­ро­сён­ка вы­карм­ли­ва­ли, но он в хле­ву за­перт, его на­ру­жу и не вы­пус­ка­ли ни­ког­да.

    - Кошки, со­ба­ки?…

    - Какая же это ско­ти­на? Бы­ли, ко­неч­но, и кош­ка, и со­ба­ка. Кош­ка Дым­ка, се­рая, пу­шис­тая, уж не знаю, ка­ких кро­вей. И Рог­дай, это ко­бель, ме­тис - лай­ка с ов­чар­кой.

    - Рогдай - ишь, как важ­но! И что, этот во­итель сме­лый на це­пи си­дел?

    - Когда на це­пи, а ког­да и так бе­гал. Пёс ум­ный, шко­ды от не­го не бы­ва­ло. И сто­рож хо­ро­ший, чу­жих к до­му не под­пус­кал. На ули­це - лю­бо­му хвос­том ма­шет, а в ка­лит­ку не за­хо­ди - та­кой гам под­ни­мет!

    - На вас то­же ла­ял?

    - На ме­ня - нет.

    - И как, по-ва­ше­му, мож­но всё это хо­зяй­ст­во вти­хую вы­вез­ти? На ма­ши­ну не пог­ру­зишь. Сво­им хо­дом, что ли, уш­ли? Эта­кий ка­ра­ван не­за­мет­но от лю­дей не про­ве­дёшь. В прош­лое они уй­ти не мог­ли?

    - Как? Без ме­ня они не уме­ют.

    - Ладно, пусть бу­дет так. По­ро­сён­ка они за­ре­за­ли; кровь во дво­ре - сви­ная, а все ос­тальные, в том чис­ле и ку­ры, уш­ли сво­им хо­дом.

    - Кур мож­но в пле­тё­ном ко­ро­бе увез­ти. Жи­вых кур Пла­тон на ры­нок в ко­ро­бе во­зил. Тес­но, но по­мес­тят­ся.

    - Короб на мес­те?

    - Не ви­дал. Ка­жет­ся, не­ту.

    - Значит, ку­ры в ко­роб­ке… Ружьё у Пла­то­на ка­кое бы­ло?

    - Двустволка. А точ­нее - не знаю, не раз­би­ра­юсь я в ружьях.

    - Между про­чим, не за­ре­гист­ри­ро­ва­но. Где он его взял?

    - На яр­мар­ке ку­пил. В во­семьсот шестьде­сят чет­вёр­том го­ду.

    - Из тех, зна­чит, вре­мён. Пат­ро­ны где брал?

    - Не знаю. Так он и стре­лял ред­ко. В кои-то ве­ки за зай­цем схо­дит. А что­бы глу­ха­ря или боб­ра - это­го нет. Шур­ке на свадьбу ли­си­цу до­был.

    - Шкурки сам вы­де­лы­вал?

    - Сам.

    - Мастер! Я вот не умею. А ружьё, зна­чит, бы­ло ра­бо­чее. Стре­лял Пла­тон мет­ко?

    - Не жа­ло­вал­ся.

    - Тогда схо­дим, пог­ля­дим на то мес­то, где стрельба бы­ла.

    - Они живы? - не вы­дер­жал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - А вот это­го уже я не знаю. Кровь на тра­ве че­ло­ве­чес­кая, но чья? Тру­пов по­ку­да не наш­ли. Всё уве­зе­но. Раз­ве что то­же сво­им хо­дом уш­ли или в ко­роб­ке вмес­те с ку­ра­ми.

    Горислава Бо­ри­со­ви­ча пе­ре­дёр­ну­ло от та­ких шу­ток, но он про­мол­чал, от­ло­жив чте­ние но­та­ций на по­том.

    На бе­ре­гу ре­ки, ку­да их при­вёл де­жу­рив­ший в до­ме сот­руд­ник, бы­ло ти­хо, и нич­то не на­по­ми­на­ло о не­дав­ней тра­ге­дии. Тут был все­го один че­ло­век, мо­ло­дой муж­чи­на в шор­тах, ни­чуть не по­хо­жий на сот­руд­ни­ка ми­ли­ции. Он вы­ис­ки­вал что-то в тра­ве, об­хо­дясь при этом без лу­пы, неп­ре­мен­ной для вся­ко­го по­ря­доч­но­го шер­ло­ка холм­са. Мес­та, где об­на­ру­жи­лась кровь, бы­ли по­ме­че­ны бе­лы­ми флаж­ка­ми. Мест та­ких бы­ло пять, и это очень не пон­ра­ви­лось Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    - Тут что, пять че­ло­век застрелили? - скри­пу­че ос­ве­до­мил­ся он.

    - Полный ана­лиз обе­ща­ли завт­ра к утру, - до­ло­жил по­до­шед­ший холме, - так что пред­по­ла­гать мож­но что угод­но. Тру­пы пе­ре­но­си­ли, или ра­не­ный с мес­та на мес­то пе­ре­пол­зал. На­топ­та­но кру­гом хо­ро­шо.

    - Где остальные? - спро­сил май­ор.

    - Пошли по ав­то­мо­бильно­му сле­ду. Тут лег­ко­вуш­ка сто­яла, а по­том уеха­ла, при­чём не к до­ро­ге, а вдоль ре­ки. Смот­рят, ку­да она там де­лась.

    - Хорошо. По­ка­зы­вай, что наш­ли.

    - Парень раск­рыл сто­ящую в тра­ве спор­тив­ную сум­ку, вы­та­щил по­ли­эти­ле­но­вый па­ке­тик, в ко­то­ром ле­жа­ло око­ло де­сят­ка ко­рот­ких пис­то­лет­ных гильз.

    - Об этом уже док­ла­ды­ва­ли. Ка­либр де­вять мил­ли­мет­ров, су­дя по все­му - пис­то­лет-пу­ле­мёт «Скор­пи­он». Стре­ля­ли от это­го флаж­ка в сто­ро­ну кус­тов, там вет­ки пу­ля­ми по­би­ты.

    - В кус­тах кровь есть?

    - Не наш­ли. За­то я вот что об­на­ру­жил. Только что.

    На свет по­яви­лась проз­рач­ная плас­ти­ко­вая ко­ро­боч­ка, в ко­то­рой ле­жал се­рый бес­фор­мен­ный кло­чок.

    - Что это?

    - Обрывок пы­жа. По­ро­хо­вой гарью от не­го пах­нет, я по за­па­ху и на­шёл. Долж­но быть, са­мо­на­бив­ной пат­рон, на за­водс­кой пыж это не больно по­хо­же.

    - Любопытная тут ду­эль была, - май­ор ус­мех­нул­ся, по­том по­вер­нул­ся к Го­рис­ла­ву Борисовичу. - Что ска­же­те?

    - На очёс­ки ку­де­ли похоже, - ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Ког­да Фек­тя шерсть пря­дёт, та­кие же очёс­ки ос­та­ют­ся.

    В сле­ду­ющую се­кун­ду он при­ку­сил болт­ли­вый язык, со­об­ра­зив, что сло­ва его мо­гут быть рас­це­не­ны как до­нос. И без то­го май­ор слиш­ком под­роб­но рас­спра­ши­вал об охот­ничьем ружье Са­вос­ти­ных.

    - Стасов бежит, - про­из­нёс мо­ло­денький сле­до­ва­тель, ука­зав в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну.

    Стасов и впрямь бе­жал.

    - Нашли! - крик­нул он. - В ре­ке она!

    Идти приш­лось не­да­ле­ко. На бе­ре­гу их встре­ти­ли ещё трое сот­руд­ни­ков. Бы­ли они мок­рые, в од­них плав­ках и на­по­ми­на­ли обыч­ных ку­пальщи­ков. Дво­им бы­ло яв­но за трид­цать, но все рав­но Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу они ка­за­лись без­на­дёж­ны­ми мальчиш­ка­ми. Воз­мож­но, ви­ной то­му бы­ли из­лиш­не спор­тив­ные фи­гу­ры. Все трое ока­за­лись сильно неб­ри­ты, но воз­рас­та им это не до­бав­ля­ло. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич вспом­нил, что в са­вос­тинс­ком до­ме их то­же встре­тил бо­ро­да­тый сот­руд­ник. Под май­ора сво­его, что ли ко­сят? Бар­бу­дос…

    - Осторожней, - ска­зал Го­рис­лав Борисович, - тут омут - дна не дос­тать. И род­ни­ки. Мо­жет су­до­ро­га схва­тить.

    - Вот ещё! - воз­ра­зил один из ныряльщиков. - Все­го мет­ра три с по­ло­ви­ной. Но во­да вни­зу и впрямь ле­дя­ная.

    - Что там? - спро­сил май­ор.

    - Автомобиль «Ла­да». Ле­жит на кры­ше. Двер­цы зак­ли­не­ны, не отк­рыть. Но­ме­ра не pа­зоб­рать, солн­це уже низ­ко, под во­дой тем­но­ва­то. В са­ло­не, по­хо­же, кто-то есть, но то­же не ра­зоб­рать. Хоть бы фо­на­рик был, ко­то­рый под во­дой све­тит, а то мы с го­лы­ми ру­ка­ми.

    - Будет и фо­на­рик, и всё остальное, - ска­зал майор. - Но завт­ра. А по­ка ос­тавьте ох­ра­ну и больше под во­ду не лезьте. Тут и без вас утоп­лен­ни­ков хва­та­ет.

    События бес­ко­неч­но длин­но­го дня так из­мо­та­ли Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, что он без­ро­пот­но поз­во­лил увез­ти се­бя на не­ве­до­мую ба­зу, где ему бы­ли обе­ща­ны ужин, пос­тель и бе­зо­пас­ность. К то­му же май­ор ска­зал, что ба­за сов­сем близ­ко, до­бе­рут­ся за пят­над­цать ми­нут. Ни­ка­кой ба­зы МВД в ок­рест­нос­тях не бы­ло, но Го­рис­лав Бо­ри­со­вич те­перь всё при­ни­мал на ве­ру.

    Ехать и впрямь ока­за­лось не­да­ле­ко. Вы­вер­ну­ли на шос­се, и уже че­рез ми­ну­ту май­ор свер­нул к заб­ро­шен­но­му мо­те­лю «За­ика». Те­перь мо­тель уже не был заб­ро­шен­ным, во всех до­ми­ках рас­пах­ну­ты став­ни, пан­цир­ная сет­ка, ог­раж­дав­шая сто­ян­ку, под­нов­ле­на и ох­ва­ты­ва­ла всю тер­ри­то­рию. Да­же над­пись на фа­са­де цент­рально­го до­ми­ка бы­ла поп­рав­ле­на, и «3аика» вновь об­ра­ти­лась в «За­им­ку», хо­тя вы­пи­лен­ная из фа­не­ры бук­ва «м» за­мет­но от­ли­ча­лась от ос­тальных, так что преж­няя «За­ика» всё рав­но яс­но про­чи­ты­ва­лась.

    На сто­ян­ке их встре­тил пер­вый за весь день че­ло­век в фор­ме, при­чём не в ми­ли­цей­ской, а в во­ен­ной. Пра­пор­щик, не­мо­ло­дой и пу­за­тый, пос­ле спор­тив­ных мальчи­ков, сос­тав­ляв­ших ко­ман­ду май­ора, на нём от­ды­хал взгляд.

    - Ужин готов? - спро­сил май­ор.

    - Так точ­но.

    Хотя фор­ма от­ве­та бы­ла во­ен­ной, но тон, со­вер­шен­но не ус­тав­ной, яс­но ука­зы­вал, что пе­ред ни­ми ни­ка­кой не млад­ший ко­манд­ный сос­тав, а са­мый на­ту­ральный зав­хоз.

    - Хорошо. Этот товарищ, - май­ор ука­зал на Го­рис­ла­ва Борисовича, - бу­дет но­че­вать у нас, воз­мож­но - нес­колько су­ток. По­за­ботьтесь, что­бы всё бы­ло нор­мально. Но сна­ча­ла - ужи­нать. И ещё… завт­ра к се­ми ут­ра мне нуж­ны два ак­ва­лан­га и подъёмный кран.

    Прапорщик ох­нул.

    - Где ж я их возьму?!

    - Где, где?… В Караганде! - вне­зап­но взор­вал­ся май­ор. Оче­вид­но, и ему се­год­няш­ний день дал­ся не­лег­ко, и те­перь он вып­лёс­ки­вал на­ко­пив­ше­еся разд­ра­же­ние на бе­зот­вет­но­го завхоза. - По­че­му я дол­жен да­же та­кой ерун­дой за­ни­маться? Раз­ле­ни­лись, мы­шей не ловите! - май­ор ог­ля­нул­ся, ища, к че­му бы ещё придраться, - те­бе ког­да бы­ло при­ка­за­но вы­вес­ку по­чи­нить? И что?…

    - Так ведь всё исправлено! - вскри­чал пра­пор.

    - Ты этот знак мет­ро - большое «М» - на­зы­ва­ешь исп­рав­ле­ни­ем? Это не исп­рав­ле­ние, а осо­бая при­ме­та. Шо­фё­ры об этой вы­вес­ке уже анек­до­ты рас­ска­зы­ва­ют. В об­щем, так: завт­ра к се­ми ут­ра кран дол­жен быть здесь!

    - Ну… - сдал­ся прапор, - кран я, пред­по­ло­жим, по­пы­та­юсь най­ти, в рай­цент­ре кран точ­но есть. Но ак­ва­лан­ги от­ку­да взять? Тут мо­рем и не пах­нет!

    - А ты поищи, - про­из­нёс май­ор уже бе­зо вся­кой злобы. - Сна­ча­ла - мо­ре, а там и ак­ва­лан­ги. Я знаю, ты най­дёшь.

    Ужин у толс­то­го пра­по­ра ока­зал­ся при­лич­ным, и пос­тель в гос­те­вом но­ме­ре сто­яла не ка­зар­мен­ная, а впол­не дос­той­ная пан­си­она­та сред­ней ру­ки и с уже зап­рав­лен­ным бельём. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич на­ел­ся, и его сра­зу раз­мо­ри­ло. Ведь дей­ст­ви­тельно, це­лый день ма­ко­вой ро­син­ки во рту не бы­ло, только прос­ток­ва­ши ус­пел хлеб­нуть, ког­да не­на­дол­го заг­ля­нул до­мой. Те­перь не­до­пи­тая прос­ток­ва­ша стухнет, - с этой мыслью Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уро­нил го­ло­ву на по­душ­ку и ус­нул. Ночью ему снил­ся Ти­мур­чик, ко­то­рый ка­тал­ся вер­хом на ог­ром­ном ядо­ви­том скор­пи­оне и орал:

    - Убью, сту­дент!

    Разбудил Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча рёв въезжа­юще­го на тер­ри­то­рию подъёмно­го кра­на.

    

* * *

    

    Мощный «Ива­но­вец» на бе­ре­гу реч­ки смот­рел­ся стран­но и уг­ро­жа­юще. Ак­ва­лан­ги пра­пор то­же дос­тал в мест­ной служ­бе спа­се­ния. Май­орс­кие мальчи­ки, слов­но всю жизнь этим за­ни­ма­лись, на­тя­ну­ли под­вод­ное сна­ря­же­ние и, не сму­ща­ясь хо­лод­ной ав­гус­товс­кой во­ды, скры­лись в ре­ке.

    Вся ра­бо­та за­ня­ла меньше по­лу­ча­са, вско­ре ту­ша за­то­нув­ше­го ав­то­мо­би­ля по­ка­за­лась над во­дой. Мут­ные по­то­ки сте­ка­ли из неё, - по­нять, что на­хо­дит­ся внут­ри, бы­ло не­воз­мож­но.

    Горислав Бо­ри­со­вич от­вер­нул­ся, по­том не вы­дер­жал и по­до­шёл бли­же.

    - Вы этих лю­дей знаете? - спро­сил май­ор, ука­зав на тру­пы, вы­та­щен­ные из са­ло­на.

    - Нет, - от­ве­тил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, по­че­му-то ожи­дая, что сей­час ему нач­нут предъявлять об­ви­не­ние в убий­ст­ве. Слиш­ком уж про­ис­хо­див­шее на­по­ми­на­ло один из тех фильмов, что по­ка­зы­ва­ют по те­ле­ви­зо­ру.

    Все трое, как по­нял Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, бы­ли уби­ты выст­ре­ла­ми из ружья, ав­то­ма­ты с пис­то­лет­ны­ми пат­ро­на­ми наш­лись здесь же, в ма­ши­не. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уже жа­лел, что нап­ро­сил­ся пос­мот­реть на подъём ма­ши­ны. Хо­те­лось ока­заться где-ни­будь, где нет по­си­нев­ших тру­пов, с раз­во­ро­чен­ны­ми кар­течью го­ло­ва­ми, где ник­то не ве­дёт про­фес­си­ональных раз­го­во­ров о куч­нос­ти выст­ре­ла и от­пе­чат­ках пальцев. По счастью, май­ор сам, не ожи­дая просьбы, пред­ло­жил Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу вер­нуться на ба­зу… О том, что­бы ос­таться у се­бя, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уже не меч­тал. Бы­ло поп­рос­ту страш­но, в вос­па­лён­ном во­об­ра­же­нии предс­тав­ля­лось, как ночью бес­шум­но раст­во­ря­ет­ся за­пер­тая дверь, на по­ро­ге по­яв­ля­ет­ся мерт­вец, во­дит по ком­на­те за­во­дя­нев­ши­ми гла­за­ми, а вслед за сле­пым взгля­дом ша­рит все­ви­дя­щий зра­чок ав­то­мат­но­го ду­ла. Во­об­ще-то мерт­ве­цов Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не бо­ял­ся, но пос­ле се­год­няш­не­го - лю­бой за­бо­ит­ся, а уж по­жи­ло­му че­ло­ве­ку меч­та­тельно­го скла­да по­доб­ные встряс­ки и вов­се про­ти­во­по­ка­за­ны.

    Майор по­явил­ся в мо­те­ле ве­че­ром, ког­да Го­рис­лав Бо­ри­со­вич уже на­чал то­миться без­дельем. Май­орс­кий ав­то­мо­биль въехал в во­ро­та, и поч­ти сра­зу сам май­ор пос­ту­чал в две­ри вы­де­лен­но­го Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу но­ме­ра.

    - Значит, так, - ска­зал он, не до­жи­да­ясь расспросов, - дво­их из тех, что бы­ли в ма­ши­не, мы оп­ре­де­ли­ли. Один у нас в фе­де­ральном ро­зыс­ке за тяж­кие прес­туп­ле­ния. Поп­рос­ту - убий­ца… А вот вто­рой, тот, что в возрасте, - штуч­ка по­ин­те­рес­нее… пе­ре­куп­щик кра­де­но­го ан­тик­ва­ри­ата. Клич­ка у не­го - Ну­миз­мат. До­га­ды­ва­етесь, от­ку­да след тя­нет­ся?

    Горислав Бо­ри­со­вич су­до­рож­но глот­нул.

    - В мо­ло­дос­ти этот Ну­миз­мат и сам был за­ма­ран: церк­ви об­чи­щал, по де­рев­ням со­би­рал ико­ны - где ску­пал, где во­ро­вал. А те­перь - рес­пек­та­бельный гос­по­дин, руч­ки пач­кать не лю­бит. Та­кие обыч­но с кил­ле­ра­ми де­ла не име­ют. И раз они вмес­те ку­да-то по­еха­ли, зна­чит, за ни­ми сто­ит ещё кто-то, пок­руп­нее. И ес­ли вы ду­ма­ете, что тут кон­цы в воду, - май­ор усмехнулся, - то ус­по­ка­иваться ра­но. И по­том… кто-то ведь этих тро­их заст­ре­лил. Из охот­ничьего ружья… - май­ор с при­щу­ром пос­мот­рел в ли­цо Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    А то­му вдруг жи­во вспом­ни­лись со­бы­тия во­сем­над­ца­ти­лет­ней дав­нос­ти: Фек­тя, ко­то­рую ед­ва ус­пе­ли спас­ти, и мрач­ное обе­ща­ние Пла­то­на: «Най­ду во­ров - го­ло­вы по­от­ры­ваю!» Не­уж­то на­шел?

    - Я из ружья и стре­лять не умею, - про­бор­мо­тал Го­рис­лав Борисович. - И во­об­ще, я в го­ро­де был.

    - Я всё понимаю, - про­тя­нул майор, - вот для уго­лов­но­го сле­до­ва­те­ля ва­ше на­ро­чи­тое али­би бу­дет весьма по­доз­ри­тельным. В об­щем, так: ва­ше мо­нет­ное де­ло - у ме­ня, и сле­до­ва­те­лю я его по­ка­зы­вать не бу­ду. Но и от вас жду пол­ной отк­ро­вен­нос­ти. Что­бы не я из вас ин­фор­ма­цию кле­ща­ми вы­тя­ги­вал, а вы мне по­мо­га­ли.

    Горислав Бо­ри­со­вич мол­ча кив­нул.

    - С Ну­миз­ма­том точ­но не зна­ко­мы?

    - Совершенно точ­но! Я и преж­де там ни с кем не знал­ся. При­хо­дил, сда­вал мо­не­ты, по­лу­чал деньги и сра­зу ухо­дил.

    - Последнее вре­мя что-ни­будь ста­рин­ное про­да­ва­ли или хо­тя бы прос­то по­ка­зы­ва­ли ко­му-ни­будь?

    - Нет, ко­неч­но! Уже де­сять лет - ни­че­го!

    - Савостины мог­ли что-ни­будь про­да­вать?

    - Не знаю. Вряд ли… Ту­да Пла­тон то­ва­ры во­зил: гвоз­ди, ещё кой-что, а от­ту­да - нет.

    - Понятно… Ту­да, зна­чит, во­зил. А вы­руч­ку ку­да де­вал?

    - Не знаю.

    - Вот и я не знаю. А Ну­миз­мат, по­хо­же, знал. Вот только за алек­санд­ровс­кие руб­ли лю­дей не уби­ва­ют. Ког­да вы пос­лед­ний раз в де­вят­над­ца­том ве­ке бы­ли?

    - Недели пол­то­ры на­зад. Ну да, в чет­верг. Ми­кол­ку из гос­тей за­би­ра­ли.

    - Ну-ка по­под­роб­нее… У ко­го он там гос­тил?

    - У Пла­то­на в Ефим­ко­ве кум жи­вёт, Чю­дой… то есть Мат­вей Сте­па­но­вич. Мы обыч­но у не­го ос­та­нав­ли­ва­лись. Он му­жик со стран­нос­тя­ми, ни о чём не рас­спра­ши­вал, а нам и удоб­но.

    - И час­то у не­го млад­шие Са­вос­ти­ны гос­тить ос­та­ва­лись?

    - Первый раз. Он там не­де­лю все­го и про­жил, а по­том мы за ним при­еха­ли.

    - То есть шас­та­ли ту­да-сю­да час­тенько. Вре­мя там идёт как и у нас?

    - По-разному бы­ва­ет. Но ес­ли ред­ко ез­дить, вре­мя там поч­ти сто­ит. В шестьде­сят чет­вёр­тый год Пла­тон че­ты­ре го­да под­ряд ез­дил. Тог­да там не­до­род слу­чил­ся, це­ны сто­яли вы­со­кие, так он и се­но во­зил, и кар­тош­ку, и лук. Рожь тут по­ку­пал, там про­да­вал.

    - И по­че­му прек­ра­тил ез­дить?

    - Дорога зак­ры­лась. Я один иду - по­па­даю нор­мально, а обо­зом едем, то только в шестьде­сят пя­тый. А сей­час уже и ту­да не по­пасть, по семьде­сят седьмой год до­ро­гу за­топ­та­ли.

    - То есть биз­нес у Пла­то­на Са­вос­ти­на был пос­тав­лен хо­ро­шо…

    - Да ка­кой же это биз­нес? Он ча­ще се­ном тор­го­вал. Там по­ко­сов не хва­та­ет, се­но вес­ной до­ро­жа­ет, а тут тра­вы пол­но: ко­си - не хо­чу! Пла­тон для это­го и ко­сил­ку ку­пил, и кон­ные граб­ли.

    - Здесь они или про­па­ли?

    - Здесь.

    - Чем ещё тор­го­вал?

    - Овсом, лу­ком реп­ча­тым. Ве­щи всё та­кие, на ко­то­рых да­та не прос­тав­ле­на.

    - А вы­руч­ка где - не зна­ете.

    - Не знаю.

    - А са­ми вы, ког­да в оди­ноч­ку ходили, - за­чем?

    - Ну, хо­тел пос­мот­реть, прой­ду или нет.

    - А ес­ли без «ну», по­конк­рет­ней?

    Горислав Бо­ри­со­вич вздох­нул и жа­лоб­но пос­мот­рел на май­ора.

    - За гри­ба­ми ходил, - приз­нал­ся он, - и на бо­ло­то за яго­да­ми. Ор­ло­вы мша­ни­ки ме­ли­ора­то­ры ис­по­га­ни­ли: вы­су­шить - не вы­су­ши­ли, и рас­ти те­перь ни­че­го не рас­тёт. Ни клюк­вы, ни брус­ни­ки… А зна­ете, ка­кая там мо­рош­ка бы­ла сто лет на­зад? У крестьян жат­ва, ози­мые уби­ра­ют, так за мо­рош­кой ник­то не хо­дил, один я на, весь мох.

    - Чёрт зна­ет что! - не вы­дер­жал, майор. - Вы хоть по­ни­ма­ете, что го­во­ри­те? В по­зап­рош­лый век за мо­рош­кой! Это да­же не мик­рос­ко­пом гвоз­ди за­би­вать! У ме­ня слов нет при­лич­ных, что­бы ва­ше по­ве­де­ние оха­рак­те­ри­зо­вать!

    - Это не микроскоп, - ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Это вре­мя. Сло­ма­ешь что-ни­будь не­на­ро­ком - вся ис­то­рия на­пе­ре­ко­сяк пой­дёт. Вот я и ста­рал­ся ти­хо­неч­ко хо­дить, что­бы ни­че­го не ис­пор­тить. И Пла­то­ну гвоз­ди во­зить не ве­лел, только се­но и вся­кое та­кое…

    - А пла­точ­ки?

    - Я их уже де­сять лет не во­жу, с тех пор, как по­нял, что не де­ло это.

    - А вы уве­ре­ны, что не дело? - воп­рос был за­дан та­ким то­ном, слов­но дру­гой че­ло­век спросил. - Вам ни­ког­да не хо­те­лось пе­ре­ме­нить всё это бе­зоб­ра­зие, исп­ра­вить ис­то­рию, что­бы вмес­то ны­неш­ней по­мой­ки бы­ла у нас нор­мальная, че­ло­ве­чес­кая стра­на?

    - Это опять провокация? - спро­сил Го­рис­лав Борисович. - Вы ждё­те, что я нач­ну го­во­рить вам в пу­го­ви­цу, что жи­вём мы хо­ро­шо и всё у нас есть?

    - Нет, это впол­не серьёзно. Мне, нап­ри­мер, до омер­зе­ния на­до­ело, что моя стра­на, ко­то­рую я люб­лю и ко­то­рой хо­чу гор­диться, вот уже сот­ню лет на­хо­дит­ся в глу­бо­чай­шей зад­ни­це. И мне по­рой от­ча­ян­но хо­чет­ся от­лист­нуть эту сот­ню лет и пе­ре­пи­сать ис­то­рию на­бе­ло.

    Горислав Бо­ри­со­вич сог­лас­но по­ки­вал.

    - Да, ко­неч­но, вы мо­ло­дой, энер­гич­ный че­ло­век, вы меч­та­ете о пе­ре­ме­нах. А я - ста­рик. Я пом­ню Ста­ли­на, Я пе­ре­жил Хру­щё­ва, Бреж­не­ва, пе­рест­рой­ку… Хо­ти­те, я рас­ска­жу вам по­ли­ти­чес­кий анек­дот? В кон­це кон­цов, это пи­кант­но - рас­ска­зы­вать по­ли­ти­чес­кий анек­дот май­ору гос­бе­зо­пас­нос­ти. Только он очень ста­рый, ему больше двух ты­сяч лет. Так вот… Умер в Си­ра­ку­зах ти­ран Ди­они­сий. На­род ли­ку­ет, лишь од­на ста­руш­ка сто­ит у сте­ноч­ки и пла­чет. Её спра­ши­ва­ют: «Баб­ка, ты че­го?» - «Да по Ди­они­сию пла­чу, сы­ноч­ки…» - «Ты, ни­как, рех­ну­лась, ста­рая! Он, что, родст­вен­ник те­бе?» - «Упа­си бо­же, он мне ник­то…» - «Так, мо­жет, доб­рое что для те­бя сде­лал?» - «Нет, что вы, ни­че­го, кро­ме зла, от не­го не ви­да­ла…» - «Так, мо­жет, род­не тво­ей, или друзьям, или зна­ко­мым что доб­рое сде­лал?» - «Ска­же­те то­же… я о та­ком и не слы­хи­ва­ла…» - «Так что ж ты тог­да пла­чешь?» - «Ой, сы­ноч­ки, ста­ра я, че­ты­рёх ти­ра­нов на сво­ём ве­ку пе­ре­жи­ла, каж­дый но­вый был ху­же преж­не­го. Вот и го­рюю, кто-то на мес­то Ди­они­сия при­дёт».

    - Понятно, - про­из­нёс майор. - Что на это ска­зать? Ког­да у влас­ти ти­ра­ны, так обыч­но и бы­ва­ет. От­сю­да вы­вод: не­че­го ти­ра­нам власть да­вать.

    - А как её не дашь, ти­ра­ну-то? Он спра­ши­вать не бу­дет, сам возьмёт.

    - Не так это бу­дет прос­то. Ведь мы зна­ем, где в прош­лом на­де­ла­ны глу­пос­ти, а он - не зна­ет. Ти­ран всег­да при­хо­дит под мас­кой из­ба­ви­те­ля, ког­да об­щест­во ус­та­ло от ка­так­лиз­мов. А мы как раз ка­так­лиз­мов и не до­пус­тим. Си­лой про­тив ис­то­рии прать - са­мая большая дурь, а кой-где слег­ка под­толк­нуть в нуж­ную сто­ро­ну - по­че­му бы и нет?

    - Не бо­итесь, что че­рез сто лет ваш сла­бенький тол­чок всем нам та­ко­го пин­ка даст, что от Рос­сии и вов­се мок­ро­го мес­та не ос­та­нет­ся?

    - Если по уму дей­ст­во­вать, то не даст. По­доб­ные сце­на­рии лег­ко прос­чи­ты­ва­ют­ся. Впро­чем, это де­ло не се­год­няш­нее. А по­ка вам всё рав­но здесь си­деть, так сво­ди­те на­ших лю­дей в де­вят­над­ца­тый век и об­рат­но, Год этак в ты­ся­ча во­семьсот шестьде­сят тре­тий. Ту­да вы, ка­жет­ся, тро­пы не за­топ­та­ли?

    - У ме­ня так не получится, - ска­зал Го­рис­лав Борисович. - Один я схо­дить мо­гу, а ес­ли вмес­те с кем-то, то он и дол­жен до­ро­гу вы­би­рать.

    - Это как?

    - Цель долж­на быть у че­ло­ве­ка. Прос­то так вре­мя сквозь се­бя шас­тать не поз­во­ля­ет. Вам на­до, вы сво­их лю­дей и по­ве­дё­те, а я прос­то ря­дом бу­ду. И уч­ти­те, я не так­сист, ко­то­ро­му ад­рес наз­ва­ли, он и при­вёз. По­ка идём, вы всё долж­ны рас­тол­ко­вать: ку­да и за­чем. Врать на ту­ман­ной тро­пе нельзя, так что за­ра­нее при­ми­ри­тесь с мыслью, что я дол­жен всё о ва­ших пла­нах знать. Прав­ду, только прав­ду, всю прав­ду. До кон­ца не до­го­во­ри­те, так до кон­ца и не дой­дё­те.

    - Крутенько! - приз­нал майор. - Врать без вес­кой при­чи­ны я не при­учен, но что­бы всё до кон­ца до­го­ва­ри­вать - та­кое мне то­же неп­ри­выч­но.

    - Не хо­ти­те - мо­же­те до­ма си­деть.

    - И ког­да на­до бу­дет ис­по­ве­до­ваться?

    - На до­ро­ге. Сей­час-то за­чем? Тут мож­но без­на­ка­зан­но врать.

    - Спасибо за разрешение! - сар­кас­ти­чес­ки за­ме­тил майор. - Но я и сей­час врать не ста­ну, а то ещё вой­ду во вкус… А по­ка да­вай­те по-чест­но­му вы­яс­нять, что же всё-та­ки про­изош­ло на бе­ре­гу. Ну­миз­мат и его брат­ки заст­ре­ле­ны из ружья, при­чём двое - выст­ре­лом в за­ты­лок. Кста­ти, сам Ну­миз­мат ору­жия не имел, а один из его по­дельщи­ков ни ра­зу не ус­пел выст­ре­лить. Отст­ре­ли­вал­ся только тот, о ко­то­ром мы по­ка ни­че­го не зна­ем. Так что, стрельбу на­чал… как бы это вы­ра­зиться по­ак­ку­рат­ней… че­ло­век с ружьём.

    - Нет у ме­ня ружья, и стре­лять я не умею!

    - А у Са­вос­ти­ных ружьё бы­ло и по край­ней ме­ре двое из них стре­лять уме­ли хо­ро­шо. Это вам не хо­те­лось бы исп­ра­вить?

    - Хотение тут ни­че­го не зна­чит. Во вче­раш­ний день не прой­ти. И да­же на со­рок лет на­зад - то­же, Я про­бо­вал, не по­лу­ча­ет­ся. На­вер­ное, нельзя ту­да, где ты уже ро­дил­ся.

    - А во­об­ще, где гра­ни­ца про­ле­га­ет?

    - Не знаю. В трид­цать седьмой ме­ня не тя­нет и в сем­над­ца­тый - то­же. Вот в три­над­ца­том го­ду я был, ещё в ту по­ру, ког­да плат­ка­ми тор­го­вал. Хо­дил смот­реть, ка­кие там це­ны на фаб­рич­ные ма­те­рии.

    - И как?

    - Никак. У них уже сво­его пол­но, не­вы­год­но там тор­го­вать.

    - Ну и лад­но. Двад­ца­тый век мне не­ин­те­ре­сен, я там и без то­го жил. А вот в шес­ти­де­ся­тые го­ды де­вят­над­ца­то­го - охо­та. Раньше - то­же не на­до, там кре­пост­ное пра­во, ди­кость… Так что, шестьде­сят тре­тий год - а?… Сво­ди­те?

    - Скажите, - мед­лен­но спро­сил Го­рис­лав Борисович, - а бо­ро­ды вы и ва­ши сот­руд­ни­ки от­пус­ти­ли спе­ци­ально, что­бы в прош­лое ехать? Вы уже тог­да всё зна­ли?

    - Говорите, врать по­ку­да можно? - май­ор усмехнулся. - Ес­ли врать, то бо­ро­ду я от­рас­тил, что­бы де­вуш­кам нра­виться. А ес­ли чест­но, то ни­че­го тол­ком мы не зна­ли, но до­га­ды­ва­лись. И на вся­кий слу­чай - го­то­ви­лись. Сна­ча­ла хо­те­ли прос­ле­дить, как вы ту­да по­еде­те, что по­ве­зё­те с со­бой, что при­ве­зё­те от­ту­да. По­ла­га­ли, что пол­го­да или хо­тя бы па­ра ме­ся­цев у нас ещё есть, Жаль - не выш­ло. Только и ус­пе­ли, что бо­ро­ды от­рас­тить. А сей­час и вов­се рас­сла­би­лись. Вы в го­род отп­ра­ви­лись, я то­же… дел-то под­на­ко­пи­лось. На ба­зу как раз обо­ру­до­ва­ние за­вез­ли и ло­ша­дей - вот ре­бя­та и не уг­ля­де­ли за Са­вос­ти­ны­ми. Те­перь лок­ти ку­са­ют.

    - Лошади - зачем? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Оборудование у нас дос­та­точ­но тя­жё­лое, на се­бе ста­щишь. На джи­пе его в де­вят­над­ца­тый век то­же не по­ве­зёшь, пра­де­ды пом­рут со стра­ха. Зна­чит - ло­шадь и те­ле­га. Вер­нее - де­сять ло­ша­дей и де­сять те­лег. Груп­па у ме­ня - двад­цать че­ло­век плюс на­уч­ни­ки… как раз и вы­хо­дит.

    - Куда столько? - ужас­нул­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - В де­вят­над­ца­тый век, мой до­ро­гой, в де­вят­над­ца­тый век.

    - Я по­ни­маю - уче­ные… А что за груп­па в двад­цать че­ло­век?

    - Официально это ох­ра­на.

    - Оружие не повезу, - быст­ро ска­зал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Какое ору­жие? Ни­че­го серьёзно­го мы и не со­би­ра­ем­ся брать. Только для са­мо­обо­ро­ны. У каж­до­го ав­то­мат с уд­во­ен­ным бо­екомп­лек­том и больше ни­че­го. Ав­то­ма­ты в этих ус­ло­ви­ях ни­че­го не ре­ша­ют, вы са­ми ви­де­ли, что опыт­ный че­ло­век с двуст­вол­кой в ру­ках сде­лал с людьми Ну­миз­ма­та. А ведь у бан­ди­тов бы­ли ав­то­ма­ты. Бы­ло бы вре­мя, я бы сам пе­ре­во­ору­жил сво­их на ка­ра­би­ны сис­те­мы Шап­со. Фран­цу­зы бы­ли ими во­ору­же­ны ещё во вре­мя Крымс­кой вой­ны. Слу­чись что, у ав­то­ма­та бо­екомп­лект рас­стре­лял, а дальше что? В се­год­няш­нее вре­мя за пат­ро­на­ми не пош­лёшь, вот и прев­ра­тит­ся сов­ре­мен­ное ору­жие в ник­че­муш­ные же­лез­ки. Но вре­ме­ни на пе­ре­во­ору­же­ние нет, так что пусть бу­дут ав­то­ма­ты. Во вся­ком слу­чае, все бу­дут знать, что не на­до стре­лять без тол­ку.

    Горислав Бо­ри­со­вич в ко­то­рый уже раз уби­то кив­нул. Его не от­пус­ка­ло ощу­ще­ние, что он за­жат в мяг­кие, но не­умо­ли­мые тис­ки. Вро­де бы всё де­ла­ет­ся пра­вильно и для его же, Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, бла­га, но по­че­му-то в вы­иг­ры­ше всё вре­мя ока­зы­ва­ет­ся май­ор. Мо­жет быть, это от­то­го, что май­ор чёт­ко зна­ет, че­го хо­чет, а Го­рис­лав Бо­ри­со­вич в луч­шем слу­чае вя­ло соп­ро­тив­ля­ет­ся, ибо не зна­ет да­же, че­го он не хо­чет.

    - А неофициально, - спох­ва­тил­ся Го­рис­лав Борисович, - ва­ши лю­ди кто?

    - Неофициально эти ре­бя­та при­вык­ли исп­рав­лять ошиб­ки по­ли­ти­ков. На­де­юсь, и сей­час они не оп­ло­ша­ют, и мы су­ме­ем поп­ра­вить кое-что в рос­сий­ской по­ли­ти­ке де­вят­над­ца­то­го ве­ка.

    - Вы с ума сош­ли! Это же ис­то­рия, она уже сос­то­ялась!

    - А кто пла­точ­ка­ми тор­го­вал?

    - Платочки ис­то­рию не ме­ня­ют. Но всё рав­но, глу­пый был, о воз­мож­ных пос­ледст­ви­ях не ду­мал. Те­перь, как ви­ди­те, не тор­гую.

    - Понятно. В двад­цать лет кра­со­ты нет - и не бу­дет. В трид­цать лет же­ны нет - и не бу­дет. В со­рок лет де­нег нет - и не бу­дет. В пятьде­сят лет ума нет - и не бу­дет. Во сколько же лет вы по­ум­не­ли? Ку­да как за пятьде­сят. Я так ду­маю, что при­жа­ла вас нуж­да, и вы поп­рав­ля­ли своё фи­нан­со­вое по­ло­же­ние по ме­ре сил. А как ста­ло жить по­лег­че, то и о вы­со­ком за­ду­ма­лись. Вот и нас ис­то­рия поп­ри­жа­ла. Раз­ни­ца лишь в масш­та­бах.

    - Вот имен­но, что в масш­та­бах. Ма­ма сын­ка подш­лёп­нет - ему это на пользу. А уве­личьте масш­таб, так че­ло­ве­ка и убить мож­но.

    - Что же я, не по­ни­маю? Я уже го­во­рил, что поп­рав­лять ис­то­рию бу­дем ак­ку­рат­но, по уму.

    - Вы вро­де бы хо­те­ли от­лист­нуть сот­ню лет и на­но­во пе­ре­пи­сать.

    - Это смот­ря как пе­ре­пи­сы­вать. Атом­ную бом­бу в по­зап­рош­лый век та­щить ник­то не со­би­ра­ет­ся. Только мяг­кие, ща­дя­щие ме­то­ды. Кста­ти, са­мый ре­ши­тельный и опас­ный экс­пе­ри­мент со вре­ме­нем пос­та­ви­ли вы, ког­да сор­ва­ли в де­вят­над­ца­том ве­ке пер­вую яго­ду мо­рош­ки. Те­перь мы зна­ем, что ба­бо­чек в прош­лом мож­но да­вить без­бо­яз­нен­но. А зна­чит, и ис­то­рию кор­рек­ти­ро­вать.

    - Зачем вам это?… - прос­то­нал Го­рис­лав Борисович. - По­че­му вы не хо­ти­те исп­рав­лять своё вре­мя? У вас для это­го есть всё: си­ла, зна­ния, власть! По­че­му вам так хо­чет­ся лезть в прош­лое? Только от­то­го, что вам ка­жет­ся, буд­то там про­ще?

    - Это ка­кая же у ме­ня власть? - зве­ня­щим го­ло­сом спро­сил майор. - Ну, сме­лее! Те­бе мои по­го­ны властью ка­жут­ся? Власть это не по­го­ны, а за­кон! А я по за­ко­ну да­же пар­шив­ца Ти­мур­чи­ка к по­ряд­ку приз­вать не мо­гу. Зло­упот­реб­ле­ние властью есть, а са­мой влас­ти - не­ту! А мне зло­упот­реб­ле­ние уже по­пе­рёк глот­ки сто­ит. Не хо­чу!

    - И по­это­му вы сво­ей властью за­пер­ли ме­ня здесь.

    - Кто те­бя за­пер? Да­вай, иди, пря­мо сей­час. Хо­чешь - в го­род возв­ра­щай­ся, хо­чешь - в де­рев­ню. Только уч­ти: тот, кто пос­лал Ну­миз­ма­та, то­же хо­чет знать, что слу­чи­лось. Ма­ши­ну с тре­мя тру­па­ми из ре­ки не­за­мет­но не вы­та­щишь, об этом уже вся ок­ру­га су­да­чит. К то­му же се­год­ня в Ефим­ках ка­кой-то мо­ло­дой че­ло­век объявил­ся; ико­на­ми ин­те­ре­со­вал­ся, ста­ри­ной вся­кой. Об­хо­ди­тельный юно­ша, ку­пить ни­че­го не ку­пил, а со все­ми по­бе­се­до­вал.

    - Что ж вы его не за­дер­жа­ли?

    - Вот, по­жа­луй­ста! А кто воз­му­щал­ся, что его тут сил­ком удер­жи­ва­ют? Или для се­бя лю­би­мо­го за­кон, а для ос­тальных - без­за­ко­ние? Нет уж, вы­би­рай се­бе, дру­жок, один ка­кой-ни­будь кру­жок. Сом­не­ний нет, ка­за­чок зас­лан­ный, но как это до­ка­зать? Пе­ред за­ко­ном он не­вин­ней агн­ца божьего: нет, не был, не имел, не прив­ле­кал­ся… А кто за его спи­ной сто­ит, я по­ка не знаю. Меж­ду про­чим, ка­за­чок ры­бал­кой ин­те­ре­со­вал­ся и охо­той. Рас­спра­ши­вал, кто из мест­ных ружьишком ба­лу­ет­ся. А это значит, - май­ор при­щу­рил­ся, гля­дя в ли­цо Го­рис­ла­ву Борисовичу, - тот, кто мальчи­ка сю­да пос­лал, зна­ет, что Ну­миз­мат не по пьяно­му де­лу в ре­ке уто­нул, а заст­ре­лен из ружья. Уз­нать это мож­но или у то­го, кто стре­лял, или от мест­ной мен­тов­ки. Дальше ин­фор­ма­ция прос­то не ус­пе­ла рас­полз­тись. И тут, как ни кру­ти, по­лу­ча­ет­ся, что о те­бе он то­же нас­лы­шан. Ну, что выб­рал: здесь ос­та­ёшься или идёшь до­мой?

    Горислав Бо­ри­со­вич без­на­дёж­но мах­нул ру­кой и ни­че­го не от­ве­тил.

    

* * *

    

    Весь сле­ду­ющий день Го­рис­лав Бо­ри­со­вич прос­ку­чал в ком­па­нии толс­то­го пра­пор­щи­ка Сте­па­на Пет­ро­ви­ча. Ох­ра­ны за­мет­но не бы­ло, лишь чет­ве­ро пар­ней азарт­но пи­на­ли мя­чик на пус­той ав­то­мо­бильной сто­ян­ке. Только очень вни­ма­тельный взгляд мог за­ме­тить, что они сме­ня­ют­ся каж­дые два ча­са. Сам Го­рис­лав Бо­ри­со­вич так и не по­нял, кто иг­ра­ет в мяч - ка­ра­ульные или сво­бод­ная сме­на. Где они скры­ва­лись всё ос­тальное вре­мя, бы­ло то­же не по­нять. Въезд на тер­ри­то­рию мо­те­ля был пе­рек­рыт, на во­ро­тах, впер­вые за всё вре­мя су­щест­во­ва­ния, кра­со­ва­лась над­пись: «Мест нет».

    Майор при­выч­но объявил­ся под ве­чер и воп­ре­ки ожи­да­ни­ям до­вольно дол­го не при­хо­дил в кот­тед­жик к Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу. За­то сре­ди от­ды­хав­ших в мо­те­ле бо­ро­да­тых пар­ней под­ня­лась не­ко­то­рая су­ма­то­ха, и да­же Сте­пан Пет­ро­вич сно­вал меж­ду кот­тед­жей то­роп­ли­вей обык­но­вен­но­го.

    Верный при­выч­ке не вы­со­вы­ваться, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич си­дел в сво­ей ком­на­те с за­бой­ной книж­кой в ру­ках и не вы­со­вы­вал­ся в са­мом пря­мом смыс­ле сло­ва, хо­тя за­бой­ная книж­ка ока­за­лась столь ту­пой, что хоть гвоз­ди за­би­вай. А воз­мож­но, так только ка­за­лось из-за то­ми­тельно­го ожи­да­ния ре­альных со­бы­тий.

    Наконец май­ор сни­зо­шёл и до Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча. Как всег­да, пос­ту­чал­ся и, вой­дя, усел­ся за стол. Вы­дер­жал пя­ти­се­кунд­ную па­узу. По­том ска­зал:

    - Вы как, го­то­вы? Завт­ра с ут­ра вы­хо­дим.

    - Куда? - глу­по спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, хо­тя всё прек­рас­но по­нял.

    - Куда до­го­ва­ри­ва­лись. На­уч­ни­ков нет, да вряд ли и бу­дут, так что при­дёт­ся об­хо­диться сво­ими си­ла­ми.

    - К че­му та­кая спеш­ка? Я сог­ла­сен по­дож­дать здесь ещё па­ру дней.

    Майор ус­мех­нул­ся, гля­дя в ли­цо Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    - Пара дней у нас есть, но они ни­ко­го не спа­сут. Где-то про­изош­ла утеч­ка ин­фор­ма­ции, де­лом за­ин­те­ре­со­ва­лись са­мые верх­ние эше­ло­ны, и те­перь нас пе­ре­да­ют в дру­гое уп­рав­ле­ние.

    - И что?

    - Мне - ни­че­го. А вам - очень да­же. Тут воз­мож­ны ва­ри­ан­ты. По­па­дё­те в ру­ки яст­ре­бам и по­ве­дё­те в прош­лое ог­ра­ни­чен­ный кон­тин­гент. Па­ру де­сант­ных ди­ви­зий, тан­ко­вые кор­пу­са, ра­кет­ные ус­та­нов­ки.

    - Не по­ве­ду.

    - Тоже мне, Иван Су­са­нин! Они сде­ла­ют так, что вы очень за­хо­ти­те их от­вес­ти. Впе­ре­ди па­ро­во­за по­бе­жи­те.

    - А они не по­ни­ма­ют, что ес­ли ис­то­рию пе­ре­ко­рё­жить, то их са­мих поп­рос­ту не бу­дет?

    - Ограниченному кон­тин­ген­ту ну­жен штаб, а они - при шта­бе. Так что им бо­яться не­че­го, они сво­его не упус­тят. Иное де­ло, ес­ли вы дос­та­не­тесь на­уч­ни­кам. Тоск­ли­вый на­род, ни­ка­ко­го во­об­ра­же­ния. Я пы­тал­ся с ни­ми го­во­рить о прин­ци­пи­альной воз­мож­нос­ти пу­те­шест­вия во вре­ме­ни. В от­вет - нуд­ные рас­суж­де­ния об ан­ти­ней­три­но и тун­нельном эф­фек­те. Вы там как, че­рез тун­нель про­хо­ди­ли?

    - Нет. Только че­рез ту­ман.

    - Им это без раз­ни­цы. Зап­рут в ка­ком-ни­будь ис­сле­до­ва­тельском цент­ре, и бу­де­те си­деть нав­ро­де пу­де­ля. А они вас ста­нут изу­чать, по­ку­да вы свет в кон­це тун­не­ля не уви­ди­те.

    - Не хо­чу.

    - Я - то­же. Так что вре­ме­ни у нас от си­лы не­де­ля. При этом хо­те­лось бы иметь в за­па­се хоть па­ру дней. По­это­му пер­вый вы­ход завт­ра с ут­ра.

    - Вы го­во­ри­ли все­го об од­ном вы­хо­де.

    - Боюсь, что так оно и по­лу­чит­ся. На большее прос­то нет вре­ме­ни. В об­щем, сей­час от­ды­хай­те, а с ут­ра - тру­ба зо­вёт!

    Легко бы­ло май­ору го­во­рить об от­ды­хе, а Го­рис­лав Бо­ри­со­вич бес­сон­но про­во­ро­чал­ся всю ночь. Пу­га­ло не предс­то­ящее пу­те­шест­вие - при­вык уже за столько-то лет! - му­чи­ло соз­на­ние без­вы­ход­нос­ти. Что май­ор не врёт, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич был уве­рен: сей­час сов­рёшь, завт­ра на­до бу­дет прав­ду вык­ла­ды­вать - всю прав­ду - тут по­хо­ду и ко­нец нас­та­нет. По со­вес­ти го­во­ря, са­мая взве­шен­ная по­зи­ция у на­уч­ни­ков, но ох как не хо­чет­ся ста­но­виться по­до­пыт­ным! Хо­тя ес­ли по­ду­мать, то он и здесь вза­пер­ти си­дит…

    Как и вче­ра, пос­ле ухо­да май­ора по­яви­лось мно­жест­во воп­ро­сов, воз­ра­же­ний, ум­ных мыс­лей. А во вре­мя раз­го­во­ра го­ло­ва пус­тая и ос­та­ёт­ся только сог­ла­шаться с чу­жи­ми до­во­да­ми. Мо­жет, май­ор его гип­но­ти­зи­ру­ет? Ин­те­рес­но, мож­но ли хо­дить в прош­лое под гип­но­зом? На­вер­ное - нельзя.

    Девятнадцатый век не знал по­доб­ных сом­не­ний. Тог­да сло­во «на­вер­ное» оз­на­ча­ло «на­вер­ня­ка».

    Горислав Бо­ри­со­вич ус­нул уже под ут­ро и был раз­бу­жен май­ор.

    На ав­тос­то­ян­ке пе­ред мо­те­лем сто­яло де­сять те­лег, лю­ди из ко­ман­ды май­ора ус­та­нав­ли­ва­ли на них плот­ные зе­лё­ные ящи­ки, свер­ху ук­рыв меш­ко­ви­ной. Рас­по­ря­жал­ся пог­руз­кой Сте­пан Пет­ро­вич. Нес­мот­ря на пол­но­ту и вальяжность дви­же­ний, пра­пор пос­пе­вал всю­ду и всё конт­ро­ли­ро­вал лич­но.

    А зна­ет ли пра­пор­щик Сте­пан Пет­ро­вич, ку­да нап­рав­ля­ют­ся его по­до­печ­ные и чем лич­но ему гро­зит ус­пех по­хо­да? Сам-то он яв­но не со­би­ра­ет­ся ни­ку­да ехать. Вот подп­ра­вят они прош­лое, са­мую ка­пельку, по уму подп­ра­вят, и се­год­няш­ний день ста­нет кра­си­вым и бе­зоб­лач­ным. И на­вер­ня­ка в бе­зоб­лач­ной Рос­сии най­дёт­ся толс­тый зав­хоз, уме­ющий дос­тать что угод­но. Воз­мож­но, он да­же бу­дет в зва­нии пра­пор­щи­ка. Для пос­то­рон­не­го взгля­да нич­то не из­ме­нит­ся, пра­пор­щи­ки во­об­ще вза­имо­за­ме­ня­емы, но имен­но это­го Сте­па­на Пет­ро­ви­ча не бу­дет уже ни­ког­да, и он да­же не уз­на­ет, что собст­вен­ны­ми ру­ка­ми под­го­то­вил своё не­бы­тие.

    Часть ра­бо­тав­ших бы­ли в ков­бой­ках, шор­тах или джин­сах, дру­гие - все как один бо­ро­да­тые - в под­дёв­ках не­яс­но­го пок­роя и шта­нах, зап­рав­лен­ных в са­по­ги. Ин­те­рес­но, за ко­го они со­би­ра­ют­ся се­бя вы­да­вать? Ря­же­ный - ху­же го­ло­го.

    Майор по­до­шёл к Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    - Оружия в ящи­ках нет, - пре­дуп­ре­дил он вопрос. - Там при­бо­ры и кое-что на тот слу­чай, ес­ли бу­дут труд­нос­ти с возв­ра­ще­ни­ем и всю прог­рам­му при­дёт­ся вы­пол­нять с нас­ко­ка.

    - Программу так и не ого­во­ри­ли.

    - В пу­ти рас­ска­жу. По пра­ви­лам вро­де бы так на­до?

    - Да, ко­неч­но.

    - Тогда - при­ся­дем на дорожку, - май­ор кив­нул на пер­вую из те­лег, в ко­то­рую уже бы­ла зап­ря­же­на ка­урая ло­шадь.

    - Как бы ос­тальные не потерялись, - пре­дуп­ре­дил Го­рис­лав Борисович. - Мы преж­де на од­ной по­воз­ке ез­ди­ли или сов­сем близ­ко шли, а то и за ру­ки дер­жа­лись.

    - Не по­те­ря­ют­ся. Сей­час кон­чим зап­ря­гать и все по­воз­ки свя­жем в один обоз. Не­ук­лю­же по­лу­чит­ся, за­то бе­зо­пас­но.

    Майор влез на те­ле­гу, по­мог уст­ро­иться Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу.

    - Тревожно мне что-то, - приз­нал­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Тебе-то что тре­во­житься? Это мы в пер­вый раз идём - и ни­че­го, ник­то не дро­жит. Ну что, едем?

    Горислав Бо­ри­со­вич ещё раз ог­ля­дел ка­ра­ван. Ох, до че­го они не по­хо­жи на му­жи­ков; хоть сбли­зи гля­ди, хоть из­да­ли. Од­но сло­во - ря­же­ные.

    - Раскусят вас с полувзгляда, - хму­ро пре­дуп­ре­дил он.

    - Нас не раскусишь, - бе­ло­зу­бо улыб­нул­ся ко­ман­дир. Мы са­ми ко­го угод­но рас­ку­сим и сгры­зём. А что пос­то­рон­ние ша­ра­хаться бу­дут, так оно и к луч­ше­му, нам с каж­дым зе­ва­кой объясняться не­до­суг.

    Горислав Бо­ри­со­вич сок­ру­шён­но по­ка­чал го­ло­вой, но ни­че­го не ска­зал. По­тёр лоб, сос­ре­до­та­чи­ва­ясь. Сра­зу по­серьёзнев­ший май­ор при­мос­тил­ся ря­дом. Ни ар­мяк, ни за­пу­щен­ная бо­ро­да не скры­ва­ли во­ен­ной вып­рав­ки. Этот и впрямь сгры­зёт ко­го угод­но.

    - Командуй, ког­да тро­гаться.

    - Да-да, - спох­ва­тил­ся Го­рис­лав Борисович. - По­еха­ли. Всё рав­но всё на хо­ду про­ис­хо­дит. И ни­ког­да не зна­ешь, сколько вре­ме­ни ид­ти при­дёт­ся.

    Возница гром­ко чмок­нул и ше­вельнул вож­жа­ми. Тер­пе­ли­во ожи­дав­шая ло­шадь лег­ко сдви­ну­ла те­ле­гу и мер­но пош­ла впе­рёд. Сле­дом дви­нул­ся весь обоз, свя­зан­ный пост­ром­ка­ми в еди­ное не­по­во­рот­ли­вое це­лое. Всё про­ис­хо­ди­ло прос­то и буд­нич­но: ни рё­ва дви­га­те­лей, ни ре­пор­тёрс­ких бли­цев. Слов­но не был только что сде­лан ве­ли­чай­ший шаг в ис­то­рии че­ло­ве­чест­ва. Шаг неп­ри­мет­ной ка­урой ло­шад­ки, при­выч­ной тас­кать те­ле­гу и по­дол­гу ждать, по­ка хо­зя­ин соб­ла­го­во­лит пус­титься в путь… Где только дос­та­ли та­кую в эпо­ху сверхз­ву­ко­вых ско­рос­тей и все­об­щей компьюте­ри­за­ции? Да и воз­ни­ца - то­же. Только бог да ко­ман­дир зна­ют, что уме­ет этот па­рень, но с ло­шадьми он об­ра­ща­ет­ся про­фес­си­онально. Да и все тут кру­тые про­фес­си­она­лы в сот­не раз­ных об­лас­тей, по большей час­ти свя­зан­ных с уме­ни­ем ку­ро­щать ближ­не­го сво­его. До сих пор так по­хо­жая на ны­неш­нюю, бур­ля­щая пе­рест­рой­ка­ми по­ре­фор­мен­ная Рос­сия бы­ла для них дав­ней ис­то­ри­ей, но те­перь сто лет на­зад умер­шие лю­ди ока­за­лись ближ­ни­ми, и, зна­чит, их нуж­но ку­ро­щать. Спе­цы, ни­че­го не ска­жешь…

    Привычное, бес­сильное разд­ра­же­ние ох­ва­ти­ло Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, и по­на­до­би­лась мно­го­лет­няя вы­держ­ка зас­той­ных вре­мён, что­бы не на­го­во­рить сим­па­тич­но­му май­ору га­дос­тей пря­мо в за­ка­муф­ли­ро­ван­ную бо­ро­дой фи­зи­оно­мию.

    Горислав Бо­ри­со­вич вздох­нул и ска­зал единст­вен­ное, на что ос­ме­лил­ся:

    - Всё-таки не пой­му… ка­кие вы ни будь кру­тые, но вас все­го двад­цать че­ло­век. Это же кап­ля в оке­ане! Что вы там смо­же­те сде­лать?

    - Тебе по­ни­мать и не обя­за­тельно. Ты, глав­ное, до­ве­зи, а там мы как-ни­будь раз­бе­рём­ся.

    - Довезти, не по­ни­мая, не по­лу­чит­ся. Это только ло­шадь идёт, ку­да пост­ром­ки ве­дут, а я - жи­вой че­ло­век.

    - Туман, - пе­ре­бил май­ор, не за­бы­вав­ший вни­ма­тельно сле­дить за ок­рест­нос­тя­ми.

    - Ну да, я же пре­дуп­реж­дал.

    Наушник у май­ора писк­нул и чуть слыш­но про­из­нёс:

    - Сигнал ло­ка­то­ра по­те­рян.

    - Нормально. Про­дол­жай­те сле­дить за до­ро­гой.

    - Рация мол­чит.

    - Отлично! Всё идёт штат­но. Ра­бо­та­ем!

    - Вы не о том говорите, - на­пом­нил Го­рис­лав Борисович. - С та­ки­ми раз­го­во­ра­ми мы жи­во вы­едем на­зад, к ра­ци­ям и ло­ка­то­рам.

    - А ты че­го мол­чишь?

    - Мне го­во­рить не о чем. Я ста­рый че­ло­век и ни­ку­да по­па­дать не хо­чу. Будь моя во­ля, си­дел бы сей­час до­ма, пил чай с мо­рош­ко­вым ва­реньем.

    - Тем са­мым, с Ор­ло­вых мша­ни­ков?

    - С тем са­мым. А вы, ес­ли в са­мом де­ле хо­ти­те ку­да-ни­будь до­ехать, го­во­ри­те о сво­их пла­нах. Прав­ду, только прав­ду, всю прав­ду.

    - Ладно! - с ве­сё­лой злостью ска­зал майор, - На­чи­на­ем раз­го­вор. За­од­но и ты пой­мёшь, че­го мы хо­тим и что смо­жем сде­лать. Ты, не­бось, по­ла­га­ешь, мы ту­да ре­во­лю­цию хо­тим экс­пор­ти­ро­вать? Или на­обо­рот, контр­ре­во­лю­цию?… Оши­ба­ешься. Я, ко­неч­но, май­ор, но не Че Ге­ва­ра. Кста­ти, по убеж­де­ни­ям я за­кон­чен­ный рес­пуб­ли­ка­нец, но, ес­ли по­на­до­бит­ся, впол­не при­ми­рюсь с та­ким ар­хи­тек­тур­ным из­ли­шест­вом, как мо­нар­хи­чес­кая надст­рой­ка на го­су­дарст­ве. Со­дер­жа­ние её до­ро­го­ва­то, но ре­во­лю­ци­он­ные вой­ны - до­ро­же.

    - Абсолютная мо­нар­хия не ар­хи­тек­тур­ное из­ли­шест­во, а ре­альный инст­ру­мент власти, - на­пом­нил Го­рис­лав Борисович. - Так что вы всё-та­ки еде­те де­лать ре­во­лю­цию.

    - Нет. Мы едем её пре­дуп­реж­дать.

    - В се­ре­ди­ну де­вят­над­ца­то­го ве­ка? Си­ла­ми двад­ца­ти че­ло­век?

    - Конечно. А ты ду­мал, я по­ле­зу в сем­над­ца­тый год? У ис­то­рии гран­ди­оз­ная инер­ция. Уже в шест­над­ца­том го­ду ре­во­лю­цию бы­ло не ос­та­но­вить. Да­же ес­ли отст­ре­лять всех ли­де­ров больше­виз­ма а за­од­но и эсе­ров, это ни­че­го не из­ме­нит. Де­ло не в больше­ви­ках, прос­то к это­му вре­ме­ни вы­рос­ло по­ко­ле­ние, чьё детст­во приш­лось на де­вятьсот пя­тый год. Да­же в сказ­ках для этих де­ти­шек не бы­ло ца­ря-ба­тюш­ки, а был Ни­ко­лай Кро­ва­вый. А по­том они прош­ли страш­ную шко­лу Пер­вой ми­ро­вой, на­учи­лись уби­вать и уми­рать, с пол­ным без­раз­ли­чи­ем к сво­ей и чу­жой жиз­ни. Вот они и сде­ла­ли ре­во­лю­цию, а Ле­нин, Троц­кий или Спи­ри­до­но­ва - пе­на на вол­нах. Ре­во­лю­ция от­ли­ча­ет­ся от двор­цо­во­го пе­ре­во­ро­та тем, что её де­ла­ет на­род, по­это­му её нельзя ос­та­но­вить, а мож­но только це­ной мил­ли­онов жертв по­то­пить в кро­ви, что и бы­ло вы­пол­не­но в трид­ца­тые го­ды то­ва­ри­щем Ста­ли­ным. Я не ви­жу большой раз­ни­цы меж­ду ним и ге­не­ра­лом Кор­ни­ло­вым. В лю­бом слу­чае то, что ос­та­нет­ся от Рос­сии пос­ле граж­данс­кой вой­ны, при­мет са­мые урод­ли­вые фор­мы. Стра­на-ка­ле­ка с вы­ре­зан­ным на­се­ле­ни­ем и ам­пу­ти­ро­ван­ны­ми иде­ала­ми. Со­ци­ализм хо­тя бы на вре­мя выз­вал при­лив эн­ту­зи­аз­ма у вы­жив­ших, а бе­лая идея - уже пол­ный ма­разм. Нет уж, граж­данс­кой вой­ны нуж­но из­бе­жать во что бы то ни ста­ло, а за­ни­маться этим в сем­над­ца­том го­ду - всё рав­но что за­ли­вать Ве­зу­вий из чай­ни­ка. Ког­да вул­кан прос­нул­ся, его уже не за­ту­шишь. А что ка­са­ет­ся аб­со­лют­ной мо­нар­хии, то она ис­то­ри­чес­ки об­ре­че­на, и ли­бо пе­рест­ро­ит­ся в ар­хи­тек­тур­ное из­ли­шест­во, ли­бо бу­дет сне­се­на.

    - Так что всё-та­ки революция, - пов­то­рил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Не ре­во­лю­ция, а эво­лю­ция. В край­нем слу­чае - го­су­дарст­вен­ный пе­ре­во­рот, хо­тя мне очень хо­те­лось бы это­го из­бе­жать. Ви­дишь ли, из ге­оло­гии из­вест­но, что ре­во­лю­ци­он­ные, вул­ка­ни­чес­кие пре­об­ра­зо­ва­ния при всей их гран­ди­оз­нос­ти очень не­дол­го­веч­ны. На мес­те ны­неш­них Ги­ма­ла­ев за ге­оло­ги­чес­ки крат­кий срок об­ра­зу­ет­ся цепь мел­ко­вод­ных мо­рей. То же и с ис­то­ри­ей: ста­линс­кая им­пе­рия при жиз­ни од­но­го по­ко­ле­ния прев­ра­ти­лась в зас­той­ное бреж­невс­кое бо­ло­то, а по­том и вов­се в це­поч­ку су­ве­рен­ных луж, где не лю­дям жить, а ля­гуш­кам. Только мне ну­жен не ля­гу­ша­чий пи­том­ник, а мо­гу­чая Рос­сия, не­сок­ру­ши­мая, как ма­те­ри­ко­вая пли­та. Моск­ва, кста­ти, сто­ит поч­ти пос­ре­ди­не та­кой пли­ты, так что ос­но­ва­ния для оп­ти­миз­ма у нас есть.

    - Вы геолог? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Нет. Я пат­ри­от. Ну и по­че­му ты не го­во­ришь, что пат­ри­отизм - пос­лед­нее при­бе­жи­ще не­го­дяя?

    - Прежде все­го я не люб­лю гром­ких фраз. А во-вто­рых, хо­тя пат­ри­оти­чес­кие идеи дей­ст­ви­тельно вов­сю ис­пользу­ют­ся не­го­дя­ями, это не зна­чит, что весь пат­ри­отизм сле­ду­ет от­да­вать им на от­куп. Ина­че чест­ным лю­дям бу­дет нег­де жить.

    - Молодец, пра­вильно понимаешь, - пох­ва­лил май­ор.

    «Интересно, по­че­му он на­чал мне тыкать? - по­ду­мал Го­рис­лав Борисович. - Я на трид­цать лет стар­ше его. Вряд ли это от при­род­но­го хамст­ва. Долж­но быть, эле­мент пси­хо­ло­ги­чес­ко­го дав­ле­ния. Или, на­обо­рот, знак до­ве­рия - по­ка­зы­ва­ет, что я вклю­чён в ко­ман­ду, где он со все­ми на ты».

    - Посматривай!… - до­нес­лась из ту­ма­на пе­рек­лич­ка воз­ниц. Бе­лая мгла сгус­ти­лась нас­только, что да­же край те­ле­ги был раз­ли­чим смут­но, а круп ло­ша­ди вид­нел­ся раз­мы­тым пят­ном. Свет­ло, а не вид­но ни зги, в са­мом пря­мом зна­че­нии это­го сло­ва. Поб­ря­ки­ва­ет ко­ло­кольчик над ло­ша­ди­ной хол­кой, а сгиб ду­ги, где он под­ве­шен, не разг­ля­деть при всём же­ла­нии. И до­ро­ги не ви­дать, и ок­рест­нос­тей; едет обоз на­угад, не знаю ку­да.

    - Вы по­конк­рет­нее говорите, - на­пом­нил Го­рис­лав Борисович, - а то пат­ри­отизм - по­ня­тие безв­ре­мен­ное, с ним мож­но ку­да угод­но за­ехать.

    - Для то­го что­бы из­бе­жать вул­ка­ни­чес­ких пот­ря­се­ний общества, - с го­тов­ностью отоз­вал­ся майор, - ра­бо­ту нуж­но на­чи­нать заб­ла­гов­ре­мен­но. Лет хо­тя бы за пятьде­сят. Да-да, у нас имен­но та­кая дол­гос­роч­ная прог­рам­ма. Луч­ше все­го по­пасть в на­ча­ло шес­ти­де­ся­тых, тог­да бы­ло бы вре­мя на рас­кач­ку. Мы бы ус­пе­ли по­ка­зать се­бя в де­ле, же­ла­тельно в вой­не, за­ня­ли бы проч­ные по­зи­ции в об­щест­ве, на­ла­ди­ли свя­зи с власт­ны­ми струк­ту­ра­ми…

    - В ка­кой вой­не? Крымс­кая кам­па­ния дав­но за­кон­чи­лась, на­ча­ло шес­ти­де­ся­тых - мир­ное вре­мя.

    - А польское вос­ста­ние? Впол­не пол­но­масш­таб­ная вой­на, и к то­му же на­ше внут­рен­нее де­ло.

    - Поляков вам не жал­ко?

    - Жалко, мой до­ро­гой, у пчёл­ки в поп­ке. Мне и се­бя не слиш­ком жал­ко. Ког­да речь идёт о Рос­сии - Польшу со все­ми ша­нов­ны­ми па­на­ми мож­но ски­нуть со сче­тов. Кста­ти, будь моя во­ля, я бы поз­во­лил вос­ста­нию за­кон­читься уда­чей; Польша в сос­та­ве им­пе­рии на­по­ми­на­ет ра­ко­вую опу­холь в ме­тас­та­зы от неё про­ни­ка­ют пов­сю­ду. Но в шестьде­сят третьем у ме­ня ещё не бу­дет дос­та­точ­но сил, так что Ржечь Пос­по­ли­тую бу­дем ис­пользо­вать в ка­чест­ве во­ен­но­го по­ли­го­на, а ам­пу­ти­ру­ем её ма­лость поз­же, и пусть сгни­ва­ет са­ма по се­бе.

    «Боже, ко­го я везу? - в от­ча­янии ду­мал Го­рис­лав Борисович. - Его к жи­вым лю­дям нельзя под­пус­кать, та­ко­му сре­ди кро­ко­ди­лов са­мое мес­то…»

    - Александр Вто­рой - освободитель, - чест­но рас­суж­дал май­ор вслух, - в от­но­ше­нии это­го че­ло­ве­ка у ме­ня ни­ка­ких ил­лю­зий. Не пом­ню, кто из сов­ре­мен­ни­ков наз­вал его че­ло­ве­ком раз­мы­тых дей­ст­вий. Очень точ­ная ха­рак­те­рис­ти­ка. Он де­лал что нуж­но, но всег­да на­по­ло­ви­ну и в пос­лед­нюю ми­ну­ту. То при­мет­ся раз­ре­шать, то стро­гос­ти на­пус­тит, то нач­нёт ре­фор­мы, то при­тор­мо­зит. Са­пё­ры та­ких су­ет­ли­вых на­зы­ва­ют смерт­ни­ка­ми, ра­но или позд­но они взры­ва­ют­ся…

    - Так Алек­санд­ра и взор­ва­ли.

    - И пра­вильно. Не­че­го пры­гать, как за­яц по ка­пус­те. По­ли­ти­ка не ого­род. Сы­нок его, Алек­сандр Алек­санд­ро­вич, в этом пла­не ку­да как луч­ше под­хо­дит на долж­ность ца­ря. Ду­рак, пьяни­ца, хам при­род­ный, но твёрд в убеж­де­ни­ях и пос­ле­до­ва­те­лен в де­лах. А с об­щест­вом ина­че нельзя, ес­ли его дёр­гать без тол­ку, у на­ро­да на­чи­на­ет­ся нев­роз и бес­по­ряд­ки. Воп­рос в од­ном: как скло­нить Ми­рот­вор­ца к ли­бе­ра­лиз­му, что­бы не бы­ло ни за­ко­на о ку­хар­ки­ных де­тях, ни дво­рянс­ко­го бан­ка.

    - А как нас­чёт то­го, что­бы он вам польку-ба­боч­ку стан­це­вал?

    - Понадобится - станцует, - без те­ни ус­меш­ки за­ве­рил майор. - Хо­тя в ос­нов­ном при­дёт­ся ра­бо­тать с его па­пой. До во­семьде­сят пер­во­го го­да - прор­ва вре­ме­ни, мо­жет быть, и сра­бо­та­ем­ся. А там, гля­дишь, и по­жи­вёт ещё царь-осво­бо­ди­тель. С бом­бис­та­ми ра­зоб­раться не так слож­но. А что­бы сын­ку его бы­ло не обид­но, что прес­то­ла ждать при­хо­дит­ся сверх наз­на­чен­но­го ис­то­ри­ей, мы ему по­чеч­ки под­ле­чим, ал­ко­го­лем ос­лаб­лен­ные, а за­од­но и ка­таст­ро­фу на стан­ции Бор­ки пре­дотв­ра­тим. Гля­дишь, Ми­рот­во­рец лет на де­сять по­дольше про­жи­вёт.

    - А вну­ку обид­но не бу­дет?

    - Это Ни­ко­лаю-то Кро­ва­во­му? Будь моя во­ля, я бы его так оби­дел - свя­то­го ве­ли­ко­му­че­ни­ка! Эта­кую стра­ну до ре­во­лю­ции до­вес­ти - не­на­ви­жу мер­зав­ца! Уж ес­ли ты ре­ак­ци­онер, по­доб­но сво­ему па­пе, то не ша­тай­ся из од­ной край­нос­ти в дру­гую на­по­до­бие ли­бе­рально­го де­душ­ки. А этот рас­ша­тал всё, что только мож­но. Нет, та­ко­му влас­ти да­же над ку­хар­кой нельзя да­вать, ина­че без обе­да ос­та­нешься. Впро­чем, ес­ли всё у ме­ня пой­дёт бла­го­по­луч­но, то Ни­ко­лай прос­то не су­ме­ет при­ме­нить свои раз­ру­ши­тельные та­лан­ты. А на­чи­нать всё же при­дёт­ся с Алек­санд­ра Вто­ро­го. Так или ина­че, че­ло­век он был обу­ча­емый, прос­то не предс­тав­лял пос­ледст­вий сво­их пос­туп­ков и слиш­ком час­то пу­гал­ся собст­вен­ной те­ни. Вот ска­жи, чем ему по­ме­шал Шел­гу­нов? Или Ми­ха­ил Ми­хай­лов?

    - Не знаю, - иск­рен­не от­ве­тил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Вот и я не знаю. Пи­са­ли се­бе прок­ла­ма­ции - и что с то­го? Всю их под­польщи­ну так лег­ко ввес­ти в ле­гальные рам­ки. Или Чер­ны­шевс­кий… Кем он был? - ку­мир-однод­нев­ка. Его бы уже дав­но за­бы­ли. А по­пав на ка­тор­гу, он стал зна­ме­нем. Или пол­ков­ник Лав­ров, Пётр Лав­ро­вич… прек­рас­ный был спе­ци­алист, ма­те­ма­ти­ку пре­по­да­вал гос­по­дам офи­це­рам. Ну, сту­ден­тов во­дил в ре­во­лю­ци­он­ные про­гул­ки по Невс­ко­му прос­пек­ту. И за это его в ост­рог? Так сту­ден­ты для то­го и су­щест­ву­ют, что­бы шу­меть. Это из­держ­ки про­из­водст­ва, по­ни­мать на­до. По­ку­да пол­ков­ник жил в собст­вен­ном до­ме на ули­це Пет­ра Лав­ро­ва - ны­не Фурштатская, - ми­лей­ший был че­ло­век. А как с Нер­чинс­ких руд­ни­ков бе­жал, то стал опа­сен. Кста­ти, «Отре­чём­ся от ста­ро­го ми­ра» - он пос­ле по­бе­га со­чи­нил, до это­го по­доб­ные сло­ва в его ры­жую го­ло­ву не при­хо­ди­ли. От­лич­ная пес­ня, меж­ду про­чим, но не ко вре­ме­ни на­пи­са­на, ох как не ко вре­ме­ни!

    - Я ви­жу, вы хо­ро­шо под­го­то­ви­лись к сво­ей мис­сии. Только не по­ни­маю, как вы со­би­ра­етесь пре­дуп­реж­дать ре­во­лю­цию, пот­ворст­вуя ре­во­лю­ци­он­ным де­мок­ра­там.

    - Без под­го­тов­ки за та­кое де­ло и браться не­че­го. Ну а с гос­по­да­ми ре­во­лю­ци­он­ны­ми де­мок­ра­та­ми ра­зоб­раться нес­лож­но. По­больше де­мок­ра­тии, по­меньше ре­во­лю­ци­он­нос­ти, и все бу­дет тип-топ. Вот не­ча­ев­щи­ну - да­вить! «На­род­ную во­лю» - ве­шать! Что­бы каж­дый ви­дел: вот этот - злой кри­тик, неп­ри­ми­ри­мый оп­по­зи­ци­онер, а жи­вёт об­лас­кан­ный влас­тя­ми, а вто­рой, поч­ти та­кой же, но прес­ту­пил оп­ре­де­лён­ную чер­ту, и он - прес­туп­ник, для не­го - пет­ля! И сра­зу весь ре­во­лю­ци­он­ный про­цесс ста­нет ле­ги­тим­ным.

    - И на­род­ные дви­же­ния то­же? Безд­ненс­кая ка­таст­ро­фа…

    - Это особь статья. Ге­не­рал Ап­рак­син - ду­рак, кро­воп­ро­ли­тия мож­но бы­ло из­бе­жать. Впро­чем, это част­ный слу­чай, их бы­ло не так мно­го. С крестьянством ра­бо­та бу­дет вес­тись в дру­гом нап­рав­ле­нии. От­ме­на кру­го­вой по­ру­ки, раз­ру­ше­ние об­щи­ны, собст­вен­ность на зем­лю вмес­то по­душ­ных на­де­лов… Всё это бе­зоб­ра­зие ис­кус­ствен­но сох­ра­ня­лось влас­тя­ми до са­мо­го де­вятьсот пя­то­го го­да, ког­да уже бы­ло позд­но пить бор­жо­ми. Ра­зу­ме­ет­ся, мас­сы крестьян нач­нут ра­зо­ряться, но при этом у них всег­да бу­дет вы­бор: от­ход в го­ро­да или пе­ре­се­лен­чест­во…

    - Вам не ка­жут­ся чу­до­вищ­ны­ми по­доб­ные ста­тис­ти­чес­кие вы­ра­же­ния? Крестьянство, мас­сы… а ведь там каж­дый - жи­вой че­ло­век, не по­хо­жий на всех ос­тальных. А вы с та­кой лёг­костью ре­ша­ете их судьбу.

    - О! Слы­шу го­лос кон­до­во­го гуманиста! - про­пел сквозь гус­тую бо­ро­ду майор. - А сам ты чем за­ни­мал­ся, ког­да сдёр­ги­вал Са­вос­ти­ных с на­си­жен­но­го мес­та? Только масш­та­бы у те­бя не те, мыс­лишь ку­цо. Так вот, ре­ше­ния бу­дет при­ни­мать каж­дый Ванька сам по се­бе. А я дам ему воз­мож­ность вы­би­рать. Преж­де все­го я рас­счи­ты­ваю на пе­ре­се­лен­чест­во. Не бегст­во в счаст­ли­вое бу­ду­щее, ко­то­рое ты ор­га­ни­зо­вал для од­ной семьи, а го­су­дарст­вен­ная по­ли­ти­ка. Или не го­су­дарст­вен­ная, но под­дер­жан­ная мощ­ным фон­дом. Что­бы ехал на­род не на пус­тое мес­то и не за свой страх и риск. По­мочь лю­дям с обуст­рой­ст­вом на но­вом мес­те: се­ме­на, жильё, за­щи­та от ино­род­цев - и стро­нет­ся не сот­ня ты­сяч, а мил­ли­оны! А то ведь ска­зать, ре­ально го­су­дарст­вен­ная прог­рам­ма пе­ре­се­лен­чест­ва за­ра­бо­та­ла в рам­ках сто­лы­пинс­кой ре­фор­мы, в де­вятьсот шес­том го­ду! Позд­но-то, те­бе не ка­жет­ся?

    Ничего та­ко­го Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу не ка­за­лось. И, сдёр­ги­вая Са­вос­ти­ных, ни о ка­ком пе­ре­се­лен­чест­ве он не ду­мал, Од­на­ко воз­ра­зить бы­ло не­че­го, и он мол­ча ки­вал го­ло­вой, не то сог­ла­ша­ясь, не то прос­то по­ка­чи­ва­ясь в такт ло­ша­ди­ным ша­гам.

    - Переселенцы во­об­ще очень мно­го сде­ла­ли для ве­ли­чия Рос­сии, а стра­на пла­ти­ла им чёр­ной неб­ла­го­дар­ностью. На ме­ня ещё в юнос­ти страш­ное впе­чат­ле­ние про­из­ве­ла кар­ти­на «Смерть пе­ре­се­лен­ца», Пом­нишь та­кую? Ху­дож­ник Ива­нов…

    - Это ко­то­рый «Явле­ние Хрис­та на­ро­ду» написал? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, прос­то для то­го, что­бы не мол­чать.

    - Тьфу на те­бя! «Явле­ние Хрис­та на­ро­ду» на­пи­сал не Ива­нов, а Ива­нов. Не знаю, ка­кой он там ху­дож­ник, но не рус­ский - точ­но. Всю жизнь про­жил в Ита­лии, рус­ско­го в нём на грош не ос­та­лось. А уж кар­ти­на его зна­ме­ни­тая - так и вов­се по­зо­ри­ще, осо­бен­но Хрис­тос. Жир­ный, са­мо­до­вольный ев­рей, мор­ду пост­ную скор­чил, мол, смот­ри­те, сам Я иду! Ни еди­но­го рус­ско­го маз­ка на этом по­лот­не нет.

    Гориславу Бо­ри­со­ви­чу и са­мо­му не нра­ви­лось «Явле­ние Хрис­та», при­чём имен­но за не­рус­скость и фа­ри­сей­ский об­раз Хрис­та, но май­ор пра­вильные в об­щем-то ве­щи выс­ка­зал так, что сог­ла­шаться с ним со­вер­шен­но не хо­те­лось. И Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­не­во­ле взял­ся за­щи­щать ру­га­емую кар­ти­ну:

    - Так Хрис­тос и был ев­ре­ем, че­го вы хо­ти­те? И пей­заж вок­руг иудей­ский. Так что Ива­нов всё пра­вильно на­пи­сал.

    - Христос, еже­ли та­кой дей­ст­ви­тельно су­щест­во­вал, был че­ло­ве­ком! Не ел­ли­ном и не иуде­ем, а че­ло­ве­ком - для всех вре­мён и на­ро­дов! Нас­то­ящий ху­дож­ник та­кое по­ни­мать дол­жен. Вот вспом­ни, кар­ти­на По­ле­но­ва «Хрис­тос и греш­ни­ца» - так на ней нас­то­ящий Хрис­тос изоб­ра­жён. Че­ло­веч­ность в каж­дой чёр­точ­ке све­тит­ся. Ли­цо ус­та­лое, но­ги в пы­ли… Че­ло­век за­ня­той, он с людьми го­во­рит, с те­ми, ко­му он ну­жен и ин­те­ре­сен, а тут яви­лись фа­ри­сеи со сво­ей де­шё­вой про­во­ка­ци­ей, и при­хо­дит­ся отв­ле­каться от де­ла, что­бы спас­ти не се­бя, а разв­рат­ную ду­ру. При­чём спас­ти в са­мом пря­мом, ве­щест­вен­ном смыс­ле. И это пра­вильно, по­то­му что нас­то­ящий Хрис­тос от­вер­нуться ни от ко­го не мо­жет, да­же от то­го, кто дав­но свою ду­шу в рас­пыл пус­тил.

    - Поленов, нас­колько я знаю, пей­за­жист, мос­ковс­кие дво­ри­ки пи­сал…

    - Он рус­ский ху­дож­ник, по­это­му и пи­сал дво­ри­ки, хо­тя от не­го тре­бо­ва­ли не­апо­ли­танс­кие за­ли­вы. А ког­да он об­ра­щал­ся к биб­лей­ской те­ме, то пи­сал ду­шу, а не внеш­ность. Хо­тя и со внеш­ностью у не­го всё в по­ряд­ке.

    - Не пом­ню та­кой картины, - приз­нал­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - А ты, как до­мой вер­нёшься, схо­ди да пос­мот­ри. Она в Рус­ском му­зее ви­сит. А то на мес­те мож­но бу­дет схо­дить, пог­ля­деть при жи­вом мас­те­ре… жаль не пом­ню, ког­да кар­ти­на на­пи­са­на, мо­жет, её ещё в при­ро­де не су­щест­ву­ет. Кар­ти­на с под­во­хом: у ле­во­го края Хрис­тос си­дит с уче­ни­ка­ми, а спра­ва - сим­мет­рич­но Хрис­ту - осёл на­ри­со­ван. И этот осёл всег­да идёт пря­мо на зри­те­ля, с ка­кой бы точ­ки тот ни гля­дел. Не­хит­рый при­ём­чик, но бе­зот­каз­ный, взгля­ды при­ко­вы­ва­ет на­мерт­во. И экс­кур­сан­ты чёт­ко де­лят­ся на тех, кто смот­рит на Хрис­та, и тех, кто смот­рит на ос­ла. Но больше все­го тех, кто про­хо­дит ми­мо и во­об­ще не смот­рит.

    - А вы на ко­го смот­ри­те?

    - Я-то? - май­ор ус­мех­нул­ся, по­те­ре­бил бороду. - Я мно­го лет на ос­ла смот­рел, по­ка не по­нял, что это ху­дож­ник ме­ня ос­лом выс­тав­ля­ет, не­да­ром ушас­тый брат навст­ре­чу мо­ему взгля­ду бе­жит. Те­перь смот­рю на Хрис­та, а иша­ку улы­ба­юсь и го­во­рю: «Не, при­ятель, не до­го­нишь…»

    «В жи­во­пи­си он и впрямь понимает, - с не­удо­вольстви­ем по­ду­мал Го­рис­лав Борисович. - Во вся­ком слу­чае, луч­ше ме­ня…»

    - Так вот, возв­ра­ща­ясь к Ива­но­ву, то­му, ко­то­рый рус­ский ху­дож­ник… У не­го ещё есть кар­ти­на «Обрат­ные пе­ре­се­лен­цы». Пе­рес­ка­зы­вать сю­жет не бу­ду, ска­жу од­но: я в ле­пёш­ку рас­ши­бусь, но та­ко­го не до­пу­щу. Нет, ко­неч­но, с че­ло­ве­ком мо­жет слу­читься вся­кое, но ги­бель кор­мильца не долж­на оз­на­чать ги­бель семьи. Лю­ди, стро­нув­ши­еся с мес­та, долж­ны быть за­щи­ще­ны, и я их без­за­щит­ны­ми не ос­тав­лю…

    - А ве­ли­кие кар­ти­ны ху­дож­ни­ка Ива­но­ва ни­ког­да не бу­дут написаны, - про­дол­жил Го­рис­лав Борисович. - Как тут быть, вы же лю­би­тель кри­ти­чес­ко­го ре­ализ­ма!

    - Переживу. И ху­дож­ник Ива­нов пе­ре­жи­вёт. Дру­гие кар­ти­ны на­пи­шет, ещё луч­ше и прон­зи­тельней. Или ты ду­ма­ешь, с мо­им по­яв­ле­ни­ем в Рос­сии сра­зу все­об­щая бла­го­дать нас­ту­пит и царст­во бо­жие на зем­ле? Не бо­ись, не бу­дет это­го; тол­ко­вый кри­тик всег­да бо­ле­вую точ­ку сы­щет. Но мас­со­вой ги­бе­ли пе­ре­се­лен­цев не бу­дет, это я те­бе га­ран­ти­рую. Для на­ча­ла ор­га­ни­зу­ем пе­ре­се­лен­чес­кий фонд или да­же банк, так меньше де­нег бу­дет раз­во­ро­ва­но… Да ты не ог­ля­ды­вай­ся, мы с со­бой мил­ли­онов не ве­зём, на мес­те за­ра­бо­та­ем. Всё-та­ки мы из двад­цать пер­во­го ве­ка, мно­го че­го зна­ем и уме­ем. Но, за­меть, ни­ка­кой элект­ро­ни­ки, ла­зе­ров и ядер­ной фи­зи­ки мы внед­рять не со­би­ра­ем­ся. Ни­че­го сверх воз­мож­но­го. Вот ба­кинс­кая нефть бу­дет на­ша, а Но­бель пусть ла­пу со­сёт. И зо­ло­то на Аляс­ке нач­нём ко­пать ма­лость по­раньше, что­бы го­су­да­рю-импе­ра­то­ру в баш­ку не мог­ло вой­ти рус­скую Аляс­ку про­да­вать. Тут опять на по­мощь при­дут пе­ре­се­лен­цы. Ес­ли в Аляс­ке ока­жет­ся дос­та­точ­но мно­го рус­ских, ян­ки ту­да не су­нут­ся. Ко­неч­но, для этих це­лей луч­ше на­чать ра­бо­ту по­раньше, в сем­над­ца­том ве­ке, за па­ру лет до ра­зин­щи­ны…

    - Так мы ку­да едем? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - В де­вят­над­ца­тый век! - твёр­до от­ве­тил майор. - Вздо­хи о Ра­зи­не - это ли­ри­чес­кое отс­туп­ле­ние. Вре­ме­на бы­ли ди­кие, там мож­но не­ча­ян­но та­ко­го на­по­роть, что по­том всё че­ло­ве­чест­во не разг­ре­бёт.

    - А в де­вят­над­ца­том, зна­чит, не на­по­ре­те?

    - Если и на­по­рем, то не смер­тельно. Вре­мя близ­кое, изу­че­но неп­ло­хо. Опять же па­рал­ле­ли с на­шей эпо­хой на­ли­цо: пе­рест­рой­ка, глас­ность и про­чая му­то­тень… И что важ­но - на­ци­ональный воп­рос имен­но тог­да на­чал за­тя­ги­ваться в ту удав­ку, что се­год­ня полст­ра­ны при­ду­ши­ла. Этот узе­лок то­же при по­мо­щи пе­ре­се­лен­цев рас­пу­ты­вать ста­нем.

    - Как это? - вя­ло по­лю­бо­пытст­во­вал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Двояко… - ус­мех­нул­ся учё­ный майор, - или, как го­во­ри­ли пред­ки: су­гу­бо. Преж­де все­го - рас­се­ле­ние при­бал­тов. Про­тек­ци­онизм, по­ли­ти­ка двой­но­го стан­дар­та. Рус­ских, ко­то­рые пе­ре­се­ля­ют­ся в При­бал­ти­ку, под­дер­жи­ва­ем, а вся­ких ла­ты­шей - ра­зо­ря­ем бес­по­щад­но. И пусть ду­ют в Си­бирь. По од­ной кур­ляндс­кой семье на рус­скую де­рев­ню - жи­во ру­си­фи­ци­ру­ют­ся. А кто не хо­чет - ми­лос­ти про­сим по­ми­рать. Ска­жешь, не гу­ман­но? Век у нас та­кой, девятнадцатый! - гу­ма­низм как инст­ру­мент на­ци­ональной по­ли­ти­ки по­ку­да не при­ду­ман. Вот с Лит­вой как быть - ума не при­ло­жу. На­род ма­ленький, но ис­то­рия большая. У этих уже са­мо­соз­на­ние сфор­ми­ро­ва­но, а зна­чит, их так прос­то не ру­си­фи­ци­ру­ешь. Князья бы­ли свои, ро­дом под­рев­ней мос­ковс­ких, го­су­дарст­вен­ность, ис­кус­ство. К Чюр­ле­ни­су мож­но как угод­но от­но­ситься, но ведь фи­гу­ра! Так что хо­тят - пусть от­де­ля­ют­ся. Но сто­ли­ца Лит­вы - Ка­унас, а Вильно - го­род бе­ло­рус­ский.

    - То есть на­ли­чие большо­го ху­дож­ни­ка да­ёт на­ро­ду пра­во на са­мо­оп­ре­де­ле­ние?

    Майор кряк­нул, му­жиц­ким жес­том по­че­сал под шап­кой.

    - А что, в этом есть здра­вое зер­но. На этой идее, кста­ти, бу­дет ос­но­ва­на ра­бо­та с Ма­ло­рос­си­ей.

    - Это с Ук­ра­иной, что ли? Вы и их со­би­ра­етесь ру­си­фи­ци­ро­вать?

    - Та як же! - ус­мех­нул­ся русификатор. - Тильки ды­вись, лю­ды­на доб­ра, я ба­чу - Ма­ло­рос­сия, а ты - Ук­ра­ина. Ма­ло­рос­сия - имя лю­бов­ное, ува­жи­тельное. Ма­лый со­вет при го­су­да­ре - са­мые приб­ли­жён­ные со­вет­ни­ки, что-то вро­де по­лит­бю­ро не­дав­них дней. Ма­лая дру­жи­на - на­илуч­шая, вер­ней­шая часть кня­жес­ко­го вой­ска. Ма­лая ро­ди­на - это не вся стра­на, а то мес­то, где ро­дил­ся, к че­му серд­цем при­ки­пел. Так и Ма­ло­рос­сия - серд­це Рос­сии, её ру­си­фи­ци­ро­вать не на­до. Не­да­ром же Ки­ев - мать го­ро­дов рус­ских. Вот Ук­ра­ина оз­на­ча­ет все­го лишь «окра­ина». Этих ук­ра­ин в Рос­сии, что со­бак не­ре­за­ных: Терс­кая ук­ра­ина, Но­во­рос­сий­ская… ещё ка­кие-то. Не­да­ром го­во­рят: «в Рос­сии», но «на Ук­ра­ине». Ни­че­го не по­пи­шешь, за­кон язы­ка: «в цент­ре», но «на ок­ра­ине».

    - Теперь вро­де бы тре­бу­ют пи­сать «в Ук­ра­ине».

    - А вот это­го бе­зоб­ра­зия мы не до­пус­тим.

    - Как? На­ци­онально­му са­мо­соз­на­нию не при­ка­жешь.

    - Ещё как при­ка­жешь! С лёг­костью. Кто у нас ска­зал, что бы­тие оп­ре­де­ля­ет соз­на­ние? Вот мы и ор­га­ни­зу­ем че­ло­ве­чес­кое бы­тие тем лю­дям, что оп­ре­де­ля­ют соз­на­ние на­ро­да. И оп­ре­де­лят они это соз­на­ние как рус­ское. Ни­ко­лай Ва­сильевич Го­голь - чис­ток­ров­ный хо­хол, и при этом - ве­ли­кий рус­ский пи­са­тель. Рус­ский! Ещё та­кой пи­са­тель, как Шел­лер-Ми­хай­лов, де­мок­рат, меж­ду про­чим, шес­ти­де­сят­ник. Ду­маю, я с ним ещё поз­на­ком­люсь. По на­ци­ональнос­ти - эс­то­нец, но ведь и в го­ло­ву ему не при­хо­дит соз­да­вать ка­кую-то там эс­тонс­кую ли­те­ра­ту­ру. Опять же, Ко­ро­лен­ко, не пом­ню, как его по ба­тюш­ке…

    - Владимир Га­лак­ти­оно­вич.

    - Во-во, Га­лак­ти­оныч! На­по­ло­ви­ну ук­ра­инец, на­по­ло­ви­ну - по­ляк А как пи­сал? Наш че­ло­век! Вот и всем ос­тальным соз­да­дим че­ло­ве­чес­кие ус­ло­вия, что­бы пи­сать по-рус­ски, и ку­чу пре­пон для тех, кто ук­ра­инс­кий ди­алект взду­мал бы пе­ре­де­лы­вать в са­мос­то­ятельный язык.

    - Не по­мо­жет.

    - Это мы бу­дем пос­мот­реть. Пи­са­те­ли - на­род уп­ря­мый и веч­но хо­тят че­го не на­до. Зап­ре­щать им бес­по­лез­но, а вот лас­кой до­биться мож­но мно­го­го. Ми­нистр Ва­лу­ев, зна­ете такого? - май­ор не­ожи­дан­но за­молк, прис­тально гля­дя на Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча, так что тот бес­по­кой­но за­ёр­зал и по­не­во­ле от­ве­тил на воп­рос, по­на­ча­лу по­ка­зав­ший­ся ри­то­ри­чес­ким:

    - Первый раз слы­шу.

    - Беде с ва­ми, с умниками… - по­тя­нул майор. - Шас­та­ешь по чу­жой эпо­хе, за­ко­ны, меж­ду про­чим, на­ру­ша­ешь, а как ми­нист­ра внут­рен­них дел зо­вут, уз­нать не удо­су­жил­ся. Ва­лу­ев, Пётр Алек­санд­ро­вич, поп­ро­шу за­пом­нить. С этим че­ло­ве­ком нам всем ещё ра­бо­тать и ра­бо­тать. Этот граф - тол­ко­вый му­жик, хо­тя оши­бок со­би­ра­ет­ся на­де­лать мно­го. Те са­мые го­не­ния на де­мок­ра­тов на его со­вес­ти. В этом воп­ро­се мы его поп­ра­вим. А вот на­ци­ональный воп­рос пра­вильно ре­шал­ся, хо­тя и не­пос­ле­до­ва­тельно. Ва­лу­евс­кий цир­ку­ляр - зап­рет на пе­ри­оди­чес­кие из­да­ния на на­ци­ональных язы­ках, ка­за­лось бы, от­лич­ная ме­ра про­тив националистов, - а тол­ку? Нельзя из­да­вать жур­на­лы, так по­яви­лись альма­на­хи. Их что, то­же зап­ре­щать? На­обо­рот, соз­да­вать! Но… на рус­ском язы­ке. Ав­то­рам пла­тить хо­ро­шо, и что­бы цен­зу­ра лас­ко­ва бы­ла. Вот и по­тя­нут­ся пи­шу­щие к пра­вильно­му рус­ско­му язы­ку. Ведь большинст­во ук­ра­инс­ких ав­то­ров пи­са­ли и по-рус­ски! Квит­ка-Основьянен­ко, Мар­ко Вов­чок… Кос­то­ма­ров так и вов­се про­фес­со­ром Пе­тер­бургс­ко­го уни­вер­си­те­та был. Вот и пусть пи­шут по-рус­ски, во сла­ву ве­ли­кой Рос­сии. А сур­жик ос­та­вим юмо­рис­там, тут нам Кот­ля­ревс­кий хо­ро­шо поч­ву взрых­лил. Юмор во­об­ще ве­ли­кая вещь. Бы­ла ког­да-то та­кая стра­на - Про­ванс. Меж­ду про­чим, про­ван­сальский язык от фран­цузс­ко­го от­ли­чал­ся ку­да сильней, чем мо­ва от мос­ковс­ко­го го­во­ра. И ли­те­ра­ту­ра про­ван­сальская на Ев­ро­пу гре­ме­ла, вся­кие там тру­ба­ду­ры и тру­ве­ры. И ве­ра от ка­то­ли­чес­кой от­ли­ча­лась. Ка­за­лось бы, все пред­по­сыл­ки для на­ци­онально­го са­мо­оп­ре­де­ле­ния, а не по­лу­чи­лось. И всё по­то­му, что лю­дей, го­во­рив­ших на про­ван­сальском, выс­ме­ивал Мольер в сво­их ко­ме­ди­ях, как нуж­но бы­ло пок­рив­ляться, ду­ра­ка по­ва­лять, за про­ван­сальское на­ре­чие брал­ся. «Ме­ща­нин во дво­рянст­ве» при­хо­ди­лось чи­тать?

    - По-русски.

    - Так и я по-рус­ски. А ком­мен­та­рии для че­го пи­шут­ся? Что­бы чи­та­тель по­ни­мал и ду­мал. Стыд­но ста­ло го­во­рить на про­ван­сальском, вот и нет та­ко­го на­ро­да, по­ги­бо­ша аки об­ре. У нас, кста­ти, по­доб­ное то­же бы­ло, жаль, что не на уров­не Мольера. В се­ре­ди­не двад­ца­то­го ве­ка эст­рад­ный ду­эт: Та­ра­пунька и Штеп­сель. С их лёг­кой ру­ки вся­кий нор­мальный че­ло­век как ус­лы­шит: «Здо­ро­веньки булы», - так ржать при­ни­ма­ет­ся. Жаль, позд­но ре­бя­та ра­бо­тать на­ча­ли. Но мы это де­ло исп­ра­вим.

    - Вы что, хо­ти­те их из Со­ветс­ко­го Со­юза в по­ре­фор­мен­ную Рос­сию пе­реп­ра­вить?

    - Ну ты ска­за­нул! Та­ко­го уров­ня ко­ми­ков мы на мес­те най­дём сколько пот­ре­бу­ет­ся. И те­атр ко­ме­дии - на­род­ный театр! - ор­га­ни­зу­ем. Так-то, друг Го­рис­лав, не на­до ме­ня по лю­до­едс­ко­му пле­ме­ни чис­лить. Ис­то­рию вов­се не обя­за­тельно на кро­ви за­ме­ши­вать.

    - А ес­ли ка­кая-ни­будь Ле­ся Ук­ра­ин­ка от­ка­жет­ся и от жир­ных го­но­ра­ров, и от цен­зорс­кой лас­ки, а ста­нет пи­сать на мо­ве, что тог­да?

    - Начнём с то­го, что в ис­ко­мую эпо­ху Ла­ри­са Пет­ров­на ещё не ро­ди­лась, и к то­му вре­ме­ни, ког­да она нач­нёт пер­вые стиш­ки кро­пать, мо­ва ста­нет шу­товс­ким на­ре­чи­ем. А ес­ли кто из сов­ре­мен­ни­ков на­ших ре­форм взду­ма­ет упорст­во­вать, то с ним уже дру­гой раз­го­вор бу­дет. Но и тут преж­де все­го - ак­ку­рат­ность. Му­че­ни­ки за идею мне не нуж­ны. Бу­дет ду­рац­кая жерт­ва не­ле­пых обс­то­ятельств, анек­до­тич­ная, как и его мо­ва.

    Туман сгус­тил­ся до не­ес­тест­вен­ной мас­ля­ной плот­нос­ти. Те­перь уже яс­но, что обоз идёт сквозь ве­ка: и за­хо­чешь об­ма­нуться, да не по­лу­чит­ся. И май­ор го­во­рит о де­вят­над­ца­том ве­ке, как о сво­ём вре­ме­ни, ко­то­рое мож­но по-хо­зяй­ски пе­ре­ло­па­чи­вать. И ведь по­лу­чит­ся, всё про­ду­мал, чёр­тов прог­рес­сор!

    - И всё-та­ки глав­ный инст­ру­мент на­ци­ональной по­ли­ти­ки - переселенчество, - пе­дан­тич­но вер­нул­ся к на­ча­лу рас­суж­де­ний майор. - Ос­нов­ной по­ток дви­нет­ся на вос­ток. Мил­ли­оны и мил­ли­оны се­мей, все, ко­му на преж­нем мес­те не хва­та­ло зем­ли и во­ли. Пра­вильно пос­тав­лен­ная сис­те­ма здра­во­ох­ра­не­ния уменьшит детс­кую смерт­ность, и мы по­лу­чим де­мог­ра­фи­чес­кий взрыв. Но только сре­ди сла­вян, дру­гие на­ро­ды ос­та­нут­ся в преж­них ус­ло­ви­ях. Это сде­лать прос­то, здра­во­ох­ра­не­ние от­да­дим на от­куп церк­ви, так что по­мощь ста­нут по­лу­чать только пра­вос­лав­ные. В ре­зульта­те, сла­вя­не, разм­но­жив­шись, дви­нут­ся на вос­ток. Рус­ские, хох­лы, бе­ло­ру­сы - всех в об­щий ко­тёл. При­уралье, Си­бирь… там бу­дет своя на­ци­ональная по­ли­ти­ка. У ко­че­вых на­ро­дов: баш­кир, кал­мы­ков, ка­за­хов че­рез два го­да на тре­тий слу­ча­ют­ся ве­сен­ние го­ло­дов­ки, на­се­ле­ние убы­ва­ет, зем­ли выс­во­бож­да­ют­ся. Вот их мы и бу­дем за­ни­мать. При­чём ни­ка­ко­го са­мо­зах­ва­та, только об­мен. Мы им мат­по­мощь в го­лод­ный год, они нам - зем­ли­цу нав­сег­да. И ещё - про­да­жа де­тей, на Вос­то­ке этот обы­чай ши­ро­ко расп­рост­ра­нён. В го­лод де­ти всег­да пер­вы­ми мрут, так ро­ди­те­ли их за бесп­лат­но го­то­вы от­дать, лишь бы от лиш­не­го рта из­ба­виться. А мы им ещё хлеб­ца под­ки­нем. Как та ли­сич­ка, за гу­соч­ку возьмём де­воч­ку.

    - Не по­нял.

    - Тоже мне, ин­тел­ли­гент! Сказ­ка есть та­кая, «Ли­сич­ка со ска­лоч­кой». Мы бу­дем у ино­вер­цев де­тей вы­ме­ни­вать - жи­во­го ре­бён­ка на ме­шок му­ки. При­юты ор­га­ни­зу­ем, ок­рес­тим де­ти­шек, вос­пи­та­ем в пра­вос­ла­вии, и что­бы рус­ский язык был им род­ным.

    - Что ж по­па с со­бой не ве­зё­те?

    - Зачем? Это­го доб­ра, как и юмо­рис­тов-эстрад­ни­ков, всю­ду в из­быт­ке. На мес­те под­бе­рём под­хо­дя­щих: лас­ко­вых, а к детс­ким ша­лос­тям - снис­хо­ди­тельных, что­бы детс­кие ду­ши к ним тя­ну­лись, а за­од­но и к пра­вос­ла­вию.

    - Вы в бо­га-то веруете? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Да как те­бе ска­зать?… Крес­тил­ся на вся­кий слу­чай, а по жиз­ни ста­ра­юсь сво­ими си­ла­ми об­хо­диться.

    - Понятно.

    - Ни чер­та те­бе не по­нят­но! Есть бог, нет бо­га - это моё лич­ное де­ло. Про­мах­нусь - бу­ду в аду го­реть. А вот ре­ли­гия быть долж­на, это, к тво­ему све­де­нию, на­ро­до­об­ра­зу­ющий фак­тор. Без еди­ной ве­ры по­лу­чит­ся не на­род, а ско­пи­ще са­мос­то­ятельно мыс­ля­щих лич­нос­тей, то есть яв­ле­ние пост­раш­ней са­мой тём­ной тол­пы. С тол­пой прос­то: хвост ей нак­ру­тил, взбу­те­те­нил и по­вёл ку­да на­до. А ско­пи­ще лич­нос­тей - шту­ка со­вер­шен­но не­уп­рав­ля­емая.

    Горислав Бо­ри­со­вич ус­мех­нул­ся по­та­ён­но, что не­мед­лен­но бы­ло за­ме­че­но наб­лю­да­тельным май­ором.

    - Ты, глав­ное, из се­бя лич­ность не кор­чи. Ес­ли бы я те­бя с ди­ва­на не вы­кор­че­вал, ты бы сгнил там вмес­те со сво­ей са­мо­быт­ностью. В этом глав­ная бе­да на­ша, бла­го­ду­шест­ву­ем, по­ка злая судьба к под­ви­гам не по­ну­дит.

    - Это вы се­бя со злой судьбой сравниваете? - ос­корб­лён­но ог­рыз­нул­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - А что, не по­хож я на твою судьбу? Это по­то­му, что ты счастья сво­его от го­ря от­ли­чить не уме­ешь. А я - умею, и так прос­то те­бе сги­нуть не дам. У ме­ня во­об­ще так прос­то ник­то не сги­нет, не пос­лу­жив­ши Рос­сии и ис­то­рии. По­то­му и бу­ду спа­сать ка­захс­ких де­тей, что­бы вмес­то Кай­сак-Кир­гизс­кой ор­ды по­яви­лись у Рос­сии оче­ред­ные ис­кон­ные зем­ли. Вы­жив­шие де­тиш­ки ко­чев­ни­ков мне в этом по­мо­гать ста­нут. Преж­де все­го, это сол­да­ты…

    - Янычары… Уже бы­ло.

    - Нет, не яны­ча­ры! Ни­ка­кой кор­по­ра­тив­ной эти­ки, ни­ка­ких осо­бых тра­ди­ций! На пер­вых по­рах по­доб­ные штуч­ки эф­фек­тив­ны, но очень ско­ро про­изой­дёт вы­рож­де­ние в но­вых пре­то­ри­ан­цев, а зна­чит, по­явит­ся ку­ча проб­лем. Нет уж, отс­лу­жил свои де­сять лет ру­ка об ру­ку с рус­ски­ми пар­ня­ми, по­лу­чил от­пуск­ной би­лет, а к не­му - зе­мельный на­дел - и ты сво­бод­ный рус­ский че­ло­век. Сво­бод­ный и от по­ме­щи­ка, и, что осо­бен­но важ­но, от об­щи­ны. Это бу­дут имен­но рус­ские лю­ди, а что ску­лас­тые да рас­ко­сые, так у нас по­ло­ви­на Си­би­ри та­кие. С по­то­ком пе­ре­се­лен­цев они очень хо­ро­шо пе­ре­ме­ша­ют­ся и ста­нут тем ка­на­лом, по ко­то­ро­му пой­дёт ру­си­фи­ка­ция. К на­ча­лу двад­ца­то­го ве­ка у нас сме­нит­ся два по­ко­ле­ния, пос­ле че­го ока­жет­ся, что от кал­мы­ков, баш­кир, ка­за­хов ос­та­лись так на­зы­ва­емые ре­лик­ты. Всё, что в них бы­ло ак­тив­но­го, жи­во­го, ста­нет рус­ским, а ос­тальные бу­дут мир­но до­жи­вать. И. Аляс­ка у нас бу­дет ос­во­ена как сле­ду­ет, а мо­жет, и от Ка­ли­фор­нии от­ку­сим. Ап­пе­ти­ты, сам по­ни­ма­ешь, у нас большие.

    «Боже, ко­го я ве­зу?» - мол­ча стра­дал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, гля­дя пе­ред со­бой в бесп­рос­вет­ное ту­ман­ное мо­ло­ко.

    - Кстати, - про­дол­жил май­ор, убе­див­шись, что ехать ещё дол­го, а зна­чит, и за­мол­кать рано, - всё ска­зан­ное от­но­сит­ся так­же к турк­ме­нам, кир­ги­зам, пуш­ту­нам. Ус­пе­ем их ру­си­фи­ци­ро­вать при мо­ей жиз­ни или нет - не знаю, но стре­миться к это­му - на­ша за­да­ча. Глав­ное - на­чать. Ну, по­че­му не слы­шу воз­ра­же­ний?

    - Каких? - вя­ло спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Что, мол, в на­ча­ле шес­ти­де­ся­тых это ещё не рус­ские вла­де­ния, а пуш­ту­ны - и вов­се Аф­га­нис­тан.

    - Разве вас та­кая ме­лочь ос­та­но­вит?

    - Правильно, не ос­та­но­вит! Вот смот­ри, Урян­хай­ский край в на­ча­ле двад­ца­то­го ве­ка - то ли са­мос­то­ятельное го­су­дарст­во, то ли маньчжурс­кий про­тек­то­рат - не по­нять. Но, вся­ко де­ло, не рус­ские вла­де­ния. На­се­ле­ние - ты­сяч шестьде­сят, в ос­нов­ном ту­вин­цы. А в де­вятьсот седьмом приш­ли две­над­цать ты­сяч рус­ских пе­ре­се­лен­цев, и уже че­рез че­ты­ре го­да им при­над­ле­жа­ли три чет­вер­ти всех па­хот­ных зе­мель. И на­хо­ди­лись эти лю­ди под юрис­дик­ци­ей Рос­сии, а вов­се не або­ри­ге­нов или Ки­тая. И где те­перь этот Урян­хай? Не­ту та­ко­го, есть Ту­винс­кая об­ласть в сос­та­ве Рос­сии. Вот как на­до ра­бо­тать! Жаль, Сто­лы­пин позд­но на­чал и ма­ло ус­пел. А мы нач­нём на пол­ве­ка раньше, так что не только кир­ги­зы и турк­ме­ны, но и Аф­ган бу­дет на­шим. Ко­чев­ни­ков ас­си­ми­ли­ро­вать лег­ко, а куп­цы сильную власть лю­бят.

    - Афганская вой­на вас ни­че­му не на­учи­ла.

    - Что б ты понимал! - зак­ри­чал май­ор, ед­ва не сос­ко­чив с телеги. - Мно­го вас та­ких, стра­те­гов ди­ван­ных! Те­бя бы ту­да, под пу­ли, так ина­че бы за­пел. А я там год от­во­евал, мальчиш­кой, де­вят­над­ца­ти­лет­ним со­сун­ком… Друг у ме­ня там по­гиб. Так я пос­ле его смер­ти клят­ву дал, что весь Аф­ган бу­дет «Под­мос­ков­ные ве­че­ра» петь, а пуш­ту­ны ес­ли и ос­та­нут­ся, то ре­лик­том и не бли­же, чем в Па­кис­та­не. Не­гу­ман­но, ска­жешь? Так я и не гу­ма­нист, вой­на от гу­ма­низ­ма хо­ро­шо вы­ле­чи­ва­ет. Но за­меть, я и здесь ста­ра­юсь, что­бы кро­ви бы­ло меньше. Не ге­но­цид, а ас­си­ми­ля­ция. А на тех, кто не за­хо­чет по-хо­ро­ше­му, есть у Рос­сии ге­не­рал Ско­бе­лев. Рус­ские ге­не­ра­лы, ска­жу я те­бе, хо­ро­шо уме­ли на­ци­ональный воп­рос ре­шать, Вот, ска­жем, Но­гай­ская ор­да… ко­че­ва­ли ког­да-то от Ир­ты­ша до Ду­ная, В се­ре­ди­не во­сем­над­ца­то­го ве­ка бы­ло их больше мил­ли­она че­ло­век, в ос­нов­ном на Ку­ба­ни. Во вре­мя оче­ред­ной рус­ско-ту­рец­кой вой­ны взду­ма­ли ту­рок под­дер­жать, и с тех пор, как на­пи­са­но в од­ном из ста­рых из­да­ний, прев­ра­ти­лись в не­большой на­ро­дец, жи­ву­щий на Кав­ка­зе. А в Став­ро­польском крае у нас пре­иму­щест­вен­но рус­ское на­се­ле­ние. Как ви­дишь, нет на­ции, нет и на­ци­онально­го воп­ро­са. А зна­ешь ли, кто ко­ман­до­вал в 1783 го­ду Ку­банс­ким кор­пу­сом? Алек­сандр Ва­сильевич Су­во­ров! Он и был той чу­мой, что в один год ре­ши­ла но­гай­скую проб­ле­му, ос­во­бо­див для рус­ских ку­банс­кие сте­пи. И Прид­нест­ровье от ту­рок он очис­тил. На­ро­дов там раз­ных - Но­ев ков­чег, а ту­рок нет, раз­ве что га­га­узов ще­пот­ку отыс­кать мож­но. Вот так на­до ра­бо­тать! А ге­не­рал Ермолов? - его имя на Кав­ка­зе до сих пор с поч­те­ни­ем про­из­но­сят. Ему при­над­ле­жит за­ме­ча­тельный тер­мин: «ви­нов­ное на­се­ле­ние». По­обе­щал ка­кой-ни­будь че­ченс­кий аул жить мир­но, так его и не тро­га­ют. Но ес­ли вдруг там об­на­ру­жи­лась хо­тя бы па­ра бо­еви­ков, и са­ми че­чен­цы не вы­да­ли этих мер­зав­цев в свя­за­ном ви­де, то на­се­ле­ние счи­та­ет­ся ви­нов­ным, и за­чист­ка та­ко­го аула про­во­ди­лась то­тальная; вы­ре­за­ли всех - жен­щин, де­тей, ста­ри­ков, ко­шек и со­бак. Пом­нишь у Лер­мон­то­ва: «Ре­бён­ка плен­но­го он вёз» - по­жа­лел ге­не­рал од­но­го ма­ло­лет­ку… а скольких не по­жа­лел? За­то рус­ских сол­дат в ту по­ру гиб­ло ку­да как меньше, чем в ны­неш­них без­дар­ных вой­нах. И в спра­воч­ни­ках на­ча­ла прош­ло­го ве­ка чи­та­ем, что Чеч­ня по пре­иму­щест­ву за­се­ле­на рус­ски­ми. А по­том да­ли гор­цам разм­но­житься и на­ци­ональное са­мо­соз­на­ние про­бу­ди­ли на свою го­ло­ву. И что по­лу­чи­лось?… Вот уж это­го я не до­пу­щу, на собст­вен­ной шку­ре знаю, чем по­доб­ный гу­ма­низм обо­ра­чи­ва­ет­ся. Ге­не­рал Ско­бе­лев по­мяг­че бу­дет, чем Су­во­ров, Ер­мо­лов или Пас­ке­вич, но и он умел, ког­да нуж­но, за­чист­ки про­из­во­дить, за что не­од­нок­рат­но под­вер­гал­ся взыс­ка­ни­ям со сто­ро­ны ге­не­ра­ла Ка­уф­ма­на. Тот, не­мец-пе­рец-кол­ба­са, по­ла­гал, что с ази­ата­ми мож­но по пра­ви­лам во­евать: ар­мию бить, а мест­ное на­се­ле­ние не тро­гать. А они доб­рую во­лю счи­та­ют за приз­нак сла­бос­ти. Ко­го уз­бе­ки по­чи­та­ют пре­вы­ше всех героев? - Ти­му­ра! А ведь он, по взя­тии Са­мар­кан­да, сло­жил пи­ра­ми­ду из де­ся­ти ты­сяч от­руб­лен­ных уз­бекс­ких го­лов! Ви­дел кар­ти­ну Ве­ре­ща­ги­на «Апо­фе­оз вой­ны»? Не­бось ду­мал, это пред­те­ча сюр­ре­ализ­ма, по­эти­чес­кий об­раз? Нет, это на­ту­ра­лизм чис­тей­шей во­ды - имен­но так всё и бы­ло. По­то­му и ува­жа­ют Ти­му­ра те, кто ос­тал­ся не­до­ре­зан­ным.

    - Гитлер то­же про­во­дил то­тальные зачистки, - сквозь ком в гор­ле вы­да­вил Го­рис­лав Борисович. - Очень по­хо­же на то, что вы рас­ска­зы­ва­ете.

    - Похоже, - сог­ла­сил­ся майор. - Но цель у ме­ня дру­гая. Зна­ешь, анек­дот есть ан­ти­се­митс­кий? Идёт по Моск­ве за­ез­жий бен­де­ро­вец и ви­дит на за­бо­ре над­пись: «Бей жи­дов, спа­сай Рос­сию!» Он кол­тун по­че­сал и го­во­рит: «Яко гар­но средст­во и яка по­га­на цель!» Ну, че­го не сме­ёшься?

    - Не смеш­но. Ев­ре­ев вы то­же бу­де­те бить? У них ведь на­ци­ональное са­мо­соз­на­ние впол­не оформ­ле­но. Так, пог­ро­мы ор­га­ни­зу­ете по об­раз­цу «чёр­ной сот­ни»?… А са­ми бу­де­те в сто­рон­ке сто­ять, рас­суж­дая о не­ле­пых жерт­вах не­ле­пых обс­то­ятельств?

    - Ни в ко­ем слу­чае! Это я в том смыс­ле, что пог­ро­мов не бу­дет. Целью си­ониз­ма яв­ля­ет­ся возв­рат Зем­ли обе­то­ван­ной. Рос­сии это пос­лу­жит только на пользу, так что я им впол­не со­чувст­вую. Не на­до предс­тав­лять ме­ня ху­же, чем я есть. Бес­смыс­лен­ная жес­то­кость не ук­ра­ша­ет да­же зве­ря. Ев­реи бу­дут жить где хо­тят и уез­жать ког­да и ку­да за­хо­тят. Я не со­би­ра­юсь гно­бить дру­гие на­ро­ды, моя цель - ве­ли­чие Рос­сии. В этом раз­ни­ца меж­ду шо­ви­нис­том и пат­ри­отом. Шо­ви­нис­ту важ­но гно­бить чу­жих, пат­ри­оту воз­ве­ли­чи­вать сво­их. Хо­тя с ази­ат­чи­ной в лю­бом слу­чае при­дёт­ся пос­ту­пать жес­то­ко. Ты, на­вер­ное, по сво­ей культур­ной безг­ра­мот­нос­ти не за­ме­тил, что го­во­ря о ру­си­фи­ка­ции вос­точ­ных на­ро­дов, один на­ро­дец я ос­то­рож­ненько обо­шёл. Как быть с уз­бе­ка­ми? На­род осед­лый, культу­ра, го­су­дарст­вен­ность - всё при се­бе. Хо­резм на ты­ся­чу лет древ­нее Ру­си. Та­ких ка­ва­ле­рий­ским нас­ко­ком не ас­си­ми­ли­ру­ешь. И пе­ре­се­лен­цы не по­мо­гут, пос­кольку зе­мель сво­бод­ных там нет. По­на­ча­лу бу­дет прос­то: во­инс­кая по­бе­да, опе­ра­ций уст­ра­ше­ния, осо­бен­но про­тив Хи­вы, и дех­ка­не за­ми­рят­ся не за страх, а за со­весть. А что по­том? Вот их при­дёт­ся дол­го и му­чи­тельно ис­ти­рать. Все не­ру­си­фи­ци­ро­ван­ные ос­тат­ки ко­чев­ни­ков бу­дем сбра­сы­вать в Фер­га­ну и аму­дарьинские оази­сы. Ка­ра­кал­па­ки, тад­жи­ки, туркмены… - сей­час они в за­ви­си­мос­ти от уз­бекс­кой зна­ти, а у нас по­лу­чит­ся на­обо­рот. В кон­це кон­цов, на­де­юсь, по­лу­чим рас­се­яние уз­бе­ков по всей Сред­ней Азии. Бу­дут жить сре­ди рус­ско­го и ру­си­фи­ци­ро­ван­но­го на­се­ле­ния при­мер­но как ны­неш­ние ев­реи или та­та­ры По­волжья. Про­цесс дол­гий, но ино­го вы­хо­да я не ви­жу, не ре­зать же их всех под­ряд без­вин­но…

    - Зачем это вам? - с но­той от­ча­яния спро­сил Го­рис­лав Борисович. - Жи­ли бы они се­бе и жи­ли. За­чем ру­си­фи­ци­ро­вать зем­ли, где рус­ских от­ро­дясь не бы­ло?

    - А что­бы бы­ло. Из со­об­ра­же­ний выс­шей гар­мо­нии. Те­бе ни­ког­да не при­хо­ди­лось в школьные го­ды рас­смат­ри­вать кар­ту Со­ветс­ко­го Со­юза? Чрез­вы­чай­но по­учи­тельное за­ня­тие. Смот­ришь и ви­дишь, до че­го не­ле­по Аляс­ка прис­тёг­ну­та к Со­лен­ным Шта­там и как лад­ненько она под­хо­дит к Рос­сии. Опять же - Фин­лян­дия си­дит на сво­ём по­лу­ост­ро­ве - ни бо­гу свеч­ка, ни чёр­ту ко­чер­га. А к Рос­сии при­со­еди­нить, так ли ок­руг­ло по­лу­чит­ся, заг­ля­денье! Чух­не бы­ло бы хо­ро­шо дач­ни­ков при­ни­мать и на пи­терс­ких рын­ках деньги за­ра­ба­ты­вать. Пе­тер­бур­гу то­же слав­но: гра­ни­ца от го­ро­да отод­ви­ну­та, и рек­ре­аци­он­ная зо­на не один Ка­рельский пе­ре­ше­ек, но вся Фин­лян­дия. Ес­ли бы не больше­ви­ки, фин­нам в го­ло­ву не приш­ло бы от­де­ляться; Ман­нер­гей­м до кон­ца сво­их дней счи­тал се­бя рус­ским офи­це­ром. А на юге - Мон­го­лия и Аф­га­нис­тан: как кра­си­во они смот­ре­лись бы в сос­та­ве Рос­сии, прик­ры­ва­ли бы мяг­кое рос­сий­ское брюш­ко от Ки­тая и анг­ли­чан, что лез­ли че­рез Ин­дию. На кон­тур­ных кар­тах я всег­да эти стра­ны при­ри­со­вы­вал к СССР. И поп­ро­буй только ус­мех­нись - за­ши­бу! Ге­опо­ли­ти­чес­кая эс­те­ти­ка - ве­ли­кая вещь, го­су­дарст­вен­ные гра­ни­цы всег­да оп­ре­де­ля­лись с учё­том эс­те­ти­чес­ко­го фак­то­ра. Иск­лю­че­ние - со­ветс­кая власть, у на­ших чи­нуш всег­да бы­ло не­до­раз­ви­то чувст­во прек­рас­но­го. Глянь на лю­бую ад­ми­нист­ра­тив­ную кар­ту со­ветс­ко­го пе­ри­ода: да­же меж­ду рай­она­ми сплош­ная цепь мел­ких конк­лав­чи­ков. И они на­де­ялись, что та­кая стра­на вы­жи­вет? Че­хос­ло­ва­кия бы­ла по­хо­жа на чер­вя­ка и в ре­зульта­те рас­па­лась. Фран­ция от­ня­ла у Гер­ма­нии Эльзас, пос­кольку на кар­те Гер­ма­нии он смот­рит­ся не­ле­по, а Фран­цию ок­руг­ля­ет. И Польшу нельзя ру­си­фи­ци­ро­вать, по­то­му что на кар­те Рос­сии она гля­дит­ся ино­род­ным те­лом, эта­кий ку­киш, вы­вер­ну­тый в мор­ду панс­ла­виз­му…

    «Мечты дво­еч­ни­ка, ску­ча­юще­го над ге­ог­ра­фи­чес­кой кар­той» - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не пос­мел про­из­нес­ти эти сло­ва вслух, но их на­по­ми­на­ющая ди­аг­ноз оп­ре­де­лён­ность впе­ча­та­лась в мозг без­жа­лост­ной ха­рак­те­рис­ти­кой всех, кто жаж­дет пе­ре­де­ла ис­то­рии. Лег­ко пос­ме­иваться над та­ки­ми, ког­да зна­ешь, что ис­то­рию мож­но де­лать, но нельзя пе­ре­де­лы­вать. А ка­ко­во те­перь? Ведь он и впрямь су­ме­ет пе­рек­ро­ить по­ли­ти­чес­кую кар­ту. И пле­вать, что он за­бо­тит­ся, что­бы кро­ви и слёз бы­ло про­ли­то меньше, чем в ре­альной ис­то­рии. Всё рав­но это бу­дет уже не нас­то­ящий мир, а ру­кот­вор­ная все­лен­ная май­ора… гос­по­ди, да как же его зо­вут, в кон­це кон­цов!

    - Ну хорошо, - ре­шил­ся на серьёзное воз­ра­же­ние Го­рис­лав Борисович. - На гу­ма­низм вам пле­вать, на ра­зум че­ло­ве­чес­кий пле­вать, вер­нее, ра­зу­ма вы бо­итесь нас­только, что го­то­вы на вся­кий слу­чай крес­титься. Мне имен­но ра­зум и гу­ма­низм не поз­во­ля­ют при­нять им­перс­кую идею, в то вре­мя как вы не при­ни­ма­ете об­ще­че­ло­ве­чес­кие иде­алы. Это ваш вы­бор, и больше не бу­дем об этом. Но ведь есть ещё и объектив­ные за­ко­ны раз­ви­тия об­щест­ва. Все ми­ро­вые им­пе­рии ра­но или позд­но рас­па­да­лись, при­чём от мет­ро­по­лии от­па­да­ли не только те про­вин­ции, где жи­ли ино­род­цы, но и об­лас­ти, на­се­лён­ные ти­тульной на­ци­ей. Са­мый яр­кий при­мер - вой­на за не­за­ви­си­мость Се­ве­ро-Аме­ри­канс­ких Шта­тов. Так что вся ва­ша ра­бо­та пой­дёт нас­мар­ку.

    - Не ска­жи. Ко­неч­но, США от­де­ли­лись от Анг­лии, Мек­си­ка от Ис­па­нии, но все эти про­цес­сы про­ис­хо­ди­ли в стра­нах, от­де­лён­ных от мет­ро­по­лии оке­аном.

    - Сибирские прос­то­ры бу­дут пох­ле­ще ино­го оке­ана. В Рос­сии, как из­вест­но, две бе­ды - ду­ра­ки и до­ро­ги.

    - А вот это - пра­вильно. Как с ду­ра­ка­ми пос­ту­пать, я уже ска­зал, но и со вто­рой бе­дой то­же спра­вим­ся. Im­pe­ri­um est vi­ae[1]. До­рож­ное стро­ительство - од­на из ос­нов­ных проб­лем, ко­то­рую мы бу­дем ре­шать. Преж­де все­го - же­лез­ные до­ро­ги. Стро­ительный бум дол­жен на­чаться на двад­цать лет раньше, и не так вар­варс­ки, как Нек­ра­сов опи­сы­вал. «Тру­ды ро­ко­вые кон­че­ны, не­мец уж рельсы кла­дёт». Нет уж, рельсы кла­дут­ся сра­зу, и на пе­ре­го­не ра­бо­та­ет сто­ительный по­езд. Это ра­зом уменьшит тру­до­зат­ра­ты втрое. Да­лее - реч­ной транс­порт. По­ду­мать страш­но, на Мис­си­си­пи дав­но па­ро­хо­ды ды­мят, а у нас бар­жи бур­ла­ки тас­ка­ют. В се­ми­де­ся­тые го­ды бур­ла­ки хо­ди­ли да­же по Не­ве, не го­во­ря уже о Дви­не, Вол­ге или Оке. Двес­ти ты­сяч че­ло­век тя­ну­ли лям­ку, ни­чем не от­ли­ча­ясь от ско­ти­ны! А мы их выс­во­бо­дим и к де­лу прист­ро­им. Кто из куп­цов не за­хо­чет на па­ро­вую тя­гу пе­ре­хо­дить - тот ра­зо­рит­ся. Па­ро­ход­ные ком­па­нии бу­дут не только на ев­ро­пей­ских ре­ках, но и на Аму­ре, и в Си­би­ри. Па­ром­ное со­об­ще­ние с Аляс­кой уст­ро­им. КВЖД и Транс­си­бирс­кая ма­гист­раль у нас к на­ча­лу двад­ца­то­го ве­ка за­ра­бо­та­ют. От ко­го, спра­ши­ва­ет­ся, от­де­ляться, ес­ли из Вла­ди­вос­то­ка в Пе­тер­бург мож­но до­ехать не за пол­го­да, а за две не­де­ли?

    - Из Па­ри­жа в Ал­жир мож­но бы­ло за три дня доб­раться, и фран­цу­зов в Ал­жи­ре про­жи­ва­ла не од­на сот­ня ты­сяч, од­на­ко же это не помогло… - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич гор­до пос­мот­рел на май­ора, но тот не слу­шал, нап­ря­жён­но всмат­ри­ва­ясь в ту­ман.

    - Внимание! на­ко­нец про­из­нёс он, пе­ре­щёлк­нув рацию. - Всем вни­ма­ние!

    Горислав Бо­ри­со­вич вски­нул взгляд и по­нял, что они при­еха­ли.

    Под ко­лё­са­ми зах­рус­те­ло впол­не ре­альное без­до­рожье, усы­пан­ное мел­ким кам­нем, без ка­ких бы то ни бы­ло приз­на­ков тра­вы. Ту­ман рас­се­ивал­ся, свер­ху прог­ля­ды­ва­ло солн­це. По­том спра­ва по­явил­ся смут­ный си­лу­эт, че­рез пол­ми­ну­ты об­ра­тив­ший­ся в де­ре­во.

    - Что ещё за чудо? - удив­лён­но про­из­нёс май­ор.

    Дерево и впрямь бы­ло не­по­хо­же на то, что обыч­но встре­ча­ет­ся в Сред­ней по­ло­се. Толс­тый ствол, пок­ры­тый слов­но не ко­рой, а гру­бой ко­жей, при­ле­га­ющие к ство­лу вет­ви с мел­кой хво­ей, на­по­ми­на­ющей не то тую, не то ки­па­рис. Та­кое рас­те­ние прив­ле­ка­ло бы взгля­ды да­же в бо­та­ни­чес­ком са­ду, а здесь оно вольно воз­вы­ша­лось сре­ди ка­ме­нис­той рос­сы­пи, вер­хуш­ка бы­ла об­лом­ле­на вет­ром или гро­зой, зем­ля вок­руг усы­па­на су­хи­ми вет­ка­ми и хво­ей.

    - Это вро­де араукария, - по­дал го­лос возница. - Юж­ное де­ре­во, в Кры­му та­ких мно­го.

    - Какого чёр­та нас в Крым занесло? - май­ор по­вер­нул­ся к Го­рис­ла­ву Борисовичу. - Ты же го­во­рил, ге­ог­ра­фи­чес­ки мы ни­ку­да не пе­ред­ви­нем­ся и, зна­чит, долж­ны быть на Се­ве­ро-За­па­де Рос­сии.

    - Я от­ку­да знаю? - по­жал пле­ча­ми проводник. - Я ни­ког­да не ез­дил в прош­лое с та­ким ко­ли­чест­вом на­ро­да. К то­му же ка­ра­ван ве­ли вы. Ув­лек­лись сред­не­ази­атс­кой по­ли­ти­кой и за­еха­ли ку­да-ни­будь в Ге­рат или Хи­ву. На Крым это не больно по­хо­же.

    - На Ге­рат - то­же. Я там ни од­ной ара­ука­рии не ви­дал.

    Уже сов­сем разъясне­лось, мож­но ста­ло разг­ля­деть весь склон, сбе­гав­ший к не­большо­му про­дол­го­ва­то­му озер­цу. Тре­щи­ны в пе­ре­сох­шей гли­не по­ка­зы­ва­ли, что ещё не­дав­но во­да в озе­ре сто­яла вы­со­ко, но за­су­ха и жа­ра сок­ра­ти­ли зер­ка­ло вдвое.

    - Движемся… - про­из­нёс майор. - Ге­рат или не Ге­рат, но в та­ких мес­тах воз­ле во­ды всег­да след оты­щет­ся.

    - Может, сна­ча­ла по­воз­ки разделим? - спро­сил кто-то. - А то пол­зём как со­ро­ко­нож­ка.

    - Потом. У бир­ке­та сде­ла­ем ос­та­нов­ку и рас­пу­та­ем связ­ку.

    Спустились вниз. Уже на пол­до­ро­ге ста­ло яс­но, что пе­ред ни­ми не бир­кет, а ос­та­ток ста­ро­го рус­ла. По вес­не или в пе­ри­од дож­дей ок­рест­нос­ти, ви­ди­мо, ожи­ва­ли, по рас­пад­ку шла во­да, о ко­то­рой сей­час на­по­ми­на­ли лишь раз­мы­вы ока­ме­нев­шей крас­ной гли­ны. Ни­же по рус­лу вид­не­лась це­лая ро­щи­ца де­ревьев, су­дя по все­му - тех же ара­ука­рий.

    - Вообще-то ара­ука­рия - чи­лий­ская ель, - про­зу­де­ло у май­ора в наушнике. - В Сред­ней Азии - только са­жен­ная, да и то за­вез­ли не­дав­но.

    - Чили, говоришь? - про­бор­мо­тал май­ор, ки­нув мгно­вен­ный взгляд на си­не­ющие вда­ли горы. - Это что же, Кор­дильеры? Или Анды? - не пом­ню, что у нас в се­вер­ном Чи­ли…

    «У нас… - от­ме­тил про се­бя Го­рис­лав Борисович. - Он уже и Чи­ли в меч­тах прис­во­ил. То­же, иное, что-ни­будь ок­руг­ля­ет».

    Обоз, по-преж­не­му скреп­лён­ный в еди­ное не­по­во­рот­ли­вое це­лое, спус­тил­ся к во­де. Ни­ка­ких сле­дов че­ло­ве­ка не уда­лось за­ме­тить и здесь, пе­ре­сох­шая гли­на бы­ла ис­пещ­ре­на мас­сой трёх­па­лых птичьих сле­дов. Иные дос­ти­га­ли пя­ди в дли­ну, по фор­ме очень на­по­ми­ная от­пе­чат­ки жу­рав­ли­ных лап, ка­кие по осе­ни мож­но во мно­жест­ве ви­деть на клюк­вен­ных бо­ло­тах. Вот только жу­рав­ли­ная ла­па вдвое меньше.

    - Ну и птички… - про­бор­мо­тал воз­ни­ца, ос­та­нав­ли­вая по­воз­ку у са­мо­го уре­за воды. - Ma­ra­bou ge­ant.

    Странно бы­ло слы­шать фран­цузс­кие сло­ва из уст пар­ня, за­мас­ки­ро­ван­но­го под ла­пот­но­го му­жи­ка и лов­ко уп­рав­ляв­ше­го­ся с те­леж­ной уп­ряжью. Впро­чем, по­ди­виться не­со­от­ветст­вию ник­то не ус­пел: во­да в по­лу­пе­ре­сох­шем рус­ле вне­зап­но взбур­ли­ла, и длин­ное, об­леп­лен­ное грязью те­ло ри­ну­лось на бе­рег, мгно­вен­но под­мяв пе­ред­нюю ло­шадь. Жи­вот­ное да­же не пы­та­лось биться, оно бы­ло пе­ре­ку­ше­но ед­ва ли не по­по­лам. Пе­ред гла­за­ми Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча мелькну­ла вы­тя­ну­тая мор­да с гре­бён­кой бес­по­ря­доч­но на­са­жен­ных зу­бов, плос­кая в кос­тя­ных бляш­ках го­ло­ва, по­том брыз­ги и шмат­ки жид­кой гря­зи за­ле­пи­ли ему ли­цо, ме­шая ви­деть. Те­ле­га нак­ре­ни­лась, вы­ва­лив Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча в приб­реж­ную грязь. В сле­ду­ющую се­кун­ду уда­ри­ли ав­то­ма­ты, ра­зом нес­колько штук, так что звук их слил­ся в сплош­ной гром.

    Чудовищная реп­ти­лия и те­перь не вы­пус­ти­ла до­бы­чу. Упи­ра­ясь вы­вер­ну­ты­ми ла­па­ми, она ста­ра­лась от­полз­ти на­зад, ута­щив за со­бой уби­тую ло­шадь, но ре­мен­ная сбруя по­ку­да вы­дер­жи­ва­ла рыв­ки, а сво­ло­чить в во­ду весь обоз не су­мел бы и трак­тор. Не­вып­ря­жен­ные ко­ни ди­ко би­лись, лю­ди кри­ча­ли, ав­то­ма­ты из­вер­га­ли гро­хот, и лишь чу­до­вищ­ный, не­бы­ва­ло ог­ром­ный кро­ко­дил, дав­но уже нас­мерть про­бу­рав­лен­ный сот­ня­ми пуль, про­дол­жал мол­ча от­тас­ки­вать ис­тер­зан­ные ос­тан­ки ло­ша­ди.

    Всего это­го Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не ви­дел. Он бе­жал прочь, на ка­рач­ках, не имея ни сил, ни вре­ме­ни под­няться на но­ги. Ему хо­те­лось лишь од­но­го: ока­заться как мож­но дальше от­сю­да, там, где нет ни кро­ко­ди­лов, ни ав­то­мат­ной пальбы.

    Туман пос­луш­но сгус­тил­ся, пог­ло­тив и лю­дей, и две­над­ца­ти­мет­ро­во­го сар­ко­зу­ха, так не­удач­но зап­лыв­ше­го по вес­не в рус­ло пе­ре­сы­ха­ющей ре­ки. Только очу­тив­шись в безв­ре­меньи, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич су­мел вып­ря­миться, но и тог­да он не прек­ра­тил одыш­ли­во­го стар­чес­ко­го бе­га. В вис­ках сту­ча­ло, но­ги под­ка­ши­ва­лись… дол­го так про­дол­жаться не мог­ло, воз­раст одо­лел па­ни­ку, и, в кон­це кон­цов, приш­лось пе­рей­ти на спо­ты­ка­ющий­ся шаг, а там и вов­се ос­та­но­виться.

    Никогда преж­де не при­хо­ди­лось ему сто­ять на этой до­ро­ге. Вре­мя не зна­ет по­коя, оно идёт всег­да, но сей­час, вмес­те с пут­ни­ком, ос­та­но­ви­лось и вре­мя. В ду­ше ста­ло прос­тор­но, яс­но, и приш­ла не мысль да­же, а осоз­на­ние; «Что же я на­де­лал?» За­вел на ги­бель до­ве­рив­ших­ся лю­дей… ну хо­ро­шо, пусть не до­ве­рив­ших­ся, пусть они са­ми зас­та­ви­ли те­бя, но ведь за­вёл, Су­са­нин не­до­би­тый! За­то спас че­ло­ве­чест­во… хо­тя ни­ка­ко­го че­ло­ве­чест­ва ты не спа­сал, а спас су­щест­ву­ющее по­ло­же­ние ве­щей, на ко­то­рое ши­пел и пле­вал­ся всю соз­на­тельную жизнь. Сох­ра­нил ес­тест­вен­ный ход ис­то­рии, ко­то­рым сам был не­до­во­лен. Че­ло­ве­чест­во, ис­то­рия - это всё абст­рак­ции, о ко­то­рых не­дурст­вен­но бе­се­ду­ет­ся за рюм­кой коньяка. А на дру­гой ча­ше ве­сов - двад­цать че­ло­век. Не абст­ракт­ных, а впол­не жи­вых. Они улы­ба­лись те­бе, жа­ли ру­ку при зна­комст­ве, а ты скор­мил их кро­ко­ди­лам.

    Конечно, все они так или ина­че име­ют от­но­ше­ние к ор­га­нам бе­зо­пас­нос­ти, ко­то­рые ис­ко­ни при­ня­то не­на­ви­деть. «По­уби­вал бы сво­ло­чей!» - го­ва­ри­вал сам Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, об­суж­дая в тес­ном кру­гу внут­рен­нюю по­ли­ти­ку… Так да­вай, гробь, вот она, прек­рас­ная воз­мож­ность, да­же стре­лять не при­дёт­ся. Что же ты, ну?… Го­во­рить сильные сло­ва мы все мас­та­ки, но со­вер­шен­но нес­тер­пи­мо знать, что бо­ро­дав­ча­тое чу­до­ви­ще жрёт сей­час пар­ня, о ко­то­ром те­бе из­вест­но лишь, что у не­го хо­ро­шее ли­цо, он лов­ко уп­рав­ля­ет­ся с ло­шадьми и мо­жет ска­зать па­ру слов по-фран­цузс­ки. Да­же май­ора не­воз­мож­но предс­та­вить в пас­ти до­по­топ­но­го кро­ко­ди­ла. То есть май­ора КГБ предс­та­вить там мож­но зап­рос­то и с удо­вольстви­ем, а вот жи­во­го че­ло­ве­ка, с ко­то­рым сов­сем не­дав­но раз­го­ва­ри­вал о жи­во­пи­си…

    Есть в культур­ном че­ло­ве­ке жал­кое свой­ст­во: на сло­вах он по­рой го­тов мир унич­то­жить, а дой­ди до де­ла - не спо­со­бен за­ре­зать и ку­ри­цу, что, впро­чем, не ме­ша­ет ему ку­роч­ку ку­шать, ес­ли кто-то дру­гой пред­ва­ри­тельно свер­нул ей шею и ощи­пал. Точ­но так же на сло­вах жаж­дет он спа­сать и ми­ло­вать. Он блед­не­ет при ви­де кро­ви и не­го­ду­ет, гля­дя на жес­то­кость. Но ку­роч­ку всё рав­но ку­ша­ет, да­же ес­ли ви­дел, как её ре­за­ли. Ку­ша­ет, про­из­но­ся ус­по­ко­ительные фра­зы: «Она уже всё рав­но не жи­вая, не я ви­но­вен в её смер­ти». Но сей­час Го­рис­лав Бо­ри­со­вич со­вер­шен­но точ­но знал, что ви­но­вен он. Не май­ор за­ехал не ту­да, а про­вод­ник не ту­да за­вёз. Од­на-единст­вен­ная, да­же не выс­ка­зан­ная вслух мысль: «…его к лю­дям нельзя под­пус­кать, та­ко­му сре­ди кро­ко­ди­лов са­мое мес­то…» - пе­ре­си­ли­ла весь май­орс­кий мо­но­лог и за­ве­ла ка­ра­ван не­удач­ли­вых прог­рес­со­ров в не­из­ме­ри­мую глубь ве­ков… Кто ска­жет, в ка­кую эпо­ху оби­та­ли на Зем­ле по­доб­ные чу­до­ви­ща?

    Не бы­ло сил зас­та­вить се­бя под­няться и сде­лать шаг хоть в ка­кую сто­ро­ну. На­зад, за бро­шен­ны­ми людьми не пус­кал двой­ной страх: пе­ред хищ­ным зверьём и хищ­ны­ми людьми, ко­то­рых над­ле­жа­ло спа­сать. К до­му? Но там ждёт ос­тав­лен­ная май­ором подст­ра­хов­ка. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич обя­зан вер­нуться с соп­ро­вож­да­ющим, и, ес­ли он явит­ся один… вся­ко­му по­нят­но, что ни­че­го хо­ро­ше­го не бу­дет. Так что да­же ес­ли за­жать со­весть в ку­лак, всё рав­но де­ваться не­ку­да. В по­кое его не ос­та­вят; сна­ча­ла при­дёт­ся вы­ру­чать за­вяз­ше­го в прош­лом май­ора, а по­том не­уго­мон­ный ка­гэ­бэш­ник вновь воз­жаж­дет кор­рек­ти­ро­вать ис­то­рию. И уж на этот раз он не про­мах­нёт­ся, вло­мит­ся со сво­им от­ря­дом пря­ми­ком, ку­да ме­тил. Та­кие, как он, не отс­ту­па­ют, по­то­му что зна­ют, что на­до де­лать, и де­ла­ют это с убеж­дён­ностью зна­ющих лю­дей. Зна­ющим ве­до­мы проб­ле­мы, но не­ве­до­мы сомнения, - тем они и страш­ны. Вот пусть ос­та­ют­ся там, сре­ди про­чих стра­ши­лищ! И во­об­ще, с че­го он взял, буд­то убил ко­го-то? Они жи­вы, там, в ме­зо­зой­ском прош­лом… не­уж­то двад­цать во­ору­жён­ных му­жи­ков не отобьются от од­но­го яще­ра? Да как не фиг де­лать, на ура отобьются! До­мой по­пасть, прав­да, не по­лу­чит­ся, но они и не со­би­ра­лись возв­ра­щаться, зна­ли, на что идут. Хо­те­ли в прош­лом жить, вот пусть и жи­вут. Игу­ано­до­нов раз­во­дят и их же ру­си­фи­ци­ру­ют. Не так дав­но до­ве­лось Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу про­лис­тать не­кую псев­до­ис­то­ри­чес­кую кни­жен­цию фо­мен­ковс­ко­го ти­па, так её ав­тор объявил, что рус­ская ис­то­рия нас­чи­ты­ва­ет мно­го мил­ли­онов лет. На­до же, прав ока­зал­ся, обор­мот, ещё в ме­зо­зое жи­ли на Зем­ле рус­ские лю­ди! Так что ник­то не убит, кро­ме раз­ве что кро­ко­ди­ла. И мож­но бы­ло бы жить спо­кой­но, ес­ли бы не прок­ля­тая пре­дус­мот­ри­тельность май­ора: в двад­цать пер­вый век Го­рис­лав Бо­ри­со­вич дол­жен вый­ти с соп­ро­вож­да­ющим, ко­то­ро­го на­вер­ня­ка ждут. И спро­сят, как доб­рал­ся до мес­та май­ор и по­че­му не из­ме­ни­лось к луч­ше­му по­ло­же­ние Рос­сий­ско­го го­су­дарст­ва.

    Чушь дур­ная: от­чи­ты­ваться пе­ред тем бу­ду­щим, ко­то­рое со­би­ра­ешься ме­нять. Только в май­орс­кую го­ло­ву та­кое вой­ти мог­ло, А вот, по­ди ж ты, заг­на­ла эта не­ле­пость Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча в ло­вуш­ку. До­мой нельзя ни при ка­ком раск­ла­де…

    …экое сло­во: «раск­лад» - буд­то в кар­тиш­ки с судьбой пе­ре­ки­нуться взду­мал, поб­ле­фо­вать слег­ка, по­иг­рать в азарт­ные иг­ры. Ска­жем, вер­нуться в своё вре­мя и, очу­тив­шись на до­ро­ге, шмыг­нуть по­ти­хоньку в кус­ты, по­ка ник­то не за­ме­тил. Пря­чась ото всех, доб­раться до бли­жай­шей стан­ции, сесть неп­ре­мен­но в элект­рич­ку (там би­лет без пас­пор­та да­ют) и уехать… ку­да? Ког­да-то он по­ла­гал, что у не­го есть на­дёж­ное убе­жи­ще: от лю­бой неп­ри­ят­нос­ти мож­но ук­рыться в Ефим­ках, ни од­на сво­лочь там не оты­щет. Бе­ды, от ко­то­рых хо­те­лось бы спря­таться, с уд­ру­ча­ющим од­но­об­ра­зи­ем про­ис­хо­ди­ли с ге­ро­ями те­ле­бо­еви­ков, в ре­альной жиз­ни по­доб­но­го не слу­ча­лось ни с са­мим Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем, ни с его зна­ко­мы­ми, но бы­ло при­ят­но ощу­щать, что есть на све­те та­кое ук­ром­ное мес­теч­ко. Кро­шеч­ная де­ре­венька, мед­ве­жий угол, ка­за­лось бы, ку­да дальше? Но ведь отыс­ка­ли, выс­чи­та­ли и взя­ли в обо­рот. Те­перь они в Ефим­ках пер­вым де­лом бу­дут смот­реть. Как го­во­рит­ся, ве­ли­ка Рос­сия, а отс­ту­пать не­ку­да - най­дут хоть где. С май­ора­ми шут­ки пло­хи, это не бан­дю­ки, гос­бе­зо­пас­ность - ор­га­ни­за­ция по­серьёзней са­мой ор­га­ни­зо­ван­ной прес­туп­нос­ти.

    Удивительное всё-та­ки по­ня­тие «гос­бе­зо­пас­ность»! По­доб­ная струк­ту­ра есть во вся­ком го­су­дарст­ве, но при нор­мальном бы­тии глав­ное в ней - бе­зо­пас­ность, а в на­шей мно­гост­ра­дальной ро­ди­не уда­ре­ние де­ла­ет­ся на бук­во­со­че­та­нии «гос». И как ни рас­шиф­ро­вы­вай, но ко­рень «roc» оз­на­ча­ет то, что гос­подст­ву­ет над людьми, да­вит их, и ни­ко­му, кро­ме се­бя, ни­ка­кой бе­зо­пас­нос­ти не обе­ща­ет. Воз­ни­ца с пер­вой те­ле­ги мог бы подт­вер­дить, что у фран­цу­зов нет та­ко­го по­ня­тия - «го­су­дарст­во», сло­во l'Etat, ко­то­рое, не за­ду­мы­ва­ясь, пе­ре­во­дят как «го­су­дарст­во», вос­хо­дит к ла­тинс­ко­му sta­tus - ста­бильное по­ло­же­ние. Сло­во это име­ет мно­жест­во зна­че­ний, в том чис­ле - спо­соб су­щест­во­ва­ния лю­дей в об­щест­ве, и от­но­сит­ся ко вся­ко­му от­дельно­му граж­да­ни­ну, не под­ра­зу­ме­вая гос­подст­ва од­но­го над дру­гим. И гол­ландс­кие «шта­ты», и со­от­ветст­ву­ющие анг­ло-аме­ри­канс­кие тер­ми­ны го­во­рят о ста­бильнос­ти и су­щест­во­ва­нии, а зна­чит, о бе­зо­пас­нос­ти, опять-та­ки со­вер­шен­но не под­ра­зу­ме­вая гос­подст­ва сис­те­мы над лич­ностью. Имен­но по­это­му за­пад­ный ев­ро­пе­ец жи­вёт, чувст­вуя се­бя за­щи­щён­ным, а рус­ский че­ло­век не ждёт от ро­ди­ны ни­че­го, кро­ме неп­ри­ят­нос­тей. Для рос­сий­ско­го под­дан­но­го есть лишь од­на сла­бая на­деж­да, что кло­па тан­ком не за­да­вишь. Прав­да, вре­мя от вре­ме­ни го­су­дарст­во при­ни­ма­ет­ся по­сы­пать под­дан­ных дус­том, но слу­ча­ет­ся та­кое не­час­то, так что име­на по­доб­ных влас­ти­те­лей на­дол­го ос­та­ют­ся в бла­го­дар­ной на­род­ной па­мя­ти. Ку­да ча­ще слу­ча­ет­ся, что ма­хи­на тан­ка на­ез­жа­ет-та­ки гу­се­ни­цей на са­мо­го ма­ленько­го и неп­ри­мет­но­го кло­пи­ка, не ос­тав­ляя ему воз­мож­нос­ти да­же по­во­нять пе­ред ги­белью. Тут уже вы­бо­ра нет ни у тан­ка, ни у кло­па.

    В детст­ве, ока­зы­ва­ясь в си­ту­аци­ях, предс­тав­ляв­ших­ся без­вы­ход­ны­ми, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич за­пи­рал­ся в ту­але­те и ти­хонько пла­кал над не­ми­лос­ти­вой судьбой. А ведь здо­ро­вым пар­нем был, лет две­над­ца­ти, та­ким слё­зы то­чить - ху­же по­зо­ра нет. Тем не ме­нее слё­зы тек­ли с лёг­костью, при­но­ся ус­по­ко­ение. Да и по­том Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не прочь был всплак­нуть над те­ле­ви­зи­он­ной ме­лод­ра­мой. О та­ких в на­ро­де по­луп­рез­ри­тельно го­во­рят: «Гла­за на мок­ром мес­те».

    Лицо Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча смор­щи­лось, по ще­кам по­тек­ли слё­зы. Пла­кал мол­ча, без всхли­пов, не на пуб­ли­ку, ко­то­рой не бы­ло, а для се­бя са­мо­го. По­ни­мал, что ни­че­го не вып­ла­чет, по­то­му ни­че­го не за­га­ды­вал и не про­сил, лишь од­наж­ды сквозь сжа­тые гу­бы выр­ва­лась жа­ло­ба:

    - Да что же это за на­пасть та­кая!

    Отплакав своё, под­нял­ся и поб­рёл, не зная, ку­да дви­жет­ся.

    Вокруг прос­вет­ле­ло, под но­га­ми обоз­на­чи­лась разъезжен­ная до­ро­га. Зна­чит, к лю­дям вы­вел спа­си­тельный инс­тинкт.

    Горислав Бо­ри­со­вич дёр­нул­ся бы­ло, слов­но клоп при ви­де взмет­нув­ше­го­ся тан­ко­во­го тра­ка, а по­том мах­нул ру­кой и по­шёл сда­ваться.

    

* * *

    

    Через пять ми­нут в опа­да­ющей мгле за­ма­ячи­ла де­рев­ня, и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­нял, что ни­ку­да он не при­шёл и сда­ваться бу­дет не­ко­му. Пе­ред ним бы­ли не Ефим­ки, а ста­рое Ефим­ко­во. Кня­жес­кая усадьба на хол­ме, где глаз при­вык ви­деть раз­ва­ли­ны кол­хоз­ных ови­нов и сен­ных са­ра­ев, бес­чис­лен­ные из­бы, сбив­ши­еся плот­ной ку­чей, нас­колько поз­во­ля­ет бе­ре­же­ние от ог­ня, цер­ковь, гор­де­ли­во взды­ма­ющая к го­лу­бо­му не­бу си­ний, раз­ри­со­ван­ный су­сальны­ми звёз­да­ми ку­пол. По до­ро­ге, та­кой же раз­дол­бан­ной и рас­кис­шей, как и сто лет спус­тя, мед­лен­но та­щил­ся обоз: ло­шадь, тя­ну­щая гру­жё­ную те­ле­гу, три ко­ро­вы по­за­ди и же­ре­бё­нок-стри­гу­нок, бе­гу­щий обо­чи­ной. Ко­ре­нас­тая сред­них лет жен­щи­на ве­ла ко­бы­лу под узд­цы, трое му­жи­ков груз­но ша­га­ли сза­ди, го­то­вые на подъёме на­лечь пле­чом в по­мощь ло­шад­ке. Ещё од­на жен­щи­на, мо­ло­дая, но во вдовьем плат­ке, шла чуть в сто­ро­не, с ре­бён­ком на ру­ках.

    Фигуры эти бы­ли так зна­ко­мы и так умест­ны здесь, что Го­рис­лав Бо­ри­со­вич се­кун­ды не сом­не­вал­ся, что ви­дит семью Са­вос­ти­ных, хо­тя от­ку­да им взяться в да­лё­ком прош­лом, ко­то­рое они по­ки­ну­ли двад­цать лет на­зад?

    Время ис­то­рии и лич­ное вре­мя - что из них важ­нее? Для от­дельно­го че­ло­ве­ка важ­нее собст­вен­ное вре­мя, и да­же ес­ли до­ве­дёт­ся че­ло­ве­ку быть сви­де­те­лем ве­ли­ких пот­ря­се­ний, ис­то­ри­чес­кое вре­мя поч­ти не за­де­ва­ет сов­ре­мен­ни­ка. Рож­де­ние сы­на сток­рат важ­ней кру­ше­ния са­мой ве­ли­кой им­пе­рии. Это сто лет спус­тя по­том­ки бу­дут счи­тать, буд­то пред­ки только тем и за­ни­ма­лись, что тво­ри­ли ис­то­рию. А они прос­то жи­ли. Так что сто трид­цать лет, на ко­то­рые швы­ря­ло Са­вос­ти­ных - нич­то по срав­не­нию с дву­мя де­ся­ти­ле­ти­ями, про­жи­ты­ми по собст­вен­ным, се­мей­ным ча­сам. Хо­ди­ки с ку­куш­кой по­ка­зы­ва­ют вре­мя пра­вильней изо­топ­но­го эта­ло­на.

    - Подождите!… - зак­ри­чал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, ста­ра­ясь дог­нать уходящих. - По­дож­ди­те, по­жа­луй­ста!

    Идущие ог­ля­ну­лись. На мгно­ве­ние Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу по­чу­ди­лось, что сей­час они стег­нут ло­шадь, по­бе­гут от не­го, как от за­чум­лён­но­го, и на до­ро­ге ос­та­нет­ся лишь мед­лен­но осе­да­ющая пыль, но Са­вос­ти­ны сто­яли, тер­пе­ли­во ожи­дая, по­ка ста­рик по­рав­ня­ет­ся с ни­ми.

    - Вы куда? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, не осоз­на­вая всей двус­мыс­лен­нос­ти сво­его воп­ро­са. Слов­но хо­зя­ин тре­бу­ет от­чё­та от слу­ги, а не оди­но­кий ста­рик умо­ля­ет не бро­сать его.

    - Не сер­чай, Борисыч, - сму­щён­но про­го­во­рил Пла­тон, дох­нув гус­тым вин­ным ароматом. - Не приш­лись мы ко дво­ру в тво­ём Бе­ло­водье. При­дёт­ся те­бе мо­ло­ко в ав­то­лав­ке по­ку­пать.

    - Бес с ним, с мо­ло­ком!… - прос­то­нал Го­рис­лав Борисович. - Я-то сам те­перь ку­да де­нусь?

    Платон хо­тел ска­зать что-то уте­ши­тельное, но за­молк, гля­дя на пла­чу­ще­го со­се­да. Сквозь всхли­пы про­ры­ва­лись лишь от­дельные сло­ва, не же­лав­шие скла­ды­ваться в связ­ную речь: «май­ор… кро­ко­ди­лы… гос­бе­зо­пас­ность… зас­тав­ля­ют… ку­да я те­перь?…»

    Никита то­же по­нял не всё, но глав­ное уло­вил. Он шаг­нул впе­рёд, по­ло­жил ла­донь на пле­чо со­се­да, ми­мо­лёт­но по­ди­вив­шись, ка­ким ма­леньким и тще­душ­ным ока­зал­ся че­ло­век, не­ког­да предс­тав­ляв­ший­ся большим и важ­ным.

    - Что, дя­дя Сла­ва, и те­бе слад­кая жизнь по­гор­чи­ла? Из-за нас те­бя в обо­рот взя­ли?

    Горислав Бо­ри­со­вич су­до­рож­но кив­нул.

    - Ну так и по­еха­ли вмес­те с на­ми. Как-ни­будь най­дём на твою до­лю круж­ку мо­ло­ка, не обед­не­ем.

    - А са­ми-то вы куда? - те­перь воп­рос зву­чал впол­не од­ноз­нач­но.

    - Мы, дя­дя Сла­ва, до­мой. Что в Ефим­ках, что в Ефим­ко­ве - мы всю­ду от­ре­зан­ный ло­моть, так что, ес­ли по­лу­чит­ся, вып­ра­вим до­ку­мен­ты да по­едем на вос­ток… в те мес­та, где зем­ля пус­та. В Тур­кес­тан - не­охо­та, я его в ар­мии до­сы­та хлеб­нул, зна­чит - За­бай­калье. Кли­мат там, го­во­рят, курортный, - Ни­ки­та усмехнулся. - Се­ло Шу­шенс­кое - слы­ха­ли о та­ком?

    - Это же семь ты­сяч километров! - ужас­нул­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Вёрст, - поп­ра­вил Никита. - Ки­ло­мет­ры сю­да ещё не доб­ра­лись. А бо­яться их не на­до. Сто со­рок лет прош­ли, как-ни­будь и семь ты­сяч вёрст прох­ро­ма­ем. А ес­ли но­ги не идут, то са­дись на передок, - Ни­ки­та кив­нул на телегу. - Не бро­сать же те­бя пос­ре­ди до­ро­ги од­но­го.

    

ГЛАВА 7

    

    Туман, бе­лый и гус­той, как мо­ло­ко, не знав­шее се­па­ра­то­ра… как мо­лоч­ный ки­сель, пах­ну­щий ва­нилью… как ман­ная ка­ша в раз­во­дах топ­лё­но­го мас­ла. Мас­лом ка­шу не ис­пор­тишь… кас­лом Ма­шу не ис­пор­тишь… «Это смот­ря ка­кое касло, - до­бав­ля­ли остряки, - и ка­кая Ма­ша». Пла­тон, ос­но­вав­шись в Ефим­ках, при­вёз на но­вое мес­то по­за­бы­тую иг­ру «кас­ло». В са­мих-то Ефим­ках иг­рать бы­ло не­ко­му, а вот в шко­ле, ку­да во­зи­ли на ав­то­бу­се Ми­ки­ту с Шур­кой, а по­том и Ми­кол­ку, иг­ра при­жи­лась. Всё фут­больное по­ле из­ры­ли лун­ка­ми, и мальчиш­ки, во­ору­жив­шись клюш­ка­ми, го­ня­ли тен­нис­ный мяч, ста­ра­ясь ох­ра­нить свою лун­ку и вог­нать шар в лун­ку про­тив­ни­ка. Кра­еве­ды из об­лас­ти при­ез­жа­ли, сни­ма­ли мальчи­шек для те­ле­ви­де­ния, удив­ля­лись, как древ­няя иг­ра умуд­ри­лась до­жить до на­ших дней.

    Девчонки то­же в кас­ло иг­ра­ли, иной раз не ху­же пар­ней. Кас­лом Ма­шу не ис­пор­тишь. А вот ка­шу мас­лом - зап­рос­то. Бы­ла ка­ша бе­лая, ста­ла жёл­тая и та­кая жир­ная, что в рот не взять, от од­но­го за­па­ха пе­чень бун­ту­ет. Был ту­ман бе­лый, стал жёл­тый, и желч­ная го­речь осе­да­ет на гу­бах.

    Не хо­чет­ся ид­ти сквозь ве­ка, ох как не хо­чет­ся, но на­до. Это Го­рис­лав Бо­ри­со­вич прек­рас­но по­ни­мал, хо­тя сам ни­ког­да не ре­шил­ся бы на та­кой пос­ту­пок. Му­чил­ся бы, пла­кал, но ни­ку­да не по­шёл. Од­на­ко ещё в Ефим­ко­ве, ког­да Са­вос­ти­ны при­выч­но ос­та­но­ви­лись в из­бе ку­ма, Ни­ки­та зас­та­вил Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча по по­ряд­ку рас­ска­зать всё. И Го­рис­лав Бо­ри­со­вич рас­ска­зал.

    Удивительным об­ра­зом вче­раш­ний мальчиш­ка, ко­то­ро­го здесь все по ста­рой па­мя­ти зва­ли Ми­кит­кой, ока­зал­ся взрос­лее се­ми­де­ся­ти­лет­не­го Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча. Мо­жет быть, от­то­го, что Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу не до­ве­лось отс­лу­жить по конт­рак­ту два го­да в тех мес­тах, ко­то­рые хро­ни­ка дня по­ка­зы­ва­ет по те­ле­ви­зо­ру.

    Люди, про­шед­шие че­рез огонь, уже не мо­гут стать та­ки­ми, как бы­ли раньше. У од­них ду­ша за­ка­ля­ет­ся, у дру­гих - обуг­ли­ва­ет­ся, но ни у ко­го не ос­та­ёт­ся преж­ней. В мальчиш­ке, ко­то­ро­го Го­рис­лав Бо­ри­со­вич учил бук­вам, го­то­вя в пер­вый класс, по­яви­лась спо­кой­ная уве­рен­ность и ве­сё­лая злость, стран­но род­нив­шая его с то­ва­ри­щем май­ором. И Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ни­чуть не уди­вил­ся, ког­да, выс­лу­шав его ис­то­рию, Ни­ки­та нег­ром­ко чер­тых­нул­ся, а за­тем ска­зал, как са­мо со­бой ра­зу­ме­юще­еся:

    - Ребят, ко­то­рые у кро­ко­ди­лов заст­ря­ли, на­до вы­ру­чать. И сде­лать это мо­жем только мы.

    - Я ту­да больше не пойду! - в от­ча­янии за­шеп­тал Го­рис­лав Борисович. - В кон­це кон­цов, я ста­рый че­ло­век, у ме­ня эле­мен­тар­но не вы­дер­жит серд­це…

    - Мы пой­дём вместе, - ус­по­ко­ил Никита, - и ни­ка­кие кро­ко­ди­лы нас не тро­нут.

    - При чём тут крокодилы? - стра­дальчес­ки вык­рик­нул Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Майор те­бя тем бо­лее не тро­нет. Что же он, ду­рак - на­ез­жать на собст­вен­но­го спа­си­те­ля? Ну, об­ло­мил­ся по­ход, бы­ва­ет… но все жи­вы и, зна­чит, ни­ка­кой тра­ге­дии нет.

    - Он сно­ва за­хо­чет, что­бы я его сю­да по­вёл. И да­же не сю­да, а в шестьде­сят тре­тий год.

    - А вот с этим он оботрётся, - уве­рен­но по­обе­щал Ни­ки­та.

    Два дня Ни­ки­та про­бе­гал по во­лост­но­му на­чальству, рас­со­вы­вая ма­га­ры­чи, и до­бил­ся-та­ки, что пас­пор­та на всех чет­ве­рых муж­чин бы­ли вып­рав­ле­ны в ре­корд­но ко­рот­кий срок. На тре­тий день Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ед­ва ли не под кон­во­ем отп­ра­вил­ся вы­тас­ки­вать бе­ло­зу­бо­го май­ора из зу­бас­той пас­ти до­по­топ­но­го кро­ко­ди­ла.

    Туман ли ста­но­вил­ся гу­ще, или ты­ся­че­ле­тия сгу­ща­лись на пу­ти, но с каж­дой ми­ну­той ша­га­лось ощу­ти­мо труд­нее. С май­ором Го­рис­лав Бо­ри­со­вич пу­те­шест­во­вал так­же в не­охот­ку, но там он ехал, си­дя на тря­су­чей по­воз­ке, а тут то­пал нож­ка­ми, как в бы­лые вре­ме­на. Ни­ки­та ша­гал ря­дом, за пле­ча­ми у не­го при­мос­тил­ся не­большой ме­шок, в ру­ках - двуст­вол­ка. Что мог­ло на­хо­диться в меш­ке, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не предс­тав­лял да­же при­мер­но, а ору­жие в ру­ках спут­ни­ка не при­да­ва­ло уве­рен­нос­ти. Ес­ли уж де­сять ав­то­мат­чи­ков, па­ля­щих в упор, не мог­ли ос­та­но­вить на­па­дав­ше­го сар­ко­зу­ха, то что мо­жет сде­лать гольтя­ковс­кое ружьишко?

    Некстати ду­ма­лось, что это, ско­рей все­го, то са­мое ружьё, из ко­то­ро­го заст­ре­ле­ны Ну­миз­мат и его те­лох­ра­ни­те­ли. По­доб­ные мыс­ли не до­бав­ля­ли эн­ту­зи­аз­ма, а рас­спра­ши­вать Ни­ки­ту Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не ре­шал­ся.

    И всё же ид­ти на па­ру с Ни­ки­той бы­ло ве­се­лее, чем ехать с то­ва­ри­щем май­ором. Быв­ший спец­на­зо­вец из­лу­чал спо­кой­ную уве­рен­ность и не пи­тал в от­но­ше­нии Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча ни­ка­ких зло­на­ме­рен­ных пла­нов.

    - Найдём! - го­во­рил он ров­ным, ни­чуть не за­пы­хав­шим­ся голосом. - За­да­ча у нас яс­ная, ад­ре­са­ция точ­ная. Ду­маю, они там ла­ге­рем вста­ли и нас до­жи­да­ют­ся. За­бе­рём их со всем хо­зяй­ст­вом - и до­мой. К се­бе возв­ра­щаться ещё про­ще бу­дет. А там до­го­ним сво­их - и на но­вые мес­та. Хо­тя, ду­маю, и до­го­нять не при­дёт­ся, от­цу ещё нуж­но вто­рую ло­шадь до­ку­пить, что­бы не та­щиться пе­шим по кон­но­му. Деньги есть, ба­тя­ня у ме­ня за­пас­ли­вый и пре­дус­мот­ри­тельный, сбе­ре­же­ния хра­нил не в бан­ках и не в бак­сах, а в алек­санд­ровс­ких цел­ко­ви­ках. Рас­чёт вер­ный, раз уж они за сто лет не обес­це­ни­лись, то и впредь в це­не ос­та­нут­ся. И как в точ­ку уга­дал! Так что за сво­их я спо­ко­ен, те­перь глав­ное - тво­его май­ора вы­та­щить, преж­де чем они в прош­лом дров на­ло­ма­ют. Ба­бо­чек по­на­да­вят не тех, что сле­ду­ет, или ля­гуш­ку ка­кую за­ши­бут, от ко­то­рой род людс­кой дол­жен про­изой­ти. Вре­мя - ма­те­рия ма­лов­ра­зу­ми­тельная, с ней ак­ку­рат­ность тре­бу­ет­ся. Так что мы май­ора за­бе­рём, ла­герь свер­нём по-шуст­ро­му, но чис­тенько, что­бы ни окур­ка ниг­де, ни гильзы стре­ля­ной, всё с со­бой заб­рать и - марш-марш! - до­мой. Каж­дый ку­лик в своё бо­ло­то, каж­дый овощ в своё вре­мя.

    - А я ку­да? Мо­его бо­ло­та ниг­де не ос­та­лось.

    - Ты - с на­ми. Пас­порт те­бе вып­ра­ви­ли на на­шу фа­ми­лию, что­бы с цен­зом осед­лос­ти проб­лем не воз­ник­ло, так что ты те­перь Са­вос­тин Гав­ри­ло Бо­ри­со­вич. Го­рис­ла­ва, из­ви­ни, в свят­цах нет, а бю­рок­ра­ты на­род въедли­вый, так что с но­вым име­нем по­кой­ней бу­дет.

    - Как знаете, - ус­та­ло сог­ла­сил­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Служил Гав­ри­ла вре­мя­хо­дом, ве­ка Гав­ри­ла рас­се­кал! Ни­че­го, дя­дя Сла­ва, бес­по­кой­ст­ва мно­го, за­то жизнь ин­те­рес­ная. Кста­ти, глянь, мы, ни­как, приш­ли. На ара­ука­рию эта ёл­ка по­хо­жа?

    - Она самая, - про­шеп­тал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, ста­ра­ясь унять дрожь.

    Никита вски­нул двуст­вол­ку и дваж­ды, с ко­рот­ким про­ме­жут­ком, вы­па­лил в воз­дух.

    - Не надо! - взмо­лил­ся Го­рис­лав Борисович. - Это же не только на­ши слы­шат, но и хищ­ни­ки то­же!

    - Пусть слышат! - Ни­ки­та спо­ро пе­ре­за­ря­дил ружьё. - Хищ­ни­ки ум­ные, они по­ни­ма­ют, что та­кой звук вкус­ным не бы­ва­ет.

    - Что мы зна­ем о здеш­них хищ­ни­ках?

    - Вот это и зна­ем.

    Прошли ещё нем­но­го. Ту­ман окон­ча­тельно ис­чез, отк­рыл­ся бесп­лод­ный крас­ный ланд­шафт. Ды­ша­лось труд­но, как в го­рах. Бе­ле­сое, бес­кис­ло­род­ное не­бо низ­ко на­ви­са­ло над го­ло­ва­ми.

    - Где мы их тут бу­дем ис­кать? За два дня они мог­ли на сто ки­ло­мет­ров уехать!

    - Найдём. Глав­ное - не па­ни­ко­вать. Ка­ра­ван из де­ся­ти те­лег, зна­ешь, ка­кой след ос­тав­ля­ет?

    - Из де­вя­ти. Од­ну ло­шадь кро­ко­дил съел.

    - Это без раз­ни­цы, след всё рав­но будь здо­ров ос­та­нет­ся. И да­ле­ко они не умо­та­ют, най­дут мес­то с хо­ро­шей во­дой, что­бы грязь из кро­ко­дильей лу­жи не пить, и ра­зобьют ла­герь. Те­ле­ги в круг пос­та­вят, са­ми - внут­ри. Там и бу­дут ждать, на­ру­жу - только пе­шие груп­пы. Так что глав­ное - след сыс­кать.

    - Что его ис­кать? Вон он, как его… бир­кет… ви­ден уже.

    Поднялись на при­го­рок, и мес­то, где про­изош­ла тра­ге­дия, предс­та­ло во всей кра­се. Ос­тан­ки сар­ко­зу­ха и раз­бух­ший труп ло­ша­ди так и ва­ля­лись не­по­да­лё­ку от во­ды, од­на­ко ни­ка­ких ве­щей, да­же пус­той те­ле­ги, вид­но не бы­ло. Стай­ка тру­по­яд­ных зверьков, очень на­по­ми­нав­ших зем­ле­ро­ек, но раз­ме­ром с круп­ную кры­су, при ви­де лю­дей ки­ну­лась врас­сып­ную. В не­под­виж­ном воз­ду­хе ви­сел слад­ко-тош­нот­вор­ный за­пах па­да­ли.

    - Не мо­гу!… - прос­то­нал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Терпи, ка­зак, ата­ма­ном будешь, - ус­по­ко­ил Ни­ки­та, спус­ка­ясь к во­де.

    - Не на­до! Вдруг там ещё один?!

    - Никого там нет. Вто­рой кро­ко­дил уби­тую ло­шадь ми­гом сож­рал бы. Да и брат­ца сво­его - то­же.

    - А кры­сы?

    - Что - кры­сы? Ми­ленькие зве­руш­ки, яв­но мле­ко­пи­та­ющие. Так что ты с ни­ми по­бе­реж­ней об­хо­дись. Мо­жет, это на­ши с то­бой пра­щу­ры. Как бы хро­нок­лаз­мов не нат­во­рить…

    - Да ну те­бя… Веч­но ты ска­жешь га­дость.

    - Неохота от кры­сю­ков про­ис­хо­дить? А эво­лю­ция те­бя не спра­ши­ва­ет. По­то­му мы сы­ро­го мя­са и не жрём, а пред­по­чи­та­ем ва­рё­ное да ту­шё­ное, что ро­дом из тру­по­едов, и лю­бим, что­бы мя­со бы­ло под­раз­ло­жив­шим­ся. И не­че­го гу­бы кри­вить, прав­да всег­да не­ап­пе­тит­на.

    - Меня сей­час стош­нит.

    - Ладно, уже всё. След наш­ли. Вон они ку­да до­еха­ли. А что на­ши хвос­та­тые пред­ки мер­зеньки­ми бы­ли - не страш­но. Глав­ное, в собст­вен­ной ду­ше тру­по­еду во­ли не да­вать. По кап­ле вы­дав­ли­вать из се­бя трупоеда… - это кто ска­зал?

    - Чехов го­во­рил про ра­ба.

    - Разница не­ве­ли­ка. Рабс­кая пси­хо­ло­гия от тру­по­едс­кой от­ли­ча­ет­ся сла­бо. Пря­таться, прес­мы­каться, тух­ля­ти­ну жрать… Че­ло­век пер­вый шаг к не­бу сде­лал, ког­да на но­ги встал и вып­ря­мил­ся. А на чет­ве­реньках гор­до зву­чать не по­лу­чит­ся, на чет­ве­реньках выть удоб­но. С этим и Че­хов сог­ла­сит­ся, и Горький…

    Водоём с тру­па­ми и па­дальщи­ка­ми ос­тал­ся по­за­ди, след ка­ра­ва­на про­ле­гал вдоль кру­то­го скло­на, где бы­ло меньше круп­ных кам­ней и мог­ли прой­ти по­воз­ки. Из­ре­зан­ный эро­зи­ей гре­бень и за­сы­пан­ное ва­лу­на­ми рус­ло бы­ли со­вер­шен­но неп­ро­хо­ди­мы для тя­жё­ло­го обо­за.

    Горислав Бо­ри­со­вич пос­те­пен­но ус­по­ко­ил­ся, или, быть мо­жет, раз­ме­рен­ный, чуть мо­но­тон­ный го­лос Ни­ки­ты ус­по­ко­ил его, но мыс­ли при­выч­но по­вер­ну­ли к пред­ме­там отв­ле­чён­ным, не име­ющим от­но­ше­ния к ди­но­зав­рам, тру­по­едам и иным фруст­ри­ру­ющим фак­то­рам.

    - Вот ведь что интересно, - вслух рас­суж­дал Ни­ки­та, слов­но они ещё шли по до­ро­ге безв­ре­менья, где мол­ча ни­ку­да не дойдёшь, - нас­то­ящие пи­са­те­ли не стес­ня­лись из­ре­кать са­мо­оче­вид­ные ис­ти­ны, не бо­ялись мо­ра­ли­за­торст­ва. «В че­ло­ве­ке всё долж­но быть прек­рас­но»… «Гла­го­лом жги серд­ца лю­дей»… «Над кем сме­ётесь? Над со­бой сме­ётесь!» По­то­му ве­ли­кие и не ус­та­ре­ва­ют, что их ис­ти­ны прос­ты и не­сом­нен­ны. Пуш­кин и на вой­не зву­чит во всю си­лу, а ка­кой-ни­будь пост­мо­дер­нист… я та­ко­го да­же предс­та­вить не мо­гу - жал­ко и смеш­но.

    «Майор о жи­во­пи­си рас­суж­дал, Ни­ки­та - о литературе, - ду­мал Го­рис­лав Борисович, - на­вер­ное, это спо­соб сох­ра­нить в се­бе че­ло­ве­ка, ког­да обс­то­ятельства ста­вят те­бя в не­че­ло­ве­чес­кие ус­ло­вия».

    Вслух он спро­сил:

    - Никита, а в око­пах вы то­же о ли­те­ра­ту­ре раз­го­ва­ри­ва­ли?

    - Мы там мно­го о чём разговаривали, - Ни­ки­та усмехнулся, - хо­тя, как и всю­ду, больше о вод­ке и ба­бах. Опять же, анек­до­ты тра­ви­ли. Но у каж­до­го бы­ло ещё и глав­ное, над чем сме­яться не доз­во­ля­лось. Кто-то се­бе лю­бовь не­зем­ную при­ду­мы­вал. Его де­вуш­ка дав­но не пи­шет, с дру­ги­ми тра­ха­ет­ся, а он меч­та­ет… Та­ким по возв­ра­ще­нии все­го труд­нее при­хо­дит­ся, имен­но они ло­ма­ют­ся ча­ще дру­гих. Не­ко­то­рые в ре­ли­гию уда­ря­ют­ся, бо­га ищут. Го­во­рят, под пу­ля­ми не­ве­ру­ющих нет. Неп­рав­да это. Я как раз на вой­не без­бож­ни­ком стал, ког­да по­нас­мот­рел­ся на вся­кое. Ес­ли бы бог был, ему за то, что он та­кое до­пус­ка­ет, бо­ро­ду бы клочьями по­вы­ди­рать. Но ес­ли ве­ры нет, нуж­но что-то дру­гое най­ти, ина­че ду­ша зас­ты­нет, и сам не за­ме­тишь, как ста­нешь от­мо­роз­ком. Ис­кус­ство в этом воп­ро­се хо­ро­шо по­мо­га­ет. Вот только дю­ди­ки и бо­евич­ки ду­шу не гре­ют, так­же как мо­дер­но­вые из­мыш­ле­ния хо­лод­но­го ра­зу­ма. А Че­хов гре­ет, и Пуш­кин - то­же. И ещё - Лес­ков. Ты, дя­дя Сла­ва, «Оча­ро­ван­но­го стран­ни­ка» чи­тал?

    - Никита, - уко­риз­нен­но про­из­нёс Го­рис­лав Борисович, - я же те­бе его сам под­су­нул ког­да-то.

    - Правда? А я и по­за­был!

    Странно зву­ча­ли име­на ве­ли­ких пи­са­те­лей бу­ду­ще­го под за­суш­ли­вым не­бом Три­аса, но и здесь они на­по­ми­на­ли о че­ло­ве­чес­ком дол­ге, не доз­во­ляя сог­нуться и без­на­дёж­но за­выть.

    - А вон, ка­жет­ся, и наши, - про­из­нёс Ни­ки­та, не за­бы­вав­ший за бе­се­дой зор­ко ог­ля­ды­вать окрестности. - Вон, за греб­нем ды­мок! Кос­тёр, не ина­че.

    - Вдруг дикари? - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич оп­ти­миз­ма спут­ни­ка не раз­де­лял и го­тов был ожи­дать са­мо­го худ­ше­го.

    - Откуда здесь ди­ка­рям взяться? Ди­ка­ри ещё не на­ро­ди­лись, их нам хрен зна­ет сколько мил­ли­онов лет ждать. Так что, май­ор это, больше не­ко­му.

    Никита вски­нул ружьё и два но­вых за­ря­да унес­лись в воз­дух. Ещё че­рез два выст­ре­ла пос­лы­ша­лась от­вет­ная пальба, и вско­ре из-за де­ревьев по­ка­за­лись во­ору­жён­ные лю­ди, в ко­то­рых Го­рис­лав Бо­ри­со­вич с об­лег­че­ни­ем и тре­во­гой уз­нал сво­их не­дав­них спут­ни­ков.

    - Ну, наконец-то! - воск­лик­нул май­ор, подходя. - Мы уже заж­да­лись, вол­но­ваться на­ча­ли.

    Потом он пе­ре­вёл взгляд на бо­ро­да­тое ли­цо Ни­ки­ты и удив­лён­но про­тя­нул:

    - Савостин? Так это ты бег­ле­ца при­во­лок? А я ду­мал, его мои ре­бя­та пе­рех­ва­тят, ко­то­рых я на подст­ра­хов­ке ос­та­вил. Прош­ля­пи­ли, ду­ра­леи, наш шуст­рик до де­рев­ни доб­раться су­мел. Да ты не удив­ляй­ся, что я те­бя знаю, я ва­ши би­ог­ра­фии изу­чил, как свою собст­вен­ную. И твою, и брат­ца тво­его не­пу­тё­во­го, и сест­рён­ки…

    - Я не удивляюсь, - хму­ро ска­зал Никита. - Но только я ни­ко­го не при­во­ла­ки­вал. Я прос­то не поз­во­лил Го­рис­ла­ву Бо­ри­со­ви­чу од­но­му за ва­ми ид­ти. Че­ло­век по­жи­лой - ма­ло ли что?… Со мной спо­кой­нее. По­то­му мы и приш­ли на день поз­же, ро­ди­те­лей мне то­же так сра­зу ос­та­вить не по­лу­ча­лось.

    Как бла­го­да­рен был Го­рис­лав Бо­ри­со­вич за эту не­вин­ную ложь! Не его при­та­щи­ли, сам при­шёл…

    - Вот и хорошо, - ска­зал, май­ор, по-преж­не­му об­ра­ща­ясь к Никите. - Ты мне сра­зу пон­ра­вил­ся, ещё по би­ог­ра­фии. И я рад, что не об­ма­нул­ся в те­бе. А по­ка да­вай­те в ла­герь. Сво­им даю час на сбо­ры - и ухо­дим, по­ка солн­це вы­со­ко. Нам тут де­лать не­че­го, тут долж­на на­уч­ная экс­пе­ди­ция ра­бо­тать, а не мы.

    Лагерь и впрямь был свёр­нут за пол­ча­са, при­чём на мес­те сто­ян­ки не бы­ло бро­ше­но ни еди­но­го пред­ме­та из бу­ду­ще­го. Ос­та­лось лишь выж­жен­ное пят­но на мес­те кост­ра и ку­ча на­тас­кан­но­го суш­ня­ка, ко­то­рый не ус­пел сго­реть под кот­лом. Вы­ря­жен­ные му­жи­ка­ми спец­на­зов­цы ра­бо­та­ли быст­ро и сла­жен­но, взгля­ды их бы­ли спо­кой­ны и дру­же­люб­ны, слов­но им не гро­зи­ла только что перс­пек­ти­ва нав­сег­да заст­рять в до­по­топ­ных вре­ме­нах. Зна­чит, бы­ли уве­ре­ны, что бе­жав­ше­го про­вод­ни­ка пе­рех­ва­тят и вер­нут. Каж­дый из них про­шёл жес­то­кую шко­лу, та­кую же, что вы­па­ла на до­лю Ни­ки­ты, так что те­перь Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­ни­мал, по­че­му млад­ший Са­вос­тин так ре­ши­тельно пот­ре­бо­вал вы­ру­чить май­ора. Сна­ча­ла вза­имо­вы­руч­ка, а прин­ци­пи­альные раз­ног­ла­сия - по­том.

    Заскрипели по кам­ням ободья те­леж­ных ко­лёс, не­удач­ли­вая экс­пе­ди­ция тро­ну­лась в об­рат­ный путь. С со­бой уво­зи­ли мас­су фо­тог­ра­фий и па­ру об­раз­цов, ко­то­рым наш­лось мес­то на пе­рег­ру­жен­ных те­ле­гах. Горько восп­ла­чут па­ле­он­то­ло­ги от смерт­ной оби­ды, еже­ли до­ве­дёт­ся им уз­нать, где по­бы­ва­ла экс­пе­ди­ция. Хо­тя, ско­рей все­го, ни­че­го­шеньки они не уз­на­ют, май­оры гос­бе­зо­пас­нос­ти уме­ют хра­нить тай­ну.

    Как и преж­де, май­ор с Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем еха­ли во гла­ве ка­ра­ва­на, только за воз­ни­цу был не зна­ток фран­цузс­ко­го язы­ка, а Ни­ки­та. Нес­колько сол­дат шли пеш­ком, по­ло­жив од­ну ру­ку на край те­ле­ги, а дру­гой при­дер­жи­вая ав­то­ма­ты. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­ни­мал, что всем поп­рос­ту не умес­титься на де­вя­ти пе­рег­ру­жен­ных по­воз­ках: ло­ша­дей ста­ло меньше, а лю­дей и ба­рах­ла - больше, но всё рав­но бы­ло не из­ба­виться от ощу­ще­ния, что его кон­во­иру­ют. И то, что Ни­ки­та с хо­ду впи­сал­ся в май­орс­кий кол­лек­тив, ни­чуть не при­да­ва­ло уве­рен­нос­ти. За­то май­ор об­ра­щал­ся те­перь по пре­иму­щест­ву к Ни­ки­те, воз­мож­но, прос­то раз­ра­ба­ты­вая но­во­го чле­на сво­ей ко­ман­ды.

    - Я с са­мо­го на­ча­ла ви­дел, что ты наш че­ло­век, и хо­тел прив­лечь те­бя к про­ек­ту, но ру­ко­водст­во соч­ло, что всех Са­вос­ти­ных нуж­но ос­та­вить в по­кое. Ни­че­го не по­пи­шешь, у ме­ня то­же есть на­чальство. Меж­ду про­чим, при­кинь, эти лю­ди, отп­рав­ляя ме­ня из­ме­нять ис­то­рию, прек­рас­но по­ни­ма­ют, что се­бя са­мих они об­ре­ка­ют на не­бы­тие. Ско­рей все­го, ник­то их них прос­то не ро­дит­ся, ведь ре­во­лю­ция и вой­ны пе­ре­бол­та­ли на­се­ле­ние стра­ны, и большинст­во из нас про­изош­ли от бра­ков, не­мыс­ли­мых в преж­ние вре­ме­на. Во вся­ком слу­чае, это ка­са­ет­ся го­родс­ких жи­те­лей. И тем не ме­нее наш­лись лю­ди, го­то­вые по­жерт­во­вать со­бой ра­ди бла­га Рос­сии. Вот пе­ред кем на­до прек­ло­няться, а не се­бя жа­леть. Нам-то что, мы в лю­бом слу­чае свою жизнь спол­на про­жи­вём, здесь ли, там… да хоть у ди­но­зав­ров. А ка­ко­во тем, кто нас пос­лал? Всю жизнь ра­бо­тать, до­биться по­ло­же­ния, влас­ти, пусть не са­мой вы­со­кой, но ощу­ти­мой, а по­том од­ним во­ле­вым ре­ше­ни­ем от­ме­нить всё, да­же не от влас­ти от­ка­заться, а прос­то вы­черк­нуть собст­вен­ную жизнь ра­ди то­го, что­бы ко­му-то, в этой ре­альнос­ти вов­се не ро­див­ше­му­ся, жи­лось по-че­ло­ве­чес­ки. Я бы так не смог.

    - Я тоже, - ска­зал Ни­ки­та, пе­ре­би­рая вожжи. - Мне ка­жет­ся, че­ло­век дол­жен ме­нять нас­то­ящее, а не прош­лое сво­ей стра­ны. А то ра­зо­хо­тим­ся пе­ре­иг­ры­вать, и по­лу­чит­ся у нас не жизнь, а компьютер­ная иг­руш­ка.

    - Ну и ну! - воск­лик­нул майор. - От ко­го дру­го­го ждать та­ких слов, но не от те­бя! Что ты в та­ком слу­чае де­ла­ешь в двад­цать пер­вом ве­ке? Те­бе сле­ду­ет при ца­ре-ба­тюш­ке зем­лю сош­кой ко­вы­рять. А ты, од­на­ко, к нам при­ехал.

    - Молодой был, глупый, - сог­лас­но про­из­нёс Никита. - А как по­исп­рав­лял ис­то­рию в соп­ре­дельных стра­нах, то и по­нял, где прав­да жи­вёт. Не де­ло чу­жую судьбу пе­ре­ло­па­чи­вать, да­же ра­ди са­мой за­ман­чи­вой идеи.

    «Ради круж­ки молока», - не­вольно по­ка­ял­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, мол­ча слу­шав­ший спор.

    - Ещё один прав­до­лю­бец на мою го­ло­ву!… -про­вор­чал майор. - Слу­шай, Са­вос­тин, ес­ли ты се­бя к де­вят­над­ца­то­му ве­ку от­но­сишь, зна­чит, те­бе то вре­мя пе­ре­де­лы­вать мож­но?

    - Мне мож­но, а вам - нет.

    - Ну ты крут! Кто ж те­бя бу­дет спра­ши­вать? Мы ведь то­же ту­да нав­сег­да уез­жа­ем, возв­ра­щаться нам бу­дет не­ку­да, зна­чит, де­вят­над­ца­тый век и на­ше вре­мя то­же; в двад­цать пер­вом мы вре­мен­но, уж прос­ти за ка­лам­бур. Так что вер­нём­ся до­мой, пе­ре­дох­нём па­ру дней, сна­ря­же­ние подп­ра­вим и отп­ра­вим­ся по­но­вой. Те­перь уже зна­ем, как это по­лу­ча­ет­ся, так что вто­рой раз кро­ко­ди­лам в зу­бы не въедем. А ты, чем фи­ло­софст­во­вать заз­ря, да­вай луч­ше с на­ми. Я за те­бя пе­ред на­чальством по­ру­чусь. Ты че­ло­век бы­ва­лый, по ту­ман­ной до­ро­ге ха­жи­вал не раз, да и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, по все­му ви­дать, к тво­ему сло­ву прис­лу­ши­ва­ет­ся, так что не при­дёт­ся из не­го сог­ла­сие кле­ща­ми вы­тя­ги­вать. Мне про­ще, ему - лег­че, всем - хо­ро­шо. Ну как, едешь с на­ми?

    Никита, по­мол­чав, кив­нул на Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча.

    - Я с ним еду. Уго­во­ри­те его по-доб­ро­му - это од­но де­ло, а нет - тог­да из­ви­няй­те.

    - Уговорим! - по­обе­щал майор. - У нас с Го­рис­ла­вом Бо­ри­со­ви­чем дав­но уже пол­ное вза­имо­по­ни­ма­ние.

    

* * *

    

    Телеги вы­ка­ти­лись в двад­цать пер­вый век воз­ле са­мых Ефи­мок, где бы­ли встре­че­ны май­орс­кой подс­та­вой, тер­пе­ли­во ожи­дав­шей при до­ро­ге, и все вмес­те отп­ра­ви­лись в сто­ро­ну мо­те­ля, от­ку­да на­ча­лось их пу­те­шест­вие. Ещё по пу­ти май­ор пе­ре­го­во­рил с ко­ман­ди­ром встре­чав­ших, ви­ди­мо, вы­яс­няя, как мог­ло слу­читься, что Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ус­кользнул у них из-под са­мо­го но­са. Вер­нул­ся за­дум­чи­вый, на те­ле­гу дол­го не са­дил­ся, ша­гал ря­дом. По­том спро­сил Ни­ки­ту:

    - Своих в де­вят­над­ца­тый отп­ра­вил?

    Никита, не вда­ва­ясь в под­роб­нос­ти, кив­нул.

    - Теперь по­нят­но, по­че­му ты на два дня за­дер­жал­ся. Ну и пра­вильно сде­лал. О сво­их на­до в пер­вую оче­редь за­бо­титься, тог­да ты­лы проч­ней бу­дут.

    Майор вздох­нул и вспрыг­нул на те­ле­гу.

    - А мне вот вы­во­зить некого, - со­об­щил он. - Ма­ма умер­ла, с же­ной - в раз­во­де, и с сы­ном ви­деться она не доз­во­ля­ет. Нет, го­во­рит, у те­бя ни­ка­ко­го сы­на. Что же, нет - значит, - нет. От­сутст­вие проч­ных ты­лов иног­да то­же бы­ва­ет по­лез­ным. У ме­ня весь от­ряд по это­му прин­ци­пу по­доб­ран. Ре­бя­та зна­ют, что до­мой возв­ра­щаться не при­дёт­ся, и не слиш­ком об этом го­рю­ют. Де­вуш­ки, у ко­го бы­ли, за дру­гих за­муж по­выс­ка­ки­ва­ли, ро­ди­те­лей или не ос­та­лось, или не на­до та­ких ро­ди­те­лей. Друзья есть, нас­то­ящие, но они все здесь, а те, что на гражданке, - прос­то при­яте­ли. Пом­ни­те пес­ню: «…и тог­да нам эки­паж - семья»? - так это про нас.

    Горислав Бо­ри­со­вич мол­чал, вспо­ми­ная Ни­ки­ти­ны сло­ва: «Та­кие ло­ма­ют­ся ча­ще дру­гих». При взгля­де на май­орс­кую ко­ман­ду в это ве­ри­лось и не ве­ри­лось од­нов­ре­мен­но.

    С про­сёл­ка обоз вы­вер­нул на ас­фальти­ро­ван­ное шос­се и вско­ре ока­зал­ся воз­ле зак­ры­то­го мо­те­ля. Здесь нич­то не из­ме­ни­лось, только наз­ва­ние бы­ло сби­то с фа­са­да, впро­чем, вновь без осо­бо­го ус­пе­ха. Не­ког­да го­лу­бая крас­ка на сте­не ус­пе­ла выц­вес­ти, а под бук­ва­ми сох­ра­ни­ла пер­воз­дан­ную све­жесть, так что го­лу­бые кон­ту­ры опо­ве­ща­ли про­ез­жих, что пе­ред ни­ми преж­ний мо­тель «За­ика». Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ус­мех­нул­ся, по­ду­мав ми­мо­хо­дом, что ког­да зав­хоз за­но­во вык­ра­сит сте­ну, «За­ика» та­инст­вен­ным об­ра­зом прос­ту­пит сквозь слой све­жей крас­ки.

    Однако, нес­мот­ря на все ус­меш­ки, о се­бе Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ос­ме­лил­ся на­пом­нить, лишь ког­да обоз въехал на тер­ри­то­рию, ого­ро­жен­ную за­бо­ром из пан­цир­ной сет­ки:

    - Вы обе­ща­ли от­пус­тить ме­ня сра­зу пос­ле пер­вой по­езд­ки.

    - А ты обе­щал от­вез­ти нас в де­вят­над­ца­тый век, а сам за­вёз в до­ис­то­ри­чес­кие времена, - от­па­ри­ро­вал май­ор.

    - Я обе­щал пос­та­раться, и я старался, - упорст­во­вал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Плохо старался, - спор всё больше на­по­ми­нал пе­ре­пал­ку не­ра­ди­во­го уче­ни­ка со стро­гим учителем. - От­ве­зёшь нас ку­да на­до - и всё, мо­жешь быть сво­бо­ден.

    - Да знаю я вас, вам и тог­да по­на­до­бит­ся од­но поп­ра­вить, дру­гое под­кор­рек­ти­ро­вать. Вы же го­во­ри­ли: «По­ка­жи, как хо­дишь по вре­ме­ни, а дальше мы как-ни­будь са­ми». Тут уж вы не ска­же­те, что я пло­хо по­ка­зал. Мил­ли­он лет - не шут­ка. Сдер­жи­те и вы своё сло­во: ос­тавьте ме­ня в по­кое и об­хо­ди­тесь как-ни­будь без ме­ня. Пой­ми­те, я ус­тал. Се­ми­де­ся­ти­лет­них ста­ри­ков да­же в вой­ну на фронт не бра­ли.

    - Понимаю я всё, Го­рис­лав Борисович, - про­из­нёс май­ор, при­га­сив в го­ло­се ко­ман­дирс­кие интонации. - А что де­лать при­ка­же­те? Экс­пе­ди­ция пош­ла пра­хом, ре­зульта­тов - ноль, все на­ши при­бо­ры, ко­то­рые мы тас­ка­ли с со­бой, не по­ка­за­ли ни­че­го­шеньки. Так что «как-ни­будь са­мим» у нас не по­лу­чит­ся. И глав­ное, де­вят­над­ца­то­го ве­ка мы так и не ви­да­ли. Впро­чем, я сей­час не о том… все мы ус­та­ли, осо­бен­но вы, всем на­до от­дох­нуть. Эле­мен­тар­но выс­паться, в кон­це кон­цов. До­ма у вас ша­ром по­ка­ти, печь не топ­ле­на, так что ос­та­вай­тесь тут. По­ужи­на­ем, выс­пи­тесь по-че­ло­ве­чес­ки, а завт­ра ут­реч­ком по­го­во­рим. Са­вос­тин, ду­маю, то­же у нас но­че­вать ос­та­нет­ся. Хо­ти­те, в од­ном до­ми­ке с ва­ми. Ну что вы смот­ри­те, слов­но я вас в тю­рем­ную ка­ме­ру во­ло­ку? Я в гос­ти приг­ла­шаю.

    «На „вы“ перешёл, - от­ме­тил Го­рис­лав Борисович. - Зна­чит, и впрямь на се­год­ня ра­бо­та за­кон­че­на. Плю­нуть на всё, сог­ла­ситься пе­ре­но­че­вать… и завт­ра всё нач­нёт­ся за­но­во. Скан­дал за­ка­тить? Но это всё рав­но не по­мо­жет, ни­ку­да он ме­ня не от­пус­тит. Пра­во сло­во, луч­ше бы он у кро­ко­ди­лов ос­тал­ся».

    - Не хо­чу я ужи­нать, и во­об­ще ни­че­го не хо­чу. Мне бы до­мой, до пос­те­ли доб­раться…

    - Егоров! - крик­нул майор. - Гос­те­вая ком­на­та го­то­ва? Про­во­ди то­ва­ри­ща. И ужин ему ту­да от­не­сёшь.

    Горислав Бо­ри­со­вич вздох­нул и без­на­дёж­но поп­лёл­ся вслед за ус­луж­ли­вым сер­жан­том, быв­шим на подх­ва­те у толс­то­го зав­хо­за.

    Когда при­нес­ли ужин, Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не прит­ра­ги­вал­ся к не­му це­лых пят­над­цать ми­нут, но кар­тош­ка со сви­ной ту­шён­кой и све­жеп­ро­сольный огу­рец пах­ли так соб­лаз­ни­тельно, что Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, не ус­та­вая вор­чать, что прис­туп хо­ле­цис­ти­та ему те­перь га­ран­ти­ро­ван, охо­бо­тал це­лую мис­ку и, чувст­вуя, как на­чи­на­ет раз­мя­кать, дал се­бе сло­во, что завт­ра ни на йо­ту не ус­ту­пит, ког­да май­ор при­мет­ся об­ра­ба­ты­вать его на пред­мет сле­ду­юще­го по­хо­да.

    - Хватит, - без­звуч­но шеп­тал он, - нап­ро­да­вал­ся за че­че­вич­ную пох­лёб­ку, мо­лоч­ка вво­лю по­пил, за сто лет не разг­рес­ти. Всё, больше я в эти иг­ры не иг­раю, пусть хоть на ды­бу!

    И чем больше нак­ру­чи­вал се­бя, тем яс­нее по­ни­мал, что завт­ра ка­пи­ту­ли­ру­ет и, прок­ли­ная всё на све­те, по­ве­дёт ка­ра­ван прог­рес­со­ров стро­ить Рос­сий­скую им­пе­рию, ко­то­рая на­вер­ня­ка ока­жет­ся ещё га­же, чем ны­неш­нее убо­жест­во. Дав­но за­ме­че­но, что лю­бые улуч­ше­ния только ухуд­ша­ют су­щест­ву­ющее по­ло­же­ние. А ма­ло­душ­но съеден­ный ужин сыг­ра­ет не пос­лед­нюю роль в завт­раш­ней ко­ме­дии. Не­лов­ко ста­нет от­ка­зы­вать, и мир на этот раз ока­жет­ся про­дан за ма­ло­сольный огу­рец.

    Молоко да огур­чик - с ка­кой сто­ро­ны ни пос­мот­ри, нес­ва­ре­ние га­ран­ти­ро­ва­но.

    В дверь пос­ту­ча­ли.

    «Уже?!. Хо­тя бы до завт­ра не тро­га­ли, хоть нес­колько ча­сов по­коя мог­ли бы дать!»

    По счастью, это ока­зал­ся Ни­ки­та.

    - Уф! - про­го­во­рил он, усев­шись на стул и взъеро­шив пя­тер­нёй не ус­пев­шие как сле­ду­ет от­рас­ти волосы. - Бе­да с этим май­ором. Упёр­тый му­жик. По­дай ему ве­ли­кую Рос­сию - и всё тут. Од­но сло­во, би­то­му ней­мёт­ся. В об­щем, так: уго­ва­ри­вать его бес­по­лез­но, спо­рить - глу­по, доб­ром он нас всё рав­но не от­пус­тит. По­ра де­лать но­ги.

    - Как? Я же тут под арес­том, мне и за дверь вый­ти не поз­во­лят.

    - За дверь вый­ти не проб­ле­ма, весь кот­тедж в на­шем рас­по­ря­же­нии. Ме­ня, кста­ти, во вто­рой ком­на­те по­се­ли­ли, так что со­се­дей у нас не бу­дет. Вот на ули­це мы сра­зу ока­жем­ся под наб­лю­де­ни­ем. Серьёзной ох­ра­ны тут нет, всё-та­ки это не сек­рет­ная ла­бо­ра­то­рия и не во­ен­ная ба­за, но си­лой про­ди­раться всё рав­но не­охо­та. Так что поп­ро­бу­ем пря­мо от­сю­да.

    - Что - пря­мо отсюда? - не по­нял Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Нам к сво­им нуж­но, в Ефим­ко­во. В де­вят­над­ца­тый век. Отец уже, на­вер­ное, вто­рую ло­шадь ку­пил, он в этом де­ле раз­би­ра­ет­ся, ку­пит хо­ро­шую: мо­ло­дую, смир­ную и вы­ез­жен­ную. Ко­ров мы ре­ши­ли не про­да­вать, ко­ро­вы у нас тём­но-бу­рые, гол­ландс­кой по­ро­ды, та­ких в де­вят­над­ца­том ве­ке ещё нет, так что это, в пря­мом смыс­ле слова, - жи­вые деньги, осо­бен­но ес­ли Аг­лая или Ро­за быч­ка при­не­сут. Но с ко­ро­ва­ми пе­ре­се­ляться дол­го и му­тор­но, так что вре­мя за­тя­ги­вать нельзя. Тут хо­ро­шо, а до­ма луч­ше.

    - Понимаю я, что ухо­дить на­до, но как мы уй­дём, из-под зам­ка-то?

    - Как и всег­да. На ули­цу нас не пус­ка­ют, зна­чит, ухо­дить бу­дем от­сю­да. Ко­ри­дор­чик в кот­тед­же от вход­ной две­ри до сор­ти­ра - шесть мет­ров. Не­уж­то не хва­тит?

    - Я не знаю…

    - Вот и уз­на­ем. Со­би­рай­ся, дя­дя Сла­ва.

    - Что мне со­би­рать? Всё тут, ни­че­го за жизнь не на­жил.

    - Вот и хо­ро­шо. А мне только ружьё от­цовс­кое взять. Май­ор у ме­ня да­же ружьё не заб­рал, рас­спро­сил только о бан­дю­ках, ко­то­рые на Ни­кол­ку на­ез­жа­ли.

    - И что ты ему ска­зал?

    - Правду ска­зал, дя­дя Сла­ва. А что ещё го­во­рить в та­кой си­ту­ации?

    - Так кто этих лю­дей заст­ре­лил, в кон­це кон­цов?

    - Я. Только это не лю­ди, а опас­ные тва­ри, да­же не ядо­ви­тые, а за­раз­ные. Тюрк-ба­ши у ме­ня вра­га­ми бы­ли, но их я за лю­дей счи­таю. С ни­ми до­го­во­риться мож­но, и по­ми­риться, и ру­ку по­жать. А это - за­раз­ная пле­сень. С ни­ми только ог­нём. Я и май­ору так ска­зал.

    - И он те­бя от­пус­тил?

    - Как ви­дишь, ни­ку­да он ме­ня не от­пус­тил. А что ружьё ос­та­вил, так ведь он не ду­рак, по­ни­ма­ет, что в сво­их я стре­лять не ста­ну. Хо­ро­шее ружьё, жал­ко бы­ло бы бро­сать.

    Они выш­ли в ко­ри­дор. Ни­ки­та на ми­ну­ту скрыл­ся в со­сед­ней ком­на­те. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич по­кор­но ждал. Хо­те­лось спать и со­вер­шен­но не хо­те­лось бро­дить по ко­ри­до­ру. Сдал­ся бы он завт­ра май­ору, как пить дать, сдал­ся бы.

    Никита по­явил­ся с преж­ним меш­ком на спи­не и ружьём, ко­то­ро­му наш­лось мес­то за пле­чом, ря­дом с си­до­ром. На по­ясе ви­се­ла фля­га. Всё лад­но и под­хо­дя­ще. Ря­же­но­го Ни­ки­та ни­чуть не на­по­ми­нал, да­же ре­мень и хро­мо­вые са­по­ги, куп­лен­ные в во­ен­тор­ге, не вы­да­ва­ли че­ло­ве­ка иных вре­мён. Прос­то мо­ло­дой му­жик из бо­га­той семьи, мельник или кон­но­за­вод­чик соб­рал­ся прох­ла­диться охо­той. Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ря­дом с ним смот­рел­ся жал­ко и не­ле­по.

    Никита от­вин­тил кол­па­чок фля­ги, на­лил в не­го нем­но­го мут­но­ва­той жид­кос­ти.

    - Что, дя­дя Сла­ва, на по­со­шок?

    - Самогон? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, при­ню­хи­ва­ясь к си­вуш­но­му за­па­ху.

    - Это мо­но­полька. Сто трид­цать лет на­зад куп­ле­на. Та­кой она бы­ла, по­ку­да Мен­де­ле­ев ка­зён­ных за­вод­чи­ков кон­сульти­ро­вать не на­чал.

    - Не… я та­ко­го пить не ста­ну.

    - А мне - нуж­но. Экое зак­ля­тие ты на всех нас на­ло­жил…

    Никита вып­лес­нул вод­ку в рот, скри­вил­ся:

    - И как её только бес­пар­тий­ные пьют? - по­том подх­ва­тил Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча под ло­коть, нап­ра­вил­ся в сто­ро­ну ту­але­та. На шаг не до­хо­дя, раз­вер­нул­ся ко вход­ной две­ри.

    - А что, при­го­вор­ка про бес­пар­тий­ных ещё жива? - спро­сил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Куда она де­нет­ся? Пра­вя­щая пар­тия у нас те­перь дру­гая, а суть у неё та же са­мая, ес­ли не га­же. По­не­во­ле нач­нёшь на­ше­му май­ору со­чувст­во­вать, что­бы всей этой сра­мо­ты и в за­во­де не бы­ло. Ско­ро все пар­тий­ные анек­до­ты под мед­вежью те­ма­ти­ку пе­ре­де­ла­ны бу­дут, а по­ку­да там по ста­рой па­мя­ти ком­му­нис­ты фи­гу­ри­ру­ют. Шур­ке в род­до­ме ис­то­рию рас­ска­зы­ва­ли - го­во­рят, взап­рав­ду бы­ло. Жен­щи­ны при ро­дах кри­чат вся­кое, ча­ще, чтi ни­ког­да больше с му­жи­ком в пос­тель не ля­гут. Но иная та­кое за­во­пит, что аку­шер­ки по­том друг друж­ке пе­рес­ка­зы­ва­ют. У ро­же­ни­цы схват­ки идут, а она кри­чит: «Ва­ся, как ты мог? Ты же ком­му­нист, Ва­ся!»

    Горислав Бо­ри­со­вич по­ни­мал, что пус­ты­ми раз­го­во­ра­ми Ни­ки­та ста­ра­ет­ся отв­лечь его от си­юми­нут­ных мыс­лей, что­бы лег­че бы­ло вый­ти на ту­ман­ную тро­пу. Только удаст­ся ли выб­раться ту­да из тес­но­го ко­ри­дор­чи­ка? Семь ша­гов, раз­во­рот, ещё семь ша­гов… С детст­ва Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не­на­ви­дел ка­че­ли, ка­ру­се­ли и про­чие ат­трак­ци­оны. Ро­ди­те­ли уса­жи­ва­ли его на де­ре­вян­ную, аля­по­ва­то раз­ри­со­ван­ную ло­шад­ку, и не­мед­лен­но на­чи­на­ла кру­житься го­ло­ва, к гор­лу подс­ту­па­ла тош­но­та. А он по­че­му-то не ре­шал­ся ска­зать, что ка­ру­сель не дос­тав­ля­ет ему ни ма­лей­ше­го удо­вольствия. Хож­де­ние по ко­ри­до­ру очень на­по­ми­на­ло ка­ру­сель, и спа­си­бо, что Ни­ки­та хоть нем­но­го отв­ле­ка­ет его бе­се­дой.

    - …Шурке с ма­лы­шом од­ной труд­но приш­лось бы, а всей семьёй пос­та­вим мальца на но­ги и не за­ме­тим. Но во­об­ще, мне её Се­рё­жа с са­мо­го на­ча­ла был по­доз­ри­те­лен. Ес­ли че­ло­век вмес­то «здрас­те» пер­вым де­лом за­яв­ля­ет, что он пра­вос­лав­ный хрис­ти­анин, ско­рей все­го это оз­на­ча­ет, что и че­ло­век он с гнильцой, и хрис­ти­анин фи­го­вый. Кто взап­рав­ду ве­ру­ет, крест на гру­ди под ру­ба­хой но­сит, на все­об­щее обоз­ре­ние не вы­пя­чи­ва­ет. А Шур­ка свя­за­лась с ним, что с фальши­вой мо­не­той. И че­го это­му Се­рё­же с ней не жи­лось? Сест­рён­ка у ме­ня доб­рая, лас­ко­вая и на мор­ду ни­че­го за­да­лась. Опять же, ра­бо­тя­щая… отец сме­ял­ся, что до­ма у них та­кой уют был - без та­по­чек страш­но сту­пить, а он под ко­нец по это­му уюту са­по­га­ми про­шёл­ся. И за­ра­ба­ты­ва­ла она луч­ше сво­его Се­рё­жи. Ка­ко­го рож­на ему бы­ло нуж­но? Уви­дал ко­зёл дра­ный по­дол и пом­чал­ся хвост зад­рав­ши. А Шу­ра те­перь ни вдо­ва, ни сол­дат­ка, ни муж­няя же­на - бол­та­ет­ся как цве­ток в про­ру­би. Бо­юсь, как бы она от та­ких наст­ро­ений в мо­нас­тырь не на­мы­ли­лась…

    Горислав Бо­ри­со­вич зак­рыл гла­за, до­ве­рив­шись нап­рав­ля­ющей Ни­ки­ти­ной ру­ке. Семь ша­гов - по­во­рот… семь ша­гов - по­во­рот… мож­но ли ку­да дой­ти та­ким об­ра­зом?

    - Я те­перь Шур­ке бу­ду вну­шать, что бу­ду­щее у нас из­ме­нит­ся и, зна­чит, её Се­рё­жа вов­се не ро­дит­ся. Нет та­ко­го, не бы­ло и не бу­дет ни­ког­да. Гля­дишь, по­тас­ка­ет ба­ба вдовье платье да и оты­щет се­бе хо­ро­ше­го че­ло­ве­ка. А то так и про­си­дит век в раз­вод­ках. Для неё это проз­ви­ще ху­же шлю­хи. Отец-то в бабьи де­ла не вме­ши­ва­ет­ся, для не­го глав­ное, что вну­чок при нём, Мит­рош­ка - свет в окош­ке. Мать только взды­хать да жа­леть мо­жет. Зна­чит, Шур­ку мне в ра­зум при­во­дить…

    …семь ша­гов - по­во­рот… Го­рис­лав Бо­ри­со­вич сбил­ся со счё­та… в ка­кую сто­ро­ну они сей­час идут?… к вы­хо­ду из кот­тед­жа или к сор­ти­ру?… Семь ша­гов - по­во­рот… Будь сей­час ря­дом май­орс­кий воз­ни­ца, он бы подс­ка­зал, что фран­цузс­кий гла­гол sor­tir оз­на­ча­ет «вы­хо­дить». Два вы­хо­да пе­ред ни­ми, и оба сор­тир­ные. Семь ша­гов - по­во­рот…

    - Опять же, Миколка, - рас­суж­дал Ни­ки­та, лег­ко раз­во­ра­чи­вая Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча в сто­ро­ну оче­ред­но­го выхода. - Как-ни­будь по­том я рас­ска­жу, что он учу­дил, а по­ка яс­но од­но: глаз да глаз за пар­нем ну­жен. Ну да ни­че­го, он у ме­ня те­перь по струн­ке хо­дить бу­дет, я, ког­да на­до, мо­гу ав­то­ри­тет­ней май­ора рявк­нуть. Так что с ка­кой сто­ро­ны ни пос­мот­ри, нуж­но мне по­быст­рей к сво­им во­ро­таться. Ле­то у нас, как ни кру­ти, уй­дёт, что­бы на но­вое мес­то пе­ре­ехать. В Кня­же­ве или Ефим­ко­ве по­се­ляться, что гвоздь в су­хос­той­ное де­ре­во вби­вать. Так что нас­чёт Шу­шенс­ко­го я не шу­тил. Вы­бе­рем мес­то, зем­лю раз­ра­бо­та­ем. Меж­ду про­чим, за­меть, кое-что из май­орс­кой прог­рам­мы в жизнь про­во­дить ста­нем. Пе­ре­се­лен­цам, а их в де­вя­нос­тых го­дах не­ма­ло бу­дет, от нас ка­кая-ни­ка­кая, но по­мощь. Ведь это у нас с со­бой де­нег на нес­колько лет ак­ку­рат­ной жиз­ни, а дру­гие с мес­та не са­ми сни­ма­ют­ся, их жизнь сры­ва­ет в чём мать ро­ди­ла. Опять же, ссыльно­по­се­лен­цы… мне этим лю­дям мно­го есть че­го ска­зать, так что не они ме­ня гра­мо­те учить бу­дут, а я их. А то мне по­кою мысль не да­ёт, что лет че­рез пятьде­сят ка­кой-ни­будь нет­рез­вый Ша­пош­ни­ков явит­ся рас­ку­ла­чи­вать Мит­рош­ки­но хо­зяй­ст­во.

    - Чтобы та­кое пре­дуп­ре­дить, нуж­но всю май­орс­кую прог­рам­му в жизнь провести, - отоз­вал­ся Го­рис­лав Бо­ри­со­вич.

    - Не обя­за­тельно. Мне им­пе­рия не нуж­на, на­ци­ональный воп­рос ме­ня не ко­лы­шет. Вот смот­ри, у ме­ня в Тур­ме­нии в том са­мом семьде­сят седьмом го­ду поб­ра­тим жи­вёт: пас­тух Ка­рад­жа. Что же, я его ру­си­фи­ци­ро­вать нач­ну? А ста­ро­го Кур­бан­дур­ды бро­шу до­жи­вать в ка­чест­ве ре­лик­та? Нет, пусть жи­вут, как жи­ли, ве­ли­чию Рос­сии доб­рые со­се­ди не по­ме­ха. А в ос­тальном ис­то­рию с на­ка­тан­но­го пу­ти ско­выр­нуть не труд­но. В ок­тяб­ре во­семьде­сят восьмо­го го­да съезжу в Харьков и уст­рою не­большую ди­вер­сию на же­лез­ной до­ро­ге за день до про­хо­да царс­ко­го по­ез­да. Без жертв, но с раз­ру­ше­ни­ями. Ду­ма­ешь, не смо­гу? Смо­гу, это­му ме­ня хо­ро­шо обу­чи­ли. Зна­чит, царс­кий по­езд бу­дет за­дер­жан, а по­том по­едет ос­то­рож­но и в ка­таст­ро­фу не по­па­дёт, поч­ки Алек­сандр Тре­тий не пов­ре­дит и, при всём его пьянстве, здо­ровья ему хва­тит лет на пят­над­цать-двад­цать сверх то­го, что ис­то­ри­ей от­пу­ще­но. Го­су­дарь из Ми­рот­вор­ца преск­вер­ный, но всё же он по­тол­ко­вей сво­его свя­то­го сы­ноч­ка и ре­во­лю­ции в пя­том го­ду не до­пус­тит. Так что жить мы бу­дем в пол­ном не­ве­де­нии гря­ду­щей ис­то­рии. А то в де­тер­ми­ни­ро­ван­ном ми­ре жить не­охо­та, че­ло­век рож­дён сво­бод­ным, а пре­доп­ре­де­ле­ние - то же рабст­во. И не­важ­но, божье пре­доп­ре­де­ле­ние или май­орс­кое, они, как го­во­рил то­ва­рищ Ста­лин, «оба ху­же». Впро­чем, в божье пре­доп­ре­де­ле­ние я не ве­рю, а май­орс­ко­го - не до­пу­щу. Но ты не ду­май, я те­бя от май­ора вы­та­щил не по­это­му. Прос­то за двад­цать лет ты нам род­ным сде­лал­ся. Отец те­бя ува­жа­ет, ма­ма жа­ле­ет. Пер­вая крын­ка мо­ло­ка у неё всег­да для те­бя…

    - Ой, луч­ше бы не на­по­ми­нал!… Ведь из-за это­го мо­ло­ка всё и на­ча­лось. Та­кая ме­лочь, пе­ред са­мим со­бой стыд­но, а как жизнь пе­ре­ко­рё­жи­ла! И доб­ро бы только мне…

    - Брось, дя­дя Сла­ва! Стыд­но, у ко­го вид­но, а тут ни­че­го за­зор­но­го нет. Вся­кое ве­ли­кое де­ло, ес­ли к не­му как сле­ду­ет прис­мот­реться, на­чи­на­лось с ка­кой-ни­будь неп­ри­мет­ной ме­ло­чи, час­тенько смеш­ной и глу­пой. Не пом­ню, кто ска­зал: «Ког­да б вы зна­ли, из ка­ко­го со­ра рас­тут сти­хи, не ве­дая сты­да…» Так это не только про сти­хи, а про всё, что есть в жиз­ни нас­то­яще­го.

    - Ахматова это сказала, - ме­ха­ни­чес­ки от­ве­тил Го­рис­лав Бо­ри­со­вич, по­ра­жён­ный прос­той до­гад­кой. Ведь сколько лет он му­чил­ся, ста­ра­ясь по­нять, по­че­му имен­но у не­го про­ре­зал­ся не­обыч­ный дар, поз­во­ляв­ший про­ни­кать в иные эпо­хи. Май­ор как-то наз­вал ту­ман­ную тро­пу чер­во­то­чи­ной во вре­ме­ни, и Го­рис­лав Бо­ри­со­вич ед­ва ли не с през­ре­ни­ем срав­ни­вал се­бя с чер­вя­ком. Май­ор, так на­вер­ное, дер­жал его за чер­вя­ка, ко­то­ро­го мож­но на­са­дить на крю­чок, что­бы пой­мать большую ры­бу. При­бо­ры ка­кие-то с со­бой по­та­щил, меч­тая на­учиться хо­дить по вре­ме­ни без не­на­дёж­но­го по­мощ­ни­ка, но вре­мя его не пус­ка­ло, нес­мот­ря на всю май­орс­кую мощь. А на­до бы­ло все­го-нав­се­го не ле­ле­ять ни­ка­ких ве­ли­ких пла­нов, не меч­тать о большом, и тог­да те­бя про­пус­тят не за­ме­тив. Ведь не­да­ром всё су­щее - и прост­ранст­во, и вре­мя - на­зы­ва­ет­ся ма­те­ри­ей, во вся­ком слу­чае вре­мя очень на­по­ми­на­ет ту­го на­тя­ну­тую па­ру­си­ну. Поп­ро­буй про­бить её ку­ла­ком - ру­ку вы­вих­нешь, вот и весь ре­зультат. За­то тон­кая иг­ла безв­ред­но скользит ту­да-обрат­но, не чувст­вуя ни­ка­кой прег­ра­ды. Не только же­лать на­до изо всей мо­чи, но и меч­та долж­на ока­заться ми­зер­ной, что­бы без мик­рос­ко­па не разг­ля­деть. Лишь та­кой че­ло­век мо­жет стать про­вод­ни­ком, брес­ти че­рез эпо­хи, ве­до­мый меч­той о круж­ке мо­ло­ка и мо­рош­ко­вом бо­ло­те. Так и слу­чи­лось с ним. А сле­дом, слов­но нить за игол­кой, прос­кользи­ли в гря­ду­щее Са­вос­ти­ны. Но да­же они дер­жа­лись в двад­цать пер­вом ве­ке лишь бла­го­да­ря ещё од­ной меч­те Го­рис­ла­ва Бо­ри­со­ви­ча - о непьющих со­се­дях.

    «Мечта беск­ры­лая, при­зем­лён­ная» - где-то Го­рис­лав Бо­ри­со­вич о та­ком чи­тал. Пос­мот­реть свы­со­ка - объект, дос­той­ный нас­меш­ки и през­ре­ния, а она вот на ка­кие де­ла спо­соб­на! Вслед за игол­кой - ни­точ­ка, за нит­кой - бе­чё­воч­ка, за бе­чёв­кой - ка­нат… И пош­ло ми­роз­да­ние тре­щать по всем швам! Та­ков был план май­ора. Ес­ли, как пи­шут по­пу­ля­ри­за­то­ры, все­лен­ная лишь по­до­бие пу­зы­ря, раз­ду­то­го в иных из­ме­ре­ни­ях, то от по­доб­ных игр пу­зы­ри ло­па­ют­ся. Пра­вильно ска­зал Ни­ки­та: «Мне ме­нять ис­то­рию мож­но, а вам - нельзя». Май­ор со сво­им от­ря­дом - как тот ка­нат, что пы­та­ют­ся про­та­щить сквозь игольное уш­ко. Но ес­ли иг­ле удаст­ся ус­кользнуть, пус­тым ка­на­том ма­те­рию не про­ко­лешь, ни­ка­ких сил не хва­тит.

    Случилось так, что за двад­цать лет жиз­ни вне вре­ме­ни по­явил­ся че­ло­век, срод­ный двум эпо­хам. И те­перь вы­би­рать ему. Не ша­таться ту­да-сю­да, а раз и нав­сег­да выб­рать точ­ку отс­чё­та, с ко­то­рой нач­нёт тво­риться нас­то­ящая ис­то­рия. Ни­ки­та свой вы­бор сде­лал, и не в май­орс­ких си­лах ему по­ме­чать. Ес­ли, ко­неч­но, из прок­ля­то­го ко­ри­до­ра най­дёт­ся не сор­тир­ный вы­ход.

    …семь ша­гов - по­во­рот…

    - Пожалуй, ты прав, - ска­зал Го­рис­лав Борисович. - С мо­ло­ка всё и долж­но на­чи­наться, эту ис­ти­ну лю­бой мла­де­нец подт­вер­дит.

    - Точно… Я бы сей­час и сам мо­лоч­ка вы­пил. При­дём до­мой - це­лую крын­ку оп­рос­таю. У ма­мы для нас на­вер­ня­ка ос­тав­ле­но.

    - На ужин огу­рец был, - на­пом­нил Го­рис­лав Борисович. - Про­не­сёт, что ко­ро­ву со све­жей тра­вы.

    - Меня не про­не­сёт. У ме­ня же­лу­док лу­жё­ный, я ем всё, что не при­ко­ло­че­но. А что при­ко­ло­че­но, спер­ва от­ры­ваю, а по­том ем с гвоз­дя­ми вмес­те.

    - Это по­на­ча­лу. Я в мо­ло­дос­ти то­же хо­ро­шим прог­ло­том был, - Го­рис­лав Бо­ри­со­вич не до­го­во­рил, осоз­нав вдруг, что они слиш­ком дол­го идут по пря­мой, ко­ри­дор дав­но дол­жен кон­читься, но две­ри на пу­ти не повст­ре­ча­лось.

    Горислав Бо­ри­со­вич ос­то­рож­но при­отк­рыл гла­за. Гус­той ту­ман за­ли­вал всё ок­рест, не доз­во­ляя ви­деть. Но и без то­го яс­но, что ни­ка­кой прег­ра­ды нет на сот­ню лет в лю­бую сто­ро­ну. Вновь их вы­ру­чи­ло вос­по­ми­на­ние о крын­ке пар­но­го мо­ло­ка, ко­то­рую при­бе­ре­га­ет за­бот­ли­вая Фе­ок­тис­та.

    - Вот и выбрались, - до­вольно ска­зал Никита. - Те­перь нас не ос­та­но­вишь, са­ми се­бе хо­зя­ева.

    Он по­мол­чал и до­ба­вил нег­ром­ко:

    - Одного только бо­юсь, а вдруг май­ору так же сильно за­хо­чет­ся ло­мать ис­то­рию, как те­бе хо­те­лось мо­лоч­ка?

    - Хотеть - не вред­но. Но ему это не поможет, - ска­зал Го­рис­лав Бо­ри­со­вич и улыб­нул­ся, как че­ло­век, зна­ющий тайну. 

    

    

Примечания

    

1

    

    Империя - это до­ро­ги (лат.).