Алексей Алексеевич Дельнов

Крым. Большой исторический путеводитель

Аннотация

«Крым. Большой исторический путеводитель» – уникальная энциклопедия жизни полуострова за последние 2000 лет, рассказывающая о народах, населяющих его территорию, выдающихся личностях и важнейших исторических событиях начиная с первобытных времен и вплоть по исторического возвращения Крыма в состав России.

Какие племена изначально населяли территорию современного Крыма? Какие события происходили на полуострове во время господства Римской империи и в составе Золотой Орды? Что привело к образованию Автономной Крымской Советской Социалистической Республики и как полуостров пережил ужасный голод 1921–1923 гг.? Чем закончилась героическая оборона Севастополя в 1941–1942 гг. и какие решения были приняты на судьбоносной Ялтинской конференции в феврале 1945 года? При каких обстоятельствах произошло включение Крыма в состав УССР в 1954 году и что привело к референдуму о статусе Крыма 60 лет спустя в марте 2014 года? Ответы на эти и другие вопросы о регионе с богатейшей историей и уникальной судьбой ждут вас в путеводителе Алексея Дельнова, написанном в неповторимом авторском стиле.

Алексей Дельнов

Крым. Большой исторический путеводитель

Вступление

Крым привлекателен уже по внешнему виду на карте. Помните, как у Николая Гумилева про Африку:

Ты, на дереве древнем Евразии

Исполинской висящая грушей.

Крым же изящен, он затейливым цветком, с волоконцем Арбатской стрелки распустился над Черным морем. Прильнув все к тому же стволу, Евразии и питаясь ее живительными соками.

А ведь сравнительно недавно, тысячелетий всего восемь назад, его как такового, как полуострова, узким черешком Перекопского перешейка связанного с материком, не было. Не было и Азовского моря, да и Черное было куда меньшим по размерам пресноводным озером. Крымская же земля была частью массива суши куда более плавного очертания.

Но вот произошел прорыв вод Средиземного моря через внезапно возникший пролив Босфор. То ли землетрясение, то ли подъем уровня Мирового океана вызвал напор воды, приведший к стремительному размыву перемычки. И разве в силах людского воображения представить, как 200 Ниагарских водопадов соленой воды низринулись в спокойную прежде озерную гладь. И так – несколько месяцев, пока уровни не сравнялись. А ведь на тамошних берегах жили люди, жили и беды на чаяли, и как круто изменилась жизнь тех, кто уцелел. Возможно, именно этот катаклизм послужил основой для предания о Всемирном потопе.

А давайте займемся немного моделированием. Представим себе мяч диаметром 130 см. Не совсем шарообразный, скорее «геоид вращения» – но это почти одно и то же. На поверхности этого мяча – легкая шероховатость. Пупырышки высотой не более 1 мм (1 мм – это Джомолунгма) и щербинки да вмятинки – тоже не глубже 1 мм (которая чуть глубже – это Марианская впадина). 2/3 поверхности чуть влажные, скорее опрелость какая-то (это Мировой океан). Чуть подморозило – льдышки, которые на полюсах, вбирают в себя влагу, и мяч сразу становится суше. Как во времена Ледниковых периодов. Припечет солнышко – наледь тает, и начинаются Всемирные потопы. Так где же наше место на этом огромном глобусе, «венцы творения»? Как мелких микробов, и под микроскопом не рассмотреть. Но эти микробы, то есть мы, творения Господни, мыслью своею и духом своим способны вместить в себя все это, и всю Вселенную, и все прошлое, настоящее и будущее. Впрочем, будущее сомнительно, в настоящем – «огромное видно на расстояньи». Так что давайте займемся историей. Она лучше всего позволяет нам прочувствовать собственное величие. Крым же – он как магический кристалл, в котором преломилась судьба всех народов Европы и Азии.

Хотя на наш крупномасштабный российский взгляд, казалось бы, всего-то 26 тысяч квадратных километров, немного больше половины Московской области, где тут развернуться? Но вспомним: греческая Аттика, со славными своими беломраморными Афинами, средоточием мудрости и красоты, раз в восемь меньше. Меньше Крыма и греческий же полуостров Пелопоннес, на котором уместилось когда-то не меньше десятка городов-государств, включая Спарту и Коринф. И хватало там места и для Олимпийских игр, и для Пелопоннесской войны, которую историк Фукидид считал мировой. Но главное даже не в этом, а в том, что эллины и их культура растеклись по всему свету, не миновали и Крым. Его много кто не миновал из тех, кто прогремел на весь мир.

А он и сам по себе, как та Греция, в которой все есть, – мал, да удал. Многое в истории полуострова определил его рельеф. На 70 % это равнина, степь, всхолмленная на востоке, на Керченском полуострове, и на западе, там, где Евпатория. На юге длинной грядой, вернее, тремя грядами протянулись Крымские горы – не очень высокие, но величественные. Без острых пиков, зато со многими ровными высокогорными плато – яйлами, удобными для скотоводов. Местами горы крутыми склонами обрываются прямо в море, но хватало места и для того, чтобы Южное побережье, помимо пляжей, прославилось гаванями, удобными приютами для греческих, римских, готских, византийских, генуэзских, турецких кораблей, виноградниками и прочим садоводством.

На полуострове могли уживаться, не очень мешая друг другу, и степняки с табунами своих коней, и землепашцы, и виноградари, и мастеровые горожане, и царственные особы со своими дворцами и резиденциями, и те, кто ждет милости от стихии морской и коммерческой, – моряки и торговцы. Увы, хватило место и для великих сражений. Хватит его и для любителей истории – очень хочется, чтобы эта книга стала для них дополнительным стимулом съездить в Крым.

Глава 1

Крым первобытный

Обитали здесь люди с самых первобытных времен, с древнего каменного века – палеолита. Палеолит, длинная вереница каменных тысячелетий. Впрочем, зачем мы их так? Просто это было так давно, что из обработанного человеческой рукой, кроме камней, мало что сохранилось. А в ход, несомненно, шло все что ни попадя, происхождения и растительного (от дубины и палки-копалки до органических красителей), и животного (кости, шкуры, жилы), и минерального (красная охра, например – ею посыпали покойника, чтобы заменила кровь в загробном существовании). Голова у людей работала что надо – одна непревзойденная пещерная живопись чего стоит. Возводя жилища из костей мамонта и прочих стройматериалов, порою комбинировали эти конструктивные элементы с такой смекалкой, что, пожалуй, им бы и кубик Рубика нипочем. Те же каменные орудия поражают своим разнообразием. Множество форм и размеров, соответствующих разным нуждам и разным технологическим операциям, для которых они предназначались. А получить их, кроме как из грубого куска кремня, было не из чего.

Действовали по методу Микеланджело: узрев в глубине глыбы потребное, отсекали все лишнее. Неспроста у пращуров объем головного мозга, этого интерфейса между душой и природой, был не меньше (а то и больше) нашего. Только служил он тогда по большей части для мышления образного, а не словесного. Людям была свойственна интуиция, доступная разве что величайшим из наших современников. Они вживую чувствовали и душу камня, и душу дерева, и душу зверя. Это и было анимизмом: не верою, а уверенностью в одушевленности всего на свете.

Неандертальцам, по заверениям изучавших их черепа ученых, снились замечательно яркие сны. Наверное, так. В это легко поверить, если вспомнить, что в могиле юной неандерталки нашли не только ее останки, но и следы букетика цветов.

В Крыму, в пещере Чокурга (ныне – на территории Симферополя), обнаружено жилище людей палеолита, возраст которого определяется примерно в 45 тысяч лет. Здесь среди лесов (исчезнувших к нашему времени), на границе степи, обитали неандертальцы. Найдены кости пещерной гиены, дикой лошади, мамонта, пещерного медведя, гигантского оленя, первобытного быка, носорога. Обнаружены кремневые остроконечники и скребла, костяные орудия.

Самой ценной находкой стали редкостные наскальные рисунки, каждый полуметровой высоты: солнечный диск с лучами (возможно, объект поклонения), изображение мамонта и рыбы.

* * *

Потом была неолитическая (новокаменновековая) революция, когда человек, говоря словами Священного Писания, перестал «жать там, где не сеял». Перешел от хозяйства присваивающего (охоты, рыболовства, собирательства) к хозяйству производящему. Не бери только готовое, сумей сначала вырастить, дать жизнь – а уж потом можешь взять ее (глубже всех этим прониклись индоарии, в Ведах которых мир предстает всеобщим жертвоприношением).

Неолитическая революция привела к быстрому росту населения Земли. Правда, не сразу – за много тысячелетий привыкшие к привольному охотничьему существованию, люди, оказавшиеся в скученных оседлых поселках, должны еще были выработать правила санитарии и обрести иммунитет от болезней, сопутствующих новым условиям. А за это приходилось платить очень многими жизнями, особенно детской смертностью.

Как бы там ни было, если на начало перехода к производящему хозяйству на Земле обитало порядка 2,5 млн человек, то к концу VI тысячелетия до н. э. цифра составляла минимум 4 млн – при том, что «захваченных революцией» из них было не более 1,5 млн, а остальные 2,5 млн по-прежнему охотились и собирательствовали (прикидки академика В. П. Алексеева, разумеется, очень приблизительные). К середине же II тысячелетия до н. э. на планете проживало уже около 40 млн земледельцев и скотоводов.

Понятно, что люди вынуждены были расселяться из обжитых селений, причем в старых земледельческих центрах «Плодородного полумесяца» (в Нильской долине, на Кипре, на юго-востоке Малой Азии, на территориях будущих Финикии и Ассирии, в Месопотамии) свободных земель становилось все меньше. Миграции переселенцев охватывали все Средиземноморье, берега Атлантики вплоть до Скандинавии, Иранское нагорье, Закавказье и Северный Кавказ. Складывались новые расы, новые этносы, новые культуры (ставшие в наши дни археологическими).

Новые центры в скором времени сами порождали волны переселенцев, волны пересекались. Руслами рек (например, по Дунаю), другими удобными путями земледельцы двигались в глубь континентов и на берега новых морей. По ходу дела века перестали быть каменными, люди осваивали металлы: медь, бронзу (сплав меди с оловом), а там и железо.

* * *

Одной из возникших на берегах Черного и Азовского морей культур была Кеми-Обинская III тысячелетия до н. э. Она существовала на Кубани, на соседних приазовских землях, в Крыму – в северных предгорьях и на равнинной его части, в Нижнем Поднепровье. Культура названа по раскопанному в Крыму, близ Белогорска, кургану (неподалеку от знаменитой Белой Скалы). Исследователи считают, что люди, создавшие культуру, были выходцами с Северного Кавказа, а в Крым попали через Керченский пролив (Северный Кавказ в ту эпоху был развитой металлургической провинцией).

Культура эта энеолитическая – медно-каменная, т. е. ее носителям была уже знакома медь, но большинство орудий и прочих изделий изготавливались еще из традиционных материалов (поблизости как раз находились выходы высококачественного кремня). Использовали кавказского происхождения топоры, тесла, шилья, ножи. Изготавливали простейшую глиняную посуду (без гончарного круга).

Люди жили в поселениях из домов земляночного типа, двускатные крыши которых опирались на деревянные столбы. Занимались земледелием, но больше скотоводством: разводили овец, крупный рогатый скот, лошадей (вероятно, и как тягловых, и на мясо). Обеспечивали себе неплохой досуг: обнаружены примитивные костяные коньки и игральные кости.

Интересны погребения кеми-обинцев. Вырывалась прямоугольная яма, дно которой устилалось галькой, ракушками и известью. Стены обкладывали хорошо подогнанными друг к другу каменными плитами или деревянными чурбаками. На них наносился узор из прямых и волнистых линий, при этом использовалась красная, черная, реже – белая краска. Возможно, это была имитация ковра.

Покойника укладывали в «позе эмбриона»: на боку или на спине с подогнутыми к животу ногами. Снаряжали в дорогу: клали рядом посуду, всякий инвентарь из кости и металла. После этого камеру перекрывали, щели тщательно замазывали глиной и делали сверху земляную насыпь.

Если покойный был лицом значительным, на насыпи устанавливалась каменная стела (зарытый в землю одиночный камень-менгир) – с условной головой, с обособленными изображениями деталей лица и кистей рук, с высеченными внизу изображениями животных, людей, оружия, орудий труда.

Одного усопшего почтили стелой явно фаллической формы. Никакой насмешки в этом не было: пиктограммы большинства первобытных народов, изображающие мужчин, охотников и воинов, представляли их в состоянии эрекции – с магической целью и как дань уважения доблести и животворящей силе персонажа.

Магическое содержание нес и кромлех, круг из камней, выкладываемый иногда вокруг кеми-обинских захоронений. Камни и сами по себе обычно одушевлялись первобытными людьми, наделялись таинственной силой, положенные же в круг, они выполняли функцию оберега: или защищая покойного от злых сил, или живых сородичей от него самого – ведь душа покойника непредсказуема, она может повести себя совсем не так, как вел при жизни ее обладатель.

Мы не знаем, какие обряды совершались над могилой. Наверное, были и жертвоприношения, и мольбы о душе покойного и к ней, и погребальная тризна. Но и так налицо зачатки того, что в несколько иных формах и больших размерах сооружалось в последующие века и что можно видеть в степи и посейчас: «каменных баб», курганов с вожделенными для археологов (и черных копателей) погребальными камерами.

Глава 2

Индоевропейцы

В эпоху бронзового века (а может быть, начиная с более ранних времен) в Северном Причерноморье и близлежащих краях происходили важнейшие для всего человечества события: сложилась, а где-то с начала III тысячелетия до н. э. стала распадаться праиндоевропейская общность народов. Составлявшие ее племена, распространяясь по огромным пространствам Евразии, становились инициаторами этногенеза множества новых племен и народов, говоривших на языках, имеющих в основе своей праиндоевропейский язык. В наши дни на этих языках в Старом Свете говорят народы от Исландии до Индии, это языки романские, германские, греческий, славянские, албанский, персидский, таджикский, пушту, хинди и многие другие. Благодаря распространению английского, французского, испанского, португальского языки индоевропейской семьи преобладают повсюду и в Новом Свете.

Где начала складываться праиндоевропейская общность – вопрос дискуссионный. Но что здесь протекала значительная часть ее истории (или истории большинства входивших в нее народов) и отсюда после ее распада исходили передвижения составлявших ее племен (получивших собирательное название индоевропейцев) – считается почти доказанным. Да и возникла она скорее всего с большой долей вероятности все-таки именно здесь.

На границе лесостепи и степи сложились наиболее благоприятные условия для встречи и взаимопроникновения, т. е. для участия в совместном этногенезе племен «преимущественно земледельческих» и «преимущественно скотоводческих», да и присутствие рядом лесных жителей, «охотников по преимуществу», тоже не было лишним (в реконструируемом праиндоевропейском языке очевидны угрофинские влияния). Природное многообразие: леса, степь, большие реки, плодородные земли, близость кавказских металлургических центров (ведь на дворе уже был бронзовый век) – все это способствовало тому, чтобы племена с различным хозяйственным и общественным укладом при встрече ужились бы довольно мирно, без особых конфликтов – и породили бы новое этническое качество. Многие историки считают наиболее вероятным местом такой встречи область между Средним Днепром и Средней Волгой, а в качестве одного из археологических эквивалентов называют сложившуюся к 4500 г. до н. э. Средне-Стоговскую археологическую культуру.

Огромное значение для будущего имело то, что какие-то участники этногенеза «занесли» сюда ген толерантности к лактозе, который возник где-то в Северной или Центральной Европе около 5000 г. до н. э. Ген этот обеспечивает человеческому организму хорошее усвоение молочного сахара, а попросту говоря, возможность пить без нежелательных последствий коровье молоко. В будущих миграциях это давало индоевропейцам хороший шанс в борьбе за выживание – целая семья могла благополучно перезимовать благодаря одной корове. Если у большинства современных европейских народов процент не переносящих лактозу колеблется где-то между 10–15 % (у русских 16 %), то у южных индийцев (неиндоевропейцев – дравидов) он составляет 70 %, у китайцев 93 %.

Климатические неурядицы здесь имели место быть, но не катастрофического уровня, скорее, не позволяющие благодушествовать, побуждающие к действию и предусмотрительности. Возможно, именно здесь, среди праиндоевропейских (или ранних индоевропейских) племен, впервые в истории произошло одомашнивание лошади.

Поблизости находились старинные высокоразвитые земледельческие культуры Северо-Западного Причерноморья (Триполье, Кукутени) и Северного Кавказа (Майкопская, Кобанская), носители которых тоже отчасти участвовали в этногенезе праиндоевропейцев, а главное, у них можно было многое позаимствовать. Здесь было явственно и дыхание великих цивилизаций Древнего Востока (в поселении Трипольской культуры была найдена шумерская печать, не исключено также, что замысловатые черточки-рисунки на глыбах песчаника Каменной могилы, что в Запорожской области Украины, – это шумерские письмена).

Если же праиндоевропейские племена враждовали между собой (без этого никак было не можно), то это не были войны на уничтожение (или были таковыми крайне редко). Примем в соображение, что «скотоводы по преимуществу», люди обычно более воинственные и в процессах этногенеза стремящиеся занять главенствующее положение, сами не могли обойтись без занятия земледелием, у них после победы вряд ли могла появиться мысль очистить земли от местного населения под пастбища для своего скота. Вопреки знаменитой «курганной гипотезе» Марии Гимбутас, археологических свидетельств погрома, учиненного индоевропейскими племенами при их расселении по Старой Европе после распада общности, не обнаружено, а ведь это расселение происходило среди чужеродных народов.

В результате праиндоевропейцы и их потомки в большинстве своем были людьми переимчивыми, умелыми, практичными (их многочисленные божества – помощники во всем и повсюду, на пашне, на пастбище, по дому, во всей жизни семьи), боевитыми. С жизнестойкой общественной структурой, когда главенствовали – управляли и обеспечивали победу на поле боя (командовали) – профессионалы или по крайней мере полупрофессионалы. У них была высокоразвитая материальная культура, богатая культура духовная (то, что мы читаем в германских эддах, ирландских легендах и русских сказках – в значительной мере от тех времен). И – могуч и велик был их праиндоевропейский язык. Существовавший всегда, представляется в виде совокупности диалектов, иногда, возможно, с трудом взаимопонимаемых.

Где-то за три тысячи лет до новой эры произошел перегрев общности. Возможно, сказались внутренняя напряженность, проблемы с климатом, тяга к перемене мест, в немалой степени связанная с одомашниванием лошади. Постепенно отдаляясь, обособились постобщности индоевропейцев. Какое-то время в тесном контакте друг с другом жили племена, в будущем участвовавшие в этногенезе греков, фракийцев, фригийцев, даков, македонцев, армян, а также арийские племена (протоиранцы, от которых пошли многочисленные народы иранского корня, и протоиндоарии). Другую группу составили потомки славян, германцев, иллирийцев, балтов и других народов. Все постобщности перечислять не будем. Постепенно все они тоже распадались и расходились навстречу своим историческим судьбам. Тяжелее всех на подъем оказались славяне – или, лучше скажем, они больше всех привязались к родным местам.

Для нашей крымской тематики пока особенно важны арии. Они, двинувшись на восток, по пути завраждовали между собой и где-то около 2000 г. до н. э. разделились на две группы (предположительно в Средней Азии). Одни, не устрашась Гималаев, направились в Индию – и получили впоследствии у историков имя индоариев.

Другие, иранцы, сами себя любили называть просто ариями – «благородными». Скромно и содержательно. Часть из них со временем оказалась в Передней Азии на Иранском нагорье, обосновалась в Средней Азии. Некоторые из народов Средней и Центральной Азии и сейчас говорят на языках иранской группы – например, таджики, пуштуны и некоторые другие народы Афганистана. Другие со временем иранские языки утратили, подвергшись тюркской экспансии. При этом стали в большинстве своем хорошо нам знакомыми смугловатыми брюнетами, тогда как индоевропейскую их основу антропологически можно было отнести к среднеевропейскому и восточноевропейскому типу, с большой долей светловолосых и светлоглазых индивидов (каковыми были, например, киммерийцы, скифы, сарматы – народы, с которыми мы скоро встретимся).

Что же касается остальных иранских племен – они предпочли кочевой образ жизни. Уже в «Авесте», священной книге их оседлых собратьев, встречаем мы слова осуждения для этих грубых людей. В своих оргиастических ритуалах и пиршествах бессмысленно истребляющих массу скота – неумеренно принося его в жертву богам в пьяном неистовстве под воздействием священного напитка хаомы (из похвальбы или когда просто отказывали тормоза). В массе своей они избрали путь навстречу солнцу, добрались аж до Алтая, Памира, современного китайского Синьцзяна.

Вот они-то нам интереснее всего. Потому что, расселившись на бескрайних просторах евразийской Великой степи, не раз оглашали их стуком копыт, боевыми кликами и свистом стрел. Несколько веков – в тамошних дальних далях, а потом у азовских и черноморских берегов, в Крыму, на Кавказе, по всей Передней Азии, – когда вернулись поближе к местам своего появления на свет буйные кочевые племена. Киммерийцы, скифы, сарматы – это те, кому Крым особенно приглянулся. А еще через века им на смену, по проложенным ими степным путям, прискакали всадники иных рас, иных, тюркских и монгольских, корней.

Теперь – кое-что из «кочевой теории».

Глава 3

Кочевники

Кочевые скотоводы (номады) появились за тысячи лет до новой эры. При каких обстоятельствах – вопрос дискуссионный. Скорее всего, при разных. Земледельцы могли доверять свою живность соседним сообществам «на выпас» – тем, что из отсталых, живущих до той поры охотой и собирательством (вариант, что такие самостоятельно могли стать на этот путь, сомнителен – охотник слишком привык видеть в животном добычу и ничто иное). Номадами могли становиться группы, откалывающиеся от общего массива земледельцев на его периферию, как своего рода маргиналы. Возможен вариант вынужденного номадизма – целые племена оседлых или полуоседлых «скотоводов по преимуществу» или даже «земледельцев по преимуществу», столкнувшись со зловещим изменением климата, могли устремиться на поиски лучшей жизни, «земли обетованной» – а поиск мог и затянуться.

Исторический опыт показал, что одним скотоводством, без поддержки земледелия или земледельцев, прожить невозможно. Земледельцы всегда делали запасы «на черный день», вернее, на черные годы. Для кочевых племен, при их образе жизни, это более чем затруднительно. Вспомним, как в ветхозаветные времена, в голодную годину, семитские племена евреев прибились к Нильской долине, к фараоновскому Египту (а потом в знак благодарности назвали это «египетским пленом»).

Тысячелетиями раньше все несметное множество скотоводов-семитов, обосновавшихся в Сахаре, двинулось к Средиземному морю, на Аравийский полуостров, в Месопотамию – из-за иссыхания почв, превратившего сочные сахарские пастбища в пустыню. Ранняя история Ближнего Востока – это, по большому счету, накат все новых волн семитских племен на земли Плодородного полумесяца и на богатые пастбищами предгорья и нагорья. Случалось, одни приобщались к благам цивилизации, переходили на оседлый образ жизни, начинали заниматься земледелием, становились высококультурным народом – как смешавшиеся с шумерами аккадцы. Но тут нагрянут другие – какие-нибудь амореи, халдеи или кто там еще – и история в лучшем случае повторится.

* * *

В любом случае скотоводам-кочевникам необходим обмен с земледельцами – для получения от них плодов земли и ремесленных изделий. Как более мобильные, более боевитые они всегда по возможности стремились дополнить отношения эквивалентного обмена отношениями подчинения. И в случаях более-менее мирного этногенеза, когда знать скотоводческих племен претендовала на то, чтобы стать по крайней мере ядром элиты зарождающегося нового сообщества. И тем более в случаях завоевания, покорения. Нередок был вариант, когда скотоводы-кочевники превращались в хронических хищников и у них складывалось «набеговое хозяйство» – как то было в случае Крымского ханства.

Классическое сообщество кочевников – это то, которое ведет образ жизни, связанный с разведением домашних животных и постоянными, на сторонний взгляд порою бессистемными, перемещениями в поисках пастбищ для них. Вероятно, настоящий номадизм, а не полуоседлый, сложился на рубеже II–I тысячелетий до н. э. в степях Евразии. Для того чтобы это произошло, нужны были условия. Главное – выведение особых, неприхотливых и достаточно продуктивных пород скота, а также не просто одомашнивание лошади (впервые оно произошло, вероятно, в приволжских или причерноморских степях в IV тысячелетии до н. э.), а такое, чтобы человек мог чувствовать себя настоящим всадником, одним целым со своим конем (кентавром, если позволите привлечь мифологический образ, который, собственно, вследствие потрясения от такого зрелища и возник, и не в Греции, а в Передней Азии – как результат нападения кочевой орды). Это было совершенно необходимо как для перегонки огромных стад, так и для битвы.

А еще необходимо было высокое чувство солидарности – родовое, племенное, а затем и ордынское. Иначе оторванные друг от друга на большие расстояния общины не смогли бы противостоять любому сплоченному нашествию. Вот почему из необъятных степей, по которым сутки скачи и никого не встретишь, при необходимости являлись армии в сотни тысяч всадников. А еще кочевники всегда обладали высоким чувством собственного достоинства и чувством справедливости. И потому, что привыкли постоянно принимать ответственнейшие решения, и потому, что в своей организации большинство кочевых сообществ, даже межплеменных, не пошло дальше военной демократии. И не живи в душах представление о высшей справедливости, межобщинная рознь могла погубить всех. Отметим только, что справедливость понималась в духе условий и времени. Например, трусливый, малодушный, слабый не заслуживал жалости, а только презрения (а к таковым могли отнести и земледельцев вообще).

* * *

История всадничества – широкого применения кавалерии в бою – насчитывает около трех тысяч лет. Но до этого была эпоха колесниц. Однако впрягали в них поначалу не лошадей: на знаменитом шумерском «штандарте» (своеобразной аппликации из цветных материалов) XXVI в. до н. э. на тему военной победы видим запряженных в телегу с высокими бортами и на четырех сплошных деревянных колесах не то онагров, не то одомашненных африканских ослов. Выглядит это атакующее средство слишком массивным, неповоротливым, но задача состоящего из двух человек экипажа была, очевидно, не столько в собственноручном истреблении неприятеля (стрелами, дротиками, копьем), сколько в прорыве всей тяжестью ослов и телеги сомкнутого вражеского строя – каковая протофаланга стала применяться тогда в Месопотамии.

Индоевропейцы переняли это изобретение (первыми, вероятно, хетты), но существенно его усовершенствовали. В двухколесную колесницу впрягали от одного до четырех коней, а сама она была намного легче прототипа: этому способствовало изобретение колес со спицами. Экипаж состоял обычно из возницы и лучника – он же орудовал копьем и дротиками, скорость которых из-за сложения движений значительно возрастала. Но, как видим в «Илиаде», реалии которой, можно полагать, не очень отличались от более ранних хеттских (троянцы, скорее всего, были хеттам этнически близки), колесницы чаще были не подвижной «огневой точкой», как махновская или буденновская тачанка, а средством доставки: выбрав себе достойного соперника, облаченный в медные доспехи аристократ спешивался – и начинался поединок.

Утверждение всадника на спине лошади, помимо практических результатов этого достижения, было актом великого мужества. Потребовались века, чтобы изобрести эффективную узду – с удилами, псалиями и поводьями, подковы, седло, шпоры, – наконец, стремена. А ведь когда начинали, ничего этого не было. Смельчак держался за гриву коня, изо всех сил сдавливая внутренней поверхностью ног его бока, а под собой имел разве что подстилку. А какая нужна была сноровка, чтобы просто залезть на лошадиную спину? Отчаянные же ребята были эти первые кавалеристы!

Впрочем, следовавшие за ними тоже. Всякое изобретение означало в первую очередь не удобство, не повышение безопасности, а открытие новых возможностей: управления конем, доведенного до полного слияния двух воль, чудес джигитовки, меткой стрельбы, устойчивости в поединках и при маневре. А чего стоило выведение новых пород лошадей – быстрых, бесстрашных, выносливых, преданных хозяину? Совершенствование их выездки и ухода за ними? Изготовление самого подходящего коннику оружия, выработка тактики и приемов боя? А сколько надо было всаднику работать над собой – и над воспитанием будущего всадника, с самого младенчества? Излюбленная аристократами всех времен загонная охота – сейчас она, может быть, не более чем забава для повышения содержания адреналина в крови, а прежде это была лучшая тренировка, по степени риска и требуемым для успеха качествам максимально приближенная к боевой обстановке. У кочевников весь жизненный уклад был в значительной степени подстроен под всадника.

Глава 4

Народ тавров

Но сначала не о кочевниках, а о народе оседлом. Одним из продуктов сложных этногенезов, о которых шла речь выше, могли быть тавры – народ, весьма нелестно охарактеризованный античными авторами, – на что, однако, есть основания возразить.

Тавры известны с IX в. до н. э. как носители Кизил-Кобинской культуры в горных и предгорных районах полуострова. Происхождение их неясно. Возможно, это народ иранского корня – в пользу этого говорит большое сходство Кизил-Кобинской культуры с культурой Белозерской, распространенной в степной полосе Украины и Молдавии (но отдельные памятники которой имеются и в Крыму): считается, что в Белозерской культуре произошел основной этногенез киммерийцев. Но Кизил-Кобинская культура имеет немалое сходство с замечательной северокавказской Кобанской культурой (особо славящейся изделиями в «зверином стиле») – ее носители, которые не были индоевропейцами, возможно, тоже приняли участие в этногенезе тавров.

С IX по VI в. до н. э. тавры жили небольшими поселениями, занимались скотоводством, а по берегам рек – мотыжным земледелием. Недостаток металлов (их мало в Крымских горах) обусловил широкое использование изделий из камня, кости, кожи. Бронза шла в основном на оружие, украшения и на элементы конского набора.

Тавры поклонялись в пещерах подземным духам (там обнаружены многочисленные останки принесенных в жертву животных). Главным же объектом поклонения у них, как и у некоторых окрестных народов, была богиня плодородия, известная грекам под именем Дева. Ей приносили и человеческие жертвы.

Вот что читаем о таврах у Геродота, побывавшего в Северном Причерноморье в середине V в. до н. э. и заставшего тавров в горах и на побережье – очевидно, из предгорий их вытеснили киммерийцы. «У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, которых захватят в открытом море, следующим образом. Сначала они поражают обреченного дубиной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, это, по их собственным словам, дочь Агамемнона Ифигения (обычно греки ассоциировали Деву не с Ифигенией, принесенной в жертву Артемиде собственным отцом Агамемноном, вождем идущей на Трою греческой рати, а с самой Артемидой). Но существовал вариант мифа, в котором уже на жертвенном алтаре богиня заменила девушку ланью, а саму ее чудесным образом перенесла в Тавриду, т. е. к таврам. Вполне возможно, что жестокое обращение тавров с мореплавателями породило о них молву, дошедшую и до Гомера. В его «Одиссее» листригоны, кровожадные великаны, разбившие камнями одиннадцать кораблей и пожравшие попавших к ним спутников Одиссея, обитают в «узкогорлой бухте» (а именно такова бухта Балаклавская. – А. Д. ). С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отрубленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома. Живут тавры разбоем и войной».

У более поздних авторов отзывы тоже нелестные. Страбон (I в. до н. э. – I в. н. э.) сообщает, что близ гавани Симболон (Балаклава) собираются разбойничьи шайки тавров и устраивают нападения на корабли. Тацит (I в. н. э.) сообщает о гибели от рук тавров римской когорты, попавшей в кораблекрушение. Аммиан Марцеллин, живший уже в IV в. н. э., сравнивает с таврами римскую чернь – такую же злобную, разнузданную и крикливую («ревет, подобно таврам»).

Но есть и иная информация для размышления. В могилах самих тавров и в их поселениях при раскопках никаких особых богатств не найдено, более того – почти нет привозных вещей. Очевидно, прибрежные тавры при случае занимались пиратством, но при этом не забрасывали ради него свой основной промысел – рыболовство и сбор даров моря в полосе прибоя. Да и в пиратстве в те времена многие народы не видели ничего зазорного: при тогдашнем разграничении понятий «свой – чужой» иноземный корабль воспринимался как то, что «бог послал».

Можно поставить под сомнение и повышенную воинственность тавров: так, они отказали скифам в их просьбе помочь им в войне с персидским царем Дарием, а оснований опасаться царской кары у них не было. У того же Марцеллина в перечне таврских племен с наиболее жестокими нравами находим и синдов – а это племена, к таврам отношения не имеющие, обитавшие вообще не в Крыму, а на Таманском полуострове (только много позже синды основали на крымском побережье свой город Сугдею – нынешний Судак. Интересно происхождение синдов. Вероятно, они ведут его от индоариев – но тех, что после отделения от иранцев в Индию почему-то не пошли, а обосновались в конце концов в азовских плавнях).

Так что тавров, возможно, трудно было обвинить в какой-то особой некоммуникабельности. Скорее похоже на то, что античные авторы сделали из них некий собирательный образ – как следствие того, что они не встретили с распростертыми объятиями высадившихся здесь греческих колонистов. Да и с чего бы, спрашивается? Но когда колонии появились, отношения некоторое время складывались довольно мирные. В Керкинитиде, основанной на месте нынешней Евпатории, тавры составляли немалый процент населения. Греки даже переняли у тавров культ Девы, поклоняясь ей наряду со своими богами.

Ситуация несколько изменилась, когда греки-дорийцы из Херсонеса стали вытеснять тавров с их земель, а их самих обращали в крепостных. Тогда в херсонесском некрополе стали появляться надгробия с пояснительной подписью: «Убит таврами». Но в те же времена на том же кладбище появлялись и захоронения тавров – вряд ли это было бы возможно при полном разладе между двумя народами.

Впрочем, однажды тавры изрядно насолили своим обидчикам. Не без их подстрекательства и их поддержки скифы в 109 г. до н. э. захватили вошедшую к тому времени в состав Херсонесского государства Керкинитиду и построенную херсонесцами Прекрасную Гавань. Прибывший на помощь грекам во главе понтийского войска полководец Диофант разгромил захватчиков, но отбитые города так и не вернулись в прежнее состояние (подробнее об этих событиях ниже).

Со скифами, появившимися в Крыму во второй половине VIII в. до н. э., тавры, используя терминологию Льва Гумилева, обладали положительной комплиментарностью. То есть, – по большому счету, на уровне этносов, – они находили взаимопонимание и умели уживаться. С конца III в. до н. э., когда центр Скифского государства переместился в Крым (к этому привели тяжелые для скифов внешние обстоятельства, но сейчас не об этом), ускоренно пошел процесс ассимиляции тавров скифами. Тавры и прежде многое заимствовали из скифской культуры, а теперь их вообще стали называть тавроскифами. Как самостоятельный народ тавры перестали упоминаться с IV в. н. э.

Глава 5

Киммерийцы и скифы

Теперь – о великих кочевниках, наследниках древнейших индоевропейских культур: ямных, катакомбных, срубной, Белозерской и других – о тех, что породили народы иранского корня.

Как выше уже было сказано, основной этногенез киммерийцев произошел скорее всего среди носителей Белозерской культуры, в степях нынешней Украины и Молдавии. Но в нем участвовали, помимо прочих, и племена балканской Сабатиновской культуры: племена эти отличились тем, что были среди «народов моря», в XIII–XII вв. до н. э. потрясших многие царства. Разрушивших Хеттскую державу, дерзко атаковавших Египет, возможно, ставших инициаторами Троянской войны.

О раннем этапе существования киммерийцев сведений мало. Жили оседло, по берегам рек и лиманов. Занимались преимущественно скотоводством, но не пренебрегали и земледелием, владели металлообработкой (бронзы, железа). Кризис хозяйства, вызванный, вероятно, переменой климата, привел к возрастанию значения скотоводства и к подвижности племен: лошадь превращается в незаменимого спутника жизни, киммерийцы становятся кочевниками. Когда проникли в Крым – точно не установлено.

Имя народа, закрепившееся в истории, не было его самоназванием. Но некоторые исследователи считают, что это искаженное «гиммиру» (большой, сильный) – так называли этот народ ассирийцы. Другие производят его от греческого слова, означающего «зимние» – те, кто живет на холодном, бессолнечном севере. У Гомера в «Одиссее»:

Там киммериян печальная область, покрытая вечно

Влажным туманом и мглой облаков, никогда не являет

Оку людей там лица лучезарного Гелиос…

(Помните, у Пушкина в «Каменном госте»: «А далеко на севере, в Париже…»)

Носили киммерийцы, как и большинство кочевников, кожаные куртки, штаны, сапоги. Стоит остановиться на их головном уборе. Многие имеют представление о красном «фригийском колпаке» – матерчатой шапочке, островерхо поднимающейся над головой и заломленной вперед. Во времена Великой французской революции колпак этот почему-то полюбился якобинцам и они сделали его символом свободы (одно из объяснений – при короле такие носили галерные каторжники). Для наглядности можно видеть его на знаменитой картине Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ» – там он на голове Марианны, символизирующей Францию. Так вот, фригийцы позаимствовали шапочку у киммерийцев, когда те громили Малую Азию, и их страну тоже.

Киммерийцы были отличными всадниками и стрелками из лука, умело пользовались колесницами. Это засвидетельствовано в письменных памятниках народов Древнего Востока, которым на собственной шкуре пришлось убедиться в боевых качествах степных воинов.

В киммерийских погребальных камерах под курганами находят наконечники стрел, иногда останки принесенных в жертву коней в полной сбруе, детали колесниц. Ничего лишнего. Их подруги уносили в мир иной, помимо домашней утвари, немало украшений, в том числе золотых; несомненно, значительная их часть – добыча мужей в боевых походах.

* * *

О непримиримых врагах киммерийцев – скифах до нас дошло гораздо больше сведений. Иногда, правда, таких, в какие трудно поверить. Отец истории, Геродот сообщает нам, что скифы ослепляли своих рабов – единственно для того, чтобы они, перед тем как перемешать в чане парное кобылье молоко, не выпили то, что сверху, – оно особенно ценилось скифами (смахивает на гадкую страшилку предперестроечной поры: «Мне мама в детстве выколола глазки, чтоб я в шкафу варенье не нашел…»).

О происхождении скифов Геродот приводит такие сведения. Сами они утверждали, что их народ – самый молодой на свете. Первым человеком, поселившимся в необитаемых доселе причерноморских степях, был Таргитай – сын Зевса и дочери бога реки Борисфена (Днепра). У него было три сына: старший Липоксаис, средний Арпоксаис и младший Колаксаис. И однажды к ним прямо с неба упали золотые вещи: плуг, ярмо, секира и чаша. Когда братья подошли к ним и старший протянул руку, чтобы взять, из золота вырвалось обжигающее пламя. Такая же участь постигла и среднего. Только младший, Колаксаис, смог благополучно завладеть ими. Старшие братья восприняли это как знамение свыше и признали за младшим право на власть. От старшего брата произошло племя авхатов, от среднего – племена катиаров и траспиев, а от младшего из братьев, царя, – племя паралатов. Все вместе эти племена назвались сколотами, или царскими. Греки называли этот народ скифами (этноним скорее всего имеет древнюю индоевропейскую основу, означающую «стрелять», «стрелок из лука»).

Отец Таргитай поделил страну между сыновьями. Самая большая часть, где хранились золотые диковинки, отошла младшему. Вообще же страна скифов, по Геродоту, очень велика. Севернее ее идут области с очень плохой видимостью: в отдалении трудно что-либо различить из-за того, что в воздухе постоянно полно пуха. Причину явления историк оставил разгадывать нам: то ли это, как сразу приходит в голову, снег, то ли разгадку можно найти в строках Багрицкого: «Тополей седая стая, воздух тополиный». Можно возразить, что сезон тополиного пуха не так уж долог – но ведь и до круглогодичных снегов от страны скифов очень далеко.

Местные греки поведали Геродоту свою версию происхождения народа скифов. Связана она с великом героем Гераклом. Десятый из его двенадцати знаменитых подвигов заключается в том, что по воле микенского царя Эврисфея он должен был пригнать на царский скотный двор быков (по более распространенной версии – коров) трехглавого и трехтулого великана Гериона, жившего на острове в Океане, за Геркулесовыми столпами (т. е. за Гибралтарским проливом). Просто похитить не получилось – по ходу дела пришлось убить сначала стражей стада, пастуха Эвритона и двуглавого пса Орфа, а потом и самого Гериона. Как следовало из услышанного историком рассказа, Геракл почему-то гнал свою добычу в том числе и через пустынное еще Северное Причерноморье. Маршрут вроде бы странноватый, от Гибралтара до греческих Микен можно было найти путь покороче – но рассказчики разрешили сомнение доводом, что Океан обтекает всю Землю, а сделать небольшой крюк по его побережью такому герою нипочем (вспомним заодно «он шел на Одессу, а вышел к Херсону» – это тоже случилось как раз в тех местах).

Края эти оказались негостеприимными, было дождливо и холодно. Герой укрылся на ночь в пещере. А проснувшись, обнаружил пропажу своих упряжных коней, которых с вечера пустил попастись. Длительные поиски обнаружили, что коней похитило странное существо – полудева-полузмея (внизу змея, от ягодиц и выше – дева). Прелестница объявила, что вернет коней только после того, как пришелец вступит с ней в любовную связь. Связь затянулась, у парочки родилось трое сыновей – Агафис, Гелон и Скиф. Наконец, наступил момент расставания. Прощаясь, Геракл протянул женщине свои лук и пояс со словами: «Когда сыновья подрастут, испытай, кто из них сможет натянуть мой лук и опоясаться поясом. Кто способен на такое – пусть останется жить здесь, кто нет – того гони в другие земли». Когда спустя годы состоялось испытание, прошел через него только Скиф. От него и произошли все скифские цари.

Самому Геродоту более достоверной показалась версия, что скифские племена пришли на эту землю с Востока. Позднейшие исторические изыскания в целом подтвердили его правоту, с тем только уточнением, что этногенез протоскифов произошел именно в этих краях, в степях Северного Причерноморья. Здесь их предки и предки киммерийцев произошли из одного круга культур, здесь они обрели навыки кочевников, овладели верховой ездой и колесницами, стали выносливыми и воинственными. Потом, как и некоторые другие иранские племена (саки, массагеты), двинулись степями на восток (при этом логично допустить, что в еще более отдаленные времена произошло передвижение части ариев-иранцев, а именно тех, что предпочтут кочевую жизнь, на запад – если они действительно около 2000 г. до н. э. расстались с индоариями где-то в Средней Азии. Но по поводу всех вышеописанных этногенезов и перемещений народов существует множество гипотез, поэтому за истину в последней инстанции пока принимать ничего нельзя).

Именно там, по пути на Алтай и на самом Алтае, после встреч со множеством народов разных культур (порою сильно отличающихся друг от друга) они и стали теми скифами, которых мы привыкли подразумевать под этим словом.

Встречаться им приходилось и с другими кочевниками, в том числе совсем другого корня: тюрками, монголоидными хунну и другими. Велико было влияние и оседлых цивилизаций. В коллекциях Государственного Эрмитажа находится множество артефактов, связанных со скифами. Массовым интересом пользуется т. н. «золото скифов» – золотые изделия, собранные начиная еще со времен Петра Великого, с его «Сибирской коллекции». Но, пожалуй, главная ценность – вещи из раскопок алтайских курганов, датируемых VI–IV вв. до н. э. Они дошли до нас в первозданной сохранности и красоте благодаря уникальному природному явлению: в погребальных камерах курганов образовалась вечная мерзлота «местного значения», и их содержимое оказалось законсервированным на тысячелетия. Колесницы, оружие, конская упряжь, одежда, ткани, войлочные ковры – с узорами и изображениями, сохранившими прежние изящество и красочность, металлические, деревянные, кожаные изделия – то, ради чего люди специально приезжают в Петербург с другого конца земли. Во многих из этих вещей чувствуется влияние китайской цивилизации: и как непосредственные заимствования, и как преломленное через культуру дальневосточных кочевников.

Замечателен «Скифо-сибирский звериный стиль». Он имел предшествующие аналоги, несет на себе их следы. Но, сложившийся на духовной почве кочевников Евразии, он стал явлением огромного значения, оказавшим влияние на культуру многих народов и эпох. Мы видим его у лесных финнов (особенно известен Пермский звериный стиль), у древних германцев, у приполярных саамов. Его отголоски – в узорах на дракарах скандинавских викингов и в русской народной вышивке, в каменной резьбе на фасадах древнерусских соборов.

В этом стиле чувствуются отголоски тотемизма: взгляд на животных не отстраненный, а как на себе подобных. Изобразившие их мастера ими любуются, им сочувствуют, сопереживают. Завидуют их ловкости, быстроте, мощи, неукротимости – хотят быть им подобными. Да украшения «звериного стиля» тому и служат: это не красивые безделушки, это магические талисманы, способные наделить обладателя качествами изображенных или уберечь от злых сил, помочь одолеть их.

Вот изображен барс, терзающий лань. Что, жалко несчастную? Все совсем не так. Лань здесь – воплощение злого духа. Убегающей охотничьей или боевой удачи; обольщения, способного приманить – и обмануть, исчезнуть. Себя самого кочевник ассоциирует, конечно, с хищником. Эти звери всегда изображены мощными, пружинистыми.

Явление в искусстве иного рода, но в чем-то схоже. Посмотрим на ассирийские барельефы, изображающие сцены охоты. Они созданы в государстве недавних кочевников-семитов и не без влияния евразийского звериного стиля. На них человек – охотник, убийца. Но как гордо, не смиряясь, как красиво умирают убиваемые им хищные звери. Видно, что человек в свой смертный час сам хотел бы быть похожим на них, с таким же достоинством встретить в бою смерть (а охота и была подготовкой к битве).

* * *

И вот во всеоружии нового опыта, новых достижений волны кочевников-иранцев стали накатываться с востока на запад. Они недружелюбны, эти саки, сарматы, скифы, массагеты и прочие. Их перемещения во многом связаны с их взаимной враждой. И как результат, оказавшись на прародине, скифы набрасываются на киммерийцев, с которыми их связывало когда-то общее происхождение. Только кто теперь будет об этом вспоминать? На них самих напирают исседоны, исседонов тоже кто-то теснит… Такова кочевая жизнь!

Вернувшись в Причерноморье во второй половине VIII в. до н. э., скифы изгнали киммерийцев и из Крыма, и из прилегающих степей. Вот что рассказал об этих событиях через три столетия, на основании успевших уже сложиться легенд, Геродот.

Вожди киммерийцев были настроены дать отпор пришельцам, лечь лучше костьми, чем оставить родные степи. Но их народ в массе своей был настроен пораженчески. И когда на общем собрании воинов было постановлено уступить завоевателям, вожди с этим не согласились и сами решили свою участь. Они разделились на два отряда и в присутствии соплеменников вступили между собой в смертный бой, из которого никто не вышел живым.

Изгнанные, однако, не обрели покоя. Как утверждает Геродот, значительная часть скифов, оставив жен и детей, кинулась их преследовать. Что уж там у них между собой успело стрястись, какие были поводы для неискоренимой неприязни, какие несмываемые обиды, мы никогда не узнаем. В древности такое случалось, личный фактор значил очень много: пустяшная обида, нанесенная вождю, не прощалась не только им, но и соплеменниками. Вождь – это олицетворение сообщества, оскорбив его, оскорбили всех.

Впрочем, возможно, на самом деле скифы не «бросились вдогонку», а взяли с киммерийцев пример: отправились в набег (растянувшийся на многие десятилетия) на области древних переднеазиатских цивилизаций – с их плодородными, веками лелеемыми землями и несметными богатствами (особенно если хорошо потрясти).

* * *

И скифы, и киммерийцы представляли собой огромную опасность для их не чаявших беды обитателей. Сам по себе неожиданный приход мобильных конных орд ужасал, и не только мирное население – тамошние полководцы долго не могли приспособиться к необычной для них тактике ведения боя. Особенно горазды были степняки на обманные маневры, на неожиданное разделение конной массы и охваты. Недавно скифы изобрели наконечники для стрел, названные по их имени скифскими, которые позволяли стрелять далеко и очень метко, киммерийцы быстро переняли новацию.

Киммерийцы, пройдя через западные перевалы Большого Кавказа, устроили себе опорную базу в Западной Грузии, совершая оттуда набеги на царство Урарту. Около 714 г. до н. э. они нанесли урартскому войску серьезное поражение. Но кочевники не умели еще брать крепостей, а их в Урарту было много, и царю Русе I удалось довольно успешно противостоять им.

Тогда киммерийцы перебрались на северо-восток Малой Азии и, обосновавшись там, повели войну с фригийским царем Мидасом (тезкой одного из его предшественников – того, у которого были ослиные уши и который своим прикосновением все обращал в золото). Но совершали также разбойные набеги на Ассирию и Урарту.

В 680 г. до н. э. ассирийский царь Асархаддон, государь могущественный и славный, перешел через горы Тавра и разбил новоявленных соседей. Их царь Теушпа погиб, часть уцелевших воинов пошла на ассирийскую службу. Им еще повезло, обычно ассирийцы захваченных с боя в плен не брали – но могли сделать исключение для опытных кочевников и колесничих.

* * *

Битвы с ассирийским войском были серьезной проверкой для киммерийцев, а позднее скифов. По происхождению ассирийцы тоже кочевники (только не такие «классические»). Их далекие предки-семиты начали свой путь в Месопотамию (междуречье Тигра и Евфрата) за несколько тысячелетий до новой эры, из стремительно превращавшейся в пустыню Сахары.

Народ это был воинственный, а его цари – с большими державными амбициями. Страна постоянно вела войны с Вавилонией, Урарту, сирийскими царствами, Фригией, Израильским царством (которое в 722 г. до н. э. разгромила), Египтом, мидянами и другими – с кем только можно. Создав при этом первую, пожалуй, в истории империю, диктуя порою свои условия фараонам (и даже господствовали в стране на Ниле на протяжении 15 лет).

Наряду с сильной пехотой, являвшейся основой ассирийской армии, всадники, колесницы тоже были широко представлены в ней. В IX в. до н. э. конница стала выделяться в самостоятельный род войск – со своим управлением и организованной подготовкой всадников. До стремян еще никто в мире не додумался (это произойдет через тысячу с лишком лет), но появилось высокое удобное седло. Чтобы всадники на спине коня меньше думали о сохранении равновесия, они вели бой парами: один был вооружен луком, другой копьем, но главное, у этого второго был широкий щит, и основной его задачей было оберегать стрелка.

Самым интересным нововведением были инженерные войска – тоже как самостоятельная часть армии. В их ведении были осадные башни, тараны, катапульты, штурмовые лестницы, бурдюки, с которыми ассирийцы переплывали реки, весь необходимый инструмент для ремонта дорог и устройства мостов и переправ.

В середине VIII в. до н. э. ядро ассирийской армии стало профессиональным, составляя так называемый «царский отряд». Племенные ополчения привлекались все меньше, повелители предпочитали теперь пополнять армию лучшими воинами побежденных, даруя им жизнь.

Но общий дух армии был таков, что ее цари, вожди и воины, бесстрашные до самоотвержения, не знали пощады и редко миловали врага. Взятая штурмом крепость срывалась до основания, ее защитников, как и плененных в открытом бою, ждала чудовищная расправа. Живых людей жгли, сдирали с них кожу, сажали на кол. Тысячами связывали кожаными ремнями – так, что не шелохнуться, и из этих тысяч складывали огромные штабеля, обрекая людей на долгую мучительную смерть. Захваченных вождей торжественно казнили в своей столице – Ниневии.

Правда, перед началом военных действий и перед штурмом крепости ассирийцы всегда предлагали покориться им без боя – и если это происходило, держали слово, были довольно милостивы, не только сохраняли жизни, но и не очень обременяли повинностями. В случае же сопротивления истреблялись не только воины, но и мирное население – поголовно, без разбора пола и возраста. То же ждало восставших.

Таковы были ассирийские боги – они требовали безусловного повиновения, а всякое нарушение их установлений предполагало жестокую казнь. И на сопротивление противника, и на восстания покоренных народов ассирийцы смотрели как на бунт против своих богов, как на богохульство. Не правда ли, схожий настрой встречаем и на страницах Ветхого Завета: еврейские воины, подобно ассирийским, не знают пощады; в захваченном городе, следуя данной своему племенному богу Яхве «военной присяге», истребляют все живое – вплоть до последнего осла, до последнего пса.

Вскоре после первых столкновений ассирийцы переняли скифские стрелы (следом это сделали и другие народы), изучили тактику степняков и придумали способы противодействия ей.

* * *

Оправившись от поражения, киммерийцы заключили было союз с фригийцем Мидасом против Урарту, но царь последнего Руса II благополучно перекупил их, и они вместе с ним пошли на Фригию и ее союзников. В разгоревшейся в 675 г. до н. э. войне Фригию ждало жестокое поражение, престарелый Мидас погиб, киммерийцы отводили душу в его осиротевшем царстве повальными грабежами.

Но к этому времени, явно им не на радость, в регионе появляются их хорошие знакомые – скифы. Предшествующие годы они провели в Восточном Закавказье, на территории Азербайджана. Там они основали полукочевое государство под названием Ишкуза. В это новообразование были включены и местные племена, а те из них, которые пасли скот в горах, были скифами ассимилированы.

Скифы внимательно следили отсюда за всем тем, что происходит в Передней Азии. Налаживали отношения с родственной по языку и по корням Мидией (мидийцы – ближайшая родня персам, и все они вместе со скифами и киммерийцами – иранцы). А вскоре скифы уже не следили, а участвовали в переднеазиатских делах. Их царь Ишпакай погиб в войне с Ассирией. Тогда заключили союз с мидянами против ассирийцев. А в недалеком будущем – с ассирийцами против мидян. Не стоит осуждать непостоянство кочевников, там все вели себя подобным образом. С кочевников спроса меньше, они были людьми пришлыми, а остальные наверняка имели с кем-то сложившиеся отношения, давние симпатии.

Скифы обрели большое влияние. Мидия стала зависимым от них государством, большие скифские отряды вторгались в Сирию, Иудейское царство, даже Египет вынужден был откупиться от них. А где-то ок. 653 г. до н. э. они добрались до своих заклятых недругов: царь Мадий с большим войском ворвался на опорную территорию киммерийцев в Малой Азии и перебил там многих из них – судя по всему, избаловавшихся от вольной разбойной жизни. От полного уничтожения их спасло только то, что в Ассирии началась смута, и скифы незамедлительно устремились туда за легкой поживой.

Так что киммерийцам довелось еще повоевать с малоазийским царством Лидией, и в бою с ними погиб его царь Гигес. Для разрядки – вспомним историю, каким образом Гигес пришел к власти. В молодости он был всего лишь телохранителем у лидийского царя Кандавла. Этот Кандавл был без меры влюблен в свою юную красавицу жену, и отсутствие меры проявилось, в частности, в том, что он буквально заставил своего телохранителя полюбоваться на ее наготу. Укрытый за занавесом, Гигес лицезрел, как женщина готовится ко сну. Но царица цепким женским взглядом заметила слежку, однако вида не подала. Наутро она дозналась, в чем дело. И поставила Гигесу (который, надо думать, был ей небезразличен) условие: или он убивает Кандавла, становится царем и берет ее в жены – или умирает сам. Понятно, что верный телохранитель выбрал не второй вариант.

Гигес, надо признать, оказался на своем месте: он существенно расширил границы государства, благодаря чему Лидия получила выход к морю. Но в 650 г. до н. э. погиб в битве с киммерийцами, защищая от них свою столицу Сарды.

После этого киммерийцы еще повоевали, еще пролили немало кровушки, но из анналов истории они вскоре исчезают, вероятно, растворившись среди исконного местного населения – надежной в историческом масштабе привязки к этой земле они обрести не сумели.

О пребывании же в Передней Азии скифов еще не раз упоминалось в ассирийских хрониках и других исторических памятниках (в «Истории» Геродота, в частности). Но и они, хоть и изрядно подмяли под себя мидийское государство, глубоких корней здесь не пустили. Однажды мидийский царь Киаксар пригласил знатнейших скифов к себе на пир, его вельможи изрядно их напоили (скифы это дело любили) – и всех прикончили. Оставшись без руководства, скифы были вынуждены покинуть Мидию.

Какое-то время они еще продержались в регионе, базируясь на свои владения в Закавказье, в Ишкузе. Но в начале V в. до н. э. покинули и эти края, двинулись в природное свое Причерноморье. Часть их задержалась или осела на Северном Кавказе – там археологи находят их следы, но подробностей не известно.

Пребывание скифов в Передней Азии не прошло для них бесследно. Они многое усвоили в искусстве ведения войны, в вооружении (в главном для себя). Переняли, например, пластинчатые металлические панцири – главную принадлежность тяжелой кавалерии. Не только переняли, но и развили идею: их мастера-оружейники изобрели более надежный чешуйчатый панцирь на кожаной основе.

Геродот утверждает, что жены скифов, оставленные на время похода дома, успели нарожать детей от рабов (тех самых, которых хозяева якобы ослепили, чтобы не лакали кобыльи сливки). Дети эти подросли (еще бы – как-никак прошло более столетия) и решили не допустить возвращения законных супругов своих матерей. Для чего насыпали оборонительные валы и выступили на битву. Держались они хорошо, скифы долгое время ничего не могли с ними поделать. Наконец, один сообразил: они так доблестно бьются, потому что видят, что мы считаем их за равных себе. А что, если их – кнутами? Так и поступили. В пасынках, как только те увидели приготовленные для них бичи, сразу заговорила рабья кровь, они задрожали и разбежались. Так скифы вернулись восвояси.

При всем уважении к Отцу истории за этой легендой трудно разглядеть какие-то реальные события. Не говоря уж о временном промежутке, в поход никак не могли уйти все мужчины, даже их большинство – иначе и возвращаться было бы некуда, вон сколько орд напирало вослед аж от самого Алтая в поисках пастбищ.

Что касается упомянутых выше «скифских валов», то могли иметься в виду различные сохранившиеся частично и до наших дней сооружения. Змиевы валы южнее Киева, Траяновы валы по Днестру, Перекопский вал и другие. Возможно, начальный этап возведения каких-то из них действительно относится к скифским временам, но основные работы были проделаны гораздо позже, при готах, римлянах или славянах – со II в. до н. э. по VIII в. н. э.

О славянском участии, возможно, свидетельствует следующая легенда. Богатырь Никита Кожемяка одолел Змея, а тот, поверженный, предложил: не губи меня, а давай лучше поделим с тобой землю пополам. Никита изготовил подобающую соху в триста пудов весом, впряг Змея, и они прочертили пограничную полосу от стольного Киева до Синя моря. Моря Никита бороздить не стал, Змея убил, а труп забросил в волны. Так появились Змиевы валы, а тело убиенного пресмыкающегося, возможно, стало островом Березань в Днепровском лимане.

* * *

Геродот побывал в Скифии в середине V в. до н. э., в годы, когда его родная Греция переживала высочайший взлет культуры – подобного, может быть, не повторилось больше за всю историю человечества. Одной из причин этого подъема считается успешное отражение греками страшного персидского нашествия в начале столетия.

А еще раньше, между 519 и 512 гг. до н. э., состоялся поход на Скифию огромного войска персидского царя Дария I (по Геродоту, численность войска составляла около 700 тысяч человек, но это, представляется, очень большое преувеличение).

Внятного морально мотивированного повода для нападения у повелителя не было, разве что ссылки на давние уже похождения скифов в переднеазиатских пределах, а если по совести – экспансионизм чистейшей воды. Желание не только расширить свою и без того огромную державу (от Инда до Нила), но и сплотить ее народы совместным деянием, славной победоносной войной. Персидская империя была настолько разношерстна, что у Геродота страницы уходят на описание многочисленных контингентов двинувшегося в поход воинства, включая самые экзотические: вплоть до каких-то африканцев в доспехах из страусовой кожи. Дарий хотел на деле проверить боеспособность своей армии и повысить ее в видах более серьезных, как он полагал, предстоящих походов. В них он должен был вслед за титулом «победителя всей Азии» снискать титул «победителя всей Европы».

К западной оконечности Малой Азии войско доставили корабли подвластных персидскому царю греческих ионийских городов. Греческий инженер Мандрокл соорудил понтонную переправу через Босфор – из сцепленных бортами кораблей. Армия вступила во Фракию – и фракийские народы покорились практически без боя, только геты оказали сопротивление – но были быстро разбиты и сочли за благо встать в ряды победителей. Затем – переправа через Дунай.

Скифы следили за каждым шагом персидской армии. И незамедлительно обратились за помощью к соседним народам. Когда их вожди собрались вместе со скифскими царями на совет, им был приведен довод: царь (Дарий) идет не против нас одних, он покоряет всех, кто ни встретится на пути. Покончит с нами – примется за вас.

Но ответного энтузиазма скифы не встретили, разве что савроматы обещали помочь со временем. Выходило, рассчитывать надо только на себя.

План действий был разработан такой. Женщин, детей, стариков – немедленно в кибитки и на северные границы скифских владений, в лесостепную полосу и леса. В открытый бой не вступать. Выделить большой отряд отборных всадников. Они должны были дразнить врага, имитировать готовность вступить в бой – но на деле сразу же отступать. Причем отступать таким образом, чтобы заманить персов во владения отказавших в поддержке народов – чтобы те, наконец, оказали сопротивление.

Так и стали действовать. Но заманивать-то на соседские земли заманивали, только их обитатели, завидев, какая страшная сила на них надвигается, сразу начинали искать спасения там же, где и скифские женщины. Агафирсы и подавно – заявили скифам, что, если те посмеют по каким бы то ни было военным нуждам вступить в их владения, они встретят решительный отпор.

И тогда скифы перешли к тактике, которую впоследствии так и назвали – скифской и называют уже два с половиной тысячелетия. К тактике выжженной земли и партизанских наскоков. Летучие отряды убивали воинов, отправившихся на поиск продовольствия и корма для лошадей. Постоянно совершались наскоки на вражеское войско, при этом опрокидывали конницу и гнали ее перед собой – в результате она расстраивала ряды собственной пехоты. Но с пехотой скифы в ближний бой не вступали, только обстреливали ее из луков; при этом они имели обыкновение пускать коня рысью прочь от вражеского строя, но отнюдь не со страха: круто повернувшись в седле всем туловищем назад, им удобно было прицеливаться.

Так продолжалось довольно долго, и Дарий, наконец, понял, что дело становится худо. Он послал гонца к скифскому царю Иданфирсу со словами примерно следующего содержания: «Чудак! Зачем ты все время убегаешь? Если ты считаешь себя в состоянии противиться моей силе – остановись и сразись. Если нет, то, принеся в дар твоему владыке землю и воду, вступи в переговоры».

Иданфирс ответил, что он вовсе не убегает. Что он живет в такой стране, в которой ни городов, ни селений – так что защищать в ней нечего, и он просто ездит по степи, куда ему вздумается. Но в стране этой, продолжал он, есть еще отеческие могилы, и если пришельцы вздумают надругаться над ними – они узнают, как сражаются скифы. Владыками же своими скифы признают только своих богов Зевса и Гестию (богиню семейного очага и жертвенного огня). А вместо земли и воды они пошлют царю такие дары, что, посмотрев на них, он сам должен понять, что они значат. Но за то, что Дарий назвал себя владыкой над Иданфирсом, он еще дорого заплатит!

Скоро персидский царь получил обещанные дары. Ими оказались птица, мышь, лягушка и пять стрел. Дарий повеселел, рассудив: мышь обозначает землю, лягушка – воду, птица по быстроте схожа со скифским конем. Ну а стрелы – он их отдает, отказываясь от сопротивления!

Придворные охотно согласились со своим повелителем. И только один из них рассудил иначе: скиф хочет сказать, что если мы не улетим, как птицы, не нырнем в воду, как лягушки, не ускользнем, как мыши, – нас ждет смерть от этих стрел!

Настроение сразу переменилось: действительно, все начинало складываться согласно этому истолкованию. А потом было отступление, были огромные потери: умершими от болезней, от плохой пищи и воды, от скифских стрел. Дорог в степи не было: отстать, отбиться, потеряться ничего не стоило – а это означало верную смерть.

Огромным потерям поспособствовал и сам Дарий: однажды перед выходом он приказал оставить в лагере всех больных и слабосильных и всех ослов. Ослов – чтобы они ревели, и скифы думали, что войско в стане. А больных и слабосильных – чтобы от них избавиться. Но самим им сказали, что войско отправляется на решающую битву, а они остаются, чтобы охранять лагерь и чтобы набраться сил.

* * *

После этого нашествия скифы стали жить не слабо связанными между собой племенными союзами, возглавляемыми каждый своим царем, а, можно сказать, в условиях раннего государства, с выраженной управляющей иерархией. Во главе ее стоял единовластный повелитель – верховный царь, постоянная резиденция которого стала столицей государства (близ нынешней Каменки-Днепровской Запорожской области Украины, на левом берегу Днепра). Это было огромное поселение «городского типа», ремесленный центр Скифии. Отсюда, помимо прочего, осуществлялось управление теми общинами земледельцев, которые были подведомственны царскому двору. В окрестностях городища и сегодня можно видеть множество курганов над могилами царей и высшей придворной знати.

Прочие цари получали теперь еще и придворный статус и значительную часть своего времени проводили при повелителе. Их сыновья и другие юноши из знатных родов прислуживали при дворце в качестве конюших, виночерпиев, кравчих, слуг, вестников. «Все как у людей» – в своих переднеазиатских походах скифская знать насмотрелась на жизнь блестящих царских дворов.

Главной силой, на которую опирался скифский царь, было войско, хоть и сохранявшее в основном племенную организацию, но командующие племенными отрядами подчинялись теперь непосредственно царю. Введены были и территориальные административные единицы, округа, возглавлявшиеся назначаемыми царем номархами. Это было очень важное нововведение. Менталитет кочевника таков, что свет чужого ночного костра, пусть даже за горизонтом, невольно вызывает смутную тревогу. И если взаимоотношения на уровне отдельных семей и родов довольно успешно регулировались на основе традиций выбранными родовыми старейшинами и главами племен, то на более высоком уровне авторитет предводителей племенных союзов и их связь между собой были явно недостаточны. В результате много крови проливалось в межплеменных столкновениях из-за сочных пастбищ, источников воды, контроля над караванными путями.

* * *

Централизованное скифское государство сразу осуществило пробу сил. Сначала были надежней подчинены племена лесостепной полосы и лесов (в том числе Геродотовы «скифы-пахари», скорее всего славяне). Затем скифские цари повели экспансию на земли фракийцев.

В 496 г. до н. э. был совершен поход через всю Фракию вплоть до Херсонеса Фракийского (на Галлиполийском полуострове в европейской части нынешней Турции). Но фракийцы тоже были воинственны, в большинстве своем их племена находились на высоком уровне культуры, а вражеское вторжение заставило сплотиться и их. В середине 480-х гг. до н. э. соперники пошли на мировую – был заключен династический брак между скифским царем Ариапифом и дочерью фракийского правителя Тереса, граница между Скифией и Фракией была установлена по Дунаю.

В годы конфликта нападениям скифов подвергались и греческие колонии во Фракии (была сожжена Истрия). Но местные греки представляли немалую силу и в военном отношении, и экономически, поэтому желательно было наладить добрые отношения и с ними. Политическую выгоду принесло отсутствие у скифов единобрачия: царь Ариапиф взял в жены еще и гречанку из Истрии (она родила ему небезызвестного Скила, рассказ о котором впереди).

* * *

Геродот в своей «Истории» большое внимание уделяет племенам Скифии. Их много. В ковыльных степях Приазовья, Крыма, в примыкающих к Перекопу степных просторах кочевали «царские скифы» – самые многочисленные, самые привилегированные и «самые настоящие». В степях поблизости от них расположились другие скифские племена. К востоку и к югу – в некотором отдалении, но все равно на опасном расстоянии обитали кочевые племена из других народов иранского корня: сарматы (савроматы), языги, роксоланы и другие.

В лесостепи, в лесах жили племена, из-за отдаленности которых до Геродота дошли, скажем так, несколько искаженные сведения о них. По образу жизни это в большинстве своем явно уже не скифы (хотя кого-то Отец истории и называет скифами, но «скифами-пахарями»). Это земледельцы, рыболовы, охотники. А кто-то, по Геродоту, вроде бы и скифы, и кочевники, но не скифы – потому что занимаются людоедством. А невры хоть и скифы, но рыжие и голубоглазые и едят шишки; плюс к тому они на несколько дней в году обязательно превращаются в волков. Где-то среди этих племен обособленными общинами живут переселившиеся из своих колоний греки и потомки от смешанных браков греков с местными жителями.

По материалам современных исследователей, античным историком по большей части имелись в виду славяне, балты, племена, представляющие собой остатки славяно-балтской общности, финны, возможно, какие-то фракийские группы.

Сложнее идентифицировать обитавших где-то на Северном Кавказе, по соседству с сарматами, амазонок. Да-да, тех самых. Историк рассказывает, как скифы и сарматы поначалу при встрече вступали с ними в сражения, приняв этих изготовившихся к битве красивых воинов за юношей. И только осматривая тела убитых врагов, убеждались, что ошиблись. Поэтому в конце концов решили больше с ними не воевать. Геродот приводит интересные сведения о том, как кочевники и прекрасные фурии занимались продлением рода и как делили потомство.

Если без улыбки – информация Геродота об этих народах древности, несмотря на ее порою анекдотичность, оказалась ценнейшим материалом для позднейших историков, а многие ставившиеся на протяжении веков под сомнение сведения были подтверждены данными археологии.

* * *

То, что сообщает Геродот о скифской религии, тоже представляет большой интерес. Но порою современного читателя озадачивает, как историк отождествляет богов – скифских и греческих. Читаем: «Скифы почитают только следующих богов. Прежде всего Гестию, затем Зевса и Гею (Гея у них считается супругой Зевса); после них – Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса. Этих богов признают все скифы, а царские скифы приносят жертвы еще и Посейдону. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс (и, по-моему, совершенно правильно) – Папей, Гея – Апи, Аполлон – Гойтасир, Афродита Небесная – Аргимпаса, Посейдон – Фагимасад».

Видите, как под другими именами, в обрядах и мифах другого, совсем, казалось бы, несхожего с греками варварского народа, уверенно узнаются родные боги. Вряд ли это натяжка, подгонка под знакомые реалии. Скорее, у людей древности на этот счет существовало более острое зрение и «шестое чувство»: тогда живее была ментальная память о временах праиндоевропейской общности и позднейших, производных от нее общностей, когда и рождались представления о главных богах и мифы о них. Прагреки и праарии жили когда-то вместе после распада праиндоевропейской общности. Проявление такого чувства можно встретить и у других античных историков, греческих и римских.

Смотрите, Зевса «совершенно правильно» называть Папей – так ведь «папа» по-гречески значит «отец», и Зевс в их литературе постоянно величается «отцом богов». Соответствующее Зевсу римский Юпитер – от древнелатинского Dyeus Pater Diespiter, а это словосочетание – от праиндоевропейского Dyeus Phater, «бог-отец» – бог света в той, древнейшей мифологии. В звательном падеже у греков имя Зевса звучало совсем по-праиндоевропейски, с добавлением схожей с «патер» концовки (аналогичным образом обстояло дело и в санскрите, и в иллирийских языках).

Интересен образ Посейдона. Спроси у нас, кто такой, большинство по школьной памяти сразу отчеканит: «греческий бог морей». А ведь у греков он был еще и «Посейдоном Конским», и богом землетрясений. Сразу встает образ божества с взлохмаченной бородой и трезубцем, несущегося в упряжке из бешеных коней по беснующимся (трясущимся) волнам. В степи же бег конского табуна – как землетрясение, и развевающиеся конские гривы – как гребни волн. Сколько здесь скифского! Хотя имена бога, греческого и скифского, несхожи: на путях истории, в промежуточных этногенезах, в заимствованиях исходное могло преобразиться до неузнаваемости (или просто замениться).

Далее у Геродота читаем: «У скифов не в обычае воздвигать кумиров, алтари и храмы богам, кроме Ареса. Ему они строят такие сооружения». Историк не сообщил нам, как скифы называли этого особо чтимого ими бога войны, мы узнаем лишь, что символом его был вертикально воткнутый короткий (35–40 см) меч-акинак. Но если ограничиться греческим «Арес», сколько можно наассоциировать близких по звучанию, по смыслу и по вызываемым эмоциям слов: не говоря уж о схоже звучащем римском Марсе – английское «Хурэй!», его русский аналог «Ура!», английское Hurry и русские ярость, Ярило, Сварожич – бог открытого огня.

Храмы скифскому Аресу сооружали, надо думать, без архитектурных излишеств – если судить по тому, какими были его алтари. Большая гора хвороста и воткнутый в нее меч-акинак – не более того. В жертву богу войны приносили различных животных, излюбленной его пищей был, конечно, конь. Приносили и человеческие жертвы; одного из сотни пленников – обязательно.

Случалось, человеческие жертвы подносились и великой богине Табити (Гестии) – это происходило на Таманском полуострове, если местным скифам удавалось захватить греческих мореплавателей (но можно предположить, что здесь историк путает скифов с таврами). Однако и ей, и остальным богам (кроме Ареса) обычными жертвами были животные и плоды земные. Основным местом свершения обрядов, вместо храмов и святилищ, были курганы над могилами предков.

Замечательный историк религии Мирча Элиаде собрал немало свидетельств в доказательство того, что среди скифов были широко распространены шаманистские религиозные обряды (да и вряд ли могло быть иначе, ибо скифы пребывали в Сибири как раз в то время, когда там складывался классический шаманизм, в том числе в среде кочевников). Шаман, призванный к своему служению через экзистенциальное озарение, снизошедшее на него как результат личной устремленности (зачастую им самим ясно не осознаваемой) или какого-то жизненного катаклизма, после долгого и трудного обучения и инициации обретает способность бипсихии. Она заключается в том, что посредством неистовой пляски с бубном или, что гораздо реже, другим заменяющим его музыкальным инструментом (в любом случае – местом обитания духов-помощников), пения, огромного целеустремленного волевого усилия, наконец, наркотического опьянения (что, впрочем, является признаком невысокой квалификации) шаман впадает в транс, в экстатическое состояние. В нем душа его «раздваивается»: она пребывает и здесь, вместе с телом, среди пассивных участников обряда (зрителей), которых шаман держит в курсе происходящего, – и одновременно совершает путешествие по иным мирам, небесному и подземному (загробному). Ищет сбежавшую душу больного (именно в этом, и ни в чем ином, состоит истинная причина заболевания), сопровождает в загробный мир душу умершего, вступает в схватки при встрече с душами других, враждебных шаманов, проникает в обитель высших духов и испрашивает у них советов по насущным проблемам (например, не пора ли перегонять табуны и стада) и вопрошает о грядущем. Есть ли подо всем (или надо всем) этим какая-то подлинная онтологическая основа – или все лишь игра воображения, самообман, спектакль, – думать так или иначе зависит от мировоззрения читателя или его настроения.

Шаман – не жрец. Жрец устоявшейся языческой религии свершает четко определенные религиозные обряды, они же магические священнодействия, чтобы их путем вознести хвалу богам и донести до них принесенную жертву – служа им этим и испрашивая у них за это милость. Но при этом он сам остается в здешнем мире – боги не духи, они к себе не пускают, а если и являются каким-то образом человеку, то только если сами того пожелают. Но в ту эпоху в религиях еще явственны были многие заимствования из шаманизма, глубинные корни которого – во временах палеолита. Отметим, что шаманистские корни имеют культ Аполлона и сам его образ – он не только носитель «светлого начала», каким его представляли гуманисты эпохи Возрождения и рацианалисты эпохи Просвещения. Аполлон еще и бог смертоносный, бог внезапной смерти. Его прорицательницы-пифии могли вступить с ним в непосредственный контакт, по крайней мере, он вещал их устами. Возможно, немало элементов шаманизма было в тайных культах Деметры и Изиды. Безусловным шаманом по происхождению своему является германский бог Один. Образ же и культ Диониса, заимствованный греками из Фракии, отношение к шаманизму вряд ли имеют: дионисийский экстаз носил профанный характер, это экстаз массовый, разнузданный, претендующий на собственное обожествление.

Скифские жрецы, энареи (от иранского «анария» – «немужественный»), представлены Геродотом как женоподобные мужчины. Вероятно, это были кастраты или гермафродиты, рядящиеся в женские одежды (явление трансвестизма). Сам институт такого жречества заимствован был в Передней Азии из культа богини Иштар. Энареи, как и скифские шаманы, использовали коноплю – очевидно, стремясь достичь состояния транса и «боговдухновленности» при гадании на прутьях, которое тоже входило в их функции. В чем смысл гадания – из Геродота непонятно. Но есть рассказ о том, что, когда царь заболевал, к нему вызывали наиболее авторитетных гадателей – энареев. Они манипулировали с прутьями (возможно, совершая при этом потусторонние странствования наподобие шаманских – не зря же дышали конопляным дымом). После чего кто-нибудь из них мог заявить, что такой-то из подданных принес ложную клятву богами царского очага – в этом и кроется причина болезни повелителя. Подозреваемого сразу же доставляли пред царские очи, и энарей должен был повторить свое обвинение при нем. Если обвиняемый отпирался, призывали новых гадателей. В случае если они подтверждали обвинение, преступнику тут же отрубали голову. Если нет – подозреваемым становился обвинитель-энарей, и в конце концов, после новых гаданий, его могли сжечь живьем за злостный поклеп.

Вызывают трепет мрачные погребальные обряды скифов. Когда умирал царь, тело первым делом покрывали воском и бальзамировали. Потом его погружали на телегу и долго возили по всем частям Скифского государства – чтобы подданные могли с ним попрощаться. При этом мужчины отрезали себе часть уха, обстригали в кружок волосы, расцарапывали лицо, делали на руке круговой надрез и прокалывали ее стрелой.

После объезда тело доставляли в Герры – это на правом берегу Днепра напротив царской столицы, здесь и сегодня высятся остатки царских курганов. В Геррах тело опускали на дно огромной ямы. Вослед царю туда же клали, предварительно задушив, одну из его наложниц, виночерпия, повара, конюха, телохранителя, вестника. Хватало места и для коней, для первенцев других животных, для множества золотых чаш. Над ямой настилали доски, постилали их камышовыми циновками, после чего насыпали курган, причем опечаленные подданные в знак любви к покойному старались сделать его как можно выше.

Годовщина смерти отмечалась следующим образом. Из числа слуг усопшего повелителя отбирали пятьдесят самых красивых юношей (все они должны были быть прирожденными скифами), из его табунов приводили пятьдесят лучших коней. И тех и других умерщвляли, затем бальзамировали. Конские трупы водружали на деревянные конструкции, с помощью подпорок добиваясь того, чтобы они стояли, как живые. Тела прислужников насаживали на колья, основания которых пропускали сквозь конские спины. Таким образом на охрану царского кургана заступал мертвый отряд: всадники в дорогих одеждах и во всеоружии на конях в полном золотом уборе.

Мы можем успокоить себя тем, что люди того времени легче относились к смерти: на своем веку, часто недолгом, они видели много смертей, порой нежданных. В них глубоко сидели иные, чем у нас, представления о жизни и смерти. Уместно привести свидетельство из эпохи более поздней, но отражающее схожие реалии. Арабский путешественник Ибн Фадлан, посетивший в 922 г. Волжскую Булгарию, присутствовал там на похоронах знатного руса. Судя по его рассказу, девушка, которая должна была сопровождать покойного в загробный мир, вызвалась на это добровольно. Несколько дней она пьянствовала, отдавалась кому ни попадя, а явно сочувствующим ей иностранцам объяснила, что они ровным счетом ничего не понимают, что ей предстоит переход в прекрасный цветущий мир. И показывала им куда-то поверх невысокого забора, сооруженного вокруг погребальной ладьи, – будто она и на самом деле уже видела там это свое прекрасное будущее. Перед тем как зарезать у погребального костра, ей поднесли чашу с дурманящим напитком, и она встретила смерть в совершенно безмятежном состоянии, успев тепло попрощаться со своими подружками.

Когда умирал простой скиф, его тело возили по всем родственникам и друзьям, и везде сопровождающим устраивали угощенье – ставя те же самые блюда и подле покойного. На этих похоронах никаких человеческих жертв не было, а после них все присутствующие шли очиститься в паровой бане, при этом кидали на раскаленные камни семена конопли.

* * *

На войне скифы редко щадили врагов. В этом трудно усомниться, если ознакомиться с их боевыми традициями. Молодой воин, убив первого врага, пил его кровь – чтобы впитать в себя силу и отвагу поверженного. Обычаем было отрубать у убитого неприятеля голову: воин, не представивший царю такие трофеи, не участвовал в дележе добычи. На устраиваемом царем очередном празднике он не получал из его рук традиционную чашу вина.

Скифы сдирали с убитых врагов скальпы, очищали их и обрабатывали – и использовали в качестве полотенца. Наиболее доблестные герои могли скроить себе из таких лоскутов целый плащ – и гордо щеголяли в нем. Кожа с рук шла на колчан. Были любители, которые обдирали весь труп, набивали кожу на доски и такое, с позволения сказать, чучело возили с собой на коне. Может быть, чтобы нагнать в бою ужас на противника?

Из черепов заклятых врагов изготавливались кубки и чаши. Кто побогаче – оправлял их драгоценными металлами, бедняки только обтягивали кожей. Так могли поступить даже с черепами родственников, с которыми оказывались в ссоре, если побеждали их на поединке, назначенном по решению царского суда. Вот так и разрушался общественно-родовой строй под напором частной собственности и связанного с ней отчуждения людей друг от друга.

Здесь кстати отметить, что суровые скифы были скупы на человеческое общение: считалось, что уважающий себя мужчина должен иметь двух-трех друзей, не более того. А если друзей у него много, он становится подобием распутной женщины.

* * *

Скифы были очень ранимы в случаях, если кто-то из их соплеменников нарушал исконный жизненный уклад, особенно если дело касалось религии. История донесла до нас трагическую судьбу двух таких знаменитых отступников, выходцев из царских семей – Анахарсиса и Скила. Причиной падения обоих была неспособность противостоять очарованию греческой культуры, главными распространителями которой в скифской среде были греческие колонии, которые начали появляться в Северном Причерноморье начиная с VII в. до н. э.

Царский сын Анахарсис (ок. 605–545 гг. до н. э.) за свою довольно долгую по меркам того времени жизнь много попутешествовал по свету, долго жил в Афинах. Человек был мало сказать, что незаурядный, – греки называли его в числе мудрейших из людей за все времена. Очевидно, тяга к эллинской культуре, эллинской мудрости ослабила в нем любовь к отечеству. Сохранился такой рассказ о нем. Некий афинянин навязчиво и грубо попрекал Анахарсиса тем, что он родился и вырос в варварской стране. В конце концов скиф срезал его: «Ну что ж, мое отечество – стыд для меня. А ты стыд для своего отечества». Еще анекдот. Анахарсиса кто-то спросил: «Поведай, как можно удержаться от пьянства?» Ответом было: «Надо только иметь перед глазами пьяницу во всем его безобразии. Этого вполне достаточно!» Здесь существенно добавить, что скифы у греков считались если не закоренелыми пьяницами (на таком счету были фракийцы), то людьми, совершенно не сведущими в застольном этикете и оттого склонными вести себя неподобающе и напиваться. Поговорка «пить как скиф» означала пить неразбавленное вино и, как следствие, терять рассудок.

Надумав в недобрый час вернуться на родину, Анахарсис по пути оказался в Кизике, городе на берегу Мраморного моря. Предстоял последний этап путешествия – плавание на корабле через Черное море. А он ужасно боялся моря. На этот счет тоже сохранился анекдот. Анахарсиса спросили: «Кого, полагаешь, на свете больше – живых людей или мертвых?» Мудрец ответил вопросом на вопрос: «А к кому прикажете отнести тех, кто плывет сейчас на кораблях?»

В Кизике как раз в это время справляли праздник в честь Матери богов Кибелы, носивший разнузданный оргиастический характер. Анахарсис, почтя встречу с процессией как указание свыше, дал богине обет: если плавание закончится благополучно, он принесет ей жертву по только что увиденному им обряду.

Сохранилось его высказывание: «Самый надежный корабль тот, который вытащили на берег». Плавание было благополучным, корабль вытащили на берег, Анахарсис сошел на родную землю. И сразу подумал о необходимости исполнить обет. Для этого он выбрал безлюдное место в лесу, вдали от посторонних глаз. Что это был за обряд, сколько в нем было участников – доподлинно неизвестно. У Геродота находим только, что Анахарсис при этом был весь увешан маленькими изображениями Кибелы и колотил в тимпан. В общем, на скифский взгляд – полнейшее непотребство. За подобные обряды скифы порицали греков больше, чем за что-либо иное. Ведь нельзя же всерьез утверждать, говорили они, что существуют боги, которых радует людское безумие.

Бдительный скифский взгляд оказался как раз там, где от него хотели спрятаться. Случайный свидетель из местных, уразумев смысл происходящего действа и кто его главный исполнитель, немедленно помчался доложить Савлию – родному брату Анахарсиса, к тому времени занявшему царский престол. Савлий немедленно отправился в указанное место, убедился в правдивости доноса и, не раздумывая, сразил брата стрелой.

До нас дошло около пятидесяти изречений мудреца-скифа по разным поводам. Слава его в прежние века была так велика, что даже в далеком от европейской культуры Московском государстве XVII в. он был изображен на фреске храма Новоспасского монастыря вместе с Платоном, Аристотелем, Гомером, Солоном, Плутархом, Птолемеем как один из «предшественников христианства».

* * *

Другой поклонник эллинской культуры, Скил, сын упомянутых выше царя Ариапифа и гречанки из Истрии, со временем сам занял скифский престол. Он трагически закончил свои дни незадолго до путешествия Геродота.

Очевидно, мать с самого раннего детства породила в мальчике своими рассказами о родном ей эллинском мире глубокий к нему интерес, да и воспитывала его в том же духе. Научила говорить, читать и писать по-гречески. В результате он проникся к скифской действительности неприязненным чувством. Тем не менее около 465 г. до н. э. он стал царем Скифии.

Вероятно, он и раньше не раз бывал в эллинской колонии Ольвии, что на берегу Днепро-Бугского лимана. Это был большой, с населением около 15 тысяч человек, и богатый город (Ольвия в переводе с греческого и значит – счастливая, богатая). Взойдя же на престол, он устроил себе там что-то вроде убежища. Судите сами. Посещая город теперь уже по своим царским делам – купцы-ольвиополиты были основными торговыми партнерами Скифского государства, сбывая на внешнем рынке дары скифской и окрестных земель, – он оставлял свою свиту вне городских стен и проезжал в город один (можно смело утверждать, что зачастую никаких дел у него там не было). Миновав ворота, он сразу направлялся в свой обнесенный высокой оградой дворец – с мраморными сфинксами и грифонами у входа. В нем его встречала тайная жена – местная гречанка. Царь принимал ванну, одевался в эллинскую одежду – и выходил на улицу вдохнуть родной для него воздух античности. Оставался в Ольвии порою по месяцу, а то и больше, случалось, совершал даже жертвоприношения по греческим обрядам. Принимал все меры, чтобы никто из соплеменников не смог проникнуть в город и увидеть своего царя в таком виде и за такими делами.

Но шила в мешке не утаишь. Царь дошел до того, что пожелал принять посвящение в таинство Диониса (Вакха), и принял его. Не устрашившись того, что как раз перед этим ему было грозное знамение – молния ударила в его дворец.

Кульминацией этого обряда было исступленное оргиастическое шествие, и многие греки стали свидетелями участия в нем скифского царя. На следующий же день один из них стал насмехаться за городскими стенами над дожидавшимися там Скила придворными: «Вы над нами, греками, смеетесь за то, что на нас нисходит божественное исступление, а посмотрели бы вы, что ваш царь вытворяет!» Слово за словом, и кончилось тем, что грек тайком провел собеседников в город. Те увидели там такое, что лучше бы не видеть: их повелитель в безумном экстазе, с тимпаном и тирсом в руках, выплясывал среди вакханок теперь уже как полноправный участник процессии.

Слухи про Скила и раньше наверняка ходили разные. Теперь же возмущению скифов не было предела. Когда царь вернулся из Ольвии, войско взбунтовалось и провозгласило нового царя, брата Скила – Октамасада. Скил бежал во Фракию, но Октамасад пошел на фракийцев войной, требуя выдать богохульника. В конце концов сражаться не стали, сошлись на том, что фракийский царь выдаст Скила, а в обмен получит своего брата, нежелательного претендента на престол, который скрывался у скифов. Как только обмен состоялся, Октамасад приказал отрубить Скилу голову.

Великий историк резюмирует: «Так крепко скифы держатся своих обычаев, и такой суровой каре они подвергают тех, кто заимствует чужое».

Глава 6

Великая греческая колонизация

Раз мы уже заглянули за стены Ольвии, следует подробнее поговорить о греческих колониях в Северном Причерноморье, о их рождении и судьбе.

Возникали они в процессе растянувшейся на несколько веков колонизации, когда тысячи и тысячи семейств, со скарбом и живностью, погружались на утлые суденышки (а как еще назвать мятущиеся среди морских валов корабли, у которых зачастую и палубы-то не было) и отправлялись туда, куда и Одиссея не заносило. В чужие земли – чтобы сделать их своими и преобразить до неузнаваемости.

Колонизация черноморского побережья была частью второй волны массовой эмиграции греков. Первая пришлась на времена «темных веков», последовавших за «вторжением дорийцев»: в XII в. до н. э. на города-государства Микенской Греции, наследницы великой цивилизации Крита, нахлынули с севера греческие же племена скотоводов, в первую очередь дорийцев. Племена отсталые, но воинственные и настроенные куда как решительно (на эти времена, по мнению многих историков, пришелся какой-то климатический скачок, неблагоприятно сказавшийся в первую очередь на скотоводческом хозяйстве. Вероятно, именно с ним связаны еще и такие исторические катаклизмы, как Троянская война, гибель Хеттского царства, нападение на Египет «народов моря»).

Вторжение дорийцев современники называли еще «возвращением гераклидов»: сами дорийцы считали себя прямыми потомками Геракла (у него сил бы достало), призванными отомстить за обиды, нанесенные когда-то божественному герою. В суть обвинений можно не вдаваться, потому что понятно: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» – а кушать, похоже, действительно очень хотелось.

Многим тогда пришлось спасаться от убийств, грабежей, разрухи, порабощения (спартанские рабы-илоты были не кем иными, как потомками Гомеровых ахейцев, бывших во главе со своим легендарным царем Агамемноном в авангарде похода эллинов на Трою).

В те «темные века» за море отправились представители всех греческих народностей – включая и победителей-дорийцев. Колонии возникали на Сицилии и в Южной Италии (эти земли получили название Великой Греции), на островах Эгейского, Адриатического, Тирренского морей, на побережьях Малой Азии, Фракии, Северной Африки.

Наиболее активно повели колонизацию дальних земель ионийцы (у тех, что остались, сильнейшим полисом были Афины). В Малой Азии они колонизировали значительную часть побережья Эгейского моря, получившую название Ионии, а союз основанных там ими городов был назван Ионийским союзом. Самым значительным городом-государством стал Милет.

Вторая, или Великая, колонизация была связана как с экономическим подъемом греческих городов и сопутствующим ему перенаселением, так и с ожесточенной классовой борьбой внутри полисов. В то время происходила т. н. «гоплитская революция»: основой армий городов-государств становились не конники, крупные землевладельцы-аристократы, а представители «средней буржуазии» – не связанные с аристократией крестьяне-землевладельцы, купцы и зажиточные, во всяком случае, не бедствующие, ремесленники. Они составляли ряды тяжелой греческой пехоты – гоплитов. Тех самых, что на картинках: с большим круглым разрисованным щитом и массивным копьем, в гребенчатом шлеме (иногда закрытом – страх берет), с коротким мечом на боку, в панцире или кирасе, в наручах и поножах. Поднапрягшись, они сами обеспечивали себя всем этим вооружением, овладевали тактикой плотного строя – фаланги, на поле боя могли умело противостоять кавалерийским наскокам – и они же хотели быть во главе своих полисов. А аристократы не желали отдавать свою власть.

Борьба аристократической и демократической партий могла принимать самые ожесточенные формы. В вооруженных схватках и последующих расправах порою гибли тысячи. Нельзя сказать, что какая-то из двух сил возобладала в масштабе всего греческого мира. Но все же дорийские полисы считались склонными к аристократическому правлению, ионийские – к демократическому.

Колонии становились самостоятельными полисами. Не всегда полностью независимыми – в некоторых случаях новообразование должно было следовать указаниям метрополии. Она же могла выполнять роль арбитра в сложных судебных тяжбах. Но колонисты и сами в большинстве своем не хотели терять связи с родным городом. Там оставались чтимые с детства святилища (их огонь, статуи богов и реликвии обязательно брали с собой), узы родства и дружбы, узы воспоминаний, наконец.

Немаловажно было и то, что на основание колоний давали средства аристократы и богачи. Они оставались на месте, но надо было выполнять их условия (например, реализовывать на новом месте среди туземного населения их товары или снабжать тем, чем богата та земля, в первую очередь их. Рождение где-то в VII в. до н. э. «желтого дьявола» – звонкой монеты способствовало тому, что коммерческие интересы становились всеохватывающими и всепроникающими).

На помощь метрополии всегда надеялись: она могла потребоваться и при обустройстве на новом месте, и для обороны от туземцев – а они редко были рады новым соседям. В тяжелых обстоятельствах помощи ждали и от других колоний своей метрополии. Тем не менее, повторимся, большинство колоний были полностью независимыми. И многие сами становились метрополиями, выводя собственные колонии в еще более отдаленные земли.

На корабли вступали и те, кого гнала нужда, и те, кто оказался в стане побежденных в политической борьбе и не желал оставаться под властью победителей (тем более что часто альтернативой отъезду была только смерть), и те, кто питал честолюбивую надежду выдвинуться или разбогатеть на новом месте.

Но прежде, чем отправиться в путь, обязательно надо было заручиться божественной поддержкой. Главным покровителем переселенцев считался Аполлон. Было крайне желательно получить благоприятное предсказание от жрицы-прорицательницы (пифии) в его храме в Дельфах. Дельфийский храм Аполлона стал и духовным, и экономическим центром колонизации. Имея обширную информацию, касающуюся всей тогдашней Ойкумены, храм мог дать компетентную рекомендацию, мог помочь деньгами. Служители Дельфийского храма хорошо знали, чего хотят конкретные колонисты в первую очередь: заняться земледелием, или создать ремесленный центр, чтобы, обеспечивая местных жителей, в первую очередь местную знать, плодами эллинского мастерства, получить за них плоды их земли, или сделать упор на торговлю.

Высаживаясь после опасного плавания, колонисты явственно ощущали сакральную значимость происходящего – здесь начнется их новая жизнь, здесь обретут они новых богов – покровителей их полиса, и здесь же воздвигнут они алтари прежним богам. Часто священный огонь с родины сопровождали жрецы – они и отслуживали торжественный молебен. Руководитель экспедиции – ойкист, если он становился первым главой нового государственного образования (были и штатные «экспедиторы» – их обязанностью было только обеспечить морской переход и первоначальное обустройство), после смерти провозглашался героем – статус если не божественный, то напоминающий христианских святых: на его могиле возводилась часовня – героон, ему поклонялись, через него можно было обращаться к богам, от него самого ждали защиты.

Жизнь на новом месте устраивалась не обязательно по образцу метрополии – грубо говоря, на аристократический или демократический лад. Многие не затем пускались в далекий путь, чтобы приплыть к тому же самому. Но, с другой стороны, пришельцам из городов с аристократическим правлением, не имеющим опыта самоуправления демократического полиса, трудно было обойтись без единоначалия, без твердой руки. Тогда как выходцы из полисов демократической ориентации, если они не беглые аристократы, несли в себе укорененное неприятие заносчивой знати. Хотя им мог быть знаком и опыт тирании: фактического единовластия «от лица народа», при сохранении видимости демократического устройства (кстати, тирании нередко обеспечивали достаточно благополучную жизнь большинству населения полиса, являясь выходом из тупика политического противостояния, и слово это вовсе не несло в себе тот зловещий смысл, которым наполнили его позднее).

Жизнь покажет, как им жить, греки народ сообразительный. Для чего только не было пока места – это для олигархии, засилия политиканствующих толстосумов. Таковых среди прибывших просто не могло быть, а если им и суждено было появиться – их предстояло вырастить в собственной среде.

О взаимоотношениях с местным населением мы уже немного говорили и еще будем говорить. Отметим, что вряд ли часты были случаи, когда колонисты высаживались на берег, как на острова Кука – в места обитания неведомых дикарей. Обычно на этих берегах уже успевали какое-то время поработать эмпории – торговые фактории, и колонисты имели хотя бы приблизительное представление, с кем им предстоит иметь дело. Но нужно отметить и такой момент. Известно, что всех иностранцев греки с чувством собственного превосходства называли варварами. Вероятно, слово это появилось именно в процессе колонизации – как насмешка над непонятной (или малопонятной) им речью диковатых туземцев, каким-то сплошным «бар-бар», по-русски говоря, тарабарщиной. Грубыми казались их манеры, их селения, их быт.

Конечно, сами они – совсем другое дело. Им уже рисуются храмы с колоннами строгого стиля, под стать им общественные здания, стадион, театр, гимнасий, украшающие площади статуи. У них и посуда будет не как у варваров, а чернофигурного (потом – краснофигурного) лака – амфоры, кратеры, килики. И они не ждали, что им кто-то все это подаст. Они сами построили и храмы, и театры, и прекрасные города. На произведения высшего, недоступного им эллинского мастерства зарабатывали – и покупали их. Не скупились на то, чтобы завезти к себе статуи, вышедшие из-под резца лучших скульпторов. Полюбуйтесь, сколько в Эрмитаже, Пушкинском музее, в других экспозициях хранится найденных в Северном Причерноморье изделий всемирно известных гончаров и вазописцев из Аттики и Коринфа?

Более того, в Крыму, на Таманском полуострове, на черноморских лиманах местными мастерами-греками был выработан свой неповторимый стиль. От их скульптуры, «скифских» ваз и украшений, других произведений – пусть порою лапидарных (несколько простоватых) – веет (особенно когда их много вместе, как в Эрмитаже) каким-то сокровенным, неизъяснимым, романтическим духом. «Неизъяснимое» – это основа эллинского искусства, ибо оно все (помимо мастерства) – от наития, от соприкосновения с божественным, от Платоновых эйдосов (даже если Платон еще не родился). А если оно к тому же родилось среди другого неизъяснимого – таинственного и грозного варварского мира, первозданных необъятных просторов?

* * *

Колонизацией Причерноморья занимался в первую очередь малоазийский Милет – сам когда-то, в первую колонизацию, микенская колония. Всего по Черному морю милетцы основали около сотни городов-государств (считая колонии колоний). «На долгое время Черное море и подступы к нему превратились в милетский заповедник» (Майкл Грант).

Милет был прекрасным и богатым городом, «Жемчужиной Ионии», как назвал его Геродот. В лучшие времена в нем насчитывалось около 50 тысяч жителей (столько же, сколько в столице Персидской империи Персеполисе. Афинян в их родном городе периода его расцвета проживало примерно 155 тысяч, но это был один из крупнейших городов тогдашнего мира). Город жил в значительной степени за счет морской торговли, его интересы распространялись вплоть до Египта. Вывод колоний имел огромное значение для коммерции: они становились своего рода торговыми факториями Милета. Деловые люди обеспечивали будущих колонистов кораблями для переезда, припасами на первое время. Поэтому желающие переселиться стекались сюда со всей Греции. Самих же милетян к перемене мест подстегивали, возможно, не столько экономические соображения, сколько непрерывные политические распри.

Установившееся от основания города аристократическое правление вскоре проявило тенденцию переродиться в олигархию. А олигархия, по определению Аристотеля, это продукт разложения аристократии. Природные аристократы считали управление государством не только своим святым правом, но и святым долгом, смотрели на него как на служение родному городу. Олигархия же возникала, когда интересы этих правителей теснейшим образом переплетались с интересами богачей из прочих слоев, в первую очередь купечества и тогда интересы народа переставали быть, как прежде, в какой-то степени самоцелью, они становились разве что ограничителем: «лишь бы не бузили». Это неминуемо приводило к усилению демократических тенденций (у демократий свой путь перерождения в олигархию, но это путь не милетский).

Со временем город разделился: олигархи и их сторонники (включая людей зависимых и прихлебателей) возглавлялись партией Вечных моряков, или партией Богатства. Им противостояла партия Кулачного боя, или партия Труда.

История донесла до нас рассказы о диких эксцессах этой борьбы. Одержав однажды верх, «трудовики» растоптали быками детей своих противников на глазах их отцов. А те, взяв реванш, сожгли живьем и детей побежденных, и их самих. В конце концов установился шаткий компромисс в условиях умеренной олигархии, но все равно немало милетян вступало на сходни кораблей в надежде обрести более спокойную жизнь в далекой, дикой Скифии (или в менее далеких и диких Фракии и Колхиде), а не в своем процветающем городе.

* * *

Греки, думается, называли Черное море Понтом Эвксинским – «Гостеприимным» – для самоуспокоения. Поначалу они нарекли ее ближе к истине – Понтом Аксинским, т. е. «Негостеприимным». Пересекать его напрямую было рискованно, поэтому предпочитали плавание вдоль берегов. По побережью, от Босфора и далее по часовой стрелке, одна за другой возникали милетские колонии. С южным (малоазийским) побережьем было проще, оно и было освоено в первую очередь – опорной точкой здесь стала Синопа (нынешний турецкий Синоп), возглавившая союз приморских городов.

На западном побережье милетцы основали Аполлонию, потом Одесс (всем известную Одессу назвали так в предположении, что античный город был где-то поблизости, но потом его раскопали неподалеку от болгарской Варны), Томы, уже упоминавшуюся Истрию (оттуда была родом мать злополучного царя Скила).

Потом настала очередь Северного Причерноморья. Первым (в 643 г. до н. э.) был освоен небольшой (километр на полкилометра) островок, называемый теперь Березань (возможно, это он фигурирует как остров Буян в «Сказке о царе Салтане»). Греки занялись здесь земледелием, ремеслом, но в основном торговлей. Вскоре они расширили деятельность и перебрались на материк. Здесь в самом начале VI в. до н. э. в устье Южного Буга, на берегу лимана, возник город со славным будущим Ольвия (в котором царь Скил совершил свое дионисийское грехопадение). Вокруг появляются другие колонии, опирающиеся на помощь уже существующих. Города окружаются хорой – земледельческими угодьями колонистов, постоянно проживающих за городскими стенами. Поодаль возникают постоянные поселения – если позволяют условия, в первую очередь отношения с местным населением.

Другим центром колонизации стал Боспор Киммерийский (Керченский пролив). Здесь, на его крымском берегу, в середине VI в. до н. э., на месте появившегося ранее торгового пункта (эмпория), отстраивается Пантикапей (в переводе с древнеиранского «Рыбный Путь», современное название Керчь). Пантикапей стал крупнейшим полисом Восточного Крыма и Тамани – в первую очередь за счет удобной торговой гавани (в Керченском заливе). Рядом с ним возникают Мирмекий, Нимфей, Феодосия, а на противоположном берегу Боспора – Фанагория, Кепы, Гермонасса, Горгиппия (ныне Анапа). Далее, вдоль Кавказского побережья Черного моря, – Питиунт (Пицунда), Диоскурия (Сухуми), Фасис (Поти).

Вот так, взяв море в кольцо, милетцы и превратили Понт Эвксинский в «свой заповедник». На северном берегу из крупных городов только крымский Херсонес (развалины которого близ Севастополя) был основан не ими, а дорийцами из Гераклеи (колонии Мегар на южном берегу Черного моря) и с острова Делоса.

* * *

Первые плотные контакты греков с обитателями Северного Причерноморья произошли до их появления в этом регионе, причем в местах от него довольно отдаленных. Случилось это во времена вышеописанных походов киммерийцев и скифов в страны Передней Азии.

В последней четверти VII в. до н. э., после того как в бою с ними погиб лидийский царь Гигес, а его страна подверглась разгрому, киммерийцы обрушились на греческие города Ионии в Малой Азии, натворив там немало бед. На сотню лет они завладели городом Антандром на берегу Эгейского моря – его даже называли одно время Киммеридой. На Ионию напали тогда и скифы, нанеся большой ущерб, в частности, Милету.

Но, с другой стороны, милетцам и другим грекам удалось относительно беспроблемно закрепиться в Северном Причерноморье именно благодаря тому, что значительная часть его обитателей находилась тогда в этих переднеазиатских походах, а киммерийцы вообще сгинули в них как исторический персонаж. Вернувшиеся же скифы надолго занялись войнами с фракийцами. Поэтому неприятности от туземцев для греческих колонистов сводились по большей части к нечастым набегам скифов на их города и хору и к вышеописанным неприятностям от балующихся пиратством тавров.

Но со временем агрессивные выпады скифов участились, на Боспоре стали постоянно возникать конфликты с местными меотскими (приазовскими) племенами. Поселенцы стали уделять больше внимания стенам своих городов, усилили бдительность их дозорные отряды. На Керченском полуострове был возведен мощный Тиритакский вал от восточных отрогов Крымских гор до Меотиды (Азовского моря). Со временем укрепления Пантикапея превзошли афинские.

Внешняя угроза сказалась и на внутриполитической ситуации в полисах. В Ольвии возникла тирания выходца из аристократов Павсания, опирающегося как на аристократический религиозный союз, так и на возглавляемое им гражданское ополчение, у которого он пользовался большой популярностью – под его командованием оно хорошо показало себя в боях.

На Боспоре Киммерийском сложилась симмахия – военный союз находящихся там греческих народов. Лидирующее положение в союзе занял Пантикапей. В нем тоже возникла тирания успешного полководца, аристократа по происхождению, Археанакта. Он стал фактическим главой союзного войска, а также нашел опору в амфиктионии – религиозном союзе жителей всех боспорских городов, объединившихся вокруг пантикапейского храма Аполлона. Власть Археанакт передал по наследству, его потомки, Археанактиды, правили примерно до 438 г. до н. э. и даже величали себя царями.

* * *

Ситуация для греков значительно осложнилась после того, как около 480 г. до н. э. скифы и фракийцы заключили мирный договор. Теперь эллинские города стали объектом особо пристального внимания скифских царей и знати.

По-прежнему продолжались набеги, но скифская элита вынашивала куда более серьезные намерения. Хотя она всячески противодействовала проникновению чужой культуры в среду кочевников, но ничего уже не могла поделать с собственным жадным интересом к ее плодам. Анахарсис и Скил слишком далеко зашли в духовном ее приятии – но от блеска золотых украшений, красоты статуй, амфор, тканей и многого чего еще отвести взгляд трудно было всем. Все это можно было купить, выменять, получить в виде добычи или дани, но этого было мало. Неспособная сама организовать морскую торговлю, скифская верхушка решила использовать для нее греческие города: через них в обмен на золото, серебро, олово (необходимый компонент для получения бронзы, становившийся тогда дефицитным), рыбу, хлеб, меха, рабов получать все то, что радует душу. С одной стороны, для этого надо было брать все больше и больше необходимого для экспорта с племен лесостепи и лесов – за этим дело не стояло. С другой – надо было надавить на греков.

Полисы западной части Северного Причерноморья – Никоний на Днестровском лимане, Ольвия и другие – не могли успешно противостоять скифам. У них не было тесной связи между собой. Территориально они находились довольно далеко друг от друга, большой потребности в экономических и торговых взаимосвязях тоже не было. И им пришлось согласиться на скифское покровительство.

Понятно, что такой диктат был не в радость. Но, с другой стороны, значительно возросли торговые обороты этих городов. Справедливости ради – скифское покровительство было не очень обременительно. Описанные Геродотом наезды царя Скила на Ольвию в официальной их части были царским надзором за ходом коммерции. То же самое проделывал и отец Скила, и погубивший Скила брат. Надзор мог осуществляться и доверенными лицами – как скифского, так и эллинского происхождения. Что же касается полисного самоуправления, занятия не связанными с царскими интересами делами, частной жизни – здесь греки в большинстве случаев были полностью предоставлены сами себе: выбирали должностных лиц, сходились на народные собрания, поклонялись богам так, как считали нужным, организовывали войско, посещали театр, стадион, гимнасий, трудились и торговали.

Эти города становились центрами взаимопроникновения обеих культур. Интересно, что в Никонии чеканились монеты с именем завзятого эллинофила скифского царя Скила. Недалеко было то время, когда знатные скифы будут заезжать в греческие города не только по делам, но и чтобы просто пожить некоторое время – уже безнаказанно.

Геродот пишет о живущих близ Ольвии «эллинских скифах» – колонисты называли их миксэллинами. Они вели образ жизни, все больше приближающийся к оседлому, занимались земледелием. Возможно, это отчасти были люди, произошедшие от смешанных браков, но в большинстве своем – природные скифы, нашедшие себе место в жизненном укладе греческого полиса, поселившись на его периферии в качестве военных поселенцев.

Новая ситуация существенно повлияла и на жизнь «скифов-пахарей», значительная часть которых была славянами. Они теперь во все возрастающей степени должны были заниматься производством экспортного товара – зерна.

Глава 7

Боспорское царство

Иное дело на Боспоре. Города там плотно обступали пролив с обеих сторон. Западный его берег считался европейским, а восточный – азиатским. По географическим понятиям того времени, по нему проходила граница между Европой и Азией. Значит, местная симмахия, военный союз, объединяла жителей двух частей света – это, несомненно, существенно повышало их самооценку.

Стоявшие во главе симмахии Археанактиды неплохо справлялись со своей основной задачей: подготовкой полисных отрядов, умелым руководством ими, строительством оборонительных сооружений. Все это позволило сдержать скифский натиск. Хотя, возможно, номинальное верховенство скифских царей признавалось, а скифские вельможи и вожди довольно вольготно располагались порою в Пантикапее и окрестностях: об этом и сегодня напоминает гряда из сотни курганов, протянувшихся под Керчью (ее татарское название Юз-Оба). Скифские кочевья подходили к самому Тиритакскому валу.

Примерно в 438 г. до н. э. на Боспоре произошла перемена. К власти, оттеснив Археанактидов (при неясных историкам обстоятельствах, но скорее всего насильственно), пришел основатель новой династии Спарток – возможно, фракиец по происхождению. Он и последовавшие за ним Спартокиды следовали определившейся уже тенденции боспорской власти – усиления ее централизации.

Спартокиды отказались от видимости союза городов – сложилось единое государство со столицей в Пантикапее. В историографии оно значится как Боспорское царство, или как Боспорская тирания. Царского титула его правители долгое время не принимали, но название «Боспорское царство» все же более распространенное.

* * *

В самом начале правления Спартока, в 437 г. до н. э., произошло знаменитое событие: в Порт Эвксинский вошла большая эскадра под командованием великого политического деятеля, афинского стратега Перикла. Целью похода было демонстрацией силы поддержать жителей припонтийских эллинских городов: от них к нему, главе Афинского морского союза, поступали жалобы на притеснения, чинимые местными варварскими правителями и их подданными.

Но была и другая задача: постараться склонить здешние полисы присоединиться к морскому союзу, обеспечив тем самым надежное снабжение продовольствием Афин и их союзников. Перикл знал – вот-вот начнется война со Спартой и возглавляемым ею Пелопонесским союзом.

По ходу плавания в южнопонтийской Синопе была оказана помощь местным демократам в изгнании правившего городом тирана Тимесилея – он, его семья и сторонники бежали в близкую им по духу правления Ольвию.

Далее корабли совершили отважный переход: кратчайшим путем по открытому морю прибыли к Боспору Киммерийскому. Здесь надо было решить немаловажный вопрос: склонить Нимфей, не входивший в Боспорскую симмахию, вступить в Афинский морской союз. Это удалось. Следующим пунктом назначения была Ольвия: оттуда жаловались на усилившееся вмешательство скифов во внутренние дела полиса, дошло до того, что в городе уже некоторое время верховную власть осуществлял скифский наместник. Переговоры со скифскими правителями (похоже, у них в то время была какая-то усобица) прошли успешно: наместник был удален, тирания восстановлена, Ольвия получила право самостоятельно решить, вступать ли ей в Афинский союз или нет.

На обратном пути, проходившем вдоль западного побережья, в Истрии и Аполлонии олигархическое правление было заменено на демократическое.

* * *

На ход событий на Боспоре визит Перикла и его эскадры никак не повлиял: его правителей не интересовали проблемы Афин и Спарты, им хватало своих. Спарток I (правил в 438–433 гг. до н. э.), его преемник Сатир I (правил в 433–389 гг. до н. э.) и Левкон вели затяжную войну с Феодосией, в которой укрылись противники династии. Феодосии активно помогала южнопонтийская Гераклея – из опасения, что боспорская экспансия распространится на ее дочернюю колонию Херсонес. Город все же был взят, но при его долгой осаде скончался Сатир – лавры победителя достались его сыну Левкону.

Теперь Спартокиды стали именовать себя «архонтами Боспора и Феодосии». Их государство стало самым большим во всем греческом мире. О Левконе же шла слава как о «добродетельном тиране», покровителе искусств, самом просвещенном правителе, «самом прекрасном человеке – каким только может быть самодержец». Афины пожаловали ему свое гражданство и наградили золотым венком – отчасти потому, что город ввозил 80 % потребляемого им продовольствия, а Боспорское царство при Левконе бесперебойно снабжало его зерном. Про Левкона известен анекдот: он переставал платить жалованье тем своим солдатам, которые неумеренно тратились на любовные утехи и проигрывались в кости – «все равно деньги им не впрок».

Незадолго до трагического для Афин завершения Пелопонесской войны (431–404 гг. до н. э.) их представитель в Нимфее Гелон, дед знаменитого оратора Демосфена, передал правление над городом Боспорскому царству – и получил у него за это в управление городок Кепы.

Экспансия Боспора шла также на Таманский полуостров, на меотийское (азовское) побережье, где обитали синды, меоты, фатеи – народы древнего индоевропейского корня (но, может быть, и кавказского – некоторые историки считают их предками адыгов), имевшие к тому времени свои царства. С присоединением их Боспор стал еще более значительным государством. Титул его правителей теперь звучал: «архонт Боспора и Феодосии и царь синдов и всех меотов и фатеев».

Боспор вел большую внешнюю торговлю, в Пантикапее кипела работа на судостроительных верфях. Производилось много прекрасных ремесленных изделий. За счет широкого использования кубанских земель царство не только самообеспечивалось продовольствием, но и стало «житницей Греции».

* * *

Однако Боспорское царство знало и усобицы, во время которых враждующие стороны не стеснялись звать на подмогу скифов и других варваров.

Во время одной такой смуты, вспыхнувшей в 310 г. до н. э., после смерти царя Парисада, и приведшей к гражданской войне, на стороне одного из претендентов сражались наемники-греки и фракийцы, а также большой отряд скифов, другого поддержали местные фатеи. Кончилось тем, что победитель по имени Евмел приказал умертвить не только соперника, но и всю его родню и сторонников.

Это привело в негодование понтийских граждан. Но новому правителю, смело пришедшему на народное собрание, удалось успокоить их обещанием править по справедливости и предоставить всяческие льготы. Люди поверили ему – и не ошиблись. При Евмеле возросло благосостояние, расширилась территория. Укрепив военный флот, он вел беспощадную борьбу с пиратством – и немало в этом преуспел, причем на всем Черном море. Видимо, неспроста поговаривали, что у него в мыслях подчинить все берега Понта Эвксинского. Но если такие планы и были, им помешала преждевременная смерть Евмела в 304 г. до н. э., после всего лишь шести лет правления. Однажды возница его колесницы не справился с управлением, лошади понесли – царь, ища спасения, спрыгнул, но его меч попал в колесо, и он разбился насмерть.

Однако процветание Боспора продолжалось и при его сыне Спартоке II, правившем 20 лет (в 304–284 гг. до н. э.). Начиная с него царский титул «басилевса» по отношению к правителю применяли не только в варварских частях государства, но и эллины. Афины, в благодарность за поставки хлеба, постановили поднести царю, как когда-то Левкону, золотой венец.

Глава 8

Херсонес Таврический

Среди северночерноморских полисов Херсонес – особая статья. Как уже говорилось, по происхождению он единственный здесь дорийский полис. Колония была выведена южнопонтийской Гераклеей в 422–421 гг. до н. э.

Среди первопоселенцев были также прежние жители острова Лесбос: они были изгнаны из родных мест афинянами за то, что восстали против них во время Пелопоннесской войны, и нашли приют в Гераклее. У тамошних жителей они нашли полное сочувствие: те тоже во время войны отложились от Афин, за что афинское войско разорило хору их города.

Этническая ситуация на момент прибытия колонистов была, мягко говоря, неблагоприятная. На облюбованном ими берегу (близ нынешнего Севастополя) обитали племена тех самых, прославившихся жестокостью и дикостью тавров. К тому же они, несмотря на идущую о них славу, такими уж дикими не были, занимались отгонным скотоводством и земледелием и делиться своей землей, даже одним только нынешним Маячным полуостровом, на который высадились колонисты, не собирались. (Маячный полуостров – это западная часть Гераклейского полуострова, на котором сегодня находятся не только развалины Херсонеса, но и южная, самая историческая часть Севастополя. По рельефу это изрезанное балками каменистое плато.)

Но и пришельцы недаром были дорийцами, а дорийская колонизация отличалась прямолинейностью и бесцеремонностью. Дорийцы и в «темные века» своего вторжения в область Микенской культуры мало считались с прежними обитателями земель, доводя их до всем известного положения спартанских илотов: по сути – крепостных, да еще и периодически подвергающихся тайным убийствам ради тренировки и укрепления духа спартанского юношества. А ведь тогда завоеванные были греками, веровавшими в тех же богов, говоривших на почти таком же языке. Правда, теперь на дворе были не «темные века», а просвещенный пятый век до новой эры, и дорийцы были уже не те – они не могли не повариться в котле общеэллинской культуры. Но у гераклейцев был и более свежий опыт: их город поставил примерно в то же самое положение илотов местное малоазийское население. Так что – что уж там творилось после высадки гераклейских и лесбосских дорийцев на Маячном полуострове, описаний не осталось, но археология свидетельствует: все таврские поселения в ближайшей округе были уничтожены. Так рождался Херсонес.

Некоторая дополнительная информация. Малоазийская Гераклея Понтийская располагалась близ одного из предполагаемых входов в Аид, в царство мертвых, а река, впадающая близ города в Черное море, носила название то же, что и аидская, – Ахеронт. И в наши дни турецкие гиды показывают туристам пещеру, в которой совершил один из своих двенадцати подвигов Геракл: он одолел в ней трехглавого пса Цербера, караулившего вход в подземное царство.

* * *

Долг платежом красен, таврам не надо было об этом напоминать. Спокойно жить новоселам они не давали, и херсонесцам для защиты своей хоры, а паче того – для усиления обороны полиса в целом пришлось возвести два ряда стен с башнями через весь Маячный полуостров, а меж рядами расположилось военное поселение.

Город уже на начальном этапе был немаленький, хотя, по дорийскому обыкновению, он и в первую, и во вторую очередь был прежде всего земледельческим и только потом в какой-то степени ремесленным и торговым. А потому остро нуждался в полях, садах, огородах, виноградниках. Но захваченный у тавров Маячный полуостров мал (весь Гераклейский – это всего 100 квадратных километров). Плодородная земля была размежевана на небольшие наделы, которые распределяли по жребию. Наделы разграничили каменными оградами (частная собственность!).

Однако на мысли всегда приходили плодородные земли Северо-Западного Крыма. Но здесь сразу пришлось столкнуться с милетской колонией Керкинитидой (чьи руины на Карантинном мысу нынешней Евпатории) – земли принадлежали ей. Однако дорийцам, как всем было известно, редко находились равные в бою (в населенных ионийцами Афинах когда-то очень радовались, что их воинский отряд в первый раз разбил равный по численности отряд спартанский). Вероятно, отчасти поэтому стороны мирно договорились – в середине IV в. до н. э. Керкинитида становится зависимой от Херсонеса с предоставлением ее гражданам равных прав с херсонесцами.

Но дальнейшее продвижение оказалось сложнее – там начинались крымские владения Ольвии. А та уступать их не хотела, хоть и считалась прежде дружественным полисом. Разгорелся вооруженный конфликт. Сведений о том, как он протекал, не сохранилось, но археологические раскопки бесстрастно свидетельствуют: после того как сгорели усадьбы, построенные в принятом у ольвиополитов стиле, на той же земле появились херсонесские усадьбы. Глубокая вражда между Ольвией и Херсонесом затянулась более чем на половину столетия.

Таким образом, во 2-й половине IV в. до н. э. Херсонес смог приступить к полномасштабному освоению западного крыла (или, если хотите, лепестка) Крыма – Тарханкутского полуострова. Здесь появляется большое число наделов, размером намного превосходящих те, что нарезывались когда-то на Маячном. Показательно разнообразие строящегося здесь: и удобные частные виллы (в районе современного поселка Панского обнаружен целый комплекс вилл явно дачного типа, своего рода дачный кооператив. Аналога ему не существовало во всем античном мире), и целые поселки из небольших единообразных зданий – очевидно, принадлежавших военным поселенцам, и простые крестьянские дома, и мощные крепостные сооружения – для защиты территории, ведь скиф (или тавр) – он рядом. Здесь же, в удобной бухте, строится то, что должно было в немалой степени обеспечить цветущее будущее государства – город Прекрасная Гавань, или по-гречески Калос Лимен (сейчас там поселок Черноморское).

Может показаться странным, но в последнюю очередь приступили к освоению земель, ближайших к Херсонесу, – Гераклейского полуострова. Наверное, потому, что там были не самые плодородные земли, а еще потому, что там и поблизости жили тавры. Тавров изгнали при колонизации, но позднее их новые поселения возникли буквально по границе их прежних владений. Раскопки показывают, что здесь они оказались в сильно зависимом положении – на соседствующих с ними наделах херсонесцев высились внушительные дома-башни. Это свидетельствует о том, что греки и боялись тавров, и угрожали им, превратив в своих в лучшем случае полукрепостных работников. Именно так их предки из Гераклеи поступили с окрестными малоазийскими племенами мариандинов.

* * *

Правление в городе, однако, в конце концов установилось не на дорийский манер – демократическое.

Но произошло это не сразу, какое-то время определяли курс и устанавливали порядки аристократы. Однако история показала, что дорийцы довольно часто и успешно отходили от своих архетипических «темновековых» установок – и в политике, и в культуре, и в быту.

Значительно изменились условия существования: если поначалу архонты запрещали вывозить зерно, минуя херсонесскую гавань, – власти должны были в первую очередь обеспечить им жителей самого государства, – то теперь, при таком изобилии земли, продовольствия было достаточно. Главной сельскохозяйственной культурой стал виноград. Херсонесское вино пользовалось спросом и шло на экспорт.

Это требовало огромного количества амфор, которые изготавливались здесь же, и очень качественные, – мастера обзавелись собственными клеймами. Обжиг осуществлялся в огромных двухэтажных печах. Следом развивались другие ремесла.

Весьма успешной была посредническая торговля «из скифов в греки» (хлеб, скот, кожи, меха, мед, воск, рыба) и обратно (драгоценные украшения, высокохудожественные изделия, оружие, оливковое масло, произведения искусства, мрамор и многое другое). Она требовала больших знаний и приносила огромный доход.

В результате появилось много людей состоятельных и притом специалистов своего дела, людей с широким кругозором и собственным интересом. Так что херсонесские аристократы, которые в большинстве своем были не отпрысками полулегендарной дорийской родоплеменной знати, а потомками первопоселенцев из числа простых крестьян, приплывших в поисках лучшей жизни, были уже не так авторитетны, как им того хотелось бы.

О том, что в городе установилась демократия и что ей должна была предшествовать долгая борьба, говорит дошедший до нас документ, интереснейший сам по себе, – «Херсонесская присяга», клятва, которую давали молодые граждане города перед лицом его богов. В ней, в частности, говорилось: «… я буду единомышлен о спасении и свободе государства и граждан и не предам Херсонеса, Керкинитиды, Прекрасной Гавани и прочих укрепленных мест из остальной территории, которой херсонесцы управляли или управляют… не буду злоумышлять ни против кого из не отпавших граждан и на суде буду судить камешками по закону».

В последнем пункте имеется в виду тайное голосование камешками разного цвета или с надписями «виновен» – «не виновен», «за» – «против». Археологами обнаружены здесь и глиняные черепки с именами – принадлежность общегреческой процедуры остракизма, когда граждане указывали таким образом на тех, кто, на их взгляд, мешает или может помешать благополучию полиса (не обязательно преступлением, это могли быть и чрезмерная популярность, и «образ мыслей») – и набравший наибольшее число «голосов» отправлялся в изгнание. В конкретном случае речь шла об изгнании сторонников возвращения аристократического правления. Но найден и документ, говорящий о возвращении изгнанников и возврате им всего имущества.

Высшим органом власти в городе было общее народное собрание, на котором избирались высшие выборные должностные лица, выборный совет и коллегии, наблюдавшие за жизнью города. Коллегия стратегов командовала войском, коллегия демиургов осуществляла прокурорский надзор. Агораномы наблюдали за порядком на рынке, астиномы – за мерами веса и объема. За обучением, за физической подготовкой мальчиков и юношей следил гимнасиарх.

Были и должности, характерные для государств с аристократическим или олигархическим правлением – номофилаки. Лица, занимающие их, наделялись чрезвычайными полномочиями в командовании войсками, в назначении послов, в наложении наказаний. Необходимость в них была вызвана постоянной военной угрозой извне и угрозой со стороны покоренных тавров.

Был и пост архаический, традиционный – царь-эпоним, присутствие которого было необходимо при исполнении важнейших религиозных обрядов. Его именем назывался год.

Город был очень красив, в нем было все, что подобает иметь крупному процветающему полису: каменные храмы, общественные здания, театр, стадион. Стены зданий украшались мозаикой и живописью. Верховной покровительницей Херсонеса была Артемида. Высоко чтились Дионис, Геракл. Были свои, особые культы: олицетворяющего город бога Херсонеса, Богини Матери – главный в городе культ, который был заимствован у местных народов и эллинизирован. Как и во многих городах Причерноморья, был распространен культ героя Троянской войны Ахилла, перешедший сюда, вероятно, из Малой Азии.

Херсонес поддерживал постоянные связи с общеэллинскими религиозными центрами, такими, как Дельфы, Делос. На Делосе на деньги, собранные гражданами полиса, даже справлялся праздник «Херсонесии».

Глава 9

Скифы, македонцы, Ольвия

С конца V в. до н. э. во внутреннем положении Скифского царства дела обстояли не лучшим образом. Судя по всему, проходили процессы, свойственные большинству молодых монархий. Номархи прибирали к рукам власть на местах и старались обособиться. На самом верхнем уровне вели борьбу ветви правящего рода. В государстве становилось все меньше единства, племена вновь начинали жить своей жизнью.

Греческие полисы, зависимые от скифов, не преминули воспользоваться ситуацией. Так, Ольвия, после плавания Перикла избавившаяся от присутствия царского наместника, но остававшаяся на положении протектората, вырвалась на свободу. Одновременно в ней вместо власти тирана установилось демократическое правление. В честь произошедших перемен граждане торжественно учредили культ Зевса Освободителя.

Ольвия воспряла: оживились торговля и ремесла, выросли новые здания, город существенно расширил свои земельные владения, в том числе в Крыму. На монетах, чеканящихся в городе, теперь значились не имена скифских царей, а гордый этникон: «ольвиополиты».

* * *

Скифам и Ольвии пришлось напрямую столкнуться с македонской монархией.

После затяжного кризиса царю Атею (правил ранее 358–333 гг. до н. э.) удалось вновь собрать в единое государство большинство скифских племен. Несколько десятилетий Скифское царство переживало расцвет. Об этом свидетельствуют курганы знати, которые вновь погребали под собой вместе с покойным множество драгоценных вещей, тогда как захоронения предыдущего периода почти ничем не могли одарить ни черных копателей всех предыдущих эпох, ни археологов.

Обретя уверенность в себе, царь Атей продолжил традиционный скифский натиск на земли Фракии. Скифы захватили Дунайскую Дельту, следом – лежащую за ней Добруджу. Здешние греческие полисы вынуждены были признать над собой царское покровительство.

Распространяя свою власть, Атей все дальше углублялся во фракийские пределы. Ему удалось нанести поражение могущественному и воинственному фракийскому племени трибалов. Все это очень не понравилось Филиппу II Македонскому (382–336 гг. до н. э.) – основателю сплоченного Македонского царства, отцу Александра Великого.

В очередном походе скифское войско оказалось в крайне затрудненном положении – в окружении фракийцев близ греческой колонии Истрии. Атей отправил Филиппу послание, в котором обещал в награду за спасение завещать ему Скифское царство – как владыке более удачливому, чем он. Филипп двинулся на помощь, но скифам тем временем удалось переломить ситуацию и победить. Атей немедленно взял свои слова обратно: мол, помощь македонян ему теперь не нужна, он посильнее их; а потом, с какой стати он будет оставлять свое царство чужому человеку, если у него есть собственный сын?

Эту пилюлю Филипп проглотил, но, когда Атей ответил ему отказом на просьбу помочь в одном из походов, пришел в страшный гнев и двинулся на скифов всеми своими силами. Македонцы были сродни дорийцам, они обладали не только сильной пехотой, но и прекрасной кавалерией, костяк которой составляли тяжеловооруженные всадники.

В состоявшемся у Истрии в 339 г. до н. э. сражении скифы были наголову разбиты, царь Атей погиб. А было ему тогда, как утверждает предание, 90 лет.

Македонцы захватили огромную добычу и множество пленников, но долго радоваться им не пришлось: на обратном пути их войско было разбито все теми же трибалами, царь Филипп был тяжело ранен, а вся добыча перешла к победителям.

* * *

Второй скифско-македонский конфликт произошел при сыне Филиппа – великом и победоносном Александре Македонском (356–323 гг. до н. э.), создателе мировой державы.

Разгромив в нескольких сражениях персидского царя Дария, сам Александр не двинулся на Скифию, а продолжил завоевания в восточном направлении. Своим наместником во Фракии он оставил одного из своих полководцев – Запириона.

Запирион же рассудил, что, если он в отсутствие повелителя не совершит ничего выдающегося, Александр будет им очень недоволен. И в 331 г. до н. э. он отправился с 30-тысячным войском на скифов.

Можно предположить, что в начавшейся войне скифы сразу прибегли к своей испытанной тактике: отступали, не ввязываясь в большие сражения. Тогда Запирион, в поисках славы, осадил Ольвию, не считаясь с тем, что это независимый греческий полис, а в войске царя Александра сражается очень много греков.

Осада не удалась, не удалось и вернуться во Фракию. На обратном пути Запирион был окружен скифами и погиб вместе со всей своей армией. Александр, узнав о произошедшем, объявил в войске трехдневный траур. Но, как сообщают античные историки, сам при этом не очень огорчился: в тот же день он получил известия о гибели двух враждебных ему царей, и это умалило боль от утраты. К тому же кто-то из придворных высказал мнение, что Запирион понес кару богов за то, что напал на ни в чем не повинный перед македонцами народ, и Александр, судя по всему, не смог с ним не согласиться.

* * *

Представляет интерес, какое значение имели эти события для Ольвии. В начале осады в городе не было единодушия: должники, бедняки, рабы и прочие ущемленные и неполноправные были настроены резко против состоятельных и властных слоев и противились чрезвычайным мерам по защите полиса. И тогда в экстренном порядке были срезаны долги, освобождены рабы, наделены гражданскими правами иностранцы.

После успешной обороны и снятия осады в городе установились еще более демократические порядки, одно из свидетельств тому – установление культа олицетворенного Демоса.

Глава 10

Натиск сарматов

Относительную стабильность в регионе в середине III в. до н. э. разрушили сарматы (они же савроматы). Такие же, как скифы, кочевые пастухи-всадники на быстрых конях, отличные стрелки из лука, наводящие ужас в бою. Выносливые, неприхотливые, не имеющие домов – живущие в обитых войлоком, запряженных волами кибитках.

Пожалуй, еще более воинственные, чем скифы. Порядочная сарматская девушка не выходила замуж, не убив хотя бы одного врага. Можно себе представить, каких новых сарматов воспитывали такие матери. Не их ли образами было навеяно предание об амазонках, обитавших, по сведениям Геродота, где-то на Северном Кавказе, как раз по соседству с сарматами?

В захоронениях детей даже самого малого возраста археологи находят оружие. У Страбона читаем: «Юношей приучают ездить верхом с самого раннего возраста, а хождение пешком считается достойным презрения». Вот что сообщает нам Аммиан Марцеллин: «Почти все аланы (читай – сарматы. – А. Д .) высоки ростом и красивы видом; свирепостью своих взглядов они внушают страх… У них считается счастливым тот, кто испускает дух в сражении. Они находят удовольствие в войне и опасности».

На вооружении у сарматов, помимо луков, были арканы, пращи, железные мечи – намного длиннее скифских акенаков, до 130 см. Реже – легкие копья, дротики, боевые топоры. Защитой им служили шлемы и латы из сыромятной бычьей кожи и плетеные щиты. Сражаться могли не только верхом, но и спешиваясь.

В III в. до н. э., когда сарматские племена дошли до Северного Причерноморья и стали тесно соприкасаться с греками и народами Северного Кавказа, они вооружились тяжелыми длинными копьями и еще более длинными, чем прежде, мечами: «огромных размеров, так что держать их приходилось двумя руками» (Страбон). Перенятыми у скифов чешуйчатыми доспехами из железных пластин сарматы стали защищать не только себя, но и своих коней. Конечно, такое могли себе позволить немногие, да и немногие могли усидеть в седле, имея на себе такую тяжесть. Ведь эти подобные средневековым рыцарям тяжеловооруженные кавалеристы, в отличие от тех, не знали стремян. Атаке этих монстров, собранных в единых кулак, противостоять было почти невозможно. Только во II в. н. э. появилось достаточно эффективное оружие против них: усиленный гуннский лук, пробивающий сарматскую броню.

Этническое ядро сарматов сформировалось в степях между Волгой и Уралом, они, как и скифы, были изначально народом иранского корня, наследниками ранних индоевропейских культур (ямных, катакомбных и других). Но в своих кочевьях они регулярно заходили в Среднюю Азию, на Алтай и Памир (частично оседая там). Поэтому их антропологический тип, изначально брахицефальный (кругологоловый) европеоидный – схожий со славянским, дополнялся монголоидными вкраплениями. Но в целом это были типичные европеоиды. Так что, если при слове «кочевник» нашему внутреннему оку обычно предстает хитровато-хищный прищур и без того раскосых глаз, это не сарматы и не скифы, это представление, унаследованное от более поздних времен.

В восточном направлении группы сарматов добрались в конце концов до тихоокеанского побережья, а на западном в эпоху Великого переселения народов под собирательным именем аланов их заносило аж в Испанию и на Британские острова, даже в Северную Африку, где вандальские короли отвели им землю для поселения близ Карфагена. Личная стража римского императора Грациана (правил в 375–383 гг. н. э.) целиком состояла из аланов, и сам он любил щеголять в аланском наряде (длиннополом лосиновом или суконном кафтане, называемом «курта», штанах «саравара», скифского типа сапогах и островерхой войлочной шапке-башлыке).

Занятие земледелием претило большинству сарматов не меньше, чем пешая ходьба. Но на периферии их мира, как и скифского, возникали сообщества, смешанные с местными земледельческими племенами.

У сарматов были вожди и цари, возможно наследственные, но главенствующую роль играла военная демократия. «Все они благородного происхождения… Вождями выбирают тех, кто прославил себя в сражениях» (Аммиан Марцеллин).

Классовое расслоение было налицо: при раскопках одних сарматских могил не находят практически ничего, в других, капитально устроенных, – множество золотых украшений и завезенных из дальних стран вещей.

О религии сарматов сведений дошло мало. Известно, что служительницами ее часто становились женщины. Сарматы поклонялись солнцу и огню – подобно персам, у которых на основе этих культов возник зороастризм – просматриваются их общие арийские корни. В первые века нашей эры зороастризм получил распространение и у сарматов, преимущественно у аланов. Как и скифы, сарматы важное значение придавали гаданию по прутьям. И так же как скифы, они поклонялись воткнутому в землю мечу, видя в нем своего бога войны.

Несомненно, какое-то религиозное значение имел обычай искусственной деформации черепов – вытягивание их вверх, для чего голову мальчика еще в младенчестве стягивали тугой повязкой. В поздние времена этой операции подвергалось до 70 % маленьких сарматов.

* * *

Сарматская народность состояла из многих племенных групп, часто враждовавших между собой и стремившихся потеснить одна другую на степных просторах. Их условные границы постоянно менялись, тем более что с востока напирали не менее беспокойные сообщества. В результате в середине III в. до н. э. несколько сарматских племенных объединений пошло в наступление на Скифию. Из тех, кого можно более-менее достоверно идентифицировать и локализовать их расселение, выделяют языгов и роксоланов (при этом надо помнить, что проблема настолько сложна, что некоторые исследователи, например, сомневаются в сарматской принадлежности роксоланов, но для взаимоотношений самих кочевников это, возможно, мало что значило: для сармата хороший роксолан был лучше плохого сармата). Языги продвинулись по Великой степи к западу от Днепра, роксоланы занимали нижнее Левобережье Днепра, северный берег Азовского моря и надвигались на Северный Кавказ.

У скифов в то время, похоже, опять была полоса разобщенности, и их племенная знать вступала в переговоры с сарматскими вождями, устанавливала с ними отношения, не согласуясь с другими племенами и царским двором. Впрочем, то же можно сказать и о сарматах.

Существует гипотеза, что место «царских скифов» с этого времени заступили «царские сарматы», став ведущей силой в Скифском царстве, а их предводители обосновались на царском престоле. Нужно только иметь в виду, что это гипотеза польских историков, у которых есть основания сарматам симпатизировать: поляки исстари считают, что сарматы приняли деятельное участие в этногенезе их народа, став родоначальниками благородных панов-шляхтичей. Сарматами поляков нередко называли русские публицисты патриотического направления XIX в., но без чувства симпатии.

До нас дошло описание того, как проходило сарматское нашествие. Правда, можно усомниться в степени его соответствия подлинным реалиям: это фрагмент из сочинения греческого писателя-сатирика Лукиана Самосатского, жившего много позже событий. Остается надеяться, что он использовал какое-то достаточно достоверное свидетельство. На худой конец, даже если он руководствовался только устными преданиями, в основе которых – долетевшие из далекой Скифии слухи, то и в этом случае в рассказе может быть зерно истины. Объектом нападения в приводимом фрагменте были скифы.

«Пришли на нашу землю савроматы в числе десяти тысяч всадников, пеших же, говорили, пришло в три раза больше. Так как они напали на людей, не ожидавших их прихода, то и обратили всех в бегство, что обыкновенно бывает в таких случаях; многих из способных носить оружие они убили, других увели живьем, кроме тех, которые успели переплыть на другой берег реки, где у нас находилась половина кочевья и часть повозок. В тот раз наши начальники решили, не знаю по какой причине, расположиться на обоих берегах Танаиса. Тотчас же савроматы начали сгонять добычу, собирать толпой пленных, грабить шатры, овладели большим числом повозок со всеми, кто в них находился, и на наших глазах насиловали наших наложниц и жен. Мы были удручены этим событием».

Остановимся на интересной детали: пеших в три раза больше, чем всадников. Но ведь сарматы хоть и умели воевать, спешившись, но передвигались они исключительно верхом. Можно предположить, что речь идет о выходцах из лесостепей и лесной полосы, составлявших земледельческую периферию скифского и сарматского мира. Историк-евразиец Георгий Вернадский приводит немало доводов в пользу того, что сарматам постоянно сопутствовали, среди прочих, некоторые племена славян или по крайней мере их отряды. Так было, вероятно, и при нападении на Скифию, и в позднейших походах, когда сарматы присоединились к гуннам в их нашествиях на Кавказ и Европу; и в еще более поздних, когда они под именем аланов продолжали самостоятельно терроризировать европейские народы.

Как бы там ни было, скифы были вытеснены с большинства своих земель. Часть их погибла в боях, часть ушла в низовья Дуная, где на территории Добруджи существовала еще некоторое время Малая Скифия. Но большинство уцелевших скифов сосредоточилось в степной части Крыма и близлежащих степных районах, в том числе в Нижнем Поднепровье. Их столица на берегу Днепра пришла в полное запустение. Великая Скифия стала Великой Сарматией.

Глава 11

Период Позднескифского царства

Во II в. до н. э. у крымских скифов укрепилось наконец царское правление, престол занял царь Скилур (ок. 130–113 гг. до н. э.), после него он перешел к его сыну Палаку.

Позднескифской столицей стал Неаполь Скифский (городище Керменчик близ Симферополя; «Неаполь» – то же, что «Новгород», «Новый Город»). Его окружили циклопические стены – огромные каменные глыбы, сцепленные цементным раствором. Основными занятиями городского населения были земледелие и скотоводство, но проживало немало ремесленников и торговцев. Возник греческий квартал. Царь Скилур стал чеканить в Ольвии свою монету. Надпись на ней была на греческом, на греческий манер было и изображение – чтобы была признана «своей» в эллинском мире.

Скифы частично переходили на полуоседлый и оседлый образ жизни. Появляются поселения, в которых, помимо строений, похожих на юрты, были каменные дома с черепичными крышами греческого типа. Строятся крепости. Как племенные центры, возникают города. Базовой социальной единицей становилась малая семья, в которой мог использоваться труд рабов.

Трудно сказать, многие ли из этнических скифов занялись земледелием, но, несомненно, о традиционном кочевом скотоводстве многим пришлось позабыть – не те просторы.

Сарматы кочевали к северу от Крыма. Иногда заходили и в степи полуострова, хотя значительных следов пребывания их здесь не сохранилось. Однако разрушение некоторых скифский селений в Центральном и Северо-Западном Крыму археологи связывают с ними.

Сарматов больше влекли предгорные районы и приморские греческие города. В предгорьях они создавали оседлые скотоводческие поселения – в Крымских горах много вершинных плато – яйла, удобных для летнего выпаса скота.

В городах богатые сарматы обосновались для ведения торговых дел, причем старались селиться не обособленно, а среди греков – при этом, очевидно, в немалой степени эллинизируясь. Происходило и обратное влияние: искусствоведы уверенно указывают на «сарматский оттенок» в местном греческом искусстве.

Торговые дела в городах у сарматов могли быть свои, но они могли и представлять интересы своих царей и племенной знати, живших вне Крыма. Поэтому между городской верхушкой и власть имущими сарматами могли устанавливаться неплохие отношения. Писатель Полиэн сообщает историю о сарматской царице Агаме, жене царя Медосака, жившей в конце III – начале II в. до н. э. Херсонесские греки пожаловались ей на постоянные набеги скифов. Тогда она, вскочив на коня и взяв с собой сотню всадников, нагрянула в скифскую царскую ставку. Не пускаясь в долгие объяснения, она убила царя, а власть передала его сыну, предварительно взяв с него клятву править справедливо и никогда не нападать на соседей (есть предположение, что царица Агама захоронена в большом кургане в Нижегорском районе Крыма). Скорее всего, каких-то формальных вассальных отношений у скифов с сарматами не складывалось, но право сильного – оно у кочевников действенно больше, чем у многих других народов, поэтому и по другим поводам могло происходить нечто подобное этому рейду.

Но, пусть и переходящим постепенно на оседлость, скифам требовались пастбища, да и плодородные земли были теперь все более кстати. И от агрессивных замашек они отказываться не собирались, тем более что самоуверенность к ним вернулась довольно быстро. Заметим, что вышеописанный подвиг царицы Агамы был свершен ею еще до Скилура, до укрепления у скифов авторитета царской власти. И уже при Скилуре Ольвия, расположенная близ устья Днепра, оказалась в зависимом от него положении – власть новоскифских повелителей распространилась на обширные области к западу от Перекопа.

* * *

Скифам давно приглянулись земли Тарханкутского полуострова на западе Крыма, принадлежащие Херсонесу. Несмотря на противодействие греков, к концу II в. до н. э. эти ухоженные земли принадлежали уже не им – на них возникают селения и крепости скифов. Из-за разорения и захватов утрачиваются даже земли на прилегающем прямо к городу Гераклейском полуострове.

Но мало того. Скифские всадники и их присные замыслили торговать с внешним миром самостоятельно и устремили пристальный взгляд на греческие порты – Керкинитиду и расположенную поблизости Калос Лимен (Прекрасную Гавань). Их интерес разделили также сарматы-роксоланы и тавры. Греки постарались укрепить свою обороноспособность, но сил не хватало, и Херсонес оказался вскоре в зависимом положении, а в Керкинитиде и Калос Лимен агрессоры обосновались, как у себя дома, и повели заморскую торговлю. При этом новые хозяева мало того, что снесли оборонительные стены, они стали использовать общественные здания как источник строительных материалов для собственных архитектурных затей.

Тогда граждане стали перебираться в Херсонес. Но там царили внутренние раздоры. Нищающий народ ожесточился против зажиточных слоев, а те видели выход в тирании или олигархии.

В конце концов власти полиса обратились к царю могущественного Понтийского царства (оно включало к тому времени и Боспорское царство) Митридату VI Евпатору. Тот внял мольбам и в 110 г. до н. э. прислал шеститысячное войско во главе с талантливым полководцем Диофантом. Скифы, роксоланы и тавры выставили 50 тысяч (возможно, историк несколько преувеличил). Но, несмотря на огромный численный перевес, союзники были разбиты сведущим в военной науке Диофантом и его умелыми профессионалами – они впитали опыт всех войн Александра Македонского и сменивших его эллинских диадохов, которые изрядно поднаторели в ведении сражений против яростных, напористых, но плохо организованных и владеющих лишь устарелыми уловками орд варваров.

Однако война не закончилась одной битвой. Она растянулась на три года – кочевники умели партизанить. Но в итоге земли Тарханкутского полуострова, Керкинитида и Прекрасная Гавань были возвращены Херсонесу, в скифских городах размещены понтийские гарнизоны, а на неапольский престол посажен верный Митридату претендент, при котором на всякий случай пребывал понтийский наместник.

Однако вернуться из Херсонеса в свои освобожденные города их прежние обитатели не пожелали. Митридат далеко, а скифы и прочие – вот они, и было обоснованное опасение, что спокойно жить, как когда-то жили, они все равно им не дадут. К тому же большинство успело неплохо обжиться на новом месте – люди из портовых городов везде окажутся при деле.

Керкинитида была заброшена, разве что существовала в виде небольшого скифского поселения. А Прекрасная Гавань впоследствии стала единственным и преуспевающим портом Позднескифского царства.

Херсонес получил широкие права автономии в рамках Понтийской державы, его положение было достаточно стабильным и благополучным. Но во время войн Митридата с Римом Херсонес, как и почти все города Северного Причерноморья, перешел на сторону римлян (в 60-х гг. I в. до н. э.).

* * *

Ольвия, расположенная на берегах Днепровско-Бугского лимана, пребывала в ту эпоху в положении крайне сложном.

Беды ее начались давно. Со второй половины III в. до н. э. она подвергалась непрестанным нападениям скифов, сарматов, кельтских племен галатов. Большинство ее сельских поселений погибло. При этом ситуацию усугубило фактическое предательство миксэллинов, или «эллинских скифов», – сообщества то ли смешанного происхождения, то ли эллинизированных скифов. Они во множестве расселились по периферии Ольвийского государства и занимались там земледелием. Прежде в минуту общей опасности они всегда вместе с ольвиополитами выступали на защиту полиса, а в более спокойные времена служили живым щитом от «дежурных» набегов кочевников. Теперь же предпочитали оставаться в стороне.

Мы видели, как граждане полиса смогли сплотиться во время македонской угрозы, когда город осадили войска Запириона, наместника Александра Македонского во Фракии. Тогда правители и богатые слои населения пошли на большие уступки бесправным и неимущим, и это оказалось спасительным. Но сейчас ситуация была такова, что значительная часть населения просто оказывалась не у дел – сказывалась разруха. Чеканящаяся в городе монета полегчала вдвое. Шла борьба враждебных политических группировок, волновались рабы и обнищавшие. По-видимому, дело доходило до кровавых побоищ – археологи установили, что в эти годы на агоре (площади народных собраний) были разрушены лучшие здания. Горожане торжественно чествовали своих богатых благодетелей, за счет которых еще отправлялись из гавани способные держаться на плаву корабли, осуществлялись бесплатные раздачи хлеба и прочего самого необходимого. Но, как следствие, немногие, заняв привилегированное положение, еще больше обогащались, а все больше людей вынуждено было жить на одни подачки.

Вынужденное согласие на покровительство скифского царя Скилура и его преемников на некоторое время облегчило положение – через гавань Ольвии пошел больший товарооборот, а после того, как Скифское царство завладело херсонесскими землями на Тарханкутском полуострове в Крыму, когда-то принадлежавшими Ольвии, она смогла туда частично вернуться. Правда, ненадолго – в самом конце II в. до н. э. их, как мы видели, отвоевал для Херсонеса понтийский полководец Диофант.

В начале I в. до н. э. отношения со скифскими правителями резко ухудшились. Пришлось искать покровительства Митридата Евпатора – и вскоре в городе разместился понтийский гарнизон. Но Митридат ввязался в череду войн с Римом, помощь его стала чисто номинальной, и к 70-м гг. до н. э. отношения, по-видимому, полностью прервались. В 48 г. до н. э. Ольвия подверглась нападению войска гето-дакского царя Буребисты и была разрушена.

Через какое-то время произошло возрождение города, но его владения еще больше сократились.

Интереснейшую и наглядную картину жизни античного полиса, находящегося под постоянной угрозой варварского нападения, оставил нам римский философ и оратор Дион Хрисостом («Златоуст»), побывавший в Ольвии в конце I в. до н. э. во время своего изгнания императором Домицианом. Вот она в изложении нашего замечательного историка С. М. Соловьева: «Когда жители Ольвии увидали заморского оратора, то с греческой жадностью бросились послушать его речей: старики, начальники уселись на ступенях Юпитерова храма, толпа стояла с напряженным вниманием. Дион восхищался античным видом своих слушателей, которые все, подобно грекам Гомера, были с длинными волосами и длинными бородами, но все они были также вооружены: накануне толпа варваров показалась перед городом, и в то время, когда Дион произносил свою речь, городские ворота были заперты и на укреплениях развевалось военное знамя. Когда же нужно было выступить против варваров, то в рядах горожан раздавались стихи Илиады, которую почти все ольвиополиты знали наизусть».

В 198 г. н. э. Ольвия вошла в состав Римской империи. Окончательно город погиб от нашествия гуннов в 370-е гг.

* * *

Нельзя сказать, что концентрация скифов в Крыму представляла собой первоочередную угрозу для Боспорского царства. И его правители, и население привыкли соседствовать со скифами. Давно и плотно – Керченский полуостров не отгорожен горами от степного Крыма. Досаждали соседи побеспокойнее – сарматские племена роксоланов и сираков, чьи кочевья примыкали к Азовскому морю и кубанским владениям государства. Сарматские вожди постоянно требовали увеличения дани – за то, чтобы их подопечные не прогулялись лишний раз по заманчивой сопредельной территории. Так что боспорское правительство старалось поддерживать хорошие отношения с позднескифской столицей Неаполем и с позднескифской знатью – благо дружить было против кого. Немало скифских аристократов находилось при пантикапейском дворе, многие находились на службе в боспорской армии.

Сарматская угроза оставила зримые следы. Археологи отмечают появление на Керченском полуострове укрепленных усадеб, относящихся как раз к тому времени, а также миграции населения из угрожаемых областей. Налицо и противонаправленное движение: появление окраинных деревень типа военных поселений, в которых проживали представители аборигенных меотийских племен.

Пришлось преодолевать трудности, связанные с проблемами во внешней торговле. Теперь, в системе эллинистических государств, возникших после похода Александра Македонского, многим из них стало выгоднее покупать зерно не в Причерноморье, а в Египте. Появились новые конкурирующие торговые центры – Александрия и Родос.

Но правительство вело активную политику, чтобы протолкнуть боспорские товары на дальние рынки, и в то же время старалось увеличить внутрипонтийские торговые обороты. Кризисные полосы были, но в целом экономика в III–II вв. до н. э. не приходила в упадок. Строилось много красивых храмов, общественных и частных зданий. Росло число крупных мастерских: камнетесных, деревообрабатывающих, по производству черепицы. Керамисты освоили производство краснофигурной посуды, не уступающей той, что изготавливалась в Аттике. Государство само принимало деятельное участие в экономике: было немало огромных царских мастерских, верфей. Сложился и своего рода государственно-монополистический сектор из частных мастерских, работающих на государственные заказы и при государственной поддержке. Мелкие частные мастерские тоже трудились в полную силу.

* * *

Но с середины II в. до н. э. обозначилось ухудшение положения. Наверное, правительству все труднее стало справляться с экономическими трудностями, да и состояние общества становилось явно неблагополучным. Сверх меры росло богатство крупных землевладельцев, купцов и владельцев мастерских – особенно тех, что при государстве. И все больше страдали от обезземеливания жители деревень: население росло, а на благодатных степных землях кочевали сарматы. А ведь на памяти были времена, казавшиеся теперь золотым веком, когда огромный хлебный сбыт обеспечивал неплохой достаток практически каждому. В итоге люди выходили из подчинения, а богатые слои считали, что правительство не способно призвать их к порядку.

* * *

В 106 г. до н. э. при дворе последнего царя из династии Спартокидов – Перисада V созрел заговор, сведения о котором туманны, но кое о чем можно догадываться. Во главе его стоял некий Савмак, судя по имени, скиф – очевидно, из той скифской знати, что постоянно находилась при дворе. Есть основания полагать, что Савмак при царском дворе еще и воспитывался.

Причины для выступления были и поконкретнее, чем вышеприведенные, вполне подходящие под ленинское определение революционной ситуации («низы не хотят, верхи не могут»). Знакомый уже нам понтийский полководец Диофант, спаситель Херсонеса, находился в это время на Боспоре. Местные знатные скифы разузнали, что он ведет переговоры с царем Перисадом – ни о чем другом, как о передаче власти понтийскому повелителю Митридату VI Евпатору. Возможно, эти скифы питали надежды, что бездетный Перисад сделает своим наследником кого-нибудь из детей скифского царя, а то и его самого, и тогда они будут заправлять всеми делами на Боспоре. Теперь же, получив такие тревожные сведения, они стали всячески подначивать против Перисада скифских аристократов. А возможно, дело не столько в знатных скифах, сколько в боспорских аристократах, которых и подначивать не надо было – они ни под какую руку не собирались, ни под понтийскую, ни под скифскую. А еще возможно, что дело было в первую очередь не в скифах и не в аристократах, а в народном недовольстве – ведь во вспыхнувшем вскоре восстании решающей силой были боспорские низы. Также возможно то, что Савмак был вовсе и не скифом, а фракийцем. Что поделаешь, сведения источников слишком отрывочны и противоречивы, а потому можно принимать за основу разные версии.

Как бы там ни было, восстание было успешным. Царя убили, Савмак занял престол. Но Диофант с войском был поблизости, к тому же к нему на помощь прибыл отряд из Херсонеса. С восстанием было покончено быстро, Савмака захватили и отправили в качестве пленника к царю Митридату. Династия Спартокидов прервалась, Боспорское царство оказалось под властью понтийского Митридата VI Евпатора (Евпатор, согласно академическому словарю, – «от благородного отца», «благородный»).

Глава 12

Понтийское царство

Чтобы вести разговор о дальнейшей истории Боспорского царства, надо поподробнее рассказать о царстве Понтийском – их судьбы переплелись теснейшим образом.

Понтийское царство появилось на свет как результат похода Александра Македонского на ахеменидскую Персидскую державу, приведшего к ее гибели. Сразу после смерти великого полководца в 323 г. до н. э. виднейшие его боевые соратники занялись дележом плодов его побед – завоеванной им и ими половины мира. Едва став диадохами («преемниками») и обосновавшись в отведенных им владениях, они принялись за их передел, причем передел кровавый. Во время этих «войн диадохов» и ухитрилось сообщество знатных персов, глава которых носил имя Митридата, выкроить себе из бывшей 19-й сатрапии державы Ахеменидов небольшое независимое государство в Малой Азии. Сатрапия и в персидские времена была не из завидных, поэтому операция увенчалась успехом. Новообразование состояло из двух частей – прибрежной и нагорной, разделенных между собой Понтийскими Альпами, лежащими параллельно берегу Черного моря. В прибрежной части наибольшую ценность представляли обладающие хорошими торговыми гаванями греческие полисы Синопа и Трапезунд и несколько других поменьше, основанные во времена Великой колонизации. В этой части государства говорили на греческом языке. Кроме мореходства и торговли, здесь занимались выращиванием оливковых деревьев, ловлей рыбы. В нагорной, включающей в себя части исторических областей Каппадокии и Пафлагонии, находился город Амасья – первая столица Понта. Земли здесь были бедные, для земледелия непригодные. Их обитатели занимались скотоводством, в частности, разводили прекрасных лошадей, а главное, мулов, пользующихся большой славой. Про самих нагорных жителей говорили, что это «грубый, суеверный и глуповатый народ, но прекрасные наездники». Этнически они представляли остатки древних анатолийских народов, не очень просветившихся от просиявших здесь когда-то цивилизаций, хеттской и последующих.

Греки относились к обитателям Понтийского государства с предубеждением, само государство считали полуварварским и даже хуже – несмотря на то что оно было признано, хоть и не сразу, как одно из полноправных эллинистических государств, а жители его, которые не прибрежные, эллинизировались, т. е. огречились. В недрах понтийской земли были богатые залежи серебра и железной руды. Религия была синкретичной: наиболее почитаемыми богами были Ахурамазда – верховное божество иранского происхождения, отождествляемое с Зевсом, бог Луны Мен, богиня плодородия Ма – она же Кибела.

Понтийское царство понемногу расширялось, отвоевывая земли у соседей, хотя на качественно новый уровень не переходило. Но все круто изменилось, когда на престол взошел Митридат VI Евпатор – человек, стремившийся к созданию великой державы, имевший в себе немалые задатки для этого, порой приближавшийся к цели – но все же не преуспевший, хоть и пробыл на престоле свыше полувека. Ну, так и противники у него были – как на подбор. Годы его жизни – ок. 135–63 гг. до н. э. По тогдашним меркам – долгожитель.

* * *

Характер Митридата сложился в специфических условиях придворной жизни эллинистического Востока. Отец, Митридат V Эвергет, был убит в результате заговора, когда мальчику было 13 лет. До этого страшного дня (к смерти отца, возможно, были причастны самые близкие люди) он получил воспитание, традиционное для царевичей малоазийских эллинистических династий. Его учили говорить и писать по-гречески и по-персидски, приобщали к греческой культуре, обучали искусству владения оружием, верховой езде, охоте на диких зверей. Но после смерти отца его овдовевшей матушке, урожденной сирийской царевне Лаодике, так пришлось по душе тяжкое бремя обязанностей регентши, что она готова была избавиться от сына любыми средствами. В той среде дело обычное. В одном соседнем государстве царская вдовушка, цепляясь за власть, извела пятерых своих сыновей.

Митридата, якобы в целях воспитания, сажали на диких коней. Пытались отравить – с тех пор он всю жизнь постоянно принимал противоядия. Рассудительный не по годам, подросток понял, что головы ему не сносить, – и исчез. Какое-то время жил в горах охотой, есть основания полагать, что некоторое время он провел при дворе боспорского басилевса Перисада – видно, неспроста тот впоследствии намеревался передать ему свое царство.

Домой Митридат вернулся около 117 г. до н. э. красивым и сильным юношей и начал с того, что приказал убить мать, а потом и младшего брата. Он всю жизнь был подозрителен, особенно к людям близким. Часто бывал жесток, но при этом еще и по-восточному охоч до утех и радостей жизни. Умел, когда хотел, расположить к себе людей, был красноречив, обладал прекрасной памятью. Мог свободно изъясняться на двух десятках языков своих подданных. Был отличным наездником, воином – и великим любителем эллинской культуры, значительную часть своего досуга проводил среди философов и поэтов.

Завоевания свои он начал с земель близлежащих. Подчинил Колхиду (прибрежное царство в Западной Грузии, родину Золотого руна), Малую Армению (историческую область в верховьях Евфрата, где происходил основной этногенез армянского народа). Мы видели, как его полководец Диофант выручил херсонесских греков, разбив скифов. В результате Позднескифское царство признало свое зависимое положение, Херсонес, а позднее Ольвия вошли в состав его государства. То же случилось с Боспорским царством – как это происходило, мы были тому свидетелями.

Затем пошли дела посерьезнее – завоевание Малой Азии. Куда уж серьезнее: Малую Азию, подчинив себе до этого Македонию и Грецию, к тому времени начал прибирать к рукам Рим. На землях полуострова была уже образована пространная римская провинция Азия, а Вифиния стала вассальным царством.

Конфликт был неизбежен, он растянулся на три Митридатовых войны, продолжавшиеся с перерывами с 89 по 64 г. до н. э. Подробно не будем на них останавливаться – они были перенасыщены событиями, рассмотрим в общих чертах. В первых сражениях Митридат разбил римлян и союзных им вифинцев. Развивая успех, захватил всю Малую Азию и устроил свою столицу в Пергаме. Используя успевшую уже возникнуть у малоазийских народов ненависть к Риму, Митридат, проведя необходимую пропагандистскую и организационную подготовку, устроил в 88 г. до н. э. чудовищную резню: в один день по всей Малой Азии было уничтожено 80 тысяч римлян и италиков – убивали всех, от мала до велика, без разбора пола и возраста, убивали даже рабов. Половина имущества несчастных доставалась их убийцам, другая отходила царю. Используя свой прекрасный флот, в котором к понтийским кораблям присоединились боспорские, Митридат приступил к завоеванию густонаселенных и богатых островов Эгейского моря. На Делосе, одном из главных торговых центров всего Средиземноморья, опять было истреблено 20 тысяч римлян и италиков.

Затем понтийская армия высадилась на территории материковой Греции. Это послужило там сигналом к восстанию против Рима, одними из первых выступили Афины. Под властью Митридата оказались основные греческие области: Аттика, Пелопоннес, Беотия, Фессалия, а также Македония и Южная Фракия.

Но Рим есть Рим, а Митридат хоть и много сил потратил на подготовку своих армий и флота, но все же, видно, недооценил противника. Против него выступили лучшие римские легионы под командованием Суллы и флот во главе с Лукуллом. Нанеся противнику страшные поражения в нескольких битвах, не зная при этом пощады, римляне лишили Митридата большинства плодов его захватов. Не только европейских, но и большей части малоазийских – таковы были тяжкие условия заключенного в 84 г. до н. э. мира. Рассказывают, что при личной встрече с Суллой гордый Митридат долго молчал, ожидая, когда тот станет инициатором разговора. Наконец, римлянин действительно прервал молчание, но назидательным тоном: «Первыми говорят просители, молчать могут победители».

Но Митридат был не тот человек, чтоб смириться. Да и обстоятельства благоприятствовали ему. Сулла со значительной частью армии отбыл в Рим – там началась гражданская война, в которую он не мог не вмешаться. Митридат возобновил военные действия, разбил преемников Суллы – и по новому мирному договору вернул себе часть утраченного в Малой Азии.

Третья Митридатова война началась в ситуации, схожей с той, что была недавно на Боспоре: в 74 г. до н. э. умер бездетный вифинский царь Никомед, и по его завещанию страна переходила к Риму. Митридат не мог этого допустить и занял Вифинию своими войсками. Сулла к тому времени скончался, командование армией было поручено Луцию Лукуллу, уже знакомому понтийскому царю как флотоводец. Митридат опять добился успехов, на суше и на море. Опять была резня вновь обосновавшихся в Малой Азии римлян. Но потом колесо Фортуны завертелось в другую сторону. Против Митридата были не только римские легионы и корабли, но и сама природа. При эвакуации армии морем из Вифинии в Понт погибло 60 кораблей и около 10 тысяч человек.

После неудач, спасаясь от наступающей римской армии, которая уже занимала собственно понтийские города, царь отправил евнуха Бакха в свой дворец со страшным поручением: умертвить всех его сестер, жен и наложниц. Что и было исполнено.

В Риме решили заменить Лукулла на посту главнокомандующего: там решили, что полководец по каким-то своим соображениям нарочно затягивает войну. На его место в 66 г. до н. э. сенат назначил Гнея Помпея, знаменитого будущего соперника Юлия Цезаря в борьбе за власть в Вечном городе, но и тогда имевшего уже на счету немалые боевые заслуги. Однако, пока проходила смена руководства, Митридат сумел добиться ряда успехов. Но радикально изменить ход событий он уже не мог.

Сорокалетний Помпей действовал с неутомимой энергией, буквально не давая старику Митридату перевести дыхание. Понтийский царь вынужден был бежать в Колхиду, римляне погнались за ним и туда. Но, воспользовавшись тем, что преследователям оказали яростное противодействие горные колхидские племена: горцы никогда не терпят незваных гостей в своих владениях, а Митридат как-никак был их царь, он с небольшими оставшимися у него силами успел перебраться в Боспорское царство – больше ему деваться теперь было некуда. Произошло это в 65 г. до н. э.

* * *

Граждане боспорских и прочих припонтийских городов, входивших в Понтийское царство, все эти годы в массе своей были лояльно настроены по отношению к Митридату – они видели в нем силу, способную защитить их от варваров. И им вряд ли претил полуварварский характер Понтийского царства: по сравнению с теми, с кем им приходилось уживаться постоянно, понтийцев вполне можно было посчитать за без малого греков. Митридат с самого начала обещал гражданам полисов сохранить их прежнюю автономию и самоуправление – и исполнил обещание. Как и прежде, без всяких ограничений чеканились монеты. Когда понтийский царь повел свои затяжные войны с Римом, его черноморские подданные оказывали ему всю необходимую помощь.

Но все же однажды настал день (в 80 г. до н. э.), когда подозрительному Митридату то ли что-то примнилось, то ли действительно долетел какой-то ропот недовольства (военные тяготы есть военные тяготы), но он решил отправить своего сына Махара в Пантикапей в качестве наместника. Когда же сам наезжал на Боспор, то выказывал большее предпочтение не грекам, а знати местных племен – будто в них видел свою опору в Боспорском царстве. Их соплеменниками населял он пограничные военные поселения.

Махар исправно выполнял волю отца, оказывал все необходимое материальное содействие его походам. Но однажды, видно, решил сыграть свою игру. В 71 г. до н. э. он отправил к Лукуллу посольство, которое поднесло римскому полководцу золотую диадему (как призыв на царствование?). Был заключен договор, по которому Махар обещался снабжать всем необходимым не отцовские, а римские войска. Особенно большая помощь поступала им в то время, когда они осаждали Синопу – главный порт его родного Понтийского царства.

Так продолжалось до 65 г. до н. э., когда разнесся слух: к Боспору приближается с остатком своего войска разбитый римлянами царь Митридат Евпатор. От перспективы встречи с отцом Махар пришел в ужас и бежал в Херсонес.

Тем временем граждане греческих полисов, оценив ситуацию, приняли решение отложиться от Понтийского царства. Но прибывшему Митридату быстро удалось вернуть их к повиновению. Теперь он подавно видел свою опору не в них, а в туземцах. Их ставил он в первую очередь в ряды своей вновь создаваемой армии. Набирал он в нее также наемников и рабов.

Царь послал отряд воинов в Херсонес за Махаром. Но тот не дался им в руки, предпочтя самоубийство (есть, однако, версия, что его выманили из убежища обещанием отцовского прощения – и немедленно казнили).

Митридат Евпатор по-прежнему был полон энергии, жажды реванша и планов. С воссоздаваемой армией он опять собирался идти на римлян, поднимать против них Фракию. Но оптимизма старика не разделяли даже самые близкие ему люди. Вспыхнуло восстание в Фанагории (на Таманском полуострове) – была подожжена городская крепость, где находились четверо сыновей и две дочери царя. Они, кроме дочери Клеопатры, вынуждены были сдаться на милость победителей – их помиловали, но страха натерпелись. Клеопатра же возглавила тех, кто решил сопротивляться до последнего, и смогла пробиться со своим отрядом к отцовским кораблям. Фанагория отложилась от царства. В августе 2013 г. при ее раскопках была обнаружена мраморная надгробная плита, которая гласила, что здесь была похоронена царская наложница Гипсикрания, погибшая во время восстания.

Любимый сын Митридата Фарнак (97–47 гг. до н. э.), был человеком недюжинных способностей, отец видел его наследником своего дела. Но у того были насчет происходящего свои соображения. В 63 г. до н. э. он составил против отца заговор, который поддержали армейские и флотские командиры. Собравшаяся на площади толпа моряков и римских перебежчиков, нашедших в Пантикапее убежище от превратностей войны, провозгласила Фарнака царем. Отовсюду стекался народ, из храма вынесли золотой плоский стебель и под клики ликования осенили им царского сына (очевидно, это было подобием обряда венчания на царство).

Старик Митридат и несколько его приближенных наблюдали за происходящим из окна. Раздумывать царь не собирался, для него оставался один выход – самоубийство. Оставшиеся верными ему приближенные решили последовать за ним. Приняли яд, один за другим умерли все – кроме Митридата. Не зря же он всю жизнь принимал противоядие. Выручил начальник галльского караула, по его просьбе заколовший царя мечом.

* * *

Приняв бразды правления, Фарнак отправил тело Митридата Евпатора Помпею в Малую Азию, а тот приказал похоронить его с царскими почестями в Синопе.

За свержение своего отца Фарнак получил от римлян титул их «друга и союзника». За ним оставили Боспорское царство. Но в этом «друге и союзнике», как оказалось, бродили помыслы, достойные отцовских. Вскоре он вернул Фанагорию в лоно своего царства. И стал ждать момента, когда сможет присоединить к нему и царство предков – Понтийское. А имея такой плацдарм, далеко ли до обладания всей Малой Азией и всеми землями, которые пошлет ему Ахурамазда?

Момент настал в 48 г. до н. э., когда в Риме опять разбушевалась гражданская война. Фарнак завладел достопамятной Синопой. После этого, в предположении захватить и первую понтийскую столицу Амасью, он начал боевые действия против римского полководца Домиция и его малоазийских союзников. У Никополя в Малой Армении противники сошлись в битве. Фарнак одержал крупную победу: из того, что осталось от трех римских легионов, едва ли можно было набрать и один.

Остатки армии Домиция ушли в римскую провинцию Азию, а Фарнак стал хозяином Понтийского царства. Повел он себя там, правда, как тиран в худшем, по нашим понятиям, смысле. Громил не желавшие подчиниться города, бесцеремонно присваивал имущество и римских, и понтийских граждан, неоправданными расправами стремился, очевидно, нагнать страха – чтобы почитали, как отца. Ко всему прочему, стал проделывать с молодыми красивыми мужчинами нечто такое, о чем историки не говорят прямо, но высказывают мнение, что тем лучше бы умереть (Фарнаку было к пятидесяти, так что «седина в голову…»).

Но тут на театре военных действий появляется такой персонаж, с каким лучше бы никому не встречаться. Уладив свои египетские дела и прервав на время не по возрасту африканский роман с тамошней царицей Клеопатрой, в мае 47 г. до н. э. в Малую Азию прибыл Юлий Цезарь (100–44 гг. до н. э.). «Veni, vidi, vici» (пришел, увидел, победил). Эту крылатую латинскую фразу многими веками заучивали школяры и гимназисты всей Европы и царской России. А произнес (или написал) ее Цезарь 2 августа 47 г. до н. э. после разгрома, учиненного им Фарнаку при понтийском городе Зеле. После одержанных побед тот, похоже, слишком много о себе возомнил, да и место было памятное – близ него в 67 г. до н. э. его отец Митридат одержал крупную победу над римским легатом Триарием (впрочем, согласно одному источнику, царь Фарнак сначала предпринял попытку покончить дело миром и даже предложил Цезарю в жены свою дочь Динамию – но тот ответил отказом).

Царское войско занимало один высокий холм, армия Цезаря – соседний. Фарнак первым повел свое воинство в стремительную атаку, решив застать римлян врасплох – большинство их, по римскому обыкновению, было занято земляными работами по обустройству своего лагеря. Но кончилось тем, что понтийско-боспорское войско было зажато в узкой лощине между этими холмами, в которую оно опрометчиво спустилось, и понесло огромные потери. Фарнак едва успел бежать с тысячей всадников. Это поражение бросило тень не только на него, но и на память о его отце и его воинах, дав Цезарю основание для еще одной броской фразы: «Легко было Помпею прослыть Великим, побеждая людей, которые не умеют воевать».

Добравшись до Синопы, Фарнак со своим отрядом погрузился на корабли и переправился в Крым. Но здесь успел захватить власть его военачальник Асандр, оставленный царем в качестве наместника. Фарнак сумел привлечь к себе отряды сарматов и скифов, ему удалось захватить Феодосию и Пантикапей. Но в открытом бою его наспех собранная армия была разбита Асандром. Фарнак погиб, сражаясь до конца.

Глава 13

Боспорские страсти

Победитель Асандр (ок. 75–17 гг. до н. э.) понимал, что его власти явно не хватает легитимности в глазах Рима. Чтобы поднять свой престиж, он женился на дочери Фарнака – Динамии. Но все же, чтобы не дразнить лишний раз римлян, поначалу называл себя не царем, а архонтом (высшим должностным лицом полиса). Лишь в 44 г. до н. э., когда после убийства Юлия Цезаря в Вечном городе опять началась кровавая усобица, Асандр принял титул басилевса.

Император Октавиан Август (63 г. до н. э. – 14 г. н. э.), вышедший победителем из гражданской войны, был человеком, предельно трезво смотрящим на вещи, – и признал Асандра законным правителем Боспора, которым тот и оставался до самой своей смерти.

А еще раньше, когда Октавиан был не императором Августом, а одним из триумвиров, его коллега по властной тройке Марк Антоний (который сменил Цезаря на ложе Клеопатры) по каким-то своим политическим соображениям возродил Понтийское царство и поставил во главе его сына Фарнака – Дария. Но тот, похоже, не оправдал доверия, и Антоний заменил его на Полемона, который до этого правил уже с царским титулом некоторыми малоазийскими областями. После гибели в гражданской войне его покровителя Антония Полемон сумел наладить хорошие отношения и с императором Августом, даже был внесен в списки «друзей и союзников Рима». Но однажды Август отобрал у Полемона одно из его владений – Малую Армению (тоже ничего личного, только какие-то свои соображения) и впоследствии счел не только возможным, но и просто необходимым компенсировать ему эту утрату. Когда в 17 г. до н. э. после тридцатилетнего правления скончался царь Боспорский Асандр, император Октавиан Август преподнес осиротевшее царство ему.

Императора сподвигла к этому не столько симпатия к «другу и союзнику», сколько необходимость разрешить коллизию, сложившуюся в Боспорском царстве после смерти Асандра. Тогда на престоле неизвестно каким образом оказался некий Скрибоний, никаких прав на царство не имеющий, но объявивший себя внуком Митридата Евпатора. Чтобы обрести какой-то реальный политический вес, он женился на вдове усопшего царя – Динамии, дочери Фарука и подлинной внучке Митридата Евпатора. Та, возможно, сама предложила ему этот союз – женщине сильной и очень умной, он нужен был ей для того, чтобы в такой скользкой ситуации остаться у престола.

Но Рим, хоть и дал разрешение на этот брак, признать за самозванцем трон не пожелал. Не пожелали иметь его своим царем и граждане Боспора – они восстали, и Скрибоний был убит. В государстве, надо думать, началось нестроение. Вот тогда-то император и принял решение передать в ведение Полемона и этот трон – он, несомненно, хорошо зарекомендовал себя в делах управления.

Но Полемон, прибывший в свои новые владения, не сразу смог утвердиться у власти. Его соглашались принять граждане греческих полисов, они ставили только условием, чтобы он тоже взял в жены Динамию (можно только гадать, что при этом было для них важнее: ее семейное благополучие или собственное желание иметь своей царицей внучку Митридата – если уж царем будет сын всего лишь ритора, пусть и богатого). Но племена приняли пришельца в штыки, то есть в копья и стрелы. Пришлось действовать силой, при умиротворении был сожжен Танаис в тогдашнем устье Дона – город, основанный греками, но окруженный племенами и используемый для торговли кочевниками, почему и получил прозвище «варварского торжища».

К 14 г. до н. э. вроде бы наступило замирение, но вот незадача – не сложились отношения у царя и Динамии. Ровно через два года после первой свадьбы состоялась вторая: Полемон взял в жены Пифодориду, внучку Марка Антония – своего прежнего покровителя, триумвира.

Оскорбленная Динамия со своим сыном Аспургом (от царя Асандра) удалилась к племенам на азиатский берег пролива. Возможно, это она подстрекнула их на мятежные выступления, но туземцы и без того были недовольны тем, что Полемон пытался изменить порядки, заведенные еще опиравшимся на них Митридатом. В 8 г. до н. э. во время войны с местным племенем аспургианов царь Полемон попал в засаду и был убит.

Император Август принял решение поделить все владения Полемона между двумя его вдовами: Пифодориде досталось Понтийское царство, Динамия стала правительницей Боспорского, в котором прошла вся ее жизнь (правила с 8 г. до н. э. по 7 г. н. э.).

После смерти матери царем Боспора стал Аспург, с которого получила свое начало династия Аспургидов.

* * *

Когда в 37 г. скончался Аспург, разгорелась борьба за власть между его сыновьями, в которую оказался глубоко втянут Рим. Перипетии ее дошли до нас в описании великого римского историка Тацита.

Аспург оставил трон своему сыну Митридату, которого историки, чтобы отличить от великого прапрадеда, положили называть почему-то Понтийским, а не Боспорским. Правивший тогда в Риме император Калигула не согласился с такой передачей власти – у него был свой кандидат, которого он и назначил царем (это был царь меотийского племени дандариев, которое входило в состав Боспорского государства).

Однако Митридат проявил строптивость и, не убоявшись гнева взбалмошного римского самодержца, применил силу и исполнил отцовскую волю. Возможно, его спасло только то, что Калигула в скором времени был зарезан заговорщиками (в 41 г.), а новый император Клавдий утвердил самовольное воцарение.

Новый царь отправил во главе посольства в Рим своего брата Котия. А тот, по прибытии в Вечный город принятый императором, неожиданно стал обличать перед ним Митридата в том, что он готовит отпадение от империи и расправу над римскими гражданами. Возможно, в его словах была доля правды, Клавдий же в тот момент припомнил еще и то, с какой дерзостью Митридат взошел на трон. Обличитель был назначен царем вместо низверженного брата, и с ним на Боспор была отправлена римская армия во главе с Дидием Галлом.

Митридат не собирался уступать, но сил противостоять римлянам у него не было, и он бежал на азиатский берег Боспора. Там он бесцеремонно воссел на царский престол племени дандариев и принялся настраивать соседние варварские царства против Котия и спешно набирать армию.

Но Дидий Галл не придал серьезного значения этим телодвижениям Митридата и, рассудив, что Котий решит проблему и сам, отбыл со своей армией обратно, оставив лишь небольшой отряд под командованием Юлия Аквиллы.

Братья, готовясь к решающему выяснению отношений, оба обратились за помощью к соседним сарматским правителям: Котий – к царю аорсов Эвнону, Митридат – к царю сираков Зорсину. В произошедшей битве греко-римско-сарматское войско Котия оказалось сильнее.

Победители обложили осадой город сираков Успу (Митридата в нем не было). Осажденные жители отправили к Котию посольство с мольбою, чтобы он пощадил граждан города, а в качестве добычи забрал бы всех их рабов – в количестве 10 тысяч. Котий подумал и дал ответ, в котором претензия на благородство сочеталась с крайним цинизмом: «Перебить сдавшихся было бы бесчеловечной жестокостью, а сторожить такое множество затруднительно – пусть уж они лучше падут по законам войны». Во главе штурмующих были поднаторевшие в таких делах римские легионеры, город был взят и в нем была устроена бойня. Без сомнения, целью Котия было нагнать на будущее страха на всех потенциальных противников – чтобы никто не смел идти на него войной.

Царь сираков Зорин оказался перед выбором: продолжить ли войну на стороне Митридата, рискуя навлечь этим на себя и на своих подданных еще и новые беды, или смириться. Он выбрал последнее: в присутствии римского военачальника совершил земной поклон перед статуей императора Клавдия и этим заслужил прощение. Рим и сам был заинтересован в хороших отношениях с царством сираков: его владения простирались далеко на восток и через них проходило немало важных торговых путей, в том числе и тех, что вели до самого Китая (Великий шелковый путь).

Митридат решил сдаться. Но не брату (очевидно, полагая, что это было бы верной смертью), а недавнему своему противнику – царю аорсов Эвнону. Тот был обязан отправить пленника в Рим. Но Эвнон знал, что, по римскому обычаю, плененного побежденного царя положено предать казни после триумфального шествия победоносного войска. И он отправил с посольством, которое должно было препроводить злосчастного Митридата в Рим, послание императору, в котором просил пощадить пленника. В нем были и такие слова: «Исход войны только тогда бывает истинно славным, когда она завершается великодушием к побежденному».

И Клавдий помиловал Митридата. Тот прожил в Риме на положении свободного человека более двадцати лет. Но, поведя приятельство со знатными римлянами, в 68 г. оказался втянутым в заговор против императора Гальбы – и тут уж ничего не могло спасти бывшего боспорского царя от казни.

Тацит сообщает, что Юлий Аквилл и его воины были очень горды своей победой. Но на обратном пути от Боспора многих из них постигло несчастье. Во время шторма несколько кораблей затонуло; кто не погиб в волнах и добрался до берега, оказался во владениях тавров, а те, исполненные благочестия, всех принесли в жертву богине Деве.

Возможно, совсем недавно эти сведения получили вещественное подтверждение: во время археологических раскопок под Ялтой в развалинах таврского храма были обнаружены предметы римского военного снаряжения. Вполне вероятно, что эти вещи принадлежали тем самым легионерам и были посвящены таврами храму Девы.

* * *

По большому счету, то, о чем мы сейчас говорили, – не более чем династические хитросплетения, интриги и открытая борьба за власть. По существу же, политика боспорских правителей заключалась в том, чтобы демонстрировать свою лояльность Риму и чтобы Рим был доволен ими; чтобы иметь опору в греческих полисах – уважая для этого их автономию и право чеканить монету, а также иметь на своей стороне верхушку варварских царств, как входивших в состав Боспорского государства, так и соседствующих с ним, – для чего она должна была быть заинтересована в добрых отношениях с греками.

Варвары охотно шли в войско. Для защиты от внешних врагов государство раздавало им наделы на приграничных «царских» землях, а они несли за это сторожевую службу. И в этих военных поселениях, и по всему государству строились крепости.

Рим видел в Боспорском царстве прежде всего свой важнейший форпост на северо-восточных границах империи. Поэтому, если в нем возникали внутренние неурядицы (мы их не раз наблюдали), имперские власти прибегали к усилению своей роли в управлении государством.

Царство смогло пережить начавшиеся в середине III в. вторжения готов – хотя они и привели к упадку некоторых городов. В те годы Рим вынужден был вывести из Крыма свои гарнизоны – они нужны были для защиты подвергающихся нападениям варваров провинций империи.

Страшнее было нашествие гуннов в 70-х гг. IV в. Но значительная часть городов уцелела, некоторые смогли возродиться и даже пережить новый расцвет и после этого катаклизма.

Глава 14

Херсонес в Римской империи

Римляне применили в Крыму относительно крупные военные силы между 63 и 64 гг., когда Херсонес попросил защитить его от натиска скифов. Империя свой долг суверена выполнила, но временно перепоручила защиту полиса Боспорскому царству. Однако вскоре был восстановлен статус прямого подчинения – Херсонес обычно пользовался особым вниманием Рима.

Когда в середине II в. в Крыму было размещено несколько римских гарнизонов, их общее командование и самый большой из них находились в Херсонесе. В городе была построена для них цитадель, а в своем военном городке они расположились со всеми удобствами античной цивилизации: с алтарями для поклонения богам, с банями-термами, бассейном и даже ватерклозетами.

В Херсонесе же была стоянка кораблей римского военного флота.

* * *

Херсонес был местом ссылки из Рима первых христиан. Среди них наиболее прославлен священномученик Климент, четвертый епископ (папа) римский.

Климент родился в 30-е гг. I в. в очень знатной римской семье, приходился родственником самому императору Тиберию. С детства был увлечен изучением наук и философии, его очень интересовал вопрос о жизни души после смерти.

Узнав в 24 года о пришествии в мир Спасителя и о жизни Его в Святой земле, решил отправиться на Восток, в Александрию. Там он слушал проповеди апостола Варнавы, а в Иудее, по преданию, произошла его встреча с апостолом Петром, от которого он принял Святое крещение и наставления в вере.

По возвращении в Рим Климент прославился там своими проповедями. «Смиренный и кроткий, сведущий как в Святом Писании, так и в греческой премудрости, он умел обращать к вере иудеев и язычников» (из Жития священномученика). В 91 г. он был рукоположен в римские епископы под именем Климента I.

За свои проповеди и обращение в христианскую веру многих знатных язычников ок. 98 г. по приказу императора Траяна папа Климент был сослан на каторжные работы в Инкерманские каменоломни близ Херсонеса Таврического. Там трудилось уже около двух тысяч сосланных христиан. Каторжники особенно страдали от нехватки воды, но по молитве святого Климента из скалы забил святой источник. Слух об этом разнесся по всей округе, и к Клименту отовсюду стали стекаться язычники, чтобы принять от него Святое крещение и услышать наставления.

Об этом дошло до Рима. В Херсонес прибыл специальный посланник с приказом императора утопить Климента в море, привязав его к корабельному якорю – чтобы тело священномученика не стало объектом поклонения. Злодеяние было в точности исполнено, но по молитве собравшихся христиан море отступило и люди смогли припасть к телу. С тех пор это повторялось в течение 700 лет, в день рождения священномученика Климента, и при этом совершались многие чудеса.

Уже после того, как море перестало отступать, в 861 г. мощи святого были обретены апостолами славян святыми Кириллом (Константином) и Мефодием – при этом по их молитве море вновь отступило. Мощи были внесены в Херсонесский храм, и там стали совершаться чудеса. Часть мощей была перенесена Кириллом и Мефодием в Рим.

После того как киевский князь Владимир, захватив Херсонес, принял там Святое крещение, по его приказу мощи были перенесены в Киев.

Папа Климент глубоко почитается как православной, так и католической церковью. В Москве, на углу Пятницкой улицы и Климентовского переулка, стоит прекрасная «Церковь Климента папы Римского в Москве на Пятницкой». В 1991 г. частица мощей священномученика была передана из Киева в Инкерманский Свято-Климентьевский монастырь в пригороде Севастополя.

* * *

Херсонес стал городом старейшей в Крыму христианской общины. На Первом Вселенском соборе в Никее (325 г.) Крым (Тавриду) представляли два епископа: Филипп Херсонесский и Кадм Боспорский. Там решались важнейшие богословские вопросы: была осуждена арианская ересь, утвержден постулат о единосущии Сына Отцу и Его предвечном рождении, был составлен Символ веры, названный Никейским (впоследствии был дополнен). В V в. христианство стало государственной религией Боспорского царства.

Но в IV в. в Херсонесе численно значительно преобладали язычники. Император Феодосий Великий (правил в 379–395 гг.), большой ревнитель христианской веры, пошел даже на применение силы для насаждения ее в Херсонесе: посланные им воины держали в заложниках детей, пока не согласятся принять крещение их родители.

Но гораздо действеннее, чем это грубое давление, были проповеди боспорского епископа Кадма, прибывшего в Херсонес. Согласно преданию, он не устрашился войти в печь для обжига извести, чтобы развеять в собравшихся язычниках сомнение в истинности веры.

При археологических раскопках были обнаружены остатки храма VI в., возведенного над этой печью.

Глава 15

Готы

Следующее судьбоносное для Северного Причерноморья крупное перемещение племен зародилось в I в. в далекой Скандинавии – еще одном очаге (скорее всего, не первичном) индоевропейского расселения. Германские племена готов сначала перебрались оттуда на южные берега Балтийского моря под водительством конунга Берига, но надолго обосновываться там не стали и в начале II в. двинулись от низовий Вислы по направлению к Черному морю.

Бесценные сведения о древних германцах оставили нам Юлий Цезарь в своих «Записках» и Корнелий Тацит в специальном труде «Германия». В них перед нами предстает народ преимущественно оседлый, земледельческий и скотоводческий – и воинственный. Воевали со всеми соседями – галлами, балтами, славянами, со своим же иноплеменным братом-германцем. Для покоя душевного им было необходимо, чтобы в ближнем отдалении вокруг их селений никакого чужеродного присутствия не было.

Но покой это был относительный: стоило кому-нибудь из знати или просто из успевших зарекомендовать себя бойцов позвать за собой в поход – охотников находилось достаточно. Поэтому чередовались: половина мужчин из семейства уходила на кровавый промысел, половина оставалась хозяйствовать. На следующий год половины менялись местами. Но чем больше у германца было военного опыта, тем ленивее он был дома. Исправно трудились в основном женщины и рабы, а из германских мужчин – кто поплоше, т. е. миролюбивые и робкие. Поэтому земля обрабатывалась плохо, да германцы за нее и не цеплялись: почти ежегодно производили ее передел. Как объясняли несведущим – чтобы не прирастать к ней корнями, не засиживаться дома, со спокойной душой уходить на войну. А также чтобы сосед не завидовал не в меру богатому соседу. Как далеко им было до трудоголиков-немцев грядущих веков!

Военная добыча была предметом вожделенным, но в почете было героическое нестяжание: поистине знатным воином считался великодушный «даритель колец», с легким сердцем одаривающий своими сокровищами и друзей, и тех, кто просто чем-то приглянулся (однако и зарытых в землю кладов до сих пор находят немало, и неспроста складывались легенды о гномах, видевших в добыче и сокрытии драгоценностей смысл своего существования).

Твердой власти не было. Племенные вожди не обладали большими полномочиями, текущим управлением занимались в основном местные старейшины и главы семей. Верховным органом было народное собрание, которое проходило под председательством главного жреца. Но можно проследить и показательную динамику. Тацит писал свой труд на полтора столетия позже Цезаря, и у него мы видим, что, в отличие от прежних реалий, за день до народного собрания сходятся вожди, старейшины, прочие авторитеты – и в сравнительно узком кругу обсуждают проблемы и принимают «проекты постановлений». Наутро простым воинам оставалось выразить свое согласие или неодобрение громкими криками или грохотом оружия о щиты.

У вождей, у знати появляется свое постоянное окружение: отличившиеся в боях воины, без разбора рода и племени, обретшие у хозяина кров. На войне они его преданная дружина: для них несмываемый позор, если предводитель пал в бою, потому что они не смогли его уберечь. В мирное время дружинники помогали заниматься хозяйственными делами, вечерами пировали во главе со своим вождем: по ходу застолья, наряду с разными забавами, шутками и героическими песнопениями, обсуждались текущие дела, а когда общество упивалось – нередко доходило до увечий и смертоубийства.

На время войны избирался походный конунг, и вот его власть была неограниченной, он обладал правом жизни и смерти над своими подчиненными. Так, трусов обычно вешали на деревьях.

Боги германцев были им под стать. На их великолепной необъятной мифологии останавливаться не будем. Но отметим, что верховный бог-шаман Один, разъезжающий по небесам и преисподней на своем восьминогом коне Слейпнире, был еще и богом войны и победы, а его сын, бесстрашный воитель Тор, – общепризнанный покровитель всех германских воинов. А какой замечательный рай – Вальгалла – был у германцев! Прекрасные и крылатые девы-валькирии доставляли в него души со славою павших воинов прямо с поля битвы. Там их главным развлечением были каждодневные яростные поединки, в которых они могли изрубить друг друга на куски. К вечеру же все склеивались и шли на веселое пиршество в огромную нарядную горницу Одина. Кстати, о коне Слейпнире: по мнению многих исследователей, его восемь ног появились под впечатлением зрелища четырех воинов, несущих своего павшего вождя или товарища.

Германцы были хорошими наездниками – лучшими, чем галлы, а те, по признанию Цезаря, превосходили римлян. Вот отрывок из Плутарха, повествующий о сражении войска римского полководца Мария с германскими племенами кимвров и тевтонов, вторгшимися на италийские земли во II в. до н. э.: «Конница, числом до пятнадцати тысяч, выехала во всем своем блеске, в шлемах в виде страшных, чудовищных звериных морд с разинутыми пастями, над которыми поднимались султаны из перьев. Отчего еще выше казались всадники, одетые в железные панцири и державшие сверкающие белые щиты».

Но в той битве германцы были разгромлены. Представление об искусстве ведения войны большими армиями у них было в то время, похоже, еще младенческое; а противостоял им один из лучших полководцев за всю римскую историю. Да и дисциплина у германцев, если верить Тациту, хромала.

Во вражеском лагере глазам победителей предстало страшное зрелище: «Женщины в черных одеждах стояли на повозках и убивали беглецов – кто мужа, кто брата, кто отца, потом собственными руками душили маленьких детей, бросали их под колеса или под копыта лошадей и закалывались сами. Рассказывают, что одна из них повесилась на дышле, привязав к щиколоткам петли и повесив на них своих детей».

Примем в соображение: попасть в плен значило стать рабом, а в том мире это было для человека несчастием силы просто мистической. Обряд порабощения был предельно прост: пленника брали за руку и, рванув на себя, имитировали насильственный увод. Но отныне он переходил в совершенно иное, презренное качество – даже в глазах родных и близких. «Удар божественной судьбы» – прежним человек уже не мог стать и в случае освобождения.

* * *

Почему готам не стоялось на месте в Прибалтике? Наверное, кто-то их сильно притеснил, не будем забывать, что они не были старожилами в тех краях. Но почему отправились в такую даль, к Черному морю? Просто так вышло, пошли, пошли и пришли? Не думаю, наверняка у них уже были обширные сведения о дальних краях. Германцы тесно общались с галлами, цивилизация которых была, возможно, не ниже римской (во всяком случае, во многих отношениях) и которые вели обширную внешнюю торговлю. Да и сами, как все варвары, были жадно любопытны и плюс к тому по-индоевропейски переимчивы во всем, что им казалось полезным. Они были наслышаны о широких просторах и богатых странах у моря и за морями, дорогу к которым загораживали не римские легионы, а леса и равнины, населенные не очень сильными племенами (они и сильных не боялись, и римлян не раз побеждали, но были, опять же, по-индоевропейски практичны: умный в гору не пойдет, если гору можно обойти. Переть на рожон полагалось штатным героям, но это особая статья).

Однако германские племена вандалов и ругов готам пришлось отбросить со своего пути сразу же, а те, лишившись своих земель (в нынешней Южной Польше), потеснили еще кого-то – в сторону римской границы. Все это происходило не так быстро, как падают костяшки домино. Но со второй половины II в. империи пришлось выдерживать массированный напор варварских племен, и император-философ Марк Аврелий писал свою знаменитую книгу «Наедине с собою», почти не вылезая из седла, отбивая одно за другим варварские вторжения.

* * *

В Приднепровье готы пришли под предводительством Филимера, которого готский историк Иордан называет пятым королем после Берига (главный наш источник, книга «Происхождение и деяния гетов», или сокращенно «Гетика», написана Иорданом в VI в., когда королевская власть была уже безусловной данностью).

Нельзя однозначно утверждать, что именно в связи с этим походом простая деревянная телега, запряженная быками, стала одним из главных сакральных символов королевской власти у германцев. Но согласитесь: если не в этом одном походе, то как результат совокупности подобных походов (а сколько их еще будет!) могло возникнуть такое представление.

С приходом в Приднепровье связана легенда о разделении готов на две основные ветви этого народа – восточную и западную, остготов и вестготов. Произошло это будто бы как раз на месте нынешнего Киева. Днепровская стремнина вдруг снесла с трудом наведенную переправу, и кто успел перебраться на левый, восточный, берег, стали остготами. Оставшиеся на западном берегу сочли происшествие за грозное предупреждение и не пошли дальше, предпочтя стать вестготами. В действительности разделение произошло скорее всего позже и не так вот – в одночасье.

Большинство ученых связывают с пребыванием готов в Приднепровье возникновение Черняховской археологической культуры. Культуры высокоразвитой и очень сложной. Она была распространена на территории от Карпатских гор до нижнеднепровского Левобережья. Имеются многочисленные ее локальные варианты, каждый из которых характерен и уникальными отличиями, и множеством заимствований как внутри культуры, так и извне. Неудивительно: происхождение культуры связывают со славянами – вендами и антами, фракийцами, сарматами, скифами, балтами, родственными готам германцами-гепидами, возможно, и с другими германскими племенами, мигрировавшими вместе с готами или подошедшими позднее. Все эти народы ко времени возникновения Черняховской культуры достигли высокого уровня развития и обогатили в ней друг друга. Пожалуй, вся европейская (и мировая) история могла бы сложиться совсем по-другому, просуществуй эта культура, вернее, симбиоз творивших ее народов, подольше. Но ей было отпущено менее двух столетий, пока ее не уничтожили гунны.

На политическом уровне пребывание готов в Приднепровье отмечено возникновением их первого государства, которое у Иордана носит название Ойум (от готского «речная область», «страна вод» – по утверждению историка, по границам его находилось много обширных болот, но некоторые производят «ойум» от «поле», «степь»). Около 230 г. область расселения готов распространилась до Черного моря.

Наиболее сильными соседями готов были сарматы. Значительная часть их племен ушла к тому времени на запад, в придунайские степи, откуда они часто устраивали набеги на земли фракийцев, которые входили теперь в Римскую империю. Их войны с империей чередовались с замирениями, пока при Марке Аврелии не был заключен мирный договор, означавший относительную стабилизацию.

В Северном Причерноморье на первый план вышли сарматские племенные объединения аланов и аорсов. Они имели большое влияние и в междуречье Дона и Волги, где прежде долгое время кочевали. Большое значение для них имели экономические связи с Нижним Подоньем, где находился, как мы знаем, богатый греческий город Танаис, прозванный «торжищем варваров». Там сарматы в обмен на традиционные для здешних мест и транзитные товары получали доступ к изделиям мастерских всего античного мира.

С ближайшими соседями, аланами, отношения у готов складывались непросто. Готы потеснили некоторые племена аланов, а те даже среди сарматов отличались воинственностью. Так что без столкновений с пролитием крови не обошлось. Но, по большому счету, была основа для примирения: готы хоть и хорошо владели конем, но были по преимуществу земледельцами, в любом случае народом сугубо оседлым. В войске же у них преобладала пехота: готы были не из тех германцев, которые выставляли на поле боя многочисленную кавалерию – как в рассказе Плутарха. Сарматам же дороже всего, разумеется, были их степные табуны и стада. Так что наличествовали условия для разделения сфер деятельности и широкого товарообмена.

Судя по всему, отношения более-менее сложились (хотя судить о том, как сложились отношения у двух бесписьменных народов в причерноморских степях две тысячи лет назад, при том, что сторонние наблюдатели, которые могли бы поделиться впечатлениями, в те края не заглядывали, – сложновато). Готы многое переняли у аланов в конном деле, в упряжи, искусстве верховой езды и конного боя, позаимствовали соответствующее вооружение и доспехи. Показательно, что позже, когда и готы, и аланы были увлечены гуннским нашествием в поход на Европу, они там постоянно упоминаются вместе.

Но следует также принять во внимание, что ни у тех, ни у других не было достаточно авторитетной центральной власти, а при таких условиях во взаимоотношениях отдельных племен могло случиться всякое.

Для справки: существует гипотеза, что донские аланы были впоследствии ассимилированы восточными славянами-антами, составив при этом, однако, элиту этнического новообразования. Новообразованием же этим стало донское казачество. Антропологически аланы отличались от прочих сарматов вытянутостью черепа, долихокефалией – чем и выделяются донские казаки среди прочих представителей великорусского народа. Но если уж речь зашла об антропологических типах, можно вспомнить, что когда в 1856 г. в Германии в ущелье Неандерталь был впервые найден череп неандертальца, ученые поначалу решили, что это череп донского казака, погибшего в Наполеоновских войнах.

* * *

Тогда же, в 230-е гг., готы вступили и на Крымский полуостров, вероятно, на плечах у скифов, отступающих через Перекопский перешеек под их напором из прилегающих степей.

Овладеть немногочисленными скифскими городами и поселениями для готов не составило большого труда. При раскопках Неаполя Скифского в слое, относящемся к последнему этапу его существования, обнаружено множество скелетов людей, захороненных без всякого соблюдения обрядности. В одной из ям оказалось сразу 42 отделенных от тел проломленных черепа (впрочем, они могли принадлежать и победителям, погибшим при какой-то временной неудаче – ведь отрубание голов убитых врагов было в обычае у скифов. Такой же обычай был у кельтов – но не у германцев. Разве что готы переняли его у сарматов или у тех же скифов?)

Многие из уцелевших скифов были ассимилированы, но в каком качестве существовали они среди победителей – трудно сказать. Будем надеяться, что не только и не столько, как рабы – они ведь могли стать и отличными кавалеристами в готском войске. Обнаружено только одно достоверно скифское поселение, уцелевшее после этого погрома, – оно дожило до 370-х гг., когда его сожгли гунны.

Почему так быстро пало Позднескифское царство – на этот вопрос тоже трудно ответить. Вероятно, его силы подрывали нападения сарматов – в пользу этого говорит то, что сразу вслед за готами в Крыму, в степных и предгорных его районах, стали в большом количестве селиться аланы. Возможно, что приложили руку и боспорские греки. Надпись одного из их царей гласит о «завоевании сираков и скифов и присоединении всей Таврики по договору», другой повелитель величает себя царем «всего Боспора и тавроскифов».

Часть побежденных могла добраться до Добруджи, где теперь уже на землях Римской империи все еще существовала Малая Скифия – последнее пристанище великого народа. Эта область была окончательно поглощена славянами и булгарами в VII в. – в их жилах продолжают жить капли скифской крови.

* * *

В Крыму готов влекли в первую очередь не скифские степи, а греческие города, гавани и корабли. Большинство полисов выстояло – несмотря на то, что германцы заняли большую часть южного побережья полуострова и сожгли там немало поселений. Отбился Херсонес – помогли римские гарнизоны, укрепившиеся в самом городе, в крепости на мысе Ай-Тодор (на западе Ялтинской бухты) и в других крепостях. Но помогли в последний раз – ок. 244 г. римские войска эвакуировались из Крыма.

Не пало Боспорское царство, хотя его владениям досталось (была разгромлена Горгиппия и некоторые другие города на Таманском полуострове). Но готы обосновались поблизости, в том числе на самом Керченском полуострове, и вскоре установили над царством контроль. Их знатная верхушка завязала тесные отношения с боспорской элитой и стала как бы ее составной частью. Правда, источники говорят о новых варварских нашествиях в ближайшие десятилетия. Скорее всего, по большей части это были вторжения новых готских племен, которые вполне могли вступать в конфликты и с ранее обосновавшимися здесь собратьями – пока не утряслось.

На захваченных землях готы занялись земледелием и прочим сельским хозяйством, но, как и в прежние столетия, как в Скандинавии, Прибалтике, Приднепровье, основным делом настоящих мужчин стали военные походы. Только главным средством передвижения в них стали не собственные ноги, не кони, а корабли. Боспорский флот в скором времени оказался очень кстати. Можно не сомневаться, что готы занимались мореходством и на Балтике, водоплавательные навыки могли поддерживать на Днепре и на других реках. Конечно, освоить греческий тип судов было делом непростым, но к их услугам были греческие экипажи. Вскоре и из среды готов вышли не только моряки и «морпехи», но и корабелы.

* * *

В те же годы существенно продвинулся обозначившийся уже раньше процесс разделения готской народности на две ветви – остготов и вестготов. Те, что совершили из Ойума «бросок на юг», в Крым и прилегающие степи, были в большинстве своем остготами. Вестготы двинулись на запад, заняв территорию между Днестром и устьем Дуная. Они сохранили связи с Ойумом, но уже нацеливались на дунайские провинции Римской империи – Дакию и Мезию – и на Балканы.

Крупномасштабные нападения и тех и других, продолжавшиеся примерно с 238 по 271 г., получили у римлян название Скифской войны, хотя, конечно, правильнее было назвать ее Готской. Скифской она стала с легкого языка черноморских греков, для которых «скифы» были собирательным наименованием всех варваров (веками спустя для жителей Московского государства все западноевропейцы были немцами).

Варварам (не только германцам) в их вторжениях на руку был разразившийся в империи страшнейший внутриполитический кризис, названный историками «Кризисом третьего века». В значительной степени он этими вторжениями и был вызван: легионы, неустанно отбивающие нападения со всех сторон, осознали свою значимость. Они провозглашали императоров и свергали их. Бросали свой участок границы и шли выяснять отношения с другими претендентами. Но преданность своему повелителю была еще та. Случалось не раз: стоило не выплатить вовремя жалованье, допустить перебои с продовольствием – и того, кого еще недавно под восторженные вопли рядили в пурпурный плащ, безжалостно убивали. Иногда одновременно властвовало несколько императоров, «солдатских» и «сенатских». А всего их промелькнуло с 235 по 270 г., когда при Аврелиане стал устанавливаться какой-то порядок, несколько десятков (впрочем, Аврелиана тоже убили армейские заговорщики).

Первыми пошли в наступление вестготы, действуя со стороны Нижнего Дуная. К ним примкнули желающие из других германских племен, аланы, другие сарматы, некоторые фракийские племена, славяне. Кого там только не было!

В 240 г. имперские войска были разгромлены под Филиппополем (ныне Пловдив в Болгарии). Затем нападение следовало за нападением, битва за битвой – год за годом. В 251 г. немолодой уже римский император Деций Траян (правил в 249–251 гг.) собрал все наличные силы, чтобы дать отпор очередному нашествию. Он детально продумал широкий план действий, начал его уже осуществлять – перекрыл готам пути отхода в степь. Но те обрушились на римскую армию при Абритте (современная Болгария) внезапно. Римляне успели изготовиться, однако в самом начале сражения стрелою в глаз был убит сын императора – дурнее предзнаменование для солдат трудно придумать. Деций, собрав всю свою волю, старался не выказать горя, говорил воинам, что это касается только его и никого более. Но битва была проиграна, сам Деций Траян стал первым римским императором, погибшим на поле боя – вероятно, утонул в болоте.

Вестготы продолжали нападения, пока император Клавдий II не нанес им в 268 г. жестокое поражение в битве при Нише (в современной Сербии), а его полководец Аврелиан (будущий император) вытеснил их из Фракии. Тем не менее империя не могла защитить все свои территории и в 270 г. вынуждена была вывести легионы из Дакии. Там, на левом берегу Дуная, вестготы и обосновались в ожидании лучших времен. Впоследствии в 322 г. император Константин Великий заключил с ними договор, по которому они получили права федератов: за ежегодную плату должны были обеспечивать защиту границ империи и посылать воинов в римскую армию.

* * *

Остготы оперировали преимущественно на побережьях, используя базирующийся на Боспоре флот. Как и у вестготов, состав их набегов был интернациональный: германцы, сарматы, меотские племена. Инициаторами первого их нападения, на берега Иверии (современной Грузии), были бораны – с большой долей вероятности, это славяне. По примеру собратьев морские набеги стали совершать и вестготы – поначалу на традиционных небольших судах, которые они тысячами строили в устьях рек.

Разгрому подвергались богатые области и города Малой Азии, островов Эгейского моря, Греции. Среди них были Фессалоники, Эфес, Спарта, Коринф, Афины. В Эфесе был разграблен и сожжен прекрасный храм Артемиды, одно из семи чудес света. Тот самый, в который пустил когда-то красного петуха маниакальный искатель славы Герострат. Эфесцы вновь отстроили храм в прежней красе, а тут вот опять принесло богомольцев…

В Афинах готы собирались поджечь городскую библиотеку, одну из богатейших в античном мире: они по собственному опыту знали, как красиво, как ярко горит папирус. Но какой-то отважный мудрец наврал их предводителю, что в этих книгах – вся премудрость ведения войны и кто постигнет ее, будет непобедим. Готский вождь пощадил сокровищницу знаний, наверное, в тот момент он и сам верил, что когда-нибудь будет читать книги.

Добровольными помощниками готов нередко становились социальные низы разоряемых городов. Святой Григорий Чудотворец, богослов, епископ Неокесарийский (епархия в Малой Азии, в Понте), в своем послании к пастве грозил проклятьем тем, кто во время нашествий сам убивает и грабит, наводит на богатые дома, указывает дорогу к усадьбам.

Набегам и нашествиям не всегда сопутствовала удача. У империи были умелые полководцы, а в рядах ее легионов сражались храбрые и отлично обученные солдаты. Они и без афинской библиотеки знали все секреты военного дела и могли применить их на практике. Готы и их союзники нередко терпели поражения, несли большие потери. После своих упомянутых выше побед император Клавдий II похвалялся: «Мы уничтожили триста двадцать тысяч готов, потопили две тысячи судов. Реки покрыты их щитами, все берега завалены их палашами и короткими копьями. Не видно полей, скрытых под их костями, нет проезжего пути, покинут огромный обоз. Мы захватили в плен такое количество женщин, что каждый воин-победитель может взять себе по две и три женщины». Очевидно, мало сказать, что прихвастнул – готы могли потерять тогда никак не более 50 тысяч человек. И они сами побеждали и большие римские армии – если не хватало умения, так яростью. Но и умения у них после битв с римлянами постоянно прибывало. Недаром тот же Клавдий приказал зачислять пленных готов в свою армию (а тех, кто почему-либо не годился в солдаты, – сажать на землю крестьянствовать).

* * *

Во время этих походов готы познакомились с христианством. Суть веры им разъяснили пленные греческие священники, но не в тех догматах, которые легли в основу православия (или католичества, тогда это были синонимы), а в арианской форме.

Арианство позднее было признано ересью – по его догматам, Иисус Христос родился простым человеком и лишь потом за праведность на Него снизошла Благодать Божья. Но при их уровне посвященности – готам, вчерашним язычникам, где было рассуждать о тайне богочеловеческой природы Спасителя, нераздельной и неслиянной? Что услышали, тому и поверили – да им так было и понятнее, и казалось разумнее.

* * *

Никакого официального завершения Скифской войны не было, но после 270 г. наступило некоторое замирение. Однако сила инерции, особенно в разбойных делах, велика. Остготы, подчинившие себе Боспорское царство, не раз еще ходили походами на земли Малой Азии. И не только они, но и отряды из соседних варварских царств, независимых и полузависимых. Даже боспорские басилевсы по собственной инициативе организовывали нападения.

В 291–293 гг. царь Фофорс (вероятно, аланского происхождения) присоединил к своей армии варварские отряды и, высадившись в Малой Азии, дошел до реки Галис – где, однако, потерпел поражение. За это предприятие римляне существенно ограничили его власть. В конце своего правления (в 309 г.) Фофорс восстал против империи, намереваясь отложиться от нее. Мятеж был подавлен с помощью херсонесского ополчения. О дальнейшей судьбе Фофорса доподлинно неизвестно, но есть сведения, что в 322 г. римские и херсонесские войска разгромили на Дунае каких-то кочевников (сарматов?), которых возглавлял «бывший боспорский царь».

После Фофорса произошли две боспоро-херсонесские войны, в результате которых царство лишилось земель западнее Феодосии. К тому времени греческая, аланская, меотская, готская и прочая знать составила единую элиту Боспорского царства, но сил это ему, видимо, не прибавило.

* * *

В Ойуме, стране готов, происходили важные политические изменения. Собственно, первое время по прибытии в Причерноморье их общество еще нельзя было назвать государством, даже раннего типа. Иордан, историк VI в., смело называет королями предводителей готов даже скандинавской поры. Однако он, хоть и прирожденный гот (а может быть, прирожденный алан – сведения разнятся), в то же время был чиновником византийской администрации и невольно переносил на прошлое реалии Византийской империи и возникших к тому времени западноевропейских монархий, возглавляемых королями-германцами. Принцип историзма (необходимости понять события минувшей эпохи, исходя из всей полноты ее жизни) не был еще в достаточной мере на вооружении исторической науки той поры. А лично Иордану, возможно, и общей культуры не хватало, хотя он неплохо знал не только греческий, но и латынь (вплоть до конца VI в. латинский язык был официальным языком византийской имперской администрации), и пользовался источниками, для нас навсегда утраченными.

Во время дальнего перехода от Вислы до Среднего Днепра готы, конечно, сплотились, выдвинулись люди выдающиеся, авторитетнее стала племенная знать. Это современным историкам легко говорить «впечатляющий бросок от берегов Балтийского моря (или от берегов Вислы) к берегам Черного». У историков свои мерки, а если мерить продолжительностью человеческой жизни? У кого-то вся сознательная жизнь вместилась в эти десятилетия – и других походных вождей, кроме тех, что его вели, он не знал. Поэтому власть многих конунгов закрепляется как постоянная (с соответствующими ограничениями военной демократией, разумеется), а кое-где становится наследственной.

Но централизации, необходимой для того, чтобы можно было говорить о государстве, пока не видно. По приходе в Ойум происходит разделение на остготов и вестготов, племена уходят к Дунаю, на берега Понта, в Крым. Не видно «генеральной линии» в отношениях с аланами и прочими кочевыми племенами, да и между собой. Все вроде как «сами по себе мы господа».

Но постепенно оформляется ядро остготской общности в Поднепровье и соседних областях, а потом складывается держава, создание которой Иордан связывает с именем великого короля (уже именно короля) Германариха, или Эрманариха, как его называют некоторые авторы. Готами были подчинены (силой оружия или добровольно подчинились) племена самого разного происхождения – германского, балтского (айсты), славянского (венеты, анты, склавены), аланского, финского (чудь, мордва, меря, мещера). У Иордана названы и такие, кого историки до сих пор не могут идентифицировать.

Заметим, что о славянах Иордан говорит слова, не льстящие нашему национальному чувству: «… Германарих двинул войско против венетов, которые хотя и были достойны презрения из-за слабости их оружия, были, однако, могущественны благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться. Но ничего не стоит великое число негодных для войны, особенно в том случае, когда и бог попускает, и множество вооруженных подступает. Эти венеты… происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов. Хотя теперь, по грехам нашим, они свирепствуют повсеместно (Иордан имеет в виду современные ему набеги славян на земли Византии. – А. Д. ), но тогда все они подчинялись власти Германариха».

В целом география державы впечатляет: Прибалтика, Поднепровье, Карпаты, Поволжье, Приуралье… Сбор дани со всех этих племен, ответное обеспечение (пусть пока в минимальной степени) безопасности и свободы передвижения для всех, регулирование взаимоотношений, организация совместных походов – для решения одних только этих первоочередных задач без государства было не обойтись. Пусть самого примитивного, когда нет даже наместников – задачи решаются через посылаемых дружинников, через обязательные посольства от подвластных народов, через полюдье для сбора дани (ежегодный объезд государем с дружиной всех своих владений – вспомним, как ездил и доездился к древлянам киевский князь Игорь). А внешние отношения, а казначейство, а содержание двора… Голова кругом – без государства никак. Вскоре у германцев появятся и наместники, известные как герцоги и графы – но сначала это будут титулы германской знати.

И все эти свершения Иордан приписывает одному лишь Германариху. Правда, и срок он ему для этого намерил немалый – 110 лет (это при том, что закончил свою жизнь король в 375 г. самоубийством).

Как шло в те времена расслоение готского общества, читаем у Г. В. Вернадского: «Первоначально их организация была схожа с существовавшей у тевтонских племен. Люди принадлежали к трем классам: свободные, полусвободные и рабы. Лишь первая группа представляла нацию политически. Вооруженные свободные граждане каждого племени или рода составляли племенное собрание, которое выбирало вождей племени… Благодаря формированию кавалерийских подразделений класс свободных был теперь разделен на две части: всадники и пешие. Поскольку значимость кавалерии в готской армии быстро возрастала, всадники рассматривали себя как цвет нации. Таким образом, аристократический социальный режим постоянно вытеснял старый демократический стиль жизни. Все высшие должности в армии и администрации были заполнены всадниками. Следующим шагом было получение ими прав на землю от герцога (здесь в смысле вождя племени. – А. Д. ). Итак, среди готов появилась земельная аристократия, постепенно обретая феодально выглядящую власть над крестьянским населением. Ситуация местного населения, а среди них славян, должна была выглядеть ненадежной».

* * *

Что касается самоубийства Германариха, на этот счет предание таково. Один знатный придворный из германского племени росомонов изменил своему королю, а тот (т. е. Германарих), «движимый гневом», приказал разорвать его жену Сунильду на части, «привязав к диким коням и пустив их вскачь. Братья же ее, Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом». Король очень мучился от раны, не мог в полную силу вести дела. Об этом разнюхали подступившие уже к донской границе королевства гунны и решили, что для нападения самый подходящий момент. Германарих же, оценив ситуацию, понял, что успешно противостоять не сможет, – и предпочел уйти из жизни.

Может быть, это и не легенда. Гунны действительно стояли на пороге, так что супруг несчастной Сунильды вполне мог перебежать к ним, тем более что он не был готом. Что же касается чудовищной расправы – в те времена (как и во все времена) каждому предоставлялось право на произвол, извинительный для его ранга.

Глава 16

Гуннское нашествие

Согласно преданию, один готский конунг приказал собрать всех колдуний, проживающих среди его народа, и выгнать в степь. В степи эти ведьмы совокупились со злыми духами, рыскающими по ней без счета, – плодом этой любви и стали гунны.

Если же быть ближе к истории, чрезвычайно судьбоносным для Европы стало то, что еще в конце III в. до н. э. монголоидные кочевые племена хун-ну, или сюн-ну, а попросту – гуннов стали вламываться в Китай с явно грабительскими намерениями. Крови пролилось много, но китайцы в конце концов их разгромили и отбросили куда подальше в степь. Это если верить одним источникам. Хотя источники не менее надежные сообщают, что в той войне гунны китайцев одолели, но их выбили из Поднебесной другие кочевые охотники до чужого добра. Кому верить – дело вкуса историка.

Впрочем, неважно, чья это заслуга. Факт то, что далеко зайти на китайскую территорию гуннам не дали. А тут еще, как утверждает Лев Гумилев, бескрайние евразийские степи поиссохли, местами до степени полупустынь. И гунны двинулись на запад. Но до этого они многое успели позаимствовать из достижений китайской цивилизации. Появился вкус к украшениям, к шелковым нарядам. Это, конечно, баловство. Главное, в Поднебесной было на высоте военное искусство, а гунны не только внимательно приглядывались сквозь раскосый прищур к ранее незнакомому, но еще и довольно милостиво обходились с пленными китайскими полководцами и другими военными специалистами. Те шли к ним на службу, да у них и не было выбора – вернись они на родину, их, как живьем сдавшихся врагу, согласно обычаю, ждала бы мучительная смерть.

Так что в дальний поход гунны устремились с присущим им боевым задором и во всеоружии новых знаний. Это был впечатляющий марш огромной конной орды. Гунны захватывали чужие кочевья, а прежде пасшие там скот племена или погибали, или сторонились, отскакивая или на холодный север, или на пустынный юг (впрочем, за пустынями и горами были богатые, населенные земледельцами страны, и некоторые неплохо устраивались среди них – хотя бы в качестве завоевателей). А некоторых орда гнала перед собой, и они сами бесцеремонно расправлялись с теми, кто жил еще дальше от них на закат солнца.

Но не надо слишком сгущать алую краску. Конечно, иногда победители бывали беспощадными – ведь даже в спокойные времена кочевники (да и не только кочевники) не мыслили мир без элементов «борьбы всех против всех». Однако была не только борьба, но и сосуществование – большинство племен и народов давно было знакомо друг с другом (насколько густо нити торговых и культурных связей пронизывали всю Евразию – предмет особого разговора, читайте Георгия Вернадского и Льва Гумилева). Так что кого-то гунны оставляли на прежних (или почти прежних) местах, но ясно давали понять, чьи это теперь места и как надо себя вести, чтобы земля эта не стала для них преждевременной могилой. А кого-то брали с собой: тоже, конечно, обозначив приоритеты (но со временем акценты могли измениться).

Насчет этнической принадлежности гуннов, которые подступали к Северному Причерноморью, наиболее распространенное мнение таково. Те, изначальные хун-ну, были монголами, а потом произошли значительные тюркские и индоевропейские (иранские) напластования.

Вот какими увидел гуннов поздний римский историк Аммиан Марцеллин: «Никто в их стране никогда не вспахивал поля и не дотрагивался до рукояти плуга. У них у всех нет постоянного дома, очага или оседлого типа жизни, и они скитаются с места на место, как беженцы, сопровождаемые фургонами, в которых они живут… На своих конях каждый из этой нации покупает и продает, ест и пьет и, склонившись над узкой шеей животного, предается глубокому сну, в котором видит множество снов… Они не нуждаются ни в огне, ни во вкусной пище, а едят коренья диких растений или полусырое мясо любых животных… Они воюют на расстоянии метательными снарядами, имеющими заостренную кость вместо металлических наконечников, с чудесным мастерством присоединенную к древку. Они галопируют по местности и сражаются в боевом столкновении мечами, не задумываясь о своих собственных жизнях. В то время как враги пытаются уберечься от ранений мечом, они кидают арканы из завязанных узлами полос материи на своих противников и вяжут их».

* * *

Выйдя на подступы к Причерноморью около 200 г., потеснив аланов и утвердив этим свой авторитет, гунны дальше на запад в тот раз не пошли – подались даже назад. Причина этого была опять китайского происхождения. Вспомним, что с начала II в. стал складываться Великий шелковый путь – до сих пор не воспроизведенная магистраль Восток – Запад. Конечно, от этой магистрали шли мощные (в смысле прибыльные) ответвления на юг. И везли по ней не только шелк, но шелк был товаром приоритетным. Л. Н. Гумилев (может быть, вследствие своего евразийски-ироничного отношения к Западу) язвил, что в шелковых сорочках особенно нуждались греческие и римские дамы. Потому что обитатели и обитательницы античного мира изрядно завшивели, но за шелковые рубахи вши не могли зацепиться лапками, а потому беспомощно летели вниз, под безжалостные элегантные сандалии.

Монопольным производителем шелка был Китай, и был он таковым много веков. Только в эпоху расцвета Византии тамошние монахи-миссионеры забрались в такую даль и в полых рукоятках своих дорожных посохов тайно вынесли личинки шелкопряда. Но это будет не скоро, а пока гуннские вожди рассудили, что самое прибыльное дело – контролировать возможно больший участок Великого шелкового пути, желательно – поближе к его исходной точке и у поворотов на Индию, Иран и прочих крупнейших потребителей. Поэтому виднейшие гуннские вожди пока не спешили на Запад.

* * *

Но вот около 370 г. гунны вернулись на когда-то оставленные позиции. Первыми опять подверглись удару аланы. После недолгого сопротивления часть их ушла на Северный Кавказ и стала предками осетин, другие покатились к Дунаю, третьи, и их, пожалуй, было большинство, подчинились завоевателям.

Дальше на пути гуннов была земля Ойум, где располагалось ядро державы Германариха. Если вернуться к истории о смерти ее основателя, то представляется, что все же никакой женщины он конями в тот раз не рвал и никто его за это ножом не пырял (людям всегда было свойственно привнести в свое повествование о событиях что-нибудь душещипательное, а еще лучше душераздирающее). Вероятнее всего, что в 375 г. старый король сам вывел свою армию на битву и в битве пал, как и многие его воины.

Некоторые историки задаются вопросом – а с кем была битва? Есть основания полагать, что на готов напали не гунны, а аланы. Гуннские предводители решили на этот раз не задействовать свою основную орду, а проверить в деле примкнувших к ним аланов. И те послушно, а может быть, и не без азарта, не без боевого задора напали на своих вчерашних… ну, приятелей, что ли.

От гуннов, от аланов ли, несмотря на гибель своего вождя, поражение остготы понесли не разгромное. Но часть их и союзных им герулов сразу признала над собой гуннскую власть, часть ушла на Северный Кавказ к тем аланам, которые тоже не пожелали жить по гуннское воле, часть ушла к сородичам в Крым, часть – к римлянам за Дунай. Однако большинство, вместе с примкнувшими бургундами, герулами и другими германцами стали отступать в низовья Днепра.

Новым королем был избран Витимир (Иордан называет его Винитарием, Г. Вернадский считает, что у него было оба этих имени, одно славянское, другое германское, а сам он, возможно, был смешанного происхождения). Но путь германцам заступили славяне-анты под предводительством своего верховного вождя Боза (Буса).

По Аммиану Марцеллину, анты уже успели признать над собой власть гуннов (вполне возможно, что они смотрели на пришельцев как на освободителей из-под гнета державы Германариха). Началась война. В первой битве германцы опять потерпели серьезное поражение, но, собравшись с силами, во второй разгромили славян наголову. Расправа над побежденными была зверской: захваченные в плен Боз, его сыновья и 70 антских старейшин были распяты.

Но долго радоваться готам не пришлось. Подоспели гунны (или опять верные им аланы?) и нанесли им поражение, Витимир погиб. Иордан приводит малоправдоподобное описание сражения: оно свелось якобы к перестрелке из луков двух вождей, в которой гунн Баламбер оказался искуснее.

После этого побежденные остготы и их союзники признали превосходство гуннов. Те оказались снисходительными: позволили остготам остаться на прежнем месте, их вожди (конунги) сохранили свою власть. Но у остготов больше не было державы, они сами стали зависимым народом. Их обязанностью стало снабжать гуннов плодами своих земледельческих трудов, а при необходимости ходить с ними в походы. В них германцы проявили себя с лучшей стороны, и вскоре в числе первых полководцев многоязычной гуннской армии оказалось немало остготов.

Есть другая версия развития событий. Согласно ей, война остготов с антами произошла уже после подчинения их гуннам. Свою досаду от поражения германцы решили выместить на славянах, поэтому и погибли такой страшной смертью Боз, его сыновья и старейшины. Но гунны насторожились: не слишком ли много они предоставили конунгу Витимиру свободы действий, как-никак анты их союзники, и решили обуздать его. Далее, как по первому сценарию: проигранная остготами битва и павший в ней Витимир.

Существует и еще один вариант: часть остготов сохранила независимость, сын погибшего Витимира, Видерих, стал их королем, а за молодостью его лет командовали полководцы Алатей и Сафрах. Однако гунны быстро отбросили германцев к Днестру.

* * *

Одновременно одна из гуннских орд прошла через Крым. Она или обогнула с востока Азовское море, или пришла со стороны Кавказа: в любом случае в Крым она ворвалась через Боспор (Керченский пролив).

Позже сложилась легенда, что гунны долгое время жили на азиатском берегу Боспора (на Таманском полуострове) и знать ничего не знали ни о Крыме, ни о Боспорском царстве, ни о готах. За морем, мол (или за Большим озером), ничего не видели. Но однажды то ли бык, спасаясь от замучившего его овода, то ли убегавшая от охотника лань навели их на брод – и гунны оказались на Крымском полуострове. Мудрено, конечно, было и без быка, и без лани не поинтересоваться, что же там за Керченским проливом (ширина которого в самом узком месте всего 4,5 км) – даже если ты совсем уж сухопутный гунн. Еще мудренее не заметить множество боспорских городов по азиатскую сторону пролива, сидя прямо под их стенами. Ну да в легендах чего только не бывает – лишь бы бык с оводом дорогу через море указали.

Согласно некоторым описаниям, картина того, что представляло собой Боспорское царство во время этого нашествия, предстает страшная: сплошной разгром и море пламени. Но на самом деле Боспорское царство уцелело и даже материально не очень пострадало. Возможно, вторжение не было внезапным, боспорское правительство смогло договориться с предводителями гуннов, откупившись от них. Но и гуннские вожди не могли удержать всех своих горячих раскосых молодцов от того, чтобы погулять, пограбить, утолить страсть и поиграть со спичками, да и не все вожди пожелали отказать себе в такой радости. Погром, море пламени были – но пылали селения и предместья, большинство же населения отсиделось за стенами уцелевших городов. Перед ликом бесстрастной Истории, к судьбам отдельных людей равнодушной, это главное. Сколько раз горела наша Москва, наша Русь – ничего, отстраивались.

Херсонес уцелел во многом благодаря тому, что Рим расселил на его землях в качестве федератов империи немало готов и аланов, а еще незадолго до нашествия выделил средства для укрепления защитных сооружений.

Но в степном Крыму и в предгорьях орда похозяйничала от души, об этом неоспоримо свидетельствует археология. Жители, в том числе крестьянствовавшие здесь готы, искали спасения в труднодоступных горных местах.

В крымских степях главным хозяином стало гуннское племя альциагиров, хватало места и аланам.

* * *

Следующими в западном направлении на пути гуннов были вестготы, расселенные на правах федератов в оставленной римлянами Дакии, на левом берегу Дуная. Только к тому времени их права были урезаны: в 367–369 гг. произошла война между ними и Римом. Причиной стало то, что германцы поддержали мятеж некоего узурпата Прокопия против Валента, главенствовавшего в этой части римской державы соправителя императора Валентиниана. Война закончилась для вестготов плачевно, они понесли огромные потери, и по условиями мира их вождь Атанарих (носил титул, означающий «судья») должен был поклясться, что ноги его соплеменников больше не будет на римской территории.

Удара гуннов вестготы не выдержали, хоть и собрали большое войско. Те тактически переиграли их, лунной ночью, не встретив сопротивления, переправившись через Днестр и нанеся неожиданный удар.

Германцы были в ужасе. Кто-то искал убежища в Карпатах, но основная их масса ринулась к Дунаю – искать спасения на территории Римской империи. Вождь Фритигерн (враждовавший с Атанарихом и к тому времени пользовавшийся поддержкой большинства соплеменников) отправил посольство к Валенту (этот соправитель тоже носил титул императора) с мольбой позволить их народу переправиться через Дунай и поселиться на землях провинции Мезии – обязуясь беззаветно стоять на страже границ империи.

Валент решил внять мольбам. Началась переправа и расселение. Но распоряжавшиеся процессом римские чиновники продемонстрировали многим из нас знакомые черты. Во-первых, по условиям договора германцы должны были сдать оружие – распорядители за взятки оставили его им. А во-вторых, они не обеспечили беженцев обещанным хлебом, и у тех начался страшный голод. Дело дошло до того, что несчастные стали продавать в рабство жен и детей, чтобы спасти их и самим спастись от голодной смерти. Чинуши первыми стали скупать славящийся своим здоровьем и силой товар.

Но кончилось тем, о чем они за своими вороватыми делами не подумали, но чего стоило ожидать. Выведенные из себя варвары с оружием в руках ворвались во Фракию, разоряя все на своем пути. Сюда же, прослышав о происходящем, подоспели другие германцы, отряды аланов и даже гуннов. Здесь оказалось немало и германцев-рабов, к восставшим присоединялись фракийцы-рудокопы с золотых приисков, условия на которых были не лучше каторжных. Местные жители охотно служили проводниками.

Фритигерн через христианского священника предложил императору примирение, настаивая лишь на точном выполнении прежнего договора. Валент отверг мир и сам возглавил римскую армию, двинувшуюся на восставших. В его распоряжении были опытные воины и командиры, но численно его армия не имела превосходства над готской. Однако Валент был слишком уверен в победе и слишком желал ее, завидуя военным лаврам своего западного соправителя императора Грациана. Тот спешил на подмогу, но так и не успел.

После взаимного маневрирования стороны встретились 9 августа 378 г. у Адрианополя (ныне Эдирне в европейской Турции). Перед сражением римляне совершили утомительный марш, а битва началась в жаркие послеполуденные часы.

Готы выстроили традиционный для себя вагенбург – кольцо из повозок, защищающее пехоту. Но исход дела решила в первую очередь атака тяжелой готско-сарматской панцирной кавалерии, проломившей строй легионов (что стало примером на грядущие столетия – в открытом бою тяжелая конница имеет явное преимущество перед пехотой). Римляне бежали, но спастись от преследования удалось далеко не всем (потери армии составили две трети от ее численности).

Раненого Валента вынесли с поля боя и укрыли в какой-то лачуге. Но враги мимоходом подожгли ее, и повелитель Востока погиб в огне.

* * *

Но империи повезло – престол занял Феодосий Великий (346–395, правил в 379–395 гг.), последний император, объединявший под своим скипетром восток и запад империи. Искусной дипломатией ему удалось разъединить силы противников: примкнувшие к вестготам аланы ушли в Бессарабию. Феодосий привел в порядок армию, она опять представляла собой грозную силу. Так что оставшихся пришельцев удалось призвать к порядку. Вестготы стали федератами во Фракии, остготы, та меньшая их часть, что ушла от нашествия гуннов к вестготам или присоединилась к ним позднее, отправились в Паннонию, где обосновалось уже немало разноплеменных германцев. Остготы получили также возможность селиться в малоазийских Лидии и Фригии – поближе к границам вновь набирающей силы Персии. Есть основания полагать, что тогда же в Паннонии стали селиться гунны.

* * *

В тот раз гунны не вступили всей ордой в пределы Римской империи, римское правительство не считало их еще врагами, даже строило планы, как использовать их против германцев. Кочевникам пришлись по душе недавно завоеванные степи между Днестром и Нижней Волгой – там они и обосновались, поддерживая связи с другими частями своего огромного гуннского сообщества.

Где-то с конца IV в. можно говорить о Гуннской державе, а не о совокупности племенных орд, связанных общностью текущих целей и традиционными связями. Слишком разноплеменным стало войско, широка география подчиненных земель и народов. Необходимо было стать солидней: не довольствоваться немудреным грабежом земледельцев во время набегов, а переходить к относительно мирной их эксплуатации. Тем более что представители некоторых этих народов, таких, как готы и другие германцы, были и соратниками в битвах.

Возникла потребность в большей централизации власти – чтобы она стояла над племенными объединениями, и не только во время войны, а на постоянной основе. Процесс начался довольно давно, но у каждого из возникавших межплеменных объединений были свои местные, манящие на грабеж соблазны – это мешало дальнейшему слиянию. Теперь же, когда обозначился такой гигантский объект приложения сил, как Римская империя, все стало выглядеть иначе, это было интересно всем. Выдвинулся знатный род, из которого вышел впоследствии «бич божий» Атилла. Нашелся и удобный географический центр державы – придунайские степи Паннонии.

Примерно полтора десятилетия гунны не давали о себе знать античным историкам – можно надеяться, что они относительно тихо провели это время в своих кочевых трудах. Археология, по крайней мере, дает основания утверждать, что оставшиеся на Днепре и на Дону остготы, а также анты и другие земледельческие народы спокойно жили и выращивали урожай: степняки получали часть его в виде дани.

* * *

Но в 395 г. гунны опять выходят на арену писаной истории, и с большим грохотом.

Одна волна племен устремилась на юг: через кавказские проходы в Армению, далее – на земли Восточной Римской империи (после смерти Феодосия империя была поделена на две части между его сыновьями). Были разгромлены малоазийские Каппадокия и Киликия, земли в верховьях Евфрата, кочевники ворвались в Сирию и, как утверждали христианские писатели, намеревались в конце концов уничтожить Иерусалим – «по грехам нашим».

У одного из этих авторов, блаженного Иеронима (342–440), читаем: «Сколько монастырей было захвачено, сколько рек окрасилось человеческой кровью!.. Толпы пленников были вытянуты из дома; Аравия, Финикия, Палестина и Египет были охвачены страхом. Но даже если бы у меня была сотня языков и сотня ртов, и сильный голос, я не смог бы пересчитать названия всех бедствий… В то время римская армия была далеко, гражданская война в Италии помешала ей вовремя оказаться на месте… Пусть Иисус в будущем избавит Римскую империю от этих зверей! Они появились всюду раньше, чем их ожидали, со скоростью, опережающей скорость распространения слухов. Они не испытывали жалости ни к монахам, ни к старикам, ни к плачущим детям… Было точно известно, что они направились к Иерусалиму из-за безумной жадности к золоту».

Насчет безумной жадности к золоту это хорошо сказано, содержательно. В те предстоящие шесть десятилетий, что гунны проведут на территории Римской империи, Западной и Восточной, денежный эквивалент всех плодов трудов человеческих и всех благ земных станет главной их целью, а грабеж, военная добыча, взимание дани – едва ли не единственным способом существования.

* * *

Зима 395 г. была очень холодной, низовья Дуная замерзли – и по этому природному мосту орды устремились на запад. Их кровавый путь начался в и без того многострадальной Фракии и протянулся до Далмации на Адриатическом побережье. Именно тогда значительная часть гуннов прошла в Паннонию и на дунайские равнины нынешней Австрии, чтобы совершать оттуда набеги на Восточную империю (на Придунайские и Балканские ее области), не забывая о Западной.

У Западной империи и без них бед хватало. Сразу после смерти Феодосия в 395 г. взбунтовались поселенные в Македонии федераты империи вестготы. Они подняли на щит, т. е. провозгласили конунгом, удалого Алариха (Аларих в переводе с готского – «могущественный король», он первым королем вестготов и стал). Он объединил под своей властью большинство соплеменников и двинулся с ними на Грецию. Были разграблены Афины и Коринф. Греция – это земли Восточной империи, и Аларих явно нацелился на ее столицу – Константинополь. Однако царьградские придворные мудрецы убереглись от нашествия по-византийски изящно: Аларих был «принят на службу», получил огромное жалование и вдоволь оружия из имперских арсеналов, а потом ему и всей его ораве (воинам, их семьям и близким) пожелали успеха на Западе – и те повернули туда.

На Западе им противостоял выдающийся римский полководец, большой государственный деятель Стилихон – германец-вандал по происхождению. По ходу борьбы он не раз ставил вестготов в практически безвыходное положение, но Алариху каждый раз удавалось ускользнуть. А как раз под новый 407 год (31 декабря 406 г.) Стилихону стало не только до него: по предварительному, несомненно, сговору, перейдя по льду Рейн, в Галлию одновременно хлынули со своих племенных территорий германские племена бургундов, вандалов, свевов, а заодно с ними и аланы. На поток и разграбление сразу были пущены будущие Майнц, Трир и другие прекрасные прирейнские города. Во всей Галлии из больших городов уцелела только Тулуза.

Стилихон, задавшись целью не допустить варваров в Италию, эвакуировал легионы из Британии (там закончилась эпоха римского правления и началась эпоха легендарного короля Артура и его рыцарей Круглого стола). Стилихон призвал на подмогу наемников-гуннов. Но враг в Италию все же прорвался.

Стилихон действовал по-прежнему довольно успешно. Но он понимал, что в создавшейся ситуации всех победить невозможно, и предложил сенату ввести чрезвычайный налог, чтобы откупиться от вестготов. Налог должен был лечь бременем в первую очередь на богатые слои, и ему этого не простили. Императору Гонорию нашептали, что германец Стилихон (хотя он по воспитанию и по духу был высокообразованным человеком латинской культуры) все свои действия согласовывает с германцем Аларихом, что он прочит на императорский трон своего сына Евхерия. Подозрительный Гонорий поверил или сделал вид, что поверил, – по обвинению в государственной измене Стилихона приговорили к смерти. Он бежал в Равенну, укрылся там в церкви, но его выманили обманом и убили. В Риме произошел погром проживавших там германцев, уцелевших изгнали из города.

В конечном итоге 24 августа 410 г. измена открыла Алариху ворота Вечного города – событие, потрясшее весь античный мир, воспринятое как предвестие конца света.

Но это был еще не конец. Вестготы с несметными награбленными сокровищами ушли на юго-запад Галлии, где основали свое государство. Однако Алариху править им не довелось – он вскоре после взятия Рима скончался от болезни.

Алариха похоронили на дне реки, прорыв на время обходное русло. Вместе с ним в гробницу положили несметные сокровища, потом воду пустили прежним путем, а всех причастных к тайне рабов умертвили. Возможно, после этого и родилась легенда о сокровищах Нибелунгов, о «золоте Рейна».

* * *

Гунны внимательно следили за тем, что происходит на Западе. Не только следили: они тоже иногда получали статус римских федератов, их отряды служили в качестве наемников обеим империям против германцев или присоединялись к германцам. Или действовали самостоятельно против обеих империй и против германцев, или нанимались стражей к богатым галло-римским латифундистам. Около 408 г. гунны возобновили систематические набеги на Фракию и другие земли Восточной империи (император Феодосий II предусмотрительно обнес Константинополь дополнительными стенами, которые были прозваны Феодосиевыми). А около 420 г. смекнули, наконец, что рискуют остаться в стороне от слишком лакомых дел, – и двинулись на Запад основными своими силами, которые обосновались к тому времени в Паннонии.

Первым действительно державным (с некоторыми оговорками) повелителем гуннов считается Ругила (имя его в источниках и исторической литературе приводится по-разному: Руа, Руас, Руга), хотя список «гуннских королей» начинают с правившего еще в 360–378 гг. Баламбера (помните, того самого, который якобы собственноручно застрелил из лука остготского конунга Винитария). Правил Ругила до 434 г., когда умер поразительной в прямом смысле смертью – был сражен молнией (так в источнике, но, может быть, имелся в виду «гнев господень» или «удар судьбы»). Долгое время он правил вместе со своим братом Октаром – как братья делили власть, неизвестно, скорее, каждый имел свою территориальную сферу влияния – совместно принимать решения у гуннов вряд ли получилось бы, не тот менталитет. С 432 г. Ругила упоминается как единоличный правитель. Был еще и третий брат, Мундзук, но он в делах управления или не участвовал, или участвовал незначительно, а в историю вошел потому, что имел сыновей Бледу и Атиллу – «бича божия».

Помимо локальных военных инициатив на их территориях, Ругила вмешивался в дела обеих империй, и по большому счету. В 423 г., когда скончался император Запада Гонорий, его власть узурпировал начальник имперской канцелярии Иоанн, гот по происхождению. В узурпаторах он числится потому, что, во-первых, его самоназначение медлил признать восточный император Феодосий II, а во-вторых и главных – потому что проиграл. Против Иоанна выступил наместник провинции Африки Бонифаций, прекративший поставки хлеба в Рим (провинция Африка – нынешний Тунис, главная житница Западной империи).

В ответ Иоанн, пользовавшийся поддержкой некоторых видных военачальников, в 425 г. послал войско на усмирение несогласного. Но тем временем стало известно, что на него самого движется армия, посланная Феодосием II. Иоанн немедленно обратился за помощью к Ругиле, тот выслал огромное 60-тысячное конное войско, но оно опоздало на два дня. Вернее, промедлил сам император – вместо того, чтобы идти навстречу неприятелю, он заперся в Равенне (резиденции западных императоров с 402 г.) и стал дожидаться гуннов. В результате восточноимперская армия прошла кратчайшим путем через болото (ее провел какой-то пастух, впоследствии объявленный «ангелом божьим») и неожиданно вступила в Равенну.

Иоанн был пленен и отправлен к вдове Гонория Галле Плацидии, которая приговорила его к смерти. Несостоявшемуся императору отрубили кисть правой руки, усадили на осла и в таком виде выставили на поругание толпы в цирке – после чего казнили. Галла Плацидия добилась от Феодосия II, чтобы тот провозгласил императором Запада ее несовершеннолетнего сына Валентиниана III, а сама стала при нем фактической правительницей.

При Ругиле в 433 г. было заключено соглашение с Римом о формальной уступке гуннам провинции Верхняя Паннония: фактически они уже основательно расположились и в Верхней, и в Нижней (восточноимперской). Согласно договору, римское правительство обязалось выплачивать гуннам ежегодную дань примерно в 100 кг золота (возможно, эта дань представлялась как плата федератам за охрану границ).

От «поражения молнией» гуннский царь погиб, возглавляя поход во Фракию в 434 г. Причиной нападения было невыполнение Восточной империей гуннского ультиматума: Ругила требовал, чтобы ему были выданы гунны, вопреки его царской воле поступившие на имперскую службу. Среди них были и представители высшей знати, даже царские родственники. Можно предположить, что им, вольнолюбивым кочевникам, не по душе оказались вновь заведенные порядки: им не хотелось становиться подданными, пусть даже придворными. Ведь жили же многие племена, особенно за Дунаем, в Причерноморье, так, как повелось исстари, без опасения услышать оклик новоявленного повелителя – чем они хуже?

Поход закончился неудачей, множество гуннов погибло от эпидемии чумы. Может быть, ее жертвой стал и Ругила, а людская молва сделала его смерть не такой прозаической, приукрасив молнией? У христианского автора находим такой назидательный комментарий: «Господь уничтожил его и его приспешников в соответствии с пророчеством, изложенным в книге пророка Иезекииля (38:22)».

* * *

Место Ругилы заняли его племянники братья Атилла и Бледа, скорее всего, поделившие власть по территориальному принципу – как это сделали когда-то их дядья Ругила и Октар. Но в переговоры с Римской империей они вступили совместно. Совместно же захватили они в 441–442 гг. восточноимперскую провинцию Иллирик (современная Сербия).

Есть указание, что Бледа был старше брата, но образ Атиллы совершенно затмил его. Краткое сообщение, позволяющее как-то судить о личности Бледы, оставил в своих записках секретарь римского посольства Приск, побывавший в паннонской стране гуннов и в их столице. Во Фракии в качестве военной добычи Бледе достался шут, кривоногий и горбатый карлик Зенон, прежде принадлежавший восточноимперскому полководцу Аспару. Бледа души в нем не чаял, потешаясь прежде всего над раскоряченной походкой. Чтобы это выглядело еще смешнее, карлику специально смастерили нелепые доспехи. Атилле же игрушка брата вовсе не нравилась, уродец вызывал у него отвращение. Однажды Зенону удалось бежать с несколькими другими рабами. Когда беглецов поймали и карлика привели к хозяину, Бледа поначалу встретил его с гневным лицом, но, окинув взглядом, громко расхохотался и простил. Шут объяснил свой проступок тем, что хозяин совсем позабыл о том, что он ведь мужчина и ему требуется женщина. Бледа расхохотался, обещал любимцу одну из первых красавиц – и, по обыкновению, усадил подле себя за трапезой.

До нас дошло описание встречи царей-соправителей с посольством из Константинополя, состоявшейся вскоре после смерти их отца. Необходимость переговоров была вызвана тем, что отношения по поводу судьбы перебежчиков и еще кое-какие вопросы так и остались невыясненными. Атилла и Бледа встретили дипломатов вне городских стен верхом на конях, с которых они в течение всех переговоров так и не слезли – ибо так принято у гуннов, которые все дела предпочитали решать, сидя в седле. Послы, чтобы не ронять своего достоинства, не стоять, подобно слугам, у лошадиных морд, ответили тем же. Договорились, что империя не только впредь не будет принимать перебежчиков, но и вернет уже находящихся у нее. Что она не будет заключать союзов с врагами гуннов. И будет отныне платить вдвое большую ежегодную дань – на наши мерки, более 200 кг золота.

Впоследствии, когда Константинополь выполнил условия соглашения и передал беглецов, они, включая двух отпрысков царского рода, Маму и Атакия, были распяты в назидание всем, у кого в душе роятся какие-то дурные помыслы.

Из взаимоотношений братьев известно еще то, что в 444 г. Атилла убил Бледу: как, за что – сведений никаких. У одного хрониста читаем только: «Атилла, царь гуннов, Бледу, брата своего и соратника по царству, убил и его народы вынудил себе повиноваться».

* * *

Что касается личности Атиллы, можно привести характеристику, данную ему Г. А. Вернадским: «Атилла был одним из тех неукротимых завоевателей мира, которые время от времени преуспевали в объединении кочевых племен в могучую империю. Подобно Чингисхану, он был не только военным гением, но также очень одаренным политическим деятелем. Безжалостный на войне, Атилла не был жесток по природе. Его лицо было смуглым, с маленькими, глубоко посаженными глазами, широким носом и жидкой бородой. Его спокойное достоинство и жесткий взгляд впечатляли всех, кто сталкивался с ним, и одно племя за другим признавало его в качестве своего властителя. Тип гуннского преуспевания был одинаков во многих случаях. Сначала врагу наносилось быстрое военное поражение; затем следовали дипломатические переговоры, связывающие его накрепко с гуннской ордой. Личное влияние великого хана завершало затем задачу слома воли бывшего врага».

Можно добавить еще, что, как и большинство людей того времени, в религиозном отношении Атилла был куда больше склонен к магии, чем к мистике. При нем постоянно находились гадатели и маги разных религий. Рядом с ним содержали и пленного христианского епископа, «чтобы святой человек принес счастье войску» (в империи христианство стало к тому времени государственной религией).

В глубине же Атилла придерживался скорее всего исконных степных верований, переходящих, похоже, от одного кочевого народа к другому, от скифов к гуннам. Когда у одного пастуха корова поранила ногу и он решил выяснить, обо что, то нашел в траве древний меч. Он принес его Атилле, и тот объявил, что это меч бога войны, который чтили раньше, но он был утерян. Теперь же меч поможет ему всех одолеть на войне. Тот же, кто усомнится, что после смерти Бледы вся бывшая у того власть перешла к нему, Атилле, будет иметь теперь дело не только с ним, но и с силами небесными.

* * *

В 435 г. в остатки римской Галлии вторглись германские племена бургундов. Когда-то они, как и готы, обитали на южных берегах Балтийского моря, а затем большинство их переместилось к Среднему Рейну (часть ушла вслед за готами к Черному морю). В 413 г. на правах федератов империи они перебрались на рейнское Левобережье. И вот, во главе с королем Гундахаром, они вознамерились расширить свои владения за римский счет: по-видимому, полагая, что империя совсем плоха.

Оказалось, что это не так. Против них выступил римский полководец Аэций и разбил их в битве. Был заключен довольно снисходительный мир, бургунды получили часть земель, на которые претендовали.

Но уже в 437 г. по неизвестно чем мотивированной просьбе Аэция на маленькое Бургундское королевство (около 80 тысяч жителей) напали гунны во главе с самим Атиллой и разгромили его. Король Гундахар пал в битве, погибло около 20 тысяч бургундов (остается надеяться, что меньше, все-таки четверть населения – это геноцид, а бургунды в ближайшие века будут появляться на страницах истории как довольно большой народ).

Здесь интересны два момента. Гибель Бургундского королевства описана в двух великих памятниках мировой литературы – «Старшей Эдде» и «Песни о Нибелунгах». Действующие в них эпические Этцель (или Атли) – это исторический Атилла, Гунтер – Гундахар, павший в бою с бургундами Бледель – не кто иной, как Бледа, удостоенный в эпосе менее драматической кончиной, чем на самом деле.

А еще необходимо подробнее остановиться на таком реальном историческом персонаже, как Аэций (390–454). Это самый яркий образ эпохи конца Западной Римской империи, старинный друг гуннов, одержавший над ними победу в одной из самых кровавых битв человеческой истории, «Битве народов» на Каталаунских полях. «Последний римлянин», как принято называть его у историков (широкому читателю известен роман Теодора Парницкого «Аэций, последний римлянин»).

Вот как охарактеризовал его древний историк Ренат Фригерид: «Он был среднего роста, крепок, хорошего сложения, то есть не хилый и не тучный; бодрый, полный сил, стремительный всадник, хороший стрелок из лука, неутомимый в метании копья, весьма способный воин и прославлен в искусстве заключать мир. В нем не было ни капли жадности, ни малейшей алчности, от природы был добрым, не позволял дурным советчикам уводить себя от намеченного решения; терпеливо сносил обиды, был трудолюбив, не боялся опасностей и очень легко переносил голод, жажду и бессонные ночи. Видимо, ему с малых лет предсказали, к какому положению его предназначила судьба».

Думается, в моральном аспекте набор качеств несколько идеализирован, такому человеку трудно было бы добраться до высот власти. Но не ошибемся, если скажем: человек большой, сильной, неоднозначной души, наделенный великими дарованиями, чувством долга и не лишенный честолюбия.

Его, выходца из знатной семьи, в юные годы судьба забрасывала к тем, кем принято было пугать детей. По обычаям древних времен, в обеспечение договоров, заключенных римским правительством, он находился в качестве заложника сначала в ставке вестготского короля Алариха, потом того хлеще – при дворе гуннского короля Ругилы, где провел несколько лет. Но юноша везде пришелся ко двору, даже стал другом своего младшего сверстника Атиллы, да и просто завел среди гуннов немало знакомств. В жизни ему это очень пригодилось.

Вернувшись в Рим, Аэций стал быстро делать военную карьеру, а это означало и карьеру политическую: это было время, когда не только во внешней, но и во внутренней политике меч весил больше всего.

Однажды он оказался в очень рискованной ситуации. Помните узурпатора Иоанна, который при приближении восточноимперских войск послал за гуннской подмогой? Так вот, послал он Аэция, зная о его широких связях при дворе царя Ругилы. Читаем у Фригерида: «Иоанн, побуждаемый этим, послал Аэция, который в то время был смотрителем дворца, с большим грузом золота к гуннам, известным Аэцию еще с того времени, когда он был у них заложником, и связанным с ним тесной дружбой, и приказал ему: как только вражеские отряды вторгнутся в Италию, он должен напасть на них с тыла, тогда как сам Иоанн ударит им в лоб». Аэций шел с гуннским войском (а путь немалый даже для кавалерии), но, пока дошел, Иоанн успел проиграть и погибнуть.

Однако благодаря своему уму и дипломатическому дару, а главное, тому, что с ним были тысячи гуннских всадников, он сразу сумел наладить хорошие отношения с Галлой Плацидой, матерью-опекуншей при малолетнем законном наследнике престола Валентиниане III.

Ему поверили и не ошиблись: поставленный во главе римской армии в Галлии, он одержал там победы как над германцами (вестготами, франками, ютунгами), так и над кельтскими племенами нориков. В 429 г. Аэций по заслугам получил высшее в империи военное звание «главнокомандующего войсками», а чтобы закрепить его за собою, через год обвинил прежнего его обладателя Флавия Феликса в заговоре, выступил против него во главе отряда, арестовал и казнил (без комментариев).

Но Галла Плацидия стала задумываться: не слишком ли силен и влиятелен становится этот главком? И она решила передать звание другому полководцу, наместнику (комиту) Африки Бонифацию – тому самому, который в 423 г. перекрыл поставку хлеба для свержения «узурпатора Иоанна». В 432 г. она вызвала Бонифация в Рим (во главе армии, разумеется), и главнокомандующим стал он. (А оставленная им плодородная провинция Африка вскоре была окончательно завоевана германцами-вандалами во главе со знаменитым королем Гензерихом и примкнувшими к ним аланами.)

Но не все было во власти регентши, Аэцию тоже было на кого опереться в армии. Между ним и Бонифацием разгорелись боевые действия, в которых войска Бонифация взяли верх, но сам он был смертельно ранен и вскоре скончался. Аэций укрылся в своем галльском поместье, а когда его там едва не убили, нашел убежище в Паннонии у своих друзей гуннов. Те произвели «демонстрацию силы» в его поддержку, и вскоре Аэций опять был при своем звании. И при новой жене, которой стала вдова Бонифация Пелагея (вандалка по происхождению).

Более того – с тех пор (с 432 г.) и до самой своей гибели в 454 г. Аэций фактически единолично определял внешнюю политику Западной Римской империи (тем паче что повзрослевший Валентиниан, не про кесаря будет сказано, был откровенным балбесом, никакими делами заниматься не любил и думал только о том, как бы сорвать побольше радостей жизни, хотя бы и в самых неизящных формах – например, беспардонно овладевая женами своих придворных).

Говоря о Ругиле, мы не оставили без внимания тот факт, что при нем, в 433 г., гунны стали законными обладателями Верхней Паннонии (со всем ее коренным населением в придачу). Приходит на ум: не было ли это благодарностью Аэция за оказанную поддержку? О разгроме гуннами Бургундского королевства в 437 г. мы тоже говорили – остается принять к сведению, что дело происходило поблизости от огромных земельных владений полководца и дипломата Аэция, охрана которых состояла из наемников-гуннов.

* * *

К тому времени гуннами уже правил его давний приятель Атилла. Слово «друг» к их возрасту, жизненному опыту и общественному положению, наверное, уже не подходило, но личные контакты поддерживались. Аэций по просьбе Атиллы послал к нему на службу опытного секретаря, а когда Атилла его по какой-то причине убил – послал другого.

При поддержке гуннов римляне воевали с королевством вестготов. Война закончилась вничью, хотя лично Аэцию удалось одержать одну большую победу. Известен эпизод этой войны: когда из осажденной римлянами Тулузы вестготы прислали для переговоров несколько арианских епископов, один из римлян усмехнулся: «Пока они возлагают надежды на бога, мы полагаемся на гуннов» (гунны, как оказалось, неплохо владеют осадной техникой: вынесли кое-какие познания еще из Поднебесной, а потом приумножили). С их же помощью было временно подавлено движение багаудов – многолетняя вооруженная борьба обездоленных в Галлии.

Уговорами, деньгами Аэцию удавалось оберегать от массированных гуннских набегов земли Западной империи, и в первую очередь Италии. Восточная империя тоже старалась гуннов не раздражать, скрупулезно соблюдала договоры и не скупилась на золото. К тому же Атилла на несколько лет был отвлечен делами «далеко на севере», т. е. в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе. С кем именно ему там пришлось разбираться – доподлинно неизвестно. Предположительно с крымскими гуннами-альциагирами и тоже обосновавшимися в Крыму протобулгарами-акацирами, а также с какими-то аланскими племенами.

Конечно, о полном покое в империях речи идти не могло. Отдельные орды, пока не поступил сигнал «общего сбора», могли действовать по собственному усмотрению, а не сидеть сложа руки – и не сидели. Но все ж таки…

Интересно описание столицы (или ставки) Атиллы, которое оставил нам секретарь римского посольства Приск. Она представляла собой целый деревянный город, укрепленный деревянными же стенами. Многие здания были огромные, величественно выглядел дворец самого Атиллы, расположенный на холме. Но и он был деревянным – каменной была только баня, устроенная у дворца главной жены.

Приск встретил и там, и по дороге множество пленных греков. Они, по их собственным словам, чувствовали себя здесь вполне неплохо и наслаждались свободой. Жители Римской империи могли только завидовать обитателям царства Атиллы. Они даже не платили налогов – зачем царю эти гроши, когда казна ломилась от военной добычи и дани.

Как мы помним, Атилла не был зол по природе. Суровый воин, он мог лично рубить головы взятым с боя – сдавшихся же щадил и, как видим, не ущемлял.

* * *

Выросло не первое поколение гуннов, прижившихся в Европе. Они уже и в расовом отношении были не те, что их деды: про многих конкретных индивидов говорили, например, что он полугунн-полугот.

Эти новые гунны не жаждали, конечно, приобщиться к глубинам античной цивилизации, но занять подобающее положение среди этих неповоротливых и страдающих от излишеств европейцев – желали. Тем более желал этого Атилла. Не могла не приходить ему мысль, хотя бы иногда: «А почему бы мне не стать императором; не восточным, не западным, а просто – императором?»

«Атилла – бич Божий!» – это определение закрепилось за ним в трудах римских историков и в сочинениях христианских писателей. Но какие обстоятельства послужили тому, что именно на Западную империю пришелся главный удар этого бича?

Предание донесло до нас такую мелодраму. У императора Валентиниана была сестра Гонория – умная и честолюбивая. Желая избавиться от докучливого вмешательства матери, Галлы Плацидии, в ее жизнь (девушка вела себя весьма свободно), а также ненавидя брата, она направила Атилле послание, в котором просила гуннского царя заключить с ней брачный союз. Ничего личного – она обрела бы полную свободу, а он мог требовать за ней половину Западной империи – по ее утверждению, законную ее долю в отцовском наследстве.

Валентиниан знал, что сестра может представлять для него серьезную опасность, а потому уже раньше начал устраивать ее судьбу. Он решил выдать ее замуж за старичка-сенатора, одного из своих верных прихлебателей. Но Гонория, поняв, что Атилла проявил интерес к ее предложению, обратилась к нему с просьбой о защите, а в знак помолвки послала ему свое кольцо. И царь гуннов поспешил на выручку к своей нареченной невесте – с такой армией, какой, может быть, во всем свете еще никто не видел.

Скорее всего, это легенда. Но не в той ее части, которая касается похода огромной армии Атиллы. Было сватовство, не было ли – но Атилла наконец принял решение, куда опустится бич божий. Он двинулся на завоевание Рима.

* * *

Оборону империи возглавил Аэций. Энергия его была бешеной – времени терять было нельзя. Стягивались, усиливались, приводились в полный боевой порядок знаменитые римские легионы. Они не стали слабее оттого, что в их рядах теперь много варваров. Но с ними одними империю уже не отстоять – Аэций лучше других знал, с кем придется биться. И он с той же энергией, но дипломатической, сколачивает мощный союз: вестготы, бургунды, франки.

Но Атилла тоже великий человек, и он тоже спит мало. Собрал все орды, заручился поддержкой значительной части остготов и аланов, старинных гуннских вассалов и попутчиков, а также гепидов, герулов и части франков (ловкой дипломатией он сумел расколоть их). Поддержку пообещал и старый вандальский король Гензерих, но благоразумно остался у себя в Карфагене.

Ареной войны 451 г. стала несчастная Галлия. Соперники устремились к важному стратегическому центру – сильно укрепленному Аврелиану (Орлеану). Аэций опередил. Тогда Атилла совершил дальний маневр и развернул свою несметную рать на огромных Каталаунских полях близ современного Труа в Шампани.

Мы более-менее детально можем восстановить ход событий и зрительно представить себе вторую великую Битву народов – под Лейпцигом в 1813 г., где Наполеон отчаянно бился с коалицией восставших на него европейских государств и проиграл. У нас есть масса источников: донесения, приказы, карты, воспоминания, письма, картины, неплохо сохранившееся оружие и амуниция. Но та первая Битва народов в июне 451 г. видится нам сквозь очень густой дым столетий.

Как протекала битва? Как рубились и разили друг друга стрелами не армии даже, а целые народы? Какие-то описания есть, но очень уж обобщенные (еще более скомканные, чем хрестоматийная картина Полтавской битвы. Она обычно преподносится как безуспешная атака шведов на русские редуты в чистом поле. А на самом деле баталия эта происходила на огромном пространстве, на местности настолько пересеченной, что чуть ли не треть шведской пехоты попросту заблудилась в лесах и болотах).

На Каталаунские поля с обеих сторон вышло более миллиона человек, а полегло в ней около 180 тысяч. Есть свидетельство, что протекающий через поля ручей разбух от крови, как в половодье.

Далее – очень коротко одна из версий. Главный удар по гуннам и их союзникам нанесли вестготы. Натиск их был неудержим, враг пятился, но вечером погиб их старый конунг Теодорих. Разгневанный сын его Торисмунд собрал весь народ вокруг себя, чтобы наутро мощным ударом штурмовать гуннский лагерь. Там будто бы потерявший всякую надежду Атилла собственноручно готовил себе погребальный костер. Но Аэций прикинул, что непомерно усилившиеся после своей победы вестготы будут представлять опасность не меньшую, чем гунны. А потому, будучи уверен, что управится с ослабевшим врагом без них, уговорил Торисмунда покинуть поле боя, открыв ему, что дома у него заговор (который якобы сам на всякий случай заранее и подстроил). В результате недобитый Атилла благополучно отступил к Дунаю.

Такое описание местами смахивает на театр абсурда. Последнему великому римлянину в жизни приходилось идти на всякое, но чтобы на такое и в такой ситуации – никак не верится. И потом – откуда ему было знать про погребальный костер Атиллы? И к чему Атилле такая театральность в духе ассирийских владык? Главное же – если наутро продолжение битвы, как можно отказываться от доброй половины войска, при том, что гунны и их союзники были еще настолько сильны, что буквально через год чуть было действительно не захватили Рим?

Достовернее другая версия. На следующий день битва продолжилась в полную силу, на нее не вышли только те, кто пал накануне. Атилла был разбит, но не наголову. Торисмунд же действительно после битвы поспешил домой – у него были вполне понятные опасения, что братья, узнав о гибели отца, разберутся с наследством в его отсутствие. Он успел вовремя, благополучно стал королем, но через два года братья его задушили.

Как бы то ни было, самосожжение Атиллы не последовало, гунны с боем ушли на Дунай. Сколько точно в том побоище полегло людей – мы никогда не узнаем. Но неспроста же такое тревожное вино родится в Шампани.

* * *

Новой встречи ждать пришлось недолго. Атилла начал готовить новый поход осенью того же 451 г., а по весне 452 г. двинулся прямо на Италию.

Коалиции, собранной Аэцием, уже не было. Атилла окружил Аквилею. Город не сдался, и гунны разрушили его до основания. Настала очередь Милана.

И тут произошло то, что многие современники могли объяснить только заступничеством святых апостолов Петра и Павла. У Милана гуннов встретили посланцы из Рима: папа Лев I, только что заслуживший огромный авторитет на Халкидонском соборе, и два сенатора. Вряд ли Атиллу смягчили поднесенные ими дары – нашли кого удивить. Но папа стал долго и красноречиво уговаривать гунна, и тот неожиданно повернул свою армию и ушел с ней обратно, в Паннонию. Некоторые античные авторы сделали акцент на то, что к римлянам успела подойти армия, посланная восточным императором Маркианом, и Аэций удачно расположил союзные войска. Вдобавок у гуннов началась чума.

Бич не хлестнул, однако никакого договора подписано не было. Атилла не отказался от притязаний ни на Гонорию, ни на половину империи и еще собирался вернуться к этому вопросу. Пока же его планы были связаны с Восточной империей.

И вот еще одна захватывающая и страшная тайна истории. Среди забот о новом походе царь сыграл свадьбу с юной и прекрасной германкой Ильдико. Наутро после брачной ночи молодого (ему было порядком за пятьдесят) нашли мертвым.

Вот что мы узнаем о событиях 453 г. от Приска (в пересказе Иордана): «Он взял себе в супруги – после бесчисленных жен, как это в обычае у того народа, – девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжеленный вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его…

…Среди степей в шелковом шатре поместили труп его, и это представляло поразительное и торжественное зрелище. Отборнейшие всадники всего гуннского племени объезжали кругом, наподобие церковных ристаний, то место, где был он положен; при этом они в погребальных песнопениях поминали его подвиги. После того как он был оплакан такими стенаниями, они справляют на его кургане страву (так называют это они сами), сопровождая ее громадным пиршеством. Сочетая противоположные чувства, выражают они похоронную скорбь, смешанную с ликованием. Ночью тайно труп предают земле, накрепко заключив его в три гроба – первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. […] Для того чтобы предотвратить человеческое любопытство перед столь великими богатствами, они убили всех, кому поручено было это дело».

Смерть царя похожа на инсульт. Но не могли не поползти слухи, что его отравила Ильдико. Подобные слухи или что-то более конкретное отразились в германском эпосе: там жена Атли (Атиллы) бургундка Гильда убивает мужа, мстя ему за смерть трех братьев-королей (схожая сюжетная линия вошла и в «Песнь о Нибелунгах»).

* * *

Аэций пережил своего друга-врага всего лишь на год. В 454 г. императору Валентиниану нашептали, что полководец, возгордившись не по заслугам, метит на его место и уже готовит для этого заговор. И тогда император, психика которого была уже явно не в порядке, собственноручно убивает последнего великого римлянина. Он вызвал к себе Аэция якобы для отчета по налогам, а сам вместе с евнухом Ираклием (который и донес до Валентиниана сплетню) напал на полководца с мечом и зарубил его. После этого у римского императора хватило не то бесстыдства, не то подлости спросить у присутствующего здесь же придворного: «Не правда ли, смерть Аэция прекрасно исполнена?» А в ответ услышал: «Прекрасно или нет, я не знаю. Но я знаю, что ты левой рукой отрубил себе правую».

Но Валентиниан III прожил еще целых полгода: его зарезал Петроний Максим – одно из высших должностных лиц империи, державший на Валентиниана обиду за то, что тот изнасиловал его жену, но не торопился с назначением его на более высокую должность (возможно, это именно он стал инициатором интриги, приведшей к смерти Аэция).

Совершив убийство, Максим занял престол покойного и женился на его вдове. Всего лишь два месяца спустя после его воцарения до Рима донесся страшный слух: из Карфагена вышла огромная эскадра под командованием короля вандалов Гензериха и взяла курс на Вечный город. Император Максим пытался бежать в Равенну, но был схвачен обезумевшей от ужаса толпой и забит камнями насмерть.

Через несколько дней в Рим действительно прибыли вандалы и устроили в нем такое, что с тех пор оно так и называется – вандализм. Корабли Гензериха увезли в Африку столько награбленного – как днища выдержали, а Рим был полон мраморных осколков прекрасных статуй и колонн, пожарищ и трупов походя убитых людей.

Окинув мысленным взором весь этот букет исторических событий, согласимся: Западная Римская империя неумолимо катилась к своему концу, и спасти ее могло только чудо. Но чудеса – редкие гости в нашем мире, а одно из них случилось совсем недавно, когда Рим был спасен от Атиллы: апостолами ли Петром и Павлом, папой ли Львом I или все же полководцем Флавием Аэцием.

Западная Римская империя пала в 476 г., хотя эта дата, по сути, была уже только для протокола, а само происшествие мало кто и заметил. К тому времени там давно уже фактически правили германские военачальники, а теперь один из них просто объявил себя еще и королем – только и делов.

* * *

После смерти Атиллы во всем Гуннском царстве не нашлось личности, способной единолично занять его место. Поэтому царство принялись делить его сыновья. Но подвластные германские короли возымели теперь свои виды на Паннонию, Дакию и прочие земли. Они давно уже считали себя, после стольких войн и походов, не вождями покоренных народов, а верными соратниками великого Атиллы. Тем больнее оскорбило их то, что наследники собрались делить царство, а значит, и их в том числе, по жребию. Наследников же этих, сыновей Атиллы, по утверждению Иордана, «из-за распущенности царя» было столько, что они «составляли целый народ». Вроде бы поделили, но сразу принялись выяснять отношения между собой.

Из германцев против царевичей первыми выступили паннонские остготы, заявившие, что не собираются терпеть то, что с ними обошлись как с рабами. В битве они победили гуннов, захватили изрядную территорию на Дунае и стали развиваться в сильный самостоятельный народ (спустя несколько лет после падения Западной империи они завладели Италией, а их король Теодорих стал одним из славнейших правителей в ее истории).

В 455 г. остальные паннонские германцы в битве при реке Недао, притоке Савы, во главе с королем гепидов Ардарихом разгромили гуннов, которых возглавлял старший сын Атиллы Эллак. Битва была беспощадной, гуннов, по утверждению Иордана, погибло 30 тысяч, погиб и Эллак. Какие еще пали царевичи, неизвестно, уцелевшие с остатками войска бежали в Причерноморские степи. Туда, откуда 80 лет назад победой над остготами начался их поход на Европу.

Но и там, за Дунаем, гунны кипели лютой ненавистью к остготам – как к первыми восставшим против них. Совершили на остготов внезапное нападение, но, хотя те не успели собрать все силы, гунны опять потерпели жестокое поражение. Из их вождей в битве уцелел только любимец «бича божия», младший его сын Эрнак. Ему и остаткам гуннского воинства византийский император Маркиан позволил поселиться в Добрудже, в Малой Скифии.

Часть гуннов на время закрепилась в Дакии, откуда совершала набеги на дунайские города Восточной империи. Когда же остготы напали на одно из их племен – садагов, двинулись на обидчиков, присоединилась и часть германцев (германцы, совместно выступившие при Недао, недолюбливали остготов, потому что они не присоединились тогда к ним). И опять полное поражение, опять уцелевшие откатываются на исходный стратегический плацдарм – в Причерноморье, а то и дальше – в Приазовье и Прикаспий.

Вождями гуннов в этом походе были Эрнак и другой сын Атиллы – Денгизих. В 468 г. они опять дали о себе знать. В Константинополь от них прибыло посольство к императору Льву I – с просьбой разрешить гуннам торговать в пограничных районах Византии. Но послы получили отказ: басилевс «не пожелал, чтобы гунны, причинившие так много вреда его земле, пользовались имперскими торговыми уставами». Узнав об этом, Денгизих пришел в ярость и объявил, что намерен начать войну с Византией. Но его брат Эрнак отказался выступать вместе с ним – с него, мол, войн уже хватает, и остался в стороне. Пожалуй, он оказался прав – его народ впоследствии принял участие в этногенезе булгар как племенная группа, известная у историков как утигуры.

Денгизих же перешел Дунай. На предложение имперского полководца Анагаста вернуться восвояси вождь ответил надменным отказом и начал традиционную гуннскую военную кампанию. Закончилась она тем, что из нападавших мало кто уцелел, а голову Денгизиха Анагаст отправил в Константинополь, где ее выставили на всеобщее обозрение к радости горожан.

Последний относительно крупный набег на Византию гуннской орды произошел около 480 г. при императоре Зеноне. Его без труда удалось отразить. Отметим, что это «без труда», как и вообще ставшие в последние десятилетия почти что правилом успехи имперских и германских войск в битвах с гуннами, дорогого стоят. Чтобы научиться одерживать победы над этим одержимо воинственным, умелым конным народом, надо было далеко продвинуть у себя военное дело, в том числе многое у гуннов перенять. Великолепная западноевропейская рыцарская конница Средних веков в своих истоках во многом обязана и гуннам, и аланам, и другим кочевым народам.

Глава 17

Ранневизантийские времена

Гунны-утигуры, мигрировав в конце V в. с Дуная в Крым, заняли первенствующее положение в степной его части. А используя свой европейский опыт, сразу решили поставить под контроль греческие города. Как сложились у них отношения с крымскими готами (готами-трапезитами), селения которых находились на Керченском полуострове близ городов Боспора, а элита давно уже встроилась в верхние слои Боспорского царства, – не совсем ясно. Как, впрочем, не совсем ясно, в каком виде существовало царство после прокатившегося через него сто лет назад волны гуннского нашествия: большинство городов вроде бы выстояло и воспряло, но насколько тесны были теперь их взаимоотношения – вопрос. Остававшиеся в Крыму гунны, мягко говоря, вряд ли содействовали нормальной городской жизни. Но в сохранившихся надписях присутствуют названия государственных должностей, судя по остаткам храмов, продолжалась христианизация населения. Однако уцелевшие произведения искусства свидетельствуют о явном упадке.

Византийский историк VI в. Прокопий Кесарийский сообщает о жарких битвах между гуннами и готами, но дальше у него следует нечто странное: когда противники убедились в том, что силы у них примерно равны, они объединились и ушли на азиатский берег Боспора, на Таманский полуостров. Возможно, эти слова следует понимать так, что готы и гунны действительно о чем-то договорились, но поскольку всем вместе на юго-востоке Крыма было тесновато, то какая-то часть тех и других переселилась на Таманский полуостров и на Кубань. Часть готов ушла в горные районы, присоединившись к тем соплеменникам, что сделали это прежде, спасаясь от гуннского нашествия. Поблизости от греко-гото-аланских городов Боспорского царства расположились племенные центры гуннов – «для общего руководства».

* * *

Длилось это недолго. История донесла до нас следующий интересный рассказ. Вождь боспорских гуннов Горд под воздействием христианской проповеди отправился в Константинополь и принял там крещение, причем его крестным отцом стал сам великий византийский император Юстиниан I (правил в 527–565 гг.). Горд дал там согласие на то, чтобы в города Боспора были введены византийские гарнизоны. Но когда он вернулся, известие о предстоящих переменах очень не понравилось большинству гуннов, а организующей силой протеста стали гуннские жрецы, страшащиеся падения своего авторитета. В заговоре принял участие и брат Горда. Когда дело дошло до того, что вождь в своем неофитском рвении вознамерился не просто низвергнуть языческих идолов, но и переплавить их на монеты, произошло восстание. Горд был убит. Напав на города, гунны произвели там большие разрушения, погибло немало прибывших с Гордом византийских солдат.

Император Юстиниан, узнав о гибели крестника и об учинении гуннами разгрома, отправил на Боспор большую армию. Гунны были изгнаны, Боспорское царство ок. 530 г. стало провинцией Византии.

Конечно, обращение Горда к истинной вере и мученическая его кончина были не причиной, а поводом для такой значительной акции. Восточная Римская империя давно была заинтересована в приобретении северночерноморских городов, обеспечивавших доступ к огромному региону, изобилующему дарами природы и являющемуся бездонным рынком сбыта для изделий византийских мастерских, а также важнейшим стратегическим регионом.

Вернее, речь шла не о приобретении, а о возврате своего законного. Византия, как мы теперь будем постоянно называть Восточную Римскую империю, это слово книжное, введенное в оборот историками Нового времени на том лишь основании, что греческая колония, на месте которой впоследствии разросся Константинополь (на Руси называемый Царьградом), носила имя Византиума. Сами же жители Византии до самого последнего дня считали себя наследниками всей Римской империи, а называли себя ромеями (от Roma – Рим). Хотя государствообразующим народом Византии были греки (составлявшие, правда, в VI в. не такую уж большую часть ее 35-миллионного населения), до конца столетия официальным языком делопроизводства был латинский.

Византия знала блестящие времена, но и тогда ей далеко было до могущества всей Римской империи эпохи ее наивысшего подъема. И мир вокруг нее был не тот: не со страхом и трепетом ожидающий, куда на этот раз кинет свой взор ненасытный Рим, а мир, бывший свидетелем упадка и разорения Вечного города. А потому не прочь был при случае поживиться за счет его восточной наследницы.

Поэтому отличительной особенностью византийской внешней политики была политика всезнающая, тонкая, упреждающая. Так что истории с Гордом наверняка предшествовала длительная предварительная работа, благо и почва на Боспоре была подходящая: противоречия между греками (православными христианами), готами (в части своей христианами арианского толка), аланами (почти сплошь язычниками еще в V в.), гуннами (язычниками почти поголовно). И противоречия между гуннскими племенами, к полку которых нежданно-негаданно прибыли утигуры, о существовании которых здесь уже и думать позабыли.

* * *

На личности и деяниях императора Юстиниана (482–565, император в 527–565 гг.) стоит остановиться подробнее – его правление многое определило в жизни Византии на столетия.

Происхождения Юстиниан был самого незнатного, из иллирийских крестьян (Иллирия – область на западе Балканского полуострова). Его дядя Юстин пришел в Константинополь с котомкой за плечами. Человек незаурядный, но простоватый и малообразованный. Поступил на военную службу, и на ней раскрылись его способности: через какое-то время он стал начальником императорской гвардии. Детей у него не было, и, желая иметь около себя родного человека, он вызвал из деревни племянника Юстиниана. Обеспечил ему самое лучшее образование.

Затем обстоятельства сложились невероятным образом. Когда в 518 г. скончался престарелый император Анастасий I Дикор, надзиратель царских опочивален евнух Амантий решил разыграть интригу по самому высшему счету: возвести на трон преданного ему придворного по имени Феокрит (сам он, как скопец, на престол претендовать не мог). Он вручил начальнику гвардии большую сумму денег с указанием раздать их как людям влиятельным (побольше), так и из простонародья (им тоже не скупясь) – тем, кто мог быть полезен в задуманном им деле.

Но Юстин, похоже, что-то не так понял и распорядился деньгами по-иному: он стал императором сам (правил в 518–527 гг.). После чего приказал умертвить и Амантия, и Феокрита, и еще некоторых. А все управление поручил своему даровитому племяннику. В 527 г., после смерти дяди, тот воцарился сам как законный наследник престола. Пожалуй, Юстиниан был величайшим императором в истории Византийской империи.

Вот что читаем о нем у Ю. Р. Виппера: «Юстиниан обладал неутомимой жаждой деятельности. В великолепном дворце он вел жизнь аскетичную. Никогда не видели его отдыхающим. Он сам набрасывал планы военных кампаний, сам разбирал судебные дела, спорил с монахами о догматах, отправлял проповедников к язычникам, сочинял церковные гимны, крестил приезжавших в Константинополь варварских вождей. Нередко ночью он поднимался, чтобы пересмотреть какое-нибудь политическое или церковное дело, или бродил в лихорадочном возбуждении по бесконечным галереям, «точно демон в образе человеческом» (по выражению его биографа Прокопия). Его жена, Феодора, так же, как сам Юстиниан, вышедшая из низкого звания, в молодости актриса и танцовщица, отличалась острым умом и таким же, как сам император, непомерным честолюбием. Точно для того, чтобы забыть свое прошлое, чтобы вознаградить себя недосягаемым величием, Юстиниан и Феодора создали, по образцу персидского двора, церемониал, который возводил государя на степень божества. Особенным блеском старались они ослепить иностранные посольства… Как в театре, дожидались послы поднятия занавеса, которым был скрыт император; наконец, он показывался на высоком престоле, среди двух статуй победы, в сияющей одежде и в венце бога Солнца, послы три раза припадали к земле, целовали ноги государя, выслушивали его милостивое приветствие и получали позволение поднести подарки… В окружении Юстиниана и Феодоры были даровитейшие деятели на самых различных поприщах: военные командиры Велизарий и Нарзес, финансист Иоанн Каппадокийский, юрист Трибониан из Памфилии, архитекторы и ученые-математики Антоний из Траллеса и Исидор из Милета (строители собора св. Софии в Константинополе)».

Юстиниану сразу же сослужило добрую службу его незнатное происхождение: он не пожелал терпеть давно уже сложившуюся в империи олигархию. Она состояла из крупных землевладельцев, бывших царьками в своих огромных поместьях, «номенклатурных» сенаторов, абонирующих высшие должности для себя и своих людей, военачальников, придворных. Юстиниану органически претили эти люди, и он сумел отстранить их от власти и расставить на руководящие посты тех, кого считал нужным.

Это могло ему дорого обойтись. Обиженные возбудили против него толпы цирковых болельщиков, распространяя среди них слухи, будто бы император дал своим выскочкам-чиновникам указание выжимать побольше соков из народа. Мятеж, начавшийся на трибунах ипподрома и вошедший в историю под названием «Ника» (по раздававшемуся тогда призывному кличу – «Победа!»), стоил жизни тысячам людей, приконченных солдатами при его подавлении. По ходу событий был момент, когда император чуть было не ударился в бега, но верная подруга Феодора призвала его быть мужественным до конца.

Идею своего правления Юстиниан выразил в таких словах: «Единый Бог проповедан всему миру, одна держава поставлена для того, чтобы собрать и скрепить все народы; Римская империя и христианская вера предназначены объединить узами согласия род человеческий».

Для проведения идеи справедливости во внутренней жизни страны Юстиниан и его лучший правовед Трибониан создали т. н. «Юстинианов кодекс», ставший и сводом законов, и учебником, и руководящим пособием для юристов многих поколений. С ним можно сравнить только знаменитый «Кодекс Наполеона».

Во времена Юстиниана укрепилась система управления, когда города существенно утратили остатки своей полисной сути – широкого самоуправления. Организацией городской жизни – строительством и поддержанием общественных зданий, водопроводов и прочего, работой всех городских служб, обеспечением порядка – ведали теперь по большей части правительственные чиновники. Зарегулировано было управление и частями империи, административными ее единицами.

Во внешней политике Юстиниан достиг многого – хотя положение империи было очень нелегкое. Балканы постоянно подвергались нападениям пришедших с Дуная славян. Этот их напор был связан с тем, что место гуннов в Паннонии заняли авары – еще одно кочевое сообщество центральноазиатского происхождения. Они основали там могучий и агрессивный каганат, постоянно нападавший на земли соседних государств. Авары покорили значительную часть славян, причем обращались с ними немилосердно. Спасаясь от них, многие славянские племена двинулись на земли Византийской империи – где тоже вели себя по-варварски.

На востоке шло постоянное противостояние с Персидской державой, во главе которой стоял тоже очень значительный правитель шах Хосров Нуширван («Благословенный»).

Начал византийский император с того, что направил своего лучшего полководца Велизария против королевства вандалов, основанного ими на месте бывшей римской провинции Африки. Велизарий, располагая незначительными силами, очень удачно распорядился наемниками-гуннами («эхом минувшей войны») и добился победы: в 534 г. «Королевство вандалов и аланов» прекратило свое существование, здесь появилась провинция Византии.

В Италии война с остготами растянулась на 20 лет, но в конце концов Велизарий и Нарзес довели ее до победы в 553 г. Владения Византии распространились даже на юг Испании.

Для успешной борьбы со славянами, а также с аварами и другими кочевниками надо было иметь мощные дипломатическую и разведывательные службы: чтобы отслеживать перемещение всех бессчетных племен и их объединений, знать намерения, интересы и слабости их предводителей, уметь столкнуть их друг с другом.

* * *

Чтобы защитить северночерноморские владения, империи необходимо было создать более надежную оборонительную линию по южному берегу Крыма.

Стены Херсонеса, перестроенные в конце V в., были отремонтированы и еще больше поднялись ввысь, появились новые валы и другие сооружения. Близ нынешней Ялты выросли две крепости: Алустон (Алушта) и Горзувита (Гурзуф). Была обнесена крепостной стеной и Сугдея (Судак) – город, основанный еще в 212 г. входившими тогда в состав Боспорского царства синдами, меотийскими племенами, название которых к тому времени звучало как сугды.

На Боспоре, в Пантикапее, была сооружена мощная цитадель на горе Митридат, оборона города постоянно усовершенствовалась. Пантикапей и Херсонес несли на себе основную нагрузку по морской обороне побережья – на их верфях строилось все больше новых кораблей.

Не были забыты и горные районы – ведь главную угрозу стоило ожидать со стороны степного Крыма. Горы были населены преимущественно готами, и общая опасность заставила их объединиться с византийцами. Во время правления Юстиниана готы признали верховную власть императора и обязались в случае войны выставить три тысячи своих воинов.

Вот что сообщает о крымских готах Прокопий Кесарийский: «На этом побережье есть страна по имени Дори, где с древних времен живут готы. В военном деле они превосходны и в земледелии, которым они занимаются собственными руками, достаточно искусны. Гостеприимны они больше всех людей. Сама область Дори лежит на возвышенности, но она не камениста и не суха, земля очень хороша и приносит самые лучшие плоды».

Можно добавить, что готы достигли больших успехов в разведении винограда. Что касается религии, горные готы исповедовали тогда православное (т. е. византийского обряда) христианство. При раскопках обнаружен фундамент базилики времен Юстиниана. По их просьбе епископ к ним назначался из Константинополя.

В страну готов прибыли византийские инженеры и архитекторы. Главный готский город Дорос (Мангуп) был превращен в неприступную твердыню, на северных склонах Крымских гор появилось еще шесть крепостей. Возможно, тогда была построена и крепость близ Бахчисарая, названная впоследствии Чуфут-Кале (Еврейская крепость).

* * *

В те годы с востока приближалась новая волна кочевых миграций, стартовавшая от северных границ Китая (Поднебесная была тогда в неплохой форме, и туда лучше было не соваться). Это были орды Великого Тюркского каганата. Племена, этнически представлявшие собой весьма гремучую смесь: они несли в себе кровь монголов, тюрков, восточных иранцев, мадьяр (угров, венгров), кавказцев и других (запомним, что те же самые компоненты будут кипеть в жилах всех последующих кочевых общностей).

В 565 г. в Константинополь поступает известие: эти кочевники после жаркой битвы покорили среднеазиатскую Согдиану, населенную народами западноиранского корня. Возможно, именно тогда началась масштабная тюркизация ираноязычных народов: мы уже говорили в своем месте, что иранцы (в том числе восточные – скифы, сарматы, киммерийцы) по внешнему виду были весьма похожи если не на современных русских (великорусская народность – она изрядно офинена; отатарена, вопреки поговорке, в гораздо меньшей степени), то на белорусов. Сейчас про иранцев, узбеков, таджиков, пуштунов такого не скажешь.

В 567 г. войсками каганата в битве под Бухарой была одержана победа над эфталитами, или «белыми гуннами» – кочевыми племенами тоже смешанного, но преимущественно восточноиранского происхождения (а потому в значительной части светловолосыми), давнишними соперниками тюрков по контролю над важными участками Великого шелкового пути (кочевники, повторимся, они не только разбойники, грабящие чужие караваны, многие из них сами купцы и караванщики). Теперь тюрки, или, лучше, тюркиты (так предложил называть тюрков Великого, Восточного и Западного каганатов Лев Николаевич Гумилев, чтобы отличить их от тюрков вообще), а также подчиненные им отныне богатые согдийские купцы были особенно заинтересованы в торговых связях с Византией. Но установления этих связей очень не хотела враждующая с Византией и имеющая свои торговые интересы Персия.

В 568 г. в Константинополь прибыли послы каганата. Юстиниана уже нет (скончался в 565 г. в возрасте 83 лет), подобием живого божества перед ними предстает его племянник Юстин II. Высокие договаривающиеся стороны заключают союз против Персии. Та тоже начинает искать дружбы с Великим каганатом – обязуется платить ему ежегодную дань и не мешать торговле. Но потом в политике что-то переигралось, и в 575 г. Персия и Византия объединяются против тюркитов.

А в 576 г. опять пылают города и селения вокруг Боспора Киммерийского – войска Великого Тюркского каганата, пройдя по Северному Кавказу, переправляются через Керченский пролив и врываются в Крым. Завоеватели контролируют теперь весь Шелковый путь, и для торговли им очень нужны крымские гавани.

Но Херсонес, Пантикапей и несколько других городов и крепостей тюркитам взять не удалось. А вскоре их вожди получают известие, что в центре их державы, в Туркмении, началась жестокая усобица, что перешел в наступление Китай, и значительная их часть покинула византийские пределы. В Крыму и на Боспоре их не стало в 590 г. – Византия восстановила здесь свое управление. В 603 г. Великий каганат распался на два – Восточный и Западный.

Следует отметить, что именно в Тюркском каганате стали впервые применяться полноценные металлические стремена, и можно представить себе, какой мощной боевой силой была его закованная в броню кавалерия, насколько увереннее чувствовала она себя в седле, чем тяжеловооруженные вражеские всадники. А враги были не слепые, они быстро позаимствовали изобретение – и с течением времени оно разошлось по всему Старому Свету. Возможно, тюркиты первыми пошили и сапоги для верховой езды.

* * *

В ближайшие после вышеописанных событий десятилетия в Крым стали наведываться булгары, в этногенезе которых наряду с преобладающими тюрками приняла участие орда любимого младшего сына Атиллы Эрнака – утигуры. Но булгары оставили следы своих копыт только в степном Крыму.

Это была межплеменная общность, объединенная ханом Кубратом (584–642) и получившая в истории название Великой Булгарии. Некоторые современники считали, что хан – прямой потомок Атиллы, но сам он этого не утверждал. Более достоверно, что детство Кубрат провел в Константинополе при императорском дворе, где был крещен. Он был дружен с императором Ираклием, от которого получил титул патрикия.

Столица или, по крайней мере, важный центр Великой Булгарии находился в боспорской Фанагории, на таманском берегу пролива. Просуществовало племенное объединение недолго. При жизни хан наставлял сыновей, что, только сохраняя единство, они смогут противостоять набирающим силу хазарам. Но они после смерти отца поделили между собой власть над племенами и вскоре, не выдержав хазарского напора, разошлись в разные стороны. Хан Котраг увел своих людей в Среднее Поволжье, где они основали государство Волжская Булгария и стали одними из предков казанских татар. Племена хана Аспаруха обосновались в конце концов на южном берегу Дуная, в Добрудже.

Там они подчинили себе местных славян, безустанно тревоживших Византию. Подчинение было довольно мирное, больше похожее на союз между ханом и славянскими старейшинами. Так в 679 г. возникло Первое Болгарское царство.

Булгарская конница и славянская пехота ханства вместе представляли собой большую силу, направленную в первую очередь против Византии. Императору Константину IV попытка ликвидировать новообразование не удалась, а потому он предпочел признать его. Но царство продолжало враждовать с Византией, одновременно отбиваясь от наседающих хазар. В хазарской засаде Аспарух и погиб около 700 г.

Вскоре тюркская (булгарская) верхушка почти полностью растворилась в славянской массе. Царство знало периоды взлета, когда оно набирало такую силу, что отнимало одну за другой провинции у Византии, а его правители подумывали и о Константинополе. Знало оно и упадок, пережило раскол на две половины – но восстановилось.

Просуществовало Первое царство до 1018 г., когда все же было покорено Византией, а его жители стали полноправными гражданами империи с сохранением автономии их церкви. Звучит вроде бы довольно благостно, но перед этим, победив болгар в решающей битве, император-воин Василий II Болгаробойца приказал ослепить 15 тысяч пленников. На каждую сотню оставили одного зрячего, как поводыря, и отправили всех в глубь их теперь уже завоеванной страны. Увидев эту страшную процессию, болгарский царь Симеон умер от разрыва сердца. Но в 1187 г. появится Второе Болгарское царство, которое просуществует два столетия – до завоевания его османами.

Тогда, в 642 г., при распаде Великой Булгарии после смерти хана Кубрата, была еще одна, третья, группа булгар. Она искала спасения от хазар в предгорьях и горах Крыма, и кто нашел его, по-видимому, был ассимилирован готами и аланами.

* * *

Помимо священномученика папы Климентия, в Херсонесе Таврическом принял кончину еще один римский первосвященник – святой папа Мартин I Исповедник (?–655).

Уроженец области Умбрия в Средней Италии, будущий папа некоторое время находился в Константинополе в качестве нунция – постоянного представителя папского престола. Там он, несомненно, не раз общался со своим будущим гонителем – императором Константом II, внуком Ираклия. В 649 г. нунций был избран папой римским.

В то время в христианском мире шла жаркая дискуссия по поводу природы воли, наличествовавшей у Спасителя нашего, Богочеловека Иисуса Христа. Установившимся взглядом единой тогда (не разделившейся решительно на православную и католическую) церкви было признание двух воль – божественной (ипостасной) и человеческой. Но немало священников и мирян настаивало, что у Христа в земной Его жизни воля была только одна – ипостасная. Сторонники такого мнения получили прозвание монофелитов. На состоявшемся в год его избрания Латеранском соборе папа Мартин потребовал, чтобы монофелиты были признаны еретиками.

Это буквально взбесило присутствовавшего на соборе Константа II. Не удивительно – незадолго до этого молодой государь (в 649 г. ему было всего восемнадцать), который в вопросах веры мало что смыслил, но которому надоели разделяющие общество бесконечные споры, переходящие в столкновения на площадях, издал эдикт, по которому осуждение монофелитства было запрещено. И вот папа Мартин выступает не просто с осуждением монофелитов как еретиков – он еще и осуждает эдикт.

Юный император был мало сказать человеком неуравновешенным – порою он становился просто необузданным, способным на любую жестокость. За время своего правления (641–668) он отличился множеством неоправданных расправ и казней. Про него говорили, что он казнил столько знатных людей, что скоро некому будет заседать в совете. И вот он, повелитель империи, подвергается осуждению в присутствии Собора.

Разгневанный император приказал экзарху Равенны (наместнику имперской области в Италии) Олимпию доставить папу на суд. Но тот испугался гнева римлян и принял подлое решение – подослал убийцу, чтобы избавиться от вызвавшего императорский гнев папы. Однако наймит, едва приблизившись к святому, мгновенно ослеп. Экзарха заменили, папа был отправлен в Константинополь на судилище. Оно состоялось 19 декабря 654 г. Но от своих слов папа не отказался, и тогда его судили не как еретика, а как изменившего императору политического преступника. Приговор был однозначен – смертная казнь. Согласно установленной процедуре, Мартина отвели на ипподром, где он был подвергнут издевательствам и поруганию. В ожидании казни он должен был провести время в темнице. Но по ходатайству патриарха Павла приговор был смягчен – святого ждала ссылка в Херсонес Таврический.

Человек престарелый (ему было 65), он страдал от подагры. Во время плавания на корабле он заболел дизентерией. Но и совершенно ослабевший, он писал близким людям письма с осуждением монофелитства. В Херсонесе он пробыл недолго, 16 сентября 655 года папа римский Мартин I скончался. Когда церковным решением монофелитство было осуждено как ересь, он был сопричислен к лику святых, мощи его перенесены в Рим.

Святой Мартин Исповедник почитается и католической, и православной церковью. В России православные храмы его памяти имеются в Москве и Архангельске, католический – в Евпатории.

Вместе со святым Мартином на Латеранском соборе каре подвергся и другой исповедник – святой Максим (580–662). Родившийся в Константинополе в благочестивой семье, человек разносторонних знаний, в молодости он служил первым секретарем у императора Ираклия. Но через некоторое время духовная тяга привела его в монастырь, где он принял постриг, потом стал игуменом. Много странствовал, борясь в своих проповедях с монофелитской ересью. Стал видным богословом и церковным писателем.

Как и Мартин, Максим выступил на Латеранском соборе не только против ереси, но и против защищающего ее приверженцев императорского эдикта. Был заключен в тюрьму «за измену отечеству», потом отправлен в изгнание во Фракию. В 656 г. снова оказался в заключении. Его и двух его учеников подвергли жестоким пыткам, у каждого была отрублена правая рука и урезан язык, затем последовали публичные издевательства. Император Констант цинично прокомментировал: «Я лишил христиан слова и дела». Но Господь явил чудо: пострадавшие за веру обрели способность говорить и писать.

В изгнание Максим был отправлен в Колхиду (Грузия), где скончался 13 августа 662 г. в возрасте 82 лет.

Император Констант II своими расправами вызывал в народе все большую неприязнь к себе, особенно после того, как казнил родного брата, предварительно приказав посвятить его в дьяконы. Испытывая страх перед константинопольцами, он перебрался в Сиракузы, подумывал о том, чтобы перенести столицу в Рим. Но этому не суждено было случиться: Констант пал жертвой заговора, не достигнув 37 лет. Когда император намылил в бане голову, заговорщик ударил его шайкой по голове. Оглушенный, он свалился в бассейн и захлебнулся.

Глава 18

Империя и Хазарский каганат

Около 625 г. на просторы западной части Великой степи вышли новые ее хозяева – хазары, народ тоже преимущественно тюркских корней.

Долгое время хазары находились в подчиненном положении у Великого Тюркского каганата. Избавившись от зависимости и обосновавшись в равнинной части Дагестана, не раз вторгались в Закавказье, стремясь установить там свое господство. Персидский шах, которому был подвластен Западный Прикаспий, даже возвел против них оборонительную стену. Тем не менее хазары не раз нападали на Армению, и небезуспешно.

Кочевали они группами из малых семей, выбирали родовых и племенных старейшин, поклонялись божеству неба Тенгри.

В то время в этой части степи было немало действующих лиц, претендующих на первые роли: булгары, мадьяры, аланы, авары, остававшиеся еще здесь довольно большие группы тюрков. Хазары, выдвинувшись с Кавказа, смогли отбросить или подчинить всех.

И тогда появилось одно их интересное качество. Поскольку былого раздолья уже ни для кого не было, кочевники должны были получать то, что им требовалось от оседлых народов, не столько за счет грабежа, сколько за счет систематической эксплуатации «штатных» подвластных им земледельцев и путем обмена. Здесь возникали варианты. Так, авары, мадьяры были надменны, жадны и жестоки к покоренным славянам, стремились поставить их едва ли не в рабское положение. Сцена из «Повести временных лет»: когда авару (обру) требовалось куда-то поехать, он впрягал в телегу славянских женщин. У булгар отношения с южными славянами, как мы видели, складывались гораздо мягче (не в последнюю очередь благодаря тому, что у тех у самих был богатый опыт войн с Византией). Хазары оказались всех коммуникабельней.

Может быть, за счет того, что вели свое происхождение не только от вышеописанного обычного для степей набора кочевых предков; в этногенезе хазар на последнем его этапе приняли участие и оседлые земледельцы и скотоводы Северного Кавказа: не совсем на равных правах, но все же как «свои». А это предполагает уже другой менталитет и у кочевой части народа (кстати, то же относилось к части аланских племен, знатные роды которых внедрялись в качестве правящих в племена славян-антов). Конечно, они считали себя выше тех, кто копается в земле, а не вздымает на дыбы жеребца, но выше не на голову. А в дальнейшем обстоятельства складывались так, что оседлые головы могли цениться и повыше кочевых.

Через некоторое время хазары в массе своей перешли к отгонному скотоводству: летом пасли стада в степи, зиму проводили в поселениях, часть из которых можно рассматривать как города.

У знати появились свои поместья – с виноградниками и фруктовыми садами, которые она очень любила и в которых охотно проводила время (особенно много таких усадеб было в Крыму). В них, конечно, использовался рабский труд, а рабы поступали от соседних народов (захватывались или покупались).

Но главными источниками доходов были не рабский труд и не грабеж, а взимание дани, торговые пошлины (в том числе за провоз товаров через их территорию) и сама торговля. Хазары в полной мере использовали то, что оказались хозяевами земель, через которые проходили важнейшие торговые пути. Одним из них был Великий шелковый путь, но главным, возможно, было даже не это. После арабских завоеваний на долгое время нарушились традиционные торговые связи Востока и Запада, поэтому еще больше возросло значение кавказских проходов – Дербентских ворот и Дарьяльского ущелья. Их хазарам постоянно приходилось отстаивать: сначала от Персии, а после того как Персия была побеждена Халифатом – от арабов (хазары их не только отстаивали, они через них постоянно нападали).

Важнейшим фактором мировой торговли стали и протекающие через хазарскую территорию великие реки: Волга, Дон, Днепр и их притоки. Дело в том, что возрос спрос на традиционные товары Севера – в первую очередь меха. Чрезвычайно ценилась чернобурая лисица. Арабский географ и путешественник Масуди сообщает: «Темный лисий мех – самый модный на Востоке; из него делают себе шапки, кафтаны, шубы и накидки цари, князья и шейхи, арабские и персидские, перебивая друг друга роскошеством. Один из халифов захотел определить, какой мех всего теплее: для этого он велел в холодную зимнюю ночь завернуть бутылки с водой в различные шкуры – оказалось, что только под чернобурой лисицей вода не замерзла».

В большом ходу были мед, воск, рыба, а также рабы. «Девушки были восторг для купцов», – записал в дневнике своего путешествия Ибн Фадлан. Эти товары поступали в значительной части от торговцев славян и финнов, многие племена которых признавали зависимость от хазар. С того же направления транзитом с Балтики поступал «солнечный камень» – янтарь, очень ценившийся на мировом рынке еще с каменного века.

За товаром и с товаром приезжали восточные купцы, в первую очередь арабы и персы, а также греки. Где-то с начала IX в. появились скандинавы.

В Хазарию перебралось много евреев – среди них были ремесленники, но в основном торговцы и ростовщики. Евреи-торговцы часто обосновывались вверх по течению рек, занимаясь скупкой и дальнейшей реализацией через разветвленные торговые компании. Большая колония евреев осела в Киеве – городе, в котором долгое время сидел наместник из мадьяр (многие мадьяры были хазарскими подданными). Евреи обеспечивали сбыт товаров в самые отдаленные страны, вплоть до Испании и стран Магриба (Северо-Западной Африки).

Присутствие евреев в хазарских городах (столице Итиле на Нижней Волге, Саркеле на Дону) было так велико, что там селилась и еврейская интеллигенция – врачи, богословы и прочие, которые вели переписку с единоверцами по всему рассеянию. До нас дошла, в частности, переписка середины X в. двух евреев: сановника Кордовского халифата (арабского государства на юге Пиренейского полуострова) Хасдая ибн Шафрута и хазарского бека Иосифа бен-Аарона. Бек – это формально второй, а по сути – не исключено, что первый чин в Хазарском государстве.

* * *

Сакральный царь хазар величался каганом, его обязанностями были выполнение священнодействий и представительские функции. До нас дошли сведения (у многих исследователей вызывающие сомнения) о буквально религиозном обожествлении кагана при жизни и после смерти. Что хоронили его в специально построенном дворце со многими комнатами: в каждой комнате выкапывалась могила, покойного клали в одну из них, после чего засыпали красной охрой и гашеной известью все, а похоронной команде отрубали головы. Мимо такой гробницы никто не смел проехать верхом, надо было обязательно спешиться. Еще будто бы, если каган не умирал в течение тридцати лет, его душили.

Согласно тем же источникам, вся реальная власть была сосредоточена в руках бека – и армия, и управление государством, и внешняя политика. Со временем, когда хазарская верхушка во главе с каганом приняла иудаизм (в начале IX в.), пост бека часто занимался евреями, причем иногда передавался по наследству. В письме Иосифа бен-Аарона мы находим, что он величает себя царем, говорит о соседних народах как о подвластных ему и делится с адресатом трудностью: большую проблему представляют собой русы, рвущиеся на кораблях и в пешем строю на каспийское побережье – грабить. Этим он явно просил своего адресата довести до сведения кордовского мусульманского правительства, что здесь, на другом краю света, иудеи заняты охраной безопасности мусульман (на западном берегу Каспия, на территории нынешних Дагестана и Азербайджана, ислам в X веке был уже господствующей религией).

Но, несмотря на это, самые правоверные из воинов Аллаха, арабы, были главным внешним врагом Хазарии – с ними хазары вели постоянную борьбу в Закавказье и на Северном Кавказе. Когда в хазарском обществе встала проблема выбора религии – прежние шаманистские культы и поклонение обожествленному Небу уже не устраивали властную и интеллектуальную верхушку, – ислам и христианство не подошли по схожим причинам. Принять ислам значило признать над собой главенство багдадского халифа (однажды каган и принял было магометанство – ок. 738 г., после поражения от арабов и по настоянию их предводителя, но передумал – благо мир уже был заключен и арабская армия ушла). Крещение точно так же означало подчинение Византии. Благодаря этому и тому, что на звон дирхемов в каганат стеклось немало евреев, и было отдано предпочтение иудаизму.

Впрочем, в Хазарии никто никого не неволил. Кто хотел, исповедывал мусульманскую веру, у кого нашла в душе отзвук проповедь греческих миссионеров и несториан, были христианами, кто следовал примеру кагана – принимал иудаизм. Но в целом в хазарском обществе последователей всех трех монотеистических религий было мало, абсолютное большинство по-прежнему придерживалось привычных кочевых верований. В городах картина была иная – большинство их населения посещало мечети, церкви и синагоги. В столице Итиле, согласно Масуди, было семь судей: «Двое для мусульман, двое для хазар в соответствии с законом Торы, двое для христиан в соответствии с Евангелием и один для славян, русов и прочих язычников: он судил их в соответствии с естественным правом, т. е. по разуму».

* * *

Правители каганата побаивались Византии, и в то же время она рассматривалась как основной союзник: как гласит старая дипломатическая мудрость, дружить надо против кого-то, а у обеих был общий враг – арабы. После десятилетий борьбы арабы в 732 г. захватили Дербент – главный хазарский оплот в борьбе за Закавказье, и это было надолго. Империи тоже приходилось от них очень несладко, арабские завоевания лишили ее североафриканских и многих переднеазиатских провинций, так что Византия превратилась, по сути, в страну греков (во всяком случае, людей греческой культуры). Пройдет время, и общим врагом у них станет Русь.

Византия и Хазария старались по-мирному договариваться в Крыму и прилегающем Причерноморье – основном регионе столкновения их интересов. Ведь гавани на Черном море по вышеизложенным обстоятельствам стали представлять собой ценность еще большую, а для Византии, помимо этого, здесь была одна из лучших точек обзора всего происходящего в разноплеменном и постоянно угрожающем ей мире. Взять хотя бы то, что рядом были северные и восточные границы Болгарского царства, войска которого не раз появлялись уже под стенами Константинополя. Были здесь интересы и у извечной «мировой закулисы» – Херсонес был важным центром еврейского купечества.

Хазары впервые помогли Византии на заре своего государственного существования, когда врагом номер один империи была еще здравствующая тогда Персия. По просьбе Константинополя каган лично повел своих вассалов – мадьяр в Иверию (Грузию) и осадой Тифлиса (в 626 г.) очень помог своему новому союзнику, императору Ираклию (одновременно с персами на империю напали тогда и авары). В благодарность император задал в честь кагана роскошный пир, во время которого подарил ему великолепный золотой сервиз, мало того – согласился выдать за него свою дочь. На следующий год с помощью хазарских воинов Ираклий нанес персам крупное поражение.

На кавказском берегу Керченского пролива хазары владели важной крепостью Тмутараканью. Основана она была еще тюркитами на месте античного боспорского города Гермонассы, не пережившего всех выпавших на его долю погромов. Название города происходит скорее всего от ирано-алтайских слов «тма» (значение можно уяснить, сравнив с персидским «туман» – отряд в десять тысяч всадников, у монголов ему соответствовал «тумен») и «тархан» (вождь). Все вместе значило примерно «ставка (или военный лагерь) полководца». Греки, изменив слова на свой эллинский лад, получили Томатарха, что очень созвучно их же «тагматарха» – «командир полка», – получается почти что то же самое (снова невольно вспоминается древнее грекоарийское единение).

Возможно, при тюркитах же лежащая по другую сторону пролива славная боспорская столица Пантикапей стала называться Керчью (от тюркского «карши» – «по ту сторону», но может быть, и от тюркского же «чарша» – рынок).

Хазарские правители не прочь были обзавестись крепостями и по южнокрымскому побережью, но воздерживались – это были владения Византии. Однако Керчь перешла в их владение.

* * *

Хазаро-византийские отношения теснейшим образом переплелись в начале VIII в., причем на самом высоком уровне и именно в Крыму.

В 685 г. на константинопольский трон взошел Юстиниан II, 16-летний внук знакомого уже нам Константа II. По мнению Г. В. Вернадского, «новый император был очень одаренным юношей с огромной энергией и мог бы стать великим правителем, благодаря еще своему своенравию». Что ж, в определенных обстоятельствах ценный набор качеств, надо только уметь с толком им распорядиться, в первую очередь владеть собою и иногда поглядывать на себя со стороны. У Юстиниана II не всегда получалось – видно, пошел в деда.

В начале своего царствования он, чтобы уменьшить присутствие в Македонии славян, которые в свое время вторглись туда и там осели, переселил значительное их число в малоазийскую Вифинию. Набрав из них 30-тысячное войско, он повел их на арабов. В битве ему сопутствовал успех. Тогда арабский полководец подкупил славянского вождя, послав ему набитый золотом колчан, и тот перешел на сторону врага, уведя с собой 5 тысяч соплеменников. Императору выдалась возможность удовлетворить свою мстительность: семьи перебежчиков были поголовно истреблены.

Император не сдерживал своего гнева и когда управлял государством, и когда проверял ход строительных работ. Вольно или невольно, но под стать себе он подбирал и помощников. Чашу терпения подданных переполнил случай, когда он повелело патриарху Каллинику отслужить торжественный молебен перед разрушением церкви: Юстиниан вознамерился на ее месте устроить огромную беседку, чтобы цирковые болельщики из партии, которой он симпатизировал, могли бы в ней устраивать приемы в его честь. Святейший противился, но был принужден, и храм снесли.

Всеобщий протест возглавил полководец Леонтий: он арестовал императора, а потом по его приказу у того были вырезаны ноздри (после этого Юстиниан получил прозвище Риномет – «Безносый»). Низверженный император был отправлен в ссылку в Херсонес Таврический. Двух его приближенных ждала страшная казнь на столичной площади Быка: под полой медной статуей, изображающей быка, разводили костер, и осужденного через отверстие в спине бросали в раскаленное чрево – при этом вопль несчастного преображался в трубное бычье мычание.

В Херсонесе изуродованный император долго не задержался – он бежал в горы к готам, в их главный город Дорас. Оттуда ему удалось отправить хазарскому кагану просьбу об убежище. Тот ответил согласием, и вскоре Юстиниан был в его ставке. Принят он был с большим почетом, каган даже согласился выдать за него свою сестру. Девушку окрестили, при этом она была наречена Феодорой – в честь супруги великого басилевса Юстиниана I. Брак состоялся.

В Константинополе тем временем было неспокойно, мятежного Леонтия, севшего было на трон, успели свергнуть, императором под именем Тиберия III был провозглашен другой полководец – Апсимар (при этом низложенный Леонтий был тоже лишен носа и пострижен в монахи).

Занявшись государственными делами, Тиберий быстро рассудил, к чему может привести происходящее в Черноморском регионе, тем более что стало известно: Юстиниан с супругой обосновался на боспорском берегу, в Фанагории. Кагану были отправлены богатые дары и обещаны еще большие, если в Константинополь будет отправлен Юстиниан, а еще лучше его безносая голова.

Хазарский царь изобразил перед окружающими, что очень встревожен за судьбу своего гостя – «как бы чего не вышло», и отправил «для усиления охраны» отряд своих гвардейцев. Когда прибыл корабль с этими телохранителями, Юстиниан доказал, что ни сообразительности, ни решимости ему не занимать. Он убил капитана корабля, отослал Феодору к брату-кагану, а сам с немногими приближенными вступил на палубу – и в путь. Может быть, отваги ему прибавляло то, что незадолго до этого он видел во сне, что возвращается на престол.

Близ устья Днестра разыгрался сильнейший шторм, казалось, спасения нет. Тогда слуга императора ухватился за последнюю соломинку: стал умолять господина, чтобы тот дал Богу обет – в случае своего чудесного спасения никому не мстить. Ответ был поразительный: «Да утонуть мне без следа, если я хоть кого-нибудь пощажу!» Буря утихла.

Дальше их путь лежал сначала в Болгарское царство, к его повелителю Тервелу – в поисках поддержки. Обещания Юстиниан дал самые щедрые, помимо прочего, предложил болгарину в жены свою дочь от первого брака. Тервел согласился предоставить любую помощь, и вскоре его войско было под стенами Константинополя. Вернувшийся с того света император обратился через глашатая к жителям своей столицы с требованием открыть перед ним ворота. В городе поднялось смятение, однако Тиберий принялся за организацию обороны.

На четвертую ночь произошло еще одно чудесное явление: Юстиниан с небольшим отрядом проник в город через водосток и как ни в чем не бывало двинулся по столичным улицам. Тут уже началась полная паника, у кого-то за гранью ужаса, а у кого-то (у толпы) переходящая в восторг. О сопротивлении никто и не помышлял.

Так в 705 г. Юстиниан II Безносый вернул себе трон. Что он устроил недругам, явным и мнимым, можно догадываться. Когда император созерцал в цирке состязания, оба его недолгих заместителя лежали ничком у ножек кресла, а в их головы упирались его башмаки. Затем их проволокли через весь город, потом, наконец, обезглавили. Патриарха Каллиника, позволившего себе провозгласить Леонтия и возводить хулу на Юстиниана, ослепили и отправили в Рим.

Болгарский царь Тервел был удостоен титула цезаря (третьего по значимости в империи после императора (басилевса) и августа), а почести во время церемонии ему оказывали императорские. Для Болгарии это означало, что недавно возникшее царство удостоено признания на самом высоком на свете уровне (что, однако, не помешало Юстиниану в скором времени пойти на Тервела войной – но это обернулось для него бесславным поражением).

Казни без суда и следствия, отравления на пиру – все это следовало одно за другим. Хазарка Феодора и родившийся у нее сын Тиберий были вытребованы в Константинополь и увенчаны как императрица и наследник престола. Была отправлена карательная экспедиция в Херсонес и на Боспор, где император, похоже, тоже успел обзавестись недругами.

Через некоторое время Юстиниан узнал, что херсонесцы отложились от него и провозгласили императором укрывающегося у них от монаршего гнева патрикия армянина Вардана, принявшего имя Филиппика. На Херсонес тут же была отправлена другая эскадра с приказом разрушить город до основания и уничтожить всех его жителей. Но те оказали яростное сопротивление и попросили помощи у кагана. Тот подоспел с войском, когда таранами были уже обвалены две городские башни. Неизвестно, произошло ли вооруженное столкновение между хазарами и византийцами. Скорее всего, нет. Дело повернулось так, что осаждающие перешли на сторону херсонесцев. Вскоре против императора восстала вся армия, он бежал, а трон занял прибывший из Херсонеса Филиппик Вардан.

Юстиниан опять обратился за помощью к царю (теперь еще и цезарю) Тервелу, но тот послал только трехтысячный отряд, да и тот опоздал – Безносого обнаружили и прикончили. Так в 711 г. завершилась его похожая на авантюру жизнь.

Филиппик Вардан просидел на троне всего два года. Признал монофелитскую ересь единственно истинной доктриной православной церкви, отменил все постановления Шестого Вселенского собора, осудившего монофелитство. В то время, когда Византию с двух сторон атаковали болгары и арабы, он проводил время в пирах и утехах. К тому же его обвиняли в совращении монахинь. Когда Филиппика Вардана свергали, он находился в состоянии глубокого похмелья, непроспавшийся и полупьяный. Тем не менее его схватили, проволокли в парадную залу и выкололи глаза. Прожил он после этого недолго.

* * *

Автор позволяет себе призвать читателей иметь в виду, что многое из того, о чем повествовали некоторые византийские историки о своих императорах, изрядно приврано и порою смахивает на памфлет самого дурного сорта. Возможно, для многих представителей тогдашней интеллигенции живы еще были традиции античного полиса, и им претила тенденция к усилению администрирования в Византийской империи – увеличению роли правительственных чиновников в управлении провинциями, городами, общественной жизнью. Не по душе было и почти что обожествление императоров. Но можно привести немало примеров и демократизма византийских басилевсов – одно дело, они в официальной обстановке, на приемах иностранных посольств, другое – на стадионе, в толпе на площади, на войне и в битве, наконец – многие из них были отважными воинами.

Не будем забывать, в каких условиях жила Византия – под постоянным вражеским напором, зачастую на грани гибели. Словом – в условиях, приближенных к военному лагерю. Без централизации, порою жесткой, было просто не выжить. В то же время в городах, сельских общинах существовали советы из граждан, активно участвующие в управлении. И, откровенно говоря, на фоне одичавшего, полуварварского Запада Византия долгое время была кладезем духа, мудрости и красоты, и без этого кладезя невозможно было бы ни европейское Возрождение, ни вообще западная цивилизация Нового времени.

* * *

Можно остановиться вкратце на еще одном из немногих открытых конфликтов империи и каганата. Он возник по поводу крымских готов.

Мы знаем, что они в годы правления Юстиниана Великого признали над собой главенство Византии, их верховный вождь – топарх – был подотчетен Константинополю. Но житие св. Иоанна Готского сообщает, что около 787 г. главный город готов – Дорос был захвачен войсками каганата и в нем обосновался хазарский наместник – тудун. Готы вскоре восстали, хазарам, по-видимому, удалось подавить выступление. Но в 790-е гг. восстановился прежний порядок – византийский патронат. Большего об этом инциденте источники не говорят. Но несомненно, что он способствовал более тесным отношениям между готской и греко-византийской общинами полуострова.

Отношения между стратегическими союзниками, Византией и Хазарией, если испортились, то ненадолго. Известно, что к 833 г. греческими инженерами по просьбе кагана на Дону, в устье реки Цимлы, была построена мощная крепость Саркел – по-видимому, против печенегов и мадьяр (которые не все были в повиновении у каганата). Не исключено, что крепость должна была служить и обороне от «Первого Русского каганата» – если таковой существовал, во всяком случае, от варягов и русов, передвижение которых по Дону для торговли и разбоя на Азовском и Черном морях уже в то время вполне вероятно.

Глава 19

Иконоборчество и торжество православия

Дошедший до нас «Список приходов готской епархии», относящийся к IX в., подтверждает, что готы были приверженцами византийского православия. В VIII в. христианство было в Крыму преобладающей религией, существовало много хорошо организованных общин. Но в VIII–IX вв. сложились обстоятельства, содействовавшие укреплению именно православной веры: это была эпоха иконоборчества, когда в основных центрах империи тысячи священнослужителей и просто верующих подвергались гонениям за то, что остались верны почитанию святых икон. Отправлялись в изгнание или сами искали спасения в дальних краях.

Истоки иконоборчества следует искать еще в VII в., когда множество войн и сопутствующих им невзгод привели к упадку уровня осознанной религиозности и образованности вообще. Многим стала недоступна глубина веры, люди воспринимали лишь внешнюю ее сторону, а потому наполняли ее дикими суевериями. Собирая осенью виноград, пели гимн Дионису. Соскребали краску с образов и проглатывали ее вместе со Святыми Дарами. Дело доходило до человеческих жертвоприношений. Когда арабское войско осадило малоазийский Пергам, по пророчеству какого-то знахаря была схвачена молодая женщина с младенцем. Их тела разрубили на части и бросили в котел с кипящей водой. Солдаты окунали туда перчатки и оружие с верой, что это сделает их непобедимыми.

Иконоборчество стало оборотной стороной такого положения вещей. Многими образованными людьми иконы стали восприниматься как языческий фетиш, молитва перед ними – как идолослужение. Как будто было позабыто все сложнейшее, высокодуховное богословие православной иконы, в первую очередь принцип синергии: молитва действенна только тогда, когда душа человеческая стремится быть в лад с веянием Святого Духа, а икона помогает настроиться на такой лад, воспарить. Изображенное на ней – не натуралистическое подобие, а некий первообраз (эйдос), духовная суть. Недаром, чтобы достигнуть такого результата, иконописец, перед тем как приступить к своей работе, предается посту и молитве.

Стала особенно болезненно восприниматься критика православного богослужения со стороны мусульман и иудеев: те тоже обвиняли христиан в поклонении порождениям рук человеческих, а не Богу. Один из багдадских халифов распорядился убрать образа, сбить или закрасить фрески во всех церквях Сирии, где проживало много христиан.

Инициатором иконоборчества стал первый император исаврийской династии Лев III (правил в 717–741 гг.), исавр по происхождению (Исаврия – гористая область в Малой Азии).

У императора было немало заслуг перед страной и ее народом. Ему удалось отразить арабское нападение на Константинополь одновременно с суши и с моря – при этом 20 больших вражеских кораблей было сожжено страшным «греческим огнем», горючей смесью, вырывающейся струей из медного сифона и не гаснущей даже на поверхности воды (секрет «греческого огня» утрачен, известно только, что нефть для него добывалась на Таманском полуострове).

Изданный Львом «Земледельческий указ» освобождал от феодальной зависимости и личность крестьянина, и его землю. По его Эклоге (краткому своду законов) казна брала на себя судебные издержки, вследствие чего принцип «с богатым не судись» был существенно ослаблен (прежде судьи получали вознаграждение от тяжущихся). Слишком дорого обходившиеся народу наемные войска частично заменялись местным крестьянским ополчением.

Но в области религии император повел себя с самоуверенностью интеллигента-верхогляда последующих не самых лучших времен. Сначала он приказал крестить всех евреев империи (те, если и крестились, делали все, чтобы христианские таинства были недейственны для них: например, причащались, предварительно поев. Наиболее стойкие устраивали самосожжение).

Потом на большом государственном совете провозгласил, что «так как изготовление икон – дело дьявольского искусства, то не должно им поклоняться». Льву придало уверенности извержение подводного вулкана близ Крита: из морских пучин стал извергаться огонь, а вместе с ним огромные камни, из которых сложился целый остров. Государь решил, что это свидетельство Божьего гнева за идолопоклонство.

Многие поддержали его, многие – нет. Когда императорский чиновник полез снимать особо чтимый образ Христа в квартале торговцев железом, его сбросили с лестницы и затоптали. Император приказал казнить виновных, но за них вступился патриарх Герман, за что был низложен и отправлен в ссылку.

Горячим противником реформы стал папа римский Григорий II. Сейчас это покажется странным, но тогда на соборе в Риме из уст римского первосвященника прозвучало проклятие иконоборцам, а одним из аргументов было: «Если Священное Писание предназначено для тех, кто умеет читать, то иконы – книги для безграмотных». Император же не пожелал прислушаться и к тем, кто умел читать лучше всех: когда его указы не одобрила «Царская академия», в которой состояли крупнейшие богословы, он закрыл академию. Вслед за иконами началась борьба с мощами святых.

* * *

Иконоборцами были и последующие императоры Исаврийской династии. При Константине V Богоборце (правил в 741–776 гг.) было закрыто множество монастырей, их здания превращены в казармы, арсеналы и даже конюшни. Монастырские земли раздавались офицерам и солдатам в пожизненное пользование. Монахов заставляли жениться и надевать мирскую одежду, противящихся предавали поруганию, изгоняли из столицы, а то и из страны.

В травле иконопластов (почитателей икон) был перерыв в три десятилетия, начавшийся в 780 г., когда за своего малолетнего (а потом и повзрослевшего) сына Константина VI правила царица Ирина. Природная афинянка, она собрала в Никее (в Малой Азии) собор, на который съехалось немало игуменов и монахов, пострадавших от репрессий. Было принято решение о восстановлении почитания икон, но при этом запрещалось молиться им как идолам (интересно, как этот пункт собирались контролировать).

На беду, царица Ирина была женщиной властолюбивой и жестокой: когда подросший сын захотел править сам, она приказала ослепить его в том же самом Багряном (Порфировом) зале, в котором она его родила (при византийском дворе был обычай: после восшествия мужа на престол императрицы рожали детей в этом зале. В отличие от старших братьев и сестер, такие отпрыски назывались порфирогенетами – «багрянородными»). Понятно, что с таким характером Ирина нажила множество врагов, и в 802 г. ее свергли. Сослали на остров Лесбос – туда, где когда-то жила и творила великая поэтесса Сафо. Царица вынуждена была добывать себе на пропитание прядением шерсти. Несмотря на все злые дела, которые она совершила во время своего правления, церковь причислила ее к лику святых – за заслуги перед нею.

Уже в 811 г. пришедший к власти Лев V Армянин восстановил запрет на иконы. При этом привел в том числе такой аргумент: все императоры-иконоборцы умирали своей смертью в столице, а иконопласты – или в ссылке, или на войне (так, свергший Ирину Никифор попал вместе с войском в болгарскую засаду – враги пленных не брали, а их царь Крум приказал изготовить из черепа императора кубок и пил из него – по знакомому нам еще со скифских времен обычаю).

И только в 843 г. произошло событие, с тех пор празднуемое в первое воскресенье Великого поста как торжество православия: по инициативе императрицы Феодоры, правившей в малолетстве Михаила III, верующие вновь могли без опаски почитать свои иконы.

Со всего православного мира в Константинополь собрались митрополиты, архиепископы, игумены и монахи со святых гор (Олимпа, Афона) и из других монастырей. Клирики и миряне, держа в руках свечи и образа, во главе с патриархом, императором и его матерью-правительницей совершили шествие, завершившееся Божественной литургией в храме Святой Софии. «И таким образом восстановлены святые и честные иконы для почитания и поклонения в храме Божием… Иконы были поставлены одновременно во всех церквах Константинополя» – так подвел итог многолетней борьбы византийский летописец. Было принято только одно ограничение, действующее поныне: в православных храмах не принято устанавливать больших статуй Христа, Девы Марии и святых.

* * *

За эти долгие десятилетия на Кавказ и в Крым, в ссылку или в добровольное изгнание, прибыло немало священников и монахов. В горном Крыму от той поры сохранились пещерные храмы и монастыри: Инкерманский во имя святого папы Климента, Свято-Успенский под Бахчисараем, Челтер-Коба и Челтер-Мармара в том же Бахчисарайском районе и другие. Некоторые храмы разместились в рукотворных пещерах – с алтарями, колоннами, приделами. Их, а также кельи для себя неустанно рыли и вырубали в горной породе монахи и отшельники.

Крымский люд, глядя на этих подвижников, чередующих тяжелый труд не с отдыхом, а с богослужениями и молитвами, не мог не проникнуться их примером. С тех пор Крым на несколько веков стал оплотом православной веры. Сохранил ее и в тяжкие годы господства иноверцев.

Глава 20

Святые Кирилл и Мефодий

Крымскую землю почтили своим присутствием и «апостолы славянства» – святые братья Константин (Кирилл, 827–869) и Мефодий (815–885).

Мы слишком привычно произносим «Кирилл и Мефодий». А ведь младший из братьев почти всю жизнь носил имя Константин и только за пятьдесят дней до своей кончины, приняв схиму, взял новое монашеское имя Кирилл (с ним и предстал пред Господом).

Мефодий и Константин родились в греческом городе Фессалониках, в семье имперского офицера высокого ранга. «Хорошего рода и богатого», как сказано в «Житии Кирилла и Мефодия». В семье было семь сыновей, Константин – младший из всех. Существует предположение о славянском происхождении братьев, но основным аргументом для него является то, что они слишком хорошо знали славянский язык македонского диалекта. Однако в тех краях многие греки владели славянским как родным: Фессалоники (по-славянски Солунь) были фактически двуязычным городом, в нем проживало много славян, а совсем поблизости была Болгария (болгары даже захватывали Солунь на какое-то время).

Из всех братьев Константин был самым талантливым и очень красивым человеком. Обучался он в Константинополе. Отец умер, когда мальчику было 12 лет; на него обратил внимание и взял на себя заботу о его воспитании государственный канцлер Феоктист, опекун малолетнего императора Михаила III. Вместе с Михаилом и другими мальчиками из знатных семейств Константин и воспитывался в дворцовом училище Мангаура, где преподавали самые лучшие учителя. Круг предметов был широк: философия, диалектика, риторика, арифметика, геометрия, астрономия.

По окончании училища юноша отказался от выгодного брака на крестнице своего доброжелателя Феоктиста, принял церковный сан и поступил на должность хартофилакса («хранителя библиотеки») при главном в империи храме Святой Софии (фактически такая должность соответствовала высокой ученой степени). Но при храме Константин не задержался: устав от административных обязанностей, поступил (а на самом деле – скрылся) в один из монастырей на берегу Мраморного моря, где проводил большую часть времени в уединенных размышлениях.

Но его там нашли и водворили в то же самое училище Мангаура – теперь в качестве преподавателя философии. Прозвище «Философ» вскоре и заработал, и оно пристало к нему на всю жизнь. В ученых кругах оценили диалектичность его мышления и большие способности в языкознании.

На одном из богословских диспутов Константин уверенно взял верх над вождем иконоборцев, бывшим патриархом Аннием. Как раз в то время поступила просьба от мусульманского правителя, эмира милетенского, ознакомить его с основами христианской веры. Выбор патриарха Фотия, человека большой учености и святости, сразу пал на Константина. При дворе эмира произошел оживленный диспут с мусульманскими богословами. В вере в Аллаха они по итогам его не поколебались, но оценили блестящий ум и образованность своего оппонента. На вопрос, откуда у него такие познания, он ответил им притчей: «В стране, отдаленной от моря, к одному человеку попал сосуд с соленой морской водой. Она так изумила и его, и всех окружающих, что он хранил ее как сокровище и очень этим сокровищем гордился. Но один приезжий спросил у него с удивлением: «Что ты носишься с этой протухлой водицей? У нас ее целое море!» Так и вы, сделал резюме Константин. Вы сравнительно недавно знакомы с греческой мудростью, постигли ее пока еще в малом объеме, вот и восхищаетесь моими познаниями».

Но по возвращении в Константинополь, в alma mater, молодого ученого ожидали зависть и интриги ректора Мангауры Льва – тоже Философа по прозвищу. Чуждый всякого лицемерия и подковерной борьбы, Константин удалился к своему брату Мефодию в монастырь на горе Олимпе. Мефодий был на 12 лет старше брата. Он рано поступил на военную службу, десять лет был правителем одной из областей, мог бы сделать блестящую карьеру. Но сердцу не прикажешь и в делах земной любви – во влечении духовном тем более.

Из обители братьев в 860 г. вызвал приказ императора и патриарха: отправиться с важной миссией в Хазарию. От ее кагана поступил запрос: прислать богослова, который в его присутствии вступил бы в спор о вере с проповедниками ислама и иудаизма. Если по ходу дискуссии будут разрешены некоторые его мировоззренческие сомнения, он, возможно, склонится к принятию христианства. Как сказано в житии, у патриарха Фотия не было сомнений, кому поручить эту миссию: «Никто иной не смог бы осуществить ее».

* * *

По пути братья сделали остановку в Крыму, в Херсонесе. Там Константин имел возможность усовершенствовать свои познания в иврите (в Херсонесе проживало много евреев). Успел даже выучить близкий к нему самаритянский язык, встретив там самаритянина (около 720 представителей этого древнего народа и сегодня проживают в Израиле).

Главное же – судьба свела его в Херсонесе с одним славянином, у которого, согласно житию, «нашел там список Евангелия и псалмов, написанных по-русски («росьскы письмены писано»), и он нашел человека, говорящего на этом языке, и говорил с ним, и понимал смысл того, что говорит тот, и, приспособив его язык к своему собственному наречию, он разобрал буквы, как гласные, так и согласные, и, помолясь Богу, стал быстро читать и говорить по-русски».

Г. В. Вернадский следующим образом отвечает на могущие возникнуть у нас вопросы. «Росьскы письмены» это не первый славянский алфавит – глаголица (которую, возможно, сам Константин Философ и создал, а потом уже на базе ее и греческого появилась кириллица), а буквы грузинского или армянского языка, которые были ему знакомы: в Хазарию, в славянские земли, приезжало тогда немало миссионеров из Армении и Грузии, они могли сделать перевод текстов Священного Писания на язык встреченного Константином славянина, записав его своими буквами. Больше всего пригодилось то, что сам Философ в совершенстве знал македонский диалект славянского и мог понять смысл написанного: тогда славянские языки не разошлись еще до уровня взаимного порою непонимания (если вы не знаете украинского языка – попробуйте прочитать что-либо на нем или хотя бы послушать футбольный репортаж).

Очевидно, после этой встречи и укрепилось в нем возникшее прежде желание создать славянскую азбуку и перевести на славянский язык («церковнославянский») Священное Писание. Это было делом огромной важности и для империи, и, что главное, для славян, в большинстве своем тогда еще язычников. Константин считал совершенно необходимым, чтобы славяне слушали церковную службу и читали Писание не на незнакомом греческом или латыни, а на понятном им языке.

* * *

В ставку кагана путешественники отправились сначала по суше, но в степном Крыму подверглись нападению кочевавших там мадьяр. Благо, уцелели, но сочли за лучшее добраться до азовского побережья и оттуда на корабле по морю, потом вверх по Дону, потом волоком – в Волгу и оттуда уже вниз по великой реке до Итиля, хазарской столицы.

Предстояло выполнить главную цель поездки: отстоять в трехсторонней словесной дискуссии свои духовные ценности. Но вышло все, как в старом еврейском анекдоте. Раввин умелыми наводящими вопросами добился того, что Константин и мусульманин схлестнулись в жаркой перепалке – с переходом на личности и без выбора выражений, а когда они оба достаточно уронили себя в глазах кагана, проникновенно и доходчиво изложил свою точку зрения. Впрочем, мы уже говорили выше, что хазарский повелитель предпочел иудаизм потому, что этот выбор ни к чему не обязывал. В душе каган, скорее всего, как верил в своего бога Тенгри, так и продолжал верить – как и его народ в массе своей.

Тем не менее братья успешно выполнили свою дипломатическую миссию – провели переговоры, еще больше укрепившие отношения двух стран. Духовным же достижением было крещение двухсот хазарских семейств. Каган отправил императору благоприятный отзыв о визите Константина и Мефодия: «Ты прислал нам, Государь, достойного человека, который своими словами и делами показал нам, что христианская вера – святая; мы поняли, что это истинная вера, и мы дозволили тем, кто захочет, принять крещение, и мы надеемся, что сами будем готовы сделать то же в надлежащее время. И мы являемся друзьями и помощниками твоего величества и готовы служить тебе, когда тебе потребуется служба».

Каган был чистосердечен, говоря добрые слова о Константине. На него не могло не произвести впечатление благородство византийского монаха: когда тому были предложены богатые дары, Константин отказался от них и попросил отпустить с ним нескольких невольников-греков, оказавшихся в Хазарии.

Обратно по суше, через Северный Кавказ, добрались до восточного побережья Азовского моря, потом на корабле в Крым. Там братья обратили в христианство жителей города Фулы, находившегося на северо-восточном склоне Крымских гор. При этом они срубили священный дуб, которому прежде поклонялись здешние язычники. Какова была этническая принадлежность этих новообращенных? Возможно, аланы, славяне, гунны, касоги, черкесы, представители первых волн варягов – можно только догадываться.

В тяготах этого путешествия Константин изрядно подорвал свое здоровье. Но в Херсонесе братья свершили еще одно великое деяние: они возглавили молебен, по которому были обретены мощи священномученика папы Климента, утопленного здесь по приказу римского императора Траяна. Сокрытые морем, мощи долгое время являлись верующим раз в год, когда совершалось чудо: море отступало и можно было приблизиться к ним, лежащим в подводном гроте. Потом это явление прекратилось, и вот по молитвам Константина и Мефодия чудо свершилось вновь. Часть мощей была перенесена в местный собор, часть братья взяли с собой.

* * *

По возвращении в 863 г. Константин с помощью брата принялся за главное дело своей жизни – составление славянской азбуки и перевод на славянский язык Священного Писания и богослужебных книг.

Перед тем как приняться за дело, Константин долго молился вместе с братом и со своими учениками-помощниками, испрашивая Божьей помощи. «Господь внял молитве его приближенных, и божественная мысль осенила Константина, и он составил буквы» (из жития).

Константин хорошо понимал значение своего труда, понимал, как важно славянам, среди которых он провел свое детство в Фессалониках, обращаться к Господу исходящими из самого сердца словами родного языка, а не заученной формулой. До нас дошли его слова: «Когда молюсь на незнакомом языке, то дух мой молится, а разум остается бесплодным».

Возможно, в те же годы братья приняли участие в крещении болгар – проповедью своей укрепляя этот народ в новой вере. Болгарский царь Борис решился принять крещение лишь после того, как заезжий живописец-грек написал для него картину Страшного суда. Государь так впечатлился ею, что, когда часть знати, пользуясь тем, что многие в народе не хотят расставаться с язычеством, подняла мятеж, подавив его, беспощадно истребил вместе со всем потомством 22 боярских рода.

* * *

Теперь подвижникам предстояла моравская миссия – последняя в жизни Константина. В 862 г. в Царьград со Среднего Дуная прибыло посольство от князя западнославянского Великоморавского государства Ростислава со следующей просьбой: «Народ наш исповедует христианскую веру, но у нас нет учителей, которые могли бы объяснить нам веру на нашем родном языке. Пришлите нам таких учителей». Следует отметить, что крещены были далеко не все жители княжества. А в него входили, помимо Моравии, Чехия, большая часть Паннонии и земли лужицких славян.

Императору Михаилу III и патриарху Фотию не было надобности задумываться о кандидатурах миссионеров – выбор был понятен. Но было одно существенное затруднение: Великая Моравия являлась канонической территорией Рима. Князь Ростислав, до того как отправить посольство в Константинополь, обращался с подобной просьбой к папе римскому Николаю I, но тот отказал – поскольку князь вел борьбу со своим якобы сувереном, королем Баварии Людовиком II Немецким (сам Ростислав вассальной зависимости не признавал).

Тем не менее братья с учениками отправились в путь и начали свою миссионерскую деятельность – проповедовать, обращать в веру, внедрять славянский язык в богослужение.

Однако в Риме не собирались закрывать глаза на происходящее. В 866 г. Константин и Мефодий были вызваны в Вечный город и предстали пред папским престолом. Но, побеседовав с ними, Николай I благословил их труды – при этом руководителем миссии теперь стал он сам.

Здоровье Константина тем временем становилось все хуже, хотя он был совсем еще не старым человеком даже по понятиям того времени (41 год). В 869 г. он снова прибыл в Рим, на этот раз по собственной инициативе: чтобы передать римскому престолу обретенные в Херсонесе святые мощи папы Климента. Пользуясь случаем, он хотел также заручиться дополнительной защитой от немецких священников, завидовавших успехам братьев в Моравии и Паннонии и чинивших всяческие препоны (в частности, утверждавших, что их перевод Священного Писания на славянский язык изобилует еретическими искажениями). Правивший тогда в Риме Адриан II обещал всяческую свою поддержку. Он лично возложил написанные на славянском языке богослужебные книги на алтари нескольких церквей, а в соборе Святого Петра была отслужена литургия на славянском языке. Мощам папы Климента было оказано небывалое праздничное чествование.

Но Константин чувствовал приближение своей кончины. В феврале 869 г. он принял посвящение в высшую монашескую степень – схиму, взяв при этом имя Кирилла, и через 50 дней скончался. Перед смертью он завещал брату неустанно продолжать их труды, при этом сказал: «Мы с тобой как два вола. От тяжелой ноши один упал, другой должен продолжить путь». Святой равноапостольный Кирилл был похоронен в Риме, в базилике папы Климента. И поныне там, рядом с обретенными им мощами святого папы римского, пребывают мощи великого просветителя славян.

* * *

Благословляя оставшегося без брата и соратника Мефодия на дальнейшую деятельность, папа Адриан посвятил его в сан архиепископа Моравии и Паннонии. Но тем временем произошли события чрезвычайные: князь Ростислав был свергнут племянником Святополком, которому помогали немцы. Потом эти же немцы вознамерились захватить великоморавские земли. Только к 874 г. Святополку удалось отбиться от них и утвердиться на престоле. Но, боясь новых вторжений и в поисках путей к примирению, новый князь решил пойти на уступки в делах церковных. Он стал попустительствовать бесцеремонному вмешательству германских епископов в дела Моравской епархии; сам способствовал уменьшению числа богослужений на славянском языке. Мефодий провел даже два года в заточении, куда был брошен епископом Зальцбургским. Только благодаря вмешательству папского престола он смог выйти на волю. Опять явившись в Рим, Мефодий смог оправдаться пред папой во всех возводимых на него обвинениях. Но тот тоже не хотел портить отношения с немецкими иерархами, и в великоморавских церквях все чаще звучала латынь, все реже слова славянского богослужения. Тем не менее при великоморавском дворе был крещен Мефодием князь чехов Борживой.

Святой Мефодий скончался в 885 г. в возрасте семидесяти лет. Его мощи пребывают в соборной церкви моравского Велеграда (Чехия). После его смерти при попустительстве Святополка славянское богослужение в его владениях сошло на нет. Более того, князь изгнал учеников покойного архиепископа. Некоторые подверглись преследованиям, большинство нашло убежище в Болгарии.

Но дело святых братьев живо, чему мы сами свидетели. Живет священный церковнославянский язык, на котором совершаются богослужения по всему миру. Одними и теми же словами возносят молитвы к Господу люди разных славянских и других народов, которые в нынешнем своем бытии далеко не всегда находят взаимопонимание.

Им, равноапостольным, обязаны многие миллионы славян своей азбукой, своей письменностью, своей словесностью.

Глава 21

Русские идут

На подконтрольных Хазарскому каганату великих реках с некоторых пор стали появляться незнакомые по прежним временам гости. Прибывали на небольших судах, порою на славянских ладьях, с которыми обращались не очень умело – тем не менее у гребцов чувствовалась солидная водоплавательская закваска, причем не речного уровня. Высокие, крепкие, с уверенными движениями и взглядами. Немногословные, даже угрюмые – лишь иногда проскальзывала снисходительная ухмылка или неожиданно разражались бесцеремонным хохотом. В случае чего могли без обиняков обозначить свое физическое и боевое превосходство, а порою и «выплеснуть эмоции». Привозили меха, янтарь, рабов и прочий обычный северный товар, приценивались к изделиям Византии и Востока, интересовались, из каких краев, далек ли и труден был путь. Потом партии их становились многочисленнее, а в путь, видно, собирались далекий – к устьям Днепра, Дона и Волги, а там, глядишь, и на морской простор – черноморский, азовский, каспийский. Это становилось подозрительным, с халифатом и Византией хазарским властям лишний раз портить отношения не хотелось. Но пришельцы исправно платили положенные пошлины. А что с мечами, боевыми секирами – так ведь торговые люди, иначе нельзя.

Это были первые ласточки. Первые явления той великой и страшной силы, от которой два столетия – девятое и десятое, сотрясались берега морей и рек всей Европы, да и не только Европы. Столетия же эти получили в истории прозвание «темных веков». На западе Европы они были известны как норманны, на востоке – как варяги.

Подобно тому как Великая степь при продолжительном иссыхании почвы выбрасывала в завоевательные походы кочевые орды, демографический взрыв в Скандинавии был одной из главных причин нашествий викингов. Несмотря на внушительные размеры, на аксиому благотворного влияния Гольфстрима, обеспечить жизненные условия, во всяком случае подобающие германцу условия, Скандинавия все возрастающему числу своих обитателей не могла.

Людям, которые чувствовали себя лишними на родной земле, надо было куда-то деваться. Ими были не только те, кого заела нужда. Кому-то надо было искать спасения от кровной мести за убийство, кого-то срывала с места традиционная жажда наживы и подвигов. Число последних особенно возросло, когда стали возникать большие национальные королевства – Дания, Швеция и Норвегия. Короли поприжали своевольных князей – ярлов, а среди них и их окружения было много таких, что предпочитали опасную свободу в чужих краях подчиненному положению в своем отечестве. Прочие любители вольной жизни собирались вокруг них толпами.

Во главе становились «береговые вожди» – викинги. Со временем в Западной Европе это слово стало применяться ко всем скандинавским воинам и морским бродягам, стало синонимом норманна. Изначально же это были по большей части выходцы из знатных семей, даже королевские сыновья. Собравшиеся строили большие гребные и парусные ладьи, пригодные к дальним морским странствованиям. На их носах красовались устрашающие головы драконов, отсюда пошло название – драккары. Во время спуска на воду к бревнам, по которым должна была скатиться махина, привязывали пленников – чтобы кровь, брызнувшая на борта из тел раздавленных людей, послужила возлиянием богам. Без него кораблю не суждено было счастливое плавание.

Зачастую при выборе маршрута доверялись воле богов и рока: со всей силы метали вверх копье, и оно, упав, становилось своеобразным компасом. Кому-то копье указывало путь в просторы Атлантического океана, и со временем скандинавские переселенцы заселили там Фарерские острова, Исландию. Обосновывались на юге Гренландии, на Ньюфаундленде, на берегах Северной Америки (местность, где теперь Нью-Йорк, они называли Винландом, «виноградной землей»), но закрепиться там не смогли.

Но хозяйствуют пусть люди поспокойнее и попроще, а настоящие викинги – это те, кому слава дороже жизни, для кого бессмертие – это песни скальдов, в которых будут увековечены их подвиги. «Имени викинга достоин лишь тот, кто никогда не спал под почерневшими стропилами, кто не пил из рога у домашнего очага» – вот образчик такого творчества.

И они прекрасно знали, что не всем перст судьбы указал на Исландию и прочие северные острова. Кому-то выпало плыть на юг – туда, где люди иных племен веками лелеяли свои поля, сады и виноградники, где за стенами городов хранятся несметные сокровища, где, наконец, моря, как рыбой, полны тяжелыми купеческими кораблями – излюбленным уловом сероглазых наглецов.

Высадившись на побережье, норманны сразу же старались захватить побольше лошадей – чтобы устремиться в глубь страны. Они были страшны в бою. Рогатый шлем, дикий напор, умелое владение мечом и другим излюбленным оружием – секирой с наконечником-пикой. Неистовство их доходило до того, что до сих пор спорят, кто же такие были берсерки: то ли это поэтический вымысел, то ли действительно были такие буквально теряющие от ярости рассудок, а потому неуязвимые в бою воины. Опьяненные не то отваром из мухоморов, не то запахом крови. Неудивительно, что у многих неприятелей начиналась дрожь в коленках.

Как поступали не остывшие от боя норманны с мирным населением – можно судить по отрывкам из исландских саг. Одного из своих походных конунгов скандинавы с оттенком насмешки прозвали Детолюбом: он запретил своим храбрецам их излюбленную потеху – подбрасывать младенцев и ловить их на копья.

Понятно, что обитателям европейских берегов не приходилось ждать чего-то доброго от этих непрошеных гостей. А славно погостили они много где. Освоив атлантическое европейское побережье, где совершили немало завоеваний в Англии, Шотландии и Ирландии, а на северо-западе Франции основали свое герцогство – Нормандию, они принялись за Средиземноморье. Их королевство возникло на землях Сицилии и Южной Италии. Добрались они, как мы увидим, и до северных берегов Черного моря – причем с двух направлений.

* * *

Восточные берега Балтики скандинавы облюбовали, возможно, еще раньше, чем Западную Атлантику. Только здесь они были давнишними знакомцами (обнаруженные в Старой Ладоге остатки срубленного из бревен укрепления, возведенного предположительно шведами, по данным дендрохронологии, относятся ранее, чем к 753 г.), а посему, будем надеяться, слишком жестоких погромов не учиняли. Да и богатств, от которых голова шла кругом, здесь ожидать не приходилось. До них еще надо было добраться, и не доскакать, а, опять же, доплыть. И в конце концов поплыли.

Сначала обосновались на берегах Рижского, Финского заливов. Отсюда в глубь материка удобных дорог не было, но были реки. Что ж, варяги, они сами как вода. Которая, появившись где-то, затекает всюду, куда только позволяет ей закон физики. От Рижского залива по Западной Двине, ее притокам, где надо – волоком перетаскивая корабли в системы других рек, можно было добраться в конце концов до Донца, Дона, Азовского моря, моря Черного… Ну и так далее. От Финского залива – по Неве в Ладожское озеро (тогда – Нево), потом вверх по Волхову в Ильмень-озеро, оттуда, чередуя речное плавание с волоками, одним маршрутом попадали в Днепр, другим – в Волгу. Ну а там опять море – не только Черное, но еще и Каспийское.

Жутковато представить себе, чего стоило разведать и освоить эти пути «из варяг в греки и из греков»! Подобно тому как посмотришь иногда на бесчисленные крапинки островов в южной части Тихого океана (Полинезию, Маланезию, Микронезию) и подумаешь: перед тем как заселить их, сколько людей отправилось в плавание (или скольких унесло в плавание) на утлых суденышках, не зная куда – да так никуда и не приплыло. Вот так и варяги – хоть плыли они и не по океану, но в густой сети рек и проток тоже очень легко было и заплыть в тупик, и заблудиться. А по берегам – не только непролазные, заболоченные дебри, но и их обитатели, которые никого в гости не звали.

* * *

Морские суда мало подходили для речных плаваний: тяжелые, габаритные, с высокой ватерлинией, с веслами – но рассчитанные больше на плаванье под парусом. Тут многое можно было перенять у славян, которые тоже давно были на «ты» с водной стихией.

К югу от Невы и Ладоги начинались земли славянских племен словен (похоже на каламбур, но сходство слов содержательное: если самоназвания других славянских племен (полян, кривичей, дулебов, древлян, вятичей и других) служили в первую очередь тому, чтобы их носители могли выделиться среди себе подобных, то словены, основатели Великого Новгорода, придя к берегам Ильмень-озера где-то в V в., оказались среди народов чужих – эстов, корелов, мери, чуди (чудью, кстати, это местное финское племя словены называли так потому, что они «чуждые») и других. Поэтому обосновавшиеся в здешних краях славяне и сохранили за собой имя общего славянского корня. В схожих ситуациях, по-видимому, то же случалось со словаками и балканскими словенцами).

Важнейшие племена на днепровском варяжском маршруте – кривичи, радимичи, древляне, поляне. На волжском – те же кривичи и вятичи.

Сразу договоримся: не будем вступать в дискуссию, какое место заняли варяги среди словен и окрестных финских племен. И о том, когда появилось название варяги, и о том, каково их этническое происхождение, и можно ли их отождествлять с викингами – только поплывшими в другую сторону. Мне лично представляется многозначительным тот факт, что варенгами назывался состоящий из скандинавов отряд дворцовой стражи в Константинополе, а арабские авторы называют варенгами одно из шведских племен. Думаю, что варенги попали в константинопольскую охрану со стороны Средиземного моря. Но если и не с той стороны – не так уж это и важно.

Вот «русь», представляется, это славянское слово – хотя бы потому, что уж очень оно какое-то родное и теплое. Производить его от ротсмен или родсен, что значит «гребцы», как якобы называли себя сами скандинавские пришельцы, кажется неубедительным, тем более что по законам фонетики сразу от «родсен» к «русь» перейти было нельзя, поэтому сторонники этой версии привлекают в виде промежуточного этапа финскую транскрипцию «роутси».

Поэтому договоримся: пусть варяги будут скандинавами, скорее всего шведами, но хоть бы и датчанами – нам-то какая разница; а русь будет сначала славянским названием исторической области в долине реки Росси – той, что впадает в Днепр ниже Киева, а потом – русским названием русского же раннего государства. «Русь» же дискуссионная – в конечном счете, это международно признанное название тех неудержимых ратей (варяжско-славянских, а потом просто русских) – конных, водных и пеших, что вторгались на земли Византии, Хазарского каганата, Волжской Булгарии, Болгарского царства и еще на некоторые земли. Для византийцев это был библейский народ «рос», который должен быть извергнут из преисподней незадолго до конца света.

* * *

В любом случае при любой исторической этимологии (происхождении слов): никаких щелчков по нашему национальному чувству здесь нет. Скандинавы не ставили славян в унизительную зависимость ни до Рюрика, ни при нем, ни после. Вот подчинить их – увы! – большого труда вряд ли им составило. При расселении всех колен единого когда-то славянского племени по тем местам, где пребывание их в VIII–IX вв. определено достаточно достоверно, именно восточным славянам в некоторых отношениях особенно не повезло.

Они оказались в невыгодном геокультурном (в широком смысле) положении. Южные славяне находились в тесном соприкосновении с Византией, западные – с европейскими народами (пусть в основном германскими, но и романскими тоже), в культуре которых еще не затух импульс античности (он никогда и не затухнет) и уже действовало влияние каролингского возрождения (многим обязанного все той же Византии). Уделом же восточных славян было общение с балтами, финнами, кочевниками, с другими ветвями славянства и друг с другом. Трудно сказать, хорошо или плохо это было в духовном отношении – у народной души своя, неверифицируемая история и свое предназначение. Но что касается аспектов прикладных – политических, военных, технологических и прочих рациональных, то здесь следует исходить из того, что наследование достижений высокоразвитых цивилизаций является едва ли не важнейшим источником народного развития (мы восхищаемся культурой классической Греции, но смогли бы греки подняться до таких высот, не испытывай они на ранних этапах своего развития воздействия цивилизаций Крита, Египта, Финикии? И каков был бы удел Рима без влияния этрусков и Греции?) Впрочем, в целом материальная культура у восточных славян была достаточно высокой (достаточно для того, чтобы, как потом и вышло, догнать, а в чем-то и перегнать). Металлургия, обработка железа (поляне очень искусно изготовляли мечи), земледелие, животноводство, гончарное, ткацкое мастерство, бортничество, не говоря уж о свободном владении таким материалом, как дерево, – все это было на высоте. И существовали у них свои племенные центры городского типа: Новгород, Старая Ладога, Изборск, Полоцк, Смоленск, Киев, Искоростень, Ростов Великий и другие.

Но возьмем аспект общественно-политический. У восточных славян были князья. Однако если у других славян под этим словом подразумевалась уже власть объединяющая, надплеменная (Пяст у поляков, Пшемысл у чехов, Людовит у хорватов, франкский купец Само – основатель первого славянского государства на Среднем Дунае, наконец булгарин Аспарух, объединивший булгар и славян в единую народность), у восточных славян князьями назывались скорее всего избираемые родовыми старейшинами племенные вожди, а то и сами старейшины (если не все, то некоторые). Вот почему, когда слишком участилось явление, которое в «Повести временных лет» охарактеризовано как «восста род на род», ситуация старейшинам («князьям») племен словен и кривичей показалась патовой.

И они, а вместе с ними племена финского корня чудь и весь (тоже, наверное, добрососеды еще те) решили призвать варягов: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». (В Новгородской первой летописи читаем: «И реша себе: князя поищем, иже бы владел нами и рядил ны по праву».) Позднейшие летописи связывают призвание с именем главного новгородского старейшины Гостомысла, который, будучи уже глубоким стариком, на смертном одре завещал своим согражданам обратиться к варягам.

Это при том, что при варягах уже жили, но те, вероятно, стали вести себя слишком самоуверенно и неумеренно, и те же племена их совместными усилиями изгнали. А изгнать варягов – это было что-то. Мы уже видели, какие это были воины. Славяне же были крепки и мужественны, но известно, как характеризовал их боевые качества в связи с событиями конца IV в. готский историк Иордан: тактики – никакой. С тех пор, конечно, к началу IX в. много воды утекло. Предки восточных славян и бились с кочевниками, и воевали вместе с ними (были пехотой у аланов и аваров). Постигли толк в коневодстве. Но боевые приемы из-за родоплеменной обособленности, а соответственно отсутствия навыка организованно биться большими массами были примитивными. Внезапное нападение, засада (на это были большие мастера: выскакивали не только из-за укрытия, но и из-под воды – до этого часами могли лежать под нею, дыша через полую тростинку). Если прямое столкновение – то в местах стесненных, а не в чистом поле. Притворным бегством заманить противника в лес – это был излюбленный тактический прием. Вооружение: меч, копье, лук с отравленными стрелами, тяжелый щит. Защитные доспехи мало кто надевал, многие предпочитали сражаться в одних посконных портах (это что – у кельтов были признанные герои, которые сражались совсем голыми, наводя на врага мистический ужас своим бесстыдством). Интересно, что в древней славянской мифологии не было героических персонажей: возможно, вследствие неразвитости честолюбия в условиях родового быта. И вот надо же – изгнали варягов.

Что призвали их опять – неудивительно. Диалектика: тезис, антитезис, синтез. Имели определенный опыт общения, знали теперь, как себя поставить. И варяги тоже уже знали, с кем имеют дело. Что ноги на чужую табуретку класть не следует. Они ведь были не только громилами, они умели и править. Их западные собратья основали ирландские города Дублин и Лимерик, достаточно обустроенным было их государство Нормандия, основанное на захваченных у Франции землях (его они использовали как плацдарм для завоевания Англии в 1066 г.), датские викинги управляли значительной территорией на северо-востоке Англии (в течение всего Средневековья она носила название Данелаг). В более поздние времена захватили не только всю Англию – они основали свое королевство на юге Италии и на Сицилии.

Не раз высказывалось мнение, что вся эта история о «призвании варягов» не более чем выдумка летописца, что на самом деле имело место тривиальное завоевание. Как-то сомнительно, да и ничем эта версия не подтверждается. Иноземные современники всегда отличали свободолюбие славян, а тут вдруг практически в одночасье (в историческом масштабе) подчиняются огромные разноплеменные пространства. Все ж таки представляется, что умеренная дань на оговоренных условиях показалась разумной платой за внутреннее устроение – с таким предложением славянские и финские старейшины и обратились к варягам. Видно, очень немало крови пролилось, когда «восста род на род».

Далее очень конспективно «История государства Российского», по мере возможности в глуповато-утвердительной манере, без дискуссии и с акцентом на продвижение к Черному морю.

* * *

Братья-варяги Рюрик, Синеус и Трувор последовали призыву и прибыли со своими дружинами к пригласившим их племенам ок. 862 г. (официально принятая в царские времена дата основания государства Российского). По наиболее распространенной версии, братья – выходцы из Швеции. Но часть историков отождествляет Рюрика с конунгом Рёриком из Хедебю, что в Ютландии (Дания), умершим в 882 г. (о нем имеются довольно много сведений в западноевропейских хрониках – не жизнь, а авантюрный роман). Рюрик сел в Новгороде (городе словен), Синеус в Белозерье (ныне Белозерск), близ земли веси, Трувор в Изборске, городе кривичей.

Дружины требовались прибывшим правителям и для утверждения своей власти, и потому, что их обязанностью по отношению к призвавшему их населению было не только «суды судить и ряды рядить», но и защищать страну – не в последнюю очередь от других варягов, которые куда угодно могли уклониться от накатанного уже пути «в греки». Кроме того, дружинники представляли собой значительную часть государственного аппарата того времени, выполняя любые поручения князя.

Но дружинники начали свою деятельность не с административно-хозяйственной функции, а с военно-полицейской. Видно, не всем славянам и финнам пришелся по душе завет Гостомысла. Кое-где на местах внедрению иноземцев было оказано сопротивление, да и те, надо полагать, не всегда вели себя пристойно. В Новгороде в 864 г. произошло восстание, возглавленное неким Вадимом (возможно, местным словенским князем). Рюрик будто бы лично убил Вадима, погибли многие его сторонники (впрочем, летописные свидетельства противоречивы: некоторые утверждают, что Рюрик обосновался не в Новгороде, а в Старой Ладоге, а Новгорода вообще тогда не было: он Рюриком и был основан – что явно противоречит данным археологии).

Рюрик пережил братьев, и владения их перешли к нему. Кроме того, он посадил своих «мужей» (дружинников) в Полоцке (у кривичей), Ростове (у финского племени мери), Муроме (у финнов-муромы). Ставя этих своих наместников, Рюрик указывал им не только управлять от его имени, но и «городы рубити» – ставить новые города.

* * *

Муром расположен на Оке, и обладание им много значило для контроля над волжским торговым путем, а также для сообщения стоящего на Волхове Новгорода, столицы Рюрика, с Доном – а значит, с морями Азовским и Черным. Но сразу обозначилась проблема: поблизости от Мурома, вниз по течению Оки, жило славянское племя вятичей, а оно находилось в зависимости от Хазарии, платило ей дань. Торговать через хазарскую территорию означало необходимость тоже платить дать каганату, попадать от него в зависимость. Князю молодого государства этого не хотелось, и он решил для собственной торговли освоить другой путь, по Днепру, давно используемый скандинавами.

Поэтому он разрешил двоим своим особо приближенным дружинникам (но «не племени его»), боярам Аскольду и Диру, совершить поход (разведку боем) на Константинополь. Согласно летописному преданию, это произошло в 866 г. Но возникает неувязка: византийские источники как дату набега варягов указывают 860 г., а они представляются более достоверными, т. к. Нестор писал свою «Повесть временных лет» через два с лишком столетия после событий, у греков же мы имеем дело с хрониками. Более того, имеется свидетельство патриарха Фотия, не только очевидца, но и участника событий. Он тоже указывает 860 г., называет и точную дату – 18 июня. Но если принять ее, придется пересмотреть и дату основания Российского государства – 862 г., и все связанные с нею даты – не мог же Рюрик отправить Аскольда и Дира на Царьград еще до того, как он прибыл в Новгород. Но мы таким кощунством заниматься не будем.

По пути Аскольд и Дир остановились в племенном центре полян – Киеве. Поляне платили дань каганату, в качестве хазарского наместника здесь сидел мадьярский воевода Олом (его ставка «Олмин двор», располагавшаяся на одном из киевских холмов, дала этой части города название, не раз упоминающееся в позднейших летописях. Так же как «Угорское» – поселение угров, мадьяр).

Новоприбывшие варяги застали здесь многочисленную и разноязыкую вольницу искателей приключений и наживы – в первую очередь скандинавов, но и славян, финнов и прочих. Кто-то собирался в плавание, кто-то возвращался из него, кто-то ждал приглашения, кто-то собирал свою ватагу, кто-то осел здесь надолго. У кого первоочередной целью был набег, разбой, у кого торговля, кто-то собирался на имперскую службу. Аскольду и Диру, чья дружина, надо думать, и без того была немалой, раз шли на такое дело, удалось увлечь за собой немало местных добровольцев, в том числе полян. Вскоре из устья Днепра вышла флотилия, в которой византийские хронисты насчитали не менее 200 больших кораблей – на них через море переправилось 8-тысячное войско.

Греки в те годы были, вероятно, слишком уверены в отсутствии угрозы со стороны Черного моря – ведь Константинополь расположен на берегу моря Мраморного, чтобы добраться до него из Черного, надо проплыть по длинному (30 км) и узкому (минимальная ширина 700 м) проливу Босфор. Прозевать такую армаду – надо было или слишком крепко спать, или принять корабли за свои, или привычно рассудить, что начальству виднее (впоследствии, когда набеги стали явлением частым, на черноморском побережье был устроен сигнальный оптический телеграф).

Если со стороны суши Царьград, город с 800-тысячным населением, был окружен двумя рядами мощных укреплений, то с моря он был если не беззащитен, то весьма уязвим. И подозрительно удачен оказался момент нападения: армия во главе с императором Михаилом III была на войне с арабами, флот находился в районе Крита – для борьбы с пиратами и в ожидании нападения арабского флота.

Высадившись на берег, варяги и приставшие к ним приступили к грабежу окрестных селений и монастырей. Людей захватывали в плен, совершалось множество убийств, повсюду пылали пожары. Патриарх Фотий, наблюдавший за этим с константинопольских стен, оставил описание набега, жуткое и красочное. Там, среди прочих подробностей, есть такие: «… не только человеческую природу настигло их зверство, но и всех бессловесных животных, быков, лошадей, птиц и прочих попавших на пути, пронзала свирепость их; бык лежал рядом с человеком, и дитя и лошадь имели могилу под одной крышей, и женщины и птицы обагрялись кровью друг друга». Не правда ли, ощущается во всем этом нечто норманнское? (Впрочем, можно заподозрить, что для подобных описаний в те жестокие времена выработались некие литературные штампы.)

Что было дальше, источники приводят различное развитие событий. Фотий утверждает, что обреченный на верную гибель город был спасен только чудом: все стены были обойдены крестным ходом с Покровом (наголовным платом) Богородицы и пением молитв – вследствие чего враги вдруг поспешно собрали награбленное и уплыли восвояси. Но венецианский посол в своем донесении писал, что налетчики и не думали приступать к стенам: «Так как они никоим образом не могли нанести ущерб неприступному городу, они дерзко опустошили окрестности, перебив там большое количество народу, и так с триумфом возвратились назад».

Последующие десятилетия и века добавили подробностей в описание тех событий. У ряда авторов находим, что император, извещенный о происходящем, в одиночку устремился в свою столицу и, минуя все опасности, пробрался в нее. Там царь и патриарх вознесли молитвы Господу, Фотий погрузил край Покрова в море, после чего поднялась страшная буря, разметавшая и перетопившая корабли русов, так что немногие из них смогли спастись. Некоторые добавляют, что после этого предводители варваров раскаялись и вместе со своими уцелевшими воинами приняли крещение.

Вернувшись в Киев (все же, думается, с большим числом соратников и огромной добычей), Аскольд и Дир передумали возвращаться к своему предводителю. Они договорились с мадьяром Оламом о разделе сфер влияния, обосновались в Киеве и фактически стали властвовать над полянами.

* * *

Здесь представляется необходимым сделать вставку. Ряд исторических фактов служит основой для гипотез о существовании еще с дорюриковых времен так называемого Первого Русского каганата – основанного варягами (скорее всего шведами) государства, находившегося в вассальной зависимости от Хазарии. В качестве предполагаемого места его нахождения называют низовья Волги (связывая это с нападениями руси на каспийское побережье), междуречье Среднего Днепра и Среднего Дона, берега Черного и Азовского морей. Г. В. Вернадский склоняется к последней версии: по его мнению, это государство имело своей столицей Тмутаракань, возникшую, как мы помним, как воинский стан Великого Тюркского каганата на месте разрушенного боспорского полиса Гермонассы (теперь здесь станица Таманская). Территория Русского каганата занимала, по его мнению, Придонье вплоть до Саркела, бассейн Кубани, Таманский полуостров, прилегающие районы Приазовья и восточную оконечность Керченского полуострова в Крыму.

В числе аргументов в пользу существования этого государства (помимо исходящих из соображений здравого смысла рассуждений о том, что должна же была вся масса варягов и их присных, которая, несомненно, в этом регионе присутствовала, иметь какую-то свою базовую территорию) приводят и такие, как наличие археологических находок скандинавского происхождения (их, правда, не очень много), сведения о нападении на византийскую Сугдею (Судак) в Крыму, на Амастриду, что на южном, малоазийском побережье Черного моря, о загадочном «русском посольстве» ко двору византийского императора в 839 г., а также записки арабских путешественников.

О набеге руси на Сугдею нам известно по житию святого Стефана Сурожского (Сурож – славянское название Сугдеи, в то время как Судак – турецкое), архиепископа Сугдеи, пребывавшего здесь где-то между 700 и 787 гг. Стефан пострадал во время иконоборческих гонений, был сослан в Крым. Чудо, благодаря которому мы знаем о нападении варягов-руси, посмертное, оно случилось у гробницы Стефана в сугдейском храме Св. Софии вскоре после его кончины.

В житии святого читаем: «По смерти же святого мало лет минуло, пришла рать великая русская из Новаграда. Князь Бравлин, очень сильный, пленил все от Корсуня (славянское название Херсонеса) до Керчи. Подошел с большой силой к Сурожу, десять дней зло бился там. И по истечении десяти дней Бравлин ворвался в город, разломав железные ворота».

Русы ворвались в храм, стали сваливать в кучу драгоценную церковную утварь подле гроба святого. Но неожиданно у их предводителя князя Бравлина случился приступ, «вступило в шею», лицо своротило назад. Чтобы излечить его, пробовали всякие средства, ничего не помогало. Тогда князь приказал вернуть все награбленное и оставить город. Но этого оказалось мало. Святой Стефан явился Бравлину в видении и сказал: «Пока не крестишься в церкви моей, не исцелишься и не выйдешь отсюда».

Сурожский архиепископ окрестил князя, и тот выздоровел. Вслед за предводителем крестились его бояре, а потом и все воины. Бравлин освободил всех пленников и целую неделю провел в храме в молитвах. Оставив церкви большие дары, он со своим воинством покинул город.

Из жития видно, что рать была большая. Новаград, из которого она прибыла, вряд ли Новгород Великий, а Неаполя Скифского давно уже не существовало. Скорее это могла быть как раз Тмутаракань. Произошли же эти события ок. 800 г., задолго до призвания Рюрика и его братьев.

О набеге на причерноморскую малоазийскую область Пафлагонию и ее главный город Амастриду мы тоже знаем из жития – святителя Георгия Амастридского (после 750 г. – до 826 г.), и речь идет тоже о чуде посмертном. «Было нашествие варваров, руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия…»

Далее в соответствующем духе о злодеяниях, совершенных во время нападения, произошедшего ок. 830 г. Варвары в поисках сокровищ попытались вскрыть гроб с телом святителя, но у них отнялись руки и ноги. Они пребывали в отчаянии, тогда один из местных жителей разъяснил им, что это ниспосланная на них кара христианского Бога. Уразумев это, русы вернули в храм все похищенное – и этим были спасены.

Что касается варяжского посольства в Константинополь в 839 г., о нем известно из хроники, основывающейся на дипломатической переписке двух императоров – византийского Феофила и франкского Людовика I Благочестивого, преемника Карла Великого. Из нее мы знаем, что ко двору Феофила прибыли «те самые, кто себя, то есть свой народ, называет рос, которых их король, прозванием Хакан, отправил ради того, чтобы они объявили о дружбе к нему» (к Феофилу. – А. Д. ). Далее выясняется, что послы были из народа свеонов (несомненно, шведов).

Греки не отпустили пришельцев тем же путем, каким они прибыли, а отправили их вместе с византийским посольством к западному императору, чтобы уже тот помог им добраться до родины. Византийцы объяснили это тем, что иначе они «попали бы в сильную опасность, потому что пути, по которым они шли в Константинополь, они проделали среди варваров, очень жестоких и страшных народов».

Людовик, в свою очередь, «очень тщательно исследовав причину их прихода», рассудил, что это «скорее разведчики, чем просители дружбы того царства и нашего, и приказал удерживать их у себя до тех пор, пока смог бы это истинно открыть».

Не знаю, можно ли из высказанного заключить, что Людовик обладал повышенной проницательностью. К тому времени скандинавские молодцы и на западе Европы стали разворачиваться во всю ширь своей ненасытной натуры, и у тамошних обитателей, думается, уже были основания допустить, что при их наглости им ничего не стоило заявиться ко двору византийского императора – единственно для того, чтобы разузнать, что к чему и как лучше добраться.

Кстати, об их шведском происхождении. Есть сведения, что шведские викинги, действовавшие на западном театре норманнского вторжения, смогли добраться до Тмутаракани со стороны Средиземного моря – и встретили там своих соплеменников (история умалчивает, к большому или не очень удивлению и к большой или не очень радости).

Что касается титулатуры хакан (каган) тмутараканского (предположительно) государя – она могла быть свидетельством его больших амбиций, ведь Хазарский каганат, как мы видели, имел очень высокий престиж в тогдашнем мире. И ему было не зазорно платить дань. Первые киевские князья, по мнению многих историков, тоже делали и то, и другое – величали себя каганами и платили хазарам дань.

Арабский путешественник Ибн Русте оставил описание страны, которая, возможно, и была Русским каганатом. Но он, к сожалению, не уточнил, где она расположена. «Что же касается до ар-Русийи, то она находится на острове, окруженном озером. Остров, на котором они (русы) живут, протяженностью в три дня пути, покрыт лесами и болотами, нездоров и сыр до того, что стоит только человеку ступить на землю, как последняя трясется из-за обилия в ней влаги (похоже на азовские плавни, и следует отметить, что Таманский полуостров сравнительно недавно представлял собой несколько разделенных проливами островов. – А. Д. ). У них есть царь, называемый хакан русов. Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булгар и там продают. Они не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привезут из земли славян».

Для нас эти сведения представляют особый интерес потому, что позволяют предположить, что Тмутараканское княжество, входившее в состав Киевской Руси и имевшее для нее немалое значение (просуществовало до XII в.), занимавшее земли по обе стороны Керченского пролива, возможно, существовало в качестве Русского каганата с начала IX в., а то и раньше (а не примерно с 970 г., когда оно, по общепринятому мнению, возникло после разгрома Святославом Хазарии).

* * *

Вернемся в Новгород. Сведений о том, вступал ли Рюрик в какие-нибудь отношения с обосновавшимся без его ведома в Киеве боярами Аскольдом и Диром, нет. Рюрик скончался в 879 г. После него остался родившийся от супруги Ефанды годовалый сын Игорь. Умирая, он передал младенца на руки своему сродственнику Олегу (возможно, брату Ефанды). Ему же передал и власть – но не временно, как опекуну, а во всей ее полноте – как старшему в роде. Рюрик не ошибся – Олег стал достойным его преемником.

Опираясь на силы всего русского севера, Олег вознамерился распространить державу на юг, вдоль проторенного пути на Константинополь – о чем помышлял еще Рюрик. В 882 г. он отправился в поход на Киев, взяв с собой маленького Игоря (вспомним многим хорошо знакомую картину Ильи Глазунова, на которой Олег, по мнению одного из известных критиков, изображен со слишком коротким мечом).

По пути был подчинен верхнеднепровский город кривичей Смоленск. Ниже по Днепру – племенной центр северян город Любеч (сегодня это поселок городского типа). Подойдя к Киеву, Олег не собирался захватывать его военной силой. Но и попыток как-то договориться с Аскольдом и Диром не предпринимал. Неизвестно, было ли что-то негативное в его взаимоотношениях с Рюриковыми боярами (а викинги были злопамятны, перечитайте исландские саги) или ничего личного, только интересы дела, но Олег решил избавиться от них.

Войско осталось в отдалении, князь переоделся купцом и подплыл к городу с малым числом сопровождающих – и с Игорем тоже. К боярам он отправил посланца с вестью: мол, приплывший купец должен передать им что-то очень важное из Новгорода, но болен, сам прибыть к ним не может. Аскольд и Дир явились на зов, но их сразу окружили воины. Олег подошел к ним с Игорем на руках и молвил: «Вы не князья, не рода княжеского, а я рода княжеского. А вот сын Рюриков».

Бояр убили. Похоронили их порознь – Дира в отдалении, а Аскольда близ места гибели, на горе, получившей название Аскольдова могила. Волею судеб в советское время она оказалась на территории Парка Вечной славы.

Но перед тем как быть преданными земле, тела бояр приняли участие в символическом действе. Их принесли к Олмину двору (ставке хазарского наместника Олама) и положили на видном месте. Это означало – дани из Киева больше не будет, власть переменилась (возможно, именно в этих событиях корни легенды, что однажды поляне послали кагану вместо дани мечи).

Незамедлительно были предприняты следующие шаги: дулебам, радимичам и северянам были отправлены указания, что дань они отныне будут платить не хазарам, а своему князю Олегу, столицей которого будет отныне Киев. «Мать городов русских», как определил его Олег в своих посланиях. Такие же требования были направлены уличам и тиверцам. Те выразили было вооруженное несогласие – их земли были на юге, на самой границе степи, им портить отношения с хазарами и мадьярами было не с руки. Но вскоре пришлось смириться: сопротивление объединенным силам нескольких племен и варягов было делом бесполезным. В том же пришлось убедиться и древлянам. Они не граничили со степью и дани отродясь никому не платили, а еще они всегда были враждебны по отношению к полянам – и им очень обидно было слать теперь дань в их племенной центр, пусть даже и нареченный «матерью городов русских». Дань, впрочем, Олег накладывал необременительную: по два шеляга (серебряной монете) от рала (плуга) или «по черной кунице с жилья». Но в совокупности «экспортного товара» набиралось много. Только ведь его еще надо продать…

Казалось, неизбежно было столкновение с хазарами. Но до большой войны дело не дошло. Хазары были уже не теми отчаянными степняками, что прежде, и по возможности старались действовать иными методами (научиться было у кого: у союзников византийцев и духовных наставников евреев). Руси были перекрыты торговые пути через хазарскую территорию, а насколько это было действенно – свидетельствует археология. В обнаруженных на русской земле кладах почти совершенно отсутствуют серебряные арабские дирхемы чеканки последних полутора десятилетий IX в. Лишь с начала X в. они появляются вновь, но приходят в обход Хазарии, через Волжскую Булгарию. И вообще, нашли кого экономической блокадой пугать.

* * *

Самое громкое деяние Олега – поход на Царьград в 907 г. Это был поход уже сильной, многоплеменной державы. На двух тысячах кораблей, по сорок воинов на каждом (простим летописцу возможные преувеличения), по Днепру к морю плыли варяги, словене, чудь, кривичи, меря, поляне, северяне, древляне, радимичи, хорваты (белые, нынешние галицийские «захидные»), дулебы, тиверцы. По берегу вдоль реки двигалась конная рать.

Добравшись до византийских владений, вели себя, однако, как при Аскольде – подобно норманнской банде. Не хочется опять вдаваться в подробности, лучше притупить чувства поэтическим аргументом: «ужасный век, ужасные сердца» – по большому счету, все были хороши, но свое не пахнет. Согласно преданию, великий страх на греков навели еще и поплывшие по суше корабли. Защитники Константинополя, чтобы не пропустить вражеские суда в свою удобную гавань в бухте Золотой Рог, перегородили вход в нее цепью. Тогда русичи, привычные к передвижению по волокам, вытащили свои корабли на берег, установили на колеса, распустили паруса – и при сильном попутном ветре покатили их в сторону Царьграда, чтобы проникнуть в бухту с другой стороны.

Император Лев VI Философ не хотел подвергнуть столицу осаде и штурму. А если верить еще одному преданию, он решил быть византийцем до конца: отправил Олегу богатые дары и изысканные яства – отравленные. Но кушать их князь не стал, тогда греки стали говорить между собой: «Это не Олег, это святой Дмитрий, посланный на нас Богом».

Начались переговоры, к императору отправились послы. Известны их имена: Карл, Фарлоф, Велмуд, Рулав и Стемир. Звучат на германо-скандинавский манер, но Велмуд – это, возможно, Велимудр, Стемир тоже, не исключено, что славянин. Скандинавское засилие имело место и на переговорах, проходивших в последующие десятилетия, но это вряд ли следствие дискриминации: варяги, народ бывалый, могли бывать уже в Константинополе, знать тамошние порядки, иметь знакомцев в императорской гвардии.

Был заключен мирный договор – первый письменный международный документ Русского государства. Текст существовал и на славянском языке – очевидно, составить его помогли болгары, уже принявшие к тому времени христианство и знакомые с письменностью. Согласно ему, русские купцы могли проживать в Константинополе ежегодно в течение шести месяцев, находясь при этом на казенном византийском довольствии. Могли мыться в бане, сколько хотят. «А когда пойдут русские домой, то берут у царя греческого на дорогу съестное, якори, канаты, паруса и все нужное». На тех, кто прибудет в Константинополь не по торговым делам, льготы не распространялись. Греки добились включения в договор важных для них пунктов. Чтобы русский князь запретил своим направляющимся в Царьград подданным грабить окрестные села и вообще хвататься за меч по любому поводу. Проживать в Константинополе они должны в отведенном им квартале, выходить оттуда группами, обязательно сопровождаемыми чиновниками. «И пусть торгуют, как им надобно, не платя никаких пошлин». Соблюдать условия договора поклялись: Лев и брат его Александр целованием креста, а Олег и бояре его по русскому закону – оружием, Перуном и Волосом, скотьим богом.

Кроме заключения этого очень выгодного для них договора, русские получили с греков огромные отступные: серебром, шелковыми тканями, художественной посудой и прочими предметами роскоши. При дележе добычи ее распределили по кораблям, русским доставалось вдвое больше, чем остальным, но под русскими понимались не варяги, а все княжеские дружинники, без разбора рода и племени.

Прибивал ли Олег свой щит к «вратам Цареграда» – предмет бесплодной идеологизированной дискуссии. Куда важнее то, что в договорах с Византией он титуловался «великим князем».

В Киев войско вернулось с великою славою, Олег получил прозвание Вещего, т. е. кудесника, волхва. Но прожил он после возвращения недолго, скончался в 912 г. (правда, будучи уже, очевидно, человеком весьма преклонных лет). Во вряд ли кому не знакомой легенде о его смерти среди персонажей присутствует настоящий, профессиональный волхв («вдохновенный кудесник»). Он предсказывает Олегу смерть от любимого коня, которого князь немедленно отправляет под надзор отроков (младших дружинников). Однако через сколько-то лет он вспомнил о любимце и пожелал его видеть, но услышал, что тот давно помер. При созерцании останков Вещий Олег был укушен выползшей из конского черепа злобной смертельно ядовитой гадюкой. Но задолго до Пушкина и даже до написания летописных рассказов, из которых он почерпнул сюжет, в Скандинавии появились устные предания о герое-викинге Одваре Одде. В составленной на их основе саге читаем: «… ударился Одд ногой и качнулся. «Что это было, обо что я ударился ногой?» Он дотронулся острием копья, и увидели все, что это был череп коня, и тотчас из него взвилась змея, бросилась на Одда и ужалила его в ногу повыше лодыжки. Яд сразу подействовал, распухла вся нога и бедро…»

Одд обречен, но, как настоящий викинг, он призывает к себе сведущего в грамоте человека, чтобы в последние отпущенные ему часы поведать ему о своих деяниях. Вполне вероятно, что образ Одвара Одда навеян отчасти рассказами о Вещем Олеге, которые могли занести в Скандинавию его дружинники. На Руси же Вещего Олега долгое время связывали с былинным Вольгой Святославичем.

* * *

Вслед за Олегом великое княжение в 912 г. принял сын Рюрика, Игорь Рюрикович (ок. 878–945, правил в 912–945 гг.). Он проявил немалую активность в черноморском направлении, да, видно, был неудачником.

Согласно летописи, вскоре после его вокняжения была захвачена расположенная на Таманском полуострове хазарская крепость Самкерц, или, что уже было привычнее русскому слуху, Тмутаракань. Но это, судя по всему, была не направленная из Киева правительственная акция, а свободное творчество варяжско-русских масс. Почему перед этим Тмутаракань стала хазарской, если и в самом деле существовал Первый Русский каганат со столицей в этой самой Тмутаракани, – вопрос (хотя взятие Самкерца можно рассматривать и как аргумент в пользу того, что этот каганат если и существовал, то где-то еще).

Большой поход на Царьград был возглавлен Игорем в 941 г. Иностранные источники говорят кто о тысяче, кто о десяти тысячах кораблей, но в последнем случае прокормить такую ораву и Черного моря не хватило бы. Судя по ходу событий, кораблей было далеко не тысяча. Игорь не был вещим правителем, не собрал, как Олег, все силы государства. Ограничился теми, что были поблизости от Киева. Возможно, присоединились еще и корабли из недавно захваченной Тмутаракани: иначе как бы движение русских заметили из Херсонеса (а там заметили, хотя, возможно, из города осуществлялось сторожевое патрулирование, в том числе на выходе из Днепровского лимана – Херсонес имел тогда статус фемы, так назывались в Византии военно-административные округа).

О внезапности не могло быть и речи после того, как движение флота заметили с болгарских берегов – оттуда сразу дали знать в Константинополь. Но византийская столица для защиты своей с моря располагала на тот момент очень малым числом кораблей: как когда-то при Олеге, большой флот опять оперировал против арабов в Эгейском море. Греки спешно собрали все, что смогли, привели в порядок, но главное – установили на кораблях по несколько сифонов для метания страшного «греческого огня» – не только на носу, но и на корме, и по бортам. Это и принесло им успех в состоявшемся 11 июня 941 г. морском сражении: огнеметные суда устремились в гущу русского флота и стали палить во все стороны. Действие этого напалма было ужасно. Не просто вспыхивали корабли – горели факелом люди, горели даже в воде – огонь не гас в ней. Многие и так нашли смерть в море: или не умели плавать, или утягивали на дно доспехи.

Часть русских судов прибилась к фракийскому берегу, пошла мелководьем – пользуясь тем, что оно недоступно для тяжелых греческих судов. Но на подходе к Днепру опять была настигнута греками, так что до Киева добрались немногие. «Будто молнию небесную имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас. Оттого и не одолели их», – рассказывали они о своих злоключениях.

Другая часть уцелевших прибилась к малоазийскому побережью. Там был учинен затяжной дикий погром. Но в начале сентября подошла большая византийская армия, принимать сражение за собственной малочисленностью русы посчитали бессмысленным, погрузили добычу на корабли и пустились в плавание. Опять же, вернуться удалось далеко не всем: произошла новая встреча с увеличившимся византийским флотом. Все попавшие в плен, на суше и на море, по приказу императора Романа были казнены.

Игорь не смирился с неудачей и сделал должные выводы. К новому походу готовились обстоятельно, из всех подвластных городов и земель прибывали суда с людьми и припасами. Наняли и печенегов, сравнительно недавно появившихся в западном секторе Великой степи. В близкой исторической перспективе это была для Руси кочевая вражья сила, одна из многих, но на этот раз печенеги выступили в качестве союзников. Впервые они появились на окраине русских в начале правления Игоря, в 915 г., – тогда они шли на подмогу Византии в ее войне с болгарами, киевский князь не препятствовал им, и даже был заключен мирный договор. Хотя бы потому, что печенеги постоянно враждовали с хазарами и мадьярами. Но уже в 920 г. пришлось отражать их вторжение.

Когда в 944 г. Игорь вышел из устья Днепра в море, из Херсонеса на всех парусах понеслось донесение в Царьград: «Идет Русь с бесчисленным множеством кораблей, покрыли все море корабли». Несколько позже подобное сообщение отправили болгары: «Идет Русь, наняли и печенегов». А в итоге война закончилась как нельзя лучше – практически не начинаясь. Прибыло византийское посольство с предложением императора: «Не ходи, но возьми дань, которую брал Олег, придам еще к ней». Печенегов греки тоже не обошли вниманием: они получили подарок в виде изрядного количества золота и дорогих тканей.

На берегу Дуная Игорь провел совещание со своей дружиной и услышал мудрый глас народа: «Если так говорит царь, так чего ж нам еще больше? Не бившись, возьмем золото, серебро и поволоки (дорогие ткани. – А. Д. )! Как знать, кто одолеет, мы или они? Ведь с морем нельзя заранее договориться, не по земле ходим, а по глубине морской, одна смерть всем». Согласитесь, такие слова дорогого стоят, за ними просматриваются уже не безбашенные рубаки. Игорь присоединился к такому мнению. Печенеги остались выяснять отношения с болгарами, русская рать отправилась по домам.

В следующем, 945 г. в Киеве был заключен договор с византийским посольством. Он в значительной степени повторял тот, что в 907 г. заключил Олег. Но появились новые моменты. Вот некоторые из них (в изложении С. М. Соловьева): «Если русские приведут пленников-христиан, то за юношу или девицу добрую платят им 10 золотников, за средних лет человека – 8, за старика или дитя – 5; своих пленников выкупают русские за 10 золотников; если же грек купил русского пленника, то берет за него цену, которую заплатил, целуя крест в справедливости показания».

Далее следует обязательство русской стороны не воевать против Херсонеса (Корсуни) и относящихся к его феме городов, эта область (крымское побережье и горы) не может быть подчинена Русью. Русские не должны обижать херсонесцев, ловящих рыбу в днепровском устье, сами же «русские не могут зимовать в устье Днепра, в Белобережье и у св. Еферия, но, когда придет осень, должны возвращаться домой в Русь. Греки хотят, чтобы князь русский не пускал черных (дунайских) болгар воевать в страну Корсунскую (Херсонесскую)».

Договор скрепляли клятвой: Игорь и все язычники из его окружения присягали у статуи Перуна в капище на холме Перыни, византийцы же и русские христиане (их было уже много, особенно среди варягов) в церкви Св. Ильи. Момент знаменательный: в договоре впервые употребляется понятие «Русская земля» как название всего молодого государства. А еще – среди упоминающихся в тексте личных имен сродников князя и русских купцов уже много славянских.

* * *

При Игоре, согласно разным источникам, было совершено несколько походов Руси на восточное побережье Каспия, где существовало несколько мусульманских государств, подчиняющихся халифату. Можно с достаточной долей уверенности утверждать, что все они происходили по частной грабительской инициативе. Участники их совершали много жестокостей, добивались промежуточных побед, но в конечном счете мало кто из них возвращался.

Обычный маршрут этих нападений известен, тот же, по которому проследовали в столицу Хазарского каганата Константин и Мефодий: через Керченский пролив в Азовское море, дальше вверх по Дону, потом волоком в Волгу – и вниз по реке, в Каспий. Вот почему так важна была Тмутаракань: из нее можно было контролировать одну из важнейших точек маршрута, Керченский пролив.

Впрочем, почти весь путь пролегал через земли Хазарского каганата, и с хазарским правительством приходилось договариваться. Однажды подобная экспедиция численностью в несколько тысяч человек заключила с верховными хазарскими властями договор: за право прохода – половина добычи. Проплыли, прошли, повоевали, пограбили. На обратном пути в Итиле честь честью расплатились (чести всегда есть место, даже специфической) – как договаривались, с самим каганом. Но, как гласит хазарский источник, взбеленилась наемная мусульманская конная гвардия на службе кагана. Мол, эти негодяи перебили немало правоверных, и мы должны отомстить. Каган не стал отговаривать, да еще, надо думать, дорогу указал.

Гвардейцы русов настигли, бились три дня, русы были побеждены. Кто не пал на поле боя, собрались вместе и направились в сторону Волжской Булгарии. Но там они, опять же по хазарской протекции, были поголовно перебиты.

* * *

Широко известен летописный рассказ о гибели Игоря в 945 г. Как он, собрав полюдье (дань) с древлян, вдруг поворотил назад с половины обратной дороги с малою дружиной: пойду, соберу еще. Древлянские старейшины, увидев такое дело, собрались на совет во главе со своим князем Малом. На нем было постановлено: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит». Игорь и его малая дружина были перебиты, причем сам великий князь погиб смертью страшною: его привязали к верхушкам двух согнутых берез, и, когда отпустили их ввысь, тело князя было разорвано.

Еще страшнее повествование о последовавшей за этим мести вдовы Игоря, святой княгини Ольги.

Одних древлянских послов, прибывших к ней с покаянием и с предложением нового мужа (Мала) взамен убиенного, которого все равно не вернуть, она приказала живьем зарыть в землю. Других, которые по ложному вызову, не зная об участи предшественников, явились договариваться об условиях свадьбы, – сожгли живьем в бане. Потом была сожжена и столица древлян город Искоростень, причем оригинальным способом. Ее осажденным жителям предложили откупиться малой контрибуцией – по птичке с двора. Они, по простоте душевной, согласились, осаждавшие привязали к птичьим ножкам по куску пакли с серой, подожгли – и пичуги полетели искать спасения под хорошо знакомыми кровлями. Город, понятное дело, запылал и был отдан на поток и разграбление. Автор тешит себя надеждой, что поскольку история со взятием Искоростеня – это явный вымысел, «бродячий сюжет», рассказанный-пересказанный много раз с древнейших времен у самых разных народов, то и предшествующие зверства над древлянами если не целиком плоды больной садистической фантазии, то все же преувеличение.

Как-то не хочется сочувственно относиться к уверениям, что Ольга и не могла поступить иначе: мол, во-первых, по понятиям того времени (особенно варяжским), месть была делом такой важности, что, не свершив ее, и по земле-то ходить нельзя; во-вторых, этого требовали жизненные интересы только-только становящегося государства, когда всякое покушение на принцип центральной власти, хотя бы и по соображениям справедливости, могло оказаться просто гибельным.

* * *

Куда симпатичнее версия, что маршрут движения Ольги на Искоростень и последующие ее перемещения, свершением мести никак не мотивированные, на самом деле связаны с обустройством погостов – пунктов сбора дани и податей – по всей стране (погосты сразу же становились и местами торговли, а после принятия христианства при них стали возводиться храмы, где храмы, там и кладбища – вот так слово «погост», изначально обозначающее место оживленное, стало синонимом места последнего упокоения). Или что полное подчинение Древлянской земли, а следом присоединение Волыни, были необходимы для контроля за путем «из немцы в хазары», пролегавшем от Булгара через Киев, Краков, Прагу, Регенсбург в Баварию, откуда было сообщение со всеми крупнейшими рынками Запада – это был один из важнейших путей сбыта традиционных русских товаров (гипотеза Ю. Дыбы).

А так – просто страх иногда наводят изображения этой святой равноапостольной княгини с безумно округленными глазами, устремленными, правда, не в земные дали, а в нечто запредельное. Но вот что говорит о ней Нестор-летописец в «Повести временных лет»: «Была она превозвестницей христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом. Она ведь сияла, как луна в ночи; так и она светилась среди язычников, как жемчуг в грязи».

О происхождении Ольги (ок. 890–969, правила в 945–962 гг.) в источниках говорится разное. По наиболее распространенной версии, она родилась в Псковской земле, в семье незнатного варяга. Имя ее соотносится со скандинавским Хельга. Но некоторые летописи утверждают, что она не кто иная, как дочь Вещего Олега, и имя ей дал он – по созвучию со своим. Современники отмечали роднящую их мудрость. Очевидно, по этой же причине ей приписывалось происхождение из рода Гостомысла – новгородского старейшины, инициатора призвания варягов. Болгары позднее стали утверждать, что Ольга их племени и родилась она не в Пскове, а в Плиске (действительно, в ранних летописях место ее рождения могло указываться как Плесков – так первоначально назывался Псков).

Согласно преданию, с Игорем их свела случайная встреча на переправе, где Ольга, девушка из семьи небогатой, трудилась. Во время большой охоты князь, переправляясь через реку, увидел, что перевозчик – одетая в мужское платье красивая статная девушка. Он приступил было к ней с нескромными ухаживаниями, но та, хоть и знала, кто перед нею, пристыдила его и добавила, что скорее утопится, чем позволит себе что-нибудь негожее. Слово за слово, и вскоре Игорь послал за ней гонцов. Перевозчица стала княгиней.

Показательно, что встреча произошла во время княжеской охоты. Ольга сама всю жизнь была заядлой охотницей (одно из проявлений ее могучей натуры). Долгое время по всей Руси показывали «Ольгины охоты» – ее излюбленные охотничьи угодья.

Когда Ольга овдовела, их с Игорем сыну Святославу было всего три года, и она стала правительницей. Вся полнота власти принадлежала ей до 962 г., когда сыну исполнилось двадцать, но фактически она держала в своих руках внутренние дела до самой свой смерти в 969 г. – Святослав был нечастым гостем в Киеве.

Помимо помянутых выше деяний великой княгини, следует отметить также впервые начавшееся при ней на Руси широкое каменное строительство. Важен ее вклад в организацию управления государством: помимо введения погостов, при ней входившие в состав Киевской Руси племенные земли стали также административными единицами, во главе каждой из которых стоял великокняжеский наместник – тиун (впоследствии наместников все чаще будут заменять посаженные князья).

Деянием, за которое православная церковь канонизировала ее впоследствии как святую равноапостольную, было ее крещение и насаждение ростков христианской веры на Руси. Крещение княгиня Ольга приняла в Константинополе в 955 г. Это был мирный визит в византийскую столицу, без войска и без предъявления претензий. Император Константин Багрянородный дважды устраивал приемы в ее честь, именуя правительницей (архонтессой) Руси. Скорее всего, Ольга заранее приняла решение креститься, в Киеве было немало христиан, была церковь Ильи Пророка, и княгиня, при ее уме и проницательности, имела, очевидно, ясное представление о христианской вере. В составе свиты, сопровождавшей ее в Царьград, хроники называют священника Григория.

Хотя есть источники, говорящие о спонтанности ее решения. Согласно одному из них, император, восхищенный ее красотой и умом, вознамерился сделать ее свой супругой. Ольга же встречных чувств не испытывала (ей было тогда около 65 лет), а потому ответила отказом под тем предлогом, что негоже христианскому государю связывать свою судьбу с язычницей. Константин сразу же предложил ей креститься. Княгиня согласилась, но при одном условии: император должен стать ее крестным отцом. На том и порешили, но после свершения обряда о женитьбе не могло быть и речи: крестное родство ставится выше кровного, Ольга теперь была для Константина больше чем дочь. Такая легенда, еще раз свидетельствующая о находчивости княгини, могла производить сильное впечатление только на мало еще проникнутых христианской традицией русских слушателей. Никто из греков, не исключая, разумеется, и их императора, никогда не мог упустить из виду, какую ответственность накладывают на него узы крестного родства.

По менее легендарным сведениям, русскую княгиню не встречали в Константинополе с распростертыми объятиями. Попытались даже указать на место, о чем свидетельствует последовавшая за ее возвращением переписка. В Киев пришло послание императора: «Я тебя много дарил, потому что ты говорила мне: вернусь на Русь, пришлю тебе богатые дары – рабов, воску, мехов, пришлю и войско на помощь». Ольга ответила на этот скаредный попрек: «Когда ты столько же постоишь у меня на Почайне, сколько я стояла у тебя в гавани цареградской, тогда дам тебе обещанное».

В святом крещении Ольга была наречена Еленою. Хотя княгиня и стала первой из христианских правителей на Руси, по возвращении в Киев она мало кого сумела вдохновить своей верой. Сын Святослав, унаследовавший материнский характер, с малолетства думал больше о делах военных. Мать уговаривала его креститься: «Я узнала Бога и радуюсь; если и ты узнаешь Его, то так же станешь радоваться». На что сын отвечал: «Как мне одному принять другой закон? Дружина станет надо мной смеяться». Впрочем, он говорил, что, если любо кому креститься, он не помеха. Но если мать начинала настаивать, Святослав раздражался. По верному замечанию С. М. Соловьева, дело было не в страхе перед насмешками соратников, а в том, что он в душе был язычником, которому невозможно было зачастую обуздать свои страсти и отказаться от своевольных привычек. Можно привести слова апостола Павла: «Для неверующих вера христианская юродство есть». Когда в 959 г. в ответ на просьбу Ольги германский король Оттон I прислал епископа и монахов для проповеди и крещения Руси, Святослав отправил их обратно.

Незадолго до смерти Ольга пережила первый набег печенегов на Русь (968 г.), затворясь в осажденном Киеве со своими внуками. Город был на грани сдачи, буквально в последний момент Святослав подоспел со своим войском из Болгарии, где постоянно находился, и снял осаду.

Тяжелобольная княгиня едва сумела уговорить сына не возвращаться на Дунай, не дождавшись ее смерти. Скончалась она 11 июля 969 г. Похоронили великую княгиню Ольгу в церкви Ильи Пророка по христианскому обряду, никакой языческой тризны не справлялось.

* * *

Святослав (942–972) с малолетства избрал своей стезею войну. Символично, что, когда Ольга и киевские воеводы Свенельд и Асмуд возглавляли поход на древлян, трехлетний Святослав был с ними и при подходе к вражеской территории первым метнул на нее копье, что было знаком начала войны – он свершил этот акт как отмститель за убитого отца, князя Игоря. Силенок у него, правда, пока было маловато, копье упало у ног лошади (интересно, что точно такой же обычай существовал в Древнем Риме).

Святослав провоевал всю свою недолгую жизнь. «Повесть временных лет» дает такую его характеристику: «Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус (гепард), и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатров, но спал, постилая потник с седлом в головах, – такими же были и остальные его воины. И посылал в иные земли (для объявления войны. – А. Д. ) со словами: «Иду на Вы!»

У византийского историка второй половины X в. Льва Диакона находим такой портрет Святослава в описании его встречи с императором Иоанном I Цимисхием в 971 г.: «Он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с густыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос (по тюркскому обычаю, сравните с запорожской чупрыной, чубом. – А. Д. )… выглядел он хмурым и суровым. В одно ухо у него была вдета золотая серьга… Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только заметной чистотой».

Представишь такую картину – согласишься с украинским историком М. С. Грушевским, назвавшим Святослава «казаком на престоле».

* * *

Военные подвиги Святослава начались в 964 г. с «Восточных походов». Источники разнятся в их последовательности и датах, в результатах и даже реальности некоторых из них. Но примерная канва событий такова.

Был поход в землю вятичей, но неизвестно, были ли подчинены эти последние славянские данники хазар. От хазарской зависимости они были избавлены, но стали ли платить дань Руси – вопрос. Через пару десятилетий на них ходил Владимир, и не раз. Вятичи – это упрямый народ.

Через год началась война с Хазарией, приведшая если не к полному ее разгрому, то к исчезновению как великой державы. Был захвачен Саркел на Дону, на месте которого появился русский город-крепость Белая Вежа. Взята и разрушена ранняя столица хазар – Семендер в Дагестане. Безусловно русской стала Тмутаракань – до этого, похоже, она переходила из рук в руки. Наконец, русское войско овладело главной столицей Хазарии – Итилем в дельте Волги.

* * *

Хазарская верхушка во главе с каганом и остатки армии бежали на каспийские острова и на полуостров Мангышлак на восточном берегу Каспия. Через несколько лет после ухода русских хазары вернулись в Итиль и в дельту Волги, но к тому времени они стали представлять собой по большей части лишь совокупность племен, поглощенных вскоре более удачливыми кочевыми сообществами. Большинство «итильских» хазар, тех, кого можно было рассматривать как остаток каганата, приняло ислам, в конце концов то же сделал и каган. В 985 г. на эту последнюю Хазарию совершил поход киевский князь Владимир Святославич и наложил на нее дань. Часть исповедующих иудаизм хазар сумели добраться до Центральной Европы и влились в тамошние еврейские общины. Другие участвовали в образовании народностей караимов и крымчаков, религией которых тоже стал иудаизм (большинство караимов проживает сегодня в Крыму, там же живет и около трехсот крымчаков, но большинство их погибло во время фашистской оккупации).

В Крыму большинство приморских хазарских земель перешло к Византии, те, что на восточной оконечности Керченского полуострова, – к возникшему на обоих берегах пролива Тмутараканскому княжеству Киевской Руси. В степную часть Крыма хлынули печенеги – со всеми вытекающими последствиями. Большинство предгорных и степных селений было сожжено, уцелевшие жители ушли в горы.

Эпоха хазарско-византийского сосуществования была для Крыма довольно благополучной порою. Теперь приморским городам, входящим в Византийскую империю, предстояло уживаться с новым соседом, менее склонным уважать их право на существование и менее подверженным соблазнам городской цивилизации. Но все же имеющим о ней представление, и это оставляло надежду.

Печенеги не были здесь незнакомцами, они появились со своими стадами в степном Крыму еще в конце IX в. и в условиях хазарского преобладания вели себя смирно. Даже проявили интерес к торговым делам: одна их орда сотрудничала с Херсонесом, обеспечивая тамошних купцов награбленным добром и невольниками и забирая в обмен их товары, или брала на себя транспортировку их грузов своими караванами. Теперь, с началом печенежского этапа крымской истории, такая практика получала повсеместное распространение. В приморских городах стали селиться печенежские купцы. С другой стороны, большинство печенежских племен радушно принимало иностранных торговцев, приезжавших в их земли. Но – всему было место, тем более что у этих кочевников не было выраженной центральной власти.

Русь и Хазария чаще враждовали, чем поддерживали мирные отношения. Но последствия разгрома каганата для Русского государства историки оценивают неоднозначно. Хазарский каганат был если и не щитом, то своего рода фильтром от кочевников для Руси и для всех окрестных оседлых народов. Полуоседлые, хазары или держали большинство кочевых племен в узде, или умели с ними договариваться. Сами же хоть и были тоже изрядными хищниками, но не такими агрессивными, во всяком случае в военном отношении.

Но – что было сделано, то было сделано. Русскому государству теперь предстояло иметь дело с печенегами во всей их красе и мощи. Они, кстати, не замедлили выгнать мадьяр – те ушли в Паннонию, откуда, в свою очередь, принялись громить всю окрестную Европу вплоть до Парижа. Печенеги стали главной силой в степных просторах от Волги до Дуная.

* * *

Победив хазаров, Святослав совершил успешные походы на Северный Кавказ против бывших подвластными им ясов (аланов) и касогов (черкесов), а также на Восточную Булгарию.

Константинополь, судя по всему, не очень огорчился разгромом каганата, во всяком случае, никакой помощи против Руси ему не оказал. Более того, в 967 г. в Киев прибыл византийский посланник – патриций Калокир. У империи возникли тогда серьезные осложнения сразу на двух направлениях – с арабами и с Болгарией, и она решила прибегнуть к испытанному методу – использовать варваров против варваров. Калокиру было поручено уговорить Святослава совершить поход на Болгарию, за что киевскому князю предлагалась огромная плата – 15 кентинарий золота (около полутонны). Вероятно, царьградские политики преследовали при этом еще одну цель – отвлечь внимание Святослава от крымских владений Византии.

Помимо официальной части поездки, Калокир, постаравшийся сдружиться с князем, имел кое-что предложить ему лично от себя. Не победить Болгарию, а захватить ее – и в дальнейшем во всем действовать заодно с ним. Помочь взойти ему на императорский трон, после чего благодарность из константинопольской казны будет несметная. Это было предложение, от которого Святослав не захотел отказаться.

Летописцы не оставили нам подробностей похода, но в том же 867 г. мы видим великого князя уже в Переяславце на Дунае – после победы над болгарами. Там решил он устроить свою столицу: «В год 6475 (967) пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить в Переяславце, беря дань с греков».

На Дунае Святославу понравилось – к Киеву, по-видимому, душа у него не лежала давно (может быть, уже совершенные им завоевания дали свободу сокровенному имперскому чувству? Не так же ли, тяготясь Москвою, будет рваться к невским берегам Петр Великий?). Это не утаилось от глаз окружающих. Во время упомянутой выше осады Киева печенегами (в 968 г.) руководившие обороной старейшины и бояре отправили своему князю послание на Дунай: «Ты, князь, чужой земли ищешь и блюдешь ее, от своей же отрекся, чуть-чуть нас не взяли печенеги, вместе с твоею матерью и детьми. Если не придешь, не оборонишь нас, то опять возьмут. Неужели тебе не жалко отчины своей, ни матери-старухи, ни детей малых?»

По преданию, прибыв в Киев, Святослав сам признался Ольге и боярам: «Не любо мне в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – там средина земли моей; туда со всех сторон свозят все доброе: от греков – золото, ткани, вина, овощи разные; от чехов и венгров – серебро и коней; из Руси – меха, воск, мед и рабов».

Дождавшись кончины матери и похоронив ее, Святослав в 969 г. вернулся в Переяславец. На константинопольском троне сидел уже новый император, но не киевский знакомец Калокир, а Иоанн I Цимисхий – без посторонней помощи расправившийся с предшественником Никифором Фокой. У Цимисхия возникли серьезные опасения, что русский варвар, вместо того чтобы взять оговоренную плату за оказанную услугу и убраться к себе на Днепр, похоже, собирается обосноваться на Дунае надолго и всерьез. На предложение действовать согласно букве договора последовало встречное: Византия должна еще заплатить выкуп за оставление им всех дунайских городов или передать Руси все свои европейские владения (Царьград, вероятно, в виду не имелся, хотя он на европейском берегу Босфора).

В завязавшемся письменном выяснении отношений император прибег к угрозам, на что последовал ответ, приведенный у византийского историка Льва Диакона: «Я не вижу никакой необходимости для императора ромеев спешить к нам… мы сами вскоре разобьем свои шатры у ворот Византия… а если он выйдет к нам, если решится противостоять такой беде, мы храбро встретим его и покажем ему на деле, что мы не какие-нибудь ремесленники, добывающие средства к жизни трудами рук своих, а мужи крови, которые оружием побеждают врага. Зря он по неразумию своему принимает росов за изнеженных баб и тщится запугать нас подобными угрозами, как грудных младенцев, которых стращают всякими пугалами».

* * *

Началась война. Святослав заключил союзы с печенегами и мадьярами, к нему присоединилось немало болгар.

Сведения о событиях 970–971 гг. в византийских и русских летописях сильно разнятся, но можно сделать определенный вывод: «людьми крови», а не «изнеженными бабами» оказались и те, и другие. Греки, воюя на своей земле и собрав все силы, чаще одерживали верх. Военные действия, начавшиеся вторжением Святослава и его союзников в византийскую Фракию, были перенесены в Болгарию. У стен Преслава, болгарской столицы, воевода Святослава Сфенкел дал византийской армии большое сражение (сам Святослав находился в это время в Доростоле на Дунае). Чаша удачи долгое время не склонялась ни на одну из сторон, но в конечном счете дело решила яростная атака византийской «гвардии бессмертных» – закованных в тяжелые доспехи всадников. Сражавшиеся вместе русские и болгары заперлись в городе, в котором находился болгарский царь Борис. Когда стены Преслава были разбиты осадными орудиями, осажденные укрепились в царском дворце, но болгарский владыка к тому времени оказался у греков и был с почетом принят ими. Дворец был подожжен, битва опять перешла в чисто поле, но силы были уже слишком не равны. Лишь небольшой части войска во главе со Сфенкелом удалось пробиться в Доростол.

Под стенами Доростола Святослав дал упорное сражение, но, оценив неравенство сил, увел войско под защиту стен. Недавно он приказал казнить около трехсот знатных болгар, заподозренных им в провизантийских намерениях – думается, это не прибавило ему симпатий горожан. Но императору ни к чему была долгая осада: из Константинополя пришли вести о попытке переворота – хоть и неудавшейся, но в столице требовалось его присутствие. Осажденным было предложено вступить в переговоры. В конце июля 971 г. состоялась личная встреча Святослава и Иоанна Цимисхия (мы уже знаем, какое впечатление произвел на греков явившийся на нее русский «казак на троне»).

Договорились о том, что русские оставляют Болгарию, а Византия выплачивает на каждого воина изрядные отступные (что уже свидетельствовало о том, что война была не так уж не в пользу русских, как в том пытались уверить повествовавшие о ней греческие хронисты).

Византийские источники утверждают, что император, руководствуясь самыми добрыми чувствами, советовал Святославу не возвращаться через Днепровские пороги, где ладьи придется вытаскивать на сушу и волочить их в обход этого природного барьера. По словам нашей летописи, о том же говорил своему вождю старый воевода Свенельд. У порогов постоянно маячили разъезды степняков, устраивались засады на купеческие караваны, следовавшие «из варяг в греки». Сейчас там следовало опасаться нападения большой печенежской рати.

В добрые побуждения Иоанна Цимисхия хочется верить, верить в то, что предостерегающие слова действительно были им сказаны. Но нам известно и другое: еще высокоодаренный император Константин VII Багрянородный (правивший в 908–959 гг.) внушал своему сыну Роману (будущему Роману II) в трактате «Об управлении империей», что ради блага державы не стоит жалеть казны на то, чтобы держать на своей стороне печенегов: «Знай, что пачинакиты (печенеги) стали соседями и сопредельными также росам, и частенько, когда у них нет мира друг с другом, они грабят Россию, наносят ей значительный вред и причиняют ущерб. Знай, что росы озабочены тем, чтобы иметь мир с пачинакитами… росы всегда питают особую заботу, чтобы не понести от них вреда, ибо силен этот народ… Знай, что и у царственного сего града ромеев, если росы не находятся в мире с пачинакитами, они появиться не могут ни ради войны, ни ради торговли, ибо когда росы с ладьями приходят к речным порогам и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа пачинакитов… Пачинакиты, связанные дружбой с Василевсом (басилевсом, императором. – А. Д. ) и побуждаемые его грамотами и дарами, могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю… Будучи свободными и как бы самостоятельными, эти самые пачинакиты никогда и никакой услуги не совершат бесплатно».

Последнее предложение говорит в пользу того, что, хотя мы и видели только что печенегов союзниками Руси, это вовсе не гарантировало русских от их нападения. На знаменах степняков изображался волк, а не собака.

* * *

Святослав разделил свою армию: половина пошла пешим и конным порядком со Свенельдом, остальные во главе с ним самим двинулись на ладьях. Лишившись столь любезных ему Переяславца, Дуная и многих боевых соратников, князь будто искушал судьбу. А ведь ему было всего тридцать, и сколько еще могло быть впереди не только утрат, но и удач.

Подняться по Днепру до наступления зимы Святославу и его людям не удалось, пришлось зимовать в низовьях реки. Это оказалось тяжелым испытанием, зима была на редкость суровая. В марте 972 г., дождавшись схода льда, двинулись в плавание.

У порогов на русское войско действительно напали печенеги под предводительством хана Кури. В чистой степи печенеги представляли собой грозную силу. Их построенные клином тяжеловооруженные всадники (новинка в военном деле) могли прорвать любой строй, сражались они не мечами, а саблями – оружием более легким и непредсказуемым для противника.

Из русского войска не уцелел никто, погиб и Святослав. Хан-победитель, по еще со скифских времен поведшемуся у степняков обычаю, повелел изготовить из его черепа чашу, оковать ее золотыми пластинами – и пил из нее на пирах.

Свенельд со своими воинами добрался благополучно до Киева еще осенью 971 г.

Глава 22

Князь Владимир Святой и крещение Руси

Святослав еще при жизни своей посадил сыновей Ярополка, Олега и Владимира на княжение. Старшему, Ярополку, достался Киев, Олегу – Древлянская земля, Владимиру – Новгород. Чтобы состоялось последнее назначение, дядя Владимира по матери – Добрыня, один из старших дружинников, уговорил новгородцев просить его племянника к себе.

Распределение это не было расчленением Руси на феодальные уделы. Святослав рассматривал его как временное, он желал, чтобы сыновья с малолетства были при делах правления. Во главе государства должен был стоять весь княжеский род. Главный, киевский, стол доставался старшему брату, все остальные русские земли Святославичи должны были разделить между собой, когда подрастут (вспомним, что их отец погиб, едва ли достигнув тридцати). Вернее, не разделить, а распределить – чтобы править в целом Русью сообща и в братском согласии. Земли могли бы управляться и без этих назначений – как повелось, сажаемыми великим князем наместниками. Да так, надо думать, на самом деле и управлялись.

У дружинника же (или воеводы) Добрыни были свои основания уговорить новгородцев просить себе Владимира в князья: иначе его племянник мог и в будущем остаться без стола. Дело в том, что Владимир был рожден не от законной жены. Его матерью была бабушкина, т. е. великой княгини Ольги, ключница – красавица Малуша. Ключница, т. е. в буквальном смысле держательница ключей от всех замков в доме, – это фактически домоправительница, должность высокая. Но по своему социальному статусу Малуша была рабыней.

Хотя можно предположить, что в данном конкретном случае рабство было добровольным, платой за высокое оказанное доверие: за него ключница отвечала головой. Согласно «Русской правде», подобным же образом обстояло дело и с боярскими управляющими – тиунами, – они обязаны были закабалиться. Иначе представляется странным тот факт, что Малушин брат Добрыня состоял в великокняжеской дружине, более того, летописи называют его иногда воеводой.

Святослав приметил Малушу, будучи в материнском доме, оценил ее красоту, воспылал страстью – и был зачат будущий креститель Руси, святой равноапостольный князь Владимир. Ольга вознегодовала, обнаружив беременность своей доверенной служанки, и отправила ее рожать со своих глаз долой в Псковскую землю, в село Будятино. Хотя по традиционным языческим понятиям ничего зазорного в произошедшем не было (вспомним хотя бы ритуальные свальные оргии в купальную ночь). Но Ольга была христианкой, и для нее налицо был грех прелюбодеяния. Впрочем, по рождении внука (примерно в 960 г.) никаких репрессий ни к кому не последовало.

Святослав погиб на Днепровских порогах, старик Свенельд вернулся и до поры взросления князей взял управление государством на себя. Но вскоре разыгралась трагедия. Сын Свенельда Лют охотился (после войны основное занятие знати) и, преследуя дичь, в пылу азарта заскочил в охотничьи угодья Олега Святославича. Тот, на беду, оказался как раз там, увидел нарушителя своих прав и страшно вознегодовал. Узнав же, что это сын Свенельда, убил его (а было этому убийце, сироте древлянскому, всего 13 лет! Справедливости ради, у многих народов как раз 13 лет было возрастом совершеннолетия).

Как это подействовало на Свенельда – можно себе представить. Он принялся постоянно подбивать старшего Святославича, Ярополка, при котором состоял: «Пойди на брата и захвати удел его». В конце концов добился: через два года киевский 16-летний князь пошел в Древлянскую землю войной на 15-летнего брата. В скоротечной усобице Олег погиб. Когда победителю принесли его тело, он только и сказал наставнику: «Порадуйся теперь, твое желание исполнилось».

В Новгороде Владимир, узнав о произошедшем, решил, что начался передел и теперь его очередь, – и тотчас бежал за море, к варягам (о своих скандинавских родственных связях Рюриковичи не забывали никогда). Но через три года он вернулся, повзрослевший и с отрядом варягов. Присланный сюда из Киева Ярополком посадник был изгнан.

* * *

Столкновение с Ярополком было неизбежно – варяги зря туда-обратно не плавают. Собрав, какую смог, рать, Владимир двинулся на юг – сначала к Полоцку. С полоцким правителем Рогволодом следовало заиметь хорошие отношения: статус его летописцами точно не определен, но, очевидно, он был практически самостоятельным. Неизвестно и то, был ли он варягом или местного происхождения (имя его может быть как славянского корня, так и производным от германского Рагвальд).

У Рогволода была всем известная своей красотой и очарованием дочь Рогнеда. Владимир направил к полоцкому правителю своих послов, которые, помимо прочего, попросили у него для своего господина руки его дочери. В их присутствии Рогволод спросил у девушки, согласна ли она. В ответ прозвучало: «Не хочу снимать сапоги с робичича, хочу за Ярополка». Эта короткая фраза несла в себе много содержания. «Снимать сапоги» – деталь старинного свадебного обряда, в первую брачную ночь молодая снимала с супруга обувь. «Хочу за Ярополка» – свидетельство того, что молодой киевский князь уже засылал к Рогнеде сватов и она ответила согласием. Но самым ранящим и самым страшным по последствиям оказалось то, что девушка назвала Владимира робичичем – сыном рабыни. Это было не просто оскорблением, это было оскорблением презрительным. Однако, когда посланцы по своем возвращении слово в слово передали, как все было, на «робичича» больше всех взбеленился не Владимир, а его дядя и наставник, родной брат Малуши Добрыня. Была нанесена жестокая обида его сестре, а значит, и ему.

Дальше – разворот событий наидичайший. Полоцк захвачен силой. Перед Владимиром и его приближенными оказалась вся семья пленного правителя и он сам. И тогда прозвучали жестокие и подначивающие слова Добрыни, который «повелел Владимиру быть с ней перед отцом и матерью» – то есть изнасиловать девушку в присутствии ее родителей. Юноша так и поступил, после чего были убиты Рогволод и два его сына. Рогнеда стала пленницей, войско пошло дальше.

Усобица закончилась в 978 г. тем, что был «поднят мечами под пазухи» пришедший сдаваться брату Ярополк, оказавшийся в безвыходном положении (летописец утверждает, что ради этого очень постарался подкупленный Владимиром советник Ярополка с назывным именем Блуд). Робичич Владимир стал единовластным правителем всей земли русской.

Судьба Рогнеды была драматична. Став одной из жен великого князя (в русском язычестве многоженство допускалось), она родила ему сына Изяслава. Но муж относился к ней нарочито пренебрежительно, чего она никак не заслуживала ни по происхождению своему, ни по личным достоинствам. Возможно, Владимир отчасти мстил ей этим за нанесенную обиду, но немалое значение имела необузданная распущенность, свойственная ему до принятия крещения. Несколько жен – одной из которых стала вдова убитого брата Ярополка, в прошлом греческая монахиня, привезенная отцом их Святославом из одного из походов. Вскоре она родила, и были основания думать, что это ребенок не Владимира, а Ярополка. Мальчика назвали Святополком, а в историю он вошел как Святополк Окаянный. Пиры без конца, сотни наложниц в киевском дворце и в загородных поместьях. «Был же Владимир побежден похотью… И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц».

Однажды, когда Владимир все-таки удостоил Рогнедину опочивальню своим посещением, та пыталась ночью его зарезать. Но он вовремя проснулся и успел отвести удар. Женщина не оправдывалась, а призналась честно: «Уж мне горько стало: отца моего ты убил и землю его полонил из-за меня, а теперь не любишь меня и младенца моего».

Владимир велел жене надеть свадебный ее наряд и дожидаться его, сам же пошел за своим мечом, намереваясь предать ее смерти. Но Рогнеда вооружила маленького их сына Изяслава, и, когда отец вернулся, тот заступил ему дорогу – тоже с мечом в руках: «Ты думаешь, ты один здесь?» (Имелось в виду: ты не один здесь мужчина.) Князь, поостыв, вымолвил: «А кто же знал, что ты здесь?» Бросил меч и вышел.

Решение о судьбе жены Владимир отдал на суд бояр. Те присоветовали ему пощадить супругу, хотя бы ради мальчика, и дать ей поместье для проживания. Владимир так и поступил, для Рогнеды был выстроен городок, названный Изяславлем. В отношении же мужа к ней произошла какая-то перемена: всего вместе с Изяславом у Владимира и Рогнеды было семь детей.

Старший, Изяслав Владимирович, прожил недолгую жизнь – около 23 лет. Но память о себе оставил самую добрую и успел стать родоначальником полоцких князей – за что до сих пор почитается в Белоруссии. Другой сын, Всеволод Владимирович, тоже не задержался на этом свете (точных сведений нет, но есть основания думать, что до тридцати не дожил). Если верить скандинавской саге, в его судьбе в чем-то повторилась история отца и матери. Он настойчиво сватался к шведской княжне Сигрид Гордой, но та, уставшая от просителей ее руки, приказала его и еще одного из ее воздыхателей сжечь в бане. Впрочем, вероятность того, что «конунг Гардарики Виссавальд» и был сыном Владимира Красное Солнышко Всеволодом, невелика. Не говоря уж о том, что не намного выше вероятность историчности Сигрид Гордой.

* * *

Как правитель, Владимир воевал с Польшей и Волжской Булгарией, окончательно подчинил радимичей, балтское племя ятвягов, обложил данью вятичей и остатки Хазарии. Но бессмертную славу, благодарность потомков и приобщение к лику святых он стяжал в связи со своим походом на Херсонес (Корсунь) в 988 г. – там великий князь Владимир принял Святое крещение, после чего произошло крещение Руси. Но путь к купели был не скор и не гладок.

Сложная, конфликтная духовная ситуация была и в душе Владимира, и во многих душах по всей Русской земле. Когда Владимир боролся за власть с Ярополком, большинство язычников симпатизировало ему. «Ярополк был кроток и милостив, любил христиан, и если сам не крестился, боясь народа, то по крайней мере другим не препятствовал». Это внушало языческой массе опасение за привычный ей образ жизни, за право на порою необузданность, на разгул плотских чувств. Боязнь потерять защиту привычных божеств – как тех, которым ставились высоченные золоченые идолы, так и низовых божеств природы, которые были во всем и повсюду, во всей жизни человеческой.

Но появилось уже достаточно много христиан, достаточно для того, чтобы на их примере усомниться – не тупикова ли эта языческая жизнь, не поверхностна ли – со всеми своими вспышками страстей, не пусты ли страхи мира сего по сравнению с тем непреходящим, пронизанным тихим светом миром, ради которого живут и о котором молят своего распятого Бога самоуглубленные, сдержанные христиане? И о котором рассказывала Владимиру бабушка его, святая княгиня Ольга, которой обуздание собственных безудержных порывов уж точно стоило огромных душевных усилий.

Первые годы правления Владимира явно говорят о восстании в нем языческого начала, почувствовавшего угрозу своему существованию. Помимо его образа жизни, мы знаем, что он был не простым, а воинствующим язычником в своей религиозности. Его восхождение на киевский престол летом 979 г. (после победы над Ярополком) сопровождалось шумными празднествами, идолослужениями с обильными жертвоприношениями, даже человеческими жертвами. Вероятно, именно тогда погибли первые на Руси мученики за веру, варяги-христиане Федор и Иоанн, отец и сын. «Повесть временных лет» рассказывает нам: «И сказали старцы и бояре: «Бросим жребий на отрока и девицу, на кого и падет он, того и зарежем в жертву богам». Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь Святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий по зависти диавола… И посланные к нему, придя, сказали: «На сына де твоего пал жребий, избрали его себе боги, так принесем же жертву богам». И сказал варяг: «Не боги это, а дерево: ныне есть, а завтра сгниет… Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил ему жить на земле… Не дам сына своего бесам».

Толпа, вооружившись, вознамерилась взять юношу силой, отец и сын отважно защищались, стоя на высоких сенях. И только когда язычники подсекли опорные столбы, приняли мученическую кончину. Владимир был свидетелем этой смерти за веру, она не могла не запасть ему в душу.

А дальше – устроение нового капища на высоком киевском холме, продуманный подбор богов, чьи идолы устанавливаются в нем. Это Перун, Хорс, Даждьбог, Стрибог, Семаргл, Мокошь. Интересно, что бог Велес удостоился своего кумира не вместе со всеми, а под горою, в ремесленном квартале. Очевидно, в этом присутствовал постановочный момент, в соответствии с основным индоевропейским мифом. Наряду со своими функциональными сферами ответственности (покровительство сельскому хозяйству, обрядовой песне, мудрости), Велес еще и Змей, который в основном мифе противостоит Перуну, мечущему в него с горы молнии.

Участились идолослужения, лилась кровь человеческих жертвоприношений. И тут же – знаменитое «испытание» (выбор) вер, то ли на самом деле происходившее в какой-то форме, то ли это собирательный образ духовных метаний. Легендарная картина такова. Владимир призвал к себе проповедников ислама, иудаизма, латинского католичества и греческого православия. Иудаизм отпал сразу: «Как вы можете учить другие народы, если бог лишил вас своей земли и разметал по всему свету, то есть отверг?» По понятиям того времени, бедствующий народ заслуживает не сочувствия, а презрения, как неугодный богам. Ислам вызвал интерес, но настораживал своей чувственной мотивацией: к услугам каждого праведника в раю сотни гурий, а этого добра Владимиру и на земле хватало, не к тому тянулась душа. Еще – не есть свинины, а главное – не пить вина. Это было уже слишком: «Руси пити веселие есть», – как отрезал князь. Христианство оказывало воздействие на язычников яркими картинами Страшного суда и загробного воздаяния, объяснением происхождения мира, обетованием вечной жизни, осмысливавшей земное существование. Здешняя жизнь – пролет ласточки сквозь мрак и непогоду, а под родной крышей ее (душу) ждут доброе тепло и яркий свет… Это было ментально созвучно уже очень многим. Оставался выбор между латинским и греческим исповеданием. Рим был далеко, другие католические центры тоже, а то, что имели возможность видеть своими глазами, выглядело слишком бледно по сравнению с царьградскими чудесами (так, собственно, и было, Запад в культурном отношении еще очень уступал Византии). Служилые варяги и русские купцы и послы, побывавшие на богослужении в константинопольской Святой Софии, не находили слов, кроме как «а были мы будто на Небе». Не менее весом был живой пример киевских христиан, которые почти все исповедовали веру по греческому обряду, а также слова, которые Владимир слышал не раз: «Если бы дурен был закон греческий, то бабка твоя Ольга не приняла бы его, а она была мудрее всех людей».

Но: «подожду еще немного» – Владимир не отваживался сделать решающий шаг. Этому мы будем свидетелями не раз, вплоть до крещальной купели. Однако то ли подсознание, то ли сокровенный человек, то ли Провидение подвело его к этому шагу, причем самым доступным для него путем – во время военного похода.

* * *

О походе Владимира на Корсунь (Херсонес) источники говорят по-разному. Одна русская летопись сообщает, что в 987 г. на совете со своими боярами великий князь принял решение ввести на Руси христианство греческого исповедания. Он спросил бояр: «Где принять нам крещение?» Те ответили: «Где тебе любо».

На следующий год Владимир двинулся в Крым, на Херсонес. Русские обложили город, но херсонесцы упорно сопротивлялись. Князь предупредил их: «Буду стоять хоть три года, но своего добьюсь». Не помогло и это. Общая длина херсонесских стен составляла примерно 3,5 км, толщиной они были 4 м, высотой 8–10 м, башни вздымались еще выше. Сложены они были из сцементированных известняковых блоков, построены по самым передовым правилам военного искусства. На наиболее угрожаемом участке дополнительно была сооружена низкая стенка (протейхизма), затрудняющая приступ.

Стали делать насыпь, чтобы, сровняв ее со стенами, ворваться в город. Тогда горожане подвели под нее подкоп и стали утаскивать землю, ссыпая ее потом на центральной городской площади. Но от лишних трудов и тех, и других избавил херсонесец по имени Анастас, который пустил в русский стан стрелу с запиской: ничего вы не добьетесь, пока не перекроете водоводы, которые текут прямо под вами, а исток их – у тех-то холмов.

Владимир, получив весточку, поклялся, глядя на небо: «Если город будет взят, я крещусь». Источник действительно оказался в указанном месте, Херсонес вынужден был сдаться. Владимир с дружиной вошел в город, но никакого насилия над жителями не допустил. Князь отправил в Константинополь послание императорам-соправителям Василию и Константину: «Я взял ваш славный город; слышу, что у вас сестра в девицах; если не отдадите ее за меня, то и с вашим городом (т. е. с Царьградом) будет то же, что и с Корсунью».

Полученный ответ гласил: «Не следует христианам отдавать родственниц своих за язычников; но если крестишься, то и сестру нашу получишь, и вместе Царствие Небесное, и с нами будешь единоверник. Если же не хочешь креститься, то не можем выдать сестры своей за тебя». Ответ великого князя был положителен. Посланцы императоров услышали: «Скажите царям, что я крещусь; и уж прежде испытал ваш закон, люба мне ваша вера и служенье, о которых мне рассказывали посланные вами мужи».

Очередное послание через Черное море из Царьграда в Херсонес: «Крестись, и тогда пошлем тебе сестру». Но на Руси уже знали особенности византийской дипломатии, знали, что подвоха следует ожидать на каждом шагу, а потому ответный ход исключал всякие возможные недоразумения: «Пусть те священники, которые придут с сестрою вашей, крестят меня».

Думается, только после этого царственные братья стали всерьез уговаривать сестру Анну пожертвовать собой ради византийской родины: «А что, если Бог обратит тобою Русскую землю в покаяние, а Греческую землю избавит от лютой рати. Видишь, сколько зла наделала Русь грекам?» В конце концов уговорили. Но: «Иду, точно в полон, – говорила она, – лучше бы мне здесь умереть».

Когда корабль с полной тоски и страха Анной прибыл в Херсонес, жители устроили ей торжественную встречу, но Владимира она застала в тяжком недуге – от боли в глазах он почти лишился зрения. Невеста стала внушать ему: крестись быстрее, только это тебя исцелит. Жених нашел в себе силы ответить: «Если в самом деле так случится, то по истине велик Бог христианский».

Прибывшие с принцессой епископ и священники, не откладывая, свершили обряд, «и когда возложили на него руки, то он вдруг прозрел; изумясь такому внезапному исцелению, Владимир сказал: «Теперь только я узнал истинного Бога!» В крещении князь принял имя Василий в честь византийского императора, ставшего вскоре его шурином. Став свидетелями свершившегося пред ними чуда, крестились и многие дружинники.

Вскоре был свершен христианский обряд венчания рабов Божьих Василия (т. е. Владимира) и Анны. Точных данных о том, сколько у них родилось детей и какова их судьба, нет. По сведениям Татищева (обычно достоверным), их дочь Мария (ум. 1087 г.) была женой польского короля Казимира I. Другая дочь, Феофана, предположительно была женой новгородского посадника Остромира. Возможно, их сыновьями были святые Борис и Глеб, принявшие венец страстотерпцев вскоре после смерти отца. Анна Византийская скончалась в 1011 г. в возрасте 49 лет.

После крещения Владимира были перенесены из Херсонеса в Киев мощи святых папы Климента и Фива, ученика его. Также были взяты необходимые для богослужений и молитв иконы и церковная утварь. Увезли также «двух медных идолов и четырех медных коней». Возможно, присланный из Константинополя, чтобы возглавить русскую церковь, митрополит Михаил присоединился к Владимиру уже в Херсонесе. С новобрачными в Киев отправились также прибывшие с Анной из Константинополя священники, а также тот самый Анастас, который… не скажем «предал свой город», но скажем с надеждой – «исполнил волю Божью». Херсонес Владимир вернул грекам «в вено за жену свою».

В честь своего крещения Владимир повелел возвести храм на торговой площади Херсонеса – на том высоком холме, который образовался из земли, добытой горожанами из подкопа под насыпь, возводимую осаждавшим их русским войском. Храм не сохранился, но раскопки 1820-х гг. обнаружили его фундамент. К 1878 г. по проекту архитектора Давида Ивановича Гримма на этом месте был возведен в византийском стиле прекрасный храм – Владимирский кафедральный собор. Это был один из любимых храмов Анны Ахматовой. Во время Великой Отечественной войны храм был сильно поврежден фашистами. Воссоздание храма было в основном завершено к 2004 г., он находится в ведении Русской православной церкви.

* * *

Византийские и другие иноземные хроники сообщают версии событий, сильно отличающиеся не только от русских летописных, но и друг от друга, поэтому не стоит слишком доверять этим источникам только потому, что они не наши.

Так, можно читать, что император Василий II, воюя одновременно и с болгарами, и с арабами, да еще имея неурядицы по поводу собственного престола, выпрашивал у Владимира Святославича шеститысячное войско, обещая в благодарность выдать за него свою сестру Анну – при условии, что тот примет крещение и то же сделает весь его народ, «а они народ великий… И послал к нему император Василий впоследствии митрополита и епископов, и они крестили царя (великого князя. – А. Д. )… И когда решено между ними было дело о браке, прибыли войска русов также и соединились с войсками греков, которые были у императора Василия».

Как видите, ни о каком захвате Херсонеса речь здесь не ведется. По другой версии, заполучив русское войско, Василий II не спешил выдавать Анну за варвара, будто бы уже крещенного к тому времени, причем без участия византийской церкви (известный советский историк А. Г. Кузьмин на основании этого и других данных обосновал гипотезу, согласно которой Русь была крещена ирландской церковью). Это показалось Константинополю унизительным для него. Тогда и состоялся поход Владимира на Херсонес – чтобы поторопить императора.

Согласно еще одной версии, Владимир захватывал Херсонес не как враг, а как друг и союзник Византии: город присоединился к мятежу Варды Фоки и отложился от империи, а русские войска навели там порядок.

* * *

После победного возвращения Владимира из Херсонеса в Киев в том же 988 г. произошло великое событие – русский народ стал христианским.

Вот как описано крещение Руси в «Повести временных лет»: «И когда пришел, повелел опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взводу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками… для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, – чтобы принял он возмездие от людей. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли они еще святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: «Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его»… Затем послал Владимир по всему городу сказать: «Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб – будет мне врагом». Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: «Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре».

На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и консунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили (вероятно, уже крещеные наставляли остальных, как вести себя во время обряда. – А. Д. ), попы же, стоя, совершали молитвы. И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасенных душ; а дьявол говорил, стеная: «Увы мне! Прогнан я отсюда!.. побежден я невеждой, а не апостолами и не мучениками; не смогу уже более царствовать в этих странах». Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его… приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры… И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых».

* * *

Особенно ответственным делом было крещение Новгорода. В этом важнейшем для Руси богатом краю не стоило ждать такого почти что всеобщего воодушевления, как в Киеве и других южных городах, население которых давно имело представление о христианстве. Новгород, вообще Русский Север был оплотом славянского язычества, соседствуя с закоренелыми язычниками из балтских и особенно финских племен, славящихся своими колдунами-волхвами.

Первая попытка, т. н. «малое крещение», прошла в Новгороде с малым успехом, христианами стало лишь несколько тысяч горожан. Принятию таинства воспротивилась значительная часть аристократии и купечества, активно вели свою антипроповедь волхвы. Дело осложнялось тем, что скончался первый русский митрополит Михаил. Присланный вместо него в 991 г. митрополит Леон был человеком высокоодаренным, но ему еще надо было освоиться среди незнакомого ему прежде народа (после смерти Михаила русскую церковь фактически возглавлял привезенный из Херсонеса Анастас, очевидно, имевший ранее или получивший уже на Руси духовный сан – он и в дальнейшем будет занимать важные духовные посты).

Чтобы добиться всеобщего крещения новгородцев, Владимир направил в помощь тамошнему архиепископу Иоакиму Корсунянину своего крутонравного дядю Добрыню (который давно уже был назначен в Новгород посадником, но часто пребывал при Владимире и ходил с ним во все походы). Вместе с ним двинулся и опытный воевода Путята с войском.

Когда новгородцы узнали о приближении Добрыни, они стали готовиться к его приему, как ко вражескому нападению: собравшись на вече, поклялись не давать в обиду своих идолов и вообще не пускать пришельцев в город. Софийская сторона вооружилась, был разобран мост через Волхов и даже установлены камнеметные машины (пороки). Застрельщиками выступали старший из жрецов Богомил, прозванный за красноречие Соловьем, и новгородский тысяцкий (начальник ополчения) Угоняй.

Архиепископ Иоаким и священники стали сначала призывать к крещению жителей Торговой стороны, крестилось несколько сотен семейств. На другом берегу Волхова, на Софийской стороне, видевшие это язычники освирепели и разгромили дом Добрыни, при этом были убиты его жена и несколько человек из родни.

Ночью Путята совершил нападение на Софийскую сторону. Пятьсот ростовских воинов переправились через Волхов на лодках. Им удалось «повязать» Угоняя и некоторых «лучших людей», возглавляющих сопротивление. Пленников сразу переправили к Добрыне, но в это время ростовчане сами подверглись яростной атаке пришедших в себя язычников. Началась злая сеча, по бревнышку была разметана церковь Преображения, разграблены дома христиан. Но на рассвете на Софийскую сторону перебрался Добрыня со всей военной силой и приказал поджечь несколько домов. Пришедшие в смятение новгородцы кинулись тушить пожары, битва больше не возобновлялась.

Дальнейшие события Иоакимовская летопись описывает следующим образом: «Тогда самые знатные люди пришли к Добрыне просить мира. Добрыня собрал войско, запретил грабеж; но тотчас велел сокрушить идолов, деревянных сжечь, а каменных, изломав, побросать в реку. Мужчины и женщины, видя это, с воплем и слезами просили за них, как за своих богов. Добрыня с насмешкою отвечал им: «Нечего вам жалеть о тех, которые себя оборонить не могут; какой пользы вам от них ждать?», и послал всюду с объявлением, чтобы шли креститься… Многие пошли к реке сами собою, а кто не хотел, тех воины тащили, и крестились: мужчины выше моста, а женщины ниже. Тогда многие язычники, чтоб отбыть от крещения, объявляли, что крещены; для этого Иоаким велел всем крещеным надеть на шею кресты, а кто не будет иметь на себе креста, тому не верить, что крещен, и крестить. Разметанную церковь Преображения построили снова… Вот почему есть бранная для новгородцев пословица: «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнем!»

Отметим, что новгородцы действительно воспринимали эту поговорку как обидную: подавляющее большинство их вскоре всей душой восприняло христианство. Об этом говорит и то, что общепризнанным символом их города стала Святая София – главный новгородский храм. Множество других прекрасных храмов украшает Русский Север, и не менее прекрасны иконы, созданные на этой земле.

Можно доказательно говорить о «двоеверии» на Руси – о том, что язычество не умерло в людских душах, оно жило и живет посейчас низовыми божествами: всякими домовыми, банниками, русалками, кикиморами и прочими лешими, – но это, можно надеяться, некоторое послабление людям от Господа, чтобы более олицетворенным воспринимался окружающий мир. Они ведь теперь не злые, а чудаковатые и капризные, все эти «пузыри земли». Если без шуток – борьбу с язычеством церковь и государство вели еще долго, но это в основном на окраинах, где оно находило мощную подпитку от языческих или полуязыческих лесных народов. Наиболее глубоко мыслящие и объективные наши историки стоят на той точке зрения, что крещение Руси прошло на редкость успешно, Христова вера нашла отзвук в душах людских. Путятин меч и Добрынин огонь – это эксцессы местного значения, даже в те дни нелегкого для многих судьбоносного выбора не приведшие к большому кровопролитию. А вспомним, сколько колдунов и ведьм жгли, топили, вешали в Германии, Испании, Англии (не говоря уже о Центральной и Южной Америке).

* * *

Став христианином, Владимир разительно изменился. Во всем в своей жизни соблюдал умеренность. По приказу великого князя каждое воскресенье снаряжались телеги со всяким съестным и разъезжались по всему Киеву в поисках больных и неимущих. В государственной политике Владимир поставил во главу угла установление и поддержание порядка. В скандинавских сагах находим удивление достигнутыми в этом отношении успехами: попавшие на Русь викинги вставали перед необходимостью пересмотреть некоторые свои устоявшиеся взгляды на жизнь – чинить здесь произвол было рискованно.

Кинем взгляд на былинные пиры богатырей в горнице Владимира Красное Солнышко: здесь есть место и молодецкой удали, и похвальбе, но в то же время чувствуется уважительное, доброе отношение и к сидящим рядом за столом, и к людям вообще. Послушаем их рассказы: истребление какого-нибудь Соловья-Разбойника – это в первую очередь избавление людей от этой злой напасти и только потом – проявление богатырской доблести.

Известна история. Епископы обратились к великому князю: «Разбойники размножились, зачем не казнишь их?» Тот ответил: греха боюсь. Но священнослужители призвали его быть тверже: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милование; тебе должно казнить разбойника, но только разобрав дело».

Владимир принимал деятельное участие в составлении первого «Церковного устава»: документа, определяющего полномочия и порядок церковных судов, которым были подсудны дела, связанные с религиозными и нравственными вопросами.

Мы уже видели, что по важнейшим вопросам Владимир постоянно держал совет со своею дружиной. Коллегиально принимались и законы – для этого, помимо бояр, приглашались посадники и «старейшины по всем градом». Эти последние, в большинстве своем природные славяне, превращались в полноправную земскую аристократию – равноценную с приближенной к князю дружиной. Владимир приглашал «старейшин по всем градом» и на все праздники, теперь христианские – на них, в веселом застолье, общаясь друг с другом, они начинали себя чувствовать избранными людьми единой Русской земли.

Князь уважительно относился к городам. Там, где было устоявшееся вечевое правление, горожане обычно сами выбирали тысяцкого, а со временем и посадника. Основой войска теперь были не варяжско-русские дружины, а возглавляемые тысяцкими городские ополчения. Поэтому городские дворы делились по военному обыкновению: на сотни, те – на десятки. Соцкие и десяцкие повсеместно были выборными должностями.

По принятии христианства великий князь, как упоминалось выше, стал уделять большое внимание распространению грамотности: требовались собственные священнослужители – и требовалось их много, государственные служащие. Нужны были грамотные дипломаты, способные не только на словах, через толмача, объясниться с иноземными государями и посланниками, но и вести переписку и заключать договоры. Тем более что Владимир старался проводить мирную внешнюю политику, при нем были заключены договоры с Польшей и Венгрией (венгры, известные нам прежде как мадьяры, наконец-то остепенились, приняли христианство и тоже занялись государственным строительством), Чехией, папским престолом, Византией, Волжской Булгарией.

При Владимире был воздвигнут первый на Руси каменный храм, поражающий современников своими размерами, – Десятинная церковь в Киеве (до нас дошли только остатки фундамента). Архитекторами были пока, разумеется, греки. Впервые начали чеканить собственную монету, золотую и серебряную (златники и серебреники). Княжеский знак (трезубец), отчеканенный на них, стал государственным гербом нынешней незалежной Украины. Интересен портрет самого великого князя на этих монетах. Довольно примитивный по исполнению, он все же позволяет судить о нем как о человеке, в повседневности хоть и достаточно мужественном, иногда упрямом, но не выказывающем большую твердость характера, подверженном влияниям. Но когда судьба ставит таких людей перед необходимостью исполнения высшего долга – они несгибаемы.

* * *

Воевать Владимиру приходилось и после принятия христианства, от этого никуда было не деться. Был поход в Прикарпатье на белых хорватов – они перестали платить дань, посчитав себя независимыми, – как в ранние годы его правления поступили было радимичи и вятичи. Отчасти ради поддержания хороших отношений с теперешней духовной наставницей, Византией, русские полки наемничали в ее горячих точках.

Но главной болью для страны были хозяева Великой степи – печенеги. Постоянные их набеги и на окраины, и в глубь страны (мы видели их под Киевом уже при Святославе) приводили к разорению и уводу людей в полон. Против них по южным рубежам строились крепостцы, высылались богатырские заставы – как на картине Васнецова. На ней наглядно обозначена граница ковыльной степи, и могильные камни к месту. И богатыри эти были хорошо узнаваемы современниками как желанные участники застолья у Владимира Красного Солнышка. Илья Муромец – только он геройствовал больше не с печенегами, а с поволжскими разбойниками (из финнов, булгар, остаточных хазар и прочих). Алеша Попович был больше известен не как Алеша, а как Александр. Вот то, что прототипом для былинного Добрыни Никитича послужил вроде бы дядя Добрыня – странновато. Или летописи наговорили на него лишнего? Или люди были слишком другие? Можно вспомнить еще богатыря из народа, кожевника Яна Усмаря: он, чтобы продемонстрировать силу, вырвал кожу вместе с мясом у бросившегося на него быка и, удостоенный за это чести сразиться в поединке с печенежским великаном, убил его.

Битвы с печенегами в большинстве своем были удачны для русских. Однако после поражения под Василевым в 996 г. великому князю лично пришлось прятаться от степняков под мостом, и он не был ими замечен только благодаря тому, что дал обет в случае своего спасения построить поблизости церковь во имя Преображения Господня.

О взаимоотношениях Руси и печенегов в то время позволяет судить рассказ немецкого миссионера архиепископа Бруно Кверфуртского, в 1007 г. отправившегося крестить кочевников: «Мы направили свой путь к жесточайшим из язычников. Князь руссов, имеющий обширные владения и большие богатства, удерживал меня месяц, стараясь убедить, чтоб я не шел к такому дикому народу, среди которого я не мог снискать душ Господу, но только умереть самым постыдным образом. Не могли убедить меня; он пошел провожать меня до границ, которые он оградил от кочевников самым крупным частоколом на очень большом пространстве.

Когда мы вышли за ворота, князь послал старшину своего к нам с такими словами: «Я довел тебя до места, где кончается моя земля, начинается неприятельская. Ради Бога прошу тебя не погубить, к моему бесчестию, жизнь свою понапрасну. Знаю, завтра, прежде третьего часа, без пользы, без причины вкусишь ты горькую смерть» (Бруно пишет, что Владимиру было какое-то видение. – А. Д. )

Немец проповедовал печенегам пять месяцев, был на волосок от смерти, но уцелел. Крестил около 30 человек, склонил печенегов к миру с Русью – в обеспечение этого мира Владимир, по утверждению миссионера, отправил к степнякам своего сына заложником. Вместе с ним к ним отправился поставленный Бруно епископ, но участь этого святого отца неизвестна.

Интересно упоминание Бруно защитного частокола – вероятно, он был устроен по линии Змиевых валов, о которых мы говорили, когда речь шла о более древних временах (в т. ч. готских), – часть этой защитной линии проходила и в Крыму.

* * *

Владимир рассадил своих многочисленных сыновей в качестве князей-правителей по главным русским городам: в Новгород, Ростов, Полоцк, Туров, Владимир-на-Волыни, Муром, Тмутаракань. Так же поступил когда-то его отец Святослав, но тот не успел нарожать столько детей (имеются сведения о тридцати сыновьях и десяти дочерях Владимира, но это только от матерей, признаваемых в той или иной степени за жен). Вероятно, Владимир полагал, что на главный, киевский, стол воссядет назначенный им преемник, а место княжения остальных сыновей будет зависеть от воли старшего и полюбовного родственного согласия всех вместе – во всяком случае, о какой-либо формализации порядка правления мы не знаем (известно только, что Рюриковичи считали управление Русью общим делом всего их рода).

Возможно, Владимир намеревался оставить киевский стол своему любимому сыну Борису, молодому еще человеку (на момент его убийства в 1015 г. ему было около 29 лет). О матери Бориса и его единоутробного младшего брата Глеба сказано, что это была «болгарская княжна Милолика» (некоторые историки полагают, что под этим именем подразумевалась византийская принцесса Анна, первая христианская жена Владимира, – была и вторая).

Но еще при жизни великого князя была поставлена под сомнение не только братская, но и сыновняя любовь его наследников. В 1014 г. посаженный в Новгород Ярослав (по последующим своим делам и заслугам известный как Ярослав Мудрый) отказался высылать отцу установленную ежегодную выплату в две тысячи гривен. Это был явный мятеж, Владимир распорядился уже «исправлять дороги и мостить мосты», собираясь идти в поход на непокорного сына, но всерьез разболелся.

Тем временем показал характер и обозначил намерения другой сын, Святополк. Как мы уже говорили, сын пленной греческой монахини, привезенной дедом – Святославом из одного из его боевых походов. Первым ее мужем был погубленный Владимиром в междоусобной борьбе брат его Ярополк, а вторым – сам Владимир, и по срокам нельзя было в точности сказать, чей же Святополк сын. Во всяком случае, Святополк придерживался того мнения, что он сын Ярополка и законный наследник престола, а дядя Владимир – не более чем узурпатор, против которого и его потомства все средства хороши. Но Владимир, со своей стороны, искренне считал его своим сыном и всегда так к нему и относился, хотя в народе про этого сына поговаривали – «от двух отцов». Остается добавить по этому поводу, что то, что эти Рюриковичи сотворили с монахиней, по христианским меркам преступление из ряда вон, и остается уповать только на то, что вода крещения смыла с Владимира этот грех. А от Святополка, как от плода такой, с позволения сказать, любви, ничего хорошего ждать не приходилось.

Княжить Святополк был посажен еще в 990 г. в Туров (сейчас это белорусский городишко с трехтысячным населением, но когда-то был столицей вполне приличного княжества на границе с Польшей). Женат он был на дочери славного польского короля Болеслава I Храброго (он же Болеслав Толстый, и тогда еще не король, а князь). Вместе с супругой (имя ее неизвестно) и ее духовником епископом Кольбергским Рейнберном (латинского исповедания, разумеется) Святополк составил заговор, имеющий целью захватить киевский стол, переменить на Руси православное исповедание на католическое и поставить ее в зависимое положение от Польши и от Рима. Заговор был раскрыт благодаря бдительности Анастаса Корсунского, Владимир отправил всю троицу в темницу (епископ Рейнберн там вскоре скончался).

Болеслав, оскорбившись за дочь и желая выручить ее и зятя, двинулся на Русь. Но поход вышел неудачным: его поляки повздорили с союзными печенегами, и Болеслав распорядился степняков перебить. К тому же пришли известия, что обострились отношения на западе, с чехами и немцами, и надо срочно быть там. Поэтому война продлилась недолго, Болеслав ушел, удовлетворившись тем, что Владимир освободил из-под стражи его дочь и своего сына. Киевский князь Святополка корить не стал, только перевел из Турова в Вышгород: подальше от границы, поближе к родительскому оку (Вышгород теперь северное предместье украинской столицы).

Можно предположить, что главной причиной такого поведения сыновей было решение отца передать свою власть Борису. Для Владимира, и без того пожилого уже и больного человека, это были тяжкие удары. Он совсем занемог и 15 июля 1015 г. скончался. Похоронили его в каменной гробнице в подклете Десятинной церкви рядом с ушедшей из жизни в 1011 г. Анной.

Для большинства народа это было большим горем, можно не сомневаться. Владимира любили с первых лет его княжества: сначала – язычники как язычника, за его веселый, разгульный, но при этом беззлобный и не заносчивый нрав; потом христиане как христианина – за сдержанность, радушие и опять же веселость (он по-прежнему любил застолье и праздники, только веселье на них теперь было несколько иное). Да что особенно перебирать, за что его любили? Разве за просто так народ при жизни Красным Солнышком назовет? Кого еще так называли? Ну, Ленина Владимира Ильича, что бы ни было на самом деле и что бы про него не высасывали из пальца, – величали «нашим Ильичом», а для детишек он был «дедушкой Лениным». А больше у нас никого и не припомнить. Разве что на Кубе или в Венесуэле? Или Мао в Китае? Но этот – явление слишком сложное. Как Сталин.

Глава 23

Ярослав Мудрый. Печенеги

Великий князь умер, слава великому князю? Так бывало не часто. Власть, как уже повелось, сначала надо было завоевать, причем, невзирая при этом лишний раз на нательный крест. Святополк после смерти Владимира оказался в своем Вышгороде ближе всех к Киеву. Поплакав над гробом отца (или дяди), он завладел его престолом. Слава о нем в народе ходила не самая добрая, летописец в несколько иносказательной форме дает ему такую характеристику: «Худо граду тому, в котором князь юн, любит вино пить с гусльми и с младыми советниками». А Святополк уже не был юн, ему было не меньше тридцати пяти. Свое вхождение во власть он начал с массовой раздачи подарков киевлянам, стремясь расположить их к себе. Те, конечно, брали, но особой радости не выказывали – и правитель оставлял желать лучшего, и дело, судя по всему, шло к большой усобице.

Большинство братьев не признало первенства Святополка: ни Святослав Древлянский, ни Ярослав в Новгороде, ни Мстислав в Тмутаракани. Не признал и внук Владимиров, сын Изяслава Брячислав, к которому перешел после смерти отца Полоцк. И если Мстислав был слишком далеко (он воевал с остатками хазар в Крыму), а Брячислав, как и его покойный отец, как-то обособился в своем Полоцке от общерусских интересов, то от Ярослава и Святослава Святополку можно было ожидать всякого. Лишь Борис Ростовский и его младший единоутробный брат Глеб Муромский сразу признали главенство Святополка над собой как старшего в роду.

Отцов любимец, молодой князь Борис (ок. 986 г.–24 июля 1015 г.), получивший в свое управление Ростов Великий, часто бывал у отца в Киеве, был здесь свой, его знали и любили. Незадолго до своей смерти Владимир отправил его в Дикое поле с войском – посмотреть, вроде бы видели печенегов.

Врагов Борис не обнаружил, собрался возвращаться. Когда пришли вести о смерти Владимира и вокняжении Святополка, приближенные советовали ему не доверять Святополку, предупреждали, что тот не остановится и перед убийством. Предлагали всей воинской силой двинуться на Киев. А Борис не то, чтобы не верил им, но он глубоко воспринял дух христианской веры и считал, что повиновение старшему в роду – его долг. Поэтому он распустил войско и остался с малым числом близких людей.

Властолюбивый, закомплексованный историей своего появления на свет, Святополк ненавидел всех братьев, но Бориса особенно, ибо знал, что Владимир собирался передать Киев ему – да, видно, не успел. Он призвал к себе особо доверенных людей из Вышгорода и спросил, готовы ли они служить ему во всем. Те, как водится, – хошь в огонь, хошь в воду. Поняв, о чем идет речь, ни один не захотел терять места подле великого князя.

Убийцы подстерегли Бориса у реки Альты ночью. Подкравшись к шатру, услышали, что князь поет заутреню. Дождавшись, пока он ляжет в постель, стали колоть его копьями сквозь парусину. Верный слуга Борисов, отрок Георгий, родом венгр, пытался защитить господина – но тоже был сражен. Когда вынесли Бориса наружу, оказалось, что он жив, об этом донесли Святополку – тот приказал добить.

Глеб (987–1015) был далеко, у себя в Муроме, он еще не знал о смерти отца – его выманили ложной вестью, что отец совсем плох. В дороге его настиг гонец от Ярослава из Новгорода, передал письмо: «Не ходи, отец умер, а брата твоего Святополк убил». Но Глеб тоже проявил христианское смирение и пошел навстречу судьбе. Его подкараулили на реке, по которой он плыл на барке от Смоленска. Ближние отроки сробели, сопротивления не оказали – и главный между убийцами, Горясер, приказал зарезать князя собственному его повару по прозвищу Торчин (очевидно, из кочевой народности торков). Что тот и исполнил. Борис и Глеб стали первыми канонизированными русскими святыми-страстотерпцами.

Святослав Древлянский (982–1015), узнав о смерти братьев, сидеть на месте не стал и кинулся искать спасения в Венгрии. Посланная Святополком погоня настигла и убила его, когда он был уже в Карпатах.

* * *

Ярослав Владимирович Мудрый (ок. 978–1054), человек уже не первой молодости (примерно ровесник Святополку), умный и решительный, сам, наверное, не прочь был занять киевский престол. Но у него, у новгородского князя, были большие неприятности. Еще прежде, ожидая отцовской кары за неповиновение, он призвал отряд варягов – чтобы помог отразить возможное нападение. Скандинавы, находясь в Новгороде без дела, вели себя в свойственной им манере, допекли горожан дальше некуда – и те, не стерпев, собрались и перебили многих из них. Разгневанный Ярослав отомстил за погибших – заманил виновных к себе на двор, и там его дружина тоже устроила бойню. Некоторые летописи говорят даже о тысяче убитых, но это, конечно, большое преувеличение, таких и дворов в черте города не могло быть.

И вот сразу после этого, буквально в ту же ночь, он получил известие из Киева от любимой сестры Предславы (ок. 983 – после 1018): «Отец умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, послал и на Глеба, берегись его». Первым делом князь отправил гонца известить Глеба, потом собрал вече. Хмурые новгородцы выслушали его – и решили поддержать. Им куда выгоднее было, чтобы в Киеве сидел хорошо знакомый им князь, чем чтобы у них в Новгороде Святополков наместник. Что касается их убитых собратьев – они понимали и Ярослава. Заморские буяны были его гостями, он отвечал за них перед их родственниками, и месть была его долгом. Так что в начавшейся борьбе за власть в войске Ярослава вместе сражались и новгородцы, и варяги (на лязг стали они опять стекались толпами).

Святополк тоже обзавелся наемниками, которые поближе к Киеву – печенегами. Армии братьев-врагов встретились у Любеча – города на Днепре, откуда родом была их бабушка Малуша. Несколько недель простояли они на разных берегах, не решаясь напасть первыми. Наконец, один из Святополковых воевод стал разъезжать на лодке вдоль вражеского стана, выкрикивая: «Эй, вы, плотники, зачем пришли сюда с хромым своим князем? (Ярослав прихрамывал. – А. Д. ). Вот мы вас заставим рубить нам хоромы!»

Как же, заставил. Смертельно обиженные новгородцы объявили своему князю: «Завтра перевеземся на них, а если кто не пойдет с нами, того самого убьем». Ночь выдалась холодная, войско Святополка до утра усердно согревалось медовухой. Перед самым рассветом новгородцы и варяги споро переправились через реку, причем новгородцы сразу по высадке оттолкнули лодки от берега – пути к бегству не было. «Была сеча злая», Ярослав одолел. Святополк бежал в Польшу, к тестю королю.

Ярослав, перед тем как сесть в Киеве, щедро наградил свое верное войско: из сельских жителей старосты получили по 10 гривен, простые смерды по одной, горожане по 10. Наглядный пример социального неравенства. Единственно, что горожане были хорошо вооруженными и подготовленными воинами, а из мужиков мало кто (приходит на ум картина – если нынешние горожане собираются иногда в свободный часок попинать футбольный мяч, то тогдашние – подразмяться с тренировочным, а то и с каким посерьезнее вооружением).

* * *

Святополк нашел в Польше полную поддержку. Король Болеслав Храбрый был опытным и агрессивным полководцем, и даже сильно располнев (вы помните, что он еще и Болеслав Толстый), не отказывал себе в удовольствии самому помахать мечом. К тому же в Киеве у Ярослава оказалась его дочь.

В 1017 г. его войско, усиленное немцами, венграми, печенегами, двинулось в поход. Встретились как раз на границе, армии стояли на разных берегах Буга. Но теперь дразнилка принесла результат обратный тому, что на Днепре. С русского берега донеслось лично по адресу короля: «Вот мы тебе проткнем палкой брюхо твое толстое!» Болеслава это ранило очень больно – как бывает с атлетически сложенными мужчинами, с годами располневшими неожиданно для себя. Он решительно вскочил на коня и бросился прямо в воду, кинув на ходу дружине: «Если вам это ничего, так я один погибну!» Поляки устремились ему вослед, русские были совершенно не готовы к такому повороту событий – и попросту разбежались. Вскоре Святополк был опять в Киеве, на этот раз в компании тестя, а Ярослав опять в Новгороде.

В Киеве победители захватили вдову Владимира (мачеху братьев), жену Ярослава, норвежку Анну, и его сестер. К уже знакомой нам Предславе Владимировне, известившей Ярослава о грозящей ему опасности, Болеслав недавно сватался, но получил отказ. Что сватался, не удивительно: слава о том, как необыкновенно красива, умна и благовоспитанна Предслава (ей было тогда тридцать пять), распространилась далеко. Отказ же свой на сватовство Болеслава она мотивировала, опять же, очень для него обидно: слишком толстый и развратник. Король сделал ее своей наложницей и отправил вместе с сестрами во дворец на Ледницком острове – где находилась церковь, в которой служил вездесущий Анастас Корсунянин.

Польское войско расположилось по всем близлежащим городам и вело себя не лучше, чем варяги в Новгороде.

* * *

Ярослав, после неожиданного поражения добравшийся до Новгорода лишь с небольшим числом сторонников, был в отчаянии. Он собрался было бежать за море, но новгородцы не позволили ему. Они стали готовиться к новой войне и объявили всеобщий налог для закупки оружия, припасов и найма варягов.

На Киевщине тем временем события разворачивались удачно для Ярослава. Часть своего войска Болеслав отпустил домой, оставшиеся с ним поляки добились своего: против них повсюду поднимались восстания и за пределами Киева мало кто уцелел. Король понял, что ему пора на родину. С собой он забрал все ценное имущество Ярослава и его приближенных и приставил к нему Анастаса – тот увязался с поляками, несмотря на то, что жил на Руси уже тридцать лет, и жил, можно надеяться, неплохо. Болеслав забрал с собой и норвежку Анну, и Предславу, и еще одну из сестер Ярослава – следы женщин на этом теряются. Также неизвестна судьба дочери Болеслава, супруги Святополка, – польские источники о ней ничего не сообщают, значит, если она была еще жива, то осталась в плену у Ярослава. Святополк, похоже, не был против ухода союзников: они портили ему репутацию среди его подданных дальше некуда. За оказанную ему помощь он расплатился с Болеславом Червенскими городами (Червонная Русь – это область на стыке нынешних Западной Украины, Западной Белоруссии и Польши с городами Львов, Галич, Холм, Белз и другими. Была присоединена к Руси Владимиром Святым в 981 г., с 1031 г. опять в составе Русского государства).

Трудно судить, было бы Святополку лучше, если бы поляки остались, или нет. Особенно если вспомнить о том, что, как бы человеку ни было плохо, ему может быть еще хуже. Ярослав подошел с большим войском, Святополк потерпел полное поражение и бежал к печенегам. Очевидно, наобещав им несметные русские сокровища, в 1019 г. он повел на Ярослава несметное их множество. Вряд ли простое совпадение: битва состоялась на Альте, там, где принял мученическую кончину святой Борис. Накануне сражения Ярослав молил Бога «об отмщении новому Каину». Тот же летописец повествует, что «сеча была злая, какой еще не бывало на Руси – секлись, схватывались руками, трижды сходились биться, по удольям текла кровь ручьями». К ночи одолел Ярослав. Святополк не то бежал в Брест, где умер от ран, не то нашел смерть от болезни где-то в богемской глуши. Больше о Святополке Окаянном ничего не слышали.

«Ярослав сел в Киеве, утер пот с дружиною, показав победу и труд великий». В том же 1019 г. его второй женой стала дочь шведского короля Ингегерда, в крещении Ирина, в иночестве Анна (1001–1050), мать шести Ярославичей и трех Ярославен, через которых Рюриковичи породнились со всей коронованной Европой. Анна Ярославна стала французской королевой, женой Генриха I (правил в 1031–1061 гг.) и матерью Филиппа I (правил в 1061–1108 гг.).

* * *

Когда умирали потомки Владимира, наделенные им княжествами, Ярослав забирал их земли себе, все в большей степени становясь единодержавцем на Руси. Лишь Брячислав, в стороне от всех бурь, в своем Полоцке хозяйствовал, как считал нужным, и хозяйствовал вроде бы неплохо. Один только раз совершил набег на Новгород, но на обратном пути его, отягощенного добычею, Ярослав настиг и разбил. И наделил еще двумя городами, чтобы не было обидно.

Было, правда, еще одно исключение: брат Мстислав Владимирович, князь Тмутараканский (ок. 983–1036). «Загнать в тьмутаракань» – куда бы уж, казалось, дальше, оттуда не возвращаются. Но в 1023 г. он оттуда является – делить по справедливости отцовское наследство.

Это был настоящий былинный богатырь. Храбрый, удалой – такие были у него прозвища. Получил от отца в управление княжество, которое было отделено от остальной Руси полосой Дикой степи шириной в сотни километров или долгим плаванием по рекам и морям – и могло рассчитывать, по большому счету, только на себя. И оказался именно таким человеком, который смог с честью его возглавлять (о Тмутараканском княжестве и его доблестных князьях речь пойдет ниже). Особенно прославил его поединок с касожским (адыгским) князем гигантом Редедей – ставкой в котором были смерть побежденного и власть победителя над его подданными.

Мстислав и прежде требовал себе волостей, но брат предлагал ему только Муром, на что тот не соглашался. Теперь князь Тмутараканский оказался со своей закаленной во множестве битв дружиной прямо под Киевом. Ярослава в это время в городе не было, он находился в Суздальской земле, где подавлял народное восстание, спровоцированное волхвами во время неурожая. Но киевляне и без великокняжеского руководства не впустили пришельца. После безуспешной осады Мстислав отправился в Чернигов, центр земли племен северян (она же Северская земля), и сел там.

Ярослав прибег к проверенному уже средству: приехал в Новгород и оттуда вызвал варягов во главе с известным их конунгом Хаконом (Якуном) Слепым, после чего двинулся к Чернигову. Мстислав, приглянувшийся, по-видимому, северянам, успел набрать войско из них.

Осенью 1024 г. два войска встретились при Листвене (ныне село Малый Листвен в Черниговской области Украины). В центре своего строя Мстислав поставил северян, дружину расположил по флангам. Сражение началось с ночи, дождливой и бурной, летописец оставил нам красочное его описание: «Северяне сошлись с варягами, и когда варяги уже истомились в битве с северянами, то Мстислав вдруг напал на них с своею свежей дружиною. Битва усилилась: как блеснет молния, так и осветит оружие; и гроза была велика, и сеча сильная и страшная». Ярославова рать не выдержала и побежала, бежала до самого Новгорода. Оттуда Хакон с уцелевшими варягами ушел за море; русский летописец не преминул язвительно добавить: «потерявши и золотую свою луду» (вероятно, шитый золотом плащ). Мстислав, души не чаявший в своих ветеранах, объезжая поле выигранной битвы, будто бы изрек: «Как не порадоваться? Вот лежит северянин, вот варяг, а дружина моя цела!» Следует добавить, что эта дружина в значительной своей части состояла из хазар и касогов (адыгов).

Дальнейший ход событий несколько удивителен – победитель не пошел ни на Киев, ни на Новгород. Он отправил Ярославу послание: «Садись в своем Киеве, ты старший брат, а мне будет та сторона» – т. е. левый берег Днепра. На том и порешили. Чернигов стал столицей восточной части Руси (аж до Мурома и Рязани и, конечно, включая Тмутаракань). Ярослав правил остальной, т. е. гораздо большей ее частью. «И начали жить мирно, в братолюбстве, перестала усобица и мятеж, и была тишина великая в Земле».

Мстислава, правда, тишина великая иногда утомляла, он часто отлучался к себе в Тмутаракань, откуда не раз ходил в дальние походы и на Северный Кавказ, и на Каспий. В каспийских походах русско-аланское войско захватывало Баку, углублялось в Закавказье до Армении. Это не было подобие чисто грабительских варяго-русских набегов, Мстислав принимал участие в местных династийных разборках. В конце концов местные эмиры объединились против пришельцев, и им пришлось уйти.

Мстислав пережил своего единственного сына Евстафия, умершего в 1032 г. Сам тмутараканский и черниговский князь скончался в 1035 г., заболев на охоте. Сохранилось только летописное описание его внешности и нрава: «Был дебел телом, красноват лицом, с большими глазами, храбр на рати, милостив, очень любил дружину: имения, кушания и пития не щадил для нее». Мстислав был очень популярен в народе, сложившем много преданий о нем.

Владения его отошли к брату, и до самой своей смерти в 1054 г. Ярослав Владимирович Мудрый был фактически единовластным правителем Руси.

* * *

При нем русские рати ходили на ятвягов (балтские племена, близкие к пруссам), ямь (финская народность), Литву, Мазовию. К 1043 г. относится начало войны Руси с Византией, поводом к которой послужило убийство в ссоре в Константинополе именитого русского купца. Русские, которых возглавлял сын Ярослава Владимир, одержали победу на море. Но однажды, во время шторма, часть ладей с сухопутной ратью была выброшена на берег. В опаснейшем положении оказалось около 6 тысяч человек. Воины решили пробиваться на Русь, но во всей дружине, находящейся в уцелевших ладьях, не нашлось охотника, чтобы принять командование над ними. Лишь тысяцкий Вышата решился на это со словами: «Я пойду с ними; жив ли останусь, погибну ли – все лучше вместе со своими». Положение, однако, оказалось безнадежным, русичи попали к византийцам в плен. Те многих из них ослепили, в том числе, возможно, Вышату. Оставшиеся в живых возвратились на Русь только через три года, по заключенному в 1046 г. мирному договору. Об этой войне сохранилось мало сведений, вероятно, она не очень была нужна ни тем, ни другим. Вскоре сын Ярослава, Всеволод Ярославич, женился на греческой принцессе из рода Мономахов, вследствие чего в 1053 г. появился на свет великий русский полководец и государственный деятель Владимир Мономах.

Самым крупным и важным военным успехом в правление Ярослава была победа над печенегами в 1036 г. Постоянно терзавшие Русь набегами, в тот год они плотно обложили Киев. Спасение пришло из Новгорода. Ярослав привел оттуда новгородцев и варягов и сквозь осаждающих прошел с ними в город. Врагов было великое множество, но решено было дать им битву в поле, под киевскими стенами. Сеча продолжалась весь день, наконец, была одержана победа. Разгром степняков был полный, многие из тех, кто уцелел во время побоища, утонули при бегстве. С тех пор больших печенежских набегов на Русь не было.

Но на подходе была следующая кочевая волна – половцы. Вскоре, теснимые ими с востока, в пределы Руси стали вторгаться другие тюрские племена: берендеи, торки, ковуи и прочие. Большой военной угрозы они не представляли, с ними уже были знакомы (торки, например, ходили в походы с Владимиром Святым на болгар и хазар). Многие из них, а также желающие из печенегов, по обоюдному согласию стали селиться по пристепным окраинам государства. Собирательным их названием стало «черные клобуки», летописцы нередко величают их «нашими погаными» (слово «поганый», а также «поганка» происходит от латинского обозначения деревни, сельского жителя, а в исторической динамике – не христианина вообще).

В наши дни потомками печенегов считают себя проживающие в Молдавии гагаузы – народ, имеющий свою автономию и в большинстве своем питающий дружеские чувства к России.

* * *

Во времена правления Ярослава Мудрого были заложены основы такого развития Русского государства, что выдающийся французский историк ХХ в. Марк Блок считал себя вправе утверждать: ни одна современная Киевской Руси западноевропейская страна ее культурного уровня достигнуть не смогла.

Была проведена первая кодификация русских законов и правовых норм, свод которых получил название «Русской Правды». Особая ценность этого юридического документа в том, что мы имеем возможность заглянуть как бы вовнутрь русского общества той поры. Конечно, тому, с чем мы сталкиваемся, далеко до современных понятий о правах человека. То, что господин имел право бить «закупа», добровольно пошедшего к нему в услужение человека, – это еще что. Подневольного холопа он вообще мог убить без всяких для себя последствий. Если же холоп поднимал руку на свободного человека – он заслуживал смерти. Женившийся на рабыне (холопке) без позволения ее хозяина сам становился его рабом (холопом). Интересно, что в XVIII в. при Елизавете Петровне такой же закон был принят применительно к женившемуся на крепостной. Допускалось временное, кабальное рабство – если человек не смог выплатить долг в оговоренной срок. Законной была кровная месть, но круг лиц, которые могли осуществлять ее, ограничивался ближайшими родственниками потерпевшего. В сохранении обычая ее был свой резон: «служба охраны порядка» была слаба, так хоть ближайшая родня брала на себя и розыск, и возмездие. Это удерживало потенциального преступника и придавало чувство защищенности простому человеку.

Чувствуется влияние христианства: от ветхозаветного принципа «око за око, зуб за зуб» создатели Русской Правды старались отойти. Под кровную месть подпадали только тягчайшие преступления, а самым широко распространенным методом наказания становилась вира – компенсация потерпевшему или его родственникам за нанесенный ущерб плюс штраф в княжескую казну. При этом разница в социальных статусах людей находит свое арифметическое выражение. Так, за убийство (не по злому умыслу, а в пылу ссоры, в пьяной драке или как-нибудь случайно) «княжего мужа», т. е. состоявшего на княжеской службе, выплачивалось 80 гривен, за простого человека – 40, за женщину всего 20. При отсутствии свидетелей допускалось испытание раскаленным железом или водой, судебный поединок – считалось, что в нем «Бог накажет виновного».

Хорош был порядок взимания виры: специальный государственный служащий, вирник, вместе со своими помощниками вселялся в дом приговоренного к уплате и дожидался, пока тот не раскошелится. Причем до тех пор вся эта орава была на полном его содержании.

Интересен круг лиц, считавшихся выпавшими из сословных рамок, – изгоев. Ими были холоп, выкупившийся из холопства, но еще не нашедший своего места в жизни; одолжавший купец, «князь осиротелый» – то есть выведенный из родового счета прав на княжение, а также «попов сын, не умеющий грамоте».

Для распространения грамотности при Ярославе делалось очень многое. Еще чаще, чем при его отце Владимире, у «лучших людей» отбирали сыновей и отдавали в обучение (в том числе обязательно основам веры). Есть основания предполагать, что были школы, дававшие более высокий уровень образования, чем начальное. Сам Ярослав был большим любителем книги, собрал большую библиотеку. Он добивался, чтобы в монастырях трудилось как можно больше переписчиков. Не оставлялось без внимания и художественное качество книги – русская книжная миниатюра очень рано достигла высокого уровня.

Распространялось монашество. Как центр его, огромное значение имел Киево-Печерский монастырь, большинство помещений которого представляли собой вырытые неустанным трудом братьев пещеры. Как и в тех обителях, что мы видели в Крымских горах, это были не только кельи, но и служебные помещения, и храмы. Основатель монастыря, преподобный Антоний Печерский (983–1073), «начальник всех российских монахов», по всей Руси прославился своим аскетическим подвижническим служением Господу, распространением веры, духовным наставничеством. Его учениками было немало деятелей церкви и православной культуры. Святой Никон Печерский, сподвижник преподобного Антония, основал монастырь во имя Пресвятой Богородицы в Тмутаракани, для заимствования опыта не раз бывал в Херсоне. Будучи ученым летописцем, оставил немало сведений о драматичных моментах в жизни Тмутараканского княжества, в том числе и протекавших у него на глазах. Мимо его любознательного взгляда не прошли остатки древних славянских городищ в низовьях Днепра (племен тиверцев и уличей) и Дуная (городок Киевец). Жизнь свою Никон закончил настоятелем Печерского монастыря.

Русская церковь обрела первого русского по национальности своего главу, митрополита Илариона. О его жизни известно, к сожалению, очень мало. Это он первый «ископа печерку малу» там, где вскоре возник Печерский монастырь; в эту пещерку он принял к себе другого подвижника, которым и был будущий основатель монастыря Антоний. Из других сообщений мы видим Илариона уже митрополитом: по инициативе Ярослава собрание русских епископов поставило его в обход Константинопольского патриархата, поскольку во время русско-византийского конфликта грек Феопемт, как можно судить по источникам, повел себя враждебно по отношению к киевским светским властям.

От Илариона остались прекрасные литературные произведения, написанные на церковнославянском языке и свидетельствующие о высокой богословской образованности автора. В «Слове о законе и благодати» он проникновенно воспевает свободную, ответственную волю христианина, противопоставляя ее ветхозаветной порабощенности ритуалом и оковывающими всю жизнь формальными установлениями. «Иудеи ведь соделывали свое оправдание в мерцании свечи закона, христиане же созидают свое спасение в сиянии солнца благодати. Ибо иудейство посредством тени и закона оправдывалось, но не спаслось. Христиане же поспешением истины и благодати не оправдываются, но спасаются».

В годы Ярославова правления каменное строительство на Руси вышло на новый качественный уровень по сравнению с тем, каким оно было при Владимире. При его жизни был не только построен, но и украшен мозаиками и фресками великолепный киевский Софийский собор. Не менее замечательные храмы во славу св. Софии были возведены и в Новгороде и Полоцке (последний, к сожалению, был разрушен в начале XVIII в. во время Северной войны). Работами руководили греческие мастера, и огромное им спасибо – особенно за то, что они передали свое высочайшее мастерство русским ученикам и помощникам. Уже сам выбор той святой, в чью славу возводились главные храмы русских городов – Софии, Мудрости, говорит о духовном ориентире нашей культуры. Недаром философ Евгений Трубецкой назвал русскую иконопись «умозрением в красках».

* * *

Ярослав Мудрый скончался 20 февраля 1054 г. в возрасте для той эпохи более чем преклонном – 76 лет. Представляется, именно в долгие годы его правления русские стали народом в полном смысле этого слова. Мы видели, как многократно двигались вооруженные людские потоки с севера на юг – сначала больше для выяснения межкняжеских отношений, потом на борьбу с общим врагом. Одновременно продолжалось освоение северо-востока, области финских племен. С этими племенами оказалось довольно легко договориться, ужиться и слиться. Почему русские люди так любят лес, который древние славяне вовсе не любили? Это во многом благодаря тем финским народностям, которых нет сегодня на этнографических картах – они давно уже в нас. А некоторые кочевые сообщества начинали переходить к мирному сожительству со славянами на юге (начинали даже складываться смешанные субэтносы, правда, пока маргинального характера – бродники, берладники и прочие). И зачем уделять такое внимание нормандской проблеме? Многие тысячи, десятки тысяч скандинавов тоже влили свою кровь в жилы единого становящегося народа. Отметим, что сюда попадали не только викинги. Приезжавшие на Русь послы северных королевств утверждали, что видели множество беглых рабов из их земель.

Разнонаправленные и разноплеменные перемещения приводили к изменению коренному: русская крестьянская община становилась не кровнородственной, а соседской. К чему это приводило – тема большого исследования, но главное – определяющее все людские взаимоотношения понятие «свой» становилось намного шире.

* * *

С переходом власти к потомкам Ярослава, к его детям и особенно внукам, политическая ситуация в Русском государстве осложнилась. Считалось, что Рюриковичи должны править страной как единый род, но согласие было у них редким гостем. Кому сидеть на главном, великокняжеском столе в Киеве, кому куда пересаживаться в случае чьей-то смерти. Отцы хотели передать власть сыновьям, их братья считали законными наследниками себя. Конфликты дядьев и племянников возникали часто. Все больше княжеств стремилось обособиться (вслед за Полоцким – Черниговское, Суздальское, Галицкое и другие), в них начинались свои династические круговерти. Фактически вечевыми, боярскими, купеческими республиками стали Новгород и Псков.

Но что поделаешь, не у нас одних, схожие процессы «феодальной раздробленности» переживала вся Европа. Вот только такой чужеродный напор со стороны Великой степи, не только отсекающий от естественного пространства для развития, но грозящий самому существованию государства и народа, – такое испытание выпало только на долю Руси. Но и на такое упрямое стремление к цели, – если цель не вразрез с высшей правдой, а в согласии с ней, – кроме русского народа, мало кто способен.

Глава 24

Тмутараканское княжество, и не только

«Поединок князя Мстислава с Редедею» – картину примерно с таким названием, исполненную в старательной академической манере XIX века, я увидел впервые много лет назад в детстве, в Русском музее (тогда ленинградском). Оба героя классически обнажены, только слегка прикрыты драпировками. У побеждающего юноши Мстислава лицо злое, но позой своей он не оставляет сомнения в том, что его дело правое. Редедя, разбойного вида брюнет с густой бородой, предсмертно страдает, но его не жалко. Не помню, было ли на этикетке к картине сказано, что Редедя – князь касожский. Не суть важно, я все равно ничего ни про каких касогов не знал. Для меня это однозначно был степной враг, один из хорошо знакомых по фильму «Илья Муромец».

Касоги – это старорусское собирательное название всех адыгейских народностей, нынешних адыгейцев, кабардинцев, черкесов. Одними из предков касогов были упоминавшиеся уже в этой книге по поводу совсем древних дел синды и меоты, а также зихи. Они вовсе не были кочевниками, наоборот, предпочитали жить поближе к морю в Северо-Восточном Причерноморье и Приазовье, где возделывали землю, ловили рыбу, пасли скотину, занимались ремеслами. Море им было особенно любо потому, что с прибытием греческих колонистов (не исключено, что еще до них) они пристрастились к торговле. Когда появилось Боспорское царство – составляли его ближнюю и очень активную периферию, вникая во все дела и участвуя в них, в том числе принимая чью-то сторону в гражданских войнах. Синды эллинизировались до того, что переняли у греков не только предметы быта, но и житейские повадки, а многие даже язык, участвовали в эллинских празднествах и всяческих состязаниях.

Некоторые удалые и беспутные пристрастились к пиратству, для чего сконструировали небольшие особого устройства корабли, человек на двадцать пять, быстрые и очень верткие: в частности, за счет того, что у них не было кормы, но было два носа, а весла легко менялись местами – можно было вдруг поплыть в обратном направлении, не разворачиваясь. Нападали на купеческие суда. Затаившись в прибрежных зарослях, похищали горожан и, отойдя в море, посылали делегатов к их родственникам за выкупом – обычно платили незамедлительно.

В сармато-готские времена синды основали на востоке южного берега Крыма Сугдею (Судак). Сугдея вскоре стала очень оживленным портом, а через несколько столетий – одним из крупнейших на Черном море. Особенно выросло ее население в VIII в., когда под натиском хазар многие синды стали перебираться туда с Таманского полуострова. В городе жили тогда не одни синды: там жили и греки, аланы, армяне, славяне, хазары, готы, евреи и другие. Торговля шла бойко.

Еще одни пракасоги, зихи, прославились тем, что им проповедовал святой апостол Андрей Первозванный, а дурную славу они снискали, когда в 55 г. у них был убит другой апостол – Симон Зилот. Земной брат Иисуса Христа Симон рожден был от первого брака святого Иосифа, впоследствии мужа Девы Марии. Символ страстей Симона Зилота – пила, его распилили.

Что касается Редеди. Это национальный герой адыгов, и в наши дни на многих адыгских свадьбах исполняют, согласно обычаю, песню в его честь. Богатырь был, каких мало (Мстислав очень долго не мог его одолеть, удалось это ему только после того, как он дал обет построить церковь во славу Богородицы). «Свое племя и родину любил больше своей головы», – гласит адыгское предание. И в «Повести временных лет» сказано: «И когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу: «Чего ради погубим дружины? Но сойдемся, чтобы побороться самим. Если одолеешь ты, возьмешь богатства мои, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму твое все». И сказал Мстислав: «Да будет так». И сказал Редедя Мстиславу: «Не оружием будем биться, но борьбою». И схватились бороться крепко…»

Выходит, Редедя погиб, не желая лишней крови своих воинов. Наверное, хороший был человек. Мстислав тоже готов был «положить живот свой за други своя». Может быть, в таких поединках, как у князей Редеди и Мстислава, не столь уж важно, кто победил. Перед лицом Вечности, разумеется, а не в земном плане бытия. Мне Редедю, как узнал о нем побольше, жалко. При другом исходе еще жальче было бы Мстислава.

Мстислав взял и жену его, и детей его к себе в Тмутаракань. Касоги стали платить ему дань, а уже через год «пошел Мстислав на Ярослава с хазарами и касогами» – и те и другие, как мы знаем, были костяком его дружины в битве при Листвене. Пошли с ним и сыновья Редеди, но перед этим они были крещены. Один из них стал зваться Юрием, другой Романом. Юрий сложил голову в той страшной сече, а за Романа Мстислав выдал свою дочь Татьяну. И на Руси было немало потомков от этого брака, Редедичей, и посейчас они живут. Заметьте, они еще и Рюриковичи, только по женской линии (это дворянские роды Буруновых, Лопухиных, Глебовых и другие).

Мстислав Владимирович Храбрый вокняжился в Тмутаракани где-то между 990 и 1010 годами – более точную дату источники назвать не позволяют. Здесь был центр архиепископии, существовавшей как автокефальная – глава ее назначался непосредственно Константинопольским патриархом. Княжество занимало восточную оконечность Керченского полуострова с Керчью и земли на Таманском полуострове, а также по азовскому и черноморскому побережьям и вверх по Кубани. Образовалось княжество в 960-х годах, после разгрома Владимиром каганата.

Тмутаракань была еще более многонациональным городом, чем Сугдея. Рядом был Северный Кавказ, населенный множеством народов, а черноморская гавань представляла интерес для всех – основная часть жителей занималась торговлей (а заодно виноделием). Преобладающей религией было православное христианство, но жили здесь и приверженцы армянской церкви, и иудеи, и мусульмане, и язычники. Мстислав после победы над Редедей по обету украсил город еще одним храмом.

На противоположном, крымском, берегу пролива находился другой крупнейший город княжества, названный русскими Корчевым, до этого носившего тюркское имя Керчь, а еще раньше – Пантикапей, славная столица Боспорского царства.

После многих выпавших на его долю военных невзгод город постоянно отстраивался – средства позволяли, это был один из самых удобных портов в Крыму. При Мстиславе здесь велось строительство в лучшем византийском стиле храма Иоанна Предтечи. Это единственная сохранившаяся от той поры церковь во всем Северном Причерноморье.

* * *

История княжества зияет для нас пробелами. После смерти Мстислава в 1036 г. здесь, возможно, на какое-то время сел назначенный Ярославом наместник.

Когда в 1054 г. скончался Ярослав Мудрый, управление Русским государством взял на себя княжеский триумвират его сыновей: в Киеве сел ставший великим князем Изяслав, в Переяславе Всеволод, в Чернигове – Святослав. Остальные княжества и их князья находились в зоне ответственности кого-то из них. До поры до времени такой порядок обеспечивал внутренний мир. Тмутаракань оказалась под главенством черниговского Святослава Ярославича.

До 1064 г. он управлял княжеством через своих посадников, а в том году посадил туда своего сына Глеба. Что, однако, не понравилось двоюродному брату последнего Ростиславу Владимировичу. Ростислав оказался изгоем: его отец Владимир Ярославич скончался, будучи молодым еще человеком, в 1052 г., а родня покойного вывела его малолетнего сына из счета «твердых» претендентов на княжения. Оставалось довольствоваться тем, что дадут. Однако, получив Волынь, Ростислав своей участью остался недоволен: с дружиной и сторонниками он заявился в Тмутаракань и выгнал оттуда Глеба.

Глеб пожаловался отцу, Святослав послал войско, узурпатор бежал. Но ненадолго: как только черниговская рать удалилась, Ростислав снова овладел княжеством, на этот раз основательней. Такое упрямство обошлось ему дорого: то ли Святослав Черниговский решил избавиться от него по-другому, то ли соседство такого беспокойного князя не устраивало херсонесских купцов, но в 1066 г. посланный ими агент отравил изгоя. Глеб вернулся.

Пробыл он в Тмутаракани недолго, уже в 1068 г. перебрался отсюда. Но успел сделать весомый вклад как в историю княжества, так и в историю российской культуры. Причем весомый в прямом смысле.

* * *

В 1792 г. командующий Черноморским гребным флотом и флотилией черноморских казаков капитан бригадирского ранга П. В. Пустошкин обнаружил на Таманском полуострове мраморную плиту с высеченными на ней кириллицей письменами. Надпись разобрали, она гласила: «В лето 6576 (в 1068 г. от Р. Х. – А. Д. ) индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева 14 000 сажен». 30,24 км – такова была ширина пролива в том месте.

О находке узнал страстный коллекционер А. И. Мусин-Пушкин, обер-прокурор Синода и президент Академии художеств. Ознакомившись со скопированным текстом, он пришел в восторг и поделился им с императрицей Екатериной II. Та проявила большой интерес и распорядилась доставить плиту в Петербург. Но нашлись знатоки из числа доброхотов Мусина-Пушкина, которые объявили находку подделкой и так усердно делились при дворе своими сомнениями, что усомнилась и Екатерина. И, не желая оказаться в глупом положении, приказала оставить камень на месте.

Но он был уже в пути, плыл на корабле в Херсон, и получившему царское указание войсковому судье Черноморского казачьего войска А. А. Головатому пришлось распорядиться о возвращении. Оно оказалось непростым, из-за штормов обратный маршрут пролег даже через Константинополь, но в конце концов Тмутараканский камень был водворен по месту рождения, в «самый скверный городишко» (по отзыву М. Ю. Лермонтова) Тамань, в сад близ Покровской церкви.

Там он пребывал под открытым небом до 1835 г., когда после страшной песчаной бури был перенесен в Керченский музей (специалисты все-таки проявляли к нему интерес). А в 1851 г. оказался там, где ему давно следовало находиться, – в Императорском Эрмитаже, где пребывает и в наши дни.

Подлинность Тмутараканского камня доказана, надпись на нем – самый древний обнаруженный текст на русском языке.

* * *

Проделав свои гидрографические изыскания, Глеб Святославич в том же 1068 г. отбыл из Тмутаракани, чтобы погрузиться в большую русскую политику.

Побывав на разных княжеских столах, дни свои он закончил несколько странно. Во время его княжения в Новгороде, в 1077 г., случился недород. На собравшемся вече волхвы стали призывать народ к восстанию и грабежам, и Глеб зарубил топором старшего из них. Это произвело на горожан тягостное впечатление, во всех своих бедах они стали винить князя. Очевидно, почувствовав опасность, Глеб Святославич бежал в Заволочье, к чуди – и был убит ею. По словам летописца, «был же Глеб милостив к убогим и любил странников, радел о церквах, горячо веровал, был кроток и лицом красив». Похоронили его в Чернигове.

После отъезда Глеба из Тмутаракани в 1068 г. Святослав Черниговский посадил туда своего сына – Романа Святославича Красного. О правлении его мы ничего не знаем – кроме того, что продолжалось оно до 1079 г., года его гибели.

С 1073 г. началась пора больших усобиц. Раскололся «триумвират», многие князья, недовольные своими местами, добивались лучших. В 1076 г. умер, просидев три года на захваченном им киевском столе, отец Романа, Святослав Черниговский. Великое княжение вернул было себе Изяслав Ярославич, которому оно по праву и принадлежало: его оставил ему еще отец, Ярослав Мудрый, но Изяслава дважды свергали. На этот раз он тоже надолго в Киеве не задержался – был убит в битве с племянниками в 1078 г. (на Нежатиной Ниве).

Роман Тмутараканский в том сражении был в стане побежденных, после поражения бежал к себе в Тмутаракань. Но лишь для того, чтобы заключить союз с половцами, и в 1079 г. он двинулся с ними, с младшим братом Олегом и другими недовольными на Чернигов – захватывать отцовский стол. Однако последний из «триумвирата», Всеволод Ярославич, принявший великое княжение в Киеве, сумел половцев перекупить. Степняки повернули обратно, Роман бросился было выяснять отношения с их ханами – и был убит.

* * *

Успевший бежать в Тмутаракань Олег тоже стал тамошним князем – после двух своих братьев Глеба и Романа. Но там ему были не рады. Он не нужен был богатому купечеству, ибо, враждуя с великим князем, мешал бы нормальной торговле. Не нужен был великому князю Всеволоду – по понятным причинам, а еще потому, что тот успел уже отправить в Тмутаракань своего посадника Ратибора. Не нужен был и византийскому императору Никифору III Вотаниату, который очень боялся за свой Херсонес и знал, что от таких русских изгоев, как Олег, можно ждать чего угодно. И он был заинтересован в хороших отношениях с Киевом: в 1073 г. сын нынешнего великого князя Всеволода, Владимир Всеволодович Мономах, по просьбе Царьграда ходил усмирять все тот же Херсонес, надумавший отпасть от империи.

Очевидно, как следствие всех этих недовольств, тмутараканские хазары и половцы схватили Олега – и отправили в Константинополь.

В Царьграде пленник надолго не задержался. Император Никифор воспользовался тем, что пьяные русские наемники устроили там массовые беспорядки, и сослал его вместе с ними на Родос. Однако то ли Никифор успел с ним пообщаться и оценить мудрым взором человека многоопытного (ему было к восьмидесяти), то ли у константинопольских политиков появились какие-то новые соображения насчет русского княжича – но судьба Олега вскоре переменилась к лучшему. Он женился на знатной греческой патрицианке Феофании Музалон, а в 1083 г. мы снова видим его князем Тмутараканским.

В эти четыре прошедших года княжество в сиротах не ходило. Два года управлял посадник Ратибор. Потом появились особы познатнее, два очередных изгоя, на этот раз из Владимиро-Суздальских земель: сын дважды княжившего здесь и отравленного херсонесцами Ростислава – Володарь Ростиславич, а также внук Ярослава Мудрого от одного из младших его сыновей – Давыд Игоревич. Они выгнали Ратибора и взялись княжить сами. И тут возвращается Олег. Володарь с Давыдом оказались под стражей, Олег же стал расплачиваться по счетам. Хазары, которые так бесцеремонно спровадили его в Константинополь, судя по летописи, оказались виновны и в гибели его брата Романа: тот, нанимая половцев для похода на отчий Чернигов, заведомо имел дело со своими убийцами. Казнив этих злодеев, Володаря и Давыда Олег отпустил.

Вряд ли можно сомневаться, что византийцы не позволили бы Олегу вернуться, не оговорив с ним некоторых условий. Он пробыл в Тмутаракани до 1094 г., а после его отбытия оттуда княжество больше вообще не упоминается в русских летописях как таковое. Еще через короткое время Тмутаракань становится владением Византии.

* * *

После 1094 г. Олег Святославич понаделал много дел на верхнем русском политическом уровне. С головой кинулся в борьбу за свои права. Неспроста разглядел в нем что-то неординарное царьградский басилевс – через короткое время у него было уже немало владений. Добиваясь Чернигова (в котором сел Мономах), а то и поболе того, устраивал усобицы, не раз наводил на Русь половцев в качестве своих союзников. Да и без половцев – сам хуже поганых жег и грабил не только села, но и монастыри. В битве с Олегом погиб сын Владимира Мономаха Изяслав, а дружина его была разгромлена. Когда другие князья звали Олега в общий поход на половцев – отнекивался или шел отдельно, если же степняки трогали его владения – бился с ними насмерть.

В конце концов он добился закрепления за ним и за потомством его черниговского стола – в 1097 г., на знаменитом Любечском съезде русских князей. На нем они порешили: «Пусть каждое племя (т. е. княжеская линия) держит отчину свою». Олег понял это буквальнее всех, и после этого черниговские Ольговичи, т. е. потомки Олега Святославича, фактически обособились, жили своими родственными счетами и порядками держания княжьих столов. А Черниговская земля – это было вовсе не то, что Черниговская область Украины, в нее входили и Новгород Северский, и Курск, и Рязань, и Муром.

Олег был циник, но не стоит судить его слишком строго. Все князья считали, что христианские нормы морали применительно к ним надо толковать несколько иначе, чем по отношению к другим людям. Когда Олега пригласили в Киев «урядиться о земле Русской пред епископами, игуменами, мужами отцов наших и людьми городскими», он заявил это откровенно: «Не пойду на суд к епископам, игуменам да смердам». Кто-то, в отличие от Олега, мог пересилить себя и пойти, но ведь и в «Русской Правде» четко проведено разделение: «княжьи люди», не говоря уже о князьях, это одно, а остальные – если не смерды, то в лучшем случае «людины».

* * *

Что касается наведения половцев на Русь – не с него началось, не им кончилось, хотя, возможно, он делал это чаще других. Но возьмем его дядю Изяслава Ярославича: когда он в первый раз лишился киевского стола, то, чтобы восстановить свои права, не задумываясь, обратился к полякам, и как когда-то в Киеве и окрестных городах безобразничали ляхи Болеслава I, так теперь то же выделывали ляхи Болеслава II. А возвратившийся на престол Изяслав смотрел на это да помалкивал.

Найти с половцами общий язык Олегу было легче всех. Он был женат на половчанке (после смерти византийской патрицианки Феофании Музалон). У него в доме воспитывался сын половецкого хана Итларя (убитого, прямо скажем, по предательскому попустительству Владимира Мономаха, к которому он приехал на переговоры). На половчанке, дочери хана Аепы, был женат его сын Святослав.

* * *

Владимир Мономах, сын Всеволода Ярославича Переяславского, подал пример ущемления собственных интересов во имя поддержания порядка престолонаследия. Владея уже Киевом после отца, который был там некоторое время великим князем, он передал в 1093 г. стол двоюродному брату Святополку Изяславичу как имеющему больше прав – отец того получил Киев еще от Ярослава. Сам Мономах стал великим князем только в 1113 г., спустя 20 лет. Но и до этого у него были обширные владения, в т. ч. Новгород, Северо-Восточная Русь (Суздальское княжество), и влияние на общерусские дела он оказывал определяющее – усобиц долгое время не было.

Как полководец Мономах неустанно боролся с половцами. Выступая инициатором общерусских походов против них, он на несколько десятилетий обеспечил относительное спокойствие для Руси не только во внутренних делах, но и на степной границе.

Глава 25

Половцы

Народ половцев (так звали их русские, арабы и персы называли их кыпчаками, в Европе они были известны как куманы) впервые появился в русских пределах ок. 1055 г., и пришел он со стороны Нижневолжья. Но до этого у него были и очень долгая история, и очень длинный путь, и они были очень разбросаны по Великой степи. Когда половецкие орды дошли до Дуная, их соплеменники пасли стада на берегах Иртыша. Этногенез половцев происходил еще дальше, в северо-восточных областях современного Китая. В IV–VII вв. их предки кочевали в степях между Алтаем и Тянь-Шанем.

Интересные вопросы ставит русское название народа – половцы. Очень вероятно, оно происходит от «полова» – солома, т. е. говорит о белесом, соломенном, светлом цвете волос. В массе своей половцы были черноволосыми и кареглазыми, но, очевидно, были и «соломенные» – в отличие от привычных уже русскому глазу прочих обитателей степей, среди которых такие индивиды если и встречались, то крайне редко (о скифских и сарматских временах уже вряд ли кто помнил). Многие историки полагают, что одним из предков половцев был загадочный народ динлин китайских летописей – блондинистые, «рыжеволосые дьяволы», как именуются там эти кочевники, представители которых нередко входили в знать других народов.

По их поводу мнения разделяются: то ли это были реликты ранних европеоидов (кроманьонцев), то ли (что более вероятно) – остатки тех ариев, что распространились сюда после распада праиндоевропейской общности, но не вернулись на запад в виде киммерийцев, скифов, сарматов. Антропологические исследования подтверждают такую возможность: среди черепов ранних половцев, наряду с типичными монголоидными и промежуточными между ними и европеоидными (принадлежавшими, очевидно, тюркам), встречаются и выраженные европеоидные. Но половецкий язык однозначно относится к тюркским, хотя изначально в этносе преобладали скорее всего монгольские племена. Тюрки их ассимилировали, как ассимилировали позднее монголов Чингисхана и Батыя. Половецкий (кыпчакский) язык лег в основу современных татарского, башкирского, карачаево-балкарского, ногайского, казахского, каракалпакского, кумыкского и некоторых других языков.

Такой лингвистический диапазон уже говорит о необъятности тех степных просторов, которые облюбовали половцы для своих пастбищ, утвердившись на них силой оружия по мере своего продвижения к западу. Но когда-то они сами входили в состав Восточнотюркского каганата под именем сиров, причем не на первых ролях. А после распада каганата (вернее, разгрома его другими кочевниками и китайцами) сиры приняли самоназвание «кыпчак», т. е. «злосчастные». Согласитесь, от судьбой обиженных в том мире легкомысленно было ожидать милосердия.

Несмотря на такую обширность своего расселения (а отчасти благодаря ей), половцы не были склонны к централизации, большие племенные объединения стали появляться только на последнем этапе их самостоятельной истории. Если такое происходило, его глава, признанный выдающийся авторитет, избранный на совете племенных ханов, получал титул кахана – «хана ханов».

Основой половецкого общества был аил (аул) – самостоятельно кочевавшая большая семья, состоявшая из 2–3 поколений ближайших родственников, прислужников из числа разорившихся соплеменников и пленников-рабов (колодников). Была еще и категория женщин-служанок (чаги). Вообще, половецкая женщина имела довольно высокий социальный статус. Главой аила был кошевой (по русским понятиям, «большак»). Несколько аилов объединялись в курень, члены которого поддерживали постоянные связи между собой и, когда надо, действовали сообща. Его главу, куренного, избирали кошевые. Курень мог состоять не только из близкородственных аилов, в него могли входить даже иноплеменники (например, балкарцы). Съезд куренных избирал хана – обычно главу богатого и знатного аила, а соответственно такого же куреня. За века своего существования половцы выработали порядок распределения степных территорий и источников воды между аилами, куренями, ардами.

У половцев были простейшего вида города – племенные центры, используемые многими для зимовки. Но в них были не только юрты, были и каменные здания. К городу Сыгнак, что в нынешнем Казахстане, был устроен водовод, вода по которому поступала из отстоящей на 20 км реки. Когда половцы обосновались в степях к югу от Руси, их местной столицей стал Шарукань (близ нынешнего Харькова), названный, очевидно, в честь некоего авторитетного Шарук-хана (или Шару-кахана). Возможно, со временем половецким центром стала и Тмутаракань. Некоторые историки сомневаются, что половцы были основателями своих городов – по их мнению, они обустраивались в захваченных. Так, Сыгнак изначально был огузским селением, Шарукань – аланским, аланы там в большинстве по-прежнему и жили. Немногочисленные половецкие ремесленники проживали преимущественно в этих городах, частично – в богатых аилах.

Религия половцев была схожа с прочими кочевыми тюркскими. Верховным божеством пантеона был Тенгри-хан, олицетворявший «Вечно синее небо», олицетворением Земли была богиня Умай. Более конкретными вопросами жизни и смерти ведали многочисленные добрые и злые духи, общение с которыми осуществляли шаманы.

Погребальный обряд был схож с прочими степными, но, похоже, обходился без человеческих жертвоприношений. Остатки коня – непременная находка при раскопках могилы мужчины-воина. И остальное, как положено: оружие, дорогие украшения, посуда и т. д. Над могилой насыпался курган, на кургане ставилась «каменная баба». Правда, насчет бабы – это заблуждение, не баба, а балбал – по-тюркски пращур, «дед-отец». На кургане, у этих статуй, проходило поклонение душам предков вообще, а не только душе этого конкретного погребенного. Другая причина ошибки – некоторые изваяния наделены косой. Но она часто была принадлежностью и мужской прически, у кочевников это очень распространенный обычай (вспомним – когда манчьжуры в XVII в. подчинили Китай, они первым делом сделали ношение косы общеобязательным для всех мужчин под страхом смерти). Если же изваяние, что редко, действительно женское, то это символизирует бессмертие души умершего, залог того, что он переродится и опять вернется в этот мир. Интересно, что некоторые балбалы обладают явно европеоидными чертами лица, можно даже сказать, простецки-расейскими (еще интересней – зачастую таковы же и лица хеттских статуй).

Военное дело у половцев было поставлено примерно так же, как у печенегов, только, похоже, они им несколько уступали. Как и печенеги, половцы прекрасно владели конем и маневрировали. Тот же набор вооружения: лук, сабля, копье, дротики, аркан. Были у них и тяжелые самострелы и камнеметы, и даже «жидкий огонь» – то ли китайское заимствование, то ли раздобытый уже в Европе огонь «греческий». Эти, а также некоторые другие приспособления помогали половцам штурмовать города. Защитой для простых воинов служили щит и одежда из овчинных шкур, овчинная же шапка. Знатные и кто побогаче имели кольчугу или пластинчатый панцирь. Устрашающе воздействовал половецкий шлем (если точнее, скорее монгольский): с шишаком, а главное, с «личиной» – закрывающей лицо стальной маской, с прорезами для глаз, рта и ноздрей и с застывшим бесстрастно-презрительным выражением. У них, как и у печенегов, была не только легкая кавалерия, но и тяжелая, и вот в ее применении печенегам половцы уступали – не было той подготовки, чтобы, атакуя клином, находящиеся на острие построения всадники могли пробить любую плотную вражескую массу.

Половцы использовали обычный степной набор уловок: внезапное нападение, фланговый охват, притворное бегство, заводящее в засаду или кончающееся внезапным поворотом и прицельным выстрелом из лука. Но, говоря по-современному, не на высоте было оперативное управление на поле боя. Ханы-полководцы умело направляли отряды своих воинов, вовремя посылали подкрепления. Однако в непосредственном фронтальном столкновении воины вели себя или как прущая напролом орда, или как сражающиеся сами по себе удальцы-индивидуалисты. Не было умения действовать малыми подразделениями, слаженно и расторопно. Но это было недостатком не только большинства степных армий, здесь и русским еще было учиться, учиться и учиться. Главное, что все половцы охотно ходили в походы: чтобы, по крайней мере, наряжаться самим и наряжать жен «не хуже, чем у людей». А то что такое: ханы и кто поудачливее все в шелках, а я в простой рубахе, суконном кафтанишке да истертых кожаных штанах… А если они чего-то пока не умели – ничего, Чингисхан научит.

Думается, в том числе за большее, чем у них, боевое умение половцы так ненавидели печенегов, своих извечных врагов. Они хоть и регулярно побеждали их, но, похоже, несли при этом очень большие потери, брали числом.

* * *

Вторгшись в XI в. в Крым, половцы заняли господствующее положение в степной его части. С Сугдеи (Судака) и нескольких греческих городов побережья они стали взимать дань (к Херсонесу это не относилось).

В городах половцы нередко селились и занимались торговлей. Но хотя под их контролем находился практически весь Великий шелковый путь, они это важное преимущество использовали далеко не в полной мере – сказывалась племенная разобщенность, отсутствие централизации. В коммерцию половцы погружались не глубже, чем печенеги. Поставляли традиционные товары, в том числе рабов, брали на себя транспортные и посреднические услуги и, конечно, взимали пошлины.

Хотя, возможно, именно половцы основали Ялту: арабский географ Аль-Идриси называет Джалиту (Ялту) куманским, т. е. половецким, городом (в переводе с крымско-татарского «ялыда» означает «на берегу»). Вполне может быть, что какому-то богатому половецкому хану захотелось иметь собственную морскую гавань.

Имеется историческое свидетельство в пользу того, что кыпчакский, или куманский, язык долгое время был в Крыму и вообще в Северном Причерноморье языком межнационального общения: в XIV в. в Италии был издан «Кодекс Куманикус», словарь куманского языка, призванный помочь отправляющимся сюда европейцам.

В Сугдее или Херсонесе половецкие ханы вели переговоры с византийскими властями – империя по-прежнему владела значительной частью крымского побережья.

Когда в начале XIII в. Византийская империя временно перестала существовать после захвата Константинополя крестоносцами, ее крымские владения номинально перешли под управление Венецианской республики – но Сугдея по-прежнему контролировалась половцами. В 1222 г. на нее совершили морской набег турки-сельджуки из малоазийского Конийского султаната – его повелителю нажаловались на притеснения со стороны здешних горожан проживающие в его владениях греческие купцы. Половцы, призвав на помощь оказавшийся поблизости русский отряд, пытались защитить Сугдею, но безуспешно – турки на некоторое время обосновались в ней.

* * *

В русские пределы половцы впервые зашли в 1055 г., но тогда они сразу откочевали к Волге. Однако пять лет спустя, когда русские князья разгромили торков, они тем самым освободили участок степи у самой своей границы – и половцы заняли его. В следующем, 1061 г. произошла первая большая битва с ними, и Всеволод Ярославич Переяславский, отец Владимира Мономаха, потерпел в ней поражение: «…пришли половцы повоевать на Русскую землю; Всеволод вышел к ним навстречу, половцы победили его, повоевали землю и ушли. То было первое зло от поганых и безбожных врагов». Ушли… да они, собственно, и не собирались оставаться. Они, как и все степняки, давно освоили премудрость: надо пристроиться поближе к богатой земледельческой цивилизации – и рвать из нее куски. Благо и рынки сбыта награбленного и ограбленных рядом.

В 1068 г. поражение было посерьезнее. Навстречу несметным ордам, которые вел кахан Шарукан Старый, вышел – тоже с войском великим, весь триумвират князей-Ярославичей: Изяслав, Святослав и Всеволод. Встретились близ Переяслава, на не раз уже упомянутой реке Альте. Русские были разбиты. Подробности битвы неизвестны, но за себя говорят ее последствия. Уцелевшие в сече киевляне, вернувшись в свой город, поведали, что идет сила несметная. Собравшееся вече потребовало, чтобы князь Изяслав раздал оружие, вооружил весь народ: «Половцы рассеялись по земле, дай нам князь, оружие и коней, хотим еще биться с ними». Великий князь отказал в этом. И произошел государственный переворот.

В Киеве в это время находился под стражей Всеслав Брячиславич Полоцкий по прозвищу Волхв (это о его сверхъестественных способностях в «Слове о полку Игореве»: «… ночью волком рыскал; из Киева до петухов, великому Хорсу (славянскому богу Солнца. – А. Д. ) волком путь перебегая, в Тмутаракань добирался». Пленен Волхв был за великую учиненную им усобицу, во время которой он сжег добрую половину Новгорода, поснимал колокола с Софии Новгородской и увез к себе в Полоцк, да еще намеревался взять Псков. Боясь его всем известного чародейства, Всеслава посадили в «поруб» – темницу без дверей: ее возводили вокруг него, пока он сидел посредине, оставили только малое окошко, чтобы подавать пищу. Просидел он в этом узилище год, теперь народ разметал его по бревнышку, а Волхва провозгласил великим князем. Законный государь Изяслав бежал в Польшу и только с помощью Болеслава II и его ляхов сумел вернуть себе престол – о чем уже упоминалось. (За Всеслава не волнуйтесь, он устроил еще пару феодальных войн и после этого сидел у себя в Полоцке тихо.)

Половцы после победы на Альте, опустошая Русь, приблизились к Чернигову. Здесь прозвучали слова, подобные которым не раз звучали в истории России. Святослав Черниговский «выстроил полки и сказал им: пойдемте в битву! Нам некуда больше деться». В битве при Сновске три тысячи русских наголову разбили двенадцатитысячную половецкую рать, «одни из них были побиты, другие потонули в реке Снове, а князя их русские взяли руками».

Большое поражение после большой победы, похоже, стало для нехристей неожиданностью – в последующую четверть столетия почти не было набегов. Но зато половцы стали активно участвовать в русских усобицах. Князья (не все, но некоторые, вроде Олега Черниговского) охотно приглашали их в поход на соперника. За этими делами перезнакомились, пригляделись друг к другу, перероднились.

* * *

Все эти годы половцы продолжали вести борьбу с печенегами. Если кого-то еще они могли терпеть по соседству в степи, то не их (в степном Крыму рядом с половцами продолжали кочевать огузы, печенеги же если уцелели, то только на южном берегу).

В 1090 г. вытесненные отовсюду печенежские орды вторглись в балканские провинции Византии. С огромным табором, в котором находились женщины, старики, дети, печенегам просто некуда было деваться, им жизненно необходимо было завоевать себе землю. Попутно они заключили союз с эмиром государства турок-сельджуков со столицей в Смирне, отчаянным пиратом Чака Беем, располагавшим мощным флотом на Эгейском море. Это представляло большую опасность для Константинополя.

Император Алексей I Комнин пригласил на подмогу половецких ханов Боняка и Тугоркана, кочевавших на Дунае, которые привели с собой 40 тысяч воинов. Когда ханы заметили, что император не торопится вступить в битву, они дали ему понять, что им, собственно, все равно на кого наброситься, с кого содрать шкуру. Так ему и сказали: «До каких пор мы будет оттягивать бой? Знай, что мы больше не намерены ждать и с восходом солнца отведаем мяса или волка, или ягненка».

Тогда Алексей поторопился, и печенегам был учинен полный разгром. Но то, что произошло дальше, покоробило даже их заклятых врагов – половцев. Цивилизованные византийцы перебили не только почти всех взятых в плен мужчин, но и их близких (правда, как утверждает дочь императора Алексея Анна, сама известный историк, вопреки его воле). «Можно было видеть необычайное зрелище: целый народ, считавшийся не десятками тысяч, но превышавший всякое число, с женщинами и детьми, целиком погиб в этот день» (Анна Комнина).

* * *

В 1093 г. в Киеве скончался великий князь Всеволод Ярославич, отец Мономаха, его место занял перебравшийся из Турова сын Изяслава Ярославича – Святополк. Половцы, оценив момент, прислали к новому великому князю (очень нелестно оцениваемому летописцами за вздорный нрав и жадность) послов с предложением мира, а поскольку войны никакой не было, то, по сути, с требованием отступных за ненападение. Святополк, по совету своей молодой дружины, отправил их под стражу. Узнав об этом, половецкие ханы возмутились и пошли походом на Русь. Великий князь послов освободил, но было поздно.

На реке Стугне степняков встретило объединенное войско Святополка, Владимира Мономаха и его брата Ростислава Всеволодовича, князя Переяславского. К битве толком не подготовились, время провели в выяснениях отношений, сил было мало. После упорного боя половцы одолели, во время бегства русского войска утонул в реке Ростислав, Мономах, пытаясь спасти брата, сам чуть было не разделил его участь.

Следом – еще одно поражение. Половцы наводнили Русскую землю, людей гнали в полон тысячами. «Печальные, изнуренные голодом и жаждою, с осунувшимися лицами, почерневшим телом, нагие, босые, исколотые терновником, шли русские люди в степи, со слезами рассказывая друг другу, откуда кто родом – из какого города или из какой веси» (С. М. Соловьев).

Великий князь Святополк Изяславич вступил с врагами в переговоры, помирился, заплатил, сколько те потребовали, и женился на дочери их предводителя Тугоркана.

Но после этого Владимир Мономах взял дело защиты Руси в свои руки. По границе стали строиться новые укрепленные городки (хищникам это было не по нраву, они всячески мешали строительству). Отводились все новые земли «черным клобукам» («своим поганым») – кочевникам не половецкого племени, пожелавшим поселиться на окраине Русской земли и защищать ее. Мономах был вдохновителем и организатором хорошо подготовленных наступательных походов объединенных сил русских княжеств в глубь степи – как правило, они заканчивались успехом (автор «Слова» бранил Игоря Святославича как раз за то, что тот пошел в поход один).

После того как в 1116 г. войско во главе с Владимиром Мономахом (тогда уже великим князем) погромило вражеские города, половцы стали откочевывать куда подальше от русских границ. В очередной раз вышедшие в степь русские полки не встретили врагов. Те ушли за Дон и Волгу или на Кавказ. Значительная часть половцев поступила на службу в Грузию, где немало поспособствовала устроению грузинского войска и отражению турок-сельджуков.

Но после смерти Мономаха в 1125 г. половцы опять объявились, возобновились набеги (правда, не с прежней силой и частотой). Опять они выступали активной силой в княжьих усобицах – теперь, как правило, на стороне северских (черниговских) и набравших силу суздальских князей. Дважды участвовали в разгроме Киева – в 1169 г. Андреем Боголюбским и в 1203 г. смоленским Рюриком Ростиславичем в союзе с чернигово-северскими князьями.

После этого стала обозначаться тенденция к мирному сосуществованию. Половцы начинали переходить к оседлой жизни, все больше их знати принимало христианство. Но увы… С далекого востока накатывалась огненная волна, обозначающая расширение границ империи Чингисхана. И все больше половцев на том краю света становилось хрестоматийными татаро-монголами в его разноплеменном войске, спаянном жестокой дисциплиной и гордыней от сознания собственной непобедимости.

Западные половцы, по утверждению Л. Н. Гумилева, внесли немалый вклад в этногенез украинского народа. Те, что ушли от монголов при их приближении, сыграли существенную роль в становлении Второго Болгарского царства, выступая надежными союзниками болгар. Болгары их в конце концов ассимилировали, но и половцы сделали болгар несколько себе под стать. Немало их откочевало в Венгрию, чей король Стефан V женился на дочери половецкого хана Котяна. Половцы участвовали в этногенезе крымских татар, ногайцев и других народов Черноморско-Кавказского региона. Половцем был первый наместник Золотой Орды в Крыму Табук, им был и хан Мамай.

Глава 26

Сумерки Византии

Во второй половине XI в. к границам империи приблизилась беда, которая в конце концов сведет ее в могилу. Но не сразу, эта боль будет мучить ее четыре столетия. Речь идет об упоминаемых уже турках-сельджуках.

Их этническая общность сформировалась примерно в тех же краях, что и прочие тюркские кочевые орды – тюрки каганатов, печенеги, половцы (собственно, «турки» – это термин, введенный нашими отечественными историками и этнографами, чтобы конкретизировать более общий «тюрки» – подобно «тюркитам», предложенным Львом Гумилевым. Сами турки зовут себя тюрками).

В X в. обособившиеся из большой народности огузов племена создали в низовьях Сыр-Дарьи государство, которое по имени первого его правителя стало называться Сельджукским. Отличие турок-сельджуков от прочих кочевых образований в том, что продвижение их на запад проходило в условиях тесного контакта с древними земледельческими народами Центральной и Средней Азии, и у них поэтому сложилась более сложная социальная организация. Так, их племенные вожди властвовали над оседлыми земледельцами, их селами и городами, не порывая при этом со своим кочевым сообществом, в результате чего возникало новое качество: представители оседлого населения быстро заполнили аппарат управления Сельджукского государства, а его элита влилась в сельджукскую. Поэтому сельджуки, хоть и были, по отзывам современников, грубоваты в общении, вели себя довольно конструктивно в завоеванных Ираке, Азербайджане, Армении, Персии (вспомните, нечто схожее мы видели у хазар).

В XI в. они вторглись в пределы Византийской империи и довольно быстро захватили почти всю Малую Азию. Там они основали Румский (или Конийский) султанат. Это стало возможным после победы над византийской армией в битве при Манцикерте (в районе озера Ван) в 1071 г. В этом сражении попал в плен император Роман IV Диоген. Он так и не смог вернуться на трон. Освобожденный турками за выкуп, он не был принят своими соотечественниками, успевшими обзавестись новым повелителем. Романа ослепили, и он после этого скончался.

Сельджуки распространялись и по Ближнему Востоку, их полководцы, поступая сначала со своими отрядами на службу к местным мусульманским правителям, в скором времени прибирали к рукам реальную власть или становились эмирами. В их владениях оказалась и Святая земля с Иерусалимом. Будучи, по-современному говоря, мусульманскими фундаменталистами в вопросах веры, турки непотребно вели себя по отношению к христианским паломникам. Те в большом количестве посещали Святую землю для поклонения Гробу Господню и другим святыням – по обету, ради прощения грехов или просто по зову сердца. Наряду со множеством других причин, в том числе и отнюдь не благочестивого свойства, такое поведение турок привело к Крестовым походам.

* * *

Базой для вторжения крестоносного войска служил Константинополь. На освобождение Святой Земли оно двигалось через территорию Малой Азии и, наряду с тяжкими поражениями, одержало ряд важных побед. В общем итоге, понеся огромные потери, крестоносцы в 1099 г. взяли штурмом Иерусалим, а на юго-восточном побережье Средиземного моря возникло несколько их королевств, в том числе Иерусалимское.

Для турок-сельджуков все это было существенным ударом, временно уменьшились и их силы, и их влияние – так что Византии удалось отвоевать значительную часть своих малоазийских владений. Но при этом, как никто искушенное в политике, константинопольское правительство допустило просчет, в перспективе имевший для Византии губительные последствия. Империя ограничилась тем, что вернула себе прибрежные территории с действительно очень важными для нее гаванями, а для возвращения внутренних районов Малой Азии не приложила необходимых усилий. В результате через какое-то время турки оправились и опять перешли в наступление.

Ближайшая же смертельная угроза пришла не с Востока, а с Запада, и носителем ее был не кто иной, как крестоносное воинство.

Во время Четвертого похода они несколько изменили его конечную цель: вместо того чтобы снова отправиться освобождать Гроб Господень (Иерусалимское королевство они успели к тому времени потерять), крестоносцы в 1204 г. разгромили Константинополь, а заодно захватили Византийскую империю, существование которой прервалось более чем на полвека, и в прежней силе она воспрянуть уже не смогла.

* * *

История событий такова. Для перевозки крестоносного воинства через Средиземное море в Египет (удар по сарацинам решено было нанести оттуда) нужны были корабли. За ними представители папского престола обратились к венецианскому сенату. Венеция была крупнейшей морской торговой державой того времени – один дож горделиво поведал в торжественной речи: «По морям плавает три тысячи наших больших судов».

Сенаторы благочестиво согласились предоставить корабли – правда, за немалую плату, а еще потребовали половину грядущей добычи. Но, ведя переговоры, они постоянно держали в голове основной свой интерес: направить крестоносную силу против Константинополя, который был для Венецианской республики главным конкурентом в торговле с Востоком. Что же касается Черного моря – владея проливами, Царьград своим волевым решением хотел – пропускал корабли, хотел – не пропускал.

Заплатить всю сумму сразу крестоносцы не могли. И тогда сенат предложил отработать недостачу: захватить далматинский город Зару (современный хорватский Задар), который тоже соперничал с венецианцами – на Адриатике.

Папа Иннокентий III был решительно против этой затеи, даже пригрозил отлучением за ослушание: Зара была не только христианским, но и католическим городом, и вообще надо было радеть о Святой земле, а не о венецианской коммерции. Но угроза не подействовала, город был взят (в 1203 г.). Иннокентий разгневался, но санкции применил только против Венеции. Крестоносцев же простил в видах будущих заслуг перед церковью.

* * *

Однако судьба была заодно с венецианскими купцами. В Заре в лагерь крестоносцев проник сын недавно свергнутого венецианского императора Исаака – Алексей. Узурпатор, воссевший на престол под именем Алексея III, держал отца и сына в темнице, но последнему удалось бежать. За восстановление законности он пообещал вождям похода огромную денежную благодарность и признание главенства папы в делах Восточной церкви.

Предводители отнеслись к идее благосклонно – почему бы не сделать небольшой крюк? Папа хоть и не одобрял очередное отклонение от основной цели, но на сей раз не был категоричен. Заметил лишь, что хотя греки и виноваты перед Господом Богом, но не дело Христовых воинов наказывать их.

Когда крестоносцы высадились в окрестностях Константинополя, самозванец не смог оказать им достойного сопротивления. Население его не поддерживало, а войско было попросту слабо. В основном оно состояло из недисциплинированных наемников. Реальную силу представляли только находившиеся на византийской службе варяги и отряды пизанских купцов и моряков – врагов венецианцев. Но их было мало, и после двухнедельной осады узурпатор сбежал.

Престарелого Исаака вывели из темницы и посадили на трон, его сын был объявлен соправителем под именем Алексея IV. Но хотя в Царьграде было теперь целых два императора, расплатиться со своими благодетелями они не могли. Более того, народ возмутился и по поводу чрезмерной оплаты услуг, и тем более по поводу подчинения папе римскому. Был провозглашен новый император – Алексей V, который потребовал, чтобы крестоносцы шли своей дорогой.

Но они не пошли, а снова обложили город. На этот раз осада была долгой, бои ожесточенными. В крестоносном лагере стал ощущаться недостаток съестных припасов, к тому же наступила зима – не самая ласковая пора даже в тех широтах. Но вот западным рыцарям удалось успешно отбить крупную вылазку осажденных, которым был еще и нанесен большой моральный урон: они утратили чудотворный образ Божьей Матери и боевое императорское знамя. А через несколько дней состоялся победный штурм. По свидетельству французского участника событий Роберта де Клари, нападавших особенно раззадорило то, что греки издевательски демонстрировали им со стен свои задницы.

Как ни пытались предводители похода сдержать свое победоносное воинство, погром и пожарище оно устроило основательные. Было убито около двух тысяч жителей, помимо награбленного, погибло немало античных произведений искусства, от огня сильно пострадала богатейшая Константинопольская библиотека. В Венецию была вывезена украшавшая царьградский ипподром бронзовая квадрига (четверка лошадей) работы великого античного скульптора Лисиппа (сейчас она находится на фасаде венецианского собора Сан-Марко).

На землях Византии была образована Латинская империя («латинская» – в предположении ее скорого полного подчинения духовной власти папы). Императором стал граф Балдуин Фландрский. Но силой новая держава похвастаться не могла. Европейские владения Византии были к тому времени не очень велики, и твердую власть установить там крестоносцы так и не смогли.

В Малой Азии опять хозяйничали турки – за исключением нескольких небольших приморских областей, в которых и укрепились несломленные греки. Они основали там Никейскую и Трапезундскую империи, а на Балканах – Эпирское государство. В первое после разгрома время названия звучали, конечно, чересчур претенциозно, но спустя несколько десятилетий из этих «империй» пришло возрождение Византии – западные рыцари удержали за собой только герцогство Афинское.

«Латинского патриарха», поставленного папой, ни духовенство, ни народ в подавляющем большинстве своем не признали – становиться католиками греки не собирались. А первое же военное предприятие закончилось полным разгромом от болгар, и сам император Балдуин угодил к ним в плен. Пришлось собирать деньги для его выкупа, но не успели – он умер в неволе.

* * *

Пока же Венеция торжествовала. Она хоть и строила прекрасные храмы, но поклонялась в первую очередь золотому тельцу. Она с лихвой возместила все свои затраты. Важнейшими территориальными ее приобретениями стали Крит и Кипр. Венецианские фактории обосновались в Мраморном море. Но виды «республики на лагуне» были устремлены дальше: в устье Дона появилась ее колония Тан (неподалеку от античного Танаиса, но не на том же месте – русло реки изменилось), венецианским кораблям был открыт доступ во все черноморские гавани. К большому ущербу для Херсона – Трапезундская империя была слишком слаба, чтобы защитить его интересы, а с румским султаном венецианцы заключили договор.

Номинально Венеции принадлежала и Сугдея (Судак), хотя хозяевами там чувствовали себя и половецкие ханы. Но торговыми делами все равно заправляли венецианские купцы. Чему, однако, мог существенно помешать упоминавшийся выше высадившийся там в 1222 г. сельджукский десант – турки разбили церковные колокола, сняли кресты и стали приспосабливать храмы под мусульманское богослужение, а в суде принялись вводить нормы шариата. Но турок в 1239 г. выгнали (если не чего похуже) татаро-монголы, город же подвергся разрушению. Однако с новыми завоевателями венецианцы нашли общий язык, и в отстроившейся Сугдее они до поры чувствовали себя вольготно.

Венеция старалась затруднить доступ в Черное море своей всегдашней сопернице Генуе. Но именно во многом благодаря Генуе в 1261 г. воскресла Византийская империя: Михаил VIII Палеолог, воцарившийся в Константинополе, получал от нее немалую помощь, денежную и материальную (в первую очередь кораблями). Генуя и заняла после этого привилегированное положение на Черном море.

Но до этого не то что в Причерноморье – во всем Старом Свете произошли такие потрясения, что о генуэзских колониях в Крыму разговор пока лучше отложить.

Глава 27

Татаро-монгольское нашествие

Один из наиболее прогремевших в мировой истории «потрясателей Вселенной» (может быть, самый прогремевший) происхождения был знатного, но не ханского. Родившийся около 1155 г. Темучин, принявший впоследствии титул Чингисхана, «величайшего владыки», по природе был человеком незлым (хотя, согласно преданию, новорожденный младенец сжимал в кулачке сгусток крови – что сочли хорошим знаком). Высокий и сильный, страстный охотник, находивший радость в красивых женщинах и вине, он обладал даром располагать к себе людей. Но, наделенный еще и железной волей, он был неумолим, когда речь шла о главном деле его жизни: объединении сначала родных монгольских, потом все большего числа разноязычных племен – ради создания непобедимой армии, ради покорения всего мира. Еще в начале пути к достижению цели он приказал сварить живьем в котлах семьдесят не захотевших признать его главенства вождей племен.

Можно утверждать, что Чингисхан был фанатиком: он считал, что дух кочевника – мужественного, воинственного, не боящегося любых лишений, препятствий, смерти – неизмеримо выше духа изнеженных и боязливых людей городских цивилизаций, предназначение которых покориться или погибнуть. Невольно вспоминается историософский афоризм Гегеля: люди разделились на рабов и господ по признаку – кто боится смерти и кто ее не боится. В «Ясе», в своде установлений и правил, составленном Чингисханом для своего народа, провозглашается, что захватнические войны – это способ существования Монгольского государства. Пункт 18: «Женщины должны заниматься собственностью и хозяйством. Мужчины должны заниматься только охотой и войной» (ради охоты, лучшей тренировки воина, начиная с марта на полгода запрещалось «убийство оленей, косуль и других самцов парнокопытных, а также зайцев, диких ослов и птиц»).

В своей огромной армии Чингисхан достиг того, чего до него не удавалось достичь ни одному степному вождю: он ввел строжайшую дисциплину и добился согласованных действий всех частей, начиная с десятка рядовых воинов до десятитысячного тумена. Наряду с никуда не подевавшимися традиционными военными хитростями это постоянно приносило удачу.

Круговая порука была беспощадная: если в бою бежал один, казнь ждала весь десяток. Как и в случае, когда кто-то попадал в плен – если товарищи его не вызволят. Грабить и резать побежденных можно было только по сигналу – нарушителя, опять же, ждала смерть. Но уж после сигнала можно было раскрепощать любые инстинкты. Знакомая по книгам, по фильмам, по воображению картина: ворвавшиеся в город или село радостно визжащие от возбуждения всадники рубят и стреляют старого и малого, всех подряд. Озверели? Конечно, причем в прямом смысле: охотничий инстинкт хищника, как у волка в овчарне.

Только так можно было добиться того, что бок о бок яростно и слаженно бились воины, зачастую не понимавшие языка друг друга. Национальных подразделений было мало, в основном привилегированные, воины подчиненных народов специально перемешивались. Монгольская армия очень скоро превратилась в ту, которую мы называем татаро-монгольской, в ней преобладали этнические тюрки.

Яркий пример того, насколько ни во что не ставилась жизнь покоренных земледельцев: когда внук Чингисхана и один из преемников его власти хан Хубилай покорил, сломив ожесточенное сопротивление, Южный Китай (Северный без особых проблем подчинился еще при Чингисхане, в составе его населения было много вчерашних кочевников), он всерьез подумывал, не истребить ли здесь поголовно носителей пяти самых распространенных китайских фамилий (а это были многие миллионы людей) – чтобы освободить место под пастбища. И только уверения приближенных, среди которых были и северные китайцы, что от живых обитателей этой земли пользы будет больше, чем от топчущих их прах лошадей и овец, заставили Хубилая милостиво передумать. Ход мыслей, достойный хана «нации господ».

Что еще выделяло Чингисхана среди прочих степных владык – это глубокий интерес к полезным, на его раскосый степной взгляд, достижениям цивилизации, он немало перенял их в Китае. В первую очередь – хитроумные и эффективные осадные приспособления, которые в большом количестве использовались монгольской армией. Обслуживали их в основном китайские спецы, привлеченные кто страхом, а кто высокой платой – Чингисхан и его потомки ценили людей дела (подобное мы могли наблюдать и у гуннов, но тем далеко было до монгольской обстоятельности). Есть предположение, что в монгольской армии уже той поры была артиллерия – взрыв порохового заряда метал во вражеский строй или в осажденный город тяжелые каменные ядра или зажигательные снаряды (не пушки, так пороховые ракеты применялись, во всяком случае).

При Чингисхане у монголов появилась своя письменность, причем не заумные китайские символы-иероглифы, а алфавит, созданный на основе уйгурского. Прагматичным варварам письменность нужна была для ведения дел, а не для беллетристики. Уже при жизни Чингисхана в состав Монгольской империи, помимо Северного Китая и множества кочевых народов, вошли (в частично разгромленном состоянии) земли огромного государства Хорезмшахов (с Бухарой, Самаркандом, Хорезмом), Ирана, Закавказья, Тангутского царства (к северу от Китая). Всей этой махиной надо было управлять, рассылать приказы военачальникам, имперской администрации, подвластным государям, собирать отчетность, проводить перепись населения. Для этого строились дороги, создавалась почтовая и ямская служба. Ведь столица империи находилась в Каракоруме, во Внутренней Монголии – многие до того, как их завоевали, и представить себе не могли, что существуют такие дали.

По установленным правилам, по требованию монголов побежденные должны были выступать с ними в поход. От каждого десятка мужчин и женщин завоеватели могли брать себе одного «для услуг» (неспроста все покоренное население разделялось на десятки). То же касалось скота и плодов земных. Дань тяжелая, порою страшная.

Однако монголы были веротерпимы. Яса гласила: «Приказано верить, что есть только один бог на земле, создатель неба и земли, что творит жизнь и смерть, богатство и бедность, как угодно ему и обладающий высшей властью». И в ней же: «Служители культа, врачи и омыватели тел освобождаются от всяких податей».

Монах-францисканец Рубрук побывал в Каракоруме у великого хана Мунке в качестве посланника папы римского Иннокентия IV в середине 1250-х гг., и вот как он передает услышанное там: «Мы, татары, веруем во единого бога, которым живем и умираем; но как руке бог дал различные пальцы, так и людям дал различные пути к спасению. Вам бог дал писание, и вы его не соблюдаете; нам дал колдунов (шаманов. – А. Д. ), мы делаем то, что они говорят, и живем в мире».

В 1225 г. проявил непокорность народ тангутов, не так давно перешедший к оседлости и создавший к северу от Китая свое царство – Западное Ся. Восстали они не в первый раз, и Чингисхан, вернувшийся в то время из западных походов в Каракорум, повел с ними войну на уничтожение, немногие оставшиеся в живых попали в рабство. В 1227 г., когда великое царство не совсем еще исчезло с лица земли, Чингисхан, которому было уже около 72 лет, во время похода на недобитых мятежников упал с лошади и скончался. Когда скорбные воины везли его тело, они предавали смерти всех, кто попадался им на глаза: убитым выпадала высокая честь – их души отправлялись сопровождать великого хана в царство мертвых. К своему несчастью, на пути оказался многолюдный город, там было истреблено около 20 тысяч жителей (остается надеяться, что это поэтический вымысел).

* * *

Еще в 1224 г. Чингисхан огласил свое завещание. Верховную власть после себя он оставил третьему своему сыну Угедею (1186–1241), другие тоже получили в правление улусы.

Самому проблемному сыну, старшему из всех, Джучи (ок. 1184 – ок. 1227) была оставлена западная часть империи, причем оставлена «на рост» – в «улус Джучи», будущую Золотую Орду, включались и незавоеванные еще земли, в том числе Крым и Русь. Это простодушные монахи-летописцы могли думать, что «адские татары» выскочили как черти из преисподней, нежданно-негаданно. А у тех все уже было досконально разведано (восточные купцы – они на что?) и, как видим, поделено. Проблемен Джучи был по самому факту своего рождения. В 1182 г., когда Чингисхан был молод и звался Темучином, его любимую жену Бортэ пленили воины из племени меркитов, и она некоторое время была наложницей их багатура Чильгера. Темучин вернул супругу с боем, никогда ничем не попрекал и не отказывал в уважении, но Джучи родился в срок, который мог вызвать вопросы (как в случае с сыном Владимира Святославича Святополком). В зрелом же возрасте, будучи во главе одной из завоевательных армий, Джучи несколько раз не подчинялся воле отца.

Последние его ослушания разгневали отца очень сильно. Сначала был отказ идти в большой поход на западных половцев, черкесов и Русь после победной для монголов битвы на Калке в 1223 г., так как, по мнению Джучи, войско было к нему не готово и могло погибнуть. При этом, как сообщает персидский историк XIII в. аль-Джузджани, сын позволил себе заявить о «безрассудстве отца в отношении земель и людей».

В довершение в 1225 г. Джучи не явился по требованию отца на созванный тем совет, сославшись на болезнь, между тем как ездивший к нему воин сообщил, что он вовсе не болеет, а охотится. Чингисхан заподозрил намерение выйти из-под его власти и распорядился об отправке на сына войска. Но оно не успело выступить в поход: пришло известие, что Джучи скончался (в возрасте около 40 лет). Когда в 1946 г. в карагандинской области Казахстана, в горах Улытау, были произведены раскопки в сохранившемся до наших дней мавзолее хана Джучи, там был обнаружен скелет с отсутствующей правой кистью и прижизненной рубленой раной на черепе.

В 1236 г. сын Джучи и наследник его улуса, внук Чингисхана Бату-хан (Батый) во главе огромного войска отправился выполнять завет деда – расширять границы теперь уже его улуса и всей Монгольской империи до крайних западных пределов. В «Западный поход монголов», как назван он в историографии.

* * *

Первая встреча русского войска с монголо-татарским произошла в 1223 г. в упоминавшейся уже битве при реке Калке (ныне Кальмиус в Донецкой Народной Республике, впадает в Азовское море в городе Мариуполь).

Те горькой памяти события разворачивались следующим образом. У южных пределов Русского государства появились половцы. Но не для грабежа – с ними тогда явно обозначилось замирение. Они были в страхе. Войско народа, на Руси неведомого, вошло в их степи. Навстречу им вышла половецкая рать во главе с ханом Юрием Кончаковичем – «наисильнейшим ханом половецким», как сказано о нем в русской летописи (сыном персонажа «Слово о полку Игореве»). Половцы были разбиты, их хан погиб. Теперь хан Котян, тесть князя Мстислава Галицкого, явившись в Киев, молил зятя и других русских князей о помощи: «Нашу землю отняли татары, а вашу завтра возьмут, защитите нас; если же не поможете нам, то мы будем перебиты нынче, а вы – завтра». И при этом не поскупился на дары.

На совещании князей Мстислав высказал мнение, что если половцам не помочь, то они примкнут к татарам, и те станут еще сильнее, и вообще лучше сразиться с врагом в Диком поле, чем встретить его на своей земле. С ним согласились.

Это русские князья не знали, о каком враге идет речь, половцы знали его отлично. Объявившееся войско в значительной степени состояло из их восточных соплеменников, а какие особые счеты были у монголов с половцами западными – остается только гадать. Во главе вторжения были известнейшие полководцы Чингисхана Субедей и Джебе. До того как появиться в здешних степях, они с несколькими отборными туменами совершили дальний и продолжительный поход через Закавказье и Северный Кавказ – после чего и ударили по половцам.

Когда русское войско двинулось в поход, прибыли послы от пришельцев: «Слышали мы, что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел… пришли мы попущением божиим на холопей своих и конюхов поганых половцев, а с вами нам нет войны. Если половцы бегут к вам, то вы бейте их оттуда и добро их себе берите. Слышали мы, что они и вам много зла делают, потому же и мы их бьем». Возможно, такое озлобление против здешних половцев было связано с тем, что монголы считали: раз другие племена кыпчакского (половецкого) корня в их рядах – то и эти обязаны быть в них, а раз их нет – значит, изменники.

Как читаем дальше, князья посовещались и приказали убить послов. После чего двинулись дальше. Прибыло новое посольство со словами: «Если вы послушались половцев, послов наших перебили и все идете против нас, то ступайте, пусть нас бог рассудит, а мы вас ничем не трогаем». Этих отпустили, не причинив никакого вреда.

Возникают вопросы. Понятие о неприкосновенности посла существовало с древнейших времен, правда, не имело такой силы, как в Новое время. Но следует отметить такой момент. Монгольских и татарских послов убивали довольно часто и по всему миру, даже в Индонезии. Зная о высокомерии монголов, об их презрении к другим народам, можно предположить, что вели они себя вовсе не так, как это представляется по летописному изложению их речей, а надменно и вызывающе (летописная же версия записана, скорее всего, во время ига, когда хан Золотой Орды величался царем). Следует, конечно, не упускать из виду и другое: для русских людей татаро-монголы были не просто погаными нехристями, но еще и неизвестно откуда взявшимися. К тому же собралось войско, какого давно не выставляла Русская земля, и князья были слишком уверены в победе.

А войско было не таким уж большим. Здесь были полки киевские, галицкие, волынские, черниговские, смоленские. Но не были представлены силы севера и северо-востока (Новгорода, Пскова, Полоцка, Владимиро-Суздальского – самого сильного тогда княжества), не было воинов Рязанской и других земель. Но все же, в союзе с половцами, вполне можно было рассчитывать на успех.

Враг оказался на удивление сильным. Он не был той неведомой силой, к которой не знаешь, с какой стороны и подступиться. Монголы-татары воевали примерно так же, как давно знакомые и не раз побеждаемые половцы и предшествовавшие им степняки – русские сами многое переняли у них из вооружения и приемов боя. Но эти являли совсем иное качество: войско в высшей степени умелое, слаженно маневрирующее, состоящее из в высшей степени агрессивных и бесстрашных бойцов. Даже те кыпчаки, что были в его рядах, – они тоже представляли собой совсем иное качество, чем старые знакомцы половцы.

Не хочется сыпать соль на восемь столетий не заживающую рану… Разгром был полный, по утверждению летописца, из десяти воинов вернулся один. Большинство князей или пали в битве, или были раздавлены: победители настелили на них доски и устроили веселый пир. По преданию, в битве погиб и Александр (Алеша) Попович со своей дружиной (народной эпической памяти свойственны анахронизмы), «и с тех пор перевелись богатыри на Руси».

В битве роковую для многих русских воинов роль сыграли так называемые бродники: обосновавшееся в Приазовье, в низовьях Днепра и Днестра сообщество разноплеменного деклассированного элемента – из аланов, славян, печенегов, хазар, булгар и других. Они вступили с монголами в союз, и когда часть русских, закрепившись на берегах Калки, держала там оборону уже три дня, целуя крест, уговорили сдаться, что почти всем поверившим им стоило жизни.

Был великий страх на Руси, и не зря: люди выходили навстречу вступившим в их землю ворогам с мольбами, иконами и хоругвями, но те не щадили никого (некоторые историки считают такую жестокость местью за убийство послов, но это мнение спорное).

Надо думать, татаро-монгольские потери на Калке тоже были велики. Неприятель не стал глубоко заходить в русские пределы, ушел к Волге. Там он напал на Волжскую Булгарию, но, видно, слишком уже не рассчитал свои силы и потерпел поражение в битве. Татаро-монголы были разбиты собственным оружием: поддались на ложное бегство и угодили в засаду. По данным арабо-курдского историка Ибн аль-Асира, их уцелело не более 4 тысяч, которые ушли в низовья Волги, на соединения с армией Джучи.

* * *

Четырнадцать лет о них не было слышно. Возможно, уже стали забывать: если в те тревожные времена долго переживать несчастья, думается, и жить было бы невозможно. Но в 1237 г. обрушилась та же беда, да еще пострашнее.

В 1235 г. под председательством великого хана Угедея состоялся собравший всех чингизидов общий съезд – курултай. На нем было принято решение о большом походе на Запад. Рассудили, что сил одного улуса Джучи будет недостаточно (улус продолжали называть так и после смерти опального сына «потрясателя Вселенной»), а потому в нем должны принять участие во главе своих туменов и другие чингизиды – кто какие выделит силы, решать им самим. Сначала это грандиозное мероприятие хотел возглавить сам Угедей, но потом во главе похода был поставлен хан улуса Джучи, сын Джучи и внук Чингисхана Бату-хан, более известный нам как Батый (он имел прозвище «Саин-хан», что, возможно, означает «добродушный», но из русских людей мало кто воспримет это всерьез).

В Поволжье татаро-монголы разгромили и в значительной их уцелевшей части присоединили к себе местных половцев. Обитавшие же по соседству башкиры сражались храбро и довольно успешно, с ними был заключен союз – значительное их число тоже присоединилось к нашествию. В рядах татаро-монгольского войска оказалась и часть мордвы – остальные отступили в свои леса, где у них заранее было устроено немало хорошо укрепленных убежищ.

Правители Волжской Булгарии, оставшись без союзников, решили было подчиниться. Но скоро и они, и их народ поняли, на какую участь себя обрекают, и восстали. Тем временем к монголам подошло значительное подкрепление, приведенное Субедеем. Усилившись, они решили с булгарами не церемониться. Булгар, Биляр, Сувар и другие города были разгромлены и сожжены, многие уцелевшие их жители бежали в пределы Владимирского княжества и были расселены князем Юрием Всеволодовичем по его приволжским городам.

Дальше силы нашествия сосредоточились в низовьях Дона, где были разбиты половцы и аланы. У персидского ученого Рашид ад-Дина находим такую картину гибели плененного половецкого вождя: «Бачман умолял, чтобы Менгу-каан (сын Чингисхана Менгэ. – А. Д. ) сам своею благословенною рукой довел дело до конца. Менгу-каан дал указание своему брату Бучеку, чтобы тот разрубил Бачмана надвое».

* * *

И вот настал черед Руси. Историки разнятся в оценке численности вступившего в 1237 г. в русские пределы вражеского войска, диапазон очень широк – от 60 до 600 тысяч. К более низким цифрам склоняет сомнение в возможности прокормить огромную армию в зимнее время – но ведь завоеватели нисколько не задумывались о том, как будут выживать уцелевшие мирные жители после того, как у них заберут все запасенное вплоть до последнего зернышка. А ведь численность населения Руси составляла тогда несколько миллионов человек, и восточные и северо-восточные ее области относились к самым густонаселенным. Историки, называющие высокие цифры, исходят из того, что с самого начала Западного похода в татаро-монгольскую армию вливались воины побежденных народов и подходили подкрепления из глубин Монгольской империи. Кроме того, значительные силы действовали по флангу основного наступления, в степных районах вплоть до Дуная и Балкан, подчиняя все новые племена и народы – и при необходимости все новые отряды вливались в основное войско.

Для начала нападения на Русь была избрана поздняя осень 1237 г., завоеватели намеревались использовать замерзшие реки как дороги – чтобы не пробираться сквозь густые леса.

Не будем подробно рассматривать ход событий, понятие «Батыева нашествие» навечно закрепилось в исторической памяти нашего народа и говорит само за себя. Русь была не то чтобы не готова к такому удару – она была слабее. Разбросанные по огромным пространствам города и деревни, да еще и в зимнее время, не смогли бы сосредоточить воедино свои силы и без «феодальной раздробленности» (которая, кстати, была тогда способом существования всех европейских государств). К тому же, по оценкам военных историков, вся Русь вряд ли смогла бы выставить намного больше 100 тысяч подготовленных воинов. Так что в любой точке соприкосновения враг имел большой численный перевес, и это были опытные, умелые, много лет непрерывно воюющие воины.

В открытых сражениях русские бились героически, но проигрывали и в большинстве своем гибли (у Коломны, на Сити). Не меньше мужества проявляли защитники городов, но им противостоял оснащенный самыми передовыми достижениями китайской цивилизации, ни с чем не считающийся противник. Впереди себя татаро-монголы гнали на штурм не столько захваченных в боях пленников, сколько мирных жителей, женщин и детей. Хватало «людей второго сорта» из числа покоренных народов и в собственной армии: найдя свою смерть под стенами на приступе или при осадных работах, они тем самым исполняли свое жизненное предназначение, о них жалеть не стоило – к тому же с приближением весны они все ощутимее становились лишними ртами.

Хорошо укрепленные города (Рязань, Владимир, Суздаль, Ростов Великий, Переславль-Залесский, Тверь, Коломна, Москва, Козельск и другие) успешно отбивали по несколько штурмов. Но в промежутках между штурмами неустанно работали осадные орудия. Метательные, дробящие стены тараны, осадные башни. Можно представить себе, что пришлось пережить жителям, рядом с которыми были их дети, когда день и ночь, сутки за сутками, неделю за неделей слышался стук бьющих по крепостным стенам окованных железом бревен?

Когда враг врывался в город, на пощаду рассчитывать не приходилось, тем более что сопротивление зачастую продолжалось и тогда – если была возможность, наспех возводились новые стены, защитники оборонялись с крыш церквей и городского собора – в них же молились перед смертью их ближние. Из уцелевших в диком погроме монголы оставляли в живых ремесленников, священников, монахов, кого-то из молодежи. Остальных уничтожали. При раскопках, проведенных в 1978 г. на месте прежней Рязани (сегодняшняя Рязань – это Переяславль-Рязанский, тот, древний прекрасный город, отстоявший от нее на 60 км, погиб навсегда), было обнаружено подтверждение тех кошмаров, что описаны в средневековой «Повести о разорении Рязани Батыем». Вот отрывки из бесстрастного документа XX века: «Большинство погребений принадлежит мужчинам в возрасте от 30 до 40 лет и женщинам от 30 до 35 лет. Много детских захоронений, от грудничков до 6–10-летних… Найден скелет беременной женщины, убитый мужчина прижимал к груди маленького ребенка. У части скелетов проломлены черепа, на костях следы сабельных ударов, отрублены кисти рук. Много отдельных черепов. В костях застряли наконечники стрел».

По мнению археологов, могло происходить следующее: массовые казни свершались методично и хладнокровно, осужденных разделяли между сотниками, те же поручали имевшимся у них рабам умертвить каждому не менее десяти человек. По свидетельству «Повести», людей «уничтожали огнем и мечом, распинали, поражали стрелами». И все это происходило не после штурма, не в пылу неостывшей еще ярости боя. Справедливости ради можно разве что добавить, что Батый лично ходил на приступ рязанских стен.

* * *

Ранней весной 1238 г. татаро-монголы двинулись на Новгород, сулящий самую богатую добычу, но их надолго задержала осада Торжка. После его взятия продолжили было поход, однако через короткое время повернули обратно: начавшееся таяние снегов, разлив рек и болот могли сделать дороги непроходимыми. Взяв ценой великой крови Козельск, прозванный ими после этого «злым городом» (это не было поэтической метафорой, настоящее имя стали бояться произносить из-за опасения сглаза), татаро-монголы с огромной добычей и полоном исчезли в степях. Кто-то понадеялся, что навсегда. Жители северо-востока, выйдя из лесных укрытий, принялись хоронить мертвых и понемногу отстраиваться.

А завоеватели были поблизости. Они, по приказу Батыя, разделились на несколько отрядов и продолжали покорение новых народов, а также стали подавлять восстания уже завоеванных. На Северном Кавказе были подчинены черкесы. Практически уничтожена была столица аланов Магас, сами они были отброшены из долин в горы, часть их ушла в Закавказье, туда, где теперь Южная Осетия (напомню, что аланы стали основой осетинского народа).

Ханы Шибан, Бучек и Бури совершили поход на причерноморские степи, где восстали тамошние половецкие племена. Под ударом монголов половцы в поисках спасения стали массами уходить в Крым. Вскоре на полуострове начался жуткий голод – вплоть до поедания трупов. Татары не оставили их в покое и там, заодно захватили Тмутаракань. Была разрушена Сугдея (Судак), но быстро восстановилась. После этих событий 40-тысячная кыпчакская (половецкая) орда ушла в Венгрию.

Осенью 1239 г. было совершено несколько налетов на южные и среднерусские княжества, зимой – на Муромскую землю и на мордву – на ту ее часть, которая не покорилась в 1236 г.

Весной 1240 г. значительная часть монгольских отрядов ушла в свои улусы во главе со своими ханами-чингизидами (у них не сложились отношения с Батыем), вместо них армия пополнялась новым призывом поволжских народов и кыпчаков.

* * *

Массированное вторжение в Южную Русь началось в конце 1240 г., опять в преддверии зимы. В ноябре по первому льду татаро-монголы перешли Днепр и обложили Киев. Правителем его был князь Даниил Галицкий, но самого его в городе не было, оборону возглавил тысяцкий Димитрий.

Древняя русская столица к тому времени начинала приходить в упадок, но все равно была еще многолюдна, а красой своей способна была восхитить даже монгола из далеких степей. Батый хотел сохранить Киев, но на предложение сдаться город ответил отказом. Киевляне бились насмерть, тысяцкий умело организовал оборону, хотя осаждающая рать была несметной. Когда, разбитые таранами, рухнули крепостные стены, новая стена окружала уже Десятинную церковь. Татары разбили и эту, защитники продолжали оборону с крыши и верхнего яруса храма – но здание не выдержало их тяжести и обрушилось. Выжившего Димитрия восхищенный его мужеством Батый сделал своим советником. На месте Киева еще десятилетия оставались только безлюдные развалины.

Татаро-монгольское войско захватило Волынь, Подолию, был взят Галич. Но тысяцкий Димитрий, дабы увести татаро-монголов с Русской земли, посоветовал Батыю не медля идти на Венгрию: «Если же еще станешь медлить, то там земля сильная, соберутся и не пустят тебя в нее».

* * *

Венгрия была тогда гораздо более обширным государством, чем современное, она простиралась до Адриатики. Венгерский король Бела IV имел таких сильных союзников, как Вацлав Чешский, силезский герцог Генрих II Благочестивый, литовские, польские князья. Но Батый не допустил объединения их сил, его войско разделилось и нанесло удары по разным направлениям. Были разорены многие польские земли, захвачены и сожжены города, в том числе Краков. Потом войско вновь соединилось и нанесло удар по Генриху Силезскому. При Легнице 9 апреля 1241 г. татаро-монголы сошлись в жаркой битве с отборными отрядами европейской рыцарской кавалерии: кроме польских и немецких рыцарей, здесь были и орденские братья-тамплиеры. Все они оказались бессильны противостоять степным всадникам с их без промаха разящими луками и саблями. Разгром был полный, потери огромные, погиб и Генрих Силезский: его голову монголы на копье привезли к воротам Легницы. Анналист сообщает, что «среди сумятицы боя в передних рядах врага поднялась на высоком шесте уродливая бородатая голова, которая стала выдыхать зловонный дым, окутавший темным облаком христианское воинство и скрывший от него нападающих татар». Очевидно, это была какая-то китайская пиротехническая затея, но смятенным неожиданным ходом сражения европейцам она показалась собирающимся пожрать их адским исчадием.

На Венгрию татаро-монгольские отряды неожиданно ударили с нескольких направлений, совершив длительные переходы. Королевство было подвергнуто полному опустошению. Орда дошла до Адриатики, рукой было подать до Триеста.

Но без притока свежих сил наступательный порыв стал иссякать, чешско-австрийское войска смогли нанести татаро-монголам серьезные поражения. Есть сообщения и о крупном их поражении от болгар. А тут еще вмешались обстоятельства внутриполитические: в Каракоруме скончался великий хан Угедей, и надо было быть поближе к центру власти в видах предстоящего курултая.

Через Боснию, Сербию и Болгарию, сея повсюду смерть и разрушения, поредевшая, но по-прежнему страшная армия двинулась в обратный путь.

* * *

Новым великим ханом был избран сын покойного Угедея – Гуюк. Улусом Батыя стали все завоеванные им земли, простирающиеся на западе до Карпат и Немана, на востоке же его пределы терялись в южно-сибирских степях. Внутренними морями улуса были Аральское и Азовское, в него входили значительная часть Средней Азии, Северный Прикаспий, Поволжье, Северный Кавказ, Крым и Русь. Столицей огромного государства стал Сарай – укрепленное стойбище на Ахтубе, правом рукаве нижнего течения Волги. На Руси эта новая держава, включающая ее саму, получила название Золотой Орды. В 1269 г. Золотая Орда обрела полную самостоятельность, за Каракорумом осталось лишь формальное первенство. В Золотой Орде имелся свой верховный совет – хурал, в который входили сыновья и другие ближайшие родственники хана, его жены, а также виднейшие военачальники – беки (по-монгольски нойоны, они же были племенными вождями и ханами своих улусов).

На Руси монголы не стали вводить свою постоянную оккупационную администрацию, как в других покоренных странах. Собирать для них дань и обеспечивать исполнение прочих повинностей должны были сами местные князья, контроль осуществляли ханские представители – баскаки, имеющие свои военные отряды.

Стол Великого княжества Владимирского после погибшего на Сити брата Георгия занял Ярослав Всеволодич, сын Всеволода Большое Гнездо (стол Ростово-Суздальского княжества перенес во Владимир Андрей Боголюбский в 50-е гг. XII в., он же объявил его великокняжеским – наряду с киевским).

По словам летописи, Ярославу пришлось «очищать церкви от мертвых тел, собирать оставшихся в живых людей, утешать их». Вот как характеризует тогдашнее состояние Русской земли выдающийся историк и археолог В. Л. Янин: «… уже для современников монгольского нашествия ужасы кровавого разорения Руси стали исходной точкой отсчета времени. Уже тогда, как и сейчас, упоминая то или иное событие, говорили: это случилось до монгольского нашествия или после него.

Археологи видят в земле страшный след, оставленный завоевателями. Порой он предстает перед ними черной угольной прослойкой пожарища. И нередко такая прослойка оказывается последней в ряду напластований; выше нее – сосновый лес или пашня, а в ней самой – бесчисленные останки мертвецов, которые уже некому было убрать.

Виден след завоевателей в резких изменениях предметов, окружающих человека XIII столетия. Если в слое, обнаруженном при раскопках, встречаются изделия из стекла и шифера, сердоликовые бусы, ювелирные вещи, украшенные эмалью, сканью и зернью, – значит, перед археологом остатки домонгольского периода. Если всего этого нет, мы вошли в следующий исторический период. Целые отрасли древнего ремесла, разрушенные завоевателями, уже не возобновлялись».

Смирившись, Ярослав Всеволодович явился в Золотую Орду заявить о своей покорности, и Батый за это объявил его «старшим между всеми князьями в русском народе». После этого он должен был получить утверждение титула в Каракоруме у великого хана Гуюка. На обратной дороге оттуда в 1246 г. он скончался, не перенеся тягот пути (возможно, по каким-то ее соображениям был отравлен матерью великого хана Туракине, которая после утверждения пожелала выразить русскому князю свое особое расположение, накормив и напоив его из своих рук). Это наглядный пример того, какой статус обрела теперь Русь и ее туземные государи.

Большим уважением в Орде в эти десятилетия пользовался только Александр Ярославич Невский (1221–1263), отразивший на севере нашествия шведов и Тевтонского ордена. В годы своих славных побед он был князем новгородским. «Новгородцы не любили Александра, который был настоящим суздальским князем по своему самовластию и невниманию к их вольностям, но вынуждены были держаться за него ради блестящих его военных качеств. Настойчиво сопротивляясь врагам западным, Александр был крайне терпелив в отношении татар. Сначала Батый присудил Александру Киев и Новгород, а его младшему брату Андрею стольный город Владимир. Недовольный таким решением, Александр поехал в Орду жаловаться на брата, обвиняя его в неповиновении татарам. Новый хан Сартак, сын Батыя, отдал Владимирское княжество Александру и для подкрепления его притязаний послал татарское войско Неврюя, разорившее страну и заставившее Андрея бежать в Швецию. Духовенство приняло сторону Александра: митрополит Кирилл встретил князя с «освященным» собором и посадил его на великое княжение во Владимире на стол его отца с пожалованием царевым (т. е. ханским)» (Р. Ю. Виппер).

В приведенной цитате мы встречаем указание на важное отличие в характере отношений к княжеской власти у «суздальцев» (и владимирцев, и москвичей), т. е. обитателей Северо-Восточной Руси, и у новгородцев, а также жителей большинства прочих русских княжеств. Северо-восток Руси был заселен славянами преимущественно в относительно поздние времена (в IX–X вв.), когда эти земли воспринимались как имеющие уже хозяина, князя, и без организующего центрального начала в этих дебрях действительно было не обойтись, не обустроиться. Здесь – один из корней сначала «суздальской», потом «московской» специфики: более терпимого отношения к самодержавству (вечевая демократия, со всеми ее достоинствами и откровенным хулиганством, здесь не получила выраженного развития) и в то же время наличия у представителей всех социальных уровней державного чувства, проявляющегося в нравственном императиве «живот свой за други своя» и в готовности многим пожертвовать ради блага отечества и его славы.

В 1257 г. на Русь был совершен жесткий административный наезд: принявший ислам хан Золотой Орды Берке постановил провести меры, согласные мусульманским порядкам: переписать все население, чтобы обложить его поголовной податью (за исключением священников и монахов), а всех неимущих обратить в рабов. Приехали ордынские «численники», разбили народ на десятки, сотни, тысячи и тьмы (10 000), во главе каждой из этих единиц поставили ответственных (десятников, сотников, тысячников, темников). Наблюдение за ведением списков и сбором дани поручалось ордынским наблюдателям – баскакам.

Начались волнения, столкновения с ордынцами и их местными прислужниками. Александру Невскому несколько раз приходилось ездить в Сарай, чтобы отвести карательную грозу от своих подданных – что ему и удавалось за счет добрых отношений с ордынской властью. По пути из Орды он и скончался.

* * *

Иную, западническую, тенденцию олицетворял Даниил Романович Галицкий, пересидевший нашествие на свои земли в Венгрии и Польше. Вернувшись, он добился единства под своей властью всего Галицко-Волынского княжества и вступил в переговоры с папой Иннокентием IV с целью организовать всеевропейский крестовый поход на татар. Папа отнесся к идее благосклонно, к тому же у него было свое соображение: присоединить Даниилово княжество, а там, может, и всю Русь к католическому миру. Но вскоре стало ясно, что крестоносцев, готовых пожертвовать собой ради такого благого дела, сыщется немного, а с другой, восточной, стороны на Даниила с очень подозрительным прищуром стала поглядывать Орда. Пришлось ехать в Сарай объясняться с ханом.

Там его встретили приветливо (личностью галицкий князь был действительно незаурядной), но поставили на место. Это было не сложно: совсем свежа была память о нашествии, а еще рядом с Галицким княжеством находились кочевья очень влиятельного хана, можно сказать, ордынского наместника Куремсы. «О, злее зла честь татарская!» – так завершил свой рассказ об этой поездке князя летописец.

Впоследствии Даниил изгнал из своей земли баскаков. Начал военные действия с преемником Куремсы – Бурундаем. Папа действительно объявил крестовый поход, но его призыв относился только к ограниченному числу восточноевропейских стран и, как и следовало ожидать, большого энтузиазма не вызвал. Даниил же на «единение церквей», т. е. присоединение к католичеству, не соглашался.

В результате Галицко-Волынское княжество осталось в зависимости от Орды, да в этом для Даниила был и свой резон – татары помогали, и очень действенно, в его войне с Литвой (а это было молодое и мощное государство, границы которого вскоре протянутся «от моря до моря» – от Балтийского до Черного).

Но Даниил Галицкий стал королем: этого титула своей властью удостоил его папа римский в 1254 г.

Примерно через сто лет княжество избавится от зависимости от Орды, но ценой собственного существования: его земли будут поделены между Королевством Польским и Великим княжеством Литовским.

Глава 28

Крымский улус Золотой Орды

Татаро-монгольская конница ворвалась в Крым в 1239 г., во время Западного похода. Завоеватели быстро подчинили и включили в свой состав еще остававшихся в здешних степях половцев. Вернувшись из похода, Батый разделил Золотую Орду на 14 улусов и передал их во временное управление своим ближайшим родственникам, получившим титулы ильханов. Улус, включающий в себя Крым, достался его брату Мавалу. Ставку свою Мавал разместил в восточных предгорьях Крымских гор, в городе Кырым (или Салхат, как называли его генуэзцы) на месте нынешнего Старого Крыма.

Но вскоре Крым оказался временно вне Золотой Орды – благодаря знаменитому хану Ногаю (ок. 1230–1300), чье имя дало название целому народу. Первые упоминания о Ногае связаны с войной между правившими в Золотой Орде джучидами и ханом Хулагу, а потом его потомками. История такова.

Чингизидов становилось все больше, все они сознавали себя в первую очередь потомками «потрясателя Вселенной», и у каждого были свои улусы и свои воины. Один из них, внук Чингисхана Хулагу (1217–1265), создал собственное огромное государство на завоеванных им землях в нынешних Иране, Афганистане, Азербайджане. Великий хан Хубилай признал за ним его завоевания и даровал титул ильхана.

Расширяя свои пределы, Хулагу завоевал остатки Багдадского халифата, а последнего халифа казнил. Но джучиды (потомки сына Чингисхана Джучи, среди которых был и его сын Батый), правившие в Золотой Орде, тоже посылали свои войска в эти походы и считали, что имеют законную долю во всем – и в землях, и в подданных, и в добыче.

Однако Хулагу не только не желал удовлетворять претензий, но и убил прибывших для заявления их послов от очередного верховного хана Золотой Орды Берке.

Берке, как мы помним, принял ислам, а потому мотивировал начало войны против Хулагу следующим образом: «Он разрушил все города мусульман, свергнул все дома мусульманских царей, не различал друзей и врагов и без совета с родичами уничтожил халифа. Ежели господь извечный поможет, я взыщу с него за кровь невинных». Поход на Хулагу, а после его смерти на его наследников – хулагидов возглавил в 1262 г. хан Ногай, один из джучидов, занимавший должность беклярбека (что-то вроде премьер-министра) в Золотой Орде.

Соперники были примерно равны по силам, Ногай и терпел поражения, и добивался побед. В одной из битв лишился глаза. А в 1270 г. он решил, что ничем не хуже прочих больших ханов – и отложился от Золотой Орды. Ногай откочевал со своими племенами на крайний запад Монгольской империи и основал собственное государство от Дуная до Дона, включающее Крым.

Это был сильный правитель. Князья близлежащих русских земель даже боялись судиться между собой в Сарае, а не у него. Просили у него войск и против соседей, и против Литвы. Сами пошли с ним в поход, когда он двинулся на Польшу. Ногай вернул на Владимирское великое княжение сына Александра Невского – Дмитрия Александровича, согнанного с него Золотой Ордой. Опасаясь его вторжений, вассальную зависимость от него признали и Болгария, и Сербия, и возродившаяся Византия.

Императора Михаила Палеолога можно понять – у Византии в Крыму еще оставались владения. Он даже выдал за Ногая свою внебрачную дочь Евфросинию.

* * *

В 1291 г. Ногай посадил на престол Золотой Орды своего ставленника Тохту. Но Тохта и сам чувствовал в себе силу. Объединившись с сыновьями Ногая, в 1299 г. он пошел войной на их отца. В этой войне через год старик погиб. По ходу боевых действий в Крыму в очередной раз был разорен Херсонес (вероятно, как и весь южный берег). Но, в очередной раз, не смертельно.

После гибели Ногая в 1300 г. значительная часть племен его улуса ушла на восток, на берега Волги и Яика (Урала), где и сформировалась в основном ногайская народность, а в конце XIV в. образовалась Ногайская Орда.

Крымско-татарская народность складывалась преимущественно на основе кыпчакских (половецких) племен. Восстановив свою власть над Крымом, ханы Золотой Орды долгое время управляли им через своих наместников.

Глава 29

Готское княжество Феодоро

Готы, проживавшие на западе горного Крыма и признававшие верховную власть Византии, после разгрома империи крестоносцами в 1204 г. основали собственное княжество, носившее имя Феодоро. Столицей его был Мангуп, который тоже часто называли Феодоро. Это был производивший величественное и грозное впечатление город-крепость, располагавшийся на обширной столообразной горной вершине с резко обрывающимися в пропасть краями и лежащих ниже террасах.

Население княжества было многонациональным и достигало примерно 150 тысяч человек. Общепринятым языком общения скорее всего был греческий, преобладающей религией – православие. Готы, давно перероднившиеся с греками, тоже в большинстве своем перешли на их язык. Возможно, греческой была и правящая династия – ставшая таковой через браки, заключенные между семьями готских правителей и побочных ветвей византийских Комнинов. Но не исключено, что она была армянской.

С золотоордынскими правителями отношения у княжества поначалу складывались мирно. Но с появлением на побережье в конце XIII в. генуэзцев дела стали обстоять сложнее: в 1381 г. хан Золотой Орды Тохтамыш, в благодарность за оказанную ему в борьбе с Мамаем помощь, передал им принадлежащий княжеству участок побережья. Однако в 1422–1423 гг. феодориты вступили с генуэзцами в вооруженный конфликт и хоть и не вернули все, но пробились к побережью. Там, в устье реки Черной, появилась их крепость-порт, Каламита.

Порт составил конкуренцию принадлежащим Генуе Каффе (Феодосия) и Сугдее (Судак). Татарские ханы и купцы значительную часть своего экспортного товара, в том числе главного – рабов, стали продавать через Каламиту.

В 1433 г. феодориты захватили генуэзскую крепость Чембало в Балаклавской бухте. Это привело к большой войне между Феодоро и Генуей – в 1434 г. из Италии прибыл целый флот с многотысячной армией. Высадившись с галер, генуэзцы сначала захватили Чембало, потом заняли и разрушили Каламиту. Однако по окончании этой войны, в которой против генуэзцев сражались и татары (об этом позже), феодориты вернули себе Каламиту и отстроили ее.

Из княжества ведет свое происхождение русский боярский род Ховриных: в конце XIV в. в Москву перебрались представители правящей династии Феодоро, о которых сведений, к сожалению, очень мало. С XVI в. от Ховриных пошли Головины и Третьяковы.

С княжеским родом Феодоро породнились властители Трапезундской империи. Княжество прекратило свое существование в 1475 г., когда и его, и все побережье захватила Османская империя (о чем тоже в своем месте).

Глава 30

Генуэзцы в Крыму

Генуя называлась «городом святого Георгия» – в честь ее небесного покровителя, победоносного воина. А еще граждане называли свое государство «Наияснейшей Генуэзской республикой» – очевидно, в пику Венеции, которая была республикой просто Светлейшей.

Зародилась Генуэзская республика в XI в., в эпоху «коммунальных революций», заложивших основы буржуазной Европы на все последующие времена. Но в Генуе – как и в Венеции, Флоренции, Пизе и некоторых других городах Северной Италии – нарождавшаяся буржуазия не просто добилась для себя прав у власть предержащих сеньоров, она сама полноправно влилась в правящий класс города – государства. Возник нобилитет, господствующий симбиоз взаимопроникающих сословий – городской верхушки и военно-землевладельческой аристократии. Многие, услышав вопрос, какой титул носил основатель флорентийской династии Медичи – Джованни ди Биччи де Медичи, начинают мысленно выбирать между герцогом и графом. А герцоги и прочее великолепие – это все было потом, Джованни же был четвертым сыном небогатого ремесленника-ткача, хорошо распорядившимся отцовской мастерской, которая производила шелковые ткани. Но у этих новоявленных нобилей очень быстро привились дворянские представления о чести и достоинстве, а деловой хватки им было не занимать – они охотно ею делились со своими зятьями и свояками-аристократами. А в итоге и у тех и у других развилась изрядная предприимчивость, мужественная и без лишних церемоний (без лишних, но в меру – обязательно). У генуэзцев была еще и хорошая наследственность: их город в IV в. до н. э. основали лигуры, народ, по свидетельствам древних авторов, такой, что палец в рот не клади.

* * *

В рассматриваемую нами эпоху во главе Генуэзской республики стоял пожизненно избираемый городским советом дож, а главным средством к существованию ее жителей была морская торговля, преимущественно с Востоком. Флаг республики – большой красный крест на белом поле – развевался над ее кораблями, факториями и колониями не только в ближнем Средиземноморье, но и у дальних берегов: в Тунисе, на Мраморном и Черном морях. Совокупность заморских владений составляла Генуэзскую империю. Равный по силам соперник у Генуи был один – Венеция, противостояние с которой мы уже наблюдали.

В 1261 г. император Михаил Палеолог в благодарность и в оплату за помощь, оказанную при восстановлении Византии, заключил с Генуей Нимфейский договор, по которому республика получала исключительное право морской торговли на Черном море. Через пять лет (в 1266 г.) был подписан договор с ханом-наместником Крыма Оран-Тимуром, получившим управление полуостровом от своего дяди, хана Золотой Орды Менгу-Тимура. По нему Генуе было разрешено обустройство морской фактории в Каффе (Феодосия). Но это было только началом. В Газарии (таковым было официальное название северо-черноморских владений республики в ее официальных документах) в дальнейшем появлялись все новые владения.

Крепость Чембало (близ современной Балаклавы) была построена в 1340-х гг. на землях, отобранных у «беспечных греческих князей» – так охарактеризовал правителей Феодоро Иоанн Кантакузин. В целом басилевс дал такую оценку деятельности здесь Генуэзской республики: «Задумали они немало, они желали действовать на Черном море и не допускать византийцев плавать на кораблях, как будто море принадлежит только им». У него были основания так говорить: в 1315 г. произошло вооруженное противостояние генуэзцев с византийцами и Трапезундом из-за чрезмерного экспансионизма итальянцев (до войны, правда, дело не дошло). У «беспечных греческих князей» (готов из Феодоро) были отобраны владения от Фороса до Алушты, а Чембало стало форпостом в противостоянии с княжеством. В 1381 г. хан Золотой Орды Тохтамыш признал этот захват – за помощь, оказанную ему крымскими генуэзцами в борьбе с темником ханом Мамаем, узурпировавшим власть в Сарае (хотя, как мы все знаем, в 1380 г. на Куликовом поле генуэзская пехота была в рядах Мамаева войска, помощь же Тохтамышу свелась к тому, что после поражения итальянцы не позволили Мамаю у себя укрыться).

В 1365 г. Газарией была отобрана у венецианцев не раз ограбленная татарами и вконец ослабленная внутренними раздорами Сугдея (Судак).

Воспоро (так по версии генуэзцев, по-нашему Керчь) было получено от Золотой Орды в обмен на обязательство построить в городе ордынскую таможню и наладить работу этой службы – чтобы там взымались пошлины на товары со всех приходящих в Крым кораблей. Не только в Крым, но и в Тану (прежде – Танаис, в наши дни Азов). История овладения ею генуэзцами не совсем ясна, но, так или иначе, она перешла к ним от венецианцев. Однако в 1343 г. Тану забрала себе Золотая Орда – чтобы осуществлять торговлю кубанским зерном и рабами без посредников. А заодно и другие торговые операции – спрос на изделия европейских мастерских, особенно на предметы роскоши, и на экзотические дары Востока, от пряностей до слоновой кости, был в Орде очень высок, там давно уже правили не фанатичные завоеватели времен Чингисхана, а знающие толк в прекрасном последователи Пророка. Что касается торговли хлебом – его поставки из Северного Причерноморья и Черкесии были жизненно важны для Византии, утратившей большинство своих малоазийских владений.

* * *

Генуя не раз вела войны со своей постоянной соперницей Венецией, которой больше всего не нравилась генуэзская гегемония на Черном море. Долгой и кровопролитной была война 1293–1299 гг., проходившая преимущественно на морях и морских побережьях. По ходу ее венецианцы сожгли персональную галеру византийского императора прямо на дворцовой пристани: это была месть за то, что греки оказывали помощь генуэзцам в боях у Босфора, а в Константинополе при попустительстве басилевса произошли погромы и убийства венецианских граждан.

Следует отметить сражение 1298 г. близ острова Корзолы (современного хорватского Корчулы) в Адриатическом море. Венецианцы понесли здесь серьезное поражение, а командовавший их эскадрой адмирал Андреа Дандоло будто бы разбил себе с горя голову о мачту. Но мировое значение эта битва имела потому, что в ней попал в генуэзский плен великий путешественник Марко Поло. Водворенный победителями в тюрьму вплоть до окончания боевых действий, он продиктовал там товарищу по несчастью книгу о своем путешествии в Китай и длительном пребывании там, в том числе в качестве придворного великого хана Хубилая. Название ее «Книга о разнообразии мира», и это знаменательно. Она поразила европейскую общественность, не только читающую, но и слушающую пересказы. Вслед за Крестовыми походами она стала ярчайшим свидетельством того, что мир огромен и многообразен, и открывающиеся на ее страницах просторы для многих душ человеческих были не менее манящими, чем те, что провиделись в храмах Божьих. А для кого-то и более манящими – что послужило важным вкладом в становление мировоззрения эпохи Возрождения. Эпохи, которая творилась в первую очередь в Италии, и вот в этом духовном творчестве Венеция намного опережала слишком меркантильную Геную (но не будем забывать о том, что духовность Возрождения – не только со знаком «плюс»).

Что касается войны: венецианские верфи и оружейные мастерские трудились днем и ночью не покладая рук, неудачи только подстегивали народ «жемчужины Адриатики»». И в один прекрасный день венецианский капитан Доменико Скьяво прошел на своем корабле прямо в генуэзскую гавань и прибил к ее пирсу золотой дукат с изображением герба своей республики. Это стало существенным доводом в пользу того, что пора кончать дело миром.

Стороны разграничили сферы влияния в Крыму, венецианцы обещались тридцать лет не вводить военные корабли в Черное море и не нападать на саму Геную.

В первой половине XIV в. существенных конфликтов между государствами не возникало. Потом войны еще были, но Черное море так и оставалось преимущественно генуэзским.

* * *

В военном отношении Газария была сильна в первую очередь крепостями, построенными по последнему слову военной науки, с учетом возможности нападения с суши и с моря. Остатки мощнейших из них сохранились в Судаке (Солдайе), Феодосии (Каффе) и Балаклаве (Чембало).

Та, что защищала столицу Каффу, поражает в первую очередь своими высокими прямоугольными башнями с зубцами (их было тридцать), двойным рядом крепостных стен – высотой до 11 м, толщиной у основания 2 м. Периметр наружной стены 5,5 км; для сравнения: длина стен Московского Кремля – 2,2 км. Внутренней стеной было охвачено 17 гектаров городской территории, центр Каффы: с консульским дворцом, резиденцией епископа, зданием суда, различными учреждениями и хранилищами наиболее ценных товаров. Каффские стены производят впечатление не самодовлеющей мощи, а скорее уверенности в себе и гармоничной стройности. Такому впечатлению служит и материал, из которого они сложены: похожие на мраморные блоки известняковой породы. Этот известняк добывался не только из каменоломен, но, если требовалось, и со дна моря. Блоки ровные, цементные швы между ними тщательно заделывались. Крепость успешно выдержала немало нападений.

Система управления Генуэзской империей, т. е. колониями республики, была жесткой и эффективной. Каффа была столицей Газарии – всех крымских колоний и Таны (до ее захвата Ордою), а верховным правителем Каффы являлся дож Генуэзской республики. В Генуе с 1313 г. действовала комиссия «восьми мудрых», контролировавшая все дела в Крыму и на Черном море.

Дож ежегодно назначал консулов Каффы, которым подчинялись и власти других городов. Консулы крупнейших из них, Чембало, Солдайи и Таны, тоже назначались из Генуи. В Алушту, Партенит, Гурзуф, Джалиту (Ялту) консулов назначал пребывавший в Каффе генуэзский наместник. У этих городов, отторгнутых от Феодоро, был и общий начальник – «капитан Готии».

В управлении Каффой ее консулу помогали два совета из нобилей, судьи, управляющий финансами, командиры городского ополчения и наемников, полицмейстер и базарный пристав.

В 1453 г., после возникновения Крымского ханства и падения Константинополя, возросшие риски владения этими отдаленными территориями взял на себя генуэзский банк Сан-Джорджо. Ему правительство республики и передало все управление Газарией.

* * *

В торговле генуэзцы, где было возможно, старались установить неэквивалентный обмен. Так, взяв в свои руки торговлю солью, продуктом жизненно необходимым, они втридорога продавали ее касогам (адыгам). Зная о нехватке хлеба в Константинополе, в случае любых разногласий умело «перекрывали пищевод».

Опять же – не с них началось. Тем более что они – люди раннего Возрождения, когда зарождались спорные гуманистические идеалы, согласно которым человек – мерило всех вещей. А такой человек самоуверен, смел, прагматично целеустремлен, эгоистичен. И высокомерен по отношению к тем, кто не такой, кто не похож на него, к людям других народов. В многонациональных городах Газарии это, думается, бросалось в глаза, тем более что генуэзцы составляли большинство в их нобилитете, в управлении, в армейском командовании, да и в состоятельных слоях.

Но – благо, что жили своими кварталами, ходили в свои храмы, хоронили на своих кладбищах. Когда отмечали свои праздники, веселились и ссорились, старались не очень мешать другим, жизнь выработала правила общения. Кстати, о храмах – там были и русские церкви, а значит, проживало немало русских людей. В Москве отечественных купцов, ведших черноморскую торговлю, называли сурожанами – по Сурожу, русскому названию Сугдеи (крымских генуэзцев, торговавших на Руси, там называли фрягами). В Каффе и вообще в Газарии проживало очень много армян: в ту эпоху армянские земли подвергались нашествиям монголов, тюрок, курдов, и значительная часть их обитателей перебралась в Крым.

Представляется, что в целом, несмотря ни на что, хорошо уживались здесь люди, и жизнь была не без веселья. Семьдесят тысяч населения в Каффе – это много для той эпохи. Заполненная сотнями кораблей с разноцветными парусами гавань. Кого только нет на огромном, шумном, заваленном товарами со всего мира базаре: итальянцы, греки, армяне, арабы, турки, персы, грузины, евреи, аланы, готы, русские, черкесы, молдаване, болгары, французы и прочие. Рядом синее море, синее небо над головой. Торгуй да радуйся.

Вот в окружающей города сельской местности итальянцы, если становились крупными владельцами земель, тем более если вдобавок заполучали административные должности, вели себя порою отвязно, «по-феодальному», что было непривычно для привыкшего к самоуправлению местного крестьянства. Нещадно выколачивали подати, эксплуатировали, для наведения страха ставили виселицы и позорные столбы. Но, справедливости ради, согласно сохранившимся документам, городские власти и судьи активно противодействовали подобному.

О том, что не может не волновать: о работорговле. Сразу надо сказать, что тогда она еще не достигла такого размаха, какого достигнет во времена Крымского ханства, когда стала основой «набегового хозяйства». Но и до XV в. она была значительна. Согласно исследованиям, национальный состав рабов был таким: больше всего адыгов (черкесов) – 44 %; 23 % составляли грузины (лазы), 11 % – абхазы, 3,5 % – половцы (куманы). Русских, вообще славян было мало. Очень много детей, так что средний возраст продаваемых мужчин – 11 лет, женщин – менее 14.

* * *

Военный конфликт между Генуей и княжеством Феодоро, приведший также к сражению итальянцев с татарами, произошел в 1434 г.

Генуэзская республика не могла смириться с выходом феодоритов к морю, тем более с захватом ими порта Чембало (хотя построен он был на отторгнутой от княжества территории). Генуя отправила в Крым эскадру, в составе которой были галеры, перевозившие шеститысячную армию. Общее командование осуществлял Карло Ломеллини (сын Наполеона Ломеллини, правителя Корсики, принадлежавшей Генуе до XVIII в.). Финансирование экспедиции взял на себя банк Сан-Джорджо.

Боевые действия начались со штурма города-крепости Чембало. Разрубив во время ожесточенной перестрелки цепь, которой феодориты перегородили вход в гавань, десантные лодки проникли в нее. Солдаты высадились под стенами крепости, с кораблей к ним было переправлено несколько пушек. От бомбардировки одна из башен обвалилась, тогда около семидесяти защитников во главе с сыном князя Алексея отошли в цитадель. Во время ее штурма почти все обороняющиеся, кроме их командира и еще нескольких человек, погибли. Город был разграблен и сожжен, немало его жителей перебито. Следом была захвачена Каламита, портовый город феодоритов, которую успело покинуть население. Генуэзцы разрушили там гавань.

Основная цель вторжения была достигнута – готы изгнаны с побережья. Но Ломеллини, войдя, по-видимому, во вкус, решил атаковать и Солхат (Кырым), столицу Крымского улуса Орды. Татары пока не вмешивались в события, но они явно были на стороне феодоритов. Посланного к ним с требованием о сдаче парламентера они убили, так что столкновение стало неизбежным.

Генуэзская армия готовилась к наступлению в Каффе. Ее численность была доведена до 10 тысяч за счет местных отрядов и всех пожелавших присоединиться. Когда утром 22 июня 1434 г. войско выступало из городских ворот, знаменосец задел древком флага республики о верхнюю их балку, и оно переломилось. Все постарались сделать вид, что ничего особенного, древко заменили и двинулись дальше.

На марше случилось то, с чем были уже знакомы армии многих стран. Появилось несколько всадников на приземистых быстрых конях, пустили стрелы и ускакали. Им на смену явились другие, сначала их были десятки, потом сотни. Надолго итальянцев не хватило, многие пустились в бегство. Теперь, опорожнив свои колчаны, татары не исчезали, а принимались рубить бегущих и только потом отправлялись за новой порцией стрел. От хваленых генуэзских арбалетов самой совершенной конструкции, стрелявших длинными железными болтами, прока оказалось мало. Вскоре началось общее отступление.

Татары преследовали побежденных на протяжении пяти миль. По воспоминаниям участника сражения, «многие, не будучи в состоянии укрыться от ударов татар, прятались среди трупов, притворяясь мертвыми. Когда настала ночь, они поднялись и побежали в город, но из этих уцелевших людей очень мало было таких, которые получили менее трех ран кто от стрел, кто от сабли, кто от копья».

Ночью татары праздновали победу, поутру вернулись на место событий и отрубили головы убитых – из них они соорудили две высокие пирамиды, как на картине Верещагина. В этом несчастном походе погибло не менее двух тысяч генуэзцев. Ломеллини стал было готовиться к продолжению войны, но его угомонили здешние представители республики и нобили.

Феодоро обзавелось все же морской гаванью Каламитой – в первую очередь благодаря тому, что его князь Алексей был в добрых отношениях с наместником Крымского улуса Тегинэ, беем Ширинским. Тегинэ, рассорившись с ханом Золотой Орды Улу-Мухаммедом, стал поддерживать его противников и вообще проводить свою политику, проча в самостоятельные крымские ханы Хаджи Девлета Гирея, которого признал своим повелителем.

Хаджи Девлет и победил генуэзцев в битве при Солхате. В 1441 г. он стал первым главою независимого Крымского ханства – Хаджи I Гиреем, основателем династии Гиреев. Единственной династии в истории этого государства, правившей до присоединения Крыма к России в 1783 г.

Для Генуи поражение при Солхате было большой неудачей, но оно не имело роковых последствий, да и в военном отношении не показательно. Республика сохранила все свои владения в Газарии, лишь конкуренция Каламиты стала приносить серьезные убытки.

Глава 31

Орда. Русь. Литва

Постоянно повторяющиеся набеги татар на Русь приводили порою к страшным разорениям. Когда в 1293 г. во время одной из княжеских усобиц один из противников навел на земли другого «Дюденеву рать» (была названа по искаженному имени татарского полководца), у русских людей было впечатление, что вернулись Батыевы времена – было захвачено и сожжено 14 городов. А заодно с татарами шло войско городецкого князя Андрея Александровича…

Но все же, тяжело и медленно, к началу XIV в. Русь стала восстанавливаться. Распахивались заброшенные поля, больше становилось деревень, оживали города – строились, трудились в мастерских и на окрестной земле, торговали. На северо-востоке важнейшим историческим явлением стал подъем Москвы. Лесной форпост в Волжско-Окском междуречье становился все более значительным политическим и экономическим центром.

Династия московских князей, потомков Александра Невского, явлением для той поры была не совсем обычным. Эти люди не меньше, чем о собственном престиже, думали о благополучии своего княжества и своей столицы, с которой связали судьбу. Не метили на стол повыше, а боролись за то, чтобы выше стал их стол. Да, боролись, порою не считаясь ни с чем. Но власть – всегда тяжкое испытание для человеческой природы, а здесь наличествовало еще и гнетущее, калечащее человеческие души ордынское иго.

Первым значительным московским правителем был младший сын Александра Невского, Даниил Александрович. Он прирастил свое княжество Коломной и Переяславской волостью. Коломну отобрал у рязанского князя силой, и это было очень значительное приобретение – город стоит при впадении Москвы-реки в Оку.

Сын его, Юрий Данилович (княжил в 1303–1325 гг.), расширил границу еще дальше и вступил в соперничество с Михаилом Ярославичем Тверским. Пользуясь тем, что тот уехал в Орду получать великокняжеский ярлык от нового верховного хана Узбека, Юрий посадил в Новгороде своего наместника с воинским отрядом – хотя Новгород признавал своим князем Михаила Ярославича. Справедливости ради, новгородцев перемена власти устроила. Но по возвращении тверского великого князя ситуация обострилась.

Михаил пошел на Новгород с ордынским войском, разбил под ним московскую рать и восстановил свою власть. Но Новгород вскоре восстал и изгнал его наместника. Московский князь, вызванный для объяснения в Сарай, понравился Узбеку, одному из самых значительных ханов в ордынской истории, и тот выдал за него свою сестру Кончаку (в крещении Агафья), вручил ярлык на великое княжение и дал в сопровождение большой отряд во главе с мурзой Кавгадыем. Михаил, изготовившийся было к борьбе за власть, после переговоров с Кавгадыем от претензий на великое княжение отказался. Юрий Данилович, благодарный татарам за поддержку, без возражений смотрел на то, как они грабят русские деревни.

Но в 1317 г. Михаил одержал победу над Юрием и Кавгадыем в Бертеневской битве. При этом жена московского князя Агафья, она же сестра хана Золотой Орды, попала в плен, где вскоре умерла. Не обошлось без слухов, что ее отравили. Вскоре в Москве был убит тверской посол, посланный Михаилом попытаться уладить отношения.

Хан Узбек вызвал к себе обоих русских князей и Кавгадыя для разбирательства (1318 г.). Михаил припозднился, и Юрий успел настроить хана соответствующим образом. Против тверского князя были выдвинуты обвинения в убийстве Агафьи-Кончаки, в сопротивлении ханскому послу и в невыплате дани. Он был призван виновным.

Михаил Ярославич просидел месяц закованным в колодки, подвергаясь побоям и издевательствам. Вел он себя при этом, согласно летописи, как праведный христианин – неустанно молясь и читая Священное Писание. В конце концов он был убит людьми Юрия и Кавгадыя. В 1549 г. Православная церковь канонизировала Михаила в лике благоверного.

Тело убитого князя Юрий Данилович привез в Москву, где оно было передано тверским боярам. Перед этим состоялась процедура примирения московского князя со старшим сыном покойного, Дмитрием Михайловичем по прозванию Грозные Очи.

Но всерьез это никто не воспринял. Вскоре Юрий узнал, что Дмитрий добивается великого княжения, и собрался идти на него войной. Тогда тот поклялся ярлыка не искать, а еще прислал две тысячи рублей ордынской дани для передачи верховному хану.

Юрий Данилович распорядился деньгами по-своему: пустил в оборот через доверенных новгородских купцов для получения прибыли. Возможно, не без помощи Дмитрия, об этом узнал Узбек (1322 г.). Страшно разгневавшись, он передал Дмитрию великое княжение, Юрию же приказал явиться в Сарай держать ответ. Новый великий князь собирался перехватить его по дороге, но не на того напал: Юрий Данилович спешно уехал во Псков, где княжил его брат Афанасий, а оттуда перебрался в Новгород – горожане согласились принять его своим князем.

Юрий Данилович успешно отбил шведские нападения, заключил со Швецией мир, основал крепость Орешек (Шлиссельбург) при истоке Невы из Ладожского озера, поддерживал порядок во владениях Господина Великого Новгорода. А в 1325 г., рассудив, что Узбек так долго зла на него держать не будет, поехал в Сарай возвращать себе ярлык.

Возможно, он добился бы своего: татары старались сеять раздор между русскими князьями, для чего почаще передавали ярлык из колена в колено. Но в Сарае его уже ждал великий князь Дмитрий Михайлович Тверской по прозвищу Грозные Очи: он приехал, чтобы освежить у хана память о пропавших деньгах и о самочинной казни своего отца, а еще рассказать кое о каких других делах Юрия и Кавгадыя. Но, едва завидев прибывшего Юрия Даниловича, в припадке ярости зарубил его – прямо на глазах у хана.

Суд Узбека был коротким. Дмитрий был приговорен к смерти, его казнили через год. Кавгадыя за самовольство казнили раньше. Великое княжение досталось брату Дмитрия – Александру.

Александру Михайловичу предстояло вынести немалое унижение. С ним в Тверь отправился баскак Чол-хан, прозванный на Руси Щелканом, с большим ордынским отрядом. Вел себя этот сборщик дани по приезде крайне нагло: вселился в княжеский дворец, чинил произвол сам и дозволял чинить его своим людям. Поборы взимали беспощадно, народная память на века сохранила сочиненную тогда песню, в которой, помимо прочего, пелось:

У кого денег нет,

У того дитя возьмет,

У кого дитяти нет,

У того жену возьмет,

У кого жены-то нет,

Того самого головой возьмет.

Это при том, что от присутствия баскаков успели отвыкнуть. В Твери вспыхнуло восстание, народ, собравшийся по звуку вечевого колокола, расправился и с Щелканом, которого выволокли из дворца, и со всеми его ордынцами.

* * *

К ордынской рати, двигающейся на Тверь карательным походом, примкнул со своим войском московский князь Иван Данилович по прозвищу Калита, брат убитого Юрия Даниловича. По мнению историков, примкнул не только для того, чтобы выслужиться, но и чтобы постараться отвести удар от других земель. Будем надеяться, что хоть так. Но князя Александра Михайловича Тверского Калита таки погубил, наговаривая на него в Сарае и после того, как тому простили там смерть Щелкана.

Иван Данилович Калита (1283–1340, княжил на Москве с 1322 г.) был основателем прямой линии московских великих князей и царей всея Руси, правивших до 1598 г. – до смерти государя Федора Иоанновича. Существуют две версии, почему он получил такое прозвище, но обе исходят из того, что калита – это денежный мешок, кошель. То ли собирал к Москве и земли, и все, что ни есть ценного, как скопидом, то ли прозван так за то, что всегда имел при себе большой кошель с медными деньгами, из которого оделял нищих.

В Орде Иван Данилович был своим, желанным человеком. Живал по несколько месяцев. Всех одаривал, со всеми был почтителен и приветлив. Но добился того, что с баскачеством было покончено навсегда. Сбор ордынской дани брали на откуп сами князья, а Калита в этом деле был над ними главным. И кое-что оставалось – для московского каменного строительства, например. При нем были сооружены в Кремле Архангельский и Успенский соборы (те, что сейчас, стоят на тех же местах), церковь Спаса на Бору (названа так потому, что стояла среди соснового бора – вот каким был Кремль). Еще одно богоугодное дело Калиты – Москва стала центром Русской православной церкви, в 1326 г. сюда окончательно перебрался из Владимира митрополит Петр.

Землю Московскую преумножал он разными способами. Дочерей своих и родственниц выдавал за окрестных князей – глядишь, когда-никогда их владения перейдут к Москве по завещанию. Как частное лицо, раскрывал свою мошну (калиту): скупал владения в разных княжествах, сажал на эту землю своих бояр и доверенных лиц. В города с вечевым правом (вроде Новгорода) охотно посылал своих наместников.

Современники были особенно благодарны Ивану Даниловичу за то, что «и бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и престаше поганы воевати Русскую землю и заколоти христиан, и отдохнуша… христиане от велика истомы и многиа тягости, от насилия татарского».

В десятилетия после Батыева нашествия Русь пережила около тридцати больших ордынских набегов – не налетов «по мелочи», а походов тысяч хищных и наглых всадников. Это постоянно подпитывало пережитый ранее ужас, тот, который отразился и в нашем сознании: когда говорят «до монголов» и «после монголов», мы сразу понимаем, что имеется в виду. Иван Данилович Калита обеспечил передышку, обеспечил притупление страха: Русь получила возможность подготовиться к Куликовской битве.

А еще русский народ почувствовал, что что-то происходит, что рождается новый национальный центр, твердый и притягательный. Таким центром стала ощущаться Москва.

Соответствующим образом к Москве стали относиться и татары – уже не как к тому, кто заслуживает в лучшем случае доброго снисхождения, а как к почти равному. Как к тому, кого надо побаиваться, но на кого надо постараться опереться в русских делах. Сын Ивана Даниловича, Симеон Иванович (1317–1353, вел. князь в 1340–1353 гг.), уже не просто получил ярлык на великое княжение: в Орде (не без раздумий) было провозглашено, что все прочие князья «даны под его руки», он им больше не ровня. Симеон принял это близко к сердцу и, оставаясь, подобно отцу, добродушным и почтительным в Сарае, с «данными под его руки» стал высокомерен, за что получил прозвище Гордого (когда Симеон Гордый стал жертвой «черной смерти» – ополовинившей всю Европу страшной эпидемии чумы, – сменивший его брат Иван удостоился звания Красного, в смысле Кроткого).

Тогда же родились слова «Великая Русь» – под ними понимался все разрастающийся северо-восток прежней Киевской Руси.

* * *

Были еще Малая Русь и Белая Русь – русские земли, через некоторое время после Батыева погрома попавшие под власть соседних государств, Великого княжества Литовского и королевства Польского.

Балты, предки литовцев и латышей, в очень давние времена распада праиндоевропейской общности проживали совместно с праславянами в подобщности, называемой балтославянской. Покинув ее и уйдя к Балтийскому морю – возможно, на свет таинственного «солнечного камня» – янтаря, они после сложных этногенезов, в которых играли ведущую роль, стали современными нам народами Прибалтики. А о прежнем единстве с нами говорят схожесть языков и сохранившееся пока сходство простых людей (например, малая тяга к коммерции и несколько выше среднего к бутылке – как способу обретения духовного инобытия).

Литва как государство рождалась во времена довольно поздние, рождалась в непрерывных войнах и из племен воинственных. И все еще языческих: поклоняющихся священному огню, священным змеям и священным рощам. Даже в середине XIII в., когда вождю литвы и жемайтов Миндовгу присвоил королевский титул не кто иной, как папа римский, литовцы были в большинстве своем все еще язычниками, а Миндовг вскоре заявил, что насчет христианства передумал, Перкунас ему милее, – и изгнал всех христиан. А в середине XIV в. соправитель их великого князя Ольгерда Кейстутис демонстративно женился на жрице Бируте – хранительнице священного огня, которая стала матерью великого князя Витовта.

Пассионариями были, каких мало. Обороняясь от цвета европейского рыцарства, устремившегося на них в Крестовый поход (от орденов меченосцев и тевтонского), костьми ложились, но не поддавались. Племена пруссов исчезли почти полностью, только малая часть дала себя ассимилировать и стала компонентой наиболее твердолобой и склонной к милитаризму части немецкой нации – пруссаков.

Литовцы не только оборонялись, они и непрерывно атаковали. Воевали они умело и вооружены были неплохо, особенно князья и их дружины. В плен к ним лучше было не попадаться – им было за что мстить и они не умели прощать. Миссионерам – священникам и монахам – тоже надо было соблюдать предельную осторожность, чтобы не оказаться причисленными к лику мучеников.

Под властью великого князя Гедимина (правил в 1316–1341 гг.) оказались вместе с их князьями княжества разгромленной монголами Киевской Руси: Полоцкое, Минское и другие, которые располагались на территории современной Белоруссии. Гедимин к христианству относится вполне терпимо, его дочь Айгуста (Анастасия Гедиминовна) была замужем за московским князем Симеоном Гордым. В своей политике Гедимин не раз использовал конфликт между католичеством и православием, обещая папе и германскому императору обеспечить переход его новых русских подопечных в латинскую веру.

После смерти Гедимина Литву поделили его сыновья Кейстутис и Ольгерд. Что до Кейстутиса, это действительно был убежденный язычник. Ольгерд же, получивший великое княжение над восточной частью Литвы, т. е. над русскими областями, был сыном русской княгини и дважды был женат на русских княжнах. Крестился по православному обряду, получив имя Александр. Его дочери вышли замуж за князей Серпуховского и Суздальского.

Ольгерд (1296–1377, правил в 1345–1377 гг.) присоединил к Великому княжеству Литовскому земли Брянскую, Северскую, Киевскую, Черниговскую и Подольскую, отобрал у Польши Волынь. Русские княжества после разгрома Киевской Руси не могли оказать серьезного сопротивления находящемуся на подъеме молодому государству, да, надо думать, не очень и хотели. В Литве они видели, и не без оснований, защиту от Орды. Русский язык, русская культура, православная религия преобладали в Великом княжестве – даже в Вильне, его столице. Феодальная знать тоже была в большинстве своем русской.

Большое значение для закрепления за Литвой этих русских земель имела победа Ольгерда в 1362 г. над тремя татарскими беками в битве на реке Синие Воды (Синюхе) – притоке Южного Буга. «В сие лето Ольгерд победи трех царков Татарских и с ордами их, си есть Хачебея и Кутлубуга и Дмитрия, и оттоли от Подолья изгнал власть Татарскую – сей Ольгерд и иныя Русския державы во власть свою прият, и Киев… и посади в нем Володымера сына своего».

Но дальнейшая экспансия Литвы распространялась на Смоленск, Дорогобуж, Брянск, Можайск, а Московское государство было уже в силах постараться этого не допустить. Несколько раз воевали, дважды Ольгерд подходил к стенам Кремля (в 1368 и 1370 гг.) – но безрезультатно. Смоленское княжество на столетия стало яблоком раздора в отношениях двух стран.

В Куликовской битве некоторые русско-литовские князья сражались со своими отрядами в войске Дмитрия Донского (Дмитрий Боброк Волынский, Андрей Полоцкий, Дмитрий Брянский); некоторые были в армии союзника Мамая великого князя Литовского Ягайло, шедшего на соединение с татарским войском – к счастью, не то опоздавшего, не то воздержавшегося.

Национальные отношения внутри Великого княжества Литовского осложнились, когда Ягайло пошел на тесное сближение с Польшей. К этому его побуждала необходимость совместного противостояния Тевтонскому ордену, но литовская знать видела здесь и свою личную выгоду: сближение с поляками и возможное принятие католичества оттирали на второй план русскую аристократию Великого княжества.

В 1385 г. на съезде высшей знати двух государств в литовском замке Крево было принято решение о династической унии: Ягайло становился мужем польской королевы Ядвиги и королем Польским. Хотя внутреннее управление государств оставалось раздельным – со своими армиями, судами, казной, должностными лицами. Но католичество становилось государственной религией Великого княжества Литовского – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Главным последствием стало то, что православное население Великого княжества, как русские, так и принявшие православие литовцы, отказалось менять свою веру. Возмутились и язычники, которых немало еще было на западе государства: католическое духовенство немедленно принялось за уничтожение их главных святынь. Был погашен священный огонь в Виленском замке, истреблены священные змеи, вырублены рощи, в которых совершались языческие богослужения, – все это должно было демонстрировать, что «вот, ваши боги сами себя защитить не могут, что уж вам от них помощи ждать». Как будто христианский Бог всегда спешил на помощь Своим мученикам или защищал разрушаемые храмы.

Масса недовольных была и среди остального населения: в Литве стали насаждаться польские порядки. Как следствие, если поначалу Ягайло, приняв католичество и став польским королем Владиславом II, сохранял за собой и титул великого князя Литовского, – в 1392 г. им был провозглашен сын Кейстутиса Витовт, считаясь, однако, при этом наместником Владислава II.

Витовт (ок. 1350–1430) был православным и не собирался переходить в католичество, не собирался и проводить в Литве существенные перемены. Он пошел на сближение с великим князем Московским Василием II, выдав за него в 1390 г. свою дочь Софью. Но дальше Витовт принялся за расширение литовских границ и в 1395 г. захватил Смоленск (который, правда, еще со времен Ольгерда находился в фактической зависимости не от Москвы, а от Вильны: попытка Ивана Калиты вернуть его не увенчалась успехом даже с помощью ордынской конницы). В Смоленск был назначен наместник Великого княжества и размещен литовский гарнизон.

Следующим направлением литовских походов стали Причерноморские степи. В 1397 г. Витовт во главе своих войск дошел до низовьев Днепра и Южного Буга. В следующем году он вмешался в ордынскую усобицу – пожелал вернуть на престол в Сарае Тохтамыша (тот имел давние тесные связи с Литвой, возможно, он и родился в Тракайском замке). Тохтамыш был свергнут Тимуром Тамерланом, и теперь Золотой Ордой правили ставленники Железного Хромца. Литовское войско дошло до низовьев Дона, совершило поход в Крым (некоторые историки считают, что литовцы дошли от Перекопа до Керчи, другие вообще отрицают реальность этого похода – состояние источников допускает и то, и другое).

В 1399 г. Витовт возглавил новый поход на противников Тохтамыша. Он собрал в Киеве очень большую армию (38 тысяч), в которой были литовцы, поляки, русские, молдаване, татары Тохтамыша. Удалось даже привлечь большой отряд рыцарей Тевтонского ордена. На реке Ворскле (левом притоке Днепра) армия Витовта сошлась в битве с еще большим войском темника Золотой Орды – ногайского хана Едигея. Женатый на сестре Тимура Тамерлана и прежде верно служивший ему, Едигей стал проводить в Золотой Орде собственную политику и посадил на престол в Сарае хана Тимура Кутлуга, который сейчас тоже был с ним.

Витовт и другие военачальники были абсолютно уверены в победе своего хорошо организованного войска. Перед сражением они вели переговоры с Тимуром Кутлугом так, будто уже одержали победу. Но, как часто бывает при таком чувстве превосходства, кончилось все очень плохо, – даже несмотря на то, что в предваряющем битву поединке литовский рыцарь Сырокомля победил татарского богатыря. Но ордынцы не пали духом. Сражение они провели в лучшем своем стиле. Притворным отступлением заманили противника в степь, потом резкий разворот и фронтальный удар в сочетании с обходными маневрами на флангах – к этому времени тяжеловооруженные европейские всадники успели притомиться. Засадные отряды отрезают конницу от пехоты. Не помогли и редкие еще в полевых сражениях пушки и пищали. Дальше – спасайся, кто может. Спаслись Витовт, Тохтамыш, орденский военачальник и менее половины воинов. Погибли участники Куликовской битвы Андрей Ольгердович Полоцкий и Дмитрий Ольгердович Брянский, а также Глеб Святославич Смоленский, князь Подольский, господарь Молдавский и тысячи знатных и незнатных воинов.

Тяжелое поражение остудило Витовта – он уже не стремился с прежней энергией стать гегемоном Восточной Европы. Но, возможно, не было худа без добра. Военные историки считают, что именно урок Ворсклинской битвы он использовал в 1410 г., в Грюнвальдской битве, применив притворное отступление против конницы Тевтонского ордена.

В 1406–1408 гг. Витовт воевал с Москвой за гегемонию над Новгородом и Псковом: он вступил в переговоры со знатью этих городов, склоняя ее под свое главенство. Однако успеха он здесь не добился. Тем не менее земли Великого княжества Литовского простирались при Витовте «от моря до моря», от Балтийского до Черного – они включали в себя низовья Днепра, Буга и Днестра. Но внутреннее состояние его государства напоминало слабо связанную с центром конфедерацию: княжества жили почти что сами по себе, Витовт предпочитал в их дела не вмешиваться. Однако в религиозной жизни он добился важного успеха: его стараниями была учреждена Киевская православная митрополия, и теперь русские княжества его государства в церковном отношении не зависели от Московской митрополии. Это вело к обособлению и культурных, и просто человеческих связей с Московским государством и его жителями, что стало шагом к обособлению восточных славян друг от друга, к образованию великорусской, белорусской и украинской народностей.

Глава 32

Куликовская битва

Во времена становления Московского государства Золотая Орда тоже переживала подъем.

Девизом правления хана Узбека (1283–1341, правил в 1313–1341 гг.) могли бы стать «закон и порядок». Современники-арабы дают ему прекрасные характеристики: «это молодой человек красивой наружности, отличного характера, прекрасный мусульманин, храбрый и энергичный»; «он был человек храбрый и отважный, религиозный и набожный, почитал правоведов, любил ученых, слушался советов их, доверял им, был милостив к ним, посещал шейхов и оказывал им добро». И еще много в таком же духе. Очевидно, этих авторов-мусульман Узбек-хан особенно располагал к себе тем, что он, поначалу язычник, сделал ислам государственной религией Золотой Орды.

Вообще-то хан не был человеком мягким. Если кому-то мусульманская вера приходилась не по душе, тот мог расстаться и с жизнью. Только из числа высшей племенной знати было казнено около 120 человек, вознамерившихся и дальше губить душу идолопоклонством. Русские князья, когда ехали к нему в Сарай, писали завещание – и мы сами видели, как не один из них расстался там с жизнью. На престол Узбек тоже взошел не без проявления силы характера. Когда умер его дядя хан Тохта и Узбек-хан прискакал, чтобы выразить соболезнование семье покойного, оказалось, что новым ханом под влиянием эмира Кадака уже провозглашен его сын Иксар. Узбек с приближенными убил и Кадака, и Иксара и занял трон сам.

Узбек провел административную реформу. Орда была разделена на четыре больших улуса: Сарай, Хорезм, Крым и Дешт-и-Кипчак («Половецкая степь» – от Дуная до низовий Сырдарьи), во главе которых находились назначенные ханом улусбеки – это ставило в тесные рамки местную племенную знать.

Узбек-хан много строил. Особенно много внимания уделял торговле и дорогам: последние стали не только безопасными, но и благоустроенными, повсюду возводились караван-сараи. Хан покровительствовал культуре, слава об этом дошла и до Европы: в комедиях с экзотическими восточными сюжетами, которые ставились на итальянской сцене в XVIII веке, хан Узбек был частым и всегда положительным персонажем. Мы видели, что Узбек благоволил к Ивану Калите и отдал ему в жены свою сестру Кончаку.

Его сын Джанибек (ум. в 1357 г., правил в 1342–1357 гг.) взошел на престол по трупам двух своих родных братьев, но русские летописцы называют его «добрым царем». При нем был только один значительный набег на Русь, да и то – на город Алексин, имевший смелость расположиться на самой границе степи, в нынешней Тульской области, а потому не раз подвергавшийся разорению. Сказывалось то, что Джанибек, как и отец, всячески укреплял централизацию и старался обуздать беков и «царевичей» всех уровней.

В 1357 г. мать Джанибека, ханша Тайдула, наслышанная о святости русского митрополита Алексия (будущего воспитателя и опекуна Дмитрия Донского), призвала его в Сарай, чтобы он исцелил ее от поразившей ее слепоты. После долгих молитв Алексия свершилось чудо, ханша исцелилась. В это же время занедужил и сам Джанибек, но, как истинный мусульманин, не пожелал прибегнуть к помощи христианской молитвы и в том же году скончался. Правда, источник сообщает, что Джанибека убил его сын Бердибек, но это сообщение единично, чаще говорится о том, что хан скончался от последствий тяжелого ранения, полученного в военном походе. Однако, за давностью лет, не суть важно. В любом случае, узнав о тяжелой болезни отца, Бердибек нагрянул из Азербайджана, которым управлял, со своим войском. Сразу по прибытии он избавился от всех других прямых потомков Батыя и стал единственным законным претендентом на трон, который по праву и занял.

Один из походов хан Джанибек совершил на Крым, имея целью разграбить богатую генуэзскую Каффу. Быстро взять он ее не смог, – мы сами видели, какие ее окружали стены, – а потому прибег к длительной осаде. Во время нее из Китая до татарского лагеря добралась эпидемия «черной смерти» – та самая, которая погубила Симеона Гордого. Осаждающие стали с помощью катапульт забрасывать в город чумные трупы, там тоже появились заболевшие. Каффу татары так и не взяли, а генуэзские корабли развезли заразу по всей Европе. Это одна из гипотез распространения страшнейшего за всю историю человечества мора, но многие ученые считают ее наиболее обоснованной.

Бердибек правил недолго, всего два года (1357–1359), но успел совершить заслуживающие упоминания деяния. Находившемуся еще в Сарае святителю Алексию он вручил грамоту, подтверждающую освобождение русских церквей и монастырей от дани и всяческих поборов и повинностей. Но эту привилегию они получили сразу по установлении ига, согласно Ясе Чингисхана. Возможно, когда сбор ордынской дани окончательно перешел в руки администрации русских княжеств, отечественные сборщики оказались менее уважительными к монгольской традиции. А может быть, церкви и монастыри стали платить дань после того, как Золотая Орда стала мусульманской. Возможна и третья причина: от русских иерархов в Сарай поступали жалобы на подати не в ордынскую, а в княжескую казну.

Через венецианских послов ярлык на привилегии получили и их соотечественники-купцы, торгующие в Тане (нынешнем Азове), после того, как Золотая Орда забрала ее себе, отобрав у генуэзцев. То же касалось крымской бухты Провато, что неподалеку от Каффы (в нынешнем русифицированном варианте бухта близ Феодосии носит название Праватка). Ее на свежей памяти отобрали у венецианцев генуэзцы, ордынская «крыша» постановила, чтобы новые хозяева частично компенсировали пострадавшим ущерб. Торговать венецианцам разрешалось также в Сугдее (Судаке), которую, хоть и в разрушенном татарами виде, в 1365 г. забрали генуэзцы и назвали Солдайей, и в Калитре (нынешнем Коктебеле), которая в то время была населенным пунктом незначительным и не совсем ясно чьим.

* * *

На одну из высших в государстве должностей беклярбека верховный хан Бердибек поставил совсем еще молодого Мамая (ок. 1335–1380), ставшего роковой фигурой и в ордынской, и в русской истории. Человек, судя по всему, был богато одаренный, волевой, энергичный, широко мыслящий. Из знатного, но не царского рода. Бердибек выдал за него замуж свою дочь.

В августе 1359 г. Бердибек погиб в результате государственного переворота, возведшего на золотоордынский престол хана Кульпу. Самозванца, выдававшего себя за сына Джанибека (как будто Бердибек оставил бы его в живых, будь он действительно его братом). Кульпа уничтожил также нескольких сподвижников свергнутого хана, но кто уцелел – ускакали в свои улусы и повели борьбу против него. В их числе был и Мамай.

Новоявленный правитель вместе с двумя своими сыновьями был зарезан другим самозванцем, Наурузом, уже в январе 1360 г. А в мае того же года был свергнут и казнен Науруз. Потому что в Золотой Орде началось нечто подобное тому, что применительно к римской истории получило название «кризиса III века», когда каждые полтора-два года убивался один император и взгромождался на трон другой. Здесь это происходило чаще, чем ежегодно, потому что в Золотой Орде стало что ни хан, что ни бек, что ни беклярбек – то претендент на Сарай. Стараниями Бердибека, а потом его убийц прямых батуидов (потомков Батыя) не стало, но чингизидов было предостаточно. В русских летописях эта смута получила название «Великой замятни».

* * *

В исторической перспективе интереснее всего противостояние Мамая и Тохтамыша.

На момент начала замятни Мамай был наместником Крыма и Северного Причерноморья. Человек, хорошо освоившийся в высшем эшелоне золотоордынской власти, он не рвался на ханский престол. Его, в переводе на хазарские понятия, вполне устраивала роль бека при кагане, а по-татарски говоря – беклярбека при посаженном им на престол хане-чингизиде. Обладая талантом полководца (звание темника, командира самого большого военного отряда, так просто не давали), а также значительной поддержкой, в 1361 г. он добился провозглашения ханом своего ставленника из царского рода Абдуллаха. Но многие беки из восточных улусов с этим не согласились. Используя весь свой дар убеждать и пугать, Мамай сумел возглавить все племена от Дуная до Волги. Этот его улус получил название Мамаевой Орды.

В ходе непрекращающейся борьбы ему не раз удавалось захватывать и Сарай. Мамай установил отношения с Великим княжеством Литовским, русские земли которого граничили с его владениями, а пользуясь своим верховенством в Крыму – с Генуей и Венецией. Через эти морские державы можно было сзывать на сулящие добычу предприятия умеющий владеть оружием люд со всей Европы – там одних безземельных рыцарей было, что карасей в монастырском пруду.

Темник старался наладить отношения и с Русью: в 1363 г. он заключил с нею договор о значительном снижении дани с нее. За малолетством великого князя Дмитрия Ивановича, будущего Дмитрия Донского, Русское государство на переговорах представлял митрополит Алексий. Не раз бывавший в Орде, хорошо знающий обычаи татар, наш святитель не питал к ним вражды. С Мамаем Алексий был хорошо знаком, возможно, это темник выручил его в 1358 г. из грозящего смертельной опасностью заточения в Литве: Алексий отправился туда разрешать недоразумения по поводу учреждения в Киеве отдельной православной митрополии.

В 1370 г. Мамаю потребовался новый кандидат в ханы Золотой Орды – Абдуллах внезапно скончался. Были предположения, что его убрал сам Мамай – в расчете, что сыщется фигура поавторитетней. Но следующим золотоордынским правителем, провозглашенным в Мамаевой ставке, стал восьмилетний мальчик Мухаммад-Булак.

* * *

С Москвой отношения вскоре стали усложняться. Историкам многое неясно, но внешне картина выглядела так.

Именно Мамай, а не сарайский хан объявил маленького Дмитрия великим князем. Но потом передумал и вручил ярлык Михаилу Тверскому. Однако в 1371 г. в ставке Мамая появляется сам повзрослевший Дмитрий (ему был тогда двадцать один), и великим князем снова становится он. Вступать в сношения с Сараем было тогда делом слишком неверным, ханы менялись в нем чаще, чем подковы у боевого коня, то тут, то там возникали новые орды – претендующие на главенство или независимость племенные объединения.

Первый открытый конфликт между Москвой и Мамаевой Ордой произошел в 1374 г. В союзном Москве Нижнем Новгороде произошло антиордынское восстание, послы Мамая и полторы тысячи сопровождающих их воинов были перебиты. В ответ начались нападения на Нижегородское княжество. Тогда московская рать во главе с Боброком Волынским и нижегородское войско пошли на Булгар (тогда ордынский город) и разбили под ним вышедшее им навстречу татарское войско. Это было, по словам русского летописца, «великое размирье», полный разрыв отношений с Мамаевой Ордой.

Поход русских встревожил не только Мамая, но и Сарай. Там в 1377 г. стали собирать в поход на Нижний большое войско. Объединенные силы Москвы и нескольких союзных княжеств двинулись заступить ему путь. И тут сработало хроническое русское «авось», которое и тогда не всегда оправдывало возложенные на него надежды. Думая, что враг далеко, русская рать передвигалась и устраивала привалы вполне безалаберно, позволяя себе излишества. А татары порою оказывались все теми же татаро-монголами, непредсказуемыми, злыми и неутомимыми. Дальше неясность. То ли «сарайская» рать совершила стремительный марш, проломившись через многоверстные дебри, то ли напало совсем уже никем не чаямое войско Мамая. Не суть важно. Татары неожиданно нагрянули прямо на русский стан, расположившийся на берегах речки Пьяни (!): не выставив ни заслонов, ни, похоже, даже дозоров. Во всяком случае, на разгоревшуюся тут же битву многим оказалось не с чем выходить, оружие было в обозе, в телегах. Поражение было полное, татары дотла сожгли Нижний Новгород и разорили весь край.

Но реванш был взят уже в следующем, 1378 году. Мамай отправил на непокорную Русь большую рать во главе с мурзой Бегичем: она должна была ударить по Москве, пройдя через земли Рязанского княжества. Но русские на этот раз были начеку. Два войска встретились близ Коломны, на берегах притока Оки реки Вожи. Великий князь Дмитрий Иванович лично возглавил центральный полк. Теперь полной была победа, причем добытая по-татарски: с помощью искусного маневрирования на флангах и меткой стрельбы из луков. Погибли Бегич и несколько беков.

* * *

Предстояла решающая схватка. Мамай заручился поддержкой соседей по Крыму, генуэзцев – они обязались прислать свою прекрасную пехоту. А еще они и венецианцы были лучшими посредниками для привлечения наемников. Мамай мобилизовал все силы своей Орды, силы всех зависимых народов Поволжья и Северного Кавказа. Призвал на подмогу единоверцев из дальних и ближних стран. «Даваше обильно всем и посла во многие страны… И снидоша к нему от многих стран на ласкание его и даяние». Успехом закончились переговоры с Литвой: с Ягайло был заключен союз, он обещался прийти с большим войском. У него в предстоящей войне свой интерес был огромный. Согласно летописи, при его переговорах с Олегом Рязанским предполагался такой разворот событий: «Как скоро князь Дмитрий услышит о нашествии Мамая и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в дальние места или в Великий Новгород, или на Двину, а мы сядем в Москве и во Владимире; и когда хан придет, то мы его встретим с большими дарами и упросим, чтобы возвратился домой, а сами, с его согласия, разделим Московское княжество на две части – одну к Вильне, а другую к Рязани, и возьмем на них ярлыки для потомства нашего».

К нападению на Русь Мамая подстегивало обострение конфликта с «официальной» сарайской Золотой Ордой: ему позарез нужны были русская военная сила и деньги. К власти в Сарае, пользуясь полной поддержкой Тимура Тамерлана, создателя собственной империи со столицей в Самарканде, шел чингизид Тохтамыш.

Тохтамыш (ум. в 1406 г., хан Золотой Орды в 1380–1395 гг.) был сыном правителя Мангышлака. В бесконечной «Великой замятне», в 1376 г. отец отказался поддержать своего родственника Урус-хана, хана Синей Орды (восточной части Золотой Орды) в его походе на Сарай, за что был казнен. Боясь, что его ожидает такая же участь, Тохтамыш бежал к Тимуру. Железный Хромец принял беглеца ласково и пообещал посадить на сарайский престол. Два раза он давал ему войско, и два раза Тохтамыш терпел поражения от полководцев Урус-хана в первом же сражении. Тимур вверил неудачнику командование в третий раз, уже после смерти Урус-хана, – и снова разгром. Но новый золотоордынский хан Тимур-Мелик был «наделен многочисленными пороками и слабостями», отвратил от себя большинство знати – и только тогда, с четвертой попытки, Тохтамыш добился успеха. Ему удалось водвориться в столице Белой Орды – Сыгнаке (в современном Казахстане; какие территории охватывала Белая Орда – вопрос дискуссионный, что часто бывает применительно к кочевым государствам).

Весной 1378 г. его войско захватило часть Мамаевой Орды. Через два года Тохтамыш владел уже всеми землями Золотой Орды восточнее Дона, включая столицу Сарай. У Мамая выбор, похоже, был невелик: или подчинить Русь, или погибнуть.

* * *

Московское правительство во главе с великим князем Дмитрием Ивановичем Донским (1350–1389) понимало всю опасность сложившейся ситуации. Кремлевская дипломатия и уговорами, и посулами, и призывами к христианской совести действовала вовсю, но по всем прикидкам выходило, что у Мамая сил больше. Под сомнением было вступление в войну многих княжеств Великой Руси, не говоря уж о находящихся под Литвой: ее великий князь Ягайло был на стороне Мамая. Новгород, Тверь, Рязань особых симпатий к Москве никогда не питали, к тому же Рязанское княжество после битвы на Воже было разорено набегом из Мамаевой Орды.

Но о том, чтобы обратиться за помощью в Сарай, заявить о своей верноподданности и готовности к общей борьбе с узурпатором, речь не шла. Москва готовилась к свержению ордынского ига, из какого бы центра Орда ни управлялась и какого бы цвета она ни была. Возможно, иначе представлял себе ситуацию Тохтамыш, иначе стараются нарисовать ее некоторые современные историки и идеологи, но нам своя историческая память дороже, фальшивой не надо. Попытка решить дело миром была, причем обоюдная: Мамай ставил условием возврат к той дани, что была при Узбеке и Джанибеке; Дмитрий, стремясь избежать неизбежных огромных потерь, в принципе на дань соглашался, но лишь на ту символическую, которую платил Мамаю несколько лет назад.

Общерусский сбор всех войск был назначен на 15 августа 1380 г. в Коломне. Перед выходом московской рати князь Дмитрий Иванович съездил за благословением к Сергию Радонежскому в недавно основанный им Троицкий монастырь. Всегдашний радетель о земле Русской, о ее единении и независимости, святой преподобный Сергий благословил князя на битву, предрек победу, но предупредил, что добыта она будет страшной ценой. В подмогу русскому войску он дал двух своих иноков, Пересвета и Ослябю, «мужей в ратном деле сведущих», в прошлом бояр в Брянске.

Московская рать перед походом собралась на молебен в Кремле. Оттуда она выходила через трое ворот по трем дорогам. После того как в Коломне собрались полки всех земель, стало очевидно: такой силы Русь еще никогда не выставляла. Свои войска прислали, помимо Московской земли, Серпухов, Смоленск, Суздаль, Белозерск, Ярославль, Ростов, Кострома и другие города Северо-Восточной Руси (сведения о том, что подошли полки из Новгорода и Твери, ставятся под сомнение). Рязанцев не было, но Олег Рязанский, несмотря на свою в целом антимосковскую позицию, снабжал Дмитрия Ивановича сведениями о движении Мамаевого войска, а свое отсутствие в общем строю объяснял недавним разгромом княжества и страхом перед возможным разгромом в будущем: путь татар лежал через земли Рязанского княжества. Что было отрадно, прибыли полки из городов, находящихся под литовской властью, причем два из них возглавляли князья литовского происхождения: Ольгердовичи Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский (вспомним, что оба погибнут в 1399 г. в Ворсклинской битве).

* * *

О состоявшейся 8 сентября 1380 г. Куликовской битве написано очень много, но современных ей письменных свидетельств до нас дошло до обидного мало. Но и из них становится очевидной жертвенность, с какой шли на нее русские воины, – с той же самой, с какой стояли русские солдаты на Бородинском поле, советские под Сталинградом, какую проявили они в других решающих судьбу народа сражениях Отечественных войн. Она проявилась уже при определении расстановки войск в предстоящем сражении: было ясно, что сторожевому и передовому полкам суждено принять на себя первый массированный удар татарской конницы и ценой своей гибели обескровить ее. Переходя на другую сторону Дона, отрезали себе возможность спасения бегством. Готов был к смерти Дмитрий Иванович Донской, когда, передав командование своим воеводам, надел доспехи простого воина: теперь ратников не могла привести в смятение гибель великого князя. Даже последний оставшийся в живых мог быть им.

Этот жертвенный настрой смог прочувствовать великий поэт Александр Блок:

Мы, сам-друг, над степью в полночь стали:

Не вернуться, не взглянуть назад.

За Непрядвой лебеди кричали,

И опять, опять они кричат…

На пути – горючий белый камень.

За рекой – поганая орда.

Светлый стяг над нашими полками

Не взыграет больше никогда.

И, к земле склонившись головою,

Говорит мне друг: «Остри свой меч,

Чтоб недаром биться с татарвою,

За святое дело мертвым лечь!»

Я – не первый воин, не последний,

Долго будет родина больна.

Помяни ж за раннею обедней

Мила друга, светлая жена!

Расположение русского войска отдельными полками оказалось удачным. Обычно татары маневрированием своих конных отрядов заставляли противника разрывать свой строй и продолжать бой не подготовленными к такому повороту дела частями. Здесь же находившиеся в явном меньшинстве русские действовали организованно до последнего этапа битвы, когда «как соколы на журавлиную стаю, ринулись русские на татар из засады» (вот уже полвека хранимая в памяти цитата из школьного учебника).

Успеху способствовало и то, что русская армия поспешила навстречу татарам – в результате литовцы Ягайло опоздали на битву. Однако очень вероятно, что они туда и не торопились. Тем не менее они успели отбить трофеи у каких-то отрядов победителей, возвращающихся в свои города, и даже хватило подлости поубивать лежащих в телегах тяжелораненых, а некоторые потомки этих героев вот уже несколько столетий говорят об этом как о военном успехе в борьбе с хроническим агрессором.

Соотношение сил перед битвой, соотношение потерь – тема интересная, но не следует придавать ей большого значения. Всякая статистика того времени очень неточна, к тому же летописцы, хронисты, анналисты и прочие повествователи зачастую считали себя вправе исказить ее в угоду собственным пристрастиям. Оценки позднейших историков – это тоже никак не истина в последней инстанции. Вот и читаем, у кого-то: «русских было никак не более 8 тысяч», у другого: «не менее 400 тысяч, но и эта цифра, возможно, не полная». Татар, бывает, и 800 тысяч наберется (в том же школьном учебнике было соответственно 150 тысяч и 300 тысяч). А насчет того, кто кого больше поубивал… В том же источнике – погибло 40 тысяч русских и 150 тысяч татар (откуда эти сведения – неведомо было, возможно, и авторам учебника). А вообще-то, абстрактно говоря, если войско нанесло противнику урон в пять раз больше собственного, это вовсе не значит, что оно состояло из гораздо более умелых и отважных воинов, тем более это не свидетельство более высокого человеческого достоинства победителей. Не говорит это и о том, что один полководец был гораздо талантливее другого. Всяко ведь дело поворачивается. Была битва при Пьяне, была битва при Воже, была на Куликовом поле, при впадении Непрядвы в Дон. В исторической перспективе для народа может оказаться полезнее не эйфория от блестящей победы, а мужественно перенесенный разгром. Такой, например, как на Калке – всего-то от нескольких монгольских туменов. А через полтора столетия, глядишь, вон какую несметную рать разбили. Впрочем, чего распинаться, лучше Пушкина все равно не скажешь: «Бывает так, что тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Признаем, что татары в этом кровавом месиве тоже молодцами держались, а нам с ними и жить, и побеждать вместе – как давно уже живем и не раз побеждали.

Что до русских потерь – они были огромны. Это символично, что войско шло на бой под багровым знаменем с вышитым на нем золотом ликом Спасителя. Одних бояр полегло до 800 человек, счет прочих павших воинов шел на десятки тысяч. Серьезные военные историки полагают, что потери могли составить около трети русского войска, 25–30 тысяч человек. Учитывая то, что это были в основном не лапотники, а профессионалы-дружинники, в обозримом будущем потери трудновосполнимые. Недаром «плач великий стоял на Руси» после этой славной победы.

В Мамаевом войске было много кочевников из Крыма, было около 4 тысяч генуэзцев из Газарии и других примкнувших к ним европейцев (что в нем были феодориты – сведений нет). Генуэзская пехота билась в самом центре татарского войска, ведь у татар своей пехоты практически не было. Это была грозная сила. Ее строй был комбинированным, в форме каре. Впереди и по бокам тяжеловооруженные, частью с мечами, частью с длинными, окованными на большое расстояние от наконечника железом копьями, которые держало по несколько человек: перерубить мечом или топором – не дотянешься, отвести в сторону – поди попробуй. В середине – арбалетчики, которыми Генуя славилась по всей Европе. Генуэзцы не без успеха атаковали сторожевой и передовой полки русских, но многие ли из четырех тысяч уцелели до встречи с Большим полком – неизвестно. Сколько вернулось в Каффу после разгрома – тоже.

* * *

Мамай после поражения не укрылся в своем оплоте – Крыму. Не закончена была борьба с Тохтамышем, еще порывался он идти на Москву. При том, что на Куликовом поле темник понес утрату, пожалуй, горчайшую для него, чем огромные потери его войска: погиб восемнадцатилетний юноша – хан Мухаммед-Булак, и теперь противопоставить что-нибудь Тохтамышу в плане обоснованности претензий на власть у него, собственно говоря, не было.

Но Мамай вновь стал набирать армию, и, по некоторым свидетельствам, набрал немалую. На берегах той самой Калки встретились два заклятых врага – темник Мамай и уже признанный законным правителем Золотой Орды хан Тохтамыш. Кто говорит, что битва была упорная, кто – что ее вообще не было, воины Мамая сразу стали переходить на сторону неприятеля (если это так, то их можно понять: отстаивать, рискуя жизнью, интересы не имеющего шансов на успех узурпатора, даже если он хан твоего рода-племени, – не всем это по плечу).

После поражения Мамай бежал в Крым, надеясь укрыться в Каффе. Но его туда не впустили: и чревато последствиями, и слишком много полегло из-за него тамошней молодежи. Тогда он устремился в Солхат (Старый Крым), что в восточных предгорьях, но наткнулся на один из посланных Тохтамышем разъездов и был убит.

Хан Тохтамыш получил возможность проявить величие души. Темник и беклярбек Мамай был похоронен с подобающими почестями поблизости от Каффы (Феодосии), в селении, которое долгое время носило название Шейх-Мамай, а потом было переименовано в Айвазовское. Душе покойного грех на это обижаться – это замечательный наш художник-маринист Иван Константинович обнаружил его могилу и построил над ней беседку. Потомками Мамая считали себя Глинские, служилые князья Великого княжества Литовского. Многие из них перебрались в Москву, где в 1530 г. Елена Васильевна Глинская стала матерью Ивана Васильевича Грозного.

* * *

Дмитрий Иванович Донской после победы считал, что он теперь государь страны, ни от кого, кроме Бога, не зависимой. Когда прибыли послы от Тохтамыша с известием, что тот стал законным повелителем Золотой Орды, их приняли с подобающими почестями и с богатыми дарами для хана и его приближенных, попросили передать поздравления – но не более того. Однако великий князь и его бояре не все правильно поняли: послы приехали указать им, кто их новый хозяин и кому они должны платить дань и кланяться. Следующее посольство вообще не смогло доехать до Москвы, побоялось: очевидно, в народе еще больше укрепилось чувство ненависти к Орде после понесенных только что потерь – плюс переживание победы, раскрепощения.

В 1382 г. Тохтамыш решил, что пора все расставить по своим местам. Он приказал ограбить всех русских купцов в подчиненном Орде Поволжье и конфисковать их суда – при исполнении приказа многих убили. Сам же с большим войском украдкой, стараясь не обнаруживать своих намерений, двинулся на Москву. По пути прибыли сыновья от нижегородского князя с заверениями в покорности. Рязанский князь упросил не разорять его владений и указал удобные броды на Оке.

Москва не ожидала нападения и была неготова к его отражению. Дмитрий Донской отправился сначала в Переяславль-Залесский, потом в Кострому просить подмоги – после кровавой куликовской победы своих сил не хватало, Московская земля заплатила за нее самую высокую цену.

Когда татары, взяв Серпухов, двинулись напрямую к стольному граду, московский люд понял, какая гроза на него подвигается. Многие из знатных и богатых собрались бежать. Беднота и прочие, кому бежать было некуда, а также те, кто делать этого не хотел, решили закрепиться в обороне. В тех, кто уже оказался за стенами, летели камни, в городе начались погромы. Наконец, восстановился относительный порядок, стали готовиться к встрече врага. Во главе обороны встал служилый литовский князь Остей. Ворота заперли, после долгих уговоров выпустили только митрополита Киприана и великую княгиню Евдокию с детьми. Для удобства обороны выжгли все окрестные посады.

Татары подошли к городу 23 августа 1382 г., на следующий день прибыл хан Тохтамыш. Ордынцы дождем пускали стрелы, защитники, в большинстве своем незнакомые с военным делом, несли большие потери. Но и в долгу не оставались, купец-суконник Адам сразил знатного мурзу, о котором очень печалился хан, – это был один из его приближенных. Когда враги полезли по штурмовым лестницам, им на головы полетели камни, полился кипяток. Возможно, впервые в русской истории заговорили пушки.

Трехдневный штурм принес татарам огромные потери, и тогда Тохтамыш пошел на традиционную хитрость. К стенам подъехали двое ордынских вельмож и двое сыновей нижегородского князя, Василий и Семен – родные браться великой княгини. Княжата целовали крест, что татары не причинят москвичам никакого вреда: «Не на вас пришел царь, а на Дмитрия, от вас он требует только, чтобы вы встретили его с князем Остеем и поднесли небольшие дары, как его люди и улусники. Хочется ему поглядеть ваш город и побывать в нем, а вам даст мир и любовь».

Горожане имели глупость поверить, в открытые ворота вышел Остей в сопровождении знатных мужей и духовенство с хоругвями. Литовца зазвали в лагерь для переговоров и там убили, после чего всех остальных перерубили прямо в воротах, включая священников. В городе грабеж устроили повальный, захватили княжескую казну. Многих жителей кого убили, кого увели в плен. Сгорело много хранившихся в Кремле книг.

Тохтамыш распустил свою рать по всем городам и деревням княжества, везде убивали, жгли, грабили (представим на мгновение: мимоходом, в не знающей беды деревушке могли зарубить и подстрелить первых встречных, запалить ее – просто потому, что захотелось, и поскакать дальше – к более лакомой цели).

* * *

Увы, русские люди не осознавали тогда, насколько сильна еще Орда и насколько они слабы пока перед нею. На Куликово поле они выставили рать небывалую, и та одолела там силу несметную. Но эта несметная Мамаева сила была лишь малой частью ордынской мощи. В Золотую Орду входили, помимо причерноморских степей, Приазовья и Крыма, Северный Кавказ, Поволжье, Прикаспий, Казахстан, Приаралье, Южная Сибирь. Какие тьмы тем жаждущих битвы и поживы, умелых всадников могли в случае большой нужды выплеснуть все эти необъятные степи – если и от малой части этих степей житья порою не было? А ведь помимо Золотой Орды были и другие великие орды, и они, в случае чего, не задумываясь устремились бы на запах крови и гари. Это было еще спасением для окрестных земледельцев, что орды постоянно враждовали друг с другом. Рядом нарождалась огромная империя Тимура Тамерлана, которая была порождением того же монголо-татарского корня и которая вскоре изрядно подточит силу Золотой Орды – но и тогда эта сила будет еще очень велика. Потребуется целое столетие, чтобы Русь переборола новый разлад и сплотилась плотнее прежнего при Иване III Васильевиче Великом, уверенно встала на державный путь. Чтобы значительно изменились сами ордынцы, чтобы они почувствовали вкус иной жизни. Вот тогда только Русь сбросит татаро-монгольское иго, да и после этого на протяжении трех столетий будет порою так, что лучше бы и на свет не родиться – на смену орде придет Крымское ханство.

Дмитрий Иванович, вернувшись в свою отчину, дал триста рублей на погребение 24 000 убиенных, мужчин и женщин, стариков и детищ, бояр, горожан, воинов, хлебопашцев. Бедой Москвы решил воспользоваться тверской Михаил Александрович: кружным путем, таясь, он поехал в Орду искать себе великого княжения. Дмитрий, прознав о том, послал в Сарай своего сына Василия – тягаться с Михаилом о ярлыке.

Далее читаем у С. М. Соловьева: «Весною 1383 года отправился Василий в Орду, и летом того же года приехал в Москву посол от Тохтамыша с добрыми речами и с пожалованием. Но за эти добрые речи и пожалование надо было дорого заплатить: был во Владимире лютый посол от Тохтамыша по имени Адаш и была дань великая по всему княжению Московскому, с деревни по полтине, тогда же и золотом давали в Орду, говорит летописец под 1384 годом. К таким уступкам великий князь приневолен был не одною невозможностью опять вступить в открытую борьбу с Ордою после недавних разорений, но еще и тем, что сын его Василий был задержан Тохтамышем, который требовал за него 8000 откупа, и только в конце 1385 года молодой князь успел спастись бегством из плена. После этого мы ничего не знаем об отношениях московского князя к Тохтамышу; летопись упоминает только о двукратном нашествии татар на Рязанские земли».

* * *

А Тохтамыша бес гордыни подучил напасть еще и на земли, которые считал уже своими его прежний благодетель Тимур Тамерлан, только благодаря которому он смог воцариться в Сарае. Хан во главе войска прошелся по Закавказью и Центральной Азии, забрал богатейшую добычу и 90 000 пленников. Но Железный Хромец не имел обыкновения прощать подобных выходок. Он нанес Тохтамышу поражения в 1391 и 1395 гг. – такие жестокие, что после последнего, когда была разгромлена ордынская столица, тот утратил поддержку своих подданных и лишился престола.

Продолжая тот карательный поход, Тимур Тамерлан вторгся в земли Рязанского княжества, сжег Елец, направился в сторону Москвы. Сын Донского, великий князь Василий Дмитриевич, узнав о такой беде, собрал рать и выступил к Коломне. Но на душе у всех было тревожно: о Тимуре были наслышаны, о том, что он сотворил в Орде и Рязанской земле, – тем более. Но Тимур, не дойдя до Оки, неожиданно повернул и ушел с Руси.

Произошло это 26 августа (8 сентября) 1395 г., когда москвичи встречали образ Божьей Матери Владимирской, принесенный с берегов Клязьмы в Москву в надежде на защиту от вражеского нашествия. По преданию, той ночью Владычица явилась Хромцу во сне и повелела убраться из русских земель, что он и исполнил. На месте встречи (сретения) чудотворной иконы был основан Сретенский монастырь. Говорят, были и земные причины ухода супостата – он узнал о серьезных непорядках у себя в тылу, но это, думается, второстепенно.

Повернув, Тимур по пути разграбил Тану (Азов), потом вторгся в Крым – там такая же судьба постигла Каффу и несколько генуэзских факторий. Разгромив еще раз Сарай, а потом Астрахань, Тамерлан, по-видимому, умерил свой гнев, ушел за Кавказский хребет и вернулся к себе в Самарканд.

После разгрома, учиненного тогда Тимуром Золотой Орде, Василий Дмитриевич надолго прекратил выплату дани, которую, однако, исправно собирал с княжеств (с двух сох по рублю) – деньги шли к нему в казну. Вот так и хорошела наша столица! Но в 1408 г. пришлось заплатить большие отступные ордынскому правителю темнику Едигею, учинившему разорение многих русских городов и осадившему Москву.

* * *

О том, как Тохтамыш бежал в Литву и с помощью Витовта пытался воцариться вновь (например, в битве на Ворскле), мы уже знаем (см. предыдущую главу). Золотой Ордой теперь правили ханы, за спиной которых стоял темник Едигей, враг Тохтамыша. После Ворсклинской битвы (в 1399 г.) Едигей совершил поход в Крым, где у Тохтамыша было немало сторонников, разорил города, а Херсонес получил такой удар, что через несколько лет исчез со страниц хроник.

Тохтамышу хватило еще сил на то, чтобы в 1400 г. занять престол Тюменского ханства, на каковом посту он и скончался в 1406 г. (возможно, погиб в битве). В 1419 г. один из сыновней Тохтамыша убил Едигея. А в 1437 г. скончалась дочь Тохтамыша Джаныке. Скончалась она в Крыму, где, женщина выдающаяся до легендарности, она способствовала восхождению на престол первого государя независимого Крымского ханства Хаджи I Гирея. Ее мавзолей и сегодня можно видеть в пещерном городе Чуфут-Кале. В свое время мать Джаныке, красавицу Тогайбек, Тохтамыш зарубил саблей в припадке ярости, когда узнал, что против него выступил Едигей (начинали они вместе, и оба как выдвиженцы Тимура Тамерлана).

Глава 33

Начало Крымского ханства

Имперский импульс, казалось бы, на тысячу лет заданный Чингисханом монгольским и тюркским племенам, через два столетия заметно ослаб. «Великая замятня», потом учиненный Тимуром погром не прошли бесследно. Усилилась центробежность, племена стали сплачиваться в обособленные улусы, их главы все меньше считались с Сараем. В конце концов и там, в этническом ядре Золотой Орды, стали считать себя жителями не Золотой, а Большой Орды, которые не то же самое, что обитатели Ногайской орды, Астраханского, Крымского, Казанского и Сибирского ханств. Только надо иметь в виду, что какими-нибудь там локальными все эти орды и ханства себя не считали, каждое из них требовало, чтобы на него переносили славу всей Золотой Орды.

Нас, разумеется, больше всего интересует Крымское ханство. Первый его повелитель, Хаджи I Гирей (1397–1466, хан в 1441–1466 гг.), родился в Литве, предположительно в Лиде – там во время усобиц находило временное убежище немало ордынской знати, в том числе из Крыма (и сегодня в Литве проживает довольно много сохранивших свою национальную идентичность татар). Его отец, происходивший из знатного крымского рода, был сторонником Тохтамыша и в конце концов погиб в битве с войском Едигея. Согласно преданию, маленького Хаджи шесть лет укрывал верный слуга, спасая от резни, учиненной победителем даже над потомством приближенных Тохтамыша.

Пользуясь поддержкой великого князя Литовского Витовта, Хаджи Гирей впервые захватил власть над крымским улусом в 1428 г. Но против него выступили и хан Золотой Орды, и соперники из Крыма. В результате сложной политической борьбы и многих сражений, счастье в которых было очень переменчиво, Хаджи не раз довелось побеждать (в том числе генуэзцев в известной нам битве при Солхате) и дважды приходилось искать спасения в Литве.

В 1441 г. он вновь воссел было на трон, но возник конфликт интересов с генуэзцами из Каффы. Те обратились за поддержкой к Золотой (теперь скорее Большой) Орде и вызвали подкрепление из своей итальянской метрополии. Гирей вновь одолел генуэзцев, примирился с ними, но теперь в ряды его противников встал прежде всегда поддерживавший его один из знатнейших крымских родовых кланов Ширин.

Наконец, в 1445 г. Хаджи Гирей добился успеха на полуострове и укрепился на Перекопе и за ним, чтобы противостоять вторжению хана Большой Орды Сеид-Ахмеда. Он не впустил армию врага в Крым и нанес ей большие потери при ее отступлении. Род Ширин был теперь вновь на его стороне, другой мощный клан, Барын, тоже, и Хаджи Гирей был провозглашен крымским ханом уже бесповоротно.

Государство, помимо самого полуострова, включало причерноморские степи к западу и востоку от Перекопа, Таманский полуостров и земли вокруг Азовского моря – оно фактически было внутренним морем ханства. В это государство, помимо прочих, входили земли оседлых земледельцев и скотоводов (адыгов), что было очень кстати.

Одним из первых деяний хана Хаджи Гирея было заключение союза с Феодоро – теперь на официальном уровне. Причем в ущерб интересам Генуи: порт Каламита был утвержден за готским княжеством, а Крымское ханство получило право использовать его в нужном ему объеме. Союз этот принял и семейный характер: согласно древней традиции аталычества один из сыновей Хаджи был отдан на воспитание в семью князя Алексея, а сын Алексея стал воспитываться вместе с сыновьями хана в Кырк-Ере, что близ нынешнего Бахчисарая (Кыр-Ер больше известен как Чуфут-Кале, «Еврейская крепость». Это название звучало несколько иронично, потому что появилось после того, как в 1532 г. столица ханства переместилась в основанный по соседству Бахчисарай, а на старом месте остались жить только евреи и караимы).

Большая Орда, понятное дело, не признавала Крымское ханство, но Хаджи Гирей сам нередко занимал по отношению к ней наступательную позицию. Эта борьба была на руку Великому княжеству Литовскому и Польше, потому что постоянно отвлекала татарские силы от опустошительных набегов на их земли. При возвращении из одного из таких набегов хан Большой Орды Сеид-Ахмед был окружен со всем своим войском армией Хаджи Гирея. Самому ему удалось прорваться, но были потеряны вся добыча и полон, а большинство его воинов встало в ряды Хаджи Гирея.

Сеид-Ахмеду пришлось искать убежище в Киеве, но там его как желанного гостя не встретили: взяли под стражу и отправили в Вильну. Там великий князь Казимир определил ему местом пребывания Ковно, где ордынский хан и закончил свои дни. Девять его сыновей украсили собой татарскую общину Великого княжества.

В 1465 г. Хаджи Гирей оказал подобную услугу и Московскому государству, только теперь он напал на ордынцев не при их возвращении, а в начале похода, не дав назлодействовать. Опять его ряды усилились множеством побежденных, большеордынский же хан Махмуд бежал в Астрахань и лишился своего престола. Удар был такой силы, что этот остаток Золотой Орды не смог окончательно оправиться, его стали общипывать со всех сторон народившиеся ханства. В 1502 г. под историей Золотой Орды подвел итог сын Хаджи Гирея, Менгли I Гирей.

* * *

В годы правления Хаджи Гирея произошло трагическое событие всемирно-исторического значения: погибла великая Восточная Римская империя, Византия. Конец его был долог и мучителен. Напитавшись соками все новых захватываемых у нее земель и земель окружавших ее государств, империя тюрков-османов (названа Османской по имени основателя правящей династии) оставляла напоследок ее сердце, сердце всего православного мира – Константинополь, Царьград. 29 мая 1453 г. огромный город святых храмов и роскошных дворцов, стадионов и античных статуй, великой истории и жизнерадостных людей, город красоты и мудрости пал под грохот огромных орудий, проломивших казавшиеся незыблемыми стены.

В груде трупов его защитников только по красным сапогам был опознан последний византийский император Константин XI Палеолог. Сказав последние свои слова: «Город пал, а я еще жив», – он сорвал с себя императорские регалии и бросился в гущу рукопашной. Возможно, Царьград был «градом обреченным»: защитников у него было куда меньше, чем было бы в эпоху его расцвета, и их раздирали распри (значительная часть византийцев склонялась к унии с Римом), держава с каждым годом слабела, конца давно ждали – но для многих миллионов людей это событие стало потрясением не меньшим, чем взятие Вечного Города Аларихом тысячелетием раньше.

Захватившие, разграбившие и сделавшие его своей столицей (Стамбулом) турки думали о другом. Теперь в их руках был ключ к мировой торговле. Теперь, назвавшиеся империей, они просто обязаны были стать великой морской державой. И они энергично взялись за дело.

На следующее лето в черноморских водах у берегов Крыма появилась огромная турецкая эскадра. Объектом ее нападения была Газария, а поводом для него служило то, что местные купцы посылали свои корабли в помощь Константинополю. Близ Каффы высадился многочисленный десант. При поддержке корабельных пушек турки пошли на штурм, но были отбиты. Они стали готовиться к новому. В это время появился Хаджи Гирей во главе шести тысяч своих всадников. Его воины не стали вмешиваться в происходящее, но хан долго о чем-то беседовал с турецким командующим. После этого пришельцы потребовали от генуэзцев уплаты дани им и татарам, на что те согласились. Османы заполнили корабли всеми необходимыми припасами и уплыли в сторону Босфора. Они вернутся. Им слишком нужно было это море и его гавани.

Когда первый крымский хан скончался в 1466 г., его подданные были в неподдельной скорби. Они даже прозвали его Ангелом. Русским людям тоже не за что было на него обижаться. На Русь крымские татары в его правление если и ходили, то редко, да и то в порядке частной инициативы. Что на московские, что на литовские русские земли. Ходили больше на аланов, черкесов, на Грузию, на другие народы, какие поближе. И не так остервенело, как будут ходить в ближайшие десятилетия и века.

Глава 34

Русь Великая

Второй Рим погиб, Третий Рим набирал силу. Мы видели, как тяжелы были годы после Куликовской битвы, когда радость – напополам со скорбью от великой ценой оплаченной победы – была оборвана стремительным набегом орды Тохтамыша. Опять были десятилетия унижения, усобиц, татарских отрядов, приходивших по собственному почину или наводимых враждующими князьями. Князья доходили до того, что выкалывали друг другу глаза: великий князь Московский Василий II Васильевич был прозван Темным, потому что его ослепил звенигородский князь Дмитрий Шемяка, но и сам он до этого ослепил шемякинского брата Василия Косого.

Однако уже подрастал сын Василия Темного – Иван Васильевич, и когда он стал Иваном III Московским (1440–1505, вел. князь в 1462–1505 гг.), многое изменилось. К Москве были присоединены княжества Ярославское, Ростовское, Тверское, Господин Великий Новгород, земли вятские, значительная часть рязанских (сама Рязань окончательно войдет в Московское государство при его сыне Василии III Ивановиче, так же как и Псков). Воюя с Литвой, Иван Васильевич добыл значительные части княжеств Смоленского, Новгород-Северского, Черниговского.

Присоединял – не всегда по-доброму. Случалось, применял военную силу, случалось, выселял строптивых, сажал в узилище, казнил. С Новгородом была большая война, когда правители Господина Великого вознамерились склониться под Литву – в битве на Шелони полегли тысячи побежденных новгородцев. Виднейшие новгородские бояре пошли на плаху; боярыню Борецкую, Марфу-Посадницу, мать казненного Юрия Борецкого, тоже умертвили каким-то образом в темнице за ее непримиримость.

Иван Васильевич особо добрым не был, но все же больше любил миловать, чем казнить, не в пример своему параноику-внуку Ивану Васильевичу Грозному. Хотя вспышки гнева тоже приключались – но умел себя сдерживать. Был не из тех, с кем можно запанибрата. Это он завел при московском дворе византийские ритуалы, византийские одеяния, византийскую двуглавую и прочую символику. Имел право – его вторая жена, Софья Палеолог, была племянницей последнего византийского императора, героически погибшего Константина Палеолога. Во славу державы при нем развернулось каменное строительство, доселе невиданное: кирпичные кремлевские стены, стоящий за ними и по сии дни величественный и прекрасный Успенский собор, возведенный Аристотелем Фиорованти, и еще многое в разных городах. Это послужило животворным толчком для последующего зодчества: за времена ига возводить большие каменные здания подразучились, тот Успенский собор, что начали строить русские мастера до приезда итальянца, обрушился.

* * *

Свержение татаро-монгольского ига в 1480 г. – главное, за что поминают добром великого князя Ивана III Васильевича. Хрестоматийная история развития событий общеизвестна.

Была долгая невыплата дани в Орду, было посольство оттуда с претензиями в наглой форме. Послов убили, кроме одного, которого отпустили все рассказать. Правда, насчет ордынского посольства более достоверной представляется версия, основанная на других источниках. Великая княгиня Софья Палеолог пристыдила тогда мужа: «Я отказала в руке своей богатым, сильным князьям и королям для веры, вышла за тебя, а ты теперь хочешь меня и детей моих сделать данниками; разве у тебя мало войска? Зачем слушаешь рабов своих и не хочешь стоять за честь свою и за волю святую?» – и ордынцев прогнали с таким письменным ответом, что в Сарае поняли – переписка закончилась.

Две рати стояли одна против другой по разным берегам притока Оки реки Угры. Хан Ахмат все грозил – подождите, река станет, я вам задам. Река замерзла, русская рать отошла от берега – по-видимому, в поисках лучшего места для битвы. А татары постояли-постояли и ушли совсем. На этом закончилось татаро-монгольское иго.

Иго закончилось, но татары приходили еще много-много раз на протяжении трех столетий. Из Золотой Орды, пока была жива, из Казанского ханства, пока его не прикончил Иванов внук, тоже Иван, из других ханств помельче. Но чаще всего – из Крыма. Однако это потом, когда Ивана III не станет.

* * *

Но и великий князь Иван Васильевич, при всей его величавости и сброшенном иге, нес еще в себе трудноизживаемый страх перед татарской силой, почтение к ее повелителям. Отправляя в Крым, к преемнику Хаджи Гирея, Менгли Гирею, своего посла Никиту Беклемишева, он передал через него свое обращение к хану такого рода: «Князь великий Иван челом бьет: посол твой Ази-Баба говорил мне, что хочешь меня жаловать, в братстве, дружбе и любви держать, точно так, как ты с королем Казимиром в братстве, дружбе и любви…»

Только не надо низводить это на уровень раболепия, необходимо иметь в виду, что здесь наличествует и дипломатический этикет. Татарские владыки были встроены в систему европейской дипломатии, а в ней титулованию, форме обращения к правителю придавалось очень большое значение и ранги были установлены уже довольно четко. Хан Золотой Орды стоял наравне с королями, помянутый Казимир Польский – король. Крымские ханы требовали, чтобы на них смотрели как на правопреемников ханов золотоордынских, а не как на каких-нибудь сепаратистов. Поэтому хочешь иметь с ними дело (а не иметь его было нельзя) – изволь ставить их вровень с королями, иначе – страшное оскорбление. Так что Менгли Гирей и Казимир – это одна статья. Московский же государь – великий князь, рангом ниже.

Бывало, прибывшие посольства до того, как явиться на прием к главе государства, неделями, а то и месяцами «чинились» с местными вельможами и работниками дипломатического ведомства о том, в какой форме должны они выразить почтение здешнему государю: в каких словах, какими жестами – поклоном, а то и коленопреклонением; если поклоном, то какой нижины и в какой точке тронного зала, и необходимо ли целование руки. Все это с учетом того, что посол представляет своего государя и должен до хрипоты отстаивать его высокий титул и содержательную значимость составляющих этого титула.

Возникала и масса других проблем подобного же рода, и случалось, посольство свертывало свою деятельность уже на этом этапе, так и не побывав перед светлыми очами повелителя. Но и если этот этап был пройден успешно, состоялся прием у государя, вручение грамот и обмен речами – посол должен был поддерживать свое реноме и на последующем официальном банкете. Например, следовать инструкции: «Если у царя Менгли Гирея будут послы от других государей, турского или иных, ни под которым послом не садиться и остатков последних не брать». Не должно было быть так, что кусок баранины с большого блюда положат сначала турку, а только потом Никите Беклемишеву.

Здесь – не пустая заносчивость, в подобных словесных баталиях утверждался и отстаивался престиж страны не менее всерьез, чем на поле битвы. В свое время другому Ивану Васильевичу, Грозному, и его боярам и дьякам посольского приказа будет стоить огромной траты времени, нервной энергии и бумаги, чтобы отстоять на международной арене царский титул российского самодержца.

Иван III Васильевич по форме был подобающе почтителен (с поправкой на травмированную русскую ментальность). Но по содержанию – он знал и свою цену, знал, что может не столько «челом бить», сколько требовать. В ответной грамоте Менгли Гирей обязывался, что ни он, ни его люди на земли Москвы и зависимых от него княжеств ходить не будут, «если же без нашего ведома люди наши твоих повоюют и придут к нам, то нам их казнить и взятое отдать и головы людские (не пугайтесь, не отрубленные. – А. Д. ) без откупа выдать».

Когда Москва воевала с Казанским ханством и очень желательно было, чтобы Крым ударил по Литве, дабы Московскому государству не пришлось воевать сразу на два направления, великий князь попросил Менгли Гирея об этом, и тот отправил свое войско в поход. По ходу дела был захвачен Киев, и хан послал в подарок великому князю золотую утварь из Софийского собора. Вскоре и форма их обращения меняется, становится интимней. Великий князь обращался так: «Государь великий, справедливый и премудрый, меж бесерманскими («бусурманскими», мусульманскими. – А. Д. ) государями прехвальный государь, брат мой Менгли Гирей царь. Бог бы государство твое свыше учинил».

Но за хорошие, тем более за еще лучшие отношения приходилось платить, и платить немало. От набегов приходилось откупаться. Мзда полагалась не только хану, но и его родне, мурзам, вельможам, главам знатных родов. При кочевой военной демократии (она существовала в Крымском ханстве всегда, на какую внешнюю высоту ни возносился бы хан перед своими подданными) большой набег мог учинить любой из этих особ (в большинстве случаев так и было, набег на уровне хана устраивался ради каких-то важных политических целей – например, указать возомнившему о себе государю-оппоненту на истинное соотношение сил). Поэтому задабривать приходилось всех – к приветливой ханской грамоте обычно прилагался список тех, чьей дружбой московскому государю тоже следовало дорожить. Они могли и сами напомнить о себе. «Царевич» Ямурчай писал: «Я нынче женился и сына женил: так бы князь великий пожаловал, прислал шубу соболью, да шубу горностаевую, да шубу рысью. Да великий князь пожаловал, прислал мне третьего года панцирь, я ходил на недругов и панцирь потерял: так великий князь пожаловал бы, новый панцирь прислал». Далее упоминаются тоже крайне необходимые «кречеты, рыбий зуб».

А еще и ханы, и вельможи переписывались с великим князем для того, чтобы заручиться его согласием предоставить им убежище в случае, если они потерпят поражение в своей татарской усобище или окажутся еще в какой беде. На Москве было немало служилых татарских «царевичей» и «князей», многие из них служили исправно, становились основателями знатнейших российских аристократических фамилий. Иногда даже получали «в кормление» целые города и волости. Вот образчик обоснования такой просьбы, автор – сам хан Менгли Гирей: «Султан посадил в Каффе сына своего (в 1475 г. Турция захватила юг Крыма. – А. Д. ): он теперь молод и моего слова слушается, а как вырастет, слушаться перестанет, я также не стану слушаться, и пойдет между нами лихо: две бараньих головы в один котел не лезут».

Когда сын золотоордынского хана Ахмата совершил нападение на Крым и забрал там знатных пленников, Иван Васильевич по просьбе крымского хана послал войско на его улус, и многих удалось освободить.

* * *

Иван Васильевич успеет приступить к такому социальному устроению Русского государства, которое будет призвано служить созданию и поддержанию одной из основ русского войска на протяжении нескольких столетий – дворянской поместной конницы.

По адресу помещиков, паразитов и самодуров, разразилось немало проклятий в нашей великой литературе, и авторы, в общем, были правы. Любое общественное установление, когда оно изживает себя, а за него упорно держатся, потому что кому-то оно выгодно, а кто-то не знает, как же иначе, или попытаться переиначить ему страшно, успеет наделать много бед. Для меня, например, «Му-му» – это незаживающая травма на всю жизнь, с тех пор как мама сводила меня, шестилетнего, на эту картину.

Но, во-первых, Иван III Васильевич крепостного права не вводил, хотя, конечно, определенные подступы к нему подготовил – однако до Юрьева дня было еще далеко. А во-вторых, давайте рассудим. Мы часто говорили о неуловимости, умелости, боевитости степных воинов. О том, что это потому, что к битве готовились с самого детства. Вы посмотрите, как ловко арканит оленей маленький якутик – вот так же его степной сверстник арканил жеребят, а когда подрастал – лошадей, врагов и тех неразумных, кто не хотел добром идти в рабство. На полном скаку. Насчет стрельбы из лука, владения саблей, сумасшедшей джигитовки – то же самое.

В поход могли уходить практически все мужчины аила: образ степного быта таков, что и люди, и лошади, и скот это как одна семья – все понимают друг друга с полуслова, с полусвиста, с жеста, знают, что делать, знают, куда идти (не знают – значит, и знать не надо, кто знает – направит). Без взрослых мужчин с хозяйством управятся дети, старики, женщины. Добиваться такого же от земледельцев – то же самое, что играть героев «Вильяма нашего, понимаете ли, Шекспира в свободное от работы время». Это возможно было в войне с себе подобными, когда «восста род на род, племя на племя». Со степными профессионалами – самоубийственно: сбреет клинком башку и дальше поскачет. А противостоять этим живорезам было жизненно необходимо, в лишних пояснениях это не нуждается. По-хорошему ужиться с ними можно было, лишь подчинив их самих – на иную дружбу народов они были не согласны, для этого они слишком презирали земледельцев.

Так что для успешной борьбы с ними (и не только с ними) нужно было сословие, которое было бы заряжено на войну с детства и училось бы воевать всю жизнь, в первую очередь в качестве кавалеристов. Сословие достаточно многочисленное – врагов хватало, а армии росли, прежними дружинами уже было не управиться. Прокормить его, дать ему возможность подготовиться для битвы, а иногда и вольготно пожить, должно было все то же крестьянство. То самое, которое уже раскорчевало лесные дебри великой Восточно-Европейской равнины – не менее великой, чем Великая степь.

Режущие наш социально-ориентированный взгляд последствия такого расслоения были неизбежны. Эти военные ребята должны были не плотничать лучше всех, а лучше всех воевать, а это не одно и то же (вспомним Гегеля). С малолетства они учились не только владеть оружием, они учились еще и умело обходиться со страхом смерти. Так что сословного гонора и сословных претензий у них бывало выше крыши – выше терема. Это, впрочем, проявлялось и прежде, не могло не проявляться. Что обычно было главной целью походов в феодальных усобицах? Не захватить столицу враждебного князя, а разорить его мужиков: пожечь, пограбить, угнать скотину – лишить князя средств содержать войско. Вели себя ратные люди при этом иногда не лучше татарина. Тем не менее народ Московского государства, привыкший жить как в осажденном лагере, принимал то, что без помещенных на землю воинов-дворян нельзя. Что они – главная защита Руси, что в их домах больше всего рева после военного похода. А защитники у нашего государства были хорошие, после Куликовской битвы татары старались избегать больших открытых сражений, да и полякам, литве, шведам русские воины не уступали.

* * *

К этому времени уже сложились основы и другого военного сословия, или, если хотите, интернационала – вольного казачества. Обосновавшегося за Днепровскими порогами, на Дону, в азовских плавнях – повсюду по границам Великой степи и не страшащегося переступать эту границу. Казаки сами на кого угодно страха могли нагнать: на турецкие города и крепости, вплоть до Стамбула, на татарские Крым и Поволжье, на Польшу и на московские окраины, а там, глядишь, и на Сибирь.

Своими корнями казачество уходило к «черным клобукам» («своим поганым»), к разноплеменному деклассированному сброду – берладникам и прочим, к недобитым остаткам хазарских, печенежских, половецких, да и татарских орд – тех, которым не повезло в своих разборках. Оно пополнялось – как нас учили в советской школе, и правильно учили, русскими крестьянами, ушедшими от тех же нарождающихся помещиков-дворян или ушедшими по какой-то другой причине, а еще всяким беглым и неприкаянным людом, служилыми людьми, поселенными по границам государства для их защиты. Пополнялось до взаиморастворения, до порождения нового, казачьего качества. Качества отважного, беспокойного, предприимчивого, на грани, а зачастую и за гранью, разбойного.

Но глубоко вдаваться в такое интересное явление, как казачество, – это жизнь положить на эту тему, да и то с тобой мало кто согласится. Так что для наглядности лучше перечитать «Тараса Бульбу» незабвенного Гоголя или «Гулящих людей» незаслуженно забвенного Чапыгина (они хоть и о временах более поздних, но мы будем помнить, что это то же самое явление, только на более поздней стадии развития). А то взять и спеть «Волга, Волга, мать родная…»

* * *

Еще великий князь Иван III Васильевич боролся с пришедшей из Новгорода ересью жидовствующих, учившей превосходству Ветхого Завета над Евангелием, с пропагандой католичества, осуществляемой проникающими на Русь последователями Флорентийской унии. Принял глубокое участие в дискуссии Иосифа Волоцкого («стяжателя») и Нила Сорского («нестяжателя») и их сторонников по поводу того, пристойно ли церквям и монастырям владеть землями и большими имуществами. Вместе с высшим духовенством пришел к выводу, что пристойно, но лишь бы деньги шли на всяческое украшение православной церкви и вообще на повышение ее авторитета.

При Иване Васильевиче был принят «Судебник» – единый правовой кодекс для объединенных русских земель.

Глава 35

Крым ханский и Крым султанский

В правление хана Менгли Гирея (1445–1515, правил с двумя перерывами в 1467–1515 гг.) во многом определился внутренний уклад Крымского ханства.

В системе власти сохранились традиционные черты ордынского правления, но были и заимствования у Османской империи. Крымской особенностью была огромная роль беев старинных родовых аристократических кланов – карачи-беев. Их назначал хан из числа виднейших авторитетов кланов. Но без их согласия не могло быть утверждено избрание хана Большим диваном – расширенным государственным советом, и у кланов нередко оказывалось достаточно сил, чтобы добиться смещения хана. Карачи-беи, наряду с ханом, владели лесами, лучшими землями, соляными озерами, водными источниками. Их влияние было распространено далеко вширь: члены крупнейших кланов проживали не только в Крымском ханстве, большое число их находилось в других татарских государствах. Клан Мансур имел большое влияние в ногайских ордах. В общие походы кланы ходили своими воинскими подразделениями.

Первым заместителем хана был калга, калга-султан, обычно младший брат хана или другой его родственник. Он управлял восточной частью ханства. У него был свой дворец в Акмесджите (на месте нынешнего Симферополя), свои многочисленные придворные, свой диван. Во время большого похода, который возглавлял сам хан, калга командовал левым крылом войска; если же хана в походе не было, он был военачальником.

Второй заместитель, нуреддин, тоже, как правило, принадлежал к ханской фамилии. Он управлял западной частью Крымского полуострова. В походе командовал малыми отрядами правого крыла. При одновременном отсутствии хана и калги мог осуществлять высшее управление.

Важнейшими коллегиальными органами – совещательными, законодательными, принимающими решения были два дивана, Большой и Малый. Малый составляли находящиеся при хане ближайшие советники. В Большой диван, «собрание всей земли», входили высшие должностные лица, военачальники, придворная и родовая знать, муфтий – глава духовенства, кадии – мусульманские судьи, пользующиеся большим авторитетом общинники. Присутствовали на нем и две женщины: валиде-султан – мать правящего султана или его старшая сестра и улу-беим – старшая жена хана. Обе они обладали большой властью в гареме, а гарем, хоть и обозначает в переводе с арабского «неприкосновенное», «запретное», без всяких на то формальных санкций имел прикосновение ко всему и пользовался огромным влиянием. Большой диван принимал решения о необходимости общего похода, о привлекаемых к нему силах и времени начала. Назначал содержание ханскому двору, определял внешнюю политику, был высшей судебной инстанцией (не мог принимать решений только по вопросам религии). Русский посол докладывал великому князю, что без этого органа «хан никакого великого дела, о чем между государствами надлежит, учинить не может».

Высокими военными чинами были сераскиры и орбеи. Большого постоянного войска в ханстве не было, в случае объявления похода в строй мог быть призван любой татарин. Постоянным войском была ханская гвардия, служившие в ней огланы и уланы во время войны становились командирами частей, собранных из родовых и племенных отрядов. На время общего похода к войску присоединялись ногайские орды, находившиеся в вассальной зависимости от хана и кочевавшие в ближайших причерноморских степях и на Кубани (не путать с Ногайской Ордой, кочевым государством в низовьях Волги и Урала).

Совещательным органом, играющим важную роль в политической жизни Крыма, были собрания недовольных ханом мурз, проходившие у Белой скалы, что в восточных предгорьях со стороны крымской степи. Решения, принимаемые на этом своеобразном вече, могли привести к важным переменам во дворце и даже к смещению самого хана.

Белая скала была местом, пользующимся пугающей славой. Столообразная известняковая гора высотой в сто метров, с отвесными стенами с трех сторон, в которых много причудливых гротов и ниш. У самой вершины большая труднодоступная пещера, служившая логовом змею-оборотню. Он держал здесь похищенных в окрестностях красавиц, а еще прятал свои несметные сокровища (их еще не нашли, так что флаг в руки).

Скала была местом казни – приговоренных сбрасывали с вершины. Здесь побывал Богдан Хмельницкий, когда был коварно пленен своим неверным союзником – крымским ханом Исламом III Гиреем в битве при Берестечко. Чтобы гетман поторопился с выкупом, людей низвергали со скалы у него на глазах.

В 1773 г. здесь располагалась ставка Суворова, а в 1783 г. на плоской вершине скалы представители крымской знати в присутствии светлейшего князя Г. А. Потемкина принесли присягу на верность Российской империи.

* * *

Беи, стоявшие во главе крупнейших родов (о принадлежности к племени татары помнили, но она имела теперь небольшое значение), сосредоточили в своих руках огромные стада и распоряжались лучшими пастбищами, а также источниками воды. За счет этого практически только они могли наладить товарное производящее хозяйство, в том числе земледельческое – главным образом за счет труда невольников. Хорошим спросом на внешнем рынке пользовались крымские пшеница, курдючные овцы, рыба, льняная пряжа и ткани, мед, воск, кожи. Фрукты и вино находили покупателя на Руси. Поскольку в руках беев было большинство соляных озер, торговлей этим продуктом занимались тоже преимущественно они. Простые татары отрабатывали на своих беев традиционную барщину – благодаря укорененности в общественном сознании родовых отношений как нечто унизительное эта повинность не воспринималась. Знатью были и мурзы, состоявшие по отношению к беям в вассальных отношениях. Им, как и беям, доставалось имущество подопечных, умерших, не оставив наследников. Простые татары-общинники были лично свободны, но, помимо внутриродовых повинностей беям или мурзам, должны были платить дань хану и отдавать ему десятую часть награбленного.

Рабов в самом Крыму было достаточно много, несмотря на то, что большая часть пленников шла на продажу. Через 5–6 лет неволи раб становился вольноотпущенником, если же принимал ислам – освобождался сразу. Справедливости ради, многие приживались. Существует легенда, что в 1670 г. знаменитый казачий атаман Сирко, совершив удачный налет на Крым, освободил около 12 тысяч действительных и бывших невольников. Однако 3 тысячи из них отказались возвращаться на родину, и Сирко приказал их перебить (возможно, это не совсем легенда – атаман мог приказать казнить сменивших веру).

На Руси сначала великокняжеская, потом царская администрация собирала специальную «полонянную деньгу» – налог для выкупа пленников. Около Азова татары держали специальный пост, на котором осуществлялось освобождение. Существовала такса, сколько русские власти готовы были заплатить за боярина, дворянина, служилого человека, казака, купца, простого крестьянина. Градация была подробной, но разница в оплате за вызволение человеческих душ разных сословий была не так велика, как можно было бы подумать. Родственники угнанных нередко сами отправлялись в Крым на их поиск или просили о помощи купцов. Богатых и знатных пленников татары придерживали, за море продать не спешили – в расчете на выкуп.

В связи с торговыми и ремесленными нуждами в предгорьях стали появляться татарские города: Бахчисарай, Карасубазар (центр Ширинского клана, ныне Белогорск), Гезлев (Евпатория). Не чета, конечно, тем, что на побережье (в Каффе, тогда уже турецком Кефе, в 30-е гг. XVIII в., по некоторым оценкам, проживало около 180 тысяч человек), но по нескольку тысяч жителей насчитывали.

Неплохо было поставлено образование в мусульманских школах. Возводились красивые здания мечетей.

* * *

Жизнь Менгли Гирея (1445–1515) была полна перипетий больше, чем у среднестатистического хана даже его времени. Провел детство и получил воспитание, возможно, в Каффе. Если бы даже не было никаких письменных свидетельств в пользу этого – откуда бы ему хорошо знать итальянский язык, причем генуэзское его наречие, интересоваться поэзией и историей? Ханом в первый раз его провозгласили в Каффе, стать ханом во второй раз ему помогли генуэзцы.

Когда в 1466 г. скончался первый крымский хан Хаджи Гирей, Менгли, шестому сыну, очень не понравилось, что на престол вступил старший из его братьев Нур-Девлет, и он стал исправлять несправедливость. В разгоревшейся усобице на его стороне была крымская знать, Нур-Девлет обратился за поддержкой к хану Большой Орды. Братья успели по разу свергнуть друг друга, когда драма дополнилась еще одним конфликтом: в свое время Хаджи Гирей не назначил беем Ширинского клана того претендента, которому этого очень хотелось, и обиженный повел борьбу за это звание с не меньшим упорством и с не меньшим привлечением сил, чем соискатели ханского престола. Очевидно, ширинцы располагали силами не намного меньшими, чем весь остальной Крым. Разными сторонами привлекались силы и Каффы, и Стамбула, и Сарая (турки и Большая Орда были враждебно настроены друг к другу, в первую очередь из-за Крыма – первые хотели его забрать, вторая вернуть). Взаимные симпатии и антипатии игроков менялись не раз в зависимости от поворота событий. Менгли довелось три года провести на берегах Босфора в заключении – туда упек его султан Махмед Фатих за то, что он, в очередной раз лишившись престола, укрылся у своих генуэзских друзей и вместе с ними бился с осаждавшими Каффу турками.

* * *

Это была знаменитая осада. Помните, мы говорили, что «они еще вернутся»? Они вернулись в 1475 г., расправившись предварительно с поствизантийским оплотом на южном берегу Черного моря – Трапезундом. Турки знали, что надо поторопиться и на противоположный берег, их призывал к этому занимавший ханский престол Нур-Девлет: Крым собиралась захватить Большая Орда. Нур-Девлет был нужен ей, когда вел борьбу с Менгли, но вовсе не нужен был в качестве независимого хана.

Подошедшую к Каффе огромную турецкую эскадру с армией в десятки тысяч человек возглавлял великий визирь (первый министр султана) Гедик Ахмед-паша. На кораблях была тяжелая осадная артиллерия и предназначенные для ее доставки на берег понтоны. После нескольких дней бомбардировки генуэзцы поняли, что им не устоять, тем более что большинство иноязычного населения города было настроено против них и вот-вот могло напасть. К турецкому командующему несколько раз посылали парламентеров для переговоров об условиях сдачи, но в ответ звучало: «Защищайтесь, если можете».

Каффа была захвачена 6 июня 1475 г. В начавшемся погроме погибло несколько русских «гостей» – ведущих заморскую торговлю купцов, многие были ограблены, кого-то захватили для получения выкупа. Руководителей обороны и нескольких знатных горожан-генуэзцев янычары буквально разрубили на куски, всего погибло не менее трехсот итальянцев. Многим жителям не поздоровилось только потому, что они христиане. Среди уцелевших, но плененных, был Менгли Гирей, которого отправили в Стамбул.

Есть еще сообщение, больше похожее на назидательную новеллу эпохи Возрождения. Будто бы туркам во время осады помогали заранее подкупленные ими несколько армян и помощник консула Оберто Скварчиафико. После взятия города Гедик Ахмед-паша устроил эффектный спектакль: в честь изменников дали торжественный обед, по завершении которого всех, кроме итальянца, обезглавили. Того ждала иная судьба – его доставили в Стамбул, где подвесили за ребро на крюк.

О таких событиях напоминают названия двух гор в окрестностях Феодосии – Малый Янычар (на вершине которой похоронен поэт Максимилиан Волошин) и Большой Янычар.

Турки не ограничились одной Каффой, они приплыли затем, чтобы захватить все побережье. Из других генуэзских колоний особенно упорно оборонялась Солдайя (Судак). Последним рубежом ее обороны стал центральный собор, где последние защитники во главе с консулом Христофоро ди Негро нашли смерть в огне. В поисках пытавшихся найти спасение татары и турки рыскали по окрестностям, по всем горам и зарослям, настигнутых сразу убивали. Несколько отрубленных голов отвезли в Стамбул и выставили на радость тамошним османам.

Лишь с колонией Матрегой на Таманском полуострове (на месте Тмутаракани) турки обошлись милостиво, даже оставили до 1482 г. на своем посту ее правителя из аристократического рода Гизольфи (по другим сведениям, это был еврейский купеческий род). Только носить она стала знакомое нашему слуху название Таман.

* * *

Незадолго до этих событий, словно предчувствуя недоброе, генуэзцы и Феодоро позабыли былые обиды и заключили союз. Феодориты пытались прийти на помощь итальянцам, но большой помощи оказать не могли: турок было слишком много и они управились на побережье быстро. Теперь настал черед горного княжества.

Центром обороны стала его столица – Мангуп. Вооруженных защитников было около 5 тысяч (все население княжества составляло не более 250 тысяч человек), к ним добавилось 300 воинов, посланных молдавским господарем Стефаном III – он был женат на сестре феодорийского князя Александра Марии. Турок было, согласно источникам, около 100 тысяч. Это, скорее всего, большое преувеличение, но численный перевес их был огромен.

Однако мы уже видели, насколько удачно, можно сказать, неприступно – с трех сторон над отвесными пропастями – расположен был Мангуп. Но османы, еще не отошедшие от недавних завоеваний, а потому ненасытно жаждущие новых, не жалели ни сил, ни человеческих жизней.

Они затащили на скалы огромные орудия и повели обстрел. В первом штурме турки потеряли около 7 тысяч воинов, но безрезультатно. Тогда повели долгую осаду, штурмы повторялись. Наконец, через пять месяцев догадались применить хитрость. Спрятав в густом кустарнике засаду, изобразили, что совсем отчаялись и спешно уходят. Защитники поддались на уловку и во главе со своим князем бросились преследовать спускающихся по крутому склону врагов. В открытые ворота тут же бросились сидящие в засаде, мнимо отступающие тоже далеко не ушли. Крепость была взята, пощады не было никому – да ее вряд ли кто и просил. Археологи обнаружили там много человеческих останков: в битком забитых старых гробницах, в виноградных давильнях, в канавах. С пробитыми черепами, с отрубленными головами и конечностями.

В ясную погоду со стен Мангупа видно Черное море. Его увидели еще раз князь Александр и его маленький сын Кеналби. Они остались в живых, и их повезли на корабле в Стамбул, на суд султана. Суд был короткий. Князя Александра, государя последнего осколка византийского мира, горного готского княжества Феодоро, казнили.

Мальчика глава всех правоверных помиловал, он даже сохранил за ним отцовский титул и распорядился дать ему отличное образование. Под именем Кемаль-бея он побывал в Москве, при дворе великого князя Василия III в 1514 г. в составе посольства.

Княжество Феодоро было разгромлено, но то, что немало его жителей уцелело, имеет даже документальное подтверждение. Столетие спустя австрийский дипломат Ожье Гислен де Буслек, пребывая в Стамбуле, услышал там речь на старинном диалекте готского языка. Оказалось, что это разговаривали уроженцы Крыма. Австриец записал около сотни слов и фраз и даже целую песню.

Большинство уцелевших готов из Феодоро влилось в состав крымско-татарского этноса. Это с полной уверенностью утверждали и нацистские специалисты по расовым вопросам – на основании наблюдений, сделанных ими во время оккупации за крымскими татарами.

На землях генуэзских колоний и княжества Феодоро был образован входящий непосредственно в домен османского султана эялет (провинция) с центром в Кефе (так стала называться теперь Каффа). Но если на захваченном побережье они освоились сразу и стали использовать его города-гавани и прилегающие к ним благодатные земли еще интенсивнее, чем итальянцы (татарам там даже запрещено было селиться), то что делать с Мангупским кадылыком (судебным округом) этого эялета, они сами не знали. Поначалу разместили в горной крепости гарнизон, но потом забросили ее.

* * *

Пользуясь многосторонней смутой, Большая Орда захватила степной Крым. Но в том же 1475 г. Нур-Девлет прогнал ордынского наместника Джанибека и опять вошел в Бахчисарай. Однако люди рассудительные, наконец, поняли, что это не тот правитель, какой требуется в таких обстоятельствах. Ширинский карачи-бей Эминей отправил послание султану: «Нур-Девлет и Айдар (брат Нур-Девлета и Менгли Гирея. – А. Д. ) не желают примириться и не слушают моих советов. Если Менгли Гирей вернется в Крым, то все население покорится ему и будет исполнять его приказы… Сделайте милость, назначьте Менгли Гирея, пока ордынский хан не подступил к Крыму: лишь так мы сможем сохранить нашу страну. Если вы немедленно отправите к нам Менгли Гирея – вы восстановите порядок в нашем государстве, и Аллах вознаградит вас в обоих мирах. Народ и беи Крыма не желают видеть ханом Нур-Девлета: он не годится к правлению, не заботится о стране и тягостен для подданных. Наше желание таково, чтобы вы повелели Менгли Гирею: займись делами страны и не отвергай советов Эминека».

Султан прислушался к мнению мудрого татарина, призвал к себе из узилища Менгли Гирея и взял с него слово, что, воцарившись в Крымском ханстве, он будет верным вассалом турецкого султана, а равным образом и его потомки. Весной 1478 г. Менгли Гирей вернулся на родину с отрядом янычаров, был признан могущественными беями и вскоре провозглашен ханом.

Главным его противником, как и Москвы, был ордынский хан Ахмат. Во время «стояния на Угре», закончившегося освобождением Руси от ига, Менгли Гирей по просьбе Ивана III совершил поход на Литву, чтобы та не воспользовалась ситуацией и не напала на Русское государство. В то время образовалась своего рода коалиция Крыма, Руси и Молдавии (которая в правление Стефана III переживала наивысший свой подъем). Направлена она была против Литвы и Польши.

Вернувшись в свой стан с берегов Угры, хан Большой Орды Ахмат был атакован объединившимися сибирским ханом Ибаком и ногайскими мурзами Ямурчи и Мусой. Разбив, они гнали его до самого Азова, близ которого ночью неожиданно напали на его лагерь, и Ахмат был убит.

Сыновья погибшего, Сеид-Ахмед-хан и Муртаза-хан, смогли добраться до Крыма, где Менгли Гирей радушно их принял и поместил под надзор. Однако вскоре Сеид-Ахмеду удалось сбежать в родную Орду, где он был провозглашен ханом и пошел на Менгли Гирея войной. У того войско только что было распущено после похода, и противостоять вторгшимся в Крым ордынцам ему было не с чем. Менгли потерпел поражение, был ранен и едва смог укрыться в крепости Кырк-Ере. Он сумел там оборониться от врагов, но те захватили обманом Эски-Кырым (Солхат), разграбили его и перебили всех жителей.

После этого они подступили к Кефе с его большим, состоящим из янычаров гарнизоном. Братья Сеид-Ахмед и освобожденный им Муртаза потребовали от турецкого паши, чтобы его подчиненные сложили оружие и впустили их в город. Но все сложилось совсем по-иному, и вскоре Менгли Гирей с наспех собранным войском пустился вдогонку за своими неблагодарными гостями и остатками их рати. Догнав, сумел отбить у них всю добычу и пленников.

В последующие годы хан совершил несколько успешных походов на Литву (будем помнить, что под Литвой часто понимаются русские земли Великого княжества Литовского, а походы были грабительские). А еще должен был почти постоянно держать войско у Перекопа – Большая Орда все не могла избавиться от своей ностальгии по Крыму и порою совершала опасные нападения. Большим подспорьем было то, что новый османский султан Баязет II присылал на подмогу своих янычаров, а с севера Орду тревожили отряды татарских служилых «царевичей», состоящих на службе у московского великого князя.

Наконец, весной 1502 г. Менгли Гирей во главе всего своего войска выступил в поход на Большую Орду. Он разгромил армию последнего ордынского хана Шейха-Ахмеда и совершил символический исторический акт – сжег Сарай. Это и считается формальным концом Золотой Орды. С тех пор крымские ханы стали титулировать себя «повелителями Великого улуса».

* * *

Самая крепкая дружба – это когда против кого-то, а общего врага у Москвы и Крыма теперь не стало. К тому же вскоре (в 1505 г.) скончался великий князь Иван III Васильевич. И в 1507 г. сын и соправитель Менгли Гирея, Мехмет Гирей, возглавил первый большой набег Крымского ханства на земли Московского государства.

Вскоре, однако, само ханство подверглось нападению огромного, в 250 тысяч всадников, объединенного войска Ногайской Орды и Астраханского ханства. Но старый волк Менгли Гирей, заранее извещенный о намерениях врагов, покончил с этим нашествием в зародыше, внезапно атаковав их при переправе через Волгу.

Потом был большой успех сразу на двух направлениях – на политическом и на личном: когда в Османской империи вспыхнула ожесточенная борьба за престол и один из претендентов, принц Селим, прибыл в Крым в поисках поддержки, Менгли Гирей предоставил ему большое войско во главе с одним из своих сыновей, а еще выдал за него свою дочь. В 1512 г. принц Селим стал турецким султаном Селимом I Грозным (Явузом).

Набеги же на московские и находящиеся под московской опекой земли повторялись. Они хоть и не носили характера нашествий, но это тревожило всех русских людей.

Уже в старости Менгли Гирей построил соответствующий его достоинству дворец в Салачике (близ Бахчисарая), а в 1515 г. скончался в возрасте 70 лет.

Следует отметить, что вследствие того, что он подписал договор о вассальной зависимости от Турции, впредь крымские ханы редко будут избираться по свободному волеизъявлению Большого дивана. Воля чаще будет стамбульская, для того, чтобы один хан ушел в отставку, а другой заступил его место, иногда достаточно будет прислать турецкому фавориту дорогую шубу или другой подобный подарок, и все сразу поймут, как себя вести. Крымских ханов было 44, а к правлению они приступали 56 раз, т. е. были такие, относительно которых Стамбул изменял свою негативную оценку их деятельности, изменяли свое мнение и вельможные соотечественники. Но, с другой стороны, только за счет турецкого протектората Крым смог превратиться в принципиально разбойничье гнездо и просуществовать в таком качестве свыше двух столетий.

Глава 36

Русь и Крым: к открытому противостоянию

Сменивший в 1505 г. своего великого отца государь Московский Василий III Иванович (1479–1533, вел. князь в 1505–1533 гг.) продолжил его дело и был удостоен в истории звания «последнего собирателя русских земель». Причем обозначившейся стратегической целью стали и те русские земли, которые были под Литвой и Польшей, – Русь Московская считала себя наследницей Руси Киевской.

В правление Василия III были окончательно присоединены княжества Псковское, Рязанское, Новгород-Северское, Волоцкое, Калужское. В тяжелой войне с Великим княжеством Литовским, поддерживаемым Польшей (собственно, у них был один государь – Сигизмунд I, но два разных сейма), был отвоеван Смоленск. По ходу этой войны русской армии удалось занять почти всю Белоруссию и значительную часть Украины, но после разгромного поражения под Оршей со значительной частью завоеванного пришлось расстаться. Однако Смоленск на целое столетие перешел к Москве, и в честь этого в столице был основан Новодевичий монастырь с прекрасным собором в честь Смоленской иконы Божьей Матери Одигитрии – Путеводительницы (чудотворный образ еще в 1046 г. был передан в качестве приданого за своей племянницей византийским императором Константином IX Мономахом черниговскому князю Всеволоду Ярославичу, от этого брака родился Владимир Мономах, который подарил икону Смоленску. В настоящее время в Новодевичьем монастыре хранится древний список с нее).

Нрава Василий Иванович был гордого, порою неприступного – в мать, гречанку Софью Палеолог. Но народ любил его, в случае поражений, которые не раз терпело войско великого князя, искренне сочувствовал (побеждало оно все же чаще). Симпатий к нему прибавляло то, что он не стал искать руки иноземной принцессы, а устроил смотрины пятистам отобранным по всей Руси красавицам, из которых выбрал боярскую дочь Соломонию Сабурову.

Брак, увы, оказался несчастливым, бездетным. Это видно и по росписям в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря – библейские сюжеты многих из них связаны с горечью от отсутствия наследника и мольбами о даровании его. «За неплодностью» великая княгиня была пострижена в монахини.

Ее место в 1526 г. заняла Елена Глинская, племянница князя Михаила Львовича Глинского, во главе своего многочисленного и влиятельного клана перебравшегося из Литвы в Москву. Через некоторое время (не сразу, в 1530 г.) Елена, на радость всему народу, родила мальчика – будущего государя Ивана Грозного.

* * *

Василию III, несмотря на всю его величавость, чаще, чем отцу, приходилось писать грамоты и слать посольства к крымскому хану, выказывая при этом еще большую почтительность. Ханство, чувствуя за спиной поддержку огромной Османской империи, все больше наглело, вело себя агрессивно, переходя на рельсы «набегового хозяйства» – житья преимущественно за счет ограбления соседей. Василий же вел долгую войну с Литвой, требовавшую напряжения всех сил государства, и полномасштабной борьбы с еще одним неприятелем было не потянуть.

Хан, требуя все больше «поминков» (подарков) для себя, для «царевичей и царевен» и для всей своей разбойной знати, писал теперь без околичностей: «Мне ты девять поминков прислал, а мы прежде посылали тебе список, и в нем написано 120 человек, а ты только пятнадцати человекам поминки прислал; но ведь ты нашу землю хорошо знаешь, наша земля войною живет». Крымский повелитель призывал войти и в его положение: всякий его царевич, всякий бей и всякий мурза по своей воле живет, если его не задобрить, он сам найдет, где добыть: «А что наши люди Мещеру (Рязанские земли. – А. Д. ) повоевали, то я не ручаюсь, что впредь этого не будет, хотя я с братом моим великим князем буду в дружбе и братстве; людей своих мне не унять: пришли на меня всею землею, говорят, что не будут меня в этом слушаться; Ширины мимо меня вздумали воевать Мещеру…»

Брат хана Мухаммеда Гирея, Ахмат Гирей, так растолковывал ситуацию послу (в передаче последнего): «Видишь сам, какой царь мой брат; когда был отец наш царем (Менгли Гирей. – А. Д. ), то мы его слушались; а нынче брат наш царем, сын у него царь же, князья у него цари же, водят им, куда хотят». Старшая ханша печалилась о своем: «Великокняжеские и королевы поминки хан пропивает со своими любимыми женами».

В Бахчисарае приглашенные на торжественный прием послов знатные татары без церемоний вырывали собольи шубы и прочее добро прямо из рук членов посольства, когда те несли дары в тронный зал для подношения хану. Заявлялись к русским дипломатам на дом, грозились: «Не дашь, будешь за моим конем на цепи бежать». Одного и впрямь чуть не затоптали копытами. То, что хватались для острастки за кинжал, было обычным делом. Что с таким положением надо мириться, терпеть все и гнуть на переговорах свою линию, – о том говорили инструкции, получаемые дипломатами от великого князя при отъезде из Москвы. Быть терпимее и щедрее призывали и агенты Москвы из числа влиятельных знатных татар, которых немало было в Бахчисарае. Их нельзя даже назвать тайными, в обстановке всеобщей алчности они не видели ничего зазорного в своей деятельности, только попрекали иногда: такой-то польскому королю служит и вон какой дом себе построил, пора и мне призадуматься… Когда ханского сына, «Батыра-царевича», попросили поторопить отца с присылкой «шерстной грамоты» (клятвенного обещания не нападать), он ответил: «Кто меня больше почтит, король или великий князь, о том и буду хлопотать».

Хан и его приближенные упорно считали, что Крымское ханство как единственный законный наследник Золотой Орды обладает правом главенства над всеми русскими землями, будь они под Москвой или под Литвой, а государям этих стран они переданы лишь в пользование на давно всем известных условиях. Когда Василий Иванович захватил у Сигизмунда несколько городов, хан поспешил с посланием: ты должен передать их мне, а я уж разберусь, как ими распорядиться. Причем он сам прекрасно понимал, что никакой вещественной реакции на этот демарш не будет, иные теперь времена – но психологическое давление, демонстрация своего чувства превосходства были необходимы.

Постоянными были требования беспошлинной торговли не только для крымских купцов, но и для своих ногайских вассалов: эти, когда снаряжали посольства в Москву, отправляли вместе с ними огромные табуны лошадей для продажи.

Крым охотно брал у всех, у Литвы, у Москвы, у Польши, но правила игры требовали, что тому, кто дает больше, все же надо помогать. Польша была тогда богаче, по ее просьбе не раз устраивались татарские набеги на Русь. Король Сигизмунд не стеснялся даже признать лишний раз главенство хана над собой, как мы видим из его просьбы послать войско на Брянск, Стародуб и Новгород-Северский: «Если не захочешь сыновей послать, то пошли хоть несколько тысяч людей своих и тем покажи нам искреннее братство и верную приязнь, а мы как тебе присягнули и слово свое дали, так и будем все исполнять до смерти, тебя одного хотим во всем тешить и мимо тебя другого приятеля искать не будем». Но в годы Смоленских походов Василий III понимал, что ничего не попишешь, приходится быть щедрее всех – и до 50 тысяч татарских всадников вторгались в пределы Великого княжества Литовского, отвлекая значительную часть его военных сил от борьбы с московскими армиями.

* * *

Открытое противостояние между Московским государством и Крымским ханством произошло из-за того, что обе стороны старались установить свой приоритет над Казанским ханством. Когда в 1518 г. скончался дружественный России казанский царь Мухаммед-Эмин и Москве удалось возвести на престол сына покойного, Шигалея, была обоснованная уверенность, что он будет столь же лояльным по отношению к Руси правителем и точно так же будет недругом Мухаммеда Гирея. Последний же был убежден, что Казань и Астрахань – бесспорные его вассалы, а то, что это пока не совсем так, – недоразумение. Тут еще промосковский царевич, попав в цари, сразу выказал себя правителем неумелым и склонным к жестокости, так что, если верить летописцу, «все люди Казанского царства возненавидели его». В 1521 г. Шигалей был низвергнут, и Мухаммед Гирей посадил на его место своего брата Саипа Гирея.

У крымского хана были и другие причины для недовольства Василием III: тот, не посоветовавшись с ним, заключил мир с Сигизмундом, а Крым в то время по просьбе Москвы вел против Литвы боевые действия. Кроме того, и это было существенным, Василий искал союза с турецким султаном, молодым Сулейманом Великолепным. Турция же, поставив в зависимость от себя Крым, не скрывала своего намерения установить свое господство над Астраханью, Казанью и другими наследниками Золотой Орды. Впрочем, как и над всем мусульманским миром, а над немусульманским – как получится (во всяком случае, она готовилась теперь к нападению на Венгрию).

Перед тем как двинуться на Русское государство, Мухаммед Гирей пытался заключить союз с Астраханью, но ее хан отказался – он понимал, что на его улус взгляд у крымского правителя вполне определенный. Зато у нового казанского царя Саипа Гирея другого выбора не было, как встать в ряды старшего брата, Мухаммеда Гирея. Там же оказались ногайцы и прочие охочие до крови и поживы обитатели степного мира, а также подвластные крымскому хану черкесы. Знамение времени: к татарскому набегу примкнула часть днепровских казаков во главе с Евстафием Дашкевичем, старостой каневским и черкасским, будущим первым кошевым атаманом Войска Запорожского.

Летом 1521 г. орда быстро смела караулившие переправы на Оке русские заслоны – их численность оказалась совершенно недостаточной, чтобы хотя бы задержать врага. Перейдя реку, татары двинулись прямо на Москву, творя по пути то, что творили всегда. Узнав об их приближении, великий князь незамедлительно отправился в Волоколамск – там было одно из мест сбора полков в подобных ситуациях. Еще одно знамение времени: оборонять столицу был оставлен крещеный татарский царевич Петр Ибрагимович (до крещения Худай-Кул, родом из Казани. Был женат на младшей сестре Василия III Евдокии. Похоронен в Архангельском соборе).

Когда показались дальние дымы пожарищ, народ со всех окрестных сел устремился в Москву. Вскоре ее обложили татары. Стояла страшная жара, а в городе от многолюдства была буквально давка, появились признаки начала эпидемии.

Татары не собирались брать русскую столицу приступом, к тому же Мухаммеду Гирею доставили сообщение, что на подходе великий князь с большой ратью. Но и москвичи долго оставаться в таком положении не могли. Хан отправил Василию письмо, в котором обещался уйти в родные земли, если тот пришлет ему грамоту с обязательством платить дань. Московский государь счел за благо согласиться, удовлетворенный Мухаммед увел свою орду к Рязани.

В Рязани начальствовал окольничий Хабар Симский, артиллерией командовал немец Иоганн Иордан. Когда татары взяли город в осаду, предводителю запорожцев Дашкевичу пришел в голову хитрый план: предложить обороняющимся выкупить пленных соотечественников, а под их видом запустить в город его казаков – для такой операции дерзости и ловкости им не занимать.

Хан мыслил в другом направлении: воеводе Хабару было объявлено, что московский князь теперь ханский данник, на что имеется грамота; а он, Хабар, стало быть, холоп ханского данника, и хан повелевает ему явиться пред его очи в татарский лагерь. Но воевода ответил, что на слово поверить не может, и потребовал для ознакомления документ. Грамота была ему передана. Тем временем Дашкевич принялся за реализацию своего плана. К рязанским воротам во все большем количестве прибивались его лицедеи-казаки, жалобно стеная и умоляя побыстрее избавить от татарского ига. Чтобы выглядело правдоподобнее, из лагеря дали убежать нескольким настоящим пленникам, а при виде уходящей добычи за ними с гиканьем кинулась толпа татар.

Иоганн Иордан, очевидно, плохо зная русский язык и не очень понимая смысл происходящего, тем не менее почувствовал в творящейся сумятице что-то недоброе и приказал дать залп из пушек. Страх был великий, казаки и татары бросились врассыпную. Хан, опамятовавшись, стал требовать от Хабара, чтобы тот вернул ему грамоту и выдал немца, но не получил ни того, ни другого. Орда ушла в степи.

Мухаммед Гирей вряд ли увел бы ее так поспешно: еще до похода он вступил в переговоры с рязанским князем Иваном Ивановичем, обещая ему всяческую поддержку против Москвы. Но здесь, на месте, он выяснил, что великий князь обо всем разузнал, заманил рязанца к себе и посадил под стражу. Впоследствии Ивану Ивановичу удалось бежать в Литву, но больше сведений о нем нет. Он стал последним рязанским князем.

История с великокняжеской грамотой занимательна, но в целом последствия нашествия были тягчайшие: было разорено и сожжено немало городов, множество сел, угнаны десятки, если не сотни тысяч людей. Но, помимо полона и награбленного, политических выгод Мухаммед Гирей не получил никаких, разве что отношения Москвы и Казани на ближайшее время совсем испортились. Василий же теперь с чистой совестью повел переговоры с королем Сигизмундом, которые привели к постоянно возобновляемому перемирию.

На Казань Василий III ходил походами дважды, в 1524 и 1530 гг. Особых военных успехов не было, но были большие потери. В Казанском ханстве были перебиты московские послы и купцы, а в отместку в Москве-реке утопили казанских послов. Но неподалеку от поволжской столицы был заложен и стремительно отстроен город-крепость Васильсурск, база для взятия Казани войсками Ивана Грозного в 1552 г. (к тому времени татары дважды пытались уничтожить город на корню, но не вышло).

Жить после похода на Москву 1521 г. Мухаммеду Гирею оставалось недолго. Правда, он успел исполнить одну свою мечту: в союзе с ногайским князем Мамаем овладел Астраханью. Причем в то время, когда ее хан Усеин вел переговоры с Василием III о тесном союзе. Но этот успех стал и причиной гибели Мухаммеда: ногайские князья рассудили, что такой трехглавый Крым (он сам, Казань и Астрахань) быстро покончит с их хотя формально и вассальной, но все ж таки вольной жизнью. Когда хан по самонадеянности распустил свое войско, а сам с небольшим отрядом остался в Астрахани, ногайцы ночью напали на его стан. Мурза Урак по прозвищу Бешеный лично убил Мухаммеда и его сына, из прочих крымцев уцелели немногие. Ногайские орды ворвались в Крым и устроили там полное опустошение территории ханства. С ними, кстати, были и запорожцы Дашкевича – резали татар не хуже любого ногайца.

* * *

Однако Крымское ханство воспряло довольно быстро, что немудрено при неприхотливых жизненных стандартах населявших его лихих воинов-разбойников. У них даже лошади были им под стать: невысокие в холке, мохнатые, длинногривые, невзрачные. Татары их даже не подковывали, только в дальних походах туго прикручивали к копытам коровьи рога.

В поход или в набег брали их по несколько штук, часть их шла на мясо – как необходимое высокоэнергетическое дополнение к сушеному пшену и сыру. У самих татар одежда была минимальная: штаны, рубаха или овчинная безрукавка на голое тело, зимой – овчинный же тулуп, самая простая обувь.

Защитный доспех был мало у кого, а в набег его не надевал никто, туда и вооружение брали самое минимальное: боя со сколь-нибудь значительными воинскими отрядами старались избегать, не на бранную потеху шли, а грабить, всему свое время. Лук, сабля, кинжал; пика – и та редко. Спали, если позволяла погода, голыми на сырой земле. Костров старались не разводить, на подходе к цели не делали этого даже зимой, боясь дозоров. Сон был чуток – застигнутый врасплох, татарин мгновенно оказывался на коне и готов был без промаха пустить стрелу.

Богатый опыт этих разбойных вылазок позволил детально разработать их тактику. Выходили отрядами в десятки, сотни, самое большое, несколько тысяч человек – это если предполагались нападения на крупные города. Степью обычно шли по Муравскому шляху – от Перекопа до нынешней Тулы, междуречьем Днепра и Северского Донца – или по Изюминскому шляху к Рязанской земле. Потом разделялись на более мелкие отряды – кому куда. Степь знали досконально, любой водный источник, курган, балку. Каждое приметное дерево или кустарник. На своих лошадках преодолевали тысячеверстный путь в несколько дней.

Летом старались выйти на цель ко времени уборки урожая – когда люди кучно, а найти спасение в полях трудно. Зима тоже была благодатным временем для разбоя – все водные преграды замерзли, люди по избам или хатам, по снегу им далеко не уйти. Летом предпочитали нападать на великорусские земли, зимой – на украинские или на Польшу – там зима мягче, но достаточно снежная, чтобы их некованые лошади не поранили копыта.

Переступив «черту оседлости» – применительно к Великороссии XVI в. это были южные окраины рязанских земель, верховья Оки, верхние притоки Дона, – расходились отрядами в десятки всадников (если не шли на крупную цель). Эти группы старались проникнуть в глубь страны верст на сто, а то и больше. Передвигались оврагами, лесами, перелесками. Повсюду рыскали верткие, как ужи, разведчики. На конечном этапе рассыпались веером и, отходя на оговоренное расстояние, начинали загонную охоту. Тут уж старались не упустить никого – все, конечно, не нужны, но чтобы было из кого выбирать. Вспомним, что в набег шли в первую очередь не за вещами, а за людьми.

Желаемой добычей были люди молодые, мужчины и женщины, но высшую ценность представляли дети, мальчики и девочки. Часто от самого Крыма, с берегов Дуная или Урала специально для них на мохнатых лошадках везли огромные корзины – с позволения сказать, тару. Еще везли множество веревок – скручивать руки, а кому и ноги. Вы не замечали, что в русском языке часто употребляются ласкательные суффиксы? Это признак чадолюбия нашего народа. В самых ранних, многовековой давности личных письмах простых людей обязательно присутствует «а еще обязательно поцелуй от меня»: Марфиньку, Оленушку, Ванечку, Игнашеньку. И вот этих Марфинек и Ванечек скручивают, наваливают в корзины – и вскачь, стараясь быстрее промчаться через опасную зону, где на хищников на самих может быть устроена облава, где велика вероятность лишиться не только добычи, но и жизни. Потом, сбившись снова в отряды (будем надеяться, поредевшие), можно было сбавить скорость, похвастать добычей, посмеяться над неудачниками. И – опять сотни верст по как свои пять пальцев знакомой степи. Что значил весь этот путь для несчастных пленников, которых гнали цепочкой, с веревками на шее? Для насмерть напуганных, истомленных, голодных, связанных детей?

Много ли их оставалось в живых? Да и из взрослых тоже, которых пеших гнали под палящим солнцем или по снегу. Если кто-то в изнеможении падал или начинал еле передвигать ноги, ему перерезали горло. Если же угрожала серьезная опасность, двуногое зверье могло, уклоняясь от битвы, перерубить весь полон и умчаться врассыпную. Лишний раз напомнив, что с ним лучше не связываться, что оно способно на все (впрочем, что такое бывало, это неоспоримый факт, но все же в источниках обычно читаем об «отбитом полоне»).

При больших набегах людей гнали через степь не таясь, гуртами, тысячами, а то и десятками тысяч. Гнали веселые, оживленные, полуголые, бритоголовые, ловкие татарские всадники.

* * *

В любом случае почти всех выживших пленников ждал Перекоп, ворота в разбойничье гнездо, вход в очередной круг ада. Мимо высокого укрепленного вала, идущего через весь перешеек, мимо глубокого рва у его основания, мимо построенной турками крепости Ор-Капу. К этим воротам людей гнали со всех сторон степи, редко прерывающимся потоком. Однажды пришедший сюда из любопытства еврей-меняла, взобравшись на вал и обозрев открывшиеся ему просторы с вереницами понурых людей, с оттенком изумления спросил у человека знающего, остался ли в странах, откуда бредут эти толпы, хоть кто-нибудь.

Большинство их гнали в турецкую Кефе (Каффу), на один из самых больших рынков рабов в истории человечества. Невольно приходит в голову словосочетание Невольничий Берег. Сегодня это географическое название – побережье залива Бенин в Западной Африке. Когда-то здесь был огромный рынок черных рабов, на котором заправляли в основном голландцы и англичане. Но вспомните, что в английском языке слово «раб» звучит как slave, славянин. Очевидно, слово это появилось еще до того, как англичане открыли свой рынок для торговли живым товаром в Африке.

В Крыму был свой Невольничий Берег. Татары на нем почти не торговали, добытый товар сдавался оптом, профессиональным купцам – туркам, грекам, армянам, евреям и прочим. Во всяком деле есть свои тонкости. Одна из них – помнить, что, если раб русский, это надо тщательно скрывать. Несмотря на все глумливые ухмылки по поводу рабской сути русского народа, в этой жуткой ситуации он оказывался самым свободолюбивым, самым склонным к побегу.

Далее – самое умное с нашей стороны будет послушать Василия Осиповича Ключевского: «Каффа была главным невольничьим рынком, где всегда можно было найти десятки тысяч пленников и пленниц из Польши, Литвы и Московии. Здесь их грузили на корабли и развозили в Константинополь, Анатолию и в другие края Европы, Азии и Африки. В XVI в. в городах по берегам морей Черного и Средиземного можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских ребят польской или русской колыбельной песней. Во всем Крыму не было другой прислуги, кроме пленников. Московские полоняники за свое умение бегать ценились на крымских рынках дешевле польских и литовских; выводя живой товар на рынок гуськом, целыми десятками, скованными за шею, продавцы громко кричали, что это рабы, самые свежие, простые, нехитрые, только что приведенные из народа королевского, польского, а не московского».

Добавим еще, что многим молодым людям суждено было оказаться в гареме, причем не только девушкам, но и мужчинам, из которых делали евнухов. После этой процедуры в живых оставалась половина.

По оценке современного исследователя, скорее всего оптимистичной, за два с половиной столетия эта крымская работорговля стоила славянским народам примерно трех миллионов человек. А ведь отсюда уходили в рабство и люди из народов Северного Кавказа (особенно много черкесов), армяне, грузины и другие. Следует учесть еще следующее. У русских, украинцев, поляков больше всего жертв было среди тех, кто, зная о страшной опасности, не побоялся поселиться на окраине своих земель, на границе Дикого поля, – то есть среди тех, кто составляет лучшую часть генофонда народа.

* * *

Русь оборонялась. И не только оборонялась, но и наступала. С самого начала славянской колонизации северо-восточных земель будущей Киевской Руси, когда «с остановившимся взглядом здесь проходил печенег» (пусть не печенег, а хазар, или мадьяр, или кто еще тут только не проходил), первой естественной линией обороны от угрозы со стороны Великой степи служила Ока. Позднее здесь строились крепостцы, выдвигались заставы, выходила «на берег» княжеская рать в ордынские времена. Но особенно важным этот рубеж стал с начала XVI в., когда, с образованием Крымского ханства, резко возросло число набегов из степи.

Защита окского рубежа, «береговая служба», была организована следующим образом. Уже ранней весной в Разрядном приказе закипала работа. Дьяки и подьячие составляли и рассылали уездным воеводам разнарядки, сколько и на какие сборные пункты должно быть послано ратных людей – дворян и детей боярских. Те по своим спискам выбирали и оповещали призываемых, злостно отлынивающие подлежали битью кнутом. Собирались обычно на Благовещенье, 25 марта: дворяне прибывали «конны, людны и оружны», т. е. на годных для боя конях (еще и с запасными), с определенным числом должным образом вооруженных холопов и сами вооруженные подобающе. Все это – за их собственный счет, для того и предоставлялись им поместья с крестьянами (вскоре дворяне и дети боярские сольются в единое благородное дворянское сословие, к которому позднее будут причислены и бояре, и бывшие удельные князья, а выделяемые на время службы поместья приравняются к наследственным вотчинам).

Военный люд распределялся по пяти полкам, располагающимся в приокских городах: Серпухове, Калуге, Кашире, Коломне, Алексине. В шестом полку, называемом «летучим ертаулом», служба была наиболее опасна – он нес дозорную разъездную службу. Когда поступал тревожный сигнал, полки выдвигались за реку в зависимости от направления, с которого исходила угроза. Ежегодно на береговую службу выходило до 65 тысяч человек, продолжалась она «до глубокой осени, пока распутица не являлась им на смену посторожить Московское государство от внешних врагов» (В. О. Ключевский).

Еще была цепь постоянных укреплений и защитных линий как по Оке, так и вынесенных вперед – их называли чертами. Городки, остроги, острожки, обнесенные частоколом из застроенных бревен или рублеными стенами. Дальше к югу, на отдалении местами до 400 верст, пролегали «засеченные линии» – лесные завалы из вековых деревьев, с укрепленными валами и рвами на безлесых участках. Эта засечная черта протянулась на сотни верст к западу от Нижнего Новгорода, основным ее назначением было задержать степную конницу, пока не выйдут на боевые рубежи полки «береговой службы». Боевой эпизод 1518 г.: «Татаре вскоре поворотили обратно, но наперед их по лесам пробралось много пеших пограничников, и многих татар побише».

При Иване Грозном, Федоре Иоанновиче, Борисе Годунове были устроены новые черты, сооружения поистине грандиозные. Отодвигающие границы Московского государства впритык к степным кочевьям. Там возникали и росли города Кромы, Ливны, Елец, Курск, Оскол, Воронеж, Белгород, Валуйки, Борисов. Сначала их население состояло из служилого люда: городовых казаков, стрельцов, пушкарей, детей боярских. К ним подселялось все больше городских обывателей, людей рисковых. Еще рисковее были начинавшие осваивать здешние плодороднейшие земли стекавшиеся отовсюду крестьяне.

Во многих местах это появление русских людей не было, по сути, освоением целины – скорее, возвращением на залежи. Курск и его округа были заселены славянами еще в VIII в., со временем здесь появилось процветающее удельное княжество, но Батыево нашествие стерло его с лица земли. Когда в конце XIII в. здесь была чудесным образом обретена Курская Коренная икона Божьей Матери, произошло это уже в глухих лесных местах.

Уже в самих враждебных просторах, в дышащем неизбывной угрозой Диком поле, несли службу удальцы из удальцов: конные дворяне, дети боярские, казаки. Они наблюдали, не придет ли в движение степь, не появятся ли татарские или ногайские хищные отряды. Пикеты выставлялись на несколько дней пути в степь, в несколько рядов. Едва завидев врага или сигнал с более отдаленного поста, тут же зажигали свою укрепленную на высоте охапку хвороста и скакали оповестить соседей (они находились обычно на расстоянии полудня скачки). Станичниками назывались те, кто находился в движении, объезжая степь и высматривая самих татар или следы от копыт их коней. Они не хуже степняков знали окрестности и не хуже их умели сражаться, к тому же у них было огнестрельное оружие.

Специальная комиссия во главе с князем М. И. Воротынским, одним из героев битвы при Молодях, разработала Устав сторожевой и станичной служб. Героическая работа входящих в эти службы ратных людей значительно снизила число жертв и ущерб от степных, в первую очередь крымских набегов.

* * *

Владение землей в пристепных краях напрямую было связано с обороной этих рубежей. Здесь «испомещивались», получали наделы за свою службу дворяне, притом влиться таким образом в ряды благородного сословия могли выходцы из разных социальных слоев. Не только дети боярские, ведущие происхождение от ратников удельных и боярских дружин, но и казаки (городовые и вольные), стрельцы, пушкари, посадские люди, «холопи оружные», являвшиеся на службу вместе со своими господами – дворянами, служилые татары, «литва» – плененная или перешедшая на московскую службу («литвяки нововыезжие», в основном русские люди). Вплоть до простых мужиков – одного такого кандидата в дворянство завернувшая его комиссия охарактеризовала как «мужик сущ у Щербатых дворником жил по портному делу». Но многим ему подобным повезло, несомненно, больше (хотя как знать, повезло ли). Здесь кстати привести племенной состав московского дворянства. Правда, на основании сведений довольно поздних, времен правления царевны Софьи (конец XVII в.) – но все же это была еще «московская», допетровская Россия. Итак: великоросов – 33 %, происхождения польско-литовского, т. е. западных русских, – 24 % (их много понаехало после присоединения Левобережной Украины), немецкого, западноевропейского – 25 %, татарского – 17 % (из этих и Юсуповы, и литераторы Карамзин, Куприн, Ахматова, и много других, на кого и не подумаешь).

Далеко не все приграничные «простецы» рвались в дворяне. Большинство довольствовалось статусом «обельных», ведших на полученной земле свое хозяйство, не платя при этом податей, но зато обязанных нести сторожевую военную службу. Из них выходили станичные, сторожевые, городовые, полковые казаки; однодворцы и другие сословия – наряду с прочими составлявшие «цветущую сложность» Московского государства, как определил его многообразие в единстве Константин Леонтьев.

* * *

Отметим еще один важный момент – существенное отличие российского казачества от украинского, днепровского (запорожского). Русские казаки, происходившие примерно из такого же сброда, что и их запорожские собратья, быстро оказались вовлеченными в государственную военную систему, во главе которой стоял не кто-нибудь, а единственный в мире «царь православный» (пусть до поры и не царь, а великий князь). И это для абсолютного их большинства было свое, если и не родное, то по крайней мере жизненно необходимое государство: кто-кто, а уж они-то, находясь на переднем крае его обороны, знали, почему необходимое.

То, что они могли противопоставлять свою казацкую волю «московской неволе» (общепризнанной, но спорной), прибавляло им скорее чувство гордости, а не враждебности. У донских и прочих российских казаков (и татарских, и калмыцких) в куда большей мере наличествовал элемент организованности, чувство ответственности, долга. Украина же была русскими землями, подчиненными то иноязычной Литвой, то польской королевской властью, и во все большей степени – земельными магнатами и шляхтой (тоже во все большей степени польскими, католическими).

Они тоже бились со злым татарином, но этот татарин (пусть и злой, они тоже были не шибко добрые) мог показаться им милей стоявших над ними правителей и панов. Когда же католичество стало господствующей религией, а казаки объявили себя защитниками православия – король, правительство, прочая власть подавно не воспринимались ими как свои («жид, лях и собака – вера однака» – один из лозунгов казацких восстаний). Не было большой симпатии и к простому православному люду, довлело чувство собственной исключительности. Помните, как ораторствовал Тарас Бульба: лучше в честном бою от пули или от сабли голову сложить, чем как мужику пьяным под забором замерзнуть. А татарин, он что – он такой же лихой и вольный, а что вера у него бусурманская – так она у него своя, он нашу, как ляхи-католики, не уродовал.

По всему поэтому в Смутное время на беззащитную Московскую Русь набросились, убивая и грабя, преимущественно не донские, не волжские, а запорожские, украинские казаки.

* * *

И еще – не будем слишком многое ставить в антизаслугу Крыму: так, в составе самых больших нашествий из 120–150 тысяч их участников крымские татары составляли обычно не больше трети, остальные же были татарами из разных орд, кочевавших от Дуная до Урала, ногайцами, представителями народов Северного Кавказа (как подвластных, так и не подвластных Крыму) и другими.

Туркам принадлежали невольничьи рынки и гавани, порою они устанавливали свою монополию на черноморскую работорговлю. Определяли нюансы: например, когда готовились к спуску большие галеры или разворачивалось строительство – давали задание на добычу молодых сильных мужчин. Во времена затишья рос спрос на красавиц для султанских и вельможных гаремных услад. Османская империя постоянно увеличивала военную поддержку ханства: помимо построенной итальянскими инженерами перекопской крепости Ор-капу были возведены мощная очаковская твердыня близ устья Днепра – угроза Литве и Молдавии, Азовская крепость – защита от ногайских и татарских враждебных ханству орд, от казаков, а в перспективе и от Москвы. В этих крепостях пребывали многочисленные турецкие гарнизоны, оснащенные сильной артиллерией, и все соседи понимали, на чьей стороне они будут в случае угрозы Крыму с чьей-либо стороны.

Глава 37

Иван Грозный и Девлет Гирей

Вступая в правление Московским государством в 1547 г., молодой Иван IV Васильевич (1530–1584) был венчан в Успенском соборе на царство, став первым помазанником Божьим на российском престоле, а Русь стала теперь Русским царством.

Человек блестящих дарований и в то же время с болезненно травмированной с детских лет душой, он пронес через всю свою жизнь конфликт между высотой помыслов и патологической мнительностью, мелочной обидчивостью, что порою губительно сказывалось на государственных делах.

Лишившись отца в четыре года, а матери в восемь, он стал свидетелем безжалостной дворцовой борьбы за власть, одним из главных действующих лиц которой была до своей смерти его мать, великая княгиня Елена Глинская, отравленная, как он был уверен всю жизнь, враждебными боярами. Видел опалу и гибель близких людей, пренебрежительное отношение к себе, наглое забвение высшей знатью государственных интересов ради личных амбиций.

Задачами своего царствования он видел рост могущества своей державы, расширение ее границ, выход к Балтийскому морю, вступление в большую европейскую политику, укрепление единодержавия при активном участии земства в управлении государством, всестороннее развитие и культурный рост. Но где-то с 1560 г., после смерти любимой жены Анастасии и перенесенной тяжелой болезни, он все больше стал подвержен приступам гнева, все больше проявлялись его отрицательные качества, неуравновешенность, подозрительность, самоуверенность в сочетании с боязливостью. Но первый этап его правления обнадеживал, что было даже несколько неожиданно при довольно беспорядочно, можно сказать, разнузданно проведенной ранней юности (и то сказать – забавлялся воплями сбитых при бешеной скачке по московским улицам людей и диким страхом на лицах).

Первым великим деянием государя всея Руси стало взятие Казани в 1552 г., в результате чего был повержен давнишний противник, главный источник угрозы с востока – Казанское ханство (или, лучше, царство – народ его был не просто оседлым, но по большей части, включая татар, земледельческим). Несмотря на то, что ханство ослабло в предыдущие десятилетия, порою находилось чуть ли не в вассальной зависимости от Москвы, оно постоянно клонилось к Крыму и Османской империи, было полно плененными русскими людьми и даже отправляло их на продажу. Отношения особенно обострялись, когда в Казани воцарялись Гиреи и крымские ханы явно выказывали намерение стать там полноправными хозяевами (так же, как и в Астрахани).

Первые русские походы на Казань были малоудачны, одолеть это значительное государство дальним походом великим князьям оказалось не по силам. Но были заложены крепость Васильсурск (в 1523 г.), город Темников (в 1536 г.) неподалеку от правого берега Волги. Наконец, уже при царе Иване, в 1551 г., в непосредственной близости от Казани военным инженером дьяком Иваном Выродковым всего за месяц была сооружена деревянная крепость Свияжск – все ее стены, башни и даже хозяйственные постройки были заготовлены под Угличем, а потом сплавлены вниз по Волге. Это была уже надежная основа для достижения поставленной цели.

* * *

Все это очень не нравилось крымскому хану Девлету Гирею (1512–1577, хан в 1551–1577 гг.), только-только взошедшему на престол. Это тоже был человек больших дарований, больших амбиций и больших планов, в том числе по поводу поволжских ханств.

В молодости ему пришлось провести несколько лет в заключении после того, как в 1532 г. был свергнут с престола его дядя Саадет Гирей, прочивший Девлета в свои преемники. Освобожденный из-под стражи, он уехал в Стамбул. Там со временем ему удалось прийтись по душе султану Сулейману Великолепному, который и посадил его на крымский престол в 1551 г.

На следующий год, узнав, что русская армия потянулась к Волге, он вознамерился сорвать ее поход массированным ударом в тыл. Но просчитался. Девлет полагал, что русские уже на подходе к Казани. Однако, когда его конница и шедшие с ним турецкие янычары с артиллерией по пути обложили Тулу, оказалось, что совсем рядом одна из колонн московского войска во главе с князем Андреем Курбским (тем самым). В завязавшемся сражении Девлет Гирей потерпел поражение, потерял все пушки – не только янычарские, но и свои (в Крыму к тому времени обзавелись артиллерией как родом войск) – и ушел за Перекоп.

* * *

17 августа 1552 г. русское войско приступило к осаде Казани, через неделю кольцо вокруг города сомкнулось. Московская рать обладала большим численным перевесом, кроме того, уже на месте к ней присоединилось мордовское войско и, чего не ждали, донские казаки.

Казанскому хану Ядыгар Мухаммеду (сыну астраханского хана Касима) было предложено сдать город. Жителям была обещана не только жизнь, но и сохранение имущества, свободное исповедание магометанской веры, а самого хана царь Иван звал обратно на русскую службу (он уже был на ней с 1542 по 1550 г.). Но предложение было с презрением отвергнуто, а передавших его парламентеров в толчки выгнали из города.

Казанцы надеялись, что собратья по вере не бросят их в беде. Но ногайский хан на тот момент не хотел портить отношений с Москвой, крымцы с турками, после неудачи под Тулой, других попыток не предпринимали, а больше помощи было ждать неоткуда. Все попытки прорвать кольцо осады, извне и изнутри, тоже оказались безуспешными.

Татары, однако, держались мужественно и не теряли присутствия духа. Отважно ходили на вылазки – правда, оказалось, что индивидуальные боевые качества у русских в среднем повыше и они лучше владеют огнестрельным оружием.

Осаждающие стали устанавливать боевые башни (туры). Итальянские мастера сооружали их на свой «фляжский» манер – приземистые, всего на три орудия. Иван Выродков за одни сутки возвел свою, огромную, высотой в 13 метров, оказавшуюся очень полезной. Повели подкопы, чтобы заложить под стенами пороховые заряды (работами руководили англичанин Бутлер и литвин Эразм по прозвищу Розмысл).

30 сентября рванула первая порция бочек с порохом, стена обрушилась, ратники пошли на приступ. Но ценой больших потерь русским удалось овладеть только одной башней, в город яростно дравшиеся татары их не пустили. Однако, когда 2 октября произошел еще один взрыв, мощнее предыдущего, осаждающие ворвались на казанские улицы. Там долго шла беспощадная рубка. До последнего защищали свою мечеть имам Кул Шариф и его ученики. И все пали замертво у ее стен. Начавшийся грабеж удалось пресечь, но к пленным победители, обозленные тяготами осады и большими потерями, не знали снисхождения.

Среди немногих уцелевших пленников был хан Ядыгар. Через полгода он принял крещение, стал Симеоном Касаевичем. В ноябре 1553 г. торжественно, с присутствием государя, была справлена его свадьба, ему был пожалован в удел Звенигород. Участвовал в Ливонской войне; когда скончался в 1565 г., был погребен в кремлевском Чудовом монастыре.

Жители города, пожелавшие стать московскими подданными, были поселены за стенами, в слободе Старотатарской. Сама Казань надолго стала преимущественно русским городом. Из ханства вернулось на родину около 100 тысяч русских пленников. К Москве добровольно присоединились чуваши, удмурты, марийцы, башкиры, находившиеся прежде под властью казанского хана.

Донские казаки, выказавшие во время осады и при штурме большую доблесть, получили от царя жалованную грамоту «на реку Дон со всеми притоками в вечное пользование». Этим признавалась их самостоятельность, официальное общение с ними шло теперь через Посольский приказ.

Касательно отваги, с какой защищали свою столицу татары, можно привести свидетельство одного иностранного путешественника, наблюдавшего за тем, как ведут себя воины разных народов в безвыходной ситуации. Турок церемонно наклоняет голову и почтительно протягивает сложенные вместе руки – как бы готовясь к связыванию их. Русский безмолвно стоит, угрюмо потупившись в землю. Татарин же, когда его пытаются схватить, вырывается и кусается до последней возможности.

* * *

Летом 1555 г. царь Иван отправил своих воевод в поход на Крым, но в результате произошло встречное сражение: оказалось, что в это же время хан Девлет Гирей вел свое войско на Русь, на рязанские и тульские земли, и уже переправился через Северский Донец. В битве татары потерпели поражение, хотя имели четырехкратное превосходство и с ними опять были янычары с пушками. Погибли два ханских сына, один из них занимал пост калги, т. е. готовился отцом в наследники. Остатки крымцев ушли за Перекоп.

Очевидно, этим походом Девлет Гирей хотел предотвратить завоевание Астрахани. Годом раньше московские воеводы уже побывали в ней. Тогда русские и астраханские войска встретились у Черного острова, и татары, потерпев поражение, сдали город без боя. Победители посадили на престол своего человека: Дервиш-Али-хана, внука последнего хана Золотой Орды, которого привезли с собой из России. Он состоял там на царской службе, был предшественником Симеона Касаевича по управлению Звенигородом. Но когда Дервиш-Али воцарился в дельте Волги, он сразу позабыл свое московское прошлое и заключил союз с Девлетом Гиреем.

В 1556 г. на Астрахань снова двинулась московская рать во главе с воеводой Иваном Черемисиновым и донские казаки. На этот раз войска встретились у Хаджи-Тархана, двенадцатью верстами выше Астрахани по течению Волги. Победа опять досталась русским. Узнав об этом, почти все население столицы ханства разбежалось, Дервиш-Али тоже покинул город и удалился в Мекку. Его ханство перестало существовать (сохранилось только в титуле российского государя – «царь Астраханский»), Астрахань стала русским городом.

* * *

Несколько лет подряд московские воеводы вместе с казаками совершали нападения на владения Девлета Гирея. Разоряли окрестности Очакова, от устья Днепра доходили до Перекопа, спускались в низовья Дона вплоть до Азова.

Весной 1559 г. воевода Даниил Адашев (младший брат Алексея Адашева, знаменитого соратника Ивана Грозного по его ранним реформам) с войском на казацких «чайках» (небольших вертких суденышках типа река-море) спустился по Днепру в Черное море, где захватил на лимане два турецких корабля. После этого его восьмитысячная рать высадилась на западное побережье Крыма – к великому страху никак такого не ожидавших татар. Помимо непременного погрома и захвата добычи, было освобождено из рабства множество русских пленников, в том числе родом из Великого княжества Литовского. Попавшихся турок Адашев отпустил к очаковскому паше, наказав передать ему, что Москва воюет с Девлетом Гиреем, а султан ей не враг, она с ним в дружбе. Крымский хан бросился было вдогонку, но, видно, с небольшими силами, потому что, нагнав, нападать не стал и вернулся обратно.

Может быть, поведя наступление на Крым более крупными силами, царь Иван достиг бы и больших успехов, тогда история российско-крымских отношений могла бы сложиться совсем иначе. Но к тому времени он уже перешел к широкомасштабным действиям на западном направлении. В 1558 г. началась Ливонская война. Россия билась и за выход к Балтийскому морю с Польшей и Швецией, и за возврат исконно русских земель, присвоенных Польшей и Литвой. Да, видно, кремлевские стратеги оказались слабоваты в геополитике, неверно прикинули, какую кашу собираются заварить. Да и Иоанн, одержимый своим миропомазанничеством, очевидно, уверовал, что теперь все королевства у его ног. Первоначальные успехи сменились утратой всего завоеванного, разорительная война затянулась на двадцать четыре года, приобретений в конце концов – никаких. Вот если бы пошли на Крым, там теплее…

Девлет Гирей не мог не воспользоваться отвлечением основных сил своего врага, которому ничего не забыл и ничего не простил. Несколько лет его орды совершали набеги на окраины Русского государства. А в 1569 г. он сам во главе 50 тысяч всадников присоединился к большой турецкой экспедиции на Астрахань – в Стамбуле тоже, видно, решили перейти на геополитический уровень – применительно к этому региону. Раздвинуть границы своей империи до Северного Каспия, а там видно будет.

Османы двинулись на кораблях от Азова вверх по Дону, везя с собой огромные осадные пушки. Намерение было перебраться на Волгу, спуститься до Астрахани – и город их, Астраханское царство тоже. Там, где две великие реки сближаются максимально, принялись рыть волго-донской канал. Наконец, ума хватило, чтобы понять, что это будет невозможно еще почти четыре столетия, до сталинских пятилеток (не будем судить турок строго, через 150 лет это и Петр Великий не сразу понял). Тогда решили перетащить корабли и артиллерию варяжско-русским методом, волоком. Тут уж – сила есть, ума не надо. Сил тоже не хватило.

Дождавшись татар, двинулись по берегу, корабли с большими пушками поплыли обратно в Азов. Добравшись, наконец, до цели, удивились – русские перенесли Астрахань на двенадцать километров, на левый берег Волги, туда, где удобнее держать оборону. И на новоселье успела приплыть на стругах их 30-тысячная рать. Далее русские конные отряды перерезали все пути снабжения турецко-татарского лагеря, так что даже вездесущие ногайцы ничего не могли туда доставить.

Янычары начали от такой жизни бунтовать, и вскоре воинство двинулось в обратный путь. При этом решили срезать дистанцию – чем делать крюк по великим рекам, пошли напрямик. По Кабардинской тропе, через безводную ногайскую степь. Правильно гласит эфиопская пословица: «Не ходи по тропе нехоженой, на ней только место отхожее». Этот переход стал катастрофой: до Азова добралась только четверть вышедших из него полгода назад. Ходили слухи, что к такому обороту событий каким-то образом приложил руку Девлет Гирей: турки, конечно, были ему друзьями и покровителями, но у него были свои геополитические виды на этот регион.

* * *

В 1571 г. катастрофу довелось пережить и Москве, и устроил ее Девлет Гирей.

Поначалу хан не собирался идти на нашу столицу, он собирался разорить земли южнее Оки. Хотя войско у него было многочисленное, согласно Новгородской летописи – 120 тысяч (по другим источникам, меньше). Но в его стан, как сговорившись, из разных городов прокралось несколько перебежчиков с доброй вестью: основные силы царского войска на бесконечной Ливонской войне, береговой стражи на Оке в этих местах – не больше 6 тысяч. А один из предателей, боярский сын Кудеяр Тишенков, вызвался указать тайные броды на Оке.

Предание гласит, что этим Кудеяром был не какой-то боярский сын, а знаменитый разбойник Кудеяр-атаман, тот самый, что пролил много крови честных христиан и зарыл по волжским берегам без счета кладов с награбленными из купеческих караванов сокровищами. Отцом же ему приходился покойный государь Василий III, а матерью – несчастная великая княгиня Соломония Сабурова, которая была уже беременна, когда ее за неплодностью постригли в монахини. В Суздальском Покровском монастыре она родила мальчика, нареченного Георгием, – единокровного брата Ивана Грозного, притом брата старшего. Вот он будто бы тем Кудеяром и был.

В то время могла сложиться любая легенда и поверить могли чему угодно, потому что то, что творилось на Руси, было фантастичнее любого кошмара. В начале 1560-х гг. Иван Грозный развернул беспрецедентный террор: сначала против своих недавних сподвижников, их родных и близких (погибли, в частности, оба Адашевы, погиб дьяк-инженер Иван Выродков с дочерьми и внучками), потом против всех, кто казался ему подозрительным или на кого указали тут как тут расплодившиеся доносчики. Казнили семьями, родами, включая юных девиц и мальчиков-подростков (таковыми считались и 12-летние), казнили самыми лютыми казнями. В первую очередь удар наносился по именитейшим боярским фамилиям. Очень может быть, имело значение то, что Иоанн много натерпелся от бояр в малолетстве, но, как представляется, важнее были мотивы поактуальнее: бояре считали себя от рождения призванными управлять страной, полагали, что государь просто не имеет права обходиться без их советов. Считали себя если не ровней великим князьям московским, то никак не государевыми холопами (даже если величали себя таковыми по поведшемуся с ордынских времен обыкновению). В своих огромных вотчинах они сами были государями. А Ивану Грозному были куда милее преданные ему, как собаки, дворяне, облагодетельствованные за свою службу поместьями. Впрочем, личностью царь был явно патологической, страшное подозрение могло пасть на кого угодно.

В 1565 г. началась знаменитая Опричнина: царь отобрал для себя им же определенные города и волости (а то и отдельные улицы больших городов) – это было то, что «опричь» (кроме) остальной страны, над этой же остальной поставил царем крещеного татарина, касимовского князя Симеона Бекбулатовича. Из Опричнины, столицей которой стала Александровская слобода, верные слуги грозного царя, опричники, совершали налеты на Русь как на вражью территорию, безнаказанно чинили любой произвол – «выводили измену». Впрочем, и в их фантомном государстве никто не был застрахован от расправы. Людей тысячами переселяли с места на место, перекраивались границы уездов и волостей – только ради того, чтобы разорвать межродовые и прочие укорененные традицией связи между людьми.

В 1569 г. по нелепому обвинению чудовищному погрому подвергся Новгород. Уже на пути к нему 15-тысячное опричное войско убивало, насиловало, грабило с непонятным ожесточением – больше всего пострадали Клин, Тверь, Торжок. Добравшись же до цели, новгородцев после садистских издевательств и пыток топили в ледяной воде, варили живьем, забивали дубинами, казнили каким в голову придет способом. Всего в Господине Великом и его окрестностях погибло, по некоторым оценкам, до 30 тысяч человек (хорошо, если оценки завышены). Московского митрополита Филиппа, отказавшегося благословить этот поход, по царскому приказу собственноручно задушил Малюта Скуратов.

* * *

Так что стоит ли удивляться тому, что к Девлету Гирею явилось сразу столько изменников, чего прежде сроду не бывало? И не столь уж важно, кто указал татарам тайные броды на Оке – атаман Кудеяр или просто Кудеяр Тишенков (скорее всего, «просто» – есть сведения, что он утек потом вместе с ордою в Крым). Главное, что русский заслон обнаружил уже заходящее ему во фланг огромное войско и был разбит. Татары обошли Серпухов, где стоял Иван со своей опричной ратью, и устремились к беззащитной Москве. Царь укрылся в Ростове Великом. Часто звучит слово «струсил». Может быть, хотя под Казанью он не раз выказывал личную храбрость. Но с тех пор прошло почти двадцать лет, тем более что последние из них царь вел такой образ жизни в кругу своей банды, что и без того неблагополучная психика вряд ли была теперь способна на высокий душевный подъем.

Воеводы с оказавшимися в наличии силами все же успели опередить татар на один день: они заняли оборону близ города 23 мая, враг появился 24-го. В столицу в поисках спасения отовсюду стекался окрестный люд, в ее стенах собралось великое множество народа. Подошедшие татары не спешили вступать в бой, они принялись грабить окрестные посады. Не только грабить, но, как водится, и жечь. И случилось страшное. Погода была сухая и жаркая, а тут еще поднялся чуть ли не ураганный ветер. Москва загорелась сразу в нескольких местах.

На памяти многих москвичей были еще пожары, произошедшие один за другим летом 1547 года – года венчания Ивана на царство и его первой женитьбы. Тогда тоже выгорела, почитай, едва не вся Москва, но в ту беду удавалось перебежать на свободные от огня места, спастись самим, спасти что-то из имущества, помочь соседям, какие-то строения отстоять. Но теперь было море огня, горело все сразу, языки пламени вихрем гуляли по крышам домов и теремов. В Кремле наглухо затворились, готовясь к обороне, на его ворота напирали в три этажа ищущие спасения, одни на головах у других. Люди давили друг друга на узких улочках, пытаясь прорваться к реке. Обрывались и со страшным грохотом разбивались колокола, рушились колокольни. Сражения как такового и не было, татарские отряды, которые рискнули ворваться в город для грабежа, погибли в огне. За три часа русской столицы, города, красоте и богатству которого изумлялись иностранцы, не стало. Лишь дымилось и тлело гигантское пепелище, кое-где оживляемое жадными змейками не нажравшегося еще огня.

Девлет Гирей, вдоволь наглядевшись на происходящее и опасаясь подхода новых русских войск, увел свою орду от Москвы. Забирая по пути огромный полон (оценки – от 50 до 150 тысяч), татары неспешно направились в Крым. Сколько людей сгорело в московском пожаре, самом страшном за всю историю нашей первопрестольной, – оценки разнятся еще больше. Но что погибли десятки тысяч – несомненно. Люди задыхались даже в подвалах каменных домов, там находили свою смерть и воеводы, и иностранные купцы, и духовенство.

После этой катастрофы стали срочно возводить девятикилометровую стену Белого города, дабы иметь далеко отстоящий от центра города рубеж обороны (теперь на ее месте Бульварное кольцо).

* * *

Из Бахчисарая к русскому самодержцу пришло письмо следующего содержания: «Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величие божие. Я прише на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы. Но ты не пришел и против нас не встал, а еще хвалишься, что я-де московский государь! Был бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты – Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – не надобно; желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал».

Иоанн соглашался отдать только Астрахань, но держал себя в переписке, можно сказать, смиренно. Вот его слова: «Ты в грамоте пишешь о войне, и если я об этом же буду писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ Казани и Астрахани, то мы Астрахань хотим тебе уступить; только теперь этому делу скоро статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы… до тех пор ты бы пожаловал, дал сроки, и земли нашей не воевал».

Русскому же посланнику предписывалось, что если ему на переговорах будет нанесена какая-нибудь обида, то «за этим от хана не ходить назад, а говорить обо всем смирно, с челобитьем, не в раздор, чтоб от каких-нибудь речей гнева не было».

На одну только Астрахань Девлет Гирей не соглашался, внушал Ивану, что никак того нельзя, чтобы волжское устье было у Крыма, а верховья той же самой реки – у Москвы (это хорошо еще, что хан думал, что Волга берет начало где-то чуть выше Казани, а то бы, глядишь, Нижний, Кострому, Ярославль, Тверь, Ржев, Старицу – все бы потребовал). При всем при этом Девлет Гирей не забывал и о делах житейских: «Теперь у меня три дочери на выданье, да сыновьям троим царевичам обрезание делать надо, им радость будет, для этого нам рухлядь и товар надобен; чтобы купить эту рухлядь, мы у тебя просим две тысячи рублей. Учини дружбу, не отнетываясь, дай».

Пока шли переговоры и обмен посланиями, царь Иван не забывал думать о том же, о чем и ханские дочери-невесты. Он задумал в третий раз жениться. Смотрины решил устроить в Александровской слободе: она была столицей Опричнины, и в ней, очевидно, жилых помещений было больше, чем в дотла выгоревшей Москве. Царь лично обошел строй из двух тысяч кандидаток, той, которую считал достойной участия в следующем туре, вручал вышитый жемчугом плат. Таких набралось двадцать четыре. После более детального рассмотрения осталось двенадцать. Этими занялись плотнее, состояние их здоровья изучали бабки-повитухи и царский лекарь Бомелий. Наконец, царь Иван остановился на Марфе Собакиной, шестнадцатилетней дворянской дочери из недавно распятого им Новгорода. 28 октября 1571 г. (через пять месяцев после гибели Москвы) в Троицком соборе Александровской слободы состоялось венчание, дружками невесты были Малюта Скуратов и Борис Годунов.

Но молодая скончалась всего через две недели. Что случилось с этим юным созданием – раздолье для авторов исторических романов и сценаристов, науке доподлинно этого не ведомо. Известно только, что Иоанн, думая в первую очередь о будущем, объявил, что невеста была больна еще до свадьбы и у него никаких интимных отношений с ней не было, а значит – не в счет. Ему с большим трудом удалось получить согласие церкви на этот свой третий брак.

Глава 38

Битва при Молодях

Чтобы окончательно придать голове московского царя правильный ход мыслей, Девлет Гирей, получивший в родном Крыму за свой успех прозвание «взявшего трон», уже в следующем, 1572 г. пошел в новый поход на Москву. С ним опять было 120-тысячное войско, в том числе турки. Он не сомневался, что Россия никак не могла оправиться от полученного удара, а потому был уверен в победе.

Но на Оке его уже ждали, причем не малочисленный заслон, а большое русское войско во главе с опытнейшими полководцами Михаилом Ивановичем Воротынским и Дмитрием Ивановичем Хворостининым. Последнего английский посол в России Флетчер в своей книге «О государстве Русском» представил как «главного у них (т. е. русских) мужа, употребляемого в военное время». Насчет «главного» – это он, может быть, слишком, но для того, чтобы при его неродовитости, в условиях уже сложившегося местничества, когда назначение зависело не столько от личных заслуг, сколько от родовитости и заслуг предков пробиться в число первых воевод – для этого действительно надо было очень много «употребляться в военное время». Знатные бояре часто били челом царю, почему при назначении на командование им предпочли Хворостинина – но тот по-прежнему оставался полезным исключением из правил.

Воротынский был и знатен, и на виду. Отличился при взятии Казани, долго служил на окской Береговой линии, именно ему было поручено составление устава («боярского приговора») станичной и сторожевой службы. Военного дарования был не блестящего, но опытен, тверд и отважен (в советском спорте про таких говорили «железный зачетник»).

* * *

Оценив ситуацию, Девлет Гирей при переправе через Оку вроде как бросил кусок мяса, чтобы отвлечь злую собаку: пустил против русских двухтысячный отряд, а сам с основными силами, перейдя водную преграду, устремился к Москве, надеясь на быстроту своей конницы. Отвлекающий маневр удался лишь отчасти: русские воеводы не переоценили сил брошенного на верную погибель отряда и сразу начали преследование.

Название начавшейся 29 июля 1572 г. битвы – «при Молодях» – несколько условно (впрочем, как и «Полтавская битва»). Предшествовавшая ей ситуация – спешащие к Москве татары, догоняющие их, чтобы не упустить, русские – определила вытянутое положение обеих армий (голова татарского войска была уже у Пахры, а его хвост еще у Молодей, села в 15 км от этой реки, на берегу речки Лопасни), что привело к необходимости действия отдельными отрядами, ставшими в значительной степени самостоятельными. Для состояния духа обеих армий много значило то, что до Москвы всего 50 верст.

Сообщения летописцев, составленные, очевидно, по рассказам участников, полной картины не дают, да применительно к данной конкретной битве это было невозможно: сами полководцы были настолько в гуще событий, что никак не могли быть в курсе всего происходящего на огромном пространстве. Основу русского войска составляла дворянская конница. Довольно много наличествовало стрельцов с пищалями и пушками, немецких наемников, число которых во всей Европе возросло после того, как не так давно прекратил свое существование Ливонский орден. Были также казаки.

Можно полагать, что одним из центральных (если не главным) пунктов сражения стал устроенный русскими стрельцами и казаками гуляй-город, сооружение из повозок и дощатых щитов, образующих крепостцу, защищающую от стрел и не дающую прохода вражеским лошадям. Конница Хворостинина настигла татар у Молодей и разгромила их арьергард. Как и предполагал Воротынский, Девлет Гирей, не желая подвергнуться удару одновременно и с тыла, и со стороны Москвы, прекратил движение в прежнем направлении и развернул свое войско. Крымские и ногайские всадники лавиной бросились на отряд Хворостинина, но тот знал, куда отступать, и навел врагов на гуляй-город, в котором находился сам Воротынский. Огонь этой крепостцы нанес атакующим очень большие потери. Но на огромном и неровном пространстве битвы происходило множество других схваток больших и малых отрядов.

Девлет Гирей на день прекратил атаки – он понимал, что русские, находящиеся в гуляй-городе, испытывают большие трудности: среди них было много раненых, кончалась вода, питаться приходилось кониной – а это явно не наше национальное блюдо.

Хан возобновил атаки всеми силами 2 августа. Почти полностью полег занимавший позиции у холма близ гуляй-города трехтысячный отряд стрельцов, в непрерывных схватках большие потери понесла численно значительно уступающая врагу дворянская конница. Но и татар было побито огромное количество, погиб ногайский хан. И тут Девлет Гирей показал, что способен на смелое решение, применив вовсе не свойственный кочевникам метод ведения открытого боя: он приказал своим конникам спешиться и бросил их вместе с янычарами на штурм гуляй-города как пехоту. И те и другие с присущей им боевой яростью бросились сквозь огонь пищалей и пушек, рубили защитников саблями, лезли на стену, ловко цепляясь за доски. Летописец сообщает: «И тут много татар побили и руки поотсекли бесчисленно много».

В этот момент Воротынский, судя по отзывам о его предыдущей военной деятельности – не очень склонный к принятию быстрых решений, превзошел себя. Видя, что наступательный порыв врага и его силы сконцентрировались на этом участке, он вывел значительную часть защитников из укрепления, прошел с ними оврагом и ударил в тыл нападающим. Хворостининым, который к тому времени тоже был в гуляй-городе, был нанесен оттуда встречный удар, в сечу бросились также дворяне и казаки.

Это был переломный момент битвы, а восточные воины плохо переносят такие эмоциональные потрясения. Татары и ногайцы побежали, из семи тысяч вступивших с сражение янычар почти все уже были убиты или тяжело ранены. Потери понесла и семья Девлета Гирея – погибли его сын, внук и зять (благо, что при наличии гарема у него их было немало).

Сам хан при отступлении действовал бесстрастно. Он снова бросил на почти верную гибель трехтысячный отряд и, пока тот умирал, переправил остатки своего войска через Оку – многие, правда, при этом утонули. От всей армии осталась, самое большее, четвертая часть, а скорее всего меньше.

* * *

После битвы при Молодях оба вождя народов изменили тон своего общения. Хотя поначалу хан, не остыв еще, очевидно, после скачки в Бахчисарай, послал передать, что это все пустяки, с кем не бывает, он Ивану ужо задаст! Но следующее его письмо было куда скромнее по содержанию: «Мне ведомо, что у царя и великого князя земля велика и людей много: в длину земли его ход девять месяцев, поперек – шесть месяцев, а мне не дает Казани и Астрахани! Если он мне эти города отдаст, то у него и кроме них много городов останется. Не даст Казани и Астрахани, то хотя бы дал одну Астрахань, потому что мне срам от турского: с царем и великим князем воюет, а не возьмет ничего и ничего с ним не сделает! Только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану; а голоден я не буду: с левой стороны у меня литовский, а с правой – черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду: ходу мне в те земли только два месяца взад и вперед».

О том, чтобы попытаться произвести переворот в общественном сознании крымско-татарского народа и постараться перевести его на рельсы созидательного труда, у Девлета Гирея, похоже, и мысли не было. Ну что ж, это произойдет позднее и будет осуществляться другими поколениями в другой исторической ситуации.

Пока же крымскому хану приходилось читать очередное послание своего московского недруга, немного юродствующе-издевательское (Иоанн всегда находил удовольствие в таком творчестве). Сначала идет традиционно почтительное, с челобитьем величание адресата. Далее – объяснение своего несогласия на все требуемые уступки: «Теперь против нас одна сабля – Крым, а тогда будет Казань – вторая сабля, Астрахань – третья, ногаи – четвертая». Далее – самая изюминка: «Поминки я тебе послал легкие, добрых поминков не послал: ты писал, что тебе ненадобны деньги, что богатство для тебя с прахом равно».

Гонцу, которому было поручено доставить грамоту, было строго-настрого наказано, что, если будут вымогать какие подарки, ни в коем случае не давать и не обещать.

* * *

Судьба полководцев, героев Молодинской битвы, сложилась по-разному. Менее чем через год после славной победы Михаил Иванович Воротинский был схвачен по доносу своего холопа и обвинен в намерении навести на царя порчу. В 1573 г. он скончался в тюрьме в возрасте примерно 63 лет. Как утверждал в одном из своих знаменитых писем к Иоанну Грозному беглый князь Андрей Курбский, вызвано все это было единственно завистью царя к славе полководца и болезненным страхом перед ним. Курбский также утверждает, что Грозный лично пытал Воротынского, рвал ему бороду и жег бока горячими углями. Но эти сведения весьма сомнительны, в полемическом задоре ненавидящие друг друга оппоненты, Курбский и Иоанн IV, и не такое друг на друга возводили.

Дмитрий Иванович Хворостинин (ок. 1535–1590 или 1591 г.) сослужил еще немалую службу своему отечеству, но трудностей в жизни у него было предостаточно. С ним постоянно велись местнические тяжбы, однажды даже был приговорен к штрафу в 150 рублей (сумма огромная) за то, что слишком рьяно отстаивал свое кровью и мужеством заслуженное право командовать войском перед родовитым соперником. Его часто назначали лишь вторым и даже третьим воеводой, но и в этих случаях войском на самом деле командовал он. Когда же требовалось ведение наступательных действий, царь ставил его во главе армии не раздумывая – в этом равных Хворостинину не было.

После смерти Грозного, когда царем стал его сын Федор Иоаннович (1557–1598, царствовал, 1584–1598 гг.), а править государством стал Борис Годунов, для заслуженного воеводы многое переменилось. Борис умел ценить даровитых людей, к тому же он видел в Хворостинине своего верного сторонника, и тот действительно был им. Дмитрий Иванович был пожалован в бояре, и теперь все проблемы местнического характера отпали – на важнейших дипломатических приемах он сидел среди первых лиц государства. Боярин Хворостинин теперь сам был свидетельством родовитости для своего потомства (все три его сына тоже были воеводами высокого ранга).

Воевал он после Молодинской битвы с теми же крымцами и ногайцами, с войсками Речи Посполитой (объединившихся, согласно Люблинской унии 1569 г., в единое государство Польши и Литвы), с мятежными черемисами, со Швецией. Разбив в 1581 г. большой польско-литовский отряд, Хворостинин в немалой степени способствовал тому, что осаждавший тогда Псков выдающийся полководец польский король Стефан Баторий так и не смог взять город. В конце жизни боярин Дмитрий Иванович Хворостинин постригся в монахи Троице-Сергиевой обители под именем Дионисия. В монастыре он и скончался в 1590 или 1591 г., занедужив от перенесенных тягот и ранений.

Девлет Гирей после 1572 г. лично не ходил в походы на Русь, да и вообще больших походов на Русское царство при его жизни больше не было. В последние свои годы он был сильно озабочен враждой между двумя старшими сыновьями, один из которых, опасаясь брата, даже выстроил себе в Приазовье город-крепость. Но в конце концов старому хану удалось примирить их. Скончался Девлет Гирей 29 июня 1577 г. от чумы.

Иоанн Васильевич Грозный в год Молодинской битвы фактически отменил Опричнину. Но, как мы видели на примере Воротынского, репрессии продолжались. 16 ноября 1581 г. царь в припадке безумной ярости нанес посохом смертельную рану своему любимому старшему сыну, наследнику престола царевичу Иоанну Иоанновичу, и 19 ноября тот скончался. Причиной гнева было то, что царевич Иван вступился за свою беременную жену Елену Шереметеву, которая в жарко натопленных палатах посмела попасться на глаза своему свекру в одной рубахе, а тот принялся ее избивать.

Это было страшным потрясением для царя: теперь некому было со спокойной душой передать царство, для которого, как бы там ни было, Грозный не жалел своих жизненных сил (другой его сын, Федор Иоаннович, был добрейшим и набожным человеком, но явно не мог стать твердым государственным деятелем; про таких говорят «не от мира сего»). К тому же у Елены случился выкидыш, а, как оказалось, родиться должен был мальчик – наследник в следующем поколении. Царь несколько суток метался по комнатам, выкрикивая что-то бессвязное, и порывался уйти в монастырь.

Но, успокоившись, Иван Васильевич стал думать о новой жене – это при живой царице Марии Нагой, шестой по счету его супруге. В последние свои годы он сватался к фрейлине английской королевы Елизаветы I – Марии Гастингс. С нее уже был списан для неуемного жениха портрет, при английском дворе стали входить в моду русские сапожки, но смерть царя 18 марта 1584 г. прервала эти хлопоты. С начала 1584 г. он тяжело болел, «челом бил» ко всем святым обителям и ко всем священнослужителям, чтобы молились о его здравии и отпущении ему грехов. Читаем у С. М. Соловьева: «Говорят, что больной распорядился судьбою царства, ласково обращался к боярам, убеждал сына Федора царствовать благочестиво, с любовию и милостию, избегать войны с христианскими государствами; завещал уменьшение налогов, освобождение заключенных и пленных; в припадках все звал убитого сына Ивана. Говорят также, что испорченная природа до конца не переставала выставлять своих требований… Смертельный удар застиг Иоанна 18 марта, когда, почувствовав облегчение, он сбирался играть в шашки. Над полумертвым совершили обряд пострижения, назвали его Ионою».

Последние годы жизни государя ознаменовались завоеванием Сибири. Вопреки распространенному представлению, казачий атаман Ермак Тимофеевич положил свою жизнь не за присоединение к России огромной малонаселенной географической области, а на войне с сильным Сибирским ханством, возглавляемым ханом Кучумом, одним из чингизидов. Ханство это было таким же преемником Золотой Орды, как и ханство Крымское. Кучум, по его происхождению от московских служилых царевичей, мог войти в круг высшей российской аристократии и получить в отчинное владение волость, в которой ныне стоит город Истра. Он был русским подданным и долгое время не отказывался платить Москве дань, но потом отшатнулся от нее – не без влияния Девлета Гирея. Так что формально поход Ермака это не грубая агрессия, у него была своя юридическая основа.

Согласно исследованиям известного историка Р. Г. Скрынникова, атаман Ермак Тимофеевич со своими казаками некоторое время участвовал в войне со Швецией под началом Дмитрия Ивановича Хворостинина и немало перенял из его военного опята.

Нельзя забывать о заботе, которую царь Иван Васильевич проявлял о развитии русской культуры. Его собственная начитанность и жадный интерес к книге были залогом развития просвещения на Руси. «История о Казанском царстве», бытовая энциклопедия «Домострой» – известнейшие литературные памятники его поры. В кругу знаний почетное место заняли арифметика и геометрия – необходимая основа для изучения точных наук. Появился такой учебник, как «Книга, рекома по-гречески арифметика, а по-немецки алгоризма, а по-русски цыфирная счетная мудрость». Свое учебное пособие получили обучающиеся грамоте: «Беседа о учении грамоте, что есть грамота и что есть ее строение, и чего ради составися такое учение, и что от нее приобретение, и что прежде всего учитися подобает».

Первая русская типография Ивана Федорова – создана попечением Иоанна Грозного. Священное Писание, церковнослужебные книги высокого качества, другая литература становились теперь доступными множеству храмов и просто любителям чтения. Об уровне каменного строительства в его царствование говорит прекрасный храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву, более известный как собор Василия Блаженного (хотя памяти знаменитого московского юродивого Василия посвящена только одна из десяти церквей этого огромного храма). Собор построен по повелению Ивана Грозного в ознаменование победы над Казанским ханством. Церковный и земский собор 1551 г., первый опыт широкого народного представительства в деле решения церковных и государственных вопросов и законодательства, известный как Стоглавый собор, – это тоже большая заслуга его царствования.

Глава 39

Последний набег на Москву

После смерти Девлета Гирея Крымским ханством долгое время правили его сыновья. Долгое отчасти потому, что их было много, даже при том, что часть их погибла в походах на Русь. Великое дело – гарем!

Османская империя все чаще давала почувствовать, что Крымское ханство – ее вассал. По приказу из Стамбула очередной хан должен был посылать свои войска, а еще лучше, сам вести их в Закавказье (на борьбу с Персией), в Венгрию, Трансильванию, Валахию, Молдавию, на Польшу – куда пошлют.

Мухаммед II Гирей (1532–1584, правил в 1577–1584 гг.) застроптивился, сначала стал сказываться больным, чтобы не ходить в поход самому, потом просто стал игнорировать требования. В конце концов к турецкому наместнику в Кефе поступило распоряжение об его устранении от власти, были посланы в подкрепление войска. Мухаммед показал характер и сам осадил Кефе. Но в ханстве и до этого было неспокойно, на престол зарилось немало претендентов, в том числе родных братьев хана – теперь, воспользовавшись ситуацией, они открыто выступили против него. Осудил его и муфтий. Мухаммед бросился искать поддержки в ногайских улусах, но у Перекопа был настигнут и убит своим братом Алпой, занимавшим второй по значимости в ханстве пост калги.

Но ханом по распоряжению Стамбула стал другой сын Девлета, Ислам Гирей, долгое время проживший в Османской империи в качестве почетного заложника, несколько лет пробывший в Бурсе в монастыре дервишей. Он был абсолютно предан османам, по его указанию во всех крымских мечетях во время пятничных молитв имя султана стало поминаться прежде его собственного. Но и он, чтобы удержать свое место на троне, должен был отчаянно бороться со своими племянниками, сыновьями Мухаммеда II Сайдетом и Муратом. Их татары любили, а его – нет, может быть потому, что Ислам слишком часто предавался медитации и философским размышлениям.

Племянники разгромили Бахчисарай, пленили случившихся здесь московитов и литовцев с их женами и детьми, разграбили ханскую казну. Дядя призвал на помощь турок, позволяя делать, что угодно. «Турецкими людьми он Крымский юрт опустошил, от янычар насильство и убийство великое», – жаловался современник. В конце концов Сайдету с Муратом пришлось просить убежища у русского царя Федора Иоанновича, и тот предоставил им его: Мурат обосновался в Астрахани, Сайдету было позволено кочевать с ногайцами в ее окрестностях. Хан Ислам взывал к царю Федору: «Если захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Если ты с нами подружишься, то мы непременно станем над неверною Литвою промышлять».

В ответ было обещано, что царь (вернее, Борис Годунов) не позволит укрывшимся у него царевичам предпринимать что-либо против Крыма, но лишь при условии, что хан не допустит разорения русских окраин, а турецкого султана отговорит от похода на Астрахань, который тот, по верным слухам, намеревался совершить. Так что эта крымская смута оказалась Москве весьма кстати – вот-вот ожидалась новая война с польским королем Баторием, а спокойствие на южных русских границах, возможно, остановило его.

Еще России помогли запорожцы, своими постоянными набегами на Крым, на окрестности турецких крепостей и на стоящие в гаванях суда отвлекавшие хана и Стамбул от враждебных действий по отношению к Москве. Это были ребята без лишних комплексов: только что угнав сорок тысяч голов скота и попленив толпы мусульман, они присылали к хану делегацию с заверениями в дружбе и обещанием верно служить ему за умеренную плату: «Куда пошлешь на своего недруга, кроме литовского короля, атаманы днепровские и все черкасы (казаки. – А. Д. ) готовы». Хан ответил, что «атаманов и всех черкас рад жаловать» и, как только потребуются их услуги, сразу же пришлет щедрое вознаграждение.

Но казаки, надо думать, имели в виду не сдельную оплату, а нечто подобное тем отступным, или дани, которые сам хан вытягивал из Москвы и Польши. Как бы то ни было, запорожцы вскоре захватили турецкий Очаков, а следом большими силами совершили набег на принадлежащее туркам крымское побережье. Султан прислал Исламу Гирею угрозу, что, если так и будет продолжаться, он прогонит его из Крыма. Москва тоже невысоко ставила хана: поминки к нему отправлялись более чем скромные, а в письменном виде передавалось не челобитье, а лишь поклон.

* * *

Надолго удалось удержаться у власти очередному сыну Девлета – Газы II Гирею (1551–1607). Став ханом в 1588 г., он занимал этот пост с небольшим перерывом (дорого обошедшимся многим) до самой своей смерти в 1607 г. Хотя мог погибнуть задолго до восхождения на трон: участвуя на стороне османов в их войне с Ираном на западном берегу Каспия, он попал в плен. Проведя в заточении шесть лет, он сумел подкупить тюремщиков и бежать, в то время как один из его братьев, попав в такую ситуацию, был персами казнен.

Газы Гирею удалось утихомирить брожение в умах: с кем-то из бывших царедворцев и беев договорился, кого-то припугнул, значительно укрепив ханскую гвардию. Характера был такого, что получил в народе прозвище Буря, по-крымско-татарски «Бора» – так и сегодня называется ураганный ветер, сезонно валящий людей с ног в окрестностях Новороссийска. Еще Газы Гирей был прекрасным поэтом, одним из лучших в истории крымско-татарской литературе (названия его стихов «Роза и соловей», «Кофе и вино» тоже могут что-то сказать об этом человеке).

С Москвой общение внешне он вел в теплой тональности: «другу нашему Борису множество мног поклон» (это правителю Борису Годунову). Но при его характере хану трудно было сносить нападения донских, терских и запорожских казаков, которым, как он понимал, Москва во всяком случае не препятствовала, а скорее всего подталкивала на них. Поминками его и крымскую знать Кремль тоже не баловал. Особенную досаду вызывало несогласие выдать проживавшего в Астрахани Мурата Гирея, реального претендента на бахчисарайский престол. Вскоре Мурат внезапно скончался, в Москве были уверены, что это дело рук Газы Гирея, но русскому послу в Бахчисарае традиционно для подобных случаев намекнули, что это вы сами его отравили.

Кстати, о посольстве. Его разместили не в Бахчисарае, а «в жидовском городе Кыркор», как доносил дипломат (имелась в виду Чуфут-Кале, «Еврейская крепость», где после того, как столицу перенесли в Бахчисарай, селились одни евреи и караимы). На данной послам аудиенции хан не встал, как то было принято при передаче поклона и пожелания доброго здравия от московского государя. Более того, вскоре он приказал приставам забрать все посольское имущество, включая личные вещи посла, дьяков и толмачей: за то, что мало поступило даров. Как позже стало известно, хана усиленно науськивал на Россию шведский король: иди, мол, на них войной без опаски, все московские войска на северных границах стоят (назревала очередная русско-шведская война).

На глазах у русского посла Бибикова орда собиралась в большой поход, но его успокоили – это на Литву.

* * *

В Москве, как мы знаем, с 1584 г. царствовал Федор Иоаннович, добрейший человек не от мира сего, а реально правил страной его шурин (брат царицы Ирины) боярин Борис Федорович Годунов (1552–1605). В прошлом деятель Опричнины, приближенный грозного царя (тоже получил сильный удар посохом, пытаясь защитить царевича Ивана в роковой день 16 ноября 1581 г.). Человек целеустремленный, с сильной волей, как рыба в воде умеющий ориентироваться во всяком политическом и придворном хитросплетении; умеющий располагать к себе своим общительным нравом (согласно многим отзывам, человек добродушный, во всяком случае, крови почти не лил). По общему направлению мыслей – государственник-прагматик. Более чем незаурядный человек, опытный и умелый – иначе как бы он сумел долгое время поддерживать в довольно сносном состоянии страну, в которой Грозный искорежил все общественные отношения (пусть даже двигая ее в объективно правильном направлении). Вот только слишком много несчастий навалилось на страну сразу после того, как Борис Годунов сам взошел на престол в 1598 г. Первейшие из них – унесший сотни тысяч жизней трехлетний недород, инфернальное явление Самозванца.

Но тогда, летом 1592 г., он был уверен в себе и энергичен. Когда от степных разведчиков пришли первые известия о приближении больших конных масс, он приказал всем полкам Береговой линии и тем, которые в спешном порядке соберут воеводы, двигаться к Серпухову – как это уже и повелось. Но новые сообщения говорили о том, что угроза более велика, чем думали: надвигается 150-тысячное войско во главе с самим ханом, и идет оно, не растрачивая времени и сил, прямо на столицу. Этого не ожидали. Однако Борис не медлил: всем воеводам и боярам был разослан приказ срочно спешить к Москве. На Пахру он отправил маленький конный отряд с заданием хоть на сколько задержать врага и попытаться захватить «языков». Из смельчаков мало кто уцелел, но они подтвердили, что сила идет несметная.

В стан собирающегося у стен Свято-Данилова монастыря войска приезжал государь Федор Иоаннович: осмотрел полки, беседовал с воинами, спрашивал о здравии, для поднятия духа некоторых жаловал своей царской милостью. Армия была разбита на четыре полка, большой возглавили боярин князь Ф. И. Мстиславский и сам Борис Федорович, к воеводам каждого из остальных он направил своих ближайших родственников (как комиссаров?). Огородились обозом, соорудили гуляй-город, установили орудия.

Вражья сила появилась утром в воскресенье 4 июля и стала занимать позиции у села Котлы (ныне район платформы «Котлы» Павелецкого направления, в черте Москвы с 1930-х гг.). Татары не спешили с общим нападением: от их табора стали отделяться конные отряды во главе с ханскими сыновьями и принялись кружить перед русским строем, как бы приглашая к схваткам. Их не заставили долго дожидаться: из гуляй-города стали выскакивать дворянские и казачьи сотни, немецкие и литовские рейтары. Соперники принялись «травиться» – повсюду возникали стычки. По-видимому, как и под Казанью, и при Молодях, выяснилось, что татары чаще проигрывают такие схватки – иначе, при их эмоциональности, они не удержались бы, бросились развивать успех. Но этого не произошло, хотя рубились до темноты. Государь Федор Иоаннович весь день горячо молился в Кремле об успехе русского воинства.

А вот что произошло дальше – для нас очередная загадка истории. Поздно вечером татары отошли к Коломенскому, а ночью то ли ушли, узнав, что приближается большая новгородская рать, то ли были атакованы и стали отступать, то ли атаки не было, но татары не выдержали мощного ночного артиллерийского обстрела из всех русских орудий – причем в нем участвовала, возможно, и Царь-пушка – единственный пока раз в своей долгой жизни (тогда она была совсем молода – мастер Андрей Чохов отлил ее в 1586 г.). Факт то, что отступление превратилось в общее бегство, хотя русские преследовали малыми силами. Было много утонувших в Оке, была брошенная добыча. Пленными татары потеряли всего около тысячи человек, но общая убыль была очень велика. Газы Гирей в сражении не участвовал, но в Бахчисарай прибыл с перевязанной рукой.

* * *

Посол Бибиков все это время находился в Крыму, узнал о произошедшем одновременно со здешними татарами. Когда стал выспрашивать, зачем Газы Гирей все это устроил, в ответ слышал нечто невразумительное: мол, хан еще ни разу ни под Москвой, ни на Оке не был, а это стыдно для него.

В Москву через два месяца прибыли гонцы от хана и заявили: «Хан у государя вашего ни Казани, ни Астрахани не просит, только бы поминки ваш государь прислал по его грамоте». Бояре стали объясняться с ними в том духе, что виноватым-то ваш хан должен себя считать? В ответ прозвучало: раз мы здесь, значит, считает, «а государь бы ваш Газы Гирею – царю приход его под Москву простил бы: ведь царь ходил войною и большой досады ему не учинил, какою дорогою пришел, тою и вышел» (вероятно, следует понимать: большого разгрома ведь не устроили, так и обижаться не на что).

Но оказалось, что все это болтовня для отвода глаз: уже в следующем, 1592 г. на рязанские, каширские и тульские земли было совершено нападение. Самого хана не было, командовал его брат калга Фетих Гирей, и войско было не таким огромным. Но сказался фактор внезапности: такого скорого нападения после прошлогоднего фиаско никто не ожидал. Татары похвалялись потом, что им ни сабель, ни стрел и вынимать не пришлось, людей сгоняли в гурты просто плетьми. Много попало в плен дворян и детей боярских со всеми семьями: в этом году они не стали, как обычно, на опасное время укрывать их в городах, под защитой крепостных стен. Угнаны были десятки тысяч людей. Летописец сокрушался: «Полону сведено было так много, что и старые люди не запомнят такой войны от поганых».

Хан говорил теперь с московскими гонцами насмешливо: мол, что ж вы так… Когда те стали его упрекать, что он сам в прошлом году с ласковыми речами присылал, у него наготове был циничный ответ: а я в набег не ходил, это все калга самовольничал. Потом стал опять уверять в своей дружбе к царю, доверительно сообщил, что хочет совсем порвать с Турцией.

* * *

На самом деле рвать с турками Газы Гирей не собирался, напротив, по заданию Стамбула готовился к большой войне, в которой предстояло сойтись с целой коалицией христианских государств Центральной и Южной Европы во главе со Священной Римской империей и королевством Австрией. В коалицию также входили: Польша, Валахия, Трансильвания, Молдавия, Хорватия, Босния, испанские и папские войска. И, конечно же, Венгрия, на территории которой и предстояло разыграться главным сражением этой Тринадцатилетней войны (1593–1606). Решающего успеха османы в ней не добьются, но наставят еще больше своих крепостей в разных землях – это будут опорные пункты для осуществления последующих захватов, а также овладеют значительной частью территории Венгрии, так что вскоре она почти вся окажется под турецкой властью.

Крым участвовал в этой войне очень большими силами, как совместно с турками, так и самостоятельно – в близлежащих к нему землях: в Польше, Молдавии, Валахии, Трансильвании. Пока же главной задачей Газы Гирея было как можно больше выторговать у московского правительства за подписание мирного договора.

Для ведения переговоров в Бахчисарай был отправлен посол Семен Безобразов, подробнейшим образом проинструктированный, как себя держать, какие условия предложить, на какие крайние уступки можно пойти. Заодно ему был поручен выкуп пленных, которых после последнего набега в Крыму оказалось множество.

По сведениям, приводимым С. М. Соловьевым, расценки были такие: за детей боярских – от 50 до 100 рублей, за сотника стрелецкого – 50, за дочь княжескую – 50. Как мы видели, в плену оказались и особы довольно значительные, их освободить посол должен был непременно. На выкуп Никифора Ельчанинова казна отпускала 200 рублей. Торг как в этом, так и во всех других случаях был уместен. На выкуп жены Тутолмина шло 200 рублей от казны, но если окажется мало – в пределах 200 рублей обязался добавить супруг. За мать Щепотьевых 70 рублей казенных, 40 рублей готовы были добавить сыновья.

Ханские стартовые требования были таковы: срыть русские крепости на Дону и Терский городок, свести куда-нибудь донских и терских казаков, дать 30 тысяч рублей на строительство татарской крепости на Днепре, ну и «годовой харч» (ежегодная дань) по 30 тысяч рублей.

В ответ было заявлено, что крепости на Дону и Терский городок необходимы для охраны русских границ, а оплачивать крепость на Днепре – с какой бы стати, там рядом не московские, а литовские земли (вернее, тогда уже польские – в соответствии с Люблинской унией). Про казаков же было сказано, что это воровской народ, они Москвы не слушаются, царь пошлет на них войско, чтобы самых отпетых воров перевешать, а остальных переселить.

Делать этого Годунов, конечно, не собирался, самое большое, чем он грозил донцам, – отловить самых злостных смутьянов и перепороть кнутом. А как явление вообще они были, во-первых, необходимы, а во-вторых, попробуй высели. Шатия там, по совести сказать, местами собиралась еще та. Так, прослышав, что возвращающийся из Стамбула русский посол должен сопроводить турецкого, в места предполагаемого следования дипломатов стали стекаться ватаги аж с Запорожья – чтобы ограбить обоих. В конце концов послы вынуждены были искать окольный путь.

Что касается нападений на татар и особенно на турок, которые могли спровоцировать войну с последними (а их тогда в Европе все боялись), казаки давали ответ в хорошо усвоенном ими крымском духе: а на что нам тогда жить, Москва нам припасов и жалованья присылает мало и нерегулярно. Можно добавить к сказанному, что казацкие кочи добирались уже до самого Стамбула, ухитряясь незамеченными проследовать Босфором, что же касается Азова, Кефе, Судака, Синопа – на них нападали тысячами, грабили и жгли сотни стоящих в гаванях галер и купеческих судов. Добычу забирали с понятием, что в ходу и подороже, на пленников тоже глаз был уже наметанный – за кого сколько дадут. Но этими молодцами держалась граница, они принимали на себя первый удар. А что сами нападали – вспомним, где теперь высилась турецкая крепость Таман, перекрывающая проход из Азовского моря в Черное: когда-то на этом месте была столица Тмутараканского княжества, и тмутараканский князь Глеб мерил там ширину пролива от столицы до Корчева (Керчь – это название тоже турецкое).

Конечно, это слабое оправдание для разбоя, но можно добавить, что на галерах, на которые нападали казаки, надрывалось за веслами множество русских людей, которых могли угнать в рабство по поступившей из Стамбула разнарядке: «требуется много молодых сильных мужчин на галеры». Что посеешь, то пожнешь – это поговорка глобальной силы.

* * *

В 1594 г. мирный договор между Россией и Крымом был наконец подписан. Сошлись на компенсации татарам за их отказ от грабежей в 10 тысяч рублей в год, плюс поминки в разумных пределах. Налеты на окраины после этого продолжались, но с этим уже поделать ничего было нельзя, это была сфера свободного частного предпринимательства. Но на это крымско-татарского предпринимательство существовало уже примерно эквивалентное казацкое предпринимательство, а главное, все больше совершенствовалась пограничная стража.

На Москву масштабных татарских набегов после 1591 г. больше не было, на Московское царство в целом их не было до 1606 г., до самозванцев и царя Василия IV Шуйского, когда Русь вошла в полосу беспредела Смутного времени. Тогда Русская земля стала наводняться бандами самой разной национальной и социальной принадлежности, от вылезших из лесных дебрей на широкий простор разбойничьих шаек до регулярных армий под командованием лично короля Речи Посполитой Сигизмунда III Вазы и его ясновельможных гетманов Жолкевского и Сапеги. Все они с хищным урчанием вцепились в тело Московской Руси и терзали его годами. Конечно, крымские и ногайские орды не остались в стороне, на их совести сотни тысяч убитых и угнанных в рабство русских людей, но каков их вклад в нашу национальную трагедию в процентном отношении – Бог весть. Свои беспредельщики вложили в нее, может быть, больше всех.

Русь была на краю гибели, но, как не раз бывало на протяжении нашей истории именно в таких ситуациях, сама того не ожидая и на то почти не надеясь, оказалась достойной спасения. После царствований трагически бессильного перед волей рока Бориса Годунова, низвергшегося с вершины своей умопомрачительной авантюры Лжедмитрия, оказавшегося несостоятельным у штурвала терпящего крушение корабля Василия Шуйского Россия осталась совсем без царя. Но, оставшись без царя, ее люди смогли самоорганизоваться и возродили царство.

Глава 40

Дела крымские, дела стамбульские

Газы Гирей не дожил до русского кошмара. Но в кровопролитиях ему довелось поучаствовать предостаточно. И на той Тринадцатилетней войне, в которой он был верным сателлитом Стамбула, и в домашней крымской усобице, которую Стамбул спровоцировал. Османскому великому визирю Кодже Синан-паше по каким-то соображениям больше приглянулся родной брат Газы Гирея – калга Фетих Гирей, и он настроил против действующего крымского хана султана Мехмеда III.

В 1597 г. Фетиху Гирею удалось с турецкой помощью свергнуть своего буреподобного брата, но тот остался в живых. Это означало, что дни хана на час Фетиха сочтены. А тут еще в Стамбуле сменился визирь. Вернувшись к власти, Газы умертвил и брата, и девять его сыновей, и всех его сообщников. Гирейская кровь лилась рекой.

В 1603 г. хан снова ожидал вторжения турок. За помощью он обратился к польскому королю Сигизмунду III, прося помочь в строительстве крепостей – как будто можно было успеть их построить, и прислать побольше огнестрельного оружия – это существеннее, но много ли привыкших к луку татар умело им пользоваться? Словом, положение хуже губернаторского. И в это время неблаговоливший к нему султан Мехмед III умирает.

Газы Гирей успел еще построить крепость Газы-Кермен в верховьях Кубани, на подступах к Черкесии. В 1607 г. он привел в ней к присяге на верность правителей Кабарды, Кумыкии и Северного Дагестана. Скончался хан в конце того же 1607 г. – как и его отец Девлет Гирей, от чумы.

* * *

По согласованному еще с султаном Мурадом III (правил в 1574–1595 гг.) порядку крымского престолонаследия власть переходила к его сыну Тохтамышу (1589–1608). Но юноша пробыл на троне лишь четыре месяца: он не устраивал Стамбул, там опасались, что он будет выказывать такое же стремление править по-своему, как его отец. Поэтому, вопреки им же утвержденному правилу, Стамбул назначил ханом дядю Тохтамыша, младшего сына Девлета Гирея Селямета.

Молодой хан вместе с братом Сефером и свитой отправился к султану искать справедливости. Отправились сушей, и на берегу Южного Буга их настиг калга их дяди с янычарами. Юноши были убиты.

Хан Селямет правил недолго: он взошел на престол в возрасте уже 50 лет и в 1610 г. скончался. Но у него было много сыновей, и почти все последующие крымские ханы были его прямыми потомками, а следовательно, и прямыми потомками Девлета Гирея.

Но первым исключением из правила стал уже его преемник, Джанибек Гирей (1568–1636, правил в 1610–1623, 1628–1635 гг.). Он был не родным, а приемным сыном Селямета Гирея – его мать вышла за того третьим браком (но внуком Девлета Джанибек был). Джанибек был человеком высокой культуры, большим знатоком литературы. Но ярким правителем не стал – во всем следовал указаниям Стамбула. Согласно им ходил войной на Персию, Польшу, на Россию во время Смоленской войны 1632–1634 гг. – в помощь польской армии. Полководцем показал себя тоже среднего уровня, правда, во время Смоленской войны совершил успешный рейд вплоть до окрестностей Москвы.

Перерыв в его правлении был вызван решением стамбульского великого визиря, который захотел иметь на крымском престоле другого человека. Но Джанибеку Гирею хватило характера через пять лет вернуть себе власть: для этого он воспользовался острой усобицей кланов Ширинов и Мансуров. Но, возвратившись на престол с помощью последнего, он настроил против себя другие аристократические роды (Мансуры в значительной своей части были ногайцами).

* * *

Однако и такой ценой Джанибек не вернул бы себе трон, если бы замещавший его в эти пять лет Мухаммед III Гирей (1584–1629, правил в 1623–1628 гг.) не проводил слишком самостоятельную и смелую политику. В чем ему особенно содействовал его младший брат, назначенный им калгой Шахин Гирей. Дело дошло до того, что, когда уже через год Стамбул сильно вознегодовал на него (Мухаммед категорически отказался идти в поход на Персию) и высадил в Кефе армию для его свержения, ханское войско разбило ее.

Мухаммед III старался править как султан – единовластно, не давая знати права весомого голоса (из-за этого он вступил в конфликт с Мансурами, на которых и оперся потом Джанибек для своего возвращения на трон). Стремясь к полному освобождению от турецкой зависимости, братья Мухаммед и Шахин пытались заключить антиосманский союз с Польшей, но в результате договорились о взаимной поддержке с украинскими казаками.

Однажды их помощь оказалась спасительной: Стамбул натравил на строптивых бахчисарайских правителей ногайские орды, и, когда братья оказались осажденными ими в Чуфут-Кале, им на выручку подоспели запорожцы. Но Мухаммеду и Шахину пришлось уйти вместе со своими спасителями к ним в Сечь, а к власти в ханстве вернулся Джанибек.

На следующий год братья дважды высаживались в Крыму вместе с казаками. Но в самой казацкой среде возникали разногласия, а когда отчаявшийся Мухаммед выказал намерение сдаться Джанибеку, запорожцы убили его. Его брату Шахину удалось найти убежище в Персии.

Вернувшись в Бахчисарай, Джанибек не закончил там свои дни. Привыкший к его повиновению, Стамбул в 1635 г. султанским указом отправил его на пенсию и водворил на заслуженный отдых на Родос, где Джанибек в скором времени и скончался.

* * *

Его преемник Инает Гирей (1597–1637, правил в 1635–1637 гг.) провел в Стамбуле много лет, найдя там убежище после убийства своего старшего брата Тохтамыша. Но когда турки водворили его на бахчисарайский трон, Инает не пожелал становиться их марионеткой. Идя по стопам Мухаммеда III, он установил единоличное правление и отказался отправить войско на войну с Персией. Когда на него стали давить – сам обложил Кефе и вынудил убраться оттуда турецкий гарнизон. В затяжной усобице Ширинов и Мансуров он встал на сторону первых, так что многие из знатных Мансуров погибли, а уцелевшие были вынуждены или изъявить покорность, или бежать в Турцию.

Инает заключил договоры антиосманской направленности с Варшавой и Москвой. На его стороне оказались многие сильнейшие роды, обещавшие быть с ним и против турок, и против направляемых ими ногайцев. Хан даже потребовал от османов выдать укрывшегося у них главу мансуровского клана, грозя в случае отказа двинуть на Стамбул свое войско, в котором на тот момент было немало запорожцев.

Но к 1637 г. Мансуры с помощью османов пришли в себя, значительно усилились, их вновь стали бояться в Крыму. Инает понял, что после того, как он испортил отношения с турками, у него теперь мало найдется до конца преданных сторонников. Поэтому, когда пришел указ о его смещении, он не стал вступать в борьбу. Но не нашел ничего лучшего, как отправиться в Стамбул доказывать губительность для Крыма деятельности верхушки Мансуров, опирающейся на ногайские орды. Однако вступать в дискуссию с ним там никто не собирался, он был без суда задушен шелковым шнурком по приказу султана Мурада IV. Вместе с ним был так же бесцеремонно удавлен глава мансуровцев Кан-Темир Мансур (его потомки – молдавско-русский княжеский род Кантемиров, в том числе известный русский поэт Антиох Кантемир). Кан-Темир был первым ханом подвассальной Турции придунайской Буджакской орды.

* * *

Эти расправы вызвали негодование в Крыму. Некоторые кочевавшие здесь ногайские орды, входившие в мансуровский клан, стали покидать полуостров. К этому их еще больше подталкивало то, что пришедший к власти Бахадыр Гирей (1602–1641, правил в 1637–1641 гг.) стал опираться на Ширин, а от Мансура потребовал полного повиновения.

В 1639 г. Бахадыр Гирей приказал казнить известного ногайского мурзу Урак бин Джан-Арслана (зятя Кан-Темира), которого он перед этим хитростью заманил в Бахчисарай. Этот мурза долго жил в Москве и был известен там как крещеный служилый татарский царевич Петр Урусов, приближенный ко двору и женатый на вдове князя Андрея Ивановича Шуйского, скончавшегося в ссылке при Борисе Годунове.

Петр Урусов прославился тем, что собственноручно зарубил самозванца Лжедмитрия II. История такова (а может быть, не совсем такова, источники, по обыкновению, разнятся). В Смутное время Петр Урусов, командовавший большим конным татарским отрядом, и его друг касимовский хан Ураз-Мухаммед, тоже командир татарского отряда, оказались на службе у «тушинского вора» – самозванца Лжедмитрия II. В апреле 1610 г., после нескольких серьезных поражений самозванца от войск царя Василия Шуйского, они решили оставить тушинский лагерь и отправились в стан приближающегося к Москве во главе польско-литовского войска короля Сигизмунда III. Король встретил их приветливо, пригласил к себе на службу. Но у Ураз-Мухаммеда в тушинском лагере оставалась семья, и ему нужно было вернуться за нею, а заодно он решил попытаться прикончить самозванца. Петр Урусов поехал с ним. Но случилось непредвиденное: сын касимовского хана, подслушав разговор, донес самозванцу на отца. Тушинский вор, человек прожженный и, согласно большинству свидетельств, премерзкий, принял это к сведению.

Вскоре остатки тушинского лагеря сбежали из-под Москвы в Калугу (король был уже совсем близко, а самозванцев ему не требовалось – он сам прочил на русский престол своего сына Владислава). Там во время охоты, улучив момент, когда они были наедине, самозванец неожиданно убил Ураз-Мухаммеда, тело его сбросил в Оку и, прискакав во весь опор к спутникам, оповестил, что сам подвергся нападению и едва успел опередить убийцу.

Петр Урусов не мог не отомстить за друга. Возмездие свершилось 11 декабря 1610 г.: во время прогулки, когда самозванец ехал в санях, ногайский мурза, «прискакав к саням на коне, рассек царя (так в источнике. – А. Д. ) саблей, а младший брат его отсек царю руку». Никем не преследуемый, мститель ускакал в родной Крым.

Там он долгое время был советником по московским делам у разных ханов, ходил в походы, в том числе и на русские пределы, породнился с Кан-Темиром и участвовал в усобицах на его стороне. И вот очередной хан заманил его в ловушку и уничтожил как опасного противника.

* * *

В 1657 г. донские казаки, появившись в устье Дона в количестве 4,5 тысяч, приступом захватили мощную турецкую крепость Азов. От султана Бахадыру Гирею пришло повеление – отбить ее у неверных. Но и этому хану, хоть и явному ставленнику Стамбула и долго прожившему там, не хотелось постоянно ходить на поводке, а потому он решил, что пусть турки лучше обойдутся без него, и не спешил.

Казаки тем временем били челом государю Всея Руси Михаилу Федоровичу Романову, чтобы он «взял крепостцу под свою державную руку». Но в Кремле не собирались портить отношения с могучей Османской империей, поэтому от Азова отказались, а в Стамбуле дали знать, что произошедшее – самоуправство неподконтрольной вольницы (добавили бы еще, что вольница при самоуправстве освободила две тысячи христианских пленников). Порох и прочие припасы, однако, царские воеводы в Азов казакам поставляли исправно – так же как и денежное жалованье.

Новые хозяева уже обжились в городе, вокруг него вовсю шла оживленная торговля – купцы прибывали издалека. Но в начале 1641 г. султан отправил морем к Азову большую армию, а к Бахадыру обратился уже совсем резким тоном – и хану пришлось самому выступить во главе войска. Донцы, прибывшие к ним на помощь запорожцы, добровольцы из русских земель во главе с атаманами Осипом Петровым и Наумом Васильевым героически держали оборону против в десятки раз превышающего их числом врага. Осаждающие тоже терпели в своем лагере большие лишения, людей начали косить болезни. Заболел и хан Бахадыр. В том же 1641 г. осада была снята.

Однако казаки, хоть и посылали в Москву не одну депутацию, не дождались положительного решения. Заседавший тогда в Кремле Земский собор рассудил, что турки все равно вернутся и это однозначно приведет к большой войне с ними. Посему порешили: Азов оставить. Что казаки скрепя сердце и исполнили летом 1642 г.

Хан Бахадыр покоится в Бахчисарае, его, безнадежно больного, успели довезти до Крыма. Он, как и Газы Гирей, был очень хорошим поэтом, некоторые его стихи сохранились.

* * *

Следующий хан, Мухаммед IV Гирей (1610–1674, правил в 1641–1644, 1654–1666 гг.), тоже был поэтом. Как утверждают знатоки, одним из лучших за всю историю Крымского ханства. Он и жизнь свою закончил не как обычные люди. Отстраненный турками от власти уже во второй раз – за то, что отказался идти на подмогу им в их войне с Австрией, он удалился в Дагестан. Получил там от местного правителя «на корм» маленькое селенье, где и доживал свои дни как дервиш – отстранившийся от мира последователь мистического учения суффизма. Все это, конечно, очень трогательно, но он, как и вклинившийся на десять лет в его правление Ислам III Гирей, был активным участником войны украинского и русского народов с Речью Посполитой. Перипетии той борьбы были наисложнейшими, мы к ним скоро перейдем. Здесь отметим, что после предательского разгрома русского войска в 1659 г. под Конотопом татарско-казацкой армией хан Мухаммед IV приказал поголовно уничтожить всех русских пленников. Поэтому про него добавим пока только, что в первый раз турки отстранили его за то, что допустил захват Россией части владений ханства на Кавказе.

Сменивший его тогда Ислам III Гирей (1604–1654, правил в 1644–1654 гг.) в событиях на Украине с самого начала выступления Богдана Хмельницкого был его союзником. Союзником, правда таким, что как степной вихрь – не всегда угадаешь, куда его понесет. В своем месте мы в этом убедимся. Пока же скажем о нем положительного то, что он опирался на людей не знатных, а заслуженных (вспомним только, что в том специфическом сообществе под заслугами могло пониматься всякое), а еще очень любил строить, причем за свой счет, фонтаны, водопроводы, мечети, общественные здания, крепости.

По поводу его кончины известна легенда – будто хана Ислама отравила украинская девушка в отместку за причиненные ее народу страдания. Но в современных событиям источниках никаких намеков на нечто подобное нет. Доподлинно известно, что хан хотел видеть на границах своего государства не Россию и не Речу Посполиту, со стороны которых трудно было ждать хороших отношений к Крыму (еще бы), а некое казацкое новообразование, с которым проще будет договариваться (или сговариваться?). А легенда – она неизвестно когда возникла, и кто конкретно имелся в виду, когда она возникла. Просто хан Ислам оказался подходящим собирательным образом для воплощения всех бед, чинимых татарами на Малороссийской земле. Мало того, что хан, он еще и долгое время оперировал на ней со своим воинством. А его крымцы в политике не разбирались, им все равно было, в союзе с каким знаменем девушку обидеть.

Глава 41

Ревет и стонет Днепр широкий

Закрепленное Люблинской унией 1569 г. образование единого польско-литовского государства, Речи Посполитой, во многих отношениях ухудшило положение западнорусского православного ее населения.

Речь Посполитая была, по сути, дворянской (шляхетской) республикой с выборным королем. Он и назначаемые им коронные чиновники, осуществляющие управление в центре и на местах, в значительной степени зависели от избираемых почти исключительно по воле шляхты столичного сейма и провинциальных сеймиков. А в повседневной жизни шляхта, и без всяких сеймов и сеймиков, за счет одной только грубой силы умела настоять на своем.

И Польша, и Литва обладали широкой автономией, имели каждая свое войско, казну, суды, но, согласно унии, большинство русских областей вошли в состав коронных, т. е. польских, земель. Теперь сюда нахлынуло множество польских панов, всеми средствами стремящихся заполучить населенные православным крестьянством земли в свою наследственную собственность. Знатные магнаты захватывали львиную долю свободных земель, властвуя на них через своих управляющих или передавая их зависимым от них мелким шляхтичам.

Такие процессы и прежде шли в Великом княжестве Литовском. Потомственная знать, ведущая свое происхождение от князей Киевской Руси – Острогожские, Вишневецкие, Чарторыйские, Ходкевичи и другие, давно уже превратились фактически в неограниченных повелителей огромных пространств, со своей администрацией, своей армией, своим судом. Так, князьям Острогожским принадлежало 80 городов и местечек и около трех тысяч сел, Конецпольским – только на Правобережье 170 городов и местечек и 740 сел, Вишневецким – 40 тысяч крестьянских и мещанских дворов.

Но они были по крайней мере той же православной веры, что и абсолютное большинство населения этих областей, имели с ним давние связи. Пришлые же поляки были чужаками, тем более что иноверцами-католиками. Процессы закрепощения крестьян в Польском королевстве продвинулись значительно дальше, чем в Литве. Вплоть до того, что по принятому в 1547 г. закону паны получили право решением своего суда выносить смертные приговоры подвластным им крестьянам. «Хлопа убить – что собаку убить» – такие императивы давно уже стали основой шляхетской сословной идеологии. На домашних подневольных слуг и в Польше, и в Литве смотрели как на рабов издревле, на это не требовалось никакого законодательного оформления. Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн, много поездивший по Восточной Европе в первые десятилетия XVI в., наблюдал такую картину. Служанке попался на глаза проштрафившийся работник, которому хозяин приказал повеситься, и она искренне удивилась: «Как, ты еще живой?! Смотри, сейчас господин придет, он тебе задаст!» Польское дворянство, если помните, считало себя (или старалось считать) сарматами, прирожденными повелителями славянского простонародья. А применительно к современности – носителями иной культуры, несравненно более высокой. Уже к XVI столетию эта их культура стала, по сути, заимствованной западноевропейской, но, надо признать, заимствование осуществлялось на весьма высоком уровне (а мазурка и полонез – наглядные примеры глубокого усвоения, вплоть до обратного влияния). Значительная часть дворянской молодежи обучалась в германских университетах, широко распространены были знание иностранных языков, интерес к литературе, музыке, изящным искусствам. Признаком хорошего тона становились изысканные манеры, подчеркнуто уважительное общение друг с другом, галантное обращение к паннам и паненкам – пользующимся недоступной для русских знатных женщин свободой. Неспроста и в XIX в. такой великий «сармат», как Фредерик Шопен, величался перед Жорж Санд своей принадлежностью к утонченному народу, трагическим уделом которого было веками жить среди грубых варварских племен (и это принималось с сочувствием всей просвещенной русофобствующей Европой). Неспроста так неприступны бывали для сотоварищей-москалей тесные группки поляков в гимназиях, университетах, Академии художеств, даже на каторге единой тогда для всех Российской империи (только в армии такому высокомерию по определению не было места).

И вот, во всеоружии своего самомнения, польские паны становятся обладателями малознакомых им русских крестьян, к тому же чуждых им, католикам, в религиозном отношении. А своей непререкаемой приверженностью к католичеству поляки гордились (то, что в XVI в. значительная часть польского дворянства склонилась к протестантизму, было признано мимолетным увлечением. Зато и в наши дни «поляк тот, кто ходит в костел»). Религиозная рознь особенно обострилась после принятия в 1596 г. Брестской унии, когда вследствие соглашения между папским престолом и белорусскими и украинскими иерархами-отступниками в Речи Посполитой возникла униатская, или греко-католическая, церковь, сохранившая в целом православные богослужение и обрядность, но принявшая католический Символ Веры (с «филиоквой») и признавшая папу римского наместником Христа на земле и своим главой.

Власти стали подвергать не пожелавших присоединиться к унии священников и простых верующих гонениям, их храмы передавались униатам. Науськиваемые властями и католической церковью во главе с Ватиканом, некоторые «общественные деятели» призывали к искоренению православного населения Речи Посполитой. А когда один из них, униат Иосафат Кунцевич, призывами к разрушению православных храмов и уничтожению тех, кто в них ходит, спровоцировал самосуд над собой, были казнены десятки православных. Папа Урбан VIII послал по поводу этого происшествия польскому королю письмо, в котором призывал беспощадно бороться с «ересью схизматической, чудовищем нечестивых догматов», т. е. с православной церковью.

Религиозная рознь обостряла и отношения межклассовые. Многие помещики, как магнаты, так и простые шляхтичи, стремясь проводить свободное от войны время как можно беззаботнее, в свое удовольствие, предпочитали сдавать свою землю вместе с обрабатывающими ее крестьянами в аренду евреям, и те становились там полновластными хозяевами, вплоть до того, что, подобно панам, обладали правом смертного приговора. Сверх того, они получали в свое распоряжение и православные храмы, ибо те не подлежали теперь государственной защите, и брали каждый раз мзду за то, что выдавали перед богослужением ключ от храма церковному старосте.

Но религиозный фактор религиозным фактором, однако и многие православные дворяне – землевладельцы поторопились уподобиться польско-литовской шляхте, потому что им многое у нее нравилось, особенно из области отношений господства – подчинения. Да и прочему – трудно было не позавидовать. Подолгу бывавший в тех краях французский военный инженер де Боплан отметил «великие привилегии польского дворянства, которое живет, словно в раю».

* * *

Эксплуатация, произвол, религиозные гонения для многих крестьян и городских обывателей, мещан (многие города тоже были под верховной властью магнатов, а преследование за веру в них было порою более жестоким, чем на селе) становились невыносимыми. Известный польский проповедник-иезуит Петр Скарга взывал к совести соотечественников: «Нет государства, где бы подданные и землевладельцы были так угнетены, как у нас под беспредельной властью шляхты».

Все больше становилось тех, кто, набравшись храбрости, подавался в казаки. Тем более что украинское казачество воспринималось как главный защитник православной веры на Украине – и само себя считало таковым.

Пристальный взгляд этих бесстрашных воинов все чаще устремлялся не в сторону Крыма и турецких побережий, куда они привыкли «ходить за зипунами», а на родные просторы. Украинское казачество к тому времени состояло в основном из тех черкасов (так чаще называли казаков), что жили своими хозяйствами по большей части в Среднем Поднепровье (особенно много их было в Черкассах и Каневе), и казацкой вольницы, разбросанной по всей Украине, но главным оплотом которой была Запорожская Сечь.

Оседлые казаки, сами или их предки, саблей добыли свою землю в Диком поле, степи, когда ее северная граница пролегала не намного южнее Киева. Они часто имели работников, брали к себе на дворы казачью «голоту», «сирому», а также беглых от своих господ-шляхтичей хлопов. Собственно, они сами в значительной части представляли собой шляхтичей.

Запорожцы – это, понятное дело, вольница, обосновавшаяся в низовьях Днепра, «за Порогами», где средоточием ее были большой остров Хортица и несколько малых островков. Казаки возвели там укрепления, расставили пушки, организовали караульную и дозорную службы. В густых окрестных камышах была спрятана войсковая казна, там же ждали своего часа лихие казачьи струги – «чайки». Запорожцы выбирали свою верховную власть – кошевого атамана (а со временем, под польско-литовским влиянием, своего гетмана), судью, генерального писаря, есаулов. Но этих выборных старшин, если они чем-то не потрафили, случалось, даже убивали в жарких разборках (в описанной выше истории с попыткой возвращения в Крым свергнутого хана Мухаммеда III Гирея, кроме него, в возникшем конфликте был убит и запорожский гетман).

Впрочем, постоянно пребывавших в Сечи было мало, она была скорее сборным пунктом. Сюда прибывало, чтобы принять участие в походе или просто отдохнуть душой, и оседлое казачество. Сфера влияния Сечи была обширна, военно-территориальными ее подразделениями были курени Киевский, Полтавский, Переяславский, Донской, Батуринский и другие. Собравшись в Сечи, они выбирали своих куренных атаманов.

Географию запорожских набегов мы уже знаем. Во время одного из крупнейших во главе с гетманом Сагайдачным в 1616 г. был разгромлен многотысячный турецкий гарнизон Каффы. Эти набеги, особенно на турецкие владения, сильно волновали королевское правительство: были не безосновательные опасения, что объектом османской экспансии может стать не только Украина, но и вся Речь Посполитая. Не стоило лишний раз задирать и крымского хана, штатного турецкого вассала. Так что любое нападение могло послужить поводом для новой польско-турецкой войны. Война 1620–1621 гг., известная также как Хатинская, отчасти казацкими набегами и была спровоцирована. Тогда в битве при Цецоре, что близ Ясс (в Молдавии), была разбита отборная польская армия, погиб ее командующий – знаменитый гетман Жолкевский. На следующий год в страшной битве под Хотином, продолжавшейся более месяца, в которой сошлись две более чем стотысячные армии, только участие 40 тысяч казаков смогло склонить чашу весов на сторону Речи Посполитой. От ранения, полученного в этой битве, через год после нее скончался гетман Петр Сагайдачный. На турецкой стороне в обоих сражениях участвовали большие крымские армии.

Польское правительство, несмотря ни на что, отдавало себе отчет в том, что без казаков не обойтись, что само их появление на свет вызвано в значительной степени жестокой необходимостью противостояния крымским набегам, а на их выкрутасы, на то, что они вовсе не «карманные», приходится смотреть как на неизбежное зло, без которого ничто не обходится в нашем грешном мире. Из казаков, в первую очередь, конечно, из оседлых, было создано официальное признанное казачье войско, со временем получившее название Войска Запорожского. Составлявшие его казаки назывались реестровыми, их имена были занесены в специальные книги, реестры. Первый реестр 1572 г. ограничивал численность войска всего тремя сотнями человек, дальше счет пошел на тысячи, а там и на десятки тысяч. Реестровые казаки получали неплохое жалованье, за что были обязаны государству службою. Их еще называли Войском Запорожским городовым, потому что часть их несла охрану крепостей и полицейскую службу. Вольницу стали называть Войском Запорожским Низовым. Во главе реестровых казаков стоял Старший Войска Запорожского, обычно назначаемый королем. Начиная с Богдана Хмельницкого, он стал называться гетманом.

* * *

Не меньше, чем опасностью спровоцировать войну с Турцией, Сечь волновала правительство тем, что в нее массами бежало и в ней воказачивалось простонародье, крестьяне и мещане, лишая тем самым налоговых поступлений казну и средств к существованию – шляхту. Нам известна поговорка «с Дона выдачи нет», из Сечи ее тоже не было. Шляхта постоянно взывала к правительству о необходимости вернуть беглых хлопов в их прежнее состояние.

Сечь не раз становилась очагом больших народных восстаний (под предводительством Косинского, Наливайко, Лободы, Гуни и других). Они хоть и заканчивались поражениями и расправами, но приводили к гибели множества представителей шляхетского сословия – их беспощадно и жестоко истребляли целыми семьями. Такая же участь постигала евреев. Когда в социальном взрыве присутствует момент религиозный, последствия всегда особенно ужасны. Провозглашался упоминавшийся уже лозунг: «Жид, лях и собака – вера однака», и для наглядности на одном суку вешали всех троих. В частном случае это могли быть владелец земли, крестьян и храма Божьего, арендатор всего этого и ни в чем не повинное четвероногое; но во многих случаях, думается, ни в чем не повинны были все трое.

Правительство всячески стремилось пресечь вредное влияние Сечи на остальные области Украины. Предпринимались меры, чтобы перекрыть дорогу желающим пополнить ряды нереестрового казачества, а в обратном направлении – не допустить свободного передвижения вооруженных отрядов запорожцев. В 1635 г. у начала Днепровских порогов была построена мощная крепость Кодак – по проекту и под руководством знаменитого военного инженера Боплана. Она считалась неприступной. Но появление этой язвы на запорожском теле не могли перенести ни казаки, ни их атаман Иван Сулима. Человек легендарный: участник многих морских походов «за зипунами», попав в турецкую неволю, пятнадцать лет провел за веслом на галере. Освободившись, опять ходил в походы. Однажды, вызволив триста христианских пленников, подарил их папе римскому Павлу V Боргезе – за что получил от него золотую медаль.

С отрядом в тысячу смельчаков Сулима совершил ночное нападение на крепость: под шум порогов были сняты часовые; проникнув вовнутрь, запорожцы перебили весь гарнизон, включая коменданта-француза, и спалили ненавистную твердыню. Скандал в Варшаве был страшный, ради такого дела даже заключили мир со шведами – чтобы все силы бросить на поимку атамана. В конце концов это удалось: в ряды запорожцев внедрили провокаторов из числа реестровых казаков, они повели разлагающую агитацию, будто Сулима предатель и нарочно хочет подвести все войско под уничтожающий удар правительства. Утратив поддержку, прославленный атаман оказался в ситуации, когда сам вынужден был сдаться властям – и, несмотря на обещанное помилование, был обезглавлен в Варшаве. Крепость Кодак была восстановлена.

Но среди высшей польской знати были и те, кто понимал, что народ бежит к запорожцам неспроста, что обиды русских людей обоснованны. На сейме 1620 г. по поводу религиозных преследований прозвучало такое обращение к королю: «В войне турецкой ваше королевское величество едва ли не большую часть ратных людей потребуете от народа русской греческой веры… Каждый видит ясно, какие притеснения терпит этот древний русский народ относительно своей веры. Уже в больших городах церкви запечатаны, имения церковные расхищены, в монастырях нет монахов – там скот запирают. Дети без крещения умирают, тела умерших без церковного обряда из городов, как падаль, вывозят, мужья с женами живут без брачного благословения, народ умирает без исповеди, без приобщения. Неужели это не самому Богу обида и неужели Бог не будет за это мстителем?»

Это был голос человека, радеющего о высшей справедливости, но и прагматики мыслили в схожем ключе. В 1618 г. известный польский публицист Пальчковский издал книгу под интригующим названием: «О казаках, уничтожить их или нет?» Всесторонне рассмотрев проблему, он дал отрицательный ответ: уничтожение было бы бесчестно, бесполезно и невозможно. Бесчестность, правда, он мотивировал только тем, что это было бы на радость врагам христианства – туркам. Бесполезность: «Если не будем иметь соседями казаков, то будем иметь турок и татар». Для доказательства невозможности привел аргумент исторический: запорожцев пытался уже извести Стефан Баторий, но успеха не достиг, а при нем казаков было значительно меньше.

Справедливости ради, примерно так же и даже более человечно мыслили и король Сигизмунд III, и его сын Владислав IV. Сигизмунд вспоминал о том, как после разгрома казацко-крестьянского восстания пришедшие набегом крымские татары не встретили никакого сопротивления и вели себя как на загонной охоте там, куда давно уже и носа не совали. Короли готовы были учесть до известной степени требования своих православных подданных и в отношении свободы их веры, и в отношении панского произвола. Но в «шляхетской республике» от монарха не так уж много зависело.

* * *

Характерен дикий случай, который стал одним из непосредственных толчков к выступлению Богдана Хмельницкого (1596–1657) «Хмельницкий был казак видный во всех отношениях: храбрый, ловкий, деятельный, грамотный; у него было и состояние, хутор Субботово в Чигиринском старостве. За это-то Субботово началась у него ссора с Чаплинским, подстаростою Чигиринским» (С. М. Соловьев).

Пожелавший забрать себе хутор Богдана чиновный шляхтич устроил на него налет. Имущество было расхищено, самого казака Чаплинский долгое время держал на цепи в тюрьме. Когда Хмельницкий вздумал искать справедливости, суд оказался не на его стороне. Пан Чаплинский, возмущенный тем, что казак посмел на него жаловаться, приказал схватить и высечь на базаре плетьми его десятилетнего сына: после экзекуции мальчик едва добрался до дома и вскоре скончался.

К травле Богдана присоединились и прочие окрестные паны: грабили имущество и скотину, грозились убить. «Отправится он в поход против татар, сзади подъедут к нему и стукнут по голове так, что не быть бы живому, если б не защитил железный шлем, да и скажут в оправдание, что приняли за татарина».

Хмельницкий был человеком шляхетского происхождения – его отец, Михаил Хмельницкий, был, как и Чаплинский, подстаростою в Чигирине и погиб в битве с татарами под Цецорой в 1620 г. Богдан был хорошо образован – учился в иезуитском коллегиуме (что не было редкостью среди православных дворян Речи Посполитой). Имел чин сотника, два года пробыл в турецкой неволе на галерах (попал в плен в той же битве под Цецорой). Кроме того, был известен своей отвагой и горячим нравом. Если такое могли творить с ним, то что же могло ждать человека попроще? В одном из своих писем Богдан Хмельницкий говорил о том же Чаплинском: «Где случится ему говорить и видеться с православным священником, то никогда не оставит его, не обесчестивши, волос и бороды не вырвавши и палкой ребер не пересчитавши».

Далее преследование перешло на другой уровень: правительству поступил донос, что Хмельницкий готовил «чайки», чтобы, в нарушение мирного договора с Турцией, устроить казацкий набег на ее берега. Выяснилось, что действительно готовил, но инициатива исходила от самого короля Владислава: он собирался начать войну с османами. Сейм не одобрил ее начало, но тем не менее сам же выделил средства на ее подготовку. Хмельницкий, казак не рядовой, был одним из тех, кому была поручена постройка судов.

В 1646 г. Богдан Хмельницкий побывал в Варшаве на приеме у короля в составе делегации: казаки жаловались на произвол панов «и на жидов в их налогах», говорили и о личных обидах. Король Владислав в ответ сам жаловался на сенаторов, его не слушающих и разоряющих государство, Хмельницкому же преподнес символический дар – именную саблю, и при этом сказал: «Вот тебе королевский знак: если у вас при боках сабли, так обидчикам и разорителям не поддавайтесь и за кривды мстите саблями, как время придет, будьте на поганцев и на моих непослушников во всей моей воле».

Знал бы король Владислав, что казак Богдан Хмельницкий, будущий гетман Войска Запорожского, встанет на обидчиков не по его воле, а по своей воле и воле своих соратников, у которых «при боках сабли». Король скончался в мае 1648 г., когда Хмельницкий только-только начинал свое выступление.

В конце 1647 г. на Хмельницкого было совершено покушение: когда он был у себя на дворе с четырьмя людьми, ворвалось двадцать вооруженных налетчиков. Богдан смело вступил в схватку: пятеро нападавших легли замертво, остальные разбежались. После этого он перебрался в Сечь. Оттуда разослал письма должностным лицам: казацкую старшину корил за соглашательство, представителям польского правительства писал о том, что вынужден укрываться, что запорожцы собираются отправить депутацию к королю с просьбами о привилегиях, рассказывал о том, что приходится переносить ему самому. На деле же был занят другим.

* * *

В османском плену Богдан Михайлович хорошо выучил турецкий и крымско-татарский языки, поэтому ему легко было вести с ханом Исламом III переговоры о помощи: Хмельницкий сам прибыл для этого в Крым в марте 1648 г.

У хана было опасение, что казацкий сотник нарочно заслан польским правительством, чтобы заманить крымское войско в ловушку и уничтожить – в видах возможной войны с Турцией, в которой Крым непременно должен будет принять участие. Но Хмельницкий дал клятву на сабле и оставил в заложниках своего сына Тимофея (Тимоша). Сам хан в поход не пошел и большого войска не дал: вместе с Богданом в Сечь отправилось 4 тысячи всадников во главе с мурзой Тугай-беем, в скором будущем ставшим задушевным другом Хмельницкого.

19 апреля 1648 г., рано поутру, на Хортице прогремел пушечный залп, потом стали бить в котлы – это кошевой атаман созывал все казачество на майдан. Слухами земля полнится, казаки стягивались в Сечь загодя. Майдан был полон народа. Вернее, переполнен – пришлось перебраться на соседний луг. Кошевой объявил войску, что начинается война с Польшей, что крымский хан во всем будет на стороне казаков. Под одобрительные крики Богдан Хмельницкий был избран гетманом Войска Запорожского.

* * *

Украина забурлила как никогда. К восстанию готовились давно, еще понятия не имея, когда оно будет и кто его возглавит, – наболело. Когда князь Иеремия Вишневецкий – один из крупнейших западнорусских магнатов, еще смолоду перешедший в католичество и ставший ярым приверженцем Речи Посполитой, приказал устроить повальные обыски в своих необъятных владениях, было обнаружено свыше пяти тысяч кустарно изготовленных самопалов. Князь Иеремия тоже готовился – им была набрана большая частная армия, в которую в любой момент готовы были влиться тысячи шляхтичей. Такие же армии имелись и у других магнатов.

Но когда началась война, Богдан Хмельницкий одерживал одну славную победу за другой (под Желтыми Водами, под Корсунем). В плен попали оба коронных польских гетмана: великий (главный) Потоцкий и польный (заместитель великого) Калиновский – Богдан отослал их к хану в Крым. Это было данью благодарности – крымские всадники показали себя в битвах прекрасно. Одно их появление на поле боя вселяло еще большую неуверенность в неприятеля. Поляки сами были отличными наездниками и храбрыми воинами, при них была умелая, закаленная в боях пехота, в значительной своей части состоящая из немецких наемников, но сейчас у шляхтичей земля уходила из-под ног – кругом были пожары и всеобщая ненависть. Присутствие на поле боя нескольких тысяч татар воспринималось как признак подхода в десять раз большего их войска, а с такой прибавкой сила восставших представлялась необоримой. Крымцы вели себя довольно пристойно, им хватало военной добычи и захваченных в плен с боя. Хотя, конечно, случалось всякое.

Из Белой Церкви, где Хмельницкий устроил в замке одну из своих ставок, он разослал по всей Украине шестьдесят универсалов с призывами к восстанию. Крестьяне массой пошли в казаки. При этом в некоторых местах образовались крупные шайки, «гайдамацкие загоны», которые занялись поголовным истреблением шляхты, евреев и католического духовенства. Но и действия правительственных войск, шляхетских ополчений и частных армий, особенно Иеремии Вишневецкого, отличались беспощадностью. Хмельницкий писал правительственному комиссару Адаму Киселю, человеку православному и русскому по национальности – безусловному противнику восстания, но занимающему взвешенную позицию: «Неудивительно было бы нам, если б делал это простак какой-нибудь, например, наш Кривонос (казачий атаман. – А. Д. ), но между Вишневецким и Кривоносом большая разница! Мы больше помним Бога». Пан Вишневецкий Его если и помнил, то представлял как-то по-своему: по его приказам захваченных повстанцев сажали на кол, «попам буровом просверливали глаза».

* * *

Но, одерживая громкие победы, триумфально вступив в Киев, где его встречал прибывший туда (проездом в Москву) патриарх Иерусалимский, а коринфский митрополит Иоасаф препоясал мечом, освященным у Гроба Господня, гетман находился в очень сложной дипломатической ситуации. Он не раз бил челом молодому московскому царю Алексею Михайловичу, добиваясь, чтобы тот принял казаков и весь народ украинский под свою руку, двинул бы свое войско на ляхов, а уж они постарались бы, ударили всей силой заодно… Но Москва помогала оружием, разрешала украинцам беспошлинно торговать в России – в видах начинающегося на Украине голода, однако дальше этого не шла. Царь и его бояре в своих посланиях ссылались на «вечный мир» с Речью Посполитой, который никак нельзя нарушить. Звучали слова несколько странные (но нам знакомые): вот если его величество король Ян Казимир сам даст вам волю, мы вас с радостью примем. А так – приходите к нам на службу, живите. Не на Москве, так на Дону – место найдется. Если не будет вам военной удачи, окажетесь в безвыходном положении – переходите всей армией.

Кремлевских политиков тоже можно было понять. Последняя война с Польшей была неудачной, постоянно присутствовала угроза со стороны Турции, которой очень бы не понравилось продвижение России вплотную к ее границам, тем более что она не скрывала своих собственных видов на некоторые украинские земли. А еще, очевидно, весьма рискованным казалось брать в руки такой кипящий котел: не удержишь – кипяток разольется…

Уже с XVI в. шел массовый отток в Россию украинского населения. Уходили казаки, уходили крестьяне, горожане, много уходило духовенства и монахов – целыми монастырями. На западных землях России возникали населенные переселенцами села и слободы близ городов. Эти земли получили название Слободской Украины (Слобожанщины) – в наши дни это Сумская и Харьковская области «Незалежной», российская Белгородская область. Селясь близ Белгородской засечной черты, переселенцы тем самым отчасти брали на себя защиту границ от крымских набегов. Возможно, именно с этой угрозой из Крыма и была связана завязавшаяся тогда оживленная переписка между российскими приграничными воеводами и соответствующими польскими властями. А зачем бы еще им было завязывать эти сношения? Казаки Хмельницкого не раз перехватывали гонцов, и он был в курсе происходящего.

Гетману такая позиция Москвы была тем обиднее, что в Киеве он смог ощутить свою немалую международную значимость. Помимо союзнических отношений с Крымом, его дружбы искали государи Молдавии, Валахии, Венгрии. Поддерживались отношения с султаном. И он не исключал для себя возможности налаживания отношений с польским королем Яном Казимиром. Благо, помимо московской теплохладности, не могли не находить некоторые отклики в его душе строки из послания Адама Киселя: «Милостивый пан старшина Запорожского Войска республики, издавна любезный мне пан и приятель! Верно, нет в целом свете другого государства, подобного нашему отечеству правами и свободою; и хотя бывают разные неприятности, однако разум повелевает принять во внимание, что в вольном государстве удобнее достигнуть удовлетворения, между тем как, потеряв отчизну нашу, мы не найдем другого ни в христианстве, ни в поганстве; везде неволя, одно только королевство польское славится вольностью…»

* * *

Начались переговоры, Ян Казимир обещал, что Войско Запорожское будет подначально только самому королю, а не «старостам генеральным» (наместникам) – полякам. Обещал защиту православной религии. Но за это требовал отправить обратно в Крым татар и убрать из своего войска чернь.

Вскоре переговоры вроде бы привели к успеху, на созванной ради такого дела в Переяславе раде Хмельницкий, облаченный в богатый наряд, получил от королевских представителей гетманские регалии – булаву и знамя. Теперь он стал именоваться «гетманом Войска Его Королевской Милости Запорожского». Но это было не очень по душе ни казацкой старшине, ни простым казакам, ни тем более простонародью. Да и сам Хмельницкий в разговорах не скрывал, что чернь из войска никуда не денется и сам он 15 тысячами реестровых ограничиваться не собирается. Человек большого ума, но простодушный, в подпитии он откровенно говорил, что война скоро возобновится (через несколько лет в таком же состоянии он грозил московским посланцам, что договор договором, а вот объединится он с Крымом, и с османами, и с Молдавией, и с Валахией – и двинет на Кремль… а может быть, на Варшаву. Наутро, правда, похоже было, что не все помнит. Вот фрагмент из воспоминаний очевидца: «На другой день долго спал Хмельницкий, потому что пил с колдуньями, которые ворожили ему счастье на войне в этот год»).

* * *

Война действительно возобновилась уже в мае 1649 г. К войску Хмельницкого присоединился сам хан Ислам Гирей с большой армией, с ним пришло и 6 тысяч турок. В большом сражении, произошедшем 5 августа под Зборовом (на Тернопольщине), объединенную армию опять ждал успех, его вполне можно было развить. Но посланец от Яна Казимира доставил хану письмо, в котором заверял его в лучших чувствах и напоминал, как когда-то покойный король Владислав выпустил его из плена. Ислам Гирей ответил, что готов к переговорам. Хмельницкий, в свою очередь, дал знать королю, что «никогда, от колыбели до седин, не замышлял мятежа… не из гордости, но вынужденный безмерными бедствиями, угнетенный, лишенный всего имущества отцовского, прибегнул к ногам великого хана крымского, чтоб при его содействии возвратить милость и благосклонность королевскую».

Что там было за этими уверениями в дружбе и преданности, доподлинно знать не дано. Но то, что Украина разорена, поляки готовы при необходимости собрать и бросить в бой все свои силы, татары, привыкшие к набегам, а не к длительным войнам, предпочитают взять хороший куш, а не биться дальше, – это было очевидно.

Вскоре король обещал хану прислать в Крым единовременно 200 тысяч злотых, а потом добавлять 90 тысяч ежегодно, а еще любезно не возражал против того, чтобы орда на обратном пути через Украину забирала ясырь (полон) и грабила. С Хмельницким же Ян Казимир заключил Зборовский мирный договор, по которому объявлялась амнистия всем участникам войны, что «Его королевское величество оставляет Войско свое Запорожское при всех старинных правах по силе прежних привилегий и выдает для этого тот час новую привилегию».

Договорились о 40 тысячах реестровых, о том, что в тех местах, где будут стоять реестровые полки, коронные войска не могут становиться на квартиры, а евреи не имеют права селиться. Договорились о правах православной церкви, о том, что православный киевский митрополит будет заседать в сенате, а униатская церковь на Украине будет значительно ограничена в правах. Но крестьянство мало что получало по этому договору. Крепостное право осталось в прежнем состоянии, польские шляхтичи могли возвращаться и сыскивать своих хлопов.

10 августа 1649 г. гетман, встав перед королем на одно колено, снова заверил его, что все произошедшее было вызвано только тем, что шляхтичи угнетали казаков как самых последних рабов, а у него самого и мысли никогда не было поднимать оружие против своего государя. Ян Казимир протянул Хмельницкому руку для поцелуя, а литовский подканцлер пожелал верною службой заслужить полное прощение. После это войска разошлись по домам. Режим власти Хмельницкого на Украине после этого договора получил в историографии название Гетманщины.

* * *

Митрополита в сенат не допустили, поляки и слышать не хотели о равенстве в правах католичества и православия, польские отряды демонстративно вступали на земли казачьих полков и начинали укрощать там непокорных хлопов. А Хмельницкий не мог добиться (хоть и прилагал к этому некоторое старание), чтобы успевшие оказачиться, но не вошедшие в реестр герои войны снова вернулись в свое крепостное состояние. Да и прочие крестьяне слишком много принесли жертв и настрадались, чтобы лезть в то же ярмо. В результате многие вернувшиеся было польские паны снова были вынуждены бежать.

Что еще было примечательно: среди казаков появились разговоры о войне с Москвой, которая не поддержала их должным образом. Конечно, это были разговоры попусту, в сердцах. Но и сам Хмельницкий по-прежнему не скрывал обиды на Россию (а тем паче на донских казаков, которых мало пришло на подмогу запорожцам). Теперь же в отношениях появились и новые моменты, не только раздражающие, но и настораживающие, невольно приводившие на ум слова Адама Киселя. Например, московские дьяки выражали негодование по поводу того, что конотопский городовой атаман в своей грамоте допустил ошибку в царском титуле, и требовали за это сурового его наказания. Или присылали гетману выговор за то, что его казаки допустили вторжение в московские земли литовцев – как будто Войско Запорожское это российская пограничная стража. Если же Богдан Михайлович в беседе с московскими посланцами выражал какое-то несогласие с царскими решениями, те его резко обрывали: «Тебе, гетман, не то что говорить такие слова, но и мыслить так негоже». Вот уж действительно неспроста в Польше повелось: если кто-то из власть предержащих, даже самого высокого уровня, пытался ущемить любого шляхтича в его правах или самолюбии, звучало одергивающее: «Не на Москве!» Но ведь и на Москве можно было услышать: «У нас не в Польше, есть и больше» – это если кто-то начинал задаваться так, будто на него и управы нет (хотя могла быть резонна встречная реплика: тебе-то что с того, что есть?).

Гетман сумел сослужить России неплохую службу: летом 1650 г. он вместе с Исламом Гиреем ходил походом на Молдавию и захватил ее столицу Яссы, отчего России была двоякая польза: во-первых, не состоялся намечавшийся союз господаря Лупу с королем Яном Казимиром; во-вторых, хан не пошел, как собирался, в русские пределы, потому что был занят другим делом.

* * *

Но ни многих обид, ни многих заслуг накопиться не успело: 5 января 1651 г. польский сейм принял решение о начале новой войны с казаками. Особенно ратовал за нее вернувшийся из крымского плена великий гетман Николай Потоцкий: ему хотелось, «чтобы вся земля покраснела от казачьей крови». Масла в огонь подлили явившиеся на заседание сейма послы Хмельницкого: они выдвинули требования, чтобы в трех воеводствах – Киевском, Брацлавском и Черниговском – землевладельцы не имели личной власти над крестьянами; чтобы уния была запрещена не только на Украине, но и во всей Речи Посполитой; наконец, чтобы в готовности выполнять эти и прежние статьи присягнул сенат. После такого заявления все сомнения ясновельможных панов-депутатов в необходимости новой войны отпали.

Хмельницкого тем временем тоже настойчиво призывали к войне в защиту православной веры некоторые высшие зарубежные иерархи, в том числе «первый среди равных» патриарх Константинопольский. Для поднятия боевого духа агитацию вели прибывшие на Украину афонские монахи.

Первые столкновения начались в феврале, но основные силы не были собраны ни у тех, ни у других. Хмельницкий снова решил прибегнуть к помощи крымских татар, хотя большинство украинского населения было против этого: эти союзники к тому времени успели учинить немало произвола и вряд ли способны были изменить манеру своего поведения, даже если бы сами того пожелали.

Татар пришлось ждать долго. Хану Исламу Гирею не хотелось разрывать выгодный для него договор с Яном Казимиром. Хмельницкому пришлось отправить послов в Стамбул, к султану, чтобы через него воздействовать на Бахчисарай. Тот распорядился, и наконец в начале июня прибыла 40-тысячная крымская конница во главе с Исламом Гиреем и побратимом Богдана – Тугай-беем. За время этой задержки командованию войск Речи Посполитой удалось подтянуть огромные силы, численно намного превосходящие казацко-татарские.

* * *

Генеральное сражение началось 19 июня 1651 г. у местечка Берестечко (в нынешней Волынской области Украины), на реке Стыри. Армию Речи Посполитой возглавляли король Ян Казимир, Иеремия Вишневецкий, гетманы Николай Потоцкий и Мартын Калиновский.

Два дня войско Хмельницкого упорно атаковало польский лагерь. Потери были очень высоки, что особенно удручающе действовало на татар: у них как раз были дни празднования Курбан-Байрама, исламского «праздника жертвоприношения», когда не следует воевать, и гибель многих своих товарищей они воспринимали как кару Аллаха. Среди погибших, к великому горю Богдана, был Тугай-бей. В начале третьего дня сражения пушечным ядром убило лошадь под Исламом Гиреем, после чего хан стал спешно уводить свое войско с поля битвы. Богдан Хмельницкий и генеральный писарь Иван Выговский бросились вслед за ханом, чтобы уговорить его остаться, но тот увел силой и их. Чем руководствовался при этом Ислам Гирей, можно только гадать. Возможно, помимо переживания праведного страха, он был еще и подкуплен королем. А может быть, возобладало самолюбие: хан не хотел продолжать не им начатую и стоящую таких жертв войну.

Понятно, что украинское войско пришло в замешательство. Командующим спешно избрали кропивенского полковника Филона Джеджалия, не обладавшего, однако, большим авторитетом. Вскоре он вынужден был вступить в переговоры с противником. Король потребовал выдать Хмельницкого и Выговского и передать полякам все пушки. Последовал отказ (очевидно, была надежда на скорое возвращение Хмельницкого).

Поляки не пошли на штурм, они повели осаду казацкого лагеря, используя свою мощную артиллерию. Казаки укрепились, с трех сторон огородившись телегами и начав возводить валы. С четвертой, в тылу, у них было обширное труднопроходимое болото, через которое имелось несколько узких переправ, вернее гатей.

Через несколько дней Джеджалий снова вступил в переговоры. Король предложил письменно раскаяться в своих грехах, выдать семнадцать предводителей войска, отдать булаву Хмельницкого и сложить оружие. Казаки на это опять не согласились, Джеджалия заменили, в конце концов командование принял винницкий полковник Иван Богун, имевший дотоле славу непобедимого.

29 июня полякам удалось захватить несколько гатей. На следующий день Богун с двумя тысячами всадников пошел отбивать их, бой затянулся, в таборе началось волнение, перешедшее если не в панику, то в смятение. Кто-то бросился пробиваться через польские позиции, но основная масса устремилась через болота. Вернувшийся Богун пытался навести порядок, отчасти это ему удалось, поэтому потери оказались не столь велики, как можно было ожидать. Но все же пали под вражеским огнем и утонули тысячи людей; за все время многодневного сражения потери казаков и татар оцениваются в 30–40 тысяч человек. Потери поляков были намного меньше, но по ходу событий в их стане происходило то, чего прежде не случалось: многие шляхтичи отказывались идти в бой или самовольно покидать поле сражения, отправляясь в свои поместья: особенно это относилось к тем, кто не имел собственности на Украине.

Основная часть победоносного войска была распущена королем, но 30-тысячная армия, значительной частью состоящая из немецких наемников, двинулась в поход по Украине – на умиротворение. Участник похода вспоминал о прохождении через Волынь: «Земля была пуста и не устроена; нет ни городов, ни сел, одно поле и пепел; не видно ни людей, ни зверей живых, только птицы летают. Страшная непогода замедлила движение войска». Во время этого похода умер князь Иеремия Вишневецкий – то ли заболел, то ли был отравлен. В те же дни войско литовского гетмана Радзивилла захватило Киев, было разграблено и сожжено много православных церквей и все монастыри.

* * *

Хмельницкий вернулся в конце июля, пробыв месяц в Крыму в плену у хана. Летописец сообщает, что Ислам Гирей ограбил его: возможно, это подтверждает предание о том, что, по ханскому повелению, в присутствии гетмана с Белой Скалы сбрасывали людей – дабы поторопить пленника со сбором выкупа за освобождение.

Богдан сразу принялся собирать армию, хотя значительную часть доверия к себе утратил. Ему пришлось пережить и личную драму: по его собственному приказу была повешена его вторая жена Гелена. Версий много, одна из них такова. Была обнаружена большая растрата в войсковой казне, когда стали разбираться, подозрение пало на казначея и на будто бы помогавшую ему Гелену. Заодно выяснилось, что они состояли в любовной связи. Когда доложили обо всем Богдану, он приказал обоих повесить. Рассказывали и иначе: не дожидаясь отцовского приказа, Гелену и ее любовника велел повесить сын гетмана от первого брака Тимош Хмельницкий, отличавшийся горячим нравом – он всегда ненавидел мачеху.

Войско Хмельницкому удалось собрать немалое, даже побольше того, что вышло на битву под Берестечко (лишнее подтверждение того, что в конце того несчастливого сражения Ивану Богуну все же удалось вывести основные силы). К тому же по всей Украине, в Белоруссии и на Смоленщине развернулась партизанская война против польских и литовских отрядов и гарнизонов – бесстрашная и жестокая. В Смоленске, опасаясь восстания, поляки выселили все православное население из города на посад. Общим настроением становилось перейти под власть московского царя – но тот все не спешил.

Был неурожай, начался голод. Полководцы враждебных армий, гетман Войска Запорожского Хмельницкий и коронный гетман Потоцкий, возобновления полномасштабных военных действий не жаждали. 17 сентября 1651 г. под Белой Церковью они вступили в переговоры. Был составлен договор: Войско Запорожское будет состоять из 20 тысяч казаков, оно может размещаться только на определенной ограниченной территории; в Киевском воеводстве коронное войско не может находиться там, где стоят реестровые казаки; любые землевладельцы лично или через своих доверенных управляют имениями и пользуются всеми доходами с них; Чигирин состоит под властью коронного гетмана, но находится в распоряжении гетмана Запорожского; евреи могут быть обывателями и арендаторами в имениях королевских и шляхетских; гетман Запорожский отпускает от себя орду и не должен больше вступать ни в какие отношения ни с Крымом, ни с другими иностранными государствами.

Но этот договор не стал гранью капитуляции. В реестр гетман зачислил все 40 тысяч, с ханом союзнические отношения возобновил. Однако что касается остальных статей договора, в том числе шляхетского землевладения и вытекающего отсюда положения крестьян, им Хмельницкий старался следовать. Но взаимная ненависть шляхты и крестьянства становилась все более лютой, и гетман вызывал своей деятельностью возмущение по своему адресу у крестьян и казаков. Поэтому он оставил свое упорство, да и не мог не чувствовать: такое статус-кво ненадолго.

* * *

Первое большое столкновение не заставило себя ждать, а поводом для него послужило сватовство двадцатилетнего сына гетмана Тимоша к дочери молдавского господаря Василия Лупу – Розанде. Господарь поначалу посчитал такое искательство низкородного Тимофея Хмельницкого дерзостью, но, прикинув последствия прямого отказа, согласился. Однако тут же обратился к Яну Казимиру с просьбой о защите.

Но Тимош отправился к своей нареченной невесте во главе большого казацко-крымского войска, и когда 22 мая 1652 г. на Батогском поле, что на берегу Южного Буга, дорогу им заступила не менее значительная армия во главе с польским гетманом Калиновским, разыгралось яростное сражение. Яростное до такой степени, что, когда поляки были разбиты, татары, вопреки обыкновению, не щадили и самых знатных панов, сулящих огромный выкуп.

Тимош продолжил свой путь, а в Речи Посполитой был объявлен траур: в Батогском сражении погибли многие из тех, кого считали украшением польско-литовского дворянства, – гетман Калиновский с сыном, Марк Собеский и другие.

После сыгранной в Яссах свадьбы Тимофей Хмельницкий проживет всего год – он погибнет при осаде города Сучавы в молдавской усобице. Это станет большим ударом для отца – в Тимоше он видел единственного своего достойного преемника, другого сына, Юрия, с юных лет тянуло в монастырь, а не на поле битвы.

После Батогского сражения Богдан не стал расширять конфликт. Явившиеся на сейм казацкие депутаты разъяснили, как было дело, заверили, что их гетман войны не хочет. Тем не менее отправленные к Хмельницкому в его столицу Чигирин комиссары сейма потребовали, чтобы он разорвал союз с татарами и отдал в заложники своего сына. Богдан разгневался, схватился за саблю, но, поостыв, предложил – пусть король поклянется не нарушать Зборовского соглашения. Этим заявлением Хмельницкий перечеркивал тягостное для него соглашение Белоцерковское, но поляки сделали вид, что не поняли смысла сказанного.

В начале 1653 г. в Подолию (Винничину) вступило отборное польское войско под командованием многоопытного вояки Стефана Чарнецкого, отличающегося дерзостью и быстротою принятия решений. В его задачу входило нападениями своих отрядов в различных направлениях сорвать весенний сев и воспрепятствовать сбору казачьих войск – чтобы дать время основным польским силам собраться в Глинянах, восточнее Львова. Поляки изрядно опустошили подольские земли. Однако в Виннице был свой дерзкий полководец – Иван Богун. В нескольких сражениях он совершенно разбил войско Чарнецкого. «Хитрый, как лисица» (по отзывам поляков), он широко применял засады и такие сюрпризы, как чумацкие возы, на которых были прикрытые соломой готовые к выстрелу пушки.

Основные же польские силы (80 тысяч человек) умелыми действиями Хмельницкого во главе 60-тысячной армии были оставлены практически без снабжения и окружены. Только очередное проявление «собственной политики» хана привело к тому, что после битвы под Жванцем польскому войску, хоть и поредевшему, удалось спастись. Король опять соблазнил Ислама Гирея золотом и свободою грабежа и угона людей в рабство – лишь бы не трогали при этом природных поляков (как будто крымские татары хорошо разбирались, кто есть кто, или им было не все равно). Но Жванецкий договор восстановил условия Зборовского мира.

* * *

В апреле 1653 г. в Москву снова прибыли послы от гетмана Войска Запорожского Богдана Хмельницкого – все с той же настойчивой просьбой «принять под свою государеву руку и учинил бы на неприятелей их, поляков, помощь думою и своими государевыми ратными людьми». На словах добавили, что их много раз звали к себе в подданство и турецкий султан, и крымский хан, но они «мимо великого государя царя к бусурманам в подданство идти не хотят». Но если уж в российское подданство государь брать их не желает, то пусть хотя бы помирит их с польским королем на тех условиях, на каких сам сочтет нужным, и отговорит его королевское величество идти на Украину войною.

Еще была деликатная просьба: они слышали, что шведская королева посылала к гетману Богдану Хмельницкому своих гонцов с грамотою, но поляки тех гонцов перехватили и грамоту отобрали. Так вот, соизволил бы государь пропустить их через свои земли в Швецию, чтобы они проведали там, с чем скакал гонец. А чтобы у великого государя какого сомнения не было, пусть с ними проследует от него человек, чтобы все слышал и обо всем мог поведать.

Послы привезли грамоты также к патриарху Никону и виднейшим боярам – чтобы замолвили слово перед государем в их просьбах.

Насчет Швеции казакам в Кремле сразу разъяснили, что ехать туда не надо, это может повредить переговорам с королем. Но не прибавили, что срок переговоров с Речью Посполитой уже определен, более того, в Варшаву уже собиралось ехать русское посольство – только ждать от них нечего. Присоединение Малороссии и война с Польшей были уже решены государем и его боярской думой. «А совершися государская мысль в сем деле в понедельник третьей недели Великого Поста, марта четырнадцатого».

1 октября 1653 г. вопрос о принятии Малороссии в государево подданство обсуждал Земский собор. Было решено просьбу Войска Запорожского и его гетмана удовлетворить и принять их под высокую руку русского царя. Через неделю в путь на Украину отправилось Высокое посольство в составе его главы ближнего боярина Василия Бутурлина, а также окольничьего Ивана Алферова, начальника московских стрельцов Артамона Матвеева и думного дьяка Лариона Лопухина. Как полагается, им были приданы стольники, дворяне, дьяки, стряпчие, толмачи и двести человек стрельцов для охраны (добавим еще, что дорога была уже изрядно утоптана: перед этим между Москвой и Чигирином долгое время постоянно курсировали посланцы и гонцы, подготавливая основную миссию).

* * *

Посольство уже ожидали в Переяславе: Богдан Хмельницкий заранее распорядился разослать по всем полкам гетманский универсал с указанием прибыть на великую раду представителям казачества, духовенства, мещан и других слоев населения. Зачем – не было сказано, но все и так догадывались. На всем пути следования посольства его встречали с крестами и хлебом-солью.

8 января 1654 г. в Переяславе с утра собралась «тайная рада» войсковой старшины и порешила: «под государеву высокую руку поклониться». Днем целый час били в барабан, собирая народ на площадь. В центр образовавшегося круга вышел Богдан Михайлович Хмельницкий и в торжественной речи разъяснил суть дела, а закончил словами, что великий государь Алексей Михайлович «милостивое свое сердце царское к нам склонивши, своих великих ближних людей к нам с царскою милостию своею прислать изволил; если мы его с усердием возлюбим, то, кроме его царской высокой руки, благотишайшего пристанища не обрящем; если же кто с нами не согласен, то куда хочет – вольная дорога».

Переяславский полковник Тетеря ходил по кругу и спрашивал: «Все ли так соизволяете?» В ответ раздавалось: «Все единодушно!» Богдан Хмельницкий провозгласил: «Будь так, да Господь Бог наш укрепит нас под его царскою крепкою рукою!» Прогремело всенародное: «Боже, утверди! Боже, укрепи! Чтоб мы вовеки все едино были!»

Затем гетман и старшины отправились к московским посланникам. Обменявшись подобающими случаю речами, в каретах вместе поехали в соборную церковь. Там ожидало прибывшее из Москвы духовенство, в задачу которого входило приводить народ к присяге государю. Здесь случилось непредвиденное москвичами: Хмельницкий от имени старшины и от себя лично обратился к послам с просьбой, чтобы они от имени государя сначала сами присягнули, «что ему нас польскому королю не выдавать, за нас стоять и вольностей не нарушать: кто был шляхтич, или казак, или мещанин и какие маетности у себя имел, тому бы всему быть по-прежнему, и пожаловал бы великий государь, велел дать нам грамоты на наши маетности».

Боярин Бутурлин на это строго ответил, что такого быть не может, чтобы государь присягу давал в том, что он от правды отклоняться не будет. На замечание, что король в таких случаях дает клятву, и другие государи ее дают, посол назидательно разъяснил, что «этого в образец ставить не пристойно, потому что эти короли неверные и не самодержцы, если на чем и присягают, на том никогда потом в правде своей не стоят». Казаки в конце концов с ним согласились и со слезами на глазах начали присягать.

Потом поехали на съезжий двор, где Бутурлин вручил Хмельницкому присланные царем гетманские регалии: знамя, булаву, ферязь (боярское парадное одеяние), шапку и соболей. На следующий день священники стали приводить к присяге сначала казацкую старшину, потом народ. Потом разъехались по Украине – приводить к присяге все население.

* * *

Численность реестрового казачества была определена в 60 тысяч человек. Было сохранено сложившееся общественное устройство и самоуправление. Гетман имел право дипломатических сношений с другими государствами – кроме Польши и Турции.

Землевладение польской шляхты ликвидировалось, были значительно снижены повинности и платежи. Это было большим облегчением для крестьян. Конечно, на смену прежним панам шло свое, малороссийское дворянство – но эта смена растянулась на десятилетия, и с этими господами в любом случае были общий язык и общая вера. Но знал ли народ украинский в те праздничные дни Переяславской рады, что еще придется ему испытать?

Глава 42

Навеки вместе?

В Москве отдавали себе отчет в том, что теперь война с Речью Посполитой неизбежна. Очевидно, представляли себе, что она будет нелегкой (во многом именно из-за этого не спешили с присоединением Украины). Но вряд ли думали, что она растянется на целых тринадцать лет (1654–1667).

В военно-политическом отношении ситуация была очень сложной. Как союзник Речи Посполитой против России в ней выступило Крымское ханство. Украинское казачество раскололось, часть его (значительно большая) воевала вместе с русскими войсками, часть против. Те, кто против, могли выступать совместно с Крымом или Польшей, но для некоторых и Польша могла оказаться врагом.

В годы этой войны проходили также войны шведско-польская 1655–1660 гг. и русско-шведская 1656–1658 гг., события которых были тесно связаны с ней. Постоянно присутствовала угроза полномасштабного вмешательства Турции, причем ее ощущали как угрозу себе обе главные воюющие стороны. Собственно, это и ускорило подписание Андрусовского перемирия в 1666 г., а то могли бы еще воевать и воевать.

Внутренняя ситуация на Украине, определяющая и внешние симпатии и антипатии различных слоев населения, была конфликтна. Начинавшая укреплять свои позиции казачья старшина стремилась выделиться из среды рядового казачества «или в виде шляхты польской, или в виде дворянства московского», по определению С. М. Соловьева. «В виде шляхты польской» – значит, с широчайшими сословными правами, с претензиями на определяющую роль в местной и государственной жизни, с одной стороны, и на невмешательство властей во внутри-сословные и внутри-поместные дела – с другой. Московская тенденция – скорее служилая, государственническая, однако, опять же, с сознанием своего резкого сословного отличия от простого народа. Но были еще противоречия между старшиной и рядовым казачеством и интересы других слоев населения. Вот как представляется ситуация С. Ф. Платонову: «Такое стремление их к преобладанию в стране встречает отпор в остальной массе освободившегося от панства казачества. Между казачеством демократическим и старшиной идет упорная борьба. Города малороссийские заботятся лишь об утверждении Москвой их прав и там, где их интересы сталкиваются с казачьими, не жалеют последних. Духовенство поступает как города. В Малороссии все идет врозь, и каждая общественная группа добивается у Москвы лучшего обеспечения исключительно своих интересов в ущерб другим. В этой войне «всех против всех» Москве приходилось играть роль примирительницы и умиротворительницы, удовлетворяя одних и возбуждая неудовольство других. Медленно справлялась Москва со своей задачей в Малороссии, не имея опоры в стране и утверждая свое влияние лишь на симпатии демократических слоев, тогда как верхние слои населения большей частью тянули к Польше с ее аристократическим складом. Несмотря на постоянные смуты – «измену» малороссиян Москве, Москва крепко держится за Малороссию и все крепче привязывает ее к себе (особенно левый берег Днепра)».

Следует отметить, что участие Крыма в украинских делах было непосредственным и глубоким, а позиция его была устойчиво враждебной антироссийской, будь то в союзе с казацкими самостийниками, Польшей или Турцией – или в стремлении установить собственную гегемонию.

* * *

В 1654–1656 гг. российско-украинские войска добились больших успехов в войне с Речью Посполитой, были отвоеваны почти все земли Киевской Руси – а это было программной установкой российской политики.

Военные действия начались весной 1654 г. – польская армия дошла до Умани, предав по пути огню около двадцати городов. Но как только на них двинулось казацкое войско во главе со старым гетманом Богданом, поляки отошли. Возможно, поляки получили сведения, что к походу готовятся царские армии во главе с боярином Василием Борисовичем Шереметевым, «московским дворянином» Федором Васильевичем Бутурлиным и другими воеводами.

15 марта в Москве на Девичьем поле близ Новодевичьего монастыря состоялся царский смотр учений «полков иноземного строя» – солдатских и рейтарских, на котором присутствовали и казацкие послы. В последующие дни государь Алексей Михайлович напутствовал отправляющихся к своим войскам воевод. А 18 марта торжественно, под благословенье патриарха Никона, начав свой путь на Красной площади, во главе полков отправился на войну сам царь. В Вязьме воинов ждала загодя доставленная туда икона Божьей Матери Иверской. Вскоре в царскую ставку стали поступать сведения о взятии белорусских и украинских городов, 23 сентября, после двухмесячной осады, литовские воеводы склонили свои знамена перед государем Московским у врат Смоленска, навечно возвращающегося к России.

Крымский хан, недавно вернувшийся на престол после десятилетнего перерыва Мухаммед IV Гирей, сразу же заключил с Яном Казимиром направленный против России союз. Татары приступили к обычной своей практике: к грабежам и захвату ясыря в украинских селах и городах. Но и в боях участвовали исправно, причем нередко большими силами.

Битва под Ахматовым (неподалеку от Белой Церкви) 22–25 января 1655 г. происходила в сильнейшую стужу, и спорые на меткое словцо запорожцы дали ей название «битва на Дрожи-поле». В ней участвовало около 30 тысяч крымцев и примерно столько же поляков. Значительно уступающее им численно объединенное войско воеводы В. Б. Шереметева и Богдана Хмельницкого с его казаками упорно оборонялось в укрепленном таборе. Непрерывные на протяжении нескольких дней вражеские атаки привели к тому, что поляки и татары все же ворвались в лагерь, бой пошел там. Ситуацию изменило появление отряда Ивана Богуна – стремительным ударом он выбил неприятеля из табора. Русским все же пришлось отойти, но и противник из-за высоких потерь не мог уже наступать. Более того, Хмельницкий послал на преследование направившихся в сторону Крыма татар 10-тысячную конницу во главе с Богуном, и той удалось отбить захваченный ясырь и награбленное.

* * *

Мухаммеда IV возмущало, что Хмельницкий воюет теперь против татар, он считал, что гетман по гроб жизни обязан Крыму за оказанную ему в прежние годы помощь (хотя мы помним, что тогда чего только не было, и было это не при Мухаммеде, а при Исламе Гирее) и ему не следует быть союзником Москвы.

В битве под Озерной (в нынешней Тернопольской области), происходившей 9–12 ноября 1655 г., польско-татарское войско проиграло, причем крымцы понесли очень большие потери, но избавило от русской осады Львов. После сражения хану удалось договориться о встрече с Хмельницким. Богдан потребовал, чтобы в казацкий табор прибыло в качестве заложников несколько видных мурз, а когда это произошло, отправился к Мухаммеду.

Хан принял его негостеприимно. Когда гетман, по обычаю, поднес ему дары, швырнул их на землю. С гневом принялся попрекать, что воюет с поляками в союзе с русскими, а не с Крымом. Стал говорить о силе татар, заодно вспомнил хана Батыя. Хмельницкий напомнил о предательствах, учиненных ему в битвах под Берестечко и Жванцем, а по поводу слов хана о татарской силе и его экскурсе в историю заметил, что Батыева сила была растеряна Мамаем, и теперь остатки Золотой Орды – ханства Казанское, Астраханское, Сибирское – под властью царя Московского.

Однако смогли договориться об очень важном: Хмельницкий не станет ходить походами на Крым, а хан будет отныне в стороне от войны России с Польшей. И Мухаммед в течение трех лет действительно держал слово. Только после смерти Хмельницкого и измены Москве сменившего его Выговского крымские всадники вернулись на поле боя.

* * *

В 1655 г. война продолжалась в целом успешно для России. Кое-где русские войска вступали на исконные земли поляков и литовцев. Но и Речь Посполитая порою наступала. Поступали сообщения о происшествиях в царевом войске, отличающемся теперь сложным составом: случались конфликты между казаками и московскими ратниками из-за продовольствия, места постоя, просто на бытовой почве. Были притеснения крестьян и горожан – в этом особенно отличались казаки нежинского полковника Золотаренко, который и сам был известен жестокостью при ведении боевых действий.

Ситуацию осложнило вступление в ход событий Швеции. Ее правительство было крайне встревожено русскими успехами: царские воеводы приближались к шведским владениям в Прибалтике, в случае захвата ими Динабурга (Даугавпилса) возникала прямая угроза Риге – второму тогда по значимости (после Стокгольма) городу шведского государства. А если дело пойдет так и дальше, то Россия может овладеть землями Речи Посполитой на балтийском побережье, и тогда конец шведской гегемонии в этом регионе.

Швеция стала предлагать польской короне свою защиту, благо о желательности ее уже в открытую говорили некоторые виднейшие польские и литовские магнаты. Но король Ян Казимир был категорически против – он знал, что взамен Стокгольм потребует больших уступок на Балтике. И тогда шведское правительство решило осуществить вторжение на территорию Речи Посполитой – в предположении, что та сама тогда охотно согласится на шведский протекторат.

Вторжение произошло во второй половине июля 1655 г., и в Польше началось то, что известно под названием «Шведский потоп» или просто Потоп (хотя бы по одноименному роману Генрика Сенкевича и его экранизации Ежи Гофмана). Национальная катастрофа, которая могла привести к гибели государства. Взятие многих крупнейших городов, в том числе Варшавы и Кракова, сопровождалось соглашательством и откровенным предательством некоторых крупнейших магнатов и части шляхты, готовых признать власть шведской короны или назначенного из Стокгольма короля (при том, что Ян Казимир принадлежал к шведской по происхождению династии Ваза и сам при случае мог претендовать на шведский престол).

Для России происходящее было особенно чувствительно потому, что великий гетман Литовский Ян Радзивилл при поддержке магнатов подписал со Швецией Кейданский договор, согласно которому Великое княжество Литовское выходило из состава Речи Посполитой и признавало власть шведского короля, сам Радзивилл становился во главе княжества. Тем самым все последние завоевания России на территории Великого княжества, включая Смоленск, Швецией не признавались, она могла считать их подвластными ей территориями.

В свете такой перспективы русское правительство решило нанести удар первым, пока еще основные шведские силы задействованы в Польше, а Россия могла рассчитывать на поддержку Дании. Формальным поводом для начала войны стала ошибка в царском титуле, допущенная шведской стороной при составлении одного межгосударственного документа (государь Алексей Михайлович был очень раним в подобных случаях, но в иной ситуации воевать из-за этого конечно бы не стал).

Так летом 1656 г. началась продлившаяся два года русско-шведская война, которая закончилась практически безрезультатно и к большим потерям не привела. Куда значительнее по своим последствиям было то, что в связи с этой войной Россия по предложению Польши подписала с ней в октябре 1656 г. Виленское перемирие, по которому военные действия между странами приостанавливались. Отчасти это было актом великодушия московского государя, проявлением чувства классовой солидарности монархов. Но главным мотивом подписания договора было то, что в случае разгрома Речи Посполитой Россия получала на своих границах такую Швецию, которая смело могла бы считать себя супердержавой не в региональном, а в самом настоящем общеевропейском масштабе. Конечно, задним числом некоторым историкам легко прикидывать, что, не заключи Россия Виленский договор, не позволь Польше сконцентрировать силы сначала на борьбе со Швецией, а потом с ней самой, – и воссоединение со всеми украинскими и всеми белорусскими землями могло произойти на полтора столетия раньше. Но, во-первых, опять же, неизвестно, как сложились бы отношения со Швецией, а во-вторых, современники могли оценивать события с учетом таких факторов, о которых мы и не знаем, и оценивать их так, как считали нужным они – а иначе и не могли.

В нашем бренном мире что было, то было. Польша как государство в Потопе не утонула, уцелела (с некоторым перерывом), и дай ей Бог здоровья – несмотря на творимые ею нам время от времени мелкие пакости.

В борьбе со Швецией Речь Посполитая в большой мере использовала союз с Крымом, орды из которого полоскали копыта своих коней и в Висле, и в Даугаве, и в волнах Балтийского моря.

* * *

Переговоры России с Польшей перед заключением Виленского перемирия, само подписание его, а также нередкие разногласия при совместном ведении войны очень тревожили Богдана Хмельницкого. Он опасался, что Москва может вернуть Украину Польше, а потому сам завел переписку со Швецией, Трансильванией, Молдавией и Валахией. Сношения со Швецией имели реальные последствия – по ее просьбе Хмельницкий в нарушение обязательного для него Виленского перемирия направил на поляков 12-тысячное войско. Но казаки, узнав, что идут не по царской воле, повернули обратно. При этом, если верить летописцу, заявили своей старшине следующее: «Как вам было от ляхов тесно, вы приклонились к государю, а как за государевой обороной увидели себе простор и многое владенье и обогатились, так хотите самовластными панами быть».

Специальным царским указом от 19 апреля 1657 г. к гетману был направлен один из главных воевод Федор Васильевич Бутурлин – дабы развеял сомнения и успокоил его. Бутурлин застал Богдана Михайловича тяжело больным (последствия инсульта). Он заверил старика, что все его подозрения беспочвенны, что царское слово крепко.

Большой исторический деятель, человек неповторимой широты души и великих устремлений, гетман Богдан Михайлович Хмельницкий скончался в Чигирине 27 июля 1657 г. в возрасте 61 года. Его похоронили в родном его имении Субботове в Ильинской церкви рядом с недавно погибшим сыном Тимофеем (Тимошем) Богдановичем Хмельницким. Но по ходу долго еще продолжавшейся на Украине гражданской и освободительной войны у знаменитого польского полководца Стефана Чарнецкого (почитаемого поляками в качестве национального героя) в 1664 г. хватило подлости приказать выбросить прах Хмельницких на поругание.

* * *

О сменившем Богдана Хмельницкого на посту гетмана Войска Запорожского Иване Евстафьевиче Выговском (нач. XVII в. – 1664 г.) известно, к сожалению, не так много. А хотелось бы знать больше – ибо из истории, роль его в которой достаточно велика, он предстает человеком неоднозначным, роковым человеком. Что-то вроде Григория Отрепьева или Мазепы, «если и не чертами лица, то чем-то неизъяснимым».

Происхождения шляхетско-казацкого, но скорее всего незнатного. Образование имел хорошее, возможно, закончил школу при Киево-Могилянском коллегиуме, предшественницу Могилянской академии. Знал латынь и польский, имел каллиграфический почерк. Поддерживал тесные отношения с небезызвестным Адамом Киселем, с которым вел оживленную переписку Богдан Хмельницкий. Впоследствии по просьбам Выговского ему присылал книги сам патриарх Никон.

Смолоду служил в регулярном королевском войске, дослужился до чина ротмистра. Участвуя в битве под Желтыми Водами в 1648 г., в которой повстанческая казацкая армия Хмельницкого и татары Тугай-бея одержали первую победу над армией Речи Посполитой, сражался храбро, но попал в плен. За попытку побега захватившие его татары приковали его к пушке, но им заинтересовался Богдан Хмельницкий и попросил татар освободить пленника (в другом варианте – выменял у Тугай-бея за арабского скакуна).

Вскоре Иван Выговский становится генеральным писателем, гетман доверяет ему составлять от его имени универсалы. Создает эффективную Генеральную канцелярию – многопрофильное казацкое министерство всех дел. Положение Выговского при Хмельницком еще более укрепилось после того, как его брат Данила стал мужем дочери Богдана Михайловича Екатерины. Мы помним, что именно Выговского предательски захватил вместе с Богданом Хмельницким в битве под Берестечко хан Ислам Гирей и именно его требовал выдать вместе с гетманом король Ян Казимир.

Выговский горячо выступал за воссоединение Украины с Россией, более того, он снабжал кремлевское правительство информацией о всех делах, проходящих через его Генеральную канцелярию. В годы болезни Хмельницкого замещал его во многих делах, вел переписку по созданию антипольской коалиции с участием Швеции. В 1656 г. женился вторым браком на дочери знатного и богатого православного русского шляхтича, которого недоброжелатели Ивана Евстафьевича, а их было немало, объявили польским магнатом. Про самого генерального писаря они говорили, что это «лях, у татар за лошадь купленный».

Перед смертью Богдан Хмельницкий уговорил войсковых старшин выбрать его преемником на гетманском посту его сына Юрия Хмельницкого. Те обещали, но булаву все же вручили Выговскому – до совершеннолетия Юрия. Это назначение разделило казачество. Многие реестровые Выговскому симпатизировали, но, по рассказу греческого митрополита, «черкасы (казаки) и вся чернь его не любят, опасаются того, что он поляк, и как бы у него с поляками совета какого не было». Выговский опирался на старшину, которая еще при Хмельницком стала глубоко запускать руки в мешки с собранными налогами и арендными платежами, что вызывало возмущение разоренных войной и недородами простых казаков, крестьян и мещан. По свидетельству современников, многим из них волей-неволей приходилось заниматься разбоем.

По тому, как повел себя Выговский на гетманском посту, можно было бы предположить, что он хотел создать ни от кого не зависимую, вольную Украину. Но любому вдумчивому человеку, даже мечтательного склада, было понятно, что это невозможно. Выговский мечтателем не был, скорее всего, он считал, что лучшее для него – высокое положение в Речи Посполитой (а еще лучше в Швеции), вся же его промосковская деятельность, очевидно, строилась ради того, чтобы в своих интересах российской силой надавить на Варшаву – чтобы разговаривать с ней с позиции силы. Став гетманом, он не препятствовал ведущейся на Украине польской пропаганде: что москали во всех городах посадят вместо старшин своих воевод, а казаков поверстают в драгуны.

Выговский представлял депутатам сейма свои планы: преобразовать Речь Посполитую в трехчастное государство, состоящее не только из королевства Польского и Великого княжества Литовского, но еще и гетманства – а лучше герцогства – Украинского. А что, «великий герцог Чигиринский» – звучит! Или «великий князь Русский». Но полякам этот проект не понравился.

Выговский говорил, что «Войско Запорожское без страха быть не может», – и стал применять террор к противящимся ему. Когда гетман стал предпринимать попытки к восстановлению в некоторых местах шляхетского землепользования по старому образцу, когда стало известно о его сношениях с польским правительством и Крымом, Запорожская Сечь перешла к открытому неповиновению. Запорожцам не нравилось и то, что Выговский стал гетманом без их утверждения. Во главе протеста стал кошевой атаман Яков Барабаш, его поддержал полтавский полковник реестровых Мартин Пушкарь – давнишний сторонник единства с Москвой. К государю была отправлена делегация с жалобами на гетмана, на невыплату жалованья и на тайные переговоры с Варшавой и Крымом. В доказательство была представлена грамота, отправленная Выговским в Бахчисарай. Посланцы просили о созыве новой рады, в которой участвовали бы представители и рядовых казаков, как от Сечи, так и от всех полков. На ней предполагалось отстранить от власти гетмана и его ставленников.

Но царь Алексей Михайлович, прозванный в народе Тишайшим, призывал стороны к примирению даже тогда, когда на Украине начались вооруженные столкновения и находящиеся там воеводы слали запросы, как быть. Им было с чего волноваться – для борьбы с восставшими гетман призвал крымских татар и расплачивался с ними привычным уже на Украине способом: свободой грабежа и угона людей.

Выговский оклеветал перед царем Барабаша и близких к нему людей – будто бы они покушались на его убийство (возможно, действительно покушались) – и добился их ареста. Когда в августе 1658 г. стрельцы везли их на войсковой суд в Киев, люди гетмана напали на конвой и доставили арестованных к нему. Выговский приказал казнить их, что было исполнено. Вскоре в сражении с гетманским отрядом под Полтавой погиб полковник Мартын Пушкарь. По всей Украине было казнено немало полковников, сотников и атаманов.

После этого Выговский открыто выступил против Москвы. Обвинив царя в несоблюдении статей Переяславской рады, он послал войско из 20 тысяч казаков и татар захватить Киев. Вскоре подошел и сам, заявив: «Хотя бы у меня всех людей побили, а не взяв Киева, не отступлю». Но воевода В. Б. Шереметов отразил попытку ворваться в город, однако шеститысячное русское войско оказалось фактически в осаде.

* * *

В сентябре 1658 г. в Гадяче (в нынешней Полтавской области) гетманом был подписан договор о возвращении Войска Запорожского под власть польской короны. Он попытался включить в него статьи о Великом княжестве Русском и об отмене унии во всей Речи Посполитой, но сейм отмел их. Участвовавшие в переговорах польские и литовские знатные особы нелестно отзывались о Выговском. Павел Сапега говорил о его «неукротимой злости, недоступной ни для каких убеждений», а Станислав Беневский, комиссар сейма на переговорах, написал в своем отчете: «Я как не ручался за верность Выговского, так и теперь не ручаюсь, так как у него ложь, клятвопреступничество – постоянный принцип, а письма его сами себе противоречат». Пан комиссар был проницательным человеком: после подписания Гадячского договора Выговский дал присягу на верность еще и крымскому хану Мухаммеду IV – в обмен на обещание присылки новых отрядов. Крымское присутствие использовалось гетманом для шантажа: он пугал казаков, что, если они не вступят в его войско или посмеют покинуть его, татары уведут их семьи в рабство.

Вскоре отряды Выговского вместе с татарами стали нападать на собственно великорусские приграничные волости, на Слободскую Украину, в которой проживало немало переселенцев из Малороссии. Несколько не ожидавших нападения городов и сел были разграблены и сожжены, татары вывели из них ясырь. Но на защиту края немедленно были брошены спешно собранные войска, активно участвовало в обороне население. Новые нападения были безуспешны и только привели к большим потерям среди людей гетмана и татар.

Вскоре после измены Выговского в Переяславе по требованию князя Трубецкого собралась рада, избравшая гетманом Юрия Хмельницкого. Украинцы вновь присягали на верность русскому царю. Были подписаны Переяславские статьи, существенно ограничивающие гетманскую власть. Неожиданным нападением Хмельницкому удалось забрать в Чигирине казну и артиллерию, на которые Выговский очень рассчитывал.

Царские воеводы и отряды оставшихся верными присяге государю казаков перешли в наступление. Действовали успешно, но вели себя нередко как на захваченной вражеской территории. Во многих казаках говорило чувство мести: сторонники Выговского повсюду пролили немало крови, и теперь расплата ждала те селения, где их было особенно много. Или которые попались под горячую руку.

Но уже в ноябре 1658 г. в Киев к боярину В. Б. Шереметеву прибыли послы Выговского, изъявившего желание вновь присягнуть «впредь быть под великого государя повелением и под великого государя рукою в вечном подданстве». На личной встрече Выговский в слезах клялся Шереметеву, что это не он во всем виноват, это изменники снабдили его ложными письмами, чтобы поссорить с Москвой. Подтвердил свою готовность присягнуть царю. От Киева он отступил и ушел в Чигирин.

Как не покажется странным, в Москве все еще были готовы поверить Выговскому и повели с ним переговоры. Даже после того, как его отряды напали на войска воеводы Григория Григорьевича Ромодановского: возможно, сочли это за своеволие атаманов, да и отряды эти сразу были разбиты. Слишком уж, видно, доверчив был государь Алексей Михайлович. Или Иван Выговский обладал даром глубоко запасть в душу, да и времени ему для этого вполне могло хватить – с русским правительством он начал сотрудничать уже более десяти лет назад.

* * *

Но в Москву одно за другим опять стали поступать донесения от воевод, вроде того, что «идет на Переяслав. С гетманом придут Селим Гирей салтан и Карач-бей с татары; а сказывают де, что с ними татар будет тысяч пятнадцать». Или что недавно присягнувшие полковники с их полками «тебе, великому государю, солгали и ныне воюют вместе с татарами».

Тогда для водворения порядка из России на Украину вступило отборное войско численностью свыше 12 тысяч человек под началом князя Алексея Никитича Трубецкого. Усилившись местными российскими войсками и казаками, оно двинулось к Конотопу (в Сумской области современной Украины) – он служил опорным пунктом для разбойничающих повсюду отрядов казаков Выговского и татар. Подойдя к городу и осадив его, Трубецкой, однако, к решительным военным действиям приступать не стал: у него была инструкция попытаться сначала уладить дело добром. На уговоры и усовещания, передаваемые через послов гетмана, ушло около сорока дней. Тем временем осажденный город был уже близок к сдаче, изможденные горожане решительно требовали этого от гарнизона. Успешны были рейды русской армии для захвата близлежащих городов.

Но соотношение сил существенно изменилось, когда к Конотопу подошел с 35-тысячным войском сам хан Мухаммед IV Гирей. У Трубецкого было в наличии 28,5 тысяч человек в российских полках и 6,5 тысяч казаков наказного (назначенного без избрания) гетмана Ивана Беспалого – в общей сложности примерно 35 тысяч, причем расположенных несколькими лагерями, что было связано с потребностями осады Конотопа. Выговский и Мухаммед Гирей, помимо татар, имели еще 16 тысяч казаков, до 3 тысяч поляков, литовцев и наемников из разных стран, к этому можно было добавить 4 тысячи запершихся в городе – всего около 58 тысяч (все приведенные цифры спорны, но общее соотношение сил скорее всего отражают).

Роковую роль в начавшемся 28 июня 1659 г. Конотопском сражении сыграл не столько численный перевес врага, сколько большая разбросанность русских сил, не позволявшая сосредотачивать их и действовать согласованно. Татары сумели увлечь в погоню за собой лучшую часть русской кавалерии во главе с князем Семеном Пожарским, и она оказалась в полном окружении неожиданно поваливших из леса основных сил хана Мухаммеда, к которым подошли еще и наемники. Патрик Гардон, шотландец на русской службе, записал со слов своих немногих участвовавших в этом сражении и уцелевших товарищей: «Только один полк сумел повернуть фронт и дать залп из карабинов прямо в упор по атакующей татарской коннице. Однако это не смогло остановить ордынцев, и после короткого боя полк был истреблен… Хан, будучи слишком проворен для русских, окружил и одолел их, так что спаслись немногие». В этом же бою полегло и большинство казаков Беспалого (сам он уцелел). Среди плененных был князь Пожарский, «многих посекаше и храбрство свое велие простираше».

Другая часть русского войска под командованием князя Григория Ромодановского заняла оборону у переправ через Куколку. Держали позицию долго, но польским конным хоругвям все же удалось захватить переправы, к тому же с тыла зашли татары: перебежчик указал им проход через болото. Остаткам отряда пришлось отступить в основной лагерь к Трубецкому, позиции которого были устроены для ведения осады Конотопа.

Там русская армия, остатки казаков Беспалого и их гетман сами оказались в осаде, обороняясь с помощью стянутой сюда артиллерии. Штурм, возглавленный Выговским в ночь на 30 июня, ничего не дал, более того, во время контратаки русские смогли уничтожить вражеские осадные шанцы, сам изменник получил ранение.

Трубецкой продолжал держать оборону, предполагая, что подоспеет подмога и с этих позиций можно будет продолжать осаду Конотопа. Но, не дождавшись, 2 июля он приказал соорудить гуляй-город, и под его прикрытием войско стало выходить из окружения. Выговский и хан бросали свои отряды в яростные атаки, но они привели едва ли не к самым большим их потерям за все время сражения. Только уже отбившись от наседающего врага, на марше, русские воины и казаки встретили идущее к ним на помощь подкрепление.

Потери в битве были высоки, но в этой войне бывали и большие. Страшно было то, что основное их число приходилось на погибших: Мухаммед Гирей устроил безжалостную резню всех пленных. У него был свой холодный расчет: такая дикая расправа бесповоротно привязывала к нему Выговского, ибо у того не могло быть теперь надежды на примирение с царем. Сначала у ханской палатки были обезглавлены все виднейшие пленники. Рассказывали, что Пожарский до конца проклинал Выговского и успел плюнуть в лицо хану. Потом Мухаммед приказал своим воинам резать всех остальных, кого кто увидит около себя. Ради выкупа не стали сохранять жизнь никому.

Диапозон приводимых в различных источниках и исследованиях цифр русских потерь в этой битве – от нескольких тысяч до 30 и даже до 50 тысяч человек (в полтора раза выше общей численности войска). Самые большие цифры приводят обычно украинские историки. При этом почти все исследователи сходятся на том, что потери пехоты были минимальны: возможно, всего около ста человек.

Оценки потерь противника начинаются с 6–7 тысяч человек. Думается, они были не намного меньше русских: первоначально достигнутый большой успех сменился бесплодными жертвами при штурме лагеря Трубецкого.

Потрясение, вызванное вестью об этой беде, привело к тяжелым последствиям. Потеря большого числа конных воинов вынудила стянуть пехотные полки в города, причем не только на Украине. Белгородская засечная черта оказалась слабо защищенной, и татарам удалось произвести на южные русские земли набег, какого давно уже не было: было угнано более 25 тысяч человек. Чтобы нападения не повторялись, Трубецкому было приказано перейти на великорусские земли.

До столицы дошли удесятеренные слухи, вызвавшие чуть ли не панику. Немало значило то, что среди погибших было много знатной московской молодежи, воинов из полков иноземного строя, тоже квартировавшихся в Москве. Возникало ощущение, что смерть уже в самой столице. Кое-кто вот-вот ожидал появления татар под московскими стенами, сельский люд искал спасения в городах и монастырях.

Но как это ни парадоксально, победа, одержанная Выговским, только ускорила его падение. Жестокая расправа над безоружными людьми вызвала у большинства казаков и других украинцев сочувствие к жертвам, а почувствовавшие себя героями татары стали творить такие бесчинства, что вызвали против себя волну негодования. Все больше казаков покидало стан клятвопреступника и давало присягу русскому царю.

* * *

Одержав победу, Выговский и хан осадили Гадяч. Но засевшие там казацкий полковник Охрименко с двумя тысячами казаков и около тысячи вооруженных обывателей держали оборону крепко и город не сдали.

Тем временем к хану пришли плохие вести: по просьбе Трубецкого и Беспалого легендарный атаман Сирко и Юрий Хмельницкий ходили до самого Перекопа, разоряя ногайские улусы и забирая множество пленных. Донские казаки, спустившись на челнах по Дону, совершили нападение на сам Крым, углублялись на 50 верст от побережья, разгромили окрестности Кефе, забрали в плен две тысячи татар и освободили полторы тысячи своих. Другие отряды донцов напали на Синоп и даже на берега Босфора, так что до Стамбула оставался всего день пути.

Мухаммед и Выговский потребовали от Юрия Хмельницкого, чтобы он вызволил захваченных в Крыму и у ногайцев пленников. Но тот прислал ответ: пусть сначала хан освободит томящихся в крымской неволе казаков. Мухаммед разругался с Выговским по этому поводу и ушел к себе в Бахчисарай со значительной частью своего войска.

В Бахчисарае с находившимися там тогда русскими послами обращались грубо, некоторое время даже держали в темнице на цепи. Постоянно грабили их имущество, так что дипломатам приходилось спасать царские инструкции, пряча их в ветчину. Приближенные хана похвалялись перед ними конотопской победой, говорили, что русские больше никогда не рискнут скрестить с татарами оружие в открытом бою. Когда послы предлагали им денег за то, чтобы они настраивали хана на разрыв с Выговским, они отказывались, говоря, что победе Москвы на Украине содействовать не собираются, что им по сердцу «над Московским государством и над черкасами всячески промышлять».

Но дела Выговского были плохи. Настолько, что Анджей Потоцкий, начальствовавший над состоявшим при Выговском польским отрядом, доносил королю Яну Казимиру: «Не изволь, ваша королевская милость, ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители скоро станут московскими». Однако поляки, похоже, все еще почитали Выговского за гетмана Войска Запорожского, хотя он переслал Юрию Хмельницкому знаки гетманского достоинства – бунчук и булаву. Очевидно, за ним была еще поддержка значительной части казачества.

Да и Юрий Хмельницкий, похоже, толком не определился, с кем же ему быть. Среди оглашенных (доведенных до общего сведения) статей нового Переяславского договора была и та, по которой требовалось «беглых крестьян выдать и впредь не принимать». Еще одну и оглашать не стали – согласно ей, в местах, давно уже находящихся под московским контролем, должны управлять не выборные казацкие полковники и старшины, а назначенные Москвой воеводы.

В декабре 1659 г. в Москву прибыли послы от Юрия Хмельницкого «с наказом бить челом»: чтобы воеводы нигде, кроме Киева и Переяслава, не ставились – разве что в случае угрозы вражеского вторжения. Поднимался также вопрос о существенном расширении прав гетмана в области суда, управления и дипломатических сношений, о том, чтобы духовенству малороссийскому было предоставлено право свободно выбирать киевского митрополита.

Большинство просьб было удовлетворено, но само это посольство настораживало Москву. Оно проходило во время, когда войска оправившейся после Потопа Речи Посполитой перешли в наступление на русские армии в Белоруссии и им сопутствовали успехи. А в марте 1660 г., сорвав начавшиеся уже на самом высоком уровне переговоры, коронный гетман Станислав Потоцкий во главе большой польской армии, с Выговским и татарами начал военные действия на Украине.

* * *

Киевский воевода Василий Борисович Шереметев, пообщавшись с Юрием Хмельницким, отозвался о нем так: «Этому гетманишке надо было бы гусей пасти, а не гетманствовать». Насчет гетманства он, пожалуй, был прав: Юрию не по сердцу были ни война, ни политика, он не раз порывался уйти в монастырь. А насчет гусей – это воевода зря. Довелось бы Юрию Богдановичу избрать жизненное поприще по душе, он, возможно, мог бы достичь немалого. Человек был книжный, учился в Киевской духовной академии, хорошо знал латынь, говорил по-французски. А вот здоровья был слабоватого – страдал падучей и грыжей. Но, нося такую фамилию, Юрий не волен был выбирать судьбу.

В сентябре 1660 г. в направлении Львова была двинута большая армия под командованием В. Б. Шереметева и казачье войско во главе с полковником Тимофеем Цецюрой. По замыслу русского командования они должны были, во взаимодействии с казаками Юрия Хмельницкого, не допустить соединения Потоцкого с приближающейся крымской ордой, разбить противника и перенести военные действия на территорию Польши, переломив тем самым ход войны.

Но в произошедшем под Любаром (Житомирская область) сражении Шереметев напрасно ждал прихода Хмельницкого – он так и не появился. Зато в рядах поляков были казаки Выговского, а на их флангах уже гарцевали татарские всадники – не встретив противодействия, они благополучно соединились с Потоцким.

Шереметеву пришлось отступать, и в сложившейся ситуации он сделал это весьма искусно: под прикрытием сооруженного на связанных цепями телегах гуляй-города русские прорубили через лес просеку и отошли по ней.

Но и на новых позициях у городка Чуднова подхода Хмельницкого ждали напрасно. Потоцкий послал наперерез замешкавшемуся гетману корпус Любомирского. В сражении у Слободищ казаки Хмельницкого бились достойно, поляки, несмотря на все атаки, успеха не достигли. Однако сам гетман был в растерянности – он считал, что это Шереметев должен спешить к нему на выручку, а о нем и слуха не было. Зато пробрался гонец с посланием от Выговского: тот убеждал, что дело Москвы проиграно и следует перейти на польскую сторону.

Юрий вступил в переговоры и 8 октября отправился в польский стан присягать на верность Яну Казимиру. «Гетман малороссийский приехал; поляки изумились, увидав наследника страшного для них имени: это был черноватый осьмнадцатилетний мальчик, скромный, неловкий, молчаливый, смотревший послушником монастырским, а не гетманом казацким и сыном знаменитого Хмеля» (С. М. Соловьев).

Хмельницкий отправил в русский стан лазутчика с письмом к Цецюре, в котором уговаривал последовать его примеру. Цецюря, поразмыслив, согласился и с двумя тысячами запорожцев перешел к полякам (но большинство казаков осталось). На перебежчиков напали татары, думая, что они пошли на прорыв, и, пока поляки отогнали своих союзников, разъяснив, в чем дело, успели перебить человек двести.

Шереметев оказался в полном окружении. Его войско не только отбивало атаки, оно предпринимало попытки прорыва – но тщетно. Наконец, 23 октября воевода вынужден был вступить в переговоры. Через несколько дней он подписал условия капитуляции. Согласно им, русские войска должны были оставить Киев, Переяслав, Нежин и Чернигов; армия Шереметева, сдав оружие, должна была пробыть в своем лагере еще три дня, а на четвертый может уходить. Сам воевода и его приближенные остаются в руках поляков, пока царские войска не очистят оговоренные города.

Сложило оружие свыше 20 тысяч русских ратников и казаков, но далеко не все из них получили свободу. Татарам наплевать было на формальности, они во множестве устремились на русский лагерь, чтобы разграбить его и пленить безоружных людей. Те отбивались, чем могли. Около восьми тысяч человек было убито или оказалось в татарской неволе.

Впоследствии произошедшее получило у историков название Чудновской катастрофы. В Москве переживали ее еще сильнее, чем конотопскую. При этом власти опасались не столько нашествия поляков, Литвы, татар или шведов, сколько бунта низов, раздраженных и тяжкими поражениями, и приносимыми этой затянувшейся войной невзгодами.

* * *

Шереметев разослал грамоты воеводам городов, обещанных им поляками. В них он ссылался на измену Юрия Хмельницкого, утверждал, что это тот перешел на сторону Речи Посполитой вместе с городами. Звучало неубедительно – с 1654 г. вся Украина находилась под рукой московского государя. Киевский воевода Барятинский, когда к нему явились польские представители и потребовали сдачи города, ссылаясь на подписанную Шереметевым капитуляцию, примерно так и отреагировал: «Я повинуюсь указам царского величества, а не Шереметева; много в Москве Шереметевых!»

Но надо помнить, в каком положении находился плененный воевода Василий Борисович, а не какой-то абстрактный Шереметев, каких в Москве много. Судьба его была трагична. Поляки передали его татарам, те увезли его вместе с пожелавшими последовать за ним приближенными в Крым. Там он провел в заточении в Чуфут-Кале 21 год, значительную часть времени в кандалах, подвергаясь физическим лишениям и издевательствам. Царь Алексей Михайлович постоянно пытался вызволить его, предлагал большой выкуп, поднимая вопрос на всех переговорах. Бывало, договоренность, казалось, достигнута, но менялся хан – и все начиналось снова. Василию Борисовичу исправно отправлялось в Крым его боярское жалованье, положение пленника улучшалось, к нему были приставлены священник и толмач. Но в Москву он вернулся только в 1682 г. и через полгода скончался в возрасте 60 лет. Следует добавить, что, по отзывам поляков, это был один из талантливейших полководцев в русской армии.

* * *

Статьи Слободищенского договора, который гетман Юрий Хмельницкий подписал с панами Потоцким и Любомирским, в основном повторяли Гадячский договор 1658 г., заключенный с поляками Выговским. Только теперь уже и намеков не было на равноправную автономию Украины в составе Речи Посполитой. Помимо разрыва договора 1654 г. о единении с Россией, в обязанности Украины вменялось еще и воевать с ней по требованию Варшавы. Нападать же на Крым было запрещено.

Юрий тяготился своей булавой, был не прочь кому-нибудь ее передать. Тут как раз кстати к нему стали подкатывать люди от Выговского – есть, мол, достойный кандидат. Но поляки, разузнав про эту инициативу, сразу ее пресекли: их пока устраивал слабак Хмельницкий, Выговский же, не раз доказавший, что от него можно ждать чего угодно и он способен на все, кроме преданности, был им ни к чему. Ивану Евстафьевичу так и дали знать: что готовы прервать его хлопоты по поводу булавы «даже посредством его смерти». Это при том, что в свое время поляки сами сделали его сенатором и присвоили пожизненное почетное звание «воеводы киевского».

Оскорбленный, Выговский с немногочисленными своими сторонниками удалился на Волынь. Потом обосновался во Львове, вступил в тамошнее православное братство. Однако, когда в 1664 г. произошло обострение гражданской войны и на Правобережье вспыхнуло восстание против тогдашнего правобережного гетмана Павла Тетери и поляков, выяснилось, что Выговский стоял за спиной его предводителей. Поляки без всяких церемоний расстреляли его.

* * *

Заключенный Юрием Хмельницким Слободищенский договор был одобрен на Правобережье собравшейся в Корсуни радой. Но левобережные полки эту раду не признали, по-прежнему выступая за союз с Россией, и в 1662 г. на их «старшинской» раде в Козельце был избран гетманом переяславский полковник Яким Сомко, которого активно поддерживали полковники Золотаренко (тот, за которым водилась жестокость во время войны) и Силич.

Но местный епископ Мефодий донес в Москву, что Сомко добился назначения за счет оказанного им на старшину грубого давления. Российское правительство прислушалось к сигналу и признало Сомко только наказным (в данном случае – не полномочным) гетманом. Вот что значит разбираться в местной специфике – Москве этому было еще учиться и учиться, чтобы не верить любому поклепу, пусть даже исходящему от духовного лица. Через епископа Мефодия против Сомко интриговал Иван Брюховецкий, кошевой атаман Запорожской Сечи, претендующий на место Якима Сомко. В январе 1663 г. он был провозглашен в Сечи «кошевым гетманом».

Брюховецкий постоянно доносил в Москву, что Сомко затевает измену, «готов податца королю», что он составил для Юрия Хмельницкого список наиболее преданных сторонников России – «а Юрась Хмельницкий по его ведомости их и стрелял». Что он, Брюховецкий, сам преданный сторонник России, постоянно находится в страхе за свою жизнь.

Но формально Россия по-прежнему признавала первенство на Украине гетмана Юрия Хмельницкого. Фактически же Украина разделилась на две части – Левобережье и Правобережье, откуда систематически совершались враждебные нападения друг на друга.

Ситуация обострилась, когда в 1662 г. Хмельницкий двинулся из Чигирина в большой поход на Левобережье при поддержке коронного польского войска и татар. Он осадил Сомко в Переяславе, но к тому двинулась на подмогу армия царского воеводы Григория Ромодановского. Хмельницкий спешно отступил к Днепру, к Каневу. В произошедшем там 26 июля 1662 г. сражении было уничтожено большинство правобережных казаков Хмельницкого (многие утонули в Днепре) и почти поголовно вырублены поляки и немецкие наемники. Татары, похвалявшиеся после Конотопской битвы своей непобедимостью, после первых стычек сбежали. Авторитет Юрия Хмельницкого после этого сражения сошел почти на нет. Однако русское войско не смогло развить успех на правом берегу.

В конце 1662 г. Юрий Хмельницкий, очевидно, не в силах и дальше пребывать в состоянии внутреннего разлада, на созванный им в Корсуни раде объявил о сложении с себя гетманского звания. Вскоре он принял монашеский постриг под именем Гедеона. Гетманские регалии перешли к Павлу Тетере (прирожденному Моржовскому, Тетеря – это прозвище). Возможно, он был крестником Богдана Хмельницкого, некоторое время – верным его соратником, однако потом стал выступать как противник союзных отношений с Москвой и поддерживал Выговского во время его гетманства. Тетеря был одним из авторов Слободищенского договора и участвовал в комиссии по его доработке в Варшаве. Рассчитывал на поддержку Польши, но в то же время старался выказать ей свою твердость. Для православной церкви он добивался полной свободы деятельности, а для себя – права вести переговоры и устанавливать дипломатические отношения с другими странами. Для распространения своей власти и на Левобережье хотел опереться как на польскую, так и на татарскую силу: при нем постоянно находилось и ждало своего часа большое крымское войско. Левобережный гетман Яким Сомко знал об этом и просил Москву, чтобы она разместила здесь побольше своих военных сил.

* * *

В этот раз Юрию Хмельницкому не удалось обрести покой душевный в святой обители. Уже в 1664 г. Тетеря извлек его из монастыря и обвинил в том, что он затевает против него заговор. Хмельницкого заключили в львовскую крепость, и освободился он оттуда только в 1667 г., после ухода Тетери из власти. Искателя тихой пристани, его ждали многие неожиданные перемены. Юрия выследили и захватили татары и отправили его к султану. Повелитель правоверных внял мольбам бывшего гетмана, и он снова оказался в монастыре, на это раз в греческом. В нем он пробыл подольше, чем в Корсуньском, но в один прекрасный день в Стамбуле вспомнили о Юрии Хмельницком.

В 1676 г., после того как их ставленник Петр Дорошенко снял с себя полномочия и сдался русским воеводам, турки вознамерились установить свое более непосредственное господство на Правобережной Украине и двинулись на нее походом. Юрия Хмельницкого султан прочил ей даже не в гетманы, а в «князья Сарматические» – чтобы он правил в Немирове под присмотром местного турецкого паши. Юрий вступил в должность после того, как Турция одержала верх над Россией в войне за Чигирин 1677–1678 гг.

Но, вновь получив Украину под свое управление после пятнадцатилетнего перерыва, Юрий Хмельницкий повел себя неадекватно. Непомерные поборы, разоряющие и без того опустошенную страну, беспричинные казни в припадках безумия, странные причуды. Османы попробовали заменить его на молдавского господаря, но того захватили в плен поляки. Наконец, в 1685 г. его судили в Каменце-Подольском и удавили шелковым шнурком. Не обретя покоя в монастыре, он не обрел его и в земле: турки бросили тело сына великого Богдана в реку Смотрич.

* * *

Чтобы положить конец разгоревшейся на Левобережье борьбе за власть между наказным гетманом Сомко и кошевым гетманом Брюховецким, государь Алексей Михайлович постановил провести «черную раду», т. е. раду с самым широким казацким представительством, включая нереестровую голь из Сечи – чтобы не было потом никаких нареканий по поводу легитимности избранника.

Во время состоявшейся в июне 1663 г. в Нежине рады Брюховецкий, используя своих запорожцев, организовал мощное давление на избирателей, особенно добиваясь поддержки «горлопанов из черни». Сам он был происхождения самого незнатного, службу свою начал с должности слуги при Богдане Хмельницком, выдвинулся, спасши однажды в бою своему господину жизнь. Сомко же был, по казацким понятиям, знатного, старшинского происхождения. Допуская возможность силового противостояния, он тоже привел на раду своих вооруженных сторонников.

При голосовании гетманом Левобережья был избран Брюховецкий. Рассказывали о пристрастном отношении к происходящему царского представителя на раде князя Данилы Велико – Гагина. Его личная позиция была основана на доносах епископа Мефодия и Брюховецкого, так что он заранее был настроен против Якима Сомко.

Когда были оглашены итоги, Сомко сразу заявил князю, что таких выборов никогда не признает и будет писать о том в Москву. Эти слова до крайности обозлили князя, и он приказал немедленно арестовать проигравшего кандидата и двух его главных соратников, Золотаренко и Силича. Другие сторонники Сомко, видя, что царский представитель на стороне Брюховецкого, смутились и стали переходить в другой лагерь.

Посланцы от нового гетмана, придя к переяславскому воеводе князю Василию Волконскому сообщить о его победе, услышали: «Худые вы люди, свиньи, учинились в начальстве и выбрали в гетманы такую же свинью, худого человека, а лучших людей, Самка с товарищами, от начальства отлучили».

Арестованных судили и приговорили к смерти. У Сомко якобы была обнаружена переписка с Тетерей, в которой обсуждалась возможность перехода Левобережья под власть польского короля.

Когда свершалась казнь, палач-татарин, пораженный красой и статью Сомко, не спешил с исполнением приговора и сказал: «Сего человека Бог сотворил на удивление свету, а вы убиваете».

* * *

В ноябре 1663 г. на Левобережье вторглась огромная армия под предводительством короля Яна II Казимира и правобережного гетмана Павла Тетери. Продвигалась она быстро, войска воеводы Ромодановского и гетмана Брюховецкого, не вступая в крупные сражения, отступали к Путивлю. При осаде городов их защитники тоже не упорствовали, предпочитая сдачу. Бывший одним из командующих королевско-правобережного войска атаман Иван Богун оставлял в них лишь небольшие польские гарнизоны. Но атаман Брюховецкий, затворясь в Глухове, организовал там упорную оборону, которая отвлекла у врага много сил, но все попытки взять город успеха не приносили (за эти действия Брюховецкий, будучи в скором времени в Москве, получил в награду боярское звание).

Там, под Глуховым, Иван Богун как всегда проявлял свойственное ему бесстрашие. Но 27 февраля 1667 г., будучи на военном совете с участием короля, он был неожиданно арестован и без проволочек казнен. Есть сообщение, по-другому рисующее картину произошедшего, и она, скорее всего, ближе к истине: до казни дело не дошло, при попытке ареста Богун оказал яростное сопротивление и тут же, на совете, был убит. Оказалось, что он давно и преданно служил Москве, передавая туда и российским воеводам на Украине ценнейшие сведения. Города Левобережья охотно сдавались ему по предварительному уговору, спасаясь этим от разрушения, а оставляемые им в них гарнизоны состояли из одних поляков для того, чтобы, когда настанет время, их можно было без жалости перерезать. Богун договаривался с Ромодановским, что, когда русское войско даст королю большую битву, он со своими казаками ударит полякам в тыл (в фильме Ежи Гофмана «Огнем и мечом» Богуна прекрасно сыграл Александр Домогаров, только Богун в нем почему-то Юрий, а не Иван).

Что «время настанет», ощущалось многими. Восстание вспыхнуло, когда армия вторжения вступила в Северскую землю, причем не только в украинскую ее часть (Черниговщину и другие земли), но и в российскую Белгородчину, и устроила там беспощадный погром. Восстала не только захваченная часть Левобережья, с не меньшим ожесточением восстал и правый берег, крестьяне и горожане. Это был акт экзистенциального выбора украинского народа – что ему предпочтительнее, жить общей трудной державной жизнью с Россией или променять эту державность на шляхетско-либеральную свободу не для всех.

Утратив землю под ногами, подвергаясь непрерывным ударам отрядов Ромодановского и Брюховецкого, королевская армия стала поспешно отступать. Под Новгородом-Северским от нее отделилось войско Стефана Чарнецкого и направилось подавлять восстание в Правобережье – там, как мы знаем, по приказу Чарнецкого был осквернен прах Богдана и Тимоша Хмельницких.

Большую роль в событиях сыграл кошевой атаман Войска Запорожского низового, самый прославленный запорожец Иван Дмитриевич Серко (на картине Репина он в самом центре, с трубкой во рту). Его войско сначала нанесло удар по крымским татарам, которые, пользуясь хаосом, намеревались захватить все Правобережье до реки Горынь. Потом он немало содействовал разгоранию восстания на Правобережье. Вот отрывок из его письма к царю Алексею Михайловичу от мая 1664 г.: «Услышав же о моем, Ивана Сирка, приходе горожане сами стали сечь и рубить жидов и поляков, а все полки и посполиты (казаки Павла Тетери и солдаты коронных войск. – А. Д. ), претерпевшие столько бед, неволю и мучения, начали сдаваться. Чрез нас, Ивана Серка, обращена вновь к вашему царскому величеству вся Малая Россия, города над Бугом и за Бугом… безвинные люди обещались своими душами держаться под крепкою рукою вашего царского пресветлого величества до тех пор, пока души их будут в телах».

В 1665 г. гетман Павел Тетеря отказался от борьбы и передал свою власть Михаилу Ханенко как наказному гетману.

В 1667 г. Россия и Речь Посполитая заключили Андрусовское перемирие, положившее конец долгой и кровавой войне. Не будем вдаваться в подробности, отметим главное для Украины: она была разрублена по линии Днепра на российское Левобережье (к которому «временно» был отнесен и Киев с округой) и польское Правобережье.

Глава 43

Руина

(Гражданская война на Украине)

Гражданская война на Украине («Руина», как прозвали ее некоторые историки) на этом не закончилась, там чего еще только не было, пока ее разделение действительно не уложилось в вышеприведенную примитивную формулу. На сцене появился такой активный и могучий игрок, как Турция, и это опять на десятки лет все переиначило на обоих берегах Днепра.

Избранный в 1665 г. правобережным гетманом Петр Дорофеевич Дорошенко задумал, опираясь на Турцию и крымского хана, создать единую, лишь в малой степени подвластную османам Украину. Ради этого он убедил левобережного Брюховецкого, недавно награжденного боярской шапкой из царских рук, поднять восстание против Москвы, заверив, что повелителем единой Украины будет именно он, Брюховецкий. Тот поверил и восстание в 1667 г. поднял, из многих областей были изгнаны российские воеводы. Но вскоре убедился, что власть забирает сам Дорошенко, который навел на Правобережье крымские орды, чтобы отбиться от поляков (которых Дорошенко ранее тоже обманул обещаниями, что верховными правителями будут они). В июне 1668 г., когда дело дошло было до генерального сражения между гетманами-претендентами на Сербовом поле близ Диканьки, левобережные казаки восстали против своего гетмана и выдали его сопернику. Дорошенко приказал привязать пленника к пушке – якобы в ожидании суда. Но его казаки суда ждать не стали и забили Брюховецкого насмерть.

Дорошенко двинулся на вступившее в Левобережье войско Григория Ромодановского, но, получив известие об измене жены, уехал разбираться с ней в Чигирин, оставив наказным «гетманом Северским» Демьяна Многогрешного, бывшего при Брюховецком черниговским полковником. Однако, пока разбирался, Многогрешный был избран на казацкой раде гетманом всего Левобережья и присягнул на верность царю Алексею Михайловичу. Проект единой Украины стал тем самым пока нереален.

Не поддержала Дорошенко и Запорожская Сечь. Она выдвинула своим кошевым гетманом Петра Суховиенко, в прошлом войскового писаря, недавно избранного кошевым атаманом. Для той социальной среды он был человеком на редкость образованным, возможно, учился в каком-то европейском университете. В своей внешней политике Суховиенко решил опереться на Крымское ханство, правителям которого не нравилось, что Турция начинает оттеснять их в этом регионе на вторые роли, занимая ведущие позиции сама. Кошевой гетман заключил соглашение с ханом Адилем Гиреем, признав его сюзеренитет над Украиной.

Но это не понравилось многим запорожцам. Когда в конце 1668 г. Суховиенко в союзе с татарами напал на правобережные владения Дорошенко, на стороне последнего выступила и часть запорожцев. Под Ольхивцем Суховиенко потерпел поражение. Летом 1669 г. он и татары опять повторили нападение, но султан приказал хану прекратить эту игру, и кошевой гетман утратил булаву. Вместо него она перешла к уманскому полковнику Михаилу Ханенко. Новоизбранный запорожский гетман заручился поддержкой Польши и вступил в борьбу с Дорошенко, но она закончилась для него неудачно. В 1673 г. он потерпел полное поражение, причем Дорошенко устроил жестокую расправу над поддержавшими его городами (в том числе Уманью). Ханенко принял российское подданство и окончил свои дни частным лицом (он является родоначальником известной украинской дворянской фамилии).

* * *

В 1669 г. Дорошенко вступил в переговоры с Москвой, но они не могли принести результата, потому что он требовал полного вывода русских войск.

Тогда в том же году он заключил договор с султаном Мехмедом IV, по которому обязывался оказывать своему сюзерену военную поддержку, а Подолье (Винничину) передавал под его власть. Узнав об этом договоре, многие украинцы отвернулись от него, но правобережная рада поддержала своего гетмана.

В конце 1671 г. в Правобережье вступили польские войска. Стамбул сразу объявил Речи Посполитой войну. Турецкие войска во главе с султаном Мехмедом IV вторглись в Подолье и Галичину, во взаимодействии с крымскими татарами и казаками Дорошенко взяли мощную крепость Каменец-Подольский и осадили Львов.

Королевское правительство вынуждено было подписать с Турцией позорный для себя Бучачский мир (в октябре 1672 г.), но сейм не признал его. В ноябре 1673 г. знаменитый польский полководец Ян Собеский (в 1674 г. избранный королем) одержал над врагом крупную победу под Хотином, в войне обозначился перелом. Но по Журавенскому договору 1676 г. Подолье перешло к Турции, над большей частью остального Правобережья признавалась власть Дорошенко, т. е. фактически она становилась вассальной по отношению к Турции. Все эти годы огромное количество жителей покидало Правобережье, которое начинало напоминать пустыню.

* * *

На левом берегу в июне 1672 г. на раде в Конотопе гетманом был провозглашен Иван Самойлович, участвовавший в свержении своего предшественника Демьяна Многогрешного (тот был обвинен в сношениях с Турцией, скорее всего безосновательно, и сослан в Сибирь).

Стремясь распространить свою власть и на Правобережье, в начале 1674 г. Самойлович при поддержке воеводы Григория Ромодановского переправился через Днепр. В марте 1674 г. на раде в Переяславе представители Дорошенко объявили, что он отказывается от власти. Старшина своим решением объявила Самойловича гетманом обоих берегов.

Но как только войска Ромодановского и Самойловича ушли за Днепр, Дорошенко, укрепившись в Чигирине, призвал турок. Московские воеводы не решились противостоять им, и Дорошенко восстановил свою власть. Подобно тому, как годом раньше он расправился с городами и селами, поддержавшими запорожского гетмана Ханенко, теперь снова на выступивших против него обрушились репрессии, в чем охотно принимали участие пришедшие гетману на подмогу османы. Дорошенко позволил им творить в Чигирине и его окрестностях, что вздумается, объявив здешних жителей изменниками. Пытавшихся бежать на Левобережье его сердюки (казаки наемных полков) отдавали в рабство татарам. От себя лично он послал в дар султану двести рабов – захваченных левобережных казаков. Жестокость все больше входила в практику правления правобережного гетмана.

* * *

Осенью 1676 г. на правом берегу опять появилась армия Самойловича и Ромодановского. Дорошенко к тому времени полностью утратил поддержку казачества. Он явился в русский стан, объявил, что сдается, и принес присягу на верность царю.

Московское правительство обошлось с ним милостиво. Дорошенко был назначен воеводой в Вятку, а потом доживал свой век в дарованном ему имении Яропольце под Волоколамском, где и скончался в 1698 г. Там он и похоронен, в XIX в. над его могилой была возведена часовня. Ярополецкое имение со временем досталось Гончаровым, родителям жены А. С. Пушкина Натальи Николаевны. Александр Сергеевич несколько раз бывал здесь. Интересно, что и Наталья Николаевна, и злобно интриговавшая против великого поэта Идалия Полетика были прапраправнучками украинского гетмана.

Султан Мехмед IV не мог не отреагировать на появление русских войск на правом берегу Днепра, поскольку считал себя верховным властителем Правобережья. В 1677 г. он направил туда войско, а гетманом (или князем Сарматическим?) объявил извлеченного ради такого дела из греческого православного монастыря Юрия Хмельницкого.

Османская армия двинулась к Чигирину. Расположенный на высоком правом берегу Днепра, гетманская столица Чигирин был городом знаковым; по словам Самойловича, «у нас во всем казацком народе одно слово и дело: при ком Чигирин и Киев, при том и мы все должны в вечном подданстве быть».

Правительство молодого государя Федора Алексеевича (его отец Алексей Михайлович скончался в 1676 г.) решило занять Чигирин и оборонять его. Русскую армию возглавил Ромодановский. Самойлович для ведения войны ввел на Левобережье новые налоги и объявил призыв в войско: от состоятельных семей по одному мужчине из трех, от малоимущих – по одному из пяти.

К Чигирину от Дуная двигалась примерно 70-тысячная турецкая армия, наполовину состоявшая из турок и татар, остальные были валахи, сербы, молдаване. В русско-казацкой армии было около 55 тысяч человек.

При Бужине перевозе армия Ромодановского одержала уверенную победу над турецко-крымским войском и заняла Чигирин. При этом складывалось впечатление, что татары дерутся неохотно: возможно, полагая, что, добившись успеха в этой войне, османы покончат с самостоятельностью Крыма.

Оборона Чигирина в следующем, 1678 г. подробно описана в замечательных дневниках одного из ее руководителей – Патрика Гордона. Если же обобщить – русская армия храбро и достаточно умело противостояла более чем в полтора раза превосходящему ее войску, которое, с присоединением к нему казаков Юрия Хмельницкого, стало насчитывать около 130 тысяч человек. Но в конце концов город был оставлен: он почти полностью был разрушен огнем артиллерии и минными подкопами (у османов был богатый опыт ведения осад). Последние бои шли среди пылающих зданий на рыночной площади и в верхнем гетманском замке. «Город был обороняем и потерян, оставлен, но не взят», – записал в «Дневник» Гордон. В том, что город был оставлен, немаловажную роль сыграли соображения внешнеполитические: во-первых, стало понятно, что полномасштабная война с Турцией вряд ли принесет России успех; во-вторых, как-никак, согласно Андрусовскому перемирию, Чигирин принадлежал Речи Посполитой.

Турки недолго задерживались в Чигирине: разрушив до основания то, что еще от него оставалось, они ушли. Поскольку их армия была сильно ослаблена потерями (до 30 тысяч, у русских около 10 тысяч), командовавший ею великий визирь Кара Мустафа-паша не решился идти на Киев и двинулся обратно к Дунаю. На Правобережье остались татары – помогать Юрию Хмельницкому приводить к покорности города и села. Осенью и зимой татары не раз совершали набеги на левый берег.

Во время Чигиринской войны крымские татары предпринимали попытки прорыва через русские оборонительные линии, в первую очередь через Белгородскую черту, прикрывающую Северские города. Иногда это им удавалось. Катастрофических последствий не было, но сотни и сотни людей угонялись в Крым. Правительством были приняты серьезные меры для укрепления обороны.

* * *

Султан Мехмед IV, не получивший от этой победы больших выгод и нуждающийся в средствах для войны с Австрией, стал склоняться к миру с Россией.

13 января 1681 г. было подписано Бахчисарайское соглашение о перемирии между Османской империей, Крымским ханством и Россией. Крымский хан Мурад Гирей был уполномочен поставить подпись и за турецкого султана, но после подписания документ возили для утверждения в Стамбул.

Срок действия договора был определен в 20 лет. Граница между Россией и Турцией устанавливалась в основном по Днепру, но, помимо Левобережья, за Россией признавалось владение Киевом и округой. Запорожская Сечь объявлялась независимой территорией. Россия соглашалась ежегодно посылать хану «поминки» («казну»). Крымские татары и ногайцы получали право кочевать и заниматься мирными промыслами на обоих берегах Днепра.

Возвращаясь из Крыма, русский посол стольник Василий Михайлович Тяпкин внимательно озирал окружающие степные просторы: он присматривал наилучшие пути для предстоящих походов русских войск.

* * *

В апреле 1686 г. в Москве был подписан еще один важный дипломатический документ: «Вечный мир» между Русским царством и Речью Посполитой. Он подводил окончательную черту под русско-польской войной 1654–1667 гг. Устанавливалось, что Речь Посполитая признает за Россией Левобережную Украину, Киев с округой, Смоленск и Чернигово-Северскую землю с Черниговом и Стародубом (Белоруссия осталась владением Великого княжества Литовского в составе Речи Посполитой).

Россия присоединилась к «Священной лиге» государств, ведущих войну против Турции (Священной Римской империи, Венецианской республике, Речи Посполитой); во исполнение этого пункта в 1687 и 1689 гг. были совершены Крымские походы князя В. В. Голицына, напрочь похерившие Бахчисарайское перемирие. За отказ от Киева Польше выплачивалось 146 тысяч рублей. На территории Речи Посполитой православным христианам предоставлялась свобода вероисповедания, а Россия признавалась их защитницей.

Польша получила от Турции Правобережье только по Карловицкому миру, заключенному в 1699 г. между Османской империей, с одной стороны, и Австрией (Священной Римской империей), Речью Посполитой и Венецианской республикой – с другой (к этому миру привело в первую очередь страшное поражение турецкой армии от австрийцев, возглавляемых великим полководцем Евгением Савойским, в битве при Зенте 11 сентября 1697 г.).

* * *

Большинство персонажей, упоминавшихся на предыдущих страницах, было лишь поименовано, а если как-то и охарактеризовано, то очень сухо. Между тем это колоритнейшие, сильные личности, порожденные эпохой, наполненной трагическими и хитросплетенными конфликтами. Каждый из них мог бы стать (некоторые и стали) героем увлекательнейшего романа (увы, редко когда не то что со счастливым, но хотя бы с более-менее благополучным концом).

Возьмем, для примера, дальнейшую судьбу Демьяна Многогрешного (это его прозвище, присвоенное, очевидно, за необыкновенные душевные качества, а так он, скорее всего, из небогатого казацкого шляхетского рода Игнатовичей). Смещенный в 1672 г. с левобережного гетманства казацкой старшиной по сомнительным обвинениям в тайных переговорах с Турцией, он был выдан царскому правительству. В Москве его приговорили к смертной казни, замененной на высылку в Сибирь. Там он сначала пребывал в иркутской тюрьме, потом был переведен в крепостцу Селенгинский острог (в Бурятии). В 1688 г., в период напряженности на российско-китайской границе, острог подвергся нападению цинских войск, и бывший гетман принял на себя командование гарнизоном – тремя сотнями вооруженных пищалями и саблями служилых людей.

Как раз в это время в крепостце находилось российское посольство во главе с Ф. А. Головиным, направляющееся в Нерчинск для переговоров с представителями Поднебесной. Так что Демьян Многогрешный умело организованной обороной сослужил большую службу царю и отчеству – на демаркацию границы, осуществленную тогда на переговорах в Нерчинске, государственные деятели и дипломаты двух стран ссылались на протяжении более чем трех столетий.

Демьян пришелся Головину по душе, он принял его в состав посольства в качестве ответственного за безопасность. И не прогадал: во время очень сложно протекавших переговоров китайцы постоянно намекали, что надо быть уступчивее, потому что поблизости расположены их войска. Была угроза и совсем непосредственная – рядом с местом проведения переговоров маячили разъезды враждебно настроенных бурятов: российские подданные, вследствие каких-то обид, они как раз собирались переходить в Китай. Многогрешному стоило немалого труда, чтобы уговорами и угрозами держать их на расстоянии.

После успешного окончания посольства и полного прощения Демьян постригся в монахи, в каковом чине и закончил свои дни в 1703 г. в возрасте 72 лет.

Про личность кошевого гетмана Петра Суховиенко известно совсем мало. Среди запорожской вольницы выделялся тем, что хорошо знал латинский, польский, татарский и русский языки. Стоял за тесное сближение Украины с Крымом, готов был признать главенство хана. Вот как отзывался о нем, будучи в Москве в 1668 г., нежинский протопоп Симеон Адамович: «… есть в Запорогах писарь Петрушка Суховей, досужий и ученый человек, в 23 года, и посылан он был в Крым для переговоров, и с ханом де и с калгою и с салтаном договор учинил, и из Крыму об нем в Запороги писали, чтоб впредь к ним посылали таких же досужих людей, как он Суховий, а прежде сего таких умных людей к ним не присылывали».

Глава 44

Походы на Крым Голицына и их последствия

Летом 1660 г. турецкий султан Мехмед IV и крымский хан Мухаммед IV преподнесли всему донскому (и не только донскому) казачеству пренеприятный подарок. Под Азов, к устью Дона, прибыло 33 больших турецких корабля с войском, пушками, всяческим строительным инструментом и приспособлениями. Здесь же были иноземные военные инженеры. Сухим путем подошли тысячи татарских и ногайских всадников во главе с самим ханом и бессчетные толпы работников: молдаван, валахов, венгров. Сразу же приступили к делу. После множества казацких морских походов, после «азовского сидения», когда крепость была захвачена на пять лет (1637–1642), в Стамбуле и Бахчисарае решили укрепиться основательно. Казачьи разъезды немедленно доложили своим атаманам о происходящем. На стройку было совершено несколько нападений, но безуспешно – она была надежно защищена. В рекордные сроки на обоих берегах Дона, друг напротив друга, были сооружены две мощные высокие башни, на этажах которых были установлены пушки, а между ними через реку была натянута толстая чугунная цепь, перекрывающая выход в море. Привычный путь казачьих «походов за зипунами» был перекрыт.

Конечно, на Азове свет клином не сошелся, казаков цепями не запугаешь: осваивались иные маршруты, чтобы прорваться к крымским, кубанским и прочим берегам, вплоть до Царьграда. Но жизнь существенно осложнилась. Тем более что турки, кроме Азовской, возвели другие крепости в устьях рек, понасажали в них и по побережью гарнизоны. Труднопроходимыми становились пути к Каспийскому морю: Волгу караулили царские стрельцы – ради соблюдения подписанных государем договоров и вообще порядка ради (лучше надо было караулить – через десяток лет подарков от разинской вольницы волжским берегам мало не показалось). На самом море усилили оборону персы.

Осложнилась жизнь и у крымских татар, у ногайцев и у прочих привыкших к разбойному способу существования (по науке говоря, к «набеговому хозяйству») народов. Подписи на определяющих принципы международного сосуществования документах ставили и султан, и крымский хан – и этому постепенно стало придаваться значение. Теперь и турецкие гарнизоны стали мешать набегам кочевых орд – не говоря уж о том, что на всякую татарскую саблю находились казачья, стрелецкая, рейтарская сабли.

Россия и на государственном уровне начинала занимать наступательную позицию по отношению к Крыму. Слишком много причиненного им зла хранила совсем еще свежая народная память, да и в настоящем обид хватало. И помимо нее – плодороднейшие степные земли ждали своего освоения, они позарез были нужны растущему населению. Участие в «Священной лиге» тоже к чему-то обязывало – это ради вступления России в нее Польша скрепя сердце официально признала утрату Киева. В Кремле стали обдумывать поход на Крым.

* * *

Во главе московского правительства с начала 1680-х гг. стояли царевна Софья, объявленная правительницей ввиду малолетства ее братьев Ивана (по матери, как и она, из Милославских) и Петра (по матери из Нарышкиных), и Софьин фаворит князь Василий Васильевич Голицын. Если не вдаваться в лишние здесь подробности – это были талантливые и радеющие о благе государства люди. Да, при этом честолюбивые, порою своенравные, порою способные быть беспощадными – так ведь другим что сейчас, что тогда в политике делать было нечего (если не во всей политике, то на верхнем, принимающем решения ее этаже во всяком случае). То, что они со временем не смогли оказаться в одной упряжке с Петром, было, представляется, очень большой потерей для России. Так считал и сам Петр. Собираясь в Азовский поход, он заехал в Новодевичий монастырь, где пребывала тогда под стражей его сестра, – на всякий случай по-христиански попрощаться. Софья сидела за вышиванием, выслушав брата, не переменила ни позы, ни выражения лица. Сказала только, что один Бог их рассудит. Петр, выйдя, со слезами на глазах вымолвил: «Жаль! Сколько умна, столько и зла, а могла бы мне быть правой рукой». В любом случае в годы правления Софьи и Голицына казна находилась в благополучном состоянии, а Россия по крайней мере не бедствовала.

* * *

В Крымских походах 1687 и 1689 гг. русскую армию возглавлял боярин князь Василий Васильевич Голицын. «Свет мой Васенька», как величала его Софья в своих письмах. Человек, хорошо знакомый с европейской культурой и любящий ее, которого общавшиеся с ним иностранцы считали одним из умнейших людей своего времени. Быть может, при всех своих достоинствах был недостаточно практичен, упорен и тверд. Но как знать, сложись все по-иному – этого могло бы нам и не казаться, все было бы при нем. Все ж таки 100-тысячную армию через выжженную степь до Перекопа довести – это не до Каффы на струге доплыть.

В первый поход до Крыма не дошли. Татары пустили по степи пал, и, трезво оценив с воеводами ситуацию, Голицын принял решение повернуть назад – нечем было бы кормить лошадей. Помимо этого, он отстранил от гетманства и приказал взять под стражу Ивана Самойловича, который во главе 50-тысячного казацкого войска тоже участвовал в походе. Гетман с самого начала отрицательно относился к предприятию, он был резко против союза с Речью Посполитой, считая, что поляки способны только на предательство (действительно, потом выяснилось, что они уже вели тайные переговоры со Стамбулом). После степного пожара по лагерю поползли слухи, что траву подожгли не татары, а казаки. К тому же несколько казацких полковников письменно обвинили Самойловича в намерении создать на Украине собственное государство (по крайней мере, внешне основания думать так были: держал он себя высокомерно, правил Малороссией деспотически, не считаясь порою ни с судом, ни с законом, повсюду царило мздоимство, простой народ стонал от высоких налогов. Но налоги были высоки в значительной степени из-за требований Москвы, а все прочее, кроме стремления создать собственное государство, можно было сказать и про большинство русских воевод и наместников. А полковничья петиция была, возможно, инспирирована Мазепой). Еще у гетмана якобы нашли в шатре бочонок с золотом («татарам продался»).

После похода Самойлович был сослан в Сибирь (где скончался в Тюмени в 1690 г.), а малороссийским гетманом стал Иван Степанович Мазепа, человек большого ума, честолюбивый, очень хорошо образованный, любимой книгой которого была «Государь» Николо Макиавелли. Он был близок к Самойловичу – тот даже поручил ему воспитание своих детей, а незадолго до похода присвоил чин генерального есаула. Гетман часто посылал Мазепу в Москву, и тот непременно посещал тогда фаворита царевны.

По-видимому, под давлением авторитета Петра, наложившего в 1689 г. на Василия Голицына опалу, мотивируя ее в том числе и неудачей Крымских походов, в исторической литературе этот первый поход представляется зачастую просто как неудавшаяся экспедиция до середины Дикого поля и обратно. Но происходившее на самом деле было куда многообразнее. На правом фланге генералом Косаговым была захвачена мощная турецкая крепость Очаков в устье Днепра, а также несколько укреплений. Другой крупный отряд разгромил Буджакскую орду. Она кочевала в степях в междуречье Прута и Дуная: возникла в начале XVII в., когда по призыву турецкого султана сюда переселились некоторые ногайские и татарские улусы, а подчинялась крымскому хану. Из нее постоянно совершались сопровождавшиеся угоном людей набеги на Украину, Валахию, Молдавию – хотя молдаван и валахов похищать и продавать в рабство было строжайше запрещено указом султана – это были его подданные. Специальные молдавские комиссары выискивали по всей Османской империи своих обращенных в рабство соотечественников и, если находили, изымали их у владельцев без всякого выкупа и возвращали на родину.

С некоторой натяжкой можно считать, что этот поход был хорошей разведкой боем. Одно дело, когда через Дикое поле перемахивает конная орда: ее в это время и армией нельзя было считать, каждый ее всадник хорошо знал дорогу к пункту назначения, все необходимое имел при себе и ни в чем не нуждался; вполне организованной силой она становилась только в точке сбора. И другое дело, когда движется армия, состоящая из разных родов войск – конницы, пехоты, артиллерии, инженерных частей. Пожалуй, опыта передвижения такого большого и сложного военного организма в столь трудных и непривычных условиях у русской армии еще не было.

* * *

Второй Крымский поход под командованием Голицына состоялся в 1689 г. В предыдущем году татары, в отместку за первый поход, совершили набег на Украину. В то же время в Москву поступали послания христиан из подвластных туркам стран с призывами освободить их от магометанского ига. В них говорилось, что момент самый благоприятный: в Стамбуле на место свергнутого Мехмеда IV пришел Сулейман II, положение которого неустойчиво, турецкие армия и флот недавно потерпели несколько тяжелых поражений от австрийцев и венецианцев.

На этот раз отправились ранней весной, чтобы не бояться ни нехватки воды, ни степных пожаров. Но кто-то из москвичей очень своеобразно пожелал воеводе удачи – у забора голицынского дома был найден гроб с запиской примерно такого содержания: если этот поход будет столь же неудачен, как первый, то этот предмет – для него.

По пути было одно успешное столкновение с татарами: понеся большие потери и рассеянные пушечным огнем, они больше открыто не нападали. Однако конные толпы их постоянно виднелись в некотором отдалении. В конце мая дошли до Перекопа. И только здесь озадачились: а что делать дальше? В пути полагали, что стоит взять здешние укрепления – и Крым у русских ног. Но теперь осознали, наконец, то, о чем уже предупреждал Патрик Гордон: за Перекопом опять широкие степи, а за степями горы, за горами турки. Пока стояли в раздумье, подошла к концу вода. Справа было Черное море, слева море гнилое – Сиваш, ни из того, ни из другого не напьешься.

Завязали переговоры с ханом – в надежде, что он со страху согласится заключить мир на выгодных для России условиях. Но старый и мудрый Селим I Гирей, один из славнейших повелителей за всю историю ханства, только тянул время, хорошо понимая, какие у пришельцев проблемы. Он говорил потом сыну, что мог бы заманить русских в глубь полуострова, а там они были бы у него в руках – на всю округу только три колодца. Их вполне хватало кочующим по своим улусам татарам и их скоту, но огромной армии и по глотку не хватит. Но хан был то ли великодушен, то ли не желал идти на такой риск. Он не раз скрещивал с русскими саблю, хорошо знал их выносливость и упрямство – а потому мог поиметь в виду, что не так уж широка эта крымская степь. Так что российское войско ушло в прямом смысле несолоно хлебавши. Не захотев доводить дело до того, чтобы хлебать из Гнилого моря.

* * *

Софья встретила «света своего Васеньку», как библейского героя. Не очень значительная победа в единственном сражении и превозносилась как торжество над полчищами агарян, удачное возвращение (стоившее все же немалых жертв от лишений и болезней) сравнивалось с исходом Моисея и его евреев из плена египетского. Посыпались награды.

Но не все разделяли такие восторги. У Голицына было немало и тайных недоброжелателей, и почти явных противников, и Петр Алексеевич входил в возраст совершеннолетия. В том же 1689 г. молодой царь примет на себя всю полноту власти – после несколько странной развязки конфликта с сестрой, когда он среди ночи в одной ночной рубашке ускакал из Преображенского к Троице-Сергию, и туда перешел к нему от Софьи весь московский гарнизон. Подвигам Василия Голицына была дана совсем иная официальная оценка: он отправился в пожизненную ссылку. Царевна Софья была помещена в Новодевичий монастырь – пока не как монахиня, а «под домашний арест» (после Стрелецкого бунта была там же пострижена, а незадолго до смерти приняла иноческий чин).

Помимо «разведки боем», Крымские походы не были бесполезны и в рамках «Священной лиги» – они отвлекли немало не только татарских, но и турецких сил: после разгрома, учиненного Буджакской орде, османы стали держать на этом направлении немало своих войск, опасаясь очередного вторжения. В Стамбуле тоже осознали, какую опасность представляет упорство Российского государства и его народа: сто лет назад первым двинувшийся на Сибирь Ермак Тимофеевич сгинул со всей своей ратью, а теперь русские пределы простираются до Тихого океана, до куда более отдаленных мест, чем те, из которых начал когда-то свой победоносный поход Чингисхан.

* * *

В Крыму татарская знать почувствовала коренное изменение ситуации, и, когда султан в очередной раз потребовал от Селима Гирея прибыть с большим войском на войну с Австрией, беи и мурзы воспротивились. Они заявили своему хану, что теперь надо больше думать о защите Крыма, а не о походах в далекую Венгрию.

В результате по приказу разгневанного султана Сулеймана II хан Селим в очередной раз вынужден был оставить престол. Всего это случалось с ним трижды, и после каждого низложения авторитет его в народе только возрастал – но не будем предаваться истматовскому умилению, вспомним еще раз, чем привык заниматься этот народ. На этот раз, отрекшись от власти по требованию Стамбула, Селим совершил хадж в Мекку.

С тех пор, однако, при рассмотрении ситуации в Крымском ханстве кое-что из истама не мешает иногда припоминать: об объективной необходимости развития производительных сил, которые – основа здорового общественного бытия. А никак не «набеговое хозяйство». В Крыму все больше людей стало переходить на оседлый образ жизни. Большое число не только крымских татар, но и ногайцев стало проживать в селениях-аулах. Не факт, правда, что среди тех, кто стал возделывать землю или пасти скот поблизости от своего жилья, а не странствовать вслед за ним по степным просторам, было много коренных кочевников. Но надо иметь в виду и другое: в самом Крыму рабство уже не было широко распространено. В сообщении, относящемся к 1735 г., сказано о 20 тысячах «семейств пленных христиан», имеющих статус зависимый, но не рабский (освобождаемым через 5–6 лет после пленения рабам выход из Крыма был затруднен). Многие из них «отатаривались», усваивали язык, принимали ислам – тем самым существенно меняя облик крымско-татарского народа (процесс, находящийся сейчас в центре внимания его историков). Ханство продавало много зерна: иностранцы свидетельствовали, что из его гаваней ежедневно отправлялось по 100–150 груженных им кораблей.

* * *

Но некоторые ханы по-прежнему стояли на воинственных позициях. Султаны тоже направляли крымских всадников повсюду, где воевали сами, и их предводители не раз проявляли личную доблесть и совершали подвиги. Хаджи II Гирей прославился в Австрийском походе спасением войскового знамени. Впрочем, среди крымских владык отваги занимать не приходилось никому – так воспитывались с детства, да иначе бы их не избрали в ханы.

Отважен, горд и энергичен был Саадет III Гирей. Получив из Стамбула приказ прийти во главе войска в Австрию, жестокими мерами сломил нежелание ногайцев идти с ним в поход. Что редкость, на марше строго наказывал воинов, которые, вопреки его приказу, чинили насилия над местными жителями в Валахии. Но ханом он был всего год – опоздал к началу проигранной турками битвы. Те всю вину за поражение свалили на него и в очередной раз поставили у власти Селима Гирея – благо он как раз вернулся из хаджа.

Несколько странен был Сафа Гирей (правил в 1691–1692 гг.), от рождения наделенный коммерческой жилкой. Став ханом, взял на откуп сбор налогов (в известной мере, сам у себя). Продолжал заниматься торговлей рыбой и мылом (мыльный камень – один из немногих даров природы, которым она не обделила Крымскую землю; всем известная Сапун-гора – это «Мыльная гора»). Вдобавок стал пьянствовать, на чем изрядно подрастерял уважение своих подданных (для которых пьяница ассоциировался с христианином, т. е. с рабом или потенциальным рабом). Беи отказались идти за Сафой в поход. Смещенный султаном, он уплыл на Родос и там всецело посвятил себя торговле и вину.

Чтобы удержаться на престоле, с беями и мурзами следовало находиться в добрых отношениях. Хан Мурад Гирей (правил в 1678–1683 гг.) провел правовую реформу, взяв за основу старинные своды законов и обычаи – что весьма польстило аристократии. А вот отважный Хаджи II отменил выплаты из ханской казны и из стамбульских дотаций высшим должностным лицам, которые по происхождению почти сплошь были из знати, развязал репрессии против Ширинов – и на троне не задержался.

Если крупнейшие родовые кланы по-прежнему представляли собой значительную самостоятельную силу, то подобную же силу все чаще стремились представлять собой и ханские сыновья и другие представители высшей придворной знати. Получив пост наместника или по собственной инициативе обосновавшись среди ногайских орд, черкесов и других входивших в состав Крымского ханства народностей, они старались приобрести среди них большое влияние и начинали проводить собственную политику.

В те времена ханы стали практиковать добровольно-принудительное переселение племен и народов: ногайцы из прикаспийских орд, недавно вторгшиеся на их землю калмыки (успевшие истребить немалую часть ногайцев) и другие переселялись на Кубань или в прилегающие к Крыму степи.

Глава 45

Эпоха Петра Великого (Азовские и Прутский походы)

На третий отрезок правления Селима Гирея пришлись Азовские походы молодого Петра I (1672–1725, правил в 1689–1725 гг.), имевшие целью захватить турецкую крепость в устье Дона. Непосредственной пользы от ее захвата Россия получала мало: чтобы из небольшого Азовского моря попасть в Черное, необходимо было миновать Керченский пролив, а его контролировали мощная твердыня Еникале близ Керчи и несколько укреплений по берегам пролива. Не говоря уже про турецкий флот, которого у России вообще еще не было.

Но стратегические цели оправдывали это предприятие: об освобождении из-под турецкого владычества взывали и иерархи православных церквей во главе с патриархом Иерусалимским Досифеем, и покоренные османами христианские народы. Восточная политика Петра в перспективе строилась в расчете на их всеобщее восстание.

Одним из непосредственных поводов для походов было то, что турецкое правительство все в большей степени передавало надзор за христианскими святынями в Святой земле французам – в ущерб православной церкви. В частности, они получили право на ремонт сводов храма Гроба Господня в Иерусалиме. А еще до Москвы постоянно долетали известия о чинимых над Россией насмешках, первоисточники которых находились в Стамбуле и Бахчисарае, а распространялись они по всем европейским дворам: что Русское государство крымскому хану дань платит, а тот – вассал турецкого султана; значит, русские и у татар, и у турок в данниках ходят. Ни распространителей, ни слушателей не смущало то, что после Крымских походов Голицына всяческие «поминки» Бахчисараю прекратились.

Перед началом похода 1695 г. в целях секретности московское правительство распространяло слухи, что собирающееся войско двинется на Крым. Действительно, по весне к Перекопу двинулись дворянская поместная конница и запорожские казаки. Основные же силы, включающие лучшие стрелецкие полки, полки иноземного строя, петровских потешных – преображенцев и семеновцев, донских казаков – всего около 30 тысяч человек с большой артиллерией, направились к Азову.

Кампания 1695 г. закончилась если не совсем безрезультатно, то больших успехов не принесла. Лишь боевые башни на берегах Дона были захвачены «охотниками» из числа казаков, которым было обещано по десять рублей каждому. Попытка штурма крепости и минный подкоп оказались неудачными, а осада турок не пугала: они свободно снабжались по морю. Потери же царского войска были немалые. В Москве и прочей России народ воспринял итоги этого похода с ироничным неодобрением.

Но Петр и его сподвижники находились только «в начале славных дел», и первым ощутимым плодом этого начала стал поход 1696 г., причем не столько даже его победный результат, сколько подготовка и проведение. За осень, зиму и раннюю весну в Воронеже на спешно сооруженных верфях по созданным иностранными корабелами образцам была построена целая флотилия из двух парусных судов и нескольких десятков галер. Она перекрыла снабжение Азова с моря, был разбит караван турецких грузовых судов.

Осада велась довольно успешно. Были возведены высокие насыпи, рылись подкопы. Штурмы хоть и не привели к окончательному успеху, но по ходу их осаждающим удавалось врываться в город, а еще они закрепились на валах крепости. Но не обошлось и без конфузии: голландец на русской службе, Ян Янсенс, перебежал к туркам и поведал им, что после обеда, во время полуденного зноя, русское воинство безалаберно почивает в своем лагере. Турки и постоянно находившиеся за рекой Кагальник крымские татары не преминули совершить нападение: многие из осаждающих так и не проснулись, но остальные, как оказалось, спали не так уж крепко. Нападающие были отбиты с большими для них потерями, но турки все же уволокли к себе девять пушек, а несколько самых больших вывели из строя. Теперь русские были постоянно настороже, и следующая вылазка гарнизона, поддержанная атакой из степи татарского войска, была успешно отражена.

Полторы тысячи донских и подошедших к ним запорожских казаков предпринятым по собственной инициативе неожиданным штурмом захватили два бастиона. После этого русская армия усилила артиллерийский обстрел, в осажденном городе уже почти не оставалось целых домов, крепостные стены и башни начинали обваливаться.

Турецкое начальство решило вступить в переговоры. 19 июля крепость была сдана на почетных для осажденных условиях: им была предоставлена возможность покинуть город с личным оружием, с семьями и с пожитками.

* * *

На Москве была великая радость: русская армия давно не одерживала больших побед, а тут впервые были побеждены страшные турки, да еще с использованием средства, доселе невиданного – русского флота.

Торжественное шествие по Москве прибывших войск проходило с характерным для Петра карнавальным оттенком. На триумфальных колесницах как главные герои ехали получивший генеральский чин друг и наставник царя Франц Лефорт и «генералиссимус» боярин Шеин, а за ними скромно шел пешком «капитан Петр Алексеев». Везли различные аллегорические изображения, на которых Марс, Геркулес и Нептун увенчивали русское воинство и флот. На повозке ехал и выданный турками изменник Ян Янсенс – под виселицей и в чалме.

Эта победа произвела большое впечатление на европейские дворы: там начинали понимать, что круг главных действующих лиц международной политики пополняется новым «потентатом», молодым и неудержимым. Примечателен разговор, состоявшийся в польском сенате. Один вельможа заявил, не без шипящей язвительности, но уважительно: «Надо москалям поминать покойного короля Яна (Собеского. – А. Д. ), что поднял их и сделал людьми военными; а если б союза с ними не заключил, то и до сей поры дань Крыму платили бы и сами валялись бы дома, а теперь выполируются». Этот понравившийся, очевидно, каламбур употребил и его собеседник в ответной реплике: «Лучше б было, чтобы дома сидели, это бы нам не вредило; а когда выполируются и крови нанюхаются, увидишь, что у них будет! До чего, господи боже, не допусти».

Его опасения были прозорливы, но что касается его отечества – не на ближайшую перспективу. Россия примет участие в разделе Речи Посполитой только через сто лет, а в недалеком будущем ее ожидал разгром под Нарвой, да и после великой полтавской победы был Прутский поход, едва не закончившийся катастрофой и для царя Петра, и для его молодой державы. Но общую тенденцию мирового процесса пан сенатор уловил гениально.

* * *

В Прутский поход Петр Великий повел свою победоносную армию всего два года спустя после одного из блистательных триумфов русского оружия – Полтавской битвы. На полтавском поле был повержен «северный лев» – Швеция, чью армию возглавлял король Карл XII. Полководец, которого сравнивали с общепризнанным военным гением – другим шведским королем Густавом II Адольфом, чья слава прогремела в годы Тридцатилетней войны (они и погибли примерно в одном возрасте – Карл в 36, Густав Адольф в 38 лет). Шведские солдаты были одними из лучших в Европе, если не самыми лучшими, а в том сражении они не намного уступали русским в численности.

Может быть, Петр не совсем отошел еще от вполне понятной эйфории, и ему казалось, что грех теперь не одолеть турок, которых не раз били уже не только австрийцы, но и поляки. Пятнадцать лет назад под Азовом он так не думал, потому, возможно, и победил.

Трезво смотрел на вещи крымский хан Девлет II Гирей (1648–1718, правил в 1699–1702, 1709–1713 гг.). Он давно видел опасность, исходящую от России, – и для Крыма, и для Османской империи, – а потому настаивал на необходимости упреждающего удара всеми силами обоих государств. Но султан Ахмед III не хотел новой войны с русскими и из опасения, что Девлет может ее спровоцировать, отстранил его от власти. Однако в 1709-м, в год Полтавской битвы, вернул его на престол.

Хан сразу стал поддерживать гетмана-изменника Мазепу в его стремлении с помощью шведской силы создать независимое украинское государство. Но ближайший ход событий показал, что это утопия. И дело не только в возросшей военной мощи России. Подумать только: среди лета в благодатной Украине, имея в союзниках здешнего правителя Мазепу, шведские солдаты начинали голодать. Уж, наверное, не потому, что украинский народ видел в них освободителей из-под ига москалей.

Но и после Полтавской баталии, встретившись в Бендерах с прежним ближайшим сподвижником покойного Мазепы, а теперь правобережным гетманом Филиппом Орликом и нашедшим убежище у османов Карлом XII, Девлет II Гирей вступил с ними в переговоры о совместной борьбе с Россией. Предполагалось использовать силы готовой пойти за Орликом части казаков, готовой пойти за Карлом части поляков и ногайцев с Кубани – у них сераскиром (наместником) был сын Девлета. В Крыму в регулярное ханское войско было принято тогда немало запорожских казаков, бежавших туда от гнева Петра после того, как выступили против него вместе с Мазепой.

Петр уже требовал от султана выдворить Карла из своих владений. Узнав о переговорах в Бендерах, стал требовать еще настойчивее, угрожая в противном случае войной. Ахмед III не стал дожидаться этого и в декабре 1710 г. сам объявил войну России.

По его требованию Девлет Гирей послал своего сына Мехмеда в большой набег на окраины южнорусских и украинских земель (можно быть уверенным, особенно настаивать не пришлось), к его 40-тысячной орде присоединилось около 8 тысяч запорожцев, 4 тысячи поляков, отряды турецких янычар и шведов. Орликом и Мехмедом Гиреем было составлено что-то вроде воззвания к украинскому народу, в котором содержался призыв «бороться с московской неволей». Ханский сын дал указание своим подчиненным: украинцам «разорения не чинить, в полон не имать и не рубить». Поначалу татары и впрямь сдерживались, но потом стали поступать по своему обыкновению. Больших городов нападавшие, несмотря на упорные осады, захватить не смогли, но городков и сел разорили много.

Сам хан с другим большим войском устремился в глубь Левобережной Украины. При приближении регулярных русских войск татары и их союзники стремились уклониться от сражения. В степи конным русским отрядам и казакам удалось отбить немалую часть полона, но все же угнаны были многие тысячи людей. Что касается погибших, «десять тысяч неверных поразил Аллах стрелой своего гнева», – заявил потом Девлет Гирей, и это, вероятно, не полная цифра. Однако из политических затей бендерских заговорщиков ничего не вышло.

* * *

Начавшийся в июне 1711 г. поход на балканские владения Турции возглавил лично Петр Первый. Его сопровождали в нем верная подруга и еще не венчанная жена Екатерина (в лютеранстве Марта) Скавронская – будущая императрица Екатерина I и ближайшие соратники. Армия была собрана численностью около 80 тысяч человек, что явно было недостаточно для такого предприятия. Но продолжалась Северная война со Швецией, и значительные силы были на ней.

Основной расчет строился на присоединении армий княжеств Молдавии и Валахии, а также на восстании сербов, черногорцев и других христианских народов Османской империи – на этот счет царя постоянно обнадеживали молдавские правители. Но большинство молдавских бояр не пожелало участвовать в войне, в княжестве к русским присоединились гораздо меньшие силы, чем обещал господарь Дмитрий Кантемир, – не более 6 тысяч, да и то это была в основном плохо вооруженная легкая кавалерия. Валахия осталась в стороне; в Сербии и Черногории восстания местами поднялись, но это движение не получило широкой поддержки.

В результате после перехода по малонаселенной степной местности, где днем была нестерпимая жара а ночью холод, при нехватке воды, продовольствия, фуража, русская армия оказалась окруженной на берегах Прута значительно превосходящим ее турецко-татарским войском, которым командовали великий визирь Балтаджи Мехмед-паша и хан Девлет II Гирей.

Значительная часть русских сил была оставлена в качестве гарнизонов в пройденных городах, многие люди выбыли из строя или погибли в боях, от болезней и тягот пути. Немало было дезертиров. Так что в завязавшемся 20 июля 1711 г. бою в русской армии насчитывалось примерно 38 тысяч человек, у противника было не менее 100 тысяч.

С непрерывно повторяющимися возгласами «Алла!» в яростную атаку на русские позиции бросились многие тысячи исступленных янычар, стремившихся преодолеть заграждения из рогаток. Но их порыв захлебнулся в собственной крови, даже по турецким данным потери составили не менее 8 тысяч человек убитыми и ранеными. Русские тоже потеряли немало – свыше 2,5 тысяч. Турецкая артиллерия заняла окружающие возвышенности и вела оттуда сильный огонь. Петр, по свидетельству иностранного офицера, находившегося в русском войске, вел себя не менее бесстрашно, чем самые мужественные из его солдат.

На следующий день янычары отказались возобновить сражение, раздавались крики, что султан приказал заключить мир, а великий визирь бросает их на верную смерть. Но положение русской армии было крайне тяжелым, не смолкали турецкие пушки. По лагерю метались зачем-то взятые мужьями в поход офицерские жены (не иначе как по примеру государя), все в слезах и издавая громкие стенания. Екатерина держалась выше всяких похвал, и ее пример и поддержка были очень кстати ее супругу: в этот день от сознания своего бессилия он был близок к отчаянию, порывисто ходил взад-вперед, порою молча стучал себя в грудь.

Но вскоре Петр взял себя в руки. На Военном совете было решено: вступить в переговоры, а в случае их неуспеха всей силой идти на прорыв, «биться не на живот, никого не милуя и ни у кого не прося пощады».

Великий визирь, извещенный, что, если он откажется от переговоров, русские пойдут на смертный бой, согласился на них. Что уж там было в его шатре, куда направился виднейший русский дипломат, вице-канцлер Петр Павлович Шафиров, польский еврей по происхождению, сенью этого шатра и покрыто. Рассказывали, что Екатерина снабдила его на дорогу всеми своими драгоценностями, ее примеру последовали многие приближенные царя. Сам государь тем временем вызвал к себе известного смелостью и проворством офицера. Получив утвердительный ответ на вопрос, готов ли он выполнить опаснейшее задание крайней важности, Петр вручил ему обращение к сенату: все его распоряжения, которые поступят в Петербург до его личного возвращения, считать недействительными – какого бы содержания они ни были и пусть даже под ними стоит его собственноручная подпись. Поручение было успешно выполнено.

Шафиров с великим визирем заключили предварительное соглашение о мире. Сошлись на том, что Россия возвращает Османской империи Азов, срывает до основания все возведенные в Таганроге укрепления (их сооружение – из-за болезней, плохого снабжения, непривычного климата, тяжелого труда стоило жизни тысячам, если не десяткам тысяч людей), не вмешивается более в польские и запорожские дела, дает свободный проезд через свою территорию на родину, в Швецию, Карлу XII. Кроме того, Россия лишалась своего флота на Азовском море (на просьбу перевести его в Балтийское море султан ответил отказом, но сам охотно купил корабли).

Узнав о заключенном мире, в турецкий лагерь примчался из Бендер Карл XII. Он требовал вручить ему командование над армией, обещался истребить русских до последнего человека, но визирь умерил его пыл словами: «Ты уже их испытал, и мы их знаем. Коли хочешь, нападай на них со своими людьми, а мы мира не нарушим». Мехмед-паша даже направил свою кавалерию, чтобы она защищала русскую армию на марше от нападений татар.

Русское войско, хоть и вышло из прутского лагеря с распущенными знаменами и барабанным боем, до родины добралось с тяжелыми потерями в пути, остававшиеся в строю были в крайнем изнеможении. По некоторым оценкам, этот поход стоил российской армии потери около 37 тысяч человек: убитыми, умершими, попавшими в плен, дезертировавшими.

В 1713 г. султан Ахмед III, для которого Карл стал обузой и источником дипломатических осложнений, приказал силой выпроводить шведского гостя восвояси. Но у того были, очевидно, какие-то серьезные планы в этом регионе, и он со своим окружением устроил целое сражение, в котором пали сотни янычар, а сам он лишился кончика носа. Добравшись до родины и принявшись выказывать свой воинственный задор в северных широтах, в 1718 г. он был убит при осаде норвежской крепости Фредрикстен (Норвегия была тогда подвластна датскому королю, а Дания была врагом Швеции в Северной войне). Смерть была странная: то ли он был поражен в голову залетевшей из крепости шальной пулей (возможно, даже не пулей, а металлической пуговицей), то ли выстрел был сделан из своего же окопа.

Девлета II Гирея турецкий султан в 1713 г. снова отстранил от власти – теперь уже окончательно. Ему показались не сулящими ничего хорошего его постоянные сношения со шведским королем.

Азов Россия вернулся себе в 1736 г. во время русско-турецкой войны 1735–1739 гг., по ходу которой российская армия впервые вступила в Крым.

Глава 46

Незваные гости – российское войско в Крыму

Про времена царствования императрицы Анны Иоанновны (1693–1740, правила в 1730–1740 гг.) В. О. Ключевский сказал, что это «одна из мрачных страниц нашей истории, и наиболее темное пятно на ней – сама императрица». Женщина недалекая, в культурном отношении недоразвитая, она, как племянница Петра Великого, волею судеб и династического брака до 37 лет прожила в статусе герцогини Курляндской в «бедной митавской трущобе» (Митава – нынешняя латвийская Елгава), чтобы оставшиеся десять лет жизни восседать на троне Российской империи. Плохо зная Россию и не доверяя русским, она наводнила страну иностранными «специалистами» не второго даже разбора, оседлавшими все руководящие посты в государстве и армии, а возглавил их фаворит императрицы, вывезенный ею из Курляндии тамошний дворянин Эрнст Иоганн Бирон.

Вела себя вся эта пришлая шатия в России высокомерно и разгульно. Верхи, дабы подавить протесты русской знати и глухой ропот народа, прибегали к репрессиям – царила знаменитая бироновщина. Как дополнительная мера, чтобы смягчить противоречия, а заодно потешить собственное самолюбие, решено было добиться военных успехов. Благо всегда имелся хронический повод к началу войны: подданные крымского хана, вассала Турции, в нарушение договоров продолжали постоянные набеги на окраины империи.

Набеги эти были для страны постоянной болью, и болью сильной. К прежде разбойничавшим крымским татарам и ногайцам в последние десятилетия прибавились еще и калмыки. Фельдмаршал Бурхард Кристоф Миних (1683–1767), инспектировавший Украинскую оборонительную линию, в письме к императрице отметил явную ее недостаточность и описывал сложившуюся ситуацию следующими словами: «Не только тамошние жители и приезжие за солью захватываются татарами, но и генерал Леси во время проезда через степь подвергся нападению и грабежу и едва успел спастись под защиту линии …Вследствие этого ваше величество потеряли многие тысячи подданных своих, которые умножают число турецких рабов».

Миних и был назначен командовать русской армией в начавшейся в конце 1735 г. войне с Турцией и Крымом. Выходец из Баварии, он состоял на русской службе с петровских времен, с 1721 г., и великий преобразователь отзывался о нем как об «искусном инженере и генерале». Миних не только командовал полками: он устраивал судоходство на Неве, руководил строительством в Выборге и Кронштадте, Ладожского обводного канала, в Петропавловской крепости; был администратором высокого ранга: в 1728–1734 гг. занимал пост генерал-губернатора Санкт-Петербургской губернии. Как военачальник, Миних имел опыт осады Данцига в войне за польское наследство. Выделялся как военный организатор, большое внимание уделявший боевой подготовке войск и устроению всех армейских служб. Человек был суховатый, порою суровый, ради достижения успеха не очень считавшийся с сохранением солдатских жизней.

* * *

С марта 1736 г. русской армии снова пришлось осаждать возвращенный туркам по Прутскому миру Азов. После очередного, опять же, взятия двух боевых башен, стоящих на берегах Дона, оставил продолжение осады на генерала Левашова и отбыл в низовья Днепра, где готовилась к походу на Крым Днепровская армия (Азов сдался в начале июля). По совету бывалых запорожских казаков, командующий повел войско не напрямую через степь, а вдоль русла Днепра.

20 мая 1736 г. русская армия подступила к Перекопу. По собранным перед походом сведениям выходило, что перекопский вал давно осыпался, ров затянуло землей, так что на телеге через всю эту преграду проедешь – и не заметишь. Чем были эти россказни, некомпетентной болтовней или намеренной дезинформацией? Ров был глубок, стены его отвесны и гладки, как каменная стена. По всей вершине высоченного вала был оборудован бруствер, и на нем, и в каменных башнях было множество изготовившихся к бою турецких янычар.

Но русские отряды хорошо подготовились к штурму: пока одни с помощью пик и рогаток преодолевали препятствия, другие прикрывали их шквальным огнем. К вечеру были взяты три башни, а через день сдалась и перекопская крепость Ор-Капы («Ворота на рву»).

Добившись этого успеха, русская армия двинулась к Гезлеву (Евпатории) – русские солдаты называли его «Козловым». Это был единственный принадлежащий Ханству морской порт, где, как и в Кефе, и в Карасубазаре (Белогорске) велась бойкая торговля рабами. Город был сожжен, крепость разрушена.

Наступил черед столицы Ханства – Бахчисарая. По дороге татары тучей кружили вокруг русского войска, но атаковать не решались. У самого города, наконец, решились, смогли даже захватить пленных, но вскоре были отбиты. Русские солдаты принялись грабить город, и их невозможно было остановить – по Руси веками гуляла слава о нем как о разбойничьем гнезде. Миних поручил капитану Манштейну сделать описание ханского двора, после чего приказал его поджечь. До наших дней мало чего дошло от того затейливого, судя по описанию, дворцового комплекса, лучше всего сохранились дворцовые бани. Ханы, последовавшие за не сумевшим отстоять свою резиденцию Капланом Гиреем, полностью перестроили дворец.

После этого русские оставили Крым – к некоторой досаде его обитателей. Дело в том, что татары ожидали, что далее русская армия двинется на Кефе, и выжгли все на ее предполагаемом пути – оказалось, зря жгли.

Недовольны были и в Петербурге: там требовали, чтобы операция по принуждению к миру была продолжена. Но фельдмаршал послал ответ: «В порученной мне важнейшей экспедиции поныне исполнено столько, сколько в человеческой возможности было. Теперь моя цель – привести полки в доброе состояние, укрепить перекопскую линию и держать татар в Крыму, чрез что они сами себя принуждены будут разорить».

Но и блокаду Крыма на Перекопском перешейке опытный командующий устраивать не стал: продуктов и фуража оставалось совсем немного, а близ Гнилого моря не только вода, но и воздух был под стать его названию. Кроме того, Миних рассудил, что на Перекопе свет клином для татар не сошелся, они запросто могут перебраться через Сиваш. На военном совете решили идти к Днепру, предварительно уничтожив все перекопские укрепления, а пушки с них забрать с собой. Последующий переход стоил немалых жертв от изнеможения, солнечных ударов и болезней.

На протяжении всей этой кампании против Миниха неустанно интриговал генерал-фельдмаршал принц Людвиг Вильгельм Гессен Гомбургский. Он считал, что его несправедливо обошли, не назначив на пост командующего, а потому слал на Миниха донос за доносом. Под Бахчисараем он даже попытался созвать военный совет, который потребовал бы у того оставить свой пост, а в случае отказа – арестовал. Но генералы эту затею не поддержали, более того, упрекнули самого инициатора за лень и нерадение. Тогда принц отправил еще один навет Бирону, но тот ограничился тем, что переслал его Миниху без комментариев. При этом оба военачальника остались при своих должностях и продолжали вести армию.

* * *

В кампанию следующего, 1737 г. Миних руководил осадой Очакова, сильной турецкой крепости в устье Днепра. Турки оборонялись мужественно. Ожесточение с обеих сторон было таково, что пощады в схватках не было никому. Однажды, когда русские под убийственным огнем отходили после неудачного штурма, за крепостные стены бесстрашно высыпали толпы магометан – только затем, чтобы перебить раненых и отставших. Крепость сдалась только после того, как вызваный зажигательными снарядами пожар привел к страшным взрывам пороховых погребов – за одну ночь погибло около 10 тысяч солдат и мирных жителей.

Во время этой осады фельдмаршал лично ходил на приступы со шпагою в руке, а рядом с ним неотлучно находился герцог Антон Ульрих Брауншвейгский, в будущем муж племянницы императрицы Анны Иоанновны – Анны Леопольдовны и отец мимолетного российского императора, несчастного Иоанна VI Антоновича. После воцарения в 1741 г. свергнувшей младенца Иоанна Елизаветы Петровны все «Брауншвейгское семейство» было взято под стражу и через некоторое время оказалось в далеких Холмогорах, под неусыпным надзором и без связи с окружающим миром. Там герцог и его супруга скончались, а трое из пяти их детей дожили до освобождения в 1780 г.

В мае того же 1737 г. 25-тысячная армия Петра Ласси, ирландца на русской службе, любимца солдат, осуществила еще одно вторжение в Крым. Объектом нападения стала восточная часть полуострова. Армия пошла не через Перекоп, где ее наверняка бы уже ждали, а перебралась через Гнилое море. Возле Карасубазара (Белогорска) произошла жестокая битва с крымским войском, во главе которого стоял новый хан Фетих II Гирей (прежний был уволен Стамбулом за прошлогодние неудачи). Татары были разбиты, остатки их бежали в горы. После этого регулярные части русской армии расположились на отдых, а нерегулярные разошлись по всей округе грабить. Особенно усердствовали поступившие на русскую службу калмыки – помимо груд всякого скарба, они захватили тысячу пленников. Завершающим деянием этого похода стало сожжение дотла Карасубазара, после чего войско вернулось в пределы Российской империи.

Тем же летом в войну в качестве союзника России вступила Австрия, но турки сразу же нанесли ей поражение, отчего воспряли духом после неудач, которые претерпели от русских.

* * *

Кампания 1738 г. была неудачной для России на обоих основных направлениях.

Армия, двинувшаяся под предводительством Миниха на Бендеры, не смогла продвинуться дальше Днестра. Успешно отражая турецкие и татарские нападения, она стала нести большие потери от болезней, из-за нехватки кормов начался падеж лошадей. Появились сведения, что в окрестностях Бендер свирепствует чума.

К тому же складывалось впечатление, что постоянно находящийся поблизости неприятель подтягивает подкрепления и готовит окружение. Приходил на память чуть было не закончившийся катастрофой Прутский поход Петра Первого. Был ли у врага такой умысел или нет – у фельдмаршала хватило рассудительности не продолжать движение навстречу трудностям, грозящим стать непреодолимыми. Он предпочел вернуться.

В Петербурге им были очень недовольны: австрийцы бомбардировали российское правительство требованиями продолжения военных действий, утверждали, что их собственные неудачи на Дунае связаны именно с пассивностью Миниха. Но фельдмаршал не внял и настояниям императрицы.

Генерал-фельдмаршал Ласси снова повел армию на Крым, но вышел поздно, в конце июня. Дойдя до Перекопа, потребовал ключи от крепости. Но ее комендант заявил, что он здесь для того, чтобы обороняться, а не отдавать ключи по первому требованию. Однако после сильной бомбардировки принужден был сдаться.

Тем временем из крымской степи придвинулись большие силы татар во главе с ханом Менгли II Гиреем (Стамбул сместил и Фетиха – за прошлогоднюю неудачу). Менгли был полководец опытный (ему было около шестидесяти) и настроен решительно. На собравшемся совете русские генералы решили, что ввиду неизбежного сильного противодействия и малого запаса провианта и фуража продолжать поход рискованно, а посему было принято решение возвращаться.

При движении через степи татарские всадники энергично нападали на русскую армию на всем пути, но, как следовало из донесений командующего в Петербург, их успешно отражали, а русские потери были невелики – в общей сложности около тысячи убитыми и ранеными.

Однако интересно выслушать и свидетельство австрийского капитана Парадиза, участвовавшего в этом походе. Его удивлял размер русского обоза: какого-нибудь гвардейского сержанта могло сопровождать 16 подвод, а брат императрицыного фаворита генерал Карл Бирон имел в упряжках 3 верблюдов, 7 ослов и около 300 быков и лошадь. Всякий возница думал только о себе, о том, как бы кого-то обогнать и никому не уступить дорогу. Отсюда постоянные сцепления колес, заторы, а в итоге – общая неповоротливость русской армии. Одну из причин Парадиз видит в «некотором застарелом нерадении в русских офицерах: генерал-аншефу нельзя быть везде самому; он может заставить себя бояться, но такой рабский страх заставляет трудиться только в его присутствии».

Капитан рассказал о серьезном столкновении с противником: внезапно налетевшие из балки толпы татар зарубили около 1200 человек и угнали около 2000 голов скота, причем находящееся неподалеку охранение было расположено так неудачно, что поначалу ничего не видело, а потом не стало вмешиваться – когда стало ясно, что татары тоже не собираются на него нападать.

Конечно, австрияк приврал, с какой бы стати собраться вместе такой массе скота и такому количеству безоружных пастухов, но все равно испытываешь горечь, читая подобное о наших предках.

* * *

Интересна личность одного из главных участников этих событий – хана Менгли II Гирея (1678–1740, правил в 1724–1730, 1737–1740 гг.).

При первом восхождении на трон он сразу столкнулся с враждебным противодействием знати и не побоялся пойти на решительные действия. Выразилось это в том, что поначалу он повел себя миролюбиво и был ласков в общении со всеми. При этом наблюдал, кто из его противников ведет себя особенно нагло, у кого какие намерения, кто пользуется наибольшим авторитетом. Тех, кого счел наиболее опасным для себя, отправил в поход на Персию, договорившись предварительно с его командирами, что они прикончат их там. Однако многие почуяли недоброе и бежали: кто в Стамбул, кто к периферийным ордам, мутить воду там, кто еще куда. Так что у Менгли Гирея хватало недругов повсюду, в том числе в придунайской Буджакской орде, которую он заставил повиноваться себе.

Однако большинство татар было благодарно ему за то, что он прекратил многолетнюю смуту, умерил аппетиты знати, снизил или отменил некоторые налоги и повинности.

Но в 1730 г. в Стамбуле произошло народное восстание, в результате которого был казнен большой умница великий визирь Ибрагим-паша и свергнут султан Ахмед III, слишком много тративший на строительство новых дворцов и на свое увлечение тюльпанами. Вместо благоволившего к Менгли Гирею Ахмеда III (они оба были большими поклонниками богословия) к власти пришел Махмуд I, которого уцелевшие противники крымского хана сразу стали настраивать против него. Они добились, чего хотели: Менгли Гирей оставил престол.

После двух вторжений русской армии в Крым султан Махмуд вернул к власти опального хана, и, как мы видели, не прогадал. Но в 1740 г. Менгли Гирей скоропостижно скончался.

* * *

В 1739 г. русской армией во главе с Минихом были захвачены стратегически важный и хорошо укрепленный город Хотин (в Черновицкой области нынешней Украины) и столица Молдавского княжества Яссы, а также одержана победа при Ставучанах – первая победа русских над турками в полевом сражении.

Но при заключении завершавшего эту войну Белградского мирного договора (в сентябре 1739 г.) чужеземные правители России показали всю степень своего пренебрежения ее национальными интересами. Они не нашли ничего лучшего, как доверить отстаивать русскую позицию на переговорах французскому посланнику в Стамбуле маркизу де Вильневу. Это уж точно было – «пусти козла в огород». Позиция парижского двора по поводу этого конфликта была предельно проста: «Лишь бы Турция не слишком ослабла, лишь бы Россия не усилилась». Это еще и при том, что совсем недавно Россия и Франция были врагами в войне за польское наследие. В итоге ценою 100 тысяч потерянных жизней Россия получила только Азов, да и то с обязательством снести его укрепления, небольшую территорию на Среднем Днепре и право построить новую крепость на Дону. Очаков и другие взятые с боя турецкие крепости возвращались Османской империи, она могла построить еще одну – в устье Кубани, что давало ей возможность еще надежнее запереть русскому флоту выход в Черное море. Да, собственно, и запирать теперь было не от кого: Россия не могла теперь держать на Черном и Азовском морях не только военный, но и торговый флот – ее коммерческие перевозки должны были осуществляться только турецкими судами. По существу, русским осталось право купаться в Азовском море. На переговорах Стамбул отказался признавать императорский титул Анны Иоанновны, но разрешил ее подданным беспрепятственно посещать Святую землю.

По словам В. О. Ключевского, «Россия не раз заключала тяжелые мирные договоры; но такого постыдно смешного договора, как белградский 1739 г., ей заключать еще не доводилось и авось не доведется».

* * *

После этой войны обитатели Крыма восстановили разрушенное, отстроили новый ханский дворец, добились немалых хозяйственных успехов. Все больше собиралось зерна, разбивалось виноградников, разводилось ценных курдючных овец. Ставился вопрос о постройке морской гавани в устье Днепра – в дополнение к Гезлеву (Евпатории).

Некоторые ханы стремились к поддержанию мира с Россией, были отпущены находившиеся в неволе русские пленники. Другие считали мир с Россией ненадежным и искали союзников против нее, не исключая при этом Австрию и Швецию.

Сильным правителем был Кырым Гирей (1717–1769, правил в 1758–1764, 1768–1769 гг.). Человек высокой культуры, интересовался западной общественной мыслью. Ценитель искусства, в том числе французского. При нем сложился стиль «крымского рококо», самый яркий памятник которого – всемирно известный «Фонтан слез» в комплексе ханского дворца, сооруженный по повелению Кырыма Гирея в память о безвременно ушедшей его любимой наложнице Диляре. Тот, что вдохновил А. С. Пушкина на поэму «Бахчисарайский фонтан». Прекрасен и мавзолей (дюрбе) Диляры-Бикеч, в котором упокоилось тело красавицы – там же, в Бахчисарае.

Хан Кырым очень много сделал для подъема экономики, стал организатором широких геологических изысканий в поисках полезных ископаемых и драгоценных металлов – но существенных результатов они, к сожалению, не принесли.

Кырым Гирей был настроен решительно против России. Пытался заключить союз против нее с прусским королем Фридрихом II Великим, направил для этого посольство в Берлин – но предложение не было принято. Когда польский престол занял откровенный ставленник России Станислав Понятовский, хан поддерживал выступившую против него Барскую конфедерацию националистически настроенной шляхты.

В самом конце 1768 г. разразилась русско-турецкая война 1768–1774 гг., и Кырым Гирей самым энергичным образом принялся за набор и подготовку крымской армии, но внезапно скончался.

* * *

В России вскоре после заключения Белградского мира одно за другим произошло несколько дворцовых переворотов. После смерти в октябре 1740 г. Анны Иоанновны страна присягнула ее внучатому племяннику, двухмесячному Иоанну Антоновичу. За малолетством императора регентом при нем, согласно завещанию усопшей, стал все тот же Бирон. Однако теперь у русских людей не было никаких оснований терпеть этого курляндского хлыща. Тем не менее, еще прежде, чем это до них дошло, 9 ноября 1740 г. Бирон был свергнут в результате заговора, во главе которого стоял фельдмаршал Миних. Конкретным побудительным мотивом для него стали слезы матери маленького государя Анны Леопольдовны – урожденной принцессы Мекленбург-Шверинской, племянницы Анны Иоанновны, жены его подчиненного в недавно закончившейся турецкой войне герцога Антона Брауншвейгского. Она пожаловалась на постоянно чинимые ей Бироном обиды. После ареста временщика Анна Леопольдовна была объявлена правительницей до достижения ее сыном совершеннолетия.

Но в это время на историческую арену вышла «прекрасная дщерь Петрова», родившаяся в год Полтавской победы, Елизавета Петровна – до этого ее оттирали от престола под тем предлогом, что родители ее, Петр Великий и будущая Екатерина Первая, на момент ее появления на свет не состояли в законном браке. Ворвавшись в кордегардию (караульное помещение) Преображенского полка, она воззвала к гвардейцам: «Ребята, вы знаете, чья я дочь?!» Ребята знали, и в ночь на 25 ноября 1741 г. иностранному засилью в правлении Российским государством пришел конец.

Свергнутого Иоанна Антоновича в качестве секретного узника 23 года морили по крепостям, прежде чем он погиб в 1764 г. при неудачной попытке его освобождения, предпринятой авантюристом подпоручиком Смоленского пехотного полка Василием Мировичем. Прочее же «Брауншвейгское семейство» – Анна Леопольдовна, ее муж Антон Ульрих и их дочь Екатерина – отправилось в строгую северную ссылку в Архангельскую губернию. Там под стражей родилось еще трое детей, из них двое мальчики – при известных обстоятельствах, потенциальные претенденты на российский престол. Анна Леопольдовна скончалась в 1746 г. при родах в возрасте 27 лет, Антон Ульрих умер в 1774 г. в возрасте 59 лет. Их детей, двух сыновей и двух дочерей, только в 1780 г. освободила Екатерина II. Она взошла на престол еще в 1762 г., но ее права на царствование были слишком спорны.

Императрице Елизавете Петровне поэт А. К. Толстой посвятил знаменитые строки:

Веселая царица

Была Елисавет:

Поет и веселится,

Порядка только нет.

Был, не был – не нам судить. Вернее, нам бы помалкивать. С Турцией и Крымом Россия в ее царствование не воевала, но были одержаны славные победы в Семилетней войне с самим Фридрихом Великим, русские войска даже побывали в Берлине. При Елизавете Петровне знать и частично прочее дворянство набрались французского политеса и стали читать романы.

К Крыму государыня однажды все же проявила повышенный интерес (выше того, который вызывали регулярно повторяющиеся набеги малой и средней численности). В 1757 г. от русского резидента в Варшаве стали поступать донесения, что малороссийские эмигранты, в том числе живые еще сподвижники Мазепы, ведут в Бахчисарае переговоры по поводу оказания им помощи в освобождении от ига москалей. Хан будто бы склоняется к тому, чтобы предоставить обитателям Запорожской Сечи места в его причерноморских владениях.

Императрица переговорила по этому поводу с гетманом Кириллом Разумовским. Тот запросил канцлера М. И. Воронцова, нельзя ли «какой способ употребить, чтоб двух или трех бездельников истребить, которые исстари в Крыму живут и, будучи заражены старинными мыслями, по-старинному рассуждают, забыв то, что Украина с того времени, можно сказать, совершенно переродилась…». На что канцлер ответил, что «хотя весьма желательно бы было, дабы известные злодеи, находившиеся в Крыму, могли каким случаем истреблены или украдены быть, но как сей способ может неприятные следствия навести, я думаю, что лучше бы было совсем в презрении оставить, тем более что они престарелые люди и скоро в гроб пойдут».

Глава 47

В союзе с османами против екатерининских орлов

Большой кровью купленные русские победы в Семилетней войне перечеркнул племянник государыни Елизаветы, сменивший ее на престоле в 1761 г. Петр III Федорович, первый представитель Ольденбургской ветви Романовых на русском престоле – все последующие тоже ее представители.

Супруга его, Екатерина Алексеевна, урожденная София Фредерика Августа Анхальт-Цербтская (1729–1796, правила в 1762–1796 гг.), свергла этого горячего поклонника прусского короля (у которого, у короля, скоро будет искать, как мы уже знаем, на нее управы Кырым Гирей) и в не столь продолжительном времени стала Екатериной II Великой.

В начале своего правления Екатерина стала добиваться от Крыма, чтобы в Бахчисарае было учреждено русское консульство, которое могло бы отстаивать перед ханским правительством интересы подвергшихся татарским нападениям или еще каким-то образом обиженных российских подданных. Крымские власти поначалу отговаривались: мол, надо просто во всем доверять друг другу, быть взаимно чистыми душой, «как два стоящих друг напротив друга зеркала». И вообще, разве из Бахчисарая увидишь, что происходит на юге России или в Сечи? (При том, что французское консульство уже имелось.)

В 1764 г. российское консульство все же было открыто, однако сразу случилась накладка. От консула Никифорова сбежал его пятнадцатилетний дворовый человек Михайло Авдеев, нашел приют у татар и принял магометанство. Консул разыскал его и силой увел к себе. Но крымские власти возмутились: это теперь правоверный мусульманин и с ним так поступать нельзя (автор не на стороне Никифорова, но, выходит, с миллионами православных христиан было можно). Дело дошло до Петербурга, оттуда консулу сделали выговор: отказавшись от православной веры, Михайло Авдеев стал «ренегатом», а ренегат – отрезанный ломоть.

Но это, конечно, дело пустяшное – по сравнению с предстоящими делами.

* * *

И российское, и турецкое правительства понимали, что новое столкновение их держав неизбежно: Белградский мир не разрешил приведшие к последней войне противоречия. Исходя из этого, они и строили свою внешнюю политику. Когда Екатерине удалось добиться избрания на польский престол Станислава Понятовского, в Стамбуле подумали в первую очередь о том, что Польша постоянно находится в конфликте с Турцией (это сейчас они очень далеки друг от друга, а тогда это были государства пограничные, и османы отвоевали у поляков немало украинских земель, которые те считали своими).

В 1768 г. в крепости Баре на Подолье была образована Барская конфедерация – объединение польской шляхты, крайне недовольной тем, что король Станислав стал урезывать права магнатов, а главное, противодействует ущемлению прав «диссидентов» (ими считались в первую очередь православные, но также и протестанты, а теперь уже даже и униаты). Все это, так же как и петербургские связи Понятовского (в том числе в интимном смысле – он был из тех любовников матушки-императрицы, с которыми ей довелось пережить самые сильные чувства), рассматривалось как покушение на национальные традиции и интересы.

Конфедераты стали действовать агрессивно, по сути, это было восстание против королевской власти. Развернулся самоуправный террор против инакомыслящих и просто против людей другой веры. Это спровоцировало восстание православного простонародья, получившее название Калиивщины, во главе с Гонтой и Железняком. Восстание гайдамацкое, жестокое, сопровождающееся, по обыкновению, вспышками массовых убийств поляков и евреев (впоследствии гайдамацкое движение вдохновило Тараса Шевченко на поэму «Гайдамаки» и другую подобную поэзию, где присутствуют такие перлы: «Чуешь, тятьку? Будем резать!»).

Барская конфедерация нашла поддержку у Турции и Крыма, тем более что для борьбы с ней в Польшу по просьбе короля вступили российские войска (в боях отличился А. В. Суворов). А тут еще кровавое происшествие: большой отряд гайдамаков, преследовавших конфедератов, ворвался вслед за ними в Балту, принадлежавшую тогда Турции, и устроил там погром и пожарище. Погибло около 1800 человек, в том числе много татар и турок.

Это, конечно, преступление, но и поляки, включая официальные власти, в тех событиях доходили до чего-то запредельного. Когда один из руководителей гайдамацкого восстания, казацкий сотник Гонта попал в плен, суд определил ему чудовищную казнь: его должны были лишать жизни в течение двух недель, первые дни сдирая лоскуты кожи, затем отсекая конечности и, наконец, вырвав сердце и отрубив голову. Коронный гетман Ксаверий Браницкий не выдержал такого зрелища и на третий день приказал казака обезглавить.

Турция обвинила во всем Россию – на том основании, что часть повстанцев Калиивщины действовала с территории Левобережья. В октябре 1768 г. великий визирь вызвал к себе русского посла в Стамбуле Обрескова, грубо обругал и приказал заключить его в Семибашенный замок Едикуле, место содержания знатных политических противников и послов враждебных держав. Была объявлена война. В качестве поводов, кроме балтского инцидента и поддержки повстанцев, было названо еще строительство новых крепостей вопреки Белградскому договору и вмешательство в дела Польши.

* * *

Уже в январе 1769 г. хан Кырым Гирей во главе 70-тысячной орды совершил набег на отошедшую к России по Белградскому миру Елисаветградскую провинцию, или Новую Сербию – так ее назвали потому, что там селились перебравшиеся из османской империи в Россию балканские славяне (ныне – Кировоградская область Украины). Здесь его уже ждали посланцы от конфедератов, чтобы указывать дороги. Сунулись было на Елисаветградскую крепость, но, встреченные пушечным огнем, рассеялись по всей округе, грабя и захватывая, не разбирая, кто какого вероисповедания. Затем часть налетчиков присоединилась к конфедератам, чтобы сообща партизанить против российских войск.

Кырыма Гирея всегда тепло встречали в Стамбуле, в том году прием был оказан ему еще более ласковый – он привез в подарок Мустафе III много красивых украинок. Всего за этот налет было пленено около 1800 человек. Но это было последнее масштабное татарское нашествие на Русь: Малую, Белую и Великую.

* * *

Основные военные действия в ту войну разворачивались на днестровско-дунайском театре: у Петербурга были сведения, что готовы восстать христиане на Балканах, включаю греческую Морею (полуостров Пелопоннес), поэтому представлялось необходимым наступать в этом направлении.

Но у генерал-аншефа князя А. М. Голицына, поставленного во главе 1-й армии, дела складывались неудачно: дважды переходя Днестр, он встречал такой отпор, что вынужден был возвращаться. Упорно оборонялся осажденный Хотин. Но когда во главе армии был поставлен замечательный полководец Петр Александрович Румянцев (1725–1796), положение изменилось.

У Екатерины была своя особая причина гордиться успехами Румянцева: то, что ему доверялись ответственнейшие назначения, было в немалой степени следствием ее победы над собой. Молодой еще генерал прекрасно показал себя в Семилетней войне с Пруссией. Успехом под Гросс-Егерсдорфом русская армия была обязана в первую очередь ему, его новаторским действиям: он совершил со своим отрядом обходной маневр через лес, повел его на прорыв сомкнутой колонной – в то время как господствовала линейная тактика. Одним из первых Румянцев стал применять построение в каре, еще до Суворова ставил своим войскам главной задачей уничтожение живой силы противника. Но у него могло не быть возможности проявить во всей полноте свой полководческий талант. Он был любимцем Петра III, свергнутого Екатериной мужа, и оставался верен ему во время осуществленного ею в 1762 г. государственного переворота. Решив не дожидаться, когда его «попросят», он сам подал заявление об отставке. Но Екатерина, не без внутренней борьбы, отставку не приняла, решила доверять генералу, и со времен ее царствования на петербургском Васильевском острове высится памятник «Румянцева победам», а в Царском Селе – Кагульский обелиск.

Румянцев нанес несколько поражений намного превосходящим по силам турецко-татарским войскам: под Ларгой у него была 25-тысячная армия против 80 тысяч у неприятеля, под Кагулом – 32 тысячи против не менее чем 75 тысяч турок (по некоторым источникам, их было до 150 тысяч), при этом 100-тысячное крымское войско уклонилось от участия в сражении. Отдельные его другие успехи по размаху боевых действий были, может быть, и не столь оглушительны, как оды в их честь Хемницера и других пиитов, но они повторялись один за другим, были безоговорочны, деморализовали противника, а главное – российская армия научилась побеждать турок в открытых сражениях, невзирая на их число.

Русскими войсками были захвачены Бендеры, Бухарест. На востоке были разбиты союзные туркам кабардинцы, после чего они перестали рваться в бой.

* * *

В 1770 г. произошло нечто совершенно новое в русской военной истории: дальний поход кораблей Балтийского флота в воды восточной части моря Средиземного.

Уже вскоре после отплытия из Кронштадта стало ясно, что есть над чем подумать: один из линейных кораблей новейшей постройки вернулся, даже не выйдя из Балтийского моря, из-за невозможности продолжать плавание. До Англии не смогла добраться треть судов.

Но не зря императрица поставила во главе экспедиции графа Алексея Орлова (1737–1807), того из возведших ее на престол братьев Орловых, которого она ценила больше всех, даже больше, чем Григория, отца их общего сына Алексея (графа Бобринского). «Алексея она уважала гораздо больше, чем Григория, и не столько любила, сколько восхищалась его всегдашней и разносторонней оперативностью – и боялась его. Она его боялась, по-видимому, потому, что знала, до какой степени сам-то он абсолютно ничего не боится и ни перед чем не останавливается» (Заичкин И. А., Почкаев И. Н.).

Не знаток в морском деле, Алексей Орлов толково опирался на знания, опыт и авторитет командовавшего первой эскадрой адмирала Г. А. Спиридова, шотландца на русской службе адмирала С. Г. Грейга и других опытных моряков.

У берегов Греции высадили десант – дабы быстрее побудить греков к восстанию. Они действительно поднялись, но не так дружно, как хотелось бы. Подошедшая вскоре большая турецкая армия сумела подавить движение, освобождение Греции было отложено на полвека.

Греческий порт Наварин был захвачен благодаря меткому огню корабельных батарей, в чем немалая заслуга принадлежала цейхмейстеру флота И. А. Ганнибалу, двоюродному деду А. С. Пушкина, управлявшему огнем всех кораблей. Здесь произошла встреча эскадр – подошла 2-я во главе с контр-адмиралом Джоном Элфинстоном, флагманский корабль которого носил замечательное имя «Не тронь меня» (на нем впоследствии служил великий русский флотоводец Федор Федорович Ушаков, недавно канонизированный Русской православной церковью). После этого потребовалась вся полнота личных качеств Орлова: адмиралы были очень ревнивы по поводу своего первенства, и Алексею Григорьевичу стоило немалого труда добиться, чтобы они должным образом взаимодействовали. Не меньших усилий стоило наведение полного порядка на всех кораблях, совершивших столь дальний переход (в случае необходимости двинуть кулаком в матросскую челюсть Орлов мог знатно).

Турецкий флот, который и по числу кораблей, и по мощи намного превосходил русский (1430 орудий против 820), по должности возглавлял капудан-паша Ибрагим Хусамеддин. Но он взошел на адмиральский мостик не без протекции, при этом, однако, трезво отдавал себе отчет в собственных способностях, а потому действительно командовал флотом Хасан-паша по прозвищу Алжирец – он долго служил в этой славившейся своими морскими разбойниками стране.

Сражение началось 24 июня 1770 г. у западного побережья Анатолии, в Хиосском проливе, неподалеку от входа в Чесменскую бухту. Орлов признавался потом, что, когда увидел весь изготовившийся к бою турецкий флот (16 только линейных кораблей – против 9 русских), его объял ужас. Но надо было атаковать. Российский флот был разбит на три отряда. Главным командующим был Орлов, рядом с ним на мостике находился Грейг.

Вскоре после начала сражения от огня русской артиллерии загорелся турецкий флагман «Будж-у-Зафер». Но прямо на него течением понесло русского «Евстафия» с поврежденными парусами. Произошло столкновение, после которого русские моряки, не задумываясь, пошли на абордаж. Завязалась схватка – и тут горящая головня с турецкой мачты угодила прямо в пороховой погреб «Евстафия». Взрыв страшной силы уничтожил оба корабля, из команд мало кто уцелел. Остальные корабли, маневрируя, продолжали ожесточенную перестрелку, русские были искуснее и удачливее. Турецкий флот вынужден был укрыться в Чесменской бухте.

В бою 25 июня в ходе артиллерийской дуэли был уничтожен еще один вражеский линейный корабль. Главные события произошли в ночь на 26 июня. Была произведена знаменитая атака брандеров. И. А. Ганнибал искусно оснастил их горючими материалами. Особо отличились лейтенант Дмитрий Сергеевич Ильин и его матросы: проявив великую отвагу, они вплотную подошли к турецким кораблям и настолько удачно направили свое огненосное судно, что пожар, разметавшись от взрывов горящих кораблей по всей бухте, пожрал почти весь турецкий флот. Сами российские моряки спаслись на шлюпке.

В Чесменском сражении погибло около 11 тысяч турок, с русских судов оказывали всю возможную помощь тонущим матросам. Потеря российского флота в этом сражении погибшими составила около 600 человек, почти все – при взрыве «Евстафия».

Надо отметить стойкость, с какой турки перенесли эту свою трагедию. Виноватых не искали, Хасан-паша остался в строю. Он погиб в 1790 г., во время следующей русско-турецкой войны, будучи великим визирем Османской империи и командуя армией. В городе Чешме ему установлен памятник.

Злые западные языки потом утверждали, что ничего особенного не произошло, просто русским варварам удалось найти в Средиземном море флот, который еще слабее их собственного. Конечно, турецкий флот был не из лучших, но за ним была долгая славная история морских походов и битв с первоклассными эскадрами, в которых он не раз побеждал. Для российского же флота после смерти его создателя Петра Великого настало время простоя. Недаром Екатерина II, проведя на Балтике смотр своих кораблей, отозвалась об увиденном так: «У нас без меры много кораблей и на них людей, но нет ни флота, ни моряков». Теперь начиналось возрождение. Скоро Россия обретет новый простор для своих парусов – Черное море.

Скажем откровенно: в нашей истории было очень мало побед в сражениях с флотами ведущих морских держав, но корабли давно уже стали нашей насущной жизненной потребностью. Почему так – пусть каждый сам попытается понять в минуты романтического настроя, он переживет щемящее и при этом бодрящее чувство.

* * *

В ту войну в июле 1771 г. русские войска теперь уже в очередной раз вступили в Крым. Это сделала 2-я армия под командованием В. М. Долгорукого, тоже отличившегося в Семилетнюю войну генерала. Оставлять в тылу это вражеское гнездо было нельзя, но по согласованию с Екатериной Долгорукий начал с попыток решить дело миром.

На встрече с кочующими близ Перекопа ногайскими мурзами генерал немалой суммой в 14 тысяч рублей компенсировал им ущерб, нанесенный угнавшими их стада запорожцами. К тому времени большинство ногайских вождей, видя военное превосходство России, фактически подчинялось скорее ей, чем хану.

Во время беседы ситуация в Крыму в общих чертах была обрисована следующим образом. Там есть беи, составляющие пророссийскую партию, намеренно срывающие проводимую по повелению султана мобилизацию. Они готовы вместо Селима III, не ответившего согласием на мирные предложения Петербурга, посадить на ханский престол угодного императрице Шагина Гирея (Шагин Гирей в юности путешествовал по Европе, знал итальянский и греческий языки, на тот момент был ханским наместником – сераскиром в Едисанской ногайской орде, располагавшейся в междуречье Южного Буга и Днестра). По словам мурз, Шагин Гирей «не только предан России и навсегда останется ей верным, но и человек он очень разумный и простодушный» (в Петербурге Шагин Гирей был лично известен: в 1771 г. его посылал туда с дипломатической миссией Сагиб II Гирей, и он произвел самое благоприятное впечатление на государыню).

Но дело в том, продолжали собеседники, что авторитетные старейшины Ширинов, задаренные калгою и прислушивающиеся к влиятельным муллам, не согласны отложиться от Стамбула, ссылаясь на суру Корана, которая гласит: если мусульманский народ, не видя никакой опасности от меча и огня, осмелится нарушить свою присягу отступлением от единоверного государя и передастся иноверной державе, то да будет он навеки проклят. Однако, если грозит погибель, нарушить присягу позволительно. Поэтому между Ширинами положено до тех пор не отлагаться от Порты, пока не возникнет явная угроза от русского оружия.

Долгорукий понял, что это фактически призыв к вторжению, и последовал ему. Русская армия почти без потерь овладела Перекопом, который защищало 50 тысяч татар во главе с Селимом III Гиреем и 7 тысяч засевших в крепости янычар: хан с татарами ушли, а турки сдались.

Приступом была взята крепость Арабат на Азовском побережье, затем без боя – город-порт Гезлев на противоположном краю Крыма. Долгорукий послал хану письмо с увещеваниями сдаться, а явившиеся посланцы от Ширинов попросили об отсрочке для принятия решения.

Долгорукий пошел на засевших в Кефе турок. Город сдался после боя под его стенами, тем временем из Керчи турки уплыли на кораблях. Отрядами были заняты Еникале, Балаклава и Таман на противоположном берегу Керченского пролива. Хан Селим бежал с турками в Стамбул, а на его место беи Ширинов и Мансуров, по согласованию с Долгоруким, посадили сторонника России Сагиба II Гирея (1726–1807, правил в 1771–1775 гг.). С ним был подписан договор, по которому Крым объявлялся независимым, но под покровительством России. На полуострове было оставлено несколько небольших русских гарнизонов, а остальная часть 2-й армии ушла зимовать на Украину.

В 1774 г. при успешном отражении турецкого десанта под Алуштой получил тягчайшее ранение в голову Михаил Илларионович Кутузов, командовавший русским отрядом (вопреки распространенному мнению, глаза он при этом не лишился).

* * *

В 1773 г. 1-я армия Румянцева стала совершать рейды на правый берег Дуная. Входивший в ее состав корпус Суворова одержал победы под Туртукаем (дважды) и на Гирсовском посту. Но для генерального сражения сил было недостаточно, поэтому после побед войска возвращались.

В следующем году русские стали действовать на правом берегу основательнее. После победы при Козлуджи была осаждена важная крепость Шумла. От визиря поступило предложение о перемирии, на которое Румянцев дал жесткий ответ: или немедленное начало мирных переговоров, или полномасштабные военные действия с перспективой похода русской армии на Стамбул.

10 июля 1774 г. в лагере близ деревни Кючук-Кайнарджи был подписан названный по ее имени завершающий долгую войну мирный договор. Крымское ханство признавалось свободным государством, но турецкий султан по-прежнему оставался для крымских мусульман их духовным главою – халифом. То же относилось к «татарской нации» на Кубани и в степях Северного Причерноморья (конкретные территории оговаривались). Керчь и близлежащая крепость Еникале стали российскими, так же как крепость Кинбурн на косе Бугско-Днепровского лимана – прежде все это были турецкие владения. Российские суда получали право свободного прохода через проливы Босфор и Дарданеллы. Российские подданные получали право свободной торговли на территории Османской империи, которая обещала покровительство русским купцам в Алжире, Тунисе и Триполи. Российский императорский титул признавался равноценным титулу падишаха – ранее Стамбул признавал за таковые только титулы турецкого султана, персидского шаха и французского короля. Российская империя могла оказывать защиту и покровительство христианам дунайских княжеств Молдавии и Валахии, сами княжества признавались автономными под турецким протекторатом. Российские консулы получали право выступать в защиту христиан всей Османской империи. Турция выплачивала контрибуцию в размере 4,5 млн рублей. Но за ней, и это было для нее очень важно, оставался Очаков в устье Днепра – опять предстояло литься русской крови под его стенами.

Екатерина так описывала поведение иностранных дипломатов при получении известия о заключении этого мира: «Я видела в Ораниенбауме весь дипломатический корпус и заметила искреннюю радость в одном английском и датском министре (статус посла приравнивался к министерскому. – А. Д. ); в австрийском и прусском менее. Ваш друг Браницкий (польский посол. – А. Д. ) смотрел Сентябрем. Гишпания ужасалась; Франция, печальная, безмолвная, ходила одна, сложив руки. Швеция не могла ни спать, ни есть».

* * *

Договор не нравился Турции, она всячески оттягивала вступление его в силу и принялась за подготовку к тому, чтобы изменить устанавливаемое им положение вещей. Об изменении этого положения вещей, только в другом направлении, думал и новый фаворит императрицы, всесильный уже Григорий Александрович Потемкин (1739–1791). Помните, как у Гоголя? Наивный кузнец Вакула, чертовскими стараниями оказавшийся в Зимнем дворце в составе делегации Запорожской Сечи, спрашивает у бывалого казака: «Это кто, царь?» – а в ответ: «Какой царь? Это сам Потемкин!»

У «самого Потемкина» планов громадье было выше царского: он обдумывал пути реализации своего «Греческого проекта», по которому на землях Османской империи должны были возникнуть два новых государства: «Дакия», составленная из Бессарабии, Молдавии и Валахии, и «Греческая империя» – без самой Греции, но на территориях проживания греческой диаспоры со столицей в Царьграде – Константинополе. Екатерина одобрила проект. Существовало пророчество: Царьград, основанный Константином (Великим) и при Константине (Палеологе) погибший, возрожден тоже будет Константином. Поэтому своего родившегося в 1779 г. внука, сына наследника престола Павла Петровича, она назвала Константином – ему предстояло стать императором новой Византийской империи (но он закончил свои дни наместником в царстве Польском).

Глава 48

Присоединение Крыма

В остававшиеся ему девять лет существования Крымское ханство ожидало много потрясений. Турецкий султан не собирался отказываться от своего влияния на его дела. Как халиф, он поминался во время пятничных молитв во всех крымских мечетях, его утверждение требовалось при избрании нового хана, на монетах чеканился его лик. И у него больше прежнего стало в Крыму сторонников: далеко не всех правоверных мусульман радовала перспектива жить под покровительством неверных, да еще и не имея возможности совершать на них грабительские набеги. Но немало было и готовых на это согласиться.

Турецкие владения в Крыму упразднялись, их верховным собственником становился крымский хан. Сахиб Гирей первым делом намерил себе домен, размера и плодородию почв которого могли позавидовать даже ширинские и мансуровские беи. Но и немалому числу прочих татар, как знати, так и людям попроще, тоже кое-что досталось.

Однако, когда в 1775 г. поддерживаемый султаном Девлет IV Гирей с набранными им отрядами пересек Керченский пролив с явным намерением воцариться вновь (он был отстранен от власти в 1770 г.), Сахиб II Гирей немедля покинул Бахчисарайский дворец и уплыл в Турцию. Не из трусости – он не чувствовал широкой народной поддержки, поэтому все свои крымские владения поставил ни во что. Девлет Гирей обратился к султану с просьбой снова стать не только духовным главой Крыма, но и его светским сюзереном – но тот не захотел идти на обострение отношений с Петербургом и отказался.

В это же время ориентирующийся на Петербург и хорошо в нем известный Шагин Гирей, бывший тогда сераскиром ногайской Кубанской орды, был провозглашен тамошним ханом, а затем овладел Таманским полуостровом. Девлет Гирей стал собирать войска для похода на него, но прибывший в Крым с 6-тысячным отрядом А. В. Суворов быстро рассеял это воинство. Собравшиеся в Еникале мурзы объявили Шагина Гирея крымским ханом, а Девлету Гирею настал черед уплыть в Стамбул.

* * *

Однако европейски образованный, поэт и сторонник проведения реформ в западном духе, у власти Шагин Гирей повел себя как сущий варвар. Хотя внешне все выглядело вполне разумно, по крайней мере по европейским стандартам: хан преобразовал диван в подобие кабинета министров, стал вводить чиновную иерархию управления – вместо прежней, клановой по преимуществу его организации, упорядочил финансы, занялся созданием регулярной армии. Резиденцию свою Шагин Гирей перенес в Кефе и зажил там на вполне европейский лад. Уже одно это не нравилось крымским татарам. Но главное, он проводил свои реформы в жизнь, совсем не считаясь с тем, что его новации непривычны для народа, ломают веками сложившийся уклад, наконец, порою кажутся просто кощунственными. Шагин же вел себя грубо и надменно, не останавливаясь перед казнями несогласных. Чтобы держать общество в страхе, подчеркивал свою опору на русскую военную силу – возглавляемые генералом А. А. Прозоровским гарнизоны. А уж кто-кто, а Шагин Гирей мог бы быть уважительнее к традициям. Когда сам он, будучи еще в должности калги, был послан с дипломатической миссией в Петербург, то проявил там большое упорство, добиваясь, чтобы ему было позволено не снимать головной убор даже в присутствии императрицы. Это, мол, было бы для него великим унижением. И ему пошли навстречу, вдобавок подарили красивую соболью шапку.

В Крым стало прибывать все больше иностранцев. Каффа (Кефе) по замыслу хана должна была стать не только торговым, но и крупным промышленным центром европейского типа (на Западе вовсю уже шла промышленная революция с ее паровыми котлами и прочими затеями).

* * *

В 1778 г. в Бахчисарай прибыл Суворов – теперь уже с постоянным назначением: он стал командующим всеми русскими войсками в Крыму и на Кубани.

В сентябре 1778 г. у берегов Крыма появился большой турецкий флот. 170 кораблей разного тоннажа курсировали взад-вперед вдоль побережья, очевидно, высматривая место для высадки десанта. Суворов не растерялся: параллельно судам с полумесяцами на мачтах по побережью во всеоружии перемещались колонны российских войск. Когда турки попросились сойти на берег, чтобы пополнить запасы пресной воды, им было отказано. Помаячив, турки уплыли восвояси.

После этого большого беспокойства от них не было довольно долго. В Стамбуле возобладала партия противников новой войны с Россией. В марте 1779 г. там было подписано соглашение: Османская империя признавала Шагина Гирея законным ханом, а Российская выводила из Крыма значительную часть своих войск и упраздняла Кубанскую оборонительную линию.

Суворову по поручению российского правительства пришлось проводить в Крыму мероприятие довольно деликатного характера: переселение в другие части империи крымских христиан. Причем это не было в должной степени согласовано с Шагином Гиреем, хотя, помимо щелчка по самолюбию хана, его государству наносился при этом значительный финансовый урон, к тому же он лишался именно тех поданных, на которых мог бы опереться, в том числе как на политических сторонников, при проведении задуманных им реформ. Армяне, греки, осетины (аланы) играли огромную роль в ремесле, торговле, земледелии, оседлом скотоводстве. Но у российского правительства был свой интерес: необходимо было осваивать Приазовье и низовья Дона, а в ближней перспективе намечалось создание Новороссии на огромных просторах Северного Причерноморья и прилегающих областей – свершение великой мечты Потемкина.

Негодующий Шагин Гирей прекратил всякое общение с русским командующим, слал возмущенные послания в Петербург: в них он утверждал, что большинство христиан переселяется принудительно, что они вовсе не хотят расставаться со своей родиной и со своим добрым повелителем (подобные петиции крымских христиан действительно сохранились).

Суворов же делал свое дело: улучшал организацию проведения мероприятия и принимал меры к обеспечению безопасности переселенцев. К осени 1778 г., согласно его отчету, было переселено «свыше 31 тысяч душ». Большинство греков, став российскими подданными, обосновались на берегу Азовского моря, в Мариуполе. Армяне стали первыми жителями нового города – Нор-Нахичевана, впоследствии Нахичевани-на-Дону (теперь это Пролетарский район Ростова-на-Дону).

Суворов более полугода провел в Гезлеве (Евпатории), перенеся туда свою ставку из Бахчисарая. Взяв на себя немалую часть забот по управлению городом, он провел успешные мероприятия, не позволившие проникнуть в город эпидемии чумы, распространявшейся тогда в регионе. Был введен карантин – для людей и товаров, приведены в полный порядок водоснабжение и отхожие места, сделан бесплатным доступ в бани, были выбелены все строения. В целях гигиены традиционное мусульманское пятиразовое омовение было сделано обязательным для всех. По этому поводу на командующего пошли доносы от христиан – что он обусурманился. Мусульмане в долгу не остались: им не нравился звон колоколов православных церквей, который очень любил Александр Васильевич, и то, что он слишком часто поет в церковном хоре.

* * *

Турецкого миролюбия хватило до конца 1781 г., когда снова началась подрывная деятельность против России в Крыму. Да и Шагин Гирей сумел настроить против себя слишком многих. Старший брат хана Батыр Гирей стал призывать к его свержению кубанских ногайцев, ратуя за старинные обычаи. В Крыму Батыра поддержали муфтий и многие представители знати. Тогда Шагин Гирей приказал повесить муфтия и двух мурз. Вспыхнуло восстание, был захвачен Бахчисарай, разграблен ханский дворец. Шагин Гирей укрылся в русском гарнизоне, а его брат Бату Гирей прибыл в Кефе и был провозглашен там ханом.

В скором времени на полуостров вступило русское подкрепление. Восставшие были наголову разбиты, Батыр Гирей пленен. Суворова тогда в Крыму уже не было, в 1780 г. он был переведен в Поволжье, потом был послан на борьбу с ногайцами.

Шагин Гирей вернулся к власти. Правление его стало откровенно террористическим. Слухи о его жестокости дошли до Петербурга, и императрица сделала Потемкину внушение, что хана необходимо утихомирить. Тот в своем послании сообщил Шагину о недовольстве государыни, а от себя добавил, что лучше всего было бы отречься от престола и передать Крым России.

Идею о необходимости для России обладания Крымом он вынашивал не один год. В начале 1780-х он писал в поданной Екатерине записке, что Крым положением своим разрывает наши границы, обладая им, мы лишаем турок возможности «входить к нам, так сказать, в сердце… Доверенность жителей в Новороссийской губернии будет тогда несумнительна, мореплавание по Черному морю свободное».

Шагин Гирей, человек по сути своей противоречивый и в то же время глубокий, думается, сам чувствовал в эти годы, что с ним творится что-то неладное. Но, напитавшись смолоду постулатами европейской эпохи Просвещения, он в то же время не мог в душе не оставаться крымским татарином из ведущего свое происхождение от Чингисхана рода Гиреев – оттого и внутренние конфликты, раздражительность, неспособность совладать с собой, прикрываемая высокомерием неуверенность в себе.

Шахин Гирей решил пойти навстречу пожеланиям Петербурга и, отрекаясь от власти, заявил, что «не желает быть ханом такого коварного народа, каковы крымцы».

* * *

8 апреля 1783 г. за подписью императрицы Екатерины II был обнародован манифест «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу».

В манифесте довольно подробно излагалась история вопроса. Давние обиды не затрагивались, но то, что Турция не собиралась и не собирается ни отказываться от использования Крыма в качестве орудия против России, ни уважать «вольность и независимость татарских народов», было обосновано доказательно. А посему, используя «все те права, кои победами нашими в последнюю войну приобретены были» и не желая, чтобы Крым и другие татарские области и впредь служили раздору между империями Российской и Оттоманской, «решились мы взять под державу нашу полуостров Крымский, остров Таман и всю Кубанскую сторону».

В завершение провозглашалось: «Возвещаем жителям тех мест силою сего нашего императорского манифеста таковую бытия их перемену, обещаем свято и непоколебимо за себя и за преемников престола нашего содержать их наравне с природными нашими подданными, охранять и защищать их лица, имущество, храмы и природную веру, коей свободное отправление со всеми законными обрядами пребудет неприкосновенно, и дозволить напоследок каждому из них состоянию все те правости и преимущества, каковыми таковое в России пользуется; напротив чего от благодарности новых наших подданных требуем и ожидаем мы, что они в счастливом своем превращении из мятежа и неустройства в мир, тишину и порядок законный потщатся верностью, усердием и благонравием уподобиться древним нашим подданным и заслуживать наравне с ними монаршую нашу милость и щедроту [8 апреля 1783 г. ]».

* * *

В июне 1783 г. прибывший в Крым Г. А. Потемкин на плоской вершине знаменитой Белой Скалы близ Карасубазара принял от беев, мурз и представителей всех сословий присягу на верность государыне и Российской империи.

Недолгое время бывший главой местной администрации генерал О. А. Игельстром сформировал «Таврическое областное правление», в которое, наряду с новыми администраторами и опытными ханскими чиновниками, вошла высшая татарская знать.

С моря ввод дополнительных российских войск прикрывал фрегат «Осторожный» под командованием капитана 2 ранга И. М. Берсенева. В его задачу входило также определить удобную стоянку для кораблей будущего флота. Он нашел таковую – там, где когда-то высился Херсонес, в расположенной поблизости бухте.

По указу Екатерины там незамедлительно началось строительство береговой обороны, верфей, доков, причалов, Адмиралтейства и прочих сооружений. Так рождался Севастополь. Вскоре сюда пришли корабли Азовской, а потом Днепровской флотилий.

Согласно манифесту императрицы, сохранялись все имущественные права, а также традиционные отношения внутри татарских и ногайских родов. Знать получила права российского дворянства, за нею сохранилась земельная собственность (и пошли плодиться на Руси Ширинские, Мансуровы и прочие аристократы). В 1787 г. собравшиеся со всего Крыма авторитетнейшие мурзы провели выборы уездных предводителей дворянства.

Рядовые татары получили статус государственных (лично свободных) крестьян, крепостнических отношений в Крыму не возникло. Ханская собственность перешла в казну, но лично Шагин Гирей внакладе не остался.

В Крыму было 12 городов и около 1400 аулов и деревень. Массового оттока жителей не было, он произойдет позже, после новой русско-турецкой войны.

В феврале 1784 г. указом императрицы на территории бывшего Крымского ханства была образована Таврическая область (включавшая Крымский полуостров, Таманский полуостров и некоторые прилегающие к Перекопу степные районы) с центром в Симферополе. Первым правителем ее стал генерал-аншеф М. В. Каховский.

В 1796 г. область вошла в обширную Новороссийскую губернию, из которой в 1802 г. была выделена Таврическая губерния, включающая Крым и еще три уезда, площадь которых в сумме была примерно равна площади полуострова. Губерния просуществовала до 1921 г.

* * *

В год присоединения поблизости от Крыма, на Кубани, произошли трагические события, отношение к которым историков, а тем более политиков и идеологов национальных движений неоднозначное. Некоторые говорят о «геноциде ногайского народа», в котором обвиняют А. В. Суворова.

В степи между Кубанью и притоком Дона Манычем кочевали ногайские орды, перешедшие сюда из Прикаспия. Они находились в постоянной кровавой вражде с горными черкесами: ногайцы обвиняли горцев в том, что те угоняют их скот, те их – в похищении людей для продажи. Ногайским набегам подверглись также донские и терские казаки, подданные Российской империи, и воинские части Кубанской линии.

Возник план переселения орды на «историческую родину» – в степи за рекой Уралом. Руководить операцией было поручено Суворову. Переселение было согласовано им с ногайскими мурзами. Но при активной подначке Османской империи вспыхнуло восстание, сопровождавшееся новыми нападениями на казачьи станицы и регулярные русские войска.

В ночь на 1 октября 1783 г. у селения Керменчик Суворов нанес ногайцам неожиданный удар силами армии и казачьих отрядов. Потери ногайцев были очень велики (приводятся данные от 5 до 12 тысяч и выше), в том числе погибло много мирного населения. Согласно донесению Суворова, загнанные в болото, отчаявшиеся ногайские воины сами стали резать своих жен и детей, чтобы те не попали в плен, но не все этому источнику доверяют.

Переселение не состоялось, часть ногайцев ушла в Турцию, часть нашла прибежище у своих заклятых врагов, черкесов, часть осталась кочевать здесь же – и не раз еще поднимала восстания.

* * *

Последнему хану Крыма в благодарность за беспроблемный отказ от власти и как компенсация за отобранные в казну владения была назначена пенсия в 200 тысяч рублей в год, правительство обещало изыскать для него ханство в Персии.

Вместе со своей двухтысячной свитой – придворными, гаремом, слугами, охраной – Шагин Гирей обосновался сначала в Воронеже. Оттуда будто бы пытался самостоятельно выехать в Турцию, но был остановлен и возвращен. Намечался его перевод в Киев, там уже готовились к приему, но хан предпочел Калугу. Однако в 1787 г. подал-таки официальное представление о выезде в Османскую империю и не встретил отказа, хотя императрица предсказала, что он об этом пожалеет.

В Стамбуле его встретили с почестями, предоставили поместье под Эдирне (Адрианополем). Но вскоре по неизвестным причинам Шагин Гирей впал в немилость и был сослан на Родос. Там в августе 1787 г. по приказу султана его казнили обычным для знати способом – удавили шелковым шнурком (по другой версии, всыпали в кофе алмазную пудру). Ему было всего 42 года.

Глава 49

В Новороссии

В 1787 г. состоялось знаменитое путешествие Екатерины из Петербурга в обретенную Россией Тавриду. Компания подобралась блестящая: помимо отечественных знатных особ во главе с Потемкиным, австрийский император Иосиф II, польский король Станислав Понятовский, австрийский аристократ принц Шарль де Линь, французский посланник граф де Сегюр, послы английский и австрийский. Выехали еще в январе на санях.

Главный организатор поездки «Светлейший князь Тавриды» Потемкин (он еще не был Светлейшим, но совсем скоро станет) горел желанием показать плоды своего созидательного порыва и необъятные просторы для новых свершений. Да и просто показать Россию, как она есть – разве что празднично прибранную ради приезда дорогих гостей, как это принято во всяком порядочном обществе. Без всяких охайно-мифических «потемкиных деревень», которых никогда не существовало в природе. Даже попутный военный смотр был проведен с участием случайно выбранных из оказавшихся поблизости армейских полков. Ну, разве что не совсем случайно… Но армейских, не гвардейских. Граф де Сегюр записал в дневнике: «В Кременчуге Потемкин доставил нам зрелище больших маневров, в которых участвовали 45 эскадронов конницы и многочисленная пехота. Я редко видывал такое прекрасное и блестящее войско». А граф был знатоком военного дела. В Полтаве было воспроизведено знаменитое сражение – тут уж, конечно, не без постановочных эффектов.

Но то, что увидели гости в Севастополе (а мы в замечательном старом фильме «Адмирал Ушаков»), как-то подретушировать было невозможно: «Между тем, как их величества сидели за столом, при звуках прекрасной музыки внезапно отворились двери балкона, и взорам нашим представилось величественное зрелище: между двумя рядами татарских всадников мы увидели залив верст на 12 вдаль и на 4 в ширину; посреди этого залива, в виду из царской столовой, выстроился в боевом порядке грозный флот, построенный, вооруженный и совершенно снаряженный в два года. Государыню приветствовали залпом из пушек». Потом состоялись успешные учебные стрельбы по плавающим целям и макетам крепостей. Государыня побывала на флагманском корабле, одетая в специально ради такого дела сшитую для нее адмиральскую форму. В кают-компании она провозгласила тост за господ офицеров и «за русский народ, способный на все, даже выплескать моря и сдвинуть горы».

Черноморский флот был предметом особой гордости Потемкина, под его контролем корабли строились на севастопольских верфях днем и ночью. Скоро их будут строить и в Николаеве, и уже строили в Херсоне – там для матушки-императрицы устроили смотр кораблей, на который она любовалась со специального плота, оснащенного алыми парусами, сидя на роскошном персидском ковре.

В Крым экспедиция отправилась из Херсона через Перекоп. В Бахчисарае царица пожелала остановиться на ночь в ханском дворце. Наутро отправились в Севастополь. Помимо описанного уже зрелища кораблей, восхитил сам город. Граф де Сегюр: «Все придавало Севастополю вид довольно значительного города. Нам казалось непостижимым, каким образом в 2000 верстах от столицы, в недавно приобретенном крае, Потемкин нашел возможность воздвигнуть такие здания, соорудить город, создать флот, утвердить порт и поселить столько жителей; это действительно был подвиг необыкновенной деятельности».

Около Карасубазара (Белогорска) осмотрели Белую Скалу. В золотоордынском Солхате (Старом Крыму) был возведен путевой дворец. Там был устроен парад Крымского конного полка, составленного в основном из крымских татар. После парада императрица принимала депутации своих новых подданных: татар, ногайцев, кабардинцев и других. Затем было чаепитие прямо над «Екатерининским фонтаном» в вознесшейся над его брызгами затейливой беседке.

В Кефе (теперь снова Феодосии) посетили бывший ханский монетный двор, на котором были отчеканены к случаю памятные медали с надписью «Путь на пользу». Именно здесь довольная Екатерина присвоила Г. А. Потемкину титул Светлейшего князя Таврического.

Празднества устраивались на всем маршруте следования блестящих путешественников. «В ночное время по обеим сторонам дороги горели смоляные бочки. Во всех губернских городах, где ее величество останавливалась, были балы, и все улицы и дома иллюминированы» (участник путешествия генерал-адъютант Е. Ф. Комаровский).

А еще правителям России о многом довелось переговорить в пути с австрийским императором и его дипломатами: неизбежной была очередная, привычная уже для обеих стран война с Турцией, в которой им предстояло стать союзниками. Это готовясь к ней так спешил Светлейший с Черноморским флотом.

* * *

Османская империя не собиралась мириться с утратой Крыма и вообще с выходом России к Черному морю, с ее упорным движением в сторону Дуная и в Закавказье. Турцию заверяли в своей поддержке Англия и Пруссия (всегдашняя соперница Австрии).

5 августа 1787 г. великий визирь Юсуф-Коджа вызвал на заседание дивана русского посла Я. И. Булгакова и предъявил ему ультиматум: Россия должна отказаться от Крыма, признать недействительными все прежние русско-турецкие договоры, отказаться от защиты Восточной Грузии (по Георгиевскому трактату 1783 г.). Но еще до того, как Булгаков успел снестись со своим правительством, 12 августа Стамбул объявил России войну, а посол был отправлен в Семибашенный замок, где провел два с половиной года. Война, правда, продлилась на два года больше.

Государыня Екатерина обратилась к своему народу с манифестом, в котором были и такие слова: «Оттоманская Порта, утвердивши торжественными договорами перед лицом света вечный мир с Россией, опять вероломно нарушила всю святость онаго… Мы полагаем нашу твердую надежду на правосудие и помощь Господню и на мужество полководцев и храбрость войск наших, что пойдут следами своих недавних побед, о коих свет хранит память, а неприятель носит свежие раны».

На главном направлении армией командовал Потемкин: в его задачу входило овладеть Очаковым, перейти Днестр и, соединившись с союзниками – австрийцами, достигнуть Дуная. Вспомогательное направление поручалось Румянцеву (крайне обиженному таким назначением).

На важнейшем на первом этапе войны левом фланге Потемкина действовал корпус Суворова: он должен был защитить от турецкого нападения крепость Кинбурн, находящуюся на косе Бугско-Днепровского лимана. За лиманом из крепости хорошо был виден Очаков: важнейшая турецкая твердыня в устье Днепра, которую уже дважды брали русские солдаты, а потом сдавали дипломаты.

В лиман вошла эскадра капудан-паши Хасана – того самого Алжирца, чей флот сгорел в Чесменской бухте. Она должна была высадить 5-тысячный десант для взятия крепости и поддерживать его огнем. Александр Васильевич Суворов в это время находился в храме, на праздничной литургии по случаю дня Покрова Пресвятой Богородицы. Когда ему донесли о начале высадки турок, он приказал огня не открывать до тех пор, пока на берегу не окажутся все, – и продолжал слушать молебен. Спокойствие командира вселило уверенность во всех его солдат.

В яростном сражении, не раз переходящем в рукопашную схватку, отряд Суворова разгромил врага. Из 5 тысяч человек на свои корабли вернулось не больше 500. Современники не раз ставили Суворову в вину огромные потери в рядах его противников: считалось хорошим тоном предоставлять побежденному неприятелю «золотой мост» – путь к отступлению. Но наш великий полководец возражал на подобные упреки, что после одного большого кровопролития отпадает потребность в других. В сражениях он не щадил и себя: так, в Кинбурнской баталии он лично находился в авангарде, под ним была убита лошадь. От кинувшихся к нему турок Суворова спасли заслонивший его собой мушкетер Новиков и другие подоспевшие на подмогу солдаты.

Были отогнаны и турецкие корабли, при этом отличился мичман де Ломбард на галере «Двина»: зная, что турки, а тем более их флотоводец, после Чесменского сражения панически боятся брандеров, он сумел придать своему судну именно такой огнеопасный вид и, смело пойдя в атаку, привел вражеский строй в беспорядок.

Но в войне была и первая неудача: неподалеку от Варны жестокий шторм разметал собиравшийся напасть на нее отряд кораблей Черноморского флота. Суда были изрядно потрепаны, и большинство их с трудом вернулось в Севастополь, один фрегат затонул, а другой, лишившись парусов и руля, был отнесен к Босфору, где его захватили турки.

При получении известия об этом бедствии у Потемкина случился сильнейший психологический срыв, он даже отправил императрице депешу, в которой предлагал вывести из Крыма войска «для сосредоточения сил». Но мягким и рассудительным ответным посланием государыня привела в чувство своего друга (именно друга, для личной жизни у нее теперь были другие фавориты): «Что же будет и куда девать флот Севастопольский? Я надеюсь, что сие от тебя писано в первом движении. Чрез то туркам и татарам снова открылась бы дорога, так то сказать, в сердце империи, ибо на степи едва ли удобно концентрировать оборону». Светлейший успокоился и занялся осадой Очакова.

* * *

К тому времени положение России значительно осложнилось: дождавшись подходящего момента, в июне 1788 г. на нее пошла войной и Швеция. Стокгольм требовал возврата всех приобретений в Прибалтике Петра Великого, кроме разве что Ингерманландии с Санкт-Петербургом.

Война шла на равных, русские сражались, пожалуй, несколько успешнее. Но и здесь их ожидала трагедия на море – при атаке на Роченсальмский рейд, стоянку шведских кораблей в Финском заливе. Русская эскадра, состоящая в основном из галер, попала под внезапно налетевший ураганный ветер. Находящиеся в открытом море российские корабли топило и сбивало в кучу, а шведы, как на учениях, вели по ним прицельный огонь из тихой бухты. При минимальных вражеских потерях в этом сражении русские недосчитались 7400 человек – убитыми, утонувшими, ранеными, попавшими в плен.

Но в целом в этой войне перевес был все же на нашей стороне – и по числу выигранных сражений, и по нанесенным неприятелю потерям. В итоге в 1790 г. согласились на ничью, однако значительная часть российских сил надолго была отвлечена от основного, южного театра военных действий.

* * *

На нем огромных усилий стоило взятие Очакова. По ходу осады единственную, пожалуй, за всю свою военную карьеру серьезную неудачу потерпел Суворов. Во время крупной турецкой вылазки он лично повел в атаку своих гренадеров, рассчитывая на плечах врага ворваться в город. Но к туркам подоспело большое подкрепление, опрокинуть их не удалось. Суворов чудом остался в живых, получив пулевое ранение в шею. Погибло, по различным сведениям, от 300 до 500 его солдат.

После этого сражения у Суворова произошла размолвка с Потемкиным, ибо он действовал вопреки указаниям командующего. К нему пришло следующее послание от Светлейшего: «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. К тому же мне странно, что Вы в присутствии моем делаете движение без моего приказания… Не за что потеряно бесценных людей столько, что их бы довольно было для всего Очакова. Извольте меня уведомлять, что у Вас происходить будет, а не так, что даже не прислали мне сказать о движении вперед». Это при том, что обстоятельства битвы явно были таковы, что затевать переписку не было никакой возможности. Однако всякие слухи поползли на самый верх. Матушка Екатерина высказалась о происшествии следующим образом: «Сшалил Суворов; бросаясь без спроса, потерял с 400 человек и сам ранен; он, конечно, был пьян». Хотя за Александром Васильевичем особенно не водилось.

У Суворова и Светлейшего были слишком разные взгляды на способы ведения войны. Прирожденный военный гений, Суворов сам искал столкновения с неприятелем (впоследствии Наполеон сформулировал это так: «Главное ввязаться, а там посмотрим»). Трезво оценивавший степень своего военного дарования Потемкин предпочитал действовать обстоятельно, неторопливо. Он старался уберечь людей от гибели на поле боя, но их гораздо больше умирало на неторопливых маршах и во время длительных осад – при тогдашней организации снабжения и смертности от болезней. Как это было под взятым в конце концов штурмом Очаковом.

Однако князь Таврический был способен наступить на хвост своему самолюбию и умел использовать достоинства людей наилучшим образом – даже если они не во всем были ему по вкусу. В дальнейшем он позволил Суворову полностью раскрыть свой талант, предоставив свободу действий. Совместно с австрийцами, но будучи во главе объединенных войск, наш великий полководец одержал победы при Фокшанах, Рымнике (за этот успех он получил графское достоинство и титул «Рымникского») и, конечно же, при взятии Измаила – одном из чудес военной истории, свершившемся 11 декабря 1790 г.

Известный всему миру как неприступная крепость, Измаил был взят «методом эскалации» – с помощью штурмовых лестниц. Это при том, что расстояние от дна глубокого рва до вершины возвышающегося прямо над ним укрепленного вала составляло 12 метров, а обороняющиеся имели значительное численное превосходство.

На море чудеса творил Федор Федорович Ушаков. Он воевал так, как в его время еще один только Нельсон. Отход от линейной тактики – создание сильного авангарда и резерва, быстрая перестройка по ходу боя, мгновенная оценка ситуации, предвидение реакции противника, бесстрашные прорывы меж двух огней, атаки на вдвое превосходящие силы – все это было на счету контр-адмирала Черноморского (тогда его называли Севастопольским) флота.

Чудесам в жизни есть место – только не так много, как хотелось бы. Были и отступления, кровавые неудачные штурмы, тяжкие переходы, невыносимо долгие осады и много чего еще невыносимого. Мордобой, капральская палка, голод, жажда, раны, сны о родной деревне, нехитрые утехи на постое, грубые шутки, песни хором, солдатское братство. Извините, захотелось этими немудреными словосочетаниями как-то оживить картину истории.

Везде свои обиды. Вот Суворову за Измаил пожаловали чисто декоративный довесок к прочим чинам – звание подполковника Преображенского полка (полковником была сама Екатерина), а Потемкину за то же самое, хоть он и рядом не был, – фельдмаршальский жезл и осыпанный бриллиантами мундир. Генерал-аншеф Суворов был уверен, что уж на этот-то раз жезл не минует и его.

* * *

Согласно заключенному в декабре 1792 г. в Яссах (тогда – в Молдавском княжестве, ныне в Румынии) мирному договору Турция признала принадлежность Крыма России, узаконивался Черноморский флот.

Новая граница двух империй проходила на западе по Днестру (прежде – по Южному Бугу, при этом с таким вкраплением, как Очаков, восточнее его), на востоке – по Кубани. Вот бы Григорию Александровичу Потемкину развернуться теперь со своим проектом Новороссии! Но не развернулся, не дожил до конца переговоров, хотя и возглавлял на них поначалу российскую делегацию.

Светлейший князь Тавриды скончался от приступа лихорадки по пути из Ясс в Николаев 5 октября 1791 г. Уже без него на обретенных по Ясскому миру землях был основан город Одесса, украшением которого служит знаменитая Потемкинская лестница.

На переговорах в Яссах его сменил другой Светлейший князь, выходец из малороссийской казацкой старшины А. А. Безбородко, глава петербургской дипломатии. Турция обещалась оставить в покое Грузию. Насчет Молдавии она ничего не обещалась, но было очевидно, что османам очень не по душе занимаемая их вассалом позиция. Поэтому значительная часть молдавского дворянства поспешила перебраться на новые российские земли, на левый берег Днестра, туда, где теперь – застарелая болевая точка постсоветского пространства, Приднестровская Молдавская республика. Именно они основали там города Григориополь и Тирасполь.

* * *

А в Крыму начался обратный процесс. Масса татарского населения отчаялась в скором возвращении власти халифа всех правоверных – турецкого султана и хлынула из Российской империи в его империю. Не менее половины крымских татар оставило земли, обжитые их предками еще со времен татаро-монгольского нашествия. Если прибавить к этому недавнее переселение армян и греков, то понятен будет результат: по сравнению с серединой XVIII в. население Крыма, составлявшее тогда около полумиллиона человек, к 1795 г. сократилось втрое (сделаем поправку на то, что эти цифры условны).

Властям образованной в 1802 г. в Крыму и ближайших окрестностях Таврической губернии приходилось думать о привлечении на свою территорию новоселов. В значительной своей части это были колонисты. С 1805 г. в центре степной части Крыма стали селиться немцы. Они сразу получали по 60–65 десятин лучших земель и надолго освобождались от податей. В районе Перекопа селились выходцы из Малороссии, из упраздненной Екатериной II Запорожской Сечи – многие промышляли добычей соли. Возвращались некоторые армяне и греки, их общины пополнялись новыми членами. Приток греков из Османской империи в Россию возрос еще в последней четверти XVIII в., после восстания в Морее во время русско-турецкой войны 1768–1774 гг. – по условиям Кучук-Кайнарджийского мира Турция их амнистировала, но все равно многие решили уехать (на памяти было, как с предводителя повстанцев на Крите Даскалоянниса турки с живого содрали кожу). Переселялись в Крым болгары. Русские государственные крестьяне, прочие русские люди, пожелавшие заниматься виноградарством и садоводством, получали, как колонисты, землю и им предоставлялись льготы. Появлялись помещики, использующие наемный труд. В северо-западной части полуострова издавна жили крымские иудаисты – караимы и крымчаки, в просторечье называемые здесь евреями, но сами себя таковыми не считающие (караимов признали неевреями даже нацистские эксперты во время фашистской оккупации, а крымчаков не признали, и они были безжалостно уничтожены). Оставшиеся татары проживали преимущественно по южному побережью, в горах и предгорьях.

К началу Крымской войны число жителей полуострова достигло 350 тысяч человек (после войны оно опять сократилось – из-за нового исхода значительной части татар, но все равно татары составляли около половины населения).

Если уж разговор зашел о демографии, вспомним и времена давно минувшие: в начале новой эры в Позднескифском царстве и крымской части Боспорского царства проживало (по очень приблизительной оценке) около 200 тысяч человек. К настоящему времени население, выходит, удесятерилось.

* * *

Необходимо было позаботиться о заселении и приведении в порядок городов присоединенного Крыма. Некоторые из них давно пришли в упадок. Были такие, которые представляли собой подобие племенных центров: в Бахчисарае жили одни татары, в Чуфут-Кале – евреи (в широком смысле, включая караимов), в Старом Крыму – армяне. В турецкие времена прибрежные города в османских владениях были многолюдными и оживленными (Кефе, нынешнюю Феодосию, называли Кучук-Стамбулом, «Маленьким Стамбулом»), но их состояние и тогда оставляло желать лучшего, особенно в отношении санитарии. До 1830-х годов единственным строением современного европейского уровня на всем Южном Побережье (если не включать в него Севастополь) считался дом в Гурзуфе, принадлежавший генерал-губернатору Новороссии герцогу де Ришелье, построенный в 1811 г. (сейчас в нем музей А. С. Пушкина).

Основанный в 1783 г., Севастополь резко выделялся среди других крымских городов. В 1822 г. в нем (вернее, в Ахтияре – так назывался город с 1796 по 1826 г. в соответствии с указом «сумасшедшей памяти императора Павла», как определил его Герцен) из населявших его 25 тысяч человек только незначительная часть были гражданскими, это был сугубо военный город, в некотором отношении город закрытый. Долгое время в нем не было торгового порта, даже внутрироссийского, а международный появился только в 1867 г. – да и то вследствие того обстоятельства, что по решению Парижского конгресса, подведшего итоги Крымской войны, России и Турции запрещалось иметь флоты на Черном море. Верфи здесь тоже были только военные. Гражданские, в основном рыболовецкие, суда строились на частных верфях в других местах побережья.

В 1830 г. из-за карантинных мер, принятых во время русско-турецкой войны 1829–1830 гг., в Севастополе вспыхнул холерный бунт, в котором приняли участие тысячи солдат, матросов и простонародья. Во время него был растерзан губернатор Н. А. Столыпин (герой войны 1812 г., человек наидостойнейший, из тех самых Столыпиных) и несколько чиновников. После усмирения полторы тысячи участников восстания было предано военному суду, семь человек из них были расстреляны.

* * *

Из тогдашней экспортной продукции Крыма следует выделить зерно, мед, вино (оно тоже находило спрос на международном рынке, правда, сравнительно с объемом производства, небольшой – потреблялось преимущественно внутри России). Пользовалась спросом продукция суконных фабрик, работавших на сырье от тонкорунных овец.

Что касается области культуры и просвещения, можно отметить открытие в 1811 г. Феодосийского исторического музея, в 1825 г. – Керченского исторического. В 1812 г. основан Никитский ботанический сад (близ деревни Никита под Ялтой). В 1826 г. в Симферополе появилась мужская гимназия.

В 1845 г. на окраине Феодосии, у самого моря, купил участок земли широко известный уже к тому времени художник-маринист И. К. Айвазовский. На нем он построил большой дом с мастерской. Когда в 1846 г. художник отмечал в нем десятилетие своей творческой деятельности, на горизонте появились паруса шести боевых кораблей: они прибыли из Севастополя под командованием адмирала В. А. Корнилова специально для того, чтобы поздравить мастера салютом своих орудий.

Вскоре художника посетил здесь крымский Робин Гуд, знаменитый разбойник Алим. Он прискакал сюда специально для того, чтобы посмотреть картины мастера, о которых много слышал. Будучи в восторге от увиденного и зная, что Ивану Константиновичу скоро предстоит бракосочетание, он обещал обязательно поздравить его в знаменательный день. И исполнил обещание: когда молодые возвращались из церкви, Алим заглянул к ним с коня в окно кареты, пожелал счастья и подарил супруге красивый шелковый платок.

Мы уже знаем, что поблизости от своей усадьбы Айвазовский обнаружил могилу золотоордынского хана Тохтамыша и обустроил ее. Иван Константинович обеспечил снабжение Феодосии водой из источника, бьющего на территории его усадьбы.

В 1865 г. художник открыл мастерскую для обучения учеников, среди них были Лагорио, Богаевский, Волошин, Фесслер. В 1880 г. мастерская была преобразована в картинную галерею, носящую ныне имя великого живописца.

В 1820 г., во время своей южной ссылки, в Крыму с семейством генерала Н. Н. Раевского побывал Александр Сергеевич Пушкин. В Бахчисарае он осмотрел ханский дворец, и впечатления от увиденного вдохновили его впоследствии на поэму «Бахчисарайский фонтан».

* * *

Отношения с Турцией складывались следующим образом. В 1799 г. в Стамбуле был подписан союзный договор между двумя странами, направленный против Франции. В то время проходила Египетская экспедиция Наполеона, в Стране пирамид, номинально находившейся под властью турецкого султана, он разбил фактически правивших там мамлюков, установил свое господство и двинулся в Сирию, где повел сражения уже с османскими войсками. В Средиземном море французы захватили Ионические острова, населенные по большей части греками, но принадлежавшие Турции.

В соответствии с союзным договором через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море проследовала черноморская эскадра под командованием Ф. Ф. Ушакова, очистившая от французов Ионические острова и успешно действовавшая против них у берегов Италии.

Но с 1806 г., несмотря на недавно подписанный договор о «мире, дружбе и добром согласии», отношения между Россией и Турцией стали ухудшаться. В Стамбуле снова активно заработала французская дипломатия, теперь наполеоновская. После разгромного поражения, нанесенного Бонапартом русским и французским войскам под Аустерлицем, Турция решила предпочесть Францию. Позабыв при этом потрясший всю Европу жестокий расстрел в 1799 г. по приказу Наполеона четырех тысяч турецких солдат, сдавшихся во время его Сирийского похода под Яффой – поставив условием сохранение им жизней (правда, сдавались они не лично Бонапарту, а его генералам). России в вину сейчас ставилось то, что она помогала сербам в их восстании против Османской империи. В декабре 1806 г. султанское правительство объявило России войну.

В ней успешно действовал на Средиземном море русский Балтийский флот под командованием Д. Н. Сенявина. Ему удалось блокировать Дарданеллы, заняв остров Тенедос. В морских сражениях близ Афона и у Дарданелл были одержаны победы.

На суше русская армия долгое время не могла достичь существенных успехов, да у нее на это и не было сил, в ней было всего около 40 тысяч человек – турок было вдвое больше. Войска требовались на Западе, где и после заключения императорами Александром I и Наполеоном Тильзитского мира обстановка была сложной. Велись войны с Англией (на море) и Швецией (в Финляндии). Австрия, потерпев в 1809 г. от французов сокрушительное поражение, склонялась к союзу с победителями и вскоре вступила в него. Император Наполеон стал мужем австрийской принцессы Марии-Луизы, дочери императора Франца. Так что русским войскам на юге не приходилось рассчитывать на серьезные подкрепления. Нанеся летом 1807 г. поражение противнику при Обилешти и спасая этим от захвата Бухарест, в дальнейшем они ограничились взятием нескольких придунайских крепостей и борьбой за удержание их.

Положение изменилось, когда во главе Дунайской армии в марте 1811 г. встал Михаил Илларионович Кутузов. К тому времени подошло подкрепление (русское правительство решило побыстрее покончить с этой войной ввиду ставшего очевидной неизбежностью столкновения с Францией), и Кутузов, соединив разбросанные прежде силы, разгромил турок под Рущуком, а через некоторое время блокировал их армию под Слободзеей.

Несмотря на все усилия французских дипломатов и личные послания Наполеона султану Махмуду II, Турция вступила с Россией в переговоры. 28 мая 1812 г., менее чем за месяц до нашествия «двунадесяти языков» на Россию, был заключен Бухарестский мир. В соответствии с его положениями граница двух империй стала проходить по Пруту, а после его впадения в Дунай – по Килийскому рукаву дельты Дуная вплоть до впадения в Черное море. Таким образом в состав России входила южная часть Молдавского княжества – Бессарабия (включавшая большую часть современной Молдавии) с Кишиневом и крепостями Хотином, Измаилом, Бендерами и другими. В качестве ответного жеста Турции была возвращена захваченная по ходу военных действий Анапа на Таманском полуострове. Сербии предоставлялась широкая внутренняя автономия, причем Россия получала право контролировать выполнение этого пункта.

Важным следствием заключения этого договора стала возможность переброски Дунайской армии на театр войны с Наполеоном. Куда она поспела, правда, уже к завершающей стадии изгнания неприятеля из России, а ее командующий адмирал В. Я. Чичагов прославился тем, что якобы поспособствовал спасению французского императора при Березине. Но это вопрос спорный, в любом случае в первую очередь Наполеон сам себе поспособствовал – себе и остаткам своей армии, в очередной раз проявив качества гениального полководца.

* * *

Поводом для следующей войны с Турцией послужило российское содействие Греции в обретении ею независимости. В июне 1827 г. Россия, Англия и Франция подписали в Лондоне с Турцией конвенцию, предоставляющую грекам широчайшую внутреннюю автономию. В соответствии с ней в Греции прошли выборы президента. Им был избран граф Иоанн Каподистрия, долгие годы проживавший в России и занимавший там высокие посты (в 1816–1822 гг. был министром иностранных дел).

Стамбулу это очень не понравилось, и он отказался от своей подписи под договором. Чтобы не допустить развязывание Турцией войны, объединенный русско-англо-французский флот нанес турецкому упреждающий удар. Сражение произошло 8 октября 1827 г. в Наваринской бухте у побережья Пелопоннеса. Турецкий флот был разгромлен, большая заслуга в этом принадлежала российским морякам во главе с адмиралом Л. Г. Гейденом.

Но Стамбул продолжал упорствовать. Указом султана Россия была объявлена главной виновницей восстания греков, а потому «непримиримым врагом Османской империи и всех мусульман». Все российские подданные были изгнаны с турецкой территории, российским кораблям запрещался проход через черноморские проливы. Началась открытая подготовка к войне, усиливались гарнизоны приграничных крепостей. Российский император Николай I надеялся все же решить дело миром – не закончена была война с Персией, значительная часть русской армии воевала с горцами на Кавказе. Но дипломатического успеха достигнуто не было, и в апреле 1828 г. в Петербурге был зачитан манифест Николая I об объявлении Османской империи войны. Находившиеся в Бессарабии войска перешли турецкую границу.

Согласно разработанному плану российская армия должна была, перейдя Дунай, вступить на Балканы и оттуда двинуться на Стамбул. Но наступление застопорилось под Варной, в которой упорно оборонялись крупные турецкие силы. В русском лагере начались болезни, испытывались значительные трудности со снабжением – вело партизанские действия множество турецких отрядов.

Наконец, в конце октября Варна сдалась, но теперь те же проблемы возникли с Силистрией – важной крепостью на правом берегу Дуная. Русскую армию к тому времени возглавил И. И. Дибич – заслуженный генерал, прославившийся в 1813 г. в боях с французами под Кульмом, Дрезденом и в лейпцигской Битве народов.

Вскоре турки большими силами во главе с великим визирем двинулись на Варну – с намерением вернуть ее и снять осаду с Силистрии. Но Дибич частью сил нанес им удар в тыл и учинил разгром под деревней Кулевчи. 18 июня 1829 г. турки вынуждены были сдать Силистрию.

В июле русская армия преодолела Балканские горы, заняла несколько городов в Болгарии, а после победы под Сливно вышла к Эдирне (Адрианополю), одному из крупнейших городов Османской империи. Турки, не готовые к обороне, сдали Эдирне без боя.

Стамбул, наконец, пошел на переговоры, хотя император Николай Павлович заявил о своей постоянной готовности к ним еще в манифесте об объявлении войны. Однако турки и теперь тянули время, надеясь на помощь Англии и Австрии. И лишь после продвижения русской армии к Стамбулу согласились на подписание Адрианопольского мирного договора.

Согласно ему к России отходило устье Дуная. Подтверждалась автономия княжеств Валахии и Молдовы (в середине века они объединятся в государство Румынию). Турция признавала широкую автономию Греции, наследственные права за сербским князем и открывала черноморские проливы для свободного прохода всех торговых судов.

В 1841 г. Николай I согласился на участие России в международном обсуждении статуса проливов Босфора и Дарданеллов. Конференция проходила в Лондоне, помимо России, в ней участвовали представители Англии, Франции, Австрии, Пруссии и Турции. Было принято решение, что в мирное время проливы закрыты для прохода всех военных судов, включая турецкие и российские. Время показало, что само участие России в этой конференции было большим промахом российской дипломатии и государя. Прежде проблема проливов была делом двусторонних отношений Российской и Османской империй, теперь же появился прецедент предоставления права голоса широкому кругу стран, а если попросту – повод для их вмешательства.

Глава 50

Крымская война

Мы уже сталкивались с тем, насколько конфликтны могли оказаться проблемы, связанные с правом надзора за христианскими святынями в принадлежавшей туркам Палестине – Святой земле. После того как в 1808 г. в иерусалимском храме Гроба Господня произошел большой пожар, Россия почти полностью оплатила его ремонт, хотя руководство храма обращалось за помощью ко многим сильным мира сего, но те энтузиазма не проявили. Теперь появилась необходимость укрепить купол храма, к тому же еще была украдена Вифлеемская звезда в храме Рождества Христова, и надо было отлить новую. Николай I посчитал, что Россия вправе взять эти заботы на себя и выполнить работы по своему усмотрению. Но право преимущественного надзора весьма волновало и недавно пришедшего к власти во Франции императора Наполеона III, как и наш государь, не чуждого романтических наклонностей. При его поддержке католическая церковь стала усиленно добиваться от султана передачи палестинских святынь в ее ведение. Представление об этом сделал и французский посланник. Стамбул стал склоняться ответить согласием, что привело в немалое негодование Николая Павловича.

В российской политике со времен Петра Великого проявлялась определенная склонность к идеализму. Этим она часто настораживала и раздражала европейских политиков и дипломатов, видевших в этом то инфантильное упрямство («и дались им эти турецкие христиане»), то опасную непредсказуемость, агрессивность, стремление к завоеваниям ради завоеваний.

Николая I со своей стороны возмущала еще и неблагодарность Турции – не так давно Россия оказала ей существенную поддержку в ее конфликте с Египтом, когда восставший против своего сюзерена султана Махмуда II египетский паша Мухаммед Али двинул свой мощный флот на Стамбул. Россия была в числе держав, принудивших египетского правителя отказаться от своих агрессивных намерений и признать главенство Стамбула (где к тому времени взошел на престол султан Абдул-Меджид I). В Петербурге заговорили о возможности войны с Турцией.

Разумеется, здесь присутствовали и более прагматичные мотивы. Произошло обострение «восточного вопроса», проблемы ожидаемого распада Османской империи и дележа подвластных ей территорий. Турцию называли «больным человеком», жить которому осталось совсем недолго – и политические страсти кипели заранее.

В 1844 г. Николай I посетил Англию, вел на эту тему длительные беседы с королевой Викторией, герцогом Веллингтоном – влиятельным политическим деятелем, победителем Наполеона при Ватерлоо, с министрами. Но англичане не стали всерьез обсуждать эту тему с российским монархом – они уже выбрали для себя политику сближения с Францией. Несмотря на многовековую вражду – так было выгоднее. Что Османская империя «больной человек», это было понятно всей Европе. Но чтобы за ее счет усиливалась Россия – этого вряд ли кому хотелось. В 1853 г. на балу в Петербурге Николай вновь поднял «восточный вопрос» в беседе с английским посланником Гамильтоном Сеймуром. Он уверял дипломата, что Россия не собирается захватывать ни проливы, ни Константинополь, ни дунайские княжества. Но она хочет, чтобы Сербия и Болгария стали независимыми государствами под ее протекторатом. Англия же пусть заберет столь необходимые ей Крит – владение которым обеспечивало контроль над Восточным Средиземноморьем, и Египет – тогда вплотную встал вопрос о строительстве Суэцкого канала. Последствиями этой беседы стало то, что отправленный в Стамбул новый британский посол сразу же пересказал там ее содержание, а англо-французские отношения укрепились – предложения царя были расценены как усиление российской экспансии.

Тем не менее в назревавшем конфликте с Турцией Николай рассчитывал на дружественный нейтралитет Англии. От Австрийской империи он ожидал по меньшей мере того же: во время Венгерского восстания 1848–1849 гг. российская армия буквально спасла ее. Так что в Стамбул был отправлен чрезвычайный посол князь А. С. Меншиков с требованиями: восстановить права православной церкви в Святой земле и признать российское покровительство надо всеми православными подданными Османской империи. На прием к султану Меншиков явился не в парадном дипломатическом мундире с непременной украшенной цветными перьями треуголкой, а в обыкновенном пальто, вдобавок не отдал положенный по этикету поклон. При повторном визите специально ради него дверную перекладину опустили пониже, но он повернулся спиной и вошел, извернувшись в коленном присяде.

Султан Абдул-Меджид вел себя, однако, сдержанно. Это был человек, увлеченный западной культурой. Он провел преобразования в области юстиции, взяв за образец Кодекс Наполеона, отказался от древнего османского права на жизнь и имущество своих поданных, при нем была проложена первая в Турции железная дорога и появился телеграф. На требование российского посла о преимуществах для православной церкви в Палестине султан ответил согласием, но в российском покровительстве над православными Османской империи отказал.

Чтобы оказать на Стамбул давление, Россия начала ввод войск в подвассальные ему дунайские княжества. Но последовавшая международная реакция была совсем не такой, какой ожидали в Петербурге. Австрия подтянула войска к юго-западной российской границе и границам княжеств, в Англии и Франции развернулась широкая кампания в печати в поддержку Турции, Россия же и лично император Николай выставлялись как патологические агрессоры. Новые английский и французский послы в Стамбуле заверили султана в полной поддержке своих стран, в подтверждение чего их флоты подошли к Дарданеллам, а потом проследовали в Мраморное море.

Абдул-Меджид потребовал немедленного вывода российских войск из Валахии и Молдовы. Ответа не последовало, и 16 октября 1853 г. османские армии открыли военные действия на Дунае и в Закавказье. В войне, раз уж она началась, у Турции были свои большие интересы: вернуть себе Крым и на равных правах вступить в сообщество европейских держав. На последнее вполне можно было надеяться, поскольку Англия и Франция, хоть и не вступили пока в войну, всецело были на турецкой стороне, как и общественное мнение европейских стран.

* * *

30 ноября 1853 г. российская черноморская эскадра под командованием выдающегося флотоводца адмирала Павла Степановича Нахимова (1802–1855) атаковала в Синопской бухте у северо-восточного побережья Анатолии турецкий флот. Нападение, совершенное ранним дождливым утром, привело к разгрому турок, несмотря на их большое превосходство в силах. Под мощным огнем береговых батарей русские прорвались в бухту и потопили пятнадцать только больших кораблей, не потеряв ни одного. Российские моряки потеряли убитыми и ранеными 270 человек, турки – свыше 3 тысяч и еще 200 пленных, среди которых – совсем молодой командующий их флотом (21 год) адмирал Осман-паша (в будущем – османский военно-морской министр). Это было последнее в военной истории сражение больших парусных флотов.

Командование сухопутными русскими войсками на Нижнем Дунае было поручено князю М. Д. Горчакову. Война здесь велась без особой активности, заметных успехов не добилась ни одна из сторон, хотя турки имели значительное численное преимущество.

В Закавказье, на юго-западном черноморском побережье и восточнее его, русские войска действовали довольно успешно, был одержан ряд побед, добытых, правда, немалой кровью. С середины 1854 г. и до самого конца войны борьба здесь шла за мощную, стратегически важную турецкую крепость Карс (сейчас – на северо-востоке Турции) – в 1855 г. она была взята в блокаду.

У берегов на этом театре свершались знаменательные события: 4 ноября 1853 г. произошел первый в истории морской бой пароходов, русский пароходофрегат «Владимир» захватил в плен турецкий пароход «Перваз-Бахри»; а несколько дней спустя русский парусный фрегат «Флора» в бою у мыса Пицунда одержал победу над тремя турецкими пароходами.

* * *

В январе 1854 г. Англия и Франция в ультимативной форме потребовали от России вывода ее войск из дунайских княжеств. Не желая в одиночку противостоять целой коалиции, российское правительство сочло за благо выполнить требование. И тогда в Валахию и Молдову сразу вступили австрийские войска. Не зная, как Вена поведет себя дальше, Россия вынуждена была держать на этой своей границе большие силы.

На Западе, особенно в Англии и Франции, антироссийская пропагандистская кампания нарастала. Широкую известность получил большой цикл карикатур на темы русской истории от самого ее начала гениального Гюстава Доре: Россия представала в нем страной безнадежно варварской, страной рабов, кнута, виселицы и плахи, а ее правители – кровожадными монстрами и (или) развратниками.

За Турцию требовали вступиться парламенты. Политики, публицисты делали заявления типа: «Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов внутрь лесов и степей»; «Надо вырвать клыки у медведя… пока его флот и морской арсенал на Черном море не разрушен, не будет в безопасности Константинополь, не будет мира в Европе». Примерно то же самое говорили банкиры и предоставляли Стамбулу крупные займы – усиление России на Востоке в их расчеты не входило.

В конце марта 1854 г. с интервалом в два дня войну России объявили британская королева Виктория и французский император Наполеон III. Впоследствии к ним присоединилось Сардинское королевство. Великий поэт Федор Тютчев сказал, что «это война кретинов с негодяями». Негодяи – это, думается, во всяком случае не о нас.

К такому противостоянию Россия оказалась не готова. Ее народ привык гордиться своей армией, но армия эта выходила на передовой уровень или в процессе затяжных войн, или после хорошей встряски. «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Но войны с Турцией и восставшей Польшей, произошедшие более двух десятков лет назад, не показались таким громом. После первого сражения с русскими в Крыму французский командующий заметил своему английскому коллеге: «Да они же отстали в тактике на пятьдесят лет!»

Действительно, военная учеба проходила преимущественно с прицелом на смотры и парады. Подготовленная в манеже конница демонстрировала чудеса выездки, но в чистом поле могла действовать только по старинке, да и этому училась не часто. Стрельбы проводились реже, чем следовало бы. Ружья зачастую намеренно развинчивались: от этого на смотрах раздавался особенно эффектный лязг при выполнении команды «К ноге!». Ни пехота, ни кавалерия, ни артиллерия не осваивали новые приемы взаимодействия, не учились действовать по обстановке, оперативно перестраиваться, как того требовали еще Румянцев и Суворов. Грубый солдафон Аракчеев, как потом оказалось, поддерживал вверенную ему артиллерию на достаточно хорошем техническом уровне, но его времена давно прошли. И ружья, и орудия были устарелых образцов, гладкоствольные, а потому обеспечивали дальность и точность стрельбы гораздо худшие, чем были в передовых армиях. Винтовок было очень мало, да и то это были в основном заряжающиеся с дула штуцеры, скорострельность которых была невелика. Во флоте – пароходов было в лучшем случае треть от общего числа боевых кораблей, хотя адмирал Корнилов еще в 1846 г. был откомандирован в Англию наблюдать за постройкой пароходов для Черноморского флота. В английском флоте парусников уже почти не было, во французском донашивались последние. Турки и то успели обзавестись немалым числом паровых судов – им теперь в Европе шли навстречу.

Отношения в армии отражали российскую действительность: преобладали патриархальность и сословная рознь. Чинопочитание во вред требовательности, придирки по мелочам, снисходительность, закрывание глаз – когда не надо, кумовство, право на «выказывание ндрава» вплоть до самодурства. Пьянство – это как повелось. Офицерский корпус оставлял желать лучшего: кадетские корпуса обеспечивали только треть его состава, едва хватало на гвардию и другие привилегированные части. Большинство остальных поступало с гражданской службы, сдав несложный экзамен: например, когда молодой человек вдруг задумывался о правильности жизненного выбора, заметив восхищенный девичий взгляд, устремленный на красивый мундир.

Отношения между офицерами и нижними чинами в николаевское время русская демократическая литература изрядно демонизировала. Откровенная жестокость редко находила себе место, это признавал даже Салтыков-Щедрин. Считалось за правило: если наказывать, то только за дело, «по-отечески». Хотя и «по-отечески», случалось, забивали до смерти – но в таких случаях неизбежно было строгое расследование. В ходу были зуботычины, срывание злости – но они были обычным делом во всех слоях общества, тем более в низших, откуда и приходил рядовой состав русской армии.

Офицер должен был быть «отцом-командиром», но это было на манер заботливого барина-отца. Снисходительная доброта редко допускала доверительный разговор по душам – слишком велика была сословная дистанция; отсюда излишняя строгость в строю, требование беспрекословного повиновения – что не способствовало развитию инициативы. «Человеческий материал» по рекрутскому набору поступал далеко не самый лучший: рекрутов поставляла сельская община или барин, а они неохотно расставались с хорошими работниками. В деревнях сызмальства подкармливали сирот, «чтобы в зачет в солдатчину отдать», а барин старался избавиться от проштрафившихся или никчемных.

Где патриархальность, кумовство – там неизбежны злоупотребления, а то и откровенное воровство. Отсюда нередко недостаточное питание, гнилая амуниция. Командование полком зачастую считалось таким же благопристойным источником доходов, как владение поместьем.

Но русский народ только тем и выжил, что всегда умел схватывать на лету, учиться в бою. Хоть и платил за это немалой кровью. А вообще-то, если все вышеперечисленное имело место быть, это вовсе не значит, что так было везде и всегда.

* * *

Вступив с Россией в войну, которую потом назвали Восточной, или Крымской, или Севастопольской, первый удар союзники нанесли не по Севастополю и даже не по Крыму, а по Одессе. Удар это был не только подлый, но и кощунственный. Город был обстрелян с моря в Страстную пятницу. Как раз во время выноса Плащаницы граната взорвалась возле городского собора, и епископ Иннокентий устремил взор в направлении вражеских кораблей и предал нападавших проклятью. Никто из православных не дрогнул духом, все продолжали соучаствовать церковной службе.

Вскоре множество судов появилось у крымских берегов, в районе Евпатории, и там началась высадка десанта. Союзники не встретили никакого противодействия: командовавший русскими войсками в Крыму А. С. Меншиков (знакомый нам по своему визиту к султану) оставил тамошние берега незащищенными, а осведомителей у врага, надо думать, хватало.

Нападения были совершены в разных частях Российской империи. В Балтийском море были захвачены Аландские острова, их гарнизон оказал упорное сопротивление, но силы были слишком неравны. Пришлось сдаться. Высокий английский чин признался захваченному русскому офицеру: повремени вы на день, мы бы пленных не брали. В составе русского отряда отважно сражались финские стрелки: некоторые из них погибли в бою, некоторые в английском плену. По окончании войны повелением императора Александра II на островах был сооружен памятник им.

Атакованы были Соловецкий монастырь в Белом море, городок Кола на Мурманском побережье (при этом был сожжен прекрасный деревянный Воскресенский собор XVII в.). После ожесточенного артиллерийского обстрела высаженный с английских кораблей многочисленный десант попытался взять Петропавловск-на-Камчатке, но был сброшен в море, понеся большие потери. Создавалось впечатление, что вся империя под ударом, и это мешало сосредоточить силы на главном направлении – в Крыму.

* * *

Собственно, военные действия проходили на довольно небольшой части Крымского полуострова, на юго-западе его, на землях древнего Херсонеса. В Евпатории с 360 судов высадилась 32-тысячная армия с большим количеством артиллерии, в том числе осадных орудий. Высадку прикрывал 31 многопушечный боевой корабль – это было значительно больше, чем во всем Черноморском флоте, и это были пароходы, а не парусники.

Новые волны вторжения не заставили себя ждать. Главной военно-морской базой и базой снабжения, куда доставлялось сначала большинство необходимого для вражеского войска, была турецкая тогда Варна. Хулители России, как современной, так и исторической, насмехаются: как можно было проиграть войну, если вы на своей земле, а врагу до нее плыть, и плыть, и плыть? На это есть что ответить. К тому времени Крым сравнительно недавно стал русской землей (Тмутараканское княжество – иная статья), а отделяющее его от центральных губерний пространство еще позже стало не Диким полем, а в какой-то степени обжитой Новороссией, которую, однако, было еще обустраивать и обустраивать. Да, не было железной дороги – тогда их вообще было еще мало. Но когда началась война, ее стали в спешном порядке прокладывать. Пока да, русская армия снабжалась по плохим дорогам, преимущественно на волах. Союзникам же в Варну все доставлялось на пароходах, их у них было много. И у англичан, и у французов был богатый опыт доставки грузов, в том числе большемерных, в их огромные, разбросанные по всему земному шару колониальные империи. Вскоре союзниками была захвачена Балаклава, многие грузы шли напрямую в ее удобную гавань. Оттуда даже провели железную дорогу до осадных позиций под Севастополем. Обосновавшиеся в Черном море флоты союзников обеспечивали полную безопасность перевозок от нападений. Так что все вместе – получается куда быстрее и удобнее, чем на волах от Киева.

* * *

Двинувшись от Евпатории на Севастополь, союзные войска были встречены русской армией на речке Альме, что впадает в море севернее города. У ее устья 8 сентября 1854 г. и разыгралось первое большое сражение на полуострове. Союзники имели почти двойной численный перевес (61 тысяча против 36 тысяч) – о чем русские не знали, и большое преимущество в вооружении – что предстояло оценить. И русская армия, и население Севастополя были уверены в победе. Обыватели в колясках, с прислугой, прихватив корзиночки с провизией, отправились вслед за армией: удобно расположившись на окрестных холмах, они приготовились созерцать живописное победное зрелище.

Английской армией командовал фельдмаршал барон Раглан (под Ватерлоо он потерял правую руку и носил одежду особого покроя, называемого у нас регланом), французской – маршал Сент-Арно. Турки стояли во втором эшелоне, значительная их часть была оставлена в Евпатории, составив гарнизон города. Русскую армию возглавлял генерал-адъютант и адмирал князь Александр Сергеевич Меншиков – праправнук знаменитого петровского Данилыча. Свою деятельность он начинал в Коллегии иностранных дел, потом поступил на армейскую службу, во время русско-турецкой войны 1809–1811 гг. был адъютантом при командующем Молдавской армией Н. М. Каменском, участвовал в Отечественной войне и Заграничном походе, не раз бывал в сражениях. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. при взятии Варны шел во главе штурмующих колонн, был ранен ядром. Тогда же получил первый опыт командования воинскими соединениями. По собственной инициативе изучал морское дело и до начала 1855 г. занимал пост Морского министра, долгое время совмещая его с должностью генерал-губернатора Финляндии. Как мы видели, выполнял посольскую миссию в Стамбуле. Это был образованнейший и остроумный человек – но полководческими дарованиями не блистал, да и соответствующий опыт имел небольшой. Но вскоре после Альминского сражения Меншиков был назначен главнокомандующим сухопутными и морскими силами в Крыму. В Петербурге сочли, что сражение он провел вполне достойно, как вполне достойно выглядела и русская армия: она хоть и оставила в итоге поле боя во избежание флангового охвата, но отступила, соблюдая полный порядок.

Перед началом битвы в чьих-то устах прозвучала фраза: «шапками закидаем». Она родилась не здесь, но по окончании именно этого сражения приобрела современный иронический смысл. По ходу боя стало ясно, что противник умел и отважен. Его винтовки разят, прошивая сразу несколько человек в плотном русском строю, с такого расстояния, на каком вести прицельный огонь из наших ружей вообще невозможно. Вражеские командиры превосходили наших в организации боя. Русский полк, отошедший к побережью, понес большие потери от неожиданного огня с немедленно подошедших к берегу английских и французских кораблей. Потери составили примерно 5600 человек в русской армии и 3500 человек в армии неприятеля. Но русские сражались доблестно, союзники очень гордились этой победой над ними (до сих пор имя Альмы носят площадь и мост в Париже). Что касается цифр потерь в битвах этой войны, необходимо учитывать, что французские и в еще большей степени английские полководцы были теснейшим образом связаны с парламентскими политическими партиями своих стран и сами зачастую были политиками немалой величины. Военные успехи и заплаченная за эти успехи цена в человеческих жизнях были ставками в политической игре. Возможно, это как-то связано с тем, что если в других армиях соотношение убитых и раненных в сражениях составляло обычно примерно один к трем, то в английской оно часто было на уровне одного к семи.

После выигранного сражения англичане и французы не рискнули двинуться прямо на Севастополь, ожидая на подступах к нему еще более ожесточенной схватки. И, возможно, совершили ошибку. Меншиков отвел свою армию к Бахчисараю, рассудив, что в Севастополе она окажется в осаде, без связи с остальной Россией, а так сможет оказывать поддержку севастопольскому гарнизону извне и в крайнем случае не допустит полной его блокады. Но в самом Севастополе на тот момент находилось очень мало русских войск, их ряды только-только стали пополняться экипажами стоящих на рейде кораблей. Кроме того, база русского флота была неплохо защищена береговыми батареями от нападения с моря, но со стороны суши оборона почти отсутствовала.

Союзники совершили обходной маневр, решив сначала закрепиться в Балаклаве и, уже опираясь на нее, повести наступление на Севастополь.

* * *

Защитники города сполна использовали предоставленное им время. Моряки сошли на берег – недаром оборону возглавляли флотские начальники – адмиралы. Их было трое. Первым принял командование Владимир Алексеевич Корнилов (1806–1854): аристократичный, суховатый, требовательный и в то же время предельно порядочный, отдавший приказ – если он распорядится оставить город, первый встречный подчиненный обязан убить его. Павел Степанович Нахимов (1802–1855) – синопский герой, чудаковатый, душевный, любимец матросов и солдат. Владимир Иванович Истомин (1809–1855) – организовавший и возглавивший оборону на самом опасном ее участке с Малаховым курганом в центре. Все они встретили смерть на боевых позициях, все легли в склепе высящегося над Севастополем Владимирского собора – рядом с одним из создателей Черноморского флота адмиралом Михаилом Петровичем Лазаревым (1788–1851), первооткрывателем Антарктиды. С тех пор Владимирский собор называют также «Усыпальницей адмиралов».

Морякам невыносимо тяжело было смотреть, как затапливаются их корабли у входа в Севастопольскую бухту. Приказ об этом отдал главнокомандующий князь Меншиков. Корнилов сначала был решительно против, он порывался выйти навстречу вражескому флоту и лучше с честью погибнуть, чем совершить такое страшное дело, ведь корабли для моряков – это существа не просто одушевленные, а более высокого, чем люди, порядка. Но потом согласился с горькой необходимостью – без их затопления город было не отстоять. Иначе напичканные пушками вражеские пароходы, зайдя в бухту, окажутся в тылу обороны и нанесут по ней смертельный удар. Что же до обреченных на гибель прекрасных парусников – в той войне нового типа, которая выходила на просторы морей и океанов, их уделом стало бы превратиться в мишени для могучих, приземистых, немилосердно чадящих дымом уродов.

Возведением на практически голом месте севастопольской оборонительной твердыни руководил Эдуард Иванович Тотлебен (1818–1884). Потомок выходцев из Тюрингии, он не смог закончить полный курс в Николаевском инженерном училище в Санкт-Петербурге из-за болезни сердца. Тем не менее отличился в Кавказской войне, устраивая полевые укрепления русских войск и ведя минную войну против превращенных в крепости горных аулов. На строительстве севастопольских укреплений буквально днем и ночью трудились десятки тысяч людей, солдаты, матросы, офицеры и все оставшееся в городе население. Были возведены мощные, подобные крепостным цитаделям бастионы, редуты со множеством пушек, в том числе снятых с затопленных кораблей, способные вести оборону на все стороны. Их соединяла непрерывная линия более мелких укреплений, траншей, ходов сообщения. Была произведена подготовка к минной войне, которая под Севастополем приняла невиданный прежде размах.

* * *

Союзники подступили к городу 25 сентября 1854 г. – этот день, в который было введено осадное положение, считается началом героической 349-дневной обороны.

Англичане и французы тоже повели осадные работы огромного масштаба. Строились и укреплялись батареи тяжелых орудий, оборудовались укрытия от обстрелов, линии траншей постоянно приближались к русским позициям. Сразу стали прокладываться минные галереи под бастионы и редуты защитников, под Четвертый бастион и Малахов курган. Русские саперы, во главе которых стоял прозванный «обер-кротом» штабс-капитан А. В. Мельников, не вылезали из-под земли, ведя свои минные ходы под позиции противника и противодействуя его подземным атакам. В каменистой почве ими было прорыто около семи километров тоннелей. Но союзники могли позволить себе использовать гораздо большее количество пороха для устройства взрывов, поэтому главной задачей наших горных инженеров было перехватить их ходы или погасить мощность взрывов. Были случаи, когда «шахтеры» встречались под землей и вступали в рукопашные схватки.

Линия противостояния протянулась на десятки километров. Это был качественный сдвиг в способах ведения войны – в сторону войны позиционной. Подобное повторится в 1877 г. под Плевной, в 1904–1905 гг. – под Порт-Артуром и отчасти под Мукденом и найдет высшее свое выражение на Западном фронте Первой мировой войны.

Русские устраивали по ночам вылазки, в которых иногда участвовали тысячи защитников: во время них они врывались во вражеские траншеи, где бились штыками и прикладом, разрушали укрепления и выводили из строя орудия, но и сами несли немалые потери – англичане и французы были достойными противниками в штыковых боях. Проводились менее масштабные акции: по несколько солдат-пластунов закреплялись ночью в складках местности или в оставленных укреплениях, а в светлое время производили оттуда разведку и вели прицельный огонь (тоже нечто новое, это было началом снайперского движения. В него было вовлечено и немало искателей приключений по другую линию фронта: любители опасной охоты присоединялись к армиям союзников в качестве волонтеров, оснастившись специально к случаю изготовленными усовершенствованными винтовками).

Армии зарывались в землю, старательно окапывались даже одиночные бойцы. Спасаясь от прицельного винтовочного огня, русские матросы и солдаты приспособились прикрывать амбразуры завесами из просмоленных корабельных канатов (по аналогии с этим изобретением впоследствии стали делать защитные щитки для артиллерийских орудий и пулеметов).

Вели поиск разведчики, высматривая, нанося точечные удары и захватывая «языков». Всероссийскую и даже мировую славу снискал уроженец Украины матрос Петр Кошка. Он принял участие в восемнадцати групповых вылазках и во множестве индивидуальных рейдов. Однажды, вооруженный одним только ножом, пригнал на русские позиции троих пленных французов. Когда враги в целях насмешки и устрашения зарыли по пояс в землю тело убитого русского солдата, он не смог этого вынести: под сильнейшим огнем добрался до него, отрыл и принес к своим, при этом в тело погибшего попало еще пять пуль, а Кошка остался невредим. Как-то он оставил врагов без сытного ужина: прокравшись в их стан, прямо из котла утащил говяжью ногу (Петр Кошка скончался в 1882 г.: спас из полыньи двух провалившихся под лед девочек, но при этом сильно простудился и не перенес болезни).

Ежедневные перестрелки периодически сменялись массированными, до десяти дней длящимися «общими бомбардировками», которые устраивали союзники: они обладали превосходством в количестве пушек, которое еще возрастало за счет артиллерии их пароходов. Главное же, они могли позволить себе расходовать намного больше артиллерийских зарядов – русские вынуждены были порою обеспечивать свои пушки порохом из ружейных патронов. Важнейшим их преимуществом было и то, что они могли располагать свои пехотные части на значительном удалении от линии огня, в ближнем тылу. Русские же и так были скучены на ограниченном, насквозь простреливаемом пространстве, а к тому еще вынуждены были постоянно держать близ передовой значительные силы.

Кошмар этих затяжных бомбометаний с большой силой описал участник обороны, добровольно переведшийся из Дунайской армии в Севастополь артиллерийский подпоручик граф Лев Николаевич Толстой в своих «Севастопольских рассказах». Он описывает, как группа русских офицеров, каждый со своей повседневностью, со своими воспоминаниями и планами на будущее, шутя и слегка пикируясь, как на обычную службу идет на Четвертый бастион – и ни один не возвращается. Видим, как ампутируют ногу у солдата, а он потом без всякого пафоса делится впечатлениями: вроде бы и не больно, так, пощипывало, когда кожу на культе натягивали.

В своих записках Толстой отметил: «Я провел много дней в крепости и до последнего дня блудил, как в лесу, между этими лабиринтами батарей… Дух в войсках выше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства… Только наше войско может стоять и побеждать при таких условиях. Надо видеть пленных французов и англичан (особенно последних): это молодец к молодцу… Казаки говорят, что даже рубить жалко, и рядом с ними надо видеть нашего какого-нибудь егеря: маленький, вшивый, сморщенный какой-то».

Во время бомбардировок русских гибло в разы больше. Союзники во время штурмов устраняли разницу. Они тоже демонстрировали высокое мужество. Но когда, по ходу одного из боев, французы около часа провели под таким огнем, под каким наши пребывали без смены неделями, – при возвращении с позиции, когда они завидели своего командующего, раздался громкий ропот, дело шло к открытому бунту, и только угроза: «Вы что, хотите, чтобы я начал все с начала?!», вернула солдат к повиновению.

А еще русские были лишены даже приличной воды. Союзники разрушили водовод, идущий в город с ближних возвышенностей (вспомним, как взял Херсонес князь Владимир), и воду приходилось пить лишь колодезную: солоновато-горькую и мутную.

* * *

Во время одной из массированных бомбардировок, 18 февраля 1855 г., пришло известие о кончине государя Николая Павловича. Незадолго до этого он присутствовал на военном смотру очень легко одетым, простудился и тяжело занемог. Очевидно, постоянные глубокие переживания неудач нашей армии вкупе с сомнениями в правильности проводимой им политики управления страной, которую он любил и за которую болел душой, привели к тому, что этот могучий, не старый еще человек (ему было 58) не перенес заболевания.

После всего, что возвели на него прогрессивные борзописцы за полтора с лишним столетия, многие с трудом поверят, что главной целью своего царствования он считал отмену крепостного права. Но ведь реформа 1861 г., с крепостным правом покончившая, устанавливала такие порядки для бывших помещичьих крестьян, какие давно уже существовали для крестьян государственных – как следствие мероприятий, проводимых под личным контролем Николая I.

Конечно, мы теперь абсолютно уверены, что с освобождением надо было поспешить, крепостное право было позором России. Но применим «исторический подход», вспомним, в какой политической ситуации протекала деятельность государя Николая Павловича. Его детство и юность прошли в эпоху Наполеоновских войн, а Наполеон был закономерным порождением Великой кровавой французской революции. Для восторжествовавших в 1815 г. монархий было аксиомой, что революция – это зло. И так считали не только реакционные круги, но и множество мыслящих людей, включая зрелого Пушкина. Николай, возможно, был излишне осторожен в деле переустройства страны. Но до 1848 г. творческой интеллигенции было грех на него обижаться, это был «золотой век» русской культуры. Однако в 1848 г. Европу захлестнула волна революций, император встал на жестоко охранительные позиции (тогда же стало известно о явно революционных, даже террористических намерениях руководителей петербургского «кружка Петрашевского», которые были тайной и для большинства членов кружка). Но с преобразованиями, пусть еще более осторожными, не было покончено. Уваровская триада – «православие, самодержавие, народность» – мало кому из трезвомыслящих людей представлялась ущемлением духовной свободы. Не все же должны обладать таким мирочувствованием, как Белинский, Чернышевский, Некрасов, Герцен. Кстати, Герцен, будучи в эмиграции и узнав о смерти русского императора, стал раздавать монетки лондонским уличным мальчишкам: мол, у вас сегодня праздник (имелась в виду Крымская война) и у меня сегодня праздник.

На Западе Николай I представлялся фигурой одиозной, особенно начиная с предшествовавших войне годов. Что ж, тамошних людей можно понять. В чем-то можно понять и Герцена. Но подавляющее большинство защитников Севастополя считало иначе, чем они. Они знали, как покойный государь любил Россию. В последнее часы жизни он говорил наследнику Александру Николаевичу о своей горечи от того, что сдает ему государственный корабль в неисправном состоянии. Знали и то, что особенно он любил русскую армию и тех, кто был в ее строю, солдат и офицеров.

* * *

Во время Крымской войны большие подвижки произошли в военной медицине, в организации медицинской и санитарной службы. В немалой степени это связано с деятельностью замечательного русского хирурга и анатома Николая Ивановича Пирогова (1810–1881). Выпускник Московского университета, он много сил отдал изучению взаиморасположения и взаимосвязей органов человеческого тела и стал основателем нового раздела анатомии – топографической анатомии. Работа в этом направлении позволила ему добиться больших успехов в области хирургии, в первую очередь военно-полевой.

Будучи в действующей армии на Кавказской войне, он проводил щадящие ампутации, широко применял гипсовые повязки, первым в мире стал применять эфирный наркоз в полевых условиях (всего Пирогов провел свыше 10 тысяч операций с общим обезболиванием).

Пирогов был главным хирургом осажденного Севастополя. Здесь он разработал и внедрил принципиально новую организацию ухода за ранеными: наиболее тяжелые, требующие немедленной помощи, оперировались в полевых лазаретах, остальные отправлялись в тыловые госпитали, что предполагало организацию хорошо налаженной эвакуации (так появились знакомые по старым фотографиям и картинам большие крытые повозки с красным крестом).

Николай Иванович прибыл в Севастополь с отрядом сестер милосердия из основанной великой княгиней Еленой Павловной Крестовоздвиженской общины. Пирогов так писал о своих ученицах и помощниках, бравших на себя всю тяжесть ухода за ранеными: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить его попечениями, не известными и, так сказать, не свойственными мужчинам». Из 120 этих замечательных женщин 17 погибли в осажденном городе. Известный писатель и юрист Анатолий Федорович Кони написал следующие слова: «В этом Россия имеет право гордиться своим почином. Тут не было обычного заимствования «последнего слова» с Запада – наоборот, Англия стала подражать нам, прислав под Севастополь мисс Найтингель со своим отрядом».

Упомянутые английские сестры милосердия немало способствовали тому, что благодаря применению улучшенной санитарии и заимствованным у Пирогова принципам ухода за ранеными смертность в английских лазаретах, на первом этапе войны уносящая почти половину поступивших в них, уменьшилась в несколько раз. Во французской армии она была огромной до конца войны. От болезни (возможно, холеры) в сентябре 1854 г., после сражения на Альме, скончался французский командующий маршал Сен-Арно. Справедливости ради, и его английский коллега фельдмаршал барон Раглан умер от холеры под Севастополем в июне 1855 г.

По зову сердца такую же работу, что и сестры из Крестовоздвиженской общины, вела героиня обороны Даша Севастопольская (Дарья Лаврентьевна Михайлова), дочь погибшего в Синопском сражении матроса. Она на свои средства устроила перевязочный пункт, в котором ей помогали многие жительницы города.

* * *

Командовавший находящимися вне Севастополя русскими войсками А. С. Меншиков старался своими действиями облегчить положение осажденных, но это ему, к сожалению, удавалось плохо – несмотря на очень большие понесенные потери.

Первой такой попыткой (наиболее успешной из всех) стало наступление 25 октября 1854 г. на Балаклаву, где англичане устроили основную базу своего снабжения.

В начале сражения были атакованы и взяты три турецких редута, прикрывающих дальние подступы к базе. При этом было захвачено и увезено 9 орудий. Развивая успех, в атаку пошла русская кавалерия, произошло ожесточенное встречное кавалерийское сражение, в результате которого была отброшена английская тяжелая конная бригада. В дальнейшем сражение происходило на пересеченной холмистой местности, русские пехота и артиллерия нанесли тяжелые потери доблестно атакующей английской легкоконной бригаде (вошло в историю высказывание по свежим следам участника сражения французского генерала Пьера Боске: «Это великолепно, но это не война, это безумие»).

В целом русская армия достигла успеха, наши потери составили около 600 человек, вражеские значительно превосходили их (даже если исключить турецкие – турки были настолько деморализованы в битве, что больше как самостоятельная военная сила в военных действиях в Крыму не участвовали). Однако развития этот успех не получил, разве что были приостановлены осадные работы союзников под Севастополем.

* * *

Самая большая битва этой войны произошла 5 ноября 1854 г. близ татарской деревушки Инкерман, по имени которой и названа. Основные события развернулись на пересеченном плато к юго-востоку от Севастополя между рекой Черной, Сапун-горой и Килен-балкой.

Русская армия обладала значительным численным превосходством, командовавший ею князь Меншиков рассчитывал еще на поддержку Севастопольского гарнизона, но, по правде сказать, нашим генералам впору было бы со своими силами управиться.

Отсутствие взаимодействия по ходу боя было просто удручающим. Согласно диспозиции, 20-тысячный корпус князя П. Д. Горчакова демонстрацией активных действий должен был привлечь к себе основные силы неприятельской армии, а остальные части нанесли бы ей фланговые удары. Но на деле французский генерал Боске быстро разобрался, что это демонстрация, и не более того. Оставив против русских 3 тысячи человек, он бросил свои полки туда, где разворачивалось основное сражение, здесь же до конца дня активности не было, корпус Горчакова так и демонстрировал.

Русские части действовали вразброд, несли огромные потери от винтовочного и артиллерийского огня, не успев сблизиться с противником. Однако мужество наших солдат и офицеров могло привести к успеху: большой английский отряд, потеряв значительную часть своего состава, был близок к полному уничтожению. Впечатление английского военного корреспондента: «В героическом крике битвы они врезались в дым батарей и выпотрошили наши ряды». Но англичан спас подоспевший генерал Боске со своими французами.

Меншиков приказал подать по всей армии сигнал к отходу на исходные позиции для перегруппировки, но артиллерийского прикрытия этого маневра обеспечено не было, отчего потери увеличились еще больше. По словам английского корреспондента, «до того, как они исчезли из вида, равнина покрылась их телами».

В этот день русская армия только убитыми потеряла 3500 человек, а всего около 12 тысяч. Потери союзников составили 4700 человек.

* * *

Последним сражением, произошедшим в период главнокомандования князя А. С. Меншикова, была совершенная 5 февраля 1855 г. попытка захвата Евпатории. Собственно, инициатором этой операции незадолго до своей смерти стал лично император Николай I: он посчитал необходимым предпринять ее для облегчения положения Севастополя. Ведь через Евпаторию осуществлялась значительная часть снабжения союзных сил, в первую очередь французской армии. Поступили также сведения, что в Евпаторию переброшены с Дуная турецкие войска.

Возглавил наступление генерал-лейтенант Степан Александрович Хрулев, недавно прибывший в Крым с дунайского направления. Генерал заслуженный, в самом ближайшем будущем – один из руководителей и героев Севастопольской обороны. Но в этот день показать себя в деле не удалось ни ему, ни его 20-тысячному войску. В городе действительно оказались большие турецкие силы, хорошо вооруженные и надежно укрепившиеся. Их поддерживали французская кавалерия и стоящие на рейде английские пароходы с мощной артиллерией. Наступая под жестоким огнем, русские солдаты достигли окраины города, но там путь им преградили глубокие и широкие, заполненные водой, рвы. Длины штурмовых лестниц оказалось недостаточно, чтобы преодолеть их. Русским солдатам приходилось брать и не такие преграды, но Хрулев трезво оценил ситуацию: в численности у врага превосходство, в артиллерии, с учетом корабельной, тоже. Продолжать атаку значило рисковать жизнями многих людей с малыми шансами на успех. Генерал приказал отступать. На пути отхода наши части подверглись атаке французской кавалерии, которая была отбита.

Русское войско потеряло свыше 750 человек убитыми и ранеными. Потери союзников составили свыше 400 человек, в большинстве турок, но около четырех десятков пришлось на местных татар, примкнувших к османам. Эта неудача омрачила последние дни императора Николая Павловича и ускорила отставку «по состоянию здоровья» князя А. С. Меншикова – о ней успел распорядиться умирающий государь.

* * *

Его сменил генерал от артиллерии Михаил Дмитриевич Горчаков, младший брат П. Д. Горчакова, отличившегося неудачной демонстрацией в Инкерманском сражении. Михаил Дмитриевич был дедом премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина. Он имел репутацию человека храброго и предельно честного, но как генерал склонностью к самостоятельным действиям не отличался.

М. Д. Горчаков немало потрудился над укреплением обороны Севастополя на последнем, самом тяжком ее этапе. Но у него была своя большая неудача при попытке снятия осады с города. Это произошедший 16 августа 1855 г. и воспетый в стихотворной форме Л. Н. Толстым бой на Черной речке, непосредственным участником которого был великий писатель.

Это сражение тоже было дано под давлением из Петербурга, с инициативой выступал новый государь император Александр II, который, очевидно, выражал общественное стремление «сделать хоть что-нибудь». Командующий, согласно свидетельствам, сражения не хотел и в успех не верил.

Русские солдаты атаковали крутые, хорошо укрепленные Федюхинские высоты под шквальным огнем французских и сардинских войск, причем, чтобы подойти к их подножию, надо было преодолеть реку Черную с высокими обрывистыми берегами. Лев Николаевич запечатлел это в крылатых строках:

Гладко вписано в бумаге,

Да забыли про овраги,

А по ним ходить…

Некоторого успеха достигли, кое-где смогли закрепиться на склонах. Но господствующие высоты остались за неприятелем, который практически безнаказанно вел оттуда обстрел.

И пришлось нам отступать,

Р… же ихню мать,

Кто туда водил.

Суммарные русские потери составили свыше 8 тысяч человек против менее чем 2 тысяч вражеских.

* * *

28 июня 1855 г. на Малаховом кургане был смертельно ранен пулей в висок и через день скончался душа и сердце Севастопольской обороны Павел Степанович Нахимов. Пуля поразила его, когда он осматривал в подзорную трубу неприятельские позиции. Этот потомок украинского шляхтича Федора Нохимовского, одного из ближайших сподвижников Мазепы, навсегда стал гордостью России. Узнав о его смерти, англичане и французы временно прекратили огонь, а в день похорон на их кораблях были приспущены флаги.

Положение защитников все ухудшалось. На два вражеских выстрела они могли отвечать только одним, при этом вражеские ядра и гранаты в случае перелета несли разрушения городским зданиям, в которых укрывались люди, военные и мирные, наши же просто рыхлили землю. Из-за неудач внешней армии снабжение становилось все более недостаточным.

Несмотря ни на что, Тотлебен и его помощники создавали все новые опорные пункты обороны. Однако и вражеские батареи и траншеи подводились все ближе к главным твердыням, в случае штурма враг мог преодолеть расстояние одним стремительным броском. Поэтому все большую часть гарнизона приходилось постоянно держать на линии огня. Дни, когда выбывало из строя 400–500 человек, считались спокойными.

На следующий день после сражения на реке Черной, 17 августа 1855 г., союзники начали особенно сильное многодневное бомбометание. С утра 27 августа французские траншеи заполнились множеством войск. И ровно в полдень, без всякого сигнала, по заранее сверенным часам, начался общий штурм. Дивизия Мак-Магона, будущего маршала Франции и президента Французской республики, с криками «Да здравствует император!» бросилась на штурм укреплений Малахова кургана. Одновременно особенно яростным атакам подверглись Второй бастион и близлежащие к нему укрепления. Защитники кургана, которых было всего 1400 человек, в это время обедали. Когда, услышав тревожные крики часовых, они бросились по своим местам, французы уже были на бруствере. У них в тот день больше всех отличились зуавы – солдаты североафриканских войск в широченных красных шароварах и фесках. Защитники, пытаясь сбросить их с укреплений, бились чем попало, в ход шли не только штыки, но и орудийные банники, и камни, но численное превосходство неприятеля было подавляющим. Через час французы завладели Малаховым курганом. Последние смельчаки продолжали сопротивление, засев в башнях и казематах; несколько атак было предпринято извне, одну из них возглавлял генерал Хрулев, получивший при этом контузию и тяжелое ранение. Но отбить курган не удалось. Впоследствии за этот успех командующий французской армией Ле Пелисье получил титул герцога Малаховского.

На всех других участках враг был отброшен с большими для него потерями, но утрата Малахова кургана коренным образом осложнила ситуацию: с этой господствующей над городом высоты севастопольские позиции можно было обстреливать и с тыла. Князь Горчаков, сочтя, что дальнейшая оборона приведет лишь к неоправданным огромным потерям, приказал оставить город.

Русская армия по заранее наведенному плавучему мосту перешла на северную сторону бухты, предварительно взорвав все пороховые погреба и укрепления. Союзники не сразу вступили в город, опасаясь взрывов. Они сделали это 30 августа, когда утихли пожары. О том, что могло предстать их глазам, можно судить по воспоминаниям Марка Твена, посетившего город в 1867 г., через 12 лет: «Помпея сохранилась куда лучше Севастополя… Будто чудовищное землетрясение обрушилось на этот клочок суши… Дома здесь были сооружены на совесть, сложены из камня, но теперь на полмили тянутся одни разбитые печные трубы… в стенах зияют дыры. Иные из них такие круглые и аккуратные, будто их просверлили дрелью… Тут и там ядра застряли в стенах, и ржавые слезы сочатся из-под них, оставляя на камне темную дорожку».

По некоторым данным, общие потери за время Севастопольской обороны (убитыми, ранеными, больными) составили 102 тысячи у русских и 128 тысяч у союзников.

После того как русская армия оставила Севастополь, значительных сражений в Крыму не было. Но были рейды кавалерийских отрядов, приводившие к стычкам, к разорению селений. На коммуникациях союзников действовали казаки. Зима 1855/56 г. была тяжелой для обеих сторон – болезни унесли много жизней.

Осенью 1855 г. в Крыму побывал новый российский император Александр II. Он осмотрел места боевых действий, на встречах с отдельными полками наградил достойнейших.

* * *

Во время этой войны господствовавшие в черноморских водах английский и французский флоты не раз совершали нападения на побережье.

В мае 1855 г. ими была проведена «Азовская кампания». Скорее, крупномасштабный пиратский набег, когда грабились и уничтожались даже рыбачьи лодки. На бортах 57 кораблей находилось 16 тысяч пехотинцев, отряды которых не раз высаживались на сушу. Была захвачена Керчь – русских войск здесь было мало, и они отошли без боя, предав огню находившиеся в порту суда. Во время этого рейда союзниками были сожжены армейские склады в Бердянске. Попытка захвата крепости Арабат оказалась неудачной, но был разгромлен Геническ.

Планировался захват Таганрога, чтобы повести оттуда наступление на Ростов, – с его взятием нарушалось бы снабжение российских войск на Кавказе и в Закавказье. Однако ультиматум о сдаче был отвергнут походным атаманом Войска Донского генерал-лейтенантом И. И. Красновым и военным губернатором Е. П. Толстым. Они заявили парламентерам, что Таганрог не крепость, военных арсеналов и складов в нем нет, в случае обстрела с моря гарнизону просто нечем на него ответить – но «русские не сдают своих городов». А вы, если совесть позволит, – нападайте. Город был обстрелян, но попытка высадки десанта была отбита ружейным огнем и штыками. Вражеский флот отступил, при этом была потеряна английская канонерская лодка: она села на мель из-за того, что рыбаки переставили установленные англичанами на фарватере вешки.

Впоследствии союзники нападали на Таганрог еще дважды, но оба раза безуспешно, ограничиваясь уничтожением стоящих в порту коммерческих судов. Были сожжены продовольственные склады в Ейске.

В октябре 1855 г. была атакована закрывающая вход в Днепровский лиман стоящая на косе крепость Кинбурн. Союзный флот два дня обстреливал ее. При этом впервые в истории были задействованы броненосцы – эти корабли были построены по проекту самого императора Франции Наполеона III. Они подходили к берегу и вели огонь из тяжелых орудий, ответные же выстрелы не могли причинить их покрытым стальными листами бортам никакого вреда. Гарнизон принужден был капитулировать, в крепости остался на зиму небольшой французский отряд.

* * *

Первые дипломатические контакты между воюющими сторонами начались еще в конце 1854 г., но ни к каким конкретным результатам тогда не привели. Когда, после смерти в феврале 1855 г. императора Николая I, на престол взошел его сын Александр II, для союзников он стал более приемлемой фигурой для ведения переговоров о мире. В первую очередь в видах реакции «широкой общественности» Англии и Франции, донельзя распропагандированной против России, а в особенности против лично Николая Павловича.

Положение России осложнялось тем, что о своей готовности присоединиться к противостоящему ей союзу официально заявило австрийское правительство. О возможности того же со стороны Пруссии в своем доверительном письме к Александру II поведал ее король Фридрих Вильгельм IV. Делалось все для того, чтобы склонить Петербург к миру на жестких условиях.

Козыри были во вражеских руках: в Крыму находились армии четырех держав; овладевшие главной базой Черноморского флота, на море господствовали корабли Англии и Франции; набеги на разные части Российской империи должны были показать, что может ожидать ее в дальнейшем. А тут еще угрозы Австрии и Пруссии.

Но тут пришло известие, несколько изменившее ситуацию. 16 ноября 1855 г. в Закавказье, на востоке Османской империи, капитулировала имеющая важное стратегическое значение, расположенная на высокой горе крепость Карс. Взятие ее стоило немалой русской крови: один только неудачный штурм 17 сентября 1855 г. привел к потере 6,5 тысячи человек, причем турки потеряли раза в четыре меньше. Но руководивший осадой Н. Н. Муравьев не пал духом, напротив, преисполнился решимостью довести дело до конца – и добился своего. В плену оказалось свыше 11 тысяч турок, в их числе 13 генералов.

На собравшемся в феврале 1856 г. в Париже конгрессе, в котором, помимо воюющих сторон, приняли участие Австрия и Пруссия, теперь можно было говорить об эквивалентном обмене – Карса на Севастополь. Все понимали, что, обладая Карсом, Россия может попросту обрушить позиции Османской империи в огромном регионе – и за ее счет укрепить свои (проблема дележа наследства «больного человека» вовсе не канула в Лету только из-за того, что Англии и Франции в конкретной ситуации оказалось выгодным стать его союзниками). А ведь совсем рядом Персия и не так уж далеко до Индии.

К тому же российские дипломаты сумели использовать обозначившиеся противоречия между английским и французским правительствами (а поводов для них предостаточно накопилось за всю историю их отнюдь не мирного сосуществования и рождались все новые вследствие нарастающей колониальной и экономической экспансии обеих стран). Еще до начала конгресса велись тайные переговоры между Парижем и Петербургом, теперь же стало проясняться, что намечается тесное сближение двух стран – конечно, не ради соблюдения интересов Лондона.

Почувствовав это, Англия, которая неохотно согласилась на проведение конгресса, ратуя за продолжение войны вплоть до более убедительной победы над Россией, сразу стала сговорчивее. В результате договорились за счет Австрии: та в оплату за свою подлость претендовала на включение в ее империю Валахии и Молдовы и на отторжение от России Южной Бессарабии, но ей не дали ничего.

Порешили на том, что Россия отдает Турции Карс и другие свои тамошние завоевания, а ей возвращается Севастополь и прочие захваченные у нее союзниками территории. Она отказывается от своих претензий на протекторат над дунайскими княжествами и не будет иметь военных укреплений на балтийских Аландских островах. Ни Россия, ни Турция не будут иметь военных кораблей, верфей и арсеналов на Черном море (этот пункт был в ущерб Российской империи – Турция могла располагать всем этим на Мраморном море, от которого до Черного – Босфор проплыть). Дунайским княжествам оказывается международное покровительство. Вопрос о том, чтобы они объединились и стали Румынией, решили пока отложить (они образовали вассальное от Османской империи Румынское княжество в 1862 г., а после русско-турецкой войны 1877–1878 гг. появилась независимая Румыния). Отметим кстати, что председательствовал на Парижском конгрессе французский министр иностранных дел граф Александр Колонна-Валевский, внебрачный сын Наполеона I и польской графини Марии Валевской.

* * *

Зримыми утратами для России стали остановка работы военных верфей в Севастополе и Николаеве и отсутствие военных кораблей на Черном море. Еще зримее были сюрреалистические руины Севастополя, другие разрушения в Крыму и прочих затронутых войной местах. А главное то, что на всех фронтах Крымской, или, как ее еще называют, Восточной, войны погибло около полумиллиона человек, примерно по 250 тысяч с каждой стороны. И еще осталось множество калек и сирот.

Важнейшим для Крыма негативным следствием войны стал новый массовый исход крымских татар: возможно, их потянуло вослед за так недолго погостившими здесь единоверцами из турецкой армии, возможно, опасались каких-то репрессий за оказанную им и их союзникам поддержку. По официальным данным, эмигрировало около 180 тысяч человек. То же происходило неподалеку, на кубанских и других землях бывшего Крымского ханства, – родные места покинуло множество ногайцев. А через несколько лет, по окончании Кавказской войны, их примеру последует значительная часть черкесов и некоторых других горских народов.

В утешение можно сказать, что эта война ускорила отмену крепостного права и замену рекрутчины на всеобщую воинскую повинность. Вообще послужила мощным толчком для промышленного, общественного, культурного развития страны. Здесь, правда, далеко не все со знаком «плюс»: вырвавшиеся из-под спуда николаевского охранительного правления социальные противоречия сразу стали принимать порою такие конфликтные формы, что многие завздыхали о благословенных прежних строгостях. Речь не только о бесах революционного террора – после отмены крепостного права в России в 10 раз возросла уголовная преступность. Тоже было с чего – счет полностью обездоленного и безбожно эксплуатируемого люда пошел на многие миллионы. Ягодки были впереди.

Глава 51

В России пореформенной

После войны оживление в Крыму произошло не скоро. Долго лежал в руинах Севастополь – из-за запрета на военный флот его прекрасная бухта и сам он оказались без надобности. И только когда в 1871 г., после разгрома Франции во франко-прусской войне, Россия по Лондонской конвенции отказалась выполнять статьи Парижского договора, жизнь пошла иначе.

Не сказать, чтобы сразу забила ключом, но когда заработали верфи, задымил военный флот, потребовалась железная дорога. В 1874–1875 гг. она была проложена – от станции Лозовой Московско-Харьковской железной дороги до Симферополя и далее, через шесть тоннелей, до Севастополя. Подряд взял известный в то время железнодорожный магнат П. И. Губонин.

Севастополь отстраивался основательно, превращаясь в одну из самых мощных и защищенных военно-морских баз в мире. К этому побуждал рост внешнеполитической напряженности на южном направлении, особенно на Балканах, что вылилось в русско-турецкую войну 1877–1878 гг.

До этого для города много значило открытие в 1863 г. торгового порта, в который могли заходить и иностранные суда. Российское общество пароходства и торговли (РОПиТ) не только организовало деятельность порта, но занималось ремонтом, а с 1868 г. и постройкой гражданских судов. Но когда возросла «военная составляющая», коммерческие дела были перенесены в другие гавани Крыма и Новороссии. Уже к 1888 г. на верфях и других предприятиях севастопольского Адмиралтейства трудилось свыше тысячи рабочих, и их число постоянно возрастало. В 1890 г. в Севастополе было сосредоточено все командование Черноморского флота – отдельные подразделения его были переведены из Николаева.

Севастополь был выведен из состава Таврической губернии, учрежденное в нем градоначальство по гражданским делам было подведомственно Новороссийскому генерал-губернаторству с центром в Одессе, военное командование и производственная деятельность подчинялись непосредственно столичному Морскому ведомству.

Мощные береговые укрепления соединялись сложной и протяженной системой подземных ходов, прорубленных в мягком известняке. Береговая деятельность флота вообще в значительной своей части «уходила в пещеры», в искусственные, разумеется: там находились командные пункты, арсеналы, склады, мастерские, а со временем целые заводы. Во исполнение долгосрочной программы военного кораблестроения Черноморский флот к началу Первой мировой войны обладал более чем 400 судов, боевых и вспомогательных.

По инициативе севастопольского градоначальника М. И. Кази в 1875 г. началась разбивка зеленых бульваров по линии бастионов времени героической обороны. В наиболее памятных местах создавались мемориалы. Были открыты памятники Нахимову, Корнилову, Тотлебену. В бухте появился прекрасный памятник «Затонувшим кораблям».

Еще до конца XIX в. город обзавелся телефоном, трамваем, электрическим уличным освещением.

* * *

Сеть железных дорог на полуострове росла – строились линии до Евпатории, Феодосии, Керчи. Это не только увеличивало товарообороты – для многих в России стали доступны прекрасные крымские берега и прочие дары его уникальной природы. А это, пожалуй, было не менее важно для оживления полуострова.

Еще до прокладки железной дороги, в 1861 г. неподалеку от Ялты была основана царская резиденция Ливадия. Это было только началом, один за другим в Крыму появлялись царские и великокняжеские дворцы, не отставала и придворная знать. Помимо Ливадийского можно отметить Массандровский дворец Александра III, Воронцовский дворец в Алупке, дворец эмира Бухарского в Ялте.

Появилось немало частных особняков и вилл – для людей, которые могли себе это позволить, такое строительство было еще и престижным. Особенно впечатляет похожая на мавританский или рыцарский замок вилла «Ласточкино гнездо» близ Ялты, повисшая на самом краю приморской скалы прямо над волнами. Она принадлежала нефтепромышленнику барону П. Л. Штейнгелю.

В 1880-е гг. близ деревни Коктебель Феодосийского уезда землевладелец, профессор-офтальмолог Э. А. Юнге решил распродать значительную часть своих земель под дачи. Это был человек высокой культуры, в его поместье нередко гостили деятели искусства, писатели, ученые. Владельцами многих дач стали люди того же круга. У обосновавшегося здесь замечательного поэта Максимилиана Волошина бывали такие творцы Серебряного века, как Марина Цветаева, Николай Гумилев, София Парнок и другие. Гостили у него и Алексей Толстой, Викентий Вересаев, Михаил Булгаков. С 1930-х гг. в его даче разместился Дом творчества писателей «Коктебель».

В Ялтинском уезде близ татарской деревни Симеиз возник дачный поселок Новый Симеиз, пользующийся особой известностью у людей, страдающих легочными заболеваниями. Неспроста в находящемся поблизости Гурзуфе провел свои последние годы на купленной им даче А. П. Чехов. Неподалеку построил себе дачу замечательный художник К. А. Коровин, у которого бывали здесь Репин, Суриков, Леонид Андреев, Горький, Шаляпин, Куприн, Мамин-Сибиряк. Коровинская дача получила название «Саламбо» – в ней художник работал над декорациями к постановке одноименного балета в Большом театре. Теперь здесь размещается Дом творчества.

* * *

Нельзя не остановиться на крымском виноделии. Начало его истории положили греческие колонисты задолго до новой эры. Множество виноградников возделывалось на землях, принадлежавших Херсонесу. Поблизости, на Тарханкутском полуострове, находились использовавшиеся преимущественно для тех же целей владения Ольвии (не просто поблизости – два полиса боролись за эти земли, порою жестоко). В Херсонесе сохранилась каменная плита с надписью: «Народ почтил статуей Агасикла, размножившего виноградники на равнине».

Здешние виноделы пристрастили к божественному напитку скифов, потом сарматов. Сами кочевники виноград не выращивали, соответственно, не обладали и культурой потребления вина, поэтому «пить как скиф» стало у греков осуждающей поговоркой. В коренных эллинских землях отцы показывали сыновьям пьяных рабов-скифов, чтобы внушить, сколь непригляден порок пьянства. А в Крыму и свободных пьяных скифов хватало.

Виноделие процветало в Боспорском царстве, а в последующие века – во владениях Византии, княжества Феодоро, Генуэзской республики.

Крымским татарам и туркам, как мусульманам, вино возбранялось Кораном. Употребляли, конечно (мы помним, что даже среди ханов встречались большие любители). Но довольствовались тем, что производили соседи-христиане, или привозными винами. Сами же выращивали «изюмные», столовые сорта винограда.

В новороссийские времена возрождению крымского виноделия большое внимание уделял сначала Г. А. Потемкин, потом генерал-губернатор Новороссийского края герцог Арман-Эммануэль де Ришелье, было даже основано специальное училище. Собственно, и Императорский Никитский ботанический сад появился как питомник для выращивания виноградной лозы. Правда, лучшие сорта приживались здесь с трудом, привитая же лоза давала вино не лучшего качества. Не намного больших успехов добился и заступивший на губернаторский пост граф М. С. Воронцов, взявшийся за дело с присущей ему увлеченностью.

Качественный прорыв произошел в результате деятельности князя Льва Сергеевича Голицына (1845–1915). В 1870-е гг. он занялся виноделием в купленном им имении Новый Свет в урочище Парадиз к западу от Судака. За образец князь взял вина бордо, но брожение осуществлял по методике получения игристых вин типа шампанских.

Совершенствование вин процесс многотрудный и долгий, временной дискрет равен целому году – от урожая к урожаю. Но на Всемирной выставке в Париже, проходившей в 1900 г., новосветское игристое вино урожая 1899 г. получило высший приз.

Много значили погреба завода, в которых хранились и дображивали, «доходя до ума», разлитые по бутылкам вина. Голицын не пожалел на них средств, на то, чтобы там постоянно поддерживался оптимальный режим. Длина погребов более двух верст.

В июле 1912 г. предприятие посетил император Николай II. Князь Голицын предложил завод в дар государству – с условием, что при заводе будет основана Академия виноделия, а сам он станет ее пожизненным президентом. Несмотря на то, что на это требовались немалые средства, государь согласился, но надвигающаяся мировая война не дала осуществиться этой идее.

Л. С. Голицын скончался в конце 1915 г. в возрасте 70 лет и похоронен здесь же, в Новом Свете. Всю свою жизнь князь совершенно не умел ладить с вышестоящими и отказывался от любых наград. По воспоминаниям Владимира Гиляровского, он гордился тем, что «не посрамлен никакими чинами и орденами». Все свое жалованье, заработанное за двенадцать лет на посту главного винодела в Департаменте уделов (100 тысяч рублей), он отдал на учреждение премий за лучшие исследовательские работы и лучшие книги по виноделию, а также на стипендии талантливым студентам – будущим виноделам.

Главным виноделом Удельного (дворцового) ведомства князь Голицын был назначен в 1891 г. и, находясь на этом посту, надзирал за строительством первого в России подземного винного завода по производству столовых и десертных вин. Он лично выбирал место для завода, руководствуясь потребностью наличия подходящего микроклимата – таковое нашлось близ поселка Массандра в окрестностях Ялты. Соседствующие здесь с виноградниками склоны гор покрыты сосновым лесом, а насколько такое соседство благотворно влияет на вкус вина, отличали еще античные авторы Плутарх и Феофраст (всего же виноградники совхозов-поставщиков протянулись в настоящее время на 160 км вдоль южного берега Крыма). Рядом с заводом находится Массандровский водопад, вода в который поступает из чистейшего, одного из крупнейших в Крыму родника, мощным потоком бьющего из скалы.

Было сооружено семь тоннелей общей длиной свыше версты. В них поддерживалась и поддерживается постоянная температура в 10–12º – оптимальная для выдержки вина. Уже в то время такой режим обеспечивался целым отделением динамо-машин.

В 1918 г., когда после заключения Брестского мира территория Крыма была временно захвачена германской армией, сотрудникам удалось так надежно заделать ходы в подземные галереи, что пришельцы так и не смогли до них добраться. К сожалению, в 1941 г. история не повторилась, фашистские оккупанты проникли в подвалы и вывезли их содержимое в Германию.

Но сегодня коллекция завода «Массандра» содержит свыше миллиона бутылок вин со всего мира и занесена в Книгу рекордов Гиннесса. Самая старая единица хранения – до сих пор бродящее испанское вино Херес-де-ла-Фронтера урожая 1775 г.

Наиболее титулованное массандровское вино – «мускат белый Красного Камня» (название получило по имени высящейся рядом с виноградником скалы). Создано оно лучшим виноделом предприятия за всю его историю – Александром Александровичем Егоровым (1874–1969). Насколько хороши массандровские вина, можно судить на его примере: Александр Александрович пил их каждый день и дожил до 95 лет.

В годы идиотской антиалкогольной кампании, обрушившейся на Крым в начале перестройки, производство вина на полуострове сократилось наполовину (зато в десять раз возросло производство водки). Массандровские виноградники спасло только то, что за них горой встали 1-й секретарь ЦК КП Украины тов. В. В. Щербицкий и 1-й секретарь Крымского обкома тов. В. С. Макаренко.

В настоящее время на всех заводах комбината «Массандра» ежегодно разливается до 10 млн бутылок вина.

Глава 52

Революция 1905 года

В годы Первой русской революции на всю Россию прогремели восстания кораблей Черноморского флота.

Мимоходом заниматься анализом причин революции, мягко говоря, легкомысленно. Особенно в России, где в общественном сознании всегда слишком многое построено на аксиомах (которые от Бога, от Маркса – Ленина, от Запада), а в результате слишком много реальных противоречий загоняется на подсознательный уровень. И так глубоко, что, когда они рванут, даже вскрытие не показывает, почему же это произошло. Тем более что и сам исследователь весь в скрытых противоречиях.

Можно все же вспомнить мысль историка Антона Керсновского, что «крепостное право успело погубить Россию». Погубило в первую очередь закрепившейся сословной рознью, вследствие чего на вопрос: «А почему так?» часто слышалось «Так, потому что так». Пусть даже в форме «так от Бога» или «так исстари на Руси повелось» – зачастую это уже не годилось, ответ требовался посуществу. В армии и на флоте отношение к нижним чинам по сути своей мало отличалось от того, что было в николаевское время, проникшая в офицерскую среду демократическая риторика так риторикой и оставалась. Палочная дисциплина, законом дозволенная, исчезла, но внутренне оправданное право на раздражительность, на зуботычину – осталось. Уважение личности у нас всегда было не на высоте, что в общении между разными социальными слоями, что внутри них (оттого все еще неискоренима дедовщина). Но уже не могло не восприниматься болезненно то, что нижним чинам дозволялся проезд только на площадке трамвая, пройти к сидячим местам – ни в коем случае; нельзя было находиться в городском парке и других «увеселительных местах», нельзя было сидеть на скамейке на бульваре. А нижний чин был уже не тот. Он был порожден не тем миром, каким была дореформенная деревня. В этом мире чаще надо было принимать ответственное решение – когда ни барин, ни начальство за тебя не подумает. И вокруг очень многое озадачивало, особенно с самого начала 1905 г. Цусима, Кровавое воскресенье, изощренная революционная агитация, обостряющаяся настороженность к умствующим и инородцам и обостряющаяся русская мысль о Божьей правде. Массовые шествия под немыслимыми прежде лозунгами и засасывающая притягательность этих лозунгов. Короче, участились ситуации, когда в достаточном количестве были те, кто готов был взбунтоваться, и в наличии были те, кто готов был повести за собой, причем они были совершенно уверены, что знают, куда вести. А тут еще разлетевшийся по всему Черноморскому флоту слух, что его тоже собираются отправить на убой к японцам, – и очень кстати оказавшееся тухлое мясо за обедом на броненосце «Князь Потемкин Таврический» (впрочем, что мясо было с червями – под вопросом, но точно известно, что 14 членов экипажа поступило с погибшего в бою под Чемульпо крейсера «Варяг»).

С начала XX в. на Черноморском флоте вели усиленную агитацию подпольные революционные кружки (эсеровские, социал-демократические, анархистские). Работали они на кораблях, в береговых частях, среди рабочих и прочего населения приморских городов. Согласно источникам, РСДРП (в первую очередь большевики во главе с Лениным) готовила восстание на флоте на конец лета или осень 1905 г. Но на броненосце «Потемкине», команда которого, между прочим, была разагитирована слабее, чем на многих других кораблях, 14 июня 1905 г. матросы обнаружили, что закупленное в Одессе мясо червивое (повторюсь – так это или не так, доподлинно установлено не было).

Что дальше – пересмотрите фильм-легенду Сергея Эйзенштейна «Броненосец Потемкин». Он действительно легенда: не очень похож на то, что было на самом деле, но несет в себе «художественную правду», которая имеет право не совпадать с правдою фактов – лишь бы передавала дух того, что за ними. Во всяком случае, отказавшихся есть тухлый борщ брезентом перед расстрелом не накрывали, но стали записывать фамилии и брезент зачем-то действительно принесли – очевидно, для острастки.

Поначалу взбунтовалась малая часть команды, большинство присоединилось потом, прочувствовав «это сладкое слово – свобода».

Унтер-офицер большевик Вакуленчук убил попытавшегося разоружить восставшего офицера, его самого застрелил старший помощник капитана, старшего помощника, в свою очередь, изрешетили матросы. Далее – расправа над несколькими другими офицерами (кого застрелили, кого бросили за борт) – и для многих обратной дороги уже не было.

Корабль пришел в охваченную всеобщей забастовкой Одессу. Там состоялись революционные похороны Вакуленчука, многотысячная демонстрация, столкновения с полицией и отрядом гарнизона, разгром и пожар портовых складов. Из орудий броненосца было выпущено несколько снарядов в сторону дома генерал-губернатора: к счастью, никого не убило, но началось бегство состоятельных слоев населения.

К Одессе подошла направленная командованием флота из Севастополя эскадра. «Потемкин» дважды прошел через ее строй, призывая присоединиться к восстанию. За ним последовал было броненосец «Георгий Победоносец», но там выступление было быстро подавлено. Были попытки восстания еще на нескольких кораблях, стоящих на Севастопольском рейде, но тоже безуспешные. 20 июня «Потемкин» прибыл в румынскую Констанцу – по пути к ней было отправлено радиообращение «ко всему цивилизованному миру», в котором заявлялось, что цель восстания – свержение самодержавия. Английское правительство намеревалось ввести в Черное море свои боевые корабли – из опасения, что моряки «Потемкина» поведут действия против торговых судов. Румынские власти отказали мятежному броненосцу в просьбе пополнить припасы, и он направился в Феодосию – в надежде поднять восстание там. Когда этого сделать не удалось, корабль вернулся в Констанцу. Там команда сдалась на условии невыдачи царскому правительству.

9 июля румынские власти передали «Потемкина» пришедшей за ним русской эскадре, все не пожелавшие остаться в Румынии и находящиеся на его борту моряки были немедленно арестованы для дальнейшего разбирательства. На корабле был отслужен молебен, во время которого батюшка окропил палубу святой водой для изгнания нечистой силы.

Данные о погибших во время этих событий (включая происходившее в Одессе) очень разнятся, от нескольких десятков до полутора тысяч. Румынское правительство сдержало слово и никого из восставших России не выдало – что привело к дипломатической напряженности между странами.

Николай II записал в своем дневнике 23 июня 1905 г., когда «Потемкин» находился в Феодосии: «Дай бы Бог, чтобы эта тяжелая и срамная история скорее кончилась!»

В Севастополе состоялись суды над попавшими в руки правительства участниками восстания или выказавшими неповиновение с различных кораблей. В соответствии с их приговорами шесть матросов было расстреляно, несколько десятков пошло на каторгу или в тюрьмы. В 1907 г. был арестован и расстрелян по суду нелегально вернувшийся в Россию один из руководителей восстания анархист А. Н. Матюшенко.

В 1955 г. решением Советского правительства все живые к тому времени участники восстания были награждены: двое – орденами Красного Знамени, остальные – орденами Красной Звезды.

* * *

11 ноября 1905 г., уже после опубликования подписанного Николаем II Манифеста от 17 октября «о даровании свобод», где говорилось об учреждении парламента, о свободе слова, печати и о прочих буржуазных свободах, в Севастополе вспыхнуло восстание.

Когда появился текст манифеста, город ликовал. Незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга. Но вскоре ситуация круто переменилась. Зазвучали радикальные лозунги, был публично разорван портрет государя императора. При попытке освобождения заключенных была открыта стрельба, были убитые и раненые.

Волнения охватили рабочих флотских мастерских, промышленные и торговые предприятия, учебные заведения. Стали создаваться народные дружины. Похороны жертв расстрела вылились в 10-тысячную демонстрацию. На митинге выступил капитан 2 ранга П. П. Шмидт, призванный во время русско-японской войны из запаса (в литературе он получил почему-то прозвание лейтенанта Шмидта). Его речь стала широко известна как «клятва Шмидта», в ней, в частности, прозвучало: «Клянемся в том, что мы никогда не уступим никому ни одной пяди завоеванных нами человеческих прав».

Петр Петрович Шмидт был уже известен тем, что организовал в Севастополе «Союз офицеров – друзей народа», был одним из основателей «Одесского общества взаимопомощи моряков торгового флота», проводил агитацию среди военных моряков. Сам себя он определял как свободного социалиста.

После своего выступления Шмидт был арестован. Тем временем демонстрации в городе не утихали, начались забастовки рабочих и учащихся. На митинге было принято решение о выборах Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. Шмидт был заранее избран членом Совета. Опасаясь обострения ситуации, власти освободили его.

Первое время солдаты и матросы в акциях протеста не участвовали, но недовольство среди них было несомненно. Через какое-то время их активность повысилась. К Шмидту пришла депутация избранных представителей воинских частей и экипажей с предложением возглавить вооруженное выступление. Он согласился.

Выборы в Совет были назначены на 11 ноября 1905 г. Адмирал Чухнин, командующий Черноморским флотом, делал все для того, чтобы изолировать экипажи и воинские части от народного движения. Но это не удавалось. В стычке с матросами был ранен контр-адмирал Писаревский и убит штабс-капитан Штейн. Вышли из повиновения матросы флотской дивизии, солдаты отдельных частей и крепостной артиллерии. Офицеры изгонялись из казарм.

Наступила кульминация восстания. Был избран Севастопольский совет, началась всеобщая забастовка. На заседании Совета были заявлены требования восставших: созыв Учредительного собрания, 8-часовой рабочий день, освобождение политических заключенных, отмена смертной казни, сокращение сроков службы. Командование, в свою очередь, объявило город на военном положении.

Шмидт прибыл на восставший крейсер «Очаков» и подал сигнал: «Принимаю на себя командование флотом». Всего восстало 12 кораблей, на них были подняты красные флаги. П. П. Шмидт направил телеграмму лично императору: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от Вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и не повинуется больше Вашим министрам. Командующий флотом П. П. Шмидт».

15 ноября восставшим был предъявлен ультиматум. Ответа не последовало, тогда верные правительству корабли, силы которых только по численности экипажей в пять раз превосходили силы восставших, открыли огонь. Попытки мятежных кораблей атаковать противника были безуспешны, часть их была серьезно повреждена, один миноносец затонул. После двухчасового боя восставшие сдались.

По закону военный суд не имел права судить П. П. Шмидта, так как он был временно призванным из запаса и не подлежал его юрисдикции. Но с такими формальностями считаться не стали. Он и еще трое руководителей восстания были расстреляны на острове Березань у входа в Днепровский лиман. 117 человек были приговорены к каторге.

Глава 53

Первая мировая война

Первая мировая война пришла на Черное море 29 октября 1914 г. В этот день, не дожидаясь объявления своим правительством войны Российской империи, турецкие военные суда во взаимодействии с германскими крейсерами обстреляли российские гавани и приморские города: Одессу, Севастополь, Ялту, Феодосию, Новороссийск, Поти. В одесском порту торпедой была потоплена канонерская лодка «Донец», огнем артиллерии – баржа с углем, обстреляны портовые сооружения и городские кварталы. Обстреливавший Севастополь германский линкор «Гебен» был атакован тремя русскими миноносцами, но бой закончился безрезультатно для обеих сторон. Однако на обратном пути германец потопил минный заградитель «Прут», на котором находился большой запас мин. На минах, поставленных немецким крейсером «Бреслау» в Керченском проливе, подорвались и затонули русские гражданские пароходы «Ялта» и «Казбек».

В Стамбуле долго думали, вступать ли в начавшуюся 1 августа 1914 г. мировую войну на стороне Центральных держав (Германии и Австро-Венгрии) против стран Тройственного согласия (Англии, Франции и России) и союзной им Сербии – наконец, решились.

Решились, конечно, не 29 октября. В Черное море загодя вошли под турецкими флагами германские суда. А на многих турецких кораблях были сформированы смешанные экипажи. Что интересно, немцы были не только на капитанских мостиках и на прочих командных постах, немцами были, как правило, и кочегары: до их выносливости, сноровки и чувства долга туркам было далеко.

Русский Черноморский флот по многим показателям превосходил турецко-германский. Но немецкие суда самой современной постройки были быстрее и маневреннее русских кораблей, а командование вражеского флота намного инициативнее: стоявший во главе Черноморского флота адмирал Эбергарт был человеком чересчур осторожным и предпочитал действовать только наверняка, избегая риска и «излишней траты сил».

В результате неприятельским судам, как правило, после очередного наскока удавалось ускользнуть, отделавшись разве что несмертельными повреждениями. Но большие неприятности им доставляли русские мины: так, в апреле 1915 г. при нападении на Одессу подорвался и затонул турецкий крейсер «Меджидие», который был поднят русскими спасателями, отремонтирован и воевал потом под именем «Прут».

Но морские сражения с вражескими кораблями – не самоцель для военного флота, он призван выполнять более общие задачи. Корабли обеих сторон перехватывали и топили грузовые суда, не брезгая и рыбачьими шхунами, старались нарушить прибрежное судоходство. Первая мировая война очень быстро приняла характер войны на истощение не только вооруженных сил противника, но и его экономики. Российским кораблям удалось парализовать вывоз угля из важнейшего для Турции Анатомийского угольного бассейна, так что Стамбул порою оказывался почти без топлива.

Черноморский флот успешно справлялся с поддержкой наземных операций Кавказской армии, проводившихся в прибрежной полосе. Огромное значение имел успех в Трапезундской операции в начале 1916 г., когда после взятия русскими войсками стратегически важного Эрзурума на востоке Турции во взаимодействии с высаженными флотом десантом был захвачен еще и крупный порт Трапезунд.

Русский крейсер «Аскольд» участвовал в морском обеспечении проводившейся в 1915–1916 гг. англо-французскими войсками крупномасштабной Дарданелльской (Галлиполийской) операции. На момент начала войны он находился в Тихом океане и, совершив длительный переход и пройдя через Суэцкий канал, присоединился к средиземноморским эскадрам союзников.

Дарданелльская операция, в случае ее успеха, могла сыграть определяющую роль в судьбе России. Инициатором ее был Первый лорд британского Адмиралтейства Уинстон Черчилль. Необходимость ее вызывалась тем, что с начала войны Российская империя оказалась в значительной степени изолированной от своих союзников, в то же время остро нуждаясь в поставках многих видов вооружений и промышленных изделий. Снабжение шло через далекий Владивосток и северные Архангельск и Мурманск, последний не был даже связан с центральными районами железной дорогой, ее проложили в авральном порядке к концу 1914 г. (на строительстве было задействовано значительное число военнопленных, прозвавших ее «дорогой смерти»). Требовалось более близкое и удобное сообщение, и оно могло бы осуществляться через Черноморские проливы – не говоря уж об огромном значении Константинополя (Стамбула), который был бы захвачен при благополучном исходе операции. Кроме того, о проведении операции союзников настоятельно просил главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич: она существенно содействовала русскому наступлению в Малой Азии и Турецкой Армении (там разгоралось восстание армянского населения).

К сожалению, операция, основные сражения которой разворачивались на прилегающем к Дарданелльскому проливу Галлиполийском полуострове, несмотря на огромные жертвы, закончилась неудачей. Турки, заранее осведомленные через своих агентов о ее подробностях, сумели хорошо подготовиться, а по ходу боев выказали высокое мужество, стойкость и неожиданное для противника воинское умение. Блеснул полководческим дарованием будущий первый президент Турецкой республики Мустафа Кемаль Ататюрк. Этот успех помог туркам поверить в свои силы и придал им решимости в борьбе почти до самого конца войны.

Активность Черноморского флота значительно возросла, когда к осени 1915 г. был введен в строй новый линкор «Императрица Мария» – его быстроходность и мощь его орудий сделали российское превосходство очень значительным. Объектом русских нападений стала к тому времени и болгарская Варна: в октябре 1915 г. Болгария вступила в мировую войну на стороне Центральных держав.

В сентябре 1916 г. по личному указанию императора Николая II (к тому времени принявшего на себя Верховное главнокомандование) Черноморский флот возглавил, сменив Эбергарта, 42-летний контр-адмирал Александр Васильевич Колчак, будущий недолговечный Верховный правитель России, пока же – один из лучших российских флотоводцев и замечательный специалист морского минного дела.

Но его назначение было омрачено страшной катастрофой, произошедшей на Севастопольском рейде 20 октября 1916 г.: на «Императрице Марии» произошел огромный силы взрыв порохового погреба, в результате которого погибло 225 членов экипажа, а корабль затонул. Была ли это диверсия, несчастный случай, чья-то преступная халатность – выяснить не удалось. За год до трагедии при проведении ходовых испытаний комиссия отметила серьезные недостатки в работе холодильных камер и вентиляции, обслуживающих именно пороховые погреба, вследствие чего температура воздуха в них находилась на опасно высоком уровне – возможно, причина взрыва связана с этим.

Знаменательное совпадение: на этом же рейде при внешне схожих обстоятельствах в 1955 г. взорвался крейсер советского Черноморского флота «Новороссийск», в прошлом итальянский «Джулио Чезаре» («Юлий Цезарь»). Он достался СССР в качестве трофея, и была широко распространена версия, что взрыв был организован «черным князем» Валерио Боргезе, во время Второй мировой войны командовавшим отрядом «людей-лягушек» – подводных диверсантов во флоте фашистской Италии. Якобы князь поклялся, что русским на гордости итальянского флота долго не плавать. Но для акта мести времени после окончания войны прошло многовато, так что наиболее вероятной причиной этой катастрофы считают взрыв придонной мины (или мин) – при последующих тралениях близ места происшествия их было найдено более десятка.

Возможно, такова же была причина гибели «Императрицы Марии», в Первую мировую минная война велась очень широко. Но если после гибели «Новороссийска» своего поста лишился заслуженный человек, Адмирал флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов, то в Российской империи искать непременного козла отпущения не было принято – если помните, еще царь-батюшка Алексей Михайлович утешал своих потерпевших разгромное поражение воевод: на все, мол, воля Божья.

Контр-адмирал Колчак приступил к непосредственной подготовке давно замышлявшейся российским Генштабом Босфорской операции, которую он должен был возглавить. Основной ее целью была та же, что и Дарданелльской: захват Константинополя и проливов. Было начато формирование ударной дивизии, которой предстояло десантироваться с кораблей в проливе Босфор. Входящие в нее полки получили названия Цареградского, Нахимовского, Корниловского и Истоминского. Для них отбирались отличившиеся в боях солдаты и офицеры, многие из них были георгиевскими кавалерами. Высадка намечалась на апрель 1917 г. Но начавшаяся в феврале революция перечеркнула все планы.

Глава 54

Революция 1917 года и Гражданская война

Февральская революция в Петрограде, отречение государя императора, произошедшее 2 (15) марта 1917 г. на станции Дно под Псковом по требованию командующих фронтами, и приход к власти Временного правительства не взбудоражили поначалу Крым, Севастополь, Черноморский флот. Во всяком случае, в такой степени, в какой это произошло в столицах и во многих частях Российской империи, вскоре превратившейся в республику.

Командующий флотом Колчак распорядился выпустить политических заключенных, распустил полицию и жандармерию, призвал общественность создать народную милицию. Губернатор Таврической губернии передал свою власть комиссару Временного правительства, администрации всех городов и руководители учреждений принесли присягу новой власти.

В Крыму было мало рабочего класса, но много буржуазного, интеллигентского, мещанского элемента. Большинство работающих на земле были татарами, немецкими, еврейскими и прочими колонистами – людьми, занятыми преимущественно своими собственными делами. Так что и в начальную митинговую пору: если и горячились от как снег на голову свалившейся свободы, то необжигающе, разве что разгромили несколько полицейских участков – предсказуемый выплеск революционной энергии. Поликовав от чувства гражданского единения, вернулись к своим делам – благо пока не очень мешали (но недалеко было то время, когда о «царских порядках» будут вспоминать как об утраченном рае).

Свидетели тех дней в Севастополе были приятно удивлены при виде подтянутых, исполнительных, но и вне строя отдающих честь офицерам солдат и матросов. И это несмотря на губительный для армии «Приказ № 1» Петроградского Совета, подорвавший устои дисциплины в ней. Согласно ему, во всех армейских подразделениях и на кораблях создавались выборные комитеты из представителей нижних чинов, и значительная часть власти переходила от офицеров к ним. Под их контроль передавалось и все наличное оружие. Отменялось отдание чести вне строя, «ваше благородие» и прочее титулование.

Что давно назрело – рядовые армии и флота (понятие «нижние чины» тоже выводилось из употребления) получали равные права со всеми прочими гражданами Российской республики и могли теперь, к примеру, безбоязненно ходить в городской парк, театр и сидеть в трамвае. Но это раскрепощение нередко вызывало эпатажно-вызывающее, анархически расхристанное поведение закомплексованных прежним отсутствием этих свобод людей.

Время брало свое и в Севастополе, и летело оно быстро. Двоевластие Временного правительства и Советов привносило дезорганизацию повсюду и на всех уровнях. Ширилась агитация, заодно с ростом «сознательности» из месяца в месяц увеличивалось число по собственному желанию отправляющихся по домам. Обратный процесс – флотские ряды пополнялись пришлым элементом, причем далеко не всегда действующим по заданию какой-либо партии. Поблизости крутилась, а то и поселялась на кораблях портовая и прочая шпанка. Да и в многообразнейшей пламенной агитации большинство, как водится, находило не повод для размышления, а возможность услышать то, что хочется слышать, – при необходимости интерпретируя на собственный лад (знаменитая метаморфоза «экспроприации экспроприаторов» в «грабь награбленное»). Светлые души могли обрести свет («светлое будущее»), по крайней мере принять за него что-то похожее, а могли и не устоять перед набирающим силу маскируемым громкими фразами откровенным цинизмом. Ну а которые души из иного спектра – те все больше ощущали себя как рыба в воде. Росла преступность – если она выросла в десять раз после отмены крепостного права, то чего можно было ждать сейчас, в условиях ходуном ходящей власти и на фоне миллионов погибших и изувеченных на мировой войне – чем дальше, тем непонятнее, чего ради? В результате, судя по множеству воспоминаний, многие экипажи и некоторые воинские подразделения обретали черты криминальных сообществ.

В июле 1917 г. прошли выборы гласных в городские и земские думы. Параллельно избирались Советы рабочих, крестьянских, солдатских, матросских, казачьих депутатов. В Крыму большевиков в них прошло совсем немного. В начале года на весь полуостров их было всего несколько десятков, первая большевистская партийная организация появилась только к маю в Севастополе. Но число их росло в прогрессии.

* * *

25 октября (7 ноября) 1917 г. в Петрограде произошла Великая Октябрьская социалистическая революция (думаю, что, несмотря ни на что, именно такая – сказано без иронии, но с большой примесью горечи). Получив сообщение об этом Петроградского ВРК (Военно-революционного комитета), взявшего власть именем съезда Советов, крымские большевики и близкие к ним партийные организации стали устраивать митинги на кораблях, в частях, на предприятиях. На башнях кораблей зареяли красные флаги. Были они и раньше, но теперь в особенно большом количестве к морякам-черноморцам стали прибывать их вооруженные братки из Кронштадта, где еще в марте прошла кровавая волна самосудов над офицерами.

Симферопольский Совет создал «революционный комитет» для предотвращения захвата власти большевиками. Феодосийский Совет своей резолюцией осудил «петроградский переворот». Всекрымский съезд Советов девятью голосами против семи объявил события в Петрограде «преступной авантюрой». 20 ноября собравшийся в Симферополе губернский съезд представителей городских и земских самоуправлений избрал Таврический Совет народных представителей и объявил его высшей властью в Крыму.

Параллельно шел другой процесс, крымско-татарский. Еще в апреле на съезде мусульман Крыма был избран исполнительный комитет – Мусисполком. В начале октября он постановил, что судьба Крыма в создавшейся ситуации должна решаться Курултаем крымских татар. Курултай собрался 26 ноября в Бахчисарае, в ханском дворце. Он провозгласил возрождение крымской государственности и объявил себя парламентом этого государства. Главой правительства был избран Номан Челебиджихан. Родившийся в семье имама мечети, образование он получил в Турции. По возвращении оттуда участвовал в разработке программы национального движения.

Ко времени созыва Курултая Мусисполком уже создал вооруженные отряды во главе с «Крымским революционным штабом». Крымские татары и многим немусульманам казались тогда силой, наиболее заинтересованной в наведении порядка, а главное, способной на это. Не имеющие по понятным причинам оснований испытывать особую любовь к российской государственности, татары тем не менее после Крымской войны смогли занять достойное место в жизни полуострова. Занимаясь садоводством, огородничеством, разведением скота, рыболовством, торговлей, содержанием разного рода «предприятий общественного питания» и прочей сферы обслуживания, они удовлетворяли потребности обосновавшихся в Крыму состоятельных людей, отдыхающих, просто горожан. К установлению внутреннего порядка призывал их и Коран, всегда являвшийся законодательной основой мусульманского права. Это было притягательно для многих.

12 декабря 1917 г. севастопольские большевики выразили недоверие местному Совету (эсеро-меньшевистскому), объявив его соглашательским. Образованный ими ВРК объявил о взятии на себя всей полноты власти. К этому времени обозначились уже признаки революционного хаоса, не без участия кронштадтских «специалистов» начались самосуды над офицерами – даже над мирно проживающими здесь отставниками. ВРК призывал к их прекращению, но сам проводил разоружение офицеров. Террор продолжается, он носит стихийный характер. Так, матросы на вокзале проводят «селекцию»: высматривают в очереди в билетную кассу тех, кто кажется им переодетым офицером, выводят и расстреливают. Отчасти эту вспышку насилия можно объяснить тем, что выезжавший из Севастополя на Дон отряд революционных матросов понес большие потери в бою с белогвардейцами – одном из первых боев разгорающейся Гражданской войны.

11 января 1918 г. крымско-татарское правительство бросило свои вооруженные силы, к которым примкнули украинские отряды и другие добровольцы, на Севастополь. Но в двухдневных уличных боях они были разгромлены. Севастопольский большевистский ВРК создает чрезвычайный орган – военно-революционный штаб, который направляет своих представителей во главе вооруженных отрядов матросов и рабочих во все крымские города – для подчинения их своей власти. 14 января такой отряд, объединившись с местными красногвардейцами, выбивает крымско-татарские формирования из Симферополя. Другой отряд в тот же день вступает в Евпаторию, к нему «на подмогу» из Севастополя прибывают суда с революционными моряками. В городе начинаются казни и просто убийства офицеров и показавшегося опасным «буржуазного элемента». Убивали и крымско-татарских активистов. Жертвами расправ, чинимых порою с особой жестокостью (одного офицера сожгли в корабельной топке), стало не менее 300 человек. Пусть в меньших размерах, но подобное творилось и в других городах. В самом Севастополе за эти недели было убито около тысячи флотских офицеров, остальные, если не выехали, находились в постоянном страхе за свою жизнь.

Чудом было то, что все эти окаянные дни пережило несколько оказавшихся в Крыму членов династии Романовых, включая мать императора Николая II вдовствующую императрицу Марию Федоровну и дядю царя великого князя Александра Михайловича. Они содержались в имении «Дюльбер» под Ялтой и уцелели во многом благодаря самоотверженному поведению командира караулившего их отряда красногвардейцев матроса Филиппа Львовича Задорожного. Он не допустил самочинной расправы над своими пленниками «революционных толп» и даже готов был встать на их защиту в случае попытки санкционированного уничтожения их перед уходом большевиков из Крыма (к счастью, этого не случилось).

По словам Марии Федоровны «забота о нас Задорожного и желание его охранить нас от жестокости революции приближают нас, людей, к Богу».

* * *

Судьбоносным для Крыма были события, происходившие на высшем международном уровне. 3 марта 1918 г. советское правительство заключило в Бресте мир с Германией и Австро-Венгрией, там же подписали свой договор с ними представители Украинской народной республики (УНР), провозглашенной в Киеве самостийной Центральной радой. Документы, подписанные в Бресте российской делегацией, не предусматривали оккупацию Крыма войсками Центральных держав. Но украинское правительство заявило о своих территориальных претензиях на полуостров.

Проходивший в Симферополе съезд Советов 19 марта провозгласил создание Социалистической Советской республики Тавриды и избрал ее руководящие органы: ЦИК (Центральный исполнительный комитет) из 12 большевиков и 8 левых эсеров и СНК (Совет народных комиссаров) во главе с прибывшим из Москвы известным деятелем большевистской партии А. И. Слуцким.

Однако 29 марта Германия и Австро-Венгрия заключили соглашение о разделе между собой территорий, становившихся подмандатными им в соответствии с подписанными в Бресте договорами. При этом Германия, в чью зону оккупации входила вся Украина, включила в свой список и Крым – ссылаясь на то, что его считает своим правительство УНР. Это было грубейшим нарушением соглашения с Советской Россией – но «горе побежденному».

22 апреля 1918 г. по железнодорожному мосту через Сиваш в Крым ворвались украинские части – бронепоезда, кавалерия, пехота под командованием полковника П. Ф. Болбочана. Следом (по другим источникам, вместе с ними) двигались германские части. Для большевиков это стало полной неожиданностью – они готовили оборону только на Перекопе, и противник, практически не встречая сопротивления, стал быстро занимать полуостров. Ряд руководителей Советской республики, включая Слуцкого, был захвачен отрядами крымских татар. Вывезенные в Алушту, они подверглись избиениям и издевательствам и 24 апреля были расстреляны.

Немцы действовали со свойственной им бесцеремонностью: помогавшие им украинские части были окружены и в ультимативной форме выдворены из Крыма, поступившие из Москвы протесты советского правительства были проигнорированы. Германское командование потребовало передать ему корабли Черноморского флота. Часть их ушла в Новороссийск, другие, оставшиеся в Севастополе, подняли украинские флаги, надеясь этим спасти их от захвата. Но вошедшие 1 мая в город германские войска корабли захватили, а Берлин потребовал от советского правительства возвращения ушедших в Новороссийск судов, в противном случае угрожая развернуть наступление на Советскую Россию.

Из Москвы открытым текстом поступил приказ командованию флота: вернуть корабли в Севастополь и передать их немцам. Одновременно была передана шифровка – корабли затопить. Теперь все зависело от экипажей. Часть кораблей ушла в Севастополь, где на рейде их уже встречал хорошо знакомый всем черноморским морякам линкор «Гебен», 12 были выведены из Новороссийска в море и затоплены.

* * *

В Крыму при содействии и под полным контролем германского командования было образовано Крымское краевое правительство во главе с генералом М. А. Сулькевичем. Была провозглашена самостоятельность Крыма, введена государственная символика. Наряду с сотрудничеством с немцами правительство искало опору среди крымских татар. В качестве посла в Стамбул был направлен известный крымско-татарский литератор Асан Сабри Айвазов, дважды избиравшийся председателем Курултая.

Деятелями татарской общины была образована Крымская Директория, ставившая своей целью возрождение Крымского ханства под эгидой Османской империи и Германии.

В июле 1918 г. делегация Краевого правительства отправилась в Берлин – с целью добиться признания независимости Крыма от Украины и получить займы. Одновременно к германскому правительству поступило послание и от крымско-татарской Директории – с изложением ее взглядов на будущее. Но немцы уклонились от положительного ответа на оба прошения.

В сентябре—октябре делегация Краевого правительства вела в Киеве переговоры с прогерманским правительством Украинской державы гетмана П. П. Скоропадского. Крымские делегаты настаивали на установлении федеративных отношений между Крымом и Украиной, гетманские представители соглашались на предоставление широкой автономии. Договориться не смогли, отложили решение вопроса на будущее.

Но будущее, причем самое скорое, многое изменило: в ноябре 1918 г. в Германии произошла революция, кайзер Вильгельм был свергнут, новое правительство признало поражение в мировой войне. Германские части стали уходить из Украины и с других оккупированных территорий, гетман Скоропадский бежал в Берлин, в Киев вступили войска Петлюры.

Краевое правительство обратилось за поддержкой к командующему Добровольческой армией (впоследствии Вооруженные силы Юга России) А. И. Деникину, но тот с подобным руководством правительства вести разговор отказался – из-за его былой прогерманской ориентации и настроя на сепаратизм (Антон Иванович и Белое движение были поборниками единой и неделимой России).

Тогда Крымским земством был избран новый состав правительства во главе с кадетом С. С. Крымом (такое вот совпадение), караимом по национальности. К тому времени вместо ушедших немцев на полуостров вступили войска Добровольческой армии, на Севастопольском рейде германские корабли сменились англо-французским флотом.

Это Краевое правительство о независимости разговора не заводило, оно считало себя временным, действующим до установления в России единой демократической власти. Просуществовало оно только до апреля 1919 г. К тому времени Красная армия овладела Херсоном и Николаевом и наступала на Одессу. На кораблях французского флота начались массовые протесты моряков с требованием возвращения на родину: мировая война давно закончилась, а они должны были находиться здесь, вдали от дома, из-за малопонятного им внутрироссийского конфликта. Союзные эскадры ушли на запад, Белая армия под напором красных тоже вынуждена была оставить полуостров. 15 апреля 1919 г. Крымское краевое правительство в полном составе морем покинуло полуостров. В те дни то же самое сделали части Белой армии и поддерживающие их греческие войска – находившиеся в России по линии Антанты. Крым был занят Красной армией.

* * *

28 апреля 1919 г. собравшаяся в Симферополе Крымская областная конференция РКП (б) провозгласила образование Крымской Советской Социалистической республики. Во главе ее правительства встал родной брат В. И. Ленина – Дмитрий Ильич Ульянов. Пост наркомвоенмора занял известный революционный матрос – большевик П. Е. Дыбенко.

На этот раз приход большевиков не ознаменовался разворачиванием «красного террора», во всяком случае, организованного и массового – возможно, в немалой степени благодаря составу правительства. Была объявлена программа его действий: формирование Крымской Красной армии, образование органов местной власти и подготовка съезда Советов. Декларировались равноправие всех национальностей, национализация промышленности, реквизиция земель у помещиков, кулаков и церкви.

Но уже в конце мая, когда Антанта возобновила широкое снабжение Белой армии, та возобновила контрнаступление со стороны Кубани. 18 июня в Коктебеле высадился десант, возглавляемый небезызвестным генералом Я. А. Слащевым (отдаленно напоминающее прототип сценическое и экранное воплощение его образа – генерал Хлудов в постановках по пьесе М. А. Булгакова «Бег»). Советская власть в большинстве своем успела к 26 июня организованно эвакуироваться в Херсон.

* * *

Вплоть до окончания Гражданской войны на европейской части РСФСР в ноябре 1920 г. (здесь, в Крыму, и закончилась) на полуостров распространялась власть белых правительств, состоявших сначала при главкоме Вооруженных сил Юга России А. И. Деникине, а с апреля 1920 г. – при главкоме Русской армии П. Н. Врангеле.

Крым довольно длительное (по меркам той войны) время был глубоким тылом Белой армии. Так, в октябре 1919 г. границы контролируемой ею территории уходили за Киев, Чернигов, Орел, Воронеж, Царицын, Порт-Петровск (Махачкала), Нальчик.

Генерал Врангель не раз обвинял Деникина в том, что тот не сумел подчинить тыл потребностям фронта, что тыл жил своей почти что мирной жизнью. Не проводилась толком мобилизация, закупки продовольствия и прочего необходимого для армии проводились с первоочередным учетом трефового интереса интендантов, рестораны были полны офицерами при полном параде, которые приступать к своим непосредственным обязанностям или не спешили, или вовсе не собирались. Складывалось впечатление, что буржуазной публике вообще нет никакого дела до спасающей ее от ужасов большевизма Белой армии. Запомнилась картина из мемуаров: ранней весной по бульвару прогуливаются нарядные праздные обыватели, а рядом в тифозном полубреду пытаются встать на ноги двое больных офицеров – и ни от кого никакой помощи.

Конечно, полного покоя не было и быть не могло и в Крыму. В горных лесах действовали партизаны – красные и зеленые (анархистского толка), повсюду работали подпольщики, с ними боролась деникинская контрразведка, нередко перегибая палку (белый террор – он тоже был, хоть и менее масштабный, чем красный), хватало произвола чинов всех уровней, военных и гражданских, бандитизм и прочая преступность – тоже само собой. Были классовые конфликты, были крестьянские восстания. Поблизости в белом тылу действовала целая многочисленная повстанческая армия Махно. Но все же в Крыму было куда спокойнее, чем во многих других местах.

Однако к зиме на фронте наступил перелом, а в марте 1920 г. красные войска вступили на Кубань, казачество которой, всегда косо смотревшее на золотопогонников, стало массами переходить к красным или вливаться в зеленые полуразбойные отряды. В белых штабах начались разговоры о развале фронта. В конце марта прошла страшная эвакуация блокированного Новороссийска, когда в давке у сходней пароходов, в ледяной воде, в боях с подходящими красными и их расправах с не сумевшими выбраться погибли десятки тысяч людей. Удалось вывезти около 33 тысяч человек, белогвардейцев и мирного населения. Большинство эвакуированных военных оказалось в Крыму.

В таких условиях и возглавил Белую армию, сменив отправившегося в эмиграцию Деникина, генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель. «Черным бароном» его прозвали потому, что повседневным его одеянием была черная черкеска с газырями. Выходец из старинного остзейского дворянского рода, сын известного искусствоведа, он был человеком высококультурным и широких взглядов, способным на всестороннюю оценку ситуации и разумный компромисс. В другие времена он мог бы принести России огромную пользу, но в тех обстоятельствах всех его дарований хватило лишь на то, чтобы продлить терзавшую ее Гражданскую войну (да провести эвакуацию совсем не под стать новороссийской).

Врангелю удалось привести армию в порядок, наладить управление и снабжение. Уклоняющихся от мобилизации гнали на фронт силком, вплоть до устраиваемых в ночных парках облав, где разомлевший от запаха магнолий и теплых объятий филон не всегда успевал скрыться. Поголовье ресторанных и прочих тыловых офицеров сократилось до минимума, обеспечение армии стало первоочередной задачей тыла. Порты, транспорт, предприятия, сельское хозяйство заработали в режиме военного времени. Но с учетом требований буржуазной демократии, в том числе прав создания рабочих союзов и на забастовки. Но за уклонением от установленных порядков мог последовать расстрел. Пресса была почти свободна, но большевистская агитация тоже предполагала высшую меру. Диверсии, саботаж тем более.

Повсюду в Крыму были созданы «военно-судебные комиссии», осуществлявшие и розыск, и дознание, и суд. Были ликвидированы большевистские ячейки в Симферополе, Феодосии, Керчи; выслежены и расстреляны члены мусульманской группы при Крымском подпольном обкоме РКП (б), ведшие работу среди крымских татар. Но, несмотря на репрессии, в горном Крыму по-прежнему действовали партизаны, не прекращалась подпольная борьба. Одним из руководителей большевистского сопротивления был Иван Дмитриевич Папанин – в будущем прославленный герой-полярник.

* * *

Еще до вступления барона Врангеля на пост командующего оборону Крыма в районе Перекопа довольно успешно вел Яков Александрович Слащев (1885/86–1929). Несколько раз он намеренно впускал превосходящие красные силы через «бутылочное горлышко» перешейка внутрь полуострова, а там учинял им разгром. Барон Врангель дал своему подчиненному такую характеристику: «Хороший строевой офицер, генерал Слащев, имея сборные случайные войска, отлично справлялся со своей задачей. С горстью людей, среди общего развала (это по адресу Деникина. – А. Д .) он отстоял Крым. Однако полная, вне всякого контроля самостоятельность, сознание безнаказанности окончательно вскружили ему голову. Неуравновешенный от природы, слабохарактерный, легко поддающийся самой низкопробной лести, плохо разбирающийся в людях, к тому же подверженный болезненному пристрастию к наркотикам и вину, он окончательно запутался… засыпал ставку всевозможными проектами и предложениями, одно другого сумбурнее».

Широко известный по фильму «Бег» эпизод с повешенной рабочей делегацией, прибывшей к генералу из Севастополя, основан на действительном событии. Оказывается, слесаря позволили себе дерзко разговаривать с его превосходительством, и он посчитал себя просто не вправе это стерпеть.

Кажется странным, что впоследствии Слащев вернулся из эмиграции в Советскую Россию и несколько лет преподавал на курсах красных офицеров. Там он подробно разбирал со слушателями свои успешные операции на Перекопе и в Северной Таврии, а некоторые из них сами были участниками тех боев, только с другой стороны, и порою не могли сдержать своих гневных эмоций. В 1929 г. Слащев был застрелен неким Лазарем Коленбергом, который на следствии заявил, что таким образом мстил за своего брата, погибшего в Николаеве вследствие насильственных действий против евреев. Однако имел ли к этому какое-то отношение генерал – неизвестно. Убийца был признан невменяемым и вскоре вышел на свободу.

* * *

Успешная оборона Слащева зимой – весной 1920 г. позволила Врангелю подготовить войска к летнему наступлению с Северной Таврии. С учетом имеющихся в его распоряжении сил, его можно признать весьма успешным. Хотя нельзя также умолчать о том, что проводилось оно в разгар советско-польской войны, когда большинство войск Советской республики было брошено на Западный фронт. Речь шла о защите исконных русских земель, на которые претендовали варшавские правители, и многие бывшие царские офицеры и генералы посчитали своим патриотическим долгом вступить в ряды Красной армии. Как бы там ни было, к июлю 1920 г. Врангелю удалось отбросить красных за Днепр, а на другом направлении захватить один из центров Донбасса – Юзовку.

* * *

Барон П. Н. Врангель думал о послевоенном устроении России. Он писал: «Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и все силы стонущего под красным игом народа».

Был опубликован «Приказ о земле», согласно которому все помещичьи земли, захваченные крестьянами в годы революции, переходили к ним в собственность – но за небольшие выплаты в казну. Государство брало на себя основную часть выплат компенсаций бывшим владельцам, а те не имели больше права появляться в своих бывших поместьях. «Армия должна нести землю на штыках!» – таков был лозунг Врангеля. Правда, при этом он как-то выпускал из вида, что Ленин своим «Декретом о земле» опередил его на целых три года, и на крестьян эти генеральские посулы, к тому же вкупе с отступными платежами, большого впечатления произвести уже не могли.

Врангель не был, подобно Деникину, бескомпромиссным приверженцем «единой и неделимой России». Он допускал федеративное ее устройство, исходя из этого, строил отношения с Украиной, казачьими областями, народами Северного Кавказа. Высказывал мысль о придании украинскому языку статуса второго государственного. Командующий вел переговоры с Петлюрой (правда, тот к тому времени обладал властью над совсем небольшой частью Украины). Была предпринята попытка установить контакт с Махно, но тот приказал расстрелять врангелевских парламентеров.

В Крыму закладывались основы административного устройства будущего Российского государства – с волостными и уездными земельными советами. В состав учрежденного П. Н. Врангелем Правительства Юга России вошло немало людей известных. Во главе его стоял в прошлом ближайший помощник П. А. Столыпина, видный экономист А. В. Кривошеин. Один из первых русских «легальных марксистов», выдающийся философ и экономист П. Б. Струве занимал пост министра иностранных дел. В целом в правительстве преобладали деятели центристской ориентации.

* * *

Успехам на фронте пришел конец в октября 1920 г., когда советское правительство, после поражений Красной армии при наступлении на Варшаву и Львов, заключило с Польшей перемирие и с полной уверенностью в своих силах бросило лозунг: «Все на борьбу с Врангелем!»

Отношения с западными покровителями тоже осложнились: Англия заявила о необходимости для Крыма вступить в переговоры с Москвой и добиваться для себя «полной амнистии». Намекалось, что в случае отказа выступить с такой инициативой помощь Крыму будет прекращена – но она и так постоянно сокращалась. Становилось очевидным, что западные политики не хотят вкладывать деньги в сомнительное предприятие.

Белые части были вытеснены из Северной Таврии – красные подтянули значительно превосходящие силы. При отступлении Буденный пытался отрезать их от Перекопа, но белым все же удалось «втянуться в бутылку». Однако было понятно, что при необходимости Советы соберут еще больше войск.

Полный решимости бороться до конца, П. Н. Врангель в то же время не исключал возможность того, что Крым придется оставить. Был подготовлен (и позже обнародован) приказ, что в случае эвакуации недопустима порча какого-либо имущества, потому что оно принадлежит народу России. Были разработаны детальные планы проведения эвакуации.

В ночь на 8 ноября 1920 г. началась Перекопско-Чонгарская операция Красной армии. Войска, руководимые М. В. Фрунзе, пошли в атаку на Перекопские позиции и одновременно приступили к форсированию Сиваша с выходом на Литовский полуостров в тыл позиций белых.

Атака на Перекопский вал в лоб привела к огромным потерям, но успеха красным не принесла. Однако они были уже в Крыму – Сиваш, несмотря на переменившийся ветер и быстро прибывавшую воду, удалось перейти.

Белым пришлось оставить Перекопские и Юшуньские позиции, но массированными кавалерийскими атаками им удалось задержать красные войска на два перехода, что позволило провести организованную эвакуацию из Севастополя и других пунктов.

Всего к полудню 14 ноября 1920 г. было эвакуировано около 146 тысяч человек, в т. ч. более 50 тысяч военных, находившихся в строю, и 6 тысяч раненых (приводятся данные и о 100 тысячах эвакуированных солдат и офицеров). Барон Врангель лично обошел на миноносце все пункты эвакуации – Ялту, Феодосию, Керчь, чтобы убедиться, что она протекает нормально. После этого прибыл в Севастополь, прошел вдоль строя юнкеров военных училищ, обеспечивающих порядок, пожал им руки – и только после этого отбыл по направлению к Константинополю, навсегда покинув Россию. Гражданская война в европейской ее части закончилась.

* * *

Еще 11 ноября командующий Южным фронтом Красной армии М. В. Фрунзе от имени Реввоенсовета фронта по радио обратился к противнику с предложением прекратить борьбу и сложить оружие. Гарантировалась полная амнистия «по всем проступкам, связанным с гражданской войной». Желающим было обещано продолжение образования в любых учебных заведениях. Но Врангель ответа не дал, более того, постарался не допускать распространения информации об этом предложении. Однако слухи сумели разойтись по армии.

Это момент скользкий, потому что после занятия Крыма красными войсками на полуострове был развязан беспрецедентный террор по отношению не только к пожелавшим остаться военным, но и к гражданскому населению. Кто-то из советского руководства осуждал Фрунзе за то, что он, объявляя амнистию, превысил свои полномочия. Кто-то утверждал, что белые сами, продолжив сопротивление, сделали ее утратившей силу. Факт то, что уже 14 ноября был создан Крымский ревком, наделенный чрезвычайными полномочиями, а через день глава ВЧК Ф. Э. Дзержинский распорядился начать «зачистку».

Наиболее активными руководителями акции были венгерский интернационалист еврейского происхождения Бела Кун (расстрелян в 1938 г.) и Розалия Самойловна Землячка, урожденная Залкинд (скончалась в 1947 г., урна с прахом захоронена в кремлевской стене). Не хочется вдаваться в подробности того, что в течение последующего года творилось на Крымской земле. Об этом подробно рассказал в своей леденящей кровь книге «Солнце мертвых» наш замечательный писатель Иван Сергеевич Шмелев, лично переживший эти события. Во время них был расстрелян его сын Сергей, поверивший в амнистию, сам Иван Сергеевич побывал под арестом.

Расстрелу подлежали все офицеры и солдаты «цветных полков», то есть имеющие на форме определенного цвета нашивки, говорящие об их принадлежности к элитным частям (корниловцы, дроздовцы, марковцы и другие). Помимо них, уничтожалось большинство других офицеров, в том числе отставных, чиновников военных ведомств, сотрудников администрации, полиции и жандармерии. Удар карающего меча революции мог пройтись и на кого угодно из мирного населения Крыма, в том числе рабочего или крестьянина, но в группе повышенного риска находилась буржуазия в самом широком понимаемом тогда смысле слова. Это могли быть, помимо хрестоматийных буржуев, врачи, сестры милосердия и служащие Красного Креста, ветеринары, фельдшеры, члены земств, учителя, священники, газетчики, журналисты и прочие интеллигенты. Объектами расправ становились недавние союзники большевиков – члены революционных партий, махновцы (эти в первую очередь).

Объявлялись обязательные под страхом расстрела регистрации и перерегистрации – но и явка на них часто становилась равнозначной смертному приговору. Получили распространение бессовестные доносы, мотивированные сведением счетов, выплесками священной классовой злобы, компенсацией чувства собственной ущербности.

Людей не только расстреливали, но и, особенно поначалу, вешали, топили в море. Число жертв трудноопределимо, но многие исследователи сходятся на том, что погибло не менее 50 тысяч человек. Называются и гораздо большие цифры, но хочется надеяться на полуофициальные 28 тысяч.

* * *

Беда не приходит одна. С осени 1921 г. по весну 1923 г. в России был страшный голод, вызванный небывалой засухой. Он охватил 35 губерний, наиболее губительными его последствия были в Поволжье и Предуралье. Но в Крыму, вследствие его географической и политической изолированности, он тоже переживался тяжелее, чем во многих других пострадавших местах. На полуострове погибло около 100 тысяч человек, в том числе очень много крымских татар, которые в большинстве своем не были заняты в зерновом хозяйстве, и теперь им нечем было прокормиться, а власти не спешили к ним на помощь, помня об их контрреволюционном прошлом.

Нельзя сказать, что советские органы в Крыму бездействовали. Уже к началу 1922 г. было закуплено на стороне 130 тысяч пудов зерна. 1 декабря 1921 г. была создана Центральная республиканская комиссия помощи голодающим (Помгол), организовавшая сеть столовых, питательных пунктов, детдомов. Используя свои полномочия, комиссия ввела ряд налогов целевого назначения. Но, несмотря на все меры, весной 1922 г. голодало полмиллиона человек (в 1926 г. в Крыму проживало 714 тысяч человек), и помощь доходила далеко не до всех.

* * *

Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 18 октября 1921 г. была образована Автономная Крымская Социалистическая Советская республика в составе РСФСР. 10 ноября 1921 г. на 1-м Учредительном съезде Советов Крыма был избран ЦИК Крымской АССР. В тот же день была принята первая конституция республики.

5 мая 1929 г. название было изменено на Крымскую Автономную Социалистическую республику и принята новая конституция.

Глава 55

Великая Отечественная война

Для Крыма война началась с первых минут фашистского нападения – был совершен налет на Севастополь, базу советского Черноморского флота. Целью нападавших было нанести удар по кораблям, береговым сооружениям, морской авиации, минировать бухту и подходы к ней. Но врага ждали, его самолеты были отогнаны зенитной артиллерией и истребительной авиацией. В этом большая заслуга находившегося тогда на посту наркома Военно-Морского Флота СССР адмирала Н. Г. Кузнецова: он решительнее всех наших военачальников отреагировал на тревожную ситуацию и отдал приказ привести все флоты в высшую боевую готовность.

Наземное вторжение в Крым началось 24 сентября 1941 г., когда у вермахта высвободились силы после ликвидации Киевского котла, в который попали советские дивизии – Красная армия только пленными потеряла там около полумиллиона человек.

Гитлеровское командование решило не позволить советским войскам организовать новые линии обороны и сразу приступило к захвату Крыма и Кубани – в видах последующего наступления на Ростов.

Гитлер назвал Крым непотопляемым советским авианосцем, от которого было кратчайшее расстояние до имеющих огромное значение для Германии румынских нефтепромыслов в Плоешти. Важен был и главный черноморский порт союзной немцам Румынии Констанца – а до него советским боевым кораблям было несколько часов хода от Севастополя.

Как военно-морская база Севастополь не имел равных себе на Черном море. Помимо этого, нацисты считали Крым исконно германской землей, основанием для чего служило для них появление там в начальные века новой эры готских племен. Полуострову суждено было стать составной частью Третьего рейха, а из проживавшего там населения к середине XX века была бы оставлена лишь небольшая его часть, да и то в качестве обслуживающего персонала и батраков. «Крым должен быть освобожден от всех чужаков и заселен немцами» – такое заявление сделал Адольф Гитлер в июле 1941 г. Полуостров получал название Готенланд («страна готов»). Севастополю же уготовано было стать Теодорихсхафеном («гаванью Теодориха», по имени правившего в V–VI вв. в Италии остготского короля).

* * *

В Крыму находились немалые силы Красной армии. Но командование во главе с генералом Ф. И. Кузнецовым распорядилось ими далеко не лучшим образом. Значительная их часть была разбросана по побережью – для обороны от вторжений десантов. А во главе германо-румынских войск, выделенных для захвата полуострова, стоял один из лучших (если не лучший) германских полководцев Эрих фон Манштейн, мастер маневра и концентрации сил для решающего удара.

Он нанес его 24 сентября 1941 г. через Перекопский перешеек. На нем были хорошо укрепленные позиции Красной армии (включающие в себя старинный Татарский вал), и сражались бойцы героически, нанося врагу большие потери – на том этапе войны для него непривычные. Но после непрерывных трехдневных боев фашисты прорвались и к 30 сентября оттеснили советские войска к Ишуньским позициям. Однако сил у них значительно поубавилось, и, чтобы восполнить их, потребовалось время.

Ишуньские позиции были удобны для обороны уже по рельефу местности: цепочка озер и морское побережье оставляли наступающим лишь узкие проходы между ними. К тому же у советских войск было превосходство в авиации. Но 18 октября Манштейн отправил румынский корпус в отвлекающее наступление через Чонгарский мост, сам же опять нанес концентрированный удар.

Советский командующий Ф. И. Кузнецов подтягивал войска и бросал их в бой постепенно, «с колес», так что не было возможности сосредоточить силы и закрепиться. Предпринимаемые контратаки приносили лишь временные успехи и стоили больших жертв.

К 28 октября вражеские войска преодолели советскую оборону, но понесли опять тяжелые потери – только немцы недосчитались около 10 тысяч человек (из них 2 тысячи убитыми). Советские войска, помимо прочих потерь, потеряли 26 тысяч попавшими в плен.

Немецкий командующий разделил свои войска: часть двинулась к Керченскому полуострову, часть пошла через Симферополь на Алушту, остальные направились к Севастополю. На Керченском полуострове нашим войскам организовать оборону не удалось, пришлось эвакуироваться через пролив на Таманский полуостров. Алушту немцы заняли 4 ноября, выйдя таким образом на южном побережье к морю. 7 ноября была захвачена Ялта. Но взять с ходу Севастополь врагу не удалось, хотя главную базу Черноморского флота обороняли на тот момент незначительные силы.

* * *

К началу войны Севастополь не имел серьезных укреплений со стороны суши (совсем как перед Крымской войной), была лишь сделана рекогносцировка «на всякий случай». Только в июле 1941 г. взялись за спешное сооружение оборонительных рубежей. Были перенаправлены крупнокалиберные орудия береговых батарей – они могли теперь обстреливать территорию почти до Бахчисарая. Наиболее мощными были бронебашенные батареи ББ-30 и ББ-35 с 305-мм орудиями. Можно было рассчитывать и на огневую поддержку кораблей флота.

Еще в царские времена между береговыми оборонительными сооружениями была прорублена система подземных ходов, созданы искусственные пещеры для казарм, складов, мастерских и целых предприятий. Теперь все это расширялось и дополнялось. В штольнях Инкерманской и Новотроицкой балок было устроено два «спецкомбината» – один по производству и ремонту оружия и изготовлению боеприпасов, другой по пошиву обмундирования и обуви. Справить новоселье в искусственных пещерах готовилось мирное население – его оставалось в городе десятки тысяч, там же размещались госпитали.

К началу обороны города севастопольский гарнизон состоял из 20 тысяч человек, вместе с экипажами кораблей и береговыми службами набиралось 55 тысяч. Германское же командование только на начальном этапе сосредоточило здесь свыше 100 тысяч немецко-румынских войск, впоследствии это число удвоилось. Советскому руководству пришлось принять тяжелое решение: чтобы не отдавать врагу оплот Черноморского флота, была прекращена оборона Одессы, а защищавшая ее Приморская армия под командованием генерала И. Е. Петрова спешно переправлена в Севастополь.

Враг приступил к осаде города 30 октября 1941 г. До конца года он не смог достичь существенных результатов, несмотря на два штурма. К тому же Манштейн должен был теперь опасаться возникшей для его войск серьезной угрозы с востока, со стороны Керченского полуострова.

* * *

Керченский полуостров – земля нашей боли, столько здесь было за годы Великой Отечественной войны пролито крови людей всех народов Советского Союза. Страшны были поражения, но и любой успех достигался непомерной ценой. Рушились казавшиеся верными планы, сама природа постоянно была против нас.

Керченско-Феодосийская операция, крупнейшая десантная операция Красной армии во Второй мировой войне, началась 26 декабря 1941 г. высадкой в районе Керчи. Ночью ударил сильный мороз, образовавшаяся у берега кромка льда не давала подойти кораблям – это были обычные суда, специальных десантных плавсредств в наличии не было. Люди прыгали в воду с оружием и со всей поклажей и добирались до суши вплавь. Там, на морозе, мокрые до нитки, под огнем противника начинали окапываться. Большинство раненых замерзало. Но удалось захватить плацдармы к северу и к югу от Керчи и на северном побережье полуострова. Подходившим в последующие дни подкреплениям было куда легче: они подходили в прямом смысле, по льду замерзшего пролива.

Манштейн не смог выделить больших сил на укрепление своей керченской группировки – он как раз штурмовал Севастополь и вообще посчитал, что русская операция – это всего лишь отвлекающий маневр в попытке заставить его перебросить значительную часть своих войск и сорвать наступление на базу флота. Но 29 декабря советский десант овладел гаванью Феодосии, и немедленно высадившиеся здесь подкрепления устремились на север – с явным намерением отрезать вражескую керченскую группировку. Так и рассудил командовавший ею генерал-лейтенант фон Шпонек и приказал своим войскам спешно оставить Керченский полуостров. Уже позже поступил приказ Манштейна держаться – но отход немецко-румынской группировки зашел уже слишком далеко. Генерал Шпонек был отстранен от командования и отдан под суд, хотя Манштейн признавал, что в подобной ситуации отступление действительно было единственной возможностью спастись (впоследствии, после покушения на Гитлера, фон Шпонек был расстрелян по личному указанию Гиммлера).

* * *

Ценою 32 тысяч убитых, замерзших, пропавших без вести советские войска овладели всем Керченским полуостровом. Но тут-то и проявилось в полной мере, насколько большинство наших генералов не набралось еще опыта и умения, чтобы на равных воевать с командирами вермахта. Генерал-лейтенант Д. Т. Козлов, подобно недавно защищавшему Крым Ф. И. Кузнецову, тоже выделил слишком много войск для охраны побережья. На указания Ставки, что надо быстрее выйти к Перекопу, чтобы перерезать пути снабжения противника, и нанести удар по осаждающим Севастополь вражеским войскам, он отвечал, что у него не хватает для этого сил и надо пока закрепиться на отвоеванной территории. Манштейн же признавал впоследствии, что выхода русских в его тыл на севастопольском направлении он опасался больше всего.

Советские войска стали укрепляться на Керченском полуострове и вести подготовку к будущему наступлению. Но не была создана достаточно надежная оборона, не была даже толком обеспечена связь между штабом Козлова и частями его армии: проводная была слишком уязвима, а радиосвязь оказалась недееспособной. Войска находились на открытой, насквозь продуваемой холодными ветрами местности, почти без горячей пищи, под постоянными артобстрелами и налетами немецкой авиации.

* * *

Для облегчения обстановки под Севастополем советское командование попыталось провести еще одну десантную операцию – в Евпатории. В ночь на 5 января 1942 г. из Севастополя вышел отряд кораблей, рано утром с него была высажена первая волна десанта – около 700 морских пехотинцев. Им сопутствовал успех: были захвачены причалы и часть города. В Евпатории поднялось восстание жителей, на подмогу поспешили партизаны. Но на море разыгрался сильнейший шторм, и подкрепление, уже заполнившее катера, вынуждено было вернуться на палубы кораблей.

Манштейн срочно перебросил в Евпаторию около двух полков пехоты с артиллерией, и к 8 января оказавшиеся в безнадежном положении десантники в большинстве своем погибли – только около сотни смогло уйти вместе с партизанами. Началась расправа над обрадовавшимися было своему освобождению жителями. В ближайшие дни было расстреляно 12 640 человек, включая женщин, детей и захваченных раненых моряков.

16 января в Судаке с кораблей, пришедших из Новороссийска, удалось высадить более крупные силы. Они должны были поддержать планировавшееся наступление из района Феодосии. За десять дней до этого для обеспечения основного десанта была высажена диверсионная группа в поселке Новый Свет. Но при попытке захвата местной комендатуры были убиты командир и еще несколько бойцов, в округе поднялась тревога. Группа в большинстве своем была уничтожена подоспевшими немецкими и румынскими подразделениями, а также помогавшим им крымско-татарским полицейским отрядом. Около полусотни десантников было захвачено при прочесывании окрестных лесов, небольшому числу удалось уйти и присоединиться потом к основному десанту.

Во время высадки в Судаке поднялся ураганный ветер, так что закрепившиеся на берегу бойцы остались практически без огневой поддержки с кораблей. Тем не менее они выбили из города находившихся там румынов. Но произошло то, чего никак не ожидали: немцы сами предприняли большими силами наступление на Феодосию, захватили ее и обрушились на судакский десант. В этом бою вместе с немецкими и румынскими частями опять сражались роты самообороны, состоящие из крымско-татарских коллаборационистов. Но другие, сочувствующие советской власти татары присоединились к десантникам и бились с оружием в руках, а потом помогли уцелевшим добраться до партизан. Эти неудавшиеся операции стоили советским войскам жизни около 2 тысяч человек.

* * *

Одно из самых страшных своих поражений в этой войне Красная армия потерпела в мае 1942 г., и произошло это на Керченском полуострове.

До этого, 27 февраля, советская группа войск на полуострове, преобразованная в Крымский фронт, перешла, наконец, в наступление. Но в Причерноморье наступала весна, и как раз накануне зарядили непрерывные дожди и превратили всю земную поверхность в озеро непролазной грязи – такой, что, сделав шаг, сапоги не вытащишь. Участник этих событий, военный корреспондент поэт Константин Симонов, так описал происходящее в стихотворении «Дожди»:

Все по колено стало в воду,

Весь мир покрыт водой сплошной.

Такой, как будто бог природу

Прислал сюда на водопой.

Во-первых, чтоб ты знала: мы

Уж третий день как наступаем,

Железом взрытые холмы

То вновь берем, то оставляем.

Нам в первый день не повезло:

Дождь рухнул с неба, как назло,

Лишь только, кончивши работу,

Замолкли пушки, и пехота

Пошла вперед. А через час

Среди неимоверной, страшной

Воды, увязнувший по башню,

Последний танк отстал от нас…

А дальше мертвые румыны,

Где в бегстве их застиг снаряд,

Как будто их толкнули в спину,

В грязи на карточках сидят.

* * *

Румынов удалось отбросить с их позиций на северном побережье полуострова и довольно далеко продвинуться. На других участках продвижение было совсем незначительным. Попытки возобновить наступление предпринимались не раз, но, несмотря на яростные атаки, противника почти не удалось отодвинуть. Безвозвратные потери (убитыми и без вести пропавшими) с февраля по апрель составили 43 тысячи человек. Симонов писал позднее, что за всю войну он не видел больше такого бездумного насыщения переднего края живой силой и такого количества неоправданных смертей от артиллерийского огня и бомбежек.

Манштейн же держал в голове русское вклинивание в левый фланг немецко-румынской обороны – с морской (если конкретней – сивашской) водой еще левее. К маю он получил столько танков, сколько хотел, – пришла целая танковая дивизия, 180 машин. Ему был придан 8-й авиационный корпус Люфтваффе, состоящий в основном из пикирующих бомбардировщиков – в нем воевали асы из асов. Предстоящую наступательную операцию Манштейн назвал «Охотой на дроф». Дрофа – птица грузная, неувертливая, величиной с индюка. Генерал-полковник на что-то намекал?

У командующего Крымским фронтом Д. Т. Козлова теперь постоянно висел над душою представитель Ставки Лев Захарович Мехлис. Особо доверенное лицо Сталина, бывший при нем чем-то вроде личного секретаря с 1922 г. Плотно приложивший руку к чисткам командного состава РККА в предвоенные годы. Человек с развитым чувством ответственности, во всяком поставленном под его контроль деле глубоко копающий, лично бесстрашный – но в то же время чрезмерно подозрительный, устремленный скорее на критику недостатков, обличение их виновников, чем на конструктив. Без устали лазил по передовым окопам, добивался, чтобы они придвинулись совсем вплотную к вражеским линиям – «на бросок гранаты», требовал активности ради активности, не считаясь с потерями. Постоянно докладывал Сталину, что организация фронта безобразная, связь как не была налажена, так она такая и есть – но конкретно ради исправления положения не сделал ничего. Разве что предложил Верховному главнокомандующему заменить Козлова на Рокоссовского, но Иосиф Виссарионович со свойственной ему иронией ответил что-то вроде того, что «Гинденбургов на всех не напасешься».

Операция «Охота на дроф» началась 8 мая 1942 г. Основной удар авиации был нанесен по штабам, командным пунктам, узлам связи. Танковым атакам подверглись в первую очередь присивашский выступ и позиции близ захваченной немцами Феодосии, на черноморском побережье.

В Ставке уже имели разведданные о готовящемся Манштейном наступлении. Теперь она получала с Крымского фронта сведения, свидетельствующие о царящей там полной неразберихе (в штабы отдельных частей одновременно поступали противоречащие друг другу приказы от непосредственного начальства и от командующего фронтом). Чувствуя, что может случиться катастрофа, Сталин приказал немедленно отходить на позиции в 25 км западнее Керчи и изо всех сил удерживать их. Однако организованный отход осуществить не удалось (связи практически не было), и к 11 мая в котле оказалось 8 советских дивизий. Остальные беспорядочно отступали на Керчь – подвергаясь непрерывным ударам с земли и с воздуха. Сталинский приказ «Керчь не сдавать» поступил тогда, когда она уже была захвачена врагом, – 15 мая.

На кавказскую сторону Керченского пролива удалось переправить около 140 тысяч человек (многих не переправили, они сами доплыли на чем попало, хоть на бочках, хоть на автомобильных покрышках). Потери составили более 175 тысяч человек, в основном попавшими в плен. Общие немецкие потери Манштейн оценил в 7,5 тысяч человек, но это он, возможно, прихвастнул. Рассказывают, что Мехлис, прибыв в Москву, пал перед вождем на колени и возопил: «Иосиф Виссарионович, рубите мою жидовскую голову!» Голова осталась на плечах, но в звании Сталин Мехлиса временно понизил и прежнего доверия больше не оказывал. Понижен был в звании и генерал Козлов. Потом опять был повышен, потом опять понижен, потом опять выслужился – но уже в должности заместителя командующего Забайкальским фронтом. После Керчи ему пришлось пережить отступления руководимых им соединений и под Сталинградом в августе 1942 г., и из Харькова в марте 1943 г.

Около 10 тысяч бойцов из прикрывавших отступление частей и других не сумевших эвакуироваться ушли в находящиеся под Керчью Аджимушкайские катакомбы. Оттуда они несколько месяцев вели героическую партизанскую войну. Почти все они погибли.

* * *

После керченского разгрома положение Севастополя стало безнадежным. Он не просто в одиночестве оставался теперь в Крыму, его все труднее было снабжать кораблям Черноморского флота. Немцы наступали по всему южному участку Восточного фронта, и флот, переброшенный сначала в Новороссийск, теперь вынужден был перебазироваться в Геленджик.

На вражеских позициях появились орудия чудовищных калибров. Бетонобойный снаряд 800-мм суперпушки «Дора» весил более семи тонн и мог разрушить бетонное перекрытие толщиной в восемь метров. Но этот монстр был трудноуправляем, горизонтальной наводки практически не имел – мог стрелять только по линии железнодорожного полотна, на которое был установлен. Огнем «Доры» был уничтожен подземный склад боеприпасов и, возможно, эсминец в бухте – на нем во время разгрузки сдетонировали доставленные им снаряды.

Но орудия калибром хоть и поменьше, но все равно сверхмощные, урон защитникам наносили очень значительный. Так же как днем и ночью бомбящая позиции и город авиация. В конце концов были сильно разбиты бронебашенные батареи. Из них наиболее отличилась ББ-30, которой командовал майор Г. А. Александер, происходивший из семьи обрусевших немцев, потомственных военных.

С моря город блокировался немецкими сторожевыми и торпедными катерами и итальянскими подводными мини-лодками. Снабжение Севастопольского укрепрайона осуществлялось только самолетами, небольшими военными и транспортными судами и подводными лодками. Эвакуация мирного населения и раненых тоже стала трудноосуществимой.

17 июня была окружена ББ-30. Немецкие штурмовые группы с помощью огнеметов и специальных зарядов проникли вовнутрь, в схватках было пленено около сорока человек из числа последних ее защитников. Майор Александер и еще несколько бойцов смогли выбраться по водостоку, но далеко не ушли – Александера, который был в штатском, опознал и выдал фашистам предатель из местного населения. Командир героической батареи был расстрелян после допросов с пристрастием в симферопольской тюрьме (скорее всего, от него не смогли добиться, чтобы он, немец по происхождению, перешел на сторону врага).

С падением 29 июня позиций на Инкерманских высотах начался последний, самый трагический период обороны. Когда скорое падение города стало очевидным, на подводных лодках и транспортных самолетах был эвакуирован высший командный состав, в том числе командующий Приморской армией генерал И. Е. Петров, политработники, сотрудники НКВД (рассказывали, что вслед иногда раздавались выстрелы бросаемых на произвол судьбы солдат). Смогли вывезти значительную часть сильно пострадавшего при бомбежке живописного полотна панорамы «Оборона Севастополя», созданной Ф. А. Рубо.

1 июля возглавлявшему остававшихся бойцов командиру стрелковой дивизии П. Г. Новикову (погиб в 1944 г. в концлагере) был дан приказ: «Сражаться до последней возможности, после чего пробиваться в горы, к партизанам». Организованное сопротивление продолжалось до 4 июля, после чего еще несколько дней вошедшим в город и его окрестности немецким войскам оказывали сопротивление разрозненные группы.

Как и в финале керченской катастрофы, многие пытались выбраться на любых плавсредствах, вплоть до автомобильных покрышек. Кого-то подобрали наши подводные лодки, кого-то немецкие катера. Десятки тысяч оставшихся в городе защитников оказались в плену.

Данные о потерях в этой многомесячной битве очень разнятся. Можно привести такие цифры: более 200 тысяч у Красной армии, из них около 157 тысяч безвозвратные (убитые, пропавшие без вести, попавшие в плен). Вражеские безвозвратные потери, по советским данным, составили около 60 тысяч человек, а общие – как и у Красной армии, за 200 тысяч. Эрих фон Манштейн стал фельдмаршалом, все его солдаты и офицеры получили почетный нарукавный знак «Крымский щит» (своего рода аналог советской медали «За оборону Севастополя»).

* * *

В период оккупации в Крыму действовало партизанское и подпольное движение. Организованные группы стали создаваться с июля 1941 г. Всего до освобождения полуострова в мае 1944 г. в боях с врагом участвовало 62 партизанских отряда, насчитывавших в своих рядах 12,5 тысячи бойцов. Действовало 220 подпольных организаций и групп, объединявших около 2,5 тысячи борцов сопротивления. Совершались нападения на оккупантов и их пособников, диверсии, в первую очередь на железных дорогах. Во время операции по освобождению полуострова в 1944 г. партизаны особенно активизировались, парализовали деятельность железных и важнейших шоссейных дорог, участвовали в боях за города и населенные пункты. Всего за годы войны ими было уничтожено около 33 тысяч оккупантов и их приспешников. Печатались и распространялись листовки, а также газеты «Крымский партизан», «За Советский Крым», «Крымская правда», «За Родину».

До падения Севастополя в июле 1942 г. антипартизанскую борьбу возглавлял сам командующий крымской группировкой фон Манштейн. В его же ведении были репрессии против еврейского населения. Но, несмотря на ряд его резких антипартизанских и антиеврейских заявлений (последние носили скорее не антисемитский характер, а обличительный – в связи с ролью евреев в большевистском режиме), конкретных обвинений в связи с этой деятельностью в судебном порядке ему предъявить не смогли.

Сопротивление в Крыму осложнялось национальным многообразием его населения. В первую очередь речь идет о крымских татарах. Многие из них встретили германские войска как освободителей, служили в полиции, в ротах самообороны, вступали во входящие в состав немецких вооруженных сил регулярные национальные («мусульманские», «тюркские») части. Но немало крымских татар было в рядах советских партизан и подпольщиков.

По утверждениям некоторых историков, до лета 1943 г. отношение крымских татар к партизанам в целом было скорее негативным. Оказавшись в заранее созданных отрядах, даже, будучи ответственными партработниками, назначаясь их командирами, они сознательно содействовали их распаду, участвовали в расхищении их продовольственных складов. Позднее, хорошо зная расположение партизанских баз, наводили на них карателей и сами участвовали в разгроме партизанских отрядов. В связи с этим утверждается, что до лета 1943 г. партизанское движение в Крыму было в значительной степени парализовано.

На том этапе немецкие оккупанты относились к крымским татарам с большой предупредительностью, говорили о них как о своих союзниках, обещали татарскую автономию в Крыму. Но когда к выполнению своих тыловых обязанностей стало приступать все больше обычных функционеров фашистского режима, картина стала меняться. Реквизиции, насилия, репрессии, осознание того, что никакой автономии в Крыму оккупанты создавать не собираются, многих заставили воспринимать фашистский товар таким, как он есть.

Стали появляться партизанские отряды и группы сопротивления, состоящие преимущественно из крымских татар. В случае захвата оккупанты и коллаборационисты расправлялись с участниками их точно так же, как и с другими попавшими к ним в руки партизанами и подпольщиками.

Для объективности следует отметить и такой аспект проблемы. В аналитической записке по поводу партизанского движения в Крыму, поступившей наркому внутренних дел тов. Берии Л. П. отмечалось, что не все советские партизанские отряды вели себя подобающим образом. Случились нападения на татарские села, расправы без суда и следствия, пьяные погромы – что отрицательно сказывалось на отношении крымско-татарского населения к партизанам.

В целом проблема эта слишком сложна и болезненна, требует глубокого анализа, предполагающего рассмотрение истории взаимоотношений крымско-татарского и русского народов, отношения крымских татар к российской государственности, соответствия друг другу национальных традиций и установок (комплиментарности, по Льву Гумилеву). Но все эти аспекты должны рассматриваться в динамике. В воспоминаниях проживавших в Крыму до революции деятелей русской культуры находим отзывы о крымских татарах как о народе трудолюбивом, гостеприимном и доброжелательном. Представляется, что об эпохе разбойных набегов на Русь и работорговли, да уже и о пособниках оккупантов следует говорить с учетом временной дистанции, а не переносить механически почерпнутые из истории штрихи на собирательный портрет наших сегодняшних соотечественников. Это пожелание обращено и к другой стороне: упразднение государственности, массовые исходы, жестокости военного времени и депортация – это события определенных эпох и их порождения. Все вместе – не будем уподобляться квази-интеллигентной публике, ищущей на просторах истории лишь возможностей для виртуальной компенсации собственной никчемности.

Для справки. Первыми депортированы были из Крыма почти все немцы, не менее 50 тысяч, еще в августе 1941 г.: вермахт приближался, поэтому в первую очередь выселяли мужчин призывного возраста.

В 1944 г. было депортировано 180 тысяч крымских татар и 37 тысяч «немецких пособников из числа болгар, греков и армян».

В 1937 г. в Крыму насчитывалось свыше 1,1 млн жителей, в октябре 1944 г. менее 380 тысяч. Основные причины убыли – гибель крымчан на фронте и от фашистского террора в период оккупации.

По немецким данным, в Крыму было расстреляно около 25 тысяч евреев и крымчаков («отатарившихся» евреев, издавна проживавших в Крыму, а потому говоривших на крымско-татарском языке, но исповедовавших иудаизм). По советским данным, жертвами фашистского холокоста в Крыму стало не менее 40 тысяч человек (в 1939 г. в Крыму проживало около 65 тысяч евреев).

Иудаизм исповедуют и караимы, но у них сложные, в значительной степени тюркские этнические корни; иудаизм у них тоже особый – доталмудический, поскольку отделился от «общееврейского» ствола еще в VIII в., в хазарские времена. Созданная по распоряжению Гиммлера комиссия нацистских экспертов признала, что караимов не следует относить к еврейскому этносу, и это спасло их от уничтожения. Но в 1944 г. некоторые из них были депортированы заодно с крымскими татарами.

* * *

Возвращение Красной армии в Крым началось в ноябре 1943 г. в ходе Керченско-Эльтигенской десантной операции. Десанты были высажены у поселка Эльтиген южнее Керчи (ныне керченский микрорайон Героевское) и северо-восточнее Керчи, близ ее предместий.

Эльтигенский плацдарм вследствие непрерывных немецких атак пришлось эвакуировать (тех, кто уцелел). Но на основном, Керченском (за ним утвердилось такое название), высадилось около 75 тысяч бойцов, и он был сохранен до конца, до полного освобождения Крыма. Правда, поставленную перед операцией цель – захватить саму Керчь – он выполнить не смог.

В помощь ему в январе 1944 г. были проведены еще две десантные операции – на мыс Тархан и в Керченском порту. Высадка на мыс Тархан не удалась из-за несогласованности в действиях с артиллерией и авиацией. Начало операции было сдвинуто на несколько часов, но орудия начали бить в ранее назначенное время и этим только раскрыли намеченное место высадки. Авиация же вообще не появилась. Опять были шторм и мороз, опять десантировались в ледяную воду. Под вражескими обстрелами и бомбежками в первый же день погибли главные командиры. Через день десантники, понеся большие потери, прорвались в расположение Керченского десанта. Высадка в Керченском порту встретила яростное противодействие врага и закончилась тем же – прорывом на плацдарм большого десанта.

* * *

Крымская наступательная операция, приведшая к полному освобождению полуострова, началась в апреле 1944 г. с продолжавшейся два с половиной часа артиллерийской и авиационной подготовки. Прорыв вражеской обороны осуществлялся через Перекоп и через Сиваш. Интересно, что броды через Гнилое море нашим войскам указывал тот же рыбак, что был проводником у красноармейцев в 1920 г. По мере развития успеха, 11 апреля удар был нанесен со стороны Керчи переправившимися через пролив в зону расположения Керченского десанта войсками Отдельной Приморской армии – той самой, что обороняла Одессу, потом почти полностью полегла под Севастополем и после переформирования снова вступила в бой на Крымской земле.

В Крымской операции почти полумиллиону наших солдат противостояло около 200 тысяч вражеских, большое превосходство было и в боевой технике. Но Гитлер требовал, чтобы Крым был удержан любой ценой: иначе возрастала опасность того, что из войны выйдет Румыния с ее драгоценными для Германии нефтепромыслами.

На севере полуострова наши войска вышли на оперативный простор, миновав Перекоп и Сиваш, 10 апреля. На следующий день, под ударами со стороны Керчи и опасаясь окружения, немецкие войска стали уходить с Керченского полуострова. При этом разыгралась трагедия. Отряды партизан заняли город Старый Крым. Но пробивающие путь к отступлению эсэсовцы отбили один городской квартал и хладнокровно, переходя из дома в дом, убили всех его жителей – 584 человека.

13 апреля был освобожден Симферополь, в этот же день красные флаги взвились над Феодосией, Евпаторией и Саками. На следующий день – над Судаком, 15-го – над Алуштой.

16 апреля советские войска начали бои за основной вражеский оборонительный район на полуострове – Севастопольский. Сразу стало понятно, что стремительному развитию операции настал конец. Предстояли жестокие бои по прорыву мощных оборонительных линий. Гитлер заявил: «Немецкое командование приняло все меры для того, чтобы превратить Севастополь в такую твердыню, чтобы никто не мог даже приблизиться к ней».

Начатое 18 апреля наступление не привело к успеху – прорыв вражеской обороны одним решительным ударом оказался невозможен. Войска приступили к тщательной подготовке своих исходных позиций и детальному изучению вражеских, к выявлению всех огневых точек.

5 мая начались атаки на Мекензиевы горы, а 7 мая наши войска пошли в наступление по всему фронту. Разгорелось сражение за ключевую позицию вражеской обороны – Сапун-гору. Обе стороны бились яростно, фашисты ввели в бой все, что могли: оставшиеся артиллерию, танки, авиацию. К половине восьмого вечера наши бойцы достигли гребня горы, где сразу зареяли победные красные флаги. В тот же день наши части выбили противника с Мекензиевых гор и вышли к Северной бухте.

Севастополь был полностью освобожден к 9 мая. Но значительные вражеские силы закрепились на мысе Херсонес. Враг и здесь бился ожесточенно, причем это не было отчаянием обреченных: обороняющиеся были уверены, что за ними придут корабли и эвакуируют их. Немецкие и румынские моряки и летчики действительно проделали огромную работу по спасению остатков крымской группировки, но при этом советские авиация и подводники нанесли врагу огромный урон. Только при потоплении транспортов «Тотила» и «Тейя» погибло, по некоторым данным, до 8 тысяч находившихся на их борту. Всего же вражеские потери при эвакуации составили до 40 тысяч человек.

На мыс Херсонес спасительные корабли не пришли, 12 мая собравшиеся здесь остатки немецких и румынских войск капитулировали. Всего Красная армия захватила в Крыму в плен 62 тысячи человек. Вражеские безвозвратные потери составили около 140 тысяч человек. Только под Севастополем неприятель потерял убитыми до 20 тысяч человек против 6 тысяч наших. Всего Крымская операция стоила жизни более чем 17,5 тысячам наших воинов (не считая скончавшихся от ран).

Крым снова стал советским.

Глава 56

Новейшая история Крыма

Крымская АССР в июне 1946 г. стала Крымской областью РСФСР. О том, какие восстановительные работы потребовалось провести в ней, говорят такие цифры: Керчь была разрушена на 85 %, в Севастополе уцелело всего 9 зданий. Но полуостров отстроился уже в первые послевоенные годы, причем с прицелом на дальнейшее широкое развитие, на создание новых предприятий и все более успешное выполнение роли «всесоюзной здравницы». Относительно Севастополя в 1948 г. было принято постановление Совета Министров СССР, в котором говорилось, что «всемерное ускорение восстановления Севастополя как первоклассной военно-морской крепости – неотложная государственная задача». Если в 1945 г., согласно оценке, в Крыму было 610 тысяч жителей, то к 1959 г. их число удвоилось.

Несколько слов по поводу передачи Крыма Украине. Мало кому в советской стране могла прийти в голову такая нелепица, как «москали специально Крым Украине всучили, чтобы она надрывалась, его восстанавливая», – до этого додумались только некоторые современные незалежные историки. Тогда же частенько звучало: «Никита все для хохлов старается, вот и Крым им отдал». А вообще-то для абсолютного большинства людей не было разницы, где будет Крым – в РСФСР или в УССР. Все мы (за редким исключением) чувствовали себя советскими людьми, хоть и с разной степенью одобрения относились к анекдотам по адресу нашей социалистической Родины. Все были заняты общим делом (не буду говорить каким – чтобы нынешних не смешить).

И мало кого тогда покоробило, что свершившаяся 19 февраля 1954 г. передача была оформлена решением Президиума Верховного Совета СССР, а не сессии Верховного Совета, как полагалось бы, и что руководители страны не соизволили заручиться одобрением хотя бы представительного органа самих крымчан – раз уж референдум был тогда делом немыслимым. Но наверху решили, что раз «в ознаменование 300-летия Переяславской рады» – к чему лишние формальности? Словом, как строили всенародно, так и продолжали строить. Детишкам только крымским досталось, пришлось в школе мову учить.

Но одновременно с тем решением был принят ряд постановлений, определяющих особый статус Севастополя – он подчинялся напрямую Москве, а не Симферополю и даже не Киеву.

* * *

В начале 1950-х гг. приступила к наблюдениям Крымская астрофизическая обсерватория, почти полностью разрушенная в годы войны. Она была оснащена лучшими по тому времени мощными телескопами и прочим оборудованием и имела большое научное значение, в том числе вследствие того, что расположена в зоне наиболее благоприятного астроклимата. В настоящее время пребывает в упадке.

К 7 ноября 1959 г. было запущено троллейбусное сообщение между Симферополем и Алуштой, в 1961 г. линия была продлена до Ялты. Появилось собственное телевещание. Была значительно расширена основанная еще в 1917 г. Ялтинская киностудия. В 1960 г. завершено строительство ГРЭС им. Ленина, что вдвое увеличило энергообеспечение полуострова. К середине 1960-х гг. были построены Ялтинский рыбокомбинат, Симферопольский завод телевизоров, судостроительные заводы в Керчи и Севастополе, Керченский консервный завод и многие другие предприятия. На долю промышленности приходилось 75 % совокупного валового продукта Крымской области.

Методом всесоюзной стройки создавался Северо-Крымский канал, первая очередь которого вступила в строй 17 октября 1963 г. Это было великое дело для Крымского полуострова, который всегда страдал от нехватки пресной воды. Тогда на него стала поступать днепровская вода из Каховского водохранилища. Прискорбно, что нынешние киевские правители использовали канал как недозволенное оружие против крымчан: после воссоединения Крыма с Россией они перегородили идущий к полуострову рукав канала дамбой. Теперь крымская часть его системы используется только для переброски в восточную, наиболее нуждающуюся часть полуострова, воды из местных водохранилищ, питаемых реками и артезианскими скважинами. Благо разведаны огромные запасы подземных вод.

Что бы там ни говорили про «застойную эпоху», к середине 80-х гг. достижения были бесспорны, особенно в области строительства.

Перестроечные годы сначала ознаменовались помянутой уже выше антиалкогольной кампанией, стоившей Крыму утраты значительной части его прекрасных, десятилетиями культивируемых виноградников. А спровоцированная Чернобыльской катастрофой некомпетентная, но преисполненная праведного негодования атака на мирный атом привела к прекращению строительства Крымской АЭС.

* * *

Процессы, запущенные тогда в общественно-политической сфере, мы анализировать не будем, а ограничимся по возможности констатацией.

После весьма озадачивающей эпопеи ГКЧП в августе 1991 г., одним из актов которой было то ли мнимое, то ли всамделишное заточение М. С. Горбачева на правительственной даче в Форосе близ Ялты, начался развал великой страны. А ведь события могли пойти и другим путем.

20 января 1991 г., еще до всесоюзного референдума по поводу сохранения СССР (на котором большинство граждан поставили запятую перед словом «помиловать»), прошел общекрымский референдум – первый референдум в истории СССР. На нем гражданам предлагалось ответить на единственный вопрос: «Вы за воссоздание Крымской Автономной Советской Социалистической республики как субъекта Союза ССР и участника Союзного договора?» 93 % принявших участие проголосовало «за». Правительство Советской Украины было не против – ведь Крым не ставил вопрос о выходе из ее состава. 12 февраля 1991 г. Верховный Совет УССР принял закон «О восстановлении Крымской Автономной Советской Социалистической республики».

Но важный момент: в поставленном на крымском референдуме вопросе говорилось и об участии в союзном договоре, а договор этот мог изменить правила игры. Мог, между прочим, привести и к полному развалу России: сорванный гэкачепистами «Новоогаревский процесс» мог наделить правом выхода из состава страны и образования самостоятельного государства не только автономные республики, но и все другие автономии, вплоть до национальных округов и областей. За время недолгого августовского правления ГКЧП Верховный Совет УССР успел одобрить его приход к власти, а крымский Совет – не одобрил.

Как бы там ни было, СССР развалился, появилась независимая Украина, а Крымская АССР (название сохранялось до 1994 г.) осталась в ее составе. Как и Севастополь – в качестве «города со специальным статусом», в котором базировался российский Черноморский флот. Когда в декабре 1991 г. прошел всеукраинский референдум, вопросивший о согласии с «Актом о провозглашении независимости Украины», в Крымской АССР положительно ответило 54 %, в Севастополе 57 %. Больше половины, но все же намного меньше, чем в любом другом украинском субъекте: даже в Донецкой и Луганской областях «за» проголосовало более 80 % (следует напомнить, что многие голосовали не за разрыв с Россией, а против обрыдшего единовластия КПСС).

5 мая 1992 г. Верховный Совет Крымской АССР принял акт о провозглашении государственной самостоятельности, а днем позже – Конституцию, которая определяла Крым как демократическое государство в составе Украины, а Севастополь – как город с особым статусом и неотъемлемую часть Крыма. Но Верховная рада Украины приняла редакцию, гласящую, что Крым «является автономной частью Украины (а не государством. – А. Д. ) и самостоятельно решает вопросы, отнесенные к ее ведению Конституцией и законами Украины». Позднее она приняла закон о разграничении полномочий между центром и автономией, в соответствии с которым Верховный Совет Крымской АССР внес поправки в уже принятую им крымскую Конституцию. Как «самостоятельное государство в составе» Крым не состоялся, но в то время неопределенности и правового нигилизма в чем разница – мало кто понимал. Когда начались развал экономики, обнищание и все сопутствующее, любая территориально-административная единица могла заняться установлением своих таможенных границ. Порою и не административная единица, а любой индивид, у которого оказывались автомат и все равно какая фуражка.

* * *

Далее начались политические осложнения. В июне 1993 г. крымский Верховный Совет ввел должность «президента Республики Крым», а в феврале 1994 г. им был избран кандидат предвыборного блока «Россия», лидер Республиканского движения Крыма (РДК) Юрий Александрович Мешков. Мешков еще в конце 1991 г. требовал проведения референдума об отделении от Украины, а когда крымский Верховный Совет его не поддержал, стал проводить бессрочную голодовку на центральной площади Симферополя, и завершилась она тем, что его отвезли в больницу. Во время президентской избирательной кампании на него было совершено покушение – нанесен удар металлическим прутом по затылку.

Умеющий воздействовать на людей, на выборах Мешков заручился большой поддержкой избирателей (73 %). В качестве программы действий он объявил курс на сближение с Россией – вплоть до объединения, этапами которого должны были стать вхождение в рублевую зону, российское гражданство, переход на московское время, военно-политический союз с Россией. Мешков заявлял, что единение с Россией – последняя возможность «спастись всем гражданам республики Крым от окончательного краха того, что раньше называлось экономикой. Естественно, этого невозможно достичь, следуя курсом на отрыв от России, предложенным киевским правительством». Как первый шаг крымский президент определил проведение референдума по поводу отмены поправок, внесенных под киевским нажимом в Конституцию 1992 г.

Как кандидатуру на пост спикера парламента Мешков поддержал С. П. Цекова, своего партнера по избирательному блоку, который и стал таковым. Но в дальнейшем они часто конфликтовали, что затрудняло принятие важнейших решений. Однако главным препятствием, как и следовало ожидать, стало жесткое противодействие украинского руководства, которому было на кого опереться в крымских органах власти.

Не лучшим образом повели себя и тогдашние кремлевские правители, разве что на словах отстаивавшие иногда интересы России, российского народа и «соотечественников, оказавшихся за рубежом». Можно привести отрывок из воспоминаний занимавшего тогда пост президента Украины Л. Д. Кучмы: «Когда возникла сложная ситуация в Крыму, тамошний президент Мешков, его правительство (кстати, большинство в нем составляли «варяги») стали говорить чуть ли не об отделении полуострова от Украины, я позвонил Б. Н. Ельцину. Он абсолютно адекватно понял ситуацию и соответствующим образом отреагировал». Помнится, в российских СМИ зазвучали тогда вроде бы сделанные в добродушном тоне, но безапелляционные высказывания о наивном политическом радикализме крымского руководства.

17 марта 1995 г. был принят закон Украины «Об отмене Конституции и некоторых законов республики Крым». Помимо отмены Конституции был упразднен пост президента республики. В возникшей кризисной ситуации крымская политическая элита не пожелала идти на обострение, согласилась даже на то, что крымский Верховный Совет стал теперь называться Верховной радой Автономной республики Крым (АРК). От времени президентства Ю. А. Мешкова остался только переход на московское время.

По новой Конституции, принятой Верховной радой АРК в октябре 1998 г., и основанным на ней законам ключевые посты в исполнительной ветви крымской власти стали заниматься по назначениям из Киева – за Симферополем осталось только формальное одобрение. Были сохранены флаг, герб и гимн.

На ближайших украинских президентских выборах вновь победил Кучма. Во втором туре ему противостоял кандидат от коммунистической партии Петр Симоненко. В АРК за Кучму было подано 44 % голосов, в Севастополе 50,2 %. По мнению объективных аналитиков, такой высокий результат стал следствием «опасения коммунистического реванша и сговора с региональными элитами». И во время второго срока Кучмы, и в президентство скандально занявшего пост Ющенко (во втором туре его победил В. Ф. Янукович, но были беспрецедентный нажим Запада, майдан и третий тур) власть в Крыму была по сути своей назначаемой и управляемой Киевом. Привычно номенклатурная власть. Полтора года пост министра экономики АРК (в 2001–2003 гг.) занимал широко теперь известный А. П. Яценюк.

Запомнились массовые и непримиримые протесты крымчан против проведения в Крыму и прилегающих морских просторах учений НАТО «Си Бриз-2006» – несмотря на все уговоры властей, провести мероприятие они не позволили.

В феврале 2010 г. президентом Украины стал, наконец, Виктор Федорович Янукович, два года бывший премьер-министром в правление Кучмы (2002–2005) и полтора года при Ющенко (2006–2007). В 1997–2002 гг. он был главой Донецкой областной государственной администрации. Основную поддержку находил в восточных и южных регионах Украины, промышленно развитых и в большинстве своем русскоговорящих. Главной его политической силой была Партия регионов. Во втором туре выборов, в котором соперником его был опять Ющенко и в котором в целом по Украине перевес у Януковича был минимальный, в АРК он набрал более 78 % голосов, а в Севастополе более 84 %.

В ноябре 2011 г. на пост премьер-министра АРК (с 1995 г. это высшая исполнительная должность в Крыму) Янукович назначил А. В. Могилева, генерал-полковника милиции, бывшего министром внутренних дел Украины в 2010–2011 гг. Крымский парламент избрал своим главой В. А. Константинова, члена Партии регионов, долгие годы проработавшего в промышленности.

* * *

В ноябре 2013 г. начался всем памятный украинский вертеп с эпицентром на одной из центральных киевских площадей, названный Евромайданом. С бесконечными митингами, исступленной толпой, печениками от госпожи Нуланд и с более весомым бесстыжим западным вмешательством. С горящими покрышками, избитыми или забитыми насмерть несогласными, огромными сгоревшими зданиями и пылающим снаряжением на бойцах из отрядов охраны порядка «Беркут».

Поводом послужила приостановка 21 ноября 2013 г. правительством Н. Я. Азарова (бывшего лидера Партии регионов, сторонника евразийской экономической интеграции) подготовки подписания соглашения об ассоциации между Украиной и Евросоюзом. Лидеры оппозиции, еще недавно сами бывшие у власти и ничего, кроме еще большего ухудшения состояния экономики, не добившиеся, кинули в массы лозунги, в совокупности сводящиеся к «вперед, под Запад», «кто не скачет – тот москаль», и повели на майдан.

Беснование длилось месяцы. Чтобы как-то разрядить ситуацию, президент Янукович отправил своего премьера и его правительство в отставку. Но это не помогло, стали требовать ухода самого президента. Он был готов и на это, заговорил о досрочных выборах – и президентских, и парламентских. Тоже – пустой номер. Нужна была победа праворадикальной пробендеровской революции, которая искоренила бы в душах всякое имперское и советское наследие и навек обрубила любые связи с Россией. Кто не скачет под нашу дудку – тот москаль!

Националисты напирали на то, что украинцы – народ исключительный и только им решать, как всем жить на Украине. Готов признать: про нынешнюю Россию и населяющих ее москалей, положа руку на сердце, сегодня, может быть, действительно много хорошего не скажешь. Но что на зеркало пенять? Мы вместе, веками шли к нашему настоящему – которое, без всякого сомнения, лишь нечто подготовительное к грядущему (помните, у Стругацких: человек – это промежуточный вид между обезьяной и магом). Мы были имперскими, системообразующими народами – и хохлы, и кацапы, и белорусы, и татары (жаль, что крымские в меньшей степени – но все впереди). Так что же, это на печеники променять? А большего вы, хлопцы, оттуда не дождетесь. Не нужны мы там все поголовно, не только мы, но и вы. Им самим мало – они ненасытные.

18–20 февраля ситуация резко обострилась. Начался снайперский огонь на поражение в обе стороны (чей – так и осталось неизвестным, не для того же этих стрелков готовили, чтобы вот так взять, и расколоть). Столкновения переросли в побоища, захватывались или сжигались здания правительственных ведомств. Из других регионов, в первую очередь западноукраинских, на Евромайдан прибывали многочисленные подкрепления. С востока, с юга, из Крыма в том числе, не так густо, но ехали антимайдановцы. «Беркут» держался героически.

21 февраля Янукович подписал с лидерами оппозиции соглашение «Об урегулировании политического кризиса на Украине», завизированное министрами иностранных дел самых респектабельных западных держав. А потом что-то надломилось – точнее, надломили. Президент вдруг отдает своим правоохранительным структурам приказы в духе непротивления злу насилием – и куда-то исчезает. Те, кто остервенело рвался, без стыда и без совести, дорвались, до чего хотели – до власти. И одним из первых их законодательных актов стал запрет на использование русского языка в качестве официального даже на местном уровне – что прежде в порядке исключения дозволялось.

22 февраля в Харькове состоялся съезд депутатов местных (скорее, областных) советов юго-востока Украины, Крыма и Севастополя. Было и несколько гостей из России, на уровне губернаторов смежных областей и депутатов парламента. Ждали Януковича, но он не появился (впоследствии появилась информация, что предстоящей ночью по приказу Путина он и члены его семьи были переправлены в безопасное место в Крым – путчисты организовали за ним охоту с целью уничтожить). Постановили: «взять на себя ответственность за обеспечение конституционного порядка на своих территориях», а также отозвать своих депутатов Верховной рады для работы на местах. Кстати припомнили, что Кутузов сдал Москву, а потом был взят Париж. Складывалось впечатление, что происходит намеренное блокирование активного противодействия путчистам: этот съезд мог провозгласить себя куда более легитимным органов власти, чем майданные самозванцы.

* * *

Вечером 20 февраля колонна автобусов, в которых находились возвращающиеся из Киева крымские антимайдановцы, была остановлена перегородившей дорогу тяжелой техникой под городом Корсунью Черкасской области. На крымчан – в основном молодых ребят и девушек, но было немало людей возрастов постарше – напали вооруженные огнестрельным оружием, битами и прочими подручными средствами сторонники майдана. Над ними долго издевались, избивали, некоторых куда-то увозили или уводили в поле. Были сообщения о семи погибших, но точного подтверждения нет. Однако тридцать раненых, из них семнадцать тяжело, были налицо. Вернувшиеся в Крым рассказывали, что выехать из Корсуни смогли только в сопровождении кого-то из руководителей горадминистрации: на улицах враждебные толпы орали им то же, что и те, на трассе: «Гоньба!», «Москаляку на гиляку!», «Слава Украине!».

В Крыму на форумах различных партий и политических движений к тому времени уже многократно обсуждалась складывающаяся ситуация, говорилось о необходимости подлинной автономии, а не той, что была навязана во второй половине 90-х. Поступали предложения инициировать всеукраинский референдум о внесении существенных изменений в конституцию. Поднимался и вопрос о возможности, в случае крайнего развития событий, присоединения к России. В ответ в украинской Верховной раде зазвучали требования привлечь крымских парламентариев и общественных деятелей к уголовной ответственности.

После вспышки насилия на Евромайдане и последовавшего государственного переворота в Киеве последовала немедленная реакция политиков, общественности и широких масс крымского населения – реакция разнонаправленная.

На 21 февраля в здании Верховного Совета Крыма была намечена внеочередная сессия президиума – для обсуждения складывающейся ситуации. Ночью около здания собралась группа сторонников Евромайдана, объявившая себя «пикетом против отделения Крыма от Украины». Их выдворили с площади молодые люди, назвавшиеся членами «народно-освободительного движения». На площади началась бессрочная акция с требованием независимости Крыма.

На въездах в Севастополь активисты пророссийских организаций совместно с местной милицией установили посты, задачей которых было не допустить прорыва в город бендеровцев.

В ночь на 23 февраля президент России В. В. Путин на встрече с руководителями российских силовых ведомств (одним из вопросов была эвакуация Януковича и его семьи) заявил: «Ситуация на Украине развернулась таким образом, что мы вынуждены начать работу по возврату Крыма в состав России, потому что мы не можем бросить людей, которые там проживают, на произвол судьбы под каток националистов».

Тем временем премьер-министр Крыма генерал-полковник А. Могилев заявил, что подчиненные ему исполнительные органы будут следовать решениям новой киевской власти. Президиум Верховного Совета Крыма тоже принял постановление, в котором признавалось главенство Верховной рады Украины (в большинстве своем – кто из страха, кто по доброй воле пошедшей на поводу путчистов). Высказано было только пожелание, чтобы ее депутаты «не выходили из правового поля, что пока им удается не полной мере». Но лично глава Верховного Совета АРК Владимир Андреевич Константинов заявил о непризнании киевской хунты и о необходимости воссоединения с Россией. Генеральная прокуратура Украины без проволочек выдвинула против него обвинение в государственной измене.

* * *

23 февраля, в День Советской Армии и Военно-Морского Флота, в Севастополе состоялся многотысячный митинг «народной воли против фашизма на Украине» (число присутствовавших, по разным оценкам, составляло от нескольких десятков до 200 тысяч человек). Он был организован пророссийскими и русскими патриотическими объединениями. Выражалось недоверие новой киевской власти и городской администрации Севастополя.

Глава последней, ранее назначенный Киевом В. Яцуб, заговорил о необходимости хранить единство Украины, но его освистали и вынудили покинуть трибуну.

В резолюции, принятой собравшимися, говорилось о непризнании правителей, пришедших к власти в результате государственного переворота. «Народным мэром» Севастополя был избран Алексей Михайлович Чалый – глава промышленной компании, реализовавший в городе несколько образовательных и культурных программ (по его инициативе и на его средства был создан мемориальный музей на территории героической батареи ББ-35). Было постановлено создать отряды самообороны и прекратить перечисление налогов в Киев. На флагштоках перед горадминистрацией поднялись российские флаги.

Севастопольский Совет в своем заявлении призвал «не идти по пути майдана» и не увольнять законно избранный исполком волевым решением. В качестве компромисса А. М. Чалый был назначен главой вновь образованного «Севастопольского городского управления по обеспечению жизнедеятельности города» (с 22 сентября 2014 г. он является председателем Законодательного собрания Севастополя). Когда в здании Совета шли переговоры о наделении Алексея Чалого полномочиями, появились сотрудники СБУ и прокуратуры, намеревавшиеся арестовать его. Но их встретил живой заслон, и они предпочли порвать ордер на арест и ретироваться.

* * *

В крымской столице Симферополе день 23 января был отмечен массовым митингом крымских татар, собравшихся на площади Ленина по призыву Меджлиса (исполнительного органа Курултая, высшего представительного собрания крымских татар, собираемого раз в пять лет). В 2013 г. Меджлис возглавил Рефат Чубаров, выпускник Московского историко-архивного института. До 1991 г. он работал в Архиве Октябрьской революции и социалистического строительства в Риге. В последующие годы занимался проблемами крымско-татарского народа, будучи депутатом Верховного Совета Крыма и Верховной рады Украины, а также на посту президента Всемирного конгресса крымских татар. Чубаров – политический деятель, крайне негативно настроенный по отношению к России, стоящий на сугубо националистических позициях: по его убеждению, судьбу Крыма может определять только крымско-татарский народ как единственный коренной на его земле.

Собравшиеся на этот митинг потребовали, чтобы проживающие в Крыму члены Партии регионов покинули ее ряды и чтобы был снесен памятник Ленину на площади.

26 февраля Меджлис вывел на ту же площадь людей с более серьезными намерениями: его руководители опасались, что на предстоящем заседании внеочередной сессии Верховного Совета АРК будет принято решение о выходе Крыма из состава Украины и воссоединении с Россией. Обращаясь к собравшимся, Чубаров призвал не позволить «оторвать Крым от Украины».

Рядом проходил митинг сторонников единения с Россией. Произошло столкновение, было около 30 раненых и двое погибших: мужчина умер от сердечного приступа, женщину задавили в толпе. Заседание Верховного Совета провести не удалось. Крымские татары приступили к созданию отрядов самообороны. Но не они одни: свои вооруженные отряды стали организовывать казаки, русские патриотические и пророссийские движения. Могло произойти большое кровопролитие, тем более что, по сведениям спецслужб, в Крым проникли вооруженные формирования бендеровцев из Правого сектора.

В ночь на 27 февраля на арену событий вышла новая сила. Группы хорошо организованных вооруженных людей в униформе без знаков различия стали брать под свой контроль важнейшие административные здания, объекты городского жизнеобеспечения, средства коммуникаций, приступили к блокаде украинских воинских частей. На вопросы, кто они такие, ни должностным лицам, ни журналистам, ни прочим интересующимся не отвечали. Но вели себя подчеркнуто вежливо – их так и стали называть, с легкой иронически-уважительной улыбкой, «вежливыми людьми» (по одной версии, первым их назвал так известный блогер Живого журнала Борис Рожин, по другой – покидающей в раздражении Крым прокиевский премьер генерал Могилев).

Позднее президент В. В. Путин признал, что среди них были российские военнослужащие. В их числе были также проживающие в Крыму ветераны российских спецслужб и члены местных пророссийских формирований. Без этих «зеленых человечков», как прозвали их на Украине, события неизбежно пошли бы по траектории, схожей с донбасской. Они оказались достойными продолжателями дела тех, кому в 2007 г. в Симферополе был поставлен памятник, известный под названием «Выстрел в спину», посвященный павшим от рук украинских националистов – пособников фашистов.

На Перекопском перешейке и на Чонгарском полуострове (в северо-восточной части залива Сиваш) были выставлены блок-посты из бойцов «Беркута», пробиравшихся в Крым со всей Украины.

В те дни Крым посетили призидент Татарстана Рустам Минниханов, члены Госсовета Татарстана, муфтий Татарстана Камиль Самигуллин, представители Всемирного конгресса татар. Они встечались с представителями крымско-татарской общины, беседовали с ее видными деятелями, призывая жить в мире и согласии с русским населением. Поколебать антироссийскую позицию руководства Меджлиса они не смогли, но массовых выступлений крымских татар больше не было. Согласно социологическим обследованиям, Меджлис пользуется твердой поддержкой примерно 18 % членов крымско-татарской общины, 12–15 % убежденно не согласны с линией его руководства, а остальным 70 % своих забот хватает.

Заседание Верховного Совета 27 февраля прошло беспрепятственно. Над его зданием и зданием Совмина развевались российские флаги. Было принято решение об отставке А. Могилева и его правительства, председателем Совета министров был избран депутат Верховного Совета Сергей Валерьевич Аксенов, лидер общественно-политического движения «Русское единство». Как утверждает председатель Верховного Совета Крыма В. А. Константинов, он лично переговорил по телефону по поводу избрания Аксенова с действующим президентом Украины Януковичем, и тот одобрил его – формально такого согласия требовала Конституция Украины. Тем не менее тогдашний путчистский и. о. украинского президента Турчинов объявил избрание незаконным – но это мало что значило, не более чем заведенное на Аксенова уголовное дело. Ничего не мог изменить визит приехавшего с увещеваниями в качестве представителя киевской власти Петра Порошенко – его освистали.

В целях увеличения статуса Автономной республики Крым (АРК) было решено провести референдум. Вопрос о праве на отделение от Украины прямо не ставился, речь шла об «усовершенствовании статуса АРК, чтобы права автономии были гарантированы при любых изменениях центральной власти или Конституции Украины».

Премьер Аксенов своим указом переподчинил себе все силовые структуры. Однако часть их руководителей, вновь назначенных Киевом, подчиняться отказалась: это были начальники СБУ, погранвойск, внутренних войск, пенитенциарной службы. Но когда Аксенов объявил себя Верховным командующим вооруженными силами республики, значительная часть военных из расположенных в Крыму частей украинской армии и флота оказались на его стороне. У «вежливых людей» были некоторые проблемы при взятии под контроль отдельных воинских частей, но, к счастью, обошлось практически без стрельбы. Корабли, экипажи которых решили остаться в украинском флоте (таких было немного), ушли в Одессу. В конечном счете пожелало перейти на службу в российскую армию около половины военнослужащих, продолжить службу в украинской – примерно шестая часть, остальные оставили военную службу и в большинстве своем избрали местом жительства Крым.

Были приняты постановления, определяющие, что госсобственность Украины на территории Крыма национализируется Крымским государством. Частная собственность подлежит переоформлению в соответствии с российским законодательством.

Пользуясь западной, в первую очередь американской, поддержкой, Киев постоянно делал агрессивные заявления в адрес Крыма. Поэтому Верховный Совет республики счел долгом действовать решительнее. 6 марта он и Севастопольский горсовет приняли решения войти в состав Российской Федерации в качестве ее субъекта и назначили на 16 марта всекрымский референдум по этому вопросу. Крымские депутаты обратились к российскому руководству с предложением начать процедуру восхождения. В Симферополе, Севастополе, Евпатории, Керчи 9 марта прошли многотысячные митинги в поддержку единения с Россией. Одновременно правительство республики продолжало вести работу по созданию собственных силовых структур.

Чтобы упрочить свой статус самостоятельного государства, 11 марта 2014 г. Верховный Совет Автономной республики Крым и Севастопольский городской Совет утвердили на своих внеочередных пленарных заседаниях Декларацию о независимости Автономной республики Крым и города Севастополя. В Верховном Совете из 81 присутствующего депутата «за» проголосовало 78 (всего в состав Совета входило 100 депутатов).

16 марта прошел референдум по вопросу о вхождении в состав России. В АРК в нем приняло участие 83,1 % зарегистрированных избирателей, в Севастополе 89,5 %. «За» проголосовало в АРК 96,7 % принявших участие, в Севастополе 95,6 %.

Подписание договора о присоединении Крыма к России состоялось в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца 18 марта 2014 г. С российской стороны его подписали президент РФ В. В. Путин и премьер-министр Д. А. Медведев, со стороны Крыма – председатель Верховного Совета и председатель Госсовета В. А. Константинов, председатель Совета министров С. В. Аксенов и глава Севастополя А. М. Чалый. В соответствии с договором появилось два новых субъекта Российской Федерации: Республика Крым и город федерального значения Севастополь.

20 марта Государственная дума Российской Федерации приняла конституционный закон о присоединении Крыма к России.

Список использованной литературы

01. Народы и религии мира. М., 1998

02. Мифы народов мира. М., 1987

03. История первобытного общества. М., 1988

04. Энеолит СССР. М., 1982

05. История Европы. М., 1988

06. Элиаде М . Шаманизм и архаические техники экстаза. М., 2015

07. Семенов В. А . Первобытное искусство. СПб., 2008

08. Липс Ю . Происхождение вещей. Смоленск, 2003

09. История Древнего мира. М., 1989

10. Чайлд Г . Арийцы. М., 2009

11. Гумилев Л. Н . Древняя Русь и Великая степь. М., 1989

12. Гимбутас М . Славяне. М., 2010

13. Королькова Е. Ф . Властители степей. СПб., 2006

14. Сулимирский Т . Сарматы. М., 2008

15. Томпсон Э. А . Гунны. М., 2008

16. Геродот. История. М., 1999

17. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. СПб., 2001

18. Публий Корнелий Тацит. Анналы. История. М., 2012

19. Грант М . Греческий мир в доклассическую эпоху. М., 1998

20. Рыжов К. В . Все монархи мира. М., 2002–2006

21. Венгловский С . Античный анекдот. СПб., 1995

22. Снисаренко А. Б . Эвпатриды удачи. Л., 1990

23. Вернадский Г. В . Древняя Русь. Тверь, 2000

24. Вернадский Г. В . Киевская Русь. Тверь, 2001

25. Соловьев С. М . История России с древнейших времен. М., 1960–1966

26. Ключевский В. О . Русская история. Ростов-на-Дону, 1998

27. Платонов С. Ф . Полный курс лекций по русской истории. М., 2005

28. Повесть временных лет. СПб., 2007

29. Заичкин И. А ., Почкаев И. Н. Русская история. М., 1992, 1994

30. Гордон П . Дневник. М., 2005

31. Виппер Р. Ю . История Средних веков. Киев, 1996

32. Виппер Р. Ю . История Нового времени. М., 1999

33. Всемирная история. М., 1957, 1958

34. Исландские саги. Ирландский эпос. М., 1973

35. Оке Ж.-К . Средневековая Венеция. М., 2006

36. Бек К . История Венеции. М., 2002

37. Лависс Э., Рамбо А . Эпоха крестовых походов. Смоленск, 2005

38. Записки графа Е. Ф. Комаровского. М., 1990

39. Зайончковский А. М. Восточная война 1853–1856 гг. //История Русской армии. М., 2004

40. 100 великий сражений Второй мировой. М., 2005

41. Великая Отечественная без грифа секретности. М., 2010

42. Андреев А. Р . История Крыма. М., 2002

43. Битвы мировой истории. М., 1993

44. Урланис Б. П . Войны и народонаселение Европы. М., 1960