Клаус Шарф

Екатерина II, Германия и немцы

Аннотация

Перевод книги «Екатерина II, Германия и немцы» (1995), написанной немецким историком Клаусом Шарфом, известным своими публикациями по истории России раннего Нового времени, является значительным вкладом в изучение Российской империи второй половины XVIII века – периода, неотъемлемо связанного с личностью императрицы Екатерины II. Ее личный жизненный опыт, образование, полученное в межконфессиональной среде, воспоминания о времени, проведенном в Германии, были актуальны для нее до конца жизни. Начиная с Семилетней войны и завершая войнами, которые вела революционная Франция, она стремилась быть гарантом равновесия сил в Священной Римской империи и в Европе в целом, и делала это прежде всего в интересах Российской империи, а также в целях установления мира между державами – основными игроками на европейском политическом поле.

Клаус Шарф

Екатерина II, Германия и немцы

Предисловие к русскому изданию

Эта книга первоначально была написана для немецкой публики. Теперь же я с радостью, считая это для себя большой честью, представляю свою книгу российским читателям. Учитывая этот факт, я немного сократил оригинальный текст, в особенности примечания, однако решил не менять его существенно далее и не дополнять его новыми исследованиями: я не хотел усложнять восприятие этого труда фактом существования различных его версий. Как следствие, книга на русском языке отражает мои познания в историографии, относящиеся к 1994–1995 годам. В то время я даже не отваживался предполагать, насколько широко и многосторонне будут далее развиваться международные исследования личностной истории Екатерины II и России второй половины XVIII века.

Темой этой книги я обязан Льву Зиновьевичу Копелеву (1912–1997), важнейшему посреднику между Россией и Германией. Эмигрант поневоле, он, русский германист, в сотрудничестве с университетом города Вупперталя создал в 1980-е годы концепцию исследовательского проекта под названием Русские и Россия с немецкой точки зрения и немцы и Германия с русской точки зрения ¹. Он пригласил меня к сотрудничеству в части этого проекта – Немцы и Германия с русской точки зрения в XVIII веке: Просвещение (Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht 18. Jahrhundert: Aufklärung ): мне было поручено написать статью об образе Германии у Екатерины II. Вдохновила меня та естественность, с которой Копелев включил императрицу немецкого происхождения в число обладателей «русского взгляда». Тогда я узнал, что тема «Екатерина и Германия» не имела вообще никакой традиции в новейшей историографии. В многочисленных исследованиях историков и литературоведов СССР и ГДР, посвященных культурным и научным немецко-русским связям и обменам, Екатерине, в отличие от Петра I, также не отводилось собственной роли. Поскольку тогда же я готовил статьи о времени правления Екатерины для пособия по истории России, я хорошо знал соответствующие источники и историографию и увидел возможность соединить в моем изложении образ Германии у монархини с основными характеристиками ее правления в сравнительном европейском аспекте.

Из моей работы над этой темой выросла такая объемистая рукопись, что, с одной стороны, ее пришлось сократить для публикации в одном из томов Вуппертальского проекта Копелева², а с другой стороны, профессор Готфрид Шрамм (университет Фрейбурга) увидел в ней ядро будущей диссертации. Предложение защитить ее в Университете имени Мартина Лютера в Галле поступило от профессора Эриха Доннерта в 1991 году. К середине 1992 года я основательно переработал рукопись, пересмотрел свои первые умозаключения, снабдил их более подробными доказательствами и добавил новые, частные темы. Так постепенно тема разрослась от исследования образа Германии у Екатерины до изучения ее многообразных контактов с Германией и немцами, при этом не утратив свой первоначальный исследовательский импульс – связь с копелевским проектом. После того как профессора Эрих Доннерт и Готфрид Шрамм, а также профессор Карл Оттмар фон Аретин, в то время – директор Института европейской истории в Майнце, научным сотрудником которого я тогда был, дали благоприятные отзывы о моей диссертации, я смог успешно защитить ее в Университете имени Мартина Лютера в Галле в феврале 1993 года. Для публикации в серии «Труды Института европейской истории в Майнце» (в то время в сотрудничестве с издательством Philipp von Zabern , Майнц), состоявшейся летом 1995 года, я еще раз основательно переработал и расширил исследование³. В 1996 году в том же издательстве вышло второе идентичное, но уже иллюстрированное издание книги. К сожалению, вплоть до самой сдачи монографии в печать мне оставались неизвестными новаторские труды двоих московских коллег: Александра Каменского и Олега Омельченко⁴, однако я очень доволен тем, что наши интерпретации в своих важнейших пунктах скорее дополняют друг друга, чем сталкиваются.

Вслед за публикацией монографии появилось, как в Германии, так и в других странах, около 30 рецензий на мою книгу, оценивавших ее преимущественно положительно. Суждение, высказанное в исследовании одним из российских авторов, я отношу на счет глубокого непонимания самого намерения моей книги: критически противопоставить национальному и националистическому взгляду европейский и космополитический: «Но само построение книги: импульсы реформ – из Германии, просвещение, классицизм, сентиментализм – оттуда же; немцы на российской службе – невольно создает впечатление, будто бы Екатерина черпала опыт и мудрость прежде и больше всего со своей родины»⁵. Сознательный читатель моей книги согласится с тем, что я, созвучно с историографией, не склонен недооценивать центрального значения ни франкоязычного Просвещения, ни петровского наследия для формирования культурно-политической картины мира Екатерины II. Напротив, исследовательский проект Льва Копелева, положивший начало моим научным изысканиям, посвящен взаимному восприятию русских и немцев, и Германия, разумеется, возникает в моей книге чаще, чем другие регионы Европы. Я, однако, отдаю должное тем рецензентам, кто выражал пожелание, чтобы в будущем на основе исследований об образовании Екатерины была составлена интеллектуальная биография императрицы по русским и другим европейским источникам⁶. Также я вынужден принять как должное, что столь ценимый мной историк Марк Раев (1923–2008) выразил неудовлетворение моей книгой, немецкий оригинал которой составляет 570 страниц, выбрав для этого форму, напоминающую более эссе, и при всем его глубоком знании историографии сумел извлечь из нее новые знания лишь фрагментарно⁷. Однако и я в своей книге сам предложил подобный взгляд: каждый из ее аспектов можно углубить монографическим исследованием, что, в то же время, лишает нас возможности увидеть общую картину за далеко расположенными друг от друга частями целого. И, только работая с переводом, я все более осознавал, что, хотя Российская империя XVIII века в общем знакома немецкой историографии как предмет исторического исследования и изложения, Священная Римская империя германской нации – за исключением ее штатов Австрии и Пруссии – как в специальной научной сфере, так и среди интересующейся публики в России все же настолько неизвестна, что для многих понятий из истории ее государственного устройства и культуры даже отсутствуют подходящие переводы.

Идею русского издания моей книги высказал в конце 1990-х годов профессор Готфрид Шрамм, указав также и путь для ее осуществления, за что я ему сердечно благодарен. Издательство Philipp von Zabern и его тогдашний директор господин Франц Руцен сразу же согласились способствовать выходу книги на русском языке, а фонд Inter Nationes финансировал ее перевод. Однако качество этого русского текста, к сожалению, не позволило публикации состояться, и от этого замысла пришлось отказаться на долгие десять лет.

Дальнейшее движение проект получил лишь благодаря руководившему Германским историческим институтом в Москве профессору доктору Бернду Бонвечу, принявшему в 2009 году решение включить мою книгу в программу переводов научной литературы, издающейся Институтом в России. Продолжение сотрудничества стало возможным благодаря сменившему его в должности директора профессору доктору Николаусу Катцеру. Я благодарю обоих директоров за содействие, оказанное изданию со стороны Института. Осуществить переработку прежней версии перевода взялась кандидат исторических наук Майя Лавринович, сама являющаяся специалистом по истории России XVIII века и работавшая также с немецкими источниками этого периода: я благодарен ей за готовность принять на себя этот труд, за ее терпение и дружескую совместную работу. Ингрид Ширле и Людмиле Орловой-Гимон из Германского исторического института в Москве я также сердечно благодарен за то, что они уделили свое время подготовке текста к изданию.

Эту книгу я посвящаю моим российским коллегам и друзьям, разделяющим мой интерес к личности Екатерины II и истории России времен ее правления и внесшим своими исследованиями последних десятилетий признанный учеными всего мира вклад в ревизию устаревших исторических интерпретаций: Александру Каменскому, Сергею Карпу, Наталье Кочетковой, Олегу Омельченко и Галине Смагиной.

Клаус Шарф

Введение

1. Екатерина II в историографии

Обновление России, осуществленное при Петре Великoм, после смерти императора оказалось необратимым. Если следовать немецкому историку Райнхарду Виттраму, три основных фактора были тому причиной:

…люди – иностранцы и россияне, – для которых дело Петра стало своего рода заветом; учреждения, созданные Петром, сферы государственной деятельности и корпус чиновников, собственный вес которых и связь с многочисленными личными интересами нельзя было сбросить со счетов; многостороннее влияние Просвещения, на пути которого не могли устоять уже никакие преграды⁸.

Именно в эту традицию непрерывного реформирования России, ее вестернизации, или европеизации, включилась императрица Екатерина II, внеся в нее свой оригинальный и соответствующий духу времени вклад: в течение почти 35 лет правления, с 1762 по 1796 год, она от лица государства всеми силами содействовала просвещению, развивала и укрепляла институты, созданные Петром I, и – будучи по рождению иностранкой – сумела стать активной представительницей и самостоятельной продолжательницей дела Петра в России и Европе.

«Россия есть европейская держава», – провозгласила Екатерина в 1766 году в своем важнейшем политическом сочинении – Наказе Уложенной комиссии ⁹. С одной стороны, это знаменитое высказывание являлось лаконичным итогом истории России со времен Петра Великого. Обращенное к европейской общественности, оно звучало решительной отповедью распространенным на Западе и разделявшимся многими, в том числе и Монтескьё, представлениям о России как о восточной деспотии, отповедью любой попытке отказать Российской империи в принадлежности к системе европейских государств. С другой стороны, императрица, высказавшись таким образом и за настоящее, и за будущее державы, со всей настойчивостью и максимально декларативно сформулировала ориентир для депутатов Уложенной комиссии: Россия идет и будет двигаться дальше по европейскому пути.

Сегодня историки в основном единодушны в том, что Российская империя за время правления Екатерины II отстроила свои отношения со странами Западной и Центральной Европы почти во всех областях, получив, благодаря абсолютизму и Просвещению, второй, причем весьма существенный, импульс для проведения доиндустриальной модернизации¹⁰. Признав это, следует тем не менее заметить, что императрица не внесла принципиальных изменений в заданное Петром I направление российской истории.

Этой преемственностью в немалой степени объясняется и тот факт, что вокруг личности Екатерины, а заодно целей, методов и результатов ее правления не возникло устойчивого политического мифа, который просвещенным историкам наших дней пришлось бы преодолевать, подобно тому как это произошло с исторической фигурой царя-реформатора. Если бы и возникли желающие использовать такой миф в политических целях, то сначала они вынуждены были бы создать его, вызвав при этом сопротивление одной из самых современных – по крайней мере, в западном мире – отраслей исторической науки, хорошо знакомой с опубликованными и неопубликованными источниками, занимающейся с 60-х годов XX столетия в высшей степени специализированными исследованиями, поддерживающей тесную научную коммуникацию, а в последнее время уделяющей большое внимание обобщающему анализу, то есть рассматривающей период правления Екатерины II как составную часть истории европейского ancien régime .

Уже в 1797 году некий анонимный «филантроп» объявил, что деятельность императрицы «большей частью принадлежит истории», однако его аргументация и обвинительный пафос высказываний – «перед судом человечества» – свидетельствуют скорее о том, что политические вопросы, обсуждавшиеся непосредственно по окончании ее долгого царствования, сохраняли свою остроту и актуальность и дальше¹¹. Василий Осипович Ключевский имел значительно больше оснований отнести екатерининское правление к объектам исключительно исторического познания, когда заявлял в связи со 100-летней годовщиной смерти императрицы в 1896 году: «Наши текущие интересы не имеют прямой связи с екатерининским временем»¹². Однако контекст высказывания и труды, написанные историком в течение его жизни, свидетельствуют о том, что такой скупой приговор не мог бы возникнуть, не будь здесь определенной политической заинтересованности, и ни в коем случае он не мог бы стать результатом неприязни великого историка к самой исторической фигуре Екатерины. Во-первых, Ключевский, еще в юности снискавший себе научный авторитет работами по русской истории до XVII века, два последних десятилетия своей жизни интенсивно изучал историю западных влияний в Российской империи в послепетровскую эпоху. Хотя с точки зрения исторических последствий для России он оценивал результаты правления Екатерины скорее критически, на него производила впечатление личность императрицы как узурпатора, который, взойдя на престол благодаря исторической случайности, обладал при этом исключительными способностями к управлению государством¹³. Во-вторых, аполитичный, казалось бы, историзм Ключевского оказывается сродни выступлению за независимость исторической науки и свободу прессы, поскольку вплоть до последних дней существования монархии публикации о предках императорского дома подвергались строгому контролю со стороны цензуры – с точки зрения как политики, так и морали. Может также показаться, что суждение Ключевского решительно игнорирует, например, польскую историографию, которая, борясь за восстановление независимости своего государства, упорно клеймила Екатерину II и Фридриха II как главных виновников раздела Речи Посполитой¹⁴. Однако, даже объявив эпоху правления Екатерины «давно прошедшим временем», а проблемы ее правления – «простыми» историческими фактами, великий ученый был далек от того, чтобы недооценивать влияние политики Екатерины на современную ему эпоху: «Вопросы того времени для нас простые факты: мы считаемся уже с их следствиями и думаем не о том, что из них выйдет, а о том, как быть с тем, что уже вышло»¹⁵.

Даже сегодня, еще один век спустя, можно без особого труда обнаружить во второй половине XVIII столетия предысторию событий и процессов, происходящих в наши дни в Восточной Европе, будь то появление новых исторических аргументов в пользу «законных» границ Польши на востоке, или споры государств-наследников Советского Союза о праве распоряжаться Черноморским флотом, или возвращение прежних названий основанным Екатериной городам, или поиски территории на Волге, где можно было бы организовать поселения для российских немцев, или обращение к тем временам, когда российско-германские отношения были скорее хорошими, чем плохими. И тем не менее утверждение Ключевского справедливо и сегодня: каждое из упомянутых выше явлений есть лишь то, что на протяжении нескольких поколений складывалось из событий, случившихся в XVIII веке. Во всяком случае, вокруг эпохи Екатерины II, в отличие от многих других эпох российской истории, не ведется никаких политических и мировоззренческих дискуссий. Она превратилась – и таков первый вывод из историографии – в «нормальную» сферу исследования, нагруженную обычными проблемами¹⁶, и даже когда-то продолжительные или вновь разгорающиеся научные споры давно утратили полемическую остроту.

Сегодня у Екатерины, как было и при ее жизни, есть почитатели и критики – как внутри России, так и за ее пределами: их отношение к личности императрицы всегда неуязвимо для выводов исторической науки. Будучи единомышленниками, они, тем не менее, не объединяются в политические общества, партии и союзы: речь идет о читателях биографической литературы, среди авторов которой большинство – женщины, о зрителях, которые смотрят фильмы об эротических приключениях в придворном обществе¹⁷, или группах экскурсантов, посещающих дворцы и музеи Санкт-Петербурга и его окрестностей. В этой традиции поистине мифических масштабов достигли скандальные легенды о сексуальности Екатерины, которые были подхвачены и развиты писателями, не имеющими никакого отношения к научным институтам и сферам научной коммуникации. Их порнографические версии основаны на преданиях, едва ли поддающихся реконструкции¹⁸. Тот факт, что академическая историография Екатерины дистанцировалась от этих эротических легенд, причем молча, а не негодуя открыто, можно считать вторым выводом из ее истории.

Третье умозаключение вытекает непосредственно из второго: несмотря на живой и по сей день интерес широкой общественности к жизни императрицы, лишь единицы профессиональных историков обращались к ее биографии. Что касается российской до– и послереволюционной исторической науки, то тому можно найти по меньшей мере две причины. С одной стороны, и в самодержавной России, и в Советском Союзе цензура затрудняла доступ в архивы, препятствовала публикации важных источников, переводу опубликованных за рубежом трудов, научной работе над целым рядом проблем и, кроме того, открытому обсуждению подробностей, считавшихся щекотливыми в политическом или моральном смысле¹⁹. С другой стороны, до революции 1917 года биографические штудии о представителях дома Романовых были несовместимы с научной этикой и общественной позицией многих историков, поскольку именно в этой сфере свобода научных изысканий существенно ограничивалась.

По мере того как качество историографии приближалось к научным стандартам, созданный самой Екатериной образ императрицы-просветительницы перестал быть объектом некритического восприятия²⁰. С постепенным открытием архивов в 1860-е годы принадлежавшие преимущественно к либеральному лагерю русские историки, обратившись к многочисленным документальным материалам для исследований по истории государственной власти, общественного устройства и права, взяли за ориентир парадигму, согласно которой самодержавие развивалось постепенно в конституционное государство. Тем самым они идентифицировали, или сравнивали, программу просвещенного абсолютизма со своими собственными буржуазно-освободительными идеями – в целях как апологетических, так и критических. Для представителей апологетического направления внутри конституционалистского спектра именно правление Екатерины ознаменовало начало разделения властей и возникновение современной государственности, основанной на праве. Изучая созванную императрицей и работавшую под ее руководством Комиссию по сочинению проекта нового Уложения, либеральные историки, называвшие ее хотя и неточно, но характерно для их собственных представлений Законодательной комиссией, концентрировались на представительских сторонах этого собрания, упуская из виду то функциональное значение, которое Комиссия имела для абсолютистской политики Екатерины²¹. По мнению многих либеральных историков, в том числе и В.О. Ключевского²², Екатерина II, наделив привилегиями дворянство и горожан, положила успешное начало освобождению «сословий» от государства, несмотря на то что социальную иерархию она не ликвидировала, а всего лишь «спрятала» в новых общественных корпорациях. Причины краха дальнейших реформ, проводившихся в соответствии с постулатами западноевропейского Просвещения, лежали, как полагали эти историки, лишь в отсталости экономики, общества и системы образования, а в отдельные периоды – и в чрезмерной вовлеченности императрицы во внешнюю политику и войны. Бóльшая часть дворянства, полагали историки-«апологеты», настаивала на сохранении крепостничества, и императрица под давлением Пугачевского восстания, но прежде всего – Французской революции, в конце концов оставила свои просвещенческие амбиции 60-х годов. Однако ее имя по-прежнему осталось тесно связанным с огромной важности культурным, научным и просветительским подъемом второй половины XVIII века.

В противоположность историкам первой группы, противники самодержавия из числа либералов и социалистов-революционеров рубежа XIX–XX столетий считали себя духовными наследниками критиков придворного общества XVIII века, «упадка нравов» и социальной несправедливости. По мнению представителей этой традиции, Екатерина с самого начала всего лишь кокетничала с Просвещением и просветителями, стремясь скрыть за ширмой реформаторских убеждений нелегитимность своего правления. В действительности же она якобы цинично пользовалась своей властью, обращаясь к государственно-правовой и камералистской литературе своей эпохи лишь в целях трансформации традиционной самодержавной власти в бюрократическую монархию Нового времени²³. Критикуя Екатерину, эта часть историков утверждала, что, благоприятствуя дворянству, государство шло против принципа «общего блага», возведенного им же самим в ранг своей главной цели, при этом вовсе не закладывая основ для освобождения всех подданных от государственной зависимости, а напротив, обостряя политические и социальные противоречия.

И сегодня сохраняют свое значение опубликованные впервые за пределами России, в обход цензуры, труды лучших в то время знатоков екатерининского царствования и его исторических источников – профессора Дерптского университета Александра Густавовича Брикнера (1834–1896) и Василия Алексеевича Бильбасова (1838–1904) – ученика немецкого историка Генриха фон Зибеля. Еще в 1871 году, оставив профессуру в Киевском университете, Бильбасов посвятил себя свободным писательским занятиям. Однако ни он, ни Брикнер не создали законченной биографии императрицы: обширная панорама екатерининской России, представленная у последнего, содержит немало информации о личности императрицы, однако сама по себе является составной частью многотомной Всеобщей истории , изданной Вильгельмом Онкеном в виде исторических очерков об отдельных государствах²⁴. Бильбасовское же жизнеописание императрицы, в основе которого лежит широкий пласт источников и которое, по замыслу историка, должно было состоять из двенадцати томов, обрывается на 1764 годе²⁵. За исключением этих известных имен, остальных историков – как конформистов, так и критиков политической системы – привлекали главным образом история территориальной экспансии России и складывания ее доминирующих позиций в Европе и Азии, история внутреннего устройства и социальной структуры империи, причины ее экономической отсталости и вновь – возможности реализации альтернативных моделей политического и социального развития. Кем бы ни был автор, судивший об исторических шансах реформ, – их сторонником или противником, – он был сосредоточен, как правило, на целях правительства, истории законодательства и противоречиях между общественными силами, однако ни один не прибегнул к биографии как форме повествования.

Тем более не отвечало описание жизни Екатерины II потребностям советской историографии, познавательные интересы которой определяла коммунистическая партия. Несмотря на временный перевес той или иной конкурирующей модели в рамках марксистской интерпретации, в историографии преобладающей парадигмой для описания XVIII века оставался переход от феодальной общественной формации к капиталистической. Этой проблематике были подчинены и открытые дебаты об историческом месте абсолютизма в России и Европе, в период обострения политической ситуации переключавшиеся на идеологию и создававшие в то же время пространство для применения различных исследовательских подходов²⁶. Главным предметом изучения были крестьянские и городские восстания, критическая – прежде всего антикрепостническая – публицистика, а также рост производительных сил в ремесле и торговле, чему уделялось определенно больше внимания, чем аграрной истории. С середины 1930-х годов, и особенно с началом Великой Отечественной войны, историческая наука оказалась на службе у внешней политики и военной стратегии. Она должна была легитимировать создание и территориальную экспансию многонациональной Российской империи в эпоху екатерининского царствования, в том числе и разделы Польши²⁷. Однако если политическая педагогика, историография и искусство сталинской эпохи с конца 1930-х годов сумели включить в советскую патриотическую традицию царей Ивана IV, Петра I и екатерининских полководцев Петра Александровича Румянцева и Александра Васильевича Суворова²⁸, то исторический образ самой императрицы от культа личности нисколько не выиграл.

И после XX съезда КПСС, когда советская историография поставила под сомнение многие сталинистские клише, взаимообмен с международным научным сообществом оставался под жестким контролем. Тем не менее историки почувствовали необходимость повернуться лицом к дореволюционной исторической науке. Тогда их интересы опять обратились к истории государства, его видным деятелям и органам управления, а также к внутренней политике²⁹. Тем не менее новая оценка екатерининского правления была явлена лишь в намеках. В 1964 году видный историк Николай Михайлович Дружинин (1886–1986), шестью десятками лет ранее слушавший лекции Ключевского, Александра Александровича Кизеветтера и Михаила Михайловича Богословского в Московском университете³⁰, предложил интерпретировать политику просвещенного абсолютизма, отталкиваясь от возникновения и утверждения капитализма как подсистемы внутри феодальной формации начиная с 1760-х годов. Дружинин прежде всего серьезно отнесся к реформаторским устремлениям императрицы, несмотря на то что они, как он полагал, отвечали интересам господствующей системы; кроме того, сами последствия применения реформаторского законодательства он оценивал весьма дифференцированно – разумеется, в допустимых пределах. Экономическую политику он представил в целом положительно, а образовательную – лишь отчасти. Губернскую реформу Дружинин представил уже не как победу дворян-землевладельцев, а как укрепление государственной бюрократической системы в провинции. Что касается крестьянского вопроса, то секуляризацию церковных имений он признавал прогрессивным решением, не упомянув, однако, ни разу о том, что на многочисленные крестьянские волнения правительство отвечало преимущественно репрессивными мерами³¹. Тем не менее дружининская интерпретация просвещенного абсолютизма была впоследствии подвергнута пересмотру историками, в особенности теми, кто – подобно многим дореволюционным критикам политического порядка – усматривал противоречие между образом императрицы, ею самою созданным, и ее социальной политикой, в частности фактом сохранения крепостнической системы³².

В 50-е годы ХХ века к дискуссиям советских историков о смене общественных формаций и об историческом месте абсолютизма в русской истории подключились коллеги из ГДР и стран Центральной и Юго-Восточной Европы. В силу того, что они обсуждали вопросы исследовательских стратегий, их труды могут приносить пользу и в будущем³³. Дискуссии, проходившие в ГДР, способствовали появлению не только нескольких эмпирических исследований по истории абсолютизма в России, но и многочисленных работ обобщающего характера, представляющих важность для будущих изысканий по истории екатерининского царствования³⁴. Следует отметить непреходящие, в том числе в международном масштабе, заслуги историков и славистов ГДР, и прежде всего – Эдуарда Винтера и его учеников. Начиная с 1950-х годов в центре их внимания находились научные и культурные взаимосвязи между странами Центральной и Восточной Европы в XVII–XVIII веках³⁵. В частности, на материале источников они показали не только центральную роль пиетизма, шедшего из Галле, и немецкого Просвещения для интеллектуальной и культурной истории России, но и действительный масштаб противоположного явления – распространения знаний о России в Центральной Европе, недооцененного исторической наукой прежних лет. С открытием тесных немецко-русских контактов в науке и культуре послепетровского периода историкам пришлось внести значительные коррективы в устоявшийся тезис о преобладании французского влияния в культуре России в XVIII веке. Первым из западных ученых, уже завоевавших к тому времени авторитет среди коллег, заслуги восточногерманских историков признал Марк Раев, ухватившийся за поднятую ими новую и весьма продуктивную тему влияния немецкой науки о полиции в России³⁶. Тем не менее в 1980-е годы историки в ГДР сделали самокритичный и вполне справедливый вывод о том, что изучение исторических взаимосвязей между Германией и Россией шло медленно, что открытия и публикации источников не имели дальнейших перспектив, что «общая историческая систематизация и оценка» источников еще только предстоит и что на этот раз необходимо осуществить ее «с компаративной точки зрения». Речь шла прежде всего о нехватке исследований, фокусирующихся на политических и экономических отношениях между Германией и Россией и – уже выходя за пределы сугубо научного дискурса – биографических работ об исторических личностях, в том числе и правящих особах, для которых различного рода коммуникация стала смыслом жизни³⁷. Представляется, что незадолго до ликвидации ГДР санкционированный государством интерес к Пруссии и Фридриху II сыграл решающую роль в том, что личности отдельных правителей «переходного периода от феодализма к капитализму» стали исподволь включаться – в виде биографий и типологий, как «часть исторического наследия», – в марксистско-ленинскую картину истории³⁸; для западногерманской историографии просвещенного абсолютизма образ великого короля также оставался традиционным ориентиром.

В Советском Союзе лишь с началом перестройки ученые предприняли первые попытки вновь поместить императрицу Екатерину II в картину национальной истории, подвергнутую в тот момент радикальному пересмотру. Былое невнимание к государыне российские историки в последнее время объясняют тем, что рассуждения Екатерины о гражданских свободах и гуманности доставляли неудобство коммунистическим правителям. Кроме того, будучи женщиной, она плохо подходила для сравнения со Сталиным³⁹. Объяснения эти небезосновательны, однако далеко не исчерпывающи. В целом сегодняшняя историография в странах бывшего Советского Союза – отчасти постдогматическая, отчасти постмарксистская – сводит счеты не только с политикой коммунистической партии, но и с ее идеологически узким пониманием истории. Несмотря на то что пересмотр истории XVIII века не относится к первоочередным проблемам, новая ориентация заметна по волне публикаций, благодаря которым – как когда-то между 1905 и 1917 годами – снова стали доступными издания источников, труды дореволюционных историков и историков-эмигрантов, а также исторические романы о Екатерининской эпохе, отражающие невероятно высокую потребность в биографической литературе и работах по истории культуры⁴⁰.

В начале перестройки советские ученые стремились прежде всего к освоению современной западной историографии, потому что с середины 1960-х годов – впервые после выхода в свет нескольких важных работ немецких историков в 1918–1945 годах – эпоха правления Екатерины II стала одним из важнейших направлений в изучении российской истории как в Западной Европе, так и в Северной Америке⁴¹. Ограниченными возможностями, которые предоставили тогда советские архивы, воспользовались прежде всего историки из Соединенных Штатов, что позволило им продемонстрировать новые подходы к проблемам. В целом западные исследования того времени отличались от советских, в первую очередь, повышенным вниманием к действующим лицам, политическим событиям, государственным интересам и возраставшей взаимозависимости России, Европы и неевропейского мира во всех сферах. В то же время американские историки ни в коей мере не упускали из виду вопросы социальной и экономической истории: заимствуя эту проблематику преимущественно из советских исследований, они предпочитали интерпретировать ее в политическом контексте или в рамках истории законодательства. При этом ученым не приходится всякий раз заново обосновывать тот факт – полностью признанный еще дореволюционной исторической наукой, – что период правления Екатерины II – особая эпоха в послепетровской истории России. Конечно, в царствование Екатерины от имени императрицы зачастую управляли, повелевали, назначали и отправляли правосудие государственные органы, однако на самом верху существовавшей иерархии, в органах центрального управления и при петербургском дворе источником государственной деятельности была исключительно политическая воля самой императрицы. Поэтому личность Екатерины, ее политическая мысль и ее политические решения по праву занимают центральное место в западной историографии имперской России этого периода. Однако настоящие биографические исследования, которые можно было бы отнести к числу научных достижений, являлись исключениями на фоне изданий, заполнявших в последние десятилетия книжный рынок за пределами Советского Союза: под видом биографических трудов публиковались все новые и новые парафразы Записок Екатерины, адресованные публике, интересовавшейся жизнью двора и женскими судьбами.

К сожалению, в среде специалистов осталась малозамеченной диссертация американского историка Питера Петшауэра, законченная в 1969 году, но так и не ставшая достоянием широкой публики. Несмотря на некоторые слабые места с точки зрения интерпретации, эту работу можно назвать действительно новаторской, поскольку автор сумел проанализировать прежде неизвестные аспекты воспитания и образования Екатерины II и в целом ее жизни в период, предшествовавший узурпации престола в 1762 году⁴². Не нашла заслуженного отклика на Западе и биография Екатерины, написанная польским историком Владиславом Серчиком, однако надо сказать, что даже такое неоспоримое преимущество этой работы, как хорошая документальная база, не восполняет ее существенного недостатка – игнорирования исследований предшествовавших лет⁴³. Отдельные важные вопросы, касающиеся биографии императрицы, освещаются в сочинениях и публикациях других авторов: так, например, Хедвиг Флейшхакер в свойственной ей афористичной манере писала о значении писательской и эпистолярной деятельности в жизни императрицы⁴⁴, Дэвид М. Гриффитс – о политическом и историческом самосознании Екатерины⁴⁵, Исабель де Мадариага – о взаимоотношениях императрицы и великих французских философов⁴⁶, Аллен Мак-Коннелл – о покровительстве, которое оказывала Екатерина изящным искусствам⁴⁷. Почти век отделяет выход в свет фундаментального сочинения А.Г. Брикнера от публикации в 1981 году труда Исабель де Мадариаги, которая, воспользовавшись самыми современными на тот момент научными идеями, объединила собственный анализ опубликованных документов и выводы, сделанные как предреволюционной русской, так и советской историографиями, а также американскими и британскими исследователями: работы последних, число которых существенно возросло с 1960-х годов, расширили осведомленность ученых в истории России эпохи Екатерины. Несмотря на то что исследовательница – в отличие от Брикнера – не стремилась создать целостное жизнеописание, ей удалось, помимо прочего, убедительно представить портрет императрицы на фоне ее эпохи⁴⁸. Наконец, в 1989 году из-под пера американского историка Джона Т. Александера вышла биография Екатерины, написанная в соответствии с последним словом современной науки, проливавшая свет на многие вопросы и к тому же очень занимательная. Автор, как уже говорилось выше, критически подошел к образу Екатерины, сложившемуся в литературе и кинематографе, и проанализировал, в частности, легенды о скандалах и эротических похождениях придворных⁴⁹.

2. Образ Германии у Екатерины: проблема исследования

Источники

Не существует ни одного текста – подобного, например, De l’Allemagne мадам де Сталь, – в котором Екатерина II описала бы для современников или потомков свое представление о Германии и немцах. Неизвестно вообще, предавалась ли она размышлениям о Германии и немцах более или менее систематически. Однако сделать такое заключение можно лишь с той оговоркой, что на сегодняшний день опубликовано далеко не все, что императрица, отличавшаяся как автор чрезвычайной продуктивностью, изложила на бумаге. Тем более нет никакой возможности обратиться к полному собранию ее сочинений, которое содержало бы комментарии и текстологическую критику. В издававшемся в начале ХХ столетия Императорской Академией наук собрании произведений императрицы даже не предполагалось публиковать все тексты, вышедшие из-под ее пера, и прежде всего исключалась переписка. Кроме того, это издание уже на момент своего появления не соответствовало научным стандартам, подверглось цензуре и в результате так и не было завершено⁵⁰.

Однако сегодня, когда интерес к изучению России XVIII века достаточно высок во многих странах, надежда на скорое осуществление такого проекта, причем на новых условиях, может оказаться ненапрасной. Хотя связанная с большими расходами публикация некоторых источников по новой истории в свое время не принесла науке результатов, на которые рассчитывали издатели, публикация сочинений и писем Екатерины II, снабженная критическим анализом источников и комментариями современного научного уровня, могла бы стать проектом европейского значения⁵¹. Гарантией осуществления такого проекта могут послужить сами первоисточники и проверенный временем опыт российской археографии. В работе над проектом могли бы объединить усилия не только российские историки, но и европейские и американские dix-huitièmistes , знатоки XVIII века, занимающиеся междисциплинарными, в том числе и довольно специализированными, исследованиями. Солидную основу для подобного проекта могут обеспечить лишь международное сотрудничество и финансовая поддержка нескольких государств.

Следует сказать, что еще до Первой мировой войны было опубликовано значительное количество источников, способных послужить надежным фундаментом для изучения представлений Екатерины о Германии и ее intellectual biography , «интеллектуальной биографии»: автобиографические записки⁵², переписка с некоторыми из ее корреспондентов⁵³, множество собственноручных записок – личного и политического свойства⁵⁴, наконец, ее главный труд – Наказ Уложенной комиссии ⁵⁵, а также написанные единолично императрицей или выражающие ее непосредственную волю манифесты, законы и распоряжения⁵⁶, официальные документы, исходившие от отдельных чиновников, органов власти и учреждений, с которыми Екатерина обсуждала свои решения⁵⁷, исторические труды⁵⁸, театральные пьесы⁵⁹, публицистические статьи и другие записи, не публиковавшиеся при жизни императрицы⁶⁰. Эту россыпь источников дополняют интересные свидетельства близких ей людей или лиц, когда-либо встречавшихся с ней⁶¹, бумаги ее родителей из ангальтского архива⁶² и корреспонденция дипломатов – представителей европейских держав при петербургском дворе⁶³.

Изданные в начале ХХ века источники, из которых лишь немногие опубликованы в полном объеме и имеют соответствующий комментарий, показывают, с какими специфическими препятствиями приходилось сталкиваться историкам, занимавшимся изучением личности и эпохи Екатерины в самодержавной России. Выходу в свет важных документов обычно предшествовала упорная борьба издателей с озабоченной соблюдением политических и моральных принципов цензурой, в которой порой были заинтересованы лично представители дома Романовых⁶⁴. На ограничения такого рода историки и писатели зачастую реагировали публикациями, которые можно было бы отнести скорее к разоблачительной журналистике, нежели к сфере научного дискурса. Сразу после революции 1917 года прекратился выход крупных серийных изданий, публиковавших документы по политической истории XVIII века, а с середины 1920-х годов и вплоть до начала перестройки в Советском Союзе не было опубликовано ни одного источника, сколько-нибудь важного для биографии императрицы⁶⁵.

Историография

Поскольку сама Екатерина II никогда не записывала своих мыслей о Германии в виде целостного текста, никто не пытался систематически реконструировать существовавший у нее образ этой страны и ее народа. Возможно, это случайность, не имеющая большого значения и лишь играющая на руку автору этой книги, оправдывающему свои научные занятия пробелами в научных исследованиях. Однако за этим наблюдением следует поразительный вывод: по всей видимости, в историографии прежде не существовало и самой темы – «Екатерина II и Германия».

Во-первых, это объясняется общим сдержанным отношением научного сообщества к жизнеописанию императрицы, о чем шла речь выше. Однако и к отдельным аспектам ее мировоззрения и политического мышления ученые также обращались довольно редко, особенно если вспомнить, какое количество литературы посвящено Фридриху II⁶⁶. Поэтому невнимание к вопросу об отношении Екатерины к Германии и немцам нельзя назвать каким-то специфическим недостатком.

Во-вторых, вызывает вопросы само понятие «Германия», заявленное при постановке проблемы, поскольку прежде не было даже попыток сделать какие-то выводы о «германской» политике Екатерины II на основе хотя бы уже существующих работ или представить обобщенную картину русско-германских отношений в эпоху ее правления. Очевидно, что такое положение дел отражает историографическую традицию, концентрирующуюся на изучении прежде всего политики европейских держав в немецкоязычной Центральной Европе – особенно Австрии и Пруссии – в Новое время. Сведения же для своих изысканий историки черпали главным образом из семейных и государственных архивов крупнейших монархий. Напротив, отношения России со Священной Римской империей германской нации или, коротко, с «Цесарством» в XVIII веке или с отдельными «штатами» империи (Reichsstände )⁶⁷ никогда не занимали подобающего места в историческом сознании ни одного из народов, хотя и рассматривались в некоторых вполне достойных научных трудах⁶⁸. Однако, даже критикуя историографию прошлого за ее плохо скрываемые исследовательские симпатии, обусловленные интересами эпохи, нельзя не признать, что в XVIII веке Австрия и Пруссия и в самом деле обозначали два полюса в отношениях России с миром немецких государств. Что же представляла собой Германия в XVII и XVIII веках, вообще, по словам немецкого историка Рудольфа Фирхауса, «определить чрезвычайно сложно»⁶⁹. Далее в ходе этого исследования как раз и предстоит выяснить, о какой, собственно, «Германии» и о каких «немцах» можно вести речь, если встать на точку зрения Екатерины.

В-третьих, эта тема обладает дополнительным измерением – и усложняющим ее, и в то же самое время придающим ей больше привлекательности по сравнению с образом Германии у других российских правителей XVIII века и их «германской» политикой. Дело в том, что личное отношение Екатерины к Германии не исчерпывается простой полярностью, продиктованной сугубо политическими интересами императрицы, подобно отношениям с Польшей, Швецией или Османской империей. Не ограничивалось оно и исключительно культурными интересами, как, например, ее отношение к видным французским авторам, сочинения которых она читала, с которыми поддерживала переписку и с некоторыми из которых даже была знакома лично. Тема «Екатерина II и Германия», простая на первый взгляд, только осложняется тем историческим фактом, что эта российская императрица – потомок двух немецких княжеских домов – первые почти 15 лет своей жизни провела в Германии.

По всей видимости, начиная с XIX века этот факт служил для национальных историографий обстоятельством скорее сдерживающим, чем вдохновляющим. Попыток определить место Екатерины в немецкой истории до сих пор не предпринималось. Разумеется, интересующаяся историей публика даже за пределами научных кругов осведомлена о немецком происхождении Екатерины Великой. Кроме того, издательства, выпускающие на немецкоязычный книжный рынок биографическую литературу о Екатерине II, любят привлекать внимание читателей комментариями вроде «немка на царском престоле»⁷⁰. Однако важнейшие историко-биографические справочные издания, очевидно, не причисляют ее не только к «великим», но даже и к достойным упоминания немцам⁷¹. Как следствие такого состояния дел, единственная в ХХ веке научная работа о детских и юношеских годах императрицы, проведенных ею в Германии, и о влиянии, оказанном немецкой культурой на развитие ее личности, была написана вовсе не в Германии или России и не вошла в список бестселлеров. Речь идет об уже упоминавшейся диссертации американского историка П. Петшауэра 1969 года, получившей хождение лишь в виде машинописных копий. Автор использовал в своей работе все опубликованные на тот момент источники, и уже в силу такого богатства материала она заслуживает признания⁷².

Напротив, в до– и послереволюционной российской историографии, сосредоточившейся на имперских интересах России в XVIII веке или попавшей под воздействие великорусского национализма, немецкое происхождение удачливой и талантливой в политическом отношении императрицы Екатерины II считалось лишь забавной деталью, извинительным пороком ее биографии. Так, накануне Первой мировой войны видный российский биограф императора Иосифа II, Павел Павлович Митрофанов, объявил немецкоязычной общественности о том, что Екатерина решительно «порвала» со своей немецкой сущностью, стала русской до мозга костей и оставалась ею на протяжении всего своего царствования, а подданные величали ее «царицей-матушкой»⁷³. Еще в 1931 году, находясь в эмиграции, А.А. Кизеветтер, историк из либерального лагеря, критик монархии, замечал, что почитатели Екатерины вспоминали о ней как об истинно «русской императрице»⁷⁴. Некоторые авторы придерживаются этой историографической традиции и в наши дни. Так, например, составитель сборника сочинений Екатерины II, порывая с еще недавно обязательной и наскучившей марксистско-ленинской методологией, описывает самодержавную императрицу как выразительницу национального образа мыслей: «Чистая немка по крови превратилась в истинно русскую царицу, положившую конец иноземному засилью и свято соблюдавшую обычаи народа». Даже после своей смерти, убежден автор, она осталась верна «русской идее», завещав «отдалить от дел и советов» принцев Вюртембергских – братьев великой княгини Марии Федоровны – и вообще не допускать влияния «обоих пол немцов» на правление как в Российской империи, так и в Греческой, рождение которой в Константинополе на момент ее кончины еще стояло на повестке дня⁷⁵.

Защищала ли императрица русские традиции от иностранных веяний и действительно ли приведенные выше ее слова из завещания 1792 года – об опасности, якобы заключенной во влиянии немецких советчиков на наследника престола, – были продиктованы заботой о «русской идее»⁷⁶, – один из вопросов, который будет рассмотрен в этой книге. Пока заметим, что подобное толкование не только никак не соотносится с древнерусской православной традицией, но и не учитывает, насколько далеко под воздействием западного влияния отклонился от нее образ правителя со времен Петра Великого. Его реформы санкционировали абсолютную и светскую императорскую «власть посредством власти», хотя, конечно, идея помазания Божьего сохранялась до последних дней существования монархии. Разрыв с прежней традицией углубился, когда в 1742 году дочь великого реформатора Елизавета Петровна первой из императриц сама возложила на себя корону. В результате «суверенный император превратился […] в такого рода абстракцию, что это место могла занять и женщина немецкого происхождения»⁷⁷. Более точных интерпретаций требуют и обстоятельства, приводимые в других источниках той эпохи. Так, во-первых, противник Екатерины, критик абсолютизма, потомок Рюриковичей князь Михаил Михайлович Щербатов клеймил позором XVIII столетие как раз за упадок старых добрых нравов и православного христианства, рассматривая эпоху правления Екатерины как низшую точку нравственного падения за всю историю государства и общества. Во-вторых, выдвигая в качестве упрека то, что она рождена не «от крови наших правителей», Щербатов подразумевал не столько ее немецкое происхождение, сколько неправедный, насильственный приход к власти⁷⁸. В-третьих, открыто критикуя браки представителей правящего дома с выходцами из-за границы, Щербатов, руководствуясь конкретными историческими фактами, государственными интересами и рационалистским критерием политической целесообразности, опять-таки исходил не из принципиальных национальных соображений, а из негативного опыта, накопившегося после Петра Великого⁷⁹. И наконец, в-четвертых, от развернувшейся в XIX–XX веках националистической пропаганды его критику отличает тот факт, что она долгое время спустя после смерти автора оставалась неопубликованной⁸⁰. Эти обстоятельства свидетельствуют, что секуляризация как следствие западного просвещения, легитимность, историзм, рационализм, государственный интерес и критика, пусть и не составлявшие пока часть публичной сферы, являются более подходящими для характеристики мира идей ancien régime , в том числе и российского, чем критерии национальной благонадежности монархов чужеземного происхождения.

Даже в поздней фазе существования российского самодержавия взгляды далеко не всех историков укладывались в националистическое русло. К примеру, Ключевскому удалось убедительно показать, что проявленные Екатериной качества правителя объясняются именно ее чужеземным происхождением, хотя он и был далек от того, чтобы приписывать те или иные ее достоинства именно немецкой крови. В 1910–1911 годах, читая в последний раз свой курс лекций, Ключевский, подобно Щербатову, но без его легитимистского пафоса, назвал императрицу одной из «случайностей», очутившихся на российском престоле после Петра Великого⁸¹, а в одном из афоризмов, не предназначенных для публики, – даже «заезжей цыганкой в Росс[ийской] империи»⁸². Не разделявший шовинистических настроений предвоенных лет, Ключевский, опираясь, по всей видимости, на биографические работы А.Г. Брикнера и В.А. Бильбасова, достаточно подробно посвящал своих студентов в детали семейных и политических связей правящих домов Северной Германии, подготовивших брак Екатерины в России. Он часто говорил, что она прибыла в Россию в роли «бедной невесты», «эмигрантки», что, сменив природное отечество на политическую чужбину, она сохранила любовь к родной стране лишь в виде детских воспоминаний. Ключевский отмечал, что именно этот отрыв от «почвы» и отказ раз и навсегда от привязанности к родине и помог ей целеустремленно подготовить себя к воцарению в России даже в самых неблагоприятных обстоятельствах. Движимая волей к власти, осознавая исключительность своей ситуации, она прилежно старалась освоить не только петербургский придворный этикет, но и политические и общественные условия Российской империи, развивала наблюдательность и умение разбираться в людях, углубляла свои знания и училась работать⁸³. Интерпретация Ключевского сохраняет свое значение в том числе и потому, что он избегал выводить личные качества из национальности и места рождения: его слова можно лишь дополнить, но не превзойти в точности.

Что касается Германии, то там еще в последнее десятилетие жизни Екатерины сформировались две точки зрения на ее политические и моральные качества. Среди немецких авторов – как поборников, так и противников Просвещения – были и почитатели императрицы, и те, кто подвергал ее критике разной степени откровенности, упрекая в «жажде славы и завоеваний», усматривая в ее просвещенческих устремлениях лишь маскировку политических интересов, считая ее внутренние реформы неполными, противопоставляя угнетенное положение крестьян роскоши двора и уличая ее фаворитов во влиянии на правление⁸⁴. Однако главный упрек немецких современников Екатерины состоял вовсе не в том, что она, «урожденная немка, занималась лишь русской политикой, не заботясь при этом о соблюдении немецких интересов»⁸⁵. Напротив, некоторые авторы, проживавшие на территории Священной Римской империи, еще во времена Французской революции не только превозносили Фридриха Великого, но и не меньше гордились тем, что «немецкая княжна из безвластного дома ангальтских князей из Цербста» содействовала Просвещению в России на благо всего человечества⁸⁶. «Ее царствование имело непреходящее значение для Российской империи, но великая императрица не является исключительным достоянием истории этой страны или ее грядущих поколений» – таков был итог, подведенный берлинским просветителем Иоганном Эрихом Бистером вскоре после смерти Екатерины. И далее: «…ее 34-летнее влияние на остальную Европу было столь мощным, что она принадлежит всем своим современникам; и в первую очередь – нам, немцам, среди которых она была рождена 67 лет тому назад»⁸⁷. Бистер писал далее, что она родилась «во владениях Фридриха, с которым впоследствии разделила славу века сего»⁸⁸. Находчивые панегиристы ухитрялись даже прославлять одновременно обоих правителей в самых высокопарных выражениях, словно обнаруживая историческое величие императрицы в конкуренции среди дам. «С полным правом, – писал берлинский журнал, – сейчас, на исходе века, [ее можно] удостоить звания Великой, в своем роде даже Величайшей»⁸⁹. Вполне естественно, что в 1796 году, незадолго до смерти императрицы, статья о ней появилась в Лексиконе живущих ныне немецких писателей Иоганна Георга Мойзеля⁹⁰. О ее немецком происхождении упоминалось и в Лексиконе ученых Христиана Готлиба Йохера, где при всей неизбежной краткости приводилось достаточное обоснование тому, «чтобы найти этой женщине всеохватного ума подобающее ей почетное место в храме литературной славы»⁹¹. В 1827 году ее приняли в еще один храм – «немецкий храм славы», поскольку она, «подобно великому Фридриху, благодаря своей государственной деятельности наивыгоднейшим образом [отличилась] перед всеми великими людьми тогдашней Европы»⁹².

Эта патриотическая гордость, вполне сочетавшаяся с открытым, просвещенческим образом мышления, пережила резкое угасание после Польского восстания 1830 года, омрачившего представления немцев о России, причем некоторые рассуждения в эпоху национализма приобрели даже весьма грубый характер. Во времена Николая I, а особенно с началом Крымской войны, возобладала и распространилась берущая свое начало в традиции Просвещения, однако популярная и среди рьяных антипросветителей точка зрения, согласно которой в России за европейским фасадом продолжал жить азиатский деспотизм, более всего соответствующий характеру ее народа⁹³. Некоторые немецкие авторы – например, Фридрих фон Раумер⁹⁴, Эрнст Геррманн⁹⁵, Самюэль Зугенхейм⁹⁶, Иоганнес Янссен⁹⁷, а также влиятельный публицист и историк прибалтийский немец Теодор Шиманн⁹⁸ – испытывали даже некоторую неловкость в связи с немецким происхождением Екатерины. После того как в 1859 году Александр Иванович Герцен опубликовал фрагменты из мемуаров Екатерины⁹⁹, откровенно изображавшие картину притворства и лицемерия, столь свойственную двору Елизаветы Петровны, императрица сама превратилась в типичное воплощение русской лживости и бессовестной жажды власти, а просвещенность ее абсолютизма была объявлена напускной. А.Г. Брикнер, считавший себя посредником между российской и немецкой историографиями, в 1883 году с явным сожалением констатировал разницу эпох: «В те времена [в конце XVIII века] космополитизма было больше, чем ныне». Однако своим простодушным историзмом он разоблачал не идеологическую составляющую исторической науки той эпохи, будь то в России или Германии, а безобидный анекдот об императрице и ее английском лейб-медике Джоне Роджерсоне: «Обращенная к доктору просьба Екатерины выпустить ей всю ее немецкую кровь – всего-навсего одна из сплетен, передающаяся бездумно и некритично и ни у кого не вызывающая вопроса об ее источнике»¹⁰⁰.

С другой стороны, на фоне постепенно убывавшего после 1848 года восхищения Польшей немецкая публицистика все больше критиковала альянс обеих великих немецких держав с Россией¹⁰¹, попутно очерняя образ Екатерины в глазах католиков и либералов, а отношение к полученному императрицей образованию во французском духе и ее тесным связям с французскими просветителями постепенно становилось все более негативным. Что касается переписки Екатерины с знаменитыми писателями, сопровождавшейся рецепцией идей Вольтера, Монтескьё и энциклопедистов, то в придании ее гласности среди просвещенной европейской публики в свое время были заинтересованы обе стороны этого процесса. Немецкие же ученые в Москве и в Петербурге, опасавшиеся утраты своих традиционных позиций, на этом фоне якобы чувствовали себя обиженными из-за возросшего авторитета французских ученых, писателей и деятелей искусства в правление Екатерины II. В 70-е годы XIX века, с началом публикации источников по истории России, живой интерес к истории российско-французских отношений возник во Франции, усилившись в 1890-е годы благодаря заключенному обеими державами союзу. Вплоть до начала Первой мировой войны исследователи уделяли особое внимание французскому влиянию как на придворную культуру и интеллектуальную жизнь России вообще, так и на отдельных представителей элиты¹⁰².

Рецепция трудов французских философов была лишь одним из факторов, повлиявших на формирование известного представления об императрице как о воспитаннице французских просветителей, и до сих пор этот образ едва ли подвергался пересмотру. Для суждения или – тем более – осуждения с точки зрения националистической намного важнее был тот факт, что Екатерина говорила и писала в основном по-французски. Самые главные ее произведения, как и ее важнейшая корреспонденция, были написаны по-французски, однако изучение особенностей ее языка и феномена ее многоязычия сегодня только начинается. Поскольку из всей литературы она также предпочитала главным образом французскую, исследователи долгое время недооценивали влияние других культур. В переводе на французский язык Екатерина читала Тацита и Плутарха, Чезаре Беккариа и Уильяма Блэкстоуна, в оригинале по-французски – труды прусского короля Фридриха II и немецких политических писателей – барона Якоба Фридриха фон Бильфельда и Фририха Генриха Штрубе де Пирмонта.

После 1871 года лишь немногие историки и писатели кайзеровской Германии сумели принять эти факты интеллектуально-политической биографии Екатерины и воздержаться от злобных националистических комментариев, и среди них – Карл Хиллебранд, служивший личным секретарем Генриха Гейне в 1849–1850 годах, во время парижского изгнания поэта¹⁰³, а поколение спустя – и Отто Хётцш. Правда, для последнего – консерватора-реформиста, называвшего Екатерину «российской императрицей с немецкой кровью и французской культурой», – национальные категории все же имели значение¹⁰⁴. Тем не менее в его оценке – положительной, за исключением некоторых критических оговорок, – преобладают универсальные категории: «Во всемирно-историческом процессе “европеизации” России, начатом в полной мере Петром I, ее 34-летнее правление стало вторым решающим этапом». И еще: «Будучи европейским человеком по происхождению и образованию, [она была] всецело связана с великим интеллектуальным движением своего времени»¹⁰⁵.

Написанная перед началом Первой мировой войны, работа Хётцша была опубликована лишь в составе обзорного труда на английском языке, поскольку на тот момент в Германии духу времени больше соответствовали другие высказывания, например мнение его учителя Теодора Шиманна, первого профессора, возглавившего кафедру истории Восточной Европы в Берлине. В 1904 году, в год выхода его Истории России в правление Николая I , Шиманн мог быть вполне уверен, что те же самые эпитеты, которые столетием раньше служили писателям Просвещения для прославления императрицы, в империи кайзера Вильгельма II объединятся и сольются в общий политический и моральный приговор. Разумеется, ни о какой патриотической гордости за ее немецкое происхождение не могло быть и речи: напротив, историк находил достаточно предосудительным уже то, что когда-то в общем гимне «всего литературного мира тогдашней Франции», восхвалявшем Екатерину, слышались голоса немцев. По его мнению, несмотря на приложенные старания, ей так и не удалось стать русской. Напротив, она была – и с его точки зрения это являлось еще более серьезным прегрешением – «француженкой по мышлению и образованию […] с оттенком космополитизма, индифферентной в религиозном отношении, а в политическом руководствовавшейся самым беспощадным государственным эгоизмом, без малейшего намека на деликатность, озабоченной лишь сохранением видимости, фальшивого приличия того величавого жеста, что она умела исполнять в совершенстве»¹⁰⁶.

С сегодняшней точки зрения тот факт, что единственное произведение, посвященное «немецкому» в императрице, было шовинистическим памфлетом времен Первой мировой войны, не лишен иронии: в 1916 году Вильгельм Рат, автор заслуженно забытой в наши дни биографии Екатерины, опубликовал в приложении к ней статью под заголовком Немецкая царица . В том же году она вышла под другим названием в декабрьском номере ежемесячного журнала Konservative Monatsschrift ¹⁰⁷. В своей публикации, выдержанной скорее в националистическом, чем консервативном ключе, Рат утверждал, что Екатерина перенесла на российский престол дух Фридриха. Эти размышления лишь на первый взгляд были составной частью патриотического дискурса рубежа XVIII–XIX веков. Рат вовсе не был сторонником прогресса просвещения и гуманизма: «Это был триумф немецкого духа и прусской идеи, пусть даже и не во благо Германии»¹⁰⁸. Если Шиманн утверждал, что императрице не удалось обрусеть, то Рат, ловко жонглируя интерпретациями, сетовал на то, «что немцы способны отлично адаптироваться в чужой стране»: «Екатерина была немкой, потому она и смогла обрусеть настолько основательно»¹⁰⁹. Менее чем 20 годами позднее было уже недостаточно просто привести в согласие «прусскую идею» и «немецкий дух», то есть предоставить прусскому королю почетное место в историографии национал-социализма лишь за его заслуги перед историей. Более востребованным оказалось исследование «расового происхождения 4096 предков Фридриха Великого»¹¹⁰.

3. Об интерпретационных рамках данного исследования

Принимая во внимание специфику историографической традиции, автор хотел бы обезопасить себя от вполне возможных, но неверных предположений о том, что могло бы стать в дальнейшем предметом рассмотрения. Во-первых, целью автора не является ревизия национальных представлений в век абсолютизма и Просвещения на основании, скажем, «доказательств происхождения». Если, будучи императрицей, Екатерина проводила политику, отвечавшую, по ее представлениям, интересам ее – Российской – империи, то это еще не дает повода объявить ее «плохой» немкой. Автор, во-вторых, не собирается искать в ее немецком происхождении причины политических решений, даже если они и заслуживают критики в силу того, что могли не учитывать интересов России. В-третьих, он не претендует на то, чтобы выставлять Екатерину олицетворением той или иной национальной идеи – прусской или русской, обе из которых с момента изобретения в середине XIX века и вплоть до наших дней больше служат инструментами актуальной политики или ориентирами будущей, но никак не способствуют пониманию прошлого¹¹¹. И, в-четвертых, автор не собирается навязывать обойденную вниманием немецкой историографии российскую императрицу в духовные дочери воссоединившейся Германии.

Оставаясь в рамках исторического контекста, то есть прежде всего отказываясь от стремления излечить Россию привитием ей немецких нравов, следует ограничиться более конкретными проблемами. Стержневой интерес исследователя, его главный ориентир в этой работе – биография Екатерины. В первую очередь усилия автора направлены на то, чтобы установить, какой именно опыт детских и юношеских лет, проведенных великой княгиней и российской императрицей в Германии, вошел составной частью в ее картину мира, повлиял на формирование у нее образа Германии и представления о немцах и о людях в целом. Влияние на формирование личности Екатерины, не обязательно ею самой осознанное, мог оказать и опыт раннего периода ее жизни, причем воздействие его могло быть таково, что сама императрица вовсе не всегда его ожидала. Интерпретируя биографию Екатерины, прежде всего необходимо отделить этот ранний жизненный опыт, накопившийся до 1744 года, от приобретенных ею впоследствии, уже в России, знаний и представлений о Германии и немцах, не говоря уже о целях и методах ее «германской» политики. Тем не менее прояснить возможную связь между немецким происхождением императрицы и ее политикой по отношению к миру немецких государств вплоть до эпохи Французской революции будет впоследствии необходимо. Насколько позволяют опубликованные источники, мы будем обращать внимание на происхождение имевшихся у Екатерины знаний, способ усвоения и форму их передачи, хотя, разумеется, коммуникация и рецепция как предмет исследования потребовали бы интенсивной архивной работы.

Конечно, в этой работе мы только подойдем к пониманию того, какой Екатерина видела Германию и кого она причисляла к немцам. Так или иначе, исходить придется из того факта, что со времен Тридцатилетней войны немецкая история неотделима от общеевропейской¹¹². Итак, пока что политическим пространством немецкой истории в XVIII веке будем считать Священную Римскую империю германской нации. Помимо этого, с точки зрения нашей проблематики большое значение имеет тот факт, что начиная со Средних веков империя была родиной не одних только немцев, как показывает пример екатерининских учителей-гугенотов; однако еще более важно то, что многие представители немецкой культуры проживали за границами империи, будучи подданными как германских, так и иных государств, и не в последнюю очередь – самой российской императрицы¹¹³. Особого внимания заслуживают герцогство Курляндское, находившееся под российским протекторатом, и остзейские провинции Российской империи, сохранившие сословную структуру, которая обеспечивала уникальные привилегии – прежде всего немецкому рыцарству и городской знати – даже в условиях самодержавного государства¹¹⁴. Однако эти провинции выполняли и важную посредническую функцию, связывая между собой, с одной стороны, западноевропейское и немецкое Просвещение, а с другой – российское¹¹⁵. Кроме того, в XVIII веке усилился приток в Россию немецких поселенцев, купцов, промышленников и ремесленников, ученых, учителей и художников¹¹⁶.

Политическая ситуация в Германской империи XVIII столетия определялась соперничеством двух абсолютистских держав – Австрии и Пруссии. В силу этого важным представляется вопрос о том, как Екатерина судила о каждой из них и прежде всего – о монархах лично и их политике, какие выводы она делала из своих оценок применительно к российской политике. Однако теперь, когда новейшие исследования признали непреходящее воздействие на историю Германии и Европы традиционного территориального членения, сословной структуры «старого рейха», его органов власти и учреждений с их клиентелой, его системы судопроизводства и практики институционализированного разрешения конфессиональных проблем¹¹⁷, приобрел особое значение и вопрос о том, замечала ли российская императрица за рамками австро-прусского дуализма существование других государств в составе Священной Римской империи, какую роль она отводила последней в системе европейских государств, с помощью какого понятийного аппарата выражала сделанные ею наблюдения и, наконец, существовала ли как таковая российская политика по отношению к империи. Кроме того, необходимо понять взгляды Екатерины на имперские штаты (Reichsstände ), начав с ее детских воспоминаний и заканчивая годами Французской революции, установить и то, какими политическими целями руководствовалось екатерининское правительство в своих отношениях с суверенными немецкими княжествами и каковы были формы реализации этих целей и ответные реакции немецкой стороны, в конце концов – какие результаты имела эта политика.

Собственная история была предметом размышлений Екатерины в ее автобиографических записках, бесед с высокообразованными корреспондентами, повседневного общения, связанного с заботами правителя, начиная с самого детства и вплоть до ее смерти в революционное десятилетие. Следуя за рассуждениями Екатерины, книга отражает ее эпоху, помещая жизнь императрицы в контекст XVIII столетия – событий русской, немецкой, русско-немецкой и европейской истории «екатерининского века». Для «оживления» колорита эпохи и решительного опровержения некоторых сомнительных трактовок достаточно порой одной цитаты, указания на источники. Однако от простого пересказа источников историка удерживает, с одной стороны, временн́ая дистанция, преодолеть которую можно лишь с помощью интерпретации, а с другой – историографическая традиция, накладывающая свою систему понятий на каждый период прошлого, использующая специальную терминологию в научной коммуникации и четко определяющая свои познавательные интересы. Несмотря на то что некоторые употребительные в XVIII веке исторические концепты сами стали частью истории – например, «деспотизм», обозначавший в немецком языке форму государственного устройства, или причисление Московского государства и Российской империи к «державам»¹¹⁸ «Севера»¹¹⁹, – в нашем распоряжении есть целый арсенал терминов: «абсолютизм», «Просвещение» и «просвещенный абсолютизм», «феодальное общество», «сословное общество» и «придворное общество», «буржуазное общество», «публичная сфера» и «эмансипация», «секуляризация», «европеизация» и «вестернизация», «мировая капиталистическая система», «отсталость» и «модернизация», «Восток» и «Запад», «европейское равновесие» и «гегемония», «ancien régime » и «революция». Хотя автор не собирается подвергать критическому пересмотру сами эти понятия, ставшие устойчивыми терминами в современной исторической науке, или заниматься внешним исследованием обозначаемых ими исторических структур и процессов, он, тем не менее, считает их использование в качестве инструмента интерпретации необходимым ради соблюдения требований научного дискурса. В дальнейшем мы будем обращаться к этому дискурсу, если это представится целесообразным, пусть даже лишь для того, чтобы проверить, насколько устойчивые термины, возникшие из европейской истории Нового времени, применимы в современной историографии России XVIII века. Такого рода отрефлексированное использование универсально-исторических понятий содействует рассмотрению темы не в национальной, а в европейской перспективе.

Обзор интерпретационных рамок предлагаемого исследования был бы неполным без типологии понятийного аппарата. Это относится как к предварительным соображениям, исходя из которых автор анализирует российскую историю XVIII века, так и к намеченной здесь парадигме европейской системы просвещенного абсолютизма.

Идя в ногу с новейшими работами, за предпосылку своего исследования автор взял изменчивую, но нерасторжимую взаимосвязь между внутренними и внешними факторами российской политики XVIII столетия, которые в процессе научного поиска могут все же рассматриваться изолированно друг от друга¹²⁰. Сводя это утверждение к общей формуле, можно сказать, что доиндустриальная модернизация России, начавшаяся во времена Петра Великого, была направлена на утверждение государственного суверенитета и превращение империи в конкурентоспособное государство в системе европейских государств. Российская политика как целое в течение продолжительного времени – отчасти завуалированно, отчасти открыто – неизбежно ориентировалась на достижение этой цели, черпая из нее новые и новые импульсы. С одной стороны, она боролась за свои интересы сначала в Восточной Европе, позже, разрастаясь, – и в Центральной, прибегая время от времени к военной силе, а иногда и к дипломатическим средствам, ссылаясь на принцип равновесия между европейскими державами¹²¹. С другой стороны, как подчеркивалось в начале¹²², процесс внутреннего реформирования еще при Петре обрел необратимую собственную динамику, получив всемирно-историческое значение.

Не отказываясь формально от своей традиционной легитимации, самодержавие постепенно стало все больше и больше походить на современные ему абсолютистские монархии Запада – как с точки зрения теоретического обоснования, так и с точки зрения образа государства. Еще Петр I, царь и император, возвел всеобщее благо в ранг ведущего принципа своей реформаторской деятельности, приравняв обязанности правителя к служению государству. А Екатерина II прямо рассчитывала на то, что ее правление войдет в историю как эпоха просвещения. Однако и в ее царствование самодержавие не сумело последовательно секуляризоваться, хотя императрица и передала церковное имущество в собственность государства, а в законодательной деятельности стремилась заново мотивировать, в духе своего времени, традиционную толерантность по отношению к неправославным подданным¹²³. Начиная с Петра I все правители пытались изменить устройство армии, административной и финансовой систем, ориентируясь на западный, более рациональный образец, а Екатерина еще и предприняла попытку выстроить традиционную верхушку дворянства и городских жителей как привилегированные корпорации, ожидая от них результатов, соответствующих их возросшему статусу в государстве¹²⁴. И в целом, следует сказать, российский абсолютизм, подобно другим крупным европейским монархиям, в интересах поддержания и расширения своей власти активно мобилизовал собственные экономические и общественные ресурсы, а также осваивал дополнительные источники мощи, используя для этого внешнюю политику и ведя войны; при этом основная нагрузка постоянно возраставших издержек на содержание войска, флота и двора, совершенствование государственного аппарата и процессы культурной и цивилизационной вестернизации ложилась на категории населения, несшие налоговое бремя и обязанные рекрутской повинностью.

Инерционные силы, сопротивлявшиеся форсированной модернизации, можно разделить на внешние и внутренние – это важно указать в исследовательских целях; в действительности же в своих конкретных исторических проявлениях они образовывали чрезвычайно сложное переплетение. Они накладывались друг на друга, тормозили или – в иные моменты – взаимно усиливали друг друга настолько, что, казалось, угрожали подорвать государственные устои и общественное устройство¹²⁵. Соразмерно цели, которую преследовало государство, – цели самоутверждения – некоторые факторы воздействовали амбивалентно, причем самым устойчивым из них было принципиальное решение об открытии России по отношению к Западу, что, конечно, решало некоторые проблемы, но, с другой стороны, создавало новые. Так, укрепление гегемонистских позиций России в восточной части Европы не только увеличивало ее возможности для политического и военного вмешательства, но и в некоторых ситуациях прямо принуждало ее к интервенциям ради соблюдения авторитета великой державы. Вступление России в торговые отношения с Европой не только содействовало росту ее экономических ресурсов, но и на долгое время определило «полупериферическую» структуру ее производительных сил и производственных отношений¹²⁶, приведя, кроме того, к накоплению значительных государственных долгов в царствование Екатерины. Вестернизация культуры в век Просвещения означала в первую очередь трансфер людей и идей, образования и науки, практических знаний и навыков, ускорявших политику реформ. С одной стороны, этот импорт, очень скоро переросший во взаимный обмен, был рассчитан на стабилизацию самодержавной власти за счет постоянного обеспечения государства ресурсами. С другой стороны, в нем крылся двойной риск: во-первых, через все категории подданных он проводил дополнительную линию социокультурного раздела между теми, кто участвовал в процессе вестернизации, кому образование помогало продвинуться по государственной службе, и теми, кто увязал в традиционной среде. Во-вторых, вопреки всем государственным целям, просвещенная мысль несла в себе разрушительное ядро: в конечном счете именно от этой мысли – а отнюдь не от сословных учреждений Екатерины – в последней четверти XVIII века начала исходить формирующая общество сила, пусть даже неотделимая вплоть до рубежа столетия от самого государства¹²⁷.

Поскольку горизонты этого исследования обозначены противоположными полюсами русско-немецких и русско-европейских отношений в Центральной и Западной Европе, оно ориентировано прежде всего на анализ дошедшего до нас письменного наследия самой Екатерины. В сохранившихся фрагментах, отражающих ее образ западного мира, можно обнаружить две большие области: с одной стороны – политика держав, действия их глав и государственные дела, осуществлявшиеся в рамках системы европейских держав, а также династические связи и внутренние тенденции в этих государствах, с другой – события и процессы, происходившие в век Просвещения в интеллектуальной, культурной, научной и художественной сферах. На обе эти области распространялся «интерес» императрицы – познавательный и государственный одновременно. При этом познавательный интерес, в значительной мере сформированный политикой, обострялся и направлялся интересами государственными.

Понятие «просвещенный абсолютизм» используется в работе в самом широком смысле. В современной исторической науке этот термин применяется для обозначения стиля правления и форсированной реформаторской политики, практиковавшихся с 1740 по 1789 год во многих княжествах Европы. Однако «европейской проблемой» просвещенный абсолютизм является не только потому, что многообразие его исторических форм, существовавших параллельно в эпоху, длившуюся всего несколько десятилетий, снова и снова заставляет прибегать к сравнительному анализу¹²⁸. Этот аспект интерпретации необходимо дополнить с помощью давно известного наблюдения: просвещенный абсолютизм представлял собой также «широкий и сложный европейский феномен»¹²⁹, «нечто большее, чем сумму такого рода явлений в нескольких государствах»¹³⁰. С самого начала своего возникновения в разных государствах, в особенности в Пруссии при Фридрихе II, он развился в широкую транснациональную систему коммуникации просвещенных монархов, их образованных супруг, семейств и дворов, ведущих министров и дипломатов со всей их клиентелой. Эта европейская система просвещенного абсолютизма возникла в определенный момент как «смесь» двух других систем: с одной стороны, «солидарности престолов» – традиционной и постоянно обновлявшейся общности суверенных правителей и европейской аристократии¹³¹ и, с другой стороны, расширявшейся и уплотнявшейся сети коммуникации европейского Просвещения¹³².

По сравнению с обеими невероятно могущественными системами, давшими начало новой, третьей, последняя обладала лишь ограниченной автономией. С одной стороны, она продолжала зависеть от интересов политической власти, конкуренции и конфликтов правящих домов и государств. Зародившись около 1750 года, новая система значительно пострадала уже в результате Семилетней войны. Однако и впоследствии напряженность в отношениях между государствами, вызванная властными амбициями просвещенных монархов, в первую очередь Фридриха II и Иосифа II, отрицательно сказывалась на коммуникации. По мере расхождения политических интересов, как, например, в случае Фридриха II и Екатерины после 1780 года, «благородное состязание»¹³³ быстро утратило свое благородство, соперничество явственно просвечивало сквозь стандартные любезности, а сугубо «доверительные» беседы и переписка с третьими лицами со временем наполнились оскорблениями в адрес бывшего единомышленника – то разъяренными, то циничными, в зависимости от темперамента и настроения.

С другой стороны, принадлежность к европейской системе просвещенного абсолютизма определялась соблюдением правил просвещенной коммуникации. Характерное для ее участников взаимодействие заключалось, главным образом, в общении друг с другом и с авторитетными просветителями в письмах и при личных встречах, в обмене идеями и опытом, а также в совместных действиях, шедших на пользу Просвещению. Принципиальным условием причастности этой коммуникации к просвещенческому дискурсу была ее публичность. Предметом постоянных публичных «политических» дискуссий являлся, в частности, вопрос о том, кого из монархов можно причислять к свободной от государственных и сословных границ république des lettres и «партии просветителей» и по каким критериям можно проводить такой отбор¹³⁴.

Для европейского сценария важно учитывать замечание Хорста Мёллера, высказанное применительно к Пруссии и Германии:

Адекватное XVIII столетию понятие политического должно учитывать как предпринимавшиеся просветителями попытки подойти к законодательству и действиям правительства на основе разумности, так и политическую инструментализацию «республики ученых» и публичных дискуссий, имевших место внутри нее¹³⁵.

Последнее связано с тем, что представить себе коммуникацию внутри транснациональной системы просвещенного абсолютизма как идеальный дискурс равноправных партнеров, свободный от напряженности и властных амбиций, не позволяют не только серьезные конфликты между крупными державами во второй половине XVIII века. Конфликты являлись результатом, во-первых, скрытых противоречий между абсолютистскими амбициями князей и просвещенческой мыслью, независимо от того, преследовала ли она рационалистские или эмансипаторские цели, – результатом «диалектики международных societas civilis как формы выражения просвещенческого космополитизма и межгосударственной политики , определявшейся принципом равновесия сил»¹³⁶. Продолжилась борьба за публичную сферу, поскольку ее быстро научились использовать в политических целях и «антипросветители», и критики монархии¹³⁷. Во-вторых, иерархия в семье европейских монархов не только сохранилась, но и восстанавливалась снова и снова после династических катастроф, дублируясь созданной самими философами-просветителями шкалой, отражавшей их предпочтения среди правителей. Надо признать, что безусловно просвещенными во второй половине XVIII века считались и некоторые далеко не самые могущественные князья, например Карл Фридрих Баденский, Карл Август Саксен-Веймарский или Леопольд Франц Ангальт-Дессауский. Однако и примеры из числа исторических деятелей (царь Соломон, Марк Аврелий или французский король Генрих IV), и сам просвещенный монарх Фридрих II – принадлежавший той же эпохе образцовый правитель этого типа – возникли вовсе не из среды правителей малых европейских государств. На фридриховскую Пруссию, пусть даже лишь в своих военных амбициях, ориентировались и значительно менее могущественные князья, часто вовсе не принадлежавшие к клиентеле самого короля¹³⁸.

В-третьих, общественное мнение эпохи европейского ancien régime также было весьма иерархически выстроено, подразделяясь на сферы влияния, которые под воздействием конкуренции между несколькими державами могли не совпадать с политическим делением континента и системой клиентелы крупных держав. Для нашего исследования это означает «выявление асимметрии, описание культурных гегемоний без свойственного триумфаторам шовинизма и характерных для побежденных затаенных обид и равный учет многообразия и доминирования, постоянства и изменчивости»¹³⁹. Несмотря на то что на протяжении XVIII века значительно вырос авторитет английской культуры, особенно заметный на фоне явного господства французской во времена Людовика XIV, во главе просвещенной иерархии, по крайней мере на Европейском континенте, стояли начиная с 1750-х годов Вольтер, Монтескьё и энциклопедисты, сыгравшие не последнюю роль в самой подготовке английского влияния¹⁴⁰. Несмотря на решающую роль, которую эти фигуры сыграли для распространения идей Просвещения среди европейских правителей, в исторической науке далеко не всегда последовательно учитывался тот факт, что именно эти «философы» выносили решение о том, какие дворы их эпохи достойны считаться просвещенными¹⁴¹. Например, физиократы так и не смогли добиться собственного независимого влияния на европейское общественное мнение, оставшись скорее частью французского Просвещения. Правда, они создали понятие «просвещенного деспота», а отдельные сочинители, принадлежавшие к их школе, ожидали, что сильное государство осуществит их экономические программы. Однако если во Франции крах Тюрго обострил общественные конфликты и довел монархию до банкротства, то в Германии реформы физиократического толка с самого начала были ограничены как во времени и пространстве, так и по своим последствиям¹⁴².

Кроме того, общественное значение «философов» покоилось на присвоенном ими праве решать за потомков, кто из правителей – крупных мыслителей того времени – мог рассчитывать на посмертное признание своего исторического величия и «бессмертие». Несмотря на все заботы о критическом подходе к источникам и взвешенном отношении к истории, даже гуманистически настроенные писатели продолжали жить мерками античных, в первую очередь древнеримских авторов¹⁴³. C учетом их секуляризированного миропонимания, они в своей самонадеянности позволяли себе даже языковые игры сакрального свойства, называя себя «верховными жрецами», которым позволено решать вопрос о принадлежности к «универсальной церкви Просвещения» и «посвящать» в свою «религию» новых членов. Не кто иной, как писатель Фридрих Мельхиор Гримм, недооцененный историографией в силу, с одной стороны, немецкого происхождения, с другой – франкоязычности своего творчества, занимался «миссионерством» среди немецких князей – и прежде всего княгинь, – а также правящих особ немецкого происхождения, занимавших престолы от флорентийского до петербургского. Благодаря великолепному дару коммуникации ему удавалось устанавливать и поддерживать контакты между просветителями и дворами, внушая обеим сторонам этого предприятия мысль о собственной незаменимости¹⁴⁴.

Разумеется, Гримм был заинтересован и в рекламе своей Литературной корреспонденции (Correspondance littéraire, philosophique et critique ) среди коронованных особ – потенциальных подписчиков; конечно, признание творческих заслуг и обширная публицистика приносили «философам» немалую материальную выгоду; и, несомненно, монархам льстило, что писатели, задающие тон веку, вносят свой вклад в повышение их престижа. Уже в то время «жажда славы» и «тщеславие» были расхожими упреками в «благородном состязании» просвещенных монархов, участники которого в целях манипулирования общественным мнением пускали в ход даже подкуп, в то же время обвиняя своих соперников в уплате мзды публицистам – «производителям» общественного мнения. Однако было бы значительным упрощением ограничиваться лишь моральной критикой отношений между абсолютными правителями и просвещенными философами, усматривая в них с бóльшим или меньшим основанием лишь взаимные «преходящие» интересы. Скорее, следует принять во внимание структуру и стратегию просвещенного образа мысли и правила упомянутых языковых игр. Вершиной монаршего престижа являлось «историческое величие» и «бессмертие», то есть не просто кратковременный успех, аплодисменты на один день, услужливая похвала, а признание потомками заслуг монарха перед мировой историей¹⁴⁵. Подверженной такому же неизбежному суду потомков считала себя и «самозваная элита» из числа исторически подкованных современников – критически настроенные писатели, поставлявшие аргументы, необходимые, чтобы выносить суждения о правителях уже после их смерти¹⁴⁶.

Подробного разговора обо всем этом в дальнейшем не будет. Однако, интерпретируя источники, имеющие на первый взгляд мало общего с тем, о чем говорилось в этом кратком обзоре, автор ориентируется именно на изложенное здесь понимание российского просвещенного абсолютизма как политической и общественной системы, лишь с небольшим опозданием интегрировавшейся в европейскую систему просвещенного абсолютизма. В основе самого исследования лежит предварительная гипотеза, согласно которой актуальность и продуктивность социально-исторической картины в целом, а также той или иной парадигмы для изучения основных черт европейского ancien régime можно обнаружить и доказать лишь путем интерпретации отдельных свидетельств той эпохи.

4. О методе исследования

Поскольку абсолютизм как форма государственной власти в континентальной Европе «строился на неограниченном господстве монархов в теории и на практике»¹⁴⁷, мы с самого начала не ошибемся, хотя и не проявим много оригинальности, если далее в поисках ответов на основные политические, общественные и культурные вопросы истории XVIII века обратимся к интерпретации источников, имеющих отношение к биографии монархини. Ограниченность такого подхода является намеренной: речь и в самом деле идет прежде всего о том, чтобы обнаружить и охарактеризовать основные моменты отношения Екатерины II, императрицы российской, к Германии и немцам.

Однако автор не стремится выдать этот односторонний взгляд за всеобъемлющее объяснение: скорее, он подчеркивает и интерпретирует эту ограниченность. Для этого он использует два основных метода. С одной стороны, где необходимо, он сознательно включает в изложение суждения современников, содержащие системную критику екатерининского правления, в частности, свидетельства Дени Дидро или Иоганна Генриха Мерка. С другой стороны – и это главное, – автор анализирует пристрастную позицию источников, обращаясь к историческим исследованиям, касающимся различных аспектов жизни и правления Екатерины II. Особенно привлекательной эту тему делает для автора как раз поставленная задача: на фоне русско-немецких связей в век Просвещения заново интерпретировать прежде всего хорошо известные биографические источники, опираясь на чрезвычайно неоднозначную историографию и учитывая многообразие ставящихся сегодня задач.

Если сама Екатерина не оставила письменных свидетельств о своем отношении к Германии, а сам вопрос никогда не затрагивался в литературе, то он не является лишь проблемой, требующей новой интерпретации. По всей видимости, самой проблемы не существует как таковой, а следовательно, исторической науке еще предстоит ее сконструировать. Соответствующие высказывания, встречающиеся в документах, носят случайный и разрозненный характер. Сверх того, эти случайные высказывания, рассеянные по страницам источников за более чем полувековой период, не укладываются в изначально стройную концепцию, поскольку касаются самых разных событий. Однако такое многообразие документальных фрагментов ни в коем случае не исключает попытки выстроить интерпретационную структуру, и именно сказанное вскользь может помочь в воссоздании аутентичной картины собственных воспоминаний и знаний, убеждений и толкований Екатерины, часто скрывающихся за ее постоянным стремлением повлиять на настроения и мнения окружающих.

Автор предполагает, что между образом Германии, сложившимся у императрицы, и соответствующим направлением политики ее правительства существовала определенная связь, требующая по крайней мере уточнения. Политика России по отношению к Германии во второй половине XVIII века как исследовательская проблема, в отличие от вопроса об образе Германии у Екатерины II, имеет свою историографическую традицию. Далее, не акцентируя внимание на этой теме специально, мы будем обращаться к ней по мере необходимости, зачастую критически. Поскольку здесь важна, главным образом, общая канва российской политики в отношении Германии, проведение дополнительного исследования с привлечением источников, например дипломатических архивов, представляется излишним.

Образ Германии у императрицы и политический курс, проводившийся ею в отношении этой территории, выстраивается автором в определенной последовательности. На каждом этапе работы (составляющем главу или ее подраздел) разрабатывается какой-то один аспект темы. Каждый такой аспект имеет собственную исследовательскую традицию, обладая с точки зрения исторической науки специфическим значением и проблематикой, отличающейся, как правило, от представленной здесь. С одной стороны, их традиционная специфическая значимость не отвергается в исследовании, однако подчеркивается ее относительность, необходимая для обеспечения свободной переоценки составляющих анализируемой темы. С другой, для достижения необходимой точности в выстраивании каждого из фрагментов общей картины невозможно обойтись без использования многообразных исследовательских традиций. Необходимая, с точки зрения автора, степень точности измеряется поставленной целью: объяснить принципиально важные контуры общей картины. В намерения автора не входило пускаться в специальные исследования каждой детали, создавать иллюзию полноты освещения, углубляться в какие-либо взаимосвязи между отдельными аспектами. Внимание автора привлекает, главным образом, взаимозависимость частных явлений. Ведь существующие противоречия не должны быть просто сглажены – их следует выявить и объяснить, а затем определить, какое значение они имеют для общей картины.

Выбор частных аспектов направлялся преимущественно систематическими критериями и в особенности – ожиданием, что изучение отдельных проблем внесет существенный вклад в общую картину. Поставленные в каждой из глав вопросы следуют, как правило, за свидетельствами самой Екатерины, относящимися к разным периодам ее жизни. Поскольку вплоть до последних лет жизни императрица продолжала писать и редактировать свои воспоминания, этот важный автобиографический документ связывает ее детские и юношеские годы с периодом зрелости, с одной стороны, и старости – с другой, а описание пережитого ею с рождения до прихода к власти – с саморефлексией императрицы, накопившей богатый опыт, человеческий и государственный. Кроме того, далеко не всегда есть возможность скорректировать и дополнить собственные записки Екатерины, посвященные ее ранней юности, данными других источников. Поэтому, несмотря на приоритет систематической точки зрения в построении данного исследования, временнóе измерение не будет оставлено здесь без внимания. Во многом оно проявляется в совсем не случайной последовательности, в которой изложены те или иные аспекты проблемы. И наконец, можно ожидать, что по мере появления первых результатов временны́е критерии отдельных аспектов станут вехами в представленном здесь исследовании образа Германии у Екатерины II.

Глава I. Воспоминания о Германии

На протяжении всей жизни Екатерина хранила воспоминания о своей семье и проведенном в Германии детстве. Об этом свидетельствуют как ее автобиографические записки, так и многочисленные письма, написанные ею за следующие четыре десятилетия жизни в России. Их адресатами были доверенные лица императрицы, например, Иоганна Бьельке, урожденная Гротгус¹⁴⁸, – гамбургская подруга ее покойной матери; проживавший в Париже писатель Фридрих Мельхиор Гримм, родом из Регенсбурга¹⁴⁹; валлонский homme de lettres ¹⁵⁰ и генерал на австрийской службе принц Шарль Жозеф де Линь¹⁵¹, а также врач Иоганн Георг Циммерманн, швейцарец из города Бругга в кантоне Ааргау¹⁵², состоявший с 1768 года на службе у ганноверского курфюрста. Однако доверие императрицы не означало для них соблюдения безусловной конфиденциальности. Екатерина предполагала, что полученная ее корреспондентами конфиденциальная информация будет использоваться в ее собственных интересах, за что и платила им. Не было тайной, с кем именно она переписывалась. Она нуждалась в людях, представлявших – помимо дипломатической службы – ее интересы в европейской публичной сфере, а связи с людьми, имевшими в ней определенный вес, повышали ее влияние. Наоборот, корреспонденты Екатерины приобретали протекцию, престиж и материальные выгоды благодаря не только непосредственной коммуникации с императрицей, но и тому факту, что публика была осведомлена о самой переписке. Даже обмен письмами с Иоганной Бьельке, едва начавшись в 1765 году и будучи продиктован скорее личными и семейными мотивами, был превращен Екатериной в политический инструмент и оставался предметом беспокойства для министра иностранных дел Дании, графа Бернсторффа-старшего, на протяжении многих лет – вплоть до завершения голштинского «обменного» дела с Россией¹⁵³.

Наряду с политическими целями (и главной среди них – влиянием на общественное мнение) переписка Екатерины выполняла еще одну функцию. Считая себя писательницей и желая, чтобы таковой ее считали другие¹⁵⁴, императрица пыталась через свои письма участвовать в европейском литературном дискурсе. Расцвет эпистолярной культуры в XVIII веке отличали, прежде всего, две тенденции: с одной стороны, письмо стало «массовой формой передачи сообщений личного характера», с другой – оно все больше подвергалось влиянию менявшихся эстетических норм, причем стиль частной корреспонденции и литературная эпистолярная культура воздействовали друг на друга¹⁵⁵. Поэтому Екатерина не исключала в принципе возможности публикации своих писем. Ее переписка с Вольтером, например, с самого начала предназначалась для пространства публичного. Да и трудно вообразить себе более «публичные» письма российской императрицы, чем ее письма к Вольтеру¹⁵⁶. Однако все же Екатерина не хотела, чтобы ее письма Гримму – ее souffre-douleur , «страстотерпцу», – нашпигованные личными деталями, полные откровений императрицы как о себе, так и о третьих лицах, попали в руки нелояльных издателей. Часто цитируют распоряжение императрицы о сожжении писем, данное ею Гримму в 1787 году: «Они [письма] гораздо более нескромные, чем те, что я писала Вольтеру». Однако значительно реже упоминается о ее предложении Гримму спрятать письма в таком надежном месте, где их могли бы обнаружить не ранее чем через сто лет¹⁵⁷.

Фрагменты мемуаров, создававшихся Екатериной с середины 1750-х годов хотя и с частыми перерывами, но до самой смерти, также не предназначались лишь для самоанализа; они задумывались в расчете на различных читателей, а в конечном счете – и на потомков¹⁵⁸. В самом деле, именно последние широко пользуются мемуарами императрицы с 1859 года, момента сенсационной публикации их отдельных фрагментов, осуществленной А.И. Герценом в Лондоне¹⁵⁹. Поскольку издание их при жизни автора не планировалось, а в России вплоть до начала ХХ столетия они и не могли быть опубликованы в силу того, что в них открыто говорится об амурных приключениях великой княгини, неприличных с точки зрения буржуазного общества, а также выдвигается версия заговора и узурпации престола в 1762 году, неприемлемая с точки зрения легитимности правящего дома¹⁶⁰, мемуары покрылись завесой тайны, создавшей существенные препятствия для текстологического анализа, условием которого является обращение к рукописям. Помимо этого, написанные преимущественно на французском языке автобиографические заметки российской императрицы немецкого происхождения имели мало шансов прорваться через твердыню национальной историко-литературной традиции¹⁶¹.

Надо отметить, что, называя записки Екатерины то мемуарами, то автобиографическими свидетельствами, мы, по всей видимости, входим в противоречие с принципами современного литературоведения, относящего к мемуарам те созданные представителями придворного общества и дворянства произведения, «где первостепенное значение отводится роли и функции, званию, должности и семье, а не частному субъекту», в то время как автобиография находится «в тесной связи с развитием буржуазного индивидуума». Соответственно, в мемуарах «“я” рассказчика выступает в роли наблюдателя и свидетеля своего времени и жизненного окружения», а повествование автора – свидетеля времени – направлено на отражение «непрерывности фактического» и интерпретацию своих наблюдений в широких рамках временнóго контекста. Такого рода категоричные предпосылки позволяют отнести «мемуары» Екатерины даже к прототипу своего жанра, ведь в них показано в первую очередь происходящее под давлением придворного церемониала сужение пространства, в котором существует индивидуум. И напротив, в автобиографии рассказчик «выступает, так сказать, в роли свидетеля своей собственной, скорее частной, истории, в роли своего собственного свидетеля и, если угодно, наблюдателя за пережитым прошлым», «только начинающего осознавать себя в полной мере по ходу воспоминаний»¹⁶². В литературе отмечается также, что писать о самом себе характерно для субъекта, занятого поиском своего места в мире, тогда как люди состоявшиеся должны в идеале садиться за мемуары¹⁶³.

Однако, например, жизнеописание, оставленное нам вполне успешным Бенджамином Франклином, начавшим свой труд тогда же, когда Екатерина обратилась к литературному оформлению своей биографии, в 1771 году, показывает, что пуристские критерии необходимо расширять за счет смешанных типов и исключений¹⁶⁴. Если оставить в стороне вопрос о том, насколько правомерна подобная дифференциация в принципе, можно использовать ее практическую сторону: в жизнеописании Екатерины обнаруживаются признаки обоих литературных жанров – как мемуаров, так и автобиографии¹⁶⁵. Автобиографическим является здесь, без сомнения, ее повествование о самостоятельно обретенных знаниях и самой же проложенном пути к власти. Разумеется, самореализация Екатерины состояла не в дотошном самоанализе, а в достижении поставленной жизненной цели: стать российской императрицей, несмотря на самые неблагоприятные условия, вопреки бесчисленным препятствиям. И совсем непонятно, почему только «буржуазный» индивидуум мог прийти к осознанию самого себя в ходе автоповествования – вполне секуляризированного, без морализма, но вскрывающего причинно-следственные взаимосвязи, – «принимая во внимание горизонт гуманистически-философской антропологии, последовательно связанной с опытом принуждения со стороны общества и приводящей, таким образом, к непременной корреляции опыта отдельного “я” и мирового», почему только на его представлениях могло отразиться чтение романов, почему только он мог использовать приемы прагматической историографии, чтобы найти исторический фундамент для своей индивидуальной жизненной истории¹⁶⁶.

Нельзя сказать, что «мемуары» Екатерины хорошо изучены. Очевидно, что она неоднократно начинала все сначала, не имея перед собой старых записей или не прибегая к ним, причем руководствуясь в процессе написания своими изменчивыми интересами. Однако до сих пор сравнительный анализ текста не сумел найти каких-либо четких мотивов, объясняющих все расхождения в редакциях¹⁶⁷. Совершенно определенно отличается от более поздних самый ранний из дошедших до нас фрагментов – написанный между концом 1754 и 1756 годом и предназначенный, вероятно, для британского посланника Чарльза Хэнбери Уильямса или графа Станислава Августа Понятовского: «Здесь, по-видимому, Екатерина не задавалась иной целью, как только рассказать близкому человеку историю своей жизни…» Внешние признаки и внутренние черты этих ранних записей говорят о том, что они были созданы мимоходом и практически не редактировались¹⁶⁸. Их возникновение приходится на тот период жизни Екатерины, наступивший после рождения наследника престола Павла, когда она вновь взялась за свое образование, много читала и все больше задумывалась над тем, чтобы самой достичь вершины власти. Однако то, что дошло до нас от молодой великой княгини, не обладает большей ценностью по сравнению с более объемистыми, хотя так и оставшимися незавершенными записями, сделанными – в результате неоднократных попыток вернуться к ним – уже императрицей пятнадцать – семнадцать лет спустя. В раннем тексте нет еще резких суждений о наследнике престола Петре Федоровиче и императрице Елизавете, сыгравших немаловажную роль в литературном успехе мемуаров в XIX веке. Поэтому позволим себе утверждать, во-первых, что более поздние фрагменты, с одной стороны, уже не были проникнуты страхом разоблачения, а с другой – были призваны легитимировать организованный Екатериной государственный переворот, выставив ее предшественников на российском престоле в невыгодном свете. Другой пример – ее воспоминания о Германии, которые в раннем тексте весьма кратки и концентрируются исключительно на личных переживаниях. Тот факт, что к началу 1770-х годов они были дополнены, объясняется, очевидно, уже другими причинами. Перерабатывая впоследствии свои записи – вернее, вновь и вновь после длительных пауз возвращаясь к истории своей жизни, – Екатерина как автор заботится скорее об эстетическом качестве, полноте и достоверности своих текстов, исходя при этом из собственных актуальных целей. И наконец, для записей императрицы последних лет характерно отсутствие попыток связного повествования о юности, прошедшей в Германии. На переднем плане оказывается ее жизнь в России, хотя, к сожалению многих историков, само ее правление в автобиографических записках освещается лишь фрагментарно¹⁶⁹.

Едва ли стоит глубоко вникать в детали того, что стремилась сказать в своих автобиографических заметках Екатерина – и как императрица, и как писательница. Все, что сообщает Екатерина о своих детских и юношеских годах, проведенных в Германии, подчинено одной большой теме. Примечательным и ретроспективно весьма занятным представлялся самодержавной правительнице прежде всего ее взлет – из мелкокняжеской среды Северной Германии, откуда происходили родители Екатерины, и гарнизонного города Штеттина в Померании, где ее отец, князь Христиан Август Ангальт-Цербст-Дорнбургский, носивший прусский мундир со времен Войны за испанское наследство, под протекцией князя Леопольда Ангальт-Дессауского дослужился до коменданта, в 1733 году – до губернатора и генерал-лейтенанта, а к 1742 году – и вовсе до фельдмаршала¹⁷⁰. Город, расположенный неподалеку от устья Одера, принадлежал Швеции с 1648 года. Он сильно пострадал от обстрелов во время датско-шведской и Северной войн – в 1677 и 1713 годах. В 1720 году, по Стокгольмскому мирному договору между Швецией и Пруссией, город был выкуплен Фридрихом Вильгельмом I у шведской королевы за 2 миллиона талеров в составе территории Средней Померании общей площадью в 81 квадратную милю. Штеттин, дававший Пруссии выход к морю, в последующие десятилетия пережил экономический взлет, сопровождавшийся оживленным строительством¹⁷¹.

Повод высказаться о городе – месте своего рождения представился Екатерине в 1776 году благодаря далеко не случайному совпадению: вюртембергская принцесса София Доротея, избранная невестой для наследника престола Павла Петровича, тоже появилась на свет в Штеттине¹⁷². Отличавшийся любознательностью Гримм изъявил желание познакомиться с genius loci ¹⁷³ поближе, и тогда Екатерина иронично предупредила Гримма на случай, если он не сумеет «освободиться от этой охоты [посетить Штеттин]»:

…знайте, что я родилась в доме Грейфенгейма, в Мариинском приходе, что я жила и воспитывалась в угловой части зáмка, и занимала наверху три комнаты со сводами, возле церкви, что в углу. Колокольня была возле моей спальни. Там учила меня мамзель Кардель и делал мне испытания (Prüfungen ) г. Вагнер. Через весь этот флигель, по два или по три раза в день, я ходила, подпрыгивая, к матушке, жившей на другом конце. Впрочем, не вижу в том ничего занимательного; разве, может быть, вы полагаете, что местность что-нибудь значит и имеет влияние на произведение сносных императриц. В таком случае вам надо предложить прусскому королю, чтобы он завел там школу или рассадник в этом вкусе¹⁷⁴.

Несколько недель спустя она добавила к сказанному, что вскоре, вероятно, на ловлю принцесс в Штеттин потянутся караваны посланников, «которые будут там собираться, как за Шпицбергеном китоловы»¹⁷⁵. Из других свидетельств, кроме того, известно, что еще в 1763 году она отправила штеттинскому магистрату коллекцию российских памятных монет, в дальнейшем постоянно отличала и его, и самих горожан почестями и подарками и проявляла благосклонное внимание к учителям своего детства¹⁷⁶. Штеттинцы платили ей за это благодарностью, широко отмечая дни рождения «великой соотечественницы»¹⁷⁷.

Помимо топографических данных, в приведенном отрывке из письма к Гримму интересны два момента. Автобиографические записки Екатерины устроены таким образом, что комнаты, здания и площади складываются в картину былой жизни и оживают лишь в присутствии действующих лиц: на тот момент – матери и воспитателей. Если Штеттин и оказал на нее какое-либо влияние, то лишь благодаря окружавшему ее обществу. Когда Гримм выразил сожаление по поводу того, что ему так и не удалось побывать в Штеттине, императрица насмешливо поинтересовалась, действительно ли он считает, что трава и вода могут каким-то образом влиять на человека¹⁷⁸.

Следует помнить, что легкость и шутливость цитируемых здесь слов не должна уводить нас от их политического содержания. Именно потому, что ни в одном другом высказывании Екатерины Штеттин не находит более подробного описания, намек сорокасемилетней императрицы вполне прозрачен, а за точностью топографии детской идиллии, как и за утрированной шутливостью, кроется одинаковый смысл: только потому, что она стала императрицей, на портовый город в устье Одера падает отблеск величия, а ее единственная в своем роде карьера, собственными силами добытый престол, делает любые сравнения смехотворными. Даже былой патрон ее отца и посредник в ее браке с наследником российского престола, вполне уважаемый Екатериной «старый Фриц», превращается в комическую фигуру, оказавшись героем ее шутливого высказывания: ведь ему предлагают прислать в Петербург еще одну немецкую принцессу, чтобы та могла повторить ее уникальную судьбу – будучи дочерью прусского солдата, стать самодержавной российской императрицей.

Дом князей Ангальтских в поздних размышлениях Екатерины не представлялся идеальным трамплином в Петербург. Не уступая по знатности княжеским домам России в силу своего происхождения от древнего асканского рода, к XVIII веку он утратил свою былую власть и испытывал серьезные финансовые трудности. На княжеский престол в Цербсте пятидесятитрехлетний Христиан Август вступил вместе со своим старшим братом Иоганном Людвигом лишь в 1743 году, за год до переезда его дочери в Россию¹⁷⁹. В начале 1770-х годов императрица сухо, как в учебнике по государственному праву, воспроизводила сложившиеся в княжестве правовые обстоятельства:

Ангальтский дом не знает права первородства; все принцы одной ветви имеют право на раздел; они так много делили, что почти ничего для дележа не осталось, и потому младшие в интересах семейного благосостояния уступают обыкновенно старшему владетельное право, довольствуясь удельной землей [апанажем]; но так как у отца были дети, а его старший брат не был женат, то они владели вместе¹⁸⁰.

Хотя, несомненно, здесь Екатерина сама недвусмысленно и весьма убедительно переплетает историю государства и династии с описанием своей жизни, она вполне могла обращаться к образцам литературы такого рода, например к замечательным трудам Иоганна Кристофа Бекманна по истории князей Ангальтских, а также их продолжению, автором которого был Самюэль Ленц¹⁸¹. Кроме названных работ, самым актуальным содержанием и компетентностью на тот момент отличались статьи по истории Ангальта из Всеобщего лексикона Иоганна Генриха Цедлера¹⁸². Как бы то ни было, в оставленных Екатериной воспоминаниях о Германии это единственный фрагмент, при написании которого она могла обратиться за помощью к литературе. В этом отрывке, возможно, обобщаются передававшиеся устно, в семейной традиции, сведения, прочно закрепившиеся в памяти автора в ее юные годы. Это предположение подтверждается замечанием Екатерины, сделанным ею в фрагменте мемуаров, начатом в том же 1771 году: в Йевере, владении цербстских князей в регионе Ольденбург, где, как ей было известно, в XVI веке правила «фрейлейн Мария», дочери также могли наследовать престол¹⁸³. Таким образом, если она и не могла рассчитывать на цербстское наследство, то для нее было очевидно, что при определенных условиях она сможет получить правление в Йевере.

Значительно теснее была связана с центрами европейской политики семья матери Екатерины – честолюбивой княгини Иоганны Елизаветы, дочери любекского принца-епископа Христиана Августа Гольштейн-Готторпского¹⁸⁴. Ее двоюродный брат Карл Фридрих в 1725 году стал супругом Анны, дочери Петра I, а родной брат Карл Август обручился с сестрой Анны Елизаветой, будущей русской императрицей, однако умер в 1727 году в Петербурге от ветряной оспы. Другой брат Иоганны Елизаветы, Адольф Фридрих, с 1744 года состоявший в браке с прусской принцессой Луизой Ульрикой, сестрой Фридриха II, в 1751 году стал королем Швеции¹⁸⁵.

Братьев и сестер Екатерина упоминает в своих мемуарах лишь вскользь. Ее собственное рождение не вызвало большой радости ни у почти семнадцатилетней матери, ни у ее семейного окружения, поскольку все ждали сына¹⁸⁶. Тот факт, что в 1771 году Екатерина начала свои автобиографические записки с этого устного предания, заставляет предположить, что тем самым она лишь подчеркивала невыгодные стартовые условия своей карьеры. Однако по ходу повествования становится ясно, что она и в самом деле упрекала мать в недостаточной любви к своей старшей дочери. По ее словам, княгиня перенесла всю свою любовь на наследника – Вильгельма Христиана Фридриха, родившегося полтора года спустя и страдавшего вывихом бедра. Когда в 1742 году он умер от сыпного тифа, мать была безутешна, «и нужно было по крайней мере присутствие всей семьи, чтобы помочь ей перенести это горе»¹⁸⁷. Вторая дочь, Августа Христина Шарлотта, родившаяся в 1736 году, прожила всего двенадцать дней, третья – рожденная в 1743 году Елизавета – два года¹⁸⁸.

Итак, лишь принцессе Софии и «Фрицу» удалось избежать опасностей, от которых в XVIII веке не были застрахованы даже княжеские отпрыски, – детских болезней и нерадивых нянек. Фридрих Август, второй сын княжеской четы, появился на свет в 1734 году. После смерти обоих цербстских князей в течение нескольких зимних месяцев 1746–1747 годов княгиня Иоганна Елизавета получила в опеку и Цербст, и Йевер; согласно завещанию своего мужа, свою должность она должна была исполнять под «высоким управлением короля Пруссии»¹⁸⁹.

Упоминая о детских годах своего брата, Екатерина в 1771 году добавила лишь, что он с тех пор сумел отличиться многочисленными «странными выходками в свете»¹⁹⁰. Получив приличествовавшее его званию воспитание в Лозанне¹⁹¹, Фридрих Август, вопреки ангальтской традиции, не стал служить в прусской армии, а пошел на императорскую службу. Год спустя, по достижении совершеннолетия, он официально вступил в правление Цербстом, однако фактически оставил его в руках матери, а позднее доверил княжество коллегии тайных советников. Сам он редко появлялся в Ангальте между частыми заграничными поездками, а в Йевере не бывал ни разу. Поскольку Фридрих Август не служил Пруссии во время Семилетней войны, король затаил на него обиду и даже обвинил князя и его мать в измене. Княгине и ее сыну пришлось спасаться бегством, а на Цербст была наложена высокая контрибуция. Кроме того, крупных расходов от подданных требовали военные игры князя и строительство крепостей. Не прибавила ему популярности и продажа солдат британской короне для участия в войне против американских повстанцев. Все же во время весьма формального правления Фридриха Августа экономика княжества развивалась, улучшалось попечение о бедных и практиковались религиозные свободы, чего нельзя сказать о правосудии и образовании, особенно в сравнении с соседним княжеством Ангальт-Дессау, где правил просвещенный Леопольд Фридрих Франц (1758–1807). Когда бездетный Фридрих Август умер в 1793 году в Люксембурге, то Цербст в соответствии с семейной традицией Ангальтов был поделен между линиями Дессау, Кетен и Бернбург, а Йевер и в самом деле отошел к российской императрице¹⁹².

Итак, даже если Иоганна Елизавета действительно обделяла любовью свою первую дочь, со своей главной задачей – матери княжеской дочери – в понимании XVIII века она справилась вполне. Воспоминания Екатерины не оставляют сомнения в том, что их автор очень хорошо сознавала, кому она обязана своим успехом. Княгиня Ангальт-Цербстская проявила с избытком фантазию и энергию, определенно – и свою собственную заинтересованность, посещая на севере империи крупные и мелкие протестантские дворы своих родственников – как близких, так и дальних – и представляя им подрастающую дочь. Придворный мир произвел на юную принцессу Софию Августу Фредерику несравнимо более глубокое впечатление, чем провинциальная атмосфера гарнизонного города Штеттина, и даже брауншвейгский двор в Вольфенбюттеле, где она неоднократно гостила с самых ранних лет вплоть до своего отъезда в Россию невестой наследника престола, оставался в воспоминаниях державной мемуаристки освещенным поистине королевским блеском. Своим великолепием и строгостью церемониала он затмевал прусский двор времен Фридриха Вильгельма I¹⁹³. Герцог Брауншвейг-Вольфенбюттельский Август Вильгельм вторым браком был женат на сестре голштинского принца-епископа Христиана Августа, отца Иоганны Елизаветы. Его третья жена, Елизавета София Мария Гольштейн-Норбургская, приходилась крестной матерью княгине Иоганне Елизавете. Взяв на себя заботу о воспитании крестницы, именно она устроила ее брак с князем Ангальт-Цербст-Дорнбургским. Свадьба состоялась в брауншвейгском замке Фехелде в 1727 году, когда Иоганне Елизавете было 15 лет¹⁹⁴. В те годы в Вольфенбюттеле толпами собирались представители высшей европейской знати, и если Екатерина по праву смотрела на свой жизненный путь как на уникальную карьеру, то ее собственные воспоминания подтверждают, что одним из важнейших занятий придворного общества было изучение шансов на завязывание новых семейных связей и устройство выгодных браков: «Дистанцию в положении и состоянии… можно было сократить благодаря выгодным родственным связям»¹⁹⁵. С этой точки зрения юной цербстской принцессе особенно импонировала старая герцогиня Христина Луиза, происходившая из швабского дома Эттингенов, вышедшая в 1690 году замуж за Людвига Рудольфа, сына герцога Антона Ульриха Брауншвейгского и заброшенная судьбой в Северную Германию – казалось бы, совершенно безнадежно. Однако впоследствии, отмечает Екатерина, ее авторитет возрос благодаря выгодным бракам ее дочерей: с императором Карлом VI, сыном Петра I великим князем Алексеем и герцогом Фердинандом Альбрехтом Брауншвейг-Бевернским. Среди ее внуков оказались императрица Мария Терезия, уже покойный к тому времени император Петр II, Елизавета Христина – супруга Фридриха II и королева Дании Юлиана¹⁹⁶. В этом славном списке, приведенном Екатериной в своих мемуарах, остался без упоминания лишь один внук герцогини – Антон Ульрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский, женившийся в 1739 году на дочери герцога Карла Леопольда Мекленбург-Шверинского Елизавете, племяннице российской императрицы Анны Иоанновны. Под именем великой княгини Анны Леопольдовны мекленбургская принцесса исполняла обязанности регентши при своем новорожденном сыне императоре Иване VI Антоновиче в 1740–1741 годах – вплоть до того дня, когда совершенный дочерью Петра Великого Елизаветой государственный переворот прервал казавшуюся столь перспективной брауншвейг-мекленбургскую линию наследования российского престола и ввел в игру семейство голштинских герцогов. Свергнутому с престола семейству, правившему прежде в России, пришлось тяжело. Так, во время своего путешествия в Петербург в начале 1744 года цербстская княгиня и ее дочь София узнали, что императрица Елизавета Петровна неожиданно отказала брауншвейгскому семейству в возвращении в Германию и оставила их, вопреки ожиданиям, под арестом¹⁹⁷. Анна Леопольдовна умерла в ссылке в 1746 году, а претендент на трон Иван VI погиб в Шлиссельбургской крепости уже в екатерининское царствование – в 1764 году при неудавшейся попытке освободить его из заключения¹⁹⁸. А в тот момент, когда императрица в своих автобиографических записках демонстрировала разветвленное родство брауншвейгских герцогов, не упомянув несостоявшегося императора ни единым словом, его отец принц Антон Ульрих с четырьмя младшими детьми все еще жил в ссылке в негостеприимных Холмогорах под Архангельском, на побережье Северного моря¹⁹⁹.

Каждый год, а впервые – в 1737 году, княгиня Иоганна Елизавета отправлялась со своей дочерью из Штеттина в Брауншвейг. Путь их пролегал либо через Берлин, где София Августа Фридерика была однажды представлена королю Фридриху, либо через княжество Цербст, где ее семья предпочитала жить в замке Дорнбурге на Эльбе, принадлежавшем ей по праву апанажа²⁰⁰. При берлинском дворе Екатерина завязала многолетнюю дружбу с принцем Генрихом и впоследствии утверждала, что нравилась ему²⁰¹. В Гамбурге они постоянно навещали овдовевшую в 1726 году мать княгини Цербстской, Альбертину Фредерику, урожденную принцессу Баден-Дурлахскую, гостившую в свою очередь в Дорнбурге или сопровождавшую дочь и внучку во время их поездок в Голштинию. Когда в 1744 году они отправились в Россию, гамбургская бабка взяла на себя воспитание принца Фридриха Августа, пока в 1749 году его не отправили в Лозанну для получения образования²⁰².

На примере одного эпизода, рассказанного Екатериной в двух версиях, видно, что не следует искать политические мотивы или ориентацию на разных читателей при каждом разночтении в редакциях ее мемуаров. Немецкая опера в Гамбурге запомнилась ей потому, что там она, будучи трех лет от роду, разразилась слезами и была вынуждена покинуть представление («я стала кричать, и меня унесли»). Хотя из более ранних фрагментов, записанных в 50-х годах, следует, что ее напугало сражение (une bataille ), разыгравшееся на сцене: согласно записи, сделанной в 70-е годы, она плакала вместе с рыдающей на сцене певицей²⁰³. Не исключено, что впоследствии вторая версия просто показалась ей более забавной. Равным образом сохранились и две версии описания ее первой встречи с королем Фридрихом Вильгельмом I, которая, согласно варианту 1750‐х годов, происходила в Штеттине. Будучи четырех лет от роду, она хотела поцеловать край его одежды – son habit , – но не смогла дотянуться до него. Тогда она заявила своей матери, что камзол слишком короток. Король не захотел остаться в долгу и заметил в ответ: «Девочка умничает». В версии мемуаров, начатой в 1771 году, место действия перемещается в Брауншвейг, где присутствует еще и тетка ее матери. К своим собственным словам, приведенным выше, она прибавляет якобы сказанное ею далее, что король «достаточно богат, чтобы иметь костюм подлиннее», чему король «посмеялся, но это ему не понравилось». В этом примере смысл исправления более очевиден: король был скуп, а она уже в четырехлетнем возрасте отличалась незаурядным умом²⁰⁴. О всеобщей радости, вызванной известием о смерти Фридриха Вильгельма, и энтузиазме по поводу вступления его наследника на престол она также упоминает лишь в более позднем варианте²⁰⁵. Однако за двойственным образом обоих анекдотов из ее раннего детства скрывается еще один смысл, в котором автор не отдавала себе отчета: в семействе эти истории пересказывали снова и снова, поскольку они напоминали родителям и другим взрослым свидетелям этих сцен о склонности детей нарушать нормы этикета и хорошего воспитания.

Императрица сохранила в памяти и визиты к другим родственникам, например в Кведлинбург, где в монастырском приюте жили незамужние голштинские принцессы: тетка ее матери – аббатиса, представлявшая лично один из штатов Священной Римской империи, а также старшая сестра Иоганны Елизаветы. Посещали они и расположенный в Ольденбурге Йевер, принадлежавший цербстским князьям, – одну из тех мелких побочных земель, которые были так характерны для Северной Германии²⁰⁶. В 1739 году в эйтинской резиденции голштинских епископов юная София впервые встретилась с принцем Карлом Петром Ульрихом из Киля, сыном герцога Карла Фридриха Голштинского и внуком Петра I, рассматривавшимся в качестве претендента как на шведский, так и на российский престол. Впоследствии, ретроспективно, она относила его якобы уже тогда заметные дурные качества и манеры на счет слишком строгого воспитания²⁰⁷. Однако ни пьянство, ни отказ соответствовать требованиям, предъявляемым к наследным принцам, не помешали матери и дочери согласиться на брак именно с этим кузеном, когда несколько лет спустя императрица Елизавета избрала его наследником российского престола.

Если несчастный Петр Голштинский всю жизнь боролся с нормами придворной жизни самыми неподходящими средствами²⁰⁸, то Екатерина, как показывают ее автобиографические заметки, в полной мере усвоила устремления и честолюбие матери, поскольку они касались и ее собственного жизненного пути. Ее цель – через выгодное замужество добраться хотя бы до нижней ступеньки, ведущей к императорскому престолу, – была достигнута никак не по принуждению и отнюдь не благодаря неслыханному везению: за этим стоял упорный труд по поддержанию личных отношений с коронованными особами. И поэтому цена, которую ей пришлось заплатить за этот шанс, покинув Германию четырнадцатилетней, никогда не казалась Екатерине чрезмерной.

Напротив, возможная перспектива вынужденного возвращения в Германию, возникшая однажды во время Семилетней войны, стала для нее самым серьезным кризисом на пути к власти. Источником проблем стал прибывший в Петербург в 1755 году британский посол сэр Чарльз Уильямс. С одной стороны, ему было поручено добиться заключения нового договора с Россией, сократив при этом размеры получаемых ею от Лондона субсидий. С другой стороны, с помощью солидных сумм он пытался настроить ответственных за внешнюю политику сановников, прежде всего канцлера Бестужева, против Франции и – вплоть до неожиданного изменения в союзных отношениях – против Пруссии²⁰⁹. Поскольку он считал, что именно Екатерина, «случись что, будет здесь править» («who in case of accidents will rule here»), а великая княгиня, любившая пожить на широкую ногу, накопила значительные долги, то они оба были заинтересованы в том, чтобы от английского правительства в ее пользу поступали денежные ассигнования. Уильямс, со времен своей учебы в Итоне друживший с Генри Филдингом и сам писавший сатирические произведения, в истории британской дипломатии считается дилетантом, сеявшим хаос на всех должностях, которые ему доводилось занимать. Великой княгине он импонировал своим «остроумием и познаниями», однако их личные взаимоотношения значительно окрепли благодаря началу любовной связи великой княгини и Станислава Понятовского, прибывшего после жизни в Вене, Гааге и Париже в Россию в составе свиты Уильямса по делам прорусского «семейства» Чарторыйских и лишь позднее утвержденного в качестве посланника дворянской республики – Речи Посполитой²¹⁰. К моменту начала Семилетней войны летом 1756 года у британского посланника оказалась информация, не доступная ему иначе, чем через Екатерину: известия о настроениях при дворе и даже сведения из дипломатической переписки правительства²¹¹. Правда, Бестужев пытался постепенно уклониться от влияния посланника, однако через Уильямса к прусскому королю продолжали доходить важные сведения о мобилизации в России и даже слухи о планах наступления, намеченного на весну 1757 года²¹². В изменнических связях с Фридрихом II зимой 1757–1758 годов императрица Елизавета Петровна заподозрила не только канцлера Бестужева, но и великую княгиню Екатерину. Однако, поскольку и Бестужев, и Екатерина успели, видимо, уничтожить порочащие их документы, степень обоснованности этих подозрений до сих пор неясна. Как бы то ни было, собравшись с духом и предложив императрице отправить ее к родственникам – отец к тому времени уже умер, а обнищавшая мать влачила жалкое существование в Париже, – Екатерина сумела выпутаться из этой некрасивой истории. Как и следовало ожидать, Елизавета Петровна не только отклонила хорошо продуманное прошение об отъезде, но и стала проявлять особую благосклонность к умной супруге недалекого и неотесанного наследника престола²¹³. Благодаря и собственной ловкости, и участившимся недомоганиям императрицы, Екатерина еще на шаг приблизилась к столь желанной власти. Возвращение же в Германию грозило ей жизнью в бедности и политической беспомощностью, чему она видела живые примеры, посещая с родителями одиноких чудаковатых тетушек, живших по монастырским приютам для незамужних дворянок в Северной Германии²¹⁴. Задаваясь вопросом о том, почему немецкая принцесса, став великой княгиней и будучи затем уже императрицей, всеми силами пыталась утвердиться в России, необходимо всегда помнить об этой альтернативе.

Германия не была специальной темой автобиографических записок Екатерины. О том, что помнила она больше, чем оставила в своих «воспоминаниях», говорят те сведения о Штеттине, которые удалось выведать у нее Гримму. Вообще, ее письма свидетельствуют, что она свободно ориентировалась в фактах своего прошлого, вспоминая о переживании и его обстоятельствах. Она прибегала к ним спонтанно, выборочно, интерпретируя их в зависимости от цели всякий раз, когда это представлялось ей уместным по литературным соображениям. Например, в 70-е годы она продолжала писать о людях, которых знала в юности.

Подводя итог, можно сказать, что та Германия, о которой шла речь начиная с 50-х годов в автобиографических записях великой княгини, а затем и императрицы Екатерины, практически без исключений сводится к воспоминаниям о воспитании, полученном ею в Штеттине, и к жизни правящих домов, наблюдавшейся ею в северогерманских столицах и резиденциях. С пространственной точки зрения ей были знакомы немецкие земли к югу от Балтийского и Северного морей до линии Цербст – Вольфенбюттель и те, что находились на протянувшейся с запада на восток линии от Восточной Фризии до Мемеля и далее до остзейских провинций Российской империи, где преобладало немецкое население. В политическом смысле эта северогерманская территория к западу от государственной границы с Россией находилась под гегемонией Пруссии, а в конфессиональном здесь доминировали лютеранство и кальвинизм. Посредством политических браков Гогенцоллерны связали себя крепкими родственными узами с герцогскими домами Брауншвейга²¹⁵ и Голштинии, и князь Христиан Август Ангальт-Цербстский, вступив в брак с представительницей голштинского дома, также вошел в эту семью, повысив тем самым значимость своей должности на прусской службе. Между тем родственные связи прусской клиентелы распространялись и на Южную Германию: как уже упоминалось, мать княгини Иоганны Елизаветы происходила из рода князей Баден-Дурлахских²¹⁶. А когда Христиан Август после смерти в 1742 году своего кузена Иоганна Августа переселился из Штеттина в Цербст и близлежащий Дорнбург, чтобы править там вместе со своим братом, с ними в доме оставалась жить Гедвига Фридерика – вдова покойного князя, дочь герцога Вюртемберг-Вейлтингенского²¹⁷. При прусском дворе принцесса София повстречалась и с юными принцами Вюртембергскими – Карлом Евгением, Фридрихом Евгением и Людвигом Евгением²¹⁸.

Екатерина упоминает лишь о некоторых значительных политических событиях в Германии, пришедшихся на период ее юности. Нет оснований сомневаться в том, что речь идет о ее собственных воспоминаниях, поскольку эти события либо отражались на службе ее отца, либо касались семьи, – к примеру, смена монарха на прусском престоле в 1740 году²¹⁹, первая Силезская война, на которую, невзирая на перенесенный незадолго до этого удар, был призван Христиан Август²²⁰, избрание ее дяди, любекского принца-епископа Адольфа Фридриха, наследником шведского престола²²¹.

Не приходится сомневаться и в том, однако, что Екатерина умалчивает о каких-то фактах, например выходивших за рамки восприятия весьма юной особы, или о тех, которые, храня в памяти, она не смогла облечь в слова, или тех, которые не сочетались с центральной темой ее воспоминаний или же могли не понравиться русским читателям. Во всяком случае, за исключением отношений между северогерманскими княжескими домами, описания которых насыщены историческими анекдотами, воспоминания содержат весьма скудную информацию о стиле правления князей, об управлении и государственном устройстве территорий и совсем ничего не сообщают об их конфессиональной жизни, финансах, экономической и культурной жизни, о городах и строительстве, о деревнях и селах и о людях, не принадлежавших к придворному обществу.

Глава II. Протестантская этика, немецкий язык и «благочиние»: плоды воспитания и самообразования в Германии

Из всех представителей недворянских сословий – тех, кого Софии Августе Фридерике довелось знать в ее юные годы в Германии, – императрица сочла достойными упоминания в автобиографических записках лишь своих воспитателей – прежде всего мадемуазель Кардель и господина Вагнера. Несмотря на то что рассказам о них присущи живость, обилие деталей, а порой и сентиментальность, Екатерина не ставила себе целью простое спасение имен учителей от забвения: поступив так, она наделила бы их самостоятельной литературно-исторической функцией. Напротив, они стали персонажами захватывающей истории ее личного жизненного успеха. Кроме того, размышления о собственном воспитании послужили для просвещенной – как она понимала свою должность – правительницы импульсом для создания новой системы образования в России²²² и заставили взять на себя ответственность как за будущее всей империи, так и за достойное духа времени воспитание своих внуков. В воспоминаниях Екатерина сумела провести четкое и последовательное различие между воспитанием, полученным ею, и тем, что ретроспективно представлялось ей наиболее важной его составляющей: какие впечатления, по ее мнению, стали решающими для созревания ее личности, кому она действительно обязана формированием своего мировоззрения, как ей удавалось заниматься самообразованием. Помимо родителей, в судьбе императрицы можно обнаружить как минимум пять совершенно разных людей, чьи роли в истории ее жизни, сложно переплетаясь, образуют целый спектр противоречивых влияний на становление ее личности в ранний период.

В единственной записи, относящейся к автобиографическим текстам начала 1770-х годов, смешиваются сведения о воспитании принцессы и службе ее отца в Штеттине. Он, рассказывает Екатерина, регулярно совещался со своим вице-губернатором Больхагеном, ставшим ему «близким другом». Старый Больхаген жил в том же замке, что и губернатор («в нижнем этаже»), и ежедневно бывал в его семье («каждый вечер в пять часов поднимался в третий этаж, где мы жили»). Детям он рассказывал о своих странствиях, «пересыпая все назиданиями». Критически оценивая мир взрослых ее детства, Екатерина описывала Больхагена не только как хорошего рассказчика, человека остроумного и придававшего большое значение воспитанию, но и как человека, любившего детей губернатора «как своих». Однако он фигурирует в воспоминаниях императрицы только потому, что в 1736 году – первым из многих – пробудил в принцессе «первое движение честолюбия», убедив ее усердствовать в «благоразумии» и «христианских и нравственных добродетелях», чтобы в один прекрасный день она стала достойной носить корону, «если она когда-нибудь выпадет мне на долю». По всей видимости, Больхаген распоряжался губернаторской кассой наравне с самим губернатором, потому что императрица помнила, как Иоганна Елизавета, ссорясь с ним, неоднократно упрекала его в скупости²²³. Однако тот факт, что в записи об этих ссорах Екатерина принципиально воздержалась от оценок, служит частичным прикрытием для императрицы, осуждавшей свою слывшую расточительницей мать. С другой стороны, например, она как автор присоединилась к распространенной критике «солдатского короля» за его скупость и лишь ретроспективно – уже после восшествия на престол Фридриха II – с похвалой отзывалась о пышности берлинского двора²²⁴.

Доктор Давид Лаурентиус, или Лоренц Больхаген, – человек хорошо известный в литературе. Родом из Старгарда, он учился в университетах Йены и Грейфсвальда. В 1710 году Больхаген стал архидьяконом штеттинской церкви Святой Марии и преподавателем теологии и восточных языков в королевской академической гимназии (Gymnasium academicum Carolinum), а в 1721 году был назначен генеральным суперинтендантом прусской Померании, причем тогда же ему выпало читать проповедь по случаю присяги сословий новому правителю. Однако с середины 1720-х годов, когда при поддержке короля Фридриха Вильгельма в Померании стал активно распространяться пиетизм из Галле, а реформатским общинам, в первую очередь гугенотам, а также католикам в гарнизонах, была предоставлена свобода вероисповедания, Больхаген возглавил в Штеттине ортодоксальное лютеранство, имевшее прочную опору в значительной части духовенства, а также среди сословий Померании. Они настаивали на том, что при заключении Стокгольмского мира в 1720 году Фридрих Вильгельм I обещал защищать Аугсбургское исповедание²²⁵, и демонстративно отметили 200-летие последнего в 1730 году. На протяжении некоторого времени принудительными мерами приходилось добиваться соблюдения даже такого традиционного церковного ритуала, как молитва за здравие короля, а пасторы с недоверием относились к общественным и образовательным устремлениям пиетистов, опиравшихся в 1730-е годы в Штеттине на поддержку Фридриха Вильгельма. Во всяком случае, наказанием для Больхагена было назначение к нему в 1727 году адъюнктом ученика Августа Франке, пиетиста, оставшегося с ним и в 1733 году, когда Больхаген получил должность генерал-суперинтенданта²²⁶. Поскольку Больхаген умер в 1738 году, воспоминания Екатерины о нем и его дружбе с ее отцом приходятся как раз на ту пору, когда он уже утратил свою высшую церковную должность.

Рассматривая ранний период воспитания принцессы Софии, важно, безусловно, принять во внимание отношение цербстского князя и его супруги к религии, а также учесть ту позицию, которую они занимали в конфликте между ортодоксальным лютеранством и пиетизмом, патроном князя – королем Пруссии – и представителями сословий Померании. Сама Екатерина, если следовать ее автобиографическим запискам, не проявляла ни малейшего интереса к конфессиональным вопросам, тем более отчетливо сформулировав свои приоритеты. Итак, ее отец и мать были «непоколебимо-религиозны» («ils avoient un fond de religion inaltérable»)²²⁷. Согласно суждению одного из лучших знатоков ангальтских архивов, пусть даже и не совсем точному, Христиан Август был «добрым христианином и стойким приверженцем лютеранской веры», а княгиня – «благочестивой христианкой»²²⁸. В конце XVI столетия ангальтские князья стали кальвинистами. Только в Цербсте в 1644 году было вновь введено лютеранство, однако параллельно, под давлением других ветвей княжеского рода и Фридриха Вильгельма, «Великого» курфюрста Бранденбургского²²⁹, в 1679 году было подтверждено право жителей Цербста исповедовать кальвинизм. К началу XIX века две трети населения Ангальта придерживались реформатства, а одна треть – лютеранства. Пиетизму из Галле находившиеся по соседству дворы Кетена (Köthen) и Цербста, где Христиан Август начал править после 1742 года вместе со своим братом, открыли свои двери в начале XVIII века²³⁰.

Итак, если в родном княжестве отца Екатерины – Ангальте – конкурировали между собой кальвинизм, ортодоксальное лютеранство и пиетизм, то княгиня Иоганна Елизавета выросла в однородной конфессиональной среде. И Гольштейн-Готторп, и Вольфенбюттель оставались центрами ортодоксального лютеранства, однако и здесь у него нашелся соперник, но вовсе не пиетизм в духе Филиппа Якоба Шпенера²³¹, а позднегуманистический, экуменистски ориентированный, опиравшийся на аристотелевскую философию извод лютеранского учения, вышедший из-под пера профессора Георга Каликста²³². Решающую роль в укреплении позиций ортодоксального лютеранства в этих северогерманских дворах в конце XVII века сыграл лейпцигский гуманист, теолог и философ Иоганн Фридрих Майер²³³. Уже в молодые годы из почитателя Шпенера и пиетизма он превратился в его противника. В 1684 году Майер стал преподавателем теологии в Виттенберге, в 1687 году – пастором церкви Св. Якова в Гамбурге и одновременно, по протекции герцога Христиана Альбрехта Гольштейн-Готторпского, преподавателем университета в Киле и членом правления лютеранской церкви в Голштинии; в 1691 году к его обязанностям прибавилась должность старшего советника по делам церкви в немецких провинциях, принадлежавших шведской короне, а в 1698 году он стал курировать и монастырский приют для представительниц высшей знати в Кведлинбурге. Еще в 1691 году шведский король Карл XI хотел переманить его в Дерпт; однако лишь в 1701 году он последовал приглашению, но уже Карла XII, и занял должности профессора университетa Грейфсвальда и генерального суперинтенданта города. Верность королю Швеции он сохранил даже во время Северной войны, когда в 1711–1712 годах датский король Фридрих IV и польский король, курфюрст Саксонский Фридрих Август I, в союзе с русскими войсками заняли город. Несмотря на все причиненные горожанам бедствия, монархи проявили интерес к знаменитой библиотеке уважаемого ученого. Вскоре, в апреле 1712 года, бежавший в Штеттин Майер умер, не дожив лишь нескольких месяцев до визита в Грейфсвальд самого царя Петра I, удостоившего своим посещением и университет, и дом Майера²³⁴.

Майер был не просто признанным авторитетом ортодоксального лютеранства и решительным противником пиетизма, мистицизма и какого бы то ни было фанатизма – он много путешествовал и вел обширную переписку с огромным количеством ученых людей своего времени и многочисленными представителями правящих домов, причем не только немецких. Его корреспондентами были, например, шведские короли, голштинский герцог Христиан Альбрехт и его сыновья Фридрих и Христиан Август – отец Иоганны Елизаветы, герцог Август Вильгельм Брауншвейг-Вольфенбюттельский, третья жена которого была крестной матерью будущей княгини Ангальт-Цербстской, а также аббатиса Кведлинбургского монастыря Анна Доротея Саксен-Веймарская²³⁵. Здесь позволим себе сделать два вывода. Во-первых, в основе тесной связи готторпского и вольфенбюттельского дворов лежало ортодоксальное лютеранство. И, во-вторых, складывается впечатление, что мать Екатерины, молодая супруга цербстского князя, спорившая по поводу ведения домашнего хозяйства с ортодоксальным лютеранином Больхагеном, менее чем двадцатью годами ранее получила воспитание в духе его же наставника Майера при голштинском и брауншвейгском дворах.

Однако даже скудные свидетельства, дошедшие до нас, говорят о том, что политические и духовные перемены 20-х и 30-х годов оказали воздействие если не на саму веру, то на отношение родителей Екатерины к религиозным вопросам и воспитанию детей. Иоганна Елизавета, которая была на 22 года, то есть на целое поколение, моложе своего супруга, значительно сильнее, чем он, ощущала весьма существенное влияние со стороны наследника прусского престола Фридриха, своего ровесника, воспитанного в просвещенном духе естественного права, традиции гуманизма и французской классической литературы, покровительствовавшего наукам и искусствам и снискавшего известность в качестве писателя²³⁶. Эта близость и послужила пищей для всерьез выдвигавшегося время от времени предположения, что императрица России Екатерина была дочерью прусского короля²³⁷. Слухи о романе наследного принца и юной цербстской княгини уже не один раз находили компетентное опровержение, поэтому здесь отметим лишь, что для Иоганны Елизаветы Фридрих всегда оставался примером человека живого ума, а он видел в ней в первую очередь мать принцессы с хорошими шансами на перспективное замужество. Позднее, когда дочь уже переехала в Россию, Иоганна Елизавета вступила в переписку с Христианом Фюрхтеготтом Геллертом²³⁸, общалась с Готтшедом²³⁹ – последователем Христиана Вольфа²⁴⁰ и даже искала возможности завязать контакт с Вольтером²⁴¹. Однако в период Семилетней войны жизнь ее неожиданно вышла из привычной колеи. У Фридриха II появился повод подозревать княгиню и ее сына в предательских сношениях с Францией, поэтому в 1758 году она решилась бежать сначала в Гамбург, а затем через Голландию в Париж, а король тем временем наложил разорительные контрибуции на формально остававшийся нейтральным Цербст. В Париже под вымышленным именем графини Ольденбургской Иоганна Елизавета вращалась в салонах и посещала театры – до тех пор, пока не погрязла в долгах, заболела, а затем и умерла в 1760 году в бедности и отчаянии, чувствуя себя обузой для дочери в Петербурге²⁴². Здесь, однако, интересно, что привитая ей с детства связь с ортодоксальным лютеранством, по всей видимости, к концу ее жизни серьезно ослабла. Если бы мы располагали возможностью проверить это утверждение, тогда ее ничем не примечательная интеллектуальная биография могла бы послужить отражением такого важного процесса, как завершение периода конфессиональных распрей в Германии.

Что касается лютеранской ориентации цербстских князей, находившихся на прусской службе, то серьезный удар по ней уже в 20-е годы могло нанести правление Фридриха Вильгельма I²⁴³, насаждавшего, в том числе и в Померании, веротерпимость и поощрявшего пиетизм. Новое учение быстро приобретало влияние среди офицерского корпуса, а также распространялось среди солдат через назидательную литературу, и прежде всего – полковых проповедников, все чаще набиравшихся исключительно из числа выпускников университета Галле. Кроме того, экуменистский характер пиетизма помогал смягчить конфессиональные противоречия в Пруссии между представителями правящего дома – реформатами – и их подданными-лютеранами²⁴⁴.

Таков конфессиональный контекст, в котором цербстский князь – человек, связанный узами дружбы с ортодоксальным лютеранином Больхагеном, пригласил в воспитатели для своей дочери французскую кальвинистку и полкового капеллана. Если король уже в 1734 году обратил внимание на смышленую принцессу, то ее родители – представители прусской клиентелы – и особенно отец, состоявший на прусской службе и возглавлявший зáмковый приход Штеттина, наверняка должны были тщательно выбирать, как и кому воспитывать их детей. Существование в 1732–1736 годах в Старгарде священника-пиетиста Фридриха Вагнера подтверждается документально²⁴⁵. Поскольку Екатерина сообщает, что учитель религии появился у нее в семилетнем возрасте²⁴⁶, именно Вагнер вполне мог в 1736 году занять место капеллана в полку ее отца. Елизавета Кардель, родившаяся в 1712 году во Франкфурте-на-Одере, приступила к воспитанию принцессы в 1733 году. До этого в течение двух лет, до своего замужества, за принцессой Софией присматривала сестра Кардель – Мадлен. Их отец, Этьен Кардель, был родом из Руана и состоял советником на прусской службе во Франкфурте, судьей во французской колонии и учителем²⁴⁷. В Штеттине «Бабетта» Кардель была членом церковной общины гугенотов, повсюду помогавшей французским эмигрантам интегрироваться в прусское государство²⁴⁸. По воскресеньям она навещала своего друга и советчика Поля-Эмиля де Моклера, служившего с 1721 года реформатским проповедником в зáмковой церкви, с 1723 года возглавлявшего французскую колонию из 89 семей и являвшегося советником консистории и инспектором всех гугенотских общин Померании (то есть, если можно так сказать, по своему рангу в кальвинистской иерархии он был равен Больхагену в лютеранской). Моклер был сооснователем, а с 1728 года и соиздателем журнала Bibliothèque germanique и пришедшего ему на смену Journal littéraire de l’Allemagne , а в 1739 году стал членом королевской Академии наук. Таким образом, юная гувернантка была отнюдь не случайным выбором родителей принцессы²⁴⁹. Затем для Софии были наняты еще несколько учителей из французской колонии: так, письму и рисованию ее обучал месье Лоран, франкоговорящий швейцарец («un velche»), имевший очень смутное представление о немецком языке. Однако если Екатерине-мемуаристке роль месье Лорана в ее воспитании представлялась незначительной, то это не означает, что она с пренебрежением относилась к его личности: после ее восшествия на российский престол бывший учитель получил от императрицы подарки, и даже тридцать лет спустя после переезда в Россию ей было известно, что он еще жив²⁵⁰.

Однако «в историю» мадемуазель Кардель и господин Вагнер вошли уже лишь потому, что Екатерина, всегда остававшаяся прилежной ученицей, придавала им – в основном в своих письмах к Гримму – черты типических персонажей, используя их для изложения своих представлений о воспитании. У немецкого брюзги, строгого полкового пастора Вагнера, без конца читавшего длинные проповеди и истязавшего свою овечку педантичными экзаменами, в отличие от темпераментной гугенотки, практичной и дававшей пищу для ума француженки, у которой «наряду с другими познаниями всегда были наготове всевозможные комедии и трагедии», не было шансов пробудить симпатию у своей воспитанницы. Если Бабет Кардель сумела найти подход к строптивой порой принцессе убеждением и любовью, да еще и оказалась верной подругой и советчицей в первом эротическом опыте Софии²⁵¹, то господин капеллан своими заклинаниями о Страшном суде, а иногда и угрозой неминуемого наказания зачастую провоцировал лишь открытый протест или молчаливое сопротивление²⁵². Тем не менее обучение у обоих педагогов в значительной степени состояло из заучивания наизусть: по заданию мадемуазель Кардель – басен Лафонтена, по заданию господина Вагнера – библейских текстов и, как Екатерина выражалась впоследствии, «нарочно сочиненных вещиц», по всей вероятности – Mалого катехизиса и отрывков из Застольных речей Лютера. Записывая в 1771 году свои воспоминания, императрица еще имела при себе немецкоязычную Библию с подчеркнутыми местами, выученными ею наизусть²⁵³.

Итак, в автобиографических записях, создававшихся десятилетия спустя, в той их части, где идет речь о ее обучении, императрица не сочла нужным сообщить многое о содержании уроков Закона Божьего. Однако из ее воспоминаний о пасторе Вагнере видно, что пиетистское образование фокусировалось на Библии и текстах Лютера²⁵⁴, и князь Христиан Август наверняка придавал этому большое значение. Тем не менее, идя в ногу со временем, под одной крышей – крышей собственного дома – он собрал миниатюрную экуменистскую общину. Все конфессиональные различия времен юности стерлись в памяти просвещенной писательницы, а личность воспитателя, напротив, оказалась для нее более значимой, чем содержание занятий. Если Екатерина и поведала однажды, что была ученицей обоих учителей наполовину²⁵⁵, нельзя недооценивать роль Вагнера в ее воспитании несмотря на иронию, присущую изложению мемуаристки. Его влияние на императрицу узнается впоследствии в трех сферах: насмехавшаяся над изнуряющими экзаменами, она, во-первых, все же испытывала слабость к отчетам, подведению итогов и контролю за результатами, что было созвучно как ее стремлению – оправдать императорское достоинство конкретными достижениями, – так и ее политической цели – рационализации власти и государственного управления²⁵⁶.

Во-вторых, проведя детство в большей частью франкоговорящей среде, Екатерина почерпнула – и не в последнюю очередь благодаря ненавистной зубрежке – у обучавшего ее на немецком немецкому же языку преподавателя религии солидный репертуар старинных назидательных высказываний, в которых заметно сильное влияние Лютера. На протяжении всей своей жизни она, тонко понимая языковые контрасты, ловко вставляла эти выражения, авторство которых определенно принадлежало Вагнеру, во франкоязычные письма к немецким корреспондентам: «Да, есть много вещей, которые оскверняют восемнадцатое столетие, в том числе и святая инквизиция, – этими словами, написанными по-немецки, заканчивается одно из писем Гримму, написанное большей частью, как обычно, по-французски, – но что можно сделать? Мир таков, как он есть, и годится мало на что; как говорил благословенный пастор Вагнер, ‘виною всему первородный грех’»²⁵⁷. Отметим здесь, что до сих пор особенности немецкого языка Екатерины, наряду с ее политико-социальной терминологией, исследованы недостаточно²⁵⁸.

Остается сказать, что великая княгиня и императрица писала свои замечательные литературные произведения на французском языке, что по-русски она всю жизнь говорила с немецким акцентом и сама отдавала многочисленные черновики русских текстов – законы, распоряжения, письма, а также драмы – на проверку орфографии и грамматики, не настаивая на твердом знании правил. Поэтому утверждение А.Г. Брикнера о том, что русским языком императрица владела «в совершенстве», давно неактуально²⁵⁹, но и его критика не имеет под собой крепких оснований в виде данных современных лингвистических исследований. Достаточно даже поверхностного анализа, чтобы понять, что, сообщая Гримму в одном из писем, будто она толком не знает ни одного языка²⁶⁰, она вовсе не кокетничала. А анализ более глубокий показывает, что и как автор частных писем императрица не искала повода, чтобы блеснуть своими познаниями в нескольких языках. Из многоязычия складывалась ее повседневная жизнь: с одной стороны, она знала языки трех крупных культурных пространств Европы того времени, с другой – обладала способностью дифференцированно применять каждый из них – в зависимости от ситуации, причем используя разные выразительные возможности этих языков²⁶¹. В русском окружении с его офранцуженной придворной культурой она, используя немецкий язык в письменной форме, оставалась верна индивидуальным особенностям своего языка, связанным с условиями его усвоения. Как следствие, даже став императрицей, она писала на том немецком языке, которым овладела в детстве, в Штеттине. Не случайно в письмах к Гримму она употребляла главным образом именно его, когда хотела высказаться по поводу религиозных или морально-философских проблем или когда считала уместным включить во французский контекст цитаты из Библии в переводе Лютера или из его же Застольных речей , a также пословицы, разговорные выражения, заклинания или бранные высказывания. Однако даже выборочная проверка ее текстов подтверждает, что в ее «лютеровском» немецком фактически отсутствуют типично пиетистские языковые влияния, несмотря на ее общение в детстве с пастором-пиетистом²⁶². Хотя соответствующие формулы были ей известны, ее сознательное языковое чутье и представление о себе как о просвещенной императрице, по-видимому, заставляли ее избегать их.

По-немецки императрица говорила с некоторыми посланниками немецких дворов или же переходила на этот язык, если замечала, что ее собеседник недостаточно уверенно владеет французским языком, как, например, врач Мельхиор Адам Вейкард из Фульды²⁶³. До сих пор обнаружено не так много письменных свидетельств, в которых Екатерина позволяет себе выйти за безопасные рамки проверенного набора цитат. В частности, трудно подозревать в литературной стилизации написанную ее рукой в 1784 году (хотя и не датированную в самом тексте) записку, в которой она осведомляет Вейкарда, очень беспокоившегося о своей репутации, о его ранге:

Писать красиво я не умею, своей целью я считаю, скорее, писать понятно. Ваше доверие мне приятно. Это послужит ответом на Ваше письмо без даты. Каждый из придворных врачей имеет предназначенное ему место, Ваше – придворный камер-медик. Я не знаю, почему вы считаете, что это понижает ранг или вообще подобно ссылке. Вероятно, никакой разумный человек не может оставаться без завистников. Мне кажется, что наше общее слабое место – слишком большая чувствительность. Хотите ли вы ожидать приезда вашего семейства или нет? Чего не хватает вам, чтобы быть вместе с семьей, денег на дорогу или пристанища…²⁶⁴

Текст, построенный без соблюдения каких бы то ни было правил риторики, «прозрачен» в своей соответствующей случаю прозаичности, краткости и четкости фраз, в безыскусности своего языка, не всегда соответствующего нормам, в отсутствии сложных слов и метафор, а также следов каких-либо литературных или научных влияний²⁶⁵. Это впечатление дополняется письмом императрицы 1795 года – единственным собственноручным из десяти адресованных курляндской писательнице Элизе фон дер Реке:

Ваше милое письмо от 2 октября я получила сегодня утром. Что настрой сердца и умов ваших друзей по душе вам, не может быть мне неприятным, но удивляться этому я не могу себе позволить, поскольку что ни происходит среди людей все остается человечным. Будьте здоровы и примите уверения в моей благосклонности²⁶⁶.

Кроме того, в языке, конечно же, отражается еще и манера мыслить. Поэтому можно сказать, в-третьих, что непреходящее влияние пастора Вагнера, несмотря на сопротивление, которое его ученица оказывала строгости своего учителя, заметно просвечивает в некоторых религиозно-нравственных принципах Екатерины. Очевидно, что в своих поздних письмах к Гримму она пользовалась немецким языком не просто как первым попавшимся средством: он был нужен ей для выражения опыта и мыслей, которые, несмотря на пренебрежительные отзывы о пасторе, были плодом его воспитания. Ограниченность возможностей Просвещения не обязательно было объяснять первородным грехом, как это следовало из лютеранского учения. Евангельские мотивы первородного греха и искушения, покаяния, искупления и прощения Екатерина использовала даже в полемических высказываниях о благочестивой императрице Марии Терезии в связи с австрийскими амбициями в Войне за баварское наследство:

Что касается, однако, почтенной и уважаемой мадам Бетшвестер²⁶⁷, то я не могу сказать ничего другого, как то, что она подвергается большому искушению корыстолюбия и жажды власти. Вой – доказательство раскаяния, но так как она всегда удерживает и полностью забывает, что лучшее покаяние – окончание поступка, так что в ее груди должно зашевелиться что-то закоснелое; я опасаюсь, что это может быть от первородного греха Адама, что играет такую гнусную Comédie , но чего можно требовать от женщины? Если она верна своему мужу, то это вся ее добродетель, и больше ничего делать не остается²⁶⁸.

Несмотря на саркастический тон, в языке и ходе мыслей просвечивает лютеранская традиция.

Достаточно одной такой цитаты, даже при отсутствии в ней сугубо пиетистского словоупотребления – как и в немецком языке Екатерины вообще – для подтверждения прежде уже высказывавшейся мысли о том, что воспитание и самообразование принцессы Софии в Германии заслуживает более пристального внимания, чем было принято считать прежде, когда весь историко-биографический интерес концентрировался почти исключительно на влиянии французской просветительской литературы²⁶⁹. Правда, нет оснований и для того, чтобы менять местами приоритеты: в пользу традиционного мнения существуют многочисленные доказательства, ведь Екатерина вплоть до конца жизни называла Вольтера, Монтескьё и энциклопедистов своими учителями. И в самом деле, разбираться в себе и окружающем мире она стала, лишь взявшись в 50-е годы за интенсивное самообразование. Однако для интерпретации этой картины важны в первую очередь два момента.

Во-первых, наряду с секуляризированной картиной мира французских философов Екатерина в ходе самообразования довольно бессистемно усвоила и их теоретико-познавательную стратегию, систему категорий и способ формировать представление о себе²⁷⁰. Она даже ощущала свою принадлежность к ним и после своего прихода к власти, на исходе Семилетней войны была, так сказать, формально аккредитована в «универсальной церкви Просвещения»²⁷¹, начав непосредственное общение с великими писателями и – по ее собственным словам – «войдя в моду» благодаря Вольтеру²⁷². В интерпретации французских просветителей она освоила французскую классическую традицию, на французском же языке открыла для себя античных писателей и набиравшую популярность во всей Европе английскую культуру той эпохи, произведения итальянских и даже некоторых немецких авторов²⁷³. Поэтому существует достаточно оснований дифференцированно относиться к кажущемуся сверхмощным «французскому» влиянию: по крайней мере, необходимо, с одной стороны, видеть разницу между lingua franca традиции и просвещенной коммуникации и происхождением, эпохой и намерениями самих авторов, а с другой – в целом осмыслить наследие французских философов в их универсалистских устремлениях и космополитическом значении.

Во-вторых, новые самооценка и миропонимание не стерли прежнего жизненного опыта Екатерины, а трансформировали его, оставив свой отпечаток, прежде всего, на литературном облике ее воспоминаний. Heвозможно с уверенностью утверждать, что в период между переездом в Россию и первыми попытками записать историю своей жизни она отдавала себе отчет в том, что в Германии шел процесс литературной секуляризации. Тем не менее в автобиографии императрицы обнаруживается достаточно подтверждений тому, что в тот период происходила секуляризация мышления Екатерины и представления о самой себе: она выстроила концепцию своей жизни в виде тернистого пути к российскому престолу без опоры на Бога, даже без особой веры в предопределение, не забыв, однако, упомянуть о многочисленных предзнаменованиях, указывавших на ее миссию, и об испытаниях, которые она с честью выдержала. Восхищаясь собой – и как темой, и как действующим лицом, – она приписывала достижение своей цели лишь собственной активности. Однако у нее, как в уже устаревшей на тот момент форме пиетистской автобиографии, и сам путь, и любая жизненная деталь приобретают смысл только при наличии цели. Если рассматривать автобиографические заметки Екатерины как секуляризированную историю призвания²⁷⁴, можно сделать и другие историко-текстологические выводы. К описанию «победных итогов» своего правления она приступает на русском языке в лаконичном стиле res gestae ²⁷⁵, ссылаясь в том числе и на официальные документы своего царствования. По-французски же, на языке ее литературных произведений, написаны в узком смысле автобиографические фрагменты 1770-х и 1790-х годов, отличающиеся глубоким самоанализом. Все они, к сожалению для историков, однако вполне логично с точки зрения истории призвания, заканчиваются рассказом о достижении цели – узурпации престола в 1762 году, провозглашенной целесообразной и необходимой. Итак, вне непосредственной, не говоря уже о причинной, связи с литературным процессом в Германии в 70-е годы XVIII века – в эпоху перехода к «модерну» (Sattelzeit ), Екатерина начала записывать в России секуляризованную, «модерную» историю своей жизни на французском языке²⁷⁶.

Осознав это, можно объяснить нежелание Екатерины придавать значение такому вопросу, как влияние того или иного вероучения на ее судьбу. Поэтому заканчиваются ничем попытки историков взвесить каждое из этих влияний периода ее юности: ученый друг отца, ортодоксальный лютеранин, а следовательно, в конкретных условиях Померании склонявшийся скорее на сторону сословий; учитель Закона Божьего – пиетист, в конкретных условиях Пруссии преданный скорее королю и навязывавший такие методы зубрежки, которые вряд ли могли вызвать энтузиазм, но зато прочно закрепили в памяти запас цитат Лютера; вызывавшая самые теплые чувства даже годы спустя, просвещенная во всех отношениях кальвинистка, которая, как и вся ее община, могла не сомневаться в благосклонности короля. Принцесса Цербстская наверняка, прежде чем научилась облекать мысли в слова, узнала о том, что церковь должна быть подчинена светской власти, что свобода вероисповедания для государства полезнее, чем доктринерский конфессионализм, что ровное отношение ко всем конфессиям создает лучшие жизненные условия для подданных, что религиозное рвение способно порождать опасный фанатизм и тайные общества, однако, поставленное в рамки законов и включенное в общественный дискурс, оно может приносить пользу государству.

За недостатком доказательств пока нельзя поставить под сомнение традиционное мнение о том, что с переходом в православие, а тем более с началом чтения произведений Вольтера отношение Екатерины к религии и церкви стало определяться лишь политическим оппортунизмом, лишившись присущего ей прежде благочестия²⁷⁷. Императрица, должно быть, отлично повеселилась бы, если бы кто-то попытался убедить ее в том, что влияние, оказанное на нее пастором Вагнером, сравнимо с влиянием Вольтера. И все же по отдельным фактам, существующим помимо ее записей, можно судить о присущем ей религиозном видении до того момента, когда его основы были подорваны чтением произведений просветителей. Ведь отец принцессы Софии Августы Фридерики, достопочтенный князь Христиан Август вверил преподавание лютеранской религии и немецкого языка военному пастору-пиетисту. И если в своих автобиографических записках великая княгиня и императрица Екатерина при всей любви к матери откровенно припоминала ей серьезные недостатки ее характера, а заодно и политическую несостоятельность, проявленную ею при дворе Елизаветы Петровны²⁷⁸, то к своему благочестивому отцу она сохранила глубокое уважение, а теплые воспоминания о нем ничем не были омрачены²⁷⁹. Христиан Август проявил серьезное беспокойство, когда в 1744 году перед Екатериной встала необходимость переменить веру²⁸⁰. Единственный способ разрешить сомнения виделся ему в том, чтобы прежде всего проверить, насколько согласуются друг с другом лютеранское и греческое вероучения. Для этой роли при российском дворе нашелся идеальный исполнитель в лице украинского теолога Симона Тодорского – епископа Псковского. Учившийся в Галле, он был знаком с лютеранским пиетизмом и перевел Четыре книги об истинном христианстве (Vier Bücher vom wahren Christentum , 1605) Иоганна Арндта²⁸¹ на русский язык²⁸².

Впоследствии в своей автобиографии Екатерина уделила большое внимание рационалистическому и рационализирующему ее поведение объяснению своей изначальной готовности к перемене веры. Как в исторической реальности, так и в ее автопортрете человека Просвещения этому шагу отводилась функция обязательного испытания на пути к российскому престолу: с самого своего прибытия в Россию она, по ее словам, уже была убеждена в том, «…что венец небесный не может быть отделен от венца земного»²⁸³. Однако в переписке между находившимся в Германии отцом c матерью и дочерью, пребывавшими в России, отражается серьезная общая борьба за принятие религиозного решения большой важности. Тодорскому, благодаря его солидному образованию и познаниям как в восточной, так и в западной теологии, а также служебному и личному авторитету, удалось убедить принцессу и ее мать в том, что, несмотря на различия в церковном церемониале, содержательные расхождения обоих вероучений невелики. Думается, сейчас было бы по меньшей мере наивным подозревать псковского епископа в том, что он слишком легкомысленно обошел вопрос о конфессиональных различиях. Скорее, ему было важно подвинуть Софию – может быть, впервые в ее жизни – к тому, чтобы самостоятельно прийти к некоему убеждению в вопросе о вере. И, говоря об относительности церкви как института, он привил ей истинно пиетистский взгляд: так как пиетизм ориентирован на церковь будущего, то существующие церкви утрачивают свое значение. К тому же в первой половине XVIII века основной задачей пиетизма было воспитание религиозной сознательности по отношению к институционализированной церкви с ее застывшим учением²⁸⁴. А из пиетизма, с которым Тодорский познакомился в Галле, вытекала, кроме того, политическая этика, поощрявшая обращенную к миру практическую деятельность и оптимистически смотревшая на ее политико-социальное оформление. Наряду с Просвещением пиетизм придавал большое значение сословному воспитанию и образованию, такому, которое не стирает границ, отделяющих сословия друг от друга²⁸⁵. Так цербстcкая принцесса, которой пастор Вагнер не сумел привить своих взглядов по причине педагогической бездарности, к концу своего воспитания, пусть даже незаметно для себя, все же усвоила главные принципы пиетизма. Это произошло уже в России, поэтому неудивительно, что языковое влияние немецкого пиетизма ее не коснулось.

Важно, что Симон Тодорский не усердствовал в поучениях, а разумно обосновал для нее и ее родителей, что с политической точки зрения благоразумно оказать уважение церкви как институту, а добиваться милости Божьей – это уже личное дело каждого. Очевидность этого не стал отрицать и отец принцессы, желавший прежде всего избавить свою дочь от конфликтов с совестью. Будучи поставлен перед неизбежным фактом («nécessité») перехода дочери в православие, он доброжелательно посоветовал ей «не доверять никому и не полагаться ни на кого, кроме триединого Бога и его слова»²⁸⁶ и в конце концов в утешение самому себе заметил: «…однако я ожидаю от нее не перемены (changement ) веры и учения, а лишь перехода в греческую церковь, учение которой, за исключением внешних церемоний, как я слышал, идентично нашему»²⁸⁷.

В одном из своих первых писем из России пятнадцатилетняя девушка старательно растолковывала обеспокоенному отцу, как она поняла своего пиетистски настроенного православного учителя Закона Божьего: различия во внешней культовой стороне и в самом деле сильны, однако церковь вынуждает к этому грубость народа – «la brutalité du peuple»²⁸⁸. Этот ранний документ заслуживает особого интереса, потому что в автобиографических записях Екатерина противопоставляет собственное строгое соблюдение православных обрядов целенаправленно провокационному высокомерию великого князя и императора Петра Федоровича, проявлять которое по отношению к православию он считал своим долгом перед лютеранством. А данное письмо показывает, что немецкая принцесса, по крайней мере в то время, также придерживалась мнения, что религиозная практика русской церкви подходит скорее непросвещенному народу, считая возможным и нужным участвовать в публичном отправлении культа из соображений государственной пользы, даже если они не соответствовали ее личной вере. Уже через полгода после своего переезда в Россию княжна Ангальт-Цербстская производила впечатление при императорском дворе, уверенно произнося исповедание веры на русифицированном церковнославянском языке, а затем и убедительно демонстрируя свое благочестие²⁸⁹.

Конечно же, образование, полученное Софией Августой Фридерикой в Германии, не соответствовало тому серьезному делу, которое ожидало ее в России. Однако под влиянием родителей и учителей она приобрела способность учиться сама снова и снова, и позднее, описывая собственную жизнь, императрица всегда это подчеркивала. И первые проявления своей индивидуальности, и осознание собственной женственности она относила еще ко времени своей юности, прошедшей в Германии. Тогда же у нее зародилась глубоко укоренившаяся впоследствии тяга к интеллектуальному саморазвитию. И это понимание, ею самою достигнутое и самою же сделанное достоянием общественности, представляется достоверным в силу того, что у этого события были потенциальные свидетели – двое людей, которые в 1771 году, на момент записи, были еще живы и влияние которых на свою жизнь императрица считала решающим, – графиня Бентинк и граф Гилленборг.

Историки, которых в мемуарах Екатерины интересовала прежде всего политика, снижали ценность, если не игнорировали вовсе факт, который с давних пор привлекал романтически настроенных писательниц – авторов биографических романов о великой княгине и императрице: автобиография Екатерины является прежде всего свидетельством о необычной даже для придворного общества жизни женщины. Обширная биография, за которую она всерьез принялась в 1771 году, потребовала от нее высшего писательского мастерства, чтобы правильно интерпретировать открывший ей саму дорогу в Россию брак с наследником престола, а затем императором Петром III и оправдать свержение законного государя, своего супруга, с помощью военной силы, а также объяснить, почему она сама встала у кормила власти вместо того, чтобы стать регентшей при несовершеннолетнем сыне Павле.

В силу этих причин замужество и материнство изначально не могли быть решающими критериями для жизнеописания Екатерины. Ее задача заключалась скорее в том, чтобы, с одной стороны, представить с историко-прагматических позиций свое воспитание и показать внутреннюю готовность к замужеству и материнству, соответствовавшие нормам придворного общества, а с другой стороны, убедить читателя, что у нее было достаточно рациональных оснований, чтобы выбиться из наезженной колеи. С политической точки зрения ей достаточно было изобразить Петра смешным и опасным деспотом, а государственный переворот представить как неизбежное в данной ситуации деяние для спасения империи. Однако Екатерина пошла дальше, изобразив свое замужество как семнадцатилетнее мученичество и показав непримиримые противоречия не между мужчиной и женщиной вообще, а между этим мужчиной и собой, женщиной, во многом превосходившей своего мужа, наделенной чувством ответственности за Российскую империю и волей к знаниям, способной доказать, что она достойна своего предназначения, а кроме того – не лишена и «естественных» эмоциональных потребностей. Воспоминания об эротических опытах, начиная с самого детства, необходимы не для того, чтобы позабавить потомков, – они включены в общую картину ее созревания и необычной, трудной и поздней сексуальной эмансипации. И едва ли в каких-либо других местах ее жизнеописания можно встретить столь тонкие моменты самоанализа, как в рассказах об эротических переживаниях.

Надо сказать, что отношения полов при мелких немецких дворах в век просвещенного абсолютизма не исчерпываются понятием «патриархат»²⁹⁰. Для периода до середины XVIII века и несколько позже справедливо, особенно в отношении княжеских супруг, наблюдение Норберта Элиаса, сделанное на примере французского двора XVII века: «Женщины, их социальные группы имеют при дворе больше власти, чем в какой бы то ни было социальной формации этого общества»²⁹¹. Только на первый взгляд ретроспективный образ родителей Екатерины укладывается в буржуазное клише: серьезный, ответственный, бережливый, занимающий официальную должность отец и живая, жизнерадостная, расточительная мать. По ходу повествования эта типизация обрастает, благодаря многочисленным примерам, индивидуальными чертами, придающими образам убедительности. Хотя обоих родителей дочь описывает как религиозных, общительных и справедливых людей²⁹², в сущности, всю свою жизнь она испытывала страдания из-за своей матери.

Как бы то ни было, если оставить в стороне индивидуальные черты родителей принцессы Софии, дифференциация «общественных» функций князя и княгини Цербстских оказывается типичной для своего времени в сравнении с уже упоминавшимися и упоминаемыми в дальнейшем дворами Вольфенбюттеля, Дармштадта, Мемпельгарда или Карлсруэ²⁹³. Князья состояли на службе у более могущественного властителя или занимались дорогостоящими военными играми в подражание прусскому двору. Они несли ответственность за «политику» своей земли, в том числе кадровую, и финансы. Однако в век Просвещения многие княжеские жены вносили свой вклад в укрепление авторитета и могущества супруга. Выдавая замуж дочерей и внимательно наблюдая за событиями семейной жизни людей своего круга, они уже занимались решением «политических» задач. Несмотря на то что конечные результаты брачной политики XVIII века, как и любой другой, зачастую отличались от запланированных и в ней не обходилось без идеологии, заведенное правило требовало, чтобы от ее удач или неудач зависело урегулирование прав на власть и собственность, создание заново союзов и возникновение новых противников – как в пользу, так и в ущерб дому²⁹⁴. Все чаще княгини превосходили своих супругов, предававшихся военным делам, уровнем образования: они много читали, писали, следили за журнальными публикациями, переписывались с великими французскими писателями, с Готтшедом или Геллертом, общались с Фридрихом II, стремясь на практике воплощать идеалы Просвещения, поощряя развитие культуры, образования, науки и общественного призрения²⁹⁵.

Тем не менее одна дворянская женщина, по воспоминаниям Екатерины, все же превосходила всех остальных масштабом своей личности и открыто демонстрируемой независимостью. Графиня Шарлотта София фон Бентинк обязана славой не только упоминанию в мемуарах Екатерины – она заслужила ее самостоятельно по трем причинам. Во-первых, в 1738 году, всего через четыре года супружества, она рассталась со своим уважаемым и состоятельным мужем – графом Вильгельмом фон Бентинком, президентом Совета нидерландских Генеральных штатов и одним из предводителей Оранской партии, а в 1740 году их брак был расторгнут. Во-вторых, начиная с 1743 года и на протяжении двадцати лет она вела судебную и политическую борьбу против вполне законных притязаний графа на владение полученным ею от своего отца наследством, в том числе и на земли в Ольденбурге, отданные ее отцом за долги, поручителем которых и был граф Бентинк. Одно время сначала Фридрих II, а затем Мария Терезия оказывали графине поддержку в борьбе с кредиторами и мужем через датского короля – графа Ольденбургского, пока имперский надворный суд не вынес окончательного решения в пользу бывшего супруга. В-третьих, прожив до 1748 года главным образом с графом Альбрехтом Вольфгангом фон Шаумбург-Липпе в Бюкебурге, в начале 50-х годов в Берлине графиня Бентинк стала любовницей Вольтера. После его стремительного, походившего на бегство отъезда из Пруссии она поддерживала переписку с ним и продолжала ее до последних дней его жизни. Вольтер даже неоднократно предлагал ей переселиться к нему в Швейцарию. Однако, заботясь о своей независимости, она все же не решилась связать себя снова крепкими узами и не согласилась на его предложение²⁹⁶.

Итак, учитывая, что в числе возможных читателей ее воспоминаний мог оказаться Вольтер, нельзя исключать, что Екатерина просто хотела произвести впечатление упоминанием о знакомстве в юности с этой знаменитой в свое время женщиной, которой он добивался. Однако она наделила литературный портрет графини такими индивидуальными чертами, а ее роль в процессе своего формирования признала настолько весомой, что именно в этом фрагменте воспоминаний самоанализ значительно преобладает над мемуарным характером повествования. В последнее лето, проведенное Софией в Германии, графиня Бентинк сначала нанесла визит цербстскому княжескому семейству в Йевере, а затем приняла его у себя в находившемся неподалеку Вареле. Со своей мужеподобной фигурой она была некрасива, однако остроумна и образованна. В воспоминаниях Екатерина сочла необходимым противопоставить свое тогдашнее восхищение этой женщиной нормам, в которых она сама была воспитана, и придворному этикету. Ее родителей совершенно не устраивало, что хозяйка «давала слишком много воли […] врожденной живости» их дочери. Чтобы «вырвать» Софию «из когтей этой женщины», они якобы даже сократили свое пребывание в Вареле. Однако и три десятилетия спустя императрица не потеряла графиню Бентинк из виду и, пользуясь, по всей видимости, мерилом публичной сферы эпохи Просвещения, где доминировали мужчины, заявляла: «Эта дама нашумела на свете; я думаю, что, если б она была мужчиной, это был бы человек с достоинствами, но, как женщина, она слишком пренебрегала тем, что скажут»²⁹⁷. У этого упрека есть, однако, особая предыстория: графиня Бентинк продолжала оставаться близкой подругой матери Екатерины вплоть до ее смерти. Так что эта оговорка может быть вызвана и критическим отношением дочери к бурному стилю жизни княгини Цербстской в последнее десятилетие ее жизни. Через Шарлотту фон Бентинк Иоганна Елизавета попыталась – впрочем, безуспешно – завязать переписку с Вольтером. Однако, когда графиня после его бегства из Берлина в 1754 году проживала сначала в цербстском замке, а затем в Лейпциге у Готтшедов, Иоганну Елизавету приняли в этот круг, где высоко ценились самостоятельные женщины и благородные покровители²⁹⁸.

Хотя Екатерине было известно о том, что графиня позволяла себе нарушать светские нормы, в своих воспоминаниях она постаралась проявить сдержанность, а по ее автобиографии ясно видно, насколько в четырнадцатилетнем возрасте ей импонировала женщина, начавшая бороться за свою эмансипацию целым поколением ранее. Шарлотта фон Бентинк танцевала, пела, беспечно смеялась, «ездила [верхом], как берейтор» и, к неудовольствию родителей, пристрастила к верховой езде и Софию. Она позволяла юной девушке присутствовать при своем туалете, не скрывала, что имеет внебрачного ребенка от слуги («скорохода»), и открыто говорила о своем отношении к мужу, который, хотя только в виде портрета, все еще находился в ее доме: «Если б он не был моим мужем, то я любила бы его до безумия»²⁹⁹.

Верховая езда стала с той поры настоящей страстью Екатерины. Кроме того, в лице графини фон Бентинк она впервые встретилась с женщиной, ведшей самостоятельную жизнь, пренебрегавшей общественными условностями, открыто признававшей свою сексуальность и в то же время утверждавшей свою индивидуальность вне рамок брака и освященного его узами материнства. Однако если сама Екатерина пыталась подчеркнуто сопротивляться убедительной силе примера, то историку и подавно следует быть начеку и не спешить с выводами. Без сомнения, альтернативный стиль жизни современницы оказал глубокое эмоциональное воздействие на юную принцессу. Она нашла в ней подтверждение тому, что до сих пор хранила втайне в глубине души: именно вне придворных норм и условностей жизнь может быть прекрасной. Сыграл ли пример графини фон Бентинк решающую роль или нет, однако Екатерина всю жизнь питала живую симпатию к сильным, образованным, независимым и необычным женщинам. Тем не менее никогда – ни в бытность супругой наследника, с трудом постигавшей, какими нормами позволительно пренебречь, а нарушение каких – непростительно, ни позднее, уже будучи императрицей, которая могла сама устанавливать и изменять нормы, – свободное, но ненадежное существование Шарлотты фон Бентинк не могло стать жизненным проектом для Екатерины и еще менее – проектом автобиографическим. Ее представление о себе как о государыне требовало от нее высочайшей дисциплины в делах управления и в выполнении представительских функций, а репрезентация себя как писательницы – прилежания и постоянства. Далее, она сама подчеркивала важный момент, отличавший ее от графини фон Бентинк, упрекая последнюю в том, что, будучи женщиной, «она слишком пренебрегала тем, что скажут». Императрица России значительно сильнее зависела от общественного мнения.

И больше, чем графиня Бентинк, зависела Екатерина всю жизнь от своих любовников. Графиня по собственной воле рассталась со своим мужем – Екатерина терпела свой с самого начала не задавшийся брак, поскольку он открывал путь к престолу. Сведения о сексуальной жизни императрицы, насколько возможно почерпнуть их из источников, не позволяют выйти за рамки вполне рациональной, но совсем не сенсационной интерпретации: с одной стороны, она боялась одиночества и поэтому искала партнера для телесной близости. С другой стороны, это была компенсация за напряженный рабочий график в течение дня и придворный церемониал, если за императрицей признавалось и признается право на частную сферу. Однако в публичной сфере двора, так сказать днем, высокопоставленные фавориты были обязаны уважать этот церемониал и установленные ею нормы, соблюдая и защищая интересы Российской империи в том виде, как она их определяла. Эта не слишком изощренная система, не отличавшаяся особой стабильностью, окончательно утратила равновесие, когда с возрастом императрица стала позволять своим все более и более молодым фаворитам влиять на саму конструкцию этих норм. Однако вопреки распространившимся еще при жизни Екатерины II клише Российская империя в ее правление никогда не была игрушкой в руках тех, к кому императрица была благосклонна³⁰⁰.

К интеллектуальным занятиям, как впоследствии неоднократно с благодарностью вспоминала Екатерина, ее подтолкнул шведский дипломат граф Хеннинг Адольф Гилленборг, с которым она встречалась дважды в течение полутора лет: в первый раз в Германии, а затем уже в России. Осенью 1743 года, то есть вскоре после встречи Софии с графиней фон Бентинк, он в составе посольства шведского рейхстага прибыл в Гамбург, где брат Иоганны Елизаветы Адольф Фридрих, князь-епископ Любекский и наследник шведского престола, был приведен к присяге шведской конституции. Высокообразованный и привлекательный Гилленборг заинтересовался смышленой принцессой и порекомендовал княгине Цербстской ни в коем случае не пренебрегать образованием одаренной дочери. А зимой 1744/45 года в Санкт-Петербурге он призывал великую княгиню Екатерину, уже помолвленную с наследником российского престола, не предаваться лишь суете придворной жизни, а, помня о своем высоком предназначении и думая о себе и цели своей жизни, читать классических и современных писателей³⁰¹. Бильбасов убедительно показал, что следствием данного Гилленборгом импульса было довольно неразборчивое чтение и что лишь после рождения сына Павла в 1754 году Екатерина стала интенсивно, с увлечением изучать произведения Тацита, Вольтера и Монтескьё³⁰². В действительности же к тому времени в жизни Екатерины сразу несколько важных событий составили чрезвычайно запутанную причинную связь, поэтому Гилленборг как далекий ментор ранних лет может претендовать только на историческую честь. Не считая первого достойного упоминания любовника Екатерины – Сергея Васильевича Салтыкова, которому она была, по всей видимости, обязана укреплением своего места при дворе благодаря рождению наследника престола, и не говоря о политических треволнениях накануне Семилетней войны, глубочайшее интеллектуальное и эмоциональное впечатление произвели на нее, прежде всего, встречи с Чарльзом Хенбери Уильямсом и Станиславом Августом Понятовским. Об этом, однако, можно лишь догадываться, учитывая ее способ описания своей истории образования. Скорее всего, в своей intellectual autobiography она приписала Гилленборгу роль, в которой соединились влияния сразу нескольких мужчин. И наоборот, руководствуясь политическими соображениями, она умалила значение Уильямса и тем более – Станислава Августа. Последний хотя и был самым блестящим из всех ее любовников, но, будучи королем Польши, не годился на роль идейного вдохновителя российской императрицы в описании ее жизни.

Результаты интеллектуального созревания Екатерины представляются более отчетливо, чем сам процесс: ее целеустремленные занятия все же заставили ее выйти за рамки собственного опыта и сформировать политическую позицию, а вместе с ней сформулировать и конкретную программу просвещенного правления в Российской империи. Немецкие авторы поначалу не играли никакой роли в формировании ее интеллектуального багажа. Даже свои познания по истории Германии великая княгиня почерпнула, по-видимому, из прочитанной ею уже в Москве в 1749 году Всеобщей истории Германии (Histoire générale de l’ Allemagne ), принадлежавшей перу каноника парижской церкви Св. Женевьевы Жозефа Барра, и Анналов Империи (Annales de l’Empire ) Вольтера, с которыми она познакомилась зимой 1754/55 года³⁰³.

Итак, несмотря на то что София Августа Фридерика и не получила высшего и вовсе никакого университетского образования в Германии, однако кое-какие признаки говорят в пользу того, что цели реформаторской политики, основания «благочиния» (gute Policey ) и понимание роли религии и просвещения для благополучия государства были ей известны по крайней мере в общих чертах еще до того, как она, погружаясь со все возраставшей страстью в чтение, остававшееся, правда, долгое время бессистемным, уже в России начала усердно и энергично расширять свои интеллектуальные горизонты. Вольтера, Монтескьё и энциклопедистов она считала главными учеными авторитетами современности. Тем не менее, как подчеркивал Дэвид М. Гриффитс, она не заблуждалась, не найдя в их произведениях существенных противоречий со своим ранее обретенным опытом и политическими взглядами. Исследуя особенности политического мышления императрицы Екатерины, Гриффитс убедительно раскритиковал существующие в литературе шаблонные формулировки – «либерализм» и «консерватизм», возникшие в XIX веке, и показал, что источником ее принципов являлся «республиканизм» старой Европы, обязывавший монархов к служению общему благу посредством хороших законов и предотвращавший их от сползания к произволу и деспотизму благодаря существованию сословных корпораций³⁰⁴. На этот идеал государства – état bien policé , или государства «полицейского»³⁰⁵, – ориентировались французские просветители, критикуя абсолютизм во Франции, и на него равнялись большинство мелких и средних правителей государств Священной Римской империи, следуя идее «общего блага» и проводя политику модернизации армии, государственного управления и общества, приумножая свои ресурсы.

Принцесса София не накопила, разумеется, в Германии необходимого правителю административного опыта. Свое политическое образование она совершенствовала уже при российском дворе, но шанс попробовать свои силы в государственном управлении она тем не менее получила. В 1755 году ее супруг наследник престола Петр Федорович попросил великую княгиню позаботиться о его разоренном наследстве – Голштинии, понимая, что сам он не в состоянии справиться с этой задачей. Не обладая специальными знаниями, но проявив осмотрительность и решительность, Екатерина изучила документы, попавшие из герцогства в Петербург, и тотчас же разработала несколько проектов по развитию ремесел и торговли в духе идей меркантилизма, правда, так и не получивших воплощения. В конце концов, для российской политики имели значение не столько восстановление Голштинии и претензии Готторпа к Шлезвигу, сколько примирение с Данией³⁰⁶. Свернуть на эту политическую линию великую княгиню заставили в том же году вовсе не деньги, предложенные ей и ее матери датским министром Гартвигом Эрнстом Бернсторфом³⁰⁷ по совету Бестужева. К началу 1757 года, когда Екатерина решительно отвергла солидную сумму – 100 тысяч рублей, – она сама осознала, что будет целесообразно уладить конфликт, обменяв Голштинию на Ольденбург³⁰⁸.

Неустанно твердя о принадлежности Российской империи к Европе со времен императора Петра I как о непреложном факте, императрица Екатерина II всегда, тем не менее, помнила о хронической отсталости России и о потребностях ее развития³⁰⁹. Ее автобиографические записки следует читать не только как оправдание coup d’état – совершенного ею государственного переворота, но и как просвещенческую критику российской действительности, каковой она виделась ей во времена Елизаветы и Петра III. В екатерининских текстах, написанных в последние годы жизни императрицы, еще более заметна тенденция к изображению в карикатурном виде мрачного и недостойного состояния государства, в котором оно находилось, когда перешло в ее руки³¹⁰. Однако свойственное ее воспоминаниям критическое отношение к некоторым явлениям без труда объясняется той перспективой, с позиции которой немецкая принцесса видела свою новую родину полувеком ранее, пусть даже она всячески старалась избегать прямых сравнений с Германией. Придворное общество обеих столиц она находила необразованным и скучным, тщеславным и склочным, ханжеским и суеверным³¹¹, присущие ему развлечения – безвкусными и примитивными³¹², французский язык театральных постановок – отвратительным³¹³, многочисленные дворцы, принадлежавшие высшим сановникам государства, даже самой императрице Елизавете Петровне, – не только неуютными, но и обветшавшими и даже – за недостатком мебели, отсутствием гигиены и плохим отоплением – непригодными для обитания³¹⁴. В новинку принцессе были и повсеместные пожары, особенно распространенные в плотно застроенной деревянными домами Москве³¹⁵. Во время своего путешествия в Санкт-Петербург София Августа Фридерика и ее мать узнали скверные дороги и жалкие постоялые дворы также и в Померании и Восточной Пруссии³¹⁶, однако в России выезды в провинцию были связаны с невероятными неудобствами и риском для здоровья и жизни даже для лиц, принадлежавших к императорскому двору³¹⁷. В период с 1758 по 1761 год великая княгиня сформулировала свои политические aperçus  – изречения, в которых она возложила ответственность за высокую детскую смертность в сельской местности на недостаточный уход за маленькими детьми в крестьянских семьях и обвиняла крепостное право в несовместимости с «христианской религией и справедливостью»³¹⁸. Однако сегодня узнать, была ли эта критика вызвана сравнением опыта, приобретенного ею в Германии, с увиденным в России или же чтением авторов, занимавших критическую позицию по отношению к обществу, уже не представляется возможным. Тем не менее немедленная отмена крепостного права представлялась ей неразумной. Она возлагала надежды скорее на улучшение ситуации по мере того, как просвещенность дворян-душевладельцев будет расти³¹⁹.

В остальном ответственность за судьбы империи и народа, в первую очередь – за политическую культуру придворного общества в самодержавной России, возлагалась, по мнению Екатерины, исключительно на государя. Однако, судя по воспоминаниям императрицы, ни Елизавета, ни Петр III не отвечали требованиям, предъявлявшимся эпохой к императорской власти великой европейской державы. В силу этого ее критика придворной жизни Санкт-Петербурга и Москвы во многом совпадает с критикой елизаветинского стиля правления. Екатерина не черпала критерии для своей критики в готовой теории просвещенного абсолютизма. Она оценивала свои конкретные наблюдения скорее в соответствии с общей политической этикой, в основном совпадавшей с естественно-правовыми и камералистскими принципами ее отца³²⁰. Припоминая Елизавете Петровне ее страсть к нарядам и расточительство, капризы и произвол, недоверчивость и суеверия, Екатерина была убеждена, что дочь Петра Великого пренебрегала должностью правительницы, означавшей прежде всего служение³²¹.

Петр Федорович в автобиографических записках Екатерины представлен не только никудышным супругом, но и дилетантом в политике, относительно безобидным в качестве наследника престола, но опасным в качестве императора³²². По ее словам, не спросив у нее совета, он, находясь в Петербурге, не мог принять ни одного верного решения даже по поводу своего голштинского наследства, интересовавшего его, как казалось, больше, чем российский престол³²³. Однако, грубо и открыто пренебрежительно отзываясь о России и русских, русской армии и особенно о Русской православной церкви, не скрывая своих симпатий к прусскому королю как раз в период подъема русского национального самосознания, когда даже насильственный приход к власти Елизаветы превозносился как освобождение от иностранного – причем именно немецкого – господства³²⁴, Петр лишь укрепил умную и честолюбивую принцессу в ее намерении – не только вести себя в соответствии со своей задачей и личными целями, ею для себя же поставленными, но и оказаться их достойной.

Итак, читая воспоминания и письма Екатерины не только буквально, во многих пассажах можно встретить критику российской действительности и непосредственной среды обитания великой княгини – придворного общества, особенно контрастировавшей с ее немецким опытом. Однако и в устных, и в письменных высказываниях ей с успехом удалось избежать невыгодных для России сравнений или проявлений своего высокомерия. Она прилежно изучала русский язык и соблюдала обряды православной церкви. Готовясь к роли правительницы, она усердно занималась самообразованием и «никогда не теряла из виду ни на минуту» принятое ею однажды решение – понравиться «народу» и завоевать любовь русских³²⁵.

Заботами о «счастье этой нации» и мотивировала она дворцовый переворот 1762 года. Перечисляя прегрешения Петра III, ангальт-цербстская узурпаторша утверждала, что новый государь ненавидел и презирал русских и совсем не знал своей страны:

Его проекты, более или менее обдуманные, состояли в том, чтобы начать войну с Данией за Шлезвиг, переменить веру, разойтись с женой, жениться на любовнице, вступить в союз с прусским королем, которого он называл своим господином и которому собирался принести присягу: он хотел дать ему часть своих войск; и он не скрывал почти ни одного из своих проектов³²⁶.

Обосновывая переворот изменой со стороны Петра III, новая императрица могла рассчитывать на понимание со стороны едва начавшего складываться общественного мнения российских столиц: такая мотивировка выглядела значительно весомее, чем простая жажда власти, – последнее, однако, было бы ближе к истине³²⁷.

Глава III. Реформаторские импульсы из Германии

1. Екатерина – читатель немецких политических сочинений

О существовании у Екатерины II непосредственного опыта, о котором шла речь в предыдущей главе, – опыта, возникшего из личного знакомства с «регулярными» («полицейскими») и «правильно» управляемыми немецкими княжествами, свидетельствуют лишь единичные признаки. Доподлинно же известно о том, что в 1760-е годы Екатерина читала современную политическую литературу, в том числе сочинения немецких авторов-полицеистов и камералистов.

В 1760 году в Санкт-Петербурге на французском языке анонимно вышел в свет критический разбор Духа законов Монтескьё. Личность его автора – юриста Фридриха Генриха Штрубе де Пирмонта, уроженца Германии³²⁸, – в поле зрения ученых вновь попала лишь недавно, но достоверно нам известны пока лишь некоторые детали и даты его биографии³²⁹. И хотя в целом историография академической науки в России, а вместе с ней и русско-немецких научных связей в XVIII веке не бедна традицией, ей определенно требуется обновление – и в том, что касается знаний об отдельных ученых, и – в особенности – в понимании того, как и кем велось преподавание правоведения и политических наук в главных научных институциях России в век абсолютизма и Просвещения. Тот факт, что среди преподававших эти предметы в Петербурге и Москве весьма значительной была доля немецких профессоров, старались обойти стороной как русская дореволюционная, националистически настроенная, так и советская, патриотически ориентированная историография³³⁰.

Фридрих Генрих Штрубе родился в 1704 году в одном из городков к юго-западу от Ганновера – в Шпринге или Пирмонте. Он приходился младшим двоюродным братом другому уроженцу Ганновера – государственному советнику и ганноверскому вице-канцлеру Давиду Георгу Штрубе, известному рецензенту Монтескьё и крупному знатоку естественного права, получившему в свое время образование в Галле у Христиана Томазия³³¹. В царствование императрицы Анны Иоанновны, в 1738 году, Фридрих Генрих Штрубе прибыл в Петербург в должности секретаря курляндского герцога Эрнста фон Бирона, а затем был приглашен на пост профессора права и политических наук при Академии наук. Сферой специализации Штрубе оставалось естественное право, но особых успехов он достиг, занимаясь систематизацией юридического образования в России, подобно своему более молодому коллеге Филиппу Генриху Дильтею, состоявшему на службе в Московском университете³³². Кроме того, Штрубе публиковал труды по философии, истории и международному праву, а также писал о театре и вопросах этимологии. В 1741–1745 годах он служил в русских посольствах в Копенгагене и Берлине, какое-то время руководил частной дипломатической школой в Петербурге, на протяжении ряда лет писал учебник по истории русского права, представление которого Академии наук настолько затянулось, что в свет он так и не вышел. В 1750 году Штрубе принял российское подданство, в 1754-м стал членом Уложенной комиссии, созванной императрицей Елизаветой Петровной, а в 1756–1757 годах редактировал журнал Академии наук, издававшийся на французском языке. Выполняя эту работу не по своей воле, Штрубе, бросив профессиональные занятия наукой, но не оставив ее вовсе, в 1757 году перешел в Коллегию иностранных дел, выйдя в отставку в 1775 году в чине статского советника.

В разгоревшемся в 1749 году академическом споре о происхождении имени, народа и рода древнерусских князей Штрубе, будучи верным сыном своего нового отечества, однозначно занял сторону антинорманиста Михаила Васильевича Ломоносова, несмотря на то что у его оппонента – немецкого историка Герхарда Фридриха Миллера (а благодаря ему и у всех норманистов впоследствии) – имелась серьезная опора в летописных источниках о призвании варяжских князей в IX веке³³³. А в 1760 году Штрубе с таким же патриотическим воодушевлением обрушивался в своих Lettres russiennes с негодованием на Монтескьё, который несправедливо, по его мнению, отнес Российскую империю к деспотиям, утверждая, что климат и размеры страны предопределили такую форму правления. Однако с мнением немецкого ученого, полагавшего себя обязанным на французском языке вступиться за честь России, полемизировали не только французские авторы³³⁴. Особенно беспощадным критиком показала себя великая княгиня Екатерина Алексеевна, вставшая на сторону Монтескьё³³⁵. Правда, она не бросалась в бой с открытым забралом, и неизвестно даже, дошло ли до Штрубе де Пирмонта ее мнение об изданном им памфлете. Однако сохранился экземпляр его сочинения с пометками на полях, сделанными собственноручно Екатериной – по-видимому, между 1760 и 1762 годами³³⁶. Находясь под сильным впечатлением от Монтескьё, она называла критику его немецкого оппонента («réfuteur») неверной в целом, а его аргументацию – «схоластической»³³⁷. В более поздней корреспонденции Екатерины можно найти достаточно подтверждений тому, что она вообще разделяла традиционное, распространенное и в XVIII веке предубеждение против позднегуманистической учености, которой было принято приписывать косность и «педантизм»³³⁸. Уже став правительницей, она, подобно политикам наших дней, измеряла качества настоящего ученого на свой аршин: от него требовались талант писателя и верное служение интересам государства.

Будучи еще великой княгиней, Екатерина не прощала Штрубе его беспринципности. Главный упрек, который предъявляла ему будущая императрица, состоял в восхвалении рабства и апологии деспотизма³³⁹: выступая против применения эмоционально нагруженного понятия «деспотия» к форме правления в России, он, по словам Екатерины, спорил «из-за названия, а не из-за сути»³⁴⁰. В целом ее возражения сводились к категорическому согласию с тезисом Монтескьё о том, что «великая империя, как Россия, погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический, потому что только он один может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний, всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую всему жизнь». В то же время Екатерина не считала, что в России существует естественная опасность сползания в порочные или тиранические формы правления – до тех пор, конечно, пока государством управляют просвещенные монархи. Русские, по словам Екатерины, должны лишь молить Бога о том, чтобы Он посылал им «благоразумных правителей [mâitres raisonnables ], которые подчинялись бы законам и издавали бы их лишь по зрелом размышлении и единственно в виду блага их подданных»³⁴¹.

Несколько лет спустя, свергнув Петра III и тем самым посодействовав молитвам с практической стороны, Екатерина сочла, что проблема разрешилась сама собой: под ее властью – властью разумной и просвещенной государыни, пекущейся о благе подданных, – Россия больше не будет деспотией. Начав в середине 1767 года публиковать свой Наказ Уложенной комиссии , Екатерина вновь обратилась к Монтескьё, чтобы обосновать «пространством столь великого государства» «самодержавную власть в той особе, которая оным правит»³⁴². Однако это не помешало императрице заявить, что, благодаря «переменам, которые […] предприял Петр Великий», Россия стала «европейской державой», а «предлогом» ее собственного «самодержавного правления» является получение «самого большого ото всех добра»³⁴³. За несколько лет работы над Наказом Екатерина не только «ограбила», как она сама кокетливо характеризовала свою писательскую деятельность, Дух законов Монтескьё – она превратила его идеал сословно-представительной монархии в модель просвещенно-абсолютистского бюрократического государства, опирающегося на фундаментальные законы, где подданные делятся на три категории, а судебная власть обнаруживает тенденцию к отделению от двух остальных властей³⁴⁴. Помимо этого, перед Екатериной встала задача обозначить новые для российского контекста проблемы, и с этой целью она обратилась к другим авторитетным источникам – произведениям, вышедшим из-под пера представителей немецкой политической мысли.

С первыми двумя томами Наставлений политических (Institutions politiques ) уроженца Гамбурга Якоба Фридриха Бильфельда, до 1755 года состоявшего на службе у Фридриха Великого, Екатерина познакомилась вскоре после их выхода в свет в 1760–1761 годах, соблаговолив внести в свои политические заметки (aperçus ) одну из его рекомендаций правителям. В ней приведены в пример основные принципы устройства «самой прочной из всех известных на свете» империй – Китайской: «не делать ничего без правил и разума, не руководить себя предразсудками; уважать веру, но никак не давать ей влияния на государственные дела; изгонять из совета все, что отзывается фанатизмом, и извлекать наибольшую по возможности пользу из каждого положения для блага общественного»³⁴⁵. Таким образом, когда в 1765 году императрица выражала Бильфельду благосклонную благодарность за присылку ей первого тома³⁴⁶, его труд был уже хорошо ей известен.

Идеи Бильфельда пригодились Екатерине главным образом при написании первого Дополнения к Наказу , в особенности для составления подробного списка задач городской и сельской полиции. К ее компетенции императрица отнесла все, что связано с поддержанием «доброго» порядка в обществе³⁴⁷. Можно, даже не входя в детали, с уверенностью сказать, что важность этой функции была прекрасно известна Екатерине со времен ее юности в Германии, однако у Бильфельда этот опыт выразился через ясные научные представления. К функциям полиции относились: охрана богослужений и других церковных церемоний; поддержание благонравия, подразумевавшее ограничение роскоши, пьянства, страсти к игре, пресечение неприличного поведения в общественных банях, публичного колдовства и гаданий; охрана здоровья и забота о чистоте воздуха, поддержание чистоты улиц и водоемов, контроль за качеством продуктов и напитков; борьба с эпидемиями; надзор за выращиванием зерна и его хранением, а также за скотом, пастбищами и местами рыбной ловли, за ведением строительных работ и состоянием мостов; благоустройство городов, контроль за передвижениями по дорогам и за постоялыми дворами; предупреждение пожаров, краж, насилия, запрет на незаконное хранение оружия, на несанкционированные сборища и на распространение крамольных произведений; обеспечение тишины по ночам и освещение улиц; контроль мер и весов; надзор за наемными рабочими и поденщиками, включая заботу о справедливой оплате их труда; забота о бедняках и больных. Каждый член общества, независимо от ранга или звания, должен подчиняться власти полиции, полномочия которой заканчиваются там, где начинается юрисдикция гражданских органов («правосудия гражданского»)³⁴⁸. Последняя сентенция, позаимствованная Екатериной у Бильфельда, даже вызвала удивление у издателя Наказа Николая Дмитриевича Чечулина (здесь надо принять во внимание условия царской России 1907 года): ему удалось привести убедительные доказательства в пользу того, что многие из перечисленных задач полиции никак не соответствовали ни реальной обстановке в России 60-х годов XVIII века, ни тогдашнему состоянию органов государственного управления³⁴⁹. Таким образом, извлечения, сделанные Екатериной из скрупулезно составленного Бильфельдом перечня, можно считать текстом программы, результатом которой в Российской империи должен был стать «хороший порядок и благочиние вообще в гражданском сожитии» по немецкому образцу³⁵⁰. Американский историк Джон Александер полагает, что влияние Бильфельда сказалось на дальнейшей политике Екатерины, в частности на мерах по очистке городов, борьбе с эпидемиями и выведении из столиц крупных фабрик³⁵¹. По всей вероятности, Екатерина пользовалась Institutions politiques в числе других источников и впоследствии, уже работая над концепцией Устава благочиния 1782 года³⁵². Более того, этот труд она сочла достаточно важным, чтобы распорядиться о переводе двух его первых томов на русский язык³⁵³.

На русский язык были переведены и некоторые из многочисленных сочинений камералиста и обществоведа Иоганна Генриха Готтлоба фон Юсти³⁵⁴, подвизавшегося то в Саксонии-Эйзенахе, то в Австрии, то в Ганновере, Дании и Пруссии, однако в основном чрезвычайно плодотворно предававшегося свободной писательской деятельности³⁵⁵. Н.Д. Чечулин убедительно показывал, что в Наказе Екатерина воспользовалась работами Юсти – как его заметкой к трактату Габриэля Франсуа Койе О торгующем дворянстве , ставшей частью большой европейской дискуссии, так и Grundfeste zu der Macht und Glückseligkeit der Staaten ³⁵⁶ – трактатом о полиции, представлявшим собой свод всех известных и имевших значение на тот момент принципов науки полицейского права. На вопрос о том, пристало ли дворянству заниматься торговлей, – в высшей степени актуальный для России того времени, обсуждавшийся комиссией о торговле и при Елизавете Петровне, и при Екатерине II, – Наказ , цитировавший как отрицательный ответ Монтескьё, так и положительное мнение Юсти, однозначного ответа не давал³⁵⁷. Больше всего совпадений с соответствующими разделами у Юсти обнаруживается в главе XVII – О городах , тогда как о его влиянии на отдельные положения глав Наказа , посвященных вопросам благочиния и финансов, можно скорее догадываться³⁵⁸. При этом невозможно установить, кто именно из двух ученых – Бильфельд или Юсти, составлявшие научную конкуренцию друг другу прежде всего в Германии, – был вдохновителем тех или иных пассажей³⁵⁹.

В силу ограниченности наших познавательных возможностей, зачастую, несмотря на все усилия, выявить зависимость того или иного положения Наказа от его источников невозможно. Усилия могут оказаться тем более тщетными, если учесть, что Екатерина, обладавшая определенными навыками компиляции и расстановки собственных акцентов, собственноручно уничтожила многие из своих черновиков – не сохранилась даже оригинальная рукопись Наказа на французском языке. Как следствие, Чечулин – составитель лучшего до сих пор издания Наказа , пытавшийся установить источники каждого его параграфа, – вынужден был признать, что, в силу сокращения многословных цитат из Юсти и Бильфельда (в отличие от кратких, «содержательных» фраз Монтескьё), произведенного Екатериной, сходство «неизбежно ослабевает», и указать на источник с полной уверенностью не всегда возможно³⁶⁰. Другие исследователи, со скепсисом относившиеся к методу Чечулина, попытались не столько проследить дословные соответствия, сколько уловить политическое содержание и общую тенденцию отдельных пассажей Наказа . Такие разные авторы, как Федор Васильевич Тарановский, Георг Закке, Янис Яковлевич Зутис, Николай Михайлович Дружинин, Марк Раев, Дэвид Гриффитс, Дэвид Рансел и Эрих Доннерт, с большей или меньшей степенью обоснованности указывали на существенное влияние немецких политических наук – прежде всего камералистики и полицейского права, – под воздействием которых Екатерина внесла коррективы в антиабсолютистский проект Монтескьё, трансформировав его в модель просвещенно-абсолютистского чиновничье-бюрократического государства³⁶¹.

По меньшей мере Бильфельд мог бы стать основным звеном в этой трансформации, соединив естественно-правовую легитимацию абсолютизма с государственными интересами, как их определяет правитель (Staatsräson ). Тарановский показал, что Екатерина разошлась с Монтескьё по трем главным пунктам, приняв сторону Бильфельда:

1. Если Монтескьё представлял духовенство как сословную корпорацию, обладающую собственным правом, а следовательно, независимую от суверенитета правителя, то Бильфельд, находясь в русле лютеранской традиции, выступал за подчинение духовенства княжеской власти³⁶². Последняя рекомендация пришлась Екатерине по душе еще в 1760–1761 годах, когда труды Бильфельда впервые попали к ней в руки³⁶³.

2. Если Монтескьё приписывал определенным историческим государствам и формам правления цели относительные и ограниченные, то Бильфельд и другие немецкие теоретики государственного права вслед за Христианом Вольфом считали абсолютной целью государства достижение максимально возможного общего блага³⁶⁴.

3. Если Монтескьё ограничивался тезисом о необходимости подготовить умы к принятию наилучших законов, то Бильфельд поднимал просвещение до уровня политической задачи: «[Первое политическое правило состоит в том, чтоб] просвещать свою нацию, то есть распространить разум и влить в сердца народа тихие нравы…»³⁶⁵Согласно Монтескьё, воспитание должно было соответствовать конкретным формам правления, в то время как Бильфельд a priori рассматривал служение всеобщему благу как высший воспитательный идеал³⁶⁶.

Нельзя, однако, упускать из виду того, что сам Бильфельд находился под сильным влиянием Монтескьё³⁶⁷ и придерживался мнения, что назначение политики состоит в глубоком реформировании государства и общества.

Юсти, напротив, с начала 1750-х годов все более отдалялся как от просвещенного абсолютизма в вольфианской традиции, так и от конституционно-монархических позиций Монтескьё. Выступая за ограничение власти правителя, Юсти при этом не считал возможным усиливать влияние сословных корпораций, поскольку был сторонником отмены дворянских привилегий. В качестве орудия этого ограничения он предлагал разделение властей, введение свободно избираемых классом собственников представительных органов, городского самоуправления и гражданских свобод³⁶⁸. И хотя в результате влияние Юсти на Наказ Екатерины последовательно уступило влиянию Бильфельда, тем не менее заслуживает внимания тот факт, что императрица «ограбила» и его труды, подобно тому как она поступила с Духом законов : изрядно сократив принципиальную критику абсолютизма и господствующего положения дворянства, она позаимствовала из произведений Юсти идеи некоторых реформ, безобидных с политической точки зрения. Если учесть, однако, что труды Юсти получили хождение в России с одобрения Екатерины, в том числе и в переводах, история его влияния в русском обществе может оказаться весьма показательной³⁶⁹.

2. Школьная реформа в России и ее немецкий образец

В богатом наборе идей и практических экспериментов, приготовленном для реформ Екатерины II Просвещением и послушной его влиянию политикой «регулярных» монархических государств Германии, главное значение принадлежит, несомненно, моделям и опытам в сфере народного образования. С расширением спектра общественных задач государства стала возрастать его потребность в квалифицированных служащих. Кроме того, с точки зрения и самой императрицы, и современных ей немецких политических мыслителей, само собой разумелось, что просвещенный абсолютизм должен быть и абсолютизмом просвещающим³⁷⁰. Как следствие, распространение просвещения и образования было возведено в ранг государственного дела, а вопрос о способе, каким можно было бы внедрить в Российской империи отвечающую столь высокой цели систему образования, не оставлял в покое саму Екатерину на протяжении всего ее царствования. Ответов она ожидала, главным образом, от научных институций обеих столиц. Обширная переписка последних с западными коллегами, прежде всего с немецкими учеными, университетами и академиями, показывает, как они, разделяя интересы государыни, запрашивали справки, заказывали литературу, честно старались выработать собственные суждения о реформах образования, проводившихся за границами империи. Однако найти и заимствовать подходящий образец для России именно в те десятилетия, когда европейский образовательный ландшафт трансформировался под воздействием Просвещения, было задачей чрезмерной и для других политических систем, а не только для петровского бюрократического государства. Во всяком случае, поначалу бесчисленные проекты так и оставались на бумаге, комиссии созывались и распускались, не достигнув никаких практических результатов, а начатые однажды проекты уходили в песок³⁷¹.

Открытый еще в 1731 году Сухопутный шляхетный корпус (Кадетский корпус) – учебное заведение, прокладывавшее прямой и легкий путь к офицерским чинам петровской Табели о рангах сыновьям поместных дворян³⁷², – ориентировался как на прусский образец, сложившийся в правление солдатского короля Фридриха Вильгельма I, так и на модель немецких рыцарских академий. В то же время Филипп Генрих Дильтей, профессор Московского университета, в 1764 году рекомендовал в качестве модели немецкие школы Российской империи: например, «превосходные школы» Риги и Ревеля он советовал как образцы для начальных школ, а школу при лютеранской церкви Петра и Павла в Петербурге – для гимназий. Структуру существовавшего на тот момент московского и двух новых университетов, основать которые он рекомендовал, Дильтей предлагал приблизить к европейским прототипам. В его тщательно продуманном плане реформы образования, к воплощению которого императрица так и не приступила, цели деятельности университетов и школ были согласованы³⁷³.

Напротив, учрежденные самой Екатериной учебные заведения – Воспитательный дом в Москве и Смольный институт благородных девиц в Петербурге – с самого начала были ориентированы на французские и английские образцы. Под воздействием близкого ей советчика Ивана Ивановича Бецкого – президента Академии художеств и директора Кадетского корпуса – содержание и организация воспитания в этих институциях выстраивались в соответствии с педагогическими концепциями Джона Локка, Франсуа де Салиньяка де Ла Мота Фенелона и Жан-Жака Руссо, однако обучение вдали от «вредоносного влияния» родителей и среды, создание «новой породы людей» или «новых отцов и матерей» отвечало не индивидуальным потребностям детей и юношей, а нуждам государства, которому требовались «полезные подданные». Сама же императрица отвергала педагогические идеи Руссо в течение всей своей жизни, считая его воспитательные принципы новомодной чепухой. «В наше доброе старое время, – писала она в 1770 году Иоганне Бельке, делясь с ней своим отрицательным мнением об Эмиле , – думали иначе»³⁷⁴.

Еще в главе Наказа «О воспитании» Екатерина, собрав воедино соответствующие, но ни к чему не обязывающие принципы из Духа законов Монтескьё, из записки Бецкого О воспитании обоего пола юношества 1764 года и из более раннего законодательства своего же правления, сформулировала довольно пессимистическое заключение, согласно которому «невозможно дать общаго воспитания многочисленному народу, и вскормить всех детей в нарочно для того учрежденных домах»³⁷⁵. Тем не менее десятая часть наказов, данных депутатам Уложенной комиссии 1767–1771 годов, содержала предложения по созданию учебных заведений в провинции. На обязательное школьное образование, ориентированное на государственную службу, рассчитывала небогатая часть поместного дворянства Западной и Центральной России в надежде, что впоследствии это даст их детям лучшие шансы для карьеры³⁷⁶. Остроту этой проблемы императрица осознала, взявшись за реформу губернского управления в империи. В Учреждении о губерниях , изданном в ноябре 1775 года, заботы по организации школ во всех вновь открытых губерниях, а также надзор за ними возлагались на вновь создававшиеся приказы общественного призрения³⁷⁷. Именно в этот период огромную важность для императрицы приобрело общение с Фридрихом Мельхиором Гриммом, поставлявшим ей самую актуальную информацию обо всем, что касалось системы образования в Западной Европе и в Германской империи в частности. Ему Екатерина откровенно признавалась в своей скромной осведомленности в этом вопросе³⁷⁸.

С ее приходом к власти в составе комиссий, обсуждавших проблемы образования, становится заметным непропорционально большое число немецких ученых и чиновников немецкого происхождения, служивших в высших государственных учреждениях Москвы и Петербурга. В состав комиссий входили, например, уроженец города Герфорда историк Герхард Фридрих Миллер, вице-президент Юстиц-коллегии лифляндских и эстляндских дел Тимофей фон Клингштедт – выходец из Померании, базельский математик Леонард Эйлер и его сын Иоганн Альбрехт, родившийся в Ширштейне близ Висбадена юрист Дильтей – преподаватель Московского университета, физик Франц Ульрих Теодор Эпинус из Ростока, медик Георг Томас фон Аш, родившийся в Санкт-Петербурге, и директор Московской гимназии Иоганн Маттиас Шаден – выпускник Тюбингенского университета, уроженец Пресбурга³⁷⁹ (одним из его учеников был Николай Михайлович Карамзин)³⁸⁰.

Именно это ученое сообщество обеих столиц своевременно обратило внимание на школьного реформатора просветительского толка Иоганна Бернгарда Базедова³⁸¹. Первые сообщения о «вольнодумце из Альтоны», пришедшие от историка Августа Людвига Шлёцера в 1765 году из Гёттингена в Петербургскую академию, были полны нескрываемого скептицизма: с одной стороны, Шлёцер не одобрял активного участия Базедова в жестких «религиозных спорах» с ортодоксальными лютеранами, в частности с главным пастором Гамбурга Гёце в 1760-е годы, с другой – одном из своих эмпирических сочинений о системах воспитания Шлёцер дистанцировался от «платонических умозрений Базедова»³⁸². И тем не менее в 1768 году Якоб Штелин, занимавший должность секретаря Академии, уже состоял в переписке с Базедовым³⁸³. По поручению императрицы Академия пригласила его посетить Россию уже осенью 1770 года. Однако Базедов по неизвестным причинам не воспользовался приглашением. Через датского министра Бернсторфа³⁸⁴ он просил готторпского дипломата Сальдерна³⁸⁵, находившегося в Петербурге, «о высшей милости, которая только может быть мне оказана, а именно найти способ, который я оставляю на Ваше почтительнейшее усмотрение, предотвратить мою поездку»³⁸⁶. Когда уже в 1771 году Базедов переселился из датской Альтоны в ангальтское княжество Дессау, намереваясь на практике продемонстрировать правильность своих педагогических идей и открыв школу, основанную на филантропистских принципах, Штелин понял, что теперь пришло время прибегнуть к посредничеству директора Академии наук Владимира Григорьевича Орлова, чтобы сообщить императрице о деле, «столь необходимом немецкому отечеству, как и многим другим странам, служащем улучшению образования граждан и пресечению невосполнимой потери времени, случающейся в школах и вообще при воспитании юношества»³⁸⁷.

Казалось, что филантропизм победным маршем шагает по Российской империи. Екатерина не просто оставалась до 1773 года важнейшим личным меценатом Базедова среди всех, кто покровительствовал его труду – Начальному руководству для юношества и его друзей (Elementarwerk für die Jugend und ihre Freunde ): Петербург и Рига, помимо собственно русского двора, оказались самыми значимыми центрами по числу подписавшихся на его труд за границей³⁸⁸. Уже в 1772 году Академия наук подписалась на дополнительные экземпляры этой книги, предусмотрев их в том числе для московской гимназии³⁸⁹. Изданную по-французски более раннюю работу Базедова автор и переводчик посвятили российской императрице в расчете на дальнейшую помощь³⁹⁰. В это же время Базедов составлял для княжества Дессау проект филантропистского учебного заведения, предназначенного для девочек от 6 до 12 лет, для которого он предложил название Cathаrineum ³⁹¹. Встречавшиеся в литературе прошлого утверждения о денежной помощи, якобы оказанной лично Екатериной этому учебному заведению, не подтверждаются архивными данными³⁹².

Когда позднее, в 1774 году – в год открытия филантропина в Дессау, – вышел в свет четырехтомный труд Базедова Начальное руководство для юношества и его друзей ³⁹³, академик Леонард Эйлер тут же представил на суд членов Петербургской академии собрание сочинений этого автора³⁹⁴. Однако практические интересы всегда брали верх над теоретическими: два года спустя императрица вновь попросила Гримма сообщить ей свое мнение о филантропине Базедова и, получив дурные новости из Дессау, стала все чаще высказывать сомнения в жизнеспособности проекта³⁹⁵.

В 1784 году ближайший сотрудник Базедова – Христиан Генрих Вольке, – разочаровавшись в своем наставнике и поссорившись с ним, решил перенести свою деятельность в Россию, выдав при этом себя за подлинного основателя филантропистской школы в Дессау³⁹⁶. Нельзя с уверенностью утверждать, что у него в кармане лежало приглашение на конкретную должность, – по всей вероятности, ее пообещал Вольке директор Академии наук Сергей Герасимович Домашнев на будущее. У Вольке имелись прочные связи с теми дворянскими семьями из Лифляндии и Курляндии, чьи сыновья учились в Дессау. В сопровождении одного из них – Эрнста фон Мантейфеля – он три месяца добирался до Петербурга через Копенгаген, Стокгольм, Ригу и Митаву³⁹⁷. В столице Иван Иванович Бецкой лично взялся познакомить Вольке с российскими учебными заведениями, в первую очередь – со Смольным институтом, а граф Фридрих фон Ангальт (Федор Евстафьевич Ангальт)³⁹⁸ – с Кадетским корпусом, где немецкий педагог был приятно поражен тем, что его сотрудники были уже осведомлены о филантропистской дидактике. Вообще же Вольке в своих письмах к жене, оставшейся в Германии, весьма положительно отзывался об образовательных учреждениях императрицы Екатерины, а после того, как ему, по-видимому, был предложен ряд должностей – в Петербурге, Москве и в провинции, – он в 1785 году решил занять пост одного из директоров Кадетского корпуса, где в той же должности уже служил Фридрих Максимилиан Клингер³⁹⁹. Вольке строил свою деятельность в корпусе, по всей видимости, в духе принципов филантропизма, преподавая немецкий язык и математику на немецком же языке, с успехом принимая экзамены и одновременно подрабатывая домашним учителем в дворянских семьях. Довольно скоро – в 1786 году – Вольке ушел с государственной службы и открыл частный филантропистский пансион. Опорой в этом деле ему стала жена, в том же году переехавшая в Петербург, что, с другой стороны, сослужило плохую службу исследователям, потому что интенсивная переписка супругов прекратилась. Поэтому документальные данные об этой школе и организации преподавания в ней практически отсутствуют. Известно только, что число учащихся колебалось в диапазоне от двадцати до шестидесяти и что в 1793 году Вольке был вынужден продать свою школу из-за недостатка средств. Сама школа просуществовала до 1824 года, однако ее основатель растерял свой энтузиазм значительно раньше. Он, будучи автором педагогических трудов, лишь попытался взяться за вопросы языковой дидактики и «языкотворения» (Sprachschöpfung ), а как изобретатель – за телеграфию и язык глухонемых. Однако долги его продолжали увеличиваться, и в 1801 году он вернулся в Германию – обедневшим и весьма удрученным, оказавшись на ниве филантропистской педагогики не удачливее Базедова⁴⁰⁰.

Однако, даже заранее предвидя крах школы в Дессау, Екатерина не отступилась от своей цели. После начала губернской реформы, во второй приезд Гримма в Россию, она попыталась убедить его взять на себя руководство российской системой образования. Ее усилия оказались напрасными – сославшись на незнание русского языка, он сумел отказаться от этой должности, не утратив при этом благорасположения императрицы⁴⁰¹, и впоследствии она с нетерпением ждала от него «размышлений о ремесле школьного наставника»⁴⁰². В конце 1778 года Гримм отправил Екатерине немецкую рукопись, посвященную вопросам образования. Ее автором был Карл Теодор Дальберг, наместник майнцского архиепископа и курфюрста в Эрфурте. Подобно другим просвещенным государственным деятелям, Дальберг был склонен больше философствовать по поводу воспитания и образования, нежели проводить коренные реформы в этом деле⁴⁰³. Екатерина поблагодарила Гримма, попросив и в дальнейшем присылать ей труды по вопросам школьного образования и воспитания, однако откровенно призналась в том, что положила рукопись в ящик, не прочтя ее, – положила туда, где уже хранилось целое собрание материалов о школах, гимназиях и университетах⁴⁰⁴. Тем не менее год спустя она все же прокомментировала проект Дальберга: «…что касается плана г-на Дальберга, [принять его] представляется невозможным…»⁴⁰⁵

Очевидно, что императрица чем дальше, тем больше убеждалась в необходимости создания широкой сети школ, попутно охладевая к уникальным учебным заведениям с большими педагогическими амбициями. Поворотным пунктом стала личная встреча Екатерины с Иосифом II и последовавшее за ней политическое сближение с Австрией в 1780 году: императрица проявила серьезный интерес к школьной системе габсбургских земель, сложившейся в результате реформ, проведенных в 1770-е годы Марией Терезией⁴⁰⁶. Отныне словосочетание «нормальная школа» (Normalschule ) стало заклинанием. Еще находясь в Могилеве, где состоялась встреча с императором Иосифом II, императрица, сразу ухватив суть проблемы, писала: «…нормальные школы – великолепное изобретение, но нам еще нужны и учителя, которые могли бы работать в нормальных школах»⁴⁰⁷. И Гримму тут же было поручено узнать мнение Дальберга об австрийских нормальных школах⁴⁰⁸. Когда в Петербург доставили целую коллекцию учебников для нормальных школ, переданную Иосифом II, императрица повелела Эпинусу – математику, физику и астроному – изучить вопрос о пригодности австрийской системы образования для Российской империи. В своем заключении он рекомендовал вводить эту систему в России без особых изменений. Он подчеркивал важность единообразия школьного образования, качественной подготовки учителей и включения церковных школ в реформу образования⁴⁰⁹. Это суждение соответствовало и мнению Екатерины, о чем ее секретарь Александр Васильевич Храповицкий оставил запись в своем дневнике: «В 60 лет все расколы исчезнут; сколь скоро заведутся и утвердятся народные школы, то невежество истребится само собою; тут насилия не надобно»⁴¹⁰.

Концепция заимствовавшейся австрийской системы школьного образования принадлежала католику-реформисту Иоганну Игнацу фон Фельбигеру, бывшему настоятелю августинской монашеской общины в городе Жагани⁴¹¹ в прусской Силезии. Ее основополагающим документом был Всеобщий школьный устав (Allgemeine Schulordnung ) 1774 года⁴¹². Десятилетием ранее, в 1760-е годы, состоя на службе у Фридриха II, Фельбигер, на которого оказали серьезное влияние лютеранские и пиетистские принципы воспитания, успешно провел реформу католических школ в Силезии и графстве Глац. Введя в действие Прусский генеральный регламент о сельских школах 1763 года (Generallandschulreglement ) в этих землях, он внес неоценимый вклад в интеграцию Силезии в прусское государство⁴¹³. Именно на решение остро стоявшей перед обширной и многонациональной Дунайской монархией проблемы интеграции и были в дальнейшем направлены школьные реформы Марии Терезии и Иосифа II. Наряду с распространением немецкого языка как государственного, венское школьное начальство при Фельбигере позаботилось в первую очередь об унификации школьной системы посредством особых законов, вводивших единый для всех Всеобщий школьный устав в разных частях империи, предписывая стандартные параметры школьных зданий, «единообразие» в школьных учебниках, написанных преимущественно самим Фельбигером и переведенных с немецкого на основные местные языки, и типовую подготовку педагогов. Несомненно, решающим импульсом, подтолкнувшим Екатерину к введению австрийской системы образования в России, стал тот факт, что реформы Фельбигера как раз в эти годы распространялись на территории, где проживали православные и униаты сербской и румынской национальностей – подданные Габсбургской империи⁴¹⁴.

С просьбой найти среди этих «иллирийцев» опытного школьного администратора, который взял бы на себя ответственность за создание системы всеобщего школьного образования в России, как предлагал Эпинус, Екатерина II обратилась к Иосифу II в 1782 году. По поручению императора Фельбигер выбрал для этой миссии одного из своих лучших сотрудников-сербов – директора школы в Темешваре Теодора Янковича де Мириево⁴¹⁵. Иосиф даже оказал огромную любезность своей союзнице, лично просмотрев первые предложения, составленные кандидатом в реформаторы образования в России. В сентябре того же года Янкович прибыл в Петербург, где получил возможность незамедлительно приступить к реализации своих планов. Уже через три дня после его приезда была созвана Комиссия для заведения в России народных училищ. Здесь Эпинус наряду с Янковичем выступали на правах главных экспертов, а возглавил Комиссию бывший фаворит императрицы Петр Васильевич Завадовский. Первые школы по модели Фельбигера открылись уже в 1782 году, а в следующем году в столице начала работать учительская семинария, первым директором которой был назначен сам Янкович. В 1784 году в столице начал выходить первый журнал по педагогике на русском языке. В течение первых пяти лет с момента приезда Янковича в Петербург было издано более двадцати школьных учебников, автором половины из которых был он сам. Школьные учебники и таблицы, а также пособия и инструкции для учителей были написаны в строгом соответствии с австрийскими и сербскими образцами. Все государственные и частные школы были поставлены под надзор государства, чтобы обеспечить «единообразие» по всей территории империи⁴¹⁶. Поэтому, когда в 1783 году реформа дошла до «российских подданных, употребляющих немецкий язык», в дело были пущены не оригинальные австрийские тексты, а тексты Янковича, переработанные и переведенные ранее на русский язык преподавателем из Смольного института для благородных девиц Карлом Фолльмером, – на этот раз в обратном переводе на немецкий, что не помешало впоследствии продать по 2 тысячи экземпляров каждого учебника⁴¹⁷. В немецких школах в столице и в остзейских провинциях доходило даже до стычек на религиозной почве, поскольку протестанты отказывались пользоваться составленными Янковичем учебниками Закона Божьего, ссылаясь на то, что их автор – католик⁴¹⁸. В 1786 году реформа обрела законодательные рамки в виде Устава народным училищам ⁴¹⁹, отличие которого от школьного устава Фельбигера состояло прежде всего в том, что он не предусматривал создания сельских школ, а школьное образование не имело статуса обязательного. Преимущество отдавалось изучению религии и русского языка, латынь предполагалось преподавать тем, кто по окончании школы собирался получать дальнейшее образование, а в выборе остальных языков рекомендовалось отдавать предпочтение наиболее распространенным в той или иной губернии⁴²⁰.

Исследователя, впервые обратившегося к школьным реформам просвещенных монархов XVIII века и ищущего в них, среди прочего, стремление правителя к эмансипации подданных, возможно, постигнет большое разочарование, когда он взглянет на екатерининское законодательство о школах 1780-х годов⁴²¹. Подобно прусской реформе 1760-х годов и австрийской 1770-х, российская школьная реформа была равно нацелена на унификацию империи и взращивание полезных и послушных подданных. Так, пять часов в неделю отводилось во втором классе на работу с книгой О должностях человека и гражданина , представляющей собой переложенные Янковичем на русский язык Моральные наставления Фельбигера (Anleitung zur Rechtschaffenheit )⁴²². Вышедший шестью изданиями между 1783 и 1796 годами, этот труд принадлежит к важнейшим книгам екатерининского царствования, и даже его обратный перевод на немецкий язык, выполненный Карлом Фолльмером, переиздавался в 1785–1799 годах пять раз. Благополучие обещалось в этой книге представителям всех «званий». Никто не должен стремиться к чему-либо, не приличествующему его званию, поскольку это все равно недостижимо. Общество, состоящее из господ, свободных слуг и рабов, вполне богоугодно, потому что божественные заповеди предписывают каждому исполнять свой долг. Для рабов и слуг это означало любить и почитать своих хозяев, повиноваться им, увеличивая их благосостояние и отвращая от них любой возможный вред. Такого же послушания от всех подданных требовали государство и его правительство. Крамольные речи («поносительные и дерзкие слова») объявлялись преступлением против отечества и потому достойными строгого наказания. Подчиняться законам следовало потому, что правительство, составляя их, руководствовалось интересами государственного блага. Всеобщее благо ставилось выше личного: «Повиновение сынов отечества должно быть действующее, то есть: каждый сын отечества долженствует ко благу государства действительно употреблять все свои способности и свое имение, а особливо когда требовать будет того начальство»⁴²³. Так происходившее из германских земель лютеранско-пиетистское учение о должностях человека было перенесено аббатом Фельбигером в многоконфессиональную Дунайскую монархию, управлявшуюся благочестивой католичкой Марией Терезией, откуда благодаря православному сербу попало в круг обязательного школьного чтения в Российской империи при Екатерине II. Еще проводя реформы образования в Пруссии и Австрии, Фельбигер приложил большие усилия к глубокому усвоению христианского благочестия и морали, воспитанию прилежания и послушания начальству: «Послушный подданный, прилежный крестьянин или честный христианин ‘должен действовать не только для виду, но от чистого сердца’»⁴²⁴.

Через два месяца после приезда Янковича, в ноябре 1782 года, Екатерина, прибегнув к услугам Гримма, восторженно возвестила просвещенной общественности о первых успехах своих новых реформ: ее правая рука – реформатор, любезно присланный братом Иосифом, уже приступил к подготовке двадцати учителей, учредил сто школ, а в остальном – он принадлежит греческой церкви и говорит по-русски, как она сама и даже лучше⁴²⁵. Эйфорию императрицы вполне разделяла небольшая группа активных реформаторов. В июне 1783 года Эпинус писал Шлёцеру:

Если дело будет иметь желаемое продолжение, то будущие потомки передвинут в мировых анналах эпоху просвещения русского народа с той точки, от которой некоторые по незнанию истинных обстоятельств отсчитывают его теперь, переместив ее более чем на полвека, в правление Екатерины, а именно в 1782 год. Это слабое, но хорошее начало, позволяющее рассчитывать впоследствии на надлежащую степень совершенства⁴²⁶.

Да и сам Шлёцер, прежде расхваливавший в ученом мире кое-какие реформы своего мецената – императрицы, теперь, ссылаясь на свои познания в истории, выразил уверенность в том, «что из всех деяний, отличавших правление Екатерины II, никакое другое не будет иметь столь непреходящего значения для потомков и никакое другое не будет запротоколировано в мировых анналах с таким тщанием, как 1) победа Румянцева над турками и 2) учреждение школ по всей империи»⁴²⁷.

Тем не менее даже заявленное самим Янковичем спустя десять лет после издания Устава народным училищам число школ, учителей и учащихся говорит о том, что действительность сильно отставала от поставленных целей. В конце екатерининского правления народные школы посещали 164 135 мальчиков и 12 595 девочек, однако и эти данные, по всей видимости, суммируют количество учеников за пятнадцать лет, прошедших с начала реформы. Значительно более выразительными представляются данные, согласно которым в 1796 году в 316 народных школах числились 16 220 человек мужского и 1121 – женского пола, а обучали их 744 педагога. С учетом всех типов школ, включая духовные и военные учебные заведения, учащихся насчитывалось в общей сложности 62 тысячи на почти 37 миллионов человек, населявших Российскую империю⁴²⁸.

Итак, приходится признать, что Екатерина не использовала выпавший ей шанс донести просвещение до всех провинций, создав систему всеобщего школьного образования, а сравнения, например, с Габсбургской монархией только подчеркивают отсталость России в этом вопросе⁴²⁹. Сомневаться в серьезности реформаторских намерений императрицы не приходится: государство было заинтересовано в удачном исходе дела, и даже частичные успехи школьного законодательства вполне заслуживают признания. Другое дело, что любая попытка обнаружить результаты просветительских реформ в России XVIII века, так же как и дискуссия вокруг образовательной политики в ту эпоху, превращается в замкнутый круг: государство оказывается как институционально, так и финансово бессильным, но прежде всего оно не находит достаточного числа «сынов Отечеству полезных»⁴³⁰, способных внедрить на просторах империи школьное законодательство, с помощью которого только и можно было взрастить таковых. Тем не менее среди всего населения можно найти небольшое число подданных императрицы, стремившихся все же воспользоваться школьным и специальным образованием, чтобы, поступив на государственную службу, повысить свой социальный статус. Однако, несмотря на то что некоторые дворяне и даже горожане поддерживали планы императрицы с помощью солидных сумм⁴³¹, подавляющее большинство подданных отнеслось к реформе без интереса и довольно апатично. Приказы общественного призрения не справлялись с регулярной выплатой жалованья учителям, выделением зданий под школы, обеспечением их мебелью, учебниками и другими учебными материалами⁴³². Следует признать также, что за заметное сокращение числа учеников уже через несколько лет после открытия школ в Тобольске и Иркутске несли ответственность в первую очередь родители из числа купцов и ремесленников, определенно полагавшие, в противоположность родителям-чиновникам, что четыре года обучения – это слишком много для их детей⁴³³. В остзейских провинциях администрация немецких школ после 1790 года была уже не в состоянии финансировать выпуск всех переводившихся Фолльмером учебников и пособий⁴³⁴. И, наконец, немногочисленные частные инициативы, в особенности исходившие от масонов или неправославных иностранцев, живших в столицах, ставились под строжайший надзор школьных инспекций во имя соблюдения централистско-бюрократического принципа «единообразия» в частном и государственном обучении. Бескомпромиссность самодержавия и отсутствие общественных сил, обладавших собственным правом, сословных корпораций, которые европейский абсолютизм за пределами России смог поставить себе на службу⁴³⁵, в итоге помешали реформам, довольно успешно проведенным в Пруссии и Австрии, достичь намеченной цели в России.

Глава IV. Немцы в Российской Империи

1. Германская империя как резервуар дельных людей⁴³⁶

Екатерина II прекрасно отдавала себе отчет в разнице уровней развития, существовавшей между Российской империей, с одной стороны, и регулярными немецкими княжествами, с другой. В особенности это заметно в ее переписке с зарубежными корреспондентами, поскольку им она стремилась продемонстрировать успех своих собственных усилий, вложенных в модернизацию России⁴³⁷. 5 апреля 1784 года в письме Гримму она сообщала, что утром того дня приняла двух немецких посетителей подряд: сначала врача Мельхиора Адама Вейкарда из княжества-епископства Фульды, а затем состоявшего прежде на службе в княжестве Ансбах Франца Людвига Канкрина – специалиста по солеварению. Беседа с обоими показалась ей настолько интересной, что она прибавила: «Ах! Сколько достойных людей есть сейчас в Германии! Как было бы хорошо их оттуда выловить!» И сразу же вслед за этим с гордостью она сообщила, что теперь, по прошествии года с начала школьной реформы, в Петербурге имеется десять нормальных школ, в которых обучается более тысячи учеников⁴³⁸. Германия, таким образом, выглядела в ее глазах необъятным резервуаром способных и образованных людей, в которых Россия нуждалась, но и сама уже двигалась по верному пути благодаря просветительской политике и трудам императрицы на ниве образования.

На протяжении всего своего правления Екатерина непреклонно держалась поставленной ею цели – реформирования Российской империи⁴³⁹. Она сообщала Гримму, что самыми лучшими странами, странами, к которым она питает особую любовь, являются «нетронутые», неразвитые страны. По-настоящему «полезной» она могла чувствовать себя лишь в России, ведь в других местах уже не встретишь «la sancta Natura» («нетронутой природы») – все уже давно подверглось деформации⁴⁴⁰. Понимание отсталости как шанса, как «привилегии» хотя и не вязалось с критическим подходом тех или иных западных просветителей к достижениям России, к примеру, с впечатлениями Дидро – впрочем, поверхностными – от действительности просвещенного самодержавия⁴⁴¹, объединяло тем не менее императрицу – в том числе и благодаря обращению к биологическим метафорам – с первым поколением российской интеллигенции, выросшим во второй половине XVIII века и получившим европейское образование⁴⁴². Оценивая политическое мышление, труды и поступки Екатерины, было бы в корне неверно поддаться ослеплению этой эстетикой интерпретации, ее метафорикой и присущим ей пафосом отсталости. По самым разным поводам – не только как правительница и пропагандистка своих достижений, но и как писательница – она решительно высказывала в самых разных формах свою готовность к реформам. Поэтому нельзя считать неопровержимыми свидетельствами ни свойственное ей восприятие действительности, ни недостаток чувства реальности, если она и настаивала где-то на возможности, где-то – на неизбежности модернизации, а в ином случае просто давала себе и другим отчет в своих политических достижениях на пути к этой цели. Даже ближе к концу царствования у Екатерины все еще хватало смелости утверждать, что ей удавалось находить подходящих людей для выполнения любой задачи⁴⁴³. Однако, c другой стороны, она не упустила ни одного случая, чтобы напомнить о специфических проблемах, стоявших на пути ее реформаторской деятельности: огромная протяженность империи, многообразие населявших ее народов, незначительная плотность населения⁴⁴⁴. Кроме того, с возрастом она стала понимать – как до нее сумел осознать лишь Петр I, – насколько она ограничена во времени.

Реформа образования, неизбежная и необходимая, чтобы преодолеть отсталость империи, была еще впереди, когда правительство Екатерины II, пойдя путем Петра I, стало целенаправленно привлекать иностранных специалистов и поселенцев, придав усиленной пропагандой новый импульс этой политике⁴⁴⁵. Вербовку переселенцев проводили профессиональные комиссионеры, но тот факт, что на нее отзывались в основном немцы, не означает, что предпочтение отдавали землякам императрицы. Прокламации с заманчивыми обещаниями благополучия в Российской империи и конкретных привилегий распространялись по всей Европе, но в большинстве государств действовал запрет на переманивание подданных в другие государства. Из некоторых немецких княжеств уезжали нелегально, отдельные мелкие государства на западе и юге Священной Римской империи, а также ангальтский дом мирились с выездом значительного контингента населения. Вольные приморские города – в первую очередь, Любек, Гамбург и Данциг – даже принимали деятельное участие в переправке немецких эмигрантов в Россию⁴⁴⁶. В 1766 году российское правительство объявило о приостановке в приеме иностранцев, а уже в 1768 году Иосиф II наложил запрет на вербовку подданных на территории Священной Римской империи, не в последнюю очередь потому, что сам имел планы заселения юго-восточных областей габсбургских владений⁴⁴⁷. Тем не менее Екатерина – сторонница современной ей политэкономической теории – отметила в Наказе , что Россия «не только не имеет довольно жителей, но обладает еще чрезмерным пространством земель, которые ни населены, ниже обработаны. И так не можно сыскать довольно ободрений к размножению народа в государстве»⁴⁴⁸.

Несмотря на впечатляющее число иностранных поселенцев – 30 тысяч человек, прибывших в страну до окончания первой войны с Османской империей в 1775 году, – экономические итоги первых лет колонизации были безотрадными. Природные условия Поволжья показались большинству немцев непривычно суровыми. К тому же многие из решившихся на переезд в Россию представителей нижних слоев, а также неудачники и авантюристы из привилегированных сословий не имели опыта работы в сельском хозяйстве. Властям пришлось освидетельствовать разорившихся колонистов и отправить их на военную службу, обязать к принудительному труду или отпустить в города для неземледельческих занятий. Местная административная практика зачастую снижала высокую планку намерений петербургского правительства, в том числе и потому, что власти на местах не знали, как поступать с иностранными поселенцами, которым были предоставлены определенные привилегии. В результате обособленное положение и привилегии иностранных колонистов оказались несовместимы с целями екатерининского правительства, замышлявшего немецкие поселения в качестве поучительных примеров для русских крестьян. Государственная казна трещала по всем швам, поскольку высокие затраты на вербовку и управление поселениями накладывались на дефицит, образовавшийся вследствие освобождения новых поселенцев от уплаты налогов. Торговля и ремесло среди переселенцев в первые годы развивались лучше, чем земледелие и скотоводство, и прошло примерно два десятилетия, прежде чем немецкие поселения действительно превратились в образцовые общины Российской империи⁴⁴⁹.

С подобным опытом пришлось столкнуться в свое время и прусским властям, осуществлявшим колонизационные проекты⁴⁵⁰, однако жизнь на юго-восточных границах Российской империи таила в себе неведомые прежде опасности. Немецкие поселения в районе Саратова постоянно подвергались нападениям казахов, которых источники именуют киргизами. А к первым годам существования гернгутерской колонии Сарепта относится рассказ о налете повстанцев из пугачевского войска летом 1774 года. Жители успели уйти в направлении Астрахани, а повстанцы вскоре были обращены в бегство превосходившими их силами правительственных войск. Постоянное изменение целей восставших – участников самого крупного движения социального протеста в Европе до Французской революции – в зависимости от сиюминутных тактических соображений объясняет кажущуюся непоследовательность их отношения к немцам, проживавшим на территории Российской империи. Еще в начальной фазе восстания отмечались случаи перехода немцев, служивших в русской армии, на сторону Пугачева. Некоторым из них за знание языка и компетентность даже поручалось выполнение важных задач в рудиментарном органе управления повстанческим войском – военной коллегии. В декабре 1773 года самозваный император предъявил губернатору осажденного Оренбурга генералу Рейнсдорпу написанную по-немецки прокламацию, содержавшую претензии на неограниченную власть над всеми подданными⁴⁵¹. Затем, уже в заключительной фазе восстания, на долю повстанцев неожиданно выпала удача, когда к ним присоединилось несколько сотен немецких колонистов со Средней Волги, подобно тому как ранее за Пугачевым пошли представители почти всех категорий податного и обязанного рекрутчиной нерусских народов Урала и Средней Волги, поскольку им он пообещал свободу и защиту их веры и традиций от политики унификации и рационализма нового государственного устройства⁴⁵². Однако тогда же, летом 1774 года, вознамерившись переманить на свою сторону не только православных донских казаков, но и староверов из их числа, Пугачев, выступивший в поход против Екатерины как якобы законный император Петр III, как нарочно заклеймил поместное дворянство как общего врага, не только подчинившего себе всю Россию, но и разрушавшего собственную христианскую традицию, вводя «немецкие обычаи»⁴⁵³. Миф о Петре III имел так мало общего с самой его исторической личностью, что новый узурпатор использовал один из главных пунктов обвинения, выдвинутых Екатериной в оправдание совершенного ею государственного переворота, против нее самой и придворного общества⁴⁵⁴.

На фоне неудовлетворительных первых результатов переселенческой политики 1760-х годов колонисты из Западной и Центральной Европы не сыграли существенной роли при заселении Южной России под началом «вице-короля» Григория Александровича Потемкина после 1775 года⁴⁵⁵. Если доля немцев в населении Российской империи в период между III и IV ревизиями (1762–1782) выросла почти вдвое (на 94,9 процента), то к пятой ревизии (1796) она увеличилась всего на 11,8 процента. Во всяком случае, балканских славян, румын, греков, армян и даже евреев среди переселенцев было намного больше⁴⁵⁶. После запрета на вербовку людей в Священной Римской империи только Данциг сохранил свою заметную роль в эмиграции немцев в Россию. С июля 1785 года в Новороссию несколькими волнами прибыли несколько сотен крестьян и горожан из Данцига и его окрестностей, среди которых существенную часть составляли обосновавшиеся в закрытых поселениях меннониты⁴⁵⁷.

Значительно более продолжительным и устойчивым при императрице Екатерине было воздействие немцев на торговлю, ремесло, науку и культуру России. Несмотря на обилие отдельных исследований, до сих пор нет обобщающей работы, посвященной роли немецких общин Петербурга и Москвы в политике и общественной жизни России в послепетровскую эпоху⁴⁵⁸. Лучше исследована роль немецких специалистов в создании научного знания в годы правления Екатерины. Преимущественно немецким ученым, отправлявшимся в экспедиции, анализировавшим и публиковавшим материалы, собранные другими исследователями для Академии наук, Вольного экономического общества и органов власти империи, екатерининское правительство было обязано самыми удачными научными описаниями новых южных провинций, Поволжья и Урала, а также Сибири, Каспийского моря и Кавказа. В изучении территорий, их жителей и возможностей экономического развития с 1768 года принимали участие, в частности, Иоганн Антон Гюльденштедт, Карл Хаблитцл (Габлиц), Петер (Петр) Симон Паллас, Иоганн Петер Фальк, Иоганн Готлиб Георги, Георг Мориц Ловиц и Карл Генрих Мерк. Статистики и политэкономы: Бенедикт Франц Иоганн Герман, Генрих Фридрих (Андрей Карлович) Шторх, Вильгельм Христиан Фрибе и Карл Теодор Герман – в своих трудах-обозрениях Российской империи, написанных в 1790-е годы, в значительной мере опирались на результаты, полученные этими экспедициями⁴⁵⁹. Исследования последних тридцати лет вновь открыли существование также и значительного числа немецких предпринимателей – арендаторов государственных и владельцев собственных типографий, книготорговцев и основателей читательских обществ и библиотек, активно участвовавших в распространении культуры чтения в России. Например, в Петербурге среди них были Иоганн Михаель Гартунг, Иоганн Якоб Вейтбрехт, Иоганн Карл Шноор, Христиан Фридрих Клейн, Бернгард Геке, Бернгард Теодор и Иоганн Готлиб Иммануэль Брейткопфы, Иоганн Захариас Логан, Теодор Дальгрен, Фридрих Мейер, Иоганн Даниель Герстенберг, Герман Йохан Клостерманн и другие, в Москве – Фридрих Гиппиус, Кристоф Клауди, Христиан Людвиг Вефер, Христиан Рюдигер, Якоб Бибер, в остзейских провинциях – Иоганн Фридрих Харткнох-старший и Харткнох-младший из Риги, Петер Эрнст Вильде из Оберпалена⁴⁶⁰.

Екатерина, путешествуя по империи, так и не почтила своим посещением, к их великому разочарованию, своих немецких подданных, проживавших на Волге и в Новороссии⁴⁶¹, однако приняла личное участие в поиске и приглашении в Россию немецких (и вообще немецкоязычных, например швейцарских) специалистов из разных областей, а также ученых – тех, кто прежде не давал повода подозревать себя в излишней педантичности, кто заработал себе репутацию на ниве практической деятельности, обладая универсальными навыками и организаторским талантом. Узнав в 1766 году о решении Леонарда Эйлера вернуться из Берлина в Петербург, она обратилась к канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову – своему самому высокопоставленному чиновнику – и Никите Ивановичу Панину – фактическому руководителю Коллегии иностранных дел – с просьбой обеспечить достойную встречу в России «acquisition aussi importante» («этому весьма важному приобретению») и «ce grande homme» («этому великому человеку») и подыскать приличествующую его заслугам должность в Академии наук⁴⁶². Из немецких ученых Екатерина питала особое расположение к Петру Симону Палласу – уроженцу Берлина, человеку самых разносторонних знаний. Она проявляла интерес к его экспедициям, ценила его географические сочинения, рекомендовала включить его Естественную историю (Naturalhistorie ) в «книгу для чтения в будущих нормальных школах», похвально отзывалась о его Flora Rossica в письмах к Гримму и даже привлекала Палласа в качестве эксперта в своих кропотливых лингвистических изысканиях⁴⁶³.

В 1762 году пастор лютеранской церкви Петра и Павла в Петербурге Антон Фридрих Бюшинг, географ и теолог из Штадтхагена, преобразовал приходскую школу, существовавшую при церкви, в немецкоязычную гимназию – первую за пределами остзейских провинций. А уже вскоре – в 1765 году – он отверг очень выгодные предложения и покинул Россию, поскольку был связан обещанием переехать в Геттинген. Это еще одна причина, почему Екатерина так хвалила его надежность и честность, даже когда вела с ним переговоры о возвращении в Россию. Тем не менее Бюшинг остался в Геттингене, а впоследствии перебрался в Берлин, где занял должность директора знаменитой протестантской гимназии «У серого монастыря» (zum Grauen Kloster ). Однако, находясь в Германии, он представлял для императрицы едва ли не бóльшую ценность, поскольку, подобно историку и публицисту Августу Людвигу фон Шлёцеру и даже конкурируя с ним, занимался популяризацией научных знаний о России⁴⁶⁴. За публикациями Бюшинга Екатерина внимательно следила, и в 1788 году ей представился замечательный повод к искреннему веселью, когда в одной из задержанных российскими властями и затем расшифрованных депеш баварского посланника она узнала отрывок из описания России, автором которого был Бюшинг: «Отдав перелюстр[ацию], смеялись насчет министра Баварскаго, который выбрал из Бишинга описание России. Лучше бы послал книгу»⁴⁶⁵.

Бюшинг был не единственным, кого Екатерина лично пригласила и убеждала остаться в России. Когда в 1783 году Андрей Петрович Шувалов обратил ее внимание на изданную у Николаи книгу Вейкарда Врач-философ , она сумела переманить к себе лейб-медика Генриха фон Бибра – курфюрста-епископа Фульды, убедив знаменитого автора променять почетное место в университете Павии на службу в России⁴⁶⁶. Однако, как уже упоминалось выше, в 1784 году она с пониманием и не без определенного шарма отреагировала на обиду Вейкарда, назначенного не лейб-медиком, а всего лишь придворным камер-медиком, ответив ему запиской на немецком языке, не нарушив при этом этикета и нисколько не умалив собственного достоинства⁴⁶⁷.

Императрица постоянно докучала своим корреспондентам, требуя от них подыскивать для службы в России новых специалистов. Так, например, швейцарский врач и писатель Иоганн Георг Циммерман, состоявший на службе ганноверского курфюрста, в 1786 году отказавшись лично приехать на службу к императрице, по ее просьбе нашел для работы в России 26 врачей и хирургов, а также одного инженера. В дальнейшей переписке с ним Екатерина еще много раз выразила ему свое пожелание продолжать поиски врачей, в то время как письма Циммермана содержали многочисленные сообщения о недовольстве немецких врачей условиями службы в России⁴⁶⁸. По желанию Потемкина императрица обращалась к нему с просьбами найти специалистов по уходу за ботаническими садами в Крыму и тутовыми деревьями, а также профессионалов по производству сукна и сыров: «N.B. Нигде в России почти не выделывают сыров», – писала она Циммерману⁴⁶⁹. Гримму в 1782 году императрица жаловалась на более существенные проблемы: «Нужда состоит мне в архитекторах и строителях, потому что мне не только нужно застроить целый свет, но целую империю»⁴⁷⁰. Иоганне Бьельке, гамбургской приятельнице своей матери, Екатерина на протяжении целого года докучала с «трудно исполнимыми» просьбами подыскать «гувернантку» для двадцати придворных фрейлин⁴⁷¹. Происхождение такой дамы, утверждала она, не имело для нее значения, однако она бы предпочла кого-нибудь «из знатных». При этом «гувернантка» должна была быть «не молода и не католичка», «добронравна, отнюдь не сплетница», «чувствительна», «тиха, умна, благоразумна, образована, любительница чтения, приятна» и не иметь «больших связей (connexions)». Искомая гувернантка должна была впоследствии стать компаньонкой императрицы: «Вы, милостивая государыня, знаете лучше, чем кто-либо, настроение, в котором я воспитывалась, и, стало быть, то, что мне нужно». Наконец, так и не остановив свой выбор ни на одной из предложенных кандидатур, она сообщила госпоже Бьельке, что продолжит поиски в Лифляндии⁴⁷².

2. Остзейские провинции Российской империи: резервуар дельных людей и исторический реликт сословного устройства

Прибалтийские губернии предоставили в распоряжение Екатерине II потенциально весьма значимую совокупность хорошо образованных немецких подданных. Еще при шведском владычестве, в конце XVII века, в Лифляндии и Эстляндии укоренился пиетизм из Галле⁴⁷³, а с включением в Российскую империю в 1710 году остзейские провинции стали связующим звеном между немецким и российским Просвещением⁴⁷⁴. Кроме того, уже в начале правления Екатерины II остзейские провинции стали экспериментальной площадкой для аграрных реформ и первых осторожных попыток освобождения крестьян, для которого, как она полагала, в центральных районах России время еще не пришло⁴⁷⁵.

Представители высших слоев из числа эстляндских и лифляндских немцев к началу екатерининского царствования уже занимали много гражданских и военных должностей на русской службе. За время правления Екатерины к ним прибавилось значительное число офицеров и чиновников из прибалтийских рыцарств и городской элиты, состоявшей из купцов, мастеров-ремесленников и образованных горожан – так называемых «литератов». Немецкие уроженцы двух привилегированных провинций не ограничивались службой в родных местах – они находили себе применение на всей территории империи; число дипломатов среди них было особенно заметным. В царствование Екатерины трое прибалтийских немцев были, например, посланниками императрицы в Варшаве, шестеро – дипломатами различных рангов в Стокгольме и пятеро – в Дании⁴⁷⁶. В армии немецкие офицеры из Лифляндии и Эстляндии занимали не самые высокие посты, однако некоторые из них пользовались, по-видимому, личным доверием императрицы, поскольку им она поручала выполнение самых щекотливых поручений. На протяжении нескольких лет императрица следила за строительством плотины в устье Западной Двины, возводившейся для защиты судоходства от ледохода и наводнений. Главного инженера – генерала Густава Эмануэля Вейсмана фон Вейсенштейна – она называла «новым Вобаном»⁴⁷⁷, достойным самых высоких наград. Правда, техническая и финансовая целесообразность строительства в Лифляндии была весьма спорной, и после его завершения Екатерина жаловалась на невероятно высокие издержки⁴⁷⁸. Генерал Иван Иванович Михельсон (Иоганн фон Михельсонен) отличился в период военной интервенции в Польше в 1767–1768 годах, а также в первой войне с Османской империей, однако более всего он известен как победитель Пугачева, окончательно разгромивший повстанческое войско казаков и крестьян в 1774 году⁴⁷⁹. В 1790 году генерал Иосиф Андреевич (Отто Генрих) фон Игельстром, родом из Лифляндии, вел в Вереле переговоры со шведами о заключении мира. Однако в 1794 году он, главнокомандующий оккупационными войсками в Польше, утратил свой авторитет и доверие императрицы, потерпев поражение от мятежников, предводительствуемых Тадеушем Костюшко; Екатерина вынуждена была констатировать «серьезную неудачу русских»⁴⁸⁰.

Число таких примеров можно умножать сколько угодно. Отдельные высокопоставленные военные из прибалтийских немцев были главами местной администрации: так, до 1775 года в чинах губернатора и генерал-губернатора служили Якоб фон Брандт⁴⁸¹, Вильгельм граф Фермор⁴⁸², Иван Андреевич (Иоганн Генрих) Рейнсдорп⁴⁸³ и Карл Карлович (Карл Кристер) фон Унгерн-Штернберг⁴⁸⁴; после начала губернской реформы в 1775 году Иван Михайлович (Рейнгольд Иоганн) фон Ребиндер с 1778 по 1782 год был губернатором Полоцка, с 1783 по 1786 год – Нижнего Новгорода, а с 1786 по 1792 год – наместником Нижегородским и Пензенским⁴⁸⁵, Игельстром с 1784 по 1791 год занимал должность наместника Уфимского и Симбирского, в 1792–1793 годах – Смоленского и Псковского⁴⁸⁶.

Все же самым главным сотрудником Екатерины из немецкого остзейского дворянства был Яков Ефимович (Якоб Иоганн) фон Сиверс, выросший в Лифляндии в семье выходцев из русской Финляндии. В 1744 году молодой Сиверс поступил в Коллегию иностранных дел и до 1755 года служил в составе русских миссий в Копенгагене и Лондоне, причем самый сильный отпечаток наложило на него пребывание в Англии. В ходе Семилетней войны он, находясь в Задней Померании, большей частью служил в тылу, а не на фронте, проявляя уже в это время незаурядные административные способности и необычайную энергию. Узнав о смерти императрицы Елизаветы во время поездки по Италии, он, как и многие его земляки, возложил большие надежды на нового императора Петра III⁴⁸⁷. Однако к моменту его возвращения в Россию тот был уже низложен и убит. В Лифляндии Сиверс вновь поступил на государственную службу, а Екатерина познакомилась с ним, по всей видимости, в 1764 году во время поездки в Ригу. Во всяком случае, в том же году из тридцати кандидатов на должность новгородского губернатора она выбрала именно его⁴⁸⁸. После административной реформы 1775 года Сиверс оказался одним из четырех генерал-губернаторов, или наместников, из назначенных Екатериной на верховные посты в новых органах местного управления двадцати восьми губернаторов. С 1776 года он возглавлял наместничество Новгородское и Тверское, к которому с 1777 года прибавился еще и Псков⁴⁸⁹.

Сиверс ни в коем случае не был просто одним из провинциальных начальников Екатерининской эпохи. Благодатным объектом исторических исследований он является уже давно, потому что о его разносторонней деятельности можно судить не только по официальным документам: помимо последних существует еще и масса частных свидетельств, проливающих свет на его биографию и воззрения. С самого своего назначения он пользовался привилегией переписываться с императрицей в обход Сената – вышестоящего органа по отношению к губернаторам⁴⁹⁰. Для Екатерины Сиверс стал, с одной стороны, важным генератором идей в вопросах управления, а с другой – он всегда шел на шаг впереди остальных в реализации императорских и своих собственных реформаторских замыслов в подчиненных ему губерниях. Постоянные поездки по вверенным его попечению территориям помогали ему составить реалистическое, порой беспощадное по отношению к себе представление о местных проблемах. Целенаправленно выстраивая инфраструктуру и улучшая социально-экономические условия, он сумел дать более сильный импульс развитию сельского и лесного хозяйства, торговли и ремесла в своих губерниях, чем действуя напрямую. Сразу же после своего назначения Сиверс начал превозносить перед императрицей возможности, которые могли дать аграрные реформы, проведенные по английскому, немецкому, шведскому и лифляндскому образцам, рекомендовав создать общество по развитию сельского хозяйства. Так год спустя он стал одним из основателей Вольного экономического общества. Следуя духу времени, он призывал Екатерину смягчить крепостничество и защитить крестьян от господского произвола и рекрутской повинности. Помогая крестьянам, полагал он, выигрывают и сам помещик – за счет роста собственных доходов, – и государство, потому что таким образом будут обеспечены покой и порядок в деревне. Важной мерой, считал он, могла бы стать возможность выкупа крестьянами своей свободы и, как следствие, рост населения городов. Подобно другим реформаторам, Сиверсу пришлось испытать горькое разочарование в собственных проектах, затрагивавших его личный престиж. В арендованном у казны имении Коростыни на Ильменском озере он попытался организовать образцовое хозяйство, однако предприятие не удалось, поскольку крестьяне отказывались повиноваться установленным им правилам, прибегая к насилию. Сиверсу принадлежат большие заслуги в строительстве дорог, заведении почтовых станций, развитии водных путей, управление которыми в середине 1770-х годов стало частью должностных обязанностей новгородского и тверского генерал-губернатора, а также в межевании земель, учреждении городов, строительстве административных зданий и школ, во внедрении технологий из Гессена и Нижней Германии на солеварнях Старой Руссы, в пропаганде картофеля как нового основного продукта питания, в борьбе с голодом, наводнениями и чумой.

В 1760-е годы императрица отказала Сиверсу в просьбе о выделении для его губернии, простиравшейся от польской границы до Белого моря, дополнительных сотрудников и финансовых средств. Тем не менее Екатерина по-прежнему высоко ценила компетентность генерал-губернатора во всех вопросах местного управления. Так, множество его идей нашло свое отражение в Учреждении о губерниях . Начав работу над этим законом в первые месяцы 1775 года, сразу после подавления Пугачевского восстания, Екатерина навестила Сиверса в Новгороде и даже привезла его с собой в Москву для дальнейших консультаций. Впоследствии Сиверс – с извинительной нескромностью – выдавал себя за единственного вдохновителя губернской реформы. Несмотря на это, результаты исследований не оставляют ни малейших сомнений в том, что он действительно сыграл выдающуюся роль как в работе над текстом документа, так в его последующей реализации⁴⁹¹. Историки подтвердили, что Сиверс принял участие в написании разделов об организации городского управления, давал консультации Екатерине по вопросу о границах судебной компетенции и посоветовал поделить управление на два уровня: губернский и уездный. Однако самой крупной его удачей было включение провинциального дворянства в руководство местными делами по примеру Англии и Лифляндии. В послепетровской России многие прожектеры, состоявшие на государственной службе, ставили себе подобную цель. Теперь же, прислушавшись к советам Сиверса, Екатерина решила проблему: наряду с централистско-бюрократической административной иерархией губерний и уездов было создано поле для деятельности местных душевладельцев. В России, в отличие от Англии и Лифляндии, не было сословных корпораций, обладавших собственным правом, поэтому делегирование определенных задач губернскому и уездному дворянству имело целью создать по всей стране общественные структуры, которые бы восполняли одновременно нехватку чиновников и слабость государственного управления. Сиверс – первый генерал-губернатор – получил почетное и ответственнейшее задание ввести новое устройство управления сначала в Тверской, а затем в Новгородской губерниях. Он умело организовал первые дворянские собрания и смог убедить их участников, формально не обязанных с 1762 года службой государству, в преимуществах, которые им как помещикам давал новый закон. Ему удалось, например, привлечь их к участию в межевании земли, к финансированию дорог и борьбе с разбоем. Его лифляндский опыт подсказывал, что от докучливой опеки дворянских собраний со стороны генерал-губернатора будет больше вреда, чем пользы. Сиверс торжествующе доложил императрице о том, что все выборные дворянские должности заполнены. О самовольно установленном им имущественном цензе, ограничивавшем избирательное право, он предпочел умолчать: участвовать в выборах предводителя дворянства и выставлять свою кандидатуру на эту должность мог лишь тот, у кого было не менее двадцати душ, а от избирателей и кандидатов на остальные должности Сиверс требовал предоставить свидетельство о наличии по меньшей мере десяти ревизских душ. За исключением этой противозаконной манипуляции, точно характеризующей представление Сиверса об общественной ответственности имущих лиц, его меры по реформированию местного управления рекомендовались отныне всем генерал-губернаторам как образец для подражания.

Один из историков назвал Сиверса – лифляндского наместника великорусских провинций – «безупречным офицером просвещенного абсолютизма»⁴⁹², и это лишь на первый взгляд противоречит тому факту, что при Екатерине II было покончено с самостоятельностью остзейских провинций. Императрица, хотя и ценившая потенциал образованности и деловитости немецкого населения, заправлявшего всем в Лифляндии и Эстляндии, считала привилегированное положение этих территорий пережитком. Лишь после прихода Екатерины к власти и окончания Семилетней войны структурные отличия балтийских провинций превратились в актуальную проблему российской внутренней политики, а узаконенные привилегии сословий в Лифляндии и Эстляндии стали предметом открытой дискуссии – при активном участии самой императрицы⁴⁹³. Обращает на себя внимание, что еще во время продолжавшейся целый месяц поездки по этим территориям в 1764 году она приказывала отвечать по-русски на немецкоязычные адреса и петиции дворянства и посещала только православные богослужения⁴⁹⁴. Вопреки законам и протестам со стороны рыцарства, она награждала отличившихся на государственной службе дворянскими титулами⁴⁹⁵. В Риге и Ревеле она созвала комиссии о торговле под председательством генерал-губернаторов, включив в их состав, помимо представителей дворянства и магистратов, русских чиновников и купцов. Комиссии ограничили традиционные права городов на регламентирование товарного оборота, особенно на контроль за крестьянской торговлей и определение размеров таможенных пошлин, акцизов и налогов. Упразднялась монополия цехов на учреждение мануфактур, поощрялось переселение в остзейские провинции русских и иностранных предпринимателей⁴⁹⁶.

Вмешательство императрицы коснулось в первую очередь аграрной и крестьянской политики частично сохранявших свою автономию провинций. Лифляндские и эстляндские дворяне, чиновники и отдельные просветители, происходившие из горожан остзейских провинций – например, пастор Иоганн Георг Эйзен, – сами предлагали проекты реформ, направленных на повышение урожайности и защиту интересов крестьян. Однако государство в то же время было заинтересовано в повышении налоговых поступлений и, как следствие, в том, чтобы разъяснить привилегированным землевладельцам, что их крестьяне являлись, как и все остальные, подданными российской императрицы, даже если они и были освобождены от уплаты подушного налога и не подлежали рекрутскому набору. Постепенно появлявшиеся в Прибалтике способные и знавшие местную специфику русские чиновники укрепили петербургские власти в их намерении отважиться на конфликт с рыцарством, причем они были поддержаны в этом реформаторскими силами внутри остзейских провинций⁴⁹⁷.

Еще до прихода Екатерины к власти распространилось и приобрело большой вес мнение, согласно которому добиться оздоровления сельской экономики и удовлетворить таким образом интересы государства можно только защищая интересы крестьян – как минимум восстановив их права, имевшиеся у них во времена шведского владычества. Кроме того, дворянству и властям причиняли много хлопот побеги крестьян и волнения в сельской местности. Еще в 1762 году лифляндский генерал-губернатор Юрий Юрьевич Броун поддержал императрицу в ее намерении предоставить право подачи жалоб всем жителям, включая крепостных крестьян⁴⁹⁸. Не позднее 1763 года она обратила внимание на труды пастора Эйзена, осуждавшего институт крепостного права не только в Лифляндии, но и во всей Российской империи. Он предлагал заменить его правом крестьян на производную, или арендуемую, собственность и призывал основать образцовые поселения, где крестьяне владели бы собственностью в такой форме. В конце октября 1763 года Екатерина даже приняла Эйзена, поручила ему продолжить работу над проектами, а затем испытать их на практике в России⁴⁹⁹.

Во время своей поездки по Эстляндии и Лифляндии, посетив также и курляндскую резиденцию в Митаве летом 1764 года, императрица получила обстоятельные сведения о проблемах сельского хозяйства и положении крестьян. Рыцарству было дано понять, что императрица намерена вмешаться в существующую структуру власти, если не достигнет своих целей иным путем⁵⁰⁰. В самом деле, аграрные реформы, предпринятые непосредственно после ее поездки в остзейские провинции, доказывают, что в условиях давления, оказывавшегося абсолютной государыней на внесенное в матрикулы дворянство, последнему ради сохранения привилегий не оставалось ничего другого, как согласиться на меры, направленные на улучшение положения крестьянства. После некоторой борьбы между рыцарством и правительством последнему все-таки удалось запустить некоторые реформы:

1. Во-первых, в 1764 году лифляндский ландрат Карл Фридрих барон Шульц фон Ашераден (Schoultz von Ascheraden) первым среди землевладельцев издал специальное узаконение в пользу крестьянства, ограничивавшее их обязанности в соответствии со старым правом шведских времен, гарантировал крестьянам права на движимое имущество и признал право крестьян на обработку личного земельного участка для ведения собственного хозяйства. Шульц, возможно, надеялся, что ландтаг 1765 года прислушается к его аргументам и поддержит его инициативу, чтобы тем самым опередить принудительные меры со стороны правительства, однако был разочарован сопротивлением, оказанным ему со стороны рыцарства. Лишь некоторые помещики остзейских провинций последовали его примеру до конца XVIII века⁵⁰¹.

2. Только в результате всестороннего давления со стороны генерал-губернатора ландтаг после длительного сопротивления согласился с проектом Броуна – признать права крестьян на движимые имения, позволить крестьянам свободно продавать продукты собственного производства и предоставить им право подавать жалобы на своих помещиков. Решение об объеме крестьянских обязанностей оставалось, однако, за помещиками, будучи ограничено только сведениями, подаваемыми ими же. Тем не менее помещики пренебрегали даже этим весьма расплывчатым решением, а его выполнение практически не контролировалось⁵⁰².

3. В качестве сугубо административной меры, имевшей целью повышение налогов, Екатерина распорядилась о проведении тогда же гаковой ревизии⁵⁰³на острове Эзеле. Эту ревизию предполагалось увязать с мерами к облегчению положения крестьян. Комиссия, на которую было возложено это поручение, предложила установить границы власти господина над крестьянином, гарантировать крепостным право собственности на движимое имущество и заключать при дарении государственных земель договоры аренды, выгодные крестьянам, населяющим имение, как предлагал Эйзен. В 1765 году императрица утвердила формуляр договора аренды государственной земли, выработанного в результате этих усилий. Его действие распространялось на всю Лифляндию и Эстляндию⁵⁰⁴.

Поскольку вмешательством Екатерины в сложившиеся структуры общества и власти руководили, главным образом, политические соображения, его последствия стали очевидны прежде всего на политическом уровне и лишь затем – на экономическом и общественном. При вступлении Александра Алексеевича Вяземского в должность генерального прокурора в 1764 году императрица заявила ему, что было бы, конечно, неблагоразумно отменять привилегии Украины, Лифляндии и русской Финляндии одним махом, однако точно такой же ошибкой было бы выделять их и относиться к ним как к чужим провинциям: «Сии провинции […] надлежит легчайшими способами привести к тому, чтоб оне обрусели и перестали бы глядеть как волки к лесу». «Легчайший способ» виделся ей не в бумажных декларациях и не в применении военной силы, а в выборе «разумных людей» в начальники этих провинций⁵⁰⁵.

О целесообразности ассимилировать подвластные ей народы Екатерина в общих чертах написала в своем Наказе , а более определенно высказалась по этому поводу в связи с требованием лифляндских депутатов Уложенной комиссии, настаивавших на особом положении своей провинции, передав свои слова через маршала Комиссии Бибикова: «Они подданные Российской империи, а я не лифляндская Императрица, но всероссийская»⁵⁰⁶. И, несмотря на то что, готовя те или иные законопроекты, Екатерина тщательно взвешивала, насколько лифляндские привилегии и права пригодны для Российской империи, она велела Вяземскому ответить лифляндцам – депутатам Уложенной комиссии: «Естьли же Лифляндские законы лучше были нежели наши будут, тому статься нельзя; ибо наши правила само человеколюбие писало…»⁵⁰⁷

В 1782–1783 годах императрица распорядилась, наконец, ввести новое губернское законодательство в Лифляндии и Эстляндии, несмотря на сопротивление, оказывавшееся, главным образом, эстляндцами: «Я покоряла горы, и пусть никто не думает, что мне будет трудно справиться с холмами»⁵⁰⁸. С тех пор на остзейские провинции распространились и другие законы, например, были введены общие для всей России налоги, в 1785 году Жалованная грамота дворянству приравняла матрикулированное дворянство Лифляндии и Эстляндии к неродовитым землевладельцам (ландзасам), получившим чины по Табели о рангах , городское управление было унифицировано Жалованной грамотой городам , а русский язык, войдя в употребление в делопроизводстве и судах наравне с местным, зачастую становился обязательным языком официальных документов⁵⁰⁹.

Факт многочисленных заимствований из лифляндского и эстляндского законодательства прошлых эпох в качестве образца для создания унифицированного имперского законодательства дал в XIX веке полное право критикам екатерининской политики в остзейских провинциях упрекать императрицу в том, что она желала «подогнать оригинал под копию»⁵¹⁰. И в самом деле, парадокс налицо: с таким трудом организовав общество необъятной России по европейскому, отчасти и по лифляндскому образцу⁵¹¹, в прибалтийских провинциях императрица лишила традиционных административных прав местную немецкую верхушку рыцарства и города в пользу пронизывавшего всю империю бюрократического распорядка. Сиверс на фоне высокопоставленных чиновников немецкого происхождения представляется выдающимся примером – человеком, защищавшим на родной земле свои сословно-корпоративные привилегии, а в русских губерниях способствовавшим централизации и унификации управления и имитации лифляндских традиций⁵¹².

Чем дальше эстляндские и лифляндские сословия противились политике Екатерины, тем больше высмеивала императрица их упорство и приверженность своим исконным привилегиям: «Господа лифляндцы, от коих мы ожидали примерное поведение как в просвещении, так и в вежливости, не соответствовали нашему ожиданию…»⁵¹³ В одной из ее комедий – одноактной пьесе Передняя знатного боярина , премьера которой состоялась в придворном театре в 1772 году, помимо других комических персонажей представлен немецкий дворянин-военный – откровенная карикатура на прибалтийского рыцаря. Барон фон Доннершлаг изъясняется по-русски с ошибками, перемежая свою речь немецкими ругательствами и крепкими выражениями. Он разбирается только в военном ремесле, серьезно работать не желает и пытается выпросить денег на какой-то загадочный проект у высокого сановника, в передней которого он дожидается своей очереди вместе с другими просителями. Он не только не выносит французов, но и насмехается над русскими на сцене и среди публики, твердя о прелестях своей немецкой родины и о знатности шестнадцати колен предков, внесенных в матрикул⁵¹⁴.

По поводу другой своей комедии в письме к Вольтеру Екатерина кокетливо замечала, что «безымянный автор» не лишен таланта, однако обнаруживает серьезные недостатки, поскольку «он не знает театра». И, метко характеризуя себя как драматурга, она продолжала: «…его завязки слабы: но что до изображаемых им характеров, то они всегда выдержаны, и от предстоящих пред глазами его примеров ни сколько не удаляются…»⁵¹⁵ При этом само собой разумеется, что в лице барона фон Доннершлага она высмеивала только тех заносчивых немцев, которые притязали на почести и вознаграждения в силу своего благородного происхождения вместо того, чтобы преданно служить государству.

Глава V. Просвещение, классицизм, чувствительность: немецкая литература и «немецкое» искусство

В литературном процессе своей эпохи Екатерина участвовала одновременно в нескольких качествах. Во-первых, в упомянутом в конце предыдущей главы письме Вольтеру она выступила автором рецензии на собственную комедию О время! Во-вторых, она поручила перевести комедию на французский язык, дабы мэтр мог убедиться в успехах русской литературы. В-третьих, в то самое время, когда происходил раздел Польши, а в Фокшанах закончились неудачей первые переговоры о перемирии с Османской империей, она расхваливала эту пьесу, утверждая, что смеялась над ней до полусмерти. В-четвертых – и это самое главное, – рецензент пьесы, заказчица ее перевода и ее пропагандистка сама являлась автором этой комедии, входившей в цикл из четырех пьес, написанных в 1772 году⁵¹⁶. Разумеется, скрывавшийся под «прозрачным инкогнито» автор удостоился высокой похвалы компетентных коллег. Вольтер не только посетовал на то, что слишком стар для занятий русским языком. Прежде всего, он был рад, что императрица таким образом смогла немного разогнать скуку: «А всего лучше в похвалу их [комедий ‘неизвестного сочинителя’. – K.Ш. ] сказать, оныя достойны того, чтоб Ваше Императорское Величество смешить! ибо Величества смеются редко, хотя и имеют надобность в смехе»⁵¹⁷. В том же 1772 году молодой Николай Иванович Новиков – свободный писатель, переводчик, редактор и издатель, первый многосторонний деятель литературного дела в Российской империи – посвятил «неизвестному г. сочинителю комедии ‘О время!’» свой новый журнал Живописец . Он с похвалой отзывался о том, что действие пьесы происходит в России, разоблачая таким образом пороки русского общества: счастлив ее автор, могущий беспрепятственно высказывать критику в царствование мудрой Екатерины, писал Новиков. В заключение двадцативосьмилетний литератор ободрил анонимного автора, благосклонно посоветовав ему продолжать литературные занятия и присовокупив к своему напутствию замечания относительно того, какой следует быть сатире. Екатерина II, на сцене отвергавшая общественные условности и вкладывавшая добродетель, сердечность и ум даже в образы служанок, камердинеров и бедняков различного звания, и Новиков – два автора из провинции под названием «Россия» европейской империи Просвещения, – встретились на публичном поле в одинаковых ролях с равными интересами. Их столь очевидная неформальная перекличка хотя и была недолгой – отношения Екатерины и Новикова быстро испортились, – не может быть тем не менее оставлена без внимания. Перед проблемой интерпретации этого «интермеццо» оказались прежде всего те ученые, кто камуфлировал действительно непростые, напряженные отношения просвещенных протобуржуазных писателей и Екатерины II под принципиальные противоречия – будь то под конфликт между свободой индивидуума и гнетом абсолютизма или под антагонизм общественных формаций⁵¹⁸.

Сравнение «неизвестного» автора с Мольером – а именно так высоко оценили пьесу императрицы оба рецензента: и не читавший комедию Вольтер, и Новиков⁵¹⁹ – было не чем иным, как лестью без разбора, и не соответствовало фактам. Екатерина опиралась отнюдь не на Мольера: с помощью своего талантливого секретаря Григория Васильевича Козицкого она в свободной форме переложила на русский язык пьесу Христиана Фюрхтеготта Геллерта Богомолка ⁵²⁰. Имя Геллерта было, вероятно, знакомо Екатерине еще с юности. В 1750-х годах этот знаменитый поэт даже состоял с ее матерью в переписке и встречался с ней. Неизвестно, однако, был ли знаком императрице его роман Жизнь шведской графини фон Г*** , в котором Геллерт использовал рассказы шведских и немецких пиетистов об их тяжелой жизни в качестве военнопленных в России в царствование Петра Великого⁵²¹. В комедии Богомолка , написанной в 1745 году, императрицу привлекла в первую очередь вызывающая умиление критика ложного благочестия и нетерпимости, суеверий и скупости. В Германии почву для нее подготовили моралистические еженедельные журналы⁵²², а Екатерина сумела перенести ее из лютеранской среды в Москву вместе с персонажами и самим действием. К древней столице императрица испытывала давнюю неприязнь, а после восстания 1771 года, вспыхнувшего в ответ на карантинные меры, принятые во время эпидемии чумы, и вовсе стала считать московскую знать врагом реформ, а простой народ – особенно непросвещенным и реакционным⁵²³. По крайней мере, в конце на сцене торжествуют, как и у Геллерта, добродетельные и разумные персонажи. Большинство ученых – историков литературы всегда презрительно морщили нос, когда речь шла о комедиях Екатерины, и лишь Хедвиг Флейшхакер справедливо отметила, что императрица не только «не ослабила исходный образец […] но и укрепила скелет действия, нарастив его мускулами»⁵²⁴.

Осуществленная Екатериной адаптация Геллерта на русской почве ни в коем случае не свидетельствует о том, что в первые пять десятилетий своей жизни Екатерина интенсивно или, по крайней мере, систематически занималась современной ей немецкой литературой. Императрицу интересовала не столько сама немецкая литература эпохи Просвещения, сколько импульсы для развития литературы русской. Однако название О время! заставляет пристальнее взглянуть именно на этот момент и на использование императрицей времени в связи с ее драматургической деятельностью в 1772 году.

Здесь следует сказать, что неотъемлемой частью трудовой этики Екатерины как просвещенной правительницы было обращение с собственным временем в соответствии с ее представлениями об «общем благе». Она стремилась так распорядиться своим временем в течение дня, чтобы ее писательские занятия не наносили ущерба государственным делам, которым отводилось время с 9 до 13 и с 15 до 18 часов. К этим делам можно с полным правом отнести вечерние приемы, празднества и игру в карты с избранными членами придворного общества и иностранными дипломатами до 22 часов. Писала же Екатерина в «свободное время» – между 5 и 9 часами утра и вместо послеобеденного отдыха⁵²⁵.

Итак, если писательство и было еще одной манией императрицы, то вовсе не поглощавшей то ее время, которое посвящалось обязанностям правителя. Кроме того, даже умилительные комедии выполняли политическую функцию, будучи неразрывно связанными с интересами государства, поскольку автором этих комедий являлась императрица. С одной стороны, и в 1772 году важно было изобличить инертность и предрассудки в стране и выступить с критикой консервативных сил, сопротивлявшихся просвещенной политике императрицы. С другой – с написанием Антидота писательская деятельность императрицы стала частью крупного пропагандистского наступления, которое должно было, по мысли государыни, облегчить положение России в первой войне с Османской империей: в то время как европеизированная и культурная Россия во главе с просвещенной императрицей защищала европейскую культуру от варваров с Востока, информированная европейская общественность, на которую и было направлено это «наступление», должна была объявить бойкот и тем самым поставить на место фактических и потенциальных пособников Порты – в первую очередь, французское правительство. Отметим, что именно тогда эта же самая пропаганда превратила польских недоброжелателей России в ограниченных, нетерпимых врагов Просвещения. И здесь главным союзником Екатерины в борьбе за общественное мнение стал Вольтер: на время войны с Турцией – с 1768 по 1774 год – приходится 80 процентов их переписки⁵²⁶. А в Германии, благодаря политической кампании Екатерины в европейской прессе, авторитет России вырос как никогда в течение всего XVIII века⁵²⁷.

Активное участие Екатерины-писательницы в войне, которую вело ее государство, не означает ни в коей мере, что у нее не было никаких сугубо литературных интересов. Скорее, она сумела политически инструментализировать свои писательские и меценатские амбиции. Основание в 1764 году Эрмитажа было знаком того, что Петербургу предстояло стать оплотом европейской художественной традиции: с началом войны с Турцией Екатерина приступила к демонстративной скупке знаменитых коллекций в Берлине, Дрездене, Брюсселе, Женеве, Париже, Риме, полотен из галереи графа Роберта Уолпола в Хоутон-Холле (графство Норфолк)⁵²⁸. Если владельцев этих коллекций расставаться со своим имуществом заставляли главным образом возникшие во время Семилетней войны издержки, то Екатерину новая война лишь подстегнула к приобретению произведений искусства. Агентом императрицы в Париже одно время был Дидро, позднее – Гримм, но в основном в качестве таковых выступали уважаемые и образованные члены высшего петербургского общества, посещавшие страны Европы, а также русские дипломаты, среди которых были коллекционеры: Иван Иванович Шувалов и его племянник Андрей Петрович Шувалов, княгиня Екатерина Романовна Дашкова и ее братья – Александр Романович и Семен Романович Воронцовы, послы: князь Дмитрий Алексеевич Голицын в Париже и Гааге, граф Алексей Семенович Мусин-Пушкин – в Лондоне, князь Владимир Сергеевич Долгорукий – в Берлине, князь Андрей Михайлович Белосельский-Белозерский – в Дрездене, граф Андрей Кириллович Разумовский – в Неаполе, князь Николай Борисович Юсупов – в Турине, а с 1780-х годов – и граф Николай Петрович Румянцев во Франкфурте-на-Майне⁵²⁹. Несмотря на то что в Петербурге Екатерина консультировалась по поводу приобретавшихся ею произведений, соглашаясь далеко не на любые суммы, а время от времени – сурово браня комиссионеров, купивших произведения незначительной художественной ценности или серьезно переплативших, она довольно скоро приобрела среди немецких князей славу всемогущей конкурентки, разоряющей других участников рынка произведений искусства⁵³⁰. Для себя императрица собирала, прежде всего, геммы, однако среди ее приобретений были и целые библиотеки: книжные собрания Дидро и Вольтера, рукописные коллекции и библиотеки историков Герхарда Фридриха Миллера и Михаила Михайловича Щербатова, архив Иоганна Кеплера и значительная часть кабинета естественной истории Петра Симона Палласа⁵³¹. Оставаясь верной своей страсти к учету, в 1790 году Екатерина сообщала Гримму, что ее Эрмитаж насчитывает 38 тысяч книг, 10 тысяч гемм и около 10 тысяч гравюр и рисунков⁵³². На меблировку своих дворцов в стиле классицизма с 1783 по 1791 год она потратила полмиллиона талеров у одного только Давида Рентгена, проводившего в те годы больше времени в Петербурге, чем в Нейвиде⁵³³. Императрица высоко ценила его как искусного мебельного мастера и оформителя кабинетов, не переставая при этом в своих письмах к Гримму подшучивать над его приверженностью гернгутерству⁵³⁴.

Классицизм и палладианство проникали в Россию благодаря художникам разных стран, и именно этим направлениям с 1750-х годов отдавали предпочтение русские студенты, обучавшиеся в европейских академиях. В 1757 году в число последних вошла Академия художеств в Петербурге. Подобно классицизму в литературе, изобразительное искусство в России с конца XVII вплоть до второй половины XVIII века продолжало ориентироваться на западную традицию рецепции Античности. Как на Западе, лишь с небольшим запозданием, в России возник собственный «спор древних и новых», в котором обрели свое лицо ранние формы национального самосознания; и, как на Западе, интерес к римской культуре преобладал над интересом к греческой до появления трудов Иоганна Иоахима Винкельмана⁵³⁵. Возросшей востребованностью ведущих немецких художников классицизма, работавших в Италии, объясняется та конкуренция, которую Екатерина с середины 1760-х годов, а особенно после 1771 года, сумела составить дворам Германской империи, Флоренции и Неаполя, и даже самой Папской курии, раздавая заказы и покровительствуя художникам⁵³⁶: «Благодаря Винкельману и Менгсу немецкое искусство и немецкие художественные воззрения распространили свое основополагающее влияние из Рима по всей Европе»⁵³⁷. Антон Рафаэль Менгс⁵³⁸, родившийся в 1728 году в Ауссиге⁵³⁹, был и в теории, и на практике авторитетом, задававшим тон в эстетике целого круга художников, не только рассматривавших себя как художественную школу, но и утверждавших собственные нормы в подходе к античным традициям. Именно Менгс ввел в римское общество Винкельмана⁵⁴⁰. Однако решающую роль в установлении петербургским двором связей с этим кругом сыграла совсем другая личность. В 1764 году, то есть еще при жизни Винкельмана, Иван Иванович Шувалов сумел найти общий язык с другом ученого из Восточной Пруссии – Иоганном Фридрихом Рейфенштейном⁵⁴¹, предоставив ему возможность принимать и обучать в Риме русских стипендиатов⁵⁴². Рейфенштейн, которого Екатерина называла в письмах к Гримму «божественным» («le divin»), обладатель чина надворного советника в Готе, получил аналогичный чин при русском дворе и стал главным агентом императрицы: ему она доверила покупку для нее древних и современных произведений искусства, а также заказы на создание картин. К тому же Рейфенштейн все чаще стал выступать в роли чичероне, сопровождая по Вечному городу и югу Италии не только знатных немецких, но и русских путешественников⁵⁴³. И если интерес Вольтера к римским древностям был отравлен убеждением, что церковь со времен Античности разлагала Италию⁵⁴⁴, то, напротив, для знатных гостей из России, включая княгиню Дашкову и наследника престола Павла Петровича, визиты к папе римскому стали стандартным пунктом программы⁵⁴⁵. Хотя круг немецких художников в Риме постоянно пополнялся молодыми талантами, а группы, скрепленные дружескими чувствами, обособлялись от вновь прибывавших, это сообщество тем не менее просуществовало несколько десятилетий – и не в последнюю очередь благодаря ухищрениям Рейфенштейна⁵⁴⁶. Он выступил посредником и в отношениях русского двора с пятью братьями Хаккерт, старший из которых – знаменитый художник-пейзажист Якоб Филипп⁵⁴⁷ – отказался приехать в Россию, зато третий – Вильгельм – был принят в Петербургскую академию художеств преподавателем рисования. Позднее русский двор завязал отношения с Ангеликой Кауфман⁵⁴⁸ и Иоганном Фридрихом Августом Тишбейном⁵⁴⁹. Через них, а также через Менгса и Филиппа Хаккерта императрица, великий князь Павел Петрович и представители высшей придворной знати приобрели самые значимые живописные полотна в их коллекциях⁵⁵⁰. Сильное впечатление произвел в Италии и Германии заказ на копирование ватиканских лож Рафаэля, которым грозило выветривание. Его получил от Екатерины ученик Менгса Христоф Унтербергер⁵⁵¹ из Южного Тироля. Присматривать за ним был назначен тот же Рейфенштейн. Копии фресок поместили в Эрмитаже, в построенной Джакомо Кваренги специально для них галерее Рафаэля, равной по своим размерам оригиналу. «Вы не представляете себе, – писал из Рима в 1779 году живописец Фридрих Мюллер по прозвищу Maler Müller Фридриху Генриху Якоби⁵⁵², – с какой теплотой эта восхитительная женщина относится к живописи, да, собственно, на нее и работает большинство здешних художников…»⁵⁵³

Однако Екатерина не просто находила вкус в этом направлении искусства. За полвека до появления политического филэллинизма она использовала интерес Европы к классицизму и художественным традициям Античности в своих идеологических целях, преподнося войну с Османской империей и Крымским ханством как Реконкисту – отвоевание древнегреческих и древнеримских культурных ландшафтов на побережье Черного моря и в Восточном Средиземноморье, – и здесь ключевые слова Екатерина вновь сумела найти в письмах Вольтера⁵⁵⁴. Не будем приводить многочисленных доказательств для подтверждения этого не до конца проверенного тезиса, но ограничимся одним, самым, по меркам ancien régime , сенсационным. Исход первой екатерининской войны с Турцией был еще далеко не ясен, когда с шумным успехом было положено начало «греческому проекту» императрицы, оформившемуся лишь к концу 1770-х годов: он преследовал цель восстановления греческой монархии под короной второго внука Екатерины Константина. Несмотря на то что авторство на сей раз не принадлежало Екатерине, политическая выгода досталась ей. К прославленному – и современниками, и потомками – проекту приложили руку два немца: художник из Пренцлау и поэт из Франкфурта-на-Майне.

Зимой 1770/71 года, после блестящей победы, одержанной в Эгейском море, российский флот под командованием Алексея Орлова встал на якорь в тосканском порту Ливорно. По поручению Екатерины Рейфенштейн предложил тогда еще молодому художнику Филиппу Хаккерту увековечить для потомков морскую битву при Чесме. Осенью 1771 года уполномоченный императрицей И.И. Шувалов заключил с художником контракт на серию из шести крупных исторических полотен. Хотя темы были определены заранее, позднее к заказу прибавились еще шесть картин, причем от мастера требовалось не столько умение художественно воплотить задуманное, сколько верное следование натуре. Как раз этого и не увидел Орлов в начале 1772 года в той картине, что изображала сожжение турецкого флота в Чесменской бухте. Чтобы помочь художнику составить представление «о подобном событии», Орлов испросил разрешения своей императрицы и великого герцога Тосканского Леопольда на невиданную инсценировку: в конце мая поодаль от Ливорнского рейда Орлов приказал взорвать и поджечь фрегат перед огромной толпой наблюдавших за этим настоящим хеппенингом зевак. Под впечатлением от «пожара во имя искусства» Хаккерт внес исправления в картину и даже успел завершить к назначенному сроку весь цикл картин, посвященный основателю русского флота: они были размещены сначала в Петергофе, а затем перевезены в Зимний дворец⁵⁵⁵. В Германии память об этом событии сохранилась главным образом благодаря биографии Хаккерта, написанной Гёте на основе собственноручных заметок художника. В 1807 году, после смерти Хаккерта, знаменитый поэт опубликовал короткие фрагменты в газете, освещавшей культурную жизнь, а в 1811 году – и книгу о художнике⁵⁵⁶.

Задолго до начала собственной писательской деятельности Екатерина все же была активным участником литературного процесса – как читательница. Однако к современной ей немецкой литературе она стала проявлять живой интерес, лишь познакомившись с широко обсуждавшимся трудом Фридриха II О немецкой литературе (1780)⁵⁵⁷. Как и интерес к произведениям изобразительного искусства, это увлечение возникло из мотивов политических, пусть даже обретя впоследствии самостоятельность и устойчивость. Хотя еще в апреле 1781 года императрица признавалась Гримму в том, что не знает немецкой литературы, полемический напор прусского короля уже тогда показался ей неоправданным: Екатерина писала, что окружавшее его одиночество мешало ему видеть новое; что даже в обществе других людей говорит лишь он сам, ожидая, что остальные будут внимать ему; что никто не осмеливается возражать ему; что, помимо прочего, он уже слишком стар: «В 1740 году (год вступления Фридриха II на престол, когда цербстская принцесса находилась со своей матерью в Берлине. – К.Ш. ) мы были молоды, но теперь мы уже не таковы»⁵⁵⁸. Даже причислив себя к поколению «старого Фрица», с которым ее разделяла разница в семнадцать лет, Екатерина не преминула на деле доказать свою душевную живость и восприимчивость. Так, уже в июле 1781 года она сообщила, что весной прочла «два сочинения по-немецки»: комическую поэму в прозе Морица Августа фон Тюммеля⁵⁵⁹Вильгельмина, или Окрученный педант она нашла милой, а о романе берлинского просветителя Фридриха Xристофа Николаи Жизнь и мнения господина магистра Зебальдуса Нотанкера ⁵⁶⁰ отзывалась с восторгом, пусть и по-французски: «Ах, какой прекрасный немецкий язык, вопреки всем хулителям немецкой литературы». И далее, как высшая похвала: немцы научились пользоваться своим языком, как Вольтер⁵⁶¹. Не очень уместным Екатерине представлялось уподобление романа Зебальдус Нотанкер сочинению Лоренса Стерна Тристрам Шенди , несмотря на то что Николаи сознательно следовал Стерну, которого хорошо знала и любила цитировать Екатерина⁵⁶². С тех пор она с благосклонным вниманием следила за выпусками Всеобщей немецкой библиотеки ⁵⁶³, издававшейся Николаи: «Архив гения, разума, иронии и всего самого веселого, что только необходимо для духа и разума»⁵⁶⁴. Намеренно отстраняясь от брюзгливого старика из Сан-Суси, императрица тут же пыталась завязать контакт и с этими писателями, как прежде с Вольтером, д’Аламбером и Дидро. Тюммелю и Николаи она выслала золотые медали в знак своего августейшего расположения⁵⁶⁵. В сопроводительной собственноручной записке императрица предложила Николаи, «книготорговцу в Берлине», присылать ей все, что он пишет⁵⁶⁶. До конца жизни она сохраняла симпатию и к Тюммелю: в 1791 году – в год выхода в свет – она прочла первую часть его вымышленного дневника в письмах Путешествие в полуденные области Франции . Екатерина вновь удостоила автора медали, приняла его благодарность и цитировала его от случая к случаю⁵⁶⁷.

Из оказания почестей влиятельному издателю и публицисту Николаи выросла совместная работа к обоюдной пользе. Екатерина засы́пала его поручениями: он составлял для нее библиографические списки и присылал книги. Уже зимой 1782/83 года Ф. Николаи зондировал почву в Петербурге с намерением издать в Берлине по-немецки собрание сочинений императрицы, однако его хорошо информированный однофамилец и корреспондент Людвиг Генрих (Андрей Львович) Николаи⁵⁶⁸ указал на такую существенную проблему, как «прозрачное инкогнито» императрицы, потому что многие ее сочинения выходили анонимно⁵⁶⁹. В результате немецкое издание собрания сочинений Екатерины так и не увидело свет. Тем не менее Фридрих Николаи опубликовал на немецком языке некоторые ее комедии и сказки, написанные в 1780-х годах, а также детские книги и назидательные сочинения, написанные ею и адаптированные для ее внуков Александра и Константина. Николаи издал ее Записки касательно российской истории и поддержал проект создания сравнительного словаря⁵⁷⁰. На страницах Всеобщей немецкой библиотеки , издававшейся Ф. Николаи, регулярно обсуждались выходившие в свет немецкие сочинения о екатерининской России, а также свежие немецкоязычные публикации, появлявшиеся в Российской империи. Как издатель, Николаи очень заботился о том, чтобы печатать рецензии, преимущественно дружелюбные по отношению к России. В этом в течение двух десятилетий – с 1772 по 1792 год – он полностью полагался на одного из своих авторов – всесторонне образованного просветителя Августа Вильгельма Гупеля (1737–1819), уроженца Саксен-Веймарского герцогства и выпускника университета Йены, с 1763 года служившего пастором в Оберпалене в Северной Лифляндии⁵⁷¹.

Во второй половине 1780-х годов императрица оказывала поддержку берлинским просветителям в борьбе с предрассудками и месмеризмом⁵⁷², религиозным фанатизмом и антипросвещенческими тайными обществами. Этому делу она придавала большое значение, однако и здесь преследовала двойную стратегию: другим своим острием эта кампания была нацелена против политики, проводившейся прусским двором после смерти Фридриха II. Убежденная сторонница рационализма, Екатерина с самого начала с подозрением отнеслась к розенкрейцерскому окружению Фридриха Вильгельма II⁵⁷³. Чтобы противодействовать усилившемуся влиянию розенкрейцеров в России и особенно их натиску на наследника престола, требовалась, по ее мнению, солидарность поборников просвещения всех стран⁵⁷⁴. Раньше, чем многие другие – чем, например, Иоганн Каспар Лафатер⁵⁷⁵ и Иоганн Георг Шлоссер⁵⁷⁶ в немецкоязычных странах, – Екатерина разглядела в графе Калиостро шарлатана⁵⁷⁷, а в осмеяние его легковерных адептов она за один лишь 1786 год написала с помощью своего секретаря Александра Васильевича Храповицкого на русском языке три комедии: Обманщик, Обольщенный и Шаман сибирский ⁵⁷⁸.

В том же году у Екатерины появилась союзница в борьбе «с туманной завесой бессмыслицы»: курляндская писательница-сентименталист Элиза фон дер Реке в статье, опубликованной в Berlinische Monatsschrift и выпущенной впоследствии Николаи отдельным изданием, призналась в былой приверженности Калиостро, с тем большей убедительностью разоблачив его обман⁵⁷⁹. Екатерина приветствовала ее, посетовав на то, «что в конце восемнадцатого века начали распространяться мнения, признававшиеся ошибочными и противоречащими здравому смыслу на протяжении тысячелетий», и что «клика обманщиков снова набирает силу, увеличивая число обманутых»⁵⁸⁰. Авторитет обеих писательниц только вырос, когда в Berlinische Monatsschrift оказалось опубликованным и это письмо, отлично встроившееся в просвещенческую стратегию обоих издателей журнала – Фридриха Гедике и Иоганна Эриха Бистера⁵⁸¹. Переписка двух писательниц продолжалась, хотя и с перерывами. От Екатерины, по обыкновению, последовало приглашение приехать в Петербург, однако настоящая дружба между ними так и не сложилась – не случайно Элиза фон дер Реке медлила с приездом до 1795 года. Екатерине определенно импонировала еще одна женщина, оставившая в молодости уважаемого всеми мужа – в отличие от графини Бентинк, уже имея ребенка, – дорожившая, несмотря на ухаживания многочисленных кавалеров, своей независимостью и игравшая при этом роль в литературной коммуникации в Германии. Хотя Элиза фон дер Реке снискала уважение благодаря публичности своей переписки с императрицей, обе стороны сохраняли дистанцию: когда в 1779 году сводная сестра Элизы Доротея вышла замуж за курляндского герцога Петра Бирона, писательница, будучи патриоткой Курляндии, выступила против «русской партии» в герцогстве, ратуя за его автономию. Несмотря на то что в своих дневниках Элиза всегда отзывалась о Екатерине с уважением, обвиняя в экспансионистских настроениях окружение императрицы, в Петербург она приехала лишь в 1795 году, когда Курляндия утратила свою независимость. Однако во имя своей собственной независимости Элиза с благодарностью приняла в пожизненное пользование одно из принадлежавших российской короне поместий в Курляндии⁵⁸².

По отдельным высказываниям в письмах 1780-х годов можно судить о предпочтениях Екатерины среди современных ей немецких романов и высокой оценке, которую она давала романам сатирическим. До сих пор ее интерес к этому роду литературы, хотя о нем и было известно, не становился предметом исследования, тем более что эти романы не признавались историей литературы, ориентированной на «классиков» и историю идей. Сатирические романы считались литературой несерьезной, в лучшем случае – первыми образцами развлекательной литературы – в отличие от искусно, на высоком уровне выполненных романов, например философического, политического или дидактического содержания, – для которых только и нашлось место в истории немецкой литературы. Лишь современное литературоведение, последние пятьдесят лет открыто заявляющее о себе с позиций социальной истории, стало исследовать немецкие сатирические романы второй половины XVIII века, признав их как специфический жанр немецкой литературы периода позднего Просвещения⁵⁸³.

Романы, написанные по образцу английских, приобрели популярность в Германии лишь с начала 1770-х годов. Поэтому может показаться, что Екатерина, открыв для себя новое увлечение, могла без труда нагнать упущенное. Однако эта волна нахлынула с такой силой, что уже к 1780 году достигла своей вершины⁵⁸⁴. Каждый последующий год устанавливались новые рекорды: с 1772 по 1796 год по указателям одной только Всеобщей немецкой библиотеки прослеживается около 6 тысяч названий, включая переводы⁵⁸⁵. Учитывая такой объем материала, Екатерина нуждалась в компетентных консультациях, и она получала их – главным образом у Гримма и Николаи. Поскольку ко всему, за что императрица бралась, она подходила основательно, сначала она читала те романы, на которые обратила внимание с запозданием, однако все больше попадало в ее руки новых изданий. Екатерина прочитала роман Борода клинышком Иоганна Готлиба Шуммеля⁵⁸⁶, в котором высмеивались школьные опыты Базедова, Историю абдеритов Христофа Мартина Виланда⁵⁸⁷, Историю фрейлейн фон Штернхейм Софи де Ларош⁵⁸⁸ и пародию Иоганна Карла фон Музеуса на Лафатера Физиогномические поездки ⁵⁸⁹. Едва познакомившись с немецкими авторами, императрица уже объявляла об упадке французской литературы со смертью Вольтера в 1778 году: «С тех пор, как умер мой мэтр, эти бедные люди [французы. – К.Ш. ] не могут похвастаться ни одной книжкой, которая могла бы сравниться с ними»⁵⁹⁰.

В 1785 году, прочитав книгу врача и писателя Иоганна Георга Циммермана Об уединении ⁵⁹¹, Екатерина пожаловала автору золотую медаль и кольцо с бриллиантом. Сочинение Циммермана произвело глубокое впечатление на императрицу. «В этой книге, – писала она автору, – есть и сила, и мощь, и прелесть душевная…»⁵⁹² Циммерману вновь, как и в 1780 году, когда Григорий Григорьевич Орлов хотел переманить его на российскую службу, удалось уклониться от предложения переехать в Петербург. Тем не менее императрица не замедлила надавать ему множество поручений⁵⁹³. Со своей стороны, Циммерман сделал все возможное, чтобы как можно больший круг людей понял, чьим доверием он пользуется, а его собственные письма, адресованные Екатерине, все чаще наполнялись его личными просьбами. Прежде всего, он старался обратить высокое внимание Екатерины на своих коллег по перу, нуждавшихся в ее благосклонности. Так, по ходатайству Циммермана императрица помогла выйти из затруднительного положения двум известным лицам, жизненные пути которых диаметрально разошлись в эпоху Французской революции: Георгу Форстеру и Августу фон Коцебу⁵⁹⁴.

Еще сто лет тому назад историки с удивлением отмечали, что корифеи немецкой литературы – Лессинг, Шиллер и Гёте – остались, по-видимому, не замеченными императрицей. Не встречалось в ее записях и высказываний о Гердере, в 1764–1769 годах преподававшем в школе при Домском соборе в Риге, принимавшем участие в жизни тамошнего просвещенного общества и воспевавшем Екатерину в одах и торжественных речах как идеальную правительницу⁵⁹⁵. Имеется по крайней мере одно документальное подтверждение тому, что до 1784 года она ничего не знала о Гердере. В ходе уже дважды упомянутого визита Вейкарда для представления ко двору⁵⁹⁶ императрица проявила завидные познания, осведомляясь о последних новостях в мире немецких ученых и писателей. Однако, когда Вейкард сообщил, что Гердер только что опубликовал философский труд, посвященный истории человечества, Екатерина поинтересовалась, кто такой этот Гердер, и осталась недовольна и в самом деле совсем не исчерпывающими сведениями о том, что это один веймарский священник. «Священник, – сказала она, ученица Вольтера, – тогда уж труд не может быть философским. Если человек философ, то он не может быть священником, а если он священник, то как он может быть философом…»⁵⁹⁷

Даже если предположить, что литературные вкусы Екатерины вполне удовлетворялись сатирическими романами ее эпохи и что к новым тенденциям она относилась скептически, то все равно едва ли было возможно, обладая столь обширной информацией, не знать ведущих немецких поэтов и писателей. Журналы, в том числе Correspondance littéraire Гримма и Всеобщая немецкая библиотека Николаи, печатали рецензии на выходившие книги. Немецкий театр в Петербурге ставил новые пьесы Лессинга, Гёте, Шиллера и Коцебу⁵⁹⁸. К тому же на русский язык переводились не только комедии и оды Геллерта, романы Виланда или Вильгельмина Тюммеля, но и Молодой ученый, Минна фон Барнхельм и Эмилия Галотти Лессинга, а Вертер Гёте – даже трижды в течение двух лет⁵⁹⁹. Помимо этого постоянно углублялись связи между Екатериной и теми дворами Германии, которые соперничали между собой, покровительствуя культуре: с Брауншвейгом, Дармштадтом и Веймаром, Карлсруэ, Штутгартом и Мемпельгардом, Дессау, Эйтином и Ольденбургом⁶⁰⁰.

Глава VI. История русская и немецкая, история всеобщая: научные опыты императрицы и немецкие ученые – ее помощники

1. Опыты средневековой истории России и Германии

Когда в самом конце 1770-х годов Россия взяла на себя ответственность за самое существование Священной Римской империи с целью соблюдения равновесия сил в Европе, петербургское правительство сочло необходимым расширить свои знания о Германии как о едином целом и получить сведения от как можно большего числа немецких дворов. Известно много свидетельств, указывающих на то, что представления о Германии самой Екатерины стали дифференцироваться тогда же. Она более внимательно следила за сообщениями об устремлениях мелких имперских штатов, осознавала сложность их положения, вызванную соперничеством Австрии и Пруссии, и с удовлетворением отмечала, что влияние России на империю возрастало в то время, как влияниe Франции ослабевало. Не случайно наряду с политическим интересом к империи рос интерес императрицы к ее конституционному устройству и взаимоотношениям между отдельными имперскими штатами, к органам и методам управления, к армиям и финансам немецких княжеств, к науке и образованию, к немецкой литературе и искусству, к отдельным людям из Германии, которые могли бы быть ей полезны, и одновременно с этим усиливалась рефлексия Екатерины о собственном жизненном пути.

Тем не менее, чтобы убедительность этого очевидного факта – интеллектуального поворота императрицы к Германии и немцам – не пострадала, следует подчеркнуть его относительность. С одной стороны, большинство аутентичных свидетельств о личных воззрениях Екатерины – письма Фридриху Мельхиору Гримму, князю Шарлю Жозефу де Линю и доктору Иоганну Георгу Циммерманну, дневник ее секретаря Александра Васильевича Храповицкого, пьесы, исторические труды и автобиографические записи – приходится в основном на вторую половину ее жизни, если не царствования. С другой стороны, было бы ошибочно слепо доверять способности историков читать тексты не только буквально: во всяком случае, было бы заблуждением отфильтровывать из многочисленных смысловых контекстов доказательства возросшего интереса Екатерины к Германии и немцам, чтобы затем, будучи ослепленными энтузиазмом первооткрывателей, оставить без внимания интерпретацию самих смыслов, и составляющих, собственно, эти доказательства. Чтобы предостеречь читателя от этого, достаточно вспомнить простой пример из 1760-х годов: вовсе не симпатии Екатерины к немецким политическим писателям побудили ее к заимствованиям из сочинений Бильфельда и Юсти. Главным мотивом для нее служила все же политическая цель – модернизация Российской империи по западному образцу, и даже те места в тексте Наказа , которые восходят к обоим немецким авторам, были вплетены Екатериной в логику ее собственной адаптации Монтескьё или же оставлены ею для приложения, не связанного напрямую с остальным текстом⁶⁰¹.

Точно таким же образом, но в более поздние годы Екатерина рассматривала свои занятия историей и языкознанием исключительно как службу на благо нового отечества, даже выбирая в качестве сотрудников немецких ученых или изучая историю средневековой Германии. Во-первых, своими исследованиями она стремилась защитить Россию от тех западных представлений, которые она считала неправильными с научной и вредными с политической точки зрения. Во-вторых, разделяя и поддерживая возраставшую среди образованных россиян национальную гордость, императрица все больше укреплялась во мнении, что знание русской истории и понимание богатства и красоты русского языка воспитает из ее подданных сознательных патриотов⁶⁰². В-третьих, начиная с 1780-х годов ею двигала забота о наилучшем воспитании внуков, которым было назначено стать продолжателями ее реформаторских начинаний. К этой работе она привлекала и ученых, состоявших на российской службе, и своих зарубежных корреспондентов, которых она вводила в курс как собственных просветительских замыслов, так и успехов юных великих князей – Александра и Константина. И, в-четвертых, следует напомнить, что труды французских, а вовсе не немецких авторов подтолкнули Екатерину к занятиям историей и лингвистикой.

Еще в юности она коротала время за чтением исторических сочинений на французском языке. С 1754 по 1756 год – годы, решающие для ее самообразования, – Екатерина увлекалась сочинениями Тацита, Монтескьё и Вольтера, под влиянием которых складывались ее представления о политике и зрела воля к власти. Однако, сохранив прежнее уважение к классикам западноевропейского Просвещения, со вступлением на престол императрица более не ограничивала свой исторический интерес к их историографии и эстетике, что свидетельствует об интеллектуальной самостоятельности и политическом уме Екатерины. Тем не менее эпистемологические принципы энциклопедистов еще долго оставались ей близки, и, когда в 1765 году Вольтер посвятил русской императрице свой труд Философия истории , ее репутация в Европе много выиграла⁶⁰³. В то же время в отношении развития наук она продолжила политическую линию, заложенную Петром I, активно поощряя историю как самостоятельную дисциплину⁶⁰⁴. Работа над «специальной историей» России не была направлена против просвещенческой «всеобщей истории», а имела целью утверждение места империи в этой секуляризованной «всеобщей истории». Наиболее плодотворные результаты покровительство императрицы дало в области подготовки источников, закладывания основ вспомогательных дисциплин и усиления коммуникации с представителями западной науки; менее блестящими были они в сфере прагматической историографии, даже самые лучшие образцы которой не находили своего читателя⁶⁰⁵. Возросший интерес государства к истории поначалу никак не способствовал преодолению отсталости в институционализации научных исследований и исторического образования в России, особенно по сравнению с теми немецкими университетами, которые были серьезно реформированы в XVIII веке, как, например, университеты Галле и Гёттингена⁶⁰⁶. В связи с этим профессионализация исторической науки шла крайне медленно. В дело открытия новых источников и в историографию вносили свой вклад, наряду с незначительном числом специалистов, юристы, филологи, статистики и географы, а также члены придворного общества, высокопоставленные церковники, офицеры, чиновники высших и средних рангов с самым разным образованием⁶⁰⁷.

Однако главную роль в росте конъюнктуры молодой исторической науки в России сыграла поддержка, оказанная императрицей тем ученым как российского, так и немецкого происхождения, которые, несмотря на взаимную конкуренцию, еще со времен Петра I были солидарны в своем стремлении противопоставить господству западной интерпретации на историографическом поле свою собственную версию истории России, проникнутую духом патриотизма. Каким путем и под каким влиянием сторонницей этого подхода стала и Екатерина, едва ли можно сказать даже теперь. Однако, судя по некоторым указаниям, можно предположить, что ее новые взгляды оформились в ходе дискуссии вокруг вольтеровской Истории Российской империи в царствование Петра Великого . Вольтер, сам восхищавшийся реформаторской деятельностью Петра, планировал этот труд начиная с 1737 года, однако приступил он к нему лишь в 1757 году, по инициативе императрицы Елизаветы Петровны⁶⁰⁸. По настоянию ее фаворита Ивана Ивановича Шувалова Михаил Васильевич Ломоносов и Герхард Фридрих Миллер, а также – в меньших объемах – Якоб Штелин, Антон Фридрих Бюшинг и другие – поначалу с неохотой – снабжали его выдержками из источников и другими материалами, которые требовалось переводить для знаменитого автора на французский язык. С 1749–1750 годов, когда основополагающий спор об этнической идентичности и роли варягов в истории России был в самом разгаре⁶⁰⁹, отношения между ученым-универсалистом Ломоносовым и немецким историком Миллером определялись соперничеством, целями которого были, с одной стороны, создание соответствующей патриотической интерпретации российской истории, а с другой – власть и влияние в Петербургской академии наук⁶¹⁰. Едва только в 1759 году в Женеве вышел первый том Истории Вольтера, соперники начали наперебой критиковать его, стараясь и здесь обыграть один другого. Независимо друг от друга за основу своих отрицательных суждений они взяли два тезиса: во-первых, Вольтер в недостаточной мере учитывал присланные ему материалы, во-вторых, автор представил допетровскую Россию в чрезвычайно мрачных тонах, чтобы заставить светлый образ царя-реформатора выглядеть еще более рельефно на этом фоне. В-третьих, оба ученых воспользовались случаем высказать свое общее и весьма предвзятое мнение: за границами России никому, даже Вольтеру, не удалось представить историю России в истинном свете⁶¹¹. В следующий раз они проявят солидарность в 1764 году, когда молодой историк Август Людвиг Шлёцер, поначалу протеже Миллера, уже, как казалось, обыграл их обоих, честолюбиво взявшись за труд по истории России, источники для которого он собирал в России, но написать который намеревался в Гёттингене. В понимании и Ломоносова, и Миллера подобная задумка противоречила заявленным целям: умножения «чести и пользы» Академии, превращения научных институтов обеих столиц в единственные значимые центры отечественной историографии, во-первых, и, во-вторых, одобрения только тех историков, которые обязывались России замешенной на патриотизме лояльностью⁶¹².

Такого же рода политические цели в науке преследовала Екатерина с самого момента прихода к власти. Приглашение новых сотрудников, постановка новых задач и организационные улучшения должны были способствовать решительному повороту и подъему в деятельности Академии. В своей «кадровой политике» – и при дворе, и в правительстве, и в научной сфере – Екатерина избрала тактику, позволявшую ей избегать зависимости от той или иной конфликтующей партии, вследствие чего некоторые ее действия могли показаться непоследовательными. По причине нехватки квалифицированных ученых такой подход обладал своими преимуществами, поскольку предоставлял каждому из соперников возможность и далее служить императрице Российской, не опасаясь за свой авторитет. Так, впоследствии ей ни разу не пришлось пожалеть о своем милостивом согласии уступить просьбам Шлёцера. Правда, со временем он стал все больше склоняться на сторону буржуазного просвещения и реформ в этом же духе, а в 90-е годы и вовсе на какое-то время стал приверженцем Французской революции, осудил раздел Польши как нарушение «до сих пор общепризнанных прав человека и народов», однако, находясь в Гёттингене, он всегда распространял в целом положительное представление о России, умножая тем самым славу Екатерины⁶¹³. Отправив воинственного Ломоносова в почетную отставку по болезни⁶¹⁴, императрица фактически решила многолетние споры в пользу его противников. К ним принадлежали бывший постоянный конференц-секретарь Академии Григорий Николаевич Теплов, ставший самым влиятельным сотрудником новой императрицы сразу после переворота⁶¹⁵, сменивший его на административном посту в Академии историк Миллер и бывший студент Миллера Василий Евдокимович Адодуров, с 1744 года обучавший великую княгиню Екатерину русскому языку. В 1758 году он попал под домашний арест по делу Бестужева и был вынужден сложить с себя высокую должность герольдмейстера, однако после прихода к власти своей ученицы был назначен в 1762–1763 годах куратором Московского университета, президентом Мануфактур-коллегии и сенатором⁶¹⁶.

Таким образом, главным критиком Вольтера в России оказался Миллер, с которым новая императрица поддерживала особенно тесные контакты. Герхард Фридрих Миллер родился в 1705 году. В своем родном равенсбергском городе Герфорде (Восточная Вестфалия) он учился в гимназии, ректором которой был его отец⁶¹⁷. Проучившись некоторое время в университете города Ринтельна (близ Ганновера), он перешел в Лейпцигский университет, где его наставником в истории стал Иоганн Буркхард Менке, позволявший Миллеру работать в своей библиотеке; здесь же он слушал лекции молодого Иоганна Кристофа Готтшеда. Оттуда, будучи студентом, в 1725 году он приехал в Петербург, последовав за историком церкви Иоганном Петером Колем. Миллер стал свидетелем основания Академии наук, с которой, начав с преподавания в академической гимназии, связал всю свою жизнь, верно служа ей на протяжении 58 лет на научных и административных должностях. Уже в 1730 году он получил звание профессора истории. С тех пор главной своей задачей Миллер считал сбор и обработку источников, рассчитывая когда-нибудь в будущем написать историю Российской империи. С самого начала он сосредоточился на «обнаружении ошибок, допускавшихся заграничными скрибентами [писателями. – Примеч. науч. ред .] в истории и географии России»⁶¹⁸. Миллер обеспечил себе высочайший авторитет и в России, и за границей участием в так называемой Второй Камчатской экспедиции Академии наук с 1733 по 1743 год вместе с коллегами – естествоиспытателем Иоганном Георгом Гмелином и историком Иоганном Эберхардом Фишером. Его самого экспедиция забросила хотя и не на Камчатку, но все же достаточно далеко – в Восточную Сибирь, в город Якутск⁶¹⁹. За время научной работы там он сумел свести воедино, в один огромный комплекс, письменные и устные источники по истории, географии, этнографии и языкознанию. Даже написав на их основе целый ряд работ по истории нерусских народов российской части Азии и издав в 1750 году свой главный труд – первый том Oписания Сибирского царства , за всю свою долгую жизнь он так и не сумел полностью исчерпать содержимое своих постоянно пополнявшихся «портфелей»⁶²⁰. Его авторитет ученого основывался главным образом на знании источников и разносторонней издательской деятельности. В области источниковедческой работы Миллер опирался в первую очередь на открытия, сделанные государственным деятелем и историком Василием Никитичем Татищевым, и одним из главных трудов его жизни стало издание в 1768–1774 годах первых трех томов татищевской Истории Российской  – самого раннего из написанных в Новое время трудов-«синтезов» по истории России. Основанный на анализе русских и иностранных источников, этот труд задал масштаб для последующих историков, служа им ориентиром вплоть до середины XIX века⁶²¹. Именно поэтому Миллер-историограф был открыт заново относительно недавно. Из-за его конфликта с Ломоносовым историческая наука – как российская националистическая, так и советская патриотически ориентированная – долгое время несправедливо выставляла Миллера прототипом немецкого ученого-националиста, уверенного в своем научном превосходстве. Исследования последних лет опровергают это мнение, указывая в том числе, что по отношению к России Миллер был исполнен чувства долга, продиктованного ему лютеранско-пиетистскими представлениями о патриотизме⁶²². Он видел задачу своей жизни в том, чтобы приложить все силы к созданию и развитию в новом отечестве исторической науки, отвечающей требованиям времени. И поскольку он, помимо всего прочего, принимал в своем доме – сначала в Петербурге, а затем в Москве – множество посетителей-немцев, поскольку к нему – немцу, много лет прожившему в России, – часто шли за советом новоприбывшие, поскольку он вел оживленную переписку со множеством немецких ученых, проживавших как в России, так и в пределах Священной Римской империи, он представлял собой еще и общественный институт внутри немецких общин обеих столиц и служил важным посредником в научном и культурном обмене между Россией и Германией.

С самого начала правления Екатерины Миллер принадлежал к числу тех влиятельных советников, кто формировал образовательную политику ее царствования. Поручения именно в этой сфере утвердили его позиции, поскольку считалось, что невозможно обойтись без историка, когда речь идет о нравственном воспитании сынов и дочерей отечества – деле, в котором исторические примеры считались неотъемлемой частью процесса. Прожив сорок лет в Петербурге, в 1765 году Миллер переехал в Москву, получив от императрицы назначение на должность директора Воспитательного дома и Архива Коллегии иностранных дел⁶²³. Однако должность профессора истории Академии наук осталась за ним, и, когда в 1766 году Екатерина решила, что в новой Уложенной комиссии должны быть представлены и центральные учреждения, в 1767 году он был избран in absentia ⁶²⁴ депутатом от Академии. Решающим аргументом в его пользу стал факт его проживания в Москве, что уменьшало затраты на его депутатскую деятельность. Так или иначе, в 1767 году, находясь в древней столице в пору заседаний Уложенной комиссии, Екатерина семь раз удостаивала историка аудиенций, а также подарила ему солидную сумму денег на покупку каменного дома в постоянно горевшей Москве⁶²⁵. Когда же императрица весьма настойчиво потребовала от Миллера отчета о данном ему с самого начала и, собственно, самом главном заказе – труде по истории России, он, сославшись на свой преклонный возраст, порекомендовал вместо себя князя Михаила Михайловича Щербатова. Екатерина отнеслась к этой кандидатуре благосклонно, тем более что тот уже работал над таким трудом под руководством Миллера: на первых порах как свободный писатель, а с 1768 года – уже в официальном звании «историографа», которое давало ему доступ к архивам. Миллер помогал советами, рукописями и книгами и Щербатову, и некоторым другим молодым людям, интересовавшимся историей, но не получившим специального образования⁶²⁶.

Итак, Миллер, несомненно, пользовался доверием императрицы. По-видимому, убедительными ей показались не только патриотические мотивы, обнаруженные им в их общей с Ломоносовым критике исторического труда Вольтера о Петре I, но и принципы критики источника, которыми владели оба ученых. Когда в 1763 году Вольтер прислал Екатерине несколько экземпляров второго тома своего труда о Петре Великом, снабдив их стихотворным посвящением, она милостиво поблагодарила его в своем первом письме к нему, однако даже удовольствие, которое императрица явно испытывала, начав общение с великим человеком, не смогло удержать ее от двусмысленного замечания: будь она ко времени начала его работы той, кем является сейчас, она предоставила бы ему намного больше материалов. Кроме того, Екатерина известила Вольтера о своем намерении издать письма Петра⁶²⁷.

Этот эпизод – не единственное подтверждение тому, что императрица чрезвычайно быстро пришла к пониманию предпосылок научности в историографии. После своей коронации в Москве осенью 1762 года, а особенно заметно – после секуляризации церковных имений она начала проявлять заботу о регистрации, описании и сохранении источников по истории Древней Руси из архива патриархата, находившегося под управлением Священного синода, из монастырской библиотеки Троице-Сергиевой лавры, Московского архива Коллегии иностранных дел и из некоторых частных собраний. Множество оригиналов перешло в библиотеку Академии наук. Еще около 150 списков древнерусских летописей Екатерина приобрела за время своего царствования для своей библиотеки в Эрмитаже. Она занималась этим не только из страсти к коллекционированию. Скорее всего, эти документы с самого начала императрица предназначала для личного использования, поскольку в остальных случаях она – как когда-то Миллер в Сибири – довольствовалась более удобными для чтения копиями или выдержками из оригиналов. Некоторые из этих списков приобрели сегодня огромную ценность в силу того, что множество оригиналов было уничтожено московским пожаром 1812 года⁶²⁸.

Еще повсюду обсуждался Наказ Екатерины, еще заседала Уложенная комиссия, когда императрица впервые была поставлена перед необходимостью определить свою позицию по проблемам истории России. Поводом послужили политико-исторические пассажи из путевых заметок Жана Шаппа д’Отроша, опубликованных в 1768 году⁶²⁹. Следуя примеру астронома, не притязавшего на звание историка и всего-навсего установившего некую корреляцию между впечатлениями, полученными им во время путешествия, с расхожими западными представлениями о древней и новой России, Екатерина не стала строить Антидот как самостоятельное историческое сочинение⁶³⁰. Ее анонимный ответ, написанный «по случаю», – подобно большинству из адресованных Вольтеру писем и другим культурно-политическим начинаниям, – следует отнести скорее к числу характерных для нее приемов, направленных против Франции в годы, когда Россия воевала с Османской империей (1768–1774). По убеждению Екатерины, скрывавшийся под маской естествоиспытателя аббат, cостоявший на службе у французского правительства, исказил истинное лицо России и русского народа отчасти по незнанию, отчасти злонамеренно⁶³¹. Она сочла своим долгом не только разоблачить его как врага России, но и уличить его как предвзятого и поверхностного ученого. Этой целью Антидота исчерпывается и его основное содержание. Поэтому Екатерину следует рассматривать как автора этого опровержения, даже несмотря на то, что за ее спиной стояли помощники – Андрей Петрович Шувалов и Григорий Васильевич Козицкий⁶³², а следовательно, и все слабые места памфлета следует отнести на ее счет. Поскольку научные изыскания пока не позволяют составить четкого представления об источниках и процессе возникновения Антидота , а также в силу того факта, что произведений патриотического толка по новейшей истории России в то время было не так уж много, императрице и ее секретарям почти не на что было опереться. Основная тема Антидота и способ интерпретации истории России XVII–XVIII веков, принятый в книге, позволяют предположить, что авторы использовали два труда, опубликованные почти одновременно в 1760–1761 годах: Краткий Российский летописец Ломоносова⁶³³ и Опыт новейшей истории о России Миллера⁶³⁴. Самим ученым эти произведения служили оружием в соперничестве друг с другом, но на защиту чести древней России от Вольтера в эти же годы они встали плечом к плечу. Поэтому вполне вероятно, что в своем поединке с Шаппом д’Отрошем Екатерина воспользовалась тем же оружием.

В последующие годы она консультировалась с Миллером по некоторым проблемам законодательства, объяснение которым, по ее мнению, можно было найти лишь в истории⁶³⁵. И, разумеется, она доверилась научному авторитету Миллера, решив в 1782 году самостоятельно взяться за исторические исследования, плодом которых стали Записки касательно Российской истории , вышедшие в свет год спустя⁶³⁶. В Германии еще при жизни Екатерины подлинность авторства Записок подвергалась сомнению. Время от времени в плотном потоке новостей, шедшем от немецкого ученого общества Петербурга, возникал слух о том, что императрица всего-навсего подобрала выдержки из неопубликованной работы историка Иоганна Готтгильфа Штриттера, а источником этих разговоров было, вероятно, ближайшее окружение императрицы или даже сам Штриттер⁶³⁷. Однако русским и советским ученым удалось найти значительно более убедительные, сравнительно с Антидотом , доказательства тому, что автором этого увесистого исторического труда действительно являлась императрица. Правда, ни в одном из его российских изданий той эпохи монаршего имени и не значилось: ни в первых русскоязычных публикациях в Собеседнике , ни в немецкоязычном St. Petersburgisches Journal , ни в последующих книжных изданиях, ни в дополненных переизданиях, ни в новом переводе на немецкий язык, выполненном Кристофом Готлибом Арндтом⁶³⁸. Лишь в начале царствования Александра I, в 1801 году, вышло третье, не содержавшее изменений, издание русского оригинала, явившее авторство Екатерины⁶³⁹. Однако если в более ранние годы она прятала свое имя, в Антидоте  – за непроницаемым, а в ранних комедиях – за «прозрачным» инкогнито, то в 1780-х годах она фактически уже и не скрывала, что пишет на русском языке. В 1782 году Фридрих Кристоф Николаи взял на себя заботу о том, чтобы распространить за пределами России известие о том, что именно он пользуется привилегией издавать в немецких переводах труды Ее Императорского Величества Императрицы Российской, используя авторскую аббревиатуру I. K. M. d. K. v. R .⁶⁴⁰ В 1783 году он начал издавать в Берлине составленную Екатериной Библиотеку великих князей Александра и Константина  – сборник трудов, написанных, как говорилось в предисловии, «самой выдающейся женщиной сего времени […] на благо своих возлюбленных внуков». В 1784 году к ним прибавились Записки касательно Российской истории ⁶⁴¹. Еще более убедительным подтверждением историографической деятельности Екатерины являются те неопубликованные источники, которые легли в основу исторических трудов, заполнивших четыре тома из полного собрания ее сочинений, изданных Академией наук в 1901 году: из 3071 листа русскоязычной рукописи ее Записок , хранящейся в Российском государственном архиве древних актов, ее перу принадлежат 2612 листов⁶⁴².

В отличие от полемического Антидота опубликованные в Петербурге Записки и в своем русскоязычном оригинале, и в немецком переводе первоначально предназначались для российских читателей, хотя впоследствии автор не возражала против их распространения за границей. Кроме того, судя по письмам Екатерины Гримму и дневнику Храповицкого⁶⁴³, с начала 1780-х годов и до конца ее жизни исторические изыскания оставались, несмотря на многочисленные перерывы, главным интеллектуальным занятием императрицы. Уже само затраченное на изучение истории время исключает предположение о том, что императрицу увлекло стремление к быстрому успеху в публицистическом жанре. Кроме того, она не могла не отдавать себе отчет в том, что и в России, и за границей ее трудам предстояло выдерживать конкуренцию с активно дифференцировавшейся и специализировавшейся исторической наукой. Записки касательно Российской истории в самом деле оказались результатом тщательной научной работы. Это нисколько не противоречит тому, что познавательные интересы императрицы продолжали определяться политическими соображениями. Читая екатерининские тексты по русской истории Средних веков, можно обнаружить в них историческую легитимацию централизованной великокняжеской власти с самого основания Киевского государства. Однако ее парафразы древнерусских летописей отражали, прежде всего, их собственную политическую тенденцию, и этим труды императрицы не сильно отличаются от приближенных к источникам трудов, написанных историками XVIII века – Татищевым, Миллером, Ломоносовым и другими⁶⁴⁴. В предисловии к ее Запискам отмечается, что они предназначены юным читателям. А выбранный для публикации момент Екатерина объясняла довольно поверхностно – расплывчатым утверждением о необходимости дать ответ зарубежным авторам исторических описаний России:

Сии записки касательно Российской Истории сочинены для юношества в такое время, когда выходят на чужестранных языках книги под именем Истории Российской, кои скорее имяновать можно сотворениями пристрастными; ибо каждый лист свидетельством служит, с какою ненавистью писан; каждое обстоятельство въ превратном виде не токмо представлено, но к оным не стыдилися прибавить злобные толки⁶⁴⁵.

Более определенно императрица выражалась лишь в письмах своему парижскому корреспонденту. Едва ли она могла успеть ознакомиться с многотомной историей России Пьера Шарля Левека⁶⁴⁶ и первым томом труда Николя Габриэля Ле Клерка⁶⁴⁷, но в апрельском (1783 года) письме к Гримму она уже в который раз называла свои исторические исследования «противоядием», «антидотом»: «…это будет противоядием против тех негодяев, которые унижают Российскую историю, подобно доктору Ле Клерку и учителю Л’Евеку [так! – К.Ш. ], кои являются скотами, нравится Вам это или нет, и скотами надоедливыми и отвратительными»⁶⁴⁸. Однако, учитывая тот факт, что в том же месяце в Собеседнике началась публикация ее Записок , работу над которыми Екатерина начала за много месяцев до того, но так и не закончила до конца своей жизни, замечание о необходимости срочного ответа иностранным историкам, пусть даже исходившее от самого автора, безусловно, не исчерпывало познавательных интересов императрицы⁶⁴⁹.

Напротив, более пристального внимания в ее Записках заслуживают важные признаки, характерные для прагматической историографии Просвещения. Во-первых, просвещенческий импульс побудил Екатерину к созданию самостоятельной, основанной на секулярной и антропоцентричной точке зрения, интерпретации мира, позитивно уравновешивающей историю человечества, его настоящее и будущее. Во-вторых, она вполне усвоила вытекающий из естественного права тезис о том, что история служит общему благу. Однако, ополчившись еще и на мнимых заграничных «клеветников», выступавшая в роли историографа просвещенная правительница сузила этот постулат до потребностей, отвечавших утверждению исторической идентичности, а в области образовательной политики – до воспитания патриотизма. В ее историко-политической аргументации нашла свое место и тесно связанная с концептом «любви к отечеству» идея добровольного послушания подданных законным и/или руководствующимся интересами государства правителям.

Наконец, этой направленности познавательных интересов созвучны данные источников, позволяющих судить о мотивах, побудивших, вероятно, Екатерину к историческим изысканиям. Еще в 1779 году она признавалась Гримму в отсутствии у нее таланта историографа⁶⁵⁰. В середине ноября 1782 года она с энтузиазмом сообщала ему по-немецки о своих инициативах в области образования и о первых успехах деятельности Теодора Янковича де Мириево:

А книгу для чтения в будущих нормальных школах состряпают из книг, составляющих личную библиотеку Александра, учебник по естественной истории напишет профессор Паллас, по математике – профессор Эпинус, по русской истории – профессор истории из Академии, и так мы и состряпаем учебники для школ. Главная цель этого замысла – уже после первого сентября мы будем все это иметь на блюдечке⁶⁵¹.

По всей видимости, императрица, сама весьма вдохновленная темпами школьных реформ, хотела произвести впечатление на Гримма. Аргумент убедителен: реформаторы выигрывают время, кладя в основу учебников для нормальных школ тексты, составленные первоклассными учеными для обучения великого князя Александра. «Мы», употребленное в цитате, выдает ее участие: императрица не только входила в узкий круг активных реформаторов, она была еще и главным автором этой «личной библиотеки». К тому времени ее уже больше года вдохновляла мысль о том, что проходившее под ее руководством обучение внуков соответствует принципам просветительской педагогики и поэтому является образцовым. После составления букваря для четырехлетнего Александра она была уверена, что все написанные ею пособия как для учеников, так и для учителей могут служить моделью школьных учебников по крайней мере для ее подданных, если не для юношества во всем мире⁶⁵². Поскольку Екатерина присвоила себе право заниматься воспитанием внуков вопреки воле их родителей, ее притязания на высшую степень педагогической компетентности были, конечно же, еще и скрытым упреком в несостоятельности ее сыну Павлу и великой княгине Марии Федоровне.

Однако взятая императрицей на себя ответственность за воспитание внуков открыла ей возможности, выходившие далеко за пределы неравной борьбы внутри семейного круга. Раздумывая над тем, как избежать неловкости, она отважилась погрузиться с головой в неисчерпаемую дискуссию об образовании, захватившую в тот момент все европейское общество, и использовать ее в качестве надежного щита. Она перестала скрывать свою писательскую деятельность, однако для публичных высказываний на темы воспитания юношества выбрала в начале 1780-х годов неуязвимую роль бабушки, проявляющей интерес к педагогическим вопросам из любви к внукам. В этой роли она писала сначала для Александра, а затем и для второго внука, Константина, сказки, рассказы и поучительные истории нравственного содержания на русском языке, немедленно появившиеся в печати в 1781 году, а с 1782 года выходившие в берлинском издательстве Николаи в переводе на немецкий язык⁶⁵³. Она превратила воспитание детей в государственное дело, дав понять европейской публике, что, ощущая ответственность за будущее Российской империи, она как просвещенная правительница стремится дать наилучшее воспитание наследникам престола.

Роль бабушки, пишущей для внуков, оправдала себя и зимой 1782/83 года, когда императрица приступила к Запискам касательно Российской истории . Она взяла эту работу на себя, хотя совсем незадолго до этого сообщала Гримму о перспективах разделения этого труда между авторами, которым было поручено составить «книгу для чтения в будущих нормальных школах» из «книг, составляющих личную библиотеку Александра». Обращает на себя внимание тот факт, что, перечисляя участников проекта в цитированном выше письме Гримму, написанном в ноябре 1782 года, она пропустила только фамилию академического профессора истории. Невозможно представить, что она была ей неизвестна, поэтому такое инкогнито вызывает особый интерес, учитывая, что единственным профессором истории в Академии наук был в то время Миллер. С его переездом в Москву в 1765 году в Петербурге вообще не осталось ни одного профессора истории, Шлёцер был окончательно освобожден от службы в России в 1769 году, историки Иоганн Эбергард Фишер и Карл Фридрих Модерах умерли в 1771 и 1772 годах соответственно⁶⁵⁴. В самой Академии исследовательская и издательская работа продолжались: так, с 1770 года выходила в свет История Российская Щербатова⁶⁵⁵, – однако с уходом Миллера не только прекратились дискуссии между историками, но и сам центр работы с источниками надолго переместился в Москву. Именно Миллер с готовностью – и, конечно же, с разрешения императрицы – помогал, обучая работе в архивах, молодым, интересующимся историей людям, таким как Щербатов и Новиков, изучать, интерпретировать и издавать оригинальные документы⁶⁵⁶. Однако случившийся в царствование Екатерины патриотический прорыв находится в необъяснимом до сих пор противоречии с тем, что Академия наук на протяжении ряда лет обходилась без единого историка⁶⁵⁷.

Наконец, два новых адъюнкта были назначены в Академию: в 1779 году – уже упоминавшийся Иоганн Готтгильф Штриттер, а в 1782 году – Иоганн Фридрих Гакман, однако при присвоении им званий Академия руководствовалась не новыми исследовательскими задачами, а их прежними заслугами; не менее удивительно и то, что оба они были опять-таки немцами. Обоих новичков привлекли к наступлению на образовательном фронте. Гакман, родившийся в 1756 году в Шпике близ Бремена, служивший учителем в Петербургской академической гимназии, получил свою должность адъюнкта за написанный на латыни накануне завоевания Крыма труд, посвященный греческим поселениям на Черноморском побережье. В новом звании ему было предоставлено право преподавать двум старшим великим князьям географию. В 1787 году он выпустил Пространное землеописание Российского государства для народных училищ, а позднее – двухтомное описание географии всего земного шара⁶⁵⁸.

Несмотря на близость ко двору и участие в реформировании образования в 1780-е годы, роль Гакмана как сотрудника императрицы в ее исторических штудиях не подтверждается документально. Нет, однако, никаких сомнений в том, что в октябре 1783 года Комиссия о народных училищах поручила Штриттеру написать учебник по истории Российского государства⁶⁵⁹. Однако тот факт, что Штриттер, выполнив поручение, уже в феврале 1784 года получил разрешение на публикацию, хотя и на определенных условиях, а труд его так и не вышел в свет при жизни Екатерины, способствовал распространению слухов о том, что в Записках касательно Российской истории императрица «рядилась в чужие перья», а именно в «перья» Штриттера⁶⁶⁰. Сомнения по поводу авторства Екатерины рассеял еще издатель ее произведений Александр Николаевич Пыпин, показавший, что не только работа над Записками , но и их публикация относилась ко времени, предшествовавшему назначению Штриттера автором учебника истории Комиссией о народных училищах⁶⁶¹. Однако к полной ясности приведет лишь сравнительный анализ обоих текстов, который позволит ответить на вопросы, когда именно Штриттер начал свою работу, когда завершил ее, когда рукопись на немецком языке попала в руки Екатерины и какое участие принимал впоследствии историк в подготовке материалов, предоставлявшихся некоторыми историками императрице для продолжения ее работы над Записками .

Иоганн Готтгильф Штриттер родился в 1740 году в Идштейне (Нассау), учился в местной гимназии, ректором которой был его отец. Окончив ее, он изучал филологию и историю в нескольких университетах Германии и по протекции Иоганна Давида Михаэлиса и Шлёцера в 1766 году перебрался из Гёттингена в Петербург, где получил место проректора в академической гимназии⁶⁶². В России Шлёцер и его сотрудник Семен Сергеевич Башилов сначала привлекли Штриттера к участию в издании Никоновской летописи XVI века; затем Шлёцер предоставил ему воплотить долго вынашивавшуюся им самим идею о сведении воедино известий византийских историков о русских и соседних с ними народах, помогая ему советами по ходу работы⁶⁶³. В результате, благодаря своим многолетним исследованиям, плодом которых стал четырехтомный корпус источников in 4º , в 1770-е годы Штриттер обрел собственный научный вес и в России, и за ее пределами⁶⁶⁴. То, что впоследствии – в XIX веке – стали причислять к главным недостаткам его издания: использование греческих текстов раннего Средневековья в латинских переложениях XVII и начала XVIII века, – не вызвало никаких нареканий у его наставника Шлёцера⁶⁶⁵. В русскоязычном издании, завершенном еще раньше, византийские источники просто переводились с латинского на русский язык⁶⁶⁶. В пользу того, что подобная практика нисколько не противоречила правилам исторического цеха того времени, свидетельствует прием, к которому прибегала и Екатерина в 1780-е годы, – использование современных ей списков древнерусских текстов с целью упростить себе работу. На научном счету Штриттера – обобщающий труд по истории славян в раннее Средневековье, написанный на основе выдержек из византийских источников. Его в 1771 году опубликовал Шлёцер в Allgemeine Nordische Geschichte ⁶⁶⁷, восхвалив «полноту и исчерпывающий охват истории» как «главные достоинства трудов Штриттера»⁶⁶⁸.

Миллер также с самого начала высоко оценивал «византийский труд» Штриттера⁶⁶⁹ и даже выставил назначение последнего своим ассистентом одним из условий своего положительного решения, когда в 1779 году Екатерина предприняла шаги к приобретению миллеровской коллекции рукописей и его библиотеки для Архива Коллегии иностранных дел. Переехав в Москву, Миллер нашел себе здесь превосходных русских сотрудников, среди них – Николая Николаевича Бантыш-Каменского, который в 1761 году перевел на русский язык первый том Истории Российской империи в царствование Петра Великого Вольтера⁶⁷⁰. И тем не менее именно Штриттера Миллер счел самым подходящим преемником в должности руководителя Архива Коллегии иностранных дел, способным, кроме того, еще и утвердить за Москвой первенство в изучении русской истории.

В октябре 1779 года желание Миллера было выполнено, и Штриттер в ранге коллежского асессора был назначен ассистентом императорского историографа и императорским архивариусом. Одновременно с переездом в Москву Петербургская академия удостоила его должности адъюнкта. На новом месте службы Штриттер поначалу занимался библиографическим описанием книг Миллера и рукописей, относящихся к истории России и сопредельных государств. Затем историограф возложил на него сочинение одного из разделов порученной ему самому и все более нетерпеливо требуемой истории Петербургской академии⁶⁷¹. Каких-либо документов, относящихся ко времени до осени 1783 года и свидетельствующих о том, что Миллер привлекал своего ассистента к подготовке материалов для исторических трудов Екатерины или же Комиссия о народных училищах поручала ему составление учебника по истории России, до сих пор не обнаружено.

Таким образом, все говорит в пользу того, что безымянным «профессором истории из Академии», на участие которого в составлении учебных пособий рассчитывала Екатерина в письме Гримму в ноябре 1782 года, был сам Миллер. В самом деле, с той осени она стала использовать его в своих интересах активнее, чем прежде. А Миллер, столкнувшись в последний год своей жизни с совершенно новыми задачами, действовал не столько как самостоятельный историограф, сколько ограничивал себя набросками, касавшимися разбора и отбора документов. Главным же образом он организовывал подготовку источников для Екатерины и ускорял движение задуманных вперед на годы издательских проектов, которые приходилось форсировать в новых культурно-политических условиях. С конца 1770-х годов Миллер совместно с Бантыш-Каменским подготавливал в Архиве Коллегии иностранных дел указатели, хронологические каталоги грамот и коллекции документов по истории дипломатических отношений Московского государства с Австрией, Бранденбург-Пруссией, Польшей и Данией, дополненные впоследствии свидетельствами о связях с другими державами вплоть до начала следующего столетия младшим из коллег. Поначалу и реестры, и коллекции предназначались для государыни и служебного пользования, поэтому и опубликованы они были лишь в XIX веке⁶⁷².

Однако главные надежды Екатерина возлагала на сотрудничество Миллера в издании татищевской Истории Российской , порученном ее секретарю Адаму Васильевичу Олсуфьеву. Прибегнув к помощи Палласа, она сумела заставить уже довольно пожилого императорского историографа взяться за последнюю и самую ответственную корректуру оставшихся томов. Осознавая в полной мере этот свой долг, Миллер в последние месяцы своей жизни тесно сотрудничал с Олсуфьевым, однако в своей переписке они должны были учитывать, что они – один в Петербурге, другой в Москве – располагали двумя рукописями, имевшими серьезные разночтения⁶⁷³. Заботясь о своей репутации, в начале января 1783 года Миллер счел необходимым оправдаться перед императрицей в связи с серьезной задержкой, возникшей после публикации третьего тома Истории в 1774 году. В частности, он обвинял Николая Ивановича Новикова – арендатора университетской типографии, которому в прежние годы оказывал помощь в публикации исторических документов, – в том, что тот вздул цены на типографскую работу, по сравнению с 1779 годом, «в ущерб наукам». Он не видел «лучшего способа» для «устранения новиковской монополии и благоприятствования выпуску добрых книг», кроме как учреждения им, Миллером, с высочайшего императорского соизволения собственной типографии «под патронажем Архива» и привлечения владельцев других типографий – например, Фридриха Мейера или Бернгарда Теодора Брейткопфа, или их обоих, «in Compagnie »⁶⁷⁴. Бесспорно, такие аргументы свидетельствуют о добросовестности Миллера, однако вполне обоснованными назвать их трудно. Не боявшемуся идти на риск Новикову-издателю приходилось при расчете цен учитывать возникавшие нередко убытки. Во всяком случае, у него были все основания счесть издательские затраты на выпуск многотомной татищевской Истории , в основу которой был положен широкий пласт источников, довольно высокими при том, что рассчитывать на хороший спрос на нее в России не приходилось, а само издание, осуществлявшееся безо всякого государственного пособия, должно было еще и принести прибыль⁶⁷⁵. В результате Кабинет императрицы взял на себя издержки на выпуск тиража в 1200 экземпляров. Однако и после 15 января 1783 года, когда указом императрицы были разрешены вольные типографии, собственного печатного станка в Московском архиве тем не менее заведено не было. Четвертый том Истории Российской Татищева вышел в 1784 году, но не в типографии Московского университета, а в издательстве Петербургской академии⁶⁷⁶.

Личное содействие Екатерины изданию Истории Татищева само по себе является достаточным подтверждением тому, что значение этого труда было для нее очевидно. Действительно, необъятное исследование Татищева задолго до своего выхода в свет оказывало воздействие на историографию. Так, после смерти великого ученого в 1750 году его рукописью, хранившейся в Академии в Петербурге, пользовались Миллер и Ломоносов, знавшие Татищева лично, позднее – Шлёцер и Щербатов⁶⁷⁷. Уже в 1760 году Бюшинг попросил Миллера «раздобыть для него перевод российской истории господина Татищева для немецких читателей»⁶⁷⁸. Во время второго приезда в Россию в 1767 году Шлёцер рекомендовал незамедлительно выпустить книгу Татищева, предложив себя в качестве издателя и заявив о своей готовности «пожертвовать российскому патриотизму» «собственную честь»: «Татищев – русский, он отец русской истории, и пусть весь мир знает о том, что русский, а не немец сломал лед в изучении русской истории». Однако в ответ на его предложение Иоганн Каспар Тауберт, распоряжавшийся в качестве советника академической канцелярии наследием историка, назначил редактором Миллера, представив намерения Шлёцера в превратном свете⁶⁷⁹.

Екатерина также ценила Татищева больше всех остальных историографов России, во всяком случае выше Ломоносова и Щербатова: «История Татищева – совсем другое; это был ум человека государственного, ученого и знающего свое дело»⁶⁸⁰. У нее имелись не только опубликованные тома Истории Российской , но и – к неудовольствию издателей – она держала у себя рукописи Татищева во время подготовки четвертого тома⁶⁸¹. Сверх того, все известные до сих пор факты указывают на то, что труд Татищева мог послужить важнейшей базой и ориентиром для ее Записок касательно Российской истории . Миллер же был незаменим для императрицы как посредник между ней и трудом Татищева.

В 1782 году в помощь немецкому историку, исполнявшему заказ императрицы, были определены два профессора Московского университета – Антон Алексеевич Барсов и Харитон Андреевич Чеботарев. Оба были в разной степени близки к кругу Новикова, чья многообразная общественная и культурная деятельность в 1780-е годы имела целью утвердить старую столицу как цитадель исторической науки. Ученик Ломоносова Барсов, профессор сначала математики, затем риторики и филологии, участвовал в работе Уложенной комиссии, а за свой вклад в издание на русском языке труда Бильфельда⁶⁸² получил в 1775 году чин коллежского советника. Однако прежде, в начале 1760-х годов, будучи инспектором гимназии, он отчислил одного из учащихся – Николая Новикова, а затем с 1771 по 1791 год, будучи цензором, стоял на страже публиковавшихся в Москве книг, то есть пропускал через свои руки преимущественно печатную продукцию Новикова. По указанию Миллера, именно он с конца 1782 года делал для Екатерины выписки из источников по истории России XIII–XIV веков⁶⁸³. Еще больше участия в этой деятельности принимал Чеботарев, профессор литературы в университете и учитель философии, всеобщей истории и географии в московской гимназии⁶⁸⁴. Служа театральным цензором, с 1770-х годов и до самой смерти в 1815 году он был членом разнообразных тайных обществ. В 1784 году Чеботарев даже присоединился к узкому кругу московских розенкрейцеров, к чему его определенно побудила совместная работа и дружба с Новиковым⁶⁸⁵. Последний, помимо прочего, посредством «пенсий» улучшал профессорское содержание своего цензора Барсова и своего брата по масонской ложе Чеботарева⁶⁸⁶.

Большинство отправлявшихся Екатерине из Москвы выписок из источников выполнены почерком Чеботарева, однако лишь некоторые содержат указание на дату своего создания. Около 1788 года он составил для императрицы список, в котором указал, какими «рукописными летописцами» он воспользовался для выписок по истории с 1224 года. Вплоть до последних лет жизни Екатерины II Чеботарев подыскивал ей древнерусские летописи, за что получал хорошее вознаграждение⁶⁸⁷.

Несмотря на отсутствие подробных сведений о подготовительных работах Барсова и Чеботарева и об участии в них Штриттера, главнейшие знатоки рукописных документов XVIII века согласны в том, что Екатерина не просто переписывала имевшиеся у нее летописи и подготовленные для нее извлечения из источников, а перерабатывала их в самостоятельное повествование, отбирая материал, расставляя свои собственные акценты и по-своему их интерпретируя. В результате она, по оценке историка литературы Галины Николаевны Моисеевой, создала «для своего времени достаточно хороший свод известий по русской истории от древнейшей поры до 1276 г.»⁶⁸⁸. Использовав не опубликованные при жизни бумаги из ее архива, издатель сочинений императрицы Александр Николаевич Пыпин смог даже продолжить историческое повествование до 1393 года⁶⁸⁹.

Дилетантка в том значении, какое придавало этому слову Просвещение, Екатерина ни в коем случае не была таковой, если воспользоваться словоупотреблением XXI столетия. Всему, что ей было интересно, она находила достаточно времени. Как автор она сосредотачивалась на своих целях, использовала все возможности для получения информации и писала быстро. Осведомляя Гримма о продвижении своих исследований и писательской работы, она стремилась, прежде всего, вызвать его восхищение. Однако эти письма постоянно служили ей и отчетами перед самой собой. В первом сообщении знаменитому «страстотерпцу» от 3 марта 1783 года о своем плане написать «историю, поделенную на пять эпох и начинающуюся с 480 года» она повторила свою главную задачу: проследить последние 1300 лет русской истории. Однако в то же время она была довольна и промежуточным результатом, с удовлетворением отметив, что дошла уже до 988 года – года крещения Руси⁶⁹⁰. 9 марта, все еще занимаясь Владимиром Святым, она с гордостью сообщала о резонансе, вызванном при дворе уже завершенными частями ее труда, предназначенного для преподавания истории ее внукам. На тот момент все ее читатели, среди которых были князь Григорий Александрович Потемкин, княгиня Екатерина Романовна Дашкова и Александр Александрович Безбородко, сошлись во мнении: «…это произведение, выдающееся в своем жанре»⁶⁹¹. Уже два месяца спустя во втором номере Собеседника любителей русского слова начали публиковаться Записки касательно Российской истории . Редактором журнала была княгиня Дашкова – новый директор Академии, утверждавшая впоследствии в своих мемуарах: «…некоторые страницы [Собеседника. – К.Ш. ] принадлежали Ее Величеству, а некоторые – мне»⁶⁹². В письмах Гримму Екатерина объясняла, почему особенно необходимо публиковать фрагменты в ежемесячном журнале: таким образом история достигает каждого. Она могла бы и не отрицать, что имеет успех⁶⁹³. Одновременно, начиная с апреля 1783 года, она сообщала Гримму о том, как продвигается работа над переводом ее труда, заказанным для издательства Николаи⁶⁹⁴. Последний же выполнял еще одно пожелание императрицы, составляя для нее список «всех» вышедших в свет книг по всеобщей истории на французском и немецком языках⁶⁹⁵.

В том же 1783 году, в котором смерть Никиты Ивановича Панина, а затем и Григория Григорьевича Орлова заставила императрицу оглянуться на первые дни своего царствования и задуматься о бренности всего земного⁶⁹⁶, – в Петербурге 7 сентября скончался Леонард Эйлер, а в Москве 11 октября – Герхард Фридрих Миллер – последние великие ученые из числа тех, кто трудился в Академии в эпоху ее основания⁶⁹⁷. Подобрать одного достойного преемника Миллеру не смогли, поэтому его обязанности были поделены. Во-первых, руководство Московским архивом Коллегии иностранных дел перешло к Бантыш-Каменскому, делившему этот пост с Мартыном Никифоровичем Соколовским и Штриттером вплоть до 1800 года, когда Бантыш-Каменский был утвержден единственным управляющим архивом⁶⁹⁸.

Во-вторых, 4 декабря 1783 года Екатерина подписала указ о назначении собрания для составления «записки о древней истории, наипаче же касающейся до России», которое возглавил Андрей Петрович Шувалов⁶⁹⁹. В выборе графа Шувалова главой комиссии решающее значение имело его деятельное участие в работе над Антидотом , а вовсе не его должность директора государственного Ассигнационного банка. Вообще, запланированная комиссия, представлявшая собой, по словам Ключевского, «переходную форму от правительственного учреждения к частному обществу», была примечательным явлением⁷⁰⁰. В инструкции «историческому собранию» императрица ограничила его численность десятью членами, подходящие кандидатуры которых граф Шувалов должен был найти и представить на утверждение. Сам по себе такой способ подбора специалистов для научной комиссии может привести к ошибочному выводу о том, что членство в ней было всего лишь почетным. Однако одно из условий этого выбора – необремененность трех или четырех человек из десяти другими должностями или служебными обязанностями, способными отвлечь их от трудов в собрании, – заставляет иначе взглянуть на истинное назначение этой комиссии. Ведь единственной задачей этого весьма странного варианта общества «как государственного установления» (определение Дитриха Гайера) был подбор выдержек из древнерусских летописей и иностранных источников, который происходил в соответствии с установленным его начальствующим разделением обязанностей. Собранию ни в малейшей степени не разрешалось работать по своему усмотрению: выписки должны были начинаться VIII веком и, продолжаясь по столетиям в обратном порядке, дойти до древнейших времен, «куда только писатели их руководствовать могут». Каждая выписка должна была охватывать пятилетний период, а пять таких выдержек подлежали немедленной публикации отдельной «тетрадью». И весь этот труд предназначался для исторического просвещения юношества «при их воспитании»⁷⁰¹.

Отталкиваясь от этой инструкции, Ключевский убедительно показал связь учреждавшейся комиссии с как правительственными, так и частными, даже тайными учеными обществами, возникавшими в 1780-х годах вокруг Московского университета. В этом собрании он видел прежде всего непосредственного предшественника учрежденного в 1804 году Общества истории и древностей российских ⁷⁰². Однако до сих пор неизвестно, смогло ли это собрание вообще состояться, как оно выполняло данный ему наказ, кто входил в него и как оно работало. На основе поступивших к Екатерине выписок, составленных Барсовым и Чеботаревым, историки делали вывод о принадлежности последних к «историческому собранию» под руководством Шувалова; другим доказательством его существования служило активное участие Чеботарева, в 1804 году – ректора Московского университета, в учреждении нового Общества истории и древностей российских наряду с Николаем Михайловичем Карамзиным⁷⁰³. Cуществует, однако, одно неразрешимое противоречие: на момент издания в конце 1783 года инструкции, вменявшей в обязанности собрания исследование, главным образом, раннего европейского Средневековья и даже древней истории, императрица уже опубликовала часть своих Записок , освещавшую этот период. Это не согласовывалось с инструкцией, но не противоречило интересам автора, сильно продвинувшегося в своих изысканиях, поскольку сохранившиеся выписки Барсова и Чеботарева касались преимущественно русской истории XIII–XIV веков⁷⁰⁴.

Третьим решением, обеспечившим продолжение дела Миллера, был заказ на составление школьного учебника по истории Русского государства, поступивший к его ассистенту Штриттеру в октябре 1783 года⁷⁰⁵. Так как уже 20 февраля 1784 года Комиссия об училищах сообщила Штриттеру о высочайшем разрешении на публикацию учебника⁷⁰⁶, то, с одной стороны, можно предположить, что учебник на немецком языке был подготовлен и выверен еще несколькими неделями раньше. С другой стороны, протеже Миллера с удивлением и огорчением говорил впоследствии о том, что не обнаружил в фонде своего патрона никаких подготовительных материалов по истории России, за исключением исторических таблиц. Более того, он жаловался, что для учебника ему пришлось собирать все сведения из летописей самому⁷⁰⁷. Учитывая это, нельзя, конечно, принять как данность, что он взялся за исследования и составление учебника, как только получил заказ на него, то есть незадолго до смерти Миллера. В последний день своей долгой жизни императорский историограф сообщал секретарю императрицы Олсуфьеву, что «комиссия об учреждении народных училищ при Сенате поручила одному из нас (а именно г-ну асс. Штриттеру) […] составить краткую историю для употребления в школах»⁷⁰⁸. Очевидно, директор Московского архива Коллегии иностранных дел рассматривал поручение, данное ему комиссией в конце 1782 года, как дело, объединяющее всех сотрудников архива, а сам, чувствуя приближение смерти, сообщил, как и полагалось начальствующему, императрице и ее окружению имя лично ответственного за общий труд преемника.

Из всех поручений, которые взвалили на Миллера императрица и Комиссия об учреждении народных училищ в 1782–1783 годах, историк выбрал для себя подготовку к изданию Истории Татищева, выделив самой Екатерине Барсова и Чеботарева для помощи в ее исторических изысканиях в конце 1782 года. Возможно, в силу своей ответственности и осмотрительности он поручил составление учебника заботам Штриттера еще раньше, а в преддверии конца позаботился, видимо, об официальном признании Комиссией о народных училищах своего ассистента автором учебника. Поэтому Пыпин ошибся, предположив, что Штриттер начал работать над учебником лишь после получения официального заказа. Однако его главный тезис возражений не вызывает: в Записках Екатерины, по крайней мере в их части, написанной в 1783 году, авторство Штриттера исключается⁷⁰⁹.

Именно заказ Комиссии о народных училищах в последний год жизни Миллера привел к цейтноту в его занятиях, если не к хаосу. Комиссия же не просто выжидала, чтó напишут работающие для нее авторы, а фактически навязывала им свои требования. В том же 1783 году неутомимый Янкович, ничего не оставлявший на волю случая, составил наряду с другими многочисленными учебниками и пособиями План к сочинению Российской истории для народных училищ в Российской империи ⁷¹⁰. Конечно, его ориентированный на воспитание патриотизма учебник предусматривал повествование о смене правителей, указание на достопамятные и высоконравственные примеры из истории. Однако опытный реформатор требовал прежде всего строгого изложения, первенства актуальных познавательных интересов и авторской дисциплины в достижении конкретных учебных целей. Так, в отличие от автора инструкции собранию «для составления записок о древней истории», он считал, что период до основания Русского государства Рюриком в 862 году достаточно описать вкратце, настоятельно рекомендовав отказаться от критики источников и освещения ученых споров в учебнике. Зато предложенный Янковичем перечень вопросов для освещения в нем во многом перекликался с современной ему наукой политической истории, имевшей серьезную статистическую составляющую, – с «учением о силе государств»⁷¹¹. Учащимся нормальных школ предстояло узнать, из чего складывается могущество государства, что ему выгодно, а что наносит ему урон, какими природными ресурсами оно располагает, насколько «государство» ослабляют разделы, какие народы извлекают из этого выгоды и в чем здесь состоит ущерб России. При составлении учебника рекомендовалось уделить внимание религии, общественному устройству, нравам, образу жизни и занятиям людей, проследить перемены, происходящие в общественной жизни, и указать их причины. Вопреки апологетической историографии, Янкович даже приложил усилия к тому, чтобы поэтапно поведать о прогрессе цивилизации и культуры, модернизации Российской империи: почему «россияне» «толь поздно» получили образование, какие институции в империи служат к распространению веры, наук, торговли, военного искусства и законов на благо человечества, как и когда возникли фабрики и мануфактуры, какой вклад внесла Россия в развитие искусств и в изучение естественной истории.

Советскому историку Сергею Леонидовичу Пештичу, автору обширного обзора русской историографии XVIII века, принадлежит заслуга в привлечении внимания к Плану Янковича. Однако в то же время историк предположил, что новаторский текст, принадлежавший перу этого «видного деятеля европейского просвещения», не понравился Екатерине. Во всяком случае, она потребовала от председателя Комиссии о народных училищах, своего бывшего фаворита Петра Васильевича Завадовского, чтобы Янкович переработал свой План . Особенно недовольна она была периодизацией и требовала более строгой ориентации на свои собственные сочинения, выводы которых, по словам Пештича, были «несравненно более скудными и односторонними»⁷¹².

Однако Пештич упустил из виду одну проблему: с конца 1782 года над текстами, которым – отметим это – предстояло стать основой для уроков истории как в императорской семье, так и в новых нормальных школах, работали по крайней мере три автора: императрица, Миллер (или Штриттер) и Янкович. В любом случае, во избежание нарушения принципа единства действий руководства вообще и «единообразия» школьной реформы в частности, предстояло согласовать проекты между собой⁷¹³. Прежде всего, были, безусловно, недопустимы расхождения в периодизации истории России. А поскольку, с другой стороны, значительная часть Записок Екатерины к концу 1783 года была уже опубликована, то по сравнению с Янковичем и Штриттером на ее стороне было не только императорское достоинство, но и преимущество во времени. Также не следует обязательно говорить о чрезмерном авторском тщеславии Екатерины, если она все же рассчитывала, что ее труды будут приняты всерьез.

Отметим затем, что реакцию императрицы на План Янковича вовсе нельзя назвать просто авторитарным отказом. После года интенсивной работы над Записками , в декабре 1783 года, она поведала Гримму, что перераспределение обязанностей после смерти Миллера позволяет ей самой изменить направление своих исторических изысканий. Поскольку сотрудники Миллера в Московском архиве Коллегии иностранных дел заняты подготовкой истории для нормальных школ, которая будет лучше ее собственной, она сама может ограничиться составлением «резюме» (récapitulation ) для каждой эпохи⁷¹⁴. Тут же, на примере «второй эпохи» истории России, датируемой ею с призыва варягов в 862 году до середины XII века, приводилcя каталог из восьми пунктов, в соответствии с которыми императрица предполагала распределить материал, выстроив каталог по проблематике:

1) Замечательные революции.

2) Последовательные изменения порядка вещей.

3) Население и финансы.

4) Договоры и документы.

5) Примеры монаршего усердия и упущения и последствия обоих.

6) Замечания о том, как их можно было бы избежать.

7) Примеры мужества и других важных достоинств.

8) Черты пороков, такие как жестокость, неблагодарность, невоздержанность и их последствия⁷¹⁵.

Ни один из этих пунктов нельзя назвать оригинальным. И хотя немецкие историки Просвещения, главным образом представители Гёттингенской школы, в число основателей которой входил и Шлёцер, с 1770-х годов весьма значительно расширили научную проблематику, даже в первой половине XVIII века историография далеко не исчерпывалась «традиционной барочной историей правлений»⁷¹⁶. Ориентируясь на проблематику западной исторической науки со времен Петра I, а особенно после Татищева, русские историки также определяли и декларировали свои научные интересы как интересы просвещенческие⁷¹⁷. Поскольку Екатерина и сама считала созданный ею новый тематический каталог неполным, остается предполагать, что у нее имелся некий неизвестный нам, но отличавшийся полнотой содержания образец – работа ее собственного или чужого сочинения. Очевидно лишь, что «каталог» Екатерины нельзя просто приравнять к Плану Янковича. Однако, пока у нас нет других источников, можно предполагать, что высоко ценимому императрицей реформатору школ удалось побудить ее, целый год посвятившую занятиям русской историей, дать самой себе отчет о методе своей работы. При этом она отнюдь не утратила интереса к истории, однако поставила перед собой новые цели. На неопределенное время она освободила себя от труда над источниками, одновременно позаботившись о том, чтобы профессиональные историки продолжали снабжать ее копиями и «экстрактами» из них.

О том, как именно императрица реализовывала оставленное ею за собой право интерпретировать историю, можно судить по ее критике на Историю российского государства Штриттера. Учитывая, что в феврале 1784 года цензура уже допустила к печати рукопись Истории , написанной по-немецки, текст ее должен был оказаться в Петербурге в конце 1783 – начале 1784 года⁷¹⁸. Неизвестно, узнал ли сам автор мнение императрицы по поводу его труда, но впервые недатированный фрагмент записки Екатерины на русском языке, где она, с одной стороны, критиковала этот «немецкий труд», а с другой стороны, отвечала на критику Штриттера, обращенную на ее Записки , был опубликован в 1845 году⁷¹⁹. Автору Истории , в общем, следует отдать должное, писала императрица, – он постарался осветить историю России как можно глубже: во всяком случае, «полнее ее ни единой нету». Несомненно, это была высокая похвала, но в то же время императрица со знанием дела указала на ошибки – как описки, так и неверную интерпретацию источников, вскрыв существенные несогласованности в изложении Штриттера. В содержательном плане ей не нравились, прежде всего, два пункта. С чувством превосходства человека Просвещения, в духе рационалистической критики средневековых преданий, начатой Татищевым⁷²⁰, она осуждала некритичный пересказ некоторых «нелепых басен» из летописей, сознательно опущенных ею в Записках . Кроме того, ей представлялась невероятной версия о происхождении русских от финнов, которой придерживался Штриттер, идя вслед за некоторыми учеными того времени. Видимо, руководствуясь соображениями идеологической критики, она сочла самого Штриттера – уроженца Нассау – финном, во всяком случае, пожелала узнать о его происхождении и о том, к какой «национальной системе» он тяготеет, потребовав от адресатов своего высказывания – вероятно, Комиссии о народных училищах – переубедить его. В общем, ее оценка сводилась к рекомендации «сделать историю из сего немецкого труда», сохранив в нем то, «что здравому разсудку не противно будет». Кроме того, при переработке этого сочинения, а вместе с ним и в новой редакции Плана Янковича она предлагала «непрестанно» сверяться с ее Записками ⁷²¹.

В отличие от Янковича Штриттер не только воспользовался историческим трудом императрицы, но и высказал о нем свое мнение. Однако то, как Екатерина ответила на его комментарий, показывает, во-первых, что, коль скоро дело не представляло публичной угрозы престижу императрицы российской, она, как автор, умела уважать личность и мнение критика. Более того, она спокойно заявляла о том, что, не ставя под сомнение целей своей деятельности как историка, убедилась в ограниченности своих возможностей, в нехватке у себя профессионализма: «Я нашла во многом здравую критику Записок касательно Российской истории; однако что написано, то написано; по крайней мере ни нация, ни государство в оных не унижены»⁷²².

На фоне этих фактов представляется маловероятным, что Екатерина нарочно затягивала выпуск Истории Штриттера с целью успеть присвоить себе его достижения. Однако, учитывая возражения императрицы, неясно, как следует понимать разрешение на публикацию труда Штриттера, данное в феврале 1784 года. Вероятно, Комиссии о народных училищах было поручено либо «порезать», либо переработать рукопись Штриттера, во всяком случае и прежде всего – перевести ее на русский язык. Когда наконец в 1800 году вышел первый том его Истории с древнейших времен до 1594 года, автор очень напыщенно поблагодарил не только императора Павла, при котором «приемлет все новую силу и деятельность», но и Комиссию о народных училищах за ее похвальное намерение издать сей труд⁷²³. Правда, годом ранее комиссия выпустила вышедшую из-под пера Янковича Краткую российскую историю, изданную в пользу народных училищ , где на 191 странице излагалась история вплоть до 1796 года. Янкович как раз щедро воспользовался текстом Штриттера⁷²⁴, как в свое время и рекомендовала Екатерина. Таким образом, тем властным органом, что десятилетиями откладывал выпуск труда Штриттера, была Комиссия о народных училищах, а автором, заинтересованным в затягивании его публикации на протяжении полутора десятилетий, – Янкович.

Поскольку Штриттер подчеркивал, что подготовленный им труд охватывает историю России до 1594 года, а напечатанные до 1802 года три тома заканчиваются на 1462 годе⁷²⁵, даже позднейшее издание осталось лишь торсом. В феврале 1801 года так и не снискавший успеха автор умер в Москве, не узнав, по крайней мере, что и в Германии, несмотря на многообещающее начало, славы он не добился. В том же году в февральском номере журнала Göttingische Gelehrte Anzeigen не кто иной, как его бывший наставник Шлёцер, опубликовал рецензии и на Краткую историю Янковича, и на первый том Истории Штриттера, а впоследствии – и на остальные тома⁷²⁶. Анонимно выпущенный учебник Янковича он похвалил за то, что тот «действительно очень краткий» и тем не менее совершенный: «Его историческая манера вполне современна». Он даже перевел этот труд на немецкий язык и издал его в 1802 году, снабдив собственным предисловием⁷²⁷. А вот от труда своего бывшего протеже Штриттера Шлёцер не оставил камня на камне, хотя еще в 1794 году рецензировавший этот труд немецкий историк Людвиг Тимотеус Шпиттлер⁷²⁸ счел его очень перспективным⁷²⁹. Подобно Екатерине, Шлёцер высмеивал наивный пересказ «пустейших подробностей» и «нелепых монашеских сказок», взятых Штриттером прямо из источников безо всякой критики. При этом, замечал Шлёцер, «правда состоит в том, что, владея искусством отбора, можно с успехом найти в русских монашеских летописях» рациональное зерно «с таким же успехом, с каким это сделали другие народы в своих». Вообще, этот труд в своем скрупулезном следовании средневековым анналам «неизмеримо далек от истории – не хочется говорить: истории прагматической и пригодной для государственного деятеля, но и для любого мыслящего человека»⁷³⁰.

На протяжении двух отрезков времени – в 1780-е и в 1790-е годы – Екатерина, в связи с изучением русской истории, занималась также историей немецкого и вообще европейского Средневековья. Такое расширение исторических интересов не могло не произойти, ведь в ее Записках опорой ей служили труды Татищева. Правда, и его интерес к Германии также не был «оригинален»⁷³¹, однако наряду с русскими источниками он широко использовал произведения иностранных авторов, в частности немецких историков своей эпохи. «Древних писателей» он читал в немецких и польских переводах. Кроме того, для собственных нужд он заказывал многочисленные переводы на русский с латыни, французского, немецкого, шведского и татарского языков, не в последнюю очередь – переводы французских и немецких переложений с греческого и латинского языков⁷³². Екатерина переняла у Татищева политико-дидактическое объяснение тому, почему патриотической историографии целесообразно изучать историю других народов: хотя любому народу полезнее знать историю и географию своей страны, «однако ж без знания иностранных народов истории, наипаче же соседственных дей и деяний, своя не будет ясна и достаточна»⁷³³.

Однако императрица интерпретировала летописные рассказы о призвании новгородскими словенами Рюрика на правление иначе, чем Татищев. Если он, подробно анализируя различные толкования, склонялся, наконец, к тому, что варяги были финляндскими норманнами «из-за моря»⁷³⁴, то у Екатерины в начале 1780-х годов не было сомнений в славянском происхождении варягов и в законности притязаний на власть Рюрика и его братьев, являвшихся якобы внуками легендарного славянского князя Гостомысла. Такая интерпретация позволяла выдвинуть сразу несколько аргументов в пользу прав Рюриковичей на великокняжеский престол:

Будучи русскими славянского происхождения, они властвовали над равными себе. А поскольку правители и народ были одного и того же происхождения, не могло быть и речи об иноземном господстве, тем более шведском.

Рюрик и его братья обладали княжескими правами как наследники, и только внутренние беспорядки воспрепятствовали их мирному приходу к власти.

В народе сначала должно было зародиться желание мира и порядка, прежде чем он единодушно выразил свою политическую волю – призвал правителей из чужой земли править им.

Власть чужого властителя пошла на благо народа⁷³⁵.

Разоблачая те или иные легенды, найденные ею в источниках, как болтовню непросвещенных монахов, Екатерина не сочла басней предание о призвании варягов из древнейшей русской летописи. Она подхватила и обработала ее, скомбинировав «славянофильскую» интерпретацию, основы которой были заложены Ломоносовым, с традиционными династическими притязаниями, с одной стороны, и с модерным учением об общественном договоре – с другой. Она вновь сменила жанр, чтобы наиболее эффективно и широко представить свою точку зрения: в 1786 году императрица посвятила Рюрику пьесу, написанную, как она полагала, согласно драматургической концепции Шекспира, с которым Екатерина как раз познакомилась в немецком переводе, выполненном Иоганном Иоахимом Эшенбургом – брауншвейгским профессором литературы и другом Лессинга⁷³⁶.

Следуя не столько самим древнерусским летописям, сколько Татищеву, Екатерина превратила описания киевских великих князей Владимира Святого и Ярослава Мудрого в откровенную апологию просвещенного княжеского правления: их военные успехи заложили основы авторитета Руси на Западе и на Востоке; управляя мудро, милосердно и справедливо, они имели великолепные дворы, строили города и «народныя здания многия», привлекали в Россию иностранных ученых, художников и воинов⁷³⁷. Владимир, сообщала императрица Гримму о своих изысканиях еще во время написания Записок , – «государь» (un seigneur ), который был «не так-то прост»⁷³⁸. «Государь (senior Ruzorum) Руси, великий державой (regnum) и богатствами» – так назвал Владимира саксонский епископ-миссионер Бруно Кверфуртский не позднее 1008 года в послании императору Генриху II, описывая свою поездку в Киевскую Русь⁷³⁹. Однако Татищев, хотя и знал о путешествии Бруно⁷⁴⁰, не был знаком с этим источником, поэтому Екатерина в своей интерпретации фигуры Владимира либо опиралась на другой источник, либо случайно выбрала для него тот же самый титул, что и Бруно задолго до нее. Чтобы растолковать Гримму, сколь высок был престиж первого христианского великого князя и его государства, она подробно изобразила высокий ранг, который тот занимал в «семье королей» Европы рубежа тысячелетий: он был дедом королевы Франции, шурином императора Оттона II, зятем «Романа, императора Константинопольского»; одна из его дочерей стала женой короля Венгрии Стефана, а другая – женой чешского короля⁷⁴¹. Все эти сведения восходят к Татищеву, который указывал, что большинство из них он получил из вторых и третьих рук⁷⁴². Современная наука безоговорочно признает факты женитьбы Владимира после принятия им христианства в 988 году на дочери восточноримского императора Романа II Анне⁷⁴³ и брака его внучки Анны с королем Франции Генрихом I в 1051 году⁷⁴⁴. Однако ввиду того, что Теофана, супруга Оттона II, не была ни сестрой императорской дочери Анны, ни вообще «багрянородной» принцессой⁷⁴⁵, император-саксонец и киевский великий князь вовсе не могут считаться шуринами, и, несмотря на тесные политические связи Владимира с королем Венгрии Стефаном и королем Чехии Удальрихом (Олдржихом), сведения о женитьбе обоих королей на русских принцессах не подтверждаются.

Вопрос о том, насколько большой вклад внес в свое время Татищев в изучение русского Средневековья, сегодня остается предметом ученых споров. Более определенно, однако, можно говорить о его, а вслед за ним и о екатерининском подходе к интерпретации средневековой истории. Так, в приведенном отрывке из письма Гримму императрица вскользь представила средневековую «семью королей» XI века во главе с императорами Рима – как первого, так и второго, – актуализировав их очередность. Иронически предоставив первое место связям Рюриковичей с королевским домом Капетингов в одном из писем к своему парижскому корреспонденту, она определенно бросала очередной камень в огород французских интерпретаторов российской истории, которым она приписывала враждебную надменность по отношению к России. Если для христианской Руси в домонгольский период Восточно-Римская империя возглавляла иерархию европейских государств, то в своем списке Екатерина первым разместила римско-немецкого императора, наследниками которого стали Габсбурги, и только за ним – «императора Константинополя», чей последний потомок не сумел защитить от врагов даже своего собственного достоинства, не говоря уже о целом христианском мире. Российско-австрийскому союзу, сложившемуся в 80-е годы XVIII века, она посвятила еще и апокрифическое предание о браке двух дочерей Владимира с королями Венгрии и Чехии. В то же время она умолчала о других, более достоверных сообщениях древнейших летописей о супружеских связях с иностранцами, поскольку, с ее точки зрения, они не прибавляли престижа киевскому князю в Европе XVIII века: согласно летописям, до своего крещения и женитьбы на византийской принцессе святой Владимир – когда одновременно, а когда поочередно – был женат на варяжской женщине, греческой монахине, болгарке и чешке; две его дочери вышли замуж за польских королей, а его самый значимый для истории сын – Ярослав – взял в жены шведку⁷⁴⁶.

Далее, Екатерину интересовали все свидетельства, способные легитимировать российские завоевания XVIII века как воссоединение исконных территорий. Из трудов лифляндского историка Христиана Кельха через Татищева в ее сочинения попали сведения о том, что в Лифляндии Ярослав подчинил себе «непослушников» и приказал собирать дань со всех эстляндских и лифляндских земель, принося ее в основанный им город Юрьев, и граница его владений «простиралась до Мемеля». Затем, около 1200 года, лифляндцы якобы призвали на помощь против наступающего Тевтонского ордена русских, давших рыцарям бои с переменным «щастьем»⁷⁴⁷. Используя этот «язык» и ссылаясь на источники, императрица сообщала Гримму в 1795 году, что посредством разделов присоединила не «Польшу», а древнерусские территории Великого княжества Литовского, населенные православными⁷⁴⁸.

Свои извлечения из древнерусских летописей Екатерина дополняла синхронными генеалогическими таблицами иностранных княжеских домов. Так, Людовик Немецкий и Карл Лысый фигурировали в них как современники Рюрика, правление киевских князей Игоря и Святослава датировалось периодом между правлениями Карла III и Оттона I в Западной империи. А вскоре после первых упоминаний в X столетии немецких герцогств, идентифицировавшихся с будущими курфюршествами Богемией, Саксонией, Баварией, Пфальцем и Бранденбургом, в екатерининской истории Священной Римской империи появляются и асканцы, бывшие графами Ангальтскими еще до начала 2-го тысячелетия – за двести лет до их первого упоминания в средневековых источниках⁷⁴⁹. В этих экскурсах она не могла опираться на Татищева. Пока неизвестно, какие именно документы послужили ей отправной точкой, однако преобладающая тенденция позволяет сказать, по крайней мере, к какому жанру относились эти неизвестные нам источники. В ангальтской историографии конца XVII века традиция создания анналов сменилась историей династии и государства – в тот момент, когда княжеский дом вознамерился подвести основание под свои наследные права на герцогство Саксония-Лауенбург⁷⁵⁰. Иоганн Кристоф Бекманн, профессор университета Франкфурта-на-Одере, сам родом из Цербста, по поручению и при поддержке ангальтского дома во главе с князем Виктором Амадеем Бернбургским в 1693 году приступил к созданию монументального труда, результатом которого осталась недовольна лишь часть ангальтского дома, правившая Кетеном. Позднее кетенский герцог распорядился дополнить основательное сочинение Бекманна трудом его ученика Самюэля Ленца, жившего в Галле. Однако как раз «генеалогией и историей асканцев Бекманна следует пользоваться с осторожностью»⁷⁵¹: Христиан Кнаут в своем ответе Бекманну подверг самой серьезной критике главным образом его генеалогию асканцев, и в этом с ним были согласны и позднейшие авторы ангальтской историографии. Однако для всех трудов XVIII века характерно, что цензура, функции которой выполнял весь княжеский дом, требовала, с одной стороны, показать в самом выгодном свете его современных представителей, а с другой – протянуть историю династии как можно глубже в древность⁷⁵². «Ангальт – один из старейших княжеских домов Европы, происхождение которого некоторые относят к эпохе до Рождества Христова» – такими словами начиналась соответствующая статья во Всеобщем лексиконе Иоганна Генриха Цедлера 1732 года издания⁷⁵³, по сравнению с которой генеалогические изыскания Екатерины II последних лет ее жизни значительно ближе к развивавшемуся в ту эпоху историзму.

Особое внимание Екатерины привлекли собранные Татищевым известия о немецко-русских связях в эпоху Средневековья: о том, что киевский великий князь Изяслав встречался в Майнце с салическим императором Генрихом IV⁷⁵⁴ и что дочь великого князя Всеволода I Параскева, Пракседис или Евпраксия под именем Адельгейд вышла замуж вначале за маркграфа Генриха I Штадского (фон Штаде, «Брауншвейгского» у Екатерины), а после его смерти – даже за императора Генриха IV⁷⁵⁵; что и он – якобы через ольмюцкого епископа Адальберта – и венгерский король Геза – каждый пытался подарками склонить Всеволода к союзу друг против друга, но что последнему удалось помирить их⁷⁵⁶; что император Фридрих I Барбаросса присылал великому князю Андрею Боголюбскому зодчих для строительства Успенского собора во Владимире⁷⁵⁷.

Если степень влияния Истории Российской Татищева на Записки касательно Российской истории еще далеко не изучена, а также достоверно неизвестно, насколько точно следовала Екатерина выпискам, которые для нее делали сотрудники Миллера, то о ее проводниках в мир за пределами русской истории имеются лишь самые первые сведения. В 1790-е годы ее ближайшими ассистентами были два немца – сотрудника Петербургской академии наук: Иоганн Генрих Буссе – библиотекарь, издатель журнала Journal von Rußland и редактор газеты St. Petersburger Zeitung , выходивших на немецком языке, ставший позднее пастором лютеранской общины Васильевского острова и советником консистории⁷⁵⁸; а также Христиан Фелькнер, переводивший поздние части Записок касательно Российской истории на немецкий язык. По крайней мере эти два педанта, писала императрица Гримму, гарантированы ей в качестве читателей⁷⁵⁹.

2. Сравнительный словарь

В другой раз, когда Екатерина попыталась выступить исследовательницей и не побоялась опубликовать результаты своих трудов, в качестве ассистента и эксперта она выбрала себе академика Петра Симона Палласа. В 1786–1787 и 1789 годах oн выпустил в двух частях словарь, содержавший сравнительные списки слов, примеры для которых императрица собирала сама, – Linguarum totius orbis vocabularia comparativa; Аugustissimae cura collecta (Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею Высочайшей Особы) ⁷⁶⁰. Еще современники задавались вопросом о научной целесообразности этого труда, и создается впечатление, что оба именитых автора относились к плоду своей деятельности без особой страсти. Защищая свою репутацию два десятилетия спустя, Паллас оправдывался перед уважаемым филологом Фридрихом Аделунгом: от поручения отказаться он не мог, а расположить материал по своему усмотрению ему дозволено не было; кроме того, редактируя материалы, он испытывал давление со стороны нетерпеливой Екатерины⁷⁶¹. Императрица, в свою очередь, тоже пустила интерпретаторов ее кропотливых лингвистических занятий по ложному следу. Весной 1785 года, преуменьшая значимость своих исследований, она писала Циммерману, что для избавления от ипохондрии и скуки в течение девяти месяцев выбирала от двух до трех сотен русских «коренных слов» (mots radicaux ) – и подбирала к ним соответствия из более чем двухсот языков: «После того как я прочла книгу об уединении, этот конек мне наскучил»⁷⁶². Поскольку, однако, из писем к Гримму и Циммерману и из дипломатических депеш известно о сильнейшем потрясении, которое вызывала у Екатерины смерть ее любимого фаворита Александра Дмитриевича Ланского в июне 1784 года⁷⁶³, некоторые историки считали достаточным свести все объяснения к необходимости развеяться – за любым, пусть даже бесполезным в перспективе, занятием.

Книга Циммермана и в самом деле не оставила Екатерину равнодушной. Возможно, однако, императрица просто смогла спрятать обычную лесть за риторической фигурой: она похвалила труд автора, позволив себе заметить, что вызванное им восхищение пересилило у нее даже увлеченность ее собственными научными занятиями⁷⁶⁴. Кроме того, односторонняя психологическая трактовка подчиняет себе другую, не менее важную биографическую информацию, содержащуюся в тех же самых источниках, а также ее научный контекст, причем игнорируется устойчивость и политическая мотивированность лингвистических интересов Екатерины⁷⁶⁵. Наконец, обманчиво представление, что под влиянием личностного кризиса 1784 года императрица утратила интерес к русской истории. В действительности она лишь приостановила написание и публикацию Записок касательно Российской истории . Ее интерес к истории тем не менее был не только жив, но и не ограничивался более рамками Российской империи. Собственные исследования добавили ему новое, универсально-историческое измерение. Ее понимание всемирной истории как истории человеческого духа, поступательного, вопреки всем противоречиям и откатам назад, распространения цивилизации и просвещения, не было чем-то новым. Это видение восходит к ее рецепции исторической философии Вольтера и энциклопедистов в середине 1750-х годов, будучи, таким образом, даже старше, чем ее интерес к истории России. Новым для Екатерины 1780-х годов стало возникшее у нее под воздействием прочитанной литературы стремление внести свой личный, практический вклад в написание истории народов мира.

Еще в 1779–1780 годах она вовлекла Гримма в дискуссию о книге Des époques de la nature (Эпохи природы ) Жоржа Луи Бюффона⁷⁶⁶. Если до сих пор в письмах Вольтеру и Дидро императрица в основном говорила о политике и просвещенческой практике и – в отличие от Фридриха II – никогда не высказывалась о философии, то теперь она истязала своего корреспондента дотошными вопросами, касавшимися взглядов Бюффона на возникновение Солнечной системы и планет⁷⁶⁷. Как и следовало ожидать, знаменитый ученый ответил ей лично и подарил экземпляр полного собрания своих сочинений, который императрица впоследствии сама дополнила новым, роскошно выполненным изданием⁷⁶⁸. Правда, гипотезы Бюффона о возникновении, возрасте и перспективах Земли российская цензура, подобно цензуре многих европейских государств, сочла несовместимыми с библейской картиной мира⁷⁶⁹, однако Екатерина отзывалась о них как о «non plus ultra ⁷⁷⁰ […] человеческого гения». Бюффон казался ей достойным сравнения разве что с Ньютоном, а его писательский талант она высоко ценила⁷⁷¹. В числе разных ценных подарков она отправила ему коллекцию всех медалей, отлитых в России за время ее правления. Когда в 1782 году сын Бюффона приехал в Россию, чтобы поблагодарить императрицу от имени отца, она отобедала с ним в Царском Селе, а в Эрмитаже приказала установить мраморный бюст Бюффона работы Жана Антуана Гудона⁷⁷².

Еще в период своих лингвистических исследований – в 1784–1785 годах – императрица, якобы утратившая способность к серьезной работе, прочла Историю астрономии Жана Сильвенa Байи, пыталась через Гримма наладить контакты с другими учеными Запада, а берлинскому книгоиздателю Николаи на сей раз поручила составить для нее список всех имеющихся в наличии словарей и лингвистических справочников⁷⁷³. Главными источниками знаний в ее лингвистических исследованиях стали этнографические и филологические сведения из Monde primitif (Первобытный мир ) Антуана Кура де Жебелена⁷⁷⁴. Поскольку до нас дошли всего две короткие выписки, сделанные императрицей из этого произведения⁷⁷⁵, трудно судить, как она понимала сочинения этих весьма значимых французских писателей. Однако ее круг чтения создает картину серьезного просвещенческого интереса к вопросам возникновения мира, жизни, растений, животных, людей, народов и языков.

Именно поэтому Екатерина не ошиблась, назначив Палласа редактором и издателем своей лингвистической коллекции. Отметим, что в юные годы он изучал медицину, математику, физику, зоологию и ботанику в Берлине, Галле и Гёттингене и уже в молодости добился первых успехов на научном поприще в Голландии и Англии⁷⁷⁶. Тем не менее в ходе экспедиций по Российской империи по поручению Петербургской академии Паллас наряду с природными факторами и экономическими ресурсами изучал также народы, религии и языки⁷⁷⁷. И если он благодаря своим полевым лингвистическим исследованиям и навыкам ботаника мог стать ценным советчиком для императрицы в деле классификации корней, основ и ветвей, то в своих лингвистических штудиях императрица, очевидно, следовала предположениям своих французских авторитетов. В запутанных европейских дебатах о вавилонском смешении языков сказали свое слово и Бюффон, и Кур де Жебелен: человечество имеет единое происхождение, оно отделилось от мира животных, а все языки в истории человечества возникли из одного праязыка⁷⁷⁸. К тому же многоязычие Российской империи уже вдохновило в свое время Лейбница на собственный проект – путем составления сравнительных списков слов он рассчитывал обнаружить хотя бы один евразийский праязык⁷⁷⁹.

Однако именно Вольтер высказывал серьезный скепсис по поводу этого научного направления. И если Екатерина и после его смерти видела в нем своего наставника в интерпретации мира, нужно найти действительно вескую причину тому, почему в своих лингвистических познавательных интересах она в конечном счете последовала за другими авторитетами. В самом деле, уже в начале введения Палласа к Сравнительным словарям обнаруживается тот же самый лейтмотив, что и в письмах императрицы Вольтеру и Гримму: Екатерина была увлечена пространностью России и количеством населявших ее народов и языков, по числу которых ее империя даже превосходила Римскую⁷⁸⁰. Несомненно, такое этническое многообразие вдохновило ее лично принять участие в его изучении. При этом, разумеется, ее притягивали одновременно и возможность продемонстрировать свое умение пользоваться вспомогательными научными средствами, позволявшее ей внести свой практический вклад в этот традиционный спор ученых, и мобилизация уникальных ресурсов власти самодержавной правительницы для всемирно-исторического исследования.

Паллас сразу получил в свое распоряжение коллекции Академии. Здесь сохранился неопубликованный языковый материал, собранный за годы до того по собственной инициативе Гартвигом Людвигом Христианом Бакмейстером, служившим в 1766–1778 годах инспектором академической гимназии. Бакмейстер, родившийся в Геррнбурге под Ратцебургом, не испытывал особой страсти к профессии юриста, которой он обучался в Йене и Гёттингене. Приехав в 1762 году в Россию по приглашению своего друга Шлёцера и поработав бок о бок с ним и Миллером, он превратился во вполне зрелого историка и филолога. Во время большой экспедиции 1768–1774 годов он, находясь в Петербурге, посылал Палласу и другим естествоиспытателям инструкции о правилах сбора и обработки языковых примеров. Бакмейстер был убежден, что сравнение языков имеет тогда только смысл, если оно учитывает синтаксис и грамматику языков. Однако не в его власти было изменить избранную императрицей концепцию Сравнительных словарей , поэтому его участие в ее исследовательском проекте ограничилось, по-видимому, тем, что он консультировал Палласа в непривычной для того сфере и предоставил ему свои материалы⁷⁸¹.

Однако, поскольку составление словаря было поднято в ранг государственного дела, недостатка в помощниках не было. Если в своих Записках касательно Российской истории императрица опиралась на Миллера и его молодых коллег и ассистентов из Москвы, на двух «немецких педантов» – Буссе и Фелькнера и, как всегда, своих секретарей, то и Палласу для классификации и подготовки материала к публикации выделили ассистентов из состава немецкого ученого сообщества Петербурга: для начала – еще одного Бакмейстера, Иоганна Фолльрата Конрада, младшего библиотекаря Академии, а затем, после его смерти в 1788 году, – Христиана Готлиба (Богдана Федоровича) Арндта, переводчика екатерининских законов, исторических трудов и комедий. Иоганн Фолльрат Бакмейстер был ганноверским родственником ратцебургского Бакмейстера. После пребывания в Англии на службе у семейств Чернышевых и Разумовских он был принят в Академию. С Палласом Бакмейстер, занимавшийся составлением описей библиотеки и Кунсткамеры, познакомился, очевидно, в 1770-х годах, когда взялся за описание кабинета естественной истории Академии⁷⁸². Арндт, родившийся в 1743 году в Восточной Пруссии, изучал теологию и юриспруденцию в Кенигсберге, в Петербург приехал в 1768 году, после поездок в Варшаву, Ригу и Митаву. В 1772 году он получил место почтового экспедитора, затем стал переводчиком: сначала при трех главных коллегиях, а в 1780 году – и при Кабинете императрицы в чине коллежского асессора. Перевод екатерининских комедий, высмеивавших мракобесие и суеверия, для берлинского издателя Николаи Екатерина расценивала, разумеется, как службу на благо отечества и всего европейского Просвещения. Еще раньше Арндт и сам зарекомендовал себя на писательском поприще. С 1776 по 1780 год он издал десять томов St. Petersburgisches Journal на немецком языке, а затем в течение трех лет выпускал Neues St. Petersburgisches Journal . Журналы он заполнял, с одной стороны, своими переводами выходивших законов и распоряжений, с другой – и главным образом – собственными статьями по русской истории. В отличие от других периодических изданий, служивших для коммуникации с научным миром Германии, его журналы, полные патриотического чувства, были адресованы немцам, уже давно и постоянно проживавшим в России, «большинство из которых не знают другого отечества и, если исключить язык и религию, оказываются Русскими телом и душой»⁷⁸³.

Итак, несмотря на то что оба сотрудника Палласа не имели лингвистического образования и были выбраны в первую очередь благодаря имевшемуся у них опыту редакторской работы, они быстро освоили новое дело. Арндт даже взял в императорской библиотеке труд Кура де Жебелена, параллельно с составлением сравнительного словаря самостоятельно изучал весь доступный ему языковой материал, собрав в конце концов результаты своего труда в очерке о происхождении и родственных связях языков. Его рукопись на французском языке Екатерина внимательно прочла, оставив одобрительные пометки на полях, однако автор был весьма самокритичен и не считал свой труд достойным публикации. В 1818 году, когда Арндт, завершив свою 25-летнюю службу в России, давно уже жил в Гейдельберге, эту рукопись, хранившуюся в архиве Палласа, на немецком языке издал в честь самого же Арндта его друг, публицист Иоганн Людвиг Клюбер, по-прежнему – вопреки желанию автора⁷⁸⁴.

Судя по эффектной инсценировке проекта, которую устроила Екатерина весной 1785 года, ей к тому времени удалось справиться со своим горем. Через видного ученого Палласа всему миру предстояло узнать о том, что в правление Екатерины II Российская империя стала родным домом для наук, а государыня сама возглавила общее для всего мира стремление к познанию. Во втором десятилетии XVIII века Лейбниц внушал Петру Великому мысль о translatio studii . Придет время, когда науки – цитировал царя по памяти ганноверский дипломат Фридрих Христиан Вебер – «оставят теперешнее свое местопребывание в Англии, Франции и Германии, продержатся несколько веков у нас и затем снова возвратятся в истинное отечество свое – в Грецию»⁷⁸⁵. Таким образом, одно пророчество сбылось. Однако Екатерина сумела поднять планку своих притязаний еще выше: просвещенные ученые и политики всего мира должны были не просто замереть в почтении, но были призваны императрицей России к участию в ее универсалистском начинании. По-видимому, в 1785 году она не сомневалась в том, что концепция ее сравнительного словаря верна, а стремилась лишь к наиболее полному, но при этом быстрому сбору образцов всех известных языков.

Несмотря на то что в новый план Палласа посвятили лишь в апреле, во второй половине мая Екатерина уже одобрила предложенный им набросок обращения, ставившего просвещенную публику в известность о проекте российской императрицы. Никто до сих пор, утверждалось в обращении, не занимался исследованием всех языков в их единстве. «Это обширное предприятие, которое наконец может привести к решению вопроса о существовании одного первобытного языка , было предоставлено нашему веку», поэтому Екатерина II нашла эту область достойной того, чтобы посвятить ей часы своего досуга⁷⁸⁶. Сотрудничеством в этом деле обязывались не только высшие чиновники реформированного в 1775 году местного управления, наместники и губернаторы Российской империи. Через дипломатических представителей Екатерина и Паллас направили этот Avis au Public ⁷⁸⁷ и каталог слов, для которых требовалось указать соответствия из других языков, известным европейским лингвистам и правительствам; так, для сбора сведений об индейских языках обращение отправили королю Испании, который поручил своему вице-королю в Рио-де-ла-Плата прислать ответ императрице, а через генерала Жозефа Поля де Лафайета обращение попало к Джорджу Вашингтону, президенту Соединенных Штатов, лично просившему о содействии одного землемера из Огайо и представителя по делам индейцев в конгрессе⁷⁸⁸. Когда же в конце 1786 – начале 1787 года вышел в свет том, содержавший первую часть сравнительного материала к 285 русским словам из 200 языков Евразии и Океании в кириллической транскрипции, Паллас, прибегнув к тому же жанру, что и в своем Avis au Public , не преминул сообщить научной общественности, что народы Российской империи говорят более чем на 60 из всех сравниваемых языков и из них большинство – прежде всего языки Кавказа и Сибири – «оставалось известно ученым только по имени»⁷⁸⁹.

В первых двух частях Сравнительных словарей Паллас и его помощники представили примеры из языков Евразии и Океании в точном соответствии с выбором императрицы и в определенном ею виде – таблицей. Публикация большей части собранного материала создает видимость успешного окончания предприятия, причем успеха не только с точки зрения лингвистической науки, но и в том его значении, какое вкладывала в задуманное императрица. Существуют свидетельства, позволяющие утверждать, что публичная «увертюра» 1785–1786 годов выполнила свою задачу, пробудив интерес во всем мире и вновь снискав императрице уважение, одобрение и симпатию. Однако по сравнению с этим вступлением финал проекта получился куда менее величественным.

Издательский дом «Шноор» напечатал всего 500 экземпляров; большая часть этого тиража была раздарена, главным образом – в качестве благодарности заграничным дворам и научным учреждениям, и только книготорговец Иоганн Якоб Вейтбрехт получил разрешение на продажу отпущенных ему сорока экземпляров⁷⁹⁰. Несомненно, вторая война с Османской империей, начатая летом 1787 года, а затем и война со Швецией – с 1788 года – отодвинули екатерининское увлечение лингвистикой на второй план. К тому же, в отличие от войны 1768–1774 годов, новая фаза российской экспансионистской политики вызвала очень критическую реакцию в европейской публичной сфере. Такой сдвиг в настроениях уже нельзя было компенсировать с помощью привлекательного образа меценатки Просвещения.

Помимо этого, Екатерина столкнулась с тем, что в науке существуют свои, неподвластные ей правила. И если в наши дни лингвисты подходят к Сравнительным словарям не только с научным пиететом, но даже пытаются использовать для своей работы этот ни с чем не сравнимый по богатству материал⁷⁹¹, то резонанс, вызванный им в научном мире своего времени, был преимущественно скептическим. Прежде всего, критики недоумевали, по какому принципу императрица отобрала именно эти 285 «коренных слов». Ранее Гартвиг Людвиг Бакмейстер предупреждал о необходимости принимать во внимание грамматику при сравнении языков, и в этом же духе была выдержана самая важная с научно-исторической точки зрения рецензия кенигсбергского профессора Христиана Якоба Крауса, опубликованная в выходившей в Йене Allgemeine Literatur-Zeitung . Автор критиковал отсутствие комментариев к словарным таблицам и наивное допущение составителей, что во всех исследованных языках присутствуют конгруэнтные значения слов. Как следствие, он указывал на невнимание к строю языка и синонимам, к семантическим полям и жизненным мирам⁷⁹². Другие филологи указывали, что сравнения, преследующие цели исторического познания, должны опираться в первую очередь на самые древние памятники того или иного языка⁷⁹³. Кроме того, молниеносные перемены в сравнительном языкознании повлекло за собой открытие в 1788 году значения санскрита для изучения индоевропейских языков. Если риск быть обойденными более новыми исследованиями существует всегда и в этом нельзя упрекать ни Екатерину, ни Палласа, то здесь его следствием был тот факт, что уже в 1790–1791 годах, на момент публикации Янковичем второго издания Словарей в алфавитном порядке, включавшего образцы из африканских и американских языков, сравнительный словарь уже действительно устарел⁷⁹⁴.

В процессе работы над словарем изначальные представления Екатерины не встретили серьезной критики. Необычайно резко раскритиковала проект императрицы в своих мемуарах, написанных уже в новом столетии, княгиня Дашкова. Будучи с 1783 года директором Академии наук и президентом Российской академии, Дашкова, по ее словам, сумела объединить всех специалистов столиц в противостоянии Екатерине, пытавшейся повлиять на составление академического словаря русского языка, исходя из своих совершенно произвольных представлений. Паллас же, по ее мнению, лишь растратил большие суммы денег на бесполезное дело⁷⁹⁵. От этого брошенного в гневе взгляда в прошлое ускользнула такая очевидная вещь, что именно Палласу и его сотрудникам удалось вовремя, еще до публикации Сравнительных словарей , отговорить императрицу от рискованных комбинаций и ограничиться некомментированными словарными таблицами, впоследствии раскритикованными Краусом. Ведь если Вольтер в письмах Екатерине потешался над придворной дамой из Версаля, сожалевшей о строительстве Вавилонской башни, потому что, не случись затем известного столпотворения, весь мир до сих пор говорил бы по-французски⁷⁹⁶, то императрица, созвучно выросшему в России 1780-х годов «лингвистическому национализму»⁷⁹⁷, вначале всерьез была убеждена, кажется, что в древнеславянском она открыла искомый праязык. Во всяком случае, осенью 1784 года она пыталась произвести на Гримма впечатление, сообщив ему о славянском происхождении некоторых географических названий во Франции, Испании и Шотландии, в Индии и Америке, а также идентифицируя имена правителей Меровингов, вандалов и даже древних вавилонян со славянскими⁷⁹⁸. Однако полгода спустя, уже обратившись за советом и помощью к Палласу, она высказывалась в письмах своему новому корреспонденту Циммерманну гораздо сдержаннее. Правда, поучала она его, по ее наблюдениям, кельтский язык обнаруживает сходства с остякским и что уже звучание слова «Бог» в отдельных языках свидетельствует о весьма различных представлениях о Боге⁷⁹⁹, но уже не выпячивала древнеславянский в качестве открытого ею праязыка. В выборе между универсалистскими притязаниями сравнительного словаря и спорной исторической легитимацией преимуществ славяно-русской языковой семьи Екатерина все же оказалась достаточно мудрой, чтобы не оглашать собственных предварительных выводов, сделанных на основе языкового материала.

Сотрудничество императрицы и Палласа пережило все расхождения во мнениях, касавшиеся сути дела, и привело предприятие к достойному концу. Критическое эхо, доносившееся по поводу их общего труда, никак не повлияло на их отношения. Когда в 1788 году в журнале Allgemeine Deutsche Bibliothek Август Вильгельм Гупель отозвался о первом томе без всякого энтузиазма⁸⁰⁰, Екатерина спросила Палласа его мнения. Ответ ученого показался императрице «разумным»: «Критиковать легко, а делать трудно»⁸⁰¹.

Глава VII. Династические связи с дворами Германии

1. «Брачная политика» Пруссии и России

Из германских дворов, попавших в поле зрения политиков в Петербурге после Семилетней войны, многие не случайно принадлежали к прусской клиентеле, а другие играли все более заметную роль в антигабсбургской политике Фридриха II⁸⁰². Родственные связи представлялись прусскому королю самым удачным средством выстроить свое политическое влияние, и он трижды воспользовался случаем, чтобы оказать самое непосредственное воздействие на выбор невест для российских престолонаследников. Так, в первый раз Фридрих содействовал заключению брака между дочерью цербстского князя принцессой Софией и великим князем Петром Федоровичем, затем он дважды активно участвовал в выборе будущей супруги для сына Екатерины Павла Петровича: и в 1772–1773 годах, когда было решено остановиться на дармштадтской принцессе, и в 1776 году, когда после ее внезапной смерти в Россию приехала невеста – уроженка Вюртемберга.

Каждый из этих трех случаев имел, конечно, свою специфику, однако было между ними и определенное сходство. Во-первых, в каждом из трех браков прусский король стремился к установлению не прямых связей, а только косвенного родства между бранденбургским и российским правящими домами: дома Гольштейн, Гессен-Дармштадт и Вюртемберг уже были связаны через брачные союзы родственными узами с Гогенцоллернами до заключения браков с представителями российского правящего семейства. Во-вторых, Фридрих всякий раз выступал в роли бескорыстного посредника не только по отношению к российским правительницам, но и к правящим домам и землям, к которым принадлежали невесты. Все три этих княжества – в отличие от Ангальта и Брауншвейг-Вольфенбюттеля⁸⁰³ – ни в коей мере не являлись сателлитами Пруссии, поэтому заключение брака обязывало их сменить политическую ориентацию в ее пользу, ослабляя тем самым другие влияния, в первую очередь – влияние императора. В-третьих, фридриховская модель правления пользовалась высоким авторитетом и в государствах, и в самих семьях, из которых родом были все три принцессы, а король рассматривался как оплот протестантизма в империи⁸⁰⁴. В-четвертых, на момент устройства брака или ранее отец каждой из принцесс состоял на службе в прусской армии, там же начинали свою военную карьеру и братья царских невест из Дармштадта и Вюртемберга, в том числе и наследные принцы. В-пятых, во всех трех случаях политические расчеты Фридриха оправдались далеко не полностью.

В-шестых, он всякий раз был склонен не только расхваливать свои заслуги посредника перед участниками брачной сделки, но и серьезно переоценивать их. Так, императрица Елизавета Петровна решилась на двойную родственную связь с голштинским герцогским домом еще до вмешательства Фридриха, вначале избрав в наследники российского престола внука Петра Великого, а затем дочь Иоганны Елизаветы – в его супруги⁸⁰⁵. Екатерина и вовсе не допускала вмешательства извне в свои брачно-политические дела. Помогать ей в достижении намеченной цели она позволяла союзнику лишь постольку, поскольку это отвечало интересам России. В этих границах ее вполне устраивало влияние Фридриха на близкие ему и зависимые от него княжеские дома Германии. Однако она никогда не допускала, чтобы Россия превратилась в буксир прусской политики, прежде всего – в конфронтации Фридриха II с Австрией. С точки зрения России, гораздо более выгодным было взаимодействие трех держав или хотя бы «кризисное управление», оправдавшее себя при разделе Польши в 1772 году⁸⁰⁶. Если Россия рассчитывала на то, чтобы в дальнейшем сдерживать непредсказуемый антагонизм между Пруссией и Австрией во имя соблюдения своих интересов, то ей требовались бóльшая вовлеченность и не зависимая равным образом ни от Вены, ни от Берлина собственная политическая позиция в Священной Римской империи.

Условия к тому складывались как нельзя более благоприятно: несмотря на всю свою озабоченность, вызванную ростом российского могущества, Фридрих старался укрепить союз с Екатериной, используя связи петербургского двора с партнерами Пруссии внутри империи. По окончании Семилетней войны мелкие немецкие княжества, издавна составлявшие французскую клиентелу империи, стали всерьез принимать во внимание опасную для них «слабость германской политики Версаля»⁸⁰⁷. Хотя Франция не преследовала более целей территориальной экспансии, а ориентировалась на status quo в империи, все же не было ясности, как отреагировала бы эта держава – гарант Вестфальского мира – на угрозу со стороны императора или Пруссии, направленную против мелких штатов империи. Как бы то ни было, росло число голосов в пользу сдерживающей роли России по отношению к политике венского двора или как противовеса в конфликте между Австрией и Пруссией, причем многие даже выражали надежду на возможность превращения России в гаранта внутреннего устройства (Verfassung ) империи⁸⁰⁸. Россия и ее императрица в период первой войны с Османской империей пользовались в Германии высочайшим авторитетом⁸⁰⁹.

В конце 1760-х годов провозвестник идеи российской политической активности в Германии нашелся в Петербурге, однако возник он не из среды русских придворных, а внутри дипломатичеcкого корпуса: им оказался посланник Дании в Петербурге Ахац Фердинанд фон дер Ассебург, сыгравший наряду с Никитой Ивановичем Паниным и готторпским дипломатом Каспаром фон Сальдерном важную роль в осуществлении «голштинского обмена» в 1767 году, – решения, заблокированного еще в 1750-е годы великим князем Петром Федоровичем. Служа датскому правительству, прусский подданный Ассебург, с одной стороны, работал на короля, с другой – в конце 1760-х годов начал оказывать услуги российской императрице, которой скоро удалось переманить его себе на службу⁸¹⁰. По договоренности с Фридрихом Ассебург подсказывал российскому правительству свою интерпретацию интересов России в Германии. Несмотря на то что с самого начала своего правления Екатерина избегала новых обязательств, чреватых серьезными последствиями, приятельствовавший с посланником Никита Панин и Коллегия иностранных дел быстро переняли концепцию Ассебурга о ключевой роли России в Священной Римской империи вплоть до формулировок. «…По справедливости мир и тишина всей Европы в наших руках будет», – писал Панин еще одному знатоку Германии из числа своих дипломатов, посланнику России в Вене Дмитрию Михайловичу Голицыну в июне 1772 года⁸¹¹. Однако Панин и сам не был любителем рискованных экспериментов. Он был озабочен скорее дополнительной подстраховкой химерической с самого начала, никогда не осуществленной концепции союза северных держав в империи, от которой он так и не решился отказаться⁸¹².

Чтобы обеспечить себе непосредственное влияние в Германии, Екатерина сосредоточила свою «брачную политику» на мелких протестантских штатах империи, что первое время отвечало интересам Фридриха. Едва лишь в 1767 году было подписано предварительное соглашение об обмене с Данией и утих голштинский конфликт⁸¹³, как Екатерина и Панин – не только руководитель внешней политики, но и обер-гофмейстер двора великого князя – начали подыскивать в Германии невесту для наследника престола Павла. В 1768 году датскому двору доверительно сообщили, что его посланник Ассебург изъявляет готовность взять эту задачу на себя за определенное вознаграждение со стороны императрицы. Сразу же после ухода с датской службы в конце 1771 года, но успев уже послужить верой и правдой российскому престолу еще и при штутгартском дворе, будучи посланником датского правительства в 1769–1771 годах, он получил от императрицы чин тайного советника. Весной 1771 года, подводя предварительные итоги своим поискам, Ассебург отобрал из пяти возможных кандидатур Софию Доротею, дочь вюртембергского принца Фридриха Евгения, которой в то время не было и девяти лет, и старшую ее четырьмя годами дочь ландграфа Людвига IX Гессен-Дармштадтского Вильгельмину. Рассказы Ассебурга и сравнение портретов обеих девочек, с одной стороны, и политический вес родительских домов – с другой, склоняли мнение Петербурга в пользу вюртембергской партии. Однако в год первого раздела Польши Фридрих II и принц Генрих Прусский настаивали на союзе с дармштадтской семьей в интересах альянса с Россией: незадолго до этого наследник прусского престола Фридрих Вильгельм женился на старшей дочери ландграфа. В конце концов в 1772 году, когда медлить с решением было уже нельзя, Екатерина дала согласие на этот вариант. Однако решающую роль сыграло то, что желанная кандидатура – София Доротея – была еще слишком мала⁸¹⁴.

2. Гессен-Дармштадт

Ландграф Людвиг IX Гессен-Дармштадтский поступил на прусскую службу в 1743 году, еще в бытность наследным принцем, однако к началу Семилетней войны его отец – приверженец императора – посоветовал ему оставить полковую жизнь. Кроме того, принимая во внимание неопределенность позиции Франции, ему надо было позаботиться о своих владениях в Пирмасенсе на самом западе империи. По завершении войны он даже служил в австрийской армии, однако постепенно, с 1768 года, а особенно решительно – с 1772 года его правительство во главе с Фридрихом Карлом фон Мозером взяло курс на реформы по прусскому образцу. Унаследованные им долги ландграфства превратились в главную проблему его правления, угрожавшую даже назначением принудительного управления. Не посчитавшись с этим, Людвиг передал управление делами в Дармштадте своей супруге Каролине, урожденной принцессе Пфальц-Цвейбрюкенской, и Мозеру, а сам он предпочел уединиться в своей пирмасенской резиденции, где устраивал военные игры, усугубляя тем самым без того печальное финансовое положение своего государства⁸¹⁵.

Как в свое время Христиан Август Ангальт-Цербстский, в 1772–1773 годах ландграф Дармштадтский мучился сомнениями по поводу неизбежной перемены вероисповедания, предстоявшей его дочери. На этот раз Фридрих II и Екатерина совместными усилиями убеждали ландграфа в том, что расхождения между протестантским и православным вероучениями незначительны, а переход в православие не может причинить вред совести невесты. И на сей раз для конфессионального наставления невесты нашелся первоклассный теолог – архиепископ Платон Левшин, ставший впоследствии митрополитом⁸¹⁶. «Великой ландграфине» Каролине – более образованной и вообще более удачливой в политическом смысле по сравнению с матерью Екатерины – удалось уломать упрямого супруга⁸¹⁷. В свое время, после вынужденного отъезда их семейства из Пруссии, она сохранила верность Фридриху и, узнав, что Екатерина, придя к власти, не собирается возобновлять войну, вздохнула с облегчением. Проникнувшись к узурпаторше симпатией, Каролина уже в сентябре 1762 года стала подумывать об устройстве брака великого князя Павла с одной из своих дочерей⁸¹⁸.

Переговоры с российским двором о браке в 1773 году Каролина взяла на себя. Она лично отправилась в Петербург в сопровождении маленькой свиты с тремя незамужними дочерьми. Маршрут поездки был выбран так, чтобы выразить Фридриху благодарность за поддержку – она ехала через Потсдам и Берлин, где состоялась ее встреча с королем. Помимо этого, она хотела получить как можно более подробные инструкции от принца Генриха – главного эксперта берлинского двора по России – касательно всего, что ожидало их в этой стране. После переправы из Травемюнде по бурному Балтийскому морю путешествие к императорским дворцам в окрестностях Петербурга продолжилось по суше. Императрица и ландграфиня чрезвычайно быстро нашли общий язык. А великий князь выбрал Вильгельмину, крещенную в православие под именем Натальи Алексеевны в день помолвки⁸¹⁹.

В составе свиты, сопровождавшей Каролину, находился дармштадтский чиновник Иоганн Генрих Мерк, как раз в то время являвшийся центром недолго просуществовавшего «чувствительного круга» – дружеского союза, в который входили Иоганн Готфрид Гердер, Каролина Флаксланд, Франц Михаель Лейксенринг, Якоб Рейнгольд Ленц, Иоганн Вольфганг Гёте и София де Ларош. Их объединяло, в первую очередь, преклонение перед немецким поэтом Фридрихом Готлибом Клопштоком и английской литературой, но тесные отношения связывали их с Иоганном Каспаром Лафатером, Фридрихом Кристофом Николаи и Кристофом Мартином Виландом⁸²⁰. Еще три интересные персоны прибыли в Петербург, хотя и опоздав к празднику по случаю крещения принцессы и ее помолвки с великим князем – событию, которое устроитель этого брака Фридрих II назвал «натализацией» принцессы⁸²¹, – но подоспев все же к свадьбе: доверенное лицо и главный министр обиженного на всех ландграфа Мозер⁸²², в сопровождении брата невесты, наследного принца Людвига – давний парижский корреспондент ландграфини Каролины писатель Фридрих Мельхиор Гримм, и, наконец, в Петербург приехал Дени Дидро⁸²³.

Множество документальных свидетельств подтверждают тот факт, что празднества осени и зимы 1773/74 года, а также война с Османской империей и восстание Пугачева не помешали Екатерине вести содержательные и интересные беседы. Подробнее всего документировал свои диспуты с императрицей Дидро⁸²⁴, и именно они имеют центральное значение для понимания просвещенного абсолютизма Екатерины. Императрица, желавшая убедить философа в просвещенности своего правления, приводила ему в качестве доказательств свои направленные на благо подданных законы и учреждения – так она обычно делала в переписке с Вольтером. Однако здесь она столкнулась с одержимым миссионерским пылом Дидро, пытавшимся показать ей ограниченность достигнутого, мерилом которого он полагал максимы энциклопедистов и величие исторической задачи. Благодаря материальным вознаграждениям и оказанным ему почестям Дидро все же способствовал утверждению за Екатериной славы просвещенной монархини. Тем не менее он жарко опровергал ее в спорах о том, могут ли абсолютистские правители проводить системные реформы просвещенческого толка, не ставя тем самым под угрозу сферу собственной власти. Чувствуя чем дальше, тем сильнее, что переубедить Дидро в его конституционалистских и эмансипаторских идеях невозможно, Екатерина стала намекать – сначала ему, а впоследствии и другим, и все более определенно, – что она ни во что не ставит его реформаторские предложения, поскольку они перевернули бы ее империю с ног на голову⁸²⁵.

Пребывание в России решающим образом сказалось на судьбе трех немецких писателей, приехавших в Петербург по общему для всех поводу. Между Гриммом и Екатериной сразу же завязались доверительные отношения, перешедшие после его отъезда в обмен непринужденными письмами, продолжавшийся вплоть до конца его жизни⁸²⁶. Издатель рукописной Correspondance littéraire , помогавшей ему на протяжении двадцати лет отстаивать в Париже идеи энциклопедистов и поддерживать в первую очередь своего друга Дидро, Гримм был связан со многими монархами. Историография склонна принижать его интеллектуальный вес по сравнению с другими, близкими ему, знаменитыми французскими писателями, но его роли культурного посредника всегда придавалось очень серьезное значение. Гримм не только обеспечивал коммуникацию французских просветителей с немецкими, – он олицетворял ее как никто другой. В словесных играх французских писателей он именовался «пророком», сам же он выбрал для себя роль «миссионера» их «братства», успешно вербовавшим сторонников «универсальной церкви Просвещения» среди коронованных особ империи. Уже в 1770 году среди своих завоеваний он числил дома Баден-Дурлаха, Гессен-Дармштадта, Саксен-Готы, Ансбах-Байрейта, Вюртемберга, Брауншвейга, Пруссии, Австрии, а также короля Польши и императрицу России. Он ожидал от этих правителей, из которых почти все были подписчиками его Correspondance littéraire , воплощения утопии «счастливой революции», утверждения идущих от философии и литературы принципов разума⁸²⁷. В отличие от Дидро – «философа» Гримм находил вкус в придворных почестях. С Екатериной он общался с 1764 года, с великой ландграфиней – по меньшей мере на десять лет дольше. С 1773 году он стал уделять все меньше и меньше внимания своему журналу, превратившись из критика и публициста в правую руку Екатерины на Западе. По выражению биографа Екатерины Василия Андреевича Бильбасова, публикация его сервильных писем Императорским Русским историческим обществом стала ему заслуженным наказанием⁸²⁸. Однако историческая наука все же не может не быть благодарна ему за то, что на протяжении двух с лишним десятилетий он вдохновлял всероссийскую самодержицу на открытое, неприукрашенное изложение своих мыслей и на сообщения о событиях своей повседневной жизни.

Меньше всего внимания Екатерина уделила Иоганну Генриху Мерку – военному казначею ландграфа, заведовавшему дорожной кассой дармштадтской «делегации» и служившему секретарем ландграфини во время поездки⁸²⁹. Вскоре по прибытии он сообщал из Петергофа Фридриху Николаи, что у них были все основания быть довольными приемом, оказанным им в России. «Императрица с самого начала отказалась от каких бы то ни было церемоний […] Императрица, великий князь и граф Панин очень выигрывают, когда близко встречаешься с ними»⁸³⁰. Неизвестно, сообщали ли Каролина и Мерк Екатерине о последних новостях литературы и искусства в Германии, о культурной жизни Дармштадта, о «чувствительном круге», о журнале Frankfurter Gelehrte Anzeigen , с декабря 1771 года в течение года издававшегося Мерком, о литературном движении Буря и натиск , два члена которого – Ленц и Фридрих Максимилиан Клингер – впоследствии имели возможность составить личное представление о России⁸³¹. Известно лишь, что Ассебург убедил ландграфиню поддержать Клопштока, которому ее зять, великий князь Павел Петрович, назначил стипендию в 1000 рублей. Поэт выразил ему свою благодарность, однако воспользоваться деньгами так и не смог, хотя и не по вине российского двора⁸³².

Если бы личная беседа Мерка с императрицей имела место, то он наверняка оставил бы упоминание о ней. Хотя Мерк, как и все состоявшие в свите дармштадтской ландграфини, получил от Екатерины по случаю помолвки часы «с репетицией», украшенные бриллиантами, до самодержицы, по-видимому, еще не успела дойти слава о нем как о человеке большого критического ума, а место, которое он занимал в свите ландграфини, было слишком незначительным, чтобы она удостоила его разговором. Так что неудивительно, что Мерк, расхваливая старания Екатерины по созданию непринужденной дружеской атмосферы, в то же самое время оставался на некоторой дистанции в соответствии с более дорогим протоколом императорского двора по сравнению с дармштадтским. Лишь на короткое время, когда из-за непогоды его корабль прибыл в Ревель на несколько дней позже, чем корабль ландграфини, он оказался в свите лицом самого высокого ранга, о чем он с юмором сообщал писательнице Софии де Ларош:

Мы обнаружили здесь 60 лошадей, множество слуг и замечательные экипажи. Будучи первым среди всего общества, ваш приятель Мерк путешествует как маленький большой господин. Порой он посмеивается над духом деспотизма, заставляющим и меня играть в этом фарсе свою роль, когда неудачники, еще более бедные, чем я, во всю прыть стараются услужить мне⁸³³.

Находясь в Петербурге и во дворцах императорской семьи, Мерк чувствовал себя на «границе морального мира», известного ему⁸³⁴, и ощущал контраст между «азиатской помпезностью этого двора» и всепроникающими просвещенческими целями монархини: «Все общественные здания императрицы удивительно прекрасны и солидны, все ее заведения к внутренней культуре чрезвычайно мудры и, видимо, задуманы на много лет вперед». Он отметил, что знаменитые ученые, собранные в научных институциях столицы, изолированы от общества:

Господа академики живут почти как в зверинце, с той разницей, что их не показывают приезжим. Для страны они продолжают оставаться редкими птицами, но при дворе над ними смеются, что их содержание еще так дешево обходится, и только с большим трудом можно их расспросить о чем-либо.

И еще:

С науками и их всеобщим [курсив Мерка. – К.Ш. ] распространением, друг мой, дела обстоят печальным образом. Читают здесь не иначе, как по-французски, думают по-французски и т. д. Ни народ, ни его высшие слои не знают почти ни одной из наших добрых немецких книг⁸³⁵.

Вернувшись в Дармштадт, он поведал Софии де Ларош, что, будучи в России, не решался открыто излагать свои впечатления в письмах⁸³⁶. Не написал он о них и впоследствии, однако многочисленные детали не оставляют сомнений в том, что за отполированным фасадом он разглядел нужду и несвободу: «Для того чтобы поверить, насколько счастье и беды окружающих людей зависят от общественного устройства, нужно увидеть его вблизи»⁸³⁷. Ученые ГДР в последнее десятилетие ее существования установили, что Мерк серьезно интересовался проблемами России еще до приезда в Петербург, а приобретенный опыт помог ему впоследствии компетентно рецензировать книги о России в ведущих немецких журналах⁸³⁸. Так – видимо, вскоре после 1765 года, – он написал работу на конкурс, объявленный русским Вольным экономическим обществом. Главным вопросом конкурса была проблема собственности крестьянина на землю: полезнее ли для государства, когда крестьянин обладает таким правом, или же выгоднее, если он владеет лишь движимым имуществом? Его неоконченный и не опубликованный при жизни труд оказался одним из самых острых антикрепостнических произведений, написанных до Французской революции. Ожидая решения проблемы от «философии на троне», Мерк тем не менее распространял понятие всеобщего блага и на крестьян. Он полагал, что «естественный порядок» может быть восстановлен лишь в том случае, если их освобождение будет сопровождаться выделением земли в собственность. Не сомневался Мерк и в праве угнетенных на восстание против насилия и рабства⁸³⁹. В 1779 году он, не называя имени Екатерины, сравнил узурпаторов – Цезаря, Августа и Кромвеля – с Пугачевым: «Их путь к престолу лежал, как и у него, – мимо виселицы…»⁸⁴⁰ А в одной из рецензий, говоря о «громадных архитектурных предприятиях, осуществляемых в столице в это правление», он напоминал о том, что «все это происходит в стране, где узаконено рабство, где одновременно можно согнать на работу 20 тысяч человек, не выплачивая им, как принято у нас, поденного жалованья». С одобрением отзываясь о личном беспокойстве Екатерины о школах, он критиковал неравенство в доступе к образованию для «классов простолюдинов и дворян», отсутствие внимания к подбору преподавателей и «военное рабство», а также преобладание англичан во внешней торговле, беспорядочную вербовку колонистов, «дурное управление в отдаленных провинциях» и так далее⁸⁴¹. Он предостерегал и сожалел о намерении своих друзей Ленца и Иоганна Георга Форстера поступить на русскую службу⁸⁴². За участие в «свите юных рыцарей», сопровождавших ландграфиню в Петербург, ему был присвоен чин дармштадтского военного советника, однако эта честь не восполнила горечи утраты, понесенной маленькой германской столицей и ее культурной жизнью со смертью великой ландграфини весной 1774 года. Не застал Мерк по возвращении из России и «чувствительного круга»⁸⁴³.

Если в силу своего низкого ранга Мерку удалось сохранить роль стороннего наблюдателя, то известный своими политическими произведениями, возглавлявший с 1772 года все государственные коллегии Гессен-Дармштадта Мозер находился в значительно более сложном положении. Ландграф Людвиг IX поручил ему воспрепятствовать переходу невесты в православие, а также выторговать для него как отца невесты «территорию (Distrikt ) в государстве», лучше всего Курляндию или Эстляндию, в управление. Мозер еще до отъезда в Россию проштудировал российское государственное право, рассчитывая убедить своего государя отказаться по крайней мере от второго из двух крайне неудачных замыслов. Он безошибочно отметил, что его намерение наталкивается, прежде всего, на два препятствия: во-первых, ландграфу пришлось бы принять присягу и стать «истинным подданным Российской империи», которой «абсолютно неведомо обычное для европейских держав феодальное устройство и не существует ничего, кроме монарха и раба, а российский князь является точно таким же рабом, как последний крестьянин». Во-вторых, ввиду нехватки рабочих рук нет никакого резона с экономической точки зрения управлять той или иной провинцией: колонизационная политика российского правительства ясно показывает, «что императрица потратила немало миллионов лишь на то, чтобы прикупить для России людей». Мозер призывал ландграфа подумать о том, что своими требованиями он ставит под удар «удачный исход всего дела», рискуя самой возможностью породниться с российским императорским домом⁸⁴⁴.

Ландграфине и подавно не хотелось усложнять так замечательно складывавшиеся отношения с Екатериной вздорными идеями своего супруга. Она не видела ни возможности, ни необходимости препятствовать переходу дочери в православие⁸⁴⁵. Даже сама она, в 1762 году мечтавшая заполучить титул герцога Курляндского для одного из своих сыновей⁸⁴⁶, теперь, узнав правовые обстоятельства, сочла мечты ландграфа о «верховном владычестве» над одной из российских территорий «воздушными замками», а его самого – совершенно неспособным утвердиться в России: «С подобным вздором ему нечего делать в этой стране»⁸⁴⁷. Однако Людвиг упорствовал в своих «приказах», отсылаемых ландграфине, настойчиво требуя от нее договориться о предоставлении ему провинции, «которая станет камзолом, а ландграфство – его рукавами», и добиваясь еще и собственного полка в 4 тысячи человек⁸⁴⁸.

Не желая рисковать успехом брачного предприятия, ландграфиня Каролина с самого начала своего пребывания в Петербурге избегала щекотливых тем, поэтому миссия Мозера оказалась изначально обреченной на неудачу. Его злоключения начались с того, что, появившись в Петербурге через два дня после совершения церковной церемонии, он не успел вмешаться в решение вопроса о перемене вероисповедания, в зависимость от которого ландграф поставил свое согласие на заключение брака⁸⁴⁹. По поводу дальнейшего ландграфиня и Мозер решили, что вначале ему стоит побеседовать с Никитой Паниным – воспитателем великого князя и главой российской внешней политики, дабы не выставлять «тестя его принца» в смешном свете⁸⁵⁰. При встрече с Екатериной, принявшей его как уполномоченного министра, он и в самом деле не стал упоминать о пожеланиях своего государя. Встреча получилась приятной, поскольку еще до нее Екатерина дала понять ландграфине, что относится к «числу очень немногих монархов», прочитавших и одобривших знаменитый труд Мозера Государь и слуга . Книга, вышедшая в свет в 1759 году, снискала Мозеру известность далеко за рамками ученого мира и после издания на французском языке в 1766 году была опубликована в России в переводе просветителя Якова Павловича Козельского, посвятившего свой труд императрице⁸⁵¹. На каком языке и когда прочла книгу Екатерина, установить не удалось, однако по окончании официальной аудиенции она высказала ее автору похвалу по-немецки⁸⁵². Мозер был тронут, так как с его мнением «соглашались немногие», «потому что правда имеет свойство не нравиться». «Как же можно не любить правду?» – с удивлением спросила Екатерина, на что Мозер ответил: «Есть много мелких монархов, ненавидящих ее». Императрица засмеялась, наверняка намекая, как писала Каролина своей матери, на ее – ландграфини – супруга⁸⁵³. После первых бесед с Паниным Мозеру пришлось сообщить ландграфу, что Екатерина настаивает на правлении в Курляндии семейства Биронов и что «местные законы здесь» таковы, что чужеземные князья не могут получить там «ни пяди земли». Он отмечал, что ликвидация гетманства на Украине является доказательством того, что императрица «решительно настроена на искоренение всего, что как-то походит на status in statu ⁸⁵⁴». Во главе провинций, приобретенных после раздела Польши, императрица ставила только заслуженных полководцев, писал он. К тому же для этого необходимо «совершенное владение русским языком». В конце Мозер признавался, что прибыл слишком поздно, чтобы помешать переходу в православие принцессы Вильгельмины⁸⁵⁵. Каролина, со своей стороны, продолжала уверять ландграфа, что неоднократно излагала императрице его желание: «Правителей в этой империи представляют такими же деспотичными, как и турецких, однако в действительности это не так. Здесь есть сенат, вникающий во все вопросы, принимающий решения, выносящий суждения, и со стороны правителя не исходит ничего, что противоречило бы существующим законам». Даже после «различных революций» законы тут же снова вступают в силу, сообщала она своему супругу, по всей видимости, с подачи Панина.

После этого Мозеру больше не представилось возможности обсудить с императрицей пожелания своего государя. Министр заболел и крайне досадовал, что ему пришлось совершить заведомо «бесполезную поездку»⁸⁵⁶. Лишь к концу пребывания в Петербурге, уже после высочайшей свадьбы, ландграфиня решилась, наконец, лично побеседовать с Екатериной о мучительном поручении, данном ей супругом. Как и следовало ожидать, тоном, не допускающим возражений, императрица объявила, что желание ландграфа неосуществимо⁸⁵⁷. В крайнем случае, заявила она, он может получить звание фельдмаршала, но без полка, и только в том случае, если оставит австрийскую службу.

После краха своего масштабного плана ландграф вознегодовал на своих посланцев и прикинулся больным. Официальной причиной болезни была объявлена перемена вероисповедания его дочерью. Каролина усомнилась в этой версии, по крайней мере, в письме своей матери: «Да простит меня Бог, я полагаю, что он позволил бы ей перейти в турецкую веру, если бы только это помогло осуществить его планы»⁸⁵⁸. Мозер пытался приписать всю вину за случившееся ландграфине. Он отметил, что, только учинив «чудовищный скандал», можно было добиться отмены уже свершившегося перехода в православие и остановить подготовку к свадьбе⁸⁵⁹, и в конце концов счел всю эту историю специально подстроенной ему «западней»⁸⁶⁰. Однако Мозер отлично умел различить милостивый прием, оказанный ему императрицей как частному лицу, и ее холодное обращение с ним как с посредником в этой бесперспективной миссии⁸⁶¹. По возвращении в Германию он написал статью в журнале, осыпав похвалами Российскую империю, возглавляемую просвещенной правительницей, как «державу-законодательницу Европы, способную стать мировым и третейским судьей в случае, если в Европе разгорится новый пожар»⁸⁶². Даже много лет спустя он продолжал считать, что «Россия все больше и заметнее» склоняется в сторону «благодетельной монархии […] Это положительно то государство, управляемое в соответствии с принципами человеческого блага, планомерно и систематично…». Под властью «философа на престоле», «великой мудрой женщины», Россия стала «отечеством для гениев и светлых голов»⁸⁶³.

«Западню» для Мозера в Петербурге копал в том числе и Мерк, однако министр еще много лет оставался в неведении относительно степени его участия. После скандальной отставки Мозера в 1782 году ландграф Людвиг потребовал от Мерка подготовить подробное обоснование для предстоявшего судебного разбирательства. В результате на свет появился полный ненависти памфлет, в котором сообщались порочащие Мозера сведения о его поведении в Петербурге и в целом в период нахождения его на государственной службе⁸⁶⁴. В документе говорилось, что, лицемерно вздыхая «о возможных превратностях перемены веры со слезами на глазах», Мозер вмешивался в переговоры «с российским двором о заключении брака», о чем до того ландграфиня «договаривалась с Ее Величеством императрицей лично». В ходе переговоров он якобы хотел продемонстрировать свою значимость, однако своим опозданием показал, «что в его присутствии, по крайней мере на этот раз, никто не нуждается». Мерк писал, что Мозер потерял голову на придворном паркете: «Здесь ему не перед кем было красоваться на его родном немецком языке, никто не понимал его плоских острот, и вся его наука, состоявшая в россказнях о немецких дворах, была здесь никому не нужным товаром». На Мозера будто бы смотрели как на «немецкого педанта»:

Он ковылял со своими бумагами от одной двери к другой и искал какого-нибудь слушателя, чтобы открыть ему глаза на отношения императора с тем или иным имперским князем и наоборот – последнего с императором. Не находилось ни единого человека, готового к восприятию подобной материи, его отсылали от одного к другому и в конце концов отправили домой, приободрив пустыми утешениями.

После своего возвращения он якобы «обвинил в дурном исходе своей негоциации» ландграфиню, в отместку за это отозвавшуюся о нем как о враге в своем завещании⁸⁶⁵. Мнение Екатерины о Мозере в интерпретации Мерка также значительно отличалось от его собственных отзывов: «Императрица России […] заявила, что больше терпеть не может своего мопса, так как тот похож на Мозера»⁸⁶⁶.

Все эти взятые вместе эпизоды, связанные с женитьбой великого князя Павла Петровича на дармштадтской принцессе, даже в «кривом зеркале» Мерка, позволяют судить об основных моментах германской политики Екатерины II. В центре этой системы стояли интересы России. Главной задачей было обеспечить престолонаследие, но помимо этого «брачная политика» должна была создать опору для союза с Пруссией, а позднее – после 1781 года – с Австрией, предотвращая попутно возможные вооруженные конфликты между ними. Одновременно императрица следила за тем, чтобы семейные связи не играли против России, как в случае с бессмысленными притязаниями Людвига IX, очень напоминавшего Петра III, и не только этим. Кроме того, связи с немецкими дворами использовались в целях создания в империи благоприятного общественного мнения о России. А хитросплетения имперского права и в самом деле представлялись Екатерине и ее советникам из Коллегии иностранных дел неудобоваримой материей.

Спустя всего три года великая княгиня Наталья Алексеевна умерла в родах. Когда врачи выяснили, что она вообще не могла рожать – вероятно, из-за хирургической операции, перенесенной в раннем детстве, – и сообщение об этом появилось в газете Le Courier du Bas-Rhin , издававшейся в прусском городе Клеве, Ассебург, занимавший к тому времени пост российского посланника при рейхстаге, забеспокоился, опасаясь, что императрица может обвинить его в недостатке добросовестности при выборе невесты. Он даже принялся наводить в Дармштадте справки о том, было ли что-нибудь известно об этом ее недостатке, но Панин успокоил его, уверив, что виноватым Екатерина его не считает⁸⁶⁷.

Супруга наследника престола, неспособная к рождению детей, не оправдывала тем самым свою главную задачу; были, однако, и другие причины, по которым Екатерина не допустила чрезмерного траура по великой княгине. Еще в конце 1774 года в письме Гримму она с недовольством отзывалась о своей невестке. Она писала, что та прихварывает, потому что беспечно относится к своему здоровью, ведет себя неразумно, никому не доверяет и делает долги, хотя денег у нее больше, чем у кого бы то ни было в Европе. В этой характеристике проявляется определенное сходство с теми упреками, что в свое время адресовала императрица Елизавета Петровна великой княгине Екатерине Алексеевне и которые можно приписать принципам придворного воспитания. Однако в одном из пунктов своей критики Екатерина прямо выражает сомнения в том, что великая княгиня вообще понимает, что именно ожидается от будущей русской императрицы, родившейся в Германии: прожив в России полтора года, она все еще не знала ни слова по-русски и не прикладывала никаких усилий, чтобы овладеть языком⁸⁶⁸.

3. Вюртемберг

Так со смертью дармштадтской принцессы в апреле 1776 года появилась непредвиденная возможность сделать более удачный выбор, отвечавший государственным интересам России. Решение следовало принять быстро, ведь поначалу великого князя охватила грусть, а на смену ей пришло потрясение, когда стало известно, что он, по всей видимости, даже не был отцом мертворожденного ребенка, а сама великая княгиня Наталья Алексеевна под влиянием своего любовника Андрея Кирилловича Разумовского проявляла симпатию к Австрии. Екатерина была безмерно рада приезду в Петербург принца Генриха Прусского. Правда, императрица не пошла ему навстречу: у нее не нашло поддержки желание Пруссии увязать свой интерес к Данцигу со стремлением к долговременным дружественным взаимоотношениям с Россией, однако в качестве друга-утешителя принц пришелся как нельзя кстати. Заботясь об обеспечении престолонаследия, очень скоро после кончины великой княгини императрица начала совещаться с принцем об устройстве нового брака убитого горем сына: «Мертвые мертвы, следует подумать о живых»⁸⁶⁹. Перебирать кандидатуры заново казалось ей делом излишним. Уже в день смерти Натальи Алексеевны выбор был сделан: племянница правящего герцога Вюртембергского Карла Евгения, повзрослевшая за эти годы принцесса София Доротея.

Старшая дочь вюртембергского принца Фридриха Евгения появилась на свет в 1759 году в Штеттине, что позднее, в 1776 году, послужило Екатерине и Гримму поводом для шуток о необыкновенном городке, служившем прусскому королю «рассадником» для произведения будущих императриц России⁸⁷⁰. Отец принцессы поступил на прусскую службу в 1749 году, а в 1750 году, получив под свое начало полк, жил в городке Трептове-на-Реге в Задней Померании. В 1753 году он женился на Фридерике Софии Доротее Бранденбург-Шведтской, племяннице короля, родившей ему к 1772 году восемь сыновей и четырех дочерей. Просвещенные родители уделяли серьезное внимание воспитанию детей, выстраивая его, согласно договору с вюртембергскими сословиями (Landschaften ), в протестантском духе. В 1765 году воспитателем к принцам был приглашен философ и математик Георг Йонатан фон Голланд – выпускник Тюбингенского духовного училища и масон, а в 1767 году к нему прибавился образованный офицер-гугенот, уроженец Штеттина Фридрих фон Моклер, родителей которого, находившихся в добрых отношениях с Бабеттой Кардель и семьей князя Ангальт-Цербстского, хорошо помнила сама Екатерина⁸⁷¹. Вопреки скромным возможностям прусской провинции, Фридрих Евгений и его супруга поддерживали заметный в померанском Трептове культурный уровень своего маленького двора. С 1766 по 1769 год здесь служил тайным секретарем юрист и писатель Иоганн Георг Шлоссер, уже в то время общавшийся с молодым Гете и позднее женившийся на его сестре Корнелии⁸⁷².

Оставив прусскую службу в 1769 году, принц Фридрих Евгений поселился в вюртембергском графстве Мёмпельгард в Бургундии. Там он построил для своей постоянно увеличивавшейся семьи летнюю резиденцию Этюп в стиле рококо, украсив ее садами в стиле времени: с храмами и руинами, беседками и гротами, птичниками и оранжереей, эрмитажем и швейцарским домиком⁸⁷³. Здесь высоко ценили Вольтера и Руссо; четверо старших сыновей – Фридрих, Людвиг, Евгений и Вильгельм – получили разностороннее образование под руководством Голланда и Моклера, а затем в рыцарской академии Лозанны, в которой ранее обучался Фридрих Август Ангальт-Цербстский, брат Екатерины. Маленький двор Мёмпельгарда был открыт и современной ему немецкой культуре, получавшей совсем рядом – в Страсбурге – свои очертания в соперничестве с признанными французскими образцами. Положительно сказывалось на ее развитии и соседство со Швейцарией, где набирало силу Гельветическое общество , объединявшее в своих рядах Соломона Гесснера, Иоганна Георга Циммермана, Исаака Изелина, Иоганна Каспара Лафатера, Иоганна Генриха Песталоцци, Иоганнеса Мюллера, а также «иностранцев» – Шлоссера и Конрада Пфеффеля. Лафатер сохранил связь с мёмпельгардским семейством до конца жизни, состоя, наряду с молодым Гете со времен его «страсбургского периода», а позднее также и Виландом, в переписке с образованной эльзасской баронессой Оберкирх – близкой подругой юности принцессы⁸⁷⁴. Если Штутгарт был важным центром масонства до его запрета в Вюртемберге в 1784 году, то Мёмпельгард по крайней мере до конца 1780-х годов продолжал поддерживать связь между французскими, немецкими и русскими тайными обществами через Фредерику Софию Доротею, сохранявшую сильное влияние на своих детей. Во всяком случае, в то время погостить в Этюп заезжали и Жан Батист Виллермоз – канцлер Великой лионской ложи и Клод де Сен-Мартен – оба значимые фигуры Ректифицированного шотландского ритуала – иерархической системы высших степеней франкмасонства, – немецкие и русские масоны. Имелись связи и с конкурирующими группировками, например, с авиньонским мистическим и сильно окатоличенным обществом Новый Израиль , с месмеристами, розенкрейцерами и братьями Золотого креста⁸⁷⁵.

Вюртембергские герцоги со времен Средневековья удерживали за собой левобережные владения, хотя их серьезно теснили Габсбурги и время от времени – французы, последний раз – при Людовике XIV. Период более спокойного развития в Мёмпельгарде наступил лишь после политического сближения Вюртемберга с Францией, то есть с началом процесса, в течение которого признавался суверенитет французской короны над частью вюртембергских владений и последовательно предпринимались усилия по договорному урегулированию всех спорных пунктов. Осторожно действовавший в отношении Франции штутгартский герцог, как только в 1786 году был заключен окончательный договор в Париже, возвел своего брата Фридриха Евгения в должность штатгальтера⁸⁷⁶. Во всяком случае, еще летом 1789 года революция, распространявшаяся по Эльзасу и Бургундии, захватила и Мёмпельгард. И если Карл Евгений еще в 1791 году лично пытался в Париже путем переговоров с правительством и Национальным собранием обеспечить права вюртембергского дома на власть на левом берегу Рейна, то Фридрих Евгений в апреле 1792 года, перед лицом войны, которой Франции угрожала империя, предпочел оставить Мёмпельгард⁸⁷⁷.

В XVIII веке у герцогского семейства, владевшего землями по левому берегу Рейна, не менее сложными, чем с Францией, были отношения с Пруссией. Cодействуя заключению выгодного брака с российским престолонаследником в 1776 году, Фридрих II рассчитывал вернуть потерянную для него клиентелу. В начале его правления вюртембергские принцы – католики по вероисповеданию – даже воспитывались при прусском дворе, а затем и правивший герцог Карл Евгений, и его брат Фридрих Евгений взяли в жены представительниц рода Гогенцоллернов. К тому же, наряду с Данией и Ганновером, Пруссия с 1733 года выступала гарантом протестантской веры и конституционного устройства герцогства. И хотя в герцогстве не питали симпатий к габсбургской территориальной политике в Передней Австрии⁸⁷⁸, накануне Семилетней войны именно прусский король сам загнал Карла Евгения во вражескую коалицию. В 1752 году Фридрих II посоветовал герцогу заключить с французами договор о субсидиях, после перемены в альянсах повернувшийся против него самого и вынудивший Вюртемберг в длительной перспективе считаться с возросшим влиянием Габсбургов в юго-западной части империи. С 1749 года принц Людвиг Евгений состоял на службе во французской армии, а с началом Семилетней войны перешел на австрийскую службу; напротив, Фридрих Евгений – генерал прусской армии, воевал против своих братьев, примкнувших к коалиции Австрии и России, и в 1760 году даже попал в плен к русским⁸⁷⁹.

Солдаты Карла Евгения сражались на стороне России против Пруссии, хотя и с горем пополам, однако для завязывания непосредственных контактов с Вюртембергом еще до замужества Софии Доротеи с великим князем Екатерине II представился другой шанс – затяжной конфликт герцога с сословными корпорациями Вюртемберга, начавшийся сразу после войны. Поводом для этого конфликта стал отказ местного сословного представительства от выделения средств на увеличение герцогской армии. Этот спор и личная судьба знаменитого юриста, отца Фридриха Карла Мозера – Иоганна Якоба Мозера, консультировавшего сословия по правовым вопросам и заключенного за это под стражу по распоряжению герцога, имели большой общественный резонанс в европейских государствах, поскольку этот конфликт был напрямую связан с давно имевшей место напряженностью в отношениях между Пруссией и Австрией. Чтобы воспрепятствовать дальнейшей политизации конфликта со стороны Пруссии, юный император Иосиф II вынужден был добиться от своего союзника – Вюртемберга – компромисса, вступившего в силу в 1770 году и воспринятого в Европе повсеместно как победа сословий над абсолютистскими устремлениями герцога⁸⁸⁰.

После того как в 1764 году депутаты от сословий обратились за помощью к трем протестантским державам-гарантам, Ассебург, в то время назначенный датским посланником в Вюртемберге, впервые прибыл в Штутгарт, где вместе с прусскими и ганноверскими дипломатами, представлявшими штаты империи протестантского вероисповедания, делал попытки склонить герцога к соблюдению земского устройства и законодательства⁸⁸¹. Совместно с императорским посланником три королевских дипломата уговаривали герцога заключить полюбовное соглашение. Однако еще в тот период, когда Ассебург был датским посланником в Петербурге (1765–1768), Карл Евгений устроил суровое испытание всем посредникам. Пока герцог, находясь в Вене, с помощью императора и высокопоставленных чиновников пытался предотвратить какие бы то ни было посторонние вмешательства в свой конфликт с сословиями, трем странам-гарантам во главе с Пруссией удалось поставить Иосифа в крайне затруднительное положение, заставив выбирать между обязанностями императора и интересами Австрии: если император не желал портить свою репутацию миротворца и оплота законности в империи, он должен был заставить Карла Евгения подписать давно подготовленное соглашение. Находясь с 1769 года в Штутгарте в качестве датского посланника и имея особые поручения от России, Ассебург в 1770 году стал непосредственным свидетелем уламывания озлобленного герцога. Пруссия, Дания и Ганновер выступили, как и прежде, гарантами заключенного между герцогом и сословиями Вюртемберга в 1771 году договора о назначении наследника и сохранили свое присутствие в Штутгарте⁸⁸². Несмотря на то что их нажим на некоторое время поставил Иосифа в крайне неловкое положение, императору и его совету в конце концов удалось выдержать испытание и оправдать свою роль согласительной инстанции⁸⁸³. Тем не менее Фридрих II остался недоволен исходом конфликта. Он обеспечил симпатии протестантских сословий, однако вынужден был признать перед своим братом Генрихом, что отныне Карл Евгений накрепко привязан к Австрии. По мнению короля, Иосиф вышел победителем, несмотря на поражение своего союзника⁸⁸⁴.

Еще до ратификации соглашения императором Ассебург направил Панину секретное послание, где предложил России выступить четвертой державой-гарантом договора. Он отзывался о герцоге как о деспоте, преступающем закон из своекорыстных интересов, о человеке, которому никогда нельзя будет доверять, а притязания сословий, напротив, оценивал одобрительно: как законные, продиктованные соображениями благополучия земли. Во имя соблюдения интересов «этой обиженной земли» он предлагал «великой и могущественной правительнице Российской империи выступить благосклонной защитницей ее законов и свобод» или назначить гарантом вюртембергского конституционного устройства великого князя Павла Петровича, принадлежавшего, благодаря титулу герцога Голштинского, к штатам империи. Проявляя свою необыкновенную осведомленность, датский посланник ссылался на прецеденты голландской и британской гарантий конституции Гессен-Касселя⁸⁸⁵. Кроме того, писал он, учитывая «взаимопонимание, царящее между Россией и тремя королями», не приходится ожидать каких-либо препятствий с их стороны. При этом Ассебург напоминал Панину о своем послании от октября 1769 года, в котором говорилось, «что с достижением четырьмя коронами этого счастливого согласия Россия, с ведома связанных с ней дворов, сможет принять более непосредственное участие в конституционном устройстве Германской империи»⁸⁸⁶. Заверения Ассебурга в секретности его предложения были рассчитаны лишь на датское правительство. Поскольку он поддерживал тесные связи с авторитетными представителями вюртембергских сословий, следует предполагать, что этот шаг был с ними согласован⁸⁸⁷. Не менее вероятно и то, что в роли его вдохновителя выступал Фридрих.

Однако если тогда же Екатерина, подписав гарантии баденского семейного договора 1765 года, согласилась на аналогичное по форме предложение двора Карлсруэ, от имени которого посредником выступил тот же Ассебург⁸⁸⁸, то на неофициальное прощупывание почвы, шедшее из Штутгарта, она ответила молчанием. Даже не имея сведений о механизме принятия решений в Петербурге, можно говорить о наличии весомых причин, по которым запрос так и остался без ответа. Во-первых, православная императрица, в отличие от королей Пруссии, Дании и Англии, не могла выступить гарантом сохранения протестантской веры в Вюртемберге. Во-вторых, после длительной подковерной возни императора и держав-гарантов за первенство в разрешении конфликта вмешательство России как четвертого гаранта однозначно означало бы выступление на стороне против императора. С самого начала было ясно, что выигрыш от подобного шага был бы весьма небольшим, а его негативные последствия, к тому же еще и в самый разгар войны с Османской империей, вообще невозможно было просчитать. И, в-третьих, заступничество российского императорского дома за сословия значительно осложнило бы устройство брака великого князя с дочерью вюртембергского принца, рассматривавшееся в тот момент.

Даже братья вюртембергского герцога, принявшие сторону сословий в правовом споре 1764 года, вынуждены были обратиться к Фридриху II с просьбой защитить их интересы⁸⁸⁹. В конфликте с Карлом Евгением и Фридрих Евгений, и Людвиг Евгений выказали себя явными сторонниками прусского короля. Положительную роль в заключении брака Софии Доротеи с великим князем сыграл также тот факт, что Фридрих Евгений воспитал своих детей в лютеранской традиции. Екатерина с помощью щедрых денежных сумм, а принц Генрих и Фридрих II с помощью увещеваний в 1776 году сумели растолковать матери избранницы, племяннице двоих братьев из рода Гогенцоллернов Фридерике Софии Доротее преимущества родства с российским императорским домом, несмотря даже на необходимость перемены вероисповедания.

Не смутило их и то, что принцесса уже была помолвлена с братом недавно умершей великой княгини, дармштадтским принцем Людвигом. На тот момент жених, неудачно завершив свою службу в России, находился при прусском дворе, где под политическим давлением, а также получив щедрые посулы от имени русского двора через короля и принца Генриха, он отказался от невесты. В знак благодарности великий князь предоставил Людвигу пенсион, размер которого, однако, оказался ниже ожидаемого⁸⁹⁰.

Уже в июне 1776 года Фридрих и принц Генрих устроили в Берлине первую встречу великого князя с принцессой Софией Доротеей. Екатерина и посредники с удовлетворением отметили, что молодые люди сразу понравились друг другу. Большие праздники при дворе стареющего короля устраивались все реже, но торжества в честь наследника российского престола и сосватанной им невесты в Берлине, Потсдаме, Шарлоттенбурге и Рейнсберге продолжались с подачи Фридриха и его брата на протяжении двух недель. Фридрих Евгений получил от Екатерины не только вексель на 40 тысяч рублей, но и орден Св. Андрея, а София Доротея – орден Св. Екатерины⁸⁹¹. Однако празднества, проходившие при берлинском дворе, подразумевали радость не столько по случаю породнения русского царского дома с герцогским домом Вюртемберга, сколько по случаю укрепления союза России и Пруссии. Сама Екатерина называла принцессу залогом дружбы Пруссии и России. Она выражала бесконечную благодарность за посредничество Генриху – «уникальному переговорщику»⁸⁹², а Фридриху попыталась польстить отправкой в Берлин в свите великого князя участника победоносной войны с Османской империей фельдмаршала Петра Александровича Румянцева, популярного и в Германии. Однако самую большую радость доставило знакомство с прусским королем его давнему почитателю престолонаследнику Павлу Петровичу⁸⁹³.

На сей раз даже не было предусмотрено, чтобы родители невесты сопровождали свою дочь до Петербурга. Фридрих Евгений и его супруга распрощались с ней в Мемеле, а там руководство предприятием целиком перешло в руки Екатерины. Встретить принцессу было поручено графине Екатерине Михайловне Румянцевой и Петру Ивановичу Пастухову, секретарю императрицы. Он, чтобы не терять времени, уже во время путешествия начал обучать ее русской азбуке и преподал первые познания в православии. Когда 1 сентября 1776 года София Доротея прибыла в Петербург, императрица сразу же нашла ее красивой и обаятельной. Она хвалила родителей, давших дочери хорошее воспитание, а дармштадтского принца Людвига в письме его наставнику Гримму объявила болваном за то, что он отказался от такой невесты якобы без малейшего сожаления⁸⁹⁴. Затем в кратком двухнедельном курсе архиепископ Платон Левшин по-французски проинструктировал принцессу относительно теологии и литургии восточной церкви. 14 сентября она перешла в православие под именем Марии Федоровны, а 26 сентября состоялась свадьба⁸⁹⁵.

Став супругой наследника русского престола и будущего императора Павла I, в декабре 1777 года вюртембергская принцесса родила первого сына – великого князя Александра и упрочила династию рождением еще троих сыновей и пяти дочерей. Будучи родоначальницей российского императорского дома, она заботилась о развитии семейных связей с дворами Германии. С одним лишь вюртембергским королевским семейством узами брака связали себя в 1816 году ее дочь Екатерина, в 1824 году – сын Михаил, а в 1846 году – внучка Ольга⁸⁹⁶.

Мария Федоровна относилась к своему немецкому происхождению более просто и непосредственно, чем за тридцать лет до нее Екатерина. Она позаботилась о том, чтобы элементы оформления аркадского парка, окружавшего замок в Павловске – резиденцию великокняжеской четы, построенную в 1777 году неподалеку от Царского Села шотландским архитектором Чарльзом Камероном, – напоминали об Этюпе⁸⁹⁷. Разница в поколение, отделявшая Екатерину от Марии Федоровны, давала себя знать и в языке, и в образовании, и в культурных запросах обеих правительниц из германских княжеств. Если, несмотря на рост интереса к немецкой литературе, Екатерина всю жизнь оставалась под влиянием полученного ею в ранней юности французского образования, то вюртембергская принцесса, сама будучи свидетельницей подъема немецкой национальной культуры, выучила немецкий как язык придворного общества, равноправный французскому, – сначала в Пруссии, а затем и в немецко-алеманнско-французской культурной среде Мёмпельгарда. Павел тоже говорил по-немецки и с 1769 года через своего воспитателя – поэта Людвига Генриха Николаи, родом из Страсбурга, начал знакомство с немецкой культурой. По достижении Павлом совершеннолетия Николаи был назначен его личным секретарем и библиотекарем, а впоследствии служил в том же качестве обеим его супругам. После восшествия Павла на престол в 1796 году Николаи получил чин статского советника, а в 1798 году император назначил его президентом Академии наук⁸⁹⁸. Таким же образом и Фридрих Максимилиан Клингер, поэт Бури и натиска , в 1780 году рекомендованный Шлоссером, своим другом юности, принцу Фридриху Евгению, а им в свою очередь – дочери, сочетал обязанности офицера и воспитателя в кадетском корпусе с должностью чтеца при великокняжеском дворе⁸⁹⁹. Как и все члены мёмпельгардского семейства, Мария Федоровна в бытность великой княгиней, а затем и супругой императора переписывалась с Лафатером и оказывала ему содействие, а с веймарским двором у нее возникли особенно близкие отношения, когда уже после смерти императора Павла, в 1804 году, их дочь Мария Павловна вышла замуж за наследного принца Карла Фридриха. Дважды – в 1815 и в 1818 годах – вдовствующую императрицу принимали в Веймаре со всеми почестями⁹⁰⁰. Втайне Мария Федоровна и молодой двор в Павловске играли главную роль в коммуникации русских масонов и розенкрейцеров с Германией, а также – через Мёмпельгард – в их связях со Страсбургом и Францией⁹⁰¹.

4. Голштиния – Ольденбург – Австрия – Баден

Брак вюртембергской принцессы и Павла проложил путь расширению семейных связей. Дочерей на выданье у Екатерины не было, а внучки заставляли подождать со своим появлением, поэтому она целеустремленно взялась за устройство судеб младших сестер Марии Федоровны. Она искала партии, которые могли бы сделать честь двору Этюпа, но отдавала преимущество тем, что могли бы укрепить позиции России в Священной Римской империи.

Уже с 1778 года она принялась хлопотать об устройстве брака своего двоюродного брата Петера Фридриха Людвига Гольштейн-Готторпского, проживавшего в то время в Гамбурге коадъютора князя-епископа Любека, с тринадцатилетней дочерью мёмпельгардского правителя Фредерикой. Желание Екатерины связать с помощью уз брака княжеские дома, уже породнившиеся между собой благодаря Павлу и Марии Федоровне, было продиктовано не только заботой о личном счастье кузена, который был моложе ее на целое поколение. Скорее, она стремилась еще и с помощью родственных связей закрепить влияние России на новое герцогство Гольштейн-Ольденбургское, и так, с государственно-правовой точки зрения, сориентированное на дружелюбный курс по отношению к ее империи благодаря договору с Данией⁹⁰². В июне 1781 года в Этюпе состоялась свадьба. Старания Екатерины увенчались заключением формального брачного контракта, подчеркивавшего интерес России в этом деле: в договоре закреплялось согласие великого князя Павла Петровича как «верховного начальника» голштинско-ольденбургского герцогского семейства на брак принца Петера Фридриха Людвига и принцессы Фредерики Вюртембергской⁹⁰³. За четыре года совместной жизни принцесса, вышедшая замуж в шестнадцатилетнем возрасте, родила супругу двоих сыновей: в 1783 году – Пауля Фридриха Августа, а в 1784 году – Петера Фридриха Георга. Однако едва в августе 1785 года, после смерти своего дяди Фридриха Августа, Петер Фридрих Людвиг приступил к правлению в Эйтине и Ольденбурге с герцогским титулом и в должности управляющего от имени своего больного кузена, как Фридерика в ноябре того же года умерла после третьих родов⁹⁰⁴.

Новый герцог переселился в Ольденбург и правил там до 1829 года, причем от своего имени – лишь с 1823 года. Всю жизнь он сознавал, что как собственным воспитанием и продвижением, так и взлетом и авторитетом своего дома он был обязан императрице России. После смерти Екатерины надежной заступницей ему стала его свояченица Мария Федоровна⁹⁰⁵. В течение десятилетия Петер Фридрих Людвиг трижды приезжал в Петербург. В 1801 году он пробыл при российском дворе несколько месяцев, пока в Ольденбурге квартировали прусские войска. Став членом Рейнского союза после заключения Тильзитского мира, в 1809 году он снова приехал в Петербург погостить – на этот раз по случаю свадьбы своего второго сына Петера Фридриха Георга, с 1808 года состоявшего на российской службе, и великой княгини Екатерины Павловны – умной и влиятельной сестры Александра I. Значение этого брака, заключенного между двоюродными братом и сестрой, не в последнюю очередь состояло в том, что он лишил французского императора шанса породниться с императором русским. В третий раз Петер Фридрих Людвиг приехал в Россию весной 1811 года по приглашению Александра, предложившего герцогу и его старшему сыну-наследнику убежище в России, после того как в декабре 1810 года Наполеон, нарушив договор о создании Рейнского союза и Тильзитский мирный договор, аннексировал Ольденбург с целью включить его в систему континентальной блокады. Однако интересы России и Ольденбурга в этот момент плохо согласовывались между собой: хотя Александр публично протестовал против провокационного нарушения суверенитета Ольденбурга, он не увидел в этом причину для объявления войны. Когда Петеру Фридриху Людвигу было доверено формирование военного сопротивления немецких офицеров и солдат против Наполеона, легитимный герцог Ольденбурга оказался абсолютно непригоден в качестве вождя народной войны, вызывавшей у него лишь недовольство и раздражение⁹⁰⁶.

Лишь после поражения Наполеона под Лейпцигом в 1813 году Петер Фридрих Людвиг смог вернуть себе власть в Ольденбурге. Принц Георг, тверской генерал-губернатор, добросовестно посещавший городской лазарет, умер от сыпного тифа в столице своего наместничества в декабре 1812 года⁹⁰⁷. Из двух его сыновей, родившихся от брака с Екатериной Павловной, старший – Фридрих Пауль Александр – умер в 1829 году в Ольденбурге, вскоре после смерти деда-герцога. Младший же принц – Константин Фридрих Петер – остался в России, а в 1837 году женился в Бибрихе на принцессе Терезе Нассауской. «Русские Ольденбурги», в семье которых было восемь детей, стали родоначальниками разветвленного рода, к началу XX века укрепившего родство с императорским домом многочисленными браками. Мужчины из этой семьи занимали высокие посты при дворе, в армии и управлении⁹⁰⁸. А рано овдовевшая сестра Александра I Екатерина Павловна в 1816 году вышла замуж вторично, и снова за двоюродного брата – вюртембергского кронпринца, в том же году унаследовавшего престол своего отца под именем короля Вильгельма I⁹⁰⁹.

В период сближения России с Австрией, последовавшего после заключения Тешенского мира, нескрываемый «прусский настрой» великого князя Павла Петровича и Марии Федоровны много способствовал усилению отчужденности между Екатериной II и великокняжеским двором. Второй брак Павла быстро утратил для императрицы политическую ценность, более того, он даже угрожал отпугнуть нового потенциального союзника. Этот пример говорит о том, что в XVIII веке брачная политика не имела самостоятельного значения, если она не вела к объединению подвластных территорий, а стало быть, не изменяла соотношения сил⁹¹⁰. Для Екатерины интересы России не определялись семейной политикой. В идеале последняя должна была ориентироваться на направляющие линии внешней политики, а ее эффективность – выражаться исключительно в воздействии на рост российского влияния в Европе. В случае успеха такая политика способствовала заключению желаемых союзов, помогала сохранить уже существующие, расширить клиентелу и выстроить новые сферы влияния, оживить дипломатическое взаимодействие, измерить и расширить имеющиеся пространства для собственной деятельности и ограничить таковые у других. В век европейского абсолютизма во внешней политике, вслед за военной, «главные действия» начали сводиться к «государственным действиям»⁹¹¹. Европейская «семья королей» продолжала существовать в династических связях и дипломатическом церемониале, однако все больше как идеология, скорее менявшая, чем скрывавшая властные интересы крупных монархий.

Именно в конфликте между инерцией, присущей силам вновь завязанных семейных структур, и динамичным интересом к перемене союзника снова прошел проверку талант Екатерины, который в критических ситуациях умел распознать шансы на политическое действие и перехватить инициативу. С помощью каждого из браков Павла императрица рассчитывала обеспечить стабильность союзу с Пруссией, и теперь она должна была признать, что на фоне внезапного поворота во внешнеполитической ориентации когда-то многообещающая в политическом смысле и пышно отпразднованная женитьба наследника на вюртембергской принцессе вдруг оказалась тактическим просчетом. Поскольку к 1780 году Мария Федоровна успела произвести на свет двоих сыновей, на которых императрица возлагала большие надежды, просто так дать обратный ход этому политическому промаху было невозможно. Однако ошибки брачной политики можно было исправить с помощью все той же брачной политики. Уже в 1780 году при встрече в Могилёве Екатерина и Иосиф II разработали ответный ход. Их план предусматривал заключение брака между эрцгерцогом Францем, сыном Леопольда Тосканского и вероятным габсбургским наследником императорского престола, и младшей сестрой Марии Федоровны, принцессой Елизаветой Вюртембергской. Как бы мимоходом мёмпельгардское семейство выдергивали из стабильных отношений с Пруссией. Однако прежде всего великие державы преследовали цель закрепить свой будущий союз, в котором роль связующего звена предназначалась не кому-нибудь, а великокняжеской чете, прямо выражавшей свои симпатии прусскому королю⁹¹². Императрицу беспокоила еще и мысль о том, что слишком тесная связь с Пруссией приведет к ограничению независимости российских интересов в настоящем и будущем. С другой стороны, трудно найти более красноречивое подтверждение упрочению авторитета российской императрицы в Европе в 1770-е годы: прибывший в белорусский губернский город Могилёв, до 1772 года принадлежавший Речи Посполитой, римский император с ликованием воспринимает перспективу брака мёмпельгардской принцессы с наследником престола – Габсбургом лишь только потому, что избранница – сестра супруги российского престолонаследника.

Подобно Фридриху II, в роли брачного посредника самовольно распоряжавшегося своей клиентелой в пределах империи, увлекшиеся брачными стратегиями Екатерина и Иосиф игнорировали не только интересы Павла Петровича и Марии Федоровны, но и родителей несовершеннолетних жениха и невесты. Им потребовалось немалое упорство, чтобы преодолеть стоявшие на пути этого предприятия препятствия. Несмотря на все обаяние, которым обладал император, петербургскую великокняжескую чету не сразу удалось склонить в пользу этой идеи⁹¹³. В Австрии после смерти Марии Терезии 29 ноября (н. ст.) 1780 года основное сопротивление этому императорскому намерению оказывал брат Иосифа, великий герцог Тосканский Леопольд. Он разделял точку зрения своей матери и придворного общества Вены, не одобрявших союза Австрии с Россией. Однако, опасаясь открытого разрыва с Иосифом, он был вынужден уступить⁹¹⁴.

Не успев еще осознать масштаб сближения двух имперских держав, король Пруссии был напуган известием о попытке обойти его в деле устройства политических браков. С целью воспрепятствовать проекту – по его словам, «никоим образом несовместимому» с его интересами⁹¹⁵ – он пытался убедить родителей Елизаветы в том, что Францу не видать императорской короны, если Иосиф женится еще раз, и напоминал, что принцессе придется перейти в католичество⁹¹⁶. Однако Екатерине удалось настоять на своем. Напрасным трудом оказались и посреднические усилия, которые по поручению короля предпринял служивший в прусской армии брат великой княгини и принцессы Елизаветы наследный принц Вюртембергский Фридрих Вильгельм Карл⁹¹⁷. Произошедшая смена союзника поставила и самого принца в затруднительное положение: когда король убедился, что предотвратить брак Елизаветы с представителем дома Габсбургов невозможно, он начал вымещать свою досаду на Фридрихе, приходившемся ему внучатым племянником, в результате чего тот в декабре 1781 года вынужден был оставить прусскую службу. Отношения России и Пруссии к тому времени ухудшились до такой степени, что столь несчастливая отставка послужила Екатерине поводом принять вюртембергского принца на свою службу. В апреле 1782 года она назначила его губернатором русской Финляндии со столицей в Выборге в звании генерал-лейтенанта⁹¹⁸.

Успех своему брачному предприятию Екатерина и Иосиф обеспечили во второй половине 1781 года. Иосиф II лично прибыл в Этюп, чтобы просить руки Елизаветы для своего племянника, что свидетельствует о том значении, которое он придавал окончательной изоляции Пруссии от России, инструментом которой был намечавшийся союз⁹¹⁹. Поскольку Франц был еще моложе, чем его невеста, со свадьбой можно было бы не спешить, однако Екатерине и Иосифу не терпелось закрепить дипломатическую победу над прусским королем, сделав ее достоянием публики, поэтому медлить с помолвкой было нельзя. Во время своего визита в Мёмпельгард император пригласил семейство принца Фридриха Евгения посетить Вену осенью, а еще в начале года он договорился с Екатериной об одновременном приезде в столицу империи великокняжеской четы, которой предстояла длительная поездка по Европе. Обсуждение маршрута, поскольку значительная часть путешествия приходилась на германские территории, вылилось в июне 1781 года в серьезные разногласия в Петербурге между Екатериной, с одной стороны, и Павлом Петровичем, его супругой и Никитой Паниным – с другой. Официальный глава внешней политики с момента первой женитьбы Павла и выдвижения в 1773–1774 годах Григория Александровича Потемкина вначале постепенно, а затем, после заключения Тешенского мира, все более и более стремительно утрачивал свое влияние на императрицу. Однако его упорная приверженность союзу с Фридрихом стала тяготить императрицу всерьез, когда она заметила, что сближение с Австрией затрудняется, помимо всего прочего, из-за его чрезмерной откровенности в отношениях с прусским посланником. В 1780–1781 годах одну за другой у него стали отбирать сферы ответственности. В бессильной ярости он узнал, что в Коллегии иностранных дел появились новые сотрудники, а прежние, наделенные новыми обязанностями, в том числе и бывший секретарь Екатерины Александр Андреевич Безбородко, составляют русский вариант договора о союзе с Австрией, заново формулируя интересы России не только на Черном море, но и в Германии и в Европе в целом. Надежды Панина на возможность превратить Берлин в главную цель поездки его воспитанника и как следствие – на оживление русско-прусского альянса и укрепление его собственных позиций в июне 1781 года разбились о ту настойчивость, с которой Екатерина действовала во внешней политике, делая ставку на территориальную экспансию в ущерб Османской империи. Настаивая на своем, он лишь ускорил свой окончательный крах⁹²⁰.

Великие князь и княгиня Павел Петрович и Мария Федоровна инкогнито, под единым именем Comte du Nord отправились в четырнадцатимесячное путешествие через западные провинции России, провели несколько дней в Киеве, а затем двинулись дальше, причем преимущественно по габсбургской Европе. Их поездка проходила под строгим контролем преданных Екатерине сопровождающих лиц и русских дипломатов, по отношению к которым любезность Иосифа не знала границ⁹²¹. Целых шесть недель они гостили в Вене, радуясь свиданию с родителями великой княгини, знакомясь с императорским двором, посещая окрестные замки, представления придворного театра, императорскую библиотеку, фарфоровый завод, балы и армейские маневры. Они присутствовали на богослужениях в привилегированных православных церквях, но побывали на праздничной католической мессе в придворной церкви и на заседании масонской ложи. Вполне вероятно, что масоны постарались воспользоваться поездкой Павла Петровича по Европе, чтобы привлечь его в свою организацию в качестве главного участника, а заодно и отделиться от шведской ложи. Лишь немногие доверенные лица свиты великого князя из панинской клиентелы – Александр Борисович Куракин и Сергей Иванович Плещеев – были масонами. Однако в то же самое время – зимой 1781–1782 года – по поручению московских масонов шли переговоры о превращении российской ложи в самостоятельную провинцию: университетский профессор Иоганн Георг Шварц во время своей поездки по Германии встречался с гроссмейстером герцогом Фердинандом Брауншвейгским и принцем Карлом Гессен-Кассельским. Решение об этом было принято в 1782 году Вильгельмсбадским конвентом, созванным по инициативе Виллермоза. Кроме того, в Берлине он договаривался с «конкурентами» – розенкрейцерами Иоганном Христианом фон Вёльнером и Иоганном Христианом Антоном фон Теденом о создании в России филиала их тайного союза. В обеих организациях Павлу была приготовлена степень провинциального гроссмейстера. Масонством престолонаследник начал интересоваться еще в юности: так, в августе 1782 года, находясь во Франкфурте опять же во время Вильгельмсбадского конвента, он воспользовался возможностью побеседовать с принцем Карлом Гессенским «о высших материях». Именно свидетельство принца никак не удается опровергнуть современной науке: он сообщал, что «нашел великого князя благочестивым, разумным, верным приверженцем его религии, стремящимся к постижению высшей мудрости и предполагающим таковую в масонстве, хотя сам он и не является масоном. Человек он замечательный, и я полагаю, что в свое время он наверняка станет истинным учеником мудрости». Российские тайные общества и впоследствии продолжали рассчитывать на Павла, однако он, по всей видимости, не поддавался давлению, в особенности тому, которое исходило от весьма значимых с культурно-политической точки зрения московских розенкрейцеров из окружения Николая Новикова вплоть до ареста последнего в 1792 году⁹²².

В январе 1782 года завершилось брачное предприятие, наделавшее так много шума: состоялась помолвка Франца Тосканского и Елизаветы Вюртембергской. Однако и после этого путешествие графа и графини du Nord продолжало использоваться для демонстрации союза двух имперских держав. Иосиф, разумеется, позаботился о том, чтобы высокие гости были приняты родителями жениха и невесты во Флоренции и Мёмпельгарде. Затем им предстояло навестить братьев и сестер императора, восседавших на тронах, определенных им Марией Терезией: королеву Марию Каролину в Неаполе, герцогиню Марию Амалию в Парме, эрцгерцога Фердинанда в Милане, королеву Марию Антуанетту в Париже и супругу генерал-штаттгальтера Марию Христину в Брюсселе. Остальные остановки возникали скорее по ходу посещения этих узловых пунктов: супруги провели неделю в Венеции, приняв участие в заседании Большого совета и встретившись с Ангеликой Кауфман⁹²³; три недели в Риме, где великие князь и княгиня несколько раз были приняты папой Пием VI, а Иоганн Фридрих Рейффенштейн представил им Филиппа Хаккерта, получившего от них заказы и не поддавшегося на их уговоры переехать в Россию⁹²⁴; несколько дней в Голландии по следам Петра Великого с посещением Лейденского университета, затем во Франкфурте и Штутгарте, где им наносили визиты многочисленные германские князья, в частности принц Карл Гессенский, а также в Швейцарии, где они навестили Лафатера, которому великий князь позволил провести физиогномический анализ его личности на немецком языке⁹²⁵. Наконец круг замкнулся в Вене, откуда супруги направились домой. По дороге в Краков Павел Петрович и Мария Федоровна проезжали через прусскую Силезию, однако королю не оставалось ничего иного, как поприветствовать их через местного коменданта⁹²⁶.

Так еще одним поколением спустя Фридрих понял, что ему вновь не удается в решающий момент инструментализировать связь преданного ему русского престолонаследника и сосватанной им в Петербург принцессы для установления длительных союзнических отношений с Россией. Как и во время Семилетней войны, в последние годы жизни ему снова пришлось терпеливо ожидать, что отношения с Россией улучшатся после воцарения великокняжеской четы. Когда в 1788 году сестра великой княгини, Елизавета Вюртембергская, перейдя в католичество, вышла замуж за эрцгерцога Франца Австрийского, Екатерина все еще гордилась тем, что этот союз был заключен благодаря совместным усилиям ее самой и ее друга императора Иосифа наперекор Пруссии⁹²⁷.

Путешествие наследной четы по Европе не ограничилось официальным поводом – браком наследника Габсбургов и вюртембергской принцессы: оно превратилось в крупный, широко обсуждавшийся в то время спектакль. Почестями, которыми встречали графа du Nord , он был обязан престижу России – делу рук его матери, и поездка способствовала сближению именно екатерининской России с Европой. Самой Екатерине не удалось с помощью этого путешествия склонить великого князя в пользу союза с Австрией и поколебать идеальный образ правителя – Фридриха II, но все же поездке удалось нарушить его одностороннюю тягу к Пруссии – она обрела противовес, хотя и иного рода. Поездка оставила длительный и прочный отпечаток на представлении Павла Петровича о европейской монархической структуре, несколько лет спустя объявленной революцией «старым режимом»⁹²⁸. В 1796 году, взойдя на престол, он счел своим долгом проявить солидарность с этой Европой: с эмигрировавшими французскими принцами, знакомство с которыми он составил в 1782 году в Париже и Версале, с итальянскими и немецкими князьями, спасшимися бегством от республиканских войск, и даже с папой римским. Пруссия же, перешедшая под начало наследника великого Фридриха, к тому времени уже давным-давно подписала в Базеле первый мирный договор с республикой – с «цареубийцами», как в 1795 году выразилась возмущенная Екатерина⁹²⁹.

До самой смерти императрицы оставались натянутыми ее отношения с великокняжеской четой. Екатерина фактически не допустила их к участию в устройстве брака Александра с баденской принцессой Луизой Марией Августой, внучкой маркграфа Карла Фридриха. На сей раз ее выбор не был продиктован соображениями союзничества – будь то с Пруссией или с Австрией. Дело также было не в угрозе, которую представляла для маркграфства Французская республика на момент заключения брака – 1792–1793 годы⁹³⁰: перспективу этого брака она взяла на заметку десятью годами ранее, а переговоры о нем начала в 1790 году⁹³¹. Отношения с Баденом имели в правление Екатерины II самостоятельное значение. Прежде всего, Екатерина II и Карл Фридрих Баденский были правнуками маркграфа Фридриха Магнуса Баден-Дурлахского, и всю свою жизнь Екатерина вспоминала о редких встречах с его дочерью – своей бабкой, овдовевшей баденской княгиней Альбертиной Фредерикой⁹³². Однако крепче, чем семейные узы, с маркграфом и его супругой Каролиной Луизой – дочерью ландграфа Людвига VIII Гессен-Дармштадтского Екатерину объединяла принадлежность к тому, что в языковых играх Вольтера, энциклопедистов и Гримма называлось «универсальной церковью Просвещения»⁹³³.

Незадолго до своей смерти, в 1795–1796 годах, Екатерина устроила брак великого князя Константина с Юлианой, дочерью австрийского генерала Франца Фридриха Саксен-Кобург-Заальфельдского и внучкой правящего герцога Эрнста Фридриха, перешедшей в православие под именем Анны Федоровны. С удовлетворением она подвела итог своей деятельности в письме к Гримму: «Итак, все это устроено как нельзя лучше и по-домашнему»⁹³⁴.

5. Германские князья на российской службе

Отказав в 1773 году дармштадтскому ландграфу Людвигу IX в правах на территорию в пределах Российской империи, императрица совершенно сознательно предложила ему звание фельдмаршала – весьма серьезное назначение. Фактически же Людвиг перешел с австрийской службы на российскую, не выезжая из Пирмасенса и Дармштадта⁹³⁵. В правление Екатерины российской короне служили и другие немецкие принцы – представители династий, находившихся в родственных связях с императорским домом. В течение некоторого времени, в самом конце первой Турецкой кампании, в русской армии под командованием Петра Александровича Румянцева служил брат великой княгини Натальи Алексеевны наследный принц Людвиг, впоследствии – ландграф Людвиг X и великий герцог Людвиг I Гессен-Дармштадтский. Однако Екатерина была недовольна им и после заключения мира с радостью отпустила его в Германию. Остатки своего авторитета в глазах императрицы он утратил, уступив в 1776 году свою невесту – вюртембергскую принцессу – наследнику российского престола⁹³⁶.

Еще один немецкий князь, обязанный своим высоким званием Наполеону, лишился доверия Екатерины тоже не за просчеты по службе. Наследный принц Вюртембергский Фридрих, брат Марии Федоровны, впоследствии герцог, курфюрст и король Вюртемберга Фридрих I, не справился, с точки зрения прусского короля, со своей задачей и не сумел предотвратить брачную сделку между Веной, Мёмпельгардом и Петербургом, поэтому принц счел за счастье приглашение Екатерины на российскую службу⁹³⁷. Его отец и великий князь Павел Петрович считали, что младшим братьям Марии Федоровны, Людвигу и Евгению, также следовало уйти с прусской службы и поступить на российскую, однако те не видели в этом необходимости, поскольку продолжали пользоваться благосклонностью короля. В начале 1782 года наследный принц Вюртембергский проехал с великокняжеской четой до Неаполя и Рима и, проведя лето в Мёмпельгарде, в сентябре снова присоединился к ним в Штутгарте и Людвигсбурге, где Карл Евгений чествовал великого князя и свою племянницу. Будучи назначен в апреле губернатором русской Финляндии со столицей в Выборге, он приступил к своим обязанностям лишь в октябре⁹³⁸, а в 1785 году получил под свое начало полк. В 1783 году Фридрих участвовал в короткой летней кампании под командованием Потемкина, в ходе которой было аннексировано Крымское ханство. Проводя лето в Выборге, а на зиму перебираясь в близлежащую столицу, он не слишком утруждал себя административной деятельностью. Он поддерживал тесный контакт с родителями в Мёмпельгарде, с Голландом и Моклером, читал Физиогномические фрагменты Лафатера и занимался воспитанием детей⁹³⁹.

Однако угрозу ему представляли именно семейные проблемы. Вначале императрица обиделась на Фридриха за то, что в 1784 году его брат Людвиг женился на Марии Анне, дочери князя Адама Казимира Чарторыйского, не спросив разрешения ни у нее, ни у своих родителей: Екатерина опасалась, что Вюртемберг может заявить претензии на польский престол⁹⁴⁰. А затем кризис разгорелся и в семье самого Фридриха, женатого на Августе Брауншвейгской, причем он сопровождался столь сильными вспышками гнева со стороны принца, что Екатерина стала все решительнее вступаться за «Зельмиру», как она называла Августу, не совсем, впрочем, неповинную в разладе. После очередной бурной сцены, последовавшей за театральным представлением в Эрмитаже в декабре 1786 года, Августа прибежала к Екатерине, ища у нее защиты. Та немедленно предоставила ей «убежище», а Фридриха лишила своей милости и освободила от службы. Уволенный вторично за столь короткое время, он незамедлительно покинул Россию вместе с детьми⁹⁴¹. Сразу же после скандала между Фридрихом и Августой Екатерина написала Гримму, что приходится признать, что брауншвейгской семье действительно не везет в России⁹⁴². Однако «невезение» на этом не закончилось: пока велась переписка с родителями принцессы о возможном расторжении брака и условиях ее возвращения к ним, в сентябре 1788 года «Зельмиру» настигла жуткая смерть в ее «убежище» – в замке Лоде в Эстляндии. Виновником гибели принцессы – прямым или косвенным – был генерал Рейнгольд Вильгельм фон Польманн (Вильгельм Романович Польман), назначенный Екатериной управляющим замком: нельзя исключать, что он применил сексуальное насилие, но как минимум отказал несчастной в помощи и не был привлечен за это к суду⁹⁴³.

С началом второй войны с Османской империей принц Фридрих вновь подал прошение о зачислении в русскую армию, однако Екатерина решительно отклонила его. Тем не менее его отец, Фридрих Евгений, добился приема на русскую службу двоих младших братьев Марии Федоровны, принцев Карла и Александра. В 1770 году, при рождении, Карлу, крестнику Екатерины, было присвоено звание капитана, в 1788 году он стал уже генерал-майором. Следуя инструкциям своего брата Фридриха, знатока России, он обзавелся экипировкой скорее практичной, чем великолепной⁹⁴⁴, и в сопровождении Моклера отправился прямиком на молдавский фронт. Их маршрут пролегал через Вену, где он встретился со своей к тому времени замужней сестрой Елизаветой и познакомился с императором, уже овеянным дыханием смерти⁹⁴⁵. Он служил под командованием и протекцией Потемкина, которого весной 1791 года сопровождал в Петербург, где был сердечно принят императрицей и своей сестрой – великой княгиней. Однако после его возвращения на арену боевых действий, где к тому времени уже начались переговоры о перемирии, императрица и великокняжеский двор получили печальную весть о смерти принца от сыпного тифа в августе 1791 года в Галаце. Двор еще находился в трауре по нему, когда Екатерина была потрясена еще одним дурным известием: подобно тому как в феврале 1790 года спустя два дня после смерти эрцгерцогини Елизаветы стало известно о кончине императора Иосифа⁹⁴⁶, так и безвременная смерть принца Карла оказалась преддверием драматически представленной смерти Потемкина, скончавшегося несколько недель спустя от того же тифа⁹⁴⁷.

Следующий по возрасту младший брат великой княгини, принц Александр Вюртембергский, командовал дивизией в чине генерал-майора. В 1790 году он был ранен и перевезен в столицу, где его успешно вылечили. В России он прослужил дольше всех. В 1798 году он вторично породнился с императорским домом, взяв в жены сестру супруги великого князя Константина, Антонию Саксен-Кобург-Заальфельдскую. С 1811 по 1822 год он служил военным губернатором Витебской и Могилёвской губерний, а после этого, вплоть до своей смерти в 1833 году, занимал должность, принадлежавшую когда-то Сиверсу, – главноуправляющего ведомством путей сообщения, к которой в 1832 году прибавилось еще и управление публичными зданиями⁹⁴⁸. В войне с Наполеоном, невольным союзником которого оказался его брат, король Вюртемберга Фридрих I, Александр сражался в чине генерал-лейтенанта⁹⁴⁹.

Итак, несмотря на охлаждение отношений с великокняжеским двором и скандальный отъезд из страны вюртембергского наследного принца Фридриха, Екатерина вовсе не стремилась наказывать всех членов вюртембергского дома. После воцарения Павла, в 1798 году на российскую службу в чине генерала поступил один из старших братьев Марии Федоровны – принц Людвиг. Женившись на Марии Анне Чарторыйской, он прослужил в прусской армии в звании генерал-майора до 1789 года, а затем попросил отпуск и отправился в Польшу, где в период майской конституции 1791 года занимался разработкой нового Военного устава республики. Однако, когда в мае 1792 года он, будучи генерал-лейтенантом Литовской армии, не только не оказал сопротивления российским войскам, но и перешел на их сторону, его заклеймили как предателя. Король Станислав Август немедленно выгнал его со службы, а жена, урожденная Чарторыйская, развелась с ним. Вернувшийся покрытым позором в Пруссию, он был обвинен еще и в хищении военной кассы и в желании скрыться от многочисленных частных кредиторов. Как бы то ни было, в польской и дружественных ей историографиях дурная слава продолжает преследовать «Луи» Вюртембергского и по сей день⁹⁵⁰. Последним, уже в правление Павла I, в Россию прибыл еще и принц Евгений Вюртембергский, родившийся в 1788 году, сын брата великой княгини с таким же именем. В 1812 году он, командуя дивизией, как и его дядя Александр сражался против Grande Armée , в состав которой входил и вюртембергский контингент⁹⁵¹.

В правление Екатерины пропитания на русской службе искали выходцы также из других земель – имперских штатов. За боевые заслуги под Очаковом в декабре 1788 года принц Виктор Амадей Ангальт-Бернбург-Шаумбургский, служивший в чине генерал-лейтенанта, был награжден орденом Св. Георгия второй степени, а уже в апреле 1790 года он умер от тяжелого ранения, полученного на другом – шведском – фронте. Скорбь Екатерины по нему была искренней, хотя и умеренной: когда знаменитый Кваренги в январе 1792 года представил императрице смету мавзолея принца, она сочла, что стоимость сооружения слишком высока, и отказалась от своего замысла, поручив Храповицкому сообщить художнику, что в Италии за подобную работу берут меньше⁹⁵². Скорее авантюристом можно назвать принца Карла Генриха Нассау-Зигенского, состоявшего прежде на испанской и французской службе, а с 1787 года успешно командовавшего российским галерным флотом на тех же самых фронтах – сначала на Черном, затем на Балтийском морях. Впоследствии Екатерина давала ему различные деликатные поручения – сначала в Польше, а затем в Германии – по борьбе с революцией⁹⁵³. Еще в 1770-х годах на русскую службу поступил граф Максимилиан Юлиус Вильгельм Нессельроде-Эресхофенский, друг юности великой ландграфини. В чине тайного советника и камергера он с 1778 по 1786 год был посланником императрицы в Лиссабоне, а в 1788–1796 годах – в Берлине, сменив на этом посту Сергея Петровича Румянцева. Его сын Карл Роберт, друг юности великого князя Александра Павловича, в конце 1812 года стал фактическим руководителем внешней политики, заняв место Николая Петровича Румянцева. Представитель Российской империи на Венском конгрессе, при Николае I он стал канцлером империи⁹⁵⁴.

Принимая во внимание чрезвычайно тесные связи вюртембергского дома с Россией, хотелось бы упомянуть об одном загадочном на первый взгляд документе. Он известен как «завещание» императрицы и содержит негативную оценку того влияния, которое «вюртембергские принцы» оказывали на политику России, что дало основания одному автору уже в наши дни даже трактовать ее как знак приверженности Екатерины «русской идее»⁹⁵⁵. Историк, не доверяющий националистическому пафосу, полагается на свое ремесло: он реконструирует дословный смысл цитаты с помощью точного перевода, исследует смысл и назначение текста в целом, узнает, какие события того времени могут помочь в его интерпретации, и заручается трактовками, данными другими историками. Размышляя над тем, как остаться в памяти потомков, и подыскивая подходящие для этого слова, Екатерина всю жизнь писала собственные характеристики, которые могли бы иметь непреходящее значение. К таким источникам относятся, в первую очередь, ее автобиографические произведения и письма, однако существуют и тексты, по своему жанру напоминающие завещание. Так, в 1778 году она посвятила себе эпитафию на французском языке, в которой лаконично – brevitas ⁹⁵⁶ как стилистический идеал⁹⁵⁷ – сформулировала, какой она хотела бы запомниться потомкам: самостоятельной в своих действиях, непрестанно помышляющей о благе страны, по-человечески симпатичной и наделенной «республиканской душой»⁹⁵⁸. В Завещании , адресованном российским сочинителям, она оставила «заветы» о том, как следует писать, например: «Краткие и ясные изражения предпочитать длинным и кругловатым»⁹⁵⁹. В качестве мнимого завещания Екатерины II в Париже в 1802 году французский писатель Пьер «Сильвен» Марешаль анонимно опубликовал текст, вошедший в состав его полемического произведения История России . В нем он весьма критически оценивал панегирики, расточавшиеся просвещенному абсолютизму Вольтером и другими авторами⁹⁶⁰.

Однако в том, другом, обсуждаемом здесь документе, подлинном екатерининском, поскольку он написан ее собственной рукой, по-русски, на половине листа, она не обращалась к современной ей публике и не выказывала стремления к посмертной славе; он не содержит ни капли иронии. На бумаге не проставлено ни даты написания, ни адресата, и даже заголовком императрица его не удостоила. Завещанием его впервые назвал в середине XIX столетия Дмитрий Николаевич Блудов, председатель Департамента законов и будущий председатель Государственного совета. Этот листок хранился в течение ста лет вместе с другими секретными документами, касавшимися вынужденного отречения и убийства Петра III⁹⁶¹.

В тексте говорится о ряде мер на случай смерти императрицы. По всей вероятности, он предназначался узкому кругу доверенных лиц из непосредственного придворного окружения, так как на нем отсутствует имя адресата. Первым пунктом Екатерина определяла место своего захоронения: в зависимости от места своей смерти, завещая похоронить себя на любом из ближайших православных кладбищ. Руководствоваться в данном случае следовало, таким образом, прежде всего практическими соображениями, в тексте ни словом не упоминался мавзолей. Вторым пунктом императрица распорядилась о простоте траурной церемонии. Третьим пунктом она завещала свою библиотеку вместе со всеми бумагами и коллекцией камей внуку Александру. В четвертом пункте сообщалось, что копия завещания хранится «в таком верном месте, что чрез долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей воле». В пятом пункте императрица объявляла о своем намерении посадить Константина на престол Восточной империи. В шестом и последнем пункте сказано о том, что интересует нас в данном случае больше всего: «Для благо Империи Российской и Греческой советую отдалить от дел и советов оных Империи Принцов Виртемберхских и с ними знатся как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоих пол немцов». Однако подводные камни могут скрываться даже в таком, казалось бы, простом тексте. Все дело в двояком значении глагола «отдалить». Слово «отдалить» можно понять здесь и как «удалить», и как «держать на отдалении». Первое значение предполагает чье-то изначальное присутствие, второе оставляет открытым возможность присутствия кого-либо или его появления. Поскольку в то время восточной, Греческой, империи – если иметь в виду интронизацию Константина, российскую секундогенитуру в православной столице Константинополе, – еще не существовало, да так и не возникло впоследствии, то нужно принять именно второе значение.

В документе нет прямого упоминания имен наследника престола Павла и Марии Федоровны. Из этого можно заключить, что последним волеизъявлением Екатерины для них не предусматривалось сколько-нибудь значительной роли после ее смерти. Это предположение подтверждается тем, что она благословляла «умом и сердцом» не кого-нибудь, а внука Александра. Когда тот стал императором по манифесту от 12 марта 1801 года, после того как накануне ночью был убит его отец, он в самом деле возвел «законы» и «сердце» своей бабки Екатерины в ранг ведущих принципов своего правления⁹⁶². В силу этого можно предположить, что это «завещание» указывает на вторую, не дошедшую до нас или даже не изложенную письменно редакцию этого документа, которая должна была бы обеспечить исполнение ее воли, предупреждая о «стыде и посрамлении» всех, кто рискнет нарушить ее. Вряд ли императрица стала бы угрожать наказанием за нарушение предписаний, касавшихся ее захоронения и траурных ритуалов: в этих фрагментах подчеркивается скорее стремление к достойной простоте. И это служит еще одним подтверждением тому, что первоочередной целью «завещания» было назначение наследником престола Александра вместо Павла. Так и поняли его архивариусы, хранившие эту бумагу вместе с секретными документами о государственном перевороте 1762 года.

Для проверки этой гипотезы требуется определить дату написания документа. 28 апреля 1792 года внимательный секретарь Екатерины Храповицкий нашел бумагу на столике в спальне императрицы. Он прочел ее, не успев переписать, но пересказал в своем дневнике ее содержание, отметив: «…когда же писано, не известно»⁹⁶³. Однако даже при отсутствии даты нет оснований сомневаться в том, что «завещание» было написано непосредственно перед тем, как его обнаружил Храповицкий, во всяком случае – в апреле 1792 года.

Взгляд на биографические и политические события той поры помогает понять, что могло бы побудить Екатерину весной 1792 года отказать Павлу в праве на престол. Она чувствовала себя больной и постаревшей и усиленно размышляла о своем месте в истории. Осенью 1791 года умер Потемкин, 1 марта (н. ст.) 1792 года – император Леопольд II, 29 марта (н. ст.) того же года от последствий покушения скончался король Швеции Густав III; ходили слухи, что вскоре и Екатерину ожидает смерть от руки иностранного агента. Сильно хворал Александр Алексеевич Вяземский, генерал-прокурор, с 1764 года стоявший во главе всей системы управления; новый и последний фаворит императрицы Платон Александрович Зубов обрел неслыханное могущество, нарушив соотношение сил между придворными партиями. В Польше и России Екатерине виделись революционные брожения, вызванные событиями во Франции, а в тот самый день, когда Храповицкий прочел ее «завещание», императрица получила известие о войне, объявленной Австрии Францией: выступление русской армии в Польшу было назначено на 10 мая; шло распределение обязанностей Вяземского между другими чиновниками. Мало того, 13 апреля, воспользовавшись надуманным предлогом, она отдала распоряжение о применении полицейских санкций к московским розенкрейцерам из новиковского окружения. После многочисленных обысков и допросов издателя арестовали, и все указывало на то, что великий князь Павел Петрович уже давно находился в руках прусских розенкрейцеров⁹⁶⁴. Однако решение Екатерины о лишении Павла прав на престол, несмотря на то что в апреле 1792 года набралось достаточно поводов для этого, зрело со времен их конфликта конца 1786 – начала 1787 года. К тому же уже с 1790 года через Николая Румянцева императрица втайне занималась устройством брака Александра – задолго до его совершеннолетия⁹⁶⁵.

Все это проясняет, почему Екатерина сочла нужным упомянуть в своем завещании «виртемберхских принцов» и «обоих пол немцов». В апреле 1792 года они не представляли непосредственной опасности. После смерти брата Карла служить в России остался лишь Александр. Людвиг, которого в интересах своей «семьи» хотела видеть польским королем Изабелла Чарторыйская, супруга Адама Чарторыйского, находился в Польше, готовясь предать дворянскую республику ее могущественным противникам. Наследный принц Фридрих, справедливо считавший Екатерину своим ярым врагом, пребывал в Людвигсбурге, дожидаясь поста при вюртембергском дворе или имперской должности и, в конечном счете, своей очереди на штутгартский престол. Поэтому на пути к возведению на престол несовершеннолетнего Александра стояли лишь законный наследник престола Павел Петрович и Мария Федоровна. И если императрица уже давно не допускала вмешательства сына в дела управления государством, то в документе она распоряжалась о дальнейшей изоляции супругов. В первую очередь ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они получили военную поддержку от братьев великой княгини, как когда-то Петр III – от своих голштинцев.

Кроме того, есть основания считать, что удар, нанесенный Новикову, был направлен против великого князя Павла Петровича. Со смертью Фридриха II связь тайных обществ с Берлином стала активнее использоваться как инструмент прусских интересов. Через Иоганна Рудольфа фон Бишофвердера, графа Христиана Августа фон Гаугвица, представителя Пруссии в Петербурге графа Доротея Людвига Христофа фон Келлера и представителя России в Берлине Максима Максимовича (Магнуса) Алопеуса великокняжеский двор поддерживал тайные сношения с двором Фридриха Вильгельма II и его розенкрейцерским окружением⁹⁶⁶. Екатерине виделось в этом соединение ненавистного ей антипросвещенческого духа, к которому тяготел Павел, с привкусом государственной измены, причем именно в тот момент, когда монархиям следовало объединить усилия для борьбы с революцией. Пока не ясно, какую роль играли в этой сети вюртембергские принцы и имелся ли у Екатерины конкретный повод подозревать их в желании поставить русскую политику в зависимость от Пруссии. В целом получается, что весной 1792 года речь шла об организации императрицей обороны сразу на двух фронтах – от революции и от попыток управлять российской политикой извне. Она ожидала от юного великого князя Александра Павловича, что его политика будет ориентироваться на принципы, которых придерживалась она сама с момента своего прихода к власти: не на ту или иную «национальную идею», а на «благо» империи Российской, как сказано в неоднозначном на первый взгляд тексте «завещания», на ее самоутверждение и модернизацию. О второстепенности национальных мотивов свидетельствует и сам путь, с помощью которого Екатерина попыталась посвятить в свои планы Александра осенью 1793 года, три недели спустя после его свадьбы. На роль посредника был выбран не «верный сын отечества», а многолетний воспитатель и наставник внука, пользовавшийся его большим уважением, – свободомыслящий уроженец швейцарского кантона Во Фредерик Сезар де Лагарп, приглашенный императрицей в Россию в 1783 году по рекомендации Гримма⁹⁶⁷. Однако Лагарп сделал вид, что не понимает замыслов императрицы. Тем не менее она никогда не лишала его своей милости, даже несмотря на то что правившая в Берне олигархия стремилась представить его опасным республиканцем за активную поддержку оппозиции в кантоне. Как бы то ни было, в 1794–1795 годах Екатерина сочла, что было бы умнее просто проводить его со службы с почестями. Она продолжала плести интриги против Павла и даже сообщила о своих намерениях Александру⁹⁶⁸, однако проект государственного переворота остался «бумажкой, чернилами закапанной» до конца ее жизни. В 1762 году у нее не было письменного плана – она просто действовала.

Глава VIII. Политический курс Екатерины II в отношении Германии в период от семилетней войны до французской революции

1. Внешнеполитическая переориентация России в 1762 году: гегемония в Восточной Европе – равновесие сил в Германии

С ранней юности Екатерина привыкла видеть в Священной Римской империи германской нации, с одной стороны, конгломерат бесчисленных княжеств разного значения, конкурирующих правовых притязаний и сложнейших родственных связей, а с другой – арену конфликта между Австрией и Пруссией. Уже в зрелом возрасте она вспоминала, как во время Первой Силезской войны⁹⁶⁹ в Штеттин привозили пленных австрийских офицеров и как ее не успевшему оправиться от удара отцу пришлось выступить со своим полком в поход, хотя и не на линию фронта⁹⁷⁰.

Важнейший опыт, необходимый для формирования принципов ее собственной политической линии в отношении Германии, дала Екатерине Семилетняя война. Всю жизнь она считала, что Россия, присоединившись к странной коалиции Бурбонов и Габсбургов, служила чужим интересам. Она даже упрекала ведущих русских сановников, принадлежавших к придворным партиям Воронцовых и Шуваловых, в получении взяток из Франции, заступаясь за канцлера Бестужева, чья коррумпированность была притчей во языцех⁹⁷¹. В глазах Екатерины он был убежденным патриотом, управлять которым было не так уж легко. В автобиографических записках она, разумеется, не упомянула о том, что одно время и сама принимала значительные суммы от британского посланника⁹⁷². Однако не только великий князь Петр Федорович поплатился за свою нескрываемую любовь к Фридриху II, подвергнувшись изоляции при дворе императрицы Елизаветы Петровны во время Семилетней войны. Одно время великую княгиню тоже подозревали в симпатиях к Пруссии и Англии и даже в предательских связях с ними. Тем не менее выход России из антипрусской коалиции, осуществленный императором Петром III, не потребовавшим никаких выгод для своей империи после пяти лет довольно удачных военных действий, Екатерина расценила как нарушение интересов России. Кроме того, в глазах Екатерины он потерял свою политическую состоятельность, поскольку делами своего голштинского наследства он был озабочен больше, чем благом своей империи. Тот факт, что сразу же после заключения мира с Пруссией Петр стал искать ее поддержки для войны с Данией за свое наследство в Шлезвиге, не просто послужил Екатерине поводом для его свержения, но был воспринят ею как свойственное дилетанту смешивание великодержавных интересов Российской империи с семейными интересами голштинского герцога и наглость по отношению к уставшим от войны подданным⁹⁷³.

В записях Екатерины, в которых она подводит некоторые итоги своей деятельности как правительницы, не нашлось места, в отличие от завещаний Фридриха II, каким бы то ни было соображениям по внешнеполитическим вопросам. В своих записках, впечатляющих свойственной отчетам сухостью стиля, Екатерина не отстаивает ретроспективно правоту своей дипломатии и не навязывает своим преемникам союза с определенными державами в будущем. Даже подтверждение выхода России из Семилетней войны непосредственно после своего прихода к власти она объясняет исключительно финансовыми издержками империи и необходимостью обратиться к внутренним реформам⁹⁷⁴. В этих обращенных в прошлое записях, созданных с промежутками в пять, двадцать и тридцать лет, отчетливо просматриваются аргументы заговорщиков 1762 года. Учитывая царившие в стране настроения, такие политические авторитеты, как Никита Иванович Панин – выразитель мнения верхушки государственного аппарата – и Григорий Николаевич Теплов, секретарь и ghost-writer ⁹⁷⁵ Екатерины в 1760-е годы, видели свою задачу в поддержании мира, модернизации администрации и общества, увеличении населения страны и разработке ее внутренних ресурсов⁹⁷⁶.

Однако обе возможные интерпретации этих фрагментов екатерининского текста – отдающие предпочтение внутри– или внешнеполитическим интересам – были бы слишком простыми. Во-первых, императрица не прятала свою с самого начала наступательную внешнюю политику за потребностью в реформах, так необходимых империи, но действительно с самого своего прихода к власти целенаправленно и обдуманно возглавила процесс обновления, который должен был дать возможность самодержавному государству составить достойную конкуренцию другим крупным монархиям⁹⁷⁷. Во-вторых, сосредоточившись на просветительской внутренней политике и экономическом росте, Екатерина не забывала и о чреватых конфликтами внешних интересах. Из других документов становится понятно, как она планировала обеспечивать мир и безопасность своей империи: путем установления гармонии между утверждением неформального авторитета России за ее западными границами и укреплением власти внутри государства.

Уже в последние годы жизни императрицы Елизаветы Петровны Екатерина подвергала прямой критике тогдашнюю внешнюю политику России и из этой критики впервые вывела некоторые принципы будущей политической переориентации по окончании войны. В своих тайных Аperçus , перекликающихся со взглядами Панина⁹⁷⁸, – в этих несистематизированных, отчасти афористичных высказываниях, обстоятельства возникновения, а также назначение и адресат которых до сих пор остаются неизвестными, Екатерина в самый разгар войны говорила о необходимости мира для обширной империи. Контекст, однако, не оставляет сомнений в том, что под миром она подразумевала лишь уклонение от новых войн с другими державами европейской пентархии, а вовсе не принципиальный отказ от экспансионистских целей. Она даже упрекала правящую государыню в ослаблении протектората Российской империи над ее западным предпольем в результате вступления на курляндский трон в 1759 году принца Карла Саксонского, сына польского короля Августа III. Возвращение власти в Митаве в руки семейства Бирон великая княгиня объявила делом «справедливости», аргументируя, однако, свое требование исключительно гегемонистскими интересами России: она считала, что не следует оказывать поддержку королю, чья политика в Польше направлена на подрыв «свободы в республике» – читай: аристократической конституции. Екатерина считала, что для России гораздо полезнее не деспотический сосед, а «счастливая анархия», в которой пребывала Польша и которой «мы», как писала супруга престолонаследника во множественном числе вместо единственного (pluralis pro singulari ), если даже не в числе «множественного величия» (pluralis maiestatis ), «распоряжаемся по нашему усмотрению». Одновременно Екатерина лелеяла мечты о превращении Российской империи в самую могущественную торговую державу Евразии в случае, если удастся укрепить ее позиции на Черном и Каспийском морях и изменить в пользу России направление торговых путей между европейскими странами и Китаем и Индией⁹⁷⁹.

Это откровенное признание собственных политических интересов за пределами России не выдает уникальную для XVIII века безнравственность, свойственную правителю, и в то же время дальновидность их автора не заслуживает восхищения потомков, если иметь в виду двухсотлетний опыт российской и советской имперской истории. Оригинальностью этот перечень совсем не блещет. «Екатерина не была гением в иностранной политике, не внесла в нее новой, творческой идеи», как верно заметил Александр Семенович Трачевский, наиболее компетентный из дореволюционных историков – специалистов по германской политике императрицы⁹⁸⁰. Однако все дело именно в отсутствии творческого подхода: великая княгиня вовсе не желала разрабатывать принципиально новую концепцию внешней политики. В ее записях нет ссылок на источники, нет патетических заявлений о преемственности курса на укрепление могущества Российского государства, и, тем не менее, ее взгляды и намерения совпадают с традиционными целями, которые преследовала российская внешняя политика со времен Петра I. Для упрочения позиций великой державы и развития экономических и культурных связей с Западом следовало, прежде всего, воспрепятствовать Франции, стремившейся объединить Швецию, Польшу и Османскую империю – «трех возможных противников» – в союз для создания барьера против России, угрожавшего безопасности империи и способного изолировать ее от Центральной Европы⁹⁸¹. Согласно принципу, определявшему представление о безопасных границах, – принципу, который, несомненно, не был свойством лишь российской внешней политики, но происходил из глубоко укорененного опыта многолетней истории экспансии в полиэтническом ареале Восточной Европы и Северной Азии, – они считались таковыми лишь в том случае, если у соседей не было ни желания, ни возможности проявлять враждебность. Убежденная в необходимости целенаправленного расширения влияния России за пределами ее западных границ, великая княгиня обвиняла ведущих петербургских политиков в вовлечении Российской империи в бесполезную войну мирового масштаба – в ошибочном решении, за которым последовало пренебрежение проверенными средствами доктрины безопасности.

После прихода к власти Екатерине пришлось принять «безрезультатный», по вине Петра III, исход войны как предпосылку своей внешней политики⁹⁸². Однако тем большей была решимость императрицы повернуть эту политику в русло не столь уж устаревших, однако порой оспаривавшихся традиций. В самом деле, совершенный Екатериной государственный переворот стал во внешней политике России таким же поворотным пунктом, как и переход престола от Елизаветы к Петру III в конце 1761 календарного года. Только на сей раз этот поворот с самого начала был задуман как поворот вспять. Первоочередной задачей самозваная императрица считала восстановление «антибарьера» у западных границ России. Поэтому вовсе не случайно, что документы не донесли до нас никаких сведений о том, что, ввиду неопределенного исхода войны, она рассматривала развитие отношений России с Англией и Францией или с Центральной Европой как первоочередную политическую задачу.

У заговорщиков 1762 года вообще не было законченной программы политического курса в отношении Германии, которая бы компетентно и дифференцированно взвешивала проблемы Священной Римской империи, как они представлялись на взгляд из Петербурга, и служила бы руководством к действию русским дипломатическим представителям. Над горизонтом российской внешней политики выделялись Австрия, Пруссия и Саксония, укрепившие свою значимость вследствие Семилетней войны, северогерманские княжества, связанные с правящей в России династией семейными узами, и ганзейские города, игравшие важную роль во внешней торговле и переселенческой политике России⁹⁸³. Кроме того, было известно о влиянии Франции на отдельные дворы Германии. Однако Священной Римской империи, собственная армия которой участвовала в войне против Пруссии, вообще не уделялось никакого внимания как целому не только в политических расчетах русского правительства: по вине венской дипломатии тормозилось участие России в предварительных двусторонних переговорах о мире между Австрией и Пруссией, начавшихся зимой 1762–1763 года⁹⁸⁴.

Отсутствие летом 1762 года самостоятельного интереса к Германской империи, если речь не шла об укреплении российского протектората над Польшей, не было специфическим упущением новой петербургской власти – напротив, оно полностью соответствовало вновь взятым на вооружение принципам внешней политики послепетровской России⁹⁸⁵. Однако если в российской имперской и советской патриотической, в прусской и немецкой националистической историографических традициях эта международная ситуация, остававшаяся источником русско-германских отношений в Новое время, постоянно использовалась для легитимации актуальной политики в отношении Восточной и Центральной Европы, а в историческом сознании польского народа запечатлелась как предыстория национальной катастрофы – раздела Речи Посполитой, то в Германии за последние четыре десятилетия, в первую очередь благодаря работам Клауса Цернака и Михаэля Г. Мюллера, к ней выработался новый подход. Отталкиваясь от последних научных исследований, названные выше ученые подчеркнули теоретико-познавательное значение этой ситуации для истории Пруссии, Польши и России, а также системы европейских государств в целом и предложили новую интерпретацию этой проблемы⁹⁸⁶.

В эту интерпретационную схему логично встраивается тот факт, что поначалу Екатерина не считала проблемы Германии первоочередными или заслуживающими отдельного внимания, поскольку ее ближайшие цели заключались в восстановлении российского влияния на политику и государственное устройство Курляндии, Польши и Швеции⁹⁸⁷. И если основные черты германского курса новой императрицы все же определились уже в первые недели ее правления, то это легко объяснить, вспомнив обо всех взаимосвязях и противоречиях, сложившихся к концу Семилетней войны внутри системы европейских государств и существовавших помимо политических намерений Екатерины, ограничивая свободу ее политических действий⁹⁸⁸. Именно поэтому даже готовность Екатерины к пересмотру политических приоритетов не могла повлиять на соотношение сил, возникшее после выхода России из войны. Даже при отсутствии проекта политического действия в отношении Центральной Европы императрице не оставалось ничего иного, как шаг за шагом выстраивать на практике российскую политику по отношению к Германии, следуя ею же самой расставленным приоритетам в Курляндии, Польше и Швеции.

Летом 1762 года Екатерина приняла четыре принципиальных решения различной степени важности в отношении германского направления ее внешней политики, отмежевавшись от позиций двух последних ее предшественников на троне и одновременно оповестив европейские державы о том, чтó именно она полагает интересами Российской империи по ту сторону непосредственно прилегающих к ней территорий на Западе и какими способами она собирается эти интересы защищать. Необычные кадровые решения послужили катализатором процесса корректировки внешнеполитических приоритетов и политического курса в отношении Германии.

1. У нового государственного руководства не было разработанных проектов политического курса в отношении к Германии в целом, однако у императрицы была возможность проконсультироваться со знатоками Священной Римской империи. Среди экспертов по Германии, состоявших на русской службе, особо выделялся курляндец Герман Карл фон Кайзерлинг (Hermann Karl von Keyserling )⁹⁸⁹. Он знал не только немецкий, русский и французский языки, но и латынь и блестяще разбирался в имперском праве; его дипломатическими способностями пользовались поочередно канцлеры Андрей Иванович Остерман, Алексей Петрович Бестужев, Михаил Илларионович Воронцов и император Петр III. Кайзерлинг в качестве посланника представлял Россию на выборах императора во Франкфурте-на-Майне в 1745 году, на имперском сейме в Регенсбурге в 1746–1747 годах, в 1747–1748 годах в Берлине и с 1752 года по июль 1761 года – в Вене. Там он, самый высокооплачиваемый служащий Российской империи, оказался после краха своего друга Бестужева в политической изоляции, и с тех пор его деятельность стала ограничиваться критическими комментариями по поводу военных действий Франции и Австрии⁹⁹⁰. С 1761 года Кайзерлинг жил в Петербурге, а в июле 1762 года Бестужев без промедления свел императрицу с ним, поэтому Екатерина, задайся она целью после захвата престола приобрести непосредственное влияние в Германской империи, вполне могла бы прибегнуть к помощи Кайзерлинга для знакомства с имперской конституцией и приказать ему наметить основные линии политического наступления на Германию. Ей не помешало бы и то, что до нее Петр III назначил Кайзерлинга на другую должность за границей – посланником при польско-саксонском дворе Варшавы.

Вместо этого новая государыня подтвердила назначение Кайзерлинга⁹⁹¹. Граф Кайзерлинг, отличаясь знанием имперского права и Германии, благодаря его многолетнему знакомству с Бироном, авторитету, которым он пользовался среди своих сторонников из курляндского дворянства, и, прежде всего, опыту службы посланником в Варшаве в 1733–1744 и 1748–1752 годах, а также его признававшейся и друзьями, и врагами искушенности в конституционном праве и политических группировках Польши был не менее подходящей кандидатурой на роль посланника в дворянской республике⁹⁹². Учитывая многообразие возможностей для применения этого выдающегося дипломата, его назначение в Польшу свидетельствовало о том, что главные цели Екатерины сосредоточивались именно там и в Курляндии. Кроме того, зная о предвзятом отношении Кайзерлинга к Австрии и Франции и о его связях с оппозиционными силами из окружения семейства Чарторыйских, бывшие союзники должны были понять, что петербургское правительство настроено не на достижение компромиссов в Курляндии и Польше, а на восстановление там неограниченного господства России⁹⁹³.

Перед отъездом в Варшаву, в исторические июльские дни 1762 года, посланнику представился уникальный шанс принять участие в переориентации российской внешней политики. Кайзерлинг, как никакой иной дипломат воплощавший в своем лице преемственность политики со времен Остермана и Бестужева, быстро завоевал доверие императрицы и принял значимое участие в целой серии консультаций, в результате которых она и Никита Панин еще более укрепились в своем намерении возродить прежнюю традицию. Прежде всего, Кайзерлинг старался подогреть недоверие к альянсу Вены и Версаля. В целях изоляции Франции он придавал принципиальную важность союзу России «с Германией». Однако, поскольку Австрия была связана с Францией на неопределенное время, Кайзерлинг считал, что в интересах России было бы оспаривать значение габсбургского дома как представителя внешнеполитических интересов Священной Римской империи за счет повышения престижа Пруссии. Дипломат считал, что в союзе с Фридрихом Екатерине проще всего будет достичь своих целей в Польше. Участвуя в разработке внешнеполитического курса нового правительства, Кайзерлинг транслировал прусскому королю через его посланника в Петербурге информацию о новых масштабах международной деятельности и о долговременных, с его точки зрения, интересах России, которые должны были в результате вылиться в заключение союзного договора с Пруссией⁹⁹⁴. Таким образом, можно предполагать, что для облегчения своей уже третьей варшавской миссии летом 1762 года этот дипломат, одинаково хорошо разбиравшийся в делах Германской империи и Польши, внес весомый вклад в принятие четырех решений императрицы по ее германской политике.

2. Низложение Петра III 28 июня 1762 года вызвало замешательство среди русского военного руководства, не знавшего, продолжится ли вывод русских войск из занятой ими с начала 1758 года Восточной Пруссии. Однако Екатерина отдала приказ об их безоговорочном выводе. Одновременно она заявила о том, что намерена соблюдать мирный договор с Пруссией⁹⁹⁵. Здесь можно оставить без обсуждения вопрос о том, как собиралось поступить с этой провинцией правительство Елизаветы Петровны: аннексировать ее или держать про запас на случай победы антипрусского альянса с тем, чтобы в ходе мирных переговоров предложить ее в обмен на Курляндию или приграничные территории на востоке Польши⁹⁹⁶. Как бы то ни было, приказ новой правительницы о выводе войск – он растянулся до конца 1762 года – означал, что она также считала войну с Пруссией законченной и отказывалась от завоеваний на территории Германии, подобно непосредственным преемникам Петра Великого⁹⁹⁷. Голштинскому императору России нравилось, что король не проиграл войну, а императрица России в 1762 году решила, что ее государство не станет расширяться на Запад за счет Пруссии⁹⁹⁸. Написав в 1768 году в своем завещании, что со временем Российская империя, став просвещенной и достаточно населенной, станет «самой опасной державой Европы» и что конечная цель ее состоит в «порабощении королей», Фридрих II отметил, что, «по счастью, ее теперешняя система […] не содержит в себе завоевательных планов»⁹⁹⁹.

3. Таким же образом сразу по приходе к власти Екатерина решила, что семейные связи российской императорской династии с Германией должны подчиняться интересам внешней политики. Этот отказ от приоритетов Петра III немедленно упразднял актуальность направленного против Дании союза с прусским королем. Вторым делом Екатерина позаботилась о том, чтобы ее собственное происхождение из той части Германии, где политическое влияние находилось в руках Пруссии, и принадлежность к голштинскому дому не стали ее уязвимыми местами, дав повод к нападкам со стороны внутренней оппозиции, позиционировавшей себя как патриотов. Однако со временем стало ясно, что этой линии императрица придерживалась не только ради сиюминутной выгоды. Она и в самом деле упорно трудилась над устранением голштинского конфликта и за все время своего долгого царствования ни разу не допустила обособления семейных связей императорской династии в ущерб государственным интересам России¹⁰⁰⁰.

После длительных переговоров в 1765 году был заключен договор о дружбе с Данией, а в 1767 году Дания и Гольштейн-Готторп подписали предварительный договор об обмене территориями. Окончательно спор был улажен в 1773 году с совершеннолетием Павла, отказавшегося от претензий на Голштинию. Младшая линия династии герцогов Гольштейн-Готторпских получила финансовую компенсацию за отказ от Шлезвига и обменяла свою долю голштинского наследства на датские графства Ольденбург и Дельменхорст¹⁰⁰¹. Подготовкой этого соглашения в Петербурге занимался, главным образом, Никита Панин, с 1760 года отвечавший за воспитание великого князя и к тому моменту уже более десяти лет ведавший внешней политикой императрицы. Договор был созвучен выработанной им еще в годы Семилетней войны концепции, ставившей целями снижение напряженности между «дворами Севера» и достижение предсказуемости, если не долгосрочной координации, их внешней политики. Таким образом создавался выгодный России противовес союзу Вены и Версаля, пережившему последнюю войну¹⁰⁰².

4. Третья корректива, внесенная Екатериной в политический курс в 1762 году, обещала еще более решительные перемены в германской политике России. Война, в которую Россия вступила в 1756 году, показала Екатерине, как и предсказывали Панин и Кайзерлинг, что ее империя способна постоять за себя и что поэтому у нее нет необходимости вновь ввязываться в распри других держав, принимая на себя союзнические обязательства, чреватые непредсказуемыми последствиями¹⁰⁰³. Однако международная обстановка на исходе большой войны не позволяла петербургским дипломатам перевести дух.

Война, не принесшая России никаких территориальных приобретений, подтвердила ее гегемонию в восточной части Европы. Однако сам вопрос о том, как оптимальным образом сохранить эту расстановку сил между державами и обеспечить прочный мир, поставили Екатерину перед необходимостью выбора между тремя взаимоисключающими вариантами, каждый из которых мог сказаться, в частности, на ее политике в отношении Германии самым неожиданным образом¹⁰⁰⁴. Несмотря на все усердие Австрии и Франции, усиленно старавшихся вновь вовлечь Россию в военную коалицию, императрица не пошла на этот шаг. Представив в полном смысле слова обезоруживающее объяснение: интересы двух империй и без того одинаковы, – Екатерина отказалась выполнять союзнические обязательства Елизаветы Петровны по отношению к Австрии¹⁰⁰⁵. Так «в 1763 году Вена и Версаль оказались перед грудой обломков»¹⁰⁰⁶. Однако Екатерина не поддалась и на уговоры Фридриха II о ратификации подготовленного Петром III союза с Пруссией. Вместо этого едва прикрытыми угрозами императрица вынудила короля к миру¹⁰⁰⁷.

И у того, и у другого варианта имелись влиятельные сторонники в лице представителей придворных партий Петербурга, претерпевших серьезные перегруппировки после переворота. Говоря точнее, новые клиентелы оспаривали между собой политическое наследие доминировавших при Елизавете Петровне Шуваловых и Воронцовых; они старались утвердиться и приобрести собственные черты и, конкурируя между собой, предлагали императрице свои способы и соображения по решению внешне– и внутриполитических проблем. Никита Панин – выдающийся дипломат, участник заговора 1762 года – и его клиентела с самого начала высказывались за то, чтобы пощадить Пруссию, отдавая в перспективе предпочтение союзу с Фридрихом во имя «Северного аккорда». Того же мнения, несмотря на дружбу и протекцию со стороны Бестужева, еще со времен своей венской миссии придерживался и Кайзерлинг. Вернувшийся же из ссылки бывший канцлер, также поддерживаемый фракцией заговорщиков-аристократов, продолжал отстаивать свою концепцию, сформулированную еще перед Семилетней войной: ослабление Пруссии и новое сближение России с ее «естественными» союзниками – Австрией и Англией¹⁰⁰⁸. Таким образом, две партии расходились не только в оценке актуального соотношения сил на исходе войны, но и, как следствие, в своих прогнозах относительно того, какой из союзов наиболее отвечал бы интересам России с точки зрения безопасности. Хотя расхождения между этими партиями достаточно подробно описаны в современных трудах, посвященных возможностям политической карьеры в придворном обществе Петербурга¹⁰⁰⁹, внимания заслуживают, конечно, точки соприкосновения позиций обеих партий. Подобно Панину и Кайзерлингу, Бестужев признавал необходимым вывести Габсбургскую империю из альянса с Францией и Испанией, поэтому и тот и другой вариант были направлены на противодействие политике, проводившейся Францией с целью создания антироссийского барьера в государствах, граничивших с Российской империей. Обе стороны настаивали на необходимости поддержания существующего равновесия сил европейских держав ради сохранения мира и, далее, считали контроль России над прилегавшими к ней западными территориями идеальной предпосылкой для нейтрализации претензий других держав на гегемонию.

Сама императрица поначалу заняла выжидательную позицию. Она тоже считала мир между государствами пентархии и предотвращение антироссийских альянсов оптимальными условиями для обеспечения безопасности своего государства, укрепления собственной власти и проведения реформ. И хотя нерешительность ни в коем случае не была свойственна Екатерине, она не заботилась о немедленном выборе четко определенного курса на фоне разногласий ее советников. Скорее, вначале ей казалось, что возможные отрицательные стороны скоропалительного принятия на себя союзнических обязательств могут взять верх над их преимуществами. Некоторое время она даже находила вкус в соперничестве Пруссии и Австрии за союз с Россией. А чтобы иметь возможность влиять на готовившееся заключение мира и заслужить репутацию l’arbitre de l’Europe ¹⁰¹⁰, больше всего она желала взять на себя роль посредницы в переговорах между воюющими сторонами¹⁰¹¹. Однако этот третий вариант в конце концов провалился, поскольку ни разочаровавшиеся в России бывшие союзники Австрия и Саксония, ни тем более Франция ничуть не были заинтересованы в такого рода росте авторитета России. А король Пруссии медлил с обязывающим его ответом до тех пор, пока не улучшилось его военное положение, а затем форсировал тайные мирные переговоры с венским правительством, лишив предложение Екатерины смысла, но не забыв, однако, высказать ей свое сожаление по поводу того, что австрийцы отняли у нее роль миротворца¹⁰¹². В результате русская дипломатия не просто лишилась шанса повысить свой престиж за счет участия в устранении конфликта. Свобода от союзничества, казавшаяся Екатерине столь привлекательной, угрожала обернуться политической изоляцией России, наносящей ущерб ее статусу европейской державы.

5. По мнению советского историка Георгия Александровича Нерсесова, последствия неудачного посредничества были еще более значимыми. В своей работе об удавшемся российском посредничестве – в переговорах о мире в Тешене в 1779 году – Нерсесов пишет, что политическое поражение 1762–1763 годов побудило русское правительство на некоторое время воздержаться от вмешательства в германские дела и заняться исключительно укреплением своих позиций в Польше и на антиосманском направлении¹⁰¹³. В самом деле, непосредственно после войны за Россией не наблюдалось сколько-нибудь активной дипломатической деятельности в Германской империи. Однако в своей радикальной интерпретации Нерсесов упускает из виду два аспекта: во-первых, как уже упоминалось, еще до прихода к власти внешнеполитические интересы Екатерины сосредоточивались на Курляндии и Польше, а во-вторых, вмешиваясь в польские дела, императрица никак не могла сбрасывать со счетов Германию, пусть даже на короткое время не являвшуюся первоочередной целью ее внешней политики.

Стремление избегать каких бы то ни было союзов было напрямую связано с четвертым принципиальным решением Екатерины. Чтобы вынудить Австрию и Пруссию прекратить войну, новое петербургское правительство объявило о заинтересованности России в равновесии сил в Германии в рамках системы европейского баланса сил. Первоначально эта декларация была направлена прежде всего против Фридриха. Когда в октябре 1762 года пруссаки отвоевали силезскую крепость Швейдниц, Екатерина без лишних церемоний передала королю, что Россия не намерена мириться с дальнейшим наступлением его войск в Моравии, которое обеспечит долгосрочные преимущества бранденбургскому дому на будущих мирных переговорах, и что, если оно продолжится, она не оставит это без последствий, вновь став на сторону австрийского дома¹⁰¹⁴. Одновременно Екатерина выражала надежду на то, что ее посредничество окажется приемлемым для обеих сторон конфликта, если она выступит в роли блюстительницы равновесия в Германской империи. Из всего этого Нерсесов делает совершенно верный вывод: во втором полугодии 1762 года российское правительство занимало скорее антипрусскую позицию. Однако если он считает, что после неудачной попытки посредничества интерес Екатерины к проблеме равновесия сил в Германии возродился снова лишь в 1770-х годах, после первого раздела Польши¹⁰¹⁵, то здесь, напротив, вслед за исторической наукой более ранних лет хотелось бы подчеркнуть как раз преемственность этого интереса.

По условиям Губертусбургского мира (весна 1763 года), заключение которого обошлось без участия Екатерины, Силезия осталась за Фридрихом, а заинтересованность России в территориальном status quo и равновесии сил в Германии благоприятствовала скорее политическому сближению с Пруссией. И не только потому, что король, сам не являвшийся убежденным поборником равновесия сил¹⁰¹⁶, не уставал указывать на угрожавшие миру в империи претензии Габсбургов на гегемонию в ней, на Австрию в Петербурге смотрели как на германскую державу, продолжавшую помышлять о военных целях – возвращении Силезии или, по меньшей мере, о территориальной компенсации, добиться которой она постарается при первом удобном случае. Скорее, Вена не была готова видеть во внутригерманском равновесии больше, чем просто равновесие между военными силами собственно Австрии и Пруссии. Итак, Екатерина склонялась в пользу более тесного союза с Фридрихом, надеясь с его помощью обуздать амбиции Австрии, приписывавшиеся, в первую очередь, молодому императору Иосифу II¹⁰¹⁷. Кроме того, к досаде петербургского правительства, возможность равноправных отношений правителей России с Габсбургами все еще осложнялась проблемами протокола: со времен Петра I римские императоры отказывались признавать императорский статус российских самодержцев. Однако с началом переговоров о союзничестве в 1720-е годы обеим сторонам удавалось дипломатично обходить эту ситуацию, чтобы вопросы взаимного титулования не ставили под вопрос общность их интересов¹⁰¹⁸.

Не было у империй желания проверять свои взаимоотношения на прочность и после Семилетней войны. Экспансионистские замыслы обеих держав по отношению к Османской империи, в периоды обострения международной ситуации маскировавшиеся под оборонительные войны европейских христианских держав против турок, заставляли относиться Екатерину к Австрии, а Иосифа и Венцеля Антона графа фон Кауница – к России как к «естественному союзнику»¹⁰¹⁹. Соперничество в Юго-Восточной Европе, возникшее в начале столетия, вынуждало Россию и Австрию взаимно осведомляться о позиции другой стороны, чтобы, насколько возможно, координировать свои политические и военные действия к выгоде обеих сторон¹⁰²⁰. Однако на исходе долгой войны общность неофициальных интересов двух держав состояла, в первую очередь, в сдерживающем воздействии на Высокую Порту, потому что порой, опасаясь отказа Екатерины от официального альянса с Пруссией, Фридрих угрожал ей заключить союз с турецким султаном, воспользоваться его поддержкой в борьбе с Австрией и даже помешать осуществлению планов России в Польше¹⁰²¹. И все же более реальную опасность для обеих империй представляли козни французской дипломатии, которая, используя свои традиционно хорошие отношения с Константинополем, подстрекала Порту к вооруженному противодействию России в Польше¹⁰²². Главным же фактором, определявшим как альянс Австрии с Францией, так и позицию России в переговорах о сближении с Пруссией, было наличие у каждой из них других, притом «естественных» вариантов союзничества, которыми можно было воспользоваться в нужный момент.

Итак, хотя Екатерине и не удалось достичь своего первоначального идеала и сохранить равную дистанцию по отношению как к Австрии, так и к Пруссии, равновесие сил в Священной Римской империи оставалось главным мерилом ее политики в отношении Германии на протяжении ряда лет, позволяя в то же время экономить собственные силы¹⁰²³. Начиная с 1763 года¹⁰²⁴ также и Франция стремилась не допустить перевеса одной из немецких держав, что, хотя и могло в отдельных случаях приводить к трениям, в целом стабилизировало ситуацию, облегчая России возможность контроля над ней. Франция пользовалась привилегиями международного права, будучи одним из гарантов Вестфальского мира. Этими привилегиями она со времен Людовика XIV легитимировала свои периодические вмешательства в дела империи, находя себе союзников в борьбе с императором среди имперских штатов. Однако без готовности к непосредственным действиям новая нейтральная роль Франции означала явную утрату влияния¹⁰²⁵. Любые попытки проведения самостоятельной политики, имевшей целью создание «третьей партии» среди имперских штатов, разбивались – или о границы, обозначенные с 1756 года союзом с Австрией, или о Пруссию, к которой все больше примыкали антигабсбургские силы империи, прежде искавшие поддержки Франции, или, наконец, о финансовые ограничения, которые были наложены и на французских посланников при германских дворах по причине большого государственного долга Франции¹⁰²⁶. Екатерина же пользовалась неограниченным авторитетом как внутри Германии, так и за ее пределами, не обременяя себя новыми обязательствами, поскольку Россия, не притязая на территории империи и не примыкая ни к одной из ее религиозных партий, в первый раз, по собственной политической воле, выступала гарантом столь необходимого равновесия двух германских держав.

Ранее неоднократно говорилось о том, что после Семилетней войны Германия почти три десятилетия переживала период практически постоянного мира, употребленный Пруссией, Австрией, Саксонией и мелкими германскими княжествами на проведение административных, финансовых и судебных реформ и восстановление экономической жизни¹⁰²⁷. Неизменность имперского устройства (Reichsverfassung ) в своем завещании 1768 года Фридрих приписывал подъему, хотя и обратимому, Пруссии как соперника Австрии: он писал, что равновесие двух суверенных монархий в составе империи являлось гарантией «привилегий, владений и свободы этой республики князей, которым в прошлом не раз угрожала опасность быть подчиненными императорам»¹⁰²⁸. И хотя король лишь советовал своим будущим преемникам укрепить за Пруссией роль державы, возглавляющей все антигабсбургские движения в империи на длительный срок¹⁰²⁹, его утверждение на первый взгляд справедливо: «Чтó империя поддерживает в полном порядке с 1763 года, так это соперничество двух держав»¹⁰³⁰. Однако Фридрих умолчал о трех фактах. Во-первых, он сам стремился к дальнейшей экспансии Пруссии на территории империи, выражая в другом месте своего завещания надежду, что именно Россия поможет Бранденбургской династии обеспечить переход к ней престолов во франконских маркграфствах Ансбахе и Байрейте. Кроме того, самым мудрым политическим приемом Фридрих считал выжидание, а затем использование удобных моментов – в том числе и в Польше¹⁰³¹. Во-вторых, если бы Пруссия и Австрия попытались положить конец своему соперничеству в империи, то это тут же поставило бы под удар всеобщий мир и само ее внутреннее устройство (Reichsverfassung ). Случись так в самом деле, они пренебрегли бы законами и традициями – исконным оплотом имперской конституции – и попытались бы совершенно произвольно восстановить это равновесие за счет менее могущественных княжеств¹⁰³². В-третьих, с окончанием войны Россия постепенно отнимала у Франции ее функции по сдерживанию и контролю за притязаниями Австрии и Пруссии на гегемонию. Российское правительство в 1760-е годы также доказывало значение равновесия сил для сохранения мира, однако фактически Екатерина защищала имперскую конституцию прежде, чем успела осознать ее укорененность в историческом праве.

Объяснять свою германскую политику заинтересованностью России в сохранении имперской конституции Екатерина тоже научилась позже. Однако сразу же после прихода к власти ей было ясно одно: чтобы извлечь из ее неофициального ручательства за равновесие сил в Германской империи максимальную пользу, следует заявить о нем во всеуслышание, а не применять его лишь как руководство к действию для тайной дипломатии. С одной стороны, Австрии и Пруссии следовало знать, где Россия ограничивала их активность, а с другой – нужно было подождать, пока императрица завоюет авторитет в глазах европейского общества, когда в Германии после ужасов большой войны именно на Россию в значительной степени возлагали обеспечение мира в империи. А на первых порах Екатерина, сама того не сознавая, выигрывала еще и оттого, что, несмотря на критику, которая раздавалась в адрес идеологии баланса сил со стороны некоторых известных лиц, видевших в ней прикрытие силовых интересов, в Германии преобладали сторонники «безусловного применения идеи равновесия»¹⁰³³.

2. Союз с Пруссией и раздел Польши

Из четырех принятых летом 1762 года принципиальных решений, определивших в значительной степени германскую линию внешней политики нового правительства, первые два – отказ от территориальных завоеваний и подчинение династических интересов внешней политике Российской империи – сохранили свое значение до конца царствования Екатерины. Неофициальное ручательство России за внутригерманское равновесие имело растущую конъюнктуру, достигшую своей кульминации при заключении мира в Тешене в 1779 году. Однако, едва только эта концепция успела институционализироваться с точки зрения имперского и международного права, императрица и новое поколение ее политических советников как нарочно отказались от нее. А самым недолговечным оказалось решение о невступлении России во внешнеполитические альянсы.

Через несколько месяцев после переворота Екатерине пришлось узнать, что, действуя в одиночку, в условиях европейского равновесия ей не удастся удержать гегемонию России, оправданную интересами безопасности. Даже при отсутствии официального альянса Пруссия фактически начала благоприятствовать политике России уже с августа 1762 года, когда Екатерина вознамерилась осуществить свой план смены герцога Курляндского, действуя в традициях своих предшественниц, обращавшихся с этим леном Польши «как с обычным поместьем», по выражению биографа императрицы Бистера¹⁰³⁴. В самом деле, в апреле 1763 года Бирон, пользуясь военной поддержкой России, вновь стал правителем в Митаве, не встретив серьезного сопротивления со стороны прежних союзников Саксонии – Австрии и Франции¹⁰³⁵.

Однако вскоре правительству в Петербурге стало ясно, что если в близлежащей Курляндии избранная Россией сдержанность относительно участия в альянсах еще позволяла действовать свободно, то в более важных для нее соседних точках – в Швеции и Польше – Россия рисковала потерпеть поражение в реализации своих интересов, определявшихся только политикой безопасности. Еще в 1758 году Австрия и Франция договорились выдвинуть на польский престол представителя Саксонской династии, а 2 августа 1762 года Екатерина сообщила своему бывшему фавориту Станиславу Понятовскому, что ее посланник Кайзерлинг постарается сделать королем его, а в случае неудачи – князя Адама Казимира из прорусского семейства Чарторыйских¹⁰³⁶. Одновременно и поначалу как будто независимо от этого, но на самом деле по совету Кайзерлинга Фридрих II предложил Екатерине свою поддержку в выдвижении собственного кандидата на престол, если только он не будет представителем династии Габсбургов. В феврале 1763 года, после заключения, без участия России, мира между Австрией и Пруссией в Губертусбурге, Фридрих вновь высказал свое предложение, на сей раз в официальной форме¹⁰³⁷. Напрасно канцлер Бестужев отстаивал в Петербурге кандидата из Саксонской династии, видя в его вступлении на польский престол последнюю возможность для сближения с Австрией. В том же месяце было окончательно решено продвигать Понятовского, из чего напрямую следовало принятое в октябре решение о соглашении с Пруссией и Англией с целью укрепить позиции этого кандидата на трон. Эти два решения, наряду с некоторыми внутриполитическими, способствовали долгосрочному укреплению позиций Панина и его придворной партии в самой сердцевине власти, несмотря на то что Екатерина никогда не выпускала штурвал из рук¹⁰³⁸. Государыня и ее консультанты не пускали на самотек ничего, тем более в Варшаве. Когда Кайзерлинг заболел, ему в помощь тут же был откомандирован князь Николай Васильевич Репнин, чтобы обеспечить выборы короля – подкупом одних и угрозами в адрес других. До этого Репнин служил посланником в Берлине и поэтому пользовался доверием Фридриха II, а будучи мужем племянницы Панина, обещал быть особенно лояльным проводником политики России в Польше¹⁰³⁹.

Процесс принятия решений в Петербурге был ускорен политическим кризисом в Польше, обострившимся сначала в связи с болезнью, а затем со смертью короля Августа III в октябре 1763 года. В декабре того же года умер и его сын, курфюрст Фридрих Христиан, сторонник реформ в Саксонии и Польше. Эти злоключения сняли вопрос о кандидате от Саксонской династии и парализовали Вену, а Екатерина тем временем начала вмешиваться в борьбу дворянских партий, используя политическое давление и военную силу. Перед выборами она внесла коррективы в реформаторские планы как своего кандидата, так и Чарторыйских, чтобы сохранить в Польше «счастливую анархию» в интересах России¹⁰⁴⁰. В то же время она ускорила процесс сближения с Пруссией. Условием свободы действий России в Польше Фридрих выдвинул союзный договор, который и был подписан 31 марта 1764 года в Петербурге. Обе державы обязались оказывать друг другу военную помощь в случае войны, гарантировали неприкосновенность территориальных владений друг друга и заявляли о своих гарантиях в отношении неабсолютистских конституций Швеции и Польши, причем в Польше планировалось сохранить выборность короля. Кроме того, они договорились о двух конкретных целях своего вмешательства во внутреннюю политику дворянской республики, которые должны были в то же время служить и инструментами упрочения их влияния: о возведении на престол претендента из местных – одного из Пястов – и о восстановлении прав «диссидентов» – православного и протестантского дворянства¹⁰⁴¹.

Итак, Екатерине этот договор давал прежде всего шанс беспрепятственно, под прикрытием Пруссии, вмешаться – как политически, так и с помощью оружия – в польские дела, надолго ослабив влияние франко-австрийского альянса¹⁰⁴². А для Фридриха договор послужил политической гарантией неожиданно благоприятного исхода Семилетней войны – утверждения Пруссии как второй великой немецкой державы в противостоянии с Австрией. Даже впоследствии, когда договор связал ему руки, а в населенной и усилившейся России будущего он стал видеть опасность для своего наследия, всей Германской империи и Европы в целом, он оправдывал его заключение стесненными обстоятельствами, в которые он попал: после войны не оставалось другого пути, по которому можно было бы вывести Пруссию из изоляции¹⁰⁴³.

Итак, не потеряв Силезии, король, с оглядкой на Россию, обратил свои экспансионистские замыслы не на Польшу, где его сдерживали союзнические обязательства, а на империю¹⁰⁴⁴. Пока были основания надеяться на возможность манипулирования неподеленной Речью Посполитой извне без риска вооруженных столкновений с Францией и Австрией, Россия и Пруссия воздерживались от аннексий, возможности которых взвешивали в Петербурге и Берлине и которых опасались в Версале и Вене. 6 сентября (н. ст.) 1764 года при поддержке русских войск королем был избран Станислав Понятовский, на следующий день он был провозглашен Станиславом II Августом, а за время междуцарствия первенство во внутренней политике перехватила дружественная России партия семейства Чарторыйских. Какое-то время европейская общественность считала, что Екатерине, благодаря сдерживающему содействию Фридриха, удалось закрепить российский протекторат над дворянской республикой¹⁰⁴⁵. Однако в том же году Репнин увидел, что политические цели нового правящего лагеря Варшавы расходятся с интересами России и что король милостью Екатерины начинает проявлять в отношении как внутренних, так и внешних друзей и противников бóльшую самостоятельность, чем ожидалось.

В отношении Германии, в противоположность вооруженным вмешательствам в дела Курляндии и Польши, Екатерина продолжала свою политику сохранения мира на основе территориального status quo . Поскольку никто не посягал на баланс сил в Священной Римской империи ни извне, ни изнутри, то у самозваной блюстительницы мира не было повода для беспокойства. Это означает, что поначалу никто не собирался проверять, насколько серьезно Россия угрожала возможным гегемонистским поползновениям Пруссии, Австрии и Франции. Немногочисленные исследования на эту тему подтверждают отсутствие дипломатической активности, на основании которого Нерсесов заключил, что германская политика России вновь дала о себе знать лишь после раздела Польши в 1772 году¹⁰⁴⁶.

Однако такая интерпретация упускает из виду две проблемы. С одной стороны, относительное спокойствие в Германии, воцарившееся после 1763 года, объясняется отсутствием войны, но отнюдь не отсутствием политики. Оно базировалось на внутригерманском дуализме, холодной войне между Австрией и Пруссией, а за соблюдением равновесия в этом противостоянии следила в первую очередь Россия. С другой стороны, если ограничивать рассмотрение вопроса двусторонними отношениями между Россией и Германией, то Польша сразу становится всего лишь объектом интереса великих держав: равновесие между двумя противниками внутри Священной Римской империи предохраняло Россию от риска новой европейской войны, поскольку Екатерина не только не прекратила вмешательства в дела Польши после достигнутого в 1764 году частичного успеха, но и усилила его, все чаще прибегая к военному давлению. Учитывая это, понятно, что в государственные дела 1760-х годов были вовлечены почти исключительно екатерининские дипломаты – посланники в Берлине и Вене, и, следовательно, главной темой их переписки, как и переписки представителей Пруссии и Австрии в Петербурге, было происходящее в дворянской республике.

При этом скоординировать политику по отношению к Польше оказалось неожиданно нелегко даже союзникам – Пруссии и России. В принципе, повод для вмешательства в дела Польши возник сразу же, потому что конституционный кризис не прекратился там и с выбором нового короля. Не последней причиной тому были непрестанные происки и вмешательства России, организовывавшиеся Репниным¹⁰⁴⁷. Осенью 1764 года обозначилось серьезное расхождение в позициях русского правительства и его польской клиентелы. Новая правительственная партия, группировавшаяся вокруг семейства Чарторыйских, ради политической стабилизации самонадеянно желала провести такие изменения в конституции, которые Россия и Пруссия исключили в своем союзном договоре. Наивно, по-видимому, доверяя реформаторскому образу мыслей Екатерины, Станислав Август агитировал в Санкт-Петербурге за усиление своей королевской власти, необходимой ему для восстановления прав диссидентов¹⁰⁴⁸. В Польше, напротив, он, к досаде своих приверженцев, искал компромисса с оппозицией, защищавшей республиканскую конституцию, однако выступавшей против уравнивания в правах с католиками протестантов и православных и предоставления им свободы вероисповедания. Для Екатерины как просвещенной монархини это было равнозначно провокации. В 1766 году в лице Вольтера она нашла себе союзника, в своей публицистике пропагандировавшего установление ее диктатуры в Польше как средство в борьбе за религиозную терпимость, что в основном находило поддержку в Европе.

Однако отношения императрицы и короля Пруссии с самого начала оказались натянутыми. Если Екатерина заключила этот союз в надежде получить «зеленую улицу» в Польше, то теперь она видела, что союзник парализовал ее деятельность. Фридрих не собирался служить своей союзнице прикрытием от Австрии, Франции или Османской империи. Он даже не оставил ей пространства для кризисного управления, как советовал в первую очередь Панин. Поскольку Екатерина пока медлила с вмешательством во внутренние конфликты, размышляя, не принесет ли России пользу укрепление исполнительной власти избранного короля и нельзя ли использовать стабилизированную Польшу в качестве партнера по «Северному аккорду», союзник напоминал ей о ее долге, утвержденном договором: он призывал ее вмешаться, чтобы воспрепятствовать конституционным реформам и добиться равноправия православных и протестантов с католиками. А военный союз с Польшей он тем более считал ошибочным¹⁰⁴⁹.

Однако Фридриху пришлось пойти на ответные уступки, когда в 1765–1766 годах Екатерина потребовала от него компромисса в таможенном конфликте с дворянской республикой. В то же время союзники блокировали действия друг друга в Священной Римской империи. Российская политика баланса держала Пруссию на коротком поводке, а Фридрих, чувствуя опору в союзе с Россией, в свою очередь, следил за тем, чтобы политика, проводившаяся Петербургом в Германии, соответствовала его интересам. При этом Екатерине и Панину, обеспокоенным обострившимся кризисом в Польше, было не до экспериментов в Германии. Даже самая важная перемена в соотношении сил внутри империи произошла без непосредственного участия России, хотя и в ее пользу: в Саксонии по окончании Семилетней войны просвещенные политики-реформаторы начали проявлять заинтересованность в усилении позиций Пруссии в Германской империи и России – в Польше, не желая при этом расторгать договор о союзе, связывавший Дрезден и Вену с 1743 года. В 1766 году Екатерина и Панин хотели поощрить и усилить тяготение Саксонии к Пруссии и России, через договор втянув курфюршество в еще не завершенный «Северный аккорд». Однако, как до этого в случае с Польшей, Фридрих воспротивился росту политического престижа еще одного нелюбимого соседа. Он предпочитал при каждой возможности демонстрировать курфюршеству свою силу и держать его в экономической и политической изоляции, рассчитывая однажды прибрать к рукам¹⁰⁵⁰. Вопреки совету некоторых дальновидных чиновников, Фридрих даже не прекратил торговой войны с Саксонией, хотя из-за нее терпели убытки и прусские купцы и ремесленники¹⁰⁵¹. Главной причиной его решительного сопротивления было желание сохранить монополию на союз с Россией, по крайней мере в пределах империи. Фридрих испытывал недоверие ко всякому намечавшемуся договору своей петербургской союзницы, в том числе и с Англией¹⁰⁵².

Итак, в конце 1762 года германская политика России ни в коем случае не прекратила своего существования. Правда, на фоне интереса к Польше она играла подчиненную роль, сосредоточиваясь на обеспечении status quo внутри Германии, а с 1764 года Екатерине приходилось учитывать интересы Пруссии, принимаясь за ту или иную инициативу в империи. С другой стороны, нельзя недооценивать, что этот союз способствовал укреплению престижа императрицы повсюду в Германии, где возрос авторитет Фридриха, самоутвердившегося благодаря Семилетней войне. Правда, их слава как «великих немцев» достигла кульминации лишь посмертно, по мере развития к концу столетия среди образованных людей Германии национального самосознания, когда в результате Французской революции «произошло некоторое разочарование в потребности национального престижа»¹⁰⁵³. Однако если авторы этих поздних документов отдавали должное историческому величию монархов не только с точки зрения бессмертия, но и связывали их заслуги с вполне земным союзничеством, то о пользе союза они отзывались лишь в общих чертах, предпочитая примеры из ранней фазы его существования, когда, вопреки некоторым трениям, он еще имел определенную ценность для обеих сторон.

В 1768 году король Пруссии даже счел нужным разъяснить своим преемникам все опасности, проистекавшие из усиления России. В своем завещании он весьма самокритично заявлял, что высокомерие России поддерживает не кто-нибудь, а «мы, князья Европы», и пользу она извлекает из «наших ошибок». Фридрих пишет, что существующий в империи дуализм в особенности мешает «образоваться крепкому альянсу, который мог бы противостоять замыслам этого государства». Фридрих доверительно сообщает о том, что уже было на слуху у публики: Россия может не сомневаться, что «в Германии для нее всегда найдется партия поддержки, более того, она видит, как с ней заигрывают Пруссия и Австрия, и, будучи слабой, приписывает себе силу и могущество, ограничить которые впоследствии будет сложно»¹⁰⁵⁴. Однако пересматривать свою политику в отношении России король еще не был готов. Он не только оправдывал договор с ней угрозой изоляции Пруссии после войны, но и отмечал, что Пруссии и в дальнейшем лучше «держаться за союз с российской царицей, и даже укреплять его». Вопреки посещавшим Фридриха мыслям о том, как сложится ситуация в будущем, в том числе и о возможном объединении с Габсбургами против России, и вопреки недовольству самим собой в связи с необходимостью уступать Екатерине в Польше, он, тем не менее, неизменно называл пруссаков и австрийцев «непримиримыми врагами» и отмечал, что после войны если не Пруссия, то Австрия тоже была бы готова помочь России в достижении ее целей. Однако даже независимо от того, как он оценивал политику венского двора, исходя из соотношения сил он считал, что предпочтительнее «иметь Россию союзником, а не врагом, потому что навредить она может сильно, а рассчитаться мы с ней не сможем»¹⁰⁵⁵. Так или иначе, подписывая 7 ноября (н. ст.) 1768 года свое завещание, Фридрих уже имел основания надеяться, что он вернет себе свободу действий внутри союза с Екатериной. Впервые после Семилетней войны ему представился шанс приобрести для Пруссии новые территории вопреки этому альянсу – или же с его помощью.

Действительно, в 1767–1768 годах пусть не в центре, но на востоке Европы сложились специфические условия, дававшие новые шансы трем крупным державам этого региона реализовать свои захватнические намерения. Во-первых, окончательно зашла в тупик мотивировавшаяся поддержкой диссидентов политика России в Польше¹⁰⁵⁶. Не решаясь опереться ни на православное дворянство, ни на «патриотическую» оппозицию, ни на королевский лагерь и все чаще прибегая к репрессивным санкциям, правительство Екатерины, с одной стороны, усилило сопротивление возникшей в начале 1768 года в городе Баре в Подолье конфедерации, предводительствуемой парламентской оппозицией. Конфедераты начали бескомпромиссную войну с королем Станиславом Августом и стоявшими в Польше русскими войсками за «польскую вольность» – государственную независимость, восстановление исконной конституции и главенство Римско-католической церкви¹⁰⁵⁷. Ситуация осложнялась еще и тем, что в то же самое время православные украинские крестьяне и казаки вели кровавую партизанскую войну против польских панов и католической церкви, а также против униатов и местного еврейского населения¹⁰⁵⁸. С другой стороны, кризис политики российского протектората развязал руки не только союзной Пруссии, но и побежденным по итогам междуцарствия 1763–1764 годов Франции и Австрии. Однако надежды конфедератов на помощь извне или, по крайней мере, ожидания, что польский кризис примет масштаб европейского¹⁰⁵⁹, рассыпались в прах самое позднее два года спустя.

25 сентября (6 октября) 1768 года Османская империя объявила войну России. Хотя французская дипломатия уже давно прилагала к этому усилия, которые, таким образом, оправдались, и, хотя Екатерина возлагала всю вину за развязывание войны на правительство Шуазеля, обвиняя его в подстрекательстве, непосредственным поводом к началу боевых действий послужили нарушения границ Крымского ханства нерегулярными войсками православных-казаков – следствие интервенции России в Польше. Османское правительство, будучи в то же время заинтересовано в сохранении польского суверенитета, терпеть эти вторжения более не желало¹⁰⁶⁰. Русское правительство эта война совершенно не устраивала, тем более что в это время оно ожидало нападения также и со стороны Швеции. С 1767 года в Стокгольме перевес находился на стороне профранцузской партии, все более открыто нападавшей на сословную конституцию, защищавшуюся прорусской партией. С согласия королевского семейства, то есть дяди Екатерины Адольфа Фридриха, сестры прусского короля Луизы Ульрики и честолюбивого наследника кронпринца Густава, готовился даже государственный переворот, целью которого было восстановление абсолютного единовластия¹⁰⁶¹. В Петербурге под угрозу был поставлен авторитет Никиты Панина, на которого его противники возлагали вину за то, что, будучи привязанной к Пруссии союзом с ней, Россия лишилась шанса на поддержку со стороны «естественной союзницы» Австрии в войне у южных границ. Хотя Панин продолжал возглавлять Коллегию иностранных дел, Екатерина урезала его былое влияние, учредив в январе 1769 года Императорский совет, в ведении которого находились, главным образом, вопросы военных действий и внешней политики, причем слово в нем имели и критики Панина¹⁰⁶². Однако поле для принятия решений оказалось весьма ограниченным, потому что за время войны Пруссия стала еще более ценным союзником. Тем не менее война требовала нормализации отношений с Австрией, что признавал теперь и сам Панин. Сохранить доверие императрицы и свои должности ему помогло только благоприятное развитие военных действий.

Не только Пруссия и Австрия, но и Англия признавали очень опасным положение дел, при котором Россия одновременно участвовала и в обостряющемся конституционном конфликте в Швеции, и в гражданской войне в Польше, и в обычной войне с Османской империей. Их беспокоило, что, если в случае успеха Порты война расширится и затянется, они окажутся напрямую втянутыми в конфликт. При этом обе немецкие державы проявляли подозрительность по отношению друг к другу. Австрия боялась, что в порядке союзнической взаимопомощи Пруссия примет активное участие в умиротворении Польши и впоследствии потребует территориального вознаграждения за свою военную поддержку. Пруссия же какое-то время опасалась, что война на востоке может способствовать сближению России с Австрией. И обе державы были обеспокоены тем, что в случае победы России начнется новый этап территориальной экспансии со стороны восточной державы и нарушится баланс сил, что их никак не могло устроить.

Только переплетением столь многочисленных опасений и можно объяснить противоречивое на первый взгляд поведение Пруссии и Австрии в деле преодоления этого кризиса. Во-первых, и прежде всего, они заявили о своем нейтралитете. Во-вторых, оба правительства, подобно английскому, всерьез принялись добиваться перемирия и мира, пустив в ход увещевания, угрозы и дипломатическое посредничество. В-третьих, после длительной подготовки Фридрих II и Иосиф II сочли, что настало время взвесить значение австро-прусского дуализма для каждой из держав и снизить его напряженность. Сохранявшееся взаимное недоверие и сопротивление Марии Терезии не помешали двум монархам – пожилому и молодому – дважды встретиться друг с другом для предварительных переговоров, в 1769 году – в силезском Нейссе¹⁰⁶³, а в 1770 году – в Мериш-Нейштадте¹⁰⁶⁴. В-четвертых, с самого начала войны и Австрия, и Пруссия стремились для собственной выгоды воспользоваться тем, что у русской императрицы были связаны руки, и разработать планы расширения собственных территорий в ожидании будущих завоеваний России¹⁰⁶⁵. С одной стороны, их взоры вновь обратились на Священную Римскую империю¹⁰⁶⁶, а с другой – на Польшу: «Несомненной причиной раздела стала политика Пруссии и Австрии»¹⁰⁶⁷.

Прусскому королю удалось избежать участия в активных военных действиях в Польше, к которым его без лишних церемоний хотело привлечь русское правительство. Кроме того, он был заинтересован в скорейшем окончании войны не в последнюю очередь потому, что договор 1764 года обязывал его на всем ее протяжении выплачивать России субсидии в размере 400 тысяч рублей в год¹⁰⁶⁸. Тем более настоятельной была потребность Фридриха в территориальных компенсациях затрат на войну, не сулившую ему никаких прибылей. С юных лет король стремился расширить свою монархию за счет Королевской (польской) Пруссии и епископства Эрмланд¹⁰⁶⁹ и перебросить таким образом «мост» к Восточной Пруссии, о чем говорится даже в его завещаниях от 1752 и 1768 годов¹⁰⁷⁰. Кроме того, Фридрих надеялся воспользоваться предстоявшими досрочными переговорами о продлении союза с Россией, чтобы убедить императрицу признать права династии Гогенцоллернов на престол в Ансбахе и Байрейте. Не в последнюю очередь он пытался повлиять на брачную политику русского двора в своих интересах.

Опасаясь недовольства Австрии, Екатерина вначале отказалась дать гарантию прав Пруссии на наследование престола франконских маркграфств. После тактического промедления с обеих сторон Екатерина в октябре 1769 года наконец уступила. Возможно, это решение ускорила первая встреча Фридриха и Иосифа в августе 1769 года¹⁰⁷¹. На встрече в Нейссе король неоднократно предупреждал императора об опасности, исходившей от России, и, как и в завещании 1768 года, набросал сценарий на случай возникновения острой угрозы для империи, для защиты которой могли потребоваться согласованные усилия германских монархий. Несомненно, что его опасения были не только притворными, однако реакция Иосифа была сдержанной¹⁰⁷². В сущности, ни у одной из четырех континентальных держав пентархии не было ни альтернативных вариантов союзничества, ни иллюзий по этому поводу. С одной стороны, Вена отнюдь не собиралась ставить под вопрос свой союз с Версалем: в это время как раз шла подготовка к свадьбе сестры императора Марии Антуанетты с наследником французского престола. С другой стороны, Кауниц, вероятно, был прав, говоря, что предупреждения короля имели целью лишь предотвратить сближение Австрии с Россией¹⁰⁷³. О заинтересованности Фридриха и Екатерины в пересмотре договора свидетельствует их готовность к компромиссам, ранее казавшимся неприемлемыми. Во всяком случае, в секретные статьи договора русским посредникам удалось внести значительно завышенные условия. Фридрих получил от России гарантию династического договора Гогенцоллернов 1752 года, который он и без того считал своим правом. За это ему пришлось принять «турецкую оговорку» о выплате субсидий и, в дополнение к своим прежним обязательствам и вопреки былым намерениям, пообещать России военную помощь в случае нападения Швеции или развязывании Саксонией войны с целью поддержать своих сторонников среди конфедератов, борющихся за возвращение польского престола Саксонской династии¹⁰⁷⁴.

В Вене же начало войны оживило надежды на отвоевание Силезии или, по крайней мере, на компенсацию за ее утрату. Уже в декабре 1768 года Кауниц сделал смелые выводы из осторожных разговоров с прусским королем. Желая вытянуть его из альянса с Россией, Кауниц набросал план военного союза двух германских держав с Османской империей против России. Предполагалось, что с инициативой выступит Константинополь, а Фридриха Кауниц собирался склонить в свою пользу с помощью денег. В случае успеха Австрия в конце концов получала назад Силезию, а короля Пруссии канцлер предполагал вознаградить Курляндией и польской Пруссией. Однако проект был отклонен, и даже не столько из-за Марии Терезии, сколько из-за Иосифа, высказавшего весьма разумные сомнения как в согласии Фридриха, так и в реализуемости этого плана¹⁰⁷⁵. Воспользовавшись неопределенностью ситуации, венское правительство провело военную акцию против Польши, фактически возглавив ее раздел. Под предлогом защиты своих границ от польских повстанцев, сославшись на древние права собственности, в период с февраля 1769 до декабря 1770 года Австрия в несколько приемов аннексировала ципсские города, отданные венгерской короной в залог Польше в начале XV века¹⁰⁷⁶. Чтобы не рисковать наступавшим улучшением отношений с Пруссией, с мая 1770 года Австрия стала склонять к подобным акциям и Фридриха. Пользуясь этим, а также под предлогом эпидемии чумы, распространявшейся из зоны боевых действий, Пруссия в конце 1770 года тоже установила санитарный кордон, который включил в себя принадлежавшую Польше Западную Пруссию¹⁰⁷⁷.

Однако именно победы, одержанные екатерининской армией над Османской империей на суше и на море в 1770 году и с восторгом встреченные Вольтером, снизили шансы на восстановление протектората России над неделимой дворянской республикой¹⁰⁷⁸. Хотя конфедераты уже перестали надеяться на помощь извне, тем более что в конце 1770 года в Париже на смену правительству Шуазеля пришел новый кабинет, России никак не удавалось остановить гражданскую войну в Польше. Как раз в этот период возрос специфический вес Австрии и Пруссии внутри треугольника, составленного тремя восточноевропейскими державами. После встречи монархов в Нейссе германские державы стали все чаще согласовывать между собой свою политику в отношении России. Прежде всего, однако, они дали понять, что, даже сохраняя верность союзникам и не заключая договоров между собой, они не намереваются больше воевать друг с другом. Германия не собиралась вступать в войну, грозившую разразиться между Англией и Францией, предполагая соблюдать нейтралитет¹⁰⁷⁹. Вначале германские державы предложили посредничество в заключении мира между Россией и Турцией, рассчитывая извлечь из него свою выгоду и предотвратить, в частности, присоединение Молдавии и Валахии к Российской империи¹⁰⁸⁰. Однако настойчивость, с которой Екатерина отстаивала свои завоевания, привела к столкновению интересов и даже мобилизовала Австрию на борьбу с Россией. Кауниц считал войну неизбежной, видя в ней средство сохранения европейского равновесия, Мария Терезия желала сохранить нейтралитет, а Иосиф настаивал на мнении, что можно будет обойтись простой угрозой. Император полагал, что для участия в разделе территорий с целью получить земли дунайских княжеств и Польши при заключении мира не нужно вести войну с Россией¹⁰⁸¹. Нерешительность венского правительства, не готового в действительности к военным действиям, еще более обострила опасность расширения войны, когда летом 1771 года оно отказалось от соблюдения нейтралитета и заключило оборонительный союз с Портой, гарантировав таким образом территориальную целостность Османской империи от аннексионистских притязаний России, а также обеспечив свободу и суверенитет Польши. В обмен на это Вена потребовала от османского правительства не только предоставления субсидий и торговых преимуществ, но и часть Валахии¹⁰⁸². И все же до военных действий между Австрией и Россией дело не дошло, и Вена в конце концов отказалась ратифицировать договор. Петербургское правительство узнало о его существовании лишь в декабре 1771 года, начав, после предварительного согласования с Пруссией, договариваться с Австрией об устранении опасности войны за счет Польши¹⁰⁸³.

Наибольшую выгоду кризис 1770–1771 годов – третьего года войны – принес Пруссии. С одной стороны, Фридриху удалось отстоять свою позицию, согласно которой его союз с Россией не обязывал его вступать в войну на стороне последней¹⁰⁸⁴. С другой стороны, из ситуации он сумел извлечь определенную выгоду, наладив доверительные отношения одновременно и с Россией, и с Австрией, что позволяло ему сдерживать обеих. И, в-третьих, Фридриху постепенно удалось отвлечь внимание двух своих потенциальных военных противников от дунайских княжеств, и сверх того – Австрии от Сербии, переключив его на Польшу¹⁰⁸⁵. Таким образом, Фридрих, без участия в войне, утвердил Пруссию в качестве третьей стороны на будущих переговорах о территориальных компенсациях за счет дворянской республики.

Уже зимой 1770–1771 года во время своего первого визита в Петербург друг юности Екатерины принц Генрих Прусский сумел заинтересовать императрицу предложением по преодолению кризиса, суть которого состояла в аннексии польских территорий тремя державами¹⁰⁸⁶. Следом Россия и Пруссия согласовали между собой свои притязания, сославшись на факт аннексии ципсских городов Австрией как на прецедент. В феврале 1772 года союзники пришли к окончательному соглашению¹⁰⁸⁷. Однако, несмотря на то что Австрию две державы принимали в расчет с самого начала, трехсторонний договор о разделе Польши был подписан лишь после заключения перемирия в Фокшанах в мае 1772 года, разрушившего все сомнения в победе России над Османской империей. Последнее, что оставалось австрийскому правительству, – это принять или отклонить предложение о присоединении к русско-прусскому договору в июле 1772 года. При этом правительство утешало себя мыслью, что, по крайней мере, этот шаг не вредит союзной Турции¹⁰⁸⁸.

Для России же первый раздел Польши был успехом сомнительным. Прежде, отказавшись от двух румынских княжеств, правительство Екатерины надеялось избежать войны с Австрией, а подписав трехсторонний договор, оно еще оставило и мысль о единоличном протекторате над дворянской республикой¹⁰⁸⁹. С другой стороны, трехсторонний союз приближал отношения России с Пруссией и Австрией к идеальной, с точки зрения Петербурга, симметричной конфигурации. Панин быстро понял, что отныне Россия сможет оказывать более активное влияние на сохранение баланса сил в Священной Римской империи. Самое главное, однако, – договор был серьезным поражением антироссийской политики Франции.

3. Тешенский мир и союз с Австрией

Разделом Польши между тремя превосходившими ее силой абсолютными монархиями, разрешившими таким образом свой конфликт за счет более слабого неабсолютистского объекта международного права, еще в 1966 году восторгался один немецкий историк как «шедевром дипломатии», позволившим сохранить «равновесие сил в Европе безо всякого кровопролития»¹⁰⁹⁰. Однако если серьезно взвесить миротворческий эффект этого мероприятия, то даже с точки зрения лишь дипломатического искусства столь высокая оценка несправедлива. В действительности эта акция нанесла чувствительный вред и без того хрупкому и весьма сомнительному равновесию сил в Европе. Кроме того, политика «обменов, разделов и земельных махинаций» отнюдь не помогла достичь надежного компромисса, который бы способствовал долгосрочному сохранению мира¹⁰⁹¹. Вместо этого, будто бы в наказание за содеянное зло, первый раздел Польши лишил эти три отныне соседние друг с другом державы свободы действий, положив начало дальнейшим переделам и взаимным земельным компенсациям. К тому же территориальное сближение усилило их недоверие друг к другу. Фридрих II, с одной стороны, Мария Терезия, Кауниц и Иосиф – с другой, продолжали испытывать опасения в связи с укреплением позиций и возрастанием авторитета России в Европе, соревнуясь при этом в деле привлечения Екатерины каждый на свою сторону.

Если в 1774 году Иосиф прямо, хотя все еще безуспешно, пытался добиться заключения договора о дружбе между Россией и Габсбургской монархией¹⁰⁹², то стратегия Фридриха, стремившегося обезопасить свою политику в империи от Вены, установив семейные связи между мелкими княжескими дворами Германии и российским императорским домом, казалось, была более удачной. Когда в 1776 году принц Генрих устроил второй брак престолонаследника Павла Петровича, принц восторженно полагал, что теперь Екатерина привязана к Пруссии прочно и надолго¹⁰⁹³. В отличие от Генриха его брат Фридрих II имел обыкновение сохранять скепсис даже в моменты политического успеха. Он никогда не исключал возможности перемен в отношениях между европейскими державами, а опыт послепетровской России убедил его еще и в том, что российский престол подвержен опасности «революций». Прошли годы, пока Фридрих убедился в том, что положение Екатерины на троне до определенной степени устойчиво. И даже после этого в письмах своему посланнику в Петербурге он живо интересовался самочувствием императрицы, стабильностью ее власти, ситуацией с ее фаворитами и советниками, а также влиянием придворных партий на ее внутреннюю и внешнюю политику. Считая Екатерину в первую очередь тщеславной и честолюбивой, король в своих письмах к ней не скупился на лесть, а самого себя выставлял любезным и надежным союзником. Однако убежденных сторонников русско-прусского альянса он – что совершенно справедливо – видел лишь в Никите Панине, великом князе Павле Петровиче и – с 1776 года – в его супруге Марии Федоровне. На Екатерину же Фридрих обижался за то, что интересы России она отстаивала холодно и непоколебимо, хотя именно он в свое время с дальним расчетом открыл ей дорогу в Петербург¹⁰⁹⁴. В значительной степени именно Фридрих сумел вовлечь императрицу в дела империи с помощью династических связей и договоров, что в результате ослабило его собственные позиции внутри альянса, поскольку ему, с одной стороны, было свойственно переоценивать эффективность такой политики, а с другой – недооценивать тот факт, что именно благодаря ей императрица России получала возможность действовать в империи как на хорошо знакомой территории не только самостоятельно, но и не считаясь с его интересами.

Еще в 1772 году Иоганн Якоб Мозер констатировал, что во времена, прошедшие после Петра I, в отличие от самой эпохи его правления, «у императорского двора и отдельных штатов Германской империи было много связей с Россией; напротив, у Германской империи в целом – нет…». О посланнике русского двора при имперском сейме (рейхстаге) Мозер писал, что и тот «не причастен ни к каким государственным делам»¹⁰⁹⁵. Однако именно в это время наметилась перемена в германской политике России. Через два года после раздела Польши и через три месяца после заключения Кючук-Кайнарджийского мира петербургское правительство, в очередной раз после Семилетней войны, подвело некоторые итоги своего политического курса в отношении империи и указало его новое направление в инструкциях, данных в сентябре 1774 года будущему посланнику Екатерины при имперском сейме Ахацу Фердинанду фон дер Ассебургу относительно его обязанностей. Правительство Екатерины признало пользу от союза с прусским королем и обвинило Кауница в зависти к успехам Петербурга. Отмечалось, что, хотя изменение политического курса, осуществленное Петром III, не позволило России повлиять на заключение мира в 1763 году, с тех пор мудрость и решительность императрицы позволили ей занять выдающееся место внутри системы великих держав. В состязании между Австрией и Пруссией за благосклонность России спор был легко решен в пользу Пруссии из-за связи Вены с Версалем. В остальном же венский двор из-за своей враждебности по отношению к Фридриху сам связывал себе руки внутри империи. Имперские князья думали лишь о своих интересах, а не об интересах Corps Germanique ¹⁰⁹⁶, а едины они были лишь преследуя цель сохранения имперской конституции, гарантировавшей им их права. Позиция России по отношению к империи не осложнялась ни конфликтом интересов, ни взаимными правовыми претензиями, что давало ей возможность обрести доверие имперских штатов. Хотя Вена предводительствовала католической партией, а Фридрих стоял во главе Corpus Evangelicorum ¹⁰⁹⁷, их превосходство в силе не позволит установить настоящего доверия внутри империи, даже когда конфессиональные мотивы не будут играть своей роли, были уверены в Петербурге. Державы-гаранты – Франция и Швеция – были лишь фантомами, первая – как слишком заинтересованный сосед и союзник Австрии, вторая – в силу своей слабости после Северной войны. Посланнику поручалось поддерживать добрые отношения со всеми князьями, которые будут искать контактов с ним для себя лично или с целью совершенствования имперской конституции, и со всеми семьями, связанными узами родства с российским императорским домом. Для получения более подробных инструкций посланнику следовало разузнать о взаимоотношениях и интересах каждого из штатов империи, о партийных группировках внутри нее и их связях с другими державами¹⁰⁹⁸. Из сказанного можно заключить, что обновленная германская политика России не была направлена на поддержку союза с Пруссией. Ее целью было скорее самостоятельное соблюдение российских интересов, пусть пока и не слишком конкретных. Она по-прежнему стремилась контролировать равновесие сил в империи. Однако если до сих пор о заинтересованности России в его соблюдении заявлялось лишь извне, через притязания на первенство, то отныне дипломаты императрицы должны были своей деятельностью содействовать балансу сил в империи. Во избежание риска заключения Австрией и Пруссией двусторонних соглашений об аннексии территорий внутри империи по польскому образцу петербургское правительство сочло необходимым провозгласить в качестве второй цели своей германской политики сохранение имперской конституции. В этом вопросе оно могло рассчитывать по крайней мере на совпадение своих интересов с интересами мелких имперских штатов. Итак, многое свидетельствует в пользу того, что политическая концепция Ассебурга вернулась к своему автору в виде инструкции Панина, одобренной Екатериной¹⁰⁹⁹.

Фридрих рассчитывал превратить спор о баварском наследстве, разгоревшийся в 1778–1779 годах, в продуктивный апогей русско-прусских отношений. В отличие от принца Генриха и министра Герцберга король не был на сей раз настроен сохранять мир с помощью очередной земельной сделки за счет Польши¹¹⁰⁰. Он хотел раз и навсегда поставить на место жадных до компенсаций Габсбургов при военной поддержке России. Вместо этого, однако, конфликт стал поворотным пунктом российской внешней политики вообще и ее германской политики в частности. После провозглашения Иосифа римским императором в 1765 году Фридрих неоднократно предупреждал, что Австрия постарается использовать баварское наследство как средство обеспечить себе однозначный перевес в империи. Самого себя он усердно выставлял защитником мелких имперских княжеств, проча Екатерину на роль защитницы всей имперской конституции от произвола императора¹¹⁰¹. Когда в конце 1777 – начале 1778 года баварский курфюрст Макс Иосиф умер и права на наследство действительно вступили в силу, русское правительство уже не могло отделываться пустыми заявлениями. Фридрих постарался повлиять на мнение Петербурга в своем духе, отправив туда подробный труд своего министра Герцберга, доказывавшего безосновательность притязаний Австрии¹¹⁰². Прусский король намеревался воспрепятствовать присвоению габсбургским домом курфюршества военными средствами, рассчитывая при этом на помощь России, но Екатерина, хотя и осудила амбиции Иосифа, не могла позволить, чтобы Россия была вновь втянута в вооруженный спор из-за германских дел. Более того, она достигла взаимопонимания с Францией, также действовавшей в интересах мирного разрешения спора¹¹⁰³. Если Фридрих и надеялся, что бóльшая вовлеченность России в дела империи принесет долгосрочную пользу Пруссии, то эта идея была обречена на провал с самого начала. Екатерина преследовала диаметрально противоположную цель: укрепить авторитет России в империи, по возможности даже институционализировать его и положить конец попыткам Фридриха руководить политикой Петербурга. Со времен Петра I Россия поддерживала дипломатические связи лишь с Веной, Берлином, Дрезденом и Нижнесаксонским имперским округом (включая ганзейские города), с 1746 года – с имперским сеймом, а с 1774 года – и с княжеством-епископством Любеком с центром в Эйтине¹¹⁰⁴. Чтобы оторваться от буксира прусской политики в империи и противостоять острым кризисам, подобным угрожавшей разразиться войне за баварское наследство, было необходимо выстроить дипломатические отношения с другими штатами империи, завязать и поддерживать коммуникацию с возможно большим числом центров власти и углубить познания в структуре империи как с исторической, так и с конституционно-правовой точки зрения.

Именно в этой фазе переориентации германской политики России, пока Фридрих II находился в поиске придворных политических группировок, способных управлять Екатериной, императрица доказала, что только она сама определяет направление этой полиитки. Теперь она сама начала вникать в хитросплетения наследных притязаний и правовых отношений в Священной Римской империи, и особенно – на юге Германии. Труд Герцберга, посвященный конституционно-историческим и государственно-правовым вопросам, очень понравился ей. Через Панина она сообщила прусскому посланнику, что не будь она союзницей короля Пруссии, то стала бы ею сейчас¹¹⁰⁵. Однако своему поверенному Гримму она признавалась, что баварское дело совершенно неудобоваримо: «…кто, черт возьми, здесь прав или неправ, и кто все же лжец?»¹¹⁰⁶ И еще:

О Боже! Если можно было бы доказать и рассмотреть дело о баварском наследстве с такой ясностью и прямотой […] Как говорит великий дон Базиль¹¹⁰⁷из Севильского цирюльника , «…кто кого здесь проводит за нос?» В комедии это доктор Бартоло. Я Вас прошу подумать, кому бы Вы отвели эту роль в грандиозной драме, которая сейчас разыгрывается¹¹⁰⁸.

И хотя с активной поддержкой Фридриха Екатерина медлила до осени 1778 года, через Панина требуя от него просить помощи у как можно большего числа штатов империи, она все больше склонялась в пользу прусской интерпретации конфликта, поверив, что вопреки принципам имперской конституции заглотить Баварию стремится Иосиф, «двуликий человек», «Янус» и «фокусник». А миролюбивые заявления Марии Терезии Екатерина считала чистым притворством «богомолки»¹¹⁰⁹.

Участвуя в преодолении кризиса, Екатерина была вынуждена принять во внимание множество факторов: ей нужно было остаться в глазах общественного мнения Европы верной союзницей Фридриха; воспрепятствовать, причем без применения военной силы, расширению власти Габсбургов в империи, что отвечало и интересам России; не упустить шанса утвердить за Россией роль «третейского и мирового судьи Европы», вдохновенно приписывавшуюся ей даже таким трезвым умом, как дармштадтский министр Фридрих Карл фон Мозер¹¹¹⁰; а также проследить, чтобы Габсбурги получили по меньшей мере один урок, но не чувствовали бы себя при этом униженными, поскольку зимой 1777–1778 годов, на которую пришлись querelles allemands ¹¹¹¹, Австрия вновь начала поддерживать Россию против Османской империи и Крымского ханства¹¹¹². О том, как Екатерине удалось достичь столь противоречивых целей, писали многие, но наиболее выразительно об этом сказал Фридрих:

Движимая честолюбивой мыслью о возможности непосредственного вмешательства в германские неурядицы, Екатерина [в октябре 1778 года. – К.Ш .] открыто поддержала Пруссию. Ее посланники в Вене и Регенсбурге заявили, если коротко, что она призывает императрицу-королеву [Марию Терезию. – К.Ш .] удовлетворить жалобу имперских князей, особенно касательно противозаконной оккупации Баварии. В противном случае царица угрожала выполнить обязательства, данные королю Пруссии, и, согласно договору, отправить ему на помощь корпус. Это заявление произвело в Вене громоподобный эффект¹¹¹³.

Под нажимом России Австрия поспешила за стол переговоров, а Екатерина не замедлила принять уступку Марии Терезии как доказательство раскаяния:

Матушка глотать не собиралась, аппетит разыгрался лишь у сына, а так как четырем сыновьям фокусника надо жить, то искусство сделало свое дело, и матушка впала в невольный грех, однако теперь она искупила свою вину и проявляет такую покладистость, что если ее благие склонности не извратятся и не исказятся вновь, то и до добра недалеко¹¹¹⁴.

Однако в словах Фридриха сквозит и разочарование: ему запретили выступить перед Европой в роли мстителя, ведущего бескорыстную войну за поруганную императором свободу империи при поддержке или, по крайней мере, под прикрытием России.

Екатерина и король Франции взяли на себя посредничество между конфликтующими сторонами, и уже во время Тешенских переговоров в австрийской Силезии в обоих немецких лагерях императрицу прославляли как миротворицу. Инструктируя своего посредника на переговорах князя Николая Васильевича Репнина, Екатерина представила Габсбургов зачинщиками конфликта, разрешение которого обещало хорошие перспективы для российской политики:

Мы будем таким образом иметь пред всею Германиею честь сей нужной развязки, а может быть и соединения по ней в одну систему разных Принцев, из чего далее может для России произрасти давно желаемое преимущество учиниться ей на будущее время ручательницею Германской конституции, качество, которому Франция обязана своею превосходною в делах инфлуенциею¹¹¹⁵.

Опыт французской дипломатии в германских делах оправдал себя и в ходе конгресса: главную роль в разрешении конфликта сыграли французские проекты. Однако поскольку в начале 1778 года версальский двор как союзник Соединенных Штатов Америки вступил в открытую войну с Англией, одновременно стараясь сохранить союз с Австрией на послевоенное время, то подлинно нейтральными посредниками выступали императрица России и ее представитель в Тешене¹¹¹⁶. А пока сохранялась опасность обострения бескровной войны, что не исключало вооруженного вмешательства посредников, петербургское руководство считало, что «по причине чрезвычайной слабости Людовика XVI» французская политика едва ли располагала собственным пространством для маневра и вынуждена была следовать за российской¹¹¹⁷.

Официальные переговоры продолжались «немногим более двух месяцев», что можно считать весьма небольшим сроком, если верить авторитетному современнику-комментатору тех событий – юристу, действительному тайному советнику Карлу Фридриху Герстлахеру. По его свидетельству, переговоры отличались целенаправленностью и отсутствием «каких бы то ни было церемоний, во имя которых в прошлом веке предпочли бы отдать целые провинции, чем уступить хотя бы на йоту. Никто не считал, что употребление французского языка роняет честь Германской империи…». Очень своевременно, полагал правовед, что «в ходе самих переговоров никто не придерживался какого-то определенного порядка», что «все действовали как по отдельности, так и совокупно, как устно, так и письменно, в зависимости от обстоятельств…»¹¹¹⁸. Оценка Герстлахера интересна потому, что она разительно отличается от оценки Екатерины. В апреле 1779 года она возмущалась упрямством венских парламентеров. Ей не терпелось насладиться давным-давно обеспеченным ей дипломатическим успехом. А в мае, уже после подписания Тешенского мира она все еще продолжала насмехаться над обстоятельностью посланников и педантизмом юристов¹¹¹⁹.

«Самым странным» в мирном договоре, состоявшем из семнадцати статей, Герстлахеру представлялось, что «о баварском наследстве, за которое, собственно, и началась война, упоминалось лишь в седьмой статье, да и то вскользь». Подобным же образом отзывался о нем и юрист Иоганн Якоб фон Мозер¹¹²⁰. В самом деле, главным следствием Тешенского договора были взаимные одолжения трех держав, семь лет тому назад поделивших Польшу: Австрия все же получила Иннфиртель¹¹²¹, до тех пор принадлежавший Баварии, Пруссия – подтверждение своих притязаний на маркграфства Ансбах и Байрейт, а поскольку договор заново гарантировал соблюдение условий Вестфальского мира и всех прежних мирных соглашений между Пруссией и Австрией¹¹²², то некоторое время спустя Россия, ставшая гарантом Тешенского мира, решила добиться признания себя еще и в качестве неформального гаранта Вестфальского мира и, тем самым, имперской конституции. Своей первоочередной задачей правительство Екатерины по-прежнему считало соблюдение баланса сил в империи, но теперь оно желало иметь в придачу к этому статус, равный имперско-правовому статусу Франции, и получить право карать две германские державы за нападения друг на друга и на более слабые штаты империи в соответствии с гарантийными актами Вестфальского мира. Однако предварительное согласие, полученное в Регенсбурге от курфюршеств Пфальца, Саксонии и Бранденбурга – партнеров России по Тешенским переговорам, – встретило сопротивление императора, Ганновера и других имперских штатов. В феврале 1780 года российскому посланнику Ассебургу не удалось воспрепятствовать решению имперского сейма ратифицировать Тешенский мир с оговоркой, что он не ущемляет ни Вестфальского мира, ни других основных законов империи¹¹²³. Венское правительство удовлетворилось тем, что Российская империя «не обладает гарантией Вестфальского мира и не имеет в империи влияния, не располагая голосом в сейме»¹¹²⁴.

Пытаясь скрыть свой провал, Ассебург в отчете, направленном им в Петербург, прибегнул к нейтральной в правовом отношении формулировке, а его лексика отсылала к антигабсбургской полемике Пруссии. При этом он подчеркивал расширение политических возможностей России: гарантия Тешенского мира со стороны России, признанная императором и империей, является противовесом всему, что могло бы угрожать имперской конституции. Пользуясь этой гарантией, писал далее Ассебург, Россия может вмешиваться в любые политические и церковные дела империи. Авторитет России сравнялся с авторитетом прежних гарантов фундаментальных законов империи, а роль бескорыстного защитника позволяет ей укрепить свой собственный вес, влияние и славу¹¹²⁵. Впоследствии Трачевский, а вслед за ним Карл Отмар фон Аретин и другие историки обращались к этой политической интерпретации в доказательство того, что в Тешене Россия была действительно признана гарантом Вестфальского мира и имперской конституции¹¹²⁶. В инструкциях дипломатическим представителям Российской империи в 1780-е годы рост влияния императрицы на германские дела также объясняется лишь Тешенским миром, а о его связи с Вестфальским миром в них не упоминается. Даже само указание на то, что российская гарантия Тешенского мира ослабила влияние французского двора на германские дела и «уничтожила, так сказать, полностью влияние Швеции, место которой заняла Россия», имело своим результатом новый политический баланс, возникший из перераспределения сил в Европе¹¹²⁷.

Собой «мадам посредница» была весьма довольна. По совершенно верному определению Ассебурга, благодаря участию в разрешении прусско-австрийского спора, Екатерина, невзирая на оставшиеся открытыми некоторые правовые вопросы, получала возможность занять ключевую позицию, необходимую для активизации российской политики в Германии. По приказу Екатерины при Коллегии иностранных дел был создан германский отдел. К дипломатическим представительствам в империи прибавились в 1782 году посольство во Франкфурте-на-Майне для юго-западных имперских штатов: трех духовных курфюршеств (Майнцского, Кёльнского и Трирского), а также для Куррейнского, Верхнерейнского, Швабского, Франконского и Вестфальского имперских округов и для правящих домов Пфальц-Цвейбрюкена, Вюртемберга, Бадена, Гессен-Касселя, Гессен-Дармштадта и Ансбаха, – а в 1787 году – представительство в Баварии. Наряду с этим русский поверенный в делах в Гамбурге был аккредитован также при Нижнесаксонском округе и при дворах Брауншвейга и Мекленбурга. В 1777 году открылось консульство в Гамбурге, а за ним в 1783 году и другие – в Кёнигсберге, Любеке, Киле и Лейпциге¹¹²⁸.

Теперь о происходящем в империи Екатерину информировал, в первую очередь, посол во Франкфурте, граф Николай Петрович Румянцев, сын прославленного полководца Петра Александровича Румянцева, имя которого после Семилетней войны, а затем войны с Османской империей узнали и в Германии. Родившиеся в 1754 и 1755 годах братья Николай и Сергей получили хорошее воспитание, выучили даже немецкий язык и латынь, с 1772 года служили в Эрмитаже. Между своими первым и вторым приездами в Петербург – в 1773–1774 и 1776 годах – корреспондент и правая рука Екатерины барон Гримм сопровождал юных графов в образовательной поездке по Западной Европе и следил из Парижа за их обучением в Лейденском университете в течение года. Во время своего путешествия они побывали в Варшаве, Карлсбаде, Готе, Рейнской области и Нидерландах, а по завершении учебы – в Париже, Женеве, Фернее, где навестили Вольтера, в Генуе, Милане, Флоренции, Риме, Неаполе, Венеции и Вене. После этого Николай, долгое время безуспешно пытавшийся устроиться на дипломатическую службу за границей, вынужден был, как и его брат, служить при дворе камергером. В качестве посланника во Франкфурте первоначально рассматривалась фигура Ассебурга – доверенного лица Панина, но тот решил остаться в Регенсбурге. Лишь после поворота во внешней политике России ее новый руководитель Александр Андреевич Безбородко выполнил просьбу генерал-фельдмаршала Румянцева, позаботившись о назначении Николая полномочным представителем России на юго-западе Германской империи¹¹²⁹. А Сергею благодаря заслугам отца и протекции Безбородко в 1785–1786 годах достался неожиданно освободившийся пост посланника в Берлине¹¹³⁰.

Перед отъездом Николай Румянцев получил не только пакет верительных грамот на французском и немецком языках, адресованных всем дворам и округам, где ожидали его прибытия, но и подробные инструкции¹¹³¹. Поручение, данное Румянцеву, – расширять и укреплять влияние России на сохранение мира и вообще на дела в Германии и Европе – было совершенно необозримым. В инструкции отмечалось, что гарантия Тешенского мира, признаваемого действенным и нерушимым законом, обеспечивает императрице России возможность непосредственного активного участия в политической жизни Германской империи. В инструкции, данной Ассебургу семью годами ранее, подобных утверждений быть не могло. Румянцев должен был показать всем, а особенно мелким имперским штатам, что Россия не преследует корыстных интересов на территории империи и стремится быть подлинным другом и надежной опорой. А поле деятельности для Румянцева и подавно отличались от того, что предназначалось когда-то Ассебургу. Во-первых, особенно подчеркивалась актуальность союза с Пруссией, оправдавшего себя, в частности, в вооруженном нейтралитете против Англии. Новостью, во-вторых, была информация о неофициальной договоренности о дружественных отношениях с римским императором. В-третьих, главным источником опасности для империи по-прежнему объявлялось соперничество Пруссии и Австрии. Отмечалось, однако, что, поскольку «весы справедливости» благодаря дружественным отношениям с обоими дворами находятся в руках императрицы, миру в тот момент, к счастью, ничто не угрожало. Однако, как петербургские инструкторы ни расхваливали равноудаленность русского двора и от Вены, и от Берлина, было ясно, что по сравнению с 1774 годом представление о потенциальном нарушителе мира изменилось: инструкция указывала, что пока Фридрих не проявлял недоверия к налаживанию русско-австрийских отношений. И четвертой особенностью была новая точка зрения, новый взгляд на мелкие имперские штаты. Инструкция предупреждала, что иногда из маленькой искры может возгореться большое пламя. По всей видимости, это указание возникло из опыта конфликта вокруг баварского наследства. Было, однако, понятно с самого начала, что главной задачей России была вовсе не защита правовых интересов слабых имперских штатов, а сохранение мира и равновесия. Правильно или нет, Румянцеву следовало не примыкать к той или иной партии, а наблюдать и улаживать¹¹³².

Превосходно образованный и наилучшим образом подготовленный к выполнению своей задачи, этот молодой человек отличился уже в ходе первого же политического испытания: он проявил наблюдательность, серьезную осведомленность обо всех процессах, имевших отношение к протяженному спектру его деятельности, и изрядную коммуникабельность. Правда, российские историки XIX века упрекали Румянцева в склонности раздувать значение многих событий, происходивших при мелких германских дворах, и надменности, вызванной его положением как представителя великой Екатерины. Однако тот факт, что он именно как руководитель внешней политики в царствование Александра I, в период Тильзитских соглашений, исчез с политической арены с завершением Отечественной войны 1812 года, стал причиной тому, что дурная репутация распространилась на всю его биографию. Как бы то ни было, благодаря многочисленным и обстоятельным депешам, отправлявшимся Румянцевым в Петербург с 1782 по 1795 год, императрица и Коллегия иностранных дел были подробно осведомлены о событиях, происходивших в Германии¹¹³³. Кроме того, Румянцев прекрасно разбирался во внутреннем устройстве Священной Римской империи и соотношении сил в ней.

Оценивая миссию Румянцева с точки зрения возможностей, предоставленных российской политике в Германии Тешенским миром, можно прийти к выводу о том, что в 1780-х годах России, вопреки ожиданиям, все же не удалось утвердиться в роли хотя бы неформальной защитницы имперской конституции¹¹³⁴. Однако ни сам энергичный посланник, ни неясность правовой ситуации, ни нежелание имперских сословий признать Россию защитницей своих прав не были тому причиной. Изменения, внесенные Екатериной в политический курс по отношению к Германии в период между Тешенским миром и переездом Румянцева во Франкфурт, были столь радикальными, что активное влияние России, пусть даже расширявшееся, перестало служить преимущественным инструментом для защиты имперской конституции в том значении, которое ей придал Тешенский мир. Если во время мирных переговоров российская императрица еще поддерживала прусского короля в борьбе с «деспотизмом» Габсбургов, то непосредственно после них усилился ее скрытый интерес к новому изданию союза с Веной, направленному против Османской империи, да и Австрия с 1777 года проявляла готовность к повторному сближению с Россией¹¹³⁵. А как раз предложение Фридриха о заключении союза между Россией, Пруссией и Портой, высказанное им в 1779 году¹¹³⁶, лишь укрепило Екатерину в ее намерении сблизиться с Австрией.

Чтобы ускорить дело, весной 1780 года Иосиф решил совершить неоднократно упоминавшуюся здесь поездку в Россию. Под именем графа Фалькенштейна в июне он приехал в Могилёв, где состоялась его встреча с императрицей. Оттуда они вдвоем отправились в Смоленск, затем Иосиф один побывал в Москве, а перед отъездом домой снова встретился с императрицей в Петербурге. Они много беседовали наедине, не скупясь на взаимные любезности. Однако это была не пустая лесть: и он, и она оценивали интеллектуальные способности друг друга по достоинству, а кроме того их связывал не только интерес к нормальным школам, но и цель, ради которой устраивалась встреча, – заключение политического альянса¹¹³⁷. По всей видимости, Германская империя практически не всплывала в их беседах, не считая доставивших немалое удовлетворение Иосифу сдержанных и критических отзывов Екатерины о стареющем Фридрихе, ее союзнике. Зато императрица откровенно поведала о своих завоевательных планах относительно земель Османской империи и пыталась склонить Иосифа к тому, чтобы вознаградить себя за счет территории Италии¹¹³⁸. Представления сторон о союзе тоже расходились даже на этапе предварительных переговоров: Мария Терезия и Кауниц поручили Иосифу в первую очередь сделать все возможное для того, чтобы отдалить друг от друга Пруссию и Россию и договориться самое большее о заключении оборонительного союза, а Екатерина настаивала на совместном наступлении двух империй на Рим и Константинополь¹¹³⁹. К тому времени из-под пера ее секретаря Безбородко уже вышли первые наметки «греческого проекта». Несмотря на то что в них оговаривались три разных варианта завоеваний в зависимости от развития военной ситуации, не оставалось сомнений в решимости российской императрицы уничтожить Османскую империю¹¹⁴⁰.

Иосиф, как и Фридрих, считал свою потенциальную союзницу честолюбивой, эгоцентричной и избалованной политическими успехами и славой. Ее манеру обсуждать политические планы он нашел легкомысленной, игривой и абсолютно непоследовательной; беседуя с ней, ему приходилось следить за тем, чтобы не попасть впросак¹¹⁴¹. А Екатерина полностью пересмотрела свое негативное мнение об Иосифе. Когда в том же году Фридрих II совершил очередную политическую оплошность, прислав в Петербург не блиставшего умом наследника своего престола принца Фридриха Вильгельма с заданием помешать Иосифу, Екатерина высказалась о своих высоких гостях со всей однозначностью: у графа Фалькенштейна есть задатки мастера, а прусский кронпринц – подмастерье, пока еще не подающий надежд¹¹⁴².

В конце 1780 года умерла императрица Мария Терезия, и политический курс Австрии отныне Иосиф определял самостоятельно. Однако заключение официального соглашения осложнялось все той же формальной проблемой – непризнанием императорского титула правителей России со стороны Священной Римской империи. Тем не менее, как и прежде, эту проблему удалось обойти: обменявшись секретными посланиями, Иосиф договорился с Екатериной о разделе, если не о дележе, Османской империи и о заключении оборонительного союза на случай нападения третьих стран на одну из сторон¹¹⁴³. Хотя Иосиф заключал этот союз не от имени империи, но от имени своих габсбургских земель, его воздействие и на германскую политику России, и на жизнь империи было весьма существенным. Союз России с Пруссией существовал отныне лишь на бумаге. Вступая в должность посланника в юго-западной части империи, Николай Румянцев уже понимал, что защита имперской конституции не является его первоочередной заботой, что отныне он должен действовать как агент, со стороны России содействующий политике Иосифа II в империи. Верность, хотя и с некоторыми оговорками, Иосифа II союзническим обязательствам, данным Екатерине, обеспеченное им прикрытие ее завоевательной политики на Черном море все более располагали к нему императрицу. Она не осталась в долгу, оказав ему через своих посланников в империи, в первую очередь через Румянцева, дипломатическое содействие в обмене австрийских Нидерландов на Баварию, а впоследствии и в его борьбе с Союзом князей – последним маневром Фридриха против Габсбургов¹¹⁴⁴. Однако подобно тому, как заключенный в 1756 году франко-австрийский альянс ослабил позиции Франции как державы-гаранта, так и в императрице России, претендовавшей на звание гаранта имперской конституции, начали разочаровываться с начала 1780-х годов некоторые публицисты и штаты империи. Екатерина обманула ожидания тех, кто рассчитывал на бескорыстную помощь просвещенной государыни немецкого происхождения в сохранении мира и спокойствия в Европе и в беспристрастном соблюдении законов и правовых традиций империи.

Румянцев быстро усвоил свою задачу: он понял, что следует избегать участия во внутриимперских группировках и разбирательствах и во всем слушаться императора. По его словам, Иосиф старался заслужить уважение князей и, в то же время, быть выше их мелочных споров. Узнать Германию, поучал молодой дипломат свою повелительницу и ее советников по внешней политике, возможно лишь занимаясь ее изучением – иногда скучным и трудным, а иногда и бесполезным, таким, на которое сангвиники-французы не способны. С другой стороны, однако, неблагоразумно просто доверять суждениям отдельных личностей из империи, потому что они стеснены собственными интересами. Вместо этого нужно изучать и книги, и людей, и русский посланник подходит для этого как нельзя лучше, ибо сочетает в себе беспристрастность в отношении немецких интересов, свойственную французам, с прилежанием, терпением и усердием, свойственными немцам.

Об империи посол отзывался как об основательной, однако к тому времени разложившейся идее. Он сообщал, что германские министры постоянно говорят о конституции империи, представляющейся им чем-то вроде призрака республиканской формы правления. Однако именно в силу их высокомерия любовь к отечеству выродилась в мелкие личные интересы. Будь империя единой, она могла бы постоять за себя. Однако ввиду отсутствия в ней единства своим существованием она обязана соседям. Под влиянием инстинкта самосохранения все крупные монархии озабочены своей неприкосновенностью. С политической точки зрения это пустырь, который всем хочется сохранить под пар. Любое государство Германии, пишет Румянцев далее, обладает двоякой силой: фактической, определяющейся численностью войска и доходами, и относительной, в соответствии с авторитетом, предначертанным ему законом или принадлежностью к определенному штату. К примеру, важно быть директором имперского округа или иметь несколько голосов в сейме.

Незадолго до основания в 1785 году по настоянию Фридриха II Союза князей, когда вслед за Саксонией и Ганновером несколько мелких князей, например маркграф Карл Фридрих Баденский и герцог Карл Август Саксен-Веймарский, примкнули к альянсу против императора Иосифа, посланник уже считал подобную лигу малоперспективной. Он писал, что от нее не будет проку в первую очередь имперским правителям, испытывающим опасения перед какими бы то ни было союзами, соперничающим со своими соседями, но неспособным достичь гармонии по причине склонности к обособлению, оспаривающим наследные права и титулы и располагающим расстроенными финансами. Он сравнивал Германию с республикой в состоянии анархии, отказывая ее князьям в способности к политическому действию. Однако, несмотря на то что эта оценка во многом отражала мнение петербургского двора, в своих сообщениях всеведущий дипломат не пощадил и имперскую политику Иосифа: он писал, что его проекты церковных реформ оттолкнули от него даже католическую партию империи, прежде всегда поддерживавшую императора¹¹⁴⁵.

4. Фридрих Великий – образец монарха и союзник

В XVIII веке взаимоотношения европейских держав не исчерпываются историей отношений коронованных особ. Однако можно сказать и наоборот: отношение Екатерины к Фридриху II и Иосифу II определялось не только политическим интересом Российской империи к Пруссии и Австрии. Будучи одиннадцатилетней девочкой, в 1740 году цербстская принцесса София Августа Фридерика видела, как радовались штеттинцы смерти Фридриха Вильгельма I и восхождению на престол Фридриха II¹¹⁴⁶. В 1741 году родился австрийский престолонаследник Иосиф, чья смерть в 1790 году повергла ее в глубокую скорбь. На протяжении пятидесяти лет она наблюдала за тем, как эти два монарха понимали и исполняли свои обязанности как правителей, управляли своими государствами и реформировали их, располагали судьбами Германской империи и меняли изнутри систему европейских государств. В определенные моменты Екатерина испытывала глубокое недоверие к ним обоим, и чувство ответственности за Россию не раз вынуждало ее ставить их на место, но тем не менее они были для нее единственными современными государями, имевшими историческое значение и обладавшими политическим и интеллектуальным величием, – по ним она мерила и себя. Напротив, к Марии Терезии она всегда была несправедлива.

В XIX веке многое в отношениях Фридриха и Екатерины получило превратное толкование. Прусский дипломат и писатель Курд фон Шлёцер усматривал в них только почитание и расположение Екатерины к прусскому королю как изъявление благодарности за то, что он помог ей попасть в Петербург¹¹⁴⁷. Долгое время считалось, что в одном из своих манифестов о восшествии на трон Екатерина обвиняла Петра III в том, что он нанес ущерб России: «заключением нового мира с самым ея злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение», – пока Василий Андреевич Бильбасов не обнаружил, что Екатериной был подписан и опубликован в тот же день другой, третий вариант документа, смягченный в этом месте¹¹⁴⁸. И наконец, авторитетные историки всегда считали своим долгом опровергать слухи о том, что Фридрих был отцом принцессы Софии Фредерики¹¹⁴⁹.

Без сомнения, в 1740–1750-е годы, в период политического созревания великой княгини, король Пруссии казался ей самой яркой фигурой на европейской сцене. И убедиться в этом суждении помог ей, конечно, Вольтер. Хотя в эпоху правления Фридриха Вильгельма I и его сына Пруссия и не могла служить моделью «смешанной конституции», Вольтер и энциклопедисты считали ее, тем не менее, образцовым государством по сравнению с Францией. В разгар Семилетней войны в статье французской Энциклопедии , посвященной Пруссии, выражались восхищение и восторг перед Фридрихом, сумевшим отстоять свое государство, менее значительное по силе, в борьбе с превосходящими силами вражеского альянса¹¹⁵⁰. Из более или менее значительных правящих князей Фридрих более других отвечал требованиям, предъявлявшимся просвещенными писателями к roi-philosophe ¹¹⁵¹. Пиетистскому идеалу отца семейства он соответствовал меньше. Вместо того чтобы апеллировать к Божьей милости, он легитимировал свое правление служением государству и всеобщему благу в рамках общественного договора между правителем и народом. Не возникает сомнений в том, что Фридрих старался оправдать эту роль. Он вступил в переписку и обменивался мыслями на самом высоком интеллектуальном уровне с ведущими французскими просветителями, сам был не чужд литературной деятельности. И наконец, он развивал свое государство как рационалистически, так и гуманистически, реформируя финансы, управление, юстицию, народное образование и вводя религиозную терпимость¹¹⁵².

За недостатком доказательств нельзя утверждать наверняка, что Фридрих Великий являл собой стандарт монарха того времени, на который ориентировалась честолюбивая великая княгиня, однако за неимением альтернатив этот тезис представляется убедительным. Если письменных свидетельств нет, то уместнее скорее опереться на предположение, чем отмахиваться от выводов, которые напрашиваются сами собой. Поэтому профессиональная тяга историков к документам начинает сказываться отрицательным образом, когда, например, отвечая на вопрос о том, что известно о взглядах Екатерины на управление государством (opinions on government ) до узурпации трона, Исабель де Мадариага обследует важнейшие из опубликованных источников, свидетельствующих о рецепции будущей императрицей политических идей (что само по себе совершенно верно), однако воздерживается от возможности поразмыслить о живых впечатлениях и примерах для подражания¹¹⁵³. Ведь существуют детали, позволяющие даже предположить, что занятия чтением в середине 1750-х годов навели Екатерину на мысль о том, что выгоднее учиться у Фридриха, чем сражаться с ним. Именно в 1756 году, в столь плодотворный для нее период общения с Чарльзом Хэнбери Уильямсом и Станиславом Понятовским, с той же «жадностью», с какой до тех пор она читала Вольтера, Екатерина прочла Œuvres ¹¹⁵⁴ короля, и многое говорит за то, что благодаря ему она познакомилась также и с Макиавелли¹¹⁵⁵. И уж наверняка не вопреки воле Екатерины Никита Панин выбрал короля Пруссии образцом правителя для своего воспитанника – наследника престола Павла Петровича – наряду с королем Франции Генрихом IV¹¹⁵⁶.

Политика, выстроенная в духе принципов Фридриха, не являлась стопроцентной гарантией сближения России с Пруссией. В пору Семилетней войны Екатерина решительно отстранилась от несокрушимой пруссофилии своего супруга. «Великий князь – пруссак до мозга костей, и все это лишь из-за его милитаристских вкусов», – сообщала она своему близкому другу, английскому посланнику Уильямсу. Она писала, что сама она никогда не стала бы советовать ничего, что, по ее мнению, не служило бы «славе и интересам России», которую она любит так же страстно, как спартанец Лакедемонию. Тем не менее Екатерина осознавала и необходимость внутреннего благоустройства страны¹¹⁵⁷. В своих Мемуарах она отмечает, что поначалу в привязанности Петра к королю Пруссии не было ничего особенного, однако потом она превратилась в чистейшее безумие. В один из дней, когда Петр оплакивал поражения считавшихся непобедимыми прусских войск, Екатерина по тому же поводу приказала изжарить быка для ораниенбаумских каменщиков и рабочих¹¹⁵⁸.

Aperçus ¹¹⁵⁹ Екатерины, возникшие в 1758–1761 годах, свидетельствуют, что она затвердила свой урок еще до восшествия на престол: в них она размышляет о том, как сложно прислушиваться к советам, или о соотношении целей и средств их достижения. Вновь и вновь она признается в том, что желает «лишь блага той стране», в которую «привел» ее Господь: «Слава страны – создает мою славу». И снова речь идет о том, что пространная империя нуждается не в опустошении, а заселении ее пространств: «…мир гораздо скорее даст нам равновесие, нежели случайности войны, всегда разорительной». От примирительного духа правителя, его снисходительности, от доверия нации, достигаемого ориентированной на правду и всеобщее благо политикой, зависит больше, чем от тысячи законов, а политическая свобода могла бы одушевить всё¹¹⁶⁰.

Здесь мы исходим из того, что Екатерина изучила Фридриха как авторитет, затем сопоставила его образ с выводами, которые она сделала из сочинений писателей-просветителей, и увидела, что может превзойти его. Такая интерпретация позволяет рассматривать внешнюю и внутреннюю политику Екатерины II 1760-х и 1770-х годов как доказательство ее стремления выйти из тени Фридриха II. Их наполненная любезностями переписка, нашпигованная разнообразной лестью со стороны последнего, не должна скрыть от нас, что этот политический альянс даже в его лучшие времена не был лишен разногласий. Если дело касалось интересов России, Екатерина не уступала ни на йоту: ни когда Пруссия напала на Данциг и устье Вислы, ни когда стоял вопрос о таможенных пошлинах между двумя государствами, ни даже когда повышались почтовые сборы в Пруссии. И хотя их союз продолжал существовать и после заключения секретного соглашения России и Австрии в 1781 году вплоть до самой смерти Фридриха, в 1780-е годы его ценность для обоих партнеров значительно упала¹¹⁶¹.

Существует документ русского происхождения, очень уместно подводящий итоги екатерининского политического курса в отношении Пруссии в правление Фридриха и детально характеризующий ее представление об интересах России. В 1786 году, за несколько месяцев до смерти Фридриха, отправляясь в Берлин новым посланником императрицы, граф Сергей Петрович Румянцев получил инструкцию, в которой шла речь и об истории союза двух держав. Через пять лет, прошедших с назначения его брата Николая, а тем более через двенадцать лет после появления инструкции Ассебургу Екатерина и ее советники смогли хладнокровно подвести черту под историей русско-прусских отношений¹¹⁶². Дружба и союз с Пруссией, сильной державой, объединявшей множество германских дворов, никогда не могут «быть безразличны для других держав, а следовательно, и для России». Этот союз сыграл свою положительную роль, позволив сдерживать Австрию, Францию или Швецию во время турецкой войны. «В Польше мы добились значительного, в Германии некоторого влияния, в Курляндии же – безраздельного господства». Проблема, говорится в инструкции, состоит лишь в том, что географическое положение вынуждает Пруссию проводить экспансионистскую политику и испытывать постоянное недоверие к России, для противоборства с которой у нее нет достаточно сил. Поэтому их дружба «не укоренена в природе вещей» и «не может носить иного характера, чем временный, а именно определяться стечением обстоятельств». Зависть к территориальной экспансии со стороны России – вот главный интерес берлинского двора.

Вице-канцлер Иван Андреевич Остерман, составивший эту инструкцию, по всей видимости, по-немецки, и Екатерина, давшая ей неограниченную санкцию своей подписью, признавали, что с момента прихода к власти Фридрих II повысил престиж и могущество своей монархии и вывел Пруссию на такую позицию, где она, заняв место Франции, смогла разделить с Австрией влияние на империю. С возникновением Союза князей Фридрих возглавил «не только протестантский корпус в империи, но и часть католических штатов». Напротив, авторитет венского двора в империи «сильно упал». Их последний конфликт, Война за баварское наследство, «закончился Тешенским миром, который, будучи гарантированным Ее Императорским Величеством, заложил первые основы влияния России в Германии и дал Нам право участвовать в германских политических делах не через третьи стороны, а непосредственно». Россия получила возможность «постоянно играть видную роль, поддерживая связь и с венским, и с берлинским дворами – основными движущими силами всех дел, и руководствуясь их политическими целями в зависимости от Наших собственных…». После заключения Тешенского мира и русско-австрийского союза, говорится в инструкции далее, Фридрих, движимый «стойкой завистью к австрийскому дому», проявляет недовольство Россией, хотя «здешняя сторона никогда не намеревалась и не намерена отменять и слагать с себя обязательства, данные королю Пруссии, до тех пор пока он сам будет свято соблюдать их и мир, не нарушая общего спокойствия…».

Блюстительницей общего спокойствия инструкция изображала, конечно же, императрицу. Если, придя к власти, Екатерина видела в Австрии германскую державу, которая готова пойти на нарушение имперского status quo ради овладения Силезией, то после обуздания Иосифа в Тешене потенциальным возмутителем спокойствия стал считаться Фридрих, пусть даже потому, что Екатерине нужно было найти оправдание направленному против него союзу, заключенному с Габсбургской монархией. С политической, стратегической и экономической точек зрения альянс с Австрией представлялся более выгодным, чем с Пруссией, а кроме того, «тесная связь, объединяющая двух суверенов [Екатерину и Иосифа. – К.Ш. ], является плодом их личного знакомства, взаимного доверия и уважения». По-видимому, одной из причин охлаждения отношений с Фридрихом был тот факт, что в 1769 году он пренебрег приглашением приехать в Россию, не проявив особого желания навестить ее и впоследствии. Честолюбие Екатерины, стремившейся нравиться самому Фридриху, не удовлетворили ни два визита его брата Генриха, которого она очень уважала со времен своей юности, ни, тем более, приезд в Петербург престолонаследника Фридриха Вильгельма.

С другой стороны, Екатерина ни в коей мере не была несправедлива к королю как к союзнику, отмечая, что, «плетя интриги в Германии и других местах, он не нарушал внешней благопристойности по отношению к здешнему двору даже в тех случаях, когда ему приходилось высказывать мнения и выводы, противоположные Нашим»¹¹⁶³.

Старому Фрицу не нравилось снисходительное отношение к нему тщеславной дочери одного из его офицеров. Она ни на грош не считалась с ним, когда речь заходила об интересах России. Конечно, Екатерина была тщеславна. Однако значительная часть спорных вопросов, в которых она отказывалась идти на уступки, затрагивала могущество и престиж ее империи. Если же речь заходила об авторитете ее собственного правления, политический престиж ставился на карту. Вопрос о том, кто из монархов был лучшим представителем и проводником просветительских принципов, был делом не личной, а государственной значимости, и роли были распределены еще в 1762 году: будучи моложе и позже взойдя на престол, Екатерина бросала вызов заслуженному чемпиону, roi-philosophe Фридриху Великому. С возрастом ему стало труднее выдерживать конкуренцию за общественное мнение Европы. В 1760 году Фридрих прервал переписку с Вольтером, а Екатерина вскоре после своего прихода к власти сама вступила в переписку со знаменитейшим из просветителей, в свое время приложившим руку к утверждению славы юного короля Пруссии¹¹⁶⁴, а также с д’Аламбером, Дидро, позднее с Гриммом и другими авторитетными собеседниками Фридриха. Она переманила у него Леонарда Эйлера¹¹⁶⁵, и даже швейцарский врач Иоганн Георг Циммерман, которого в 1786 году умирающий король призвал к себе, тогда уже состоял в переписке с императрицей России¹¹⁶⁶.

В сравнении с Фридрихом неустанное заигрывание Екатерины со знаменитостями граничило с эпигонством. Так или иначе, однако, оно было успешным. Вольтер, к примеру, принимал живое участие в ее политике и войнах с Польшей и с Османской империей. В 1772 году он даже призвал Фридриха объединить усилия с российской императрицей и изгнать из Европы турок. Такая затея совершенно не вдохновила короля Пруссии, надеявшегося на скорейшее прекращение войны из-за одних лишь субсидий, выплачивавшихся им России во время войны в соответствии с союзным договором¹¹⁶⁷. Шарм, непринужденность и политическая целеустремленность Екатерины располагали к себе не меньше, чем финансовая поддержка наук и искусств, а также инвестиции в общественное мнение Европы, пусть даже снедаемый завистью Фридрих думал иначе.

В конце концов это общественное мнение во главе с Вольтером и притворно восторженным Фридрихом подтвердило уникальность просветительской миссии Екатерины. Проводить реформу общества, обеспечивать свободу и толерантность посредством законов, совершенствовать администрацию, создавать независимую судебную систему, заселять пустующие регионы, развивать народное образование, повышать общий культурный уровень повсеместно, начиная с императорского двора, в отсталой, обделенной хорошими климатическими условиями, полиэтничной и многоконфессиональной Российской империи – все это признавалось в Европе несоизмеримо более трудной задачей сравнительно с той, что стояла перед просвещенным монархом, получившим Пруссию в том виде, в каком она была на момент его вступления на престол. Екатерина и сама увлекалась всемирно-историческим величием своих целей и не упускала возможности распропагандировать свои проекты как успешные шаги в верном направлении. А Фридрих в первые двадцать лет ее царствования был как раз тем, на кого ей хотелось в первую очередь произвести впечатление. Когда-то именно он заложил мерило современного искусства управлять, и именно прусского короля Екатерина, придя к власти, призвала в свидетели собственного владения политическим ремеслом. Лишь в последние годы жизни Фридриха она почти перестала придавать значение его мнению. Однако, когда при его преемнике Фридрихе Вильгельме II между Россией и Пруссией усилилось напряжение – вначале из-за Швеции и Польши, а затем в связи с его политикой в отношении революционной Франции, – Екатерина с презрением и враждебностью сравнивала правящего прусского короля и его министра Герцберга с историческим величием Фридриха. Екатерина расхваливала умственные способности покойного, сетуя на то, что теперь приходится иметь дело с его глупым наследником¹¹⁶⁸. Интриги берлинских розенкрейцеров вокруг Фридриха Вильгельма II, а также их намерения относительно великого князя Павла Петровича она считала опасным безобразием и отходом от просветительских принципов, в которых она раньше была солидарна с Фридрихом Великим.

Неоднократно императрица упрекала Фридриха Вильгельма II в неблагодарности, напоминая, как в 1762 году великодушно вернула его дяде Восточную Пруссию и «добрую часть Померании»¹¹⁶⁹. В 1788 году, хотя и с оглядкой на Иосифа II, Екатерина не стала даже продлевать истекавший договор о союзе с Пруссией, потому что король, вместо того чтобы поддержать Россию, предложил ей лишь посредничество в заключении мира со шведами. Кроме того, Екатерина подозревала прусского короля и Англию в благоприятствовании своему второму военному противнику – Османской империи. В то же время императрицу успокаивала мысль о том, что она все еще связана с Пруссией благодаря Тешенскому договору и Лиге вооруженного нейтралитета 1780 года¹¹⁷⁰.

В конце 1780-х годов императрица внимательно изучила Посмертные сочинения (Œvres posthumes ) Фридриха и апологетический труд итальянского историка аббата Карло Джованни Мария Денина Опыт о жизни и царствовании Фридриха II, короля Прусского (Essai sur la vie et la règne de Frédéric II, roi de Prusse) , сопроводив их критическими заметками на полях. При этом Екатерину интересовало только впечатление, произведенное ею на короля. Она отмечала, что о России Фридрих наговорил много неправды, но ее саму он оценил по справедливости и разуму¹¹⁷¹.

5. Император Иосиф II – союзник и друг

Несмотря на то что во время Войны за баварское наследство Екатерина возлагала вину за деспотизм Габсбургов на Иосифа II, вскоре ее отношение к нему радикально переменилось. Образ Фридриха неудержимо тускнел, в то время как Иосифа после встречи в Могилёве в 1780 году она стала считать своим личным другом, а с 1781 года – и своим лучшим союзником в завоевательной политике, направленной против Османской империи. Едва ли Екатерина согласилась бы сносить от другого монарха протокольные оговорки, лишь со временем устраненные секретным соглашением между двумя империями, оформленным в ходе переписки двух монархов. Иосиф оказался чрезвычайно лояльным союзником: благодаря союзу с Австрией Россия в 1783 году аннексировала Крымское ханство, а с 1787 по 1792 год вела победоносные войны со Швецией и Османской империей, будучи в состоянии одновременно представлять угрозу для Польши, Пруссии и Англии¹¹⁷².

До начала общей для них войны с Турцией в 1787 году Иосиф снова прибыл в Россию по приглашению императрицы. В сопровождении большой свиты они объехали черноморские провинции Российской империи, завоеванные в 1774 и 1783 годах¹¹⁷³. В центр этого большого спектакля режиссеры поставили свидетельства успеха европейской миссии России: прогресс в заселении степей, встречу с покоренным Востоком в бывшей ханской резиденции в Бахчисарае, возвращение античного культурного наследия Европы в древнегреческих развалинах. Уже осенью 1785 года Екатерина заманивала в это путешествие своего горячего почитателя князя де Линя, обещая подарить ему кусочек таврической земли, где когда-то стоял храм Дианы, жрицей которого была Ифигения¹¹⁷⁴. Однако то, что было задумано как триумфальное шествие Екатерины и ее понтийского вице-короля Потемкина, стоило Иосифу больших жертв, став для него мучительным испытанием. Самая форма приглашения, высказанного в сухих словах постскриптума, возмутила его: Екатерина лишала его, римского императора, возможности свободно принять решение об участии в поездке. Ошарашенный такой бесцеремонностью, Иосиф все же решился поехать, чтобы не оскорблять союзницу. Если уже после первого визита в Россию он заметил Кауницу, что, как и прусский король, считает российскую императрицу прежде всего тщеславной, то теперь он и подавно не скрывал своего мнения от опытного государственного канцлера: «…я составлю ответ […] он будет честным, коротким, однако в нем я вновь дам почувствовать екатеринизированной цербстской принцессе, что она должна проявлять больше уважения и усердия, дабы склонить меня к себе»¹¹⁷⁵.

Из писем Иосифа и записок участников путешествия известно, что он и в самом деле участвовал во всех мероприятиях без малейшего энтузиазма, находя импровизированные остановки жалкими, колонизацию степей и основание городов – непосильным бременем для государственной казны и жизни десятков тысяч присланных сюда рабочих. К Екатерине он продолжал испытывать симпатию, наблюдая проявления искренней дружбы с ее стороны, однако о Потемкине отзывался как о злом гении всех химерических проектов и своих собственных бедствий, связанных с этим путешествием¹¹⁷⁶. Кстати, Потемкин в свою очередь, как выяснила Екатерина впоследствии, перебирая оставшиеся после него бумаги, тоже терпеть не мог императора¹¹⁷⁷. У Иосифа, прежде всего, не было времени на досужие затеи. Его мучило, что собственные государственные дела требовали его присутствия. Не допускавший во время поездок по провинциям своей империи снисхождения ни к себе, ни к своим чиновникам, честно интересовавшийся проблемами подданных, Иосиф неуместно чувствовал себя почетным гостем на триумфальном шествии, задуманном как пролог к новой войне с Портой и сопровождавшемся экскурсиями и развлечениями. В итоге события, разворачивавшиеся в Священной Римской империи: напряженность между Пруссией и Голландией, непредвиденные действия Союза князей, крах церковной реформы и, самое главное, протесты сословий в австрийских Нидерландах, – действительно вынудили его вернуться домой раньше срока¹¹⁷⁸.

Дружба Екатерины с Иосифом была настолько подлинной, что ей не повредило даже полное осознание Екатериной недостатков Иосифа как правителя. Если Фридрих, в понимании императрицы, был мерилом монарха, то с Иосифом II она с самого начала чувствовала себя более опытной и мудрой старшей подругой. Вне протокола Иосиф соглашался на это и даже завидовал Екатерине, считая, что условия России позволяют проводить более радикальные реформы¹¹⁷⁹. Его слабости Екатерина принимала как они есть, не сопровождая их уничижительными комментариями. В одной из бесед с Храповицким она очень точно сравнила свою манеру управлять и работать с манерой Иосифа: «Все вижу и слышу, хотя не бегаю, как Император. Он много читал и имеет сведения; но, будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозможного совершенства; не знает русской пословицы: мешать дело с бездельем; двух бунтов сам был причиною [в Венгрии и австрийских Нидерландах. – К.Ш .]». Екатерина отмечала, что разговаривать с Иосифом порой бывает трудно¹¹⁸⁰. Ей запомнилось его признание, что ему приходится читать бумаги лично, чтобы понять их содержание, или заслушивать их повторно¹¹⁸¹. Его потребность лично заботиться обо всем она тоже считала недостатком.

В 1789 году Екатерина с глубоким сочувствием встретила известие о болезни Иосифа, а когда в феврале 1790 года он умер, искренне скорбела по нему¹¹⁸². Однако с такой же беспристрастностью, с какой она отзывалась о достоинствах недолюбливаемого ею Фридриха, она отмечала, что, невзирая на солидное образование и большие дарования, ее умерший друг Иосиф в конце концов оказался политическим неудачником¹¹⁸³.

6. Германия и Французская революция

Уже находясь на смертном одре, Иосиф умолял Екатерину сохранить союз с Австрией¹¹⁸⁴. Хотя вскоре Леопольд II и Екатерина обменялись нотами, подтверждавшими соответствующие намерения¹¹⁸⁵, настойчивые попытки наследника Габсбургов примириться со всеми настоящими и потенциальными врагами все же значительно ослабили альянс, возникший когда-то из стратегических соображений. Австрия вышла из войны с Османской империей и даже заключила соглашение с Пруссией в силезском Рейхенбахе¹¹⁸⁶. Екатерину раздражало, главным образом, что новый император, вместо того чтобы решительно противодействовать Франции, где революционеры глумились над бездарным, по ее мнению, Людовиком XVI и отважной Марией Антуанеттой, сестрой Иосифа и Леопольда, стал вмешиваться в польские дела, причем более активно, чем ей хотелось бы¹¹⁸⁷. В начале 1792 года императрица писала Николаю Румянцеву в Кобленц, где он по ее поручению опекал эмигрировавших бурбонских принцев, что такой слабый и нерешительный император не добьется уважения ни у кого¹¹⁸⁸. Храповицкий записал в своем дневнике, что императрица ломала голову над тем, как вовлечь дворы Вены и Берлина в решение французских проблем, заметив, что ее стремлениям и желаниям совсем не отвечает то, что король Пруссии в первый раз принимает свои решения с оглядкой на императора¹¹⁸⁹.

Недовольство бездействием императора и империи проявляли и юго-западные штаты. По решению Национального собрания в августе 1789 года они потеряли свои территории и сами права на владение ими в Эльзасе и Лотарингии и все чаще подвергались угрозам в свой адрес со стороны Франции, поскольку предоставляли убежище противникам революции. С конца 1789 года курфюршества Трир и Пфальц и епископ Шпейера поднимали в Регенсбурге вопрос о том, не наступила ли пора имперскому сейму или заинтересованным имперским штатам обратиться за помощью к императрице России, полагавшей себя гарантом имперской конституции на основании актов Тешенского мира¹¹⁹⁰. Чтобы помочь России добиться своего и побудить императора Леопольда изменить его политический курс, во второй половине 1791 года Николай Румянцев по поручению петербургского правительства повел агитацию за коллективное обращение к императрице¹¹⁹¹. Однако тот факт, что посланник из собственных средств оплатил юридическое заключение в поддержку российской точки зрения на имперское право, является лучшим доказательством, что она не признавалась повсеместно. Тогда же у Румянцева нашелся высокопоставленный союзник. Осенью 1791 года майнцский курфюрст Фридрих Карл фон Эрталь захватил дипломатическую инициативу и обратился к имперскому сейму с предложением об общем обращении к Екатерине. Однако курфюрст ни минуты не строил иллюзий по поводу ожидавшейся реакции со стороны имперских штатов. Он считал, что в сохранении имперской конституции заинтересованы лишь слабые штаты, не имеющие собственных завоевательных планов и не боящиеся поэтому вмешательства России как державы-гаранта. Отсюда понятно, кому он приписывал подобные намерения: Австрия, Пруссия, Ганновер и Саксония предыдущее предложение уже отклонили¹¹⁹².

Поскольку майнцский курфюрст¹¹⁹³ также обратился за официальным подтверждением гарантийных прав России, а экспертом выступал находившийся на жалованье у Румянцева майнцский юрист и имперский архивариус Иоганн Рихард фон Рот¹¹⁹⁴, весьма вероятно, что Эрталь, имперский канцлер и русский посол действовали сообща. Очевидно, что, невзирая на спешность этого дела, майнцский курфюрст тоже считал, что правовой статус России требует юридического уточнения и подтверждения прецедентом. Дело в том, что, хотя ни император, ни империя никогда не возражали против толкования, согласно которому гарантия Тешенского мира делает Россию гарантом Вестфальского мира и имперской конституции, они, в то же время, никогда и не подтверждали этого, что в данном случае сыграло принципиальную роль. Во всяком случае, для хода дальнейших дискуссий важно было именно имперское заключение (Reichsgutachten ) от 29 февраля 1780 года, признававшее Тешенский мир правовым актом империи и содержавшее исключающую оговорку о том, что этот сепаратный мир «не может и не должен наносить вред» Вестфальскому миру и имперской конституции «ни теперь, ни в будущем»¹¹⁹⁵.

На это заключение последовательно ссылались в Регенсбурге также и представители императора и тех крупных светских имперских штатов, которые, в отличие от князей с левого берега Рейна, не были непосредственно заинтересованы в «эльзасском деле», и среди них – представитель Ганновера Дитрих Генрих Людвиг барон фон Омптеда, подкрепивший свою позицию весомыми правовыми аргументами. Однако в целом юридические возражения против инициативы Майнца едва ли перекрывали принципиальные, хотя и весьма разнившиеся политические соображения. Отдельные имперские штаты, в частности герцог Карл Евгений Вюртембергский, продолжали надеяться на компромисс с Францией. Они опасались, что военная поддержка, которую Россия может оказать бурбонским принцам, лишь обострит напряженную ситуацию и превратит империю в арену русско-французской войны. Пруссия выдала свои собственные интересы, приписав России стремление возместить свои военные издержки за счет империи, а венский и берлинский посланники не без иронии напоминали о том, что Россия вольна присоединиться к их военному альянсу против революционной Франции¹¹⁹⁶.

Картина мнений оставалась без существенных изменений, когда к представителям на сейме пришло известие о том, что трирский курфюрст Клеменс Венцеслав, сын последнего короля Польши из Саксонской династии, обратился к Екатерине как к гаранту имперской конституции с просьбой о защите от Франции. В развернувшихся затем дискуссиях в публицистике перевес оказался на стороне аргументов патриотического характера: они были направлены против каких бы то ни было гарантий имперской конституции со стороны иностранных держав, а также напоминали о том, что гарантия государственного устройства Речи Посполитой использовалась Россией лишь для того, чтобы легитимировать нарушения суверенитета Польши¹¹⁹⁷. На фоне первой реакции имперских штатов на просьбу действовавшего в одиночку Трира майнцский курфюрст разуверился в возможности добиться коллективного обращения за помощью, предпочтя спрятаться за решениями императора. Как и следовало ожидать, имперская и государственная канцелярии в Вене разъяснили своим представителям, что Россия является гарантом только Тешенского мира и что австрийский дом не собирается расширять эту гарантию по политическим причинам. Во избежание острой реакции со стороны Екатерины сейму рекомендовалось по возможности обойти этот вопрос, тактично указав затем русскому посланнику при рейхстаге Ассебургу на голоса против. Пруссия вообще воздержалась от каких-либо высказываний. В результате обращение Трира не поддержали даже Майнц, Шпейер и Баден: «Таким образом, вопрос о гарантии имперской конституции Россией и далее остался нерешенным»¹¹⁹⁸. Тем не менее дискуссия об обращении к России способствовала тому, что император Леопольд II согласился ратифицировать заключение сейма о законности прав имперских штатов на владение территориями в Эльзасе и потребовал у своего союзника и шурина, короля Франции, которого он хотел защитить своим затянувшимся промедлением, реституции¹¹⁹⁹.

Однако вопрос о реакции Екатерины на отрицательное решение сейма не должен повиснуть в воздухе, a по некоторым признакам можно даже предполагать, как она поступила бы в случае, если бы регенсбургский сейм своим голосованием одобрил инициативу майнцского и обращение за помощью трирского курфюрстов. Да, Екатерина оказывала значительную финансовую поддержку эмигрировавшим бурбонским принцам, однако даже в случае, если бы имперский сейм единодушно попросил ее о военной помощи, едва ли она отправила бы свои войска сражаться против революции в 1792 году. Скорее, она попыталась бы усилить дипломатический нажим на Леопольда II и вынудила бы его начать войну. Именно в этом ключе она интерпретировала впоследствии обе инициативы, о которых шла речь в письме Николаю Румянцеву от 8 января 1792 года. Письмо включало в себя и ответ трирскому курфюрсту. Майнц и Трир, писала императрица, обратились к гарантам Вестфальского мира и «ко всем тем, кто гарантирует конституцию Германской империи», в конечном счете лишь для того, чтобы получить помощь императора и короля Пруссии. Екатерина просила Румянцева любезно пояснить Клеменсу Венцеславу, какую пользу ему и всем имперским штатам могло принести обращение к ней с просьбой о вмешательстве в конфликт с Францией¹²⁰⁰, и тут же критиковала майнцского и трирского курфюрстов за их неготовность защищаться. Она считала, что вместе с остальными прирейнскими князьями они вполне смогли бы противостоять малочисленным и дезорганизованным сторонникам Национального собрания (Nationalfranzosen ), если бы объединились с бурбонскими принцами вместо того, чтобы выдворять эмигрантов из своих курфюршеств из страха перед угрозами со стороны тех, кто представлял теперь верховную власть в Париже¹²⁰¹.

В том же письме Екатерина прокомментировала и исход слушаний в имперском сейме в связи с обращением майнцского курфюрста. Неудивительно, писала она, «что дворы Вены и Берлина объединились с Ганновером, чтобы исподтишка воспрепятствовать официальному признанию моего статуса гаранта германской конституции и существующего состояния прав владения в этой империи». Императрица полагала, что эти державы стремились воспользоваться слабостью Франции, чтобы парализовать любые иностранные влияния на германские дела, чтобы самим беспрепятственно расширять свою власть и реализовывать свои собственные интересы и державные амбиции. Такая позиция, однако, представлялась ей необдуманной, и она замечала, что у нее «всегда найдется достаточно поводов и оснований, которым легко найти оправдание, для защиты законности и справедливости, которыми она руководствуется в своих действиях». Провидение предоставило ей необходимые средства для «защиты угнетенных и обуздания неправедного честолюбия, направленного против принципов всеобщего равновесия». Вообще же ей не просто небезразлично, а даже выгодно отсутствие каких-либо прав, обязывающих ее к вмешательству или призывающих к нему в неподходящий для нее момент. Другое дело – второразрядные германские князья, многие из которых для сохранения независимости могут быть вынуждены искать заступничества и защиты у державы-гаранта. «Одним словом: весь груз этой гарантии был бы на моей стороне, а вся выгода – на стороне князей, которым требуется защита от насильственных действий и несправедливости со стороны более могущественных держав»¹²⁰².

Очевидно, что в обширной инструкции, данной Екатериной ее посланнику, тот виноград, до которого ей не удалось дотянуться, просто объявляется зеленым. Однако трезвость и даже легкость, с которыми она оценивает решение регенсбургского сейма, сильно контрастируют с той эмоциональностью, с какой она обычно изъявляла разочарование и возмущение, в частности в своей дипломатической корреспонденции. Екатерина не сочла, что если империя лишает ее «формального признания […] статуса как гаранта германской конституции», то это ущемляет ее личный престиж или затрагивает интересы России¹²⁰³. Заодно становится ясно, что в уже открыто обсуждавшемся в Германии вопросе о том, был ли в Тешене повышен статус России до гаранта Вестфальского мира, она точно видела разницу между своими претензиями и признанием со стороны императора и империи. Поэтому было бы неверно объяснять эти разногласия дипломатическими недоразумениями или проблемами в коммуникации между Регенсбургом и Петербургом. Во всяком случае, Екатерина не отказалась от своих претензий и в дальнейшем. В то же время она не стала скрывать от своего посланника, что не придавала уж слишком большого значения официальному признанию России гарантом имперской конституции и находила в отказе даже свои преимущества. Посланник императрицы должен был вселить в те штаты империи, которые чувствовали себя брошенными в беде императором и даже ощущали угрозу со стороны Австрии или Пруссии, уверенность в том, что они и далее могут рассматривать русскую императрицу как защитницу их независимости. Однако благодаря отсутствию обязательств, налагаемых официальной гарантией, она могла действовать в империи более свободно, в том числе и воздерживаться от вмешательства. Разворачивавшийся сценарий был и без того неясным, требовавшим соблюдения осторожности: в конце концов, главными потенциальными нарушителями имперской конституции были две союзные Екатерине державы, которые императрица пыталась подвигнуть на борьбу с революцией. В то же время революция устранила один из факторов, заставлявший Россию добиваться повышения своего статуса в международном и имперском праве так настойчиво: Франция, нарушив права и обычаи имперских штатов и, тем самым, имперскую конституцию, лишилась официального звания гаранта. А до начала войны 1792 года Франция считалась настолько ослабленной в военном и политическом смысле¹²⁰⁴, что императрица России даже не представляла себе, когда французская монархия вернет себе былое влияние на Европу и империю.

Есть достаточно оснований полагать, с одной стороны, что своими призывами к контрреволюционной интервенции во Францию Екатерина хотела отвлечь внимание двух германских держав от Польши, чтобы они не помешали ее собственному участию в процессе стабилизации и модернизации дворянской республики, начавшемся там после принятия конституции 3 мая (н. ст.) 1791 года. Кроме того, шла вторая русско-турецкая война, завершившаяся лишь с заключением мирного договора в Яссах 29 декабря 1792 года. Однако существуют и другие, столь же однозначные свидетельства в пользу того, что императрица отнеслась к Французской революции как к серьезной опасности для Европы монархов, как, наверное, и ожидали ее информаторы – в первую очередь среди них, помимо дипломатов, Гримм и Циммерманн. Конечно, не имеет большого смысла противопоставлять эти источники друг другу, тем более что, будучи интерпретированы в общем контексте событий, они указывают на последовательность и логичность политики Екатерины¹²⁰⁵.

На протяжении всего своего царствования она внимательно следила за уменьшением политического веса Франции после Семилетней войны, за ее внутренним кризисом, вину за который императрица приписывала несостоятельности двух последних королей из династии Бурбонов. Особенно слабым отпрыском этой богатой традицией династии она считала Людовика XVI. Так, уже в ноябре 1787 года Екатерина находила, что он не справляется с обязанностями абсолютного монарха, отметив, что можно отступить назад для того, чтобы прыгнуть дальше, но если отступить и не прыгнуть,

…ах! Тогда прощай репутация, приобретенная за двести лет, и кто поверит в это […] те, у кого нет ни воли, ни силы, ни характера? Ну, получив одну пощечину, подставлять щеку для другой не так позорно: это по-христиански, хотя и не по-королевски. Слишком большое смирение вредит государству¹²⁰⁶.

Убедившись, что революция подтвердила ее мнение, Екатерина стала повторять эту мысль: вместо того чтобы заняться решительными реформами в духе просвещенного абсолютизма, Людовик лишь поддавался давлению снизу¹²⁰⁷. Если учесть, что она упрекала Иосифа в недооценке волнений, начавшихся в его владениях, то становится понятно, что общественное движение в Польше в пользу укрепления монархии казалось ей столь же революционным, как и упразднение абсолютистской монархии во Франции¹²⁰⁸. Считая, что России опасность революции напрямую не угрожает, а остерегаться следует разве что происков тайных агентов, Екатерина, тем не менее, усилила бдительность внутри страны. С точки зрения внешней безопасности ее не могли оставить безразличными ни рост значимости Польши как политического фактора, ни выход из-под контроля соседей ситуации в Священной Римской империи, за прочность которой, согласно договору, несла ответственность и сама императрица. Кроме того, еще до 1772 года она предпочла бы возобновить единоличный протекторат России над еще не разделенной Речью Посполитой в состоянии «счастливой анархии»¹²⁰⁹. Однако уже с конца 1790 года прусское и австрийское правительства, первое активно, второе – пока был жив Леопольд II – сдержанно, принялись обсуждать возможности возмещения расходов, которые могут понести державы, начнись в один прекрасный день война против революционной Франции: учитывая неплатежеспособность Французской монархии, они снова обратили свои взоры на завоевания в Польше¹²¹⁰.

Надеясь весной и летом 1792 года на легкую и славную победу союзных держав над Французской республикой и восстановление старого режима, Екатерина жестоко ошиблась, как и многие в Европе¹²¹¹. Однако, когда революционная армия не только обратила интервентов в бегство, но и проникла в глубь империи, Екатерина и тут проявила свой «гений самого короткого момента ужаса»: она свалила всю вину за поражение на германских князей, сумев тут же – подобно участнику тогдашних боев Иоганну Вольфгангу фон Гёте три десятилетия спустя – осознать всемирно-историческое значение событий сентября – октября 1792 года¹²¹²:

Вшивая Шампань станет плодородной от дерьма, которое они [имперское войско под командованием герцога Брауншвейгского. – К.Ш. ] оставили там. О боже, боже! До чего бездарно вели два кузена свои и чужие дела! […] Что же теперь будет? […] А Золотая булла¹²¹³ – палладиум Германии! Этот мерзкий Кюстин¹²¹⁴отобрал ее; и, мало того, завоевал еще и три церковных курфюршества! Но что до того германским Дон Кихотам? Они разоряются на содержании своих армий, срывают голос на экзерцициях, а как только дело доходит до того, чтобы их использовать, обращаются в бегство вместе со своими войсками или без них¹²¹⁵.

В письме Гримму Екатерина со злобой и иронией отзывалась о его «очаровательном в своем роде ученике» Людвиге X, побывавшем однажды со своей матерью, великой ландграфиней, в Петербурге:

…что делает светлейший ландграф Гессен-Дармштадтский в Гиссене с 4000 солдат, почему он нейтрален по отношению к французам в своих собственных делах? Такого неблагоразумия не найти нигде, кроме как в Германии. Этому болвану следовало бы отстаивать свое, разрываясь на части, но ничего подобного: он умирает от страха в Гиссене вместе со своим бесполезным войском; что за достойный герой времени, в котором нам довелось жить¹²¹⁶.

Однако в то же время Екатерина признавала, что колесо истории невозможно повернуть вспять. В записке О мерах к восстановлению во Франции королевского правительства ¹²¹⁷ она подвергает ревизии идею восстановления старого режима в его полноте, как того хотели принцы-эмигранты. Она выступает за сочетание монархии со своего рода конституцией – документом, кодифицирующим права трех сословий, лишь частичную реституцию церковной собственности и гарантию «разумной свободы отдельных лиц»¹²¹⁸.

Объединенных усилий России, Австрии и Пруссии хватило на то, чтобы стереть Польшу с карты Европы в ходе двух последних разделов, однако они не сумели ни сдержать революционную Францию, ни спасти империю. В первой половине 1793 года коалиции удалось изгнать французов с территории империи, но ближе к концу года счастье изменило союзникам: победы ограничивались лишь успешными оборонительными боями, а поражения участились, ведя к общему неблагоприятному для коалиции исходу войны. Во-первых, военная тактика революционеров оказалась более удачной; во-вторых, расхождения в целях мешали союзникам согласовать свои действия; в-третьих, членов альянса все больше беспокоил вопрос о возмещении военных расходов. Союзники не знали, как поступит Пруссия: выйдет из войны или потребует компенсации за свое участие в союзе. В самом деле, с осени 1793 года берлинское правительство стало испытывать финансовые затруднения, а с началом восстания под руководством Костюшко в 1794 году переключилось на сохранение территориальных завоеваний на востоке на фоне сомнительных перспектив, которые демонстрировали военные действия на западе¹²¹⁹. Австрия продолжала войну с новой силой, надеясь при заключении мира не только компенсировать свои расходы, но и вознаградить себя за территориальные приобретения Пруссии в Польше в результате ее второго раздела. Кроме того, Вене казалось, что слабость и ненадежность Пруссии позволяют императору вновь сосредоточить в своих руках военно-политическое лидерство в империи. Однако под руководством нового министра Тугута¹²²⁰ венское правительство запуталось в своих противоречивых концепциях внутриимперской политики: призывы к имперским штатам участвовать в созданной в марте 1794 года имперской армии и материально, и людскими ресурсами, высказанная на имперском сейме идея всеобщего вооружения народа и, наконец, секретные планы коренного стратегического переустройства империи в интересах Австрии – все это базировалось на представлениях о будущем империи, которые исключали друг друга. Имперские штаты задумывались скорее о мире, что соответствовало общему росту мирных настроений в Германии. Если они и прислушивались к призывам императора, то в первую очередь потому, что надеялись до начала мирных переговоров упрочить участием в боевых действиях свои позиции воюющих сторон, чтобы не оказаться под диктатом крупных держав¹²²¹.

Из-за упорного сопротивления венских чиновников осенью 1794 года потерпела неудачу последняя попытка германских князей провести совместные военные действия против Французской республики¹²²². Когда маркграф Карл Фридрих Баденский попросил Екатерину поддержать этот план, обратившись к ней не как к гаранту Вестфальского мира, но как к лицу, заинтересованному в сохранении имперской конституции, императрица приветствовала объединение князей как патриотический акт, имеющий благотворное воздействие на фоне обманчивых надежд на мир¹²²³. Однако не позднее начала 1795 года исчезли все предпосылки для создания этого союза, которому пришлось бы вооружить князей – своих членов для защиты независимости, прежде чем они смогли бы настоять на прекращении войны и принять участие в мирных переговорах¹²²⁴. Вопреки ожиданиям Вены, время работало не на императора и никак не Австрию. Оно работало на Пруссию, в правительстве которой, поначалу без ведома короля, образовалась партия мира, с лета 1794 года пытавшаяся договориться в Швейцарии с представителями Французской республики об условиях его заключения¹²²⁵. Вообще, патриотическое движение внутри империи все решительнее склонялось к миру, выражая желание прекратить войну, служившую, по общему мнению, лишь интересам Габсбургов. К тому же с начала 1794 года многие дворы постепенно приходили к выводу, что компромисс с властями Франции возможен лишь при условии дипломатического признания республики¹²²⁶.

Созвучно этому повороту в настроениях в октябре 1794 года майнцский курфюрст фон Эрталь внес в Регенсбурге предложение о заключении империей мирного соглашения на основе Вестфальского мира. В конце 1794 года имперский сейм обязал императора, чье правительство вовсе не было готово к мирным соглашениям, совместно с Пруссией, правительство которой уже начало вести тайные переговоры с французами, содействовать заключению мира в империи. Румянцев не сумел остановить такое развитие событий. Его попытка примирить интересы Австрии и тех князей, кто был настроен на самостоятельное участие в военных действиях империи, не принесла желаемого результата. Однако, с другой стороны, решающего слова из Петербурга недоставало как раз тем, кто, как гессенский министр Бюргель¹²²⁷, еще в первые дни января 1795 года выражал надежду, что «теперь нас может спасти лишь великая Екатерина, эта мудрая властительница миров»¹²²⁸. Уже через несколько месяцев тот же Бюргель сообщил баденскому министру Эдельсгейму, что ландграф Кассельский пришел к заключению, что «великая Екатерина ведет себя несерьезно, отделываясь пустыми уверениями»¹²²⁹. Недоверие к российской политике было оправданным. Еще в середине февраля 1795 года Румянцев резко критиковал венский императорский двор за то, что тот упустил возможность отвлечь воинственно настроенные имперские штаты от прусского курса на сепаратный мир¹²³⁰. Уже из этого упрека отчетливо видно, что русский посланник, выполнявший волю правительства, вовсе не являлся сторонником мира. Он, напротив, пытался настроить имперские штаты на продолжение войны под руководством императора, от которого Россия ожидала большей гибкости. Румянцев даже конфиденциально сообщил венскому министерству, что думает удержать баденского маркграфа «от дальнейших решений и намерений по созданию задуманного объединения князей»¹²³¹.

Занять более резкую позицию по отношению к претензиям императора на право единолично представлять империю во внешней политике Россия не могла из-за их обоюдного интереса к Польше. На сей раз, подавив восстание под предводительством Тадеуша Костюшко в 1794 году, три державы – участницы разделов вознамерились наказать дворянскую республику за революционное непослушание окончательным разделом. Не желая потворствовать амбициям Австрии, в ходе переговоров в Петербурге прусские дипломаты вследствие собственной несговорчивости сами завели себя в тупик, и поэтому 23 декабря 1794 года (3 января 1795 года) две империи заключили двустороннее соглашение о разделе, поставив берлинское правительство перед свершившимся фактом. Соглашение, сохранив за Пруссией право присоединиться к нему впоследствии, поставило Россию в ситуацию, в которой ей самой предстояло определить размеры территориальной прибыли своих германских партнеров. Когда в начале 1797 года раздел был наконец завершен, в Петербурге правил уже Павел I¹²³².

Раздел Польши и аннексия Курляндии в 1795 году¹²³³ в значительной мере способствовали тому, что в распадавшейся Священной Римской империи Россия начала стремительно терять завоеванный ею с воцарением Екатерины и особенно в результате посредничества в Тешенских мирных переговорах авторитет державы – гаранта мира и стабильности. В отличие от времен первого раздела Польши теперь, в революционное десятилетие, когда общественное мнение стало более бесстрашным и одновременно более дифференцированным, лишь немногие публицисты были готовы превозносить императрицу России как усмирительницу анархического народного движения в Польше и решительную противницу Французской революции. Отказавшись возглавить борьбу с революцией, она утратила также и симпатии возникавшего консервативного лагеря. Всё сильнее критиковали ее и за поддержку французских просветителей, когда заходила речь о роли, которую они сыграли в идейной подготовке революции.

Однако более многочисленными были голоса тех, кто осуждал новую безудержную экспансию России за счет Османской империи, приветствовал польскую майскую конституцию 1791 года, соответствовавшую традициям Просвещения и нацеленную на конституционные реформы, и, наконец, тех, кто обвинял в упразднении дворянской республики в первую очередь ничем не сдерживавшуюся наступательную политику России. В качестве побудительных причин к ней называли деспотизм, жажду славы и завоеваний, свойственные Екатерине, и если главным источником российского экспансионизма голословно объявлялась не сама государыня, а ее придворное окружение без упоминания конкретных имен, то это объясняется только попыткой спасти ее честь или боязнью цензуры. За попрание человеческих и международных прав в Польше Екатерину пригвоздили к позорному столбу даже гёттингенские историки, прежде активно прославлявшие ее, прежде всего Шлёцер и Шпиттлер. Костюшко, бывшего участника умеренной и потому «хорошей» американской революции, называли героическим борцом за свободу, а екатерининский генерал Александр Васильевич Суворов, который, имея перевес в силе, взял Варшаву после кровопролитного сражения, навлек на себя презрение и позор. Базельский мир¹²³⁴ вернул покой части Германии, но страх перед революцией тут же уступил место страху перед гегемонией России в Европе.

В результате насильственный раздел Польши стал позорным пятном на портрете императрицы России даже для тех космополитически и в то же время патриотически настроенных писателей революционного десятилетия, кто стремился, с одной стороны, подвести некоторые итоги уходившего XVIII века и, с другой, поощрять развитие немецкого национального самосознания. При этом они окончательно утвердили Екатерину, единым духом с Фридрихом, в звании «Великой» внутри исключительно героической всемирной истории и в звании великой немки внутри беспокоившейся о своей идентичности и своем достоинстве молодой национальной истории¹²³⁵.

Несмотря на то что в конце царствования Екатерины никто не счел бы бескорыстным ее отношение к Священной Римской империи, остается неизменным тот факт, что она никогда прямо не угрожала Германии. После Семилетней войны она скорее рассматривала поддержание равновесия между двумя германскими державами и защиту имперской конституции от амбиций Австрии и Пруссии как прямой интерес России. О собственных завоеваниях на территории Германии Екатерина не помышляла, даже присоединившись после колебаний к антифранцузскому союзу Австрии и Англии во второй половине 1795 года¹²³⁶. Определенно восстановление европейского баланса сил было для Екатерины важнее, чем реставрация власти Бурбонов в Париже¹²³⁷, а особенно беспокоилась она о том, чтобы не допустить возникновения антироссийской коалиции, возможность которой впервые открылась в связи с заключением Базельского мира между Французской республикой и Прусским королевством. Если уже после поражения союзных войск в 1792 году Екатерина пришла к выводу о том, что восстановить монархию смогут лишь сами французы¹²³⁸, то аналогичным образом она до конца жизни полагала, что Священная Римская империя не возродится до тех пор, пока ее князья не сплотятся во имя защиты своих интересов¹²³⁹. Последняя государыня в плеяде великих монархов XVIII века, она ощущала себя свидетельницей fin de siècle ¹²⁴⁰.

Выводы

В начале 1980-х годов Дитрих Гайер отметил, что изучение просвещенного абсолютизма повсеместно несет на себе «личностные черты» и что аналогичный российский феномен также рассматривается преимущественно через призму биографии. Признав это как факт, он отчасти оправдывал такое положение дел указанием на просвещенческие интенции екатерининского правления. В то же время историк не слишком рисковал, высказывая подозрение, что императрица «и в будущем останется привилегированным объектом исторического интереса»¹²⁴¹. В непосредственной связи с этим утверждением настоящее исследование остается в русле историографической традиции, согласно которой Екатерине отводится в буквальном смысле решающая роль в истории русского просвещенного абсолютизма, в процессе доиндустриальной модернизации, в истории образования в России и в истории формирования политического курса России в отношении Германии во второй половине XVIII века.

Однако, несмотря на то что настоящее исследование не касается этих четырех тем, автор ограничивает свое принципиальное согласие с предшествующей традицией еще четырьмя аспектами. Два ограничения возникли еще в самом начале: во-первых, среди многочисленных научных публикаций, имеющих в заголовке имя «Екатерина», биографические исследования поразительно редки, и даже сами ее «мемуары», самый известный труд императрицы, будучи доступны на разных языках к массовому читательскому удовольствию, не становятся объектами текстологических усилий. Во-вторых, правление Екатерины было сильнее включено в историческую непрерывность, чем в создание принципиально нового по сравнению с петровским царствованием.

Далее, в-третьих, автор может представить себе, что в России второй половины XVIII века можно было бы править и иначе – но, возможно, скорее хуже, чем лучше. Однако для альтернатив, которые бы затрагивали все общество или государственное устройство, простор в послепетровскую эпоху был весьма ограничен. Начиная с середины 50-х годов XVIII столетия вплоть до конца правления Екатерины только две отклонявшиеся от существовавшей государственные модели, шансы которых на реализацию с самого начала не были совсем уж слабы, приобрели некоторую значимость внутри ориентированной на запад правящей элиты, состоявшей из немногих дворянских семейств, боровшихся друг с другом при дворе за влияние: с одной стороны, более тесное сближение с фридрицианской военной системой, с другой – ви́дение «лучшего», «более нравственного» просвещенного абсолютизма, воплощавшееся при дворе на протяжении двух десятилетий лояльным Никитой Паниным, в то время как наследник престола мечтал о некоей комбинации обеих альтернатив, лишь только он сможет освободиться от власти своей матери с ее смертью. Французская революция в конце концов не оставила Павлу I шансов выбрать ту или иную разновидность просвещенного абсолютизма¹²⁴². Даже Пугачев, находившийся под сильным влиянием старообрядческих воззрений и идеалов казацкого или крестьянского самоуправления, выступивший против озападнивания двора, дворянства, государства и церкви, в своем церемониале, стиле своей канцелярии и своих придворных ни в коем случае не притворялся легендарным крестьянским царем – но легитимным, хотя и не просвещенным, однако же «модерным» императором¹²⁴³.

В-четвертых, автор допускает, что наши знания о немецких связях и политическом курсе Екатерины II в отношении Германии, как и о ее деятельности на троне в целом, существенно углубятся, если исследовать процессы посредничества и принятия решений в политике, экономике и культуре интенсивнее, систематически вытаскивая на свет прозябающих в историческом забвении их участников – людей и целые институции. В ходе изложения шла речь о многих из них, о тех, кто – будь то по собственным мотивам или по поручению императрицы Екатерины – был задействован посредником в обоюдных политических и культурных связях: члены петербургского придворного общества, дипломаты, военные и чиновники на русской службе, ученые, инженеры, врачи, люди искусства, писатели и издатели. С самого начала из работы все же становится понятным, что активисты просвещенческой коммуникации были вполне обозримой элитой образованных людей по всей Европе. Реконструировать их плотную сеть – допустим, всего около двух тысяч человек, состоявших в переписке друг с другом, – автор считает в высшей степени желательным и даже вполне возможным в наш электронный век, не в одиночку, но через междисциплинарное и международное сотрудничество многих ученых. Однако теперь уже эта работа служит подтверждением двоякому тезису: эпоху европейского просвещения начиная с Петра Великого и Лейбница и тем более второй половины XVIII столетия невозможно подобающе интерпретировать, не приобщив к ней Россию, а каждое исследование, имеющее своим предметом структуры и количественные характеристики и включающее Россию, в каждом пункте, где автор будет вынужден отдавать отчет в политической и культурной релевантности своих результатов, определенно должно будет содержать интерпретации и анализ целей, стратегий и поступков просвещенной императрицы Екатерины II.

* * *

В основании этого исследования лежат результаты, полученные в рамках многих дисциплин, а в своих выводах автор опирается как на них, так и на источники, отнюдь не впервые обнаруженные. Тем не менее сделанные выводы являются новыми по двум причинам: во-первых, всякая научная критика традиции, всякая обоснованная ревизия существующей историографии предлагает что-то новое; во-вторых, это исследование объединяет собой, посредством своей проблематики, даже не существовавшей прежде, результаты, полученные в различных исследовательских традициях.

1. С намерением создать «синтезированное» исследование в работе используются выводы, сделанные историографией как о России, так и о Германии и в целом о Европе XVIII столетия. В особенности важными для автора оказались исследования по истории системы европейских государств и династических связей, Священной Римской империи германской нации, Российской империи и других держав, по истории германских земель, даже многочисленные истории тех небольших государств, что находились между Эстляндией – провинцией Российской империи – и вюртембергским Мёмпельгардом, сувереном которого был король Франции, между цербстским владением Йевером и габсбургским Банатом¹²⁴⁴. Для достижения своих целей автор этой книги мобилизует в первую очередь биографические, во вторую – политические и культурно-исторические интерпретации сведений из церковной истории и истории теологии, истории идей и образования, литературоведения и истории искусства, социальной истории и истории государственного устройства. У этого разнообразия есть своя цена: в убытке окажутся специалисты, потому что одни частные темы обычно очень скоро сменяются другими. Напротив, выигрывают от этого разнообразия те читатели, которые – подобно автору – интересуются императрицей Екатериной II, ее образом Германии, ее немецкими связями и политическим курсом России в отношении Германии в ее эпоху.

2. Сводятся вместе – не с программными, но с прагматическими целями – также и историографические традиции, различающиеся как с общественно-политической точки зрения, так и своим самосознанием: дореволюционная русская и советская, марксистская времен ГДР, разные направления западногерманской историографии и историографии объединенной Германии, прибавим к этому списку американскую и западноевропейскую историографии. Сам же автор благодаря своему образованию и предыдущему научному опыту укоренен в западногерманской традиции изучения исторических структур и государственного устройства (Verfassungsgeschichte ). Однако он многим обязан тематическому разнообразию и методическому плюрализму, присущему в особенности англосаксонской традиции изучения России. Заслуга ее состоит в особенности в том, что она за последние три десятилетия ХХ века превратила изучение екатерининского правления в современную исследовательскую область. Неоправданным представляется автору подход, недооценивающий научные достижения советской историографии и в особенности историков и славистов из ГДР, изучавших русско-немецкие связи в эпоху Просвещения. Выпущенные ими издания и исследования по истории науки, образования и литературы имеют непреходящее значение также и с точки зрения чисто позитивистского познавательного интереса. Автор разделяет звучащие в их адрес критические высказывания: историкам ГДР, как и вообще, даже работавшим в других местах историкам этого направления, недоставало в первую очередь общеисторических интерпретаций; они не рисковали, опираясь на свои отдельные, но важные результаты, поставить под сомнение господствующее догматическое понимание истории.

3. Автор прилагал усилия к созданию «синтезированного» исследования с точки зрения еще одного аспекта. Он попытался достичь гармонии между столь распространенным интересом к истории жизни императрицы Екатерины II и современным состоянием исследований. При этом автор добивался того, чтобы с помощью повествовательной формы, пусть даже с многочисленными цитатами из источников и без всякой обратной связи с представленными в начале интерпретационными рамками, представить в итоге предметно структурированное исследование на основе аргументов¹²⁴⁵. Его интерес, руководящий познанием, был сплошь критикой идеологии, причем в первую очередь сама тема требует, чтобы речь шла меньше о «работе», больше о «власти» и много о «языке»¹²⁴⁶. И к тому же автор понимает свой труд как вклад в актуальный дискурс о русско-немецких связях в XVIII столетии и абсолютизме и Просвещении в Европе, но, несмотря на обилие цитат, совсем не как разговор с Екатериной II, императрицей России.

* * *

Выходя за пределы методологического и теоретико-познавательного осмысления, исследование могло извлечь определенные знания и у самого своего предмета. Образ Германии и немцев у Екатерины остается, используя давно испытанную систему метафор, фрагментом обнаруженной под многочисленными наслоениями фреской: многие ее части утеряны безвозвратно; сам мастер много раз видоизменял свое произведение; вместе с ним работали не только его собственные ученики и подмастерья, но также и современники из мастерских конкурентов, принадлежавшие иным школам и придерживавшиеся иных концепций; художники и ремесленники следующего поколения многократно – сознательно или без всякого умысла – замазывали его или же искажали оригинал с намерением его реконструировать.

Применительно к исторической традиции это означает, во-первых, что важные источники, относящиеся преимущественно к ранним годам жизни цербстской принцессы, более не существуют. Во-вторых, дошедшие до нас в значительном числе автобиографические свидетельства, записанные в течение последних трех десятилетий жизни императрицы, позволяют нам узнать лишь то, что их автор сочла важным, какой она хотела, чтобы ее видели потомки, и то, что согласовывалось с интересами России, как она сама их определяла. Однако, в-третьих, именно это предание, пусть и не свободное от противоречий, поставляет нам сведения о личности императрицы, ее мыслях и ее политике. И даже там, где личных свидетельств оказывается недостаточно, возможности познания ни в коем случае не исчерпываются, если историк знает, что и где он должен искать. Подобно тому как историк искусства в идеальном случае может реконструировать фреску по типическим морфологии и синтаксису, ее тематической и формальной привязке, по стилю, находящемуся в зависимости от прототипа и образца, и по ее функции¹²⁴⁷, также и в этом исследовании на службу познанию – пусть даже скорее имплицитно, чем эксплицитно, несистематически, но все же с целью создания упорядоченного и убедительного «синтезированного» исследования – ставятся структуры, процессы и нормы XVIII столетия – «опыт большой власти обстоятельств»¹²⁴⁸. К структурам, представлявшим для автора наибольший интерес, относятся в первую очередь державный картель – система европейских государств – и переходившая из века в век разница в социально-экономическом развитии между Западной и Восточной Европой; к процессам, привлекшим внимание, – доиндустриальная модернизация в России и Европе и ускорявшаяся культурная коммуникация, распространявшая не только «Просвещение», но и контрпросветительские, конфессиональные, иррациональные учения и мнения как по горизонтали, так и по вертикали; к нормам – религиозные связи, придворный церемониал и дипломатический протокол, а также те правила и знаки, те способы мышления и высказывания, с помощью которых пиетисты, просветители, масоны и розенкрейцеры распознавали себе подобных, минуя государственные, национальные и сословные границы.

Суммируя результаты исследования в нескольких ключевых тезисах, мы будем вынуждены повторить многое из давно уже известного. То, что под властью Екатерины II русское Просвещение оказалось связанным с немецким, тесно взаимодействуя с ним, или что Россия получила право голоса в политических делах Священной Римской империи, не нужно специально подчеркивать: это были скорее исходные пункты, чем результаты исследования, но было бы желательно прочитать об этом в школьных учебниках – и в Германии, и в России. Знания, полученные в результате этого исследования, напротив, обнаруживают как раз весьма дифференцированные интерпретации. Не на каждый вопрос было возможно отыскать абсолютно ясный ответ.

Однако если подойти к живым воспоминаниям Екатерины II о Германии с систематическим вопросником, отвечающим тематике историко-статитстических описаний XVIII столетия, то среди результатов обнаружатся скорее лакуны, а не точно расставленные по своим местам сведения. Деформированные под воздействием центрального интереса автора в императорском статусе – посвятить потомков в историю пути к трону, – автобиографические тексты Екатерины сконцентрированы на том, как ей удалось эмансипироваться политически, и на ее самосовершенствовании, необходимом для занятия должности правителя. Также и придворный мир протестантского севера Германии ретроспективно интересовал ее лишь как место, где сформировались социальные условия для процесса ее становления как личности. Тем не менее – вопреки интенциям ее самоописания – приходится признать, что лютеранская ортодоксия и пиетизм, кальвинизм и рационализм, свойственный учению о естественном праве, влияли на ее образование, накладываясь друг на друга, и оставили серьезный след во взглядах Екатерины на реформаторские задачи, даже если в середине 1750-х годов ее общее умонастроение серьезно трансформировала французская литература Просвещения. Точно так же только в России принцесса, по всей видимости, осознала, как  следует управлять – и двором, и государством. И остается лишь догадываться о влиянии образцового правителя – Фридриха Великого – на возникновение ее взглядов о призвании монарха, современного своей эпохе.

О том, какие взгляды Екатерина почерпнула из чтения немецкой политической литературы, здесь возможно сказать лишь реферативно, обратившись к специальной литературе, которая уже к началу XX века достигла весьма высокого уровня, однако затем в течение длительного времени переживала застой. Во всяком случае, доказанным можно считать, что свою потребность в информации она удовлетворяла с помощью многочисленных и всегда актуальных источников – изучая труды Фридриха II, Бильфельда, Юсти, а также Фридриха Карла фон Мозера: о екатерининской рецепции трудов последнего прежде не было известно ничего, кроме того, что к нему лично императрица питала глубокое уважение. На примере трудов этих авторов, к более поздним из которых относятся Герцберг и швейцарец Циммерман, отчетливо продемонстрировано, как вслед за Чечулиным, Тарановским, Андрее и Гайером заново анализировать ее сугубо самостоятельное и последовательное, приспособленное к условиям Российской империи применение теории Монтескьё на фоне рецепции его немецкими авторами¹²⁴⁹.

Лучше исследовано, напротив, научно-историческое значение ученых немецкого происхождения, служивших в академических институциях Петербурга и Москвы со времен Петра Великого. Автор подчеркивает в том числе и многообразие служб, которые они несли во благо реформаторской политики Екатерины и распространения позитивного образа России в европейской публичной сфере. Именно концентрация на личных познавательных интересах императрицы, направленных на кажущиеся неполитическими, объяснимыми лишь с научно-практических позиций исследовательские проекты, позволила показать со всей очевидностью, что именно ее политическая воля послужила здесь главным импульсом. Императрица сама непосредственно вникала в условия жизни и работы тех ученых из Германии, которые могли содействовать утверждению престижа России как обители Просвещения. С некоторыми из них она сотрудничала настолько тесно, что в 1780-е годы возложила на себя лично долг патриота – изучение русской истории и помещение русского языка в фокус универсальных лингвистических исследований.

Германия представлялась Екатерине неисчерпаемым резервуаром дельных и образованных людей, однако с политической точки зрения – напротив, регионом, все больше погружавшимся в кризис. Будучи знакома с австрийско-прусским противостоянием с самой ранней юности, уже в годы Семилетней войны она пришла к выводу, что ради традиционных интересов безопасности России никто из двух соперников не должен получить перевеса. Напротив, сами структуры Священной Римской империи она сумела постичь – и с большой проницательностью, – лишь когда некоторые имперские штаты и немецкие публицисты призвали ее саму выступить гарантом имперской конституции и она сама в конце концов стала претендовать на это звание. Ее политический курс в отношении империи был подготовлен и поддержан выстраиванием отношений с более мелкими немецкими дворами; одновременно углублялся ее интерес к немецкой литературе, искусству и истории. Благодаря и своему просвещенному правлению, и своей умеренной политике на Западе, и отказу от собственных завоеваний на территории империи, сопровождавшемуся сдерживанием Австрии и Пруссии от новых войн в течение трех десятилетий, Екатерина заслужила на некоторое время весьма высокий авторитет.

Даже если екатерининская политика в отношении Германии никогда не была агрессивной, она тем не менее никогда не была и бескорыстной, поскольку равновесие сил в Центральной Европе отвечало интересам как России, так и других европейских держав. «Германский» политический курс Екатерины не был также и ненасильственным, поскольку опирался в первую очередь на устрашающее воздействие того преимущества, которое Россия имела в военной силе. По сравнению с поставленными вначале целями нельзя сказать, что Екатерина добилась каких-то чрезмерных успехов. В условиях существовавшей системы европейских держав превосходящая в военном отношении Россия была вынуждена соглашаться на альянсы: сначала с Пруссией – чтобы отстоять свою гегемонию на севере Восточной Европы, затем с Австрией – чтобы иметь возможность продолжать свою экспансию за счет территорий Османской империи. Оба союза вынуждали монархиню не только к компромиссам в преследовании своих будущих целей, но и к отказу от последних. Так, она могла вплоть до Французской революции предотвращать войну между Австрией и Пруссией, сохраняя внутри империи территориальный status quo . Однако, вместо того чтобы в 1780-е годы позволить укрепиться «третьей Германии» – более мелким штатам империи в их противостоянии имперской политике Иосифа II и развязать им руки в отношениях с Фридрихом II, Екатерина, к разочарованию своих потенциальных приверженцев, предпочла отказаться от независимой активной роли в империи, чтобы сохранить лояльность своего партнера по альянсу – императора. И если в начале своего правления она заявила целью сделать польскую дворянскую республику в интересах России невосприимчивой к французскому – а равно и других держав – политическому влиянию и вновь вернуть ее под свой исключительный протекторат, то союз с Фридрихом II втянул ее в русло политики аннексий по договоренности, которые завершились лишь с полным разделом Польского государства. В этом отношении Польша, деградировавшая до уровня объекта компенсации, заплатила свою цену за то, что Австрия и Пруссия более не воевали за политическое господство в Германской империи. Екатерина же, несмотря на то что никогда всерьез не угрожала Германии военной силой, вынуждена была пережить и то, что в империи вырос страх перед Россией, теперь непосредственно граничившей с ней – и не в последнюю очередь благодаря именно вышеописанному способу предотвращения войн. И едва ли Базельский мир сумел изгнать этот страх даже перед лицом наступавших войск Французской республики.

Екатерина разочаровалась и в своих оценках Французской революции, к которой с самого начала, со своих крайних аристократических позиций, испытывала отвращение и с которой боролась, выступая, вплоть до провала австро-прусской интервенции, за ослабление Франции. Когда осенью 1795 года императрица решилась на союз с Австрией и Англией против республики, едва ли она могла вести речь о реставрации власти короля и дворянства: главной ее целью было предотвращение французской гегемонии и восстановление равновесия сил в Европе. Перед лицом предстоявшего перераспределения сил она не оставила Священной Римской империи никаких шансов на выживание. В политическом бессилии империи Екатерина обвинила немецких князей, признав их неспособными собрать политически свои небольшие силы. Однако сама она в середине 1780-х годов не только боролась против Союза князей, будучи верной союзницей Иосифа II, но и однажды, под новый 1795 год, даже лишила своей поддержки, которая могла сыграть решающую роль, пытавшиеся в последний раз объединиться против императора имперские штаты. И если в конце своей жизни Екатерина лелеяла мысль о том, чтобы не допустить в будущем существования двух германских императоров¹²⁵⁰, остается лишь сделать вывод, что она, вопреки своим намерениям, не добилась больших успехов, защищая имперскую конституцию. Однако право России влиять на политическое будущее Центральной Европы она за свое длительное правление сумела утвердить надолго.

Список принятых сокращений

АВПРИ – Архив внешней политики Российской империи (Москва)

ВЕ – Вестник Европы. СПб.

ВИ – Вопросы истории. М.

ГДР – Германская Демократическая Республика

[Екатерина II.] Автобиографические записки. – Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями А.Н. Пыпина. Т. 12: Автобиографические записки. СПб., 1907. [французский текст]

[Екатерина II.] Записки императрицы. – Записки императрицы Екатерины Второй: перевод с подлинника, изданнаго Императорской академией наук: с 12 портретами и 5 автографами. СПб., 1907. [русский перевод]

ЖМНП – Журнал Министерства народного просвещения. СПб.

ПСЗ. Собр. 1-е. – Полное собрание законов Российской империи. Собр. 1-е. Т. 1–46. СПб., 1830.

РА – Русский архив. М.

РБС – Русский биографический словарь. Т. 1–25. СПб., 1896–1918.

РМ – Русская мысль. М.

РС – Русская старина. СПб.

Сб. РИО – Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 1–148. СПб.; Пг., 1876–1916.

СИЭ – Советская историческая энциклопедия. М., 1961–1976.

СК I – Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725–1800. Т. 1–5. М., 1962–1975; Дополнения, разыскиваемые издания, уточнения. M., 1975.

СК II – Сводный каталог книг на иностранных языках, изданных в России в XVIII веке. 1701–1800. Т. 1–3. Л., 1984–1986.

СОРЯС – Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб.

СРП – Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1. Л., 1988; Вып. 2. СПб., 1999; Вып. 3. СПб., 2010.

ADB – Allgemeine Deutsche Biographie. 45 Bde. München; Leipzig, 1875–1912.

AHR – The American Historical Review. New York; London.

AKG – Archiv für Kulturgeschichte. Leipzig.

APH – Acta Poloniae historica. Warszawa.

CMRS – Cahiers du Monde Russe et Soviétique. Paris.

CSS – Canadian Slavic Studies. Montreal.

DBF – Dictionnaire de biographie française. Paris.

DBL – Deutschbaltisches Biographisches Lexikon, 1710–1960. Köln; Wien, 1970.

FBPG – Forschungen zur Brandenburgischen und Preußischen Geschichte. Berlin.

FOG – Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. Berlin.

GG – Geschichte und Gesellschaft. Göttingen.

HZ – Historische Zeitschrift. München.

IASL–Internationales Archiv für Sozialgeschichte der deutschen Literatur. Tübingen.

JGMO – Jahrbuch für Geschichte Mittel– und Ostdeutschlands. Berlin.

JGO – Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Wiesbaden.

JGSLE – Jahrbuch für Geschichte der sozialistischen Länder Europas. Berlin.

JGUVLE – Jahrbuch für Geschichte der UdSSR und der volksdemokratischen Länder Europas. Berlin.

JKGS – Jahrbücher für Kultur und Geschichte der Slaven. Breslau.

JMH – The Journal of Modern History. Chicago (Ill.).

MIÖG – Mitteilungen des Instituts für österreichische Geschichtsforschung. Wien.

MÖSTA – Mitteilungen des Österreichischen Staatsarchivs. Wien.

MVAGA – Mitteilungen des Vereins für Anhaltische Geschichte und Altertumskunde. Dessau.

NBG – Nouvelle Biographie Générale. Paris.

NDB – Neue Deutsche Biographie. Berlin.

NJ – Niedersächsisches Jahrbuch für Landesgeschichte. Hannover.

ÖOH – Österreichische Osthefte. Wien.

OJ – Oldenburger Jahrbuch des Vereins für Altertumskunde und Landesgeschichte. Oldenburg.

OSP – Oxford Slavonic Papers. Oxford.

PJ – Preußische Jahrbücher. Berlin.

PSB – Polski słownik biograficzny. Warszawa.

RES – Revue des études slaves. Paris.

RGG – Religion in Geschichte und Gegenwart. 3. Aufl. Bde. 1–6. Tübingen, 1957–1962; Ergänzungsband, 1965.

RR – Russian Review. N.Y.

SEER – The Slavonic and East European Review. Menasha (Wis.).

SR – Slavic Review. Seattle.

Voltaire. Correspondence. – [Voltaire (François-Marie Arouet de).] The Complete Works of Voltaire / Ed. Th. Besterman. Vols. 1–135. Geneva; Oxford; Toronto, 1968 ff. Vols. 85–135: Correspondence and Related Documents. [цит. с указанием номера письма]

Zedler J.H. Universal-Lexikon. – Zedler J.H. (Hrsg.) Grosses vollständiges Universal-Lexikon aller Wissenschaften und Künste. Bde. 1–64; Supplement-Bde. 1–4. Halle, Leipzig, 1732–1754 (reprint: Graz, 1961–1964).

ZfG – Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. Berlin.

ZfO – Zeitschrift für Ostforschung. Marburg.

ZfS – Zeitschrift für Slavistik. Potsdam.

ZGO – Zeitschrift für Geschichte des Oberrheins. Stuttgart.

ZHF – Zeitschrift für historische Forschung. Berlin.

ZOG – Zeitschrift für osteuropäische Geschichte. Berlin.

ZWLG – Zeitschrift für württembergische Landesgeschichte. Stuttgart.

Библиография

Настоящий указатель не предлагает полной библиографии работ о Екатерине II и ее времени. Он содержит публикации, использованные автором при работе над книгой, а также сведения, необходимые для расшифровки сокращенных названий в примечаниях.

1. Библиографии, словари, справочники

Das achtzehnte Jahrhundert. Bde. 1 ff, Wolfenbüttel 1977 ff.

Allgemeine Deutsche Biographie. Bde. 1–56. Leipzig, 1875–1912.

Bilbassoff B. von. [Бильбасов В.А. ] Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. 2 Bde. Berlin, 1897.

Biographisches Lexikon zur deutschen Geschichte. Von den Anfängen bis 1945. Berlin, 1970.

Bosl K., Franz G., Hoffmann H. (Bearb.) Biographisches Wörterbuch zur deutschen Geschichte. Bde. 1–3. 2. Aufl. München, 1974–1975.

Brüning K. (Hrsg.) Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 2: Niedersachsen und Bremen. Stuttgart, 1958.

Brunner O., Conze W., Koselleck, R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Bde. 1–8. Stuttgart, 1972–1997.

Clendenning Ph., Bartlett R. Eighteenth Century Russia: A Select Bibliography of Works Published since 1955. Newtonville (Mass.), 1981.

Deutschbaltisches Biographisches Lexikon, 1710–1960. Köln; Wien, 1970.

Dictionnaire de biographie Française. T. 1 ff. Paris, 1933 ff.

Eckardt G. (Hrsg.) Schicksale deutscher Baudenkmale im zweiten Weltkrieg. Eine Dokumentation der Schäden und Totalverluste auf dem Gebiet der Deutschen Demokratischen Republik. Bde. 1–2. Berlin, 1980.

Heimpel H., Heuss T., Reifenberg D. (Hrsg.) Die Großen Deutschen. Bde. 1–5. Berlin, 1956–1957.

Henning E., Henning H. Bibliographie Friedrich der Große. 1786–1986. Das Schrifttum des deutschen Sprachraums und der Übersetzungen aus Fremdsprachen. Berlin; N.Y., 1988.

Henze D. (Hrsg.) Enzyklopädie der Entdecker und Erforscher der Erde. Bde 1–4. Graz, 1978–2004.

[Jöcher C.G. ] Fortsetzungen und Ergänzungen zu Christian Gottlieb Jöchers Allgemeinem Gelehrten-Lexiko, angefangen von Johann Christoph Adelung und fortgesetzt von Heinrich Wilhelm Rotermund. Bd. 3. Delmenhorst, 1810 (reprint: Hildesheim, 1961).

Pommersche Lebensbilder. Bde. 1–3. Stettin, 1934–1939. Bd. 4. Köln; Graz, 1966.

Leksikon pisaca Jugoslavije. Bde. 1 ff. Beograd, 1972 ff.

[Meusel J.G. ] Das gelehrte Teutschland oder Lexikon der jetzt lebenden teutschen Schriftsteller, angefangen von Georg Christoph Hamberger, fortgesetzt von Johann Georg Meusel. Bd. 1. 5. Aufl. Lemgo, 1796.

Neue Deutsche Biographie. Bde. 1–25. Berlin, 1953–2013.

Nouvelle Biographie Générale. Vols. 1–46. Paris, 1857–1866 (reprint: Copenhague, 1963–1969).

Recke J.F. von, Napiersky K.E. Allgemeines Schriftsteller– und Gelehrten-Lexikon der Provinzen Livland, Esthland und Kurland. Bde. 1–5. Mitau, 1827–1861 (reprint: Berlin, 1966).

Reichardt R., Schmitt E., H. – J. Lüsebrink (Hrsg.) Handbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich 1680–1820. H. 1 ff. München, 1985 ff.

Die Religion in Geschichte und Gegenwart. Bde. 1–6. 2. Aufl. Tübingen, 1957–1962. Ergänzungsband 1965.

Schwineköper B. (Hrsg.) Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 11: Provinz Sachsen-Anhalt. Stuttgart, 1975.

Stumpp K. Das Schrifttum über das Deutschtum in Rußland: Eine Bibliographie. Stuttgart, 1980.

Suchier W. Gottscheds Korrespondenten. Alphabetisches Absenderregister zur Gottschedschen Briefsammlung in der Universitätsbibliothek Leipzig (1910–1912). Leipzig, 1971 [reprint].

Taddey G. Lexikon der deutschen Geschichte. Stuttgart, 1977.

Zedler J.H. (Hrsg.) Grosses vollständiges Universal-Lexikon aller Wissenschaften und Künste. Bde. 1–64; Supplement-Bde. 1–4. Halle; Leipzig, 1732–1754 (reprint: Graz, 1961–1964).

Венгеров С.А . Источники словаря русских писателей. В 4 т. СПб., 1900–1917.

Екатерина II : Аннотированная библиография публикаций / Сост. И.В. Бабич, М.В. Бабич, Т.А. Лаптева. М., 2004.

История русской литературы XVIII века: библиографический указатель / Сост. В.П. Степанов, Ю.В. Стенник; Под ред. П.Н. Беркова. М.; Л., 1968.

Русский биографический словарь. Т. 1ff. СПб., 1896–1918 (репринт: N.Y., 1962).

Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725–1800. Т. 1–5. М., 1962–1975; Дополнения, разыскиваемые издания, уточнения. M., 1975.

Сводный каталог книг на иностранных языках, изданных в России в XVIII веке. 1701–1800. Т. 1–3. Л., 1984–1986.

Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1. Л., 1988; Вып. 2. СПб., 1999. Вып. 3. СПб., 2010.

2. Источники и литература до 1825 года

Adelung F. Catherinens der Großen Verdienste um die vergleichende Sprachwissenschaft. St. Petersburg, 1815.

Album Studiosorum Academiae Lausannensis, 1537–1837 / Ed. L. Junod. Lausanne, 1937.

Amburger Е. Katharina II. und Graf Gyllenborg. Zwei Jugendbriefe der Prinzessin Sophie von Zerbst // ZOG. N.F. Bd. 7. 1933. H. 3. S. 87–98.

Arndt C.G. Über den Ursprung und die Verwandtschaft der europäischen Sprachen / Hrsg. J. L. Klüber. Frankfurt a.M., 1818.

Arndt E.M. Erinnerungen aus dem äußeren Leben 1769–1812 (1840) // Idem. Erinnerungen 1769–1815 / Hrsg. R. Weber. Berlin, 1985.

Arneth A. Ritter von (Hrsg.) Maria Theresia und Joseph II. Ihre Correspondenz. Bde. 1–3. Wien, 1867.

Arneth A. Ritter von. (Hrsg.) Joseph II. und Katharina von Rußland. Ihr Briefwechsel. Wien, 1869.

Arneth A. Ritter von. (Hrsg.) Joseph II. und Leopold von Toscana. Ihr Briefwechsel von 1781 bis 1790. Bde. 1–2. Wien, 1872.

[Asseburg A.F. von der. ] Denkwürdigkeiten des Freiherrn Achatz Ferdinand von der Asseburg. Berlin, 1842.

Barre J. Histoire générale de l’Allemagne. Vols. 1–10. Paris, 1748.

Basedow J.B. Elementarwerk für die Jugend und ihre Freunde. Bde. 1–4. Dessau, 1774.

Beckmann J.C. Accessiones historiae Anhaltinae. Zerbst, 1716.

Beckmann J.C. Historie des Fürstentums Anhalt. Zerbst, 1710.

Beer A., Fiedler J. Ritter von (Hrsg.) Joseph II. und Graf Ludwig Cobenzl. Ihr Briefwechsel. Bde. 1–2. Wien, 1901.

Beer A. (Hrsg.) Joseph II., Leopold II. und Kaunitz. Ihr Briefwechsel. Wien, 1873.

Beer A. (Hrsg.) Leopold II., Franz II. und Catharina. Ihre Korrespondenz. Wien, 1874.

Biaudet J.C., Nicod F. (Ed.) Correspondance de Frédéric-César de La Harpe et Alexandre Ier. Vols. 1–3. Neuchâtel, 1978.

Bielfeld J.F. Institutions politiques. Т. 1–2. La Haye, 1760; T. 3. Leide, 1772 (рус. пер.: Наставления политические барона Билфелда. Ч. 1 / Пер. Ф.Я. Шаховского. М., 1768; Ч. 2 / Пер. A.A. Барсова. M., 1775).

[Biester J. E.]. Abriß des Lebens und der Regierung der Kaiserinn Katharina II. von Rußland. Berlin, 1797.

Blum K.L. Graf Jakob Johann von Sievers und Rußland zu dessen Zeit. Leipzig; Heidelberg, 1864.

Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann. Hannover; Leipzig, 1906.

Chappe d’Auteroche J . Voyage en Sibérie, fait par ordre du Roi en 1761, contenant les moeurs, les usages des Russes et l’ état actuel de cette Puissance. Vols. 1–2. Paris, 1768.

Le Clerc Comte de Buffon G.L. Des époques de la nature. Paris, 1778 (рус. пер.: [Бюффон Ж.Л.Л .] Всеобщая и частная естественная история графа де Бюффона. Ч. 1–10. СПб., 1789–1808).

Court de Gébelin A. Le Monde primitif analysé et comparé avec le monde moderne. Vols. 1–9. Paris, 1773–1784.

Coyer G. – F. Der handelnde Adel, dem der kriegerische Adel entgegengesetzt wird. Zwei Abhandlungen über die Frage: Ob es der Wohlfahrt des Staats gemäß sei, daß der Adel Kaufmannschaft treibe? Aus dem Französischen übersetzt und mit einer Abhandlung über eben diesen Gegenstand versehen von Johann Heinrich Gottlob von Justi. Göttingen, 1756 (рус. пер.: Койе [Куайе] Г.Ф. Торгующее дворянство, противуположенное дворянству военному, или Два рассуждения о том, служит ли то к благополучию государства, чтобы дворянство вступало в купечество? С прибавлением особливого о том же рассуждения г. Юстия / Пер. Д.И. Фонвизина. СПб., 1766).

Denina C. Essai sur la vie et le règne de Frédéric II, roi de Prusse. Berlin, 1788.

Diderot D. Correspondance. Vol. 13 (Juin 1773 – Avril 1774). Paris, 1966.

Diderot D. Mémoires pour Catherine II. Texte établi d’après l’autographe de Moscou / Ed. P. Vernière. Paris, 1966.

Diderot D. Œuvres Politiques / Ed. P. Vernière. Paris, 1963.

Dietrich R. (Hrsg.) Die politischen Testamente der Hohenzollern. Köln; Wien 1986.

[Екатерина II. ] Antidote, ou Examen du mauvais livre superbement imprimé intitulé: Voyage en Sibérie fait par ordre du Roi en 1761 par m. l’abbé Chappe d’Auteroche. Vols. 1–2. [St. Petersberg], 1770. – Репринт: [Екатерина II. ] Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями Александра Николаевича Пыпина. Т. 7. Спб., 1901.

[Екатерина II. ] Drey Lustspiele wider Schwärmerey und Aberglauben, von I[hrer] K[aiserlichen] M[ajestät] d[er] K[aiserin] a[ller] R[eussen]. Mit einem Vorwort von Friedrich Nicolai. Berlin; Stettin, 1788.

[Екатерина II. ] Mémoires de l’impératrice Catherine II, écrites par elle-même [Ed. A. Herzen]. Londres, 1859 (рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы Екатерины II: Перевод с французского / Изд. Искандера. Лондон, 1859. – Репринт / Вступит. ст. Е.В. Анисимова. М.: Наука, 1990; М.: Книга, 1990).

[Екатерина II. ] Schreiben an Frau von der Recke // Berlinische Monatsschrift. August 1788. S. 129–131.

Eugen Herzog von Württemberg. Aus dem Leben des Kaiserlich Russischen Generals der Infanterie Prinzen Eugen von Württemberg aus dessen eigenhändigen Aufzeichnungen. Tle. 1–2. Berlin, 1861–1862.

Eugen Herzog von Württemberg . Erinnerungen aus dem Feldzuge des Jahres 1812 in Rußland. Breslau, 1846.

Forster J.R. Kurze Übersicht der Geschichte Katharina der Zweiten, Kaiserin von Rußland. Halle, 1797

[Friedrich II. von Preußen. ] De la Littérature Allemande. Berlin, 1780 (рус. пер.: [Фридрих II, кор. Прусский.] О немецких словесных науках, их недостатках, тому причинах и какими способами оныя исправлены быть могут. Б.м., 1781).

[Friedrich II. von Preußen. ] Politische Correspondenz Friedrichs des Großen. Bde. 1–46. Berlin, 1879–1939.

[Friedrich II . von Preußen.] Politisches Testament Friedrichs des Großen (1768) // Dietrich R. (Hrsg.) Die politischen Testamente der Hohenzollern. Köln; Wien 1986.

[Friedrich II. von Preuβen. ] Die Werke Friedrichs des Großen. Bde. 1–10. Berlin, 1912–1914.

Gellert C.F. Die Betschwester: Lustspiel in drei Aufzügen: Text und Materialien zur Interpretation / Hrsg. W. Martens. Berlin, 1962 (рус. пер.: Х.Ф. Геллерт . Богомолка: Комедия в 3-х действиях / Пер. М.А. Матинского. СПб., 1774).

Gellert C.F. Leben der schwedischen Gräfin von G***. (1747) / Hrsg. J. – U. Fechner. Stuttgart, 1986 (рус. пер.: Геллерт Х.Ф. Жизнь шведской графини фон Г***: 2 ч. Тамбов, 1792).

Gerstlacher C.F. Corpus iuris germanici publici et privati. Bd. 3: Von den übrigen Reichsfriedensschlüssen. Frankfurt a.M.; Leipzig, 1786.

Goethe J.W. von. Jakob Philipp Hackert // Morgenblatt für gebildete Stände. 1807. 29–30. Juni. Nr. 154/155 (reprint: Idem. Berliner Ausgabe. Bd. 17. Berlin; Weimar, 1984. S. 433–441).

Goethe J.W. von. Philipp Hackert: Biographische Skizze, meist nach dessen eigenen Aufsätzen entworfen. Tübingen, 1811 // Idem. Berliner Ausgabe. Bd. 19. Berlin; Weimar 1985. S. 521–721.

Goriainow S. (Ed.) Correspondance de Catherine Alexéievna, grande duchesse de Russie, et de Sir Charles H. Wiliams, ambassadeur d’Angleterre, 1756 et 1757. Moscou,1909.

Grimm F.M. Mémoire historique sur l’origine et les suites de mon attachement pour l’ Impératrice Catherine II, jusqu’au décès de S.M.I. // Сб. РИО. Т. 2. С. 325–393.

Haufe E. (Hrsg.) Deutsche Briefe aus Italien: Von Winckelmann bis Gregorovius. Leipzig, 1987.

Hertzberg E.F., Graf von. Considérations sur le droit de la Succession de Bavière, 1778, Février.

Hosäus W. Chr. F. Gellert’s Briefe an die Fürstin Johanna Elisabeth von Anhalt-Zerbst // MVAGA. Bd. 4. 1886. S. 268–286 (reprint: Reynolds J.F. (Hrsg.) C.F. Gellerts Briefwechsel. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1983–1991).

Hübner J. Genealogische Tabellen […], Leipzig 1719–1733.

Ilchester Earl of, Mrs. Langford-Brooke (Ed.) Correspondence of Catherine the Great when Grand-Duchess, with Sir Charles Hanbury-Williams and Letters from Count Poniatowski. London, 1928.

Imhof A. L. von. Neu eröffneter historischer Bildersaal, das ist: kurtze, deutliche und unpassionirte Beschreibung der Historiae universalis. Bde. 1–3. Sulzbach, 1692–1694; Bde. 4–5. Nürnberg, 1697–1701.

Ischreyt H. (Hrsg.) Die beiden Nicolai. Briefwechsel zwischen Ludwig Heinrich Nicolay in St. Petersburg und Friedrich Nicolai in Berlin (1776–1811). Ergänzt um weitere Briefe von und an Karl Wilhelm Ramler, Johann Georg Schlosser, Friedrich Leopold Graf zu Stolberg, Johann Heinrich Voß und Johann Baptist von Alxinger. Lüneburg, 1989.

[Janković de Mirievo T. ] Handbuch der Geschichte des Kaiserthums Rußland, vom Anfange des Staats, bis zum Tode Katharinas der II. Göttingen, 1802.

Jessen H. (Hrsg.) Katharina II von Rußland in Augenzeugenberichten. München, 1978.

Justi J.H.G. Die Grundfeste zu der Macht und Glückseligkeit der Staaten oder ausführliche Vorstellung der gesamten Policeywissenschaft. Bde. 1–2. Königsberg; Leipzig, 1760–1761 (рус. пер.: Юстий И.Г.Г. Основания силы и благосостояния царств или подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния: Пер. И.И. Богаевского. Ч. 1–4. СПб., 1772–1778).

Justi J.H.G. Die Natur und das Wesen der Staaten als die Grundwissenschaft der Staatskunst, der Policey und aller Regierungswissenschaften, desgleichen als die Quelle aller Gesetze. Berlin; Stettin; Leipzig, 1760 (рус. пер.: Юстий И.Г.Г. Существенное изображение естества народных обществ и всякого рода законов / Пер. А.О. Волкова. СПб., 1770).

[Karl Eugen von Württemberg. ] Tagbücher seiner Rayßen […] in den Jahren 1783–1791 von Herzog Carl Eugen selbsten geschrieben […] / Hrsg. R. Uhland. Tübingen, 1968.

[Karl Friedrich von Baden. ] Politische Correspondenz Karl Friedrichs von Baden. 1783–1806 / Bearb. von B. Erdmannsdörffer und K. Obser. Bde. 1–6. Heidelberg, 1888–1915.

Katharine II. vor dem Richterstuhle der Menschheit. Größtentheils Geschichte. St. Petersburg, 1797.

Kelch С. Liefländische Historia. Rostock, 1695.

Keyserling A. von (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. Ein Briefwechsel Friedrichs des Großen, der Landgräfin Karoline von Hessen-Darmstadt und Katharinas II. von Rußland (1772–1774). Hamburg, 1935.

Krauel R. (Hrsg.) Briefwechsel zwischen Heinrich Prinz von Preußen und Katharina II. von Rußland. Berlin, 1903.

Kraus C.J. [Rez.] Pallas, Linguarium totius orbis vocabularia comparativa. Bd.1 // Allgemeine Literatur-Zeitung. № 235–237. 1787 (переизд.: Arens H. Sprachwissenschaft. Der Gang ihrer Entwicklung von der Antike bis zur Gegenwart. Freiburg; München, 1955. S. 118–127).

Le Clerc N.G. Histoire physique, morale et politique de la Russie ancienne et moderne. Vols. 1–6. Paris 1783–1794.

Lentin A. (Ed.) Voltaire and Catherine the Great. Selected Correspondence. Cambridge, 1974.

Lentz S. Becmannus enucleatus, suppletus et continuatus. Köthen; Dessau, 1757.

Les lettres de Catherine au prince de Ligne (1780–1796). Bruxelles, 1924.

Levesque P. – C. Histoire de Russie, tirée des chroniques originales, de pièces authentiques et des meilleurs historiens de la nation. Vols. 1–5. Paris, 1782.

[Ligne C. – J. de. ] Portrait de feu Sa Majestè Catherine II, impératrice de toutes les Russies. s.l., 1797 (в пер. на нем. язык: Porträt weiland Ihrer Majestät der Kaiserin aller Reußen // Schalk F. (Hrsg.) Die Französischen Moralisten. Neue Folge: Galiani – Fürst von Ligne – Joubert. Wiesbaden, 1940. S. 114–122).

Lippert W. (Hrsg.) Kaiserin Maria Theresia und Kurfürstin Maria Antonia von Sachsen. Briefwechsel 1747–1772. Leipzig, 1908.

Lubomirski S. Pod władzą księcia Repnina. Ułamki pamiętników i dzienników historycznych (1764–1768) / Ed. J. Łojek. Warszawa, 1971.

Merck J.H. Briefe / Hrsg. H. Kraft. Frankfurt a.M., 1968.

Merck J. H. Galle hab ich genug im Blut. Fabeln, Satiren, Essays. Berlin, 1973.

Merck J.H. Werke / Hrsg. A. Henkel. Frankfurt a.M., 1968.

Michel O. Peintres autrichiens à Rome dans la seconde moitié du XVIIIème siècle: Documents publiés // Römische Historische Mitteilungen. Bd. 14. 1972. S. 175–200.

Mönch W. (Hrsg. und Übers.) Voltaires Briefwechsel mit Friedrich dem Großen und Katharina II. Berlin, 1944.

Moser F.K. von. Der Herr und der Diener, geschildert mit patriotischer Freiheit. Frankfurt a.M., 1759 (рус. пер.: [Мозер Ф.К. фон. ] Государь и министр. Книга сочиненная господином Мозером; с немецкого языка переведена артиллерии капитаном Яковом Козельским. СПб., 1766).

[Moser F.K. von .] Katharina die zweite, Kaiserin von Rußland. Ein Gemälde ohne Schatten (1773) // Deutsches Museum. 1776. Mai. S. 383–389.

Moser F.K. von. Über Regenten, Regierung und Ministers. Schutt zur Wege-Verbesserung des kommenden Jahrhunderts. Frankfurt a.M., 1784.

Moser J.J. Der Teschenische Friedensschluß vom Jahre 1779. Frankfurt a.M., 1779.

Moser J.J. Teutsches Auswärtiges Staats-Recht // Idem. Neues Teutsches Staatsrecht. Bd. 20. Frankfurt a.M.; Leipzig, 1772 (reprint: Osnabrück, 1967).

Müller G.F. Eröffnung eines Vorschlages zu Verbesserung der Russischen Historie durch den Druck einer Stückweise herauszugebenden Sammlung von allerley zu den Umständen und Begebenheiten dieses Reichs gehörigen Nachrichten. St. Petersburg, 1732.

Müller G.F. Sammlung russischer Geschichte. Bde. 1–9. St. Petersburg, 1732–1764.

Müsebeck E. Fünf Briefe der Kaiserin Katharina II. von Rußland an ihre Erzieherin Elisabeth Cardel aus den Jahren 1744–1749 // MVAGA. Bd. 7. Tl. 8. 1898. S. 663–669.

[d’Oberkirch H. – L. ] Mémoires de la Baronne d’Oberkirch / Ed. C.L. Montbrison. Vols. 1–2. Paris, 1853 (reprint: Mémoires de la Baronne d’Oberkirch sur la cour de Louis XVI et la société française avant 1789 / Ed. S. Burkard. Paris, 1970).

Oudard G. (Ed.) Lettres d’amour de Catherine II à Potemkine. Correspondance inédite. Paris, 1934.

Parry C. The Consolidated Treaty Series. Vols. 1–231. Dobbs Ferry; N. Y., 1969–1981.

[Poniatowski Stanislaw August. ] Mémoires du roi Stanislas-Auguste Poniatowski / Ed. S. Goriainow. Vol. 1. Sankt-Pétersbourg, 1914; Vol. 2. Varsovie, 1915.

Rakint V.A. (Hrsg.) Briefe Katharinas II. und des Stanislaus August an Elisa von der Recke // ZGO. 1935. N.F. Bd. 9. S. 222–230, 403–410.

Rath W. (Hrsg.) Die deutsche Zarin. Denkwürdigkeiten der Kaiserin Katharina II. von Rußland. Ebenhausen bei München, 1916.

Recke E. von der. An Herrn J.M. Preißler // Berlinische Monatsschrift. 1786. Mai. S. 385–394.

Recke E. von der. Tagebücher und Selbstzeugnisse / Hrsg. C. Träger. München, 1984.

Reddaway W.F. (Ed.) Documents of Catherine the Great. The Correspondence with Voltaire and the Instruction of 1767 in the English Text of 1768. Cambridge, 1931.

Reynolds J.F. (Hrsg.) C.F. Gellerts Briefwechsel. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1983–1991.

Sauer P. (Hrsg.) Im Dienst des Fürstenhauses und des Landes Württemberg. Die Lebenserinnerungen der Freiherren Friedrich und Eugen von Maucler (1735–1816). Stuttgart, 1985.

Schumann H. (Hrsg. und Übers.) Katharina die Große / Voltaire: Monsieur – Madame. Der Briefwechsel zwischen der Zarin und dem Philosophen. Zürich, 1991.

[Ségur L. – Ph. de. ] Mémoires ou souvenirs et anecdotes. Vols. 1–3. Paris, 1825 (рус. пер.: Сегюр Л.Ф. Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785–1789): Пер. с фр. с примеч. пер. СПб., 1865. – Репринт: Сегюр Л. – Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев: Сборник. / Подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. Ю.А. Лимонова. Л., 1989. С. 313–456).

Spittler L.T. Entwurf der Geschichte der europäischen Staaten. Tl. 2. Berlin, 1794.

[Stritter J.G. ] Geschichte der Slaven vom Jahr 495 bis 1222, aus den Byzantinern vollständig beschrieben von Herrn Stritter // Schlözer A.L. Fortsetzung der Allgemeinen Welthistorie. Bd. 31. Halle, 1771. Kap. 3. S. 345–390.

[Stritter J.G.] Memoriae populorum, olim ad Danubium, Pontum Euxinum, Paludem Maeotidem, Caucasum, mare Caspium, et inde magis ad Septemtriones incolentium, e scriptoribus historiae Byzantinae erutae et digestae ab Ioanne Gotthilf Strittero. Bde. 1–4. Petropoli, 1771–1779.

[Strube de Piermont F.H. ] Lettres russiennes. St. Pétersbourg, 1760. – Репринтное комментированное издание: Lettres russiennes suiviés des Notes de Cathérine II / Ed. C. Rosso. Pisa, 1978.

Linguarum totius orbis vocabularia comparativa Augustissimae cura collecta. Sectionis primae, linguas Europae et Asiae complexae. Pars prior: Petropoli, 1786. Pars secunda: 1789 (параллельное русское название с другим годом издания: Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею Всевысочайшей особы. Отделение первое, содержащее в себе европейские и азиатские языки. Ч. 1–2. Спб., 1787–1789).

Voltaire F. – M. Аrouet de . Annales de l’Empire. Colmar; Bâle, 1753–1754.

Voltaire F. – M. Arouet de. Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand. Vol. 1. Genève, 1759 (2 éd.: 1761); Vol. 2. 1763.

Voltaire F. – M. Arouet de. The Complete Works of Voltaire / Ed. T. Besterman. Vols. 1–135. Geneva; Oxford; Toronto, 1968 ff.

Wäschke H. (Hrsg.) Briefe der Fürstin Johanna Elisabeth von Anhalt-Zerbst an Fräulein Cardel // MVAGA. Bd. 4. 1886. S. 474–482.

Wagner K. (Hrsg.) Briefe aus dem Freundeskreis von Goethe, Herder, Höpfner und Merck. Leipzig, 1847.

[Weikard M. A. ] Biographie des Doktors M. A. Weikard, von ihm selbst herausgegeben. Berlin; Stettin, 1784. – Репринт издания 1784 г. с отдельными выдержками из издания 1802 г.: Weikard M.A. 'Biographie' und 'Denkwürdigkeiten' // Hrsg. F. – U. Jestädt. Fulda, 1988.

[Weikard M. A. ] Biographie des Doktors M. A. Weikard, von ihm selbst herausgegeben. 2. Aufl.: Berlin; Stettin, 1787.

Zimmermann J.G. Über die Einsamkeit. Bde. 1–4. Leipzig, 1784–1785.

Архив Государственного совета. Т. 1: Совет в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1869.

[Безбородко А.А. ] Письма А.А. Безбородка к графу Петру Александровичу Румянцову // Старина и новизна. Исторический сборник / Ред. П.М. Майков. Кн. 3. Спб., 1900. С. 160–313.

Белявский М.Т., Павленко Н.И. (Сост.) Хрестоматия по истории СССР. XVIII в. / Под ред. Л.С. Бескровного и Б.Б. Кафенгауза. M., 1963.

Берков П.Н. (Сост.) Сатирические журналы Н.И. Новикова. М.; Л., 1951.

Бильбасов В.А. (Сост.) Екатерина II и граф Н.Р. Румянцов // РС. 1894. № 2. С. 70–95; № 3. С. 94–112; № 4. С. 157–178; № 5. С. 76–90.

Гайдамацький рух на Українiв XVIII столiттi. Збiрник документiв. Київ, 1970.

[Дашкова Е.Р. ] Записки княгини Е.Р. Дашковой, писаные ею самой: Пер. с английского / Лондон, 1859 (репринт: М., 1990).

Дашкова Е.Р. Записки. 1743–1810 / Под ред. Г.Н. Моисеевой, Ю.Н. Стенника. Л., 1989.

[Дашкова Е.Р. ] Литературные сочинения. М., 1990.

[Дашкова Е.Р. ] Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России / Под ред. С.С. Дмитриева и Г.А. Веселой. М., 1987.

[Екатерина II. ] Antidote, ou Examen du mauvais livre superbement imprimé intitulé: Voyage en Sibérie fait par ordre du Roi en 1761 par m. l’abbé Chappe d’Auteroche. Vols. 1–2. [SPb.], 1770; переизд.: [Екатерина II.] Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями Александра Николаевича Пыпина. Т. 7. СПб., 1901.

[Екатерина II. ] Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел // Сб. РИО. Т. 7, 10, 13, 27, 42: Бумаги императрицы …: Т. 1–5. СПб., 1871–1885.

[Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907.

[Екатерина II. ] Сочинения императрицы Екатерины на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями А.Н. Пыпина: Т. 1–5, 7–12. СПб., 1901–1907.

[Екатерина II. ] Автобиографические записки. – Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями А.Н. Пыпина. Т. 12: Автобиографические записки. СПб., 1907. [французский текст]

[Екатерина II.] Записки императрицы. – Записки императрицы Екатерины Второй: перевод с подлинника, изданнаго Императорской академией наук: с 12 портретами и 5 автографами. СПб., 1907. [русский перевод]

[Екатерина II.] Сочинения Екатерины II / Сост. и вступит. статья О.Н. Михайлова. М., 1990.

[Екатерина II.] Письма Екатерины II Г.А. Потемкину / Публ. подгот. Н.Я. Эйдельман; Коммент. Я.Л. Барскова // ВИ. 1989. № 7. С. 111–134; № 8. С. 110–124; № 9. С. 97–111; № 10. С. 102–116; № 12. С. 107–123.

Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Ред. Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. Л., 1984.

Лимонов Ю.А. (Ред.) Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989.

Ломоносов М.В. Краткий российский летописец с родословием. СПб., 1760 (переизд.: Он же. Полн. собр. соч. Т. 1–10. М.; Л., 1950–1959, здесь: Т. 6. С. 287–358).

Макогоненко Г.П. (Сост.) Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980.

Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами: В 15 т. СПб., 1874–1909. Зд.: Т. 2: Трактаты с Австриею. 1762–1808. Спб., 1875; Т. 6: Трактаты с Германиею. 1762–1808. СПб., 1883.

Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век. М., 1988.

[Müller G.F. ] Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1–2. М., Л., 1937–1941.

[Müller G.F. ]Миллер Ф.И. Описание Сибирского Царства и всех происшедших в нём дел, от начала а особливо от покорения его Российской державой по сии времена. Ч. 1. СПб., 1750.

[Müller G.F. ] Миллер Ф.И. Опыт новейшей истории о России // Ежемесячные сочинения. 1761. Ч. 1. № 13. С. 3–63, 99–154, 195–244.

Овчинников Р.В. (Сост.) Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений 1773–1774 гг. М., 1975.

Полное собрание законов Российской империи. Собр. 1-е. 1649–1825. Т. 1–46. СПб., 1830.

Рождественский С.В. (Ред.) Материалы для истории учебных реформ в России в XVIII–XIX веках. СПб.,1910.

Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 1–148. СПб.; Пг., 1876–1916.

Сенатский архив. Т. 11–15. СПб., 1904–1913.

Татищев В.Н. История российская с самых древнейших времен. Ч. 1–3. М., 1768–1774. Ч. 4. СПб., 1784; Ч. 5. СПб., 1848.

Татищев В.Н. Собрание сочинений. Т. 1–8. М.; Л., 1962–1979.

[Храповицкий А.В. ] Дневник А. В. Храповицкого с 18 января 1782 года по 17 сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. М., 1901 (переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793 // Екатерина II: Искусство управлять / Сост., послесловие А.Б. Каменского. М., 2008. С. 9–243).

Шильдер Н.К. (сост.) Императрица Екатерина II и граф Н.П. Румянцов. Переписка с 1790 по 1795 г. // РС. 1892. № 10. С. 5–23.

Штендман Г.Ф. Отзыв об историческом исследовании профессора А. Трачевского: «Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II (1780–1790)» // Отчет о двадцать первом присуждении наград графа Уварова. СПб., 1880. С. 121–126. (Зап. Имп. Академии наук. 1880. Т. 36. Приложение № 5).

[Штриттер Й.Г. ] Известия Византийских историков, объясняющие историю Российскую древних времен и переселения народов, собранные и хронологическим порядком расположенные, собранные Иваном Штриттером. Т. 1–4. СПб., 1770–1775.

[Штриттер Й.Г. ] История российского государства, сочиненная статским советником и кавалером Иваном Штриттером. Т. 1–3. СПб., 1800–1803.

Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. 1–7. СПб., 1770–1791.

[Щербатов М.М.] Shcherbatov M.M., prince . On the Corruption of Morals in Russia / Ed. and transl. A. Lentin. Cambridge, 1969.

Щербатов М.М. О супружестве российских царей // Он же. Неизданные сочинения / Сост. П.Г. Любомиров. М., 1935. С. 100–111 (Труды Государственного исторического музея. 1935. Вып. б/н.)

Энгельгардт Л.Н. Записки. М., 1868 (переизд.: Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век. M., 1988. С. 205–308; Энгельгардт Л.Н. Записки. М.,1997).

[Янкович де Мириево Т. ] О должностях человека и гражданина, книга к чтению, определенная в народных училищах, изданная по высочайшему повелению царствующей императрицы Екатерины II. СПб., 1783.

[Янкович де Мириево Т. ] Сравнительный Словарь всех языков и наречий по азбучному порядку расположенный. Т. 1–4. СПб. 1790–1791.

3. Литература после 1826 года

XVIII век. Т. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Памяти Павла Наумовича Беркова. Л., 1975.

Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.): Сборник статей к семидесятилетию со дня рождения и сорокапятилетию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза. М., 1964.

Алпатов М.А. Русская историческая мысль и западная Европа (XVIII – первая половина XIX в.). М., 1985.

Андреев А.И. Труды В.Н. Татищева по истории России // Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. М., 1962. С. 5–38.

Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986.

Барсков Я.Л. Предисловие // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. V–XV.

Барсков Я.Л. Примечания // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 705–800.

Безобразов П.В. О сношениях России с Францией. М., 1892.

Белковец Л.П. Россия в немецкой исторической журналистике XVIII в. Г.Ф. Миллер и А.Ф. Бюшинг. Томск, 1988.

Белявский М.Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева (формирование антикрепостнической мысли). М., 1965.

Берков П.Н. Книга Чезаре Беккарии «О преступлениях и наказаниях» в России // Россия и Италия. Из истории русско-итальянских культурных и общественных отношений. М., 1968. С. 57–76.

Бильбасов В.А. Дидро в Петербурге. СПб., 1884.

Бильбасов В.А . Екатерина II и Гримм // РС. 1893. № 2. С. 257–298; № 3. С. 497–524; № 4. С. 1–20; № 5. С. 233–254; № 6. С. 433–454. – Репринт: Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 4. СПб., 1901. С. 87–236.

Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 1–5. СПб., 1901.

Бильбасов В.А. История Екатерины II (1729–1764). Т. 1–2/2. СПб., 1890–1891; изд. 3-е: Берлин, 1900; см. также нем. пер.: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bde. 1–2/2. Berlin, 1891–1893.

Боголюбов В. Н.И. Новиков и его время. М., 1916.

Бочкарев В.Н. Культурные запросы русского общества начала царствования Екатерины II по материалам Уложенной комиссии 1767 г. // РС. 1915. № 1. С. 64–72; № 2. С. 324–342; № 3. С. 561–575; № 4. С. 38–59; № 5. С. 312–325.

Брикнер А.Г. «Цель мира». Эпизод из истории царствования императрицы Екатерины II (1782–1788) // Исторический вестник. 1890. № 8. С. 277–303. № 9. С. 551–572.

Брикнер А.Г. Екатерина II в переписке с доктором Циммерманном, 1784–1791 // РС. 1887. Т. 54. № 5. С. 271–294; № 6. С. 591–612.

Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб, 1885. – Репринт: М., 1998.

Брикнер А.Г. Путешествие Екатерины II в полуденный край России в 1787 г. // ЖМНП. 1872. № 162. Отд. 2. С. 1–51.

Валишевский К. Роман одной императрицы. СПб., 1908. – Репринт: М., 1989.

Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг., 1917.

Виноградов В.Н. Трудная судьба Екатерины II в историографии // Лещиловская И.И. (Ред.) Век Екатерины II: Россия и Балканы. М., 1998. С. 6–23.

Вытженс Г. [Wytrzens G. ] Немецкие переводы русских писателей в последней трети XVIII века (По фондам венских публичных книгохранилищ) // XVIII век. Т. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Памяти Павла Наумовича Беркова. Л., 1975. С. 154–159.

Гаврилова Л.М. Екатерина II в русской историографии. Чебоксары, 1996.

Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. 2. М.; Л., 1941.

Грацианский П.С. Политическая и правовая мысль России второй XVIII в. M., 1984.

Григорович Н.И. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени. Т. 1–2 // Сб. РИО. Т. 26, 29. СПб., 1879, 1881.

Григорьев В.А. Зерцало управы благочиния (эпизод из истории Управы благочиния 1782 г.) // Русский исторический журнал. 1917. № 3–4. С. 73–103.

Григорьев В.А. Реформа местного управления при Екатерине II (Учреждения о губерниях 7 ноября 1775 г.). СПб., 1910.

Грот Я.К. Заботы Екатерины II о народном образовании, по ея письмам к Гриму // Записки императорской Академии наук. Т. 36. Кн. 1. Спб., 1880. С. 56–76; СОРЯС. Т. 20. 1880. № 5. С. 10–30.

Грот Я.К. Филологические занятия Екатерины II-й // РА. Т. 15. 1877. Кн. 1. № 4. С. 425–442.

Грот Я.К. Екатерина II в переписке с Гриммом // СОРЯС. Т. 20. 1879. № 1. С. 1–130; Т. 21. 1881. № 4. С. 1–300; Т. 23.1884. № 4. С. 1–339.

Гуковский Г.А. Екатерина II // История русской литературы: В 10 т. / АН СССР. Ин-т русской литературы (Пушкинский дом). Т. 4. Ч. 2: Литература XVIII века. / Ред. Г.А. Гуковский, В.А. Десницкий. М., Л., 1947. С. 364–380.

Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. M. 1939.

Дмитриев С.С. Русская периодическая печать // Очерки русской культуры XVIII века. М., 1987. Т. 2. С. 323–355.

Драбкин Я.С. Лев Копелев и «Вуппертальский проект» // Карп С.Я. (Отв. ред.) Русские и немцы в XVIII веке. Встреча культур. М., 2000. С. 297–304.

Дружинин Н.М. Воспоминания и мысли историка. М., 1967; 2-е изд.: М., 1979.

Дружинин Н.М. Избранные труды: Т. 4. Воспоминания, мысли, опыт историка. М., 1990.

Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв): Сборник статей к семидесятилетию со дня рождения и сорокапятилетию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза. М., 1964.С. 428–459; См. также: Он же. Избранные труды. Т. 2: Социально-экономическая история России. М., 1987. С. 244–263.

Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955.

Дружинина Е.И. Северное Причерноморье в 1775–1800 гг. М., 1959.

Дружинина Е.И. Южная Украина 1800–1825 гг. М., 1970.

Зайцева А.А. «Кабинеты для чтения» в Санкт-Петербурге конца XVIII – начала XIX века // Русские библиотеки и частные книжные собрания XVI–XIX веков: Сборник научных трудов. Л., 1979. С. 29–46.

Зайцева А.А. (Отв. ред.) Книга в России в эпоху Просвещения: Сборник науч. трудов. Л., 1988.

Западов А.В. Новиков. М., 1968.

Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946.

Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. 1898. Кн. 12. Отд. II. C. 138–214.

Иконников В.С. Императрица Екатерина II-я, как историк. // РA. 1911. Кн. 2. № 7. С. 305–316.

Иконников В.С. Сношения России с Францией XVI–XVIII вв. Киев, 1893.

Истомина Э.Г. Водные пути России во второй половине XVIII – начале XIX века. М., 1982.

История Академии наук СССР в трех томах. Т. 1 (1724–1803). M.; Л., 1958.

Кабузан В.М. Заселение Новороссии (Екатеринославской и Херсонской губерний) в XVIII – первой половине XIX века (1719–1858 гг.). М., 1976.

Кабузан В.М. Изменения в размещении населения России в XVIII – первой половине XIX в. (По материалам ревизии). M., 1971.

Кабузан В.М. Немецкое население в России в XVIII – начале XX века // ВИ. 1989. № 12. С. 18–29.

Каменский A.Б. От Петра І до Павла І: Реформы в России XVIII столетия. Опыт целостного анализа, М., 2001.

Каменский А.Б. Екатерина II. // ВИ. 1989. № 3. С. 62–88.

Каменский А.Б. «Под сению Екатерины…»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992.

Кизеветтер А.А. Екатерина II // Он же. Исторические силуэты. Люди и события. Берлин, 1931. С. 7–28.

Клокман Ю.Р. Социально-экономическая история русского города: Вторая половина XVIII века. М., 1967.

Ключевский В.О. Западное влияние в России после Петра // Он же. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 11–112.

Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968.

Ключевский В.О. Императрица Екатерина II. (1796–1896) // РМ. 1896. № 11. Отд. II. С. 130–177.

Ключевский В.О. Курс русской истории // Он же. Сочинения. Т. 5. М., 1958. С. 5–308.

Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983.

Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. М., 1956–1959.

Кобеко Д.Ф. Цесаревич Павел Петрович (1754–1796). СПб., 1881.

Козлова Н.А. Труды Н.Н. Бантыш-Каменского по истории России // Россия на путях централизации: Сборник статей. M., 1982. С. 287–293.

Копылов А.Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII – начала XIX в. Новосибирск, 1974.

Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II: Внешний анализ текста // ЖМНП. 1912. Т. 37. № 1. Отдел наук. С. 37–74.

Краснобаев Б.И., Черная Л.А. Книжное дело // Очерки русской культуры XVIII века. Т. 2. М., 1987. С. 294–322.

Курмачева М.Д. Проблемы образования в Уложенной комиссии 1767 г. // Дворянство и крепостной строй России XVI–XVIII вв.: Сборник статей, посвященный памяти Алексея Андреевича Новосельского. М., 1975. С. 240–264.

Лаппо-Данилевский А.С. Екатерина II и крестьянский вопрос // Великая Реформа: [19 февр. 1861–1911]. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем / Ред. А.К. Дживелегов, С.П. Мельгунов, В.И. Пичета. Т. 1. М., 1911. С. 163–190.

Лейбман О.Я., Успенский Б.А. Адодуров , Василий Евдокимович // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1. Л., 1988. С. 21–23.

Лихачев Д.С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Л., 1982.

Лихоткин Г.А. Ломоносов в Петербурге. Л., 1981.

Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Письма русского путешественника Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Ред. Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. Л., 1984. С. 525–606.

Луппол И.К. Дидро и Екатерина II // Дидро Д. Очерки жизни и мировоззрения / Ред. И.К. Луппол. M., 1960. С. 91–115.

Макогоненко Г.П. Николай Новиков и русское просвещение: XVIII века. М.; Л., 1952.

Макогоненко Г.П. Письма русских писателей XVIII в. и литературный процесс // Он же (Сост.) Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 3–41.

Мартынов И.Ф. Книгоиздатель Николай Новиков. М., 1981.

Матль И. [Matl J. ] Ф.Я. Янкович и австро-сербско-русские связи в истории народного образования в России // XVIII век. Т. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Памяти Павла Наумовича Беркова. Л., 1975. С. 76–81.

Мельникова Е.А. (Ред.) Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999.

Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Вып. 1–3. СПб., 1896–1903. – Репринт: Париж, 1930.

Митрофанов П.П . Политическая деятельность Иосифа II, ея сторонники и ея враги (1780–1790). СПб., 1907. (нем. пер.: Mitrofanov P. von . Joseph II. Seine politische und kulturelle Tätigkeit. Bde. 1–2. Wien; Leipzig, 1910).

Михайлов О.Н. Екатерина II – императрица, писатель, мемуарист // [Екатерина II.] Сочинения. М., 1990. С. 3–20.

Михневич В.О. Русская женщина XVIII столетия: Исторические этюды. Киев; Харьков, 1895. – Репринт: M., 1990.

Модзалевский Б.Л. Список членов Императорской Академии наук 1725–1907. СПб., 1908. – Репринт: Лейпциг, 1971.

Моисеева Г.Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980.

Мыльников А.С. Искушение чудом: «русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991.

Нарочницкий А.Л. (Ред.) Великая французская революция. М., 1989.

Нерсесов Г.А. Международное признание российского великодержавия в XVIII в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. С. 381–388.

Нерсесов Г.А. Политика России на Тешенском конгрессе (1778–1779). М., 1988.

Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 297–304.

Никулин Н.Н. Немецкая и австрийская живопись XV–XVIII веков: Эрмитаж. Л., 1989. 2-е изд.: СПб., 1992.

Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева: Источниковедческое исследование. М., 1980.

Овчинников Р.В. «Немецкий» указ Е.И. Пугачева // ВИ. 1969. № 12. С. 133–41.

Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины Второй. Просвещенный абсолютизм в России. М., 1993.

Острогорский Г. Владимир Святой и Византия // Владимирский сборник в память 950-летия крещения Руси. 988–1938. Белград, 1938. С. 31–40.

Очерки русской культуры XVIII века. Т. 1–4. М., 1985–1990.

Павлова-Сильванская М.П. Социальная сущность областной реформы Екатерины II // Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.): Сборник статей к семидесятилетию со дня рождения и сорокапятилетию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза. М., 1964. С. 460–491.

Пекарский П.П. Новые известия о В.Н. Татищеве // Записки Императорской Академии наук. Т. 4. СПб., 1864. Приложение № 4. С. 1–66.

Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1–3. Л., 1961–1971.

Прийма Ф.Я. Ломоносов и «История российской империи при Петре Великом» Вольтера // XVIII век. 1958. № 3. С. 170–186.

Пыпин А.Н. Eкатерина II и Монтескье //ВЕ. Т. 38. 1903. № 5. С. 272–300.

Пыпин А.Н. Исторические труды имп. Екатерины II // ВЕ. Т. 36. 1901. № 9. С. 170–202; № 12. С. 760–803.

Пыпин А.Н. Кто был автор «Антидота»? // Из истории литературной деятельности им. Екатерины II // ВЕ. Т. 36. 1901. № 5. С. 181–216.

Пыпин А.Н. Русское масонство. XVIII и первая четверть XIX в. Пг., 1916.

Розанов М.Н. Поэт периода «бурных стремлений» Якоб Ленц, его жизнь и произведения (Критическое исследование). M., 1901.

Рождественский С.В. (Ред.) Материалы для истории учебных реформ в России в XVIII–XIX веках. СПб., 1910.

Рождественский С.В. Очерки по истории систем народного просвещения в России в XVIII–XIX вв. Т. 1. СПб., 1912.

Рождественский С.В. Проекты учебных реформ в царствование императрицы Екатерины II до учреждения комиссии о народных училищах // ЖМНП. 1907. Отд. 3, № 12. С. 175–181; 1908. Отд. 3, № 2. С. 160–182; № 5. С. 43–70.

Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. Т. 1. СПб., 1888.

Сироткин В.Г. Абсолютистская реcтаврация или компромисс с революцией? (Об одной малоизвестной записке Екатерины Великой) // Великая французская революция и Россия / Ред. А.Л. Нарочницкий. M., 1989. С. 273–288.

Сироткин В.Г. Великая французская революция и официальная Россия. // История СССР. 1989. № 3. С. 97–114.

Смагина Г.И. Из истории народного образования и распространения учебной литературы в Латвии во второй половине XVIII века // Книга в России XVII – начала XIX в. Проблемы создания и распространения. Л., 1989. С. 93–98.

Смолян О. Клингер в России // Учёные записки Ленинградского педагогического института им. А.И. Герцена. 1958. Т. 23. Вып. 2. С. 31–77.

Сомов В.А. Проспект «Российской истории» П. – К. Левека // Книга в России в эпоху Просвещения. Сб. научных трудов. Л., 1988. С. 182–188.

Степанов В.П. Екатерина II // СРП. Вып. 1. Л., 1988. С. 291–302.

Тарановский Ф.В. Монтескье о России (К истории Наказа императрицы Екатерины II) // Труды русских ученых заграницей. Сборник академической группы в Берлине. 1922. Т. 1. С. 178–223.

Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86.

Тарле Е.В. Английский посол и Екатерина в 1756–1757 гг. // Он же. Запад и Россия. Статьи и документы из истории XVIII–XIX вв. Пг., 1918. C. 150–159 (переизд.: Он же. Соч. В 12 т. Т. 4. М., 1958. С. 469–480).

Трачевский А.С. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877.

Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. M., 1974.

Троицкий С.М. Русские дипломаты в середине XVIII в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. Сборник статей, посвященный Л.В. Черепнину. M., 1972. С. 398–406.

Уткина Н.Ф. Естественные науки // Очерки русской культуры XVIII века. Т. 3. М., 1988. С. 7–49.

Фальк С.Н. Август Людвиг Шлёцер и Василий Никитич Татищев // XVIII век. Т. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Памяти Павла Наумовича Беркова. Л., 1975. С. 190–199.

Фатеев А.Н. К истории юридической образованности в России. Заметки о западном влиянии // Ученые записки (основанные Русской учебной коллегией в Праге). 1924. Т. 1. Ч. 7. С. 129–256.

Федосов И.А. Просвещенный абсолютизм в России // ВИ. 1970. № 9. С. 34–55.

Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе: Сборник статей, посвящённый Льву Владимировичу Черепнину. M., 1972.

Флоровский А.В. Страница истории русско-австрийских дипломатических отношений XVIII в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. Сборник статей, посвященный Л.В. Черепнину. M., 1972. С. 389–397.

Хорошилова Л.Б. Географические знания, экспедиции и открытия // Очерки русской культуры XVIII века. Т. 3. М., 1988. С. 85–121.

Чебышев А.А. Источник комедии императрицы Екатерины «О, время!» // РС. Т. 129. 1907. № 2. С. 389–409.

Черепнин Л.В. А.Л. Шлецер и его место в развитии русской историографической науки. 1966. – Репринт: Он же . Отечественные историки XVIII–XX вв.: Сборник статей, выступлений, воспоминаний. М., 1984. С. 45–73.

Чечулин Н.Д. Введение // [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. СПб., 1907. С. I–CLIV.

Чечулин Н.Д. Екатерина в борьбе за престол. По новым материалам. Л., 1924.

Чичуров И.С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. Тексты, перевод, комментарий. M., 1980.

Шмурло Е.Ф. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага, 1929 (фр. пер.: Šmurlo E.F. Voltaire et son oeuvre „Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand“. Prague, 1929).

Штранге М.М. Демократическая интеллигенция России в XVIII веке. M., 1965.

Шумигорский Е.С. Императрица Мария Фёдоровна (1759–1828): Ея биография. СПб., 1892.

Шумигорский Е.С. Император Павел I. Жизнь и царствование. СПб., 1907.

Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII – начало XIX столетия. M., 1982.

Adamczyk T. Die Reise Katharinas II. nach Südrußland im Jahre 1787 // JKGS. Bd. 8. 1930. S. 25–53.

Adamczyk T. Fürst G.A. Potemkin: Untersuchungen zu seiner Lebensgeschichte. Emsdetten, 1936.

Adamus J. Monarchizm i republikanizm w syntezie dziejów Polski. Łódź, 1961.

Adler P.J. Habsburg School Reform amongst the Orthodox Minorities, 1770–1780 // SR. Vol. 33. 1974. P. 23–45.

Afferica J. Considerations on the Formation of the Hermitage Collection of Russian Manuscripts // FOG. Bd. 24. 1978. S. 237–336.

Aland K. Bibel und Bibeltext bei August Hermann Francke und Johann Albrecht Bengel // Idem. (Hrsg.) Pietismus und Bibel. Witten, 1970. S. 89–147.

Aland K. (Hrsg.) Pietismus und moderne Welt. Witten, 1974.

Alekseev M.P. Zur Geschichte russisch-europäischer Literaturtraditionen. Aufsätzen aus vier Jahrzehnten. Berlin, 1974.

Alexander J.T. Autocratic Politics in a National Crisis: the Imperial Russian Government and Pugachev’s Revolt, 1773–1775. Bloomington (Ind.), 1969.

Alexander J.T. Bubonic Plague in Early Modern Russia. Public Health and Urban Disaster. Baltimore; London, 1980.

Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. N.Y.; Oxford, 1989.

Alexander J.T. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796. // Bartlett R., Hartley J. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. P. 106–124.

Alexander J.T. Politics, Passions, Patronage: Catherine II and Peter Zavadovskii // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 616–633.

Althoff F. Außenpolitische Konzeption und Gleichgewichtsdenken bei Friedrich dem Großen vom Hubertusburger Frieden bis zur Ersten Teilung Polens (1763–1772) // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 3. Oldenburg, 1993. S. 77–96.

Amburger E. Beiträge zur Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen. Gießen, 1961.

Amburger E. Buchdruck, Buchhandel und Verlage in St. Petersburg im 18. Jahrhundert // Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert: Beiträge zur Geschichte der Kommunikation in Mittel– und Osteuropa. Berlin, 1977. S. 201–216. – Репринт: Idem. Fremde und Einheimische im Wirtschafts– und Kulturleben des neuzeitlichen Rußland. Wiesbaden, 1982. S. 137–152.

Amburger E. Der deutsche Lehrer in Rußland // Beiträge zur Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen. Gießen, 1961. S. 159–182.

Amburger E. Geschichte der Behördenorganisation Rußlands von Peter dem Großen bis 1917. Leiden, 1966.

Amburger E. F.A. Koch, der erste badische Geschäftsträger in Petersburg // ZGO. Bd. 46. 1933. S. 119–123.

Amburger E. „Madame Bielke“, eine Korrespondentin Katharinas II // JGO N.F. 1987. Bd. 35. S. 384–389.

Amburger E., Cieśla M., Sziklay L. (Hrsg.) Wissenschaftspolitik in Mittel– und Osteuropa: Wissenschaftliche Gesellschaften, Akademien und Hochschulen im 18. und beginnenden 19. Jahrhundert. Berlin, 1976.

Andreae F. Beiträge zur Geschichte Katharinas II. Die Instruktion vom Jahre 1767 für die Kommission zur Abfassung eines neuen Gesetzbuches. Berlin, 1912.

Andreae F. Bemerkungen zu den Briefen der Kaiserin Katharina II. von Rußland an Charles Joseph Prince de Ligne // Beiträge zur russischen Geschichte, Theodor Schiemann zum 60. Geburtstage von Freunden und Schülern dargebracht / Hrsg. O. Hötzsch. Berlin, 1907. S. 142–175.

Anisimov E.V . [Анисимов Е.В. ] The Imperial Heritage of Peter the Great in the Foreign Policy of His Early Successors // Ragsdale H., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. Cambridge; N.Y., 1993. P. 21–35.

Arens H. Sprachwissenschaft. Der Gang ihrer Entwicklung von der Antike bis zur Gegenwart. Freiburg; München, 1955.

Aretin K.O. Freiherr von (Hrsg.) Der Aufgeklärte Absolutismus. Köln, 1974.

Aretin K.O., Freiherr von. Der Aufgeklärte Absolutismus als europäisches Problem // Documentatieblad Werkgroep 18e-eeuw. 1981. № 49/50. S. 11–23.

Aretin K.O., Freiherr von. Aufgeklärter Herrscher oder Aufgeklärter Absolutismus? Eine notwendige Begriffsklärung // Seibt F. (Hrsg.) Gesellschaftsgeschichte. Festschrift für Karl Bosl zum 80. Geburtstag. Bd. 1. München, 1988. S. 78–87.

Aretin K.O. Freiherr von . Friedrich der Große. Größe und Grenzen des Preußenkönigs. Bilder und Gegenbilder. Freiburg; Basel; Wien, 1985.

Aretin K.O., Freiherr von. Die Großmächte und das Klientelsystem im Reich am Ende des 18. Jahrhunderts // Mączak A. (Hrsg.) Klientelsysteme im Europa der Frühen Neuzeit. München, 1988. S. 63–82.

Aretin K.O. Freiherr von, Ritter G.A. (Hrsg.) Historismus und moderne Geschichtswissenschaft. Europa zwischen Revolution und Restauration 1797–1815. Drittes deutsch-sowjetisches Historikertreffen in der Bundesrepublik Deutschland. München, 13.–18. März 1978. / Bearb. von R. Melville und C. Scharf. Stuttgart, 1987.

Aretin K.O. Freiherr von. Die Mission des Grafen Romanzoff im Reich 1782–1797 // Hildebrand K., Pommerin R. Deutsche Frage und europäisches Gleichgewicht. S. 15–29 (reprint: Idem . Das Reich. S. 337–352).

Aretin K.O., Freiherr von. Das Reich. Friedensgarantie und europäisches Gleichgewicht 1648–1806. Stuttgart, 1986 (reprint: Stuttgart, 1992).

Aretin K.O. Freiherr von. Heiliges Römisches Reich 1776–1806. Reichsverfassung und Staatssouveränität. Tle. 1–2. Wiesbaden, 1967.

Aretin K.O., Freiherr von. Das Heilige Römische Reich im Konzert der europäischen Mächte im 17. und 18. Jahrhundert // Schmidt G. (Hrsg.) Stände und Gesellschaft im Alten Reich. Stuttgart, 1989. S. 81–91.

Aretin K.O., Freiherr von . Russia as a Guarantor Power of the Imperial Constitution under Catherine II // JMH. Vol. 58. Supplement. 1986. P. 141–160.

Aretin K.O., Freiherr von. Tausch, Teilung und Länderschacher als Folgen des Gleichgewichtssystems der europäischen Großmächte. Die polnischen Teilungen als europäisches Schicksal // JGMO. Bd. 30. 1981. S. 53–68 (reprint: Idem . Das Reich. S. 434–448).

Arndt L. Friedrich der Große und die Askanier seiner Zeit // Anhaltische Geschichtsblätter. Bd. 13. 1937. S. 21–57.

Aschkewitz M. Die Beziehungen Hermann Karl Keyserlings zu Ernst Johann Biron im Rahmen der kurländischen Frage //AKG. Bd. 23. 1933. S. 170–190.

Bagger H. The Role of the Baltic in Russian Foreign Policy, 1721–1773 //Ragsdale H., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. Cambridge; N.Y.,1993. P. 36–72.

Balasz E. [et al.] (Hrsg.) Beförderer der Aufklärung in Mittel– und Osteuropa. Freimaurer, Gesellschaften, Clubs. Berlin, 1977 (reprint: Essen, 1987).

Bartlett R.P. Russia’s First Abolitionist: The Political Philosophy of J.G. Eisen // JGO. N.F. Bd. 39. 1991. S. 161–176.

Bartlett R.P. Human Capital. The Settlement of Foreigners in Russia 1762–1804. Cambridge, 1979.

Bartlett R.P. J.R. Forster’s Stay in Russia, 1765–1766: Diplomatic and Official Accounts // JGO. N.F. Bd. 23. 1975. S. 489–495.

Bartlett R.P. The Russian Nobility and the Baltic German Nobility in the Eighteenth Century // CMRS. Vol. 34. 1993. No. 1–2. P. 233–243.

Bartlett R.P. The Question of Serfdom: Catherine II, the Russian Debate and the View from the Baltic Periphery (J. G. Eisen and G. H. Merkel) // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. London, 1990. P. 142–166.

Bartlett R.P. J.J. Sievers and the Russian Peasantry under Catherine II // JGO. N.F. Bd. 32. 1984. P. 16–33.

Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. London, 1990.

Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988.

Bartlitz J. Ein „Polyhistor“ des Ostbaltikums: Zum Wirken von August Wilhelm Hupel (1737–1819) // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. Halle, 1983. S. 177–215.

Basedow B. Untersuchung über die Entwicklung des Dessauer Philanthropinums und des Dessauer Erziehungsinstitutes 1775–1793 // Jahrbuch für Erziehungs– und Schulgeschichte. Bd. 23. 1983. S. 30–61.

Bassin M. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space // SR. Vol. 50. 1991. P. 1–17.

Battenberg F. [et al.] Darmstadts Geschichte. Fürstenresidenz und Bürgerstadt im Wandel der Jahrhunderte. Darmstadt, 1980.

Bauer V. Die höfische Gesellschaft in Deutschland von der Mitte des 17. bis zum Ausgang des 18. Jahrhunderts. Tübingen, 1993.

Baumgärtel B. Freiheit – Gleichheit – Schwesterlichkeit: Der Freundschaftskult der Malerin Angelika Kauffmann // Schmidt-Linsenhoff V. (Hrsg.) Sklavin oder Bürgerin? Französische Revolution und Neue Weiblichkeit 1760–1830. Frankfurt a.M., 1989. S. 325–339.

Baumgart P. Kronprinzenopposition. Zum Verhältnis Friedrichs zu seinem Vater Friedrich Wilhelm I. // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986. S. 5–23; переработанный вариант статьи см.: Idem. Kronprinzenopposition. Friedrich und Friedrich Wilhelm I. // Hauser O. (Hrsg.) Friedrich der Große in seiner Zeit. Köln; Wien, 1987. S. 1–16.

Bazzoli M. Il pensiero politico dell’assolutismo illuminato. Firenze, 1986.

Beales D . Die auswärtige Politik der Monarchie vor und nach 1780: Kontinuität oder Zäsur // Österreich im Europa der Aufklärung. Wien, 1985. Bd. 1. S. 567–573.

Beales D. Joseph II. Bd. 1: In the Shadow of Maria Theresa 1741–1780. Cambridge, 1987.

Becher U.A.J. August Ludwig v. Schlözer // Wehler H. – U. (Hrsg.) Deutsche Historiker. Bd. 7. Göttingen, 1980. S. 7–23.

Becher U.A.J. Politische Gesellschaft. Studien zur Genese bürgerlicher Öffentlichkeit in Deutschland. Göttingen, 1978.

Becker E.D. Der deutsche Roman um 1780. Stuttgart, 1964.

Becker-Cantarino B. Der lange Weg zur Mündigkeit. Frau und Literatur (1500–1800). Stuttgart, 1987.

Beer A. (Hrsg.) Joseph II., Leopold II. und Kaunitz. Ihr Briefwechsel. Wien,1873.

Begunov J.K. Aleksandr Nevskij im künstlerischen und geschichtlichen Bewußtsein Rußlands bis zum Beginn des 19. Jahrhunderts // Grasshoff H. (Hrsg.) Literaturbeziehungen im 18. Jahrhundert: Studien und Quellen zur deutsch-russischen und russisch-westeuropäischen Kommunikation. Berlin, 1986. S. 81–127.

Beljavskij M.T. Die Sozialgesetzgebung des „aufgeklärten Absolutismus“ in Rußland am Vorabend der „Instruktion“ Katharinas II. // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts: Tl. 1. Soziale Bewegungen, Gesellschaftspolitik und Ideologie. Halle, 1982. S. 22–49.

Berindei D. Friedrich der Große und die Rumänischen Fürstentümer 1740–1777 // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. Halbbd. 1. Stuttgart, 1988. S. 325–346.

Berkov P.N. [Берков П.Н. ] Deutsch-russische kulturelle Beziehungen im 18. Jahrhundert // Winter E. (Hrsg.) Die deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler. Berlin, 1958. S. 64–85.

Bernard P.P. Joseph II and Bavaria. Two Eighteenth Century Attempts at German Unification. The Hague, 1965.

Bernardini P. Briefroman e Filosofia // Jacobi F.H. Allwill / Ed. P. Bernardini. Milano, 1991. P. 7–33.

Besterman Th. Voltaire. London, 1969.

Bieberstein J.R. von . Die These von der Verschwörung 1776–1945: Philosophen, Freimaurer, Juden, Liberale und Sozialisten als Verschwörer gegen die Sozialordnung. 2. Aufl.: Frankfurt a.M., 1978.

Biermann K. – R. Wurde Leonhard Euler durch J. H. Lambert aus Berlin vertrieben? // Engel W. (Hrsg.) Festakt und Wissenschaftliche Konferenz aus Anlaß des 200. Todestages von Leonhard Euler, 15./16. September 1983 in Berlin. Berlin, 1985. S. 91–99.

Bilbassoff B. von. [Бильбасов В.A. ] Geschichte Katharina II. Bde. 1–2/2. Berlin, 1891–1893.

Bilbasoff B. von. [Бильбасов В.A. ] Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. 2 Bde. Berlin, 1897.

Biondi C. Postface: Montesquieu, Strube et l’esclavage // [Piermont F.H. Strube de.] Lettres russiennes suiviés des Notes de Cathérine II. Pisa, 1978. Р. 189–209.

Birnstiel E. „Dieu protège nos souverains“. Zur Gruppenidentität der Hugenotten in Brandenburg-Preußen // Hartweg F., Jersch-Wenzel S. (Hrsg.) Die Hugenotten und das Refuge: Deutschland und Europa. Beiträge zu einer Tagung. Berlin, 1990. S. 107–128.

Birtsch G. Der Idealtyp des aufgeklärten Herrschers. Friedrich der Große, Karl Friedrich von Baden und Joseph II. im Vergleich // Idem. (Hrsg.) Der Idealtyp des aufgeklärten Herrschers. Hamburg, 1987 (= Aufklärung. Bd. 2, H. 1) S. 9–47.

Black C.E. (Ed.) Rewriting Russian History. Soviet Interpretations of Russia’s Past. N.Y., 1956.

Black J.L. G. – F. Müller and the Imperial Russian Academy. Kingston; Montreal 1986.

Blaese H. Zar Alexander I. und Baden // ZGO. Bd. 99 (N.F. Bd. 60). 1951. S. 507–567.

Blanke H.W., Fleischer D. Artikulation bürgerlichen Emanzipationsstrebens und der Verwissenschaftlichungsprozeß der Historie. Grundzüge der deutschen Aufklärungshistorie und Aufklärungshistorik // Idem (Hrsg.) Theoretiker der deutschen Aufklärungshistorie. Bde. 1–2. Stuttgart, 1990. Bd. 1. S. 19–102.

Blanning T.C.W . The Origins of the French Revolutionary Wars. London; New York, 1986.

Blasius D. Einleitung: Preußen in der deutschen Geschichte // Idem. (Hrsg.) Preußen in der deutschen Geschichte. Königstein, 1980. S. 9–46.

Blum K.L. Graf Jakob Johann von Sievers und Rußland zu dessen Zeit. Leipzig; Heidelberg, 1864.

Blum K.L. Ein russischer Staatsmann: Des Grafen Jacob Johann Sievers Denkwürdigkeiten zur Geschichte Rußlands. Bde. 1–4. Leipzig; Heidelberg, 1857–1858.

Bock G. Geschichte, Frauengeschichte, Geschlechtergeschichte // GG. Bd. 14. 1988. S. 364–391.

Bodemann E. Johann Georg Zimmermann: Sein Leben und bisher ungedruckte Briefe an denselben. Hannover, 1878.

Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. Hamburg, 1987.

Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Über den Prozeß der Aufklärung in Deutschland im 18. Jahrhundert. Personen, Institutionen und Medien. Göttingen, 1987.

Bödeker H.E., Iggers G.I., Knudsen J.B., Reill P.H . (Hrsg.) Aufklärung und Geschichte. Studien zur deutschen Geschichtswissenschaft im 18. Jahrhundert. Göttingen, 1986.

Boethlingk A. Der Waadtländer Friedrich Caesar Laharpe, der Erzieher und Berater Alexanders I. von Rußland, des Siegers über Napoleon, und Anbahner der modernen Schweiz. Bde. 1–2. Bern; Leipzig, 1925.

Bonwetsch G. Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga. Stuttgart,1919.

Bornträger E.W. Katharina II. Die „Selbstherrscherin aller Reussen“. Das Bild der Zarin und ihrer Außenpolitik in der westlichen Geschichtsschreibung. Freiburg (Schweiz), 1991.

Borst A. Der Turmbau zu Babel. Geschichte der Meinungen über Ursprung und Vielfalt der Sprachen und Völker. Bde. 1–4. Stuttgart, 1957–1963.

Bourret J. – F. Les Allemands de la Volga: Histoire culturelle d’une minorité, 1763–1941. Lyon, 1986.

Bräuning-Oktavio H. Goethe und Johann Heinrich Merck. J. H. Merck und die Französische Revolution. Darmstadt, 1970.

Brаndes D. Die Ansiedlung von Ausländern im Zarenreich unter Katharina II., Paul I. und Alexander I. // JGO. N.F. Bd. 34. 1986. S. 161–187.

Brandt O. Caspar von Saldern und die nordosteuropäische Politik im Zeitalter Katharinas II. Erlangen; Kiel, 1932.

Brecht M., Deppermann K., Gäbler U., Lehmann H. (Hrsg.) Geschichte des Pietismus. Bd. 1. Göttingen, 1993.

Brilli A. Il viaggio in Italia. Milano, 1987.

Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Quellen und Untersuchungen zur Rezeption der Französischen Aufklärung. Stuttgart, 1979.

Brückner A. Die Familie Braunschweig in Rußland im XVIII. Jahrhundert. Sankt Petersburg, 1876.

Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen / Hrsg. W. Oncken. 3. Hauptabteilung. Tl. 10); изд. на русск. яз.: Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб, 1885. – Репринт: М., 1998.

Brummer K.F.A. Familienleben und Hofhaltung des Herzogs Friedrich Eugen von Württemberg auf dem Schlosse zu Treptow an der Rega. Stettin, 1855.

Buddruss E. Die französische Deutschlandpolitik 1756–1789. Mainz, 1995.

Büsch O., NeugebauerW. (Hrsg.) Moderne preußische Geschichte 1648–1947. Eine Anthologie. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1981.

Burckhardt J . Die Kultur der Renaissance in Italien. Basel, 1860 (рус. пер.: Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения: Опыт / Под ред. К.А. Чекалова; Пер. с нем. и послесл. А.Е. Махова. М., 1996).

Butenschön M. Zarenhymne und Marseillaise. Zur Geschichte der Rußlandideologie in Frankreich (1870/71–1893/94). Stuttgart, 1978.

Butler W.E. F. G. Strube de Piermont and the Origins of Russian Legal History // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. London, 1990. P. 125–141.

Butterwick R. The Visit to England in 1754 of Stanisław August Poniatowski // OSP. Vol. 25. 1992. P. 61–83.

Cegielski T. Das Alte Reich und die erste Teilung Polens 1768–1774. Stuttgart; Warszawa, 1988.

Cegielski T. La France et la politique du Tiers Parti en Allemagne 1763–1774 // APH. T. 45. 1982. P. 67–97.

Čerepnin L.V. G. F. Müllers Bedeutung für die Quellenkunde der russischen Geschichte // Steinitz W. (Hrsg.) Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen: Festschrift für Eduard Winter zum 70. Geburtstag. Berlin, 1966. S. 303–311.

Cherniavsky M. Tsar and People. Studies in Russian Myths. New Haven; London, 1961.

Cieślak E. Rozwój zaborczego państwa pruskiego kosztem Polski (1700–1772) // Labuda G. (Red.) Historia Pomorza. T. 2: Do roku 1815, cz. 2. Poznań,1984. S. 497–521.

Clark A.M. „Roma mi è sempre in pensiero” // Angelika Kauffmann und ihre Zeitgenossen. Bregenz; Wien, 1968–1969. S. 5–17.

Clark A.M. Four Decorative Panels by Unterberger // Idem. Studies in Roman Eighteenth-Century Painting / Ed. E.P. Bowron. Washington (D.C.), 1981. P. 142–149.

Clark A.M. Studies in Roman Eighteenth-Century Painting / Ed. E.P. Bowron. Washington (D.C.), 1981.

Corni G. Stato assoluto e società agraria in Prussia nell’età di Federico II. Bologna, 1982.

Cracraft J. Great Catherine // SR. 1993. Vol. 52. P. 107–115.

Cross A.G. Catherine the Great: Views from the Distaff Side // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. London, 1990. P. 203–221.

Cross A.G. Chaplains to the British Factory in St. Petersburg. 1723–1813 // European Studies Review. Vol. 2. 1972. P. 125–142.

Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. Newtonville (Mass.), 1983.

Cross A.G. ,S anglinskago‘: Books of English Origin in Russian Translation in Late Eighteenth-Century Russia // OSP. Vol. 19. 1986. P. 62–87.

Cross A.G., The Great Patroness of the North‘: Catherine II’s Role in Fostering Anglo-Russian Cultural Contacts // OSP. Vol. 18. 1985. P. 67–82.

Cross A.G. John Rogerson: Physician to Catherine the Great // CSS. Vol. 4. 1970. P. 594–601.

Curtius E.R. Europäische Literatur und lateinisches Mittelalter. Bern, 1948. 2. Aufl.: 1954.

Daniel W.L. Grigorii Teplov: A Statesman at the Court of Catherine the Great. Newtonville (Mass.), 1991.

Darnton R. Das große Katzenmassaker. Streifzüge durch die französische Kultur vor der Revolution (1984). München; Wien, 1989 (рус. пер.: Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры / Пер. с англ. Т. Доброницкой. М., 2002).

Darnton R. Der Mesmerismus und das Ende der Aufklärung in Frankreich (1968). Frankfurt a.M.; Berlin, 1986.

Davis N.Z. Frauen und Gesellschaft am Beginn der Neuzeit. Studien über Familie, Religion und die Wandlungsfähigkeit des sozialen Körpers. Berlin, 1986.

Dehio L. Gleichgewicht oder Hegemonie. Betrachtungen über ein Grundproblem der neueren Staatengeschichte. Krefeld, 1948.

Deininger H. Frankreich – Rußland – Deutschland 1871–1891. Die Interdependenz von Außenpolitik, Wirtschaftsinteressen und Kulturbeziehungen im Vorfeld des russisch-französischen Bündnisses. München, 1983.

Demmer S . „… ein gesittet Volk aus Wilden” – Schillers Rußlandbild // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 564–584.

Deppermann K. Die politischen Voraussetzungen für die Etablierung des Pietismus in Brandenburg-Preußen // Pietismus und Neuzeit. Bd. 12. 1986. S. 38–53.

Dipper Ch . Deutsche Geschichte 1648–1789. Frankfurt a.M., 1991.

Dixon S. The Modernisation of Russia 1676–1825. Cambridge, 1999.

Historische Dokumentation zur Eingliederung des Innviertels im Jahre 1779. Katalog zur Sonderausstellung in Ried im Innkreis. Ried im Innkreis, 1979.

Donnert E. Zu den Anfängen des russischen Volksbildungswesens in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Jahrbuch für Erziehungs– und Schulgeschichte. Bd. 25. 1985. S. 61–74.

Donnert E. Zum russischen Buch-, Verlags– und Zeitschriftenwesen (1700–1783) // Grasshoff H. (Hrsg.) Literaturbeziehungen im 18. Jahrhundert: Studien und Quellen zur deutsch-russischen und russisch-westeuropäischen Kommunikation. Berlin, 1986. S. 236–260.

Donnert Е. Philipp Heinrich Dilthey (1723–1781) und sein Bildungsplan für Rußland vom Jahre 1764 // ÖOH. Bd. 31. 1989. S. 203–237.

Donnert E. Johann Georg Eisen (1717–1779): Ein Vorkämpfer der Bauernbefreiung in Rußland. Leipzig, 1978.

Donnert E. Russische Forschungsreisen und Expeditionen im 18. Jahrhundert // Idem. Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. Halle 1983, S. 70–98.

Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tle. 1–2. Halle, 1982–1983.

Donnert E. Ideologie und Gesellschaftsideal der Pugačevbewegung // Idem. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Halle, 1983. Tl. 1. S. 87–120.

Donnert E. Joseph II. und Katharina II. Ein Beitrag zu Österreichs Rußland– und Orientpolitik 1780 bis 1790 // Österreich im Europa der Aufklärung. Kontinuität und Zäsur in Europa zur Zeit Maria Theresias und Josephs II. Wien, 1985. Bd. 2. S. 575–592.

Donnert E. Kurland im Ideenbereich der Französischen Revolution. Politische Bewegungen und gesellschaftliche Erneuerungsversuche 1789–1795. Frankfurt a.M., 1992.

Donnert E. Die Leibeigenschaft im Ostbaltikum und die livländische Aufklärungsgeschichtsschreibung //JGUVLE. Bd. 5. 1961. S. 185–199.

Donnert E. Rußland im Zeitalter der Aufklärung. Leipzig, 1983.

Donnert E. Neue Wege im russischen Geschichtsdenken des 18. Jahrhunderts (=Sitzungsberichte der Sächsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Phil. – hist. Klasse. Bd. 126. H. 3.) Berlin, 1985.

Dotzauer W. Freimaurergesellschaften am Rhein. Aufgeklärte Sozietäten auf dem linken Rheinufer vom Ausgang des Ancien Regime bis zum Ende der napoleonischen Herrschaft. Wiesbaden, 1977.

Dotzauer W. Freimaurergesellschaften im Rheingebiet. Die Anfänge der Freimaurerei im Westen des Alten Reiches // Reinalter H. (Hrsg.) Freimaurer und Geheimbünde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa. Frankfurt a.M., 1983. 3. Aufl.: 1989. S. 140–176.

Dreitzel H. Absolutismus und ständische Verfassung in Deutschland. Ein Beitrag zu Kontinuität und Diskontinuität der politischen Theorie in der frühen Neuzeit. Mainz, 1992.

Dreitzel H. Justis Beitrag zur Politisierung der deutschen Aufklärung // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. Hamburg, 1987. S. 158–177.

Družinina E.I. [Дружинина Е.И. ] Die deutsch-russischen Wissenschaftsbeziehungen und die Erforschung der Ukraine gegen Ende des 18. Jahrhunderts // JGUVLE. Bd. 10. 1967. S. 219–251.

Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986.

Duchhardt H. Westfälischer Friede und internationales System im Ancien régime // HZ. Bd. 249. 1989. S. 529–543.

Duchhardt H. Gleichgewicht der Kräfte, Convenance, europäisches Konzert. Friedenskongresse und Friedensschlüsse vom Zeitalter Ludwigs XIV. bis zum Wiener Kongreß. Darmstadt, 1976.

Dülmen R. van. Die Gesellschaft der Aufklärer. Zur bürgerlichen Emanzipation und aufklärerischen Kultur in Deutschland. Frankfurt a.M., 1986.

Dufraisse R. Valmy: Une victoire, une légende, une énigme // Francia. Vol. 17, part 2. 1990. P. 95–118.

Dukes P. Catherine the Great and the Russian Nobility. A Study Based on the Materials of the Legislative Commission of 1767. Cambridge, 1967.

Easum Ch.V. Prinz Heinrich von Preußen, Bruder Friedrichs des Großen. Göttingen; Berlin; Frankfurt a.M., 1958.

Ebert-Schifferer S. (Hrsg.) Von Lucas Cranach bis Caspar David Friedrich: Deutsche Malerei aus der Ermitage: [Katalog]. Frankfurt a.M., 1991.

Ebner F. [et al.] Johann Heinrich Merck (1741–1791). Ein Leben für Freiheit und Toleranz. Zeitdokumente [Katalog]. Darmstadt, 1991.

Eisler C. Paintings in the Hermitage. N.Y., 1990.

Elias N. Die höfische Gesellschaft. Untersuchungen zur Soziologie des Königtums und der höfischen Aristokratie (1969). Frankfurt a.M., 1983 (рус. пер.: Элиас Н. Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с введением: Социология и история / Пер. с нем. А.П. Кухтенкова, К.А. Левинсона, А.М. Перлова и др. М., 2002).

Elias O.H. (Hrsg.) Aufklärung in den baltischen Provinzen Rußlands: Ideologie und soziale Wirklichkeit. Köln; Weimar; Wien, 1996.

Elias O. – H. Bemerkungen zur Biographie Königin Katharinas von Württemberg // Schmierer W. [et al.] (Hrsg.) Aus südwestdeutscher Geschichte. Festschrift für Hans-Martin Maurer. Dem Archivar und Historiker zum 65. Geburtstag. Stuttgart, 1994. S. 595–615.

Elias O. – H. König Wilhelm I. (1816–186) // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 306–327.

Elias O. – H. Reval in der Reformpolitik Katharinas II. (1783–1796). Bonn-Bad Godesberg, 1978.

Endres R. Preußens Griff nach Franken // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986. S. 57–79.

Engel-Janosi F. Josephs II. Tod im Urteil der Zeitgenossen // MIÖG. Bd. 44. 1930. S. 324–346.

Engelhardt U. Zum Begriff der Glückseligkeit in der kameralistischen Staatslehre des 18. Jahrhunderts (J. H. G. Justi) // ZHF. Bd. 8. 1981. S. 37–79.

Epstein K. The Genesis of German Conservatism. Princeton (N.J.), 1966 (нем. пер.: Idem. Die Ursprünge des Konservatismus in Deutschland. Der Ausgangspunkt: Die Herausforderung durch die Französische Revolution. 1770–1806. Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1973).

Fabre J. Stanislas-Auguste Poniatowski et l’Europe des Lumières. Paris, 1952.

Faensen H. Probleme bei der Periodisierung der byzantinischen Kunstgeschichte // Möbius F., Sciurie H. (Hrsg.) Stil und Epoche. Periodisierungsfragen. Dresden, 1989. S. 381–399.

Faivre A. Friedrich Tiemann und seine deutschen und russischen Freunde // Balasz E. [et al.] (Hrsg.) Beförderer der Aufklärung Berlin, 1977 (reprint: Essen, 1987. S. 292–303).

Fenske H. Gleichgewicht, Balance // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 2. Stuttgart, 1975. S. 959–996.

Fenster A. Adel und Ökonomie im vorindustriellen Rußland. Die unternehmerische Betätigung der Gutsbesitzer in der großgewerblichen Wirtschaft im 17. und 18. Jahrhundert. Wiesbaden, 1983.

Fenster A. Rußland im System der europäischen Mächte 1721–1725 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands: Bd. 2: 1613–1856. Halbbd. 1. Stuttgart, 1986. S. 349–362.

Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. Katharina II. als Autorin. Stuttgart, 1978.

Fleischhacker H. Porträt Peters III // JGO. N.F. Bd. 5. 1957. S. 127–189.

Fleischhacker H. (Hrsg.) Katharina II. in ihren Memoiren. Frankfurt a. M., 1972.

Fleischhauer I. Die Deutschen im Zarenreich: Zwei Jahrhunderte deutsch-russischer Kulturgemeinschaft. Stuttgart, 1986.

Flessau K. – I. Familien-, Unterhaltungs– und Reiseromane // Wuthenow R. – R. (Hrsg.) Zwischen Absolutismus und Aufklärung: Rationalismus, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Reinbek, 1980. S. 204–218.

Fodor I. Pallas und andere afrikanische Vokabularien vor dem 19. Jahrhundert. Ein Beitrag zur Forschungsgeschichte. Hamburg, 1975.

Frensdorff F. Über das Leben und die Schriften des Nationalökonomen J. H. G. von Justi // Nachrichten der Königlichen Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen, Phil. – Hist. Klasse, aus dem Jahre 1903. Göttingen, 1904.

Freund W. Prosa-Satire: Satirische Romane im späten 18. Jahrhundert // Grimminger R. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung bis zur Französischen Revolution 1680–1789. München, 1980. S. 716–738.

Frevert U. Bewegung und Disziplin in der Frauengeschichte // GG. Bd. 14. 1988. S. 240–262.

Freyh A. Karl Theodor von Dalberg. Ein Beitrag zum Verhältnis von politischer Theorie und Regierungspraxis in der Endphase des Aufgeklärten Absolutismus. Frankfurt a.M., 1978.

Garleff M. Zum Rußlandbild Julius von Eckardts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 206–224.

Garlowa M., Aswarischtsch B. Eulen nach Athen tragen? // Ebert-Schifferer S. (Hrsg.) Von Lucas Cranach bis Caspar David Friedrich: Deutsche Malerei aus der Ermitage: [Katalog]. Frankfurt a.M., 1991. S. 13–17.

Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973.

Gembicki D. Voltaire historien de l’ Empire germanique et l’érudition allemande // Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Stuttgart, 1979. S. 191–199.

Gerhard D. (Hrsg.) Ständische Vertretungen in Europa im 17. und 18. Jahrhundert. Göttingen, 1969.

Gershoy L. From Despotism to Revolution. 1763–1789. N.Y.; Evanston; London, 1944 (reprint: 1963).

Gerteis K. Bürgerliche Absolutismuspolitik im Südwesten des Alten Reiches vor der Französischen Revolution. Trier, 1983.

Geyer D. „Gesellschaft” als staatliche Veranstaltung. Sozialgeschichtliche Aspekte des Behördenstaates im 18. Jahrhundert // JGO N.F. Bd. 14. 1966. S. 21–50 (reprint: Idem. (Hrsg.)Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionären Rußland. Köln, 1975. S. 20–52).

Geyer D. Der Aufgeklärte Absolutismus in Rußland. Bemerkungen zur Forschungslage // JGO. N.F. Bd. 30. 1982. S. 176–189.

Gierowski J. Dyplomacja polska doby saskiej (1699–1763) // Wójcik Z. (Ed.) Historia dyplomacji polskiej. T. 2. Warszawa, 1982. S. 331–481.

Giesemann G. Kotzebue in Rußland. Frankfurt a.M.,1971.

Gleason W. Political Ideals and Loyalties of Some Russian Writers of the Early 1760s // SR. Vol. 34. 1975. P. 560–575.

Gloger B. Der Große Kurfürst. Berlin, 1985.

Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch– und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert. Beiträge zur Geschichte der Kommunikation in Mittel– und Osteuropa. Berlin, 1977.

Gollwitzer H. Europabild und Europagedanke. Beiträge zur deutschen Geistesgeschichte des 18. und 19. Jahrhunderts. München, 1951 (2. Aufl.: 1964).

Gooch G.P. Catherine the Great and Other Studies. London; N.Y., 1954.

Grabski A.F. Orientacje polskiej myśli historycznej. Studia i rozważania. Warszawa, 1972.

Grasshoff A. Herder und Johann Heinrich Merck zum Problem der Leibeigenschaft // Ziegengeist G. [et al.] (Hrsg.) Johann Gottfried Herder. Berlin, 1978. S. 168–195.

Grasshoff A . Johann Heinrich Merck und Rußland // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 1. Halle, 1983. S. 167–195.

Grasshoff A. Johann Heinrich Merck und Rußland. Neues und Unbekanntes zur „Réponse à cette question“ // Weimarer Beiträge. Bd. 24. 1978. H. 10. S. 177–185.

Grasshoff H. (Hrsg.) Literaturbeziehungen im 18. Jahrhundert: Studien und Quellen zur deutsch-russischen und russisch-westeuropäischen Kommunikation. Berlin, 1986.

Grasshoff H. Stand und Aufgaben der Erforschung der deutsch-russischen Literaturbeziehungen des Zeitalters der Aufklärung // Idem., Lehmann U. (Hrsg.) Studien. Bd. 2. Berlin, 1968. S. 9–23.

Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bde. 1–4. Berlin, 1963–1970.

Grau C. Hugenotten in der Wissenschaft Brandenburg-Preußens Ende des 17. und im 18. Jahrhundert // ZfG. Bd. 34. 1986. S. 508–522.

Grau C. Zur Ideologiegeschichte in Rußland und zu den deutsch-russischen Beziehungen in den sechziger/siebziger Jahren des 18. Jh. // JGSLE. Bd. 23. 1979. H. 2. S. 83–97.

Grau С. Zur Stellung Tatiščevs, Lomonosovs und Schlözers in der russischen Geschichtsschreibung // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 150–161.

Greiner M. Die Entstehung der modernen Unterhaltungsliteratur: Studien zum Trivialroman des 18. Jahrhunderts. Reinbek, 1964.

Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress // JGO N.F. Bd. 21. 1973. P. 323–344. (руc. пер.: Гриффитс Д.М. Екатерина II: императрица-республиканка // Он же. Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет: Пер. с англ. яз. / Под ред. М. Лавринович, И. Федюкина. М., 2013. С. 63–101).

Griffiths D.M . Russian Court Politics and the Question of an Expansionist Foreign Policy under Catherine II, 1762–1783: Ph. D. diss. / Cornell University, Ithaca (N.Y.), 1967.

Griffiths D.M. To Live Forever: Catherine II, Voltaire and the Pursuit of Immorality // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 446–468 (рус. пер.: Гриффитс Д.М. Жить вечно: Екатерина II, Вольтер и поиски бессмертия // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 38–59).

Grimminger R. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung bis zur Französischen Revolution 1680–1789. München, 1980.

Grimsted P.K. The Foreign Ministers of Alexander I. Political Attitudes and the Conduct of Russian Diplomacy, 1801–1825. Berkeley; Los Angeles, 1969.

Groh D. Rußland und das Selbstverständnis Europas. Ein Beitrag zur europäischen Geistesgeschichte. Neuwied, 1961.

Gross H. Rome in the Age of Enlightenment: The post-Tridentine Syndrome and the Ancien Regime. Cambridge, 1990.

Grube W. 400 Jahre Haus Württemberg in Mömpelgard // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 438–458.

Grube W. Das Mömpelgarder Departement und die Mömpelgarder Registratur in Stuttgart. Ein Beitrag zur altwürttembergischen Verwaltungsgeschichte // ZWLG. Bd. 5. 1941. S. 255–283.

Gumbrecht H.U., Reichardt R. Philosophe, Philosophie // Reichardt R., Schmitt E. (Hrsg.). Handbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich. H. 3. München, 1985. S. 7–88.

Gunzert W. Friedrich Carl von Moser (1723–1798) // Miller M., Uhland R. (Hrsg.) Lebensbilder aus Schwaben und Franken. Bd. 11. Stuttgart, 1969. S. 82–117.

Gunzert W . Henriette Caroline. Persönlichkeit und Umwelt einer berühmten Darmstädterin am Vorabend der europäischen Revolution. Darmstadt, [1971].

Gunzert W. Land von der Kaiserin Katharina // Deutsche Rundschau. Bd. 88. 1962. S. 711–721.

Habermas J . Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der bürgerlichen Gesellschaft. Neuwied; Berlin, 1962. 5. Aufl.: 1971.

Habermas J. Technik und Wissenschaft als Ideologie. Frankfurt a.M., 1968.

Härter K. Reichstag und Revolution 1789–1806. Die Auseinandersetzung des Immerwährenden Reichstags zu Regensburg mit den Auswirkungen der Französischen Revolution auf das Alte Reich. Göttingen, 1992.

Haintz O. Peter der Große, Friedrich der Große und Voltaire. Zur Entstehungsgeschichte von Voltaires „Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand“. Mainz; Wiesbaden, 1962. (=Akademie der Wissenschaften und Literatur. Abhandlungen der Geistes– und Sozialwissenschaftlichen Klasse. 1961. № 5.)

Hammermayer L. Der Wilhelmsbader Freimaurer-Konvent von 1782. Ein Höhe– und Wendepunkt in der Geschichte der deutschen und europäischen Geheimgesellschaften. Heidelberg, 1980.

Hanisch M. Friedrich II. und die preußische Sukzession in Franken in der internationalen Diskussion // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986. S. 81–91.

Hartley J. M. Philanthropy in the Reign of Catherine the Great: Aims and Realities // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. London, 1990. P. 167–202.

Hartley J.M. The Boards of Social Welfare and the Financing of Catherine II’s State Schools // SEER. Vol. 67. 1989. P. 211–227.

Hartmann S. Aus den Anfängen des kaiserlich russischen Konsulats in Königsberg am Ende des 18. Jahrhunderts // ZfO. Bd. 37. 1988. S. 417–427.

Hartmann S. Die Rückgabe Ostpreußens durch die Russen an Preußen im Jahre 1762 // ZfO. Bd. 36. 1987. S. 405–433.

Hartweg F., Jersch-Wenzel S. (Hrsg.) Die Hugenotten und das Refuge: Deutschland und Europa. Beiträge zu einer Tagung. Berlin, 1990.

Hase A. von. Kritische Zeugenschaft. Friedrich der Große und seine Umwelt im Urteil von Sir Charles Hanbury-Williams // JGMO. Bd. 39. 1990. S. 161–177.

Hass A. Johann Erich Biester: Sein Leben und sein Wirken: Ein Beitrag zur Geschichte der Aufklärungszeit in Preußen. Phil. Diss. / Univ. Frankfurt a.M., Frankfurt, 1925.

Haufe E. (Hrsg.) Deutsche Briefe aus Italien: Von Winckelmann bis Gregorovius. Leipzig, 1987.

Haug-Moritz G. Württembergischer Ständekonflikt und deutscher Dualismus. Ein Beitrag zur Geschichte des Reichsverbands in der Mitte des 18. Jahrhunderts. Stuttgart, 1992.

Haumant E. La culture française en Russie (1700–1900). Paris, 1910 (2me éd.: 1913; reprint: Cambridge, 1971).

Hausen K. Patriarchat – Vom Nutzen und Nachteil eines Konzepts für Frauengeschichte und Frauenpolitik // Journal für Geschichte. 1986. № 5. S. 12–21.

Hauser O. (Hrsg.) Friedrich der Große in seiner Zeit. Köln; Wien, 1987.

Hecker H. „Aus welchem Grunde sie evangelisch genannt werden, weiß ich nicht“. Symon Todors’kyj und Ivan Posoškov // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. S. 114–138.

Hecker H. Rußland und die deutsche Historiographie des 18. Jahrhunderts // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 184–215.

Hecker H. Vasilij Tatiščev – ein Staatsmann als Historiker // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. S. 139–154.

Heidrich K. Preußen im Kampf gegen die Französische Revolution bis zur zweiten Teilung Polens, Stuttgart; Berlin, 1908.

Heier E. Das Lavaterbild im geistigen Leben Rußlands des 18. Jahrhunderts // Kirche im Osten. Bd. 20. 1977. S. 107–127.

Heier E. J.C. Lavater und der russische Zarenhof // Schweizer Monatshefte. Bd. 45. Tl. 2. Jg. 1965/66. H. 9. S. 831–850.

Heier E. L.H. Nicolay (1737–1820) and His Contemporaries. The Hague, 1965

Helfert J.A. von. Die Gründung der österreichischen Volksschule durch Maria Theresia. Bde. 1–3. Prag, 1860–1861.

Heller W. Kooperation und Konfrontation. M. V. Lomonosov und die russische Wissenschaft im 18. Jahrhundert // JGO. N.F. Bd. 38. 1990. S. 1–24.

Hellmann M. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 1. Halbbd. 1. Stuttgart, 1981.

Hellmann M. Die Friedensschlüsse von Nystad (1721) und Teschen (1779) als Etappen des Vordringens Rußlands nach Europa // Historisches Jahrbuch. Bd. 97/98. 1978. S. 270–288.

Hellmann M. Die Heiratspolitik Jaroslavs des Weisen // FOG. Bd. 8. 1962. S. 7–25.

Hellmann M. Vladimir der Heilige in der zeitgenössischen abendländischen Überlieferung // JGO. N.F. Bd. 7. 1959. S. 397–412.

Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992 (= Kopelew L. (Hrsg.) West-östliche Spiegelungen, Reihe B: Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. Bd. 2).

Herrmann E. Sächsisch-polnische Beziehungen während des siebenjährigen Krieges zum russischen Hof und insbesondere zum Großkanzler Bestuschew // PJ. Bd. 47. 1881. S. 558–589; Bd. 48. 1882. S. 1–23.

Herrmann U. Die Pädagogik der Philanthropen // Scheuerl H. (Hrsg.) Klassiker der Pädagogik. Bd. 1. München, 1979. S. 135–158.

Herrmann U. (Hrsg.) „Die Bildung des Bürgers“. Die Formierung der bürgerlichen Gesellschaft und die Gebildeten im 18. Jahrhundert. Weinheim; Basel, 1982 (2. Aufl.: 1989).

Heymann J. Carlo Denina, Historiograph und Apologet Friedrich II. // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 1. Bremen, 1988. S. 53–64.

Heymann J. Die Entdeckung Deutschlands. Kulturvermittlung, Gattungsnormen und Wahrnehmungsmodalitäten in den Reiseberichten von Carlo Denina e Aurelio Bertola // Battafarano I.M. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung und Italien. Bern, 1992. S. 371–390.

Hildebrand K., Pommerin R. (Hrsg.) Deutsche Frage und europäisches Gleichgewicht. Festschrift für Andreas Hillgruber zum 65. Geburtstag. Köln; Wien, 1985.

Hildermeier M. Von der Nordischen Geschichte zur Ostgeschichte. Osteuropa im Göttinger Horizont // Boockmann H., Wellenreuther H. (Hrsg.) Geschichtswissenschaft in Göttingen. Eine Vorlesungsreihe. Göttingen, 1987. S. 102–121.

Hildermeier M. Das Privileg der Rückständigkeit: Anmerkungen zum Wandel einer Interpretationsfigur der neueren russischen Geschichte // HZ. Bd. 244. 1987. S. 557–603.

Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405.

Hillert S., Hoffmann P. Das russische Konsulat in Leipzig im 18. Jahrhundert // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 99–108.

Hinrichs C. Preußentum und Pietismus. Der Pietismus in Brandenburg-Preußen als religiös-soziale Reformbewegung. Göttingen, 1971.

Hippel W. von. Auswanderung aus Südwestdeutschland: Studien zur württembergischen Auswanderung und Auswanderungspolitik im 18. und 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1984.

Hölzle E. Das Alte Reich und die Revolution. Eine politische Geschichte Württembergs in der Revolutionszeit 1789–1805. München; Berlin,1931.

Hoensch J.K. Sozialverfassung und politische Reform. Polen im vorrevolutionären Zeitalter. Köln; Wien, 1973.

Hösch E. Das sogenannte „griechische Projekt“ Katharinas II. Ideologie und Wirklichkeit der russischen Orientpolitik in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // JGO. N.F. Bd. 12. 1964. S. 168–206.

Hoetzsch O. Catharine II // The Cambridge Modern History. Vol. 6: The Eighteenth Century. Cambridge, 1909. P. 657–701.

Hoetzsch O. Katharina II. von Rußland. Eine deutsche Fürstin auf dem Zarenthrone des 18. Jahrhunderts. Leipzig, 1940.

Hoffmann P. Entwicklungsetappen und Besonderheiten des Absolutismus in Rußland // JGSLE. Bd. 14. 1970. Tl. 2. S. 170–133; (reprint: Aretin K.O. Freiherr von (Hrsg.) Der Aufgeklärte Absolutismus. Köln, 1974. S. 340–368).

Hoffmann P. Anton Büschings „Wöchentliche Nachrichten“ als Bibliographie der Rußlandliteratur der siebziger und achtziger Jahre des 18. Jahrhunderts // Steinitz W. (Hrsg.) Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen: Festschrift für Eduard Winter zum 70. Geburtstag. Berlin, 1966. S. 312–320.

Hoffmann P. Anton Friedrich Büsching als Schuldirektor in St. Petersburg und in Berlin: Aus einem Briefwechsel mit Gerhard Friedrich Müller //ZfG. Bd. 42. 1994. S. 389–398.

Hoffmann P. Aufklärung, Absolutismus und aufgeklärter Absolutismus in Rußland // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur. Bd. 4. Berlin, 1970. S. 9–40.

Hoffmann P. Die Briefe von Pallas an G. F. Müller // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 310–314.

Hoffmann P. Gerhard Friedrich Müller 1705–1783 // Winter E., Jarosch G. (Hrsg.) Wegbereiter der deutsch-slawischen Wechselseitigkeit. Berlin, 1983. S. 71–78.

Hoffmann P. Gerhard Friedrich Müller, zu seinem 175. Geburtstag // ZfS. Bd. 3. 1958. S. 771–776;

Hoffmann P. Lomonosovs Bedeutung für die Erforschung der alten russischen Geschichte // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 52–62.

Hoffmann P. Rußland im Zeitalter des Absolutismus. Berlin, 1988.

Hoffmann P. Zar und Verwaltung in Rußland im 16., 17. und 18. Jahrhundert // Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988. S.142–153.

Hoffmann P., Küttler W. Tendenzen, Probleme und Aufgaben beziehungsgeschichtlicher Forschungen. Dargestellt am Beispiel der deutsch-russischen Beziehungen des 17. und 18. Jh. // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 31–43.

Hoffmann Р. Lomonosov als Historiker. Zum 250. Geburtstag // JGUVLE. Bd. 5. 1961. S. 361–373.

Hohlfeld J. Die 4096 Ahnen Friedrichs des Großen nach ihrer rassischer Herkunft (=Ahnentafeln berühmter Deutscher N.F. 2). Leipzig, 1934.

Horn D.B. Sir Charles Hanbury Williams and European Diplomacy (1747–58). London; Bombay; Sidney, 1933.

Hubatsch W. (Hrsg.) Absolutismus. Darmstadt, 1973.

Hübner E. Kiel, Eutin, St. Petersburg. Das Fürstentum Lübeck, Schleswig-Holstein und die nordeuropäische Politik im 18. Jahrhundert // Lohmeier D. (Hrsg.) Kiel – Eutin – St. Petersburg. Heide in Holstein, 1987. S. 11–26.

Hübner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Außenpolitik 1741–1773. Neumünster, 1984.

Husar I. Johann Joachim Winckelmann in den ostslawischen Ländern // Beiträge zu der internationalen Wirkung Johann Joachim Winckelmanns. Tle. 2–3. Stendal, 1979. S. 9–68.

Im Hof U. Das gesellige Jahrhundert. Gesellschaft und Gesellschaften im Zeitalter der Aufklärung. München, 1982.

Ischer R. Johann Georg Zimmermann’s Leben und Werke: Literarhistorische Studie. Bern, 1893.

Ischreyt H. (Hrsg.) Die beiden Nicolai: Briefwechsel zwischen Ludwig Heinrich Nicolay in St. Petersburg und Friedrich Nicolai in Berlin (1776–1811): Ergänzt um weitere Briefe von und an Karl Wilhelm Ramler, Johann Georg Schlosser, Friedrich Leopold Graf zu Stolberg, Johann Heinrich Voß und Johann Baptist von Alxinger. Lüneburg, 1989.

Ischreyt H. Buchhandel und Buchhändler im nordosteuropäischen Kommunikationssystem (1762–1797) // Buch und Buchhandel im 18. Jahrhundert. Hamburg, 1981. S. 249–269.

Israel O. Herzog Peter Friedrich Ludwig und das Haus Holstein-Oldenburg in Rußland // Lohmeier D. (Hrsg.) Kiel – Eutin – St. Petersburg. Die Verbindung zwischen dem Haus Holstein-Gottorf und dem russischen Zarenhaus im 18. Jahrhundert. Politik und Kultur. [Katalog] Heide in Holstein, 1987. S. 115–118.

Jacobsohn L. Rußland und Frankreich in den ersten Regierungsjahren der Kaiserin Katharina II. 1763–1772. Berlin; Königsberg, 1929.

Jansen G. Aus den Jugendjahren des Herzogs Peter Friedrich Ludwig von Oldenburg // Jahrbuch für die Geschichte des Herzogtums Oldenburg. Bd. 15. 1906. S. 1–40.

Janssen J. Rußland und Polen vor hundert Jahren. Frankfurt a.M., 1865.

Janssen J. Zur Genesis der ersten Teilung Polens. Freiburg,1865.

Jarausch K.H. The Institutionalization of History in 18th-Century Germany // Bödeker H.E., Iggers G.I., Knudsen J.B., Reill P.H. (Hrsg.) Aufklärung und Geschichte. Studien zur deutschen Geschichtswissenschaft im 18. Jahrhundert. Göttingen, 1986. S. 25–48.

Jauss H.R. Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a.M., 1970 (рус. пер.: Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения / Пер. с нем. и предисл. Н. Зоркой // НЛО. 1995. № 12. С. 34–84).

Jaworski R. (Hrsg.) Nationale und internationale Aspekte der polnischen Verfassung vom 3. Mai 1791. Frankfurt a.M., 1993.

Jones R.E. Catherine II and the Provincial Reform of 1775: A Question of Motivation // CSS. Vol. 4. 1970. P. 497–512.

Jones R.E. Getting the Goods to St. Petersburg: Water Transport from the Interior, 1703–1811 // SR. Vol. 43. 1984. P. 413–433.

Jones R.E. Jacob Sievers, Enlightened Reform and the Development of a ‘Third Estate’ in Russia // RR. Vol. 36. 1977. P. 424–438.

Jones R.E. Provincial Development in Russia: Catherine II and Jacob Sievers. New Brunswick (N.J.), 1984.

Jones R.E. The Emancipation of the Russian Nobility, 1762–1785. Princeton (N.J.), 1973.

Jones R.E. Urban Planning and the Development of Provincial Towns in Russia, 1762–1796 // Garrard J.G. (Ed.) Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 321–344.

Jones W.G. Nikolay Novikov: Enlightener of Russia. Cambridge, 1984.

Jürjö I. August Wilhelm Hupel als Repräsentant der baltischen Aufklärung // JGO. N.F. Bd. 39. 1991. S. 495–513.

Jürjö I. Lesegesellschaften in den baltischen Provinzen im Zeitalter der Aufklärung: Mit besonderer Berücksichtigung der Lesegesellschaft von Hupel in Oberpahlen // ZfO. Bd. 39. 1990. S. 540–571; Bd. 40. 1991. S. 28–56.

Jüttner S. The Status of the Writer // Seventh International Congress on the Enlightenment: Introductory papers. Budapest, 26 July – 2 August 1987. Oxford, 1987. P. 173–201.

Justi C. Winckelmann und seine Zeitgenossen. Bde. 1–3 (1866–1872). 5. Aufl.: Köln, 1956.

Kämmerer J. Katharina II. im Rahmen hugenottischer Bildungsbemühungen // Amburger E., Cieśla M., Sziklay L. (Hrsg.) Wissenschaftspolitik in Mittel– und Osteuropa. Wissenschaftliche Gesellschaften, Akademien und Hochschulen im 18. und beginnenden 19. Jahrhundert. Berlin, 1976. S. 295–308.

Kämmerer J. Zur Rezeption von Russica und Polonica in einer Gelehrten-Zeitschrift des 18. Jahrhunderts // Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch– und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert. Beiträge zur Geschichte der Kommunikation in Mittel– und Osteuropa. Berlin, 1977. S. 347–366.

Kaiser F.B. Zensur in Russland von Katharina II. bis zum Ende des 19. Jahrhunderts // FOG. Bd. 25. 1978. S. 146–155.

Kamendrowsky V., Griffiths D.M. The Fate of the Trading Nobility Controversy in Russia: A Chapter in the Relationship between Catherine II and the Russian Nobility // JGO N.F. Bd. 26. 1978. S. 198–221 (рус. пер.: Гриффитс Д.М. Дебаты о «торгующем дворянстве» в России: глава из истории отношений между Екатериной II и русским дворянством (в соавторстве с В. Камендровским) //Он же. Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет: Пер. с англ. яз. / Под ред. М. Лавринович, И. Федюкина. М., 2013. С. 151–189).

Kaplan H.H. The First Partition of Poland. N.Y.; London, 1962.

Kapp F. Der Soldatenhandel deutscher Fürsten nach Amerika (1775 bis 1783). Berlin, 1864.

Kathe H. Der „Soldatenkönig“ Friedrich Wilhelm I. 1688–1740. König von Preußen. Eine Biographie. 2. Aufl.: Berlin, 1978.

Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987 (= Kopelew L. (Hrsg.) West-östliche Spiegelungen. Reihe A: Russen und Rußland aus deutscher Sicht. Bd. 2).

Keller M. „Politische Seeträume“: Herder und Rußland // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 357–395.

Keller M. Deutsche Loblieder auf das Zarenreich (T.G. Hippel, J.G. Willamov, H.L. Nicolay) // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 499–515.

Keller M. Literarische Würze: Russisches bei Gellert und Münchhausen // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 494–498.

Keller M. Nachrichtenbörse Berlin: Friedrich Nicolai und seine „Allgemeine deutsche Bibliothek“ // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 427–432.

Keller M. Verfehlte Wahlheimat: Lenz in Rußland // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 516–535.

Keller W . Goethe und Rußland – ein Bild aus Fragmenten // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 585–610.

Kerautret M . Zum Bild Friedrich II. in Frankreich am Vorabend der Revolution // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 2. Oldenburg, 1991. S. 203–222.

Key M.R. Catherine the Great’s Linguistic Contribution. Edmonton (AB), 1980.

Kimpel D. (Hrsg.) Mehrsprachigkeit in der deutschen Aufklärung. Hamburg, 1985.

Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 193–210.

Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. Das außenpolitische Machtproblem in der „politischen Wirtschaft“ und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986.

Kobeko D. [Кобеко Д.Ф. ] Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch (1754–1796). Historische Studie. Berlin, 1886.

Kocka J. Zurück zur Erzählung? Plädoyer für historische Argumentation // GG. Bd. 10. 1984. S. 395–408.

Köster B. Die Lutherbibel im frühen Pietismus. Bielefeld, 1984.

Kohler A . Das Reich im Spannungsfeld des preußisch-österreichischen Gegensatzes. Die Fürstenbundbestrebungen 1783–1785 // Janosi F.E., Klingenstein G., Lutz H. (Hrsg.) Fürst – Bürger – Mensch. Untersuchungen zu politischen und soziokulturellen Wandlungsprozessen im vorrevolutionären Europa. Wien, 1975.

Kopelew L. (Hrsg.) West-östliche Spiegelungen: Reihe A: Russen und Rußland aus deutscher Sicht. Bde. 1 ff. München, 1985 ff.; Reihe B: Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. Bde. 1 ff. München, 1988 ff.

Kopetzky H. Katharina die Große. Eine Deutsche auf dem Zarenthron. Bergisch Gladbach, 1988.

Kopitzsch F. (Hrsg.) Aufklärung, Absolutismus und Bürgertum in Deutschland. München, 1976.

Kopitzsch F. Einleitung: Die Sozialgeschichte der deutschen Aufklärung als Forschungsaufgabe // Idem. (Hrsg.) Aufklärung, Absolutismus und Bürgertum in Deutschland. München, 1976. S. 11–169.

Kopitzsch F. Reformversuche und Reformen von Lateinschulen und Gymnasien im Zeichen der bürgerlichen Aufklärungsbewegung. Am Beispiel Schleswig-Holsteins gezeigt. 1981 (reprint: Herrmann U. (Hrsg.) „Die Bildung des Bürgers“. Die Formierung der bürgerlichen Gesellschaft und die Gebildeten im 18. Jahrhundert. Weinheim; Basel, 1982 (2. Aufl.: 1989). S. 245–265).

Koselleck R. ,Neuzeit‘. Zur Semantik moderner Bewegungsbegriffe // Idem. Studien zum Beginn der modernen Welt. Stuttgart 1977. S. 264–299 (reprint: Idem. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt a.M., 1979. S. 300–348).

Koselleck R. Das achtzehnte Jahrhundert als Beginn der Neuzeit // Herzog R., Koselleck R. (Hrsg.) Epochenschwelle und Epochenbewußtsein. München, 1987. S. 269–282.

Koselleck R. Kritik und Krise. Eine Studie zur Pathogenese der bür-gerlichen Welt. Freiburg; München, 1959 (reprint: Frankfurt a.M., 1973).

Koselleck R. Wie neu ist die Neuzeit // HZ. Bd. 251. 1990. S. 539–553.

Koser R. Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. 4. und 5. Aufl.: Stuttgart; Berlin, 1913.

Koser R. Preußen und Rußland im Jahrzehnt vor dem siebenjährigen Kriege // PJ. Bd. 47. 1881. S. 285–305, 466–493.

Kostić S.K. Ausstrahlungen deutscher literarisch-volkstümlicher Aufklärung im südslawischen Raum unter besonderer Berücksichtigung des Schulwesens // Die Aufklärung in Ost– und Südosteuropa. Köln; Wien, 1972. S. 175–194.

Kostić S.K. Kulturorientierung und Volksschule der Serben in der Donaumonarchie zur Zeit Maria Theresias // Österreich im Europa der Aufklärung. Kontinuität und Zäsur in Europa zur Zeit Maria Theresias und Josephs II. Bd. 2. Wien, 1985. S. 847–866.

Krömer U. Johann Ignaz von Felbiger. Leben und Werk. Freiburg, 1966.

Krönig W. Philipp Hackert und Rußland. Mit einem Verzeichnis der in Rußland befindlichen Gemälde Hackerts // Wallraf-Richartz-Jahrbuch. Bd. 28. 1966. S. 309–320.

Krüger R . Das Zeitalter der Empfindsamkeit. Kunst und Kultur des späten 18. Jahrhunderts in Deutschland. Leipzig; Wien; München, 1972.

Krummel W. Nikita Ivanovič Panins außenpolitische Tätigkeit 1747–1758 // JGO. Bd. 5. 1940. S. 76–141.

Kühlmann W. Gelehrtenrepublik und Fürstenstaat. Entwicklung und Kritik des deutschen Späthumanismus in der Literatur des Barockzeitalters. Tübingen, 1982.

Küntzel G . Friedrich der Große am Ausgang des siebenjährigen Krieges und sein Bündnis mit Rußland // FBPG. Bd. 13. 1900. H. 1. S. 75–122.

Küttler W. Gesellschaftliche Voraussetzungen und Entwicklungstyp des Absolutismus in Russland // JGSLE. Bd. 13. 1969. Tl. 2. S. 71–108.

Kukiel M . Czartoryski and European Unity 1770–1861. Princeton (N.J.), 1955.

Kunisch J. Friedrich der Große und der Geist seiner Zeit // Idem. (Hrsg.) Analecta Fridericiana. Berlin, 1987 (ZHF; Beiheft 4). S. 33–54.

Kunisch J. Absolutismus. Europäische Geschichte vom Westfälischen Frieden bis zur Krise des Ancièn Regime. Göttingen, 1987.

L’Età dei Lumi. Studi storici sul Settecento Europeo in onore di Franco Venturi. Napoli, 1985.

Labuda G. (Red.) Historia Pomorza. T. 2: Do roku 1815, cz. 2. Poznań, 1984.

Langen А. Der Wortschatz des deutschen Pietismus. Tübingen, 1954 (2. Aufl.: 1968).

Larivière Ch. de. Catherine la Grande d’après sa correspondance: Catherine II et la Révolution française d’après de nouveaux documents. Paris, 1895.

Larivière Ch. de. La France et la Russie au XVIII siècle. Études d’histoire et de littérature franco-russe. Paris, 1909.

Lauch A. Russische Wissenschaft und Kultur im Spiegel der „Allgemeinen Deutschen Bibliothek“ // ZfS. Bd. 10. 1965. S. 737–746.

Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen in der russischen Aufklärung. Zum Wirken H. L. Ch. Bacmeisters. Berlin, 1969.

Lausberg H . Elemente der literarischen Rhetorik. 10. Aufl.: München, 1990.

Lauts J. Karoline Luise von Baden: Ein Lebensbild aus der Zeit der Aufklärung. Karlsruhe, 1980.

Le Blond A. Charlotte Sophie Countess Bentinck. Her Life and Times, 1715–1800. Vols. 1–2. London, 1912.

LeDonne J.P. Catherine’s Governors and Governors-General, 1763–1796 // CMRS. Vol. 20. 1979. P. 15–42.

LeDonne J.P. Ruling Russia. Politics and Administration in the Age of Absolutism 1762–1796. Princeton (N.J.), 1984.

Lehmann J. Bekennen – Erzählen – Berichte. Studien zu Theorie und Geschichte der Autobiographie. Tübingen, 1988.

Lehmann U. Das klassische Weimar und Rußland. Berlin, 1969.

Lehmann U. Der Gottschedkreis und Rußland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Berlin, 1966.

Lehmann U. Der Verlag Breitkopf in Leipzig und die Petersburger Akademie in den 60er und 70er Jahren des 18. Jahrhunderts // ZfS. Bd. 8. 1963. S. 25–33.

Lehmann U. Zu den Rußlandbeziehungen des klassischen Weimar (Herder, Wolzogen, Maria Pavlovna) // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bd. 3. Berlin, 1968. S. 426–442.

Leitsch W. Der Wandel der österreichischen Rußlandpolitik in den Jahren 1724–1726 // JGO N.F. Bd. 6. 1958. S. 33–91.

Lemberg H. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert. Vom „Norden“ zum „Osten“ Europas // JGO. N.F. Bd. 35. 1985. Bd. 35. S. 48–91.

Lemke H. Schlözers Kritik an der polnischen Verfassung vom 3. 5. 1791 // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 215–222.

Lempa H. Bildung der Triebe. Der deutsche Philanthropismus. Turku, 1993.

Lentin A. Introduction // [Щербатов М.М.] Shcherbatov M.M., prince. On the Corruption of Morals in Russia / Ed. and transl. A. Lentin. Cambridge, 1969. P. 1–109.

Leonard C.S. A Study in the Reign of Peter III of Russia: Ph. D. diss. / Indiana University. Bloomington (Ind.), 1976.

Lesky E. u.a. (Hrsg.) Die Aufklärung in Ost– und Südosteuropa. Aufsätze, Vorträge, Dokumentationen. Köln; Wien, 1972.

Liebel H. Der aufgeklärte Absolutismus und die Gesellschaftskrise in Deutschland im 18. Jahrhundert (1970) // Hubatsch W. (Hrsg.) Absolutismus. Darmstadt, 1973. S. 488–544.

Liebel H . Enlightened Bureaucracy versus Enlightened Despotism in Baden, 1750–1792. Philadelphia (Pa.), 1965.

Lindemann M. Die Heiraten der Romanows und der deutschen Fürstenhäuser im 18. und 19. Jahrhundert und ihre Bedeutung in der Bündnispolitik der Ostmächte. Berlin; Bonn, 1935.

Link C. Die Staatstheorie Christian Wolffs // Schneiders W. (Hrsg.) Christian Wolff 1679–1754. Interpretationen zu seiner Philosophie und deren Wirkung. 2. Aufl.: Hamburg, 1986. S. 171–192.

Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974.

Liszkowski U. Rußland und die polnische Maiverfassung // Jaworski R. (Hrsg.) Nationale und internationale Aspekte der polnischen Verfassung vom 3. Mai 1791. Frankfurt a.M., 1993. S. 64–85.

Loebell R. Der Anti-Necker J.H. Mercks und der Minister Fr. K. v. Moser. Ein Beitrag zur Beurteilung J.H. Mercks. Darmstadt, 1896.

Lohmeier D. (Hrsg.) Kiel – Eutin – St. Petersburg. Die Verbindung zwischen dem Haus Holstein-Gottorf und dem russischen Zarenhaus im 18. Jahrhundert. Politik und Kultur. [Katalog]. Heide in Holstein, 1987.

Lord R.H. The Second Partition of Poland. A Study in Diplomatic History. Cambridge (Mass.), 1915.

Lother H. Pietistische Streitigkeiten in Greifswald. Ein Beitrag zur Geschichte des Pietismus in der Provinz Pommern. Gütersloh, 1925.

Lukinich E. Der Kaisertitel Peters des Großen und der Wiener Hof // JKGS. N.F. Bd. 5. 1929. S. 369–380.

Madariaga I. de. Catherine and the Philosophes // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. Newtonville (Mass.), 1983. P. 30–52.

Madariaga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // SEER. Vol. 52. 1974. P. 34–62.

Madariaga I. de. Catherine the Great. A Short History. New Haven; London, 1990.

Madariaga I. de. Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’Età dei Lumi. Studi storici sul Settecento Europeo in onore di Franco Venturi. Vol. 2. Napoli, 1985. P. 609–650.

Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. London; Oxford, 1981 (рус. пер.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002).

Madariaga I. de. The Secret Austro-Russian Treaty of 1781 // SEER. Vol. 38. 1959. P. 114–145.

Marigold W.G. Der Hamburger Klerus gegen Ende des 17. Jahrhunderts: Gedanken zum Brauch und Mißbrauch der Gelehrsamkeit // Neumeister S., Wiedemann C. (Hrsg.) Res Publica Litteraria. Die Institutionen der Gelehrsamkeit in der frühen Neuzeit. Tl. 2. Wiesbaden, 1987. S. 485–496.

Marker G. Publishing, Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700–1800. Princeton (N.J.), 1985.

Marker G. Russian Journals and Their Readers in the Late Eighteenth Century // OSP. Vol. 19. 1986. P. 88–101.

Martens W. Die Botschaft der Tugend: Die Aufklärung im Spiegel der deutschen Moralischen Wochenschriften. Stuttgart, 1971.

Martens W. Gellert zwischen Frömmigkeit und Tugend: Sein Leben der schwedischen Gräfin von G. vor pietistischem Hintergrund // Idem. Literatur und Frömmigkeit in der Zeit der frühen Aufklärung. Tübingen, 1989. S. 199–213.

Massie S. Pavlovsk. The Life of a Russian Palace. London, 1990.

Mattenklott G. Briefroman // Wuthenow R. – R. (Hrsg.) Zwischen Absolutismus und Aufklärung: Rationalismus, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Reinbek, 1980. S. 185–203.

Matthes E. Das veränderte Rußland und die unveränderten Züge des Russenbilds // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 109–135.

Matthes E. Das veränderte Rußland. Studien zum deutschen Rußlandverständnis im 18. Jahrhundert zwischen 1725 und 1762. Frankfurt a.M.; Bern, 1981.

Maurer M. Aufklärung und Anglophilie in Deutschland. Göttingen; Zürich, 1987.

Maurer M. Europäische Kulturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Französische und englische Wirkungen auf Deutschland // Das achtzehnte Jahrhundert. Bd. 15. 1991. S. 35–61.

Maurer M. Italienreisen: Kunst und Konfession // Bausinger H., Beyrer K., Korff G. (Hrsg.) Reisekultur: Von der Pilgerfahrt zum modernen Tourismus. München, 1991. S. 221–229.

Mavrodin V.V. Die Teilnahme deutscher Ansiedler des Wolgagebiets am Pugačevaufstand // JGUVLE. Bd. 7. 1963. S. 189–199.

May W. Reisen „al incognito“. Zur Reisetätigkeit Kaiser Josephs II. // MIÖG. Bd. 93. 1985. S. 59–91.

Mazon A. Pierre-Charles Levesque. Humaniste, historien et moraliste // RES. Vol. 42. 1963. P. 7–66.

McArthur G.H. Catherine II and the Masonic Circle of N.I. Novikov // CSS. Vol. 4. 1970. P. 529–546.

McArthur G.H. Novikov and Catherine II. Some Observations // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 411–418.

McConnell A. Catherine the Great and the Fine Arts // Mendelson E., Shatz M.S. (Ed.) Imperial Russia, 1700–1917. State – Soсiety – Opposition. Essays in Honour of Marc Raeff. DeKalb (Ill.), 1988. P. 37–57.

McGrew R.E. Paul I of Russia: 1754–1801. Oxford, 1992.

Mediger W. Mecklenburg, Russland und Hannover 1706–1721. Ein Beitrag zur Geschichte des Nordischen Krieges. Hildesheim, 1967.

Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. Der Aufstieg Rußlands zum europäischen Machtstaat im Zeitalter Friedrichs des Großen. Braunschweig, 1952.

Mediger W. Friedrich der Große und Rußland // Hauser O. (Hrsg.) Friedrich der Große in seiner Zeit. Köln; Wien, 1987. S. 109–136.

Meehan-Waters B. Catherine the Great and the Problem of the Female Rule // RR. Vol. 34. 1975. P. 293–307.

Meinhold P. Geschichte der Schloß– und Mariengemeinde. Zur Zweihundertjahrfeier. Stettin, 1926.

Melton J. van Horn. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling in Prussia and Austria. Cambridge, 1988.

Melton J. van Horn. Von Versinnlichung zur Verinnerlichung. Bemerkungen zur Dialektik repräsentativer und plebejischer Öffentlichkeit // Österreich im Europa der Aufklärung. Bd. 2. Wien, 1985. S. 919–941.

Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. Halbbde. 1–2. Stuttgart, 1988.

Mendelsohn E., Shatz M.S. (Ed.) Imperial Russia 1700–1917. State – Soсiety – Opposition. Essays in Honour of Marc Raeff. DeKalb (Ill.), 1988.

Menke C.F. Die wirtschaftlichen und politischen Beziehungen der Hansestädte zu Rußland im 18. und frühen 19. Jahrhundert: Phil. Diss. Göttingen, 1959.

Menke C.F. Die politischen und diplomatischen Beziehungen zwischen Rußland und den Hansestädten im 18. und frühen 19. Jahrhundert // Hansische Geschichtsblätter. Bd. 81. 1963. S. 39–108.

Merkle J . Jugendjahre der Kaiserin Maria Feodorowna von Rußland, geborener Prinzessin von Württemberg. 1759–1776. Stuttgart, 1892.

Merkle J. Katharina Pawlowna, Königin von Württemberg. Beiträge zu einer Lebensbeschreibung der Fürstin besonders nach neuen russischen Quellen. Stuttgart, 1889.

Mervaud Ch. Voltaire et Frédéric II: une dramaturgie des lumières 1736–1778. Oxford, 1985.

Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt a.M.; Hamburg, 1956.

Meyer-Krentler E. Christian Fürchtegott Gellert, Leipzig. Vom Nachleben vor und nach dem Tode // Martens W. (Hrsg). Leipzig. Aufklärung und Bürgerlichkeit. Heidelberg, 1990. S. 205–231.

Michalski J. Dyplomacja polska w latach 1764–1795 // Wójcik Z. (Ed.) Historia dyplomacji polskiej. T. 2: 1572–1795. Warszawa, 1982. S. 483–705.

Michalski J. Polen und Preußen in der Epoche der Teilungen // JGMO. Bd. 30. 1981. S. 35–52.

Michalski J. Polska wobec wojny o sukcesję bawarską. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1964.

Michel O. Peintres autrichiens à Rome dans la seconde moitié du XVIIIème siècle: Documents publiés // Römische Historische Mitteilungen. Bd. 14. 1972. S. 175–200.

Mikoletzky L. „Der Bauern Gott, der Bürger Not, des Adels Spott liegt auf den Tod“. Kaiser Josephs II. langes Sterben aus eigener und fremder Sicht // MÖSTA. Bd. 39. 1986. S. 16–30.

Mitrofanoff P. von (Митрофанов П.П.) Offener Brief über das Verhältnis von Rußland und Deutschland / Hrsg. H. Delbruck // PJ. Bd. 146. 1914. S. 385–398.

Mittenzwei I. Friedrich II. von Preußen. Eine Biographie. Berlin, 1979 (2. Aufl.: Berlin, 1980).

Mittenzwei I. Krieg und Frieden im Denken Friedrichs II. // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 2. Oldenburg, 1991. S. 71–88.

Mittenzwei I . Preußen nach dem Siebenjährigen Krieg. Auseinandersetzungen zwischen Bürgertum und Staat um die Wirtschaftspolitik. Berlin, 1979.

Mittenzwei I. Wirtschaftspolitik – Territorialstaat – Nation. Die Haltung des preußischen Bürgertums zu den wirtschaftlichen Auseinandersetzungen zwischen Preußen und Sachsen (1740–1786) // Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte. 1970. Tl. 3. S. 129–154.

Mittenzwei I., Noack K. – H. Das absolutistische Preußen in der DDR-Wissenschaft // Idem. (Hrsg.) Preußen in der deutschen Geschichte vor 1789. Berlin, 1983. S. 11–51.

Mohrmann H. Studien über deutsch-russische Begegnungen in der Wirtschaftswissenschaft (1750–1825). Berlin, 1959.

Mölleken W. Gerhard Friedrich Müller // Stupperich R. (Hrsg.) Westfälische Lebensbilder. Bd. 10. Münster, 1970. S. 39–57.

Möller H. Aufklärung in Preußen: Der Verleger, Publizist und Geschichtsschreiber Friedrich Nicolai. Berlin, 1974.

Möller H. Fürstenstaat oder Bürgernation. Deutschland 1763–1815. Berlin, 1989.

Möller H. Vernunft und Kritik. Deutsche Aufklärung im 17. und 18. Jahrhundert. Frankfurt a.M., 1986.

Mondot J., Valentin J. – M., Voss J. (Hrsg.) Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Institutionelle Verbindungen, soziale Gruppen, Stätten des Austausches. Sigmaringen, 1992.

Mühlpfordt G. August Ludwig Schlözer und die „wahre Demokratie“. Geschichte und Obrigkeitskritik eines Anwalts der Unterdrückten unter dem Absolutismus // Jahrbuch des Instituts für Deutsche Geschichte. Bd. 12. 1983. S. 29–73.

Mühlpfordt G. Bahrdts baltische Schriften: Zum Exil eines radikalen Aufklärers 1771–1792 // JGSLE. Bd. 20. 1976. S. 77–95.

Mühlpfordt G. Ein deutscher Rußlandkenner des 18. Jahrhunderts: F. Büsching als Herausgeber einer Schrift über die Wiedervereinigung der Ukraine mit Rußland // ZFG. Bd. 2, Beiheft 1. 1954. S. 40–62.

Mühlpfordt G. Völkergeschichte statt Fürstenhistorie – Schlözer als Begründer der kritisch-ethnischen Geschichtsforschung // Jahrbuch für Geschichte. Bd. 25. 1982. S. 23–72.

Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen über den Plan von der Stadt-Polizey“ 1774 // Idem. (Hrsg.) „…aus der anmuthigen Gelehrsamkeit“. Tübinger Studien zum 18. Jahrhundert. Dietrich Geyer zum 60. Geburtstag. Tübingen, 1988. S. 217–258.

Müller K. – D. Zum Formen– und Funktionswandel der Autobiographie // Wessels H. – F. (Hrsg.) Aufklärung. Ein literaturwissenschaftliches Studienbuch. Königstein, 1984. S. 137–160.

Müller L. Die Taufe Rußlands. Die Frühgeschichte des russischen Christentums bis zum Jahre 988. München, 1987.

Müller M.G. Das „petrinische Erbe“: Russische Großmachtpolitik bis 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856. Halbbd.1. Stuttgart, 1988. S. 402–444.

Müller M.G. Die Teilungen Polens 1772–1793–1795. München, 1984.

Müller M.G. Nordisches System – Teilungen Polens – Griechisches Projekt. Russische Außenpolitik 1762–1796 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856. Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 567–623.

Müller M.G. Rußland und der Siebenjährige Krieg. Beitrag zu einer Kontroverse // JGO N.F. Bd. 28. 1980. S. 198–219.

Müller-Dietz H.E. Ärzte im Rußland des achtzehnten Jahrhunderts. Esslingen, 1973.

Müller-Weil U. Absolutismus und Außenpolitik in Preußen. Ein Beitrag zur Strukturgeschichte des preußischen Absolutismus. Stuttgart, 1992.

Munro G.E. Politics, Sexuality and Servility: The Debate between Catherine II and the Abbé Chappe d’Auteroche // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. Newtonville (Mass.), 1983. P. 124–134.

Murphy O.T. Charles Gravier, Comte de Vergennes. French Diplomacy in the Age of Revolution: 1719–1787. Albany (N.Y.), 1982.

Nadler E. Mater Augustae. Beitrag zu einer Lebensbeschreibung der Herzogin Christine Luise von Braunschweig, geb. Prinzessin zu Oettingen-Oettingen // NJ. Bd. 50. 1978. S. 361–368.

Naročnickij A.L. [Нарочницкий А.Л.] Rußland und die napoleonische Hegemoniepolitik: Widerstand und Anpassung // Aretin K.O. Freiherr von, Ritter G.A. (Hrsg.) Historismus und moderne Geschichtswissenschaft. Europa zwischen Revolution und Restauration 1797–1815. Drittes deutsch-sowjetisches Historikertreffen in der Bundesrepublik Deutschland. München, 13.–18. März 1978. / Bearb. von R. Melville und C. Scharf. Stuttgart, 1987. S. 163–184.

Neander I. Die Aufklärung in den Ostseeprovinzen // Wittram R. (Hrsg.) Baltische Kirchengeschichte. Göttingen, 1956. S. 130–149.

Neubauer H. August Ludwig Schlözer (1735–1809) und die Geschichte Osteuropas // JGO. N.F. Bd. 18. 1970. S. 205–230.

Neuschäffer H. C.F. Frhr. von Schoultz-Ascheraden: Ein Beitrag zum Forschungsproblem der Agrarreformen im Ostseeraum des 18. Jahrhunderts // Journal of Baltic Studies. Vol. 12. 1981. P. 318–332.

Neuschäffer H. Der livländische Pastor und Kameralist Johann Georg Eisen zu Schwarzenberg: Ein deutscher Vertreter der Aufklärung in Rußland zu Beginn der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 120–143.

Neuschäffer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen. Hannover, 1975.

Neuschäffer H. Unterschlagene Machtpolitik: Aufklärung und Aufklärer im Baltikum zur Zeit Katharinas II // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 396–426.

Niggl G. Geschichte der deutschen Autobiographie im 18. Jahrhundert. Theoretische Grundlegung und literarische Entfaltung. Stuttgart, 1977.

Niggl G. Die Autobiographie. Zu Form und Geschichte einer literarischen Gattung. Darmstadt, 1989.

Niggl G. Zur Säkularisation der pietistischen Autobiographie im 18. Jahrhundert (1974) // Idem. (Hrsg.) Die Autobiographie. Zu Form und Geschichte einer literarischen Gattung. Darmstadt, 1989. S. 367–391.

Noack F. Das Deutschtum in Rom seit dem Ausgang des Mittelalters. Bde. 1–2. Stuttgart; Berlin; Leipzig, 1927.

Nolte H. – H. Die eine Welt. Abriß der Geschichte des internationalen Systems. Hannover, 1982.

Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ Der Kurfürst von Trier, die Französische Revolution und Katharina II. 1789–1792 // JGO. N.F. Bd. 35. 1987. S. 218–231.

Oberländer E. Sowjetpatriotismus und Geschichte. Dokumentation. Köln, 1967.

Obolensky D. The Varangian-Russian Controversy: the First Round // Lloyd-Jones H., Pearl V., Worden B. (Ed.) History and Imagination. Essays in Honour of H.R. Trevor-Roper. N.Y., 1982. P. 232–242.

Österreich im Europa der Aufklärung. Kontinuität und Zäsur in Europa zur Zeit Maria Theresias und Josephs II. Bde. 1–2. Wien, 1985.

Okenfuss M.J. Education and Empire: School Reform in Enlightened Russia // JGO. N.F. Bd. 27. 1979. S. 41–68.

Oldenbourg Z. Catherine de Russie. Paris, 1966 (нем. пер.: Oldenbourg Z . Katharina die Große. Die Deutsche auf dem Zarenthron. München,1969).

Opitz G. Die wirtschaftlichen und kulturellen Beziehungen zwischen Anhalt und Rußland in der Zeit von 1760 bis 1871: Phil. diss. / Universität Halle. Halle, 1968.

Palmer A . Alexander I. Tsar of War and Peace. London, 1974.

Papmehl K.A . The Empress and,Un Fanatique‘: A Review of the Circumstances Leading to the Government Action against Novikov in 1792 // SEER. Vol. 68. 1990. P. 665–691.

Pastor L., Freiherr von. Geschichte der Päpste seit dem Ausgang des Mittelalters. Bd. 16, Abt. 1–3. Freiburg, 1931–1933.

Paulin R. Johann Joachim Eschenburg und die europäische Gelehrtenrepublik am Übergang vom 18. zum 19. Jahrhundert // IASL. Bd. 11. 1986. S. 51–72.

Paulsen F. Aufklärung und Aufklärungspädagogik. 1903 (reprint: Kopitzsch F. (Hrsg.) Aufklärung, Absolutismus und Bürgertum in Deutschland. München, 1976. S. 275–293).

Permenter H.R. The Personality and Cultural Interests of the Empress Catherine II as Revealed in Her Correspondence with Friedrich Melchior Grimm: Ph.D. diss. / University of Texas. Austin, 1969.

Peschke Е. Die frühen Katechismuspredigten August Hermann Franckes 1693–1695. Göttingen, 1992.

Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744 // JGO. N.F. Bd. 20. 1972. S. 179–193.

Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist: the Youth of Catherine the Great, 1729–1762. Ph. D. diss. / New York Univ. 1969.

Petschauer P. Zur Aufklärung des Geburtsgeheimnisses Katharinas der Großen // Genealogie. Bd. 10 (Jg. 20). 1971. S. 545–558.

Pingaud L. Les Français en Russie et les Russes en France. L’ ancien régime. L’ émigration. Les invasions. Paris, 1886.

Piotrowskij B.B., Suslov V.A. Preface // Eisler C. Paintings in the Hermitage. N.Y., 1990. P. 9–17.

Piotrowskij B.B. Die Eremitage. Stuttgart, 1982 (reprint: 1990).

Pohrt H. August Ludwig v. Schlözers Beitrag zur deutschen Slawistik und Rußlandkunde // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. Halle, 1983. S. 150–176.

Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland // Lesky E. [et al.] (Hrsg.) Die Aufklärung in Ost– und Südosteuropa. Aufsätze, Vorträge, Dokumentationen. Köln; Wien, 1972. S. 119–174.

Press V. Bayern am Scheideweg. Die Reichspolitik Kaiser Josephs II. und der Bayerische Erbfolgekrieg 1777–1779 // Münchener Historische Studien. Bd. 10. Kallmünz, 1982. S. 277–307.

Press V. Der Typ des absolutistischen Fürsten in Süddeutschland // Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988. S. 123–141.

Press V. Die Herzöge von Württemberg, der Kaiser und das Reich // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 412–433.

Press V. Friedrich der Große als Reichspolitiker // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986. S. 25–56.

Press V . Schwaben zwischen Bayern, Österreich und dem Reich 1486–1805 // Fried P. (Hrsg.) Probleme der Integration Ostschwabens in den bayerischen Staat. Bayern und Wittelsbach in Ostschwaben. Sigmaringen, 1982. S. 17–78.

Preuss U. Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik im Urteile der deutschen Zeitgenossen // JKGS. N.F. 1929. Bd. 5. S. 1–56, 169–227.

Prohaska D. Die Vorlage zur Komödie „O Vremja!“ von Katharina II. // Archiv für slavische Philologie. Bd. 27. 1905. S. 563–577.

Proust J. Diderot et l’expérience russe: un exemple de pratique théorique au XVIIIe siècle // Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. Vol. 154. 1976. P. 1777–1800.

Radojčič S. Miliševa. Beograd, 1963.

Raeff M. Pugachev’s Rebellion // Forster R., Greene J.P. (Ed.) Preconditions of Revolutions in Early Modern Europe. Baltimore; London, 1970. P. 161–202.

Raeff M. The Domestic Policies of Peter III and His Overthrow // AHR. Vol. 75. 1975. P. 1289–1310.

Raeff M. The Empress and the Vinerian Professor: Catherine II’s Projects of Government Reform and Blackstone’s Commentaries // OSP. Vol. 7. 1974. P. 18–41.

Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe: An Attempt at a Comparative Approach // AHR. Vol. 80. 1975. P. 1221–1243.

Raeff M. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia 1600–1800. New Haven; London, 1983.

Raeff М. Origins of the Russian Intelligentsia. The Eighteenth-Century Nobility. N.Y., 1965.

Raeff M. Les Slaves, les Allemands et les ‘Lumières’ // СSS. Vol. 1. 1967. Р. 521–551.

Ragsdale H., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. Cambridge; N.Y., 1993.

Ragsdale H. Russian Projects of Conquest in the Eighteenth Century // Idem., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. Cambridge; N.Y., 1993. P. 75–102.

Rambaud A. Catherine II et ses correspondants français, d’après de récentes publications // Revue des deux mondes. T. 19. 1877. 15 jan. et 1 fév.

Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. New Haven; London, 1975.

Rasmussen K. Catherine II and the Image of Peter I // SR. Vol. 37. 1978. P. 51–69.

Rath W. Das Deutsche in Katharina II. // Konservative Monatsschrift. Jg. 74. 1916/17. Dezemberheft. S. 210–217.

Rauch G. von. August und Georg von Holstein-Oldenburg und die Bauernbefreiung in den baltischen Provinzen // Zeitschrift der Gesellschaft für Schleswig-Holsteinische Geschichte. Bd. 97. 1972. S. 95–126.

Rauch G. von . Johann Georg Schwarz und die Freimaurer in Moskau // Balasz E. [et al.] (Hrsg.) Beförderer der Aufklärung in Mittel– und Osteuropa. Freimaurer, Gesellschaften, Clubs. Berlin, 1977 (reprint: Essen, 1987). S. 212–224.

Raumer F. von. Polens Untergang. Leipzig, 1832.

Real W. Der Friede von Basel // Basler Zeitschrift. Bd. 50. 1951. S. 27–112; Bd. 51. 1952. S. 115–228.

Réau L. Catherine la Grande: inspiratrice et Mécène des arts. Paris, 1912.

Reden A. von . Landständische Verfassung und fürstliches Regiment in Sachsen-Lauenburg (1543–1689). Göttingen, 1974.

Reinalter H. (Hrsg.) Freimaurer und Geheimbünde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa. Frankfurt a.M., 1983. 3. Aufl.: 1989.

Reitzel A.M. Johann Richard von Roth. Zwischen Hochschulreform und Revolution. Ein Beitrag zur Mainzer Universitätsgeschichte // Mainzer Almanach. 1969. S. 31–54.

Riasanovsky N.V. The Image of Peter the Great in Russian History and Thought. N.Y.; Oxford, 1985.

Richter L. Über Schlözers Beitrag zum deutschen Rußlandbild in den sechziger Jahren des 18. Jahrhunderts // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 169–188.

Rietz H. Buchhändler und Verleger als Vermittler zwischen russischen und deutschen Wissenschaftlern in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. Halle, 1983. S. 216–231.

Rietz H. Vertrieb und Werbung im Rigaer Buchhandel des 18. Jahrhunderts // Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch– und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert. Beiträge zur Geschichte der Kommunikation in Mittel– und Osteuropa. Berlin, 1977. S. 253–262.

Rimscha H. von. Katharina II. Von der preußischen Generalstochter zur Kaiserin von Rußland. Göttingen, 1961.

Rob K. Karl Theodor von Dalberg (1744–1817). Eine politische Biographie für die Jahre 1744–1806. Frankfurt a.M., 1984.

Robel G. Berichte über Rußlandreisen // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 216–247.

Robel G. Die Sibirienexpeditionen und das deutsche Rußlandbild im 18. Jahrhundert: Bemerkungen zur Rezeption von Forschungsergebnissen // Amburger E., Cieśla M., Sziklay L. (Hrsg.) Wissenschaftspolitik in Mittel– und Osteuropa: Wissenschaftliche Gesellschaften, Akademien und Hochschulen im 18. und beginnenden 19. Jahrhundert. Berlin, 1976. S. 271–294.

Röhling H. Katharina II. und J.G. Zimmermann. Bemerkungen zu ihrem Briefwechsel // Zeitschrift für Slavische Philologie. Bd. 40. 1978. S. 358–392.

Roettgen S. Deutsche Malerei – was ist das? // Ebert-Schifferer S. (Hrsg.) Von Lucas Cranach bis Caspar David Friedrich: Deutsche Malerei aus der Ermitage: [Katalog]. Frankfurt a.M., 1991. S. 18–33.

Rogger H. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1960.

Rogowski H. Verfassung und Verwaltung der Herrschaft und Stadt Jever von den Anfängen bis zum Jahre 1807: Phil. Diss. / Univ. Göttingen. Oldenburg, 1967.

Roider K.A. Baron Thugut and Austria’s Response to the French Revolution, Princeton (N.J.), 1987.

Rosenberg K. The Quarrel between Ancients and Moderns in Russia // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. Newtonville (Mass.), 1983. P. 196–205.

Rosso С. Introduction // [Strube de Piermont F.H.] Lettres russiennes suiviés des Notes de Cathérine II. Pisa, 1978. Р. 11–35.

Rousseau A.M. L’ Angleterre et Voltaire. Vols. 1–3. Oxford, 1976. (Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. Vols. 145–147).

Rozner I.G. Deutsche Teilnehmer am Bauernkrieg unter der Führung Pugačevs // Steinitz W. (Hrsg.) Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen: Festschrift für Eduard Winter zum 70. Geburtstag. Berlin, 1966. S. 417–426.

Rürup R. Johann Jacob Moser. Pietismus und Reform. Wiesbaden, 1965.

Rüsen J. Zeit und Sinn. Strategien historischen Denkens. Frankfurt a.M., 1990.

Ryu I. – H. Moscow Freemasons and the Rosicrucian Order. A Study in Organization and Control // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 198–232.

Sacharov A.M. Die Entstehung des Historismus in der russischen Geschichtsschreibung des 18. und der ersten Hälfte des 19. Jahrhunderts // Aretin K.O. Freiherr von, Ritter G.A. (Hrsg.) Historismus und moderne Geschichtswissenschaft. Stuttgart, 1987. S. 29–59.

Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Russland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–191.

Sacke G. Entstehung des Briefwechsels zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Voltaire // Zeitschrift für französische Sprache und Literatur. Bd. 61. 1937. S. 274–282.

Sacke G. Die Kaiserin Katharina II., Voltaire und die „Gazette de Berne“ // Zeitschrift für Schweizerische Geschichte. Bd. 18. 1938. S. 305–314.

Sacke G. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II. Ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Russland. Breslau, 1940.

Sacke G. Livländische Politik Katharinas II. // Quellen und Forschungen zur baltischen Geschichte: H. 5. Riga; Posen, 1944. S. 26–72.

Sacke G. Die Pressepolitik Katharinas II. von Rußland // Zeitungswissenschaft. 1938. Bd. 13. S. 570–578.

Sahrmann A. Die Frage der preußischen Sukzession in Ansbach und Bayreuth und Friedrich der Große. Bayreuth, 1912.

Salmonowicz S. Friedrich der Große und Polen // APH. T. 46. 1982. S. 73–95.

Sauder G. Empfindsamkeit. Bd. 1: Voraussetzungen und Elemente. Stuttgart, 1974.

Sauder G . Der Empfindsame Kreis in Darmstadt // Darmstadt in der Zeit des Barock und Rokoko [Katalog]. Darmstadt, 1980. S. 167–175.

Sauer K.M. Die Predigttätigkeit Johann Kaspar Lavaters (1741–1801). Darstellung und Quellengrundlage. Zürich, 1988.

Sauer P. König Friedrich I. (1797–1816) // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 280–305.

Sauer P. Der schwäbische Zar. Friedrich – Württembergs erster König. Stuttgart, 1984.

Schaer F. – W. Charlotte Sophie Gräfin von Bentinck, Friedrich der Große und Voltaire // NJ. Bd. 43. 1971. S. 81–121.

Schaer F. – W. Der Absolutismus in Lippe und Schaumburg-Lippe. Überblick und Vergleich // Lippische Mitteilungen. Bd. 37. 1968. S. 154–199.

Schalk F. Die Entstehung des schriftstellerischen Selbstbewußtseins in Frankreich // Idem. Studien zur französischen Aufklärung. 2. Aufl.: Frankfurt a.M., 1977. S. 13–61.

Scharf С. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands: Bd. 2: 1613–1856. Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 676–806.

Scharf C. „La Princesse de Zerbst Catherinisée“. Deutschlandbild und Deutschlandpolitik Katharinas II. // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. S. 271–340.

Scharf C. Die Regierung Peters III. // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands: Bd. 2: 1613–1856. Halbbd. 1. Stuttgart, 1986. S. 520–526.

Scharf C. Staatsauffassung und Regierungsprogramm eines aufgeklärten Selbstherrschers. Die Instruktion des Großfürsten Paul von 1788 // Schulin E. (Hrsg.) Gedenkschrift Martin Göhring. Studien zur europäischen Geschichte. Wiesbaden, 1968. S. 91–106.

Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. Der Absolutismus in Rußland und die sowjetischen Historiker // Annali dell’Istituto storico italo-germanico in Trento. T. 5. 1975. S. 457–506.

Scharf C. Konfessionelle Vielfalt und orthodoxe Autokratie im frühneuzeitlichen Rußland // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Bd. 1. Stuttgart, 1988. S. 179–192.

Scharf C. Das Zeitalter Katharinas II. Traditionen und Probleme der Forschung // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands: Bd. 2: 1613–1856. Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 527–567.

Scheel H. Süddeutsche Jacobiner. Berlin, 1962. 3. Aufl.: 1980.

Scheer. Die Herrschaft Jever unter Anhalt-Zerbstischer Verwaltung // OJ. Bd. 29. 1925. S. 202–215.

Scheidegger G. Studien zu den russischen Briefstellern des 18. Jahrhunderts und zur „Europäisierung“ des russischen Briefstils. Bern, 1980.

Scherb W. Die politischen Beziehungen der Grafschaft Mömpelgard zu Württemberg von 1723 bis zur Französischen Revolution: Phil. Diss. / Universität Tübingen. Tübingen, 1981.

Scheuner U. Der Staatsgedanke Preußens. Köln; Graz, 1965 (сокр. изд.: Büsch O., Neugebauer W. (Hrsg.) Moderne preußische Geschichte 1648–1947. Eine Anthologie. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1981. Bd. 1. S. 26–73).

Scheuner U. Die Staatszwecke und die Entwicklung der Verwaltung im deutschen Staat des 18. Jahrhunderts // Kleinheyer G., Mikat P. (Hrsg.) Beiträge zur Rechtsgeschichte. Gedächtnisschrift für Hermann Conrad. Paderborn, 1979. S. 467–489.

Schieder Th. Friedrich der Große. Ein Königtum der Widersprüche. Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1983.

Schieder Th. Die Idee des Gleichgewichts bei Friedrich dem Großen // Hildebrand K., Pommerin R. (Hrsg.) Deutsche Frage und europäisches Gleichgewicht. Festschrift für Andreas Hillgruber zum 65. Geburtstag. Köln; Wien, 1985. S. 1–14.

Schiemann Th. Die Noten der Kaiserin Katharina II zu Dénina: Essai sur la vie et le règne de Frédéric II // FBPG. Bd. 15. 1902. S. 535–543.

Schiemann Th. Geschichte Rußlands unter Kaiser Nikolaus I. Bde. 1–4. Berlin, 1904–1919.

Schiemann Th. Katharina II. Eine Charakteristik // Wissenschaftliche Vorträge, gehalten auf Veranlassung Sr. Exz. des Herrn General-Gouverneurs Hans Hartwig von Beseler in den Kriegsjahren 1916/17. Berlin, 1918. S. 115–136.

Schiemann Th. Katharina II. und Potemkin // Idem. Russische Köpfe. Berlin, 1916. S. 87–123; 2. Aufl.: Berlin, 1919.

Schilling H. Höfe und Allianzen. Deutschland 1648–1763. Berlin, 1989.

Schippan M. Der Anteil des Zaren Peter I. von Rußland an der Ausarbeitung von Gesetzesdokumenten für die Staatsverwaltung // Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988. S. 170–185.

Schippan M. Zu einigen Problemen einer „Geschichte der russisch-deutschen Beziehungen im 18. Jahrhundert“ // Thomas L.,Wulff D. (Hrsg.) Deutsch-russische Beziehungen. Ihre welthistorischen Dimensionen vom 18. Jahrhundert bis 1917. Berlin, 1992. S. 49–67.

Schlobach J. (Ed.) Correspondances littéraires inédites. Etudes et extraits. Suivies de Voltairiana. Paris; Genève, 1987.

Schlobach J. Die frühen Abonnenten und die erste Druckfassung der Correspondance littéraire // Romanische Forschungen. Bd. 82. 1970. S. 1–36.

Schlobach J. Französische Aufklärung und deutsche Fürsten. // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 327–349.

Schlobach J. Grimm in Paris. Ein Kulturvermittler zwischen Deutschland und Frankreich in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Mondot J., Valentin J. – M., Voss J. (Hrsg.) Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Sigmaringen, 1992. S. 179–189.

Schlobach J. Les correspondances littéraires et le rayonnement européen de la France au XVIIIe siècle // Idem. (Ed.) Correspondances littéraires inédites. Etudes et extraits. Suivies de Voltairiana. Paris; Genève, 1987. P. 31–45.

Schlözer K. von . Friedrich der Große und Katharina die Zweite. Berlin, 1859.

Schlossberger A. von . Prinz Karl von Württemberg, kaiserlich-russischer Generalieutenant. Stuttgart, 1889.

Schmidt G. (Hrsg.) Stände und Gesellschaft im Alten Reich. Stuttgart, 1989.

Schmidt H. (Hrsg.) Peter Friedrich Ludwig und das Herzogtum Oldenburg. Beiträge zur oldenburgischen Landesgeschichte um 1800. Oldenburg, 1979.

Schmidt H. Herzog Peter Friedrich Ludwig von Oldenburg. Dynastische Voraussetzungen und wichtigste Lebensdaten // Idem. (Hrsg.) Peter Friedrich Ludwig und das Herzogtum Oldenburg. Oldenburg, 1979. S. 9–14.

Schmidt Н. Johann Heinrich Gottlieb von Justi, ein vergessener Vertreter der deutschen Aufklärung des XVIII. Jahrhunderts, und Rußland // Wissenschaftliche Zeitschrift der Universität Halle/Wittenberg, Gesellschafts– und sprachwissenschaftliche Reihe. Bd. 10. 1961. № 1. S. 272–279.

Schmidt M. Der Pietismus und das moderne Denken // Aland K. (Hrsg.) Pietismus und moderne Welt. Witten, 1974. S. 9–74.

Schmidt-Linsenhoff V. (Hrsg.) Sklavin oder Bürgerin? Französische Revolution und Neue Weiblichkeit 1760–1830. Frankfurt a.M., 1989.

Schmierer W . Das Haus Württemberg und sein Einfluß auf die sozialpolitische Entwicklung des Landes im 19. Jahrhundert // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 500–520.

Schmitt O.M. Melchior Adam Weikard. Arzt, Philosoph und Aufklärer. Fulda, 1970.

Schmoller G. Die ländliche Kolonisation des 17. und 18. Jahrhunderts // Idem. Umrisse und Untersuchungen zur Verfassungs– Verwaltungs– und Rechtsgeschichte besonders des preußischen Staates im 17. und 18. Jahrhundert. Leipzig, 1898. S. 573–625.

Schmücker А. Anfänge und erste Entwicklung der Autobiographie in Rußland (1760–1830) // Niggl G. (Hrsg.) Die Autobiographie. Zu Form und Geschichte einer literarischen Gattung. Darmstadt, 1989. S. 415–458.

Schneiders W. Die Philosophie des aufgeklärten Absolutismus. Zum Verhältnis von Philosophie und Politik, nicht nur im 18. Jahrhundert // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. Hamburg, 1987. S. 32–52.

Schneiders W. (Hrsg.) Christian Wolff 1679–1754. Interpretationen zu seiner Philosophie und deren Wirkung. 2. Aufl.: Hamburg,1986.

Schramm G. Europas vorindustrielle Modernisierung // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. 2 Bde. Stuttgart, 1988. Bd. 1. S. 205–222.

Schulte-Sasse J. Drama // Grimminger R. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung bis zur Französischen Revolution 1680–1789. München, 1980. S. 423–499.

Schulz A. Herrschaft durch Verwaltung. Die Rheinbundreformen in Hessen-Darmstadt unter Napoleon (1803–1815). Stuttgart, 1991.

Schulz G. Elisa v. d. Recke, die Freundin Friedrich Nicolais // Idem. (Hrsg.) Wolfenbütteler Studien zur Aufklärung. Bd. 3. 1976. S. 159–173.

Schulze O. Die Beziehungen zwischen Kursachsen und Friedrich dem Großen nach dem Siebenjährigen Krieg bis zum Bayrischen Erbfolgekriege: Phil. Diss. / Universität Jena. Jena, 1933.

Scott H.M . British Foreign Policy in the Age of the American Revolution. Oxford, 1990.

Scott H.M. Frederick II, the Ottoman Empire and the Origins of the Russo-Prussian Alliance of April 1764 // European Studies Review. Vol. 7. 1977. P. 153–175.

Scott H.M. Russia as a European Great Power // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. London, 1990. P. 7–39.

Segeberg H. Klinger in Rußland. Zum Verhältnis von westlicher Aufklärung und östlicher Autokratie // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 536–563.

Segel H.B. Classicism and Classical Antiquity in Eighteenth– and Early-Nineteenth-Century Russian Literature // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 48–71.

Serczyk W.A . Katarzyna II – carowa Rosji. Wrocław, 1989.

Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. Studium historiograficzne. Warszawa, 1970.

Siebigk F. Katharina der zweiten Brautreise nach Rußland 1744–1745. Dessau, 1873.

Skalweit S . Frankreich und Friedrich der Große. Der Aufstieg Preußens in der öffentlichen Meinung des „ancien régime“. Bonn, 1952.

Smolitsch I. Geschichte der russischen Kirche 1700–1917. Bd. 1. Leiden, 1964.

Smolitsch I. Katharinas religiöse Anschauungen und die russische Kirche // JGO. Bd. 3. 1938. S. 568–579.

Smoljan O. Friedrich Maximilian Klinger. Leben und Werk. Weimar, 1962.

Soplica T. [Wolański A. ] Wojna polsko-rosyjska 1792 r. T. 1–2. Kraków, 1906 (reprint: T. 1. Poznań, 1924; T. 2. Poznań, 1922).

Specht R . Zur Historiographie Anhalts im 18. Jahrhundert // Sachsen und Anhalt. Bd. 6. 1930. S. 257–305.

Stählin K. Aus den Papieren Jacob von Stählins. Ein biographischer Beitrag zur deutsch-russischen Kulturgeschichte des 18. Jahrhunderts, Königsberg; Berlin, 1926.

Stark P. Fürstliche Personen des Hauses Württemberg und ihre bewährten Diener im Zeitalter Friedrichs des Großen // Württembergische Jahrbücher für Statistik und Landeskunde 1875. Tl. 2. Stuttgart, 1876. S. 1–113.

Starobinski J. Rom und das Neoklassizistische // Idem. Die Embleme der Vernunft. München, [1980]. S. 78–86 (рус. пер: Старобинский Ж. Рим и неоклассика // Поэзия и знание: История литературы и культуры. Т. 2 / Под ред. С.Н. Зенкина; пер. с фр. М., 2002. С. 416–423).

Steiner G. Johann Reinhold Forsters und Georg Forsters Beziehungen zu Rußland // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bd. 2. Berlin, 1968. S. 245–311.

Steinitz W. (Hrsg.) Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen: Festschrift für Eduard Winter zum 70. Geburtstag. Berlin, 1966.

Stelling-Michaud S., Buenzod J. Pourquoi et comment Voltaire a-t-il écrit les Annales de l’Empire ? // Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Stuttgart, 1979. S. 201–222.

Stieda W. Die Übersiedlung Leonhard Eulers von Berlin nach St. Petersburg. Leipzig, 1931.

Stirken A. Der Herr und der Diener. Friedrich Carl von Moser und das Beamtenwesen seiner Zeit. Bonn, 1984.

Störkel A. Der russische Militärdienst des württembergischen Prinzen Carl. Grundlagen und Ausprägungen der materiellen Kultur hochadliger Militärs im späten 18. Jahrhundert // ZWLG. Bd. 50. 1991. S. 189–206.

Stolleis M. Staatsheiraten im Zeitalter der europäischen Monarchien // Völger G., Welck K. von. (Hrsg.) Die Braut. Geliebt – verkauft – getauscht – geraubt. Zur Rolle der Frau im Kulturvergleich. Bde. 1–2. Köln, 1985. Bd. 1. S. 274–279.

Storz G. Karl Eugen. Der Fürst und das „alte gute Recht“. Stuttgart, 1981.

Strahl P., Herrmann E. Geschichte des Russischen Staates. Bde. 1–7. Hamburg, 1832–1866.

Streitberger I. Der königliche Prätor in Straßburg 1685–1789. Freie Stadt im absoluten Staat. Wiesbaden, 1961.

Stribrny W. Die Rußlandpolitik Friedrichs des Großen 1764–1786. Würzburg, 1966.

Stürmer M. David Roentgen – Englischer Cabinetmacher 1743–1807: Luxus, Kapitalismus und Puritanismus // Blätter für deutsche Landesgeschichte. Bd. 118. 1982. S. 61–72.

Stumpp K. Die Auswanderung aus Deutschland nach Rußland in den Jahren 1763 bis 1862. Tübingen, [1972].

Stumpp K. Das Schrifttum über das Deutschtum in Rußland: Eine Bibliographie. Stuttgart, 1980.

Stupperich R. (Hrsg.) Westfälische Lebensbilder. Bd. 10. Münster, 1970.

Stupperich R. Die zweite Reise des Prinzen Heinrich von Preußen nach Petersburg // JGO. Bd. 3. 1938. S. 580–600.

Stupperich R. Peters des Großen Aufenthalt in Greifswald im Jahre 1712 // ZOG. Bd. 8 (N.F. Bd. 4). 1934. S. 392–401.

Suchier W. Gottscheds Korrespondenten. Alphabetisches Absenderregister zur Gottschedschen Briefsammlung in der Universitätsbibliothek Leipzig (1910–1912). Leipzig, 1971 [reprint].

Sugenheim S. Rußlands Einfluß auf und Beziehungen zu Deutschland, vom Beginne der Alleinregierung Peters I. bis zum Tode Nikolaus I. (1689–1855). Bde. 1–2. Frankfurt a.M., 1856.

Sybel H. von. Eine Tochter dreier Väter // HZ. Bd. 70. 1893. S. 233–242.

Szultka Z. Die französischen Kolonien in Pommern vom Ende des 17. bis zum Anfang des 19. Jahrhunderts // Hartweg F., Jersch-Wenzel S. (Hrsg.) Die Hugenotten und das Refuge: Deutschland und Europa. Beiträge zu einer Tagung. Berlin, 1990.S. 129–139.

Szultka Z. Kolonie francuskie na Pomorzu brandenbursko-pruskim od końca XVII do początków XIX wieku // Roczniki Historyczne. Т. 53. 1987. S. 5–100.

Talbot Rice T. The Conflux of Influences in Eighteenth-Century Russian Art and Architecture: a Journey from the Spiritual to the Realistic // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 267–299.

Tantzen R. Das Schicksal des Hauses Oldenburg in Rußland. Tl. 1: Prinz Georg von Oldenburg (1784–1812); Tl. 2: Catharina Pawlowna, Gemahlin des Prinzen Georg von Oldenburg (1788–1819) // Oldenburger Jahrbuch. Bd. 58. 1959. Tl. 1. S. 113–195.

Tatarincev A.G. Zum Widerhall des Pugačev-Aufstandes im Saratower Gebiet: Aus der Geschichte der deutschen Kolonisation in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // ZfS. Bd. 13. 1968. S. 196–206.

Taube M. von. Das Geburtsgeheimnis Katharinas II. und seine politische Bedeutung // Familie und Volk. Bd. 5. 1956. H. 2. S. 41–52.

Thomas L., Wulff D. (Hrsg.) Deutsch-russische Beziehungen: Ihre welthistorischen Dimensionen vom 18. Jahrhundert bis 1917. Berlin, 1992.

Tornius V. Die Empfindsamen in Darmstadt. Studien über Männer und Frauen aus der Wertherzeit. Leipzig, 1911.

Tortarolo E. Un inedito di Diderot a Berlino. Le Questions à Catherine II e Girolamo Lucchesini // Rivista Storica Italiana. Vol. 104. 1992. № 1. P. 246–260.

Tourneux M. Diderot et Catherine II. Paris, 1899.

Tratschewsky A. [Трачевский А.С. ] Das russisch-österreichische Bündnis vom Jahre 1781 // HZ. Bd. 34. 1875. S. 361–396.

Turczynski E. Konfession und Nation. Zur Frühgeschichte der serbischen und rumänischen Nationsbildung. Düsseldorf, 1976.

Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984.

Uhland R. Herzog Carl Eugen (1737–1793) // Idem. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 237–266.

Uhland R. Herzog Friedrich Eugen (1795–1797) // Idem. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 267–279.

Unzer A. Der Friede von Teschen. Ein Beitrag zur Geschichte des bayrischen Erbfolgestreites. Kiel, 1903.

Valjavec F. Die Entstehung der politischen Strömungen in Deutschland 1770–1815. München, 1951 (reprint: Kronberg i.T.; Düsseldorf, 1978).

Venturi F. Beccaria en Russie // Idem. Europe des Lumières. Recherches sur le dixhuitième siècle. Paris, 1971. P. 145–159.

Venzky G . Die Russisch-Deutsche Legion in den Jahren 1811–1815. Wiesbaden, 1966.

Vierhaus R. Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen 1987.

Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus (1648–1763). Göttingen, 1978.

Vierhaus R. Die Landstände in Nordwestdeutschland im späteren 18. Jahrhundert // Gerhard D. (Hrsg.) Ständische Vertretungen in Europa im 17. und 18. Jahrhundert. Göttingen, 1969. S. 72–93.

Vierhaus R. Montesquieu in Deutschland. Zur Geschichte seiner Wirkung als politischer Schriftsteller im 18. Jahrhundert // Collegium Philosophicum. Studien. Joachim Ritter zum 60. Geburtstag. Basel; Stuttgart, 1965. S. 403–437 (reprint: Idem. Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen, 1987. S. 9–32).

Vierhaus R . Oldenburg unter Herzog Peter Friedrich Ludwig. Ein nordwestdeutscher Kleinstaat in der politischen Krise um 1800 // OJ. Bd. 80. 1980. S. 59–75.

Vierhaus R. Politisches Bewußtsein in Deutschland vor 1789 // Der Staat. Bd. 6. 1967. S. 175–196 (reprint: Idem . Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen 1987. S. 183–201).

Vierhaus R. Handlungsspielräume zur Rekonstruktion historischer Prozesse // HZ. Bd. 237. 1983. S. 289–309.

Vierhaus R. Staaten und Stände. Vom Westfälischen bis zum Hubertusburger Frieden. 1648–1763 (Propyläen Geschichte Deutschlands. Bd. 5). Berlin, 1984.

Vierhaus R. Die aufgeklärten Schriftsteller. Zur sozialen Charakteristik einer selbsternannten Elite // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Über den Prozeß der Aufklärung in Deutschland im 18. Jahrhundert. Personen, Institutionen und Medien. Göttingen, 1987. S. 53–65.

Vierhaus R. Politisches Bewußtsein in Deutschland vor 1789 // Der Staat. Bd. 6. 1967. S. 175–196 (reprint: Idem. Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen 1987. S. 183–201).

Völger G., Welck K. von (Hrsg.) Die Braut. Geliebt – verkauft – getauscht – geraubt. Zur Rolle der Frau im Kulturvergleich. Bde. 1–2. Köln, 1985.

Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988.

Volk O. Über Keplers Manuskripte und ihren Ankauf durch Katharina II. // JGUVLE. Bd. 7. 1963. S. 381–388.

Volz G.B. Die Reise des Prinzen Friedrich Wilhelm von Preußen nach Petersburg (1780) // ZOG. Bd. 9 (N.F. Bd. 5). 1935. S. 540–572.

Volz G.B. Prinz Heinrich und die Vorgeschichte der ersten Teilung Polens // FBPG. Bd. 35. 1923. S. 193–211.

Voss J. Geschichte Frankreichs. Bd. 2: Von der frühneuzeitlichen Monarchie zur Ersten Republik. 1500–1800. München, 1980.

Voss J. Universität, Geschichtswissenschaft und Diplomatie im Zeitalter der Aufklärung: Johann Daniel Schöpflin (1694–1771). München, 1979.

Voss J. Voltaire und der badische Hof (1758–1789) // Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Stuttgart, 1979. S. 41–54.

Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bde. 1–3. Cöthen, 1912–1913.

Wagener A. Goethe und sein römischer Freundeskreis // Goethe in Italien: [Katalog]. Mainz, 1986. S. 40–54.

Wagner H. Salzburg und Österreich. Aufsätze und Vorträge. Festschrift für Hans Wagner zum 60. Geburtstag. Salzburg, 1982.

Wagner H. Die äußere Politik Kaiser Josephs II. // Historische Dokumentation. S. 31–50 (reprint: Idem. Salzburg und Österreich. Aufsätze und Vorträge. Festschrift für Hans Wagner zum 60. Geburtstag. Salzburg, 1982. S. 391–412).

Waliszewski K. Le roman d’une Impératrice Catherine de Russie. Paris, 1893 (рус. пер.: Валишевский К. Роман одной императрицы. СПб., 1908 (переизд.: М., 1989).

Wandruszka A. Leopold II., Erzherzog von Österreich, Großherzog von Toskana, König von Ungarn und Böhmen, Römischer Kaiser. Bde. 1–2. Wien, 1963–1965.

Wangermann E. Aufklärung und staatsbürgerliche Erziehung. Gottfried van Swieten als Reformator des österreichischen Unterrichtswesens 1781–1791. Wien, 1978.

Wehrmann M. Geschichte der Stadt Stettin. Stettin, 1911.

Wehrmann M. Geschichte von Pommern. Bde. 1–2. Gotha, 1904–1906.

Weigelt H. Johann Kaspar Lavater: Leben, Werk und Wirkung. Göttingen, 1991.

Weis E. Das Konzert der europäischen Mächte in der Sicht Friedrichs des Großen seit 1740 // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. Halbbd. 1. Stuttgart, 1988. S. 315–324.

Weis E. Der aufgeklärte Absolutismus in Deutschland in den mittleren und kleinen deutschen Staaten // ZBLG. Bd. 42. 1979. S. 31–46 (reprint: Idem. Deutschland und Frankreich um 1800. Aufklärung – Revolution – Reform / Hrsg. W. Demel, B. Roeck. München, 1990. S. 28–45).

Weis E. Geschichtsschreibung und Staatsauffassung in der französischen Enzyklopädie. Wiesbaden, 1956.

Weizsäcker H . Maria Feodorowna, die russische Kaiserin aus dem Hause Württemberg // Württembergische Vierteljahrshefte für Landesgeschichte. Bd. 42. 1936. S. 286–300.

Wendland F. Peter Simon Pallas – eine Zentralfigur der deutsch-russischen Beziehungen im ausgehenden 18. Jahrhundert // Thomas L., Wulff D. (Hrsg.) Deutsch-russische Beziehungen: Ihre welthistorischen Dimensionen vom 18. Jahrhundert bis 1917. Berlin, 1992. S. 138–159.

Wendland F. Peter Simon Pallas (1741–1811): Materialien einer Biographie. Bde. 1–2. Berlin; N.Y., 1992.

Wendland F. Zeitschriften der zweiten Hälfte des 18. Jh. in Deutschland und Rußland und ihre Bedeutung für die deutsch-russischen Wissenschaftsbeziehungen // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 279–289.

Wessels H. – F. (Hrsg.) Aufklärung. Ein literaturwissenschaftliches Studienbuch. Königstein, 1984.

Wihksininsch N. Die Aufklärung und die Agrarfrage in Livland: Bd. 1: Die ältere Generation der Vertreter der Aufklärung in Livland: Phil. Diss. / Universität Berlin, 1931. Riga, 1933.

Wilberger C.H. Voltaire’s Russia: Window on the East. Oxford, 1976.

Willoweit D. Struktur und Funktion intermediärer Gewalten im Ancien Régime // Gesellschaftliche Strukturen als Verfassungsproblem. Intermediäre Gewalten, Assoziationen, Öffentliche Körperschaften im 18. und 19. Jahrhundert (Beihefte zu „Der Staat“ 2). Berlin, 1978. S. 9–27.

Wilson A.M. Diderot in Russia. 1773–1774 // Garrard J.G. (Ed.) Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 166–197.

Wilson A.M. Diderot. N.Y., 1972.

Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. Berlin, 1961.

Winter E. (Hrsg.) Die deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler. Beiträge zu den Beziehungen zwischen der deutschen und der russischen Wissenschaft und Kultur im 18. Jahrhundert. Berlin, 1958.

Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962.

Winter E. „Einige Nachricht von Herrn Simeon Todorski“. Ein Denkmal der deutsch-slawischen Freundschaft im 18. Jahrhundert // ZfS. Bd. 1. 1956. H. 1. S. 73–100.

Winter E. Barock, Absolutismus und Aufklärung in der Donaumonarchie. Wien, 1971.

Winter E. Frühaufklärung. Der Kampf gegen den Konfessionalismus in Mittel– und Osteuropa und die deutsch-slawische Begegnung. Berlin, 1966.

Winter E. Halle als Ausgangspunkt der deutschen Rußlandkunde im 18. Jahrhundert. Berlin, 1953.

Winter E. Grundlinien der österreichischen Rußlandpolitik am Ende des 18. Jahrhunderts // ZfS. Bd. 4. 1959. S. 94–110.

Winter E. Schlözer und Lomonosov // Idem. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 107–114.

Wittram R. (Hrsg.) Baltische Kirchengeschichte. Göttingen, 1956.

Wittram R. Peter der Große. Der Eintritt Rußlands in die Neuzeit. Berlin; Göttingen; Heidelberg, 1954.

Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Zur Geschichte Peters des Großen in seiner Zeit. Bde. 1–2. Göttingen, 1964.

Wójcik Z. (Ed.) Historia dyplomacji polskiej. T. 2: 1572–1795. Warszawa, 1982.

Wolf J.R. Absolutismus, Militarisierung und Aufklärung (1739–1799) // Battenberg F. [et al.] Darmstadts Geschichte. Darmstadt, 1980. S. 250–288.

Wolff G. Deutsche Sprachgeschichte. Ein Studienbuch. Frankfurt a.M., 1986.

Wolle S. August Ludwigs von Schlözers Rossica-Rezensionen in den „Göttingischen gelehrten Anzeigen“ von 1801 bis 1809 // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 127–148

Wołoszyński R.W. Französische Berichte über die Petersburger Akademie der Wissenschaften aus der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 342–345.

Wortman R.S. Images of Rule and Problems of Gender in the Upbringing of Paul I and Alexander I // Mendelsohn E., Shatz M.S. (Ed.) Imperial Russia 1700–1917. State – Society – Opposition. Essays in Honor of Marc Raeff. DeKalb (Ill.), 1988. P. 58–75.

Wortman R.S. The Russian Empress as Mother // Ransel D.L. (Ed.) The Family in Imperial Russia. New Lines of Historical Research. Urbana (Ill.), 1978. P. 60–74.

Wortman R.S. The Development of a Russian Legal Consciousness. Chicago; London, 1976 (рус. пер.: Уортман Р.С. Властители и судии: Развитие правового сознания в императорской России / Авториз. пер. с англ. М.Д. Долбилова при участии Ф.Л. Севастьянова. М., 2004).

Wotschke T. Der Pietismus in Pommern // Blätter für Kirchengeschichte Pommerns. H. 1. 1928. S. 12–57; H. 2. 1929. S. 24–75.

Wunder B . Joseph II., der Reichshofrat und die württembergischen Ständekämpfe 1766/67 // ZWLG. Bd. 50. 1991. S. 382–389.

Wuthenow R. – R. Autobiographie und Memoiren // Idem. Zwischen Absolutismus und Aufklärung: Rationalismus, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Reinbek, 1980. S. 148–169.

Wuthenow R. – R. Das erinnerte Ich. Europäische Autobiographie und Selbstdarstellung im 18. Jahrhundert, München 1974.

Wuthenow R. – R. Zwischen Absolutismus und Aufklärung: Rationalismus, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Reinbek, 1980.

Zande J. van der. Bürger und Beamter: Johann Georg Schlosser 1739–1799. Stuttgart, 1986.

Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands: Bd. 2: 1613–1856. Halbbd. 1. Stuttgart, 1986; Halbbd. 2. Stuttgart, 1988.

Zernack K. „Negative Polenpolitik“ als Grundlage deutsch-russischer Diplomatie in der Mächtepolitik des 18. Jahrhunderts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 144–159.

Zernack K. Der große Nordische Krieg // Idem. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2. Halbbd. 1. S. 284–296.

Zernack K. Preußen – Deutschland – Polen. Aufsätze zur Geschichte der deutsch-polnischen Beziehungen / Hrsg. W. Fischer, M.G. Müller. Berlin, 1991. S. 225–242.

Zernack K. Das Zeitalter der nordischen Kriege von 1558 bis 1809 als frühneuzeitliche Geschichtsepoche // ZHF. Bd. 1. 1974. S. 55–79.

Zernack K. Stanislaus August Poniatowski. Probleme einer politischen Biographie // JGO N.F. Bd. 15. 1967. S. 371–392.

Zernack K. Zum Epochencharakter der Peterzeit // Idem. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2. Halbbd. 1. S. 214–224.

Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 1. Bremen, 1988; Bd. 2. Oldenburg, 1991; Bd. 3. Oldenburg, 1993.

Ziegengeist G., Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Johann Gottfried Herder. Zur Herder-Rezeption in Ost– und Südosteuropa. Berlin, 1978.

Zielińska Z. Początek rosyjskiej niełaski Czartoryskich i „słabość“ Stanisława Augusta (1764–1766) // Kądziela L., Kriegseisen W., Zielińska Z. (Red.), Trudne stulecia. Studia dziejów XVII i XVIII wieku ofiarowane profesorowi Jerzemu Michalskiemu w siedemdziesiątą rocznicę urodzin. Warszawa, 1994. S. 60–72.

Zimmermann P. Brandenburg und Braunschweig // Hohenzollern-Jahrbuch. Bd. 9. 1905. S. 219–250.

Zinkeisen J.W . Geschichte des osmanischen Reiches in Europa. Tl. 5. Gotha, 1857.

1 Драбкин Я.С. Лев Копелев и «Вуппертальский проект» // Карп С.Я. (Отв. ред.) Русские и немцы в XVIII веке. Встреча культур. М., 2000. С. 297–304.

2 Scharf С. «La Princesse de Zerbst Catherinisée». Deutschlandbild und Deutschlandpolitik Katharinas II // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. S. 271–340 (= Kopelew L. (Hrsg.) West-östliche Spiegelungen, Reihe B: Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. Bd. 2).

3 Scharf C. Katharina, Deutschland und die Deutschen. Mainz, 1995. (Veröffentlichungen des Instituts für Europäische Geschichte. Bd. 153).

4 Каменский А.Б. «Под сению Екатерины…»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992; Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины Второй. Просвещенный абсолютизм в России. М., 1993.

5 Виноградов В.Н. Трудная судьба Екатерины II в историографии // Лещиловская И.И. (Ред.) Век Екатерины II: Россия и Балканы. М., 1998. С. 6–23, цит. с. 19–20.

6 См.: Zielińska Z. [Rec.] // Kwartalnik Historyczny. T. 104, No. 1. 1997. S. 117–120; Bartlett R. [Rev.] // Study Group on Eighteenth-Century Russia. Newsletter. No. 25. 1997. P. 69–73.

7 Raeff M. [Rev.] // SR. Vol. 56. 1997. P. 141–142.

8 См.: Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Zur Geschichte Peters des Großen in seiner Zeit. 2 Bde. Göttingen, 1964. Bd. 2. S. 502. Более ранний вариант этой формулировки см.: Idem. Peter der Große. Der Eintritt Rußlands in die Neuzeit. Berlin; Göttingen; Heidelberg, 1954. S. 141.

9 Оригинальный текст на французском языке и перевод на русский язык см. в издании: [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907. C. 2, ст. 6–7.

10 В качестве примера труда, в котором «синтезирована» предшествующая историография, см.: Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. London; Oxford, 1981 (см. в переводе на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. – Примеч. науч. ред. ). См. также: Scharf С. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 676–806. Западные исследователи, занимающиеся историей России XVI–XIX веков, с 1950-х годов ориентируются на парадигму модернизации. Однако ее критерии были разработаны и убедительно включены в контекст всего XVIII века лишь в нескольких исследованиях последних лет. См. среди них: Dixon S. The Modernisation of Russia, 1676–1825. Cambridge, 1999; Каменский A.Б. От Петра І до Павла І: Реформы в России XVIII столетия. Опыт целостного анализа. М., 2001. Основные тенденции в истории Европы от раннего Средневековья до XVIII века проанализированы в очерке Готтфрида Шрамма: Schramm G. Europas vorindustrielle Modernisierung // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. 2 Bde. Stuttgart, 1988. Bd. 1. S. 205–222.

11 Katharine II. vor dem Richterstuhle der Menschheit. Größtentheils Geschichte. St. Petersburg, 1797. На титульном листе указано фиктивное место издания. Скорее всего, этот труд был напечатан в Лейпциге, см.: СК II. Т. 3. С. 258 (приложение IV, № 20).

12 Ключевский В.О. Императрица Екатерина II (1796–1896) // РМ. 1896. № 11. Отд. II. С. 130–177; здесь цит. по: Он же. Соч.: В 8 т. М., 1956–1959. Т. 5. М., 1958. С. 309–371, цит. с. 310.

13 Самая ранняя работа Ключевского по истории России XVIII века – цикл из десяти лекций, прочитанных им в 1890 году, – была опубликована относительно недавно. См.: Ключевский В.О. Западное влияние в России после Петра // Он же. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 11–112, особенно см. о Екатерине II с. 41–83. См. также: Нечкина М.В. Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 297–304. Цикл лекций 1890 года лег в основу упомянутого сочинения (см. выше, примеч. 5), написанного к 100-летней годовщине смерти Екатерины, и описания ее правления в части 5-й Курса русской истории , над которым историк работал в последние годы своей жизни: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5 // Он же. Соч. Т. 5. С. 5–185.

14 См., например: Adamus J. Monarchizm i republikanizm w syntezie dziejów Polski. Łódź, 1961; Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. Studium historiograficzne. Warszawa, 1970; Grabski A.F. Orientacje polskiej myśli historycznej. Studia i rozważania. Warszawa, 1972; Müller M.G. Die Teilungen Polens 1772–1793–1795. München, 1984, особенно см.: S. 69–80.

15 Ключевский В.О. Императрица Екатерина II. С. 311.

16 Специализированную библиографию, очень полезную, но все же требующую дополнений, можно найти у следующих современных исследователей: Clendenning Ph., Bartlett R. Eighteenth Century Russia: A Select Bibliography of Works Published since 1955. Newtonville (Mass.), 1981; кроме того см.: Scharf C. Das Zeitalter Katharinas II. Traditionen und Probleme der Forschung // Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2. Halbbd. 2. S. 527–567.

17 К вопросу о «второй жизни» Екатерины – на сцене и на экране – см. великолепную научную биографию: Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. N.Y.; Oxford, 1989. P. 335–340. В высшей степени критично высказался об этой книге немецкий историк Манфред Хильдермайер в своей рецензии, опубликованной в: HZ. Bd. 254. 1992. S. 471–472. Поскольку ученые-историки в течение двух столетий пренебрежительно высказывались по поводу романной литературы о Екатерине, не отваживаясь при этом на собственные биографические изыскания, а Джон Александер, выступая преимущественно как социальный историк, подошел к этой проблеме с явным научным интересом и однозначно научными методами, я полагаю, что нетерпимость, проявившаяся в критических замечаниях М. Хильдермайера, не соответствует случаю. Заостренное внимание Дж. Александера к вопросам сексуальности императрицы подвергается критике в другой рецензии на эту книгу: Cracraft J. Great Catherine // SR. Vol. 52. 1993. P. 107–115.

18 По поводу эротических легенд, связанных с Екатериной, см.: Alexander J. Catherine the Great. P. 329–335; Cross A.G. Catherine the Great: Views from the Distaff Side // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. London, 1990. P. 203–221. Из недавних работ, посвященных важным аспектам проблемы фаворитизма при дворе Екатерины II, следует указать на следующие: Meehan-Waters B. Catherine the Great and the Problem of Female Rule // RR. Vol. 34. 1975. P. 293–307; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 343–358; Alexander J.T. Politics, Passions, Patronage: Catherine II and Peter Zavadovskii // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 616–633; Idem. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796 // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. P. 106–124.

19 Многочисленные намеки на давление со стороны цензуры в России на изучение Екатерининской эпохи начиная с правления Павла I вплоть до Николая II см. в комментированной библиографии В.А. Бильбасова: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. 2 Bde. Berlin, 1897. Bd. 2. S. 4, 7, 164, 170, 214–217, 363–364, 366, 378, 614, 618–621, 669. См. также обзор этой проблемы в работе: Kaiser F.B. Zensur in Rußland von Katharina II. bis zum Ende des 19. Jahrhunderts // FOG. Bd. 25. 1978. S. 146–155.

20 См. здесь и далее: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 528–532.

21 См. критику российской либеральной историографии в работе: Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Rußland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–191; здесь S. 166–170; Idem. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II. Ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Rußland. Breslau, 1940. S. 10–34.

22 См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5. С. 126–129.

23 На современные исследования все еще оказывает серьезное воздействие написанная с позиций критики идеологии работа историка-правоведа Тарановского: Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86.

24 Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen / Hrsg. W. Oncken. 3. Hauptabteilung. Tl. 10). (Рус. пер. см.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885 (репринт: М., 1998). – Примеч. науч. ред. )

25 Э.В. Борнтрэгер заблуждался, утверждая в своей диссертации, что труд В.А. Бильбасова мог быть издан лишь за границей: Bornträger E.W. Katharina II. Die „Selbstherrscherin aller Reussen“. Das Bild der Zarin und ihrer Außenpolitik in der westlichen Geschichtsschreibung. Fribourg, 1991. S. 2 (см. мою рецензию на эту работу: HZ. Bd. 256. 1993. S. 498–499). Бесспорно, однако, что в России он подлежал контролю со стороны цензуры: Бильбасов В.А. История Екатерины II (1729–1764). Т. 1–2/2. СПб., 1890–1891. 3-е издание этого труда вышло в Берлине, избежав цензуры (Берлин, 1900); пер. на немецкий язык см.: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bde. 1–2/2. Berlin, 1891–1893. Отдельные работы Бильбасова, написанные на основе богатого источникового материала, представлены в пятитомном собрании его избранных трудов. См.: Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 1–5. СПб., 1901. Кроме того, большую ценность имеет упомянутая выше библиография публикаций на иностранных языках: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. Bde. 1–2.

26 В отличие от многочисленных западных критиков, автор и ранее подчеркивал, что такие дискуссии о периодизации и о возможности сравнительных исследований абсолютизма могут оказаться плодотворными и для западной науки: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. Der Absolutismus in Rußland und die sowjetischen Historiker // Annali dell’Istituto storico italo-germanico in Trento. T. 5. 1979. S. 457–506. Специально по поводу советской историографии Екатерининской эпохи 1917–1956 годов см.: Idem. Das Zeitalter Katharinas II. S. 532–537.

27 Отдельные исследования, написанные в сталинскую эпоху, безусловно заслуживают научного признания, поскольку опираются на обширный источниковый материал. См., например: Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946; Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955.

28 Весьма информативными интерпретациями советских патриотических представлений об истории в сталинскую эпоху можно назвать следующие работы западных историков: Black C.E. (Ed.) Rewriting Russian History. Soviet Interpretations of Russia’s Past. N.Y., 1956; Oberländer E. Sowjetpatriotismus und Geschichte. Dokumentation. Köln, 1967.

29 О точке зрения советской постсталинской историографии на Екатерининскую эпоху см.: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 538–554. Важным примером является сборник по истории абсолютизма, состоящий из работ, в основе которых лежит конкретный материал: Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.): Сборник статей к семидесятилетию со дня рождения и сорокапятилетию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза. М., 1964. В то же время несогласованность в идеологических посылках этих работ, по всей видимости, послужила одной из причин возникновения дискуссии об абсолютизме, развернувшейся в 1965–1973 годах, – см.: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. S. 481–482.

30 Дружинин Н.М. Воспоминания и мысли историка. М., 1967; 2-е изд.: М., 1979, здесь см. с. 9 и сл.; повторная публикация: Он же. Избр. тр. Т. 4: Воспоминания, мысли, опыт историка. М., 1990. С. 5–66, здесь с. 8.

31 Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России. С. 428–459; повторная публикация: Он же. Избр. тр. Т. 2: Социально-экономическая история России. М., 1987. С. 244–263.

32 См.: Белявский М.Т. Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева (формирование антикрепостнической мысли). М., 1965. С. 170 и сл., примеч. 39; Beljavskij M.T. Die Sozialgesetzgebung des „aufgeklärten Absolutismus“ in Rußland am Vorabend der „Instruktion“ Katharinas II // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tle. 1–2. Halle (Saale), 1982–1983, здесь: Tl. 1: Soziale Bewegungen, Gesellschaftspolitik und Ideologie. S. 22–49; Федосов И.А. Просвещенный абсолютизм в России // ВИ. 1970. № 9. С. 34–55.

33 Важнейшие труды историков ГДР см.: Küttler W. Gesellschaftliche Voraussetzungen und Entwicklungstyp des Absolutismus in Rußland // JGSLE. Bd. 13, Tl. 2. 1969. S. 71–108; Hoffmann P. Aufklärung, Absolutismus und aufgeklärter Absolutismus in Rußland // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bde. 1–4. Berlin, 1963–1970. Bd. 4. S. 9–40; Idem. Entwicklungsetappen und Besonderheiten des Absolutismus in Rußland // JGSLE. Bd. 14, Tl. 2. 1970. S. 107–133; переизд. в: Aretin K.O., Freiherr von (Hrsg.) Der Aufgeklärte Absolutismus. Köln, 1974. S. 340–368. О контексте этих работ см.: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. S. 463–464, 499–501.

34 Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Gesellschaftstheorien und Staatslehren in der Ära des aufgeklärten Absolutismus. Berlin, 1976; Idem. Rußland im Zeitalter der Aufklärung. Leipzig, 1983; Hoffmann P. Rußland im Zeitalter des Absolutismus. Berlin, 1988.

35 См., например, труды, посвященные эпохе правления Екатерины: Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. Berlin, 1961; Idem. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962; Lehmann U. Der Gottschedkreis und Rußland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Berlin, 1966; Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen in der russischen Aufklärung. Zum Wirken H. L. Ch. Bacmeisters. Berlin, 1969.

36 См.: Raeff M. Les Slaves, les Allemands et les ‘Lumières’ // СSS. Vol. I. 1967. Р. 521–551.

37 См.: Hoffmann P., Küttler W. Tendenzen, Probleme und Aufgaben beziehungsgeschichtlicher Forschungen. Dargestellt am Beispiel der deutsch-russischen Beziehungen des 17. und 18. Jh. // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 31–43. Критики, обосновывая необходимость пересмотра и продолжения исследований, не сумели распознать духа времени, что видно из следующего утверждения: «Общественный интерес к истории Восточной Европы и к историческим связям немецкого народа с народами этого региона выливается во все более распространяющуюся потребность в знаниях об истории сообщества социалистических государств в целом и связях между принадлежащими к нему народами как части марксистско-ленинской картины истории». После краха коммунистического режима историки-русисты из бывшей ГДР обосновывают свои новые проекты скорее прагматическими соображениями, не отказываясь в полной мере от научных подходов 80-х годoв. См.: Thomas L. Die deutsch-russischen Beziehungen als Gegenstand weltgeschichtlicher Forschungen // Thomas L., Wulff D. (Hrsg.) Deutsch-russische Beziehungen. Ihre welthistorischen Dimensionen vom 18. Jahrhundert bis 1917. Berlin, 1992. S. 11–31; Schippan M. Zu einigen Problemen einer „Geschichte der russisch-deutschen Beziehungen im 18. Jahrhundert” // Ibid. S. 49–67.

38 Вполне репрезентативный обзор восточногерманских исследований по истории Пруссии можно найти в сборнике: Mittenzwei I., Noack K. – H. (Hrsg.) Das absolutistische Preußen in der DDR-Wissenschaft // Idem. (Hrsg.) Preußen in der deutschen Geschichte vor 1789. Berlin, 1983. S. 11–51. Примеры биографических работ об абсолютистских правителях см.: Kathe H. Der «Soldatenkönig» Friedrich Wilhelm I. 1688–1740. König von Preußen. Eine Biographie. Berlin, 1976 (2. Aufl.: Berlin 1978); Mittenzwei I. Friedrich II. von Preußen. Eine Biographie. Berlin, 1979 (reprint: Berlin, 1980); Gloger B. Der Große Kurfürst. Berlin, 1985. Из последних публикаций, вышедших в ГДР, упомянем сборник статей типологической направленности: Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988. Однако в этом сборнике нет ни одной статьи о Екатерине II, а русской истории в нем посвящены две работы: Hoffmann P. Zar und Verwaltung in Rußland im 16., 17. und 18. Jahrhundert // Ibid. S. 142–153; Schippan M. Der Anteil des Zaren Peter I. von Rußland an der Ausarbeitung von Gesetzesdokumenten für die Staatsverwaltung // Ibid. S. 170–185.

39 Каменский А.Б. Екатерина II // ВИ. 1989. № 3. С. 62–88, здесь с. 88.

40 Например, автобиографические записки Екатерины II вышли в 1989–1990 годах несколькими изданиями. См.: [Екатерина II.] Записки императрицы (репринт: М., 1989); [Она же.] Записки императрицы Екатерины II: Пер. с франц. / Изд. Искандера. Лондон, 1859 [репринт: М.: Наука, 1990 (вступ. ст. Е.В. Анисимова); М.: Книга, 1990; М., Элиста, 1990 (примеч. А. Никитина)]. Первое научно-популярное издание отдельных сочинений Екатерины II вышло тиражом 300 тысяч экземпляров: [Екатерина II.] Сочинения Екатерины II / Сост. и вступ. ст. О.Н. Михайлова. М., 1990; см. также первую публикацию писем Екатерины к Потемкину на русском языке без сокращений: [Екатерина II.] Письма Екатерины II Г.А. Потемкину / Публ. подгот. Н.Я. Эйдельман; Коммент. Я.Л. Барскова // ВИ. 1989. № 7. С. 111–134; № 8. С. 110–124; № 9. С. 97–111; № 10. С. 102–116; № 12. С. 107–123. Переиздан перевод биографии Екатерины на русский язык, написанной польским юристом, писателем-дилетантом Казимиром Валишевским: Waliszewski K. Le roman d’une Impératrice Catherine de Russie. Paris, 1893; Валишевский К. Роман одной императрицы. СПб., 1908 (переизд.: М., 1989). Это произведение было разгромлено в свое время В.А. Бильбасовым (см.: Bilbassoff B. von. Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 2. S. 656–663), что не помешало, однако, Э. Борнтрэгеру назвать его вершиной французской биографики: Bornträger E.W. Katharina II. S. 67–76. В те же годы – между 1985 и 1990 – неоднократно издавались на русском языке воспоминания княгини Е.Р. Дашковой: Дашкова Е.Р. Записки. 1743–1810 / Под ред. Г.Н. Моисеевой, Ю.Н. Стенника. Л., 1989; [Она же.] Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России / Под ред. С.С. Дмитриева и Г.А. Веселой. М., 1987; [Она же.] Записки княгини Е.Р. Дашковой, писаные ею самой: Пер. с англ. / Изд. Искандера. Лондон, 1859 (репринт: М., 1990); [Она же.] Литературные сочинения. М., 1990.

41 Библиографию см.: Clendenning Ph., Bartlett R. Eighteenth Century Russia. Кроме того, см. здесь и далее: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 554–567.

42 Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist: The Youth of Catherine the Great, 1729–1762: Ph. D. diss. / New York University. N.Y., 1969. См. также: Idem. Catherine the Great’s Conversion of 1744 // JGO. N.F. Bd. 20. 1972. S. 179–193.

43 Serczyk W.A. Katarzyna II – carowa Rosji. Wrocław, 1989.

44 Fleischhacker H. Zur Gestalt der Memoiren // Eadem. (Hrsg.) Katharina II. in ihren Memoiren. Frankfurt a.M., 1972. S. 7–33; Eadem. Zur Person Katharinas II // Ibid. S. 393–417; Eadem. Mit Feder und Zepter. Katharina II. als Autorin. Stuttgart, 1978.

45 Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress // JGO. N.F. Bd. 21. 1973. P. 323–344 (cм. руc. пер.: Гриффитс Д.М. Екатерина II: императрица-республиканка // Он же. Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет: Пер. с англ. яз. / Под ред. М. Лавринович, И. Федюкина. М., 2013. С. 63–101. – Примеч. науч. ред. ); Griffiths D.M. To Live Forever: Catherine II, Voltaire and the Pursuit of Immorality // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. P. 446–468 (cм. рус. пер.: Гриффитс Д.М. Жить вечно: Екатерина II, Вольтер и поиски бессмертия // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 38–59. – Примеч. науч. ред. ).

46 Madariaga I. de. Catherine and the Philosophes // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. Newtonville (Mass.), 1983. P. 30–52; Eadem. Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’Età dei Lumi. Studi storici sul Settecento Europeo in onore di Franco Venturi. Vol. 2. Napoli, 1985. P. 609–650.

47 McConnell A. Catherine the Great and the Fine Arts // Mendelson E., Shatz M.S. (Ed.) Imperial Russia, 1700–1917. State – Soсiety – Opposition. Essays in Honour of Marc Raeff. DeKalb (Ill.), 1988. P. 37–57.

48 Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great; Eadem. Catherine the Great. A Short History. New Haven; London, 1990.

49 Alexander J.T. Catherine the Great (cм. также выше, примеч. 10).

50 [Екатерина II.] Сочинения императрицы Екатерины на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями А.Н. Пыпина. Т. 1–5, 7–12. СПб., 1901–1907. См. ниже, примеч. 56.

51 На проводившейся в июне 1997 года в Российском государственном гуманитарном университете международной конференции, посвященной Екатерине II, историк Александр Борисович Каменский предложил план международного проекта по публикации письменного наследия Екатерины II, однако финансирование проекта так и не было осуществлено. За прошедшие с тех пор 15 лет нельзя вспомнить сколько-нибудь значимых публикаций, но следует указать на библиографию опубликованных источников екатерининского царствования: Екатерина II: Аннотированная библиография публикаций / Сост. И.В. Бабич, М.В. Бабич, Т.А. Лаптева. М., 2004. – Примеч. автора 2012 г.

52 [Екатерина II.] Автобиографические записки (рус. пер. см.: [Екатерина II.] Записки императрицы. – Репринт: М., 1989).

53 Особую важность с точки зрения отношения Екатерины к Германии представляют ее письма, адресованные Иоганне фон Бьельке: Сб. РИО. Т. 10. 1872; Т. 13. 1874; Т. 27. 1880. См. также: Письма императрицы Екатерины II барону Мельхиору Гримму (годы с 1774 по 1796) / Под ред. Я.К. Грота // Сб. РИО. Т. 23. 1878. Переписку с королем Пруссии Фридрихом II см.: Сб. РИО. Т. 20. 1877. С. 149–396; письма прусскому принцу Генриху: Briefwechsel zwischen Heinrich Prinz von Preußen und Katharina II. von Rußland / Hrsg. R. Krauel. Berlin, 1903; письма императору Иосифу II: Joseph II. und Katharina von Rußland. Ihr Briefwechsel / Hrsg. A. Ritter von Arneth. Wien, 1869; письма принцу Шарлю Жозефу де Линю: Les lettres de Catherine au prince de Ligne (1780–1796). Bruxelles, 1924; письма Иоганну Георгу Циммерманну: Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann / Hrsg. E. Bodemann. Hannover; Leipzig, 1906.

54 См.: Сб. РИО. Т. 7: Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел. Т. 1. СПб., 1871; Т. 10: То же. Т. 2. СПб., 1872; Т. 13: То же. Т. 3. СПб., 1874; Т. 27: Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел. Т. 4. СПб., 1880; Т. 42: Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел. Т. 5. СПб., 1885.

55 См. образцовое для своего времени, однако сегодня все же нуждающееся в пересмотре комментированное издание Н.Д. Чечулина: [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II.

56 См.: ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 16–23.

57 См., например: Архив Государственного совета. Т. 1: Совет в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1869; Сенатский архив. Т. 11–15. СПб., 1904–1913. Материалы екатерининской Уложенной комиссии см.: Сб. РИО. Т. 4. 1869; Т. 8. 1871; Т. 14. 1875; Т. 23. 1881; Т. 36. 1882; Т. 43. 1885; Т. 68. 1889; Т. 93. 1894; Т. 107. 1900; Т. 115. 1903; Т. 123. 1907; Т. 134. 1911; Т. 144. 1914; Т. 147. 1915 (две последние серии остались незавершенными). Многочисленные источники опубликованы также в других томах Сб. РИО, в иных многотомных сериях, в исторических журналах, отдельными изданиями, некоторые полностью, другие – в сокращении.

58 [Екатерина II.] Антидот. СПб., 1901 (рус. пер. см.: [Она же.] Сочинения. Т. 7); [Она же.] Труды исторические. СПб., 1901–1906 (рус. пер. см.: [Она же.] Сочинения. Т. 8–11).

59 [Екатерина II.] Драматические сочинения. СПб., 1901 (рус. пер. см.: [Она же.] Сочинения. Т. 1–4).

60 [Она же.] Сочинения. Т. 5. Кроме того, различные тексты автобиографического характера см. в: [Она же.] Автобиографические записки. См. также личные бумаги императрицы (см. примеч. 46 выше).

61 Особую ценность представляет дневник ее секретаря А.В. Храповицкого. См.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого с 18 января 1782 года по 17 сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. М., 1901 (репринт: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793 // Каменский А.Б. (Сост., послесл.) Екатерина II: Искусство управлять. М., 2008. С. 9–243. – Примеч. науч. ред. ). См. также об этом: Алпатов М.А. Русская историческая мысль и западная Европа (XVIII – первая половина XIX в.). М., 1985. С. 142–162. Интересны также портреты, выведенные в воспоминаниях принца де Линя и графа Сегюра: [Ligne C. – J. de.] Portrait de feu Sa Majesté Catherine II, impératrice de toutes les Russies. [S.l.], 1797; в пер. на нем. язык: Porträt weiland Ihrer Majestät der Kaiserin aller Reußen // Schalk F. (Hrsg.) Die Französischen Moralisten. Neue Folge: Galiani – Fürst von Ligne – Joubert. Wiesbaden, 1940. S. 114–122; [Ségur L. – Ph. de.] Mémoires ou souvenirs et anedcotes. Vols. 1–3. Paris, 1825; в пер. на рус. яз.: Сегюр Л. – Ф. Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785–1789). СПб., 1865; этот популярный вариант мемуаров французского дипломата, который В.А. Бильбасов называл «изувеченным» (см.: Bilbassoff B. von. Katharina II. Im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 2. S. 215), опубликован в издании: Россия XVIII в. глазами иностранцев: Сборник / Подгот. текстов, вступ. ст. и коммент. Ю.А. Лимонова. Л., 1989. С. 313–456. См. также: Алпатов М.А. Русская историческая мысль. С. 131–141.

62 Siebigk F. Katharina der zweiten Brautreise nach Rußland 1744–1745. Dessau, 1873.

63 См. публикацию дипломатической переписки прусских посланников при русском дворе, ч. 1–3: Сб. РИО. Т. 22 (1763–1766 гг.). 1878; Т. 37 (1767–1772 гг.). 1883; Т. 72 (1772–1774 гг.). 1891. Дипломатическую переписку австрийских послов и посланников при русском дворе, ч. 1–4, см.: Сб. РИО. Т. 18 (1762 г.). 1876; Т. 46 (1762–1763 гг.). 1885; Т. 109 (1763–1771 гг.). 1901; Т. 125 (1772–1776 гг.). 1906. Дипломатическую переписку английских послов и посланников при русском дворе, ч. 1–2, см.: Сб. РИО. Т. 12 (1762–1769 гг.). 1873; Т. 19 (1770–1776 гг.). 1876. Дипломатическую переписку французских представителей при дворе императрицы Екатерины II, ч. 1–3, см.: Сб. РИО. Т. 140 (1762–1765 гг.). СПб., 1912; Т. 141 (1766–1769 гг.). Гельсингфорс, 1913; Т. 143 (1769–1772 гг.). СПб., 1913.

64 Так, даже после формальной отмены цензуры Основными законами 1906 года в академическом издании автобиографических записок Екатерины 1907 года ([Екатерина II.] Автобиографические записки) были опущены ее высказывания о личности отца Павла, официально считавшегося законным сыном наследника престола Петра Федоровича. В то же время из писем и мемуарных заметок Екатерины можно сделать вывод, что в действительности отцом Павла был ее фаворит Сергей Васильевич Салтыков. См. историографию этого вопроса: Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 2. С. 263; см. также: Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 10–11 (в рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 34 и далее. – Примеч. науч. ред. ); Alexander J. Catherine the Great. P. 44–46.

65 Так, например, в начале 1930-х годов в сталинском Советском Союзе был запрещен выход подготовленных Я.Л. Барсковым 419 недатированных разрозненных писем и записок Екатерины, адресованных Г.А. Потемкину, за 1774–1775 годы; между тем oни легли в основу французского перевода их переписки: Oudard G. (Éd.) Lettres d’amour de Catherine II à Potemkine. Correspondance inédite. Paris, 1934. Русский оригинал см.: [Екатерина II.] Письма Екатерины II Г.А. Потемкину.

66 К вопросу о традициях биографических исследований см. выше, c. 10–26. Для сравнения см.: Henning E., Henning H. Bibliographie Friedrich der Große. 1786–1986. Das Schrifttum des deutschen Sprachraums und der Übersetzungen aus Fremdsprachen. Berlin; N.Y., 1988.

67 Здесь термин Reichsstände переводится как «имперские штаты», что, на взгляд автора и научного редактора настоящей книги, является более точным переводом по сравнению с «имперскими сословиями» – переводом, принятым еще у дореволюционных историков. Это обобщающее понятие включает в себя представленных в рейхстаге светских и духовных курфюрстов и князей, входившие в него корпорации имперских графов и рыцарей, имперских и вольных городов, а также некоторые монастыри и светские ордена. – Примеч. науч. ред .

68 Не последним поводом к написанию важнейшего исследования о взаимоотношениях России и Священной Римской империи было создание Германской империи в 1871 году. См.: Трачевский А. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877. В 1988 году была опубликована работа о политике России на Тешенском мирном конгрессе 1779 года – добротная диссертация, написанная еще в 1950 году: Нерcесов Г.А. Политика России на Тешенском конгрессе (1778–1779). М., 1988. В Западной Германии начиная с 1960-х годов вопросы отношений России со «старой» империей в последней трети XVIII века изучал Карл Отмар барон фон Аретин (Aretin, Karl Otmar Freiherr von ). По истории отношений России с некоторыми другими из имперских штатов, помимо Австрии и Пруссии, см.: Hübner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Außenpolitik 1741–1773. Neumünster, 1984.

69 Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus (1648–1763). Göttingen, 1978. S. 9.

70 См., например: Rath W. (Hrsg.) Die deutsche Zarin. Denkwürdigkeiten der Kaiserin Katharina II. von Rußland. Ebenhausen bei München, 1916; Hoetzsch O. Catharine II // The Cambridge Modern History. Vol. 6: The Eighteenth Century. Cambridge, 1909. P. 657–701 (эта работа подверглась серьезной переработке для публикации на немецком языке и вышла отдельной книгой: Idem. Katharina II. von Rußland. Eine deutsche Fürstin auf dem Zarenthrone des 18. Jahrhunderts. Leipzig, 1940); Rimscha H. von. Katharina II. Von der preußischen Generalstochter zur Kaiserin von Rußland. Göttingen, 1961; Oldenbourg Z. Catherine de Russie. Paris, 1966 (в пер. на нем. язык: Oldenbourg Z. Katharina die Große. Die Deutsche auf dem Zarenthron. München, 1969); Kopetzky H. Katharina die Große. Eine Deutsche auf dem Zarenthron. Bergisch Gladbach, 1988.

71 Статей о Екатерине нет в знаменитых немецких биографических словарях Allgemeine Deutsche Biographie и Neue Deutsche Biographie ; отсутствуют упоминания о ней и в других справочниках: Heimpel H., Heuss T., Reifenberg D. (Hrsg.) Die Großen Deutschen. Bde. 1–5. Berlin, 1956–1957; Bosl K., Franz G., Hoffmann H. Biographisches Wörterbuch zur deutschen Geschichte. Bd. 1–3. 2. Aufl. München, 1974–1975; Biographisches Lexikon zur deutschen Geschichte. Von den Anfängen bis 1945. Berlin, 1970; Pommersche Lebensbilder. Bde. 1–3. Stettin, 1934–1939. Bd. 4. Köln; Graz, 1966. Обнаружить статью удалось лишь в следующем справочнике: Taddey G. Lexikon der deutschen Geschichte. Stuttgart, 1977. S. 627.

72 Petschauer Р. The Education and Development of an Enlightened Absolutist.

73 Mitrofanoff P. von (Митрофанов П.П.). Offener Brief über das Verhältnis von Rußland und Deutschland / Hrsg. H. Delbrück // PJ. Bd. 146. 1914. S. 385–398, здесь S. 388.

74 Кизеветтер А.А. Екатерина II // Он же. Исторические силуэты. Люди и события. Берлин, 1931. С. 7–28, здесь цит. по англ. пер.: Portrait of an Enlightened Autocrat // Raeff M. (Ed.) Catherine the Great. A Profile. N.Y., 1972. P. 3–20, здесь p. 6.

75 Михайлов О.Н. Екатерина II – императрица, писатель, мемуарист // [Екатерина II.] Сочинения Екатерины II. М., 1990. С. 3–20, здесь с. 6, 20. «Завещание» Екатерины цит. по: [Екатерина II.] Завещание (1792) // [Она же.] Записки императрицы. С. 719–720, цит. с. 720.

76 Источник процитирован совершенно точно (см.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 703), однако интерпретация – антигерманская и националистическая, – которую предложил составитель сборника и автор вступительной статьи, заслуживает серьезной критики. См. об этом ниже, с. 316–322.

77 Cherniavsky M. Tsar and People. Studies in Russian Myths. New Haven; London, 1961. P. 89–91.

78 [Щербатов М.М.] Shcherbatov M.M., prince. On the Corruption of Morals in Russia / Ed. and transl. A. Lentin. Cambridge, 1969, цит. рус. текст: p. 234, англ. пер.: p. 235. См. интерпретацию, предложенную составителем: Ibid. Р. 91–92. См. также: Rogger H. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1960. P. 40.

79 Щербатов М.М. О супружестве российских царей // Он же. Неизданные сочинения / Сост. П.Г. Любомиров. М., 1935. С. 100–111 (Труды Государственного исторического музея. 1935. Вып. б/н). См. также: Rogger H. National Consciousness. P. 40–42.

80 Текстологию и историю публикации см.: Lentin A. Introduction // [Щербатов М.М.] Shcherbatov M.M., prince . On the Corruption of Morals. P. 103–109; указатель литературы по этому вопросу см.: Ibid. P. 314–321.

81 Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. 5. С. 5 и сл.

82 Он же. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М., 1968. С. 385 (цит. не ранее 1907 г.)

83 Он же. Курс русской истории. Т. 5. С. 5–33.

84 Критические высказывания в адрес Екатерины см., например: Katharine II. vor dem Richterstuhle der Menschheit.

85 Preuss U. Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik im Urteile der deutschen Zeitgenossen // JKGS. N.F. Bd. 5. 1929. S. 1–56, 169–227, здесь S. 205.

86 См.: Politisches Journal. 1796. S. 1247. Здесь цит. по: Preuss U. Katharina II. von Rußland. S. 208.

87 [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung der Kaiserinn Katharina II. von Rußland. Berlin, 1797. S. IV.

88 Ibid. S. 3.

89 Denkwürdigkeiten aus dem ablaufenden Jahrhundert bei historisch-statistischer Darstellung der Russischen Monarchie und der merkwürdigen Revolution in Frankreich und Polen zu politisch– und kriegerischen Reflexionen. Berlin, 1800. S. 545; цит. по: Bilbassoff B. von. Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 2. S. 83–86, здесь S. 84.

90 [Meusel J.G.] Das gelehrte Teutschland oder Lexikon der jetzt lebenden teutschen Schriftsteller, angefangen von Georg Christoph Hamberger, fortgesetzt von Johann Georg Meusel. Bd. 1. 5. Aufl. Lemgo, 1796. S. 563–564; дополнения см. в: Verzeichnis der in der fünften Ausgabe des gelehrten Teutschlandes vorkommenden verstorbenen Schriftsteller // Ibid. Bd. 12. Lemgo, 1806. S. 318–319.

91 [Jöcher C.G.] Fortsetzungen und Ergänzungen zu Christian Gottlieb Jöchers Allgemeinem Gelehrten-Lexiko, angefangen von Johann Christoph Adelung und fortgesetzt von Heinrich Wilhelm Rotermund. Bd. 3. Delmenhorst, 1810 (reprint: Hildesheim, 1961). Sр. 122–123.

92 Katharina II., Kaiserin von Rußland. Gotha, 1827. S. 13; здесь цит. по: Bilbassoff B. von. Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 2. S. 227–228.

93 См. об этом: Groh D. Rußland und das Selbstverständnis Europas. Ein Beitrag zur europäischen Geistesgeschichte. Neuwied, 1961, особенно см. S. 157–205.

94 Raumer F. von. Polens Untergang. Leipzig, 1832. См.: Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. S. 221–223; Bornträger E.W. Katharina II. S. 151–154.

95 Strahl P., Herrmann E. Geschichte des Russischen Staates. Bde. 1–7. Hamburg, 1832–1866. Bd. 5. 1853. Bd. 6. 1860. См. об этом: Serejski M.H. Europa a rozbiory Polski. S. 273–274.

96 Sugenheim S. Rußlands Einfluß auf und Beziehungen zu Deutschland, vom Beginne der Alleinregierung Peters I. bis zum Tode Nikolaus I. (1689–1855). Bde. 1–2. Frankfurt a.M., 1856. См. также: Bornträger E.W. Katharina II. S. 156.

97 Janssen J. Rußland und Polen vor hundert Jahren. Frankfurt a.M., 1865; Idem. Zur Genesis der ersten Teilung Polens. Freiburg, 1865; cм. об этом: Serejski М.Н. Europa a rozbiory Polski. S. 325–328; Bornträger E.W. Katharina II. S. 161–165.

98 Schiemann Th. Geschichte Rußlands unter Kaiser Nikolaus I. Bde. 1–4. Berlin, 1904–1919. Bd. 1: Kaiser Alexander I. und die Ergebnisse seiner Lebensarbeit. S. 4–20; см. также: Idem. Katharina II. und Potemkin // Idem. Russische Köpfe. Berlin, 1916. S. 87–123 (reprint: Berlin, 1919); Idem. Katharina II. Eine Charakteristik // Wissenschaftliche Vorträge, gehalten auf Veranlassung Sr. Exz. des Herrn General-Gouverneurs Hans Hartwig von Beseler in den Kriegsjahren 1916/17. Berlin, 1918. S. 115–136.

99 [Екатерина II.] Mémoires de l’impératrice Catherine II, écrites par elle-même [Ed. A. Herzen]. Londres, 1859; рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы Екатерины II: Перевод с французского / Изд. Искандера. Лондон, 1859 (репринт со вступит. ст. Е.В. Анисимова: М.: Наука, 1990; М.: Книга, 1990).

100 Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. S. 571. Этот анекдот рассказывает в своих мемуарах, написанных в 1850-е годы, Елизавета Николаевна Львова: «Лишь только граф Безбородко вошел, императрица Екатерина, смеясь, ему сказала: – Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила» (см.: Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век. М., 1988. С. 399–413, здесь с. 404). См. о докторе Роджерсоне (Рожерсоне): Cross A.G. John Rogerson: Physician to Catherine the Great // CSS. Vol. 4. 1970. P. 594–601.

101 См.: Müller M.G. Die Teilungen Polens. S. 83–85.

102 См.: Rambaud A. Catherine II et ses correspondants français, d’après de récentes publications // Revue des deux mondes. T. 19. 1877, 15 jan. et 1 fév.; Pingaud L. Les Français en Russie et les Russes en France. L’ ancien régime. L’ émigration. Les invasions. Paris, 1886; Безобразов П.В. О сношениях России с Францией. М., 1892; Иконников В.С. Сношения России с Францией XVI–XVIII вв. Киев, 1893; Larivière Ch. de. Catherine la Grande d’après sa correspondance: Catherine II et la Révolution française d’après de nouveaux documents. Paris, 1895; Idem. La France et la Russie au XVIII siècle. Études d’histoire et de littérature franco-russe. Paris, 1909; Tourneux M. Diderot et Catherine II. Paris, 1899; Haumant E. La culture française en Russie (1700–1900). Paris, 1910 (2me éd.: 1913; reprint: Cambridge, 1971). О политических предпосылках к возникновению нового интереса к России во времена Третьей республики см.: Butenschön M. Zarenhymne und Marseillaise. Zur Geschichte der Rußlandideologie in Frankreich (1870/71–1893/94). Stuttgart, 1978; Deininger H. Frankreich – Rußland – Deutschland 1871–1891. Die Interdependenz von Außenpolitik, Wirtschaftsinteressen und Kulturbeziehungen im Vorfeld des russisch-französischen Bündnisses. München, 1983. S. 3–22.

103 Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405.

104 Hoetzsch O. Catharine II. P. 698. Эту мысль он уточнил в издании на немецком языке 1940 года: «По крови она была и продолжала быть немкой. Однако она вполне осознанно старалась стать и быть русской в национальном и политическом смысле и француженкой по духу» (см.: Idem. Katharina II. von Rußland. S. 18).

105 Hoetzsch O. Catharine II. P. 700; Idem. Katharina II. S. 9–10. Кстати, в немецкоязычном издании Хётцш с большим одобрением отзывается о работах Ключевского, опубликованных до 1940 года: Ibid. S. 120.

106 Schiemann Th. Geschichte Rußlands unter Kaiser Nikolaus I. Bd. 1. S. 4–5; Idem. Katharina II. und Potemkin. S. 98, 100–101. О топосе «русское притворство» (russisches Scheinwesen ), которое употреблял этот историк – прибалтийский немец, см.: Meyer K. Theodor Schiemann als politischer Publizist. Frankfurt a.M.; Hamburg, 1956. S. 100–102, 112–115; Bornträger E.W. Katharina II. S. 80–82.

107 Rath W. (Hrsg.) Die deutsche Zarin. S. 288–306; Idem. Das Deutsche in Katharina II. // Konservative Monatsschrift. Jg. 74. 1916/17. Dezemberheft. S. 210–217.

108 Ibid. S. 213.

109 Ibid. S. 210, 212.

110 См.: Hohlfeld J. Die 4096 Ahnen Friedrichs des Großen nach ihrer rassischen Herkunft (=Ahnentafeln berühmter Deutscher N.F. 2). Leipzig, 1934. См. еще семь подобного рода «доказательств арийского происхождения», опубликованных в 1933–1939 годах, см.: Henning E., Henning H. Bibliographie Friedrich der Große. S. 99.

111 С «крахом либеральной концепции формирования нации в 1848 году» связывает возникновение «прусской легенды» Ульрих Шойнер: Scheuner U. Der Staatsgedanke Preußens. Köln; Graz, 1965; здесь цит. по сокр. изд.: Büsch O., Neugebauer W. (Hrsg.) Moderne preußische Geschichte 1648–1947. Eine Anthologie. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1981. Bd. 1. S. 26–73, особенно S. 62–63. Об идеологической функции «прусской идеи» в консервативной публицистике ФРГ см.: Blasius D. Einleitung: Preußen in der deutschen Geschichte // Idem. (Hrsg.) Preußen in der deutschen Geschichte. Königstein (T.), 1980. S. 9–46; здесь S. 13–19.

112 См. об этом: Schilling H. Höfe und Allianzen. Deutschland 1648–1763. Berlin, 1989. S. 43–44. См. также: Aretin K.O., Freiherr von. Das Reich. Friedensgarantie und europäisches Gleichgewicht 1648–1806. Stuttgart, 1986.

113 Здесь мы следуем интерпретации Р. Фирхауса. См.: Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus. S. 9–10.

114 См.: Sacke G. Livländische Politik Katharinas II. // Quellen und Forschungen zur baltischen Geschichte: H. 5. Riga; Posen, 1944. S. 26–72; Зутис Я. Остзейский вопрос; Neuschäffer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen. Hannover, 1975; Elias O. – H. Reval in der Reformpolitik Katharinas II. (1783–1796). Bonn – Bad Godesberg, 1978; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 61–66 (см. в переводе на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 113–120 – Примеч. науч. ред. ). О Курляндии см. прежде всего: Donnert E. Kurland im Ideenbereich der Französischen Revolution. Politische Bewegungen und gesellschaftliche Erneuerungsversuche 1789–1795. Frankfurt a.M. etc., 1992.

115 Обобщающего труда по этой теме пока нет, однако можно указать работы по отдельным вопросам, принадлежащие Э. Амбургеру, Р. Бартлетту, Э. Доннерту, Х. Ишрайту, И. Йюрио, Г. Мюльпфордту, Х. Нойшэфферу и Г. фон Рауху (см. в указателе литературы: Amburger E., Donnert E., Bartlett R., Ischreyt H., Jürjo I., Mühlpfordt G., Neuschäffer H., Rauch G. von ).

116 См.: Stumpp K. Die Auswanderung aus Deutschland nach Rußland in den Jahren 1763 bis 1862. Tübingen, [1972]; Bartlett R.P. Human Capital. The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Cambridge, 1979; Brаndes D. Die Ansiedelung von Ausländern im Zarenreich unter Katharina II., Paul I. und Alexander I. // JGO. N.F. Bd. 34. 1986. S. 161–187; Кабузан В.М. Немецкое население в России в XVIII – начале XX века // ВИ. 1989. № 12. С. 18–29.

117 См. в указателе литературы работы Карла Отмара, барона фон Аретина (Aretin K.O., Freiherr von ), Фолькера Пресса (Press V. ) и Рудольфа Фирхауса (Vierhaus R. ).

118 О возникшем в XVIII веке обозначении для могущественных государств – слове «держава» (нем. Macht ) – см. обзорный труд: Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. Das außenpolitische Machtproblem in der «politischen Wissenschaft» und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986. S. 31–38.

119 См.: Lemberg H. Zur Entstehung des Osteuropabegriffs im 19. Jahrhundert. Vom „Norden” zum „Osten” Europas // JGO. N.F. Bd. 35. 1985. S. 48–91; Bassin M. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space // SR. Vol. 50. 1991. P. 1–17.

120 См.: Zernack K. Zum Epochencharakter der Peterzeit // Idem. Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2, Halbbd. 1. S. 214–224.

121 См.: Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Bd. 1. S. 327–328; Zernack K. Der große Nordische Krieg // Idem. Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2, Halbbd. 1. S. 327–328; Fenster A. Rußland im System der europäischen Mächte 1721–1725 // Ibid. S. 349–362; Müller M.G. Das „petrinische Erbe“: Russische Großmachtpolitik bis 1762 // Ibid. S. 402–444; Idem. Nordisches System – Teilungen Polens – Griechisches Projekt. Russische Außenpolitik 1762–1796 // Ibid. Bd. 2, Halbbd. 2. S. 567–623.

122 См. выше, с. 10–12.

123 К вопросу о cекуляризации церковных имений см.: Scharf С. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 687, 691; о периодизации политики по отношению к неправославным вероучениям см.: Idem. Konfessionelle Vielfalt und orthodoxe Autokratie im frühneuzeitlichen Rußland // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa. Bd. 1. S. 179–192.

124 Geyer D. «Gesellschaft» als staatliche Veranstaltung. Sozialgeschichtliche Aspekte des Behördenstaates im 18. Jahrhundert // Idem. Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionären Rußland / Hrsg. D. Geyer. Köln, 1975. S. 20–52; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 709–751, 788–806.

125 Это утверждение верно прежде всего по отношению к годам первой в царствование Екатерины войны с Османской империей (1771–1774). См.: Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 751–788.

126 Среди историков, взвешенно относящихся к значению Восточной Европы в истории «международной системы», можно назвать Иммануэля Валлерштайна и Ханса-Хайнриха Нольте. См.: Nolte H. – H. Die eine Welt. Abriß der Geschichte des internationalen Systems. Hannover, 1982.

127 См. оригинальное и очень увлекательное исследование, посвященное социальному, политическому и экономическому аспектам издательского и типографского дела в России XVIII века: Marker G. Publishing, Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700–1800. Princeton (N.J.), 1985.

128 Aretin K.O., Freiherr von. Einleitung: Der Aufgeklärte Absolutismus als europäisches Problem // Idem. (Hrsg.) Der Aufgeklärte Absolutismus. S. 11–51.

129 Gershoy L. From Despotism to Revolution. 1763–1789. N.Y.; Evanston; London, 1944 (reprint: 1963). P. 318.

130 Здесь цит.: Aretin K.O., Freiherr von. Der Aufgeklärte Absolutismus als europäisches Problem // Documentatieblad Werkgroep 18e-eeuw. 1981. № 49/50. S. 11–23, здесь S. 21.

131 Gollwitzer H. Europabild und Europagedanke. Beiträge zur deutschen Geistesgeschichte des 18. und 19. Jahrhunderts. München, 1951 (2. Aufl.: 1964). S. 50–52.

132 Новые результаты изучения этой сети коммуникации можно найти в обобщающем исследовании, представляющем собой также и источник идей для дальнейших разысканий: Maurer M. Europäische Kulturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Französische und englische Wirkungen auf Deutschland // Das achtzehnte Jahrhundert. Bd. 15. 1991. S. 35–61.

133 Aretin K.O., Freiherr von. Einleitung // Idem. (Hrsg.) Der Aufgeklärte Absolutismus. S. 41.

134 Об этом см. прежде всего: Schlobach J. Französische Aufklärung und deutsche Fürsten // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 327–349.

135 Möller H. Vernunft und Kritik. Deutsche Aufklärung im 17. und 18. Jahrhundert. Frankfurt a.M., 1986. S. 301–302. О более ранних и в целом более острых дискуссиях во Франции см. хорошо структурированную статью Ганса Ульриха Гумбрехта и Рольфа Райхардта: Gumbrecht H.U., Reichardt R. Philosophe, Philosophie // Reichardt R., Schmitt E. (Hrsg.) Handbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich 1680–1820. Heft 3. München, 1985. S. 7–88.

136 Такая интерпретация предложена в фундаментальном труде по истории идей эпохи просвещенного абсолютизма: Bazzoli M. Il pensiero politico dell’assolutismo illuminato. Firenze, 1986. P. 526 (курсив в оригинале).

137 Западногерманская историческая наука долгое время находилась под влиянием двух работ по истории идей, не обошедших вниманием и социально-историческую проблематику: Koselleck R. Kritik und Krise. Eine Studie zur Pathogenese der bürgerlichen Welt. Freiburg; München, 1959 (переизд.: Frankfurt a.M., 1973). См. также: Habermas J. Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der bürgerlichen Gesellschaft. Neuwied; Berlin, 1962. 5. Aufl. 1971. Поворотной в исследованиях социально-исторических аспектов немецкого Просвещения стала следующая работа: Kopitzsch F. Einleitung: Die Sozialgeschichte der deutschen Aufklärung als Forschungsaufgabe // Idem. (Hrsg.) Aufklärung, Absolutismus und Bürgertum in Deutschland. Zwölf Aufsätze. München, 1976. S. 11–169. Из трудов, обобщающих хотя бы в некоторой степени уже практически необозримое число работ, см., например: Im Hof U. Das gesellige Jahrhundert. Gesellschaft und Gesellschaften im Zeitalter der Aufklärung. München, 1982; Möller H. Vernunft und Kritik; Dülmen R. van. Die Gesellschaft der Aufklärer. Zur bürgerlichen Emanzipation und aufklärerischen Kultur in Deutschland. Frankfurt a.M., 1986. О развернувшихся во французской публицистике боях между «философами» и «антифилософами» см.: Gumbrecht H.U., Reichardt R. Philosophe, Philosophie. S. 24–40. К вопросу о немецком консерватизме, в основании которого лежали антипросвещенческие идеи эпохи, предшествовавшей Французской революции: Valjavec F. Die Entstehung der politischen Strömungen in Deutschland 1770–1815. München, 1951 (reprint: Kronberg i.T.; Düsseldorf, 1978); Epstein K. The Genesis of German Conservatism. Princeton (N.J.), 1966; в переводе на немецкий язык с искаженным подзаголовком: Idem. Die Ursprünge des Konservatismus in Deutschland. Der Ausgangspunkt: Die Herausforderung durch die Französische Revolution. 1770–1806. Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1973.

138 См.: Press V. Der Typ des absolutistischen Fürsten in Süddeutschland // Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. S. 123–141, здесь S. 136–138. Указание на многообразие форм, в которых нашел свое проявление просвещенный абсолютизм в Германии, не противоречит тому факту, что именно Пруссия XVIII века служила его моделью. См.: Weis E. Der aufgeklärte Absolutismus in Deutschland in den mittleren und kleinen deutschen Staaten // Zeitschrift für bayerische Landesgeschichte. Bd. 42. 1979. S. 31–46 (reprint: Idem. Deutschland und Frankreich um 1800. Aufklärung – Revolution – Reform / Hrsg. W. Demel, B. Roeck. München, 1990. S. 28–45).

139 Maurer M. Europäische Kulturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. S. 36–37.

140 Rousseau A.M. L’ Angleterre et Voltaire. Vols. 1–3. Oxford, 1976. (Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. Vols. 145–147); Maurer M. Aufklärung und Anglophilie in Deutschland. Göttingen; Zürich, 1987. S. 28–39.

141 См.: Schlobach J. Französische Aufklärung und deutsche Fürsten.

142 К теории «законного деспотизма» (despotisme légal ) физиократов см.: Bazzoli M. Il pensiero politico. P. 432–459. О политике и крахе Тюрго см.: Voss J. Geschichte Frankreichs. Bd. 2: Von der frühneuzeitlichen Monarchie zur Ersten Republik. 1500–1800. München, 1980. S. 123–127. О попытках преодолеть экономический кризис, в котором оказалась Германия после Семилетней войны, оздоровить финансовую политику государства и оживить экономику с помощью всевозможных теорий см. в работе: Liebel H. Der aufgeklärte Absolutismus und die Gesellschaftskrise in Deutschland im 18. Jahrhundert (1970) // Hubatsch W. (Hrsg.) Absolutismus. Darmstadt, 1973. S. 488–544. О баденских реформах, проводившихся по рецептам физиократов, см.: Eadem. Enlightened Despotism in Baden, 1750–1792. Philadelphia, 1965; Gerteis K. Bürgerliche Absolutismuspolitik im Südwesten des Alten Reiches vor der Französischen Revolution. Trier, 1983, особенно S. 100–109.

143 См.: Griffiths D.M. To Live Forever (cм. рус. пер.: Гриффитс Д.М. Жить вечно: Екатерина II, Вольтер и поиски бессмертия // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 38–59. – Примеч. науч. ред. ). О статьях Энциклопедии , посвященных правителям и государствам, см.: Weis E. Geschichtsschreibung und Staatsauffassung in der französischen Enzyklopädie. Wiesbaden, 1956.

144 См.: Schlobach J. Die frühen Abonnenten und die erste Druckfassung der Correspondance littéraire // Romanische Forschungen. Bd. 82. 1970. S. 1–36; Idem. Les correspondances littéraires et le rayonnement européen de la France au XVIII siècle // Idem. Correspondances littéraires inédites. Etudes et extraits. Suivies de Voltairiana. Paris; Genève, 1987. P. 31–45; Idem. Französische Aufklärung; Idem. Grimm in Paris. Ein Kulturvermittler zwischen Deutschland und Frankreich in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Mondot J., Valentin J. – M., Voss J. (Hrsg.) Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Institutionelle Verbindungen, soziale Gruppen, Stätten des Austausches. Sigmaringen, 1992. S. 179–189.

145 См.: Griffiths D.M. To Live Forever. P. 453 (cм. рус. пер.: Гриффитс Д.М. Жить вечно: Екатерина II, Вольтер и поиски бессмертия // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 44. – Примеч. науч. ред. ). Аналогичное истолкование, предложенное Фридрихом Андрее, опиравшимся на работу Я. Буркхардта о культуре Возрождения (Burckhardt J. Die Kultur der Renaissance in Italien. Basel, 1860. Zweiter Abschnitt. III: Der moderne Ruhm), указывает направление для интерпретации отношений между Екатериной и принцем де Линем: здесь имело место принятое в традиции классицизма представление о поэте, который сознавал, что «раздача “славы”, бессмертия – как, впрочем, и забвения – в его руках» (здесь цит. по: Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения: Опыт / Под ред. К.А. Чекалова; Пер. с нем. и послесл. А.Е. Махова. М., 1996. С. 138. – Примеч. науч. ред. ). См.: Andreae F. Bemerkungen zu den Briefen der Kaiserin Katharina II. von Rußland an Charles Joseph Prince de Ligne // Hötzsch (Hoetzsch) O. (Hrsg.) Beiträge zur russischen Geschichte, Theodor Schiemann zum 60. Geburtstage von Freunden und Schülern dargebracht. Berlin, 1907. S. 142–175, здесь S. 153–161, особенно S. 158–159.

146 К вопросу о представлении писателей-просветителей о самих себе, их социально-политической функции и экономическом положении см., например: Schalk F. Die Entstehung des schriftstellerischen Selbstbewußtseins in Frankreich // Idem. Studien zur französischen Aufklärung. 2. Aufl. Frankfurt a.M., 1977. S. 13–61; Gumbrecht H.U., Reichardt R. Philosophe, Philosophie; особенно S. 41–55; Vierhaus R. Die aufgeklärten Schriftsteller. Zur sozialen Charakteristik einer selbsternannten Elite // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Über den Prozeß der Aufklärung in Deutschland im 18. Jahrhundert. Personen, Institutionen und Medien. Göttingen, 1987. S. 53–65; Jüttner S. The Status of the Writer // Seventh International Congress on the Enlightenment: Introductory papers. Budapest, 26 July – 2 August 1987. Oxford, 1987. P. 173–201.

147 Kunisch J. Absolutismus. Europäische Geschichte vom Westfälischen Frieden bis zur Krise des Ancien Regime. Göttingen, 1987. S. 21.

148 См. письма Екатерины к Иоганне фон Бьельке (Бельке) (Сб. РИО. Т. 10. 1872; Т. 13. 1874; Т. 27. 1880). См. об этой переписке: Amburger E. «Madame Bielke», eine Korrespondentin Katharinas II. // JGO. N.F. Bd. 35. 1987. S. 384–389.

149 См. письма Екатерины к барону Фридриху Мельхиору Гримму (Сб. РИО. Т. 23. 1878); об этой переписке см.: Грот Я.К. Екатерина II в переписке с Гриммом // СОРЯС. Т. 20. 1879. № 1. С. 1–130; Т. 21. 1881. № 4. С. 1–300; Т. 23. № 4. 1884. С. 1–339; Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405; Бильбасов В.А. Екатерина II и Гримм // РС. 1893. № 2. С. 257–298; № 3. С. 497–524; № 4. С. 1–20; № 5. С. 233–254; № 6. С. 433–454; здесь цит. по: Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 4. СПб., 1901. С. 87–236; Gooch G.P. Catherine the Great and Other Studies. London; N.Y., 1954, особенно см. p. 71–88; Permenter H.R. The Personality and Cultural Interests of the Empress Catherine II as Revealed in Her Correspondence with Friedrich Melchior Grimm: Ph.D. diss. / Univ. of Texas. Austin, 1969; Schlobach J. Grimm in Paris // Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Sigmaringen, 1992. S. 179–189.

150 Литератор, писатель (фр .). – Примеч. науч. ред.

151 Les lettres de Catherine au prince de Ligne (1780–1796). Bruxelles, 1924. См. об этой переписке: Andreae F. Bemerkungen zu den Briefen der Kaiserin Katharina II. von Rußland an Charles Joseph Prince de Ligne // Hötzsch O. (Hrsg.) Beiträge zur russischen Geschichte. Berlin, 1907. S. 142–175.

152 Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann. Hannover, 1906. См. об этой переписке: Брикнер А.Г. Екатерина II в переписке с доктором Циммерманном, 1784–1791 // РС. Т. 54. 1887. № 5. С. 271–294; № 6. С. 591–612; Röhling H. Katharina II. und J.G. Zimmermann. Bemerkungen zu ihrem Briefwechsel // Zeitschrift für Slavische Philologie. Bd. 40. 1978. S. 358–392.

153 См.: Amburger E. «Madame Bielke». S. 387–388.

154 Биобиблиографические сведения о Екатерине-писательнице см.: Венгеров С.А. Источники словаря русских писателей. В 4 т. Т. 2. СПб., 1910. С. 348–353; История русской литературы XVIII века: библиографический указатель / Сост. В.П. Степанов, Ю.В. Стенник; Под ред. П.Н. Беркова. М.; Л., 1968. С. 258–269; Степанов В.П. Екатерина II // СРП. Вып. 1. С. 291–302. См. также: Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. M., 1939. С. 246–256, 287–290; Он же. Екатерина II // История русской литературы. Т. 4, ч. 2: Литература XVIII века. M.; Л., 1947. С. 364–380; Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. Katharina II. als Autorin. Stuttgart, 1978.

155 См. об этом: Mattenklott G. Briefroman // Wuthenow R. – R. (Hrsg.) Zwischen Absolutismus und Aufklärung: Rationalismus, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Reinbek, 1980. S. 185–203, особенно S. 186, 195. Подобного же рода суждения о коммуникативной и литературной функции писем русских писателей той эпохи см.: Макогоненко Г.П. Письма русских писателей XVIII в. и литературный процесс // Макогоненко Г.П. (Сост.) Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980. С. 3–41, здесь с. 5. О рецепции европейских норм в русской эпистолярной культуре начиная с эпохи Петра I см.: Scheidegger G. Studien zu den russischen Briefstellern des 18. Jahrhunderts und zur „Europäisierung” des russischen Briefstils. Bern, 1980.

156 Voltaire. Correspondence. Устаревшее издание переписки: Reddaway W.F. (Ed.) Documents of Catherine the Great. The Correspondence with Voltaire and the Instruction of 1767 in the English Text of 1768. Cambridge, 1931. P. 1–213. См. об этом также: Sacke G. Entstehung des Briefwechsels zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Voltaire // Zeitschrift für französische Sprache und Literatur. Bd. 61. 1937. S. 274–282; Idem. Die Kaiserin Katharina II., Voltaire und die „Gazette de Berne“ // Zeitschrift für schweizerische Geschichte. Bd. 18. 1938. S. 305–314; Mönch W. (Hrsg. und Übers.) Voltaires Briefwechsel mit Friedrich dem Großen und Katharina II. Berlin, 1944; Lentin A. (Ed.) Voltaire and Catherine the Great. Selected Correspondence. Cambridge, 1974; Wilberger C.H. Voltaire’s Russia: Window on the East. Oxford, 1976. P. 145–183; Schumann H. (Hrsg. und Übers.) Katharina die Große / Voltaire: Monsieur – Madame. Der Briefwechsel zwischen der Zarin und dem Philosophen. Zürich, 1991.

157 Екатерина II – Гримму, 25.11.1787 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 421–422. Оригинал на французском языке: «elles sont bien plus lestes que celles que j’ai écrites à Voltaire». – Пер. науч. ред.

158 Неубедительным представляется тезис, высказанный в свое время исследовательницей мемуаров императрицы О.Е. Корнилович, что якобы автобиографические записки Екатерины II, хотя и имели адресатов, вовсе не были предназначены для печати, в отличие от мемуаров Фридриха II (Histoire de mon temps ). См. в остальном блестящий текстологический анализ, проделанный исследовательницей: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II: Внешний анализ текста // ЖМНП. Т. 37. 1912. № 1. Отдел наук. С. 37–74, здесь с. 39 и сл. (прежде всего это относится к фрагменту, написанному в 1754–1756 годах).

159 См. примеч. 92 в Введении к настоящей монографии.

160 См. примеч. 57 в Введении к настоящей монографии.

161 Даже сегодня некоторые авторы еще могут позволить себе называть Екатерининскую эпоху важной фазой в истории развития автобиографического жанра в России, ни разу не упомянув жизнеописание самой императрицы. См., например: Schmücker А. Anfänge und erste Entwicklung der Autobiographie in Rußland (1760–1830) // Niggl G. (Hrsg.) Die Autobiographie. Zu Form und Geschichte einer literarischen Gattung. Darmstadt, 1989. S. 415–458. За пересмотр традиционной формы истории национальной литературы выступил Х.Р. Яусс: Jauss H.R. Literaturgeschichte als Provokation. Frankfurt a.M., 1970. (На русском языке ранее опубликована одна из глав книги: Яусс Х.Р. История литературы как провокация литературоведения / Пер. с нем. и предисл. Н. Зоркой // НЛО. 1995. № 12. С. 34–84. – Примеч. науч. ред. )

162 Wuthenow R. – R. Autobiographie und Memoiren // Idem. (Hrsg.) Zwischen Absolutismus und Aufklärung. S. 148–169, здесь S. 149–151. См. также: Idem. Das erinnerte Ich. Europäische Autobiographie und Selbstdarstellung im 18. Jahrhundert. München, 1974. S. 11–43.

163 Wuthenow R. – R. Autobiographie und Memoiren. S. 153; Idem. Das erinnerte Ich. S. 39, 214.

164 Wuthenow R. – R. Autobiographie und Memoiren. S. 159; Idem . Das erinnerte Ich. S. 121–132.

165 В подтверждение этого тезиса см.: Niggl G. Geschichte der deutschen Autobiographie im 18. Jahrhundert. Theoretische Grundlegung und literarische Entfaltung. Stuttgart, 1977. S. 59–60.

166 Вопреки утверждению Клауса-Детлефа Мюллера: Müller K. – D. Zum Formen– und Funktionswandel der Autobiographie // Wessels H. – F. (Hrsg.) Aufklärung. Ein literaturwissenschaftliches Studienbuch. Königstein im Taunus, 1984. S. 137–160, здесь цит. S. 148.

167 За отсутствием новых источниковедческих изысканий см.: Барсков Я.Л. Предисловие // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. V–XV; Барсков Я.Л. Примечания // Там же. С. 705–800; а также: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II.

168 Там же. С. 41–43, здесь цит. с. 43.

169 Там же. С. 47–50.

170 См.: Zerbst, das fürstliche Haus // Zedler J.H. (Hrsg.) Grosses vollständiges Universal-Lexikon aller Wissenschaften und Künste. Bde. 1–64; Supplement-Zedler J.H. Universal-Lexikon]. Bd. 61. 1749. Sp. 1585–1602, здесь Sp. 1593–1595; Siebigk F. Christian August, Fürst zu Anhalt-Zerbst // ADB. Bd. 4. S. 157–159; Bilbassoff В. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1/1. Berlin, 1891. S. 4–5; Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bde. 1–3. Cöthen, 1912–1913. Bd. 3. S. 165; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist: the Youth of Catherine the Great, 1729–1762. Ph. D. diss. / New York Univ. 1969. P. 31–75.

171 См.: Wehrmann M. Geschichte von Pommern. Bde. 1–2. Gotha, 1904–1906. Bd. 2. S. 199. О Штеттине в годы правления Фридриха Вильгельма I см.: Idem. Geschichte der Stadt Stettin. Stettin, 1911. S. 327–408.

172 См. ниже, с. 285.

173 Гений места (лат .). – Примеч. науч. ред.

174 Екатерина II – Гримму, 29.06.1776 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 51. (Здесь цит. в рус. пер. по: Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб., 1885 [репринт: М., 1998]. С. 30. Немецкие слова в скобках являются оригинальными цитатами из текста Екатерины II. – Примеч. науч. ред. ) См. также: Bilbassoff В. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1/1. S. 5; Katharina II von Rußland in Augenzeugenberichten / Hrsg. H. Jessen. München, 1978. S. 22–23. Даты соответствуют старому стилю, поэтому для XVIII века к ним следует прибавлять 11 дней, чтобы получить дату по новому стилю. Определить дом на углу Гроссе Домштрассе и Мариенплац в Штеттине, где родилась Екатерина II, можно по плану: Plan de la ville Stettin (1721) // Wehrmann M. Geschichte der Stadt Stettin. Stettin, 1911. [после] S. 242. Родители Екатерины принадлежали к «зáмковому приходу» Штеттина, учрежденному в 1726 году по указу королевского кабинета и включившему в себя всех чиновников на прусской службе. См. об этом: Meinhold P. Geschichte der Schloß– und Mariengemeinde. Zur Zweihundertjahrfeier. Stettin, 1926. S. 32–37.

175 Екатерина II – Гримму, 18.08.1776 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 55 (рус. пер. цит. по: Брикнер А.Г. История Екатерины II. М., 1998. С. 30. – Примеч. науч. ред. ). См. подробнее о событии, давшем повод к этому высказыванию, с. 295 (NN).

176 [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung der Kaiserinn Katharina II. Berlin, 1797. S. 5 ff.; Wäschke H. Briefe der Fürstin Johanna Elisabeth von Anhalt-Zerbst an Fräulein Cardel // MVAGA. Bd. 4. 1886. S. 474–482; здесь S. 481–482; Wehrmann M. Geschichte der Stadt Stettin. S. 408.

177 Bilbasoff B. von. Katharina II. im Urteile der Weltliteratur. Bd. 1. S. 163–166; Preuss U. Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik im Urteile der deutschen Zeitgenossen // JKGS. N.F. 1929. Bd. 5. S. 1–56, 169–227, здесь S. 209.

178 Екатерина II – Гримму, 28.08.1776 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 57.

179 См.: Zerbst, das fürstliche Haus // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 61. Sp. 1590, 1594 ff.; Siebigk F. Christian August. S. 157–159; Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bd. 3. S. 148; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 66.

180 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 24 (здесь цит. в рус. пер. по изд.: [Она же.] Записки императрицы. С. 21. – Примеч. науч. ред. ).

181 Beckmann J.C. Historie des Fürstentums Anhalt. Zerbst, 1710; Idem. Accessiones historiae Anhaltinae. Zerbst, 1716; Lentz S. Becmannus enucleatus, suppletus et continuatus. Köthen; Dessau, 1757. См. об их содержании и истории возникновения работу: Specht R. Zur Historiographie Anhalts im 18. Jahrhundert // Sachsen und Anhalt. Bd. 6. 1930. S. 257–305, здесь S. 265–277, 279–298.

182 Anhalt // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 2. 1732. Sp. 314–318; Ibid. Supplement-Bd. 1. 1751. Sp. 1479–1495; Zerbst // Ibid. Bd. 61. 1749. Sp. 1368–1602. Об источниках подробных сведений о России того времени см.: Matthes E. Das veränderte Rußland. Studien zum deutschen Rußlandverständnis im 18. Jahrhundert zwischen 1725 und 1762. Frankfurt a.M.; Bern, 1981. S. 366–390; Idem. Das veränderte Rußland und die unveränderten Züge des Russenbilds // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 109–135, здесь S. 130–134.

183 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 25 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 23. – Примеч. науч. ред. ). О Йевере, с 1667 года находившемся под властью Ангальтов, см.: Jevern (Jever) // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 14. 1735. Sp. 495–498; Scheer. Die Herrschaft Jever unter Anhalt-Zerbstischer Verwaltung // OJ. Bd. 29. 1925. S. 202–215; Brüning K. (Hrsg.) Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 2: Niedersachsen und Bremen. Stuttgart, 1958. S. 222‒223; Rogowski H. Verfassung und Verwaltung der Herrschaft und Stadt Jever von den Anfängen bis zum Jahre 1807: Diss. Univ. Göttingen. Oldenburg, 1967.

184 Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 75–100.

185 См.: Hübner E. Kiel, Eutin, St. Petersburg. Das Fürstentum Lübeck, Schleswig-Holstein und die nordeuropäische Politik im 18. Jahrhundert // Lohmeier D. (Hrsg.) Kiel – Eutin – St. Petersburg. Die Verbindung zwischen dem Haus Holstein-Gottorf und dem russischen Zarenhaus im 18. Jahrhundert. Politik und Kultur. Heide, 1987. S. 11–26, здесь S. 12–18.

186 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 5 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 1. – Примеч. науч. ред. ); см. об этом: Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 87, 138–143.

187 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 23 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 21. – Примеч. науч. ред. ).

188 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 6–8, 23–24, 441 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 4, 21. – Примеч. науч. ред. ). См. также: Zerbst, Fürstliches Haus // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 61. 1749. Sp. 1599; Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bd. 3. S. 148; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 88 ff., 138, 145.

189 Zerbst, Fürstliches Haus // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 61. 1749. Sp. 1599. См. также: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 7, 441; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 89, 145–146. О дальнейших событиях см.: Siebigk F. Christian August. S. 158–159. Завещание не упоминается в работах: Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bd. 3; Arndt L. Friedrich der Große und die Askanier seiner Zeit // Anhaltische Geschichtsblätter. 1937. Bd. 13. S. 21–57.

190 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 24 (рус. пер. цит. по: [Она же.] Записки императрицы. С. 22. – Примеч. науч. ред. ).

191 См.: Album Studiosorum Academiae Lausannensis, 1537–1837 / Ed. L. Junod. Lausanne, 1937. В записи за 1749 год значится: «Fridericus-Augustus Anhaltinus». За это указание я благодарю господина Кристиана Жилльерона (Christian Gilliéron ) – сотрудника Архива кантона Во (Archives cantonales Vaudoises ), а также госпожу Кристину Вайл за посредничество.

192 О плохих отношениях между Фридрихом II и цербстским князем Фридрихом Августом см.: Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bd. 3. S. 216–217, 223–225, 231–240; Arndt L. Friedrich der Große. S. 42–45, 53. О практиковавшейся в Цербсте торговле солдатами см.: Kapp F. Der Soldatenhandel deutscher Fürsten nach Amerika (1775 bis 1783). Berlin, 1864. S. 133–141. О разделе Цербстского княжества в 1797 году см.: Schwineköper B. (Hrsg.) Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 11: Provinz Sachsen-Anhalt. Stuttgart, 1975. S. 523–528; здесь S. 527; Taddey G. Lexikon der deutschen Geschichte. S. 42–43. Йевер Екатерина оставила в управление вдове своего брата Фридерике Августе Софии. После Тильзитского мира 1807 года владение перешло к королю Нидерландов Луи Бонапарту, а в 1814 году сначала временно, а с 1818 года – по договору – династии Ольденбургов, причем вдова – невестка Екатерины II – довольствовалась пенсией. См.: Scheer. Die Herrschaft Jever unter Anhalt-Zerbstischer Verwaltung. S. 202; Brüning K. (Hrsg.) Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 2. S. 222–223; Rogowski H. Verfassung und Verwaltung der Herrschaft und Stadt Jever. S. 53–54.

193 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 14 («Брауншвейгский двор был тогда истинно королевским и по количеству красивых домов, которые занимал этот двор, и по убранству этих домов, и по порядку, который царил при дворе, и по числу всякого рода людей, которых он содержал, и по толпе иностранцев, которые туда съезжались, и по величию и великолепию, которыми был проникнут весь образ жизни». – Рус. пер. цит. по: [Она же.] Записки императрицы. С. 10–11. – Примеч. науч. ред. ). См. также: Wolfenbüttel // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 58. 1748. Sp. 803–837. См. типологию дворов, где вольфенбюттельский двор фигурирует как «двор муз»: Bauer V. Die höfische Gesellschaft in Deutschland von der Mitte des 17. bis zum Ausgang des 18. Jahrhunderts. Tübingen, 1993. S. 61, 74–75, 92–93, 95–96; см. здесь же о милитаризованном дворе «солдатского короля»: Ibid. S. 69–70, 79, 97–98.

194 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 7, 12, 442, 571 (в рус. пер. см., например: [Екатерина II.] Записки императрицы. С. 9. – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung. S. 7; Bilbassoff В. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1/1. S. 2; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 61 (у обоих авторов замок называется «Вехелн» [Wecheln ]); см. о Фехелде – резиденции вдовствующей герцогини Елизаветы Софии Марии: Vechelde // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 46. 1745. Sp. 897; Brüning K. (Hrsg.) Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 2. S. 400–401.

195 Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus. S. 57. О дипломатическом значении и правовых особенностях династических связей см. очерк: Stolleis M. Staatsheiraten im Zeitalter der europäischen Monarchien // Völger G., Welck K. von. (Hrsg.) Die Braut. Geliebt – verkauft – getauscht – geraubt. Zur Rolle der Frau im Kulturvergleich. Bde. 1–2. Köln, 1985. Bd. 1. S. 274–279.

196 См. описание родственных связей брауншвейгских герцогов: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 13 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 10. – Примеч. науч. ред. ); о герцогине Христине Луизе Брауншвейгской см.: Nadler E. Mater Augustae. Beitrag zu einer Lebensbeschreibung der Herzogin Christine Luise von Braunschweig, geb. Prinzessin zu Oettingen-Oettingen // NJ. Bd. 50. 1978. S. 361–368.

197 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 36, 447 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 475. – Примеч. науч. ред. ).

198 См.: Brückner A. Die Familie Braunschweig in Rußland im XVIII. Jahrhundert. Sankt-Petersburg, 1876; Idem. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. S. 147–161 (cм. изд. на рус. яз.: Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб., 1885 [репринт: М., 1998]. – Примеч. науч. ред. ). С. 185–204; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. New Haven; London, 1975. P. 171–175. Об этих событиях, как они виделись из Мекленбурга, см.: Mediger W. Mecklenburg, Rußland und Hannover 1706–1721. Ein Beitrag zur Geschichte des Nordischen Krieges. Hildesheim, 1967. S. 467–468. Смерть конкурента – кандидата на престол, хотя и облегчила во многом положение Екатерины, стала для нее тем не менее неприятным событием. Во всяком случае, она не последовала совету замять дело, но потребовала серьезного и открытого расследования. См. избранные документы об этом деле: Bilbassoff В. von. Geschichte Katharina II. Bd. 2/2. S. 314–376.

199 В 1772 году императрица все же написала небольшой текст о брауншвейгском семействе и претендовавшем на русский престол его представителе. См.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 533–534 (см. рус. пер.: [Она же.] Анекдот // [ Екатерина II.] Записки императрицы. С. 551–552. – Примеч. науч. ред. ) (датировка внутри текста).

200 См.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 18, 24, 33 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 21, 31. – Примеч. науч. ред. ). О замке Дорнбурге на Эльбе, сгоревшем в 1750 году, о его восстановлении, которым занималась овдовевшая княгиня Иоганна Елизавета, см.: Dornburg // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 7. 1734. Sp. 1314; Schwineköper B. Handbuch der historischen Stätten Deutschlands. Bd. 11. S. 87–89; Schicksale deutscher Baudenkmale im zweiten Weltkrieg. Eine Dokumentation der Schäden und Totalverluste auf dem Gebiet der Deutschen Demokratischen Republik / Hrsg. G. Eckardt. Bd. 1. Berlin, 1980. S. 213–214.

201 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 14, 22–24, 30, 442–443 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 11, 469–470. – Примеч. науч. ред. ); [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung. S. 7. О Екатерине и принце Генрихе см.: Krauel R. Einleitung // Briefwechsel zwischen Heinrich Prinz von Preußen und Katharina II. von Rußland. Berlin, 1903.

202 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 6, 19–20, 23, 27, 199, 441. См. также: Zerbst, Fürstliches Haus // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 61. 1749. Sp. 1599; Siebigk F. Christian August. S. 158–159.

203 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 6–7, 441 (здесь цит. по рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 3, 467. – Примеч. науч. ред. ); см.: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II. С. 52.

204 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 7, 442 (здесь цит. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 3–4, 468–469; во французском оригинале слова прусского короля приводятся по-немецки: «Das Mädchen ist naseweis». – Примеч. науч. ред. ); см.: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II. С. 54–55.

205 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 18–20 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 16–18. – Примеч. науч. ред. ).

206 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 16, 25–27 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 23 ff. – Примеч. науч. ред. ). См.: Jevern (Jever) // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 14. 1735. Sp. 495–498; Scheer. Die Herrschaft Jever unter Anhalt-Zerbstischer Verwaltung; Rogowski H. Verfassung und Verwaltung der Herrschaft und Stadt Jever. О побочных землях на северо-западе Империи см.: Vierhaus R. Die Landstände in Nordwestdeutschland im späteren 18. Jahrhundert // Gerhard D. (Hrsg.) Ständische Vertretungen in Europa im 17. und 18. Jahrhundert. Göttingen, 1969. S. 72–93, здесь S. 74–78.

207 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 20, 199, 443 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 17, 204, 463. – Примеч. науч. ред. ); см. об этом: Bilbassoff В. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1/1. S. 11 ff., 15 ff.; Мыльников А.С. Искушение чудом: «русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991. С. 20–22.

208 Fleischhacker H. Porträt Peters III // JGO. N.F. Bd. 5. 1957. S. 127–189.

209 Goriainow S. (Ed.) Correspondance de Catherine Alexéievna, grandeduchesse de Russie, et de Sir Charles H. Wiliams, ambassadeur d’Angleterre, 1756 et 1757. Moscou, 1909; Ilchester, Earl of, Mrs. Langford-Brooke. (Ed.) Correspondence of Catherine the Great when Grand-Duchess, with Sir Charles Hanbury Williams and Letters from Count Poniatowski. London, 1928; См. об этом: Koser R. Preußen und Rußland im Jahrzehnt vor dem siebenjährigen Kriege // PJ. Bd. 47. 1881. S. 285–305, 466–493, здесь S. 487–489; Тарле Е.В. Английский посол и Екатерина в 1756–1757 гг. // Он же. Запад и Россия. Статьи и документы из истории XVIII–XIX вв. Пг., 1918. C. 150–159 (переизд.: Он же. Соч. В 12 т. Т. 4. М., 1958. С. 469–480); Чечулин Н.Д. Екатерина в борьбе за престол. По новым материалам. Л., 1924; Horn D.B. Sir Charles Hanbury Williams and European Diplomacy (1747–58). London; Bombay; Sidney, 1933. P. 178–192; Sacke G. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II: ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Rußland. Breslau, 1940. S. 46–50; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. Der Aufstieg Rußlands zum Europäischen Machtstaat im Zeitalter Friedrichs des Großen. Braunschweig, 1952. S. 669–671; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 372–376; о предшествовавшей миссии английского посла – в Берлине – см.: Hase A. von. Kritische Zeugenschaft. Friedrich der Große und seine Umwelt im Urteil von Sir Charles Hanbury-Williams // JGMO. Bd. 39. 1990. S. 161–177.

210 Об этих отношениях сохранились воспоминания обеих сторон: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 361, 367–368, 371–372, 402–404 (см., например, в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 375–377, 387–388, 462–466, 571–572. – Примеч. науч. ред. ); Mémoires du roi Stanislas-Auguste Poniatowski / Ed. S. Goriainow. Vol. 1. Sankt-Pétersbourg, 1914; Vol. 2. Varsovie, 1915; здесь использовано издание на нем. яз.: Die Memoiren des letzten Königs von Polen Stanislaw August Poniatowski. Bde. 1–2. Bd. 1. München, 1917. S. 205–252. Самый изящный литературный портрет Екатерины см.: Ibid. S. 217–219. См.: Herrmann E. Sächsisch-polnische Beziehungen während des siebenjährigen Krieges zum russischen Hof und insbesondere zum Großkanzler Bestuschew // PJ. Bd. 47. 1881. S. 558–589 (здесь прежде всего см. S. 573–580); Bd. 48. 1882. S. 1–23; Horn D.B. Sir Charles Hanbury Williams. P. 194–198; Fabre J. Stanislas-Auguste Poniatowski et l’Europe des Lumières. Paris, 1952. P. 215–225; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. S. 671–673; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 375–376; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. London, 1981. P. 11–13; Gierowski J. Dyplomacja polska doby saskiej (1699–1763) // Wójcik Z. (Ed.) Historia dyplomacji polskiej. T. 2. Warszawa, 1982. S. 331–481, здесь S. 386–387; Alexander J.T. Catherine the Great: Life and Legend. Oxford, 1989. P. 47–49. О визитах Понятовского во Францию и Великобританию см.: Butterwick R. The Visit to England in 1754 of Stanisław August Poniatowski // OSP. 1992. Bd. 25. P. 61–83. За пересмотр биографии последнего польского короля уже в 1967 году вступил Клаус Цернак: Zernack K. Stanislaus August Poniatowski. Probleme einer politischen Biographie // JGO. N.F. Bd. 15. 1967. S. 371–392.

211 Horn D.B. Sir Charles Hanbury Williams. P. 248–251; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. S. 670–671; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 13. (рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 39–40. – Примеч. науч. ред. ).

212 Bilbassoff В. von. Geschichte. Bd. 1/2. S. 23–33; Horn D.B. Sir Charles Hanbury Williams. Р. 270–273; Sacke G. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II. S. 48; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. S. 672–686; Müller M.G. Rußland und der Siebenjährige Krieg. Beitrag zu einer Kontroverse // JGO. N.F. Bd. 28. 1980. S. 198–219, здесь S. 216–217; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. Р. 13–15. (рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 39–42. – Примеч. науч. ред. ).

213 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 387–391, 404–433 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 433–434, 441–442. – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: Herrmann E. Sächsisch-polnische Beziehungen während des siebenjährigen Krieges. S. 582–589; Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen, hrsg. von Wilhelm Oncken, Dritte Hauptabteilung, Tl. 10). S. 58–68; Bilbassoff В. von. Geschichte. Bd. 1/1. S. 415–449; Чечулин Н.Д. Екатерина в борьбе за престол; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. Р. 374–386; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 14–16 (рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 43–44. – Примеч. науч. ред. ); Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 217–221; Alexander J.T. Catherine the Great. P. 52–54.

214 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 16–17 (см. рус. пер.: [Екатерина II.] Записки императрицы. С. 13–14. – Примеч. науч. ред. ). Так же интерпретирует екатерининские сообщения о незамужних дворянках и Петшауэр: Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. Р. 188–191.

215 См.: Zimmermann P. Brandenburg und Braunschweig // Hohenzollern-Jahrbuch. 1905. Bd. 9. S. 219–250.

216 См. выше, с. 77.

217 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 24 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 22. – Примеч. науч. ред. ).

218 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 22 (рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 19. – Примеч. науч. ред .).

219 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 18–20 (рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 16–18. – Примеч. науч. ред .).

220 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 22 и сл. (рус. пер: [Она же.] Записки императрицы Екатерины Второй. С. 20–21. – Примеч. науч. ред. ).

221 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 24 и сл., 27 (рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы Екатерины Второй. С. 22, 25. – Примеч. науч. ред. ).

222 См. об этом ниже. С. 136–153.

223 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 14–15 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 11–12: «…так как это был человек очень бережливый, то [мать] не всегда соглашалась с ним и находила, что этот старый слуга оказывал ей слишком много сопротивления…» – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist: the Youth of Catherine the Great, 1729–1762. Ph. D. diss. / New York Univ. 1969. P. 186–187.

224 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 18–20 (см. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 18. – Примеч. науч. ред. ). См. выше с. 78.

225 Аугсбургское исповедание (Confessio Augustana, Augsburger Bekenntnis ) – самый ранний из протестантских символов веры, являющийся вероучительной нормой для лютеран; его автор Филипп Меланхтон (1497–1560) в работе над текстом консультировался с Мартином Лютером. Исповедание было оглашено на Аугсбургском рейхстаге (Священной Римской империи германской нации) в апреле 1530 года. Оно состоит из двух частей, первая из которых представляет собой 21 короткую статью основных вероучительных положений, а вторая – 7 пространных статей – посвящена критике злоупотреблений в церкви. – Примеч. науч. ред.

226 См. статью «Bollhagen» в: Zedler J.H. Universal-Lexikon. Supplement-Bd. 4. Sp. 133; а также в: ADB. Bd. 3. 1876. S. 105; Статью «Mayer, Johann Friedrich» см.: Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 19. 1739. Sp. 2336–2341; см. также: ADB. Bd. 21. 1885. S. 99–108; Lother H. Pietistische Streitigkeiten in Greifswald. Ein Beitrag zur Geschichte des Pietismus in der Provinz Pommern. Gütersloh, 1925; Wotschke T. Der Pietismus in Pommern // Blätter für Kirchengeschichte Pommerns. Heft 1. 1928. S. 12–57; Heft 2. 1929. S. 24–75 (цитаты см.: S. 32–33); Wehrmann M. Geschichte der Stadt Stettin. Stettin, 1911. S. 339–340, 367–370; Hinrichs C. Preußentum und Pietismus. Der Pietismus in Brandenburg-Preußen als religiös-soziale Reformbewegung. Göttingen, 1971. S. 267–268.

227 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 12 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 9. – Примеч. науч. ред. ).

228 О князе Ангальт-Цербстском см. статью: Siebigk F. Christian August, Fürst zu Anhalt-Zerbst // ADB. Bd. 4. S. 157–159, здесь S. 158.

229 Фридрих Вильгельм (1620–1688) – курфюрст Бранденбурга с 1644 года, принадлежал династии Гогенцоллернов; при нем к Бранденбургу было присоединено герцогство Пруссия, бывший лен Польши, однако попытки присоединить Штеттин – владение Швеции в устье Одера – были безуспешны. – Примеч. науч. ред .

230 Близко отражающее суть источников изображение церковной истории Ангальт-Цербста со времен Реформации см. в статье «Zerbst, Stadt» в: Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 61. 1749. Sp. 1368–1585; о XVI–XVII вв. см.: Wäschke Н. Anhaltische Geschichte. Bd. 2–3. Cöthen, 1912–1913; также см. статью «Anhalt» в: RGG. Bd. 1. Sp. 386–389.

231 Шпенер, Филипп Якоб (Spener, Philipp Jacob, 1635–1705) – лютеранский богослов, основатель пиетизма; поэт. – Примеч. науч. ред.

232 Каликст, Георг (Calixt[us], Georg, 1586–1656), настоящая фамилия Каллизен, – лютеранский богослов, профессор в университете Гельмштета; допускал возможность объединения не только лютеран и реформатов, но и всех христианских церквей на основе учения первых пяти веков. – Примеч. науч. ред.

233 Майер, Иоганн Фридрих (Mayer, Johann Friedrich, 1650–1712) – пастор, профессор богословия в Виттенберге, Киле, Грейфсвальде; старший церковный советник. – Примеч. науч. ред.

234 Stupperich R. Peters des Großen Aufenthalt in Greifswald im Jahre 1712 // ZOG. 1934. Bd. 8; N.F. Bd. 4. S. 392–401.

235 Ср. статью о Майере во Всеобщем лексиконе Цедлера (см. выше, примеч. 5); Lother H. Pietistische Streitigkeiten in Greifswald; Aland K. Bibel und Bibeltext bei August Hermann Francke und Johann Albrecht Bengel // Idem. (Hrsg.) Pietismus und Bibel. Witten, 1970. S. 89–147, здесь S. 109–113; Brecht M. u.a. (Hrsg.) Geschichte des Pietismus. Bd. 1. Göttingen, 1993. S. 344–351. Майер характеризуется как «человек, наводящий ужас на пиетистов», в работе: Marigold W.G. Der Hamburger Klerus gegen Ende des 17. Jahrhunderts: Gedanken zum Brauch und Mißbrauch der Gelehrsamkeit // Neumeister S., Wiedemann C. (Hrsg.) Res Publica Litteraria. Die Institutionen der Gelehrsamkeit in der frühen Neuzeit. Tl. 2. Wiesbaden, 1987. S. 485–496.

236 О кронпринце Фридрихе см.: Kathe H. Der „Soldatenkönig“ Friedrich Wilhelm I. 1688–1740. König in Preußen. Eine Biographie. 2. Aufl. Berlin, 1978. S. 131–140; Mittenzwei I. Friedrich II. von Preußen. Eine Biographie. S. 7–33; Schieder Th. Friedrich der Große. Ein Königtum der Widersprüche, Frankfurt a.M., 1983. S. 7–45; Aretin K.O. Freiherr von. Friedrich der Große. Größe und Grenzen des Preußenkönigs. Bilder und Gegenbilder. Freiburg; Basel; Wien, 1985. S. 8–42; Baumgart P. Kronprinzenopposition. Zum Verhältnis Friedrichs zu seinem Vater Friedrich Wilhelm I. // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986. S. 5–23. Переработанный вариант статьи см.: Baumgart P. Kronprinzenopposition. Friedrich und Friedrich Wilhelm I. // Hauser O. (Hrsg.) Friedrich der Große in seiner Zeit. Köln; Wien, 1987. S. 1–16. См. также: Möller H. Friedrich der Große und der Geist seiner Zeit // Kunisch J. (Hrsg.) Analecta Fridericiana. Berlin, 1987. (ZHF; Beiheft 4). S. 55–74.

237 Впервые это предположение высказал Самуэль Зугенхайм: Sugenheim S. Rußlands Einfluß auf und Beziehungen zu Deutschland, vom Beginn der Alleinregierung Peters I. bis zum Tode Nikolaus I. Bde. 1–2. Frankfurt a.M., 1856, здесь: Bd. 1. S. 319–332; затем, веком позже, оно прозвучало у Михаеля Таубе: Taube M. von. Das Geburtsgeheimnis Katharinas II. und seine politische Bedeutung // Familie und Volk. Bd. 5. 1956. H. 2. S. 41–52. Критика этой гипотезы содержится у авторов: Sybel H. von. Eine Tochter dreier Väter // HZ. 1893. Bd. 70. S. 233–242; Bilbassoff B. von. Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bde. 1–2. Berlin, 1897, здесь: Bd. 2. S. 405–408; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. S. 107–127; Idem. Zur Aufklärung des Geburtsgeheimnisses Katharinas der Großen // Genealogie. Bd. 10 (Jg. 20). 1971. S. 545–558.

238 Геллерт, Христиан Фюрхтеготт (Gellert, Christian Fürchtegott, 1715–1769) – поэт, баснописец и романист, историк литературы. – Примеч. науч. ред.

239 Готтшед, Иоганн Христоф (Gottsched, Johann Christoph, 1700–1766) – поэт и писатель, переводчик французских классиков, критик, историк литературы; профессор Лейпцигского университета. – Примеч. науч. ред.

240 Вольф, Христиан, барон (Wolff, Christian, Freiherr von, 1679–1754) – математик, философ-рационалист, последователь Гуго Гроция и теории естественного права, систематизатор идей Готфрида Вильгельма Лейбница; автор трудов по международному публичному праву; профессор университетов Галле и Марбурга. – Примеч. науч. ред.

241 Hosäus W. Chr. F. Gellert’s Briefe an die Fürstin Johanna Elisabeth von Anhalt-Zerbst // MVAGA. 1886. Bd. 4. S. 268–286 (reprint: Reynolds J.F. (Hrsg.) C.F. Gellerts Briefwechsel. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1983–1991); Suchier W. Gottscheds Korrespondenten. Alphabetisches Absenderregister zur Gottschedschen Briefsammlung in der Universitätsbibliothek Leipzig (1910–1912). Leipzig, 1971 [reprint]. S. 24 (Elisabeth, Fürstin von Anhalt-Zerbst); Le Blond A. Charlotte Sophie Countess Bentinck. Her Life and Times, 1715–1800. Vol. 1. London, 1912. P. 64–90; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 90–92. Вольтер несколько раз упоминал Иоганну Елизавету в своих письмах к Екатерине: от 24 июля и в ноябрьском 1765 году, см.: Voltaire. Correspondence. № 12809, 12973; англ. пер. см.: Lentin A. (Ed.) Voltaire and Catherine the Great. Selected Correspondence. P. 36, 38.

242 Княгиня Иоганна Елизавета в свои лучшие дни, проведенные в Париже, написала 28 писем к мсье Пуйлли (Pouilly), племяннику французского поверенного в делах Шампо. В этих письмах, впоследствии опубликованных, она, взяв на себя роль очень сведущего человека, не перестает сообщать ему сведения из истории России XVIII века и вскользь информирует его о своей жизни в Париже: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 2. Berlin, 1893. S. 74–154. О последних годах жизни княгини см.: Ibid. Bd. 1, Tl. 1. S. 450–483; Wäschke H. Anhaltische Geschichte. Bd. 3. S. 216–225; Arndt L. Friedrich der Große und die Askanier seiner Zeit // Anhaltische Geschichtsblätter. Bd. 13. 1937. S. 21–57, здесь S. 27–28, 42–45; Petschauer Р. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 98–100.

243 Фридрих Вильгельм I (1688–1740) – король Пруссии с 1713 года, отец Фридриха II. – Примеч. науч. ред.

244 Hinrichs C. Preußentum und Pietismus. S. 126–173; Kathe H. Der „Soldatenkönig“ Friedrich Wilhelm I. S. 57–62; Deppermann K. Die politischen Voraussetzungen für die Etablierung des Pietismus in Brandenburg-Preußen // Pietismus und Neuzeit. Bd. 12. 1986. S. 38–53; Brecht M. u. a. (Hrsg.) Geschichte des Pietismus. Bd. 1. S. 496–502.

245 Wotschke T. Der Pietismus in Pommern. H. 1. S. 26.

246 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 18–20 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 6. – Примеч. науч. ред. ).

247 См.: Cardel Paul // DBF. T. 7. Col. 1125.

248 Birnstiel E. „Dieu protège nos souverains“. Zur Gruppenidentität der Hugenotten in Brandenburg-Preußen // Hartweg F., Jersch-Wenzel S. (Hrsg.) Die Hugenotten und das Refuge: Deutschland und Europa: Beiträge zu einer Tagung. Berlin, 1990. S. 107–128, особенно см. S. 117–122.

249 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 5–6, 441, 473; Екатерина II – Фридриху Мельхиору Гримму, 2.02.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. 1878. C. 78. О Елизавете Кардель см.: [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung der Kaiserinn Katharina II. von Rußland. Berlin, 1797. S. 5–6; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 173–178; Kämmerer J. Katharina II. im Rahmen hugenottischer Bildungsbemühungen // Amburger E., Cieśla M., Sziklay L. (Hrsg.) Wissenschaftspolitik in Mittel– und Osteuropa. Wissenschaftliche Gesellschaften, Akademien und Hochschulen im 18. und beginnenden 19. Jahrhundert. Berlin, 1976. S. 295–308, здесь S. 296–299. О Моклере см. cтатью «Mauclerc, Paul-Emile de» в: NBG. T. 33. 1860. Col. 342; Kämmerer J. Zur Rezeption von Russica und Polonica in einer Gelehrten-Zeitschrift des 18. Jahrhunderts // Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch– und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert. Beiträge zur Geschichte der Kommunikation in Mittel– und Osteuropa. Berlin, 1977. S. 347–366; Grau C. Hugenotten in der Wissenschaft Brandenburg-Preußens Ende des 17. und im 18. Jahrhundert // ZfG. Bd. 34. 1986. S. 508–522, здесь S. 516–517. Кроме того, на немецкий язык была переведена автобиография его сына Фредерика (Фридриха): Sauer P. (Hrsg.) Im Dienst des Fürstenhauses und des Landes Württemberg. Die Lebenserinnerungen der Freiherren Friedrich und Eugen von Maucler (1735–1816). Stuttgart, 1985. S. 13–20. Из последних работ о гугенотской общине Штеттина можно назвать: Szultka Z. Kolonie francuskie na Pomorzu brandenbursko-pruskim od końca XVII do początków XIX wieku // Roczniki Historyczne. Т. 53. 1987. S. 5–100, здесь S. 33–75; Idem. Die französischen Kolonien in Pommern vom Ende des 17. bis zum Anfang des 19. Jahrhunderts // Hartweg F., Jersch-Wenzel S. (Hrsg.) Die Hugenotten und das Refuge. S. 129–139, здесь S. 134–135.

250 Екатерина II – Гримму, 22.06.1775 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 30, 42–43, 50–51; [Biester J.E.] Abriß des Lebens. S. 6.

251 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 10–11, 28 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 7–8, 26. – Примеч. науч. ред. ); Müsebeck E. Fünf Briefe der Kaiserin Katharina II. von Rußland an ihre Erzieherin Elisabeth Cardel aus den Jahren 1744–1749 // MVAGA. Bd. 7, Tl. 8. 1898. S. 663–669; Екатерина II – Гримму, 21 декабря 1774 г., 27.02.1775 г., 16 мая 1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 12, 18, 88 (цит. с. 18); Екатерина II – принцу де Линю, август 1790 г. // Les lettres de Catherine au prince de Ligne (1780–1796). Bruxelles, 1924. Р. 126–130, здесь p. 128. См. также: Petschauer Р. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 177–182; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. N.Y.; Oxford, 1989. P. 21–22.

252 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 10–11 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 7–8. – Примеч. науч. ред. ); Екатерина II – Гримму, 20.01.1776 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 41.

253 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 10–11 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 6. – Примеч. науч. ред. ).

254 Aland K. (Hrsg.) Pietismus und Bibel; Köster B. Die Lutherbibel im frühen Pietismus. Bielefeld, 1984. О лютеровской традиции в пиетизме Галле см.: Peschke Е. Die frühen Katechismuspredigten August Hermann Franckes 1693–1695. Göttingen, 1992; Geschichte des Pietismus. Bd. 1. S. 467–470.

255 Екатерина II – Гримму, 29.11.1775 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 38.

256 C начала 1778 и до начала 1782 года секретарь Екатерины II Александр Андреевич Безбородко, впоследствии – канцлер, по поручению императрицы составлял баланс расходов и доходов в ее правление. О том, как продвигалась эта работа, каковы были ее результаты, до нас дошли лишь фрагментарные сведения, однако Гримм получал от императрицы текущую информацию – см.: Екатерина II – Гримму, 2., 3., 4.03., постскриптум от 24.03.1778 г., 24.08. и 17.12.1778 г., 24.07.1779 г., 7.09.1780 г., 11.07.1781 г., 1.04.1782 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 85, 100–101, 118, 148, 186, 216, 233. См. также: Григорович Н.И. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени. Т. 1–2 // Сб. РИО. Т. 26. 1879; Т. 29. 1881, здесь: Т. 26. С. 49–51. Дошедшие до нас документы см.: Сб. РИО. Т. 27. 1880. C. 162, примеч. 3. Одновременно императрица приступила к составлению финансовых отчетов на русском языке. См.: Там же. С. 161–166; [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 517–525. См. об этом также: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II: Внешний анализ текста // ЖМНП. Т. 37. 1912. № 1. Отдел наук. С. 37–74, здесь с. 48–50.

257 Екатерина II – Гримму, 1.–2.01.1779 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 124. Оригинал на нем. яз.: «Ja, das sind viele Sachen, auch darunter die heilige Inquisition, die das achtzehnte seculum besudeln, aber was soll man machen? die Welt ist denn so, sie taugt nicht viel; seliger Pastor Wagner sagte: „Erbsünd’halber“». (Здесь и далее перевод цитат науч. ред. )

258 Тонкие, хотя и бессистемные наблюдения см.: Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405. Диссертацию о социально-политической терминологии Екатерины II готовит историк Ингрид Ширле (Тюбинген).

259 Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. S. 503. См. издание на рус. яз.: Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб., 1885 (репринт: М., 1998. – Примеч. науч. ред. ). См. противоположное мнение на этот счет: Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. 1898. Кн. 12, отд. II. C. 138–214, здесь с. 140–141; Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. Katharina II. als Autorin. Stuttgart, 1978. S. 9–11; Степанов В.П. Екатерина II // СРП. Вып. 1. Л., 1988. С. 291–302, здесь с. 292.

260 Так, ссылаясь на Гримма, но без указания источника, утверждает Иконников: Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II. С. 199, примеч. 2.

261 См.: Kimpel D. (Hrsg.) Mehrsprachigkeit in der deutschen Aufklärung. Hamburg, 1985.

262 Таковы результаты предварительного сравнения, приведенные в работе: Langen А. Der Wortschatz des deutschen Pietismus. Tübingen, 1954 (2-е изд.: 1968).

263 См. указания Якоба Штелина и Вейкарда: Stählin K. Aus den Papieren Jacob von Stählins. Ein biographischer Beitrag zur deutsch-russischen Kulturgeschichte des 18. Jahrhunderts. Königsberg; Berlin, 1926. S. 258–259; Schmitt O.M. Melchior Adam Weikard. Arzt, Philosoph und Aufklärer. Fulda, 1970. S. 51.

264 Цит. по: Schmitt O.M. Melchior Adam Weikard. S. 52–53. Оригинал на нем. яз.: «Schön Schreiben verstehe ich nicht, aber deutlich schreiben ist mehr meine Sache. Ihr Zutrauen ist mir angenehm. Dieses wird dienen zur antwort auf ihren Brief ohn Datum. Ein jeder Hofartz hat seine angewiesene Stelle, Die Ihrige ist Hofartz von meiner Kammer. Ich weiss nicht warum sie sich für ausrangirt oder exiliret halten. Ohne neider wirdt wohl nimmermehr ein verständiger Mann bleiben. Mir deucht das die zu grosse Empfinlichkeit uns alle beide am meisten drückt. Wollen sie ihre Famillie kommen lassen oder nicht? Was fehlt an ihrem unterhalt mit Familie, ist es reisegelt oder quartier…»

265 Критерии оценки можно найти в работе: Wolff G. Deutsche Sprachgeschichte. Ein Studienbuch. Frankfurt a.M., 1986. S. 145–149.

266 Katharina an Elisa von der Recke, 5. Oktober 1795 // Rakint V.A. (Hrsg.) Briefe Katharinas II. und des Stanislaus August an Elisa von der Recke // ZGO. N.F. Bd. 9. 1935. S. 222–230, 403–410, здесь S. 229. Оригинал на нем. яз.: «Ihren Schönen Brief vom 2 Ocktober, habe ich heute morgen Empfangen. das Sie dem Hertzen und Geiste ihrer Freunde beyfall geben ist mir nicht unangenehm, aber bewunderung kann ich nicht zulassen da unter Menschen den doch wohl alles Menslich bleit. Leben Sie wohl und seyn Sie meines Wohl wollens versichert». О контексте этих писем см. ниже: С. [S. 196–197].

267 Бетшвестер (Betschwester ), нем . богомолка; здесь – уничижительное и ироническое наименование императрицы Марии Терезии, намек на одноименную пьесу Геллерта. – Примеч. науч. ред.

268 Екатерина II – Гримму, 30.10.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 108. Оригинал на нем. яз.: «Was aber anbelangt die ehrwürdige liebe Frau Betschwester, so kann ich von ihr anders nicht sagen als dass sie grosse Anfechtungen der Hab– und Herrschsucht leidet. Das Heulen ist ein Beweis der Reue, aber da sie immer behält und ganz vergisst, dass nicht mehr thun die beste Busse ist, so muss doch wohl was Verstocktes in ihrer Brust ruhen; ich befürchte, dass es des alten Adams Erbsünde sein müßte, die so eine verruchte Comédie spiele, aber was fordert man mehr von einer Frau? Wenn sie ihrem Mann getreu ist, so hat sie ja alle Tugend und im übrigen nichts zu schaffen».

269 Более подробно об этой проблеме см. в работе Петшауэра: Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist; Idem. Catherine the Great’s Conversion of 1744 // JGO. N.F. Bd. 20. 1972. S. 179–193.

270 См.: Darnton R. Philosophen stutzen den Baum der Erkenntnis: Die erkenntnistheoretische Strategie der Encyclopédie // Idem. Das große Katzenmassaker. Streifzüge durch die französische Kultur vor der Revolution (1984). München; Wien, 1989. S. 219–244. См. на рус. яз.: Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры / Пер. с англ. Т. Доброницкой. М., 2002. С. 224–249 (гл. 5: Философы подстригают древо знания: Эпистемологическая стратегия «Энциклопедии». – Примеч. науч. ред. ); Gumbrecht H.U., Reichardt R. Philosophe, Philosophie // Reichardt R., Schmitt E. (Hrsg.) Handbuch politisch-sozialer Grundbegriffe in Frankreich. H. 3. München, 1985. S. 7–88.

271 Schlobach J. Französische Aufklärung und deutsche Fürsten // ZHF. 1990. Bd. 17. S. 327–349, здесь S. 339–343; Idem. Grimm in Paris. Ein Kulturvermittler zwischen Deutschland und Frankreich in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Mondot J., Valentin J. – M., Voss J. (Hrsg.) Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Sigmaringen, 1992. S. 179–189, здесь S. 184–188.

272 Об этом свидетельствует принц Жозеф де Линь, см.: Ligne C. – J. de. Portrait de feu Sa Majestè Catherine II, impératrice de toutes les Russies. P. l., 1797; в пер. на нем. язык: Ligne C. – J. de. Porträt weiland Ihrer Majestät der Kaiserin aller Reußen // Schalk F. (Hrsg.) Die Französischen Moralisten. N.F.: Galiani – Fürst von Ligne – Joubert. Wiesbaden, 1940. S. 114–122, здесь S. 121.

273 В контексте петровской рецепции римской имперской традиции большое значение могло бы иметь изучение екатерининской интерпретации древнеримских авторов, в том числе и историков, которых она узнала через посредничество Монтескье и Вольтера. См.: Griffiths D.M. To Live Forever: Catherine II, Voltaire and the Pursuit of Immortality // Bartlett R.P., Cross A.G., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Oh.), 1988. P. 446–468. (См. эту работу в рус. пер.: Гриффитс Д.М. Жить вечно: Екатерина II и Вольтер // Он же. Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет / Пер. с англ. Е. Леменевой, А. Митрофанова; Вступ. ст. А. Каменского; Сост., ред. М. Лавринович, И. Федюкин. М., 2013. С. 38–59. – Примеч. науч. ред. ) Об интересе Екатерины к Англии и вообще о значении этой страны в ее эпоху см.: Raeff M. The Empress and the Vinerian Professor: Catherine II’s Projects of Government Reform and Blackstone’s Commentaries // OSP. Vol. 7. 1974. P. 18–41; Cross A.G. The Great Patroness of the North: Catherine II’s Role in Fostering Anglo-Russian Cultural Contacts // Ibid. Vol. 18. 1985. P. 67–82; Idem. ‘S anglinskago’: Books of English Origin in Russian Translation in Late Eighteenth-Century Russia // Ibid. Vol. 19. 1986. P. 62–87. О рецепции английской литературы в Германии в XVIII веке см. работу, содержащую также и важные методологические указания: Maurer M. Aufklärung und Anglophilie in Deutschland. Göttingen; Zürich, 1987; Idem. Europäische Kulturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Französische und englische Wirkungen auf Deutschland // Das achtzehnte Jahrhundert. Bd. 15. 1991. S. 35–61. О екатерининской рецепции итальянских авторов см.: Schiemann Th. Die Noten der Kaiserin Katharina II. zu Dénina: Essai sur la vie et le règne de Frédéric II // FBPG. 1902. Bd. 15. S. 535–543; Venturi F. Beccaria en Russie // Idem. Europe des Lumières. Recherches sur le dixhuitième siècle. Paris, 1971. P. 145–159; Берков П.Н. Книга Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях» в России // Россия и Италия. Из истории русско-итальянских культурных и общественных отношений. М., 1968. С. 57–76. О рецепции Екатериной II немецких писателей-полицеистов см. ниже, с. 119–130.

274 См.: Niggl G. Zur Säkularisation der pietistischen Autobiographie im 18. Jahrhundert (1974). Reprint: Niggl G. (Hrsg.) Die Autobiographie. Zu Form und Geschichte einer literarischen Gattung. Darmstadt, 1989. S. 367–391; Idem. Geschichte der deutschen Autobiographie im 18. Jahrhundert. Theoretische Grundlegung und literarische Entfaltung. Stuttgart, 1977. S. 6–75; Lehmann J. Bekennen – Erzählen – Berichte. Studien zu Theorie und Geschichte der Autobiographie. Tübingen, 1988. S. 57–62, 89–137.

275 Деяния (лат .). – Примеч. науч. ред.

276 См.: Müller K. – D. Zum Formen– und Funktionswandel der Autobiographie // Wessels H. – F. Aufklärung. Ein literaturwissenschaftliches Studienbuch. Königstein im Taunus, 1984. S. 137–160, здесь S. 144–146. О середине XVIII столетия как о «времени перелома» (Sattelzeit ) в политической и культурной жизни Германии, перехода к модерну, см.: Koselleck R. ,Neuzeit‘. Zur Semantik moderner Bewegungsbegriffe // Idem. Studien zum Beginn der modernen Welt. Stuttgart, 1977. S. 264–299 (reprint: Idem. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt a.M., 1979. S. 300–348); Idem. Das achtzehnte Jahrhundert als Beginn der Neuzeit // Herzog R., Koselleck R. (Hrsg.) Epochenschwelle und Epochenbewußtsein. München, 1987. S. 269–282; Koselleck R. Wie neu ist die Neuzeit // HZ. Bd. 251. 1990. S. 539–553.

277 Утверждение П. Петшауэра, что императрица на протяжении всей жизни сохраняла веру в некоего своего «личного» бога, недостаточно обоснованно. См.: Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744. P. 181–182, Anm. 10. Требует пересмотра также и традиционная интерпретация, представленная в обобщающей статье И. Смолича: Smolitsch I. Katharinas religiöse Anschauungen und die russische Kirche // JGO. Bd. 3. 1938. S. 568–579; Idem . Geschichte der russischen Kirche 1700–1917. Bd. 1. Leiden, 1964. S. 247–255.

278 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 48, 50–52, 54–57, 59–60, 62, 65–66, 76, 452 (см. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 47–48, 51–52, 55–60, 63, 65–66, 76, 480. – Примеч. науч. ред. ).

279 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 12, 98, 247–248 (в рус. пер. см., например: [Она же.] Записки императрицы. С. 8–9, 100, 257. – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: Bilbassoff B. von . Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1, S. 49 ff.; Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744. P. 181, 192.

280 [Biester J.E.] Abriß des Lebens. S. 17–18.

281 Арндт, Иоганн (Arndt, Johann, 1555–1621) – лютеранский богослов, мистик, писатель. – Примеч. науч. ред .

282 Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744. Р. 17–18. О Симоне Тодорском см. следующие работы: Winter E. Halle als Ausgangspunkt der deutschen Rußlandkunde im 18. Jahrhundert. Berlin, 1953. S. 105, 158, 227–243, 251–254; Idem . „Einige Nachricht von Herrn Simeon Todorski“. Ein Denkmal der deutsch-slawischen Freundschaft im 18. Jahrhundert // ZfS. Bd. 1, H. 1. 1956. S. 73–100; Idem . Frühaufklärung. Der Kampf gegen den Konfessionalismus in Mittel– und Osteuropa und die deutsch-slawische Begegnung. Berlin, 1966. S. 336–240; Petschauer P. Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 249–253; Hecker H. „Aus welchem Grunde sie evangelisch genannt werden, weiß ich nicht“. Symon Todors’kyj und Ivan Posoškov // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. (West-östliche Spiegelungen, Reihe B: Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht / Hrsg. L. Kopelew; Bd. 2). S. 114–138, здесь S. 119–130.

283 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 45 (cм. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 45. – Примеч. науч. ред. ).

284 Schmidt M. Der Pietismus und das moderne Denken // Aland K. (Hrsg.) Pietismus und moderne Welt. Witten, 1974. S. 9–74, здесь S. 11–25; Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744. S. 181–182, 192.

285 Schmidt M. Der Pietismus und das moderne Denken. S. 25–39; Vierhaus R. Deutschland im Zeitalter des Absolutismus (1648–1763). Göttingen, 1978. S. 103–107.

286 Siebigk F. Katharina der zweiten Brautreise nach Rußland 1744–1745. Dessau, 1873. S. 151.

287 Ibid. S. 62, 150; Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744. P. 185–186, 190.

288 Siebigk F . Katharina der zweiten Brautreise. S. 57; Сб. РИО. T. 7. С. 2–3; Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 144 ff.

289 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 48–50 (см. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 48–50. – Примеч. науч. ред. ). См. сообщение княгини Иоганны Елизаветы о переходе Софии в православие: Сб. РИО. Т. 7. 1871. С. 29–44; Siebigk F. Katharina der zweiten Brautreise. S. 71 ff.; о перемене веры и бракосочетании принцессы см. подробно в статье: Zerbst, fürstliches Haus // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 61. Halle, Leipzig, 1749. Sp. 1595–1599; Brückner A. Katharina die Zweite. S. 28–29 (cм. в рус. пер.: Брикнер А. История Екатерины Второй. С. 46. – Примеч. науч. ред. ); Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1, S. 151 ff.; Petschauer P. Catherine the Great’s Conversion of 1744. S. 180–181.

290 Критический разбор представления о вечно и безусловно страдающей женщине см. в работах Натали Зенон Дэвис, например: Davis N.Z. Gesellschaft und Geschlechter. Vorschläge für eine neue Frauengeschichte (1976) // Idem. Frauen und Gesellschaft am Beginn der Neuzeit. Studien über Familie, Religion und die Wandlungsfähigkeit des sozialen Körpers. Berlin, 1986. S. 117–132; Hausen K. Patriarchat – Vom Nutzen und Nachteil eines Konzepts für Frauengeschichte und Frauenpolitik // Journal für Geschichte. 1986. № 5. S. 12–21; Frevert U. Bewegung und Disziplin in der Frauengeschichte // Geschichte und Gesellschaft. Bd. 14. 1988. S. 240–262, здесь S. 258–259; Bock G. Geschichte, Frauengeschichte, Geschlechtergeschichte // Ibid. S. 364–391, здесь S. 369.

291 Elias N. Die höfische Gesellschaft. Untersuchungen zur Soziologie des Königtums und der höfischen Aristokratie. Frankfurt a.M., 1983. S. 361. Пер. цит. по рус. изд.: Элиас Н. Придворное общество: Исследования по социологии короля и придворной аристократии, с Введением: Социология и история / Пер. с нем. А.П. Кухтенкова, К.А. Левинсона, А.М. Перлова и др. М., 2002. С. 299. (Примеч. науч. ред. )

292 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 12 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 8–9. – Примеч. науч. ред. ).

293 См. об этом ниже, с. 268–296, 308–310.

294 См. об этом ниже, с. 263–267.

295 См.: Schlobach J. Die frühen Abonnenten und die erste Druckfassung der Correspondance littéraire // Romanische Forschungen. Bd. 82. 1970. S. 1–34; Idem. Les correspondances littéraires et le rayonnement européen de la France au XVIII siècle // Correspondances littéraires inédites. Etudes et extraits. Suivies de Voltairiana. Paris; Genève, 1987. P. 31–45; Idem. Französische Aufklärung und deutsche Fürsten // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 327–349.

296 См. статью: Bentinck, Charlotte Sophie Gräfin von // ADB. Bd. 2. 1875. S. 343 ff.; см. также: Bentinck, Charlotte Sophie Gräfin von // NDB. Bd. 2. 1955. S. 57; Le Blond A. Charlotte Sophie Countess Bentinck. Her Life and Times, 1715–1800. Vols. 1–2. London, 1912; Schaer F. – W. Der Absolutismus in Lippe und Schaumburg-Lippe. Überblick und Vergleich // Lippische Mitteilungen. Bd. 37. 1968. S. 154–199, здесь S. 166–169; Idem. Charlotte Sophie Gräfin von Bentinck, Friedrich der Große und Voltaire // NJ. 1971. Bd. 43. S. 81–121; Besterman Th. Voltaire. London, 1969. P. 312–315, 318, 325, 330; Mervaud Ch. Voltaire et Frédéric II: une dramaturgie des lumières 1736–1778. Oxford, 1985. Ch. III, здесь p. 191, note 98 (указания на литературу).

297 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 25–26 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 23. – Примеч. науч. ред. ).

298 Le Blond A. Charlotte Sophie Countess Bentinck. Bd. 1. S. 63–88; Reynolds J.F. (Hrsg.) C.F. Gellerts Briefwechsel. Bde. 1–3. Berlin; N.Y., 1983–1991, здесь: Bd. 1. S. 394. Nr. 204, Anm.; S. 405. Nr. 255, Anm. О женщинах и образе женщины в кругу Готшеда см.: Becker-Cantarino B. Der lange Weg zur Mündigkeit. Frau und Literatur (1500–1800). Stuttgart, 1987. S. 261–272. О женщинах среди клиентелы Геллерта см.: Meyer-Krentler E. Christian Fürchtegott Gellert, Leipzig. Vom Nachleben vor und nach dem Tode // Martens W. (Hrsg.) Leipzig. Aufklärung und Bürgerlichkeit. Heidelberg, 1990. S. 205–231, здесь S. 217.

299 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 25–27 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 23–24. – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: Petschauer Р. Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 191–195; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. P. 22.

300 Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 343–358. См. издание на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 546–571. (Примеч. науч. ред. ); Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. P. 201–226; Idem. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796 // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. London, 1990. P. 106–124.

301 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 31, 60–61, 215–216 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 29, 62, 223–224. – Примеч. науч. ред. ). Графу Гилленборгу была предназначена написанная Екатериной в Петербурге на рубеже 1744–1745 годов записка Набросок начерно характера философа в пятнадцать лет . В ней великая княгиня предпринимает попытку самоанализа; к сожалению, текст записки не сохранился, поскольку Екатерина уничтожила ее вместе с другими бумагами в 1758 году, после ареста канцлера Бестужева, чтобы избежать возможных последствий их аферы. См.: Корнилович О.Е. Записки императрицы Екатерины II. С. 40–41; см. выше, с. 81–82. Об отношении Екатерины к Гилленборгу см. работу: Amburger Е. Katharina II. und Graf Gyllenborg. Zwei Jugendbriefe der Prinzessin Sophie von Zerbst // ZOG. N.F. Bd. 7. 1933. H. 3. S. 87–98; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 196–210; Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. S. 13 ff.; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 7; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. P. 38.

302 Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 180–183, 310–328, 368–378.

303 Barre J. Histoire générale de l’ Allemagne. Vols. 1–10. Paris, 1748. См.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 142, 192, 269 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 144, 199, 280. – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 328 ff.; Voltaire F. – M. Arouet. de. Annales de l’Empire. Colmar; Bâle, 1753–1754. См.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 348 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 366. – Примеч. науч. ред. ). Об этом см.: Voss J. Universität, Geschichtswissenschaft und Diplomatie im Zeitalter der Aufklärung: Johann Daniel Schöpflin (1694–1771). München, 1979. S. 75–79; Gembicki D. Voltaire historien de l’Empire germanique et l’ érudition allemande // Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Quellen und Untersuchungen zur Rezeption der Französischen Aufklärung. Stuttgart, 1979. S. 191–199; Stelling-Michaud S., Buenzod J. Pourquoi et comment Voltaire a-t-il écrit les Annales de l’Empire ? // Ibid. S. 201–222; Mervaud Ch. Voltaire et Frédéric II. P. 254–256.

304 Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress // JGO. N.F. Bd. 21. 1973. S. 323–344. См. эту работу в русском переводе: Гриффитс Д.М. Екатерина II: императрица-республиканка // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 63–101. (Примеч. науч. ред. )

305 Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe: An Attempt at a Comparative Approach // AHR. Vol. 80. 1975. P. 1221–1243; Idem. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia 1600–1800. New Haven; London, 1983; см. мою рецензию на эту книгу: Scharf C. [Рец.] // JGO. N.F. Bd. 33. 1985. S. 415–418.

306 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 377–378, 412 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 398–399, 437. – Примеч. науч. ред. ). См. об этом: Hübner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Außenpolitik 1741–1773. Neumünster, 1984. S. 120–128, 147–148.

307 Бернсторф, Гартвиг Эрнст (1712–1772) – родился в Ганновере, с 1733 года – на датской службе; в 1751–1770 годах – тайный советник, член Государственного тайного совета Дании в ранге министра иностранных дел. Ему принадлежит заслуга урегулирования «голштинского вопроса»: в 1767 году Екатерина II отказалась от прав великого князя Павла Петровича на готторпское наследство в Шлезвиг-Голштинии, перешедших к нему от отца, Петра III, в пользу датского короля Христиана VII, который взамен этого уступил графства Ольденбург и Дельменгорст Фридриху Августу Готторпскому. В 1773 году Павел Петрович, став совершеннолетним, подтвердил договор 1767 года, и Шлезвиг был фактически передан Дании. – Примеч. науч. ред .

308 Ibid. S. 120–122, 137.

309 Rasmussen K. Catherine II and the Image of Peter I // SR. Vol. 37. 1978. P. 51–69.

310 Критическая тенденция в оценке первых лет своего правления (1762–1768) отчетливо проявилась в записке, сочиненной Екатериной после 1794 года: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 517–525 (оригинал на рус. яз.).

311 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 44–45, 60, 89, 150, 169–170, 182, 344–345, 530–532 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 43–44, 61, 89–90, 153, 174–175, 187, 361–362, 553–555. – Примеч. науч. ред. ).

312 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 53–54, 55–56, 73–74, 79, 174–175, 296–297 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 54, 56–57, 73–74, 79–80, 180, 309–310. – Примеч. науч. ред. ).

313 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 112, 297 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 116, 310–311. – Примеч. науч. ред. ).

314 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 119–124, 127–128, 130–131, 141–142, 153, 167, 181, 306–307, 320–321, 324, 341 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 122–128, 131–132, 134–135, 143–144, 156–157, 172–173, 188, 321, 335–336, 340–341, 359–360. – Примеч. науч. ред. ).

315 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 39, 328–332, 335 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 38–39, 344–348, 352. – Примеч. науч. ред. ).

316 Siebigk F. Katharina der zweiten Brautreise. S. 43; Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1, Tl. 1. S. 57.

317 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 88, 92 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 89–90, 93–94. – Примеч. науч. ред. ).

318 [Екатерина II.] Собственноручные заметки великой княгини Екатерины Алексеевны // Сб. РИО. Т. 7. С. 82–101, здесь с. 86–87, № 14; с. 84, № 6 (переизд.: [Мысли, замечания имп. Екатерины. Анекдоты] // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 613–627, здесь с. 614, 616); рус. пер. см.: То же // [Она же.] Записки императрицы. С. 625–640, здесь с. 626–629.

319 Лаппо-Данилевский А.С. Екатерина II и крестьянский вопрос // Дживелегов А.К., Мельгунов С.П., Пичета В.И. (Ред.) Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем: Юбилейное издание. Т. 1. М., 1911. С. 163–190; Madariaga I. de. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems // SEER. Vol. 52. 1974. P. 34–62; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 676–806, здесь S. 719–720, 735, 739–744, 754–756, 803–805.

320 О значении естественного права для реализации политических целей Просвещения в Германии см.: Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 193–210.

321 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 530–532, 182, 343–345; рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 546–547 («Упущенные случаи»), 189, 360–362. (Примеч. науч. ред. )

322 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 133–134, 170–171, 353–355, 385, 479–480 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 137–138, 175–176, 372–374, 407–408, 504–505. – Примеч. науч. ред. ); Fleischhacker H. Porträt Peters III // JGO. N.F. Bd. 5. 1957. S. 127–189. Образ Петра III в научной литературе в последние десятилетия освободился от воздействия искаженного представления о нем, которое укоренилось среди читателей екатерининских мемуаров. См.: Raeff M. The Domestic Policies of Peter III and His Overthrow // AHR. Vol. 75. 1975. P. 1289–1310; Leonard C.S. A Study in the Reign of Peter III of Russia: Ph. D. diss. / Indiana University. Bloomington (Ind.), 1976; Scharf C. Die Regierung Peters III. // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Halbbd. 1. Stuttgart, 1986. S. 520–526; Мыльников А.С. Искушение чудом: «русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991. С. 58–86.

323 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 357, 372–380 (рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 376, 392–402. – Примеч. науч. ред. ). См. также выше: С. 117–118.

324 Rogger H. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1960. Р. 29–32; Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 42, 45–46, 51–52.

325 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 57–58, 60, 357 (в рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 58–59, 376–377. – Примеч. науч. ред. ).

326 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 479 (здесь цит. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 504–505. – Примеч. науч. ред. ).

327 Leonard C.S. A Study in the Reign of Peter III of Russia. Р. 246–277, 291–292; Мыльников А.С. Искушение чудом. С. 87–111.

328 [Strube de Piermont F.H.] Lettres russiennes. St. Pétersbourg, 1760 (репринтное комментированное издание: Idem. Lettres russiennes suiviés des Notes de Cathérine II / Ed. C. Rosso. Pisa, 1978); см. здесь же: Rosso С. Introduction // Ibid. Р. 11–35; а также: Biondi C. Postface: Montesquieu, Strube et l’ esclavage // Ibid. Р. 189–209. См. также: Bazzoli М. Il pensiero politico dell’assolutismo illuminato. Firenze, 1986. Р. 87–90.

329 Здесь и далее см.: Rosso С. Introduction; Wortman R.S. The Development of a Russian Legal Consciousness. Chicago; London, 1976. P. 25–33 (эта работа содержит существенные ошибки, касающиеся биографии Штрубе); см. рус. пер: Уортман Р.С. Властители и судии: Развитие правового сознания в императорской России / Авториз. пер. с англ. М.Д. Долбилова при участии Ф.Л. Севастьянова. М., 2004. (Примеч. науч. ред. ); Madariaga I. de . Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’ età dei lumi. Studi storici sul Settecento europeo in onore di Franco Venturi. Vol. 2. Napoli, 1985. P. 609–650, здесь p. 616–619; Butler W.E. F.G. Strube de Piermont and the Origins of Russian Legal History // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. P. 125–141. Библиографию работ Штрубе см.: СК II. Т. 3. № 2802–2808.

330 О немецких профессорах, преимущественно московских, и соответствующей традиции преподавания наук естественного и полицейского права см.: Фатеев А.Н. К истории юридической образованности в России. Заметки о западном влиянии // Ученые записки (основанные Русской учебной коллегией в Праге). Т. 1, ч. 7. 1924. С. 129–256; Gleason W. Political Ideals and Loyalties of Some Russian Writers of the Early 1760s // SR. Vol. 34. 1975. P. 560–575; Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen über den Plan von der Stadt-Polizey“ 1774 // Idem. (Hrsg.) „…aus der anmuthigen Gelehrsamkeit“. Tübinger Studien zum 18. Jahrhundert. Dietrich Geyer zum 60. Geburtstag. Tübingen, 1988. S. 217–258. Многочисленные упоминания Штрубе можно найти в письмах Готтшеда и Штелина к Герхарду Фридриху Миллеру, см.: Lehmann U. Der Gottschedkreis und Rußland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Berlin, 1966.

331 Томазий, Христиан (Christian Thomasius, 1655–1728) – немецкий юрист и философ-просветитель, автор Основ естественного права (1705); профессор университетов Лейпцига и Галле. – Примеч. науч. ред . См. о нем: Vierhaus R. Montesquieu in Deutschland. Zur Geschichte seiner Wirkung als politischer Schriftsteller im 18. Jahrhundert // Collegium Philosophicum. Studien. Joachim Ritter zum 60. Geburtstag. Basel; Stuttgart, 1965. S. 403–437 (reprint: Idem . Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen, 1987. S. 9–32, здесь S. 14).

332 Donnert Е. Philipp Heinrich Dilthey (1723–1781) und sein Bildungsplan für Rußland vom Jahre 1764 // ÖOH. 1989. Bd. 31. S. 203–237.

333 См.: История Академии наук СССР в трех томах. Т. 1 (1724–1803). M.; Л., 1958. С. 171–172, 278–284; Hoffmann Р . Lomonosov als Historiker. Zum 250. Geburtstag // JGUVLE. 1961. Bd. 5. S. 361–373; Idem . Lomonosovs Bedeutung für die Erforschung der alten russischen Geschichte // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 52–62; Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1–3. Л., 1961–1971, здесь см.: Ч. 2. 1965. С. 210–231; Obolensky D. The Varangian-Russian Controversy: the First Round // Lloyd-Jones H., Pearl V., Worden B. (Ed.) History and Imagination. Essays in Honour of H.R. Trevor-Roper. N.Y., 1982. P. 232–242; Black J.L. G. – F. Müller and the Imperial Russian Academy. Kingston; Montreal, 1986. P. 109–122. О роли норманнского вопроса в возникновении русского национального самосознания см.: Rogger H . National Consciousness in Eighteenth-Century Russia. Cambridge (Mass.), 1960. P. 186–252, особенно p. 207–222.

334 Wołoszyński R.W. Französische Berichte über die Petersburger Akademie der Wissenschaften aus der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. S. 342–345, здесь S. 344.

335 [Eкатеринa II.] [В защиту Монтескьё – заметка на книгу Струбе де Пирмонта, анонимную: Lettres Russiennes. MDCCLX] // [Eкатеринa II.] Автобиографические записки. С. 663–674 (переизд.: [Strube de Piermont.] Lettres russiennes / Ed. C. Rosso. P. 175–187). См. об этом: Тарановский Ф.В. Монтескьё о России (К истории Наказа императрицы Екатерины II) // Труды русских ученых за границей: Сб. академической группы в Берлине. 1922. Т. 1. С. 178–223, здесь с. 214–215; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. New Haven; London, 1975. P. 47–51; Rosso C. Introduction. P. 32–35; Biondi C. Postface: Montesquieu, Strube et l’ esclavage. P. 189–209; Madariaga I. de. Catherine and Montesquieu. P. 616–619; Bazzoli M. Pensiero politico dell’assolutismo illuminato. P. 89–90.

336 Краткое описание этого источника см.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 791–792; ему следует, например, К. Россо в переиздании книги Штрубе: Rosso С. Introduction. Р. 32–33.

337 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 663, 666, 674.

338 См. о европейской и, в частности, немецкой традиции критики педантизма: Kühlmann W. Gelehrtenrepublik und Fürstenstaat. Entwicklung und Kritik des deutschen Späthumanismus in der Literatur des Barockzeitalters. Tübingen, 1982. S. 285–473.

339 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 665.

340 Там же. С. 670 («Monsieur dispute pour le nom, non pour chose»); рус. пер. цит. по: [В защиту Монтескьё – заметка на книгу Струбе де Пирмонта, анонимную: Lettres Russiennes. MDCCLX] // [Екатерина II.] Записки императрицы. С. 672–686, здесь с. 681. (Примеч. науч. ред. )

341 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 674 (рус. пер. цит. по: [В защиту Монтескьё.] С. 686. – Примеч. науч. ред. ).

342 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о составлении проекта нового Уложения / Под ред. Н.Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 3, ст. 9, 10.

343 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о составлении проекта нового Уложения. С. 2, ст. 6; С. 4, ст. 13–14. Интерпретацию екатерининской модели общественного устройства см.: Geyer D. „Gesellschaft“ als staatliche Veranstaltung. Sozialgeschichtliche Aspekte des russischen Behördenstaats im 18. Jahrhundert // JGO. Bd. 14. 1966. S. 21–50; переработанный вариант этой статьи см. в сборнике: Geyer D. (Hrsg.) Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionären Rußland. Köln, 1975. S. 20–52, здесь S. 31–32; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762.

344 Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86; Andreae F. Beiträge zur Geschichte Katharinas II. Die Instruktion vom Jahre 1767 für die Kommission zur Abfassung eines neuen Gesetzbuches. Berlin, 1912. Множество новых интересных наблюдений по этому вопросу содержит работа: Madariaga I. de. Catherine II and Montesquieu. P. 609–650, здесь p. 619–632.

345 [Екатерина II.] Собственноручные заметки великой княгини Екатерины Алексеевны // Сб. РИО. Т. 7. 1871. С. 82–101, здесь с. 97–98, № 31 (оригинал на франц. яз.; см. рус. пер. в примеч. – Прим. науч. ред. ); переизд.: [Она же.] Автобиографические записки. С. 625. См.: Bielfeld J.F. Institutions politiques. Т. 1–2. La Haye, 1760; T. 3. Leide, 1772 (цитату, которую Екатерина внесла в свои заметки, см.: Т. 2. Р. 311). О Бильфельде см.: Klueting Н. Die Lehre von der Macht der Staaten. Das außenpolitische Machtproblem in der „politischen Wissenschaft“ und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986. S. 114–137.

346 См.: Собственноручное черновое письмо Екатерины II к барону Бильфельду по поводу поднесенного им сочинения (6 апреля 1765 г.) // Сб. РИО. Т. 13. 1874. С. 3–4.

347 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 144, ст. 530. См.: Чечулин Н.Д. Введение // Там же. С. I–CLIV, здесь с. CXXXVI; Andreae F . Beiträge zur Geschichte Katharinas II. S. 77–79; Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Berlin, 1976. S. 77–79.

348 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 147–151, ст. 527–566, особенно см. ст. 552–563. См.: Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVII; Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress // JGO. N.F. Bd. 21. 1973. S. 323–344, здесь S. 331–332. См. эту статью на русском языке: Гриффитс Д.М. Екатерина II: Императрица-республиканка // Он же. Екатерина II и ее мир. Статьи разных лет. С. 63–101 (Примеч. науч. ред. ).

349 Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVII.

350 «Le bon ordre et les bonnes mœurs dans la société en general» // [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 150, ст. 561. Об источниках см.: Raeff M. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600–1800. Совершенно справедливо отмечая, что Екатерина II ориентировалась на немецкую модель «полицейского государства», Раев, как ни странно, не привлекает в качестве доказательства использованные ею цитаты из сочинений Бильфельда.

351 Alexander J.T. Bubonic Plague in Early Modern Russia. Public Health and Urban Disaster. Baltimore; London, 1980. P. 62–63, 90, 146, 265.

352 Устав благочиния // ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 21. № 15379. См. об Уставе: Григорьев В.А. Зерцало управы благочиния (эпизод из истории Управы благочиния 1782 г.) // Русский исторический журнал. 1917. № 3–4. С. 73–103; Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress. P. 332; Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe: An Attempt at a Comparative Approach // AHR. Vol. 80. 1975. P. 1221–1243, здесь p. 1235–1238; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 292–295 (см. рус. пер.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 251–252. – Примеч. науч. ред. ); Le Donne J.P. Ruling Russia. Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762–1796. Princeton (N.J.), 1984. P. 83–141; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 801–802.

353 [Бильфельд Я.Ф., барон.] Наставления политические барона Билфелда. Ч. 1 / Пер. Ф.Я. Шаховского. М., 1768; Ч. 2 / Пер. A.A. Барсова. M., 1775 (см.: СК I. Дополнения, разыскиваемые издания, уточнения. № 574); Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVI; Donnert Е. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 33. О проблемах перевода см.: Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen…“. S. 230–231.

354 Койе [Куайе] Г.Ф. Торгующее дворянство, противуположенное дворянству военному, или Два рассуждения о том, служит ли то к благополучию государства, чтобы дворянство вступало в купечество? С прибавлением особливого о том же рассуждения г. Юстия / Пер. Д.И. Фонвизина. СПб., 1766 (см.: СК I. № 3018); Юстий И.Г.Г. Существенное изображение естества народных обществ и всякого рода законов / Пер. А.О. Волкова. СПб., 1770 (см.: СК I. № 8743); Он же . Основания силы и благосостояния царств или подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния / Пер. И.И. Богаевского. Ч. 1–4. СПб., 1772–1778 (см.: СК I. № 8742). Выдержки из работ Юсти появлялись на русском языке, кроме того, в журнале Ежемесячные сочинения , издававшемся Герхардом Фридрихом Миллером в 1755–1764 гг. См.: Schmidt Н. Johann Heinrich Gottlieb von Justi, ein vergessener Vertreter der deutschen Aufklärung des XVIII. Jahrhunderts, und Rußland // Wissenschaftliche Zeitschrift der Universität Halle/Wittenberg, Gesellschafts– und sprachwissenschaftliche Reihe. Bd. 10. 1961. № 1. S. 272–279; Штранге М.М. Демократическая интеллигенция России в XVIII веке. M., 1965. С. 181–183; Donnert Е. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 32–34.

355 См.: Frensdorff F. Über das Leben und die Schriften des Nationalökonomen J.H.G. von Justi // Nachrichten der Königlichen Gesellschaft der Wissenschaften zu Göttingen, Phil. – Hist. Klasse, aus dem Jahre 1903. Göttingen, 1904. S. 355–503; о работах Юсти см.: Ibid. S. 366–367, 417–435; Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. S. 87–114; Dreitzel H. Justis Beitrag zur Politisierung der deutschen Aufklärung // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. Hamburg, 1987. S. 158–177; Idem . Absolutismus und ständische Verfassung in Deutschland. Ein Beitrag zu Kontinuität und Diskontinuität der politischen Theorie in der frühen Neuzeit. Mainz, 1992. Kap. 6.

356 Coyer G. – F. Der handelnde Adel, dem der kriegerische Adel entgegengesetzt wird. Zwei Abhandlungen über die Frage: Ob es der Wohlfahrt des Staats gemäß sei, daß der Adel Kaufmannschaft treibe? Aus dem Französischen übersetzt und mit einer Abhandlung über eben diesen Gegenstand versehen von Johann Heinrich Gottlob von Justi. Göttingen, 1756; Justi J.H.G. Die Grundfeste zu der Macht und Glückseligkeit der Staaten oder ausführliche Vorstellung der gesamten Policeywissenschaft. Bde. 1–2. Königsberg; Leipzig, 1760–1761 (см. рус. пер.: Юстий И.Г.Г. Основания силы и благосостояния царств, или Подробное начертание всех знаний, касающихся до государственного благочиния. Ч. 1–4. СПб., 1772–1778. – Примеч. науч. ред. ).

357 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 94–95, ст. 330, 331. См.: Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVIII–CXXXIX. О политико-экономическом фоне см.: Kamendrowsky V., Griffiths D.M. The Fate of the Trading Nobility Controversy in Russia: A Chapter in the Relationship between Catherine II and the Russian Nobility // JGO. N.F. Bd. 26. 1978. S. 198–221 (см. эту статью на русском языке: Гриффитс Д.М. Дебаты о «торгующем дворянстве» в России: глава из истории отношений между Екатериной II и русским дворянством (в соавторстве с В. Камендровским) // Он же. Екатерина II и ее мир. С. 151–189); Daniel W.L. Grigorii Teplov: A Statesman at the Court of Catherine the Great. Newtonville (Mass.), 1991. P. 26–39.

358 Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXVIII–CXL.

359 Klueting H. Die Lehre von der Macht der Staaten. S. 121; Dreitzel H. Justis Beitrag zur Politisierung der deutschen Aufklärung. S. 158; Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen…“. S. 237.

360 Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXV.

361 Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. С. 62–63, 70, 76–79, 83–84; Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Russland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–19, здесь S. 175–176; Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 292–297; Дружинин Н.М. Просвещенный абсолютизм в России // Абсолютизм в России. (XVII–XVIII вв.): Сб. ст. M., 1964. С. 428–459, здесь с. 437; Raeff M. The Well-Ordered Police State and the Development of Modernity in Seventeenth– and Eighteenth-Century Europe; Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress. P. 331–333; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. P. 178–181; Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 31–35. Скептическую позицию по отношению к интерпретации Тарановского занимает И. де Мадариага, см.: Madariaga I. de. Catherine II and Montesquieu. P. 628–632.

362 Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. C. 70–71 (см. здесь также примеч. 3).

363 См. выше, с. 128.

364 Тарановский Ф.В . Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. С. 77–78, здесь см. примеч. 7; Gleason W. Political Ideals and Loyalties of Some Russian Writers of the Early 1760s. P. 563–569. О Христиане Вольфе см.: Link C. Die Staatstheorie Christian Wolffs // Schneiders W. (Hrsg.) Christian Wolff 1679–1754. Interpretationen zu seiner Philosophie und deren Wirkung. 2. Aufl. Hamburg, 1986. S. 171–192; Schneiders W . Die Philosophie des aufgeklärten Absolutismus. Zum Verhältnis von Philosophie und Politik, nicht nur im 18. Jahrhundert // Bödeker H.E., Herrmann U. (Hrsg.) Aufklärung als Politisierung – Politisierung der Aufklärung. S. 32–52, здесь S. 38–41. О всеобъемлющих эвдемонистских целях государства, согласно учению естественного права в XVIII веке, см.: Scheuner U. Die Staatszwecke und die Entwicklung der Verwaltung im deutschen Staat des 18. Jahrhunderts // Kleinheyer G., Mikat P. (Hrsg.) Beiträge zur Rechtsgeschichte. Gedächtnisschrift für Hermann Conrad. Paderborn, 1979. S. 467–489; Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 193–210.

365 Bielfeld J.F. (Freiherr von). Institutions politiques. Т. 1. Liege, 1768. P. 57. Оригинал на франц. яз.: «Il faut polir la Nation que l’ on doit gouverner…»; рус. пер. см.: [Бильфельд Я.Ф., барон.] Наставления политические. Ч. 1. С. 44. – Примеч. науч. ред.

366 Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II. С. 78–79, см. примеч. 1, 2. См. об этом также: Schneiders W. Die Philosophie des aufgeklärten Absolutismus. S. 33; Klippel D. Von der Aufklärung der Herrscher zur Herrschaft der Aufklärung. S. 200–201.

367 На это совершенно справедливо указывал Н.Д. Чечулин. См.: Чечулин Н.Д. Введение. С. CXXXIV. Влиянием Готтшеда – немецкого переводчика Бильфельда – Рудольф Фирхаус объясняет тот факт, что Бильфельда уже тогда интерпретировали преимущественно как последователя Вольфа: Vierhaus R. Montesquieu in Deutschland. Zur Geschichte seiner Wirkung als politischer Schriftsteller im 18. Jahrhundert // Idem. Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Göttingen, 1987. S. 9–32, здесь S. 27.

368 См. об этом: Becher U.A.J. Politische Gesellschaft. Studien zur Genese bürgerlicher Öffentlichkeit in Deutschland. Göttingen, 1978. S. 78–91; Engelhardt U. Zum Begriff der Glückseligkeit in der kameralistischen Staatslehre des 18. Jahrhunderts (J.H.G. Justi) // ZHF. Bd. 8. 1981. S. 37–79, здесь см. прежде всего S. 53–58; Dreitzel H . Justis Beitrag zur Politisierung der deutschen Aufklärung.

369 То же см. у Э. Доннерта: Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft. S. 33; а также: Fenster A. Adel und Ökonomie im vorindustriellen Rußland. Die unternehmerische Betätigung der Gutsbesitzer in der großgewerblichen Wirtschaft im 17. und 18. Jahrhundert. Wiesbaden, 1983. S. 197, Anm. 15. Первое указание см.: Schmidt H. Johann Heinrich Gottlieb von Justi. Рецепцию Бильфельда в Наказе Екатерины и в трудах Уложенной комиссии попытался редуцировать московский историк, профессор Иоганн Готфрид Рейхель, противопоставив ей идеи Юсти, однако взялся он за это с опозданием и потому не преуспел. См.: Müller E. Johann Gottfried Reichels „Anmerkungen…“. S. 237–243.

370 Schneiders W. Die Philosophie des aufgeklärten Absolutismus. S. 49.

371 Рождественский С.В. Проекты учебных реформ в царствование императрицы Екатерины II до учреждения комиссии о народных училищах // ЖМНП. 1907. Отд. 3, № 12. С. 175–181; 1908. Отд. 3, № 2. С. 160–182; № 5. С. 43–70; Он же. Очерки по истории систем народного просвещения в России в XVIII–XIX вв. Т. 1. СПб., 1912. Работы, посвященные собственно воспитанию и подготовке к чиновничьей службе в XVIII столетии, см.: Raeff М. Origins of the Russian Intelligentsia. The Eighteenth-Century Nobility. N.Y., 1965. Р. 122–147; Штранге М.М. Демократическая интеллигенция России в XVIII веке; Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. M., 1974. С. 223–253.

372 Raeff М. Origins of the Russian Intelligentsia. Р. 67–70, 133–140. Наблюдения, показывающие значение образования в кадетском корпусе для будущей карьеры, можно найти в работе: Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в.

373 Латинский оригинал и русский перевод см.: Рождественский С.В. (Ред.) Материалы для истории учебных реформ в России в XVIII–XIX веках. СПб., 1910. С. 10–81; перевод на немецкий язык и интерпретацию см.: Donnert Е . Philipp Heinrich Dilthey.

374 Собственноручное письмо Екатерины II к г-же Бьельке о турецких делах и французском посланнике в Константинополе, о событиях в Дании, ожидаемом приезде Принца Прусского и слухах о путешествии императрицы (13 сентября 1770 года) // Сб. РИО. Т. 13. C. 36–37, цит. с. 37. См.: Грот Я.К. Заботы Екатерины II o народном образовании, по ее письмам к Гримму // Зап. Имп. Акад. наук. Т. 36, кн. 1. СПб., 1880. С. 56–76, здесь с. 62–63; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 334, 338–339, 490 (см. рус. пер.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 776, 779–783, 540. – Примеч. науч. ред. ).

375 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 103–105, ст. 347–356, цитату см. на с. 103, ст. 350. Об источниках этих статей см.: Чечулин Н.Д. Введение. С. CXLIV; Andreae F. Beiträge zur Geschichte Katharinas II. S. 71–72.

376 Бочкарев В.Н. Культурные запросы русского общества начала царствования Екатерины II по материалам Уложенной комиссии 1767 г. // РС. 1915. № 1. С. 64–72; № 2. С. 324–342; № 3. С. 561–575; № 4. С. 38–59; № 5. С. 312–325; Dukes P . Catherine the Great and the Russian Nobility. A Study Based on the Materials of the Legislative Commission of 1767. Cambridge, 1967. P. 195–210; Курмачева М.Д. Проблемы образования в Уложенной комиссии 1767 г. // Дворянство и крепостной строй России XVI–XVIII вв.: Сб. ст., посвященный памяти А.А. Новосельского. М., 1975. С. 240–264.

377 Учреждения для управления губерний Всероссийской империи // ПСЗ. Собр. 1‐е. Т. 20. С. 229–304, № 14392, здесь см. ст. 380, 384. См. об этом: Okenfuss M.J. Education and Empire: School Reform in Enlightened Russia // JGO. N.F. Bd. 27. 1979. S. 41–68, здесь S. 60–67; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 493–495 (в рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 453, 783). О значении, которое губернская реформа имела для развития школьного образования, см.: Hartley J.M. The Boards of Social Welfare and the Financing of Catherine II’s State Schools // SEER. Vol. 67. 1989. P. 211–227.

378 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 27.02., 16.06.1775 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 19, 25.

379 Пресбург – сейчас город Братислава, столица Республики Словакии. – Примеч. науч. ред.

380 См.: Winter E. Frühaufklärung. Der Kampf gegen den Konfessionalismus in Mittel– und Osteuropa und die deutsch-slawische Begegnung. Berlin, 1966. S. 317; Idem . Euler und die Begegnung der deutschen mit der russischen Aufklärung // Die deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler. Berlin, 1958. S. 1–18, здесь S. 9, 16; Berkov P.N. Deutsch-russische kulturelle Beziehungen im 18. Jahrhundert // Ibid. S. 64–85, здесь S. 70; Amburger E. Der deutsche Lehrer in Rußland // Idem. (Hrsg.) Beiträge zur Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen. Gießen, 1961. S. 159–182, здесь S. 178; Dukes P. Catherine the Great and the Russian Nobility. P. 191–193, 210; Курмачева М.Д. Проблемы образования в Уложенной комиссии 1767 г. С. 258; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 490, 495 (в рус. пер. см.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 786–788. – Примеч. науч. ред. ); Black J.L. G. – F. Müller and the Imperial Russian Academy. P. 161–170; Donnert Е. Philipp Heinrich Dilthey.

381 О педагогической науке эпохи Просвещения и, в особенности, о филантропизме см.: Paulsen F. Aufklärung und Aufklärungspädagogik. 1903 [reprint: Kopitzsch F. (Hrsg.) Aufklärung, Absolutismus und Bürgertum in Deutschland. München, 1976. S. 275–293]; Herrmann U. Die Pädagogik der Philanthropen // Scheuerl H. (Hrsg.) Klassiker der Pädagogik. Bd. 1. München, 1979. S. 135–158; Lempa H. Bildung der Triebe. Der deutsche Philanthropismus. Turku, 1993.

382 См.: Рапорт Августа Людвига Шлёцера от 21 августа 1765 года и его письмо к Иоганну Альбрехту Эйлеру от 23 июля 1769 года (нов. ст.) в сб.: Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. Berlin, 1961. S. 93, 257. О деятельности Базедова в Альтоне см.: Kopitzsch F. Reformversuche und Reformen von Lateinschulen und Gymnasien im Zeichen der bürgerlichen Aufklärungsbewegung. Am Beispiel Schleswig-Holsteins gezeigt. 1981 [reprint: Herrmann U. (Hrsg.) „Die Bildung des Bürgers“. Die Formierung der bürgerlichen Gesellschaft und die Gebildeten im 18. Jahrhundert. Weinheim; Basel, 1982 (2. Aufl.: 1989). S. 245–265, здесь S. 246–248]; Lempa H. Bildung der Triebe. S. 81–91.

383 Basedow B. Untersuchung über die Entwicklung des Dessauer Philanthropinums und des Dessauer Erziehungsinstitutes 1775–1793 // Jahrbuch für Erziehungs– und Schulgeschichte. 1983. Bd. 23. S. 30–61, здесь S. 45–46.

384 См. о нем с. 118, примеч. 86. – Примеч. науч. ред .

385 Сальдерн, Каспар фон (Saldern, Kaspar von, 1711–1788) – юрист по образованию, чиновник в герцогстве Гольштейн-Готторпском; получив чин статского советника на русской службе, в 1762 году по поручению Петра III, а в 1772 году – Екатерины II и великого князя Павла Петровича участвовал в разрешении «голштинского вопроса», с 1763 году – советник Н.И. Панина, в 1766 году получил чин тайного советника. – Примеч. науч. ред.

386 Ibid. S. 45–46.

387 Stählin K. Aus den Papieren Jacob von Stählins. Ein biographischer Beitrag zur deutsch-russischen Kulturgeschichte des 18. Jahrhunderts. S. 381–382.

388 Lempa H . Bildung der Triebe. S. 180–187.

389 См. переписку: Bacmeister (Petersburg) – Müller (Moskau), 18. Oktober 1772 // Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen in der russischen Aufklärung. Zum Wirken H.L.Ch. Bacmeisters. Berlin, 1969. S. 298 ff.

390 Basedow J.B. Nouvelle méthode d’ éducation, traduite de l’Allemand par M. Huber. Frankfurt; Leipzig, 1772. P. III–VI: À Catherine II. Impératrice de toutes les Russies.

391 О проекте Catharineum , так никогда и не осуществленном, см.: Lempa H. Bildung der Triebe. S. 149.

392 К такому выводу пришел Г. Опиц. См.: Opitz G. Die wirtschaftlichen und kulturellen Beziehungen zwischen Anhalt und Rußland in der Zeit von 1760 bis 1871: Phil. diss. / Universität Halle. Halle, 1968. S. 90. Труд Базедова известен в составе сборника: Штой И.З. [Stoy J.S.] Начальное руководство к наставлению юношества, или Первые понятия о вещах всякого роду, выбранные из Базедова, Перольта и других лучших сочинителей, писавших о воспитании детей… / Пер. с франц. Ч. 1–4. М., 1793; То же. 2-е изд. М., 1812–1813. О переводах Базедова на русский язык см.: Боленко К.Г. Филантропизм и филантрописты в России во второй половине XVIII – первой половине XIX века (к постановке проблемы) // Немцы и развитие образования в России. СПб., 1998. С. 22–28, здесь с. 26, примеч. 6, 8. (Примеч. науч. ред. )

393 Basedow J.B. Elementarwerk für die Jugend und ihre Freunde. Bde. 1–4. Dessau, 1774. – Примеч. науч. ред.

394 Грот Я.К . Заботы Екатерины II о народном образовании. С. 71; Winter E. Euler und die Begegnung der deutschen mit der russischen Aufklärung. S. 16.

395 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 29.10.1777 г., 10.01., 13.04.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 23, 68, 76, 87. Об упадке образовательных учреждений в Дессау см.: Basedow B. Untersuchung über die Entwicklung des Dessauer Philanthropinums. S. 30–61; Lempa H . Bildung der Triebe. S. 187–202.

396 См.: Wolke Christian Heinrich // ADB. Bd. 44. S. 134–136. Подробнее о деятельности Вольке в России см. в работе: Opitz G. Die wirtschaftlichen und kulturellen Beziehungen. S. 91–94. Автор использовал архив Вольке, хранящийся в Библиотеке земли Саксонии, в Дрездене.

397 Ibid. S. 94–98.

398 Граф Фридрих Ангальтский был незаконным сыном наследного принца Вильгельма Густава Ангальт-Дессауского, получил впоследствии титул рейхсграфа. Он состоял на прусской и саксонской службе, однако высоких должностей добился только на службе в России (1783–1794), где был известен как граф Федор Евстафьевич Ангальт. Он получил чин генерал-адъютанта, с 1787 года состоял директором Шляхетского сухопутного корпуса, а с 1788 года – президентом Вольного экономического общества. См. о нем: Ангальт Федор Евстафьевич // РБС. Т. 2. 1900. С. 108–110; а также: Opitz G. Die wirtschaftlichen und kulturellen Beziehungen. S. 309–310, Anm. 117; S. 316, Anm. 168.

399 Клингер, Фридрих Максимилиан (1752–1831) – немецкий писатель, драматург, автор пьесы Буря и натиск (Sturm und Drang , 1776), давшей название известному литературному движению. В 1780 г. поступил на службу офицером в русскую армию, в 1801–1820 гг. – директор Первого кадетского корпуса (прежде – Сухопутного шляхетного корпуса), в 1802–1819 гг. – главный директор Пажеского корпуса, попечитель Дерптского университета в 1803–1817 гг. – Примеч. науч. ред . Ibid. S. 100–107.

400 Ibid. S. 108–117.

401 Grimm F.M. Mémoire historique sur l’ origine et les suites de mon attachement pour l’Impératrice Catherine II, jusqu’au décès de S.M.I. // Сб. РИО. Т. 2. С. 325–393, здесь с. 332–334. См. также: Грот Я.К. Заботы Екатерины II о народном образовании. С. 67; Permenter H.R. The Personality and Cultural Interests of the Empress Catherine II as Revealed in Her Correspondence with Friedrich Melchior Grimm: Ph. D. diss. / University of Texas. Austin, 1969. P. 8, 118–119.

402 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 17.11.1777 г. // Сб. РИО. Т. 13. C. 69. Оригинал на франц. и нем. яз.: «réflexions über das Schulmeisterhandwerk». (Пер. науч. ред. )

403 Ф.М. Гримм – Екатерине II, 8.11.1778 г. // Сб. РИО. Т. 44. C. 20. В новых исследованиях деятельность Дальберга в сфере школьного и университетского образования характеризуется преимущественно критически: Freyh A. Karl Theodor von Dalberg. Ein Beitrag zum Verhältnis von politischer Theorie und Regierungspraxis in der Endphase des Aufgeklärten Absolutismus. Frankfurt a.M., 1978. S. 298–318; Rob K. Karl Theodor von Dalberg (1744–1817). Eine politische Biographie für die Jahre 1744–1806. Frankfurt a.M., 1984. S. 90–98.

404 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 7.12.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 115.

405 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 2.02.1780 г. // Там же. С. 173. Оригинал на франц. и нем. яз.: «pour le plan de M. de Dalberg, das ist nicht möglich». (Пер. науч. ред. )

406 Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland // Lesky E. u.a. (Hrsg.) Die Aufklärung in Ost– und Südosteuropa. Aufsätze, Vorträge, Dokumentationen. Köln; Wien, 1972. S. 119–174, здесь S. 125–127; Okenfuss M.J. Education and Empire: School Reform in Enlightened Russia // JGO. Bd. 27. 1979. S. 41–68, здесь с. 44–48; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 495–502 (в рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 785–788. – Примеч. науч. ред. ); Donnert E. Zu den Anfängen des russischen Volksbildungswesens in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Jahrbuch für Erziehungs– und Schulgeschichte. Bd. 25. 1985. S. 61–74, здесь S. 69–74. О реформе образования в Австро-Венгрии см.: Helfert J.A. von. Die Gründung der österreichischen Volksschule durch Maria Theresia. Bde. 1–3. Prag, 1860–1861; Winter E. Barock, Absolutismus und Aufklärung in der Donaumonarchie. Wien, 1971. S. 171–177, 202–210; Wangermann E. Aufklärung und staatsbürgerliche Erziehung. Gottfried van Swieten als Reformator des österreichischen Unterrichtswesens 1781–1791. Wien, 1978; Melton J. van Horn. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling in Prussia and Austria. Cambridge, 1988. P. 200–230.

407 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 25.05.1780 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 180–181. Оригинал на франц. и нем. яз.: «ces Normalschulen sont d’excellents inventions; mais ils nous faudra des Normalschulmeister». (Пер. науч. ред. )

408 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 25.07.1780 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 183.

409 Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 122–125; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 495 (в рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 786–787. – Примеч. науч. ред. ).

410 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого с 18 Января по 17 Сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. М., 1901. С. 1 (18 июля 1782 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793 // Каменский А.Б. (Сост., послесл.) Екатерина II: Искусство управлять. М., 2008. С. 9–243, здесь с. 11. (Примеч. науч. ред. ) См.: Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. Кн. 12, отд. 2. 1898. С. 138–214, здесь c. 156–157, 186, 235.

411 Жагань (польск . Żagań) – город в современной Польше, до окончания Второй мировой войны – Саган (нем . Sagan). – Примеч. науч. ред.

412 Melton J. van Horn. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling. P. 209–214.

413 См. о нем: Felbiger Johann Ignaz von // NDB. Bd. 5. 1961. S. 65–66; Krömer U. Johann Ignaz von Felbiger. Leben und Werk. Freiburg, 1966; Okenfuss М.J. Education and Empire. P. 44–55; Melton J. van Horn. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling. P. 91–105.

414 Kostić S.K. Ausstrahlungen deutscher literarisch-volkstümlicher Aufklärung im südslawischen Raum unter besonderer Berücksichtigung des Schulwesens // Die Aufklärung in Ost– und Südosteuropa. Köln; Wien, 1972. S. 175–194, здесь S. 186–194; Idem . Kulturorientierung und Volksschule der Serben in der Donaumonarchie zur Zeit Maria Theresias // Österreich im Europa der Aufklärung. Kontinuität und Zäsur in Europa zur Zeit Maria Theresias und Josephs II. Bde. 1–2. Wien, 1985. Bd. 2. S. 847–866; Adler P.J . Habsburg School Reform amongst the Orthodox Minorities, 1770–1780 // SR. Vol. 33. 1974. S. 23–45; Turczynski E. Konfession und Nation. Zur Frühgeschichte der serbischen und rumänischen Nationsbildung. Düsseldorf, 1976, см. прежде всего S. 134–152; Okenfuss M.J. Education and Empire. S. 46–48; Melton van Horn J. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling. P. 224–229.

415 См. о нем: Янкович-де-Мириево Федор Иванович // РБС. Т. 25. 1913. С. 135–139; Marić S., Kostić S.K. T. Janković Mirjevski // Leksikon pisaca Jugoslavije. Bd. 2. Beograd, 1979. S. 49 ff.; Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 125–136; в резюмированном виде выводы П. Польца можно найти в работе: Матль И. [Josef Matl]. Ф.Я. Янкович и австро-сербско-русские связи в истории народного образования в России // XVIII век. Т. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Памяти П.Н. Беркова. Л., 1975. С. 76–81. Именной указ об учреждении Комиссии для заведения в России народных училищ см.: ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 21. С. 663–664, № 15507 (7.09.1782 г.). (Примеч. науч. ред. )

416 Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 133–160.

417 Смагина Г.И. Из истории народного образования и распространения учебной литературы в Латвии во второй половине XVIII века // Зайцева А.А. (Ред.) Книга в России XVII – начала XIX в. Проблемы создания и распространения: Сб. науч. тр. Л., 1989. С. 93–98, цит. с. 93–94. О первых шагах реформы в Эстляндии см.: Elias O. – H. Reval in der Reformpolitik Katharinas II. (1783–1796). Bonn-Bad Godesberg, 1978. S. 170–173.

418 Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 153–155.

419 Устав народным училищам в Российской империи, уложенный в царствование императрицы Екатерины II. СПб., 1786 (СК I. № 8791); то же см.: ПСЗ. Собр. 1‐е. T. 22. С. 646–669, № 16421 (5.08.1786 г.).

420 См.: Устав народным училищам в Российской империи. § 1, 11, 24. См. об этом: Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 157–159, 163–168.

421 К такому выводу приходит Макс Окенфусс в своей работе: Okenfuss M.J. Education and Empire: School Reform in Enlightened Russia // JGO. Bd. 27. 1979. H. 1. S. 41–68.

422 [Янкович де Мириево Т.] О должностях человека и гражданина, книга к чтению, определенная в народных училищах, изданная по высочайшему повелению царствующей императрицы Екатерины II. СПб., 1783; Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 143; Okenfuss M.J . Education and Empire. P. 57–60. О распространенности этой книги для чтения см.: СК I. № 4736–4744; СКII. № 3021–3025; Marker G. Publishing, Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700–1800. P. 193; Смагина Г.И. Из истории народного образования. С. 97.

423 Здесь приводятся цитаты и парафразы по выдержкам, опубликованным в книге: Белявский М.Т., Павленко Н.И. (Сост.) Хрестоматия по истории СССР. XVIII в. / Под ред. Л.С. Бескровного и Б.Б. Кафенгауза. M., 1963. С. 582–584. См. оригинал: О должностях человека и гражданина, книга к чтению, определенная в народных училищах, изданная по высочайшему повелению царствующей императрицы Екатерины II. СПб., 1783. С. 1–3 (Вступление), 83–87 (Ч. III: О должностях общественных, на которые мы от Бога определены, гл. IV: О союзе господ и слуг), 121–125 (Ч. III, гл. V: О союзе гражданском. Член IV: О любви к отечеству. Ст. 4. Чем надлежит являть любовь к отечеству вообще?). (Примеч. науч. ред. )

424 «Цитата в цитате» Фельбигера и указания на его влияние через пиетизм см.: Melton J. van Horn. Von Versinnlichung zur Verinnerlichung. Bemerkungen zur Dialektik repräsentativer und plebejischer Öffentlichkeit // Österreich im Europa der Aufklärung. Bd. 2. Wien, 1985. S. 919–941, здесь S. 940–941; Idem . Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling. P. 102–105.

425 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 15.11.1782 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 254.

426 C м. переписку: Aepinus an Schlözer, 22. Juni 1783 [Эпинус – Шлёцеру, 22.06.1783 г.] // Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 161.

427 Ibid. S. 169.

428 Данные о народных училищах см.: Ibid. S. 161–162; по всем учебным заведениям данные можно найти в книге: Белявский М.Т., Павленко Н.И. (Сост.) Хрестоматия по истории СССР. С. 585. Общую численность населения по V ревизии (1795) см.: Кабузан В.М . Изменения в размещении населения России в XVIII – первой половине XIX в. (По материалам ревизии). M., 1971. Приложение I. C. 54.

429 Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland. S. 164–168; Melton J. van Horn. Absolutism and the Eighteenth-Century Origins of Compulsory Schooling. P. 231–239.

430 См.: Речь И.И. Бецкого в заседании Академии художеств 14 января 1769 г. // Прибавление к газете «Санкт-Петербургские ведомости». 1769. № 11. – Примеч. науч. ред .

431 Hartley J. M. Philanthropy in the Reign of Catherine the Great: Aims and Realities // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. P. 167–202.

432 Hartley J.M. The Boards of Social Welfare and the Financing of Catherine II’s State Schools // SEER. Vol. 67. 1989. P. 211–227.

433 Копылов А.Н. Очерки культурной жизни Сибири XVII – начала XIX в. Новосибирск, 1974. С. 90–92.

434 Смагина Г.И. Из истории народного образования. С. 96–97.

435 Geyer D. „Gesellschaft“ als staatliche Veranstaltung; Raeff M. The Well-Ordered Police State. P. 181–250; см. о Германии также работу: Willoweit D. Struktur und Funktion intermediärer Gewalten im Ancien Régime // Gesellschaftliche Strukturen als Verfassungsproblem. Intermediäre Gewalten, Assoziationen, Öffentliche Körperschaften im 18. und 19. Jahrhundert (Beihefte zu „Der Staat“ 2). Berlin, 1978. S. 9–27. См. также дискуссию: Ibid. S. 28–50. С теоретическими дискуссиями в Германии можно познакомиться в работе: Dreitzel H. Absolutismus und ständische Verfassung in Deutschland. Ein Beitrag zu Kontinuität und Diskontinuität der politischen Theorie in der frühen Neuzeit. Mainz, 1992.

436 Настоящая глава подверглась серьезным сокращениям в сравнении с немецким оригиналом, поскольку автор видит здесь свою задачу в том, чтобы показать личную заинтересованность Екатерины II в немецких специалистах, нужных для работы в России, а не в том, чтобы описывать историю немцев в России или культурные и научные связи Германии и России в XVIII веке, – в том числе и потому, что в последнее время исследование этих двух тем стало более интенсивным как в Германии, так и в России.

437 См. об этом: Бильбасов В.А. Екатерина II и Гримм (1893) // Он же. Исторические монографии. Т. 4. СПб., 1901. С. 87−236, здесь с. 178.

438 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 5.04.1784 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 300–301. Оригинал по-французски: «Ah! que l’Allemagne a des gens de mérite en ce moment! Ah! qu’il fait bon d’y pêcher!» (Пер. науч. ред. )

439 Современные западные исследования, а также работы российских историков последних десятилетий едины в своем отказе от тезиса о разделении екатерининского царствования на фазу восходящую – «прогрессивную» – и фазу упадка – «реакционную».

440 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 17.11.1777 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 70.

441 Madariaga I de. Catherine and the Philosophes // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. P. 30–52, здесь p. 39–47; Eadem. Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’età dei lumi. Studi storici sul Settecento europeo in onore di Franco Venturi. Vol. 2. 1985. P. 609–650, здесь p. 645–650.

442 Здесь и далее мы используем предложенную Манфредом Хильдермайером интерпретацию этого феномена на том хронологическом отрезке, который касается царствования Екатерины II: Hildermeier M. Das Privileg der Rückständigkeit: Anmerkungen zum Wandel einer Interpretationsfigur der neueren russischen Geschichte // HZ. Bd. 244. 1987. S. 557–603, здесь S. 567–569.

443 Так, например: Екатерина II – Ф.М. Гримму, 20.04.1783 г. (после смерти Н.И. Панина и Г.Г. Орлова) и 7.04.1795 г. // Сб. РИО. Т. 13. С. 275, 624. См. также: Бильбасов В.А. Екатерина II и Гримм. С. 181; Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. C. 230.

444 См.: [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. С. 77–85, гл. XII: О размножении народа в государстве (De la population). О многообразии империи см.: Екатерина II – Вольтеру, Казань, 29.05.1767 г. // Voltaire. Correspondence. № 14219 (рус. пер. см.: «Вообразите себе, прошу вас, что они [законы] должны служить и Европе и Азии! То какая выдет чрезвычайная разность в климате, Народах, обычаях и даже в самом понятии!.. В сем городе [Казани] находятся двадсят различных Народов, не имеющих между собою ни малейшаго сходства». – Переписка Российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Вольтером, с 1763 по 1778 год / Пер. М. Антоновского. Т. 1. СПб., 1802. С. 31. – Примеч. науч. ред. ); [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого с 18 Января по 17 Сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. М., 1901. С. 193 (15 апреля 1790 г.) [2-е изд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793 // Каменский А.Б. (Сост., предисл.) Екатерина II: Искусство управлять. С. 185. – Примеч. науч. ред. ].

445 См.: Bonwetsch G. Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga. Stuttgart, 1919. S. 11−17. См. современную интерпретацию этого явления: Bartlett R.P. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia, 1762–1804. Cambridge, 1979; Brandes D. Die Ansiedlung von Ausländern im Zarenreich unter Katharina II., Paul I. und Alexander I. // JGO. N.F. Bd. 34. 1986. S. 161–187. К вопросу о количестве поселенцев см.: Кабузан В.М. Немецкое население в России в XVIII – начале XIX века // ВИ. 1989. № 12. С. 18−29.

446 Bonwetsch G. Geschichte der deutschen Kolonien. S. 18–29; Bartlett R.P. Human Capital. P. 58–65. См. библиографические указатели литературы о немцах в России: Stumpp K. Das Schrifttum über das Deutschtum in Rußland: Eine Bibliographie. Stuttgart, 1980; указания на литературу по этому вопросу см.: Bonwetsch G. Geschichte der deutschen Kolonien; Bourret J. – F. Les Allemands de la Volga: Histoire culturelle d’une minorité, 1763–1941. Lyon, 1986; Fleischhauer I. Die Deutschen im Zarenreich: Zwei Jahrhunderte deutsch-russischer Kulturgemeinschaft. Stuttgart, 1986. Примером исследования процессов иммиграции в одном регионе может служить следующая работа: Hippel W. von. Auswanderung aus Südwestdeutschland: Studien zur württembergischen Auswanderung und Auswanderungspolitik im 18. und 19. Jahrhundert. Stuttgart, 1984. О переселении в Россию из Ангальта см. работу: Opitz G. Die wirtschaftlichen und kulturellen Beziehungen zwischen Anhalt und Rußland in der Zeit von 1760 bis 1871. S. 1–77.

447 Bonwetsch G. Geschichte der deutschen Kolonien. S. 23–25; Bartlett R.P. Human Capital. P. 66.

448 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. C. 77, ст. 265. Возможные указания на письменные источники этих распространенных популяционистских теорий были бы весьма произвольны; российские власти располагали скорее большим практическим опытом в этой сфере.

449 См. обзор: Bartlett R.P. Human Capital. P. 94–108; о поволжских немцах см.: Bourret J. – F. Les Allemands de la Volga. P. 45–61; об их религиозной и культурной жизни см.: Ibid. P. 83–129.

450 Schmoller G. Die ländliche Kolonisation des 17. und 18. Jahrhunderts // Idem. Umrisse und Untersuchungen zur Verfassungs– Verwaltungs– und Rechtsgeschichte besonders des preußischen Staates im 17. und 18. Jahrhundert. Leipzig, 1898. S. 573–625; Mittenzwei I. Friedrich II. von Preußen: Eine Biographie. S. 74–78; Corni G. Stato assoluto e società agraria in Prussia nell’età di Federico II. Bologna, 1982. P. 121–154. О внутренней колонизации и движении населения в Германии после Тридцатилетней войны см.: Dipper Ch. Deutsche Geschichte 1648–1789. Frankfurt a.M., 1991. S. 9–75.

451 Овчинников Р.В. (Сост.) Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений 1773–1774 гг. М., 1975. С. 39–40, № 27; Он же. «Немецкий» указ Е.И. Пугачева // ВИ. 1969. № 12. С. 133–141; Donnert E. Ideologie und Gesellschaftsideal der Pugačevbewegung // Idem. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 1. Halle, 1983. S. 87–120, здесь S. 94–98.

452 Mavrodin V.V. Die Teilnahme deutscher Ansiedler des Wolgagebiets am Pugačevaufstand // JGUVLE. Bd. 7. 1963. S. 189–199; Rozner I.G. Deutsche Teilnehmer am Bauernkrieg unter der Führung Pugačevs // Steinitz W. (Hrsg.) Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen: Festschrift für Eduard Winter zum 70. Geburtstag. Berlin, 1966. S. 417–426; Tatarincev A.G. Zum Widerhall des Pugačev-Aufstandes im Saratower Gebiet: Aus der Geschichte der deutschen Kolonisation in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // ZfS. Bd. 13. 1968. S. 196–206.

453 Овчинников Р.В. (Сост.) Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 50–52, № 45–46; См.: Он же. Манифесты и указы Е.И. Пугачева: Источниковедческое исследование. М., 1980. С. 142–146.

454 Мыльников А.С. Искушение чудом: «Русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991. С. 140–166.

455 Adamczyk T. Fürst G.A. Potemkin: Untersuchungen zu seiner Lebensgeschichte. Emsdetten, 1936. S. 49; Bartlett R.P. Human Capital. P. 142.

456 Точные, которые, однако, содержат данные о числе немцев-переселенцев только в графе «прочие [этнические компоненты]», см.: Кабузан В.М. Заселение Новороссии (Екатеринославской и Херсонской губерний) в XVIII – первой половине XIX века (1719–1858 гг.). М., 1976. С. 133–136, 259; Он же. Немецкое население. С. 23.

457 Дружинина Е.И. Северное Причерноморье в 1775–1800 гг. М., 1959. С. 164–166, 193; Она же. Южная Украина 1800–1825 гг. М., 1970. С. 126–128; Bartlett R.P. Human Capital. P. 127–130.

458 Еще в 1991 году Эрик Амбургер, один из лучших знатоков истории немцев обеих российских столиц, в одной из своих рецензий заключил: «История немцев в Санкт-Петербурге еще не  написана» (курсив автора. – Примеч. К.Ш. ). См.: Amburger E., Stürikow R. Reisen nach St. Petersburg. Die Darstellung St. Petersburgs in Reisebeschreibungen (1815–1861) [Рец.] // JGO. N.F. Bd. 39. 1991. S. 263–265, цит. S. 263.

459 Детали их биографий см.: Модзалевский Б.Л. Список членов Императорской Академии наук, 1725–1907. СПб., 1908 (репринт: Лейпциг, 1971); История Академии наук СССР в трех томах. Т. 1: 1724–1803. М.; Л., 1958; Winter E. (Hrsg.) Die deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler: Beiträge zu den Beziehungen zwischen der deutschen und der russischen Wissenschaft und Kultur im 18. Jahrhundert. Berlin, 1958; Mohrmann H. Studien über deutsch-russische Begegnungen in der Wirtschaftswissenschaft (1750–1825). Berlin, 1959; Amburger E. Beiträge zur Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen. Gießen, 1961; Henze D. (Hrsg.) Enzyklopädie der Entdecker und Erforscher der Erde. Bde. 1–5. Graz, 1978–2004; Wendland F. Peter Simon Pallas (1741–1811): Materialien einer Biographie. Bde. 1–2. Berlin; N.Y., 1992. Публикации на иностранных языках в России: СК II. Т. 1–3. Обзоры экспедиций см.: История Академии наук. Т. 1. С. 367–373; Дружинина Е.И. Северное Причерноморье. С. 17–19, 23–25; Družinina E.I. Die deutsch-russischen Wissenschaftsbeziehungen und die Erforschung der Ukraine gegen Ende des 18. Jahrhunderts // JGUVLE. Bd. 10. 1967. S. 219–251; Donnert E. Russische Forschungsreisen und Expeditionen im 18. Jahrhundert // Idem. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Bd. 2. S. 70–98; Idem. Rußland im Zeitalter der Aufklärung. Leipzig, 1983. S. 97–118; Robel G. Die Sibirienexpeditionen und das deutsche Rußlandbild im 18. Jahrhundert: Bemerkungen zur Rezeption von Forschungsergebnissen // Amburger E., Cieśla M., Sziklay L. (Hrsg.) Wissenschaftspolitik in Mittel– und Osteuropa: Wissenschaftliche Gesellschaften, Akademien und Hochschulen im 18. und beginnenden 19. Jahrhundert. Berlin, 1976. S. 271–294; Robel G. Berichte über Rußlandreisen // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 216–247; Хорошилова Л.Б. Географические знания, экспедиции и открытия // Очерки русской культуры XVIII века. Т. 3. М., 1988. С. 85–121.

460 Подробнее см.: Amburger E. Buchdruck, Buchhandel und Verlage in St. Petersburg im 18. Jahrhundert // Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert: Beiträge zur Geschichte der Kommunikation in Mittel– und Osteuropa. Berlin, 1977. S. 201–216 (2-е изд.: Amburger E. Fremde und Einheimische im Wirtschafts– und Kulturleben des neuzeitlichen Rußland. Wiesbaden, 1982. S. 137–152); Зайцева А.А. «Кабинеты для чтения» в Санкт-Петербурге конца XVIII – начала XIX века // Русские библиотеки и частные книжные собрания XVI–XIX веков: Сб. науч. тр. Л., 1979. С. 29–46; Donnert E. Rußland im Zeitalter der Aufklärung. S. 119–131; Idem. Zum russischen Buch-, Verlags– und Zeitschriftenwesen (1700–1783) // Grasshoff H. (Hrsg.) Literaturbeziehungen im 18. Jahrhundert: Studien und Quellen zur deutsch-russischen und russisch-westeuropäischen Kommunikation. Berlin, 1986. S. 236–260; Rietz H. Vertrieb und Werbung im Rigaer Buchhandel des 18. Jahrhunderts // Göpfert H.G., Koziełek G., Wittmann R. (Hrsg.) Buch– und Verlagswesen im 18. und 19. Jahrhundert. S. 253–262; Rietz H. Buchhändler und Verleger als Vermittler zwischen russischen und deutschen Wissenschaftlern in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. S. 216–231; Lehmann U. Der Verlag Breitkopf in Leipzig und die Petersburger Akademie in den 60er und 70er Jahren des 18. Jahrhunderts // ZfS. Bd. 8. 1963. S. 25–33; Marker G. Russian Journals and Their Readers in the Late Eighteenth Century // OSP. Vol. 19. 1986. P. 88–101; Краснобаев Б.И., Черная Л.А. Книжное дело // Очерки русской культуры XVIII века. Т. 2. М., 1987. С. 294–322; Дмитриев С.С. Русская периодическая печать // Там же. С. 323–355. Самой содержательной из всех представляется интерпретация – экономическая и культурно-политическая – американского историка Гари Маркера, в которой он опирается на Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725–1800 (Т. 1–5. М., 1962–1975), вышедший в свет ранее Сводного каталога книг на иностранных языках, изданных в России в XVIII веке. 1701–1800 (Т. 1–3. Л., 1984–1986): Marker G. Publishing, Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700–1800.

461 Bartlett R.P. Human Capital. P. 101.

462 Екатерина II – Михаилу Илларионовичу Воронцову, 6.01.1766 г.; без даты (февраль 1766 г.); Екатерина II – Никите Ивановичу Панину, без даты (апрель 1766 г.) // Сб. РИО. Т. 10. С. 58–59, 67–69. О причинах переезда Леонарда Эйлера см.: Stieda W. Die Übersiedlung Leonhard Eulers von Berlin nach St. Petersburg. Leipzig, 1931; Winter E. Euler und die Begegnung der deutschen mit der russischen Aufklärung // Idem. (Hrsg.) Die deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler. S. 1–18, здесь S. 14 ff.; Amburger E. Beiträge. S. 125–126; Biermann K. – R. Wurde Leonhard Euler durch J.H. Lambert aus Berlin vertrieben? // Engel W. (Hrsg.) Festakt und Wissenschaftliche Konferenz aus Anlaß des 200. Todestages von Leonhard Euler, 15./16. September 1983 in Berlin. Berlin, 1985. S. 91–99.

463 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 18.05.1779 г., 15.11.1782 г., 03. и 15.04, 5.11.1785 г., 17.06. и 23.07.1786 г., 10.04.1795 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 141, 254, 328, 330, 370, 378, 381, 630. О Палласе см. энциклопедическую работу Ф. Вендланда: Wendland F. Peter Simon Pallas; Idem. Peter Simon Pallas – eine Zentralfigur der deutsch-russischen Beziehungen im ausgehenden 18. Jahrhundert // Thomas L., Wulff D. (Hrsg.) Deutsch-russische Beziehungen: Ihre welthistorischen Dimensionen vom 18. Jahrhundert bis 1917. Berlin, 1992. S. 138–159; Beiträge mehrerer Autoren in: Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. Berlin, 1962. S. 245–317. Подробнее об участии Палласа в лингвистических штудиях императрицы см. главу 6 настоящей книги.

464 Собственноручная приписка Екатерины II о германском ученом А.Ф. Бюшинге (7 мая 1765 г.) // Сб. РИО. Т. 10. C. 7–8. О Бюшинге см.: Mühlpfordt G. Ein deutscher Rußlandkenner des 18. Jahrhunderts: F. Büsching als Herausgeber einer Schrift über die Wiedervereinigung der Ukraine mit Rußland // ZfG. Bd. 2, Beiheft 1. 1954. S. 40–62; Amburger E. Beiträge. S. 130–131, 176–177; Hoffmann P. Anton Büschings „Wöchentliche Nachrichten“ als Bibliographie der Rußlandliteratur der siebziger und achtziger Jahre des 18. Jahrhunderts // Steinitz W. (Hrsg.) Ost und West. S. 312–320; Hoffmann P. Anton Friedrich Büsching als Schuldirektor in St. Petersburg und in Berlin: Aus einem Briefwechsel mit Gerhard Friedrich Müller // ZfG. Bd. 42. 1994. S. 389–398; Wendland F. Zeitschriften der zweiten Hälfte des 18. Jh. in Deutschland und Rußland und ihre Bedeutung für die deutsch-russischen Wissenschaftsbeziehungen // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 279–289, здесь S. 280–282; Белковец Л.П. Россия в немецкой исторической журналистике XVIII в. Г.Ф. Миллер и А.Ф. Бюшинг. Томск, 1988. С. 189–281.

465 [Храповицкий А.В.] Дневник. С. 40 (12 марта 1788 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 46. См. также упоминание Бюшинга: [Храповицкий А.В.] Дневник. С. 113 (17 ноября 1788 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 111.

466 [Weikard M.A.] Biographie des Doktors M.A. Weikard, von ihm selbst herausgegeben. Berlin; Stettin, 1784; переизд.: Weikard M.A. ‚Biographie’ und ‚Denkwürdigkeiten‘ // Hrsg. F. – U. Jestädt Fulda, 1988. S. 92–94 (2. Aufl.: 1787. S. 118–123); Schmitt O.M. Melchior Adam Weikard: Arzt, Philosoph und Aufklärer. Fulda, 1970. S. 48; Müller-Dietz H.E. Ärzte im Rußland des achtzehnten Jahrhunderts. Esslingen, 1973. S. 95.

467 См. об этом выше, с. 98–99.

468 См. переписку Екатерины II и Циммермана за 1786 год в сборнике: Bodemann Е. (Hrsg.) Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann. Hannover. Leipzig, 1906. S. 19–41. Особенно см. письма: И.Г. Циммерман – Екатерине II, 4.07.1788 г., 3.02.1789 г.; Екатерина II – И.Г. Циммерману, 11.10.1788 г. // Ibid. S. 72, 80, 93–94. См. об их переписке: Bodemann E. Johann Georg Zimmermann: Sein Leben und bisher ungedruckte Briefe an denselben. Hannover, 1878. S. 121 ff.; Ischer R. Johann Georg Zimmermann’s Leben und Werke: Literarhistorische Studie. Bern, 1893. S. 175–180; Müller-Dietz H.E. Ärzte im Rußland. S. 93–94.

469 См.: Екатерина II – И.Г. Циммерману, 10.01.1786 г. // Bodemann E. (Hrsg.) DerBriefwechsel. S. 20. Оригинал по-французски: «N.B. qu’on ne fait guère des fromages dans toute la Russie». (Пер. науч. ред. ) См.: Bartlett R.P. Human Capital. P. 131–132.

470 См.: Екатерина II – Ф.М. Гримму, 2.04.1782 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 235. Оригинал по-немецки: «Bau– und Mauermeister habe ich von Nöthen, weil ich, ohne die Welt zusammen zu mauern ein ganzes Reich zu bemauern habe». Здесь игра слов: «bemauern» – букв.: «обнести каменной стеной». (Пер. науч. ред. )

471 В оригинале gouvernante , в русском переводе – «надзирательница»; в работе О.Г. Агеевой дается официальное название этой должности – «гофмейстерина при фрейлинах», см.: Агеева О.Г. Императорский двор России, 1700–1796 годы. М., 2008. С. 260–261. – Примеч. К.Ш.

472 Екатерина II – И. Бьельке, 19.11.1765 г.; 28.02., 12.03., 30.04., 26.08.1766 г.; 20.01.1767 г. // Сб. РИО. Т. 10. C. 47–48, 62, 70–71, 73–75, 105, 165 (рус. пер. см. там же в примеч.), цит. с. 47–48 (письмо от 19.11.1765 г.). См.: Amburger E. „Madame Bielke“, eine Korrespondentin Katharinas II. // JGO. N.F. Bd. 35. 1987. S. 384–389, здесь S. 387.

473 Wihksninsch N. Die Aufklärung und die Agrarfrage in Livland: Bd. 1: Die ältere Generation der Vertreter der Aufklärung in Livland: Phil. Diss. Berlin, 1931 (переизд.: Riga, 1933. S. 64–127); Winter E. Halle als Ausgangspunkt der deutschen Rußlandkunde im 18. Jahrhundert. Berlin, 1953. S. 255–289.

474 Несмотря на многочисленные исследования прошлых лет в духе case studies , «синтезирующих», отталкивающихся от существующей историографии вопроса работ по истории прибалтийских провинций в эпоху Просвещения пока не написано. См.: Neander I. Die Aufklärung in den Ostseeprovinzen // Wittram R. (Hrsg.) Baltische Kirchengeschichte. Göttingen, 1956. S. 130–149; Donnert E. Die Leibeigenschaft im Ostbaltikum und die livländische Aufklärungsgeschichtsschreibung // JGUVLE. Bd. 5. 1961. S. 185–199; Idem. Johann Georg Eisen (1717–1779): Ein Vorkämpfer der Bauernbefreiung in Rußland. Leipzig, 1978; Mühlpfordt G. Bahrdts baltische Schriften: Zum Exil eines radikalen Aufklärers 1771–1792 // JGSLE. Bd. 20. 1976. S. 77–95; Ischreyt H. Buchhandel und Buchhändler im nordosteuropäischen Kommunikationssystem (1762–1797) // Buch und Buchhandel im 18. Jahrhundert. Hamburg, 1981. S. 249–269; Bartlitz J. Ein „Polyhistor“ des Ostbaltikums: Zum Wirken von August Wilhelm Hupel (1737–1819) // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. S. 177–215; Neuschäffer H. Unterschlagene Machtpolitik: Aufklärung und Aufklärer im Baltikum zur Zeit Katharinas II // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 396–426; Bartlett R.P. The Question of Serfdom: Catherine II, the Russian Debate and the View from the Baltic Periphery (J.G. Eisen and G.H. Merkel) // Idem., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment: Essays for Isabel de Madariaga. P. 142–166; Idem. Russia’s First Abolitionist: The Political Philosophy of J.G. Eisen // JGO. N.F. Bd. 39. 1991. S. 161–176; Jürjö I. Lesegesellschaften in den baltischen Provinzen im Zeitalter der Aufklärung: Mit besonderer Berücksichtigung der Lesegesellschaft von Hupel in Oberpahlen // ZfO. Bd. 39. 1990. S. 540–571; Bd. 40. 1991. S. 28–56; Idem. August Wilhelm Hupel als Repräsentant der baltischen Aufklärung // JGO. N.F. Bd. 39. 1991. S. 495–513; Elias O.H. (Hrsg.) Aufklärung in den baltischen Provinzen Rußlands: Ideologie und soziale Wirklichkeit. Köln; Weimar; Wien, 1996.

475 О политике Екатерины II в прибалтийских провинциях см.: Sacke G. Livländische Politik Katharinas II. // Quellen und Forschungen zur baltischen Geschichte. Bd. 5. Riga; Posen, 1944. S. 26–72; Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 285–631; Neuschäffer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen, 1975; Elias O. – H. Reval in der Reformpolitik Katharinas II. (1783–1796). Bonn; Bad Godesberg, 1978; Madariaga I de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 61–66, 315–324 (рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 113–120, 504–518. – Примеч. пер. ); Bartlett R.P. The Russian Nobility and the Baltic German Nobility in the Eighteenth Century // CMRS. Vol. 34. 1993. № 1–2. P. 233–243. О реформах администрации см.: LeDonne J.P. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762–1796. Princeton (N.J.), 1984. P. 325–342.

476 Neuschäffer H. Katharina II. S. 83–123, 459–464, 464–466.

477 Вобан, Себастьен Ле Претр де (Vauban, Sébastien Le Prestre de, 1633–1707), маркиз – военный инженер, маршал Франции (1703), писатель, почетный член Французской академии наук (1699). С 1677 г. руководил всеми инженерными работами во Франции. – Примеч. науч. ред.

478 Собственноручные деловые заметки Екатерины II см.: Собственноручная записка Екатерины II о разладе между Вильбуа, Эльмтом и Вейсманом касательно работ для соделания устья Двины реки судоходным (13 мая 1765 года) // Сб. РИО. Т. 10. С. 9; Собственноручная записка Екатерины II о работах капитана Вейсмана для сделания устья Двины-реки судоходным (1765 года) // Там же. С. 49; Собственноручная записка Екатерины II о работах на р. Двине, производившихся под наблюдением Вейсмана (6 июня 1766 года) // Там же. C. 90–91. См.: Neuschäffer H. Katharina II. S. 240–242; Истомина Э.Г . Водные пути России во второй половине XVIII – начале XIX века. М., 1982. С. 186–187.

479 Neuschäffer H. Katharina II. S. 248–249; Alexander J.T. Autocratic Politics in a National Crisis: the Imperial Russian Government and Pugachev’s Revolt, 1773–1775. Bloomington (Ind.), 1969. P. 104, 138, 150–152, 178, 181–182; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 247–251, 254 (см. на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 399–401, 406. – Примеч. науч. ред. ).

480 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 3.04.1794 г. // Сб. РИО. Т. 23. C. 601. Оригинал по-немецки: «eine derbe russische Schlappе». (Пер. науч. ред. ) См.: Neuschäffer H. Katharina II. S. 234–236.

481 Neuschäffer H. Katharina II. S. 244–245; LeDonne J.P. Catherine’s Governors and Governors-General, 1763–1796 // CMRS. Vol. 20. 1979. P. 15–42, здесь p. 19, 37; Idem. Ruling Russia. P. 301.

482 Amburger E. Geschichte der Behördenorganisation Rußlands von Peter dem Großen bis 1917. Leiden, 1966. S. 370; Neuschäffer H. Katharina II. S. 247, 474–475; LeDonne J.P. Catherine’s Governors. P. 18–20, 37. Фермор был родом из Шотландии, однако в 1759 году был принят в лифляндское рыцарство.

483 Amburger E. Geschichte der Behördenorganisation. S. 403; Neuschäffer H. Katharina II. S. 471 ff.; LeDonne J.P. Ruling Russia. P. 285–287.

484 Neuschäffer H. Katharina II. S. 470 ff.; LeDonne J.P. Catherine’s Governors. P. 28, 37.

485 Amburger E. Geschichte der Behördenorganisation. S. 372; Neuschäffer H. Katharina II. S. 253 ff., 472; LeDonne J.P. Catherine’s Governors. P. 25, 28, 37.

486 Neuschäffer H. Katharina II. S. 234–236; LeDonne J.P. Catherine’s Governors. P. 25; Idem. Ruling Russia. P. 285 ff.

487 Blum K.L. Graf Jakob Johann von Sievers und Rußland zu dessen Zeit. Leipzig; Heidelberg, 1864. S. 1–36; Neuschäffer H. Katharina II. S. 73, 100 ff.; Jones R.E. Provincial Development in Russia: Catherine II and Jacob Sievers. New Brunswick (N.J.), 1984. P. 44–50.

488 Blum K.L. Graf Jakob Johann von Sievers. S. 125.

489 LeDonne J.P. Catherine’s Governors. P. 16, 20–21, 32, 38.

490 Хотя Якоб Сиверс, будучи уже в летах, уничтожил более сотни адресованных к нему писем Екатерины II, доверие, которое питала к нему Екатерина, очевидно даже из тех бумаг, что дошли до нас: Blum K.L. Ein russischer Staatsmann: Des Grafen Jacob Johann Sievers Denkwürdigkeiten zur Geschichte Rußlands. Bde. 1–4. Leipzig; Heidelberg, 1857–1858. Во всех работах по истории территориального устройства, городов и внутренних водных путей при Екатерине II Сиверсу совершенно заслуженно приписывается центральная роль. См.: Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины II. Т. 2. М.; Л., 1941. С. 217–224, 264–265, 267–270, 272–274, 276, 278; Павлова-Сильванская М.П. Социальная сущность областной реформы Екатерины II // Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.): Сб. ст. к семидесятилетию со дня рождения и сорокапятилетию научной и педагогической деятельности Б.Б. Кафенгауза. М., 1964. С. 460–491; Клокман Ю.Р. Социально-экономическая история русского города: Вторая половина XVIII века. М., 1967. С. 126–134, 166–172; Jones R.E. Catherine II and the Provincial Reform of 1775: A Question of Motivation // CSS. Vol. 4. 1970. P. 497–512; Idem. The Emancipation of the Russian Nobility, 1762–1785. Princeton (N.J.), 1973; Idem. Urban Planning and the Development of Provincial Towns in Russia, 1762–1796 // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 321–344; Jones R.E. Jacob Sievers, Enlightened Reform and the Development of a ‘Third Estate’ in Russia // RR. Vol. 36. 1977. P. 424–438; Idem. Getting the Goods to St. Petersburg: Water Transport from the Interior, 1703–1811 // SR. Vol. 43. 1984. P. 413–433; Idem. Provincial Development; Bartlett R.P. J.J. Sievers and the Russian Peasantry under Catherine II // JGO. N.F. Bd. 32. 1984. S. 16–33.

491 Историю текста Учреждений для управления губерний 1775 г. см.: Григорьев В.А . Реформа местного управления при Екатерине II (Учреждения о губерниях 7 ноября 1775 г.). СПб., 1910. С. 200–309; Зутис Я. Остейзский вопрос. С. 382–485; Павлова-Сильванская М.П. Социальная сущность; Jones R.E. The Emancipation. P. 210–272. О екатерининской рецепции идей английского права через труды У. Блэкстоуна см.: Raeff M . The Empress and the Vinerian Professor: Catherine II’s Projects of Government Reform and Blackstone’s Commentaries // OSP. Vol. 7. 1974. P. 18–41.

492 «…the perfect lieutenant of enlightened despotism». (Примеч. науч. ред. ) См.: Jones R.E. The Emancipation. P. 178.

493 Такая точка зрения – вполне обоснованная – представлена в работе: Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 316–317.

494 Neuschäffer H. Katharina II. S. 384.

495 Указ Екатерины II о возведении некоторых лиц в дворянство эстляндское и лифляндское (4 марта 1764 г.) // Сб. РИО. Т. 7. С. 349–350.

496 ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 17. № 12518, 12622; Т. 18. № 12888. См.: Sacke G. Livländische Politik. S. 51–54.

497 Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 230–284, 297–300; Neuschäffer H. Katharina II. S. 403–405; Madariaga I de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 63–64 (рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 117. – Примеч. науч. ред. ); Bartlett R.P. The Question of Serfdom.

498 Sacke G. Livländische Politik. S. 31.

499 Семевский В.И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века. Т. 1. СПб., 1888. С. 14–17; Wihksninsch N. Die Aufklärung. S. 206–230; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 334–339; Neuschäffer H. Der livländische Pastor und Kameralist Johann Georg Eisen zu Schwarzenberg: Ein deutscher Vertreter der Aufklärung in Rußland zu Beginn der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 120–143, здесь S. 125–132; Neuschäffer H. Katharina II. S. 274–285, 389–402; Bartlett R.P. The Question of Serfdom. P. 154–157; Idem. Russia’s First Abolitionist. См. работу, автор которой привлек латвийские исследования: Donnert E. Johann Georg Eisen. S. 51–72.

500 Neuschäffer H. Katharina II. S. 379–387.

501 Wihksninsch N. Die Aufklärung. S. 230–258; Sacke G. Livländische Politik. S. 31–36; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 339–359; Neuschäffer H. Katharina II. S. 405–407, 413–426; Idem. C.F. Frhr. von Schoultz-Ascheraden: Ein Beitrag zum Forschungsproblem der Agrarreformen im Ostseeraum des 18. Jahrhunderts // Journal of Baltic Studies. Vol. 12. 1981. P. 318–332.

502 Wihksninsch N. Die Aufklärung. S. 237 ff.; Sacke G. Livländische Politik. S. 31–33; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 345–353; Neuschäffer H. Katharina II. S. 413–420.

503 Гак (нем . Haken) – региональная единица учета земли и крестьянских повинностей в Эстонии и Латвии. – Примеч. К.Ш.

504 Sacke G. Livländische Politik. S. 35–36; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 353–359; Neuschäffer H. Katharina II. S. 405–407.

505 Собственноручное наставление Екатерины II князю Вяземскому при вступлении им в должность генерал-прокурора (1764 г.) // Сб. РИО. Т. 7. С. 345–348, здесь с. 348. См.: Sacke G. Livländische Politik. S. 38; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 290; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 61–62 (рус. пер. см.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 115. – Примеч. науч. ред .).

506 [Екатерина II.] Наказ императрицы Екатерины II. С. 85, ст. 292; Список с собственноручных ответов Екатерины II к А. Бибикову. О разъяснении недоразумений при обсуждении проекта в Комиссии для сочинения нового уложения (1768 г.) // Сб. РИО. Т. 10. С. 272–274, здесь с. 273. (См. цитату также: Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб., 1885; репринт: М., 1998. С. 590. – Примеч. науч. ред. ) См.: Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II. С. 166; Sacke G. Livländische Politik. S. 38.

507 Два письма Екатерины II-й к генерал-прокурору князю А.А. Вяземскому [без даты] // Бартенев П.И. (Ред.) Осмнадцатый век. Т. 3. М., 1869. С. 388–389; Sacke G. Livländische Politik. S. 40–42; о контексте высказываний см.: Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 360–381.

508 Екатерина II – лифляндскому генерал-губернатору Ю.Ю. Броуну, август 1782 г., цит. по копии немецкоязычного оригинала, по изданию: Bienemann F . Die Statthalterschaftszeit in Liv– und Estland (1783–1796). Ein Capitel aus der Regentenpraxis Katharinas II. Leipzig, 1886. S. 101. См. также: Sacke G. Livländische Politik. S. 44; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 523; Neuschäffer H. Katharina II. S. 449–452; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 315–321 (рус. пер. см.: С. 504–511. – Примеч. науч. ред. ).

509 Sacke G. Livländische Politik. S. 44–49; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 567–587; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 321–324 (рус. пер. см.: С. 511–518. – Примеч. науч. ред. ); LeDonne J.P. Ruling Russia. P. 329–334.

510 Так писал в 1868 году публицист – прибалтийский немец Юлиус Экардт, цит. по: Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. S. 520 (рус. пер. см.: Брикнер А.Г. История Екатерины II. СПб., 1885; репринт: М., 1998. – Примеч. науч. ред. ). Об Экардте см.: Garleff M. Zum Rußlandbild Julius von Eckardts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. S. 206–224.

511 См.: Geyer D. „Gesellschaft“ als staatliche Veranstaltung. S. 21–50; в несколько переработанном виде в сборнике: Geyer D. (Hrsg.) Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionären Rußland. S. 20–52.

512 Neuschäffer H. Katharina II. S. 446–452.

513 Екатерина II – Петру Александровичу Румянцеву, 16.08.1768 г., цит. по: Брикнер А.Г. История Екатерины II. С. 588; репринт: М., 1998. С. 590. См.: Sacke G. Livländische Politik. S. 41; Зутис Я. Остзейский вопрос. С. 369.

514 [Екатерина II.] Передняя знатного боярина: Комедия в одном действии. Сочинена в городе Ярославле // Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями А.Н. Пыпина. Т. 1: Драматические сочинения. СПб., 1901. С. 159–185.

515 Екатерина II – Вольтеру, 11.08.1772 г. // Voltaire. Correspondence. № 17877 (рус. пер. цитаты см.: Переписка Российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Вольтером, с 1763 по 1778 год / Пер. М. Антоновского. Т. 2. СПб., 1802. С. 121–122. (В этом издании письмо датировано 6/17 ноября 1772 г. – Примеч. науч. ред. )

516 См.: [Екатерина II.] О время! // Сочинения императрицы Екатерины на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями А.Н. Пыпина. Т. 1: Драматические сочинения. С. 3–48. Переизд.: Сочинения Екатерины II / Сост. О.Н. Михайлов. М., 1990. С. 240–268; Екатерина II – Вольтеру, 11.08. и 17.10.1772 г. // Voltaire. Correspondence. № 17877, 17983. (Это письмо датировано 6/17 ноября 1772 года в издании: Переписка Российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Вольтером, с 1763 по 1778 год / Пер. М. Антоновского. Т. 2. С. 121. – Примеч. науч. ред .)

517 Вольтер – Екатерине II, 29.09.1772 г. (н. ст.) // Voltaire. Correspondence. № 17942 («Нет трудности, кажется, переложить оную на иностранный язык? Я же слишком устарел, чтоб выучиться разуметь язык Вашего Государства» – рус. пер. цит. по: Переписка Екатерины Вторыя с г. Вольтером. Т. 2. C. 119–120. – Примеч. науч. ред .). См. также: Wilberger C.H. Voltaire’s Russia: Window on the East. Oxford, 1976. P. 159–160. «Прозрачное инкогнито» – цитата из работы: Jones W.G. Nikolay Novikov: Enlightener of Russia. Cambridge, 1984. P. 62.

518 См. текст: Берков П.Н. (Сост.) Сатирические журналы Н.И. Новикова. М.; Л., 1951. С. 283–284. Интерпретацию см.: Jones W.G. Nikolay Novikov. P. 61–67. Точку зрения дореволюционной историографии на отношения Екатерины II и Н.И. Новикова см.: Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Вып. 1–3. СПб., 1896–1903 (репринт: Париж, 1930), здесь: Вып. 3: Национализм и европеизм. С. 358–359; Боголюбов В. Н.И. Новиков и его время. М., 1916. С. 62–66. Позиция советской истории литературы представлена в работах: Макогоненко Г.П. Николай Новиков и русское просвещение XVIII века. М.; Л., 1952. С. 184–185; Западов А.В. Новиков. М., 1968. С. 83–85.

519 Вольтер – Екатерине II, 29.09.1772 г. // Voltaire. Correspondence. № 17942 («Наиболее всего удивляет меня не известный ваш Сочинитель, которого комедии и Моллиеровым не уступают!» – рус. цит. по: Переписка Екатерины Вторыя с г. Вольтером. T. 2. C. 119. – Примеч. науч. ред. ); Берков П.Н. (Ред., вступ. ст. и коммент.) Сатирические журналы. С. 283–284.

520 Немецкое издание оригинальной пьесы Геллерта, в комментариях к которому не сказано ни слова о его влиянии на творчество русской императрицы, см.: Gellert C.F. Die Betschwester: Lustspiel in drei Aufzügen: Text und Materialien zur Interpretation / Hrsg. W. Martens. Berlin, 1962. См. также: Schulte-Sasse J. Drama // Grimminger R. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung bis zur Französischen Revolution 1680–1789. München, 1980. S. 423–499, здесь S. 443–449. О работе Екатерины с оригиналом комедии и его переработке см.: Prohaska D. Die Vorlage zur Komödie «O Vremja!» von Katharina II. // Archiv für slavische Philologie. Bd. 27. 1905. S. 563–577; Чебышев А.А. Источник комедии императрицы Екатерины «О, время!» // РС. Т. 129. 1907. № 2. С. 389–409; Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. М., 1939. С. 288–289. Русский перевод комедии, выполненный писателем и переводчиком Михаилом Алексеевичем Матинским (1750–1820), был издан двумя годами позже екатерининского переложения комедии: Матинский М.А. Х.Ф. Геллерт, Богомолка: Комедия в 3-х действиях. СПб., 1774; см.: Чебышев А.А. Источник. С. 394.

521 О Христиане Фюрхтеготте Геллерте см. примеч. 17 к главе 2; его роман Leben der schwedischen Gräfin von G*** вышел анонимно в 1746 году, а русский перевод (Геллерт Х.Ф. Жизнь шведской графини фон Г***: 2 ч. Тамбов, 1792) – с указанием авторства. – Примеч. науч. ред . О Геллерте и России см.: Keller M. Literarische Würze: Russisches bei Gellert und Münchhausen // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1987. S. 494–498; Martens W. Gellert zwischen Frömmigkeit und Tugend: Sein Leben der schwedischen Gräfin von G. vor pietistischem Hintergrund // Idem. Literatur und Frömmigkeit in der Zeit der frühen Aufklärung. Tübingen, 1989. S. 199–213.

522 Martens W. Die Botschaft der Tugend: Die Aufklärung im Spiegel der deutschen Moralischen Wochenschriften. Stuttgart, 1971. S. 253–256.

523 Alexander J.T. Bubonic Plague in Early Modern Russia: Public Health and Urban Disaster. Baltimore; London, 1980; Idem. Catherine the Great: Life and Legend. N.Y., Oxford, 1989. P. 159–161; Scharf C. Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762. S. 764–769.

524 Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. S. 117. О том же в более ранней работе: Prohaska D. Die Vorlage.

525 Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 573 (cм. на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 912. – Примеч. науч. ред. ); об этом же см.: [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung der Kaiserinn Katharina II. von Rußland. Berlin, 1797. S. 203–206.

526 См.: Sacke G. Die Pressepolitik Katharinas II. von Rußland // Zeitungswissenschaft. Bd. 13. 1938. S. 570–578; Idem. Die Kaiserin Katharina II., Voltaire und die „Gazette de Berne“ // Zeitschrift für Schweizerische Geschichte. Bd. 18. 1938. S. 305–314; Gooch G.P. Catherine the Great and Other Studies. London, 1954. P. 63–70; Lentin A. (Ed.) Voltaire and Catherine the Great: Selected Correspondence. P. 22–28; Wilberger C.H. Voltaire’s Russia. P. 160–183.

527 Preuss U. Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik im Urteile der deutschen Zeitgenossen // JKGS. N.F. Bd. 5. 1929. S. 1–56, 169–227, здесь S. 1–56.

528 Об истории собрания западноевропейской живописи в Эрмитаже см.: Piotrowskij B.B. Die Eremitage. Stuttgart, 1982 (reprint: 1990). S. 108–185; Piotrowskij B.B., Suslov V.A. Preface // Eisler C. Paintings in the Hermitage. N.Y., 1990. P. 9–17, 19–31.

529 Обстоятельного исследования о Екатерине II – меценате пока не создано. Наиболее представительной остается интерпретация столетней давности: Réau L. Catherine la Grande: inspiratrice et Mécène des arts. Paris, 1912. C м. также: McConnell A. Catherine the Great and the Fine Arts // Mendelsohn E., Shatz M.S. (Ed.) Imperial Russia, 1700–1917: State – Society – Opposition: Essays in Honor of Marc Raeff. DeKalb (Ill.), 1988. P. 37–57: в работе, однако, уделяется крайне мало внимания «немецким» художникам. Сведения здесь и далее приводятся преимущественно по изданию: Stählin K. Aus den Papieren Jacob von Stählins: Ein biographischer Beitrag zur deutsch-russischen Kulturgeschichte des 18. Jahrhunderts. Königsberg; Berlin, 1926. S. 285–286; Permenter H.R. The Personality and Cultural Interests of the Empress Catherine II as Revealed in Her Correspondence with Friedrich Melchior Grimm: Ph. D. diss. / Univ. of Texas. Austin, 1969. P. 126–171; Wilson A.M. Diderot. N.Y., 1972. P. 545–546; Talbot Rice T. The Conflux of Influences in Eighteenth-Century Russian Art and Architecture: a Journey from the Spiritual to the Realistic // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 267–299; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 532–534 (cм. на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 849–850. – Примеч. науч. ред. ); Garlowa M., Aswarischtsch B. Eulen nach Athen tragen? // Ebert-Schifferer S. (Hrsg.) Von Lucas Cranach bis Caspar David Friedrich: Deutsche Malerei aus der Ermitage: [Каталог]. Frankfurt a.M., 1991. S. 13–17. О живописных полотнах художников-немцев в собрании Эрмитажа см.: Никулин Н.Н. Немецкая и австрийская живопись XV–XVIII веков: Эрмитаж. Л., 1989 (2-е изд.: СПб., 1992).

530 См.: McConnell A. Catherine the Great. P. 49.

531 Lentin A. Voltaire and Catherine. P. 177 ff.; Wilson A.M. Diderot. P. 449–467; Black J.L. G. – F. Müller and the Imperial Russian Academy. Kingston; Montreal, 1986. P. 180; Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Т. 1–3. Л., 1961–1971, здесь: Т. 3. С. 5–6; Afferica J. Considerations on the Formation of the Hermitage Collection of Russian Manuscripts // FOG. Bd. 24. 1978. S. 237–336; Volk O. Über Keplers Manuskripte und ihren Ankauf durch Katharina II. // JGUVLE. Bd. 7. 1963. S. 381–388; Wendland F. Peter Simon Pallas (1741–1811): Materialien einer Biographie. Bd. 1. Berlin; N.Y., 1992. S. 532–535.

532 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 18.09.1790 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 499.

533 Рентген, Давид (Roentgen, David, 1743–1807) – один из самых известных мастеров-мебельщиков XVIII века; преуспевающий владелец большой мастерской в Нейвиде-на-Рейне, он отличался большим художественным талантом. В начале 1770-х годов изготовлял мебель наборного дерева в стиле рококо; открыв мастерскую в Париже в 1774 году и став поставщиком мебели французского двора, Рентген постепенно перешел к классицистическим формам. Впервые приехал в Россию в 1784 году, поставки его мебели ко двору продолжались с 1784 по 1790 год, в основном она использовалась в интерьерах возведенного к 1784 году Большого Эрмитажа, среди заказчиков были и приближенные императрицы. В коллекции Эрмитажа хранятся его работы: бюро с Аполлоном, бюро с медальоном Платона, шкаф для хранения коллекции резных камней и др. – Примеч. науч. ред.

534 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 5.04.1784 г., 15.04.1785 г., 26.11.1787 г., 12.02.1790 г., 6.04.1795 г. // Там же. С. 299, 309, 331, 426, 481, 622. См.: Stürmer M. David Roentgen – Englischer Cabinetmacher 1743–1807: Luxus, Kapitalismus und Puritanismus // Blätter für deutsche Landesgeschichte. Bd. 118. 1982. S. 61–72, здесь S. 61, 69, 71.

535 Винкельман, Иоганн Иоахим (Winkelmann, Johann Joachim, 1717–1768) – крупнейший немецкий историк античного искусства. Его интерпретация античного искусства легла в основу эстетики немецкого классицизма. – Примеч. науч. ред . О процессах литературной рецепции см.: Segel H.B. Classicism and Classical Antiquity in Eighteenth– and Early-Nineteenth-Century Russian Literature // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. P. 48–71, здесь p. 48–56; Rosenberg K. The Quarrel between Ancients and Moderns in Russia // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. P. 196–205.

536 «Немецкими» здесь называются художники, происходившие из немецкоязычных областей и территорий, относившихся к Священной Римской империи. См.: Roettgen S. Deutsche Malerei – was ist das? // Ebert-Schifferer S. (Hrsg.) Von Lucas Cranach bis Caspar David Friedrich. S. 18–33. О меценатской деятельности римских пап в XVIII веке см.: Pastor L., Freiherr von. Geschichte der Päpste seit dem Ausgang des Mittelalters. Bd. 16, Abt. 1–3. Freiburg, 1931–1933, здесь Abt. 1. S. 101–160 (Бенедикт XIV), 465–477 (Климент XIII); Abt. 2. S. 368–374 (Климент XIV); Abt. 3. S. 34–81 (Пий VI).

537 Wagener A. Goethe und sein römischer Freundeskreis // Goethe in Italien: [Каталог]. Mainz, 1986. S. 40–54, цит. S. 41. Об оправданном соображениями разумности «общеевропейском стиле», известном как ампир, который «распространится как во Франции, так и в Англии, Германии, Италии», писал Жан Старобинский, при этом ни слова не упомянув о России: Starobinski J. Rom und das Neoklassizistische // Idem. Die Embleme der Vernunft. München, [1980]. S. 78–86, здесь S. 78 (в рус. пер. см.: Старобинский Ж . Рим и неоклассика // Поэзия и знание: История литературы и культуры. Т. 2 / Под ред. С.Н. Зенкина; пер. с фр. М., 2002. С. 416–423, здесь с. 416. – Примеч. науч. ред. ). Напротив, избытком национально-исторических категорий страдает следующая работа, в остальном – энциклопедическая по объему материала: Noack F. Das Deutschtum in Rom seit dem Ausgang des Mittelalters. Bde. 1–2. Stuttgart; Berlin; Leipzig, 1927, здесь: Bd. 1. S. 317–375 (гл. VII: Klassizismus und Altertumsforschung unter deutscher Führung / Классицизм и изучение античности под руководством немцев). О включении немецких художников в орбиту римской традиции и о соперничестве местных римских и разнообразных иностранных колоний художников см.: Clark A.M. Studies in Roman Eighteenth-Century Painting / Ed. E.P. Bowron. Washington (D.C.), 1981; Gross H. Rome in the Age of Enlightenment: The post-Tridentine Syndrome and the Ancien Regime. Cambridge, 1990. P. 334–365.

538 Менгс, Антон Рафаель (Mengs, Anton Raphael, 1728–1779) – немецкий живописец, теоретик искусства; работал в Дрездене, Риме и Мадриде. – Примеч. науч. ред .

539 В настоящее время – город Усти-над-Лабем (Чехия). – Примеч. науч. ред .

540 См.: Justi C. Winckelmann und seine Zeitgenossen. 5. Aufl. Bde. 1–3 (1866–1872). Köln, 1956, здесь: Bd. 2. S. 39–63, 398–406; Noack F. Das Deutschtum. Bd. 1. S. 318–331.

541 Рейфенштейн, Иоганн Фридрих (Reifenstein. Johann Friedrich, 1719–1791) – почетный академик Академии художеств и ее комиссионер в Риме в 1772–1790 годах. – Примеч. науч. ред.

542 См.: Reifenstein, Johann Friedrich // ADB. Bd. 27. S. 685–686; Noack F. Das Deutschtum. Bd. 1. S. 340–341, 371; Husar I. Johann Joachim Winckelmann in den ostslawischen Ländern // Beiträge zu der internationalen Wirkung Johann Joachim Winckelmanns. Tle. 2/3. Stendal, 1979. S. 9–68, здесь S. 44–48. О деятельности Рейфенштейна в Риме см.: Lauts J. Karoline Luise von Baden: Ein Lebensbild aus der Zeit der Aufklärung. Karlsruhe, 1980. S. 160–162, 171–173. О влиянии Винкельмана на русскую литературу см.: Segel H.B. Classicism. P. 57–71. Поскольку Якоб Штелин полагал, что его авторитет как художественного критика занижен, он неоправданно строго высказывался в 1760-е годы по отношению к Петербургской академии художеств, подверженной «чужеземному» влиянию, и к неоклассицизму как стилю вообще: Stählin K . Aus den Papieren Jacob von Stählins. S. 257–286.

543 О фигуре «чичероне» в Риме начиная с XVIII века см.: Gross H. Rome in the Age of Enlightenment. P. 316–320.

544 Например: Вольтер – Екатерине II, 24.01.1766 г. // Voltaire. Correspondence. № 13134 («Никогда не имел я желания быть в Риме; ибо всегда чувствовал отвращение видеть монахов в Капитолии, а гробницы Сципионовы попираемы попами…» – рус. пер. цит. по: Переписка Екатерины Вторыя с г. Вольтером. Т. 1. СПб., 1802. C. 15–16. – Примеч. науч. ред. ).

545 Brilli A. Il viaggio in Italia. Milano, 1987. О поездках немцев в Италию и их дневниках см. обзор современных исследований: Maurer M. Italienreisen: Kunst und Konfession // Bausinger H., Beyrer K., Korff G. (Hrsg.) Reisekultur: Von der Pilgerfahrt zum modernen Tourismus. München, 1991. S. 221–229. Об аудиенции княгини Е.Р. Дашковой у папы Пия VI в 1781 году см. ее мемуары: Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 132. О роскошных празднествах, устроенных курией в честь приезда великого князя Павла Петровича и его супруги Марии Федоровны, см.: Pastor L. von. Geschichte. Bd. 16, Abt. 3. S. 75–76. Об интересе Павла к папству и католицизму вообще см.: McGrew R.E. Paul I of Russia: 1754–1801. Oxford, 1992. P. 126–127, 223, 258–263, 271–281, 296–299, 316–317.

546 Noack F. Das Deutschtum. Bd. 1. S. 367–375; Wagener A. Goethe und sein römischer Freundeskreis.

547 Хаккерт, Якоб Филипп (Hackert, Jakob Philipp, 1737–1807) – немецкий живописец, пейзажист, принадлежал кругу поклонников эстетических идей Винкельмана и Менгса; придворный художник неаполитанского короля Фердинанда IV, работал в Пизе и Флоренции. – Примеч. науч. ред .

548 Кауфман, Ангелика (Kauffmann,Angelika Maria Anna Katharina, 1741–1807) – немецкая художница эпохи классицизма, родилась в Швейцарии в австрийской семье; работала в Риме и Лондоне, пользовалась большим успехом как портретист; была членом Флорентийской, Римской, Венецианской и Лондонской академий художеств. – Примеч. науч. ред . См.: Clark A.M. „Roma mi è sempre in pensiero“ // Angelika Kauffmann und ihre Zeitgenossen. Bregenz; Wien, 1968–1969. S. 5–17 (reprint: Idem. Studies. P. 125–138); Baumgärtel B. Freiheit – Gleichheit – Schwesterlichkeit: Der Freundschaftskult der Malerin Angelika Kauffmann // Schmidt-Linsenhoff V. (Hrsg.) Sklavin oder Bürgerin? Französische Revolution und Neue Weiblichkeit 1760–1830. Frankfurt a.M., 1989. S. 325–339.

549 Тишбейн, Иоганн Фридрих Август (Tischbein, Johann Friedrich August, 1750–1812) – немецкий живописец-портретист, представитель художественной династии; работал в Голландии, Германии, Франции и Италии, в 1806–1808 годах – в Петербурге. – Примеч. науч. ред .

550 Никулин Н.Н. Немецкая и австрийская живопись; Ebert-Schifferer S. Von Lucas Cranach bis Caspar David Friedrich; Krönig W. Philipp Hackert und Rußland: Mit einem Verzeichnis der in Rußland befindlichen Gemälde Hackerts // Wallraf-Richartz-Jahrbuch. Bd. 28. 1966. S. 309–320.

551 Унтербергер, Христоф (Unterberger, Christoph, 1732–1798) – немецкий художник, с 1758 года до самой смерти работал в Риме; автор алтарных образов и фресок, в том числе в одном из залов виллы Боргезе. – Примеч. науч. ред .

552 Якоби, Фридрих Генрих (Jacobi, Friedrich Heinrich, 1743–1819) – немецкий писатель, философ, президент Баварской академии наук (1807–1812). – Примеч. науч. ред .

553 Фридрих Мюллер – Фридриху Генриху Якоби [первая половина 1779 г.] // Haufe E. (Hrsg.) Deutsche Briefe aus Italien: Von Winckelmann bis Gregorovius. Leipzig, 1987. S. 29–32, цит. S. 30. О задании, данном императрицей Рейфенштейну через Ф.М. Гримма, см.: Екатерина II – Гримму, 1.09., 7.12.1778 г.; 01.–2.01., 11.04., 5.07.1779 г., 5.04.1787 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 101, 116–118, 123, 134, 151, 402. Об Унтербергере, работавшем, помимо русского двора, преимущественно на римских пап – Климента XIV и Пия VI, см.: Noack F. Das Deutschtum. Bd. 1. S. 326–327; Pastor L. von. Geschichte. Bd. 16, Abt. 2. S. 370; Abt. 3. S. 56–57, 64, 75; Clark A.M. Four Decorative Panels by Unterberger // Idem. Studies. P. 142–149; Michel O. Peintres autrichiens à Rome dans la seconde moitié du XVIIIème siècle: Documents publiés // Römische Historische Mitteilungen. Bd. 14. 1972. S. 175–200.

554 См., например: Вольтер – Екатерине II, 04. и 20.07., 28.08., 14.09., 25.10., 20. и 26.11.1770 г. // Voltaire. Correspondence. № 16490, 16528, 16616, 16644, 16726, 16747, 16788.

555 Это известнейшее полотно из Чесменского цикла – «Гибель турецкого флота в Чесменском бою» – хранится в Петергофе, инв. номер ПДМП 380-ж.

556 Goethe J.W. von. Jakob Philipp Hackert // Morgenblatt für gebildete Stände. 1807. 29–30. Juni. Nr. 154/155, здесь см.: Idem . Berliner Ausgabe. Bd. 17. Berlin; Weimar, 1984. S. 433–441, цит. S. 437; Idem. Philipp Hackert: Biographische Skizze, meist nach dessen eigenen Aufsätzen entworfen. Tübingen, 1811 // Idem. Berliner Ausgabe. Bd. 19. S. 521–721, здесь S. 539–545, 687–692. См.: Krönig W. Philipp Hackert. S. 310–311.

557 Оригинал по-французски: [Friedrich II. von Preußen.] De la Littérature Allemande. Berlin, 1780 (см. на рус. яз.: [Фридрих II, кор. Прусский.] О немецких словесных науках, их недостатках, тому причинах и какими способами оныя исправлены быть могут. Б.м., 1781. – Примеч. науч. ред. ).

558 Екатерина II – Гримму, 14.04.1781 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 202.

559 Тюммель, Мориц Август фон (Thümmel, Moritz August von , 1738–1817) – немецкий писатель, автор сатирических эротических романов в стиле рококо, к которым относится и Вильгельмина, или Окрученный педант (Wilhelmine, oder der vermählte Pedant , 1764). – Примеч. науч. ред .

560 Николаи, Фридрих Христоф (Nicolai, Friedrich Christoph, 1733–1811) – немецкий писатель-просветитель, издатель и книготорговец; автор романа Das Leben und die Meinungen des Herrn Magister Sebaldus Nothanker (3 Bde. Berlin, 1773–1776) и многочисленных критических работ о современной ему литературе. – Примеч. науч. ред .

561 Екатерина II – Гримму, 23.06., 8.07.1781 г. // Там же. С. 208, 212.

562 Екатерина II – Гримму, 15.02.1782 г. // Там же. С. 228; см. другие ее высказывания о Л. Стерне в письмах к Гримму от 14.12.1777 г., 11. и 16.04., 7.05., 14. и 18.07., 23.08.1782 г., 27.08.1794 г. // Там же. С. 72, 131, 135–136, 138, 152, 155–156, 232, 606. О рецепции Стерна у Николаи см.: Möller H. Aufklärung in Preußen: Der Verleger, Publizist und Geschichtsschreiber Friedrich Nicolai. Berlin, 1974. S. 81, 83; Grimminger R. Roman // Idem. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung. S. 635–715, здесь S. 714–715.

563 Всеобщая немецкая библиотека (Allgemeine Deutsche Bibliothek ) – журнал, основанный Х.Ф. Николаи и издававшийся с 1765 по 1806 год, с 1793 года – под названием Neue allgemeine deutsche Bibliothek (NADB, Новая всеобщая немецкая библиотека ). – Примеч. науч. ред.

564 См.: Екатерина II – Гримму, 15.02.1782 г., 29.04.1783 г., 8.05.1784 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 228, 278, 304, цит. с. 228. Оригинал на французском языке: «…une archive[sic. – К.Ш. ] de génie, de raison, d’ironie et tout ce qu’il y a de plus égayant pour l’ esprit et la raison…» (Пер. науч. ред. )

565 Екатерина II – Гримму, 9.03.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 271–272; Möller H. Aufklärung. S. 84, Anm. 65.

566 Цит. по: Ischreyt H. (Hrsg.) Die beiden Nicolai: Briefwechsel zwischen Ludwig Heinrich Nicolay in St. Petersburg und Friedrich Nicolai in Berlin (1776–1811): Ergänzt um weitere Briefe von und an Karl Wilhelm Ramler, Johann Georg Schlosser, Friedrich Leopold Graf zu Stolberg, Johann Heinrich Voß und Johann Baptist von Alxinger. Lüneburg, 1989. S. 131, Anm. 3. О впечатлении, произведенном честью, которую оказала ему императрица, свидетельствует также письмо Рамлера к Л.Г. Николаи от 12 ноября 1782 года (н. ст.) и письмо Л.Г. Николаи к Ф.Х. Николаи от 17 февраля 1783 года (Ibid. S. 128, 134).

567 Thümmel M.A. von. Reise in die mittäglichen Provinzen von Frankreich. 10 Bde. Leipzig, 1791–1805. См.: Екатерина II – Гримму, 2.09.1791 г., 14.08.1792 г., 13.04.1793 г., 5.01.1796 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 557, 572, 582, 667.

568 Николаи, Людвиг Генрих (Nicolay, Ludwig Heinrich, 1737–1820) – немецкий поэт, выпускник Страсбургского университета, в 1760 году приглашен учителем к великому князю Павлу Петровичу, впоследствии – секретарь великих княгинь Натальи Алексеевны и Марии Федоровны; в 1798–1803 годах – президент Петербургской академии наук. – Примеч. науч. ред .

569 Л.Г. Николаи – Ф.Х. Николаи, 17.02.1783 г. // Ischreyt H. (Hrsg.) Die beiden Nicolai. S. 134.

570 Отношения между Екатериной и Ф.Х. Николаи не подвергались систематическому изучению. См.: Amburger E. Beiträge zur Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen. Gießen, 1961. S. 136–137; Вытженс Г. Немецкие переводы русских писателей в последней трети XVIII века (По фондам венских публичных книгохранилищ) // XVIII век. Т. 10: Русская литература XVIII века и ее международные связи. Памяти П.Н. Беркова. Л., 1975. С. 154–159, здесь с. 156–158; Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen in der russischen Aufklärung: Zum Wirken H.L.Ch. Bacmeisters. Berlin, 1969. S. 200–201; Möller H. Aufklärung. S. 197; Röhling H. Katharina II. und J.G. Zimmermann: Bemerkungen zu ihrem Briefwechsel // Zeitschrift für Slavische Philologie. Bd. 40. 1978. S. 358–392.

571 Lauch A. Russische Wissenschaft und Kultur im Spiegel der „Allgemeinen Deutschen Bibliothek“ // ZfS. Bd. 10. 1965. S. 737–746. О начале сотрудничества Гупеля и Ф. Николаи см. его письмо: Гупель – Ф. Николаи, 26.08.1773 г. // Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen. S. 341–342. См. также: Preuss U. Katharina II. S. 217–218; Bartlitz J. Ein „Polyhistor“ des Ostbaltikums: Zum Wirken von August Wilhelm Hupel (1737–1819) // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tle. 1–2. Halle, 1983, здесь Tl. 2. S. 177–215; Keller M. Nachrichtenbörse Berlin: Friedrich Nicolai und seine „Allgemeine deutsche Bibliothek“ // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 427–432; Jürjö I. August Wilhelm Hupel als Repräsentant der baltischen Aufklärung // JGO. N.F. Bd. 39. 1991. S. 495–513.

572 Месмеризм – оспаривавшееся уже в XVIII, но тем не менее распространившееся в XIX веке учение немецкого врача Франца Антона Месмера (1734–1815), основанное на представлении о «животном магнетизме» – силе, свойственной организму как человека, так и животного и становящейся целительной, если ее направляет искусный врач. – Примеч. науч. ред.

573 Фридрих Вильгельм II (1744–1797) – племянник Фридриха II, прусский король с 1786 года. – Примеч. науч. ред.

574 См.: Пыпин А.Н. Русское масонство. XVIII и первая четверть XIX в. Пг., 1916. С. 282–294; см. также ниже, с. 319–320, 391.

575 Лафатер, Иоганн Каспар (Lavater, Johann Kaspar, 1741–1801) – цвинглианский пастор, швейцарский поэт, писатель-физиогномист. – Примеч. науч. ред.

576 Шлоссер, Иоганн Георг (Schlosser, Johann Georg, 1739–1799) – юрист, писатель, шурин Гёте. – Примеч. науч. ред.

577 Екатерина II – Гримму, 9.07.1781 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 212–213. О Лафатере см.: Weigelt H. Johann Kaspar Lavater: Leben, Werk und Wirkung. Göttingen, 1991. S. 29–37; О Шлоссере см.: Zande J. van der. Bürger und Beamter: Johann Georg Schlosser 1739–1799. Stuttgart, 1986. S. 17, 131.

578 См.: [Екатерина II.] Обманщик. Комедия в пяти действиях // Сочинения императрицы Екатерины. Т. 1. С. 247–288. [Она же.] Обольщенный: Комедия в пяти действиях // Там же. С. 289–346; [Она же.] Шаман Сибирский: Комедия в пяти действиях // Там же. С. 347–419 (переизд.: Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 270–383); издание Ф.Х. Николаи: [Katharina II. von Rußland.] Drey Lustspiele wider Schwärmerey und Aberglauben, von I[hrer] K[aiserlichen] M[ajestät] d[er] K[aiserin] a[ller] R[eussen]. Mit einem Vorwort von Friedrich Nicolai. Berlin; Stettin, 1788. Тот факт, что разоблачение Калиостро способствовало распространению различных теорий заговора, подтверждается в работе: Bieberstein J.R. von. Die These von der Verschwörung 1776–1945: Philosophen, Freimaurer, Juden, Liberale und Sozialisten als Verschwörer gegen die Sozialordnung. 2. Aufl. Frankfurt a.M., 1978. S. 89–95.

579 Recke E. von der. An Herrn J.M. Preißler // Berlinische Monatsschrift. Mai 1786. S. 385–394; Eadem. Nachricht von des berüchtigten Cagliostro Aufenthalte in Mitau, im Jahre 1779. Berlin, 1787 (reprint: Eadem. Tagebücher und Selbstzeugnisse / Hrsg. C. Träger. München, 1984. S. 349–399). Об отношениях Элизы фон дер Реке с Ф. Николаи см.: Schulz G. Elisa v. d. Recke, die Freundin Friedrich Nicolais // Idem. (Hrsg.) Wolfenbütteler Studien zur Aufklärung. Bd. 3. 1976. S. 159–173.

580 Екатерина II – Элизе фон дер Реке, июнь 1788 г. // Rakint V.A. (Hrsg.) Briefe Katharinas II. und des Stanislaus August an Elisa von der Recke // ZGO. Bd. 9. N.F. Bd. 5. 1935. S. 222–230, 403–410, здесь S. 225–226. В июне 1787 года И.Г. Циммерман переслал Екатерине сочинение Элизы фон дер Реке: Иоганн Георг Циммерман – Екатерине II, 12.06.1787 г. //Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann. Hannover; Leipzig, 1906. S. 46–47. См.: Röhling H. Katharina II. und J.G. Zimmermann. S. 368–372.

581 [Katharina II. von Rußland.] Schreiben an Frau von der Recke // Berlinische Monatsschrift. 1788. August. S. 129–131; см. там же другие сочинения, разоблачающие Калиостро. О борьбе, которую вел журнал с суевериями и мистицизмом, см.: Hass A. Johann Erich Biester: Sein Leben und sein Wirken: Ein Beitrag zur Geschichte der Aufklärungszeit in Preußen: Phil. Diss. Frankfurt a.M., 1925. S. 93–111.

582 О жизни Элизы фон дер Реке см. прекрасное предисловие к ее дневникам: Träger C. Vorwort // Recke E. von der. Tagebücher und Selbstzeugnisse. München, 1984. S. 9–33; также см.: Schulz G. Elisa v. d. Recke. S. 159–165; Neuschäffer H. Unterschlagene Machtpolitik: Aufklärung und Aufklärer im Baltikum zur Zeit Katharinas II. // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 396–426, здесь S. 422–424. О том, как закончилась автономия Курляндии, см.: Donnert E. Kurland im Ideenbereich der Französischen Revolution: Politische Bewegungen und gesellschaftliche Erneuerungsversuche 1789–1795. Frankfurt a.M., 1992. S. 211–218.

583 См.: Greiner M. Die Entstehung der modernen Unterhaltungsliteratur: Studien zum Trivialroman des 18. Jahrhunderts. Reinbek, 1964; Becker E.D. Der deutsche Roman um 1780. Stuttgart, 1964; Grimminger R. Roman. S. 635–715; Freund W. Prosa-Satire: Satirische Romane im späten 18. Jahrhundert // Grimminger R. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung. S. 716–738; Mattenklott G. Briefroman // Wuthenow R. – R. (Hrsg.) Zwischen Absolutismus und Aufklärung: Rationalismus, Empfindsamkeit, Sturm und Drang. Reinbek, 1980. S. 185–203; Flessau K. – I. Familien-, Unterhaltungs– und Reiseromane // Ibid. S. 204–218; Bernardini P. Briefroman e Filosofia // Jacobi F.H., Allwill / Ed. P. Bernardini. Milano, 1991. P. 7–33.

584 Becker E.D. Einleitung // Idem. Der deutsche Roman um 1780.

585 Flessau K. – I. Familien-, Unterhaltungs– und Reiseromane. S. 204.

586 Шуммель, Иоганн Готлиб (Schummel, Johann Gottlieb, 1748–1813) – немецкий писатель-просветитель, в стилистике своих романов – последователь Лоренса Стерна. Роман Борода клинышком (Spitzbart, 1779) – трагикомическая история из жизни приверженцев Базедова. – Примеч. науч. ред .

587 Виланд, Христоф Мартин (Wieland, Christoph Martin, 1733–1813) – крупный немецкий писатель-просветитель, автор романа воспитания Агатон (1766). История абдеритов (Geschichte der Abderiten , 1774) – сатирический роман. – Примеч. науч. ред.

588 Ларош, Мария Софи де (La Roche, Marie Sophie de, 1731–1807) – немецкая писательница, издательница ежемесячного журнала Помона для дочерей Германии (Pomona für Teutschlands Töchter ), состояла в переписке с Виландом и Гёте. Роман в письмах История фрейлейн фон Штернхейм (Geschichte des Fräuleins von Sternheim , 1771) написан в подражание Ричардсону. – Примеч. науч. ред.

589 Музеус, Иоганн Карл Август фон (Musäus, Johann Karl August von, 1735–1787) – немецкий писатель и литературный критик веймарского круга, сотрудник Фридриха Николаи во Всеобщей немецкой библиотеке. Физиогномические поездки (Physiognomische Reisen , 1778–1779) – сатирический роман, высмеивавший учение Иоганна Каспара Лафатера и «культ гения», присущий Буре и натиску . – Примеч. науч. ред. Екатерина II – Гримму, 5.07., 15.11.1782 г., 24.12.1783 г., 20. и 22.08.1785 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 247, 254, 294, 361–362.

590 Там же. С. 247.

591 Циммерман, Иоганн Георг (Zimmermann, Johann Georg, 1728–1795) – родившийся в Швейцарии (кантон Ааргау) врач, философ и писатель, с 1768 года жил в Ганновере, служил придворным врачом ганноверского курфюрста Георга III. Роман Об уединении (Von der Einsamkeit, 1784–1785), трактовавший в том числе тему меланхолии, принес ему европейскую известность. – Примеч. науч. ред.

592 Екатерина II – Циммерману, 22.02.1785 г. // Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 4. См. также: Екатерина II – Гримму, 20.06.1785 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 343.

593 См. выше, с. 165–166. См.: Bodemann E. Johann Georg Zimmermann: Sein Leben und bisher ungedruckte Briefe an denselben. Hannover, 1878. S. 121–122; Ischer R. Johann Georg Zimmermann’s Leben und Werke: Literarhistorische Studie. Bern, 1893. S. 175–178; Röhling H. Katharina II. und J.G. Zimmermann.

594 Форстер, Георг (Forster, Johann Georg Adam, 1754–1794) – путешественник, писатель, ученый-естествоиспытатель, политик; в 1765–1766 годах путешествовал по России вместе со своим отцом, пастором и ученым-географом, в 1772–1775 годах – участник кругосветного плавания Джеймса Кука; с 1788 года – директор университетской библиотеки в Майнце; член местного якобинского клуба, с образованием в 1792 году в Майнце республики стал активным ее деятелем, отправлен в Париж в качестве ее представителя. – Примеч. науч. ред. См. переписку Георга Форстера и И.Г. Циммермана в: Bodemann E. Johann Georg Zimmermann. S. 338–366. См. о Форстере также: Ibid. S. 122–132; Idem. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. XI–XIII. О связях Г. Форстера и его отца с Россией см.: Steiner G. Johann Reinhold Forsters und Georg Forsters Beziehungen zu Rußland // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bd. 2. Berlin, 1968. S. 245–311, см. здесь также примечания: S. 430–450; Bartlett R.P. J.R. Forster’s Stay in Russia, 1765–1766: Diplomatic and Official Accounts // JGO. N.F. Bd. 23. 1975. S. 489–495. Довольно поверхностный обзор царствования Екатерины Форстер-отец опубликовал уже вскоре после смерти императрицы: Forster J.R. Kurze Übersicht der Geschichte Katharina der Zweiten, Kaiserin von Rußland. Halle, 1797.

Коцебу, Август Фридрих Фердинанд фон (Kotzebue, August Friedrich Ferdinand von, 1761–1819) – немецкий писатель, поэт, автор многочисленных драм и комедий; с 1781 года – на русской службе, в 1785 году получил дворянство. – Примеч. науч. ред. Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. XIII–XVI. См.: Giesemann G. Kotzebue in Rußland. Frankfurt a.M., 1971.

595 Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405, здесь S. 380 ff.; Brückner A. Katharina die Zweite. S. 592 (см. издание на рус. яз.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885; переизд.: М., 1998. С. 724. – Примеч. науч. ред. ); Бильбасов В.А. Екатерина II и Гримм (1893) // Он же. Исторические монографии. Т. 4. СПб., 1901. С. 87–236, здесь с. 142; Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II. С. 192–193. О жизни Гердера в Риге см.: Lehmann U. Zu den Rußlandbeziehungen des klassischen Weimar (Herder, Wolzogen, Maria Pavlovna) // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien. Bd. 3. Berlin, 1968. S. 426–442, здесь S. 429–433; Neuschäffer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen, 1975. S. 326–340; Keller M. „Politische Seeträume“: Herder und Rußland // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 357–395.

596 См. выше, c. 98–99, 154.

597 На этот фрагмент в воспоминаниях Вейкарда обратил внимание еще Иконников: Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II. С. 193.

598 Berkov P.N. Deutsch-russische kulturelle Beziehungen im 18. Jahrhundert // Winter E. (Hrsg.) Die deutsch-russische Begegnung und Leonhard Euler. S. 77; Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen. S. 129.

599 Иконников В.С. Значение царствования Екатерины II. С. 193; Grasshoff H. Stand und Aufgaben der Erforschung der deutsch-russischen Literaturbeziehungen des Zeitalters der Aufklärung // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien. Bd. 2. S. 17; Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen. S. 131, 236–237.

600 О типе «двора муз» в Германии см.: Bauer V. Die höfische Gesellschaft in Deutschland von der Mitte des 17. bis zum Ausgang des 18. Jahrhunderts. Tübingen, 1993. S. 73–77.

601 См об этом выше, с. 127–135.

602 См.: Rogger H. National Consciousness in Eighteenth-Century Russia.

603 [Voltaire F. – M. Arouet de.] La philosophie de l’histoire, par l’Abbé Bazin. Amsterdam, 1765 // [Idem.] The Complete Works of Voltaire / Ed. T. Besterman. Vols. 1–135. Geneva; Oxford; Toronto, 1968 ff., здесь: Vol. 59 / Ed. H.J. Brumfitt. 1969. P. 84; Екатерина II – Вольтеру, июнь 1765 г.: Ibid. Vols. 85–135: Correspondence and Related Documents. № 12631.

604 Об импульсах, которыми руководствовался Петр I, хотя и без всякой связи с Екатериной II, см.: Donnert E. Neue Wege im russischen Geschichtsdenken des 18. Jahrhunderts. (Sitzungsberichte der Sächsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Phil. – hist. Klasse. Bd. 126, H. 3). Berlin, 1985.

605 Marker G. Publishing, Printing, and the Origins of Intellectual Life in Russia, 1700–1800. P. 208.

606 См.: Jarausch K.H. The Institutionalization of History in 18th-Century Germany // Bödeker H.E., Iggers G.I., Knudsen J.B., Reill P.H. (Hrsg.) Aufklärung und Geschichte. Studien zur deutschen Geschichtswissenschaft im 18. Jahrhundert. Göttingen, 1986. S. 25–48.

607 Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1–3. Л., 1961–1971, здесь: Ч. 3. С. 77–105.

608 Voltaire F. – M. Arouet de . Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand. Vol. 1. Genève, 1759 (2 éd.: 1761); Vol. 2. 1763. Современное издание: Voltaire F. – M. Arouet de . The Complete Works / Ed. M. Mervaud. Vols. 46–47. Paris; Plymouth, 1999. C м.: Haintz O. Peter der Große, Friedrich der Große und Voltaire. Zur Entstehungsgeschichte von Voltaires „Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand“. Mainz; Wiesbaden, 1962. (Akademie der Wissenschaften und Literatur. Abhandlungen der Geistes– und Sozialwissenschaftlichen Klasse. 1961. № 5).

609 См. выше, с. 125.

610 Heller W. Kooperation und Konfrontation. M.V. Lomonosov und die russische Wissenschaft im 18. Jahrhundert // JGO. Bd. 38. 1990. S. 1–24.

611 Šmurlo E.F. Voltaire et son œuvre „Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand“. Prague, 1929; см. рус. текст: Шмурло Е.Ф. Вольтер и его книга о Петре Великом. Прага, 1929; Прийма Ф.Я. Ломоносов и «История российской империи при Петре Великом» Вольтера // XVIII век. 1958. № 3. С. 170–186; Hoffmann P. Lomonosov als Historiker. Zum 250. Geburtstag // JGUVLE. Bd. 5. 1961. S. 361–373, здесь S. 369–371; Пештич С.Л. Русская историография. Ч. 2. С. 194–203; Black J.L. G. – F. Müller and the Imperial Russian Academy. Kingston; Montreal, 1986. P. 146.

612 См. план работ Шлёцера с приложениями от 4 июня 1764 г. (н. ст.) и мнения Ломоносова (от 6 июня 1764 г. [н. ст.]) и Миллера (июнь 1764 г.) в издании: Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. S. 49–71. Цитата о «чести и пользе» (Ehre und Nutzen ) принадлежит записке Миллера: Ibid. S. 69. См. об этом также: Winter E. Einleitung // Ibid. S. 7–11; Idem. Schlözer und Lomonosov // Idem. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. Deutsch-russische Wissenschaftsbeziehungen im 18. Jahrhundert. S. 107–114; Черепнин Л.В. А.Л. Шлёцер и его место в развитии русской историографической науки. 1966 (переизд.: Он же. Отечественные историки XVIII–XX вв.: Сб. статей, выступлений, воспоминаний. М., 1984. С. 45–73, здесь с. 56–58); Neubauer H. August Ludwig Schlözer (1735–1809) und die Geschichte Osteuropas // JGO. Bd. 18. 1970. S. 205–230, здесь S. 211–212; Алпатов М.А. Русская историческая мысль и западная Европа (XVIII – первая половина XIX века). М., 1985. С. 39–40.

613 Winter E. Einleitung // Idem. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Russland. S. 11–41; Richter L. Über Schlözers Beitrag zum deutschen Rußlandbild in den sechziger Jahren des 18. Jahrhunderts // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. S. 169–188; Lemke H. Schlözers Kritik an der polnischen Verfassung vom 3.5.1791 // Ibid. S. 215–222. Цитату из Шлёцера см.: Ibid. S. 222; Черепнин Л.В. А. – Л. Шлёцер. С. 65–67; Neubauer H. August Ludwig Schlözer. S. 215, 225, 227; Becher U.A.J. August Ludwig v. Schlözer // Wehler H. – U. (Hrsg.) Deutsche Historiker. Bd. 7. Göttingen, 1980. S. 7–23; Mühlpfordt G. Völkergeschichte statt Fürstenhistorie – Schlözer als Begründer der kritisch-ethnischen Geschichtsforschung // Jahrbuch für Geschichte. Bd. 25. 1982. S. 23–72, здесь S. 43–48; Idem. August Ludwig Schlözer und die „wahre Demokratie“. Geschichte und Obrigkeitskritik eines Anwalts der Unterdrückten unter dem Absolutismus // Jahrbuch des Instituts für Deutsche Geschichte. Bd. 12. 1983. S. 29–73; Pohrt H. August Ludwig v. Schlözers Beitrag zur deutschen Slawistik und Rußlandkunde // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 2. S. 150–176; Donnert E . Neue Wege. S. 27–33; Hildermeier M. Von der Nordischen Geschichte zur Ostgeschichte. Osteuropa im Göttinger Horizont // Boockmann H., Wellenreuther H. (Hrsg.) Geschichtswissenschaft in Göttingen. Eine Vorlesungsreihe. Göttingen, 1987. S. 102–121, здесь S. 105–115; Hecker H. Rußland und die deutsche Historiographie des 18. Jahrhunderts // Keller M. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 184–215. О Шлёцере cм.: Ibid. S. 197–213.

614 Лихоткин Г.А. Ломоносов в Петербурге. Л., 1981. С. 211–216.

615 Daniel W.L. Grigorii Teplov: A Statesman at the Court of Catherine the Great.

616 Black J.L. G. – F. Müller. P. 147–148; Лейбман О.Я., Успенский Б.А. Адодуров, Василий Евдокимович // СРП. Вып. 1. С. 21–23.

617 Здесь и далее биографические данные приводятся в соответствии со статьей: Müller, Gerhard Friedrich // ADB. Bd. 22. 1885. S. 547–553; Hoffmann P. Gerhard Friedrich Müller, zu seinem 175. Geburtstag // ZfS. Bd. 3. 1958. S. 771–776; Idem. Gerhard Friedrich Müller 1705–1783 // Winter E., Jarosch G. (Hrsg.) Wegbereiter der deutsch-slawischen Wechselseitigkeit. Berlin, 1983. S. 71–78; Mölleken W. Gerhard Friedrich Müller // Stupperich R. (Hrsg.) Westfälische Lebensbilder. Bd. 10. Münster, 1970. S. 39–57; Donnert E. Neue Wege. S. 18–22; Алпатов М.А. Русская историческая мысль. С. 19–27; Black J.L. G. – F. Müller; Белковец Л.П. Россия в немецкой исторической журналистике XVIII века. Г.Ф. Миллер и А.Ф. Бюшинг. Томск, 1988.

618 Müller G.F. Eröffnung eines Vorschlages zu Verbesserung der Russischen Historie durch den Druck einer Stückweise herauszugebenden Sammlung von allerley zu den Umständen und Begebenheiten dieses Reichs gehörigen Nachrichten. St. Petersburg, 1732, цит. по: Matthes E. Das veränderte Rußland. Studien zum deutschen Rußlandverständnis im 18. Jahrhundert zwischen 1725 und 1762. Frankfurt a.M., 1981. S. 177–178. См. также: Donnert Е . Neue Wege. S. 16–17.

619 См. обобщающие работы об этой экспедиции: Donnert E. Russische Forschungsreisen und Expeditionen im 18. Jahrhundert // Idem. Gesellschaft und Kultur Rußlands. Tl. 2. S. 70–98, здесь S. 80–83; Хорошилова Л.Б. Географические знания, экспедиции и открытия // Очерки русской культуры XVIII века. № 3. М., 1988. С. 85–121, здесь с. 101–103.

620 Частично опубликовано: [Müller G.F.] Миллер Ф.И. Описание Сибирского Царства и всех происшедших в нем дел, от начала а особливо от покорения его Российской державой по сии времена. Ч. 1. СПб., 1750; полное издание: Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. 1–2. М.; Л., 1937–1941. См. об этом: Čerepnin L.V. G.F. Müllers Bedeutung für die Quellenkunde der russischen Geschichte // Steinitz W. [et al.] (Hrsg.) Ost und West in der Geschichte des Denkens und der kulturellen Beziehungen. Festschrift für Eduard Winter zum 70. Geburtstag. Berlin, 1966. S. 303–311; Black J.L. G. – F. Müller. P. 47–77.

621 Татищев В.Н. История российская с самых древнейших времен. Ч. 1–3. М., 1768–1774. Ч. 4. СПб., 1784; Ч. 5. СПб., 1848. Далее История Татищева цитируется по изданию, основанному на всех известных рукописях историка и снабженному серьезной источниковедческой критикой: Он же . История Российская. Ч. 1–7. М.; Л., 1962–1968. См.: Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 1. С. 222–275; Ч. 2. С. 124–163; Grau С. Zur Stellung Tatiščevs, Lomonosovs und Schlözers in der russischen Geschichtsschreibung // Winter E. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. S. 150–161; Idem. Der Wirtschaftsorganisator, Staatsmann und Wissenschaftler Vasilij N. Tatiščev (1686–1750). Berlin, 1963. S. 145–165; Моисеева Г.Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л., 1980, см. особенно с. 43–48; Hecker H. Vasilij Tatiščev – ein Staatsmann als Historiker // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. München, 1992. S. 139–154.

622 В рамках этой интерпретации важен совет, данный Миллеру его отцом по случаю переезда его сына в Россию; впервые письмо ректора Томаса Мюллера (Миллера) было опубликовано Бюшингом уже после смерти Миллера, в оригинале на латыни, здесь использован английский перевод: Black J.L. G. – F. Müller. P. 215–216. См. также: Lehmann U. Der Gottschedkreis und Rußland. Deutsch-russische Literaturbeziehungen im Zeitalter der Aufklärung. Berlin, 1966. S. 32–33.

623 Миллер – Иоганну Христофу Готтшеду, 4.03.1765 г. // Lehmann U. Der Gottschedkreis. S. 105–106. См.: Black J.L . G. – F. Müller. P. 161–176.

624 В отсутствие (лат .). – Примеч. науч. ред .

625 Lehmann U. Der Gottschedkreis. S. 180–181.

626 О Щербатове-историке см.: Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 3. С. 5–48, особенно с. 30–32; Lentin А . Introduction // Shcherbatov M.M., Prince. On the Corruption of Morals in Russia / Ed. A. Lentin. Cambridge, 1969. P. 55–72; Donnert E . Neue Wege. S. 36–42.

627 Екатерина II – Вольтеру, сентябрь 1763 г. // Voltaire . Correspondence. № 11421. См. рус. пер.: Переписка Российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Вольтером, с 1763 до 1778 год / Пер. М. Антоновского. Ч. 1. СПб., 1802. С. 3 («Собранные от всюду, по повелению моему, Его письма хочу я приказать напечатать». – Примеч. науч. ред. ); Lentin A. (Ed.) Voltaire and Catherine the Great: Selected Correspondence. P. 34–35. Тот факт, что в правление Екатерины II издавалось множество источников по истории Петра Великого, вовсе не был заслугой учрежденной императрицей комиссии по изданию. См.: Riasanovsky N.V. The Image of Peter the Great in Russian History and Thought. N.Y.; Oxford, 1985. P. 42–45.

628 Иконников В.С. Императрица Екатерина II-я, как историк // РA. Кн. 2. 1911. № 7. С. 305–316, здесь с. 307; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 82–91.

629 Chappe d’Auteroche J. Voyage en Sibérie, fait par ordre du Roi en 1761, contenant les moeurs, les usages des Russes et l’ état actuel de cette Puissance. Vols. 1–2. Paris, 1768.

630 [Ekaterina II.] Antidote, ou Examen du mauvais livre superbement imprimé intitulé: Voyage en Sibérie fait par ordre du Roi en 1761 par m. l’ abbé Chappe d’Auteroche. Vols. 1–2. [SPb.], 1770. (СК II. Т. 1. № 583); переизд.: [Екатерина II.] Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей и с объяснительными примечаниями Александра Николаевича Пыпина. Т. 7. СПб., 1901. См.: Пыпин А.Н. Кто был автор «Антидота»? Из истории литературной деятельности имп. Екатерины II // ВЕ. Т. 36. 1901. № 5. С. 181–216; Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 253–260; Robel G . Die Sibirienexpeditionen und das deutsche Rußlandbild im 18. Jahrhundert. Bemerkungen zur Rezeption von Forschungsergebnissen // Amburger E., Cieśla M., Sziklay L. (Hrsg.) Wissenschaftspolitik in Mittel– und Osteuropa. Wissenschaftliche Gesellschaften, Akademien und Hochschulen im 18. und beginnenden 19. Jahrhundert. Berlin, 1976. S. 271–294; Munro G.E. Politics, Sexuality and Servility: The Debate between Catherine II and the Abbé Chappe d’Auteroche // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. P. 124–134.

631 Собственноручный отрывок Екатерины II с опровержением сведений аббата Шаппа о России (после 1768 года, когда явилось в свет описание путешествия Шаппа) // Сб. РИО. Т. 10. С. 317–320.

632 Поскольку до нас Антидот дошел лишь в списке, выполненном рукой Козицкого, екатерининское авторство оспаривалось, и самым решительным образом, в интересах защиты «писательской чести» императрицы, в первую очередь В.А. Бильбасовым: Bilbassoff B. von [Бильбасов В.A.] Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 1. S. 95. Убедительные аргументы в пользу противоположной точки зрения см. в работе: Пыпин А.Н. Кто был автор «Антидота»?

633 Ломоносов М.В. Краткий российский летописец с родословием. СПб., 1760 (переизд.: Он же . Полн. собр. соч. Т. 1–10. М.; Л., 1950–1959, здесь: Т. 6. С. 287–358). См.: Rogger H . National Consciousness. P. 217–218; Hoffmann P. Lomonosov als Historiker. S. 368–369; Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 186–190; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 50–56.

634 Müller G.F. Sammlung russischer Geschichte. Bde. 1–9. St. Petersburg, 1732–1764, здесь: Bd. 5 (1760–1761), № 1–2. S. 1–180; № 3. S. 181–264; № 4. S. 265–380; рус. пер. первой части см.: [Müller G.F.] Миллер Ф.И. Опыт новейшей истории о России // Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие. 1761. Ч. 1, № 13. С. 3–63, 99–154, 195–244. См.: Rogger H . National Consciousness. P. 211–212; Пештич C.Л . Русская историография. Ч. 2. C. 218–220; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. C. 47–50; Black J.L . G. – F. Müller. P. 136–140.

635 Ibid. P. 186–197.

636 Самое полное русское издание см. в академическом собрании: Екатерина II. Труды исторические. Записки касательно Российской истории. Ч. 1–7 // Она же. Сочинения. Т. 8–11.

637 Еще при жизни Екатерины скепсис по поводу принадлежности Записок ее перу высказывал гёттингенский историк Людвиг Тимотеус Шпиттлер, см.: Spittler L.T. Entwurf der Geschichte der europäischen Staaten. Tl. 2. Berlin, 1794. S. 370. В одной из рецензий на эту работу впервые всплыло имя Штриттера в связи с возможным авторством Записок . См.: Neue Allgemeine Deutsche Bibliothek. Bd. 25. Kiel, 1796. Stück 2. H. 5–8. S. 420. Об этом см. в работе А.Н. Пыпина: Пыпин А.Н. Исторические труды имп. Екатерины II // ВЕ. 1901. Т. 36. № 9. С. 170–202; № 12. С. 760–803; здесь: № 9. С. 171, примеч. 2. Этот слух возник еще раз, см. статью: Stritter, Johann Gotthelf [sic] // ADB. Bd. 36. 1893. S. 598.

638 Библиографические сведения об оригинальном русском тексте XVIII в. см.: СК I. № 2137, 2145. О других немецкоязычных изданиях Записок , выпущенных в России, см.: СК II. № 585–587.

639 Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 170.

640 «Ihre Kaiserliche Majestät die Kaiserin von Russland» (нем .) – «Ее императорское величество императрица Российская». – Примеч. науч. ред .

641 Библиографические указания на публикации Николаи в Всеобщей немецкой библиотеке , в том числе и на публикацию Записок , см.: Bilbassoff B. von [Бильбасов В.A. ] Katharina II. im Urtheile der Weltliteratur. Bd. 1. S. 347, 349, 361–362, 395–397, 404, 410, № 414, 416, 435, 457, 470, 482; цитату из Николаи см.: Ibid. S. 361.

642 Список архивных источников см.: Опись материалов, послуживших для составления «Записок касательно русской истории» // [Екатерина II.] Сочинения. Т. 11. СПб., 1906. С. 353–394; Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 263–264.

643 См. свидетельствующие об этом цитаты из источников: Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 176–195; Алпатов М.А . Русская историческая мысль. С. 158–159.

644 См. точные наблюдения об этих историках: Sacharov A.M. [Сахаров А.М.] Die Entstehung des Historismus in der russischen Geschichtsschreibung des 18. und der ersten Hälfte des 19. Jahrhunderts // Aretin K.O., Freiherr von, Ritter G.A. (Hrsg.) Historismus und moderne Geschichtswissenschaft. Europa zwischen Revolution und Restauration 1797–1815. Drittes deutsch-sowjetisches Historikertreffen in der Bundesrepublik Deutschland. München, 13.–18. März 1978 / Bearb. von R. Melville und C. Scharf. Stuttgart, 1987. S. 29–59, здесь S. 33–37.

645 Екатерина II . Записки касательно Российской истории. Предисловие // [Она же.] Сочинения. Т. 8: Труды исторические. СПб., 1901. С. 5.

646 Levesque P. – C. Histoire de Russie, tirée des chroniques originales, de pièces authentiques et des meilleurs historiens de la nation. Vols. 1–5. Paris, 1782. Левек, принятый на русскую службу по рекомендации Дидро, в 1773–1780 годах преподавал литературу в Сухопутном шляхетном корпусе и принадлежал к клиентеле великого князя Павла Петровича. Наследник и его супруга подписались на 25 экземпляров его труда. См. о нем статьи: Levesque, Pierre-Charles // NBG. Vol. 31. 1862. P. 38–40; Левек, Петр Карл // РБС. Т. 10. С. 126–127; Mazon A. Pierre-Charles Levesque. Humaniste, historien et moraliste // RES. Vol. 42. 1963. P. 7–66; Сомов В.А. Проспект «Российской истории» П. – К. Левека // Зайцева А.А. (Отв. ред.) Книга в России в эпоху Просвещения: Сб. науч. трудов. Л., 1988. С. 182–188.

647 Le Clerc N.G. Histoire physique, morale et politique de la Russie ancienne et moderne. Vols. 1–6. Paris, 1783–1794. Ле Клерк впервые приехал в Россию, поступив врачом на службу к гетману Разумовскому. Во время своего второго пребывания в России в 1769–1777 годах он преподавал физику в Сухопутном шляхетном корпусе, а также служил лейб-медиком великого князя Павла Петровича. См. о нем: Clerc, Nicolas-Gabriel // NBG. Bd. 10. 1856. Sp. 829–830; Леклерк, Николай-Габриель // РБС. Т. 10. С. 179–180.

648 Екатерина II – Гримму. 19.04.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 274. Оригинал на франц.: «…cela fera antidote aux gredins qui dégradent l’histoire de Russie, comme le médecin Le Clerc et le précepteur L’Evêque [sic. – К.Ш. ], qui sont des bêtes, ne vous en déplaise, et des bêtes ennuyeuses et dégoutantes». (Пер. науч. ред. )

649 Об этом писали уже историки прошлого, см. например: Иконников В.С . Императрица Екатерина II-я, как историк. С. 306–307. Подписчикам труда Левека в России первый том рассылался с 1 ноября 1782 года. См.: Сомов В.А . Проспект. С. 184.

650 Екатерина II – Гримму, 29./30.05.1779 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 143.

651 Оригинал по-немецки: «Und das Lesebuch der künftigen Normalschulen wird aus der Alexandrinischen Handbibliothek zusammengeflickt, die Naturalhistorie von Professor Pallas, die Mathematik von Professor Aepinus, die russische Historie vom Professor der Historie der Akademie, und so flicken wir jetzt die Schulbücher zusammen: großes Vornehmen, welches wie ein Blitz zu Stande kommen wird, denn alles dieses ist seit dem ersten September auf dem Tapete», см.: Екатерина II – Гримму, 15.11.1782 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 254. (Пер. науч. ред .) О контексте высказывания см. выше, с. 147–150.

652 Екатерина II – Гримму, 25.06. и 26.09.1781 г., 2.04.1782 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 209, 220–221, 233.

653 Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. S. 181–182; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 568. Об изданиях Николаи см. выше, с. 194–196, 218.

654 Black J.L. G. – F. Müller. P. 181–182. См. даты их жизни: Модзалевский Б.Л. Список членов Императорской Академии наук 1725–1907. СПб., 1908 (репринт: Leipzig, 1971). С. 16, 21; История Академии наук СССР. В 3 т. Т. 1: 1724–1803. М.; Л., 1958. С. 455, 457; Amburger E. Beiträge zur Geschichte der deutsch-russischen kulturellen Beziehungen. S. 47, 49.

655 Щербатов М.М . История Российская от древнейших времен. Т. 1–7. СПб., 1770–1791.

656 См.: Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 57–79; Jones W.G . Nikolay Novikov. P. 58–59, 117, 121–124; Black J.L. G. – F. Müller. P. 181–184.

657 См. также: Donnert Е . Neue Wege. S. 35–36.

658 О Гакмане см.: Гакман, Иоган-Фридрих // РБС. Т. 4. С. 117; Модзалевский Б.Л . Список. С. 27–28; История Академии наук. Т. 1. С. 372, 459; Amburger E. Beiträge. S. 51, 174. Библиографические сведения о русском оригинале географического описания России см.: СК I. № 1227–1229; переводы на французский и немецкий языки см.: СК II. Т. 2. № 1206–1207; Всеобщее землеописание: Изданное для народных училищ Российской империи по высочайшему повелению царствующия императрицы Екатерины Вторыя : СК I. № 1230.

659 Так утверждал Миллер в письме, написанном им накануне его смерти секретарю императрицы А.В. Олсуфьеву: Пекарский П.П. Новые известия о В.Н. Татищеве // Зап. Имп. Академии наук. Т. 4. СПб., 1864. Приложение № 4. С. 1–66, здесь с. 54. Также и сам Штриттер датировал получение им заказа октябрем 1783 года. См.: [Штриттер И.Г.] История российского государства, сочиненная статским советником и кавалером Иваном Штриттером. Т. 1–3. СПб., 1800–1802, здесь: Т. 1. «Предисловие» к изданию цит. по: Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 174.

660 См. выше, с. 217–218. О высочайшем разрешении печатать труд Штриттера см.: Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 63.

661 Пыпин А.Н. Исторические труды. С. 171–175.

662 Михаэлис, Иоганн Давид (Michaelis, Johann David, 1717–1791) – теолог, ученый-ориенталист, профессор Гёттингенского университета; биографические данные о Штриттере см.: Stritter, Johann Gotthelf [sic. – К.Ш .] // ADB. Bd. 36. 1893. S. 598; Штриттер, Иоганн-Готтгильф // РБС. Т. 23. С. 445–446. См. о приглашении Штриттера в Россию в 1766 году: донесение А.Л. Шлёцера в Петербургскую академию (Гёттинген, 28 марта), письмо Шлёцера Иоганну Каспару (Ивану Ивановичу) Тауберту (Гёттинген, 5 апреля), письмо Тауберта Шлёцеру (12 апреля), донесение Шлёцера в Петербургскую академию (Гёттинген, 16 апреля), письма Шлёцера Тауберту (Гёттинген, 10 мая; Любек, 19 июля), Штелину (Любек, 12 августа) в издании: Winter E . (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. S. 151, 155–156, 158, 169, 174 (все даты здесь приводятся по новому стилю).

663 См. донесение А.Л. Шлёцера в Петербургскую академию (Гёттинген, 10 февраля 1768 г. [н. ст.]) в издании: Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. S. 205–206. То, что впоследствии Шлёцер утверждал, будто Академия поручала Штриттеру делать выписки из византийских источников для него самого (Шлёцера), привело в возмущение академика Палласа, находившегося в научной экспедиции в далекой Уфе. См. письмо Палласа к Миллеру от 13 января 1770 года: Hoffmann P. Die Briefe von Pallas an G.F. Müller // Winter Е. (Hrsg.) Lomonosov – Schlözer – Pallas. S. 310–314, здесь S. 313.

664 [Stritter J.G.] Memoriae populorum, olim ad Danubium, Pontum Euxinum, Paludem Maeotidem, Caucasum, mare Caspium, et inde magis ad Septemtriones incolentium, e scriptoribus historiae Byzantinae erutae et digestae ab Ioanne Gotthilf Strittero. Bde. 1–4. Petropoli, 1771–1779. Библиографическое описание см.: СК II. Т. 3. № 2799. С. 84.

665 См.: Штриттер, Иоганн-Готгильф // РБС. Т. 23. С. 445; Чичуров И.С. Византийские исторические сочинения: «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. Тексты, перевод, комментарий. M., 1980. С. 5–7.

666 [Штриттер И.Г.] Известия Византийских историков, объясняющие историю Российскую древних времен и переселения народов, собранные и хронологическим порядком расположенные, собранные Иваном Штриттером. Т. 1–4. СПб., 1770–1775.

667 [Stritter J.G.] Geschichte der Slaven vom Jahr 495 bis 1222, aus den Byzantinern vollständig beschrieben von Herrn Stritter // Schlözer A.L. Fortsetzung der Allgemeinen Welthistorie. Bd. 31. Halle, 1771. Kap. 3. S. 345–390.

668 Ibid. S. 345.

669 См. письмо Гартвига Людвига Бакмейстера Миллеру от 29 декабря 1771 года в издании: Lauch A. Wissenschaft und kulturelle Beziehungen in der russischen Aufklärung. S. 287.

670 См.: Козлова Н.А. Труды Н.Н. Бантыш-Каменского по истории России // Россия на путях централизации: Сб. ст. M., 1982. С. 287–293; Моисеева Г.Н. Бантыш-Каменский, Николай Николаевич // СРП. Вып. 1. С. 55–56.

671 Штриттер, Иоганн-Готгильф // РБС. Т. 23. С. 445–446; Black J.L . G. – F. Müller. P. 180.

672 Козлова Н.А . Труды Н.Н. Бантыш-Каменского; Black J.L . G. – F. Müller. P. 196.

673 Пекарский П.П . Новые известия. С. 49–54; Black J.L . G. – F. Müller. P. 190, 194–195.

674 Compagnie (нем .) – коммерческая компания или общество; здесь : создав компанию. – Примеч. науч. ред . Таково было мнение Г.Ф. Миллера, изложенное им в записке от 4 января 1783 года, адресованной императрице. См.: Записка историографа Миллера, 4 января 1783 года // Пекарский П.П. Новые известия. С. 64–66.

675 К такому выводу пришел Г. Маркер, основываясь на статистике продаж литературы разных жанров: Marker G . Publishing. P. 208–210.

676 Пекарский П.П . Новые известия. C. 52–53.

677 Grau C . Zur Stellung Tatiščevs; Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 1. С. 223; Ч. 2. С. 152–155, 179–180, 198, 217–219, 240, 248–249; Ч. 3. С. 33–35; Фальк С.Н. Август Людвиг Шлёцер и Василий Никитич Татищев // XVIII век. Т. 10. С. 190–199; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 46–47, 50, 54–57, 79, 168, 234; Black J.L . G. – F. Müller. Р. 129, 132–133, 140–141, 153, 185.

678 Здесь цит. по: Grasshoff H. Die Kenntnis und Verbreitung der altrussischen Chronikliteratur im 18. Jahrhundert in Deutschland // Idem. Literaturbeziehungen im 18. Jahrhundert. Studien und Quellen zur deutsch-russischen und russisch-westeuropäischen Kommunikation. Berlin, 1986. S. 152–189, здесь S. 164.

679 См. адресованное Миллеру письмо Тауберта, содержащее проект Шлёцера, от 18 сентября 1767 года в издании: Winter E. (Hrsg.) August Ludwig von Schlözer und Rußland. S. 190–191. См. об этом также: Winter E . Einleitung // Ibid. S. 32; Grau C . Zur Stellung Tatiščevs. S. 158–160; Фальк С.Н. Август Людвиг Шлёцер.

680 См.: Екатерина II – Габриелю Сенаку де Мельяну, 8.09.1791 г. // [Екатерина II.] Сочинения. Т. 11: Труды исторические. С. 612 («c’ etait l’ esprit d’un homme d’Etat savant et instruit de son objet»). См. рус. пер. в работе: Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 796; Иконников В.С . Императрица Екатерина II-я, как историк. С. 309–310; Пештич C.Л . Русская историография. Ч. 1. С. 223; Rogger H . National Consciousness. P. 242–243.

681 Пекарский П.П . Новые известия. С. 53–55; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 154.

682 См. о труде Якоба Фридриха Бильфельда Наставления политические в гл. 3 настоящей книги. – Примеч. науч. ред.

683 См.: Барсов, Антон Алексеевич // РБС. Т. 2. С. 514; Степанов В.П. Барсов Антон Алексеевич // СРП. Вып. 1. С. 66–67; Marker G . Publishing. P. 220.

684 См.: Пештич С.Л. Русская историография. Ч. 3. С. 83 и сл.; Павлова-Сильванская М.П . Чеботарев // СИЭ. Т. 15. Стб. 830 и сл.

685 См.: Пыпин А.Н. Русское масонство. С. 430, 523, 556; Вернадский Г.В. Русское масонство. С. 78, 210.

686 Об этом см.: Мартынов И.Ф. Книгоиздатель Николай Новиков. М., 1981. С. 115–116.

687 Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 201; Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 264; Ч. 3. С. 85; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 87–91; Begunov J.K. Aleksandr Nevskij im künstlerischen und geschichtlichen Bewußtsein Rußlands bis zum Beginn des 19. Jahrhunderts // Grasshoff H. Literaturbeziehungen. S. 81–127, здесь S. 110–111.

688 Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. C. 91. Еще ранее на это же указано в работе: Иконников В.С . Императрица Екатерина II-я, как историк. C. 307–308; см. также: Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 264.

689 Екатерина II. Записки касательно Российской истории // [Она же.] Сочинения. Т. 11. С. 1–350.

690 Екатерина II – Гримму, 3.03.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 268. Оригинал по-Пер. науч. ред. )

691 Екатерина II – Гримму, 9.03.1783 г. // Там же. С. 269. Оригинал по-французски: «…c’ est un ouvrage lumineux dans son genre». (Пер. науч. ред. )

692 Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 159. См.: Степанов В.П. Екатерина II // СРП. Вып. 1. С. 299.

693 Екатерина II – Гримму, 21.09.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 286.

694 Екатерина II – Гримму, 19. и 28.04., 3. и 7.06., 21.09.1783 г., 8.05.1784 г. // Там же. С. 273, 276, 280, 285, 305.

695 Möller H. Aufklärung. S. 197.

696 Екатерина II – Ф.М. Гримму, 20.04.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 274–275.

697 Известие о смерти Эйлера Екатерина записала 28 сентября 1783 года в схожем с дневником письме Гримму; тут же она, уже перед самым отправлением письма – 20 декабря, поместила (как N.B. ) запись о смерти Миллера (скончавшегося еще в октябре 1783 года) – см.: Сб. РИО. Т. 23. С. 288. О том значении, которое имела для Академии наук смерть двух ученых, см.: Black J.L. G. – F. Müller. P. 199–200.

698 См.: Штриттер, Иоганн-Готтгильф // РБС. Т. 23. С. 446; Козлова Н.А . Труды Н.Н. Бантыш-Каменского. C. 288. Указания на источники, относящиеся к переписке и обмену рукописями и печатными историческими трудами между Кабинетом императрицы и Московским архивом Коллегии иностранных дел за 1783–1784 годы, см.: [Екатерина II.] Сочинения. Т. 11: Труды исторические. С. 674–683.

699 Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 196–198 (переизд.: [Екатерина II.] Доклад // Она же. Сочинения. Т. 11: Труды исторические. С. 499–500). Вариант этого документа см.: Там же. С. 667–668.

700 Так возникновение «исторического собрания» интерпретировал Ключевский в речи, произнесенной им по поводу столетия основания Общества истории и древностей российских. См.: Ключевский В.О. Юбилей Общества истории и древностей российских. [1904] // Он же. Неопубликованные произведения. M., 1983. С. 187–196, здесь с. 191.

701 Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 196–198. См.: О назначении нескольких членов под начальством и наблюдением графа Шувалова, для составления записок о древней Истории, наипаче касающейся до России // ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 21. С. 1066–1067, № 15890.

702 Ключевский В.О. Юбилей Общества истории. С. 191–194.

703 Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 200; Ключевский В.О. Юбилей Общества истории. С. 192–193.

704 Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 264; Моисеева Г.Н . Древнерусская литература. С. 87–91; Степанов В.П . Барсов Антон Алексеевич // СРП. Вып. 1. С. 67.

705 См. выше, с. 224.

706 Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 63.

707 Там же. С. 217.

708 Миллер – А.В. Олсуфьеву, 10.10.1783 г. // Пекарский П.П. Новые известия. С. 54.

709 См. выше, с. 224–225.

710 Здесь и далее в описании трудов Янковича де Мериево я опираюсь на работу: Пештич С.Л. Русская историография. Ч. 2. С. 61–62.

711 См.: Klueting H . Die Lehre von der Macht der Staaten. Das außenpolitische Machtproblem in der „politischen Wissenschaft“ und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986. Этот источник «прогрессивных» идей Янковича остался для С.Л. Пештича, наилучшего знатока историографии XVIII века, неизвестным. («Учение о силе государств» – см., например, в: Юсти И.Г.Г. Основание силы и благосостояния царств, или Подробное начертание всех знаний касающихся до государственного благочиния / Пер. с нем. И. Богаевского. Ч. 1–4. СПб., 1772–1778. – Примеч. науч. ред .)

712 Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. C. 62–63, цит. с. 62.

713 См. выше, с. 147–149.

714 Екатерина II – Гримму, 19.12.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 289–290.

715 См.: Екатерина II – Гримму, 20.12.1783 г. // Там же. С. 290. Оригинал по-франц.:

1) Les révolutions remarquables.

2) Les changements successifs de l’ ordre des choses.

3) De la population et de finances.

4) Les traités et documents.

5) Exemples du zèle ou de la négligence des souverains, et leurs suites.

6) Remarques sur ce qu’ on aurait pu éviter.

7) Exemples de courage et autres vertus signalées.

8) Traits de vices, comme: cruauté, ingratitude, intempérance etc. et leurs suites.

(Перевод науч. ред .) К екатерининской датировке «второй эпохи» см.: Екатерина II – Гримму, 19.04.1783 г. // Там же. С. 273.

716 О распространении основных тем в историографии эпохи Просвещения убедительно написано в работе: Blanke H.W., Fleischer D. Artikulation bürgerlichen Emanzipationsstrebens und der Verwissenschaftlichungsprozeß der Historie. Grundzüge der deutschen Aufklärungshistorie und Aufklärungshistorik // Idem. (Hrsg.) Theoretiker der deutschen Aufklärungshistorie. Bde. 1–2. Stuttgart, 1990. Bd. 1. S. 19–102, здесь S. 34–42. Однако там, где авторы этого труда (Ibid. S. 31–33) делают попытки идентифицировать «представителей немецкой исторической науки эпохи Просвещения», за исключением отдельных ее предшественников, например Лейбница, только с происходившими из буржуазной среды авторами позднего (начиная с 1760-х годов) Просвещения, стремясь канонизировать последних, требуется критический подход.

717 См., например: Татищев В.Н . Предуведомление об истории всеобщей и собственно русской // Он же. История Российская. Т. 1. С. 79–92. Обзор русской историографии первой половины XVIII в. см.: Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 1–2; Donnert E . Neue Wege. S. 6–19.

718 См. выше, с. 224–225.

719 Здесь и далее цит. по: Пыпин А.Н . Исторические труды. C. 172–173.

720 См.: Татищев В.Н . История Российская. Т. 1. C. 81, 83–84, 92.

721 Цит. по: Пештич С.Л. Русская историография. С. 63. См.: Екатерина II. Записки касательно Российской истории // [Она же.] Сочинения. Т. 11. С. III.

722 Пыпин А.Н . Исторические труды. С. 173.

723 Там же. C. 174–175.

724 Polz P. Theodor Janković und die Schulreform in Rußland // Lesky E. [et al.] (Hrsg.) Die Aufklärung in Ost– und Südosteuropa. Aufsätze, Vorträge, Dokumentationen. Köln; Wien, 1972. S. 119–174, здесь S. 145–146.

725 Пыпин А.Н . Исторические труды. C. 174–175.

726 См.: Wolle S. August Ludwig von Schlözers Rossica-Rezensionen in den „Göttingischen gelehrten Anzeigen“ von 1801 bis 1809 // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 127–148, здесь S. 136–138.

727 [Janković de Mirievo T.] Handbuch der Geschichte des Kaiserthums Rußland, vom Anfange des Staats, bis zum Tode Katharinas der II. Göttingen, 1802.

728 Шпиттлер, Людвиг Тимотеус фон, барон (Ludwig Timotheus Freiherr von Spittler, 1752–1810) – немецкий историк и теолог, масон, профессор Гёттингенского университета, один из основателей гёттингенской исторической школы наряду со А.Л. Шлёцером и другими, впоследствии – куратор Тюбингенского университета, министр Вюртембергского правительства с 1806 года. – Примеч. науч. ред.

729 См. выше, с. 217, примеч. 37.

730 Здесь в соответствии с работой: Wolle S . Schlözers Rossica-Rezensionen. S. 137–138.

731 Так согласно работе: Hecker H . Vasilij Tatiščev. S. 154.

732 См.: Андреев А.И. Труды В.Н. Татищева по истории России // Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. С. 5–38; Пештич С.Л . Русская историография. Ч. 2. С. 142–150; Grau С . Zur Stellung Tatiščevs. S. 146–160.

733 Екатерина II. Записки касательно Российской истории. Ч. I // [Она же.] Сочинения. Т. 8: Труды исторические. СПб., 1901. С. 7. Ср.: Татищев В.Н . История Российская. Т. 1. С. 81.

734 Екатерина II. Записки касательно Российской истории. Ч. 1. С. 286–307.

735 Там же // [Она же.] Сочинения. Т. 8. C. 24–27; Там же. Т. 9. С. 233–237.

736 Екатерина II – Гримму, 24.09.1786 г. и 11.06.1795 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 383–384, 639. См.: Alekseev M.P. Deutschlands Vermittlerrolle für die frühe Shakespeare-Rezeption in Rußland // Idem. Zur Geschichte russisch-europäischer Literaturtraditionen. Aufsätze aus vier Jahrzehnten. Berlin, 1974. S. 116–127. О Екатерине II см.: Ibid. S. 122; Cross A.G. The Great Patroness of the North: Catherine II’s Role in Fostering Anglo-Russian Cultural Contacts // OSP. Vol. 18. 1985. P. 67–82, здесь p. 81–82. О пьесе Екатерины Рюрик см.: Fleischhacker H . Mit Feder und Zepter. S. 188–197. Об Эшенбурге см.: Paulin R. Johann Joachim Eschenburg und die europäische Gelehrtenrepublik am Übergang vom 18. zum 19. Jahrhundert // IASL. Bd. 11. 1986. S. 51–72; Maurer M. Aufklärung und Anglophilie in Deutschland. S. 292–331.

737 Екатерина II. Труды исторические // [Она же.] Сочинения. Т. 8. C. 75, 113.

738 Екатерина II – Гримму, 9.03.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 269. Оригинал по-Пер. науч. ред .)

739 «Senior Ruzorum, magnus regno et divitiis» (лат.; рус. пер. А.Н. Назаренко цит. по изданию: Мельникова Е.А. (Ред.) Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 1999. С. 314. – Примеч. науч. ред. ). О сведениях из послания Бруно императору Генриху II, написанного около 1008 года, см.: Hellmann M. Vladimir der Heilige in der zeitgenössischen abendländischen Überlieferung // JGO. Bd. 7. 1959. S. 397–412, здесь S. 400–408.

740 Татищев В.Н . История Российская. Т. 1. C. 211; Т. 2. С. 230.

741 Екатерина II – Гримму, 9.03.1783 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 271.

742 Сведения о браке внучки Владимира Анны с французским королем Татищев заимствовал из издания: Hübner J. Genealogische Tabellen […] Leipzig, 1719–1733. См.: Татищев В.Н . История Российская. Т. 2. С. 244. Известие о браке Владимира с византийской принцессой приводит наряду с древнерусскими источниками хроника Титмара Мерзебургского; сведения о родстве по женам между Оттоном II и Владимиром восходят к позднему труду: Imhof A.L. von. Neu eröffneter historischer Bildersaal, das ist: kurtze, deutliche und unpassionirte Beschreibung der Historiae universalis. Bde. 1–3. Sulzbach, 1692–1694; Bde. 4–5. Nürnberg, 1697–1701. См.: Татищев В.Н . История Российская. Т. 2. С. 232–233. Источники не подтверждают также и сведения о браке дочерей Владимира с венгерским и чешским королями: Там же. С. 70.

743 Острогорский Г. Владимир Святой и Византия // Владимирский сборник в память 950-летия крещения Руси. 988–1938. Белград, 1938. С. 31–40; Müller L. Die Taufe Rußlands. Die Frühgeschichte des russischen Christentums bis zum Jahre 988. München, 1987. S. 111–112.

744 Hellmann M. Die Heiratspolitik Jaroslavs des Weisen // FOG. Bd. 8. 1962. S. 7–25, здесь S. 14, 22.

745 Острогорский Г. Владимир Святой.

746 См. по этому вопросу генеалогическую таблицу ранних Рюриковичей: Hellmann M . (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 1, Hbd. 1. Stuttgart, 1981. S. 426–427.

747 Екатерина II. Записки касательно русской истории // [Она же.] Сочинения. Т. 9. C. 161, 366. См. параллельные места у Татищева: Татищев В.Н . История Российская. Т. 2. C. 77, 241, примеч. 235; Т. 3. С. 257, примеч. 567. Здесь же (Т. 2. Примеч. 235) см. указание на Лифляндскую хронику Кельха: Kelch С. Liefländische Historia. Rostock, 1695.

748 Екатерина II – Гримму, 5. и 13.04., 16.09.1795 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 620–621, 636, 647–648.

749 Екатерина II. Записки касательно русской истории // [Она же.] Сочинения. Т. 8. С. 28–30, 41–46, 72; Т. 9. С. 238–240, 259–261, 267.

750 Specht R . Zur Historiographie Anhalts im 18. Jahrhundert // Sachsen und Anhalt. Bd. 6. 1930. S. 257–305, здесь S. 263–265. О конце герцогского дома Лауенбургской династии см.: Reden A. von . Landständische Verfassung und fürstliches Regiment in Sachsen-Lauenburg (1543–1689). Göttingen, 1974. S. 32–34.

751 Specht R . Zur Historiographie Anhalts. S. 265–277, цит. S. 274, 283–298.

752 Ibid. S. 277–283, 298–302.

753 См.: Anhalt // Zedler J.H. (Hrsg.) Universal-Lexikon. Bd. 2. 1732. Sp. 315.

754 Салический – то есть происходивший из салической (франконской) династии германских королей – императоров Священной Римской империи в 1024–1125 годах. После угасания этой династии возвысился род Штауфенов (Гогенштауфенов), к которому принадлежал Фридрих I Барбаросса (германский король с 1152 года, император в 1155–1190 годах). – Примеч. науч. ред.

755 См. об этом: Hellmann M . Heiratspolitik Jaroslavs. S. 23–25.

756 Татищев В.Н . История Российская. Т. 2. C. 94. Татищев цитировал известие от 1083 года, однако он сам установил, что имя Адальберта не встречается в списке епископов Ольмюца. См.: Там же. C. 249–250, примеч. 293.

757 Екатерина II. Записки касательно Российской истории // [Она же.] Сочинения. Т. 9. 136–137, 150, 451.

758 Об Иоганне Буссе см.: Lauch A . Wissenschaft. S. 32–33.

759 Екатерина II – Гримму, 12.01.1794 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 589.

760 Linguarum totius orbis vocabularia comparativa Augustissimae cura collecta. Sectionis primae, linguas Europae et Asiae complexae. Pars prior: Petropoli, 1786. Pars secunda: 1789; параллельное русское название, имеющее другой год издания: Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею Всевысочайшей особы. Отделение первое, содержащее в себе европейские и азиатские языки. Ч. 1–2. СПб., 1787–1789. См.: Adelung F. Catherinens der Großen Verdienste um die vergleichende Sprachwissenschaft. St. Petersburg, 1815; Грот Я.К. Филологические занятия Екатерины II-й // РА. Т. 15. 1877. Кн. 1, № 4. С. 425–442; Lauch А . Wissenschaft. S. 200–211; Röhling H. Katharina II. und J.G. Zimmermann. Bemerkungen zu ihrem Briefwechsel // Zeitschrift für Slavische Philologie. Bd. 40. 1978. S. 358–392, здесь S. 362–368; Key M.R. Catherine the Great’s Linguistic Contribution, Edmonton (AB), 1980; Wendland F. Peter Simon Pallas (1741–1811). Materialien einer Biographie. Bde. 1–2. Berlin; N.Y., 1992, здесь: Bd. 1. S. 492–504, 706–709.

761 Так писал Паллас Фридриху Георгу Аделунгу, отправляя ему на отзыв материалы «императорского труда», признававшиеся чрезвычайно ценными, 8 декабря 1809 года. См.: Lauch A. Wissenschaft. S. 357–358. См. также: Ibid. S. 203–204; Wendland F . Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 494–495.

762 См. письмо Екатерины Циммерманну от 9 мая 1785 года в: Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 8–9. О знакомстве Екатерины с книгой Циммерманна Об уединении (Über die Einsamkeit ) см. выше, с. 201, а также: Röhling H . Katharina und Zimmermann. S. 362–363.

763 Екатерина II – Гримму, 2.07., 9., 14. и 19.09.1784 г., 20.02.1785 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 316–322, 325–326; Екатерина II – Циммерманну, 22.02. и 9.05.1785 г. // Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 4–5, 8–10. Цит. в рус. пер. см.: Грот Я.К. Филологические занятия. С. 425–426: «Ваше письмо извлекло меня из уединения, в котором я провела девять месяцев почти взаперти и из которого мне трудно было выйти. Вы никак не догадаетесь, чем я в это время занималась; для курьеза расскажу вам о том. Я составила список от двух до трех сот коренных Русских слов и дала их перевести на столько языков и наречий, сколько могла отыскать и число которых теперь переходит уже за вторую сотню…» (Екатерина II – Циммерманну, 9.05.1785 г.). См. также: Friedrich der Große . Über die Politik (November 1784) // Idem. Die Werke Friedrichs des Großen. Bde. 1–10. Berlin, 1912–1914. Bd. 5. S. 153–155.

764 О риторической фигуре locus a minore ad maius («по меньшему заключать о большем») см.: Lausberg H . Elemente der literarischen Rhetorik. München, 1990. S. 37–38, § 78.

765 Еще будучи великой княгиней, она склонила англиканского пастора британской колонии в Петербурге Даниэля Дюмареска к составлению сравнительного словаря. См. об этом: Adelung F . Catherinens Verdienste. S. 39; Грот Я.К. Филологические занятия. C. 425; Cross A.G. Chaplains to the British Factory in St. Petersburg. 1723–1813 // European Studies Review. Vol. 2. 1972. P. 125–142, здесь p. 130–131.

766 Le Clerc Comte de Buffon G.L. Des époques de la nature. Paris, 1778 (рус. пер.: [Бюффон Ж.Л.Л.] Всеобщая и частная естественная история графа де Бюффона. Ч. 1–10. СПб., 1789–1808. – Примеч. науч. ред. ); Екатерина II – Гримму, 5.07. и 7.12.1779 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 149, 166. См.: Buffon, Jean [sic. – К.Ш. ] Louis Leclerc, comte de // NBG. Bd. 7. 1853. Sp. 734–745; Buffon, George Louis // DBF. Bd. 7. 1956. Sp. 629–631. Об интересе Екатерины к Бюффону см.: Permenter H.R . The Personality and Cultural Interests of the Empress Catherine II as Revealed in Her Correspondence with Friedrich Melchior Grimm. Ph. D. diss. / Univ. of Texas. Austin, 1969. P. 91–95.

767 Екатерина II – Гримму, 2.02., 1.03., 7.09.1780 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 174–175, 188; Ф.М. Гримм – Екатерине II, 21.07.1780 г. (н. ст.) // Там же. С. 86.

768 Екатерина II – Гримму, 7.09.1780 г., 26.02., 2.03., 30.06., 25.11.1787 г. // Там же. С. 187, 394, 406, 415, 420.

769 Уткина Н.Ф. Естественные науки // Очерки русской культуры XVIII века. Т. 3. С. 7–49, здесь с. 45.

770 Вершине (лат .). – Примеч. науч. ред .

771 Екатерина II – Гримму, 7.12.1779 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 166.

772 Екатерина II – Гримму, 25.04., 25.06., 6. и 10.07., 31.08.1781 г., 26.01., 29.06.1782 г. // Там же. С. 204, 210, 215, 219, 226, 244–245.

773 Екатерина II – Гримму, 18. и 23.09.1784 г. // Там же. С. 321–322. См.: Грот Я.К. Филологические занятия. С. 428–429; Lauch А . Wissenschaft. S. 200–201; Wendland F . Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 493.

774 Court de Gébelin A. Le Monde primitif analysé et comparé avec le monde moderne. Vols. 1–9. Paris, 1773–1784; Екатерина II – Гримму, 9. и 18.09.1784 г., 5.03. и 10.08.1785 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 318, 321, 326, 359. Об авторе этого труда см.: Court de Gébelin, Antoine // NBG. Vol. 11–12. 1855. Sp. 216–219; а также: DBF. Vol. 9. 1961. Sp. 999–1000.

775 Грот Я.К. Филологические занятия. C. 426–427.

776 О Палласе см. выше, с. 163.

777 Об этнографических исследованиях Палласа см.: Wendland F . Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 483–491.

778 См.: Borst A. Der Turmbau zu Babel. Geschichte der Meinungen über Ursprung und Vielfalt der Sprachen und Völker. Bde. 1–4. Stuttgart, 1957–1963, здесь: Bd. 3, Tl. 2: Umbau. 1961. S. 1434, 1446–1447.

779 См.: Arens H. Sprachwissenschaft. Der Gang ihrer Entwicklung von der Antike bis zur Gegenwart. Freiburg; München, 1955. S. 77–88; Borst А . Der Turmbau. Bd. 3, Tl. 2. S. 1475–1478; Lauch A . Wissenschaft. S. 173; Key M.R . Catherine the Great’s Linguistic Contribution. P. 40–42.

780 Linguarum totius orbis vocabularia comparativa. Рars. 1. P. XI (латинское предисловие). P. XXI (предисловие по-русски).

781 О лингвистических штудиях Бакмейстера (Логина Ивановича Бакмейстера) подробную информацию можно найти в работе: Lauch A . Wissenschaft. S. 176–211. См. также: Wendland F . Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 497–498. См. библиографию его трудов: СК II. Т. 1. № 229–232.

782 Об Иоганне Фолльрате Конраде Бакмейстере (Иване Григорьевиче Бакмейстере) см.: Грот Я.К. Филологические занятия. С. 440; Amburger Е . Beiträge. S. 164–165. См. библиографию его трудов: СК II. Т. 1. № 233–236.

783 Грот Я.К. Филологические занятия. С. 440–442, цит. с. 441, примеч. 30.

784 Arndt C.G. Über den Ursprung und die Verwandtschaft der europäischen Sprachen / Hrsg. J. L. Klüber. Frankfurt a.M., 1818. См. отзыв Екатерины о книге Арндта в записке А.В. Храповицкому от 22 марта 1792 года: Екатерина II. Записки касательно Российской истории (Примечания) // [Она же.] Сочинения. Т. 11. С. 673: «…Скажите ему от меня, что я нашла его сочинение очень интересным и чтение его доставило мне удовольствие». См.: Грот Я.К. Филологические занятия. С. 440–442. Рус. пер. записки см.: Там же. С. 440.

785 Здесь цитата и ее интерпретация даются в соответствии с работой: Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Zur Geschichte Peters des Großen in seiner Zeit. Bde. 1–2. Göttingen, 1964, здесь: Bd. 2. S. 217–218 (рус. пер. цит. по: [Вебер Ф.Х.] Записки о Петре Великом и его царствовании Брауншвейгского резидента Вебера / Под ред. П. Барсова. Ч. 1 // РА. 1872. № 6. Стб. 1057–1168, цит. стб. 1075. – Примеч. науч. ред. ).

786 Обширные цитаты из объявления, данного европейской публике (Avis au Public ), по-русски см.: Грот Я.К. Филологические занятия. C. 432–434, цит. с. 433.

787 Здесь : обращение (фр .). – Примеч. науч. ред.

788 Lauch А . Wissenschaft. S. 201–202; Key M.R . Catherine the Great’s Linguistic Contribution. P. 57–70; Wendland F . Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 495–497.

789 Linguarum totius orbis vocabularia comparativa. Pars 1. P. XI (предисловие на латыни). P. XXI (предисловие на русском). См. параллельные места из екатерининского Avis au Public в работе: Грот Я.К. Филологические занятия. С. 432–433, цит. с. 433.

790 См.: Там же. С. 436; Lauch А . Wissenschaft. S. 368, Anm. 44; S. 377, Anm. 61; S. 411–412, Anm. 113.

791 Fodor I. Pallas und andere afrikanische Vokabularien vor dem 19. Jahrhundert. Ein Beitrag zur Forschungsgeschichte. Hamburg, 1975; Key M.R. Catherine the Great’s Linguistic Contribution.

792 Kraus C.J. // Allgemeine Literatur-Zeitung. № 235–237. 1787. Здесь см. переизд.: Arens H . Sprachwissenschaft. S. 118–127. См. об этом: Borst A . Der Turmbau. Bd. 3, Tl. 2. S. 1534–1535; Lauch А . Wissenschaft. S. 183, 204; Key M.R. Catherine the Great’s Linguistic Contribution. P. 71–73. Прочие высказывания современников о труде императрицы собраны в работе: Wendland F . Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 501–504.

793 Например, об этом говорил чешский славист Йозеф Добровский. См.: Lauch A . Wissenschaft. S. 205.

794 Африканские и американские материалы появились только во втором, русскоязычном издании, в котором его составитель Янкович де Мириево снова расположил «коренные» слова в неподходящем алфавитном порядке: [Янкович де Мириево Т.] Сравнительный Словарь всех языков и наречий по азбучному порядку расположенный. Т. 1–4. СПб., 1790–1791. См. об этом: Fodor I . Pallas; Key M.R . Catherine the Great’s Linguistic Contribution. P. 73–76.

795 Дашкова Е.Р. Записки. С. 162–163.

796 Вольтер – Екатерине II, 26.05.1767 (н. ст.) // Voltaire . Correspondence. № 14199; см. рус. пер.: Переписка Российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Вольтером. С. 29–30. См. также: Borst А . Der Turmbau. Bd. 3, Tl. 2. S. 1440.

797 О политическом аспекте языковой политики Екатерины II см.: Rogger H . National Consciousness. P. 85–125.

798 Екатерина II – Гримму, 9. и 18.09., 12.10.1784 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 318, 321–325.

799 См.: Екатерина II – Циммерманну, 9.05.1785 г. // Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 9.

800 Рецензия вышла анонимно, см.: Allgemeine Deutsche Bibliothek. Bd. 78/2. 1788. S. 311–333. Об авторстве Гупеля можно заключить на основании его переписки с Фридрихом Николаи: Lauch A. Russische Wissenschaft und Kultur im Spiegel der „Allgemeinen Deutschen Bibliothek“ // ZfS. Bd. 10. 1965. S. 737–746, здесь S. 743–744; Wendland F. Peter Simon Pallas. Bd. 1. S. 503.

801 См.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого с 18 января 1782 по 17 сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. M., 1901. С. 130 (1 и 2 января 1789 г.). Переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793 // Екатерина II: Искусство управлять / Сост., послесловие А.Б. Каменского. С. 9–243, здесь с. 127. Оригинал по-французски: «la critique est facile, mais l’ ouvrage est difficile» (рус. перевод см. в примеч.).

802 Press V . Friedrich der Große als Reichspolitiker // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien, 1986. S. 25–56, здесь S. 38–40. См. также работу: Lindemann M. Die Heiraten der Romanows und der deutschen Fürstenhäuser im 18. und 19. Jahrhundert und ihre Bedeutung in der Bündnispolitik der Ostmächte. Berlin; Bonn, 1935. S. 40–47.

803 См.: Press V . Friedrich. S. 38–39, 41.

804 См. указания на фридрицианский образ правления на юге Германской империи начиная с 1740-х годов в работе: Press V. Der Typ des absolutistischen Fürsten in Süddeutschland // Vogler G. (Hrsg.) Europäische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988. S. 123–141, здесь S. 136–138. О Пруссии как о господствующей протестантской монархии см.: Idem . Friedrich. S. 29, 39–43.

805 Исчерпывающий обзор источников и состояния исследования см.: Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 213–240.

806 Zernack K. «Negative Polenpolitik» als Grundlage deutsch-russischer Diplomatie in der Mächtepolitik des 18. Jahrhunderts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 144–159; переизд.: Idem . Preußen – Deutschland – Polen. Aufsätze zur Geschichte der deutsch-polnischen Beziehungen / Hrsg. W. Fischer, M.G. Müller. Berlin, 1991. S. 225–242, здесь S. 240–241; Cegielski T. Das Alte Reich und die erste Teilung Polens 1768–1774. Stuttgart; Warszawa, 1988. S. 73–80. Эйфория, которую испытывали три державы, контрастирует с настоящими последствиями первого раздела Польши. См.: Müller M.G. Die Teilungen Polens 1772–1793–1795. München, 1984. S. 39–43, 56–64.

807 Прежняя точка зрения историографии на этот вопрос: Cegielski T. Das Alte Reich. S. 43–54. Современное состояние исследований отражено в работе: Buddruss E. Die französische Deutschlandpolitik 1756–1789. Mainz, 1995, здесь см. прежде всего S. 180–210.

808 Трачевский А.С. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877. С. 59–61.

809 Preuss U. Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik im Urteile der deutschen Zeitgenossen // JKGS. Bd. 5. 1929. S. 1–56, 169–227, здесь S. 1–56.

810 См.: [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten des Freiherrn Achatz Ferdinand von der Asseburg. Berlin, 1842. См.: Haug-Moritz G. Württembergischer Ständekonflikt und deutscher Dualismus. Ein Beitrag zur Geschichte des Reichsverbands in der Mitte des 18. Jahrhunderts. Stuttgart, 1992. S. 358–359.

811 Письмо графа Н.И. Панина в Вену к князю Д.М. Голицыну, [6.06.1772 г.] // Сб. РИО. Т. 118. 1904. С. 139–140. См. об этом также: Cegielski T . Das Alte Reich. S. 76.

812 См. историографию этого вопроса в работе: Müller M.G. Nordisches System – Teilungen Polens – Griechisches Projekt. Russische Außenpolitik 1762–1796 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Hbd. 2. Stuttgart, 1988. S. 567–623, здесь S. 573–579.

813 Временный договор между Данией и Россией, Копенгаген, 22 апреля (н. ст.) 1767 года см.: Parry C. The Consolidated Treaty Series. Vol. 1–231. Dobbs Ferry (N.Y.), 1969–1981. Здесь: Vol. 43. P. 467–509. О том, что стояло за этим договором, см.: Hübner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Außenpolitik 1741–1773. Neumünster, 1984.

814 [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 244–260; Kobeko D. Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch (1754–1796). Historische Studie. Berlin, 1886. S. 62–65, 96–98. См. рус. изд.: Кобеко Д.Ф. Цесаревич Павел Петрович (1754–1796). СПб., 1881. С. 78–80 (далее ссылки даются на это издание. – Примеч. науч. ред .).

815 См.: Ludwig IX. // NDB. Bd. 15. 1967. S. 392–394; Wolf J.R. Absolutismus, Militarisierung und Aufklärung (1739–1799) // Battenberg F. [et al.] Darmstadts Geschichte. Fürstenresidenz und Bürgerstadt im Wandel der Jahrhunderte. Darmstadt, 1980. S. 250–288. О реформаторской политике Мозера см.: Schulz A. Herrschaft durch Verwaltung. Die Rheinbundreformen in Hessen-Darmstadt unter Napoleon (1803–1815). Stuttgart, 1991. S. 16–35.

816 Kobeko D. Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 74–75; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 88–89.

817 О личности великой ландграфини Гессен-Дармштадтской см.: Karoline // NDB. Bd. 11. 1977. S. 283–284; Gunzert W . Henriette Caroline. Persönlichkeit und Umwelt einer berühmten Darmstädterin am Vorabend der europäischen Revolution. Darmstadt, s.a. (1971). Подборку корреспонденции всех сторон, участвовавших в этом брачном проекте, в переводе на немецкий язык см.: Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. Ein Briefwechsel Friedrichs des Großen, der Landgräfin Karoline von Hessen-Darmstadt und Katharinas II. von Rußland (1772–1774). Hamburg, 1935.

818 Gunzert W . Henriette Caroline. S. 27–28.

819 См. о поездке ландграфини Гессен-Дармштадтской в Россию в работе: Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin; [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 258–269; Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 65–74; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 82–89; Lindemann M . Die Heiraten. S. 40–45; Gunzert W . Henriette Caroline. S. 31–40; McGrew R.E. Paul I of Russia, 1754–1801. Oxford; N.Y., 1992. P. 83–85. О переговорах в Берлине см.: Easum C.V. Prinz Heinrich von Preußen, Bruder Friedrichs des Großen. Göttingen; Berlin; Frankfurt a.M., 1958. S. 403–404.

820 Tornius V. Die Empfindsamen in Darmstadt. Studien über Männer und Frauen aus der Wertherzeit. Leipzig, 1911; Sauder G. Empfindsamkeit. Bd. 1: Voraussetzungen und Elemente. Stuttgart, 1974; Idem . Der Empfindsame Kreis in Darmstadt // Darmstadt in der Zeit des Barock und Rokoko [Katalog]. Darmstadt, 1980. S. 167–175; Maurer M. Aufklärung und Anglophilie in Deutschland. Göttingen; Zürich, 1987. S. 343–347. Общее представление о «веке чувствительности» можно найти в работе: Krüger R . Das Zeitalter der Empfindsamkeit. Kunst und Kultur des späten 18. Jahrhunderts in Deutschland. Leipzig; Wien; München, 1972.

821 Фридрих II – Каролине Гессен-Дармштадтской, 5 октября 1773 г. (н. ст.) // Keyserling A. von. (Hrsg.). Um eine deutsche Prinzessin. S. 133.

822 О деле, порученном Фридриху Карлу фон Мозеру в России, см. в переписке: Людвиг IX – Мозеру, 14. и 23.04., 18.12.1773 г. (н. ст.) // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 42–44, 173–174; Мозер – Людвигу IX, 24.11.1773 г. (н. ст.) // Ibid. S. 162–165; ландграфиня Каролина – Людвигу IX, 29.06., 2. и 23.07., 20. и 27.08., 25.09.1773 г.; 8., 11. и 24.01.1774 г. (н. ст.) // Ibid. S. 80, 83, 95, 113, 118–119, 137, 181–184; ландграфиня Каролина – своей матери Каролине Пфальц-Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 75–76; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 90–91; Gunzert W. Land von der Kaiserin Katharina // Deutsche Rundschau. Bd. 88. 1962. S. 711–721; Idem . Friedrich Carl von Moser (1723–1798) // Miller M., Uhland R. (Hrsg.) Lebensbilder aus Schwaben und Franken. Bd. 11. Stuttgart, 1969. S. 82–117, здесь S. 100–102; Stirken A. Der Herr und der Diener. Friedrich Carl von Moser und das Beamtenwesen seiner Zeit. Bonn, 1984. S. 31; о личности Фридриха Карла фон Мозера и его реформах см.: Schulz A . Herrschaft. S. 16–35; о его поездке в Россию: Ibid. S. 34.

823 О первой поездке Ф.М. Гримма в Россию см.: Grimm F.M. Mémoire historique sur l’ origine et les suites de mon attachement pour l’Impératrice Catherine II, jusqu’au décès de S. M. I. // Сб. РИО. Т. 2. С. 325–393; Екатерина II – Вольтеру, 11.09.1773 // Voltaire . Correspondence. № 18559 (рус. пер. см. в издании: Переписка Российской императрицы Екатерины Вторыя с г. Вольтером, с 1763 по 1778 год / Пер. М. Антоновского. Т. 2. С. 161–165, о визите и беседах императрицы с Гриммом см. ее отзыв: Там же. С. 163–164. – Примеч. науч. ред. ); ландграфиня Каролина – своей матери, 12.09.1773 г. // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 127; Каролина – Фридриху II, 2.10.1773 г. // Ibid. S. 143; Гримм – Каролине Пфальц-Цвейбрюкен-Биркенфельдской, 15.10.1773 г. // Ibid. S. 147–148. См. также: Hillebrand K. Katharina II. und Grimm // Deutsche Rundschau. Bd. 25. 1880. S. 377–405; Бильбасов В.А. Екатерина II и Гримм // Он же. Исторические монографии. Т. 4. СПб., 1901. С. 87–236; Gooch G.P. Catherine the Great and Other Studies. London, 1954, здесь см. прежде всего р. 78–80; Rosenberg P.H. The Personality and Cultural Interests of the Empress Catherine II as Revealed in Her Correspondence with Friedrich Melchior Grimm. Ph. D. diss. / Univ. of Texas. Austin, 1969. P. 1–7. Об отношениях Гримма и ландграфини Каролины Гессен-Дармштадтской см.: Schlobach J. Die frühen Abonnenten und die erste Druckfassung der Correspondance littéraire // Romanische Forschungen. Bd. 87. 1970. S. 1–34, здесь см. S. 16–17; Gunzert W . Henriette Caroline. S. 28–29.

Бильбасов В.А. Дидро в Петербурге. СПб., 1884; Tourneux M. Diderot et Catherine II. Paris, 1899; Луппол И.К. Дидро и Екатерина II // Дени Дидро. Очерки жизни и мировоззрения / Ред. И.К. Луппол. M., 1960. С. 91–115; Wilson A.M. Diderot. N.Y., 1972. P. 629–658; Idem . Diderot in Russia. 1773–1774 // Garrard J.G. (Ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 166–197; Proust J. Diderot et l’ expérience russe: un exemple de pratique théorique au XVIIIe siècle // Studies on Voltaire and the Eighteenth Century. Vol. 154. 1976. P. 1777–1800; Madariaga I. de . Catherine and the Philosophes // Cross A.G. (Ed.) Russia and the West in the Eighteenth Century. P. 38–47.

824 Diderot D. Correspondance. Vol. 13 (Juin 1773 – Avril 1774). Paris, 1966; Idem . Mémoires pour Catherine II. Texte établi d’après l’autographe de Moscou / Ed. P. Vernière. Paris, 1966; Idem . Œuvres Politiques / Ed. P. Vernière. Paris, 1963. P. 214–458; Tortarolo E. Un inedito di Diderot a Berlino. Le Questions à Catherine II e Girolamo Lucchesini // Rivista Storica Italiana. Vol. 104. 1992. № 1. P. 246–260.

825 Так передавал суждение Екатерины граф Сегюр в своих мемуарах. Здесь см.: Diderot D . Correspondance. Vol. 13. P. 124; см. рус. пер.: Сегюр Л. – Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Лимонов Ю.А. (Ред.) Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 313–456, здесь с. 412–413. См. также: Madariaga I. de . Catherine and the Philosophes. P. 43–47; Eadem . Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’ età dei lumi. Studi storici sul Settecento europeo in onore di Franco Venturi. Vol. 2. Napoli, 1985. P. 609–650, здесь p. 645–650.

826 Переписка опубликована Я.К. Гротом: Сб. РИО. Т. 23. 1878.

827 Schlobach J . Die frühen Abonnenten. S. 8–10; Idem . Französische Aufklärung und deutsche Fürsten // ZHF. Bd. 17. 1990. S. 327–349; Idem . Grimm in Paris. Ein Kulturvermittler zwischen Deutschland und Frankreich in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // Mondot J., Valentin J. – M., Voss J. (Hrsg.) Deutsche in Frankreich – Franzosen in Deutschland 1715–1789. Institutionelle Verbindungen, soziale Gruppen, Stätten des Austausches. Sigmaringen, 1992. S. 179–189.

828 Бильбасов В.А . Екатерина II и Гримм. С. 154. Современные исследователи оценивают корреспондентов Гримма, несомненно, куда более положительно, о чем определенно свидетельствует подготовка нового комментированного издания его переписки с Екатериной II совместно французскими, швейцарскими, русскими и немецкими историками и литературоведами.

829 Полный расчет стоимости поездки (Schlußabrechnung ), записанный рукой Мерка и датированный 1 февраля 1774 года (н. ст.), см.: Ebner F. [et al.] Johann Heinrich Merck (1741–1791). Ein Leben für Freiheit und Toleranz. Zeitdokumente [Katalog]. Darmstadt, 1991. S. 102.

830 Иоганн Генрих Мерк – Фридриху Николаи, 17.07.1773 (н. с.) // Merck J.H. Briefe / Hrsg. H. Kraft. Frankfurt a.M., 1968. S. 92; другие сведения об их первых встречах см.: [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 264–265.

831 Розанов М.Н. Поэт периода «бурных стремлений» Якоб Ленц, его жизнь и произведения (Критическое исследование). M., 1901; Смолян О. Клингер в России // Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А.И. Герцена. Т. 23, вып. 2. 1958. С. 31–77; Smoljan O . Friedrich Maximilian Klinger. Leben und Werk. Weimar, 1962; Lehmann U. Zu den Rußlandbeziehungen des klassischen Weimar (Herder, Wolzogen, Maria Pavlovna) // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte der russischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Bd. 3. Berlin, 1968. S. 426–442, здесь S. 438–441; Neuschäffer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen. S. 340–345; Keller M. Verfehlte Wahlheimat: Lenz in Rußland // Eadem. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 516–535; Segeberg H. Klinger in Rußland. Zum Verhältnis von westlicher Aufklärung und östlicher Autokratie // Ibid. S. 536–563.

832 Gunzert W . Henriette Caroline. S. 14–15.

833 Мерк – Софии де ЛаРош, 14.06.1773 г. // Merck J.H. Briefe. S. 91.

834 Мерк – Фридриху Николаи, 6.07.1773 г. // Ibid. S. 93; Он же – Софии де Ларош, 21.12.1773 г. (н. ст.) // Ibid. S. 97.

835 Мерк – Фридриху Николаи, 6.07.1773 г. // Ibid. S. 92–93.

836 Мерк – Софии де Ларош, 21.12.1773 г. (н. ст.) // Ibid. S. 96–97.

837 Ibid. S. 97.

838 Grasshoff A. Johann Heinrich Merck und Rußland. Neues und Unbekanntes zur „Réponse à cette question“ // Weimarer Beiträge. Bd. 24, H. 10. 1978. S. 177–185; Eadem . Herder und Johann Heinrich Merck zum Problem der Leibeigenschaft // Ziegengeist G., Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Johann Gottfried Herder. Zur Herder-Rezeption in Ost– und Südosteuropa. Berlin, 1978. S. 168–195; Eadem . Johann Heinrich Merck und Rußland // Donnert E. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Rußlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 1. S. 167–195; Grau C. Zur Ideologiegeschichte in Rußland und zu den deutsch-russischen Beziehungen in den sechziger/siebziger Jahren des 18. Jh. // JGSLE. Bd. 23, H. 2. 1979. S. 83–97, здесь S. 90–94.

839 Текст на языке оригинала – по-французски – впервые опубликован в сборнике переписки: Wagner K. (Hrsg.) Briefe aus dem Freundeskreis von Goethe, Herder, Höpfner und Merck. Leipzig, 1847. S. 73–83. Здесь используется издание: Merck J.H. Werke / Hrsg. A. Henkel. Frankfurt a.M., 1968. S. 332–340. Немецкий перевод см.: Merck J.H . Galle hab ich genug im Blut. Fabeln, Satiren, Essays. Berlin, 1973. S. 312–320. Издатель переписки писателей веймарского круга К. Вагнер датировал текст временем поездки Мерка в Россию 1773 годом, исследователь жизни Мерка Херманн Бройнинг-Октавио, напротив, интерпретировал его как часть речи Мерка, произнесенной в парижском клубе якобинцев в феврале 1791 года. См.: Bräuning-Oktavio H . Goethe und Johann Heinrich Merck. J.H. Merck und die Französische Revolution. Darmstadt, 1970. S. 202. См. также: Grasshoff A. Herder. S. 183. Здесь автор предполагает, что временем написания могли стать 1760-е или 1770-е годы – период, предшествовавший поездке Мерка в Россию, – связывая тем самым возникновение этого текста с тесными отношениями Мерка и Гердера. Эта интерпретация повторяет в основном работу: Grau С . Zur Ideologiegeschichte. S. 90–94, где автор относит этот текст ко времени публикации перечня вопросов Вольным экономическим обществом, то есть к периоду до начала службы Мерка при дармштадтском дворе (1765–1767). Однако подобная интерпретация исключает влияние Гердера, поскольку 1764–1766 годы Мерк провел в Швейцарии, а Гердер проживал в Риге. Поэтому, чтобы объяснить интерес Мерка к крестьянам в далекой России, потребуется привлечь иные источники, например труды Иоганна Георга Эйзена, посвященные освобождению крестьян и известные Екатерине II.

840 [Merck J.H.] [Рец. на кн.:] Schlözer A.L. Vorbereitung zur Weltgeschichte für Kinder. Göttingen, 1770 // Teutscher Merkur. Bd. 3. 1779. S. 95; здесь цит. по: Merck J.H. Werke. S. 618–619.

841 [Merck J.H.] [Рец. на кн.:] Meyer J.H.C. Briefe über Rußland. Tle. 1–2. Göttingen, 1778–1779 // Teutscher Merkur. Bd. 3. 1779. S. 275; здесь цит. по: Merck J.H . Werke. S. 619–622.

842 Мерк – Рейнгольду Ленцу, 8.03.1776 г. (н. ст.) // Merck J.H. Briefe. S. 146; Мерк – Земмерингу (Sömmering), 4.05.1784 г. (н. ст.) // Ibid. S. 443. См. об этом работу: Grasshoff A . Herder. S. 193. В 1781 году Мерк сообщал герцогу Карлу Августу Саксен-Веймарскому из Касселя о том, как шли дела у отца и сына Форстеров в России, поскольку получал письма от Георга Форстера: Мерк – Карлу Августу, 19.05.1781 (н. ст.) // Merck J.H. Briefe. S. 299–303. Последнее сообщение относится к числу важнейших источников, освещающих пребывание отца и сына Форстеров в России. См.: Steiner G. Johann Reinhold Forsters und Georg Forsters Beziehungen zu Rußland // Grasshoff H., Lehmann U. (Hrsg.) Studien zur Geschichte. Bd. 2. Berlin, 1968. S. 245–311. См. здесь также примечания: Ibid. S. 430–450.

843 Мерк – Фридриху Николаи, 29.03. и 28.06.1774 г. // Merck J.H. Briefe. S. 109–110, 113–112. См.: Sauder G . Der Empfindsame Kreis. S. 174–175; Ebner F. [et al.] Johann Heinrich Merck. S. 104–105.

844 Людвиг IX – Фридриху Карлу фон Мозеру, 14. и 23.04.1773 г. (н. ст.) // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 42–44; Мозер – Людвигу IX, 2.04.1773 г. // Gunzert W. Land von der Kaiserin Katharina. S. 714–717. О неудавшейся миссии Мозера см. более раннюю работу: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 75–76; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 90–91.

845 Ландграфиня Каролина – своей матери, 30.06., 22.07., 1.08.1773 г. // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 79, 93, 100; Каролина – Людвигу IX, 23.07.1773 г. // Ibid. S. 93–94.

846 Gunzert W . Henriette Caroline. S. 28.

847 Ландграфиня Каролина – своей матери, 5. и 20.07.1773 г. // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 84, 91; Она же – Мозеру, 10.08.1773 г. // Ibid. S. 106–107.

848 Ландграфиня Каролина – своей матери, 19 и 20 июля 1773 г. // Ibid. S. 90–91.

849 Каролина – своей матери, 18., 19.08.1773 г. // Ibid. S. 111–112; Каролина – Людвигу IX, 20.08.1773 г. // Ibid. S. 113; Каролина – Фридриху II, 21.08.1773 г. // Ibid. S. 115.

850 Каролина – своей матери, 20.08.1773 г. // Ibid. S. 114.

851 Каролина – Мозеру, 10.08.1773 г. // Ibid. S. 106. См.: Moser F.K. von . Der Herr und der Diener, geschildert mit patriotischer Freiheit. Frankfurt a.M., 1759. См. об интерпретации этого сочинения и его влиянии на современников в работе: Stirken A . Der Herr und der Diener; Schulz A . Herrschaft. S. 18–19. Рус. пер. см.: [Мозер Ф.К. фон.] Государь и министр. Книга сочиненная господином Мозером; с немецкого языка переведена артиллерии капитаном Яковом Козельским. СПб., 1766. См.: Штранге М.М . Демократическая интеллигенция в России в XVIII веке. M., 1965. С. 87–89; Donnert E. Politische Ideologie der russischen Gesellschaft zu Beginn der Regierungszeit Katharinas II. Berlin, 1976. S. 130; Грацианский П.С . Политическая и правовая мысль России второй XVIII в. M., 1984. С. 116.

852 Мозер – Людвигу IX, 27.08.1773 г. // Gunzert W. Land von der Kaiserin Katharina. S. 720.

853 Каролина – своей матери (возможно, продолжение письма от 25 августа 1773 г.) // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 117–118.

854 Государство в государстве (лат .). – Примеч. науч. ред .

855 Мозер – Людвигу IX, 27.08.1773 г. // Gunzert W. Land von der Kaiserin Katharina. S. 718–721.

856 Каролина – своей матери, 12., 15. и 19.09.1773 г. // Ibid. S. 127, 130, 132.

857 Каролина – Людвигу IX, 25.09.1773 г., 9.11.1773 г. (н. ст.) // Ibid. S. 137–138, 158. См.: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 75–76; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 90–91.

858 Каролина – своей матери, 27.11.1773 г. (н. ст.) // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 166; Людвиг IX – Мозеру, 18.12.1773 г. (н. ст.) // Ibid. S. 174.

859 Каролина – Людвигу IX, 19.01.1774 г. (н. ст.) // Ibid. S. 183.

860 Loebell R. Der Anti-Necker J.H. Mercks und der Minister Fr.K. v. Moser. Ein Beitrag zur Beurteilung J.H. Mercks. Darmstadt, 1896. S. 30.

861 Stirken A . Der Herr und der Diener. S. 31.

862 [Moser F.K. von.] Katharina die zweite, Kaiserin von Rußland. Ein Gemälde ohne Schatten (1773) // Deutsches Museum. 1776. Mai. S. 383–389, здесь S. 388.

863 Moser F.C. von . Über Regenten, Regierung und Ministers. Schutt zur Wege-Verbesserung des kommenden Jahrhunderts. Frankfurt a.M., 1784. S. 33, 389. Исследователь Андреас Шульц убедительно интерпретирует фигуру Мозера как министра, проводившего реформы в духе просвещенного абсолютизма, в противовес его отцу Иоганну Якобу фон Мозеру, ориентировавшемуся на сословное устройство общества. См.: Schulz A. Herrschaft. S. 16–35.

864 См. текст полностью: Loebell R . Der Anti-Necker. Отдельные публикации, касающиеся появления Мозера в Петербурге, появились впервые в печати в 1847 году: Wagner K. (Hrsg.) Briefe; здесь цит. по: Merck J.H . Der Anfang der Moserischen Administration (1772) und die daher zu ahndenden angenehmen Folgen derselben, und: Einige Züge seines Betragens während der Jahre 1773 und 1774 // Idem. Galle hab ich genug im Blut. S. 406–423. К интерпретации этого памфлета см. также: Bräuning-Oktavio H . Goethe. S. 114–118, 189–192. Оригинал рукописи, использовавшейся Лебеллем и Бройнинг-Октавио, хранился в Государственном архиве земли Гессен (г. Дармштадт), фонды которого были уничтожены во время Второй мировой войны. О конфликтах, приведших к смещению Мозера, см.: Schulz A . Herrschaft. S. 30–35; Ebner F. [et al.] Johann Heinrich Merck. S. 88–89.

865 Merck J.H . Galle hab ich genug im Blut. S. 419–422.

866 Loebell R . Der Anti-Necker. S. 31; Bräuning-Oktavio H . Goethe. S. 191, Anm. 77.

867 [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 269–271.

868 Екатерина II – Гримму, 21.12.1774 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 12. См. об этом: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 98; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 117–118; McGrew R.E . Paul I. P. 85–95.

869 Екатерина II – Гримму, 21.12.1774 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 12. См.: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 102–107; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 124–130; Stupperich R. Die zweite Reise des Prinzen Heinrich von Preußen nach Petersburg // JGO. Bd. 3. 1938. S. 580–600; Easum C.V. Prinz Heinrich. S. 403–417; Stribrny W. Die Rußlandpolitik Friedrichs des Großen 1764–1786. Würzburg, 1966. S. 87–97.

870 См. выше, с. 68–70.

871 См. выше, с. 93–94.

872 См.: Friedrich Eugen, Herzog von Württemberg // ADB. Bd. 8. S. 53–55; То же // NDB. Bd. 5. S. 595–596; Uhland R. Herzog Friedrich Eugen (1795–1797) // Idem. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. Leben und Leistung für Land und Volk. Stuttgart, 1984. S. 267–279; Stark P. Fürstliche Personen des Hauses Württemberg und ihre bewährten Diener im Zeitalter Friedrichs des Großen // Württembergische Jahrbücher für Statistik und Landeskunde 1875. Tl. 2. Stuttgart, 1876. S. 1–113; Sauer P. Der schwäbische Zar. Friedrich – Württembergs erster König. Stuttgart, 1984. S. 16–23. О дворе в Трептове см.: Brummer K.F.A. Familienleben und Hofhaltung des Herzogs Friedrich Eugen von Württemberg auf dem Schlosse zu Treptow an der Rega. Stettin, 1855; Merkle J . Jugendjahre der Kaiserin Maria Feodorowna von Rußland, geborener Prinzessin von Württemberg. 1759–1776. Stuttgart, 1892. S. 1–33. О бароне Фридрихе фон Моклере см. переведенную на немецкий язык его автобиографию: Sauer P. Im Dienst des Fürstenhauses und des Landes Württemberg. Die Lebenserinnerungen der Freiherren Friedrich und Eugen von Maucler (1735–1816). Stuttgart, 1985. S. 20–46. Об Иоганне Георге Шлоссере см.: Zande J. van der . Bürger und Beamter. Johann Georg Schlosser 1739–1799. Stuttgart, 1986. S. 15–16; Johann Georg Schlosser (1739–1799). Eine Ausstellung der Badischen Landesbibliothek und des Generallandesarchivs Karlsruhe [Katalog]. Karlsruhe, 1989. S. 175–177.

873 О садовом искусстве, открывающем путь к «чувствительным» искусствам, см.: Krüger R . Das Zeitalter der Empfindsamkeit. S. 56–91.

874 Важнейшим источником о юности принцессы и о ее семье являются созданные в 1789 году мемуары Генриетты-Луизы баронессы д’Оберкирх, урожденной де Вальднер де Фрейндштейн; здесь содержатся также многочисленные письма великой княгини, написанные ею после замужества, а также записи дневникового характера. См.: [d’ Oberkirch H. – L.] Mémoires de la Baronne d’ Oberkirch / Ed. C.L. Montbrison. Vols. 1–2. Paris, 1853; здесь цит. по изд.: [d’ Oberkirch H. – L.] Mémoires de la Baronne d’ Oberkirch sur la cour de Louis XVI et la société française avant 1789 / Ed. S. Burkard. Paris, 1970. О воспитании принцессы и ее братьев см.: Stark P . Fürstliche Personen. S. 16–17, 23–26; Merkle J . Jugendjahre. S. 38–53; Sauer P . Im Dienst des Fürstenhauses. S. 46–50; Idem . Der schwäbische Zar. S. 23–28. О культурном пространстве Страсбурга во второй половине XVIII века см.: Streitberger I. Der königliche Prätor in Straßburg 1685–1789. Freie Stadt im absoluten Staat. Wiesbaden, 1961. S. 201–256; Voss J. Universität, Geschichtswissenschaft und Diplomatie im Zeitalter der Aufklärung: Johann Daniel Schöpflin (1694–1771). München, 1979. О Гельветическом обществе см.: Im Hof U. Das gesellige Jahrhundert. Gesellschaft und Gesellschaften im Zeitalter der Aufklärung. München, 1982. S. 160–163. (Гельветическое общество – общешвейцарская организация, существовавшая с 1761 года и в течение первой половины XIX века; общество распространяло идеи Просвещения и играло заметную роль в борьбе за либеральные реформы. – Примеч. науч. ред. )

875 См. указания в работе: Вернадский Г.В. Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг., 1917. С. 80–83; Faivre A. Friedrich Tiemann und seine deutschen und russischen Freunde // Balasz E. [et al.] (Hrsg.) Beförderer der Aufklärung in Mittel– und Osteuropa. Freimaurer, Gesellschaften, Clubs. Berlin, 1977 (reprint: Essen, 1987). S. 292–303, здесь S. 300–301; Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника / Ред. Ю.М. Лотман, Н.А. Марченко, Б.А. Успенский. Л., 1984. С. 525–606, здесь с. 547–548, примеч. 39. Общие работы о масонах в государствах Верхнего Рейна см.: Dotzauer W. Freimaurergesellschaften am Rhein. Aufgeklärte Sozietäten auf dem linken Rheinufer vom Ausgang des Ancien Regime bis zum Ende der napoleonischen Herrschaft. Wiesbaden, 1977. S. 33–52; Idem . Freimaurergesellschaften im Rheingebiet. Die Anfänge der Freimaurerei im Westen des Alten Reiches // Reinalter H. (Hrsg.) Freimaurer und Geheimbünde im 18. Jahrhundert in Mitteleuropa. Frankfurt a.M., 1983. 3. Aufl. 1989. S. 140–176; Darnton R. Der Mesmerismus und das Ende der Aufklärung in Frankreich (1968). Frankfurt a.M.; Berlin, 1986. S. 51–76.

876 Текст договора от 21 мая 1786 года (н. ст.) см.: Parry C . The Consolidated Treaty Series. Vol. 50. P. 1–15.

877 Об истории Мёмпельгарда до 1789 года см.: Grube W . Das Mömpelgarder Department und die Mömpelgarder Registratur in Stuttgart. Ein Beitrag zur altwürttembergischen Verwaltungsgeschichte // ZWLG. Bd. 5. 1941. S. 255–283; Idem . 400 Jahre Haus Württemberg in Mömpelgard // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. S. 438–458; Scherb W. Die politischen Beziehungen der Grafschaft Mömpelgard zu Württemberg von 1723 bis zur Französischen Revolution: Phil. Diss. Tübingen, 1981. О Вюртемберге в революционное десятилетие см.: Hölzle E . Das Alte Reich und die Revolution. Eine politische Geschichte Württembergs in der Revolutionszeit 1789–1805. München; Berlin, 1931. S. 99–103; Scheel H. Süddeutsche Jacobiner. Berlin, 1962. 3. Aufl. 1980. S. 35–51, 291–352. О поездке Карла Евгения в 1791 году в Париж см. его дневник: Karl Eugen [von Württemberg] . Tagbücher seiner Rayßen. Tübingen, 1968. S. 379–391.

878 Передняя Австрия (Vorderösterreich ) – собирательное название владений Габсбургов на юго-западе современной Германии (в конце XVIII в. – города Констанц, Фрейбург в Брейсгау, ландграфство Нелленбург, другие территории Швабии). – Примеч. науч. ред .

879 См:. Storz G. Karl Eugen. Der Fürst und das „alte gute Recht“. Stuttgart, 1981. S. 42–51, 81–86; Uhland R. Herzog Carl Eugen (1737–1793) // Idem. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. S. 237–266; Idem . Friedrich Eugen // Ibid. S. 267–279. О позиции Вюртемберга в сложных прусско-австрийских отношениях см.: Press V. Die Herzöge von Württemberg, der Kaiser und das Reich // Ibid. S. 412–433, здесь S. 427–431; Idem . Schwaben zwischen Bayern, Österreich und dem Reich 1486–1805 // Fried P. (Hrsg.) Probleme der Integration Ostschwabens in den bayerischen Staat. Bayern und Wittelsbach in Ostschwaben. Sigmaringen, 1982. S. 17–78, здесь S. 66–74; Haug-Moritz G . Württembergischer Ständekonflikt. S. 94–121. О пребывании Фридриха Евгения в плену см.: Friedrich Eugen an Friedrich II., 22. Februar 1760 // Stark P. Fürstliche Personen. S. 46–47.

880 Hölzle E. Das Alte Recht und die Revolution. Eine politische Geschichte Württembergs in der Revolutionszeit 1789–1805. München; Berlin, 1931. S. 3–43; Rürup R. Johann Jacob Moser. Pietismus und Reform. Wiesbaden, 1965. S. 153–205; Storz G . Karl Eugen. S. 87–140; Wunder B . Joseph II., der Reichshofrat und die württembergischen Ständekämpfe 1766/67 // ZWLG. Bd. 50. 1991. S. 382–389; см. прежде всего: Haug-Moritz G . Württembergischer Ständekonflikt.

881 [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 201–218. Подробно об этом см. в работе: Haug-Moritz G . Württembergischer Ständekonflikt. S. 319–390.

882 [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 218–222; Storz G . Karl Eugen. S. 133.

883 Aretin K.O., Freiherr von. Heiliges Römisches Reich 1776–1806. Reichsverfassung und Staatssouveränität. Tle. 1–2. Wiesbaden, 1967. Здесь Tl. 1. S. 22–23; Storz G . Karl Eugen. S. 113–117, 123–126, 132–133.

884 Фридрих II – принцу Генриху Прусскому, 22.09.1771 г. // [Friedrich II.] Politische Correspondenz Friedrichs des Großen. Bde. 1–46. Berlin, 1879–1939; здесь: Bd. 31. S. 391; Cegielski S. Das Alte Reich. S. 147; в этом же направлении вопрос интерпретируется в работе: Haug-Moritz G . Württembergischer Ständekonflikt. Игнорируя суждение Фридриха, Берндт Вундер (Wunder B. Joseph II.), напротив, интерпретирует соглашение как поражение императора.

885 Haug-Moritz G . Württembergischer Ständekonflikt. S. 38.

886 Ахац Фердинанд фон дер Ассебург – Никите Панину, 1.05.1770 г. // [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 236–239.

887 На это, по крайней мере, указывает издатель: Ibid. S. 222–223.

888 Ibid. S. 228–235.

889 Storz G . Karl Eugen. S. 132; Uhland R . Friedrich Eugen. S. 273; Haug-Moritz G . Württembergischer Ständekonflikt. S. 450–453.

890 Принц Генрих Прусский – наследному принцу дармштадтскому Людвигу, 7.05.1776 г. (н. ст.) // Krauel R. (Hrsg.) Briefwechsel zwischen Heinrich Prinz von Preußen und Katharina II. von Rußland. Berlin, 1903. S. 155–156; Фридрих II – Фридерике Софии Доротее Вюртембергской, 7. и 9.05.1776 г. (н. ст.) // [Friedrich II.] Politische Correspondenz Friedrichs des Großen. Bd. 38. Berlin, 1920. S. 74, 79–80; Принц Генрих Прусский – Фридриху II, 16. и 19.04.1776 г. // Ibid. S. 76, 84; Фридрих II – принцу Генриху Прусскому, 9. и 11.05.1776 г. (н. ст.) // Ibid. S. 77–79, 84–86; см. там же прочую переписку. См. также: София Доротея – Фридриху II, 15.05.1776 г. (н. ст.) // Stark P. Fürstliche Personen. S. 51; Наследный принц Людвиг – принцу Генриху, 20.05.1776 г. (н. ст.) // Stupperich R. Die zweite Reise. S. 590–591; см. также: Ibid. S. 588–592; Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 102–107; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 124–130; Merkle J . Jugendjahre. S. 54–82; Easum C.V . Prinz Heinrich. S. 409–410; Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 37–38; О екатерининском взгляде на вещи см. ее письмо барону Гримму: Екатерина II – Гримму, 29.06.1776 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 49–50.

891 [d’ Oberkirch H. – L.] Mémoires. Р. 79–87; Krauel R . Briefwechsel. S. 155–170; Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 111–119; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 135–144; Lindemann M . Die Heiraten. S. 46–47; Easum C.V . Prinz Heinrich. S. 412–415; Uhland R . Friedrich Eugen. S. 274; Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 38–40; Ischreyt H. (Hrsg.) Die beiden Nicolai. Briefwechsel zwischen Ludwig Heinrich Nicolay in St. Petersburg und Friedrich Nicolai in Berlin (1776–1811). Ergänzt um weitere Briefe von und an Karl Wilhelm Ramler, Johann Georg Schlosser, Friedrich Leopold Graf zu Stolberg, Johann Heinrich Voß und Johann Baptist von Alxinger. Lüneburg, 1989. S. 9–13; McGrew R.E . Paul I. P. 96–98.

892 Екатерина II – принцу Генриху Прусскому, 15.06.1776 г. // Krauel R. Briefwechsel. S. 158–159 (Оригинал по-французски: «un négociateur unique». – Пер. науч. ред .) То же см.: [d’ Oberkirch H. – L.] Mémoires. Р. 83–84.

893 О Фридрихе как образце для подражания, каковым он cлужил в воспитании великого князя Павла Петровича под руководством Н.И. Панина, см.: Wortman R . Images of Rule and Problems of Gender in the Upbringing of Paul I and Alexander I // Mendelsohn E., Shatz M.S. (Hrsg.) Imperial Russia 1700–1917. State – Society – Opposition. Essays in Honor of Marc Raeff. DeKalb (Ill.), 1988. P. 58–75, здесь Р. 60, 63–65; McGrew R.E . Paul I. P. 97–98.

894 Екатерина II – Гримму, 18.08., 1.09.1776 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 54, 59; Екатерина II – принцу Генриху Прусскому, 2.09.1776 г. //Krauel R. Briefwechsel. S. 164–165.

895 Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 119; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 143–144; McGrew R.E. Paul I. P. 104.

896 Шумигорский Е.С. Императрица Мария Федоровна (1759–1828): Ея биография. СПб., 1892; Михневич В.О . Русская женщина XVIII столетия: Исторические этюды. Киев; Харьков, 1895 (репринт: M., 1990). С. 318–350; Lindemann М . Die Heiraten. S. 56–96; Weizsäcker H . Maria Feodorowna, die russische Kaiserin aus dem Hause Württemberg // Württembergische Vierteljahrshefte für Landesgeschichte. Bd. 42. 1936. S. 286–300; Wortman R . The Russian Empress as Mother // Ransel D.L. (Ed.) The Family in Imperial Russia. New Lines of Historical Research. Urbana (Ill.), 1978. P. 60–74.

897 Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 133; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 158–159; Лихачёв Д.С. Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Л., 1982. С. 228; Massie S. Pavlovsk. The Life of a Russian Palace. London, 1990, здесь p. 19–22.

898 Николаи, Андрей Львович (Генрих-Людвиг) // РБС. Т. 11. С. 347–353; Heier E. L.H. Nicolay (1737–1820) and His Contemporaries. The Hague, 1965; Ischreyt H . (Hrsg.) Die beiden Nicolai; Keller M. Deutsche Loblieder auf das Zarenreich (T.G. Hippel, J.G. Willamov, H.L. Nicolay) // Eadem. 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 499–515, здесь S. 509–514.

899 См.: Segeberg H . Klinger. S. 538–539; Ischreyt H . (Hrsg.) Die beiden Nicolai; см. здесь прежде всего: S. 88–91, 160–163.

900 О связях с Лафатером см.: Heier E. J.C. Lavater und der russische Zarenhof // Schweizer Monatshefte. Bd. 45, Tl. 2. Jg. 1965/66. H. 9. Dezember 1965. S. 831–850; Idem . Das Lavaterbild im geistigen Leben Rußlands des 18. Jahrhunderts // Kirche im Osten. Bd. 20. 1977. S. 107–127. Сведения о том, что и Лафатер мог посещать Россию в 1773–1774 годах (Ibid. S. 109–110), убедительно опровергаются в работе: Sauer K.M. Die Predigttätigkeit Johann Kaspar Lavaters (1741–1801). Darstellung und Quellengrundlage. Zürich, 1988. S. 135. О связях Марии Федоровны с Веймаром см.: Lehmann U . Zu den Rußlandbeziehungen; Idem . Das klassische Weimar und Rußland. Berlin, 1969; Demmer S . „…ein gesittet Volk aus Wilden“ – Schillers Rußlandbild // Keller M. 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 564–584, здесь S. 570; Keller W . Goethe und Rußland – ein Bild aus Fragmenten. Ibid. S. 585–610, здесь S. 590.

901 Вернадский Г.В . Русское масонство. С. 80–83; Faivre A . Friedrich Tiemann.

902 Обширные подготовительные материалы к договору (май – ноябрь 1774 г.) см.: Parry C. The Consolidated Treaty Series. Vol. 45. P. 181–228. См. об этом: Schmidt H. Herzog Peter Friedrich Ludwig von Oldenburg. Dynastische Voraussetzungen und wichtigste Lebensdaten // Idem. (Hrsg.) Peter Friedrich Ludwig und das Herzogtum Oldenburg. Beiträge zur oldenburgischen Landesgeschichte um 1800. Oldenburg, 1979. S. 9–14, здесь S. 11–12; Hübner E. Kiel, Eutin, St. Petersburg. Das Fürstentum Lübeck, Schleswig-Holstein und die nordeuropäische Politik im 18. Jahrhundert // Lohmeier D. (Hrsg.) Kiel – Eutin – St. Petersburg. Die Verbindung zwischen dem Haus Holstein-Gottorf und dem russischen Zarenhaus im 18. Jahrhundert. Politik und Kultur. Heide in Holstein, 1987. S. 11–26, здесь S. 22–23.

903 Так согласно работе: Hübner Е . Kiel, Eutin, St. Petersburg. S. 23–24. См. также: Jansen G. Aus den Jugendjahren des Herzogs Peter Friedrich Ludwig von Oldenburg // Jahrbuch für die Geschichte des Herzogtums Oldenburg. Bd. 15. 1906. S. 1–40, здесь S. 21–30; Vierhaus R . Oldenburg unter Herzog Peter Friedrich Ludwig. Ein nordwestdeutscher Kleinstaat in der politischen Krise um 1800 // Oldenburger Jahrbuch. Bd. 80. 1980. S. 59–75, здесь S. 63; Israel O. Herzog Peter Friedrich Ludwig und das Haus Holstein-Oldenburg in Rußland // Lohmeier D. (Hrsg.) Kiel – Eutin – St. Petersburg. S. 115–118, здесь S. 117.

904 Jansen G . Aus den Jugendjahren. S. 30–37; Schmidt H. Herzog Peter Friedrich Ludwig von Oldenburg. S. 12.

905 Герцог целых полвека состоял в переписке с Марией Федоровной – с 1777 по 1828 год. См. указание на ее письма к нему и черновики его писем в Государственном архиве нижнесаксонского Ольденбурга в работе: Rauch G. von. August und Georg von Holstein-Oldenburg und die Bauernbefreiung in den baltischen Provinzen // Zeitschrift der Gesellschaft für Schleswig-Holsteinische Geschichte. Bd. 97. 1972. S. 95–126, здесь S. 98, Anm. 4.

906 См.: Tantzen R . Das Schicksal des Hauses Oldenburg in Rußland. Tl. 1: Prinz Georg von Oldenburg (1784–1812); Tl. 2: Catharina Pawlowna, Gemahlin des Prinzen Georg von Oldenburg (1788–1819) // Oldenburger Jahrbuch. Bd. 58. 1959. Tl. 1. S. 113–195; Venzky G . Die Russisch-Deutsche Legion in den Jahren 1811–1815. Wiesbaden, 1966. S. 11–14, 30, 56–68; Rauch G. von . August und Georg von Holstein-Oldenburg; здесь см. особенно S. 102–104; Vierhaus R . Oldenburg. S. 75.

907 Tantzen R . Das Schicksal. S. 149–152; Rauch G. von . August und Georg von Holstein-Oldenburg. S. 112.

908 Tantzen R . Das Schicksal. S. 154–156.

909 Ibid. S. 185–192. О Екатерине – королеве Вюртемберга см.: Merkle J. Katharina Pawlowna, Königin von Württemberg. Beiträge zu einer Lebensbeschreibung der Fürstin besonders nach neuen russischen Quellen. Stuttgart, 1889; Schmierer W . Das Haus Württemberg und sein Einfluß auf die sozialpolitische Entwicklung des Landes im 19. Jahrhundert // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. S. 500–520, здесь S. 502–509; Elias O. – H. König Wilhelm I. (1816–1864) // Idem. S. 306–327, здесь S. 310–311; Idem . Bemerkungen zur Biographie Königin Katharinas von Württemberg // Schmierer W. [et al.] (Hrsg.) Aus südwestdeutscher Geschichte. Festschrift für Hans-Martin Maurer. Dem Archivar und Historiker zum 65. Geburtstag. Stuttgart, 1994. S. 595–615.

910 См.: Schilling H. Höfe und Allianzen. Deutschland 1648–1763. Berlin, 1989. S. 41–43.

911 См. обзор исследований, посвященный политике европейских держав в эпоху абсолютизма: Kunisch J. Absolutismus. Europäische Geschichte vom Westfälischen Frieden bis zur Krise des Ancien Régime. Göttingen, 1986. S. 157–171.

912 В 1781 году императрица сообщила по дипломатическим каналам Фридриху II, что этот брак был решен еще в Могилёве при встрече с императором Иосифом. См.: Екатерина II – Ивану Андреевичу Остерману, 29.04.1781 г.; граф Герц – Фридриху II, 11.05.1781 г. // [Friedrich II.] Politische Correspondenz. Bd. 45. Leipzig, 1937. S. 484–486. То значение, которое заинтересованные партии придавали этому брачному проекту, отразилось в их переписке в 1780-е годы. См.: Arneth A. von. (Hrsg.) Joseph II. und Katharina von Rußland. Ihr Briefwechsel. Wien, 1869; Idem . (Hrsg.) Joseph II. und Leopold von Toscana. Ihr Briefwechsel von 1781 bis 1790. Bde. 1–2. Wien, 1872; Beer A. (Hrsg.) Joseph II., Leopold II. und Kaunitz. Ihr Briefwechsel. Wien, 1873; Idem, Fiedler J. von. (Hrsg.) Joseph II. und Graf Ludwig Cobenzl. Ihr Briefwechsel. Bde. 1–2. Wien, 1901; [Friedrich II.] Politische Correspondenz. Bde. 45, 46. Leipzig, 1937; 1939.

913 Иосиф – Марии Терезии, 12.07.1780 г. // Arneth A. von.(Hrsg.) Maria Theresia und Joseph II. Ihre Correspondenz. Bde. 1–3. Wien, 1867, здесь: Bd. 3. S. 280. См. также: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 151–153, 155; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 183–185; Wandruszka A. Leopold II., Erzherzog von Österreich, Großherzog von Toskana, König von Ungarn und Böhmen, Römischer Kaiser. Bde. 1–2. Wien, 1963–1965, здесь: Bd. 2. S. 41–42; McGrew R.E . Paul I. P. 113–114.

914 Wandruszka A . Leopold II. Bd. 2. S. 42–44.

915 Фридрих II – Мадевейссу, 14.11.1780 г. // [Friedrich II.] Politische Correspondenz. Bd. 45. S. 31–32 (оригинал на французском языке: «nullement compatible avec mes intérêts». – Перевод науч. ред .).

916 Фридрих II – Герцу, 2.05.1781 г. // Ibid. S. 431–433. Маневры Фридриха, какими они виделись из Петербурга, комментировал А.А. Безбородко в письме к П.А. Румянцеву. См.: [Безбородко А.А.] Письма А.А. Безбородка к графу Петру Александровичу Румянцову // Старина и новизна. Исторический сборник / Ред. П.М. Майков. Кн. 3. СПб., 1900. С. 160–313, здесь с. 236–238. См. также: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 155–156; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 185–186; Lindemann M. Die Heiraten. S. 47–49; Volz G.B. Die Reise des Prinzen Friedrich Wilhelm von Preußen nach Petersburg (1780) // ZOG. Bd. 9. (N.F. Bd. 5) 1935. S. 540–572, здесь S. 569–570; Stribrny W . Rußlandpolitik. S. 134–135.

917 О личности Фридриха Вюртембергского см.: Friedrich I., König von Württemberg // ADB. Bd. 8. S. 56–60; [То же] // NDB. Bd. 5. S. 596–598; Sauer P. König Friedrich I. (1797–1816) // Uhland R. (Hrsg.) 900 Jahre Haus Württemberg. S. 280–305; Sauer P. Der schwäbische Zar. Зимой 1779/80 года принц Фридрих навестил Марию Федоровну в Петербурге, а также удостоился чести быть принятым Екатериной. См.: А.А. Безбородко – П.А. Румянцеву, 11.09.1779 г., 31.01.1780 г. // [Безбородко А.А.] Письма. C. 205, 214.

918 Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 60–70.

919 Иосиф II – Екатерине II, 23.07.1781 г. (н. ст.) // Arneth A. von.(Hrsg.) Joseph II. und Katharina. S. 98–100; Иосиф II – Кауницу, 24.07.1781 г. (н. ст.) // Beer A. (Hrsg.) Joseph II., Leopold II. und Kaunitz. S. 95–98. См. работу о путешествиях Иосифа: May W. Reisen „al incognito“. Zur Reisetätigkeit Kaiser Josephs II. // MIÖG. Bd. 93. 1985. S. 59–91.

920 Утвержденный вопреки настоянию Панина маршрут, исключавший Берлин, упоминается в письме Безбородко к Румянцеву от 23 июня 1781 года. См.: [Безбородко А.А.] Письма. C. 236. О влиянии, которое имели изменения в союзнической политике на положение придворных партий, см.: Griffiths D.M . Russian Court Politics and the Question of an Expansionist Foreign Policy under Catherine II, 1762–1783: Ph.D. diss. / Cornell University. Ithaca (N.Y.), 1967. P. 144–268; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party, 1975. S. 248–255. Об изменениях в германской политике петербургского двора см. ниже, с. 374–382. О спорах вокруг маршрута поездки великого князя с супругой см.: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 156–163; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 196–192; McGrew R.E . Paul I. P. 115–117.

921 Из переписки, мемуаров, придворных журналов и других опубликованных источников того времени видно, какую сенсацию в Европе вызвало путешествие великого князя с супругой. К сожалению, дневник супружеской пары, о котором знал Леопольд Тосканский, до наших дней не дошел. Вообще, в связи с этим большую важность представляет переписка императора и великого герцога в период с августа 1781 до ноября 1782 года. См.: Joseph II. und Leopold. Bd. 1. О поездке великокняжеской четы из Лиона в Штутгарт через Париж, Гаагу, Спа см. дневниковые записи: [d’ Oberkirch H. – L.] Mémoires. P. 146–277. Об этой поездке см. также работы: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 164–201; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 193–232; Шумигорский Е.С. Император Павел I. Жизнь и царствование. СПб., 1907. С. 46–53; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 205–227; McGrew R.E . Paul I. P. 117–142.

922 Пыпин А.Н . Русское масонство. XVIII и первая четверть XIX в. Пг., 1916. С. 184–188, 322–323; Вернадский Г.В. Русское масонство. С. 229–243; McArthur G.H. Catherine II and the Masonic Circle of N.I. Novikov // CSS. Vol. 4. 1970. P. 529–546; Ryu I. – H. Moscow Freemasons and the Rosicrucian Order. A Study in Organization and Control // Garrard J.G. (Ed.). The Eighteenth Century. P. 198–232; Ransel D.E . The Politics of Catherinian Russia. P. 255–261; Rauch G. von . Johann Georg Schwarz und die Freimaurer in Moskau // Balasz E.H. [et al.] Beförderer der Aufklärung. S. 212–224; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 521–531; Jones W.G. Nikolay Novikov. P. 132, 156–164, 206–215; Papmehl K.A . The Empress and,Un Fanatique‘: A Review of the Circumstances Leading to the Government Action against Novikov in 1792 // SEER. Vol. 68. 1990. P. 665–691; McGrew R.E . Paul I. P. 195–196. Взгляд на масонство с европейской стороны см.: Hammermayer L. Der Wilhelmsbader Freimaurer-Konvent von 1782. Ein Höhe– und Wendepunkt in der Geschichte der deutschen und europäischen Geheimgesellschaften. Heidelberg, 1980. О России см.: Ibid. S. 34–35, 40, 47, 61, 146–148. Также см. письмо: Принц Карл Гессенский – барону [графу] фон Хаугвицу, 12.12.1782 г. // Ibid. S. 214, Anm. 206.

923 Clark A.M. „Roma mi è sempre in pensiero“ // Angelika Kauffmann und ihre Zeitgenossen. Bregenz; Wien, 1968–1969. S. 5–17; переизд.: Idem. Studies in Roman Eighteenth-Century Painting. Selected and Edited by E.P. Bowron. Washington (D.C.), 1981. P. 125–138, здесь р. 133–134.

924 Goethe J.W. von. Philipp Hackert. Biographische Skizze, meist nach dessen eigenen Aufsätzen entworfen (1811) // Idem. Berliner Ausgabe. Bd. 19. Berlin; Weimar, 1985. S. 521–721, здесь S. 608–609; Krönig W. Philipp Hackert und Rußland. Mit einem Verzeichnis der in Rußland befindlichen Gemälde Hackerts // Wallraf-Richartz-Jahrbuch. Bd. 28. 1966. S. 309–320, здесь S. 312. Из картин работы Хакерта у великокняжеской четы в собственности находились позднее три в Гатчинском дворце и девятнадцать – в Павловске. См.: Ibid. S. 319–320.

925 Heier E. Das Lavaterbild. S. 111–114.

926 Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 200; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 231.

927 Иосиф II – Екатерине II, 7.01.1788 г. (н. ст.) // Arneth A. von.(Hrsg.) Joseph II. und Katharina. S. 308; Екатерина II – Иосифу II, 26.01.1788 г. // Ibid. S. 309–310. См.: Uhland R. Herzog Friedrich Eugen. S. 274–215; Sauer P. König Friedrich I. S. 283.

928 Scharf C. Staatsauffassung und Regierungsprogramm eines aufgeklärten Selbstherrschers. Die Instruktion des Großfürsten Paul von 1788 // Schulin E. (Hrsg.) Gedenkschrift Martin Göhring. Studien zur europäischen Geschichte. Wiesbaden, 1968. S. 91–106, здесь S. 104–105; McGrew R.E . Paul I. P. 142.

929 Екатерина II – Гримму, 7.04.1795 г. // Сб. РИО. Т.23. С. 623 (в оригинале: «les régicides»).

930 Принц Людвиг Баденский – Карлу Фридриху, 14.08.1792 г. (н. ст.) // [Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz Karl Friedrichs von Baden. 1783–1806 / Bearb. von B. Erdmannsdörffer und K. Obser. Bde. 1–6. Heidelberg, 1888–1915, здесь: Bd. 1. S. 496–497; Николай Петрович Румянцев – Эдельсхейму, 5.12.1792 г. (н. ст.) // Ibid. Bd. 2. S. 14; [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого с 18 января 1782 года по 17 сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. М., 1901. С. 241–242, 245, 250 (18 и 31 октября, 1 ноября 1792 г., 13 января, 9 и 10 мая 1793 г.; переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793 // Екатерина II: Искусство управлять / Сост., послесловие А.Б. Каменского. М., 2008. С. 9–243, здесь с. 229–231, 233, 238); Екатерина II – Гримму, 31.10.1792 г., 14.05.1793 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 577–578, 583–584. См.: Lindemann M . Die Heiraten. S. 52–55; см. также работу, в которой нет ссылок, которые могли бы свидетельствовать об использовании русских опубликованных источников: Blaese H. Zar Alexander I. und Baden // ZGO. Bd. 99 (N.F. Bd. 60). 1951. S. 507–567, здесь S. 512–515; Palmer A . Alexander I. Tsar of War and Peace. London, 1974. P. 13–21.

931 Луизе было всего четыре года от роду, когда баденский дипломат Фридрих Альберт Кох начал переговоры о возможности связать ее брачными узами с русским двором. См.: Кох – Эдельсхейму, 5.12.1783 г. (н. ст.) // [Friedrich II.]Politische Correspondenz. Bd. 1. S. 310–311; см. об этом: Amburger E. F.A. Koch, der erste badische Geschäftsträger in Petersburg // ZGO. Bd. 46. 1933. S. 119–123. Детали переговоров см. в переписке: Екатерина II – Николаю Румянцеву, 14.11.1790 г., 26.05., 25.10.1791 г., 2.01.1792 г.; Николай Румянцев – Екатеринe II, 13.05.1791 г. // Шильдер Н.К. (Сост.) Императрица Екатерина II и граф Н.П. Румянцов. Переписка с 1790 по 1795 г. // РС. 1892. № 10. С. 5–23; Екатерина II – Николаю Румянцеву, 17.08.1792 г., Румянцев – Екатеринe II, 7.09.1792 г. (н. ст.) // Бильбасов В.А. (Сост.) Екатерина II и граф Н.П. Румянцов // РС. 1894. № 2. С. 70–95; № 3. С. 94–112; № 4. С. 157–178; № 5. С. 76–90, здесь: № 3. С. 103–104, 110–111; Екатерина II – Румянцеву, 29.10, 1.11, 1.12.1792 г. // Там же. № 4. С. 157, 162–163, 169–172; 20.12.1792 г. // Там же. № 5. С. 78–82; Екатерина II – Румянцеву [без даты, вторая половина 1791 г.] // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 687–688. См. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 702–703.

932 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 6, 19–20, 23, 27, 30, 100, 441, 444. См. в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 3, 17, 21, 25, 29, 205, 467, 471. Лишь мимоходом Екатерина отметила смерть своей бабки в 1755 году: [Она же.] Автобиографические записки. С. 367. См. в рус. пер.: [Екатерина II.] Записки императрицы. С. 387.

933 См.: Voss J. Voltaire und der badische Hof (1758–1789) // Brockmeier P., Desne R., Voss J. (Hrsg.) Voltaire und Deutschland. Quellen und Untersuchungen zur Rezeption der Französischen Aufklärung. Stuttgart, 1979. S. 41–54; Lauts J. Karoline Luise von Baden. Ein Lebensbild aus der Zeit der Aufklärung. Karlsruhe, 1980. S. 129–138; Schlobach J . Französische Aufklärung. См. об «универсальной церкви Просвещения» выше, с. 54–57, особенно с. 56.

934 Екатерина II – Гримму, 18.09., 07., 14. и 27.10.1795 г., 5.02.1796 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 649, 658, 660, 661, 668, цит. с. 661 (оригинал по-немецки: «Also ist alles dieses so gut und häuslich eingerichtet, als nur möglich war». – Пер. науч. ред .).

935 См.: Ludwig IX. // NDB. Bd. 15. 1987. S. 393.

936 Ландграфиня дармштадтская Каролина – своей матери, 8.10.1773 г. // Keyserling A. von. (Hrsg.) Um eine deutsche Prinzessin. S. 144; Екатерина II – ландграфине Каролине, 19.01.1774 г. // Ibid. S. 184–185. Об отпуске принца с русской службы см.: Екатерина II – Гримму, 14.09.1775 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 35. См. также: Ludwig I. Großherzog von Hessen // NDB. Bd. 15. 1987. S. 395–396.

937 См. об этом выше, с. 302–303.

938 Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 69; LeDonne J. Ruling Russia. Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762–1796. P. 326.

939 Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 71–80. Письма Голланда Фридриху Вюртембергскому 1774–1784 годов см.: Stark P . Fürstliche Personen. S. 74–93.

940 C самого начала императрица рассматривала этот брак как результат интриг прусского короля. Так, например, об этом писал Кобенцль Иосифу II 21 февраля 1785 года. См.: Beer A., Fiedler J. von. (Hrsg.) Joseph II. und Graf Ludwig Cobenzl. Bd. 2. S. 27. См. также об этом: Kobeko D. Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 251; Кобеко Д.Ф . Цесаревич. С. 286; Sauer P. Der schwäbische Zar. S. 79. Однако к этому браку приложила свои силы главным образом мать невесты Изабелла Чарторыйская. См. об этом: Kukiel M . Czartoryski and European Unity, 1770–1861. Princeton (N.J.), 1955. P. 10; Ludwik książę wirtemberski // PSB. T. 18. 1973. S. 103.

941 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 12 (17 и 29 декабря 1786 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 21–22; Екатерина II – Гримму, 26.12.1786 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 388–389. См. об этом также: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 247–250; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 284–286; Брикнер А.Г. «Зельмира». Эпизод из истории царствования императрицы Екатерины II (1782–1788) // Исторический вестник. 1890. № 8. С. 277–303; № 9. С. 551–572; Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 80–84.

942 Екатерина II – Гримму, 26.12.1786 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 389.

943 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 91–92, 98, 114 (1 сентября, 10 октября, 19 ноября 1788 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 83, 97, 113; Екатерина II – Гримму, 27.01.1789 г., 24.01.1790 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 472–473, 479–480. См. также: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 252–253; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 287–288. Sauer P . Der schwäbische Zar. S. 89–99; Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. P. 257. О Польмане см.: Польман фон, Вильгельм Рейнгольд (Романович) // РБС. Т. 14. С. 466–467.

944 Schlossberger A. von . Prinz Karl von Württemberg, kaiserlich-russischer Generallieutenant. Stuttgart, 1889; Störkel A. Der russische Militärdienst des württembergischen Prinzen Carl. Grundlagen und Ausprägungen der materiellen Kultur hochadliger Militärs im späten 18. Jahrhundert // ZWLG. Bd. 50. 1991. S. 189–206.

945 Sauer P . Im Dienst des Fürstenhauses. S. 60–62.

946 Stark P . Fürstliche Personen. S. 10–13; Митрофанов П.П . Политическая деятельность Иосифа II, ея сторонники и ея враги (1780–1790). СПб., 1907, здесь цит. по немецкому переводу: Mitrofanoff P. von . Joseph II. Seine politische und kulturelle Tätigkeit. Bde. 1–2. Wien; Leipzig, 1910. S. 110–112; Wandruszka A . Leopold II., Erzherzog. Bd. 2. S. 229–230. См. также: Engel-Janosi F. Josephs II. Tod im Urteil der Zeitgenossen // MIÖG. Bd. 44. 1930. S. 324–346; Mikoletzky L. „Der Bauern Gott, der Bürger Not, des Adels Spott liegt auf den Tod“. Kaiser Josephs II. langes Sterben aus eigener und fremder Sicht // MÖSTA. Bd. 39. 1986. S. 16–30, здесь S. 28–29.

947 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 218 (24 августа 1791); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 208; Екатерина II – Гримму, 2.09.1791 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 557; Энгельгардт Л.Н. Записки. М., 1868; переизд.: Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век. M., 1988. С. 205–308, здесь с. 281 (см. также новое комментированное издание: Энгельгардт Л.Н. Записки. М., 1997. С. 94); Глинка С.Н. Записки // Там же. C. 309–398, здесь с. 321–322. См. также: Kobeko D . Der Cäsarewitsch Paul Petrowitsch. S. 276–277; Кобеко Д.Ф. Цесаревич. С. 317; Alexander J.T . Catherine the Great. P. 291–292.

948 Lindemann M . Die Heiraten. S. 56–57. О его деятельности см: Amburger E. Geschichte der Behördenorganisation. S. 266, 394.

949 Эрнст Мориц Арндт полагал, что общественным средоточием русско-немецкого легиона был вовсе не герцог Ольденбургский, а Александр Вюртембергский и его супруга: Arndt E.M. Erinnerungen aus dem äußeren Leben 1769–1812 (1840) // Idem. Erinnerungen 1769–1815 / Hrsg. R. Weber. Berlin, 1985. S. 157–158; Idem . Meine Wanderungen und Wandelungen mit dem Reichsfreiherrn Heinrich Karl Friedrich vom Stein 1812–1815 // Ibid. S. 175, 204, 213–216, 259.

950 См. рассказ об этом, переданный сыном его воспитателя, Эженом Моклером: Sauer Р. (Hrsg.) Im Dienst des Fürstenhauses. S. 140–144. О роли Людвига в Польше см.: Soplica T. [Wolański A.] Wojna polsko-rosyjska 1792 r. T. 1–2. Kraków, 1906; reprint: T. 1. Poznań, 1924; T. 2. Poznań, 1922; здесь: T. 2. S. 67–73, 99–125; Fabre J. Stanislas-Auguste Poniatowski et l’Europe des Lumières. Paris, 1952. P. 535; Kukiel M . Czartoryski. S. 10, 13–14; Ludwik książę wirtemberski // PSB. Bd. 18. 1973. S. 103–105.

951 Eugen Herzog von Württemberg. Erinnerungen aus dem Feldzuge des Jahres 1812 in Rußland. Breslau, 1846; [Idem.] Aus dem Leben des Kaiserlich Russischen Generals der Infanterie Prinzen Eugen von Württemberg aus dessen eigenhändigen Aufzeichnungen. Tle. 1–2. Berlin, 1861–1862.

952 Екатерина II – Гримму, 17.–18.12.1788 г., 25.09.1789 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 467, 478; Екатерина II – Иоганну Георгу Циммерману, 19.12.1788 г. // Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann. Hannover; Leipzig, 1906. S. 84–85; [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 124, 193, 227 (16 декабря 1788 г., 22 и 23 апреля 1790 г. 18 и 20 января 1792 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 121, 185, 217.

953 Бильбасов В.А. Принц Нассау-Зиген в России // Он же. Исторические монографии. Т. 1–5. СПб., 1901. Т. 4. С. 523–592.

954 Amburger E . Geschichte der Behördenorganisation. S. 130, 449, 456; о Карле Роберте графе фон Нессельроде – министре иностранных дел при Александре I – см.: Grimsted P.K. The Foreign Ministers of Alexander I. Political Attitudes and the Conduct of Russian Diplomacy, 1801–1825. Berkeley; Los Angeles, 1969, особенно см. p. 194–225, 269–286.

955 См. также выше, с. 34.

956 Краткость (лат .). – Примеч. науч. ред .

957 Curtius E.R. Europäische Literatur und lateinisches Mittelalter. Bern, 1948. 2. Aufl. 1954. S. 479–485; Lausberg H. Elemente der literarischen Rhetorik. 10. Aufl. München, 1990. § 407–409. S. 135–136.

958 Екатерина II – Гримму, 2.02. и 16.05.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 77, также примеч. 1, с. 88; переизд.: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 797–798. Интерпретацию этого определения см.: Griffiths D.M. Catherine II: The Republican Empress. S. 323–344. (См. рус. пер. этой статьи в сб.: Гриффитс Д.М. Мир Екатерины II: Статьи разных лет. С. 63–101. – Примеч. науч. ред. )

959 Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. S. 202–203, цит. по: [Екатерина II.] Были и небылицы // Она же. Сочинения. Т. 5. СПб., 1903. С. 104–105 («Завещание»), цит. с. 104.

960 Об этом см.: Лихоткин Г.А. Сильвен Марешаль и «Завещание Екатерины II» (к истории одной литературной мистификации). Л., 1974; а также: Alexander J.T . Catherine the Great. P. 331–332.

961 [ «Завещание». – 1792] // [Екатерина II.] Автобиографические записки. C. 702–703; см. комментарий издателя (А.Н. Пыпина) о возникновении этого текста: Там же. С. 796–797; рус. пер. см.: [Она же.] Записки императрицы. С. 719–720. См. также: Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII – начало XIX столетия. M., 1982. С. 51.

962 См.: Scharf С . Staatsauffassung. S. 105–106.

963 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 231–232. (28 апреля 1792 г.); переизд.: Храповицкий А.В. Дневник. 1782–1793. С. 221.

964 Alexander J.T . Catherine the Great. P. 293–300.

965 См.: Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. S. 567–573. См. на рус. языке: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 907–909. См. также об этом выше, с. 308–309.

966 Вернадский Г.В . Русское масонство. С. 238–240; McArthur G.H. Catherine II and the Masonic Circle of N.I. Novikov; Idem . Novikov and Catherine II. Some Observations // Bartlett R.P., Cross A.G., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. P. 411–418; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 524–531 (см. рус. пер.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 839–846. – Примеч. науч. ред. ); Jones W.G . Nikolay Novikov. P. 206–215; Papmehl K.A . The Empress. (в последней работе автор в своей интерпретации Завещания императрицы убедительно следует по пути, предложенному в работе: Alexander J.T. Catherine the Great. P. 293–300).

967 О воспитании великого князя Александра Павловича см.: Boethlingk A. Der Waadtländer Friedrich Caesar Laharpe, der Erzieher und Berater Alexanders I. von Rußland, des Siegers über Napoleon, und Anbahner der modernen Schweiz. Bde. 1–2. Bern; Leipzig, 1925, здесь: Bd. 1. S. 45–81; Wortman R . Images of Rule. P. 65–70; McGrew R.E. Paul I. P. 185–186.

968 Biaudet J.C., Nicod F. (Ed.) Correspondance de Frédéric-César de La Harpe et Alexandre Ier. Vols. 1–3. Neuchâtel, 1978, здесь: Vol. 1. Introduction. P. 17–18; Лагарп Фридрих-Цезарь // РБС. Т. 10. С. 27–30, здесь с. 28; Boethlingk A . Der Waadtländer. Bd. 1. S. 104–108; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 572–573 (см. на рус. яз.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 907. – Примеч. науч. ред. ); Эйдельман Н.Я. Грань веков. С. 51–52; Alexander J.T . Catherine the Great. P. 311.

969 Первая Силезская война – война 1740–1742 годов между Пруссией и Австрией. – Примеч. науч. ред .

970 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 22–23. См. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 20.

971 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 371, 405. О мнимом безденежье Бестужева и вполне реальном взяточничестве см.: Карнович Е.П. Замечательные богатства частных лиц в России. Экономическо-историческое исследование. СПб., 1874 (репринт: The Hague, 1965). С. 232–241; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. Der Aufstieg Rußlands zum europäischen Machtstaat im Zeitalter Friedrichs des Großen. Braunschweig, 1952. S. 582–597.

972 См. об этом выше, с. 80.

973 Для характеристики позиции Екатерины и петербургского правительства здесь не обязательно останавливаться на вопросе о том, была ли приверженность Петра Федоровича его наследным правам мотивирована прежде всего рационально с политической точки зрения. См. об этом: Hübner E. Staatspolitik und Familieninteresse. Die gottorfische Frage in der russischen Außenpolitik 1741–1773. Neumünster, 1984.

974 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 567 (1767–1768 гг.), 517–525 (не ранее 1779 г.), 575 (1790-е годы).

975 Фактический автор, работающий на другое лицо (англ. ). – Примеч. науч. ред.

976 См.: Krummel W . Nikita Ivanovič Panins außenpolitische Tätigkeit 1747–1758 // JGO. Bd. 5. 1940. S. 76–141, здесь S. 137–138; Ransel D.L . The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. P. 70–72; Jones R.E. Opposition to War and Expansion in Late Eighteenth Century Russia // JGO. N.F. Bd. 32. 1984. S. 34–51, здесь S. 39–40; Daniel W.L. Grigorii Teplov: A Statesman at the Court of Catherine the Great. Newtonville (Mass.), 1991, особенно p. 22–25.

977 Обзорную работу о реформах 1762–1765 годов см.: Scharf C . Innere Politik und staatliche Reformen seit 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2: 1613–1856, Hbd. 2. S. 676–708.

978 Krummel W . Nikita Ivanovič Panins außenpolitische Tätigkeit. S. 134.

979 [Екатерина II.] Собственноручные заметки великой княгини Екатерины Алексеевны // Сб. РИО. Т. 7. С. 82–101, здесь с. 85, 91–92, 99–100 (пп. 9, 28, 36). См. то же: [Она же.] [Мысли, замечания, имп. Екатерины. Анекдоты] // Она же. Автобиографические записки. С. 613–627, здесь с. 615, 620, 626. См. на рус. яз.: [Она же.] То же // [Екатерина II.] Записки Записки императрицы. С. 625–640, здесь с. 627, 632–633, 639.

980 Трачевский А.С. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877. С. 45.

981 См.: Dehio L. Gleichgewicht oder Hegemonie. Betrachtungen über ein Grundproblem der neueren Staatengeschichte. Krefeld, 1948. S. 92–93; Müller M.G. Rußland und der Siebenjährige Krieg. Beitrag zu einer Kontroverse // JGO. N.F. Bd. 28. 1980. S. 198–219, здесь S. 203–208. О возникновении этого соотношения сил см.: Idem . Das „petrinische Erbe“: Russische Großmachtpolitik bis 1762 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2, Hbd. 1. Stuttgart, 1986. S. 402–444, здесь S. 414–421; Bagger H. The Role of the Baltic in Russian Foreign Policy, 1721–1773 // Ragsdale H., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. Cambridge; N.Y., 1993. P. 36–72, здесь p. 49–57.

982 Amburger E. Rußland und Schweden 1762–1772. Katharina II., die schwedische Verfassung und die Ruhe des Nordens. Berlin, 1934. S. 21; Müller M.G. Das „petrinische Erbe“. S. 443–444; Idem . Nordisches System – Teilungen Polens – Griechisches Projekt. Russische Außenpolitik 1762–1796 // Zernack K. (Hrsg.) Handbuch der Geschichte Rußlands. Bd. 2, Hbd. 2. S. 567–623, здесь S. 567.

983 См.: Menke C.F. Die wirtschaftlichen und politischen Beziehungen der Hansestädte zu Rußland im 18. und frühen 19. Jahrhundert: Phil. Diss. Göttingen, 1959; Idem . Die politischen und diplomatischen Beziehungen zwischen Rußland und den Hansestädten im 18. und frühen 19. Jahrhundert // Hansische Geschichtsblätter. Bd. 81. 1963. S. 39–108.

984 См. об этом обобщающую работу: Duchhardt H. Gleichgewicht der Kräfte, Convenance, europäisches Konzert. Friedenskongresse und Friedensschlüsse vom Zeitalter Ludwigs XIV. bis zum Wiener Kongreß. Darmstadt, 1976. S. 98–101.

985 Cegielski T. Das Alte Reich und die erste Teilung Polens 1768–1774. Stuttgart; Warszawa, 1988. S. 58.

986 Zernack K . Das Zeitalter der nordischen Kriege von 1558 bis 1809 als frühneuzeitliche Geschichtsepoche // ZHF. Bd. 1. 1974. S. 55–79; Idem . Negative Polenpolitik als Grundlage deutsch-russischer Diplomatie in der Mächtepolitik des 18. Jahrhunderts // Liszkowski U. (Hrsg.) Rußland und Deutschland. Stuttgart, 1974. S. 144–159 [reprint: Idem . Preußen – Deutschland – Polen. Aufsätze zur Geschichte der deutsch-polnischen Beziehungen // Fischer W., Müller M.G. (Hrsg.) Berlin, 1991. S. 225–242]; Müller M.G . Rußland und der Siebenjährige Krieg; Idem . Das „petrinische Erbe“; Idem . Nordisches System. Об этом же см. также переведенную на немецкий язык диссертацию варшавского историка: Cegielski Т . Das Alte Reich.

987 О Швеции в особенности см.: Amburger E . Rußland und Schweden. S. 61–118.

988 См. об этой проблеме в целом: Vierhaus R. Handlungsspielräume zur Rekonstruktion historischer Prozesse // HZ. Bd. 237. 1983. S. 289–309.

989 Эти качества своего старого друга Кайзерлинга Бестужев признавал в августе 1762 года, представляя его Екатерине; даже расходясь с ним в политических взглядах, он подтверждал его преимущества дипломату Генриху Гроссу. Так об этом писал сам Бестужев Екатерине 29 августа 1762 года. См.: Соловьёв С.М. История России с древнейших времен. Т. 1–29. M., 1851–1879 (переизд.: Кн. 1–15. M., 1962–1966, здесь: Кн. 13. M., 1965. С. 174).

990 См. о нем: Reichsgraf von Keyserlingk (Hermann Karl) // Recke J.F. von, Napiersky K.E. Allgemeines Schriftsteller– und Gelehrten-Lexikon der Provinzen Livland, Esthland und Kurland. Bde. 1–5. Mitau, 1827–1861 (reprint: Berlin, 1966), здесь: Bd. 2. S. 432–433; Соловьёв С.М. История России. Кн. 13. С. 155; см. о нем статью: Н.Ч. [Чечулин Н.Д.] Кайзерлинг Герман Карл // РБС. Т. 8. 1897. С. 601–604; Aschkewitz M. Die Beziehungen Hermann Karl Keyserlings zu Ernst Johann Biron im Rahmen der kurländischen Frage // AKG. Bd. 23. 1933. S. 170–190; Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 212–215; Троицкий С.М. Русские дипломаты в середине XVIII в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. Сборник статей, посвященный Л.В. Черепнину. M., 1972. С. 398–406, здесь с. 402; DBL. S. 376–377; Neuschäffer H. Katharina II. und die baltischen Provinzen, 1975. S. 84–92.

991 Kaplan H.H. The First Partition of Poland. N.Y.; London, 1962. P. 13.

992 Lubomirski S. Pod władzą księcia Repnina. Ułamki pamiętników i dzienników historycznych (1764–1768) / Ed. J. Łojek. Warszawa, 1971. S. 35–36; Beer A. Die erste Theilung Polens. Bde. 1–3. Wien, 1873, здесь: Bd. 1. S. 127–129; Gierowski J. Dyplomacja polska doby saskiej // Wójcik Z. (Red.) Historia dyplomacji polskiej. T. 2: 1572–1795. Warszawa, 1982. S. 331–481, здесь S. 432–433.

993 Arneth A. von. Geschichte Maria Theresia’s. Bde. 1–10. Wien, 1863–1879, здесь: Bd. 6. S. 335; Jacobsohn L. Rußland und Frankreich in den ersten Regierungsjahren der Kaiserin Katharina II. 1763–1772. Berlin; Königsberg, 1929. S. 29.

994 Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 155–156; Küntzel G . Friedrich der Große am Ausgang des siebenjährigen Krieges und sein Bündnis mit Rußland // FBPG. Bd. 13, H. 1. 1900. S. 75–122, здесь S. 100.

995 Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 149–150, 155; Hartmann S. Die Rückgabe Ostpreußens durch die Russen an Preußen im Jahre 1762 // ZfO. Bd. 36. 1987. S. 405–433.

996 Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 6. S. 78–93; Herrmann E. Sächsisch-polnische Beziehungen während des siebenjährigen Krieges zum russischen Hof und insbesondere zum Großkanzler Bestuschew // PJ. Bd. 47. 1881. S. 558–589, здесь S. 570–573; Bd. 48. 1882. S. 1–23, здесь S. 6–9; Müller M.G. Rußland und der Siebenjährige Krieg. S. 210; Hartmann S . Die Rückgabe Ostpreußens. S. 405, 421. О времени оккупации см.: Cieślak E. Rozwój zaborczego państwa pruskiego kosztem Polski (1700–1772) // Labuda G. (Red.) Historia Pomorza. T. 2: Do roku 1815, cz. 2. Poznań, 1984. S. 497–521, здесь S. 507–516.

997 Cegielski Т . Das Alte Reich. S. 58.

998 Vierhaus R. Staaten und Stände. Vom Westfälischen bis zum Hubertusburger Frieden. 1648–1763 (Propyläen Geschichte Deutschlands. Bd. 5). Berlin, 1984. S. 339–340.

999 [Friedrich II.] Politisches Testament Friedrichs des Großen (1768) // Dietrich R. (Hrsg.) Die politischen Testamente der Hohenzollern. Köln; Wien 1986. Оригинал на французском языке и перевод на немецкий язык см.: Ibid. S. 462–463, 696–697, здесь S. 622–623, 624–625, 668–669. См. также: Stribrny W. Die Rußlandpolitik Friedrichs des Großen 1764–1786. Würzburg, 1966. S. 23–28; Schieder Th. Friedrich der Große. Ein Königtum der Widersprüche. Frankfurt a.M.; Berlin; Wien, 1983. S. 228–232; Mediger W. Friedrich der Große und Rußland // Hauser O. (Hrsg.) Friedrich der Große in seiner Zeit. Köln; Wien, 1987. S. 109–136, здесь S. 125–126.

1000 См. выше, c. 263–322.

1001 Brandt O. Caspar von Saldern und die nordosteuropäische Politik im Zeitalter Katharinas II. Erlangen; Kiel, 1932. S. 91–256; Hübner E . Staatspolitik und Familieninteresse. S. 199–276. См. также работы общего характера: Griffiths D.M. Russian Court Politics and the Question of an Expansionist Foreign Policy under Catherine II, 1762–1783: Ph. D. diss. / Cornell University. Ithaca (N.Y.), 1967. P. 40–41; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 192–193, 216–217, 260–261 (см. рус. пер.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 312–313, 347–349, 415–416); Müller M.G. Nordisches System. S. 569–570, 575.

1002 Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 150; Amburger E . Rußland und Schweden. S. 61–118; Krummel W . Nikita Ivanovič Panins außenpolitische Tätigkeit. S. 126–131; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 28–53; Müller M.G . Nordisches System. S. 573–579; Bagger H . The Role of the Baltic. P. 58–59.

1003 Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 155; Трачевский А.С . Союз князей. С. 47; Krummel W . Nikita Ivanovič Panins außenpolitische Tätigkeit. S. 137.

1004 Здесь и далее см.: Bilbassoff B. von. [Бильбасов В.А.] Geschichte Katharina II. Bd. 2. S. 124–151.

1005 Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 181–184; Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 6. S. 330–336.

1006 Buddruss E. Die französische Deutschlandpolitik 1756–1789. Mainz, 1995. S. 130.

1007 Соловьёв C.M . История России. Кн. 13. C. 159–164; Нерсесов Г.А. Политика России на Тешенском конгрессе (1778–1779). M., 1988. С. 20.

1008 Соловьёв C.M . История России. Кн. 13. С. 157–158; Amburger E . Rußland und Schweden. S. 73–77; Krummel W . Nikita Ivanovič Panins außenpolitische Tätigkeit. S. 135–137. См. об интерпретации Бестужевым расстановки сил в середине 1750-х годов: Koser R. Preußen und Rußland im Jahrzehnt vor dem siebenjährigen Kriege // PJ. Bd. 47. 1881. S. 285–305, 466–493; Mediger W . Moskaus Weg. S. 598–617; Idem . Friedrich der Große und Rußland. S. 114–117.

1009 Griffiths D.M . Russian Court Politics; Ransel D.L . The Politics.

1010 Европейского арбитра (фр .). – Примеч. науч. ред .

1011 Так писала Екатерина Кайзерлингу в Варшаву в 1763 году. См.: Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 281–282; Трачевский А.С . Союз князей. С. 47.

1012 Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 184; Arneth A. von. Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 6. S. 353–356; Bd. 8. S. 23–24; Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. Т. 6: Трактаты с Германиею. 1762–1808. СПб., 1883. С. 7–8; Jacobsohn L . Rußland und Frankreich. S. 17–18; Mediger W. Friedrich der Große und Rußland. S. 119; Нерсесов Г.А. Политика России. С. 19–20.

1013 Там же. C. 20–21.

1014 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 29–30; Соловьёв C.М . История России. Кн. 13. С. 159–164; Трачевский А.С . Союз князей. С. 48; Küntzel G . Friedrich der Große. S. 94–95.

1015 Нерсесов Г.А . Политика России. С. 19–20, 36–44.

1016 См.: Fenske H . Gleichgewicht, Balance // Brunner O., Conze W., Koselleck R. (Hrsg.) Geschichtliche Grundbegriffe. Bd. 2. Stuttgart, 1975. S. 959–996, здесь S. 979–983; Schieder Th. Die Idee des Gleichgewichts bei Friedrich dem Großen // Hildebrand K., Pommerin R. (Hrsg.) Deutsche Frage und europäisches Gleichgewicht. Festschrift für Andreas Hillgruber zum 65. Geburtstag. Köln; Wien, 1985. S. 1–14, здесь прежде всего S. 7–10; Weis E. Das Konzert der europäischen Mächte in der Sicht Friedrichs des Großen seit 1740 // Melville R., Scharf C., Vogt M., Wengenroth U. (Hrsg.) Deutschland und Europa in der Neuzeit. Festschrift für Karl Otmar Freiherr von Aretin zum 65. Geburtstag. Halbbd. 1–2. Stuttgart, 1988, здесь: Halbbd. 1. S. 315–324; Mittenzwei I. Krieg und Frieden im Denken Friedrichs II. // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 1. Bremen, 1988; Bd. 2. Oldenburg, 1991; Bd. 3. Oldenburg, 1993, здесь: Bd. 2. S. 71–88; Althoff F. Außenpolitische Konzeption und Gleichgewichtsdenken bei Friedrich dem Großen vom Hubertusburger Frieden bis zur Ersten Teilung Polens (1763–1772) // Ibid. Bd. 3. S. 77–96.

1017 Вопреки господствующему в благосклонных к Пруссии, а также в иностранных источниках и историографии мнению, согласно которому за рискованную внешнюю политику и ее экспансионистские тенденции ответственность нес лишь Иосиф II, в то время как его мать отличалась исключительным миролюбием, а Кауниц – умеренными взглядами, в последнее время в историографии вполне обоснованно подчеркивается роль Кауница в обеспечении преемственности экспансионистских устремлений Габсбургов: Beales D. Joseph II. Vol. 1: In the Shadow of Maria Theresa, 1741–1780. Cambridge, 1987. P. 272–305, 386–438. То же особенно остро: Idem . Die auswärtige Politik der Monarchie vor und nach 1780: Kontinuität oder Zäsur // Österreich im Europa der Aufklärung. Kontinuität und Zäsur in Europa zur Zeit Maria Theresias und Josephs II. Bde. 1–2. Wien, 1985, здесь: Bd. 1. S. 567–573.

1018 Мартенс Ф.Ф . Собрание трактатов. Т. 2: Трактаты с Австриею. 1772–1808 гг. СПб., 1875. С. 3–4. Предысторию см.: Lukinich E. Der Kaisertitel Peters des Großen und der Wiener Hof // JKGS. N.F. Bd. 5. 1929. S. 369–380; Leitsch W. Der Wandel der österreichischen Rußlandpolitik in den Jahren 1724–1726 // JGO. N.F. Bd. 6. 1958. S. 33–91, здесь S. 73–76; Wittram R. Peter I., Czar und Kaiser. Bd. 2. Göttingen, 1964. S. 468–474; Нерсесов Г.А. Международное признание российского великодержавия в XVIII в. // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. Сборник статей, посвященный Л.В. Черепнину. M., 1972. С. 381–388; Флоровский А.В. Страница истории русско-австрийских дипломатических отношений XVIII в. // Там же. С. 389–397.

1019 О том, как императрица представляла себе русско-австрийские отношения, см.: Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. C. 183; о том, как они выглядели с точки зрения Кауница, см.: Arneth A. von. Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 24–25; c точки зрения Иосифа II: Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 274–276.

1020 О начале этих отношений см.: Leitsch W . Der Wandel; Müller M.G . Das „petrinische Erbe“. S. 414–421; Anisimov E.V. [Анисимов Е.В.] The Imperial Heritage of Peter the Great in the Foreign Policy of His Early Successors // Ragsdale H., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. P. 21–35, см. особенно p. 29–35.

1021 Zinkeisen J.W . Geschichte des osmanischen Reiches in Europa. Tl. 5. Gotha, 1857. S. 890–900; Küntzel G. Friedrich der Große. S. 78–81, 83–84, 86–87, 89–90, 93, 96, 104–105, 111; Scott H.M. Frederick II, the Ottoman Empire and the Origins of the Russo-Prussian Alliance of April 1764 // European Studies Review. Vol. 7. 1977. P. 153–175. О политике Фридриха II в отношении Османской империи см.: Berindei D. Friedrich der Große und die Rumänischen Fürstentümer 1740–1777 // Melville R. [u.a.] Deutschland und Europa in der Neuzeit. Halbbd. 1. S. 325–346.

1022 Murphy O.T. Charles Gravier, Comte de Vergennes. French Diplomacy in the Age of Revolution: 1719–1787. Albany (N.Y.), 1982. P. 136–161.

1023 Трачевский А.С . Союз князей. С. 49–50; Scott H.M. Russia as a European Great Power // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment: Essays for I. de Madariaga. P. 7–39, здесь p. 17–20.

1024 То есть с момента заключения Губертусбургского мира, завершившего Семилетнюю войну в Германии. – Примеч. науч. ред .

1025 О политике Франции в отношении империи вплоть до Семилетней войны см.: Aretin K.O., Freiherr von. Das Heilige Römische Reich im Konzert der europäischen Mächte im 17. und 18. Jahrhundert // Schmidt G. (Hrsg.) Stände und Gesellschaft im Alten Reich. Stuttgart, 1989. S. 81–91. О трансформации германской политики Версаля после 1763 года см.: Buddruss E . Die französische Deutschlandpolitik. (Главы 4 и 5).

1026 Cegielski T. La France et la politique du Tiers Parti en Allemagne 1763–1774 // APH. T. 45. 1982. Р. 67–97; Idem . Das Alte Reich. S. 43–54, 80–88; более подробно, по французским документам, см. в работе: Buddruss E . Die französische Deutschlandpolitik. (Глава 5).

1027 См. следующие обзорные работы: Liebel H . Der aufgeklärte Absolutismus und die Gesellschaftskrise in Deutschland im 18. Jahrhundert (1970) // Hubatsch W. (Hrsg.) Absolutismus. Darmstadt, 1973. S. 488–544, особенно см. S. 494–503; Vierhaus R . Deutschland im Zeitalter des Absolutismus (1648–1763). Göttingen, 1978. S. 187–188; Möller H. Fürstenstaat oder Bürgernation. Deutschland 1763–1815. Berlin, 1989. S. 40–42; Dipper C . Deutsche Geschichte 1648–1789. Frankfurt a.M., 1991. S. 310–312.

1028 Friedrich II . Politisches Testament (1768) // Dietrich R. (Hrsg.) Die politischen Testamente der Hohenzollern. S. 632–633.

1029 Aretin K.O ., Freiherr von. Heiliges Römisches Reich 1776–1806. Reichsverfassung und Staatssouveränität. Tle. 1–2. Wiesbaden, 1967, здесь Tl. 1. S. 19–23; Idem . Die Großmächte und das Klientelsystem im Reich am Ende des 18. Jahrhunderts // Mączak A. (Hrsg.) Klientelsysteme im Europa der Frühen Neuzeit. München, 1988. S. 63–82; Press V . Friedrich der Große als Reichspolitiker // Duchhardt H. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. Köln; Wien 1986. S. 25–56, здесь S. 37–48.

1030 Aretin K.O., Freiherr von. Reichssystem, Friedensgarantie und europäisches Gleichgewicht // Idem. Das Reich. Friedensgarantie und europäisches Gleichgewicht 1648–1806. Stuttgart, 1986. Здесь цит. по изд.: Stuttgart, 1992. S. 55–75, здесь S. 69.

1031 Friedrich II . Politisches Testament (1768) // Dietrich R. (Hrsg.) Die politischen Testamente. S. 64–649. См. также: Ibid. S. 656–657, 658–659. О правопреемстве Пруссии во франконских маркграфствах см.: Sahrmann A. Die Frage der preußischen Sukzession in Ansbach und Bayreuth und Friedrich der Große. Bayreuth, 1912; Duchhardt H . (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich.

1032 Aretin K.O. Freiherr von. Das Heilige Römische Reich. Tl. 1. S. 11–26; Idem . Reichssystem, Friedensgarantie und europäisches Gleichgewicht. S. 67–75; Idem . Tausch, Teilung und Länderschacher als Folgen des Gleichgewichtssystems der europäischen Großmächte. Die polnischen Teilungen als europäisches Schicksal // JGMO. Bd. 30. 1981. S. 53–68, переизд.: Idem . Das Reich. S. 434–448, здесь S. 435–438; Cegielski T. Das Alte Reich. S. 18–66.

1033 Fenske H . Gleichgewicht, Balance. S. 980–983.

1034 [Biester J.E.] Abriß des Lebens und der Regierung der Kaiserinn Katharina II von Rußland. Berlin, 1797. S. 123–124.

1035 Императрица Мария Терезия в письме к Марии Антонии Саксонской от 4 февраля 1763 года подчеркивала, что ни Версаль, ни Вена не могли оказать никакого сопротивления наступлению России на Курляндию. См.: Lippert W. (Hrsg.) Kaiserin Maria Theresia und Kurfürstin Maria Antonia von Sachsen. Briefwechsel 1747–1772. Leipzig, 1908. S. 153–154. О событиях, связанных с установлением протектората России над Курляндией, см.: Strahl Ph., Herrmann E. Geschichte des Russischen Staates. Bde. 1–7. Hamburg, 1832–1866, здесь: Bd. 5. S. 344–354; Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 63–65; Соловьёв C.M . История России. Кн. 13. С. 242–248; Arneth A. von. Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 28–30; Brückner A . Katharina die Zweite. S. 245–250 (см. рус. изд.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. С. 290–298); Bilbassoff B. von . Geschichte Katharina II. Bd. 2/1. S. 380–415; Jacobsohn L . Rußland und Frankreich. S. 19–20; Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 6–7.

1036 Екатерина II – Понятовскому, 2.08.1762 г. // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 547 (см. рус. пер.: Письма Екатерины II к гр. Станиславу-Августу Понятовскому, 1762–1763 // [Екатерина II.] Записки императрицы. С. 560–582, здесь с. 563); Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 13–14.

1037 Мартенс Ф.Ф . Собрание трактатов. Т. 6. С. 9; Koser R. Geschichte Friedrichs des Großen. 4. und 5. Aufl. Bd. 3. Stuttgart; Berlin, 1913. S. 273–274; Küntzel G . Friedrich der Große. S. 100–102.

1038 Ransel D.L . The Politics. P. 127–133; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 187–189 (см. рус. изд.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 306–307); Müller M.G. Nordisches System. S. 571–752. О том, что императрица лично управляла внешней политикой, шла речь уже в работе: Трачевский А.С . Союз князей. С. 46–47. Особенно это подчеркивал А.Г. Брикнер: Brückner A . Katharina. S. 221–232 (см. рус. изд.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. С. 267–289).

1039 Соловьёв С.М. История России. Кн. 13. С. 253, 258–259.

1040 Hoensch J.K. Sozialverfassung und politische Reform. Polen im vorrevolutionären Zeitalter. Köln; Wien, 1973. S. 244–268.

1041 Мартенс Ф.Ф . Собрание трактатов. Т. 6. С. 11–33. См. об этом: Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 98–105; Koser R . Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. S. 285–287; Küntzel G . Friedrich der Große. S. 108–114; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 10–12; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 190–191 (см. рус. изд.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 309–310); Michalski J. Dyplomacja polska w latach 1764–1795 // Wójcik Z. (Red.) Historia dyplomacji polskiej. T. 2. S. 483–705, здесь S. 490–494; Müller-Weil U. Absolutismus und Außenpolitik in Preußen. Ein Beitrag zur Strukturgeschichte des preußischen Absolutismus. Stuttgart, 1992. S. 102–103, 187–189, 212–214. О существовавших во внутриполитических дискуссиях взглядах на выборность короля и религиозную толерантность см.: Hoensch J.K . Sozialverfassung. S. 186–213, 308–321.

1042 Michalski J . Dyplomacja polska. S. 493–496.

1043 [Friedrich II.] Politisches Testament (1768). S. 646–647, 648–649. См. также: Schieder Th . Friedrich der Große. S. 236–237, 239–247.

1044 Cegielski T . Das Alte Reich. S. 35–37, 59–61; Müller M.G. Die Teilungen Polens 1772–1793–1795. München, 1984. S. 23–24.

1045 Так общая канва событий представлена в работе: Müller M.G. Nordisches System. S. 580–581. О выборах короля в 1764 году см.: Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 106–174; Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 45–71; Jacobsohn L . Rußland und Frankreich. S. 38–41; Hoensch J.K . Sozialverfassung. S. 286–290; Michalski J . Dyplomacja polska. S. 496–504; Müller M.G. Teilungen Polens. S. 27–30.

1046 См. выше, с. 338–339.

1047 О дилемме королевской политики реформ см.: Zielińska Z. Początek rosyjskiej niełaski Czartoryskich i „słabość“ Stanisława Augusta (1764–1766) // Kądziela L., Kriegseisen W., Zielińska Z. (Red.) Trudne stulecia. Studia dziejów XVII i XVIII wieku ofiarowane profesorowi Jerzemu Michalskiemu w siedemdziesiątą rocznicę urodzin. Warszawa, 1994. S. 60–72.

1048 Соловьёв С.М. История России. Кн. 13. С. 366–367.

1049 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 186–187; Соловьёв С.М . История России. Кн. 13. С. 373–374; Brückner A . Katharina die Zweite. S. 263–264 (рус. изд. см.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. С. 298–301); Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). M., 1955. С. 87–88; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 43; Ransel D.L . The Politics. P. 195–196; Hoensch J.K . Sozialverfassung. S. 292–293; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 197 (см. рус. изд.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 319–320); Michalski J. Polen und Preußen in der Epoche der Teilungen // JGMO. Bd. 30. 1981. S. 35–52, здесь S. 40; Salmonowicz S. Friedrich der Große und Polen // APH. T. 46. 1982. S. 73–95, здесь S. 82–83; Mediger W. Friedrich der Große und Rußland. S. 124.

1050 См.: Koser R . Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. S. 288–290; Schulze O. Die Beziehungen zwischen Kursachsen und Friedrich dem Großen nach dem Siebenjährigen Krieg bis zum Bayrischen Erbfolgekriege: Phil. Diss. Jena, 1933. S. 3–51.

1051 Mittenzwei I. Wirtschaftspolitik – Territorialstaat – Nation. Die Haltung des preußischen Bürgertums zu den wirtschaftlichen Auseinandersetzungen zwischen Preußen und Sachsen (1740–1786) // Jahrbuch für Wirtschaftsgeschichte. 1970. Tl. 3. S. 129–154, здесь S. 143–154; Eadem . Preußen nach dem Siebenjährigen Krieg. Auseinandersetzungen zwischen Bürgertum und Staat um die Wirtschaftspolitik. Berlin, 1979, особенно см. S. 13–39.

1052 Русско-британский торговый договор был заключен в 1766 году. – Примеч. науч. ред .; Scott H.M . British Foreign Policy in the Age of the American Revolution. Oxford, 1990. P. 64–67, 80–84, 95–97, 111–112.

1053 Так следует из убедительного исследования Ульриха Пройса: Preuss U. Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik im Urteile der deutschen Zeitgenossen // JKGS. N.F. Bd. 5. 1929. S. 1–56, 169–227, здесь S. 204–211; цит. по: Vierhaus R. Politisches Bewußtsein in Deutschland vor 1789 // Der Staat. Bd. 6. 1967. S. 175–196; переизд.: Idem . Deutschland im 18. Jahrhundert. Politische Verfassung, soziales Gefüge, geistige Bewegungen. Ausgewählte Aufsätze. Göttingen 1987. S. 183–201, здесь S. 192.

1054 [Friedrich II.] Politisches Testament (1768). S. 624–625.

1055 Ibid. S. 648–649, 656–657. Об интерпретации фрагментов завещания, относящихся к России, см.: Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 22–28; Schieder Th . Friedrich der Große. S. 241–244.

1056 Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 196–204 (см. рус. пер.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 319–329); Michalski J . Dyplomacja polska. S. 508–513. Об инструментализации вопроса о диссидентах см. в работе: Hoensch J.K . Sozialverfassung. S. 186–213.

1057 Польская историография этого вопроса обобщенно представлена в работе: Müller M.G. Teilungen Polens. S. 32–33.

1058 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 231–232; Соловьёв С.М . История России. Кн. 14. С. 242–251. В следующих сборниках документов предлагается комментарий исключительно в духе классовой борьбы: Гайдамацький рух на Українi в XVIII столiттi: Збiрник документiв. Київ, 1970; Селянський рух на Україні: середина XVIII – перша четверть XIX ст.: Збірник документів і матеріалів. Київ, 1978.

1059 Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 93, 96–98, 104; Michalski J . Polen und Preußen. S. 40–42; Idem . Dyplomacja polska. S. 518–522; Salmonowicz S . Friedrich der Große und Polen. S. 83–84.

1060 Müller M.G. Nordisches System. S. 584; Murphy O.T. Charles Gravier, Comte de Vergennes. P. 151–161, особенно см. p. 158; Scott H.M . Russia as a European Great Power. P. 20–21; Idem . British Foreign Policy. P. 128.

1061 Amburger E . Rußland und Schweden. S. 176–202.

1062 Соловьёв C.M . История России. Кн. 14. С. 280–288; Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 107; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 46; Ransel D.L . The Politics. P. 196–197; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 205–206 (см. рус. изд.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 332–334); Müller M.G . Nordisches System. S. 585; Scharf С . Innere Politik. S. 750–751.

1063 В настоящее время город Ныса (Nysa ) на Юго-Западе Польши, в Опольском воеводстве. – Примеч. К.Ш .

1064 В настоящее время город Уничов (Uničov ), Оломоуцкий край. – Примеч. К.Ш .

1065 О позиции Пруссии: Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 265–268; Koser R . Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. S. 303–308; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 28–31; Schieder Th . Friedrich der Große. S. 242–244. О позиции Австрии: Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 286–289; Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 166–170; Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 280–286. О позиции Англии: Scott H.M . British Foreign Policy. P. 129–135.

1066 Cegielski T . Das Alte Reich. S. 67–73.

1067 Обзор работ по этому вопросу см.: Müller M.G. Teilungen Polens. S. 33–38, цит. S. 34.

1068 См. секретный артикул 1 к договору: С. – Петербургский союзный договор, заключенный с Пруссиею. 31 марта (ст. ст.) 1764 г. // Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 6. С. 1–25, здесь С. 18–19.

1069 Королевская (польская) Пруссия, Königlich-polnisches Preußen (нем .), Prusy Królewskie (польск .), Pruthenia Occidentalis (лат .) – название Западной Пруссии, присоединенной к польской короне в 1466 году личной, а с 1569 года – и действительной унией (Люблинской). Епископство Эрмланд (польское название этой области – Вармия, Warmia ) находилось на востоке Королевской Пруссии. Впоследствии в результате разделов Польши 1772 и 1793 годов эта территория превратилась в провинцию Западную Пруссию. – Примеч. науч. ред .

1070 Schieder Тh . Friedrich der Große. S. 132–133, 239–241, 244–245, 248–250; Salmonowicz S . Friedrich der Große und Polen. S. 81; Cieślak E. Rozwój zaborczego państwa. S. 516–518; Mediger W . Friedrich der Große und Rußland. S. 130–131.

1071 Здесь и далее см.: Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 268–269; Koser R . Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. S. 309–312; Sahrmann A . Frage der preußischen Sukzession. S. 147–152; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 28–35; Endres R. Preußens Griff nach Franken // Duchhardt Н. (Hrsg.) Friedrich der Große, Franken und das Reich. S. 57–79, здесь S. 77; Hanisch M. Friedrich II. und die preußische Sukzession in Franken in der internationalen Diskussion // Ibid. S. 81–91, здесь S. 85–86; Cegielski T . Das Alte Reich. S. 68–69.

1072 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 300–301; Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 182–184; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 41–44; Schieder Th . Friedrich der Große. S. 245–246; Нерсесов Г.А . Политика России. С. 35–36.

1073 Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 188–191; Schieder Th . Friedrich der Große. S. 246–247.

1074 Этот «контрольный счет» обошли вниманием авторы некоторых работ, названных, например, в примеч. 103, поскольку они отдают должное только дипломатическому успеху Фридриха. Ср. текст секретных статей договора, из которых следует, что и для России эти переговоры были успешными: Союзный трактат с Пруссией, заключенный в С. – Петербурге, 12 октября (ст. ст.) 1769 г. // Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 6. С. 48–64, здесь с. 58–63 (секретные артикулы 1, 2, 3, 5). Правильно поняли это авторы следующих работ: Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 269–271, 303–305; Amburger E . Rußland und Schweden. S. 208–210.

1075 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 1. S. 293–299; Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 170–172; Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 280–281.

1076 Ципсские города – возникшее в XIII веке название немецких поселений, существовавших с начала XII века на территории Венгерского королевства у южного подножия Татры; эти города имели самоуправление, не подчинявшееся местной власти, и собственную церковную организацию; в XVI веке полностью перешли в протестантизм. В 1412 году из 43 поселений 16 были отданы венгерским королем в заклад польскому королю Владиславу I, с течением времени превратились в частные владения и сильно славянизировались. – Примеч. науч. ред.; Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 2. S. 48–50; Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 111–113, 136–137; критика точки зрения Каплана высказывается в работе: Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 282–284.

1077 Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 129–130; Cieślak E. Rozwój zaborczego państwa. S. 518; Müller M.G . Teilungen Polens. S. 37–38.

1078 Об этом, а также далее см.: Ibid. S. 36–37.

1079 Arneth A . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 8. S. 174–180, 185, 190; Koser R . Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. S. 306–307, 310–311, 314–315; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 43–44.

1080 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 2. S. 3–5; Дружинина Е.И . Кючук-Кайнарджийский мир. С. 124–126; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 51; Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 285–286.

1081 Таков дифференцированный подход к интерпретации проблемы в работе: Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 286–294.

1082 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 2. S. 26–37; Дружинина Е.И . Кючук-Кайнарджийский мир. С. 136–137.

1083 Ibid. С. 138–140.

1084 Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 29, 31, 45.

1085 Ibid. S. 59–64; Berindei D . Friedrich der Große, прежде всего см. S. 335–339.

1086 Volz G.B. Prinz Heinrich und die Vorgeschichte der ersten Teilung Polens // FBPG. Bd. 35. 1923. S. 193–211; Stupperich R . Die zweite Reise des Prinzen Heinrich von Preußen nach Petersburg // JGO. Bd. 3. 1938. S. 580–600, здесь S. 583; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 49–59; Zernack K . Negative Polenpolitik. S. 150–157; Müller M.G. Teilungen Polens. S. 38. О контексте событий см.: Idem . Nordisches System. S. 589–594.

1087 Beer A . Die erste Theilung Polens. Bd. 2. S. 51–97, 143–159; Kaplan H.H . The First Partition of Poland. P. 147–159; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 64–69.

1088 О политическом и военном положении летом 1772 года см.: Дружинина Е.И . Кючук-Кайнарджийский мир. С. 149–182; в сжатом виде изложено в работе: Müller M.G . Nordisches System. S. 595–596. Секретная конвенция, заключенная между Пруссией и Россией 4 января, и договор от 25 июля (5 августа) 1772 года опубликованы в издании: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 6. С. 71–89. Договор, заключенный между Австрией и Россией 19 февраля, конвенция, заключенная между ними 25 июля (5 августа) 1772 года о разделе Польши, и заявление римского императора о присоединении к договору от 22 августа 1772 года (Акт приступления Императора Римского к конвенции, заключенной 25 июля того же года ) см.: Там же. Т. 2: Трактаты с Австриею. 1762–1808. СПб., 1875. С. 20–21, 24–29, 31–33. См. об этом: Beer А . Die erste Theilung Polens. Bd. 2. S. 159–198; Kaplan H.H. The First Partition of Poland. P. 166–173; Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 294–300.

1089 Müller M.G. Teilungen Polens. S. 38–39; Idem . Nordisches System. S. 594–595.

1090 Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 69.

1091 Aretin K.O., Freiherr von . Tausch, Teilung und Länderschacher. Об этом же прежде писал К. Цернак: Zernack K . Negative Polenpolitik. Об опасениях, которые испытывали в связи с этим мелкие штаты империи, см.: Cegielski Т . Das Alte Reich. S. 89–148.

1092 Иосиф II – Екатерине II, 16.07.1774 г. (н. ст.) // Arneth A. von. Joseph und Katharina. S. 5–6.

1093 Stupperich R . Die zweite Reise. S. 593; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 94. См. об этом выше, с. 284–285, 293.

1094 Schieder Тh . Friedrich der Große. S. 243–244.

1095 Moser J.J. Teutsches Auswärtiges Staats-Recht // Idem. Neues Teutsches Staatsrecht. Bd. 20. Frankfurt a.M.; Leipzig, 1772 (reprint: Osnabrück, 1967), здесь S. 450 (глава 8, § 2–3).

1096 Германский корпус (фр .), здесь : совокупность штатов империи. – Примеч. науч. ред.

1097 Совокупность имперских штатов евангелического (протестантского) вероисповедания (лат. ). – Примеч. науч. ред.

1098 Инструкция барону Ассебургу, посланнику при имперском сейме в Регенсбурге (апробирована Ея Императорским Величеством 20 сентября 1774 г.) // Сб. РИО. Т. 135. 1911. С. 230–245. Инструкция подписана Никитой Паниным в качестве министра иностранных дел и вице-канцлером князем Александром Михайловичем Голицыным. См. об этом: Нерсесов Г.А . Политика России. С. 39–40.

1099 См. выше, с. 266.

1100 См.: Michalski J. Polska wobec wojny o sukcesję bawarską. Wrocław; Warszawa; Kraków, 1964. S. 5–17; Idem . Dyplomacja polska. S. 568–569.

1101 Unzer A. Der Friede von Teschen. Ein Beitrag zur Geschichte des bayrischen Erbfolgestreites. Kiel, 1903. S. 128–187; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 102; Schieder Th . Friedrich. S. 256–257, 273–274; Press V . Friedrich der Große. S. 49–50.

1102 Hertzberg E.F ., Graf von. Considérations sur le droit de la Succession de Bavière, 1778, Février. См. об этом: Müller-Weil U . Absolutismus und Außenpolitik. S. 202–204. См. о Герцберге работу: Klueting H . Die Lehre von der Macht der Staaten. Das außenpolitische Machtproblem in der „politischen Wissenschaft“ und in der praktischen Politik im 18. Jahrhundert. Berlin, 1986. S. 236–273.

1103 Трачевский А.С . Союз князей. С. 52 и сл.; Unzer А . Der Friede. S. 188–315; Koser R . Geschichte Friedrichs des Großen. Bd. 3. S. 390–406; Michalski J . Polska wobec wojny o sukcesję bawarską. S. 74–79, 103–110, 115–138; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 102–113. По документам российской стороны написаны главы в работе: Нерсесов Г.А . Политика России. С. 45–111 (Гл. 2: Вооруженные переговоры; Гл. 3: Дипломатическая борьба вокруг баварского конфликта и позиция России (январь – сентябрь 1778 г.); по австрийским документам: Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 386–412; по французским: Buddruss E . Die französische Deutschlandpolitik. S. 211–260.

1104 Hillert S., Hoffmann P. Das russische Konsulat in Leipzig im 18. Jahrhundert // JGSLE. Bd. 28. 1984. S. 99–108, здесь S. 100.

1105 Unzer A . Der Friede. S. 193; Нерсесов Г.А. Политика России. С. 54–55.

1106 Екатерина II – Гримму, 17.08.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 97. Оригинал на немецком языке: «…aber wer der Teufel hat denn Recht oder Unrecht und wer ist denn ein Lügner?» (Пер. науч. ред. ).

1107 Дон Базиль – персонаж комедии Бомарше Севильский цирюльник , учитель пения Розины. – Примеч. науч. ред .

1108 Екатерина II – Гримму, 5.11.1778 г. // Там же. С. 109. Оригинал на немецком и французском языках: «Oh, mein Gott! Wenn doch die bayerische Successionssache mit so einer Klarheit und Richtigkeit bewiesen und entwickelt werden könnte… Le grand Basile du Barbier de Séville dit: Mais qui est-ce donc qu’on trompe ici? Dans la comédie c’ est le docteur Bartolo. Je vous prie d’y penser a qui vous donnerez ce rôle dans la grande pièce qui se joue». (Перевод науч. ред.; текст пьесы цит. в переводе Н.М. Любимова. )

1109 То есть Betschwester , намек на название пьесы Геллерта (см. выше, с. 183). Так Екатерина называла Марию Терезию в частной переписке (см. пример в гл. 2, с. 96) – Примеч. науч. ред. Екатерина II – Гримму, 11. и 24.08., 30.10.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 96, 99, 108; Нерсесов . Политика России. С. 92–104, 112–124.

1110 См. выше, с. 281–282.

1111 Немецкие распри (фр .). – Примеч. науч. ред.

1112 Michalski J . Polska wobec wojny o sukcesję bawarską. S. 56–57; Нерсесов Г.А . Политика России. С. 104–111.

1113 [Friedrich II.] Die Werke Friedrichs des Großen. Bde. 1–10. Berlin, 1912–1914, здесь: Bd. 5. S. 119–120. Оригинальный текст ультиматума, предъявленного Россией, см.: Приложение к депеше графа Н.И. Панина к князю Голицыну от 21-го сентября 1778 года // Сб. РИО. Т. 65. 1888. С. 15–17. См. об этом: Michalski J . Polska wobec wojny o sukcesję bawarską. S. 121–124, 130–134; Нерсесов Г.А . Политика России. С. 114–126; о реакции на ультиматум в Вене см.: Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 412–419; Buddruss E . Die französische Deutschlandpolitik. S. 249–251.

1114 Екатерина II – Гримму, 30.11.1778 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 113. Оригинал на немецком языке: «Die Frau Mama hat nicht schlucken wollen, der Herr Sohn allein hat großen appetit gehabt und da des Taschenspielers vier Söhne bedürftig sind zu leben, so hat die Kunst das Ihrige zugetragen, wodurch denn liebe Mama zur Passivsünde eingeleitet worden ist, nun aber sind die Bußstunden vorhanden und Mama bezeigt sich so geneigt, daß wenn ihre guten Neigungen nicht wieder verkehrt und verdreht werden, wirklich Gutes leicht zu stiften ist». (Пер. науч. ред .) Под «фокусником» здесь определенно подразумевается умерший в 1765 году император Франц I. Из его четырех сыновей в 1778 году с Марией Терезией жили еще император Иосиф, великий герцог Тосканский Леопольд, эрцгерцог Фердинанд (с 1780 года – генерал-губернатор Ломбардии), а также эрцгерцог Максимилиан Франц (с 1780 года – коадъютор Кельна и Мюнстера). Политику России, направленную на уклонение от войны, прокомментировал Александр Андреевич Безбородко в письме к фельдмаршалу П.А. Румянцеву от 2 декабря 1778 года. См.: [Безбородко А.А.] Письма А.А. Безбородка к графу Петру Александровичу Румянцову // Старина и новизна. Исторический сборник / Ред. П.М. Майков. Кн. 3. СПб., 1900. С. 160–313, здесь с. 191–193.

1115 Рескрипт Императрицы Екатерины II князю Н.В. Репнину от 22-го октября 1778 года // Сб. РИО. Т. 65. 1888. С. 1–13, цит. с. 4. О посредничестве Франции и России см.: Unzer А . Der Friede. S. 241–247; Нерсесов Г.А. Политика России. С. 124–152.

1116 Buddruss Е . Die französische Deutschlandpolitik. S. 251–260.

1117 Так писал Безбородко Румянцеву 28 декабря 1778 года, см.: [Безбородко А.А.] Письма А.А. Безбородка к Румянцову. С. 194–195.

1118 Gerstlacher C.F . Corpus iuris germanici publici et privati. Bd. 3: Von den übrigen Reichsfriedensschlüssen. Frankfurt a.M.; Leipzig, 1786. S. 343–462, здесь S. 366–367.

1119 Екатерина – Гримму, 11.04. и 29./30.05.1779 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 131, 142.

1120 Gerstlacher C.F. Corpus iuris germanici. Bd. 3. S. 367; Moser J.J. Der Teschenische Friedensschluß vom Jahre 1779. Frankfurt a.M., 1779. S. 82–83.

1121 См.: Historische Dokumentation zur Eingliederung des Innviertels im Jahre 1779. Katalog zur Sonderausstellung in Ried im Innkreis. Ried im Innkreis, 1979.

1122 Акт гарантии Россиею трактата и конвенций, заключенных того же числа [13 мая 1779 г.] в Тешене между Австриею, Пруссиею и другими германскими государствами , а также дополнительные конвенции на французском и русском языках см.: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 2. С. 61–96. Комментарий современника см.: Gerstlacher C.F . Corpus iuris germanici. Bd. 3. S. 343–462. О заключении и политическом значении мира см.: Трачевский А.С . Союз князей. С. 58–66; Unzer А . Der Friede. S. 316–424; Preuss U . Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik. S. 195–201; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 111–115; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 97–106; Aretin K.O., Freiherr von. Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 126–130; Idem . Europa und der Friede von Teschen // Historische Dokumentation. S. 9–20 (переизд.: Idem . Reich. S. 325–336); Idem . Russia as a Guarantor Power of the Imperial Constitution under Catherine II // JMH. Supplement. 1986. P. 141–160; Hellmann M. Die Friedensschlüsse von Nystad (1721) und Teschen (1779) als Etappen des Vordringens Rußlands nach Europa // Historisches Jahrbuch. Bd. 97/98. 1978. S. 270–288; Press V. Bayern am Scheideweg. Die Reichspolitik Kaiser Josephs II. und der Bayerische Erbfolgekrieg 1777–1779 // Münchener Historische Studien. Bd. 10. Kallmünz, 1982. S. 277–307; Idem . Friedrich der Große. S. 49–53; Hanisch M . Friedrich II.; Нерсесов Г.А. Политика России. С. 153–189.

1123 Gerstlacher C.F. Corpus iuris germanici. Bd. 3. S. 436–462; [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten des Freiherrn Achatz Ferdinand von der Asseburg. Berlin, 1842. S. 293. Об этом см. прежде всего недавнюю работу: Härter K . Reichstag und Revolution 1789–1806. Die Auseinandersetzung des Immerwährenden Reichstags zu Regensburg mit den Auswirkungen der Französischen Revolution auf das Alte Reich. Göttingen, 1992. S. 179–180. Тот факт, что в международных отношениях ссылка на Вестфальский мир начиная с 1660-х годов потеряла свою нормативную силу, подчеркивал одновременно и Карл Отмар фон Аретин (см.: Aretin K.O., Freiherr von. Das Heilige Römische Reich im Konzert der europäischen Mächte); а также Х. Духхардт (см.: Duchhardt H. Westfälischer Friede und internationales System im Ancien Régime // HZ. Bd. 249. 1989. S. 529–543).

1124 Источник опубликован в сборнике: Österreichische Überlegungen zur Organisation des katholischen Reichsteils, 9. Mai 1780 // Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 2. S. 37–41, здесь S. 39.

1125 Ассебург в письме в Петербург от 2 марта 1780 года (н. ст.), см.: [Asseburg A.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 293–295.

1126 Трачевский А.С. Союз князей. С. 53, 58–59; Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 127–128; Idem . Europa und der Friede von Teschen. S. 326, 336; Idem . Die Mission des Grafen Romanzoff im Reich 1782–1797 // Hildebrand K., Pommerin R. (Hrsg.) Deutsche Frage und europäisches Gleichgewicht. S. 15–29 (переизд.: Idem . Reich. S. 337–352, здесь S. 338); Idem . Russia as a Guarantor Power. S. 141; Idem . Das Heilige Römische Reich im Konzert der europäischen Mächte. S. 90; Hellmann M . Die Friedensschlüsse von Nystad. S. 285–286; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 380–381 (см. рус. изд.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 605–606); Нерсесов Г.А . Политика России. С. 188. Продолжает мысль фон Аретина Эрвин Оберлэндер в работе: Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ Der Kurfürst von Trier, die Französische Revolution und Katharina II. 1789–1792 // JGO. N.F. Bd. 35. 1987. S. 218–231, здесь S. 223, 231; Scott H.M . Russia as a European Great Power. P. 32. В более ранних публикациях и в рукописи моей диссертации я сам следовал именно этой линии интерпретации. См. иную аргументацию, основанную на документах имперского сейма, в диссертации, написанной в Дармштадте под научным руководством фон Аретина: Härter K . Reichstag und Revolution. S. 176–186.

1127 См., например, инструкцию Сергею Петровичу Румянцеву от 14 февраля 1786 года в работе: Трачевский А.С. Союз князей. С. 494–500, здесь с. 495.

1128 Трачевский А.С . Союз князей. С. 59, 72; Hillert S., Hoffmann P . Das russische Konsulat. S. 100; Hartmann S. Aus den Anfängen des kaiserlich russischen Konsulats in Königsberg am Ende des 18. Jahrhunderts // ZfO. Bd. 37. 1988. S. 417–427; Нерсесов Г.А . Политика России. С. 187–188.

1129 Никита Панин – Ассебургу, 22.10.1779 года // [Asseburg А.F. von der.] Denkwürdigkeiten. S. 58–59; Финкенштейн – Ассебургу, 7.10.1780 г. // Ibid. S. 69–70 [Финк фон Финкенштейн, Карл Вильгельм (Finck von Finckenstein, 1714–1800) – граф, прусский государственный деятель, кабинет-министр Фридриха II, один из ближайших его советников, в 1760–1763 годах руководил внешней политикой и позже сохранил сильное влияние на короля. – Примеч. науч. ред .]; Безбородко – Румянцеву, 29.07., 5. и 16.09.1781 г. // [Безбородко А.А.] Письма А.А. Безбородка к Румянцову. С. 241–243, 246–247.

1130 О поразительно успешном упрямстве, с которым Сергей Румянцев добивался одного из ведущих дипломатических постов, см. письма Безбородко к П.А. Румянцеву от 22 ноября 1784 года, 1 марта, 23 июля, 12 декабря 1785 года: Там же. С. 274, 278–282.

1131 См.: АВПРИ. Ф. 92: Сношения России с Франкфуртом-на-Майне, 1781–1795 гг. Д. 1. Л. 1–106 (1781 г.). Датированные документы относятся к периоду между 14 сентября и 30 декабря 1781 года, однако много копий не датировано.

1132 Черновик инструкции для графа Николая Румянцева от 10 ноября 1781 года (Там же. Д. 1. Л. 5–22); Инструкция ему же, от того же числа, дополненная 30 декабря 1781 года (Там же. Л. 23–40).

1133 О миссии Румянцева см.: Трачевский А.С. Союз князей. С. 68–73; Tratschewsky A. Das russisch-österreichische Bündnis vom Jahre 1781 // HZ. Bd. 34. 1875. S. 361–396, здесь S. 365–366; Императрица Екатерина II и граф Н.П. Румянцов. Переписка с 1790 по 1795 г. / Под ред. Н.К. Шильдера // РС. 1892. № 10. С. 5–23; Екатерина II и граф Н.П. Румянцов / Под ред. В. А. Бильбасова // РС. 1894. № 2. С. 70–95; № 3. С. 94–112; № 4. С. 157–178; № 5. С. 76–90; Aretin K.O., Freiherr von . Mission des Grafen Romanzoff; Idem . Russia as a European Great Power.

1134 Aretin K.O., Freiherr von . Mission des Grafen Romanzoff. S. 346.

1135 Tratschewsky A. Das russisch-österreichische Bündnis. S. 368–375; Winter E. Grundlinien der österreichischen Rußlandpolitik am Ende des 18. Jahrhunderts // ZfS. Bd. 4. 1959. S. 94–110; Madariaga I. de. The Secret Austro-Russian Treaty of 1781 // SEER. Vol. 38. 1959. P. 114–145; Hösch E. Das sogenannte „griechische Projekt“ Katharinas II. Ideologie und Wirklichkeit der russischen Orientpolitik in der zweiten Hälfte des 18. Jahrhunderts // JGO. Bd. 12. 1964. S. 168–206, здесь S. 186–190; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 115–127; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 140–143; Donnert E. Joseph II. und Katharina II. Ein Beitrag zu Österreichs Rußland– und Orientpolitik 1780 bis 1790 // Österreich im Europa der Aufklärung. Bd. 1. S. 575–592; Beales D . Joseph II. Vol. 1. Р. 431–434.

1136 Zinkeisen J.W . Geschichte des osmanischen Reiches. Tl. 6. Gotha, 1859. S. 230–257; Hösch E . Das sogenannte „griechische Projekt“. S. 187–188; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 119–123; Donnert E . Joseph II. und Katharina II. S. 578.

1137 Tratschewsky A. Das russisch-österreichische Bündnis. S. 369–371; Murphy O.T. Charles Gravier, Comte de Vergennes. P. 312–320; Donnert E . Joseph und Katharina. S. 579–581; Beales D . Joseph II. Vol. 1. P. 434–438.

1138 Arneth A. von . Geschichte Maria Theresia’s. Bd. 10. S. 683–684, 687–688; Griffiths D.M . Russian Court Politics. P. 181; Donnert E. Joseph II. und Katharina II. S. 585–586; точка зрения Пруссии представлена в работе: Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 127–136.

1139 Tratschewsky A. Das russisch-österreichische Bündnis. S. 373–375; Madariaga I. de . The Secret Treaty. P. 120.

1140 На более широкой, по сравнению со статьей Э. Хёша (E. Hösch ) о «греческом проекте», источниковой базе выполнена работа: Ragsdale H . Russian Projects of Conquest in the Eighteenth Century // Idem., Ponomarev V.N. (Ed.) Imperial Russian Foreign Policy. P. 75–102, здесь p. 82–102.

1141 Иосиф II – Венцелю Антону фон Кауницу, 9 января 1781 года (н. ст.) // Arneth A. von . Joseph und Katharina. S. 35 (примеч.); Beer А . Joseph, Leopold und Kaunitz. S. 31; Иосиф II – Кауницу, 2 февраля 1783 года (н. ст.) // Arneth А. von. Joseph II. und Katharina. S. XXI (примеч.).

1142 Екатерина II в письме к Гримму, 2.10.1780 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 190. Аналогичное суждение Безбородко П.А. Румянцеву от 17 октября 1780 года см.: [Безбородко А.А.] Письма А.А. Безбородка к Румянцову. С. 230–231. См. об этом: Volz G.B. Die Reise des Prinzen Friedrich Wilhelm von Preußen nach Petersburg (1780) // ZOG. Bd. 9. N.F. Bd. 5. 1935. S. 540–572; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 132–133.

1143 См. тексты договоров: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 2. С. 96–116. О порядке действий см. письмо Безбородко к П.А. Румянцеву от 15 марта 1781 года: [Безбородко А.А.] Письма А.А. Безбородка к Румянцову. С. 234–235. См.: Tratschewsky A . Das russisch-österreichische Bündnis; Madariaga I. de . The Secret Treaty.

1144 Трачевский А.С. Союз князей; Bernard P.P. Joseph II and Bavaria. Two Eighteenth Century Attempts at German Unification. The Hague, 1965. P. 151–216; Aretin K.O. Freiherr von. Das Reich. Tl. 1. S. 159–160, 177, 179, 193–196; Idem . Mission des Grafen Romanzoff; Kohler A . Das Reich im Spannungsfeld des preußisch-österreichischen Gegensatzes. Die Fürstenbundbestrebungen 1783–1785 // Janosi F.E., Klingenstein G., Lutz H. (Hrsg.) Fürst – Bürger – Mensch. Untersuchungen zu politischen und soziokulturellen Wandlungsprozessen im vorrevolutionären Europa. Wien, 1975. S. 71–96, здесь S. 75–76, 88–89.

1145 Н.П. Румянцев – вице-канцлеру Ивану Андреевичу Остерману [позднее мая 1784 г.] в работе: Штендман Г.Ф. Отзыв об историческом исследовании профессора А. Трачевского: «Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II (1780–1790)» // Отчет о двадцать первом присуждении наград графа Уварова. СПб., 1880. С. 121–126. (Зап. Имп. Академии наук. 1880. Т. 36. Приложение № 5). На это письмо, написанное, вероятно, 19 июня 1785 года, ссылается также Трачевский: Трачевский А.С . Союз князей. С. 68–71; Aretin K.O., Freiherr von . Mission des Grafen Romanzoff. S. 342.

1146 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 19. См. выше, с. 91, примеч. 16. См. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 16.

1147 Schlözer K. von . Friedrich der Große und Katharina die Zweite. Berlin, 1859. S. 111–113.

1148 См.: Осмнадцатый век: Исторический сборник / Изд. П.И. Бартенев. Кн. 4. М. 1869. С. 216. См. об этом: Bilbasoff B. von . Geschichte. Bd. 2, Tl. 1. S. 126–129 (примеч.). См.: ПCЗ. Собр. 1-е. СПб., 1830. Т. 16. С. 3–4, № 11582 (цит. с. 3).

1149 См. выше, гл. 2, примеч. 15.

1150 См.: Skalweit S . Frankreich und Friedrich der Große. Der Aufstieg Preußens in der öffentlichen Meinung des „ancien régime“. Bonn, 1952. S. 40–65; Weis E. Geschichtsschreibung und Staatsauffassung in der französischen Enzyklopädie. Wiesbaden, 1956. S. 150–152. Попытка разделить на периоды восприятие образа Фридриха во Франции XVIII века содержится в работе: Kerautret M . Zum Bild Friedrich II. in Frankreich am Vorabend der Revolution // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 2. S. 203–222.

1151 Король-философ, философ на троне (фр .). – Примеч. науч. ред.

1152 См.: Birtsch G. Der Idealtyp des aufgeklärten Herrschers. Friedrich der Große, Karl Friedrich von Baden und Joseph II. im Vergleich // Idem. (Hrsg.) Der Idealtyp des aufgeklärten Herrschers. (Aufklärung. Bd. 2 [1987], H. 1). S. 9–47, здесь прежде всего см. S. 13–16, 21–24, 34–37. Интерпретацию Бирча критикует фон Аретин, подчеркивая, что проблема просвещенного абсолютизма не исчерпывается просвещенностью правителя: Aretin K.O., Freiherr von. Aufgeklärter Herrscher oder Aufgeklärter Absolutismus? Eine notwendige Begriffsklärung // Seibt F. (Hrsg.) Gesellschaftsgeschichte. Festschrift für Karl Bosl zum 80. Geburtstag. Bd. 1. München, 1988. S. 78–87.

1153 Madariaga I. de . Catherine II and Montesquieu between Prince M.M. Shcherbatov and Denis Diderot // L’ età dei lumi. Vol. 2. Napoli, 1985. P. 609–650, здесь p. 615–616.

1154 Сочинения (фр .). – Примеч. науч. ред.

1155 Екатерина II – Чарльзу Хэнбери Уильямсу, 20.11.1756 г. // Ilchester Earl of, Mrs. Langford-Brooke (Ed.) Correspondence of Catherine the Great when Grand-Duchess, with Sir Charles Hanbury-Williams and Letters from Count Poniatowski. P. 235–236. См. об этом: Petschauer P . The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 317–318, 327; Alexander J.T . Catherine the Great. P. 81.

1156 Об этом также писал Ричард Уортман в своей работе: Wortman R. Images of Rule and Problems of Gender in the Upbringing of Paul I and Alexander I // Mendelsohn E., Shatz M.S. (Ed.) Imperial Russia, 1700–1917. State – Society – Opposition: Essays in honour of M. Raeff. DeKalb (Ill.), 1988, здесь p. 60, 63–65; McGrew R.E . Paul I of Russia, 1754–1801. Oxford, 1992. P. 60, 97–98.

1157 Цит. по: Fleischhacker H. Mit Feder und Zepter. Katharina II. als Autorin. Stuttgart, 1978. S. 19.

1158 [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 385. См. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 408.

1159 Суждения, мнения, замечания (фр. ); здесь : особая тетрадь, в которую великая княгиня Екатерина Алексеевна записывала свои мысли; в русском переводе Записок (СПб., 1907) – Мысли, замечания имп. Екатерины II. Анекдоты (с. 625–640). – Примеч. науч. ред.

1160 [Екатерина II.] [Мысли, замечания имп. Екатерины. Анекдоты.] С. 614–615, 627. См. рус. пер.: [Она же.] То же // [Она же.] Записки императрицы. С. 626–627, 640.

1161 Madariaga I. de . The Secret Treaty. P. 140–143; Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 153–170.

1162 Об этих инструкциях см. выше, с. 364–366, 376–377.

1163 Инструкцию от 14 февраля 1786 года, данную Сергею Петровичу Румянцеву, см.: Трачевский А.С. Союз князей. С. 494–500, здесь с. 494–498. См. об этом также: Stribrny W . Die Rußlandpolitik. S. 214–216.

1164 Об этом подробно написано в работе: Wilberger C.H. Voltaire’s Russia: Window on the East. Oxford, 1976. P. 145–183; Schieder Th . Friedrich der Große. S. 437–465, 477–482; Mervaud C . Voltaire et Frédéric II: une dramaturgie des lumières 1736–1778. Oxford, 1985. P. 359–387.

1165 См. прежде всего: Stieda W. Die Übersiedlung Leonhard Eulers von Berlin nach St. Petersburg. См. также выше, с. 163.

1166 Иоганн Георг Циммерманн – Екатерине II, 3.10.1786 г. //Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel zwischen der Kaiserin Katharina II. von Rußland und Johann Georg Zimmermann. Hannover; Leipzig, 1906. S. 33–34; Екатерина II – Циммерманну, 12.10.1786 г. // Ibid. S. 36. Екатерина знала о приглашении Циммерманна к Фридриху значительно раньше, см.: Екатерина II – Гримму, 7. и 23.07.1786 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 379–380, 383.

1167 Wilberger С.H . Voltaire’s Russia. P. 171–174; Schieder Th . Friedrich der Große. S. 463–464; Mervaud C . Voltaire et Frédéric. P. 407–418. См. также выше, с. 354–362.

1168 См.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого с 18 января 1782 по 17 сентября 1793 года / Под ред. Н. Барсукова. M., 1901. С. 138 (запись от 18 января 1789 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793 // Каменский А.Б. (Сост., послесл.) Екатерина II: Искусство управлять. С. 135. См. об этом также в письме: Екатерина II – Гримму, 4.10.1786 г., 2.04., 30.11. и 28.12.1787 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 384, 396, 431, 437.

1169 Екатерина II – Гримму, 24.01.1789 г. // Там же. С. 471; Екатерина II – Циммерманну, 29.01.1789 г. // Bodemann Е. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 89–90.

1170 См.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 71–72, 74 (записи от 5 и 11 августа 1788 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 73, 75.

1171 См.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 138–139, 150–151, 158 (записи от 17 и 19 января, 10 апреля 1789 года); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 134, 135, 153; [Екатерина II.] Заметка на книгу Abb. Denina: „Essai sur la vie et le règne de Frédéric II, roi de Prusse (Berlin 1788)“, April 1789 // [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 675–686; см. рус. пер.: [Она же] Заметка на книгу абб. Денина: «Опыт о жизни и царствовании Фридриха II, Короля Прусского» [16–27 апреля 1789 года] // [Она же.] Записки императрицы. С. 687–701; Тенденциозна и по выбору, и по интерпретации работа: Schiemann Th. Die Noten der Kaiserin Katharina II zu Dénina: Essai sur la vie et le règne de Frédéric II // FBPG. Bd. 15. 1902. S. 535–543. Об образе Пруссии и вообще Германии аббата Денина см.: Heymann J. Carlo Denina, Historiograph und Apologet Friedrich II. // Ziechmann J. (Hrsg.) Fridericianische Miniaturen. Bd. 1. S. 53–64; Heymann J . Die Entdeckung Deutschlands. Kulturvermittlung, Gattungsnormen und Wahrnehmungsmodalitäten in den Reiseberichten von Carlo Denina e Aurelio Bertola // Battafarano I.M. (Hrsg.) Deutsche Aufklärung und Italien. Bern, 1992. S. 371–390.

1172 Madariaga I. de. The Secret Treaty; Eadem . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 377–426 (см. рус. изд.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 616–617); Donnert E . Joseph II. und Katharina II. S. 583–592.

1173 Личные свидетельства Екатерины об этой поездке см.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 13–24; переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 22–31. Письма Екатерины к Иосифу II, декабрь 1786 – июнь 1787 года, см.: Arneth A. von. Joseph II. und Katharina. S. 282–293; ее же письма к Гримму во время путешествия, январь – июнь 1787 года, см.: Сб. РИО. Т. 23. С. 392–416; письма к Циммерманну, 12 июня и 1 июля 1787 года, см.: Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 43–44, 48–50. См.: Брикнер А.Г. Путешествие Екатерины II в полуденный край России в 1787 г. // ЖМНП. 1872. № 162, отд. 2. С. 1–51; Он же . Путешествие Екатерины II в Крым // Исторический вестник. 1885. Июль. С. 5–23; Август. С. 242–264; Сентябрь С. 444–509; Brückner A . Katharina die Zweite. S. 346–355; Adamczyk T. Die Reise Katharinas II. nach Südrußland im Jahre 1787 // JKGS. Bd. 8. 1930. S. 25–53; Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 370–373 (см. рус. изд.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 591–596); Donnert E . Joseph II. und Katharina II. S. 587–588; Alexander J.T . Catherine the Great. P. 257–261.

1174 Andreae F. Bemerkungen zu den Briefen der Kaiserin Katharina II. von Rußland an Charles Joseph Prince de Ligne // Hötzsch O. [Hoetzsch] (Hrsg.) Beiträge zur russischen Geschichte. Theodor Schiemann zum 60. Geburtstag von Freunden und Schülern dargebracht. Berlin, 1907. S. 142–175, здесь S. 150–152, 170–172.

1175 Иосиф II – Кауинцу, в ответ на его письмо от 21.08.1786 г. (н. ст.) // Beer A. Joseph, Leopold und Kaunitz. S. 243. Оригинал на французском языке: «…je m’ en vais coucher une réponse […] elle sera honnête, courte, mais elle ne laissera pas de faire sentir à la Princesse de Zerbst Catherinisée, qu’ elle doit mettre un peu plus de considération et d’Empressement pour disposer de moi». (Перевод науч. ред. ) См. также: Scharf C. „La Princesse de Zerbst Catherinisée“. Deutschlandbild und Deutschlandpolitik Katharinas II. // Herrmann D. (Hrsg.) 18. Jahrhundert: Aufklärung. S. 335, 340.

1176 Так писал Иосиф своему фельдмаршалу Ласси, см.: Arneth A. von . Joseph II. und Katharina. Anhang. S. 351–376. См.: Adamczyk Т . Reise. S. 29–30, 43–44, 46–48.

1177 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 227 (запись от 24 января 1792 года); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 217.

1178 О контексте см.: Митрофанов П.П. Политическая деятельность Иосифа II, ея сторонники и ея враги (1780–1790). СПб., 1907; здесь см. немецкий перевод: Mitrofanov P. von. Joseph II. Seine politische und kulturelle Tätigkeit. Bde. 1–2. Wien; Leipzig, 1910, здесь: Bd. 1. S. 208–210; Wandruszka A . Leopold II., Erzherzog von Österreich, Großherzog von Toskana, König von Ungarn und Böhmen, Römischer Kaiser. Bde. 1–2. Wien, 1963–1965, здесь: Bd. 2. S. 186–192; Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 198–218; Wagner H. Die äußere Politik Kaiser Josephs II. // Historische Dokumentation. S. 31–50 (переизд.: Idem . Salzburg und Österreich. S. 391–412).

1179 Mitrofanov Р. von . Joseph II. Bd. 1. S. 158–159.

1180 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 21 (запись от 18 мая 1787 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 29 («Тяжел в разговорах»).

1181 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 22 (запись от 31 мая 1787 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 30.

1182 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 25, 160–161, 191 (записи от 23 июля 1787 г., 20, 21 и 22 апреля 1789 г., 24 и 25 февраля 1790 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 32, 155, 183.

1183 Екатерина II – Гримму, 21.04.1791 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 509.

1184 Иосиф II – Екатерине II, 16.02.1790 г. (н. ст.) //Beer А. Joseph, Leopold und Kaunitz. S. 349–350.

1185 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 192 (запись от 13 марта 1790 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 184; Император Леопольд II – Екатерине II, 30.03.1790 г. (н. ст.) // Beer A. (Hrsg.) Leopold II., Franz II. und Catharina. Ihre Korrespondenz. Wien, 1874. S. 123–124. См.: Donnert E . Joseph II. und Katharina II. S. 590–591.

1186 Рейхенбах – в настоящее время город Дзержонюв (Dzierżoniów ) на юго-западе Польши, в Судетах, во Вроцлавском воеводстве. – Примеч. науч. ред. См.: Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 411–431. См. на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 658–681.

1187 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 200, 209, 217, 219, 224, 226 (записи от 26 июля и 2 августа 1790 г., 6 февраля, 13 августа, 14 сентября, 22 ноября, 14 декабря 1791 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 191, 192, 200, 207–208, 209, 214, 215–216.

1188 Екатерина II – Н.П. Румянцеву, 2.01.1792 г. // Императрица Екатерина II и граф Н.П. Румянцов // РС. 1892. № 10. С. 20.

1189 [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. C. 226 (запись от 14 декабря 1791 года); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 215–216; Екатерина II – Н.П. Румянцеву, 8 января 1792 года // Екатерина II и граф Н.П. Румянцов // РС. 1894. № 2. С. 80.

1190 См. выше, с. 372–374, а также инструкцию без даты, данную Николаю Румянцеву по случаю выборов императора в 1790 году: [Екатерина II]. Автобиографические записки. С. 601–605, здесь с. 601; рус. пер. см.: [Она же.] [Письмо императрицы Екатерины II к графу Н.П. Румянцову – черновое, без указания года] (февраль – сентябрь 1790 г.) // [Она же.] Записки императрицы. С. 615–619, здесь с. 615. Об обращении юго-западных имперских штатов, майнцского курфюрста Фридриха Карла к маркграфу баденскому Карлу Фридриху от 19 сентября 1791 года (н. ст.) см.: [Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz Karl Friedrichs von Baden. 1783–1806 / Bearb. von B. Erdmannsdörffer und K. Obser. Bde. 1–6. Heidelberg, 1888–1915, здесь: Bd. 1. S. 402–403.

1191 Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ S. 224.

1192 [Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz. Bd. 1. S. 402–403. См. также письмо Карла Фридриха майнцскому курфюрсту от 21 сентября 1791 года (н. ст.). Находившийся в родственных отношениях с Екатериной баденский маркграф был для петербургского двора самым подходящим посредником.

1193 Майнцский курфюрст – второе лицо в Священной Римской империи германской нации: с 870 до 1806 года исполнял должность имперского канцлера; первый среди курфюрстов духовного звания; председательствовал на имперских рейхстагах и в коллегии курфюрстов. – Примеч. науч. ред .

1194 Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ S. 227. О личности ученого см.: Roth, Johann Richard von // ADB. Bd. 29. S. 315–316; Reitzel A.M. Johann Richard von Roth. Zwischen Hochschulreform und Revolution. Ein Beitrag zur Mainzer Universitätsgeschichte // Mainzer Almanach. 1969. S. 31–54.

1195 См. выше, с. 373–374; Preuss U . Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik. S. 197–201; Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ S. 228–229; Härter K . Reichstag und Revolution. S. 178–180.

1196 Ibid. S. 180–182.

1197 Preuss U . Katharina II. von Rußland und ihre auswärtige Politik. S. 198–201; Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ S. 228–230.

1198 Härter K . Reichstag und Revolution. S. 182–186, цит. S. 186.

1199 Ibid. S. 187–195.

1200 См. инструкцию Н.П. Румянцеву в: Екатерина II и граф Н.П. Румянцев // РС. 1894. Т. 82. № 2. С. 70–59; см. письмо от 8 января 1792 г.: Там же. С. 80–85, здесь с. 83.

1201 Там же. С. 82–83.

1202 Там же. С. 83.

1203 Оригинал на франц. яз.: «la reconaissance formelle de ma qualité de garante de la constitution germanique». (Перевод науч. ред .)

1204 См.: Blanning T.C.W . The Origins of the French Revolutionary Wars. London; N.Y., 1986. P. 79–80, 115–116, 123.

1205 Весьма взвешенную интерпретацию см.: Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 420–451. См. на рус. яз.: Мадариага И. де . Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 670–718. О личной реакции Екатерины см.: Alexander J.T . Catherine the Great. P. 276–279, 293–297, 305–307.

1206 Екатерина II – Гримму, 26.11.1787 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 426. Оригинал частично на франц. яз.: «…oh! Alors adieu la considération acquise depuis deux cent ans, et qui en croira […] ceux qui n’ ont volonté, ni force; ni nerfs?» (Пер. науч. ред .)

1207 10 августа 1789 года Храповицкий записал ее слова о том, что с самого момента своего вступления на престол императрица ожидала брожения во Франции. См.: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 176; переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 169. См. также: [Храповицкий А.В.] Дневник А.В. Храповицкого. С. 219 (Запись от 24 сентября 1791 г.); переизд.: Храповицкий А.В . Дневник. 1782–1793. С. 210; Екатерина II – Гримму, 23. и 25.09.1791 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 560.

1208 Екатерина II – Гримму, 9.05.1792 г. // Там же. С. 567. См. также: Madariaga I. de . Russia in the Age of Catherine the Great. P. 421. См. на рус. яз.: Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. С. 671; Müller M.G. Teilungen Polens. S. 48.

1209 Ibid. S. 47–50; Liszkowski U. Rußland und die polnische Maiverfassung // Jaworski R. (Hrsg.) Nationale und internationale Aspekte der polnischen Verfassung vom 3. Mai 1791. Frankfurt a.M., 1993. S. 64–85, здесь S. 73–80.

1210 Heidrich K. Preußen im Kampf gegen die Französische Revolution bis zur zweiten Teilung Polens. Stuttgart; Berlin, 1908. S. 156–261; Lord R.H. The Second Partition of Poland. A Study in Diplomatic History. Cambridge (Mass.), 1915. P. 169–172, 231–242, 255–261.

1211 Екатерина II – Циммерманну, 16.09.1791 г. // Bodemann E. (Hrsg.) Der Briefwechsel. S. 149–150; Екатерина II – Николаю Румянцеву, 8.01.1792 г. // Екатерина и Н.П. Румянцов // РС. 1894. № 2. С. 80–85; То же, 16.08.1792 г. // Там же. № 3. С. 97–98.

1212 См.: Dufraisse R. Valmy: Une victoire, une légende, une énigme // Francia. Vol. 17, part 2. 1990. P. 95–118. Екатерина как «гений самого короткого момента ужаса» («Genie der kürzesten Schrecksekunde») превосходно характеризуется в работе: Fleischhacker H. (Hrsg.) Katharina II. in ihren Memoiren. Frankfurt a.M., 1972. S. 396.

1213 Золотая булла (лат . Bulla Aurea) – законодательный акт Священной Римской империи, принятый в 1356 году. Регламентировала избрание германского императора коллегией из семи имперских курфюрстов (архиепископов Майнца, Трира и Кельна, короля Чехии, рейнского пфальцграфа, герцога Саксонии и маркграфа Бранденбурга) и узаконила самостоятельность последних. – Примеч. науч. ред .

1214 Имеется в виду Адам Филипп де Кюстин (1740–1793), французский генерал; в 1792 году захватил Франкфурт, Шпейер, Вормс и Майнц; казнен по обвинению в том, что не приложил достаточно усилий, чтобы удержать Майнц. Дед писателя Астольфа де Кюстина, автора знаменитого сочинения Россия в 1839 году (Париж, 1843. Т. 1–4.; Кюстин А. де. Россия в 1839 году / Под ред. В.А. Мильчиной, А.Л. Осповата. В 2 т. Изд. 3-е. СПб., 2008). – Примеч. науч. ред .

1215 Екатерина II – Гримму, 31.10.1792 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 578.

1216 Екатерина II – Гримму, 7.12.1792 г. // Там же. С. 580.

1217 [Екатерина II.] Записка императрицы Екатерины II о мерах к восстановлению во Франции королевского правительства / Ред. В.И. Ламанский // PA. Т. 4. 1866. Стб. 399–422. Французский оригинал этой записки приводит Шарль де Ларивьер: Larivière Ch. de. Catherine II et la Révolution française d’ après de nouveaux documents. Paris, 1895. Р. 362–375, а русский перевод – Владлен Георгиевич Сироткин: Сироткин В.Г . Абсолютная реставрация или компромисс с революцией? (Об одноймалоизвестной записке Екатерины Великой) // Нарочницкий А.Л. (Ред.) Великая французская революция. М., 1989. С. 284–288 (здесь цит. по: РА. Т. 4. 1866. Стб. 414. – Примеч. науч. ред .).

1218 Эта точка зрения убедительно представлена в работе: Naročnickij A.L. [Нарочницкий А.Л.] Rußland und die napoleonische Hegemoniepolitik: Widerstand und Anpassung // Aretin K.O. Freiherr von, Ritter G.A. (Hrsg.) Historismus und moderne Geschichtswissenschaft. Europa zwischen Revolution und Restauration 1797–1815. Drittes deutsch-sowjetisches Historikertreffen in der Bundesrepublik Deutschland. München, 13.–18. März 1978. / Bearb. von R. Melville und C. Scharf. Stuttgart, 1987. S. 163–184, здесь S. 166–167. Последние публикации позволяют предполагать, что в этом докладе были представлены результаты работ коллеги, который не принял участие в советско-германской встрече историков в Мюнхене, см., например: Сироткин В.Г. Абсолютистская реcтаврация или компромисс с революцией? С. 273–288; Он же. Великая французская революция и официальная Россия // История СССР. 1989. № 3. С. 97–114.

1219 См.: Real W. Der Friede von Basel // Basler Zeitschrift. Bd. 50. 1951. S. 27–112; Bd. 51. 1952. S. 115–228, здесь: Bd. 50. 1951. S. 58–82; Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 266–267, 286–296.

1220 Тугут, Иоганн Амадей Франц де Паула (Thugut, 1734–1818) – барон, австрийский политический деятель, дипломат, с 1793 года – генеральный директор Государственной канцелярии при Каунице, фактически – министр иностранных дел, с 1794 года – официально; с перерывом на 1797–1798 годы сохранил свой пост до 1801 года. – Примеч. науч. ред.

1221 Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 272–286, 296–303; Roider K.A. Baron Thugut and Austria’s Response to the French Revolution. Princeton (N.J.), 1987. P. 140–169.

1222 Политическая неудача, которую так скоро потерпела совместная инициатива князей, по опубликованным источникам лучше всего прослеживается в переписке Карла Фридриха Баденского: [Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz. Bd. 2. S. 155–308. См. об этом: Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 301–318. Кроме того, к борьбе с революцией подключилась и публицистика, см.: Ibid. S. 307; Scheel H . Süddeutsche Jakobiner. Klassenkämpfe und republikanische Bestrebungen im deutschen Süden Ende des 18. Jahrhunderts. Berlin, 1962. 3. Aufl. 1980. S. 57–58; из последних исследований можно назвать следующую работу: Härter K . Reichstag und Revolution. S. 287–377, дающую полную картину на основе источников.

1223 Карл Фридрих Баденский – Екатерине II, 6.10.1794 г. (н. ст.) //[Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz. Bd. 2. S. 202–204; Екатерина II – Карлу Фридриху, 7.11.1794 г. // Ibid. S. 245–246; Карл Фридрих Баденский – Вильгельму IX Гессен-Кассельскому, 18.12.1794 г. (н. ст.) // Ibid. S. 279. См.: Aretin K.O., Freiherr von . Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 310; Idem . Mission des Grafen Romanzoff. S. 349; Idem . Russia as a Guarantor Power. P. 153–154.

1224 Бесперспективность княжеского союза некоторые историки видят уже в мирном предложении майнцского курфюрста Фридриха Карла Эртальского середины октября 1794 года, как показано в работе: Real W . Der Friede von Basel // Basler Zeitschrift. Bd. 50. S. 67–68, Anm. 90; Härter K . Reichstag und Revolution. S. 447.

1225 Real W . Der Friede von Basel // Basler Zeitschrift. Bd. 50. S. 30–58.

1226 Härter K . Reichstag und Revolution. S. 442–449.

1227 Бюргель (Bürgel ), настоящее имя – Флекенбюль, Иоганн Филипп Франц фон (Fleckenbühl ) (1731–1796) – государственный министр Гессен-Касселя с 1780 года, возглавлял проавстрийскую партию. – Примеч. науч. ред .

1228 Бюргель – баденскому министру Вильгельму барону фон Эдельсхайму, 6.01.1795 г. (н. ст.) // [Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz. Bd. 2. S. 286.

1229 Бюргель – Эдельсхайму, 10.02.1795 г. (н. ст.) // Ibid. S. 303–304.

1230 Aretin K.O., Freiherr von. Heiliges Römisches Reich. Tl. 1. S. 316; Idem . Russia as a Guarantor Power. P. 153–154.

1231 Так следует из конфиденциального сообщения, которое Румянцев сделал после получения доклада, направленного императорским уполномоченным Корнрумпфом (Kornrumpf ) во Франкфурте-на-Майне герцогу Альберту Саксен-Тешенскому от 29 января 1795 года (н. ст.), см.: [Karl Friedrich von Baden.] Politische Correspondenz. Bd. 2. S. 301–302.

1232 Договоры, обосновавшие третий раздел Польши, см.: Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 2. С. 214–289; Т. 6. С. 163–244. См. об этом: Müller M.G. Teilungen Polens. S. 51–55; Roider K.A . Baron Thugut. S. 170–176.

1233 См.: Donnert E . Kurland im Ideenbereich der Französischen Revolution. Politische Bewegungen und gesellschaftliche Erneuerungsversuche 1789–1795. Frankfurt a.M., 1992. S. 211–218.

1234 Базельский мир заключен 5 апреля 1795 года между Французской республикой и Пруссией в Базеле; согласно договору, Пруссия отказывалась от дальнейших военных действий против республики и брала под свое покровительство те штаты империи, кто откажется от войны с ней в течение следущих трех месяцев; свои владения на левом берегу Рейна прусский король уступал Франции. – Примеч. науч. ред .

1235 Preuss U . Katharina II. von Rußland. S. 184–201, 204–211; Oberländer E. „Ist die Kaiserin von Rußland Garant des Westphälischen Friedens?“ S. 228–231.

1236 Договор от 17 сентября (28 сентября н. ст.) 1795 года см.: Декларация относительно тройного союза между Россиею, Австриею и Великобританию // Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов. Т. 2. С. 248–261.

1237 Naročnickij A.L. Rußland und die napoleonische Hegemoniepolitik. S. 167.

1238 Екатерина II – Н.П. Румянцеву, 6.12.1792 г. // Штендман Г.Ф. Отзыв об историческом исследовании. С. 183–193, здесь с. 191.

1239 Екатерина II – Гримму, 8.07.1796 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 682.

1240 Конца эпохи (фр .). – Примеч. науч. ред .

1241 Geyer D. Der Aufgeklärte Absolutismus in Rußland. Bemerkungen zur Forschungslage // JGO. N.F. Bd. 30. 1982. S. 176–189, здесь S. 177–179.

1242 См. об этом: Scharf C. Staatsauffassung und Regierungsprogramm eines aufgeklärten Selbstherrschers // Schulin E. (Hrsg.) Gedenkschrift Martin Göhring Studien zur europäischen Geschichte. Wiesbaden, 1968; Ransel D.L. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party, 1975; McGrew R.E. Paul I of Russia, 1754–1801. Oxford, 1992.

1243 Cherniavsky M. Tsar and People. P. 95–100; Raeff M. Pugachev’s Rebellion // Forster R., Greene J.P. (Ed.) Preconditions of Revolutions in Early Modern Europe. Baltimore; London, 1970. P. 161–202, здесь p. 195–200; Donnert E. Ideologie und Gesellschaftsideal der Pugačevbewegung // Idem. (Hrsg.) Gesellschaft und Kultur Russlands in der 2. Hälfte des 18. Jahrhunderts. Tl. 1: Soziale Bewegungen, Gesellschaftspolitik und Ideologie. S. 106–108.

1244 Банат – от тур . бан – в Османской империи пограничная область, во главе которой стоял бан. Здесь имеется в виду пограничная область Банат-Темешварский в Южной Венгрии, присоединенная к Габсбургской империи по Пожаревацкому (Пассаровицкому) мирному договору (1718 г.). Несмотря на свое название, никогда не управлялась баном. Императрица Мария Терезия старалась заселить эту пустынную область колонистами. – Примеч. науч. ред .

1245 См.: Kocka J. Zurück zur Erzählung? Plädoyer für historische Argumentation // GG. Bd. 10. 1984. S. 395–408; Rüsen J. Zeit und Sinn. Strategien historischen Denkens. Frankfurt a.M., 1990.

1246 Здесь автор следует имевшим большие научные последствия историческим определениям Юргена Хабермаса: Habermas J. Technik und Wissenschaft als Ideologie. Frankfurt a.M., 1968. S. 163.

1247 См. пример такой практической реконструкции: Radojčič S. Miliševa. Beograd, 1963. О методологии и периодизации см.: Faensen H. Probleme bei der Periodisierung der byzantinischen Kunstgeschichte // Möbius F., Sciurie H. (Hrsg.) Stil und Epoche. Periodisierungsfragen. Dresden, 1989. S. 381–399.

1248 Kocka J. Zurück zur Erzählung? S. 399.

1249 См. об этом: Vierhaus R. Montesquieu in Deutschland. Zur Geschichte seiner Wirkung als politischer Schriftsteller im 18. Jahrhundert // Collegium Philosophicum. Studien, Joachim Ritter zum 60. Geburtstag, Basel; Stuttgart, 1965.

1250 Екатерина II – Фридриху Мельхиору Гримму, 8.07.1796 г. // Сб. РИО. Т. 23. С. 682.