Хиллари Родэм Клинтон

Тяжелые времена

Аннотация

После неудачной президентской кампании 2008 года Хиллари Клинтон неожиданно для себя оказалась на посту государственного секретаря США. В этой книге, предваряющей ее новую президентскую кампанию, собраны воспоминания экс-Первой леди Белого дома об этой работе. Хиллари Клинтон обеспечивала все внешнеполитические решения первой администрации Барака Обамы, отвечала не только за исполнение, но и за разработку стратегии, воплощение которой мы наблюдаем сегодня.

Госсекретарю выпало работать в тяжелые времена, требующие непростых решений. Ей предстояло закончить две войны, договориться с Россией, окончательно разобраться с Осамой бен Ладаном, укрепить распадавшиеся альянсы, справиться с мировым финансовым кризисом.

Особенно интересны нашему читателю будут воспоминания Хиллари Клинтон о «перезагрузке» российско-американских отношений и о ее встречах с Владимиром Путиным, Дмитрием Медведевым и, конечно, ее визави — Сергеем Лавровым. Эти колоритные детали вносят личные нотки в довольно жесткие и порой весьма нелицеприятные мемуары той, кто могла бы стать первой в мире женщиной — президентом США.

Хиллари Родэм Клинтон

Тяжелые времена

Мовчан К. А., перевод на русский язык, 2015

Американским дипломатам и экспертам Агентства США по международному развитию, которые достойно представляют нашу страну и наши ценности во всем мире, в больших и малых странах, безмятежных и полных опасностей,

а также

в память о моих родителях: Хью Эллсворта Родема (1911–1993) и Дороти Эмме Хауэлл Родем (1919–2011)

От автора

Каждый из нас в своей жизни сталкивается с трудным выбором. Некоторым приходится сталкиваться с ним слишком часто. Мы вынуждены выбирать между работой и семьей. Между уходом за больным ребенком и заботой о стареющих родителях. Мы пытаемся разобраться, как оплатить учебу в колледже. Стремимся найти хорошую работу — и стараемся понять, что же делать, потеряв ее. Вступать ли в брак — и сохранять ли его. Как предоставить нашим детям возможности, о которых они мечтают и которых заслуживают. Жизнь постоянно ставит нас перед тем или иным выбором. И от того, какие решения мы принимаем, зависит то, кем мы становимся. Для руководителей и народов это может означать выбор между войной и миром, бедностью и процветанием.

Я всегда буду благодарна за то, что родилась в семье любящих и понимающих родителей в стране, которая предоставила мне все возможности. Эти факторы никак не зависели от меня самой, но они определили мою стезю в жизни, мои жизненные ценности и мою веру. Когда я приняла решение оставить в Вашингтоне карьеру молодого юриста и переехать в Арканзас, чтобы выйти замуж за Билла и завести семью, мои друзья спросили меня: «Ты сошла с ума?» Этот же вопрос я слышала, когда в качестве первой леди США взялась за реформу здравоохранения, и когда сама баллотировалась на пост президента страны, и когда приняла предложение президента США Барака Обамы представлять нашу страну в качестве государственного секретаря.

Принимая эти решения, я прислушивалась как к своему сердцу, так и к голосу разума. По зову сердца я поехала в Арканзас, и мое сердце преисполнилось любовью, когда родилась наша дочь Челси. И оно разрывалось от боли, когда я потеряла отца и мать. Повинуясь голосу разума, я получила образование и выбрала профессию. Руководствуясь зовом сердца и голосом разума, я поступила на государственную службу. На этом пути я старалась не повторять своих ошибок, учиться, приспосабливаться к обстоятельствам и молиться о том, чтобы мне была дарована мудрость принимать правильные решения.

То, что верно в нашей повседневной жизни, соответствует действительности и в высших эшелонах власти. Существует бесчисленное количество вариантов, как обеспечить безопасность Америки, ее могущество и процветание, многие из этих вариантов построены на основе неполной информации и на противоречивых задачах. Пожалуй, самым известным примером из моего собственного четырехлетнего опыта в качестве госсекретаря было решение президента США Обамы направить безлунной ночью в Пакистан команду «морских котиков», чтобы свершить правосудие над Усамой бен Ладеном. Мнения ближайших советников президента разделились. Разведывательные данные были убедительными, однако далеко не полными и недостаточно определенными. Риск провала был весьма высоким. Результаты операции могли самым серьезным образом повлиять на национальную безопасность США, нашу борьбу против «Аль-каиды» и наши отношения с Пакистаном. И следовало учитывать, прежде всего, что под непосредственной угрозой находилась жизнь смелых членов команды «морских котиков» и вертолетчиков. Данное решение явилось самым ярким и наглядным проявлением лидерских качеств, которое я когда-либо видела.

Эта книга — о выборе, который приходилось делать мне на посту государственного секретаря, президенту США Обаме и другим мировым лидерам. Некоторые главы посвящены событиям, которые широко комментировались в средствах массовой информации, другие повествуют о тех основных тенденциях, которым предстоит определять развитие нашего мира в жизни будущих поколений.

Безусловно, я не смогла охватить в своей книге все ситуации, характеры, страны и события. Чтобы уделить им должное внимание, мне потребовалось бы еще множество страниц. И я могла бы написать еще целую книгу с благодарностями в адрес талантливых и преданных своему делу коллег, на помощь которых я опиралась во время работы в Государственном департаменте. Я крайне признательна им за их службу и за их дружеское отношение ко мне.

Как государственный секретарь, я много размышляла о проблемах выбора, стоявших перед американским руководством, и об угрозах, существовавших для США, и разделила их на три категории. К первой я отнесла те проблемы, которые мы унаследовали, в том числе две войны и мировой финансовый кризис. Ко второй — новые, зачастую неожиданно возникавшие ситуации и угрозы, от зыбучих песков Ближнего Востока до бурных вод Тихого океана и неизведанных глубин киберпространства. К третьей категории я причислила возможности, появившиеся в нашем взаимозависимом мире, которые могли помочь заложить основу для процветания США и обеспечения их лидерства в XXI веке.

В своей работе я исходила из уверенности в несокрушимой мощи нашей страны и в ее целях. При этом я со смирением осознавала, как много неизвестно и неподвластно нам. Я стремилась переориентировать внешнюю политику США на то, что я называю «умной силой». Чтобы добиться успеха в XXI веке, мы должны объединить в единое целое традиционные инструменты внешней политики: дипломатию, содействие в целях международного развития и применение военной силы. Одновременно нам следует задействовать энергию и идеи частного сектора и поощрять граждан (в первую очередь активистов, всякого рода организаторов, то есть всех тех, кого мы относим к гражданскому обществу) решать возникающие перед ними проблемы и самим строить свое собственное будущее. Мы должны использовать весь потенциал, все сильные стороны Америки для того, чтобы построить мир, в котором больше партнеров и меньше противников, более общей ответственности и меньше конфликтов, больше хороших рабочих мест и меньше бедности, больше всеобщего процветания и меньше ущерба окружающей среде.

Как это обычно и бывает, теперь, по прошествии времени, я бы хотела, чтобы мы могли вернуться назад и пересмотреть некоторые решения. Однако я горжусь тем, чего мы достигли. Этот век начался для нашей страны драматично, террористическими акциями 11 сентября 2001 года, длительными вооруженными конфликтами, которые последовали за этим, и Великим экономическим спадом. Нам предстояло многое сделать, и я уверена, что мы смогли справиться с этой задачей.

Эти годы стали для меня также личным увлекательным путешествием как в буквальном смысле (в целом я посетила 112 стран, преодолев расстояние длиной около одного миллиона миль), так и в переносном, поскольку болезненная для меня по своим результатам президентская кампания 2008 года неожиданно завершилась партнерством и дружбой с моим бывшим соперником Бараком Обамой. Я так или иначе на протяжении нескольких десятилетий служила своей стране. Находясь на посту государственного секретаря, я еще больше узнала об исключительном могуществе нашей страны и о том, что нам предстоит сделать, чтобы обеспечить ее процветание и репутацию сильной державы.

Я надеюсь, что эта книга станет полезной для всех, кто захочет узнать, какие ценности отстаивала Америка в первые годы XXI века и с какими серьезными проблемами пришлось сталкиваться администрации президента Обамы в это непростое время.

Наряду с этим должна предупредить, что эта книга написана не для тех любителей «мыльной оперы», кто желал бы подвергнуть мои оценки и мой опыт тщательному исследованию на предмет добывания информации, кто в Вашингтоне был на чьей стороне, кто против кого выступал, кто одерживал победы, а кто терпел поражения.

Эта книга написана для американцев и для людей всего земного шара, кто пытается разобраться в этом стремительно меняющемся мире, который окружает нас, кто хочет понять, как руководители стран и народы могут действовать сообща и почему иногда они вступают в конфликт, как их решения влияют на всю нашу жизнь. Как терпящая крах экономика в Афинах (Греция) влияет на бизнес в Афинах (штат Джорджия). Как революция в Каире (Египет) оказывает воздействие на жизнь в Каире (штат Иллинойс). Какие последствия может иметь напряженная дипломатическая встреча в Санкт-Петербурге (Россия) для семей в Санкт-Петербурге (штат Флорида).

Не все истории в этой книге оканчиваются благополучно, иногда они даже не имеют своего завершения (ведь мы живем в другом мире), однако все они повествуют о людях, с которыми, узнавая их, мы готовы согласиться либо нет. Среди них есть и настоящие герои: миротворцы, которые выстояли, когда успех, казалось, был уже невозможен; лидеры, которые, проигнорировав политические принципы и давление, принимали жесткие решения; мужчины и женщины, имевшие мужество распрощаться со своим прошлым ради нового, лучшего будущего. Это лишь некоторые из тех историй, которые представлены в этой книге.

Я написала ее, чтобы отдать должное замечательным дипломатам и экспертам, которых я имела честь возглавлять в качестве шестьдесят седьмого государственного секретаря США. Я написала эту книгу для тех, кто еще сомневается в том, что Соединенные Штаты по-прежнему имеют право быть лидером. Для меня в этом нет никаких сомнений. Стало уже обычным делом говорить об упадке Америки, но моя вера в наше будущее еще никогда не была такой прочной. В современном мире есть некоторые проблемы, которые Соединенные Штаты могут решить в одиночку, однако практически нет таких проблем, которые можно было бы решить без участия США. Все то, чем я занималась и с чем встречалась, убедило меня в том, что Америка остается «незаменимой нацией». Наряду с этим я убеждена в том, что наше лидерство в мире не является нашим правом по рождению. Каждое поколение американцев должно отстаивать это право.

И так будет продолжаться до тех пор, пока мы будем оставаться верными нашим ценностям и помнить, что мы, прежде всего, не республиканцы или демократы, либералы или консерваторы (все эти и любые другие ярлыки не столько обозначают нас, сколько разделяют), а американцы, каждый из нас — частичка своей страны.

Когда я начала писать эту книгу, вскоре после оставления поста государственного секретаря, я пересмотрела несколько вариантов ее названия. Издание «Вашингтон пост» любезно обратилось к своим читателям с просьбой прислать свои предложения. Среди прочих поступило предложение назвать книгу «Нужен целый мир» в качестве достойного продолжения моей книги «Нужна целая деревня»¹. Больше всего мне понравилось предложенное название «Хроники резинки для волос: 112 стран и все о моих волосах».

В конечном итоге я остановилась на названии, которое лучше всего отражает мой опыт в непростом деле ведения международной дипломатии, мои мысли и чувства при обеспечении руководящей роли США в XXI веке, — «Тяжелые времена».

Я не вставала перед проблемой трудного выбора лишь в одном случае — когда дело касалось служения моей стране. Для меня это всегда было величайшей честью.

Часть I

Начать все заново

Глава 1

2008 год: команда соперников

С какой стати, скажите на милость, я лежала на заднем сиденье синего микроавтобуса с тонированными стеклами? Хороший вопрос. Я пыталась не замеченной журналистами, следившими за мной, покинуть свой дом в Вашингтоне, округ Колумбия.

Дело происходило вечером 5 июня 2008 года, и я направлялась на тайную встречу с Бараком Обамой. Всего несколько месяцев назад я об этом и подумать не могла бы. Я проиграла, а он выиграл. Я еще не успела смириться с этой реальностью. Однако дело обстояло именно так. Голосование для выдвижения кандидатов на пост президента США с учетом его, Обамы, расовой принадлежности и моего пола носило исторический характер, оно было изнурительным, ожесточенным, длительным и непредсказуемым. Я была расстроена и измучена. Я боролась до самого конца, но Барак победил, и теперь пришло время поддержать его. Решение тех проблем и судьбы тех людей, ради которых я вступила в президентскую гонку, судьбы американцев, которые потеряли работу и медицинскую страховку, которые не могли позволить себе приобрести бензин или продукты или оплатить учебу, которые не ощутили в последние семь лет на себе заботы собственного правительства, теперь зависели от него, поскольку он становился сорок четвертым президентом Соединенных Штатов.

Это не было легким решением ни для меня, ни для моих сотрудников, ни для моих сторонников, которые отдали этой кампании все свои силы. Справедливости ради следует отметить, что это было нелегким решением также для Барака и его сторонников. Его команда относилась ко мне и к моей команде так же настороженно, как и мы к ним. В ходе завершившейся кампании с обеих сторон была острая полемика и бурные эмоции, и, несмотря на усиленное давление сторонников Барака, я не прекращала борьбы, пока не был подсчитан последний голос.

Двумя днями ранее, поздно вечером, после завершающих праймериз² в штатах Монтана и Южная Дакота, у нас с Бараком состоялся разговор. «Предлагаю переговорить, если вам это представляется целесообразным», — сказал он.

На следующий день наши пути пересеклись на заранее запланированной конференции Американо-израильского комитета по общественным связям в Вашингтоне. Хотя это было и не совсем удобно, тем не менее данный шаг предоставил нашим ближайшим помощникам возможность приступить к обсуждению деталей встречи. С моей стороны это был мой руководитель аппарата на выезде, так сказать, полевой начальник штаба — Хума Абедин, опытная, неутомимая и грациозная молодая леди, которая работала со мной еще со времен моего пребывания в Белом доме. Со стороны же Обамы это был Регги Лав, бывший баскетболист Университета Дьюка, который практически постоянно находился вместе с Бараком.

Хуме и Регги приходилось поддерживать контакты даже в самые напряженные дни предвыборной кампании. Это была своего рода «горячая линия связи». Отчасти это объяснялось тем, что после первичных выборов в каждом штате, в зависимости от того, кто победил, один из нас (либо Барак, либо я) звонил другому, чтобы признать свое поражение и поздравить победителя. Мы обменивались дружескими звонками, которые зачастую даже носили легкомысленный характер, поскольку по крайней мере у одного из собеседников были причины находиться в хорошем настроении. Однако дело дошло до более сдержанной интонации в разговорах, когда настало время подвести определенные итоги. Футбольные тренеры тоже встречаются на поле после игры, но они не всегда обнимаются.

Нам было необходимо встретиться вдали от прессы, чтобы переговорить, поэтому я позвонила своему хорошему другу, сенатору от Калифорнии Дайане Файнштейн, чтобы уточнить, не могли бы мы воспользоваться ее домом в Вашингтоне. Я уже бывала там и полагала, что нам было бы удобно посетить ее дом, не привлекая внимания. Хитрость удалась. Когда на Массачусетс-авеню мы сделали резкий поворот налево в конце улицы, я выскользнула с заднего сиденья микроавтобуса и была практически на месте.

Я пришла первой. Когда появился Барак, Дайана предложила каждому из нас по бокалу белого вина «Калифорния шардоне» и оставила нас в своей гостиной. Мы сидели друг перед другом рядом с камином, в креслах с подголовниками. Несмотря на все наши стычки в течение последнего года, мы, исходя из нашего общего опыта, испытывали друг к другу уважение. Баллотироваться на пост президента страны означает подтверждать свой высокий интеллект и полностью выкладываться в эмоциональном и физическом плане. Однако какой бы безумной ни была президентская кампания, наши демократические принципы, несмотря на все их недостатки, еще были живы. Живое общение помогло нам оценить друг друга как людей, которые, по выражению Теодора Рузвельта, храбро боролись «на арене»³.

К моменту нашей встречи я знала Барака уже четыре года, два из которых мы полемизировали друг с другом. Как и многие американцы, я была впечатлена его выступлением в 2004 году на Национальном съезде Демократической партии в Бостоне. Ранее в этом же году я поддержала его в борьбе за выдвижение в сенат, организовав в своем доме в Вашингтоне сбор средств в его пользу и приняв участие в сборе соответствующих средств в Чикаго. В своем офисе в сенате я, к удивлению многих, продолжала хранить фотографию, на которой я была запечатлена вместе с ним, с Мишель и их дочерьми во время упомянутого события в Чикаго. Когда после праймериз я вернулась к исполнению своих обязанностей в сенате, эта фотография оставалась там, где я ее оставила. Мы, как коллеги, совместно работали над рядом важных вопросов, представлявших интерес для нас обоих, и над некоторыми законопроектами. После урагана «Катрина»⁴ мы с Биллом пригласили Барака присоединиться к нам в Хьюстоне, где вместе с бывшим президентом Джорджем Г. У. Бушем и его супругой Барбарой мы навещали эвакуированных из пострадавших районов и встречались с должностными лицами, осуществлявшими управление в чрезвычайной ситуации.

Мы оба были юристами, которые начали карьеру в качестве рядовых активистов, отстаивавших социальную справедливость. В начале своей карьеры я работала в Фонде защиты детей, регистрировала испаноязычных избирателей в штате Техас и оказывала юридическую помощь неимущим в качестве бесплатного адвоката. Барак, в свою очередь, был общественным организатором на Южной стороне Чикаго⁵. Мы были очень разными личностями, у нас был разный опыт, однако мы оба придерживались старомодной идеи: общественная деятельность является благородным начинанием. Мы оба также глубоко верили в основное положение «американской мечты»: неважно, кто ты и откуда ты пришел; если ты будешь усердно работать и играть по правилам, ты обязательно получишь возможность устроить достойную жизнь для себя и для своей семьи.

Предвыборная кампания каждого кандидата имеет свои особенности и подчеркивает свое отличие от предвыборной кампании соперника. Наши не являлись исключением. Несмотря на совпадение наших точек зрения по большинству вопросов, мы наряду с этим нашли множество причин, чтобы оспорить мнение своего соперника по ряду проблем, и использовали любую благоприятную возможность, чтобы указать на расхождение по ним наших позиций. Хотя я осознавала, что политические кампании с высокими ставками не для робких или обидчивых, и у Барака, и у меня, и у наших сотрудников накопились длинные списки претензий друг к другу. Поэтому настало самое время для того, чтобы расставить все на свои места и разрядить обстановку. Нам предстояло завоевать Белый дом, и эта встреча была важна и для страны, и лично для меня, чтобы обеспечить мне возможность идти вперед.

Делая небольшие глотки шардоне, мы смотрели друг на друга, как два подростка, испытывающие неловкость на первом свидании. Наконец Барак разбил лед молчания, пошутив насчет того, какую упорную кампанию я вела против него. Затем он попросил моей помощи в том, чтобы, объединив наши усилия, обеспечить ему победу на президентских выборах. Он хотел бы, чтобы мы оба в ближайшее время появились на публике вместе, и желал, чтобы на Национальном съезде Демократической партии в Денвере проявились сплоченность и конструктивный подход. Он подчеркнул, что хотел бы также обратиться за помощью и к Биллу.

Я уже решила, что соглашусь на его просьбу о помощи, однако наряду с этим мне было необходимо затронуть некоторые неприятные моменты, проявившиеся в течение последнего года. Ни один из нас не мог похвастаться полным контролем над ситуацией в ходе наших предвыборных кампаний, над всем тем, что мы делали или произносили, не говоря уже о действиях наших ярых сторонников или политической прессы, включая множество блогеров. Ремарки обеих сторон, нередко и мои, зачастую были вырваны из контекста, однако особенно болезненным для меня явилось нелепое обвинение Билла в расизме. Барак дал понять, что ни он, ни его команда не относятся к этому обвинению всерьез. Что касается сексизма, который проявился в ходе кампании, то я знала, что он возник из культурных и психологических представлений о роли женщины в обществе, но от этого понимания ни мне, ни моим сторонникам не становилось легче. В ответ Барак рассказал трогательную историю о борьбе своей бабушки в мире бизнеса, о своей гордости за Мишель, Малию и Сашу и о том, как остро он чувствовал, что они заслуживают полных и равных прав в нашем обществе.

Искренность нашего разговора ободряла и укрепила мою решимость поддержать его. Хотя я бы, безусловно, предпочла сама попросить его поддержки, а не наоборот, я осознавала, что его успех теперь являлся гарантией обеспечения тех ценностей и прогрессивного политического курса, борьбе за которые я посвятила последние два года — и всю свою жизнь.

Когда он поинтересовался, что ему требуется сделать, чтобы убедить моих сторонников присоединиться к его кампании, я ответила, что нужно дать им время, однако реальные усилия, направленные на то, чтобы они почувствовали радушие и благожелательность, смогут убедить подавляющее большинство из них изменить свое мнение. Если уж на то пошло, то теперь он становился нашим лидером. И если я смогу сделать все, что от меня зависит, чтобы отказаться от стремления нанести ему поражение и вместо этого помочь ему стать президентом, то смогут и они. В конечном итоге именно так все и произошло.

Спустя полутора часа, высказав друг другу все, что мы хотели сказать, мы перешли к обсуждению того, как нам действовать дальше. Поздно вечером Барак по электронной почте предложил совместное заявление, которое должна будет обнародовать его команда. В нем подтверждался факт нашей встречи и наше «конструктивное обсуждение» того, что нам «следует сделать, чтобы добиться успеха в ноябре». Он также попросил номер телефона Билла, чтобы он мог позвонить ему и переговорить с ним.

На следующий день, 6 июня, мы с Биллом устроили во дворе нашего дома в Вашингтоне прием для моего предвыборного штаба. Это был весьма жаркий день. Мы все старались держать себя в руках, вспоминая невероятные события и детали предвыборной кампании. Я испытывала воодушевление и умиротворение, находясь среди своей сплоченной команды, которая с таким напряжением сил боролась ради меня. Были друзья, которые работали с нами начиная еще со времен Арканзаса. Для многих молодых людей это был первый опыт участия в предвыборной гонке. Я не хотела, чтобы они были обескуражены нашим поражением и отказались от участия в избирательных мероприятиях и общественной деятельности, поэтому я сказала им, что нам следует гордиться нашими усилиями и продолжать работать ради того дела и тех кандидатов, в которых мы верим. Я понимала, что должна служить личным примером и что моя беседа с Бараком у камелька накануне вечером была только началом. Должно было пройти некоторое время, чтобы многие из моих людей приняли то, что случилось, и я знала, что они будут равняться на меня. Поэтому прямо тогда я дала понять, что на 100 процентов окажу поддержку Бараку Обаме.

Несмотря ни на что, люди отдыхали и хорошо проводили время. Моя близкая подруга Стефани Таббс Джонс, бесстрашный афроамериканский конгрессмен от штата Огайо, которая, несмотря на сильное давление, на протяжении праймериз оставалась на моей стороне, болтала ногами в бассейне и рассказывала разные смешные истории. Через два месяца она внезапно скончается от аневризмы сосудов головного мозга, и это станет тяжелой потерей для ее семьи, для избирателей и для меня и моей семьи. Однако, по крайней мере, в этот день мы еще были сестрами по оружию и с нетерпением ожидали впереди лучших дней.

Я подтвердила время и место своего последнего выступления в ходе предвыборной кампании на следующий день и приступила к работе над своей речью. Этот процесс шел сложно. Мне следовало поблагодарить своих сторонников, отметить историческое значение моей кампании, поскольку ее впервые вела женщина, стремившаяся победить на предварительных выборах и поддержать Барака таким образом, чтобы помочь ему на всеобщих выборах. Этого было слишком много для одного выступления, и у меня не было времени, чтобы выверять мельчайшие детали. Я вспомнила историю ожесточенной борьбы на предварительных выборах накануне партийного съезда для выдвижения кандидатов на пост президента страны, особенно историю с Тедом Кеннеди, который в 1980 году проиграл президенту Картеру, и поняла, что не допущу повторения этого. Такая ситуация не пойдет на пользу ни партии, ни стране, поэтому мне следует действовать энергично, чтобы публично поддержать Барака и присоединиться к его избирательной кампании.

Мне хотелось найти золотую середину между уважением к избирателям, поддержавшим меня, и будущими перспективами. Я и сама, советуясь по телефону со своими спичрайтерами и помощниками, старалась найти правильные слова, верный тон. Джим Кеннеди, мой старый друг, у которого было удивительное чутье на выразительный слог, проснулся среди ночи с мыслью о том, что 18 миллионов человек, которые проголосовали за меня, по существу, решительно выступили против принципа «стеклянного потолка»⁶ и тем самым нанесли по нему серьезный удар. И я решила использовать эту мысль в качестве основы. Мне хотелось избежать избитых фраз и банальностей, выразить все своими словами и привести собственные убедительные аргументы в пользу того, почему всем нам следует добиваться избрания Барака. Я работала до утра, сидя за кухонным столом вместе с Биллом и внося в текст своего выступления все новые и новые правки.

Выступление было намечено на субботу, 7 июня, в Национальном музее строительства в Вашингтоне. Нам было сложно подобрать место, которое вместило бы прогнозируемое число моих сторонников и журналистов. Я была довольна, когда мы остановили свой выбор на так называемом «Пенсионном здании», с устремленными ввысь колоннами и высокими потолками. Оно было построено для ветеранов Гражданской войны, их вдов и сирот, это памятник американскому духу общей ответственности. Билл, Челси и моя восьмидесятидевятилетняя мать, Дороти Родэм, были вместе со мной, когда я прокладывала путь через толпу к трибуне. Еще до того, как я начала говорить, многие заплакали.

Атмосфера немного напоминала поминки, она была наполнена печалью и болью, но ощущалось также чувство гордости и даже любовь. У одной женщины был большой нагрудный значок «Хиллари — на пост папы римского!». Что ж, это, конечно, не было предначертано судьбой, но я была весьма тронута.

Если мне было тяжело писать свою речь, то выступать с ней было еще тяжелее. Я чувствовала, что подвела миллионы людей, особенно женщин и девушек, которые возлагали на меня свои надежды. Я начала с выражения благодарности всем, кто агитировал и голосовал за меня. Я заявила, что я придаю большое значение общественной деятельности и останусь верна принципам «помощи людям в решении их проблем и осуществлении их надежд».

Я выразила отдельную благодарность представительницам поколения моей матери, которые родились раньше, чем женщины получили избирательное право, но прожили достаточно долго, чтобы стать свидетельницами моей избирательной кампании на пост президента страны. Одной из них была восьмидесятивосьмилетняя Флоренс Стин из Южной Дакоты, которая настояла на том, чтобы ее дочь принесла к ней в хоспис открепительный избирательный бюллетень для заочного голосования, чтобы она, прикованная к постели, смогла проголосовать на первичных выборах Демократической партии. Она скончалась до дня выборов, поэтому, согласно закону штата, ее бюллетень не был учтен. Позже ее дочь сказала журналистам: «Мой папа — упрямый ковбой старой закалки, и ему не понравилось, когда он узнал, что мамин голос не будет засчитан. Насколько мне известно, он не голосовал лет двадцать. Но на этот раз он проголосовал вместо моей мамы». На меня возлагали надежды и за меня молились миллионы людей, это было для меня громадной ответственностью, и я старалась никогда не забывать о том, что эта избирательная кампания значила для них гораздо больше, чем для меня.

Я прямо упомянула о чувстве разочарования своих сторонников: «Хотя мы оказались в этот раз не в состоянии разрушить высокий и прочный „стеклянный потолок“, благодаря вам в нем образовалось около 18 миллионов трещин. И, чего раньше никогда не случалось, через них полился свет, наполняя всех нас надеждой и уверенностью в том, что в следующий раз этот путь будет немного легче. В истории продвижения Америки вперед так было всегда». Я пообещала: «Вы всегда найдете меня на переднем крае борьбы за демократию, борьбы за будущее». Затем я добавила: «Чтобы нам продолжить свою борьбу ради достижения целей, к которым мы стремимся, нам следует использовать всю нашу энергию, всю нашу страсть и наши силы, сделать все возможное для избрания Барака Обамы следующим президентом Соединенных Штатов».

Хотя все это было тяжело для меня, я многое вынесла из своего поражения и многому научилась. За последние годы я уже накопила определенный опыт поражений в личной жизни и общественной деятельности, однако до 2008 года я могла также похвастаться и поразительными успехами в различного рода избирательных мероприятиях: вначале я была сопричастна к успеху избирательных кампаний моего мужа в Арканзасе⁷ и на пост президента страны, а затем выиграла в 2000 году выборы в сенат и перевыборы в него в 2006 году. Когда на съезде фракций Демократической партии в Айове для назначения кандидатов на пост президента страны я заняла лишь третье место, для меня это было мучительным результатом⁸.

В ходе последующей поездки по всей стране, которая началась со штата Нью-Хэмпшир, я освоилась и обрела саму себя. Встречи с американскими гражданами укрепляли мой дух и мою решимость. Свою победу на первичных выборах в штате Огайо я посвятила всем тем американцам, «которые когда-либо были ошибочно объявлены нокаутированными и выбывшими из борьбы, но отказались признать это; всем тем, кто споткнулся, но выпрямился и выстоял; всем, кто упорно работает и никогда не сдается». Истории, которые я выслушала в ходе своей поездки, подтвердили мою веру в неограниченные возможности нашей страны. Наряду с этим они убедили меня в том, как многое мы должны еще сделать, чтобы быть уверенными, что эти возможности предоставлены всем без исключения. Хотя избирательная кампания была длительной, изнурительной и в финансовом отношении весьма затратной, в конечном итоге удалось предложить избирателям реальный выбор, касающийся будущего страны.

Положительной стороной моего поражения на выборах было то, что теперь я могла перестать переживать и больше уже не заботиться в такой степени о том, что говорят обо мне мои критики. Я научилась принимать критику всерьез, но не воспринимать ее как направленную лично против меня, и избирательная кампания, безусловно, обогатила меня этим опытом. Кроме того, она раскрепостила меня. Я научилась расслабляться и вести себя раскованно, в буквальном смысле этого слова. Однажды в ходе поездки в Индию, которую я совершила в качестве государственного секретаря, во время моего интервью журналистке телевещательной компании Си-эн-эн Джил Догерти та поинтересовалась, как я отношусь к навязчивой идее средств массовой информации о том, что после долгих перелетов я появляюсь в столицах иностранных государств в очках и без макияжа. «Хиллари без прикрас», — как выразилась она.

Я была вынуждена рассмеяться:

— Джил, я крайне рада появляться на людях в своем естественном виде и представать такой, какая я есть. Поэтому, если я хочу носить очки, я их ношу. Если же я хочу стянуть свои волосы сзади резинкой, я именно так и поступаю.

Некоторые журналисты, освещавшие мою деятельность в Госдепартаменте, были удивлены, когда я время от времени при обсуждении того или иного вопроса отбрасывала дипломатические принципы и высказывала именно то, что имела в виду. Это могли быть и критика в адрес руководителя Северной Кореи, и давление на пакистанцев для получения сведений о местонахождении Усамы бен Ладена. Теперь мне уже не требовалось максимума терпения, чтобы быть излишне деликатной.

Поражение на выборах также предоставило мне возможность обсуждать с руководителями других государств вопрос о том, как следует в своей стране принимать сложные решения и обеспечивать прогресс на благо своего народа. Есть главы государств, которые утверждают, что выступают за демократию, а сами делают все возможное для ее подавления, когда встречаются с протестами избирателей или их решимостью демократическим путем сместить этих руководителей со своего поста. Как я осознала, в таких ситуациях у меня была возможность предложить другие варианты. Конечно же, мне повезло, что я проиграла кандидату, чьи взгляды совпадали с моими, тому, кто взял на себя ответственность включить меня в свою команду. Тот факт, что ранее мы являлись жесткими соперниками, а теперь стали работать вместе, был достаточно весомым аргументом в пользу демократии. Аргументом, к которому я в предстоящие годы не раз обращалась, занимаясь тем делом, о котором прежде у меня были достаточно смутные представления.

* * *

Через три недели после моего выступления в здании Музея я была на пути в город с символическим названием Юнити⁹, штат Нью-Хэмпшир. Этот город был выбран для нашего первого совместного с Бараком выступления не только в связи с его названием, но также и потому, что в ходе праймериз мы оба получили в нем одинаковое количество голосов: по 107. Встретившись в Вашингтоне, мы полетели вместе на его самолете, предназначенном для предвыборных турне. Когда мы приземлились, нас ожидал большой экскурсионный автобус в готовности менее чем за два часа довезти нас до Юнити. Я невольно вспомнила ту удивительную автобусную поездку, которую мы с Биллом совершили вместе с Альбертом Гором и его женой Типпер в 1992 году сразу же после Национального съезд в Демократической партии для выдвижения кандидатов на пост президента страны. Мне вспомнилась также знаменитая книга Тимоти Крауса «Парни на автобусе» об избирательной кампании 1972 года. На этот раз я была «девушкой на автобусе», и кандидатом в президенты была не я и не мой муж. Я глубоко вздохнула и села в автобус.

Мы с Бараком сидели рядом и непринужденно беседовали. Я поделилась нашим опытом воспитания дочери в Белом доме. Он с Мишель уже размышляли о том, как обустроить жизнь Малии и Саши, если он одержит победу на выборах. Предстоявшее нам совместное выступление, которое планировалось на большой лужайке в великолепный летний день, было задумано с тем, чтобы дать всем четко понять: праймериз уже позади и теперь мы представляем единую команду.

Когда мы шли на сцену под песню группы «U2» «Замечательный день», присутствовавшие скандировали наши имена. Позади зрителей были вывешены большие буквы: Е, Д, И, Н, С, Т, В, О, — а на синем баннере над сценой было написано: «Объединимся ради перемен».

— Двигаясь вперед сегодня и каждый день, — сказала я в своем выступлении, — мы плечом к плечу отстаиваем идеалы, которые разделяем, ценности, которыми дорожим, и страну, которую мы любим.

Когда я закончила, раздались восклицания: «Спасибо тебе, Хиллари! Спасибо, Хиллари!» Даже Барак присоединился к восклицавшим.

— Ребята, вы просто заглянули в текст моей речи и прочли там первую строчку, — пошутил он.

Затем он эмоционально и подробно рассказал о моей предвыборной кампании.

Спустя несколько дней между Биллом и Бараком состоялся долгий разговор, в результате которого были прояснены все застарелые вопросы, вызывавшие недопонимание во время праймериз, и была достигнута договоренность действовать в ходе предстоявшей избирательной кампании сообща.

Крупнейшим событием лета был Национальный съезд Демократической партии, запланированный в Денвере в конце августа. Я присутствовала на всех Национальных съездах Демократической партии с 1976 года, и, по понятным причинам, особо теплые воспоминания у меня остались от форумов, состоявшихся в 1992 году в Нью-Йорке и в 1996 году в Чикаго. На этот раз Барак обратился ко мне с просьбой выступить с основной речью с официальным представлением его в качестве кандидата на пост президента США, и я согласилась.

Когда пришло время выступать, Челси представила меня. Я испытывала за нее чувство огромной гордости и была ей крайне благодарна за то, как усердно она работала на протяжении всей выборной кампании. Она самостоятельно исколесила всю страну, общаясь с молодыми людьми и наполняя энергией всех, с кем встречалась. Глядя на нее, стоявшую перед переполненным залом проведения съезда, я не могла свыкнуться с мыслью, что она стала совсем взрослой и держалась с большим достоинством.

Вскоре настала моя очередь. Меня встретило море красно-бело-голубых значков с именем «Хиллари». Я уже много раз выступала с речами, однако это был весьма представительный форум, и выступать предстояло перед огромной аудиторией, а миллионы людей должны были смотреть это мероприятие по телевизору. Должна признаться, что я нервничала. Я занималась своей речью вплоть до самой последней минуты, поэтому, когда мой кортеж прибыл на место, одному из моих помощников пришлось выскочить из машины и помчаться, чтобы передать флешку оператору бегущей строки. Команда Обамы попросила ознакомиться с текстом моего выступления гораздо раньше, и, когда я не сделала этого, некоторые из его советников обеспокоились тем, что я, возможно, скрываю что-то, чего они не желали бы услышать на этом съезде. Однако я просто пыталась использовать каждую секунду для правки своего текста.

Это была совсем не речь, с которой я надеялась выступить на этом форуме, но она тоже была крайне важной.

— Голосовали вы за меня или за Барака, пришло время объединиться в единую партию с единой целью. Мы все в одной команде, и никто из нас не может себе позволить сидеть на обочине. Это — борьба за будущее. И мы должны вести ее все вместе, чтобы выиграть, — сказала я присутствовавшим. — Барак Обама — мой кандидат. И он должен стать президентом нашей страны.

Когда позже Джо Байден встретил меня рядом с гримерной, он опустился на одно колено, чтобы поцеловать мне руку. (Кто сказал, что рыцарский дух отошел в прошлое?) Барак позвонил из города Биллингс, штат Монтана, чтобы поблагодарить меня.

Ранее в этот же день я в кулуарах съезда встретилась с Мишель, и она также поблагодарила за все, что мы делали, чтобы помочь Бараку: «Конечно же, во время избирательной кампании Билл был не только супругом, и мы с Бараком оба знали, что зачастую именно ваша семья подвергает вас самой острой критике и что порой именно позиция вашей семьи создает вам самую большую проблему». Однако нас с Мишель сближали вопросы воспитания детей на виду у общественности. Спустя несколько месяцев в Желтом Овальном кабинете на втором этаже Белого дома у нас состоялся неофициальный завтрак. Мы беседовали об обустройстве семьи нового президента США, о планах Мишель бороться с детским ожирением с помощью здоровой еды и физических упражнений. Мы сидели за небольшим столом, рядом с окнами южной стороны кабинета и балконом Трумэна, и любовались видом Монумента Вашингтона. Это было мое первое посещение личных помещений Белого дома после нашего ухода отсюда 20 января 2001 года. Мне нравилось наблюдать, как персонал Белого дома помогает каждой семье вновь избранного президента страны осваиваться на новом месте. Когда в 1993 году я стала первой леди, для меня также многое значили рассказы Жаклин Кеннеди, «Леди Бёрд» Джонсон, Бетти Форд, Розалин Картер, Нэнси Рейган, Барбары Буш о своем опыте. Немногие из нас имели честь жить здесь, и я старалась оказать любую посильную помощь.

Я считала, что мое участие в работе Национального съезда ограничится выступлением, однако решительно настроенная группа моих делегатов по-прежнему собиралась голосовать за меня во время поименного голосования по штатам. Команда Обамы поинтересовалась, не могла ли я появиться на съезде на следующий день, вмешаться в поименное голосование и высказаться за немедленное объявление о том, что Барак Обама является кандидатом от нашей партии. Я согласилась, понимая при этом, почему множество моих друзей, сторонников и делегатов выступали против этого шага. Они хотели бы завершить то дело, за которое боролись. Кроме того, они хотели бы, чтобы в истории было зафиксировано, что женщина одержала победу на двух десятках праймериз и предвыборных партийных совещаниях для выдвижения кандидатов на пост президента страны и имеет около тысячи девятисот делегатов, чего прежде никогда не случалось. Они утверждали, что если прервать поименное голосование, то все наши усилия никогда не будут признаны должным образом. Я ничем не могла им помочь в этом вопросе, однако их безграничная преданность меня крайне тронула. Наряду с этим я полагала, что более важным было продемонстрировать наше полное единство.

Некоторые из моих сторонников были также весьма расстроены тем, что Барак выбрал кандидатом на пост вице-президента Байдена вместо меня. Однако я никогда не была заинтересована в том, чтобы занять пост вице-президента. Я с нетерпением ждала возвращения в сенат, где надеялась принять активное участие в реформе здравоохранения, в создании рабочих мест и в решении других насущных проблем. Я искренне одобрила выбор Барака, поскольку была уверена в том, что Джо будет неоценимым сотрудником в ходе всеобщих выборов и в последующем в Белом доме.

Мы держали в тайне мое повторное выступление, поэтому, когда я неожиданно появилась среди тысяч возбужденных демократов в то время, как штат Нью-Йорк должен был объявить результаты своего поименного голосования, это вызвало настоящий переполох среди делегатов и докладчиков. В окружении друзей и коллег я заявила: «Твердо устремленные в будущее, пронизанные духом единства, нацеленные на победу, с верой в нашу партию и нашу страну, давайте единодушно объявим прямо здесь, прямо сейчас, что Барак Обама — наш кандидат и что он будет нашим президентом». Затем я предложила приостановить поименное голосование и выдвинуть Барака кандидатом на пост президента страны без голосования на основании выражения всеобщего одобрения. Находившаяся на трибуне спикер палаты представителей Нэнси Пелоси спросила, поддерживается ли мое предложение, и все участники партийного съезда одобрительно зашумели. Атмосфера была возбужденной, это был исторический факт: мы сплотились в поддержку первого афроамериканского кандидата на пост президента США от своей партии.

На той неделе произошло еще одно необычное событие. На следующее утро после обращения Барака к съезду сенатор Джон Маккейн, предполагаемый кандидат на пост президента от республиканцев, выступил с заявлением о том, что в качестве кандидата на пост вице-президента он остановил свой выбор на губернаторе Аляски Саре Пэйлин. По всей стране прозвучал громкий вопрос: «На ком?» В ближайшие месяцы все узнают ее весьма хорошо, но в этот момент она была практически никому не известна, даже знатокам политической жизни. У команды Обамы возникло подозрение, что данное решение являлось очевидной попыткой развеять их надежды на благожелательное отношение со стороны женщин, которые активно поддерживали меня. Они сразу же сделали пренебрежительное заявление по данному вопросу и обратились ко мне в надежде, что я последую их примеру. Однако я не стала делать этого. Я не собиралась нападать на Пэйлин только по той причине, что она была женщиной, обращавшейся за поддержкой к другим женщинам. Не думаю, что такой шаг с моей стороны имел бы политический смысл, и поступить таким образом было бы неправильно. Поэтому я ответила отказом, объяснив, что будет еще достаточно времени и возможностей для критики в ее адрес. Несколько часов спустя команда Обамы дала задний ход и поздравила губернатора Пэйлин.

В течение следующих нескольких недель мы с Биллом приняли участие в более сотни мероприятий, в том числе в мероприятиях по сбору средств, на которых мы общались с нашими сторонниками и с теми избирателями, кто еще не определился в своем решении, и высказывались за поддержку Барака и Джо. Утром 4 ноября, в день выборов, мы пришли в местную начальную школу рядом с нашим домом в городе Чаппакуа, штат Нью-Йорк, чтобы проголосовать. Это было завершение невероятно длинного пути. Вечером Билл не отрывался от телевизора, занимаясь тем, что он всегда делал после закрытия избирательных участков: анализировал всю информацию по явке избирателей на выборы и результаты опроса проголосовавших избирателей. Теперь, когда от нас больше ничего не зависело, я старалась заниматься другими делами, пока не будут объявлены результаты выборов. Как оказалось, Барак одержал убедительную победу, без необходимости дополнительного подсчета голосов, как это случилось в 2004 году или же, еще более известный пример, в 2000 году. Хума позвонила Регги Лаву, и вскоре я уже поздравила избранного президента. (Именно в таком его качестве я стала думать о нем, упоминать о нем и обращаться к нему с момента объявления результатов выборов; после инаугурации же он станет «господином президентом».) Я была в приподнятом настроении, испытывала чувство гордости и, честно говоря, облегчения. Настало время выдохнуть, и я с нетерпением ожидала возвращения к привычной жизни и к работе, которая мне очень нравилась.

* * *

Спустя пять дней после выборов был тихий воскресный денек, идеальная возможность расслабиться и отдохнуть на свежем осеннем воздухе. Мы с Биллом решили направиться в каньон реки Миан, пройти по одной из многочисленных троп, рядом с которыми мы жили в округе Вестчестер. С учетом лихорадочного темпа нашей жизни мы старались поддерживать у себя ясную голову длительными совместными прогулками. Я прекрасно помню, что эта прогулка помогла нам восстановить свои силы. Выборы были позади, и я могла вернуться к своей работе в сенате. Мне нравилось защищать интересы жителей Нью-Йорка, а в результате прошедшей избирательной кампании у меня накопилось много дел, и я была готова безотлагательно приняться за них. Меня переполняли идеи, которые я надеялась реализовать с учетом тесных отношений с новым президентом страны.

Тогда я еще не представляла себе, насколько тесными станут наши отношения. Во время нашей прогулки у Билла зазвонил сотовый телефон. Когда он ответил, он услышал голос вновь избранного президента, который сказал, что хотел бы переговорить с нами обоими. Билл объяснил, что мы посередине природного заповедника и что он перезвонит, как только мы вернемся домой. Почему он звонил? Возможно, он хотел проконсультироваться с нами по поводу команды, которую он собирал. Или же выработать стратегию относительно основных направлений политики, например в области оздоровления экономики или реформы здравоохранения. Или, возможно, он хотел при нашем содействии составить энергичную программу законотворческой деятельности на весенний период. Билл, вспоминая свой собственный лихорадочный переход в новый статус, предполагал, что Барак желал бы согласовать с нами кандидатуры для Белого дома и правительства.

Когда мы вернулись домой, выяснилось, что предположение Билла о причине звонка оказалось верным — в отношении его самого. Избранный президент проконсультировался с ним относительно возможных членов экономической команды, которую он формировал для преодоления финансового кризиса, который переживала страна. Затем он сообщил Биллу, что с нетерпением ждет встречи со мной в ближайшее время. Я предположила, что он хотел обсудить совместную проработку его пакета законопроектов, которые он был намерен представить сенату.

Однако мне стало любопытно, и я позвонила некоторым сотрудникам моего сенатского аппарата, чтобы узнать, что они думают по этому поводу, в том числе и моему пресс-секретарю Филиппу Райнесу. Филипп был увлечен своим делом, он все схватывал на лету и был преданным помощником. Как правило, он знал, что думали на ту или иную тему ведущие политики в Вашингтоне раньше их самих. Я всегда могла доверять его мнению. И на этот раз я также не ошиблась.

Два дня назад Филипп сказал мне, что циркулировали слухи о моем возможном назначении на совершенно различные должности, от министра обороны до генерального почтмейстера, однако он уверенно предсказал:

— Вам собираются предложить пост госсекретаря.

— Какая глупость! — сразу же отреагировала я. — Да ни за что на свете!

И мне пришла в голову мысль, уже не в первый раз, что Филипп был слегка неадекватен. Честно говоря, я не была заинтересована в работе в составе правительства. Я хотела вернуться в сенат и продолжать трудиться на благо штата Нью-Йорк. Восемь лет, с событий 11 сентября 2001 года до финансового кризиса 2008 года, были весьма трудными для жителей Нью-Йорка. Они доверились мне еще в 2000 году, и теперь им требовался опытный и преданный защитник их интересов в Вашингтоне. И мне нравилось, что я была сама себе начальник, мне нравилось самой определять свой рабочий график и свою повестку дня. Работа же в составе кабинета министров означала определенное ограничение этой самостоятельности.

Когда я позвонила Филиппу в воскресенье, он сообщил мне, что в средствах массовой информации начались спекуляции. Так, в программе «На этой неделе» телекомпании Эй-би-си были обнародованы слухи о том, что избранный президент Обама рассматривает меня в качестве кандидатуры на должность государственного секретаря. В программе было также заявлено, что Обаму привлекает идея иметь в правительстве «команду соперников». Тем самым делался намек на бестселлер Дорис Кернс Гудвин 2005 года¹⁰, в котором излагалась история о том, как в 1860 году Авраам Линкольн назначил на пост госсекретаря Уильяма Генри Сьюарда, сенатора штата Нью-Йорк, над которым он одержал победу в ходе борьбы за выдвижение на пост президента страны от Республиканской партии.

Я уже какое-то время была большой поклонницей Сьюарда, так что эта параллель меня особенно заинтриговала. Он был одним из корифеев своего времени, принципиальным реформатором, яростным критиком рабства, сенатором штата Нью-Йорк и его губернатором и, в конечном счете, государственным секретарем США. Он помог президенту Линкольну подготовить проект провозглашения Дня благодарения, который стал отмечаться как национальный праздник. Современники описывали его как человека, который «никогда не был в раздражении или возбуждении, отличался проницательностью, был склонен к шуткам, ценил хорошо сделанное дело и любил „вкусную снедь“». То же самое я могла бы сказать и о себе.

Когда Сьюард попытался выдвинуться на пост президента США, он уже был уважаемым сенатором от штата Нью-Йорк. В ходе президентской кампании его соперником был разносторонний, энергичный и перспективный политик из штата Иллинойс¹¹. С учетом изложенного параллель была не совсем верна, и я надеюсь, что никто никогда не охарактеризует меня как «мудрого ару», как называл Сьюарда историк Генри Адамс. Лично меня позабавило, что больше всех помешать Сьюарду стать президентом страны старался журналист Хорас Грили, замечательная статуя которого установлена в Чаппакуа.

Сьюард импонировал мне также по причинам более глубоким, чем простые исторические совпадения. Я посещала его дом в городе Оберн, штат Нью-Йорк, который служил остановкой «подземной железной дороги» — системы переброски беглых рабов-негров из южных штатов в северные в XIX веке. В нем находится множество реликвий, сохранившихся как память о его выдающейся карьере и его четырнадцатимесячном путешествии по всему миру после того, как он покинул государственную службу. Дипломатическая коллекция включает в себя награды практически всех мировых лидеров, большинство которых — коронованные монархи, отдавшие дань уважения преданному слуге демократии.

При всей загруженности Сьюард отдавал все силы своему электорату, а тот был предан ему. Он с жаром рассказывал о том, что Америка может быть страной, привлекательной для всех, и подкреплял свои слова практическими действиями. Гарриет Табмен, героическая руководительница «подземной железной дороги», поселилась в родном городе Сьюарда в доме на земле, купленной Сьюардом. Дружба Сьюарда с Линкольном была особенно волнующей. Потерпев поражение в борьбе за право быть выдвинутым кандидатом на пост президента страны, Сьюард трудился не покладая рук ради избрания Линкольна президентом США, совершая бесчисленные поездки по стране по железной дороге и выступая с речами. Вскоре он стал одним из доверенных советников Линкольна. Он был у истоков президентской карьеры Линкольна, предложив завершающий абзац его первой инаугурационной речи, от которого захватывает дух и который Линкольн превратил в призыв к «лучшим ангелам нашей природы». И он же был и на завершающем этапе его жизненного пути: заговор против Линкольна предполагал также скоординированное нападение и на Сьюарда, но тот выжил¹². Линкольн и Сьюард вместе проделали длительный путь, и их дружба и совместные настойчивые усилия смогли спасти Федерацию.

Сьюард продолжал деятельность на посту госсекретаря и после окончания Гражданской войны. В 1867 году, в очередной раз проявив мудрость, он организовал приобретение Аляски у России¹³. Выделение на эти цели 7,2 миллиона долларов считалось настолько экстравагантным шагом, что сделка была названа «глупостью Сьюарда», хотя теперь мы понимаем, что это была одна из самых талантливых операций с землей в американской истории (по 2 цента за акр, практически задаром). Сразу же после окончания колледжа я провела несколько незабываемых месяцев на Аляске, разделывая рыбу и перемывая посуду. Сейчас, когда мое имя все чаще стало упоминаться в связи с возможным назначением на пост госсекретаря, я начала задаваться вопросом: не преследует ли меня призрак Сьюарда? И все же мне следовало определиться: если избранный президент обратится ко мне с соответствующим предложением, не будет ли глупостью отказываться от деятельности в сенате и всех своих планов ради краткосрочной работы в Госдепартаменте?

* * *

Вечером того дня, когда избранный президент Обама звонил Биллу, журналист, освещавший состоявшуюся в Нью-Йорке церемонию награждения победителей конкурса «Женщина года» по версии издания «Гламур», по пути на это мероприятие поинтересовался у меня, собираюсь ли я рассматривать вопрос о какой-либо должности в администрации Обамы. Я высказала то, что чувствовала в тот момент: «Я счастлива быть сенатором от штата Нью-Йорк». И это было правдой. Однако я вполне была реалистом, чтобы понимать, что в политике все возможно.

Утром в четверг, 13 ноября, я прилетела вместе с Хумой в Чикаго, чтобы встретиться с избранным президентом. Мы добрались без приключений. Когда мы приехали во временную штаб-квартиру, где мне предстояло встретиться с президентом один на один, я очутилась в большом кабинете, отделанном деревом и меблированном несколькими стульями и раскладным столом.

Барак Обама выглядел более спокойным, раскованным и отдохнувшим, чем в последние месяцы. Хотя он и столкнулся с самым серьезным экономическим кризисом со времен Великой депрессии, он казался уверенным в себе. Как мне в дальнейшем и доведется нередко встретиться с подобной его тактикой, он, отказавшись от светской болтовни, сразу же перешел к сути дела — и попросил меня стать его госсекретарем. Он объяснил, что уже некоторое время раздумывал об этом предложении, поскольку считал, что я являлась лучшей кандидатурой (по его словам, единственной кандидатурой) на эту должность на данный момент с учетом уникальных проблем в стране и за рубежом, с которыми столкнулись США.

Несмотря на все доходившие до меня слухи и задававшиеся мне прямые вопросы, я была поражена. Всего несколько месяцев назад мы с Бараком Обамой выступали соперниками на первичных выборах, одних из наиболее упорных и ожесточенных в истории страны. Теперь же он просил меня войти в состав его администрации и занять одну из высших должностей, четвертую по порядку замещения президентской власти. Это было похоже на финальную серию телесериала «Западное крыло», в которой избранный президент также предлагает своему поверженному оппоненту пост государственного секретаря. В телевизионной версии соперник вначале отказывается от этого предложения, но избранный президент отклоняет этот отказ.

В реальной жизни избранный президент Обама привел хорошо продуманную аргументацию. Он объяснил, что намерен уделить значительную часть своего времени и сил преодолению экономического кризиса, в связи с чем нужна достойная фигура, чтобы представлять его за рубежом. Я внимательно выслушала его и вежливо отказалась от этого предложения. Безусловно, подобное предложение оказало мне высокую честь. Я проявляла искренний интерес к внешней политике и считала, что нашей стране необходимо восстановить утраченные в различных регионах мира позиции. Требовалось завершить два вооруженных конфликта, противостоять возникающим угрозам и использовать в наших интересах новые возможности. Но я также видела острую необходимость решать проблему массового сокращения рабочих мест в стране, восстанавливать разрушенную систему здравоохранения, создавать новые возможности для работающих семей. Люди страдали от множества проблем и нуждались в тех, кто был бы способен защищать их интересы. Все это и многое другое ожидало меня в сенате. Кроме того, как я полагала, было достаточно опытных дипломатов, которые могли достойно выполнять функции госсекретаря.

— Как насчет Ричарда Холбрука? — предложила я. — Или Джорджа Митчелла?

Однако избранный президент предложил вернуться к этому вопросу позднее, и я покинула его, пообещав подумать об этом. Возвращаясь самолетом в Нью-Йорк, я больше ни о чем другом не думала.

Еще до того, как я приземлилась в Нью-Йорке, средства массовой информации наполнились слухами. Два дня спустя на первой странице издания «Нью-Йорк таймс» появилась статья «Встреча Обамы с Клинтон порождает сплетни», в которой отмечалось, что перспектива моего назначения на пост главного дипломата страны может явиться «неожиданной концовкой» «драматической борьбы между Обамой и Клинтон» в ходе президентской кампании. Из уважения к избранному президенту я избегала подтверждать даже то, что мне было сделано соответствующее предложение.

Я обещала подумать, что я и сделала. В течение следующей недели я обстоятельно поговорила с семьей, с друзьями и коллегами. Билл и Челси были терпеливыми слушателями и призывали меня тщательно взвесить данное предложение. Мои друзья разделились примерно поровну: кто-то с энтузиазмом поддержал эту идею, другие отнеслись к ней со скепсисом. Над многим следовало хорошенько подумать, и на то, чтобы собраться с мыслями, было отведено только несколько дней. Предложенная работа была весьма заманчивой, и я была уверена, что смогу успешно справиться с ней. В течение многих лет в качестве первой леди и сенатора я уже пыталась выработать решение для тех проблем, с которыми сталкивались Соединенные Штаты по всему миру, и у меня уже были налажены хорошие отношения со многими ключевыми мировыми лидерами, от Ангелы Меркель в Германии до Хамида Карзая в Афганистане.

Джон Подеста, неоценимый друг, сопредседатель «переходной команды» Обамы и бывший руководитель аппарата Белого дома в администрации моего мужа, 16 ноября позвонил мне, чтобы обсудить некоторые вопросы и подтвердить, что избранный президент действительно желает видеть меня в своей администрации. Мы обговорили ряд практических аспектов, например вопрос о том, каким образом я оплачу оставшийся после избирательной кампании долг в размере более 6 миллионов долларов, если я стану государственным секретарем и, следовательно, буду должна оставаться вне партийной политики. Кроме того, мне не хотелось делать ничего, что могло бы ограничить жизненно необходимые проекты, которыми Билл занимался по всему миру через благотворительный Фонд Клинтона. В средствах массовой информации много говорилось о возможном конфликте интересов между его благотворительными усилиями и моим планируемым назначением. Эта проблема была быстро решена после того, как «переходная команда» президента проверила список спонсоров Фонда Клинтона (а Билл согласился обнародовать их имена). Наряду с этим, чтобы избежать возможных конфликтов, Биллу пришлось отказаться от проведения за рубежом различных инновационных благотворительных конференций, к организации которых он приступил под эгидой сформированного им международного филантропического сообщества «Глобальная инициатива Клинтона».

— То, что ты сможешь сделать в качестве госсекретаря, существенно перевесит любой проект, который мне придется сократить, — заверил меня Билл.

На протяжении всего этого времени и в течение последующих четырех лет Билл, как и ранее в течение десятилетий, оказывал мне существенную поддержку и помогал дружеским советом. Он напоминал мне, что бы надо сосредотачиваться прежде всего на «основных тенденциях», а не на тех вопросах, которые попадают на первые полосы газет, и опираться на имеющийся опыт.

Я обратилась за советом к некоторым из своих доверенных коллег. Сенаторы Дайана Файнштейн и Барбара Микульски и конгрессмен Эллен Тошер выступали за то, чтобы я приняла предложение Обамы, того же мнения придерживался и мой хороший знакомый Чак Шумер, сенатор от штата Нью-Йорк. Хотя многие любили подчеркивать, насколько мы с Чаком разные люди и что нередко мы соперничали друг с другом, на самом деле мы с ним были отличной командой, и я уважала его врожденное чутье. Лидер большинства в сенате Гарри Рид удивил меня, сообщив, что избранный президент еще прошлой осенью, во время избирательной кампании в Лас-Вегасе, интересовался его мнением по данному вопросу. Гарри Рид сказал, что хотя он и не хотел бы терять меня в качестве сенатора, однако не видит для меня причин отказываться от этого предложения.

Мои консультации продолжались. Я то склонялась к принятию предложения, то принималась составлять план законопроектов для представления в ходе предстоящей сессии конгресса. Тогда я этого еще не знала, но впоследствии мне стало известно о различного рода интригах, к которым прибегала моя команда и команда избранного президента, чтобы мне было сложно ответить отказом. Например, мои сотрудники предупредили меня о дне рождения Джо Байдена, и, когда я позвонила ему, чтобы поздравить (как оказалось, на самом деле на два дня раньше реальной даты), у Джо тем самым появилась возможность присоединиться к уговорам. Когда я попыталась дозвониться до Барака Обамы, чтобы сказать «нет», вступавший в должность руководителя аппарата Белого дома Рам Эмануэль сослался на то, что избранный президент был нездоров.

В конечном итоге в предрассветный час 20 ноября у нас с избранным президентом состоялся телефонный разговор. Он с большим вниманием отнесся к моим опасениям, ответил на мои вопросы и в очередной раз подчеркнул, что был бы крайне рад работать вместе. Я сказала ему, что, хотя меня тяготят возможные проблемы с благотворительной деятельностью Билла и мой долг в результате избирательной кампании, больше всего меня беспокоит то, смогу ли я лучше и более эффективно проявить себя в администрации, чем в сенате. Кроме того, я честно призналась в том, что после недавно завершившейся длительной избирательной кампании рассчитывала на более регулярный рабочий график. Я изложила все это, и он терпеливо выслушал — а затем заверил меня, что все мои проблемы могут быть решены.

Проявив дальновидность, избранный президент уклонился от прямого обсуждения своего предложения о работе в администрации, а вместо этого переговорил о некоторых аспектах самой работы. Мы обсудили вооруженные конфликты в Ираке и Афганистане, постоянные проблемы, связанные с Ираном и Северной Кореей, вопрос о том, каким образом Соединенные Штаты могли бы быстро и уверенно преодолеть экономический кризис. Было замечательно обменяться мнениями в комфортной частной беседе после целого года взаимной критики под юпитерами теледебатов. Оглядываясь назад, я понимаю, что этот разговор был гораздо более важным, чем мне казалось в то время. В ходе него мы заложили основу для совместной деятельности, которая будет на несколько лет определять американскую внешнюю политику.

Тем не менее мой ответ все еще был «нет». Избранный президент снова отказался принять его.

— Я хочу вашего согласия, — настаивал он. — Вы — наиболее подходящая кандидатура для этой работы.

Он дал понять: он не примет отказа. На меня это произвело впечатление.

Повесив трубку, остаток ночи я уже не ложилась спать. А как бы действовала я, если бы все обернулось по-другому? Предположим, я победила бы на выборах и хотела бы, чтобы Барак Обама стал в моей администрации государственным секретарем. Предположим, я унаследовала бы все те проблемы, которые в настоящее время стоят перед ним. Безусловно, я бы хотела, чтобы он ответил согласием — и побыстрее, чтобы мы могли перейти к другим проблемам. Я стремилась бы сформировать команду из самых талантливых государственных служащих, чтобы вместе настойчиво трудиться на благо нации. Чем больше я размышляла об этом, тем больше я понимала, что избранный президент был прав. Перед страной стояло множество проблем, как внутренних, так и внешних. И Бараку был необходим государственный секретарь, который мог бы сразу приняться за дело: решать те международные проблемы, которые мы унаследовали.

Сколько я ни размышляла на эту тему, я постоянно возвращалась к простой мысли: если ваш президент просит вас помочь, необходимо откликнуться. Как бы я ни любила свою работу в сенате и как бы ни была уверена в том, что эта работа приносит существенную пользу, надо прислушаться к его словам о том, что я ему нужна в Государственном департаменте. Мой отец во время Второй мировой войны служил в ВМС, занимаясь подготовкой молодых моряков к боевым действиям на Тихом океане. И хотя он часто ворчал по поводу принятых в Вашингтоне решений различных президентов США, он и моя мать привили мне чувство глубокого долга и служения стране. Оно было подкреплено методистской верой моей семьи, которая учила нас: «Делай все добро, которое можешь, в любое время, в которое можешь, всякому, кому можешь, так долго, как только можешь»¹⁴. Стремление служить своей стране помогло мне принять решение работать на выборной должности, когда в 2000 году я впервые была избрана в сенат. И сейчас оно также помогло мне сделать нелегкий выбор: покинуть сенат и занять пост государственного секретаря.

* * *

К утру я окончательно приняла решение и попросила еще раз соединить меня с избранным президентом. Он был рад, что я изменила свое мнение. Он гарантировал, что у меня будет возможность непосредственно встречаться с ним, в том числе когда в этом будет необходимость, один на один. Он сказал, что я могу сама подобрать себе команду, хотя он готов предложить некоторые кандидатуры. Поскольку я не была новичком в Белом доме, я понимала, насколько оба эти обещания были существенны. История неоднократно подтверждала, что, если Белый дом относится к Государственному департаменту пренебрежительно, это обычно приводит к плачевным результатам. Избранный президент заверил меня, что на этот раз будет по-другому: «Я хочу быть уверен в успехе вашей деятельности». По его словам, он отдавал себе отчет в том, что наше сотрудничество в выработке внешней политики не сможет избежать ошибок и заблуждений, однако мы будем стремиться принимать наиболее оптимальные для нашей страны решения. У нас пока еще не сложились такие тесные отношения, которые будут в дальнейшем, но я была тронута, когда он сказал:

— Вопреки сообщениям в прессе, я полагаю, что мы сможем стать хорошими друзьями.

Все ближайшие годы я хорошо помнила эту фразу.

Президент полностью выполнил все свои обещания. Он предоставил мне свободу действий в подборе команды; при принятии решений, касавшихся внешнеполитической деятельности, доверял мне как своему главному советнику в этой области; настаивал на том, чтобы мы часто встречались, чтобы у нас была возможность откровенно переговорить. Обычно, если эта традиция не нарушалась зарубежными поездками, мы с ним встречались, как правило, по крайней мере раз в неделю. Нельзя забывать также о заседаниях кабинета министров в полном составе, заседаниях Совета национальной безопасности и двусторонних встречах с иностранными руководителями, находившимися в нашей стране с визитом (на последних у меня было право совещательного голоса). Я также регулярно встречалась в Белом доме с министром обороны и советником по национальной безопасности. Если все это суммировать, то получится, что, несмотря на частые зарубежные поездки, я в течение четырех лет работы в Госдепартаменте была в Белом доме более семисот раз. Проиграв выборы, я даже не ожидала, что буду проводить там так много времени.

В последующие годы я не всегда была согласна с президентом и членами его команды. Некоторые из таких ситуаций представлены в моей книге, о других я предпочла умолчать, чтобы сохранить атмосферу конфиденциальности, которая должна существовать между госсекретарем и президентом страны, особенно если последний еще находится на своем посту. Однако у нас с ним сложились тесные профессиональные отношения, которые, как он и предсказывал, со временем переросли в личную дружбу, что я глубоко ценю. Через несколько недель работы в новой администрации, теплым апрельским днем, президент предложил завершить одну из наших еженедельных встреч за столом для пикника за пределами Овального кабинета на Южной лужайке, рядом с новой детской площадкой Малии и Саши. Меня это вполне устроило. В средствах массовой информации это получило название «стратегическое совещание за столом для пикника». Я бы, со своей стороны, дала этому другое название: «Два человека за доброй беседой».

В понедельник, 1 декабря, избранный президент Обама объявил о своем решении назначить меня шестьдесят седьмым государственным секретарем. Когда я стояла рядом с ним, он вновь публично повторил то, о чем говорил мне в частном порядке: «Назначение Хиллари должно послужить для друзей и противников подтверждением серьезности моей решимости возродить американскую дипломатию».

На следующий месяц, 20 января 2009 года, я вместе со своим мужем на сильном морозе наблюдала за тем, как Барак Обама принимал присягу в качестве президента США. Наше соперничество, в свое время достаточно жесткое, отошло в историю. Теперь мы были партнерами.

Глава 2

Госдепартамент: «умная сила»

Первый госсекретарь, с которым я познакомилась, был Дин Ачесон. Он служил в администрации президента Гарри Трумэна в начале холодной войны и был воплощением дипломата старой школы — солидного, производящего впечатление. Я была нервной студенткой, собиравшейся выступить с первой в моей жизни важной публичной речью. Это было весной 1969 года. Моя одноклассница по колледжу Уэллсли и подруга Элди Ачесон, внучка бывшего госсекретаря, решила, что нашему классу на церемонии окончания колледжа нужен свой оратор. После того как президент колледжа одобрил эту идею, мои одноклассники попросили меня рассказать о наших бурных четырех годах учебы в Уэллсли и обеспечить надлежащие пожелания при проводах нас в неизвестное будущее.

Вечером накануне церемонии окончания колледжа, когда моя речь еще не была готова, я столкнулась с Элди и ее семьей. Она познакомила меня со своим дедом, представив меня как «девушку, которая будет завтра выступать». Семидесятишестилетний бывший госсекретарь Ачесон, только что завершивший свои мемуары «Созидание настоящего» («Present at the creation»), которые в следующем году будут удостоены Пулитцеровской премии, улыбнулся и пожал мне руку. «Я с нетерпением жду вашего выступления», — сказал он. Я в панике поспешила обратно в свое общежитие, чтобы всю ночь просидеть над текстом речи.

Я никогда не думала, что сорок лет спустя мне предстоит пойти по стопам Ачесона, поступив на службу в Государственный департамент, или, как шутливо называют это ведомство, «Туманное дно» — с учетом его расположения в той части Вашингтона, которая носит аналогичное название. По сравнению с этим даже мои детские мечты стать космонавтом показались бы более реалистичными. Тем не менее, уже став государственным секретарем, я часто размышляла о том седом государственном деятеле преклонного возраста, которого я встретила тем вечером в Уэллсли. Под его церемонным внешним видом скрывался дипломат с богатым воображением, который без колебаний нарушал протокол, когда он считал, что это послужит интересам своей страны и своего президента.

Руководящая роль Америки в мире напоминает эстафетный бег. Госсекретарь США, президент страны, наше поколение — всем нам передали эстафету и обратились с просьбой пробежать свой этап как можно лучше, а затем уже мы передадим эстафету нашим потомкам. И я, воспользовавшись результатами деятельности своих предшественников и сделав для себя на этой основе необходимые выводы, инициировала во время своего пребывания в Государственном департаменте проекты, которые начали приносить плоды уже после того, как я передала эстафету госсекретарю Джону Керри.

Я быстро поняла, что должность госсекретаря, по существу, включает в себя три функционала: главного дипломата страны, главного советника президента по вопросам внешней политики и главного управляющего по разрастающейся деятельности Госдепартамента. С самого начала я стремилась оптимизировать свое время и энергию, рационально распределив их между различными обязанностями. Мне довелось возглавить публичную и конфиденциальную дипломатию страны в то время, когда требовалось восстанавливать коалиции и альянсы, находившиеся на грани разрушения, и создавать новые партнерские отношения. Наряду с этим мне приходилось вести активную дипломатическую деятельность в своей собственной администрации, особенно при выработке внешнеполитического курса Белым домом и конгрессом. И, кроме того, необходимо было неустанно работать в самом Госдепартаменте, чтобы получать максимальную отдачу от своих талантливых сотрудников, поднимать моральный дух в коллективе, повышать эффективность нашей деятельности и развивать потенциал, необходимый для решения новых задач.

Бывший госсекретарь позвонил мне и дал следующий совет:

— Не пытайтесь сделать все сразу.

То же самое я слышала от других ветеранов Госдепартамента:

— Вы можете попытаться наладить либо внешнеполитическую деятельность, либо бюрократический аппарат, но вы не сможете сделать и то и другое.

Зачастую я слышала и другой совет: выберите несколько крупных проблем и занимайтесь ими. Звучали предостережения, что в противном случае нас ожидает постоянно усложняющаяся международная обстановка. Возможно, было время, когда государственный секретарь мог сосредоточиться только на нескольких приоритетных вопросах, предоставив возможность своим заместителям и помощникам заниматься проблемами Госдепартамента и всего остального мира. Однако те времена отошли в прошлое. Нам были знакомы крайне сложные ситуации (например, в Афганистане после вывода советских войск в 1989 году), которые свидетельствовали о том, что, если игнорировать развитие событий в каком-либо регионе или закрывать глаза на какие-либо проблемы, это может иметь весьма тяжелые последствия. Я должна была уделять внимание всей шахматной доске.

В годы, прошедшие после событий 11 сентября 2001 года, американская внешняя политика стала обращать первоочередное внимание на наиболее серьезные проблемы, и это было вполне объяснимо. Безусловно, мы должны были оставаться бдительными. Однако я также полагала, что наряду с этим нам следовало уделять больше внимания расширению наших возможностей в ряде регионов, особенно в Азиатско-Тихоокеанском.

Я намеревалась заняться целым рядом новых проблем, которые требовали повышенного внимания и креативных стратегий, таких как управление конкуренцией в вопросе освоения подводных энергетических ресурсов в зоне от Арктики до Тихого океана, или противодействие экономическому давлению крупных государственных корпораций, или организация общения между представителями молодого поколения во всем мире посредством социальных сетей — и это только некоторые из упомянутых проблем. Я знала, что во внешнеполитическом ведомстве найдутся сторонники традиционного подхода, которые будут задавать вопросы, стоит ли госсекретарю тратить время, чтобы размышлять о воздействии на общество сервиса «Твиттер», или организовывать программы для женщин-предпринимателей, или защищать интересы американских компаний за рубежом. Однако я усматривала в этом составную часть деятельности дипломата XXI века.

* * *

15 декабря вновь избранные сотрудники аппарата национальной безопасности, администрации Обамы, которой еще предстояло начать работу, совещались в Чикаго в течение шести часов. Это было наше первое совещание с момента объявления о наших назначениях двумя неделями ранее. Мы энергично и достаточно детально проработали некоторые наиболее сложные политические дилеммы, с которыми нам предстояло столкнуться, включая военную ситуацию в Ираке и Афганистане и перспективы мира на Ближнем Востоке. Мы также подробно обсудили проблему, которая оказалась весьма непростой: как выполнить обещание избранного президента закрыть военную тюрьму в Гуантанамо на Кубе, которая действовала все последние годы.

Я пришла в администрацию Обамы со своими собственными представлениями как о лидирующей роли США в мире, так и об американской внешней политике. У меня было также собственное мнение о том, какой совместной работы любой президент должен ожидать от членов Совета национальной безопасности. Я собиралась энергично отстаивать свою позицию в администрации. Однако мне было известно из истории и собственного опыта, что знаменитая табличка на столе Гарри Трумэна в Овальном кабинете подтверждала истину: фишка действительно не шла дальше президента¹⁵. Мне также было понятно, что с учетом длительности нашего первого совещания журналисты будут искать — и даже надеяться найти — какие-либо признаки разногласий между мной и Белым домом. Однако я была полна решимости лишить их этих надежд.

На меня произвели впечатление люди, которых избранный президент набрал в свою команду. Избранный вице-президент Джо Байден имел богатый международный опыт, поскольку возглавлял в сенате США Комитет по международным отношениям. Его доброжелательность и юмор весьма пригодятся во время многочасовых обсуждений в Ситуационном центре Белого дома. Мы с Джо старались еженедельно встречаться за неофициальным завтраком в Военно-морской обсерватории, его официальной резиденции, которая находится недалеко от моего дома. Проявляя себя истинным джентльменом, он всегда встречал меня у машины и провожал в солнечный уголок веранды, где мы перекусывали и беседовали. Иногда мы соглашались друг с другом, иногда спорили, но я всегда ценила наши откровенные и конфиденциальные беседы.

Руководителя аппарата Белого дома Рама Эмануэля я знала многие годы. Он начинал с участия в избирательной кампании моего мужа 1992 года, затем работал в Белом доме, в последующем вернулся к себе в Чикаго и баллотировался в конгресс. Он был восходящей звездой в Белом доме, благодаря ему на выборах в конгресс в 2006 году демократы вновь получили большинство мест, однако сложил полномочия конгрессмена, когда президент Обама попросил его стать главой своей администрации. Позже он был избран мэром Чикаго. Рам был известен как яркая личность, он отличался живым языком (если давать этому качеству приличное название), кроме того, мыслил весьма творчески, являлся специалистом в области законодательства и был для президента крайне полезен. В ходе упорных первичных выборов Рам сохранял нейтралитет, поскольку у него были тесные отношения как со мной, так и с сенатором (на тот момент) Обамой. Как он образно выразился в интервью изданию своего родного города «Чикаго трибюн», «я спрятался под столом». Теперь, когда мы работали вместе, Рам стремился сплотить «команду соперников». Он всегда был готов выслушать меня, не препятствовал моему доступу в рабочий кабинет президента, и мы с ним часто беседовали на разные темы.

Новым советником по национальной безопасности стал генерал морской пехоты в отставке Джеймс Джонс, которого я знала по своей работе в сенатском Комитете по вооруженным силам (в то время Джонс был Верховным главнокомандующим ОВС НАТО в Европе). Он был уравновешенным, с чувством собственного достоинства, беспристрастным посредником, обладавшим чувством юмора и всеми теми важными качествами, которые необходимы для советника по национальной безопасности.

Заместителем и в конечном итоге преемником генерала Джонса стал Том Донилон, которого я знала еще по администрации Картера. Том работал руководителем аппарата госсекретаря Уоррена Кристофера, поэтому он знал Государственный департамент и ценил его. Он разделял мой энтузиазм по вопросу активизации нашей деятельности в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Том стал весьма ценным коллегой, который курировал процесс непростого межведомственного согласования, который требовал анализа различных вариантов и выработки для президента итоговых предложений. У него был талант обозначать сложные вопросы, которые заставляли нас еще более настойчиво работать над важными политическими решениями.

На должность постоянного представителя США при ООН президент назначил Сьюзан Райс, которая в 1990-х годах работала в Совете национальной безопасности США, а затем помощником госсекретаря США по вопросам Африки. Во время праймериз Сьюзан принимала активное участие в избирательной кампании Обамы и нередко выступала по телевидению с выпадами в мой адрес. Я понимала, что это было частью ее работы, поэтому мы забыли прошлое и наладили тесное сотрудничество. Например, мы совместно добивались обеспечения голосования в ООН по введению новых санкций против Ирана и Северной Кореи, а также вместе прилагали усилия к тому, чтобы в ООН была санкционирована миссия по защите гражданского населения в Ливии.

Для многих явилось неожиданным решение президента оставить на посту министра обороны Роберта Гейтса, который сделал блестящую карьеру при восьми президентах США (от обеих партий) в ЦРУ и Совете национальной безопасности. В 2006 году президент Джордж Буш переманил его с поста президента университета A & M в Техасе на замену Дональду Рамсфелду в Пентагоне. Работая в Комитете сената США по вооруженным силам, я имела возможность наблюдать за деятельностью Боба и была уверена в том, что он сможет обеспечить преемственность и твердое управление армией с учетом двух вооруженных конфликтов, которые мы получили в наследство. Он также настойчиво выступал за расширение возможностей Госдепартамента и Агентства США по международному развитию и за укрепление роли нашей внешней политики. В закоснелом Вашингтоне редко можно встретить чиновника, который бы ратовал за более щедрое финансирование какого-либо другого ведомства. Однако Боб, наблюдая ту общую глобальную картину, которая сложилась в результате многолетнего доминирования военных во внешней политике США, считал, что настало время для обеспечения более сбалансированной расстановки сил между тем, что я называю «тремя D»: министерством обороны, Госдепартаментом и Агентством США по международному развитию¹⁶.

Проще всего было увидеть дисбаланс между упомянутыми ведомствами в их бюджете. Несмотря на распространенное мнение о том, что на иностранную помощь выделяется по крайней мере четверть федерального бюджета, правда заключается в том, что на каждый доллар, потраченный на федеральном уровне, приходится всего один цент, выделяемый на Госдепартамент и Агентство США по международному развитию. В своем выступлении, сделанном в 2007 году, Боб отметил, что бюджет на внешнюю политику «непропорционально мал по сравнению с тем, что мы тратим на военных». Как он часто указывал, в военных оркестрах находилось на службе столько же американцев, сколько их было во всем дипломатическом корпусе.

Мы с самого начала стали союзниками, объединившись в давлении на конгресс с тем, чтобы обеспечить более продуманный бюджет в интересах национальной безопасности, и обнаружив, что находимся по одну сторону баррикад при обсуждении целого ряда внутренних проблем администрации. Мы смогли избежать традиционной распри между Госдепартаментом и министерством обороны, которая во многих предыдущих администрациях напоминала беспощадную войну между уличными бандами, «Акулами» и «Ракетами», из «Вестсайдской истории». Мы проводили совместные встречи с министрами обороны и иностранных дел, а затем давали совместные интервью, выступая единым фронтом по вопросам текущей внешней политики.

В октябре 2009 года мы организовали совместное мероприятие наших обоих ведомств в Университете Джорджа Вашингтона, которое освещалось телекомпанией Си-эн-эн. Нам был задан вопрос, как бы мы могли охарактеризовать нашу совместную работу.

— Сколько я помню себя на госслужбе, госсекретари и министры обороны, как правило, не разговаривали друг с другом, — ответил Боб, сдерживая смех. — На самом деле это может приобретать довольно уродливые формы. Поэтому совершенно замечательно иметь такие отношения, когда у нас есть возможность свободно говорить друг с другом… Мы ладим друг с другом и успешно работаем вместе. Откровенно говоря, я, опираясь на собственный опыт министра обороны, считаю, что исходить следует из готовности признать, что именно госсекретарь является основным представителем Соединенных Штатов в области внешней политики. И как только вы определитесь в этом вопросе, все остальное сразу же встанет на свои места.

* * *

Нашей команде в наследство достался целый список непростых проблем, причем и в собственной стране, и за рубежом звучали сомнения в способности США играть роль мирового лидера.

Достаточно было в те дни просмотреть газету или быть опрошенным каким-либо вашингтонским аналитическим центром, и вы наверняка услышали бы, что Америка находилась в состоянии упадка. Вскоре после президентских выборов 2008 года Национальный совет по разведке США, представляющий собой группу аналитиков и экспертов, назначенных директором национальной разведки, опубликовал тревожный доклад под названием «Глобальные тенденции — 2025: меняющийся мир». В нем был представлен мрачный прогноз снижения американского влияния в мире, роста международного соперничества, сокращения природных ресурсов, широкого распространения нестабильности. Аналитики разведки предсказывали сокращение в ближайшие годы экономической и военной мощи США и подрыв международной системы, которую мы помогали выстроить и отстоять после Второй мировой войны, в результате роста влияния развивающихся экономических держав (таких, как Китай), богатых нефтью стран (таких, как Россия и Иран) и негосударственных структур (таких, как «Аль-каида»). Пользуясь жесткой терминологией, авторы доклада назвали это «историческим смещением соответствующих благ и экономической мощи с Запада на Восток».

Незадолго до инаугурации президента Обамы историк Йельского университета Пол Кеннеди написал для издания «Уолл-стрит джорнэл» статью под заголовком «Американское могущество идет на убыль». Повторяя ту критику, которая часто звучала в 2008 и 2009 годах, профессор Кеннеди заявил, что причинами сокращения могущества США являются быстрорастущий государственный долг, тяжелое воздействие Великого экономического спада и «имперское перенапряжение» в результате вооруженных конфликтов в Ираке и Афганистане. Чтобы объяснить, как ему представляется утрата Америкой своих позиций в качестве бесспорного мирового лидера, он предложил следующую выразительную аналогию: «Сильный, сохраняющий равновесие и крепкий человек способен в течение долгого времени нести в гору впечатляюще тяжелый рюкзак. Однако если этот человек утратит силу (экономические проблемы), вес его ноши остается прежним или даже увеличится („Доктрина Буша“¹⁷), а местность станет сложнее (появление новых великих держав, международного терроризма и недееспособных государств), то в этом случае некогда сильный путешественник начинает замедлять шаги и спотыкаться. Именно в это время более проворные и в меньшей степени обремененные ношей путешественники приближаются к лидеру, настигают его и, возможно, вырываются вперед».

Тем не менее я оставалась принципиальной оптимисткой и с надеждой всматривалась в будущее Америки. Моя уверенность основывалась на знании взлетов и падений в американской истории. Кроме того, я отчетливо видела наши преимущества по сравнению с остальным миром. Народы возвышаются и приходят в упадок, и всегда находятся те, кто предсказывает близкую катастрофу. Однако просчитается тот, кто сделает ставку на поражение Соединенных Штатов. Каждый раз, когда мы сталкивались с какой-либо угрозой, будь то война, или экономический спад, или международное соперничество, мы, американцы, всегда одерживали верх в результате упорного труда и творческого потенциала.

Я была склонна полагать, что причиной появления подобных пессимистических анализов являлась недооценка многих сильных сторон США, в том числе нашей способности к устойчивости к внешним воздействиям и к обновлению. Наш военный потенциал по-прежнему был самым мощным в мире, наша экономика по-прежнему являлась самой развитой, нашему дипломатическому влиянию не было равных, наши университеты определяли международный стандарт, а наши ценности: свобода, равенство и неограниченные возможности — продолжали привлекать в нашу страну людей со всего мира. Когда нам требовалось решить проблему в любой точке мира, мы могли рассчитывать на помощь десятков друзей и союзников.

Я считала: то, что произошло с Америкой, как всегда в подобных случаях, в значительной степени зависело только от американцев. Нам требовалось как следует подготовиться и исправить сложившуюся ситуацию. Однако все эти разговоры о снижении лидирующей роли США подчеркивали масштабы задач, с которыми мы столкнулись. Они вновь подтвердили мою решимость последовать примеру Стива Джобса и «неординарно посмотреть» на роль Государственного департамента в XXI веке.

* * *

Госсекретари приходят и уходят каждые несколько лет, но большинство сотрудников Госдепартамента и Агентства США по международному развитию (АМР США; англ . — USAID) остаются на своих должностях гораздо дольше. Всего в этих учреждениях по всему миру работает около 70 тысяч человек, большинство из которых являются профессионалами, постоянно работающими в сменяющих друг друга администрациях. Это гораздо меньше, чем более чем трехмиллионная армия служащих, работающих в министерстве обороны, однако такая численность также является существенной. Когда я стала госсекретарем, профессионалы в Госдепартаменте и АМР США испытывали трудности в связи с сокращением бюджета и растущими требованиями к работе и нуждались в руководстве, которое могло бы выступить в защиту той важной работы, которую они выполняли. Я была готова стать таким руководителем. Чтобы добиться этого, мне требовалась команда из числа высших руководителей, которая разделяла бы мои ценности и была бы неустанно сосредоточена на получении конкретных результатов.

Я назначила Шерил Миллс своим советником и руководителем аппарата Госдепартамента. Мы стали друзьями, когда Шерил в 1990-х годах занимала должность заместителя советника в Белом доме. Она разговаривала быстро, а думала еще быстрее. Ее ум был острым, как лезвие бритвы, и она с легкостью препарировала и исследовала все проблемы, с которыми сталкивалась. Кроме того, у нее было большое сердце, безграничная преданность, поразительная целостность натуры и глубокая приверженность принципам социальной справедливости. После работы в Белом доме Шерил занимала солидные юридические и управленческие должности в частном секторе и в Нью-Йоркском университете, в котором она являлась старшим вице-президентом. В ответ на мое предложение она вначале сказала, что могла бы помочь мне в Госдепартаменте, но не хотела уходить из Нью-Йоркского университета на постоянную работу в правительство. К счастью, затем она изменила свое мнение.

Она помогала мне управлять «Башней», как сотрудники Госдепартамента называли бюрократическую структуру ведомства, и непосредственно курировала некоторые из моих ключевых проектов, в том числе проблемы продовольственной безопасности, политику всемирной охраны здоровья, вопросы прав ЛГБТ-сообщества и ситуацию в Гаити после землетрясения 2010 года. Она также выступала в качестве моего главного связующего звена с Белым домом при решении ряда деликатных вопросов, в том числе кадровых. Несмотря на обещание президента, что я могу сама сформировать свою команду, на раннем этапе у меня порой возникали горячие споры с его советниками, когда я пыталась забрать к себе некоторых наиболее талантливых специалистов.

Один из таких споров касался Капришии Маршалл, которую я планировала на должность главы протокольной службы. Это старшее должностное лицо, ответственное за прием иностранных руководителей в Вашингтоне, организацию встречи на высшем уровне, взаимодействие с дипломатическим корпусом, зарубежные поездки с президентом, выбор подарков, которые я хотела бы вручить нашим коллегам. Когда я была первой леди, я убедилась в том, насколько важную роль в дипломатии играет протокол. Он может представить вас щедрым хозяином и помочь выстроить необходимые отношения с благодарным гостем, а может (как альтернативный вариант) привести к их непреднамеренному охлаждению. Поэтому я хотела быть уверенной в том, что в этом отношении у нас все будет в полном порядке.

Поскольку Капришиа в 1990-х годах уже работала в Белом доме секретарем по протокольным вопросам, она уже знала, что от нее потребуется, однако Белый дом хотел на эту должность того, кто поддержал президента во время праймериз. Я считала такую позицию недальновидной, но понимала, что в ходе наших усилий согласовать мнения «ближнего круга Обамы» и «ближнего круга Хиллари» неизбежны определенные трения и так называемые «боли перемен».

— Мы разберемся с этим вопросом, — заверила я Капришию. — Я бы не настаивала на вашей кандидатуре, если вы не подходили для этой работы, — а вы как раз именно такой человек.

Президент поинтересовался у меня, не требуется ли нам урегулировать разногласия между Шерил и Денисом Макдоноу, одним из его ближайших советников, но никакого вмешательства не потребовалось. Они сами утрясли этот вопрос, и Капришиа получила упомянутую должность. Я была уверена в том, что она не разочарует нас, и я оказалась права. В последующем Денис рассказывал историю о том, как как-то утром он со своей женой Кари слушал по Национальному государственному радио интервью, которое давала Капришиа. Кари была совершенно очарована и поинтересовалась, кто же это такой «исключительно первоклассный» дипломат. Денис признался, что изначально выступал против ее назначения. Кари решила, что он просто сошел с ума, и Денис с ней согласился. Позже он сказал Шерил:

— Неудивительно, что я проиграл вам этот раунд. И хорошо, что я это сделал.

Успех в вопросе с назначением Капришии в миниатюре отразил тот путь, который мы все прошли, от избирательной кампании, когда мы являлись соперниками, до того времени, когда мы стали уважающими друг друга коллегами. Шерил и Денис, два основных бойца в наших ранних разборках и скандалах, превратились не только в коллег, но и в друзей. Они беседовали практически каждый день, а по выходным встречались за первым завтраком, разрабатывая стратегию наших действий за яйцами и горячим шоколадом. Ближе к концу моего пребывания на посту госсекретаря президент направил Шерил прощальное письмо, в котором отметил, что мы переросли из «команды соперников» в «команду, не имеющую соперников».

* * *

Я также была намерена взять к себе Ричарда Холбрука, неоспоримого авторитета, который считался главным дипломатом нашего поколения. Его личные практические усилия обеспечили в 1990-х годах мир на Балканах. Находясь на посту постоянного представителя США в ООН, он убедил республиканцев в необходимости платить взносы в эту организацию и неустанно подчеркивал, что проблема борьбы с ВИЧ/СПИДом является проблемой обеспечения международной безопасности. Вскоре после того, как я стала госсекретарем, я обратилась к нему с просьбой занять пост специального представителя США в Афганистане и Пакистане. Новая администрация с первого же дня своей работы должна была столкнуться с серьезными вопросами, касавшимися дальнейшего развития военной ситуации в Афганистане. Речь, прежде всего, шла о том, направлять ли нам туда дополнительный воинский контингент, как того требовало командование. Вне зависимости от решения президента нам следовало активизировать дипломатические усилия и деятельность АМР США в обеих этих странах. У Ричарда были опыт и настойчивость, чтобы добиться этой цели.

Приоритетной задачей, как всегда, оставалось обеспечение мирного урегулирования на Ближнем Востоке. Я обратилась к бывшему сенатору Джорджу Митчеллу с просьбой возглавить наши усилия на этом направлении. По своему характеру Джордж являлся противоположностью Холбрука: если Ричард был открыт для всех, то Джордж, как говорится, всегда был застегнут на все пуговицы. Однако он располагал богатым опытом и знаниями. Он в течение пятнадцати лет представлял в сенате штат Мэн, в том числе шесть лет являлся лидером демократического большинства в сенате. Покинув сенат в середине 1990-х годов, он вместе с моим мужем занимался налаживанием мирного процесса в Северной Ирландии. Позже он возглавил международный комитет в Шармаш-Шейхе по установлению фактов, который расследовал причины второй «интифады», палестинского восстания, начавшегося в 2000 году.

Многие президенты и государственные секретари прибегали к помощи специальных посланников для решения целевых задач и координации политики по определенным вопросам. Я имела возможность убедиться в действенности этой практики. Некоторые считали, что назначение на указанные должности таких видных дипломатов, как Холбрук и Митчелл, приведет к уменьшению моей роли в выработке политического курса на важных направлениях и в принятии соответствующих решений. Однако я не была с этим согласна. Назначение в Госдепартамент лиц, которые были достаточно квалифицированными, чтобы самим работать в качестве госсекретаря, расширяло мои горизонты и повышало уровень доверия к администрации. Они бы существенно повысили эффективность нашей работы, будучи подотчетными мне и одновременно тесно сотрудничая с Белым домом. Президент согласился с моими предложениями и вместе с вице-президентом прибыл в Государственный департамент, чтобы объявить о назначении Ричарда и Джорджа. Я испытывала чувство гордости в связи с тем, что люди такого масштаба согласились в указанном качестве стать частью моей команды. Имея за плечами такую долгую и выдающуюся карьеру, ни Ричард, ни Джордж не испытывали потребности в том, чтобы взваливать на свои плечи, по любым меркам, трудные, если не невозможные, задачи. Но они были патриотами и государственными служащими, которые откликнулись на мою просьбу.

Чтобы обеспечивать успешную деятельность Госдепартамента, мне также требовались высококвалифицированные заместители. Президент Обама лично рекомендовал мне Джима Штейнберга в качестве моего заместителя по вопросам политики. В средствах массовой информации высказывалось предположение, что Джим будет считаться ставленником Обамы, в связи с чем ожидалось, что в отношениях между нами может возникнуть определенная напряженность. На мой взгляд, это было просто глупостью. Я знала Джима, поскольку при администрации моего мужа он занимал должность заместителя советника по национальной безопасности. В 2008 году во время праймериз он предлагал консультации по вопросам внешней политики обеим командам, и как президент, так и я высоко ценили его помощь. Кроме того, он изучал Азиатско-Тихоокеанский регион, который я намеревалась сделать своим приоритетом. Я предложила ему работу и во время нашей первой встречи дала ясно понять, что рассматриваю нас как одну команду. У Джима было точно такое же мнение. В середине 2011 года Джим покинул Госдепартамент, чтобы стать деканом Школы Максвелла Сиракузского университета. Я попросила Билла Бернса, исключительно талантливого и опытного кадрового дипломата, занять его место.

Традиционно у госсекретаря был только один заместитель. Я узнала, что вторая должность (по менеджменту и финансовым ресурсам) конгрессом разрешена, но никогда не была занята. Я была намерена ввести должность руководителя старшего звена, который помогал бы мне бороться на Капитолийском холме и в Белом доме за финансовые ресурсы, необходимые Госдепартаменту, и контролировал, чтобы они расходовались с умом. Я остановила свой выбор на Джеке Лью, который в конце 1990-х годов занимал должность директора Управления менеджмента и бюджета. Его финансовый и управленческий опыт впоследствии окажется поистине бесценным во время нашей совместной работы по определению стратегии действий и организационных изменений.

Когда президент в 2010 году обратился к Джеку с просьбой занять прежнюю должность в Управлении менеджмента и бюджета, тот без каких-либо проблем передал свои обязанности в Госдепартаменте Тому Найдсу, который имел большой опыт в бизнесе и на государственной службе. Годы, проведенные им в должности руководителя аппарата спикера палаты представителей США Тома Фоли, а затем моего друга, торгового представителя США Микки Кантора, хорошо подготовили его к тому, чтобы успешно защищать интересы Госдепартамента в конгрессе и заступаться за американские компании за рубежом. У него были превосходные навыки ведения переговоров по острым вопросам, которые он использовал в интересах Госдепартамента, в том числе в ситуации весьма щекотливого противостояния с Пакистаном в 2012 году, которое он помог преодолеть.

* * *

Когда приблизился срок слушаний в Комитете по иностранным делам сената по моей кандидатуре на пост госсекретаря, я приступила к интенсивной подготовке к этому событию. Джейк Салливан, серьезный и выдающийся уроженец Миннесоты с безупречными рекомендациями (исследователь Аполлония Родосского, служащий Верховного суда, ответственный работник сената), во время президентской кампании был моим доверенным советником, а затем оказывал помощь на тот момент сенатору Обаме в подготовке к дебатам во время всеобщих выборов. Я попросила Джейка оказать содействие Лайзе Маскатайн, моему другу и бывшему спичрайтеру Белого дома, которая исполняла в Госдепартаменте эти же обязанности. Они помогли мне сформулировать яркий текст выступления для слушаний в сенате и мои ответы на возможные вопросы по всему тому, что происходило в мире. Джейк в дальнейшем стал заместителем руководителя моего аппарата по политике, а затем директором отдела политического планирования Госдепартамента и сопровождал меня почти всюду, куда я направлялась в течение следующих четырех лет.

Переходная команда, работая совместно с профессионалами Госдепартамента, завалила меня толстыми информационными бюллетенями и лично информировала меня по всем темам, какие только можно себе представить, от бюджета кафетерия «Башни» до политических вопросов, волновавших каждого отдельно взятого члена конгресса. Я проштудировала представленные мне информационные бюллетени и была впечатлена глубиной, значимостью и упорядоченностью этих изданий Государственного департамента США. В них было уделено пристальное внимание мельчайшим деталям, а подробные разъяснения самых запутанных вопросов позволяли экспертам Госдепартамента и других государственных органов составить мнение по существу этих вопросов.

Помимо ознакомления с информационными бюллетенями, я в течение этих недель также читала, размышляла и общалась со специалистами и друзьями. Мы с Биллом совершали длительные прогулки, беседуя о международной ситуации. В начале декабря меня в моем доме в Вашингтоне посетил наш старый друг Тони Блэр. Он проинформировал меня о своем участии в работе ближневосточного «квартета» (США, ООН, Европейский союз и Россия) по урегулированию арабо-израильского конфликта после своей отставки с поста премьер-министра Великобритании в июне 2007 года.

Бывшая госсекретарь США Кондолиза Райс пригласила меня к себе домой в комплекс «Уотергейт» в Вашингтоне на неофициальный ужин, который дал нам возможность обсудить политические и кадровые проблемы, с которыми я могла столкнуться. Она обратилась только с одной просьбой: не могла ли я оставить на работе ее водителя? Я согласилась — и вскоре зависела от него в такой же мере, как в свое время и Конди.

Конди организовала для меня очередной ужин совместно с ее старшим руководящим персоналом на восьмом этаже Госдепартамента в одном из официальных обеденных залов, которые там расположены. Ее советы насчет того, что мне следует ожидать в новой должности, оказались весьма полезными.

Я встречалась и беседовала и с другими здравствующими бывшими госсекретарями. Это крайне интересный клуб, который не ограничивается индивидуальными различиями. Каждый из его участников, подхватывая свою эстафету, проявлял готовность помочь мне поскорее войти в курс дела и как можно быстрее приступить к работе. Мадлен Олбрайт была моим давним другом и партнером в обеспечении прав и возможностей для женщин, она согласилась возглавить новое государственно-частное партнерство для стимулирования предпринимательства и инноваций на Ближнем Востоке. Уоррен Кристофер дал мне, пожалуй, наиболее практичный совет, который я когда-либо получала: не планировать отпуск в августе, потому что в этом месяце, похоже, всегда что-то происходит; например, в 2008 году — вторжение России в Грузию. Регулярно отмечался Генри Киссинджер, который делился со мной тонкими наблюдениями об иностранных руководителях и присылал мне письменные отчеты о своих путешествиях. Джеймс Бейкер поддерживал усилия Госдепартамента по сохранению церемониальных комнат для дипломатических приемов и давнюю идею создать в Вашингтоне музей американской дипломатии. Колин Пауэлл делал для нас с президентом беспристрастные оценки различных людей и идей. Лоуренс Иглбергер, первый и единственный кадровый дипломат, работавший в качестве государственного секретаря, присоединился ко мне во время празднования пятидесятой годовщины оперативного центра Госдепартамента («Упс», как все в «Башне» называют этот орган). Однако самый замечательный подарок мне достался от Джорджа Шульца, вручившего мне мишку, который пел: «Не парься, будь счастлив!» — стоило только стиснуть ему лапу. Я держала его у себя в кабинете сначала просто в качестве шутки, но затем я обнаружила, что мне действительно становилось легче от этой песенки.

Я много размышляла об опыте моих предшественников. Я возвращалась мыслями к первому госсекретарю Томасу Джефферсону. Выстраивание внешней политики США всегда было сродни балансированию на высоко натянутой проволоке между преемственностью и переменами. Я пыталась представить себе, что думали Дин Ачесон, которого я встречала все прежние годы в Уэллсли, и его знаменитый предшественник Джордж К. Маршалл о неспокойной международной обстановке своего времени.

В конце 1940-х годов задача администрации Трумэна заключалась в том, чтобы создать новый мир, свободный мир, избавленный от разрушительных последствий Второй мировой войны и вынужденный находиться в тени холодной войны. Ачесон охарактеризовал эту задачу как «чуть менее грандиозную, чем та, которая описана в первой главе Книги Бытия». Рушились старые империи, появлялись новые державы. Бóльшая часть Европы лежала в руинах и находилась под угрозой со стороны коммунизма. В странах так называемого третьего мира народы, которые длительное время угнетались, возвышали свой голос и требовали право на самоопределение.

Генерал Маршалл, герой Второй мировой войны, который служил при Трумэне государственным секретарем и министром обороны, понимал, что безопасность и процветание Америки зависят от надежных союзников, которые разделяют наши интересы и приобретают наши товары. Еще более важным было то, что он знал: Америка может и должна играть лидирующую роль в мире, и новые вызовы означают, что делать это надо по-новому.

Маршалл и Трумэн выработали амбициозный план по восстановлению разрушенных стран Европы и предотвращению распространения коммунизма, в котором были задействованы все аспекты американского могущества: военный, экономический, дипломатический, культурный и духовный. Они навели мосты между противоборствующими сторонами и обеспечили двухпартийную поддержку своим усилиям, они привлекли на свою сторону ведущие деловые круги, профсоюзы, научные кадры, чтобы объяснить американскому народу свои цели.

Шестьдесят лет спустя, в конце первого десятилетия XXI века, наша страна вновь оказалась посреди быстро меняющегося мира. Новые технологии и глобализация сделали мир более взаимосвязанным и взаимозависимым, чем когда-либо, и мы стали вести борьбу с беспилотными летательными аппаратами, хакерскими атаками и социальными сетями. Новые страны, в том числе Китай, Индия, Бразилия, Турция, ЮАР, приобрели на международной арене существенный вес, а негосударственные структуры (гражданские активисты, транснациональные корпорации, террористические сети) стали играть в международных делах гораздо более значимую роль, хорошо это или плохо.

Хотя некоторые, возможно, и мечтали о «Доктрине Обамы», теории великого объединения, которая обеспечила бы на новый президентский период простую и элегантную «дорожную карту» для внешней политики, наподобие «политики сдерживания» во времена холодной войны, в реальности для проблем, с которыми мы столкнулись, было не так-то легко подобрать простые и элегантные решения. В отличие от времен холодной войны, когда мы имели единственного противника в лице Советского Союза, теперь мы были вынуждены бороться со многими оппозиционными нам силами. Таким образом, как и наши предшественники после Второй мировой войны, мы должны были скорректировать наше мышление, чтобы оно соответствовало изменениям, происходившим вокруг нас.

Эксперты по внешней политике часто упоминают систему организаций, коалиций и критериев, выстроенную после Второй мировой войны в качестве своего рода «архитектуры». Нам по-прежнему необходим основанный на принятых нормах мировой порядок, который способен обеспечивать взаимодействие между государствами, защищать фундаментальные свободы и инициировать совместные действия. Однако теперь это должна быть более гибкая и масштабная система, чем прежде. Я склонна сравнивать прежнюю «архитектуру» с древнегреческим храмом Парфеноном, который отличается чистыми линиями и четкими архитектурными правилами. Колонны, которые поддерживают его (комплекс крупных организаций, коалиций и договоров), ранее были удивительно прочными. Но время берет свое, этот принцип распространяется даже на величайшее из сооружений, и теперь нам требуется новая «архитектура» для нового мира, больше в духе Фрэнка Гери¹⁸, чем в рамках официального греческого классицизма. Там, где раньше вес мира могли удерживать несколько прочных колонн, теперь было необходимо принципиально новое сочетание материалов, форм и конструкций.

На протяжении десятилетий инструменты внешней политики классифицировались как относящиеся либо к «жесткой силе» (военная сила), либо к «мягкой силе» (дипломатическое, экономическое, гуманитарное и культурное влияние). Я хотела покончить с этой устаревшей парадигмой и мыслить более широко: где и как мы могли бы комплексно использовать все компоненты американской внешней политики.

Помимо обычной работы по проведению переговоров, подготовке договоров и участию в дипломатических форумах, нам следовало также (наряду с другими задачами) вовлекать активистов в социальные сети, оказывать содействие в определении магистральных маршрутов транспортировки энергоносителей, заниматься проблемой ограничения выбросов углерода, поощрять маргинальные группы к участию в политической деятельности, выступать в защиту всеобщих прав человека, отстаивать общепринятые экономические правила игры. Наша способность действовать на всех этих направлениях должна будет иметь решающее значение для обеспечения могущества нашей страны.

Размышления на эту тему привели меня к концепции так называемой «умной силы», которая обсуждалась в Вашингтоне в течение нескольких лет. Джозеф Най из Гарвардского университета, Сюзанна Носсел из международной неправительственной организации «Хьюман райтс уотч» и некоторые другие исследователи уже использовали этот термин, хотя каждый из нас имел в виду свое. Для меня «умная сила» означала выбор правильного сочетания методов (дипломатических, экономических, военных, политических, правовых и культурных) для каждой отдельно взятой ситуации.

Цель «умной силы» и активного использования нами технологии, государственно-частного партнерства, энергетики, экономики и других инструментов помимо тех, которые относятся к стандартному набору методов Госдепартамента, — дополнить традиционные дипломатические средства, а не заменять их. Мы стремились использовать все ресурсы, чтобы решить масштабную и крайне сложную задачу обеспечения национальной безопасности. В этой книге вы встретите примеры того, как это работало. Возьмем, к примеру, наши усилия в отношении Ирана. В интересах введения жестких санкций и обеспечения международной экономической изоляции Ирана мы использовали новые финансовые инструменты и партнеров из частного сектора. Наша дипломатия в области энергетики способствовала сокращению продажи иранской нефти и обеспечила новые поставки энергоносителей для стабилизации рынка. Мы обратились к социальным сетям, чтобы напрямую общаться с иранским народом, и инвестировали новые высокотехнологичные информационные ресурсы, чтобы помочь иранским диссидентам избежать правительственных репрессий. Все это усилило наши прежние, привычные дипломатические методы, и в конечном итоге мы смогли достичь важных результатов в области национальной безопасности.

* * *

13 января 2009 года я сидела за столом напротив своих коллег в сенате на слушаниях Комитета по иностранным делам по утверждению моей кандидатуры на пост госсекретаря. В течение более чем пяти часов я объясняла, почему и каким образом я планировала пересмотреть роль госсекретаря, излагала свое мнение по наиболее актуальным международным проблемам и отвечала на различные вопросы, начиная от нашей политики в Арктике и кончая международной экономикой и ситуацией с энергоносителями.

21 января сенат утвердил мое назначение. За мою кандидатуру проголосовали 94 законодателя, против было подано два голоса. В тот же день в моем небольшом офисе в сенате в здании Рассел-билдинг состоялась торжественная церемония, в ходе которой судья Кай Оберли в присутствии сотрудников моего сенатского аппарата принял у меня присягу. Мой муж держал Библию, на которой я присягала.

22 января, в соответствии с традицией для всех новых госсекретарей, я вошла в Государственный департамент через его главный вход на улице Cи-стрит. Вестибюль был полон моих ликующих коллег. Я была поражена и буквально шокирована тем энтузиазмом, с которым они приветствовали меня. Длинными рядами развевались флаги всех стран мира, с которыми Соединенные Штаты поддерживают дипломатические отношения. Во время дипломатического циклона, который должен был вскоре начаться, мне предстояло посетить более половины этих стран, если быть точной — 112.

— Я всем своим сердцем верю, что для Америки начинается новая эра, — сказала я собравшимся.

В холле я увидела выгравированные на мраморных стенах имена более двухсот дипломатов, которые погибли, представляя США за рубежом, начиная с самых первых лет республики. Они погибли во время войн, стихийных бедствий, террористических актов, эпидемий, даже в результате кораблекрушений. Я понимала, что, возможно, в ближайшие годы нам предстоят еще новые потери из числа своих граждан, проходящих службу в опасных и нестабильных регионах. (К сожалению, так и случилось во время землетрясения в Гаити, в результате теракта в Бенгази в Ливии и в ряде других мест.) В тот день я решила делать все возможное, чтобы поддерживать и защищать тех мужчин и женщин, которые служили нашей стране по всему миру, и каждый день я помнила об этом своем обещании.

Офис госсекретаря находится на седьмом этаже и известен как «Дом из красного дерева». В коридоре висели портреты моих предшественников. Мне предстояло работать под их пристальными взглядами. Наш лабиринт офисов и конференц-залов охранялся сотрудниками Службы дипломатической безопасности и регулярно проверялся на предмет наличия подслушивающих устройств. Официально в службе безопасности Госдепартамент назывался «пунктом сбора и обработки секретной информации с особым режимом хранения», и порой мы чувствовали себя так, словно работали внутри гигантского сейфа. Чтобы исключить несанкционированное прослушивание телефонных разговоров, не разрешалось приносить никаких электронных устройств, даже мобильных телефонов.

Поприветствовав свою команду, я вошла в свой кабинет и первый раз села за свой стол. Меня ждало письмо от моей предшественницы, госсекретаря Кондолизы Райс. Стены этого внутреннего офиса были обшиты вишневым деревом, выбранным бывшим госсекретарем Джорджем Шульцем, что создавало в небольшой комнате уютную атмосферу, в отличие от большой приемной для посетителей. На столе стояли три телефона, которые, в том числе, обеспечивали прямую связь с Белым домом, Пентагоном и ЦРУ. В последующем я добавила сюда также диван, на котором можно было с удобством читать и порой даже вздремнуть. В соседней комнате была небольшая кухня и ванная с душем.

Вскоре этот офис станет моим вторым домом, в котором я проведу много часов, беседуя по телефону с руководителями других стран и меряя свой небольшой кабинет шагами. Но сейчас, в этот первый день, я просто осматривала его и наслаждалась его видом.

Я взяла письмо от Конди и открыла его. Оно было кратким, теплым и сердечным. Она написала, что работа госсекретаря — «самая замечательная работа в правительстве» и что она была уверена, что передает Госдепартамент в хорошие руки. «У Вас есть самое важное качество, необходимое для этой работы: Вы искренне любите свою страну». Я была тронута ее словами.

Я не могла дождаться, чтобы начать!

Часть II

По ту сторону Тихого океана

Глава 3

Азия: резкая смена стратегии

В погожий воскресный день в середине февраля 2009 года мой кортеж двигался по тихим дорожкам авиабазы «Эндрюс». Мы проехали мимо постов охраны, домов и ангаров и оказались на просторном, покрытом гудроном взлетном поле. Начинался мой первый визит в качестве госсекретаря США. Машины остановились возле сине-белого «Боинга-757» ВВС США, который был оснащен самыми современными средствами связи, что позволяло координировать дипломатическую деятельность, находясь в любой точке мира. Большими черными буквами вдоль борта самолета были написаны слова: «Соединенные Штаты Америки», сбоку от надписи был герб США. Я вышла из машины, остановилась на мгновение и окинула все это взглядом.

В качестве супруги президента раньше я летала по всему миру на «борту номер один» ВВС США, самом большом и великолепном правительственном самолете. Мне не раз доводилось совершать и собственные поездки, как правило, на подобных же самолетах «Боинг-757», а также поездки в качестве сенатора в составе делегаций конгресса в такие страны, как Ирак, Афганистан и Пакистан, на самолетах классом ниже. Но это не могло подготовить меня к тому, чтобы провести в воздухе в ближайшие четыре года более двух тысяч часов, преодолев за это время около миллиона миль. Это восемьдесят семь суток, когда все время дышишь искусственно очищенным воздухом и чувствуешь непрерывный гул турбин реактивных двигателей, которые мчат тебя сквозь пространство со скоростью более 800 километров в час. Эта мощная машина служила для меня также символом нации, которую мне выпала честь представлять. Сколько бы километров мы ни оставили позади, сколько бы стран ни посетили, меня никогда не покидало чувство гордости при виде этого всеми узнаваемого сине-белого самолета, стоявшего в готовности на какой-нибудь дальней взлетно-посадочной полосе.

На борту самолета, слева от меня, в отсеке, заполненном мониторами компьютеров и различной радио— и видеотехникой, уже работали несколько офицеров ВВС. Дальше по коридору пилоты в своей кабине проводили перед взлетом заключительные этапы проверки всех систем. Направо шел узкий коридорчик, который вел в мой личной отсек. Там был небольшой письменный стол, раскладной диван, ванная комната и туалет, а также телефоны открытых и закрытых линий связи.

Далее был расположен главный салон самолета. Он был разделен на три секции: для сопровождавших меня сотрудников моего аппарата, сотрудников службы безопасности и представителей прессы и персонала ВВС. В первой секции были размещены два стола, по сторонам которых, как в купе поезда, один против другого, стояли четыре кожаных кресла. На одном из столов сотрудники дипломатической службы Госдепартамента развернули передвижной офис. Отсюда можно было связаться с Ситуационным центром Госдепартамента. Сотрудники могли здесь подготовить все, что угодно, от шифрованных телеграмм до подробного плана работы на день, — и все это на высоте более 10 тысяч метров. Через проход от них располагались руководители моего аппарата. Они могли поработать с ноутбуками, провести телефонные переговоры или немного вздремнуть. На столах постоянно лежали толстые информационные бюллетени и черновики выступлений с пометками, зачастую можно было заметить и номера журналов «Пипл» или «Ю Эс Уикли», выглядывавшие из-под официальных бумаг.

Средняя секция салона самолета выглядела как обычный салон бизнес-класса на каком-нибудь внутреннем рейсе. Все места были заняты экспертами в области политики из соответствующих бюро Государственного департамента и их коллегами из Белого дома и Пентагона. Там был также переводчик и несколько сотрудников Службы дипломатической безопасности. Затем располагалась секция для представителей прессы: журналистов и съемочных групп, которые освещали наши поездки.

В конце салона самолета находились отсеки сотрудников ВВС, которые обслуживали наш полет. Они готовили нам еду и постоянно заботились о нас. Это было непросто, учитывая то, что у каждого были свои предпочтения в еде и что время сна у всех было разное. Члены экипажа самолета покупали для нас продукты в тех странах, в которых мы бывали. Благодаря этому нам удавалось полакомиться, например, мексиканским сыром из штата Оахака, отведать ирландского копченого лосося или попробовать камбоджийские тропические фрукты. Но где бы мы ни были, всегда можно было рассчитывать на то, что в меню будут также любимые блюда нашей команды, например фирменное блюдо ВВС — салат тако из индейки.

Эта плотно закупоренная металлическая труба стала нашим домом в небе. Я велела своим сотрудникам одеваться просто, по возможности побольше спать и приложить все усилия, чтобы сохранить работоспособность и здоровье, несмотря на все испытания и нагрузки наших изнурительных будней. За те две тысячи часов, которые мы совместно провели в воздухе, нам доводилось вместе отмечать дни рождения, наблюдать, как выдающиеся дипломаты проливали слезы над романтическими перипетиями «мыльной оперы» (и даже стараться, хоть и безуспешно, их потом за это не поддразнивать), и поражаться ярко-желтой пижаме Ричарда Холбрука, которую он называл своим «спальным костюмом».

Во время наших рейсов, как правило, всей команде, включая меня, приходилось уделять много времени работе. Однако в конце длинного международного тура по дороге домой все испытывали чувство облегчения и расслабленности, это ощущалось очень отчетливо. Мы могли выпить бокал вина, посмотреть фильм или рассказать друг другу какую-нибудь историю. Как-то раз, возвращаясь домой, мы смотрели фильм «Измена» о Роберте Хансене, агенте ФБР, который в 80–90-х годах передавал русским секретную информацию. В одной из сцен фильма Хансен говорит: «Не доверяю я женщинам в брюках. Штаны носят мужчины. Миру не нужны больше всякие там Хиллари Клинтон». Весь салон покатился со смеху.

Не раз случалось, что в самолете обнаруживались какие-то неполадки. Однажды я застряла в Саудовской Аравии (у самолета выявились технические неисправности), и мне удалось договориться о том, чтобы меня доставил домой генерал Дэвид Петрэус¹⁹, который по счастливой случайности пролетал в этом районе. Дэйв великодушно предложил мне свой личный отсек, а сам остался в салоне с офицерами своего штаба. В середине ночи мы сделали посадку для дозаправки на авиабазе в Германии. Дэйв вышел из самолета и направился прямо в спортзал авиабазы, где тренировался около часа. Затем мы снова поднялись в воздух и продолжили свой путь.

В ту первую свою поездку, в феврале 2009 года, я прошла в хвост самолета, где в это время занимали свои места журналисты. Многие из них освещали визиты предыдущих госсекретарей и сейчас, вспоминая о своих прошлых поездках, строили предположения о том, чего стоит ожидать от нового человека на этой должности.

Некоторые мои советники предлагали мне использовать свой первый зарубежный визит для того, чтобы положить начало улаживанию разногласий между Америкой и Европой. Напряженность, как подводные разломы, пролегла между этими континентами во время правления администрации Буша. В связи с этим мне советовали отправиться, в первую очередь, в Европу. Другие эксперты выступали с предложением посетить Афганистан, где американские войска вели тяжелые бои с разными повстанцами. Колин Пауэлл свой первый визит на посту госсекретаря совершил в Мексику, к нашему ближайшему южному соседу, и это также было весьма разумно. Уоррен Кристофер поехал на Ближний Восток, который по-прежнему требовал повышенного внимания. Однако мой новый заместитель, Джим Штейнберг, предложил посетить Азию, которой, как мы полагали, было суждено внести большой вклад в историю XXI века. Я решила, что он прав. Именно так я и поступила и, вопреки традиции, направилась сначала в Японию, затем в Индонезию, Южную Корею и, наконец, в Китай. Нам было необходимо, чтобы и Азия, и весь мир узнали: Америка возвращается сюда.

* * *

К тому времени, как я стала госсекретарем, я пришла к твердому выводу, что Соединенные Штаты должны приложить больше усилий, чтобы оказать помощь в формировании будущего Азии и более успешно строить свои отношения с Китаем, которые с каждым годом становились все сложнее. Тенденции развития мировой экономики, а также благосостояние нашей страны, распространение и укрепление демократии и прав человека, всеобщие надежды, что XXI век окажется менее кровавым, чем XX, — все это было в значительной степени связано с событиями и обстановкой в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Этот обширный регион раскинулся от Индийского океана до крошечных островных государств Тихого океана. Здесь проживает более половины населения всего мира. В нем находятся некоторые из наших самых надежных союзников и ценных торговых партнеров. Здесь проходят многие оживленные мировые торговые пути и маршруты поставок энергоносителей. Налаживание экспорта товаров из США в этот регион послужило толчком для экономического восстановления нашей страны после экономического спада, однако рост нашей экономики в будущем также зависит от дальнейших успехов в продвижении товаров на расширяющийся потребительский рынок, представленный азиатским населением среднего класса. Кроме того, Азия является источником реальной угрозы безопасности для нашей страны, в частности со стороны непредсказуемого в своих действиях диктаторского режима в Северной Корее.

Расцвет Китая — одно из самых значительных политических событий нашего времени. Эта страна полна противоречий: китайский народ становится все богаче и влиятельнее, Китаю удалось вывести сотни миллионов людей из состояния бедности, наряду с этим авторитарный режим этой страны пытается скрыть свои серьезные внутренние проблемы, учитывая, что около 100 миллионов граждан этой страны все еще вынуждены жить на 1 доллар в день или даже меньше. Это крупнейший в мире производитель солнечных батарей, но также и крупнейший источник выбросов парниковых газов, китайские мегаполисы находятся в списке городов с самым высоким в мире уровнем загрязнения воздуха. Китай стремится играть важную роль на мировой арене, но в отношениях со своими соседями намерен действовать исключительно в одностороннем порядке. Наряду с этим он по-прежнему не склонен вмешиваться во внутренние дела других стран, даже в чрезвычайных ситуациях.

Еще в должности сенатора я отстаивала ту позицию, что в отношении с развивающимся и крепнущим Китаем, с его растущей экономической, дипломатической и военной мощью, Соединенным Штатам необходимо проводить тщательно выверенную и сбалансированную политику. В прошлом возникновение новых политических и экономических сил на мировой арене редко проходило без столкновений интересов. В случае с Китаем ситуация оказалась особенно сложной, поскольку экономики наших стран тесно связаны между собой. В 2007 году товарооборот между США и Китаем превысил 387 миллиардов долларов США, в 2013 году он достиг 562 миллиардов долларов США. Китайцы владеют огромным количеством американских казначейских облигаций, что показывает, как много мы взаимно вложили в экономический успех наших стран. Отсюда следует, что обе наших страны весьма заинтересованы и в поддержании стабильности в Азии и во всем мире, и в обеспечении постоянного товарообмена, как в области энергоносителей, так и другой продукции. Несмотря на общность наших экономических интересов, наши представления о ценностях и мировоззренческие принципы часто не совпадали. Это проявлялось в отношении прежних горячих точек, таких как Северная Корея, Тайвань, Тибет, а также в отношении проблемы прав человека и недавно возникших проблем, например по вопросу об изменении климата и спорных территорий в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях.

Все эти факторы в целом складывались в достаточно сложную картину. Необходимо было выработать тщательно выверенную политическую стратегию. Она была призвана обеспечить, чтобы Китай проявлял себя ответственным членом международного сообщества, но при этом позволяла бы нам отстаивать наши ценности и интересы. Эти постулаты были в списке тех тем, которые я неустанно развивала в ходе моей предвыборной кампании на пост президента в 2008 году. Я утверждала, что Соединенные Штаты должны уметь как находить общий язык с другими странами, так и отстаивать свои позиции. Я настойчиво подчеркивала, как важно убедить Китай, что на международной арене необходимо играть по правилам, а для этого ему придется прекратить ведение торговли дискриминационными методами. Это привело бы к росту стоимости национальной валюты и защитило потребителей во всем мире от появления на рынке недоброкачественных продуктов питания или других товаров. Достаточно вспомнить игрушки, покрашенные токсичной краской с содержанием свинца, которые в конечном итоге оказались в руках у американских детей. Мир ждет, что Китай возьмет на себя руководство в деле достижения реального прогресса по изменению климата, в предотвращении конфликта на Корейском полуострове, а также в деле решения многих других региональных и глобальных проблем. Вот почему превращать Пекин в новый призрак холодной войны противоречило нашим интересам. Вместо этого мы должны были выработать соответственный подход для того, чтобы управлять конкуренцией и укреплять наше сотрудничество.

Под руководством министра финансов Хэнка Полсона администрация Буша начала налаживать с Китаем диалог на высоком уровне в сфере экономики. Это позволило добиться прогресса по ряду важнейших вопросов торговли, но эти переговоры не затрагивали более широких вопросов политики и безопасности. Многие в этом регионе считали, что администрация США уделяет основное внимание Ираку, Афганистану и Ближнему Востоку, в связи с чем она утратила свои традиционно лидирующие позиции в Азии. Пожалуй, подобные опасения в некотором отношении были надуманны, но появление таких настроений уже само по себе представляло проблему. Я полагала, что мы должны расширить наше взаимодействие с Китаем и поставить Азиатско-Тихоокеанский регион во главу наших внешнеполитических приоритетов.

Мы с Джимом Штейнбергом быстро пришли к согласию о том, кто именно должен возглавлять работу бюро Государственного департамента по делам Восточно-Азиатского и Тихоокеанского региона. Это был доктор Курт Кэмпбелл. Курт, который способствовал формированию политики в отношении Азии в Пентагоне и Совете национальной безопасности при администрации Билла Клинтона, стал главным архитектором нашей стратегии. Мало того, что Курт — человек творческий, стратегически мыслящий, преданный делу служения государству, он еще и неутомимый компаньон, большой любитель шуток и розыгрышей, у которого всегда в запасе была какая-нибудь смешная история или рассказ.

В первые же дни на посту госсекретаря я провела ряд телефонных переговоров с ключевыми азиатскими руководителями. Наиболее откровенный обмен мнениями состоялся с министром иностранных дел Австралии Стивеном Смитом. Его руководитель, премьер-министр Кевин Радд, говорил по-китайски и имел очень ясный взгляд на то, какие возможности и проблемы возникают с появлением усиливающегося Китая на мировой арене. Австралия богата природными ресурсами и получает немалую прибыль, снабжая Китай минералами и другим сырьем для развития его промышленности. Китай стал крупнейшим торговым партнером Австралии, опередив по этим показателям Японию и Соединенные Штаты. Наряду с этим Радд понимал, что мир и безопасность в регионе Тихого океана зависят от лидирующей роли США, и он придавал большое значение историческим связям между нашими странами. Ему совершенно не импонировала мысль, что Америка может уйти из этого региона или утратить здесь свое влияние. В ходе нашего первого общения по телефону Смит от своего имени и от имени премьер-министра Радда выразил надежду, что администрация Обамы будет «более глубоко заниматься Азией». Я ответила ему, что это находится в полном соответствии с моей позицией по данному вопросу. Я выразила горячее намерение продолжить наше тесное сотрудничество. И на ближайшие годы Австралия стала нашим ключевым союзником в проведении политической линии США в Азии как во время правления Радда, так и при Джулии Гиллард, которая стала следующим премьер-министром Австралии.

Установление диалога с соседом Австралии, Новой Зеландией, было задачей более сложной. Вот уже в течение двадцати пяти лет в Новой Зеландии существует запрет на заход в местные порты любых кораблей с ядерным оружием на борту. С тех пор как было принято это ограничение, взаимоотношения между Соединенными Штатами и Новой Зеландией были также ограничены. Тем не менее я полагала, что давняя дружба, которая связывает наши страны, и наши взаимные интересы создают возможность для преодоления этого разрыва силами дипломатии и для формирования новых отношений между Веллингтоном и Вашингтоном. В ходе моего визита в 2010 году мы с премьер-министром Новой Зеландии Джоном Ки подписали Веллингтонскую декларацию, согласно которой наши народы должны были более тесно сотрудничать в Азиатско-Тихоокеанском регионе и в различных международных организациях. В 2012 году министр обороны США Леон Панетта отменил просуществовавший двадцать шесть лет запрет на заход новозеландских боевых кораблей на базы ВМС США. Иногда в мировой политике случается, что восстановление отношений со старым другом может оказаться не менее полезным, чем поиск новых друзей.

Все проведенные в первую неделю переговоры с руководителями стран Азии лишь укрепили мою уверенность в том, что нам необходимо выработать новый подход к этому региону. Мы с Джимом вели консультации с экспертами, обсуждая различные варианты. Мы могли бы сосредоточить свои усилия на развитии взаимоотношений с Китаем, исходя из постулата, что при правильной постановке отношений с Китаем взаимодействие с другими азиатскими странами будет строиться значительно легче. Это был один из вариантов. Противоположный подход предполагал направить наши усилия на укрепление отношений с нашими союзниками в этом регионе (с Японией, Южной Кореей, Таиландом, Филиппинами и Австралией), создав тем самым противовес растущей мощи Китая.

Третий вариант подразумевал выход на новый уровень и гармонизацию взаимоотношений в различных региональных многосторонних организациях, таких как АСЕАН (Ассоциация государств Юго-Восточной Азии) и АТЭС (организация Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество). Никто, конечно, не ожидал, что здесь в одночасье будет создан такой же прочный союз, как, например, ЕС, но другие регионы мира смогут осознать, как важно иметь хорошо организованные межгосударственные институты. В рамках таких объединений каждая страна может получить место для своего представительства и трибуну для выражения своих взглядов, а также получить возможность сотрудничать с другими государствами для решения общих проблем, улаживания разногласий, установления правил и норм поведения. Такие организации позволяют воздать должное уважение и облечь законными правами те страны, которые своими действиями заслужили такую высокую оценку, равно как и привлечь к ответственности тех, кто нарушает установленные правила и законы. При соответствующей поддержке и модернизации многосторонних азиатских организаций они могут способствовать укреплению региональных правовых норм по самым разным направлениям, от прав интеллектуальной собственности до распространения ядерного оружия, свободы судоходства и мобилизации совместных действий по предотвращению изменения климата, пиратства или по другим актуальным проблемам. Такая кропотливая многосторонняя дипломатическая деятельность зачастую не дает немедленных результатов, сопровождается досадными срывами договоренностей, ей редко сопутствуют броские заголовки в газетах, но она приносит реальные плоды, что впоследствии оказывает влияние на жизнь миллионов людей.

В соответствии с позицией, которую я отстаивала, будучи сенатором и кандидатом в президенты, я решила, что самым разумным будет объединить все три подхода. Таким образом, мы сможем показать, что Америка намерена использовать все имеющиеся средства, когда дело касается Азии. Я была готова возглавить эту деятельность, но для успеха нам было необходимо заручиться полным согласием всего нашего правительства и, в первую очередь, Белого дома.

Президент разделял мою решимость сделать Азию центром нашей внешней политики. Он родился на Гавайях и провел годы своего становления в Индонезии. Он был сильно привязан к этому региону, кроме того, президент хорошо понимал его значение. По указанию президента нашу стратегию поддержали сотрудники Совета национальной безопасности во главе с генералом Джимом Джонсом, а также Том Донилон и эксперт по азиатскому региону Джефф Бадер. На протяжении следующих четырех лет мы проводили в Азии политику, которую я называла «дипломатия передового базирования», позаимствовав этот термин из лексикона наших коллег-военных. Мы ускорили темп и расширили сферу нашей дипломатической деятельности в регионе, направляли в разные концы высокопоставленных представителей и экспертов Агентства международного развития США, принимали более активное участие в многосторонних организациях, укрепляли свои традиционные союзы и создавали коалиции с новыми стратегическими партнерами. Зная, что личные отношения и жесты уважения в Азии имеют огромное значение, одной из своих приоритетных задач, которые я наметила, было личное посещение практически всех стран в этом регионе. Во время этих поездок мне приходилось бывать то на крошечном островке в Тихом океане, то в гостях у лауреата Нобелевской премии мира, долгое время просидевшего в тюрьме, то у самой сильно охраняемой границы в мире.

За четыре года у меня был целый ряд выступлений, в которых я разъясняла нашу политику и давала обоснование нашему мнению, что Азиатско-Тихоокеанский регион заслуживает большего внимания со стороны правительства США. Летом 2011 года я начала писать длинное эссе о нашей деятельности в этом регионе в более широком контексте американской внешней политики. Подходила к концу война в Ираке, в Афганистане шел переходный процесс. После того как десять лет мы сосредотачивали наши усилия на тех направлениях, откуда исходила наибольшая опасность, настал поворотный момент «резкой смены стратегии». Безусловно, нам по-прежнему не стоило выпускать из виду направления, в которых сохранялась определенная опасность, однако наряду с этим настало время обратить наше внимание на те регионы, которые предоставляли нам наибольшие возможности.

Осенью мое эссе под названием «Азиатско-тихоокеанские связи Америки — новый век» вышло в журнале «Форин полиси», и главная идея, которая получила широкую известность после выхода этой статьи, заключалась в «резкой смене стратегии». Журналисты с удовольствием использовали этот термин как выразительное описание новых акцентов в азиатской политике администрации США, хотя многие в нашем руководстве предпочитали более успокаивающее определение: «сбалансированный подход к Азии». Некоторые друзья и союзники США в других частях мира по понятным причинам были обеспокоены тем, что такой подход может означать охлаждение наших отношений с ними, однако мы неустанно доводили до них нашу позицию: новый стратегический подход Америки к Азии не означает резкой смены американского курса в части других обязательств и возможностей развития международных отношений США.

* * *

Восстановление имиджа Америки как тихоокеанской державы, не разжигая при этом ненужной конфронтации с Китаем, было нашей первейшей задачей. Вот почему свой первый визит в качестве госсекретаря я решила использовать для достижения трех основных целей: посетить наших ключевых азиатских союзников, Японию и Южную Корею, выйти на новый уровень взаимоотношений с Индонезией, страной, которая превращается во влиятельную державу региона и в которой располагается штаб-квартира блока АСЕАН, а также начать решительное установление взаимоотношений с Китаем на новых принципах.

В начале февраля, вскоре после моего вступления в должность, я устроила в Государственном департаменте обед, на который были приглашены некоторые ученые и эксперты, являвшиеся специалистами по Азиатско-Тихоокеанскому региону. Обед проходил в изысканно оформленном официальном приемном зале имени Томаса Джефферсона на восьмом этаже, оборудованном для проведения торжественных мероприятий и приемов. Этот зал, со стенами, выкрашенными в бледно-голубой цвет, и антикварной мебелью раннего американского периода в стиле чиппендейл, уже давно стал одним из моих любимых помещений в здании. За эти годы я провела там немало приемов и обедов. На том приеме мы вели речь о том, как сбалансировать разнообразные интересы Америки в Азии, которые, казалось, иногда вступали в противоречие друг с другом. Как далеко мы можем зайти, предположим, в оказании давления на Китай по вопросам соблюдения прав человека или изменения климата — и при этом не лишиться его поддержки по проблемам безопасности, в отношении, например, Ирана и Северной Кореи? Стэплтон Рой, бывший посол США в Сингапуре, Индонезии и Китае, призвал меня не упускать из виду Юго-Восточную Азию, о чем говорили также и Джим с Куртом. Многие годы внимание Америки часто было сосредоточено на Северо-Восточной Азии, поскольку у нас были договоры и военные соглашения с Японией и Южной Кореей. Но за это время такие страны, как Индонезия, Малайзия и Вьетнам, приобретали все большее экономическое и стратегическое значение. Рой и другие эксперты поддержали наш план подписать договор со странами АСЕАН, который затем позволил бы нам завязать более тесные взаимоотношения в регионе. Это был бы на первый взгляд не такой уж и значительный шаг, который мог бы впоследствии принести реальную пользу.

Неделю спустя я выступала в Азиатском обществе в Нью-Йорке со своей первой знаменательной речью в качестве госсекретаря. Темой моего выступления был новый подход Америки в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Орвилл Шелл, седовласый китаевед, член Азиатского общества, предложил мне использовать древнюю пословицу из трактата Сунь Цзы «Искусство войны». Она касается воинов из двух враждующих феодальных государств, оказавшихся в шторм в одной лодке на широкой реке. Они не стали сражаться друг с другом, вместо этого принялись вместе трудиться и в результате выжили. На английском языке эта пословица означает примерно следующее: «Если находитесь в одной лодке, пересекайте реку мирно». Это хороший совет для Соединенных Штатов и Китая, учитывая, как тесно связаны судьбы наших экономик в разгар всемирного финансового шторма. Мое обращение к этой пословице не осталось не замеченным официальным Пекином. Премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао и другие китайские руководители упоминали этот факт в ходе наших последующих бесед. Спустя несколько дней после этого выступления я села на самолет на авиабазе ВВС США «Эндрюс» и направилась на другое побережье Тихого океана.

За много лет, которые я провела в поездках, я приучила себя засыпать практически где угодно и когда угодно: в самолетах, в машинах. Я умею быстро заснуть и забыться освежающим сном в гостиничном номере перед началом заседания. По пути на какое-либо мероприятие я всегда пытаюсь улучить несколько минут для сна, если это возможно, поскольку нельзя заранее с уверенностью сказать, когда в следующий раз мне удастся полноценно отдохнуть. Когда я бодрствую во время встреч или телеконференций, я выпиваю бессчетное количество чашек кофе и чая, а порой до боли вжимаю ногти в ладонь. Это единственный известный мне способ справиться с сумасшедшим графиком и жестоким воздействием разницы часовых поясов. Но когда наш самолет направлялся в Токио в соответствии с планом международных встреч, я знала, что надежды заснуть у меня не было. Я не могла перестать думать о том, что я должна сделать, чтобы поездка получилась как можно более продуктивной.

Впервые я побывала в Японии с Биллом, в то время находившимся на посту губернатора Арканзаса, в рамках визита торговой делегации этого штата. Япония не только была тогда ключевым союзником США, но и являлась предметом растущей тревоги в Соединенных Штатах. «Экономическое чудо» Японии вызвало в США к жизни глубинные страхи собственного застоя и упадка, как и расцвет Китая в XXI веке. На обложке вышедшей в 1987 году книги Пола Кеннеди «Взлет и падение великих держав» был изображен усталый Дядя Сэм, сходивший с мирового пьедестала, а сзади за ним наверх уже с решительным видом карабкался японский бизнесмен. Знакомо, не так ли? Когда японский конгломерат в 1989 году выкупил исторический Центр Рокфеллера в Нью-Йорке, в прессе это вызвало небольшую панику. «Распродажа Америки?» — вопрошала газета «Чикаго трибьюн».

В те дни законные опасения вызывало будущее экономики Америки, что помогло успешнее провести президентскую кампанию Билла в 1992 году. Тем не менее к тому времени, когда император Японии Акихито и императрица Митико приветствовали нас с Биллом в Императорском дворце в Токио летом 1993 года, нам уже было понятно, что Америка вновь обретает свою экономическую мощь. Япония же, напротив, столкнулась с проблемой «потерянного десятилетия» после того, как в стране лопнул финансовый пузырь активов и кредитов и множество банков и других компаний и предприятий оказались обременены безнадежными долгами. Темпы роста экономики Японии катастрофически замедлились, американцы весьма опасались этого относительно своей экономики — и весь этот комплекс вопросов вызывал озабоченность как у них, так и у нас. Япония по-прежнему являлась страной с одной из крупнейших экономик в мире, ключевым партнером США в противодействии мировому финансовому кризису. Я выбрала Токио в качестве первого пункта назначения своего турне, чтобы подчеркнуть, что наша новая администрация рассматривает союз с Японией в качестве краеугольного камня своей стратегии в регионе. В конце этого месяца президент Обама должен был встречаться в Вашингтоне с премьер-министром Японии Таро Асо, которому предстояло стать первым иностранным руководителем, встречающимся с новым президентом США в Овальном кабинете Белого дома.

С новой силой крепость нашего союза проявилась во время трагических событий марта 2011 года, когда на восточном побережье Японии произошло землетрясение мощностью 9 баллов, вызвавшее разрушительное цунами высотой несколько десятков метров и явившееся причиной аварии на атомной электростанции в Фукусиме. В этой «тройной катастрофе» погибло почти двадцать тысяч человек, пропали без вести сотни тысяч, она стала одной из самых значительных природных катастроф в истории по уровню нанесенного ущерба. Посольство США и 7-й флот США, который традиционно поддерживает давние и тесные дружеские связи с морскими силами самообороны Японии, быстро вступили в действие и совместно с японцами осуществляли доставку продовольствия и медикаментов, проведение поисково-спасательных операций, эвакуацию раненых, а также оказывали помощь в решении других жизненно важных задач. Эта операция получила название «Томодачи», что по-японски значит «друг».

В ходе моего первого визита, когда я сошла с трапа в Токио, меня ожидал бурный прием и множество почестей. Кроме обычного состава официальных лиц, в аэропорту меня приветствовали также две женщины-астронавта и члены Специальной Олимпийской сборной Японии²⁰.

Несколько часов были отведены на сон в историческом токийском отеле «Окура», в котором сохранился стиль и обстановка 1960-х годов (казалось, переносишься прямо в эпоху, показанную в сериале «Безумцы»), а затем последовала первая часть визита — экскурсия в исторический храм Мэйдзи. Вслед за этим закрутилась череда других мероприятий этого насыщенного дня: знакомство с персоналом и семьями посольства США, обед с министром иностранных дел, волнующие сердце встречи с семьями японских граждан, похищенных Северной Кореей, оживленная дискуссия со студентами Токийского университета в ходе встречи с общественностью, интервью с американскими и японскими журналистами, ужин с премьер-министром, а поздно ночью — встреча с главой оппозиционной партии. Это был первый из множества дней, наполненных до отказа событиями, которые следовали один за другим в течение четырех лет, и каждый из них нес с собой дипломатические и эмоциональные взлеты и падения.

Одним из самых ярких моментов той поездки был визит в императорский дворец по приглашению императрицы Митико, которая хотела вновь повидаться со мной. Я была удостоена этой редкой чести, поскольку еще в мою бытность на посту первой леди между нами установились очень теплые личные отношения, которыми мы обе очень дорожили. Мы с улыбкой поприветствовали друг друга и обнялись. Потом она провела меня в свои покои. Император присоединился к нам за чаем, когда мы разговаривали о том, в каких поездках каждому из нас довелось побывать.

* * *

Планирование такого сложного зарубежного турне требует усилий целого коллектива талантливых людей. Хума, к настоящему моменту заместитель руководителя аппарата госсекретаря, и заведующий отделом планирования мероприятий Лона Валморо, которым удавалось управляться с миллионом поступавших мне приглашений, ни разу не сбившись с ритма в процессе жонглирования ими, координировали эту деятельность во всем ее многообразии. Они неустанно следили за тем, чтобы не упустить лучшие идеи: где стоит побывать, в каких событиях принять участие. Я совершенно ясно дала понять, что не хочу ограничиваться только встречами в пределах министерств иностранных дел и дворцов, но хочу встречаться с простыми гражданами, прежде всего с общественными активистами и волонтерами, с журналистами, студентами и преподавателями, с представителями деловых кругов и профсоюзов, с религиозными лидерами, с представителями гражданской общественности, которые помогали обеспечивать подотчетность правительств и способствовали социальным переменам в обществе. Так я поступала с тех пор, как стала первой леди страны. В своем выступлении в 1998 году на Всемирном экономическом форуме в Давосе, в Швейцарии, я сравнила здоровое общество с табуретом, который опирается на все три свои ножки: ответственное правительство, открытую экономику и сильное гражданское общество. Эту третью ножку табурета слишком часто недооценивают или просто забывают о ней.

Благодаря Интернету, и особенно социальным сетям, граждане и общественные организации получили более широкий доступ к информации и более широкие возможности высказываться, чем когда-либо прежде. Теперь даже автократам пришлось обратить внимание на чувства своего народа, и это наглядно продемонстрировали события «арабской весны». Соединенные Штаты всегда придавали огромное значение установлению прочных отношений с общественностью зарубежных стран наряду с взаимоотношениями с их органами власти. Это позволяло создать более прочные партнерские отношения с нашими друзьями. Это помогало также обеспечивать поддержку нашим целям и ценностям в тех случаях, когда правительственные круги были не на нашей стороне, а народ поддерживал позицию США. Не раз бывало, что именно гражданские правозащитники и общественные организации способствовали достижению прогресса внутри страны. Они боролись с коррупцией в органах власти, активизировали инициативу широких масс, привлекали внимание к острым проблемам: нанесение вреда окружающей среды, нарушение прав человека, экономическое неравенство. С самого начала я хотела, чтобы Америка твердо стояла на их стороне, поощряла и поддерживала их усилия.

Моя первая встреча с общественностью проходила в Токийском университете. Я сообщила студентам, что Америка вновь готова выслушать их, и передала им слово. В ответ на меня обрушился целый шквал вопросов, и не только по основным темам беседы, например о будущем американо-японских двусторонних отношений или о продолжающемся мировом финансовом кризисе. Они также спрашивали о перспективах демократии в Бирме²¹, о безопасности ядерной энергетики (весьма прозорливо), о напряженности в отношениях с мусульманским миром, об изменении климата, а также о том, как женщине добиться успеха в обществе, где главенствуют мужчины. Это была моя первая встреча с общественностью, которых впоследствии было еще очень много. В ходе этих встреч я общалась с молодежью по всему миру. Мне очень нравилось слушать, что они думают по различным вопросам, и участвовать в предметном обсуждении этих тем с ними. Годы спустя я узнала, что в тот день в зале присутствовала дочь президента университета, позже она решила тоже стать дипломатом и поступила в Японии на дипломатическую службу.

Спустя несколько дней в Южной Корее я общалась с молодежью в женском университете Ихва в Сеуле. Там я осознала, что стремление сблизиться с молодежью может привести к выходу далеко за рамки традиционной проблематики внешней политики. Когда я поднялась на сцену в университете Ихва, зал взорвался громогласными криками приветствия. Затем девушки выстроились в очередь у микрофонов, чтобы задать мне порой очень личные вопросы — со всем возможным уважением, но и с нетерпением ожидая ответа.

Трудно ли иметь дело с женоненавистниками из числа мировых руководителей?

Я ответила, что уверена: многие руководители предпочитают вообще игнорировать тот факт, что, общаясь со мной, они имеют дело с женщиной. Но я стараюсь не позволять им вести себя подобным образом. (Тем не менее в общественной жизни женщины по-прежнему сталкиваются с неравноправием и двойными стандартами, это печальная реальность. Даже такие лидеры, как бывший премьер-министр Австралии Джулия Гиллард, сталкивались с возмутительными проявлениями сексизма, такое не должно происходить ни в одной стране мира.)

Не могли бы вы рассказать нам о вашей дочери Челси?

Я могу часами говорить, отвечая на этот вопрос. Но достаточно сказать, что она замечательный человек и я ею очень горжусь.

Как бы вы описали, что такое любовь?

На этот вопрос я сначала рассмеялась и сказала, что я теперь официально чувствую себя скорее обозревателем-консультантом раздела психологической помощи, чем госсекретарем. Подумав, я продолжила:

— Как можно описать любовь? Вот поэты тысячелетиями пишут о любви. Пишут об этом и психологи, и самые разные литераторы. На мой взгляд, все, что можно об этом написать, всегда будет отличаться от реальных чувств, которые мы испытываем, потому что это глубоко личные отношения. Мне очень повезло, потому что мой муж — мой лучший друг. Мы с ним вместе уже очень давно, больше, чем лет большинству из вас.

Казалось, что эти девушки чувствовали личную связь со мной. Удивительным образом они не испытывали смущения и общались со мной уверенно, как будто я была их подругой или наставницей, а не государственным руководителем из далекой страны. Мне хотелось быть достойной их восхищения. Я также надеялась, что, говоря с ними лицом к лицу, мне удастся преодолеть культурные различия и, возможно, заставить их по-новому взглянуть на Америку. После Японии подобные встречи проходили в Индонезии, в Джакарте. Там я разговаривала со школьниками в начальной школе, где когда-то учился президент Обама. В ходе той поездки в Индонезию я также побывала на съемках телепередачи «Удивительное шоу», пользующейся большой популярностью в этой стране. Там я почувствовала себя как на музыкально-развлекательном канале Эм-ти-ви. Между отрывками передачи оглушительно громыхала музыка, все ведущие выглядели так молодо, что казалось, это школьники, а не ведущие национального ток-шоу.

Мне задали вопрос, который я слышала повсюду: как я могу работать с президентом Обамой после того, как мы так остро соперничали с ним во время президентской гонки? Индонезия еще очень молодая демократическая страна. Ее многолетний правитель Сухарто был свергнут в 1998 году на волне народных протестов, а первые прямые президентские выборы были проведены лишь в 2004 году. Так что не было ничего удивительного в том, что люди здесь больше привыкли к тому, что политические противники скорее попадут в тюрьму или будут отправлены в изгнание, чем их назначат возглавлять дипломатическую службу. Я рассказала, что пережить поражение после упорной борьбы с кандидатом в президенты США Обамой на президентских выборах было непросто, но демократия работает лишь в том случае, если политические лидеры ставят общее благо превыше личных интересов. Я рассказала им, что приняла его предложение работать в его администрации, потому что мы оба любим нашу страну. Это был первый из множества случаев, когда наше сотрудничество служило примером для народов других стран, которые пытались понять, что такое демократия.

Накануне вечером за ужином с лидерами гражданского общества в Музее Национального архива в Джакарте мы обсуждали исключительно сложные задачи, которые стояли перед руководством и народом Индонезии: необходимость укрепить демократические процессы, ислам, современность и права женщин в стране с самым большим мусульманским населением в мире. В предыдущие полвека Индонезия играла скромную роль в политике региона. Когда пятнадцать лет назад я посетила эту страну в качестве первой леди, она была еще очень бедной и недемократической. К 2009 году здесь под прогрессивным руководством президента Сусило Бамбанг Юдойоно уже произошло много перемен к лучшему. Возросшее экономическое благосостояние страны позволило многим покончить с нищетой. Индонезия стремилась поделиться с другими азиатскими странами своим опытом перехода от диктаторского правления.

Руководитель страны Юдойоно, который глубоко разбирался в динамике становления дипломатических связей в регионе и имел собственное видение дальнейшего развития своей страны, произвел на меня большое впечатление. Во время нашей первой беседы он призвал меня осуществлять новый подход в отношении Бирмы, где вот уже много лет правила репрессивная военная хунта. Юдойоно уже дважды встречался с верховным правителем Бирмы, военным диктатором генералом Тан Шве, который предпочитал вести затворнический образ жизни. Руководитель Индонезии сообщил мне, что хунта проявляет признаки готовности сделать первые шаги в направлении демократизации при условии, что Америка и международное сообщество вместе окажут им помощь в этом отношении. Я внимательно выслушала мудрые советы Юдойоно, впоследствии мы поддерживали тесный контакт по развитию демократии в Бирме. Наши связи с Индонезией, как показало время, стали, пожалуй, одним из самых замечательных достижений за период моего пребывания на посту госсекретаря.

Джакарта, кроме того, являлась постоянным местом расположения штаб-квартиры АСЕАН. Вашингтонские сторонники этой региональной организации призывали меня сделать сотрудничество с ней одним из приоритетных направлений своей деятельности. Один японский журналист в своем интервью в Токио отметил, что многие в Юго-Восточной Азии испытывают огромное разочарование в связи с тем, что никто из американских официальных лиц не присутствовал на последних конференциях стран АСЕАН. В регионе это рассматривали как показатель ослабления американского присутствия в Азиатско-Тихоокеанском регионе на фоне того, что Китай, напротив, стремился расширить свое влияние. Этот журналист задал мне вопрос, планирую ли я продолжить данный курс или же буду стремиться оживить наши связи. Этот вопрос свидетельствовал о том, что в Азии остро ощущали недостаток зримых признаков руководящей роли США. Я ответила, что развитие отношений с такими организациями, как АСЕАН, являлось важной составляющей нашей политики в регионе и что я планировала как можно чаще лично присутствовать на заседаниях АСЕАН. Если мы ставили себе целью улучшить наши позиции в Юго-Восточной Азии, к чему стремился и Китай, а также способствовать более тесному сотрудничеству со странами этого региона в области торговли, безопасности и защиты окружающей среды, то лучше всего было начинать с сотрудничества с АСЕАН.

Ни один из моих предшественников на посту госсекретаря США еще не посещал штаб-квартиру этой организации. Генеральный секретарь АСЕАН Сурин Питсуван, встречая меня, преподнес мне букет желтых роз и пояснил, что индонезийцы считают желтый цвет символом надежды и новых начинаний.

— Ваш визит свидетельствует о серьезности намерений Соединенных Штатов прекратить свое дипломатическое отсутствие в регионе, — сказал он.

Его приветственные слова были подчеркнуто критичны, но относительно наших намерений он был совершенно прав.

* * *

Следующим пунктом назначения в моем турне была Южная Корея, богатая, передовая и демократическая страна, ключевой союзник США в регионе, расположенный в непосредственной близости к воинственному северному соседу, известному своим репрессивным режимом. Американские войска бдительно следили за ситуацией и помогали охранять страну еще со времен окончания Корейской войны в 1953 году. В ходе моих встреч с президентом Ли Мён Баком и другими высокопоставленными должностными лицами Республики Корея я заверила их, что, несмотря на изменения в кадровом составе администрации США, готовность Соединенных Штатов обеспечивать защиту Южной Кореи не уменьшилась.

Северная Корея, напротив, являлась самым закрытым тоталитарным государством в мире. Из 25 миллионов человек его населения большинство жило в условиях крайней нищеты. Политический гнет стал практически всеобъемлющим. Страну часто охватывал голод. Тем не менее режим этой страны, руководителем которого в первые годы работы администрации Обамы был стареющий и эксцентричный Ким Чен Ир (в последующем его сменил его младший сын Ким Чен Ын), бóльшую часть ограниченных ресурсов страны направлял на поддержку национальных вооруженных сил, разрабатывал ядерное оружие и противостоял соседним странам.

В 1994 году администрация Клинтона вела переговоры по заключению соглашения с Северной Кореей. В соответствии с ним эта страна должна была взять на себя обязательства по прекращению разработки и строительства объектов, которые, по признанию многочисленных экспертов, скорее всего, имели отношение к секретной программе создания ядерного оружия. В обмен на это Северной Корее была гарантирована помощь в строительстве двух небольших ядерных реакторов для АЭС, а не для обогащения плутония для ядерного оружия. Соглашение также предусматривало способы нормализации отношений между двумя нашими странами. К сентябрю 1999 года с Северной Кореей было достигнуто соглашение о временном прекращении испытаний ракет дальнего радиуса действия. В октябре 2000 года госсекретарь США Мадлен Олбрайт посетила Северную Корею. В ходе своего визита она сделала попытку выяснить намерения режима и провести переговоры по еще одному соглашению. Согласно этому соглашению Северная Корея должна была продолжить сотрудничество в сфере проведении инспекций ее объектов. К сожалению, на фоне многочисленных обещаний, которые были даны северокорейской стороной, всеобъемлющее соглашение так и не было достигнуто. Новый президент США Джордж Буш вскоре после своего вступления в должность изменил политику на данном направлении и в своем ежегодном послании конгрессу в 2002 году назвал Северную Корею частью «оси зла». Появились доказательства того, что Северная Корея тайно проводит обогащение урана, а в 2003 году она возобновила обогащение плутония. К концу правления администрации Буша Пхеньян создал такое количество ядерного оружия, которое представляет собой угрозу Южной Корее и всему региону.

В своих публичных выступлениях в Сеуле я вновь обратилась с призывом к Северной Корее полностью прекратить разработку ядерного оружия и допустить международную инспекцию на соответствующие объекты для однозначного подтверждения прекращения работ в этом направлении. Администрация Обамы выразила готовность приступить к нормализации двусторонних отношений и заключить постоянный мирный договор между нашими странами взамен долгосрочного соглашения о перемирии на полуострове, а также гарантировала помощь в удовлетворении потребностей северокорейцев в энергоносителях и других экономических и гуманитарных нужд северокорейского народа. В противном случае, предупредила я, будет продолжена международная изоляция режима. Администрация Обамы предприняла попытку строить наши взаимоотношения с шага навстречу, несмотря на нашу уверенность, что в течение всего нашего срока эти контакты будут развиваться драматически. Такое положение дел длилось уже десятилетия, и не мне одной казалось, что шансов на успех достаточно мало. Однако, как и в отношении Ирана, еще одной страны, режим которой вынашивал планы создания ядерного оружия, мы начали с предложения о сотрудничестве в надежде, что оно будет принято. Мы понимали, что в случае отказа Северной Кореи от нашего предложения будет легче повлиять на другие страны в оказании давления на режим этой страны. Особенно важно было, чтобы Китай, давний покровитель и защитник режима в Пхеньяне, принял участие в создании единого международного фронта по противодействию Северной Корее.

Ответа пришлось ждать недолго.

В следующем месяце, марте 2009 года, группа американских тележурналистов готовила репортаж с границы между Китаем и Северной Кореей для телеканала «Current TV», основанного бывшим вице-президентом Альбертом Гором, а затем проданного телеканалу «Аль-Джазира». Журналисты приехали, чтобы документально подтвердить рассказы северокорейских женщин, которых продали за границу и заставили заниматься проституцией и другими формами современного рабства. На рассвете 17 марта местный проводник провел американцев по реке Туманган, которая разделяет эти две страны. Было начало весны, и река была еще покрыта льдом. Съемочная группа проследовала за проводником по льду и практически приблизилась к северокорейской стороне реки. По словам журналистов, затем они вернулись на китайскую территорию. Вдруг появились северокорейские пограничники и взяли их под прицел. Американцы побежали, и продюсеру, как и местному проводнику, удалось спастись. Но двум женщинам-журналисткам, Юне Ли и Лоре Линг, повезло меньше. Их задержали и переправили на другой берег реки в Северную Корею, где приговорили к двенадцати годам каторжных работ.

Два месяца спустя Северная Корея провела подземное ядерное испытание и объявила, что больше не признает условий перемирия 1953 года. В соответствии с обещанием, которое дал в своей инаугурационной речи президент Обама, мы протянули Северной Корее открытую ладонь, но в ответ она направила на нас сжатый кулак.

Сначала мы должны были удостовериться, дадут ли какой-нибудь результат попытки воздействовать на Северную Корею посредством Организации Объединенных Наций. В тесном сотрудничестве с Сьюзен Райс, полномочным представителем США в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, я часами вела телефонные переговоры с высшим руководством в Пекине, Москве, Токио и в столицах других стран, призывая всех оказать поддержку жесткой резолюции ООН о введении санкций против режима в Пхеньяне. Все соглашались с тем, что недопустимо проводить ядерное испытание, однако принятие конкретных мер в сложившихся условиях — это совсем другой вопрос.

— Я знаю, что для вашего правительства это затруднительная ситуация, — сказала я во время одного такого телефонного разговора министру иностранных дел Китая Яну Цзечи, — [но] если мы будем действовать сообща, у нас есть шанс изменить представления Северной Кореи о том, во что ей обойдется продолжение разработки ракетно-ядерного оружия.

Ян Цзечи ответил мне, что Китай разделяет нашу озабоченность по поводу региональной гонки вооружений, и мы достигли договоренности о необходимости «соответствующего и тщательно выверенного» ответа на эти действия. Я надеялась, что «соответствующий и тщательно выверенный» не означало «слабый и неэффективный».

К середине июня наши усилия дали свои результаты. Все члены Совета Безопасности ООН договорились ввести дополнительные санкции. Нам пришлось пойти на некоторые уступки, чтобы получить поддержку Китая и России, однако это были на тот момент самые жесткие меры, которые когда-либо применялись в отношении Северной Кореи, и я была рада, что мы смогли наконец объединить международное сообщество и убедить его дать Северной Корее единый отпор.

Но как помочь арестованным журналистам? Мы узнали, что Ким Чен Ир готов отпустить этих женщин, если высокопоставленные представители США нанесут визит в Северную Корею и будут лично ходатайствовать об их освобождении. Я обсуждала этот вопрос с президентом Обамой и другими членами команды национальной безопасности. Может быть, попросить поехать самого Альберта Гора? Или, может быть, бывшего президента США Джимми Картера, известного своей гуманитарной деятельностью во всем мире? А может быть, Мадлен Олбрайт, у которой был уникальный опыт общения с руководством Северной Кореи с учетом ее дипломатической деятельности в 1990-х годах? Однако северокорейцы уже определили конкретного представителя США: им должен был стать мой муж Билл. Это просьба была удивительна. С одной стороны, правительство Северной Кореи постоянно делало в мой адрес абсурдные выпады в связи с ядерной проблемой, называя меня, среди всего прочего, «забавной леди». (Пропагандистская машина Северной Кореи славится своими переходящими всякие границы и зачастую бессмысленными риторическими выпадами. Так, однажды северокорейцы назвали вице-президента Байдена «наглым преступником». В Интернете даже появился «произвольный производитель ругательств», который в большом количестве вырабатывал пародии на их оскорбления.) С другой стороны, Ким Чен Ир, по-видимому, питал определенную слабость к моему мужу с тех пор, как Билл после смерти его отца Ким Ир Сена в 1994 году направил телеграмму соболезнования. И, конечно же, Ким Чен Ир хотел всеобщего внимания в ходе предстоявшей миссии спасения во главе с бывшим президентом США.

Я беседовала с Биллом по этому вопросу. Он был готов поехать, если это приведет к освобождению двух журналистов. Альберт Гор и семьи задержанных женщин также призывали Билла осуществить данную миссию. Однако многие в Белом доме выступили против поездки Билла. Кто-то из них, возможно, питал к Биллу негативные чувства в связи с праймериз 2008 года, но большинство просто не хотели, чтобы нецивилизованное поведение Ким Чен Ира было вознаграждено таким высоким уровнем визита и вызвало потенциальную обеспокоенность у наших союзников. Это был весьма щекотливый момент: мы должны были соблюсти баланс интересов и сделать все, что необходимо, чтобы спасти двух невинных американских граждан, избежав при этом нежелательных геополитических последствий.

Я считала, что стоило попробовать. Северокорейцы уже извлекли из данного инцидента все, что было возможно, и теперь им требовалось какое-либо оправдание для освобождения женщин. Кроме того, если мы не попытаемся как-то решить этот вопрос, наша работа с Северной Кореей по другим направлениям может быть приостановлена из-за задержания журналисток. Когда я подняла этот вопрос непосредственно в разговоре с президентом Обамой во время обеда в конце июля, он согласился с моими доводами насчет того, что для нас это было наилучшим шансом.

Хотя поездка Билла с небольшой командой считалась «частной миссией», они перед отъездом были тщательно проинструктированы. Несколько пикантным, но важным моментом в ходе их подготовки являлся совет не улыбаться (и не хмуриться), когда они будут одариваться обязательными в таких случаях официальными фотографиями Ким Чен Ира.

В начале августа Билл отбыл со своей миссией. Пробыв в Северной Корее двадцать часов и встретившись непосредственно с Ким Чен Иром, он смог добиться немедленного освобождения журналистов. Они вместе с Биллом вернулись домой в Калифорнию, где их встретили семьи, друзья и телекамеры. Официальные кадры, опубликованные северокорейским режимом, были достаточно ходульными, ни один из американцев на них не улыбался. Впоследствии Билл шутил, что он чувствовал себя так, словно пробовался на роль Джеймса Бонда. Тем не менее он считал, что его успех являлся доказательством: даже от этого изолированного режима можно добиться позитивной реакции, по крайней мере в некоторых вопросах, если найти правильное сочетание стимулов.

К сожалению, впереди нас ожидали более серьезные проблемы. Однажды в марте 2010 года поздним вечером патрульный корабль ВМС Южной Кореи «Чхонан» находился вблизи северокорейских территориальных вод. Это был холодный вечер, и большинство из 104 южнокорейских моряков либо отдыхали, либо ужинали, либо тренировались. Внезапно в корпус корабля попала торпеда, выпущенная из неизвестного источника. Взрыв разорвал корабль на части, и тот затонул в Желтом море. Сорок шесть моряков погибли. В мае следственная комиссия ООН пришла к выводу, что ответственность за неспровоцированную атаку на корабль «Чхонан», скорее всего, лежит на сверхмалой подводной лодке ВМС Северной Кореи. В то время как Совет Безопасности ООН единогласно осудил это нападение, Китай заблокировал резолюцию, в которой непосредственно упоминалась Северная Корея и содержался призыв к соответствующим ответным действиям. В данном случае в полной мере проявились противоречивые действия Китая. С одной стороны, Пекин утверждал, что превыше всего ценит стабильность в регионе, с другой стороны, он молчаливо попустительствовал неприкрытой агрессии, которая являлась очевидно дестабилизирующим фактором.

В июле 2010 года я с Бобом Гейтсом вернулась в Южную Корею, чтобы встретиться с нашими коллегами и продемонстрировать Пхеньяну, что Соединенные Штаты продолжают твердо отстаивать интересы своих союзников. Мы поехали в Пханмунчжом, в демилитаризованную зону, которая с 1953 года разделяет Северную и Южную Корею. Демилитаризованная зона имеет в ширину четыре километра и тянется вдоль всего Корейского полуострова по 38-й параллели. Это заминированная и самая укрепленная в мире граница, она является одной из самых опасных. Под небом, не предвещавшим ничего хорошего, мы поднялись на замаскированный пункт наблюдения, расположенный ниже сторожевой башни и флагштока с флагами Соединенных Штатов, Организации Объединенных Наций и Республики Корея. Когда мы стояли за мешками с песком и смотрели в бинокль на территорию Северной Кореи, прошел небольшой дождь.

Пока я осматривала демилитаризованную зону, мне в голову пришла мысль: просто удивительно, как это узкая полоска земли разделяет два совершенно разных мира. Южная Корея выступала ярким примером прогресса, эта страна успешно перешла от нищеты и диктатуры к процветанию и демократии. Ее руководители заботились о благополучии своих граждан, ее молодые люди вырастали в атмосфере свободы и широких возможностей, не говоря уже о самых быстрых в мире темпах технологичного развития страны. И всего в четырех километрах отсюда лежала Северная Корея, земля страха и голода. Контраст был весьма удручающим, если не сказать более того: трагичным.

Мы с Бобом посетили находившийся поблизости штаб сил ООН, где нам и нашим южнокорейским партнерам была представлена информация по военным вопросам. Мы также побывали в здании, которое расположено прямо на границе, половина — на территории Северной Кореи и половина — на территории Южной. Оно предназначено для организации переговоров между двумя сторонами. Там даже есть длинный стол переговоров, который находится точно на демаркационной линии. Когда мы там прохаживались, северокорейский солдат стоял всего в нескольких дюймах от нас, глядя на нас через окно с каменным выражением лица. Может быть, ему было просто любопытно. Но если его целью было запугать нас, то ему это не удалось. Я продолжала слушать нашего сопровождающего, а Боб весело улыбнулся. Фотограф запечатлел этот необычный момент, снимок был опубликован на первой полосе «Нью-Йорк таймс».

Во время наших встреч с представителями Южной Кореи мы с Бобом обсудили шаги, которые мы могли бы предпринять, чтобы оказать давление на Северную Корею и препятствовать ее дальнейшим провокационным действиям. Мы договорились организовать наглядную демонстрацию силы, чтобы успокоить наших друзей и ясно дать понять, что Соединенные Штаты намерены защищать региональную безопасность. Мы объявили о новых санкциях и о том, что авианосец «Джордж Вашингтон» направится к берегам Кореи и проведет совместные с ВМС Южной Кореи учения. В целом в четырехдневном учении должны были принять участие восемнадцать кораблей, около двухсот самолетов и около восьми тысяч американских и южнокорейских военнослужащих. И в Пхеньяне, и в Пекине выразили негодование в связи с предстоявшими военно-морскими учениями, что означало, что наш намек был понят.

В тот вечер президент Южной Кореи Ли Мён Бак устроил ужин для нас с Бобом в Голубом доме, своей официальной резиденции. Он поблагодарил нас за то, что мы в трудную минуту поддержали Южную Корею, и, как он это часто делал, сравнил свою собственную судьбу с историей своей страны. У него было трудное детство, и Южная Корея тоже когда-то была беднее, чем Северная Корея, но с помощью Соединенных Штатов и международного сообщества ей удалось добиться успехов в развитии экономики. И это было напоминанием о наследии ведущей роли США в Азии.

* * *

Другим направлением нашей деятельности в рамках резкой смены стратегии было более активное вовлечение Индии в политическую жизнь Азиатско-Тихоокеанского региона. Мы исходили из того, что, если еще одно крупное демократическое государство будет играть в регионе активную политическую роль, это послужит стимулом для других стран ориентироваться на принципы политической и экономической открытости, а не следовать примеру Китая как авторитарной страны государственного капитализма.

У меня остались приятные воспоминания о моей первой поездке в Индию в 1995 году вместе с Челси. Мы посетили один из приютов для сирот, относившийся к миссии матери Терезы, скромной католической монахини, чьи милосердие и святость превратили ее во всемирную знаменитость. Приют был полон новорожденных девочек, которых бросили на улице или оставили у двери приюта, чтобы монахини нашли их. Так как они не были мальчиками, семьи не были заинтересованы в них. Наш визит побудил местные власти заасфальтировать грунтовую дорогу, ведущую в приют, что было воспринято монахинями как небольшое чудо. Когда мать Тереза в 1997 году умерла, я возглавляла американскую делегацию на ее похоронах в Калькутте. Мы воздали дань уважения ее замечательному гуманистическому подвигу. Ее в открытом гробу пронесли по многолюдным улицам, и президенты, премьер-министры, религиозные лидеры разных конфессий возлагали венки из белых цветов на погребальный катафалк. Позже ее преемница пригласила меня на неофициальную встречу в штаб-квартире ее монашеской конгрегации «Сестры — миссионерки любви». В простом белоснежном зале, освещенном только рядами мерцавших церковных свеч, монахини, тихо молясь, стояли вокруг закрытого гроба, принесенного сюда для последнего упокоения. К моему удивлению, они попросили меня сотворить свою молитву. Я поколебалась, затем склонила голову и поблагодарила Бога за предоставленную мне возможность узнать эту хрупкую, сильную, святую женщину, когда она была еще жива.

Моя первая поездка в Индию в качестве госсекретаря состоялась летом 2009 года. За четырнадцать лет с тех пор, как я впервые побывала здесь, товарооборот между нашими странами вырос с менее чем 10 миллиардов долларов до более чем 60 миллиардов. Продолжая расти, в 2012 году он составит почти 100 миллиардов долларов. Хотя еще оставалось слишком много барьеров и ограничений в этой области, американские компании постепенно получали доступ к индийскому рынку, способствуя тем самым созданию рабочих мест и возможностей в обеих странах. Индийские компании также инвестировали в Соединенные Штаты, и многие высококвалифицированные индийские рабочие обращались за визами в США и содействовали созданию инновационных американских компаний. Более ста тысяч индийских студентов ежегодно находились на обучении в Соединенных Штатах. Некоторые из них в последующем возвращались на родину, чтобы применить там свои знания и навыки, но многие оставались, чтобы внести свой вклад в американскую экономику.

В Дели я встречалась с представителями разных слоев общества, в том числе с премьер-министром Индии Манмоханом Сингхом, крупными предпринимателями, предпринимателями из числа женщин, учеными в области климата и энергетики, со студентами. Я была очень рада встретиться с Соней Ганди, главой партии Индийский национальный конгресс, с которой я познакомилась в 1990-х годах. Она и премьер-министр Сингх объяснили мне, как трудно было проявить сдержанность по отношению к Пакистану после скоординированных террористических актов, организованных в Мумбаи в ноябре 2008 года. Они мне ясно дали понять, что в случае повторных аналогичных акций подобной сдержанности уже не следовало ожидать. Индейцы называли теракты 26 ноября 2008 года «событиями 26/11», по аналогии с «событиями 9/11» — терактами в США 11 сентября 2001 года. В знак солидарности с народом Индии я решила остановиться в элегантном старинном отеле «Тадж-Махал палас» в Мумбаи, ставшем одним из объектов ужасных терактов, в результате которых погибло 164 человека, в том числе 138 индейцев и четыре американца. Я посетила также мемориал в Мумбаи. Тем самым я хотела продемонстрировать, что жители этого города не были запуганы произошедшим и что Мумбаи был открыт для бизнеса.

В июле 2011 года, во время душной летней жары, я посетила индийский портовый город Ченнаи на берегу Бенгальского залива, коммерческий центр, находящийся на пересечении важных торговых путей и маршрутов транспортировки в Юго-Восточной Азии. Ни один из госсекретарей США ранее еще не посещал этот город, и мне хотелось показать, что мы понимали: Индия больше, чем Дели и Мумбаи. В публичной библиотеке Ченнаи, крупнейшей в стране, я выступила с речью о роли Индии на мировой арене, прежде всего в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Я отметила, что у Индии есть исторические связи в Юго-Восточной Азии, поскольку купцы использовали Малаккский пролив, чтобы добраться до индуистских храмов, которые во множестве находились в этом районе. Я выразила надежду, что Индия сможет преодолеть свой затяжной конфликт с Пакистаном и стать страной, более активно выступающей в защиту демократии и свободной рыночной экономики в Азии. Я подчеркнула в своей речи перед аудиторией в Ченнаи, что Соединенные Штаты поддерживают политику Индии «Смотреть на Восток». Нам хотелось, чтобы эта политика одновременно также означала «Вести за собой Восток».

Несмотря на некоторые отдельные различия в наших взглядах, стратегические основы наших отношений с Индией (общие демократические ценности, экономические задачи и дипломатические приоритеты) обеспечивали заинтересованность обеих наших стран в более тесном сближении. Мы вступали в новый, более зрелый этап в наших отношениях.

* * *

Основной целью нашей стратегии в Азии являлось содействие политическим реформам и экономическому росту. Мы стремились к тому, чтобы в XXI веке все народы Азии стали не только более процветающими, но и более свободными. А расширение их свободы, я была уверена, привело бы к дальнейшему повышению их благосостояния.

Многие страны региона задавались вопросом, какая модель управления подходит им больше всего. Для некоторых политических руководителей экономический рост Китая и сочетание в этой стране авторитаризма и государственного капитализма являлись весьма привлекательным примером. Нам часто доводилось слышать, что демократия может подходить для любого другого уголка Земли, но только не для Азии. Эти критики предполагали, что демократия не вписывается в логику истории развития региона, возможно, даже противоречит азиатским ценностям.

Эти теории можно было легко опровергнуть. Япония, Малайзия, Южная Корея, Индонезия, Тайвань являлись демократическими обществами, которые предоставляли своим народам широкие экономические возможности. В соответствии с данными неправительственной организации «Фридом хаус», в период с 2008 по 2012 год Азия была единственным регионом в мире, в котором отмечалась устойчивая динамика в области обеспечения политических прав и гражданских свобод. В качестве примера можно привести Филиппины, где в 2010 году были проведены выборы, которые были оценены как значительно более демократичные по сравнению с предыдущими. Новый президент страны, Бенигно Акино III, начал кампанию по борьбе с коррупцией и повышению информационной открытости. Филиппины были ценным союзником Соединенных Штатов, и когда в конце 2013 года на эту страну обрушился сильный тайфун, наши совместные усилия и активная помощь со стороны ВМС США позволили быстро преодолеть его последствия. Безусловно, необходимо упомянуть и Бирму. К середине 2012 года предсказанные президентом Индонезии Юдойоно демократические реформы и процессы повышения информационной открытости находились в этой стране в самом разгаре, и Аун Сан Су Чжи, которая десятилетия провела в тюрьме, олицетворяя собой совесть своего народа, теперь работала в парламенте.

Были, однако, и другие примеры, которые являлись менее обнадеживающими. Слишком многие азиатские правительства продолжали сопротивляться реформам, ограничивали доступ своих граждан к информации и препятствовали высказыванию ими своего мнения, а за выражение несогласия сажали их в тюрьму. При Ким Чен Ыне Северная Корея оставалась самой закрытой страной в мире с репрессивным режимом. Это трудно себе представить, но при нем ситуация стала еще хуже. Камбоджа и Вьетнам добились определенного прогресса, но он был недостаточен. Во время своего визита во Вьетнам в 2010 году я узнала, что за несколько дней до моего приезда несколько известных блогеров были арестованы. В ходе встреч с вьетнамскими чиновниками я высказала опасения по поводу необоснованных ограничений основных свобод, включая аресты и суровые судебные приговоры, которые излишне часто применялись к политическим диссидентам, правозащитникам, блогерам, католическим активистам и буддийским монахам и монахиням.

В июле 2012 года я совершила еще одну длительную поездку по региону, которая на этот раз была призвана подчеркнуть, что демократия и процветание идут рука об руку. Я вновь сначала посетила Японию, одну из наиболее сильных и богатых демократических стран в мире, а затем Вьетнам, Камбоджу и Лаос.

В Лаосе я стала первым госсекретарем США, прибывшим с визитом в эту страну за последние пятьдесят семь лет. От этого краткого визита у меня остались следующие впечатления. Во-первых, в Лаосе все еще чувствовалось сильное влияние коммунистической партии, которая, в свою очередь, находилась под постоянно усиливающимся экономическим и политическим влиянием Китая. Пекин воспользовался этой ситуацией, чтобы организовать в стране добычу природных ископаемых и инициировать строительство объектов, которые не могли повысить жизненный уровень рядовых лаосских граждан. Во-вторых, лаосцы продолжали ощущать ужасные последствия интенсивных бомбардировок США во время Вьетнамской войны. Лаос заслужил тяжкую честь называться «самой разбомбленной страной в мире». Именно поэтому я посетила организованный при поддержке Агентства международного развития США проект в столице Лаоса Вьентьяне, который был призван обеспечить протезирование и реабилитацию тысяч взрослых и детей, по-прежнему лишающихся конечностей в результате поражения кластерными бомбами. Множество таких бомб еще оставалось на трети территории страны, нашли и обезвредили только 1 % из них. Я считала, что в связи с этим у Соединенных Штатов были соответствующие бессрочные обязательства, и была весьма воодушевлена тем, что в 2012 году конгресс в три раза увеличил финансирование мероприятий по очистке территории Лаоса от неразорвавшихся боеприпасов для ускорения этих работ.

Изюминкой летней поездки 2012 года по Азии была Монголия, которую я впервые посетила с незабываемым визитом в 1995 году. Это было трудное время для страны, которая была зажата между северной частью Китая и Сибирью. В течение десятилетий советского господства кочевому обществу пытались навязать сталинскую культуру. Когда помощь от Москвы прекратилась, вся национальная экономика рухнула. Но, как и многие другие, я была очарована суровой красотой Монголии, ее бескрайними, открытыми всем ветрам степями, ее энергичным, решительным и гостеприимным народом. В традиционной юрте, которая называется гэр, семья кочевников предложила мне миску кобыльего молока, которое на вкус было похоже на теплый суточный йогурт без каких-либо добавок. На меня произвели сильное впечатление студенты, активисты и правительственные чиновники, с которыми я встречалась в столице, их готовность обеспечить переход страны от однопартийной коммунистической диктатуры к плюралистической и демократической политической системе. Им предстоял нелегкий путь, но они были полны решимости попытаться сделать это. Я сказала им, что отныне, если кто-либо выразит сомнение в том, что демократия может прижиться в новых уголках Земли, ранее непригодных для этого, я им отвечу: «Приезжайте в Монголию! Посмотрите на людей, готовых участвовать в демонстрациях при минусовых температурах и преодолевать огромные расстояния, чтобы отдать свои голоса на выборах».

Когда я вернулась сюда спустя семнадцать лет, я увидела, что многое в Монголии и по соседству с ней изменилось. Быстрое экономическое развитие Китая и его ненасытный интерес к природным ресурсам породил в Монголии, располагающей огромными запасами меди и других полезных ископаемых, активное развитие горнодобывающей промышленности. Ее экономика в течение 2011 года выросла более чем на 17 %, и некоторые эксперты прогнозировали в течение следующего десятилетия более высокие темпы экономического роста в Монголии, чем в любой другой стране. Большинство монгольских граждан были все еще бедны, и многие продолжали вести кочевой образ жизни, однако влияние мировой экономики, которое раньше никак не сказывалось на стране, теперь проявлялось в полной мере.

Когда я появилась в Улан-Баторе, который раньше был сонной столицей, я была поражена произошедшими изменениями. Блиставшие стеклом небоскребы возвышались на фоне нагромождения традиционных юрт и старых домов советской постройки. На площади Сухэ-Батора солдаты в национальной форме стояли в карауле в тени нового магазина «Луи Виттон»²². Я вошла в Дом Правительства, здание сталинской эпохи, миновала огромную статую Чингисхана, монгольского воина XIII века, чья империя охватывала земли, с которыми по площади не могла сравниться никакая другая империя. Советский режим подавлял культ личности этого хана, однако теперь он вернулся и проявлялся с удвоенной силой. В Доме Правительства я встретилась с президентом Монголии Цахиагийном Элбэгдоржем в его протокольной юрте. Мы сидели в традиционном кочевом шатре в правительственном здании сталинской эпохи и обсуждали будущие перспективы стремительно развивавшейся азиатской экономики. Это ли не столкновение совершенно разных миров!

После моего визита в 1995 году в Монголии заметно окрепли демократические принципы. В стране прошло шесть успешных парламентских выборов. По телевидению можно было наблюдать, как монголы, представлявшие весь политический спектр, открыто и бурно обсуждали различные идеи. Долгожданный закон о свободе информации предоставил гражданам страны возможность получить более ясное представление о различных аспектах деятельности своего правительства. Наряду с этим прогрессом были также и причины для беспокойства. Активное развитие горнодобывающей промышленности усугубило проблемы коррупции и неравенства, а Китай начал проявлять повышенный интерес к своему северному соседу, который стал для него чрезвычайно полезным. Монголия оказалась на перепутье: либо продолжать двигаться демократическим путем и использовать свои новые ресурсы для повышения уровня жизни всего народа, либо очутиться на орбите интересов Пекина и стать худшим примером такого явления, как «ресурсное проклятие»²³. Я надеялась поощрять первый вариант и препятствовать второму.

Время для этого было весьма благоприятным. «Сообщество демократий», основанная в 2000 году под руководством госсекретаря США Мадлен Олбрайт межправительственная коалиция демократических государств, ставившая целью укреплять демократические нормы и институты, прежде всего в странах бывшего советского блока, провело в Улан-Баторе конференцию на высшем уровне. Это расширило возможности по укреплению демократических процессов в Монголии и позволило донести до стран Азии идею о важности демократии и обеспечения прав человека. Весьма существенным было то, что этот форум состоялся в стране, непосредственно граничащей с Китаем.

Ни для кого не секрет, что Китай является центром антидемократического движения в Азии. Лауреатом Нобелевской премии мира 2010 года стал находившийся в тюрьме китайский правозащитник Лю Сяобо, и весь мир принял к сведению информацию об отсутствии лауреата на церемонии его награждения в Осло. После этого я предупредила, что этот факт может стать «символом нереализованного потенциала и неисполненных надежд великой страны». Ситуация еще более ухудшилась в 2011 году, когда в его начале в течение нескольких месяцев были необоснованно задержаны и арестованы десятки адвокатов по делам, составлявшим публичный интерес, писателей, художников, интеллектуалов и гражданских активистов. Среди них был и известный художник Ай Вэйвэй, в защиту которого выступила я и многие другие.

В своем выступлении в Улан-Баторе я объяснила, почему демократическое будущее в Азии являлось правильным выбором. В Китае и в некоторых других странах противники демократии утверждали, что она может угрожать стабильности, пробудив к жизни в массах хаотичное начало. Однако у нас было множество доказательств того, что демократия на самом деле благоприятствует стабильности. Действительно, подавление свободы политического самовыражения и жесткий контроль того, что читают граждане, о чем они говорят, что смотрят, может создать иллюзию безопасности, однако иллюзии исчезают, а стремление людей к свободе остается. С другой стороны, демократия предоставляет обществу определенные предохранительные клапаны, необходимые для обеспечения безопасности. Она позволяет гражданам выбирать своих национальных руководителей, гарантирует легитимность принятия этими руководителями порой трудных, но необходимых решений в интересах народа, позволяет меньшинствам выражать свои взгляды мирным путем.

Я хотела бы также опровергнуть утверждение, что демократия является привилегией лишь богатых стран и что государства с развивающейся экономикой должны в первую очередь беспокоиться об ее укреплении и уже затем о демократии. Китай часто приводят в качестве яркого примера страны, которая достигла экономического успеха без существенных политических реформ. Я отвечаю следующим образом: «Это была весьма недальновидная и, в конечном итоге, несостоятельная концепция. Вы не можете в долгосрочной перспективе обеспечить экономическую либерализацию без политической либерализации. Страны, которые хотят быть открытыми для бизнеса, но при этом закрыты для свободного волеизъявления, обнаруживают, что такой подход обходится весьма дорого». Без свободного обмена идеями и безусловного верховенства права какие-либо инновации и предпринимательство не имеют надежной основы.

Я пообещала, что Соединенные Штаты станут надежным партнером для всех стран Азии и во всем мире, которые будут привержены правам человека и основным свободам. Я в течение многих лет повторяла: «Приезжайте в Монголию!» — и была рада, что многие гражданские активисты и защитники демократии именно так и поступали. Вернувшись домой, я прочла в редакционной статье «Вашингтон пост», что моя речь дает основания «надеяться на то, что резкая смена стратегии США в отношении Азии будет означать выход за рамки простой демонстрации мускулов и утвердит многоуровневый подход к многогранному вопросу усиления Китая в качестве современной сверхдержавы». В Китае, однако, у цензоров не возникло никаких сомнений в необходимости заблокировать в Интернете любые упоминания о моей речи.

Глава 4

Китай: неизведанная территория

Как и многим американцам, настоящий Китай впервые открылся мне в 1972 году, когда президент США Ричард Никсон совершил исторический перелет через Тихий океан. Мы с Биллом были студентами-юристами, телевизора у нас не было, поэтому мы арендовали портативный вариант с комнатной антенной. Каждый вечер мы приносили его к себе в квартиру и настраивали, чтобы посмотреть на страну, которая раньше была нам совершенно недоступна. Я не отрывала глаз от экрана и гордилась тем, чего смогла достичь Америка в течение, как выразился президент Никсон, «недели, которая изменила мир».

Оглядываясь назад, становится ясно, что обе стороны шли на огромный риск. В самый разгар холодной войны они делали ставку практически вслепую. Для обоих руководителей этот шаг мог привести к серьезным политическим последствиям. В частности, на родине их могли обвинить в проявлении слабости или же, как в случае с нашим президентом, в «мягкотелости в отношении коммунизма». Однако те, кто организовал этот визит, Генри Киссинджер со стороны США и Чжоу Эньлай²⁴ со стороны Китая, а также руководители, которых они представляли, все просчитали и решили, что потенциальная выгода перевешивает риск. (Я как-то пошутила в беседе с Генри, что ему повезло, что во времена его первой негласной поездки в Пекин не было ни смартфонов, ни социальных сетей. Только представьте, мог бы госсекретарь США сейчас попытаться сделать то же самое?) Мы вынуждены точно так же просчитывать ситуацию и в настоящее время, когда имеем дело со странами, с чьей политикой мы не согласны, но сотрудничество с которыми нам необходимо, или же когда мы стремимся избежать каких-либо разногласий и перерастания противоречий в конфликт.

Для американо-китайских отношений по-прежнему характерно множество проблем. Наши страны являются крупными державами с совершенно различной историей, разными политическими системами и взглядами, при этом наши экономики и наше будущее оказались тесно переплетены. Подобные отношения невозможно охарактеризовать такими категориями, как «дружеские» или «враждебные», и в будущем это тоже будет исключено. Мы плывем в неизвестных морях, находимся на неизведанной территории. Чтобы не сбиться с курса, не сесть на мель и не попасть в морской водоворот, требуются как хороший компас, так и маневренность, частые корректировки курса, что порой означает готовность к болезненным компромиссам. Если мы будем оказывать слишком сильное давление на одном направлении, мы можем поставить под угрозу другое. В свою очередь, если мы слишком быстро пойдем на компромисс или смиримся с предъявляемыми требованиями, мы можем спровоцировать агрессивное поведение своего оппонента. С учетом всех этих факторов нельзя упускать из виду то, что наши оппоненты также находятся под соответствующим давлением, им также поставлены определенные задачи. Чем больше обе стороны следуют примеру тех отважных дипломатов, память о которых сохранилась в истории, потому что они смогли преодолеть разногласия и несовпадение интересов, тем больше у них шансов добиться успеха.

* * *

Моя первая поездка в Китай в 1995 году была одной из самых запоминающихся в моей жизни. Я приобрела большой опыт во время Четвертой Всемирной конференции по положению женщин, на которой я заявила, что «права человека — это права женщин, а права женщин — это права человека». Я смогла почувствовать всю тяжесть китайской цензуры, когда китайские власти заблокировали трансляцию моего выступления из конференц-центра по официальному телевидению и радио. Бóльшая часть моей речи была посвящена правам женщин, но я также упомянула действия китайского руководства, которое отправило гражданских активистов проводить свое мероприятие в отдаленное местечко Хуайжоу, в часе езды от Пекина, а женщинам из Тибета и Тайваня вообще запретило посещать его.

— Свобода означает право людей собираться, проводить мероприятия и открыто обсуждать любые вопросы, — заявила я с трибуны. — Свобода означает уважение мнения тех, кто может не соглашаться с мнением своего правительства. Она означает отказ от практики забирать граждан у их близких и сажать в тюрьму, жестоко обращаться с ними и отказывать им в свободе и достоинстве в связи с мирным выражением ими своих идей и взглядов.

Эти слова были более жесткими, чем те, которые обычно позволяли себе американские дипломаты, особенно в Китае, и некоторые представители правительства США призывали меня выступить с другой речью либо не выступать вообще. Однако я считала важным встать на защиту демократических ценностей и прав человека в стране, где они находились под серьезной угрозой.

В июне 1998 года я вернулась в Китай с более длительным официальным визитом. В этой поездке меня с Биллом сопровождали Челси и моя мать. Китайцы потребовали участия в официальной церемонии на площади Тяньаньмэнь, где в июне 1989 года танки подавили демонстрации в защиту демократических свобод. Билл хотел вначале ответить отказом, чтобы не проявлять своего отношения к тем ужасным событиям, но в конечном итоге решил, что его доклад по правам человека получит в Китае больший отклик, если он будет вести себя как почтительный гость. Китайцы, в свою очередь, удивили нас, разрешив без какой-либо цензуры трансляцию совместной пресс-конференции Билла с президентом Цзян Цзэминем, на которой они обменялись мнениями о правах человека, затронув, в том числе, и запретную тему ситуации в Тибете. Была также разрешена трансляция речи Билла перед студентами Пекинского университета, в которой он подчеркнул, что «истинная свобода не ограничивается одной лишь экономической свободой».

Я вернулась из этой поездки убежденная в том, что, если Китай со временем приступит к реформам и модернизации экономики, он может стать созидательной мировой державой и важным партнером Соединенных Штатов. Однако этот процесс обещал быть весьма нелегким, и США были должны проявлять мудрость и бдительность в общении с этой, набиравшей силу, страной.

Я вновь побывала в Китае в качестве госсекретаря в феврале 2009 года. Я стремилась наладить отношения, достаточно прочные, чтобы выдержать неизбежные в будущем разногласия и конфликты. Я также хотела встроить отношения с Китаем в нашу более широкую азиатскую стратегию и вовлечь Пекин в международные структуры региона, чтобы стимулировать его взаимодействие со своими соседями на основе согласованных правил. В то же время я хотела, чтобы Китай понял, что он не является единственным центром нашего внимания в Азии. Мы не собирались жертвовать нашими ценностями и интересами наших традиционных союзников ради улучшения отношений с Китаем. Несмотря на впечатляющий экономический рост и успехи в наращивании военной мощи, он еще не мог соперничать с США в качестве самой могущественной страны в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Мы были готовы выступать и с позиции силы.

До своего прибытия в Пекин из Южной Кореи я побеседовала с журналистами, которые сопровождали нас в поездке. Я сказала им, что хотела бы уделить особое внимание вопросам сотрудничества в связи с мировым экономическим кризисом, изменения климата, а также вопросам безопасности, касавшимся Северной Кореи и Афганистана. Перечислив наиболее важные темы предстоявшей повестки дня, я упомянула также вопросы, требовавшие деликатного подхода, такие как Тайвань, Тибет и права человека, и сказала: «Мы в курсе дела, что нам собираются ответить».

Это было именно так. Американские дипломаты поднимали указанные вопросы уже в течение многих лет, и китайская сторона была в своих ответах вполне предсказуема. Я вспомнила бурную дискуссию о действиях Китая в отношении Тибета, состоявшуюся между мной и бывшим президентом Цзян Цзэминем во время официального обеда, который мы с Биллом дали ему в Белом доме в октябре 1997 года. Незадолго до этого я встречалась с далай-ламой, чтобы обсудить бедственное положение тибетцев, и я попросила президента Цзян Цзэминя объяснить репрессивную политику Китая.

— Китайцы являются освободителями тибетского народа, — ответил тот. — Я хорошо знаю прошлое, прочитав множество книг в наших библиотеках, и мне известно, что сейчас тибетцы живут лучше, чем они жили раньше.

— А как насчет их традиций и их права исповедовать свою религию, которую они выбрали? — настаивала я.

Цзян Цзэминь продолжал упорствовать в том, что Тибет являлся частью Китая, и потребовал дать ответ, почему американцы выступают в защиту этих «оккультистов». Как он заявил, тибетцы «стали жертвами религии. В настоящее время они освобождены от оков феодализма».

В этой связи у меня не было никаких иллюзий по поводу того, что китайские чиновники будут говорить мне, когда я вновь подниму эти вопросы. Наряду с этим для меня было очевидно, что, учитывая масштаб и многогранность наших отношений с Китаем, глубокие различия в наших позициях по проблеме прав человека не должны были исключать обсуждения всех остальных вопросов. Нам следовало решительно выступить в защиту диссидентов, одновременно стремясь к сотрудничеству по экономическим вопросам, проблемам изменения климата и распространения ядерного оружия. Нами был выработан такой подход еще с момента визита в Китай президента США Никсона. Тем не менее мои комментарии были весьма вольно интерпретированы таким образом, что якобы права человека не будут являться для администрации Обамы приоритетным вопросом и что китайская сторона может их спокойно игнорировать. Как показали дальнейшие события, подобные утверждения были далеки от реальности. Однако для меня это послужило весьма ценным уроком: теперь, когда я являлась главным дипломатом США, каждое мое высказывание будет подвергнуто скрупулезному изучению, и даже, казалось бы, очевидные реплики могут вызвать в средствах массовой информации невиданный ажиотаж.

Последний раз я была в Пекине более десяти лет назад, и, когда я ехала по городу, у меня возникло такое впечатление, словно меня перенесли в будущее. Там, где раньше была только горстка высотных зданий, теперь в небо вознеслись новый олимпийский комплекс и бесчисленные небоскребы различных корпораций. Улицы, которые когда-то были переполнены велосипедами «Flying Pigeon», теперь были забиты автомобилями.

Находясь в Пекине, я встретилась с группой женщин-активисток, с некоторыми из которых я познакомилась еще в 1998 году. В то время мы с госсекретарем Олбрайт посетили переполненный тесный офис юридической помощи, чтобы послушать их истории о своих усилиях по защите прав женщин, которые стремились отстоять свою собственность и свое право голоса на заключение брака и его расторжение, а также добивались, чтобы к ним относились как к равноправным гражданам. Спустя более десяти лет численность этой группы правозащитников выросла и масштабы их деятельности также возросли. Теперь активисты не только отстаивали законные права женщин, но также занимались проблемами окружающей среды, здравоохранения и экономических прав.

Одним из них был доктор Гао Яоцзе, тщедушная женщина 82 лет, которая подвергалась преследованиям со стороны правительства за обнародование информации о масштабах СПИДа в Китае и о заражении СПИДом в результате переливания крови от заболевших людей. Когда мы впервые встретились, я заметила, что у нее совершенно миниатюрные ножки (они ограничивали ее передвижения), и была поражена ее историей. Она пережила гражданскую войну, «культурную революцию», домашний арест и вынужденную разлуку с семьей, но никогда не уклонялась от своего врачебного долга, стремясь оказать помощь как можно большему числу сограждан в предотвращении СПИДа.

В 2007 году я обратилась к председателю КНР Ху Цзиньтао с просьбой разрешить доктору Гао приехать в Вашингтон, чтобы получить награду, поскольку местные чиновники чинили ей в этом препятствия. Мы встретились с ней спустя два года, и на нее по-прежнему оказывалось давление со стороны правительства. Тем не менее она сказала мне, что намерена продолжать выступать в защиту гласности и подотчетности деятельности властей.

— Мне уже 82 года. Я не протяну слишком долго, — сказала она. — А то, чем я занимаюсь, крайне важный вопрос. И я ничего не боюсь.

Вскоре после моего визита доктор Гао была вынуждена покинуть Китай. Сейчас она живет в Нью-Йорке, где продолжает писать и говорить о проблеме СПИДа в Китае.

Большая часть времени в ходе моего первого визита в Пекин в качестве госсекретаря США была посвящена знакомству с высокопоставленными китайскими чиновниками. На одном из обедов в тихой, оформленной в национальном стиле государственной резиденции «Дяоюйтай», в которой останавливался во время своего знаменитого визита президент США Никсон и где мы также поселились в ходе поездки в страну в 1998 году, я познакомилась с членом Госсовета КНР Дай Бинго. Дай, наряду с министром иностранных дел КНР Ян Цзечи, в последующем станет моим основным партнером в китайском правительстве. (В Китае член Государственного совета по рангу выше министра, в иерархии должностей этот пост чуть ниже поста вице-премьера.)

Являясь карьерным дипломатом, Дай был близок к Ху Цзиньтао и умело лавировал в хитросплетениях внутренней политики китайских властей. Он гордился своей репутацией человека из глубинки, который добился признания и известности. Невысокий и щуплый, он, несмотря на преклонный возраст, оставался бодрым и здоровым, регулярно занимаясь физическими упражнениями и совершая длительные прогулки, которые он также настоятельно рекомендовал и мне. Он свободно беседовал на исторические и философские темы и так же свободно обсуждал текущие события. Генри Киссинджер рассказывал мне, как высоко он ценил свои отношения с Дай Бинго, считая его одним из наиболее интересных китайских руководителей, с которыми он когда-либо встречался, человеком широких взглядов и восприимчивым ко всему новому.

Дай Бинго часто высказывался о логике развития истории. Он с одобрением повторял ту поговорку, которую я использовала в своей речи в Азиатском обществе: «Если находитесь в одной лодке, пересекайте реку мирно». Когда я сказала ему, что, по моему мнению, Соединенным Штатам и Китаю предстоит дать свой ответ на извечный вопрос о том, что произойдет при встрече двух держав — уже сформировавшейся и нарождающейся, — он с энтузиазмом согласился со мной и впоследствии часто повторял мою формулировку. Согласно истории развития человечества, такой сценарий часто завершался конфликтом, поэтому только от нас зависело, сможем ли мы наметить такой курс, который позволит избежать подобного итога. Для этого требовалось удерживать соперничество между нашими странами в приемлемых границах и всячески содействовать их сотрудничеству.

Мы с Дай Бинго сразу же нашли общий язык, и в последующем мы общались в течение многих лет. Иногда мне читали длинные лекции о том, что Соединенные Штаты делают неправильно в Азии, сопровождая это саркастическими репликами, но всегда — с улыбкой. В другой раз мы детально и с большой заинтересованностью обсуждали необходимость во имя будущих поколений поставить американо-китайские отношения на прочную основу. Во время одного из моих первых визитов в Пекин Дай передал мне тщательно подобранные личные подарки для Челси и моей матери, которые явно выходили за рамки обычного дипломатического протокола. Когда он вскоре приехал в Вашингтон, я в ответ передала ему подарок для его единственной внучки, который, как мне показалось, весьма порадовал его. В начале нашего знакомства он достал небольшую фотографию девочки и показал ее мне, сказав: «Это то, ради чего мы живем». Это проявление чувств отозвалось в моей душе. Ведь я пошла на государственную службу, прежде всего, ради благополучия детей. Как государственный секретарь, я могла сделать мир немного безопаснее, а жизнь — немного лучше для детей в США и во всем мире, в том числе и в Китае. Я расценивала свою работу как возможность и как ответственность. И то, что Дай Бинго поделился со мной своими чувствами, стало основой для наших прочных отношений.

Что касается министра иностранных дел Ян Цзечи, то он дорос до ранга дипломата, начав карьеру в качестве простого переводчика. Его превосходное знание английского языка позволило нам достаточно долго, порой энергично беседовать во время наших многочисленных встреч и телефонных разговоров. Он редко выходил за рамки имиджа осмотрительного дипломатического представителя, однако мне иногда удавалось рассмотреть в нем живого человека. Однажды он рассказал мне, что в детстве ему приходилось, дрожа от холода, сидеть в Шанхае в неотапливаемом классе и его руки так замерзали, что он не мог держать ручку. Его путь от промерзшего школьного класса до МИДа являлся для него источником огромной личной гордости за прогресс своей страны. Он был непримиримым националистом, и у нас порой возникали жаркие споры, в частности на такие непростые темы, как проблемы с Южно-Китайским морем и Северной Кореей, или же о территориальных разногласиях Китая с Японией.

Как-то поздно вечером, во время одной из наших последних бесед в 2012 году, Ян принялся восторженно говорить о многочисленных выдающихся успехах Китая, в том числе о его спортивном превосходстве. Этот разговор состоялся буквально через месяц после Олимпийских игр в Лондоне, и я осторожно заметила, что США в действительности выиграли на ней больше медалей, чем любая другая страна. Ян Цзечи, в свою очередь, объяснил то, что на Олимпиаде «фортуна отвернулась» от Китая, отсутствием травмированной «звезды» баскетбола Яо Мина. Он также пошутил, что следует создать «дипломатическую Олимпиаду» с такой дисциплиной, как «преодоление расстояний», и это обеспечит США как минимум одну медаль.

Во время нашего первого разговора в феврале 2009 года Ян Цзечи неожиданно для меня поднял тему, которая, оказывается, явно беспокоила его. Китайская сторона готовилась в мае 2010 года провести крупную международную выставку, аналогичную тем, которые организовывались и в предыдущие годы. Каждая страна должна была создать свой павильон, чтобы представить свою национальную культуру и национальные традиции. Как сообщил мне Ян, отказались от участия только две страны: крошечная Андорра и Соединенные Штаты. Китайцы усмотрели в этом знак неуважения, а также признак упадка США. Я была удивлена этой информацией и пообещала, что удостоверюсь в том, чтобы Соединенные Штаты были достойно представлены на данном мероприятии.

Вскоре я обнаружила, что на организацию павильона США не были выделены средства, что все сроки для решения этого вопроса уже прошли и что ситуация вряд ли изменится, если только не предпринять решительных шагов. Все это представляло могущество США и американские ценности перед азиатскими странами отнюдь не в лучшем свете. Поэтому я лично занялась этим вопросом и добилась создания нашего павильона, что означало сбор денег и обеспечение поддержки со стороны частного сектора в рекордно короткие сроки.

Мы развернули наш павильон, и в мае 2010 года я была в числе миллионов людей со всего мира, побывавших на этой выставке. На павильоне США были представлены национальные экспонаты и рассказывалось о наиболее чтимых нами ценностях: настойчивости, инновационном подходе и своеобразии. Больше всего меня поразило то, что добровольными гидами выступали американские студенты. Они представляли все аспекты жизни американского народа и историю США, и все они говорили на китайском языке. Многие китайские посетители были поражены, услышав, что американцы с таким энтузиазмом говорят на китайском языке. Они останавливались, чтобы побеседовать, задавали вопросы, шутили, делились различными историями. Это в очередной раз напомнило, что для развития американо-китайских отношений личные контакты могут сделать столько же или даже больше, чем большинство дипломатических переговоров или заранее распланированных встреч на высшем уровне.

После моих бесед с Дай Бинго и Ян Цзечи в ходе поездки в феврале 2009 года у меня появилась возможность лично встретиться с председателем КНР Ху Цзиньтао и премьером Госсовета Вэнь Цзябао. Это была моя первая встреча, по крайней мере, из десятка встреч с ним на протяжении следующих лет. Высшие руководители Китая были менее раскованными и более «запрограммированными» в ходе состоявшихся бесед, чем Дай или Ян, общаться с ними было менее комфортно. Чем более высокое положение было у китайского руководителя, тем больше он ориентировался на предсказуемость, формальности и знаки уважения. Высшее руководство не хотело никаких сюрпризов. Значение имела лишь внешняя сторона. Со мной они были осторожны и вежливы, даже немного настороженны. Они изучали меня, как и я изучала их.

Ху Цзиньтао был любезен, выразив свою признательность за мое решение совершить визит в Китай непосредственно после вступления в должность госсекретаря. Он был самым могущественным человеком в Китае, но ему не хватало личного авторитета его предшественников, таких как Дэн Сяопин или Цзян Цзэминь. Ху Цзиньтао мне показался больше похожим на надменного и отстраненного председателя совета директоров, чем на генерального директора, держащего руку на пульсе своего предприятия и непосредственно управляющего им. Вопрос, насколько уверенно он контролировал разветвленные структуры коммунистической партии, оставался открытым, особенно в отношении военных.

«Дедушка Вэнь», как называли премьера Госсовета (второй по рангу руководитель страны), всячески старался представить себя на национальном и международном уровне в качестве добродушного, учтивого, мягкого человека. Однако в частных беседах он мог быть достаточно критичным и колким, особенно когда утверждал, что Соединенные Штаты несут ответственность за мировой финансовый кризис, или когда он отметал критику относительно политики Китая. Он никогда не проявлял агрессии, но был более резким и язвительным, чем представлял себя на публике.

В ходе моих первых встреч с этими руководителями я предложила перевести переговоры между США и Китаем в экономической области, начатые бывшим министром финансов Хэнком Полсоном, на стратегический уровень, а также существенно расширить круг обсуждаемых вопросов и привлечь к работе над ними новых экспертов и должностных лиц из состава правительств двух стран. Для Государственного департамента было не совсем уместным самочинно вклиниваться в переговоры или создавать престижный дискуссионный клуб. Я считала, что организованные на плановой основе переговоры, фактически на уровне руководящего комитета высокого уровня, смогут расширить наше сотрудничество в новых областях и обеспечить более доверительные и надежные отношения между нами. Политики с обеих сторон могли бы лучше узнать друг друга и наработать опыт совместной деятельности. Открытое обсуждение различных вопросов позволило бы снизить вероятность того, что какое-либо недоразумение приведет к эскалации напряженности. И было бы менее вероятно, что возможные разногласия разрушат все, что нам предстояло создать совместными усилиями.

Я обсуждала эту идею с преемником Хэнка Полсона в министерстве финансов, Тимом Гайтнером, во время обеда в Государственном департаменте в начале февраля 2009 года. Я познакомилась с Тимом и стала испытывать к нему симпатию, когда он был президентом Федерального резервного банка Нью-Йорка. У него был большой опыт работы в Азии, он даже немного говорил на мандаринском диалекте китайского языка, что делало его идеальным партнером в нашем сотрудничестве с китайской стороной. К его чести, Тим не расценил мое предложение по расширению диалога на китайском направлении как вторжение в вотчину министерства финансов, в ту сферу, которая, безусловно, находилась в Вашингтоне на особом контроле. Он придерживался той же точки зрения, что и я: это была возможность объединить потенциал наших ведомств, особенно в то время, когда мировой финансовый кризис стер грань между экономикой и безопасностью в большей степени, чем когда-либо прежде. Если бы китайская сторона ответила согласием, мы с Тимом совместно возглавили бы американо-китайские переговоры в экономической области.

Я была готова к тому, что Пекин проявит нежелание обсуждать мое предложение и даже его неприятие. Я учитывала то, что китайская сторона уклонялась от обсуждения деликатных политических тем. Тем не менее она также продемонстрировала стремление обеспечить дополнительные контакты с Соединенными Штатами на высоком уровне и заинтересованность в том, что председатель КНР Ху Цзиньтао назвал «позитивными, скоординированными и всеобъемлющими отношениями». Со временем американо-китайскому Стратегическому и экономическому диалогу предстояло стать моделью, к которой мы вновь обратимся в отношениях с новыми державами во всем, от Индии до ЮАР и Бразилии.

* * *

В течение десятилетий основной доктриной китайской внешней политики являлся совет Дэн Сяопина «хладнокровно наблюдать, спокойно относиться к иностранным делам, сохранять свою позицию, скрывать свои возможности, выжидать, осуществлять то, что возможно». Дэн Сяопин, который управлял Китаем после смерти председателя Мао Цзэдуна, считал, что Китай еще не был достаточно сильным, чтобы утвердиться на мировой арене, и его стратегия «скрывать свои возможности и выжидать» помогла избежать конфликтов с соседями в период роста национальной экономики. У нас с Биллом была короткая встреча с Дэном во время его исторического визита в США в 1979 году. Мне еще не доводилось встречаться с китайским лидером, и я внимательно наблюдала, как он неформально общался с американскими гостями на приеме и ужине у губернатора штата Джорджия. Он был интересным человеком и производил прекрасное впечатление, и как личность, и как руководитель, готовый начать реформы в своей стране.

К 2009 году, однако, некоторые руководящие деятели в Китае, особенно в армейских кругах, стали проявлять стремление проводить политику сдерживания. Они считали, что Соединенные Штаты, в течение длительного времени являвшиеся самой мощной державой в Азиатско-Тихоокеанском регионе, начали сокращать здесь свое присутствие, но наряду с этим сохраняли курс на то, чтобы препятствовать росту Китая как великой державы. По их мнению, настало время для более энергичных мер. Им придавал смелости финансовый кризис 2008 года, ослабивший американскую экономику США, вооруженные конфликты в Ираке и Афганистане, отвлекавшие внимание США и их ресурсы, и рост настроений национализма среди китайского населения. Как результат, Китай приступил к более агрессивным действиям в Азии, проверяя, как далеко он может в этом зайти.

В ноябре 2009 года президент Обама во время своего визита в Пекин был принят без особого энтузиазма. Китайская сторона настаивала на согласовании большинства его выступлений, отказалась идти на какие-либо уступки по таким вопросам, как права человека или переоценка валюты, и дала ему язвительные наставления по проблемам бюджета США. «Нью-Йорк таймс» описала совместную пресс-конференцию президента США Обамы и председателя КНР Ху Цзиньтао как «срежиссированную». В музыкально-юмористической передаче «Субботним вечером в прямом эфире» эта пресс-конференция была даже спародирована. Многие политические обозреватели задавались вопросом, не являемся ли мы свидетелями нового этапа в наших отношениях с Китаем, динамично набирающим силу, напористым, больше уже не скрывающим своих ресурсов и окрепшего военного потенциала и переходящим от принципа «скрывай свои возможности и выжидай» к принципу «демонстрируй свою мощь и указывай».

Наибольшую нестабильность стали провоцировать морские претензии китайской стороны. Китай, Вьетнам, Филиппины и Япония выходят к Южному и Восточно-Китайскому морям. Из поколения в поколение они выдвигали взаимные территориальные претензии в этом районе, касавшиеся рифов, скал, естественных донных обнажений, а в основном — необитаемых островов. В 1970-х и 1980-х годах Китай ожесточенно конфликтовал с Вьетнамом по проблеме спорных островов в Южном море. В 1990-х годах Китай оспаривал у Филиппин другие острова. В Восточно-Китайском море предметом длительных и горячих споров был архипелаг из восьми необитаемых островов, который японцы называют Сенкаку (китайское название — Дяоюйдао). По состоянию на 2014 год этот вопрос оставался нерешенным и грозил обостриться в любое время. В ноябре 2013 года Китай объявил над большей частью Восточно-Китайского моря, в том числе над спорными островами, «опознавательную зону ПВО», и потребовал, чтобы все международные структуры, занимающиеся организацией воздушного движения, придерживались соответствующих правил. Соединенные Штаты и наши союзники отказались признать этот шаг легитимным и продолжали полеты военных самолетов в этом международном воздушном пространстве, каким мы его по-прежнему считаем.

Эти конфликты были не новы, но сейчас ставки выросли. По мере роста экономики азиатских стран возросли и торговые потоки через регион. По крайней мере, половина тоннажа торговых судов со всего мира проходит через Южно-Китайское море, в том числе морские грузы, предназначенные для Соединенных Штатов или следующие из США. Обнаружение в прибрежной морской зоне новых запасов энергоносителей и сопредельное рыболовство превратили морские воды вокруг ранее ничем не примечательного скопления скал в потенциальный клад без владельца. Прежнее соперничество усилилось в связи с перспективой открытия новых богатств и приблизилось к взрывоопасной границе.

В 2009 и 2010 годах соседи Китая с усиливающейся тревогой наблюдали за тем, как Пекин наращивал свой военно-морской потенциал и заявлял претензии на морские территории, острова и энергетические запасы. Эти действия противоречили тому, на что выражал надежду бывший заместитель госсекретаря США (а впоследствии президент Всемирного банка) Роберт Зеллик, когда он в своей примечательной речи в 2005 году призывал Китай стать «ответственным партнером». Вместо этого Китай стал, как я назвала это, «избирательным партнером», который выбирал, когда ему действовать как ответственной великой державе, а когда отстаивать право навязывать свою волю менее могущественным соседям.

В марте 2009 года, спустя всего два месяца после моего назначения в администрацию Обамы, пять китайских судов в семидесяти пяти милях от китайской островной провинции Хайнань спровоцировали конфликт с легковооруженным судном ВМС США «Impeccable» («Непогрешимый»). Китайцы потребовали, чтобы американцы покинули, как они утверждали, исключительную экономическую зону Китая. Экипаж «Impeccable» ответил, что они находятся в международных водах и имеют право на свободное судоходство. Тогда китайские моряки побросали в воду куски дерева, чтобы воспрепятствовать движению американского судна. Американцы в ответ применили пожарные брандспойты, в результате чего некоторые из китайцев оказались в одном нижнем белье. Сцену можно было бы назвать комичной, если бы речь шла не о потенциально опасной конфронтации. В течение последующих двух лет подобные стычки на море между Китаем и Японией, Китаем и Вьетнамом, Китаем и Филиппинами периодически грозили выйти из-под контроля. Необходимо было что-то предпринимать в этой связи.

Китай предпочитает решать территориальные споры с соседями на двусторонней основе, по принципу «один на один», поскольку это позволяет ему оставаться доминирующим партнером. В случае многостороннего формата, при котором малые страны могли объединиться, его влияние бы уменьшилось. Поэтому неудивительно, что большинство стран региона предпочитали многосторонний подход. Они полагали, что множество взаимных претензий и совпадающих интересов обусловливает необходимость их урегулирования в едином целом, на единовременной основе. Собрать всех заинтересованных игроков в одной комнате и предоставить им возможность изложить свою позицию (в первую очередь, это касалось небольших стран) было лучшим способом выработать комплексное решение.

Я была согласна с таким подходом. У Соединенных Штатов нет ни к кому территориальных претензий ни в Южном, ни в Восточно-Китайском море, мы не принимаем чью-либо сторону в этих территориальных спорах и выступаем против односторонних усилий изменить статус-кво. У нас есть неизменный интерес в обеспечении защиты свободы судоходства, морской торговли и международного права. И у нас есть договорные обязательства по поддержке Японии и Филиппин.

Мои опасения усилились, когда я была в Пекине в рамках Стратегического и экономического диалога в мае 2010 года и впервые узнала, что китайские руководители характеризуют свои территориальные претензии в Южно-Китайском море как «представляющие принципиальный интерес», наряду с такими традиционными «больными» темами, как Тайвань и Тибет. Они предупредили, что Китай не потерпит внешнего вмешательства. Позже переговоры по этому вопросу были сорваны, когда китайский адмирал встал и принялся гневно обвинять Соединенные Штаты в том, что те якобы пытаются «окружить» Китай и воспрепятствовать росту его могущества. Это был достаточно нетривиальный шаг в ходе тщательно продуманного саммита, и (хотя я предполагала, что адмирал, очевидно, получил молчаливое «добро» от своих военных и партийных боссов) оказалось, что некоторые китайские дипломаты были удивлены наравне со мной.

Конфликтные ситуации, возникавшие в Южно-Китайском море в течение первых двух лет моей работы в администрации Обамы, укрепили мою убежденность в том, что наша стратегия в Азии должна предусматривать значительные усилия по модернизации многосторонних организаций этого региона. Имевшиеся международные структуры были недостаточно эффективными для разрешения споров между государствами или организации каких-либо практических действий. Для малых стран ситуация была схожа с ситуацией на Диком Западе: форты поселенцев без цивилизованных законов, где слабые зависели от милости сильных. Наша цель заключалась не только в том, чтобы помочь ликвидировать горячие точки, существовавшие, например, в Южном или Восточно-Китайском морях, но и содействовать развитию международной системы правил и организаций в Азиатско-Тихоокеанском регионе, которая способствовала бы предотвращению конфликтов и обеспечению порядка и длительной стабильности в регионе (по образу и подобию того, как начала складываться ситуация в Европе).

На обратном пути домой после переговоров в Пекине я проанализировала положение дел со своей командой. Я считала, что Китай переоценил свои возможности. Вместо того чтобы использовать период нашего мнимого отсутствия и экономического кризиса для укрепления отношений с соседями, он взял по отношению к ним более агрессивный курс, и эта перемена обеспокоила остальные страны региона. При относительно стабильной ситуации, когда существуют малозначительные угрозы безопасности или процветания, страны не проявляют заинтересованности в требующих больших расходов оборонительных союзах, четко прописанных международных правилах и нормах и в надежных многосторонних институтах. Но когда конфликтные ситуации расшатывают существующий статус-кво, соответствующие соглашения и защитные меры становятся гораздо более привлекательными, особенно для небольших стран.

* * *

Вероятно, все же была какая-то возможность найти выход из этой тревожной ситуации. Одна из них представилась буквально через два месяца на региональном форуме АСЕАН во Вьетнаме. Я прибыла в Ханой 22 июля 2010 года и направилась на обед по случаю пятнадцатой годовщины урегулирования дипломатических отношений между Вьетнамом и США.

Я хорошо помнила тот день в июле 1995 года, когда Билл сделал историческое заявление в Восточном зале Белого дома в окружении ветеранов войны во Вьетнаме, в том числе сенаторов Джона Керри и Джона Маккейна. Это было начало новой эры, эры заживающих старых ран, решения вопросов о военнопленных, обозначения пути улучшения экономических и стратегических отношений. В 2000 году мы прибыли в Ханой, это был первый визит туда президента США. Мы были готовы столкнуться с обидами, даже враждебностью, но, когда мы въехали в город, огромные толпы выстроились вдоль улиц, чтобы приветствовать нас. Множество студентов, которые выросли в обстановке мира между нашими странами, собрались в Ханойском национальном университете послушать выступление Билла. Везде, где мы появлялись, мы чувствовали теплоту и гостеприимство вьетнамского народа, проявление той атмосферы доброжелательности, которая сложилась между нашими странами в течение жизни одного поколения и которая наглядно свидетельствовала о том, что прошлое не должно определять будущее.

Вернувшись в Ханой в качестве госсекретаря, я поразилась прогрессу, который сделал Вьетнам с момента моего последнего посещения, и тому, насколько динамично развивались наши отношения. Годовой объем торговли между нашими странами к 2010 году вырос почти до 20 миллиардов долларов и продолжал расти быстрыми темпами каждый год. Когда отношения только были восстановлены, он составлял менее 250 миллионов долларов. Вьетнам предоставлял нам уникальные (хотя и небесспорные) стратегические возможности. С одной стороны, он оставался авторитарной страной с неблагоприятной репутацией в области прав человека, прежде всего в сфере свободы прессы. С другой стороны, он настойчиво предпринимал шаги, чтобы сделать свою экономику открытой, и стремился претендовать на более значимую роль в регионе. На протяжении многих лет вьетнамские официальные лица говорили мне, что, несмотря на войну, которую мы вели против них, они восхищались Америкой и любили ее.

Одним из наших наиболее важных инструментов для взаимодействия с Вьетнамом являлась планируемая к созданию новая международная торгово-экономическая организация «Транстихоокеанское партнерство» (ТТП), которая должна была объединить рынки азиатских стран и стран Американского континента, снизить торговые барьеры, повысить стандарты для занятости, охраны окружающей среды и защиты интеллектуальной собственности. Как пояснил президент Обама, цель переговоров о создании ТТП заключается в обеспечении «соглашения, которое будет основано на высоких стандартах и имеющей правовое обеспечение, эффективной торговле». Он подчеркнул, что это соглашение «будет представлять огромную значимость для американских компаний, которые до настоящего времени зачастую были изолированы от этих рынков». Оно было также важно и для американских рабочих, которые должны были выиграть в результате введения принципа конкуренции на более справедливых условиях. Данная стратегическая инициатива была призвана укрепить позиции Соединенных Штатов в Азии.

Наша страна в течение последних десятилетий на собственном горьком опыте познала, что глобализация и расширение международной торговли приносит как выгоды, так и издержки. В ходе предвыборной кампании 2008 года мы с Обамой, который тогда был сенатором, обещали выработать более продуманные, более справедливые торговые соглашения. Поскольку переговоры по созданию ТТП продолжались, имело смысл отложить его оценку до тех пор, пока мы не сможем оценить планируемое соглашение в итоговом варианте. Можно с уверенностью сказать, что ТТП не будет совершенным инструментом (ни одно соглашение между десятком стран не может быть идеальным), но его высокие стандарты, если они будут введены и будут соблюдаться, должны обеспечить интересы американских компаний и рабочих.

Вьетнам также должен был существенно выиграть в результате создания такой международной организации, ведь ТТП будет охватывать треть мировой торговли. С учетом этого его руководители в интересах заключения соответственного соглашения проявляли готовность пойти на определенные реформы. По мере того как переговоры набирали обороты, другие страны в регионе также начинали осознавать это. ТТП стало знаковым экономическим столпом нашей стратегии в Азии, демонстрируя преимущества более масштабного сотрудничества с Соединенными Штатами, основанного на согласованных правилах.

Во второй половине дня 22 июля в Национальном конгресс-центре Ханоя открылся региональный форум АСЕАН. Вначале состоялись длительные официальные дискуссии по вопросам торговли, изменения климата, подневольного труда и торговли людьми, распространения ядерного оружия, ситуации в Северной Корее и Бирме. Когда форум на следующий день продолжил свою работу, всех интересовала одна тема: ситуация в Южно-Китайском море. Территориальные споры в этом регионе, чреватые опасными последствиями для исторического развития региона, его экономики и национального самосознания проживающих здесь народов, вызывали у всех основной вопрос: «Будет ли Китай использовать свою растущую мощь для того, чтобы расширять сферу своего влияния, или же страны региона подтвердят приверженность международным нормам и будут настаивать, что указанные нормы обязательны и для сильных держав?» Корабли ВМС вышли на боевые позиции в спорных водах, газеты нагнетали националистические настроения в регионе, дипломаты старались предотвратить открытый конфликт. Однако Китай продолжал настаивать на том, что это была неподходящая тема для региональной конференции.

В тот вечер я собрала Курта Кэмпбелла и свою азиатскую команду, чтобы еще раз пересмотреть наши планы на следующий день. То, что мы намеревались сделать, требовало тонкой дипломатии и использования всего того, что мы смогли наработать в регионе за последние полтора года. Мы потратили несколько часов на окончательную выверку заявления, которое я должна была сделать на следующий день, и на координацию действий с нашими партнерами.

Как только открылось заседание АСЕАН, начался спектакль. Первым в игру вступил Вьетнам. Несмотря на отказ Китая обсуждать ситуацию в Южно-Китайском море в таком составе, вьетнамская сторона подняла вопрос о спорных территориях. Затем, один за другим, другие министры выразили свою обеспокоенность и призвали к совместной выработке многостороннего подхода к решению территориальных разногласий. После того как Китай в течение двух лет играл мускулами и утверждал свое господство, страны региона организовали оппозицию и выразили свое несогласие. Когда настал благоприятный момент, я дала знать, что намерена выступить.

— Соединенные Штаты не будут принимать чью-либо сторону в каждом конкретном споре, — сказала я, — однако мы поддерживаем предложение о многостороннем подходе в соответствии с нормами международного права, без принуждения силой и без угрозы применения силы.

Я призвала страны региона обеспечить свободный доступ к Южно-Китайскому морю и организовать совместную разработку кодекса поведения, который позволил бы исключить возникновение конфликта. Соединенные Штаты готовы содействовать этому процессу, поскольку мы рассматриваем свободу судоходства в Южно-Китайском море как вопрос, «представляющий национальный интерес». Это была фраза, тщательно подобранная в ответ на утверждение Китая, что он расценивает свои масштабные территориальные претензии в регионе как «представляющие принципиальный интерес».

Когда я закончила, я могла видеть, что министр иностранных дел Китая Ян Цзечи был в ярости. Он попросил сделать часовой перерыв, после которого вернулся со своим ответом. Глядя прямо на меня, он отказался обсуждать вопрос о территориальных разногласиях в Южно-Китайском море и предостерег от попыток вмешательства извне. Переведя взгляд на азиатских соседей Китая, он напомнил им: «Китай является большой страной. Больше любой другой страны, представленной здесь». Это, однако, не являлось решающим аргументом на данном форуме.

Противостояние в Ханое не смогло разрешить территориальных споров в Южном и Восточно-Китайском морях. На момент написания этой книги они продолжались и представляли существенную опасность. Однако в последующие годы дипломаты в регионе будут отмечать, что упомянутое заседание явилось переломным моментом как в отношении лидирующей роли США в Азии, так и в отношении сопротивления давлению со стороны Китая.

Вернувшись в Вашингтон, я чувствовала уже бóльшую уверенность в нашей азиатской стратегии и в занятой нами позиции по проблемам этого региона. Когда мы начинали работать в 2009 году, многие в регионе сомневались в нашей готовности выполнять взятые на себя обязательства и в нашей способности удержать свои позиции. Некоторые руководители в Китае стремились воспользоваться этими сомнениями. Резкая смена нашей стратегии как раз была направлена на то, чтобы развеять их. Во время одной из долгих дискуссий с Дай Бинго тот воскликнул: «Почему бы вам не сменить стратегию на резкий уход из региона?» Я преодолела больше миль и пересмотрела больше коряво переведенных дипломатических выступлений, чем только могла себе представить. Но все это окупилось. Мы смогли выйти из тупика, в котором оказались в начале своей работы, и подтвердить присутствие Америки в регионе. В последующем возникали новые проблемы, от внезапной смены руководства Северной Кореи до противостояния с китайской стороной по поводу судьбы слепого диссидента, выступавшего в защиту прав человека, который укрылся в посольстве США. Наряду с этим будут возникать и новые возможности. Так, например, в Бирме произойдут драматические перемены, которые принесут в эту ранее закрытую страну надежду на демократию. И во многом благодаря нашим решительным усилиям по обеспечению взаимного доверия и созданию навыков сотрудничества наши отношения с Китаем окажутся более устойчивыми, чем можно было надеяться.

* * *

Возвращаясь на самолете из Ханоя домой, я продолжала размышлять о проблеме Южно-Китайского моря. Однако пришло время обратить внимание и на другие неотложные дела. Через неделю с небольшим должно было произойти одно из самых важных событий в моей жизни. Пресса добивалась информации, и мне пришлось постараться, чтобы как следует подготовиться. На этот раз речь шла не о каком-либо саммите и не о дипломатическом кризисе. Предстояла свадьба моей дочери, и этого дня я с нетерпением ждала тридцать лет.

Меня удивило то, как много внимания уделяли планам Челси, причем не только в Соединенных Штатах. В Польше в начале июля журналист, бравший у меня интервью, поинтересовался, как мне удавалось совмещать подготовку к свадьбе с исполнением обязанностей госсекретаря США.

— Как вы можете одновременно решать две совершенно разные задачи, и обе чрезвычайно важные? — спросил он.

А задача была действительно чрезвычайно важной! Когда мы с Биллом поженились в 1975 году, церемония состоялась в гостиной нашего маленького дома в Фейетвилле, штат Арканзас, в присутствии нескольких друзей и членов семьи. На мне было кружевное старомодное платье из муслина, которое я нашла со своей матерью в одном из магазинов накануне вечером. Но времена изменились.

Челси и Марк Мезвински, который вскоре должен был стать нашим зятем, запланировали незабываемые выходные для своих семей и друзей в городке Райнбек, штат Нью-Йорк. Как мать невесты, я была рада помочь, чем только могла, в том числе пересматривая фотографии цветочных композиций и изыскивая дома время для дегустации блюд и выбора платья. Я чувствовала, что мне повезло, поскольку моя основная работа подготовила меня к искусной дипломатии, необходимой для планирования грандиозной свадьбы. Я получила от этого такое удовольствие, что в День матери²⁵ направила всем сотрудникам Госдепартамента по электронной почте поздравление, подписавшись «MН» (мать невесты). На Рождество Челси подарила мне ожерелье, на котором были выгравированы эти же буквы: это также был намек. Теперь, когда Ханой был уже позади, я была готова вернуться ко всем «горящим» делам и ожидавшим меня решениям.

В понедельник я провела бóльшую часть дня в Белом доме, встречаясь в Овальном кабинете с президентом Обамой и в Ситуационном центре Госдепартамента с остальными членами команды по национальной безопасности. Кроме того, я встретилась также с министром обороны Израиля Эхудом Бараком, который находился в США с визитом. Я всегда наслаждалась общением с Эхудом, и это был весьма деликатный момент для мирных переговоров на Ближнем Востоке, но на этот раз я думала только о том, когда я наконец смогу уйти из Госдепартамента и сесть на челночный рейс в Нью-Йорк.

В конце концов в субботу, 31 июля, настал большой день. Райнбек — это прекрасный город в долине Гудзона с притягательно старомодными магазинами и хорошими ресторанами, и это место оказалось идеальным выбором. Друзья и члены семей Челси и Марка собирались в отеле «Astor Courts», элегантном здании, построенном на рубеже веков в неоклассическом стиле по проекту архитектора Стэнфорда Уайта для Джейкоба Астора²⁶ и его супруги Авы Астор. Его крытый бассейн, где, как утверждают, для Франклина Делано Рузвельта проводили сеансы физиотерапии в связи с его полиомиелитом, возможно, был первым бассейном, построенным в частном доме в США. После гибели Джейкоба Астора на затонувшем «Титанике» этот дом переходил от владельца к владельцу и несколько лет служил домом престарелых под патронажем католической церкви. В 2008 году он был восстановлен в своей первозданной красоте.

Челси выглядела совершенно потрясающе. Я смотрела, как она с Биллом шла к алтарю, и не могла поверить, что девочка, которую я впервые держала на руках 27 февраля 1980 года, выросла в эту красивую женщину, ведущую себя с таким достоинством. Билла, как и меня, переполняли чувства, возможно, даже еще больше, и я была рада, что он смог в таком волнении провести свою дочь к алтарю. Марк сиял, когда Челси присоединилась к нему под хупой, балдахином из ветвей ивы и цветов, который является элементом еврейского свадебного обряда²⁷. Богослужение провели преподобный Уильям Шиллейди и рабби Джеймс Понет, и это было правильным решением. В соответствии с еврейской традицией Марк наступил на бокал для вина, и все приветствовали новобрачных. Позже Билл танцевал с Челси под песню «Как ты выглядишь этой ночью». Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни, которым я безумно горжусь.

Я о многом передумала. Наша семья прошла через массу испытаний, она видела и хорошие, и трудные времена, и вот теперь мы отмечаем свое самое замечательное событие. Я была особенно рада тому, что моя мать смогла дожить до этого дня. У нее было трудное детство, она видела мало любви и поддержки, и тем не менее она смогла стать любящей и заботливой мамой для меня и для моих братьев, Хью и Тони. У нее были особые отношения с Челси, и я знала, как много значили для Челси присутствие и поддержка бабушки, когда она планировала свою свадьбу и замужество за Марком.

Я думала о будущем и о той жизни, которую Челси и Марк будут строить вместе. У них были большие планы и дерзкие устремления. И мне пришла в голову мысль: вот ради чего мы с Биллом так упорно работали многие годы, стремясь построить лучший мир — чтобы Челси смогла вырасти в безопасности, счастливой и однажды завести свою собственную семью, и чтобы у каждого ребенка была такая же возможность. Я вспомнила слова Дай Бинго, когда он показывал мне фотографию своей внучки: «Это то, ради чего мы живем». Это была наша обязанность: найти пути сотрудничества, чтобы быть уверенными в том, что наши дети и внуки унаследуют мир, который они заслужили.

Глава 5

Пекин: диссидент

Вскоре после того, как я была утверждена в должности госсекретаря, в наш дом на северо-западе Вашингтона нагрянула группа инженеров. Они установили у нас ярко-желтый телефон закрытой связи, чтобы даже в нерабочее время, даже ночью я бы могла поговорить с президентом или с послом в какой-нибудь далекой стране на деликатные темы. Это было постоянным напоминанием о том, что любые беды этого мира никогда не были слишком далеки от нас.

Вечером 25 апреля 2012 года, в среду, в 21:36, желтый телефон ожил. Звонил директор отдела политического планирования Госдепартамента и заместитель руководителя моего аппарата Джейк Салливан. Он говорил по закрытой линии связи с седьмого этажа Госдепартамента, куда он спешно вернулся, прервав редкий свободный вечер. Он сообщил мне, что у нашего посольства в Пекине возникла неожиданная проблема и что оно срочно запрашивает наши указания.

Тогда мы еще не знали, что примерно неделю назад слепой сорокалетний китайский правозащитник Чэн Гуанчен сбежал в провинции Шаньдун из-под домашнего ареста, перебравшись через стену своего дома. Он сломал ногу, однако смог ускользнуть от местной полиции, которая должна была следить за ним. Оставив свою семью, он с помощью современной «подземной железной дороги», организованной такими же, как он, диссидентами и их сторонниками, преодолел сотни миль и добрался до Пекина. Скрываясь в столице, он вступил в контакт с женщиной — дипломатом посольства США, у которой были давние связи с китайскими правозащитниками, и она сразу осознала всю серьезность сложившейся ситуации.

Чэн Гуанчен приобрел в Китае известность как «босоногий адвокат». Он защищал права инвалидов, помогал сельским жителям бороться с незаконным захватом земли коррумпированными местными властями, разоблачал нарушения прав человека в ходе проведения политики «одна семья — один ребенок», такие как принудительная стерилизация женщин и принудительные аборты. В отличие от многих других широко известных китайских диссидентов Чэн не был студентом элитного университета или городским интеллектуалом. Он сам был из бедных крестьян, юристом-самоучкой, и именно потому, что он являлся человеком из народа, его деятельность стала достоянием гласности. В 2005 году он был арестован после подачи группового иска от имени тысяч жертв репрессий со стороны властей. Местный суд приговорил его к пятидесяти одному месяцу тюремного заключения якобы за повреждение имущества и препятствие движению транспорта. Это был очевидный для всех несправедливый приговор, возмутительный даже для страны, игнорирующей принцип верховенства закона. После того как он полностью отсидел свой срок, он стал содержаться под домашним арестом, под надзором вооруженной охраны, отрезанный от внешнего мира.

Теперь Чэн Гуанчен был травмирован, находился в бегах и обратился к нам за помощью. На рассвете два сотрудника посольства США тайно встретились с ним в Пекине. Принимая во внимание то, что органы госбезопасности Китая охотились за ним, Чэн поинтересовался, не мог ли он укрыться в посольстве, по крайней мере, на то время, чтобы получить медицинскую помощь и разработать какой-либо план. Американские представители согласились передать эту просьбу в Вашингтон, где она была быстро доложена наверх. Чэн в это время в ожидании ответа продолжал кружить на машине по пригородам Пекина.

Ряд факторов существенно осложнял ситуацию. Прежде всего, это были организационные вопросы. У Чэн Гуанчена была сломана нога, и он находился в розыске. Если бы мы промедлили, то его, скорее всего, схватили бы. Дело осложнялось тем, что службы безопасности Китая усиленно и неустанно следили за нашим посольством и примыкающей территорией. Если бы Чэн попытался приблизиться к нему, они бы, вне всякого сомнения, схватили его прежде, чем мы бы успели отпереть дверь. Благополучно доставить его в посольство можно было, лишь послав наружу наших людей, чтобы спокойно забрать его. Боб Ван, заместитель руководителя нашего диппредставительства в Пекине, считал, что шансы Чэн Гуанчена составляли менее 10 %. Но если бы мы послали ему на помощь своих людей, они бы существенно возросли и превысили 90 %. Наряду с этим такой шаг, безусловно, усилил бы напряженность в наших отношениях с китайцами.

Крайне важным был также фактор времени. Когда это произошло, я готовилась сама поехать в Пекин с пятидневным визитом, чтобы вместе с министром финансов Тимом Гайтнером принять участие в ежегодном Стратегическом и экономическом диалоге с нашими китайскими коллегами. Это было кульминацией кропотливой дипломатической работы, продолжавшейся целый год. Повестка дня включала множество важных и весьма щекотливых вопросов, в том числе проблему напряженности в Южно-Китайском море, провокации со стороны Северной Кореи и ряд экономических проблемных вопросов, требовавших решения, таких как переоценка валюты и нарушения прав интеллектуальной собственности. Если бы мы согласились помочь Чэн Гуанчену, китайские руководители, скорее всего, в гневе отменили бы саммит. По крайней мере, в этом случае следовало ожидать существенного снижения сотрудничества по вопросам, имевшим важное стратегическое значение.

Таким образом, я должна была выбирать между спасением одного-единственного человека, пусть даже вызывавшего сострадание и являвшегося символической фигурой, и обеспечением наших отношений с Китаем. На одной чаше весов находились основные ценности Америки и наша репутация маяка свободы и страны широких возможностей, на другой — целый комплекс наших самых насущных вопросов в области безопасности и экономики.

Взвешивая свое решение, я вспоминала диссидентов, нашедших убежище в американских посольствах в коммунистических странах во время холодной войны. Один из них, венгерский кардинал Йожеф Миндсенти, оставался в посольстве США в течение пятнадцати лет. В 1989 году Фан Личжи и его жена Ли Шусянь, китайские физики, поддержавшие акции протеста на площади Тяньаньмэнь, укрылись на территории американского посольства в Пекине и провели в нем почти тринадцать месяцев, пока, наконец, не перебрались в США. Возможность такого поворота событий в случае с Чэн Гуанченом просматривалась с самого начала.

Мне также вспомнился совсем недавний инцидент. В феврале 2012 года, всего два месяца назад, начальник полиции города Чунцин²⁸ Ван Лицзюнь обратился в генконсульство США в Чэнду, столице юго-западной провинции Сычуань, за помощью. До того как оказаться в опале, Ван Лицзюнь был правой рукой Бо Силая, могущественного партийного босса соседней провинции. Ван Лицзюнь помог Бо Силаю создать широкую сеть коррупции и взяточничества. Впоследствии он также утверждал, что знает о сокрытии факта убийства британского бизнесмена женой Бо Силая. Бо Силай был колоритной фигурой и восходящей звездой Коммунистической партии Китая, но его масштабные злоупотребления властью, включая предполагаемое прослушивание телефонных разговоров председателя КНР Ху Цзиньтао, встревожили руководителей в Пекине. Началось расследование деятельности как Бо Силая, так и Ван Лицзюня. Опасаясь, что он закончит свою жизнь так же, как и отравленный британский бизнесмен, Ван обратился в наше генконсульство в Чэнду, заявив о готовности все нам рассказать.

Пока он находился в генконсульстве, силы безопасности, лояльные Бо Силаю, окружили здание. Это был весьма напряженный момент. Ван Лицзюнь не был диссидентом, защищавшим права человека, но мы не могли просто передать его в руки тех, кто ожидал его снаружи. Это означало бы для него смертный приговор, поэтому мы продолжали укрывать его в генконсульстве. Наряду с этим мы также не могли оставлять его у себя навсегда. Поэтому, уточнив у Ван Лицзюня его требования, мы обратились к центральным властям в Пекине и предложили, чтобы он добровольно сдался, если власти согласятся выслушать его показания. Мы даже не предполагали, насколько скандальной окажется эта история и насколько серьезно Пекин отнесется к ней. Мы договорились не разглашать информацию по данному вопросу, и китайская сторона была нам признательна за проявленную нами сдержанность.

Вскоре начался эффект домино. Бо Силай был отстранен от власти, а его жена была признана виновной в убийстве. Даже жесткая китайская цензура не смогла предотвратить этот громкий скандал, и он подорвал доверие к руководству Коммунистической партии Китая в непростое для него время. Президент Китая Ху Цзиньтао и премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао были намерены в начале 2013 года передать власть новому поколению руководителей, и им очень хотелось, чтобы это был плавный переходный период, а не потрясение общенационального масштаба в связи с выявленной официальной коррупцией и внутрипартийными интригами.

И теперь, спустя всего два месяца, нас ожидало очередное испытание, и я знала, что китайское руководство было раздражено более, чем когда-либо.

* * *

Я попросила Джейка установить конференц-связь с Куртом Кэмпбеллом, заместителем госсекретаря Уильямом Бернсом и советником Госдепартамента Шерил Миллс. Курт обеспечивал тесную координацию с нашим посольством в Пекине с момента первого контакта с Чэн Гуанченом, и он предупредил меня, что для принятия решения у нас оставалось, вероятно, меньше часа. Посольство сформировало группу, которая была готова по моей команде выйти к согласованной точке встречи. Некоторое время мы еще обсуждали ситуацию, а затем я сказала:

— Забирайте его!

В конце концов, это не было намеренным вызовом с нашей стороны. Я всегда считала, что гораздо более существенным источником силы и безопасности, чем наша военная и экономическая мощь, выступают наши ценности. Это не было голым идеализмом, такое мнение было основано на трезвой оценке наших стратегических установок. Соединенные Штаты как при администрации Демократической партии, так и при республиканцах на протяжении десятилетий постоянно говорили о нарушении прав человека в Китае. Теперь на карту была поставлена наша репутация в глазах Китая, а также других стран региона и во всем мире. Если бы мы не помогли Чэн Гуанчену, это подорвало бы наш авторитет в международном масштабе.

Я также учла следующий момент: в качестве хозяев предстоящего саммита китайцы уже приложили массу усилий для его обеспечения и так же, как и мы, были заинтересованы в его проведении. Наконец, принимая во внимание скандал с Бо Силаем и предстоящую смену руководства страны, они, надо полагать, уже были сыты по горло скандалами и вряд ли хотели нового провоцирования кризисной ситуации в наших отношениях. Поэтому я была готова поспорить, что Пекин не будет ставить под угрозу наши взаимоотношения в связи с этим инцидентом.

После того как я дала «добро», события начали развивать стремительно. Боб Ван выехал из посольства и направился к месту запланированной встречи. На долю Джейка выпало проинформировать обо всем Белый дом. Он объяснил, чем мы руководствовались, и ответил на скептические вопросы. Некоторые помощники президента высказали обеспокоенность тем, что мы своими действиями можем испортить американо-китайские отношения. Однако никто не был готов нести ответственность за то, чтобы оставить Чэн Гуанчена на произвол судьбы и велеть нам прекратить операцию. Все просто хотели, чтобы я и Государственный департамент каким-либо образом решили возникшую проблему.

В то время как Джейк объяснялся с Белым домом, на улицах Пекина разыгрывалась сцена из шпионского романа. Через сорок пять минут посольский автомобиль прибыл на место запланированной встречи, и Боб увидел Чэн Гуанчена. Но он также увидел, что неподалеку находились сотрудники китайских органов безопасности. Сейчас или никогда. Боб затолкал Чэн Гуанчена в машину, набросил ему на голову куртку и нажал на газ. Боб периодически докладывал в Вашингтон из автомобиля последнюю информацию, и все мы, затаив дыхание, надеялись, что их не остановят и что они доберутся до безопасной территории посольства. Наконец, уже почти в три утра по вашингтонскому времени, Боб перезвонил еще раз с хорошей новостью: миссия завершена и посольский врач оказывает китайскому диссиденту медицинскую помощь.

В течение следующих двух дней мы с Биллом Бернсом, Куртом, Шерил и Джейком обсуждали, что нам делать дальше. Первым делом надо было связаться с китайской стороной, проинформировать ее о том, что Чэн находится у нас, не определяя при этом его статуса, и просить ее о встрече, чтобы выработать какое-либо решение до начала саммита. Мы считали, что если бы нам удалось уговорить ее в духе доброжелательности обсудить данный вопрос, то мы бы уже наполовину решили его.

Затем следовало обсудить ситуацию с самим Чэн Гуанченом. Что именно он хотел? Был ли он готов провести следующие пятнадцать лет своей жизни в посольстве, как кардинал Миндсенти?

После того как мы спланировали наши действия, я велела Курту как можно скорее отправляться на самолете в Пекин, чтобы там лично руководить переговорами. Ему следовало вылететь поздно вечером 27 апреля, в пятницу, чтобы еще до рассвета в воскресенье быть на месте. Биллу надо было отправляться на следующий день. Мы также отозвали из отпуска посла Гэри Лока (он отдыхал вместе с семьей на Бали) и разыскали юридического советника Госдепартамента, бывшего декана юридического факультета Йельского университета Гарольда Коха, который, как оказалось, путешествовал в глубинке Китая. Когда Шерил дозвонилась до него и спросила, как быстро он сможет добраться до закрытой линии связи, он ответил, что по меньшей мере через четыре часа.

— Необходимо связаться, — сказала она. — Я вам все объясню.

Когда Курт приземлился в Пекине, он сразу же направился на третий этаж казармы морской пехоты, обеспечивавшей охрану посольства. Присутствие китайских сил безопасности вокруг посольского комплекса со вчерашнего дня значительно усилилось, и было ощущение осады. Чэн выглядел тщедушным и беззащитным. Трудно было поверить, что этот худощавый мужчина с большими темными очками оказался в центре назревавшего международного скандала.

Я вздохнула с облегчением, услышав от Курта, что его ожидала по крайней мере одна хорошая новость: китайская сторона согласилась на встречу. Учитывая, что речь шла об одном из китайских граждан, которого мы забрали на китайской территории, это уже само по себе было многообещающим. Более того, оказалось, что Чэн уже наладил отношения с Бобом и некоторыми другими сотрудниками посольства, говорившими на мандаринском наречии китайского языка, и заявил о твердом желании остаться в Китае, а не просить убежища и не проживать долго в посольстве. Чэн рассказал о насилии, которому он подвергался со стороны коррумпированных местных властей в провинции Шаньдун, и выразил надежду, что центральное правительство в Пекине вмешается и восстановит справедливость. Он особо надеялся на премьера Госсовета Вэнь Цзябао, у которого была репутация руководителя, заботящегося о бедных и бесправных. «Дедушка Вэнь», безусловно, поможет, как только узнает о том, что происходит на самом деле.

Пока мы с нетерпением ждали начала переговоров, у нас были определенные основания проявлять сдержанный оптимизм. На тот момент еще не было известно, что Чэн, непредсказуемый идеалист, окажется таким же жестким и сильным переговорщиком, как и китайские руководители.

* * *

С китайской стороны Курту противостоял опытный дипломат Цуй Тьянькай, который впоследствии был назначен послом в США. Мы с Куртом согласились с тем, что в своей первой встрече с Цуй Тьянькаем Курту следует быть крайне осторожным и постараться определить общие точки соприкосновения. Мы ни при каких условиях не выдали бы Чэн Гуанчена, но мне хотелось решить возникшую проблему быстро и без огласки, чтобы не подвергать опасности двусторонние отношения и предстоящий саммит. Обеим сторонам надо было выйти из этой ситуации победителями. По крайней мере, так предполагалось.

Однако китайская сторона намеревалась действовать по-другому.

— Я скажу, как можно решить эту проблему, — заявил Цуй Тьянькай. — Немедленно передайте нам Чэн Гуанчена. Если вас действительно волнует состояние американо-китайских отношений, то вам следует поступить именно так.

Курт дал осторожный ответ, предложив китайцам приехать в посольство для того, чтобы напрямую переговорить с Чэн Гуанченом. Это, однако, только разозлило китайского дипломата. Он разразился тридцатиминутной обличительной речью о китайском суверенитете и чувстве собственного достоинства у китайской нации, причем по мере своего выступления он говорил все громче и все более страстно. По его мнению, мы подрывали двусторонние отношения и оскорбляли китайский народ, а Чэн был трусом, прячась за американскую юбку. В течение следующих часов и дней нам пришлось пережить в официальных кабинетах министерства иностранных дел Китая еще пять раундов переговоров, и все были построены по одной и той же схеме. Кроме Цуй Тьянькая, китайская сторона включала также ряд старших (и довольно напряженных) должностных лиц из аппарата государственной безопасности. Они часто совещались с Цуй Тьянькаем непосредственно перед переговорами и после них, но никогда не высказывались в нашем присутствии. Как-то Курт стал свидетелем жаркого спора между китайским дипломатом и высокопоставленным чиновником из органов безопасности, но не мог расслышать деталей. Через десять минут раздосадованный Цуй отмахнулся от своего коллеги.

В посольстве Чэн Гуанчен рассказал нам о том, что он хотел бы изучить право и продолжить борьбу за реформы в Китае. Ему была известна судьба эмигрировавших диссидентов, которые потеряли авторитет, покинув страну и обосновавшись в безопасной безвестности в Соединенных Штатах. Это было не то, что он хотел. Гарольд Кох мог вполне понять его обеспокоенность. Его отец, южнокорейский дипломат, бежал из Сеула в 1961 году после военного переворота и эмигрировал в Соединенные Штаты. Гарольд весьма эмоционально расписал все те проблемы, с которыми Чэн Гуанчену пришлось бы встретиться, если бы он решил покинуть Китай.

Помимо того что Гарольд являлся одним из основных правоведов нашей страны, он также был опытным университетским администратором, и его опыт сейчас был для нас большим подспорьем. Он разработал план, который позволял Чэн Гуанчену покинуть посольство и избежать крайне щекотливого вопроса о предоставлении ему политического убежища, а китайской стороне в результате такого решения проблемы до начала саммита — сохранить лицо. Предлагалось принять Чэн Гуанчена на учебу в китайский юридический вуз где-нибудь подальше от Пекина, а затем, через некоторое время, например года через два, перевести его учиться в какой-нибудь американский университет. У Гарольда были тесные связи с преподавателями и администраторами в Нью-Йоркском университете, который создавал филиал в Шанхае, и на следующий же день он уговорил руководство университета предоставить Чэн Гуанчену стипендию. Это позволило нам представить китайской стороне свое предложение по комплексному решению данной проблемы.

Китайцы были настроены скептически, но не отклонили нашего предложения с ходу. Похоже, руководство Коммунистической партии Китая пыталось балансировать между поддержанием конструктивных отношений с нами и спасением Стратегического и экономического диалога — и удовлетворением требований представителей аппарата безопасности, проводящих жесткий курс. В конечном итоге Цуй Тьянькай получил указание: сделать все, что необходимо, чтобы решить имеющуюся проблему.

Поздно вечером 30 апреля, в понедельник, через пять дней после первого телефонного звонка, касавшегося возникшей проблемы, я села в самолет, направлявшийся с авиабазы «Эндрюс» в Пекин. Это позволило участникам переговоров иметь в запасе еще около двадцати часов, чтобы согласовать различные детали. Я не могу припомнить другой такой же напряженной поездки. Президент США дал четкие указания: переговоры не должны быть провалены.

Постепенно сложились все детали взаимной договоренности. Сначала Чэн должен быть переведен в больницу в Пекине, чтобы получить медицинскую помощь в связи с той травмой, которую он получил во время побега. Затем ему будет предоставлена возможность рассказать соответствующим органам о насилии, которому он подвергался, находясь под домашним арестом в провинции Шаньдун. В последующем он сможет воссоединиться со своей семьей, которая подвергалась преследованиям после его побега. После двух лет обучения в каком-либо вузе Китая у него будет возможность продолжить учебу в Соединенных Штатах. На всех этапах американское посольство будет постоянно поддерживать с ним связь. Курт представил на согласование список из пяти или шести возможных китайских университетов. Цуй Тьянькай просмотрел этот список и вспылил:

— Совершенно исключено, чтобы он учился в Восточно-Китайском педагогическом университете! Я не желаю, чтобы у этого человека была такая же альма-матер, как и у меня!

Это означало, что мы достигли определенного прогресса.

Сам Чэн, однако, не был полностью уверен в благоприятном развитии событий. Он хотел, чтобы его семья приехала в Пекин и переговорила с ним, прежде чем принимать окончательное решение. Это промедление не шло на пользу дела. Курт опасался, что после выдвижения нами новых требований китайское руководство, которое и так уже пошло на существенные уступки, может отказаться от достигнутых договоренностей. Однако Чэн проявил твердость. Конечно же, китайцы были крайне удивлены. Они подвергли Курта и всю нашу команду жесткой критике и отказались выполнять новое требование. Как они заявили, пока договоренность между нами не достигнута, не может идти и речи о приезде в Пекин жены и детей китайского диссидента.

Нам требовалось поднять ставки. Как известно, китайцы строго соблюдают протокол и уважают начальство. Мы решили воспользоваться этим в своих интересах. Билл Бернс был самым высокопоставленным карьерным дипломатом в администрации США и высокочтимым бывшим послом в Иордании и России. Кроме того, он являлся одним из самых спокойных и уравновешенных людей, которых я когда-либо встречала. Именно эти качества были нам крайне необходимы за столом переговоров. Прибыв в понедельник в Пекин, он принял участие в очередном раунде переговоров. Сидя напротив Цуй Тьянькая, Билл успокаивал его и приводил убедительные дипломатические аргументы: достаточно просто привезти сюда его семью — и можно будет не опасаться срыва саммита, поскольку весь этот инцидент останется позади. Смягчившись, Цуй согласился доложить о нашем предложении своему начальству. К полуночи, когда я находилась где-то над Тихим океаном, китайская сторона дала ответ: утренним поездом семья Чэн Гуанчена выедет из провинции Шаньдун. Теперь оставалось только, чтобы Чэн согласился покинуть посольство.

* * *

Когда рано утром 2 мая мой самолет приземлился, я сразу же отправила Джейка в посольство, чтобы он сообщил Чэн Гуанчену о моей личной поддержке. После длительного перелета мы не стали планировать на этот день практически ничего, и единственным мероприятием был неофициальный ужин с моим китайским коллегой, членом Госсовета КНР Дай Бинго.

Чэн все еще нервничал. Он чувствовал себя в безопасности в казарме морских пехотинцев, под присмотром посольского врача. У него сложились тесные отношения с персоналом посольства, особенно с послом Гэри Локом, который был первым американцем китайского происхождения на этой должности. Дед Гэри эмигрировал из Китая в США, где в штате Вашингтон он стал работать в качестве домашней прислуги, иногда в обмен на уроки английского языка. Гэри родился в Сиэтле, где у его семьи был небольшой продуктовый магазин, и стал губернатором штата Вашингтон, а затем министром торговли. Он был живым воплощением американской мечты, и я гордилась тем, что он являлся нашим дипломатическим представителем в это сложное время.

Гэри с Гарольдом часами сидели с Чэн Гуанченом, держа его за руку, успокаивая его и обсуждая его надежды на будущее. Дважды они организовали ему телефонный разговор с женой, когда она ехала на поезде на Пекин. Наконец Чэн вскочил, взволнованный и полный решимости, и произнес: «Пойдемте!» Судя по всему, эта затянувшаяся и непростая история наконец была близка к завершению.

Опираясь на руку посла и сжимая руку Курта, Чэн вышел из казармы и медленно подошел к ожидавшему его микроавтобусу. После того как он без колебаний сел в него, Джейк набрал на своем мобильном телефоне мой номер и передал телефон Чэн Гуанчену. После последних напряженных дней, полных ожидания и волнений, мы наконец смогли поговорить друг с другом. «Мне хочется расцеловать вас!» — сказал он. В тот момент я испытывала к нему точно такое же чувство.

Микроавтобус подъехал к находившейся поблизости больнице Чаоян, вокруг которой толпились журналисты и сотрудники госбезопасности. Китайская сторона неукоснительно выполнила свое обещание: Чэн встретился со своей женой и детьми, а затем его забрали врачи, которых сопровождали сотрудники нашего посольства. Я сделала тщательно подготовленное заявление для прессы (и это был мой первый публичный комментарий в связи с произошедшим), заявив: «Я рада, что мы смогли оказать содействие в том, что Чэн Гуанчен находился на территории посольства США и затем покинул его по своей воле и в соответствии с нашими ценностями». Со своей стороны, китайцы, как и ожидалось, осудили вмешательство США во внутренние дела страны, однако не отменили саммита и не поддались искушению немедленно вновь арестовать диссидента.

Когда Чэн был благополучно устроен в больнице, настало время обеда. Дай Бинго и Цуй Тьянькай пригласили нас в Храм долголетия, комплекс тихих двориков и изысканных домиков XVI века, в котором находится богатая коллекция предметов старины. Дай с гордостью организовал для меня экскурсию, и все мы испытали чувство облегчения, восхищаясь статуэтками из нефрита и изящной росписью. Продолжая свою традицию, мы с Дай Бинго оживленно обсуждали значимость американо-китайских отношений и различные этапы их развития. После обеда мы с Дай Бинго, Куртом и Цуй Тьянькаем уединились в небольшой комнате для неофициальной беседы. Как много времени прошло с тех пор, как Дай впервые показал мне фотографию своей внучки и мы договорились сообща работать ради того, чтобы наши дети унаследовали мирное будущее! И вот сейчас мы смогли преодолеть серьезную кризисную ситуацию и взяли на себя определенные обязательства. И тем не менее Дай не удержался от нравоучений. Он заявил, что мы сделали большую ошибку, доверившись Чэн Гуанчену, который, по его утверждению, был преступником, ловко манипулировавшим нами. Затем он обратился ко мне с настоятельной просьбой не поднимать этой темы во время моей встречи с председателем Ху Цзиньтао и премьером Госсовета Вэнь Цзябао, которая планировалась на этой неделе. Мы оба согласились с тем, что настало время сосредоточиться на срочных проблемах стратегического характера, выносимых на обсуждение на высший уровень, от Северной Кореи до Ирана.

* * *

А в это время на другом конце города состоялся совершенно иной разговор. Сотрудники посольства решили обеспечить Чэн Гуанчена и его супруге с учетом их долгих мытарств хоть какую-нибудь личную жизнь. И теперь, когда они наконец оказались одни в больничной палате, они засомневались в правильности его выбора. После того как с ними так жестоко обращались, разве могли они доверять китайским властям и быть уверенными в том, что те будут выполнять достигнутое соглашение? Когда Чэн оказался вне посольских стен и с высокой долей вероятности мог навлечь крупные неприятности на своих родных и близких, для него заветная идея остаться в Китае и сохранить свою высокую репутацию, несмотря на опасность, судя по всему, стала казаться менее привлекательной. Он разговаривал по телефону с друзьями в правозащитном сообществе, которые беспокоились о его безопасности и просили его уехать из страны, а также с журналистами, которые также подвергали сомнению правильность его решения остаться в Китае. К концу вечера он уже склонялся к тому, чтобы изменить это решение.

Пока мы находились в Храме долголетия, на мобильном приложении «BlackBerry» смартфонов моих коллег начали появляться тревожные сообщения средств массовой информации. К тому времени, когда я завершила встречу с Дай Бинго, было ясно, что что-то пошло не так. Журналисты цитировали Чэн Гуанчена, который заявлял с больничной койки, что он «больше не чувствовал себя в безопасности», что американцы бросили его и что он изменил свое решение остаться в Китае. Он даже отказался от своих слов, что хотел расцеловать меня! (Позже он признался журналистам, что «был смущен тем, что говорил со мной в таком интимном тоне».) Наш тщательно выстроенный план разваливался на глазах.

Когда мы вернулись в отель, я созвала в своем номере экстренное совещание. В то время как Чэн, похоже, совершенно свободно общался со всеми журналистами и правозащитниками от Пекина до Вашингтона, никто в посольстве не мог дозвониться до него на те сотовые телефоны, которые, по иронии судьбы, мы же ему предоставили. Нам еще была неизвестна официальная реакция китайского руководства, но оно читало те же новости, что и мы, и с каждым часом присутствие сил госбезопасности рядом с больницей наращивалось. Я уже представляла себе, как Дай Бинго и Цуй Тьянькай торжествующе заявляют мне: «Мы же говорили вам!»

Курт благородно изъявил готовность уйти в отставку в случае, если ситуация будет продолжать ухудшаться. Я без долгих слов отклонила это предложение и определила, что нам необходимо пересмотреть наш план. Во-первых, нам следовало незамедлительно сделать заявление, которое бы, в отличие от некоторых «горячих» новостных сообщений средств массовой информации, прояснило, что Чэн никогда не просил политического убежища и что ему в нем, конечно же, никогда не было отказано. Во-вторых, если утром Чэн будет продолжать настаивать на эмиграции в США, мы должны будем изыскать способ, вне зависимости от сложности и болезненности этого процесса, возобновить переговоры с китайским правительством и добиться новой договоренности с ним. Мы не могли позволить, чтобы эта проблема прилюдно обострилась и негативно повлияла на будущий саммит. В-третьих, мне предстояло вести подготовку к запланированным в рамках Стратегического и экономического диалога мероприятиям таким образом, как будто ничего не случилось, в соответствии с моей договоренностью с Дай Бинго. Вооруженные этими указаниями, мои подчиненные вышли из моего гостиничного номера, обдумывая поставленные задачи и забыв про усталость. Этой ночью никто из нас долго не спал.

* * *

Следующий день представлял собой совершенно фантастическое упражнение в дипломатической многофункциональности. Благодаря мерам, принятым властями в преддверии саммита, наш кортеж свободно мчался по улицам Пекина, обычно забитым «пробками», и даже традиционно грязный в столице воздух, казалось, в то утро был чище. Но предстоявшее нам было далеко не ясно. Очень многое зависело от ближайших нескольких часов.

Мы прибыли в государственную резиденцию Дяоюйтай, которая представляла собой обширный комплекс традиционных гостевых домиков, двориков, переговорных помещений и залов заседаний. Именно здесь в 1971 году госсекретарь Генри Киссинджер впервые провел переговоры с Чжоу Эньлаем, заложив основу для исторического визита президента США Никсона, нормализации американо-китайских отношений и всего того, что последовало за этим. Именно здесь, во время наших переговоров в 2010 году, резкое выступление китайского адмирала выявило всю глубину недоверия, которое продолжает разделять наши страны. Я задавалась вопросом: «Учитывая возникшую проблему, какую атмосферу переговоров и их направленность предпочтут выбрать наши китайские хозяева?»

Ответ я получила, как только начались первые официальные речи. Дай Бинго и другие китайские руководители, судя по всему, провели такую же упорную работу, как и мы с Тимом Гайтнером, чтобы создать ощущение нормального и спокойного течения форума. Они повторили стандартные тезисы о гармоничном росте Китая и необходимости для других стран соблюдать принцип невмешательства во внутренние дела (хотя это были всем хорошо знакомые утверждения, в свете последних событий они получили новую остроту). Когда пришла моя очередь, я не стала упоминать о деле Чэн Гуанчена и сосредоточила основное внимание на Иране, Северной Корее, Сирии и других многочисленных проблемах, для решения которых нам было необходимо сотрудничество с Китаем. Однако я отметила:

— Если Китай будет защищать права всех своих граждан, он будет более могущественной и процветающей страной и, безусловно, более сильным партнером, отстаивающим наши общие интересы.

В то утро я позволила себе только таким образом коснуться нынешней кризисной ситуации.

После выступлений мы распределились на более мелкие группы для подробной проработки повестки дня. Даже если наши мысли время от времени и обращались к событиям, разворачивавшимся в больничной палате на другом конце города, мы осознавали, что сейчас мы решали крайне важное дело, и поэтому не могли позволить себе отвлекаться от него. Таким образом, в течение многих часов я выступала с докладами и принимала участие в дискуссиях, задавала вопросы и поднимала насущные проблемы.

Курт тем временем постоянно отлучался, чтобы проследить за развитием событий, связанных с Чэн Гуанченом. Новости не радовали. Посольство до сих пор не смогло дозвониться до мобильных телефонов, предоставленных диссиденту, а китайцы ограничили физический доступ в больницу. На улицах неожиданно появились демонстранты, некоторые из них в честь своего героя носили темные очки наподобие тех, что были на Чэн Гуанчене, и это вызывало растущую обеспокоенность у китайских сил безопасности. Что же касается слепого диссидента, то он продолжал общаться с американскими журналистами, которые оповещали всех о его новом желании покинуть Китай и выехать в Соединенные Штаты и задавались вопросом, все ли мы сделали для того, чтобы помочь ему.

В Вашингтоне, где политическая борьба в год президентских выборов активизировалась, были озабочены и возбуждены. Спикер палаты представителей от республиканцев Джон Бонэр заявил, что он «глубоко обеспокоен» сообщениями о том, что Чэн Гуанчен «был вынужден под давлением против своей воли покинуть посольство США на фоне неубедительных обещаний и возможных угроз в адрес его семьи». Бывший губернатор Массачусетса Митт Ромни, кандидат на пост президента США от республиканцев, пошел еще дальше. Он утверждал, что это был «черный день для идеалов свободы» и «день позора для администрации Обамы». Не знаю, были ли эти критики в курсе дела, что на каждом этапе мы действовали в полном соответствии с пожеланиями китайского диссидента. Белый дом пришел к выводу о необходимости срочно принять антикризисные меры и дал нам в Пекин четкое указание: решить возникшую проблему.

Я поручила Курту и послу Локу незамедлительно возобновить переговоры с Цуй Тьянькаем и попытаться обеспечить выезд Чэн Гуанчена из страны. Это было легче сказать, чем сделать. Китайская сторона не могла поверить, что мы желаем пересмотреть ту договоренность, против которой они возражали с самого начала. Цуй Тьянькай лишь покачал головой. Он сказал, что Курту следует «вернуться в Вашингтон и уйти в отставку». Тем временем Чэн вышел уже на другой уровень своей информационно-пропагандистской деятельности. Хотя он так и не пообщался ни с кем в посольстве США, тем не менее он смог дозвониться до конгресса США. Близкий ему правозащитник Боб Фу поставил свой айфон на динамик и включил его в присутствии члена комитета конгрессмена Криса Смита.

— Я опасаюсь за жизнь моих родных, — услышали все голос китайского диссидента, который затем повторил свое требование разрешить ему выехать в Соединенные Штаты. Тем самым он подбросил дров в костер разгоравшегося политического кризиса.

* * *

Настало самое время вмешаться мне. Коль скоро Цуй Тьянькай отказался от переговоров, я была вынуждена отказаться от политического спектакля и решать данный вопрос непосредственно с Дай Бинго. Принесут ли свои плоды годы выстраивания отношений между нами? В пятницу я должна была в Доме Всекитайского собрания народных представителей встречаться с председателем Ху Цзиньтао и премьером Госсовета Вэнь Цзябао, и как для Дай Бинго, так и для меня было крайне важно, чтобы эта встреча прошла гладко. В наших общих интересах было урегулирование осложнившейся ситуации.

Утром 4 мая я встретилась с Дай Бинго и поблагодарила его за выполнение китайской стороной своей части договоренности. Затем я рассказала ему о той политической буре, которая разразилась у меня на родине, и описала ему те трудности, которые мы испытываем в связи с этим. Как мне показалось, Дай искренне удивился, услышав о спектакле, который был организован на слушаниях в конгрессе. В Китае ничего подобного никогда не происходило. Что же теперь делать? Я предложила решение, которое, как я надеялась, позволило бы сохранить нам лицо. Согласно первоначальной договоренности, Чэн должен был какое-то время учиться в Китае, а затем продолжить учебу в американском университете. Переход к очередному пункту намеченного плана, минуя предыдущий пункт, вовсе не будет означать какой-то новой договоренности, а всего лишь уточнение уже существующей. Дай долго и невозмутимо смотрел на меня, и мне страстно хотелось знать, что скрывалось за его невозмутимостью и стоическим спокойствием. Он медленно повернулся к Цуй Тьянькаю, который был явно возбужден, и велел ему проработать все детали с Куртом.

Воодушевленная, но пока еще полностью не уверенная в благополучном исходе, я направилась в Дом Всекитайского собрания народных представителей для встреч с высокопоставленными руководителями Китая. Я сдержала данное слово и не затрагивала тему слепого диссидента при разговоре с Ху Цзиньтао и позднее с Вэнь Цзябао. Мне не было в этом необходимости. В ходе наших встреч они производили впечатление отрешенных, но милых людей. Наши беседы носили в основном формальный характер. Мы обсуждали глобальные проблемы, влияющие на будущее наших отношений, в то время как наши помощники суетились рядом, стараясь найти какие-то решения, когда разговор заходил в тупик. У Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао завершался десятилетний срок их полномочий²⁹, в США также приближались президентские выборы, в результате которых правительство могло быть переформировано. Но даже если предстояла смена игроков, игра в основном оставалась той же самой.

Покинув Дом Всекитайского собрания народных представителей, я пересекла площадь Тяньаньмэнь и вошла в Национальный музей Китая, чтобы обсудить с членом Госсовета Лю Яньдун, самой высокопоставленной женщиной в китайском правительстве, вопрос об образовательных и культурных обменах между нашими странами. Дочь бывшего заместителя министра сельского хозяйства с крепкими связями в Коммунистической партии Китая, мадам Лю стала одной из двух женщин, избранной в Политбюро ЦК КПК. Мы уже на протяжении многих лет поддерживали теплые отношения, и я была рада видеть дружески расположенного человека в это сложное время.

Национальный музей Пекина — это огромное здание, которое по своим масштабам способно соперничать с Домом Всекитайского собрания народных представителей, расположенным на другой стороне площади. К сожалению, его коллекция безвозвратно пострадала в результате того, что отступавшие силы генералиссимуса Чан Кайши в 1948 году забрали на Тайвань многие самые ценные экспонаты и артефакты Китая. Чтобы залечить эту рану, нанесенную его национальной гордости, Китаю потребуется еще много времени. Когда мы поднимались по ступенькам перед парадной дверью, круто устремлявшимся вверх, Курт повернулся ко мне и спросил:

— Как вы считаете: правильно ли мы все сделали?

Это был вполне резонный вопрос после таких дипломатических усилий с высокими ставками, шокирующими событиями и крутыми поворотами сюжета этой истории. Я посмотрела на него и сказала:

— На этой работе мне приходится принимать множество решений, после которых у меня сосет под ложечкой. Сейчас у меня нет такого чувства. Это не такая большая цена, которую мы платим, чтобы защищать интересы Соединенных Штатов Америки.

Именно это Курт и хотел услышать, и это было правдой.

В музее нас встретила большая группа китайских и американских детей, размахивавших флагами и приветствовавших нас. Наверху хор китайских и американских студентов спел две приветственные песни, одну на английском языке, другую — на китайском. И затем два студента, которые учились в рамках программы студенческого обмена, выступили вперед и рассказали о своем опыте обучения за рубежом. Хорошо говорившая на английском языке молодая китайская женщина рассказала о своей поездке в Нью-Йорк, которая, по ее словам, открыла ей глаза на Америку, о которой раньше она только читала, расширила перед ней горизонты и породила в ней честолюбивые замыслы. Молодой американец также был красноречив, описывая на китайском языке свою учебу в Китае и то, как она помогла ему лучше понять отношения между нашими двумя странами.

Иногда на фоне дипломатической помпезной атмосферы встреч на высшем уровне, с их заранее подготовленными выступлениями и отрепетированным сценарием, вдруг проявлялись подлинные человеческие чувства, которые напоминали нам о том, ради чего мы, в первую очередь, делали свое дело. Это как раз был один из таких моментов. Слушая студентов, выступавших так эмоционально и с таким энтузиазмом, я вспоминала о всех наших усилиях, которые иные критики характеризовали как «мягкую» сторону дипломатии: об образовательных обменах, о поездках с культурной программой, научном сотрудничестве. Я сделала приоритетной задачей увеличение числа американских студентов, направляемых в Китай, поставив целью в течение четырех лет довести их количество до 100 тысяч человек. Наряду с другими соображениями я также полагала, что это поможет убедить осторожных китайских руководителей в том, что мы весьма серьезно относимся к вопросу расширения сотрудничества с китайской стороной. Эти программы, возможно, слабо освещались в средствах массовой информации, но у них был большой потенциал для того, чтобы оказывать воздействие на следующее поколение американских и китайских руководителей, с которым ни одна другая инициатива не могла сравниться. Если выступления этих студентов можно было считать подтверждением моей идеи, значит, она воплощалась в жизнь. Я взглянула на Лю Яньдун, Цуй Тьянькая и других китайских представителей и поняла, что они чувствовали то же самое.

Когда Цуй Тьянькай после обеда приступил вместе с Куртом и его командой к выработке следующих шагов в отношении Чэн Гуанчена, его тон был совершенно другим. Несмотря на расхождения в наших позициях, мы совместно работали для того, чтобы сохранить двусторонние отношения и обеспечить будущее этих двух студентов. Курту и Джейку удалось в сжатые сроки коротко и тщательно сформулировать заявление, в котором не было прямого упоминания проблемы, однако давалось понять, что стороны достигли взаимопонимания. Чэн как законопослушный гражданин Китая подает заявление на получение визы в США, и этот вопрос оперативно решается обеими сторонами. Кроме того, он мог взять с собой свою семью и начать учебу в Нью-Йоркском университете.

* * *

Вернувшись в государственную резиденцию Дяоюйтай, мы с Тимом Гайтнером присоединились к нашим коллегам на трибуне для завершения публичных выступлений в рамках Стратегического и экономического диалога. Я в своих комментариях упомянула те основные вопросы, которые удалось плодотворно обсудить в течение последних дней. Я отметила, что по ряду вопросов выявились серьезные разногласия, однако наряду с этим подчеркнула, что четыре года напряженной работы позволили нам выйти на новый уровень доверия, позволяющий нам преодолевать различные преграды и решать возникающие проблемы. Я процитировала выдержку из даосского учения, которую можно было бы перевести следующим образом: «Чтобы быть первым и вести за собой, надо видеть общую картину». Именно так мы и пытались действовать в этой кризисной ситуации, не теряя из виду ни стратегических проблем, ни наших основных ценностей. Заглядывая в перспективу, я сказала аудитории:

— Мы должны выстроить устойчивые отношения, которые позволят обеим нашим странам успешно развиваться и выполнять свои региональные и международные обязательства, избегая нездоровой конкуренции, соперничества или конфликтов. Мышление по принципу «кто кого», предполагающее, что кто-то должен выиграть, а кто-то проиграть, приведет только к отрицательному результату.

Как правило, китайские руководители отказываются отвечать на вопросы на этих завершающих «пресс-конференциях», поэтому после официальных выступлений мы с Тимом Гайтнером вернулись в наш отель для встречи с международными средствами массовой информации, организованной надлежащим образом впервые с момента нашего прибытия в Пекин. Первый вопрос, поступивший от Мэтта Ли из Ассошиэйтед Пресс, был вполне предсказуем.

— Госпожа госсекретарь, думаю, для вас вряд ли будет неожиданным тот вопрос, который я сейчас задам. Он касается проблемы, о которой все знают, но которую предпочитают игнорировать. Это как слон, которого предпочитают не приметить, — начал он.

Я улыбнулась этому оксюморону:

— Слон, которого предпочитают не приметить, — это хорошо. Это хорошее начало, Мэтт.

Смех на какое-то время снял напряжение среди присутствовавших. Мэтт продолжил:

— Как китайские ответственные лица, с которыми вы общались, высшее руководство Китая отреагировало на ваши обращения [по поводу Чэн Гуанчена]? Вы уверены, что ему позволят покинуть страну и выехать на учебу в США вместе с семьей? И как вы отреагируете на критику на родине и в других странах, когда будут утверждать, что администрация США в этом вопросе сработала крайне неумело?

Настало наконец время поставить на этой проблеме крест раз и навсегда. Я начала с тщательно подготовленного текста, который мы согласовали с китайской стороной, а затем добавила некоторые собственные соображения:

— Позвольте мне, прежде всего, отметить, что с самого начала мы действовали, руководствуясь выбором господина Чэн Гуанчена и нашими ценностями. И я рада, что сегодня наш посол вновь говорил с ним, а сотрудники нашего посольства и наш врач имели возможность встретиться с ним, и он подтверждает, что он и его семья теперь желают поехать в США, чтобы он мог продолжить свою учебу. В этой связи мы также с удовлетворением встретили официальное заявление, опубликованное сегодня китайским правительством, в котором подтверждается, что он может обратиться с просьбой о поездке за границу для указанной цели. Сегодня был достигнут прогресс в вопросе об оказании ему помощи в том, как бы он хотел построить свое будущее, и по мере развития событий мы будем продолжать поддерживать с ним связь. Наряду с этим позвольте мне добавить, что дело касается не только хорошо известных правозащитников. Речь идет также об основных правах и надеждах более миллиарда людей, живущих в Китае, и миллиардов людей во всем мире. Речь идет о будущем этой великой нации и всех народов. Мы будем продолжать сотрудничать с правительством Китая по указанным проблемам на самом высоком уровне и ставить эти проблемы в центр нашей дипломатии.

Пока журналисты щелкали фотокамерами и делали записи, я еще раз перебрала в уме свое выступление и убедилась в том, что было сказано верно. После пресс-конференции я пригласила свою команду на заслуженный праздничный ужин с уткой по-пекински и другими китайскими деликатесами. Курт и Гарольд рассказали о некоторых наиболее абсурдных злоключениях, случившихся с ними на прошлой неделе, и мы наконец почувствовали себя комфортно. Все расслабились, стал слышен смех. На следующий день я прибыла в аэропорт и полетела в Дакку, в Бангладеш.

Чэн все еще находился в больнице, и все мы отдавали себе отчет в том, что достигнутая нами вторая договоренность вполне может стать недействительной точно так же, как и первая. Никто из нас не мог чувствовать себя комфортно, пока Чэн не окажется в безопасности на американской земле. Исходя из достигнутой с китайской стороной договоренности, это могло занять несколько недель. Однако китайцы уже доказали в ходе кризисной ситуации, что они могут выполнять взятые на себя обещания, и я надеялась, что они сделают это снова. И действительно, 19 мая Чэн вместе с семьей прибыл в США, чтобы начать учебу в Нью-Йоркском университете.

* * *

Я очень гордилась своей командой и всеми сотрудниками посольства в Пекине. Все действовали как единый слаженный механизм. Мы четыре года готовились к тому, чтобы преодолеть кризис наподобие этого, организуя Стратегический и экономический диалог и налаживая другие дипломатические механизмы, накапливая опыт доверия между партнерами, укрепляя американо-китайские отношения на основе принципов взаимного уважения и обоюдного интереса и одновременно четко фиксируя необходимость соблюдать права человека и придерживаться демократических ценностей. С самого начала это было похоже на эквилибристику, но теперь я понимала: мы доказали, что наши усилия того стоили. У нас также были основания полагать, что наши отношения стали достаточно прочными, чтобы выдержать будущие возможные потрясения. А учитывая то, что у нас были различные подходы к некоторым проблемам, разные ценности и интересы, такие потрясения и кризисные ситуации были неизбежны.

Одной из основных целей плана по резкой смене стратегии было усиление нашей активности на азиатском направлении таким образом, чтобы продвигать свои интересы в более открытом, демократическом и развитом, чем Китай, регионе, не ослабляя при этом усилий по созданию продуктивных отношений с Китаем. Трения в наших отношениях являются отражением разногласий между нами по поводу решаемых вопросов, а также отражением весьма разных представлений о том, каким должен быть мир или, по крайней мере, Азия. Соединенные Штаты стремятся к обеспечению такого будущего, которое будет характеризоваться совместным процветанием и совместной ответственностью за мир и безопасность. Единственным способом построить такое будущее является разработка соответствующих механизмов сотрудничества и накопление соответствующего опыта, а также попытка убедить Китай обеспечить бóльшую открытость и свободу.

Вот почему мы выступаем против жесткой цензуры Китаем глобальной сети Интернет и подавления им политических активистов наподобие Чэн Гуанчена, а также тибетского и уйгурского мусульманского меньшинств. Вот почему мы хотим мирного решения вопросов, касающихся территориальных претензий Китая к своим соседям.

Китайцы считают, что мы не осознаем, как далеко они продвинулись и насколько сильно они изменились, того, насколько серьезно они опасаются внутренних конфликтов и распада страны. Их возмущает критика со стороны. Они утверждают, что китайские граждане пользуются большей свободой, чем когда-либо, у них есть свобода трудиться, передвигаться, создавать и накапливать богатство. Они по праву гордятся тем, что в Китае с бедностью большинства населения было покончено быстрее, чем в любой другой стране. Они считают, что наши отношения должны быть построены на взаимной заинтересованности и невмешательстве в дела друг друга.

Когда мы с чем-то не соглашаемся, они усматривают причину этого в наших опасениях развития Китая на международной арене и укрепления им своих позиций в мире. Мы считаем, что разногласия являются нормальным элементом наших отношений, что если мы сможем обеспечить соответствующий контроль, то это укрепит наше сотрудничество. Мы никак не заинтересованы в сдерживании Китая. Наряду с этим мы настаиваем на том, чтобы Китай играл по правилам, принятым всеми странами.

Другими словами, полной ясности в наших отношениях пока еще нет. Китаю предстоит сделать трудный выбор по некоторым вопросам, нам также. Мы должны следовать стратегии, проверенной временем: действовать во имя лучшего результата, но рассчитывать хотя бы на меньшее. И придерживаться своих ценностей. Как я уже говорила Курту и Джейку в тот первый тяжелый вечер, когда Чэн попросил убежища, наша защита основных прав человека является одним из величайших источников могущества Америки. Образ слепого китайского диссидента, получившего физическое увечье, стремящегося этой полной опасностей ночью в единственное место, где, как он знал, выступят на защиту свободы и возможностей человека, — в посольство США, — напоминает нам о нашей ответственности за то, чтобы наша страна оставалась маяком для диссидентов и мечтателей во всем мире.

Глава 6

Бирма: генералы и женщина

Она была худенькая, даже хрупкая, но обладала несомненной внутренней силой. Ее отличало спокойное сознание собственного достоинства и напряженная работа живого ума, умещавшегося в изнуренном многими годами заключения теле. Ей были присущи те же качества, что мне и раньше доводилось видеть в других бывших политических заключенных, таких как Нельсон Мандела или Вацлав Гавел. Подобно им, на эту женщину были возложены надежды и чаяния ее народа.

Первый раз я встретилась с Аун Сан Су Чжи 1 декабря 2011 года. Мы тогда обе были в белом. Это показалось нам добрым знаком. Я так давно читала и думала об этой женщине, замечательном бирманском диссиденте, и вот мы наконец встретились лично. Ее выпустили из-под домашнего ареста, и я поехала к ней за тысячи миль, чтобы обсудить с ней перспективы демократических реформ в ее стране, все еще находящейся под авторитарным правлением. На террасе резиденции главного американского дипломата в Рангуне, в прекрасном старинном доме колониального стиля у озера Инья для нас устроили неофициальный обед. Несмотря на то что мы встретились впервые, мне казалось, что мы знаем друг друга всю жизнь.

Мне хотелось о многом спросить ее. И ей тоже хотелось задать мне множество вопросов. Являясь в течение многих лет лицом демократического движения страны, она готовилась впервые на практике воплотить демократические принципы. Как человеку совершить переход от акций протеста к политике? Как чувствуешь себя, баллотируясь на должность и опять рискуя всем, но уже совершенно по-новому? Наш разговор протекал легко и открыто, и вскоре мы уже оживленно беседовали, строя планы и смеясь, как старые друзья.

Мы обе знали, что был один тонкий момент. Ее страна, которую правящие генералы называли Мьянмой, а диссиденты — Бирмой, делала первые робкие шаги к судьбоносным переменам. (Годами наше правительство придерживалось строго официальной линии использовать только название Бирма, но в итоге некоторые привыкли использовать оба этих названия попеременно. В этой книге, как и во время работы в Госдепартаменте, я буду говорить «Бирма».) Страна легко могла вернуться во времена кровопролитных столкновений и репрессий. Тем не менее если наша помощь в начертании правильного курса развития могла оказаться востребованной, то момент для оказания такой помощи и для обеспечения прогресса был самым удачным за многие годы.

Для Соединенных Штатов возможность помочь Бирме в переходе от диктатуры к демократии и воссоединении с семьей народов было заманчивой перспективой. Бирма и сама по себе стоила этих усилий. Ее население, миллионы людей, имело право получить шанс насладиться благами свободы и процветания. Следовало принять во внимание и стратегические последствия, которые могли иметь весьма широкие масштабы. Бирма расположена в центре Юго-Восточной Азии, регионе, где и Соединенные Штаты, и Китай прилагали огромные усилия по расширению своего влияния. Процесс серьезного реформирования общества мог стать значительной вехой в нашей резко изменившейся стратегии и дать толчок к демократии и соблюдению прав человека в отношении активистов по всей Азии и за ее пределами, а также выразить осуждение в адрес авторитарных властей. С другой стороны, в случае неудачи была опасность получить совершенно обратный эффект. Велика была опасность, что бирманские генералы лишь подыгрывали нам. Они могли рассчитывать, что и нескольких скромных жестов доброй воли будет достаточно, чтобы преодолеть международную изоляцию их режима, и не станут проводить серьезных, существенных изменений. Многие вдумчивые наблюдатели в США полагали, что я поступаю неправильно, когда делаю шаги навстречу в ситуации, которая по-прежнему оставалась очень неясной. Я отдавала себе полный отчет о степени риска, но, взвесив все факторы, посчитала неразумным упускать эту возможность.

Мы проговорили с Су Чжи два часа. Она расспрашивала меня, как Америка будет реагировать на реформы, о проведении которых подумывает правящий режим. Я сказала ей, что мы готовы адекватно реагировать на каждое действие. У нас про запас было много «морковок», которыми его можно было бы заманить, начиная с восстановления полноценных дипломатических отношений до ослабления режима санкций и стимулирования инвестиций. Но в ответ мы ожидаем увидеть, что продолжается процесс освобождения политических заключенных, проводятся выборы, результатам которых можно было бы доверять, ведется работа по защите прав национальных меньшинств и прав человека, разорваны военные связи с Северной Кореей, разрабатываются способы прекращения многолетних этнических конфликтов в сельской местности. Я заверила Су Чжи, что каждый наш шаг будет направлен на дальнейшее продвижение по пути прогресса.

Су Чжи ясно осознавала, что в будущем ожидается множество проблем, и не питала никаких иллюзий относительно тех людей, которые находились у власти в стране. Ее отец, Аун Сан, который тоже был генералом, успешно боролся за освобождение Бирмы от власти Великобритании и Японии, но в 1947 году был убит своими политическими соперниками. Су Чжи впервые попала в тюрьму в июле 1989 года. Это произошло меньше года спустя после того, как она впервые приняла участие в политической борьбе в 1988 году во время неудавшейся попытки демократического восстания против военного режима. С тех пор она периодически находилась под домашним арестом. В 1990 году, когда военный режим впервые разрешил провести выборы, ее политическая партия победила с триумфальным успехом. Генералы, стоявшие во главе военного режима, немедленно аннулировали результаты выборов. В следующем году ей присудили Нобелевскую премию мира. Вместо нее премию вручили ее мужу, профессору Оксфордского университета, доктору наук Михаелю Эйрису, ведущему специалисту по буддизму в Тибете, а также их сыновьям. В течение многих лет, проведенных под домашним арестом, Су Чжи смогла лишь несколько раз увидеться с семьей. Когда у Эйриса обнаружили рак простаты, бирманское правительство отказало ему в выдаче въездной визы, которую он хотел получить, чтобы приехать в Бирму и провести свои последние дни вместе с женой. Вместо этого было предложено, чтобы сама Су Чжи уехала из Бирмы, что для нее означало бы, как она подозревала, пожизненное изгнание. Она отказалась покидать страну и так и не смогла попрощаться с мужем. Эйрис умер в 1999 году.

Су Чжи научилась не доверять благим намерениям и стала крайне прагматичной, что находилось в полном противоречии с ее имиджем идеалистки. Она полагала, что возможность провести демократические преобразования была вполне реальна, но все это следовало тщательно проверить. Чтобы подробнее все обсудить, мы договорились снова встретиться на следующий день, на этот раз у нее дома.

Когда мы прощались, мне хотелось ущипнуть себя: с трудом верилось в реальность того, что произошло. В 2009 году, когда я стала госсекретарем, немногие могли бы допустить, что такой визит станет возможным. Лишь два года назад, в 2007 году, мир с ужасом наблюдал, как бирманские солдаты открыли огонь по толпе монахов в шафрановых одеяниях, выступавших с мирным протестом против режима. Теперь страна стояла на пороге новой эры. Это было для нас напоминанием о том, как быстро меняется мир и как важно, чтобы Соединенные Штаты были всегда наготове пойти навстречу этим переменам и помочь им оформиться, когда дело дойдет до реальных действий.

* * *

Население Бирмы составляет около 60 миллионов человек. Страна находится в стратегически важном регионе Юго-Восточной Азии между Индийским субконтинентом и дельтой реки Меконг. Когда-то она славилась пышной красотой своей природы и древних пагод, покоривших воображение таких знаменитых путешественников и писателей, как Редьярд Киплинг и Джордж Оруэлл, ее называли раньше «рисовой житницей Азии». Во времена Второй мировой войны Бирма стала полем битвы между японской армией и войсками союзников. Острый на язык американский генерал Стилвел по прозвищу Уксусный Джо помог возобновить движение по знаменитый Бирманской дороге, которая стала жизненно важным маршрутом: по ней осуществлялось снабжение Китая. Руководство страны военных лет под началом отца Су Чжи смогло добиться того, чтобы после окончания военных действий Бирма приобрела независимость.

Десятки лет правления военной диктатуры, экономических злоупотреблений и бесхозяйственности превратили страну в нищего изгоя. Теперь Бирма вошла в число тех государств, в которых происходят самые вопиющие нарушения прав человека. Она — источник нестабильности и враждебности в центре Юго-Восточной Азии. Здесь возрастают масштабы торговли наркотиками, укрепляются военные связи с Северной Кореей — все это представляет собой угрозу безопасности во всем мире.

Дорога в Рангун для меня началось с необычной встречи на Капитолийском холме в январе 2009 года. Я достаточно хорошо знала Митча Макконнелла, восемь лет мы проработали вместе в сенате. Нам не часто доводилось соглашаться с доводами друг друга. Консервативный лидер республиканского меньшинства из Кентукки не скрывал своего намерения противостоять политике нового президента США Обамы практически по всем направлениям деятельности его администрации. (Он как-то выразился следующим образом: «Наша единственная, самая главная цель — чтобы Обама был президентом только один срок».) Однако мне казалось, что в одном направлении внешней политики мы могли бы работать вместе. Сенатор Макконнелл был страстным поборником движения за демократию в Бирме со времен жестокого разгона демонстрации в 1988 году. Все эти годы он боролся за введение санкций против военного режима в Бирме и установил множество связей с диссидентским сообществом этой страны, в том числе с самой Су Чжи.

Вступая в должность госсекретаря, я была твердо убеждена, что нам следует пересмотреть свою политику в отношении Бирмы. Я ожидала, какое решение примет сенатор Макконнелл. В 2008 году режим в Бирме объявил о принятии новой конституции, кроме того, в 2010 году там планировали провести выборы. Многие наблюдатели возлагали большие надежды на предстоящие выборы после того, как результаты выборов 1990 года были признаны недействительными. Су Чжи в то время еще по-прежнему не имела права занимать какой-либо пост в правительстве, а инструкции по проведению выборов были составлены таким образом, чтобы военным было гарантировано не менее четверти мест в парламенте. Вероятнее всего, они получили бы подавляющее большинство. Но даже самые скромные шаги в направлении демократизации были уже сами по себе существенным достижением для столь репрессивного режима. Конечно, и раньше бывало, что надеждам не суждено было сбыться. В 1995 году режим неожиданно освободил Су Чжи из-под домашнего ареста. Мадлен Олбрайт, в то время представитель США в ООН, прилетела в Рангун, чтобы проверить, готово ли военное правительство ослабить свою жесткую хватку. Она привезла с собой плакат с конференции ООН в Пекине, посвященной защите прав женщин. Я и другие сотрудники поставили на этом плакате свои автографы. Добиться реформ тогда не удалось. В 1996 году во время поездки в соседний Таиланд я выступила с речью в университете Чианг Маи. В своем выступлении я призвала к организации «реального политического диалога между Аун Сан Су Чжи и военным режимом». Но вместо этого уже с 1997 года военный режим стал снова резко ограничивать свободу передвижения Су Чжи и ее политическую деятельность, а к 2000 году она вновь оказалась под домашним арестом. Президент Клинтон в знак признания ее героизма присудил ей президентскую Медаль свободы, высшую гражданскую награду США. Присутствовать на церемонии вручения она, конечно же, не могла. Таким образом, попытка установить более тесные взаимоотношения с военным режимом оказалась неудачной. Но в 2009 году нельзя было утверждать, что наша политика изоляции и санкций сработала лучше. Можно ли было предпринять еще какие-либо шаги?

Я поговорила с сенатором Макконнеллом о своем намерении полностью пересмотреть нашу политику в отношении Бирмы и сформировать новый подход. Я сказала ему, что рассчитываю на его поддержку и активное участие в этом вопросе. Поначалу он воспринял это предложение скептически, но в итоге согласился. Таким образом, пересмотр нашей стратегии был проведен на основе двухпартийности. Сенатор с гордостью показал мне адресованную ему записку от Су Чжи. Он поместил эту записку в рамку и повесил у себя в кабинете. Это очень ясно показывало, что данная проблема стала для него глубоко личным делом. Я дала сенатору обещание всегда советоваться с ним по мере развития событий в этом направлении.

Мне необходимо было встретиться еще с одним сенатором. Джим Уэбб был ветераном Вьетнамской войны, имеющим множество наград за боевые действия, министром военно-морских сил при президенте Рейгане. В то время он был сенатором от штата Вирджиния, являясь представителем Демократической партии. Он возглавлял подкомитет сената по международным отношениям со странами Восточной Азии и Тихоокеанского региона. Он являлся смелым и нестандартно мыслящим политиком, имевшим собственные взгляды на политику США в Юго-Восточной Азии. Как сказал мне Джим, своими санкциями Запад лишь способствовал обнищанию населения Бирмы, одновременно позволив правящему режиму еще более глубоко укрепить свое влияние наряду с развитием болезненной подозрительности по отношению ко всякому инакомыслию. Сенатора также очень беспокоило то, что мы, таким образом, непреднамеренно предоставляли Китаю простор для расширения своего экономического и политического влияния в Бирме. Китайские компании вкладывали значительные средства в строительство в Бирме плотин, шахт и других объектов энергетической промышленности, в том числе нового крупного нефтепровода. Джим одобрял пересмотр нашей стратегии по Бирме, но считал, что разработку новой политики необходимо осуществлять очень творчески и энергичными темпами, к чему он настойчиво призывал меня. В свою очередь, он обещал, что его подкомитет будет руководствоваться теми же принципами в своей работе.

Я также постоянно получала известия с другой стороны Капитолийского холма, где мой друг, конгрессмен от штата Нью-Йорк Джо Кроули, уже давно являлся ведущим сторонником санкций против режима. Джо — старой закалки правдоруб из Квинса. Когда нам доводилось встречаться в сенате или во время каких-либо мероприятий в Нью-Йорке, он непременно пел мне ирландские баллады. Под влиянием своего наставника из Комитета по международным делам палаты представителей конгресса, великого Тома Лантоса, ныне покойного, он стал защитником прав человека в Бирме. Его поддержка и совет также имели бы решающее значение для успешной разработки нового подхода в отношении Бирмы.

В ходе своей первой поездки в Азию в феврале 2009 года я уточняла мнение руководителей различных стран этого региона по вопросу о положении в Бирме.

Президент Индонезии Сусило Бамбанг Юдойоно сообщил мне наиболее обнадеживающие новости. Он сказал, что провел переговоры с бирманским руководством и глубоко убежден, что прогресс возможен. Его мнение имело большое значение для меня, поскольку он сам был в прошлом высокопоставленным военным, который ушел в отставку и баллотировался на пост президента. Более того, он сообщил мне, что режим, скорее всего, будет готов начать диалог с Соединенными Штатами. Уже многие годы у нас не было дипломатического представителя в Бирме, взамен этого имелись определенные каналы для обмена мнениями. Получить возможность перейти на более интенсивный уровень общения представлялось нам весьма заманчивой перспективой.

В марте я направила в Бирму Стивена Блейка, высокопоставленного дипломата, который возглавлял в Госдепартаменте Бюро по вопросам материковой части Юго-Восточной Азии. В знак своего доброго расположения режим предложил Блейку редкую возможность встретиться с министром иностранных дел Бирмы. В свою очередь, Блейк согласился стать первым американцем, который совершил официальную поездку из Рангуна в Нейпьидо, новую столицу, выстроенную военным режимом в 2005 году в отдаленной части джунглей. По многочисленным слухам, это место было выбрано на основании астрологических расчетов. Однако ему не позволили встретиться ни с Су Чжи, ни с генералом Тан Шве, престарелым главой военной хунты, в последнее время все больше предпочитающим затворнический образ жизни. Блейк возвратился в Штаты с твердым убеждением, что военная хунта действительно проявляет заинтересованность в диалоге. Кроме того, у него сложилось стойкое ощущение, что некоторых представителей высшего руководства страны глубоко тяготит изолированность Бирмы на международной арене. Тем не менее Блейк не возлагал больших надежд на то, что все это уже в ближайшем будущем может дать какие-либо реальные результаты.

Однако в мае того же года случился один из тех непредсказуемых поворотов истории, которые способны резко менять международные отношения. Пятидесятитрехлетний ветеран войны во Вьетнаме Джон Йеттоу, родом из штата Миссури, стал одержим личностью Су Чжи. В ноябре 2008 года он приехал в Рангун и, переплыв озеро Инья, пробрался к дому, где ее держали. Не замеченный ни полицейскими катерами, ни охраной, Йеттоу перелез через забор и беспрепятственно подошел к самому дому. Этот поступок ошеломил домработниц Су Чжи, которые обнаружили его. Посетителям запрещено было появляться без особого разрешения, поэтому появление Йеттоу представляло для всех них опасность. С неохотой он согласился уйти, не повидавшись с Су Чжи.

Однако весной следующего года Йеттоу появился там снова. Он похудел на тридцать килограммов. По словам его бывшей жены, он, возможно, страдал от посттравматического стрессового расстройства. Тем не менее в начале мая 2009 года он вновь переплыл озеро Инья. Уйти на этот раз он отказался. Он пожаловался, что очень устал и плохо себя чувствует. Су Чжи позволила ему поспать на полу, а затем сообщила о нем властям. Около половины шестого утра 6 мая, когда Йеттоу попытался переплыть через озеро обратно, его арестовали. На следующей неделе Су Чжи и ее домохозяйки были арестованы за нарушение условий домашнего ареста. В конечном итоге Йеттоу был признан виновным и приговорен к семи годам каторжных работ. Су Чжи и ее прислуга получили по три года. Генерал Тан Шве сразу же заменил этот приговор на пребывание под домашним арестом в течение восемнадцати месяцев. Таким образом, она гарантированно оставалась бы в заключении на время намеченных на 2010 год выборов. «Всех очень разозлило поведение этого несчастного американца. Он создал множество проблем. Он просто глупец», — сообщил прессе один из адвокатов Су Чжи.

Когда я узнала об этом, меня это тоже страшно разозлило. Ни Су Чжи, ни реализация прогрессивных изменений в Бирме, на которую мы так искренне надеялись, не должны были ставиться под удар по вине безрассудства некоего американца, действующего под влиянием заблуждения. Тем не менее я была обязана оказать ему помощь, поскольку он был американским гражданином. Я созвонилась с сенаторами Уэббом и Макконнеллом, чтобы совместно решить, как поступать дальше. По предложению Джима, с которым я согласилась, нужно было ехать в Бирму и провести переговоры об освобождении Йеттоу. Безусловно, стоило попытаться сделать это.

В середине июня произошло еще одно событие, грозившее обернуться значительными негативными последствиями. ВМС США отслеживали продвижение грузового судна Северной Кореи водоизмещением 2 тысячи тонн, которое, как полагали мы с нашими южнокорейскими союзниками, осуществляло транспортировку военной техники, в том числе ракетных пусковых установок и, возможно, ракетных составляющих. Судно держало курс на Бирму. Будь это так, это стало бы прямым нарушением запрета на торговлю оружием, наложенного Советом Безопасности ООН на Северную Корею в ответ на проведенные ею в мае того же года ядерные испытания. Ходили слухи, что бирманская военная хунта установила связи с северокорейской компанией, имеющей опыт в области разработки ядерных технологий, а инженеры и ученые этих стран втайне обменивались визитами.

Пентагон направил эсминец для сопровождения этого северокорейского грузового судна на время его следования в международных водах. Согласно резолюции ООН, мы имели право провести его досмотр, но северокорейцы заявили, что это будет воспринято как акт агрессии. Мы обратились за поддержкой к другим странам региона, включая Китай. Было крайне важно, чтобы в любом порту остановки судна было исполнено требование резолюции ООН о тщательном досмотре его груза. Министр иностранных дел Китая Ян Цзечи согласился с тем, что резолюцию ООН «следует неукоснительно исполнить с тем, чтобы Северная Корея получила единодушное и строгое предупреждение». Но в последнюю минуту северокорейское судно послало предупредительные световые сигналы, сделало разворот и вернулось в свой порт.

В августе сенатор Уэбб вновь прибыл с визитом в Нейпьидо. На этот раз генерал Тан Шве дал согласие встретиться с ним. В повестке дня этой встречи у Джима были намечены три пункта. Во-первых, он обратился с просьбой разрешить вывезти Йеттоу в США из гуманных соображений. Он отказывался принимать пищу и страдал от целого ряда заболеваний. Во-вторых, Уэбб хотел встретиться с Су Чжи, в чем Блейку было отказано. В-третьих, он призвал генерала Тан Шве прекратить содержание Су Чжи под домашним арестом и позволить ей принять участие в политическом процессе. Только в этом случае предстоящие выборы можно было воспринимать всерьез. Тан Шве внимательно выслушал Джима, однако было неясно, что он думает обо всем этом. Однако в конце концов Джим получил положительные ответы на два из трех своих запросов. Он поехал в Рангун, где встретился с Су Чжи. Затем он вылетел в Таиланд самолетом ВВС США с Йеттоу на борту. Когда мы с Джимом говорили по телефону, я слышала облегчение в его голосе. Но Су Чжи осталась под домашним арестом.

В следующем месяце я огласила в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке результаты предпринятого нами пересмотра политики США в отношении Бирмы. Цели, которые мы хотели достичь, остались прежними: мы хотели убедиться в том, что в стране действительно проводятся демократические реформы, чтобы политическим заключенным, в том числе Аун Сан Су Чжи, немедленно и безоговорочно была предоставлена свобода, а также чтобы был начат серьезный диалог властей с оппозицией и этническими меньшинствами. Однако мы пришли к выводу, что «непродуктивно ставить в жесткую увязку сотрудничество властей Бирмы по всем этим направлениям и отмену или угрозу применения санкций». С тем чтобы сохранить возможность продвижения вперед в наших отношениях, мы предлагали использовать обе эти тактики для достижения поставленных целей и успешного установления контактов с высокопоставленными представителями руководства Бирмы.

* * *

В течение следующего года удалось достичь лишь весьма незначительного прогресса. Су Чжи так и оставалась под домашним арестом, хотя ей позволили дважды встретиться с Куртом Кэмпбеллом. Она рассказала ему о своей жизни в изоляции, о том как она ежедневно слушает по радио Всемирную службу Би-би-си и «Голос Америки» (это уже стало для нее ритуалом, таким образом она узнает о том, какие события произошли за стенами ее тюрьмы). Государственная газета, освещая визит Курта, вырезала ее из их совместной фотографии.

В отличие от 1990 года на выборах 2010 года не наблюдалось лавинообразного потока голосов за демократические силы. Вместо этого, как и ожидалось, партия, представлявшая интересы военной хунты, заявила о своей убедительной победе. Оппозиционные группы и международные правозащитные организации совместно с США осудили результаты выборов как в значительной степени подтасованные. Власти отказались допустить журналистов или иностранных наблюдателей на избирательные участки для контроля легитимности выборов. Все это было, к сожалению, слишком знакомо и предсказуемо. Военная хунта упустила возможность начать переход к демократии и национальному примирению. Между тем народ Бирмы все глубже погружался в нищету и изоляцию.

Несмотря на то что результаты выборов оказались неутешительны, спустя неделю после проведения выборов, в ноябре 2010 года, власти неожиданно освободили Су Чжи из-под домашнего ареста. Затем генерал Тан Шве принял решение уйти в отставку. Его пост должен был занять другой высокопоставленный военный, генерал Тейн Сейн, который ранее занимал пост премьер-министра. Он снял военную форму и стал руководить правительством, которое номинально было гражданским. В отличие от других представителей режима Тейн Сейн много путешествовал по всему региону. Он был хорошо известен азиатским дипломатам, а также собственными глазами наблюдал, как соседние с Бирмой государства пользуются всеми благами, которые дает развитие торговли и современных технологий, в то время как его страна оставалась на прежнем уровне. Рангун был когда-то одним из самых космополитичных городов Юго-Восточной Азии. Тейн Сейну было хорошо известно, насколько сейчас он отстает от таких городов, как Бангкок, Джакарта, Сингапур и Куала-Лумпур. По данным Всемирного банка, в 2010 году только 0,2 процента населения Бирмы пользовались Интернетом. Смартфонов там просто не было, поскольку никто не предоставлял услуги сотовой связи. Едва ли можно вообразить себе более разительный контраст между соседними странами.

В январе 2011 года я впервые поговорила с недавно освобожденной Аун Сан Су Чжи. Мне хотелось узнать, что она думает обо всех этих событиях. Было замечательно услышать наконец ее голос. Казалось, ее очень воодушевляла эта вновь обретенная свобода. Она поблагодарила меня за неизменную поддержку, которую многие годы оказывали ей Соединенные Штаты и президенты США от обеих партий. Она поинтересовалась также о свадьбе моей дочери. Ее политическая партия активизировала свою деятельность, проверяя пределы своих возможностей в рамках новой линии правительства. Я сказала ей, что мы хотели бы оказать им помощь и готовы поделиться опытом демократических движений в других странах мира.

— Надеюсь, как-нибудь смогу побывать у вас в гостях, — сказала я. — А еще лучше было бы, если бы вы могли приехать ко мне в гости!

Той весной прошла официальная церемония инаугурации президента Бирмы Тейн Сейна. Как ни странно, он пригласил Су Чжи на ужин в свой скромный дом. Это был замечательный жест со стороны самого могущественного человека в стране по отношению к женщине, которую генералы, руководившие этой страной, долго боялись как одного из своих самых серьезных врагов. Жена Тейн Сейна приготовила еду, а ужинали они под портретом отца Су Чжи. Они вновь встретятся летом того же года в Нейпьидо. Первые беседы имели скорее предварительный характер. Генерал и женщина-диссидент по понятным причинам были взаимно насторожены. Но что-то определенно стало меняться.

Я хотела, чтобы Соединенные Штаты играли конструктивную роль, поощряя лучшие побуждения нового бирманского руководства, и при этом не проявляли в этом поспешности, чтобы не утратить рычаги воздействия на него посредством жестких санкций. Формально возвращение в страну посла США было бы слишком значительным и несколько преждевременным на тот момент шагом. Однако нам действительно был необходим новый дипломатический канал, чтобы прозондировать серьезность намерений Тейн Сейна. Во время наших обсуждений новой стратегии я попросила Курта и его команду проявить свой творческий потенциал и выработать различные сценарии наших следующих действий. Мы назначили эксперта с многолетним стажем по Азии Дерека Митчелла нашим первым специальным представителем в Бирме. Эта должность была учреждена конгрессом по предложению покойного конгрессмена Тома Лантоса в 2007 году, а в 2008 году президент Буш утвердил ее, эта вакансия так и не была заполнена. Остановив свой выбор на уровне специального представителя в Бирме, мы, таким образом, не придавали этой должности того престижа, который соответствует направлению постоянного посла, но создавали простор для более свободного обмена мнениями между нашими странами.

* * *

Река Иравади протекает через всю Бирму с севера на юг, вокруг нее издавна сосредоточена культурная и торговая жизнь страны. Джордж Оруэлл вспоминал, что она «сияет и переливается, словно бриллиант, когда на ее волнах поблескивает солнце», а по берегам расстилаются рисовые поля. Связанные в плоты бревна тикового дерева, основной статьи бирманского экспорта, плывут вниз по течению реки от лесов в глубине страны до самого моря. Воды Иравади, которая берет свои истоки у ледников в Восточных Гималаях, текут по бесчисленным каналам и ирригационным системам, питая фермы и деревни вдоль ее широкой и плодородной дельты и по всей стране. Как Ганг в Индии и Меконг во Вьетнаме, Иравади занимает почетное место в бирманском обществе. По словам Су Чжи, это «великий природный путь, щедрый источник пищи, место обитания разнообразных видов водной флоры и фауны, средство поддержания традиционных форм жизни, муза, которая вдохновляет бесчисленные произведения поэзии и прозы».

Однако все это не помешало государственной китайской компании электроснабжения использовать давние отношения Пекина с правящей военной хунтой, чтобы получить разрешение на строительство первой гидроэлектростанции в верховьях Иравади. От реализации этого масштабного проекта могли серьезно пострадать местная экономика и экосистема, но он сулил значительные выгоды для Китая. Как стало известно, эта гидростанция, Митсоунская ГЭС, как и другие шесть выстроенных китайцами на севере Бирмы гидростанций, должна была поставлять электроэнергию в испытывающих нехватку электроэнергии города на юге Китая. В 2011 году китайские строители в касках, спустившись на берега верховьев Иравади, затерянные среди отдаленных северных предгорий, где проживает сепаратистски настроенное население качинской этнической группы, начали проводить взрывы, пробивать туннели и возводить дамбы. Тысячи жителей были переселены из этого района.

В стране, где давно уже правят своенравные диктаторы, подобный разрушительный проект не вызывал особого удивления. Удивительной была реакция со стороны общественности. С самого начала местные качинские группы выступали против строительства гидростанции, но вскоре критические высказывания стали раздаваться по всей стране и даже появляться в прессе, несмотря на жесткую цензуру. Активистам удалось добыть составленный китайскими учеными отчет об экологических последствиях этого строительства, который занял девятьсот страниц. Согласно проведенному ими исследованию, урон, который будет нанесен спускающейся вниз по течению рыбе, неизбежное разрушение мест обитания других животных, а также близость этого сооружения к сейсмоопасной линии большого тектонического разлома наглядно показывают, что этот проект весьма сомнителен с точки зрения необходимости в нем, да и просто здравого смысла. Возмущение причиненным священной Иравади экологическим ущербом соединялось в душе народа с давним недовольством в отношении Китая, главного иностранного покровителя военного режима. Как уже не раз доводилось видеть на примере других авторитарных государств, национализм часто труднее контролировать, чем инакомыслие.

Волна беспрецедентного общественного возмущения прокатилась по всей Бирме. В августе 2011 года Су Чжи, которая после освобождения из-под домашнего ареста некоторое время не проявляла большой политической активности, опубликовала открытое письмо с критикой строительства гидроэлектростанции. Все это, казалось, застигло врасплох новое, номинально гражданское правительство, члены которого, по-видимому, придерживались различных мнений по этому вопросу. На своей пресс-конференции министр информации, генерал в отставке, слезно обещал защитить Иравади. Однако другие руководители общественную озабоченность этой проблемой не разделяли и настаивали на том, чтобы строительство гидростанции было продолжено согласно плану. В конечном итоге Тейн Сейн выступил с обращением к парламенту по этому вопросу. Он заявил, что избранное народом правительство обязано реагировать на те проблемы, которые вызывают озабоченность общественности. Строительство вызвавшей такие споры гидростанции будет приостановлено.

Это стало самым убедительным доказательством того, что новое правительство, по всей видимости, было серьезно намерено проводить реформы. Этот шаг явился также неожиданным официальным отказом Китаю, где эту новость восприняли с настороженностью.

Я с радостью наблюдала, как успешно продвигается формирование гражданского общества в Бирме, где так долго пресекалось любое свободное выступление или деятельность общественных организаций. Роль, которую сыграла проблема строительства Митсоунской ГЭС в процессе оживления общественной жизни в стране, напомнила мне о прекрасном высказывании Элеоноры Рузвельт. «Где в конечном счете начинается защита прав человека? — задала она вопрос в своей речи на заседании ООН в 1958 году, а затем сама ответила на него: — В небольших городках, неподалеку от дома», в «мире каждого отдельно взятого человека, в окрестностях его дома, в школе или колледже, где он учится, на заводе, на ферме или в офисе, где он работает… Если не будет согласованных действий по отстаиванию гражданских прав там, где мы живем, любые попытки достичь успеха в этом направлении еще где-то в мире будут напрасны». Народ Бирмы так долго был лишен многих своих основных прав и свобод. Тем не менее именно проблема ущерба для экологии и экономики страны в конечном итоге вызвала столь широкое возмущение, которое вылилось в прямые и вполне осязаемые результаты. Нечто подобное можно наблюдать и в Китае, где ширятся протесты против загрязнения окружающей среды. То, что начинается как обыкновенная жалоба, может быстро перерасти в нечто гораздо большее. После того как гражданское общество достигает успехов, заставляя свое правительство реагировать на эти повседневные заботы, оно может рассчитывать и на более значительные перемены. Это то, что я называю «сделать права человека реальностью для человека».

Остановка строительства ГЭС, казалось, открыла путь целому комплексу новых действий. 12 октября правительство приступило к освобождению нескольких сотен из более чем двух тысяч политических заключенных. 14 октября оно впервые с 1960 года легализовало деятельность профсоюзов. Эти шаги последовали за более скромными достижениями начала года, когда были сняты некоторые цензурные ограничения и были разрешены определенные конфликты с вооруженными группами этнических меньшинств в сельской местности. Кроме того, правительство выступило с инициативой провести обсуждение экономических реформ с Международным валютным фондом. Су Чжи говорила со своими сторонниками в Рангуне с осторожным оптимизмом и призывала к тому, чтобы было освобождено большее количество заключенных, а также к проведению новых реформ.

Мы в Вашингтоне тщательно следили за развитием событий и размышляли над тем, насколько серьезно следует их воспринимать. Нам необходимо было лучше понять, что на самом деле происходит в стране. Я попросила Майка Познера, возглавлявшего в Госдепартаменте Бюро по демократии, правам человека и труду, поехать в Бирму вместе с Дереком Митчеллом и попытаться прояснить намерения нового правительства. В начале ноября Майк и Дерек встретились с членами парламента и провели с ними оставившие позитивное впечатление беседы о дальнейших реформах, в том числе о предоставлении свободы собраний и разрешении регистрации политических партий. Если бы руководители Бирмы отказались осуществить эти изменения в законодательстве, партия Су Чжи не смогла бы принять участие в парламентских выборах 2012 года, так как была бы по-прежнему запрещена. Решение этого вопроса вызывало серьезные сомнения у лидеров оппозиции, с которыми встречались Майк и Дерек. Они также упоминали, что в тюрьмах по-прежнему находятся много политических заключенных, а в районах проживания этнических групп имеется множество свидетельств серьезных нарушений прав человека. Су Чжи и другие политические деятели оппозиции призывали нас не спешить с отменой санкции против правящего режима и не торопиться поощрять его до тех пор, пока не будут получены более существенные доказательства прогресса демократических преобразований в стране. Такая линия казалась мне вполне разумной, но нам необходимо было также поддерживать заинтересованность руководства Бирмы и укреплять его первые достижения на пути демократизации.

* * *

В начале ноября, в то время, когда Майк и Дерек проводили в Бирме встречи с диссидентами и законодателями, мы с президентом Обамой составляли планы того, как на следующем этапе развития отношений с Бирмой достичь решительных перемен. Мы понимали, что предстоящая поездка президента в Азию предоставляет нам прекрасную возможность показать, что подразумевают решительные перемены. Мы начали со встречи стран АТЭС на Гавайях, а затем президент отправился в Австралию. Я сделала остановку на Филиппинах, чтобы принять участие в торжествах по случаю шестидесятой годовщины нашего двустороннего военного договора, которые проходили в Маниле на эсминце ВМС США «Фитцджеральд», а затем провела встречу с президентом Таиланда, еще одним нашим ключевым союзником.

17 ноября мы с президентом Обамой прибыли в Индонезию, на Бали, на саммит стран Восточной Азии и встречу лидеров США и АСЕАН, самую значительную ежегодную встречу глав государств в Азии. В тот раз впервые президент США принял участие в саммите стран Восточной Азии. Это было свидетельством приверженности президента Обамы расширению нашей деятельности в регионе. Кроме того, это было прямым результатом той кропотливой работы, которую мы проводили с 2009 года, когда был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве со странами — участницами АСЕАН, и, в целом, результатом многосторонней дипломатической деятельности, которую мы сделали своим приоритетом во взаимоотношениях со странами Азии. В тот момент всеобщее внимание в регионе привлекали территориальные споры в Южно-Китайском море (в предшествующем году у всех вызывали большое беспокойство аналогичные проблемы с Вьетнамом). И так же, как и на встрече АСЕАН в Ханое, Китай не желал обсуждать этот вопрос на открытой, многосторонней основе, особенно в том случае, если в состав переговаривающихся сторон входили Соединенные Штаты. «Внешние силы не должны вмешиваться ни под каким предлогом», — заявил китайский премьер Вэнь Цзябао. Заместитель министра иностранных дел КНР был еще более откровенным в своем высказывании. «Мы надеемся, что на саммите стран Восточной Азии вопрос о Южно-Китайском море не будет обсуждаться», — сообщил он журналистам. Однако небольшие страны, в том числе Вьетнам и Филиппины, были решительно настроены поднять этот вопрос. В Ханое мы попытались осуществить совместный подход к мирному разрешению споров в Южно-Китайском море, но в течение нескольких месяцев после этой встречи Пекин стал еще более неуступчивым в этом вопросе.

Во второй половине дня 18 ноября я вместе с президентом Обамой присутствовала на закрытом заседании глав государств. Кроме нас, в этом заседании принимали участие главы государств и министры иностранных дел еще семнадцати государств. Никто, кроме этих представителей, не был допущен в зал заседания, не было также и представителей прессы. Президент Обама и премьер-министр Вэнь Цзябао молча слушали выступления, которые начались с речи руководителей таких стран, как Сингапур, Филиппины, Вьетнам и Малайзия. У всех этих стран были свои территориальные интересы в Южно-Китайском море. Практически все главы государств, выступая по очереди в течение двухчасового заседания, повторяли принципы, которые мы обсуждали в Ханое: обеспечение открытого доступа и свободы судоходства, мирного и совместного урегулирования споров в рамках международного права, отказ от принуждения и угроз, ведение дел в соответствии с общепризнанным кодексом поведения. Вскоре стало ясно, что в зале сложился практически полный консенсус. Главы государств излагали позицию своей страны решительно и прямо, однако все они воздерживались от резких высказываний. Даже русские согласились с тем, что этот вопрос было уместно и важно обсудить на встрече глав этих государств.

В конечном итоге, когда шестнадцать лидеров уже сделали свои заявления, слово взял президент Обама. К тому моменту все аргументы были уже не раз высказаны, поэтому он лишь поприветствовал такое единодушие и вновь подтвердил, что США полностью поддерживают позицию, которая была сформулирована большинством стран региона.

— Мы не выступаем с территориальными претензиями в зоне Южно-Китайского моря и не принимаем чью-либо сторону в этом конфликте, — сказал он, — однако на нас лежит большая доля ответственности за безопасность судоходства в целом и за решение проблемы Южно-Китайского моря в частности, поскольку США являются тихоокеанской державой, морской державой, страной, ведущей торговлю, а также гарантом безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Когда президент завершил свою речь, он окинул взглядом зал заседаний. В том числе он взглянул на премьер-министра Вэнь Цзябао, который испытывал явное недовольство развитием ситуации во время заседания. Все складывалось для китайской стороны даже хуже, чем ранее на встрече в Ханое. Китай вообще не желал обсуждения вопроса по Южно-Китайскому морю. А теперь он еще столкнулся и с тем, что все государства выступили против него единым фронтом. В отличие от действий министра иностранных дел Ян Цзечи в Ханое премьер Госсовета КНР Вэнь не стал просить устроить перерыв в заседании. Его ответ был вежливым, но твердым: он отстаивал правомерность действий Китая и вновь заявил, что текущая встреча не является подходящим форумом для решения таких вопросов.

Пока разворачивалась вся эта дипломатическая игра, я в равной степени была сосредоточена на том, как развивались события в Бирме. За несколько недель до поездки Курт не раз рекомендовал мне предпринять новые смелые шаги, которые помогли бы установить контакт с режимом и содействовать проведению дальнейших реформ. Я обсуждала проблемы Бирмы с президентом Обамой и его советниками по национальной безопасности. Они хотели получить гарантии, что мы не утрачиваем бдительность и не ослабим преждевременно наше давление на правящий режим. В Белом доме у меня был сильный союзник, который помогал продвигать наше взаимодействие с Бирмой, — речь идет о Бене Родсе, давнем помощнике президента, который занимал пост заместителя советника по национальной безопасности. Бен был согласен со мной в том, что нам уже удалось заложить основу нашего взаимодействия и что теперь необходимо двигаться вперед. Однако в конечном счете, чтобы убедиться, что момент для решительных перемен настал, президент хотел поговорить только с одним человеком. Я попросила Курта и Джейка договориться с Су Чжи о такой беседе с президентом Обамой и устроить им телефонный разговор. Во время полета из Австралии в Индонезию на «борту номер один» ВВС США он впервые поговорил с ней по телефону. Она подчеркнула, какую важную роль может сыграть Америка, помогая ее стране стать более демократической. Эти два лауреата Нобелевской премии мира поведали друг другу также о своих собаках. После этого разговора президент был готов к решительным действиям. На следующий день в Бали я стояла рядом с ним, когда он подошел к микрофонам и объявил, что он попросил меня поехать в Бирму, чтобы лично разобраться на месте в том, каковы перспективы проведения там демократических преобразований и установления более тесных связей между нашими странами. «После многих лет тьмы мы увидели проблески прогресса», — сказал он. Мне предстояло стать первым за более чем полвека госсекретарем, который побывает с визитом в Бирме.

Во время перелета из Индонезии домой мои мысли уже были обращены к этой предстоящей поездке. У меня появлялась возможность составить свое мнение о Тейн Сейне и, наконец, лично встретиться Су Чжи. Удастся ли нам придать дальнейшую динамику этим проблескам прогресса, о которых говорил президент, и преобразовать их в по-настоящему перспективные демократические реформы?

Мы сели для дозаправки в Японии. Шел проливной дождь. Нас ожидали два сотрудника дипломатической службы из нашего посольства в Токио, хорошо знающие Бирму. Услышав заявление президента, они принесли мне стопку книг об этой стране и запись фильма о Су Чжи, который назывался «Леди». Это было именно то, что нужно. Вся команда, в том числе и представители прессы, смотрели этот фильм, пока мы летели на восток через Тихий океан в Вашингтон, где я сразу же начала планировать свою поездку в Бирму.

* * *

Я приехала в Нейпьидо во второй половине дня 30 ноября 2011 года. Вечерело. Небольшая взлетно-посадочная полоса этой удаленной столицы имела неплохое покрытие, но недостаточно хорошо освещалась, чтобы принимать рейсы после захода солнца.

Незадолго до вылета из Вашингтона эксперты по Азии в Государственном департаменте выслали всем, кто отправлялся в эту поездку, информационные памятки, в которых приезжающим в Бирму давались советы не носить одежду белого, черного или красного цвета, чтобы не нарушать местные культурные обычаи. В получении подобной памятки перед поездкой не было ничего необычного. Есть страны, где ношение одежды определенных цветов связано с принадлежностью к определенным политическим партиям или этническим группам. В этой связи я тщательно пересмотрела свой гардероб, пытаясь подобрать себе для Бирмы одежду соответствующего цвета. Незадолго до этого я приобрела прекрасный белый жакет, который был очень легким и идеально подходил для жаркого климата. Будет ли и в самом деле бестактно брать его с собой? Я упаковала его на всякий случай: вдруг эксперты ошибались в своих оценках. Разумеется, когда мы вышли из самолета, то увидели, что все бирманцы, которые нас встречали, были одеты именно в те цвета, от ношения которых нас предостерегали. Мне хотелось надеяться, что это не было признаком глубоких заблуждений с нашей стороны, но, по крайней мере, теперь я могла совершенно спокойно надевать свой белый жакет.

Наша колонна выехала из аэропорта. Вокруг расстилались бескрайние поля. Мы двигались по пустому шоссе, казалось, полос в двадцать шириной. Порой мимо кто-либо проезжал на велосипеде, но других автомашин нам не встретилось, людей тоже было очень мало. Мы миновали фермера. На голове у него была традиционная соломенная шляпа конической формы. Он правил телегой, доверху нагруженной сеном. В телегу был запряжен белый вол. Возникало ощущение, словно заглядываешь через окно в прошлое.

Вдали громоздились высотки просторных правительственных зданий Нейпьидо. Этот город был построен военными в 2005 году. Его строительство проходило в обстановке секретности. Нейпьидо был сильно укреплен стенами и рвами, предназначенными для защиты от гипотетического американского вторжения. На самом деле там мало кто жил. Многие здания пустовали или остались недостроенными. В целом этот город производит впечатление потемкинской деревни.

Следующим утром я посетила президента Тейн Сейна. Он принимал меня в зале для официальных приемов. В огромной комнате мы сидели на золотых тронах, и над нами нависала массивная хрустальная люстра. Несмотря на всю эту обстановку, сам Тейн Сейн выглядел удивительно неброско, особенно если учесть, что он являлся главой государства и лидером военной хунты. Он был маленький и слегка сутулый, с редеющими волосами, в очках, больше похожий на бухгалтера, чем на генерала. Когда он занимал пост премьер-министра военного правительства, то всегда появлялся в сильно накрахмаленной зеленой военной форме. Теперь же он носил традиционный синий бирманский саронг, сандалии и белую тунику.

Многие люди в Бирме и за ее пределами предполагали, что бывший правитель, Тан Шве, выбрал кроткого Тейн Сейна в качестве своего преемника, потому что считал его занимающим неагрессивную позицию в отношении внешнего мира и при этом достаточно гибким, чтобы успешно представлять режим, состоящий из жестких руководителей. Однако Тейн Сейн удивил всех, проявив неожиданную независимость и настоящее упорство в продвижении своих зарождающихся реформ.

Я вела беседу, стремясь выразить ободрение и объяснить, какие действия могли бы привести к международному признанию Бирмы и ослаблению санкций.

— Вы находитесь на правильном пути. Как вы знаете, предстоит сделать трудный выбор и преодолеть большие препятствия, — сказала я, — [но] для вас это возможность оставить своей стране наследие исторического значения.

Я также передала ему личное письмо от президента Обамы, который выразил те же идеи.

Ответ Тейн Сейна был осторожным. В нарочито сдержанных предложениях, в которых проскакивали шутливые искорки, проявились не только хорошее чувство юмора, но также честолюбие и проницательность Тейн Сейна. «Реформы будут продолжены», — заверил он. То же самое касается и нормализации отношений с Су Чжи. Он прекрасно осознавал, в каком политическом окружении находится Бирма. «Наша страна находится между двумя гигантами», — сказал он, имея в виду Китай и Индию. Он полагал, что Бирме необходимо проявлять осторожность, чтобы не идти на риск разрыва отношений с Пекином. Передо мной был человек, который, по-видимому, давно и напряженно размышлял о будущем своей страны и о той роли, которую он мог бы сыграть в достижении этого будущего.

За время своих поездок мне доводилось встречаться по крайней мере с тремя категориями мировых лидеров: с теми, кто разделяет наши ценности и мировоззрение и являлся нашими естественными партнерами; с теми, кто хотел бы поступать правильно, но кому, однако, не хватало политической воли и возможностей, чтобы это выполнить; и с теми, кто был уверен, что их интересы и ценности в корне расходятся с нашими, и кто всегда при каждой возможности был готов выступить против нас. «К какой категории причислить Тейн Сейна?» — размышляла я. Даже если он искренне стремился к демократизации, хватит ли ему политического умения для того, чтобы переломить упорное сопротивление своих сослуживцев-военных и действительно провести такую сложную национальную трансформацию?

Я склонялась к тому, чтобы оказать Тейн Сейну полную поддержку. Я надеялась, что международное признание поможет укрепить свои позиции в стране. Но было разумно также проявить осторожность. Прежде чем обнадежить его, мне следовало встретиться с Су Чжи и сравнить наши впечатления. Мы все участвовали в непростом дипломатическом танце, и важно было избежать неправильного движения.

По завершении нашей беседы мы перешли в большой зал, где был накрыт обед. За столом я сидела между Тейн Сейном и его женой. Взяв меня за руку, она трогательно говорила о своей семье и о том, как она надеется, что жизнь детей в Бирме станет лучше.

Затем настало время встречи в парламенте и с широким кругом законодателей, состав которых прошел тщательный отбор и получил одобрение военных властей. Одеты они были в яркие традиционные одежды, в том числе шляпы с рогами и вышивкой мехом. Некоторых из них перспектива проведения дальнейших реформ в стране и тесного взаимодействия с США воодушевляла. Другие откровенно не одобряли происходящие вокруг изменения и мечтали о возвращении к прошлому.

Мы провели встречу со спикером нижней палаты парламента Шве Манном, еще одним бывшим генералом. Она проходила в очередном зале гигантских размеров. Мы сидели под огромным пейзажем, изображавшим пышную бирманскую растительность. Казалось, картина была протяженностью не один километр. Спикер был разговорчив и добродушен.

— Мы изучали вашу страну, мы стремились понять, как управлять работой парламента, — сказал он мне.

Я спросила, что он читал по этой теме и с какими специалистами в этой области он консультировался.

— О нет, — ответил он. — Мы смотрели «Западное крыло»³⁰.

Я рассмеялась и пообещала, что мы предоставим им больше информации на эту тему.

Тем вечером, уже у себя в отеле, сидя на открытом воздухе за большим столом вместе с представителями американской прессы, я попыталась подвести итоги: что же удалось узнать за этот день? Гражданское правительство уже предприняло ряд серьезных изменений, в том числе были сняты некоторые ограничения на деятельность средств массовой информации и гражданского общества, была выпущена из-под домашнего ареста Су Чжи, были освобождены почти двести других политических заключенных, были приняты новые законы, регулирующие трудовую деятельность и проведение выборов. Тейн Сейн заверил меня, что этот прогресс будет развиваться и далее и что он будет продвигать внедрение еще более смелых реформ, и мне хотелось ему верить. Однако я знала, что искры прогресса можно легко загасить. Есть старая бирманская пословица: «Когда идет дождь, собирайте воду». Наступило время объединения и закрепления прогрессивных преобразований, чтобы они прочно укоренились в обществе и стали необратимы. Как я и сказала тем утром Тейн Сейну, США были готовы двигаться по пути реформ вместе с народом Бирмы, если он был готов продолжать двигаться в этом направлении.

Перелет в Рангун занял всего сорок минут, но, когда мы там оказались, возникло ощущение, что мы попали в другой мир после сюрреалистических пейзажей правительственного города-призрака Нейпьидо. В Рангуне проживает более 4 миллионов человек. На улицах этого города всегда царит шумная сутолока. Очарование колониального стиля постепенно тускнеет, десятилетия изоляции и бесхозяйственности берут свое: разрушаются фасады зданий, с них осыпается облупившаяся краска, но все еще можно себе представить, почему когда-то этот город считался «жемчужиной Азии». Сердце Рангуна — высоко вздымающаяся пагода Шведагон. Этому буддистскому храму уже две с половиной тысячи лет. Он украшен блестящими золотыми башнями и многочисленными золотыми статуями Будды. В знак уважения к местным обычаям я сняла обувь и прошла босиком по великолепным залам этой пагоды. Моим телохранителям было совсем не по душе, что пришлось снимать обувь: они чувствовали себя не полностью готовыми отразить возможную опасность в случае возникновения чрезвычайной ситуации. А американские журналисты посчитали, что это очень забавно. Кроме того, им понравилось рассматривать цвет лака, которым были накрашены ногти у меня на ногах. Они придумали для него следующее название: «сексуально-красный, как у обольстительной сирены».

Меня сопровождала толпа монахов и зрителей, я зажгла свечи и благовония перед большой статуей Будды. Затем они привели меня к одному из огромных колоколов, которые, как говорят, весят сорок тонн. Монахи вручили мне позолоченную трость и сказали, чтобы я трижды ударила в колокол. Затем, как мне подсказали, я вылила одиннадцать чашечек воды на небольшую алебастрово-белую статую Будды: это был традиционный знак почитания. «Можно мне загадать одиннадцать желаний?» — поинтересовалась я. Это было увлекательное знакомство с бирманской культурой. Но это был не просто осмотр достопримечательностей. Посетив почитаемые пагоды, я надеялась таким образом показать народу Бирмы, что Америка заинтересована во взаимодействии не только с их правительством, но и с ним.

В тот вечер я наконец лично повстречалась с Су Чжи. Наша встреча произошла на берегу озера, на вилле, где когда-то была резиденция американских послов. Я была одета в тот самый белый жакет и черные брюки, памятка с предостережениями о цветах одежды теперь была официально предана забвению. Всех очень позабавило, что Су Чжи пришла почти в такой же одежде. Мы выпили с Дереком Митчеллом и Куртом Кэмпбеллом, а затем поужинали вдвоем с Су Чжи. Ее политическая партия получила разрешение регистрироваться в ноябре 2011 года, и в результате длительных обсуждений ее лидеры приняли решение принять участие в выборах 2012 года. Су Чжи сказала мне, что она сама намерена баллотироваться в парламент. После стольких лет вынужденного одиночества это было непростой перспективой.

За ужином я рассказала ей о своих впечатлениях от встреч в Нейпьидо с Тейн Сейном и другими руководителями государства. Я также поделилась своими воспоминаниями о том, как я впервые баллотировалась на государственный пост. Она задала мне много вопросов о том, как проводится подготовка к тому, чтобы стать кандидатом на эту должность, и какие процедуры для этого необходимо пройти. Это было для нее глубоко личным делом. Бремя ответственности перед памятью о ее погибшем отце, герое борьбы за независимость Бирмы, одновременно и тяготило ее, и придавало ей сил. Это отцовское наследие делало ее властительницей дум своего народа, оно же создало странную связь между ней и теми самыми военными, которые так долго держали ее в заключении. Она была дочерью офицера, ребенок из семьи военного, и никогда не теряла уважения к этому государственному институту, к его уставу и порядкам. Она с уверенностью сказала мне, что с военными можно иметь дело. Я подумала о Нельсоне Манделе, который обнимал своих бывших тюремщиков после церемонии его инаугурации, которая проходила в Южной Африке. Это был момент, когда проявился его безмерный идеализм и одновременно трезвый прагматизм. Су Чжи обладала теми же свойствами. Она была полна решимости изменить свою страну и после десятилетий ожидания была готова идти на компромисс, задабривать своих давних противников и находить с ними общие задачи.

Прежде чем расстаться тем вечером, мы с Су Чжи вручили друг другу свои подарки. Я привезла ей стопку американских книг, которые, как мне думалось, могли бы ее заинтересовать, а также игрушку для ее собаки. Она же подарила мне серебряное ожерелье, узор которого она придумала сама на основе древнего бирманского рисунка, изображающего стручок.

На следующее утро мы опять встретились с Су Чжи, на этот раз на другом берегу озера в ее старом доме в колониальном стиле, где она жила в детстве, в доме с полами из прочного дерева и изогнутым потолком. Здесь с трудом вспоминалось, что этот дом многие годы являлся ее тюрьмой. Она представила меня старейшинам своей партии, людям в возрасте за восемьдесят, которые пережили долгие годы гонений и не могли до конца поверить в те перемены, которые происходили у них на глазах. Мы сидели за большим круглым деревянным столом и слушали их рассказы. Су Чжи умеет найти подход к людям. Она могла бы быть мировой знаменитостью и знаковой фигурой в своей стране, однако проявляла к старейшинам такое уважение и внимание, которого они заслужили, и они отвечали ей за это любовью.

Затем мы гуляли по ее саду. Он был прекрасен, весь в розово-красном цвету. Однако колючая проволока, которая отделяла его от остального мира, была отчетливым напоминанием о том, что и сад когда-то был местом заточения. Мы стояли на крыльце, рука об руку, и говорили с толпой журналистов, которые успели там собраться.

— Вы вдохновляли всех, — сказала я Су Чжи. — Вы защищаете всех людей вашей страны, которые заслуживают тех же прав и свобод, что и все люди в мире.

Я обещала, что Соединенные Штаты станут другом народу Бирмы, который движется по историческому пути к лучшему будущему. Она любезно поблагодарила меня за поддержку и помощь советами, которые мы оказывали ей многие месяцы и даже годы.

— Это станет началом нового будущего для всех нас, если мы можем его создать, — сказала она. В этих словах вновь прозвучало все то же знакомое нам сочетание оптимизма и осторожности.

Из дома Су Чжи я поехала в расположенную неподалеку художественную галерею, где были выставлены произведения художников из многих этнических меньшинств Бирмы, которые составляют почти 40 процентов населения страны. Стены были увешаны фотографиями. С них на зрителя смотрел многоликий народ Бирмы, и в глазах его отражались и гордость, и печаль. С тех пор как в 1948 году страна добилась независимости, бирманская армия вела боевые действия против вооруженных сепаратистских групп в этнических анклавах страны. Обе воюющих стороны творили зверства, среди гражданского населения было множество жертв, но основным их виновником все же являлась армия. Эти кровавые конфликты были главными препятствиями на пути к новой эре, в которую, как мы надеялись, Бирма вскоре должна была вступить. Я обращала особое внимание Тейн Сейна и министров его правительства на то, что мирное завершение этих конфликтов было делом чрезвычайной важности. Представители всех основных этнических групп рассказывали мне, как пострадали их народности в этих конфликтах, и говорили, что они надеются на достижение соглашения о прекращении огня. Некоторые даже высказывали вслух сомнения, будут ли новые права и свободы Бирмы распространяться и на них. Это был тот вопрос, который должен был быть предусмотрен в процессе реформ.

Первые проявления прогресса были вполне реальными. Если бы Тейн Сейн выпустил новых политзаключенных, принял новые законы, защищающие права человека, попытался достичь прекращения огня в этнических конфликтах, прекратил военные контакты с Северной Кореей и обеспечил проведение свободных и справедливых выборов в 2012 году, мы бы ответили на это восстановлением дипломатических отношений в полном объеме и назначением посла, ослаблением санкций и наращиванием инвестиций, оказанием многогранной помощи в развитии страны. Как я сказала Су Чжи, это было бы действием в ответ на действие. Я надеялась, что мой визит поможет создать ту международную поддержку реформаторам, которая была им необходима для укрепления их авторитета, и позволит продвинуть процесс реформирования. На улицах Рангуна были развешаны плакаты с фотографиями нашей с Су Чжи прогулки в саду. Ее портрет быстро становился так же узнаваем всеми, как и изображения ее отца.

Между тем мне хотелось лучше узнать эту живописную страну, проплыть вверх по Иравади, повидать Мандалай³¹. Я дала себе обещание, что вскоре непременно вернусь сюда со своей семьей. Следующие месяцы мы продолжали поддерживать тесный контакт с Су Чжи по мере того, как процесс реформирования продвигался вперед. Мы пять раз говорили с ней по телефону. Меня очень обрадовало, что в апреле 2012 года она получила место в парламенте, как и еще более сорока кандидатов от ее партии. Они получили все места, на которые эта партия претендовала, проиграв лишь один мандат. На этот раз результаты выборов не были аннулированы, и ей было разрешено занять свой пост. Теперь она могла на деле применить свои политические навыки.

* * *

В сентябре 2012 года Су Чжи отправилась в семнадцатидневную поездку по Соединенным Штатам. Я вспомнила о пожелании, которое мы обе высказали во время нашего первого разговора по телефону. Я побывала у нее в гостях, а теперь и она приехала ко мне в гости. Мы с ней вдвоем устроились на открытом воздухе в уютном уголке возле кухни у нас дома в Вашингтоне.

Весь месяц после моего визита в Бирму в этой стране шли масштабные перемены. Тейн Сейн постепенно, но неуклонно направлял деятельность своего правительства в том направлении, которое мы обсуждали в Нейпьидо. Мы с ним снова встретились в течение лета на конференции в Камбодже, и он подтвердил свою приверженность реформам. Были освобождены сотни политических заключенных, в том числе и студенты, которые организовали демонстрации за демократизацию в 1988 году, а также буддийские монахи, которые участвовали в акциях протеста в 2007 году. Было достигнуто хрупкое перемирие с некоторыми из повстанческих групп, представляющих этнические меньшинства. Начали вновь появляться политические партии, вскоре ожидалось снятие запрета на публикацию газет, находящихся в частном владении, — это должно было быть разрешено впервые за почти полвека.

В ответ Соединенные Штаты начали ослабление санкций. После многолетнего отсутствия такого уровня представительства Дерек Митчелл был назначен нашим первым послом в Бирме. Бирма начала возвращаться в международное сообщество и в 2014 году была назначена страной — председателем АСЕАН, что было ее давней целью. В то время как на Ближнем Востоке «арабская весна» постепенно шла на убыль, Бирма давала миру новую надежду, что мирный переход от диктатуры к демократии действительно возможен. Успешность такого перехода еще раз подтверждала, что сочетание санкций и взаимодействия усилий различных сторон может стать эффективным инструментом для проведения изменений в обществе даже в самых закрытых странах. Если уж удалось убедить бирманских военных руководителей относится к процессу реформирования с большим доверием, демонстрируя им выгоды и преимущества международной торговли и уважительного отношения на международной арене, то, пожалуй, ни один режим нельзя будет считать безнадежным и неисправимым.

Для нас было непростым шагом еще в 2009 году пересмотреть отношение к Бирме, а затем рискнуть вступить во взаимодействие с ее руководством, вопреки советам многих наших друзей у себя в стране, но это начало приносить Соединенным Штатам свои плоды. В результате успешного азиатского турне президента США Барака Обамы в ноябре 2011 года, которое помогло стереть всякие остатки воспоминаний о визите в Пекин в 2009 году, благополучное развитие процесса проведения реформ в Бирме также способствовало тому, что политика его администрации, предпринимающей резкие изменения курса, воспринималась как удачная. Оставалось по-прежнему много вопросов о том, как дальше будет развиваться ситуация в Бирме и во всем регионе в целом, но в феврале 2012 года журналист Джеймс Фаллоус, который имел большой опыт работы в Азии, с восторгом писал о резком изменении политики администрации и о поездке президента по Атлантическому региону: «Полагаю, что в конечном итоге эта политика, как и подход Никсона к политике по отношению к Китаю, будет впоследствии изучаться как умелое сочетание жесткой и мягкой силы, стимулов и давления, настойчивости и терпения, а также намеренного и, при этом очень эффективного введения в заблуждение». Профессор Уолтер Рассел Мид, который зачастую критиковал администрацию Обамы, обозначил наши усилия как «наиболее решительную дипломатическую победу, которую можно было бы ожидать».

Тем не менее, несмотря на успех реформ, наблюдавшийся в Бирме, Су Чжи казалась обеспокоенной во время нашей встречи в Вашингтоне. Приехав ко мне домой, она попросила о разговоре с глазу на глаз. Она рассказала, что политические заключенные на самом деле по-прежнему томились за решеткой, некоторые этнические конфликты лишь усугубились, а погоня за прибылью, устроенная иностранными компаниями, способствовала разрастанию коррупции.

В то время Су Чжи являлась членом парламента. Ей приходилось идти на разного рода договоренности и устанавливать новые отношения с бывшими противниками, при этом стараясь нейтрализовать то давление, которое на нее оказывали. Шве Манн, спикер нижней палаты парламента, усиливал политическое влияние, и Су Чжи установила с ним конструктивные деловые отношения. Она оценила его готовность консультироваться с ней по важным вопросам. Политическая ситуация осложнялась вероятностью того, что и Тейн Сейн, и Шве Манн, и Су Чжи — все были потенциальными кандидатами в президенты на выборах 2015 года. Закулисные маневры, перемены союзников и политическая конкуренция становились все более интенсивными. Добро пожаловать в демократию!

Тейн Сейн смог привести Бирму в движение — но хватит ли ему сил завершить начатое? Если бы Су Чжи перестала сотрудничать с правящим режимом, никто не мог бы сказать, что будет. Рухнуло бы международное доверие. «Ястребы» в правительстве Тейн Сейна могли бы добиться отмены ненавистных им реформ, на что они все еще надеялись. Мы обсудили с Су Чжи те сложности, с которыми она столкнулась. Я ее хорошо понимала, потому что мне тоже довелось пережить превратности политической жизни. И я знала на многолетнем тяжелом опыте, как трудно бывает поддерживать сердечные отношения, не говоря уже о сотрудничестве, с теми, кто когда-то был твоим политическим противником. Я подумала, что самое лучшее для нее сейчас — это стиснуть зубы и продолжать настойчиво добиваться, чтобы Тейн Сейн выполнил все свои обязательства, а также сохранить сотрудничество с властями, по крайней мере до следующих выборов.

— Я знаю, как это нелегко, — сказала я. — Но сейчас вы на таком посту, где ни одно решение или действие не дается легко. Вам нужно понять, как можно продолжить сотрудничество до появления какой-нибудь альтернативы ему, если она вообще появится. Все это является частью политической деятельности. Сейчас вы на всеобщем обозрении. Вы не заперты под домашним арестом. И поэтому вам придется сводить воедино одновременно различные интересы и роли, поскольку вы — правозащитник. Вы — член парламента, и вы, возможно, — будущий кандидат в президенты.

Су Чжи все это понимала, но она находилась под огромным давлением. Ее почитали как живую святую, но теперь ей пришлось учиться управлять и распоряжаться различными делами, как всякому, кто занимает выборный пост в государстве. Ей непросто давалось удерживать это шаткое равновесие.

Мы перешли в столовую, где нас уже ждали Курт, Дерек и Шерил Миллс. За едой Су Чжи рассказывала нам о своем избирательном округе, который она теперь представляла в парламенте. Как ни озабочена была она вопросами большой важности в национальной политике страны, огромное значение имели для нее и местные проблемы населения, и аспекты депутатской службы в своем округе. Я вспомнила, что испытывала подобное же чувство, когда избиратели штата Нью-Йорк избрали меня своим представителем в сенате США. Если не успеваешь вовремя латать все дыры, все остальное, что бы ты ни делала, уже не важно.

Мне хотелось дать ей один совет. На следующий день на пышной церемонии в ротонде Капитолия США ей должны были вручить Золотую медаль конгресса. Это было вполне заслуженное признание ее многолетнего нравственного руководства страной.

— Завтра, когда вам будут вручать Золотую медаль конгресса, полагаю, вам стоит сказать несколько теплых слов о президенте Тейн Сейне, — сказала я ей.

На следующий день я вместе с другими руководителями конгресса и еще около пятьюстами другими представителями пришли в Капитолий на торжественное мероприятие в честь Су Чжи. Когда настал мой черед говорить, я вспомнила о том, как встретилась с Су Чжи в доме, который многие годы был ее тюрьмой, и сравнила эту встречу с другой, когда за годы до этого мне довелось пройтись по острову Роббену с Нельсоном Манделой.

— Этих двух политических заключенных разделяли огромные расстояния, но они оба отличались необычным милосердием, щедростью духа и непоколебимой волей, — сказала я. — И оба они хорошо осознавали то, что и нам, я думаю, следует понять: тот день, когда они вышли из тюрьмы, когда для них закончился домашний арест, не означал конец борьбы. Это было лишь начало нового этапа. Преодоление прошлого, исцеление истерзанной страны, создание демократии — для этого потребуется из знаменитого правозащитника превратиться в политического деятеля.

Я посмотрела на Су Чжи и спросила себя: «А помнила ли она о моем вчерашнем предложении?» Сейчас она была явно глубоко тронута. Потом она начала говорить:

— Я стою здесь сейчас и очень хорошо понимаю, что я среди друзей, которые будут с нами, когда мы продолжим идти по пути создания нации, которая предлагает мир и процветание и защиту властью закона основных прав человека для всех, кто живет под его властью.

Затем она добавила:

— Эта задача стала возможной благодаря мерам по реформированию нашей страны, предпринятым президентом Тейн Сейном.

Я поймала ее взгляд и улыбнулась.

— От всего сердца я благодарю тебя, народ Америки, и вас, его представителей, за то, что помнили о нас и поддерживали нас всей душой в трудные времена, когда свобода и справедливость казались нам чем-то недостижимым. Впереди еще предстоят трудности, но я уверена, что мы сможем преодолеть все препятствия — при поддержке наших друзей.

После мероприятия она спросила меня, поблескивая глазами:

— Ну и как все это было?

— О, это было здорово, очень здорово, — ответила я.

— А я попробую еще так сделать! Я действительно попробую еще раз!

На следующей неделе я встречалась с Тейн Сейном на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке. Мы обсудили многие проблемы, о которых сообщила мне Су Чжи. Он выглядел более властным, чем при нашем первом разговоре в Нейпьидо. Он слушал меня внимательно. Тейн Сейн никогда не смог бы стать харизматичным политиком, но на поверку он оказался эффективным лидером. В своем выступлении в ООН он впервые на публике отдал должное Су Чжи как своему сподвижнику на пути реформ и пообещал продолжить сотрудничать с ней в деле реализации демократических процессов.

* * *

В ноябре 2012 года президент Обама решил лично ознакомиться с тем, как разгораются в Бирме «искорки прогресса». Это была его первая зарубежная поездка после переизбрания на пост президента и, как оказалось, наша последняя совместная поездка. Посетив вместе с ним в Бангкоке в больнице короля Таиланда, мы полетели в Бирму, где пробыли шесть часов, а затем должны были лететь на саммит стран Восточной Азии в Камбоджу. Президент планировал встретиться и с Тейн Сейном, и с Су Чжи, а также выступить перед студентами Янгонского технологического университета. Толпы народа заполонили улицы по пути нашего следования. Дети махали американскими флагами. Люди вытягивали шеи, чтобы увидеть то, что некоторое время назад даже невозможно было вообразить.

Рангун было не узнать, хоть я и была здесь чуть менее года назад. Иностранные инвесторы открыли для себя Бирму и изо всех сил старались застолбить себе место на этой, как им казалось, последней территории Азии, еще не охваченной цивилизацией. Началось строительство новых зданий, а цены на недвижимость стремительно росли. Правительство начало ослаблять ограничения на пользование Интернетом, и доступ к нему постепенно расширялся. По прогнозам экспертов, на рынке смартфонов в Бирме ожидался рост (с учетом практического отсутствия пользователей в 2011 году) до 6 миллионов пользователей в 2017 году. Теперь же в Бирму приехал и сам президент Соединенных Штатов. «Мы ждали этого визита пятьдесят лет, — сказал репортеру один из людей в толпе, собравшейся по пути нашего следования. — В Соединенных Штатах есть закон и справедливость. Я хочу, чтобы и в нашей стране было так же».

По дороге из аэропорта мы с Куртом ехали вместе с президентом и его ближайшей помощницей Валери Джарретт в большом бронированном президентском лимузине (этот автомобиль ласково называют «зверь»). Когда мы проезжали по городу, президент Обама увидел в окно парящие золотые крыши пагоды Шведагон и поинтересовался о ней. Курт рассказал ему о том, какое важное место в культуре Бирмы занимает эта пагода, а также о том, что я посещала ее, чтобы проявить уважение к народу и истории Бирмы. Президент спросил, почему же для него не запланировали посещение пагоды. Служба безопасности в ходе планирования визита решительно отвергала идею организовать посещение многолюдного храма. Их беспокоило, что в таком месте риск для личной безопасности президента слишком велик, так как там всегда очень много паломников (а еще им, конечно, не хотелось снимать там ботинки!). Никому не хотелось закрывать это место для посетителей на время визита президента и тем самым создавать неудобства для других посетителей. Уже не первый год имея представление о проблемах работы службы безопасности, я предложила сделать такое посещение, как это иногда называют, «внеплановой» остановкой. Никто заранее не будет знать, что президент прибудет туда, и это поможет развеять некоторые сомнения службы безопасности. Кроме того, если президент решит куда-либо пойти, очень трудно воспрепятствовать этому. Вскоре после встречи с президентом Тейн Сейном мы уже гуляли по древней пагоде в окружении удивленных буддийских монахов, похожие на пару обычных туристов, насколько могут на них быть похожими президент и госсекретарь.

После встречи с Тейн Сейном и незапланированной остановкой в пагоде мы приехали домой к Су Чжи. Она приветствовала президента в доме, который когда-то был ее тюрьмой, а теперь превратился в центр политической активности. Мы с ней обнялись, как друзья, которыми мы и стали за это время. Она поблагодарила президента США за поддержку, которую Америка оказывает в деле демократизации Бирмы, но сказала предостерегающе: «Самое трудное время любых перемен наступает, когда мы думаем, что успех не за горами. Тогда следует проявлять особую осторожность, чтобы мираж успеха не затуманил разум».

История Бирмы еще не дописана, и впереди еще много трудностей. Продолжается межнациональная рознь, что вселяет тревогу по вопросу о продолжении нарушения прав человека. В частности, в 2013 году и в начале 2014 года по стране прокатились вспышки насилия (разъяренные толпы бесчинствовали, громя представителей народности рохинья, этнической группы мусульман). Решение правительства о высылке «Врачей без границ» из района проживания этой этнической группы, а также решение не включать народность рохинья в предстоящую перепись населения вызвали целый шквал критики. Все это могло подорвать прогресс и ослабить международную поддержку. Всеобщие выборы в 2015 году в Бирме станут серьезным испытанием нарождающейся демократии этой страны. Предстоит еще многое сделать, чтобы обеспечить проведение действительно свободных и справедливых выборов. Короче говоря, Бирма может продолжать двигаться вперед, но может и откатиться назад. Решающее значение будет иметь ее поддержка со стороны США и международного сообщества.

Иногда от событий в Бирме просто захватывает дух. Но следует оставаться рассудительными и трезво отдавать себе отчет о проблемах и трудностях, которые предстоит решить. Некоторым деятелям в Бирме не хватает силы воли, чтобы завершить начатые демократические преобразования. Другие имеют достаточно силы воли, но им не хватает средств. Еще очень многое предстоит сделать в направлении демократизации. Тем не менее в тот день в ноябре 2012 года президент Обама сказал студентам Янгонского университета, что уже достигнутое бирманским народом является замечательным свидетельством силы человеческого духа и всеобщего стремления к свободе. Для меня же память о тех первых днях, о первых искорках прогресса и неопределенной надежды остаются яркими воспоминаниями о времени моего пребывания на посту госсекретаря и подтверждением той уникальной роли, которую США могут и должны сыграть в мире как самое демократичное и достойное в мире государство. Это являлось знаменательным успехом США.

Часть III

Между войной и миром

Глава 7

В зоне Аф-Пак: резкое усиление угрозы

Президент Обама обошел вокруг стола, консультируясь с каждым из нас. Следует ли нам усиливать воинский контингент, развернутый в Афганистане вот уже в течение восьми лет? Какими могут быть масштабы его наращивания? Какая задача будет поставлена перед войсками, направляемыми в качестве подкрепления? И как долго они должны там оставаться? Это было одно из самых сложных решений, которые ему предстояло принять на посту президента США. Последствия этого решения могли весьма существенно повлиять на судьбы наших граждан, надевших военную форму, на их семьи, на национальную безопасность нашей страны, а также на будущее Афганистана.

Дело происходило в 2009 году, за три дня до Дня благодарения, после 8 часов вечера. Президент сидел в Ситуационном центре Белого дома во главе длинного стола, в окружении членов Совета национальной безопасности. Я располагалась рядом с советником по национальной безопасности Джимом Джонсом — слева от президента, напротив находились вице-президент Байден, министр обороны Боб Гейтс и председатель Объединенного комитета начальников штабов Майк Маллен. Перед нами на столе были документы и папки. (Насмотревшись в течение нескольких месяцев на то, как руководство Пентагона приходит на заседания в Ситуационный центр с производящими эффект презентациями в программе «Пауэр пойнт» и красочными картами, я обратилась к сотрудникам Госдепартамента с просьбой более творчески подходить к своим информационным материалам. Теперь мы появлялись на заседаниях со множеством цветных карт и схем.)

Это было мое третье плановое совещание с президентом Обамой в Белом доме и девятое по счету начиная с сентября, когда руководство аппарата национальной безопасности стало регулярно собираться для обсуждения ситуации в Афганистане. Мы обсудили поднятую проблему со всех сторон. В конечном итоге был утвержден следующий план: к середине 2010 года направить в Афганистан еще тридцать тысяч американских военнослужащих при поддержке дополнительных сил союзников в составе десяти тысяч человек. Этот контингент должен был придерживаться новой тактики: основные усилия сосредоточить на обеспечении безопасности в городах Афганистана, поддержке правительства и оказании помощи местному населению, а не на ведении с талибами войны на истощение. Эта тактика к концу года приведет к успеху, и мы приступим к сокращению нашего военного присутствия к июлю 2011 года. В каком масштабе и какими темпами — это станет предметом отдельного обсуждения и будет зависеть от конкретно складывающейся ситуации.

Наша команда разделилась по вопросу о достоинствах этого плана. Гейтс и командование вооруженными силами активно поддержали его, в то время как вице-президент Байден так же активно выступил против. К настоящему моменту основные аргументы были уже приведены, однако президент хотел еще раз услышать мнение каждого из нас.

* * *

В Афганистане, горной стране, расположенной между Пакистаном на востоке и Ираном на западе, проживает около 30 миллионов самых бедных и малообразованных людей в мире, переживших множество войн. Эту страну назвали «кладбищем империй», поскольку многие армии, вторгшиеся в нее и вообразившие себя оккупантами, потерпели неудачу на этой суровой и безжалостной земле. В 1980-х годах США, Саудовская Аравия и Пакистан поддержали начавшееся в Афганистане восстание против просоветского марионеточного правительства. В 1989 году Советский Союз ушел оттуда, и, одержав эту победу, США утратили к стране интерес.

После периода гражданской войны в 1990-х годах движение «Талибан», экстремистская группировка со средневековыми культурными взглядами под руководством одноглазого радикального муллы Омара, установила контроль над Афганистаном. Талибы, ссылаясь на нормы ислама, ввели жесткие ограничения для женщин: те не должны были появляться на публике, были обязаны носить бурки, полностью закрывавшие их с головы до пят и позволявшие смотреть только через волосяные сетки, им не разрешалось выходить из дома без сопровождения члена семьи мужского пола. Девушкам и женщинам было запрещено учиться в школах, они были лишены социальных и экономических прав. Талибы ввели серьезные наказания для женщин, нарушивших их правила, от порки до публичной казни. Информация, поступавшая из страны, просто ужасала. Я как-то услышала историю о пожилой женщине, которую подвергали порке металлическим кабелем до тех пор, пока не сломали ей ногу, — за то, что ее лодыжка слегка показалась из-под бурки. Было трудно поверить, что люди способны на такую жестокость, прикрываясь именем бога.

Поскольку я испытывала отвращение к такому обращению с женщинами, я еще в качестве первой леди стала протестовать против него, пытаясь сплотить международное сообщество в этом вопросе. На праздновании Организацией Объединенных Наций Международного женского дня в 1999 году я заявила:

— В Афганистане, в котором сейчас железной рукой правит режим талибов, систематически происходит, очевидно, самое вопиющее попрание основных прав женщин.

Талибы предоставили убежище Усаме бен Ладену и другим террористам «Аль-каиды». Многие из этих фанатиков, которые перебрались в Афганистан из других стран, после борьбы с Советским Союзом надолго обосновались здесь. В ответ на террористические акты, проведенные в 1998 году против наших посольств в странах Восточной Африки, администрация Клинтона организовала операцию, в ходе которой были нанесены удары крылатыми ракетами по тренировочному лагерю «Аль-каиды» в Афганистане, где, по данным разведки, находился бен Ладен. Ему, однако, удалось спастись. Затем, 11 сентября 2001 года, произошли террористические акты на территории США. После того как «Талибан» отказался выдать бен Ладена, президент Буш отдал приказ о начале военной операции в Афганистане и поддержал повстанческую коалицию «Северный альянс», чтобы свергнуть режим талибов.

Быстрая победа, одержанная «Северным альянсом» над движением «Талибан», вскоре сменилась длительным периодом противоречий между различными афганскими группировками, а талибы в это время получили возможность перегруппироваться в безопасных для себя приграничных районах Пакистана. Как сенатор, я трижды посещала Афганистан: сначала в 2003 году, когда я была на Дне благодарения вместе с нашими войсками в Кандагаре, а затем в 2005 и 2007 годах. Никогда не забуду слова одного американского солдата, которого я там встретила: «Добро пожаловать на забытый фронт борьбы против терроризма!» Движение «Талибан» воспользовалось тем, что администрация Буша уделяла основное внимание Ираку, и начало отвоевывать территорию Афганистана, которую ранее было вынуждено оставить. Афганское правительство, поддерживаемое Западом, оказалось коррумпированным и беспомощным. Население страны голодало, было разочаровано в новой власти и опасалось ее. Американскому командованию не хватало войск, чтобы обеспечить в стране безопасность, а у администрации Буша, как оказалось, не было стратегии, чтобы предотвратить ухудшение ситуации.

Во время президентской кампании 2008 года мы с Обамой, который в то время был еще сенатором, призывали вновь уделить Афганистану особое внимание. Я доказывала: требуется не только усиление военного присутствия, но и принципиально новая стратегия, учитывающая роль Пакистана в конфликте.

— Пограничная зона между Пакистаном и Афганистаном является крайне важной и представляет чрезвычайную опасность, — заявила я во время выступления в феврале 2008 года. — Игнорирование особенности территории, лежащей между Афганистаном и Пакистаном, послужило причиной одной из наиболее сокрушительных неудач во внешней политике Буша.

Росло число нападений на американские войска и наших союзников, в результате чего 2008 год стал годом самых больших потерь в Афганистане: было убито почти триста военнослужащих из состава коалиционных сил.

Когда президент Обама в январе 2009 года вступил в должность, его ждал запрос из Пентагона, который просил дополнительно выделить несколько тысяч военнослужащих, чтобы воспрепятствовать ожидавшемуся летнему наступлению талибов и тем самым обеспечить безопасность на предстоявших в Афганистане президентских выборах. На одном из первых заседаний Совета национальной безопасности, состоявшемся после инаугурации, мы обсудили это предложение. Несмотря на то что в ходе президентской кампании мы выступали с обещанием выделять больше ресурсов на войну в Афганистане, было разумно определиться, был ли смысл развертывать дополнительные силы до того, как мы примем решение о новой стратегии. Наряду с этим необходимость организации мероприятий по тыловому обеспечению развертывания этих сил к лету текущего года требовала оперативного принятия соответствующего решения.

17 февраля президент одобрил развертывание семнадцати тысяч военнослужащих. Он поручил пересмотреть нашу стратегию в Афганистане Брюсу Риделю, опытному аналитику ЦРУ, хорошо разбиравшемуся в этом конфликте, а также Мишель Флурнуа³², третьему по рангу руководителю в министерстве обороны, и Ричарду Холбруку, специальному представителю США в Афганистане и Пакистане. В своем докладе, который они представили в марте, они рекомендовали рассматривать ситуацию вокруг Афганистана и Пакистана не по раздельности, а в качестве единой региональной проблемы в зоне, которую они предложили условно назвать Аф-Пак. Ими также было рекомендовано уделить больше внимания подготовке афганских войск для решения задач, возложенных на воинский контингент США и их союзников. В рамках реализации этого предложения президент Обама направил дополнительно четыре тысячи американских военных инструкторов для работы с афганскими национальными силами безопасности. Ридель в своем докладе подчеркнул необходимость использовать в военной кампании против повстанцев «все компоненты национального потенциала», в полной мере обеспечив их всеми необходимыми ресурсами. Ридель пояснил: «Это касается не только военной стороны дела, но и в равной мере гражданской сферы». Такая постановка вопроса предполагала активизацию дипломатических усилий в регионе, содействие экономическому развитию, поддержку сельского хозяйства и развитие инфраструктуры. Бóльшая часть этой работы ляжет на плечи Государственного департамента и Агентства международного развития США.

27 марта президент объявил о новой военной и гражданской стратегии в отношении Афганистана и Пакистана. Он четко обозначил цель военной кампании: «Дезорганизовать силы „Аль-каиды“ в Пакистане и Афганистане, дезинтегрировать их и нанести им поражение, а также не допустить их появления впредь в какой-либо стране». Сосредоточив основное внимание на организации «Аль-каида», в отличие от повстанцев движения «Талибан», которые были преимущественно вовлечены в боевые действия, президент тем самым увязал вооруженный конфликт с первопричиной его возникновения: с террористическими актами 11 сентября 2001 года. Он также поднял вопрос о возможности мирного урегулирования конфликта, которое могло бы охватить повстанцев, желавших порвать с радикальными экстремистами и вернуться к мирной жизни.

Хотя к тому времени численность воинского контингента США, развернутого в Афганистане, составляла около шестидесяти восьми тысяч военнослужащих, в течение лета шли тяжелые бои. Формирования талибов усиливались, и ситуация в области безопасности ухудшалась. В докладах из Афганистана отмечался рост численности боевиков-талибов с семи тысяч до двадцати пяти тысяч человек за последние три года. Количество нападений на силы НАТО росло, в период с июня по сентябрь погибло более 260 военнослужащих, тогда как в течение четырех предыдущих месяцев — менее ста человек. В мае президент США сместил командующего коалиционными силами в Афганистане и заменил его генерал-лейтенантом Стэнли Маккристалом. Как объяснил министр обороны Гейтс, эта замена была необходима, чтобы привнести «новое мышление» и обеспечить «свежее видение ситуации». В августе выборы президента Афганистана сопровождались массовыми нарушениями и фальсификациями. В сентябре генерал Маккристал обратился к президенту США с просьбой рассмотреть вопрос о размещении дополнительных войск. Он предупредил, что в противном случае усилия в военной области, скорее всего, закончатся провалом.

Это было не то, что Белый дом хотел бы услышать. Поэтому прежде, чем согласиться рассмотреть просьбу Пентагона, президент хотел быть уверен в том, что мы продумали все варианты и учли все возможности и непредвиденные обстоятельства. Он приступил к выработке очередного комплексного стратегического курса, на этот раз сам. Начиная с воскресного дня в середине сентября и на протяжении всей осени президент Обама регулярно проводил в Ситуационном центре Белого дома совещания своих основных советников по вопросам национальной безопасности, обсуждая нелегкие вопросы, возникавшие в ходе вооруженного конфликта, который затягивался, становясь самым длительным вооруженным конфликтом в истории США.

Генерал Маккристал при поддержке генерала Дэвида Петрэуса, командующего всей группировкой ВС США в регионе, в конечном счете представил три варианта: дополнительно развернуть незначительные по численности силы (около десяти тысяч военнослужащих) в интересах активизации подготовки афганской армии; либо направить силы численностью сорок тысяч человек для борьбы с талибами в наиболее проблемные районы; либо развернуть в стране для обеспечения безопасности на всей ее территории группировку численностью более восьмидесяти тысяч военнослужащих. Генералы имели опыт бюрократических битв и, наподобие героев в сказке про Златовласку, в последующем они в качестве ответа на любой вопрос будут часто представлять три варианта, предполагая, что в конечном итоге будет одобрен средний.

* * *

Генерал Петрэус оказался весьма успешным адвокатом. Он был рассудителен, конкурентоспособен и политически подкован. Он умел подбирать аргументы, учитывая тяжелые уроки вооруженного конфликта в Ираке. Тяжелое наследие той войны висело над нами при обсуждении ситуации в Афганистане.

Генерал Петрэус принял командование силами, вовлеченными в провальную военную кампанию США в Ираке в начале 2007 года³³, в самый разгар усилий по подавлению активных выступлений повстанцев еще в одной мусульманской стране. Он высказался за отправку в Ирак дополнительного контингента численностью более двадцати тысяч военнослужащих для развертывания в наиболее нестабильных районах страны. В январе 2007 года президент Буш в своей речи, транслировавшейся в лучшее эфирное время, объявил скептически настроенным американцам об усилении военного присутствия США в Ираке.

Его решение направить дополнительные войска было удивительным, поскольку в докладе авторитетной двухпартийной комиссии, Группы изучения Ирака, содержалась рекомендация передать больше ответственности иракским силам безопасности, сократить контингент американских войск в стране и активизировать дипломатические усилия в регионе. Президент Буш, по существу, принял совершенно противоположное решение. В своем выступлении он отметил предпринимаемые дипломатические шаги и дальнейшие попытки обеспечить процесс примирения между противоборствующими религиозными течениями и политическими группировками Ирака, но основной упор был им сделан на наращивании усилий американских войск по обеспечению безопасности в стране.

У меня в то время были сомнения в правильности такого решения. После нескольких лет бесплодных призывов к конфликтующим сторонам и упущенных возможностей возникал вопрос о способности администрации Буша справиться с обострением ситуации. Следующим вечером я вместе с сенатором от штата Индиана Эваном Баем и конгрессменом от штата Нью-Йорк Джоном Макхью, республиканцем, который при президенте Обаме занял пост министра по делам армии США, отправилась в Ирак. Это был мой третий визит в эту страну в качестве сенатора, последний раз я была здесь в 2005 году вместе с сенаторами Джоном Маккейном, Сьюзен Коллинз, Рассом Файнголдом и Линдси Грэмом. Я хотела своими глазами увидеть произошедшие изменения и поговорить с нашими солдатами и командирами, чтобы составить собственное мнение о проблемах, с которыми мы столкнулись.

А также были и другие причины для скептицизма. Мое недоверие к администрации Буша зародилось еще осенью 2002 года, когда она раструбила на весь мир о том, что располагает неопровержимыми разведывательными данными о наличии у Саддама Хусейна оружия массового уничтожения. Внимательно изучив все доказательства и проанализировав как можно больше отзывов и комментариев по этому вопросу как американских экспертов, так и зарубежных, как представителей Демократической партии, так и Республиканской, я проголосовала за то, чтобы санкционировать военную операцию в Ираке в случае провала дипломатических усилий (то есть инспекций ООН по вооружениям).

В последующем я глубоко сожалела о том, что поверила президенту Бушу при голосовании. Позже он утверждал, что результаты этого голосования предоставили ему исключительное право принимать решение об истечении срока инспекций. 20 марта 2003 года он решил, что этот срок истек, и развязал войну, тогда как инспекторы ООН по вооружениям просили предоставить им еще несколько недель для завершения своих мероприятий. В последующие годы многие сенаторы пришли к мнению, что им следовало бы голосовать против принятой резолюции. Я была в их числе. Когда война затянулась, с каждым письмом соболезнования, которое я направляла семьям в штате Нью-Йорк, потерявшим на этой войне сына или дочь, отца или мать, я все острее осознавала всю глубину своей ошибки.

Пять лет спустя президент Буш обратился к нам с просьбой вновь поверить ему, на сей раз по вопросу о необходимости усиления военного присутствия США в Ираке, и теперь я уже не купилась на его слова. Я не поверила в то, что отправка дополнительных войск сама по себе может решить обострившуюся проблему. Наши вооруженные силы — лучшие в мире, и наши военнослужащие делают все, что в их силах, чтобы выполнить поставленные перед ними задачи. Но требовать от них решения этих задач в одиночку, без такой же надежной, как и они, дипломатической стратегии было бы несправедливым и неразумным. Уж если мы намеревались сосредоточить свои усилия на самой сути ключевых проблем, то нам следовало учитывать межконфессиональные противоречия, которые терзали страну, а также соперничество региональных сил в Ираке. Бóльшая часть администрации Буша, похоже, была мало заинтересована в такого рода анализе, она игнорировала вовлеченность в этот конфликт Сирии и Ирана, невзирая на то что эти страны создавали для нас в Ираке существенные проблемы. В 2003 году руководство США начало вооруженный конфликт в Ираке, выработав необходимую стратегию лишь наполовину, поскольку практически проигнорировало необходимость привлечения Госдепартамента под руководством Колина Пауэлла к вопросам послевоенного планирования. Мы же не собирались решать проблему лишь наполовину. Позже, когда я сама оказалась в Государственном департаменте в качестве госсекретаря и смогла ознакомиться с экспертными заключениями профессионалов, я была еще более потрясена тем, что их мнение в большинстве своем было проигнорировано администрацией Буша.

Когда генерал Петрэус в конце января 2007 года предстал перед сенатским Комитетом по делам вооруженных сил конгресса, который должен был утвердить его кандидатуру, я обратила особое внимание на эти вопросы. Я указала, что в Полевом руководстве по противоповстанческим действиям, которое он написал в Командно-штабном колледже в Форт-Ливенворте, штат Канзас, говорится, что военные успехи напрямую зависят от достижений внутренней политики и что они неразрывно связаны друг с другом. С аналогичной ситуацией мы столкнулись, пытаясь обеспечить мир на Балканах.

— Ваше назначение означает оказание содействия политическому курсу, который явно идет вразрез с вашим опытом и с вашими рекомендациями, — сказала я. — Вы написали книгу, генерал, но политика проводится не по книгам. И вас просят найти квадратуру круга, чтобы изыскать военное решение для политического кризиса.

К счастью, оказавшись в Ираке, генерал Петрэус следовал стратегии, которая гораздо больше отражала его идеи, высказанные им в своих трудах, и то, к чему я его призывала во время слушаний в сенате, нежели подход администрации Буша к этой проблеме. Комплексная стратегия генерала Петрэуса по борьбе с повстанцами стала известна под аббревиатурой COIN³⁴. Она обращает особое внимание на защиту гражданских населенных пунктов и завоевание «сердец и умов» иракцев посредством установления отношений доверия и реализации различных проектов. Девизом стратегии стало «Очистить, удержать и отстроить». Цель заключалась в том, чтобы покончить с боевиками в данном конкретном районе, воспретить их возвращение в этот район и сосредоточить усилия на развитии инфраструктуры и управлении, чтобы мирные жители могли убедиться в нормализации ситуации и начали сами защищать себя. При генерале Петрэусе американские войска в Ираке передислоцировались из крупных, сильно укрепленных баз в близлежащие населенные пункты, что повышало угрозу нападения на них, однако наряду с этим позволяло им обеспечивать безопасность в этих районах.

Не менее важной (если только не гораздо более значимой) была также принципиально новая тенденция в развитии внутриполитической ситуации, которую мало кто заметил. Некоторым суннитским шейхам, которые ранее поддерживали повстанцев, стала претить жестокость «Аль-каиды» в отношении иракцев, и они дистанцировались от экстремистов. В ходе так называемого «суннитского пробуждения»³⁵ более 100 тысяч бойцов из различных племен перешли на другую сторону и в конечном итоге стали оплачиваться американцами. Эти события оказали существенное влияние на развитие военной ситуации.

В самих США политическая ситуация, безусловно, отражала горячие дебаты по поводу усиления военного присутствия в Ираке. К тому времени уже стало ясно, что мы проводили ошибочную политику в отношении этой страны. Война в Ираке с самого начала расколола Америку, а к 2006 году американцы в подавляющем большинстве выступали против ее продолжения, что совершенно очевидно выявилось в ноябре этого года на промежуточных выборах в конгресс США. Мы уже уяснили из последствий войны во Вьетнаме, что крайне трудно вести длительную войну, требующую больших жертв, без поддержки со стороны американского народа и в отсутствие атмосферы жертвенности. Мне казалось ошибочным мнение о необходимости усиливать военное присутствие в Ираке с учетом таких сильных негативных настроений в Соединенных Штатах.

Во время моей работы в сенате было несколько республиканцев, мнение которых я высоко ценила. Одним из них был Джон Уорнер, сенатор от штата Вирджиния. Ранее, при президенте Никсоне, он занимал пост министра ВМС и был высокопоставленным членом сенатского Комитета по делам вооруженных сил, в работе которого я также принимала участие. В 2002 году он голосовал за резолюцию по Ираку, поэтому, когда в конце 2006 года он вернулся из поездки в Ирак и заявил, что, по его мнению, война теперь идет «вкривь и вкось», эти слова произвели сильное впечатление на его соратников по партии и за ее пределами. Джон Уорнер не стал высказываться со всей откровенностью, но уже одна только эта фраза являлась обвинительным заключением и требованием решительных перемен.

Где бы я ни появлялась, я везде слышала, что люди были настроены категорически против войны и, как следствие, проявляли разочарование во мне. Многие были против этой войны с самого начала, другие стали негативно относиться к ней по прошествии некоторого времени. Тяжелее всего было видеть страдающие семьи военнослужащих, которые мечтали о том, чтобы их близкие вернулись домой, ветеранов, которые беспокоились о своих друзьях, продолжавших службу в Ираке, и американцев из всех слоев общества, которые были убиты горем в результате утраты на войне молодых мужчин и женщин. Они были также разочарованы в войне в связи с тем, что она ослабила позиции нашей страны в мире, оказалась неоправданной и подорвала наши стратегические интересы в регионе.

Хотя многие никогда не обращались к истории, чтобы уточнить, как именно я проголосовала в 2002 году, вне зависимости от того, что я сделала или сказала, мне следует как можно скорее выразить свое сожаление в этой связи, причем прямо и без обиняков. В какой-то мере я уже сделала это, заявив о своем сожалении по поводу того, как президент Буш использовал свою власть, и подчеркнув, что, если бы мы знали, чем все это обернется, мы бы никогда не голосовали за такое предложение. У меня имелись возражения против слова «ошибка». Это не было вызвано политической целесообразностью. В конце концов, во время праймериз на меня оказывали давление и электорат, и средства массовой информации, вынуждая меня поступить именно таким образом. Когда я в 2002 году голосовала за использование силы, я подчеркнула, что это было, «вероятно, самым трудным решением, которое мне когда-либо приходилось принимать». Я считала, что действовала с благими намерениями и приняла лучшее решение с учетом той информации, которой я располагала. И я была не одинока в принятии ошибочного решения. Но все же суть заключается в том, что я ошиблась. И я заявляю об этом прямо и без обиняков.

В нашей политической культуре признание в том, что вы совершили ошибку, часто воспринимается как слабость, тогда как на самом деле это может быть признаком силы и развития как отдельных людей, так и целых народов. И это еще один урок, который я извлекла и который обогатил меня как госсекретаря.

Поскольку я занимала должность госсекретаря, я также несла свою долю ответственности за отправку американцев в опасное место в интересах защиты нашей национальной безопасности. Когда я была первой леди, я видела, как Билл мучился в связи с необходимостью принимать подобные тяжелые решения. Когда я в качестве сенатора принимала участие в работе Комитета по делам вооруженных сил, я в тесном взаимодействии со своими коллегами и военными руководителями осуществляла соответствующий жесткий надзор. Но ничто не сравнится с той ответственностью, когда, сидя за столом в Ситуационном центре Белого дома, ты обсуждаешь вопросы войны и мира, а затем сталкиваешься с непредсказуемыми последствиями каждого твоего решения. И ничто не сравнится с осознанием того, что те, кого ты отправил служить в опасное место, могут не вернуться домой.

Как бы мне этого ни хотелось, я уже не могла повернуть историю вспять и проголосовать по Ираку по-иному. Однако я могла бы попытаться помочь нам извлечь правильные уроки из этой войны и учесть их в Афганистане и в других районах, обеспечение безопасности в которых отвечало нашим коренным интересам. И, сталкиваясь в последующем с необходимостью сделать трудный выбор, уже обогащенная бóльшим опытом, большей мудростью, бóльшим скептицизмом и смирением, я была полна решимости поступать именно так.

* * *

Генералы Петрэус и Маккристал предлагали применить в Афганистане противоповстанческую стратегию. Однако, чтобы сделать это, им было нужно больше войск, как и в Ираке. Наряду с этим было необходимо учитывать, что на этот раз может и не быть аналогичного Ираку «суннитского пробуждения». Может быть, полученный нами в Ираке опыт было ошибочно применять здесь?

Самым активным противником предложений Пентагона был вице-президент Джо Байден. По его мнению, идея усиления американского военного присутствия в Ираке была ошибочной. Афганистан не был Ираком. Масштабные усилия по «национально-государственному строительству» на основе неразвитой инфраструктуры и некачественного управления были обречены на провал. Он считал, что победить талибов было практически невозможно, и расценивал отправку дополнительных американских войск жертвенным жестом. Вице-президент полагал, что вместо этого следовало сократить наше военное присутствие в Ираке и сосредоточиться на борьбе с терроризмом. Генерал Джонс и Рам Эмануэль выразили аналогичную обеспокоенность.

Проблема заключалась в следующем: если бы талибы продолжали захватывать другие районы страны, то было бы намного сложнее проводить эффективные операции по борьбе с терроризмом. В этом случае у нас была бы весьма ограниченная разведывательная сеть, которая позволяла бы нам выявлять террористов и их базы, с которых организовывались террористические акты в Афганистане и за его пределами. «Аль-каида» уже получила убежище в Пакистане. Если мы позволим талибам установить контроль над большей частью Афганистана, то террористы обоснуются и здесь.

Ричард Холбрук также скептически относился к идее отправки дополнительных войск в Афганистан. Мы знали друг друга с 1990-х годов, когда он был основным переговорщиком моего мужа на Балканах. В 1996 году Холбрук предложил мне посетить Боснию, чтобы встретиться с некоторыми религиозными лидерами, с представителями общественности и с женщинами, которые подверглись насилию. Это было несколько необычное предложение первой леди, но, как я уяснила для себя в дальнейшем, Ричард Холбрук, как правило, редко тратил свое время впустую.

Холбрук представлял собой крупную и внушительную личность, он был талантлив и амбициозен. После поступления на дипломатическую службу в 1962 году в возрасте двадцати одного года, полный идеалистических идей эпохи Кеннеди, он окончательно созрел во время работы во Вьетнаме. Именно там, непосредственно на месте, он узнал о трудностях борьбы с повстанцами. Ричард быстро поднялся по служебной лестнице. В администрации Картера, когда ему не было еще и тридцати, он стал помощником госсекретаря по восточноазиатским и тихоокеанским делам, помогая нормализовать отношения с Китаем. Он вошел в историю наряду с сербским диктатором Слободаном Милошевичем, приняв в 1995 году участие в подготовке Дейтонского мирного соглашения, которое положило конец гражданской войне в Боснии и Герцеговине.

Мои отношения с Ричардом углублялись на протяжении многих лет. Когда он был представителем США в ООН в последние два года администрации Клинтона, мы вместе с ним работали над вопросами борьбы со СПИДом и глобальными проблемами здравоохранения. Я также сблизилась с его супругой, Кэти Мартон, журналистом и писательницей. Ричард и Кэти устраивали замечательные обеды. Никогда нельзя было предугадать, с кем ты там встретишься: с лауреатом Нобелевской премии, кинозвездой или, может быть, даже с королевой. Однажды вечером он подготовил для меня необычный сюрприз. Он как-то услышал, что я весьма благосклонно отозвалась об Армии спасения, и вот в середине обеда он подал знак, двери распахнулись, и появился оркестр Армии спасения, который пел и играл на трубах. Ричард просто сиял.

Когда я стала государственным секретарем, я узнала, что он готов вернуться на государственную службу, поэтому я попросила его взять на себя обязанность контролировать вопросы, касавшиеся Афганистана и Пакистана. Только человек с его неординарными талантом и качествами мог справиться с этими проблемами. Впервые Ричард посетил Афганистан в 1971 году, и это на всю жизнь зародило в нем любовь к этому региону. После поездки сюда в 2006 и 2008 годах в качестве частного лица он написал несколько статей, в которых обратился к администрации Буша с призывом разработать новую стратегию вооруженного конфликта, обратив особое внимание на Пакистан. Я согласилась с его анализом и поручила ему сформировать специальную группу, состоящую из лучших специалистов, которых он только мог найти в правительственных структурах и за их пределами, чтобы попытаться реализовать свои идеи на практике. Он смог быстро привлечь ученых и экспертов из неправительственных организаций, многообещающих талантливых сотрудников из девяти федеральных агентств и ведомств и даже представителей правительственных структур из дружественных нам стран. Это была эклектичная группа необычных, ярких и преданных своему делу людей (большинство из них были совсем молодыми), с которыми я сблизилась, особенно после смерти Ричарда.

К напористому стилю Ричарда надо было немного привыкнуть. Когда у него появлялась какая-либо идея, он энергично продвигал ее, названивая снова и снова, поджидая меня за пределами моего офиса и незваным гостем появляясь на различных заседаниях. Однажды он даже прошел за мной в дамскую уборную, чтобы завершить изложение своего мнения по поводу Пакистана. Если я отклоняла его предложение, он выжидал несколько дней, делая вид, что этого не произошло, а затем повторял свою попытку. В конце концов я восклицала:

— Ричард, я же сказала: «Нет». Почему вы продолжаете добиваться у меня ответа?

Он смотрел на меня с невинным видом и говорил:

— Я просто предположил, что рано или поздно вы согласитесь с тем, что вы были не правы, а я — прав.

Надо отдать ему должное: иногда именно так и случалось. Именно такое упорство и такая настойчивость делали его незаменимым для этой миссии.

В начале 2009 года я пригласила Ричарда и Дэйва Петрэуса к себе домой в Вашингтоне, чтобы они могли лучше узнать друг друга. Это были люди с неудержимой энергией и беспрестанными идеями, и я решила, что они могли бы сдвинуть дело с мертвой точки. Они окунулись в обсуждение самых сложных политических проблем, обмениваясь своими мыслями. По завершении вечера они оба сказали:

— Давайте встретимся еще раз завтра вечером.

Ричард разделял мнение Дэйва о необходимости проводить активную стратегию в отношении повстанцев, которая была бы сосредоточена на укреплении доверия населения страны к власти в Кабуле и ослабляла бы привлекательность талибов как альтернативы. Однако он не был уверен в том, что для этого были необходимы дополнительные силы численностью в десятки тысяч военнослужащих. У него вызывала беспокойство мысль о том, что усиление нашего военного присутствия оттолкнет от нас афганских мирных жителей и подорвет у них доверие к нашей доброй воле, направленной на расширение экономического развития и повышение эффективности управления.

Опираясь на свой балканский опыт, Ричард считал, что именно дипломатия и политика были ключом к прекращению войны. Он настаивал на активизации дипломатических усилий с тем, чтобы изменить развитие ситуации в регионе, основными факторами которой выступали сохранение конфликтных отношений между Пакистаном и Афганистаном, а также между Пакистаном и Индией. Наряду с этим он считал необходимым в первую очередь организовать процесс примирения между противоборствующими афганскими группировками.

Ричард начал посещать страны региона, изыскивая любые возможности для дипломатических переговоров, вне зависимости от ничтожности их результатов, и призывая соседние с Афганистаном страны развивать торговые отношения с ним и в целом двусторонние связи. Он обратился ко многим нашим союзникам и партнерам с просьбой назначить специальных представителей в Афганистане, чтобы у него появилась возможность вести с ними прямые переговоры.

В феврале 2009 года, спустя всего несколько недель пребывания в должности спецпредставителя США в Афганистане и Пакистане, он организовал международную «контактную группу» по Афганистану, которая включала представителей около пятидесяти стран, а также представителей ООН, НАТО, Европейского союза и Организации Исламская конференция. Он хотел, чтобы каждая страна и каждая коалиция, которая оказывала содействие группировке войск в Афганистане, выделяла финансовые средства или же оказывала влияние в Афганистане с тем, чтобы нести свою долю ответственности, принимая участие в соответствующих встречах для координации совместных действий. Через месяц Холбрук и его команда помогли Организации Объединенных Наций выработать план проведения в Гааге, в Нидерландах, крупной международной конференции по Афганистану. Я даже дала согласие на то, чтобы пригласить Иран и тем самым прозондировать возможность нашего сотрудничества по вопросам, представляющим в отношении Афганистана совместный интерес, таким как усиление пограничной безопасности и пресечение торговли наркотиками. В ходе этой конференции Холбрук на обеде встретился с высокопоставленным иранским дипломатом и обменялся с ним различными идеями. Это была одна из наших встреч на высоком уровне с иранскими представителями после событий 11 сентября 2001 года.

Что же касается непосредственно Афганистана, то Холбрук высказался за «усиление гражданского присутствия», чтобы претворить в жизнь рекомендации Риделя по существенному увеличению нашей помощи, чтобы улучшить жизнь афганцев и укрепить правительство в Кабуле. Он также выступил за то, чтобы перенаправить средства, выделяемые на искоренение посевов опийного мака в Афганистане и на искоренение деятельности наркоторговцев, финансировавших повстанцев. Кроме того, он пытался реорганизовать программы Агентства США по международному развитию (как в Афганистане, так и в Пакистане), которые были уже практически на этапе утверждения и производили положительное впечатление, в частности программу создания гидроэлектростанций в Пакистане, остро нуждавшемся в электроэнергии. И он стал страстным пропагандистом войны, в которой победу одерживали талибы, несмотря на наши многократно превосходящие их ресурсы и технологии. Повстанцы использовали мобильные радиопередатчики, установленные на ослах, мотоциклах и пикапах, чтобы посеять страх и запугать местное население и одновременно избежать обнаружения их силами коалиции. Для Ричарда это была проблема, которая выводила его из себя.

Эта активная деятельность имела определенный побочный эффект. В Белом доме его усилия по координации шагов различных правительственных учреждений нередко расценивались как вторжение на чужую территорию. Молодые помощники в Белом доме делали большие глаза, когда он вспоминал свой вьетнамский опыт. Чиновники, в обязанность которых входило обеспечение военной кампании, не могли понять, зачем он обращает внимание на сельскохозяйственные проекты или вышки сотовой связи. Старомодная манера Холбрука вести дипломатию (импровизация вперемежку с лестью и блефом, которая позволила обвести Милошевича вокруг пальца) плохо вписывалась в намерения Белого дома организовывать упорядоченный политический процесс, сведя театральные эффекты по возможности к минимуму. Было больно наблюдать за тем, как такого опытного дипломата отодвигали на задний план, а его мнение игнорировали. Я защищала его, как могла, в том числе пресекла несколько попыток вынудить его уйти в отставку.

На каком-то этапе помощники в Белом доме прямо сказали мне о необходимости избавиться от Ричарда.

— Если президент желает уволить Ричарда Холбрука, ему следует самому сказать мне об этом, — ответила я.

Как это часто случалось при решении сложных вопросов, я переговорила на эту тему непосредственно с президентом Обамой. Я объяснила, почему так высоко ценю Ричарда. Президент понял меня, и Ричард продолжил свою важную работу.

Я была уверена в правоте Ричарда, когда он вел речь о необходимости активизировать дипломатическую деятельность и одновременно усиливать гражданское присутствие, но я выразила несогласие с ним, когда он подверг сомнению необходимость переброски дополнительных войск для обеспечения успеха наших усилий.

— Как мы заставим талибов сесть за стол переговоров, если они чувствуют свою силу? — поинтересовалась я у него. — Как ты сможешь обеспечить усиление гражданского присутствия в Кандагаре, если талибы контролируют его?

За время наших регулярных встреч в Ситуационном центре президент, похоже, пришел к идее о необходимости развертывания дополнительных войск численностью несколько десятков тысяч человек — как военной меры, которую следует принять наряду с дипломатическими и политическими шагами по линии Агентства США по международному развитию, рекомендованными мной и Ричардом. Но у него по-прежнему было много вопросов, и основной заключался в следующем: как нам избежать ситуации, при которой мы можем оказаться вовлеченными в бесконечную войну? Как нам определить ее эндшпиль, ее завершение?

Мы надеялись, что афганское правительство и афганская армия в конечном итоге станут достаточно сильными, чтобы взять на себя ответственность за обеспечение безопасности в стране и справиться с повстанческим движением. В этом случае необходимость в нашей помощи отпадет и наши войска смогут вернуться домой. Вот почему мы и наши союзники проводили обучение афганских солдат, перестраивали афганские правительственные структуры и боролись с повстанцами — все это ради того, чтобы обеспечить переход к тому этапу, на котором афганцы смогут сами управлять своей страной. Но для того, чтобы этот план был реализован, нам был необходим надежный партнер в Кабуле, который был бы готов взять на себя эти обязанности. Осенью 2009 года никто из участников совещаний в Ситуационном центре не был уверен, что такой партнер найдется.

* * *

Общение с Хамидом Карзаем, президентом Афганистана, часто обескураживало вас. Он обаятелен, эрудирован, предан своим убеждениям. Наряду с этим у него сильно развито чувство собственного достоинства, он может проявить непреклонность и готов мгновенно ощетиниться, восприняв что-либо как обиду. Приходилось, однако, принимать его как есть. Нравилось нам это или нет, Карзай был стержнем нашей миссии в Афганистане.

Он был представителем известной пуштунской семьи, имеющей глубокие корни в афганской истории. В 2001 году после падения режима талибов он был поставлен Организацией Объединенных Наций во главе переходной администрации Афганистана, а затем был избран Высшим советом старейшин афганских племен, Лойя джиргой, временным президентом страны. В последующем в 2004 году он одержал победу на первых президентских выборах, став на пятилетний срок президентом страны. Неся ответственность за ситуацию в стране, раздираемой этническими противоречиями, разрушенной десятилетиями войны и повстанческим движением, Карзай настойчиво боролся за обеспечение безопасности и удовлетворение элементарных нужд населения за пределами Кабула. Он регулярно разочаровывал своих американских партнеров личными несдержанными репликами и неосторожными высказываниями для средств массовой информации. Тем не менее он был реальной политической фигурой, которая смогла успешно переиграть своих соперников из числа афганских группировок и установить прочные личные отношения с президентом США Джорджем Бушем. Несмотря на репутацию эксцентричного человека, Карзай в действительности был весьма последователен, когда дело касалось основных приоритетов, затрагивавших обеспечение афганского суверенитета и единства страны, а также его собственной власти.

После событий 11 сентября 2001 года я достаточно хорошо познакомилась с Карзаем. В июне 2004 года я привезла его на военную базу Форт-Драм на севере штата Нью-Йорк, чтобы он мог поблагодарить за службу в Афганистане солдат из 10-й горнострелковой дивизии, соединения ВС США, которое часто перебрасывается в кризисные районы. Я горжусь тем, что на протяжении многих лет могла общаться с военнослужащими, как мужчинами, так и женщинами, из состава 10-й горнострелковой дивизии и на военной базе Форт-Драм, и в Ираке, и в Афганистане. Всякий раз, когда я в качестве сенатора посещала какую-либо зону боевых действий, я старалась найти время, чтобы поговорить с солдатами из штата Нью-Йорк о том, что же происходило на самом деле. Я слышала шокирующие истории о негодных бронежилетах и военных джипах со слабой бронезащитой. Наряду с этим я становилась также свидетельницей рассказов о храбрости и стойкости. Когда Карзай был вместе со мной на военной базе Форт-Драм, он высказал благодарность и уважение за те жертвы, которые принесли наши войска ради его страны. В ряде других случаев он, случалось, больше винил американцев, чем талибов, в актах насилия в своей стране. Это было трудно вынести.

Тем не менее Карзай был необходим нам, и я настойчиво работала над тем, чтобы поддерживать с ним рабочие отношения. Мы хорошо относились друг к другу и на личном, и на политическом уровне. Как и многие другие мировые руководители, мы с Карзаем пронесли уважение и личную симпатию друг к другу через многие годы. Всякий раз, когда он приезжал в Вашингтон, я старалась найти способы дать ему почувствовать, что он являлся дорогим гостем. В этом случае он превращался в отзывчивого партнера. Как-то мы совершили прогулку в розовом саду в усадьбе Думбартон-Окс в Джорджтауне, потом пили чай в оранжерее этой усадьбы. Он более откровенно, чем обычно, рассказывал о проблемах в своей стране, прежде всего о продолжавшихся угрозах, исходивших от талибов, которые нашли убежище в Пакистане. В знак признательности за тот прием, который был устроен ему в Вашингтоне, он, со своей стороны, оказал гостеприимство во время моих визитов в Кабул. Он даже познакомил меня с женой в личных покоях своей семьи.

В августе 2009 года Карзай выдвинул свою кандидатуру на очередных президентских выборах, которые, по отзывам международных наблюдателей, прошли с многочисленными нарушениями. ООН призвала провести повторный тур выборов, чтобы определить, кто же станет победителем, Карзай или его ближайший соперник, Абдулла Абдулла, но Карзай отказался от этого предложения. Он был рассержен, поскольку усмотрел иностранное вмешательство в процесс выборов (он был уверен, что Холбрук плел интриги, чтобы свергнуть его), и отчаянно боролся за сохранение власти. Его гордость была уязвлена тем, что он не был объявлен победителем после первого тура голосования. К октябрю тупиковая ситуация угрожала привести к прекращению международной поддержки его правительству и утрате остатков того доверия, которое еще питал к нему афганский народ.

— Подумайте об исторических последствиях как для себя в качестве первого демократически избранного лидера, так и для своей страны, — умоляла я его по телефону, пытаясь склонить к компромиссу, что позволил бы поддержать стабильность в стране и сохранить легитимность власти в Кабуле. — У вас будет возможность сформировать более сильное правительство под своим руководством, но это будет зависеть от того решения, которое вы примете относительно второго тура голосования.

Карзай, однако, упорствовал. Он решительно опровергал сообщения о массовых фальсификациях на выборах.

— Как мы можем объявить населению, что голоса были фальсифицированы? — спросил он. Ведь простые афганцы приняли участие в выборах, несмотря на угрозы со стороны талибов. — У людей отрезали пальцы и носы, многих убили, приносили жертвы молодые женщины, приносили жертвы ваши войска — а теперь необходимо объявить, что все это было неправильно и что все это недействительно? Это ужасный план действий.

Карзай был прав относительно тех огромных жертв, которые были принесены со стороны афганцев, но был не прав относительно того, как следовало почтить эти жертвы.

В течение следующих дней мы неоднократно возвращались к этой теме. Я объяснила Карзаю, что если он согласится на проведение второго тура голосования, в ходе которого он, скорее всего, победит, то это с моральной точки зрения обеспечит ему высокую репутацию и поддержит его авторитет как среди международного сообщества, так и среди собственных граждан. Я была рада, что сенатор Джон Керри, председатель сенатского Комитета по внешней политике, планировал посетить Кабул. Он стал ценным союзником, оказав мне помощь в том, чтобы на месте убедить Карзая в необходимости организовать второй тур голосования. Мы с Керри (он — в личном общении с Карзаем, а я — по телефону из своего офиса в Госдепартаменте) объединили свои усилия и выступили единой командой, обратившись к нашему собственному опыту.

— Я баллотировалась на пост президента страны, и мой муж тоже, — решила я напомнить Карзаю. — И я знаю, каково это, когда ты выигрываешь или проигрываешь. Сенатор Керри тоже знает это. Все мы знаем, как трудно принимаются такие решения.

Я чувствовала, что мы добились определенного прогресса, поэтому, когда для Керри настало время вернуться в Вашингтон для участия в работе сената, я попросила его остаться в Кабуле немного дольше. Он попросил меня позвонить лидеру демократического большинства в сенате Гарри Риду и передать ему просьбу не проводить голосования до его, Керри, возвращения. Когда я дозвонилась до Рида, тот согласился отложить голосование на один день, но подчеркнул, что Керри должен быстро вернуться.

Наконец, после четырех дней уговоров, Карзай уступил нам. Он согласился с выводами наблюдателей ООН и позволил в начале ноября провести повторное голосование. В конечном итоге Абдулла отказался участвовать в выборах, и Карзай был объявлен победителем. Это немного отличалось от нашего плана, но, по крайней мере, мы смогли избежать смертельного удара по легитимности Карзая и предотвратили вероятный крах его правительства и появление у многих афганцев серьезных сомнений по поводу демократии.

В середине ноября я приняла участие в инаугурации Карзая в Кабуле. Съехались лидеры со всего мира, и в городе были приняты исключительные меры безопасности. Во время длительного обеда, который был организован в президентском дворце накануне церемонии, я обсудила с Карзаем несколько вопросов. Во-первых, я отметила, что настало время для серьезного разговора о том, как передать ответственность за обеспечение безопасности (которая до настоящего времени лежала на возглавляемой США международной коалиции) афганской национальной армии. Никто не ожидал, что это случится в сжатые сроки, но президент Обама хотел гарантий того, что Соединенные Штаты не будут исполнять эти обязательства бесконечно долго.

Я также обсудила с Карзаем вопрос о потенциале политического урегулирования, которое может в один прекрасный день привести к прекращению боевых действий в стране. Способны ли переговоры или какие-либо побудительные мотивы склонить достаточное количество боевиков движения «Талибан» к тому, чтобы сложить оружие и принять новый Афганистан? Или же мы имеем дело с группой непримиримых экстремистов и готовых на все фанатиков, которые никогда не пойдут на компромисс и примирение? Препятствия на пути этого мирного процесса казались почти непреодолимыми. Однако я напомнила Карзаю, что невозможно пройти через дверь, если ее прежде не открыть. Карзай всегда был настроен вести переговоры с талибами на своих собственных условиях. Его проблема заключалась в том, что он не воспринимал талибов как основного противника. Он считал основным противником Пакистан. Он отказывался посещать собственные формирования, которые вели боевые действия с талибами. Он считал, что Афганистан и коалиционные силы должны направить основные усилия против Пакистана, в то время как он организует переговоры со своими соплеменниками из числа пуштунов, оказавшимися в рядах талибов. К сожалению для него, талибы не желали отвечать взаимностью и вести с ним диалог. Американские войска и дипломаты должны были заложить основу для того, чтобы свести противоборствующие стороны. А Карзай в это время флиртовал с теми, кто утверждал, что представляет талибов.

В конце концов я ясно дала понять, что после всех тех конфликтных ситуаций, которые возникали в ходе выборов, важно, чтобы он проявил больше готовности бороться с коррупцией. Для Афганистана коррупция была широко распространенным явлением, она подрывала ресурсы страны, создавала атмосферу беззакония и отталкивала от властей простой афганский народ. Карзай был нужен план по ликвидации «бытовой коррупции», рядового взяточничества, являвшегося составной частью афганской жизни и элементом губительной коррупции высших должностных лиц, которые регулярно пользовались значительными средствами, поступавшими в рамках международных проектов по оказанию помощи и обеспечению развития страны, чтобы набить собственные карманы. Худшим примером в этом отношении было разграбление Кабульского банка. Мы не стремились к тому, что превратить Афганистан в «сверкающий огнями город на холме», но сокращение масштабов воровства и вымогательства было жизненно необходимо для обеспечения военных успехов.

На следующий день Карзай гордо прошествовал по красной ковровой дорожке в окружении почетного караула в парадной форме. Если вы видели только этих солдат, в белоснежных перчатках и блестящих сапогах, вы вряд ли бы могли предположить, что молодая национальная армия Афганистана была еще практически не готова самостоятельно вести борьбу против талибов. Однако, по крайней мере в этот день, афганские военнослужащие выглядели уверенными в себе и полностью контролировавшими ситуацию в стране.

Точно так же выглядел и Карзай. Как обычно, он смотрелся весьма эффектно, в характерной накидке и изысканном головном уборе. Я была одной из немногих женщин, присутствующих на церемонии, и Карзай познакомил меня с пуштунскими лидерами, как он выразился, с обеих сторон непризнанной границы между Афганистаном и Пакистаном. Пуштуны являются одними из самых красивых людей в мире. Их словно выточенные лица и, как правило, голубые глаза, пронизывающие тебя насквозь, выделяются на фоне тюрбанов сложной формы. Карзай был представителем этого народа, и он никогда не забывал об этом.

Карзай выступил с инаугурационной речью во дворце, украшенном национальными флагами Афганистана и окруженном огромной клумбой с красными и белыми цветами. Почти все, что он сказал, было правильно. Он торжественно пообещал начать борьбу с коррупцией. Он объявил о намерении предпринять новый шаг, который мы с ним обсудили: потребовать от правительственных чиновников декларирования своих активов, чтобы можно было отслеживать движение денежных средств и выявлять попытки оказывать давление на правительство. Он также наметил шаги по удовлетворению элементарных нужд населения, укреплению системы правосудия, расширению возможностей в сфере образования и экономики. Он обратился с призывом к повстанцам:

— Мы приветствуем всех соотечественников, которые освободились от прежних иллюзий, готовы вернуться в свои дома, к мирной жизни и принять конституцию. Мы окажем им необходимую помощь.

При этом он оговорил, что это не распространяется на боевиков «Аль-каиды» и экстремистов, непосредственно связанных с международными террористическими структурами. Чтобы подтвердить серьезность своих намерений, он пообещал созвать Лойя джиргу для обсуждения возможности начать процесс установления мира в стране.

Наиболее важным являлось то, что Карзай стремился активизировать меры по созданию боеспособных и эффективных афганских сил национальной безопасности, по формированию таких структур, которые со временем могли бы заменить американские и международные войска.

— Мы полны решимости сделать все необходимое, чтобы в ближайшие пять лет афганские силы были способны играть основную роль в обеспечении безопасности и стабильности в стране, — заявил он.

Это было именно то, что ожидал услышать президент США Обама.

* * *

23 ноября я встретилась с президентом Обамой, сначала в середине дня во время заседания правительства, затем после обеда во время совещания в Овальном кабинете с вице-президентом Байденом и, наконец, уже поздно вечером на заседании Совета национальной безопасности в Ситуационном центре Белого дома. Это было кульминацией дебатов, продолжавшихся несколько месяцев.

Я проинформировала президента о своей поездке в Кабул, в том числе и о своих беседах с Карзаем. Я тогда изложила свое мнение, исходя от того, что мы не могли отказаться от Афганистана. Соединенные Штаты пытались сделать то же самое в 1989 году после того, как оттуда ушел Советский Союз, и мы заплатили тяжелую цену за то, что страна стала пристанищем для террористов. Не был понятен наш статус-кво. Американские войска несли тяжелые потери, и правительство в Кабуле каждый день становилось все менее популярным. Надо было что-то менять.

Я поддержала предложение об увеличении группировки войск в стране наряду с усилением гражданского присутствия и активизацией дипломатических усилий как в самом Афганистане, так и в регионе. Эти комплексные меры должны были разрешить афганский конфликт. Я рассчитывала на то, что усиление военной группировки было необходимо для обеспечения возможности передачи ответственности за стабильность и безопасность в стране, необходимых для формирования и укрепления правительства, а также для дипломатического решения существующего конфликта, на афганскую сторону.

Я разделяла нежелание президента нести до бесконечности наши обязательства без каких-либо условий и перспектив. Вот почему я оказала усиленное давление на Карзая и настояла на том, чтобы в его инаугурационной речи была озвучена концепция перехода к ответственности афганской стороны за обеспечение безопасности. Планирование этого перехода и обеспечение поддержки этой идеи со стороны международного сообщества должно было стать приоритетным направлением нашей предстоящей работы.

Президент внимательно выслушал все доводы, которые были ему представлены участниками заседания Совета национальной безопасности. Было уже поздно, и он не был готов принять окончательное решение. Однако через несколько дней, после окончательного рассмотрения военных вариантов с Гейтсом и Малленом, он принял это решение.

Президент Обама решил объявить о своей новой стратегии во время выступления в Вест-Пойнте³⁶. Обзвонив зарубежных руководителей и проинструктировав членов конгресса, я присоединилась к нему на вертолете Корпуса морской пехоты для обслуживания президента США для перелета на авиабазу «Эндрюс», где мы сели на президентский самолет, чтобы добраться до международного аэропорта Стюарт в Нью-Йорке. Затем мы пересели на другой вертолет Корпуса морской пехоты, предназначенный для президента США, чтобы добраться уже до Вест-Пойнта. Я, как правило, не люблю вертолетов. В них шумно и тесно, и они держатся в воздухе только за счет неистовых, режущих слух усилий. Но вертолет Корпуса морской пехоты, предназначенный для президента США, отличается в лучшую сторону. В кабине президентского вертолета, выкрашенного в традиционные зеленый и белый цвета, ощущаешь себя скорее как в небольшом самолете, где сиденья из белой кожи, синие шторы и место для десятка пассажиров. Здесь так же тихо, как в автомобиле. Испытываешь непередаваемые чувства, когда взлетаешь с южной лужайки Белого дома, пролетаешь над Национальной аллеей³⁷ и находишься так близко к памятнику Вашингтона, что кажется, будто бы достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до мрамора.

Во время этого перелета я сидела рядом с Гейтсом и Малленом, лицом к Джонсу и президенту, который перечитывал текст своей речи. Он был избран президентом страны, в том числе высказавшись против войны в Ираке и пообещав завершить ее. Теперь ему предстояло объяснить американскому народу, почему он усиливает наше участие в другой войне в далекой от нас стране. Это решение явилось плодом мучительных размышлений, но я верила, что президент сделал правильный выбор.

Когда мы прибыли в Вест-Пойнт, я села в конференц-зале имени Эйзенхауэра рядом с министром обороны Гейтсом перед морем кадетов в униформе серого цвета. Справа от Гейтса сидел генерал Эрик Шинсеки, министр по делам ветеранов. Как начальник штаба сухопутных войск, он в 2003 году пророчески предупреждал администрацию Буша о том, что для обеспечения контроля над развитием ситуации в Ираке после вторжения в страну потребуется гораздо больше войск, чем планировалось. В результате Шинсеки был подвергнут критике за свою честно изложенную позицию, его «выдавили» из администрации, и в конечном итоге он подал в отставку. И вот теперь, спустя почти семь лет, мы в очередной раз обсуждали, какое количество войск действительно необходимо для достижения поставленных целей.

Президент начал с того, что напомнил аудитории, зачем Соединенные Штаты находятся в Афганистане. «Мы не хотели этой войны», — сказал он. Но когда «Аль-каида» 11 сентября 2001 года организовала в США террористические акты (а они были спланированы движением «Талибан» в Афганистане), это явилось объявлением нам войны. Затем он объяснил, как война в Ираке подорвала наши ресурсы и отвлекла наше внимание от ситуации в Афганистане. Когда президент Обама вступил в должность, в Афганистане была развернута группировка войск численностью чуть более 32 тысяч американских военнослужащих, в то время как в Ираке в самый разгар вооруженного конфликта находилось 160 тысяч американских военнослужащих. «Афганистан не был забыт, но в течение нескольких лет ситуация в нем ухудшалась, — заявил президент. — Движение „Талибан“ набирало там силу». Он подтвердил наши намерения сосредоточить усилия в Афганистане на более четкой задаче: подорвать силы «Аль-каиды» в Афганистане и Пакистане, дезорганизовать их и нанести им поражение, воспретив им возможность угрожать в будущем Америке и нашим союзникам. Затем он объяснил, что намерен направить дополнительно тридцать тысяч американских военнослужащих для решения этой задачи наряду с обеспечением дополнительных сил со стороны наших союзников. «Через восемнадцать месяцев наши войска начнут возвращаться домой», — заверил он.

Это был более четко обозначенный срок, чем тот, который я надеялась услышать, и я беспокоилась, что это может быть неверно воспринято как нашими друзьями, так и нашими врагами. Хотя я искренне верила в необходимость усиления военного присутствия, ограниченного четкими сроками, и скорейшей передачи функций обеспечения безопасности, я полагала, что было бы лучше не открывать некоторых карт. Делая достаточно неопределенными темпы выхода войск из страны, можно было бы обеспечить больший маневр для достижения конечной цели.

Президент подчеркнул важность стимулирования экономического развития в Афганистане и снижения уровня коррупции, он призвал нас сосредоточиться на сотрудничестве в таких областях, как сельское хозяйство, которое могло бы оказать немедленное воздействие на жизнь афганского народа, а также на выработке новых стандартов для подотчетности властных структур и информированности афганского общества.

Заместитель госсекретаря Джек Лью отвечал за деятельность персонала и финансирование «усиления нашего гражданского присутствия». Холбрук и его команда совместно с нашим посольством в Кабуле наметил приоритеты: обеспечение участия афганцев в определении будущего своей страны и обеспечение надежной альтернативы экстремизму и повстанцам в лице талибов. В следующем году мы утроим число дипломатов и экспертов Агентства международного развития, а также других гражданских специалистов, вовлеченных в различные проекты в Афганистане, и расширим наше присутствие в стране почти в шесть раз. К тому времени, когда я оставила пост госсекретаря, афганцы добились ощутимого прогресса. Наблюдался экономический рост, производство опиума снизилось. Детская смертность сократилась на 22 %. При режиме талибов только 900 000 мальчиков ходили в школы (при этом школу не могла посещать ни одна девочка). К 2010 году обучение проходили 7,1 миллиона студентов, почти 40 % из них составляли девушки. Афганские женщины получили более 100 % небольших личных кредитов, что позволило им начать свое дело и стать частью национальной экономики. Сотни тысяч фермеров получили необходимую подготовку, им были предоставлены семена и техника.

В этот день в Вест-Пойнте я не питала никаких иллюзий насчет того, насколько трудно было завершить эту войну. Но, учитывая все обстоятельства, я верила, что президент сделал правильный выбор и обеспечил нам все возможности, чтобы добиться успеха. Тем не менее задачи на будущее были огромны. Я смотрела на кадетов, заполнивших все места во вместительном конференц-зале. Они внимали своему главнокомандующему, который вел речь о войне, в которой многие из них вскоре примут участие. Я видела молодые лица, полные надежд, готовые встретить опасности ради того, чтобы сделать Америку безопаснее. Я надеялась, что мы определили правильные цели, которых мы достигнем вместе с ними. Когда президент закончил свое выступление, он шагнул в аудиторию, чтобы пожать руки, и кадеты столпились вокруг него.

Глава 8

Афганистан: закончить войну

Ричард Холбрук в глубине души был переговорщиком. В 1990-х годах, как он описал в своей захватывающей книге «Закончить войну», он блефовал, угрожал, умасливал, пил виски со Слободаном Милошевичем, — короче говоря, делал все возможное, чтобы только загнать сербского диктатора в угол и вынудить его сдаться. Однажды, в ходе очередного трудного раунда мирных переговоров, проводимых в Соединенных Штатах в Дейтоне, штат Огайо, когда Милошевич не желал уступать ни на дюйм, Ричард вместе с ним прогулялся по полному боевых самолетов ангару авиабазы Райт-Паттерсон. Это явилось напоминанием об американской военной мощи. Намек был прозрачен: либо пойти на компромисс, либо придется столкнуться с последствиями своего упрямства. Дипломатическое мастерство, проявленное в полной мере, дало свои результаты, и война, попытки прекратить которую казались безнадежными, закончилась.

В Афганистане Ричард хотел сделать то же самое, что и на Балканах: примирить стороны и путем переговоров прекратить конфликт. Он вполне осознавал, насколько это будет сложно. Он признавался своим друзьям, что это была самая трудная задача на протяжении всей его карьеры, которая изобиловала моментами из серии «Миссия невыполнима». Однако, как он с самого начала сказал мне, он был убежден, что стоило попробовать создать условия для мирного процесса. Если бы можно было убедить талибов (или же заставить их) отказаться от сотрудничества с «Аль-каидой» и примирить их с правительством в Кабуле, то было бы возможно обеспечить мир, и американские войска могли бы спокойно вернуться домой. В конце концов, несмотря на всю степень влияния Пакистана, США и других государств на ситуацию в Афганистане и их роль в ее развитии, это не была война между какими-то странами, это была война между афганцами за определение будущего своей страны. Ричард как-то заметил: «В каждой войне такого рода всегда есть возможность для тех, кто хочет вернуться к родному очагу».

История свидетельствует о том, что повстанческие движения редко заканчивают войны церемонией капитуляции на палубе военного корабля³⁸. Они, как правило, сходят на нет в результате настойчивых дипломатических усилий, стабильного повышения уровня жизни населения и непоколебимого упорства тех, кто стремится к миру.

Во время моих прежних бесед с Холбруком о возможностях политического урегулирования афганского конфликта мы рассматривали два варианта решения проблемы: либо в результате инициативы «низов», либо в результате действий «верхов». Первый вариант был более простым, он не вызывал существенных затруднений. Имелись весомые основания полагать, что многие талибы из числа простых людей не разделяли идеологии движения «Талибан». Они были фермерами или сельскими жителями, которые присоединились к повстанцам из-за стремления обеспечить себе стабильный доход и уважение в стране, охваченной бедностью и коррупцией. Если бы им была предложена амнистия или какие-либо другие меры поощрения, многие боевики могли бы добровольно бросить оружие и вернуться к мирной жизни, особенно в случае нарастающего военного давления со стороны группировки ВС США. И если можно было бы склонить к такому шагу значительное число талибов, то в повстанческом движении остались бы в основном лишь экстремисты из числа фанатиков, справиться с которыми правительству в Кабуле было бы гораздо проще.

Второй вариант был более рискованным, но потенциально более убедительным. Лидеры талибов были религиозными фанатиками, которые занимались войной практически всю свою жизнь. У них были тесные связи с «Аль-каидой», с пакистанскими разведывательными службами, и поэтому они испытывали глубокую неприязнь, на уровне подсознания, к режиму в Кабуле. Вряд ли их можно было убедить прекратить боевые действия. Но, оказавшись под определенным давлением, они могли бы осознать, что вооруженная борьба была бесполезной и что единственным путем к какому-либо участию в общественной жизни Афганистана является путь переговоров. Несмотря на все проблемы, с которыми он столкнулся, Ричард считал, что нам следовало придерживаться одновременно обоих вариантов действий, и я была с ним согласна.

В марте 2009 года в стратегическом докладе Риделя были одобрены усилия по восстановлению страны посредством инициативы «низов», при этом была отвергнута возможность организации мирного процесса в результате действий «верхов». В докладе было заявлено, что «лидеры талибов не склонны к примирению, и мы не можем рассматривать вариант с их участием». Тем не менее в докладе были изложены некоторые основные принципы, которые могли бы послужить важными ориентирами для обоих вариантов. Принцип примирения предполагал, что боевики должны сложить оружие, отказаться от сотрудничества с «Аль-каидой» и принять конституцию Афганистана. И примирение не должно было означать отказа от достигнутого в Афганистане прогресса в области обеспечения гендерного равенства и прав человека и возврата к реакционной социальной политике.

Это был как раз тот вопрос, в отношении которого я весьма беспокоилась еще с тех времен, когда я была первой леди, и вплоть до моей работы в сенате. После падения режима талибов в 2001 году я работала с другими женщинами-сенаторами, стремившимися поддержать созданный первой леди Лорой Буш Американо-афганский женский совет и другие программы для афганских женщин, добивавшихся новых прав и возможностей. Когда я стала государственным секретарем, я настаивала на том, чтобы во всех наших проектах развития и политических планах относительно Афганистана учитывались потребности и интересы афганских женщин. Создание широких возможностей для женщин являлось не только моральной проблемой, это было также жизненно важно для экономики и безопасности Афганистана. Хотя жизнь оставалась для большинства афганских женщин трудной, мы все же видели некоторые обнадеживающие результаты. В 2001 году продолжительность жизни женщин в Афганистане составляла всего сорок четыре года. К 2012 году она увеличилась уже до шестидесяти двух лет. Показатели смертности матерей, новорожденных и детей в возрасте до пяти лет существенно снизились. Почти 120 тысяч афганских девочек в эти годы окончили среднюю школу, 15 тысяч девушек были приняты на учебу в университеты, почти пятьсот женщин вошли в профессорско-преподавательский состав высших учебных заведений. Эти цифры были просто поразительными, если учесть, что в начале XXI века они были близки к нулю во всех областях.

Несмотря на достигнутый прогресс, афганские женщины в плане безопасности постоянно сталкивались с угрозами в свой адрес, и не только со стороны оправлявшихся после поражения талибов. Например, весной 2009 года президент Карзай подписал новый ужасный закон, который резко ограничил права женщин, принадлежащих к одной из немногочисленных групп шиитского населения. Культурные традиции этой этнической группы, которая называлась «хазарейцы», отличались консерватизмом. Закон, в который вошли положения, по существу легализовавшие изнасилование в браке и требовавшие от шиитских женщин получение разрешения своих мужей для выхода из дома, грубо нарушил конституцию Афганистана. Карзай поддержал эти меры, поскольку рассчитывал укрепить отношения со старейшинами хазарейцев, которые являлись сторонниками жесткой линии, что, безусловно, ни в коей мере не могло выступить оправданием. Я была потрясена и дала Карзаю понять это.

В течение двух дней я звонила Карзаю три раза, настаивая на том, чтобы он отозвал закон. Если можно было подобным образом проигнорировать конституцию и права этого национального меньшинства, это означало, что и права всех остальных граждан, как мужчин, так и женщин, также находились в опасности. Это могло подорвать моральный авторитет его режима в борьбе против талибов. Я знала, как высоко Карзай ценит личные отношения и проявление уважения, поэтому я также дала понять, что это было важно и для меня. Я объяснила, что если он согласится с этим возмутительным законом, то мне будет весьма сложно объяснить, почему американские женщины, в том числе и мои бывшие коллеги по работе в конгрессе США, должны продолжать оказывать ему поддержку. Я говорила с ним на том языке, который он понимал. Карзай согласился приостановить этот закон и отправить его на доработку в министерство юстиции, и в конечном итоге в него были внесены изменения. Хотя этого было недостаточно, но это уже был шаг в правильном направлении. Чтобы поддерживать нормальные отношения с Карзаем, я старалась придерживаться такого рода личной тихой дипломатии. Я хотела, чтобы он знал, что мы всегда могли пообщаться — и даже поспорить — без огласки в средствах массовой информации.

Всякий раз, когда я встречалась с афганскими женщинами, будь то в Кабуле или где-либо на международных конференциях, они трогательно рассказывали мне, насколько сильно они хотели помогать в деле восстановления и развития своей страны. Они также высказывали опасения, что с таким трудом достигнутый прогресс может быть принесен в жертву в случае ухода из страны американских войск или же заключения Карзаем сделки с талибами. Это было бы трагедией, а не только для афганских женщин, но и для всей страны. Таким образом, всякий раз, когда заходила речь о реинтеграции повстанцев и примирении с талибами, я ясно давала понять, что достижение мира за счет нарушения прав афганских женщин неприемлемо. Уж тогда лучше в целом отказаться от достижения мира.

Я сделала критерии для реинтеграции, обозначенные в докладе Риделя (отказ от насилия, разрыв отношений с «Аль-каидой», признание конституции) девизом своей дипломатии на афганском направлении. На нашей первой крупной международной конференции по Афганистану, организованной в Гааге в марте 2009 года, я обратилась к собравшимся делегатам с призывом отличать «экстремистов из „Аль-каиды“ и движения „Талибан“ от тех, кто оказался в их рядах не по убеждению, а из-за отчаяния». На международной конференции в Лондоне, состоявшейся в январе 2010 года, Япония согласилась выделить 50 миллионов долларов для обеспечения финансовых стимулов простым боевикам-талибам сложить оружие. Я пообещала, что Соединенные Штаты также предоставят на указанные цели существенные средства, и отметила, что мы были убеждены в том, что и другие страны последуют этому примеру.

В Лондоне во время интервью меня спросили, не вызовет ли у американцев «удивление и, возможно, даже тревогу» новость о том, что мы пытаемся примириться с некоторыми повстанцами, в то время как президент США направляет дополнительные войска для борьбы с теми же самыми талибами.

— Нельзя отделять одно от другого, — ответила я. — Усиление военного присутствия без каких-либо политических шагов вряд ли приведет к успеху… Попытки заключить мир со своими противниками без силовой поддержки также завершатся провалом. Поэтому на самом деле это комплексная стратегия, в которой заключен глубокий смысл.

Я выдвигала этот аргумент в ходе многочисленных дебатов в Ситуационном центре в Белом доме, когда заходила речь о наращивании численности войск, и это соответствовало моим представлениям об «умной силе». Наряду с этим я осознавала, что, даже если это и было разумной стратегией, ее, вполне вероятно, было трудно принять. Поэтому я всякий раз добавляла:

— Полагаю, что первопричиной данного вопроса является обеспокоенность в отношении тех, погодите минутку, скажем так, в отношении тех самых плохих парней. Почему мы ведем диалог с ними?

И это был справедливый вопрос. Но в то время речь не шла о примирении с вдохновителями и организаторами терактов или с лидерами движения «Талибан», которые укрывали Усаму бен Ладена. Я объясняла, что наши усилия были направлены на то, чтобы попытаться оторвать от талибов тех повстанцев, которые встали на сторону движения «Талибан» не по идеологическим причинам, а по материальным, нуждаясь в источнике доходов.

До сих пор это было именно так — по крайней мере, для нас. Со своей стороны, Карзай следовал своему обещанию об организации процесса примирения, которое он дал в 2009 году в своей инаугурационной речи, и изучал возможность начала прямых переговоров с лидерами талибов. Чтобы обеспечить поддержку своим усилиям, летом 2010 года он созвал традиционную ассамблею старейшин афганских племен и поручил Высокому совету примирения во главе с бывшим президентом Афганистана Бурхануддином Раббани организовать эти переговоры. (К сожалению, в сентябре 2011 года Раббани был убит террористом-смертником с помощью взрывного устройства, спрятанного в тюрбане. Сын Раббани согласился занять место отца в Высоком совете примирения.)

Одной из проблем для нормализации ситуации в Афганистане на начальном этапе было противодействие со стороны сотрудников пакистанской разведывательной службы, известной как ИСИ³⁹. У сотрудников ИСИ были давние отношения с талибами еще со времен совместной борьбы против Советского Союза в 1980-х годах. Они продолжали предоставлять талибам убежище на территории Пакистана и поддерживали повстанческое движение в Афганистане, чтобы провоцировать нестабильность в стране и препятствовать возможному усилению влияния Индии. Для пакистанцев было нежелательно, чтобы Карзай, игнорируя их интересы, достиг сепаратного мира с талибами. И это была только одна из проблем, с которой столкнулся Карзай. Он также должен был учитывать вероятность конфликта со своими бывшими союзниками из Северного альянса, многие из которых являлись представителями этнических меньшинств, таких как таджики и узбеки, и подозревали, что Карзай может предать их ради хороших отношений с пуштунами в движении «Талибан». Учесть интересы всех этих игроков и попытаться наладить прочный мир было все равно что сложить кубик Рубика.

К осени 2010 года Кабул был переполнен слухами о новом канале связи между Карзаем и руководством талибов. Помощники Карзая провели ряд встреч со связником, который пересек пакистано-афганскую границу и которому коалиционные силы обеспечили безопасный проход по контролируемой ими территории. На одном из этапов он был доставлен на самолете НАТО в Кабул для личной встречи с Карзаем. Этот человек утверждал, что он является муллой Ахтаром Мухаммадом Мансуром, высокопоставленным полевым командиром талибов, и готов заключить сделку. Как сообщалось, некоторым захваченным боевикам движения «Талибан» показали его фотографию и они подтвердили его личность. Перспектива была многообещающей.

В октябре на саммите НАТО в Брюсселе, в Бельгии, меня с Гейтсом попросили прокомментировать эту информацию. Мы оба подчеркнули свое стремление использовать любую возможность для обеспечения процесса примирения, но наряду с этим я предупредила:

— Существует множество различных выразителей повстанческого движения, которые могут на законных основаниях представлять его интересы, а могут и не представлять или же лишь предъявить готовность и искреннее стремление к примирению.

К сожалению, мой скептицизм оказался оправданным. В Афганистане эта красивая история начала рушиться. Некоторые афганцы, которые знали Мансура в течение многих лет, заявили, что этот переговорщик совершенно не был похож на него. В ноябре издание «Нью-Йорк таймс» сообщило, что афганское правительство определило данного человека как самозванца, который вовсе не являлся членом руководства движения «Талибан». «Таймс» назвала это «эпизодом, который, возможно, был списан из какого-нибудь шпионского романа». Для Карзая это явилось горьким разочарованием.

В то время как афганцы постоянно терпели неудачи, оказываясь то в одной тупиковой ситуации, то в другой, Холбрук и его команда, в состав которой, в частности, был включен и известный теолог Вали Наср, сосредоточили основные усилия на Пакистане, который, по их мнению, являлся ключом к разгадке афганской головоломки. Нам было необходимо, чтобы у пакистанцев появилась заинтересованность в будущем Афганистана. Нам следовало убедить их, что они гораздо больше получат от мира, чем от продолжения конфликта.

Ричард обратил внимание на «соглашение о торговле и транзите» между Афганистаном и Пакистаном, работа над которым застопорилась еще в 1960-х годах. Доработка и реализация этого документа могла бы привести к снижению торговых барьеров и обеспечению движения через границу, которая в последние годы чаще всего использовалась для передвижения войск и доставки оружия, прежде всего промышленных изделий и товаров широкого потребления. Ричард рассудил, что если бы афганцы и пакистанцы смогли вместе торговать, то, возможно, они научились бы взаимодействовать в борьбе с боевиками, которые представляли для них общую угрозу. Рост масштабов торговли мог бы стимулировать экономику с обеих сторон границы и стал бы альтернативой экстремизму и повстанческому движению, не говоря уже о том, что каждая из сторон была бы больше заинтересована в успехе другой стороны. Ричард успешно подтолкнул обе страны к возобновлению переговоров на данном направлении и урегулированию имевшихся противоречий.

В июле 2010 года я прилетела в Исламабад, столицу Пакистана, чтобы принять участие в официальном подписании данного соглашения. Министры торговли Афганистана и Пакистана сидели рядом друг с другом, глядя на толстые зеленые папки перед собой — это как раз и было доработанное окончательное соглашение. Мы с Ричардом стояли за ними, рядом с премьер-министром Пакистана Юсуфом Резой Гилани. Мы смотрели, как мужчины аккуратно подписали соглашение, а затем встали, чтобы пожать друг другу руки. Все аплодисментами приветствовали этот важный шаг, надеясь, что он будет представлять собой не только новое коммерческое соглашение, но и новый тип мышления.

Это был первый кирпичик в той структуре, которую мы стали называть «новым Шелковым путем», первый вклад в создание сети разветвленных коммерческих, транспортных и иных связей, которые объединят Афганистан с его соседями, обеспечивая их заинтересованность в поддержании общего мира и безопасности. В течение последующих нескольких лет Соединенные Штаты выделили 70 миллионов долларов на существенную модернизацию основных транспортных коммуникаций между Афганистаном и Пакистаном, в том числе через знаменитый Хайберский перевал. Мы также способствовали тому, чтобы Пакистан предоставил Индии статус «страны, пользующейся режимом наибольшего благоприятствования», а Индию поощряли к тому, чтобы она сняла ограничения на инвестиционные и финансовые потоки со стороны Пакистана. Обе страны продолжают двигаться вперед в этом направлении. Учитывая то недоверие, которое существует между ними, добиться этого было далеко не легкой задачей. В Афганистан в интересах местных предприятий стало поступать электричество из Узбекистана и Туркменистана. Было организовано новое железнодорожное сообщение от границы Узбекистана до города Мазари-Шариф на севере Афганистана. Началась разработка планов по строительству трубопровода, который в один прекрасный день мог бы обеспечить транспортировку через Афганистан природного газа объемом в миллиарды долларов из богатой энергоресурсами Центральной Азии в испытывающую энергетический голод Южную Азию. Все эти достижения являлись долгосрочными инвестициями в более мирное и процветающее будущее региона, который слишком долго страдал от конфликтов и междоусобицы. Несомненно, это был достаточно сдержанный прогресс, однако даже в краткосрочной перспективе эти успехи рождали чувство оптимизма и движения вперед и были крайне необходимы.

В ходе этой поездки в Исламабад в июле 2010 года (как и в ходе любого другого визита сюда) я настойчиво пыталась добиться того, чтобы руководители Пакистана стали рассматривать войну в Афганистане в качестве общей ответственности. Нам была необходима их помощь, чтобы талибы прекратили использовать пакистанскую территорию в качестве укрытия, из которого они, перейдя границу, организовывали в Афганистане беспощадные нападения. Как постоянно подчеркивал Ричард, без поддержки Пакистана дипломатическое решение конфликта было невозможно. В ходе телевизионного интервью, которое было организовано в резиденции нашего посла с пятью пакистанскими тележурналистами (это была часть моего плана, чтобы враждебно настроенная пакистанская пресса обошлась со мной как с боксерской грушей, но одновременно бы и осознала, насколько серьезно я была настроена на активное участие в урегулировании), меня спросили, возможно ли такое урегулирование, если одна из конфликтующих сторон продолжает вести на поле боя активные боевые действия.

— Нет никакого противоречия между стремлением нанести поражение тем, кто полон решимости продолжать воевать, и предоставлением соответствующей возможности для тех, кто готов вернуться к мирной жизни, — ответила я.

По сути дела, мы с Ричардом все еще питали надежду на то, что высшие руководители движения «Талибан», возможно, в один прекрасный день изъявят готовность к переговорам. В этой связи необходимо упомянуть некоторые интригующие события. Осенью 2009 года Ричард посетил Каир и был информирован египетским руководством о том, что некоторые представители талибов, в том числе помощник высшего руководителя, муллы Омара, недавно встречались с ними. В начале 2010 года один немецкий дипломат сообщил нам, что он также встретился с этим помощником, на этот раз в одной из стран Персидского залива, и что у этого помощника, похоже, есть прямой выход на неуловимого лидера талибов. Самое интересное заключалось в том, что он, как сообщалось, хотел найти способ переговорить непосредственно с нами.

Ричард пришел к мнению, что это удобный случай, которым надо воспользоваться, однако некоторые из наших коллег в Пентагоне, ЦРУ и Белом доме высказывали в этом сомнение. Многие были согласны с выводами в докладе Риделя о том, что высшие руководители талибов являлись экстремистами, которые никогда не примирятся с правительством в Кабуле. Другие считали, что еще не настало время для переговоров. Мы только что приступили к необходимым мерам по усилению военного присутствия в Афганистане, и нужно было некоторое время, чтобы этот фактор заработал. Кое-кто не хотел ставить под угрозу свою политическую репутацию, организуя прямые контакты с противником, ответственным за убийство американских военнослужащих. Мне был вполне понятен этот скептицизм, однако я поручила Ричарду спокойно изучить возможные варианты действий на данном направлении.

Преданный поклонник бейсбола, Ричард начал называть связника талибов, который позднее был идентифицирован (по сообщениям средств массовой информации) как Сайед Тайаб Ага, кодовым именем А-Род⁴⁰, и это имя приклеилось к тому. И немцы, и египтяне утверждали, что в данном случае не было никакого подвоха и что этот представитель уполномочен говорить от имени муллы Омара и высшего командования талибов. Норвежцы, у которых имелись определенные связи в рядах талибов, были с этим согласны. Мы не были полностью в этом уверены, особенно после того, как другие потенциальные каналы связи оказались недействительными, но считали, что имело смысл попытаться, хотя и соблюдая определенную осторожность.

Осенью, как раз тогда, когда афганское правительство впустую тратило время на талиба-самозванца, мы в строжайшей тайне направились на первую рекогносцировочную встречу в Германии. В один из октябрьских выходных дней, после обеда, Ричард позвонил своему заместителю Франку Руджеро, который был гражданским представителем американской администрации в Кандагаре, в южном районе Афганистана, и попросил его быть готовым приехать в Мюнхен на встречу с А-Родом. Руджеро в этот момент находился в машине со своей семилетней дочерью, проезжая через мост Бенджамина Франклина в Филадельфии. Ричард посоветовал ему запомнить этот момент, поскольку, возможно, мы сейчас делали историю. (Это было классическим жестом Холбрука, с его неуемной склонностью к театральности. Он считал, что вершит историю, и всегда был уверен в том, что в борьбе с ней он может взять вверх.)

На следующий день после Дня благодарения Ричард дал Руджеро свои последние наставления:

— Важнейшая цель первой встречи — это обеспечение второй встречи. Быть дипломатичным, четко придерживайся того курса, который наметила госсекретарь, и не дай им сорвать переговоры. Госсекретарь внимательно следит за этим вопросом, поэтому сразу же, как только встреча завершится, позвони мне.

Упомянутый им курс представлял собой те самые условия, о которых я неоднократно повторяла вот уже более года: если талибы хотели вернуться к родным очагам, им следовало прекратить боевые действия, разорвать отношения с «Аль-каидой» и признать конституцию Афганистана, в том числе ее положения, касавшиеся защиты женщин. Эти условия не подлежали какому-либо обсуждению. Но помимо этого, как я уже сказала Ричарду, я была готова к творческой дипломатии, которая могла бы обеспечить движение в сторону мира.

Два дня спустя Руджеро и Джефф Хайес из числа сотрудников Совета национальной безопасности при Белом доме прибыли в дом, который был подготовлен немецкой стороной в деревне недалеко от Мюнхена. Хозяином был Михаэль Штайнер, специальный представитель Германии по Афганистану и Пакистану. А-Род был молод, ему не было и сорока, но он работал на муллу Омара уже более десяти лет. Он говорил по-английски, и, в отличие от многих руководителей движения «Талибан», у него был некоторый опыт международной дипломатии. Все участники встречи согласились с необходимостью соблюдения абсолютной секретности. Нельзя было допустить никаких утечек информации: если бы пакистанцы узнали об этой встрече, то они могли бы сорвать переговоры, как они уже сорвали прежние попытки Карзая.

Собравшиеся активно беседовали в течение шести часов, присматриваясь друг к другу и осторожно затрагивая те вопросы, которые предстояло обсудить. Могли ли заклятые враги действительно прийти к какому-либо общему пониманию того, как положить конец войне и восстановить разрушенную страну? После стольких лет войны было достаточно трудно сидеть за одним столом и беседовать лицом к лицу, не говоря уже о доверии друг к другу. Руджеро объяснил наши условия. Талибы, казалось, больше всего беспокоились о судьбе своих боевиков, содержавшихся на базе Гуантанамо и в других тюрьмах. Всякий раз, когда поднимался вопрос о заключенных, мы требовали освобождения сержанта Боуи Бергдала, который был захвачен в июне 2009 года. Какое-либо соглашение об освобождении заключенных могло быть достигнуто лишь в случае возвращения сержанта домой.

На следующий день Ричард поехал в аэропорт имени Даллеса, чтобы встретить самолет с Руджеро. Он не мог дождаться того момента, когда сможет получить из первых рук отчет, который затем передаст мне. Они устроились в баре «Хэрри» в аэропорту, и Руджеро принялся рассказывать в то время, как Ричард впился в чизбургер.

* * *

Через несколько дней после возвращения Руджеро из Мюнхена, 11 декабря 2010 года, он вместе с Ричардом пришел ко мне в кабинет на седьмом этаже Государственного департамента, чтобы встретиться со мной и Джейком Салливаном и выработать дальнейшую тактику действий. Мы уже завершали подготовку годового отчета, который был обещан президентом Обамой, когда он одобрил наращивание численности войск. Нельзя было сказать, что в Афганистане все шло хорошо, но в отчете отмечался некоторый прогресс, который внушал оптимизм. Дополнительные войска способствовали снижению активности талибов. Улучшилась ситуация в области безопасности в Кабуле и в таких ключевых провинциях, как Гильменд и Кандагар. Наши усилия привели к определенному росту экономики, расширились масштабы нашего дипломатического взаимодействия со странами региона и с международным сообществом.

В ноябре я поехала с президентом Обамой на саммит стран НАТО в Лиссабон, в Португалию. Саммит подтвердил необходимость продолжения совместной миссии в Афганистане и твердую приверженность НАТО обеспечению безопасности и стабильности в стране, согласившись наряду с этим с поэтапным планом передачи афганской стороне ответственности за обеспечение безопасности к концу 2014 года. Самое главное заключалось в том, что саммит дал ясно понять: международное сообщество выступает единым фронтом в поддержку стратегии президента Обамы, объявленной им в Вест-Пойнте. Усиление американского военного присутствия, подкрепленное соответствующими действиями наших партнеров по НАТО и из числа стран коалиции, способствовало созданию благоприятных условий для политических и экономических преобразований, а также для поэтапной передачи ответственности в сфере безопасности и для формирования основы для дипломатического наступления. Существовала четкая «дорожная карта», которая предусматривала завершение боевых операций с привлечением американских войск и продолжение нашей поддержки, которая, как мы осознавали, была необходима для выживания афганской демократии. Теперь у нас был секретный канал связи с руководством талибов, который производил впечатление подлинного и который в один прекрасный день мог привести к реальным мирным переговорам между афганцами. (Моя пресс-секретарь Тория Нуланд, с ее талантом создавать афоризмы, суммировала три взаимоукрепляющих направления наших усилий как «Воевать, вести переговоры, строить», — и я полагаю, что это было весьма эффектной формулировкой.)

Ричард был воодушевлен результатами саммита в Лиссабоне, и на протяжении всего процесса составления нашего отчета он неоднократно повторял всем, кто был готов его слушать, что дипломатия впредь должна выступать ключевым элементом нашей стратегии. 11 декабря он опоздал на совещание в моем офисе, объяснив это тем, что вначале встречался с послом Пакистана, а затем с сотрудниками в Белом доме. Как обычно, он был полон идей и различных предложений. Однако во время разговора он вдруг замолчал, и его лицо приобрело тревожный ярко-красный оттенок.

— Ричард, что случилось? — спросила я, сразу же поняв, что дело серьезное.

Он посмотрел на меня и ответил:

— Со мной происходит что-то ужасное.

Он испытывал такие физические мучения, что я настояла, чтобы его осмотрел медицинский персонал Государственного департамента, располагавшийся ниже. Он неохотно согласился, и Джейк, Фрэнк и Клэр Коулман, моя секретарь-референт, помогли ему туда добраться.

Врачи быстро отправили Ричарда в находящуюся поблизости больницу Университета Джорджа Вашингтона. Он спустился на лифте в гараж и поехал туда в машине «Скорой помощи». Дэн Фельдман, один из ближайших помощников Ричарда, поехал вместе с ним. Когда они добрались до отделения оказания неотложной помощи, врачи обнаружили у него разрыв аорты и сразу же направили его на операцию, которая длилась двадцать один час. Повреждения были существенными, и прогноз был неблагоприятным, но врачи, спасавшие Ричарда, не сдавались.

Я была в больнице, когда операция закончилась. Врачи высказали «осторожный оптимизм» и сказали, что ближайшие несколько часов будут иметь решающее значение. Жена Ричарда, Кэти, их дети и многочисленные друзья Ричарда дежурили в больнице. Его команда из числа сотрудников Государственного департамента также на добровольной основе организовала дежурство в холле, направляя поток посетителей таким образом, чтобы те не докучали Кэти. Часы тянулись, ни один из них не покинул больницу. В Ситуативный центр поступала масса звонков от зарубежных руководителей, обеспокоенных состоянием Ричарда. Президент Пакистана Асиф Али Зардари проявил особое желание поговорить с Кэти и выразить свою обеспокоенность. Он сообщил, что многие в Пакистане молились за ее мужа.

На следующее утро, когда Ричард продолжал бороться за жизнь, врачи решили провести еще одну операцию, чтобы попытаться остановить кровотечение. Мы все молились. Я остановилась недалеко от больницы, как и все те, кто любил Ричарда. Около 11 часов утра президент Карзай позвонил из Кабула и обратился к Кэти.

— Пожалуйста, передайте вашему мужу, что он нам нужен в Афганистане, — сказал он.

Пока они разговаривали, на телефоне Кэти раздался вызов нового звонка. Это был президент Зардари, который пообещал перезвонить. Ричард был бы рад узнать, что так много широко известных людей настойчиво интересовались его состоянием. Ему бы не понравилось, что он упускает эту информацию.

Поздно вечером хирург Ричарда, который по стечению обстоятельств был из Лахора, Пакистан, сообщил, что Ричард «медленно двигается в правильном направлении», по-прежнему оставаясь в критическом состоянии. Врачи были поражены его стойкостью и восхищались упорством, с которым он боролся за жизнь. Для тех из нас, кто знал и любил его, это не было неожиданностью.

По второй половине дня понедельника, когда ситуация в основном оставалась той же самой, Кэти и семья решили присоединиться ко мне и президенту Обаме на ранее запланированном в Государственном департаменте приеме для дипломатического корпуса по случаю праздника. Я пригласила всех в зал Бенджамина Франклина на восьмом этаже и вначале сказала нескольких слов о нашем друге, который боролся за свою жизнь всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Я сказала, что врачи «узнали то, что дипломатам и диктаторам во всем мире было уже давно известно: нет никого сильнее Ричарда Холбрука».

Всего лишь несколько часов спустя ситуация стала ухудшаться, и около 8 часов вечера 13 декабря 2010 года Ричард Холбрук скончался. Ему было только шестьдесят девять лет. Врачи были явно расстроены тем, что они оказались не в состоянии спасти его жизнь. Наряду с этим они отметили, что Ричард, оказавшись в больнице, вел себя с достоинством, обычно не свойственным тем, кто госпитализируется с таким диагнозом. Я в спокойной обстановке навестила семью Ричарда — Кэти, его сыновей Дэвида и Энтони, его приемных детей Элизабет и Крис и его невестку Сару, — а затем спустилась на нижний этаж ко множеству его друзей и коллег. Со слезами на глазах, держась за руки, они говорили о необходимости воздать должное жизни Ричарда, а также продолжить ту работу, которой он был так предан.

Я зачитала собравшимся официальное заявление, которое только что подготовила: «Сегодня Америка потеряла одного из своих самых энергичных защитников, одного из самых преданных государственных служащих. Ричард Холбрук служил стране, которую он любил, почти половину века, представляя Соединенные Штаты в удаленных от родины военных зонах и на мирных переговорах на высоком уровне и делая это всегда блестяще, целеустремленно и решительно. Он не имел себе в этом равных. Он был одним из истинных государственников, и это делает его уход еще более болезненным». Я поблагодарила медицинский персонал и всех, кто молился за него, а также тех, кто в последние дни предложил свою поддержку, и добавила:

— Характерно, что Ричард оставался бойцом до самого конца. Врачи удивлялись его силе духа, его силе воли, однако для его друзей именно в этом и заключался настоящий Ричард.

Все начали делиться своими любимыми историями о Ричарде и воспоминаниями об этом замечательном человеке. Через некоторое время в порыве, который, как я думаю, Ричард бы вполне одобрил, мы большой группой направились в бар близлежащего отеля «Ритц-карлтон». В течение следующих нескольких часов мы провели импровизированные поминки, воздав должное жизни Ричарда. У каждого было что рассказать о нем замечательного, и мы в равной мере смеялись и плакали, иногда одновременно. Ричард воспитал целое поколение дипломатов, и многие из них прочувствованно говорили о том, что значило в их жизни и карьере иметь такого наставника. Дэн Фельдман поделился с нами тем, что на пути в больницу Ричард сказал, что он считает свою команду в Государственном департаменте «лучшей из тех, с которыми он когда-либо работал».

В середине января многие друзья и коллеги Ричарда из разных стран мира собрались в Центре Кеннеди в Вашингтоне на поминальную службу. Среди выступавших были президент Обама и мой муж. Я говорила последней. Глядя на огромную толпу, свидетельство таланта Ричарда быть другом, я осознала, как остро мне будет его не хватать.

— В любое время и, конечно же, в наше время найдется немного людей, кто может сказать: «Я остановил войну. Я принес мир. Я спас человеческие жизни. Я помог странам залечить свои раны». Ричард Холбрук относился к числу таких людей, — сказала я. — Это и личная потеря, и потеря для всей нашей страны. Перед нами стоят огромные задачи, и было бы лучше, если бы Ричард был здесь, со страстной увлеченностью ведя нас к тому, что мы должны сделать.

* * *

Я не могла позволить, чтобы смерть Ричарда сорвала то дело, которому он был так предан. Его команда испытывала те же самые чувства. Мы обсуждали идею о большом докладе, посвященном перспективам мира в Афганистане. Я была уверена, что Ричард хотел бы, чтобы мы реализовали ее. Поэтому мы отрешились от постигшего нас горя и принялись за работу.

Я поинтересовалась у Фрэнка Руджеро, согласен ли он исполнять обязанности специального представителя в Афганистане и Пакистане, и на первой неделе января 2011 года направила его в Кабул и Исламабад, чтобы проинформировать Карзая и Зардари о том, что я планировала сказать в упомянутом докладе. Я собиралась изложить весомые аргументы в пользу идеи о примирении с талибами, и мы хотели, чтобы они были готовы к тому, что должно было быть произнесено. Карзай проявил в равной мере и заинтересованность, и воодушевление, и подозрительность. «Что же вы в действительности обсуждаете с этими талибами?» — спросил он. Так же, как и пакистанцы, он был обеспокоен тем, что мы без него заключим какую-либо сделку, бросив его на произвол судьбы.

В то время как я вместе с командой в Вашингтоне работала над докладом, Руджеро направился в Катар для второй встречи с А-Родом, нашим связником с талибами. Мы по-прежнему испытывали обеспокоенность по поводу его легитимности и способности обеспечить требуемые результаты, поэтому Руджеро предложил своего рода проверку. Он обратился к А-Роду с просьбой, чтобы пропагандистские структуры талибов обнародовали заявление с некоторыми конкретными формулировками. Появление такого рода заявления означало бы для нас, что наш связник действительно имеет выход на руководство движения «Талибан». В свою очередь, Руджеро сообщил А-Роду, что я в своем предстоящем докладе более решительно, чем любой другой представитель американского руководства когда-либо, открою широкие возможности для примирения. А-Род согласился и обещал проинформировать об этом талибскую верхушку. Немного погодя заявление с обещанными формулировками было обнародовано.

Прежде чем завершить подготовку своего доклада, мне было необходимо решить вопрос о преемнике Холбрука. Было невозможно в полной мере заменить Ричарда, однако нам был нужен высокопоставленный дипломат, способный руководить его командой и продолжать начатое им дело. Я обратилась к пользовавшемуся большим уважением послу в отставке Марку Гроссману, с которым я познакомилась, когда он работал в Турции. Марк был тихим и скромным человеком, он разительно отличался от своего предшественника, однако привнес в работу незаурядное мастерство и проницательность.

В середине февраля я прилетела в Нью-Йорк и направилась в Азиатское общество, где Ричард когда-то был председателем совета директоров, чтобы выступить с лекцией в память о нем (со временем это станет ежегодной традицией). Вначале я представила свежую информацию об усилении нашего военного и гражданского присутствия в соответствии с заявлением, которое президент Обама сделал в Вест-Пойнте. Затем я разъяснила, что мы осуществляем также усиление на третьем направлении, дипломатическом, направленном на обеспечение политического завершения конфликта, которое подорвет союз между движением «Талибан» и организацией «Аль-каида», положит конец повстанческому движению и будет содействовать усилению стабильности в Афганистане и в целом в регионе. Это с самого начала было нашей целью, именно на этом я настаивала при подготовке доклада президента Обамы о нашей стратегии в 2009 году. Теперь это стало актуальным как никогда.

Чтобы американцы поняли нашу стратегию, было важно, чтобы они имели четкое представление о разнице между террористами «Аль-каиды», которые осуществили нападение на нас 11 сентября 2001 года, и талибами, которые являлись афганскими экстремистами, ведущими борьбу против правительства в Кабуле. Движение «Талибан» заплатило высокую цену за свое решение (принятое в 2001 году) проигнорировать мнение международного сообщества и предоставить убежище структурам «Аль-каиды». На данном этапе рост масштабов нашей военной кампании вынуждал их также принять принципиально важное решение. Если бы талибы согласились с нашими тремя условиями, то они могли бы вновь стать составной частью афганского общества.

— Такова цена достижения политического урегулирования и прекращения военных действий, в результате которых гибнут их руководители и редеют ряды их боевиков, — сказала я.

В этом выступлении я прибегла к несущественному на первый взгляд однако весьма важному на самом деле изменению формулировки: предстоящие шаги были охарактеризованы как «необходимые результаты» для каких-либо переговоров, а не как «предварительные условия». Это было едва уловимое изменение, однако оно обеспечивало путь для организации прямых переговоров.

Я признала (что уже делала неоднократно), что после стольких лет войны для многих американцев будет трудно свыкнуться с мыслью о возможности переговоров с талибами. Даже возвращение к мирной жизни рядовых боевиков являлось достаточно скандальным вопросом, а уж переговоры непосредственно с высшим руководством талибов были чем-то, совершенно выходящим за всякие рамки. Однако легко осуществлять дипломатию, когда необходимо вести переговоры лишь со своими друзьями. Мир достигается другой ценой и другими методами. Президенты США, руководившие страной в годы холодной войны, понимали это, заключая соглашения по контролю над вооружениями с Советским Союзом. Как выразился президент Кеннеди, «мы никогда не будем вести переговоры из страха и никогда не будем страшиться переговоров». Ричард Холбрук сделал этот принцип основой своей деятельности, в том числе и организуя переговоры с таким жестоким тираном, как Милошевич, — поскольку это было лучшим способом закончить войну.

Я завершила свое выступление призывом к Пакистану, Индии и другим странам региона поддержать мирный процесс, который изолирует структуры «Аль-каиды» и обеспечит всем новое чувство безопасности. Если соседи Афганистана будут продолжать рассматривать эту страну в качестве арены для борьбы за соперничество, то мира никогда не удастся достичь. Впереди предстояло еще много кропотливой дипломатии, но нам требовалось сотрудничество и с афганцами, и со странами региона.

Мое выступление достаточно широко освещалось в американских средствах массовой информации, но наиболее сильное впечатление оно произвело на зарубежные страны, прежде всего на Афганистан и Пакистан. Все заинтересованные стороны осознали, что мы были весьма серьезно настроены на организацию мирного процесса с талибами. Один из дипломатов в Кабуле описал эффект от моей речи как «сейсмический сдвиг», который будет стимулировать все стороны к более активным практическим шагам в направлении мира.

* * *

Успешный рейд спецназа ВМС США «морские котики», в результате которого в мае 2011 года в своей резиденции в Абботтабаде (Пакистан) был ликвидирован Усама бен Ладен, явился крупной победой в борьбе с «Аль-каидой» и очередным поводом для дальнейшего ухудшения и без того натянутых отношений с Пакистаном. Наряду с этим, как я полагала, это обеспечило нам новые рычаги давления на талибов. Через пять дней после рейда Руджеро в третий раз встретился с А-Родом, на этот раз снова в Мюнхене. Я поручила ему напрямую передать от меня следующее: бен Ладен мертв, и для движения «Талибан» настало самое время порвать с «Аль-каидой» раз и навсегда, чтобы спасти и себя, и мирный процесс. А-Род не выглядел огорченным в связи со смертью бен Ладена и по-прежнему проявлял заинтересованность в переговорах с нами.

Мы начали обсуждать меры по укреплению доверия, которые могли бы предпринять обе стороны. Мы хотели, чтобы движение «Талибан» сделало публичные заявления о том, что оно отмежевывается от «Аль-каиды» и международного терроризма и изъявляет готовность принять участие в мирном процессе с Карзаем и его правительством. Талибы желали, чтобы им была предоставлена возможность открыть политическое представительство в Катаре, которое бы обеспечивало им безопасность для будущих переговоров и участия в мирном процессе. Мы были готовы обсудить эту идею, однако она создавала целый ряд проблем. Многие лидеры талибов считались международным сообществом террористами и в случае появления на публике должны были преследоваться по закону. Пакистан также был вынужден открыто признать факт их присутствия на своей территории. Кроме того, была высока вероятность того, что Карзай расценит открытие представительства талибов в Катаре как прямую угрозу своей легитимности и попытку подрыва его авторитета. Все эти проблемы было возможно решить, но это требовало тщательно выверенных дипломатических усилий.

В качестве первого шага мы договорились начать работу с Организацией Объединенных Наций, чтобы исключить некоторых основных представителей руководства движения «Талибан» из списка международных террористов, поскольку соответствующие санкционные меры предусматривали запрет на поездки. Вскоре Совет Безопасности ООН согласился разделить списки руководителей движения «Талибан» и организации «Аль-каида» и занять по отношению к ним различную позицию (это явилось прямым следствием того различия, которое обозначила я в своем выступлении), что расширило наши возможности для дипломатического маневра. Талибы также продолжали настаивать на освобождении своих боевиков из Гуантанамо, но мы пока не были готовы на данный шаг.

В середине мая Кабул организовал утечку информации о наших секретных переговорах, разгласив американской «Вашингтон пост» и немецкому еженедельнику «Шпигель» сведения о том, что Ага являлся нашим связником с талибами. В неофициальном порядке руководство движения «Талибан» понимало, что американская сторона не может выступать источником утечки информации, однако публично они выразили свое возмущение и прервали контакты относительно будущих переговоров. Пакистанские власти, которые и так были рассержены рейдом «морских котиков» по ликвидации бен Ладена, пришли в ярость, узнав, что они были исключены из процесса организации наших контактов с талибами. Мы были вынуждены срочно спасать ситуацию. Я вылетела в Исламабад и впервые проинформировала пакистанцев о масштабах наших контактов, обратившись с просьбой не предпринимать каких-либо акций возмездия против А-Рода. Я также попросила Руджеро посетить Доху и через катарцев обратиться к талибам с призывом вернуться за стол переговоров. В начале июля катарская сторона сообщила, что Ага был готов возобновить встречи с нами.

В августе А-Род в Дохе передал Руджеро письмо президенту Обаме, которое, по его утверждению, было от самого муллы Омара. В администрации возникла определенная дискуссия по поводу того, был ли еще жив мулла Омар, не говоря уже о том, осуществлял ли он руководство талибами и повстанческим движением в Афганистане. Однако вне зависимости от того, было ли это послание непосредственно от Омара или от кого-либо из высших руководителей движения «Талибан», его тон и содержание были весьма обнадеживающими. В письме говорилось о том, что для обеих сторон настало время сделать трудный выбор по вопросу о примирении и предпринять шаги по завершению войны.

Были проведены конструктивные переговоры об открытии представительства в Дохе и возможном обмене пленными. Впервые к переговорам присоединился Марк Гроссман, и его личное участие в них содействовало достижению прогресса.

В октябре во время моего визита в Кабул Карзай сказал мне и нашему искушенному послу Райану Крокеру, который пользовался большим авторитетом и с которым у Карзая были хорошие отношения, что он был весьма воодушевлен нашими успехами. «Ускорьте шаг!» — посоветовал он. В Вашингтоне началось серьезное обсуждение целесообразности освобождения определенного количества заключенных, хотя Пентагон и возражал против данного шага, и я не была уверена, сможем ли мы выполнить условия, необходимые для обеспечения согласия различных заинтересованных сторон на открытие представительства талибов в Катаре. Однако к концу осени мозаика, похоже, начала складываться. На первой неделе декабря в Бонне (Германия) было запланировано проведение крупной международной конференции по Афганистану. Наша цель заключалась в том, чтобы объявить об открытии указанного представительства по завершении этой конференции. Это явилось бы самым весомым на данный момент доказательством того, что мирный процесс действительно идет полным ходом.

Форум в Бонне был частью нашего дипломатического наступления, о котором я упомянула в своем выступлении в Азиатском обществе и которое было направлено на то, чтобы мобилизовать более широкие слои международного сообщества на содействие Афганистану в самостоятельном решении им своих многочисленных проблем. Гроссман и его команда помогли организовать целый ряд встреч на высшем уровне и конференций в Стамбуле, Бонне, Кабуле, Чикаго и Токио. В частности, в Токио в 2012 году международное сообщество выделило 16 миллиардов долларов на экономическую помощь на период до 2015 года, чтобы помочь Афганистану подготовиться к «десятилетнему переходному периоду», отличительной чертой которого должна была стать тенденция к сокращению помощи наряду с расширением торговли. Начиная с 2015 года финансирование афганских сил национальной безопасности должно было оценочно составить более 4 миллиардов долларов в год. Способность афганцев взять на себя ответственность за свою собственную безопасность была и остается необходимым условием для успеха их усилий достичь чего-либо в будущем.

Боннская конференция, организованная в декабре 2011 года, обернулась катастрофой для наших мирных усилий. Карзай, подтвердив мнение о себе как о непредсказуемой личности, выступил против идеи о представительстве талибов, отчитав Гроссмана и Крокера. «Почему вы не поставили меня в известность об этих переговорах?» — поинтересовался он, несмотря на то что только несколько месяцев назад он убеждал нас ускорить шаги в этом направлении. Карзай вновь проявлял опасение, что его отодвинут в сторону и перестанут принимать в расчет. Наш план всегда заключался в том, что переговоры США с талибами приведут к параллельным переговорам между правительством Афганистана и повстанцами. Именно об этой схеме мы договорились с А-Родом, именно ее мы обсудили с Карзаем. Однако теперь Карзай настаивал на том, чтобы на любых наших будущих встречах с талибами присутствовали его люди. Когда Гроссман и Руджеро озвучили это предложение, А-Род проигнорировал его. С его точки зрения, мы меняли правила игры. В январе 2012 года талибы вновь прервали переговоры с нами.

На этот раз уговорить их вернуться оказалось уже не так легко. Мирный процесс был оборван. Тем не менее, принимая во внимание различные публичные заявления, которые были сделаны в течение 2012 года, можно было предположить, что среди талибов возобновилось обсуждение вопроса о предпочтительности переговоров перед продолжением боевых действий. Некоторые ключевые фигуры в руководстве движения «Талибан», отказавшись от той позиции, которой они придерживались почти десятилетие, публично признали неизбежность решения о переговорах. Другие лидеры талибов, однако, продолжали настаивать на необходимости вооруженной борьбы. В конце 2012 года возможность примирения конфликтующих сторон еще сохранялась, однако она была невелика.

* * *

В январе 2013 года, непосредственно перед тем, как покинуть свой пост, я пригласила президента Карзая к себе на обед, на котором присутствовали также министр обороны Леон Панетта и некоторые высокопоставленные должностные лица в Государственном департаменте. Карзая сопровождали председатель Высокого совета примирения и другие его ключевые советники. Мы собрались на восьмом этаже в зале Джеймса Монро, который был известен своим антиквариатом времен основания американской республики, и беседовали о будущем демократии в Афганистане.

Прошло уже более трех лет с момента нашего обеда с Карзаем накануне его инаугурации. Теперь я была готова передать бразды правления в Государственном департаменте сенатору Керри, а в результате очередных выборов в Афганистане вскоре должны были избрать преемника Карзая; по крайней мере, так планировалось. Карзай публично пообещал соблюдать конституцию страны и покинуть свой пост в 2014 году, хотя многие афганцы задавались вопросом, готов ли он был на самом деле выполнить это обещание. Мирная передача власти от одного правителя к другому является важной проверкой любой демократии, и в этой части мира (как и во многих других) руководители страны зачастую изыскивали какие-либо способы продлить период своего пребывания на высшем посту; в этом не было ничего удивительного.

В ходе длительной встречи тет-а-тет, состоявшейся перед обедом, я призвала Карзая сдержать свое слово. Если бы правительство в Кабуле смогло усилить доверие к себе со стороны своих граждан, обеспечить оказание им необходимых услуг, справедливо и эффективно исполнять правосудие, то это содействовало бы падению авторитета повстанческого движения и улучшило бы перспективы национального примирения. От всех государственных лиц, но прежде всего от Карзая, зависело, будет ли соблюдаться конституция страны и верховенство права. Обеспечив конституционную передачу власти, Карзай смог бы оставить о себе память как об основателе более мирного, безопасного и демократического Афганистана.

Я понимала, насколько это могло быть трудно для него. На ротонде Капитолия в Вашингтоне написаны картины на патриотические темы, вызывающие у нас чувство гордости сцены первых дней нашей демократии, от морского путешествия колонистов вплоть до победы в Йорктауне⁴¹. Одна из этих картин, на мой взгляд, особо подчеркивала демократический дух нашей страны. На ней изображен генерал Вашингтон, повернувшийся спиной к предложенному ему королевскому трону и отказывающийся от полномочий главнокомандующего⁴². В последующем он два срока являлся гражданским президентом страны, а затем добровольно ушел в отставку. Его запечатленный на картине самоотверженный поступок больше, чем любая победа на выборах или инаугурационный парад, свидетельствует об отличительной черте нашей демократии. Если Карзай хотел остаться в истории и в памяти своего народа как Джордж Вашингтон Афганистана, ему надлежало следовать этому примеру и отказаться от трона.

В беседе с Карзаем я подняла и другие темы, в том числе зашедшие в тупик мирные переговоры с талибами. В конце 2011 года Карзай смог эффективно создать массу неприятностей, поэтому я хотела, чтобы он пересмотрел свою позицию. Когда настанет время возвращения американских войск домой, у нас с ним будет меньше рычагов давления на талибов. Лучше было бы вести переговоры с позиции силы.

За обедом Карзай еще раз бегло перечислил уже знакомые проблемы. Как мы смогли бы проверить, что талибские переговорщики действительно представляют руководство движения «Талибан»? Не окажется ли так, что Пакистан будет дергать за ниточки и, таким образом, скрытно руководить всем процессом? Будут ли американцы или афганцы вести переговоры? Я ответила на все его вопросы — поочередно, на один за другим. Я попыталась объяснить, почему придаю большое значение срочности организуемых мероприятий, и предложила план, который не требовал от него непосредственной договоренности с талибами об открытии их представительства. Я сказала, что от него требовалось лишь сделать публичное заявление в поддержку этой идеи. В таком случае я бы попросила эмира Катара пригласить талибов, и вопрос был бы решен следующим образом: необходимо было в течение тридцати дней открыть представительство и организовать встречу между афганским Высоким советом примирения и представителями движения «Талибан»; если же этого сделать не удастся, то представительство будет закрыто. После долгих обсуждений Карзай согласился с этим предложением.

В июне 2013 года, через несколько месяцев после того, как я оставила свой пост в Госдепартаменте, представительство движения «Талибан» для ведения переговоров наконец было открыто. Однако если для выработки согласованной между сторонами концепции потребовалось несколько лет, то для ее провала — чуть более месяца. Талибы устроили церемонию поднятия флага над своим офисом и заявили, что он представляет интересы «Исламского Эмирата Афганистан», то есть использовали то официальное название, которое они дали стране в 1990-х годах, когда находились у власти. Нам было ясно с самого начала, что использование представительства таким образом совершенно неприемлемо. Наша цель всегда заключалась в укреплении конституционного порядка в Афганистане, и, как я неоднократно заверяла Карзая, мы были заинтересованы в поддержании суверенитета и обеспечении единства страны. Совершенно очевидно, что Карзая чуть удар не хватил. Он расценил это представительство скорее как штаб-квартиру правительства в изгнании, чем как место для организации переговоров. Это было как раз то, чего он всегда боялся. Движение «Талибан» отказалось уступить, отношения были разорваны, и представительство было вынуждено закрыться.

Наблюдая за всеми эти событиями уже в качестве частного лица, я была разочарована, но не удивлена. Если бы заключить мир было легко, то это было бы сделано давным-давно. Мы знали, что попытка организовать секретный канал с руководством движения «Талибан» была рискованным предприятием, имевшим мало шансов на успех. Однако попробовать стоило. Я считаю, что мы заложили позитивную основу, которая, возможно, пригодится для будущих миротворческих усилий. В настоящее время контакты между афганцами и талибами организованы в различной форме, и наши действия вызвали споры в самом движении «Талибан», которые, как я подозреваю, только усилятся с течением времени. Необходимость примирения и политического урегулирования не снята с повестки дня. Если уж на то пошло, то в настоящее время этот вопрос более актуален, чем когда-либо. И те ориентиры, которые мы выставили, еще вполне могут послужить на пользу дела.

Мне интересно знать, что Ричард сказал бы по этому поводу. Вплоть до самого конца он никогда не терял веры в силу дипломатии и в ее способность развязать даже самые тугие узлы. Мне хотелось бы, чтобы он по-прежнему был вместе с нами, выкручивая руки, покровительственно похлопывая по спине и напоминая всем, что единственный способ приступить к завершению войны — это начать переговоры.

Глава 9

Пакистан: национальная гордость

В охраняемом помещении видеоконференц-зала на цоколе западного крыла Белого дома⁴³ царило молчание. Рядом со мной сидел министр обороны Боб Гейтс, он был в рубашке, его руки — сложены, он пристально смотрел на экран, не сводя с него глаз. Изображение было нечетким, но ошибиться было сложно. Один из двух вертолетов «Блэк хоук» обрушился на каменную стену, которая окружала жилой комплекс, и рухнул на землю. Сбывались наши худшие опасения.

Хотя президент Обама смотрел на происходившее на экране, не проявляя никаких эмоций, все мы думали об одном и том же: Иран, 1980 год, когда миссия по спасению заложников завершилась катастрофой вертолета в пустыне, в результате чего восемь американцев погибли, что крайне болезненно отразилось на нашем народе и на наших вооруженных силах. Неужели сейчас все закончится точно так же? В то время Боб был высокопоставленным чиновником ЦРУ. Безусловно, и он, и сидевший напротив него президент Обама хорошо помнили события прошлого. Именно президент США отдал окончательный приказ, который связал жизни членов команды спецназа ВМС и вертолетчиков специальных операций, а возможно, и судьбу своего пребывания на посту президента с успехом этой операции. Теперь он мог лишь смотреть на зернистое изображение происходивших событий, которое передавалось нам.

Это происходило 1 мая 2011 года. За пределами Белого дома жители Вашингтона наслаждались весенним воскресным днем. В Белом же доме напряжение росло с тех пор, как около часа назад вертолеты вылетели с военной базы на востоке Афганистана. Их целью был укрепленный жилой комплекс в Абботтабаде (Пакистан), в котором, как полагали в ЦРУ, мог укрываться самый разыскиваемый в мире человек, Усама бен Ладен. Этот день явился завершением нескольких лет кропотливой работы разведывательного сообщества и последующих месяцев анализа и дискуссий на самом высоком уровне администрации Обамы. Теперь все зависело только от пилотов этих ультрасовременных вертолетов и спецназа ВМС, который они перебрасывали к своей цели.

Первым испытанием было пересечение границы с Пакистаном. Вертолеты «Блэк хоук» были оснащены передовой технологией, разработанной для того, чтобы работать не замеченной радарами, но будет ли это именно так на самом деле? Вызывало также беспокойство состояние наших отношений с Пакистаном, символическим союзником США в борьбе против терроризма. Если пакистанские вооруженные силы, которые всегда были в полной готовности на случай внезапного нападения Индии, обнаружат скрытное вторжение в свое воздушное пространство, вполне вероятно, что они ответят адекватно: силой.

Мы обсуждали возможность заблаговременно поставить Пакистан в известность о рейде для того, чтобы избежать подобного варианта развития событий и полного разрыва отношений, который может последовать за этим. Ведь в конечном итоге, как Боб Гейтс часто напоминал нам, продолжение сотрудничества с Пакистаном будет необходимо для пополнения запасов наших войск в Афганистане и преследования других террористических групп в приграничной зоне. Я на протяжении многих лет вложила много времени и сил в развитие отношений Пакистана и их поддержание и хорошо представляла себе, насколько сильно пакистанская сторона будет обижена, если мы не поделимся с ней этой информацией.

Однако наряду с этим я также знала, что некоторые сотрудники пакистанской разведки, ИСИ, поддерживают связи с движением «Талибан», организацией «Аль-каида» и другими экстремистскими структурами. У нас раньше уже были проколы в работе в результате утечки информации, поэтому риск провалить всю операцию был слишком велик.

На каком-то этапе подготовки операции один из высокопоставленных представителей администрации поинтересовался, нет ли необходимости побеспокоиться о том, что мы весьма чувствительно заденем национальную гордость Пакистана. Возможно, сказалась накопившаяся досада от постоянного лицемерия и обмана со стороны некоторых пакистанских кругов или же вызывавшие боль воспоминания о дымящихся руинах в Нижнем Манхэттене⁴⁴, однако я ни при каких обстоятельствах не собиралась позволять, чтобы Соединенные Штаты упустили отличный шанс воздать по заслугам бен Ладену после того, как мы потеряли его в пещерах Тора-Бора в Афганистане в 2001 году.

— А как насчет нашей национальной гордости? — спросила я в гневе. — Как насчет наших потерь? Как насчет того, чтобы расплатиться с тем, кто убил три тысячи невинных?

Дорога к Абботтабаду пролегала от горных перевалов Афганистана через дымящиеся руины наших посольств в Восточной Африке, пробитую обшивку эсминца ВМС США «Коул», катастрофу 11 сентября 2001 года, она вела к цели благодаря упорству горстки офицеров американской разведки, которые не отказались от розыска преступника. Операция по ликвидации бен Ладена не покончила с угрозой терроризма и не смогла одолеть идеологию ненависти, которая питает его. Усилия в этом направлении продолжаются. Однако данная операция стала важной вехой в длительной борьбе США против «Аль-каиды».

* * *

День 11 сентября 2001 года оставил в моей памяти неизгладимый отпечаток, как и у каждого американца. Я была в ужасе от того, что мне довелось увидеть в тот день, и, как сенатор от штата Нью-Йорк, я почувствовала большую ответственность за то, чтобы оказать поддержку жителям израненного города. После долгой бессонной ночи в Вашингтоне я прилетела в Нью-Йорк с Чаком Шумером, моим коллегой в сенате, на специальном самолете Федерального агентства по действиям в чрезвычайной обстановке. Город был изолирован от внешнего мира, и мы в тот день были единственными в небе над ним, не считая истребителей ВВС, патрулировавших воздушное пространство. В аэропорту «Ла-Гуардия» мы пересели на вертолет и полетели в сторону Нижнего Манхэттена.

Там, где когда-то возвышался Всемирный торговый центр, от руин еще поднимался дым. Когда мы кружили над местом теракта, я могла видеть скрученные балки и разбитые части каркаса, возвышавшиеся над аварийными бригадами и строителями, которые прилагали отчаянные усилия, пытаясь найти в завалах оставшихся в живых. Телевизионные передачи, которые я смотрела накануне вечером, не могли в полной мере отразить всего этого ужаса. Это было похоже на описание ада в «Божественной комедии» Данте.

Наш вертолет сел в Вестсайде, недалеко от реки Гудзон. Мы с Чаком встретились с губернатором Джорджем Патаки, мэром Руди Джулиани и другими официальными лицами и направились к месту трагедии. Воздух был едким, из-за густого дыма было трудно дышать и различать что-либо. На мне была хирургическая маска, однако воздух жег мне горло и легкие, мои глаза непрестанно слезились. Иногда в поле зрения попадал один из пожарных, который, возникая из пыли и мрака, устало пробирался мимо нас с топором в руках, измученный, весь в саже. Некоторые из них с тех пор, как самолеты врезались в башни Всемирного торгового центра, добровольно были в режиме круглосуточного дежурства, поскольку потеряли своих друзей и знакомых. Сотни храбрецов из числа сотрудников аварийно-спасательных служб погибли, пытаясь спасти других, и еще многие на долгие годы потеряли свое здоровье. Мне хотелось обнять их, поблагодарить и сказать им — все нормально. Но я не была уверена, что это было именно так.

Во временном командном центре Полицейской академии на 20-й улице нас с Чаком проинформировали о наших потерях. Цифры были просто ошеломительными. Жителям Нью-Йорка понадобится много помощи, чтобы все восстановить, и теперь нашей заботой было все сделать так, чтобы убедиться, что они ее получили. В ту ночь я смогла сесть на последний поезд на юг, прежде чем закрыли Пенсильванский вокзал. Первое, что я сделала утром в Вашингтоне, — это встретилась с сенатором Робертом Бёрдом от штата Западная Вирджиния, легендарным председателем Комитета по ассигнованиям сената США, чтобы договориться о финансировании этой чрезвычайной ситуации. Он выслушал меня и сказал: «Считайте меня третьим сенатором от штата Нью-Йорк». И в ближайшие дни он подтвердил это.

В тот же день мы с Чаком направились в Белый дом и в Овальном кабинете рассказали президенту США Бушу о том, что нашему государству будет нужно 20 миллиардов долларов. Он сразу же согласился. Необходимо отметить, что он поддерживал нас при возникавшей необходимости политического маневра, требуемого для того, чтобы обеспечить эту экстренную помощь.

Возвращаясь к событиям в моем офисе: там непрестанно звонили телефоны с просьбой оказать содействие в розыске пропавших членов семьи или помочь по тому или иному вопросу. Замечательный начальник моего штаба, Тамера Луззатто, и члены моей команды в сенате в Вашингтоне и Нью-Йорке работали круглосуточно, другие сенаторы также стали направлять к нам своих помощников для оказания содействия.

На следующий день мы с Чаком сопровождали президента Буша на «борту номер один» в Нью-Йорк, где мы стали свидетелями того, как он, стоя на руинах, заявил группе пожарных:

— Я слышу вас, и остальной мир тоже слышит вас! И те, кто стучался в этом здании внизу, также скоро услышат всех нас!

В последующие дни мы с Биллом и Челси посетили временный центр пропавших без вести, который был организован в 69-м танковом полку, и центр семейной помощи, находившийся на 94-м пирсе. Мы встретились с семьями, которые бережно держали фотографии своих пропавших без вести родных и близких, надеясь и молясь, чтобы их еще можно было разыскать. Я посетила выживших раненых в больнице Святого Винсента и в реабилитационном центре в округе Вестчестер, где находились пострадавшие от ожогов. Я познакомилась с женщиной по имени Лорен Мэннинг. Несмотря на то что ожоги ее тела составляли более 82 % и ей давали менее 20 % шансов на выживание, неимоверной силой воли она активно боролась за жизнь и смогла вернуть ее себе. Лорен и ее муж, Грег, воспитывающие двух сыновей, стали активно помогать другим семьям, пострадавшим в результате террористических актов 11 сентября 2001 года. Еще один удивительный человек из числа выживших, Дебби Марденфелд, была доставлена в госпиталь Нью-Йоркского университета как «неизвестная» с ранениями ног и обширными повреждениями в результате обрушения здания после теракта, для которого использовали второй самолет. Я несколько раз посещала ее и познакомилась с ее женихом, Грегори Сент-Джоном. Дебби рассказала мне, что она хотела бы станцевать на своей свадьбе, но врачи сомневались, что она вообще выживет, не говоря уже о том, чтобы она стала ходить. После почти тридцати операций и пятнадцати месяцев, проведенных в больнице, Дебби посрамила все эти мрачные прогнозы. Она выжила, начала ходить и даже, что было совершенно удивительно, станцевала на своей свадьбе. Дебби попросила меня присутствовать на церемонии ее бракосочетания, и я всегда буду помнить, как на ее лице светилось счастье, когда она шла между рядами в церкви.

Полная как возмущения, так и решимости, я несколько лет добивалась в сенате финансирования оплаты лечения для сотрудников аварийно-спасательных служб, пострадавших в результате работы на месте терактов. Я помогла создать компенсационный фонд для жертв терактов 11 сентября 2001 года и комиссию по этим событиям, а также всячески поддерживала осуществление их рекомендаций. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы организовать преследование бен Ладена и боевиков из структур «Аль-каиды» и активизировать усилия нашей страны по борьбе с терроризмом.

Во время выборной кампании 2008 года и я, и сенатор Обама критиковали администрацию Буша за то, что он не уделял должного внимания ситуации в Афганистане и игнорировал вопрос о необходимости преследования бен Ладена. После выборов мы пришли к договоренности о том, что самые энергичные меры по уничтожению структур «Аль-каиды» имеют решающее значение для нашей национальной безопасности и что необходимо предпринять новые усилия, чтобы найти бен Ладена и привлечь его к ответственности.

Я полагала, что нам была необходима новая стратегия в Афганистане и Пакистане и новый подход к борьбе с терроризмом во всем мире, такой, который бы предусматривал использование всей американской мощи, чтобы ликвидировать источники финансирования террористических структур, системы вербовки их сторонников и обеспечения им убежища, а также обеспечения деятельности их боевиков и руководителей. Эта стратегия могла включать решительные военные действия, тщательный сбор разведданных, применение тщательно выверенных правовых актов и продуманные дипломатически шаги — все должно быть объединено в общей «умной силе».

Все это вспомнилось мне, когда «морские котики» подобрались к жилому комплексу в Абботтабаде. Я вспомнила все семьи, которые я знала и с которыми общалась — из числа тех, кто почти десять лет назад потерял своих родных и близких в результате террористических актов 11 сентября 2001 года. Они были лишены возможности правосудия в течение десяти лет. Вполне возможно, теперь правосудие было совсем близко.

* * *

Наш аппарат национальной безопасности начал бороться с актуальной угрозой, исходящей от террористов, еще до того, как президент Обама первый раз появился в Овальном кабинете.

19 января 2009 года, за день до его инаугурации, я присоединилась к старшим должностным лицам из аппарата национальной безопасности уходящей администрации Буша и новой администрации Обамы, которые собрались в Ситуационном центре Белого дома, чтобы обсудить совершенно невероятный вопрос: как действовать, если во время выступления президента на Национальной аллее будет взорвана бомба? Следует ли личной охране президента на глазах у всего мира уводить его с трибуны? По выражениям на лицах команды Буша я могла понять, что ни у кого не было однозначного ответа на этот вопрос. В течение двух часов мы обсуждали, как реагировать на сообщения о вероятной террористической угрозе во время инаугурации. Разведывательное сообщество было уверено в том, что сомалийские экстремисты, связанные с террористической группировкой «Аш-Шабаб», подразделением «Аль-каиды», предпримут попытку проникнуть через канадскую границу, чтобы организовать покушение на нового президента США.

Следует ли нам проводить церемонию в помещении? Или же вообще отменить ее? Нам, так или иначе, надо было принять какое-либо решение. Инаугурация должна была состояться, как и планировалось: мирная передача власти является весьма важным символом американской демократии. Однако это означало, что все должны были удвоить усилия для предотвращения террористического акта и обеспечения безопасности президента.

В конце концов инаугурация прошла без каких-либо инцидентов, и информация о сомалийской угрозе оказалась ложной тревогой. Тем не менее данный эпизод послужил еще одним напоминанием о том, что даже тогда, когда мы пытались перевернуть очередную страницу эпохи Буша, призрак терроризма, который в те годы выступил на первый план, требовал от нас постоянной бдительности.

Разведывательные данные рисовали весьма тревожную картину. Ввод в Афганистан в 2001 году войск под командованием США привел к свержению режима талибов в Кабуле и нанес удар по их союзникам из числа структур «Аль-каиды». Однако талибы перегруппировались и организовали нападения своих формирований на американские и афганские силы, действуя из приграничной зоны племен Пакистана, где не существует никаких законов. Лидеры «Аль-каиды», очевидно, также укрылись именно здесь. Этот приграничный регион стал местом размещения международного террористического синдиката. Пока террористические структуры могли находить здесь пристанище, нашим войскам в Афганистане приходилось продолжать тяжелую борьбу, а организация «Аль-каида» имела возможность планировать новые террористические акты международного масштаба. Вот почему я назначила Ричарда Холбрука специальным представителем США в Афганистане и Пакистане. Использование террористическими структурами указанной приграничной территории провоцировало рост нестабильности и в самом Пакистане. Пакистанские формирования движения «Талибан» вели вооруженную повстанческую деятельность против хрупкой демократической власти в Исламабаде. Если бы экстремисты взяли верх, это явилось бы катастрофой для региона и всего мира.

В сентябре 2009 года ФБР арестовало двадцатичетырехлетнего афганского иммигранта Наджибуллу Зази, который, по данным ФБР, проходил подготовку с боевиками «Аль-каиды» в Пакистане и планировал осуществить террористический акт в Нью-Йорке. Позже он признал себя виновным в участии в заговоре с целью использования оружия массового уничтожения, в заговоре с целью совершения убийства в иностранном государстве и в оказании материальной поддержки террористической организации. Это являлось очередной причиной для беспокойства о том, что происходило в Пакистане.

* * *

Я посмотрела в печальные глаза Асифа Али Зардари, президента Пакистана, а затем на старую фотографию, которую он протянул мне. Ей было уже четырнадцать лет, но воспоминания, которые она вызывала, были такими же яркими, как и в день, когда она была сделана в 1995 году. На фотографии была запечатлена его покойная жена Беназир Бхутто, проницательный и прекрасный бывший премьер-министр Пакистана. Она отлично смотрелась в ярко-красном костюме и белом платке, держа за руки двоих своих маленьких детей. Рядом с ней стояла моя дочь-подросток, Челси, на ее лице отражалось искреннее удивление и восхищение в связи с возможностью встретиться с этой прекрасной женщиной и познакомиться с ее страной. Я также присутствовала там, это была моя первая длительная поездка за рубеж в качестве первой леди, которую я совершила без Билла. Какой же молодой я была тогда! У меня была другая стрижка и другая роль, но я явно гордилась тем, что представляю свою страну в этом непростом регионе на другом конце света.

С 1995 года произошло множество событий. Пакистан пережил несколько переворотов, военную диктатуру, безжалостное повстанческое движение экстремистов, нарастание экономических трудностей. Самым болезненным моментом явилось убийство Беназир Бхутто во время ее предвыборной кампании, которую она организовала в 2007 году ради восстановления демократии в Пакистане. Теперь, осенью 2009 года, Зардари был первым гражданским президентом за последние десять лет, и он хотел возобновления дружеских отношений между нами и между нашими народами. Так же, как и я. Именно поэтому я приехала в Пакистан в качестве госсекретаря в то время, когда по всей стране продолжали нарастать антиамериканские настроения.

Мы с Зардари собирались организовать официальный обед с участием представителей элиты Пакистана. Однако вначале мы предались воспоминаниям. Еще в 1995 году Госдепартамент попросил меня совершить поездки в Индию и Пакистан, чтобы продемонстрировать, что этот стратегически важный и взрывоопасный регион был крайне важен для Соединенных Штатов, и содействовать усилиям по укреплению демократии, расширению свободного рынка и поддержке толерантности и прав человека, в том числе и прав женщин. Пакистан, который отделился от Индии в результате бурных событий 1947 года, в год моего рождения, был давним союзником Соединенных Штатов еще в период холодной войны, однако наши отношения редко отличались теплотой. За три недели до моего приезда в 1995 году экстремисты убили двух сотрудников генконсульства США в городе Карачи. Один из главных организаторов теракта во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке в 1993 году, Рамзи Юсеф, позже был арестован в Исламабаде и экстрадирован в США. С учетом этих обстоятельств моя личная охрана по понятным причинам была озабочена моим намерением покинуть безопасный правительственный комплекс и посетить школы, мечети и медицинские клиники. Однако Госдепартамент согласился со мной в том, что в такого рода непосредственном общении с простыми пакистанцами заключался большой смысл.

Я с нетерпением ждала встречи с Беназир Бхутто, которая была избрана на пост премьер-министра в 1988 году. Ее отец, Зульфикар Али Бхутто, занимал должность премьер-министра в 1970-х годах, пока не был смещен со своего поста и повешен в результате военного переворота. После многих лет, проведенных под домашним арестом, Беназир появилась на политической сцене в 1980-х годах в качестве руководителя его политической партии. Ее автобиография была весьма удачно названа «Дочь Востока»⁴⁵. В ней рассказывается захватывающая история о том, как решительность, трудолюбие и ум прирожденного политика позволили ей войти во властные структуры в обществе, где множество женщин продолжало жить в строгой изоляции, которая называлась «пурда». Они никогда не показывались перед людьми вне своей семьи и если и покидали свои дома, то только полностью закрытые паранджой. Я узнала это из первых рук, когда нанесла визит Бегум Насрин Легари, жене президента Фарука Ахмадхана Легари, которая являлась сторонницей традиций.

Беназир была единственной знаменитостью, за которой я когда-либо наблюдала, стоя за канатом. Во время семейного отдыха в Лондоне летом 1987 года мы с Челси заметили большую толпу, собравшуюся у отеля «Ритц». Как нам сказали, в ближайшее время сюда ожидалось прибытие Беназир Бхутто. Заинтригованные, мы ждали в толпе появления ее кортежа. Она вышла из лимузина, вся в желтом шифоне с головы до пят, и скользнула в лобби. Она выглядела изящно и элегантно, была сосредоточена и хорошо владела собой.

Восемь лет спустя, в 1995 году, я была первой леди Соединенных Штатов, а она — премьер-министром Пакистана. Как оказалось, у нас с Беназир были общие друзья со времени ее учебы в Оксфорде и Гарварде. Они рассказали мне, что она была яркой личностью: улыбчивой, с сияющими глазами, хорошим чувством юмора и острым умом. Все это оказалось правдой. Она откровенно говорила со мной о политических и гендерных проблемах, с которыми сталкивалась. Рассказывала она и о том, насколько она была привержена принципам предоставления девушкам возможности обучения, той возможности, которая и тогда, и сейчас распространялась в основном на состоятельный высший класс. Беназир носила «шальвар камиз», национальную пакистанскую одежду, которая представляет собой длинную ниспадающую блузу-тунику и свободные брюки и является практичной и одновременно привлекательной. Свои волосы она укрывала красивыми платками. Мы с Челси так увлеклись этим стилем одежды, что использовали его на официальном обеде в Лахоре, который был дан в нашу честь. На мне был красный шелк, а Челси выбрала бирюзовый цвет. На обеде я сидела между Беназир и Зардари. Многое было написано и много сплетен ходило об их браке, но я была свидетелем их привязанности друг к другу и любви, и я своими глазами видела, как счастлива она была тем вечером от общения с ним.

Последующие годы были отмечены страданиями и разногласиями в этой стране. В 1999 году генерал Первез Мушарраф в результате военного переворота захватил власть, посадил Зардари в тюрьму, а Беназир вынудил эмигрировать. Мы с ней продолжали поддерживать отношения, и она искала моей помощи, чтобы добиться освобождения своего мужа. Его не судили по тем многочисленным обвинениям, которые были выдвинуты против него, и в 2004 году он наконец был выпущен. После событий 11 сентября 2001 года под сильным давлением со стороны администрации Буша Мушарраф присоединился к войне США в Афганистане. Тем не менее президент Пакистана должен был знать, что сотрудники национальных разведывательных служб и служб безопасности поддерживали связи с талибами и другими экстремистами в Афганистане и Пакистане еще со времен борьбы против Советского Союза в 1980-х годах. Как я часто говорила своим пакистанским коллегам, это было крайне рискованно — все равно что держать ядовитых змей в своем дворе и рассчитывать на то, что они будут кусать только ваших соседей. Конечно же, нестабильность усилилась, масштабы насилия и экстремизма выросли, экономика рушилась. Мои пакистанские друзья, которых я встречала в 1990-х годах, говорили мне: «Вы не можете себе даже представить, что сейчас происходит. Все изменилось. Мы опасаемся посещать некоторые самые красивые уголки нашей страны».

В декабре 2007 года, после возвращения из восьмилетней ссылки, Беназир Бхутто была убита на предвыборном митинге в Равалпинди, недалеко от штаб-квартиры пакистанской армии. После ее убийства Мушарраф под давлением общественности был вынужден уйти в отставку, а Зардари на фоне общенародного горя занял должность президента страны. Однако его гражданскому правительству приходилось прилагать максимум усилий, чтобы предотвращать обострение внутриполитической обстановки и решать экономические проблемы. Пакистанские талибы начали расширять свое присутствие, контролируя уже не только удаленные приграничные районы, но и более густонаселенную долину Сват всего в ста милях от Исламабада. Сотни тысяч людей покинули свои дома, когда пакистанские вооруженные силы приступили к операции по вытеснению экстремистов из этой части страны. Достигнутое в феврале 2009 года соглашение о прекращении огня между правительством президента Зардари и талибами было нарушено уже через несколько месяцев.

Поскольку проблемы в стране обострялись, многие пакистанцы под воздействием неугомонных средств массовой информации стали жертвами безумных теорий заговора и направили свой гнев против Соединенных Штатов. Они обвиняли нас в разжигании талибской проблемы, в использовании Пакистана в своих собственных стратегических целях, в демонстративной поддержке их традиционного соперника, Индии. И это были еще самые обоснованные и вразумительные обвинения. Согласно некоторым опросам общественного мнения, одобрение действий США упало ниже 10 процентов, хотя в течение многих лет мы оказывали Пакистану помощь на миллиарды долларов. Решение конгресса США о новой, весьма объемной комплексной помощи Пакистану стало предметом резкой критики с пакистанской стороны, поскольку, по ее мнению, сопровождалось излишним количеством выдвинутых условий и оговорок. Это было весьма прискорбно. Негативный настрой общественного мнения затруднял для правительства Пакистана возможность сотрудничать с нами в проведении контртеррористических операций и содействовал усилиям экстремистов по поиску убежища и вербовке своих сторонников. Однако Зардари оказался более искусным политиком, чем ожидалось. Он достиг с военными временного соглашения, и его первое в истории Пакистана демократически избранное правительство полностью проработало свой срок.

Осенью 2009 года я решила побывать в Пакистане и организовать борьбу с антиамериканскими настроениями. Я дала указание своим сотрудникам спланировать интенсивные посещения муниципалитетов, круглых столов с участием средств массовой информации и ряда других мероприятий с участием общественности. Они предупредили меня:

— Вас превратят в мальчика для битья.

Я улыбнулась и сказала:

— Я отвечу ударом на удар.

В своей жизни в течение многих лет я уже сталкивалась с враждебностью общественного мнения и поняла, что от этого нельзя отмахнуться или же попытаться скрыть эти факты счастливой улыбкой. Между разными народами и нациями всегда будут существовать те или иные реальные разногласия, и этому не следует удивляться. Поэтому имеет смысл непосредственно общаться с людьми, выслушивать их, с уважением друг к другу обмениваться мнениями. Возможно, это и не изменит чью-либо точку зрения, однако это единственный способ продвигаться в сторону конструктивного диалога. В нашем современном «гиперподключенном» мире способность общаться с простыми людьми, с представителями общественности, а также с правительствами должна быть частью нашей стратегии национальной безопасности.

Годы, проведенные мной в политике, подготовили меня к этому этапу моей жизни. Меня часто спрашивают, как я воспринимаю критику в свой адрес. У меня есть три ответа. Во-первых, если вы хотите заниматься политикой, то следует помнить совет Франклина Рузвельта насчет толстой, как у носорога, кожи⁴⁶. Во-вторых, надо научиться относиться к критике всерьез, но не воспринимать ее как личную обиду. Ваши критики могут на самом деле дать вам такие уроки, каких не могут (или же не хотят) дать вам ваши друзья. Я стараюсь всякий раз разобраться в мотивации критики, уяснить, является ли она пристрастной, имеет ли она идеологическую, коммерческую или женоненавистническую основу, затем проанализировать ее, чтобы понять, что мне можно из нее извлечь, и отбросить все остальное. В-третьих, в политике к женщинам постоянно применяются двойные стандарты (в отношении одежды, телосложения и, конечно же, прически) — это не должно расстраивать вас. Вы должны улыбаться и продолжать идти вперед. Безусловно, эти рекомендации являются результатом многолетних проб и многочисленных ошибок, однако они помогали мне как в ходе зарубежных поездок, так и у себя дома.

Чтобы получить содействие в изложении истории Америки и в реагировании на критику в наш адрес, я обратилась к одному из самых толковых руководителей средств массовой информации страны, Джудит Макхейл, с предложением занять должность заместителя госсекретаря США по вопросам публичной дипломатии и связям с общественностью. Она помогла основать и была директором телеканалов «MTV» и «Дискавэри», являлась дочерью карьерного сотрудника дипломатической службы. В этом качестве она помогала нам разъяснять политику США скептически настроенному миру, бороться с экстремистской пропагандой и вербовкой террористическими структурами в свои ряды новых сторонников, а также интегрировать нашу глобальную коммуникационную стратегию в нашу концепцию «мягкой силы». Она была также моим представителем в совете управляющих вещанием при правительстве США, который курирует радиостанцию «Голос Америки» и другие финансируемые США средства массовой информации по всему миру. Во время холодной войны это было важной частью нашей пропагандистской деятельности, давая возможность тем, кто оказался по ту сторону «железного занавеса», преодолевать цензуру новостей и информации. Однако мы отставали от динамично меняющейся ситуации в области технологии и рынка. Мы с Джудит согласились с тем, что нам необходимо серьезно перестроиться и обновить свои возможности. И все же убедить конгресс и Белый дом сделать это приоритетным направлением деятельности оказалось чрезвычайно тяжелой работой.

* * *

Я видела свою задачу в том, чтобы понуждать Пакистан уделять больше внимания борьбе с терроризмом и расширять сотрудничество в этой сфере, а также оказывать содействие его правительству в укреплении демократии и осуществлении экономических и социальных реформ, которые были бы способны предложить пакистанцам реальную альтернативу радикализму. Мне приходилось оказывать давление на пакистанскую сторону и критиковать ее, стараясь при этом не отказываться от помощи Пакистану в борьбе с терроризмом, борьбе, которая имела решающее значение для будущего обеих наших стран.

Вскоре после того, как я в конце октября 2009 года прибыла в Исламабад, в Пешаваре, городе всего в девяноста милях к северо-западу от пакистанской столицы, на оживленном рынке был подорван начиненный взрывчаткой автомобиль. Погибло более ста человек, многие из них — женщины и дети. Местные экстремисты требовали введения запрета для женщин на посещение рынка, и этот взрыв, похоже, был предназначен для того, чтобы наказать тех, кто не был запуган угрозами экстремистов. Пакистанское телевидение демонстрировало всей стране виды обожженных тел и дымящихся руин. Было ли случайным время проведения этого теракта, или же экстремисты хотели тем самым донести до всех свою идею? В любом случае ставки моей только что начатой деликатной поездки только повысились.

Первой остановкой на моем пути была встреча с министром иностранных дел Пакистана Шахом Махмудом Куреши, для этого потребовалось буквально несколько минут проехать от посольства США через ухоженный, содержащийся в идеальном порядке дипломатический квартал Исламабада. Столица Пакистана представляет собой спланированный город с широкими проспектами в окружении низких зеленых гор, построенный в 1960-х годах для того, чтобы переместить правительство из торгового центра в Карачи ближе к штаб-квартире вооруженных сил в Равалпинди. Даже тогда, когда у власти номинально находится гражданское правительство, влияние армии сохраняется. Один из журналистов, сопровождавших нас в поездке, спросил меня в самолете, убеждена ли я в том, что пакистанские военные и сотрудники разведывательных служб прервали все связи с террористами? Нет, ответила я, не убеждена.

В течение многих лет большинство пакистанцев считало, что беспорядки на северо-западной границе их страны происходили где-то там, далеко. Этот район никогда не находился под полным контролем национального правительства, и они гораздо больше были озабочены практическими и неотложными проблемами нехватки электроэнергии и безработицы. Но теперь, когда нестабильная ситуация распространилась и на другие районы страны, отношение к этому стало меняться.

На пресс-конференции по итогам нашей встречи Куреши выразил крайнюю обеспокоенность в связи с терактом и обратился к экстремистам со следующими словами:

— Мы не собираемся сдаваться. Мы будем сражаться с вами. Вы думаете, что, нападая на невинных людей и лишая их жизни, вы поколеблете нашу решимость? Нет, вы не сможете этого добиться.

Я присоединилась к нему, самым решительным образом осудив террористическую акцию, и заявила:

— Хочу, чтобы вы знали: Пакистан не одинок в своей борьбе с терроризмом.

Я также объявила о крупном новом проекте, направленном на то, чтобы оказать Пакистану содействие в преодолении хронического дефицита электроэнергии, который препятствовал развитию национальной экономики.

Вечером того же дня я встретилась с группой пакистанских тележурналистов, чтобы продолжить дискуссию. С первой же минуты их вопросы отличались настороженностью и враждебностью. Как и многие другие, с которыми я встречалась на этой неделе, они пеняли мне на те условия и оговорки, которыми сопровождалось решение конгресса США при утверждении предоставления Пакистану нового крупного пакета помощи. Можно было бы ожидать (особенно с учетом весьма значительного объема этой помощи, предоставленной в период наших собственных экономических трудностей) выражения благодарности и удовлетворения. Вместо этого я услышала лишь слова гнева и подозрения в связи с тем фактом, что финансовые средства выделялись с учетом «особых требований и ограничений».

Принятый конгрессом США закон, по существу, утроил объем нашей обычной помощи пакистанской стороне, и тем не менее многие пакистанцы возражали против содержащегося в нем требования увязать оказание военной помощи с усилиями страны по борьбе с талибами. Казалось, это было вполне обоснованное требование, однако пакистанские военные негативно отреагировали на указание, что можно делать с нашими деньгами, а чего нельзя. По мнению многих пакистанцев, это требование ущемляло их суверенитет и задевало их гордость. Я была удивлена той степенью язвительности и непонимания, которыми сопровождалось обсуждение этого вопроса, а также тем, как много людей, оказывается, скрупулезно исследовало каждое слово принятого закона, чтобы выискать основания для возможных обид. Немногие из американцев когда-либо так скрупулезно изучали наши собственные законы.

— Я думаю, что ваша деятельность по формированию общественного мнения и использование очарования в наступательных целях прекрасны и разъяснение своей позиции также выше всяких похвал, — сказал один из журналистов. — Но мы считаем, что принятый закон содержит своего рода скрытые пункты.

Я старалась оставаться терпеливой и спокойной. Выделенные средства были направлены исключительно на помощь простым людям, не более того.

— Мне очень жаль, если вы так считаете, потому что истинная цель была совсем другой, — ответила я. — Позвольте мне быть предельно откровенной: вас не принуждают брать эти деньги. Вас не принуждают принимать какую-либо помощь от нас.

Очевидно, наш подход к оказанию помощи в целях развития страны в Пакистане не работал. Либо недоброжелательность в наших отношениях отразилась на восприятии предоставления нами помощи, либо эта помощь не выделялась и не осуществлялась таким образом, который позволил бы произвести положительное впечатление на пакистанский народ, либо и то и другое одновременно.

Когда я стала госсекретарем, Соединенные Штаты финансировали свыше ста проектов в Пакистане, большинство из них были относительно невелики по масштабам и имели целевой характер. Некоторые из них курировались непосредственно Агентством международного развития США, но реализация большинства была передана различным некоммерческим подрядчикам, а также некоммерческим организациям, в том числе частным организациям, основанным на вере благотворительным организациям и научно-исследовательским институтам. Подрядчикам оплачивали их работу вне зависимости от того, приводила ли их деятельность к достоверным результатам и способствовала ли она интересам нашей страны и ее ценностям. В целом существовало такое множество финансируемых США проектов, что наше посольство не могло даже определить их общее количество. Поэтому не было ничего неудивительного, когда пакистанцы говорили мне, что они не видели результатов наших усилий.

И до моей поездки, и после нее мы с Ричардом Холбруком работали над определением стратегии для решения этих проблем. Мы согласились с тем, что все усилия было необходимо упорядочить. Агентству международного развития США следовало объединить все программы в зарегистрированные проекты, обеспечить их поддержку с пакистанской стороны и определить их поддающуюся измерению результативность для обеих наших стран. Поскольку мы расходовали в Пакистане в десять раз больше финансовых средств, чем все остальные страны вместе взятые, данная цель казалась легкодостижимой.

На мой взгляд, все двигалось не слишком быстро, однако в апреле 2012 года Агентство международного развития США уже объявило о разработке целенаправленного стратегического плана для Пакистана, который был направлен на сокращение числа программ (со ста сорока в 2009 году до тридцати пяти к сентябрю 2012 года) и уделял при этом особое внимание энергетике, экономическому росту и стабилизации экономики, здравоохранению и образованию. Это был, по крайней мере, шаг в правильном направлении.

На протяжении моего визита в октябре 2009 года пакистанцы постоянно обращали внимание на те людские и финансовые потери, которые они несли в борьбе с терроризмом, при этом многие из них расценивали эту борьбу как войну, которая была несправедливо навязана им Соединенными Штатами. Был ли смысл в жертвах — в тридцати тысяч их граждан и военнослужащих? Разве не могли они просто заключить с экстремистами сепаратное соглашение и жить в мире? «У вас лишь один раз случилось 11 сентября 2001 года, а у нас в Пакистане каждый день — это 11 сентября 2001 года», — сказала мне одна женщина в Лахоре. Мне стали понятны их чувства, и везде, где я была, я воздавала должное жертвам, которые были принесены пакистанским народом. Я также пыталась объяснить, почему эта борьба так же важна для будущего Пакистана, как и для нашего собственного будущего, особенно теперь, когда экстремисты расширяли свою деятельность за пределами приграничной зоны.

— Я не знаю ни одной страны, которая могла бы стоять в стороне и спокойно наблюдать за тем, как террористы запугивают людей и захватывают значительную часть ее территории, — сказала я в беседе со студентами.

Я попросила их представить, как бы отреагировали Соединенные Штаты, если бы террористы пересекли границу со стороны Канады и установили контроль над штатом Монтана. Смирились ли мы с этим, приняв во внимание, что Монтана — это отдаленная и малонаселенная территория? Конечно же нет. Мы бы никогда не допустили такого развития событий на любой части нашей страны, и такую же позицию должен занимать и Пакистан.

Мне также задавали много вопросов о беспилотниках. Их использование быстро стало одним из наиболее эффективных и противоречивых элементов стратегии администрации Обамы в отношении «Аль-каиды» и аналогичных террористических структур, укрывавшихся в труднодоступных районах. Президент Обама в последующем рассекретил многие детали этой программы и объяснил свою политику в данном вопросе, однако в 2009 году при возникновении этой темы я могла отвечать лишь одной фразой: «Без комментариев». Тем не менее было широко известно, что десятки террористов из числа руководителей были ликвидированы в результате применения беспилотных летательных аппаратов, а позже нам стало известно, что бен Ладен лично проявлял обеспокоенность из-за тяжелых потерь, которые несли террористы в этой связи.

Мы активно обсуждали в администрации правовые, этические и стратегические последствия нанесения ударов беспилотниками и настойчиво работали над тем, чтобы установить четкие правила их применения, порядок контроля за соблюдением этих правил и принципы подотчетности их использования. Когда конгресс США после событий 11 сентября 2001 года санкционировал применение военной силы против «Аль-каиды», им была предусмотрена национальная законодательная база для контртеррористических операций. Кроме того, мы руководствовались международно-правовыми нормами в рамках законов о ведении войны и принципов самообороны. Администрация ввела практику информировать соответствующие комитеты конгресса обо всех ударах, которые наносились беспилотными летательными аппаратами за пределами Ирака и Афганистана. При этом приоритетным вариантом оставался тот, который предусматривал задержание, допрос и судебное преследование террористов в тех случаях, когда это было возможно. Однако, когда не было возможности захватить отдельных террористов из числа тех, которые представляли реальную угрозу для американских граждан, применение беспилотных летательных аппаратов представляло собой важную альтернативу.

Я согласилась с президентом, когда он сказал, что «эта новая технология вызывает существенные вопросы: о целях для нанесения ударов, мотивах этих ударов, о возможных жертвах среди гражданского населения, риске появления новых противников США в результате нанесения таких ударов, об их соответствии законодательству США и международному праву, об их подотчетности, а также о нравственной стороне этого вопроса в целом». Я затратила много времени и сил, обсуждая весь комплекс этих вопросов с Гарольдом Кохом, юрисконсультом Госдепартамента, бывшим деканом юридического факультета Йельского университета и известным экспертом по международному праву. Гарольд утверждал, что (как и в случае с любым другим оружием нового типа) мы должны определиться со степенью информированности общественности о процессах и стандартах, регулирующих использование беспилотников, с соответствием их применения национальному и международному праву и с необходимостью их использования в интересах национальной безопасности США. Нашей сильной стороной является то, что Америка — это правовая страна, и Верховный суд четко определил, что борьба с терроризмом не может происходить в «черной дыре неправового поля».

Каждое конкретное решение о нанесении удара с использованием беспилотного летательного аппарата подвергалось строгой проверке с правовой и политической точки зрения. Были случаи, когда я поддерживала решение о каком-либо ударе, потому что полагала, что это было важно для национальной безопасности Соединенных Штатов и отвечало критериям, которые определил президент. Однако в ряде случаев я возражала. Мы много спорили с моим хорошим другом Леоном Панеттой, директором Центрального разведывательного управления, по поводу одного из предлагаемых ударов. Однако в любом случае я считала, что было важно, чтобы эти удары являлись частью более крупной антитеррористической стратегии «умной силы», которая включала дипломатические шаги, применение законодательства, использование санкций и другие инструменты.

Администрация делала все возможное, чтобы добиться практически полной уверенности в том, что в результате применения беспилотников не погибнут и не пострадают гражданские лица. Несмотря на эти усилия, информация о жертвах среди гражданского населения (зачастую, однако, не во всех случаях не соответствовавшая действительности) провоцировала гнев в отношении США и усиление антиамериканских настроений. В связи с тем что данная программа осталась закрытой, я не могла ни подтвердить, ни опровергнуть достоверность этой информации. Я также не могла свободно выразить соболезнование со стороны США в связи с какой-либо невинной жертвой, или разъяснить, что наши действия были менее всего направлены на то, чтобы причинить вред гражданским лицам (особенно по сравнению с традиционным вооружением, например ракетами или авиационными бомбами), или же растолковать, что в противном случае террористы остались бы не наказаны.

Мне также весьма часто задавали в Пакистане вопрос о том, как после такой длительной поддержки Мушаррафа можно было вести речь о серьезности намерений США содействовать развитию страны и демократических процессов в ней. Один тележурналист назвал наше поведение «выкатыванием красной ковровой дорожки перед диктатором». Мы с ним совершили небольшой экскурс в историю и поговорили о Джордже Буше, Мушаррафе и о том, кто и за что нес ответственность. В конце концов я сказала:

— Вот посмотрите: мы можем либо спорить о прошлом (что всегда интересно делать, но изменить мы уже не можем ничего), либо решать, как мы собираемся создавать другое, лучшее будущее. И я голосую за то, чтобы мы создавали другое будущее.

Я не была уверена в том, что убедила его, но к завершению нашей встречи, как мне показалось, негативно настроенные участники выпустили пар, по крайней мере хотя бы немного.

После того как я завершила общение с журналистами, пришло время для встреч и обеда с президентом Зардари. Именно тогда, в спокойной обстановке, прежде чем мы прошли в зал для официального обеда в президентском дворце, он и показал мне и Челси фотографию с Беназир и своими детьми четырнадцатилетней давности.

На следующий день я вылетела в Лахор, древний город с изумительной архитектурой времен империи Моголов. Когда мы въезжали в город, вдоль улиц выстроились тысячи полицейских. Были видны приветственные баннеры, однако можно было заметить и толпы молодых людей, которые держали плакаты «Хиллари, возвращайся домой» и «Удары беспилотников — это терроризм».

На встрече со студентами университета мне задали множество вопросов следующего плана: «Почему Америка всегда поддерживает Индию, а не Пакистан? Что может сделать Америка, чтобы помочь справиться с нехваткой электроэнергии и низким уровнем образования в Пакистане, и почему, опять-таки, решение конгресса США о предоставлении пакета помощи Пакистану сопровождается таким количеством всяких условий? Почему пакистанские студенты, находящиеся по программе обмена в США, стереотипно воспринимаются как террористы? Как мы можем доверять Америке, когда вы так много раз раньше подводили нас?»

Я попыталась дать полные и уважительные ответы. Наряду с этим я отметила: «Трудно двигаться вперед, если мы будем постоянно смотреть в зеркало заднего вида». Настроение в зале было угрюмым, словно у несправедливо обиженных людей. Был лишь минимум той положительной энергии, которую я отмечала при общении в других университетах разных стран мира.

Тогда поднялась одна молодая женщина. Она была студентом-медиком и членом организации «Семена мира», которая была призвана объединять молодежь (несмотря на культурные различия и политические разногласия) и которую я длительное время поддерживала. Она великодушно поблагодарила меня за то, что я являлась примером для вдохновения для молодых женщин во всем мире. Затем она обратилась к вызывавшему острые споры вопросу об использовании беспилотных летательных аппаратов. Она отметила, что сопутствующим результатом являются потери среди пакистанских гражданских лиц, и спросила:

— Если эти удары настолько важны, то почему бы Соединенным Штатам просто не поделиться необходимой технологией и разведывательными данными с вооруженными силами Пакистана и не предоставить им возможность решать эту задачу?

Я была слегка озадачена такой постановкой вопроса. Однако, глядя на нее, я вспомнила свои студенческие времена, когда я весьма решительно задавала вопросы различным авторитетным лицам. Молодые люди зачастую бесстрашно произносят вслух то, о чем остальные только думают, опасаясь обнародовать свои мысли. Если бы я родилась в Пакистане, кто знает, возможно, я бы сейчас была на ее месте.

— Не буду конкретно рассматривать этот вопрос, — ответила я, помня о границах той информации о беспилотниках, в пределах которых я должна была на тот момент держаться на законных основаниях, — но в целом позвольте мне напомнить, что сейчас идет война. И, к счастью, вооруженные силы Пакистана предпринимают весьма профессиональные и успешные усилия. Надеюсь, что поддержка, которую предоставляют США, и мужество пакистанских военных принесут конкретные результаты. К сожалению, всегда найдутся те, кто стремится внушить страх, но рано или поздно они могут быть устранены, а могут и быть удержаны от своих действий, если общество резко воспротивится их деятельности. Поэтому я считаю, что война, которую сейчас ведет ваше правительство и ваши вооруженные силы, крайне важна для будущего Пакистана и мы намерены продолжать оказывать помощь пакистанскому правительству и пакистанским вооруженным силам для того, чтобы они добились успеха в этой войне.

Сомневаюсь, что мой ответ ее удовлетворил. Я действительно не могла сказать то, о чем думала: «Да, пакистанцы платят высокую цену в этой борьбе против экстремизма, как гражданские лица, так и военнослужащие. Нельзя забывать об этих жертвах. И, к счастью, пакистанская армия наконец выдвинулась в некоторые нестабильные районы, такие как долина Сват. Однако слишком многие руководители пакистанских вооруженных сил и спецслужб одержимы идеей о необходимости противостоять Индии и либо закрывают глаза на проблемы с движением „Талибан“ и другими террористическими структурами, либо, что еще хуже, оказывают им помощь и содействие в их преступной деятельности. Организация „Аль-каида“ действует с пакистанской территории и остается безнаказанной. Поэтому пакистанцам предстоит сделать трудный выбор и решить, в какой стране они хотели бы жить и что они были бы готовы предпринять, чтобы обеспечить ее безопасность».

Я ответила на все вопросы, на которые могла. И даже если участникам встречи не понравилось то, что я должна была сказать, я хотела быть уверенной в том, что все они поняли: Америка была готова выслушать их и отреагировать на высказанную ими озабоченность.

Следующим мероприятием была очередная встреча с местными журналистами, и я в очередной раз играла роль мальчика для битья. Мне задавали все те же вопросы по поводу отсутствия у Америки уважения к суверенитету Пакистана, и я честно и уважительно, как могла, отвечала на них. Как это было охарактеризовано в средствах массовой информации, я «проявила себя скорее не как дипломат, а как консультант по брачно-семейным отношениям». Я напомнила своим собеседникам, что доверие и уважение — это улица с двусторонним движением. Я была готова дать честную оценку результатам деятельности США в регионе и взять на себя ответственность за последствия наших действий. Я, например, согласилась с тем, что Соединенные Штаты слишком быстро ушли из Афганистана после вывода оттуда советских войск в 1989 году. Пакистанцы также должны взять на себя ответственность и направить в адрес своих руководителей ту же критику, которую они направляют в наш адрес.

— Как мне представляется, это неправильно — избегать говорить правду при обсуждении сложных вопросов, потому что это никому не идет на пользу, — сказала я.

Ответив на вопрос о том, почему мы заставляли Пакистан участвовать в войне, организованной Соединенными Штатами, без достаточной помощи, я обвела взглядом журналистов, многие из которых излишне поспешно обвиняли США во всех своих бедах, и сказала:

— Позвольте мне спросить вас кое о чем. «Аль-каида» укрывается в Пакистане с 2002 года. Мне трудно поверить, что никто в вашем правительстве не знает, где прячутся террористы и что с ними при желании нельзя было бы покончить… Весь мир заинтересован в том, чтобы схватить и ликвидировать идейных вдохновителей этого террористического синдиката, а они, насколько нам известно, находятся в Пакистане.

На мгновение в зале наступила полная тишина. Я только что сказала то, что каждый правительственный чиновник США считал правдой, но никогда не произносил этого вслух. Бен Ладен и его ближайшие помощники, по всей вероятности, скрывались в Пакистане. И кто-то должен был знать, где именно. В тот вечер мое заявление было бесчисленное количество раз повторено по пакистанскому телевидению, и правительственные чиновники в Исламабаде поспешили опровергнуть то, что они знали хоть что-нибудь. В Вашингтоне Роберту Гиббсу, пресс-секретарю Белого дома, задали вопрос:

— Считает ли Белый дом целесообразным, что госсекретарь Клинтон так прямолинейно заявила о нежелании Пакистана искать террористов на своей территории?

Гиббс ответил:

— Это было абсолютно целесообразно.

На следующий день, в ходе очередной встречи с пакистанскими средствами массовой информации, я вновь подчеркнула:

— Кто-то в Пакистане должен знать, где скрываются эти люди.

* * *

Через несколько месяцев после моего возвращения из Пакистана Леон Панетта пригласил меня в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния. Я знала Леона и его жену Сильвию несколько десятков лет. В качестве директора Отдела управления и бюджета в администрации Клинтона Леон сыграл важную роль в подготовке и принятии успешного экономического плана Билла. В последующем, занимая должность главы администрации президента США, он помог Клинтону достойно руководить Белым домом в трудный период между установлением Республиканской партией контроля над конгрессом в 1994 году и переизбранием Билла в 1996 году. Преисполненный гордости американец итальянского происхождения, Леон был проницательным, грубоватым и колоритным вашингтонским хитрюгой с поразительной интуицией и рассудительностью. Я была в восторге, когда президент Обама предложил ему вернуться в администрацию в качестве директора ЦРУ, а позже — министра обороны. Теперь Леон оказывал содействие в выработке стратегии нашей борьбы с «Аль-каидой». Военные, дипломатические и разведывательные операции, организованные администрацией против террористической сети, давали определенные результаты, однако мы оба считали, что нам следует улучшить работу по борьбе с экстремистской пропагандой и воспрещению доступа структурам «Аль-каиды» к финансовым источникам и людским ресурсам, а также по прекращению практики предоставления им укрытия.

Я приехала в Лэнгли в начале февраля 2010 года. В легендарном фойе штаб-квартиры, воспроизведенном в бесчисленных шпионских триллерах, был создан мемориал. В мраморе было высечено около ста небольших звезд, каждая из которых символизировала офицера ЦРУ, погибшего при исполнении служебных обязанностей. Среди них было немало тех, имена которых до сих пор нельзя обнародовать. Мне вспомнился мой первый визит в Лэнгли, когда в начале 1993 года я представляла своего мужа на поминальной службе в честь двух офицеров ЦРУ, застреленных у светофора на этой же улице. Убийцей оказался пакистанский иммигрант Мир Аймал Канси, который бежал из страны, но позже был пойман в Пакистане, выдан, осужден и казнен. К тому моменту я всего лишь несколько недель была первой леди, и служба в Лэнгли оставила в моей памяти неизгладимое впечатление о негласной преданности тех, кто служит в ЦРУ.

Теперь, семнадцать лет спустя, сотрудники ЦРУ снова были в трауре. 30 декабря 2009 года семеро их коллег погибли в результате теракта, организованного смертником на военной базе на востоке Афганистана. Сотрудники сил безопасности и ЦРУ должны были провести на территории базы встречу, как предполагалось, с весьма ценным информатором «Аль-каиды», когда тот привел в действие спрятанное взрывное устройство. Этот теракт явился жестоким ударом для сплоченного коллектива ЦРУ и лично для Леона, который встретил на авиабазе Довер, штат Делавэр, задрапированные в национальные флаги гробы с телами своих погибших офицеров.

Леон опубликовал в «Вашингтон пост» публицистическую статью, защищая своих людей от необоснованной критики в «неудачных методах ведения разведки» и разъясняя: «На наших офицеров была возложена важная миссия в опасной части мира. Ради выполнения этой миссии они использовали все свои навыки, весь свой опыт, проявили готовность идти на риск. Именно таким образом нам удается добиваться того, к чему мы стремимся в своей работе. К сожалению, иногда на войне приходится добиваться чего-то очень высокой ценой». Леон был прав, когда говорил о важности служения граждан нашей страны в опасных регионах и о высокой вероятности риска при этом. Большинство американцев понимают, что зачастую наши войска подвергаются опасности. Однако то же самое относится и к нашим разведчикам, и к дипломатам, и к экспертам Агентства международного развития США, и мне, к большому сожалению, постоянно приходилось об этом помнить, когда я находилась на государственной службе.

Когда я прибыла в Лэнгли на запланированную встречу, Леон привел меня в свой офис на седьмом этаже, который выходил окнами на лесистую местность Вирджинии и берега Потомака.

Вскоре к нам присоединились аналитики антитеррористического центра ЦРУ, чтобы проинформировать о мероприятиях в рамках борьбы с «Аль-каидой». Мы обсудили, каким образом можно было бы усилить взаимодействие Государственного департамента с разведывательным сообществом в борьбе с агрессивным экстремизмом в Афганистане, Пакистане и других горячих точках во всем мире. Команда ЦРУ проявила особую заинтересованность в нашей помощи в вопросе организации соответствующих информационных кампаний в Интернете, на радио— и телеканалах. Я согласилась. У меня в ушах еще звучали сердитые жалобы пакистанцев на США. И меня выводило из себя то, что, как однажды выразился Ричард Холбрук, мы проигрываем информационную войну экстремистам, живущим в пещерах. Самое главное, мы должны были изыскать способы предотвратить тенденцию к дальнейшей радикализации настроений среди населения региона, в противном случае появятся новые террористы, которые заменят тех, кого мы ликвидировали. Нам было также необходимо привлечь больше стран к борьбе с «Аль-каидой», особенно из числа имеющих большинство мусульманского населения, которые могли бы помочь в вопросах противодействия экстремистской пропаганде и вербовке новых сторонников террористов. Мы с Леоном дали указание своим людям совместно выработать конкретные предложения, которые мы могли бы довести до президента. В последующие несколько месяцев благодаря усилиям моего советника в области борьбы с терроризмом Дэнни Бенджамина мы смогли разработать стратегию, которая предусматривала действия по четырем направлениям.

Во-первых, усовершенствовать работу по борьбе за пространство Интернета, включая сайты средств массовой информации и тематические чаты, через которые «Аль-каида» и ее структуры распространяли свою пропаганду и вербовали сторонников. Мы стремились создать новый Центр стратегических антитеррористических связей, действующий в рамках Госдепартамента, но опирающийся на экспертов из разных структур правительства. Этот мозговой центр в Вашингтоне связывался бы с нашими военными и гражданскими представителями по всему миру и выступал бы в качестве инструмента повышения действенности усилий наших посольств, чтобы упреждать, дискредитировать и переигрывать пропагандистские усилия экстремистов. Нам следовало расширить нашу небольшую «группу цифровой поддержки» до уровня батальона специалистов, свободно владеющих урду, арабским, сомали и другими языками, которые могли быть задействованы для борьбы с экстремистами в пространстве Интернета и отвечать на дезинформацию антиамериканской направленности.

Во-вторых, организовать силами Государственного департамента дипломатическое наступление, чтобы лучше координировать свои действия со своими партнерами и союзниками по всему миру, которые разделяли наши интересы в борьбе с вооруженным экстремизмом. Примечательно, что спустя почти десять лет после событий 11 сентября 2001 года все еще не было создано никакого специализированного международного органа, который бы регулярно созывал ключевые фигуры в области антитеррористической теории и практики. Таким образом, мы наметили создание Глобального антитеррористического форума, который бы объединил десятки стран, в том числе из мусульманского мира, для обмена передовым опытом и решения общих проблем, таких как укрепление так называемых «проницаемых» границ и реагирование на требования выкупа со стороны похитителей.

В-третьих, активизировать подготовку иностранных правоохранительных и контртеррористических сил. Госдепартамент каждый год работал почти с семью тысячами специалистов из более чем шестидесяти стран, и у нас уже накопился опыт обеспечения антитеррористической деятельности в Йемене, Пакистане и в других государствах, находящихся на переднем крае борьбы с терроризмом. Мы хотели расширить масштабы этой деятельности.

В-четвертых, использовать целевые программы развития и партнерства с гражданским обществом, чтобы попытаться сместить баланс не в пользу экстремистских структур, которые пытались вербовать себе сторонников в горячих точках. Со временем мы обнаружили, что эти завербованные лица, как правило, приходят к экстремистам группами, под влиянием семей и социальных сетей. Мы не могли покончить с бедностью или привнести демократию в каждую страну в мире, но, сосредоточившись на конкретных районах, селениях, тюрьмах, школах, мы могли бы разорвать порочный круг радикализации настроений среди населения и нарушить налаженную цепочку вербовки сторонников экстремистских структур.

Я полагала, что эти четыре направления деятельности наряду с энергичными усилиями министерства финансов по пресечению финансирования террористических сетей приведут к выработке согласованного, взвешенного подхода к вопросу борьбы с терроризмом, который станет весомым дополнением к тем результатам, которых добивались разведывательное сообщество и вооруженные силы. Я попросила Дэнни Бенджамина проинформировать сотрудников Белого дома о наших планах и найти для меня время, чтобы представить нашу стратегию президенту и остальным членам Совета национальной безопасности.

Некоторые из помощников Белого дома по вопросам национальной безопасности поддержали наш план, другие проявили обеспокоенность. Они хотели быть уверены в том, что Госдепартамент не пытается узурпировать роль Белого дома в качестве основного координатора деятельности различных ведомств и учреждений, особенно в вопросе обмена информацией. Дэнни терпеливо объяснял, что наша инициатива была направлена конкретно на борьбу с экстремистской пропагандой. Чтобы окончательно прояснить ситуацию, я, как уже поступала не раз, решила представить данный проект непосредственно президенту.

В начале июля на очередном плановом совещании с президентом Обамой и его командами по внутренней безопасности и по борьбе с терроризмом в полном составе я представила нашу стратегию. Дэнни сделал подробную презентацию в программе «Пауэр пойнт», где описал четыре направления деятельности, их потенциал и необходимые для их реализации механизмы. Панетта немедленно поддержал меня, заявив президенту, что это именно то, что нужно. Гейтс согласился с этим. Генеральный прокурор Эрик Холдер и министр внутренней безопасности Джанет Наполитано также высказались в поддержку этой идеи. Слово оставалось за президентом. Я видела, что он был немного расстроен.

— Я не знаю, что мне необходимо сделать, чтобы заставить людей прислушаться ко мне, — сказал он с раздражением (это не было хорошим началом). — Я добивался плана такого рода более года!

Это было «зеленым светом» на самом верху.

— У нас есть все, что нужно, — сказала я Дэнни немного позже. — Давайте начинать!

* * *

— У нас есть преимущество!

Это было в начале марта 2011 года, мы с Леоном Панеттой обедали в отдельной комнате на восьмом этаже Государственного департамента.

Незадолго до этого после совещания в Ситуационном центре он принял меня и сказал, что желает побеседовать со мной в частном порядке о чем-то важном. Без помощников, без записей. Я предложила еще раз посетить его в Лэнгли, но он настоял на том, чтобы на этот раз он приехал ко мне в Госдепартамент. Таким вот образом мы оказались за этим обедом. Мне очень хотелось знать, что у него было на уме.

Леон наклонился и сказал, что у ЦРУ появилась отличная возможность, лучшая за все последние годы, узнать о возможном местонахождении Усамы бен Ладена. Его люди негласно занимались этим вопросом последнее время. Леон методично ставил об этом в известность высокопоставленных представителей администрации Белого дома. В декабре он сообщил об этом Бобу Гейтсу в Пентагоне. В феврале предоставил эту информацию Объединенному комитету начальников штабов и адмиралу Биллу Макрейвену, командующему Объединенным командованием войск специального назначения, силы которого могли быть задействованы в операции, если бы разведывательные данные подтвердились. И вот теперь он сообщил об этом мне, поскольку хотел, чтобы я присоединилась к ограниченному кругу лиц в Белом доме для проработки вопроса, как действовать дальше.

Я знала, что президент Обама вскоре после инаугурации высказал Леону пожелание, чтобы ЦРУ переориентировало свои усилия на борьбу с «Аль-каидой» и нашло бен Ладена. Агенты и аналитики ЦРУ умножили свои усилия, и теперь, похоже, это дало свои результаты. Прошло почти десять лет с тех пор, как я стояла на дымящихся руинах после терактов 11 сентября 2001 года, и американские граждане все еще требовали справедливости. Но я также знала и то, что разведывательные данные — это достаточно неопределенная информация, и предыдущий опыт это, к сожалению, не раз подтверждал.

Я не могла поделиться тем, что происходило, ни с кем в Государственном департаменте (если уж об этом зашла речь, то и где бы то ни было), что создало в общении с моими сотрудниками определенную неловкость. Я уже более двадцати лет научилась вести себя так, чтобы десятки людей вокруг меня ничего не замечали, поэтому, в конечном счете, я смогла справиться с этим.

Наша небольшая группа несколько раз собиралась в Белом доме в марте и апреле. Леон и его команда представили дело следующим образом: они предполагали, что «особо важная цель» (с высокой долей вероятности, бен Ладен) проживала за стенами жилого комплекса в пакистанском городе Абботтабад, недалеко от элитной военной академии страны, аналога нашей академии в Вест-Пойнте. Некоторые аналитики из разведки были уверены, что они наконец обнаружили того, кого искали. Другие не были в этом полностью убеждены, особенно те, кто пережил провал усилий разведки, когда она сделала вывод о том, что Саддам Хусейн обладал оружием массового уничтожения. Мы проанализировали отчеты и доклады, выслушали экспертов, всесторонне взвесили разные возможности.

Мы также обсудили имевшиеся варианты. Один из них предполагал обмен разведданными с пакистанцами и проведение с ними совместного рейда, однако и я, и все остальные считали, что нам не следует доверять пакистанской стороне. Президент сразу же исключил этот вариант. Один из вариантов предполагал нанесение бомбового удара с воздуха. Это свело бы к минимуму риск для американских военнослужащих, но, скорее всего, причинило бы значительный ущерб густонаселенному району. Кроме того, в этом случае не было бы возможности с абсолютной уверенностью определить, что бен Ладен действительно там находился. Нанесение точечного ракетного удара с использованием беспилотного летательного аппарата или любого другого средства могло бы несколько ограничить ущерб, но все равно оставляло открытым вопрос о возможности выживания бен Ладена или опознания тела, а также о сборе любой другой полезной аналитической информации о данном месте. Кроме того, существовала вероятность промаха по цели или какой-либо другой ошибки, что ставило всю операцию под угрозу срыва. Единственной возможностью быть уверенным в том, что бен Ладен был там, а также в том, что он будет захвачен или ликвидирован, было задействование сил специальных операций для проведения рейда в глубине территории Пакистана. Люди адмирала Макрейвена были высококвалифицированными и опытными специалистами, однако не было никаких сомнений в том, что эта операция была на данный момент наиболее рискованной, особенно если бы у них за сотни километров от родины возник конфликт с пакистанскими силами безопасности.

Мнения советников президента по вопросу целесообразности этого рейда разделились. Леон и Том Донилон, в то время советник президента по национальной безопасности, в конечном счете высказались за начало этой операции. Боба Гейтса, который несколько десятков лет был аналитиком ЦРУ, эта идея не привлекла. Он считал, что разведданные носили косвенный характер, и проявлял беспокойство по поводу того, что возможный конфликт с пакистанцами может поставить под угрозу наши военные усилия в Афганистане. У Боба еще оставались болезненные воспоминания об операции «Орлиный коготь» по спасению заложников в Иране в 1980 году, которая завершилась полным провалом, приведя в результате к гибели восьми военнослужащих США, когда вертолет столкнулся с самолетом-заправщиком. Эта операция была полным кошмаром, и никто не хотел повторения. Он полагал, что риск был слишком высок, и предпочел бы нанесение удара с воздуха, хотя в конечном итоге он изменил свое мнение. Вице-президент Байден был настроен в отношении операции скептически.

Обсуждение было трудным и эмоциональным. В отличие от большинства других вопросов, в проработке которых я принимала участие в качестве государственного секретаря, из-за чрезвычайной секретности этого дела я не могла обратиться к помощи доверенного советника или какого-либо эксперта.

Я весьма серьезно отнеслась к этому делу. Подтверждением этому факту является следующая деталь: когда президент Обама узнал, что операция завершена, прежде чем выступить по телевидению, чтобы информировать страну, он позвонил всем четырем предыдущим (находившимся в живых) президентам, чтобы лично довести до них эту информацию. Когда он позвонил Биллу и начал: «Я полагаю, что Хиллари уже сообщила вам…» — Билл не имел ни малейшего представления, о чем он говорит. Меня просили никому ничего не говорить — и я никому ничего не говорила. Билл позже шутил со мной по этому поводу: «Никто больше не может сомневаться в том, что ты можешь хранить секреты!»

Я вполне понимала опасения Боба и Джо в отношении риска, связанного с этим рейдом, однако пришла к выводу о том, что разведданные были достоверными и что вероятность успеха перевешивает степень риска. Нам оставалось просто быть уверенными в том, что план сработает.

Эту работу предстояло выполнить адмиралу Макрейвену. Он был моряком, прошедшим все ступени служебной лестницы, включая службу в качестве командира группы спецназа ВМС по подводному минированию. Чем больше я его узнавала и наблюдала за тем, как он планировал выполнить поставленную задачу, тем больше я становилась уверенной в успехе этого дела. Когда я поинтересовалась у него о степени риска при проведении рейда против жилого комплекса, адмирал Макрейвен заверил меня, что его силы специального назначения осуществили сотни подобных операций в Ираке и Афганистане, иногда даже две, три и более в течение одной ночи. Операция «Орлиный коготь» завершилась неудачей, но силы специального назначения вынесли из этого необходимый урок. Проблема заключалась в том, чтобы добраться до Абботтабада не замеченными для пакистанских радиолокационных средств и дислоцированных поблизости сил безопасности Пакистана. После того как спецназ ВМС приземлится, можно будет считать, что задача практически выполнена.

Спецназ ВМС и «ночные преследователи», пилоты 160-го авиационного полка специального назначения армии США, активно готовились к рейду, проведя, в частности, в двух различных секретных районах Соединенных Штатов тренировки на сооружениях, которые являлись полномасштабными копиями жилого комплекса. Вместе с морским спецназом работала также специально обученная собака, малинуа по кличке Каир.

28 апреля 2011 года президент Обама созвал в Ситуационном центре Белого дома нашу группу на последнее совещание по этому вопросу. Он обошел вокруг стола и попросил каждого из нас представить свое окончательное мнение. Мы с президентом оба были юристами по образованию, и я со временем узнала, как необходимо действовать, чтобы обратить себе на пользу его ярко выраженный аналитический склад ума. Я методично изложила дело, упомянув, в том числе, тот ущерб, который может быть нанесен нашим отношениям с Пакистаном, и риск, связанный с провалом операции. Однако я сделала вывод, что шанс получить бен Ладена стоил того. Как я убедилась на собственном опыте, наши отношения с Пакистаном носили строго деловой характер и строились на принципах взаимного интереса, а не на доверии. Они бы выдержали данное испытание. Я считала, что нам следовало решиться на этот шаг.

Возник также вопрос насчет времени проведения операции и насчет ее материально-технического обеспечения. Поскольку рейд следовало организовать под покровом темноты, адмирал Макрейвен рекомендовал использовать в этих целях ближайшую безлунную ночь, которая приходилась на субботу 30 апреля, всего через два дня. Некоторые вдруг проявили в этой связи неожиданное беспокойство. На субботний вечер в Белом доме был запланирован ежегодный ужин для журналистов, широко освещаемое средствами массовой информации торжественное мероприятие, на котором президент обычно шутил в присутствии прессы и знаменитостей. Беспокойство проявлялось в отношении следующего: как президент сможет принимать участие в ранее запланированном мероприятии, если от него в ходе операции вдруг могут потребоваться какие-либо действия? Если же он отменит это мероприятие или покинет его раньше времени, то это будет выглядеть подозрительно и может поставить под угрозу скрытность проведения операции. Адмирал Макрейвен, который всегда был хорошим солдатом, бодро пообещал, в случае принятия соответствующего решения, выполнить поставленную задачу в воскресенье, хотя любая дальнейшая отсрочка могла привести к серьезным проблемам.

Я видела много абсурдных разговоров, но здесь степень абсурда просто зашкаливала. Мы обсуждали одну из самых важных инициатив в сфере национальной безопасности, с которой только президенту доводилось когда-либо встречаться. Планируемая операция была достаточно трудной и опасной. И если командующий силами специальных операций был намерен провести ее в субботу, то именно на этом мы и должны были остановиться. Хотя точно уже не помню, что именно я сказала, некоторые средства массовой информации в последующем процитировали меня следующим образом: что если ужин для журналистов создает проблему, то идет он на слово из трех букв. Я не пыталась смягчить это выражение.

Президент согласился со мной. Он заявил, что, если, на крайний случай, ему и придется распрощаться со всеми в середине ужина, все, скорее всего, подумают на проблемы с животом. В конечном итоге в субботу вечером в Абботтабаде предсказали густой туман, и операция, в любом случае, была отложена на воскресенье. Однако этот шаг был предпринят, по крайней мере, не из-за вечеринки в Вашингтоне.

После заключительного совещания президенту потребовалось еще некоторое время, чтобы все как следует обдумать. Члены его команды по-прежнему высказывали разные мнения. Только он сам мог принять окончательное решение. И он отдал приказ. Операции под кодовым названием «Копье Нептуна» был дан зеленый свет.

* * *

Я провела субботний вечер на свадьбе близкой подруги моей дочери. Невеста — яркая молодая девушка, военный теоретик, свободно говорившая на китайском языке и изучавшая вооруженные силы Китая, — и ее друзья были умными и симпатичными молодыми людьми. Это был замечательный весенний вечер, и во время приема, организованного на крыше здания с видом на Потомак, я стояла в стороне от гостей, глядела на реку и размышляла о том, что же принесет следующий день. Гости подходили и заводили со мной беседу, и вскоре вокруг меня уже собралось около десятка человек. Один из них спросил:

— Госпожа госсекретарь Клинтон, как вы думаете, мы когда-нибудь доберемся до бен Ладена?

Я с трудом удержалась от того, чтобы не бросить на него удивленный взгляд, пораженная тем, что он задал мне этот вопрос именно в этот вечер, и ответила:

— Я очень на это надеюсь.

На следующий день, в воскресенье 1 мая, в 12:30 я, преодолев за 15 минут дорогу до Белого дома, вместе с другими высокопоставленными сотрудниками аппарата национальной безопасности прибыла в Ситуационный центр. Персонал Белого дома принес нам из местного гастронома еду. Все мы были одеты по-будничному, неофициально. Среди нас были два сотрудника ЦРУ, которые выслеживали бен Ладена более десяти лет. Трудно было поверить, что их усилия могут скоро успешно завершиться. Мы снова обсудили детали операции, включая те звонки, которые нам следовало сделать по ее завершении.

В 14:30 вашингтонского времени два вертолета «Блэк хоук» со спецназом ВМС на борту вылетели с военной базы в Джелалабаде, на востоке Афганистана, куда они прибыли накануне. Когда они пересекли границу с Пакистаном, за ними последовали три тяжелых военно-транспортных вертолета «Чинук» с подкреплением, в готовности к развертыванию, если в этом возникнет необходимость.

Шум винтов вертолетов «Блэк хоук» распорол тишину ночи в Абботтабаде за пару минут до того, как они зависли над жилым комплексом. На видеоэкране в небольшом конференц-зале напротив Ситуационного центра, где мы собрались, было отчетливо видно их приближение к цели, стремительное, на малой высоте. Затем, вместо того чтобы зависнуть в воздухе на то время, пока «морские котики», согласно плану, спустятся на тросах на землю, один из вертолетов начал быстро терять высоту. Пилот совершил «жесткую посадку», и хвостовой винт вертолета задел одну из стен жилого комплекса. (Позже военные специалисты смогли точно определить причину возникшей проблемы: у копии жилого комплекса, на которой отрабатывались действия, ограждение было из проволочной сетки, в то время как в действительности оно представляло собой каменную стену, которая изменила направление воздушного потока и тем самым повлияла на возможность управления вертолетом.) Словно этой проблемы было еще недостаточно, второму вертолету, который должен был, снизившись, высадить «морских котиков» на крышу жилого комплекса, пришлось действовать также вразрез с планом: он, не останавливаясь, пролетел дальше и приземлился за пределами жилого комплекса.

Более напряженного момента в своей жизни я не могу вспомнить. В памяти воскрес призрак не только трагического провала операции в Иране, чего Боб прозорливо опасался с самого начала, но и печально известных событий 1993 года в Сомали, в ходе которых в районе Могадишо погибло восемнадцать американских военнослужащих и которые послужили основой для фильма «Падение „Черного ястреба“». Неужели мы были свидетелями очередной трагедии для Соединенных Штатов? Я, затаив дыхание, думала о тех, кто сейчас в ночи рисковал своей жизнью на другой стороне земного шара. Есть знаменитая фотография, сделанная в тот день, на которой я прикрыла рот рукой в тот момент, когда мы все смотрели на экран. Не могу с уверенностью сказать, какое именно мгновение было зафиксировано, но фотография очень верно отражала те чувства, которые я тогда испытывала.

Наконец мы смогли выдохнуть: поврежденный «Блэк хоук» приземлился, и «морские котики» выскочили из него, готовые начать штурм. Это был первый из множества героических шагов в ту ночь. Адмирал Макрейвен оказался прав: его люди знали, как преодолевать любые возникающие трудности. Операция продолжалась.

Мы наблюдали по видеоканалу, как спецназ по ходу операции принимал решения, прорываясь через двор жилого комплекса и устремляясь внутрь дома в поисках бен Ладена. В отличие от новостных сводок и того, что можно увидеть в кино, у нас не было возможности наблюдать, что происходило внутри самого здания. Мы могли лишь ждать свежей информации от действовавшей там группы спецназа. Я посмотрела на президента. Он сохранял спокойствие. В тот день я, как никогда, гордилась тем, что работала вместе с ним.

Спустя четверть часа, которая показалась целой вечностью, Макрейвен сообщил нам, что группа спецназа обнаружила бен Ладена и что тот был ликвидирован в ходе боя. Усама бен Ладен был мертв.

Прибыл один из резервных вертолетов, чтобы оказать помощь в переброске «морских котиков» в безопасное место, а также для транспортировки тела бен Ладена и предметов, представлявших ценность для разведки. Но сначала было необходимо взорвать поврежденный вертолет, оставляемый на поле боя, чтобы нельзя было восстановить и изучить используемые в нем передовые технологии. В то время как одни спецназовцы подготавливали подрыв техники, другие собрали всех женщин и детей, которые находились в жилом комплексе (в том числе членов семей бен Ладена), и отвели их в безопасное место за стеной, чтобы защитить от взрыва. На фоне всех опасностей этого дня и его напряжения этот гуманный жест наших военных ясно свидетельствовал о ценностях Америки.

* * *

После того как президент узнал, что «морские котики» вернулись в Афганистан, а тело бен Ладена было опознано, для него настало время выступить с обращением к нации. Мы с Байденом, Панеттой, Донильоном, Майком Малленом⁴⁷ и Джимом Клэппером, директором Национальной разведки, прошли вместе с ним в Восточный зал, где я уже бывала бесчисленное количество раз для различного рода заявлений, участия в музыкальных спектаклях и торжественных обедах. Теперь же я оказалась среди немногочисленных свидетелей того, как президент делал историческое заявление. С учетом безжалостного напряжения этого дня, не говоря уже о предшествовавших ему нелегких неделях и месяцах, я не проявляла никаких эмоций. Сообщение президента об успехе проведенной операции наполнило меня чувством гордости и признательности. Когда мы возвращались через колоннаду, которая граничит с розарием Белого дома, мы неожиданно услышали у ближайших ворот людской гул. Затем я увидела огромную толпу молодых людей, в том числе студентов из близлежащих университетов, которые собрались у Белого дома на стихийное торжество. Они размахивали американскими флагами, скандируя: «США! США!» Большинство из них были еще детьми, когда «Аль-каида» 11 сентября 2001 года организовала террористические акты против Соединенных Штатов. Они выросли под воздействием войны с террором, и это наложило неизгладимый отпечаток на их сознание. Теперь же они искренне выражали те чувства, которые испытывала вся наша страна после стольких лет ожидания правосудия.

Я стояла оглушенная радостными возгласами и аплодисментами. Я вспоминала о семьях, которые знала еще по работе в Нью-Йорке, которые до сих пор скорбели о своих близких, погибших в тот страшный день. Наступит ли для них сегодня хоть какое-то утешение? Позволит ли это выжившим, Лоренсу Мэннингу, Дебби Марденфелд и другим, покалеченным в тот день, смотреть в будущее с новым чувством оптимизма и уверенности? Я вспоминала также о сотрудниках ЦРУ, которые не отказались от поиска преступника, даже когда их усилия заходили в тупик, о «морских котиках» и вертолетчиках, которые проявили себя даже лучше, чем это обещал адмирал Макрейвен. И каждый из них вернулся домой.

* * *

Было бы неверно сказать, что я с нетерпением ожидала нелегких объяснений с пакистанской стороной. Как и ожидалось, когда появились соответствующие новости, в стране разразился скандал. Вооруженные силы чувствовали себя униженными, общественность страны была возмущена тем, что было охарактеризовано как нарушение суверенитета Пакистана. Однако, когда я связалась с президентом Зардари, он был настроен скорее философски, чем враждебно.

— Все думают, что я слаб, — сказал он, — но я не слаб. Я знаю свою страну, и я сделал все, что было возможно. Я не могу отрицать тот факт, что самый разыскиваемый человек в мире находился в моей стране. Это безусловное свидетельство несостоятельности всех нас, раз мы этого не знали.

Он подчеркнул, что Пакистан на протяжении шести десятилетий был другом Соединенных Штатов, и дал очень личную оценку борьбе с терроризмом.

— Я веду борьбу за свою жизнь и за будущую жизнь моих детей, — сказал он. — Я веду борьбу с теми, кто убил мать моих детей.

Я выразила Зардари сочувствие и сказала ему, что ряд высокопоставленных правительственных чиновников США уже вылетели в Пакистан, чтобы лично встретиться с ним. Я тоже была намерена в свое время приехать в страну. Но я проявила и твердость в беседе с ним:

— Господин президент, я убеждена, что вполне могут быть дальнейшие действия, которые отвечают интересам обеих наших стран. Они обе проиграют, если прекратят свое тесное сотрудничество. Наряду с этим мне бы хотелось быть откровенной и сказать в качестве близкого друга и человека, который относится к вам с большим уважением, что от вас и от вашей страны требуется сделать выбор. Мы хотим более тесного сотрудничества.

Мне следовало в ближайшие месяцы уделить много сил поддержанию наших хрупких отношений. Это же предстояло и нашему послу в Исламабаде, Кэмерону Мюнтеру, а также его людям. Мы достаточно часто находились на грани серьезного осложнения двусторонних отношений, однако с учетом общих интересов принципиального характера, о которых я проинформировала своих коллег в ходе дискуссий в Белом доме, наши страны продолжали сотрудничать. Даже после ликвидации бен Ладена терроризм оставался угрозой, которую не могла игнорировать ни одна из стран. Пакистан по-прежнему сталкивался с антиправительственной вооруженной деятельностью движения «Талибан», а также с обостряющимися социальными и экономическими проблемами.

В ноябре 2011 года, через шесть месяцев после операции в Абботтабаде, в результате трагического инцидента на границе с Афганистаном от огня американских войск погибло двадцать четыре пакистанских военнослужащих⁴⁸. Соединенные Штаты без промедления выразили соболезнования в этой связи, но Пакистан отреагировал крайне эмоционально. Пакистанское правительство перекрыло маршруты доставки тылового обеспечения для воинского контингента НАТО в Афганистане, а парламент страны начал обсуждение возможности пересмотра отношений с Соединенными Штатами. Пакистанская сторона настаивала на прямых извинениях, однако Белый дом не желал приносить их. Военные грузовые контейнеры простояли без движения несколько месяцев, что создало для наших войск существенные материально-технические проблемы. Кроме того, нам это обошлось в 100 миллионов долларов дополнительных финансовых затрат ежемесячно, а пакистанская сторона оказалась лишена столь необходимого для нее дохода.

С учетом отсутствия прогресса в решении вопроса о возобновлении транспортного снабжения к моменту начала саммита НАТО в Чикаго, состоявшегося в мае 2012 года, я предложила президенту Обаме другой подход к преодолению сложившейся тупиковой ситуации. Он согласился, несмотря на возражения как со стороны Совета национальной безопасности, так и со стороны министерства обороны, и предоставил мне свободу действий. Некоторые советники президента, проявляя осторожность накануне кампании по переизбранию главы государства, крайне негативно относились к идее каких бы то ни было извинений, особенно стране, которая укрывала бен Ладена. Однако, чтобы помочь в вопросе снабжения коалиционных войск, нам необходимо было уладить данную проблему. Я пообещала президенту нейтрализовать возможные политические нападки. Я встретилась с президентом Зардари в Чикаго и сказала ему, что мне необходима его помощь в решении вопроса о восстановлении системы снабжения войск, а его правительству необходима плата, которую оно ранее получало за разрешение на использование территории Пакистана для прохождения военных грузов. Я поручила заместителю госсекретаря Тому Найдсу, опытному переговорщику, конфиденциально встретиться с министром финансов Пакистана. Это была одна из тех инициатив, когда готовность признать свою ошибку является не признаком слабости, а прагматическим компромиссом. Поэтому я дала Тому четкие инструкции: быть осмотрительным, быть рациональным и достичь договоренности.

Негласные переговоры помогли умерить эмоции пакистанской стороны. Когда в июне я встретилась в Стамбуле с министром иностранных дел Хиной Раббани Хар, которая сменила Куреши, я могла констатировать, что мы были уже близки к решению вопроса. К началу июля мы достигли соглашения. Я признала нашу ошибку, которая привела к гибели пакистанских военнослужащих, и вновь выразила наши искренние соболезнования. Обе стороны выразили сожаления в связи с потерями, понесенными в борьбе с терроризмом. Пакистанцы вновь открыли границу, что позволило нам провести запланированное сокращение коалиционных сил при гораздо более низких затратах, чем если бы мы использовали другой маршрут. Том и пакистанский министр финансов продолжили диалог и даже сделали совместную публикацию о возможных областях сотрудничества, особенно в сфере экономического развития.

Организованные переговоры и последующая договоренность о возобновлении работы линий снабжения войск являются примером того, как Соединенные Штаты и Пакистан могут сотрудничать в будущем, обеспечивая общие интересы. Поскольку боевые подразделения американских войск покинули Афганистан, характер наших отношений будет меняться. Однако обе страны будут по-прежнему иметь взаимосвязанные интересы. Именно поэтому мы должны изыскать способы совместной конструктивной работы. Возникновение в будущем каких-либо разногласий и отвлекающих факторов неизбежно, но, если мы хотим добиться результатов, у нас нет иного выбора, кроме как сосредоточиться на решении наших проблем и быть прагматичными.

Между тем, хотя «Аль-каида» и не была разгромлена, ей был нанесен серьезный удар. В результате операции в Абботтабаде спецназ ВМС смог добыть новые многочисленные разведывательные данные о структуре и деятельности «Аль-каиды». Это являлось дополнительной информацией к тому, что нам уже было известно о связанных с ней организаций: об исламистской группировке «Аш-Шабаб» в Сомали, об организациях «Аль-каида в Исламском Магрибе», действующей в странах Северной Африки, об организации «Аль-каида на Аравийском полуострове», угроза со стороны которых возрастала с каждым днем. Смерть бен Ладена и гибель многих из его основных помощников, несомненно, ограничили возможности руководства «Аль-каиды» в Афганистане и Пакистане по организации новых терактов против Запада. Наряду с этим в новых обстоятельствах возросла роль региональных структур, что привело к росту угроз со стороны широко разветвленных террористических подразделений.

Столкнувшись с этой новой проблемой, я поняла, что была, безусловно, права, когда еще в 2010 году излагала президенту необходимость использования «умной силы» при организации борьбы с терроризмом. Мы в Государственном департаменте методично трудились над тем, чтобы разработать инструменты и возможности, которые нам для этого могли потребоваться, в том числе преобразование нашего антитеррористического офиса в полноценное бюро во главе с помощником госсекретаря. Однако работа с остальными правительственными ведомствами порой шла удручающе медленно. Нам приходилось бороться за каждый цент финансирования. Несмотря на указания, которые президент дал в июле 2010 года, прошло более года, прежде чем Белый дом издал распоряжение о создании Центра стратегических антитеррористических связей⁴⁹. В конечном итоге эта структура появилась 9 сентября 2011 года. В этот день я посетила Колледж уголовного права имени Джона Джея в Нью-Йорке и выступила там с большим докладом, объясняя нашу стратегию, направленную на формирование и наращивание гражданской составляющей в борьбе с терроризмом.

Двенадцать дней спустя «на полях» Генеральной Ассамблеи ООН я открыла Глобальный антитеррористический форум. Турция выступила сопредседателем, к нам присоединились почти тридцать других стран, в том числе стран Ближневосточного региона и стран с преимущественно мусульманским населением. Первые результаты в течение последующих двух лет были весьма обнадеживающими. Объединенные Арабские Эмираты изъявили согласие на то, чтобы открыть у себя международный центр по борьбе с экстремизмом, а на Мальте было запланировано открыть центр по вопросам правосудия и верховенства закона. Эти учреждения будут заниматься подготовкой полицейских кадров, методистов, религиозных и общинных руководителей и политических стратегов. Они будут проводить форумы специалистов по средствам массовой информации и связям с общественностью, которые знают, как противодействовать экстремистской пропаганде, и сотрудников правоохранительных органов, которые смогут обучить правительственные структуры и широкую общественность защищаться от террористов. Они также будут работать с методистами для разработки учебных программ, которые не будут содержать элементы ненависти и обеспечат преподавателей инструментами для защиты детей, подверженных риску вербовки экстремистами, от этой угрозы.

Важное внимание Глобального антитеррористического форума было уделено проблеме похищения детей с целью выкупа, которое стало основным источником финансирования террористических структур, связанных с «Аль-каидой», в Северной Африке и во всем мире, особенно с учетом перекрытия остальных финансовых потоков. При активной поддержке США форум разработал кодекс поведения, который был призван прекратить практику уплаты выкупа, который только поощрял новые похищения. Совет Безопасности ООН поддержал эту инициативу, и Африканский Союз организовал специальные курсы подготовки для сил безопасности в странах региона, чтобы помочь им внедрить альтернативную практику.

Мы также добились определенного прогресса по линии средств массовой информации. Например, когда по Ближнему Востоку прокатилась «арабская весна», наш Центр стратегических антитеррористических связей настойчиво работал над тем, чтобы показать, что «Аль-каида» является изгоем истории. Был, в частности, подготовлен и выложен в Интернет короткий видеоклип, начинавшийся с заявления нового лидера «Аль-каиды» Аймана аз-Завахири о том, что каких-либо изменений на Ближнем Востоке невозможно добиться мирным путем. Затем следовали кадры мирных протестов в Египте и народного ликования после свержения Мубарака. Этот видеоклип вызвал массу откликов в регионе. «Аз-Завахири не имеет к Египту никакого отношения, мы сами будем решать наши проблемы», — написал в «Форуме Египта» один из комментаторов.

Этот вид идеологической борьбы имеет долгосрочный характер, он не приносит немедленных результатов, однако он крайне важен, поскольку «Аль-каиде» и связанным с ней террористическим структурам требуется постоянный приток новых сторонников для замены ликвидированных или захваченных террористов. Кроме того, экстремистская пропаганда, которой не оказывают противодействия, может спровоцировать нестабильность и поощрить на теракты. Мы были свидетелями этому в сентябре 2012 года, когда экстремисты смогли вызвать во всем мусульманском мире волну возмущения, использовав выложенное в Интернет оскорбительное, но непонятное видео о пророке Мухаммеде. В результате посольства и консульства США во многих странах подверглись нападениям.

Если несколько отстраниться и попытаться составить более широкую картину, то можно увидеть, что воинственный экстремизм сопровождает почти все актуальные сложные глобальные проблемы. Он пускает корни в кризисных зонах и в бедных районах, процветает при репрессивных режимах и в отсутствие верховенства закона, провоцирует ненависть между общинами, которые мирно жили бок о бок в течение нескольких поколений, использует кризисную ситуацию в стране и конфликт между государствами. И это является доводом в пользу того, чтобы Америка была вовлечена в решение самых сложных задач в самых проблемных районах по всему миру.

Часть IV

Между надеждой и историей

Глава 10

Европа: неразрывные узы

Еще с тех времен, когда я училась в младшей школе и была девочкой-скаутом, я помню песенку: «Когда заводишь новых друзей — не забывай о старых. Старый друг лучше новых двух». Для Америки нет ничего ценнее нашего проверенного временем союза с Европой.

Когда Соединенные Штаты подверглись террористической атаке 11 сентября 2001 года, Евросоюз без малейших колебаний поддержал нашу страну в этот трудный час. Заголовок во французской газете «Монд» гласил: «Мы все — американцы». На следующий день после этого события НАТО впервые за всю историю своего существования обратилось к статье V Вашингтонского договора, которая предусматривает, что нападение на одного союзника рассматривается как нападение на весь союз в целом. После десятилетий тесного сотрудничества, в течение которых Америка и Евросоюз стояли плечом к плечу на пляже «Юта»⁵⁰, на пограничном контрольно-пропускном пункте «Чарли»⁵¹ и в Косово, европейское сообщество было твердо намерено снова поддержать нас в эти трудные времена.

К сожалению, со времен нашего полного согласия и единства мнений наши отношения значительно ухудшились. Большинство наших европейских союзников не согласились с решением вторгнуться в Ирак. Многие из них отдалились от нас из-за политики «кто не с нами, тот против нас» администрации президента Джорджа У. Буша. Воплощением этой политики была характеристика Франции и Германии как стран «старой Европы» министром обороны США Дональдом Рамсфелдом в разгар прений относительно иракского конфликта в начале 2003 года. К 2009 году положительное отношение европейцев к США значительно снизилось: с 83 % сочувствующих в Соединенном Королевстве и 78 % в Германии в 2000 году до 53 и 31 % соответственно в конце 2008 года. Очевидно, что перед администрацией нового президента Обамы стояла трудная задача.

Пожалуй, нашим самым ценным активом в борьбе за возвращение благосклонности европейского сообщества к нашей политике был «эффект Обамы». На Европейском континенте новый президент оказался невероятно популярен. Будучи еще только кандидатом в президенты в июле 2008 года, он был восторженно встречен в Берлине толпой, насчитывающей около 200 тысяч человек. На следующий день после инаугурации он был провозглашен со страниц французской газеты воплощением «Американской мечты». На самом деле ожидания были настолько высоки, что оправдать их и направить всю эту позитивную энергию в долговременный прогресс стало серьезной проблемой.

Несмотря на напряженную обстановку во времена руководства Буша, наши узы оказались гораздо прочнее каких-либо политических разногласий. Наши европейские союзники остались первоочередными партнерами фактически во всех начинаниях. Прежде всего, это был союз, основанный на твердой вере в свободу и демократию. Воспоминания о двух мировых войнах и холодной войне постепенно становились историей, но многие европейцы по-прежнему помнили о том, что американцы принесли себя в жертву ради их свободы. Более шестидесяти тысяч американских солдат погибли в одной только Франции.

С тех пор как закончилась холодная война, для администраций каждого нового президента США являлось крайне важным увидеть Европу целостной, свободной и мирной. В глубине души мы всегда надеялись на то, что народы и страны смогут оставить старые разногласия в прошлом ради перспективы мирной будущности и процветания. Я понимала, насколько это трудно и как прочно оковы прошлого связывали целые поколения и социумы. Однажды я спросила правительственного чиновника из Южной Европы о том, как обстоят дела в ее стране. Она начала свой ответ словами: «Еще со времен Крестовых походов…» Вот как историческая память накрепко вошла в сознание населения не только Европы, но всего мира в целом — словно наследие XX и XXI веков дает недостаточно пищи для размышлений и выводов. Так же, как общие исторические воспоминания объединяют соседей и союзников и укрепляют их единство в трудные времена, они наряду с этим воскрешают старые обиды и мешают людям сосредоточиться на будущем. На примере населения Западной Европы, которое заново воссоединилось после Второй мировой войны, мы видим, что стряхнуть с себя бремя прошлого вполне реально. Мы снова убедились в этом после падения Берлинской стены, когда страны Центральной и Восточной Европы начали процесс интеграции друг с другом и с другими государствами Европейского союза.

К 2009 году на большей части континента был достигнут исторический прогресс, и во многом мы стали ближе, чем когда-либо, к идеальному балансу сил, к единой, свободной, мирной Европе. Но это был гораздо более хрупкий баланс, чем предполагали многие американцы. Страны на периферии Европы в южной ее части не успевали оправиться от последствий финансового кризиса. Балканы боролись с последствиями войны, демократические принципы и права человека находились под угрозой на территориях многих бывших советских республик, а Россия под руководством Путина вторглась в Грузию, заново пробуждая старые страхи. Мои предшественники работали над тем, чтобы выстроить союзнические отношения в Европе и поддержать курс в направлении большего единства, свободы и мира на всем континенте. Теперь настала моя очередь принять эту эстафету и сделать все возможное, чтобы возобновить старые связи и уладить прежние конфликты.

* * *

Отношения между странами основаны не только на общих интересах и ценностях, но и на личных взаимоотношениях их лидеров. Хорошо это или плохо, но личностный элемент играет гораздо бóльшую роль в международных делах, чем можно было бы ожидать. Вспомните хотя бы о знаменитой дружбе между Рональдом Рейганом и Маргарет Тэтчер, которая способствовала победе в холодной войне, или вражду между Хрущевым и Мао, которая, наоборот, привела к поражению в ней. Я всегда держала в памяти эти два примера, когда только что пришла в Госдепартамент США и начала устанавливать контакты с основными европейскими лидерами. С некоторыми из них я уже была хорошо знакома и высоко ценила еще с тех времен, когда была первой леди и сенатором. Другие же могли стать моими новыми друзьями. Но все они могли быть нашими ценными партнерами в том непростом деле, для успешной реализации которого нам были необходимы союзники.

В каждом телефонном звонке я подтверждала предоставляемые Америкой гарантии и взятые на себя обязательства. От одного замечания британского министра иностранных дел Дэвида Милибэнда у меня перехватило дыхание, но в то же время я не могла сдержать улыбки, когда он сказал: «Боже мой, какой же воз проблем оставили вам в наследство ваши предшественники! Это просто Гераклов труд, но я думаю, что вы как раз и есть подходящий для этого Геракл!» Естественно, это замечание польстило моему самолюбию, но я дала понять, что более всего на тот момент мы нуждались в возобновлении сотрудничества и совместных инициативах, а не в мифическом герое-одиночке.

Дэвид оказался бесценным партнером. Это был молодой, энергичный, умный, творческий и обаятельный человек, у которого для вас всегда была улыбка. Поразительно, как схожи были наши представления о стремительно меняющемся мире. Он верил в важность гражданского общества и разделял мою обеспокоенность по поводу растущего числа безработных и вынужденной изоляции и разобщенности молодежи в Европе, Америке и по всему миру. Помимо сложившихся между нами конструктивных профессиональных отношений, мы стали просто хорошими друзьями.

Шефом Дэвида был преемник Тони Блэра опытный премьер-министр Гордон Браун. Настойчивый и умный шотландец, он стоял во главе страны в период экономической рецессии, которая значительно отразилась на Англии. Ему пришлось разбираться с тяжелыми последствиями плохо сыгранной до него партии, в том числе иметь дело с негативным отношением к поддержке Тони Блэром решения Буша о вторжении в Ирак. Когда в апреле 2009 года он принимал у себя саммит «Большой двадцатки», я смогла убедиться, под каким давлением он находился. Он проиграл на следующих выборах и был заменен Дэвидом Кэмероном, кандидатом от консерваторов. Президент Обама и Кэмерон с первых же минут нашли общий язык: их первое закрытое заседание состоялось еще до победы Кэмерона на выборах. Их отношения складывались легко, а общение приносило обоим удовольствие. На протяжении следующих лет мы с Кэмероном несколько раз встречались друг с другом как вместе с президентом Обамой, так и без него. Он проявлял необычайную пытливость ума и был готов вести дискуссию по поводу любого значимого события в мире, будь то «арабская весна», кризис в Ливии или продолжающиеся дебаты о мерах жесткой экономии в сопоставлении с экономическим ростом.

На пост министра иностранных дел Кэмерон назначил Уильяма Хейга, бывшего лидера Консервативной партии и непримиримого противника Тони Блэра в 1990-х годах. Незадолго до выборов, еще до своего назначения на должность министра иностранных дел, Хейг приехал ко мне в Вашингтон. Каждый из нас с чрезвычайной осторожностью начал раскрывать свои карты, но, к своему удивлению, я обнаружила, что передо мной был серьезный и вдумчивый государственный деятель, с практическим умом и чувством юмора. Он тоже стал моим хорошим другом. Мне очень понравилась написанная им биография Уильяма Уилберфорса, главного сторонника отмены рабства в Англии XIX века. Хейг связывал свою должность с представлением о том, что дипломатия — это дело долгое, зачастую весьма скучное, но абсолютно необходимое. На прощальном ужине в посольстве Великобритании в Вашингтоне в 2013 году он произнес великолепный тост: «Выдающийся министр иностранных дел и бывший премьер-министр Британии лорд Солсбери говорил, что дипломатические победы одерживаются благодаря серии крохотных благоприятных обстоятельств: здесь удалось ввернуть свое предложение, там оказать любезность, здесь своевременно и мудро пойти на уступки, а тут проявить разумную настойчивость. Эти шаги всегда нащупываются внимательно, с бесстрастным спокойствием и терпением, которое не способны поколебать никакое безрассудство, провокации или нелепость». Эти слова как нельзя лучше обобщили мой опыт в качестве главы американской дипломатии. Кроме того, они напомнили мне, что Хейг был настоящим мастером в произнесении тостов!

По другую сторону Ла-Манша я нашла других небезызвестных партнеров. Бернар Кушнер, французский министр иностранных дел, был медиком и социалистом в правительстве президента-консерватора Николя Саркози. Бернар начинал в организации «Врачи без границ», которая предоставляет медицинскую помощь в зонах стихийных бедствий или конфликтов, а также в беднейших регионах планеты. Он был главным посредником в оказании помощи Гаити, где в январе 2010 года произошло ужасное землетрясение. Мне также довелось тесно сотрудничать с его преемником Аленом Жюппе, а позднее с Лораном Фабиусом, назначенным в мае 2012 года преемником Саркози — Франсуа Олландом. Несмотря на расхождения в политических воззрениях, Жюппе и Фабиус оказались отличными профессионалами и приятными собеседниками.

Многие официальные лица в непринужденной обстановке ведут себя гораздо спокойнее, чем на публичных мероприятиях. Но не Саркози. Он оказался еще более эмоциональным и остроумным при личном общении. Сидеть рядом с ним во время заседания для меня всегда было приключением. Излагая свою точку зрения, он подскакивал и отчаянно жестикулировал, в то время как его бесстрастная переводчица изо всех сил пыталась не упустить логическую нить его размышлений и полностью передать его речь, включая интонации. Увлеченные, граничащие с потоком сознания монологи Саркози касались всех возможных тем внешней политики. В результате партнерам было совсем не легко ввернуть словечко, но я никогда не оставляла попыток этого сделать. Он достаточно непринужденно сплетничал, называя других лидеров сумасшедшими или слабаками. Один из них, по его словам, был «маньяком и бывшим наркоманом», другого он называл солдатом, который «не умел воевать». Еще одного Саркози причислял к породе «грубиянов». Саркози не переставал удивляться, почему все дипломаты, которых он встречал на своем пути, были такими непростительно старыми и невзрачными представителями мужского пола. Наши беседы не обходились без шуток, смеха и споров, но в большинстве случаев мы в конечном итоге сходились на том, что было необходимо сделать. Саркози был нацелен на то, чтобы вернуть Франции мировое лидерство, и с нетерпением стремился возложить на себя как можно бóльшую ответственность по международным вопросам. Я поняла это по его действиям в Ливии. Несмотря ни на что, Саркози всегда оставался джентльменом. В холодный январский день в 2010 году, когда я поднималась по парадной лестнице Елисейского дворца в Париже, чтобы его поприветствовать, у меня с ноги соскочила туфля, и я оказалась босиком перед толпой журналистов, которые не преминули воспользоваться случаем и запечатлеть меня. Президент осторожно взял меня под руку и помог мне обрести устойчивость. Спустя некоторое время я отослала ему копию фотографии с подписью: «Может, я и не Золушка, но вы всегда будете моим принцем».

Самым могущественным лидером Европы, однако, была женщина, темперамент которой был почти полной противоположностью Саркози — канцлер Германии Ангела Меркель. Я познакомилась с ней в 1994 году во время нашего с Биллом визита в Берлин. Она была родом из Восточной Германии и уже в то время занимала должность министра по делам женщин и молодежи в правительстве канцлера Гельмута Коля. Когда мне ее представляли, то описали как «молодую женщину, которая далеко пойдет». Эти слова оказались пророческими. В последующие годы мы продолжали поддерживать отношения, а в 2003 году появились вместе на шоу на немецком телевидении. В 2005 году Ангела была избрана канцлером, она стала первой женщиной во главе своей страны. Несмотря на все похвалы прогрессу в таких областях, как здравоохранение и экология, Европу по-прежнему можно было сравнить с почтенным клубом выпускников, и было приятно видеть, что Ангела собиралась потревожить эти стоячие воды.

Мое восхищение Ангелой значительно возросло за время моего пребывания на посту госсекретаря США. Она была решительной, проницательной и прямолинейной женщиной, которая всегда откровенно говорила мне, что думает. Ангела была талантливым ученым, которая занималась физикой и получила докторскую степень, защитив диссертацию по квантовой химии. Она была особенно сведуща в различных технических вопросах, таких как изменение климата и ядерная энергетика. В любой дискуссии она проявляла неподдельный интерес к событиям, людям и идеям — это было так свежо по сравнению со многими другими руководителями, которые, казалось, думали, что уже знают все, что им было достаточно знать.

Когда в июне 2011 года канцлер приехала в Вашингтон с государственным визитом, я организовала в ее честь обед, на котором произнесла тост в ее честь. В ответ Ангела подарила мне заключенную в рамку страницу одной немецкой газеты, где на первой полосе сообщалось о моем недавнем визите в Берлин. Увидев ее, я расхохоталась. На главной странице красовалась большая фотография, где мы обе стоим бок о бок, голов не видно, зато крупным планом наши руки, у каждой пальцы сплетены совершенно одинаковым образом на фоне похожих костюмов. Газета предлагала читателям угадать, где Ангела Меркель, а где я. Мне пришлось признать, что это была задача не из легких. Газета в рамке висела в моем кабинете на протяжении всего моего оставшегося срока на посту госсекретаря.

Руководство Ангелы подверглось проверке на прочность в худшие годы мирового финансового кризиса. Европа сильно пострадала, испытывая существенные трудности из-за проблем с евро, единой валютой для многих стран. Наиболее экономически слабые страны — Греция, Испания, Португалия, Италия и Ирландия — столкнулись с громадным государственным долгом, слабым экономическим развитием и очень высоким уровнем безработицы, и все это — при отсутствии инструментов денежно-кредитной политики, необходимых для контроля за собственной валютой. В обмен на экстренную помощь Германия (как наиболее сильная экономика в Еврозоне) настояла на том, чтобы эти страны приняли решительные меры по сокращению расходов и реформированию собственного бюджета.

Кризис создал серьезную политическую дилемму. Если бы слабым экономикам не удалось урегулировать свои задолженности, они могли бы увлечь за собой всю Еврозону, что повергло бы в хаос нашу и мировую экономику. С другой стороны, меня также беспокоило то, что режим чрезмерно жесткой экономии в Европе мог способствовать еще большему замедлению роста, затрудняя выход из сложившейся ситуации как для этих стран, так и для остального мира. В Соединенных Штатах президент Обама ответил на рецессию одобренной конгрессом программой агрессивных инвестиций, чтобы придать экономическому росту новый импульс, в то время как сокращение национального долга становилось основной задачей в долгосрочной перспективе. Казалось разумным предложить Европе предпринять аналогичные меры вместо того, чтобы заниматься исключительно урезанием расходов, приводящим к дальнейшему торможению экономического роста.

Я провела много времени, беседуя с европейскими лидерами по поводу этих проблем, включая и Меркель. Можно было соглашаться или не соглашаться с предлагаемой ею налоговой и монетарной политикой, но было невозможно не восхищаться ее стальной решимостью. Как я уже отмечала в 2012 году, она «взвалила себе на плечи всю Европу».

* * *

Самым сильным звеном в трансатлантической цепи было НАТО, военный альянс, который включал в себя не только наших европейских партнеров, но и Канаду. (Многие американцы могут принимать наши взаимоотношения с Канадой как должное, но наш северный сосед является незаменимым партнером практически во всем, что мы делаем по всему миру.) С самого начала холодной войны НАТО в течение четырех десятилетий успешно сдерживало Советский Союз и страны Варшавского договора. После окончания холодной войны альянс приготовился к новым угрозам безопасности трансатлантического сообщества. Практически все бывшие советские республики, кроме самой России, чувствовали себя уязвимыми без определенных гарантий безопасности со стороны Запада. Учитывая их боязнь того, что Россия может снова когда-нибудь вернуться к агрессивному, экспансионистскому поведению, их можно было понять. Под руководством США НАТО решило проводить политику «открытых дверей» относительно всех стран на Востоке. Альянс создал сеть партнерских отношений со многими бывшими советскими республиками, а также консультативный совет с Россией⁵². При этом администрация президента Клинтона ясно дала понять, что НАТО, несмотря на решение новых задач, по-прежнему будет придерживаться «политики сдерживания» относительно России во избежание возникновения очередной угрозы ее соседям в будущем.

В то время как силы НАТО боролись за мир в Косово, мы с Биллом в апреле 1999 года праздновали пятидесятилетие альянса вместе с его лидерами, организуя у себя самую крупную встречу глав государств, которая когда-либо происходила в Вашингтоне. В ходе этой встречи мы с большим оптимизмом оценили будущее Европы и НАТО. Вацлав Гавел, первый президент Чехии после холодной войны, яростный и убежденный сторонник демократии, отметил: «Это первый саммит альянса, в котором принимают участие представители… стран, не более десяти лет назад являвшихся членами Варшавского договора… Будем же надеяться на то, что мы, таким образом, вступаем в мир, в котором судьбы народов решаются не с помощью мощи иностранных диктаторов, но самими народами и государствами». Если же это не так, мог бы он добавить, то нам следует быть готовыми защитить свободу, которую мы получили.

В 2004 году еще семь стран бывшего восточного блока присоединились к НАТО, которое все больше расширялось. Еще две страны, Албания и Хорватия, присоединились 1 апреля 2009 года, тем самым доведя общее число членов альянса до двадцати восьми. Некоторые другие страны, в том числе Украина, Босния, Молдавия и Грузия, также всерьез рассматривали перспективу вступления в Евросоюз и в НАТО.

В свете незаконной аннексии Крыма Россией в начале 2014 года некоторые утверждали, что расширение НАТО могло спровоцировать или же усугубить агрессивный настрой России. Я была не согласна с этим суждением, но наиболее убедительными в своем несогласии с такой точкой зрения оказались те европейские лидеры и обычные люди, которые выражали свою признательность за то, что их страны стали членами НАТО. Это давало им бóльшую уверенность в своем будущем, особенно в свете амбиций президента России Владимира Путина. Они понимали, что заявление Путина о том, что политика «открытых дверей» НАТО представляет прямую угрозу для России, отражает его неготовность, в отличие от Бориса Ельцина и Михаила Горбачева, принять идею партнерских отношений России с Западом, основанных на взаимных интересах. Те же, кто доверял словам Путина, во-первых, должны были задуматься над тем, что подобная позиция может стать причиной гораздо более серьезного кризиса. Во-вторых, им стоило попытаться представить себе, насколько сложнее было бы сдерживать дальнейшие проявления агрессии со стороны России, если бы Восточная и Центральная Европа не были бы союзниками НАТО. НАТО не должно было отказываться от политики «открытых дверей», а в отношениях с Россией мы должны были вести себя продуманно и рассудительно.

К тому моменту, когда президент Обама вступил в должность, НАТО превратилось в демократическое сообщество, которое насчитывало около миллиарда человек и простиралось от Прибалтики на востоке до Аляски на западе. Во время моего первого визита в штаб-квартиру НАТО в Брюсселе в марте 2009 года все с радостным волнением говорили о «возвращении» взаимодействия с США. Я полностью разделяла этот восторг и проводила много времени с министрами иностранных дел стран НАТО и генеральным секретарем НАТО Андерсом Фогом Расмуссеном, бывшим премьер-министром Дании. Альянсу был необходим именно такой опытный и умелый лидер.

Порой нам приходилось сталкиваться с рядом проблем, связанных с расширением альянса, не все были такими уж серьезными. Например, Болгария, которая вступила в НАТО в 2004 году, являлась нашим верным союзником в Афганистане и в других совместных проектах. Однако, когда я побывала в Софии в феврале 2012 года, премьер-министр Бойко Борисов проявлял явную нервозность. Я знала, что нам предстояло обсудить серьезные вопросы, и надеялась, что не случится ничего непредвиденного. Ведь теперь мы были союзниками.

— Госпожа госсекретарь, я занервничал, увидев видеорепортаж о том, как вы сходили с самолета, — начал он. — Я был проинформирован руководителем моего секретариата о том, что, когда волосы у вас убраны назад, это означает, что вы находитесь в плохом расположении духа.

Мои волосы на самом деле были убраны назад (возможно, вызывая неприятные воспоминания об агентах КГБ и аппаратчиках коммунистической партии). Я посмотрела на почти лысого премьер-министра, улыбнулась и ответила:

— Мне просто требуется немного больше времени, чем вам, чтобы сделать прическу.

Он засмеялся, и мы, преодолев этот неловкий момент, отправились на плодотворную встречу.

Долгая война в Афганистане испытывала НАТО на прочность, выявляя пробелы в подготовке альянсом воинского контингента. Некоторые союзники сокращали свои бюджеты на оборону, вынуждая других (в основном США) компенсировать это за свой счет. Экономический кризис ударил по всем странам. На обеих сторонах Атлантики чувствовались сомнения, что спустя двадцать лет после окончания холодной войны НАТО остается актуальной, востребованной структурой.

Я была уверена в том, что НАТО — это жизненно необходимое средство для устранения постоянно возникавших угроз XXI века. Америка не может и не должна делать все в одиночку, поэтому партнерство, которое неизбежно выстраивается на основе общих интересов и целей, было чрезвычайно важно. НАТО была и до сих пор остается нашим самым перспективным партнером, особенно с того момента, как ее члены впервые проголосовали за то, чтобы действовать «вне зоны» в Боснии в 1995 году — признание того, что наша коллективная безопасность может оказаться под угрозой не только из-за прямой угрозы странам НАТО. Именно поэтому союзные войска НАТО, помимо материальных затрат, жертвовали в Афганистане и человеческими жизнями. Эти жертвы никогда не должны быть забыты.

В 2011 году у нас появилась возможность продемонстрировать, что НАТО соответствует духу XXI века, что этот альянс может стать во главе военной операции для защиты гражданского населения в Ливии, впервые работая совместно с Лигой арабских государств, согласованно со всеми ее членами. Четырнадцать союзников и четыре арабских государства-партнера объединили свои военно-морские и военно-воздушные силы для выполнения этой миссии. Вопреки мнениям некоторых критиков, это оказалась успешная совместная операция. Соединенные Штаты предоставили уникальные возможности, однако именно наши союзники (а не мы) сделали 75 % боевых вылетов и уничтожили 90 % из более чем шести тысяч целей в Ливии. Это было почти точным зеркальным отражением распределения сил десятилетием раньше, во время натовской операции в Косово, когда Соединенные Штаты поразили 90 % объектов ПВО и военных целей. Несмотря на то что Великобритания и Франция и их военная мощь были несомненными лидерами, все же их возможностей оказалось недостаточно. Италия выделила семь авиабаз для размещения сотен союзных самолетов. Бельгийские, канадские, датские, голландские и норвежские самолеты, а также авиация Объединенных Арабских Эмиратов, Катара и Иордании — все внесли свой вклад в более чем двадцать шесть тысяч боевых вылетов. Греческие, испанские, турецкие и румынские военно-морские силы помогли обеспечить эмбарго на поставки оружия морским путем. Это была настоящая командная работа, именно та, для которой НАТО и было предназначено.

Если НАТО — один из самых удачных военных союзов в истории, то Европейский союз (ЕС) является одной из самых успешных политических и экономических организаций. В удивительно короткий промежуток времени страны, которые пережили в XX веке две мировых войны, договорились принимать решения на основе консенсуса и избирать представителей в общий парламент. Несмотря на недостаточно упорядоченный чиновничий аппарат ЕС, он существует и сохраняется на грани своих возможностей.

Существенный вклад ЕС в дело мира и процветания как в рамках, так и за пределами Евросоюза был в 2012 году удостоен Нобелевской премии мира. Самостоятельно и в рамках общих усилий наши европейские партнеры вносят свой немалый вклад в улучшение картины нашего мира. Норвегии нет равных в поддержке глобальных проектов в области общественного здравоохранения. Ирландия, которая когда-то страдала от голода, лидирует в деле борьбы с ним. Нидерланды — лучшие в борьбе с бедностью и поддержке устойчивого развития. Балтия, Эстония, Латвия и Литва оказывают неоценимую поддержку и делятся бесценным опытом с демократическими активистами по всему миру. Датчане, шведы и финны как никто разбираются в проблеме климатических изменений. Этот список можно продолжать бесконечно.

Я хотела бы и дальше развивать наше партнерство с ЕС, особенно в сфере энергетики и экономики. В начале первого срока президента Обамы я призвала Евросоюз основать Энергетический совет США и ЕС для координации работ Трансатлантического союза по предоставлению помощи уязвимым странам, в частности в Восточной и Центральной Европе, в развитии собственных энергетических ресурсов (когда это возможно) и сокращении их зависимости от российского газа. США и ЕС также начали обсуждать всеобъемлющее экономическое соглашение, которое позволило бы унифицировать нормативно-правовые акты, увеличить товарооборот и стимулировать экономический рост по обе стороны Атлантики.

* * *

Ни одни из наших связей в Европе не требовали большего такта, чем отношения с Турцией — страной, в которой проживает более чем 70 миллионов человек, преимущественно мусульман. Эта страна находится на стыке Востока и Запада. Современная Турция, образованная Мустафой Кемалем Ататюрком после распада Османской империи после Первой мировой войны, предполагалась как светская демократия, ориентированная на Запад. Она вступила в НАТО в 1952 году и была нашим надежным союзником на протяжении всей холодной войны, направляя войска нам на помощь в ходе Корейской войны и размещая на своей территории силы США на протяжении десятилетий. Однако турецкие военные, которые считали себя последователями и защитниками преемственности политического курса Ататюрка, не раз вмешивались в жизнь страны, свергая одно правительство за другим потому, что оно казалось им то слишком исламистским, то слишком либеральным, то слишком слабым. Возможно, в условиях холодной войны это было приемлемым поведением, но оно тормозило развитие демократии.

К сожалению, годы президентства Буша негативно сказались на наших отношениях. К 2007 году симпатию по отношению к Соединенным Штатам испытывали только 9 % населения Турции. Это был самый низкий показатель среди сорока семи стран, опрошенных исследовательским центром «Пью» в этом году.

Между тем темпы роста экономики Турции были одними из самых высоких в мире. В то время как остальная Европа переживала последствия финансового кризиса, а экономика Ближнего Востока находилась в состоянии стагнации, Турция стала региональным экономическим центром силы. Так же, как Индонезия, Турция экспериментировала, могут ли демократия, современные реалии, права женщин, секуляризм и ислам мирно сосуществовать, а страны по всему Ближнему Востоку с интересом наблюдали за этим экспериментом. Соединенные Штаты проявляли заинтересованность в том, что этот эксперимент удался: в этом случае отношения между нашими странами вернулись бы на более прочную основу.

Я побывала в Турции в рамках своей первой поездки в Европу в качестве госсекретаря. Помимо встреч с основными представителями властных структур страны, включая премьер-министра Реджепа Тайипа Эрдогана и президента Абдуллы Гюля, я обратилась напрямую к турецкому народу, как старалась делать везде. Это было особенно важно в тех странах, где правительства хотели с нами сотрудничать, но значительные слои населения, как правило, испытывали к нам недоверие или были настроены решительно против взаимодействия с нами. Начиная диалог напрямую с общественностью, используя для этого средства массовой информации, я всегда надеялась повлиять на сложившееся мнение людей, что, в свою очередь, позволяло правительствам расширить возможности для политического маневра во взаимодействии с нами.

Меня пригласили в качестве гостьи на популярную турецкую телепередачу «Haydi Gel Bizimle Ol», название которой переводится как «Присоединяйся к нам!». По своему формату эта передача похожа на ток-шоу «Де вью». Ее аудитория представляет собой достаточно широкий срез турецкого общества и пользуется особенной популярностью среди женщин. Ведущие, группа совершенно разных женщин, задавали мне как серьезные политические вопросы, так и более личные. Беседа получилась легкой, разнообразной и держалась на очень дружеской ноте.

— Когда вы последний раз влюблялись и чувствовали себя как обычный человек? — спросила меня одна из женщин.

Это был не самый типичный вопрос госсекретарю США, но это была именно та тема, которая могла помочь мне найти общий язык с аудиторией. Я рассказала о том, как познакомилась с будущим мужем на юридическом факультете, как мы полюбили друг друга и решили строить жизнь вместе, о том, как непросто всей семьей все время находиться под пристальным вниманием общественности.

— Я думаю, что больше всего ценю моменты, когда мы вместе с мужем и дочерью занимаемся обычными делами, — сказала я, — когда мы ходим в кино, разговариваем по душам, дурачимся, играем в настольные игры или в карты. Мы любим подолгу гулять. Я всегда стараюсь улучить момент, чтобы выйти на прогулку вместе с мужем. Конечно, у моей дочери уже своя жизнь, но она тоже всегда находит время, чтобы присоединиться к нам. Это непросто, но я стараюсь ограждать эти тихие семейные моменты с любящими и любимыми людьми, с которыми я могу быть сама собой, от прицелов фотокамер журналистов. Это лучшие моменты моей жизни.

Зрители в зале горячо аплодировали моему выступлению, и отзывы, которые персонал нашего посольства смог позднее собрать, были весьма обнадеживающими. Очевидно, для многих турецких граждан, которые испытывали недоверие по отношению к Америке и ее лидерам, было удивительно увидеть в госсекретаре США обычного человека с заботами и проблемами, схожими с их собственными. Я надеялась на то, что благодаря этому ко мне будут прислушиваться более внимательно, когда я буду вести речь о развитии взаимоотношений между США и Турцией.

На политической арене Турции и в развитии наших отношений с этой страной был еще один важный игрок: премьер-министр Эрдоган. (В турецкой политической структуре пост президента, по сути, является представительской должностью, в то время как премьер-министр руководит работой всего правительства.) Впервые я познакомилась с ним, когда он был мэром Стамбула в 1990-х годах. Он был амбициозным, волевым, идейным и эффектным политиком. Созданная им исламистская партия⁵³ впервые победила на парламентских выборах в 2002 году, затем эта партия вновь одерживала победу на выборах в 2007 и 2011 годах. Премьер-министр Эрдоган увидел в этом доверие к нему своего народа и готовность следовать его радикальным переменам. Его правительство активно преследовало предполагаемых участников заговора в армии и сумело удерживать власть крепче, чем любые их гражданские предшественники. (Термин «исламисты», как правило, относится к людям и партиям, считающим, что руководящая роль в политическом курсе и действиях правительства должна принадлежать исламу. Этот термин можно применить к достаточно большому числу людей, начиная теми, кто полагает, что исламские ценности должны учитываться при принятии стратегических государственных решений, и заканчивая теми, кто считает, что все законы должны быть не только одобрены, но и сформулированы происламскими авторитетами в соответствии с исламским правом. Не все исламисты похожи друг на друга. Иногда исламистские лидеры и организации, включая радикальные, экстремистские и террористические, относятся к демократии враждебно. Но в мире можно насчитать множество политических партий с религиозной направленностью: индуистских, христианских, еврейских, мусульманских, которые относятся с должным пониманием к необходимости уважать демократические принципы и политический курс, ориентированный на демократию. Поэтому, в интересах США, мы должны побуждать все религиозно-политические партии и их лидеров придерживаться принципов демократии и отказываться от насилия. Любое предположение о том, что верующие мусульмане или люди любой другой веры не могут достигнуть демократических успехов, оскорбительно, опасно и неверно. Они доказывают это каждый день, добиваясь таких успехов в нашей собственной стране.)

Некоторые реформы, которые провел Эрдоган, оказались положительными. Руководствуясь перспективами потенциального членства в ЕС (которое до сих пор остается вне ее досягаемости), Турция упразднила суды государственной безопасности, внесла поправки в Уголовный кодекс, расширила право на помощь адвоката и ослабила ограничения на преподавание и вещание на курдском языке. Эрдоган также объявил о намерении придерживаться во внешней политике курса, который получил название «Стратегическая глубина»⁵⁴. Инициатива разрешить прежние региональные конфликты и занять более активную позицию на Ближнем Востоке была поддержана Ахметом Давутоглу, одним из советников Эрдогана, который позже стал министром иностранных дел. Название политического курса звучало весьма привлекательно, а его суть была вполне конструктивной. Однако, с другой стороны, такая политика привела Турцию к совершенно неадекватному дипломатическому соглашению со своим соседом, Ираном, который ничего не делал для того, чтобы рассеять опасения международного сообщества относительно ядерной программы Тегерана.

Несмотря на позитивные сдвиги, которые произошли под руководством Эрдогана, подход его правительства к политическим соперникам и средствам массовой информации вызывал все более сильную озабоченность, даже тревогу. Сокращение возможностей для общественного инакомыслия вызывало все больше вопросов о направлении, которое избрал Эрдоган для движения страны, и о его реальной приверженности демократическим принципам. Его политические противники высказывали подозрения, что его конечной целью являлось превращение Турции в исламское государство, где не будет места для инакомыслия, и некоторые его действия только усиливали эти подозрения. Правительство Эрдогана пугающе часто приговаривало журналистов к тюремному заключению и принимало жесткие меры по отношению к участникам протестных акций, которые были не согласны с некоторыми правительственными решениями во время его второго и третьего сроков нахождения у власти. Коррупция оставалась серьезной проблемой, и правительство было не в состоянии идти в ногу с быстрорастущими ожиданиями граждан среднего класса.

Религиозные и культурные вопросы были особенно актуальны в стране, где ислам и секуляризм сосуществовали в хрупком равновесии, поэтому различные религиозные традиции иногда ощущали на себе некоторые притеснения. За эти годы я познакомилась с патриархом Греческой православной церкви, его святейшеством Вселенским патриархом Варфоломеем, и я уважала его искреннюю приверженность межконфессиональному диалогу и религиозной свободе. Патриарх Варфоломей рассматривал Эрдогана в качестве конструктивного партнера, но церковь все еще ждала от правительства возвращения изъятого церковного имущества и разрешения вновь открыть Халкинскую богословскую школу, которая была закрыта много лет назад⁵⁵. Я поддержала инициативу патриарха и направила ряд прошений о возобновлении работы этого религиозного учебного заведения, которое, к немалому моему сожалению, все еще не работает.

Когда Эрдоган говорил о наделении студенток правом носить хиджабы в университете, некоторые видели в этом шаг вперед к свободе вероисповедания и обеспечения права женщины самой выбирать свою судьбу. Другие же расценили это как удар по секуляризму, признак неукротимо наступающей теократии, которая в конечном итоге грозит ограничить права женщин. Во-первых, это свидетельствует о глубоких противоречиях в Турции XXI века. Во-вторых, говорит о том, что обе точки зрения могут оказаться верными. Сам Эрдоган очень гордился своими дочерями, которые имели высшее образование, но при этом носили платки. Он спрашивал моего совета насчет одной из них, которая хотела поступать в аспирантуру в Соединенных Штатах.

Я часами беседовала с Эрдоганом, часто в сопровождении только Давутоглу, который в таком случае был нашим переводчиком. Давутоглу — энергичный, хорошо образованный дипломат и политик. Его планы по возвращению Турции звания державы мирового значения нашли горячий отклик у Эрдогана. Стиль его руководства совмещал в себе просвещенность и азарт, и у нас сложились продуктивные и доброжелательные рабочие отношения, которые, несмотря на многочисленные испытания, еще ни разу не дали трещину.

В течение тех четырех лет, когда я находилась на посту госсекретаря США, Турция показала себя важным, но порой обескураживающим партнером. Иногда мы приходили к общему решению (необходимость тесного взаимодействия по Афганистану, борьбы с терроризмом, совместных усилий на сирийском направлении и по другим вопросам), иногда же наши мнения расходились (например, по проблеме иранской ядерной программы).

Президенту Обаме и мне пришлось потратить достаточно много времени, уделяя особое внимание стабилизации наших отношений, но внешние события, особенно повышенная напряженность в отношениях с Израилем, создавали новые проблемы. В этой связи противоречия внутри страны продолжали накаляться. В 2013 году в Турции вспыхнули массовые протесты против все более усиливающегося деспотического характера руководства Эрдогана, которые повлекли за собой широкомасштабное антикоррупционное расследование, нацеленное против некоторых его министров. На момент написания моей книги, несмотря на рост авторитаризма, поддержка Эрдогана в более консервативных районах Турции была по-прежнему весьма ощутима. Будущее Турции пока очень неопределенно. Однако очевидно то, что Турция будет и дальше играть значительную роль как на Ближнем Востоке, так и в Европе. И состояние наших отношений будет по-прежнему иметь важнейшее значение для Соединенных Штатов.

* * *

Политический курс «Стратегическая глубина» был весьма амбициозным проектом, особенно потому, что Турция была втянута в целый ряд застарелых конфликтов со своими соседями. Во-первых, это была ожесточенная конфронтация с Грецией по поводу средиземноморского островного государства Кипр, которая затянулась на долгие десятилетия. Во-вторых, эмоционально напряженный конфликт с Арменией, небольшой, не имеющей выхода к морю бывшей советской республикой на Кавказе к востоку от Турции. Эти два ярких примера подтверждают тот факт, как старая вражда может сдерживать продвижение вперед.

Турция и Армения никогда не имели официальных дипломатических отношений после того, как Армения после распада Советского Союза стала независимым государством. Напряженность усилилась еще больше после вступления Армении в 1990-х годах в войну с союзником Турции — Азербайджаном. Поводом явилась спорная полоска земли под названием Нагорный Карабах. Этот конфликт до сих пор периодически обостряется и порождает военные действия на границе.

Такое противостояние, которое можно наблюдать между Турцией, Арменией и Нагорным Карабахом, иногда называют «замороженным конфликтом», потому что оно длится на протяжении многих лет и надежды на его мирное разрешение фактически нет. Когда я оглядывалась назад на все те проблемы, с которыми мы столкнулись в Европе и по всему миру, появлялось заманчивое желание просто игнорировать их как неразрешимые. Но каждый из этих конфликтов имел более широкие стратегические последствия. Например, конфликт на Кавказе представлял собой серьезную угрозу для наших планов относительно среднеазиатского газопровода на европейские рынки с целью уменьшения зависимости Европы от российских энергетических ресурсов. В совокупности эти конфликты создавали преграду на пути Европы к тому светлому будущему, которое мы пытались помочь ей построить. Я надеялась на то, что политический курс Турции «Стратегическая глубина» обеспечит возможность начать диалог по некоторым из этих «замороженных конфликтов» (а возможно, даже приведет к их разрешению). В этой связи я поручила своему помощнику по делам Европы и Евразии Филу Гордону подумать над тем, что мы могли бы сделать.

В течение 2009 года мы работали в тесном контакте с европейскими партнерами, в том числе со Швейцарией, Францией, Россией и ЕС, для того чтобы поддержать переговоры между Турцией и Арменией, которые, как мы надеялись, должны были привести к установлению официальных дипломатических отношений и открытию границы для свободной торговли. В свои первые несколько месяцев работы я провела почти тридцать телефонных переговоров с официальными представителями обеих стран и беседовала лично с Давутоглу и министром иностранных дел Армении Эдвардом Налбандяном.

Сторонники жесткого политического курса в обеих странах были настроены против любых компромиссов и оказывали немалое давление на свои правительства, препятствуя переговорам. Однако в течение весны и лета, в основном благодаря усилиям швейцарской стороны, соглашение, которое было способно обеспечить открытие границы, приближалось к подписанию. Мы планировали организовать официальное подписание соглашения на церемонии в Швейцарии в октябре, после чего соглашение было бы представлено в парламенты обеих стран для ратификации. По мере приближения даты подписания соглашения мы усилили поддержку в данном вопросе, в частности организовав телефонный разговор президента Обамы с президентом Армении. Казалось бы, все становилось на свои места.

9 октября я вылетела в Цюрих, чтобы стать свидетелем подписания документа наряду с министрами иностранных дел Франции, России и Швейцарии, а также Верховным представителем ЕС по иностранным делам и политике безопасности. На следующий день я покинула отель и направилась в Университет Цюриха на предстоявшую церемонию. Но внезапно возникла проблема. Налбандян, министр иностранных дел Армении, внезапно передумал. Он беспокоился о том, что мог заявить Давутоглу на церемонии подписания, и отказался покинуть отель. Казалось, месяцы тщательных переговоров могут в один момент оказаться потраченными зря. Я развернула свой кортеж и направилась обратно в «Долдер Гранд Отель» Цюриха. Пока я ждала в машине, Фил Гордон поднялся наверх вместе с ведущим швейцарским переговорщиком для того, чтобы найти Налбандяна и сопроводить его на церемонию подписания. Однако он не смог его переубедить. Фил спустился вниз, чтобы сообщить мне об этом, и присоединился ко мне в автомобиле, который был припаркован позади отеля. Наступил мой черед. С одного мобильного телефона я звонила Налбандяну, а на второй линии у меня был Давутоглу. Мы обсуждали этот вопрос в течение часа, пытаясь разрешить возникшее недоразумение и уговорить Налбандяна выйти из гостиничного номера.

— Это слишком важно, и мы зашли слишком далеко, чтобы уже отступать, — убеждала я.

Наконец я поднялась наверх, чтобы переговорить с Налбандяном лично. Что, если обойтись без официальной части? Просто подписать документ и покинуть мероприятие, не делая никаких заявлений. Обе стороны согласились с таким вариантом развития событий, и Налбандян наконец вышел. Мы спустились вниз, и он сел в мою машину, чтобы попасть в университет. Потребовалось еще полтора часа настойчивых уговоров, чтобы добиться их появления на публике. Мы опоздали на три часа, однако, по крайней мере, мы уже были на месте. Мы провели ускоренную церемонию подписания соглашения, и, с чувством огромного облегчения, все разошлись так быстро, как только могли. По состоянию на сегодняшний день ни одна из сторон не ратифицировала протоколы и процесс не сдвинулся с места. Однако на конференции в декабре 2013 года турецкий и армянский министры иностранных дел в течение двух часов обсуждали возможные варианты дальнейших действий, и я все еще надеюсь на прорыв в этом вопросе.

После церемонии подписания по дороге в аэропорт мне позвонил президент Обама и поздравил меня с этим успехом. Это еще не было завершением дела, но для этого нестабильного региона мы сделали большой шаг вперед. Позже в «Нью-Йорк таймс» мои усилия в этот день описали как «борьбу до последней минуты, лимузинную дипломатию». Я тогда ехала не в лимузине, но в остальном это было точным описанием.

* * *

Балканские войны 1990-х годов остаются горьким напоминанием о том, что Европа по-прежнему хранит старую ненависть, которая однажды может вылиться в новое разрушительное насилие.

Когда я посетила Боснию в октябре 2010 года, в рамках трехдневной поездки по Балканам, с одной стороны, я осталась довольна явным прогрессом, а с другой — осознала всю серьезность того, что еще необходимо было сделать. Дети уже могли без страха ходить в школу, а их родители — на работу, однако ощущалась острая нехватка достойных рабочих мест, а экономические трудности и недовольство продолжали расти. Ядовитая этническая и религиозная ненависть, подпитывавшая войны, остыла, но опасные токи сектантства и национализма по-прежнему оставались. Страна представляла собой федерацию двух республик, в одной из которых главенствовали боснийские мусульмане и хорваты, а в другой преобладали боснийские сербы. Боснийские сербы срывали все попытки по устранению препятствий для экономического роста и организации нормального управления, упрямо надеясь в один прекрасный день войти в состав Сербии или даже стать независимым государством. Обещание большей стабильности и больших возможностей, предоставляемых интеграцией в Европейский союз или НАТО, не оказывало должного воздействия.

В Сараеве я принимала участие в открытой дискуссии со студентами и лидерами гражданского общества в историческом месте города — Национальном театре, уцелевшем за время войны. Один молодой человек поднялся, чтобы рассказать о своем путешествии в США в рамках программы академического обмена с американскими университетами и колледжами, финансируемой Государственным департаментом. Он назвал этот опыт «одним из лучших» в его жизни и призвал меня продолжать поддерживать и расширять эти программы. Когда я попросила его объяснить, почему для него это так важно, молодой человек ответил:

— Мы учились делать выбор в пользу терпимости вместо нетерпимости, работать сообща, относиться друг к другу с уважением, на равных… Среди нас были студенты из Косова и Сербии, и ни один из них не выразил озабоченности по поводу вопросов, разделяющих эти страны, потому что они поняли, что… мы друзья, что мы можем говорить и действовать сообща и не существует проблем, если мы действительно хотим что-то сделать.

Мне очень понравилась сказанная им простая фраза: «выбирать терпимость вместо нетерпимости». Она прекрасно передавала тот переходный период, который еще переживали народы Балкан. И это было единственным способом исцеления собственных и общих ран.

Затем мы отправились в Косово. В 1990-х годах Косово было частью Сербии, преимущественно населенной этническими албанцами, которые страдали от жестоких нападений и депортаций со стороны сил Милошевича. В 1999 году НАТО во главе с США организовало воздушную операцию, нанеся, в целях предотвращения этнической чистки, бомбовые удары по военным частям сербов и по сербским городам, включая Белград. В 2008 году Косово провозгласило независимость и было признано большей частью международного сообщества. Однако Сербия отказалась признать независимость Косова и продолжала оказывать значительное влияние в северном приграничном районе этой страны, где проживали этнические сербы. Большинство больниц, школ и даже суды по-прежнему управлялись и финансировались Белградом, а сербские службы безопасности обеспечивали общественный порядок. Все это дестабилизировало суверенитет Косова, усугубляло внутренний раскол в стране и делало напряженными отношения между двумя соседями. Неспокойная ситуация мешала экономическому и социальному прогрессу, для которого каждая из стран должна была действовать самостоятельно, в том числе и для выдвижения своей кандидатуры на членство в Европейском союзе. Однако события прошлого и застарелую ненависть оказалось очень трудно преодолеть. Одна из целей моего визита заключалась в том, чтобы привести обе стороны к принятию обоюдного решения.

Когда я прибыла в Приштину, столицу Косова, нашу делегацию встречали восторженные толпы людей, выстроившиеся вдоль дороги от аэропорта, многие взрослые несли на плечах детей, чтобы те могли нас увидеть. Когда мы приехали на центральную площадь города, где возвышается памятник Биллу Клинтону, толпа сомкнулась, так что нам пришлось остановиться. Я была этому рада потому, что мне хотелось поприветствовать людей. Поэтому я вышла из машины и начала пожимать руки, обнимать людей, а они обнимали меня. На другой стороне площади я заметила очаровательный маленький магазин одежды со знакомым названием: «Хиллари». Я не смогла отказать себе в том, чтобы на минутку заглянуть в него. Сотрудник магазина рассказал мне, что магазин носит мое имя, чтобы «Билл не чувствовал себя на площади одиноко».

Несколько месяцев спустя, в марте 2011 года, представители Косова и Сербии сели за стол переговоров в Брюсселе. Впервые они беседовали напрямую и в спокойной форме. На каждом заседании присутствовали американские дипломаты, призывая обе стороны принять поправки, которые могли бы привести к нормализации отношений и открыть двери для потенциального вступления в Европейский союз. А это стало бы возможно только после решения пограничных вопросов. Переговоры продолжались в течение 18 месяцев. Участники достигли некоторых скромных соглашений о свободе передвижения, таможенных сборах и контроле над границами. Хотя Сербия и не признавала независимости Косова, однако более не препятствовала его участию в региональных конференциях. В то же время я настояла на том, чтобы НАТО продлило военную миссию в Косово, где с июня 1999 года оставались 5 тысяч солдат-миротворцев из 31 страны.

Ключевые вопросы еще были нерешенными, когда весной 2012 года к власти в Сербии пришло новое националистическое правительство. Кэти Эштон, верховный представитель Европейского союза по иностранным делам и политике безопасности, и я решили вместе посетить обе страны и попытаться найти выход из тупика и ускорить принятие окончательного решения.

Кэти была незаменимым партнером в этом вопросе и во многих других. В Великобритании она занимала должность спикера палаты лордов и лорда-председателя Тайного совета в кабинете Гордона Брауна. После года на посту европейского комиссара по торговле она была избрана в качестве представителя по иностранным делам Европейского союза, что явилось для нее небольшим сюрпризом, поскольку, как и я, она не выбирала традиционную дипломатическую карьеру, а в итоге стала эффективным и творческим партнером. С ней было просто и легко ладить (особенно если учесть ее титул баронессы, как я над ней любила подшучивать), и мы хорошо работали вместе, занимаясь решением не только европейских вопросов, но и проблем в Иране и на Ближнем Востоке. Мы обычно подавали друг другу знаки, когда на многолюдном совещании у кого-нибудь из наших коллег-мужчин невольно или даже бессознательно проскальзывал сексистский комментарий. Тогда мы одновременно закатывали глаза.

В октябре 2012 года мы вместе объехали балканские страны. Мы призывали каждого предпринять конкретные шаги по нормализации отношений. Премьер-министр Косова Хашим Тачи сказал нам: «Косово сегодня — это еще не Косово нашей мечты. Мы усиленно работаем для европейского Косова, для евроатлантического Косова. Мы понимаем, что впереди нас ждет еще больше работы». Мы вместе с Кэти также встретились с представителями сербского этнического меньшинства в православной церкви в Приштине, которую подожгли во время антисербских беспорядков в 2004 году. Люди выражали беспокойство относительно собственного будущего в независимом Косове. Они были благодарны правительству за то, что оно проявляет большую открытость, предлагает сербам работу. В этом заключались те базовые основы примирения, которые мы стремились поддержать. Мусульманский президент Косова, необыкновенная женщина Атифете Яхьяга, была нашим союзником в борьбе за перемены и примирение в стране. Как я однажды сказала Кэти, дипломатия такого типа занимается не просто нормализацией отношений между странами, самое важное — это «нормализовать жизнь, чтобы люди на севере страны имели возможность продолжать жить своей обычной жизнью, как члены сообщества».

В апреле 2013 года благодаря непрерывным усилиям Кэти, опирающейся на уже подготовленные нами основы для переговоров, премьер-министр Косова Тачи и премьер-министр Сербии Ивица Дачич достигли соглашения об урегулировании пограничных споров, открывая тем самым возможность вступления в Европейский союз. Косово согласилось предоставить бóльшую самостоятельность сербским общинам на севере, а Сербия пообещала вывести свои войска. Обе стороны обязались не вмешиваться в дела друг друга, касающиеся дальнейшей европейской интеграции. Если они будут и впредь придерживаться условий соглашения, у жителей Косова и Сербии наконец появится возможность построить процветающее и мирное будущее, которого они заслуживают.

* * *

Моя последняя поездка в качестве госсекретаря состоялась в декабре 2012 года, когда я вновь оказалась в Северной Ирландии, где люди прилагали неимоверные усилия, чтобы навсегда оставить в прошлом старые конфликты. По обеим сторонам религиозного разделения, будь то в среде католиков или протестантов, люди утверждают, что работа еще далека от завершения и что самая важная задача сейчас заключается в том, чтобы поощрять экономическую деятельность во имя прогресса, который пойдет на пользу каждому из сообществ. Тем не менее во время обеда в Белфасте, в счастливом окружении старых друзей и приятелей, мы вспоминали о том, как многого нам вместе удалось достигнуть.

К тому моменту, когда Билл был избран президентом США в первый раз, беспорядки в Северной Ирландии длились десятилетиями. Большинство протестантов хотели остаться в составе Соединенного Королевства, в то время как большинство католиков желали присоединиться к Республике Ирландия, на юге, и долгие годы насилия оставили оба лагеря преисполненными горечи и вражды. Северная Ирландия представляла собой остров внутри другого острова. Неизжитые критерии религиозной идентичности заявляли о себе на каждом шагу — церковь, куда ходила каждая семья, школа, которую посещали дети, символика футбольного клуба, улица, по которой они проходили, в какое время суток и с какими друзьями. Все-все замечали. И так изо дня в день.

В 1995 году Билл назначил сенатора Джорджа Митчелла специальным посланником в Северной Ирландии⁵⁶. Билл стал первым президентом США, посетившим Северную Ирландию: в конце года мы отправились с визитом в Белфаст и зажигали огни рождественской елки в окружении многочисленной толпы.

В то десятилетие я возвращалась в Северную Ирландию почти каждый год и на протяжении последующих лет продолжала активно участвовать в ее делах в качестве сенатора. В 1998 году я помогала в организации конференции «Живые голоса», на которой женщины выступали за мирное соглашение. Их протесты с лозунгом «Хватит!» стали боевым кличем, который не мог более оставаться неуслышанным. Во время своего выступления с трибуны я различила в первом ряду балкона Джерри Адамса, Мартина Макгиннесса и других лидеров «Шинн Фейн», политического крыла Ирландской республиканской армии. За ними расположились лидеры профсоюзов, которые отказывались вести диалог с «Шинн Фейн». Тот факт, что все они встретились на конференции женщин, борющихся за мир, подтвердил готовность обеих сторон идти на компромисс.

Соглашение Страстной пятницы⁵⁷, которое было подписано в том же году и направило Северную Ирландию на путь мира, стало триумфом дипломатии, особенно для Билла и Джорджа Митчелла, которые сделали так много для сближения двух противоборствующих сторон. Однако в наибольшей степени оно было свидетельством мужества народа Северной Ирландии. Казалось, мы переживали один из тех моментов, когда, по выражению великого ирландского поэта Шеймаса Хини, «рифмуются надежда и история». Проведение договора в жизнь оказалось не слишком последовательным, но мир начал приносить свои плоды. Уровень безработицы снизился, стоимость недвижимости возросла, увеличилось число американских компаний, инвестирующих в Северную Ирландию.

В то время, когда я вернулась туда в 2009 году уже в качестве госсекретаря, мировой финансовый кризис оставил заметные следы на шкуре «кельтского тигра». Баррикады и колючая проволока исчезли с улиц, но процесс разоружения и деволюции⁵⁸, которые должны была укрепить автономию Северной Ирландии, находились под угрозой срыва. Многие католики и протестанты продолжали жить обособленной жизнью в разных районах, некоторые из которых разделяли реальные стены, получившие название в духе Оруэлла — «стены мира».

В марте 2009 года два британских солдата были убиты в графстве Антрим и один полицейский был застрелен в графстве Арма. Вместо того чтобы воспламенить насилие, смерти произвели противоположный эффект. Католики и протестанты шли в общей процессии, участвовали в межрелигиозных церемониях и в один голос заявляли о своем отказе возвращаться в прежние времена. Эти смерти могли стать началом очередного шага назад. Вместо этого они доказали, насколько далеко вперед ушла Северная Ирландия. Во время своего визита в октябре 2009 года и в частых телефонных звонках премьер-министру Питеру Робинсону, вице-премьеру Мартину Макгиннессу и другим политическим руководителям я неустанно призвала их продолжать разоружение военизированных группировок и совершить окончательные шаги к деволюции, взяв под контроль правительства жизненно важные сферы деятельности, в особенности полицию и правосудие.

На пленарном заседании ассамблеи Северной Ирландии я напомнила ее участникам, что «в мирном процессе были моменты, когда движение вперед казалось чрезвычайно трудным, когда на дороге, по которой мы следовали, внезапно вырастали непреодолимые препятствия и нам казалось, что выхода нет. Но вы всегда находили способ поступить так, как считали правильным для народа Северной Ирландии». И благодаря этой настойчивости страна «стала для всего мира примером того, как даже самые убежденные противники способны преодолеть разногласия и работать вместе во имя общего блага. Поэтому теперь я призываю вас следовать вперед, преисполнившись той же неистребимой решимости и твердости. Со своей стороны, уверяю вас, что, пока вы трудитесь во имя мира и долгосрочной стабильности, Соединенные Штаты всегда будут на вашей стороне».

Всего несколько недель спустя после моего визита в результате взрыва заминированного автомобиля был серьезно ранен еще один полицейский, и казалось, что эта тонкая ткань мира, столь тщательно сотканная, снова могла порваться. И на этот раз мир сохранился. В феврале 2010 года стороны достигли нового соглашения по вопросу полицейской власти, под названием Хиллсборское соглашение. Движение к установлению прочного мира возобновилось, несмотря на все попытки экстремистов с обеих сторон сорвать этот процесс. В июне 2012 года мы стали свидетелями еще одного удивительного знака перемен: королева Елизавета II посетила Северную Ирландию и пожала руку Мартину Макгиннессу. Несколько лет назад этот жест был просто немыслим.

В декабре 2012 года, через 17 лет после моего первого визита в Белфаст, я снова посетила столицу и случайно повстречала свою старую подругу Шэрон Хоги. В 1995 году, когда Шэрон было всего 14, она послала Биллу трогательное письмо, где описывала будущее, о котором она мечтала для себя и для Северной Ирландии. Когда Билл зажигал рождественскую елку в Белфасте, он прочел отрывок из ее письма: «Обе стороны оказались ранены. Обе стороны должны простить». Когда Шэрон выросла, она работала в качестве стажера в моем офисе в сенате. Она многому научилась в Вашингтоне и, когда вернулась домой, выдвинула свою кандидатуру и была избрана мэром города Арма. На том обеде в 2012 году она похвасталась своим новым титулом и должностью и рассказала мне, что собирается замуж в конце этого месяца. Я подумала о семье, которую Шэрон создаст, и обо всех детях Северной Ирландии, которые выросли после Соглашения Страстной пятницы. Теперь они могли жить без боли политических волнений. Мне остается только надеяться, что возврата назад больше не будет и что их мир и прогресс вдохновят остальную Европу и весь мир.

Глава 11

Россия: «перезагрузка» и регресс

Решительные мужчины принимают жесткие решения — именно таков Владимир Путин, президент России. Мировоззрение Путина сформировалось под влиянием его восхищения историей имперской России, заинтересованности в контроле над приграничными государствами и решимости не допустить того, чтобы страна снова оказалась в роли просительницы у Запада, как это произошло, по мнению нынешнего хозяина Кремля, после распада Советского Союза. Он хочет восстановить былую мощь России путем установления контроля над соседями и управления их доступом к энергоресурсам. Он желает также играть более значимую роль на Ближнем Востоке, чтобы увеличить влияние Москвы в этом регионе и снизить угрозу, которая исходит от нестабильной мусульманской общины на юге страны и за пределами южных границ России. Чтобы добиться этих целей, он пытается снизить влияние США в Центральной и Восточной Европе (он считает этот регион сферой российских интересов) и противодействовать нашим усилиям в странах, охваченных «арабской весной», либо, по крайней мере, минимизировать их результаты.

Все это помогает понять, почему Путин сначала оказывал сильное давление на президента Украины Виктора Януковича, вынуждая его отказаться от более тесных связей с Европейским союзом в конце 2013 года, и почему, после распада правительства Януковича, он вторгся на территорию Крыма и аннексировал его. И тот факт, что Путин проводит сдержанную политику, не выходит за пределы Крыма и не вторгается в Восточную Украину, не означает, что он потерял аппетит и отказался от еще большей власти, еще большей территории и еще большего влияния.

Путин рассматривает геополитику как игру с нулевой суммой, в которой если кто-то выигрывает, то кто-то другой должен неминуемо проиграть. Это устаревшая, но все еще опасная концепция, которая требует от Соединенных Штатов демонстрации твердости и терпения. Чтобы правильно выстраивать взаимоотношения с русскими, мы должны работать с ними над конкретными вопросами, когда это возможно, и солидаризироваться с другими странами, чтобы предотвращать или ограничивать негативное поведение России в случае необходимости. Это трудный, но жизненно важный баланс, к необходимости соблюдения которого я пришла за четыре года работы в качестве госсекретаря США.

* * *

Уинстон Черчилль как-то заметил, что «в истинном единении Европы Россия должна сыграть свою роль». В 1991 году, когда распался Советский Союз, все мы надеялись на то, что именно это и произойдет. Я помню тот восторг, который испытала, увидев, как Борис Ельцин, стоя на танке в Москве, сорвал государственный переворот советских сторонников прежнего жесткого курса в отношении Запада, которые представляли серьезную угрозу для зарождавшейся российской демократии. Ельцин собирался ликвидировать ядерное оружие, нацеленное на американские города, уничтожить пятьдесят тонн плутония и подписать соглашение о сотрудничестве с НАТО. Однако он столкнулся с жесткой оппозицией своей политике внутри страны со стороны тех, кто предпочитал держать дистанцию с Европой и Соединенными Штатами и сохранять максимально возможный контроль над соседними странами и над мятущимися силами российской демократии.

После того как в 1996 году Ельцин перенес операцию на сердце, он так и не смог найти в себе сил для того, чтобы обеспечить руководство плохо управляемой российской политической системой. В канун нового, 2000 года, всего за шесть месяцев до истечения своего срока, он неожиданно ушел в отставку, освободив путь для избранного им преемника — малоизвестного бывшего офицера КГБ из Санкт-Петербурга Владимира Путина.

Большинство предполагали, что Путин был выбран потому, что, как ожидалось, он должен был быть лоялен, защищая Ельцина и его семью, и наряду с этим более решительным, чем его предшественник. Он был дисциплинированным и собранным, практиковал боевое искусство дзюдо и внушал надежду и уверенность в завтрашнем дне россиянам, которые все еще не оправились от резких политических перемен и тяжелых экономических невзгод. По прошествии некоторого времени он также доказал, что может быть весьма обидчивым и деспотичным, резко реагируя на критику в свой адрес принятием крутых мер против инакомыслящих и несогласных с его политикой. Этой участи не удавалось избежать также свободной прессе и общественно-политическим организациям.

После того как президент Буш впервые встретился с Путиным в июне 2001 года, он сказал замечательную фразу: «Я посмотрел ему в глаза и смог заглянуть ему в душу». Лидеры двух стран сделали общий вклад в «глобальную войну с террором», так как Путин счел полезным присоединиться к борьбе Америки против «Аль-каиды», начав жестокую военную кампанию в неспокойной Республике Чечня с преимущественно мусульманским населением. Однако отношения между двумя странами вскоре снова стали натянутыми. Война в Ираке, все более авторитарный стиль руководства Путина и вторжение России в Грузию в августе 2008 года усилили эту напряженность.

В то время, когда экономика России укреплялась за счет доходов от нефти и газа, Путин позволял, чтобы богатства сосредоточивались у олигархов, связанных с политикой, вместо того чтобы широко инвестировать деньги в поддержку талантов русского народа и в инфраструктуру страны. Он воплощал агрессивную концепцию «Великой России», которая нервировала соседние страны и вызывала недобрые воспоминания о советской экспансии. В январе 2006 и 2009 годов он использовал экспорт российского природного газа для запугивания Украины и других стран, угрожая прекратить его поставки и повысить цены.

Среди наиболее вопиющих событий в новой России следует упомянуть нападки на прессу. Газеты, телевидение, блогеры столкнулись с сильным давлением, принуждавшим их придерживаться официальной позиции Кремля. Начиная с 2000 года Россия занимает четвертое место среди стран, наиболее опасных для журналистов, — более спокойная, чем Ирак, но хуже, чем Сомали или Пакистан. Между 2000 и 2009 годами в России было убито около двух десятков журналистов, и лишь в одном случае убийца был найден и осужден.

Когда я посетила Москву в октябре 2009 года, я думала, что необходимо было высказаться в поддержку свободы прессы, выступить против официальной кампании ее запугивания. На приеме в особняке Спасо-Хаус⁵⁹, величественной резиденции американских послов в России с 1933 года, я встретилась с журналистами, адвокатами и другими активистами гражданского общества. Один из них рассказал мне, что он был жестоко избит неизвестными бандитами. Эти российские граждане видели, как их друзья и коллеги подвергаются преследованиям и запугиванию, они знали, что за свою активную гражданскую позицию могут лишиться жизни. Однако они продолжали работать, писать и говорить, отказываясь молчать. Я заверила их, что Соединенные Штаты будут как публично, так и в частном порядке в диалоге с российскими властями поднимать вопросы соблюдения прав человека.

Иногда то, что вы говорите, может быть настолько же важно, как и то, где вы это произносите. Я могла сколько угодно разговаривать с гражданскими активистами в Спасо-Хаусе, но большинство россиян никогда не услышали бы моих слов. Поэтому я поинтересовалась у сотрудников американского посольства о том, могли бы они найти независимую вещательную компанию, которая согласилась бы принять меня. Одна из предложенных мне радиостанций называлась «Эхо Москвы», и она больше походила на средство государственной пропаганды со странным названием, чем на оплот свободного вещания. Но наши дипломаты в Москве заверили меня, что эта радиостанция была одной из самых независимых в России, беспристрастных и способных на резкую критику.

В начале своего интервью в прямом эфире мне задавали насущные вопросы относительно американо-российских отношений, в том числе с учетом событий вокруг Грузии и Ирана, а затем мы приступили к вопросу о правах человека внутри России.

— У меня нет сомнений, что демократия в лучших интересах России, — сказала я, — что уважение прав человека, независимых судов, свободной прессы в интересах создания стабильной политической системы, которая предоставляет платформу для процветания. Мы будем это поддерживать и будем поддерживать тех, кто выступает за эти ценности.

Мы говорили о заключении журналистов под стражу, об их избиениях и убийствах. Я сказала, что «думаю, люди хотят, чтобы их правительство заступилось за них, сказало, что это не правильно, и предотвратило такие условия. И привлекло к закону тех людей, которые ответственны за это». Станция все еще работает и продолжает сохранять свою независимость. К сожалению, во время подавления инакомыслия по поводу вторжения в Крым в 2014 году веб-сайт радиостанции был временно заблокирован. Складывается впечатление, что Кремль движется в сторону полного искоренения всех инакомыслящих.

* * *

В 2008 году, после восьми лет на посту президента России, Путин столкнулся с конституционно санкционированным ограничением срока его полномочий, что привело его к решению поменяться местами со своим премьер-министром Дмитрием Медведевым. Сначала это походило на фарс и выглядело как очень изобретательный способ сохранить абсолютизм своей власти, невзирая на существовавшие ограничения. Конечно же, без этого не обошлось. Но Медведев удивил многих, привнеся нечто новое в политическую линию Кремля. Он оказался более открытым к альтернативным взглядам в стране, более дружелюбным за ее пределами и больше заинтересованным в диверсификации российской экономики за пределами добычи нефти газа и других сырьевых товаров.

Вступая в должность госсекретаря, я скептически относилась к российскому дуэту руководителей, но надеялась на то, что мы сможем найти общий язык. Как сенатор, я была частым критиком путинского режима, но осознавала, что видеть в России своего противника в то время, когда столько насущных вопросов требует совместных решений, для нас контрпродуктивно.

Страны в большой политике нередко в некоторых вопросах сотрудничают, в то время как в других аспектах соперничают друг с другом — это неотъемлемая часть классической практики зарубежных политических кругов. Должны ли США прекратить переговоры по ограничению вооружений или в области торговли потому, что мы не согласны с агрессивным поведением России в Грузии? Или такие вопросы имеют право обсуждаться вне зависимости друг от друга? Честно говоря, преходящая дипломатия не всегда является лучшим решением, но иногда — единственно верным.

В 2009 году мы с президентом Обамой полагали, что могли бы обеспечить ключевые национальные интересы США путем сближения с Россией. Этот метод состоял из трех частей: найти конкретные области взаимовыгодного сотрудничества, твердо отстаивать свое мнение в спорных для обеих стран вопросах и постоянно поддерживать контакт с российским народом. Этот подход стал известен как «перезагрузка».

Как только мы сформулировали такой подход в Госдепартаменте, Билл Бернс, который уже три года занимал пост посла США в России, положил начало его осуществлению, изложив свое мнение очевидца на непрозрачные махинации кремлевских деятелей. Медведев был молодым руководителем, который пришел к власти без лишнего багажа холодной войны. Путин же, напротив, приобрел профессиональный опыт в КГБ в 1970-х и 1980-х годах, на заключительном витке противостояния в холодной войне. На мой взгляд, несмотря на рокировку должностей, Путин оставался грозной силой, которая затруднила бы попытки расширить двустороннее сотрудничество. Если бы возможности для этого существовали (а я полагаю, что они имели место быть), то это произошло бы потому, что обе стороны произвели трезвую оценку наличия общих интересов.

С российским министром иностранных дел Сергеем Лавровым я впервые встретилась в марте 2009 года. Ричард Холбрук, который знал его с тех времен, когда они оба занимали должности послов при ООН в конце 1990-х годов, сказал мне, что Лавров был непревзойденным дипломатом, который служил своим хозяевам в Москве с интеллектом, энергией и немалым высокомерием. (Учитывая, что это было мнение Ричарда, оно не могло быть некомпетентным.) Лавров, всегда загорелый и элегантный, свободно изъяснялся на английском и любил хорошее виски и поэзию Пушкина. У него были, мягко говоря, натянутые отношения с моей предшественницей, Кондолизой Райс, особенно (и не зря) после того, как Россия вторглась в Грузию. Эта напряженность никуда не исчезла, но, если мы хотели обеспечить прогресс в вопросах контроля над ядерными вооружениями, санкций в отношении Ирана или доступа к северной границе Афганистана, мы должны были сотрудничать друг с другом. Я считала, что хорошая шутка вполне могла бы растопить лед.

В политике чувство юмора имеет очень большое значение. Есть бесчисленное множество причин, почему вы должны уметь посмеяться над собой. Сколько раз, как сенатор от штата Нью-Йорк, я приходила на шоу Дэвида Леттермана, становясь не только гостьей, но и объектом шуток? (Ответ — три раза.) Во время кампании 2008 года я стала объектом пародии в передаче «Субботним вечером в прямом эфире» в исполнении Эми Полер, которая прекрасно исполнила свою роль, вызвав бурю положительных эмоций. В дипломатии, с ее тщательно спланированными переговорами, преодолением языковых и культурных различий, гораздо меньше места для юмора. Но иногда он тоже пригождается. Я чувствовала, что наступил как раз один из этих моментов.

В своей речи на международной конференции по безопасности, которая проходила в феврале в Мюнхене, вице-президент Байден сказал:

— Пришло время нажать кнопку «перезагрузка» и заново пересмотреть те многочисленные области, в которых мы можем и должны работать совместно с Россией.

Мне понравилась идея «перезагрузки» не как метод игнорирования наших реальных разногласий, но как способ встроить их в более широкую программу действий наряду с областями, представляющими взаимный интерес. Обсудив этот вопрос с моей командой накануне встречи с Лавровым в Женеве в Швейцарии, мы пришли к очень нестандартному решению. Почему бы не преподнести Лаврову ту самую настоящую кнопку «перезагрузка»? Это может рассмешить всех, в том числе и Лаврова, и символизировать наше стремление начать новую жизнь, а не зацикливаться на разногласиях, вызвать сенсацию. Стоило попробовать, несмотря на то что этот ход был немного нестандартным.

Наша встреча с Лавровым состоялась в отеле «Интерконтиненталь» в зале для официальных приемов с панорамным видом на Женеву. Прежде чем мы сели, я подарила ему небольшую коробочку, перевязанную лентой. Как только вокруг нас начали щелкать затворы фотоаппаратов, я открыла ее и извлекла ярко-красную кнопку на желтой основе. На ней было написано слово «peregruzka». Мы вместе посмеялись и нажали кнопку.

— Мы очень старались написать это слово по-русски правильно. У нас получилось? — спросила я. Министр иностранных дел присмотрелся внимательнее. Другие американцы в комнате, особенно русскоязычные, которые выбрали это слово, затаили дыхание.

— Нет, вы написали неправильно, — ответил он.

Неужели этот исторический момент превратится в международный скандал? Я нервно засмеялась. Затем рассмеялся и Лавров, и все расслабились.

— Надо было написать «перезагрузка», а вы использовали совсем другое слово, — пояснил он, — оно значит «перегрузка».

— Ну нет, — ответила я. — Мы не допустим, чтобы вы с нами так поступили, я обещаю.

Это был не самый звездный час американских лингвистов. Но поскольку целью шутки было «растопить лед», то эта ошибка явно гарантировала, что никто не забудет о «перезагрузке». Лавров сказал, что заберет кнопку в Москву и будет держать ее у себя на столе. В тот день, когда кнопка была передана Лаврову, мой помощник Филип Ранес попытался ее вернуть, чтобы исправить ошибку. Он обратился к послу России в Швейцарии, где проходила встреча (кнопка хранилась у него), и попросил поменять наклейку.

— Думаю, я не могу этого сделать, пока не переговорю со своим министром, — ответил посол России.

— Если ваш министр не отдаст нам кнопку, то мой министр отправит меня в Сибирь! — воскликнул Ранес. Должна признать, что в тот момент это казалось мне весьма привлекательной мыслью.

На первой встрече президента Обамы с Медведевым в Лондоне в апреле 2009 года американская и российская делегации находились друг напротив друга за официальным обеденным столом в резиденции нашего посла в Великобритании Уинфилд-Хаус. Я была единственной женщиной за этим столом. Это была первая зарубежная поездка президента Обамы после вступления в должность, стратегически важное турне по Европе для участия в саммите «Большой двадцатки», саммита НАТО и посещения наших ключевых союзников. Я была рада находиться рядом с ним в такой ответственный для всех нас момент. Начиная с этого первого совместного визита в Лондон и заканчивая нашей исторической поездкой в Бирму в 2012 году, мы вместе прошли сквозь трудные годы, когда подобные поездки давали нам шанс посоветоваться и выработать стратегию вдали от ежедневной суеты Вашингтона. Перед одним из совещаний в Праге тогда же, в апреле, он отвел меня в сторону и сказал: «Хиллари, мне нужно с тобой поговорить». Он приобнял меня и повел к окну. Мне стало интересно, что за неотложное дело он хотел обсудить. Вместо этого он прошептал мне на ухо: «У тебя в зубах что-то застряло». С одной стороны, мне было крайне неловко. Но, с другой стороны, о таком мог прямо сказать только друг. Это еще раз убедило меня в том, что мы «сражаемся» спиной к спине.

Во время этой первой встречи с русской делегацией президенты двух стран обсуждали идею нового договора о сокращении ядерных вооружений с обеих сторон, сумели найти общий язык относительно конфликта в Афганистане, борьбы с терроризмом, торговли и даже Ирана, несмотря на разногласия по проблеме противоракетной обороны и ситуации вокруг Грузии. Медведев сказал, что опыт России в Афганистане в 1980-х годах был «печальным» и что российская сторона готова разрешить США транспортировку вооружения через свою территорию для снабжения наших войск. Это было важно, поскольку давало нам рычаги влияния на Пакистан, который в противном случае контролировал единственный маршрут для переброски войск и транспортировки военных грузов в Афганистан. К моему удивлению, Медведев также признал, что Россия недооценила растущий ядерный потенциал Ирана. «Оказывается, вы были правы», — сказал он. У России были сложные отношения с Ираном. Она продавала Тегерану вооружение и даже помогала ему в строительстве атомной электростанции, но Россия не хотела распространения ядерного оружия и нестабильности на своих и без того беспокойных южных границах. Как читатель узнает ниже, данное высказывание Медведева обеспечило возможность для нашего более тесного сотрудничества на иранском направлении, что в итоге привело к судьбоносному голосованию в ООН по вопросу введения против Ирана новых жестких санкций. Однако он не изменил своей резко отрицательной позиции относительно наших планов по развертыванию системы противоракетной обороны в Европе, несмотря на то что, как мы уже неоднократно повторяли, указанная система ПРО предназначалась для защиты от потенциальных угроз со стороны Ирана, а не со стороны России.

Президент Обама подчеркнул положительные аспекты нашей встречи, обещал проконтролировать неотложное выполнение всего комплекса мероприятий, касавшихся нового договора о сокращении ядерных вооружений, а также укрепления сотрудничества в отношении Афганистана, борьбы с терроризмом и вступления России во Всемирную торговую организацию. В целом это было подробное и откровенное обсуждение сложных вопросов — именно то, что мы и ожидали от Медведева. «Перезагрузка» шла полным ходом.

Команда переговорщиков Госдепартамента США, возглавляемая заместителем госсекретаря Эллен Тошер и помощником госсекретаря Роуз Геттемюллер, целый год работала вместе со своими российскими коллегами, чтобы согласовать все детали нового Договора о сокращении стратегических наступательных вооружений, или СНВ-3, в котором устанавливались ограничения на количество российских и американских ядерных боеголовок на ракетах и бомбардировщиках. После того как президенты Обама и Медведев подписали договор в апреле 2010 года, я начала работать над тем, чтобы убедить своих бывших коллег-сенаторов ратифицировать его. При этом я активно взаимодействовала со своим помощником по правовым вопросам Ричардом Вермой, который являлся давним помощником лидера большинства в сенате Гарри Рида и проницательным исследователем сокровенных тайн Капитолийского холма. Я обзвонила ключевых сенаторов-республиканцев, которые заявили, что они не доверяют русским и беспокоятся по поводу того, что Соединенные Штаты не смогут проверить выполнение условий договора независимой стороной. Я объяснила, что сам договор предоставляет в наше распоряжение механизмы верификации и что, если русские не будут выполнять взятые на себя обязательств, мы всегда можем выйти из договора. Я напомнила им, что даже президент Рейган, с его принципом «доверяй, но проверяй», подписал СНВ-1. И я подчеркнула, что мы не можем терять времени, так как сроки предыдущего договора уже истекли. Уже почти год у нас не было прав на организацию проверки выполнения Россией условий договора и инспекции российских ракетных шахт. Это было опасное упущение, которое необходимо было исправить в самое ближайшее время.

За несколько недель до голосования я переговорила с восемнадцатью сенаторами, почти все из которых были республиканцами. Как госсекретарь США, я работала с конгрессом по многим вопросам, особенно касающимся госбюджета. Но впервые после ухода из сената я оказывала прямое давление от имени Белого дома. Я призвала на помощь свои давнишние отношения с бывшими коллегами, построенные за восемь лет согласования усилий по подписанию различных законопроектов и сотрудничества в составе различных комитетов и рабочих групп. На нашей стороне были главный координатор администрации в сенате вице-президент Байден, двухпартийная команда во главе сенатского Комитета по иностранным делам, старший сенатор от штата Массачусетс Джон Керри и сенатор от штата Индиана Ричард Лугар.

Мы приближались к заветным двум третям голосов в сенате, необходимых для ратификации договора согласно конституции, но было трудно выискать решающие голоса. Наши перспективы заметно потускнели после промежуточных выборов в ноябре 2010 года, когда республиканцы взяли под контроль палату представителей, выиграв еще шестьдесят три места, и уменьшили демократическое большинство в сенате, забрав себе шесть мест. Несмотря на это поражение, сенатор Лугар настоятельно советовал мне лично прийти в конгресс на окончательное голосование. Предчувствуя возможное поражение, я продолжала делать бесконечные телефонные звонки и вновь появилась в Капитолии как раз перед Рождеством, чтобы в последний раз обратиться с соответствующим призывом. Этим вечером сенат успешно проголосовал в пользу окончания прений, и на следующий день договор был принят: 71 голос за, 26 против. Это была безоговорочная победа межпартийного сотрудничества, достигнутая в интересах российско-американских отношений и более безопасного мира.

Со временем у президентов Обамы и Медведева сложились хорошие личные отношения, которые стали основой для дальнейшего сотрудничества. На длительной встрече, которая состоялась у меня с Медведевым в Подмосковье в октябре 2009 года, он рассказал о своих планах создать научно-технологический инновационный комплекс в России по образцу нашей Кремниевой долины. Когда я предложила ему посетить аналогичный комплекс в Калифорнии, он поручил своим сотрудникам проработать этот вопрос. Он включил в план своего визита в Соединенные Штаты в 2010 году посещение Кремниевой долины и, судя по всему, был впечатлен увиденным. Это могло стать началом понимания Медведевым необходимости диверсифицированной российской экономики — если бы только Путин дал на это свое согласие.

«Перезагрузка» привела к ряду первых успехов. Например, были введены жесткие санкции по отношению к Ирану и Северной Корее, открыт Северный маршрут поставок для снабжения наших войск в Афганистане, Россия вступила во Всемирную торговую организацию, ООН одобрила идею введения бесполетной зоны в Ливии, было расширено сотрудничество в борьбе с терроризмом. Однако в конце 2011 года ситуация стала меняться. В сентябре Медведев заявил, что он не будет выдвигать свою кандидатуру для переизбрания на пост президента страны. Вместо этого Путин захотел вернуть себе в 2012 году прежнюю должность. Эта перестановка подтвердила мои слова, сказанные четыре года назад: Медведев был просто временным хранителем этой должности для Путина.

Затем декабрьские парламентские выборы в России были омрачены многочисленными сообщениями о фальсификациях. Независимые политические партии были лишены права регистрации, поступали сообщения о попытках осуществить вброс бюллетеней в урны, о манипуляциях со списками избирателей и о других вопиющих нарушениях. Независимые российские наблюдатели подвергались преследованиям, а их веб-сайты — кибератакам. На международной конференции в Литве я выразила серьезные опасения по поводу этих событий.

— Российские люди, как и люди во всем мире, имеют право на то, чтобы их голоса были услышаны и подсчитаны, — сказала я. — А это значит, что они заслуживают свободных, честных, прозрачных выборов и тех руководителей, которые бы с ними считались.

Десятки тысяч граждан России пришли к такому же выводу и вышли на улицы в знак протеста. Когда они стали скандировать: «Путин — вор!» — Путин обвинил во всем произошедшем меня.

— Она дала сигнал определенным деятелям внутри России, — заявил он.

Если бы только у меня была такая власть! Когда я в следующий раз встретилась с президентом Путиным, я упрекнула его по поводу этих высказываний:

— Я пытаюсь представить себе, как люди в Москве просыпаются и говорят: «Хиллари Клинтон хочет, чтобы мы устроили демонстрацию» — и выходят на улицы. Но у меня это не получается, господин президент.

И все же если я помогла хотя бы некоторым найти в себе мужество, чтобы во всеуслышание заявить о реальной демократии, то это было только к лучшему.

В мае 2012 года Путин официально вернул себе пост президента России и вскоре после этого отказался от приглашения президента Обамы на саммит «Большой восьмерки» в Кэмп-Дэвиде. С Востока повеяло холодом. В июне я направила президенту Обаме докладную записку с изложением своих взглядов. Он больше не будет иметь дела с Медведевым, поэтому необходимо, чтобы он был готов занять более жесткую позицию. Я утверждала, что Путин был «сильно обижен на США и с подозрением относился ко всем нашим действиям». Он твердо намеревался вернуть утраченное российское влияние на соседние страны, начиная от Восточной Европы и кончая Центральной Азией. Он может называть свой проект «региональной интеграций», но это не что иное, как восстановление утраченной империи. Я сопровождала президента Обаму, когда он впервые беседовал с Путиным в качестве главы государства в кулуарах саммита «Большой двадцатки» в Лос-кабосе в Мексике.

— Боритесь до последнего! — посоветовала я Обаме, потому что Путин «не отступит ни на шаг».

Вскоре Россия заняла менее конструктивную позицию по многим ключевым вопросам, прежде всего в отношении конфликта в Сирии, где она поддержала режим Башара Асада в его жестокой войне и блокировала все попытки Организации Объединенных Наций выработать достойный международный ответ. Кремль принимал решительные меры против всех инакомыслящих, общественно-политических организаций и ЛГБТ-движения в стране и вернулся к агрессивной политике в отношении своих соседей.

Для тех, кто ожидал, что «перезагрузка» откроет новую эру доброй воли в отношениях между Россией и США, реальность обернулась большим разочарованием. Но для тех, кто имел более скромные ожидания (такие, как снижение острой риторики и обеспечение областей, в которых можно достигать прогресса), «перезагрузка» оказалась полезной. Позже, после оккупации Крыма в 2014 году, некоторые конгрессмены обвинили «перезагрузку» в том, что она спровоцировала Путина на этот шаг. Я думаю, что эти люди неправильно понимают и Путина, и «перезагрузку». Ведь когда он вторгся в Грузию в 2008 году, он столкнулся с неприятием этого со стороны Соединенных Штатов и других государств. Путин вторгся в Грузию и Крым по своим собственным причинам, в удобный для него момент в ответ на события, которые его не устраивали. Ни жесткая риторика администрации Буша и его доктрина превентивной войны, ни сосредоточение администрацией Обамы усилий на прагматическом сотрудничестве и взаимовыгодных интересах не могли предупредить или спровоцировать эти акты агрессии. «Перезагрузка» не являлась наградой за что-либо. Это было признание того факта, что у США много стратегически важных интересов и интересов в сфере безопасности и нам необходимо добиваться прогресса там, где для этого есть возможность. Это остается верным и на сегодняшний день.

* * *

Чтобы понять всю сложность наших взаимоотношений с Россией во время «перезагрузки» и то, чего мы пытались достичь, рассмотрим лишь один пример: Центральную Азию и проблему обеспечения наших войск в Афганистане.

После событий 11 сентября 2001 года, в процессе подготовки к развертыванию американского контингента войск в Афганистане, администрация Буша арендовала у отдаленных, но стратегически расположенных стран Центральной Азии, Узбекистана и Кыргызстана бывшие советские авиабазы. Они были использованы для переброски в Афганистан войск и военных грузов. Учитывая исключительное развитие международной обстановки в то время, Россия не возражала против этого, несмотря на то что она рассматривала эти слаборазвитые бывшие советские республики как сферу своего влияния. Однако вскоре Кремль стал настоятельно советовать узбекскому и кыргызскому правительствам убедиться в том, что американцы не собираются задерживаться здесь надолго. Путин рассматривал Центральную Азию в качестве глубокого тыла России. Он опасался как растущего экономического влияния Китая, так и американского военного присутствия.

В 2009 году президент Обама приступил к планированию ввода дополнительного военного контингента США в Афганистан, за которым должен был последовать поэтапный вывод войск (начиная с 2011 года). Это означало, что американским военным снова нужно было сначала доставить большое количество войск и техники в горную, не имеющую выхода к морю страну, а в последующем вывезти их из нее. Самый короткий путь доставки войск и техники в Афганистан пролегал через Пакистан. Однако этот путь был небезопасен из-за нападений боевиков движения «Талибан» и переменчивого отношения к США пакистанских властей. Представители Пентагона, занимавшиеся планированием, хотели быть уверенными в том, что наши войска не будут отрезаны. Поэтому они решили, что необходим альтернативный сухопутный маршрут, даже если он окажется длиннее и дороже. Естественно, прежде всего мы обратили свое внимание на Центральную Азию. Грузы можно было доставлять в порты Балтийского моря, а затем отправить за тысячи миль по железной дороге через Россию, Казахстан и Узбекистан и переправлять их через северную границу Афганистана. Тем временем войска можно было доставлять, используя для этих целей все еще доступную авиа-базу в Киргизии. Так называемая Северная сеть поставок принесла бы большие доходы коррумпированным режимам, но при этом существенно поддержала бы наши военные усилия. Это был один из классических внешнеполитических компромиссов. Но прежде чем мы могли приступать к реализации данного плана, необходимо было, чтобы Россия согласилась на транзит нашей военной техники через свою территорию.

Во время первой встречи с Медведевым Обама подчеркнул, что в рамках «перезагрузки» Северная сеть поставок будет иметь для нас наивысший приоритет. В ответ на это Медведев заявил, что Россия всегда открыта к сотрудничеству (и к прибыли от транзитных пошлин). В июле 2009 года, когда президент Обама посетил Москву, было подписано официальное соглашение о транзите вооружения, военной техники, военного имущества и персонала вооруженных сил США через территорию России в Афганистан.

Однако за данным соглашением скрывались недобрые намерения российской стороны. Кремль продолжал ревностно оберегать свои интересы в Центральной Азии. Даже несмотря на то, что Россия разрешила США перевозить грузы через свою территорию, она продолжала работать над расширением своего военного присутствия в Центральной Азии, используя наше присутствие в регионе в качестве оправдания своих действий, направленных на усиление контроля над странами региона и подрыва их крепнущих отношений с Вашингтоном. Это было похоже на современную версию «Большой игры», геополитического соперничества между Российской и Британской империями в XIX веке за господство в Центральной Азии, за исключением лишь того, что США преследовали в регионе вполне конкретные цели и не претендовали на обеспечение здесь господствующего влияния.

В начале декабря 2010 года я посетила Кыргызстан, Казахстан и Узбекистан для встречи с руководителями этих стран, чтобы держать руку на пульсе последних событий. Встретившись в Бишкеке со студентами и журналистами, я ответила на вопросы относительно наших взаимоотношений с Москвой. «Какое место занимает Кыргызстан в „перезагрузке“ ваших отношений с Россией?» — спросил меня один из участников мероприятия. Я объяснила, что, несмотря на то что наши страны расходятся во мнениях по многим вопросам, например относительно ситуации вокруг Грузии и соблюдения прав человека, мы продолжаем успешную совместную работу на других направлениях и успешно преодолеваем наследие длительного недоверия между нашими странами.

Один из журналистов поинтересовался, осуществляется ли политика «перезагрузки» за счет Киргизии и Центральной Азии: «Есть ли соперничество между Россией и США в регионе, в частности в отношении Кыргызстана?» Я ответила, что мы всеми силами стараемся избежать такого сценария и что целью «перезагрузки» является снижение напряженности между Вашингтоном и Москвой. Я также сказала, что это должно помочь таким странам, как Кыргызстан, перестать чувствовать себя между двух огней. Наряду с этим я добавила, что Кыргызстан действительно переживает период становления демократии, находясь в регионе автократий. Россия все дальше уходит от идеи демократии. Китай — другой крупный игрок в регионе, который в принципе не приемлет демократию. С учетом этих факторов данную идею будет непросто осуществить.

— Я думаю, что для вас важно иметь хорошие отношения со многими, но ни от кого не быть зависимыми, — сказала я. — Попытайтесь найти баланс во всем комплексе имеющихся отношений и обеспечить себе максимум помощи.

Когда Путин готовился вернуть себе пост президента России, осенью 2011 года он опубликовал статью в одной из российских газет, объявив о планах вернуть утраченное влияние среди бывших советских республик и создать «мощный наднациональный союз, способный стать полюсом силы в современном мире». Путин заявил, что новый Евразийский союз «изменит геополитическую и геоэкономическую конфигурацию всего континента». Некоторые отвергали его слова, восприняв их как элемент избирательной кампании. Однако я считаю, что они продемонстрировали истинную политику Путина, который стремился вновь «советизировать» страны на постсоветском пространстве. И расширение Таможенного союза станет только первым шагом в этом направлении.

Амбиции Путина не ограничивались Центральной Азией. На европейском направлении он использовал все имеющиеся у него рычаги давления для того, чтобы удержать бывшие советские республики от сближения с Западом. Он прекратил поставку газа на Украину, запретил импорт молдавского вина и литовских молочных продуктов. Его амбиции простирались за пределы Северного полярного круга, где таяние льда открывало новые торговые пути и возможности для разведки нефти и газа. В 2007 году российская подводная лодка установила российский флаг на дне океана в районе Северного полюса. Более того, Путин возобновил деятельность прежних советских военных баз на территории Арктики.

Мы с президентом Обамой обсуждали угрозы со стороны Путина и способы борьбы с ними. Кроме того, я регулярно посещала страны, которые чувствовали угрозу со стороны России. В Грузии, которую я посетила дважды, я призвала Россию прекратить «оккупацию». Это вызвало смятение у российских властей и вынудило их вывести войска с территорий, которые были захвачены в 2008 году.

* * *

Многим американцам кризис в Украине и российское вторжение в Крым в начале 2014 года открыли глаза на реальное положение дел с Россией. Часть мира, о которой многие из них не задумывались со времен окончания холодной войны, внезапно вернулась на экраны радаров. Украинский кризис действительно стал напоминанием о долгосрочных целях Путина. Учитывая его амбиции, администрация Обамы и европейские союзники приступили к кропотливой работе над уменьшением рычагов влияния Путина и противодействием его интригам.

1 января 2009 года «Газпром», могущественная государственная энергетическая корпорация, приостановил экспорт природного газа на Украину. Этот шаг, в свою очередь, привел к значительному сокращению его поставок в некоторые регионы Европы. В первые десять дней одиннадцать человек замерзли насмерть, десять из них — в Польше, где температура упала ниже 20 градусов по Цельсию. И это был уже не первый такой случай. Аналогичная ситуация была отмечена тремя годами ранее, в середине еще одной холодной зимы.

Украина, в которой проживает значительное количество русских и русскоговорящих, на протяжении многих столетий имела тесные, но сложные отношения с Москвой. «Оранжевая революция» и последовавшие за ней в 2004 году выборы, результаты которых неоднократно оспаривались, привели к власти прозападное правительство, которое стремилось к установлению более тесных связей между Украиной и Европейским союзом, что немало раздражало Путина. В 2006 году он прекратил поставку газа в страну, тем самым выразив свое недовольство независимо настроенным правительством в Киеве. В 2009 году он взвинтил цены на поставки энергоносителей из России, чтобы напомнить всем о своей власти. Это повергло Европу в ужас. Бóльшая часть континента зависела от поставок российского газа. Если Украину могли так просто лишить этого ресурса, то это могло произойти и с любой другой страной. Через девятнадцать дней, к моменту инаугурации президента Обамы, был подписан новый договор, и поставки газа на Украину были возобновлены.

Выступая при своем назначении перед сенатским Комитетом по международным отношениям в январе того же года, в разгар кризиса, я вела речь о важности укрепления НАТО и Трансатлантического альянса. Особенно я подчеркнула свое намерение дать энергетической безопасности «гораздо более высокий приоритет в нашей дипломатии». Я сказала, что проблемы в Восточной Европе «являются самым свежим примером того, как энергетическая уязвимость сковывает наши внешнеполитические возможности по всему миру, ограничивает в ряде случаев эффективность наших действий и не оставляет нам никакого выбора во всех остальных».

Во время моего первого телефонного разговора с министром иностранных дел Польши Радославом Сикорским, через неделю после моего вступления в должность, мы обсуждали стоявшие перед нами проблемы. «Нам необходим новый политический курс и альтернативный источник энергии», — сказал мне Сикорский. Он поддерживал план строительства газопровода через Балканы и Турцию. Это обеспечило бы Европе доступ к запасам природного газа в Каспийском море. Этот проект получил название «Южный поток» и стал одной из наших важнейших инициатив в энергетической дипломатии. Я назначила посла Ричарда Морнингстара своим специальным посланником. Он должен был заключать все необходимые соглашения, чтобы дать ход этому проекту. Дело осложнялось тем, что Азербайджан, ключевая страна на Каспийском море, имел длительный конфликт с соседней Арменией. Морнингстар так долго работал над обеспечением конструктивных отношений с президентом Азербайджана Ильхамом Алиевым, что я рекомендовала его на пост посла США в этой стране. Я дважды приезжала в Азербайджан, чтобы поддержать региональные миротворческие усилия, продвигать демократические реформы, а также проект трубопровода. Мне довелось вести активные переговоры с промышленными лидерами в этой отрасли на ежегодной Международной Каспийской нефтегазовой выставке в Баку в 2012 году. К моменту, когда я покинула Госдепартамент, все необходимые соглашения и контракты были подписаны. Строительство предполагается начать в 2015 году с перспективами обеспечить первые поставки газа к 2019 году.

Когда я встретилась с лидерами Евросоюза в марте 2009 года, я призвала их максимально обеспечить приоритет энергетического вопроса. Позже я работала совместно с общеевропейским политическим и общественным деятелем Кэти Эштон, чтобы создать Совет США — Евросоюз по вопросам энергетики. Команды американских экспертов в области энергетики рассредоточились по всей Европе, чтобы помочь различным странам исследовать альтернативы российскому газу. Когда я побывала в Польше в июле 2010 года, мы с министром иностранных дел Сикорским объявили о польско-американском сотрудничестве в разработке месторождений сланцевого газа с целью извлечь выгоду из новых технологий добычи газа с точки зрения безопасности и экологической стабильности. Разработка соответствующих месторождений на территории Польши уже началась.

Расширение добычи природного газа на территории самой Америки помогло ослабить контроль России над европейской электроэнергией — но не потому, что мы начали экспортировать большие объемы газа, а из-за того, что нам больше не нужно было импортировать его себе. Газ, предназначенный для Соединенных Штатов, стал поставляться в Европу. У потребителей появилась альтернатива более дешевого газа, и «Газпром» был вынужден конкурировать, а не диктовать условия спроса и предложения.

Возможно, все эти усилия не были особенно заметны в США, но они не были безразличны Путину. Он не мог не почувствовать ослабления влияния России в 2013 году, когда Украина вела переговоры о более тесных торговых связях с Евросоюзом. Путин пригрозил повысить цены на газ, если такая договоренность будет достигнута. Задолженность Украины перед Россией к тому моменту составляла уже более 3 миллиардов долларов США, а финансы страны находились в плачевном состоянии. В ноябре президент Украины Янукович резко прекратил переговоры с Евросоюзом, которые уже подходили к своему логическому завершению. Вскоре после этого он получил от Кремля 15 миллиардов долларов США в качестве антикризисной помощи.

Многие украинцы, особенно те, кто проживал в столице, Киеве, и в других районах страны, где не говорили по-русски, были возмущены таким внезапным изменением политического курса. Они мечтали жить в процветающей европейской демократической стране, а столкнулись с перспективой снова оказаться под каблуком у Москвы. В стране вспыхнули массовые протесты, и они только усилились, когда правительство распорядилось открыть огонь по демонстрантам. Под давлением этих событий Янукович согласился на проведение конституционных реформ и новых выборов. Договоренность между правительством и лидерами оппозиции была достигнута при посредничестве дипломатов из Польши, Франции и Германии. (Россияне тоже участвовали в переговорах, но затем отказались подписывать данное соглашение.) Однако люди вышли на улицы в знак протеста против такого компромисса и потребовали отставки Януковича. К немалому удивлению общественности, он покинул свою резиденцию в Киеве и скрылся на востоке страны, а вскоре после этого сбежал в Россию. В качестве ответных мер украинский парламент попросил лидеров оппозиции сформировать новое правительство.

Все эти события выбили российское руководство из колеи. Под предлогом защиты российских граждан и украинцев российского происхождения от анархии и насилия на Украине Путин отдал российским войскам приказ занять полуостров Крым на Черном море, который входил в состав России до 1950-х годов и на котором проживало много этнических русских. Там же находились и крупнейшие российские военно-морские объекты. Несмотря на предупреждения президента Обамы и европейских лидеров, Кремль подготовил референдум об отделении Крыма. Он был бойкотирован большинством нерусскоязычных граждан, проживающих на территории Крыма. В конце марта того же года Генеральная Ассамблея ООН подавляющим большинством голосов осудила этот референдум.

На момент написания этой книги будущее Украины находится под угрозой. Весь мир, особенно другие бывшие советские республики и сателлиты, вполне обоснованно опасающиеся за собственную независимость, внимательно следит за тем, как дальше будет развиваться ситуация. Вся наша работа с 2009 года по укреплению НАТО, восстановлению прочных трансатлантических отношений и уменьшению зависимости Европы от российских энергоносителей обеспечивает нам более выгодные позиции для решения этой задачи, хотя у Путина также имеется на руках много козырных карт. Мы должны продолжать работать над решением этой проблемы.

* * *

В последние годы я провела много времени, пытаясь понять истинные мотивы поведения Путина.

Во время посещения его дачи в марте 2010 года мы обсуждали вступление России во Всемирную торговую организацию, и разговор зашел в тупик. Путин не отступал ни на дюйм и не желал слышать то, что ему говорят. Тогда я решила избрать другой путь. Я знала, что одним из увлечений российского лидера является защита дикой природы. Я тоже весьма озабочена этой проблемой, поэтому я резко перевела разговор на близкую нам обоим тему. Я спросила: «Премьер-министр Путин, скажите, а что вы делаете для спасения тигров в Сибири?» Он посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Мне удалось привлечь его внимание.

Путин неожиданно встал из-за стола и предложил проследовать за ним. Оставив позади помощников, он провел меня в свой личный кабинет. За бронированной дверью открылся рабочий стол и большая карта России на стене. Он начал подробно рассказывать на английском языке о судьбе тигров на Востоке, о белых медведях на Севере и о других исчезающих видах животных. Было захватывающе увидеть такое резкое изменение в его поведении. Он спросил, не хочет ли мой муж составить ему компанию на несколько недель и съездить посмотреть на белых медведей на Земле Франца-Иосифа. Я ответила, что я спрошу и что если мой муж не сможет поехать, тогда я проверю свое расписание. Путин в ответ вопросительно приподнял бровь. (Как выяснилось позже, ни один из нас не смог поехать.)

Еще одна незабываемая и неожиданная беседа с Путиным произошла в рамках встречи по Азиатско-Тихоокеанскому экономическому сотрудничеству во Владивостоке в 2012 году. Президент Обама не смог присутствовать на ней из-за своей выборной кампании, поэтому я представляла его интересы. Путин и Лавров были возмущены отсутствием президента и моей резкой критикой поддержки Россией режима Башара Асада в Сирии. Они не соглашались на встречу между Путиным и мной до тех пор, пока до официального приема не осталось пятнадцать минут. Однако в соответствии с протоколом представитель Соединенных Штатов, как предыдущей принимающей АТЭС страны, должен сидеть рядом с представителем страны, которая будет принимать у себя АТЭС в следующем году. Иными словами, мы с Путиным должны были сидеть вместе.

Мы обсуждали проблемы, которые требовали его решения. Начиная с протяженной границы России с Китаем на востоке и заканчивая неспокойными мусульманскими регионами внутри страны и за ее границами. Я рассказала Путину о моей недавней поездке в Санкт-Петербург к Мемориалу жертвам ленинградской блокады, которая длилась с 1941 по 1944 год и была причиной гибели более 600 тысяч человек. Это задело за живое чтящего историю своей страны российского лидера. Он стал рассказывать о своих родителях то, что я никогда не слышала или не читала. Во время войны отец Путина вернулся домой с фронта в краткосрочный отпуск. Когда он подошел к многоквартирному дому, где он жил с женой, он увидел тела людей, сложенные на улице, и мужчин, которые грузили их в грузовик. Когда он подошел ближе, он увидел женские ноги в туфлях, похожих на туфли его жены. Он подбежал и потребовал отдать ему тело его жены. После ожесточенного спора мужчины согласились, и отец Путина смог взять жену на руки. Осмотрев ее, он понял, что она еще жива. Он отнес ее в их квартиру и выходил ее. Восемь лет спустя, в 1952 году, у них родился сын, которого они назвали Владимиром.

Когда я рассказала эту историю нашему послу в России Майку Макфолу, известному специалисту по России, он сказал, что он тоже никогда не слышал эту историю раньше. Конечно, у меня не было возможности проверить правдивость этой истории, но я часто вспоминала о ней. С моей точки зрения, она проливает свет на формирование его личности и на страну, которой он руководит. Он постоянно испытывает вас, все время проверяет вас на прочность.

В январе 2013 года, когда я собиралась покинуть Госдепартамент, я написала президенту Обаме заключительную докладную записку о России и том, что он может ожидать от Путина во время своего второго срока. Прошло четыре года с тех пор, как «перезагрузка» позволила нам добиться прогресса по вопросам сокращения ядерного вооружения, санкций в отношении Ирана, по Афганистану и по другим ключевым вопросам. Я все еще верила в то, что в долгосрочных национальных интересах Америки было обеспечение конструктивных рабочих отношений с Россией, если только это было возможно.

Но мы должны были трезво оценивать намерения Путина и опасность, которую он представлял для своих соседей и для мирового порядка, и просчитывать наш политический курс в соответствии с этими факторами. Я настаивала на том, что впереди нас ждали трудные дни и что наши взаимоотношения с Москвой, вероятно, ухудшатся прежде, чем все пойдет на лад. Медведев позаботился об улучшении отношений с Западом, но Путин ошибается, полагая, что мы нуждаемся в России больше, чем Россия нуждается в нас. Он рассматривал Соединенные Штаты в первую очередь как конкурента. И очень испугался возрождающейся собственной внутренней оппозиции и распада автократий на Ближнем Востоке и в других районах мира. Это не могло быть надежной основой для долгосрочного сотрудничества.

Учитывая все это, я предложила новый курс развития отношений. «Перезагрузка» позволила нам снять низко висящие плоды с точки зрения двустороннего сотрудничества. И не было никакой необходимости прекращать наше сотрудничество по Ирану или Афганистану. Но пока что следовало нажать кнопку «пауза» в отношении новых усилий. Не создавайте впечатления, что вы очень заинтересованы в совместной работе. Не льстите Путину вниманием на высоком уровне. Отклоните его приглашение на саммит в Москве в предстоящем сентябре. Дайте ясно понять, что российская непримиримость не остановит нас в реализации наших политических интересов в отношении Европы, Центральной Азии, Сирии и других горячих точек. Сила и решимость — это единственный язык, который Путин поймет. Мы должны дать ему ясно понять, что его действия будут иметь последствия, убедив наших союзников, что Соединенные Штаты постоят за них.

Не все в Белом доме были согласны с моим сравнительно суровым анализом ситуации. Президент принял приглашение Путина на двусторонний саммит осенью того года. Но за лето стало труднее игнорировать ошибочный путь, на который встала Россия. Особенно это проявилось в ситуации, произошедшей с Эдвардом Сноуденом. Он был подрядчиком, который «слил» секреты Агентства национальной безопасности журналистам и обрел политическое убежище в России благодаря Путину. Президент Обама отменил саммит в Москве и стал придерживаться более жесткой линии поведения с Путиным. К 2014 году и началу украинского кризиса отношения между нашими странами резко ухудшились.

Из-за ситуации с Крымом и других международных последствий правления Путина Россия стала живым примером растраченного потенциала. Талантливые люди и возможности для инвестирования покидают страну. Так не должно быть. Россия обладает не только богатыми природными ресурсами, но и хорошо образованной рабочей силой. За годы сотрудничества я не раз обсуждала с Путиным, Медведевым и Лавровым возможности для России в построении мирного и благоприятного будущего как части Европы, а не ее антагониста.

Подумайте о тех масштабных торговых соглашениях, в которых Россия могла бы принять участие, если бы она вела переговоры с совершенно других позиций. Вместо того чтобы запугивать Украину и других своих соседей, она могла бы принимать участие в более масштабном научном сотрудничестве с Евросоюзом и США, внедряя инновации в повседневную жизнь страны и разрабатывая передовые технологии в процессе создания собственного высокотехнологичного бизнес-центра мирового класса, как того хотел Медведев. Подумайте о долгосрочных стратегических интересах России. Если бы Путин не был зациклен на восстановлении Советской империи и подавлении инакомыслия внутри страны, он мог бы понять, что борьба России с экстремистами вдоль ее южных границ и противоборство с Китаем на востоке могут быть усилены за счет более тесных связей с Европой и Соединенными Штатами. Он мог бы увидеть Украину в качестве моста между Европой и Россией, который позволил бы приумножить процветание и усилить безопасность для всех. К сожалению, сейчас Россия при Путине остается замороженной между прошлым, которое ее не отпускает, и будущим, которое она не может заставить себя принять.

Глава 12

Латинская Америка: демократы и демагоги

Вот вопрос, ответ на который может вас очень удивить: для какой части света предназначается более чем 40 % всего экспорта США? Это не Китай, на долю которого приходится всего 7 %. И не Европейский союз, на который приходится 21 % всего американского экспорта. Это Америка. Фактически два крупнейших отдельных направления нашего экспорта — это наши ближайшие соседи: Канада и Мексика.

Если это для вас новость, то вы такой не один. Многие граждане Соединенных Штатов плохо представляют, что происходит в нашем полушарии, основываясь на устаревших данных. Мы все еще представляем себе Латинскую Америку как страну переворотов и уличной преступности, а не как регион, где свободные рынки и свободные люди процветают, мы склонны представлять ее как источник мигрантов и наркотиков, а не как место, прекрасно подходящее для торговли и инвестиций.

В течение последних двадцати лет наши южные соседи добились значительного экономического и политического прогресса. На территории Латинской Америки находятся тридцать шесть стран, большинство из которых являются демократическими, проживает около 600 миллионов человек, стремительно расширяется прослойка среднего класса, находятся большие запасы энергоресурсов, а суммарный ВВП этого региона составляет более 5 триллионов долларов США.

Из-за нашей географической близости экономики Соединенных Штатов и наших соседей очень тесно переплетены. Маршруты поставок в регионе неоднократно пересекаются. То же самое можно наблюдать в семейных, социальных и культурных связях. Некоторые усматривают в этом переплетении угрозу суверенитету и самобытности стран и народностей региона, но я вижу в нашей взаимозависимости сравнительное преимущество единства, особенно необходимое в то время, когда мы должны стимулировать экономическое развитие наших стран. Мы можем многому научиться из истории преображения Латинской Америки и его значения для Соединенных Штатов и всего мира, особенно если мы хотим извлечь максимальную выгоду из этой «единой силы» в будущем.

* * *

Многие из наших нынешних заблуждений относительно Латинской Америки появились в сложный исторический период. Латинская Америка стала «яблоком раздора» в идеологической войне между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Куба была и остается широко известной кульминацией холодной войны, но подобные конфликты в той или иной форме возникали по всему Западному полушарию.

Распад Советского Союза и окончание холодной войны ознаменовали начало новой эры для региона. Долгие и кровопролитные гражданские войны постепенно стихали. В результате выборов к власти пришли новые демократические правительства. Рост экономики позволил многим людям выбраться из нищеты. В 1994 году мой муж пригласил все демократические страны региона на первый Саммит Америк, который мы организовали в Майами. Мы все договорились собираться раз в четыре года для того, чтобы продолжать наше общее дело экономической интеграции и политического сотрудничества.

Саммит был лишь одним из примеров широкомасштабных усилий администрации президента Клинтона на пути к прочному партнерству с нашими соседями. США оказали существенную помощь Мексике и Бразилии во время финансового кризиса в этих странах. Мы разработали и субсидировали проект под названием «План Колумбия», который был поддержан обеими партиями в конгрессе. Это была кампания, направленная на спасение старейшей в Южной Америке демократической страны от наркоторговли и бандитизма. Этот проект помог также противостоять государственному перевороту в Гаити и восстановить там конституционную демократию. Признанием того, насколько успешно продвигалось наше сотрудничество и насколько эффективной была взаимопомощь в регионе, стало присоединение многих демократических государств Латинской Америки к миссии ООН в Гаити. По данным исследовательского центра «Пью», в 2001 году 63 % населения Южной Америки одобряли действия Соединенных Штатов.

Как губернатор штата Техас, который содействовал расширению торговли и продвижению иммиграционной реформы, президент Джордж У. Буш завоевал в регионе хорошую репутацию. Он был в неплохих отношениях с президентом Мексики Висенте Фоксом и его преемником Фелипе Кальдероном. Администрация президента Буша поддержала и усовершенствовала проект «План Колумбия», а также создала многолетнюю программу сотрудничества «Мерида» для того, чтобы помочь Мексике в борьбе с наркокартелями. Однако своеобразный подход администрации Буша к внешней политике, который характеризовался активными и решительными действиями, не получил безусловной поддержки в регионе. Не способствовала этому и ее склонность рассматривать Западное полушарие через призму противостояния левых и правых политических течений, что было явным пережитком холодной войны. По данным на 2008 год, всего 24 % мексиканцев и 23 % бразильцев положительно относились к политике Соединенных Штатов. А средний показатель по региону, по данным Института общественного мнения Гэллапа, составлял 35 %. Когда администрация Обамы в начале 2009 года приступила к работе, мы понимали, что пришло время начинать все заново.

Президент Обама изложил суть идеи «равноправного партнерства» в своей речи на Саммите Америк, который в 2009 году проходил на Тринидаде и Тобаго. Он пообещал, что принцип «старшего и младшего партнеров в наших отношениях» будет оставлен в прошлом. При этом страны Латинской Америки могут ожидать «сотрудничества на основе взаимного уважения, общих интересов и ценностей». Как и до этого, президент осветил в своей речи необходимость положить конец «череде ошибочных решений» в этом вопросе и выйти за рамки «бесконечного противостояния» между «жесткой экономикой, контролируемой государством, и безудержным и нерегулируемым капитализмом, между взаимными обвинениями ультраправых военизированных формирований и леворадикальных повстанцев, между сторонниками жесткой политики в отношении Кубы и сторонниками полного отрицания прав человека в отношении жителей Кубы». Что касается конкретно Кубы, то он заявил о своем намерении начать новые отношения с этой страной. В качестве первого шага к изменению политики, которая «не смогла обеспечить кубинскому народу свободу или даже надежду на нее», Соединенные Штаты разрешили американцам кубинского происхождения посещать остров и отправлять крупные суммы денег своим семьям в этой стране. Президент также заявил, что готов напрямую взаимодействовать с кубинским правительством по широкому кругу вопросов, включая осуществление демократических реформ и совместную работу по пресечению незаконного оборота наркотиков и решению проблем миграции так долго, сколько потребуется для обеспечения прогресса на этих направлениях.

— Я прибыл сюда не для того, чтобы обсуждать прошлое, — сказал он. — Я прибыл сюда ради будущего.

Я вместе с группой высококвалифицированных экспертов Госдепартамента по Латинской Америке приступила к выполнению обещания президента. Я решила начать со смелого жеста, чтобы продемонстрировать, что мы были серьезно настроены на изменение нашей политики в Западном полушарии. Самой подходящей для этой цели страной была Мексика, наш ближайший южный сосед, который одновременно являлся и надеждой, и угрозой для всего региона.

* * *

Соединенные Штаты и Мексика имеют общую границу протяженностью около двух тысяч миль, и наши экономики и культуры характерны высокой степенью интеграции, особенно в приграничных районах. Дело в том, что значительная часть юго-западной территории Соединенных Штатов когда-то принадлежала Мексике, а десятилетия иммиграции лишь укрепили родственные и культурные связи между нашими народами. Свой личный опыт в этой области я впервые получила в 1972 году, когда Национальный комитет Демократической партии поручил мне зарегистрировать избирателей, поддерживающих кандидатуру Джоржа Макговерна на президентских выборах, в долину Рио-Гранде в Техасе. Некоторые жители, по понятным причинам, вначале опасались белокурой девушки из Чикаго, которая не знала ни слова по-испански, но вскоре меня стали тепло принимать в домах и общинах, где граждане мексиканского происхождения были готовы в полной мере участвовать в нашей демократической жизни.

Я также совершила несколько поездок через границу, чтобы присоединиться к ужину и потанцевать вместе с моими новыми друзьями. В те времена пересечь нашу общую границу (в обоих направлениях) было гораздо проще, чем сейчас. В итоге я стала работать вместе с парнем из Йельского университета, с которым мы встречались и раньше и которого звали Билл Клинтон. После того как Макговерн проиграл на выборах из-за того, что подавляющее большинство голосов было подано против его кандидатуры, мы с Биллом решили снять стресс на небольшом курорте на тихоокеанском побережье. Мы обнаружили, что нам очень понравилось в Мексике, поэтому мы не раз возвращались сюда в последующие годы, в том числе во время свадебного путешествия в Акапулько в 1975 году.

Из-за горячей риторики нашего национального диалога по вопросам иммиграции многие американцы все еще считают Мексику доведенной до нищеты страной, которую люди отчаянно пытаются покинуть ради благополучной жизни за ее северной границей. Однако правда состоит в том, что экономика Мексики в последние годы процветает, прослойка среднего класса значительно увеличилась, а ее демократия добилась значительных успехов. Вот пример, который немало меня впечатлил и который прекрасно иллюстрирует вышесказанное: под руководством президента Фелипе Кальдерона в Мексике для удовлетворения потребностей растущей экономики страны построено 140 бесплатных вузов.

В самом начале работы администрации президента Обамы одной из самых больших преград, стоящих на пути развития мексиканской демократии и экономики, была волна насилия, связанного с наркотиками. Соперничающие картели сражались друг с другом и со службой охраны национального правопорядка. Порой целые районы Мексики превращались в поле боя. После вступления в должность в декабре 2006 года президент Кальдерон приказал армии направить свои силы против этих картелей. Конфликт обострился еще больше, и, несмотря на определенные успехи правительства, картели продолжали свою деятельность. К тому моменту, когда я стала госсекретарем США, банды наркоторговцев переросли в военизированные формирования, каждый год гибли тысячи людей. Несмотря на то что уровень преступности в районах, не затронутых незаконным оборотом наркотиков, снизился, в районах, которые оказались в зоне влияния картелей, взрывы автомобилей и похищения людей стали обычным явлением. Такие приграничные города, как Тихуана и Сьюдад-Хуарес, напоминали зону военных действий. То же самое угрожало Эль-Пасо и другим близлежащим американским городам.

В 2008 году боевики напали на американское консульство в городе Монтеррей. Они были вооружены стрелковым оружием и гранатометами. К счастью, никто не пострадал. Однако в марте 2010 года были убиты три человека, связанные с нашим консульством в Сьюдад-Хуаресе. Служащая американского консульства, Лесли Энрикес, была застрелена в своей машине вместе с мужем, Артуром Редельфсом. Почти в то же время, на другом конце города, был застрелен Хорхе Альберто Сальсидо Сенисерос, муж местной служащей консульства. Эти убийства стали еще одним напоминанием о том, как рискуют мужчины и женщины, представляющие нашу страну по всему миру, не только в таких опасных местах, как Ирак, Афганистан или Ливия. Эти инциденты подтверждали тот факт, что Мексике было необходимо помочь восстановить порядок и безопасность.

Основной причиной войны между картелями была борьба за право на экспорт наркотиков в Соединенные Штаты. По приблизительным оценкам, 90 % всех наркотиков, употребляемых в США, поставлялось из Мексики, а примерно 90 % оружия, используемого картелями, поставлялось из Соединенных Штатов. (Запрет на применение стрелкового оружия, который был подписан Биллом в 1994 году, истек через десять лет и не был продлен, открыв тем самым возможность увеличения оборота оружия через границу.) Исходя из этих фактов, нельзя было не сделать вывод, что США тоже несли ответственность за те события, которые происходили в Мексике, и были обязаны ей помочь. В марте 2009 года, в одну из первых моих поездок в качестве госсекретаря, я вылетела в Мехико, чтобы обсудить, как мы можем расширить наше сотрудничество на фоне возросшего насилия.

Я встретилась с Кальдероном и его министром иностранных дел Патрисией Эспиносой, профессиональным дипломатом, которая стала одной из моих хороших коллег и прекрасным другом. Они обозначили свои потребности, которые включали также дополнительные вертолеты «Блэк хоук», необходимые для противостояния все более хорошо вооруженным картелям. Кальдерон искренне желал остановить насилие против своего народа. Он излучал энергию человека, для которого это было очень личным делом. Наглость наркокартелей оскорбляла его и подрывала его планы по созданию новых рабочих мест и развитию образования. Он был недоволен неоднозначной, как он считал, позицией Соединенных Штатов. Как я могу остановить хорошо вооруженных наркоторговцев, когда вы не останавливаете на границе оружие, которое они покупают, а некоторые ваши штаты начали легализовать употребление марихуаны? Почему граждане моей страны, правоохранительные органы, военные должны рисковать своей жизнью при таких обстоятельствах? Это были неудобные, но справедливые вопросы.

Я сказала Кальдерону и Эспиносе, что мы хотим прибегнуть к созданному администрацией Буша плану «Мерида» для того, чтобы помочь правоохранительным органам. Мы попросили конгресс выделить более 80 миллионов долларов на вертолеты, приборы ночного видения, бронежилеты и другое снаряжение. Мы также запросили финансирование для развертывания сотен новых пограничников на нашей стороне границы, чтобы покончить с торговлей оружием и контрабандой наркотиков. Это был результат совместной работы всей администрации, включая усилия министра внутренней безопасности Джанет Наполитано, генерального прокурора Эрика Холдера и Джона Бреннана, помощника президента по вопросам внутренней безопасности и борьбы с терроризмом.

После нашей встречи Эспиноса и я провели совместную пресс-конференцию. Я объяснила, что администрация Обамы рассматривает наркобизнес как «общую проблему» и что мы поставили перед собой задачу сокращения использования в Соединенных Штатах незаконных наркотиков и пресечения незаконного провоза оружия через границу в Мексику. На следующий день я полетела на север, в Монтеррей. В своей речи в университете Текмиленио я подтвердила ранее данные обязательства.

— Соединенные Штаты признают, что незаконный оборот наркотиков является проблемой не только Мексики, — заявила я аудитории, — но также и нашей проблемой. В связи с этим США обязаны оказать всяческое содействие в решении этой проблемы.

Я считала, что говорю совершенно очевидные вещи. Было очевидно, что все это не противоречит истине. Это был основополагающий принцип нового подхода администрации президента Обамы на латиноамериканском направлении. Но я понимала, что такая откровенность не могла остаться незамеченной в США. От некоторых средств массовой информации можно было ожидать негативной реакции и обвинений в том, что мы «извинялись за Америку». Политические соображения не могут не иметь никакого отношения к внешней политике страны. Мы сильнее, когда мы противостоим угрозам внешнего мира вместе, поэтому так важно всегда обращать пристальное внимание на общественное мнение в своей стране относительно нашей политики. Но в данном случае я была готова игнорировать критику ради того, чтобы выполнить то, что было необходимо, и то, что уже было обещано. Мои опасения подтвердились: заголовок в «Нью-Йорк пост» гласил: «Хиллари шокирована информацией о наркотиках». Я уже давно перестала принимать такую критику на свой счет. Я совершенно четко понимала, что если мы хотим укрепить свои позиции на международной арене и действительно решать важные проблемы, то нам придется говорить неприятную правду во всеуслышание и принимать мир таким, как он есть.

Вскоре наше активное сотрудничество стало приносить свои плоды. В 2009 году Мексика выдала Соединенным Штатам более ста лиц, скрывавшихся от правосудия. Почти два десятка крупных наркоторговцев были захвачены в плен или убиты благодаря улучшению мер по их поиску. Администрация президента Обамы более чем на 10 миллиардов долларов США в год увеличила финансирование программы по сокращению использования в Соединенных Штатах нелегальных наркотиков, а ФБР расширило масштабы задержания членов картелей, действующих в южных приграничных районах. Мы помогли обучить тысячи мексиканских полицейских, судей и прокуроров и создать новые взаимовыгодные союзы со странами в Центральной Америке и в зоне Карибского бассейна. Все это стало возможным потому, что безопасность граждан являлась приоритетом нашей дипломатии в Латинской Америке.

Наши отношения с Мексикой стали натянутыми в конце 2010 года, когда секретные доклады нашего посла в Мексике Карлоса Паскуаля были опубликованы в рамках проекта «Викиликс». Когда я вернулась в Мексику в январе 2011 года, Кальдерон был в ярости. Газета «Нью-Йорк таймс» сообщила, что он был особенно расстроен из-за одного выложенного в сеть доклада, «в котором Паскуаль усомнился в искреннем желании мексиканской армии содействовать американской разведке в операции против лидера наркокартеля». Кальдерон сообщил прессе, что утечка нанесла «серьезный ущерб» отношениям Мексики и Соединенных Штатов. В своем интервью для «Вашингтон пост» он пожаловался, что «очень огорчился, когда мужество его солдат [поставили под сомнение]. Мексиканцы, вероятно, потеряли около 300 солдат… и вдруг кто-то в американском посольстве заявляет, что мексиканские солдаты были недостаточно храбрыми». Эспиноса посоветовала мне встретиться с президентом, чтобы объясниться и извиниться перед ним. Когда я это сделала, Кальдерон сказал мне, что он больше не хочет работать с Карлосом, и настоял на том, чтобы его заменили. Это была одна из самых напряженных встреч, в которых я когда-либо участвовала. В последующем я сказала Карлосу, что у меня нет другого выбора, кроме как отозвать его домой. Однако я заверила его, что найду ему новую должность, которая позволит использовать его навыки и опыт. В марте он официально подал в отставку со своего поста, а вскоре после этого возглавил наше новое бюро по глобальным вопросам энергетики. Эспиноса и я упорно работали, чтобы возместить ущерб, причиненный отношениям между нашими странами, и наше сотрудничество продолжилось.

* * *

Колумбия была прекрасным примером того, как такие же масштабные усилия, как в Мексике, могут привести к впечатляющим результатам. Эта страна поразила мое воображение еще тогда, когда мой брат Хью служил в Корпусе мира в начале 1970-х годов. Он описывал это как самый полезный опыт в его жизни. После своего возвращения он нередко рассказывал о своих приключениях. Билл считал, что все эти рассказы были поразительно похожи на сюжет его любимого романа «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса, но Хью уверял нас, что все это — чистая правда. К сожалению, в 1990-х годах Колумбия была одной из самых жестоких стран в мире. Там всем распоряжались наркоторговцы и партизаны, которые контролировали обширные участки территории и могли напасть на любой крупный город. Внешнеполитические эксперты обычно называли эту страну несостоявшимся государством.

Билл, сотрудничая с президентом Андресом Пастраной, предоставил более 1 миллиарда долларов США для финансирования кампании против наркокартелей Колумбии и леворадикальной повстанческой группировки, известной как ФАРК⁶⁰. В течение следующего десятилетия преемник Пастраны, президент Альваро Урибе, чей отец был убит партизанами ФАРК в 1980-х годах, расширил рамки проекта «План Колумбия». Администрация президента Буша оказывала ему всяческую поддержку в этом начинании. Но даже когда правительству удавалось добиться значительного прогресса, возникли новые опасения: относительно нарушений прав человека, насилия против профсоюзных организаторов, практики физических ликвидаций и зверств, совершаемых ультраправыми военизированными формированиями. Когда администрация президента Обамы приступила к работе, мы решили продолжить оказывать поддержку согласно поддержанному обеими партиями проекту «План Колумбия». Более того, мы расширили наше партнерство с колумбийскими властями за рамками обеспечения безопасности и стали больше работать над проблемами управления, образования и социально-экономического развития страны.

Когда я в следующий раз побывала в Боготе в июне 2010 года, фактов насилия стало гораздо меньше, повстанческое движение было почти ликвидировано, и граждане впервые за долгое время могли наслаждаться принятыми беспрецедентными мерами по обеспечению безопасности и повышению благосостояния. По счастливому стечению обстоятельств Билл тоже был в Колумбии по делам нашего фонда. Мы встретились в Боготе и решили пойти на ужин с друзьями и сотрудниками в местный ресторан, чтобы поднять тост за процветание Колумбии. Мы гуляли по улицам и поражались тому, насколько далеко вперед продвинулась страна за это небольшое время. Несколько лет назад нельзя было даже представить себе тихую прогулку по этим улицам.

На совещании с президентом Урибе мы обсудили нерешенные проблемы, касавшиеся безопасности Колумбии, но это было лишь частью повестки дня. Мы разрабатывали концепцию, согласно которой Колумбия и Соединенные Штаты могли бы работать вместе в Совете Безопасности ООН по таким глобальным вопросам, как развитие торговли и подготовка к предстоящему Саммиту Америк. Урибе был сугубо практичным и энергичным руководителем. Срок его полномочий на посту президента страны подходил к концу, и он вспоминал о том долгом пути, который проделала Колумбия под его началом.

— Знаете, когда восемь лет назад я вступил в должность президента страны, — сказал он, — мы не могли даже провести церемонию инаугурации вне здания из-за того, что шли уличные бои, свистели пули и взрывались бомбы. Мы проделали весьма большой путь к благополучию Колумбии.

Преемник Урибе, Хуан Мануэль Сантос, который учился в Соединенных Штатах в 1980 году и был стипендиатом программы Фулбрайта, завершил процесс, начатый его предшественником. В 2012 году он начал переговоры с оставшимися к тому времени лидерами группировки ФАРК. Эти переговоры гарантировали установление прочного мира в Колумбии. В телефонном разговоре с президентом Сантосом я поздравила его.

— Это чрезвычайно важно и символично для всех нас, и я надеюсь на то, что мы сможем достичь благополучного окончания этого нелегкого для нашей страны этапа, — ответил он.

Все эти успехи в Колумбии были достигнуты благодаря мужеству и упорству ее граждан. Но я также горжусь и той ролью, которую сыграли в этом Соединенные Штаты. В результате работы трех администраций президентов США мы способствовали обращению вспять дезинтеграции страны, установлению в ней института прав человека и верховенства права, ускорению ее экономического развития.

* * *

После моего заявления о совместной ответственности в Мексике в марте 2009 года и речи президента Обамы о равноправном партнерстве на Тринидаде и Тобаго в апреле того же года появилась надежда на то, что мы заложили фундамент для нового этапа взаимодействия, который мы искренне хотели начать для всего Западного полушария. Тогда мы еще не знали, что июнь самым неожиданным образом станет проверкой на прочность наших усилий и намерений.

Для меня июнь начался в самой маленькой стране Центральной Америки, Сальвадоре, где я принимала участие в инаугурации нового президента страны, а затем в региональной конференции по развитию и всеобщему экономическому росту, уменьшению экономического неравенства. На оба этих мероприятия возлагались большие надежды, поскольку мы предполагали, что они должны были определить наши отношения с Латинской Америкой.

Совместно экономики стран Латинской Америки по своему уровню почти в три раза превышали экономику Индии или России и по показателям приближались к экономике Китая и Японии. Регион был готов ускорить мероприятия по выходу из глобальной рецессии. На 2010 год экономический прирост составлял почти 6 %, а к 2011 году уровень безработицы упал до самого низкого показателя за два десятилетия. По данным Всемирного банка, прослойка среднего класса в Латинской Америке с 2000 года выросла на 50 %. При этом в Бразилии этот показатель увеличился на 40 %, а в Мексике — на 17 %. То есть благосостояние населения значительно возросло, и более 50 миллионов новых потребителей среднего класса стали покупать больше американских товаров и услуг.

С учетом этого мы упорно трудились, разрабатывая и ратифицируя торговые соглашения с Колумбией и Панамой. Мы призывали Канаду и группу стран, которая стала известна как Тихоокеанский альянс (Мексику, Колумбию, Перу и Чили), являвшихся демократиями со свободным рынком и стремлением к процветанию, вступить в переговоры с азиатскими странами и стать частью Транстихоокеанского партнерства. Альянс резко контрастировал с Венесуэлой, с ее более авторитарным политическим курсом и государственным регулированием экономики.

Но, несмотря на весь этот прогресс, экономическое неравенство в Латинской Америке по-прежнему было одним из самых существенных в мире. Вне зависимости от стремительного развития во многих областях, для некоторых регионов Латинской Америки по-прежнему была характерна постоянная нищета. На конференции в Сальвадоре, организованной под эгидой региональной инициативы, которой администрация президента Буша дала название «Пути к процветанию Америки», я говорила о том, что ключевая проблема для Латинской Америки в предстоящие годы будет заключаться в том, чтобы равномерно распределить выгоды от экономического роста между всеми демократическими странами региона. Более того, им было необходимо продемонстрировать положительные результаты такой политики своим гражданам.

— Мы должны определять экономический прогресс не по размеру прибыли и ВВП. Нашим критерием должно быть качество жизни людей, — утверждала я. — Поэтому мы должны проверять, хватает ли среднестатистическим семьям их доходов для обеспечения своих нужд, имеют ли молодые люди свободный доступ к школьному образованию с раннего детства и до университета, получают ли рабочие достойную заработную плату и безопасные условия на своих рабочих местах.

Ряд латиноамериканских стран, в частности Бразилия, Мексика и Чили, уже добились определенных успехов в борьбе с неравенством и нищетой. Одним из наиболее эффективных методов явилась программа «обусловленных денежных пособий». В 1990-х годах под руководством президента Бразилии Фернандо Кардозо миллионы бедных семей получали регулярное денежное пособие при условии, что они следили за тем, чтобы их дети посещали школу. Позже президент Луис Инасиу Лула да Силва расширил программу, включив регулярные медицинские осмотры и информирование населения о нормах питания и профилактике заболеваний. Эта система льгот и поощрений улучшила положение женщин, увеличила посещаемость школ, улучшила здоровье детей и стимулировала экономический рост. Как только программа стала широко применятся, она сразу же дала свои плоды. В Бразилии доля населения, живущего за чертой бедности, снизилась с 22 % в 2003 году до 7 % в 2009 году. Аналогичные программы стали практиковаться по всему Западному полушарию.

Я считала, что самой важной сферой экономического сотрудничества является энергетика. Более 50 % энергетического импорта Соединенные Штаты получали из Западного полушария. Дальнейшее расширение сотрудничества в области энергетики и климатических изменений могло служить средством для преодоления разногласий между странами, создания экономических возможностей и в то же время улучшения окружающей среды. Моя команда разработала концепцию «Партнерства Америк по энергетике и климату» для поддержки инновационной деятельности и совершенствования сильных сторон региона. У многих стран региона было чему поучиться в этих областях. Бразилия являлась лидером по биологическому топливу. Коста-Рика генерировала почти всю необходимую энергию от ГЭС. Колумбия и Перу разрабатывали системы чистого массового транзита энергии. Мексика закрывала городские свалки, использовала метан для выработки электроэнергии и улучшения качества воздуха в Мехико, озеленяла крыши и стены зданий, обеспечивала посадку огромного количества новых деревьев в регионе. Барбадос раскрыл потенциал солнечных водонагревателей. А такие островные государства, как Сент-Китс и Невис и Доминика, разрабатывали геотермальные ресурсы.

В ближайшие годы мы планировали развивать эту сферу. Особое внимание необходимо было уделить объединению различных национальных и региональных электрических сетей от северных районов Канады до южной оконечности Чили, а также на островах Карибского бассейна. Этот регион был вынужден расходовать на электроэнергию самые большие средства в мире. С учетом того, что издержки были настолько высоки, страны Карибского бассейна могли бы облегчить себе независимый доступ к электроэнергии с помощью солнечной и ветровой энергии, а также в результате производства топлива из биомассы с минимальными затратами, при условии, что правительства перераспределят свои расходы на импортируемую нефть в пользу выработки экологически чистой электроэнергии. То же самое было справедливо и для Центральной Америки. Все это было особенно важно, потому что 31 миллион человек во всем Западном полушарии по-прежнему не имел доступа к надежной и доступной электроэнергии. (Во всем мире этот показатель составляет 1,3 миллиарда человек.) Этот фактор сдерживает прогресс во многих отношениях. Как можно начать успешный бизнес или построить школу в XXI веке без электричества? Чем легче доступ граждан к энергии, тем выше их шансы на преодоление черты бедности, качественное воспитание своих детей и поддержание своего здоровья. Именно поэтому мы поставили перед собой задачу обеспечить каждой стране в регионе доступ к электричеству до 2022 года.

Другой важной причиной моего визита в Сальвадор в начале июня 2009 года стала инаугурация нового президента Маурисио Фунеса. Это был повод отреагировать на глубокие политические изменения, которые произошли в Латинской Америке с момента окончания холодной войны. Конституционная демократия прочно укоренилась там, где когда-то позиции на политической арене всецело занимали военные диктаторские режимы с крайне правыми взглядами и либеральные демагоги. В 2013 году неправительственная организация «Фридом хаус» заявила, что страны Америки, в том числе США и Канада, «по уровню свободы и уважения прав человека уступают только Западной Европе».

Политический и экономический успех региона (за исключением некоторых стран) сделал его примером для развивающихся демократий в других странах, в том числе на Ближнем Востоке. И, к моему большому удовлетворению, Латинская Америка демонстрировала, что у власти может стоять и женщина. В той части мира, которая была широко известна своей мужской шовинистической культурой, сильные и независимые женщины руководили Аргентиной, Бразилией, Чили, Коста-Рикой, Гайаной, Ямайкой, Никарагуа, Панамой, Тринидад и Тобаго, они были также значимыми лидерами в Эквадоре и Боливии.

* * *

Я покинула Сальвадор и вылетела в Гондурас на ежегодную встречу Организации американских государств (ОАГ). В Гондурасе, который по размерам сравним со штатом Миссисипи, проживает около 8 миллионов самых бедных людей в Латинской Америке. Его история характеризуется бесконечными раздорами и бедствиями. Президентом Гондураса был Мануэль Селайя, который походил на карикатуру силача из Центральной Америки с его белой ковбойской шляпой, черными усами и преклонением перед Уго Чавесом и Фиделем Кастро.

Я проснулась рано утром 2 июня и стала готовиться к долгому дню многосторонней дипломатии, который, из-за официальных речей и протокольной чепухи, обещал быть чрезвычайно скучным. Однако он был чрезвычайно важен для ОАГ. Мы ожидали от некоторых стран подтверждения резолюции 1962 года, согласно которой Куба была исключена из рядов нашей организации. По традиции ОАГ действует на основе консенсуса, что означает, что даже одного голоса против принятия резолюции достаточно для того, чтобы решение не было принято. Однако технически большинства голосов за было достаточно для принятия резолюции. Все, кто проводил подсчет голосов, знали, что большинство государств поддержали бы снятие запрета с Кубы. Практически все страны Западного полушария воспринимали это как анахронизм холодной войны и считали, что восстановление Кубы в рядах организации было бы наилучшим способом стимулирования преобразований на острове. Некоторые страны, включая Венесуэлу, Никарагуа, Боливию и Эквадор, отнеслись к резолюции 1962 года резко отрицательно, увидев в этом проявление открытой агрессии со стороны США. В воссоединении с Кубой в рамках ОАГ они видели возможность объединения против США и ослабления демократических норм в регионе. Это немало тревожило меня. В 2001 году ОАГ приняла Межамериканскую демократическую хартию, которая кодифицировала важные демократические принципы и была первой вехой на пути прощания с диктаторским прошлым. Мы не могли позволить Чавесу и его соратникам демонстративно обесценить эту хартию.

Для новой администрации президента Обамы это было первым серьезным испытанием. Мы могли бы придерживаться нашей старой политики и отказаться от поддержки исключения Кубы из ОАГ, поскольку диктатуре нет места в сообществе демократических государств, но тогда мы оттолкнули бы от себя многих наших соседей. США оказались бы в изоляции от союза стран Западного полушария, который сами же и создали. Либо мы могли уступить и признать, что принудительное отстранение Кубы от совместной деятельности в регионе было анахронизмом холодной войны. Однако это решение могло обесценить с трудом достигнутые в регионе демократические нормы и спровоцировать новую волну насилия. Ни один из вариантов мне не нравился.

Пока я готовилась в своем гостиничном номере, я включила канал Си-эн-эн и увидела сюжет про колумбийского мужчину, который жил и работал в Соединенных Штатах и поэтому не видел своего маленького сына уже полтора года из-за ограничений на поездки между двумя странами. Благодаря администрации президента Обамы ограничения были сняты, и отец и сын смогли воссоединиться. Вслед за этими переменами мы предложили начать переговоры с правительством Кубы о восстановлении прямого почтового сервиса и о сотрудничестве по иммиграционным процессам. В преддверии этого саммита в Гондурасе кубинцы приняли мое предложение. Соединенные Штаты действовали в соответствии с обещанием президента о начале новых шагов. Однако принять Кубу в ОАГ без серьезных демократических реформ в этой стране было плохой идеей.

В течение пятидесяти последних лет Кубой руководил коммунистический диктатор Фидель Кастро. Он и его режим отрицали фундаментальные свободы его народа и права человека, репрессировали инакомыслящих, контролировали экономику и работали над распространением «революции» в других странах региона и за его пределами. Несмотря на преклонный возраст и ухудшающееся здоровье, Кастро и его брат Рауль продолжали пользоваться абсолютной властью на Кубе.

С 1960 года США установили полное эмбарго против острова в надежде отстранить Кастро от власти, но это только предоставило ему возможность обвинить нас во всех экономических бедах Кубы. В конце 1995 года администрация президента Клинтона предложила Кастро негласные переговоры, чтобы изучить возможность улучшения отношений. Переговоры были в самом разгаре, когда в феврале 1996 года кубинские ВВС сбили два небольших гражданских самолета. Погибли четыре члена экипажа. Самолеты принадлежали группе кубинских эмигрантов, проживавших в Майами и называвших себя «Братьями во спасение». Они периодически совершали полеты с тем, чтобы разбросать над Кубой листовки с критикой режима Кастро. Мой муж назвал этот инцидент «вопиющим нарушением международного права». Совет Безопасности ООН осудил действия Кубы. Конгресс США большинством голосов и при двухпартийной поддержке принял решение об усилении эмбарго против Кубы. Любые изменения этого решения требовали одобрения конгресса. Этот опыт научил меня всегда быть настороже, когда речь идет о братьях Кастро.

Поскольку братья Кастро были непримиримыми противниками любых демократических принципов, закрепленных в уставе Организации американских государств, и нисколько этого не скрывали, было непонятно, каким образом их членство в ОАГ могло положительно отразиться на демократических процессах или на деятельности ОАГ. На самом деле, учитывая традицию принятия решений путем консенсуса, это могло дать Кубе эффективное право вето при проработке важных региональных вопросов.

Братья Кастро, отсутствуя на форуме в Гондурасе, не могли лично отстаивать свои интересы. На самом же деле они не выразили никакой заинтересованности в присоединении к ОАГ. Их позицию защищали власти Венесуэлы во главе с Уго Чавесом (хотя кубинское руководство пользовалось широкой поддержкой со стороны и других своих сторонников). Диктатор, постоянно занимавшийся самовосхвалением, который был скорее обузой, чем реальной угрозой, Чавес на протяжении многих лет плел интриги против Соединенных Штатов, подрывал основы демократии в своей собственной стране и во всем регионе. Он был в значительной мере воплощением того негативного в истории региона, которое эта часть мира стремилась преодолеть. Чавес подавил в Венесуэле политическую оппозицию и свободную прессу, национализировал компании и завладел их активами, растранжирил нефтяное богатство страны, настойчиво вел страну к диктаторскому типу правления.

В апреле на Саммите Америк пути президента Обама и Чавеса пересеклись. Чавес казался весьма обрадованным представившейся ему возможностью пожать руку президенту Обаме. Он устроил настоящее шоу из вручения президенту подарка как жеста доброй воли. Это оказалась книга об американском империализме и эксплуатации в Латинской Америке — так что жест оказался не очень уместным.

Я постоянно выступала с критикой в адрес Чавеса и защищала тех в Венесуэле, кто находил в себе достаточно мужества, чтобы противостоять ему. Я старалась также воздерживаться от упоминания того, что могло бы дать Чавесу повод кичиться своими деяниями и разъезжать по всему региону с высоко поднятой головой, жалуясь на давление и издевательства со стороны США. Как-то, выступая на венесуэльском телевидении, он развлекал огромную толпу, распевая: «Хиллари Клинтон меня не любит… да и я ее не люблю» — на мотив популярной местной песни. С этим было трудно поспорить.

Мой день в Гондурасе начался с раннего завтрака с министрами иностранных дел из стран Карибского бассейна. Нам нужно было многое обсудить, в первую очередь планы по обузданию возрастающего насилия под воздействием наркотиков и расширению сотрудничества в области энергетики. Большинство стран Карибского бассейна испытывали крайнюю нехватку энергоносителей и были подвержены воздействию последствий изменения климата, повышения уровня моря в экстремальных погодных условиях. В этой связи они стремились к сотрудничеству с нами, чтобы найти решение данных проблем. И, конечно, разговор зашел о Кубе.

— Мы с нетерпением ждем того дня, когда Куба сможет вступить в ОАГ, — заверила я министров. — Однако мы считаем, что членство в ОАГ должно сопровождаться принятием на себя определенной ответственности. И ради нашей взаимной выгоды и процветания мы обязаны поддерживать наши стандарты демократии и управления, которые принесли так много успехов в нашем полушарии. Это не ради прошлого, но ради будущего и сохранения верности основополагающим принципам нашей организации.

После завтрака следовало главное событие — Генеральная Ассамблея ОАГ.

Генеральный секретарь Хосе Мигель Инсульса, чилийский дипломат, и президент Селайя, хозяин мероприятия, провели нас в зал и предложили всем министрам сфотографироваться, сделать, так сказать, «семейную фотографию». Многие ли из этих лидеров будут вместе с нами отстаивать демократические принципы организации?

Ключевую роль в данном вопросе играла Бразилия. Под руководством президента Луиса Игнасио Лулы да Силвы Бразилия превратилась в крупного игрока на мировой арене. Лула, как известно, являлся бывшим харизматичным профсоюзным лидером, избранным на пост президента в 2002 году. Он был воплощением новой Бразилии, которая могла гордиться тем, что ее экономика является одной из самых динамично развивающихся в мире, что в стране быстро растет количество людей среднего класса. Экономический рост Бразилии, возможно, более, чем какой-либо другой страны, символизировал трансформацию Латинской Америки и ее многообещающее будущее.

Когда я в качестве первой леди впервые побывала в Бразилии в 1995 году, это была еще относительно бедная страна с неустойчивой демократией и значительным экономическим неравенством. Годы военной диктатуры и левых повстанческих движений сменились чередой слабых гражданских правительств, которые не смогли обеспечить народу больших результатов. Преобразование Бразилии началось с избрания президента Фернанду Энрике Кардозу, инаугурация которого состоялась за несколько месяцев до моего визита. Он привел экономику страны в движение, а его жена, Рут, опытный социолог, учредила агентство по сокращению масштабов нищеты и обеспечению денежных переводов для улучшения жизни женщин и бедных семей, которые предоставлялись им на определенных условиях. На посту главы государства Кардозу сменил пользовавшийся широкой популярностью Лула да Силва, который продолжил его экономическую политику, расширив систему социальной защиты для сокращения масштабов нищеты и снизив на 75 % ежегодные темпы уничтожения тропических лесов Амазонки.

По мере роста экономики Бразилии возрастала агрессивность и напористость в поведении да Силвы на международной арене. Он предвидел, что Бразилия станет крупной мировой державой, и его действия вели как к развитию конструктивного сотрудничества, так и к некоторым разочарованиям. Например, в 2004 году да Силва направил свои военные подразделения в миротворческую миссию ООН на Гаити. Они возглавили эту миссию и отлично справились с обеспечением порядка и безопасности в сложных условиях. С другой стороны, он настаивал на проработке с Турцией возможности заключения с Ираном неофициальной договоренности по его ядерной программе, хоть такая договоренность не соответствовала требованиям международного сообщества.

И тем не менее в целом я приветствовала растущее влияние Бразилии и тот значительный потенциал, который позволял ей заниматься решением насущных проблем. Позже я с удовольствием поработала с протеже да Силвы, Дилмой Русеф, которая возглавляла администрацию президента и рассматривалась как его возможная преемница на посту президента страны. 1 января 2011 года я присутствовала на ее инаугурации в столице Бразилиа. Был дождливый, но праздничный день. Десятки тысяч человек выстроились вдоль улиц, когда первая женщина — президент страны проезжала мимо в «Роллс-Ройсе» 1952 года выпуска. Она дала присягу и приняла традиционную зелено-золотую президентскую перевязь из рук своего наставника, да Силвы, пообещав продолжать свою деятельность по искоренению бедности и неравенства. Она также признала, что создала прецедент в истории страны: «Сегодня все бразильские женщины должны испытывать гордость и счастье». Дилма — серьезный руководитель, я искренне восхищаюсь ею. В начале 1970-х годов она была членом леворадикальной повстанческой группы, сидела в тюрьме, где военная хунта ее пытала.

Возможно, как утверждают некоторые наблюдатели, у нее нет яркой харизмы да Силвы или технических знаний Кардозу, однако она обладает сильным интеллектом и железной хваткой — двумя характеристиками, необходимыми для руководства в эти трудные времена. Свое мужество она проявила в 2013 году, когда бразильцы, разочарованные снижением темпов экономического роста, повышением цен и осознанием того, что правительство больше сосредоточено на подготовке к громким событиям, чемпионату мира по футболу 2014 года и Олимпийским играм 2016 года, чем на улучшении жизни рядовых граждан, вышли в знак протеста на улицы. Вместо того чтобы подавлять их выступления, прибегать к насилию и арестам демонстрантов, как это делается во многих других странах, включая Венесуэлу, Дилма встретилась с ними, признала их проблемы и попросила их сотрудничать с правительством для решения этих проблем.

Я знала, что по вопросу о Кубе придется выдержать непростое сражение, чтобы убедить бразильскую сторону в моей правоте. Да Силва был склонен поддержать решение о восстановлении членства Кубы в ОАГ. Однако я предполагала, что в нашу пользу может сыграть его желание проявить себя в качестве видного государственного деятеля региона. Возможно, это вынудило бы его помочь нам достичь компромисса. Мне нужно было прозондировать позицию его министра иностранных дел Селсу Аморима, чтобы понять, на что можно рассчитывать.

Еще одним важным игроком могли бы выступить Чили. Как и Бразилия, Чили являлась успешной страной Латинской Америки, которая в 1990-х годах совершила переход от жестокой военной диктатуры генерала Аугусто Пиночета к демократии. Роль Соединенных Штатов в военном перевороте 1973 года, в результате которого Пиночет пришел к власти, а также поддержка, которую мы оказывали его правому режиму, — это темные страницы нашего прошлого участия в событиях региона. В дальнейшем наши отношения стали крепкими и продуктивными. Мишель Бачелет, избранная в 2006 году на пост президента страны, первая женщина-президент Чили, была по специальности врачом-педиатром⁶¹. Как и Дилма Русеф в Бразилии, она подвергалась в своей стране преследованиям со стороны военной диктатуры и в конце концов по политическим причинам вынуждена была эмигрировать. После падения режима Пиночета она вернулась в Чили и начала свое восхождение в политической карьере. Как президент, она стремилась объединить страну. Свидетельствуя о том, что она помнит о нарушениях прав человека в прошлом своей страны, она открыла Музей памяти и создала Национальный институт по правам человека. Деятельность Бачелет в интересах женщин своей страны получила широкое признание, и после окончания президентского срока в 2010 году она была назначена исполнительным директором недавно созданной в Организации Объединенных Наций структуры по вопросам гендерного равенства и расширения прав и возможностей женщин, которая получила название «ООН-женщины». Мы с ней стали союзниками и друзьями в продолжающейся борьбе за права женщин и девочек. Она вернулась в Чили и в конце 2013 года была успешно избрана президентом на второй срок.

Чили выступала за ослабление международной изоляции Кубы и призывала США отменить введенное нами эмбарго. В начале 2009 года Бачелет стала первым президентом Чили, посетившим в последние несколько десятков лет Гавану. Она встретилась с братьями Кастро. Позже Фидель опубликовал статью, в которой он принимал сторону Боливии в территориальном споре 1870-х годов с Чили и критиковал «чилийскую олигархию», эксплуатирующую боливийцев. Это являлось напоминанием о том, каким капризным и невыносимым он мог быть. Я надеялась на то, что Чили, отстаивая свои демократические принципы, поможет нам предотвратить возможный кризис.

Моим главным советником по Латинской Америке был помощник госсекретаря по делам Западного полушария Том Шеннон, весьма уважаемый старший сотрудник дипломатической службы, который служил в пяти администрациях. Том был главным советником по Латинской Америке при госсекретаре Райс, и я попросила его остаться, пока не подтвержу его назначение на пост посла в Бразилии. С тех пор Том проанализировал все плюсы и минусы возвращения Кубы в ОАГ и прояснил мне, в какое сложное дипломатическое положение мы попали. Мы с ним потратили очень много времени и сил, обдумывая пути выхода из сложившейся кризисной ситуации. В конце концов мы смогли выработать план необходимых действий.

Учитывая то, что президент Обама говорил о возвращении к бесконечным спорам времен холодной войны, было бы лицемерием продолжать настаивать на том, чтобы Куба была лишена членства в ОАГ по причинам, которые были озвучены в 1962 году. В то время она была исключена за свою приверженность «марксизму-ленинизму» и «принадлежность к советскому блоку». Было бы более эффективно и разумно обратить свое внимание на нынешние нарушения прав человека на Кубе, которые были несовместимы с Уставом ОАГ. Что, если нам выдвинуть условием снятия наложенных ограничений на полноправное членство Кубы в ОАГ проведение ею достаточно демократических реформ, соответствующих положениям Устава организации? И, чтобы сбить спесь с братьев Кастро, почему бы не потребовать у Кубы официального прошения о вступлении в наши ряды? Возможно, это был компромисс, который бы устроил Бразилию, Чили и другие страны. Мы не обязательно должны были победить таких сторонников жестких политических мер, как Венесуэла, потому что сохранение статус-кво было бы победой уже само по себе. Возможно, если бы они убедились, что регион движется в сторону компромисса, даже они захотели бы присоединиться к нашей позиции.

После того как торжественная и пышная церемония открытия сессии закончилась, я пошла на дополнительное заседание с несколькими министрами иностранных дел и представила им нашу компромиссную резолюцию в качестве альтернативы ее предыдущей редакции, в которой не упоминалось никаких условий. Предложение было встречено с немалым удивлением, поскольку оно сильно отличалось от политической доктрины Соединенных Штатов (хотя, на мой взгляд, это компромиссное решение все равно позволяло нам достичь своих целей). Мы с Томом провели второй тур переговоров, в ходе которого осаждали министров иностранных дел, приводя убедительные доводы в пользу нашего плана. В полдень я обратилась к Генеральной Ассамблее и подтвердила, что дипломатические принципы нашей организации и демократический прогресс Латинской Америки являются слишком важными, чтобы отказываться от них. Я напомнила моим коллегам, что администрация президента Барака Обамы уже предпринимает шаги, чтобы привлечь непосредственно Кубу к решению этого вопроса.

Сторонники Кубы также приводили веские аргументы в пользу своей позиции. В частности, Селайя заявил, что голосование 1962 года, исключившее Кубу из рядов ОАГ, «ущемило ее законные права», поэтому он призвал Ассамблею «исправить эту ошибку». Президент Никарагуа Даниэль Ортега сказал, что ограничения были «наложены тиранами», и, показав свое истинное лицо, заявил, что «ОАГ остается орудием господства Соединенных Штатов». Присоединившись к Венесуэле, руководитель Никарагуа потребовал голосования, которое поставило бы все на свои места. В противном случае он пригрозил выйти из организации.

Эти переговоры тянулись целый день, однако я следила за временем. Я должна была покинуть Гондурас в начале вечера для того, чтобы вылететь в Каир. Там я должна была провести совещание вместе с президентом Обамой перед его важным обращением к мусульманскому миру. Перед своим отъездом я должна была удостовериться в том, что не будет большинства, то есть двух третей голосов, которые бы позволили признать Кубу равноправным членом нашей организации без каких-либо условий. Мы спорили с каждым, кто готов был слушать, что такое решение не будет отвечать интересам ОАГ. В какой-то момент президент Обама напрямую призвал Лулу поддержать нашу идею, заключавшуюся в определенном компромиссе. Я отвела Селайю в небольшую отдельную комнату и попыталась сыграть на его чувстве ответственности как организатора конференции. Если бы он поддержал наш компромисс, он мог бы спасти не только себя, но и этот саммит ОАГ. Если же нет, то он остался бы в памяти поколений как лидер, который способствовал коллапсу нашей организации. Мне показалось, что мои доводы возымели действие. Хотя к концу дня мы были далеки от консенсуса, я была уверена в том, что дела движутся в правильном направлении. Даже если бы наша резолюция не прошла, та же судьба ожидала бы и другую. Я полагала, что теперь было маловероятно, чтобы голоса участников форума ОАГ разделились. Я направилась в аэропорт и попросила Тома держать меня в курсе событий.

— Держи их в правильном русле, — сказала я ему и села в машину.

Спустя несколько часов Том позвонил мне, чтобы сообщить, что, судя по всему, наше дело близко к разрешению. Наша команда вела переговоры об окончательной формулировке условий, но было похоже, что наш компромиссный вариант получил поддержку. К концу вечера только Венесуэла, Никарагуа, Гондурас и еще некоторые их сторонники придерживались мнения о необходимости восстановления членства Кубы. Вместо Соединенных Штатов (как мы изначально опасались) изолированными оказались Чавес и его команда, которые пошли против единого мнения региона. По некоторым сообщениям, Селайя позвонил Чавесу и предложил ему подчиниться воле большинства, принять компромисс. Какой бы ни была причина, но утром упомянутые руководители поменяли свою позицию, и мы смогли достичь консенсуса по предложенной нами резолюции. Когда она была принята, министры разразились аплодисментами.

В Гаване режим Кастро отреагировал весьма резко и отказался подавать прошение о восстановлении членства в ОАГ или принимать какие-либо условия или демократические реформы. С учетом такой позиции ограничения никуда не делись. Но мы все же добились замены устаревшей аргументации более современной, что должно было способствовать дальнейшему укреплению ОАГ и обеспечению ее приверженности идеалам демократии.

Верный своим принципам, в декабре 2009 года Кастро создал новые проблемы, арестовав сотрудника Агентства США по международному развитию Алана Гросса по обвинению в том, что он пронес компьютерную технику в небольшую, существовавшую с давних времен еврейскую общину в Гаване. Кубинские власти подвергли его скорому суду и приговорили к пятнадцати годам тюрьмы. Одной из моих крупных неудач на посту госсекретаря была наша неспособность вернуть Алана домой. Госдепартамент и я поддерживали тесный контакт с его женой, Джуди, и его дочерями. Я публично призывала множество других стран начать переговоры с Кубой по данному вопросу. Однако, несмотря на прямые контакты с кубинскими чиновниками и многочисленные усилия третьих лиц, кубинцы согласились освободить его лишь при условии, что Соединенные Штаты освободят пятерых осужденных кубинских разведчиков, отбывающих у нас срок. Не исключено, что сторонники жесткого курса в кубинском руководстве использовали инцидент с Гроссом как возможность избежать любого возможного сближения с Соединенными Штатами и тех внутренних реформ, которые в этом случае потребовалось бы проводить. Если это так, то это двойная трагедия, обрекающая миллионы кубинцев на своего рода продолжение тюремного заключения.

Встретив стену непонимания при попытках организовать переговоры с режимом в Гаване, мы с президентом Обамой продолжили обращаться непосредственно к кубинскому народу, а к не правительству. На основе уроков предыдущих противостояний мы верили, что лучшим способом изменить Кубу будет приобщение ее граждан к ценностям, информации и материальным благам внешнего мира. Изоляция лишь укрепляла режим тоталитарной власти, а вдохновение и обновление сил кубинского народа могло произвести обратный эффект. В начале 2011 года мы объявили о новых правилах, которые должны были упростить процедуру посещения Кубы американским религиозным группам и студентам и разрешить аэропортам США принимать чартерные рейсы из Кубы. Мы также подняли лимит на денежные переводы, которые американцы кубинского происхождения могли высылать членам семьи, оставшимся на Кубе. Сотни тысяч американцев ежегодно посещали остров. Они были своеобразной ходячей рекламой Соединенных Штатов и преимущества более открытого общества.

На каждом этапе этого пути мы сталкивались с резкой оппозицией со стороны некоторых членов конгресса, которые хотели сохранить Кубу в глубокой изоляции. Однако я по-прежнему была убеждена в том, что такое взаимодействие (напрямую с народом) было лучшим способом стимулировать реформы на Кубе и что это было в интересах как Соединенных Штатов, так и всего региона в целом. Поэтому я была рада, когда мы увидели, как изменения медленно проникали в страну, независимо от того, насколько жесткий режим изоляции пытались установить консерваторы. Блогеры и участники голодовок внесли свой вклад, требуя свободы для Кубы. Я была особенно тронута мужеством и решимостью кубинских женщин, известных как «Дамас де Бланко», то есть «Дамы в белом». Начиная с 2003 года они каждое воскресенье после католической мессы устраивали марш несогласных с содержанием под стражей политических заключенных. Они подвергались преследованиям, избиениям и арестам, но продолжали начатое дело.

Ближе к концу своего пребывания в должности я рекомендовала президенту Обаме, чтобы он еще раз пересмотрел вопрос о введенном нами эмбарго в отношении Кубы. Оно уже не способствовало достижению поставленных нами целей, и это сдерживало нас на других направлениях наших отношений со странами Латинской Америки. Я решила, что после двадцати лет попыток наладить продуктивный диалог с Кубой мы могли себе позволить переложить бремя ответственности на Кастро, чтобы объяснить, почему кубинские власти остались такими недемократичными и негуманными.

* * *

Окончание саммита в Сан-Педро-Суле не было завершением наших июньских испытаний. Всего несколько недель спустя призраки неспокойного прошлого Латинской Америки ожили в Гондурасе. В воскресенье, 28 июня 2009 года, Верховный суд Гондураса вынес постановление об аресте президента Селайи на основании обвинений в коррупции и опасений, что он собирался в нарушение конституции продлить свой срок на президентском посту. Селайя был схвачен и, прямо в пижаме, посажен на самолет, который доставил его в Коста-Рику. Власть в стране захватило временное правительство во главе с председателем Национального конгресса Роберто Мичелетти.

В это тихое воскресное утро я была дома в Чаппакуа, когда получила известие о возникшем кризисе от Тома Шеннона. Он рассказал мне о том, что уже было известно на тот момент. Однако информации было недостаточно, и мы обсуждали, как было бы необходимо отреагировать. Самым важным моментом был вопрос о жене и дочерях Селайи, которые обратились с просьбой об убежище в резиденции нашего посла в Гондурасе. Я попросила Тома убедиться в том, что они были в безопасности и что о них позаботятся до тех пор, пока кризис не будет преодолен. Я также переговорила с генералом армии США Джонсом⁶² и Томом Донилоном в Белом доме и созвонилась с министром иностранных дел Испании для срочной консультации.

Насильственное изгнание Селайи поставило перед Соединенными Штатами дилемму. Мичелетти и Верховный суд утверждали, что защищают демократию Гондураса от незаконного захвата власти Селайей, и предупредили, что он намеревался стать еще одним Чавесом или Кастро. Безусловно, региону не нужен был очередной диктатор, и многие, знавшие Селайю достаточно хорошо, были готовы поверить в эти обвинения. Однако Селайя был избран народом Гондураса, и его изгнание под покровом темноты повергло весь регион в ужас. Никто не хотел возвращения к тяжелым прежним временам частых переворотов и нестабильных правительств. Я не видела никакого выбора, кроме как осудить свержение Селайи. В своем публичном выступлении я призвала все стороны в Гондурасе уважать конституционный порядок и верховенство закона и взять на себя обязательство решать политические споры мирным путем и посредством диалога. Как того требуют наши законы, наше правительство приостановило оказание помощи Гондурасу до момента восстановления демократического строя. Наше решение было поддержано другими странами региона, включая Бразилию, Колумбию и Коста-Рику. Вскоре это стало также официальной позицией ОАГ.

В последующие дни я вела переговоры со своими коллегами по всему Западному полушарию, в том числе с министром иностранных дел Эспиноса в Мексике. Мы разработали план по восстановлению порядка в Гондурасе и по получению гарантий того, что в сжатые сроки и на законных основаниях будут проведены свободные и справедливые выборы. Это сняло бы с повестки дня вопрос о расправе над Селайей, а главное, предоставило бы гражданам Гондураса шанс выбрать свое собственное будущее.

Я начала искать уважаемого и заслуженного государственного деятеля, который мог бы выступить в качестве посредника. Оскар Ариас, президент Коста-Рики, которая имеет один из самых высоких показателей дохода на душу населения и самую экологичную из экономик в Центральной Америке, был логичным выбором. Он был опытным руководителем, заслужившим уважение всего мира. В 1987 году он получил Нобелевскую премию мира за свою деятельность по прекращению конфликтов в Центральной Америке. После шестнадцати лет перерыва он успешно баллотировался на пост президента еще раз в 2006 году и считался авторитетом в вопросах ответственного управления и устойчивого развития. Я позвонила ему в начале июля. Мы обсудили необходимость обеспечить проведение выборов в соответствии с имевшимся планом — в ноябре. Он был согласен стать посредником для заключения необходимого соглашения, но был обеспокоен тем, что Селайя может не принять его в качестве посредника. В этой связи он попросил меня побудить свергнутого президента преодолеть себя и принять необходимое решение.

В тот же день я пригласила Селайю в Госдепартамент. Он выглядел лучше, чем тогда, когда впервые обратился к миру из Коста-Рики. Пижамы уже не было, зато ковбойская шляпа вернулась на законное место. Он даже немного пошутил по поводу своего вынужденного перелета.

— Чему должны научиться президенты стран Латинской Америки на моем примере? — спросил он меня.

Я улыбнулась и покачала головой.

— Спать в одежде на собранных чемоданах, — ответил он на свой собственный вопрос.

Шутки шутками, а Селайя был расстроен и нетерпелив. Отчеты из Гондураса о столкновениях между протестующими и силами безопасности только усиливали напряженность. Я сказала ему, что мы должны сделать все возможное, чтобы избежать кровопролития, и призвала его к активному участию в процессе посредничества, которое взялся осуществлять Ариас. По окончании разговора Селайя убыл. Я понимала, что Мичелетти не примет идею посредничества, если заподозревает, что Селайя является хозяином положения. С учетом этого обстоятельства я хотела объявить о новых дипломатических усилиях сама, без присутствия Селайи. Как только мы завершили наш разговор, я попросила Тома отвезти Селайю в пустой офис и связаться из Ситуационного центра с Ариасом, чтобы организовать телефонный разговор между ними без свидетелей. Тем временем я поспешила вниз в зал пресс-конференций Госдепартамента, чтобы сделать официальное заявление.

В первые несколько дней не произошло никакого прорыва. Ариас сообщил, что Селайя настаивал на полном восстановлении в должности президента страны, а Мичелетти утверждал, что тот нарушил конституцию, и отказывался оставлять дело на самотек до следующих запланированных выборов. Иными словами, ни одна из конфликтующих сторон не проявляла какой-либо склонности к компромиссу.

Я еще раз напомнила Ариесу о том, что «наша главная цель — свободные, справедливые и демократические выборы в интересах мирной передачи власти». Он согласился с необходимостью серьезного разговора и выразил разочарование по поводу неуступчивости, с которой ему пришлось столкнуться.

— Они не готовы идти на уступки, — пояснил он.

Затем он озвучил мнение, которое, как я думаю, в тот момент разделяли многие из нас: «Я занимаюсь этим и выступаю за то, чтобы Селайя был восстановлен на своем посту, исходя из принципов, миссис Клинтон, а не потому, что мне нравятся эти люди… Если мы позволим нынешнему правительству остаться у власти, то во всех странах Латинской Америки мы будем наблюдать эффект домино. Это была интересная версия теории „эффекта домино“, еще не забытого со времен холодной войны страха того, что если одна небольшая страна перейдет на сторону коммунистов, то ее соседи вскоре последуют ее примеру.»

Селайя вернулся в Госдепартамент в начале сентября для дополнительных переговоров. Затем, 21 сентября, он тайно вернулся в Гондурас и объявился в посольстве Бразилии, что было потенциально опасным вариантом развития событий.

Переговоры затянулись. К концу октября стало ясно, что Ариас достиг минимального прогресса в примирении двух сторон. Я решила отправить Тома в Гондурас, чтобы было ясно, что терпению США пришел конец. 23 октября после девяти вечера мне позвонил Мичелетти.

— В Вашингтоне и у других руководителей нарастает чувство разочарования, — предупредила я его.

Мичелетти попытался объяснить, что они «делают все, что в их силах, чтобы достичь соглашения с господином Селайей».

Примерно через час я смогла дозвониться до Селайи, который по-прежнему скрывался в посольстве Бразилии. Я сообщила ему, что в ближайшее время прибудет Том, чтобы помочь решить данный вопрос. Я обещала, что останусь лично заинтересованной в преодолении кризисной ситуации и что мы намерены попытаться урегулировать ее как можно скорее. Мы знали, что нам предстояло подготовить план, который позволил бы гражданам Гондураса самим решить эту проблему так, чтобы обе стороны остались довольны. Это была трудная задача, но она казалась нам вполне разрешимой. Наконец, 29 октября, Селайя и Мичелетти подписали соглашение о создании правительства национального единства для обеспечения руководства Гондурасом до предстоящих выборов и создании комиссии «правды и примирения» для расследования событий, приведших к отстранению Селайи от должности. Они согласились оставить на усмотрение конгресса Гондураса вопрос о возвращении Селайи во властные структуры в качестве члена правительства национального единства.

Почти сразу начались споры о структуре и целях правительства национального единства, и обе стороны пригрозили выйти из только что достигнутого соглашения. Затем конгресс Гондураса подавляющим большинством проголосовал против возвращения Селайи в администрацию, тем самым оскорбив его до глубины души. Он сильно переоценил степень своей поддержки в стране. После голосования он вылетел в Доминиканскую Республику и следующий год провел в изгнании. Когда настало время выборов, в конце ноября на пост президента Гондураса был избран Порфирио Лобо, который в 2005 году в президентской гонке занял второе место. Многие южноамериканские страны не признали этого результата. В этой связи еще год ушел на дополнительные дипломатические усилия, прежде чем Гондурас был принят обратно в ОАГ.

Это был первый случай в истории Центральной Америки, когда страна, которая пережила государственный переворот и была на грани крупного гражданского конфликта, оказалась в состоянии восстановить конституционные и демократические процессы путем переговоров, без давления извне.

Латинская Америка — это регион, который требует именно глубокого понимания происходящих в нем, скрытых от посторонних глаз процессов. Да, там все еще существуют серьезные проблемы, которые нам предстоит решать. Но в целом именно там можно наблюдать тенденцию к развитию демократии и инноваций, к расширению общих возможностей, а также к развитию позитивных партнерских отношений как между самими странами, так и с Соединенными Штатами. Это то будущее, к которому мы стремимся.

Глава 13

Африка: вооружение или развитие

Что станет определяющим фактором в будущем Африки — оружие и взяточничество или мирное развитие и добросовестное управление? На этом огромном континенте встречается рост благосостояния и ужасная нищета, ответственные правительства и полнейшая беззаконность, пышные поля и леса и страны, страдающие от засухи. Один и тот же регион объединяет все эти крайности. Это наводит на мысль, которой мы и руководствовались в своей работе в Государственном департаменте: что можем мы сделать, чтобы поддержать тот огромный прогресс, который идет во многих странах Африки, и как помочь переломить ситуацию в тех странах, где по-прежнему царят нужда и хаос?

Наследие истории висит тяжким грузом и мешает осуществлению этих намерений. Многие проблемы и военные конфликты на континенте связаны с колониальной эпохой, когда были приняты решения провести границы без учета этнических, племенных или религиозных различий. Плохое управление и ошибочные экономические теории в постколониальный период усугубили раскол и способствовали расцвету коррупции. Лидеры повстанцев, как это часто бывает повсюду, умели воевать, но не умели управлять. Холодная война превратила значительную часть Африки в идеологическое, а иногда и настоящее поле битвы между прозападными силами и теми, кого поддерживал Советский Союз.

Проблемы континента по-прежнему стоят очень остро, в этом нет сомнений, но в XXI веке Африка стала проявляться и в другой своей ипостаси. В Африке, к югу от Сахары, находятся несколько стран с самыми быстро развивающимися экономиками в мире. С 2000 года объем торговли между Африкой и остальным миром увеличился в три раза. Частные иностранные инвестиции превысили официальную помощь и продолжают расти. В период с 2000 по 2010 год объем экспорта продукции Африки в Соединенные Штаты, не связанной с нефтедобычей и нефтепереработкой, вырос в четыре раза: с 1 миллиарда до 4 миллиардов долларов. Это и одежда, и изделия народного промысла из Танзании, и цветы в срезке из Кении, и ямс из Ганы, и элитные кожаные изделия из Эфиопии.

За тот же период снизился уровень детской смертности, а распространение начального образования увеличилось. Больше людей получили возможность пить чистую воду, меньшее количество погибло в кровопролитных конфликтах. В Африке теперь больше пользователей мобильных телефонов, чем в США или Европе. По прогнозам экономистов, потребительские расходы в Африке к югу от Сахары вырастут с 600 миллионов долларов в 2010 году до 1 триллиона долларов к 2020 году. Все это означает, что здесь можно создать другое будущее. И во многих странах такое будущее уже наступило.

Мы с президентом Обамой понимали, что, помогая Африке сделать выбор в пользу мирного развития вместо военных конфликтов, мы, скорее всего, не получим громкого признания за эту свою деятельность у себя в стране, но эта деятельность может принести большие выгоды для Соединенных Штатов в дальнейшем. С этой целью Обама совершил свою первую президентскую поездку в Африканский регион, расположенный к югу от Сахары, значительно раньше, чем другие американские президенты в течение своих сроков правления. Президент Обама поехал в Гану в июле 2009 года. В Аккре, в своей речи в парламенте, в которой он раскрыл новое видение американской поддержки демократии и расширения торговли в Африке, президент проникновенно сказал: «Африке не нужны отдельные сильные личности. Ей нужны сильные государственные институты». Он также признал, что исторически западные державы слишком часто рассматривали Африку в качестве источника ресурсов для себя или как объект благотворительности, нуждающейся в покровительстве. Президент сформулировал актуальную задачу и для африканцев, и для Запада: «Африка нуждается не в патронаже, а в партнерстве».

Несмотря на достигнутый прогресс, во многих африканских странах рабочие по-прежнему зарабатывали меньше доллара в день, родители в семьях умирали от таких заболеваний, которые легко поддаются профилактике, а дети получали образование с помощью оружия вместо книг, насилие над женщинами и девушками применялось как тактика ведения войны, а жадность и взяточничество были доминирующей валютой.

Администрации Обамы следовало строить свою деятельность в Африке на четырех основных направлениях: содействие развитию и повышению потенциала, стимулирование экономического роста, торговли и инвестиций, укрепление мира и безопасности и демократических институтов.

Наш подход резко отличался от подхода других стран. Китайские компании, многие из них государственные, стремясь удовлетворить огромный внутренний спрос на природные ресурсы, скупали концессии по разработке африканских рудников и вырубке лесов. Начиная с 2005 года объем их прямых инвестиций по всему континенту увеличился в тридцать раз. В 2009 году Китай стал крупнейшим торговым партнером Африки вместо Соединенных Штатов. Схема действий была четко отработана: китайские компании выходят на рынок и заключают выгодные контракты на добычу ресурсов, а затем отправляют их к себе в Азию. Взамен они строят какие-нибудь заметные инфраструктурные объекты, например футбольные стадионы и автострады (часто ведущие от шахты, находящейся в собственности Китая, до морского порта, также в собственности Китая). Китайцы даже построили крупное здание новой штаб-квартиры Африканского Союза в Аддис-Абебе, Эфиопия.

Нет никаких сомнений в том, что многие лидеры африканских стран поддержали эти проекты, которые помогают модернизировать инфраструктуру на континенте, где только 30 % дорог имеют твердое покрытие. Но для строительства этих объектов китайцы привозят собственную рабочую силу вместо того, чтобы нанимать местных рабочих, которым необходимы рабочие места и стабильные доходы. Они обращают мало внимания на проблемы здравоохранения и развития, которыми так озабочены западные страны и международные организации. Они также закрывают глаза на нарушения прав человека и антидемократическое поведение. Большая поддержка, которую Китай оказал режиму Омара аль-Башира в Судане, например, значительно снижает эффективность международных санкций и давления, что заставило некоторых активистов, обеспокоенных геноцидом в Дарфуре, призвать к бойкоту Олимпийских игр в Пекине в 2008 году.

Меня все больше и больше беспокоили негативные последствия иностранных инвестиций в Африке, и я часто поднимала этот вопрос в беседах с китайскими и африканскими лидерами. Когда я была с визитом в Замбии в 2011 году, один тележурналист спросил меня, каковы последствия такого рода инвестиций.

— На наш взгляд, в долгосрочной перспективе инвестиции в Африке должны быть направлены на устойчивое развитие и во благо африканского народа, — ответила я.

Мы находились тогда в построенном и оборудованном на деньги США педиатрическом медицинском центре, специализирующемся на лечении детей от ВИЧ/СПИДа. Я только что познакомилась с ВИЧ-инфицированной молодой матерью. Благодаря лечению, которое было проведено в этом центре, ее одиннадцатимесячная дочь не была ВИЧ-инфицирована. Для меня это явилось прекрасным примером того, какие инвестиции делает Америка на этом континенте. Мы сделали это, чтобы заработать деньги? Нет. Мы сделали это, потому что хотим, чтобы население Замбии было здоровым и процветающим, что в конечном счете будет в интересах Америки.

— Соединенные Штаты инвестируют в народ Замбии, не только в элиту, мы инвестируем в долгосрочной перспективе, — сказала я.

Журналист задал следующий вопрос, конкретно о Китае. Может ли экономическая и политическая система Китая служить моделью для африканских стран, спросил он, «в отличие от понятия добросовестного управления, которое навязывает Африке Запад, как представляется многим африканцам?». Я первой поаплодирую той работе, которая проделана Китаем в вопросе выведения миллионов людей из нищеты, но с точки зрения хорошего управления и демократии она оставляет желать лучшего.

Например, китайская политика невмешательства во внутренние дела страны означала игнорирование или соучастие в коррупции, которое стоило экономике африканских стран, по некоторым оценкам, 150 миллиардов долларов в год, отпугнув потенциальных инвесторов, задушив инновации и замедлив торговлю. Подотчетное, прозрачное и эффективное демократическое управление — намного лучшая модель. Но, отдавая должное китайцам, необходимо отметить: у них есть потенциал для выполнения больших проектов как у себя в стране, так и за рубежом. И если мы ставим своей целью превзойти их, создавая возможности для развития и снижая уровень коррупции, то мы должны были сделать больше в направлении повышения потенциала страны для достижения необходимых результатов.

О некоторых из этих проблем я уже говорила в своем выступлении в Сенегале летом 2012 года. Я подчеркнула, что Америка последовательно внедряет «модель устойчивого партнерства, которое добавляет стоимость, а не извлекает ее». Я надеялась, что африканские лидеры станут умными покупателями и будут в состоянии определить приоритетность долгосрочных потребностей их населения над краткосрочными преимуществами быстрого получения выгоды.

В большинстве стран Африки демократия преследуется. В период с 2005 по 2012 год число африканских стран к югу от Сахары, в которых существует выборная демократия, снизилось с двадцати четырех до девятнадцати. Этот показатель тем не менее был намного выше, чем в 1990-х годах, когда таких стран практически не было, но тенденция все же не обнадеживает. За годы моей работы в качестве госсекретаря мы стали свидетелями переворотов в Гвинее-Бисау, где законно избранный президент ни разу успешно не прослужил свой полный пятилетний срок, а также в Центрально-Африканской Республике, в Кот-д’Ивуаре, Мали и на Мадагаскаре.

Соединенные Штаты направляют значительные дипломатические усилия для разрешения этих кризисов. В июне 2011 года я посетила штаб-квартиру Африканского Союза в Эфиопии и обратилась с прямым призовом к политическим лидерам континента:

— Статус-кво нарушен, старые способы управления уже не приемлемы, настало время, когда лидеры должны управлять ответственно, относиться к своим народам с уважением, уважать их права и обеспечивать экономические возможности. И если они не будут поступать именно так, то им пора оставить свои посты в руководстве.

Я напомнила им про потрясения «арабской весны», которая смела застойные правительства по всему Ближнему Востоку и Северной Африке. Я заявила, что если не будут обеспечены позитивные подвижки и взгляд на будущее не изменится в лучшую сторону, то волны революций могут прокатиться также и по всей Африке к югу от Сахары.

К тому моменту, когда я посетила Сенегал, который традиционно рассматривался как образец африканской демократии, где еще ни разу не было военных переворотов, там как раз незадолго до этого произошел конституционный кризис. В 2011 году президент Абдулай Вад, восьмидесятипятилетний лидер страны, который болезненно воспринимал свое возможное отстранение от власти, предпринял попытку обойти конституционные ограничения и баллотироваться на третий срок, что вызвало широкие протесты.

Эта проблема хорошо известна в Африке: стареющие лидеры, особенно бывшие герои национально-освободительных движений, которые считали себя отцами своих народов, отказывались уходить на покой, когда подходил срок, и не позволяли своей стране двигаться вперед, в будущее, без них. Самый знаменитый пример — это Роберт Мугабе в Зимбабве, который цепляется за власть, в то время как его страна терпит ущерб.

Когда правитель Сенегала Вад решил остаться у власти, горстка музыкантов и молодых активистов помогла создать массовое движение одним простым лозунгом: «Нам надоело!» Джонни Карсон, помощник госсекретаря по африканским делам, пытался убедить Вада поставить благо страны на первое место, но этот руководитель не желал ничего слышать. Общественность Сенегала потребовала, чтобы президент страны уважал конституцию и ушел в отставку. Началась регистрация и подготовка избирателей. По улицам проходили марши студентов, провозглашая: «Бюллетень для голосования — вот мое оружие». Сенегальская армия, верная своей традиции, оставалась в стороне от политики.

На выборах в феврале 2012 года граждане выстраивались в длинные очереди, дожидаясь возможности проголосовать. Активисты присутствовали в качестве наблюдателей на более одиннадцати тысяч избирательных участков. О ходе подсчета голосов и о нарушениях они отправляли текстовые сообщения независимому пункту обмена информацией в Дакаре. Сенегальские женщины, которые руководили работой этого пункта, назвали его Ситуационной комнатой. В целом это была, пожалуй, самая сложная программа мониторинга выборов, которая когда-либо проходила в Африке. В конце дня Вад был побежден. Он наконец прислушался к воле избирателей. Состоялась мирная передача власти. Я позвонила вновь избранному президенту Маки Саллу, чтобы воздать ему должное за его победу, и сказала ему: «Мирная передача власти — это не только ваша личная победа. Это значительно больше. Это историческая победа для демократии». На следующий день после голосования Салл побывал в Ситуационной комнате, чтобы поблагодарить активистов, которые так много сделали, чтобы защитить конституцию Сенегала.

В августе того же года в своей речи в Дакаре я поздравила народ Сенегала и подчеркнула, что содействие демократическому прогрессу в Африке занимает центральное место в политике Америки:

— Я знаю, иногда приводят такой аргумент, что демократия — это привилегия богатых стран и что развивающиеся страны должны ставить экономический рост превыше всего, а о демократии беспокоиться попозже. Но это не урок истории. В долгосрочной перспективе невозможно провести эффективную либерализацию экономики без политической либерализации… Соединенные Штаты будут отстаивать демократию и всеобщие права человека, даже когда проще или выгоднее избирать иные пути, чтобы сохранить приток ресурсов. Не всякий партнер делает такой выбор, но мы делали и всегда будем делать именно такой выбор.

* * *

Как и в любой африканской стране, в Либерии постоянно идет противоборство между болезненным прошлым и многообещающим будущим, между вооружением или развитием.

Американцы часто беспокоятся о незримой позиционной войне, которая идет в Вашингтоне между партиями, и удивляются, почему наши избранные народом лидеры, похоже, никак не могут ужиться. Но наши распри в конгрессе меркнут по сравнению с боями, которые ведут между собой представители законодательной власти Либерии. Когда я побывала там в августе 2009 года, палата была полна законодателей, которые долгие годы буквально воевали одни против других с оружием в руках. Здесь была сенатор Джуэл Тейлор, бывшая жена бывшего либерийского диктатора Чарльза Тейлора, который находился в то время на скамье подсудимых в Гааге за военные преступления. Был также бывший военачальник, ставший сенатором, Адольф Доло, известный на поле боя как Генерал Арахисовое Масло (многие либерийские генералы носят яркие и необычные прозвища). Он вел свою избирательную кампанию под лозунгом «Пусть он намажет твой хлеб маслом». То, что они теперь, наконец, мирно заседали вместе как избранные народом представители нации, было трудно себе представить во время долгой и кровавой гражданской войны в Либерии. С 1989 по 2003 год около двухсот пятидесяти тысяч либерийцев были убиты, миллионы были вынуждены покинуть свои дома. История о том, как Либерии все-таки удалось оставить эту темную главу в истории, — это повествование, полное надежды, и свидетельство той роли, которую женщины могут (и часто должны) играть в установлении мира, латая разорванную ткань общества и сотрудничая ради лучшего будущего.

В 2003 году либерийские женщины стали говорить друг другу: «Довольно. Хватит». Активисты, такие как будущий лауреат Нобелевской премии мира Лейма Гбови, организовали движение для агитации за мир. В ту весну тысячи женщин из всех слоев общества, христианки и мусульманки, заполонили улицы, шли демонстрациями, пели и молились. Одетые во все белое, они сидели на рыбном рынке под палящим солнцем под плакатом, на котором было написано: «Женщины Либерии хотят мира немедленно». Военачальники пытались их игнорировать. Затем они попытались разогнать их. Но женщины не уходили. Наконец военачальники согласились начать мирные переговоры. Однако переговоры тянулись бесконечно, поэтому группа женщин приехала на мирную конференцию в соседнюю Гану и устроила там сидячую забастовку. Они взялись за руки и перекрыли все выходы и входы, двери и окна до тех пор, пока мужчины внутри не достигли соглашения. Эта история запечатлена в замечательном документальном фильме «Молитвой загоняю дьявола обратно в ад», который я очень рекомендую посмотреть.

Мирный договор был наконец подписан, и диктатор Чарльз Тейлор бежал. Но женщинам Либерии было не до отдыха. Они направили свою энергию на то, чтобы гарантировать, что мир будет прочным, и добиться конкретных результатов для своих семей, а для своего народа — примирения. В 2005 году они помогли избрать одну из своих представительниц, еще одного будущего лауреата Нобелевской премии, Эллен Джонсон-Серлиф, первой женщиной-президентом в Африке.

Как и Нельсон Мандела, президент Джонсон-Серлиф выросла в семье вождя, была его внучкой. В молодости она изучала в США экономику и государственное управление, получив в 1971 году диплом магистра государственного управления в Гарвардской школе имени Кеннеди. Ее карьера в политике Либерии похожа на выступление канатоходца. Она занимала должность помощника министра финансов, но бежала из страны в 1980 году, когда правительство было свергнуто в результате переворота. Поработав во Всемирном банке и в Ситибанке, она вернулась в 1985 году и баллотировалась на пост вице-президента. Однако вскоре она попала в тюрьму за критику репрессивного режима диктатора Сэмюэла Доу. В результате международных протестов против этого решения она была помилована, после этого продолжила участие в избирательной кампании и победила в ней, получив место в сенате. Однако она отказалась от него в знак протеста. Ее снова арестовали и заключили в тюрьму, после чего в 1986 году она эмигрировала в Соединенные Штаты. В 1997 году она вернулась и на этот раз баллотировалась на пост президента Либерии одновременно с Чарльзом Тейлором. На выборах она была второй и с большим отрывом по количеству голосов от лидера президентской гонки — и вновь была вынуждена эмигрировать. После того как в 2003 году окончилась гражданская война, а Тейлор ушел в отставку, Джонсон-Серлиф вернулась и наконец-то победила на выборах президента в 2005 году, а в 2011 году была переизбрана на второй срок.

Под руководством Джонсон-Серлиф страна начала восстанавливаться. Правительство приняло более ответственную налогово-бюджетную политику, стало бороться с коррупцией и за прозрачность деятельности властных структур. Либерия достигла успеха по вопросу списания части долга, провела земельную реформу и, несмотря на глобальный экономический кризис, добилась роста экономики. Вскоре в Либерии было организовано бесплатное и обязательное образование для детей младшего школьного возраста, включая девочек. Джонсон-Серлиф многое сделала для реформирования службы безопасности и организации такого правопорядка, которому граждане могли бы доверять.

К тому времени, когда я стояла на трибуне перед законодательным органом Либерии в 2009 году, я могла поздравить народ Либерии и заверила их, что, если они продолжали делать такие же успехи, их страна станет, возможно, «образцом не только для Африки, но и для остального мира».

* * *

В августе того же года я также побывала в Кении. Вместе с торговым представителем США Роном Кирком мы прилетели в Джомо Кениата, международный аэропорт Найроби, названный в честь основателя современной Кении. В день создания нового государства Кении, 12 декабря 1963 года, он произнес знаменитую речь, в которой прозвучало слово «харамби», что на суахили означает «все вместе», и обратился к независимым гражданам новой страны с призывом стать единым народом. Эта фраза все время вспоминалась мне по дороге из аэропорта в город. Вдоль шоссе стояли сотни маленьких семейных ферм, затем показались многоэтажные офисные здания центра Найроби.

Мы с Роном приехали туда, чтобы принять участие в ежегодном заседании, посвященном торговле и инвестициям, в рамках закона «Об обеспечении роста и расширении возможностей в Африке», который был подписан моим мужем в 2000 году для увеличения экспорта африканских стран в Соединенные Штаты. Объем нашего импорта нефти из Нигерии и Анголы составлял сотни тысяч баррелей в день, и мы направляли большие усилия на то, чтобы обеспечить усиление прозрачности и подотчетности доходов от поставок нефти. Однако мы также стремились содействовать и увеличению экспорта товаров, не связанных с нефтедобывающей промышленностью, особенно продукции малого и среднего бизнеса.

Коррупция является главным препятствием для роста в большинстве стран Африки. Вот почему, въезжая на территорию кампуса университета Найроби и увидев толпы студентов с приветственными транспарантами, на одном из которых было написано: «Внимание! Свободная от коррупции зона», я улыбнулась. В кампусе у нас прошла бурная дискуссия со студентами и активистами, модератором которой выступил американский журналист Фарид Закария.

В нашей дискуссии приняла участие Вангари Маатаи, лауреат Нобелевской премии мира из Кении, возглавившая общественное движение женщин из малообеспеченных семей, которые в ходе акций этого движения сажали деревья в различных странах Африки. Целью этого движения было оказание содействия восстановлению лесных массивов континента. Я поклонница и друг Вангари и была рада ее видеть, и я горевала, когда она преждевременно умерла в 2011 году. В какой-то момент дискуссии Закария попросил ее высказаться по поводу растущего влияния Китая и увеличения его инвестиций в Африке, заметив попутно, что именно она делала в прессе заявления о том, что Китай «готов делать бизнес, не обращая внимания на такие условности, как соблюдение прав человека». Отвечая ему, Вангари высказала мысль, которую невозможно забыть.

— Континент, на котором мы живем, невероятно богат. Африка — не бедный континент. На этом континенте есть все, что угодно. Похоже, боги были на нашей стороне, когда создавали мир, — сказала она под гром аплодисментов. — А нас тем не менее все еще причисляют к беднейшим народам планеты. Тут что-то не так.

Вангари призвала всех африканцев требовать от своих руководителей, а также от иностранных инвесторов и партнеров, которые хотят заниматься бизнесом в Африке, надлежащего управления и подотчетности.

Я была полностью с ней согласна и привела в пример Ботсвану как образец того, как правильно сделанный выбор может привести к хорошим результатам. В середине XX века эта страна, расположенная чуть севернее ЮАР и не имеющая выхода к морю, была одной из беднейших стран в мире. Когда в 1966 году она получила независимость от Великобритании, были заасфальтированы только порядка трех километров дорог в стране, на всю страну была лишь одна общественная средняя школа. В следующем году, с открытием крупных залежей алмазов, будущее страны изменилось навсегда. Новое правительство Ботсваны под руководством президента Серетсе Кхамы столкнулось с притоком нового богатства и мощных внешних сил, преследующих свои интересы.

В такой ситуации многие страны становятся жертвами «ресурсного проклятия» и растрачивают впустую свои потенциальные сверхдоходы из-за коррупции и плохого управления. Лидеры либо набивают свои карманы, либо гонятся за краткосрочной прибылью в ущерб долгосрочному устойчивому развитию. Иностранные правительства и корпорации пользуются слабостью национальных государственных институтов такой страны, и большая часть ее населения остается неимущей, как и прежде. Но в Ботсване было не так. Ее лидеры создали национальный целевой фонд, который инвестирует доходы от добычи алмазов в национальные инфраструктуры страны и повышение благосостояния ее народа. В результате Ботсвана процветает. Агентство США по международному развитию и Корпус мира получили возможность свернуть здесь свою деятельность и вернуться домой. Произошло надежное укрепление демократии, в стране регулярно проводятся свободные и честные выборы, хорошо обстоит дело и в сфере защиты прав человека. Страна может гордиться своей сетью автодорог, одной из лучших в Африке. Мы с Биллом имели возможность убедиться в этом лично, когда вместе побывали в Ботсване в 1998 году. Население страны почти поголовно охвачено всеобщим начальным образованием, имеет возможность получать чистую питьевую воду, показатель продолжительности жизни в Ботсване — один из самых высоких на континенте. Лидеры Ботсваны подтвердили свою приверженность следующим принципам: демократия, развитие, достоинство, дисциплина и распределение.

Если бы больше африканских стран последовали примеру Ботсваны, можно было бы окончательно преодолеть многие стоящие перед континентом проблемы. Я сказала собравшимся на дискуссию в Найроби:

— Впереди Африку ждут лучшие времена, если удастся комплексно решить вопрос использования природных ресурсов, а также вопросы о том, кто будет извлекать из этого выгоду и куда пойдут доходы от их использования.

После обсуждения еще многих вопросов о проблемах, стоящих перед народами Африки, Закария решил обратиться к более легкой теме. Пятью годами ранее один из членов городского совета одного из кенийских городов написал Биллу письмо, предлагая сорок коз и двадцать коров в обмен на руку и сердце нашей дочери. Когда я готовилась к визиту в Найроби, он привел местную прессу в ажиотаж, заявив, что его предложение остается по-прежнему в силе. К восторгу толпы, Закария захотел узнать, что я думаю об этом предложении. Я немного помолчала. Мне приходилось отвечать на самые разные вопросы во многих странах мира, но такой вопрос я слышала впервые.

— Что ж, моя дочь — самостоятельная личность. Она очень независима, — ответила я. — Я передам ей это любезное предложение.

Студенты засмеялись и зааплодировали.

Несмотря на доброжелательный настрой в этом зале, настроения снаружи были сложнее и неопределеннее. Взрыв насилия, который последовал за спорными выборами в декабре 2007 года, завершился заключением непростого союза между бывшими противниками, президентом Мваи Кибаки и премьер-министром Раилой Амоло Одингой (эта должность была только что создана). В состав их правительства вошли заместитель премьер-министра Ухуру Кениата, который впоследствии сам будет избран президентом, несмотря на предъявленное Международным уголовным судом обвинение в совершении насилия.

Президент Кибаки и премьер-министр Одинга пригласили весь свой кабинет собраться, чтобы провести встречу со мной, надеясь, что я сообщу им, что президент Обама намерен совершить визит в Кению в самое ближайшее время. Но я вместо этого вынуждена была сказать им, что и президент, и я очень были обеспокоены тем, как прошли выборы в Кении, политическим насилием и разгулом коррупции в стране, а также то, что президент ожидал от них большего. Мои комментарии вызвали оживленную дискуссию, и я выступила с предложением, чтобы США помогли Кении улучшить свою избирательную систему. Соединенные Штаты совместно с Великобританией предложили свою помощь в организации регистрации избирателей и проведении подсчета голосов избирателей в электронном виде, что смогло бы очень помочь стране на референдуме по принятию новой конституции Кении в 2010 году и в ходе президентских выборов 2013 года, в результате которых к власти пришел Кениата. Соединенные Штаты также активизировали поддержку кенийским вооруженным силам, которые вступили в борьбу против группировки «Аш-Шабаб» в Сомали, террористической группы, связанной с «Аль-каидой».

Кения является экономическим и стратегическим центром в Восточной Африке, поэтому все, что происходит в этой стране, имеет большое значение не только для народа Кении. Залогом стабильности и процветания для них было бы совершенствование государственного управления и развития экономики, а одним из ключевых приоритетов явилось бы повышение продуктивности сельского хозяйства. Вот почему я вместе с министром сельского хозяйства США Томом Уилсаком посетила кенийский Институт сельскохозяйственных исследований. Мы прошли по почвоведческим лабораториям и экспозициям, демонстрировавшим усовершенствования в сельскохозяйственном производстве, которые были осуществлены за счет средств американской помощи на цели развития. За три десятилетия экспорт сельскохозяйственной продукции снизился, несмотря на то что земледелие оставалось доминирующей формой занятости по всей Африке. Отсутствие дорог, недостаточность ирригации, нехватка складских помещений и неэффективность методов ведения сельского хозяйства, в том числе плохое качество семян и удобрений, — все это сводило на нет огромные усилия фермеров на полях и ставило под угрозу поставки продовольствия. До тех пор пока эта проблема не решена, ни Кения, ни Африка в целом никогда не смогут полностью реализовать свой экономический и социальный потенциал.

Уже не одно десятилетие американское правительство направляет большие объемы продовольственной помощи для борьбы с голодом в развивающихся странах Африки и по всему миру. Поставки бесплатного риса и пшеницы и других предметов первой необходимости помогли накормить голодающие семьи, но это также подрывало жизнеспособность сельскохозяйственного рынка коренного населения, поощряло его зависимость и не способствовало поиску эффективных путей решения проблем обеспечения продовольствием на национальной основе. Мы решили использовать новый подход, больше ориентированный на наращивание потенциала местных фермеров и обеспечение наличия инфраструктуры, необходимой для поставок их продукции потребителям. В результате была разработана программа, которую мы называли «Продовольствие во имя будущего». Позднее я побывала на местах успешной реализации таких программ в Танзании, где президент Джакайя Киквете оказывал большую поддержку этой деятельности, и в Малави, где президент Джойс Банда с особым вниманием относилась к повышению производительности сельского хозяйства в стране, придавая этому большую важность. На сегодняшний день в программе «Продовольствие во имя будущего» принимают участие уже более 9 миллионов семей, а программы обеспечения питанием охватили более 12 миллионов детей в возрасте до пяти лет. Я надеюсь, что мы доживем до того времени, когда африканские фермеры (большинство из которых составляют женщины) смогут производить достаточно, чтобы прокормить весь континент, а излишки направлять на экспорт.

* * *

Наряду со значительным прогрессом в Африке по-прежнему есть множество стран, которые становятся предостерегающим примером того, как ситуация может начать скатываться к хаосу и конфликтам. И во всем мире, вероятно, нет более мрачного места, чем восточные районы Конго.

В мае 2009 года сенатор Барбара Боксер, давний защитник прав женщин, вела слушание сенатского Комитета по иностранным делам о насилии в отношении женщин в зонах боевых действий. Она сосредоточила основное внимание на положении дел в Демократической Республике Конго (ДРК), где уже много лет продолжается гражданская война. Обе воюющих стороны используют насилие над женщинами как способ доминирования в обществе и получения тактического преимущества. За пятнадцать лет ведения боевых действий погибло не меньше 5 миллионов человек, покинули свои дома миллионы беженцев, дестабилизировав ситуацию в районе Великих озер в Центральной Африке. Находящийся на востоке страны город Гома, который наводнили беженцы, получил печальную известность как мировая столица изнасилований. Об изнасиловании делают заявления примерно тридцать шесть женщин в день, 1100 в месяц, и трудно сказать, сколько пострадавших не сообщают о совершенном над ними насилии.

По итогам слушаний сенатор Боксер и двое ее коллег, Расс Файнгольд и Жанна Шахин, направили мне письмо с целым рядом предложений, какие меры могут предпринять Соединенные Штаты, чтобы занять более ответственную позицию в отношении ДРК. Меня ужаснули сообщения, поступающие из Гома. Кроме того, более широкомасштабные стратегические задачи также требовали моего внимания, поэтому я спросила мнение Джонни Карсона, может ли мой личный визит способствовать достижению ощутимых перемен в бедственном положении женщин в Гома.

Он считал, что поездка имела бы смысл, если бы мне удастся убедить президента Конго Жозефа Кабилу, уже давно возглавлявшего боевые действия в стране, принять помощь, чтобы пресечь насилие над женщинами. Это был бы лучший способ, плюс ко всему, привлечь внимание всего мира к этой проблеме и стимулировать более активный отклик со стороны международных учреждений и организаций по оказанию помощи. Поэтому мы решили, что мне нужно ехать.

В августе 2009 года я приземлилась в Киншасе, постоянно растущей вширь столице ДРК, расположенной на реке Конго. Звезда Национальной баскетбольной ассоциации Дикембе Мутомбо, возвышаясь надо мной, сопровождал меня во время моего посещения детской палаты больницы имени Биамба Мари Мутомбо. Эту больницу он выстроил и оборудовал за свой счет, назвав в честь своей покойной матери.

На встрече с общественностью в школе Сент-Джозеф я почувствовала, что молодежь Киншасы испытывает угрюмую безнадежность. И у них были все основания испытывать обреченность. Правительство было безответственным и коррумпированным, дорог практически не было или по ним почти невозможно было проехать, остро не хватало больниц и школ. Многие годы богатые ресурсы их страны расхищались, сначала бельгийцами, затем печально знаменитым диктатором Мобуту (который, к сожалению, получил большую выгоду, манипулируя американской помощью), а затем всеми последующими правителями.

В аудитории было жарко и душно, что лишь усугубляло мрачный настрой. Встал молодой человек и задал вопрос о вызывающем большие нарекания китайском кредите, взятом правительством ДРК. Он нервничал и чуть заикался, и в переводе, который я услышала, его вопрос был таким: «Что думает об этом господин Клинтон, насколько об этом может сообщить госпожа Клинтон?» Получалось, что он хотел спросить меня о том, что думает мой муж, а не о том, что думаю я. В стране, где слишком многие женщины подвергаются насилию и не имеют никаких прав, этот вопрос взбесил меня.

— Погодите, так вы хотите, чтобы я сказала, что думает мой муж? — резко ответила я. — Мой муж не является госсекретарем. Госсекретарь — это я. Вот спросите, каково мое мнение, я его и выскажу. А передавать вам мнение своего мужа я не собираюсь.

Модератор быстро перевел дискуссию на другую тему.

В конце мероприятия этот молодой человек подошел ко мне и извинился. Он сказал, что хотел спросить о том, что думает президент Обама, а не президент Клинтон и что перевод был искажен. Я пожалела, что резко ответила ему, не в последнюю очередь и потому, что этот момент широко отразился в заголовках газет и заслонил собой то, что я стремилась донести в первую очередь, — о необходимости совершенствования управления и обеспечения защиты женщин в Конго.

На следующий день я покинула Киншасу на транспортном самолете ООН и направилась на восток в город Гома, который располагался более чем в трех часах полета. По прилете туда я сначала встретилась с президентом Кабилой. Встреча проходила в шатре позади губернаторского дома на берегу озера Киву.

Кабила был рассеян и с трудом сосредоточивал внимание на теме нашего разговора. Казалось, его одолевают заботы о многочисленных проблемах его страны. Но важнее всего было придумать, как платить военным, находившимся на службе у государства. Не имея должной дисциплины и не получая свое жалованье, они становились такой же угрозой для населения региона, как и повстанцы, которые нападали из джунглей. Выделить необходимую сумму денег в Киншасе было недостаточно. К тому времени, когда она доходила до низов, просачиваясь от старших по званию к младшим, почти все оседало в карманах коррумпированных старших офицеров, а рядовому и сержантскому составу уже ничего не оставалось. Я предложила помочь его правительству создать систему мобильного банкинга, чтобы было легче напрямую переводить деньги на личный счет каждого солдата. Кабила был поражен возможностями этой технологии и согласился. К 2013 году систему мобильного банкинга здесь с радостью воспринимали как «настоящее чудо», но проблема коррупции стояла по-прежнему остро.

После встречи с Кабилой я направилась в лагерь Мугунга, где были размещены жители ДРК, вынужденные покинуть свои дома, беженцы в своей собственной стране. Длящаяся более десяти лет война опустошила города и деревни, и люди покидали свои дома и целыми семьями искали где-нибудь укрытия, хотя бы относительно безопасного. Однако, как это часто бывает в ситуациях, связанных с появлением беженцев, в этом лагере и других подобных лагерях было множество проблем. Постоянно не хватало питьевой воды, средств личной гигиены и поддержания общей чистоты и других предметов первой необходимости. Персонал службы безопасности уже полгода не получал жалованья. Быстро распространялись болезни, люди голодали.

Для начала я встретилась с социальными работниками, чтобы получше узнать, как им живется в лагере. Затем два конголезца, мужчина и женщина, которых мне представили как «избранных населением лагеря лидеров», провели меня по длинным рядам палаток, небольшому рынку и поликлинике. И я вновь поняла, почему в последнее время с таким неприятием отношусь ко многим лагерям беженцев. Я осознаю, что предоставить людям временный кров в ходе конфликта или после бедствия необходимо, но слишком часто лагеря превращаются в почти постоянное место проживания, по существу, в места заключения, где царят болезни, нищета и безысходность.

Я спросила у женщины, которая сопровождала меня по лагерю, в чем люди нуждались больше всего.

— Ну, мы бы хотели, чтобы наши дети ходили в школу, — ответила она.

— Как? — потрясенная, спросила я. — Здесь нет школы? А как давно вы здесь?

— Почти год, — сказала она.

Это просто поразило меня. Чем больше я узнавала, тем больше вопросов у меня возникало: почему, когда женщины идут за дровами и водой, их насилуют? Почему не организовать, чтобы мужчины в лагере сопровождали и охраняли женщин в это время? Почему младенцы умирают от диареи, когда в наличии все необходимые медикаменты, чтобы это предотвратить? Почему страны-спонсоры не могут лучше поставить дело и провести обучение и обмен имеющимся опытом организации подобной деятельности в других странах по оказанию помощи беженцам из других государств и гражданам, вынужденным в своей стране искать другое убежище?

Жители лагеря, в своих ярких, красочных одеяниях, энергичные и нисколько не утратившие присутствия духа, толпились вокруг, куда бы я ни шла, махали мне, улыбались и выкрикивали свои комментарии. Сила их стойкости перед лицом такой боли и разрухи была поистине вдохновляющей. Сотрудники неправительственных организаций, врачи, консультанты и представители ООН делали все, что было возможно, в невероятно трудных условиях. Они ежедневно трудились, врачуя израненные тела и души женщин, которые подверглись насилию, зачастую групповому и такому бесчеловечному, что после этого они не могли больше ни рожать детей, ни работать, ни даже ходить. Несмотря на мое критическое отношение к условиям содержания в лагере, я восхищалась примерами стойкости, которые там увидела.

Из лагеря я направилась в больницу для лечения жертв сексуального насилия Альянса за здоровье и окружающую среду Африки. Там, в небольшой комнате, я разговаривала с двумя женщинами, которые поведали мне душераздирающие истории пережитого ими жестокого сексуального насилия, после чего они страдали от ужасных физических и психических травм.

Во время этой поездки мне довелось увидеть самые ужасные проявления человеческой натуры, но наряду с этим я увидела и лучшие ее проявления, особенно среди тех женщин, которые, оправившись от изнасилований и избиений, пошли обратно в лес, чтобы спасти других женщин, которые остались там, умирающие. Во время этого визита в ДРК я услышала старую африканскую пословицу: «Как бы долго ни длилась ночь, день обязательно наступит». Эти люди сделали все возможное, чтобы приблизить наступление дня, и мне хотелось сделать все от меня зависящее, чтобы помочь им.

Я объявила, что на борьбу с сексуальным насилием в Демократической Республике Конго Соединенные Штаты выделяют более 17 миллионов долларов. На эти деньги должно быть осуществлено финансирование оказания медицинской помощи, а также консультирование, экономическое содействие и правовая поддержка жертв насилия. Около 3 миллионов долларов будет направлено на подбор кадров и подготовку сотрудников полиции по защите женщин и девочек, проведение расследований случаев сексуального насилия, а также командирование группы технических экспертов для того, чтобы обучить женщин и социальных работников использованию сотовых телефонов для фиксирования улик и сообщения о насилии.

В Америке в это время велась работа по подготовке законодательной базы, направленной против добычи и продажи «конфликтных полезных ископаемых», средства от которых шли на финансирование боевиков, участвующих в различных военных конфликтах. Некоторые из этих минералов в конечном счете использовались для производства высокотехнологичных потребительских товаров, в том числе мобильных телефонов.

В конце сентября 2009 года, чуть больше месяца после моей поездки в Гома, я в качестве председателя проводила заседание Совета Безопасности Организации Объединенных Наций, посвященное женщинам, миру и безопасности. Я выступила с предложением сделать защиту женщин и детей от разгула сексуального насилия, подобного тому, свидетелем которого я стала в Конго, приоритетом для миротворческих миссий ООН по всему миру. Все пятнадцать членов Совета согласились. Это не решит проблему в одночасье, но начало было положено.

* * *

Еще одна страна, которая воплощала собой надежды на будущее, но, похоже, оказалась под грузом своего тяжелого прошлого и настоящего, — это Южный Судан. Это самая молодая страна в мире, которая завоевала свою независимость от Судана в июле 2011 года, после десятилетий борьбы и вооруженных конфликтов. Однако, когда я побывала там в августе 2012 года, Южный Судан и Судан вновь вступили в конфликт, ведущий к человеческим жертвам.

С середины XX века Судан раздирали религиозные, этнические и политические разногласия. Начиная с 2000 года геноцид в провинции Дарфур и ожесточенные бои за землю и ресурсы между арабским Севером и христианским Югом унесли более 2,5 миллиона жизней. Гражданские лица подвергались неописуемым зверствам, а множество беженцев искали спасения в соседних странах. В 2005 году было наконец подписано Соглашение о всеобщем мире. В него был включен и пункт, согласно которому Юг Судана имел право провести референдум о независимости. Однако в 2010 году переговоры были прерваны и подготовка к референдуму зашла в тупик. Казалось, что условия мирного договора так и не будут выполнены, а открытый конфликт готов был вот-вот разгореться вновь. При большой поддержке со стороны США, Африканского Союза и других членов международного сообщества обе противоборствующих стороны удержались на грани и не дошли до развязывания полномасштабного конфликта. В январе 2011 года состоялось голосование по вопросу о независимости Южного Судана, который в июле стал пятьдесят четвертой независимой страной в Африке.

К сожалению, мирное соглашение 2005 года оставило нерешенными несколько важных вопросов. Обе стороны претендовали на определенные приграничные территории и были готовы занять их силой. Еще более важным был вопрос о нефти. По причуде природы Южный Судан располагает большими запасами нефти, в то время как собственно Судан их не имеет. При этом Южный Судан не имеет выхода к морю и не располагает нефтеперерабатывающими предприятиями и нефтеналивными судами, которые есть на севере. Это означало, что два непримиримых соперника остро нуждались один в другом, запутавшись во взаимозависимых, но неналаженных отношениях.

Суданское правительство в Хартуме, которое до сих пор болезненно переживает потери своих южных владений, потребовало от Южного Судана заоблачные суммы за переработку и транспортировку его нефти, а получив отказ от оплаты, конфисковало сырую нефть, предназначенную для переработки. В январе 2012 года Южный Судан принял ответные меры и свернул все производство в целом. В течение месяца обе стороны стояли на своем. Обе экономики, и без того хрупкие, начали разрушаться. Резко подскочил уровень инфляции. Миллионы семей стали испытывать нехватку продовольствия. Армии пришли в готовность возобновить боевые действия, а на богатых нефтью приграничных территориях начались столкновения. Это было похоже на сценарий взаимоотношений, при котором обе стороны оказываются в проигрыше.

Поэтому в августе я полетела в Джубу, столицу нового государства Южный Судан, чтобы попытаться достичь соглашения между сторонами. Для прекращения гражданской войны и содействия рождению новой нации потребовались годы терпеливой дипломатии, и мы не могли позволить, чтобы все эти достижения были теперь разрушены. Более того, прилагая огромные усилия по всему миру, направленные на то, чтобы убедить нуждающиеся в энергоносителях страны сократить потребление иранской нефти и перейти на поставки от новых источников, мы не могли себе позволить спокойно наблюдать за тем, как суданская нефть уходит с мирового рынка.

Однако новый президент Южного Судана Салва Киир не желал изменять свою позицию ни на йоту. Я слушала, как он излагал различные причины, почему Южный Судан не может идти на компромисс с Севером по вопросу о нефти. За всеми аргументами о ценообразовании и нефтепереработке стояла простая человеческая реальность: эти покрытые боевыми шрамами борцы за свободу не могли заставить себя отойти от ужасов прошлого, даже если это означало, что новое государство будет совершенно лишено столь необходимых для благополучия ресурсов. Когда президент замолчал, я решила попробовать применить иную тактику. Я достала экземпляр «Нью-Йорк таймс», вышедший пару дней назад, развернула его на колонке комментатора и передала его через стол.

— Прежде чем мы продолжим, я бы хотела, чтобы вы прочитали вот это, — сказал я ему.

Президент Киир заинтересовался. Это было необычно для дипломатических встреч на высоком уровне. Как только он начал читать, его глаза раскрылись от удивления. Показывая на строчку с именем автора статьи, он сказал:

— Мы с ним вместе воевали.

— Да, — ответила я, — но теперь он мирный человек. И он помнит, что вы вместе сражались за свободу и честь, а не за нефть.

Епископ Элиас Табан — это один из самых замечательных людей, которых я когда-либо встречала. Он родился в 1955 году в городе Йеи в Южном Судане, когда страна еще находилась под британским колониальным господством. В тот же день войска с Севера убили десятки людей в этом городе, а мать Элиаса со своим истошно кричащим новорожденным младенцем укрылась в джунглях. Ему только что перерезали пуповину, и она еще кровоточила, поэтому его мать останавливала кровотечение перетертыми листьями. Они прятались в течение трех дней и только потом отважились вернуться домой. Когда он подрос, Элиас не раз становился участником боев бесконечной гражданской войны. В возрасте двенадцати лет он стал солдатом вместе со своим отцом. В конце концов старшему Табану удалось довести Элиаса до границы с Угандой, где отец велел ему бежать на другую сторону границы. Там его обнаружили представители сил ООН по оказанию чрезвычайной помощи.

В 1978 году Элиас вернулся в Южный Судан и поселился в Джубе. Он встретил группу евангелистов из Кении и почувствовал потребность стать священником. У него есть диплом по гражданскому строительству и теологии, он говорит по-английски, по-арабски, на языке нгала, бари и суахили. Когда в 1980-х годах снова вспыхнула война, епископ Табан и его жена, Эннгрейс, вступили в ряды народно-освободительного движения Судана и боролись за независимость Южного Судана. После заключения мирного соглашения в 2005 году он посвятил себя делу примирения и устойчивого развития страны. Он и его последователи строили школы, приюты, больницы и колодцы.

В июле 2012 года, возмущенный продолжающимся конфликтом между Севером и Югом, епископ Табан опубликовал призыв к заключению мира. Его статья в колонке комментатора произвела на меня большое впечатление. «Обязательно должен наступить момент, — писал он, — когда мы посмотрим вперед и признаем необходимость прекратить борьбу из-за прошлых обид, чтобы можно было построить новое будущее». Это один из самых трудных уроков для людей на любом уровне, личном и политическом, но его чрезвычайно важно усвоить в современном мире, где еще так много стран отброшены назад в своем развитии в результате старой вражды и конфликтов.

Я наблюдала, как президент Киир читал статью своего старого товарища по оружию, и его непримиримость, казалось, стала смягчаться. Похоже, теперь можно было перейти к делу. Я постоянно обращала внимание президента на то, что «малая толика чего-то лучше, чем малая толика ничего». Наконец президент Киир согласился возобновить переговоры с Севером, чтобы попытаться найти компромисс по ценообразованию в области нефтепереработки. Глубокой ночью, в 2 часа 45 минут следующих суток, после длительных и изматывающих переговоров, проходивших в Эфиопии, стороны пришли к соглашению о том, что нефть можно снова начать поставлять для переработки.

Это был шаг в правильном направлении, но еще не конец истории. Продолжала сохраняться напряженность между соседними странами, а также в самом Южном Судане. В конце 2013 года в результате племенных разногласий и личных междоусобиц вновь возник очаг военного конфликта, который угрожал целостности страны. По состоянию на 2014 год будущее самой молодой страны Африки полно неопределенности.

Прежде чем покинуть Джубу тем августом, я попросила организовать для меня встречу с епископом Табаном, чтобы я могла лично поблагодарить его за столь значимые слова. Когда он и его жена пришли в посольство США, они показались мне еще более динамичными и вдохновляющими, чем я ожидала. Их очень порадовал мой рассказ о том, как я показывала статью Элиаса в президентском дворце.

В сентябре 2013 года мне выпала честь пригласить епископа Табана принять участие во встрече Глобальной инициативы Клинтона в Нью-Йорке. На этом мероприятии я вручила ему премию «Гражданин мира» за его миротворческие усилия. Он сказал присутствующим в зале, что американское содействие в решении спора о нефти было «ответом на молитвы» и что, несмотря на множество еще нерешенных проблем в его стране, хрупкий мир сохраняется. Затем он указал на восьмимесячного ребенка, сидящего на руках своей жены. Мальчика обнаружили в джунглях возле города Йеи в феврале. Из полиции позвонили епископу Табану и Эннгрейс с просьбой о помощи. После некоторых душевных терзаний Эннгрейс сказала: «Если это божий промысел, то у нас нет выбора. Пусть принесут ребенка». Полицейские облегченно вздохнули, а потом вдруг сказали: «Епископ, погодите минутку. У него пуповина не перевязана. Нам нужно срочно ехать в больницу и сделать все как следует». Епископ и его жена восприняли это как отражение истории его собственного рождения, как знак, и забрали маленького Джона домой, где он теперь живет вместе с четырьмя другими приемными детьми в стране, которая тоже по-прежнему пытается преодолеть тяжкий этап своего рождения.

* * *

Десятилетиями Сомали была одной из беднейших, наиболее пострадавших от войны стран мира, классическим примером государства, которое так и не смогло состояться. Непрерывные конфликты между соперничающими военачальниками и экстремистами, длительная засуха, массовый голод и периодические вспышки болезней привели к тому, что примерно 40 % населения нуждались в экстренной гуманитарной помощи. У американцев название Сомали вызывает в памяти болезненные воспоминания о многострадальной гуманитарной миссии ООН, инициированной президентом Джорджем Бушем в конце 1992 года. Миссия была призвана обеспечить доставку продовольственной помощи напрямую голодающим сомалийцам, не привлекая к этому конфликтующих военных. Когда мой муж стал президентом, он продолжил эту миссию. Трагический инцидент в Могадишо, «падение „Черного ястреба“», в котором погибли восемнадцать американских солдат, стал непреходящим символом того, какую опасность несет Америке участие в конфликтах в горячих точках мира. Билл вывел наши войска из Сомали. Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, но все это время Соединенные Штаты не были склонны использовать свои войска в Африке, хотя мы по-прежнему активно продолжали там свою политическую и гуманитарную деятельность.

Однако к 2009 году проблемы Сомали стали слишком значительными, и США не могли оставаться в стороне. Экстремистская группировка «Аш-Шабаб», которая имела связи с «Аль-каидой», представляла собой растущую угрозу для всего региона. Террористические атаки 11 сентября 2001 года научили нас, что несостоявшиеся государства могут стать плацдармом для нанесения ударов далеко за пределами своих границ. Пираты, базирующиеся в Сомали, также представляли собой растущую угрозу для международного судоходства в Аденском заливе и Индийском океане. Это еще раз доказал захват судна «Маерск Алабама», совершенный в апреле 2009 года. История этого захвата была показана в 2013 году в фильме «Капитан Филлипс». В связи с этим Соединенные Штаты и международное сообщество в высшей степени заинтересованы в том, чтобы остановить скатывание Сомали в пропасть небытия и помочь созданию какого-то подобия порядка и стабильности на Африканском Роге. Здесь ответ на вопрос «Вооружение или развитие?» имел важные последствия для нашей собственной национальной безопасности.

В весенне-летний период 2009 года группировка «Аш-Шабаб» перешла в наступление и получила подавляющее превосходство над вооруженными силами слабого переходного правительства Сомали в столице Могадишо, поэтому Африканский Союз ввел свои подразделения, чтобы обеспечить его защиту. Экстремисты находились уже в нескольких городских кварталах от президентского дворца. Я сказала Джонни Карсону: «Мы не можем допустить, чтобы правительство Сомали пало, и не можем позволить, чтобы „Аш-Шабаб“ победил». Позже Джонни говорил мне, что в ту ночь он лежал без сна, ломая голову над тем, что можно предпринять, чтобы быстро и эффективно предотвратить победу террористов. Самое главное было добыть для правительства деньги для оплаты своей армии и на закупку боеприпасов, чтобы отбить атаки экстремистов. Я просила Джонни придумать, как предоставить то, что необходимо, осажденным сомалийским войскам. За это лето Джонни нашел, как можно было доставить необходимые средства, и нанял бухгалтеров, чтобы отследить прохождение средств. Государственный департамент также сделал заказ одному из подрядчиков на поставку несколькими грузовыми самолетами стрелкового оружия и боеприпасов из Уганды. Это было не так много, но такой поддержки оказалось достаточно для осажденных сомалийских войск для того, чтобы противостоять группировке «Аш-Шабаб» и отбросить ее.

В августе я решила встретиться с президентом переходного правительства Сомали Шейхом Шарифом Ахмедом. Он вылетел в Найроби, чтобы провести со мной встречу в посольстве США. Шейх Шариф был глубоко религиозным исламским ученым. Он провел не увенчавшуюся успехом кампанию, целью которой было заменить светское правительство системой религиозных судов (наряду с этим он добился признания необходимости переговоров об освобождении похищенных детей). Проиграв в этой кампании, он выиграл президентскую и на данный момент, похоже, ставит своей главной целью защиту шаткой демократии в Сомали и улучшение жизни ее народа. Правда, это вряд ли имело большое значение, если бы группировка «Аш-Шабаб» нанесла поражение его правительству.

Моложавый сорокапятилетний Шейх Шариф показался мне умным и откровенным человеком. На нем была белая исламская шапка для совершения намаза и синий деловой костюм, на лацкане которого был приколот значок, изображающий флаги Сомали и США. Я подумала, что это точно подмеченное изображение того хрупкого равновесия, которого он пытался достичь. В нашем разговоре он искренне говорил об огромных проблемах, с которыми сталкивается его страна и нестабильное государство. Я сказала ему, что Соединенные Штаты будут готовы продолжать направлять миллионы долларов военной помощи его измотанным вооруженным силам, активизировать их обучение и оказывать другую поддержку. Но взамен от его правительства требовалось приступить к созданию всеобъемлющей демократии, которая охватила бы всю страну. Для этого требовалась немалая политическая воля, в том числе от самого Шейха Шарифа.

Пока мы разговаривали, я спрашивала себя: пожмет ли он мне руку? Этот вопрос я не часто вынуждена была себе задавать, будучи главой дипломатического ведомства одной из самых влиятельных стран на земле, несмотря на то что сексизм все еще процветает во многих странах мира. Даже в самых консервативных странах, где женщины редко общаются с мужчинами за пределами своей семьи, ко мне почти всегда проявляли должное почтение. Но не рискует ли этот консервативный исламский ученый оттолкнуть от себя своих сторонников, публично пожимая руку женщине, пусть даже она и является государственным секретарем США?

Закончив беседу, мы вышли наружу и провели совместную пресс-конференцию. Я высказала убеждение, что правительство Шейха Шарифа олицетворяет собой «лучшие надежды, которые мы уже долгое время лелеяли» о будущем Сомали. (В частном порядке я сказала Джонни, что мы собираемся удвоить наши усилия, чтобы помочь стране вернуться на правильный путь.) Когда мы прощались, к моей радости, Шейх Шариф схватил меня за руку и восторженно встряхнул ее. Сомалийский журналист в толпе выкрикнул вопрос, не является ли такой жест нарушением исламских законов. Шейх Шариф просто отмахнулся от него и продолжал улыбаться.

В течение 2009 года администрация Обамы усилила поддержку переходного правительства и союзных сил Африканского Союза. Почти 10 миллионов долларов адресной помощи смогли кардинально изменить ход событий не в пользу «Аш-Шабаб». Госдепартамент и Пентагон совместными усилиями активизировали подготовку тысячи сомалийских военнослужащих в Уганде и направляли их в Могадишо, обеспечив продовольствием, палатками, бензином и прочими предметами первой необходимости. Мы также расширили обучение и оказание содействия африканским миротворцам, которые сражались бок о бок с сомалийскими войсками. Мы направляли самолеты подкрепления напрямую из Уганды, Бурунди, Джибути, Кении и Сьерра-Леоне.

Для борьбы с пиратством мы создали рабочую группу с участием министерства обороны и других ведомств и совместно с нашими союзниками и партнерами по всему миру сделали многое для создания международных военно-морских сил для ведения патрулирования в наиболее опасных водах. К этой акции присоединился даже Китай, который, как правило, неохотно принимает участие в подобных мероприятиях. К 2011 году пиратские нападения у берегов Африканского Рога сократились на 75 %.

Чтобы поддержать по-прежнему относительно слабое переходное правительство, мы внедрили в состав аппарата технических консультантов, в задачи которых входило наблюдение за распределением усиленной экономической помощи в целях развития. В конце концов в Могадишо снова зажегся свет, опять стали убирать улицы. Наша экстренная гуманитарная помощь помогла сохранить жизнь голодающим сомалийцам и дала людям надежду и силу, необходимую для того, чтобы отбить наступление экстремистских повстанцев и начать восстанавливать свою страну.

Для выработки плана действий на будущее мы развернули дипломатическое наступление с целью объединить восточноафриканских соседей Сомали и международное сообщество в поддержку единой «дорожной карты» для политического примирения и создания постоянного демократического правительства, в котором были бы представлены все кланы и регионы страны. («Переходное» правительство оставалось у власти в течение многих лет, поскольку признаков прогресса было немного.)

В последующие годы Сомали пережила несколько кризисов и достигла незначительного прогресса в укреплении демократических институтов и реализации международной «дорожной карты». Бывали времена, когда казалось, что этот процесс совершенно заглох, а группировка «Аш-Шабаб» оправилась от поражения и достигла тактических успехов на поле боя. Экстремисты продолжали совершать террористические акты, в том числе теракт в Могадишо в октябре 2011 года, когда погибло более семидесяти человек. Многие из них были молодыми студентами, стоявшими в очереди, чтобы получить результаты теста. Но в сентябре 2011 года руководители всех фракций политического спектра Сомали обязались придерживаться «дорожной карты», доработать новую конституцию и к середине 2012 года избрать новое правительство. За короткий промежуток времени предстояло сделать очень многое, но, по крайней мере, был составлен план и были приняты обязательства.

В августе 2012 года, всего за несколько недель до того, как в Сомали должны были пройти выборы, в результате которых власть должна была быть передана новым руководителям, я в очередной раз встретилась с Шейхом Шарифом в Найроби. К нам присоединились и другие лидеры различных кланов и группировок Сомали. Я воздала должное за достигнутый ими прогресс, но подчеркнула, как было важно, чтобы выборы и передача власти прошли в мирной обстановке. Это должно было стать мощным сигналом о том, что Сомали находится на пути к миру и демократии.

В сентябре президентом нового, постоянного правительства Сомали был избран Хасан Шейх Мохаммед. Шейх Шариф был вторым на президентских выборах с большим отставанием в количестве голосов и, что не может не вызывать восхищения, достойно покинул свой пост.

Наша дипломатическая работа по поддержке Сомали и координирование военной кампании против «Аш-Шабаб» также обеспечила дополнительные преимущества в регионе. Это помогло нам развивать более тесные связи с восточноафриканскими партнерами и укреплять потенциал Африканского Союза, чтобы он мог играть ведущую роль, предлагая африканские решения африканских проблем.

В августе 2012 года я побывала на военной базе Касеньи, недалеко от озера Виктория в Уганде, и поговорила там с американскими военными, которые занимались подготовкой и обучением, а также обеспечением африканских военных. Они показали мне небольшие беспилотные разведывательные летательные аппараты «Рейвен», которые помогали войскам Африканского Союза отслеживать перемещения боевиков «Аш-Шабаб». Беспилотники были похожи на детские модели самолетов, а когда я взяла один такой в руки, он оказался на удивление легким. Тем не менее на нем были установлены современные сложные камеры, и угандийцы были рады иметь такие аппараты в своем распоряжении.

Я была довольна, что американские инновации вносят свой вклад в эту важную борьбу. Я также сказала американским и угандийским военным, что надеюсь, что это поможет нам поскорее схватить небезызвестного военачальника Джозефа Кони. Он и его безжалостная группировка «Армия сопротивления господа» (АСГ) уже многие годы сеяли хаос по всей Центральной Африке. Джозеф Кони занимался похищением детей, продавая девочек в сексуальное рабство, а мальчиков принуждая становиться солдатами его повстанческой армии. Его кровавые преступления заставили обратиться в бегство десятки тысяч африканцев и жить бесчисленное множество людей в вечном страхе. Злодеяния Кони приобрели печальную известность во всем мире, когда в 2012 году им был посвящен документальный фильм, который стал сенсацией в Интернете. Меня уже давно приводили в негодование и ярость деяния этого монстра в отношении детей в Центральной Африке. Мне очень хотелось, чтобы его привлекли к ответственности. Я призвала Белый дом оказать помощь в координации дипломатических, военных и разведывательных ресурсов для поимки Кони и ликвидации АСГ.

Президент Обама решил направить сто американских спецназовцев для обеспечения поддержки и проведения подготовки африканских военнослужащих, которые занимались выслеживанием Кони. Для совместной работы с ними я направила экспертов Госдепартамента из нашего нового Бюро конфликтов и операций по стабилизации, которое я создала, чтобы повысить эффективность работы Департамента в горячих точках. Наша гражданская команда прибыла на место событий за несколько месяцев до военных и начала устанавливать отношения с местными общинами. Благодаря их деятельности деревенские старейшины и другие лидеры начали активно способствовать дезертирству из АСГ, в том числе с помощью новой радиостанции, которую мы им предоставили. Это была небольшая миссия, но думаю, что она показала, каких результатов можно достичь, когда военные и дипломаты живут в одном и том же лагере, питаются одинаковыми сухими пайками и преследуют одну и ту же цель. Это «умная сила» в действии. А теперь, если бы удалось использовать эти беспилотники, чтобы увидеть, что происходит под густым пологом джунглей, мы смогли бы наконец обнаружить Кони и пресечь его зверства. В марте 2014 года президент Обама объявил, что США направляют дополнительные подразделения войск специального назначения и авиацию на поиски этого боевика. Международное сообщество не имеет права успокаиваться, пока его не найдут и не ликвидируют.

Между тем группировка «Аш-Шабаб» оставила бóльшую часть территории, которую она когда-то контролировала в Сомали. Однако эта группировка по-прежнему представляла собой огромную опасность и для Сомали, и для региона в целом. В этом, к сожалению, пришлось вновь убедиться во время трагических событий в сентябре 2013 года, когда террористы «Аш-Шабаб» совершили нападение на торговый центр в Найроби, где погибло более семидесяти человек. Среди погибших была Элиф Явуз, тридцатитрехлетняя голландская медсестра, которая работала в организации «Инициатива Клинтона по вопросам доступа к услугам здравоохранения». Она была на девятом месяце беременности. Погибли также гражданский муж Элиф, австралиец Росс Лэнгдон, и их нерожденный ребенок. Лишь за полтора месяца до этого мой муж познакомился с Элиф во время поездки по Танзании и помнил, с какой любовью относились к ней все коллеги. «Эта красивая женщина подошла ко мне, а она была тогда на последних месяцах беременности. И поскольку она уже была на таком сроке, я сказал ей, что я когда-то проходил курсы для будущих отцов и могу оказать ей необходимую помощь, если потребуется», — позже вспоминал он. Когда Билл позвонил скорбящей матери Элиф, чтобы выразить свои соболезнования, она сказала ему, что семья решила дать имя своему неродившемуся ребенку и они остановили свой выбор на словах на языке суахили, которые означают «жизнь» и «любовь». Это потрясло до глубины души всех нас, сотрудников «Инициативы», и еще раз напомнило нам, что терроризм по-прежнему остается актуальной проблемой для нашей страны и для всего мира.

* * *

Как и многие сотрудники Агентства США по международному развитию, Элиф Явуз посвятила свою жизнь, помогая остановить распространение эпидемии ВИЧ/СПИДа и других заболеваний, в том числе и малярии. Это одна из самых серьезных проблем Африки, которая оказывает пагубное влияние на долгосрочное развитие, процветание и мир. В 2003 году президент Джордж Буш объявил о начале работы по ставящему высокие цели президентскому плану экстренной помощи по борьбе со СПИДом. В мире насчитывается более 35 миллионов ВИЧ-инфицированных людей, более 70 % из них живут в Африке в тропических районах южнее Сахары.

Когда я стала госсекретарем, я была полна решимости поддерживать и расширять деятельность президентского плана экстренной помощи. Я начала с того, что убедила доктора Эрика Гусби возглавить эту программу, став нашим Глобальным координатором по СПИДу. Еще в начале 1980-х годов в Сан-Франциско терапевт доктор Гусби начал лечить пациентов с загадочной болезнью, которая позднее получила название СПИД. Затем он стал сотрудником аппарата в администрации Клинтона и руководил федеральной программой имени Райана Уайта, юного американца, который заразился вирусом СПИДа при переливании крови.

В августе 2009 года мы с Эриком поехали в ЮАР, в работающую по этой программе клинику, которая находилась в пригороде Йоханнесбурга. Там мы провели встречу с недавно назначенным министром здравоохранения ЮАР доктором Аароном Мотсоаледи. Его назначение, возможно, ознаменовало собой отход президента ЮАР Джейкоба Зумы от политики своего предшественника по отказу правительства ЮАР от решения остростоящей в стране серьезной проблемы заболеваемости ВИЧ/СПИДом и было свидетельством перехода к активным действиям по борьбе с распространением этого заболевания и к лечению заболевших. В ту первую встречу Мотсоаледи сказал мне, что у ЮАР недостаточно средств на приобретение лекарств для лечения больных во всех девяти провинциях, и обратился к нам за помощью.

Эта проблема была мне знакома. С 2002 года Билл и сотрудники «Инициативы», которой руководил Айра Магазинер, проводили, привлекая фармацевтические компании, работу по снижению стоимости препаратов от ВИЧ/СПИДа и помогали миллионам людей приобрести необходимые им лекарства. По состоянию на 2014 год более 8 миллионов пациентов по всему миру имели возможность проходить лечение от ВИЧ/СПИДа, причем расходы на лечение значительно снизились в немалой степени благодаря усилиям сотрудников этой организации. И это было не просто существенное снижение — лечение стало на 90 % дешевле.

Еще в 2009 году правительство ЮАР по-прежнему делало большие закупки патентованных антиретровирусных препаратов, несмотря на то что Южная Африка является крупнейшим производителем дженериков⁶³, непатентованных препаратов. Представители «Инициативы Клинтона по вопросам доступа к услугам здравоохранения», президентского плана экстренной помощи по борьбе со СПИДом и Фонда Гейтсов вели с ЮАР совместную деятельность по завершению перехода на дженерики, которые в настоящее время составляют основную статью их закупок. С 2009 по 2010 год администрация Обамы инвестировала 120 миллионов долларов в оказание помощи ЮАР в переходе на закупки менее дорогостоящих лекарств. В результате количество людей, которые прошли лечение, увеличилось более чем вдвое. К концу моего срока пребывания в должности госсекретаря еще множество людей в Южной Африке стали получать антиретровирусные препараты, а правительству при этом удалось сэкономить сотни миллионов долларов, которые оно инвестировало в улучшение здравоохранения. Когда я вернулась в Южную Африку в августе 2012 года, правительство готовилось взять на себя контроль над проведением всех программ по ВИЧ/СПИДу в стране и самостоятельно руководить лечением больных СПИДом, чтобы добиться масштабного увеличения количества получивших такое лечение. Планируется, что к 2016 году им будет охвачено 80 % всех нуждающихся.

Я понимала, что нам придется наращивать успех президентского плана экстренной помощи по борьбе со СПИДом, располагая меньшими ресурсами, поскольку наступила эпоха сокращения бюджетов в фонды помощи. Благодаря использованию непатентованных антиретровирусных препаратов, консолидации клиник и более эффективному управлению и распределению программа президентского плана экстренной помощи по борьбе со СПИДом помогла сэкономить сотни миллионов долларов, что позволило нам расширить программу, не запрашивая у конгресса дополнительного финансирования. Значительно увеличилось количество пациентов, получавших антиретровирусные препараты, которые были закуплены на средства программы президентского плана, а также на средства, выделенные для ЮАР, в том числе при поддержке Всемирного фонда. В 2008 году их было 1,7 миллиона, а в 2013 году их объем возрос почти до 6,7 миллиона.

Результаты превзошли все мои ожидания. По данным ООН, с 2000 года число новых случаев заражения ВИЧ сократилось во многих странах Тропической Африки более чем наполовину. Продолжительность жизни больных увеличилась, возросли качество и объем получаемого лечения. ВИЧ/СПИД, болезнь, от которой раньше умирало 100 % заболевших, больше не является смертным приговором.

Благодаря этим успехам и достижениям науки во Всемирный день борьбы со СПИДом в 2011 году я смогла обозначить новую амбициозную цель, которую мы поставили перед собой: поколение, свободное от СПИДа. Это означает такое поколение, в котором ни один ребенок не получит заражения вирусом на этапе внутриутробного развития, молодежь будет иметь значительно меньший риск заразиться этой болезнью в течение всей жизни, а те, кто все-таки окажется ВИЧ-инфицированным, будут иметь возможность лечения, что позволит предотвратить развитие у них СПИДа и передачу вируса другим людям. ВИЧ, возможно, сохранится в будущем, но не обязательно в форме СПИДа.

Для достижения этой цели мы должны сосредоточить свою деятельность на ключевых группах населения, на выявлении людей, подверженных риску, и предоставлении им профилактики и необходимого ухода в кратчайшие сроки. Если мы будем и далее снижать количество вновь инфицированных людей и увеличивать количество тех, кто прошел лечение, в конечном итоге медицинскую помощь, получат больше людей, чем будет ежегодно впервые заражаться этим заболеванием. Это станет переломным моментом. Это станет лечением в форме профилактики.

В августе 2012 года я побывала в Уганде, в центре здоровья «Преодоление» Мбуйя в Кампале. Там я разговаривала с одним из пациентов по имени Джон Роберт Энголе. Восемь лет назад, заразившись СПИДом, Джон Роберт был почти при смерти, похудев на сорок пять килограммов и страдая туберкулезом. Он стал первым человеком в мире, который стал получать жизненно необходимые лекарства через программу президентского плана. И случилось чудо: он и теперь жив и здоров, являя собой наглядное подтверждение тому, что американская поддержка может принести народам мира. А еще он с гордостью представил мне двоих своих детей.

* * *

Нельсон Мандела, как никто другой, воплощает боль прошлого Африки или ее надежды в будущем. Манделу по праву считают героем на все времена. Но он был, по сути, глубоко гуманной и очень сложной личностью: борцом за свободу и защитником мира, узником и президентом страны, он был гневом и прощением. Мадиба, как называли его члены его клана, семья и друзья, все годы, проведенные в тюрьме, учился примирять эти противоречия и стал тем лидером, в котором, как он знал, нуждалась его страна.

Впервые я побывала в Южной Африке в 1994 году на инаугурации Манделы. Для тех из нас, кто стал свидетелем этой церемонии, это был незабываемый момент. Перед нами был человек, который двадцать семь лет провел в тюрьме как политический заключенный, и вот теперь его приводят к присяге как президента. Его путь, по сути дела, представлял собой нечто большее: долгое, но неуклонное продвижение к свободе для всех людей Южной Африки. Его нравственный пример помог общественной системе, возникшей на основе насилия и разделения, прийти к установлению истины и примирению. Это было поистине лучшим решением дилеммы «вооружение или развитие».

В тот день я завтракала с покидающим свой пост президентом Ф. В. де Клерком в его официальной резиденции, а затем поехала на ланч с новым президентом. За какие-то несколько часов вся история нации изменилась. В ходе ланча президент Мандела встал, чтобы поприветствовать многочисленных высокопоставленных представителей многих стран мира. То, что он рассказал нам затем, я не забуду никогда (я перефразирую его слова): «Здесь, среди такого огромного собрания, находятся трое мужчин. Это три самых важных для меня человека, которые были моими тюремщиками на острове Роббен. Я хочу, чтобы они поднялись». Мандела назвал их по именам, и трое белых мужчин среднего возраста встали. Он пояснил, что в тех ужасающих условиях, в которых его держали столько лет, каждый из этих людей видел в нем человека. Они относились к нему с достоинством и уважением. Они с ним разговаривали, они его слушали.

В 1997 году я вновь приехала в ЮАР, на этот раз я была с Челси, и Мандела отвез нас на остров Роббен. Когда мы следовали за ним, шаг за шагом, по камерам, он сказал, что, когда его наконец освободили, он понимал, что ему нужно было сделать выбор. Он мог продолжать держать в душе горечь и ненависть, и тогда он навсегда был бы по-прежнему в тюрьме. Или же он мог начать примирять свои чувства. То, что он выбрал примирение, было великим наследием Нельсона Манделы.

До этой поездки моя голова была занята различными политическими баталиями и враждебностью в Вашингтоне, но, слушая, как Мадиба говорил, я почувствовала, как все эти невзгоды отдаляются. Мне очень нравилось видеть, как светится лицо Челси, когда она была рядом с ним. Между ними установилась особая связь, которая продолжалась до конца его жизни. Всякий раз, когда он с Биллом разговаривал по телефону, Мадиба просил позвать к телефону Челси. Он поддерживал с ней связь, когда она уехала в Стэнфорд и Оксфорд, а затем переехала в Нью-Йорк.

Во время моего первого визита в Южную Африку в качестве госсекретаря, в августе 2009 года, я навестила Мадибу в его офисе в пригороде Йоханнесбурга. Ему было уже девяносто один год, и он был более хрупким и слабым, чем мне запомнилось, но его улыбка по-прежнему озаряла комнату. Я пододвинула свой стул поближе и взяла его за руку, и мы проговорили полчаса. Я также была рада видеть замечательную жену Мадибы, с которой мы были дружны, Грасу Машел. До того как выйти замуж за Манделу, она была политическим деятелем и членом кабинета министров в правительстве Мозамбика, супругой Саморы Машела, президента Мозамбика, который помог привести истерзанную войной страну к миру. Он погиб в вызывающей подозрение авиакатастрофе в 1986 году.

Мы вместе с Грасой прошли по экспозиции Центра памяти и диалога, основанного Нельсоном Манделой, где я увидела некоторые тюремные дневники и письма Мадибы, фотографии времен его молодости и даже его членский билет Методистской церкви, выданный в 1929 году. Я тоже принадлежу к Методистской церкви, и меня поразила его готовность к самосовершенствованию (он часто говорил на эту тему) и его непоколебимая дисциплина.

Преемники Манделы, Табо Мбеки и Джейкоб Зума, боролись за то, чтобы его наследие стало действительностью для народа, который по-прежнему страдал от насилия и бедности. Оба они не очень доверяли Западу. Это недоверие тянулось десятилетия, со времен, когда Соединенные Штаты поддерживали правительство апартеида в ЮАР как оплот против коммунизма в период холодной войны. Они хотели, чтобы ЮАР стала самой влиятельной страной в регионе, чтобы к ней относились всерьез и на мировой арене. Того же желали и мы, и я надеялась, что сильная и процветающая Южная Африка станет фактором мира и стабильности. Но уважение приходит в результате принятия на себя ответственности.

Порой ЮАР становилась несговорчивым партнером. Президент Мбеки отказался применять достижения медицинской науки для лечения и профилактики ВИЧ/СПИДа, и это стало трагической ошибкой. ЮАР обычно выступала против международной гуманитарной интервенции, даже в сложных случаях, таких как в Ливии и Кот-д’Иву-аре, когда подвергались нападению мирные жители. Иногда бывало трудно понять подоплеку действий правительства ЮАР. Буквально перед моим последним визитом в эту страну в августе 2012 года южноафриканцы в последнюю минуту не дали разрешения службе безопасности моей дипломатической команды на ввоз в страну необходимых им транспортных средств и оружия. Мой самолет стоял уже на взлетно-посадочной полосе в Малави, ожидая, чем закончатся эти переговоры. В итоге вопрос был решен, и мы смогли наконец взлететь. Я тогда возглавляла делегацию американских бизнесменов из компаний «Федерал экспресс», «Шеврон», «Боинг», «Дженерал электрик» и других, которые хотели расширить свои инвестиции в Южной Африке.

Эту поездку мы организовали вместе с Торгово-промышленной палатой США, поскольку расширение торговли между Америкой и Южной Африкой давало возможность создать рабочие места и открывало простор для деловой активности в обеих странах. Более шестисот американских компаний уже вели бизнес в Южной Африке. В 2011 году, например, кампания «Амазон» открыла новый центр клиентского обслуживания в Кейптауне, в котором работало пятьсот человек, и планировала нанять еще тысячу работников. Компания возобновляемых источников энергии, расположенная в Луисвилле, штат Кентукки, под названием «Чистая энергия для уникального мира», подписала контракт на 115 миллионов долларов на строительство завода по производству биотоплива в Южной Африке, на котором можно было одновременно производить электричество, природный газ, этанол и биодизель из органического материала. Производственные мощности этого завода были подготовлены в Соединенных Штатах и в 2012 году переправлены в Южную Африку. Сейчас на заводе занято 250 человек в Южной Африке и около ста квалифицированных работников торговли в Кентукки. Американские руководители этих компаний, которые приехали со мной, смогли встретиться с двумястами южноафриканскими руководителями компаний, чтобы поговорить о перспективах подобных взаимовыгодных инвестиций.

Когда мы прибыли на торжественный обед в Претории, природа нас встречала редким в тех местах снегопадом (август — это зимний месяц в Южном полушарии), и некоторые южноафриканцы стали с тех пор называть меня Нимкита, «та, что принесла снег». Нам нужно было многое обсудить с моей коллегой, министром международных отношений и сотрудничества Маите Нкоана-Машабане. Эта сильная женщина с хорошим чувством юмора и твердыми взглядами на прерогативы ее страны, которая стала моим другом. Маите устраивала обеды в честь обоих моих визитов. Гости были преимущественно женщинами, в том числе Нкосазана Дламини-Зума, которая стала первой женщиной, избранной главой Африканского Союза. А во время визита 2012 года талантливая южноафриканская джаз— и поп-певица заставила всех нас подняться со своих мест. Тем снежным вечером мы танцевали, пели и все вместе смеялись.

В ту поездку я также в последний раз навестила своего старого друга Мадибу, который жил в родовой деревне Куну в Восточной Капской провинции Южной Африки. Там он провел бóльшую часть своего детства, и, согласно его автобиографии, здесь прошли его самые счастливые годы. Как только я вошла в его скромный домик среди холмов, меня поразила, как всегда, его невероятная улыбка и необыкновенное благородство. Даже когда здоровье уже подводило его, Мандела оставался воплощением достоинства и целостности. Он до конца был на высоте своего «непокоренного духа», как сказано в его любимом стихотворении «Непокоренный» Уильяма Эрнеста Хенли.

В душе по-прежнему поднимался восторг, как только мне вспоминалось о нашей встрече и проведенном вместе времени, когда я приехала выступить с речью в университете Западной Капской провинции в Кейптауне. Темой моего выступления было будущее Южной Африки и Африканского континента. В заключительных словах я старалась донести до собравшейся молодежи, как многое им, да и всем нам, удалось достичь благодаря Манделе. Напомнив о его человечности по отношению к своим бывшим тюремщикам, я обратилась с призывом помочь нам создать мир взаимопонимания и справедливости, где каждый мальчик и девочка будут иметь шанс на успех. Я напомнила им, что очень непросто быть родом из страны, которая вызывает восхищение остального мира, такой страны, как Соединенные Штаты или Южная Африка. Это огромное бремя ответственности, поскольку человеку нужно соответствовать более высоким стандартам, чем другие. Готовность принять на себя это тяжелое бремя всегда выделяла Нельсона Манделу.

5 декабря 2013 года Нельсон Мандела скончался в возрасте девяноста пяти лет. Как и многие во всем мире, меня глубоко опечалила кончина одного из величайших государственных деятелей нашего времени и потеря близкого друга. Он так давно и так много значил для всей нашей семьи. Президент Обама попросил меня и Мишель, а также Джорджа и Лору Буш сопроводить его на похороны Манделы. Я полетела вместе с ними, а Билл и Челси, которые были в это время в Бразилии, направились в ЮАР прямо оттуда.

Во время перелета на «борту номер один» ВВС США президент и миссис Обама заняли свою каюту в передней части самолета. Там есть две кровати, душ и небольшой кабинет, что позволяет семье любого президента США чувствовать себя более комфортно при длительных перелетах. Для семьи Буш был выделен отсек, который обычно занимает медицинский персонал. Я расположилась в отсеке для старших руководителей администрации. Обама с супругой пригласили Буш и меня присоединиться к ним в большом конференц-отсеке. Мы с Джорджем и Лорой разговаривали о «жизни после Белого дома», Джордж рассказал нам, что недавно стал увлекаться живописью. Когда я попросила его показать нам фотографии своих работ, он принес свой интернет-планшет и показал нам свои недавние эскизы, изображавшие отбеленные черепа животных, которые он находил на своем ранчо. Он объяснил нам, что на этих эскизах отрабатывал передачу разных оттенков белого цвета. Было видно, что у него есть талант и что он много работает, изучая живопись. Атмосфера была теплой и непринужденной. Оказавшись на время вне политики, мы получили уникальную возможность для общения. Сойдясь все вместе, мы рассказывали друг другу свои истории — это было неизменно познавательно и нередко очень весело.

Церемония прощания проходила на стадионе в Соуэто. Шел непрерывный дождь. Нынешние и бывшие короли, королевы, президенты, премьер-министры и высокопоставленные лица со всего мира, а также тысячи жителей ЮАР пришли, чтобы отдать дань уважения человеку, которого президент Обама назвал «великаном истории».

После публичной церемонии Билл, Челси и я в частом порядке поехали к Грасе, другим членам семьи и близким сотрудникам в доме Манделы в Йоханнесбурге. Мы оставили запись в памятной книге, посвященной Манделе, вспоминали истории его замечательной жизни. Другой наш друг, рок-звезда и активист Боно, также приехал на церемонию прощания. Он стал страстным и успешным поборником борьбы с нищетой во всем мире, у него сложились товарищеские отношения и завязалась крепкая дружба с Манделой. Вернувшись в отель, где мы остановились, он сел за большой белый рояль и сыграл песню в память о Мадибе. Я не Конди Райс и играть на фортепиано, как она, не умею, но Боно великодушно разрешил мне посидеть рядом с ним и даже понажимать несколько клавиш, что очень порадовало моего более музыкального мужа.

Я вспомнила об инаугурации Мадибы в 1994 году и вновь с восхищением подумала обо всех свершениях Манделы и его народа. Наряду с этим я также надеялась, что ЮАР воспользуется этим печальным моментом, чтобы вновь подтвердить свою приверженность курсу, который проложил для них Мандела к более сильной, более всеобъемлющей демократии и более справедливому, равноправному и гуманному обществу. Я надеялась, что и весь мир поступит так же.

Получая Нобелевскую премию мира, Мандела поделился своей мечтой о «мире, где существует демократия и уважение прав человека, мире, свободном от ужасов нищеты, голода, лишений и невежества». С таким представлением о будущем все становится возможным. Моя самая радужная мечта — чтобы Африка XXI века стала таким континентом, который обеспечивает возможности развития для молодежи, демократию для своих граждан и мир для всех. Это была бы Африка, достойная долгого пути Нельсона Манделы к свободе.

Часть V

Потрясения

Глава 14

Ближний Восток: тернистый путь к миру

Палестинский флаг представляет собой прямоугольное полотнище из трех равновеликих горизонтальных полос: черной, белой и зеленой — и красного треугольника в левой части на всю ширину флага. Со времен Шестидневной войны 1967 года до Соглашения в Осло 1993 года он был запрещен на палестинских территориях израильскими властями. Многие считали его символом терроризма, сопротивления и палестинской «интифады»⁶⁴, ожесточенных выступлений против израильского правления, которые бушевали на палестинских территориях в конце 1980-х годов. Даже спустя семнадцать лет после Соглашения в Осло некоторые израильские консервативные круги воспринимают этот флаг как символ неповиновения. Поэтому было удивительно видеть черно-бело-зеленый с красным флаг Палестины рядом со знакомым бело-голубым израильским флагом в официальной резиденции премьер-министра Биньямина Нетаньяху, лидера правой партии «Ликуд», в Иерусалиме, прибыв туда в середине сентября 2010 года.

Развевающийся палестинский флаг был примирительным жестом со стороны премьер-министра по отношению к другому его гостю в тот день, председателю Палестинской национальной администрации Махмуду Аббасу. Интересен тот факт, что в свое время Биньямин выступал категорически против аналогичного жеста своего предшественника Эхуда Ольмерта.

— Я рад приветствовать вас в своем доме, — такими словами встретил Биньямин Аббаса.

Палестинский руководитель остановился в холле, чтобы оставить в гостевой книге премьер-министра запись следующего содержания: «Сегодня я вернулся в этот дом после долгого отсутствия для того, чтобы продолжить сотрудничество и переговоры, в надежде достичь стабильного мира во всем регионе, прежде всего — мира между израильским и палестинским народами».

Обмен любезностями не мог скрыть того напряжения, которое мы чувствовали в тот день. Когда мы приступили к переговорам в небольшом личном кабинете Нетаньяху, нас поджимали сроки. Менее чем через две недели истекал десятимесячный мораторий на строительство новых израильских поселений на Западном берегу реки Иордан. Аббас был намерен отказаться от прямых переговоров, которые мы только начинали, если мы не придем к соглашению и не продлим мораторий. Нетаньяху же настаивал на том, что десяти месяцев было более чем достаточно. Потребовалось почти два года сложной дипломатической работы, чтобы уговорить этих двух лидеров на прямые переговоры в интересах разрешения конфликтов, которые разгорались на Ближнем Востоке на протяжении нескольких десятилетий. Они наконец изъявили готовность приступить к обсуждению ключевых проблем, которые были неподвластны предыдущим миротворческим усилиям. В число этих проблем входило: установление границ будущего Палестинского государства, обеспечение мер безопасности для Израиля, решение вопросов, касавшихся палестинских беженцев и статуса Иерусалима, который обе стороны считали своей столицей. Казалось, они могли отказаться от переговоров в самый ответственный момент, и я не была уверена в том, что мы найдем выход из тупика.

* * *

Впервые я посетила Израиль во время нашего с Биллом паломничества на Святую землю в декабре 1981 года. Пока мои родители присматривали за Челси в Литл-Роке, мы на протяжении более десяти дней исследовали Галилею, Масаду⁶⁵, Тель-Авив, Хайфу и улочки Старого города в Иерусалиме. Мы преклонили колени в храме Гроба Господня, где, согласно христианскому верованию, Иисус был погребен и воскрес. Также мы посетили самые священные места для христиан, евреев и мусульман, включая Стену Плача, мечети Аль-Акса и Куббат ас-Сахра⁶⁶. Мне очень понравилось в Иерусалиме. В этом городе древнейшая история и традиции гармонично сосуществовали с бешеным ритмом жизни современного города. Я была глубоко восхищена талантом и стойкостью израильского народа. Они создали оазис демократии в пустыне, в регионе, полном идеологических соперников и автократов.

Когда мы покинули этот город и посетили Иерихон, который стоит на Западном берегу реки Иордан, я впервые увидела, как палестинцы выживают в условиях оккупации, лишенные того, что американцы воспринимают как должное, — достоинства и самоопределения. Мы с Биллом вернулись из той поездки с четким ощущением сильнейшей личной привязанности к Святой земле и ее народу. Годами мы жили надеждой на то, что однажды израильтяне и палестинцы смогут разрешить свой конфликт и начать жить в мире.

В течение следующих тридцати лет я возвращалась в Израиль снова и снова, заводила новых друзей и постигала принципы работы с выдающимися руководителями Израиля. Когда я была первой леди, у меня завязалась тесная дружба с премьер-министром Ицхаком Рабином и его женой Леей. Правда, я не думаю, что Ицхак простил меня за то, что я прогоняла его на холодный балкон Белого дома, когда он хотел курить. (Позже, когда Рабин обвинил меня в том, что это правило подрывает наши мирные взаимоотношения, я смягчилась и сказала: «Договорились: если наше сотрудничество и дальше будет способствовать мирным усилиям, то я отменю данное правило. Но это относится исключительно к вам!») Подписание 13 сентября 1993 года Рабином и Арафатом Соглашения в Осло, подкрепленное знаменитым рукопожатием на южной лужайке Белого дома, было одним из самых замечательных событий во время президентского срока Билла. А убийство Рабина 4 ноября 1995 года было одним из худших. Я никогда не забуду, как сидела с Леей и слушала душераздирающую прощальную речь его внучки Ноа на его похоронах в Израиле.

Не забуду я и тех израильских жертв терроризма, которых повстречала за эти годы. Я держала их за руки в больничных палатах и слушала врачей, которые сообщали о количестве осколков в теле этих пациентов. Я посетила пиццерию в Иерусалиме, которая была подорвана в феврале 2002 года во время самых тяжелых дней второй палестинской «интифады». Несколько тысяч палестинцев и около тысячи израильтян были убиты в период между 2000 и 2005 годами. Я ходила вдоль «стены безопасности» возле иерусалимского квартала Гило и общалась с семьями, которые знали, что в любой момент на их дом может упасть ракета. Эти переживания навсегда останутся в моей памяти.

В качестве примера я приведу только одну историю израильтянина из всех тех, которые глубоко тронули меня. В 2002 году я встретилась с Йохаем Поратом. Несмотря на то что ему было всего двадцать шесть лет, он был уже состоявшимся медиком и работал в израильском агентстве «Маген Давид адом»⁶⁷. Он курировал программу подготовки иностранных добровольцев. Я принимала участие в церемонии вручения дипломов этой программы и помню выражение гордости на его лице, когда выпускалась очередная группа молодых людей, готовых спасать жизни людей. Йохай был резервистом Армии обороны Израиля⁶⁸. Через неделю после нашего знакомства он был убит снайпером возле блокпоста вместе с другими солдатами и гражданскими лицами. В память о нем «Маген Давид адом» присвоил его имя своей программе подготовки зарубежных волонтеров. Вернувшись сюда в 2005 году, я познакомилась с его семьей, которая увлеченно рассказывала о том, насколько важно продолжать оказывать поддержку миссии «Маген Давид адом». Когда я вернулась в США, я решила начать кампанию, чтобы убедить Международный Красный Крест признать агентство «Маген Давид адом» после его полувековой изоляции своим полноправным членом. В 2006 году решение об этом было принято.

Я не одинока в своем стремлении принять личное участие в обеспечении безопасности Израиля и его успехов. Многие американцы восхищаются Израилем как страной, граждане которой после длительного гнета готовы ежедневно защищать свои демократические убеждения. В истории Израиля мы видим отражение нашей собственной истории. Истории людей, которые борются за свободу и право самостоятельно определять свою судьбу. Именно поэтому президент Гарри Трумэн в 1948 году ждал всего одиннадцать минут, чтобы признать новое государство Израиль. Израиль — это больше чем страна. Израиль — это мечта, пронесенная сквозь поколения людей и воплощенная реальными мужчинами и женщинами, которые отказались отступать даже перед тяжелейшими испытаниями. Более того, это страна процветающей экономики. Это ярчайший пример того, как инновации, предпринимательство, демократия и процветание могут выстоять даже в очень суровых условиях.

Я также была одной из первых, кто привлек внимание общественности к вопросу палестинской государственности. В своем сопутствующем комментарии на молодежном саммите на Ближнем Востоке «Семена мира» в 1998 году я сказала молодым израильтянам и палестинцам, что вопрос создания Палестинского государства «останется в списке долгосрочных интересов США на Ближнем Востоке». Я озвучила эту идею за два года до того, как ее предложил Билл ближе к окончанию своего срока президентства как часть плана, который принял премьер-министр Израиля Эхуд Барак, но отверг Арафат, и за три года до того, как администрация президента Буша сделала это одним из официальных направлений американской политики. Поэтому моя идея привлекла тогда внимание средств массовой информации.

Администрация президента Обамы начала свою работу в тяжелый для Ближнего Востока период. На протяжении декабря 2008 года боевики экстремистской палестинской группировки «ХАМАС» с территории Сектора Газа, которую они контролировали с 2007 года (после того, как вытеснили соперничающую палестинскую группировку «ФАТХ»), обстреливали ракетами территорию Израиля. В начале января 2009 года израильские подразделения вторглись в Сектор Газа для того, чтобы прекратить эти ракетные обстрелы. В последние недели работы администрации президента Буша израильские войска вели бои с отрядами движения «ХАМАС» на улицах густонаселенных районов. Операция «Литой свинец» была признана военной победой Израиля. «ХАМАС» понес тяжелые потери и лишился значительной части своих ракетных запасов и другого оружия, но с точки зрения мировой общественности эта операция привела к катастрофе. Погибло более тысячи палестинцев, и Израиль столкнулся с суровым осуждением международного сообщества. 17 января, всего за несколько дней до инаугурации президента Обамы, премьер-министр Эхуд Ольмерт объявил о прекращении огня начиная с полуночи, при условии, что «ХАМАС» и другая радикальная группировка в Секторе Газа, «Палестинский исламский джихад», прекратят ракетные обстрелы. На следующий день боевики согласились. Боевые действия прекратились, однако Израиль сохранил номинальную блокаду Сектора Газа, которая перекрывала границу для транспортного движения и коммерческой деятельности. «ХАМАС», используя подземные туннели на границе с Египтом для обеспечения контрабанды, немедленно занялась восстановлением своего арсенала. Два дня спустя президент Обама принял присягу в Вашингтоне.

Так как кризис вокруг Сектора Газа привлекал внимание общественности, Ольмерт был первым из иностранных руководителей, кому я позвонила в качестве госсекретаря США. Мы сразу же обратились к проблеме сохранения хрупкого перемирия и защиты Израиля от дальнейших ракетных атак, а также к вопросу решения острых гуманитарных потребностей в Секторе Газа. Мы также обсудили вопрос о возобновлении переговоров, которые могли положить конец давнему конфликту с палестинцами и обеспечить для Израиля всеобъемлющий мир. Я сообщила премьеру, что мы с президентом Обамой хотели бы позже в тот день объявить о назначении бывшего сенатора Джорджа Митчелла новым специальным представителем США на Ближнем Востоке для обеспечения мирного процесса в этом регионе. Ольмерт назвал Митчелла «хорошим человеком» и выразил надежду, что мы сможем сотрудничать во всех областях, которые мы обсудили.

В начале марта я присоединилась на конференции в Египте к представителям других стран-доноров для того, чтобы организовать гуманитарную помощь для нуждающихся палестинских семей в Секторе Газа. Это был значительный шаг вперед в плане помощи пострадавшим палестинцам и израильтянам в преодолении последствий насилия. Что бы мы ни думали о политических интригах на Ближнем Востоке, невозможно было игнорировать человеческие страдания, особенно тогда, когда это казалось детей. Палестинские и израильские дети имеют те же права, как и дети во всем мире, на безопасное детство, хорошее образование, здравоохранение и шансы на светлое будущее. И их родители в Секторе Газа и на Западном берегу реки Иордан стремятся к тому же, к чему стремятся и родители в Тель-Авиве и Хайфе: иметь хорошую работу, безопасный дом и лучшие возможности для своих детей. Понимание этого — жизненно важная отправная точка для преодоления конфликта в регионе и создания основы для прочного мира. Когда я говорила об этом на конференции в Египте, представители обычно враждебных к нам арабских средств массовой информации разразились аплодисментами.

Приехав в Иерусалим, я с удовольствием повидалась со своим старым другом, президентом Шимоном Пересом, идейным лидером левых сил Израиля. Он помогал создавать оборонительный потенциал нового государства, обсуждал условия Соглашения в Осло и возглавил дело мира после убийства Рабина. В качестве президента Перес во многом играл церемониальную роль, однако он был совестью израильского народа. Он все еще страстно верил в необходимость сосуществования двух государств, но понимал, как трудно этого было достичь.

— Мы не относимся пренебрежительно к тому бремени, которое теперь лежит на ваших плечах, — сказал он мне. — Однако я думаю, что они достаточно для этого сильны и что вы найдете в нас настоящего, надежного партнера для достижения двойной цели: предотвратить и остановить террор и добиться мира для всех людей на Ближнем Востоке.

Я также консультировалась с Ольмертом и его умным и жестким министром иностранных дел Ципи Ливни, которая ранее была сотрудником разведслужбы Моссад, относительно возможности ослабления напряженности в Секторе Газа и укрепления достигнутого перемирия. Единичные ракетные и минометные обстрелы продолжались. Казалось, что полномасштабный конфликт может вспыхнуть вновь в любой момент. Более того, я хотела заверить Израиль в том, что администрация президента Обамы была всецело заинтересована в обеспечении безопасности Израиля и его будущем в качестве еврейского государства.

— Я понимаю, что ни одна страна не позволит себе покорно позволять, чтобы ракеты падали на ее граждан и ее территорию, — сказала я.

В течение многих лет, вне зависимости от того, какая администрация (демократическая или республиканская) была у власти, Соединенные Штаты считали своим долгом помогать Израилю в обеспечении качественного военного превосходства над любым соперником в регионе. Мы с президентом Обамой решили поднять наше сотрудничество на новый уровень. Мы сразу же приступили к работе по расширению нашего взаимодействия в области безопасности и инвестированию в основные совместные оборонные проекты, в том числе в проект «Железный купол». Этот проект представлял собой систему, предназначенную для защиты территории Израиля от неуправляемых тактических ракет ближнего радиуса действия.

Ольмерт и Ливни, несмотря на множество разочарований, которые они испытали на протяжении десятилетий в результате срывов переговоров с палестинской стороной, были полны решимости двигаться в направлении всестороннего мира в регионе и обоюдовыгодного решения конфликта с палестинцами. Однако вскоре они покинули свои посты и отошли от власти. Ольмерт объявил о своей отставке из-за множества обвинений в коррупции, которые в основном были связанны с его предыдущей должностью мэра Иерусалима. Ливни приняла руководство партией «Кадима» и на выборах выступила в качестве соперника лидера партии «Ликуд» Нетаньяху. «Кадима» фактически получила в израильском парламенте, кнессете, на одно место больше, чем «Ликуд» (двадцать восемь мест, тогда как партия «Ликуд» — двадцать семь), но Ливни не смогла создать жизнеспособную коалицию большинства из трудноуправляемых мелких партий, что имело решающее значение. Как результат, Нетаньяху получил возможность сформировать состав нового правительства.

Я обсуждала с Ливни идею создания правительства национального единства партиями «Кадима» и «Ликуд», которые могли бы быть более открытыми для достижения мира с палестинцами. Однако она была категорически против такой идеи.

— Нет, я не хочу работать под его руководством, — заявила она мне.

Нетаньяху сформировал коалицию большинства из мелких партий и в конце марта 2009 года вновь занял пост премьер-министра, который он занимал ранее с 1996 по 1999 год.

Я знала Нетаньяху на протяжении многих лет. Он был достаточно сложным человеком. Он сформировался как личность, живя в Соединенных Штатах. Учился в Гарварде и в Массачусетском технологическом институте, некоторое время в 1976 году даже работал в Бостонской консалтинговой группе вместе с Миттом Ромни. Нетаньяху очень скептически относился к Соглашению в Осло, которое предусматривало решение палестино-израильского конфликта на основе принципа «мир в обмен на территории» и сосуществование двух государств, предоставляя палестинцам право создать свое государство на территориях, оккупированных Израилем в 1967 году. По понятным причинам он также беспокоился в связи с угрозой со стороны Ирана, особенно в связи с возможностью приобретения Тегераном ядерного оружия. Воинственные взгляды Натаньяху формировались под влиянием его собственного опыта в Армии обороны Израиля, особенно во время «войны Судного дня» 1973 года. Его брат Йонатан, весьма уважаемый офицер в кругах войск спецназа, погиб во время операции «Энтеббе» в 1976 году. Не обошлось и без влияния его отца Бенциона, ультранационалистического историка, который пропагандировал идею создания еврейского государства на всех территориях Западного берега реки Иордан и Сектора Газа еще до рождения государства Израиль. Старший Нетаньяху придерживался этой позиции до самой своей смерти 2012 году в возрасте 102 лет.

В августе 2008 года, после завершения президентской кампании, Нетаньяху посетил меня в офисе сенатора на Третьей авеню в Нью-Йорке. После десяти лет политической опалы (после своего поражения на выборах 1999 года) Биньямин вновь вернулся в руководство партии «Ликуд» и готовился стать премьер-министром. Сидя в конференц-зале, с которого открывался вид на Средний Манхэттен, он выказал свое философское отношение к поворотам судьбы. Он рассказал мне, что после того, как он проиграл на выборах, он получил совет от премьер-министра Маргарет Тэтчер, «Железной леди»: «Всегда будьте готовы к неожиданностям». Он дал мне тот же самый совет. Несколько месяцев спустя, когда только что избранный президент Обама назначил меня госсекретарем, я вспомнила предсказание Биньямина.

Позже мы оба вспоминали тот разговор как начало нового этапа в наших отношениях. Несмотря на то что наши политические взгляды различались, Нетаньяху и я работали вместе как партнеры и хорошие друзья. Мы часто спорили, особенно во время телефонных звонков, которые могли длиться до двух часов. Но даже когда мы не приходили к единому мнению, мы всегда поддерживали неизменную приверженность союзу между нашими странами. Я поняла, что «Биби»⁶⁹ будет бороться до конца, если он чувствует себя загнанным в угол, но если вы связаны с ним дружескими узами, то есть надежда на то, что вы можете выработать с ним определенные решения.

В то время, когда к власти в Израиле снова пришел скептик, а регион до сих пор не оправился от конфликта в Секторе Газа, перспективы достижения всеобъемлющего мирного соглашения казались призрачной надеждой.

В этом регионе практика террора, проявившаяся в полной мере в результате второй палестинской «интифады», которая началась в сентябре 2000 года, продолжалась уже на протяжении десятилетия. Почти тысяча израильтян была убита, восемь тысяч ранены в результате террористических нападений с сентября 2000 года по февраль 2005 года. В тот же период втрое больше палестинцев были убиты и тысячи — ранены. Израиль начал возведение «стены безопасности» для того, чтобы физически отделить Израиль от Западного берега реки Иордан. Правительство Израиля сообщило, что благодаря этим защитным мерам резко снизилось число нападений террористов-смертников. Соответствующие статистические показатели упали с более чем полусотни случаев в 2002 году до нуля в 2009 году. Безусловно, это было существенным успехом израильских властей. Но, с другой стороны, это также снизило их мотивацию в достижении более масштабной безопасности на основе всеобъемлющего мирного соглашения.

Более того, количество израильских поселенцев на Западном берегу реки Иордан продолжало расти, и большинство из них были категорически против того, чтобы отдавать какие-либо земли или покидать поселения на территории, которую называли «Иудея и Самария». Это библейское название земли на Западном берегу реки Иордан. Некоторые поселенцы, которые основали эти форпосты по эту сторону «Зеленой линии»⁷⁰, просто-напросто стремились избежать проблемы нехватки жилья в дорогих израильских городах, однако другие руководствовались религиозным рвением и убеждениями, что Западный берег реки Иордан предназначался евреям самим Богом. Поселенцы были политической опорой главного партнера Нетаньяху по коалиции, партии «Наш дом Израиль», возглавляемой Авигдором Либерманом, русским эмигрантом, который стал министром иностранных дел в новом правительстве. Либерман рассматривал уступки на переговорах как признак слабости и с давних пор выступал с оппозицией мирному процессу, запущенному Соглашением в Осло. Биньямин и Либерман также считали, что ядерная программа Ирана являлась более серьезной и актуальной угрозой для долгосрочной перспективы безопасности Израиля, чем палестинский конфликт. Все это способствовало нежеланию израильских лидеров принимать трудные решения, необходимые для достижения прочного мира.

* * *

В начале марта 2009 года, после встреч в Иерусалиме как с уходящими в отставку, так и с приходящими к власти руководителями я переехала на Западный берег реки Иордан и направилась в Рамаллу, в штаб-квартиру Палестинской национальной администрации (ПНА). В рамках предыдущих соглашений ПНА обеспечивала власть на некоторой части палестинских территорий и имела собственные силы безопасности. Я посетила классы, где палестинские студенты изучали английский язык при помощи спонсируемой США программы. Так получилось, что они проходили тему «Вклад женщин в историю» и изучали биографию Салли Райд, первой в Америке женщины-астронавта. Студенты, особенно девушки, были очарованы ее историей. Когда я спросила, как можно было бы описать Салли и ее достижения, один студент ответил мне: «Вселяющая надежду». Было отрадно увидеть такой оптимистичный настрой среди молодых людей, растущих в таких сложных обстоятельствах. Я сомневалась в том, что такие же настроения царят и в Секторе Газа. Этот пример наглядно показал мне, насколько в разных положениях находятся эти две палестинские территории.

На протяжении почти двадцати лет две группировки, «ФАТХ» и «ХАМАС», соперничали за влияние среди палестинцев. Когда Арафат был жив, его партия «ФАТХ» преобладала, а его личного авторитета было достаточно для того, чтобы в значительной степени сохранять мир между двумя сторонами. Но после его смерти в 2004 году раскол перерос в открытый конфликт. Для тех, кто разочаровался в мирном процессе, считая, что он не способствовал достижению прогресса, «ХАМАС» распространил ложную надежду на то, что Палестинское государство может быть достигнуто с помощью насилия и непримиримого сопротивления. А преемник Арафата в качестве главы «ФАТХ» и Организации освобождения Палестины Махмуд Аббас (известный так же как Абу Мазен) поддерживал идею отказа от насилия и призывал своих сторонников продолжать усилия по достижению (путем переговоров) политического урегулирования конфликта и с одновременным созданием экономики и необходимых институтов будущего Палестинского государства.

В начале 2006 года группировка «ХАМАС» выиграла парламентские выборы на палестинских территориях. Идею выборов активно продвигала администрация президента Буша, несмотря на возражения со стороны некоторых членов «ФАТХ» и израильтян. Эта победа возмутила многих и привела к новому кризису с Израилем, одновременно спровоцировав жестокую борьбу за власть между «ХАМАС» и «ФАТХ».

После того как стали известны результаты выборов, я опубликовала заявление от лица сената, осуждая действия «ХАМАС» и подчеркивая, что «до тех пор, пока „ХАМАС“ не откажется от насилия и террора и от своей позиции, призывающей к уничтожению Израиля, я не считаю возможным признание „ХАМАС“ Соединенными Штатами или любой другой страной мира». Результаты этих выборов были напоминанием о том, что подлинная демократия заключается не только в победе на выборах. Если Соединенные Штаты организуют выборы, то мы обязаны просвещать людей о легитимных правилах этого процесса и информировать их о партиях, участвующих в выборах. Группировка «ФАТХ» потеряла несколько мест, потому что в каждом районе выставляла по два кандидата, тогда как группировка «ХАМАС» выставляла только одного. Эта ошибка дорого обошлась сторонникам «ФАТХ». В следующем году руководство «ХАМАС» организовало переворот в Секторе Газа, выступив против власти Аббаса. Он продолжал занимать пост председателя ПНА, несмотря на проигрыш своей партии на выборах. Учитывая то, что лидеры «ФАТХ» все еще контролировали ситуацию на Западном берегу реки Иордан, палестинский народ был разделен между двумя конкурирующими центрами силы, которые видели будущее этого региона по-разному.

Этот раскол отдалил перспективы возобновления мирных переговоров и обострил конфликт внутри Израиля. Наряду с этим в результате этой необычной ситуации обе стороны были в состоянии проверить свой подход к управлению подконтрольными территориями. Результаты можно было воочию увидеть на палестинских улицах. В Секторе Газа, где руководила группировка «ХАМАС», были привычны методы террора и чувство отчаяния. Радикалистское руководство запасалось ракетами в то время, как обычные люди все глубже погружались в нищету. Безработица достигла отметки в 40 %, среди молодежи этот показатель был еще выше. Лидеры «ХАМАС» препятствовали международной помощи и гуманитарной деятельности неправительственных организаций, почти ничего не делали для обеспечения устойчивого экономического роста. Вместо этого они стремились отвлечь внимание палестинцев от своей неспособности эффективно управлять, разжигая новые конфликты с Израилем и провоцируя антиизраильские настроения среди населения палестинского анклава.

Между тем на Западном берегу реки Иордан Аббас и премьер-министр Салям Файяд, способный технократ, за относительно короткий период времени достигли совсем других результатов. Они приступили к работе с искоренения исторически сложившейся коррупции и построения прозрачных и подотчетных институтов власти. США и другие международные партнеры, в частности Иордания, способствовали повышению эффективности и дееспособности сил безопасности Палестинской национальной администрации, что являлось приоритетом для Израиля. Реформы повысили уровень доверия населения к судам, которые в 2009 году вели на 67 % больше дел, чем в 2008 году. Наконец-то стали собираться налоги. Палестинская национальная администрация приступила к строительству школ и больниц, к обучению педагогов и медицинского персонала. ПНА начала даже разрабатывать национальную программу страхования здоровья. Более ответственная налогово-бюджетная политика и поддержка со стороны международного сообщества, улучшение безопасности и правопорядка — все это привело к значительному экономическому росту на Западном берегу реки Иордан. Стоит упомянуть, что США как страна, предоставлявшая Палестинской автономии помощь на основе двухсторонней договоренности, перечисляли ей ежегодно сотни миллионов долларов. Несмотря на возникновение других экономических проблем, все большее количество палестинцев на Западном берегу реки Иордан успешно находили себе работу и начинали свой бизнес. Тем самым преодолевался экономический застой, последовавший за началом второй палестинской «интифады» в 2000 году. Число новых лицензий на ведение бизнеса, выданных на Западном берегу реки Иордан в четвертом квартале 2009 года, было на 50 % выше, чем за аналогичный период 2008 года, так как палестинцы открывали множество новых точек, начиная от венчурных фондов и хозяйственных магазинов до отелей премиум-класса. Уровень безработицы на Западном берегу реки Иордан был вполовину меньше, чем в Секторе Газа.

Но, даже несмотря на этот прогресс, предстояло еще много работы. Слишком многие остались несостоявшимися и безработными. Антиизраильские подстрекательства и насилие все еще были проблемой. Мы надеялись увидеть более масштабные реформы для борьбы с коррупцией, привить культуру мирного общения и толерантности среди палестинцев и снизить их зависимость от иностранной помощи. Наряду с этим было уже проще представить себе независимую Палестину, которая была бы в состоянии управлять своими внутренними процессами, выполнять свои обязанности и обеспечивать безопасность своих граждан и своих соседей. Всемирный банк в сентябре 2010 года сообщил, что если Палестинская национальная администрация сохранит прежние темпы по созданию институтов власти и оказанию государственных услуг, то это «в любой момент в ближайшем будущем будет способно положительно отразиться на решении вопроса о создании государства».

Я смогла увидеть этот прогресс воочию во время посещения Западного берега реки Иордан в 2009 и 2010 годах. Хорошо вооруженные палестинские силовики, многие из которых получили необходимую подготовку при содействии США и Иордании, стояли вдоль дороги. Въезжая в Рамаллу, я увидела новые многоквартирные дома и офисные башни, возвышавшиеся на холмах. Но когда я смотрела на лица мужчин и женщин, которые выходили из магазинов и домов, я не могла перестать думать о том, что этот многострадальный народ не имел собственного государства. Экономический и институциональный прогресс важен и даже необходим, но его недостаточно. Законные права палестинского народа никогда не будут соблюдены до тех пор, пока мы не найдем решения для сосуществования двух государств, что обеспечило бы достоинство, справедливость и безопасность для всех палестинцев и израильтян.

Я всегда буду верить в то, что в конце 2000 и начале 2001 года Арафат совершил непоправимую ошибку, отказавшись присоединиться к премьер-министру Бараку в принятии плана «Параметры Клинтона», который мог бы обеспечить палестинцам государство на Западном берегу реки Иордан и в Секторе Газа со столицей в Восточном Иерусалиме. Мы снова попытались исправить эту историческую оплошность уже совместно с председателем ПНА Аббасом. Он долго и упорно работал, чтобы реализовать мечту своего народа. Он понимал, что эта мечта может быть достигнута только ненасильственным путем, посредством мирных переговоров. И он верил в то, что независимая Палестина, живущая бок о бок с Израилем в условиях мира и безопасности, может стать реальностью. Я иногда думала о том, что если Арафат находился в обстоятельствах, необходимых для установления мира, но не желал этого, то Аббас очень хотел установить мир, но обстоятельства не позволяли ему воплотить его желание в жизнь. Хотя иногда, в минуты разочарований, я сомневалась и в его желании достичь мира.

* * *

Очевидно, что убедить израильтян и палестинцев вернуться за стол переговоров не могло быть легкой задачей. Не было большой тайной то, что окончательное мирное соглашение должно было состоять из компромиссов. Задача состояла в мобилизации политической воли обеих сторон для того, чтобы они сделали выбор и пошли на необходимые жертвы ради этих компромиссов, конечной целью которых являлось заключение мирного соглашения. Наши дипломатические усилия должны были сосредоточиться на создании доверительных взаимоотношений обеих сторон, помогая обоим лидерам выкроить политическое пространство для маневра и убеждая их в том, что статус-кво неприемлем для всех.

Я была убеждена в том, что это правда. Десятилетия сопротивления, терроризма и восстаний не принесли палестинцам независимого государства, и рост масштабов подобной практики не позволял обеспечивать их законные требования. Переговоры представлялись единственным возможным путем к необходимой цели, а тактика выжидания означала продление контроля палестинских территорий со стороны Израиля и страданий обеих сторон.

В случае с израильской стороной все обстояло сложнее потому, что статус-кво был менее очевиден и изначально проблематичен. Экономика была на подъеме, повышенные меры безопасности резко уменьшили угрозу терроризма. В этой связи многие израильтяне считали, что их страна пыталась заключить мир, однако взамен не получила ничего, кроме горя и насилия. С их точки зрения, Израиль предложил Арафату и Аббасу вполне приемлемые условия, а палестинцы уклонились. В период нахождения у власти премьер-министра Ариэля Шарона Израиль в одностороннем порядке ушел из Сектора Газа (без заключения мирного соглашения), превратившегося затем в террористический анклав, из которого производили пуски ракет по южным районам Израиля. Когда Израиль вышел из Южного Ливана, «Хезболла» и другие военизированные группировки, пользующиеся иранской и сирийской поддержкой, стали использовать эту территорию в качестве плацдарма для нападения на северные районы Израиля. С учетом всего этого опыта, почему израильтяне должны были рассчитывать на то, что, уступив палестинцам дополнительные земли, можно было достичь реального мира?

Я с пониманием отнеслась к их опасениям перед реальными угрозами и к тому разочарованию, которое они испытывали. Но как человек, заботящийся о безопасности Израиля и его будущем, я надеялась на то, что есть веские демографические, технологические и идеологические тенденции, которые могут подтолкнуть их к очередной серьезной попытке мирных переговоров.

Из-за более высокого уровня рождаемости среди палестинцев и снижения рождаемости среди израильтян мы приближались к тому моменту, когда палестинцы станут составлять большинство совместного населения Израиля и палестинских территорий и большинство этих палестинцев будут считаться гражданами второго сорта, не имеющими права голоса на выборах. До тех пор, пока Израиль настаивал на своем праве управлять палестинскими территориями, ситуация становилась бы все сложнее, и в определенный момент времени стало бы невозможно сохранять его статус как демократического государства, так и еврейского. Рано или поздно израильтянам пришлось бы выбирать либо одно, либо другое — или позволить палестинцам иметь свое собственное государство.

В то же время ракеты, которые поступали в распоряжение «ХАМАС» в Секторе Газа и «Хезболлы» в Ливане, становились все более совершенными, способными достигать отдаленных от границы израильских поселений. В апреле 2010 года появились сообщения о том, что Сирия передала «Хезболле» в Ливане ракеты типа «Скад» дальнего действия, и теперь эта радикальная группировка могла организовывать атаки на все крупные города Израиля. Весной 2014 года Израиль перехватил судно с грузом сирийских ракет класса «земля — земля» М-302, предназначавшихся для палестинских боевиков в Секторе Газа. Эти ракеты обладали дальностью, достаточной для поражения любой точки на территории Израиля. Мы продолжили и дальше развивать систему ПВО Израиля⁷¹, но лучшей системой противоракетной обороны был справедливый и прочный мир. И чем дольше затягивался конфликт, тем больше наращивался потенциал экстремистов, тем явственнее ослаблялись позиции умеренных сил на Ближнем Востоке.

Исходя из всех вышеперечисленных причин, я считала, что для обеспечения безопасности Израиля на долгосрочную перспективу необходимо было дать дипломатии еще один шанс. У меня не было иллюзий, что на данном этапе будет легче достичь соглашения, чем при предыдущих администрациях, но президент Обама был готов инвестировать свой личный политический капитал, а это было немало. Нетаньяху, у которого ранее был имидж «ястреба», имел достаточный авторитет у израильской общественности для того, чтобы заключить соглашение, аналогичное соглашению Никсона в Китае, при условии, что он был бы убежден, что это в интересах безопасности Израиля. Аббас уже был немолод, и невозможно было сказать, как долго он сможет продержаться у власти. Мы не могли быть полностью уверенными в том, что его преемник, кем бы он ни был, будет в такой же степени поддерживать идею мира. Со всем своим политическим багажом и личностными ограничениями, Аббас казался последней и лучшей надеждой в качестве палестинского партнера для поиска дипломатического решения. Кроме того, он был достаточно решителен, чтобы убедить палестинцев в необходимости такого шага. Несомненно, всегда существовала опасность «откатиться» обратно в трясину ближневосточных мирных переговоров. Бесконечные попытки и провалы дискредитировали переговорщиков, провоцировали экстремистов и приводили ко все более очевидному недоверию сторон друг к другу и их отчуждению. Однако невозможно достичь успеха без проб и ошибок. Поэтому я была полона решимости сделать это.

Первым шагом к энергичной организации мирного процесса было назначение в январе 2009 года Джорджа Митчелла на должность специального представителя США на Ближнем Востоке, чтобы он мог попытаться повторить успех, которого он добился заключением Белфастского соглашения в Северной Ирландии. Отличавшийся учтивостью бывший сенатор от штата Мэн был достаточно умен для того, чтобы понять различия между этими двумя конфликтами, но он ободрил нас упоминанием того факта, что проблема Северной Ирландии когда-то считалась столь же неразрешимой, как и проблема Ближнего Востока. Тем не менее она была урегулирована путем кропотливых переговоров.

— За 700 днями неудач последовал один, самый главный день, когда успех сопутствовал нам, — часто повторял он.

Следует упомянуть, что, когда Митчелл заявил аудитории в Иерусалиме, что потребовалось восемьсот лет конфликта, прежде чем в Северную Ирландию окончательно пришел мир, один пожилой джентльмен усмехнулся и сказал:

— Такая недолгая ссора! Неудивительно, что вам удалось все решить!

Президент Обама согласился со мной в том, что Митчелл обладал международным авторитетом, навыками ведения переговоров и терпеливым характером, чтобы взять на себя эту ответственную задачу. Я также обратилась с просьбой к Деннису Россу, который исполнял обязанности специального представителя США на Ближнем Востоке в 1990-х годах, вернуться в Государственный департамент для работы на иранском направлении и для решения региональных вопросов. Президент Обама был настолько впечатлен послужным списком Росса, что поинтересовался, скоро ли он перейдет работать в Белый дом, чтобы иметь возможность советоваться с ним, особенно в том, что касается мирных переговоров. Иногда отношения между Россом и Митчеллом были достаточно напряженными, учитывая то, что их обязанности дублировались, а ставки в вопросе заключения соглашения были очень высоки, но я в равной степени ценила их точки зрения. Я была счастлива иметь двух таких опытных внешнеполитических деятелей и стратегов в составе нашей команды.

Буквально через несколько дней после своего назначения Митчелл направился в регион для многосторонних переговоров. Израильтяне все еще распределяли обязанности в своем новом правительстве, поэтому Митчелл посетил некоторые арабские столицы. В его обязанности входило оказание содействия делу мира не только между Израилем и палестинцами, но также между Израилем и всеми его соседями. Вероятной основой для всеобъемлющего мира в регионе мог стать план, предложенный в 2002 году королем Саудовской Аравии Абдаллой. В марте 2002 года этот план был единогласно одобрен всеми членами Лиги арабских государств, включая Сирию. В соответствии с «Арабской мирной инициативой» (так был назван этот проект) все упомянутые страны и некоторые страны за пределами региона, в которых мусульмане составляли большинство населения, изъявили согласие в обмен на мирное соглашение Израиля с палестинцами нормализовать с ним отношения, в том числе экономические, политические, а также в области безопасности. Если бы такое соглашение было достигнуто, это могло бы иметь глубокие последствия для обеспечения стратегического развития ситуации на Ближнем Востоке. Из-за опасений в отношении Ирана и с учетом имеющихся партнерских отношений с США, Израиль и многие арабские государства, особенно монархии Персидского залива, по существу, должны были бы являться естественными союзниками. Однако вражда, спровоцированная палестинским конфликтом, помешала этому. До конфликта 2008–2009 годов в Секторе Газа Турция пыталась выступить посредником в мирных переговорах между Израилем и Сирией. Если бы Сирия смогла отказаться от неудачного альянса с Ираном в обмен на гарантии прогресса в решении вопроса Голанских высот, которые она была вынуждена уступить Израилю в 1967 году, это также имело бы серьезные стратегические последствия.

Почти в каждой столице, которую посетил Митчелл, он слышал одно и то же: Израиль должен прекратить строительство поселений на землях, которые когда-то станут частью Палестинского государства. Каждое новое поселение за пределами прежней границы 1967 года усложняет достижение окончательного соглашения. На протяжении десятилетий Соединенные Штаты выступали против расширения израильских поселений как контрпродуктивной меры в вопросе обеспечения мирного процесса. Президент Джордж Буш-старший и его госсекретарь Джим Бейкер рассматривали возможность приостановки предоставления займов Израилю в интересах решения этой проблемы. Президент Джордж У. Буш при выработке своей «Дорожной карты по установлению мира на Ближнем Востоке» призывал к полному «замораживанию» строительства поселений. Однако, учитывая политические связи Нетаньяху с поселенцами, можно было ожидать, что он будет возражать против любых упомянутых ограничений.

После проведенных предварительных консультаций Митчелл предложил посоветовать всем трем сторонам (израильтянам, палестинцам и арабским государствам) предпринять конкретные конструктивные шаги, чтобы подтвердить свои добрые намерения и заложить основы для восстановления прямых мирных переговоров.

Что касалось Палестинской национальной администрации, то мы хотели, чтобы она активизировала усилия, направленные на искоренение терроризма, и сократила масштабы антиизраильских подстрекательств. Примерами подобных подстрекательств можно было считать переименование площади населенного пункта на Западном берегу реки Иордан в честь террориста, убившего израильских граждан, пропаганду теории заговора, утверждавшей, что Израиль планирует разрушить мусульманские святыни, а также различные действия, которые прославляли и поощряли дальнейшее насилие в отношении Израиля. Если же говорить о группировке «ХАМАС», то ее изоляция должна была быть продолжена до тех пор, пока та не откажется от насилия, не признает Израиль и не пообещает соблюдать ранее подписанные соглашения. Без этих базовых шагов руководители «ХАМАС» не могли бы сесть за стол переговоров. Мы также потребовали немедленного освобождения Гилада Шалита, похищенного израильского военнослужащего, которого держали в заключении на территории Сектора Газа.

В отношении арабских государств: мы надеялись увидеть с их стороны шаги по нормализации отношений с Израилем, как это было предусмотрено в рамках «Арабской мирной инициативы», включая разрешение на обеспечение воздушного движения израильских гражданских самолетов, открытия торговых представительств и почтовых маршрутов. Нетаньяху убеждал меня в необходимости данных шагов за обедом в Государственном департаменте в мае 2009 года. Он хотел, в частности, убедиться в готовности Саудовской Аравии к соответствующим действиям. Дело в том, что она являлась «хранительницей двух священных мечетей Мекки и Медины», а это было гарантией ее непоколебимого авторитета в регионе. В июне 2009 года президент Обама направился в Эр-Рияд и лично поднял этот вопрос в ходе переговоров с королем Абдаллой.

От израильской стороны мы потребовали полного прекращения строительства поселений на всех палестинских территориях без исключения. Если рассматривать этот аспект в ретроспективе, то наша предыдущая жесткая политика в отношении поселений не привела к каким-либо результатам.

Израиль с самого начала отказался выполнять наше требование, и наши разногласия стали достоянием общественности. Они переросли в сугубо личное противостояние между президентом Обамой и Нетаньяху, поставив на карту авторитеты обоих лидеров. Это значительно затруднило выработку компромиссных вариантов для обеих сторон. Арабские государства были рады наблюдать за этим противостоянием и использовать возникшие разногласия как предлог для собственного бездействия. Аббас, который в течение многих лет постоянно призывал к прекращению строительства поселений, теперь утверждал, что мы являлись авторами данной идеи, и заявил, что он не намерен садиться за стол переговоров без введения моратория на поселенческое строительство.

Президент и его советники обсуждали разумность требования «заморозить» строительство поселений. В пользу этого решения высказался Рам Эмануэль, глава администрации Белого дома, и это являлось достаточно веским аргументом. У Рама, бывшего добровольца Армии обороны Израиля, была личная заинтересованность в обеспечении безопасности Израиля. Опираясь на свой опыт работы в администрации президента Клинтона, он считал, что лучший способ взаимодействия с новым коалиционным правительство Нетаньяху — это занять прочные позиции с самого начала. В противном случае Нетаньяху взял бы над нами верх. Президент прислушался к этому аргументу, решив, что настаивать на «замораживании» строительства поселений было одновременно и грамотной политикой, и разумной стратегией, поскольку подобное решение могло способствовать восстановлению репутации Америки в качестве честного посредника в мирном процессе, сгладив впечатление от того, что мы всегда вставали на сторону Израиля. Мы с Митчеллом переживали, что можем оказаться в весьма невыгодной конфронтационной позиции: израильтяне могли решить, что от них требуется сделать больше, чем от других участников переговоров. Более того, стоило только нам единожды публично поднять подобную тему, Аббас мог бы отказаться от серьезных переговоров без гарантии ее проработки. Высокопоставленный израильский чиновник как-то пояснил мне, что хуже всего на свете для израильтян — это быть «фраером». Это еврейское жаргонное слово, которое переводится как «лох». Он рассказал мне, что израильские водители предпочитают оказаться в больнице, чем позволить кому-то подрезать их на шоссе. Биньямин сам когда-то сказал (и это выражение впоследствии цитировали): «Мы не фраеры . Мы ничего не отдадим, не получив чего-то взамен». Поэтому-то я боялась, что из-за такой национальной особенности наши требования прекратить строительство поселений будут восприняты негативно. Но я была согласна с Рамом и президентом в том, что, если мы собирались возобновить заглохший мирный процесс, мы были вынуждены пойти на определенный риск. Поэтому той же весной я передала сторонам послание президента, постаравшись вложить в него всю силу убеждения, на которую только была способна. После этого я попыталась смягчить последствия, когда обе стороны отнеслись к нашей позиции негативно.

В июне 2009 года два важных выступления в корне изменили расстановку сил. Во-первых, в своей речи в Каире президент Обама предложил амбициозную и функционально важную перестройку отношений США с исламским миром. Обращаясь к широкой общественности, он подтвердил свою личную заинтересованность в том, чтобы добиваться сосуществования двух государств, поскольку это отвечало бы интересам как израильтян, так и палестинцев. Перед речью президента и я выкроила время, чтобы поехать в город и посетить величественную мечеть султана Хасана, одну из крупнейших мечетей в мире. Мы сняли обувь, и я надела платок, после чего мы насладились искусной работой средневековых мастеров и выслушали объяснения искусствоведа. Это был прекрасный момент посреди безумной поездки президента и попыток реализации нового политического курса. Это заставило меня улыбнуться, когда позднее в тот же день президент в своем выступлении упомянул, что «исламская культура дала нам величественные арки и уходящие ввысь шпили, неувядающую поэзию и прекрасную музыку, элегантную каллиграфию и уединенные места для тихого созерцания».

Десять дней спустя Биби отправился в университет Бар-Илан, который находится недалеко от Тель-Авива, и, хотя он по-прежнему был против «замораживания» строительства поселений, впервые поддержал идею сосуществования двух государств. Это было очень конструктивным решением, которое выглядело как желание Нетаньяху остаться в истории лидером, способным предпринять решительные шаги и заключать соглашения исторической важности.

Мы с Митчеллом провели лето и начало осени в непрерывных рабочих контактах как с израильтянами, так и с палестинцами для того, чтобы прийти к какому-нибудь определенному решению относительно проблемы поселений. Справедливости ради, мы все вместе несли ответственность за задержку в переговорах по этому вопросу, превратив их в соревнование по выдержке и упрямству. Президент Обама решил, что лучшим способом сдвинуться с мертвой точки будет создание условий для того, что оба лидера вместе с ним приняли участие в работе Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке, намеченной на сентябрь. Эти переговоры были бы неофициальные, но они могли бы стать первой возможностью для лидеров поговорить друг с другом и, возможно, создать общую концепцию для более существенного процесса. Встреча в Нью-Йорке, однако, получилась весьма неудачной. Оба лидера заявили о неизменности своих позиций по данному вопросу и не проявили особой готовности идти на компромисс, особенно по вопросу о поселениях.

— Мы все должны пойти на определенные риски ради дела мира, — сказал им президент Обама. — Освободиться от наших исторических предубеждений достаточно непросто, но мы должны сделать это.

Контакты в Нью-Йорке завершились фактически ничем, несмотря на все наши усилия. Однако мы с Митчеллом продолжали работать с Нетаньяху, и наконец он согласился на частичное прекращение строительства будущих поселений на Западном берегу реки Иордан. Еще предстояло решить, как долго будет действовать это решение и на какие районы оно будет распространяться, однако это уже было хорошим началом, и это было больше, чем то, на что были готовы пойти все предыдущие израильские правительства. Камнем преткновения, конечно же, был Иерусалим. Восточная часть города была захвачена наряду с территориями Западного берега реки Иордан в 1967 году, и палестинцы мечтали когда-нибудь провозгласить здесь столицу своего государства. С учетом этого обстоятельства палестинцы пытались воспретить строительство в Восточном Иерусалиме. Однако эта идея была неприемлема для Биби, который отказывался ограничивать строительство в какой-либо части Иерусалима.

В начале октября я разговаривала с Эхудом Бараком, который был партнером Нетаньяху по коалиции, а также министром обороны и самым активным сторонником мирного процесса в правительстве. Барак был бесконечно оптимистичным человеком, несмотря на проживание в регионе, где так многое могло пойти совершенно не так, как предполагалось. Он был также одним из самых титулованных героев войны в стране героев войны. Как гласит предание, во время секретной операции коммандос в Бейруте в 1980-х годах он даже переодевался в женскую одежду. Мы отлично поладили. Время от времени он звонил мне и говорил: «Хиллари, давайте выработаем стратегию». А затем с энтузиазмом выдавал целый ворох идей и аргументов. Он был рад помочь мне достичь компромисса по вопросу поселений, который мог бы сдвинуть наши переговоры с мертвой точки.

— Мы будем готовы выслушать вас, быть чуткими и открытыми для новых решений и идей, — говорил он мне.

В итоге израильтяне согласились на мораторий на строительство новых поселений на Западном берегу реки Иордан в течение десяти месяцев, одновременно с этим выступив категорически против включения Иерусалима в это соглашение.

Я позвонила Аббасу для того, чтобы обсудить предложение израильской стороны. Первой реакцией палестинцев было отвергнуть его, поскольку, по их мнению, оно не отвечало никаким требованиям и было «еще хуже, чем просто бесполезное». Но я понимала, что это было лучшее из того, что им могли предложить и что мы должны воспользоваться этой возможностью для того, чтобы перейти к прямым переговорам.

— Я хотела бы подчеркнуть, что наша политика относительно поселенческой деятельности была и будет оставаться неизменной, — заверила я его, — и мораторий на израильские поселения, как уже упоминал Джордж Митчелл, будет значительным и беспрецедентным шагом, который не делало еще ни одно израильское правительство. Наряду с этим он не сможет заменить Израилю обязательств, предусмотренных «Дорожной картой».

Аббас не возражал против того, чтобы я использовала термин «беспрецедентный», но был недоволен исключением Иерусалима из договоренности и другими ограничениями. Поэтому он отказался вступать в переговоры.

Тем не менее, чтобы продемонстрировать свои добрые намерения, Аббас пошел на некоторые уступки. Он предложил, чтобы палестинская сторона инициировала отсрочку голосования в Организации Объединенных Наций по отчету Голдстоуна, в котором против Израиля выдвигались обвинения в военных преступлениях, совершенных в 2008 году в Секторе Газа. В этой связи Аббас немедленно подвергся резкой критике со стороны всего арабского мира, включая неустанные личные выпады против него на катарском спутниковом новостном канале «Аль-Джазира». Аббас был вне себя и признался мне, что он опасается за свою безопасность и безопасность своих внуков, которые подверглись преследованиям в школе. Я поблагодарила его за «очень смелое и важное решение», однако, как я поняла, он начал колебаться. Примерно неделю спустя он изменил свое решение и потребовал проведения в ООН голосования по докладу Голдстоуна. Позже, в 2011 году, Ричард Голдстоун сам отказался от некоторых наиболее провокационных обвинений в своем отчете, в том числе тех, которые касались преднамеренного выбора израильскими военнослужащими мирного населения в качестве цели. Однако ничего уже нельзя было исправить.

В конце октября 2009 года я была полностью погружена в работу над обеспечением моратория на строительство поселений, в надежде, что это откроет путь прямым переговорам между сторонами. Я встретилась с Аббасом в Абу-Даби, а потом с Нетаньяху в Иерусалиме. Стоя рядом с Биби на пресс-конференции, организованной поздно вечером, я охарактеризовала решение о введении моратория на строительство поселений как «беспрецедентное», как ранее я и говорила Аббасу. Однако на этот раз использование данного слова вызвало бурю возмущения в арабских странах, где люди решили, что я была слишком великодушна в такой оценке шага, который был назван краткосрочным, — при этом исключал из рассмотрения Восточный Иерусалим. Это был не первый и не последний раз, когда, сообщая горькую правду, я нажила себе неприятности.

Позже многие в регионе будут с сожалением вспоминать эту несправедливо раскритикованную инициативу по введению моратория. Но первостепенная задача состояла в том, чтобы разрядить обстановку и переориентировать регион на участие в прямых переговорах. В последующие дни я предприняла шаги по ликвидации негативных последствий в Марокко и Египте. В Каире я дала необходимые разъяснения президенту Хосни Мубараку и выступила с обращением к общественности, объясняя, что суть нашей официальной политики в отношении поселений не изменилась. Мы по-прежнему выступали против любого поселенческого строительства и предпочитали ему длительный и комплексный мораторий. Наряду с этим я продолжала настаивать на своем, характеризуя предложение «полностью „заморозить“ строительство новых поселений, прекратить экспроприацию земли и не выдавать никаких соответствующих разрешений или согласований» как «беспрецедентное». Потому что на самом деле оно именно таким и было.

В конце ноября мораторий вступил в силу, и начался обратный отсчет времени. У нас было десять месяцев, чтобы подтолкнуть стороны к организации прямых переговоров и заключению всеобъемлющего мирного соглашения.

* * *

Время летело незаметно, месяц за месяцем. Израильские власти, как и обещали, прекратили строительство новых поселений на Западном берегу реки Иордан, но палестинцы продолжали требовать, чтобы Восточный Иерусалим также был включен в это соглашение, и по-прежнему отказывались вступать в прямые переговоры. Наряду с этим они были согласны с так называемыми «непрямыми переговорами», что означало, что Митчелл курсировал между двумя сторонами, чтобы обсудить их видение переговоров.

В марте 2010 года израильтяне сумели привести убедительные доводы в пользу своей позиции путем неоправданно провокационной акции. Вице-президент Байден находился в Израиле с визитом доброй воли, чтобы подтвердить неизменную поддержку администрации в деле обеспечения безопасности страны и попытаться отодвинуть на задний план наши разногласия по вопросу поселений. В то время, пока он был все еще в стране, министерство внутренних дел Израиля объявило о планах по строительству 1600 новых единиц жилья в Восточном Иерусалиме, что вызвало среди палестинцев сильное возмущение. Нетаньяху заявил, что он не имеет ничего общего с неудачным выбором времени указанного объявления. Однако многие восприняли данный шаг как оскорбление вице-президента США и Соединенных Штатов.

Что характерно, Байден проявил чудеса выдержки и сдержанности в сложившихся тогда обстоятельствах. Однако как президент Обама, так и Рам были крайне возмущены и просили меня проинформировать Биби об их чувствах. Во время длительного и весьма напряженного телефонного разговора я сообщила израильскому премьеру, что президент Обама рассматривает новость о Восточном Иерусалиме «как оскорбление лично его, вице-президента и Соединенных Штатов в целом». Это была достаточно жесткая манера разговора для дипломатической беседы. Мне не нравилось играть роль плохого полицейского, но это была часть моей работы.

— Позвольте мне заверить вас и президента в том, что время для данного события было выбрано совершенно непреднамеренно и крайне неудачно, — ответил он, но отказался отменить данное решение как таковое.

По стечению обстоятельств этот инцидент произошел как раз перед ежегодным заседанием в Вашингтоне Американо-израильского комитета по общественным связям, авторитетной произраильской правозащитной организации. Планировалось, что Нетаньяху посетит Вашингтон и выступит на конференции. Я представляла администрацию. Я выступала первой. В Выставочном центре Вашингтона собралось очень много народу, что вначале вызвало у меня небольшую тревогу. Все хотели услышать, какие объяснения я дам по поводу имеющихся разногласий и продолжу ли я критику в адрес Нетаньяху. Я знала, что мне предстоит затронуть эту тему, но я также хотела взглянуть на данную проблему несколько с другой стороны и привести более убедительные аргументы для объяснения того, почему мы рассматриваем путь мирных переговоров соглашения, и того, какое решающее значение имеет подобный подход к проблеме для Израиля в будущем.

Я сказала о своей личной заинтересованности в обеспечении безопасности Израиля и создании двух государств, объяснила свою озабоченность по поводу неутешительных тенденций в демографии, технологии и идеологии. На тот момент это было мое наиболее всеобъемлющее общественное объяснение (в качестве госсекретаря) того, почему статус-кво неприемлем и что необходимость достижения мира неоспорима. Затем я вернулась к осложнениям в наших отношениях относительно Восточного Иерусалима. Наше возмущение было основано не на уязвленной гордости, пояснила я, и не на любом другом субъективном суждении об окончательном статусе Восточного Иерусалима, судьба которого может и должна быть решена за столом переговоров. Возобновление строительства в Восточном Иерусалиме или на Западном берегу реки Иордан подрывало взаимное доверие, которое мы должны были выстраивать между сторонами. Выставление же в неверном свете взаимоотношений между Израилем и США могло привести к тому, что другие страны региона попытались бы воспользоваться этим и лишить США уникальной способности играть роль честного брокера.

— Наш авторитет в этом процессе отчасти зависит от нашего желания оказывать содействие обеим сторонам, когда они проявляют готовность к решительным шагам. Когда же мы с чем-то не согласны, мы должны суметь показать это совершенно однозначно, — сказала я.

Мои слова помогли снять некоторую напряженность, по крайней мере в этом зале. Но отношения между Нетаньяху и президентом Обамой продолжали ухудшаться. Во второй половине дня я встретилась с Биби и беседовала с ним в его отеле более часа. Он рассказал мне то же, что он планировал высказать в своем выступлении на конференции тем вечером, и он был так же убедителен, как и его слова.

— Иерусалим — это не поселение, это наша столица, — заявил он с вызовом.

(Мы никогда не называли Иерусалим поселением, наш аргумент заключался в том, что окончательный статус города должен быть определен путем переговоров в духе доброй воли, а строительство жилья для израильтян в палестинских кварталах не служит данной цели.) На следующий день у Нетаньяху была непростая беседа с президентом в Белом доме. В ходе обсуждения президент, как сообщается, оставил своего собеседника в комнате Рузвельта где-то на час, решая другие вопросы. Это был весьма необычный ход, который эффектно показал его недовольство. Одним из положительных результатов этого мини-кризиса стало то, что израильтяне поняли, что необходимо заранее предупреждать нас о потенциально спорных проектах строительства поселений, и они стали гораздо более внимательно относиться к вопросам, связанным с Восточным Иерусалимом. По крайней мере, пока десятимесячный мораторий не истек, новое строительство осуществлялось в гораздо меньшем объеме, если вообще осуществлялось.

В конце мая дела пошли еще хуже (словно напряженности относительно строительства поселений не было достаточно). Израильские коммандос совершили нападение на флотилию судов из Турции с активистами из числа палестинских сторонников на борту, которые пытались прорвать израильскую блокаду Сектора Газа. Было убито девять турецких граждан, в их числе был один американец с двойным гражданством. Я получила срочный звонок от Эхуда Барака в то время, когда принимала участие в параде в честь Дня памяти Чаппакуа. Это была одна из моих самых любимых ежегодных традиций в нашем маленьком городке.

— Мы не рады тому, что случилось, но мы должны были сделать трудный выбор. Мы не смогли избежать этого, — пояснил мне Эхуд.

— Вас ждут непредсказуемые последствия, — предупредила я его.

Турция давно была одним из немногих израильских партнеров в регионе, но в свете последних событий именно мне предстояло убеждать негодовавшую турецкую сторону отказаться от каких-либо ответных серьезных действий против Израиля. На следующий день министр иностранных дел Давутоглу приехал на встречу со мной, и мы проговорили более двух часов. Он был очень эмоционален и пригрозил, что Турция может объявить Израилю войну.

— Психологически для Турции это нападение аналогично событиям 11 сентября, — сказал он и потребовал от Израиля извинений и выплаты компенсаций жертвам.

— Как вам может быть это безразлично? — спросил он меня. — Ведь один из погибших был американским гражданином!

Мне это не было безразлично (как раз наоборот), но для меня первоочередной была задача его успокоить и отложить на время все эти разговоры о возможной войне и возможных последствиях. Чуть позже я посоветовала президенту Обаме позвонить турецкому премьер-министру Эрдогану. Затем я передала Нетаньяху опасения и требования турецкого министра иностранных дел. Он заявил в ответ, что хотел бы наладить отношения с Турцией, но отказался приносить публичные извинения. (Я снова и снова пыталась убедить Биби извиниться перед Турцией весь оставшийся срок своего пребывания на посту госсекретаря. Несколько раз он мне говорил, что был готов сделать это, однако другие члены его правоцентристской коалиции останавливали его. В августе 2011 года я даже заручилась поддержкой Генри Киссинджера в этом стратегически важном вопросе. Наконец, в марте 2013 года, в ходе визита переизбранного президента Обамы в Иерусалим и по его инициативе Биби позвонил Эрдогану и принес извинения за «рабочие ошибки», а также выразил сожаление по поводу непреднамеренных потерь, которые они за собой повлекли. Турки и израильтяне продолжают работать над восстановлением доверия, потерянного в результате этого инцидента.)

Давайте вернемся в конец лета 2010 года. Так как десятимесячный мораторий на строительство поселений подходил к концу, мы столкнулись с необходимостью заставить стороны вернуться за стол переговоров. Мы с Митчеллом привлекли Иорданию и Египет для оказания давления на палестинцев, чтобы они согласились хотя бы на предварительные условия. Президент Обама в июне встретился с Аббасом и представил новый проект помощи Западному берегу реки Иордан и Сектору Газа. Наконец, в августе Аббас согласился принять участие в прямых переговорах в Вашингтоне и обсудить все ключевые моменты конфликта, поскольку решение о моратории на строительство поселений все еще оставалось в силе. Если бы его срок истек (а это должно было случиться в конце сентября), то он бы снова уклонился от необходимых шагов. Раздраженный Джордж Митчелл спросил Аббаса:

— Как так получается, что то, что восемь месяцев назад вы описали как «еще хуже, чем просто бесполезно», теперь стало обязательным?

Мы все понимали, что Аббас вынужден был следовать своей собственной политической линии как в отношении своего народа, так и в отношении арабских государств, но тем не менее это было неприятно.

У нас не было заранее продуманного плана, следуя которому мы могли бы решить все основные вопросы за оставшийся месяц (Митчелл оптимистично предложил один год в качестве необходимого срока для проведения переговоров), однако мы надеялись, что могли бы обеспечить импульс, достаточный для того, чтобы убедить Нетаньяху продлить запрет на строительство поселений или убедить Аббаса продолжить переговоры без этого решения. Если бы мы смогли достаточно далеко продвинуться по вопросу окончательных границ двух государств, то это могло бы существенно облегчить урегулирование вопроса по строительству поселений. Всем стало бы понятно, какие районы в конечном итоге остаются за Израилем, а какие переходят к палестинцам. Это не могло быть просто возвращением к границам 1967 года. Активный рост израильских поселений вдоль этой границы сделал такое решение несостоятельным. Решить проблему поселений могло бы решение об обмене территориями (то есть о предоставлении палестинцам примерно равного количества земли в другом месте). Но, как всегда, дьявол заключался в деталях.

* * *

В первый день сентября президент Обама принимал в Белом доме Нетаньяху и Аббаса, а также короля Иордании Абдаллу II и президента Египта Мубарака. Президент пригласил всех на небольшой ужин, который был накрыт в Старой семейной столовой Белого дома. К приглашенным присоединились также мы с Тони Блэром, бывшим премьер-министром Великобритании. Блэр являлся специальным уполномоченным от «квартета» международных посредников, который был создан в 2002 году Организацией Объединенных Наций, Соединенными Штатами, Европейским союзом и Россией и координировал дипломатические усилия в интересах обеспечения мира на Ближнем Востоке. Все мы, семеро, собрались вокруг обеденного стола под элегантной хрустальной люстрой в ярко-желтой комнате, которая не претерпела значительных изменений с тех пор, когда я использовала ее для организации частных обедов в качестве первой леди. Биньямин и Аббас сидели рядом друг с другом, между мной и Блэр, напротив президента Обамы, Мубарака и короля Иордании.

Президент Обама задал необходимый тон своим выступлением перед ужином, напомнив приглашенным:

— Каждый из нас является наследником тех миротворцев, которые сделали многое на этом пути. Бегин и Садат, Рабин и король Хусейн — эти государственные деятели не только видели мир таким, каким он был, но смогли представить его таким, каким он должен был быть. Мы являемся продолжателями их миссии. Мы должны продолжать то дело, которое они начали. Сейчас, как каждый из них, мы должны спросить, достаточно ли у нас мудрости и мужества, чтобы идти по пути мира?

Атмосфера за столом была достаточно дружелюбной, несмотря на многие трудные месяцы, которые привели нас к этому моменту. Тем не менее мы все равно соблюдали осторожность. Всем было известно о том, что нас снова поджимают сроки, и никто не хотел вызвать неудовольствие президента Обамы за обеденным столом, хотя было нелегко сохранять при себе свои принципиальные возражения.

На следующий день события переместились в Государственный департамент. Я созвала этих руководителей и их переговорные группы в богато украшенный холл Бенджамина Франклина на восьмом этаже. Пришло время закатать рукава и посмотреть, что мы могли бы еще сделать.

— Каждый из вас, находящихся сейчас здесь, способствовал совершению важного шага к освобождению людей от оков истории, которую мы не можем изменить, и движению в сторону будущего мира, который можно обеспечить, — сказала я, обращаясь к Нетаньяху и Аббасу. — Основные вопросы переговоров: земли, безопасность, Иерусалим, беженцы, поселения и другие проблемы — не станут легче по прошествии какого-то времени. Также они не решатся сами собой… Пришло время смелых, ответственных решений и государственных деятелей, которые достаточно мужественны для того, чтобы принимать эти непростые решения.

Сидя по обе стороны от меня, Нетаньяху и Аббас выразили готовность решать имеющиеся проблемы.

Биби сослался на библейскую историю Исаака (прародителя евреев) и Измаила (прародителя арабов), двоих сыновей Авраама, которые, несмотря на свои разногласия, объединились, чтобы похоронить своего отца.

— Я могу только молиться, и я знаю, что миллионы людей по всему миру, миллионы и миллионы израильтян, палестинцев, множество других людей во всем мире могут только молиться о том, чтобы боль и испытания, которые выпали на нашу долю, и вашу и нашу, в завершение столетий конфликта объединили нас не только в минуты покоя вокруг стола переговоров здесь, в Вашингтоне, но также позволили нам, выйдя отсюда, выковать прочный, длительный мир для многих поколений.

Аббас вспомнил о знаменитом рукопожатии 1993 года Рабина и Арафата и заявил о достижении «мира, который положит конец конфликту, который будет отвечать всем чаяниям, который откроет новую эру в отношениях между израильским и палестинским народами». Разногласия, которые предстояло преодолеть, были существенными, а время поджимало, но то, что, по крайней мере, произносилось, было верным.

После долгого дня официальных переговоров я пригласила обоих руководителей в свой кабинет на седьмом этаже. Мы с сенатором Митчеллом пообщались с ними еще некоторое время, а затем оставили их одних. Они сидели на стульях с высокими спинками у камина. Была достигнута договоренность встретиться им вновь наедине через две недели. Мы лишь частично продвинулись на своем пути, но я была воодушевлена как их словами, так и их «языком тела». В тот момент я почувствовала прилив оптимизма и уверенности в завтрашнем дне, что, к сожалению, не было подкреплено последующими реальными действиями.

Две недели спустя мы вновь собрались в Шармаш-Шейхе, солнечном египетском курортном городе на берегу Красного моря. (Один из парадоксов международной дипломатии заключается в том, что мы часто бываем в таких местах, как Шармаш-Шейх, или Бали, или Гавайи, но у нас совершенно нет времени насладиться ими или даже выйти на улицу из конференц-залов. Иногда я чувствовала себя неким Танталом, голодным негодяем из греческой мифологии, обреченным целую вечность смотреть на вкусные фрукты и прохладительные напитки, но не иметь возможности попробовать все это.)

На этот раз нас принимал у себя президент Мубарак, который, несмотря на то что практиковал автократический стиль правления, был преданным сторонником сосуществования двух государств и установления мира на Ближнем Востоке. Так как Египет граничит с Сектором Газа и Израилем и был первой арабской страной, которая подписала мирный договор с Израилем в 1979 году, его голос был решающим. У Мубарака были дружеские отношения с Аббасом, поэтому он смог уговорить палестинцев сесть за стол переговоров первыми. Теперь я надеялась на то, что он сможет удержать их там.

Мы с Мубараком начали этот день с раздельных встреч с израильской и палестинской сторонами. Затем мы усадили Нетаньяху и Аббаса вместе, и они беседовали друг с другом час и сорок минут. Обе стороны подтвердили свое намерение участвовать в заключении соглашения добровольно и со всей серьезностью. Затем мы углубились в более детальное обсуждение некоторых ключевых вопросов конфликта. Дело шло медленно (было много позиционирования, позерства, нежелания прислушаться к мнению другой стороны), однако было весьма отрадно наконец-то приступить к детальному обсуждению сути вопроса. После более чем двадцати месяцев неудачных попыток мы обговаривали ключевые вопросы, которые должны были раз и навсегда обеспечить прекращение конфликта. После того как мы пообедали, мы решили встретиться снова, и Нетаньяху отложил свой отъезд, чтобы продолжить переговоры.

На следующий день переговоры продолжились у Нетаньяху в Иерусалиме. В знак уважения к Аббасу он выставил палестинский флаг. Бейт-Агийон, официальная резиденция премьер-министра, была построена в 1930-х годах богатым купцом и служила во время арабо-израильской войны 1948 года в качестве военного госпиталя. Она находится на тихой, частично перекрытой улице в благополучном районе Рехавия. Снаружи она покрыта иерусалимским известняком, как и Стена Плача и бóльшая часть зданий Старого города. Внутри было на удивление уютно. Вчетвером (Нетаньяху, Аббас, Митчелл и я) мы разместились в личном кабинете премьер-министра для продолжения нашей активной дискуссии. Всех нас поджимали сроки, и мы помнили об этом. Если срок моратория истечет, то и переговоры прервутся менее чем через две недели, если только мы не найдем способа продолжить их в конструктивном ключе. Время отсчитывалось неумолимо.

Помимо других трудных вопросов, наша беседа была сосредоточена также на том, как долго будет продолжаться израильское военное присутствие в долине реки Иордан, которая должна была стать границей между Иорданией и будущим Палестинским государством. Мы с Митчеллом предложили несколько способов обеспечения безопасности Израиля наряду с обеспечением палестинского суверенитета. Нетаньяху настаивал на сохранении израильских войск вдоль границы в течение длительного времени без фиксированной даты их вывода и привязки этого вывода к развитию ситуации.

В ходе переговоров Аббас заявил, что он может смириться с израильским военным присутствием в долине реки Иордан в течение нескольких лет после создания нового государства, но никак не дольше и что необходимо установить конкретный срок их пребывания в долине. Бессрочное израильское военное присутствие его совершенно не устраивало. Несмотря на очевидные разногласия, я подумала о том, что потенциально это было значительным событием. Если разговор шел о годах, а не о десятилетиях или месяцах, то, возможно, необходимая международная поддержка в решении проблемы безопасности и защиты границы путем использования современных технологий помогла бы ликвидировать эти очевидные разногласия между сторонами — если только у нас будет возможность продолжить переговоры.

Шли часы, а стороны продолжали спорить. Представители средств массовой информации США, которые ожидали нас снаружи, все больше проявляли беспокойство, и многие журналисты собрались в близлежащем баре. У нас же, к моему сожалению, все еще не намечалось никакого прогресса, и я понимала, что нам все же потребуется столкнуться с проблемой завершения моратория на строительство поселений. Однако Митчелл, ветеран бесконечных переговоров в Северной Ирландии, выступил со следующим весьма полезным заявлением.

— Переговоры длились двадцать два месяца, — заметил он. — Кроме того, прошло много, много месяцев, прежде чем началось, по крайней мере, серьезное обсуждение какого-либо вопроса обеими заинтересованными сторонами.

Сейчас же мы приступили к самым сложным и деликатным вопросам.

После того как все разошлись (почти через три часа), я осталась, чтобы поговорить с Нетаньяху в спокойной обстановке. Конечно же, он не хотел нести ответственность за прекращение этих переговоров именно теперь, когда они продвигались к самой сути проблемы. Мог ли он согласиться на краткосрочное продление моратория, чтобы позволить нам идти дальше и определиться в том, что может быть достигнуто? Премьер-министр покачал головой. Он дал десять месяцев, а палестинцы впустую потратили девять из них. Он был готов продолжать разговор, но мораторий на поселения должен быть завершен строго в соответствии с графиком.

В тот вечер в Иерусалиме Нетаньяху и Аббаса в последний раз беседовали друг с другом наедине. На момент написания этой книги, несмотря на интенсивные усилия обеих сторон в 2013 и 2014 годах, еще одного раунда переговоров между двумя руководителями так и не состоялось.

* * *

В течение следующих недель мы развернули массированное наступление в средствах массовой информации, чтобы убедить Биби пересмотреть решение относительно продления моратория. Бóльшая часть наших действий происходила в Нью-Йорке, где состоялась очередная сессия Генеральной Ассамблеи ООН. В прошлом году президент Обама принимал у себя первый раунд прямых переговоров между Нетаньяху и Аббасом. Сейчас же мы боролись за то, чтобы предотвратить полный крах этих переговоров. Были и бессонные ночи, посвященные выработке в отеле «Вальдорф Астория» с президентом Обамой и нашей командой необходимых стратегических расчетов, и последующие контакты с израильтянами, палестинцами и арабами в рамках поиска решения данной проблемы. Я дважды встречалась с Аббасом, лично виделась с Эхудом Бараком, организовывала завтрак с министрами иностранных дел арабских стран и разговаривала с Биньямином по телефону, каждый раз убеждая его в том, что изобретение причин, необходимых для уклонения от переговоров, и прекращение моратория только ухудшают положение палестинского народа.

В своем выступлении на Генеральной Ассамблее президент Обама предложил продлить срок моратория и настоятельно призвал обе стороны остаться за столом и продолжить переговоры:

— Сейчас пришло время для того, чтобы партии помогли друг другу преодолеть это препятствие. Пришло время продемонстрировать степень своего доверия друг другу и встать на путь ускоренного прогресса. Сейчас самое время использовать возможность, которую нельзя упустить.

Вначале Нетаньяху отказался от этого предложения. Однако затем оказалось, что он был готов обсудить идею продления срока моратория, но только при условии, что мы рассмотрим постоянно расширяющийся список требований, который включал в себя предоставление Израилю новых современных истребителей. Со своей стороны, Аббас заявил, что Израиль должен был «выбирать между миром и продолжением расширения поселений».

В ночь перед истечением срока моратория я напомнила Эхуду Бараку, что «прекращение этого моратория будет катастрофой для Израиля и Соединенных Штатов». «Как и для палестинцев», — ответил он. Барак сделал все, что мог, чтобы помочь мне выработать компромисс, но он никогда не был в состоянии сплотить Нетаньяху или остальной кабинет министров Израиля.

Срок моратория прошел. А значит, прервались и прямые переговоры. Но не моя работа. Я полагала, что она была необходима для того, чтобы не допустить провала переговоров, который привел бы к краху общественного доверия и спровоцировал бы новую волну насилия, как это уже и происходило в прошлом. В последние месяцы 2010 года я приложила все свои усилия для того, чтобы удержать обе стороны от каких-либо провокационных действий и понять, можем ли мы восполнить те пробелы, которые мы выявили во время раундов наших переговоров, за счет организации непрямых переговоров и творческих дипломатических предложений.

— Я все больше беспокоюсь о том, что нас ожидает впереди, — сказала я Нетаньяху в ходе разговора, состоявшегося в начале октября. — Мы пытаемся изо всех сил сохранить наши отношения на прежнем уровне и избежать их стремительного разрыва. Вы знаете, как сильно мы разочарованы из-за того, что не смогли предотвратить истечения срока моратория.

Я призвала его проявить сдержанность при утверждении новых планов строительства поседений и в разговорах о будущих планах в этой сфере. Опрометчивые разговоры на эту тему могли только обострить и без того напряженную ситуацию. Биньямин обещал быть рассудительным, но предупредил, чтобы я не позволяла палестинцам «балансировать на грани войны».

Аббас, который всегда беспокоился о своем шатком положении в глазах раздираемой противоречиями палестинской общественности и арабских покровителей, искал способ восстановить свой авторитет, который пошатнулся с истечением срока моратория на поселенческую деятельность. Он собирался обратиться к Организации Объединенных Наций и потребовать признания за палестинскими территориями статуса государства. Это был бы маневр в обход переговоров, который поставил бы Соединенные Штаты в трудное положение. Мы были бы обязаны наложить вето на этот вопрос в Совете Безопасности, но голосование могло выявить то, насколько сильно изолирован Израиль на международной арене.

— Я понимаю, что вы уже устали, и уверена, что задаетесь вопросом, приведут ли наши действия хоть к какому-нибудь результату, — сказала я Аббасу. — И я бы не стала вам звонить, если бы не считала, что наши действия имеют шанс на успех для нас как партнеров. Мы работаем не покладая рук, и, как вы сами выразились, не существует альтернативы достижения мира, помимо мирных переговоров.

Он был загнан в угол и не знал, как оттуда выбраться, но сложившееся затруднительное положение явилось следствием его и наших собственных действий.

Во время моих звонков и встреч с руководителями Израиля и Палестины я зондировала почву, уточняя, возможно ли сблизить их позиции по вопросам территорий и границ в достаточной мере, чтобы выйти за рамки урегулирования вопроса о поселенческой деятельности. В середине октября я спросила Нетаньяху:

— Вопрос состоит в том, удовлетворяются ли ваши требования в сфере безопасности. Что бы вы могли предложить Абу Мазену по вопросу границ? Мне нужно знать точный ответ на этот вопрос, потому что у палестинцев есть лишь приблизительное представление об этом.

Нетаньяху ответил:

— Меня мало волнуют территориальные требования Абу Мазена, однако его понимание моих требований в области безопасности и принятие их… Я реалист. Я знаю, что необходимо для того, чтобы достичь договоренности.

Наш разговор шел в таком ключе на протяжении часа и двадцати минут.

В ноябре я провела восемь часов с Нетаньяху в отеле «Ридженси» в Нью-Йорке. Это была моя самая длительная двусторонняя встреча в качестве госсекретаря. Мы обсуждали имеющиеся проблемы снова и снова, вспоминая, в частности, прежние идеи о «перезапуске» моратория на поселенческую деятельность в обмен на поставки военной техники и другую помощь в сфере безопасности. В конце концов он согласился внести на обсуждение своего правительства предложение о приостановке строительства поселений на Западном берегу реки Иордан (но не в Восточном Иерусалиме) на девяносто дней. В обмен на это мы обязались выделить 3 миллиарда долларов США на нужды безопасности Израиля и пообещали накладывать вето на любые резолюции в ООН, которые будут подрывать прямые переговоры между сторонами.

Когда эта новость стала достоянием гласности, она вызвала крайне негативную реакцию всех сторон. Партнеры Нетаньяху по коалиции из числа правых сил были возмущены подобным решением, и, чтобы успокоить их, он подчеркнул, что в Восточном Иерусалиме строительство будет продолжено. Это, в свою очередь, возмутило уже палестинцев. Некоторые в США также задались справедливым вопросом о том, было ли правильно договариваться о моратории на девяносто дней ради переговоров, которые могут ничем не завершиться. Мне тоже не нравилась эта идея (я даже доверительно сообщила Тони Блэру, что я считаю это «грязным делом»), однако я чувствовала, что мои усилия были оправданны.

С учетом всех неблагоприятных обстоятельств проблемы начались с самого начала, и к концу ноября мы фактически зашли в тупик. В декабре 2010 года я выступала на форуме Сабана, конференции, которая объединяет лидеров и экспертов Ближнего Востока и Соединенных Штатов. Я пообещала, что США продолжат уделять данному вопросу максимальное внимание и продолжат оказывать давление на обе стороны для решения принципиальных проблем, даже если это потребует возвращения к «непрямым переговорам». Мы будем подталкивать как израильтян, так и палестинцев к высказыванию мнения относительно наиболее сложных вопросов с максимальной конкретностью, и тогда мы будем работать, чтобы преодолеть имеющиеся разногласия, в том числе предлагая собственные идеи и компромиссные предложения, если возникнет такая необходимость. Так как мой муж десять лет назад выдвинул план «Параметры Клинтона», Соединенные Штаты не были склонны разрабатывать какие-то другие конкретные планы и даже обозначать примерные очертания возможных проектов. Есть такое популярное высказывание: «Мир нельзя навязать извне». Это чистая правда. Но теперь мы собирались быть более настойчивыми в определении условий для ведения дискуссий.

Президент Обама выполнил данное весной 2011 года обязательство, заявив в ходе своего выступления в Государственном департаменте:

— Мы считаем, что границы Израиля и Палестины должны основываться на демаркационной линии, установленной в 1967 году с учетом взаимно согласованных территориальных уступок, так чтобы были установлены безопасные и признанные границы двух этих государств.

Нетаньяху (действуя неконструктивно) решил сосредоточить основное внимание на выражении «демаркационная линия, установленная в 1967 году» и игнорировать выражение «взаимно согласованные территориальные уступки», что привело к очередному сугубо личному противостоянию между двумя руководителями. Палестинцы между тем стали наращивать усилия по ходатайству перед ООН о признании их государственности. Джордж Митчелл тем летом ушел со своего поста, и я бóльшую часть завершения 2011 года пыталась удержать ситуацию перерастания из тупиковой в катастрофичную.

Это было крайне нелегко. К этому времени Хосни Мубарак, выдающийся чемпион по обеспечению мира среди арабских государств, был свергнут с поста президента Египта. Беспорядки захлестнули весь регион. Израильтяне столкнулись с новым, непредсказуемым в стратегическом плане политическим ландшафтом. Некоторые палестинцы задавались вопросом, а не следует ли им также выйти на улицы на протестные акции, как это делали в Тунисе, Египте и Ливии. Перспектива возвращения к серьезным переговорам все более отдалялась. Тех политических возможностей, которые открылись на инаугурации президента Обамы в начале 2009 года, теперь уже не было.

На протяжении этих трудных дней я часто думала о наших долгих дискуссиях в Вашингтоне, Шармаш-Шейхе и Иерусалиме. Я надеялась на то, что когда-нибудь требования мира со стороны обоих народов станут настолько сильными, что их лидеры будут вынуждены согласиться на компромисс. И я словно услышала глубокий и ровный голос своего убитого друга Ицхака Рабина: «Холодный мир лучше, чем самая горячая война. Мирный путь лучше тропы войны».

Глава 15

«Арабская весна»: революция

«Они сидят на пороховой бочке, и если они не изменятся, то скоро все взлетит на воздух».

Я была раздражена. Шла первая неделя января 2011 года, и мы планировали нашу очередную поездку на Ближний Восток. На этот раз мне хотелось выйти за рамки привычной повестки дня официальных совещаний и частных рассуждений о необходимости политических и экономических реформ в арабском мире. Джеффри Фелтман, заместитель госсекретаря по делам Ближнего Востока, который всегда давал мне ценные советы относительно этого региона, согласился с моим решением. Попытки повлиять на ход событий на Ближнем Востоке сопоставимы с попытками пробить головой кирпичную стену, а Джефф занимался этим годами, в течение которых уже успели смениться несколько администраций. Более того, он занимал пост посла США в Ливане в наиболее беспокойный период его истории, когда был убит премьер-министр Рафик Харири в 2005 году, вспыхнула «кедровая революция», был поставлен вопрос о выводе сирийских войск из страны и когда в 2006 году началась война между Израилем и «Хезболлой». Бесценный опыт, который приобрел Джефф за эти годы, очень пригодился нам в последующие несколько недель, когда мы в ближайшие недели старались быть на шаг впереди той волны масштабных потрясений, которые охватили регион. Даже для опытных дипломатов это был очень трудный период.

Я обратилась за помощью к Меган Руни и Дэну Шверину, моим спичрайтерам.

— Мне надоело повторять одно и то же каждый раз, когда я приезжаю туда, — сказала я им. — На этот раз я хочу совершить прорыв.

Предстоящий ежегодный Форум ради будущего в Дохе, который проходил в столице Катара (страны, богатой энергоносителями), предоставлял мне возможность обратиться к наиболее влиятельным членам арабских королевских семей, политическим лидерам, промышленным и финансовым магнатам, ученым и активистам гражданского общества Ближнего Востока. Все они должны были собраться в одном зале в одно и то же время. Если я хотела сделать заявление о том, что в регионе нестабильная ситуация, то это был наиболее подходящий момент. Я велела Меган и Дэну приступить к работе.

Конечно же, я не была первым американским политиком, который выступал в поддержку проведения реформ в этом регионе. В 2005 году госсекретарь США Кондолиза Райс во время своего визита в Египет сделала важное заявление: за более чем полвека, в течение которых Соединенные Штаты придерживались принципа «стабильности в ущерб демократии», они «не добились ничего». Она пообещала, что больше этого не повторится. Четыре года спустя в своей знаменитой речи в Каире президент Обама также призвал к демократическим реформам.

Несмотря на все публичные заявления и даже критику, высказанную в частном порядке, а также активную работу представителей всех слоев общества ради свободы и благополучия своих стран, к началу 2011 года бóльшая часть Ближнего Востока и Северной Африки по-прежнему оставалась в состоянии политической и экономической стагнации. На протяжении десятилетий многие страны жили по законам военного времени. В регионе на всех уровнях, особенно в верхах, процветала коррупция. Политические партии и общественные движения были запрещены или строго контролировались. Судебные системы не были свободны и независимы. А выборы если и проводились, то зачастую фальсифицировались. И без того плачевное положение дел еще больше ухудшилось в ноябре 2010 года, когда в Египте прошли парламентские выборы, результаты которых показали почти полное отсутствие политической оппозиции.

Результаты эпохального исследования, опубликованного в 2002 году ведущими ближневосточными учеными в рамках «Программы развития Организации Объединенных Наций», были настолько же неутешительными, насколько и показательными. Доклад о развитии человеческого потенциала в арабских странах представил печальную картину упадка этого региона. Несмотря на нефтяные богатства Ближнего Востока и его стратегическое с точки зрения мировой торговли положение, уровень безработицы в регионе более чем вдвое превышал среднемировой, а для женщин и молодых людей показатели были еще выше. Все большее число арабов жили в нищете и тесноте трущоб без канализации, чистой воды и стабильного электроснабжения, в то время как небольшая группа элиты приобретала все больший контроль над землей и ресурсами региона. Не явилось сюрпризом также и то, что показатель политической и экономической активности арабских женщин был самым низким в мире.

Несмотря на все эти проблемы, большинство региональных лидеров и влиятельных людей собирались продолжать действовать в том же духе. И, вне зависимости от самых благих намерений сменявших друг друга американских администраций, внешняя политика США определяла приоритетом такие стратегически важные для обеспечения безопасности в регионе задачи, как борьба с терроризмом, поддержка Израиля и препятствование ядерным амбициям Ирана — ради долгосрочной цели стимулирования внутренних реформ в наших арабских странах-партнерах. Честно говоря, мы настойчиво подталкивали лидеров региона на путь реформ потому, что верили: это обеспечит стабильность и всеобщее процветание на долгосрочную перспективу. Мы продолжали сотрудничать с ними по широкому кругу вопросов безопасности и не собирались прекращать отношения между нашими военными структурами.

С этой дилеммой сталкивалось не одно поколение американских политиков. Произносить речи и писать книги, отстаивая демократические ценности, легко, даже когда это противоречит интересам нашей безопасности. Но в условиях реального мира компромиссов выбор становится намного сложнее. Общеизвестно, что политика — это балансирование на острие бритвы. Я надеюсь на то, что мы приняли больше верных решений, чем ошибочных. Однако всегда есть такие решения, о которых мы сожалеем, последствия, которые мы не предвидели, и альтернативные пути, которые мы не смогли выбрать.

На протяжении этих лет я разговаривала с достаточным количеством арабских лидеров, чтобы понять, что для многих из них было весьма непросто мириться с тем, что происходило в их регионе. Они соглашались с тем, что грядут перемены, но подчеркивали, что они не должны быть резкими. Я искала способы выстроить личные отношения с ними и завоевать их доверие, чтобы лучше понять культурные и социальные особенности, которые влияли на их действия. Я хотела ускорить процесс принятия необходимости резких перемен.

Я обдумывала все это во время своей подготовки к очередной поездке на Ближний Восток в начале 2011 года. Я провела бóльшую часть 2009 и 2010 годов, работая совместно с президентом Египта Хосни Мубараком и королем Иордании Абдаллой II над тем, чтобы подвести израильского и палестинского лидеров к прямым мирным переговорам. В итоге трех раундов переговоров по наиболее существенным вопросам их зарождающееся сотрудничество развалилось. Снова и снова я говорила обеим сторонам, что такая ситуация неприемлема и что они должны принять важные решения, которые в конечном итоге приведут к миру и прогрессу. То же самое мне представлялось и в отношении всего региона. Если лидеры арабских стран, многие из которых были партнерами США, не могли принять необходимости перемен, то они рисковали утратить контроль над агрессивно настроенными группами населения и своим поведением спровоцировать беспорядки, конфликты и террористическую деятельность. Этот аргумент я собиралась привести, не смягчая его общепринятыми тонкими дипломатическими приемами.

Пока мы планировали эту поездку, в ходе которой намеревались поднять тему экономической, политической и экологической устойчивости, в регионе разворачивались весьма серьезные события.

Прозападное правительство в Ливане балансировало на грани краха под интенсивным давлением «Хезболлы», хорошо вооруженных шиитских боевиков, которые оказывали значительное влияние на ливанскую политику. 7 января я вылетела в Нью-Йорк для того, чтобы обсудить возникший кризис с премьер-министром Ливана Саадом Харири, сыном погибшего ливанского руководителя Рафика Харири, и королем Саудовской Аравии Абдаллой. Они оба находились с визитом в США.

В это время появились сообщения об уличных протестах в Тунисе, бывшей французской колонии на средиземноморском побережье Северной Африки между Ливией и Алжиром. На протяжении десятилетий в этой стране правил диктатор Зейн аль-Абидин Бен Али. Многие европейские туристы, которых привлекали пляжи этой страны и свободные от национальных предрассудков отели, предпочитали игнорировать негативные моменты политической и социально-экономической жизни Туниса в период правления Бен Али. Женщины здесь имели гораздо больше прав, чем во многих других ближневосточных странах, экономика была более диверсифицированной, а экстремистские настроения не приветствовались. Но правящий режим все равно был весьма суровым, репрессивным и коррумпированным, и за пределами процветающих туристических районов многие граждане страны жили в бедности и отчаянии.

Беспорядки в стране начались 17 декабря 2010 года, после одного ужасного события. Двадцатишестилетний тунисец Мухаммед Бузизи продавал фрукты с небольшой тележки в Сиди-Бузиде, бедном провинциальном городке к югу от столицы. Как и многие в Тунисе, он являлся частью теневой экономики и старался заработать денег для того, чтобы обеспечить свою семью. У Бузизи не было официального разрешения на торговлю, и в тот день у него произошел конфликт с женщиной-полицейским, после которого он почувствовал себя униженным. В тот же день он организовал акт самосожжения перед зданием мэрии. Это спровоцировало волну протестов по всему Тунису. Люди вышли на улицы, протестуя против коррупции, унижения и отсутствия возможностей зарабатывать на жизнь. В социальных сетях получила распространение информация о коррупции во властных структурах Бен Али. Некоторые факты были взяты из докладов американских дипломатов по поводу обострявшихся проблем режима. Эти факты были опубликованы на сайте «Викиликс» незадолго до начала протестов.

Режим отреагировал на эти протесты применением чрезмерной силы, что только усилило возмущение общественности. Сам Бен Али посетил Бузизи в больнице, но этого жеста оказалось недостаточно для того, чтобы подавить растущие беспорядки. Молодой человек скончался несколько дней спустя.

9 января я прилетела из Вашингтона в Абу-Даби, это был первый этап моей поездки по Ближнему Востоку. Из Объединенных Арабских Эмиратов я направлялась в Йемен, затем в Оман и Катар. В это время силы безопасности в Тунисе усилили репрессии против участников акций протеста. Несколько человек были убиты. Большинство наблюдателей увидели в этом очередное подтверждение знакомой практики репрессий в регионе, для которого это стало уже привычным.

ОАЭ — это крошечная, но влиятельная страна Персидского залива, которая стала чрезвычайно богатой благодаря своим обширным запасам нефти и природного газа. Правительство во главе с наследным принцем Мохаммедом бен Заидом Аль-Нахайяном инвестировало в солнечную энергетику, видя в ней способ диверсификации экономики и снижения риска с учетом возможной нестабильности на мировом нефтяном рынке. Такая политика была редким примером предусмотрительности и грамотного руководства нефтедобывающей страной. В Масдарском институте науки и технологий, который находился в пустыне примерно в двадцати милях от Абу-Даби, я выступила перед группой студентов-выпускников с речью о сокращении поставок нефти и понижении уровня грунтовых вод в регионе.

— Устаревшие стратегии, направленные на обеспечение экономического роста и процветания, больше не работают, — сказала я. — Для многих нынешняя ситуация является неприемлемой.

Наиболее ярким подтверждением моих слов был Йемен, располагавшийся на юге Аравийского полуострова. Контраст между пыльной, средневековой столицей Йемена, Саной, и сверкавшими огнями современными городами ОАЭ, Абу-Даби и Дубаем, не мог не удручать. Йеменом, который представлял собой страну с племенным общественным укладом, с 1990 года руководил Али Абдалла Салех, являвшийся авторитарным лидером. Страну сотрясали жестокие мятежи сепаратистов, сюда постоянно прибывали террористы, связанные со структурами «Аль-каиды», зашкаливал уровень безработицы, сокращались поставки воды, а статистика выживаемости детей ужасала. Как ни парадоксально, в стране наблюдался существенный прирост населения, который обещал в ближайшие двадцать лет удвоиться. На руках у населения Йемена имелось большое количество оружия, наряду с этим уровень его грамотности был одним из самых низких в мире.

Взаимоотношения США с президентом Салехом были символом основной дилеммы нашей политики на Ближнем Востоке. Он был коррумпированным и деспотичным политиком, но наряду с этим являлся сторонником борьбы против «Аль-каиды» и всеми способами пытался сохранить целостность своей раздробленной страны. Администрация президента Обамы приняла решение отставить наше негативное отношение к этому политику в сторону и увеличить нашу помощь для развития Йемена, усилить ему военную поддержу, расширить наше сотрудничество в сфере борьбы с терроризмом. Во время длительного обеда в резиденции Салеха я обсудила с ним возможности более тесного сотрудничества по вопросам безопасности. Наряду с этим я не раз упоминала о необходимости соблюдения прав человека и проведения экономических реформ. Он не проявил большого интереса в обсуждении этих вопросов, зато весьма оживился, демонстрируя мне старинное ружье, которое было подарком от генерала Нормана Шварцкопфа. Он также настаивал на том, чтобы я перед отъездом посмотрела Старый город Саны, и настоятельно советовал мне совершить экскурсию по нему.

Создавалось впечатление, что Старый город с его беспорядочной путаницей улочек, созданных нагромождением пряничных глиняных домишек с фасадами из декоративного алебастра, вышел прямо из арабских сказок. Толпы любопытных зевак наблюдали за нами из окон уличных кафешек и лавочек со специями и кофе. Большинство женщин носили чадру — либо платки (называются «хиджаб»), либо «никаб», который оставлял открытыми только глаза. У мужчин на поясе были большие изогнутые кинжалы, у многих были при себе автоматы Калашникова. Многие мужчины жевали листья ката, излюбленного йеменского наркотика. Я ехала в большом бронированном внедорожнике, который едва мог протиснуться по узким улочкам города. Машина проезжала так близко к некоторым магазинам и домам, что, если бы окна были открыты, я могла бы просунуть внутрь руку.

Пунктом назначения был отель «Мовенпик», расположенный на склоне, с которого открывался вид на город. В отеле я встретилась с большой группой активистов и студентов, которые представляли активную часть гражданского общества Йемена. Я открыла нашу встречу с сообщения, которое предназначалось не только йеменцам, но и всем народам Ближнего Востока:

— Следующее поколение йеменцев будет добиваться рабочих мест, развитой системы здравоохранения, всеобщей грамотности, доступного образования и возможности их интегрирования в глобальную экономику. Они будут требовать демократического управления, которое будет прислушиваться к их мнению и служить их интересам.

Этот регион должен был изыскать возможности предложить молодым людям перспективу будущего, основанного на стабильности и безопасности. Следом за моим выступлением состоялся энергичный обмен идеями. Можно было почувствовать всеобщий приподнятый настрой. Студенты, которые обучались за рубежом, увлеченно рассказывали о том, зачем они вернулись домой: чтобы помочь построить будущее своей страны. Несмотря на разочарование, вызванное репрессиями и коррупцией, они все еще надеялись на то, что прогресс был возможен.

Одну из молодых женщин в толпе звали Нуджуд Али. В возрасте десяти лет она смогла добиться развода. Ее выдали замуж за мужчину в три раза старше ее, который заставил ее бросить школу. Подобные случаи не были редкостью в Йемене, но для Нуджуд это было равносильно тюремному заключению. Отчаявшись избежать брака, который оказался насильно навязанным, и стремясь вернуть мечту об образовании и самостоятельной жизни, она села на автобус и добралась до здания местного суда. Ее никто не замечал в толпе людей, пока судья не обратил на нее внимания и не спросил ее о цели визита. Нуджуд сказала, что хочет развода. Ей на помощь пришла адвокат Шада Насер. Вдвоем они поразили Йемен и весь мир своей борьбой в суде, которую они выиграли. Я предположила, что история Нуджуд должна вдохновить общественность Йемена и раз и навсегда положить конец детским бракам.

На следующий день я увидела еще больше контрастов. Я прибыла в Оман, чей правитель, султан Кабус бен Саид Аль Саид, в течение многих лет проводил мудрую политику и принимал правильные решения, которые помогли его стране построить современное общество, оставаясь при этом верной своей культуре и традициям.

— Пусть просвещение будет везде, даже в тени деревьев! — провозгласил он.

В 1970-х годах на всю страну было всего три начальные школы, в которых обучалось меньше одной тысячи мальчиков и ни одной девочки. В 2014 же году в Омане было всеобщее начальное образование, а из университетов страны выпускалось больше женщин, чем мужчин. Несмотря на то что Оман является монархией, он смог продемонстрировать, чего можно достичь, когда руководитель страны ориентирован на развитие образования, расширение возможностей для женщин и девочек и ставит граждан своей страны в центр стратегии своего развития. В 2010 году эксперты «Программы развития ООН» оценили Оман как страну, которая достигла наибольших успехов в развитии человеческого потенциала с 1970 года.

12 января, в тот день, когда премьер-министр Ливана Харири находился в Вашингтоне и готовился к встрече с президентом Обамой, его правительство развалилось в результате соперничества между различными фракциями. Это проклятие преследовало каждое ливанское правительство, которое пыталось обеспечить баланс интересов для граждан своей страны, состоящих из суннитов, шиитов, христиан и друзов. Тем временем обстановка на улицах Туниса накалилась. Пока еще это было далеко от полномасштабного кризиса, но возникало вполне определенное ощущение, что в регионе настали непростые времена.

Моей завершающей остановкой была Доха, столица Катара. Там я должна была выступить на региональной конференции, к которой мы так тщательно готовились. Ранним утром 13 января я вошла в переполненный конференц-зал и максимально прямо обозначила арабским лидерам основные проблемные зоны региона. Я упомянула безработицу, коррупцию и изживший себя политический уклад, который отрицал неотъемлемые права граждан и уважение к ним.

— Обилие различных проблем в различных сферах грозит тем, что режимы региона утонут в песке, — сказала я, подводя итог всему тому, что я высказывала в течение своей поездки. Пользуясь тем, что в зале собрались руководители арабских стран, я решила бросить им смелый вызов. — У вас есть возможность построить будущее, в которое ваше молодое поколение будет верить, которое оно будет отстаивать и защищать.

Если же нет, то «те, кто цепляется за существующую ситуацию, быть может, еще будут в состоянии некоторое время сдерживать последствия нарастающих проблем в своих странах, но бесконечно так не сможет продолжаться».

Мало кто из арабских лидеров привык публично выслушивать прямую критику. Хотя я понимала их чувства и знала их традиции, я считала, что самым важным являлось то, чтобы они восприняли всерьез следующий факт: мир вокруг них очень быстро меняется. Если для этого мне следовало стать немного недипломатичной, то я решилась на такой шаг.

— Давайте же взглянем на это будущее. Давайте обсудим открыто, что необходимо сделать. Давайте воспользуемся возможностью отойти от риторики, откажемся от робких и осторожных планов и возьмем на себя обязательство обеспечить движение региона в правильном направлении, — сказала я в заключение.

После того как я закончила свое выступление, американские журналисты, сопровождавшие меня в этой поездке, принялись активно обсуждать, не слишком ли резко я общалась с руководителями региона. Я же гадала, последуют ли с их стороны какие-либо практические действия.

На следующий день, когда демонстрации в Тунисе достигли апогея, Бен Али бежал из страны и укрылся в Саудовской Аравии. Протесты, которые начались с конфликта из-за фруктовой тележки, переросли в полнокровную революцию. Я не ожидала, что события, которые продемонстрируют правоту моего предостережения относительно «режимов, тонущих в песке», произойдут так быстро и так внезапно, но теперь мое заявление было сложно оспорить. Несмотря на всю значимость этих событий, никто из нас не ожидал того, что произойдет в дальнейшем.

* * *

Протесты в Тунисе получили весьма широкий отклик во всем арабском мире. Благодаря спутниковому телевидению и социальным сетям молодые люди в странах Ближнего Востока и Северной Африки оказались в первых рядах народных выступлений, которые уже смели режим Бен Али. Успех придал смелости протестующим, и они обратились к критике своих правительств, публично призывая к переменам в своих странах. Ведь многое из того, что спровоцировало смену режима в Тунисе, было присуще и остальной части региона. Это, в первую очередь, касалось коррупции и практики репрессий.

25 января акция протеста против жестких методов, практиковавшихся полицией, переросла в Каире в массовые демонстрации, направленные против авторитарного режима Хосни Мубарака. Десятки тысяч египтян заняли площадь Тахрир в центре города и противостояли полиции, которая вынуждала их разойтись. День за днем людей на площади становилось все больше, они сосредоточили свои усилия на главной цели — добиться отстранения Мубарака от власти.

Я знала Мубарака и его жену Сюзанну на протяжении почти двадцати лет. Он был кадровым офицером ВВС, который, сделав карьеру, стал вице-президентом при Анваре Садате, египетском руководителе, который управлял страной во время «войны Судного дня» с Израилем в 1973 году, а позже подписал Кэмп-Дэвидские соглашения. Мубарак был ранен во время нападения экстремистов, которые убили Садата в 1981 году. Он выжил, стал президентом и усилил давление на исламистов и других представителей оппозиционных кругов. В течение следующих трех десятилетий он правил Египтом подобно фараону, пользуясь практически абсолютной властью.

Все эти годы я поддерживала связь с Мубараком. Я по достоинству оценила его последовательную поддержку Кэмп-Дэвидских соглашений и решения палестино-израильского конфликта путем создания двух государств. Он прилагал гораздо больше усилий, чем любой другой арабский лидер, чтобы убедить Ясира Арафата согласиться на мирное соглашение, предложенное моим мужем в 2000 году. Однако, несмотря на его сотрудничество с Соединенными Штатами по ключевым стратегическим вопросам, было обидно, что после стольких лет нахождения у власти он по-прежнему лишал египетский народ многих основных свобод и прав человека. Более того, он весьма неумело управлял экономикой страны. В период правления Мубарака власти Египта, которого историки называли не иначе как «житницей Средиземноморья», стремясь накормить народ, превратили страну в крупнейшего в мире импортера пшеницы.

В мае 2009 года из-за невыясненных проблем со здоровьем скончался двенадцатилетний внук Мубарака. Казалось, что эта потеря сломила стареющего лидера. Когда я позвонила Сюзанне Мубарак, чтобы выразить свои соболезнования, она сообщила мне, что мальчик был «лучшим другом президента».

Протесты в Египте поставили администрацию президента Обамы в щекотливое положение. Мубарак был ключевым, стратегическим союзником США на протяжении десятилетий, однако симпатии американцев были на стороне молодых людей, которые требовали «хлеба, свободы и уважения». Отвечая на вопросы журналистов об акции протеста в тот первый день, я стремилась дать оценку, которая отражала бы наши интересы и ценности, а также подчеркнула неопределенность ситуации и не разжигала возникший конфликт.

— Мы поддерживаем фундаментальные права на свободу выражения и собраний для всех людей, и мы настоятельно призываем все стороны проявлять сдержанность и воздерживаться от насилия, — сказала я. — Наряду с этим мы считаем, что египетское правительство достаточно стабильно и ищет способы удовлетворить законные потребности и интересы египетского народа.

Конечно же, режим был далеко не «стабильным», но мало кто из наблюдателей мог предвидеть, насколько хрупким он окажется на самом деле.

28 января президент Обама принял в Ситуационном центре Белого дома участие в совещании группы по национальной безопасности и обратился к нам за рекомендациями в связи с событиями в Египте. Дебаты не утихали. Мы вновь обратились к тем вопросам, которые стояли перед политическим руководством США в течение нескольких поколений: как нам следует обеспечить баланс стратегических интересов в отношении основных ценностей? Можем ли мы успешно влиять на внутреннюю политику других стран и способствовать продвижению идей демократии там, где она прежде никогда не существовала, без каких-либо негативных последствий? Что это значит: избрать правильный курс в истории? Подобные дебаты не утихали на протяжении всей «арабской весны».

Как и многие другие молодые люди во всем мире, некоторые помощники президента Обамы в Белом доме, глядя по телевидению на сцены с площади Тахрир, искренне сочувствовали драматизму ситуации и идеализму ее участников. Они отождествляли себя с молодыми участниками протестных акций в Египте, которые также питали надежды на демократию и также владели технологическими знаниями. Действительно, американцы всех возрастов и политических убеждений были поражены тем, как люди, так долго жившие под гнетом репрессий, наконец отважились потребовать свои законные права и не устрашились чрезмерного применения к ним силы со стороны властей. Я полностью разделяла их чувства. Это был весьма волнующий момент. Однако я наряду с вице-президентом Байденом, министром обороны Бобом Гейтсом и советником по национальной безопасности Томом Донилоном была обеспокоена тем, чтобы не создалось впечатления, будто мы отталкиваем от себя своего давнего партнера, оставляем Египет, Израиль, Иорданию и другие страны региона один на один с неопределенным и опасным будущим.

Аргументы в пользу того, чтобы Америка встала на сторону протестующих, выходили за рамки чистого идеализма. Борьба во имя демократии и прав человека была основой нашего мирового лидерства в течение более чем полувека. Да, иногда мы компрометировали нашу приверженность идеалам ради стратегических интересов и интересов безопасности. Примером такого поведения можно считать поддержку сомнительных антикоммунистических диктаторов в период холодной войны с весьма неоднозначными результатами. Но было сложно пойти на подобный компромисс в то время, как египетский народ требовал своих законных прав и возможностей, которых он и все другие народы были достойны. Если раньше была возможность оказывать содействие Мубараку, который поддерживал мир и развивал сотрудничество с Израилем и преследовал террористов, то теперь невозможно было игнорировать тот факт, что он наряду с этим был также деспотичным самодержавцем, который руководил коррумпированным и изжившим себя режимом.

Было еще много других совпадений интересов из области национальной безопасности, руководствуясь которыми предыдущие американские администрации также поддерживали тесные связи с Мубараком, расценивая их в качестве приоритетных. Иран по-прежнему не оставлял пыток создать собственный ядерный арсенал. «Аль-каида» все еще замышляла новые террористические акты. Суэцкий канал оставался важным торговым маршрутом. Безопасность Израиля была важна, как никогда. И Мубарак выступал в качестве нашего партнера во всех этих областях, несмотря на антиамериканские и антиизраильские настроения среди своего народа. Его Египет служил опорой мира в этом нестабильном регионе. Действительно ли мы были готовы отказаться от этих связей после тридцати лет сотрудничества?

Даже если бы мы решили, что данный шаг был правильным выбором, это не проясняло того, насколько сильное влияние на события, разворачивающиеся в стране, мы на самом деле могли оказать. Вопреки распространенному на Ближнем Востоке мнению, Соединенные Штаты никогда не были всемогущим кукловодом, способным достичь любого желаемого результата. Предположим, что мы обратимся к Мубараку с призывом уйти в отставку, — а он откажется и сможет сохранить власть. Предположим, что он подаст в отставку, — а если в этом случае наступит длительный и опасный период безвластия или же правительство, которое придет на смену, окажется не более демократичным и будет активно противостоять нашим интересам, в том числе в сфере безопасности? В любом случае мы понимали, что наши отношения никогда не станут прежними, а наше влияние в регионе будет подорвано. Другие союзники увидят, как мы относились к Мубараку, и утратят доверие к нам.

Исторически так сложилось, что переход от диктатуры к демократии чреват большими трудностями и может легко пойти в неправильном направлении. Например, в Иране в 1979 году организовали всенародную революцию против правления шаха — и в результате установили жестокую теократию. Если бы нечто подобное произошло в Египте, это было бы катастрофой не только для граждан Египта, но также для Израиля и интересов США.

Несмотря на размах протестов на площади Тахрир, у митингующих не было лидера, а их настрой подогревался перепиской в социальных сетях и сарафанным радио, а не сочувствием оппозиционному движению. После многолетнего однопартийного правления протестующие в Египте были плохо подготовлены к тому, чтобы бороться за место в парламенте путем открытых выборов или создавать надежные демократические институты. Напротив, объединение «Братья-мусульмане», исламистская организация, которая существовала уже более восьмидесяти лет, была хорошо подготовлена, чтобы занять ту нишу, которая образовалась бы, если бы режим пал. Мубарак вынудил «Братьев-мусульман» уйти в подполье, но это движение имело последователей по всей стране и жестко организованную структуру подчиненности. Эта организация отказалась от насилия и приложила немалые усилия для того, чтобы казаться более умеренной. Но невозможно было знать наверняка, как она поведет себя, если получит полный контроль над страной.

Эти аргументы заставили меня задуматься. Мы с вице-президентом, Гейтсом и Донилоном склонялись к мнению, что следовало быть предельно осторожными. Я сказала президенту, что если режим Мубарака падет, то «ситуация может прийти в норму лет за двадцать пять, но я думаю, что этот период будет достаточно непростым для египетского народа, для региона и для нас». Я прекрасно понимала, что президенту некомфортно сидеть и бездействовать в то время, как мирных демонстрантов избивали и убивали прямо на улицах. Он пытался найти тот путь, по которому Египет мог бы прийти к демократии, избежав при этом хаоса резкого падения режима.

В воскресенье, 30 января, на передаче «Встреча с прессой» я попыталась изложить основные принципы нашего подхода:

— Долгосрочная стабильность страны покоится на удовлетворении законных чаяний египетского народа, и это именно то, что мы хотим увидеть. Мы надеемся увидеть мирный и постепенный переход к демократическому режиму.

Я намеренно использовала выражение «постепенный», а не «быстрый», хотя такое решение было поддержано не всеми в Белом доме. Некоторые члены команды президента хотели бы, чтобы я если уж не призывала к скорому свержению Мубарака, то, по крайней мере, предсказала такое развитие событий. Я же считала, что было важно, чтобы риторика, высказанная мной и другими представителями администрации, помогла Египту добиться реформ, которых желало большинство протестующих, мирным путем, а не жесткими мерами.

Когда я на той неделе беседовала с министром иностранных дел Египта Ахмедом Абуль Гейтом, я призвала правительство страны проявить сдержанность и продемонстрировать, что оно будет прислушиваться к требованиям народа.

— Прислушиваться к мнению народа будет сложной задачей для президента Мубарака после тридцати лет единоличного правления, если только он не проведет свободных и честных выборов и не попытается назначить себе преемника, — сказала я Абуль Гейту.

— Нас сейчас должно волновать не это, — ответил он. — Мы должны как можно скорее успокоить людей и направить их на путь мирного сотрудничества.

Но он согласился передать мои опасения.

Однако Мубарак не захотел выслушать его. Даже когда беспорядки усилились и стало очевидно, что страна выходит из-под контроля, он поздно вечером 29 января произнес вызывающую речь, в которой заявил об увольнении многих министров своего кабинета, но отказался сам уходить в отставку или ограничить срок своего правления.

Я рекомендовала президенту Обаме направить к Мубараку нашего посланника, чтобы тот поговорил с ним лично и убедил его сделать заявление о подготовке масштабного пакета реформ, в который вошли бы прекращение действия в стране репрессивного закона о чрезвычайном положении (был принят еще в 1981 года), обязательство не участвовать в выборах, которые были запланированы на сентябрь, и обещание не выдвигать своего сына Гамаля в качестве своего преемника. Эти шаги не могли удовлетворить всех, но они означали бы существенные уступки и дали бы протестующим возможность подготовиться к предстоявшим выборам.

Для этого деликатного задания я предложила кандидатуру Фрэнка Виснера, отставного высокопоставленного дипломата, который, занимая пост посла в Египте с 1986 по 1991 год, наладил прочные личные отношения с Мубараком. Они провели много часов вместе, обсуждая события в регионе и в мире в целом. Как и его хороший друг, Ричард Холбрук, Виснер прежде, чем представлять нашу страну в горячих точках по всему миру, приобрел свой первый дипломатический опыт во Вьетнаме. Помимо Египта, до того как выйти в отставку в 1997 году, он занимал должности посла в Замбии, на Филиппинах и в Индии. Я решила, что Виснер был единственным американцем, который мог договориться с Мубараком. Но некоторые в Белом доме скептически отнеслись к Виснеру и его миссии. Они готовы были отказаться от сотрудничества с Мубараком. Президент Обама терял терпение, но в конечном итоге он позволил мне предоставить дипломатии еще один шанс.

Виснер встретился с Мубараком 31 января и передал ему наше послание. Мубарак выслушал его, но не уступил ни на дюйм. Он находился в стрессовом состоянии, возможно даже, он был сбит с толку происходящим вокруг него, но не был готов уступить власть. Как и многие самодержцы до него, он видел себя неотделимой частью государства. Наряду с этим Мубарак был в достаточной степени реалистом для того, чтобы понимать, что он не мог сидеть в своей резиденции и игнорировать протестующую толпу за ее пределами. Поэтому он поручил недавно назначенному вице-президенту, который на протяжении долгого времени был главой разведывательной службы, Омару Сулейману, предложить национальный диалог о возможных реформах. Мубарак назначил Сулеймана на должность вице-президента, которая была вакантной уже длительное время, буквально два дня назад — в качестве отчаянной попытки прекратить протесты. Но ни обещание национального диалога, ни назначение вице-президента никого не успокоило.

В ту ночь египетские военные сделали важное заявление о том, что они не намерены использовать силу против народа и признают легитимность прав и требований протестующих. Это был зловещий знак для Мубарака. Если военные отказались поддержать его, то у него больше уже не оставалось шансов остаться у власти.

В первый день февраля протесты усилились. В тот день в Ситуационном центре Белого дома группа по вопросам национальной безопасности в очередной раз обсуждала план возможных действий. В самый разгар наших обсуждений мы получили известие о том, что Мубарак планирует выступить по телевидению с обращением к нации. Мы обратились к большим видеоэкранам и стали ждать, что скажет опальный лидер. Мубарак выглядел старым и усталым, но его слова звучали вызывающе. Он пообещал не баллотироваться на сентябрьских выборах, провести реформу конституции и обеспечить «мирную передачу власти» до истечения своего президентского срока. Однако он не отменил закон о чрезвычайном положении, не сделал заявления о том, что его сын откажется от президентского поста, и не предложил поделиться с кем-либо своей абсолютной властью. В действительности Мубарак озвучил многое из того, что ему было предложено Виснером, но этого было слишком мало и это было сделано слишком поздно — как для толп людей на улицах Египта, так и для группы в Ситуационном центре Белого дома.

— Такими полумерами проблемы не решить, — огорченно сказал президент Обама.

Затем он позвонил Мубараку и повторил ему то же самое. Мы спорили, должен ли президент США выступить с заявлением о том, что он ждет от Мубарака верных решений. В очередной раз высшие должностные лица правительства, включая и меня, советовали действовать с максимальной осторожностью. Мы предупреждали, что, если слова президента покажутся слишком жесткими, это может иметь неприятные последствия. Однако другие члены группы по национальной безопасности вновь воззвали к президенту, напоминая о необходимости соблюдать преданность идеалам и убеждая его в том, что события разворачивались слишком быстро для того, чтобы ждать. Он поддался на их уговоры и в тот же вечер предстал перед камерами в Большом фойе Белого дома.

— Ни одна страна не вправе давать каких-либо указаний руководству Египта. Только египетский народ имеет право сделать это, — заявил президент Обама. — [Однако] совершенно ясно (и я сказал это сегодня вечером президенту Мубараку), и я убежден в том, что постепенный переход к демократии должен быть осмысленным, он должен быть мирным и должен начаться прямо сейчас .

Когда пресс-секретаря Роберта Гиббса спросили на брифинге, который проходил на следующий день, как понимать слова «прямо сейчас», то его ответ оставил мало места для сомнений.

— «Прямо сейчас» означает вчера, — ответил он.

Дела в Каире шли все хуже. Сторонники режима Мубарака вышли на улицы, начались их яростные стычки с митингующими. Через площадь Тахрир, прямо сквозь толпу, верхом на верблюдах и лошадях проскакали наездники, размахивая дубинками и другим оружием. Я позвонила вице-президенту Сулейману, чтобы пояснить, что подобные жесткие действия абсолютно неприемлемы. В последующие дни египетское руководство отказалось от этой тактики. 4 февраля я вновь беседовала с египетским министром иностранных дел Абуль Гейтом. Во время наших предыдущих разговоров чувствовался его уверенный и оптимистичный настрой. Теперь же он не мог скрыть своего разочарования и даже отчаяния. Он пожаловался, что Соединенные Штаты бесцеремонно отталкивают Мубарака, не задумываясь о последствиях. Он посоветовал мне прислушаться к тому, что говорили иранцы. А те намеревались воспользоваться возможным крахом режима в Египте. Причины его страха перед тем, что власть в стране могут захватить исламисты, носили глубоко личный характер.

— У меня две внучки. Одной из них шесть лет, другой — восемь, — сказал он мне. — Я хочу, чтобы, когда они вырастут, они стали похожими на свою бабушку и на вас. Я не хочу, чтобы они носили никаб, как в Саудовской Аравии. Это битва всей моей жизни.

Его слова все еще звучали у меня в ушах, когда я вылетела в Германию для того, чтобы обратиться к Мюнхенской конференции по безопасности, главному форуму руководителей и стратегов международного сообщества. Чего мы хотим добиться разговорами о поддержке демократии? Безусловно, большего, чем просто одних выборов, проведенных один раз. Если вновь избранное правительство будет ущемлять права и возможности египетских женщин, то будет ли это демократией? А если это правительство возобновит гонения на меньшинства, такие как коптские христиане? Если Мубарак собирался покинуть свой пост и в Египте предполагался переходный период, тогда эти вопросы становились все более актуальными и насущными.

В Мюнхене, как и в Дохе за месяц до этого, я привела убедительные доводы в пользу политических и экономических реформ в странах Ближнего Востока.

— Это не просто приверженность идеалам, — сказала я. — Это — стратегическая необходимость. Без подлинного прогресса на пути к открытой и подотчетной политической системе разрыв между народом и его правительством будет только расти, а нестабильность — усугубляться.

Безусловно, переходные периоды в жизни каждой страны выглядят по-разному и протекают с разной скоростью, в зависимости от конкретных обстоятельств. Но ни одна страна не может постоянно игнорировать нужды и надежды своего народа.

В то же время я предупредила, что нам следует признать наличие угроз, присущих любому переходному периоду. Свободные и справедливые выборы необходимы, но их недостаточно. Функционирование демократии требует верховенства закона, независимой судебной системы, свободы прессы и гражданского общества, уважения прав человека и прав меньшинств и подотчетного управления. В такой стране, как Египет, с многовековой историей авторитарного правления, такие изменения требовали сильного руководства и совместных усилий различных слоев общества, а также международной поддержки для того, чтобы расположить эти строительные блоки демократии в правильном порядке. Нельзя было ожидать, что все произойдет в одночасье. Возможно, моя речь в тот день звучала несколько фальшиво, поскольку в ней выражались надежда и оптимизм, которые многие в свете событий в Каире считали неприемлемыми, но в ней упоминались также и те проблемы, которые я видела в будущем.

Виснер выступил на той же конференции в Мюнхене по спутниковой связи как частное лицо, которое не играло никакой роли в выработке политики администрации США — для того, чтобы высказать свое личное мнение о ситуации в Египте. Это встревожило Белый дом, который пребывал в уверенности, что Виснер не будет публично обсуждать свою миссию. Его выступление произвело фурор. Он заявил, что Мубарак не должен уходить с политической сцены незамедлительно, а должен обеспечить контроль за переходным периодом. Его комментарии противоречили мнению президента США. Белый дом был возмущен тем, что Виснер вышел за рамки дозволенного своей краткой речью. Президент позвонил мне, чтобы выразить свое недовольство «неоднозначными сообщениями», которые мы посылали. Это являлось дипломатическим способом сделать мне выговор. Президент знал, что события в Египте вышли из-под контроля США, но он хотел соблюсти наши интересы и ценности. Так же, как и я. Я знала, что Мубарак слишком долго находился у власти и слишком мало сделал за этот период. Наряду с этим складывалось впечатление, что, помимо его свержения, у людей на площади Тахрир не было никакого плана. Те из нас, кто предпочитал тяжеловесно и нудно звучащий «постепенный переход», были обеспокоены тем, что единственной организованной силой в стране, помимо Мубарака, были «Братья-мусульмане» и армия.

К 10 февраля сотни людей были убиты в столкновениях с силами безопасности. Насилие подпитывало ярость протестующих и укрепляло их в намерении свергнуть Мубарака. Ходили слухи, что он наконец-то не выдержал давления. Поэтому от его очередного публичного обращения к народу ждали многого. На этот раз он объявил о передаче некоторых своих полномочий вице-президенту Сулейману, но все же он отказался уйти в отставку и смириться с необходимостью переходного периода, в течение которого сложил бы свои полномочия. Толпа на площади Тахрир негодовала.

На следующий день, 11 февраля, Мубарак наконец смирился со своим поражением. Когда вице-президент Сулейман выступил по телевидению и объявил, что президент подал в отставку и передал все свои полномочия военному руководству, он выглядел усталым и напряженным. Пресс-секретарь национального командования зачитал заявление о планах «провести свободные и справедливые президентские выборы» и выполнить «законные требования народа». Сам Мубарак не сделал никакого заявления и тихо покинул Каир, направившись в свою резиденцию на Красном море. В отличие от Бен Али в Тунисе он не бежал из страны, оставаясь верным своему вызывающему обещанию «умереть в Египте». Этот последний акт упрямства оставлял возможность для его преследования и возмездия. Он провел следующие годы под домашним арестом, в суде или в больнице, когда его здоровье, как сообщалось официально, резко ухудшилось.

Примерно месяц спустя я посетила Каир и прошла через площадь Тахрир. Моя охрана нервничала по поводу того, где мы оказались. Однако, когда египтяне столпились вокруг меня, я поняла, что подавляющее большинство выражало признательность и гостеприимство.

— Спасибо вам за ваш визит, — говорили одни.

— Добро пожаловать в новый Египет! — кричали другие.

Они гордились тем, что победили в этой революции.

Затем я встретилась с теми студентами и активистами, которые сыграли важную роль в уличных демонстрациях. Мне было любопытно услышать, что они думают по поводу перехода от уличных протестов к проведению нового политического курса, я пыталась понять, каким образом они собираются повлиять на написание новой конституции и участвовать в предстоящих выборах. Я увидела разрозненную группу, которая не была готова к борьбе за власть и не была способна повлиять на что-либо. Они не имели никакого опыта в политике, не знали, как следует организовывать партию, выдвигать кандидатов или проводить предвыборные кампании. У них не было главной идеи, и они не проявляли особого желания ее сформулировать. Вместо этого они спорили между собой, обвиняли Соединенные Штаты в различных грехах и высказывали пренебрежение к тактике предвыборной борьбы.

— Собираетесь ли вы формировать политическую коалицию и объединяться для того, чтобы выдвинуть кандидатов и политическую программу? — поинтересовалась я у них.

Они смотрели на меня с недоумением. Я ушла оттуда, переживая за то, что в итоге они отдадут бразды правления страной «Братьям-мусульманам» или военным, что в итоге и произошло.

Исполняющий обязанности главы государства министр обороны фельдмаршал Мохаммед Тантауи дал обещание обеспечить контроль за плавным переходом власти к демократически избранному гражданскому правительству. Когда я встретилась с ним в Каире, он был настолько вымотан, что едва мог держаться прямо. Под глазами у него были огромные тени. Он был настоящим профессиональным воякой, чья манера поведения и внешность напоминали пакистанского генерала Ашфака Парвеза Кайани. Оба были убежденными националистами, преданными военным идеалам, которые оказали неизгладимое влияние на всю их жизнь, и оба болезненно воспринимали вынужденную помощь со стороны Соединенных Штатов, а также политические и экономические проблемы, которые им приходилось решать в связи со своими расширенными военными полномочиями. Во время нашего с Тантауи разговора о его планах относительно переходного периода он очень тщательно подбирал слова. Он оказался в трудном положении, пытаясь спасти армию, которой он был предан, из-под обломков режима Мубарака, защитить народ в соответствии с обещанием командования и достойно обойтись с бывшим руководителем страны, который способствовал его собственной карьере. В итоге Тантауи выполнил свое обещание и провел выборы. Когда же его фаворит, бывший премьер-министр Ахмед Шафик, с незначительным отрывом проиграл Мухаммеду Мурси, кандидату от «Братьев-мусульман», он не препятствовал оглашению результатов выборов.

* * *

В течение деликатного переходного процесса Соединенные Штаты пытались балансировать на лезвии бритвы, отстаивая свои демократические ценности и стратегические интересы и при этом не принимая чью-либо сторону и не поддерживая конкретных кандидатов или группировок. Однако, несмотря на наши усилия соблюдать нейтралитет и конструктивно подходить к данному вопросу, многие египтяне относились к США с недоверием. Сторонники «Братьев-мусульман» обвиняли нас в поддержке Мубарака и подозревали, что мы были в сговоре с военными, целью которого было не допустить исламистов к власти. Наряду с этим их соперники опасались перспектив установления исламистских порядков в стране и утверждали, что Соединенные Штаты вступили в сговор с «Братьями-мусульманами», чтобы устранить Мубарака. Я не понимала, как нас могли одновременно обвинять и в пособничестве, и в противодействии «Братьям-мусульманам», но логика никогда не являлась препятствием для добротной теории заговора.

Когда я вернулась в Египет в июле 2012 года, я увидела, что на улицах Каира вновь бушевали беспорядки. Однако на этот раз они были направлены не против правительства, а против меня. Толпа людей собралась возле моего отеля, и, когда мы въезжали в гараж через боковой подъезд, они барабанили по нашим машинам. Египетские полицейские не делали ничего, чтобы остановить их, и мои телохранители были вынуждены самостоятельно оттеснять толпу, чего они обычно не делали. Оказавшись в своем номере, который находился на десятом этаже, я могла слышать гневные антиамериканские выкрики. Моя охрана и персонал провели беспокойную ночь, каждую минуту готовые быть эвакуированными из гостиницы при возникновении такой необходимости. Несмотря на предупреждения о том, что в Александрии протесты достигли еще большего накала, я настояла, чтобы мы придерживались плана и вылетели туда на следующий день для того, чтобы принять участие в официальной церемонии открытия восстановленного американского консульства. После этого мероприятия, когда мы вышли из здания, чтобы сесть в машины, мы были вынуждены пройти мимо разъяренной толпы. Тории Нуланд, моему бесстрашному пресс-секретарю, попали в голову помидором (она достойно встретила этот удар), а кто-то из мужчин в толпе, когда мы уже сели и тронулись в аэропорт, запустил ботинком в окно моей машины.

В Каире, помимо отдельных встреч с Мурси и генералами, я провела в посольстве США также встречу с обеспокоенными христианами-коптами. Они были весьма встревожены уготовленным для них и их страны будущим. Это был очень эмоциональный, личный разговор.

Одной из самых трогательных сцен революции на площади Тахрир был момент, когда протестующие христиане образовали защитную стену вокруг своих мусульманских товарищей во время их молитвы. Аналогичная ситуация имела место, когда христиане служили мессу. Печально, что духа такого единения хватило ненадолго. Буквально через месяц после падения режима Мубарака в городе Кена группа салафитов напала на христианина-копта, школьного учителя, отрезала ему ухо и сожгла его дом и машину. Случались и другие акты агрессии. Победа Мурси на выборах лишь усилила опасения среди христианской общины.

Во время какой-то нашей встречи один из ее экзальтированных участников допустил весьма неудачную и оскорбительную шутку. Он обвинил мою проверенную помощницу Хуму Абедин, которая была мусульманкой, в том, что она являлась тайным агентом «Братьев-мусульман». Это обвинение уже распространялось некоторыми крайне безответственными и демагогическими правыми политическими кругами и медийными знаменитостями США, в том числе членами конгресса, и теперь оно стало известно и в Каире. Я не оставила это безнаказанным и весьма недвусмысленно разъяснила тому, кто повторил это обвинение, что он был совершенно неправ. После нескольких минут нашей беседы незадачливый обвинитель принес свои извинения и спросил меня, почему же член конгресса США сделал такое утверждение, если это была неправда. Я засмеялась и ответила, что, к сожалению, в конгрессе распространяется еще и не такая ложь. После встречи Хума подошла прямо к этому человеку, вежливо представилась и предложила ответить на любые его вопросы. Такая любезность была характерна для нее.

На самом же деле я была буквально в ярости из-за нападок некоторых невежественных членов конгресса на Хуму. В этой связи я была благодарна сенатору Джону Маккейну, который знал ее уже в течение многих лет, придя в сенат, и ясно выразил свое презрение в следующих словах:

— Когда кто-либо, и особенно член конгресса, становится источником порочащих и унижающих достоинство ложных обвинений против своих соотечественников-американцев всего лишь из-за страхов относительно их вероисповедания, оставаясь при этом в неведении относительно их истинных убеждений, то это порочит дух нашего народа и мы все из-за этого проигрываем. Наша репутация и воспоминания других людей о нас — это единственное, что мы оставляем после себя, покидая эту землю. И несправедливая клевета на достойного и уважаемого человека не только недостойна, она противоречит всему, что нам дорого.

Несколько недель спустя, сидя рядом с Хумой в Белом доме во время ежегодного разговения («ифтара») после мусульманского месяца-поста Рамадан, президент Обама также выступил в ее защиту, заявив:

— Американский народ в долгу перед ней потому, что Хума является преданным патриотом Америки и примером того, какие люди необходимы нашей стране — государственные служащие с чувством порядочности, такта и великодушия. Поэтому от имени всех американцев, мы искренне благодарим вас.

Мнения президента Соединенных Штатов и одного из наших самых известных национальных героев войны относительно Хумы были абсолютно идентичны. Это было настоящим подтверждением благородства ее характера.

Во время нашей встречи я заверила лидеров коптской общины в том, что Соединенные Штаты будут твердо отстаивать их религиозную свободу. Все граждане имеют право на жизнь, работу и вероисповедание, вне зависимости от того, представителем какой конфессии они являются. Ни одна группа или фракция не должны навязывать свою власть, идеологию или религию кому-либо другому. Америка была готова сотрудничать с теми руководителями, которых выберет египетский народ. Однако наше взаимодействие с ними будет основываться на приверженности всеобщим правам человека и демократическим принципам.

К сожалению, прошедшие после этого разговора месяцы и годы доказали, что мои первоначальные опасения по поводу трудностей демократических преобразований были вполне обоснованны. «Братья-мусульмане» консолидировали свои силы, но не смогли руководить страной на приемлемых для всех принципах, включая принцип подотчетности. Президент Мурси часто конфликтовал с органами судебной власти, стремился отстранить от управления своих политических противников вместо того, чтобы обеспечить широкий национальный консенсус. Он мало сделал для улучшения ситуации в экономике, разрешил преследование меньшинств, включая христиан-коптов. Наряду с этим он удивил многих скептиков, неуклонно соблюдая мирный договор с Израилем и помогая мне в ноябре 2012 года вести переговоры о прекращении огня в Секторе Газа. США в очередной раз столкнулись с классической дилеммой: должны ли мы сотрудничать с лидером, с которым наши мнения расходились по многим вопросам, во имя обеспечения ключевых вопросов безопасности? Мы снова балансировали на лезвии бритвы, не располагая легкими ответами или удобными вариантами.

В июле 2013 года миллионы египтян снова вышли на улицы в знак протеста, на этот раз против превышения правительством Мурси своих полномочий. И вновь военные под командованием преемника Тантауи, генерала Абдель Фаттаха ас-Сисси, вмешались в развитие внутриполитической ситуации. Они устранили Мурси и нанесли поражение «Братьям-мусульманам».

По состоянию на 2014 год перспективы для египетской демократии были печальны. Ас-Сисси баллотировался в президенты на фоне весьма символической оппозиции. Он оказался очередным классическим ближневосточным диктатором. Многие египтяне, похоже, устали от хаоса и были готовы приветствовать возвращение стабильности. Однако не было никаких оснований полагать, что восстановленное военное правление будет более устойчиво, чем режим Мубарака. Чтобы сделать его более устойчивым, необходимо было, чтобы оно стало более открытым, ответственным, восприимчивым к нуждам людей и, в конечном итоге, более демократичным. В конце концов это явилось проверкой Египта и других стран Ближнего Востока: смогут ли они создать надежные демократические институты, защищающие права каждого гражданина при обеспечении безопасности и стабильности перед лицом старой вражды с различными религиозными, этническими, экономическими и географическими раздорами. Как свидетельствует современная история, это было непростой задачей, но альтернативой был регион, медленно тонущий в песках.

* * *

Король Иордании Абдалла II сумел опередить волну беспорядков, которая смыла правительства других стран региона в ходе «арабской весны». В Иордании прошли честные парламентские выборы и была организована борьба с коррупцией, однако экономика оставалась на прежнем уровне, в значительной мере потому, что Иордания являлась одной из самых энергетически бедных стран. Примерно 80 % своей энергии она получала благодаря природному газу, поставляемому по трубопроводу из Египта. Однако после падения режима Мубарака и роста нестабильности на Синайском полуострове этот трубопровод, который также поставлял газ и в Израиль, стал частым объектом нападений и диверсий. В этой связи поставка данного энергоносителя в Иорданию стала крайне проблематичной.

Значительные правительственные субсидии сдерживали рост цен на электроэнергию, но в результате государственный долг страны стремительно увеличивался. Перед королем стояла непростая дилемма: сократить субсидии, позволив ценам на электроэнергию повыситься и вызвав тем самым гнев народа, или сохранить субсидии, увеличив риск финансового краха.

Выход из положения, возможно, следовало искать на востоке, в Ираке, где США помогали правительству во главе с премьер-министром Нури аль-Малики перестроить находящуюся в упадке нефтяную и газовую промышленность. Менее очевидный и более спорный источник энергии находился на западе, в Израиле, где в Восточном Средиземноморье только что обнаружили обширные запасы природного газа. Обе страны с момента подписания исторического договора 1994 года поддерживали мирные отношения, но Израиль был по-прежнему весьма непопулярен среди иорданской общественности, в которой преобладали палестинцы. Учитывая остальные проблемы, мог ли король пойти на риск провоцирования народных протестов, заключив новый крупный торговый договор с Израилем? Мог ли он себе это позволить? Во время обеда с королем в Государственном департаменте в январе 2012 года и во время последующих обсуждений с министром иностранных дел Иордании Насером Джудехом я призывала их начать диалог с израильской стороной при соблюдении соответствующей секретности, если того требовали обстоятельства.

При поддержке США Иордания начала переговоры как с Ираком, так и с Израилем. Договор с Ираком был подписан в 2013 году. Благодаря строительству нефтепровода из южных районов Ирака в Акабу (на побережье Красного моря) это обеспечило поставку в Иорданию ежедневно более 250 миллионов кубических футов природного газа и 1 миллион баррелей сырой нефти. После года тайных переговоров между Иорданией и Израилем в 2014 году было объявлено о соглашении, которое предусматривало использование израильского природного газа из Восточного Средиземноморья для обеспечения работы электростанции на иорданской стороне Мертвого моря. Король не зря соблюдал осторожность в этом вопросе. Представители «Братьев-мусульман» в Иордании расценили соглашение с «сионистским образованием» как «удар по интересам палестинского народа». Однако это решение означало в будущем укрепление энергетической безопасности Иордании и обеспечило ее еще двумя союзниками для сотрудничества в лице ее соседей в регионе с серьезными проблемами.

* * *

Возможно, самого деликатного компромисса на Ближнем Востоке мы достигли с нашими партнерами в регионе Персидского залива: с Бахрейном, Кувейтом, Катаром, Саудовской Аравией и ОАЭ. Соединенные Штаты создали крепкие экономические и стратегические связи с этими богатыми консервативными монархиями, несмотря на то что мы не скрывали наших опасений по поводу нарушений прав человека, особенно в обращении с женщинами и национальными меньшинствами, а также в связи с распространением экстремистской идеологии.

Каждая американская администрация боролась с противоречиями наших собственных политических курсов. После трагедии 11 сентября 2001 года сделать выбор бывало, как никогда, сложно. Американцы были шокированы тем, что пятнадцать из девятнадцати угонщиков самолетов и сам Усама бен Ладен были гражданами Саудовской Аравии, страны, которую мы защищали в ходе войны в Персидском заливе в 1991 году. Ужасало то, что страны залива продолжали финансировать экстремистские медресе и пропаганду терроризма во всем мире.

В то же время правительства этих стран во многом разделяли наше беспокойство по поводу вопросов безопасности. Саудовская Аравия выслала бен Ладена из страны, и королевские силы безопасности стали сильными партнерами в борьбе против «Аль-каиды». Большинство государств Персидского залива разделяли наши опасения по поводу разработок ядерного оружия Ираном наряду с его активной поддержкой терроризма. Корни этих противоречий уходили в далекое прошлое ислама: Иран является преимущественно шиитской страной, в то время как государства Персидского залива — преимущественно суннитскими государствами. Бахрейн является исключением. Там, как и в Ираке при Саддаме Хусейне, элита суннитского меньшинства правит шиитским большинством. В Сирии ситуация совершенно противоположная.

Для длительного по времени обеспечения наших общих интересов в области безопасности и в качестве помощи по сдерживанию иранской агрессии Соединенные Штаты продали в страны Персидского залива большие объемы военной техники и дислоцировали: на Бахрейне — 5-й оперативный флот, в Катаре — Объединенный центр аэрокосмических операций, в Кувейте, Саудовской Аравии и ОАЭ — контингенты сухопутных войск. Кроме того, в ряде других стран были созданы важные военные базы.

Заняв пост госсекретаря, я развивала личные отношения с лидерами стран Персидского залива — как индивидуально с каждой стороной, так и через Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива, политическое и экономическое объединение монархических стран этого региона. Мы обеспечили диалог между США и странами Персидского залива для усиления мер нашей безопасности и укрепления нашего сотрудничества в этой сфере. Центральной темой наших дискуссий были Иран и борьба с терроризмом, однако я убеждала арабских руководителей в необходимости сделать их страны более открытыми, уважать права человека и предоставлять больше возможностей для молодежи и женщин.

Иногда, как в вопиющем случае с детским браком в Саудовской Аравии, у меня появлялась возможность обеспечить прогресс в наших взаимоотношениях. Я узнала о восьмилетней девочке, чей отец заставил ее выйти замуж за пятидесятилетнего мужчину в обмен на 13 тысяч долларов США. Саудовские суды отклонили официальные прошения матери о признании этого брака недействительным, и все выглядело так, словно правительство не собиралось вмешиваться в это дело. Я знала, что компрометация правительства публичным осуждением его действий могла иметь неприятные последствия. Это могло вынудить его занять оборонительную позицию по данному вопросу. Поэтому вместо того, чтобы созывать пресс-конференцию для осуждения такой политики бездействия, я искала способ убедить правительство Саудовской Аравии поступить правильно, сохранив при этом лицо. Негласно связавшись с ним по дипломатическим каналам, я передала простой, но четкий сигнал: «Исправьте сложившуюся ситуацию по своему усмотрению, и я не скажу ни слова». Саудовцы назначили нового судью, который быстро вынес решение о разводе. Это был урок, который я усвоила на будущее ради дальнейшего успешного сотрудничества с различными странами по всему миру: иногда бывает уместно произносить пламенные речи (и я довольно часто прибегала к этому), но порой лучший способ добиться реальных изменений в дипломатии и в жизни — это выстроить хорошие отношения и понимать, когда можно воспользоваться этим.

На то, что женщинам в Саудовской Аравии запрещено водить машину, я отреагировала совсем по-другому. В мае 2011 года саудовская женщина-активист опубликовала онлайн-видео, на котором она была за рулем автомобиля. Впоследствии она была арестована и девять дней содержалась под стражей. В июне несколько десятков женщин в Саудовской Аравии в знак протеста сели за руль. Я переговорила с министром иностранных дел Саудовской Аравии принцем Саудом аль-Фейсалом по телефону и выразила ему свою личную озабоченность этим вопросом. В этом случае я также выступила с публичным заявлением, в котором называла этих женщин «смелыми» и выразила свое восхищение их действиями. Когда 26 октября 2013 года другая группа женщин снова объявила протест против данного запрета, некоторые оппоненты ошибочно указали на дату (мой день рождения) как доказательство того, что протесты были организованы за пределами Саудовской Аравии. К несчастью для королевства и его женщин, этот запрет все еще остается в силе.

Когда я побывала в Саудовской Аравии в феврале 2010 года, я спланировала свой маршрут таким образом, чтобы провести переговоры с королем по вопросам безопасности и наряду с этим посетить женский университет в Джидде. Обе встречи были памятны по-своему.

В аэропорту Эр-Рияда меня встретил принц Сауд аль-Фейсал, семидесятилетний выпускник Принстона, который занимал пост министра иностранных дел с 1975 года. Как и большинство саудовцев, которых я знала, он чередовал скроенные на заказ костюмы и длинные ниспадающие одежды с головным убором, который называется «куфия». Я прекрасно провела время в компании принца, который понимал, что за господство в регионе боролись силы, представляющие традиции и современность.

Восьмидесятилетний король Абдалла пригласил меня навестить его в своем палаточном лагере в пустыне в часе езды от города и, прежде всего ради меня, прислал за нами свой личный роскошный экскурсионный автобус. Автобус был оснащен по последнему слову техники. Пока автобус ехал в глубь пустыни, мы с принцем сидели через проход друг от друга в роскошных кожаных сиденьях. Я обратила внимание на стоянки кочевников с верблюдами. Мы с принцем начали шутливый разговор о популяции верблюдов в королевстве, которую сохраняли как из практических соображений, так и в качестве дани прошлому. Он рассказал о том, как исторически давно связаны бедуины и верблюды, но признался мне, что лично он не любит этих животных. Я была очень удивлена! Представить такое было так же сложно, как и австралийца, который ненавидит коал, или китайца, который ненавидит панд. Однако, с другой стороны, я ведь не проводила много времени в окружении верблюдов, а я слышала, что они могут быть весьма несносными.

Вскоре мы приехали на место, которое было описано нам как «палаточный лагерь» в пустыне. На самом деле он оказался большим кондиционируемым шатром, который раскинулся над мраморными полами и позолоченными ванными комнатами, в окружении трейлеров и вертолетов. Величественный монарх в длинных черных одеждах ожидал нашего прибытия. В отличие от некоторых моих американских коллег, которые всегда переходят сразу к делу, я обычно в знак своего уважения и дружбы начинаю официальный разговор с небольшой непринужденной беседы. Поэтому я решила продолжить тему верблюдов.

— Я хочу, чтобы вы знали, ваше величество, что его высочество считает, что верблюды некрасивы, — сказала я, показывая на принца Сауда.

Король улыбнулся и ответил:

— Полагаю, что его высочество несправедлив по отношению к верблюдам.

Мы с королем и принцем еще некоторое время вели непринужденную шутливую беседу, а затем король предложил всей нашей группе, которая состояла почти из сорока человек, включая представителей прессы, присоединиться к его тщательно продуманному обеду. Он проводил меня к бесконечно длинному шведскому столу, где двое стюардов следовали за нами. Там были десятки блюд, начиная с таких национальных любимых яств, как ягненок с рисом, и заканчивая омарами и паэльей. Журналисты и мои сотрудники, которые привыкли перекусывать в дороге, чем попало, чувствовали себя так, словно они попали в рай для гурманов. Официанты находились поблизости, готовые в любой момент пополнить наши тарелки. Я села рядом с королем во главе длинного П-образного стола с гигантским телевизором с плоским экраном в центре, предназначенным для того, чтобы король мог во время еды смотреть футбол и гонки по бездорожью. Он повернул регуляторы громкости до предела, чтобы никто в переполненном зале не мог услышать, что мы обсуждали. Я наклонилась к нему, и мы начали разговаривать.

В тот день мы проговорили четыре часа, обсуждая проблемы региона, включая Иран, Ирак, Израиль и палестинцев. Король был убежден в необходимости предотвратить создание Ираном ядерного оружия и призвал США занять более жесткую позицию относительно Тегерана. Он выразил надежду на то, что большему количеству саудовских студентов будет разрешено учиться в Соединенных Штатах, поскольку после событий 11 сентября 2001 года для них это стало сложнее. Это была весьма продуктивная встреча, которая показала, что наше сотрудничество имело прочную основу. Различия между нашими культурами, ценностями и политическими системами были огромны, но взаимное сотрудничество предоставляло бесценную возможность реализовать интересы Америки.

На следующий день я в очередной раз убедилась в том, насколько все было сложно. Мать Хумы, доктор Салеха Абедин, являлась заместителем декана в Дар аль-Хекма, женском университете в Джидде, где я договорилась провести встречу со студентами. Когда я вошла в зрительный зал, я увидела группу молодых женщин, волосы которых были покрыты хиджабами, а некоторые даже закрывали свои лица.

В арабском языке слово «Дар аль-Хекма» означает «дом мудрости», и я говорила студенткам о том, как много мудрости заключалось в том, что девочки наравне с мальчиками имели доступ к образованию. Я процитировала египетского поэта Хафиза Ибрахима, который писал: «Мать — это школа. Если вы наделите ее властью, то вы создадите великую нацию». Я рассказала о личном опыте обучения в исключительно женском коллективе — в колледже Уэлсли. Студентки засыпали меня самыми разными вопросами: от ядерных амбиций Ирана до бедственного положения палестинцев и перспектив реформ здравоохранения в Америке. Одна из них спросила меня, что я думаю о Саре Пэйлин и переехала бы я в Канаду, если бы она стала президентом США. («Нет, — ответила я, — я бы не сбежала».) Эти женщины были во много ограничены в своем ультраконсервативном обществе, но нельзя было сказать, что они были ограничены в интеллекте, энергии и любопытстве.

На протяжении всего мероприятия одна женщина из числа охраны, укутанная в черную материю с головы до ног, кроме двух крошечных прорезей для глаз, следила за всеми американцами. Она не позволяла кому-либо из мужского персонала или журналистов подходить к студенткам. Когда я заканчивала свое выступление, она подошла к Хуме и прошептала ей на ухо по-арабски, что она «хотела бы сфотографироваться с ней» (то есть со мной). Когда я закончила, Хума отвела меня в сторонку и указала на эту укутанную в черное женщину.

— Должны ли мы пройти в отдельную комнату для того, чтобы сфотографироваться? — спросила я из уважения к ее скромности.

Она кивнула, и мы зашли в небольшую комнатку. Затем, когда мы уже собирались сделать фотографию, женщина откинула паранджу, обнажив великолепную улыбку. Фотоаппарат щелкнул, и паранджа вернулась на свое место. Добро пожаловать в Саудовскую Аравию!

Почти ровно год спустя хрупкое равновесие наших отношений в Персидском заливе оказалось под угрозой. Волна народных протестов, которая началась в Тунисе и сокрушила Египет, продолжилась. Призывы к политическим реформам и новым экономическим возможностям распространились по всему Ближнему Востоку. Ни одна страна не осталась в стороне. Йемен почти развалился, и президент Салех был вынужден покинуть свой пост. Ливия погрузилась в пучину гражданской войны. Правительства в Иордании и Марокко провели острожные, но существенные реформы. В Саудовской Аравии королевская семья попыталась откупиться от своих граждан более щедрыми социальными программами.

Бахрейн, который предоставил свою территорию для базирования американского флота в Персидском заливе, был для нас крайне важен. В этой наименее богатой среди монархий Персидского залива стране демонстрации протеста приняли религиозный оттенок. Большинство шиитов протестовали против своих суннитских правителей. В середине февраля 2011 года толпы людей вышли в Бахрейне на улицы, требуя демократических реформ и равенства для всех жителей страны, независимо от конфессиональных особенностей. Они собрались на крупной транспортной развязке в центре Манамы (столицы страны), на так называемой Жемчужной площади. События в Тунисе и Египте вынуждали службы безопасности и обеспечения правопорядка во всех странах региона находиться в повышенной готовности, и ряд инцидентов, в ходе которых правоохранительные органы в Манаме ранее превысили свои полномочия, спровоцировали уличные демонстрации протеста возмущенных граждан.

Около 3 часов утра в четверг, 17 февраля, группа протестующих, которые разбили лагерь на Жемчужной площади, погибла в результате рейда полиции, что вызвало всеобщее возмущение. Однако суннитские лидеры Бахрейна и соседних стран Персидского залива не видели в шиитских протестах требований демократии. Они усматривали в этом лишь скрытое влияние Ирана. Они были обеспокоены тем, что их грозный соперник по ту сторону залива смог организовать массовые волнения с целью ослабления их правления и улучшения собственных стратегических позиций. Учитывая богатый опыт Ирана в данном вопросе, это нельзя было назвать необоснованным страхом. Однако он затмевал их восприятие законного недовольства своих граждан и вынуждал их применять силу.

Я созвонилась с бахрейнским министром иностранных дел шейхом Халедом бен Ахмедом Аль-Халифой, чтобы выразить свою обеспокоенность по поводу волны насилия и возможного выхода событий из-под контроля. Следующий день был решающим, и я надеялась на то, что его правительство предпримет шаги, чтобы избежать дальнейшего насилия во время похорон и пятничной молитвы, которые стали поводом для мобилизации оппозиционных сил в стране. Применение силы в ответ на мирные протесты совершенно однозначно привело бы к большим проблемам.

— Это неправильное понимание мира, в котором мы живем, который становится все более сложным, — сказала я. — Я хочу, чтобы вы услышали мои слова. Мы не хотим никакого насилия, которое спровоцирует вмешательство извне во внутренние дела вашей страны. Для того чтобы избежать такого развития событий, необходимо приложить усилия для достижения необходимого консенсуса.

Мы оба знали, что «вмешательство извне» было кодовым словом для обозначения действий Ирана. Я имела в виду, что чрезмерное насилие может привести к нестабильности, которой Иран сможет воспользоваться, а этого правительство Бахрейна стремилось избежать всеми силами.

Голос министра иностранных дел звучал тревожно, а его ответы лишь усилили мое беспокойство. Он сказал, что действия полиции не были запланированы, обвинил протестующих в провокации и пообещал, что правительство его страны готово к диалогу и реформам.

— Эти смерти были катастрофой, — признался он. — Мы находимся на грани межконфессионального конфликта и хаоса.

Это была пугающая фраза. Я сообщила ему, что немедленно направляю в Бахрейн Джеффа Фелтмана.

— Мы представим рациональные предложения, чтобы быть полезными и продуктивными в это трудное время. Я понимаю, что не может быть простого решения и что ваша ситуация является особенно сложной из-за ситуации с межконфессиональными противоречиями. Нет сомнений в том, что ваш опасный сосед заинтересован в их обострении более всех других стран.

Подталкиваемый к принятию решения из опасения эскалации насилия и уговорами Джеффа, который провел много времени в Манаме в течение следующих недель, наследный принц Бахрейна пытался организовать национальный диалог для решения имеющихся проблем совместно с протестующими, чтобы стабилизировать обострившуюся в стране ситуацию. Наследный принц был умеренным лидером, который понимал необходимость реформ. Он являлся лучшей кандидатурой от правящей семьи, чтобы примирить конфликтовавшие стороны. За кулисами этих событий Джефф выступал посредником между королевской семьей и умеренными лидерами шиитской оппозиции. Однако беспорядки продолжали бушевать на улицах, и к марту протестующие стали призывать положить конец монархии в целом. Столкновения с полицией становились все более ожесточенными. Складывалось впечатление, что в том случае, если правительство потеряет контроль над ситуацией, то консервативные члены правящей семьи Бахрейна окажут давление на наследного принца для того, чтобы тот отказался от своих посреднических усилий.

В воскресенье, 13 марта, наш военный атташе при посольстве в Эр-Рияде сообщил о необычных передвижениях войск Саудовской Аравии, которые, возможно, направлялись в сторону Бахрейна. Джефф позвонил министру иностранных дел ОАЭ шейху Абдалле бен Заиду Аль-Нахайяну, который подтвердил, что имеет место военное вмешательство. Правительство Бахрейна было намерено обратиться к своим соседям за помощью в обеспечении безопасности. Оно не видело необходимости в информировании Соединенных Штатов, поскольку не было намерено просить нашего разрешения на этот шаг или внимать каким-либо уговорам отказаться от этих планов. На следующий день саудовская группировка в составе тысячи военнослужащих и 150 единиц бронетехники пересекла границу Бахрейна. Вслед за этим в Бахрейн прибыли около пятисот полицейских из ОАЭ.

Я была озабочена этой эскалацией и проявляла беспокойство в связи с возможным кровопролитием в том случае, если саудовские танки начнут движение по забаррикадированным улицам Манамы. Время для подобного рода инцидентов было крайне неподходящим. Мы как раз вели активные дипломатические переговоры по созданию международной коалиции для защиты ливийского гражданского населения от той бойни, которую был намерен организовать полковник Муаммар Каддафи. Мы рассчитывали на то, что ОАЭ и другие страны Персидского залива сыграют ключевую роль в данном вопросе. 12 марта Лига арабских государств проголосовала за то, чтобы обратиться в Совет Безопасности ООН о введении бесполетной зоны в Ливии, а активное участие упомянутых стран в любой военной операции обеспечивало законность подобных действий в регионе. В противном случае международное сообщество могло не успеть вовремя среагировать на надвигавшиеся события. После Ирака и Афганистана мы не собирались рисковать, обращаясь к практике очередного вмешательства Запада во внутренние дела мусульманской страны.

Мы с министром иностранных дел ОАЭ шейхом Абдаллой бен Заидом Аль-Нахайяном были в Париже на совещании по Ливии, поэтому мы договорились встретиться в моей гостинице. По пути туда он ответил на ряд вопросов журналистов о ситуации в Бахрейне.

— Правительство Бахрейна вчера обратилось к нам просьбой помочь им разрядить напряженность в стране, — сказал он.

Я опасалась, что могло случиться обратное. На следующий день король Бахрейна объявил о введении в стране чрезвычайного положения. Я связалась с министром иностранных дел Саудовской Аравии и призвала его воздержаться от использования силы против протестующих. Я попросила его дать Джеффу еще немного времени на переговоры. Даже двадцать четыре часа могли изменить ситуацию. Мы были близки к достижению договоренности с крупной шиитской политической партией, которая согласилась вывести демонстрантов из основных районов города в обмен на разрешение правительства проводить мирные акции протеста и его согласие начать диалог на доброжелательной основе. Однако Сауд аль-Фейсал был непримирим. Он заявил, что протестующим необходимо вернуться по домам, чтобы обеспечить восстановление в стране нормальной обстановки. Только после этого можно говорить о какой-либо договоренности. Он обвинил Иран в том, что тот инициировал эти беспорядки, поддерживая радикалов. Он указал, что настало время положить конец кризисной ситуации и вернуть в зону Персидского залива стабильность.

Рано утром 16 марта силы безопасности выдвинулись в район Жемчужной площади, чтобы очистить ее от демонстрантов. Полицейский спецназ при поддержке танков и вертолетов вступил в открытое столкновение с протестующими, чтобы вытеснить их из созданного ими лагеря. Был применен слезоточивый газ. Пять человек были убиты. Появление саудовских войск и новые факты использования властями силы еще больше разожгло возмущение шиитов по всей стране. Находясь под давлением приверженцев жесткого курса с обеих сторон, наследный принц прервал переговоры с оппозицией.

Я в это время вела в Каире переговоры с египетскими властями переходного периода и была крайне встревожена отчетами, поступавшими из Бахрейна. В интервью для Би-би-си я не стала скрывать своих опасений:

— Ситуация на Бахрейне вызывает тревогу. Мы обратились с призывом к дружественным нам странам в зоне Персидского залива, четыре из которых оказывают содействие в обеспечении безопасности в Бахрейне, способствовать политическому решению проблемы, отказавшись от вооруженного противостояния.

— А какие рычаги давления у вас еще остались в таких странах, как Бахрейн и Саудовская Аравия? — спросила журналист Би-би-си Ким Гаттас. — Они являются вашими союзниками. Вы обеспечиваете подготовку их войск. Вы поставляете им оружие. И все же, когда саудовцы решили послать войска в Бахрейн (а я уверена в том, что Вашингтон не был в восторге от этой новости), они велели вам не вмешиваться. Они определили, что это внутреннее дело Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива.

Это было правдой, которую неприятно признавать.

— Что ж, им известно, что мы об этом думаем, — ответила я. — И мы намерены заявить о своей позиции как публично, так и в частном порядке. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы попытаться уговорить их отказаться от неверного пути, который, как мы считаем, способен подорвать в долгосрочном плане обеспечение прогресса в Бахрейне, и следовать верному пути, который является политически и экономически оправданным курсом.

Эти слова звучали вполне разумно (и они таковыми и были), но резче, чем мы привыкли высказываться публично о странах Персидского залива. Мой посыл был ясно услышан в Заливе. Наши партнеры в Эр-Рияде и Абу-Даби были оскорблены и обижены.

19 марта я вернулась в Париж для внесения последних штрихов в формирование коалиции по Ливии. Учитывая, что войска Каддафи приближались к оплоту повстанцев в Бенгази, воздушные операции при поддержке ООН были неизбежны. Я еще раз побеседовала с министром иностранных дел ОАЭ и подчеркнула, что США остаются преданными нашему партнерству, как и я лично. В телефонной трубке наступило тягостное молчание, и связь оборвалась. Неужели все было настолько плохо? Затем связь восстановилась.

— Вы слышите меня? — спросила я.

— Я слушаю! — ответил он.

— Дело в том, что я говорила и говорила, а затем наступило долгое молчание, и я ужаснулась, что же это я такое сказала?

Он рассмеялся. Но потом он снова стал серьезным и ответил резким выпадом:

— Честно говоря, учитывая ситуацию с присутствием наших вооруженных сил в Бахрейне, нам будет непросто принять участие в другой операции, если служение наших вооруженных сил интересам Бахрейна ставится под сомнение нашим главным союзником, — сказал он.

Иными словами, он посоветовал нам забыть об участии арабских стран в ливийской миссии.

Это становилось катастрофичным. Я должна была немедленно это исправить. Но как? Не было ни одного хорошего варианта развития событий. Наши ценности и моральные принципы требовали, чтобы Соединенные Штаты осудили насилие против мирных жителей, которое мы наблюдали в Бахрейне, и настаивали на полном отказе от подобной практики. Кроме всего прочего, это было принципиально важно для наших действий в отношении Ливии. Но если бы мы продолжали упорствовать, то тщательно выстроенная международная коалиция, призванная остановить Каддафи, могла в последний момент развалиться, и тогда мы, возможно, не сможем предотвратить гораздо более страшное насилие — полномасштабную кровавую расправу.

Я сказала Абдалле бен Заиду Аль-Нахайяну, что хотела бы достичь конструктивного взаимопонимания. Он уточнил, могли бы мы встретиться лично.

— Я вас понимаю, и нам нужно найти выход из сложившейся ситуации. Вы знаете, что мы заинтересованы в том, чтобы принять участие в операции Ливии, — сказал он.

Спустя несколько часов, около 6 часов вечера по парижскому времени, мы встретились. Я сообщила, что могла бы сделать заявление, которое подтвердит нашу преданность своим ценностям, но при этом не будет оскорбительным для них. Я надеялась на то, что этого будет достаточно для того, чтобы убедить Эмираты присоединиться к миссии в Ливии. Если же нет, то мы готовы были действовать без их поддержки.

В тот вечер я провела пресс-конференцию в особняке американского посла в Париже. Я вела речь о Ливии и подчеркнула, что обеспечение ведущей роли в воздушной кампании за арабскими странами имеет решающее значение. После этого я обратилась к Бахрейну.

— Наша цель — надежный политический прогресс, который сможет удовлетворить законные требования всех жителей Бахрейна. Начало этому положено тем диалогом, который был организован наследным принцем, и все участники должны присоединиться к нему.

Я добавила, что Бахрейн имел право обратиться за помощью силовых структур к соседним странам. Мы также приветствовали заявление стран Персидского залива, в котором говорилось о представлении пакета помощи для экономического и социального развития.

— Мы ясно дали понять, что внутренние силы безопасности не могут в одиночку решить проблемы, с которыми столкнулся Бахрейн, — продолжила я. — Насилие не является и не может быть решением существующих проблем. Эта роль отведена политическому прогрессу. Мы выразили свою озабоченность по поводу принятых мер непосредственно представителям руководства Бахрейна и будем продолжать действовать в этом направлении.

Отличия сказанного мной (по тону и по сути) от того, что я сказала в Каире, были минимальными, поэтому я чувствовала себя удовлетворенной, понимая, что мы не принесли в жертву свои ценности и свою репутацию. Немногие сторонние наблюдатели (если только вообще кто-либо) могли заметить какое-либо различие. Вскоре арабская авиация была в небе над Ливией.

Я хотела, чтобы у нас было больше возможностей добиваться поставленных целей в отношении Бахрейна и больше рычагов давления для обеспечения положительного результата. Все последующие месяцы мы продолжали делать публичные заявления, подчеркивая, что массовые аресты и грубая сила никак не согласовывались с законными правами граждан Бахрейна и препятствовали проведению необходимых реформ. Мы также продолжали тесно сотрудничать с правительством Бахрейна и его соседями по Персидскому заливу по ряду других вопросов.

В ноябре 2011 года в своей речи в Национальном демократическом институте в Вашингтоне я обратилась к некоторым вопросам, которые возникали относительно действий США и событий «арабской весны». Чаще всего мы слышали следующий вопрос: «Почему Америка продвигает демократию разными способами в разных странах? Иначе говоря, почему мы призываем Мубарака отказаться от власти в Египте и формируем международную военную коалицию, чтобы остановить Каддафи в Ливии, но при этом сохраняем отношения с Бахрейном и другими монархиями Персидского залива?»

Ответ, как я выразилась, лежит в весьма практической плоскости. Обстоятельства в разных странах существенно различаются, и «было бы глупо использовать шаблонный подход независимо от обстоятельств конкретно взятой страны». То, что было возможно и имело смысл в одной стране, могло оказаться невозможным или разумным в другой. Я добавила, что у США действительно было много важных национальных интересов в регионе и не всегда получалось обеспечить их, несмотря на все наши усилия.

— Мы всегда будем вынуждены делать одновременно несколько дел, — заявила я.

В отношении Бахрейна это было совершенно верным. У Америки всегда будут несовершенные партнеры, которые, вне всякого сомнения, и нас также считают несовершенными, и мы всегда будем сталкиваться с императивами, которые управляют нами, вынуждая соглашаться на несовершенные компромиссы.

* * *

Я видела это в феврале 2012, когда вернулась в Тунис, где началась «арабская весна». Отряды полицейского спецназа, предназначенные для разгона демонстрантов, ушли с улиц. В воздухе больше не висел запах перцового газа. Шум акций протеста стих. Умеренная исламистская партия одержала победу относительным большинством голосов в ходе открытых, многопартийных и заслуживающих доверия выборов. Ее лидеры пообещали соблюдать свободу вероисповедания и все права женщин. Соединенные Штаты обязались выделить Тунису значительные финансовые средства, и мы начали работать над планом развития торговли и инвестиций в экономику, чтобы она снова заработала. Новое правительство столкнулось со многими проблемами, и предстоящие годы обещали быть весьма непростыми. Однако были основания надеяться на то, что хотя бы в Тунисе обещания «арабской весны» будут реализованы.

Мне захотелось поговорить с молодыми людьми, которые представляли собой эмоциональное ядро революции и которые выиграют больше остальных, если демократия приживется в Тунисе. Около двухсот из них встретились со мной во дворце барона Д’Эрланже, в Центре арабской и средиземноморской музыки, который расположился на скале над морем. Я говорила о той непростой работе, которая потребуется для того, чтобы осуществить переход к демократии, и о роли их поколения в этом процессе. Затем я ответила на вопросы. Микрофон попросил молодой адвокат:

— Я думаю, среди многих молодых людей в Тунисе и в регионе существует глубокое чувство недоверия по отношению к Западу в целом и к США в частности. Многие наблюдатели отчасти объясняют этот всплеск экстремизма в регионе и в Тунисе именно этим скептицизмом. Даже среди самой умеренной и прозападной молодежи возникает ощущение безысходности и фатализма, когда дело доходит до возможности построения реального и прочного партнерства, основанного на взаимных интересах. В курсе ли США этой ситуации? Как вы думаете, сможем ли мы решить эту проблему?

Он затронул только одну из наших больших проблем. И я поняла, что то недоверие, которое испытывал он и многие другие молодые люди, было связано с компромиссами, к которым мы вынуждены были прийти на Ближнем Востоке.

— Мы знаем это, — ответила я. — И мы сожалеем об этом. Мы чувствуем, что такая ситуация не отражает ценностей Соединенных Штатов или же проводимой ими политики.

Я попыталась объяснить, почему Америка сотрудничала с диктаторами в регионе так долго, начиная с Бен Али в Тунисе, Мубарака в Египте и заканчивая нашими партнерами в зоне Персидского залива.

— Вы ведете речь о правительствах в Арабском регионе. Да, мы сотрудничали с ними. Мы сотрудничали с правительствами в этом регионе точно так же, как мы сотрудничали с правительствами в других регионах. Сейчас у нас весьма напряженные отношения с Россией и Китаем, потому что они не согласны с резолюцией Совета Безопасности об оказании помощи несчастному народу Сирии. Но мы не прерываем наше сотрудничество с Россией и Китаем по целому ряду вопросов только потому, что у нас есть серьезные разногласия с ними по другим вопросам. Поэтому я считаю, что необходимо признать реальность: правительства вынуждены сотрудничать друг с другом — и взглянуть на всю ситуацию в комплексе.

Я знала, что это был далеко не самый удовлетворительный ответ, но это была правда. Америка всегда будет делать то, за что она взялась, чтобы обеспечивать безопасность своего народа и продвижение своих основных интересов. Иногда это означает необходимость сотрудничества с партнерами, с которыми у нас имеются глубокие разногласия.

Однако есть еще одна деталь, которая часто забывается. Эту деталь, касающуюся США, легко пропустить на фоне газетных заголовков, которые сообщают об одном кризисе за другим. Соединенные Штаты пожертвовали огромное количество сил и средств, пожертвовали собственными гражданами, чтобы помочь другим народам во всем мире завоевать свободу. Глядя на заинтересованно слушавших меня молодых тунисцев, я приводила один пример за другим. В том числе я упомянула и то, как Америка помогла народам Восточной Европы покончить с «железным занавесом» и взрастила демократические режимы в Азии.

— Я не побоюсь впервые признаться в том, что мы, как и любая другая страна в мире, совершали ошибки. Я буду первой в истории, кто открыто признается в этом. Мы сделали много ошибок. Но я думаю, что если вы взглянете на исторические факты, то весь исторический опыт подтвердит: мы всегда были на стороне свободы, мы всегда защищали права человека, мы всегда были на стороне свободного рынка и экономических возможностей.

Молодой адвокат кивнул и сел.

Глава 16

Ливия: все необходимые меры

Махмуд Джибриль опаздывал.

Это было 14 марта 2011 года, чуть более месяца после падения режима Хосни Мубарака в Египте. Всеобщее внимание уже было приковано к следующему кризису в регионе, на этот раз в Ливии, стране с населением около 6 миллионов человек, расположенной между Египтом и Тунисом вдоль средиземноморского побережья Северной Африки. Протесты против авторитарного режима многолетнего ливийского диктатора, полковника Муаммара Каддафи, переросли в полномасштабное восстание после того, как он использовал против демонстрантов чрезмерную силу. Теперь Джибриль, ливийский политолог, кандидат наук из Университета Питтсбурга, направлялся на встречу со мной от имени повстанцев, ведущих борьбу с силами Каддафи.

Я была в полете всю ночь и прибыла в Париж рано утром, чтобы встретиться с министрами иностранных дел «Большой восьмерки», ведущих промышленно развитых стран: Франции, Германии, Италии, Японии, Великобритании, Канады, России и Соединенных Штатов. Мы должны были обсудить, что можно сделать, чтобы не допустить, чтобы Каддафи уничтожал свой народ. (Россия была исключена из этой группы стран в 2014 году после вторжения в Крым, и группа опять стала «Большой семеркой», как это и было до 1998 года.) К нам присоединились министры ряда арабских стран, которые требовали проведения энергичных международных действий по защите ливийского гражданского населения, в первую очередь от ВВС Каддафи. По прибытии в Париж я провела бóльшую часть дня за закрытыми дверями в напряженных дискуссиях с европейскими и арабскими лидерами, обеспокоенными тем, что превосходящие силы Каддафи переведены в полную боевую готовность, чтобы сокрушить повстанцев.

Когда я встретилась с президентом Франции Николя Саркози, он призвал Соединенные Штаты поддержать международную военную кампанию, чтобы остановить продвижение Каддафи к Бенгази, оплоту повстанцев в восточной части Ливии. Я понимала его обеспокоенность, но пока ему не удалось меня убедить. Соединенные Штаты на целое десятилетие увязли в долгих и трудных войнах в Ираке и Афганистане, и, прежде чем мы вступим еще в один конфликт, я хотела убедиться, что все последствия будут продуманы. Поддержит ли эту операцию международное сообщество, в том числе и соседи Ливии? Что представляли собой эти мятежники, которым мы будем способствовать, и будут ли они готовы возглавить Ливию, если режим Каддафи падет? Какова конечная цель наших действий? Я хотела лично встретиться с Махмудом Джибрилем, чтобы обсудить все эти вопросы.

Мой люкс в роскошном старинном отеле «Вестан-Вандом» на улице Риволи выходил на сад Тюильри, а из окна мне была видна Эйфелева башня, светящаяся огнями на фоне парижского неба. Красота и многоцветье Парижа были так далеки от ужасов, происходящих в Ливии!

Все началось по уже знакомой схеме. Сначала, в середине февраля 2011 года, в Бенгази был арестован видный правозащитник, что вызвало волну протестов, которые вскоре распространились по всей стране. Ливийцы, воодушевленные событиями в Тунисе и Египте, стали требовать права голоса в своем правительстве. В отличие от Египта, где армия отказалась стрелять по гражданскому населению, ливийские силы безопасности активно использовали оружие против безоружной толпы. Каддафи спустил на демонстрантов иностранных наемников и головорезов. Поступали сообщения о массовых убийствах, арестах ни в чем не повинных людей и пытках. Военных приговаривали к смерти за отказ стрелять в своих сограждан. В ответ на жестокие репрессии протесты переросли в вооруженное восстание, прежде всего в тех районах страны, которые уже давно испытывали недовольство оторванным от реальности правлением Каддафи.

В конце февраля Совет Безопасности ООН, находясь под впечатлением от жестокости ответных действий Каддафи, призвал к немедленному прекращению насилия и единогласно одобрил резолюцию о наложении эмбарго на поставки оружия в Ливию, «замораживании» активов лиц, причастных к нарушению прав человека, и членов семьи Каддафи, передаче ливийского дела в Международный уголовный суд. В конечном итоге суд обвинил Каддафи, его сына Сейф аль-Ислама Каддафи и начальника военной разведки Абдаллу Сенусси в совершении преступлений против человечности. США ввели также свои собственные санкции и приступили к оказанию экстренной гуманитарной помощи для нуждающихся в ней ливийцев. В конце февраля я поехала в Женеву, в Совет по правам человека ООН, чтобы напомнить международному сообществу, что оно обязано обеспечивать защиту основных прав человека и привлекать их нарушителей к ответственности. Я сказала, что Каддафи «перестал быть легитимным руководителем страны», а «народ Ливии открыто заявил: Каддафи пришло время оставить свой пост, именно сейчас, без всякого промедления и без дальнейшего применения насилия». За несколько дней до этого в том же зале во Дворце наций делегация Ливии категорически отказалась соблюдать лояльность Каддафи и заявила о своей поддержке повстанцев. «Молодежь нашей страны сегодня своей кровью пишет новую главу в истории борьбы и сопротивления», — заявил один из дипломатов.

Через неделю повстанцы в Бенгази сформировали Переходный национальный совет. Вооруженные ополченцы по всей стране, в том числе и в западных предгорьях, получали все более широкую народную поддержку, а сторонников режима становилось все меньше. Тогда Каддафи обрушил на них всю свою огневую мощь, которой они не могли противостоять. Его танки брали город за городом. Сопротивление начало ослабевать, и Каддафи пообещал, что выследит и уничтожит всех, кто выступил против него. Ситуация становится все более удручающей. Именно поэтому Джибриль и приехал в Европу, чтобы отстаивать дело повстанцев в международных инстанциях.

Ожидая его прибытия, я размышляла о Муаммаре Каддафи, одном из самых эксцентричных, жестоких и непредсказуемых диктаторов в мире. Он представал причудливой и порой леденящей кровь фигурой на мировой сцене, со своими яркими одеяниями, амазонками-телохранителями и чрезмерной риторикой. «Те, кто меня не любит, не достойны жить!» — заявил он однажды. Каддафи захватил власть в результате государственного переворота в 1969 году и построил руководство Ливией, бывшей итальянской колоний, на смеси современного варианта социализма, фашизма и культа личности. Несмотря на то что нефтяное богатство страны удерживало режим на плаву, его прихотливый стиль управления истощил экономику и подорвал основы государственных институтов Ливии.

Являясь страной, потворствовавшей терроризму, адептом Советского Союза и распространителем оружия массового поражения, режим Каддафи стал в 1980-х годах главным противником Соединенных Штатов. В 1981 году журнал «Ньюсуик» поместил на своей обложке фотографию Каддафи с подписью «Самый опасный человек в мире?». Президент Рейган назвал его «бешеным псом Ближнего Востока», а в 1986 году осуществил бомбардировку Ливии в отместку за устроенный в Берлине теракт, в результате которого, в соответствии с замыслом Каддафи, погибли американские граждане. Каддафи заявил, что в результате авиаударов погиб один из его детей, что еще больше обострило отношения.

В 1988 году ливийские агенты заложили бомбу, которая уничтожила самолет компании «Пан Америкэн», рейс 103, над Локерби, Шотландия. Погибли 270 человек. Тридцать пять пассажиров, летевших этим рейсом, были студентами Сиракузского университета в штате Нью-Йорк. Позже я познакомилась с некоторыми из их семей, представляя их в сенате США. В моих глазах Каддафи был преступником и террористом, к которому не могло быть никакого доверия. И многие из его соседей-арабов были с этим согласны. Большинство из них конфликтовали с ним на протяжении многих лет. В какой-то момент он даже планировал убить короля Саудовской Аравии.

Когда Кондолиза Райс встретилась с Каддафи в Триполи в 2008 году, он показался ей «неуравновешенным» и обладал, на ее взгляд, «слегка жутковатым очарованием». В 2009 году в Нью-Йорке, выступая на Генеральной Ассамблее ООН впервые за все сорок лет своего правления, он произвел фурор. Он привез с собой большой бедуинский шатер, но ему не разрешили установить его в Центральном парке города. На заседании ООН Каддафи выделили для выступления пятнадцать минут, однако оно продолжалось часа полтора. Его причудливая обличительная речь включала тирады об убийстве Кеннеди и о вероятности того, что вирус свиного гриппа был на самом деле разработанным лабораторным путем вирусом, созданным как биологическое оружие. Он предложил объединить израильтян и палестинцев в одно государство с названием Израстина, а также перенести штаб-квартиру ООН в Ливию, чтобы уменьшить неудобства после длительных перелетов со сменой часовых поясов и избежать риска террористических атак в Нью-Йорке. Короче говоря, это было весьма странное представление. Но для Каддафи — весьма типичное.

Несмотря на все это, в последние годы Каддафи пытался явить миру новое лицо, отказавшись от своей ядерной программы, налаживая отношения с международным сообществом и содействуя борьбе против «Аль-каиды». К сожалению, надежда на то, что он на старости лет начал, хотя бы отдаленно, напоминать настоящего государственного деятеля, исчезла, как только в стране начались протесты. Он сразу же превратился в прежнего кровавого диктатора Каддафи.

Все это (действия непокорного диктатора, его агрессия против гражданских лиц, опасное положение повстанцев) заставило меня задуматься над тем, что говорили многие мои зарубежные коллеги: не пора ли международному сообществу выйти за рамки гуманитарной помощи и санкций и принять решительные меры, чтобы остановить насилие в Ливии? И какую роль в этом должны играть Соединенные Штаты, чтобы обеспечить и защитить наши интересы?

За несколько дней до этого, 9 марта, я присоединилась к остальным членам администрации президента Обамы, отвечавшим за национальную безопасность, которые собрались в Ситуационном центре Белого дома, чтобы обсудить кризис в Ливии. Никто из присутствующих не горел желанием дать «зеленый свет» прямому вмешательству США. Министр обороны Роберт Гейтс считал, что у США нет в Ливии существенных национальных интересов. По мнению Пентагона, наиболее приемлемым вариантом военной операции являлось бы создание в Ливии бесполетной зоны, как это было сделано в Ираке в 1990-х годах, но этого вряд ли было достаточно для того, чтобы достичь значительного перевеса в пользу повстанцев. Сухопутные силы Каддафи были достаточно мощными.

На следующий день я, выступая перед конгрессом, заявила, что не время Америке в одностороннем порядке ввязываться в нестабильную ситуацию: «Я поддерживаю тех, кто считает, что при отсутствии международной поддержки Соединенные Штаты, действуя в одиночку, окажутся в ситуации, последствия которой непредсказуемы. И я знаю, что именно так считают наши военные». Слишком часто бывало так, что другие страны с готовностью заявляли о необходимости активных мер, а затем выжидательно смотрели на Америку, надеясь, что она взвалит на свои плечи все тяготы и возьмет на себя весь риск. Я напомнила конгрессу, что «мы создали бесполетную зону над Ираком. Однако это не помешало Саддаму Хусейну продолжать убийства людей на земле и не помогло заставить его покинуть свой пост».

Генерал в отставке Уэсли Кларк, старый мой друг, который возглавлял воздушные операции НАТО в Косово в 1990-х годах, подвел итог доводов против вмешательства в колонке комментатора «Вашингтон пост» от 11 марта: «Все наши усилия по обеспечению бесполетной зоны, скорее всего, будут недостаточными и запоздалыми. Мы опять, уже в который раз, собираемся заставить наших военных заниматься принудительной сменой режима в мусульманской стране, даже если мы не можем пока заставить себя признаться в этом. Так что давайте признаем, что основополагающих условий для успешного вмешательства просто не существует, по крайней мере на данном этапе: у нас нет четко заявленной цели, законных полномочий, гарантированной международной поддержки или адекватного военного потенциала непосредственно на месте проведения операции, а действия и намерения Ливии вряд ли предвещают ясный исход».

На следующий день развитие событий в Каире стало вносить в имевшиеся планы свои поправки. Длившееся более пяти часов заседание Лиги арабских государств завершилось тем, что представители более двадцати ближневосточных стран-участниц после ожесточенных дискуссий проголосовали за обращение в Совет Безопасности ООН с просьбой об установлении бесполетной зоны в Ливии. Лига арабских государств ранее приостановила членство режима Каддафи в своих рядах, и теперь она признала Переходный национальный совет повстанцев законным представителем ливийского народа. Это были значительные шаги организации, ранее известной как клуб автократов и нефтяных магнатов. Одним из главных инициаторов этого решения был египетский дипломат Амр Муса, который находился на посту Генерального секретаря Лиги арабских государств, но рассчитывал принять участие в предстоящих президентских выборах в Египте. Данная резолюция о бесполетной зоне была отчасти его ставкой на поддержку со стороны революционных группировок, которые помогли изгнать Мубарака. Короли из стран Персидского залива поддержали ее, отчасти чтобы показать своим склонным к протестам и выступлениям народам, что они поддерживают перемены. И, конечно же, все они ненавидели Каддафи.

Если арабы были готовы взять на себя инициативу, может быть, международное вмешательство не так уж невозможно. Безусловно, это усилит давление на Россию и Китай, которые в противном случае, скорее всего, наложили бы вето на всякое действие в Совете Безопасности ООН, за которое выступали бы только западные страны. Но в заявлении Лиги арабских стран использовалось выражение «гуманитарная акция» и не было прямого упоминания о военном вмешательстве. Я размышляла о том, каких усилий будет всем стоить остановить Каддафи и помешать ему и дальше уничтожать свой народ, если Амр Муса и другие действительно проявят готовность поддержать такое вмешательство.

Когда я приехала в Париж, там находился министр иностранных дел ОАЭ шейх Абдалла бен Заид Аль-Нахайян, влиятельный закулисный деятель ЛАГ. Мы встретились в моей гостинице перед торжественным обедом «Большой восьмерки», и я настойчиво расспрашивала его, насколько высока готовность арабских государств оказать необходимую поддержку. Готовы ли они к тому, что иностранные самолеты будут бомбить территорию Ливии? И, что еще более важно, готовы ли они сами отправить туда свою авиацию? Как ни странно, на оба вопроса шейх Абдалла бен Заид Аль-Нахайян ответил утвердительно.

Европейцы были настроены еще более воинственно. Мне пришлось столько всего выслушать о военном вмешательстве от Саркози, который всегда деятелен, подвижен, всегда полон кипучей энергии, любит быть в центре событий! Франция, бывшая колониальная держава в Северной Африке, поддерживала режим Бен Али в Тунисе, и произошедшая там революция там застала Саркози врасплох. Но в Египте Франция не была активно вовлечена в развитие событий, поэтому теперь у нее появился шанс подключиться для поддержки «арабской весны», показав тем самым, что она тоже выступает за перемены. Саркози находился также под влиянием французского общественного деятеля, интеллектуала Бернара-Анри Леви, который автостопом на грузовичках, перевозящих овощи, проехал от египетской границы в глубь Ливии, чтобы лично увидеть, что там происходит. Они оба были искренне обеспокоены судьбой ливийского народа, страдавшего от рук жестокого диктатора, и настаивали на необходимости каких-либо мер.

На торжественном обеде тем же вечером я встретилась с министром иностранных дел Великобритании Уильямом Хейгом, и он также поддержал точку зрения о необходимости активных мер. Если уж и Хейг полагал, что военная акция в Ливии была необходима, то это многое значило! Я знала, что он, как и я, остерегался принимать подобные решения без уверенности в их обоснованности, проработки стратегии и понимания, каковы будут результаты этих действий.

Вернувшись в отель, я встретилась с нашим послом в Ливии Джином Кретцем и нашим недавно назначенным специальным представителем у ливийских повстанцев Крисом Стивенсом, который ранее был поверенным в делах США в Триполи. Кретц был колоритной личностью, дерзким и забавным дипломатом из северной части штата Нью-Йорк. Когда его секретные телеграммы в Вашингтон, в которых говорилось о злоупотреблениях Каддафи, были преданы огласке на сайте «Викиликс», на Кретца в Триполи обрушились угрозы, его стали запугивать, и в конце декабря 2010 года я приняла решение из соображений необходимости обеспечения его личной безопасности вернуть его в Вашингтон. К концу февраля 2011 года, по мере того как обстановка в охваченной революцией стране становилась все напряженнее, были эвакуированы и остальные наши дипломатические сотрудники. Многие выехали на пароме на Мальту. Часто на этом маршруте паром преодолевает очень неспокойное, бурное море, но, к счастью, все добрались благополучно.

Стивенс был еще одним нашим талантливым дипломатом с многолетним опытом работы в регионе. Светловолосый харизматичный калифорниец, владеющий французским и арабским языками, он работал в Сирии, Египте, Саудовской Аравии и Иерусалиме. Крис был большим любителем и знатоком старинных ливийских историй и воспоминаний и с огромным удовольствием рассказывал малоизвестные исторические факты и шутки на местном диалекте. Я попросила Криса вернуться в Ливию, чтобы наладить контакт с Переходным национальным советом повстанцев в их цитадели в Бенгази. Это была сложная и опасная миссия, но США необходимо было иметь там своего представителя. Крис согласился и принял это назначение. Его мать любила говорить, что у него всегда песок в ботинках, он постоянно находился в непрестанном движении по всему Ближнему Востоку, работая там и тут, в поисках новых испытаний и приключений. За годы работы в подобных условиях он понял, что именно в таких трудных и опасных местах интересы США чаще всего оказываются под угрозой и их крайне важно защищать с помощью квалифицированной и тонкой дипломатии. Поздней весной он с небольшой командой сотрудников прибыл в Бенгази на борту греческого грузового судна, словно какой-нибудь посланник в XIX веке, и сразу же приступил к установлению взаимоотношений с гражданскими и военными руководителями повстанцев. Он проделал такую впечатляющую работу, что я позже ходатайствовала перед президентом о назначении его нашим следующим послом в Ливии после Кретца.

Наконец, около 10 вечера Джибриль прибыл в парижский отель «Вестэн» в сопровождении Бернара-Анри Леви, который помог организовать нашу встречу. Они были довольно необычной парой: бунтарь и философ. Трудно было сразу сказать, кто из них кто. Джибриль оказался больше похож на технократа, чем на смутьяна. Он был небольшого роста, в очках, с редеющими волосами и строгими манерами. Леви, напротив, имел яркую и стильную внешность, с длинными волнистыми волосами и расстегнутой практически до пупка рубашкой. Говорят, он заявил как-то: «Бог мертв, но моя прическа безупречна». (Я бы сказала, наверное, что бог жив, но я была бы не прочь иметь безупречную прическу!)

Джибриль показался мне внушающим уважение и в высшей степени воспитанным человеком, особенно для представителя повстанцев, которых могут в любой момент уничтожить. При Каддафи, до того как присоединиться к повстанцам, он занимал пост главы Национального совета по экономическому развитию. Ему, казалось, было вполне понятно, какая предстоит огромная работа по восстановлению страны, разрушенной десятилетиями жестокости и бесхозяйственности. Он рассказал нам о том, что сотни тысяч гражданских лиц в Бенгази оказались в опасности после того, как вооруженные силы режима двинулись в сторону города, напоминая своими действиями о геноциде в Руанде и этнических чистках на Балканах. Он умолял организовать международное вмешательство.

Пока Джибриль говорил, я пыталась присмотреться к нему получше. Мы научились на горьком опыте в Ираке, да и в других местах, что одно дело — убрать диктатора и совсем другое — помочь компетентному и авторитетному правительству занять его место. И если бы Соединенные Штаты согласились вмешаться в развитие ситуации в Ливии, мы бы делали большую ставку на этого политолога и его коллег. За четыре десятилетия Каддафи систематически избавлялся от тех, кто мог представлять угрозу его правлению, и до основания уничтожил общественные институты и политическую культуру в Ливии. Поэтому нам вряд ли удастся найти там идеального Джорджа Вашингтона, ожидающего своего часа. Учитывая все обстоятельства, Джибриль и те, кого он представлял, вполне вероятно, являлись лучшими, на что мы могли рассчитывать.

В последующем я доложила Белому дому о том, что я услышала в Париже, и о своих успехах в переговорах с нашими международными партнерами. Наши союзники по НАТО были готовы принять участие и даже взять на себя руководство любой военной операцией в Ливии. Лига арабских государств также поддерживала этот сценарий, а некоторые ее участники даже выражали готовность активно участвовать в боевых действиях против своего арабского соседа (яркое свидетельство того, как далеко зашел Каддафи). Я полагала, что при голосовании по принятию жесткой резолюции в Совете Безопасности мы сможем добиться численного преимущества. Ранее нам удавалось договориться с русскими и китайцами по вопросу о принятии в 2009 и 2010 годах жестких санкций против Северной Кореи и Ирана, и я полагала, что и в этот раз мы можем добиться того же. По результатам своей встречи с Джибрилом я решила, что была немалая вероятность того, что повстанцы окажутся партнерами, заслуживающими доверия.

Мнения членов Совета национальной безопасности США относительно того, насколько разумно начинать военное вмешательство в Ливии, разделились. Некоторые, в том числе представитель США при ООН Сьюзен Райс и помощник в Совете национальной безопасности Саманта Пауэр⁷², утверждали, что мы обязаны защищать гражданское население и предотвратить резню, если это в наших силах. Министр обороны Гейтс был категорически против военного вмешательства. Ветеран войн в Ираке и Афганистане и реалист в отношении того, что действительно находится в пределах возможности американских вооруженных силой, он полагал, что наши интересы в Ливии не оправдывают этих усилий. Мы все знали, что последствия вмешательства непредсказуемы. Однако войска Каддафи находились в тот момент в сотне миль от Бенгази и быстро приближались к этому городу. Мы понимали, что высока вероятность гуманитарной катастрофы, когда погибнут несметные тысячи людей. Если мы были намерены это предотвратить, необходимо было действовать немедленно.

Президент решил в качестве первого шага приступить к составлению оперативных планов и обеспечению принятия резолюции Совета Безопасности ООН по Ливии. Но было два сложных момента. Во-первых, Пентагон уже однозначно дал нам понять, что бесполетная зона сама по себе будет лишь символическим жестом, поэтому нам нужно было обеспечить поддержку со стороны ООН в случае необходимости более энергичных военных действий: права на применение «всех необходимых мер» для защиты мирных граждан. Во-вторых, президент хотел, чтобы участие США в военной операции было ограниченным, следовательно, нашим союзникам предстояло взять на себя больше нагрузки и даже обеспечивать осуществление большинства боевых вылетов. Для выполнения этих условий было необходимо приложить дополнительные дипломатические усилия, однако мы со Сьюзен были уверены, что это было возможно, и приступили к телефонным переговорам.

На следующий день на заседании Совета Безопасности в Нью-Йорке Россия настаивала на принятии слабой резолюции, призывавшей лишь к прекращению огня. Я считала, что была лишь отговорка, чтобы попытаться спутать нам карты и затормозить набиравший обороты процесс создания бесполетной зоны. Если бы нам не удалось убедить их не накладывать вето на нашу, более жесткую, резолюцию, она была бы обречена на провал. Помимо России, наше беспокойство вызывал также Китай, который имел право вето, а также некоторые непостоянные члены Совета Безопасности.

Утром 15 марта я вылетела из Парижа в Каир, чтобы встретиться с Амром Мусой и обратить его особое внимание на то, что большое значение имеет решительная поддержка странами — участницами Лиги арабских государств военного вмешательства, а также их согласие принять в нем активное участие. Было необходимо показать, что инициатива исходит именно от соседей Ливии, не от Запада, в противном случае все это не сработало бы. Муса подтвердил, что Катар и ОАЭ готовы предоставить самолеты и опытных летчиков, что было большим шагом вперед. Позже с таким же предложением выступила и Иордания. Я понимала, что эта поддержка поможет нам убедить колеблющихся членов Совета Безопасности в Нью-Йорке.

Каддафи облегчил нам работу, выступив 17 марта по телевидению и предупредив жителей Бенгази: «Сегодня вечером мы уже будем у вас, и пощады вам не будет». Он пообещал, что войска пройдут дом за домом в поисках «предателей», и велел ливийцам «хватать этих крыс». К тому времени я уже была в Тунисе и оттуда позвонила российскому министру иностранных дел Сергею Лаврову. Ранее он говорил мне, что Россия выступает категорически против бесполетной зоны, но с тех пор несколько непостоянных членов Совета Безопасности поддержали нашу резолюцию. Теперь было важно убедить россиян, что в Ливии все будет происходить по иному сценарию, нежели в Ираке или Афганистане, и открыто заявить о наших намерениях.

— Мы не хотим еще одной войны, — сказала я Лаврову. — Мы не хотим вводить наземные войска.

Однако, объясняла я, «наша цель — защитить гражданское население от жестокого массового уничтожения. Бесполетная зона — это мера необходимая, но недостаточная. Потребуются и другие действия. Время имеет решающее значение».

— Я учту слова о том, что вы не собираетесь развязывать очередную войну, — ответил он. — Но это не значит, что войны не будет.

Однако, добавил он, у русских нет намерения защищать Каддафи или спокойно наблюдать, как он уничтожает свой народ. Я объяснила, что наша резолюция будет включать предложение России о прекращении огня, но в нее также должны войти положения, дающие разрешение на международное военное вмешательство, в случае если Каддафи откажется прекратить наступление.

— Мы не можем проголосовать за, — сказал Лавров. — Но мы можем воздержаться, и тогда резолюция будет принята.

Это было все, что нам нужно. В том контексте воздержаться от голосования было почти то же самое, что проголосовать за. Позднее на прениях в Совете Безопасности, особенно по Сирии, Лавров утверждал, что его ввели в заблуждение относительно наших намерений. Эта неискренность поразила меня, поскольку Лавров, как бывший посол в ООН, не хуже всех остальных знал, что подразумевается под выражением «все необходимые меры».

Затем я позвонила Луишу Амаду, министру иностранных дел Португалии, которая была непостоянным членом Совета Безопасности. Даже если миновала опасность того, что на резолюцию будет наложено вето, необходимо было все-таки убедиться, что у нас есть большинство голосов и чем больше голосов мы получим, тем более значимым будет посыл нашей резолюции для Каддафи.

— Я хочу еще раз подтвердить, что Соединенные Штаты не заинтересованы, не намереваются и не планируют какое бы то ни было применение сухопутных войск или проведение наземной операции, — сказала я Амаду. — Мы полагаем, что, если эта резолюция будет принята, это станет серьезным сигналом опасности для Каддафи и людей из его окружения. Это может в значительной степени повлиять на то, какие действия он предпримет в ближайшие дни.

Он выслушал мои доводы и согласился проголосовать за.

— Не волнуйтесь, мы будем с вами, — сказал он мне.

Президент Обама позвонил президенту ЮАР Джейкобу Зуме и привел ему такие же доводы. Сьюзен лоббировала эту резолюцию среди своих коллег в Нью-Йорке. Французы и англичане тоже многое сделали для принятия данной резолюции. В конце концов результатом окончательного голосования стало 10 голосов за, 0 — против, при пяти воздержавшихся. Бразилия, Индия, Китай и Германия при голосовании присоединились к выжидательной позиции России. Теперь у нас на руках были полномочия для защиты гражданского населения Ливии «всеми необходимыми средствами».

Почти сразу проявились различные осложнения и серьезные противоречия между различными сторонами.

Президент Обама очень ясно дал понять и нашим сотрудникам, и нашим союзникам, что Соединенные Штаты будут участвовать в военной операции для обеспечения соблюдения резолюции ООН, но только в ограниченной форме. Для обеспечения бесполетной зоны, в первую очередь, необходимо было вывести из строя систему ПВО правительственных войск Ливии. Соединенные Штаты были лучше всего подготовлены и оснащены для выполнения этой задачи, чем любой из наших партнеров. Но президент хотел, чтобы авиация союзников взяла на себя инициативу в проведении военного вмешательства как можно раньше, и твердо стоял на том, что американские военнослужащие не будут в этом участвовать. «Нога нашего солдата не ступит на эту землю!» — это стало для нас своеобразным заклинанием. Все это означало, что нам необходима была широкая и хорошо скоординированная международная коалиция, которая могла бы и взять на себя инициативу после того, как американские крылатые ракеты и бомбардировщики расчистят для этого путь. Вскоре я выяснила, что объединить всех наших союзников в совместной миссии как единую команду будет намного труднее, чем кто-либо из нас мог предположить.

Саркози был готов возглавить международную коалицию. Накануне голосования в ООН он был самым активным сторонником международного военного вмешательства, и теперь он видел в этом возможность для Франции вновь играть роль крупной мировой державы. Он предлагал широкому кругу европейских и арабских стран собраться 19 марта, в субботу, в Париже на экстренный саммит для обсуждения выполнения резолюции ООН. Однако наш союзник по НАТО Турция в демонстративном порядке не была приглашена на этот форум. Между Саркози и премьер-министром Турции Эрдоганом отношения уже давно были напряженными из-за возражений Франции по поводу вступления Турции в Евросоюз. В дальнейшем Эрдоган стал занимать излишне осторожную позицию по Ливии, и Саркози начал предпринимать все меры, чтобы исключить Турцию из коалиции. Это оскорбление возмутило Эрдогана, и он стал еще более решительно высказываться против вмешательства.

Разговаривая с министром иностранных дел Турции Давутоглу, я попыталась, насколько это было возможно, смягчить эту болезненную реакцию.

— Прежде всего, я хочу заверить вас, что мы настоятельно советовали пригласить Турцию на саммит, — сказала я.

Как я и опасалась, Давутоглу был весьма огорчен. «Мы ожидаем начала операции в рамках НАТО, и вдруг в Париже проходит встреча, а нас не приглашают», — сетовал он, и не без оснований. Был ли это демарш Франции, или это явилось решением международной коалиции? Я объяснила, что саммит был организован французской стороной и что мы настаивали, чтобы сама военная операция проходила под руководством НАТО.

В Париже я передала послание президента Обамы о том, что мы ожидаем объединенного выступления всех союзников по коалиции. Как только мой самолет приземлился, я позвонила шейху Абдалле бен Заиду Аль-Нахайяну. Я уже рассказывала, что это оказался очень непростой разговор. Шейх Абдалла бен Заид угрожал вывести ОАЭ из участия в коалиции, поскольку США выступили с критикой действий Эмиратов в Бахрейне.

Затем, еще до начала официальной встречи, Саркози и британский премьер-министр Дэвид Кэмерон отвели меня в сторону и доверительно сообщили, что французские военные самолеты уже вылетели в направлении Ливии. Когда остальные узнали о том, что Франция поспешила начать операцию, это вызвало бурю негодования. Итальянский премьер-министр Сильвио Берлускони, такой же волевой и рвущийся на авансцену, как и Саркози, был особенно разгневан. В соответствии с негласным правилом, старые колониальные державы должны были взять на себя инициативу в решении кризисов в их бывших владениях. С учетом этой традиции позднее именно Франция направила свои войска в Мали и в Центрально-Африканскую Республику. Что касается Ливии, бывшей итальянской колонии, Берлускони считал, что Италия, а не Франция должна была возглавить коалицию. Более того, из-за своего стратегического местоположения, глубоко выдающегося в Средиземное море, Италия располагала естественными возможностями для обеспечения большей части воздушных боевых вылетов на ливийском направлении. Италия уже начала предоставлять некоторые из своих военно-воздушных баз для самолетов союзников по коалиции. И вот теперь Берлускони посчитал, что действия Саркози отодвигают его на задний план. Он пригрозил выйти из коалиции и закрыть доступ на базы своей страны.

Помимо ущемленного самолюбия, Берлускони и другие лидеры имели все основания для обид и беспокойства. По опыту войны на Балканах и в Афганистане нам было известно, что координировать многонациональные военные операции — дело сложное. Если нет четкого подчинения по линии командования и управления, если нет стремления совместно реализовывать единую стратегию, такие военные операции могут превратиться в опасную неразбериху. Представьте себе, что с десяток разных стран направили бы военные самолеты в Ливию, не координируя друг с другом свои полетные планы, цели и правила взаимодействия. В небе было бы столпотворение, была бы высокая вероятность какого-нибудь происшествия, в котором пострадали бы люди.

Поскольку США имели в своем распоряжении самый большой боевой потенциал, на начальном этапе мы взяли на себя руководящую и координирующую роль. Затем, по логике, руководство военным вмешательством должны были взять на себя страны НАТО. Альянс уже имел опыт объединенного военного командования и координации совместных действий в предыдущих конфликтах. Саркози эта идея не нравилась. По его мнению, это могло означать, что Франции достанется меньше славы. Он полагал также, что, если миссия в Ливии станет военной операцией НАТО, это может оттолкнуть арабский мир, который своей поддержкой помог поколебать общественное мнение перед голосованием в ООН. Катар и ОАЭ заявили о своей готовности направить самолеты, чтобы обеспечить бесполетную зону, — но не откажутся ли они предоставлять их, если операция будет проходить под флагом НАТО? Более того, блок НАТО строится на основе консенсуса, что означает, что любой член, включая Турцию, может заблокировать какие-либо действия. Нам пришлось приложить много усилий в ООН, чтобы закрепить формулировки, разрешавшие применение «всех необходимых мер» для защиты гражданского населения. Это было нужно для того, чтобы можно было не только помешать авиации Каддафи наносить удары по городам повстанцев, но и чтобы иметь возможность остановить его танки и наземные войска, прежде чем они достигнут Бенгази. Это получило неофициальное название «зоны, запретной для сухопутных войск». Но Эрдоган и другие настаивали исключительно на организации бесполетной зоны без ударов с воздуха по наземным целям. Саркози опасался, что, если НАТО будет, руководить операцией, нам в конце концов придется бессильно наблюдать, как горит Бенгази.

На парижской встрече так и не удалось выработать соглашения, что же должно последовать за первой, проходившей под руководством США, фазой вмешательства. Но, учитывая, что вооруженные силы Каддафи были на марше, а французские самолеты уже поднялись в воздух, времени для раздумий не оставалось. Я вышла перед телекамерами и объявила: «США обладают уникальным военным потенциалом, и мы задействуем его для оказания помощи нашим европейским и канадским союзникам и арабским партнерам с целью остановить дальнейшее насилие в отношении гражданских лиц. В регионе в том числе будет осуществлено эффективное обеспечение бесполетной зоны». Несколько часов спустя боевые корабли военно-морских сил США в Средиземном море выпустили более сотни крылатых ракет по таким целям, как объекты системы ПВО Ливии и крупные колонны бронетехники, двигавшиеся по направлению к Бенгази. Президент Обама, который совершал турне по Бразилии, сказал:

— Я хочу, чтобы американский народ знал, что применить силу не было нашим первым побуждением, и это принятое в конце концов решение далось мне нелегко.

Но, продолжал он, «все действия имеют свои последствия, а решение международного сообщества должно быть приведено в исполнение. Это и есть цель действий коалиции».

В течение следующих семидесяти двух часов средства ПВО Ливии были успешно уничтожены, а жители Бенгази были спасены от неминуемого уничтожения. Президента Обаму позже несправедливо критиковали за «скрытное руководство операцией» в Ливии, из-за спин других. Так говорить просто глупо. Чтобы осуществлять руководство такой миссией, понадобилось множество руководителей: спереди, сбоку и со всех других направлений, всем им потребовалось взять на себя ответственность, выполнить необходимую миссию и предотвратить гибель десятков тысяч человек. Никто в мире больше не взял на себя ту роль, которую сыграли мы, как в виде военной мощи, которая стала первым решительным ударом по силам Каддафи, так и в плане дипломатических усилий и способности построить и поддерживать совместные действия широкомасштабной коалиции.

К сожалению, отношения внутри Альянса в течение последующих нескольких дней становились все хуже. В понедельник, всего через два дня после парижского саммита, представители стран НАТО собрались в штаб-квартире блока в Брюсселе, чтобы попытаться решить свои разногласия. Однако встреча вскоре приобрела излишне эмоциональное течение, и представитель Франции покинул зал заседания, хлопнув дверью. Обе стороны решили идти ва-банк. Опасения, что турки будут настаивать на сокращении масштабов операции НАТО, оказались не напрасны, и французы отказались передавать руководящие функции кому-либо. В понедельник вечером президент Обама позвонил Эрдогану, чтобы объяснить еще раз, как важно предпринять «все необходимые меры», и подчеркнул, что это не будет подразумевать отправку сухопутных сил для вторжения в страну. Позже он беседовал с Саркози, который был готов передать НАТО контроль над бесполетной зоной при условии, что французы, англичане и другие члены коалиции получат возможность самостоятельно продолжить более активные действия в пределах «зоны, запретной для сухопутных войск». С нашей точки зрения, ведение двух параллельных операций было сопряжено с возможными трудностями. Однако мы согласились с Саркози в том, что отказываться от возможности поражать сухопутные силы Каддафи мы не можем, поскольку именно подразделения сухопутных сил были брошены на уничтожение населенных пунктов, находившихся под контролем повстанцев.

В ночь на понедельник произошел ужасный инцидент, который мог иметь далек идущие последствия для всех нас. Около полуночи истребитель F-15 «Страйк игл», который пилотировали два американских летчика, майор Кеннет Харни и капитан Тайлер Старк, получил механическое повреждение над территорией восточной части Ливии. Сразу после того, как самолет сбросил пятисотфунтовые бомбы на свои цели, он вошел в штопор. Оба летчика катапультировались, но из-за прореза в своем парашюте Старк приземлился далеко от предполагаемого места. Американская поисково-спасательная группа обнаружила Харни вскоре после его приземления, а вот Старка найти не удавалось. Я очень волновалась, думая об этом молодом человеке двадцати семи лет из Литтлтона, Колорадо, который был затерян где-то в Ливийской пустыне.

Удивительно, но Старка вскоре нашли дружественные нам ливийские повстанцы из Бенгази, которые позвали местного преподавателя английского языка в качестве переводчика. Оказалось, что у этого учителя, Бубакера Хабиба, были тесные связи с сотрудниками американского посольства. Все наши сотрудники к тому времени уже покинули страну, но у Бубакера сохранились их номера, и он сумел дозвониться до Ситуационного центра Государственного департамента. После этого звонка информация была передана в Пентагон, где был составлен план спасения Старка. Бубакер тем временем отвез его в гостиницу в Бенгази, где ему оказали первую помощь — у него были разрывы сухожилий в колене и лодыжке. Бубакер позже рассказал изданию «Вэнити феар», что он довел до повстанцев следующее: «У нас здесь американский летчик. Если его поймают или убьют, это будет означать конец международной операции. Поэтому позаботьтесь, чтобы он был цел и невредим». Ливийцы благодарили Старка, выражая свою признательность за вмешательство Соединенных Штатов, которые защищали их от войск Каддафи.

А мы в Вашингтоне все выдохнули с облегчением. В то же время мне становилось понятно, каковы могли быть условия компромисса между нашими союзниками, который помог бы найти нам выход из тупика. Если Турция согласилась бы не накладывать вето на действия по обеспечению «зоны, запретной для сухопутных войск» (то есть не участвовать в них, а просто воздержаться от блокирования такого решения НАТО), тогда мы могли бы убедить Францию передать НАТО всю полноту командования операцией.

Генеральный секретарь НАТО Андерс Фог Расмуссен сообщил мне, что он говорил с турками и выяснил, что арабы не будут возражать против своего участия в миссии под руководством НАТО, что было для Саркози одним из главных поводов для беспокойства. Как выяснилось, шейх Абдалла бен Заид Аль-Нахайян оказался в офисе Давутоглу в Анкаре, когда позвонил Расмуссен. Давутоглу передал телефон эмиратскому министру и дал ему возможность напрямую выразить свое согласие. Ответы из Катара и Лиги арабских государств были также положительными.

— Вы уже обсудили этот вопрос с Францией? — уточнила я у Расмуссена.

Он ответил:

— Французы сказали: одно дело, что арабы говорят в частных беседах, и совсем другое, что они заявляют публично.

Я сказала, что буду разговаривать с Давутоглу сама и тогда посмотрим, сможем ли мы заставить арабов дать письменные гарантии своей поддержки.

Позвонив Давутоглу, я подчеркнула, что Соединенные Штаты достигли договоренности с НАТО о том, что теперь Альянс должен принять на себя командование операцией.

— Мы хотим, чтобы передача полномочий прошла как можно более гладко. Нам нужна единая команда на одном театре военных действий. Мы должны гарантировать, что все аспекты, в том числе защита гражданского населения, включены в оперативные задачи миссии.

Это означало, что будут созданы и бесполетная зона, и «зона, запретная для сухопутных войск». С этим Давутоглу был согласен.

— Контроль и управление операцией должно быть единым и находиться в ведении НАТО, — сказал он. — Это важно для народа Ливии. Если операция будет проходить под эгидой ООН, а НАТО будет эту операцию только осуществлять, никто не будет рассматривать эти действия как крестовый поход Запада против Востока.

Я также позвонила министру иностранных дел Франции Алену Жюппе. «Я думаю, что мы готовы пойти на такой компромисс при определенных условиях», — ответил он мне. Если НАТО собиралось руководить военной операцией, то Франция хотела бы создать отдельный дипломатический комитет, составленный из всех стран, предоставляющих коалицию, в том числе арабов, для обеспечения контроля политической направленности данной операции. Это был жест вежливости, и я подумала, что мы можем на это согласиться.

Для того чтобы закрепить достигнутые договоренности, я провела селекторное совещание с участием французской, турецкой и британской сторон.

— Я считаю, что мы сумели достичь взаимопонимания. Я просто хотела бы полностью убедиться в этом. Очень важно, чтобы все мы выступали вместе как команда единомышленников по вопросу об ответственности НАТО в обеспечении бесполетной зоны и защиты гражданского населения в Ливии.

Затем я осторожно обсудила со сторонами условия, которые устраивали бы всех. К концу нашего разговора мы достигли компромиссного решения и заключили необходимое соглашение.

— Браво! — воскликнул Жюппе перед тем, как повесить трубку.

Вскоре НАТО официально взяло на себя командование и контроль над операцией, которая получила название «Объединенный защитник». Соединенные Штаты продолжали предоставлять коалиции жизненно важные данные разведки и наблюдения, что помогало наносить удары с воздуха, а также осуществлять дозаправку в воздухе, что позволяло авиации союзников дольше оставаться в небе над Ливией. Однако подавляющее большинство боевых вылетов было выполнено другими участниками коалиции, не американцами.

Военная кампания в Ливии длилась дольше, чем кто-либо из нас рассчитывал или предполагал, но мы не предпринимали рискованных шагов по высадке военного контингента, как опасались некоторые. Порой в коалиции возникали определенные трения, не раз приходилось то удерживать кого-то за руку, а то и выкручивать руки, чтобы удержать всех наших союзников вместе в едином строю. Но к концу лета 2011 года повстанцы оттеснили войска режима. В конце августа они захватили Триполи, и Каддафи с семьей бежал в пустыню. Революция успешно завершилась, и начался тяжелый труд по созданию новой страны.

* * *

В середине октября, когда Триполи был уже полностью освобожден, но Каддафи еще оставался на свободе, я решила посетить Ливию и предложить новому переходному правительству помощь и поддержку США. В Ливии повсюду было полно переносных зенитно-ракетных комплексов, и лететь привычным сине-белым «Боингом-757», украшенным нашей государственной символикой с головы до хвоста, было слишком опасно. С учетом этих обстоятельств для обеспечения утреннего рейса с Мальты в Триполи военные предоставили мне военно-транспортный самолет «С-17», который имел все необходимое защитное оснащение.

Буквально перед самым вылетом меня сфотографировала фоторепортер журнала «Тайм» Диана Уолкер. Я в этот в момент читала сообщение на своем смартфоне «Блэкберри». Спустя несколько месяцев этот снимок, ко всеобщему удивлению, стал интернет-хитом и основой для «мемов», известных как «эсэмэски от Хиллари». Идея была проста: интернет-пользователь берет пару фотографий (одну, где я с телефоном, а другую с изображением другого известного человека, тоже с телефоном в руках) и добавляет забавные подписи — что мы якобы друг другу пишем. На первом таком «меме» был президент Обама, лежащий развалившись на диване, подпись гласила: «Эй, Хил, че делаешь?» А я ему как будто отвечаю: «Миром управляю».

В конце концов я тоже решила принять участие в этом развлечении. Я представила свою собственную версию подписи, с изобилием интернет-сленга: «Пацталом [катаюсь по полу от смеха] @ [над вашим сайтом]! Нада итти — аврал. Пагаварим патом». Все это примерно можно перевести как «мне нравится ваш сайт». Я также пригласила создателей «эсэмэсок от Хиллари», двух молодых PR-специалистов из Вашингтона, Адама Смита и Стейси Лэмб, приехать ко мне в Госдепартамент. Мы сфотографировались все втроем. На снимке мы все одновременно читаем эсэмэс на своих телефонах.

Но в то время, когда Уолкер сделала свой снимок, мне, однако, было совсем не до шуток и развлечений. Я собиралась с силами перед началом предстоящего дня, который обещал быть изматывающим, в разрушенной войной столице с новым правительством, еще не имеющим полноценной власти и еще меньше опыта в управлении страной.

После благополучного приземления люк «С-17» открыли, с верхней ступеньки трапа самолета я огляделась вокруг и увидела толпу вооруженных и бородатых ополченцев, ожидавших меня внизу. Они были из пострадавшего от боевых действий города Зинтан, который находится в гористой местности северо-запада Ливии. Он стал одним из главных очагов революции. Триполи в то время был разделен на зоны контроля (достичь договоренности о которых было непросто) различных формирований ополченцев. Аэропорт попал в зону ответственности бригады Зинтана. Моя служба безопасности очень нервничала, я их такими еще никогда не видела. Я сделала глубокий вдох и начала спускаться вниз по трапу. К моему удивлению, бойцы ополчения стали скандировать: «Аллах велик!» и «США!». Они махали мне и одобрительно поднимали кверху ладони, показывая знак победы: V. Вскоре я была уже в гуще этой буйной, ликующей толпы горцев. Некоторые протягивали свои автоматы товарищам — подержать, — пока они протиснутся сквозь плотную толпу и встанут рядом со мной, чтобы сфотографироваться, другие похлопывали меня по спине или жали мне руку. Курт Олссон, начальник моей охраны, оставался внешне невозмутимым, но я представляю, скольких седых волос ему все это стоило.

Повстанцы взяли свои автоматы, забрались на внедорожники и пикапы, на которых было установлено тяжелое вооружение, и сопровождали мой кортеж по городу. Они агрессивно сметали с пути любые автомобили и с воодушевлением размахивали руками, поравнявшись с моей машиной. На улицах Триполи повсюду было граффити революционного содержания: на некоторых высмеивали и проклинали Каддафи, на других прославляли победы и провозглашали лозунги повстанцев. Вскоре мы прибыли в офис крупной исламской благотворительной организации, который новое правительство использовало как свою импровизированную штаб-квартиру.

После встречи с председателем Переходного национального совета Ливии Мустафой Абдель Джалилем я прошла в кабинет Джибриля, лидера повстанцев, с которым я познакомилась в Париже. Сейчас он исполнял обязанности премьер-министра. Он встретил меня, широко улыбаясь, и я сказала:

— Я горжусь тем, что стою здесь, на земле свободной Ливии.

На встречах с Джалилем и Джибрилем мы обсудили многие проблемы, с которыми столкнулось новое правительство. Больше всего их волновала опасность, которую пока по-прежнему представлял Каддафи со своими сторонниками. Я заверила новых руководителей, что НАТО будет продолжать свою миссию по защите ливийского гражданского населения до тех пор, пока бывший диктатор не будет обнаружен и полностью разгромлен. Затем я затронула еще одну тему.

Любое правительство, в первую очередь, должно обеспечивать безопасность и правопорядок. В Ливии организовать это было очень непросто. В отличие от Египта, где армия и силы безопасности после падения режима Мубарака остались в основном без изменений, в Ливии к настоящему времени эти структуры были полностью уничтожены. А наличие такого большого количества независимых вооруженных формирований в Триполи и по всей стране, пусть даже столь дружественно настроенных, как бойцы бригады Зинтана, осложняло ситуацию и мешало ее стабилизации. Крайне важно было объединить всех ополченцев в единую армию, подчиняющуюся гражданскому правительству, обеспечить правопорядок, не допускать самосудов и сведения счетов, а также конфисковать все оружие, которое наводнило страну. Соединенные Штаты были готовы помочь новому правительству на всех этих направлениях, но именно правительство должно было взять на себя контроль над этой деятельностью, чтобы добиться конкретных результатов. Джибриль и остальные присутствующие согласно кивали и обещали сделать это направление приоритетным.

По завершении этих встреч я поспешила на открытую дискуссию со студентами и гражданскими активистами в Университете Триполи. Каддафи сделал все, что мог, чтобы препятствовать появлению волонтерских групп, неправительственных организаций, независимых средств массовой информации и независимых наблюдателей, контролирующих деятельность правительства, — важных составляющих гражданского общества. Я выразила надежду, что собравшиеся готовы и способны сыграть позитивную роль на следующем этапе истории Ливии. История свидетельствует, что одно дело — сместить тирана и совсем другое — создать новое правительство, которое обеспечит своему народу достойную жизнь. Демократия в Ливии могла столкнуться с серьезными проблемами. Обеспечат ли повстанцы чаяния народа и новое будущее страны?

Один за другим студенты и активисты вставали и задавали вдумчивые и практические вопросы относительно того, как строить новую демократию. «У нас нет политических партий», — заметила одна молодая женщина, которая обучалась на инженера. Она спросила, как ливийцы должны «побудить свой народ больше участвовать в политической жизни, учитывая, что через какие-то год-два нам предстоит провести выборы и избрать парламент нашей страны и президента». Встала другая молодая женщина, студентка медицинского факультета.

— Мы совсем мало знаем о демократии, — начала она. — Какие шаги, как вы думаете, следует нам предпринять, чтобы свобода слова стала неотъемлемой чертой ливийской жизни?

У этой молодежи было отчаянное стремление жить в «нормальной стране», которая будет иметь выход на мировые рынки и иметь все права, которые, как им было известно, уже давно есть у американского народа и у других народов мира. И, в отличие от некоторых молодых людей, с которыми я встречалась в соседнем Египте, они были готовы отложить в сторону свои разногласия, учиться на чужом опыте и ошибках и включиться в политический процесс. До создания свободной Ливии было еще очень далеко — они начинали, по сути, с нуля, — но эти молодые люди поразили меня своей вдумчивостью и решимостью создать ее.

Прежде чем покинуть Триполи, я побывала в местной больнице, чтобы навестить раненых бойцов и гражданских лиц, принимавших участие в революции против Каддафи. Я разговаривала с молодыми людьми, которые лишились рук или ног, с врачами и медсестрами, потрясенными увиденными страданиями. Я пообещала им, что Соединенные Штаты будут оказывать медицинскую помощь, а в самых сложных случаях даже перевозить пациентов в больницы в США.

Напоследок я побывала в резиденции нашего посла в Ливии, Джена Кретца, где временно размещалось наше посольство. Во время революции бандиты и убийцы преступного режима Каддафи разграбили и сожгли здание нашего посольства (все американские сотрудники были тогда уже эвакуированы), поэтому теперь наши вернувшиеся дипсотрудники расположились в гостиной Джена. Я поразилась твердости и решимости этих отважных американских дипломатов. Мы слышали звуки выстрелов вдалеке, и я гадала, сражение ли это или празднование победы. Сотрудники посольства, казалось, уже привыкли к этому. Пожимая руку каждому из них, я благодарила их за беспримерно сложную работу и самоотверженность.

Вылетев из Триполи, самолет «C-17» быстро набрал высоту. Сколько всяких событий произошло за те девять месяцев с тех пор, как я вылетела в Доху, чтобы предупредить лидеров Ближнего Востока, что, если они не поддержат реформы, их регион погрузится в хаос и забвение!

Первые выборы прошли в Ливии летом 2012 года. Судя по всему, несмотря на опасения обострения ситуации, голосование прошло нормально и почти без нарушений. После того как ливийцы более сорока лет не принимали участия в политической жизни при режиме Каддафи, на избирательные участки пришли около 60 % населения, что обеспечивало достаточно широкую картину общественного представительства. Сначала люди шли отдать свои голоса за народных избранников, а затем они вышли на улицы и праздновали это событие.

Я переживала, что проблемы, с которыми придется столкнуться переходному правительству, могут оказаться слишком тяжелыми даже для лидеров, имеющих самые благие намерения. Если бы новое правительство смогло укрепить свою власть, обеспечить безопасность, использовать нефтяные доходы для восстановления страны, разоружить боевиков и изгнать из страны экстремистов, тогда у Ливии был бы шанс построить стабильное демократическое общество. В противном случае было крайне сложно сделать так, чтобы чаяния революционного народа превратились в свободное, безопасное и процветающее будущее. Но, как мы вскоре убедились, в случае своего фиаско страдать пришлось бы не только ливийцам.

Глава 17

Бенгази: под ударом

11 сентября 2012 года посол Крис Стивенс и сотрудник отдела управления информацией Госдепартамента Шон Смит погибли в результате террористического акта против нашего дипломатического комплекса в Бенгази, Ливия. Двое сотрудников ЦРУ и Тайрон Вудс были убиты несколькими часами позже во время нападения на расположенный неподалеку жилой комплекс сотрудников ЦРУ.

До работы в Государственном департаменте Шон Смит шесть лет прослужил в ВВС. На дипломатической службе за последние десять лет он работал в наших посольствах и консульствах в Претории, Багдаде, Монреале и Гааге.

Друзья и сослуживцы из подразделения «морских котиков», а позже коллеги из ЦРУ называли Тайрона Вудса «Рон». Он несколько раз бывал на заданиях в Ираке и Афганистане. Кроме огромного боевого опыта, он также имел диплом с отличием по уходу за больными и был сертифицированным фельдшером. У них с женой, Дороти, было трое сыновей. Один из них родился всего несколько месяцев до того, как погиб отец.

Глен Доэрти, для всех — просто Буб, тоже был бывшим «морским котиком» и опытным фельдшером. Он также побывал в некоторых самых опасных странах на земле, включая Ирак и Афганистан, и всегда был готов пожертвовать своей жизнью ради своих соотечественников. И Глен, и Тайрон применили свои навыки и опыт для защиты персонала ЦРУ в Ливии.

Посол Крис Стивенс, единственный из этих четверых, которого я имела честь знать лично, был талантливым дипломатом, а также обаятельным и необычайно располагающим к себе человеком. Когда я попросила его весной 2011 года взять на себя опасную миссию налаживания контактов с ливийским руководством повстанцев в Бенгази во время революции, а позже возвратиться в Ливию в качестве посла после падения режима Каддафи, он с готовностью согласился. Крис понимал, что это опасно, и осознавал, насколько сложно будет содействовать восстановлению этой разрушенной страны, но он понимал также и то, что здесь затронуты жизненно важные интересы Америки и ее национальной безопасности. Учитывая его многолетний опыт работы в регионе и талант ведения тонкой и деликатной дипломатической работы, при рассмотрении кандидатур на эту должность выбор, естественно, пал на него.

Смерть этих бесстрашных сотрудников при исполнении обязанностей была для нас сокрушительным ударом. В конечном счете, я как госсекретарь была в ответе за безопасность своих сотрудников, и я особенно остро почувствовала это в тот день, когда погибли эти четверо.

Одним из самых трудных решений для нашей страны и ее руководителей всегда было отправлять тех, кто служит нашему народу, туда, где опасно. Несомненно, больше всего я сожалею, что за годы своего руководства не все из этих сотрудников благополучно вернулись домой. Я часто думаю о семьях, которые потеряли родных и близких, защищая нашу страну. Некоторым утешением может служить то, что они погибли, выполняя ответственную задачу, что народ всегда будет благодарен им за это, но, по большому счету, мы все мало что можем сказать или сделать, чтобы заполнить зияющую рану, оставшуюся после их гибели.

Самый лучший способ почтить их память — это сделать все необходимое для того, чтобы мы могли всегда защитить тех, кто выполняет свою работу за рубежом, и не допускать подобных потерь в будущем.

* * *

С первого же дня пребывания на посту главы Госдепартамента я отдавала себе отчет в том, что террористы могут нанести удар по любому из наших более чем 270 дипломатических представительств по всему миру. Это достаточно часто случалось и раньше, и тот, кто одержим идеей нападения на Америку, вряд ли оставит свои попытки. В 1979 году в Иране пятьдесят два американских дипломата были взяты в заложники и находились в плену 444 дня. В результате нападения группировки «Хезболла» на наше посольство и казармы морской пехоты США в Бейруте в 1983 году погибли 258 американцев и более ста человек из других стран. В 1998 году «Аль-каида» совершила теракты против наших посольств в Кении и Танзании. При взрывах погибло более двухсот человек, в том числе двенадцать американцев. Я отчетливо помню, как стояла рядом с Биллом на авиабазе «Эндрюс», когда останки тех, кто там погиб, доставили в США.

В общей сложности с 1970-х годов террористы убили шестьдесят шесть сотрудников дипломатических представительств США и более сотни сотрудников, работавших по контракту, а также представителей местного персонала. Только в период между 1973 и 1979 годами в результате террористических нападений погибло четыре американских посла. С 2001 года произошло более ста нападений на дипломатические объекты США в различных странах мира и почти два десятка непосредственных нападений на дипломатический персонал. В 2004 году при нападении на наше генконсульство в Джидде, Саудовская Аравия, боевики убили девять человек, в том числе пятерых из местного персонала. В мае 2009 года в результате взрыва бомбы на обочине дороги в Ираке погибли Терри Барнич, заместитель руководителя нашей группы по оказанию помощи переходному правительству. В марте 2010 года была застрелена вместе с мужем Лесли Энрикес, беременная двадцатипятилетняя сотрудница консульства США в Хуаресе, Мексика. В августе 2012 года сотрудник Агентства США по международному сотрудничеству Рагаэ Саид Абдель-Фаттах был убит террористом-смертником в Афганистане. По состоянию на 2014 год 244 американских дипломатических работника, находясь за рубежом, погибли при исполнении своих обязанностей, навсегда вписав свои имена в историю нашей страны.

Дипломатическую службу, исходя из самой сути этого понятия, часто приходится вести там, где опасно, где национальная безопасность Америки находится под угрозой. Мы вынуждены очень точно оценить, стоит ли ради достижения приоритетных задач национальной безопасности идти на жертвы, необходимые для ее обеспечения. Как государственный секретарь, я отвечала почти за семьдесят тысяч сотрудников и всегда испытывала глубокое восхищение теми, кто отважился на риск, с которым связана эта служба, несущая наш флаг туда, где это наиболее необходимо. Каждый день, приходя на работу, в холле здания имени Гарри Трумэна сотрудники и сотрудницы Госдепартамента проходят мимо памятной доски с высеченными в мраморе именами этих 244 погибших дипломатов. Это постоянное напоминание об опасности, которой подвергают себя представители США по всему миру. Я была очень обрадована (хоть и не была удивлена), узнав в Госдепартаменте, что после крупных терактов против Соединенных Штатов количество заявок о приеме на дипломатическую службу только возросло. Люди хотят работать на благо своей страны, даже если это означает, что они будут находиться в опасности. Это лучше всего говорит о характере и самоотверженности тех, кто представляет США на международной арене.

События сентября 2012 года и выбор, сделанный в первые дни и недели до и после них, резко обнажают некоторые из сложнейших проблем американской внешней политики — и стоящие за каждым принимаемым нами решением человеческие жизни, которых это решение будет стоить нам. Нашим дипломатам приходится балансировать на тонкой грани между необходимостью действовать в сложных и опасных условиях и необходимостью оставаться при этом в безопасности. Как представители страны, которая направляет их туда, мы должны делать как можно больше, чтобы защитить их, не мешая им при этом делать свою важную работу. Мы должны оставаться открытыми к миру в такое время, когда любая провокация может вызвать антиамериканские выступления по всему миру, а разветвленные сети террористических группировок продолжают вынашивать планы новых нападений. В конечном итоге эти задачи сводятся к следующему: готовы ли мы нести бремя американского лидерства в опасные времена?

Отчасти ответ на этот вопрос мы получили из независимого расследования террористических актов в Бенгази, в котором было отмечено следующее: «Полное исключение фактора риска в американской дипломатии практически невозможно, учитывая то, что правительству США приходится обеспечивать свое присутствие в тех странах, где как раз крайне не хватает стабильности и безопасности, как не хватает и государственной поддержки, которая порой почти отсутствует».

Стремиться к тому, чтобы свести риск к минимуму, необходимо, но полностью исключить всякий риск можно только одним способом — совершенно уйти из страны, представляющей повышенную опасность для персонала дипмиссий и других организаций, и приготовиться принять на себя ответственность за последствия, которые непременно появятся в той зияющей пустоте, которая останется после нашего ухода. Когда где-либо в горячей точке на международной арене нет американского присутствия, там получает распространение экстремизм, наносится ущерб нашим интересам, а наша безопасность даже на внутреннем уровне оказывается под угрозой. Некоторым кажется, что это предпочтительнее, однако я не разделяю эту точку зрения. Отступление и уход — это не ответ, это не делает мир безопаснее, да это просто не в нашем характере. Сталкиваясь с неудачами и трагедиями, американцы всегда лишь упорнее работали и делали необходимое дело еще лучше, чем прежде. Мы стараемся учиться на своих ошибках и не допускать их повторения. И мы не уклоняемся от проблем в будущем. Именно так мы должны поступать и впредь.

События, которые произошли в сентябре, часто называют «неясной боевой обстановкой», то есть такой, когда информация просачивалась с трудом, а поступавшие сообщения были противоречивы или неполны. Это очень затрудняло, находясь в Вашингтоне, понимать, что же на самом деле происходило на местах, за тысячи километров отсюда. К большому сожалению, так продолжалось довольно долго, отчасти из-за продолжавшихся в Ливии беспорядков. И, несмотря на все усилия представителей нашего правительства (в том числе представителей Белого дома, Госдепартамента, вооруженных сил, разведывательного сообщества, ФБР, независимого Наблюдательного совета по отчетности⁷³ и восьми комитетов конгресса), полной ясности, что же именно там происходило, так и не удастся добиться. Скорее всего, никогда нельзя будет с полной достоверностью сказать, что именно произошло той ночью, как это произошло или почему это произошло. Но не следует путать отсутствие достоверных сведений с нежеланием приложить достаточно усилий, чтобы выяснить истину или сообщить ее американскому народу. Я благодарна множеству преданных своему делу профессионалов, которые трудились не покладая рук, старались, как могли, найти ответы на все вопросы.

Все, о чем пойдет речь ниже, основано на моих личных впечатлениях и воспоминаниях, а также на информации, полученной в течение последующих дней, недель и месяцев после проведения целого ряда тщательных расследований, в особенности тех, которые провел независимый Наблюдательный совет по отчетности (ему было поручено установить все факты, ничего не утаивая). Несмотря, как ни печально, на значительное количество дезинформации, спекуляции и прямого обмана со стороны некоторых политиков и средств массовой информации, более года подробные отчеты ряда авторитетных источников продолжают обогащать наше понимание тех событий.

* * *

Утро 11 сентября 2012 года началось как любое другое ничем не примечательное утро, хотя немного найдется дней, столь же памятных для нашей страны. Каждый год 11 сентября, с тех пор как случились события 11 сентября 2001 года, я вспоминаю тот страшный день. Не прошло еще и года с момента моего вступления на должность сенатора от штата Нью-Йорк, когда сенат был потрясен террористическими актами против башен-близнецов Всемирного торгового центра. Тот день начался с того, что сотни людей бежали вниз по лестнице из здания Капитолия, а закончился тем, что сотни членов конгресса стояли на тех же ступенях и в едином впечатляющем порыве пели «Боже, благослови Америку». Этот день оказал на меня неизгладимое впечатление и сформировал во мне неустанное стремление всячески содействовать восстановлению Нью-Йорка и защищать его от возможности подобных терактов в будущем. Находясь под влиянием этих воспоминаний, я вышла из дома и направилась в Госдепартамент.

Приехав через несколько минут в офис, я первым делом, как всегда, должна была ознакомиться с ежедневной разведывательной сводкой о развитии ситуации в области национальной безопасности, в том числе и последние сообщения о террористических угрозах по всему миру. Все высокопоставленные руководители в нашем правительстве получают такую сводку каждый день. Ее готовит группа глубоко преданных делу аналитиков из разведки, которые работают над ее составлением всю ночь, а затем каждое утро перед рассветом разъезжаются в разные концы по всему Вашингтону, чтобы лично доставить и в устной форме изложить свои отчеты.

Последние несколько месяцев были весьма непростым периодом на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Обострилась гражданская война в Сирии, и потоки беженцев хлынули в Иорданию и Турцию. В Египте усилилась деятельность «Братьев-мусульман», их противостояние с национальной армией поставило под сомнение достижения «арабской весны». Подразделения «Аль-каиды» в Северной Африке, Ираке и на Аравийском полуострове продолжали представлять угрозу региональной безопасности.

8 сентября по египетскому спутниковому каналу, который смотрят зрители по всему Ближнему Востоку, был показан провокационный четырнадцатиминутный видеофильм. Он являлся якобы лишь трейлером полнометражного фильма под названием «Невинность мусульман». В целом ряде репортажей пресса сообщала, что в этом видео-ролике была представлена «балаганная карикатура на пророка Мухаммеда». Фильм содержал «оскорбительные высказывания о нем, которые часто повторяют исламофобы», вплоть до сравнений его с ослом. В одном из этих репортажей даже утверждалось, что в этом фильме пророка «обвиняют в гомосексуализме и растлении малолетних». Многие египетские зрители были глубоко возмущены, и эта реакция яростного неприятия получила быстрое распространение по всему Ближнему Востоку и Северной Африке, поскольку эта тема постоянно обсуждалась в Интернете. И хотя правительство США не имело абсолютно никакого отношения к этому видео, многие обвинили в нем именно Америку.

В годовщину событий 11 сентября появился еще один потенциально опасный фактор, что, как и каждый год в этот день, побудило глав нашей разведки и сил безопасности действовать с максимальной осторожностью. Однако руководители разведывательного сообщества, как они позднее утверждали в своих показаниях, не направляли каких-либо указаний, информирующих о конкретных угрозах, в адрес каких-либо американских дипломатических представительств на Ближнем Востоке и в Северной Африке.

Тем же утром я вышла из своего офиса и пошла в зал, где должен был принести присягу как официальный поверенный наш новый посол в Гане Джин Кретц, который только недавно оставил дипломатический пост в Ливии. Примерно в это же время на другом конце мира в Каире молодежь начала собираться на улице возле посольства США в знак протеста против оскорбительного видео. Акция протеста была организована исламистскими лидерами ортодоксального толка. В толпе протестующих было более двух тысяч человек. Они скандировали антиамериканские лозунги, размахивая черными знаменами джихада. Несколько демонстрантов взобрались на стены и разорвали в клочья большой американский флаг, заменив его черным флагом. В конце концов прибыли подразделения египетской службы безопасности, но акция протеста продолжалась. К счастью, никто из наших людей не пострадал в столкновении с демонстрантами. Журналисты и другие лица в толпе протестующих через социальные сети передавали гневные выкрики об этом видеофильме. Один молодой человек сказал: «Это очень естественная реакция на оскорбление нашего пророка». Другой настаивал: «Этот фильм необходимо немедленно запретить, а правоверным мусульманам должно быть принесено извинение».

Уже не в первый раз провокаторы использовали материалы оскорбительного содержания, чтобы добиться проявлений народного гнева в мусульманском мире, которые часто сопровождаются гибелью людей в результате столкновений. В 2010 году пастор по имени Терри Джонс из Флориды объявил, что собирается сжечь Коран, это священную книгу мусульман, в ознаменование девятой годовщины терактов 11 сентября. Его угрозы были подхвачены и многократно усилены экстремистами, которые устроили широкомасштабные акции протеста. В то время меня поразило, как одному подстрекателю из крошечной церкви городка Гейнсвилл, штат Флорида, удалось создать столько проблем. Но последствия его угрозы оказались весьма осязаемыми. Министр обороны США Боб Гейтс лично позвонил Джонсу и сообщил ему, что его действия поставили под угрозу жизни американских и коалиционных солдат и мирных жителей в Ираке и Афганистане. Джонс согласился отложить свою акцию, и годовщина прошла без эксцессов. Затем, в марте 2011 года, он вновь вернулся к своей идее и действительно сжег Коран. Предупреждения Боба Гейтса оказалось трагически пророческими, поскольку разъяренная толпа в Афганистане подожгла здание представительства ООН и убила семь человек. Выступления, окончившиеся гибелью людей, вновь вспыхнули в феврале 2012 года после того, как американские военные случайно сожгли религиозные тексты на базе ВВС «Баграм» в Афганистане. Четверо американцев погибли. Теперь Джонс подключился к рекламированию этого нового видео с оскорблениями пророка Мухаммеда, и была высока вероятность того, что история вновь повторится.

Продолжая следить за развитием ситуации в Каире, я направилась в Белый дом на встречу с министром обороны Леоном Панеттой и советником по национальной безопасности Томом Донилоном. Вернувшись к себе в офис, я работала весь остаток дня в тесном контакте со старшими руководителями Государственного департамента. Мы внимательно следили за информацией, поступавшей из нашего посольства. Наш посол в Египте Энн Паттерсон, которая оказалась в этот момент в Вашингтоне, приехав для консультаций, постоянно была на связи со своим заместителем, а также говорила по телефону с представителями властей в Египте, настаивая на том, чтобы они взяли ситуацию под контроль. Мы все вздохнули с облегчением, когда дальнейшего насилия удалось избежать.

Позже мы узнали, что по мере того, как разворачивались события в Каире, посол США в соседней Ливии Крис Стивенс в это время находился в поездке во втором по величине городе страны Бенгази.

Со времени моего визита в Триполи в октябре 2011 года в Ливии произошло много разных событий. Через два дня после того, как я покинула столицу Ливии, был схвачен и убит полковник Муаммар Каддафи. В начале июля 2012 года в стране состоялись первые парламентские выборы, а в августе переходное правительство передало власть новому Всеобщему народному конгрессу. Крис рассказывал, что церемония передачи власти стала для него самым ярким событием за все время его пребывания на посту посла. Крис со своими сотрудниками работали в тесном контакте с новыми руководителями Ливии, которые пытались разрешить непростые задачи создания демократического правительства, а также обеспечения безопасности и создания сферы услуг в стране, истощенной десятилетиями тирании. Необходимо было объединить бойцов повстанческих формирований, таких, которые встречали меня в аэропорту и охраняли мой кортеж годом ранее, под общим централизованным командованием. На руках у населения появилось много оружия, которое нужно было отобрать. Необходимо было организовать выборы, создать демократические институты и обеспечить демократические процессы. Поддержание законности и порядка по-прежнему оставалось серьезной проблемой.

В феврале 2012 года я направила заместителя госсекретаря Тома Найдса в Триполи, а в марте принимала в Вашингтоне исполняющего обязанности премьер-министра Абдурахима эль-Кейба. Мы предложили помочь правительству организовать охрану границ страны, оказать содействие в проведении разоружения, демобилизации ополчения и вовлечении бывших боевиков в службы безопасности или возвращении их к гражданской жизни. В июле последовал визит в Ливию еще одного представителя США — заместителя госсекретаря Билла Бернса. Я продолжала поддерживать контакт с руководителями ливийского правительства по телефону. В частности, в августе я провела телефонные переговоры с президентом ливийского Всеобщего народного конгресса Мохаммедом Магариафом, а также получала регулярные сводки от всех наших групп сотрудников как в Вашингтоне, так и в Триполи, о том, что предпринимает правительство США, чтобы помочь новому ливийскому правительству. Был достигнут некоторый прогресс в области демобилизации, демилитаризации и возвращения бывших боевиков к гражданской жизни, равно как и в области сбора и безопасного хранения оружия, которое находилось на руках у населения по всей Ливии. Но сделать еще предстояло очень много. Специалисты из министерства обороны и эксперты по пограничной безопасности из Государственного департамента работали в тесном контакте со своими ливийскими коллегами. 4 сентября 2012 года мы предоставили Ливии право получать финансирование из Глобального фонда чрезвычайных обстоятельств в области безопасности, совместного проекта оборонного ведомства и Госдепартамента, цель которого состояла в объединении ресурсов и опыта для решения широкого спектра задач, с которым столкнулось ливийское правительство.

Крис оказался в центре всей этой деятельности, и он знал лучше, чем кто-либо другой, как много проблем осталось не решено в Ливии. В понедельник, 10 сентября, он покинул посольство США в Триполи и вылетел в Бенгази, который находится в четырехстах километрах к востоку от столицы. В Бенгази мы создали временное дипломатическое представительство с постоянной ротацией персонала. Бенгази — это портовый город на берегу Средиземного моря с населением более одного миллиона человек. В основном это мусульмане-сунниты, но проживает также много представителей африканских и египетских меньшинств. Его разнообразная архитектура (сочетание старинных, источенных временем зданий и заброшенных, незавершенных строительных проектов) отражает историю завоеваний и конфликтов соперничавших арабских, османских и итальянских правителей, а также нереалистичных честолюбивых планов и долгого, медленного загнивания режима Каддафи. Бенгази всегда был очагом диссидентских настроений в обществе, и обе революции (1969 года, в результате которой Каддафи пришел к власти, и революции 2011 года, которая его свергла) начались именно в этом городе. Крис хорошо знал Бенгази с тех пор, как был тут в качестве представителя США при повстанческом Национальном переходном совете, который был создан здесь во время восстания 2011 года, и его тут тоже хорошо знали и любили.

Американские послы не обязаны предварительно каким-либо образом консультироваться или запрашивать разрешения Вашингтона на поездки в стране своего пребывания и редко обращаются за таким разрешением. Как и все руководители дипломатической миссии, Крис принимал решения о своих перемещениях на основе оценки безопасности ситуации, которую предоставляли ему сотрудники посольства, а также опираясь на свое собственное суждение. Ведь никто не имел больше знаний или опыта по Ливии, чем он сам. Он был хорошо осведомлен о беззакониях, происходящих в Бенгази, в том числе о серии инцидентов, произошедших в начале года, которые были направлены против интересов Запада. Но он также понимал стратегическую важность Бенгази для Ливии и пришел к выводу, что важность и значимость поездки туда перевешивали имевшиеся риски. Он взял с собой двух офицеров безопасности, таким образом, всего в момент нападения на территории жилого комплекса диппредставительства в Бенгази, подвергнувшегося атаке, было пять сотрудников службы дипломатической безопасности. Считая сотрудника Госдепартамента Шона Смита, всего там находилось семь американцев.

Как мы впоследствии узнали, по прибытии в Бенгази Крис присутствовал на совещании с сотрудниками ЦРУ, которые располагались во втором, более крупном жилом комплексе, находившемся менее чем в миле от первого. Существование и задачи этой команды находились в строжайшей тайне, но представители сил безопасности в обоих учреждениях согласовали между собой план действий в чрезвычайной ситуации, в соответствии с которым команда быстрого реагирования из ЦРУ должна была осуществлять дополнительную защиту сотрудников Госдепартамента. В конце своего первого дня поездки Крис поужинал с членами городского совета в одном из отелей города.

Во вторник, в день одиннадцатой годовщины событий 11 сентября, все свои встречи Крис проводил, не выезжая из жилого комплекса сотрудников Госдепартамента. Ближе к вечеру, после того как у нашего посольства в Каире собралась толпа, он встречался с турецким дипломатом. Когда по завершении этой встречи Крис вышел проводить гостя, все было совершенно спокойно, не было отмечено ничего необычного. Около 9 часов вечера и Крис, и Шон отправились спать.

Примерно сорок минут спустя, без всякого предупреждения, у ворот жилого комплекса нашего генконсульства появились десятки вооруженных людей. Они преодолели сопротивление местных ливийских охранников и устремились внутрь. По пути они устраивали поджоги.

Алек, сотрудник службы дипломатической безопасности, который был на дежурстве в оперативном центре жилого комплекса, увидел толпу на экране камеры внутренней системы слежения, услышал звуки выстрелов и взрыв и приступил к необходимым действиям. Он включил систему оповещения об опасности и связался с представителями сил безопасности в американском посольстве в Триполи. По заранее отработанной схеме он также оповестил находившуюся неподалеку хорошо вооруженную команду ЦРУ о необходимости немедленно оказать помощь.

Остальные четыре сотрудника службы дипломатической безопасности действовали в точном соответствии с тем, как их учили. Скотт, старший сотрудник, перевел Криса и Шона, двух человек, за которых он чуть не отдал в ту ночь свою жизнь, в укрепленный бункер на территории основного здания жилого комплекса. Остальные три сотрудника службы дипломатической безопасности бросились собирать тяжелое оружие и тактическое снаряжение, но быстро оказались заблокированы в двух отдельно стоящих зданиях в другой части жилого комплекса.

Скотт стоял, готовый к действиям, внутри убежища, держа свою винтовку «М-4» наперевес, в то время как по его телефону Крис пытался связаться с кем-либо из местных, а также со своим заместителем Грегом Хиксом в посольстве в Триполи. Они слышали, как боевики устроили погром в доме и колотили по стальным воротам бункера. Затем нападавшие неожиданно отступили. Они облили здание дизельным топливом и подожгли его. От дизеля шел густой, черный, едкий дым, который быстро заполнил воздух. Вскоре Крис, Шон и Скотт почти не могли ни видеть, ни дышать.

Оставалась последняя надежда — пробраться через крышу. Там был запасный выход, через который можно было бежать. Перемещаясь ползком на локтях и коленях, Скотт повел их к выходу. Его глаза и горло невыносимо щипало, но он смог добраться до решетки выхода и отбросить ее. Однако, когда он прополз через люк и посмотрел назад, Криса и Шона там не было, хотя они находились там прямо позади него еще несколько мгновений назад. Они остались где-то в здании, ослепленные дымом. По сей день мне не дает покоя мысль, какими мучительными, должно быть, показались те минуты в горящем здании.

Скотт упорно искал их, входя и выходя из здания несколько раз, выкрикивая их по именам, но все напрасно. Наконец, почти теряя сознание, он выкарабкался по лестнице на крышу. Другие сотрудники службы дипломатической безопасности услышали его охрипший голос сквозь треск помех рации, сообщавший им ужасную весть: посол и Шон пропали без вести.

Когда толпа вооруженных нападающих, разграбив большую часть жилого комплекса, начала отступать, трое сотрудников службы дипломатической безопасности, которые были заблокированы в других зданиях, получили наконец возможность добраться до главного здания. Они оказали первую медицинскую помощь Скотту, у которого было сильное отравление угарным газом и другие травмы, а затем прошли по тому пути, которым Скотт выбрался наружу через люк из бункера. Внутри по-прежнему ничего не было видно от дыма, но они не желали бросать поиски. Они вновь и вновь пытались отыскать Криса и Шона, ползали по полу и продолжали поиски на ощупь. Когда один из них попытался открыть входную дверь здания, рухнула часть потолка.

Как только в жилом комплексе сотрудников ЦРУ стало известно, что на их соотечественников совершено нападение, команда быстрого реагирования приготовилась к спасательной операции. Они слышали отдаленные взрывы и, быстро собрав свое оружие, приготовились к выезду. Вооруженные сотрудники ЦРУ на двух машинах выехали из своего расположения и направились к дипломатическому жилому комплексу уже примерно через двадцать минут после того, как началось нападение. До конца октября, пока ЦРУ публично не признало свое присутствие в Бенгази, о наличии в этом городе сотрудников американской спецслужбы никто не знал, поэтому после этого происшествия сотрудники ЦРУ, участвовавшие в спасении, не могли сразу же получить общественного признания. Однако все мы в Государственном департаменте были безмерно благодарны нашим коллегам из ЦРУ за их действия тем вечером.

Когда команда ЦРУ прибыла на место, она разделилась, чтобы проверить безопасность жилого комплекса и совместно с сотрудниками службы дипломатической безопасности продолжить поиски в горящем здании. Вскоре они наткнулись на ужасную находку — было обнаружено тело Шона, который, очевидно, задохнулся угарным газом. Его тело осторожно вынесли из разрушенного здания. Криса так и не смогли обнаружить.

Примерно в это время я впервые услышала о случившемся. Стив Малл бросился ко мне в офис из Ситуационного центра Государственного департамента. Стив, ветеран дипломатической службы с тридцатилетним стажем, всеми уважаемый за свои дипломатические и организаторские навыки, завершал свою службу на посту исполнительного секретаря Госдепартамента и через несколько недель должен был занять свой следующий пост в качестве посла США в Польше. Помимо прочего, в обязанности исполнительного секретаря входит получать и распределять информацию, которая поступает в Вашингтон из сотен представительств Департамента по всему миру. В тот день было множество тревожных сообщений, поступавших со всего Ближнего Востока. Несмотря на это, как только я увидела выражение глаз Стива, я сразу же поняла, что случилось что-то ужасное. На тот момент ему было известно лишь то, что на наш жилой комплекс в Бенгази произведено нападение.

Я тут же подумала о Крисе. Я лично попросила его принять назначение послом в Ливии, и меня ужасала сама мысль, что он и другие наши люди там находились сейчас в серьезной опасности.

Я схватила трубку телефона закрытой линии связи и нажала на кнопку прямого соединения с Белым домом, с советником по национальной безопасности Томом Донилоном. Президент Обама узнал о нападении во время встречи в Овальном кабинете с министром обороны США Леоном Панеттой и председателем Объединенного комитета начальников штабов Марти Демпси, серьезным и прямолинейным человеком. Услышав эту новость, президент дал распоряжение сделать все необходимое для обеспечения безопасности и поддержки наших людей в Ливии. Нужно было сразу мобилизовать все возможные ресурсы. Передовая группа ЦРУ уже вступила в действие, но президент хотел, чтобы были использованы любые имеющиеся в распоряжении силы. Когда американцы находятся в опасности, приказы главнокомандующего не приходится повторять дважды. Наши военные делали все, что в человеческих силах, чтобы спасти жизни американцев, — и сделали бы и больше, если бы только могли. И мне никогда не понять, как можно предполагать обратное.

Узнать о нападении было ошеломительным ударом, но в разгаре событий я не успела осознать, какие чувства вызвала во мне эта новость, поскольку навалилось слишком много других дел. Я руководила работой оперативной группы Госдепартамента, которую возглавлял заместитель госсекретаря Пат Кеннеди. Совместно с посольством США в Триполи мы делали все необходимое, чтобы доставить наших людей в безопасное место и, если придется, прорваться сквозь все преграды к ливийскому правительству, чтобы потребовать от него дополнительной поддержки. Я также позвонила директору ЦРУ Дэвиду Петрэусу, поскольку именно его ведомство располагало близлежащим объектом с усиленной охраной. Мы также должны были подготовиться к возможности других нападений в другом месте. Наше посольство в Каире уже подвергалось нападению. Теперь совершено нападение на Бенгази. Где произойдет следующее? Пат был ветераном дипломатической службы, находясь на различных постах сорок лет и послужив восьми президентам США от обеих партий. Некоторые принимали его мягкие манеры и склонность к кардиганам и вязаным жилетам за признак мягкости характера, но Пат был несгибаем и неумолим, как сталь. Посреди всеобщего возбуждения и суеты он оставался спокоен. Он заверил меня, что делается все, что только можно. Для него не в новинку было действовать в стремительно меняющихся условиях. За время работы в Государственном департаменте он побывал в гуще событий, был свидетелем многих глубоких кризисов с нападениями на сотрудников и объекты собственности диппредставительств. Еще молодым сотрудником дипломатической службы ему довелось сыграть, пусть и небольшую, роль в оказании поддержки семьям шестерых американских дипломатов, которым удалось в конце концов покинуть Иран после захвата нашего посольства в 1979 году (эти события были экранизированы в фильме «Операция „Аргó“»).

В Триполи был быстро зафрахтован самолет, и группа из семи военнослужащих и сотрудников спецслужб начала готовиться к немедленной переброске в Бенгази. Иных вариантов оставалось не так уж и много. У Пентагона были спецподразделения, дислоцировавшиеся на военной базе «Форт Брэгг», Северная Каролина, но им потребовалось бы несколько часов на предварительную подготовку такой операции и переброску за пять тысяч километров. Наши гражданские руководители и главы силовых ведомств, в том числе председатель Объединенного комитета начальников штабов и другие его подчиненные, неоднократно свидетельствовали под присягой как на общественных, так и на закрытых слушаниях, что все необходимые меры были приняты немедленно, но достаточно быстро добраться до Ливии из США не было возможности никакому подразделению. Критики задают вопрос, почему величайшая в мире военная держава не могла обеспечить своевременную переброску необходимых сил в Бенгази, чтобы защитить своих людей. Отчасти ответ заключается в том, что, несмотря на создание в 2008 году Африканского командования ВС США, американское военное присутствие и военная инфраструктура в Африке пока еще находились на этапе формирования. В отличие от Европы и Азии военное присутствие США в Африке сводилось почти к нулю. Кроме того, не все наши дипломатические представительства располагают подразделениями вооруженных сил, находящихся в полной готовности к обеспечению их безопасности. Пентагон просто не в состоянии провести развертывание своих подразделений по всем нашим посольствам и консульствам в мире, которых насчитывается более 270, и представители нашего командования подтвердили это на слушаниях. Таковы факты, хоть и не все готовы с этим согласиться. Однако некоторые настаивают на новых и новых проверках действий наших военных. Например, спустя несколько недель после нападения было опубликовано сенсационное сообщение о том, что американский боевой самолет «АС-130»⁷⁴ был направлен в Бенгази, но затем получил распоряжение вернуться. Пентагон провел всестороннее расследование по этому обвинению. Таких самолетов не было не только поблизости от побережья Ливии, их не было нигде вблизи Африканского континента. Ближайший самолет такого типа находился за тысячу миль, в Афганистане. И это лишь одно из ложных обвинений, выдвинутых теми, кто очень хотел запустить какую-либо дезинформацию.

Еще одно подразделение, которое, по мнению некоторых критиков наших действий, могло бы внести свой вклад в операцию по защите нашего персонала, — это ФЭСТ, команда поддержки на случай чрезвычайной ситуации за рубежом. После взрывов в посольствах США в Восточной Африке в 1998 году была создана указанная межведомственная команда. Она была подготовлена и оснащена всем необходимым с тем, чтобы оказывать помощь при восстановлении средств коммуникации, устранять биологическую опасность, а также оказывать иную поддержку пострадавшим дипломатическим объектам. Однако эта структура не представляла собой вооруженный спецназ, способный вступить в боевые действия. Кроме того, и она также находилась за тысячи миль от места событий, в Вашингтоне.

Многие американцы и даже члены конгресса с удивлением узнали, что при нашем представительстве в Бенгази не было никаких подразделений американских морских пехотинцев. На самом деле морские пехотинцы находятся лишь при чуть более половины всех наших дипломатических представительствах в мире, да и там их основной задачей является защита и, при необходимости, уничтожение секретных материалов и оборудования. Следовательно, морские пехотинцы были при нашем посольстве в Триполи, поскольку там находились почти все наши дипломаты, которые имели право работы с секретными материалами. А в дипломатическом представительстве в Бенгази такой работы не проводилось, поэтому там не было и морпехов.

Не было также прямой видеотрансляции из жилого комплекса генконсульства в Бенгази, чтобы в Вашингтоне можно было отслеживать ход событий. В некоторых крупных посольствах в ведущих странах мира такая возможность уже появилась, но в Бенгази было создано временное представительство, которое не было оборудовано широкополосными видами связи. Оно располагало лишь камерами внутреннего слежения и системой видеозаписи изображения с этих камер, отчасти наподобие домашних видеомагнитофонов. Однако представители американских силовых ведомств не могли получить в свое распоряжение и этих записей еще довольно долго. И только несколько недель спустя ливийские власти восстановили оборудование и передали записи американской стороне. Именно по этой причине сотрудникам командного центра службы дипломатической безопасности в Вирджинии, которые пытались следить за ходом событий в режиме реального времени, приходилось полагаться на информацию, поступавшую по единственной открытой телефонной линии — то есть слушая своих коллег в Триполи и Бенгази. Они могли слышать лишь часть того, что происходило, и картина была ужасающе неполной.

Восполнить этот пробел помог беспилотный летательный аппарат без вооружения на борту, применявшийся для наблюдения и разведки. Появилась возможность достаточно быстро прибегнуть к его помощи. В тот момент такой аппарат совершал полет в районе Ливии. Беспилотник был перенацелен на Бенгази и прибыл в заданную точку примерно через полтора часа после начала нападения. Появление данных с указанного летательного аппарата позволило службам безопасности США и представителям разведки еще одним способом контролировать развитие ситуации на земле.

Примерно в то же время оперативный центр доложил, что стрельба в жилом комплексе стихла и что наши силы безопасности предпринимают попытки найти пропавших без вести сотрудников. «Пропавшие без вести» — это была пугающая фраза. Толпа нападавших, по большей части, разошлась — но надолго ли? Боевики и мародеры все еще бродили где-то поблизости. Было принято решение, что оставаться американским гражданам и дальше в жилом комплексе генконсульства означало ставить под угрозу их жизни. Несмотря на то что поиски Криса, который пропал без вести в горящем главном здании, еще не были завершены, единственное, что оставалось сделать, — это эвакуировать оставшихся в жилой комплекс ЦРУ, который представлял собой объект с более тщательно охраняемой территорией всего в километре от жилого комплекса Госдепартамента.

Против своего желания пять сотрудников службы дипломатической безопасности забрались в бронированную машину. Поездка была короткой, всего несколько минут, но опасной и изматывающей. Когда они выехали на улицу, то тут же попали под шквал огня. Они под обстрелом промчались мимо толпы боевиков, собравшихся у блокпоста. Были пробиты две шины и разбито вдребезги бронированное стекло, но они продолжали настойчиво двигаться дальше. За ними следовали два автомобиля без каких-либо опознавательных знаков, поэтому наши сотрудники пересекли разделительную линию, а затем выехали на полосу встречного движения. Через несколько минут они добрались до жилого комплекса сотрудников ЦРУ. Раненым оказали медицинскую помощь, а остальные заняли оборонительные позиции. Вскоре подъехала машина с бойцами группы быстрого реагирования ЦРУ. Они привезли тело Шона Смита. Местонахождение Криса было по-прежнему неизвестно.

На седьмом этаже Государственного департамента каждый делал все, что только мог в данной ситуации. Сотрудники Госдепартамента всех уровней вели переговоры со своими коллегами в правительстве Ливии. Американские официальные лица в Вашингтоне и Ливии совместно с представителями ливийской стороны принимали меры по восстановлению безопасности и оказанию помощи в поисках нашего посла. Я вновь собрала старших руководителей Госдепартамента, чтобы подвести итоги и обсудить дальнейшие шаги. Я также вновь переговорила с Белым домом. В это время начался обстрел жилого комплекса ЦРУ из стрелкового оружия и гранатометов. Все в жилом комплексе приготовились к отражению нападения, но этого так и не произошло. Раздавались лишь спорадические выстрелы, а затем все стихло.

Из оперативного центра сообщили, что исламистская военизированная группировка под названием «Ансар аш-Шариа» взяла на себя ответственность за нападение (впоследствии она отказалась от своего заявления). К такому заявлению следовало отнестись со всей серьезностью. В последующие дни аналитики американской разведки внимательно разбирали все детали этих нападений, чтобы определить, как они начались и кто в них участвовал. Но до тех пор нам приходилось исходить из худших предположений и готовиться реагировать на возможное продолжение выступлений против интересов США в регионе.

Наше посольство в Триполи оказывало давление на всех, на кого было возможно, но я была недовольна ответными действиями ливийской стороны. Я позвонила ливийскому президенту Магариафу и, как мне еще не раз пришлось делать в ходе других переговоров на той неделе, предупредила его в самых решительных формулировках о высокой вероятности новых нападений. Мне хотелось, чтобы и он, и другие руководители страны хорошо осознали всю остроту ситуации и не рассчитывали на то, что опасность уже позади. Магариаф выразил мне свои глубочайшие сожаления. Я поблагодарила его за выражение сочувствия, но дала ясно понять, что нам было нужно больше, чем просто сожаление: нам были нужны немедленные действия, чтобы обеспечить защиту наших людей в Бенгази и Триполи.

Между тем самолет из Триполи с подкреплением американских сил безопасности приземлился в аэропорту Бенгази. Их задачей являлось как можно быстрее найти какие-либо транспортные средства и попасть в жилой комплекс ЦРУ. Теперь в аэропорту было множество ливийских силовиков и руководителей ополчения, которые настаивали на том, чтобы организовать большой кортеж из бронемашин для сопровождения американцев. Нашей группе, которая проявляла понятную обеспокоенность и с нетерпением стремилась поскорее помочь своим коллегам, пришлось несколько часов ждать, пока ливийские военные не обрели достаточно уверенности в себе, чтобы покинуть аэропорт и отправиться к жилому комплексу ЦРУ.

По конференц-связи из Вашингтона я поговорила с восемью старшими руководителями отделов Госдепартамента и заместителем посла Грегом Хиксом в Триполи. Грег был одним из последних, кто говорил с Крисом до его исчезновения. Учитывая, что посол пропал без вести, Грег сейчас стал официальным ответственным за безопасность каждого американца в стране. Время той ночью тянулось долго, и я волновался о том, как чувствуют себя наши люди в Триполи. Мне также хотелось, чтобы они знали, какие меры принимает Вашингтон, армия, ЦРУ и другие правительственные ведомства. Грег сообщил мне, что в качестве меры предосторожности полагает необходимым эвакуировать посольство в Триполи в какое-либо другое здание, и я с этим согласилась. Мы поговорили также о поисках Криса, которого мы оба очень любили. Ситуация складывалась скверно, и я услышала боль в голосе Грега. Я попросила его передать всем своим сотрудникам, что я молюсь за них всех, и мы договорились продолжать поддерживать тесный контакт.

Я направилась в оперативный центр для закрытой видеоконференц-связи между различными государственными учреждениями, Ситуационным центром Белого дома, представителями Совета национальной безопасности, ЦРУ, министерства обороны, Объединенного комитета начальников штабов и другими учреждениями. Это совещание проходило на уровне заместителей, никто из высших руководителей в ней не принимал участия, но соображения протокола меня совершенно не заботили. Я дала им послушать записи моих переговоров с Грегом и президентом Магариафом и подчеркнула, насколько важно было как можно быстрее и соблюдая максимальные меры безопасности вызволить наших людей из Бенгази.

Вернувшись в свой офис, я велела своим сотрудникам подготовить мне текст публичного заявления. До сих пор я была целиком поглощена координацией действий нашего правительства и мобилизацией ресурсов для спасения наших людей на месте события. Но в прессе начали появляться сообщения о событиях в Бенгази, и американский народ заслуживал того, чтобы услышать от меня информацию о том, что там происходит, даже если мы располагали лишь ограниченными сведениями. В соответствии с практикой, принятой в Государственном департаменте, мы обычно не выступали с какими-либо заявлениями, пока не могли с уверенностью сообщить о судьбе всех наших сотрудников — а о местоположении Криса нам до сих пор ничего не было известно. Я решила, что нужно максимально откровенно рассказать обо всем случившемся и сделать это как можно скорее. Я сделала публичное заявление, в котором подтверждалась гибель одного из наших сотрудников, осуждалось нападение и высказывалось обещание сотрудничать с партнерами по всему миру для защиты американских дипломатов, должностных и гражданских лиц.

Вскоре после разговора со мной Грег и сотрудники посольства в Триполи получили поразительный телефонный звонок. Звонили с того же сотового телефона, которым воспользовался Крис в последние моменты перед тем, как исчезнуть в окутанном дымом бункере. Но это был не Крис. Человек по-арабски сказал, что в местной больнице находится в бессознательном состоянии человек, внешне по описанию очень похожий на американского посла. Ничего более конкретного или достоверного он сказать не смог. Неужели это действительно Крис? Или это просто ловушка, чтобы заманить наших людей из жилого комплекса ЦРУ? Необходимо было выяснить это. Грег обратился к местному жителю, состоявшему с ним в контакте, с просьбой посетить больницу и выяснить все на месте. По удивительному стечению обстоятельств, это был тот же ливиец, который годом ранее помог спасти нашего сбитого летчика.

На любительской видеосъемке, которая появилась через несколько дней, было показано, как толпа мародеров и зевак бродит по тлеющему жилому комплексу после эвакуации наших сотрудников. Группа ливийцев, личности которых так и не были установлены, обнаружили тело Криса, когда дым немного рассеялся. И хотя они не знали, кто это, они отвезли его в местную больницу. Как стало известно, они привезли его в пункт «Скорой помощи» вскоре после часу ночи. Врачи в течение сорока пяти минут пытались реанимировать Криса, но около двух часов ночи они констатировали смерть от отравления угарным газом. Позже премьер-министр Ливии позвонил Грегу в Триполи и сообщил ему эту новость. Он сказал, что это самый печальный телефонный звонок, какой ему доводилось делать в жизни. Полностью все подтвердилось, когда на следующее утро в аэропорту Бенгази американским представителям было передано тело Криса. Я понимала, что Криса, скорее всего, уже не было в живых, но, пока не было этого подтверждения, оставался какой-то шанс, что он вдруг каким-то образом выжил. Теперь эта надежда исчезла.

* * *

Наши сотрудники службы дипломатической безопасности находились в хорошо укрепленном жилом комплексе ЦРУ, а наша группа подкрепления из Триполи приземлилась и ожидала в аэропорту, поэтому я решила пойти домой. Он был недалеко от офиса, на северо-западе Вашингтона, всего в нескольких минутах ходьбы от Госдепартамента. Я понимала, что предстоящие дни нам всем придется тяжело, весь Госдепартамент будет равняться на меня и рассчитывать на мое руководство во время этой ужасной трагедии и умение сконцентрировать внимание своих сотрудников на том, что необходимо было сделать. Когда я стала госсекретарем, Госдепартамент оборудовал мой дом всеми видами закрытой связи и другим оборудованием, необходимым для работы, поэтому оттуда я могла так же просто связаться со всеми, как и из офиса.

Я связалась по телефону с президентом Обамой и сообщила ему о развитии событий. Он спросил, как держатся наши люди, и повторил, что он настаивает, чтобы были приняты все необходимые меры для обеспечения безопасности наших дипломатов и граждан в Ливии и во всем регионе. Я согласилась с этим и дала ему свою оценку положения дел. Я считала, что этот кризис еще не закончен. Следовало ожидать новых антиамериканских проявлений и беспорядков если не в Ливии, то где-нибудь еще.

Группа подкрепления из Триполи наконец смогла добраться из аэропорта в жилой комплекс ЦРУ, и их измученные коллеги испытали огромное чувство облегчения. Однако ненадолго.

Буквально через несколько минут после прибытия группы подкрепления был открыт минометный огонь. Первые мины пролетели мимо, но следующие попали точно в цель, убив двух сотрудников службы безопасности ЦРУ, Глена Доэрти и Тайрона Вудса, а также серьезно ранив других, в том числе одного из наших сотрудников службы дипломатической безопасности, Дэвида.

Трагические события в Бенгази теперь приобрели неизмеримо более сложный поворот. Теперь нам необходимо было обеспечить эвакуацию всех остававшихся там наших людей (почти тридцать человек, включая пятерых сотрудников службы дипломатической безопасности и сотрудников ЦРУ) из этого города, пока мы еще никого больше не потеряли.

Примерно через час ливийские правительственные силы безопасности, которые разбежались, когда жилой комплекс ЦРУ попал под минометный обстрел, вернулись, чтобы сопроводить американцев в аэропорт. Первый самолет с американцами на борту вылетел в 7:30 утра, вторым самолетом были эвакуированы остальные, в том числе тела Шона Смита, Глена Доэрти, Тайрона Вудса и Криса Стивенса (его тело доставили из больницы). К полудню все американские военнослужащие и сотрудники из Бенгази оказались наконец в Триполи.

* * *

Я же в Вашингтоне продолжала размышлять об ужасе всего случившегося. Впервые с 1979 года американский посол был убит при исполнении своих обязанностей. Четверо американцев погибли. Жилой комплекс нашего генконсульства в Бенгази лежал в дымящихся руинах, жилой комплекс сотрудников ЦРУ был покинут. И нельзя было сказать наверняка, что будет дальше или где именно это может произойти.

Я приготовилась к тяжелому дню, который ждал меня впереди. Я знала, как важно было твердо руководить потрясенным Госдепартаментом, сосредоточив внимание на текущих угрозах. Но сначала мне нужно было позвонить семьям тех, кого мы потеряли. Им было нужно знать, как чтит Госдепартамент и весь народ заслуги их родных и близких, а также то, что наши сердца скорбят об этой потере, как и их сердца. Позвонить им было очень непросто, но это была моя святая обязанность.

Выслушав доклад генерала Демпси о развитии событий, я села за свой рабочий стол в Государственном департаменте и позвонила сестре Криса, Энн Стивенс, которая работала врачом в детской больнице Сиэтла. Бóльшую часть ночи она не спала, разговаривала с коллегами Криса в Госдепартаменте и передавала новости остальным родственникам в семье Стивенс. Несмотря на то что она была измучена и шокирована известием о смерти Криса, она все-таки смогла сосредоточиться на том, чего хотел бы ее брат. «Я надеюсь, что это не помешает нам продолжить поддерживать ливийский народ в его движении вперед», — сказала она мне. Энн знала, с какой преданностью относился Крис к созданию новой Ливии на обломках режима Каддафи, как всячески помогал этому процессу, а также понимала, что это очень важно для американских интересов. Он влюбился в Ближний Восток еще молодым волонтером Корпуса мира, когда поехал преподавать английский язык в Марокко, и в дальнейшем продолжал представлять Соединенные Штаты на дипломатической службе по всему региону. Куда бы он ни приехал, у него везде появлялись друзья, и это были и друзья Соединенных Штатов. Он всегда с глубоким сочувствием воспринимал надежды и чаяния других людей. Я сказала Энн, что он всегда будет жить в памяти многих народов как герой.

В последующие недели меня поражало благородство и достоинство, с которым семья Стивенс справлялась со своим горем и переживала этот тяжелый период в своей жизни. Уже по завершении моей службы на посту госсекретаря мы с ними продолжили общаться. Я с гордостью поддержала их проект основания «Инициативы Дж. Кристофера Стивенса по виртуальному обмену», в рамках которой предполагалось использовать технологии для установления связи между молодежью и преподавателями в странах Ближнего Востока и в Соединенных Штатах. Это был достойный способ почтить память Криса и продолжить его дело, которое значило для него так много.

Затем я позвонила жене Шона Смита, Хэзер, которая жила в Нидерландах с их двумя маленькими детьми. Я выразила ей свои соболезнования в связи с гибелью ее мужа. Для нее это был огромный шок. Шон и Хэзер строили планы поехать в отпуск сразу же после поездки Шона в Ливию. Как и Крис Стивенс, Шон Смит был глубоко предан делу установления связей между США и другими странами мира и с гордостью служил своей стране. После того как шок и боль первых дней немного улеглись, Хэзер также выразила убеждение, что ее муж хотел бы, чтобы Америка не отступала, не пряталась от контактов с миром и не жила в страхе.

В годовщину событий 12 сентября очень важно помнить об этих чувствах. В течение всей ночи продолжались протесты против оскорбительного видеофильма в Интернете, они распространились из Египта по всему Ближнему Востоку. Около двухсот разгневанных марокканцев собрались возле нашего консульства в Касабланке. В Тунисе полиции пришлось применить слезоточивый газ, чтобы разогнать толпу у здания американского посольства. В Судане, Мавритании и Египте подобные демонстрации происходили не только возле американских представительств. После того, что случилось накануне в Бенгази, все были на взводе и мы относились к каждому инциденту так, словно и это также могло очень быстро выйти из-под контроля.

Я провела очередное совещание-видеоконференцию с уставшими, но по-прежнему решительно настроенными сотрудниками посольства в Триполи. За прошедшие сутки они чрезвычайно много поработали, мне хотелось лично поблагодарить их и сказать им, что, хотя они и находятся за тысячи километров от дома, они не одиноки.

Затем мне захотелось обратиться непосредственно к американскому народу и ко всему миру. Мне было очень тяжело объяснять не поддающееся объяснению стране, которая утром 11 сентября получила новость об очередном кровавом событии в этот день. Эмоции зашкаливали. Некоторые из моих помощников, кто знал и любил Криса Стивенса, не смогли сдержать слез. Я ненадолго уединилась в своем офисе, чтобы успокоиться и обдумать то, что хотела сказать. Затем я прошла в зал, где собралась пресса.

Когда камеры отщелкали первые кадры и были на время отложены в сторону, я изложила известные нам факты («вооруженные боевики» совершили нападение на наш жилой комплекс и убили наших людей) и заверила американцев, что мы делаем все возможное, чтобы обеспечить безопасность наших сотрудников и граждан во всех странах мира. Я также сказала, что молюсь вместе с семьями погибших и восхищаюсь нашими дипломатами, которые служат нашей стране и нашим ценностям по всему миру. Крис Стивенс рисковал своей жизнью, чтобы остановить тирана, а затем отдал свою жизнь, помогая строить лучшую Ливию.

— Миру нужно больше таких людей, как Крис Стивенс, — сказала я.

Помня призыв Энн Стивенс продолжать дело Криса и помогать строить будущее Ливии, я объяснила американскому народу, что «это было нападение лишь небольшой группы ожесточившихся людей, которые не представляют народ или правительство Ливии» и что мы не повернемся спиной к стране, которую мы помогли освободить. Я также заверила их, что, продолжая изучать, каковы именно мотивы и методы тех, кто осуществил эти теракты, мы не успокоимся до тех пор, пока все эти люди не будут найдены и привлечены к ответственности.

Сделав эти заявления, я направилась в Белый дом, где президент Обама тоже готовился выступить с обращением к народу. Стоя на лужайке рядом с Овальным кабинетом, мы переговорили о том, сможет ли он приехать в Госдепартамент сразу же после своего обращения к народу, чтобы подбодрить и утешить скорбящих коллег Криса и Шона. Я сказала ему, что это будет очень много значить для Госдепартамента, где многие по-прежнему находились в шоке от случившегося. Мы вышли в розарий, где президент заявил всему миру, что «никакие акты террора не смогут поколебать решимость нашей великой нации, изменить наш характер или затмить свет тех ценностей, которые мы отстаиваем».

После выступления президента я помчалась обратно в Госдепартамент. Хотя президент и предложил мне поехать вместе с ним, я хотела убедиться, что все было в порядке перед этим неожиданным визитом. Обычно подготовка к визиту президента занимает недели предварительных организационных мероприятий. Здесь же все организовывалось «на лету».

Когда он приехал, мы вместе прошли через вестибюль, и я показала ему Доску почета с именами дипломатов, которые пали на боевом посту. Позже он сделал запись в книге соболезнований о тех, кого мы только что потеряли.

Совершенно незаметно вокруг нас вдруг оказались сотни сотрудников Госдепартамента. Они собрались во внутреннем дворике здания. Были многие из Бюро по делам Ближнего Востока, в котором почти все время работал Крис Стивенс, а также из Бюро управления информационными ресурсами, в котором работал Шон Смит. Наскоро установленная аудиосистема отчего-то не работала, поэтому я просто поставила штатив микрофона на землю и сказала вступительное слово перед выступлением президента. В течение двадцати минут президент прочувствованно говорил о том, как многое значит работа наших дипломатов для национальной безопасности Америки и защиты наших ценностей. Он призвал сотрудников и сотрудниц Госдепартамента почтить память тех, кого мы потеряли, удвоив наши усилия, чтобы представить лучшие традиции нашего великого народа. Я видела по их лицам, как много это означало для них и тех, кто смотрел и слушал из окон, выходящих во двор. Когда он закончил, я повела его на встречу с некоторыми из коллег Криса из Бюро по делам Ближнего Востока, которые с самого начала кризиса работали практически безостановочно. Позже тем вечером я зашла к ним в офисы, а также в тот отдел, где работали коллеги Шона, чтобы выразить им свои соболезнования и благодарность. Я испытывала невероятную гордость, что служу этому президенту, что возглавляю эту команду и являюсь частью большой семьи Госдепартамента США.

* * *

В Ближневосточном регионе и на севере Африки продолжали бушевать беспорядки. В последующие дни и недели нам пришлось столкнуться с накатывавшими волнами хаоса, которые угрожали нашим людям и представительствам в десятках стран и привели к гибели десятков демонстрантов. К счастью, со стороны американцев больше жертв не было.

В четверг, 13 сентября, демонстранты прорвались через ворота посольства США в Йемене. Еще более ожесточенные столкновения продолжались в Каире. В Индии не менее 150 человек были арестованы у ворот нашего консульства в Ченнаи. В пятницу напряженность возросла еще больше. Тысячи жителей Туниса осадили наше посольство в этой стране, громили машины и дома. Сотрудники посольства были вынуждены забаррикадироваться внутри здания. Американская школа, находившаяся через дорогу от посольства, была сожжена и разграблена. Я позвонила президенту Туниса Монсефу Марзуки, и он пообещал направить свою личную охрану для разгона демонстрантов и защиты американских сотрудников посольства и местного персонала. В Хартуме тысячи суданцев обступили стены нашего посольства и попытались поднять черный флаг. В Пакистане протестующие вышли на улицы в Исламабаде, Карачи и Пешаваре. Демонстрации распространились и на более отдаленные страны: Индонезию и Филиппины. Даже в Кувейте, богатой стране, которой Соединенные Штаты помогли добиться освобождения в результате первой войны в Персидском заливе⁷⁵, были арестованы лица, пытавшиеся взобраться на стены нашего посольства. Искра, вспыхнувшая в Каире 8 сентября, теперь превратилась в пожар, который продолжал распространяться и создавал на своем пути угрозу для американских представительств и их персонала.

Все эти трудные дни я и все мои сотрудники поддерживали постоянный контакт с правительствами стран, охваченных протестами. Я вела напряженные переговоры с региональными лидерами, до которых необходимо было донести всю серьезность создавшейся ситуации. Я также добивалась от Пентагона отправки дополнительных подразделений морских пехотинцев в Тунис, Судан и Йемен.

Я знаю: некоторые не хотят признавать, что распространение в Интернете видеофильма сыграло свою роль в этих событиях. Однако это было именно так. В Пакистане протестующие даже устроили избиение чучела Терри Джонса, пастора из Флориды, имя которого оказалось связано с этим фильмом. И американские дипломаты, находившиеся вдали от Вашингтона, испытали на себе результат этих выступлений.

Что же можно сказать о нападении в Бенгази? В разгар кризиса у нас не было возможности точно установить, какое сочетание факторов послужило мотивом нападения и как долго оно планировалось. Я совершенно четко объяснила это в своем выступлении на следующее утро после нападения. Да и в последующие дни представители администрации также повторяли американскому народу, что у нас нет полноты информации и что мы все еще находимся в поиске ответов. У нас было много теорий, но мало доказательств. Я сама непрестанно возвращалась в мыслях к произошедшему и строила различные предположения о том, что именно там произошло, кто это сделал и какая комбинация факторов (включая, в частности, тот видеоролик) сыграла свою роковую роль. Но все это, бесспорно, обостряло ситуацию в регионе и повсеместно вызывало протесты, поэтому по мере того, как эти протесты продолжались, было бы странно не рассматривать взаимосвязи между этим видеороликом и всем происходившим в регионе. Это подсказывал простой здравый смысл. Позже расследование подтвердило, что видеоролик действительно сыграл в этом свою роль. На тот момент нам было достоверно известно лишь то, что несколько американских были граждан убиты, а другие все еще находились в опасности. Почему на нас напали или что нападавшие думали или делали ранее в тот день — наши мысли тогда были вовсе не об этом. Для нас важнее всего было спасти жизни людей. Больше ничего не имело значения.

Тем не менее на месте событий в Бенгази оказались журналисты, которые по-прежнему задавали вопросы. «Нью-Йорк таймс» сообщила, что «при опросе свидетелей произошедшего в ночь на вторник многие из нападавших и тех, кто их поддерживал, заявили, что они полны решимости защищать свою веру от оскорблений, содержащихся в видеофильме». Репортер агентства «Рейтер» также был в Бенгази в ту ночь. Он написал, что «нападавшие были частью толпы, обвинявшей Америку в создании фильма, в котором, как они утверждают, был оскорблен пророк Мухаммед». Газета «Вашингтон таймс» также опрашивала жителей Бенгази и сообщала: «Вооруженные боевики воспользовались первоначально мирной акцией протеста возле дипмиссии США. Демонстранты протестовали против фильма, в котором содержались оскорбления исламского пророка Мухаммеда. Вскоре к ним присоединилась отдельная группа мужчин, вооруженных гранатометами».

Спустя более года, в декабре 2013 года, «Нью-Йорк таймс» опубликовала наиболее полное на сегодняшний день описание того, что случилось в Бенгази, основываясь на данных, полученных за «месяцы расследований», и «подробных интервью с ливийцами в Бенгази, которые располагали достоверной информацией о нападении и обо всем с ним сопряженном». Журналистское расследование пришло к выводу, что «вопреки утверждениям некоторых членов конгресса причиной возникновения недовольства, вылившегося в нападение, в значительной степени стало возмущение, спровоцированное порочащим ислам видеофильмом, который был изготовлен американцами». Газета «Таймс» выяснила, что «именно гнев, вызванный демонстрацией этого фильма, спровоцировал первоначальное нападение» и что «нет никаких сомнений в том, что гнев по поводу этого фильма спровоцировал и другие нападения».

Той ночью были десятки нападавших, и почти наверняка у них были разные причины для нападения. Было бы ошибочно заявлять, что все они действовали под влиянием гнева в связи с этим злосчастным видеофильмом. В равной степени неверно также утверждать, что никто из них не находился под его воздействием. Оба таких утверждения не согласуются не только с имеющимися свидетельствами, но и с элементарной логикой. Как выяснила в своем расследовании газета «Нью-Йорк таймс», в реальности «все оказалось по-другому, и гораздо более мрачно, чем предполагается в каком-либо из этих сценариев».

Несмотря на это, не было никаких сомнений в том, что в связи с этим фильмом беспорядки угрожали и другим посольствам и консульствам США во всем мире. С учетом этих обстоятельств в эти тяжелые дни я делала все, что могла, чтобы публично обратиться к возмущенному мусульманскому миру. Как человек верующий, я понимала, как это обидно, когда ваши убеждения подвергаются оскорблениям. Но как бы ни было кому-либо обидно, это не оправдывало применение насилия. Великие религии мира являются достаточно прочными, чтобы выдержать мелкие оскорбления, и наша личная вера должна соответствовать этому же.

Вечером 13 сентября я выступала хозяйкой ежегодного приема, который Государственный департамент устраивает по случаю праздника Ид-аль-Фитр (праздник разговения) после Рамадана, мусульманского священного месяца-поста. Обращаясь к многочисленным и различным гостям приема, настроенным очень доброжелательно, я подчеркнула, что мы понимаем, что убийцы в Бенгази не являются полномочными представителями более чем миллиардного мусульманского сообщества всего мира. Затем слово взял посол Ливии в США. Он очень эмоционально вспоминал своего друга Криса Стивенса, которого знал много лет. Они вместе играли в теннис и наслаждались традиционными ливийскими блюдами, часами беседовали о будущем. Он сказал, что Крис был героем, который никогда не переставал верить в способность ливийского народа восстать из небытия диктатуры.

Не он один испытывал подобные чувства. Десятки тысяч ливийцев вышли на улицы Бенгази, чтобы выразить свою скорбь в связи с гибелью Криса, которого они знали как стойкого сторонника их революции. Образы демонстрантов были поразительны. Одна молодая женщина с покрытой платком головой и полными грусти глазами высоко держала рукописный плакат, на котором было написано: «Бандиты и убийцы не являются представителями ни Бенгази, ни ислама». Другие говорили: «Крис Стивенс был другом для всех ливийцев», «Мы хотим справедливости для Криса».

В Триполи руководство страны публично осудило нападение и организовало поминальную службу для Криса. «Он заслужил доверие ливийского народа», — заявил президент Магариаф собравшимся на поминальную церемонию. Правительство Ливии отправило в отставку высокопоставленных руководителей силовых ведомств, ответственных за поддержание порядка в Бенгази. 22 сентября оно в ультимативной форме отдало распоряжение бригадам «Ансар аш-Шариа» и другим ополченцам по всей стране: в течение сорока восьми часов сложить оружие и разойтись — либо отвечать за свои действия перед законом. Не менее десятка крупных вооруженных группировок выполнили это условие. Взяв инициативу в свои руки, народ Бенгази захватил штаб-квартиру бригад «Ансар аш-Шариа», и многие боевики бежали из города. «Террористы! Трусы! Возвращайтесь к себе в Афганистан!» — скандировал народ.

* * *

Все это тяжелое и печальное время я не забывала о семьях наших погибших коллег. Я хотела, чтобы можно было с уверенностью сказать: мы сделали все возможное для того, чтобы утешить их и помочь им. Я попросила главу протокольной службы Капришию Маршалл взять эту задачу на себя. Сложнее всего было то, что настоящие должности Тайрона Вудса и Глена Доэрти в ЦРУ были пока засекречены и должны были оставаться под грифом «секретно» еще три месяца. Никому нельзя было говорить об этом их семьям, которые в то время могли знать, а могли и не знать об их истинной деятельности по выполнению задания ЦРУ.

Я попросила заместителя госсекретаря Уильяма Бёрнса, одного из самых высокопоставленных сотрудников дипломатической службы США, который в то время находился в заграничной поездке, встретить самолет с останками наших погибших коллег и сопровождать их из Германии в Вашингтон. Билл — человек на редкость уравновешенный и выдержанный, но такого путешествия никому не пожелаешь.

Обычно останки американцев, которые погибли, защищая нашу страну, доставляют на авиабазу «Довер» в штате Делавэр. Сюда, как правило, доставляют погибших в Ираке и Афганистане. Но мне хотелось обеспечить семьям и нашим коллегам из Госдепартамента (изъявившим такое желание) возможность присутствовать там, куда привезут тела погибших в Бенгази. С помощью Леона Панетты и его коллег из Пентагона мы перенаправили самолет из Германии сначала на авиабазу «Эндрюс» в штате Мэриленд прежде, чем он должен был совершить посадку на авиабазе «Довер». Именно так было сделано и в 1998 году после терактов против наших посольств в Восточной Африке.

В пятницу днем, через три дня после нападения в Бенгази, президент Обама, вице-президент Байден, министр обороны Леон Панетта и я встретились с семьями погибших на авиабазе «Эндрюс». И у Шона Смита, и у Тайрона Вудса были маленькие дети. Видеть их там, зная, что они теперь будут расти без отцов, было крайне мучительно, почти невыносимо. У всех четверых погибших были близкие родственники, которые были безутешны из-за этой внезапной потери. В такой ситуации нет таких слов, которые могли бы передать, насколько понятно их состояние, или утешить их. Все, что можно сделать, — это просто постараться поддержать их своим прикосновением, ласковым словом или нежным объятием. В помещении, где мы собрались, было более шестидесяти членов семей и близких друзей погибших, и у каждого было свое собственное горе. Объединял их героизм и беззаветная служба тех, кого они любили, и горе, которое они испытывали, потеряв мужей, сыновей, отцов и братьев.

Мы прошли в большой открытый ангар за взлетно-посадочной полосой. Здесь собрались тысячи друзей и коллег, они стояли под американским флагом гигантских размеров. Это было необычайное проявление поддержки и уважения. Все стояли в мрачном молчании, когда американские морские пехотинцы в сине-белой форме медленно вынесли из военно-транспортного самолета четыре покрытых флагами гроба и поставили их на приготовленные катафалки, а затем отдали честь павшим. Военный капеллан вознес молитву.

Когда подошла моя очередь говорить, я воздала должное служению и самопожертвованию четырех патриотов, которых мы потеряли, и попыталась передать, какую гордость и печаль испытывали мы с коллегами. Я также хотела почтить заслуги Криса Стивенса на дипломатическом поприще, которые могли служить примером для многих, и рассказала о знаменательных проявлениях сочувствия и солидарности, которые мы видели в Ливии после его смерти.

Все это было свидетельством того, какой след оставил в этой стране Крис своей деятельностью. Я также зачитала вслух письмо от Махмуда Аббаса, председателя Палестинской национальной администрации, который тесно сотрудничал с Крисом во время его работы в Иерусалиме и с теплотой вспоминал энергичность и принципиальность Криса. Аббас осудил это убийство как «отвратительный акт террора». В конце церемонии, учитывая, что протесты продолжали вспыхивать по всему Арабскому региону, я еще раз обратилась к теме продолжавшихся беспорядков и антиамериканских выступлений на Ближнем Востоке, которые начались с видеофильма, а затем стали развиваться по своей собственной логике. «Народ Египта, Ливии, Йемена и Туниса не променяет тиранию диктатора на тиранию толпы», — сказала я. Насилие было необходимо прекратить. Возможно, нас ожидали не менее тяжелые дни, но США не были готовы отступить и бросить остальной мир на произвол, они не были готовы отказаться от своих обязанностей мирового лидера. Мы должны были «утереть наши слезы, расправить плечи и бесстрашно взглянуть в глаза будущему».

Президент Обама также высказал от себя слова соболезнования. Когда он закончил, я сжала его руку. Он обнял меня за плечо. Оркестр морских пехотинцев исполнил песню «Америка прекрасна». Никогда еще ответственность моего поста не казалась мне такой тяжелой.

* * *

Как государственный секретарь, я отвечаю за безопасность почти семидесяти тысяч человек в Госдепартаменте и Агентстве США по международному сотрудничеству, а также за более 270 наших представительств по всему миру. Когда что-то складывается неверно (как это случилось в Бенгази), я несу за это ответственность. Эта ответственность предполагает, что я должна обеспечить, чтобы были выявлены слабые места в системе и процедурах безопасности в Госдепартаменте, и сделать все возможное, чтобы снизить риски повторения подобной трагедии в будущем. Мы извлекли уроки из событий в Бейруте в 1983 году, в Кении и Танзании в 1998 году, из событий 11 сентября 2001 года. Теперь настало время извлечь уроки из трагедии в Бенгази. И этот процесс следовало начинать с выяснения, что же сложилось неверно.

Всякий раз, когда сотрудники Государственного департамента гибнут за рубежом, согласно закону требуется провести расследование, которое ведет независимый Наблюдательный совет по отчетности. С 1988 года было проведено девятнадцать таких расследований. Томас Пикеринг был избран председателем данного органа на период расследования событий в Бенгази. Пикеринг — бывший старший сотрудник дипломатической службы с безупречной репутацией, который работал в представительствах Соединенных Штатов во многих странах мира. Ему доводилось бывать в непростых условиях, например в Сальвадоре во время гражданской войны, в посольстве США в Израиле во время начала первой «интифады», в России в первые годы после падения Советского Союза. Том — жесткий, умный и прямолинейный человек. Для того чтобы защитить честь Госдепартамента, который он любил, он не стал бы никого жалеть и воздерживаться от критики, если бы нашел какие-либо ошибки или недочеты. Если кто-то и мог провести достоверное расследование и найти ответы на многие наши вопросы, то это был посол Пикеринг.

Адмирал в отставке Майк Маллен, бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов и всеми уважаемый, прямодушный военный моряк, стал заместителем Пикеринга в независимом Наблюдательном совете по отчетности. С ними взаимодействовала группа высококвалифицированных государственных экспертов с большим опытом работы на дипломатической службе, в управлении и разведке. Перед независимым Наблюдательным советом по отчетности, в состав которого в общей сложности входили пять человек, была поставлена задача разобраться в причинах произошедшего.

Я объявила о начале расследования 20 сентября, всего через несколько недель после нападения в Бенгази. Расследование началось значительно раньше, чем многие предыдущие подобные расследования, но важно было провести его как можно быстрее. Я отдала распоряжение по Государственному департаменту в полной мере сотрудничать с данным органом и призвала независимый Наблюдательный совет по отчетности сделать все возможное для выявления причин трагедии. У его членов был беспрепятственный доступ к любым материалам и любым сотрудникам Госдепартамента, имевшим, по их мнению, отношение к их расследованию (в том числе и ко мне, если им нужно было бы опросить меня по этому делу). Хотя предыдущие аналогичные отчеты оставались в основном недоступны для общественности, я хотела опубликовать как можно больше материалов работы независимого Наблюдательного совета по отчетности, насколько это можно было сделать, сохраняя при этом секретность всех имеющих соответствующий гриф материалов и документов.

Когда началось расследование независимого Наблюдательного совета по отчетности, я также предприняла свои меры по решению наиболее насущных проблем, с которыми не следовало затягивать, дожидаясь официального отчета этого органа. Я отдала распоряжение провести немедленное и тщательное изучение безопасности наших дипломатических представительств по всему миру. Я обратилась с запросом в министерство обороны о возможности создания совместной группы по оценке уровня безопасности, чтобы самым тщательным образом оценить состояние посольств и консульств в наиболее опасных странах пребывания. Для этого предполагалось направить группы из представителей сил специального назначения и дипломатических специалистов по вопросам безопасности в диппредставительства, расположенные в более чем десятке стран повышенного риска. Совместно с генералом Демпси и министром обороны США Панеттой мы прорабатывали возможности отправки дополнительного количества морских пехотинцев для усиления охраны диппредставительств, находящихся в регионах повышенной опасности. Кроме того, я обратилась в конгресс с просьбой выделить средства на оплату переброски дополнительных подразделений морской пехоты на новые места базирования, на создание дополнительных должностей сотрудников службы дипломатической безопасности и на закупку и оборудование диппредставительств системами физической защиты. Я назначила первого заместителя помощника государственного секретаря в Бюро дипломатической безопасности Госдепартамента — ответственным по обеспечению охраны диппредставительств в странах с высоким уровнем опасности.

Когда отчет независимого Наблюдательного совета по отчетности был готов, посол Пикеринг и адмирал Маллен сообщили мне о своих выводах. Они не старались смягчить удар. Их расследование было нелицеприятным, нацеленным на поиск системных ошибок и недостатков управления, как в Бюро дипломатической безопасности Госдепартамента, так и в Бюро по делам Ближнего Востока. Комиссия установила, что отсутствовало должное взаимодействие между ведомством, занимавшимся вопросами дипломатической безопасности, и подразделением Госдепартамента, отвечавшим за политику и взаимоотношения с правительством принимающей страны. Обеспечение безопасности не воспринималось как «общая ответственность», отсутствовала полная ясность в вопросе о том, кто в диппредставительстве уполномочен принимать решения по обеспечению безопасности, помимо самого посла. Учитывая, что всего в мире более 270 диппредставительств США и в каждом есть свои технические сложности, проблемы и требования, текущие вопросы безопасности редко поднимались до верхнего уровня управления, и, как следствие, имело место неадекватное руководство в отношении вопросов безопасности.

Хотя в Бенгази были проведены работы по повышению уровня безопасности генконсульства (в частности, была увеличена высота наружной стены кирпичной кладкой и бетоном, а по периметру была протянута колючая проволока; были установлены наружное освещение, бетонные барьеры для заграждения проезда, будки охраны, оборудованные мешками с песком, и огневые точки; входные деревянные двери были усилены стальными пластинами и особо прочными замками; было также установлено оборудование для обнаружения взрывчатых веществ), независимый Наблюдательный совет по отчетности определил, что эти меры предосторожности не соответствовали все повышавшемуся уровню опасности в городе. В центре внимания независимого Наблюдательного совета по отчетности и отдельного расследования, проведенного конгрессом, был вопрос о том, остались ли просьбы со стороны представителей сил безопасности в Ливии без внимания со стороны начальства в Вашингтоне. Независимый Наблюдательный совет по отчетности пришел к выводу: персонал генконсульства в Бенгази считал, что их просьбы об усилении мер безопасности не были «высокоприоритетны для Вашингтона», а «посольство в Триполи не смогло потребовать от Вашингтона решительных и неустанных мер для усиления безопасности». В самом посольстве, а также в соответствующих бюро и офисах Госдепартамента, на которые была возложена функция принятия решения о безопасности, не было «четкого понимания того, кто в конечном счете несет ответственность и имеет право принимать решения». Связь между Вашингтоном и Триполи поддерживалась в форме телефонных звонков, писем и телеграмм. Каждый год диппредставительства пересылали эти документы миллионами в головные органы, головные органы — в диппредставительства, диппредставительства — между собой и так далее. В этих документах сообщалось обо всем: от оценки общей ситуации в стране пребывания до кадровых перестановок. Каждая телеграмма в головной орган передавалась от имени посла и направлялась на имя госсекретаря. Каждая телеграмма из головного органа отсылалась от имени госсекретаря и направлялась на имя посла. Пожалуй, в этом не было большого смысла, но такова была практика Госдепартамента еще с давних времен. Было совершенно очевидно, что госсекретарь не мог читать или писать эти более двух миллионов телеграмм в год, да и послы не исполняли (или даже не знали о содержании) всех телеграмм, которые отправляли из их посольства. Только какая-то часть этих телеграмм действительно предназначалась для того, чтобы ее прочитал госсекретарь. Основная же масса была предназначена для других получателей, и иногда таких адресатов были сотни.

Некоторые критики воспользовались этой странностью процедуры коммуникаций для того, чтобы заявить, что просьбы о повышении уровня защиты генконсульства просто не были доведены до моего сведения. Однако дело заключалось в том, что они не должны были доводиться и, разумеется, не были доведены — все это было поставлено на другую основу. Вопросы безопасности рассматривались должностными лицами, ответственными за безопасность. Такие телеграммы попадали прямо на стол госсекретаря в исключительно редких случаях. Во-первых, это совершенно не то, к чему стремился отправитель. Сотрудник Госдепартамента в Исламабаде не пишет лично мне, чтобы просить прислать больше боеприпасов. Во-вторых, это не имело бы смысла. Решения, касавшиеся безопасности, должны были принимать специалисты, отвечавшие за безопасность. В-третьих, ни один министр какого угодно министерства в правительстве просто не в состоянии был ознакомиться со всеми этими телеграммами, причем не только из-за объема поступавшей корреспонденции, но еще и потому, что это было просто не в их компетенции. Как и не в моей. Я полностью доверяла службе дипломатической безопасности, потому что все сотрудники этой структуры умело защищали наши диппредставительства в опасных странах по всему миру, в том числе в таких странах с нестабильной и быстро менявшейся ситуацией, как Афганистан и Йемен.

Независимый Наблюдательный совет по отчетности также сделал важный вывод о том, что Госдепартамент слишком полагался на местные ливийские силы безопасности. В соответствии с Венской конвенцией о дипломатических сношениях 1961 года правительства принимающих стран несут главную ответственность за обеспечение безопасности дипломатических учреждений в своих странах. Но правительство в неоднородной и раздробленной послереволюционной Ливии имело для этого ограниченные возможности, бóльшая часть этих функций выполнялась ополченцами. В этой связи Госдепартамент заключал договоры с членами местных военизированных формирований на несение службы охраны представительства, по согласованию с ЦРУ выдавая им разрешение на непрерывное нахождение на территории диппредставительства, а также принимал на службу по контракту местных невооруженных охранников, чтобы обеспечить персоналом все контрольно-пропускные пункты. Как стало очевидно в ходе нападения, просчет заключался в том, что в тот момент, когда это было нужнее всего, такие охранники были фатальным образом не способны и не готовы выполнять свои обязанности по обеспечению безопасности американского представительства и персонала — они не могли выступить против своих же соотечественников.

Независимый Наблюдательный совет по отчетности также отметил, что Госдепартамент столкнулся с «противодействием в получении ресурсов, необходимых для выполнения своей работы», что действительно имело место в условиях сокращения бюджета в рамках всего правительства. В течение четырех лет на посту госсекретаря я неустанно доказывала конгрессу, что адекватное финансирование наших дипломатов и экспертов в области развития национальной безопасности является приоритетным направлением финансирования, и многие на Капитолийском холме нас в этом поддерживали. Тем не менее это оставалось постоянной проблемой. Независимый Наблюдательный совет по отчетности призвал к «более серьезной и постоянной готовности конгресса оказывать поддержку Государственному департаменту в удовлетворении его нужд и потребностей, которые, в совокупности, составляют лишь небольшой процент как от общего национального бюджета, так и от средств, выделяемых на обеспечение национальной безопасности».

В выводах, которые сделал независимый Наблюдательный совет по отчетности, говорилось, что «сотрудники генконсульства США в Бенгази в практически безвыходной ситуации действовали смело и проявили готовность рисковать своей жизнью, чтобы защитить своих коллег». Несмотря на недочеты, обнаруженные в нашей системе безопасности, расследование пришло к выводу, что «для спасения и поиска посла Стивенса и Шона Смита было сделано все возможное» и что «на переброску вооружения и живой силы ВС США с континента на место конфликта для изменения расстановки сил в нашу пользу просто не хватило времени». В докладе высокую оценку получили «своевременные» и «исключительные» действия администрации по координации усилий во время острой фазы кризиса. Независимый Наблюдательный совет по отчетности не обнаружил каких-либо проволочек в принятии решений и отказа обеспечить поддержку ни со стороны государственных структур в Вашингтоне, ни со стороны командования ВС. По утверждению независимого Наблюдательного совета по отчетности, наше оперативное реагирование спасло жизни многих американцев, и это действительно было именно так.

Независимый Наблюдательный совет по отчетности дал двадцать девять конкретных рекомендаций (двадцать четыре из них — несекретные) для устранения недостатков в таких направлениях, как подготовка и обучение персонала, пожарная безопасность, подбор персонала и анализ угроз. Я согласилась со всеми двадцатью девятью рекомендациями и сразу же приступила к их реализации. Я обратилась с просьбой к заместителю госсекретаря Найдсу возглавить целевую группу для обеспечения быстрого и полного выполнения всех рекомендаций, а также для принятия ряда дополнительных мер, выходящих за их рамки. Мы были намерены провести полномасштабную ревизию всей управленческой цепочки, от начала до самого конца, касавшейся принятия в Госдепартаменте решений о том, где, когда и будет ли вообще наш сотрудник работать в районах повышенной опасности, а также того, каким образом мы реагируем на угрозы и кризисы.

Том и его сотрудники были уполномочены трансформировать каждую рекомендацию в конкретные задания применительно к шестидесяти четырем конкретным видам деятельности. Далее эти задания были предназначены для выполнения отделами и бюро Госдепартамента с конкретными сроками исполнения. Кроме того, мы инициировали проведение ежегодного рейтинга диппредставительств с повышенным уровнем риска внешней угрозы в стране пребывания. Рейтинг должен был составляться под председательством государственного секретаря, а заместитель госсекретаря был обязан постоянно держать на контроле все представительства из этого списка, чтобы обеспечить поступление информации об основных проблемах в обеспечении их безопасности до руководства самого высокого уровня. Мы также начали упорядочивать протоколы обмена информацией с конгрессом с тем, чтобы его подразделения, ответственные за распределение ресурсов, были всегда информированы о наших потребностях в сфере обеспечения безопасности на местах.

Я дала обещание, что не оставлю свой пост госсекретаря до тех пор, пока не начнется реализация каждой рекомендации. К моменту окончания моего срока мы эту задачу выполнили. К этому времени между Государственным департаментом, конгрессом и министерством обороны началась проработка вопроса об увеличении количества подразделений морской пехоты для обеспечения безопасности американских дипломатических объектов. Кроме того, были проанализированы данные и началась модернизация систем противопожарной безопасности и других систем обеспечения жизнедеятельности в соответствии с требованиями к оборудованию дипломатических представительств США. Началось оснащение всех зарубежных объектов более современными камерами наблюдения. При поддержке конгресса в службе дипломатической безопасности было создано 151 новое рабочее место, а также усилена подготовка персонала этой структуры Госдепартамента.

* * *

Как бывший сенатор, я понимаю необходимость и испытываю большое уважение к надзорной функции, которую призван выполнять конгресс. За восемь лет моего пребывания на Капитолийском холме я много раз брала на себя ответственность осуществлять эту функцию, когда полагала, что появились трудные вопросы, на которые нужны ответы. С учетом этого для меня было приоритетом с готовностью и достоверно ответить на запросы законодателям сразу же после того, как на наше генконсульство в Бенгази было совершено нападение. Я решила, что необходимо выйти на трибуну на Капитолийском холме не позднее недели после атаки на диппредставительство и проинформировать палату представителей и сенат о том, что нам было на тот момент известно. В этом брифинге принимали также участие директор Национальной разведки США Джеймс Клэппер, заместитель министра обороны Эштон Картер, заместитель председателя Объединенного комитета начальников штабов адмирал Джеймс «Сэнди» Уиннефельд-младший и другие высокопоставленные представители разведывательных и правоохранительных сообществ. Многие члены конгресса были недовольны полученными ответами, некоторые были откровенно рассержены. Мы сами были расстроены, не имея на руках ответов на все вопросы, но это не помешало нам сообщить то, что мы знали. Хотя брифинг должен был продлиться всего один час, я оставалась в сенатском зале заседаний повышенной секретности более двух с половиной часов и не ушла, пока каждый сенатор, который хотел задать вопрос, не задал его.

В течение последующих месяцев высокопоставленные представители различных ведомств (Государственного департамента, министерства обороны, ЦРУ, ФБР и других спецслужб), профессионалы, прошедшие длинный карьерный путь в своих учреждениях и ведомствах и в большинстве своем не принадлежавшие к какой-либо партии, более тридцати раз выступали на слушаниях различных комитетов конгресса (такие слушания проводили не менее восьми комитетов), представили тысячи страниц документов и отвечали на вопросы сенаторов максимально оперативно и, насколько это было возможно, полно.

В январе я более пяти часов давала показания в сенате и в палате представителей, ответив, вероятно, на более чем сотню вопросов от нескольких десятков членов обеих палат. Я отвечала так, как могла тогда ответить, исходя из той информации, которой мы на то время располагали. Несмотря на приближение момента окончания моего срока на посту госсекретаря, я заявила сенаторам и конгрессменам, что полна решимости осуществить все, чтобы, оставляя свой пост в Госдепартаменте, сделать это ведомство и всю нашу страну безопаснее и сильнее. Относительно нападений в Бенгази я заявила следующее: «Как я уже не раз повторяла, я беру на себя ответственность за все произошедшее, и едва ли есть другой такой человек, кто стремился бы исправить нынешнее положение дел больше, чем я». США выступают в мире роли мирового лидера, важность деятельности которого трудно переоценить, напомнила я законодателям, и если в каком-либо месте на земле нет американского присутствия, особенно в наиболее нестабильных странах, там обязательно возникают серьезные проблемы. Вот поэтому, в первую очередь, я и направила Криса Стивенса в Ливию, по той же причине и он хотел сам быть там. Я утверждала, что обеспечение наших сотрудников в передовых районах всем необходимым, а также снижение риска, которому они подвергаются, — это наша обязанность. Америка не может и не должна отступать.

Некоторые члены конгресса задавали вдумчивые вопросы, направленные на то, чтобы жестокие уроки этого события были нами учтены и усвоены для дальнейшего совершенствования нашей деятельности. Другие же были по-прежнему зациклены на теориях заговора, которые не имели никакого отношения к решению вопроса, как нам предотвратить подобные трагедии в будущем. А некоторые и вовсе приходили на слушания лишь для того, чтобы появиться перед телекамерами. Если же слушания проходили в виде закрытых заседаний, куда не допускаются представители прессы и где шансов «засветиться» на экранах у них не было, то на такие заседания они и не являлись.

Большое внимание было уделено выступлению Сьюзен Райс, нашего посла в Организации Объединенных Наций. Это выступление было показано по телевидению в различных воскресных программах (утренних ток-шоу) 16 сентября, через пять дней после терактов в Бенгази. Отвечая на вопросы, Сьюзен предупредила, что точных данных о том, что случилось в Бенгази, по-прежнему пока нет, а расследование еще не завершено. Однако, сказала она, по самой достоверной на сегодняшний день информации, теракты были «изначально спонтанной реакцией на события в Каире, которые произошли за несколько часов до этого, почти точным их воспроизведением (воспроизведением демонстраций протеста против нашего посольства в Каире, которые были, безусловно, вызваны видеофильмом). Мы полагаем, что произошедшее затем в Бенгази можно объяснить тем, что, по мере развития событий, возле консульства собрались антиамерикански настроенные экстремистские элементы».

Критики обвинили ее в фальсификации данных об акциях протеста, которых не было, с целью скрыть тот факт, что было совершено успешное покушение на один из органов американской разведслужбы за рубежом. Они с пристрастием изучали вопрос о том, кто в правительстве подготовил для Сьюзен «тезисы» в то утро. Они надеялись найти доказательства серьезных политически неправомерных действий со стороны Белого дома. Сьюзен изложила ситуацию так, как ее себе на тот момент представляло (справедливо или ошибочно) разведывательное сообщество США. Это было лучшее, что она или кто-либо другой могли сделать. На каждом этапе, как только становилось известно что-то новое, об этом сразу же докладывали конгрессу и сообщали американскому народу. Между неправильным пониманием чего-либо и намеренно неправильными действиями есть разница, и разница большая. Но некоторые попытались раздуть ошибочность представлений и представить это как намеренную ложь.

Многих также излишне беспокоил вопрос о том, почему я тем утром не выступила по телевидению, как будто появление на ток-шоу так же обязательно, как перед судом присяжных, и нужно иметь вескую причину, чтобы не явиться туда. Я считаю, что выступление на воскресных утренних программах не имеет никаких преимуществ перед вечерними выступлениями. Только в Вашингтоне девятичасовая передача в воскресенье утром является каким-то аналогом обращения к нации, а обращение к народу в другие дни и часы просто не считается. Я с этими претензиями категорически не согласна.

Американский народ должен быть в курсе того, что происходит. Это наша обязанность. Я хотела, чтобы американский народ услышал обо всем непосредственно от меня. Вот почему утром после нападения я первым делом выступила с обращением к народу. И вновь выходила в эфир через два дня после этого, с церемонии на авиабазе «Эндрюс». И бесчисленное количество раз выступала с заявлениями для прессы, давала интервью и принимала участие в пресс-конференциях в последующие недели и месяцы.

В соответствии с многочисленными данными, которые были опубликованы, теперь совершенно ясно, что Сьюзен использовала информацию, которая была предоставлена и одобрена руководством ЦРУ. В самых первых проектах тезисов, написанных и распространенных этим ведомством, было сказано: «Мы считаем, основываясь на имеющейся в настоящее время информации, что теракты в Бенгази были спонтанно спровоцированы протестами возле посольства США в Каире». Эта оценка поступила не от политических аналитиков в Белом доме, ее предоставили профессионалы разведывательного сообщества. Сотрудники разведывательного ведомства составили это информационное сообщение для конгрессменов из состава постоянного специального Комитета по разведке вне зависимости от того, к какой партии они относятся, Демократической или Республиканской. В конце брифинга по событиям в Бенгази, который провел Дэвид Петрэус 14-го числа, в пятницу, в конгрессе США, конгрессмены задали ему вопрос: что из того, что они услышали за закрытыми дверями, они имеют право говорить по телевидению. Не предполагалось, что эти тезисы послужат исчерпывающим отчетом по всем полученным разведданным, они были предназначены только для того, чтобы помочь уже проинформированным конгрессменам в своих публичных заявлениях не затрагивать секретной или конфиденциальной информации. Никто из сотрудников разведки, составлявших ответ на запрос, понятия не имел, что тезисы будут использованы спустя два дня для подготовки выступления Сьюзен. Это еще одна теория заговора, которая не выдерживает никакой критики и разваливается под натиском фактов и здравого смысла.

Меня неоднократно спрашивали об этом во время моих слушаний в конгрессе. «Лично я не строила свое выступление на базе тезисов. Я была сосредоточена на вопросе безопасности наших сотрудников», — отвечала я. В какой-то момент, во время особенно тенденциозных расспросов, беседа приобрела слишком эмоциональный оттенок. Позже часть моих высказываний была вырвана из контекста по политическим мотивам, поэтому стоит повторить мой полный ответ в тот день:

— При всем уважении, дело в том, что у нас — четверо погибших американцев. Было ли это из-за акции протеста? Или это явилось результатом того, что какие-то парни вышли как-то вечером прогуляться и решили пойти поубивать американцев? Какая нам, в данный момент, разница? Наша задача — выяснить, что произошло, и сделать все от нас зависящее, чтобы предотвратить повторение подобного впредь, уважаемый сенатор. Сейчас, честно говоря, я сделаю все возможное, чтобы ответить на ваши вопросы по этому поводу, но дело в том, что тогда люди пытались в режиме реального времени получить самую достоверную информацию. В [разведывательном сообществе] идет свое расследование, я так понимаю, совместно с другими комитетами, чтобы выяснить, как появились эти тезисы. Но вы знаете, чтобы внести полную ясность, с моей точки зрения, сейчас не так важно, оглядываясь назад, выяснять, почему эти боевики решили сделать то, что они сделали. Намного важнее найти их и привлечь их к ответственности, и тогда, возможно, мы выясним, что же именно там тогда произошло.

Очередным примером ужасающей политизации этой трагедии стало произвольное толкование многими этой фразы: «Какая нам в данный момент разница?» — в том смысле, что я попыталась как-то умалить трагедию в Бенгази. Безусловно, в том, что я сказала, такого смысла не было. Подобные утверждения просто не соответствуют истине. И это прекрасно известно тем многочисленным политикам, которые пытаются использовать это в своих целях, однако их это совсем не беспокоит. Мой довод был прост: если кто-то врывается в ваш дом и берет вашу семью в заложники, сколько времени вы будете раздумывать над тем, как этот незнакомец провел день, до того как к вам ворваться? Или все-таки вам лучше подумать над тем, что можно сделать для спасения ваших близких, а также над тем, как сделать, чтобы такое больше не случилось? Многие из этих же людей, как заигранная пластинка, вновь и вновь говорят про вопросы, оставшиеся без ответа. Но нужно уметь различать вопросы, оставшиеся без ответа, и ответы, которые никто не захотел услышать.

Принимая во внимание, что события в Бенгази произошли в разгар жесткой президентской кампании и менее чем за два месяца до дня голосования, очевидно, наивно было бы думать, что смерть четырех американцев не будет использована в политических целях. Политика лишь замутила общую ситуацию вокруг этих событий и исказила многие факты. Пожалуй, одна из главных привилегий жизни на посту госсекретаря — это то, что я четыре года находилась там, где всякие партийные игры были практически полностью исключены.

Тот, кто снова и снова эксплуатирует эту трагедию в качестве своего политического инструмента, умаляет самопожертвование тех, кто служит нашей стране. Я не буду принимать участие в политических баталиях на костях погибших американцев. Это просто неправильно, и это недостойно нашей великой страны. Тот, кто настаивает на политизации трагедии, пусть делает это без меня.

* * *

На посту госсекретаря я познакомилась со многими сотрудниками службы дипломатической безопасности, несущими свою службу по всему миру, и я чрезвычайно благодарна им за их работу и профессионализм. Оба сотрудника, которые возглавляли мою личную группу охраны, сначала Фред Кетчем, а затем Курт Олссон, были всегда невозмутимы и неутомимы. Я доверяла им свою жизнь.

Несмотря на то что пятеро наших сотрудников в Бенгази 11 сентября были в меньшинстве, они вели себя героически и рисковали собственной жизнью ради защиты своих коллег. Дэвид, наш сотрудник, который был тяжело ранен в результате минометного обстрела жилого комплекса ЦРУ, несколько месяцев находился на излечении в медицинском центре Уолтера Рида. Я позвонила ему, когда он еще находился там, и сказала, что, когда он поправится, я хотела бы пригласить его с коллегами к себе, чтобы должным образом воздать им честь за их службу.

Утром 31 января 2013 года, в мой предпоследний день на посту госсекретаря, в одном из залов Госдепартамента собрались семьи и друзья тех самых пятерых сотрудников. Дэвид был все еще в инвалидной коляске, но все-таки смог присутствовать. Были там и члены семьи Стивенса. Они хотели выразить свою благодарность за все, что сделали эти люди, чтобы защитить Криса. Мне выпала честь воздать должное их мужеству и профессионализму. Они олицетворяли силу и дух великого народа. Я представила каждого сотрудника Государственного департамента к награде за проявленный героизм. В глазах людей стояли слезы, когда они на это смотрели. Это было также напоминанием о том, что в ту страшную ночь, как и одиннадцать лет назад, мы стали свидетелями проявления самых лучших и самых худших человеческих качеств.

Воспоминания о Бенгази останутся со мной навсегда, и они всегда будут определять то, как американские дипломаты выполняют свою работу. Но Криса Стивенса, Шона Смита, Глена Доэрти и Тайрона Вудса мы должны помнить и за то, как они жили, и за то, как они погибли. Все они вызвались служить своей стране там, где безопасность совсем не гарантирована, потому что именно там американские интересы и ценности более всего под угрозой, там, где они более всего необходимы.

Глава 18

Иран: санкции и скрытые мотивы

Султан Омана наделен особым даром: обставлять все эффектно.

Во дворце, который султан спроектировал лично, в столице Омана, городе Маскат, расположенном на самой оконечности Аравийского полуострова, во время роскошного обеда я вдруг услышала знакомые звуки марша Джона Филиппа Сузы «Колокол Свободы». Султан Кабус, облаченный в струящееся одеяние с церемониальным кинжалом на поясе, с ярким тюрбаном на голове, улыбнулся и посмотрел наверх. На галерее над нами, частично скрытая ширмой, располагалась группа из состава Королевского симфонического оркестра Омана. Такой жест был очень характерным для проницательного и дружественного Западу восточного лидера, который дорожил взаимоотношениями с Соединенными Штатами, любил музыку и пользовался абсолютной властью для того, чтобы в течение четырех десятилетий своего правления вносить радикальные изменения в жизнь собственной страны.

Султан собирался мне сообщить, что готов был принять еще более радикальное решение, чем все предыдущие. Было 12 января 2011 года, и оставались считаные дни до того, как «арабская весна» в корне изменит расстановку сил в геополитике Ближнего Востока. Я только что посетила беспокойного южного соседа Омана, Йемен, и направлялась на региональную конференцию в Катар, намереваясь предупредить глав стран Ближнего Востока о том, что их режимы падут в случае отсутствия своевременных экономических и политических реформ. Однако сейчас внимание султана было сосредоточено только на Иране.

Обостряющийся конфликт вокруг незаконной ядерной программы Ирана представлял собой серьезную угрозу для международной безопасности. Администрация президента США Обамы с 2009 года придерживалась политического курса, предполагавшего применение санкций либо поощрений (в зависимости от ситуации), но переговоры между Ираном и пятью постоянными членами Совета Безопасности ООН (Соединенные Штаты, Россия, Китай, Великобритания и Франция) и Германией, так называемой группой «5+1», до настоящего времени так и не увенчались успехом. Перспектива вооруженного конфликта становилась все более реальной. Дело могло дойти до удара со стороны Израиля с целью лишить Иран возможности разработать ядерное оружие, по аналогии с Ираком в 1981 году и с Сирией в 2007 году.

«Я могу помочь», — сказал мне султан. Он был один из тех лидеров, который считался всеми сторонами конфликта посредником, заслуживающим доверия. У него были тесные связи с Вашингтоном, арабскими государствами Персидского залива и Тегераном. Султан предложил организовать в Омане негласные прямые переговоры между Соединенными Штатами и Ираном для того, чтобы решить вопрос ядерного вооружения Тегерана. Предыдущие попытки наладить контакт с теократическим режимом Ирана закончились неудачей, но султан считал, что он может поспособствовать положительному исходу таких переговоров. Конфиденциальность была необходима для того, чтобы предотвратить срыв переговоров бескомпромиссными политиками обеих сторон до того, как такой проект начнет разрабатываться. Каково же было мое отношение к этой идее?

С одной стороны, не было ни единого повода для того, чтобы довериться иранцам, одновременно была масса поводов для подозрений, что они используют любую возможность для затяжки времени и отвлекающих маневров. Новые переговоры могли привести к проволочкам и проблемам, которые обеспечили бы иранцам время для того, чтобы приблизиться к своей цели: создать ядерное оружие, которое станет угрозой для Израиля, соседних стран и всего мира. Любые уступки, на которые мы могли пойти в процессе этих переговоров, были способны уничтожить результаты многолетней кропотливой работы для установления интернационального консенсуса по вопросу жестких санкций и усиления давления на режим в Тегеране. С другой стороны, предложение султана могло оказаться нашим единственным шансом избежать конфликта или неприемлемых перспектив превращения Ирана в государство, вооруженное ядерным оружием. Наша неудача в следовании принципам дипломатии могла привести к ослаблению интернациональной коалиции, которую мы сформировали для того, чтобы наложить санкции на Иран и настоять на их выполнении.

* * *

В это трудно поверить, учитывая все то, что произошло позднее, но Иран был союзником Соединенных Штатов в холодной войне. Правитель этой страны, шах, получил свой трон в результате государственного переворота 1953 года, поддержанного администрацией президента США Эйзенхауэра и направленного против демократически избранного правительства, которое подозревалось в симпатиях к коммунизму. Это решение, которое многие иранцы никогда не простили Америке, вполне соответствовало духу холодной войны. Наши правительства успешно сотрудничали друг с другом на протяжении 25 лет — до того момента, когда в 1979 году авторитарный шах был свергнут в результате Исламской революции. Ее результатом стало то, что шиитские фанатики во главе с аятоллой Рухоллой Мусави Хомейни захватили власть и навязали гражданам Ирана свой теократический вариант Исламской Республики. Новые руководители Ирана были настроены по отношению к Америке крайне непримиримо, называя нас «Большим Сатаной». В ноябре 1979 года иранские радикалы взяли штурмом посольство США в Тегеране и удерживали в заложниках 52 американцев на протяжении 444 дней. Это было откровенным нарушением международного права и тяжелым испытанием для нашей страны. Я помню, как каждую ночь смотрела в Литл-Роке репортажи, в которых велся счет дням, проведенным пленниками в неволе, в то время как кризис усиливался с каждым днем и обозримые перспективы прекращения этого кошмара не просматривались. Ситуация еще более усугубилась, когда спасательная операция Вооруженных сил США закончилась крушением вертолета и транспортного самолета в пустыне, что привело к гибели восьми американских военнослужащих.

Иранская революция привела к десятилетиям террора, поддерживаемого государством. Иранский Корпус стражей Исламской революции и организация «Хезболла», которая действовала в интересах Ирана, совершали террористические акции на территории стран Ближнего Востока и всего мира. В список их преступлений вошла организация теракта против посольства США в апреле 1983 года в Бейруте (Ливан), который привел к гибели 63 человек, включая 17 американских граждан. В октябре того же года они организовали теракт против морских пехотинцев США, который унес жизни 241 американца, а также против жилого комплекса в городе Эль-Хубар в Саудовской Аравии, который привел к гибели 19 служащих ВВС США и ранению сотен других людей. Кроме того, Иран сделал своей мишенью евреев и израильтян, организовав теракт в Израильском культурном центре в Буэнос-Айресе в Аргентине в 1994 году, жертвами которого стали 85 человек, а многие получили ранения. Госдепартамент США постоянно обозначал Иран как «главного спонсора терроризма» и представлял официальные доказательства его причастности к организации взрывов, похищениям людей, угонам самолетов и другим актам терроризма. Иранские ракеты, стрелковое оружие и минометы убивали как американских военнослужащих, так и военнослужащих союзных нам стран и гражданских лиц в Ираке и Афганистане.

Учитывая все изложенное, Иран, оснащенный ядерным оружием, представлял собой серьезную угрозу для безопасности Израиля, соседей Ирана по Персидскому заливу и всего мирового сообщества в целом. В связи с этим Совет Безопасности ООН начиная с 2006 года принял шесть резолюций, призывающих Иран прекратить разработку ядерного вооружения и следовать Договору о нераспространении ядерного оружия. Иран входит в число 180 стран, которые подписали его. Этот договор предоставляет своим участникам право на использование ядерной энергии в мирных целях, но обязывает обладающих ядерным оружием разоружиться, а тех, кто не имеет ядерного оружия, отказаться от его приобретения или разработки. Если позволить Ирану в нарушение этой договоренности получить в свое распоряжение ядерное оружие, это создаст прецедент для подобной практики сначала по всему Ближнему Востоку, среди суннитских лидеров, воспринимающих Иран в качестве противника, а затем и по всему миру.

Нам было известно, что Иран, несмотря на осуждение и давление со стороны международного сообщества, в течение многих лет разрабатывал технологию и материалы, необходимые для производства ядерного оружия. В начале 2003 года Иран имел в своем распоряжении около сотни центрифуг для обогащения урана, который представляет собой один из двух типов топлива для ядерного оружия (второй тип топлива — это плутоний). Центрифуги вращаются на сверхбыстрых скоростях, обогащая уран до такого высокого уровня, чтобы его можно использовать для создания ядерного топлива. Это очень сложный и кропотливый процесс, для которого требуются тысячи центрифуг. В течение последующих шести лет, когда мнения международного сообщества разделились, Иран постепенно расширял свою ядерную программу. При этом он отказался предоставлять инспекторам Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) доступ к своему производственному процессу и какую-либо информацию о нем. Несмотря на заверения иранских лидеров, что их ядерная программа разрабатывается исключительно в мирных (научных, медицинских и коммерческих) целях, ученые Ирана вели свои разработки в обстановке строжайшей секретности, в защищенных подземных бункерах, расположенных на большой глубине в горной местности, и обогащали уран до таких уровней и в таком количестве, что у разумных людей появились вполне обоснованные подозрения.

Какое-то, достаточно короткое время в конце 90-х была надежда на то, что Иран выберет альтернативный курс. В 1997 году президентом Ирана стал умеренный центрист Мохаммад Хатами, который в своем интервью американскому телевидению заявил, что хотел бы разрушить «стену недоверия» между Ираном и Соединенными Штатами. У администрации президента США Клинтона были все основания не вполне доверять Ирану, прежде всего с учетом террористических акций против жилого комплекса в городе Эль-Хубар (Саудовская Аравия), в котором размещались военнослужащие ВС США. Однако президент США ответил обдуманно, пойдя навстречу инициативе Хатами и упомянув Иран в видеопоздравлении в честь Ид аль-Фитра — праздника по завершении мусульманского священного месяца Рамадан. «Я верю в то, что скоро придет тот день, когда наши взаимоотношения с Ираном снова наладятся», — сказал президент. Администрация предприняла дипломатическое зондирование, намереваясь начать диалог. В частности, было направлено письмо через нашего общего друга султана Омана. В 2000 году госсекретарь США Мадлен Олбрайт принесла официальные извинения за ту роль, которую сыграла Америка в государственном перевороте 1953 года в Иране, и сняла со страны некоторые экономические санкции. Однако Иран так и не сделал ответных шагов, поскольку консервативные силы страны не дали ему такой возможности.

Взаимные уступки могли стать хорошей основой для взаимовыгодного сотрудничества обеих стран, и Хатами готов был протянуть руку помощи Соединенным Штатам после трагедии 11 сентября 2001 года. Он был готов к совместным действиям в Афганистане, с которым Иран непосредственно граничит. Но речь президента Буша в 2002 году, в которой тот назвал Иран, Ирак и Северную Корею «осью зла», лишила наши страны в то время возможности дальнейшего диалога. Евросоюз взял инициативу переговоров с Ираном о его ядерной программе в свои руки, но переговоры прекратились после того, как в 2005 году Хатами на посту президента страны сменил Махмуд Ахмадинежад, который отрицал Холокост, провокационно угрожал стереть Израиль с лица Земли и при любой возможности оскорблял Запад.

Как сенатор от штата Нью-Йорк во время президентского срока Буша, я настаивала на усилении давления на режим Тегерана и его ставленников, голосовала за наложение на Иран санкций и официальное признание Корпуса стражей Исламской революции террористической организацией. Я постоянно заявляла: «Мы не имеем права, мы не можем, мы не должны допустить того, чтобы Иран разработал или приобрел ядерное вооружение». Пока по этому вопросу не будет достигнуто широкого международного консенсуса, односторонние санкции США не смогут оказать на Иран сдерживающего влияния.

В своей статье в журнале «Форин афферс» в 2007 году я писала: «Администрация президента США Буша отказывается вести переговоры с Ираном по его ядерной программе, предпочитая игнорировать неправомочное поведение руководства этой страны вместо того, чтобы предпринять какие-либо практические шаги». И еще: «Если Иран не хочет выполнять взятые на себя обязательства и учитывать волю международного сообщества, то мы обязаны использовать все методы для урегулирования этого вопроса». Не вдаваясь в подробности, хочу упомянуть, что данные методы могли включать в себя и возможные силовые акции, однако я подчеркивала, что, в любом случае, начинать необходимо с дипломатических средств воздействия. В конце концов, если Соединенные Штаты могли вести переговоры Советским Союзом в самый разгар холодной войны, в то время как тысячи ракетных установок нашего противника были нацелены на американские города, то мы не должны бояться вести диалог с таким противником, как Иран, учитывая сложившиеся обстоятельства. Самое важное в такой ситуации — соблюдать хрупкий баланс, все время иметь в виду вероятность применения силовых методов, но действовать дипломатическими методами и сохранять выдержку. Надо признать, что подобная ситуация была не нова. Эффективное ведение международной политики всегда подразумевает применение метода кнута и пряника. Умение поддерживать этот хрупкий баланс скорее искусство, чем наука.

В самый разгар президентских выборов 2008 года я подвергла в ходе дебатов резкой критике заявление сенатора Обамы, в котором он обещал в течение первого года работы его администрации встретиться с руководителями Ирана, Сирии, Венесуэлы, Кубы и Северной Кореи для проведения переговоров без предварительных условий. Я возразила ему, отметив, что можно начать диалог с этими странами, но нельзя обещать им встречу на высшем уровне до тех пор, пока мы не получим что-то взамен. В ответ команда Обамы обвинила меня в поддержке политического курса Буша и в отказе от урегулирования конфликтов с указанными странами. Естественно, никто в подробностях не осветил эти моменты для простых избирателей, но такова реальность любой предвыборной кампании. В апреле 2008 года мои действия также послужили причиной определенного оживления, когда я поставила иранское руководство в известность о том, что если оно применит ядерное оружие против Израиля в «мою смену», то Соединенные Штаты отреагируют незамедлительно и «мы будем в состоянии уничтожить их». Это заявление обратило на себя внимание Тегерана, и Иран направил официальный протест в ООН.

После того как президент Обама предложил мне занять должность госсекретаря США, мы начали разрабатывать более эффективный подход к отношениям с Ираном. Нашей целью было предотвратить разработку ядерного оружия Ираном. Эта цель была проста, но достичь ее было совсем не просто.

В начале 2009 года казалось, что Иран находится в очень благоприятных политических условиях на Ближнем Востоке. Американское вторжение в Ирак ликвидировало давнего соперника Ирана, Саддама Хусейна, и ему на смену пришло более дружественное Ирану шиитское руководство. Влияние и престиж Соединенных Штатов в регионе были катастрофически низкими. Организация «Хезболла» своими кровавыми акциями в Ливане поставила Израиль в 2006 году в безвыходное положение, а организация «ХАМАС» после двухнедельного израильского вторжения в январе 2009 года продолжала контролировать Сектор Газа. Суннитские лидеры стран Персидского залива с ужасом наблюдали за тем, как Иран наращивает военный потенциал и расширяет сферу своего влияния, выступая в качестве реальной угрозы в борьбе за стратегически важный Ормузский пролив. Говоря же о внутренней политике Ирана, нельзя не отметить, что железная хватка его режима не подвергалась какой-либо критике или сомнениям, а объем экспорта нефти неуклонно увеличивался. Президент Ахмадинежад, по сути, был драчливым петухом, напыщенно и самодовольно вышагивавшим по арене международных отношений. Однако на самом деле всю ответственность нес Высший руководитель Ирана аятолла Али Хаменеи, сменивший на этом посту Хомейни в 1989 году и никогда не скрывавший своей ненависти к Америке. Бескомпромиссные стражи Исламской революции сконцентрировали в своих руках значительную власть в Иране. Речь шла также об обширных экономических фондах, которые руководство страны собиралось потратить на благо военной диктатуры под маской духовного руководства. Я спровоцировала сильное беспокойство арабских руководителей, когда упомянула об этой тенденции во время своей поездки в страны Персидского залива.

Столкнувшись с такой непростой расстановкой сил, мы с президентом США Обамой были вынуждены применять как поощрительные меры, так и давление для того, чтобы поставить Иран перед очевидным выбором: если он выполнит взятые на себя обязательства по договору и пойдет навстречу международному сообществу, позволив наблюдателям провести инспекцию объектов своей ядерной программы, то сможет извлечь свою выгоду из наладившихся взаимоотношений. Если же он откажется от сотрудничества, то неизбежно столкнется с тотальной изоляцией и еще более болезненными последствиями.

Одним из дружественных шагов президента Обамы были два частных письма к аятолле Хаменеи с предложением сотрудничества. Более того, президент США записал видеообращение к народу Ирана. Равно как и усилия моего супруга десять лет назад, эти шаги натолкнулись на непроницаемую стену молчания со стороны Тегерана. Никто из нас не питал никаких иллюзий по поводу того, что Иран изменит свою тактику только потому, что новый президент США был настроен вести с ним диалог. Но мы верили в то, что наша готовность к взаимодействию, в частности, поможет нам разработать систему санкций против Ирана, если тот ответит нам отказом на приглашение за стол переговоров. Вся мировая общественность увидит, что именно Иран, а не Америка отказался от мирных переговоров, и это позволит усилить давление на Тегеран.

Повод для возобновления сотрудничества представился, когда началась совместная работа на афганском направлении. В далеком 2001 году, в самые первые дни войны мы зондировали почву для сотрудничества и взаимодействия с целью пресечь наркоторговлю и стабилизировать ситуацию в Афганистане. Однако с тех пор Иран настойчиво и последовательно занимал минимально конструктивную позицию. Во время подготовки к важной международной конференции по вопросу Афганистана, организованной ООН в Гааге в конце марта 2009 года, мне необходимо было принять важное решение: поддержать ли настойчивое приглашение ООН в адрес Ирана. После того как я посоветовалась со своими союзниками по НАТО, я назвала предстоявшую конференцию «крупными переговорами между всеми сторонами, которые имеют какие-либо интересы в Афганистане». Это позволяло Ирану присоединиться к нашей встрече. Если бы руководство Ирана ответило на наше приглашение, то это была бы первая в истории наша с ним совместная работа.

Тегеран ограничился присутствием в Гааге заместителя министра иностранных дел, чья речь включала в себя несколько дружественных предложений по совместным проектам. Я не встречалась лично с иранским дипломатом, но поручила Джейку Салливану переговорить с ним для того, чтобы повысить шансы дальнейшего сотрудничества по вопросу Афганистана.

Джейк также лично вручил иранской стороне письмо с просьбой освободить трех американских граждан, которых удерживали в Иране: агента ФБР в отставке Роберта Левисона, аспирантку Эшу Момени и американскую журналистку ирано-японского происхождения Роксану Сабери. Роксана была арестована в Тегеране по обвинению в шпионаже спустя несколько дней после того, как я вступила в должность в январе 2009 года. После того как она объявила голодовку, а Соединенные Штаты и другие страны взяли ситуацию под свой контроль, ее освободили в мае того же года. Она приехала на встречу со мной в Госдепартамент США вскоре после своего возвращения и рассказала мне о том тяжелом испытании, которое ей пришлось пережить. Роберт Левисон все еще находится в заключении. Эше Момени, которая была освобождена из заключения, но удерживалась в стране, позволили вернуться в Соединенные Штаты в августе 2009 года.

На той же конференции в Гааге Ричард Холбрук имел краткую беседу с иранским дипломатом на официальном обеде (хотя позднее иранцы отрицали, что такой разговор состоялся).

Вторая половина 2009 года обернулась неожиданными событиями, которые необратимо изменили курс международной полемики по иранскому вопросу.

Сначала в Иране состоялись выборы. В июне Ахмадинежад был объявлен победителем президентских выборов. Все указывало на то, что результаты были сильно искажены, если не полностью фальсифицированы. Огромные толпы народа собирались на улицах Тегерана и по всей стране в знак протеста. Это было очень неожиданно для нас: средний класс Ирана отстаивал свое право на демократию, которую ему обещали во время революции 1979 года, но которую он так и не получил. Протесты набирали силу и получили название «зеленого движения». Миллионы иранцев вышли на улицы, демонстрируя беспрецедентное проявление своего несогласия с существующими в стране порядками, многие даже требовали низложения правящего режима. Сотрудники органов правопорядка отреагировали применением насилия. Мирных граждан били полицейскими дубинками, были произведены массовые аресты. Политические оппоненты были арестованы, подверглись пыткам, некоторые из них были убиты. Люди по всему миру были потрясены видеоматериалами о женщине, застреленной прямо на улице. Эти акты насилия шокировали, но репрессии были вполне в духе режима, который нарушал все мыслимые права человека.

В администрации президента США Обамы разгорелись горячие споры о том, как было необходимо отреагировать на эти события.

— Мы пристально наблюдаем за событиями, которые разворачиваются в Иране, но мы, как и остальное мировое сообщество, следим за реакцией народа Ирана и ждем решения, которое он примет, — заявила я, когда протесты в Иране стали нарастать, но еще до того, как они переросли в более серьезные столкновения. — Мы искренне надеемся, что ситуация разрешится благополучно и отразит истинную волю и намерения иранского народа.

Наши информаторы в Иране настоятельно советовали нам не делать никаких заявлений. Они переживали, что, если Соединенные Штаты выступят в поддержку демонстрантов или открыто попытаются вмешаться в ситуацию, это позволит режиму подавить акции протеста как результат заговора иностранного государства. Многие из аналитиков нашей разведывательной службы и эксперты по иранскому вопросу согласились с этим мнением. Но все еще оставался соблазн выразить нашу поддержку иранскому народу и наше недовольство деспотичным режимом его страны. Казалось, это были наиболее правильные действия Америки, соответствовавшие духу наших демократических ценностей и убеждений.

После того как президент выслушал все доводы за и против, он с видимой неохотой принял решение о том, что лучшим служением интересам иранского народа будет отказ Соединенных Штатов от вмешательства в самую гущу конфликта. Это было сложным и весьма дальновидным тактическим решением. И оно было принято не потому, что, как в свое время пытались это представить некоторые комментаторы, президент больше заботился о поддержании хороших отношений с иранским режимом, чем о противостоянии ему. Мы считали, что поступаем правильно по отношению к протестующим и к демократии. Мы не преследовали никаких иных целей. Наша команда в Госдепартаменте постоянно и негласно поддерживала контакт с активистами в Иране. В этой связи мы решились на экстренные меры для того, чтобы предотвратить прекращение функционирования «Твиттера» на территории страны — основного средства связи протестующих с внешним миром.

Бросая взгляд в прошлое, я не могу с полной уверенностью сказать, что наша сдержанность была правильным выбором. Это не остановило режим от безжалостного уничтожения «зеленого движения». Наблюдать за этим было очень тяжело. Возможно, более резкие высказывания Соединенных Штатов не предотвратили бы такой исход событий, а даже ускорили бы этот процесс. Но в то время мы не могли предвидеть, сможем ли мы изменить что-либо или нет. Я глубоко сожалею о том, что мы недостаточно настойчиво призывали другие страны объединиться и присоединиться к нашей борьбе. Так как волна протестов в Иране была жестоко подавлена руководством страны, я выступила за увеличение наших усилий в обеспечении демократически настроенных активистов необходимыми техническим оборудованием и технологиями для того, чтобы избегать преследования со стороны государства и цензуры. В течение нескольких следующих лет мы вложили в этот проект десятки миллионов долларов и обучили более пяти тысяч активистов по всему миру.

В сентябре, когда Али Хаменеи и Ахмадинежад снова стали неоспоримо контролировать Иран, конфликт разгорелся с новой силой. Западные разведывательные службы неусыпно следили за предположительно создаваемой иранской установкой по обогащению ядерного топлива, которая была укрыта в горах недалеко от города Кум к юго-западу от Тегерана. После того как разведка необоснованно обвинила Ирак в хранении оружия массового уничтожения, мы с объяснимой осторожностью относились к возможности поспешных выводов относительно Ирана, однако эти разработки нас очень тревожили. До завершения работ по созданию установки оставалось всего несколько месяцев. Если бы это произошло, то данный шаг значительно усилил бы возможности Ирана в создании атомной бомбы, так как установка находилась в весьма хорошо защищенном месте. Когда иранцы обнаружили, что мы знаем об их обмане, они попытались скрыть его. 21 сентября 2009 года они обратились к Международному агентству по атомной энергии (МАГАТЭ) с письмом, в котором в сдержанных тонах признавали существование небольшого пилотного проекта около города Кум, о котором ранее они случайно забыли упомянуть.

Мы решили сами раскрыть миру всю правду. В ближайшую неделю на ежегодную сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке должны были собраться мировые лидеры. Мы понимали, что публикация сведений о секретной иранской установке по обогащению ядерного топлива вблизи города Кум вызовет широкий общественный резонанс, который мы, в свою очередь, собирались использовать в свою пользу. Президент Обама председательствовал на заседании Совета Безопасности, посвященном ядерной угрозе, а представители группы «5+1» собирались начать новый раунд переговоров с иранской стороной. Мы должны были тщательно спланировать свои действия по раскрытию иранского обмана и согласовать их с нашими английскими и французскими союзниками, чтобы оказать максимально возможное давление как на иранцев, так и на те страны, которые были предрасположены относиться к Ирану с позиций презумпции невиновности (в первую очередь это относилось к России и Китаю). Если бы нам удалось все хорошо организовать, этот вскрытый нами подлог имел бы эффект разорвавшейся бомбы и мог бы изменить дипломатический баланс не в пользу Ирана, что помогло бы нам перейти к более жестким международным санкциям.

В номере президента Обамы в отеле «Уолдорф Астория» мы упорно работали над своей стратегией. Одним из вариантов было эффектное изложение президентом перед Советом Безопасности разведывательных сведений о военном объекте в районе города Кум. Это воскресило бы в памяти воспоминания о знаменитом противостоянии между представителем США в ООН Эдлаем Стивенсоном и его российским коллегой во времена Карибского кризиса, а также о печально известном выступлении госсекретаря США Колина Пауэлла об иракском оружии массового уничтожения. Мы не хотели повторения обоих этих прецедентов. Кроме того, мы хотели быть уверенными в полной координации наших действий со своими союзниками и заранее уведомить обо всем МАГАТЭ, Россию и Китай. Поэтому мы отвергли вариант с выступлением на Совете Безопасности ООН.

Во второй половине дня 23 сентября мы с президентом Обамой и советником по национальной безопасности Джимом Джонсом собрались в отеле «Уолдорф Астория» для встречи с президентом России Дмитрием Медведевым, его министром иностранных дел Сергеем Лавровым и его советником по национальной безопасности Сергеем Приходько. На этой встрече мы представили последние сведения об установке в районе города Кум. Во время первой встречи двух президентов весной этого года в Лондоне Медведев признал, что Россия недооценила ядерную программу Ирана, но эта новая информация о преднамеренном обмане иранцев все равно шокировала русских. Впервые за четыре года, в течение которых я занимала должность госсекретаря, я увидела, как невозмутимый Лавров был сбит с толку и не мог подобрать слов. Спустя некоторое время Медведев удивил прессу, сделав самое жесткое заявление относительно Ирана из всех, которые они когда-либо слышали раньше:

— Редко когда санкции приводили к продуктивным результатам, но в некоторых случаях санкции неизбежны.

Репортеры засыпали сотрудников Белого дома вопросами о том, что вызвало такие кардинальные изменения в риторике российского руководства. Однако мы еще не были готовы рассказать общественности новости об установке в районе города Кум.

У нас созрел план сделать публичное заявление двумя днями позже на саммите «Большой двадцатки» в Питтсбурге, куда должны были прибыть из Нью-Йорка многие мировые лидеры. Когда пришло время, президент Обама вышел на сцену вместе с британским премьер-министром Гордоном Брауном и французским президентом Николя Саркози.

— Размер и конфигурация данного объекта не соответствуют критериям мирной программы, — заявил президент Обама. — Иран нарушает принципы, которым должны следовать все страны мира.

С этого момента все события существенно ускорились. В первый день октября представители группы «5+1» встретились в Женеве с делегацией Ирана. Я направила на эту встречу с иранскими переговорщиками в качестве официального представителя Соединенных Штатов заместителя госсекретаря Уильяма Бёрнса. Под растущим международным давлением Иран согласился разрешить инспекторам МАГАТЭ посетить секретный объект вблизи города Кум. Данная инспекция состоялась в конце октября.

Следующим пунктом повестки дня в Женеве был исследовательский реактор в Тегеране, который был предоставлен Ирану Соединенными Штатами в 1960-х годах для производства медицинских изотопов (они используются для диагностики и лечения заболеваний). Летом 2009 года Иран сообщил, что у него истощился запас ядерных топливных стержней, необходимых для работы реактора и производства изотопов. Иран располагал достаточным количеством низкообогащенного урана, однако у него не было высокообогащенного урана, который необходим для топливных стержней, поэтому он обратился к МАГАТЭ с просьбой оказать ему содействие в удовлетворении его потребностей в топливе на свободном рынке. Американские ядерные эксперты (среди которых был сотрудник Госдепартамента США Боб Эйнхорн) обратили внимание на этот запрос. Боб начал работать над созданием плана, который мог бы решить сразу несколько проблем. Что, если Иран направит за рубеж весь свой запас урана или, по крайней мере, его значительную часть и получит взамен топливные стержни, которые могут использоваться только в исследовательском реакторе, но не для создания атомной бомбы? Это бы удовлетворило его законные потребности и при этом на много месяцев, возможно, даже на год задержало бы его программу разработки оружия. Если иранцы примут такое предложение, то у нас будет время на выработку более комплексного соглашения, которое бы развеяло все наши опасения по поводу ядерной программы. Если же Иран откажется от нашего предложения, то их истинные намерения были бы разоблачены. В августе я обсудила эту идею со своим российским коллегой Лавровым и убедила его в том, что вывоз низкообогащенного урана из Ирана снизил бы напряженность в регионе. Я надеялась на то, что сотрудничество Соединенных Штатов и России и проявление ими единства заставит иранцев сделать соответствующие ответные шаги. Лавров согласился:

— Нам следует серьезно отнестись к этому предложению. Мы готовы принципиально поддержать вас.

Теперь, на переговорах в Женеве, пришло время официально озвучить это предложение и посмотреть на реакцию иранской стороны. Во время обеденного перерыва Бёрнс предложил главе иранской делегации, Саиду Джалили, организовать прямые переговоры вне зависимости от работы основной группы. Когда Джалили согласился, Бёрнс сообщил ему наши условия. Джалили понимал, что он столкнулся с фактом объединившегося международного сообщества, которое предлагает бесспорно справедливое и разумное решение. Ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться. Эйнхорн и заместитель Джалили пункт за пунктом обсудили все детали соглашения. Иранцы приняли все пункты с одной оговоркой: ничего нельзя было предавать огласке до тех пор, пока они не вернутся в Тегеран и не сообщат о соглашении вышестоящему руководству.

Когда участники переговоров вновь собрались в конце месяца на заседании МАГАТЭ в Вене, иранцы изменили линию своего поведения. Джалили не смог достичь договоренности с вышестоящим руководством в Тегеране. Сторонники жесткого курса в правительстве были решительно настроены против такого соглашения, поэтому иранцы заявили, что они готовы отказаться лишь от небольшого количества низкообогащенного урана и хотели бы хранить его в отдаленной части Ирана, не отправляя за границу. Оба этих условия были неприемлемы. Это бы свело на нет весь смысл изъятия у них такого количества обогащенного урана, которое было достаточно для создания бомбы. Представители МАГАТЭ безуспешно призывали Иран вернуться к условиям первоначального соглашения. Венская встреча завершилась провалом переговоров. Соглашение не было заключено.

Воплощая в жизнь обещания президента Обамы, которые он дал в ходе своей предвыборной кампании, мы старались эффективно взаимодействовать с Ираном. Теперь президент решил, что пришло время усилить давление на руководство Ирана, поставив перед ним вопрос ребром. Однако для того, чтобы применить к Тегерану ощутимые меры, было необходимо, чтобы к нам присоединились остальные страны.

Наш представитель в ООН Сьюзен Райс сообщила, что добиться поддержки жесткого курса в отношении Ирана среди членов Совета Безопасности будет весьма непросто. Того же мнения придерживались и мои зарубежные коллеги.

— Мы считаем, что сейчас не самое подходящее время для обсуждения санкций против Ирана, — сказал мне министр иностранных дел Китая Ян Цзечи в январе 2010 года. — Если вопрос о санкциях станет основной темой дня, может оказаться сложнее возобновить переговоры в обозримом будущем.

Несмотря на то что Китай и Россия в принципе согласились с тем, что нельзя допустить того, чтобы Иран создал или стал обладать ядерным оружием, они не были готовы предпринять какие-либо шаги, чтобы остановить его.

Тем не менее я верила в то, что, несмотря на сопротивление, которое нам оказывали, стоит попытаться преодолеть выдвинутые возражения и убедить Совет Безопасности в необходимости новых жестких санкций. В течение весны 2010 года мы активно работали над тем, чтобы увеличить количество голосов в поддержку нашей идеи. Я полностью погрузилась в эту работу, прилагая масштабные дипломатические усилия. Это напомнило мне закулисные переговоры в сенате с хитроумными политическими играми, выкручиванием рук, пересчетом голосов, воззваниями (попеременно) то к принципам, то к собственным интересам и практикой жестких политических курсов, которая существовала при принятии большинства законопроектов.

Несмотря на то что основное внимание уделяется пяти постоянным членам Совета Безопасности, поскольку у каждого из нас есть право вето на любую резолюцию, в этом международном органе есть еще десять мест, которые поочередно предоставляются представителям других стран. Их назначает Генеральная Ассамблея сроком на два года. Для того чтобы Совет Безопасности принял резолюцию, необходимо не только избежать применения права вето, но и получить поддержку девяти голосов из пятнадцати. Именно поэтому мнение таких менее значимых и временных членов Совета Безопасности, как Уганда и Ливан, также весьма важно. С учетом этого фактора в течение четырех лет я потратила много времени на то, чтобы привлечь на свою сторону те страны, которые обычно не играют значительной роли в международных делах, но чей голос мог, как я полагала, пригодиться в решающий момент. Одним из таких государств была, к примеру, Тоголезская Республика.

Заручиться поддержкой девяти из пятнадцати по-разному непредсказуемых членов Совета Безопасности представлялось трудной задачей. Во время одного из моих совещаний в тот период с британским министром иностранных дел Дэвидом Милибэндом он высказал мнение, что недостаточно было убедить Китай не налагать вето на нашу резолюцию в Совете Безопасности ООН. Нам необходима была также поддержка других стран, еще не определившихся в своем решении.

— В противном случае существует опасность того, что результат голосования будет не в нашу пользу, — сказал он. — Если Нигерия, Уганда, Бразилия и Турция воздержатся, то мы потеряем их голоса.

По моим расчетам, мы не должны были потерять голоса Уганды или Нигерии. Другое дело — Бразилия и Турция.

— Кроме того, у нас до сих пор нет точного ответа на вопрос, отдаст ли Россия свой голос в поддержку резолюции, если Китай воздержится, — продолжил Дэвид.

— Мы считаем, что она отдаст свой голос в поддержку, — ответила я, — но это может произойти за счет смягчения требований резолюции.

Наш диалог продолжался в том же духе.

В середине апреля я сделала деловое предложение президенту Уганды Йовери Мусевени. Ахмадинежад должен был прибыть в Уганду на следующий день в рамках своих дипломатических усилий обеспечить противодействие попыткам ввести против Ирана новые санкции. Для меня было крайне важно переговорить с Мусевени первой, чтобы добиться его согласия. Мне играло на руку то, что была знакома с ним с 1997 года, когда я впервые побывала в его стране, а также то, что мы с мужем с тех пор поддерживали с ним связь. Я напомнила ему, что администрация президента Обамы прилагала все усилия для налаживания сотрудничества с Ираном, а международное сообщество сделало Тегерану весьма выгодное предложение. Но Иран отверг все наши инициативы, бросив вызов международному сообществу, и продолжил обогащение урана еще более интенсивно, чем ранее. Я также предупредила, что если мы потерпим неудачу в наших дипломатических усилиях, то это может привести к военным действиям, которые никто не хотел бы начинать. Это должно было стать убедительным аргументом для многих стран, колебавшихся при принятии решения.

— Мы хотим, сотрудничая с вами, послать Ирану четкий сигнал и продемонстрировать, что у него еще есть время изменить свое поведение, — сказала я.

Мусевени вел себя осмотрительно.

— Я скажу [Ахмадинежаду] две вещи, — сообщил он. — Во-первых, мы считаем, что все страны имеют право на доступ к ядерной энергии для производства электричества и для других целей. Во-вторых, мы категорически против распространения ядерного оружия. Это заявление я сделаю, зачитывая свою речь на банкете. Я настойчиво попрошу его, если ему нечего скрывать, дать возможность международной инспекции провести необходимые мероприятия на территории Ирана.

Я особо подчеркнула следующий момент:

— Если вы попросите своих экспертов ознакомиться с докладом МАГАТЭ, в котором все подробно описано, то вам станет ясно, что имеются все основания для соответствующих подозрений.

— Я согласен с вами, — ответил он. — Если у Ирана появится ядерное оружие, это будет означать, что Саудовская Аравия и Египет должны будут предпринять аналогичные шаги. Это напрямую касается нас, и мы не можем одобрять такое развитие событий. Мне нужно будет организовать с президентом откровенный разговор.

В итоге Уганда проголосовала в поддержку санкций против Ирана.

Как справедливо заметил Милибэнд, основную роль при голосовании играл Китай. Если бы мы могли убедить Пекин поддержать нас, остальные члены Совета Безопасности, вероятно, последовали бы его примеру. Сьюзен Райс и ее команда в Нью-Йорке работали с другими делегациями, чтобы убедить их поддержать резолюцию. Китай и Россия все время пытались смягчить выдвигавшиеся к Ирану требования. Мы пошли на некоторые уступки, но не видели смысла в принятии очередной бесполезной резолюции. В апреле президент Обама пригласил мировых лидеров в Вашингтон на саммит по ядерной безопасности. Он воспользовался возможностью пообщаться с президентом Китая Ху Цзиньтао⁷⁶ для того, чтобы обсудить проблему, связанную с Ираном. Я слышала, как два президента обсуждали аспекты этого вопроса в кабинете рядом с главным конференц-центром. У Китая были обширные торговые связи с Тегераном, он также зависел от иранской нефти, которая была необходима для обеспечения быстрого промышленного роста страны. Президент Ху Цзиньтао был согласен с тем, что Иран не должен получить ядерное оружие, однако он относился с подозрением ко всем слишком агрессивным, с его точки зрения, шагам. Наконец оба президента договорились о «существенных» мерах, не уточнив, однако, что именно это означает.

Спустя некоторое время я связалась с китайским государственным советником Дай Бинго. Китай по-прежнему противодействовал согласованию важных вопросов в проекте резолюции о санкциях, особенно тех, которые касались финансов и банковской деятельности, непосредственно связанной с незаконными ядерными разработками Ирана.

— Должна отметить, что действия Китая, несмотря на определенную помощь с его стороны, по-прежнему не соответствуют уровню взаимных усилий, которые мы ожидали после беседы президента Ху Цзиньтао с президентом Обамой, — сказала я Дай Бинго. — Если мы хотим снизить растущий риск возникновения конфликта в регионе и обеспечить возможность для политического маневра, то мы должны действовать быстро и сообща.

Я отметила, что отсутствие международного единства и решимости может негативно повлиять на те цели, которые пытается обеспечить Китай: сохранение стабильности на Ближнем Востоке, поддержку стабильных цен на нефть и защиту восстанавливающейся мировой экономики.

— Мы хотим избежать того, чтобы события вышли из-под нашего контроля, — добавила я.

Дай Бинго признался, что он также был разочарован сложившейся ситуацией, но все же проявил оптимизм. На тот момент я была с ним солидарна. Мы продолжили переговоры с Китаем и Россией. Разногласия постепенно преодолевались, и появилось ощущение того, что мы были уже близки к соглашению, которое предусматривало самые жесткие санкции.

Однако внезапно, когда наша цель так близка, события снова приняли неожиданный поворот. На полной триумфа пресс-конференции, состоявшейся в Тегеране 17 мая 2010 года, президенты Бразилии, Турции и Ирана объявили, что они достигли соглашения об обмене низкообогащенного урана на топливные стержни для реактора. На первый взгляд это соглашение ничем не отличалось от того предложения, которое Иран получил в прошедшем октябре. Но на самом деле данное соглашение содержало ряд серьезных изъянов. Оно не учитывало того факта, что Иран после предыдущего предложения продолжал обогащение урана в течение нескольких месяцев, и после передачи такого же количества урана у Тегерана оставались бы значительные запасы этого сырья. Еще одним отличием от октябрьского предложения было то, что иранцы сохраняли право собственности на уран, который они передавали за рубеж, а также право в любой момент потребовать его возвращения. Однако наиболее тревожным был тот факт, что Иран оставлял за собой право на обогащение урана до более высокого уровня, и ни один пункт нового соглашения не лишал его этого права и даже не допускал возможности обсуждения этого вопроса с участием МАГАТЭ или группы «5+1». Короче говоря, это соглашение позволяло Ирану получить топливные стержни для исследовательского реактора, но не снимало опасений мирового сообщества относительно его незаконной программы по созданию ядерного оружия. Учитывая все обстоятельства, я была уверена в том, что это была попытка Ирана сорвать наш план добиться в ООН принятия санкций. Вероятность того, что попытка Тегерана увенчается успехом, была крайне велика.

С тех пор как в октябре 2009 года соответствующее соглашение не было подписано, Турция и Бразилия неоднократно поднимали вопрос о его пересмотре. Обе страны были временными членами Совета Безопасности ООН и стремились к более значительной и активной роли на мировой арене. Они являлись примером «растущих держав», чье стремительное экономическое развитие подкреплялось существенными амбициями, связанными с усилиями оказывать влияние на региональном и мировом уровне. Ими руководили уверенные в себе лидеры: Луис Инасиу Лула да Силва в Бразилии и Реджеп Тайип Эрдоган в Турции. Оба считали себя способными по своей воле изменить ход истории. Если уж они вознамерились выступать посредниками в иранской проблеме, то мало что могло остановить их. Им было неважно, что результаты их усилий могли оказаться отнюдь не блестящи (или даже контрпродуктивны).

США и другие постоянные члены Совета Безопасности с обеспокоенностью отнеслись к действиям Бразилии и Турции. Мы всерьез опасались, что Иран, продемонстрировав двуличие, был способен использовать благие намерения Бразилии и Турции для защиты своей ядерной программы и подрыва крепнущего международного консенсуса против его действий. Наши опасения усилились после того, как стало ясно, что иранцы не были намерены прекращать работу по обогащению урана и проявляли уверенность в том, что будут передавать свои запасы урана малыми партиями, а не одной большой партией, как это предусматривалось первоначально. В долгосрочной перспективе это означало, что у них никогда не будет недостатка в ядерном сырье для создания бомбы.

В начале марта 2010 года я посетила Лулу в Бразилии. Я объяснила ему, почему соответствующее решение может привести к негативному результату, и попыталась отговорить его от этого соглашения. Однако я не смогла его переубедить. Он отверг мое предположение, что Иран лишь затягивает время. В ходе своего визита я публично заявила, что «мы всегда открыты для переговоров. Мы не намерены прерывать их. Но мы не видим совершенно никаких ответных действий». В продолжение своей речи я сказала, что «мы видим, как Иран обращается к Бразилии, к Турции и к Китаю и утверждает разные вещи разным руководителям для того, чтобы избежать международных санкций».

Президент Обама сделал следующий шаг, направив Луле в апреле того же года письмо, в котором еще раз упомянул о наших опасениях: «Судя по последним событиям, Иран проводит стратегию, направленную на создание ложного впечатления о своей уступчивости вместо того, чтобы согласиться сделать шаги, которые могли бы привести к взаимному доверию». Он направил аналогичное письмо Эрдогану в Турцию. Между тем, испытывая наше терпение и выдержку, Иран заявил, что продолжит обогащение урана. Складывалось впечатление, что его единственная цель — сорвать принятие санкций в ООН.

Когда Лула решил посетить Тегеран, я позвонила министру иностранных дел Бразилии Селсо Амориму и призвала быть осмотрительнее в отношениях с иранцами, так как они затеяли «замысловатый танец». Однако тот был полон веры в то, что можно было многого достигнуть. Я в конце концов не смогла больше сдерживать раздражения и воскликнула:

— Когда-то это должно подойти к концу! Когда-либо настанет час расплаты!

Аморим утверждал, что иранцам, возможно, легче заключить соглашение с Бразилией и Турцией, чем с Соединенными Штатами. Я сомневалась в том, что из этой встречи может выйти что-то хорошее, и очень переживала из-за того, что все это происходило в чрезвычайно неудачное время. Мы уже почти достигли договоренности с Китаем и Россией относительно новой резолюции о санкциях, которую мы собирались представить в ООН. Ни Москва, ни Пекин не были в большом восторге от происходящего, и я понимала, что если у них появится возможность изменить свое решение и предоставить Ирану больше времени, то они незамедлительно воспользуются ею.

Это волновало меня больше всего, когда я увидел в новостях сообщение о том, что Лула, Эрдоган и Ахмадинежад достигли соглашения. Чтобы не оставалось никаких сомнений, Аморим подтвердил этот факт на пресс-конференции.

— Этот план является прекрасной возможностью для возобновления диалога и исключает какие-либо основания для введения санкций, — заявил он.

Когда мы после этого разговаривали с министрами иностранных дел Бразилии и Турции, оба пытались объяснить мне преимущества этого соглашения. Они рассказали о тяжелых восемнадцатичасовых переговорах и пытались убедить меня в том, что они достигли успеха. Полагаю, они были весьма удивлены, когда их восторженный настрой был встречен с немалой долей скептицизма. Но я хотела дождаться практических шагов со стороны Ирана, а не слов.

— У нас есть поговорка: чтобы судить о пудинге, надо его отведать, — сказала я Амориму.

— Я согласен с тем, что дегустация пудинга является ключевым моментом, но сначала надо получить ложку, а потом пробовать пудинг, и на все это требуется время, — ответил он.

На это я воскликнула:

— Мы ждем этот пудинг уже целый год!

Самым важным для нас в тот момент было понять, сможем ли мы, с учетом последних событий, довести резолюцию о санкциях до обсуждения. Мы смогли достичь принципиальной договоренности с Китаем и Россией, о чем я поспешила как можно скорее заявить после пресс-конференции в Тегеране. Но окончательный результат голосования должен быть известен только в Нью-Йорке, поэтому ни в чем нельзя было быть уверенным. Когда представитель Китая в соответствующем заявлении сдержанно приветствовал достигнутое с Бразилией и Турцией соглашение, я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног. К счастью, через несколько дней я должна была прибыть в Китай для переговоров с китайским руководством. Иран должен был стать основной темой этих переговоров, наряду с Северной Кореей и ситуацией в Южно-Китайском море.

В течение долгого ужина с Дай Бинго в государственной резиденции Дяоюйтай мы обсудили этот вопрос. Я высказала наше несогласие с бразильско-турецким предложением и напомнила Дай Бинго о двуличной политике, которую Иран проводил на протяжении длительного времени, не забыв упомянуть об обмане, касавшемся установки в районе города Кум. Я сказала, что пришло время решить все накопившиеся проблемы, поддержав резолюцию о санкциях. Как и всегда, Дай был задумчив, но непоколебим. Он все еще не решил, какой фактор в этой ситуации был решающим. Китай всегда отрицательно относился к решениям международного сообщества о введении санкций в отношении других государств, за исключением самых вопиющих случаев. И конечно же, его не устраивала политика введения санкций, если она затрагивала коммерческие интересы Китая. За год до этого мы уже оказывались в аналогичной ситуации, когда вынуждены были столкнуться с отказом Китая поддержать введение более жестких санкций в отношении Северной Кореи. В этой связи мы попросили китайскую сторону поступить так же, как и до этого, — то есть не высказывать свой позиции публично и в очередной раз молчаливо со всем согласиться.

Я напомнила Дай Бинго, что основным интересом Китая является стабильность на Ближнем Востоке, которая обеспечит устойчивые поставки нефти. Если же наши попытки добиться санкций ООН закончатся неудачей, то сохранится угроза военного конфликта. Такая ситуация может спровоцировать рост цен на нефть и нанести серьезный ущерб мировой экономике. Кроме того, если Китай решит ослабить свои торговые связи с Ираном, то мы могли бы помочь ему найти другие источники энергии. В итоге я высказала все напрямую. Я сказала Дай Бинго, что для нас это крайне важно. Если мы собираемся выстраивать конструктивные рабочие отношения, как было заявлено президентами Обамой и Ху Цзиньтао, то нам требуется поддержка Китая в Совете Безопасности.

К завершению вечера я чувствовала, что смогла вернуть все в нужное русло. Я укрепилась в этом ощущении во время переговоров с президентом Ху Цзиньтао и премьером Госсовета КНР Вэнь Цзябао, которые состоялись в последующие дни. Мы были близки к тому, чтобы заручиться их поддержкой для принятия резолюции ООН.

— Мы довольны уровнем сотрудничества, которого мы достигли. Среди членов группы «5+1» снова царит взаимопонимание, поскольку мы пришли к консенсусу, — объявила я после встречи в Пекине.

Осталось только проработать отдельные детали резолюции.

— Некоторые члены международного сообщества высказывают мнение, что соглашение, которое было неделю назад достигнуто в Тегеране между Ираном, Бразилией и Турцией, стало возможным только потому, что Совет Безопасности собирался опубликовать текст резолюции, относительно которой мы вели переговоры в течение многих недель. Это явилось очевидной уловкой для того, чтобы избежать решения Совета Безопасности, — заявила я.

Голосование в Нью-Йорке должно было состояться 9 июня. Сьюзен и ее команда по-прежнему обсуждали детали резолюции со своими китайскими коллегами, составляя окончательный список конкретных иранских компаний и банков, к которым должны быть применены санкции. Требовались завершающие усилия, чтобы получить поддержку большинства непостоянных членов Совета Безопасности. Как минимум, мы хотели, чтобы они воздержались и не голосовали против.

Между тем мне пришлось присутствовать на заседании Организации американских государств в Лиме, столице Перу. Это оказалось счастливым стечением обстоятельств. Посол КНР в США Чжан Есуй также приехал, чтобы присутствовать на заседании ОАГ. Я пригласила его к себе в отель для неофициальной беседы. Я надеялась на то, что мы могли бы окончательно утвердить список санкций. Гостиница «Марриотт» в Лиме находится на вершине скалы на побережье Коста-Верде, откуда открывается восхитительный вид на Тихий океан. Когда посол Чжан Есуй прибыл, я провела его к уединенному столику в баре, за которым мы могли спокойно поговорить. Я находилась в Перу с визитом в сопровождении сотрудников пресс-службы Госдепартамента, которые наслаждались в баре «писко сауэр», излюбленным местным коктейлем, для которого смешивают чилийскую виноградную водку с соком лайма, сахарным сиропом и белками перепелиных яиц. Здесь же были и многие журналисты, которые не имели ни малейшего понятия о том, что прямо у них под носом шли важные переговоры. В какой-то момент к нашему столику подошел замечательный журналист «Нью-Йорк таймс» Марк Ландлер и протянул нам два бокала «писко сауэр». Кто сказал, что дипломатия не может быть одновременно полезной и приятной? Я улыбнулась и приняла бокал. Чжан Есуй вежливо последовал моему примеру. И, наслаждаясь перуанским национальным коктейлем, мы достигли окончательной договоренности по вопросу санкций.

Совет Безопасности ООН принял резолюцию номер 1929, результат голосования: 12 голосов за, 2 голоса против. Резолюция предусматривала самые жесткие санкции за всю историю существования Ирана, которые были направлены против Корпуса стражей Исламской революции, поставок вооружения Ирану и соответствующих финансовых операций. Только Турция и Бразилия, по-прежнему недовольные своим сорвавшимся дипломатическим маневром, проголосовали против. Ливан в результате оказанного на него в последнюю минуту давления с моей стороны, а также со стороны вице-президента Байдена и министра транспорта Рэя Лахуда, уважаемого американца ливанского происхождения, воздержался. Я позвонила президенту Ливана Мишелю Сулейману за несколько часов до голосования из Колумбии и убедила его не голосовать против резолюции, что он был склонен сделать, исходя из политических потребностей своей страны. Я знала, что данное решение далось ему непросто, и была довольна тем, что Ливан воздержался.

Резолюции было далеко до совершенства (достижение консенсуса с Россией и Китаем все же потребовало определенных компромиссов), но я горжусь тем, чего мы достигли. За годы руководства президента Буша Ирану удавалось манипулировать великими мировыми державами, сталкивая их друг с другом, и избегать серьезных международных санкций за свои действия. Администрация президента Обамы смогла изменить эту традицию.

Несмотря на наш успех, я знала, что это было только начало. Резолюция ООН предоставила возможность Соединенным Штатам и другим странам вводить новые, гораздо более жесткие односторонние санкции. Мы активно отработали совместно с лидерами конгресса все необходимые процедуры, и вскоре конгресс одобрил закон, который еще сильнее ударил по экономике Ирана. Наряду с этим я обсудила с нашими европейскими партнерами те шаги, которые они собирались предпринять.

И даже наращивая давление на Иран, мы стремились сохранить возможности по организации переговорного процесса. В декабре 2010 года я совершила визит в Бахрейн для участия в конференции по безопасности в зоне Персидского залива. Мы знали, что в этом форуме должна была также участвовать делегация иранских дипломатов. Хотя Ричард Холбрук и Джейк Салливан на предыдущих саммитах смогли свести краткое знакомство со своими иранскими коллегами, я никогда не встречалась с ними лично. Я решила воспользоваться этой возможностью, чтобы обратиться к ним напрямую. В середине своего выступления на торжественном ужине в главном зале отеля «Ритц-карлтон» я сделала небольшую паузу и сказала:

— А теперь я хотела бы обратиться напрямую к делегации, которая представляет на этой конференции правительство Исламской Республики Иран.

В зале воцарилась абсолютная тишина. Министр иностранных дел Ирана Манучехр Моттаки сидел всего через несколько участников ужина от меня.

— Почти два года назад президент Обама предложил вашему правительству прямой и честный диалог. Наше предложение все еще остается в силе, — сказала я. — У вас есть право на мирную ядерную программу. Но это право влечет за собой соответствующую ответственность. Вы должны выполнить условия договора, который вы подписали, и продемонстрировать, что у международного сообщества нет оснований для опасений по поводу вашей ядерной деятельности. Мы призываем вас сделать этот выбор ради своего народа, своих интересов и нашей общей безопасности.

После того как ужин подошел к концу и все пожимали друг другу руки, я обратилась к Моттаки: «Добрый день, господин министр!» Он пробормотал что-то на фарси и отвернулся. Несколько минут спустя мы снова столкнулись друг с другом на подъездной дорожке. Я обратилась к нему с очередным дружеским приветствием, и он вновь отказался ответить. Я улыбнулась про себя. В своей первой инаугурационной речи президент Обама обратился к Ирану и другим государствам-изгоям со словами: «Мы протянем вам руку, если только вы готовы разжать свой кулак». Моттаки только что продемонстрировал, как тяжело было этого добиться. Но, справедливости ради, мы только что успешно убедили все мировое сообщество наложить жесткие санкции на его страну. Сотрудничество и давление. Политика кнута и пряника. Это была истинная природа дипломатии, и мы начали долгую партию в этой игре.

* * *

Именно на фоне этой политической обстановки в январе 2011 года султан Омана сделал мне предложение об организации тайных прямых переговоров с Ираном. Сотрудничество по этому вопросу в рамках группы «5+1» приостановилось. Посредничество третьих лиц также не дало положительных результатов. Снова и снова Иран доказывал свою неуступчивость и неблагонадежность. Однако были основания полагать, что, несмотря на все это, предложение султана могло исправить ситуацию. После того, что он смог сделать во время инцидента с задержанными американскими туристами, ему можно было доверить такое предприятие.

В июле 2009 года трое молодых американцев во время похода в горном пограничном районе между северной частью Ирака и Ираном были задержаны иранскими службами безопасности и обвинены в шпионаже. Джош Фаттал, Шейн Бауэр и Сара Шурд жили и работали среди курдов на севере Ирака. Не было никаких оснований подозревать их в шпионаже. Из Вашингтона невозможно было точно узнать, что произошло на самом деле, нельзя было даже выяснить, пересекали ли они границу. Однако за несколько месяцев до этого произошел подобный же инцидент: возле границы между Китаем и Северной Кореей были похищены двое американских журналистов. Это стало серьезной проблемой. Как и в случае с Северной Кореей, у нас не было дипломатических отношений с Ираном, поэтому у нас не было посольства в Тегеране, которое бы представляло наши интересы. Мы вынуждены были полагаться на помощь Швейцарии в качестве нашей официальной «державы-покровительницы», которая представляла наши интересы. Однако иранцы изначально отказали швейцарским дипломатам в консульском доступе, подразумевая под этим, что никому не было разрешено посещать задержанных американцев, как того требует Венская конвенция, которая регулирует дипломатические отношения между государствами. Я публично обратилась с просьбой освободить участников похода и неоднократно повторяла это обращение в последующие месяцы. Кроме того, я обратилась к швейцарской стороне с просьбой направить Ирану имевшиеся личные обращения.

Мы поддерживали тесный контакт с безутешными семьями задержанных участников похода. В ноябре я пригласила их к себе в офис в Госдепартамент, чтобы мы могли познакомиться лично. Швейцарскому послу в Тегеране потребовалось несколько месяцев для того, чтобы получить разрешение попасть в пресловутую тюрьму «Эвин» и увидеть трех американцев. К тому моменту их держали в заключении на протяжении нескольких месяцев без предъявления официальных обвинений или доступа к юридическому представительству. С помощью швейцарцев матери участников похода сразу после Дня матери получили визы для поездки в Иран. Я еще раз встретилась с ними и выразила им свою поддержку, прежде чем они отправились в Тегеран. Им позволили воссоединиться со своими детьми, но не разрешили забрать их домой. Всю эту душераздирающую сцену Иран использовал в качестве пропагандистского трюка.

Во время всех этих событий я пыталась использовать любой обходной путь, чтобы убедить иранцев освободить участников похода. Я попросила Джейка Салливана взять дело под свой контроль. Летом 2010 года я отправила Джейка на конференцию в Кабул в Афганистан, чтобы он передал министру иностранных дел Ирана просьбу освободить участников похода. Точно так же мы поступили годом ранее в Гааге, спасая других задержанных американцев. Но основным участником переговорного процесса выступила оманская сторона. Один из советников султана обратился к главному советнику президента Обамы по Ирану Деннису Россу и предложил свои услуги в качестве посредника в этом вопросе.

Действия оманцев всегда соответствовали их словам. В сентябре 2010 года Сара Шурд была освобождена под залог. Как только она покинула Иран, я позвонила султану, чтобы поблагодарить его и узнать, что можно было сделать для оставшихся двух участников похода (прошел еще год, прежде чем мы смогли освободить их).

— Мы всегда готовы помочь, — ответил мне султан.

Его слова не выходили у меня из головы, пока мы сидели и разговаривали в январе 2011 года.

Освобождение задержанного участника похода было далеко не то же самое, что посредничество в конфиденциальных переговорах о будущем иранской ядерной программы. Но султан продемонстрировал, каких результатов он может достичь. Именно поэтому я внимательно выслушала его предложение о новом независимом неофициальном тайном канале связи и спросила, можем ли мы быть уверены в том, что иранская сторона на самом деле будет в состоянии проявить искренность на переговорах. Ведь мы потратили достаточно много времени только на организацию работы группы «5+1», после чего принятое соглашение вскоре было отклонено Тегераном. Султан не мог дать мне никаких обещаний, но он был готов предпринять попытку. Я решила, что если хотим осуществить этот план, то нам необходима полная секретность. Мы не нуждались в очередном представлении с игрой на публику и давлении со стороны американских политических кругов. Даже при самых благоприятных обстоятельствах это было рискованным предприятием. Но оно того стоило. Я сказала султану, что мне необходимо было посоветоваться с президентом Обамой и своими коллегами в Вашингтоне, но нам следует уже сейчас начать думать о том, как привести свой план в исполнение.

В течение следующих нескольких месяцев мы начали осторожно продвигаться в этом направлении. Мы очень долго думали о том, с кем можно было бы обсуждать эту тему и каковы могли быть их мотивы. Президент Обама вел себя осторожно, но заинтересованно. Он как-то сам позвонил султану, чтобы проверить работу нашего дипломатического канала. Круг посвященных лиц был весьма узок. Мы с Биллом Бёрнсом и Джейком действовали совместно с небольшой командой в Белом доме, которая включала в себя советника по национальной безопасности Тома Донилона, его заместителя Дэниса Макдоноу, Денниса Росса (пока он не покинул свой пост в ноябре 2011 года) и старшего директора Совета национальной безопасности по делам Ирана, Ирака и стран Персидского залива Пунита Тальвара. Оманцы обсуждали с нами мельчайшие детали, касавшиеся формата предстоящих переговоров и состава делегаций на них. Ни у кого не вызывал удивления тот факт, что от иранцев даже на самые простые вопросы было сложно получить прямые ответы.

Осенью наша уверенность в правильности выбора, который мы сделали, ощутимо пошатнулась. Американские спецслужбы раскрыли иранский заговор с целью убийства саудовского посла в Вашингтоне. Гражданин Ирана был арестован в аэропорту Нью-Йорка и передал нам весьма сложную схему, прямо как в сериалах «24 часа» или «Родина». Планировалось завербовать киллера из мексиканского наркокартеля, который должен был заложить бомбу в ресторане, где, как было известно, должен был обедать посол. К счастью, мексиканским киллером оказался информатор американского Управления по борьбе с наркотиками. У нас были доказательства, которые указывали на то, что этот заговор был организован и спонсирован высокопоставленными иранскими чиновниками. Через некоторое время после этих событий командующий военно-морскими силами Ирана заставил поволноваться мировые рынки, заявив, что иранцы могут в любой момент закрыть Ормузский пролив, что привело бы к существенному сокращению мировых поставок нефти.

В октябре 2011 года я решила вернуться в Маскат и еще раз навестить султана. Он по-прежнему был живо заинтересован в организации переговоров и предложил направить в Оман нашу передовую группу, чтобы обсудить организационные проблемы лично, поскольку передаваемые сообщения не могли охватить всех деталей. Я согласилась, поставив условием, что иранцы отнесутся к этому вопросу серьезно и что султан гарантирует нам, что те будут говорить от лица руководителя страны. Я попросила султана также строго предупредить иранцев о недопустимости провокаций в Ормузском проливе. После этого разговора мы приступили к организации тайной поездки Джейка и Пунита совместно с небольшой группой в интересах подготовки переговоров. Сенатор Джон Керри поддерживал контакты с оманским представителем, являвшимся приближенной к султану особой, и держал нас в курсе того, что он знал.

Для первой встречи с иранцами, требовавшей крайней деликатности, Джейк был не самым опытным дипломатом в Госдепартаменте, которого я бы выбрала, но он был очень осмотрителен и благоразумен, и я ему полностью доверяла. Его присутствие на переговорах должно было свидетельствовать о том, что я была лично заинтересована в этом процессе. В начале июля 2012 года Джейк скрытно покинул меня во время одной из наших поездок в Париж и сел на рейс до Маската. Пункт его назначения был настолько окутан тайной, что другие члены моей команды, сопровождавшие меня в этой поездке, коллеги, которые работали с ним круглые сутки, как в США, так и в поездках, предположили, что у него возникли какие-то семейные проблемы и очень волновались за него. Что удивительно, они так и не узнали о его истинной миссии, пока не прочитали об этом в средствах массовой информации спустя год.

Приземлившись в Омане, Джейк и Пунит немного поспали на диване в пустовавшем доме, снятом нашим посольством. Явившаяся иранская группа переговорщиков предъявила ряд требований и условий, которые были совершенно неприемлемыми. Но, по крайней мере, они прибыли на встречу, что уже само по себе кое-что значило, хотя и проявляли явное упрямство, бескомпромиссность и непредсказуемость поведения, что, возможно, отражало противоречивую позицию различных фракций иранского руководства. Джейк сообщил о сложившемся у него впечатлении, что иранцы еще не были готовы к серьезному сотрудничеству. Мы договорились сохранить этот канал связи и подождать в надежде, что ситуация исправится.

На протяжении всего этого периода, даже когда мы самым активным образом отрабатывали мероприятия в рамках тайного проекта по взаимодействию с Ираном, мы продолжали работать по усилению международного давления на иранский режим и обузданию его агрессивных амбиций. Одной из наших приоритетных задач было расширение военного партнерства США в зоне Персидского залива и укрепление американского военного присутствия в регионе. Это было необходимо для того, чтобы вселять уверенность и спокойствие в наших партнеров и сдерживать агрессивные проявления со стороны Ирана. Мы постоянно поддерживали тесное сотрудничество с Израилем и предпринимали беспрецедентные шаги, чтобы упрочить его военное превосходство над любыми потенциальными соперниками в регионе. Я попросила Эндрю Шапиро, моего давнего помощника в сенате, а ныне заместителя госсекретаря по военно-политическим вопросам, помочь обеспечить оснащение Израиля такой высокоразвитой системой вооружения, как унифицированный ударный истребитель «F-35». Мы активно сотрудничали с израильской стороной, чтобы разработать и развернуть многоэшелонированную систему ПВО, которая включала в себя последние модификации зенитно-ракетных комплексов «Пэтриот» (ранее они были развернуты во время войны в Персидском заливе в 1991 году), новые усовершенствованные радиолокационные системы раннего предупреждения, батареи перехвата тактических ракет «Железный купол» и системы защиты от баллистических ракет «Праща Давида» и «Эрроу-3». В ходе конфликта с «ХАМАС» в Секторе Газа в конце 2012 года система ПРО «Железный купол» доказала свою эффективность в деле защиты территории Израиля.

Кроме того, я провела много часов с израильским премьер-министром Биньямином Нетаньяху, обсуждая нашу двухвекторную политику и пытаясь убедить его в том, что санкции могут помочь нам достичь требуемых результатов. Мы пришли к согласию в том вопросе, что реальная угроза применения военной силы была необходима. Именно поэтому мы с президентом Обамой неоднократно повторяли, что «возможны любые варианты развития ситуации». Однако у нас были разные взгляды с израильской стороной на то, как много из наших планов мы должны предавать огласке. Я сказала Нетаньяху, что президент Обама говорил совершенно серьезно, заявляя, что мы не позволим Ирану создать ядерную бомбу и что «политика сдерживания» не относилась к числу наших методов. Тактика сдерживания была приемлема в отношениях с Советским Союзом, но, учитывая связи Ирана с террористическими организациями и нестабильность в регионе, мы полагали, что Иран, обладающий ядерным оружием, был совершенно неприемлемой перспективой, поскольку сдержать его было невозможно (в отличие от Израиля). Так что, действительно, были возможны любые варианты развития ситуации, включая применение военной силы.

Кроме сотрудничества с Израилем, администрация президента Обамы усилила также американское военно-морское и военно-воздушное присутствие в зоне Персидского залива и укрепила наши связи с монархическими режимами региона, которые относились к Ирану с большим опасением. Я поддерживала постоянные контакты с Советом сотрудничества арабских государств Персидского залива по вопросам безопасности, и мы организовывали с членами ССАГПЗ совместные военные учения. Мы убедили Турцию разместить на своей территории крупные радиолокационные установки, что обеспечило создание новой системы противоракетной обороны, способной защитить наших союзников в Европе от возможной иранской угрозы.

Упрочив свои позиции в военном отношении, мы продолжили наращивать давление на Иран в надежде добиться изменения его политики. Используя законодательную и исполнительную власть, администрация президента Обамы совместно с конгрессом разрабатывала все более жесткие санкции, которые основывались на резолюции Совета Безопасности, принятой летом 2010 года. Нашей целью было настолько увеличить финансовое давление на иранское руководство, в том числе за счет усиления контроля за множившимися военно-ориентированными коммерческими проектами, чтобы у него не осталось другого выбора, кроме как вернуться за стол переговоров с серьезными предложениями. Мы сделали все возможное, чтобы обеспечить контроль за иранской нефтяной промышленностью, иранскими банками и программами вооружения. Мы сделали все возможное, чтобы привлечь на свою сторону страховые компании, судовладельческие корпорации, поставщиков электроэнергии, финансовые институты и многие другие структуры — для того, чтобы лишить Иран возможности вести международную торговлю. Основной моей задачей было убедить главных потребителей иранской нефти диверсифицировать свои запасы и сократить объем закупок у Тегерана. Каждое такое соглашение, которое я заключала, ощутимо влияло на иранскую казну. Основной статьей дохода Ирана была продажа нефти. Он являлся третьим в мире экспортером сырой нефти, которая обеспечивала страну столь необходимой ей твердой валютой. С учетом этого обстоятельства мы сделали все, что могли, чтобы усложнить Ирану ведение бизнеса, прежде всего в сфере поставок нефти.

Европейцы выступали в этом плане нашими основными партнерами. Когда все двадцать семь членов Европейского союза согласились ввести полный бойкот иранской нефти, это было ощутимым ударом по экономике Ирана. Боб Эйнхорн, тот самый специалист, который явился автором первоначального плана 2009 года относительно тегеранского исследовательского реактора, и заместитель министра финансов Дэвид Коэн приступили к поиску наиболее действенных и эффективных способов применения наших новых санкций. «Замораживание» активов иранских банков не позволяло обеспечивать страхование иранских танкеров на международном рынке и лишало иранцев доступа к международным финансовым институтам. Это было наступлением по всем фронтам.

Новый законопроект, подписанный президентом Обамой в декабре 2011 года, предусматривал значительные регулярные сокращения потребления иранской нефти другими странами каждые шесть месяцев. В противном случае страны рисковали сами оказаться под угрозой применения санкций. Чтобы применить это на практике, я обратилась к нашему вновь созданному Бюро энергоресурсов, которое возглавил Карлос Паскуаль. Где бы Иран ни пытался продать свою нефть, мы всегда следовали за ним по пятам, предлагая альтернативных поставщиков и объясняя финансовые риски сделки с этой страной-изгоем. Основные потребители иранской нефти столкнулись с трудным выбором в связи с угрозой существенных экономических последствий. К счастью, многие в этой ситуации показали себя дальновидными руководителями, реализовав возможность диверсифицировать энергетические предпочтения своих стран.

Мы так же энергично работали с такими странами, как Ангола, Нигерия, Южный Судан и арабские государства Персидского залива, поощряя конкурентов Ирана добывать и продавать больше нефти, чтобы сохранить баланс на нефтяном рынке и не допустить ценовых скачков. Возрождение нефтяной отрасли Ирака, на протяжении длительного времени являвшееся у США приоритетом, оказалось нашим бесценным достижением. Однако наиболее значительные поставки нефти осуществлялись из наших запасов. Как только добыча нефти и газа в США резко возросла (благодаря новым технологиям и расширению разведки ресурсов), в нашей энергетике резко сократился объем импорта. Тем самым мы снизили давление на мировой рынок и облегчили процесс исключения Ирана из числа основных поставщиков нефти, так как другие страны теперь могли рассчитывать на поставки, которые более не требовались для обеспечения нужд США.

Крупнейшие потребители иранской нефти, которых труднее всего было убедить отказаться от его услуг, находились в Азии. Китай и Индия, в частности, весьма сильно зависели от иранской нефти для удовлетворения своих быстро растущих энергетических потребностей. Некоторые страны с хорошо развитой экономикой, такие как Южная Корея и Япония, также были тесно привязаны к импорту нефти. Япония столкнулась с дополнительными трудностями в связи с катастрофой на АЭС «Фукусима», которая привела к ограничениям на ядерную энергию в стране. Тем не менее японцы обязались существенно сократить потребление иранской нефти, что было мужественным обещанием в сложившихся для них обстоятельствах.

Индия же, напротив, изначально публично отказалась пойти навстречу просьбам западных стран и снизить свою зависимость от иранской нефти. В наших частных беседах индийские лидеры согласились с тем, что установление мира на Ближнем Востоке было важной задачей, и прекрасно понимали, что шесть миллионов индийцев, проживая и работая в зоне Персидского залива, были подвержены политической и экономической нестабильности региона. В то же время набиравшая темпы экономика Индии зависела от стабильных поставок энергии. Именно поэтому индийская сторона была обеспокоена тем, что ее потребности в энергии были столь велики и что у нее не было никакого реального способа удовлетворить их без иранской нефти. Кроме того, Индия не упомянула вторую причину своего отказа нам. Она возглавляла Движение неприсоединения во время холодной войны, по сей день ценила свою «стратегическую автономию» и не выносила, когда ей указывали, что ей делать. Чем активнее мы агитировали ее изменить свой курс, тем выше была вероятность того, что она будет стоять на своем.

В мае 2012 года я посетила Дели, чтобы осудить этот вопрос лично. Я утверждала, что сохранение единого международного фронта было лучшим способом убедить Иран вернуться за стол переговоров, достичь дипломатического решения в сложившейся тупиковой ситуации и избежать военного конфликта, который дестабилизирует регион. Я обозначила преимущества диверсифицированного энергообеспечения и рассказала о потенциальных альтернативах Ирану, доступных на нефтяном рынке. Я также заверила Дели в том, что если они предпримут конструктивные шаги, то мы хотели бы ясно дать понять, что это явилось их собственным решением, как бы они это ни подавали. Единственное, что нас интересовало, — это конечный результат, а не демонстрация нашего превосходства. Казалось, что наши слова нашли отклик. Когда я вместе с министром иностранных дел Соманахалли Маллайей Кришной вышла для обращения к прессе, нас, конечно же, спросили об Иране. Я предоставила Кришне возможность первым ответить на этот вопрос.

— Учитывая наш растущий спрос на энергоносители, попытки диверсифицировать источники импорта нефти и газа для достижения цели энергетической безопасности являются совершенно логичным и правильным решением, — сказал он. — Поскольку задан конкретный вопрос об Иране, то я заявляю, что он остается нашим важным поставщиком нефти, хотя теперь его доля в нашем импорте сократится, и это уже известно. В конечном счете это отражает те решения, которые приняты нефтеперерабатывающими структурами на основе коммерческих, финансовых и технических соображений.

Этого заявления мне было вполне достаточно. Я пообещала Кришне, что направлю Карлоса и его команду экспертов в Дели, чтобы способствовать принятию решений, «совершенно не отвечающих интересам Ирана».

В конечном итоге наши усилия привели к тому, что все крупные покупатели иранской нефти, даже самые несговорчивые, согласились сократить свои закупки. Результат превзошел все наши ожидания. Инфляция в Иране возросла более чем на 40 %, а стоимость иранской валюты резко сократилась. Экспорт нефти снизился с 2,5 миллиона баррелей сырой нефти в день в начале 2012 года до около 1 миллиона, что привело к потере более 80 миллиардов долларов США дохода.

Иранские нефтяные танкеры простаивали без дела. Иностранные инвесторы и страховые компании были не готовы поддержать их, поэтому иранские самолеты ржавели в ангарах без запасных частей. Такие крупные транснациональные компании, как «Шелл», «Тойота» и «Дойче Банк», начали прекращать сотрудничество с Ираном. Даже Ахмадинежад, который долго пытался отрицать, что санкции оказывают какое-либо влияние на его страну, начал жаловаться на «экономическое давление».

В течение многих лет я вела речь о «парализующих санкциях», и теперь они стали реальностью. Биньямин Нетаньяху сказал мне, что ему настолько понравилась эта фраза, что он включил ее в свой лексикон. Я гордилась той коалицией, которую мы создали, и эффективностью наших совместных усилий. Но я не испытывала никакого удовольствия от осознания того, в каком тяжелом положении находились люди в Иране из-за того, что результатом выбора их лидера явилось противостояние международному сообществу. Мы приложили все усилия, чтобы гарантировать тот факт, что санкции не лишают иранцев продовольствия, медикаментов и других гуманитарных товаров. Я искала возможности, чтобы подчеркнуть, что мы находились в конфликте с правительством Ирана, а не с его гражданами. Я упомянула это в интервью, которое дала персидской редакции «Голоса Америки» на фарси, иранскому аналогу «Дейли шоу». Народ Ирана заслуживал лучшего будущего, но оно будет невозможно, если их лидеры не изменят свой политический курс.

Несмотря на все описанные события, Иран по-прежнему вел себя вызывающе. Он неоднократно был отмечен в участии в новых террористических заговорах по всему миру: в Болгарии, Грузии и Таиланде. Тегеран стремился развалить правительства соседних стран и способствовал беспорядкам в Бахрейне, в Йемене и в других странах. Он направлял деньги и оружие в Сирию, чтобы поддержать своего союзника Башара аль-Асада и его масштабные репрессии против сирийского народа. В конечном итоге он направил в Сирию инструкторов Корпуса стражей Исламской революции и боевиков «Хезболлы», стремясь вновь оказать помощь Асаду. И, конечно же, он продолжал реализацию своей ядерной программы в нарушение резолюции Совета Безопасности и отказался принимать участие в перспективных переговорах с группой «5+1». В своих публичных заявлениях мы с президентом Обамой акцентировали внимание на том, что мы всегда открыты для сотрудничества и диалога, но долго так не может продолжаться. В частных беседах мы выражали некоторую надежду на то, что оманский тайный канал связи позволит нам достичь какого-либо прогресса в этой области. Чем сильнее мы увеличивали давление и чем нагляднее разваливалась иранская экономика, тем очевиднее у Тегерана возникал стимул пересмотреть свою позицию.

* * *

Вот такие события разворачивались в конце 2012 года, когда мой срок на посту госсекретаря подходил к концу. Экономика Ирана, его статус в регионе и международный авторитет были разрушены. Второй срок президента Ахмадинежада обернулся катастрофой, а его политический авторитет внутри страны упал наряду с ухудшением его отношений с Высшим руководителем Исламской революции и другими влиятельными консерваторами и клерикалами, которые действительно удерживали рычаги власти в Иране. Между тем оманцы подали нам сигнал, что иранцы были, наконец, готовы двигаться вперед и приступать к долгожданным тайным переговорам. Они решили выдвинуть в качестве переговорщика заместителя министра иностранных дел для того, чтобы он встретился с моим заместителем Биллом Бёрнсом в Маскате. Мы согласились.

Спустя несколько недель в марте 2013 года, после окончания моего пребывания на посту госсекретаря, Билл и Джейк вернулись в Оман, чтобы увидеть, что их там ожидает. Ответ был по-прежнему неутешительным. Складывалось впечатление, что иранцы разрывались в поисках возможного выбора. Некоторые члены правительства явно благоволили серьезному и честному участию в переговорном процессе, однако другие могущественные силы отзывали переговорщиков обратно. Наша команда в очередной раз вернулась домой с ощущением, что время для прорыва в этом вопросе еще не наступило.

А затем события вновь приняли неожиданный поворот. Той весной Иран готовился к новым выборам, чтобы заменить Ахмадинежада на посту президента. Трудно было поверить в то, что прошло уже четыре года с тех пор, как массовые акции протеста вновь заполнили улицы Тегерана. С тех пор иранский режим безжалостно вынуждал политическую оппозицию уйти в подполье и искоренял всякое инакомыслие. Власть имущие лично подбирали каждого кандидата для предвыборной гонки 2013 года, исходя именно из этих соображений. Они исключали всех, кого считали недостаточно консервативными или лояльными. Они даже запретили принимать участие в предвыборной гонке Али Акбару Хашеми Рафсанджани, лидеру революции 1979 года, бывшему президенту и влиятельному священнослужителю, поскольку он мог стать проблемной для режима кандидатурой. Восемь подобранных кандидатов поддерживали тесные связи с Высшим руководителем Исламской революции и полностью соответствовали строгим требованиям режима. Проще говоря, власть имущие, которые на самом деле управляли Ираном, обеспечили своей стране максимально безопасные для режима и устраивающие их по всем параметрам выборы.

Саид Джалили, один из самых рьяных защитников интересов режима на переговорах по ядерной тематике, являлся избранником аятоллы, его предполагаемым фаворитом. Он выдвинул для своей избирательной кампании бессодержательный лозунг «исламского развития» и избегал разговоров об упадке экономики или об агрессивной и недальновидной внешней политике страны. Однако народ мало интересовался выборами и совсем не переживал по этому поводу, что и являлось целью правительства. Но несложно было догадаться, что в целом люди были разочарованы обстановкой в своей стране. Западные средства массовой информации цитировали сорокалетнего владельца гаража в пригороде Кума, где в 2009 году был выявлен секретный ядерный объект. Он выразил свое мнение об экономике следующим образом:

— Я верю в ислам, но как нам справиться со стопроцентной инфляцией? Я буду голосовать за любого кандидата с продуманной программой действий. Однако до сих пор я еще не встречал ни одного кандидата с ясным видением нашего будущего.

Внезапно, в последние дни перед июньскими выборами, случилось нечто удивительное. Среди тщательно спланированного режимом представления под названием «выборы» подспудные разочарования вылились в общественное возмущение. Обо всех противоречиях и промахах проводимой режимом политики объявили во всеуслышание перед всей страной. В неожиданно ожесточенных национальных теледебатах оппоненты Джалили стали агрессивно критиковать его бездарное руководство страной, ядерную политику и ее ужасные последствия для экономики.

— Быть консервативным не означает быть негибким и упрямым, — заявил Али Акбар Велаяти, бывший министр иностранных дел, имевший репутацию приверженца жесткой политики.

— Нельзя ожидать чего-либо, если не готов ничего отдать взамен, — добавил к критике доктрины противостояния всему миру Мохсен Резайи, бывший главнокомандующий Корпусом стражей Исламской революции.

— Вы на самом деле считаете, что мы должны все силы направлять на сопротивление внешним силам и вынуждать наших сограждан голодать? — спросил он.

Джалили пытался оправдаться за свое агрессивное поведение и упрямство на самых последних переговорах с группой «5+1».

— Они желали обменять брильянты на дешевые стекляшки, — сказал он в ответ — и сослался в свою защиту на Высшего руководителя. Но это не охладило пыл его соперников.

Хасан Рухани, бывший руководитель группы переговорщиков по ядерному вопросу и наиболее очевидный сторонник умеренной политики в предвыборной гонке, исходя из его упоминаний «конструктивного взаимодействия с миром», обвинил Джалили в том, что тот позволил Совету Безопасности ООН наложить санкции на Иран.

— Все наши проблемы происходят из-за этого, — сказал он. — Было бы неплохо, чтобы центрифуги работали, обеспечивая нормальную жизнь гражданам нашей страны и их средства к существованию, это было совсем не лишним.

Должно быть, иранцы перед своими телевизорами были шокированы. Вряд ли когда-либо они были свидетелями подобной дискуссии.

В июне 2013 года поразительно большое количество иранцев пришли на выборы и отдали за Рухани свои голоса. В этот раз не было предпринято никаких попыток отменить результаты выборов или победить в них, используя хитрость. Толпы людей собрались на улицах, скандируя:

— Да здравствуют реформы!

Рухани вступил в должность в августе и незамедлительно сделал несколько примирительных заявлений для международного сообщества. Он даже написал в «Твиттере» добрые пожелания на Рош-Хашан, еврейский Новый год.

Я в это время была уже частным лицом, но наблюдала за всеми этими событиями с большим интересом и долей здорового скептицизма. Реальная власть в стране по-прежнему принадлежала Высшему руководителю, особенно в тех вопросах, которые касались ядерной программы и внешней политики. Он позволил Рухани быть избранным, терпел все эти разговоры о новом направлении в политике, даже защищал нового президента от нападок недовольных сторонников жесткого курса — возможно, потому, что осознавал, насколько неприемлемой стала прежняя политика иранского режима. Однако не было никаких оснований полагать, что он решил в корне изменить политический курс страны хотя бы по одному из основных вопросов, затрагивавших агрессивные действия Ирана в регионе и в значительной части остального мира.

Закулисные политические страсти после избрания Рухани накалились — речь идет о задействовании секретного оманского канала связи. Султан был первым иностранным руководителем, посетившим президента Рухани в Тегеране. Президент Обама направил очередное письмо, на которое в этот раз был получен положительный ответ. Билл и Джейк, который к этому времени стал советником вице-президента США Джозефа Байдена по вопросам национальной безопасности, возобновили в Маскате встречи с иранскими представителями, которые наконец-то были уполномочены вести переговоры, представляя высшее руководство страны. Поддержание строгой секретности никогда еще не было так важно. Это было необходимо для того, чтобы сохранить в Иране хрупкое доверие к Рухани. Сравнительно быстро стали прорисовываться основные направления предстоящего соглашения. Иран должен был прекратить разработку своей ядерной программы и разрешить провести полугодовую инспекцию в обмен на некоторое смягчение режима санкций. Это давало возможность возобновить интенсивные переговоры, необходимые для устранения опасений международного сообщества, и урегулировать все нерешенные вопросы. Заместитель госсекретаря США по политическим вопросам Венди Шерман, опытный переговорщик и первая женщина, занявшая этот пост, присоединилась к переговорам в Омане и помогла проработать необходимые детали.

Группы переговорщиков обсудили также возможность исторической личной встречи президентов Обамы и Рухани в Нью-Йорке на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая должна была состояться в конце сентября. Однако в самую последнюю минуту иранцы не смогли прибыть на встречу, что указывало на то, что внутри режима продолжались раздоры и назревал раскол. Тем не менее лидеры двух стран все же смогли поговорить по телефону в то время, как Рухани на своем лимузине ехал в аэропорт, чтобы вылететь домой. Это был первый разговор такого рода с 1979 года. Мой преемник, госсекретарь США Джон Керри, встретился с новым иранским министром иностранных дел Джавадом Зарифом, и администрация президента начала извещать ключевых союзников о прогрессе, достигнутом в ходе негласных переговоров. Как результат, премьер-министр Израиля Нетаньяху предупредил нас в своем выступлении в ООН, что Рухани был «волком в овечьей шкуре».

В октябре шаги, предпринимаемые по секретному оманскому каналу связи, стали сопровождаться официальной деятельностью по линии группы «5+1» в Женеве. Американскую делегацию на этих встречах возглавляла Венди Шерман. Билл и Джейк также участвовали в них, однако они предпринимали повышенные меры предосторожности, чтобы не попасть в поле зрения прессы. Они, в частности, проживали в отдельной гостинице и пользовались служебным входом.

В ноябре госсекретарь США Джон Керри дважды посещал Женеву в надежде довести переговоры до логического завершения. Все еще оставалось достаточно много нерешенных проблем и вопросов. Запретить ли Ирану все работы по обогащению урана или разрешить продолжить обогащать уран, но до более низкого уровня, недостаточного для создания бомбы? Рухани обогащение урана даже до более низкого уровня мог бы смело записать в свой политический актив. Однако Израиль и другие страны полагали, что это было чревато созданием опасного прецедента. Кроме того, возник вопрос о том, в каком масштабе следовало смягчать санкции. Некоторые стороны выступали против предоставления Ирану любых послаблений прежде, чем он предпримет необратимые и поддающиеся проверке шаги по прекращению своей ядерной программы. Биньямин Нетаньяху саркастически заявлял, что группа «5+1» готова преподнести Ирану «соглашение века» на блюдечке с голубой каемочкой.

Керри и Венди при поддержке со стороны президента Обамы продолжали реализацию своего курса, поэтому нам вместе с нашими партнерами удалось выработать компромисс. Иран соглашался ликвидировать свои запасы высокообогащенного урана и в дальнейшем обогащать его только до 5 % (что намного ниже уровня оружейного урана), остановить тысячи центрифуг, в том числе все центрифуги нового поколения, разрешить инспекции провести работу на местах и прекратить деятельность новых объектов, в том числе плутониевого реактора. Взамен международное сообщество планировало выделить несколько миллиардов долларов в качестве компенсации санкций, преимущественно из ранее «замороженных» иранских активов. Президент Обама и Белый дом высоко оценили это соглашение как «важный первый шаг на пути к комплексному решению проблемы» и результат многих лет терпеливой дипломатической работы и политики давления.

Когда еще в 2009 году мы заняли свои посты, международное сообщество было разрознено, дипломатия находилась в состоянии стагнации, а иранцы неуклонно шли к созданию ядерного оружия. Наша «двухвекторная стратегия» сотрудничества и давления привела к объединению стран мира и в конечном итоге заставила Иран вернуться за стол переговоров. Я все еще сомневалась в том, что иранцы согласятся с окончательным комплексным соглашением. Я слишком часто видела, как ложные надежды тают с годами, чтобы позволить себе сейчас быть оптимистичной. Но это были наиболее перспективные шаги за все это долгое время, и это стоило того, чтобы попытаться проверить, чего же все-таки можно достичь.

Хотя для того, чтобы добиться этого первоначального соглашения, потребовалось пять лет, самая тяжелая работа была еще впереди. Все наиболее спорные моменты в отношениях Ирана с международным сообществом по-прежнему остались нерешенными. И даже если вопрос о ядерном оружии в итоге был решен положительно благодаря вступившему в силу соглашению, поддержка Ираном терроризма и его агрессивное поведение в регионе все еще представляли опасность для национальной безопасности Соединенных Штатов и наших союзников.

Забегая вперед, хочу сказать, что иранские руководители (и, прежде всего, Высший руководитель) стоят перед лицом реального выбора, от которого зависит их будущее. Во время иранской революции 1979 года экономика Ирана по своим показателям почти на 40 % превышала экономические показатели Турции. В 2014 году об этих показателях пришлось забыть. Стоит ли программа создания ядерного оружия разорения процветающего государства и обнищания гордого народа? Если бы у Ирана завтра появилась хоть одна ядерная боеголовка, помогло бы это создать еще одно рабочее место в стране, где миллионы молодых людей не имеют работы? Помогло бы это еще одному иранцу получить высшее образование, способствовало ли это восстановлению транспортных коммуникаций и портов, которые все еще испытывали на себе последствия войны с Ираком, которая была много лет назад? Когда иранцы смотрят на другие страны, о каком будущем они мечтают: как у Северной Кореи — или же как у Южной?

Глава 19

Сирия: «дурная» проблема

— История — суровый судья. И судить нас будет строго, если мы сегодня окажемся не готовыми идти правильным путем, — сказал Кофи Аннан, оглядывая сидящих за столом заседаний министров, которые приняли его приглашение приехать во Дворец Наций в Женеве в конце июня 2012 года в надежде найти выход из раздиравшей Сирию кровопролитной гражданской войны.

Кофи Аннан имел за плечами множество трудных дипломатических переговоров. Уже в должности Генерального секретаря Организации Объединенных Наций (он, седьмой по счету Генеральный секретарь ООН, занимал данный пост с 1997 по 2006 год) этот африканец родом из Ганы с тихим, мягким голосом стал лауреатом Нобелевской премии мира.

— Если вы сегодня объединитесь, у вас появится возможность применить свой огромный потенциал власти и изменить направление развития этого кризиса, — сказал он нам. — Уже само ваше присутствие здесь предполагает ваше намерение использовать свою власть.

Но, как было хорошо известно Кофи Аннану, мнения присутствовавших в зале резко разделились по вопросу о том, какую именно власть следовало применить.

* * *

Кризис возник в начале 2011 года, когда сирийские граждане, в какой-то мере воодушевленные успешными мирными протестными акциями в Тунисе и Египте, вышли на улицы на демонстрации протеста против авторитарного режима Башара Асада. Как и в Ливии, силы безопасности отреагировали на это неоправданным применением силы и массовыми задержаниями, что, в свою очередь, вынудило некоторых сирийцев взяться за оружие, чтобы защитить себя и в конечном итоге попытаться свергнуть Асада.

Впрочем, это была неравная борьба, и к июню 2011 года в результате действий правящего в стране режима погибло около 1300 человек, среди которых были и дети. (По состоянию на начало 2014 года, согласно некоторым оценкам, общее число убитых превысило сто пятьдесят тысяч человек, но это, скорее всего, заниженные цифры.)

В начале 2010 года, примерно за год до начала серьезных беспорядков в Сирии, я рекомендовала президенту назначить на должность посла США в Сирии (такую должность планировали ввести впервые после более чем пятилетнего перерыва) Роберта Форда, опытного дипломата, который не раз занимал дипломатические посты в наших представительствах на Ближнем Востоке (последний раз — в Ираке). Это было непростое решение. Соединенные Штаты отозвали своего посла в знак несогласия с действиями сирийского режима, и его возвращение могло быть воспринято в качестве одобрения действий режима Асада. Однако я считала (и продолжаю придерживаться этого мнения), что мы должны были больше выиграть, имея в стране свое диппредставительство, пусть даже мы и выступали категорически против режима этой страны. Наличие посольства или консульства позволяло нам излагать свою точку зрения этому правительству. Кроме того, дипмиссия являлась бы нашими глазами и ушами.

Президент Обама согласился с моей рекомендацией, и кандидатура Роберта Форда была выдвинута в феврале 2010 года. Рассмотрение этой кандидатуры в сенате было задержано оппозицией, которая не имела ничего против лично его (его репутация была безукоризненна), однако возражала против самой идеи возвращения посла в Сирию. Сразу же после Рождества президент воспользовался своими конституционными полномочиями делать назначения во время парламентских каникул для того, чтобы произвести необходимое назначение Роберта Форда. Тот прибыл в Дамаск в январе 2011 года, и как раз вовремя: он успел обосноваться на новом месте до того, как в Сирии начались уличные демонстрации. В марте протесты усилились, и силы безопасности стали открывать огонь по демонстрантам, в результате чего в городе Даръа погибло несколько человек. Асад задействовал против народа армейские подразделения. Правительственные войска в конце апреля осадили Даръа, туда вошли танки, началась «зачистка» домов.

Соединенные Штаты решительно осудили любые акты насилия в отношении гражданского населения. В результате посол Форд и все сотрудники нашего посольства подвергались преследованиям и угрозам. В частности, в июле 2011 года был один серьезный инцидент, когда манифестанты, выступавшие в поддержку правительства, прорвались через ограду посольства, разбили окна и оставили на стенах граффити. Было также совершено нападение на резиденцию нашего посла.

Невзирая на опасность, Роберт Форд поехал в город Хама, место печально известной резни 1982 года, чтобы встретиться с участниками акции протеста и выразить солидарность и поддержку тем, кто призывал к демократическим реформам. Когда Роберт ехал по городу, жители осыпали его машину цветами. Он посетил госпиталь, где находились на лечении раненные в результате столкновений с сирийскими силами безопасности. Он хотел ближе познакомиться с протестующими, узнать, каковы их цели и как было возможно наладить с ними постоянный контакт. Эта поездка помогла укрепить авторитет Роберта как нашего руководителя в работе с оппозицией. Многие из тех же сенаторов, которые ранее блокировали его кандидатуру, были настолько поражены его смелостью и умом, что в начале октября проголосовали за его утверждение в должности посла. Это стало очередным примером того, как опытный дипломат может решиться активно действовать и за пределами посольства (хотя это может быть и рискованно), чтобы успешно выполнять возложенные на него задачи.

Несмотря на возмущение международного сообщества актами насилия в Сирии, Россия и Китай в октябре 2011 года наложили вето на сдержанную резолюцию Совета Безопасности ООН, в которой осуждались нарушения прав человека режимом Асада и было выражено требование, чтобы мирные акции протеста были разрешены. Россия имела давние политические связи с Сирией, которые были установлены еще во времена холодной войны. На сирийском побережье Средиземного моря находилась важная военно-морская база, которая использовалась российской стороной. Кроме того, между православными христианами Сирии и Русской православной церковью существовали тесные религиозные связи. Россия стремилась сохранить свое влияние и оказывала последовательную поддержку режиму Асада.

Башар Асад — сын Хафеза Асада, который захватил власть в Сирии в 1970 году и являлся ее бессменным лидером в течение тридцати лет вплоть до своей смерти в июне 2000 года. Дипломированного офтальмолога Башара стали готовить в преемники отца только после смерти старшего брата, погибшего в автокатастрофе в 1994 году. После смерти своего отца Башар занял пост президента Сирии. Жена Башара, Асма, до того как стать первой леди, работала в инвестиционном банковском бизнесе. В 2005 году характеристика этой семейной пары в одном средстве массовой информации звучала следующим образом: «Казалось, они воплощают в себе саму суть светского, вестернизированного арабского типажа». Но, как было отмечено в этой же статье, этот образ был не более чем «мираж», поскольку те большие надежды, которые возлагались на нового сирийского правителя, вскоре бесследно растворились в результате «шаблонных пустых обещаний, отвратительно-лицемерной риторики и кровавой практики». По мере распространения беспорядков по всему Ближнему Востоку именно эти «пустые обещания» и нереализованные надежды и послужили причиной многочисленных акций протеста сирийского народа.

Асад и его правящая клика принадлежат к течению алавитов, шиитской секте, тесно связанной с Ираном. Десятилетиями алавиты правили суннитским большинством в Сирии, начиная еще со времен, когда Сирия после Первой мировой войны стала французской подмандатной территорией. Алавиты составляют 12 % населения страны. Повстанцы являются в основном суннитами, которые составляют больше чем 70 % населения, в то время как курды составляют 9 % жителей Сирии. Еще 10 % сирийцев — христиане, около 3 % — друзы (секта шиитского направления ислама с элементами христианства, иудаизма и других верований). После того как разразился кризис, одна из самых больших проблем, с которыми мы столкнулись, заключалась в необходимости оказать помощь оппозиции в деле общенационального объединения. Ей следовало преодолеть раздробленность по религиозному признаку, а также географическую и идеологическую неоднородность населения.

В октябре 2011 года Лига арабских государств потребовала прекращения огня в Сирии и призвала Асада вывести свои войска из крупных городов, освободить политических заключенных, обеспечить журналистам и работникам гуманитарных организаций свободный доступ в страну, а также начать диалог с протестующими. Арабские страны с преобладающим суннитским населением (прежде всего, Саудовская Аравия и другие монархии Персидского залива) поддерживали повстанцев и добивались смещения Асада. Под давлением со стороны своих соседей Асад формально признал требования Лиги арабских государств и принял предложенный этой организацией план, но затем почти сразу же предал его забвению. Вооруженные силы режима продолжили применение оружия против оппозиции. В ответ Лига арабских государств приостановила членство Сирии в своих рядах.

В декабре Лига арабских государств предприняла еще одну попытку стабилизировать ситуацию в Сирии. Как и прежде, Асад согласился с предложенным планом. На этот раз, однако, в пострадавшие от действий правительственных войск города страны были направлены арабские наблюдатели. К сожалению, даже этот международный мониторинг не смог остановить насилие. Вскоре вновь стало ясно, что Асад не был намерен держать свое слово. В конце января 2012 года Лига арабских государств, отчаявшись, вывела своих наблюдателей из страны и обратилась в Совет Безопасности ООН с просьбой поддержать ее инициативу, в соответствии с которой в Сирии должна была произойти передача политической власти: предусматривалась передача Асадом власти вице-президенту и создание правительства национального единства.

К этому моменту армия вела танковый обстрел жилых пригородов Дамаска. Повстанцы были полны решимости сопротивляться до конца. Некоторые становились еще более радикально настроенными, в противоборстве стали принимать участие и экстремистские элементы. Группировки, исповедовавшие джихад (среди которых были и поддерживавшие связи с «Аль-каидой»), стали пытаться использовать конфликт для достижения собственных целей. Через границы Сирии в Иорданию, Турцию и Ливан устремились потоки беженцев. (По состоянию на 2014 год в результате нестабильной ситуации в Сирии насчитывалось уже более 2,5 миллиона беженцев.)

В конце января 2012 года я приняла участие в работе специальной сессии Совета Безопасности в Нью-Йорке, на которой состоялось слушание доклада Лиги арабских государств и прения по вопросу принятия ответных мер.

— У всех нас есть выбор, — сказала я на этой сессии, — встать на сторону народа Сирии и всего региона в целом — либо стать соучастниками продолжающегося в стране насилия.

Новая резолюция в поддержку мирного плана Лиги арабских государств столкнулась с той же проблемой, что и предыдущие попытки. Россия была настроена категорически против всего, что могло представлять собой давление на Асада. За год до этого российская сторона воздержалась при голосовании по вопросу создания бесполетной зоны над Ливией и принятия «всех необходимых мер» для защиты гражданских лиц, затем выразила недовольство и раздражение, когда операция под руководством НАТО, предназначенная для защиты мирных жителей, ускорила падение Каддафи. Теперь, когда в Сирии творился хаос, Россия была полна решимости предотвратить очередное вмешательство Запада. Режим Асада имел для них большое стратегическое значение. «Пример Ливии являлся ложной аналогией », — утверждала я в Нью-Йорке. Резолюция не налагала каких-либо санкций и не поддерживала использование военной силы, она была посвящена необходимости мирной передачи власти в стране. Москва, тем не менее, выступила против резолюции.

Я говорила с российским министром иностранных дел Сергеем Лавровым с борта своего самолета по пути на Мюнхенскую конференцию по безопасности, а затем встретилась с ним лично. Я сказала ему, что нам необходима единая позиция международного сообщества. Москва хотела, чтобы данная резолюция была более жестко направлена против повстанцев, чем против режима. Лавров настойчиво допытывался у меня, что произойдет, если Асад откажется выполнить условия резолюции. Будет ли следующий шаг заключаться в международном вмешательстве, подобном тому, что произошло в Ливии? Я ответила отрицательно: нет, не будет. План состоял в том, чтобы использовать эту резолюцию для оказания давления на Асада с целью принудить его к переговорам.

— Единственный способ заставить его прислушаться — это выступление Совета Безопасности «единым фронтом», — подчеркивала я. — Мы уже подробно растолковали, что это не является ливийским сценарием. Здесь не идет речи о каком-либо разрешении на применение силы, или вмешательство, или военные действия.

Российская риторика о необходимости соблюдения суверенитета и противодействия иностранной интервенции выглядела особенно неубедительно в свете собственных действий России на международной арене. В 2008 и 2014 годах Путин, не колеблясь, направил войска на территорию Грузии и Украины, нарушив суверенитет этих стран, — просто потому, что это отвечало его интересам.

Пока мы с Лавровым вели переговоры в Мюнхене, в Сирии произошел всплеск насилия. Войска режима нанесли удар по Хомсу, третьему по величине городу и колыбели мятежа. Под градом снарядов, обрушившихся на город, погибли сотни людей. На данный момент это — самый кровавый день данного конфликта.

Я сказала Лаврову, что каждое слово резолюции прошло в Нью-Йорке тщательное обсуждение. Мы шли на уступки, стараясь сохранить при этом тот минимум, который, как мы надеялись, позволил бы прекратить насилие и начать передачу власти. И вот настало время принятия решения по проекту резолюции — голосование должно было состояться в тот же день.

«И чем же завершается игра?» — спросил Лавров. Находясь в Мюнхене, я не могла с точностью предсказать каждый шаг, но я знала, что было бы ошибкой недооценивать те проблемы, с которыми столкнутся сирийцы после Асада. Однако в одном я была уверена: если мы не начнем мирный процесс, конец игры будет действительно мрачным. Кровопролитие продолжится, это приведет к тому, что семьи пострадавших и погибших организуют ожесточенное сопротивление правящему режиму. Все это в целом сделает более вероятным развязывание полномасштабной гражданской войны, которая привлечет экстремистов. В конце концов такое развитие событий может привести к распаду государства, и его отдельные части будут находиться под контролем враждующих группировок, в том числе и террористических групп. С каждым новым днем репрессий и насилия сирийцам становилось все труднее достичь примирения и приступить к восстановлению разрушенного, постоянно увеличивался риск распространения нестабильности и эскалации конфликта из Сирии по всему региону.

Спустя несколько часов после моей встречи с Лавровым началось заседание Совета Безопасности, на котором должно было состояться голосование по проекту резолюции. Я вышла к аккредитованным представителям прессы в Мюнхене и сделала следующее заявление:

— Мы выступаем за мир и безопасность, за демократическое будущее, или же мы хотим стать соучастниками продолжающегося насилия и кровопролития? Я твердо знаю, на какой стороне выступают Соединенные Штаты, и мы скоро узнаем, на какой стороне выступает каждый член Совета Безопасности.

Даже после самого кровопролитного дня в Сирии Россия и Китай воспользовались своим правом вето, чтобы не позволить мировому сообществу выступить с осуждением насилия в этой стране. Заблокировать эту резолюцию означало взять на себя ответственность за ужасы, творящиеся в Сирии. Это было, как я сказала позже, отвратительно.

Как мы и предсказывали, ситуация продолжала ухудшаться. В конце февраля специальным посланником по Сирии от ООН и Лиги арабских государств был назначен Кофи Аннан. Целью его деятельности на этом посту было убедить режим, повстанцев и их зарубежных покровителей согласиться на политическое урегулирование конфликта.

Для оказания поддержки этому новому дипломатическому начинанию я помогла организовать совещание стран, которые занимали схожую позицию по сирийскому вопросу. На этом совещании предполагалось рассмотреть другие возможные способы оказать давление на режим Асада, а также варианты предоставления гуманитарной помощи гражданскому населению, поскольку первая попытка проведения подобных мер была заблокирована в ООН. Мы полностью поддерживали дипломатические усилия в этом направлении, но не собирались просто ждать, когда они принесут свой результат. Список тех стран, которые чувствовали настоятельную необходимость действенных мер в отношении Сирии, становился все больше, и в конце концов на встречу в Тунисе в конце февраля собралось уже более шестидесяти стран. Этот форум получил название встречи «Друзей Сирии». Мы сформировали рабочую группу по выработке санкций, которые отрезали бы режиму Асада доступ к фондам (хотя Россия и Иран успешно пополняли его казну), приняли совместное обязательство направить экстренную гуманитарную помощь беженцам, спасающимся от боевых действий и насилия, и повысить эффективность подготовки сирийских лидеров гражданской оппозиции.

Вне рамок заседаний «Друзей Сирии» в Тунисе проходило множество переговоров о возможностях поставок оружия повстанцам для того, чтобы уравнять их силы с возможностями их противников, армии сирийского режима и его иранских и российских покровителей. Наши союзники, страны Персидского залива, в прямых трансляциях канала «Аль-Джазира» видели, как происходят казни суннитских повстанцев и мирных жителей, и их возмущение росло. Саудовский министр иностранных дел принц Сауд аль-Фейсал сказал, что поставки оружия — это «отличная идея».

Я понимала, что его совершенно не устраивало положение дел на тот момент и он стремился сместить расстановку сил между участниками вооруженного конфликта. Но были также причины опасаться дальнейшей эскалации военной ситуации и раскручивания спирали военных действий до полномасштабной гражданской войны. Если в страну будет поставляться оружие, его будет сложно контролировать, оно легко может попасть в руки экстремистов.

Покровителей Асада подобные соображения не волновали. Иранские подразделения из Корпуса стражей Исламской революции и его элитной военизированной структуры, «Аль-Кудс», уже находились в Сирии, оказывая поддержку Асаду и сирийской армии. Иранцы в основном ограничивалась ролью военных советников, сопровождая сирийские войска на поле боя и помогая режиму организовать свои собственные военизированные формирования. Боевики из группировки «Хезболла», проиранской организации в Ливане, также приняли участие в противостоянии на стороне сирийского режима. Совместная поддержка Ирана и «Хезболлы» имела решающее значение для удержания власти режимом Асада.

Я поинтересовалась у принца Сауда, пойдет ли, по его мнению, Асад на сотрудничество по реализации нашего плана по прекращению насилия и передачи власти политическим путем, если нам удастся убедить Россию принять этот план мирного урегулирования. Сауд по этому вопросу высказался отрицательно, поскольку, ответил он, семейство Асада никогда не позволит ему сделать это. Он находился под постоянным давлением своей семьи, огромное влияние на него оказывала мать. Она требовала, чтобы он поддерживал высокое положение семьи и продолжал жесткую линию руководства своего отца, который подал пример сурового подавления выступлений. Это был намек на подавленное в 1982 году восстание в городе Хама, который Хафез Асад в назидание тогда практически сровнял с землей.

В конце марта я встретилась в Эр-Рияде с принцем Саудом и королем Саудовской Аравии Абдаллой, а также приняла участие в первом заседании нового стратегического союза между США и шестью арабскими монархиями Персидского залива. Значительное внимание было уделено угрозе со стороны Ирана, но мы также обсудили и необходимость оказать более активную поддержку повстанцам в Сирии. Тем же вечером, уже почти ночью, я вылетела в Стамбул, где я встретилась с представителями Турции, Саудовской Аравии, ОАЭ, Катара. Эти страны тоже предлагали обеспечить повстанцев оружием.

Я оказалась в трудном положении. С одной стороны, Соединенные Штаты не готовы были включиться в процесс вооружения повстанцев, но мы также не хотели допустить раскола антиасадовской коалиции, а также потерять рычаги воздействия на арабские страны.

— Некоторые смогут сделать одно, другие сочтут нужным делать другое, — осторожно высказалась я в Эр-Рияде. — Поэтому, когда мы говорим о помощи, нужно иметь в виду помощь в широком смысле этого слова. Разные страны будут помогать по-разному.

Так мне удалось наиболее полно описать в публичном выступлении то, что являлось уже свершившимся фактом: некоторые страны будут активизировать поставку вооружения, в то время как другие сосредоточат свои усилия на обеспечении гуманитарных потребностей. (По состоянию на апрель 2014 года Соединенные Штаты выделили более 1,7 миллиарда долларов в виде гуманитарной помощи и являлись крупнейшим спонсором, предоставлявшим помощь перемещенным сирийцам.)

В марте 2012 года исполнился ровно год с начала восстания в Сирии. По подсчетам ООН, за это время в стране погибло более восьми тысяч человек. Кофи Аннан регулярно проводил встречи со всеми сторонами конфликта, включая и самого Асада, пытаясь дипломатическим путем прекратить конфликт, пока количество его жертв не возросло. В середине марта он обнародовал план, включавший шесть пунктов. Этот план в целом напоминал план, предложенный Лигой арабских государств в начале года. Кофи Аннан призвал Асада отвести свои вооруженные силы и объявить перемирие, разрешить проведение мирных демонстраций, обеспечить журналистам доступ в Сирию и позволить передачу гуманитарной помощи, а также начать передачу власти политическим путем, который соответствует законным чаяниям и требованиям сирийского народа. Стремясь обеспечить поддержку этого плана со стороны России, Кофи Аннан предложил, чтобы Совет Безопасности ООН ратифицировал его план в виде менее обязывающего «заявления», а не в формате полноценной «резолюции». Это помогло убедить Москву, что в дальнейшем это не будет использоваться в качестве правовой основы для военного вмешательства. Западные державы выступили единым фронтом, поскольку это означало, что Совет Безопасности наконец сможет публично выразить свою позицию по сирийскому вопросу. В своем заявлении Совет Безопасности призвал к немедленному прекращению огня и уполномочил Кофи Аннана «содействовать передаче власти политическим путем под руководством сирийцев, чтобы обеспечить переход к демократической, плюралистической политической системе… в том числе с помощью всеобъемлющего политического диалога между сирийским правительством и всем спектром сирийских оппозиционных сил».

Теперь, когда Россия поддержала это заявление, она оказала на Асада давление и настаивала на том, чтобы сирийский руководитель принял условия Кофи Аннана, что он и сделал в конце марта. Мы убедились, какое влияние имеют его слова, поскольку никто не предполагал, что прекращение огня действительно будет объявлено. Когда приблизился установленный для этого срок, 10 апреля, не было никаких признаков прекращения боевых действий. Сирийские вооруженные силы даже стреляли в сторону Турции и Ливана, создавая опасность провоцирования более широкого регионального конфликта. Однако в дальнейшем ситуация до какой-то степени стабилизировалась. Режим прекращения огня никогда не соблюдался полностью и повсеместно, но в боевых действиях наступило затишье. Как и Лига арабских государств незадолго до этого, ООН направила группу своих наблюдателей для мониторинга обстановки в зоне боевых действий.

И снова Асад, несмотря на свое обещание, так и не принял действенных мер для реализации остальных пунктов плана Кофи Аннана, и хрупкое соглашение о прекращении огня вскоре перестало соблюдаться. Примерно через месяц Кофи Аннан сообщил о «серьезных нарушениях», а в конце мая произошло массовое убийство более ста жителей в селении Хула (около половины погибших были дети). Россия и Китай по-прежнему не давали Совету Безопасности возможности использовать весомые аргументы, чтобы принудить Сирию либо выполнить все шесть пунктов плана Кофи Аннана, либо испытать последствия реакции мирового сообщества на это неповиновение. Теперь все выглядело так, будто предыдущее согласие Асада являлось лишь позой, которое позволило ему снизить уровень международного осуждения в свой адрес.

Я предложила Кофи Аннану использовать другую тактику. Ему, вероятно, стоило организовать международную конференцию по вопросу о передаче власти. Если не будет дальнейшего дипломатического прогресса, непрочное перемирие перестанет соблюдаться в принципе и весь процесс окажется в изначальной точке. В начале июня Кофи Аннан побывал у меня в Вашингтоне, мы часто общались с ним по телефону во время его бесконечных поездок между Москвой, Тегераном, Дамаском и другими столицами в регионе. Он был согласен с тем, что пришло время сделать следующий дипломатический шаг, и приступил к составлению плана проведения саммита в конце июня.

В середине июня эскалация насилия в Сирии вынудила ООН отозвать своих наблюдателей из страны. Я сопровождала президента Обаму на саммит «Большой двадцатки» в Лос-кабос, Мексика. Там мы с президентом провели двухчасовую беседу с президентом Российской Федерации Владимиром Путиным. Главной темой обсуждения была Сирия.

Президент Обама изложил нашу позицию: либо международное сообщество вмешается в конфликт между сирийскими повстанцами и сторонниками Асада, со всеми вытекающими из этого отрицательными последствиями для региональной стабильности, либо Россия использует свое влияние, чтобы было принято более эффективное политическое решение. Путин утверждал, что не питает особенно теплых чувств к Асаду, который является скорей причиной головной боли для Москвы, однако утверждал при этом, что не имеет никаких реальных рычагов давления на Дамаск. Я думаю, что он понимал, что проблемы, вставшие перед Асадом (когда тот столкнулся с внутренней оппозицией), могут возникнуть и у него, и воспринимал их глубоко лично. Путин предупредил о растущей угрозе со стороны экстремистов среди оппозиции и подчеркнул, что подобная передача власти стала источником больших беспорядков в Ливии, Египте и, конечно же, в Ираке.

Все это были удобные оправдания для того, чтобы блокировать наши действия, продолжая тем временем, снабжать Асада деньгами и оружием. Хоть я не доверяла ни действиям, ни словам России, я понимала, что у нас нет другого выхода, кроме использования всех дипломатических опций.

— Возвращайтесь в Россию и скажите там, что ваша команда собирается провести обсуждение своего плана передачи власти, и Россия может либо в нем принять участие, либо остаться на обочине этого процесса, — посоветовала я Кофи Аннану после встречи с Путиным.

По мере приближения намеченной даты его предлагаемой конференции в Женеве я продолжала в тесном контакте с Кофи Аннаном разрабатывать конкретные формулировки, которые, как мы надеялись, помогут достигнуть консенсуса. В приоткрывающей завесу тайны авторской статье в газете «Вашингтон пост» Аннан ясно обозначил свои ожидания. Он хотел, чтобы соседи Сирии и крупнейшие мировые державы «обязались действовать сообща, чтобы прекратить кровопролитие и реализовать все шесть пунктов плана, не допуская дальнейшего разрастания военной ситуации». Он добавил: «Я ожидаю, что все, кто прибудет на нашу субботнюю встречу, согласятся, что процесс передачи власти под контролем самих сирийцев должен проходить в соответствии с четкими принципами и рекомендациями».

За день до начала саммита я призвала Кофи Аннана не отступать от выдвинутых им принципов:

— Я понимаю, можно сделать незначительную поправку здесь, пояснение там. Я могу с этим согласиться. Но основная идея, которой должна завершиться встреча, заключается в том, что все международное сообщество, включая Россию и Китай, выступает за политическую передачу власти, что позволит в дальнейшем перейти к демократическому правлению. Вот это должно быть неприкосновенно. Подробности можно и опустить, но основа должна остаться.

Кофи полагал, что в конечном итоге Россия тоже готова поддержать идею передачи власти.

— Мне дали понять, что передача власти возможна, но все должно проходить организованно, — сообщил он мне. Я была настроена не так оптимистично, но согласилась, что стоит попытаться.

* * *

В Женеву я прибыла 30 июня, было уже глубоко за полночь. Я прилетела из России, где принимала участие в экономической конференции стран Азиатско-Тихоокеанского региона. В течение долгого ужина в Санкт-Петербурге я настоятельно твердила Лаврову о необходимости поддержать усилия Кофи Аннана и привести сирийский конфликт к завершению. Я понимала, что русские никогда не станут в открытую призывать Асада оставить свой пост, но с нашей помощью Кофи Аннану удалось придумать изящное решение этой проблемы. Он предлагал создать переходное правительство национального единства, которое возьмет на себя всю полноту исполнительной власти. Полномочия этого правительства будут самыми широкими и всеохватными. Однако в его состав не будет входить «тот, чье дальнейшее присутствие и участие подорвет доверие к передаче власти и поставит под угрозу стабильность и примирение». Это было завуалированное условие исключения Асада из данного процесса. Русские хотели, чтобы в тексте были затушеваны разногласия между нами (наше требование: «Асад должен уйти», требование России: «Мы не собираемся заставлять его уходить») и чтобы сирийская сторона сама решала, как с этим поступить.

Лавров занял жесткую линию. Он утверждал, что Россия хочет политического урегулирования, но не стал соглашаться ни с чем, что могло бы сделать это урегулирование возможным. Я подчеркнула, что, если на следующий день в Женеве мы не сможем договориться на основе предложения Кофи Аннана по упорядоченной передаче власти, дипломатические усилия под эгидой ООН окажутся бесполезны, экстремисты получат преимущество, конфликт обострится. Арабы и иранцы будут поставлять еще больше оружия. Межконфессиональная напряженность и растущий поток беженцев будет еще больше дестабилизировать соседей Сирии, особенно Ливан и Иорданию. Я считала, что Асад в конце концов все же падет, но одновременно обрушится и Сирия как государство, да и весь регион в целом. Такой сценарий вряд ли будет служить интересам России и не поможет ей сохранить свое влияние. Но Лавров ни на йоту не изменил свою позицию. Поднимаясь на борт своего самолета, направлявшегося в Швейцарию, я осознавала: необходимо будет по-прежнему оказывать давление на Россию, равно как продолжать убеждать остальные страны подписаться под предложенным текстом заявления.

В Женеве я сначала встретилась с британским министром иностранных дел Уильямом Хейгом и министром иностранных дел Франции Лораном Фабиусом для того, чтобы суммировать, чего мы хотим добиться на конференции. После этого мы с Хейгом провели переговоры с Хамадом бен Джасимом (Катар) и министром иностранных дел Турции Давутоглу, которые настаивали на том, что рассматривать вопрос об оказании военной помощи повстанцам нужно вне зависимости от результатов переговоров в Женеве. Они знали, что Соединенные Штаты и Великобритания не были готовы сделать этот шаг, но хотели, тем не менее, чтобы их мнение прозвучало.

Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун председательствовал на открытии совещания, которое он (оптимистично) называл «Рабочей группой по Сирии» с участием министров иностранных дел пяти постоянных членов Совета Безопасности, а также Турции, Ирака, Кувейта, Катара и Европейского союза. Ни Иран, ни Саудовская Аравия приглашены не были.

В начале встречи Кофи Аннан обозначил свои цели следующим образом: «Мы здесь для того, чтобы согласовать принципы и рекомендации процесса передачи власти политическим путем под контролем самих сирийцев, что соответствует законным чаяниям сирийского народа. Мы здесь также для того, чтобы согласовать действия, которые каждый из нас должен предпринять, чтобы действительно воплотить эти цели в жизнь, при этом четко осознавая последствия невыполнения своих обязательств». Он представил документ, который помог бы закрепить передачу власти, которую он предлагал провести.

Я приветствовала план Кофи Аннана, который прокладывал путь для перехода к демократии и будущему «после Асада». Соединенные Штаты разделяли его стремление к созданию демократической, плюралистической Сирии, в которой будет утверждено главенство законности и уважения всеобщих прав человека и всех групп людей, независимо от этнической принадлежности, веры или пола. Мы также были согласны с тем, что было очень важно поддержать целостность Сирийского государства и его институтов. Особенно необходимо было сохранить некоторое количество подразделений сил безопасности, достаточное для того, чтобы предотвратить в стране хаос, подобный тому, который мы наблюдали в Ираке после падения Саддама Хусейна и роспуска иракской армии и правительства. Я заявила, что для действительной реализации нового соглашения потребуется принятие резолюции Совета Безопасности ООН, в соответствии с которой «при несоблюдении этого соглашения возникали бы реальные и немедленные последствия для соответствующих стран». Кроме того, те страны, которые имели влияние на противоборствующие стороны, должны были оказывать на них давление, чтобы вынудить их принять и поддержать передачу власти. Это означало, что Россия должна была использовать свое влияние на режим, в то время как арабы и Запад должны были поступать аналогичным образом в отношении повстанцев, чтобы все в итоге пришли к согласию по этому пункту.

Мы предпочли бы использовать более жесткие формулировки, чем те, которые предлагал Кофи Аннан по определенным пунктам (например, мы бы предпочли более прямолинейное определение для пункта о том, что Асад обязан покинуть свой пост и страну). Однако в интересах упрощения действий и достижения консенсуса мы согласились принять этот документ в том виде, в котором он был составлен, и призвали все другие государства последовать этому примеру.

Открытая часть международных заседаний, как правило, проходит по заранее определенному сценарию. Каждая страна и организация излагает свою позицию, и это может быть довольно скучно. Активная фаза переговоров обычно начинается, когда пресса покидает зал заседаний. Так было и на этот раз.

Мы покинули церемониальный зал и все вместе собрались в длинном прямоугольном помещении, где Кофи Аннан и Пан Ги Мун сели во главе стола, а министры, каждый с одним помощником, расположились по обе стороны двух стоящих напротив друг друга столов. Эмоции накалились, и на каком-то этапе министры кричали друг на друга и даже стучали по столу. В конце концов шум улегся, когда между мной и Лавровым началась оживленная дискуссия. Собственно, с самого начала было ясно, что все к этому и придет.

В конечном итоге возникло впечатление, что Россия, скорее всего, согласится с идеей передачи власти переходному руководящему органу, если мы сможем оформить ее, правильно подобрав слова. Лавров резко отреагировал на фразу Кофи Аннана о необходимости исключить тех, кто мог бы «подорвать доверие к переходному правительству и поставить под угрозу стабильность и примирение», и упорно отказывался соглашаться с такой формулировкой. Чтобы выйти из этой тупиковой ситуации, я предложила новый вариант, в котором было сказано, что в переходный руководящий орган власти смогут войти как представители правительства, так и оппозиции, избранные «на основе взаимного согласия». В конце концов русские согласились.

В хитросплетениях слов легко заблудиться, но большая часть работы дипломата заключается в словах. Мне было хорошо известно, что именно от правильно выбранных слов будет зависеть, как весь мир воспримет наше соглашение и как оно будет понято на месте событий, в Сирии. Я предложила вариант о «взаимном согласии» как выход, потому что, по сути дела, другого выхода не было: Асад вряд ли бы подошел по этому критерию, оппозиция ни за что не согласилась бы с его кандидатурой. Мы сохранили фразу «вся полнота исполнительной власти» для описания полномочий предлагаемого переходного руководящего органа. Это означало, что Асад и его приспешники будут лишены своих властных полномочий. Чтобы сделать наше соглашение по-настоящему действенным, я приложила дополнительные усилия, чтобы в соглашении было четко оговорено, что сирийская служба безопасности и разведки, наряду со «всеми государственными институтами», будет находиться под контролем переходного руководящего органа. Кроме того, в нем должен был содержаться призыв к тому, чтобы в стране было «высшее руководство, которое внушает доверие обществу» (еще один критерий, которому кандидатура Асада никак не могла соответствовать).

Я настаивала на том, что теперь нам следовало выдвигать на обсуждение в Совете Безопасности так называемую главу VII данной резолюции, которая бы санкционировала жесткие санкции в случае несоблюдения соглашения. Для Лаврова это условие было неприемлемо, но он согласился использовать влияние России для поддержки плана Кофи Аннана, а также подписал вместе со всеми документ, где излагались те условия, по которым были достигнуты договоренности. Затем мы покинули зал заседания, чтобы объявить о достигнутых договоренностях.

Неприятности начались почти сразу же. Пресса упустила ясный и простой смысл выражения «на основе взаимного согласия» и трактовала его как признание того, что Асад сможет остаться у власти. Газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала мрачный репортаж под заголовком «Переговоры завершились составлением плана по Сирии, но не по отставке Асада». Лавров приложил все усилия, чтобы подлить масла в огонь таких толкований. «Не делается никаких попыток навязать какой-либо переходный процесс, — заявил он журналистам. — Нет никаких предварительных условий для переходного процесса и попыток отторгнуть какую-либо группу от этого процесса». Формально это было верно, но по сути это была беззастенчивая ложь.

Кофи Аннан, однако, парировал уловку Лаврова. «Я сомневаюсь, что сирийцы, которые так беззаветно боролись за свою независимость, чтобы самостоятельно выбирать свое руководство, будут готовы избрать на эти должности людей, у которых руки в крови», — сказал он. Я поддержала его: «То, чего нам удалось здесь достичь, — это развеять миф о том, что [Асад] и те, у кого руки в крови, смогут остаться у власти. В соответствии с выработанным планом режим Асада должен уступить место новому переходному руководящему органу, который будет иметь все полномочия власти». Со временем оппозиция и гражданские лица в Сирии осознали, что именно в этом заключалась суть женевского коммюнике: это был план по отстранению Асада от власти.

* * *

То лето было тяжелым для Сирии. После подписания соглашения в Женеве на заседании ООН Россия в итоге отказалась поддержать главу VII принятой резолюции или использовать какие-либо реальные рычаги давления на Асада. Это было весьма досадно, но неудивительно.

В августе Кофи Аннан ушел с поста спецпосланника с чувством глубокого неудовлетворения.

— Я сделал все возможное, но иногда даже все возможное — этого недостаточно, — сказал он мне.

— Я не знаю, что еще вы могли бы сделать, учитывая непримиримую позицию России в Совете Безопасности, — ответила я. — Я не могу себе представить, как можно было бы сделать больше того, что мы сделали. По крайней мере, в Женеве у нас была основа, но наши соперники были просто непоколебимы.

Между тем число жертв в Сирии возросло до десятков тысяч человек, а кризис продолжал углубляться и выходить из-под контроля.

Я испытывала все большее разочарование, но продолжала вести свою линию. Когда мы натолкнулись на стену враждебности России в ООН, я стала оказывать давление по направлениям, не связанным с ООН, проводя новые совещания «Друзей Сирии», в число которых теперь входило уже около ста стран. Самой большой проблемой было убедить все стороны (Асада и его российских и иранских покровителей, с одной стороны, повстанцев и арабские государства, с другой), что добиться решающей победы военным путем невозможно и что им нужно все внимание сосредоточить на достижении урегулирования дипломатическими средствами. Это, как показало время, потребовало немало тактичных и неустанных усилий — и оказания давления. Соединенные Штаты и наши партнеры постепенно расширяли санкции в отношении режима Асада. Мы «заморозили» его активы, ввели запреты на поездки, ограничили торговые операции. Сирийская экономика находилась в состоянии неконтролируемого падения. Но поскольку Россия и Иран продолжали финансировать военные действия Асада, бои на территории Сирии продолжались.

Асад активно использовал авиацию и начал обстреливать повстанцев ракетами «Скад», чтобы подавить их сопротивление, что привело к новым жертвам среди мирного населения. Оппозиция, несмотря на все усилия европейцев, арабских стран и США, оставалась разрозненной. С марта 2012 года мы стали поставлять повстанцам помощь, не связанную с поставками оружия, в том числе коммуникационное снаряжение и сухие пайки. Но другая сторона получала помощь оружием и военным инструктажем, и это приходилось учитывать. Раздавались голоса (особенно много их было в рядах сирийской оппозиции), которые призывали нас оказать поддержку так же, как мы поддержали ливийских повстанцев. Но Сирия — это не Ливия.

Режим Асада оказался гораздо более живучим, чем режим Каддафи, у него оказалось очень много сторонников среди основных групп населения, больше союзников в регионе, полноценная армия и гораздо более надежные средства ПВО. В отличие от Ливии, где повстанческий Переходный национальный совет контролировал обширные территории в восточных районах, в том числе Бенгази, втором по величине городе, оппозиция в Сирии была плохо организована и рассредоточена. Оппозиционеры изо всех сил пытались удержать территорию и объединяться вокруг единой командной структуры. Было еще одно очень важное отличие: Россия блокировала любые действия ООН по Сирии, в значительной степени препятствуя повторению ливийского сценария.

В первые дни боев многие предполагали, что падение режима Асада было неизбежным. Ведь в предыдущих подобных событиях руководители Туниса, Египта, Ливии и Йемена — все без исключения покинули свои посты. Трудно было представить, что после таких кровопролитных боев, почувствовав вкус свободы, сирийский народ так просто успокоится и вновь примет диктаторское правление. Однако теперь, когда пошел второй год гражданской войны, казалось все более вероятным, что Асад сможет удержаться у власти, даже если бы это значило, что страна распадется на части и начнется повсеместный разрушительный межконфессиональный конфликт. Сирия могла оказаться в длительном и кровавом тупике. Либо она могла перестать существовать как государство, поскольку правительственные структуры рушились, а за этим последовал бы хаос. И чем дальше затягивался конфликт, тем больше становилась опасность, что нестабильность в Сирии приведет к дестабилизации положения в подверженных нестабильности соседних странах, таких как Иордания и Ливан, и еще больше возрастала вероятность того, что экстремисты хотели бы заручиться поддержкой внутри Сирии.

Я стала называть Сирию «дурной» проблемой. Этот термин обычно используют эксперты по планированию для описания особо сложных задач, в которых стандартные решения и подходы неприменимы. «Дурные» проблемы редко имеют правильный ответ. На самом деле они представляют такую сложность и «зловредность», потому что каждый следующий вариант их решения оказывается хуже предыдущего. Именно это, во все большей степени, стало проявляться в Сирии. Если ничего не предпринимать, весь регион вскоре постигнет гуманитарная катастрофа. Если начать военное вмешательство, был велик риск открыть ящик Пандоры и завязнуть в очередной бесконечной войне, как в Ираке. Если направить военную помощь повстанцам, вскоре это оружие может оказаться в руках экстремистов. Если продолжать использовать чисто дипломатические способы решения конфликта, то они будут наталкиваться на российское вето. Ни один из этих подходов не давал большой надежды на успех. Однако нам приходилось продолжать наши усилия.

Когда стало ясно, что Женевские соглашения зашли в тупик, мы с другими сотрудниками команды по вопросам национальной безопасности в администрации Обамы начали всесторонне рассматривать вариант, при котором мы бы поддерживали и обеспечивали всем необходимым тщательно отобранные и обученные подразделения умеренных сирийских повстанцев, которые были бы достаточно надежны, чтобы им можно было доверить американское оружие. Такой подход таил в себе реальные риски. В 1980-х годах США, Саудовская Аравия, Пакистан вооружили афганских повстанцев, которых называли «моджахеды». Они помогли положить конец советской оккупации в своей стране. Некоторые из этих бойцов, в том числе Усама бен Ладен, организовали «Аль-каиду» и обратили свои взоры на объекты в странах Запада. Никто не хотел повторения такого сценария.

Однако если повстанцев действительно можно было проверить и подготовить, то это было бы полезно по целому ряду направлений. Во-первых, даже действия сравнительно небольших групп могли бы дать большой психологический импульс оппозиции и убедить покровителей Асада перейти к рассмотрению политического решения. «Хезболла» показала успешный пример подобного подхода, когда смогла добиться изменения в расстановке сил на поле боя в пользу Асада, перебросив в Сирию лишь несколько тысяч хорошо подготовленных бойцов.

Во-вторых, наиболее непосредственно наши действия (или наше бездействие) напрямую отражались на наших взаимоотношениях с региональными партнерами. Не секрет, что различные арабские государства и отдельные лица направляли в Сирию оружие. Но поток оружия был плохо скоординирован, разные страны поставляли оружие разным, порой конкурирующим между собой вооруженным группировкам. Вызвало тревогу и то, что большое количество техники попадало к экстремистам. Поскольку США не принимали участие в этих действиях, у нас было меньше возможностей для ограничения и координации поставок оружия. Мне уже не раз приходилось слышать все это из первых уст во время сложных дискуссий в странах зоны Залива. Если, однако, Америка и была готова наконец вступить в игру, то мы могли бы быть гораздо более эффективны в изоляции экстремистов и приведении к власти умеренной оппозиции в Сирии.

Одной из основных проблем, которая очень заботила нас в отношении Сирии (и одной из причин, почему эта страна стала «дурной» проблемой), было отсутствие там какой-либо жизнеспособной альтернативы Асаду. Он и его союзники могли бы с полным правом утверждать, как Людовик XV во Франции: «Après moi le déluge» [После меня — хоть потоп] («После Асада — хаос»). Вакуум власти в Ираке после падения Саддама и роспуск иракской армии являлись поучительным примером. Но если бы Соединенные Штаты могли обучить и вооружить надежные и способные умеренные повстанческие силы, это могло бы помочь удержать страну от распада во время передачи власти, обеспечить сохранность запасов химического оружия и предотвратить этнические чистки и сведение счетов между противоборствующими группировками.

Но было ли вообще возможно это выполнить? Самое главное было тщательно проверять боевиков, чтобы наверняка отсеять экстремистов, а затем установить тесный обмен разведывательной информацией и оперативное взаимодействие со всеми нашими партнерами.

В Ираке и Афганистане США потратили много сил на подготовку местных военнослужащих, пытаясь «вылепить» из них сплоченную национальную армию, способную обеспечить безопасность и разгромить повстанцев. Генерал Дэвид Петрэус, который командовал американской военной миссией в обеих этих странах, прежде чем стать директором Центрального разведывательного управления в 2011 году, не понаслышке знал, как трудно это бывает. Несмотря на некоторые успехи, иракские и афганские силы безопасности все еще лишь пытались окрепнуть. Однако, благодаря своему опыту в упомянутых странах, Петрэус очень много знал о том, что в этом случае срабатывает, а что нет.

В июле я пригласила Петрэуса к себе домой в Вашингтоне на субботний обед, чтобы обсудить, насколько возможно было провести проверку, подготовку и оснащение боевиков умеренной оппозиции. Если бы он заявил, что подобное в Сирии возможно, то это многое бы значило. Он уже успел тщательно обдумать идею и даже начал составлять примерный проект конкретных действий, собираясь представить соответствующий план.

Наши высокопоставленные военные руководители, которые с большим нежеланием рассматривали вероятность военной помощи в Сирии, вновь и вновь доказывали, что для подавления передовых средств ПВО режима Асада и обеспечения бесполетной зоны, как в Ливии, потребуется огромное количество вооружения и привлечение значительного по численности личного состава. Но министр обороны США Панетта испытывал, как и я, огромное разочарование в связи с отсутствием эффективных вариантов по Сирии. Он знал по собственному опыту работы в качестве главы ЦРУ, на что способны наши разведывательные органы.

В середине августа я отправилась в Стамбул для проведения консультаций с президентом Турции Абдуллой Гюлем, премьер-министром Эрдоганом и министром иностранных дел Давутоглу. Турция была очень обеспокоена происходящим возле ее границ и пыталась справиться с массовым притоком беженцев из Сирии. С некоторыми из них я встретилась во время этого визита. Кроме того, Турцию тревожили периодические инциденты нарушения границы, в том числе сбитый сирийцами над Средиземным морем турецкий истребитель. Потеря этого самолета стала грозным напоминанием о том, что этот кризис может в любой момент вылиться в региональный конфликт. В ходе моих встреч я подтвердила, что Соединенные Штаты и остальные наши союзники по НАТО готовы поддерживать безопасность Турции в случае нападения Сирии.

Несмотря на постоянное проведение консультаций между нами и турецкой стороной, с самого начала конфликта я полагала, что нашим военным необходимо активизировать оперативное планирование в целях подготовки планов действий в чрезвычайных ситуациях. Что было необходимо предпринять, чтобы обеспечить бесполетную зону? Как мы сможем отреагировать на применение или утечку химического оружия? Как мы могли бы лучше координировать поддержку вооруженной оппозиции? Турция согласилась на консультации, и два дня спустя мы с Давутоглу провели телефонные переговоры с министрами иностранных дел Великобритании, Франции и Германии, чтобы обсудить наши позиции.

Я вернулась в Вашингтон достаточно убежденной в том, что в случае поставок вооружения и подготовки умеренных сирийских повстанцев мы можем рассчитывать на эффективную координацию действий с нашими региональными партнерами. Тем временем межведомственное планирование было в самом разгаре, и генерал Петрэус представил этот план президенту, который внимательно выслушал генерала и задал ему много вопросов. Он беспокоился, что вооружение повстанцев окажется недостаточным для свержения Асада и что при наличии большого притока в страну оружия из арабских стран наш вклад вряд ли окажется решающим. Кроме того, всегда необходимо было учитывать и непредвиденные последствия. Свежа была в памяти по-прежнему в высшей степени поучительная история становления моджахедов в Афганистане. Президент попросил привести примеры случаев, когда США поддержали восстание, которое можно было бы считать успешным.

Это были очень разумные опасения, но мы с Петрэусом утверждали, что существует большая разница между тем, как Катар и Саудовская Аравия сбывают оружие в Сирию, и тем, что Соединенные Штаты ответственно проведут подготовку и оснащение умеренных повстанческих сил. В немалой степени обоснованием нашего плана была возможность в этом случае взять под контроль находящуюся в хаосе страну. Более того, мы не ставили своей целью создать в Сирии подразделения, которые смогли бы стать реальной угрозой для режима. Идея заключалась в том, чтобы создать там для себя союзника, с которым мы могли бы работать, — и это могло бы быть достаточно, чтобы Асад и его покровители убедились, что они не смогут победить в военном конфликте. Это был, безусловно, далеко не идеальный план. На самом деле можно сказать, что это был наименее плохой вариант среди множества альтернативных вариантов, которые были только хуже.

Несмотря на поддержку этого плана на высоком уровне в Совете национальной безопасности, некоторые в Белом доме отнеслись к нему скептически. Не стоит забывать, что президент был избран в значительной степени из-за своего негативного отношения к войне в Ираке и обещания вернуть войска обратно. И впутываться каким-либо образом в новую религиозную и гражданскую войну на Ближнем Востоке было совсем не то, на что он рассчитывал, вступая в должность. Кроме того, президент полагал, что нам необходимо больше времени, чтобы оценить сирийскую оппозицию, прежде чем начинать активную деятельность, связанную с ними.

Риск был высок как при активном вмешательстве в ход событий, так и в случае бездействия. Оба варианта могли привести к нежелательным последствиям. Президент был склонен придерживаться прежнего курса и не предпринимать дальнейших существенных мер по вооружению повстанцев.

Никто не любит проигрывать в дискуссиях, в том числе и я. Но это был призыв президента, и я уважала его суждения и решения. С самого начала нашего партнерства он обещал мне, что всегда могу рассчитывать на то, что мою позицию выслушают и вынесут справедливое решение. И именно так всегда и было. Однако в данном случае моя позиция не получила поддержки.

Когда план вооружения повстанцев был практически отвергнут, я с новым упорством вернулась к дипломатическим средствам воздействия, пытаясь еще больше изолировать режим в Сирии и оказать на него давление, одновременно решая вопрос предотвращения гуманитарной катастрофы. В августе 2012 года Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун назначил Лахдара Брахими, опытного дипломата из Алжира, преемником Кофи Аннана на посту спецпосланника. Мы с ним часто встречались и общались, вплоть до окончания срока моих полномочий. На встрече «Друзей Сирии» в сентябре я объявила о необходимости предоставить дополнительную гуманитарную помощь (пищу, воду, одеяла и медицинские услуги) жителям Сирии, испытывавшим лишения. Я также пообещала усилить поддержку гражданских оппозиционных групп, в частности обеспечить их компьютерами, объединенными между собой, сетью по спутниковой связи, телефонами, фото— и видеокамерами, а также провести подготовку более тысячи активистов, студентов и независимых журналистов. Поскольку все новые и новые районы Сирии освобождались от центрального правительства, мы также собирались помочь местным оппозиционным группировкам наладить предоставление населению основных социальных услуг, например открывать школы и восстанавливать разрушенные дома. Но все это были лишь вспомогательные меры. Конфликт в своей основе продолжал разгораться.

* * *

В начале 2013 года я оставила свой пост в Госдепартаменте. К тому времени погибли уже десятки тысяч сирийцев. Миллионы стали беженцами. Международная дипломатия зашла в тупик. Наши худшие опасения подтвердились: экстремисты начали оттеснять на второй план более умеренных лидеров Свободной сирийской армии.

В марте 2013 года, чуть более месяца после того, как я оставила свой пост, из окрестностей города Алеппо стали поступать тревожные сообщения о том, что режим Асада впервые применил химическое оружие. Уже в течение двух лет эта проблема вызывала серьезное беспокойство. По имевшимся оценкам, Сирия обладала одним из самых больших в мире запасов горчичного газа⁷⁷, зарина и других видов химического оружия. В течение 2012 года мы получали эпизодические сообщения о том, что силы режима перемещали химическое оружие или же смешивали его с обычными вооружениями. В ответ мы с президентом Обамой направляли резкие заявления протеста. В августе 2012 года президент Обама заявил, что США рассматривают перемещение или использование химического оружия как недопустимые действия. Из этого было совершенно ясно, что если сирийские власти будут и впредь таким образом переходить грань дозволенного, то в отношении режима будут применяться самые решительные меры. В том числе была высока вероятность применения военной силы. В 2012 году эта угроза, очевидно, являлась эффективным сдерживающим фактором, и Асад пошел на попятный. В случае, если бы новые отчеты о применении химического оружия оказались правдой, конфликт в Сирии принял бы очень опасный поворот.

Президент вновь заявил, что применение химического оружия может существенно изменить правила игры, но американские спецслужбы были не готовы с уверенностью утверждать, что применение химического оружия на самом деле имело место. Было необходимо получить дополнительные подтверждения этому. В июне 2013 года в относительно сдержанном заявлении Белый дом подтвердил, что он наконец с большой долей уверенности может утверждать, что химическое оружие действительно неоднократно применялось в незначительных масштабах, в результате чего погибло до 150 человек. Президент решил увеличить помощь Сирийской свободной армии. Некоторые сотрудники администрации при этом сообщили прессе, что вскоре будут начаты поставки оружия и боеприпасов, что противоречило решению президента, которое он принял по этому вопросу прошлым летом.

Затем, в августе 2013 года, мир был потрясен кадрами новой масштабной химической атаки на поддерживающие оппозицию районы пригородов Дамаска. Сообщалось, что количество погибших превысило 1400 человек, мужчин, женщин и детей. Это была серьезная эскалация насилия и вопиющее нарушение как обозначенной президентом грани («красной черты», которую не следовало преступать), так и давно установленных международных норм. Сразу же возникла инициатива оказать давление со стороны Соединенных Штатов с целью организовать мощные ответные меры. Госсекретарь Керри возглавил акцию осуждения этой атаки, назвав ее «нравственным цинизмом». Президент Обама заявил: «Мы не можем спокойно воспринимать мир, где женщин, детей и невинных граждан душат отравляющими газами в ужасающих количествах». Американцы задумались над вопросом, насколько неизбежны теперь военные действия.

Некоторые политические обозреватели и члены конгресса спрашивали, почему президент был так обеспокоен применением химического оружия режимом Асада, в то время как он продолжал убивать столько мирных людей и обычными вооружениями. Химическое оружие — это вообще особое дело. Оно было запрещено международным сообществом еще Женевским протоколом 1925 года и конвенцией о запрещении химического оружия 1993 года, потому что оно чудовищно, бесчеловечно и поражает всех без разбора. Президент Обама пояснил: «Если мы ничего не предпримем, у режима Асада не будет причин прекращать использование химического оружия. А поскольку нарушение запрета на использование этого оружия останется без возмездия, то и другие диктаторы без долгих раздумий будут закупать отравляющие газы и использовать их. Со временем наши войска вновь столкнутся с возможностью применения противником химического оружия на поле боя. Кроме того, террористическим организациям тоже станет легче добыть такое оружие и использовать его против мирного населения».

Пока Белый дом готовился принимать решительные меры, премьер-министр Дэвид Кэмерон не смог получить большинства голосов в Британском парламенте за применение силы в Сирии. Два дня спустя президент Обама объявил о своем намерении отдать распоряжение о нанесении ударов с воздуха для сдерживания и ограничения дальнейшего использования химического оружия режимом Асада. Однако президент сказал, что, прежде чем отдавать такое указание, он собирается согласовать это с конгрессом. Это решение удивило многих в Вашингтоне, особенно учитывая, что конгресс в это время находился на каникулах. Неожиданно среди конгрессменов развернулась ожесточенная дискуссия о том, как следует поступить. Проводились параллели со временем преддверия войны в Ираке. Проигрывались самые пессимистичные сценарии и обсуждались самые проблемные моменты возможной операции. План президента нанести ограниченный удар для того, чтобы обеспечить защиту одной из важнейших международных норм, стал теряться за громогласными заявлениями. Дни шли, и волна общественного мнения начала поворачиваться против Белого дома. Счетчики голосования в Конгрессе начали прогнозировать, что президент может проиграть, а это нанесло бы серьезный удар по престижу и авторитету США. Я с ужасом наблюдала за словесными баталиями. Сирия стала еще более «дурной» проблемой. Я выразила поддержку позиции президента в его дискуссии с конгрессом, а также призвала законодателей перейти от слов к действию.

В течение этого времени я совещалась с госсекретарем Керри и главой аппарата Белого дома Денисом Макдоноу о том, как укрепить команду президента в зарубежных поездках, особенно накануне его поездки в Санкт-Петербург в конце недели на саммит «Большой двадцатки», где он будет встречаться с Владимиром Путиным. Не желая, чтобы Путин воспользовался возможностью повернуть жаркую полемику в конгрессе против президента, я предложила Денису, чтобы Белый дом изыскал какой-нибудь способ продемонстрировать поддержку обеих партий в преддверии голосования. Зная, что сенатор Боб Коркер, ведущий республиканец в сенатском Комитете по иностранным делам, был критически настроен в отношении Путина, я посоветовала Денису назначить его в качестве помощника, чтобы обозначить свою позицию. Идея заключалась в том, чтобы использовать рутинные слушания в Комитете на предстоящей неделе, где будет проводиться голосование, для того чтобы президент одержал верх в вопросе о разрешении использовать военную силу.

Денис, всегда открытый для новых идей и очень хорошо знакомый с особенностями работы конгресса еще со времен своего пребывания на Капитолийском холме, принял наше предложение. При сотрудничестве с Коркером Белый дом получил необходимые голоса. Пусть это не было каким-то громким заявлением, но этого было достаточно, чтобы дать понять Путину, что мы не так разделены, как он надеялся. Денис перезвонил мне через несколько дней. Он хотел увидеться со мной и узнать, какие еще у меня имелись мысли. Кроме того, он сказал, что президент хотел позвонить мне на следующий день. Зная, сколько у него различных дел, я сказала Денису, чтобы президент не беспокоился об этом, что в этом нет необходимости. Но Денис сказал, что президент Соединенных Штатов непременно позвонит. На следующий день мы с ним разговаривали о том, на каком этапе находится его запрос в конгрессе, и о других событиях, происходивших на международной арене.

По удачному стечению обстоятельств 9 сентября я должна была лично присутствовать в Белом доме на мероприятии, посвященном противодействию незаконному вывозу объектов дикой природы. В Государственном департаменте я узнала, что африканские лесные слоны близки к исчезновению. Само по себе это печально, но мое внимание привлек следующий факт: одной из причин такого быстрого исчезновения этого вида стало уничтожение слонов террористами и вооруженными группировками, такими как «Аш-Шабаб» и Армия сопротивления господа, которые стали заниматься незаконной торговлей слоновой костью в качестве средства финансирования своей деятельности и дестабилизации всей Центральной Африки. Когда истек срок моей службы в правительстве, я вместе с Биллом и Челси стала работать в Фонде Клинтона. Мы с Челси начали сотрудничать с ведущими природоохранными группами. Мы занимались организацией всемирного движения по предотвращению уничтожения животных, которое помогло бы «остановить убийства, прекратить торговлю и прекратить спрос» на товары из слоновой кости. Благодаря нашему лоббированию в Белом доме была также отмечена важность этой проблемы, и летом 2013 года президент Обама подписал распоряжение активизировать усилия в сфере борьбы с этой незаконной торговлей. В Белом доме была устроена конференция, в задачи которой входило составление планов дальнейших действий, и нас с Челси тоже пригласили туда. Однако, конечно же, все в мире, в первую очередь, хотели знать о развитии событий в Сирии.

В то утро на пресс-конференции в Лондоне госсекретаря США Джона Керри спросили, может ли Асад сделать что-нибудь, чтобы предотвратить военную операцию. «Конечно, — ответил Керри, — он может в ближайшую неделю передать свое химическое оружие, все, до грамма, международному сообществу, передать его, все целиком, без изъятия и без задержек, и разрешить провести полный учет того, что будет сдано. Но поскольку он не собирается этого делать, то ни о чем другом не может быть и речи». В ответе Керри, скорее всего, нашли отражение его беседы, которые он проводил с союзниками и с Россией, но для всего мира это прозвучало как неосторожное замечание. Пресс-секретарь Государственного департамента, стараясь сгладить произведенный высказыванием эффект, назвал это «риторическим аргументом». Россия, однако, с готовностью ухватилась за это замечание Керри и приняла его за серьезное дипломатическое предложение.

Когда я прибыла в Белый дом в час дня, высшие руководители администрации обсуждали, как на это реагировать. Меня кратко ввели в курс дела, а затем я прошла в Овальный кабинет, чтобы поговорить с президентом. Было странно оказаться опять в знакомой комнате впервые с тех пор, как я семь месяцев назад ушла с поста госсекретаря, и вновь обсуждать острую международную проблему. Я сказала президенту, что если в конгрессе невозможно набрать нужное количество голосов для действий против Сирии, то ему нужно воспользоваться сложившейся ситуацией (если есть лимоны — делай лимонад, как говорится в пословице) и приветствовать неожиданное предложение Москвы.

Конечно, были основания проявлять осторожность. Эта новая дипломатическая уловка со стороны России могла оказаться не более чем очередным затягиванием времени, чтобы подольше удержать Асада у власти любой ценой. Наличие у режима больших запасов химического оружия Россию тоже не устраивало, при наличии своего мусульманского населения, склонного к проявлению несговорчивости. Но ради возможности ликвидировать запасы химического оружия режима Асада стоило рискнуть, особенно учитывая, что президенту пришлось столкнуться с противостоянием конгресса, что было потенциально опасно. Это не могло привести к окончанию гражданской войны или существенно помочь мирным жителям, оказавшимся под перекрестным огнем, но это устранило бы серьезную угрозу для сирийских граждан, а также соседних стран, включая Израиль, и для Соединенных Штатов. В период обострения конфликта и возрастания нестабильности в стране велика было вероятность того, что это химическое оружие будет использовано против мирных сирийцев, передано боевикам «Хезболлы» или украдено другими террористами.

Я сказала президенту, что я по-прежнему считаю, что крайне важно продолжать поиски дипломатического решения, которое позволило бы прекратить конфликт. Я прекрасно знала, как это трудно. Ведь я занималась этим с марта 2011 года. Но «дорожную карту», которую мы подписали в Женеве в предыдущем году, все еще можно было использовать для продвижения вперед. Может быть, сотрудничество по уничтожению химического оружия создаст импульс для более широкого прогресса. Это было, конечно, маловероятно, но попробовать стоило.

Президент согласился и попросил меня сделать заявление. Когда я вышла из Овального кабинета, мы вместе с Беном Родсом, заместителем советника президента по национальной безопасности и внешнеполитическим спичрайтером, поверх моих тезисов по незаконной торговле слоновой костью стали спешно делать наброски речи на совсем другую тему. Как и Денис Макдоноу, Родс был одним из помощников президента, которому я очень доверяла и которого очень ценила после многих лет совместной работы. Он также очень сблизился с моими сотрудниками, и они часто вспоминали о том, как многое уже изменилось к лучшему с тех тяжелых времен кампании по участию в первом туре выборов в 2008 году и как они скучают по тем дням, когда мы все работали вместе. И сейчас я была рада вновь иметь возможность выслушать его советы о том, как составить наше заявление, чтобы в нем содержалось верное послание миру.

Когда я вошла в зал Белого дома, где проходило мероприятие, посвященное защите дикой природы, он был заполнен до отказа. Там было больше фотокамер и журналистов, чем все, кто когда-либо раньше писал какие-нибудь репортажи о браконьерской охоте на слонов. Я начала свою речь с Сирии: «Если режим немедленно приступит к передаче своих запасов химического оружия, как это было предложено госсекретарем Керри и Россией, это стало бы важным шагом. Но это не должно быть воспринято как повод для еще оправдания новой задержки или препятствования, и Россия должна искренне поддержать усилия международного сообщества, либо, в противном случае, понести за это ответственность». Я также подчеркнула, что именно угроза президента применить силу подтолкнула Россию к поиску решения.

Белый дом решил отложить голосование в конгрессе, чтобы дать дипломатии проработать возможность. Госсекретарь США Джон Керри вылетел в Женеву, чтобы совместно с Лавровым выработать детали плана по передаче химического оружия. Всего месяц спустя агентство ООН, занимающееся вопросами выполнения этого соглашения, Организация по запрещению химического оружия, была удостоена Нобелевской премии мира. Это было вотумом доверия. Примечательно, что в то время, когда я писала эту книгу, реализация соглашения началась, и ООН удается, несмотря на чрезвычайно трудные обстоятельства, медленно, но неуклонно осуществлять разоружение химического арсенала Асада. Порой бывали проволочки, но к концу апреля 2014 года было передано более 90 % химического оружия Сирии.

Гуманитарная катастрофа, происходящая в Сирии, вызывает глубокое сожаление. Как это и бывает, на ни в чем не повинных женщин и детей ложится основная тяжесть страданий. Экстремисты продолжают укреплять свои позиции, и разведывательные органы США и Европы предупреждают, что они могут представлять собой угрозу далеко за пределами Сирии. В феврале 2014 года директор ЦРУ Джон Бреннан доложил: «Вызывает серьезное беспокойство, что „Аль-каида“ вербует себе сторонников на сирийской территории и повышает свою готовность проводить теракты не только на территории Сирии, но также и используя Сирию в качестве стартовой площадки». Директор Национальной разведки США Джеймс Клэппер добавил к вышесказанному еще один штрих, сказав, что по крайней мере одна экстремистская группировка в Сирии «вынашивает планы нападения на нашу [американскую] территорию».

Поскольку кровавое и пока бесперспективное противостояние в Сирии продолжается, эта опасность будет только возрастать, и Соединенные Штаты и наши союзники не смогут ее игнорировать. Более умеренные представители сирийской оппозиции также осознают угрозу, исходящую со стороны экстремистов, которые пытаются захватить и использовать в своих целях их революцию. Поэтому некоторые лидеры оппозиции начинают принимать определенные меры, чтобы изгнать экстремистов с территорий, которые удерживают повстанцы. Но это будет тяжелая борьба, она потребует изменить методы вооружения борющихся против режима Асада и их тактику действий. В апреле 2014 года появились сообщения, что Соединенные Штаты будут проводить дополнительную подготовку определенных групп повстанцев и обеспечат их оружием.

Как сказал Кофи Аннан на первой Женевской встрече на высшем уровне, «история — это суровый судья». Невозможно смотреть на страдания в Сирии, теперь уже и как частное лицо, и не задаваться вопросом, что же еще можно было сделать. Вот что делает Сирию и, в более широком плане, весь нестабильный Ближний Восток такой «дурной» проблемой. Но и «дурным» проблемам не удастся парализовать нас. Нам необходимо постоянно находиться в поиске решения неотложных проблем, как бы ни было трудно их найти.

Глава 20

Сектор Газа: анатомия прекращения огня

Кортеж притормозил на обочине пыльного шоссе между Рамаллой и Иерусалимом. Сотрудники службы безопасности выкарабкались из своих бронемашин и посмотрели назад, туда, откуда мы приехали, на Западный берег реки Иордан. Другие смотрели на небо. Израильская разведка передала сообщение, что палестинские экстремисты, возможно, произвели пуск ракеты из Сектора Газа. Узнать наверняка, куда направлен залп, было невозможно. Американские официальные лица, которые ехали в обычных автомобилях кортежа, быстро пересели в одну из нескольких бронированных машин, в которой можно было надежнее уберечься от взрыва. Как только все разместились, мы опять выехали на трассу и поехали по направлению на Иерусалим.

Незадолго до Дня благодарения в 2012 году на Святой земле обстановка была как на фронте. Я покинула саммит, проходивший в Азии, и срочно вылетела на Ближний Восток для того, чтобы попытаться дипломатическим путем остановить обмен ракетными ударами между Израилем и группировкой «ХАМАС» в Секторе Газа и не допустить, чтобы они переросли в гораздо более разрушительные и опасные наземные военные действия. Для этого мне пришлось стать посредником в достижении договоренности о прекращении огня между непримиримыми и не доверяющими один другому противниками в обстановке царящей в регионе общей нестабильности. Уже четыре года продолжались не приводящие к реальному результату дипломатические усилия на Ближнем Востоке, поэтому моя поездка должна была стать решающим испытанием руководящей роли Америки.

* * *

Почти четыре года назад администрация Обамы пришла к власти буквально через несколько дней после завершения очередного конфликта в Секторе Газа, который тоже был спровоцирован ракетными обстрелами территории Израиля. В начале января 2009 года израильские военные начали наземное вторжение в Сектор Газа, чтобы прекратить пуски ракет боевиками. После жестоких городских боев, которые продолжались почти две недели, в Секторе Газа погибло около 1400 человек, а израильские войска отошли на свою территорию и фактически возобновили блокаду палестинского анклава. В течение следующих нескольких лет продолжались маломасштабные и непрестанные стычки на территории, прилегавшей к Сектору Газа. В 2009–2010 годах по южной части Израиля было выпущено более ста ракет, время от времени велись также минометные обстрелы. В некоторых случаях израильские самолеты наносили ответные удары с воздуха. Ситуация была далека от нормальной, но по меркам региона считалась относительно спокойной. Однако с 2011 года, когда экстремисты перевооружились, а бóльшая часть Ближнего Востока была охвачена революцией, началась эскалация насилия. В тот год по территории Израиля были выпущены сотни ракет. В 2012 году темп эскалации насилия возрос. 11 ноября, после того как за двадцать четыре часа более ста ракет были выпущены по югу Израиля (при этом пострадали трое израильтян), министр обороны Израиля Эхуд Барак предупредил о возможных ответных действиях Израиля против террористических группировок в Секторе Газа.

С 2007 года в Секторе Газа всем заправляет группировка «ХАМАС», палестинская экстремистская организация, основанная в конце 1980-х годов во время первой «интифады» и в 1997 году причисленная США к иностранным террористическим организациям. Группировка объявила своей целью не создание независимого государства на палестинских территориях, а уничтожение Государства Израиль и создание исламского эмирата на территории между рекой Иордан и Средиземным морем. В течение многих лет она получала финансовую и военную поддержку от Ирана и Сирии, а после смерти Ясира Арафата в 2004 году она стала соперничать за право лидерства в палестинском вопросе с более умеренной партией «ФАТХ» под руководством Махмуда Аббаса. После победы в 2006 году на выборах в законодательные органы власти в 2007 году «ХАМАС» получила контроль над Сектором Газа, перехватив бразды правления у Аббаса и Палестинской администрации, — и продолжает удерживать там власть, несмотря на войну в 2009 году. «ХАМАС» и ее зарубежные покровители тратили свои средства на контрабанду оружия для восстановления своего арсенала, в то время как показатели экономического палестинского анклава продолжали снижаться и палестинский народ по-прежнему бедствовал.

Затем, после потрясений «арабской весны», которая перемешала все на ближневосточной шахматной доске, «ХАМАС» оказалась в совершенно иных условиях. Ее традиционный покровитель в Сирии, диктатор-алавит Башар Асад, начал жестокое подавление выступлений преимущественно суннитского населения страны. «ХАМАС», организация суннитского толка, оставила свою штаб-квартиру в Дамаске. В то же время суннитская исламистская партия «Братья-мусульмане», имеющая связь с «ХАМАС», пришла к власти в послереволюционном Египте, с которым граничит Сектор Газа.

Для «ХАМАС» это было так, как если бы открылась еще одна дверь, как только закрылась другая. Ситуация еще более осложнялась тем, что «ХАМАС» начала сталкиваться с возрастающей конкуренцией с другими экстремистскими группировками на внутрипалестинском уровне. В частности, речь идет об организации «Палестинский исламский джихад», которая так же, как и «ХАМАС», собиралась бороться с Израилем, но не брала на себя никаких обязательств по управлению Сектором Газа и не стремилась добиваться каких-либо результатов для палестинского народа.

Учитывая то, что Израиль осуществлял блокаду Сектора Газа с моря и постоянно контролировал свои северные и восточные границы, основным путем снабжения «ХАМАС» оставался узкий перешеек южной границы с Египтом по Синайскому полуострову. При Мубараке египтяне достаточно строго пресекали контрабанду и в целом тесно сотрудничали с Израилем, но боевики «ХАМАС» стали с успехом рыть туннели под границей и на территории Египта. После того как в Египте свергли Мубарака и к власти пришли «Братья-мусульмане», нарушать границу с Сектором Газа экстремистам стало проще.

В то же время ослабел контроль египетских властей в целом над Синайским полуостровом. Этот пустынный район площадью 23 тысячи квадратных миль (около 60 тысяч квадратных километров) вдается в Красное море с восточного берега Суэцкого канала. Синай широко известен благодаря библейским текстам и по своему стратегическому местоположению, поскольку он фактически соединяет по суше Африку и Азию. Израиль дважды оккупировал этот полуостров: в первый раз в 1956 году во время Суэцкого кризиса, во второй раз — в 1967 году в ходе Шестидневной войны. В соответствии с условиями Кэмп-Дэвидских соглашений 1979 года, Израиль вернул Синай Египту, а международные миротворческие силы, в том числе и подразделения США, прибыли для поддержания перемирия. На Синае традиционно проживают кочевые бедуинские племена, которые создавали нестабильность на полуострове. Каирские власти долгое время фактически держали их вне социального процесса в Египте. Эти племена воспользовались хаосом, вызванным революцией в Египте, для того, чтобы утвердить свою самостоятельность и потребовать больше экономической поддержки со стороны правительства и больше уважения со стороны правительственных сил безопасности. По мере того как Синай погружался в пучину беззакония, экстремисты, связанные с «Аль-каидой», стали рассматривать его как свое убежище.

В одной из своих первых встреч с новым президентом Египта Мухаммедом Мурси я спросила его: «Что вы будете делать, чтобы помешать „Аль-каиде“ и другим экстремистам дестабилизировать Египет и, в частности, Синай?» Он ответил: «А зачем им это делать? У нас здесь теперь исламское правительство». Ожидать солидарности от террористов было либо совершенно наивно, либо до ужаса зловеще. «Вы никогда не будете достаточно безгрешным для них, — попыталась объяснить я. — Мне все равно, каковы ваши убеждения. Они нападут на вас. И вам придется защитить свою страну и свое правительство». Но он ничего не хотел слышать.

К августу 2012 года угрозу, которую представляла собой ситуация на Синае, уже нельзя было игнорировать. Как-то воскресным вечером вооруженная группа боевиков в масках, численностью примерно тридцать пять человек, напала на египетский армейский блокпост недалеко от границы с Израилем и расстреляла шестнадцать солдат, которые в этот момент садились ужинать. Затем экстремисты угнали бронированный автомобиль и грузовик, погрузили на него взрывчатку и направились в сторону Израиля. Грузовик взорвался, когда они пытались прорваться через пограничный блокпост на КПП «Керем Шалом». Затем израильтяне ударами с воздуха уничтожили бронетранспортер. Все это длилось каких-то пятнадцать минут, но само происшествие глубоко потрясло как Египет, так и Израиль. После этой трагедии Египет, при поддержке США, активизировал свои усилия по борьбе с боевиками на Синайском полуострове, в том числе с применением военно-воздушных сил. Но этот район оставался крайне нестабильным.

Затем, в конце октября, одно сразу за другим произошли еще два события, которые наглядно показали, насколько теперь осложнилась и прежде нестабильная ситуация.

23 октября эмир Катара шейх Хамад бен Халифа аль-Тани по приглашению «ХАМАС» посетил Сектор Газа. Впервые с 2007 года глава государства приехал в изолированный анклав под контролем «ХАМАС», и обе стороны старались всячески подчеркнуть символичность этого события. Эмир приехал из Египта в роскошном кортеже из почти пятидесяти черных «Мерседесов» и бронированных «Тойот». «ХАМАС», в свою очередь, принимал его со всей возможной пышностью и великолепием. Исмаил Хания, премьер-министр Палестинской автономии, представитель группировки «ХАМАС», заявил, что катарский визит ознаменовал конец «политической и экономической блокады, в которой оказался Сектор Газа». Кроме того, он представил свою супругу, для которой это было первое появление на публике. В свою очередь, эмир Катара выделил 400 миллионов долларов в качестве помощи на развитие, что было больше, чем Сектор Газа когда-либо получал от всех других международных спонсоров, вместе взятых. Эмира в поездке сопровождала его супруга, шейха Моза, и его двоюродный брат Хамад бен Джасим аль-Тани, который был премьер-министром и министром иностранных дел Катара.

Это была возможность для Исмаила Хании и «ХАМАС» выйти из тени президента Палестинской автономии Махмуда Аббаса и получить признание международного сообщества в качестве законного лидера палестинского народа, а также показать, что у них светлое будущее, несмотря на отчуждение от Сирии и Ирана. Для Катара же это был шанс проявить себя как нового регионального лидера и закрепить за собой статус главного сторонника палестинского движения в арабском мире. Для Израиля это стало причиной повышенного беспокойства. Для Соединенных Штатов, которые по-прежнему считают «ХАМАС» опасной террористической организацией, поведение Катара было загадкой, которая вновь свидетельствовала о сложности борьбы на Ближнем Востоке в это неспокойное время.

Географически Катар выглядит как небольшой пальчик, вытянутый в сторону Персидского залива из Саудовской Аравии. Страна площадью чуть более 4400 квадратных километров, что составляет меньше половины территории штата Вермонт, наделена, однако, обширными запасами нефти и природного газа и, в расчете на душу населения, является одной из самых богатых стран в мире. Гражданами Катара являются всего около четверти миллиона человек, но, чтобы обслуживать потребности коренного населения, требуется многократно превышающее это число количество иностранных рабочих. Шейх Хамад сверг своего отца и стал эмиром в 1995 году, вскоре после этого положение Катара на международной арене упрочилось. Под его руководством бурно развивающаяся столица Доха стала соперничать с Дубаем и Абу-Даби в роли региональных центров торговли и культуры. Катарский спутниковый телевизионный канал «Аль-Джазира» стал самым влиятельным источником новостей в регионе Ближнего Востока и информационной платформой, с которой Катар может оказывать действие на весь регион.

Как его соседи в зоне Персидского залива, Катар не является строго демократической страной, и уважение прав человека там находится не на самом высоком уровне, однако он установил с Соединенными Штатами прочные стратегические связи, а также связи в сфере безопасности. Здесь находится крупнейшая авиабаза США. Вся эта непростая эквилибристика прошла непростое испытание во время «арабской весны».

Эмир и Хамад бен Джасим аль-Тани маневрировали, чтобы использовать потрясения, происходящие в регионе, для укрепления позиции Катара как поборника революций. Их целью было превратить свою маленькую страну в значительное ближневосточное государство, оказывающее поддержку «Братьям-мусульманам» и другим исламистам по всему региону. Другие монархии Персидского залива опасались, что такой курс может привнести нестабильность и в зону Персидского залива, но Катар видел свой шанс создать свою сферу влияния среди новых региональных сил, выходящих на сцену, и оказывать им поддержку в отстаивании своих консервативных культурных ценностей, одновременно отвлекая внимание от того факта, что у себя в стране власти Катара не проводили никаких реформ.

Действуя опосредованно через «Аль-Джазиру» и свои неисчерпаемые чековые книжки, эмир и Хамад бен Джасим аль-Тани финансировали Мурси в Египте, направляли оружие исламским повстанцам в Ливии и Сирии, а также устанавливали новые связи с группировкой «ХАМАС» в Секторе Газа. Катарские истребители также помогли обеспечить соблюдение бесполетной зоны в Ливии. Куда бы ни обратишь взгляд на Ближнем Востоке в те времена, везде обнаружишь присутствие Катара. Это было впечатляющее проявление дипломатической ловкости, и в некоторых случаях усилия Катара были сопоставимы с нашими. Но другие арабские страны и Израиль считали, что поддержка Катаром исламистских группировок и экстремистских элементов представляет собой растущую угрозу. Визит эмира в Сектор Газа выявил эту проблему наиболее явно. (В 2013 году, когда исламисты были изгнаны из Египта и других стран, эмир отрекся от престола в пользу своего сына, а Хамада бен Джасима аль-Тани на его постах заменил имевший более скромное положение бывший заместитель министра внутренних дел. Отношения между государствами Персидского залива достигли низшей отметки в марте 2014 года, когда Саудовская Аравия, Бахрейн и ОАЭ отозвали своих послов из Катара.)

Через несколько часов после визита эмира в Сектор Газа в Судане на оружейном заводе в Хартуме прогремели взрывы. Суданские официальные лица заявили, что с востока прилетели четыре военных самолета и бомбили завод, где погибли два человека. Суданцы обвиняли в этом Израиль. Это было уже не впервые. За предыдущие четыре года суданцы обвинили Израиль в проведении ряда воздушных ударов по целям в их стране. Только в сентябре того года целая партия ракет и боеприпасов, которые везли по направлению к Сектору Газа, была уничтожена к югу от Хартума. Израильтяне от комментариев о взрыве завода отказались, но высокопоставленный чиновник Минобороны Израиля отметил, что «Иран оказывает поддержку Судану, через который, а также через территорию Египта, проходят маршруты контрабанды иранского оружия для террористов из группировок „ХАМАС“ и „Исламский джихад“.»

Судан, безусловно, был причастен к терроризму. Там укрывался Усама бен Ладен в начале 1990-х годов, а в 1993 году Государственный департамент объявил Судан государством — спонсором терроризма. Судан также поддерживал тесные связи с Ираном и группировкой «ХАМАС». Вскоре после взрыва на оружейном заводе два иранских военных корабля зашли в порт Судана. Через несколько недель в Хартуме побывал лидер «ХАМАС» Халед Машаль.

Все эти региональные факторы, вместе взятые (ракетные обстрелы с территории Сектора Газа, нестабильность на Синае, политическая игра катарских властей, иранское вмешательство, контрабанда оружия через Судан), осенью 2012 года создали весьма напряженную ситуацию, чреватую потрясениями. И вот в ноябре она окончательно вышла из-под контроля.

* * *

14 ноября 2012 года мы с министром обороны США Леоном Панеттой и командующим Объединенным комитетом начальников штабов генералом Мартином Демпси находились в Перте, Австралия, на ежегодных консультациях с нашими австралийскими союзниками. Совещание проходило в конференц-центре в Кингс-парке. Из окон здания открывался вид на город и реку Суон. Во время перерыва в дневной сессии Панетта получил сообщение, что министр обороны Израиля Барак срочно пытается связаться с ним. Панетта прошел в кухонную часть помещения, чтобы без свидетелей позвонить в Иерусалим. После ланча он подошел ко мне и генералу Демпси в патио и сообщил нам о том, что сказал ему Барак. Уже по его лицу было видно, что дела принимают весьма серьезный оборот. Израильские военные готовились приступить к крупной военной операции против боевиков в Газе: начать наносить массовые удары с воздуха. Бомбардировки должны были начаться уже в ближайшее время.

Перспектива еще одной войны на Ближнем Востоке ощущалась на расстоянии миллиона миль (точнее, около семи тысяч миль) в мирном Перте, но была от этого не менее серьезной. Я сказала Панетте и Демпси, что реакция израильтян вполне понятна. Ракеты, которые запускала группировка «ХАМАС», становились от раза к разу все технологически совершеннее и точнее, вплоть до того, что под угрозой ракетных ударов «ХАМАС» оказался даже Тель-Авив, который находится в сорока милях от границы. Жителям Тель-Авива не приходилось слышать сигналов воздушной тревоги со времен первой войны в Персидском заливе в 1991 году, когда Саддам Хусейн обстреливал территорию Израиля ракетами «Скад». Каждая страна имеет право на самооборону, и нельзя ожидать ни от одного правительства, что оно будет спокойно воспринимать подобную провокацию. И все-таки любая эскалация насилия приведет к тому, что ситуацию будет лишь сложнее сдерживать. Кроме того, никому не хотелось повторения полномасштабной войны, которая разразилась здесь всего четыре года назад.

Во время первого крупного авианалета был убит Ахмед Джабари, террорист, которого обвиняли в планировании нападений на израильтян в течение многих лет. За последовавшие двое суток погибли еще несколько человек с обеих сторон. 16 ноября первая страница «Нью-Йорк таймс» была почти полностью отдана под размещенные рядом трагические кадры похорон в городе Газа и в Иерусалиме.

По израильским данным, в течение той недели из Сектора Газа было выпущено более 1500 ракет. Шестеро израильтян, четверо гражданских лиц и двое военнослужащих, погибли, и более двухсот человек получили ранения. Многие израильские семьи были вынуждены покинуть свои дома в южных районах неподалеку от Сектора Газа из-за продолжавшихся ракетных обстрелов израильской территории. Сотни палестинцев погибли в ходе операции по нанесению ударов с воздуха, которую израильские военные назвали операцией «Облачный столб».

Мне часто поступали все новые и новые сообщения о текущем положении дел от посла США в Израиле Дана Шапиро и его сотрудников в нашем посольстве в Тель-Авиве, а также от наших экспертов в Вашингтоне. Заместитель госсекретаря Билл Бернс, который был руководителем Бюро по делам Ближнего Востока при Госдепартаменте в то время, когда этим ведомством заведовал Колин Пауэлл, вновь собирал для меня информацию. Мы с Биллом оба считали, что возможности дипломатии по пресечению дальнейшей эскалации конфликта в данном случае весьма ограниченны.

Я позвонила министру иностранных дел Египта Мохаммеду Амру, чтобы понять, может ли Египет что-нибудь сделать, чтобы снять напряженность в регионе. «Мы не можем с этим мириться», — заявил Амр об израильских воздушных ударах. Хотя Мубарака на посту президента сменил Мурси, лидер «Братьев-мусульман», я надеялась, что Египет по-прежнему останется ключевым посредником и всегда будет выступать за мир. Я постаралась сыграть на заинтересованности Амра в повышении престижа Египта. «Я думаю, что ваша роль в этом очень важна, и я призываю вас сделать все возможное для деэскалации ситуации», — сказала я, настаивая на том, чтобы Египет провел переговоры с «ХАМАС» и убедил их прекратить бомбардировку Израиля. Я утверждала, что Израиль действовал лишь в рамках самозащиты, поскольку «нет на земле такой страны, которая бы молча терпела, чтобы ее обстреливали ракетами». Амр согласился предпринять попытку провести переговоры с «ХАМАС». «Я надеюсь, что нам обоим удастся что-нибудь сделать, чтобы остановить это безумие, — сказал он. — Мы должны совместно приложить для этого все усилия».

Во время перелета из города Перта в Аделаиду, а затем в Сингапур мы с президентом Обамой постоянно находились в тесном контакте, координируя наши совместные усилия по оказанию давления на наших ближневосточных коллег. Президент осуществлял нажим на Мурси и вел консультации с премьер-министром Нетаньяху и премьер-министром Эрдоганом, призвав все стороны добиваться прекращения огня. Сравнивая наши впечатления от этих переговоров, мы прикидывали необходимость более прямого взаимодействия. Нужно ли мне было лететь на Ближний Восток, чтобы попытаться положить конец насилию?

Ни один из нас не был до конца уверен в том, что моя поездка в регион будет самым правильным решением. Для начала: и у президента, и у меня имелись важные дела в Азии. После короткой остановки в Сингапуре я планировала встретиться с президентом Обамой в Таиланде, а затем отправиться в Бирму с историческим визитом, который должен был послужить делу укрепления зарождающейся в этой стране демократии. Потом мы должны были поехать в Камбоджу на большой саммит азиатских лидеров, на котором, как ожидалось, в основном путем тонкой дипломатической игры будет решаться непростой вопрос по Южно-Китайскому морю. Личное присутствие и проявленное таким образом уважение должно было иметь большое значение в Азии, поэтому данное отклонение от графика обошлось бы дорого.

Но и это было еще не все: президент, по понятным причинам, с настороженностью относился к тому, чтобы мы брали на себя роль прямого посредника в разгар очередного запутанного конфликта на Ближнем Востоке. Если бы мы попытались стать посредниками в достижении соглашения о прекращении огня, а достичь его так и не удалось бы (а это казалось весьма вероятным исходом), это подорвало бы престиж и авторитет США в регионе. Был также велик шанс, что прямое участие США задержит продвижение дела мира, поскольку уровень вовлеченности высоких сторон послужит повышению внимания к конфликту и обе стороны будут вынуждены занять более жесткие позиции на переговорах ради «сохранения лица». А этого как раз ни мне, ни президенту, ни Америке не было нужно.

Я продолжила свою поездку по Азии, как и планировалось. Однако я, насколько это было возможно, часто разговаривала по телефону с основными ближневосточными лидерами и заинтересованными европейскими союзниками. И в каждом таком разговоре я вновь и вновь повторяла, что лучшим выходом из сложившейся ситуации было бы одновременное прекращение огня между Израилем и «ХАМАС».

Ставки были высокие. Израильский кабинет министров объявил о мобилизации семидесяти пяти тысяч резервистов для возможного наземного вторжения в Сектор Газа. В соответствии с худшими предположениями, дело стало приобретать нежелательный оборот, превращаясь в некое повторение событий января 2009 года, когда развернулись боевые действия, которые унесли немало жизней жителей Сектора Газа и нанесли урон репутации Израиля в мире. Было крайне важно урегулировать кризис до того, как он перейдет в наземную фазу конфликта. Единственной хорошей новостью было то, что система ПВО «Железный купол», которую мы помогли создать, чтобы защитить Израиль от ракет, работала даже лучше, чем ожидалось.

Израильские военные сообщили, что «Железный купол» успешно перехватывает более 80 % всех ракет, которые были запеленгованы системой. И даже если это были завышенные оценки, то в целом уровень успешных перехватов был поразительный. Но и одной ракеты из Сектора Газа, которая попадала в цель, было достаточно, чтобы обеспечить решимость израильтян найти и уничтожить и ракетные арсеналы, и пусковые установки в Секторе Газа.

Когда я 18 ноября приехала в Бангкок, где уже находился президент Обама, я сообщила ему, что в рамках своей телефонной дипломатии я сталкиваюсь с непростой ситуацией, которая сложилась в реальности: ни одна из противоборствующих сторон не желала уступить первой. Президент пришел к такому же выводу на основе своего опыта переговоров со сторонами. Поэтому я проталкивала идею одновременного прекращения огня с обеих сторон, чтобы обе стороны отошли от края пропасти в одно и то же время.

— Группировка «ХАМАС» пыталась выдвинуть свои условия, прежде чем прекратить огонь. Израиль никогда их не принял бы, и, таким образом, оставалось не больше сорока восьми часов до того предполагаемого начала израильской наземной операции, которая имела бы разрушительные последствия, — предупредила я премьер-министра и министра иностранных дел Катара Хамада бен Джасима аль-Тани спустя час после моего приезда в Бангкок.

Мы с президентом навестили в частном порядке больного короля Таиланда в больнице Бангкока, погуляли вместе по знаменитому храму Ват Пхо, месту, где находится самая большая в Таиланде золотая статуя «Лежащий Будда», имеющая в длину более чем 150 футов. Несмотря на все, что нас окружало, наш разговор все время возвращался к Сектору Газа. У нас не было никаких сомнений в том, что Израиль имеет право на самооборону. Но мы также знали, что наземное вторжение будет иметь катастрофические последствия для всех задействованных сторон.

Два дня спустя ситуация настолько обострилась, что я решила вновь обсудить с президентом возможность сократить свой визит в Азию и немедленно поехать на Ближний Восток, где я лично могла бы вмешаться в течение конфликта. Это было сопряжено с риском, но, даже если бы мы потерпели неудачу, опасность надвигающейся полномасштабной войны была теперь слишком велика, чтобы проявлять излишнюю осторожность. Первым делом в то утро я пошла наверх в президентский люкс в изысканном старом отеле «Реффейз ле Рояль» в Пномпене, Камбоджа. Президент был еще в душе, поэтому я подождала несколько минут. Потом, пока он пил свой утренний кофе, мы обсудили дальнейшие действия. Он по-прежнему настороженно относился к этой идее. Насколько велика вероятность, что мне действительно удалось бы прекратить насилие? Не будет ли это выглядеть так, словно мы наносим тем самым неожиданный удар Израилю? Какие могут быть непредвиденные последствия участия Америки во всем этом хаосе? Мы обсудили все эти вопросы, а также многое другое. В итоге мы договорились, что мир на Ближнем Востоке был, несомненно, приоритетом нашей национальной безопасности, что крайне важно избежать новой наземной фазы конфликта в Секторе Газа и что американское лидерство не имеет конкуренции или адекватной замены.

Президент не был на все сто процентов за, но признал, что мне нужно готовиться к поездке. Хума и вся наша выездная команда начали спешно менять всю логистику текущего визита, что было очень непросто сделать, поскольку перелет из Камбоджи в Израиль не относился к нашему типичному маршруту. И все это происходило всего за два дня до Дня благодарения. Было невозможно определить, сколько это займет времени, поэтому я предложила всем своим сотрудникам, кому было необходимо вернуться домой, лететь обратно в Штаты вместе с президентом на «борту номер один».

Позже тем же утром мы с президентом устроили себе импровизированный «зал ожидания» в одном из залов огромного конференц-центра, Дворца мира, в Пномпене. В небольшом помещении, окруженном трубами и драпировками, мы еще раз рассмотрели все «плюсы» и «минусы». Джейк Салливан, Том Донилон и Бен Родс присоединились, чтобы вместе еще раз все обсудить. Донилон нервничал, сказывался его негативный опыт многолетних проблем и неприятностей, связанных с Ближним Востоком, но в конце концов и он согласился, что мне необходимо ехать. Президент выслушал все аргументы, а затем принял решение. Пришло время действовать. Нам, может быть, не удастся добиться успеха, но было нужно хотя бы попытаться.

Президент сказал, что он планировал позвонить Мурси и Нетаньяху с борта своего самолета на обратном пути в Вашингтон, чтобы попытаться добиться уже какого-нибудь прогресса еще до того, как я приземлюсь на Ближнем Востоке. На прощание он сказал уже привычные мне слова (так же, как когда мы вели переговоры о судьбе слепого борца за права человека, диссидента Чэн Гуанчена). Президент просто сказал: «Не подведи!» Я и не собиралась его подводить.

* * *

За одиннадцать часов перелета из Камбоджи в Израиль я многое передумала о сложностях этого конфликта. Невозможно понять, что происходит в Секторе Газа, не зная также, каким путем эти ракеты оказались в руках палестинцев до того, как они были запущены, какими извилистыми дорогами их везли из Ирана через Судан, пока они не попали наконец к боевикам группировки «ХАМАС», и что все эти связи значат для региональной безопасности. Необходимо было также представлять себе и роль современных технологий. Ракеты становятся все более и более изощренными, равно как и средства ПВО Израиля. Что из них обеспечит решающее преимущество? Кроме того, нужно было принять во внимание то, что конфликт в Сирии создавал трения между суннитской группировкой «ХАМАС» и ее давними шиитскими покровителями в Дамаске и Тегеране, в то время как суннитские «Братья-мусульмане» укрепляли свои позиции в Каире, а в Сирии продолжалась гражданская война. При этом растущая нестабильность на Синае и ее воздействие на новое египетское правительство также должны были учитываться. Кроме того, в Израиле приближались очередные выборы, а коалиция Нетаньяху была весьма нестабильной. Как внутренняя политика Израиля могла повлиять на позицию Нетаньяху по Сектору Газа? Все эти и многие другие вопросы так и кружились в моем сознании все время, пока я пыталась договориться о прекращении огня.

С борта самолета я позвонила министру иностранных дел Германии Гидо Вестервелле, который находился в Иерусалиме и проводил свои консультации.

— Я сижу здесь в отеле, где и вы будете проживать. У нас только что была воздушная тревога, и нам пришлось покинуть свои номера, — сказал он мне. — Вы не представляете, какая здесь нервная обстановка.

Около 10 часов вечера 20 ноября мы приземлились в Международном аэропорту Бен-Гурион в Тель-Авиве и через полчаса приехали в офис Нетаньяху в Иерусалиме. Я сразу поднялась наверх и прошла на заседание с премьер-министром и небольшой группой наших помощников. Израильтяне сказали нам, что они уже начали переговоры с египтянами, которые были представителями «ХАМАС», но переговоры увязли в давних и трудных вопросах, касающихся израильской блокады Сектора Газа, свободы передвижения для палестинцев, проживающих там, прав на рыболовство у берегов и других проблем, по которым существовала напряженность. Нетаньяху и его команда были очень пессимистично настроены относительно перспектив заключения соглашения. Они сказали, что серьезно намерены приступить к наземной фазе операции в Секторе Газа, если ничего не изменится. Они готовы были дать мне немного времени. И я включилась в работу.

Пока шло время, персонал премьер-министра постоянно подвозил тележки с продуктами. Там была большая стопка сэндвичей с жареным сыром и крошечные эклеры. Такая еда может помочь немного расслабиться в условиях повышенных нагрузок, хоть никто на часы и не смотрел. Я высоко оценила то, что Нетаньяху и его сотрудники ничего не скрывали от меня. Они прервали друг друга, спорили со всеми, даже с премьер-министром.

На Нетаньяху оказывали большое давление, чтобы он принял решение о вторжении в Сектор Газа. По опросам общественного мнения, израильтяне решительно поддерживали такой шаг, особенно сторонники блока «Ликуд», к которому принадлежал Нетаньяху. Однако израильские военные руководители предупреждали, что это приведет к огромному числу жертв, и Нетаньяху был также обеспокоен региональными последствиями. Как отреагирует на это Египет? Начнет ли «Хезболла» свои атаки из Ливана? Он также знал, что армия поразила большинство своих целей в течение первых нескольких часов непрерывных ударов с воздуха, в частности уничтожив арсенал дальнобойных ракет, которые были у «ХАМАС». Кроме того, ему было известно, что «Железный купол» успешно защищает израильских граждан. Нетаньяху не хотел начинать наземную фазу, но ему было трудно найти такой выход из ситуации, который позволит бы Израилю остановить эскалацию и выйти из конфликта так, чтобы не казалось, что он отступил перед лицом продолжающегося неповиновения «ХАМАС», что позднее лишь спровоцирует новую волну насилия. Кроме того, Мубарак ушел со своего поста, а новому каирскому правительству «Братьев-мусульман» израильтяне не доверяли. И от этого роль Соединенных Штатов становилась еще более значимой. По крайней мере, один израильский представитель позже говорил мне, что это был самый сложный выбор, с которым Нетаньяху пришлось столкнуться на посту премьер-министра.

Я сказала, что на следующий день лечу в Каир и что хочу привезти туда с собой документ, который я могла бы представить президенту Мурси как основу для окончательных переговоров. Я полагала, что очень важно было определить для себя несколько аспектов, по которым израильтяне будут готовы пойти на уступки под определенным нажимом. Таким образом, у Мурси будет, возможно, складываться впечатление, что ему удалось выторговать для палестинцев выгодные условия соглашения. Мы вновь и вновь пересматривали все детали нашей позиции, так и не находя оптимальной комбинации.

Мы расстались уже после полуночи, и я направилась в знаменитый отель «Царь Давид», который существует уже восемьдесят лет, чтобы хоть на несколько часов провалиться в беспокойный сон. Пока, казалось, шансов на успех этой дипломатической миссии почти не было, но была высокая вероятность, что израильские войска войдут в Сектор Газа. Утром я поехала в Рамаллу, чтобы провести консультации с Аббасом. Хотя его влияние было теперь невелико, я не хотела исключать его из переговорного процесса и намеревалась, таким образом, поставить под вопрос легитимность «ХАМАС» в межпалестинской борьбе за власть. Я также знала, что Палестинская администрация продолжает выплачивать зарплаты и стипендии тысячам людей в Секторе Газа, несмотря на то что там правила группировка «ХАМАС», поэтому было бы полезно получить поддержку Аббаса по вопросу прекращения огня.

Мне уже была хорошо знакома штаб-квартира Палестинской администрации в Рамалле. За ней закрепилось название «Муката». Изначально ее построили в 1920-х годах британцы в качестве своего форта, но она стала широко известна в 2002 году, когда израильская армия осадила здесь подразделения во главе с Ясиром Арафатом и его ближайшими помощниками. Здание весьма серьезно пострадало в ходе этих боев и в конце концов было почти разрушено. Но к 2012 году на нем не осталось и следа этой трагической истории. Комплекс был перестроен. Теперь в него входил выстроенный из белого камня мавзолей Арафата, где стоит палестинский почетный караул, наблюдая за посетителями, которые приходят почтить его память.

Этот год был трудным для Аббаса. Его популярность стала сходить на нет, а рост экономики Западного берега реки Иордан замедлился. После того как срок моратория на строительство израильских поселений в конце 2010 года истек и Аббас отказался от ведения прямых переговоров, он решил обратиться в ООН с просьбой признать Палестину как независимое государство. Поскольку он поставил свою политическую карьеру в прямую зависимость от успеха самой идеи о том, что Палестинское государство можно создать мирным путем (в отличие от группировки «ХАМАС», которая рассматривала только путь вооруженного сопротивления), то провал переговоров серьезно подорвал его политические позиции. Аббас чувствовал, что необходимо найти другой ненасильственный способ продвигаться вперед, если он намерен удержать власть и по-прежнему представлять реальную альтернативу экстремистам. Решение ООН по Палестине имело бы не более чем символическое значение и вряд ли привело бы к значительным переменам в повседневной жизни палестинцев, но предъявить по этому поводу претензии Израилю на мировой арене и выставить напоказ его растущую изоляцию — это могло бы сильно укрепить внутриполитические позиции Аббаса и, как утверждали палестинцы, могло также заставить Израиль пойти на уступки. Проблема заключалась в том, что обращение к помощи ООН противоречило основной идее: мира можно достичь только путем переговоров между сторонами, идя на взаимные компромиссы. Односторонние же действия, будь то ставка на создание Палестинского государства при посредничестве ООН или строительство израильских поселений на Западном Берегу, подрывали доверие и снижали готовность к взаимным уступкам.

Весь 2011 год мы безуспешно попытались убедить Аббаса отказаться от своего обращения в ООН, а также делали все возможное, чтобы при голосовании в Совете Безопасности не набралось достаточное количество голосов в пользу создания Палестинского государства таким путем. (Мы хотели избежать, насколько это было в наших силах, использования права вето по этому поводу.) В то же время я начала прорабатывать с представителем Евросоюза Кэти Эштон и с Тони Блэром базу для возобновления прямых переговоров на основе тех полномочий, которые наметил президент Обама в своей речи в мае 2011 года. Пришлось прибегнуть и к активным дипломатическим маневрам на Генеральной Ассамблее ООН в сентябре 2011 года, но этого оказалось недостаточно, чтобы отговорить Аббаса от подачи своей петиции и форсирования данного вопроса. Благодаря нашим усилиям решение по этому вопросу в Совете Безопасности не прошло. Все, что получил Аббас за все свои хлопоты (кроме натянутых отношений с Соединенными Штатами и Израилем), было членство в ЮНЕСКО. Аббас обещал вернуться к этому вопросу в 2012 году и сделать еще одну попытку добиться успеха.

Теперь группировка «ХАМАС» вытесняла Аббаса с политической сцены. Газетные заголовки пестрели сообщениями о противостоянии бойцов этой группировки Израилю, а Аббас на их фоне выглядел усталым и слабым в глазах своего народа. Я думаю, что он был благодарен за мой визит, но удручен своим положением. После довольно беспорядочной дискуссии он согласился поддержать мои миротворческие усилия и пожелал мне успеха в Каире.

Затем мне пришлось вернуться в Иерусалим, чтобы еще раз переговорить с Нетаньяху. Его советники позвонили посреди ночи и просили нас приехать до отъезда в Каир. Мы пересмотрели все положения нашей стратегии от и до, тщательно выверяя, насколько израильтяне могут уступить. Мы разыграли все возможные варианты развития переговоров с египтянами. В конце совещания мы выработали свою стратегию, у меня был утвержденный израильтянами сценарий, который мог бы послужить основой для переговоров в Египте.

Затем я направилась в аэропорт. По дороге туда нам сообщили о взрыве автобуса в Тель-Авиве. Это случилось впервые за многие годы. Десятки людей были ранены. Это было зловещим напоминанием о неотложности моей миссии.

В середине дня 21 ноября я прибыла в президентский дворец в Каире, где прежде мне так часто доводилось встречаться с Мубараком.

Сам дворец и обслуживающий персонал остались те же, но у власти теперь были «Братья-мусульмане». До сих пор Мурси не нарушал Кэмп-Дэвидских мирных соглашений с Израилем, которые были краеугольным камнем региональной стабильности на протяжении десятилетий, но долго ли так будет продолжаться, если Израиль снова вторгнется в Сектор Газа? Захочет ли Мурси вести традиционную для Египта политику посредника и миротворца и утвердить себя, таким образом, как государственного деятеля международного уровня? Или же он стремится эксплуатировать народный гнев и захочет сыграть роль единственного на Ближнем Востоке человека, который может противостоять Израилю? Именно это мы и собирались выяснить.

Мурси был необычным политиком. Водоворот истории подхватил этого ранее неизвестного человека, и он оказался на месте руководителя высокого уровня. Во многих отношениях это было ему не по силам, и он отчаянно старался с нуля научиться управлять страной в очень сложной обстановке. Мурси явно нравилось его новое положение и власть, он с удовольствием занимался политическими играми (пока они не поглотили его без остатка). Но я с облегчением осознала, что в отношении переговоров по Сектору Газа, по крайней мере, он казался более заинтересованным в том, чтобы действительно достичь результатов, чем просто в том, чтобы поучаствовать в политической игре на международной арене. Мы встретились в его офисе с небольшой группой его советников и начали строчка за строчкой прорабатывать тот документ, который я привезла от премьер-министра Израиля.

Я призвала Мурси постоянно помнить о стратегической роли Египта в регионе и о его собственной роли в истории. Он прекрасно говорил по-английски, получив в 1982 году научную степень в области материаловедения в Университете Южной Калифорнии и до 1985 года проработав преподавателем в университете штата Калифорния в Нортридже. Он тщательно прорабатывал каждую фразу текста.

— Что это значит? Это правильно переведено? — спрашивал он.

В какой-то момент он воскликнул:

— А против этого я возражаю!

— Но это вы же и предложили в одном из своих первоначальных проектов, — ответила я.

— Правда? Ну, тогда ладно, — согласился он.

Однажды в ходе переговоров он даже отменил предложение министра иностранных дел Амра и предложил свой вариант основного пункта договоренности.

Подготовленное предложение было кратким и по существу. По согласованию сторон «в нулевой час» Израиль прекратит все военные действия в Секторе Газа, с земли, с моря и воздуха, а палестинские группировки прекратят запуски ракет и все другие нападения вдоль границы. Египет будет выступать в качестве гаранта и контролера. Загвоздка заключалась в том, что будет дальше. Когда израильтяне ослабят ограничения на пограничных переходах, чтобы палестинцы могли получить продукты и другие товары первой необходимости? Насколько Израиль может быть уверен, что группировка «ХАМАС» не восстановит свой ракетный арсенал? Мы предложили, чтобы все эти сложные вопросы начали «решаться через двадцать четыре часа после начала прекращения огня». Эта формулировка была намеренно такой расплывчатой. Предполагалось, что Египет сможет способствовать проведению переговоров по этим существенным вопросам, когда боевые действия будут прекращены. Нетаньяху оставил на мое усмотрение проведение линии переговоров по определенным вопросам, которые были конкретно оговорены в нашем документе, и мне это действительно было нужно.

Мурси особенно настаивал на нескольких пунктах, и мы пересмотрели весь список несколько раз, в итоге остановившись на следующей формулировке: «Открытие границ и упрощенный порядок передвижения людей и перемещения товаров, а также прекращение ограничения свободы движения населения и содержания под особым присмотром жителей в приграничных районах, равно как и процедура осуществления, должны рассматриваться через двадцать четыре часа после начала прекращения огня».

В ходе переговоров египтяне не раз говорили по телефону с лидерами «ХАМАС» и других палестинских экстремистских группировок в Секторе Газа, в том числе с теми, кто, по сути дела, в это время находился в кабинетах египетских спецслужб на другом конце города. Сотрудники Мурси, новички в руководстве государством, были очень терпеливы и учтивы с палестинцами. Им было неудобно заниматься «выкручиваем рук», чтобы добиться согласия на определенные уступки. Мы все время напоминали этим представителям «Братьев-мусульман», что они теперь представляют собой крупную региональную державу и что их обязанность вести дела соответственно этому уровню.

Я постоянно сообщала президенту Обаме наши новости, а также несколько раз разговаривала с Нетаньяху. Они с Мурси не говорили друг с другом напрямую, поэтому я служила посредником в этой игре телефонных переговоров, на которые было поставлено так много. В это время как Джейк, так и Энн Паттерсон, наш внушающий огромное уважение посол в Каире, обговаривали некоторые более сложные детали с советниками Мурси.

Нетаньяху был твердо намерен получить помощь американцев и египтян в прекращении новых поставок оружия в Сектор Газа. Обеспечив прекращение ударов с воздуха, он не желал оказаться в ситуации, когда придется еще год или два терпеть контрабанду оружия. Когда я детально обсудила этот вопрос с Мурси, он пришел к выводу, что прекращение поставок вооружения палестинцам будет отвечать и интересам национальной безопасности Египта. Но он, в свою очередь, хотел добиться гарантий, чтобы Израиль как можно скорее вновь открыл границы Сектора Газа для гуманитарной помощи и других товаров, а также обеспечил бóльшую свободу передвижения для палестинских рыбацких лодок у побережья Палестинской автономии. Нетаньяху готов был пойти на уступки по этим пунктам, если взамен он получит гарантии прекращения поставок оружия и ракет. С каждым новым поворотом в дискуссии мы постепенно становились все ближе и ближе к взаимопониманию.

В результате нескольких часов интенсивных переговоров соглашение было достигнуто. Прекращение огня должно было вступить в силу в 9 часов вечера по местному времени, буквально через несколько часов. (Это было произвольно установленное время, но нам было необходимо дать четкий ответ на основной вопрос «Когда будут прекращены военные действия?».) Однако прежде, чем можно было объявить о победе, оставалось сделать еще одно дело. Мы договорились, что президент Обама позвонит Нетаньяху, чтобы лично обратиться к нему с просьбой одобрить выработанный проект соглашения о прекращении огня, а также заверить его, что Америка окажет усиленное содействие в пресечении контрабанды оружия в Сектор Газа. Было ли это политическим прикрытием, чтобы Нетаньяху мог сказать своему правительству и своим избирателям, что он отменил вторжение, потому что об этом его умолял самый главный союзник Израиля? Или ему доставляло какое-то личное удовольствие заставлять президента выполнять его прихоти? Во всяком случае, если это было нужно ему, чтобы скрепить нашу сделку, мы должны были сделать это.

Тем временем мои люди уже начали с беспокойством посматривать на часы. Было уже больше шести вечера по каирскому времени накануне Дня благодарения. В соответствии с действующим в ВВС распорядком отдыха экипажа у них скоро должен был наступить конец дежурства, а значит, мы не сможем взлететь до следующего дня. Но если бы нам удалось поскорее закончить здесь все вопросы и в последнюю минуту улететь, то можно было бы успеть обратно вовремя и провести праздник со своими семьями. Однако при малейших затруднениях, которые сейчас возникли бы, единственная индейка, которую мы бы ели в День благодарения, была бы в знаменитом салате тако с индейкой, которую делают в ВВС. Конечно, это был не первый праздник, который оказывался под угрозой срыва из-за сумасшедшего ритма международных поездок на дипломатической службе, и никто из моих людей не жаловался, просто они хотели, чтобы работа была выполнена.

Наконец все детали были согласованы, все кусочки мозаики встали на свои места, звонок был сделан, и мы получили «добро» и из Иерусалима, и из Вашингтона. Эссам аль-Хаддад, советник Мурси по национальной безопасности, встал на колени, чтобы вознести хвалу Всевышнему. Мы с министром иностранных дел Амром спустились в битком набитую людьми комнату на пресс-конференцию и объявили, что договоренность о прекращении огня достигнута. Какое тут началось столпотворение, какая буря эмоций! Амр заявил, что у «Египта есть исторические обязанности по отношению к делу палестинского народа», а также «стремление остановить кровопролитие» и сохранить стабильность в регионе. Новое правительство «Братьев-мусульман», пожалуй, более никогда не казалось столь заслуживающим доверия, как в тот день. Я поблагодарила президента Мурси за посредничество и дала высокую оценку достигнутому соглашению. Однако, предупредила я, «ничто не может заменить справедливый и прочный мир», который бы «служил во благо безопасности, служил достоинству и законным устремлениям как палестинцев, так и израильтян». Поэтому нашу работу в этом направлении еще нельзя было считать завершенной. Я пообещала, что «в предстоящие дни Соединенные Штаты будут совместно со своими партнерами в регионе работать над укреплением достигнутого прогресса, будут делать все для того, чтобы улучшить условия жизни населения Сектора Газа и обеспечивать безопасность населению Израиля».

Пока наш кортеж мчался тем вечером по улицам Каира, я раздумывала над тем, долго ли продлится (да и состоится ли вообще) прекращение огня. Этот регион уже пережил столько вспышек насилия и столько несбывшихся надежд. Достаточно горстке экстремистов выпустить хоть одну ракету — и конфликт разгорится с новой силой. Обе противоборствующих стороны должны будут приложить немало усилий, чтобы сохранить мир. И даже если им это удастся, в ближайшие дни предстоит провести сложнейшие переговоры по всем тем непростым проблемам, которые не были затронуты в соглашении. Очень может статься, что мне вскоре придется вернуться сюда, пытаясь вновь сложить рассыпавшуюся мозаику.

В 9 часов вечера, как и было запланировано, в небе над Сектором Газа затих гул бомбардировщиков. Но под ним тысячи палестинцев высыпали на улицы в ликовании. Лидеры «ХАМАС», которым едва удалось избежать очередного разрушительного израильского вторжения, объявили о победе. В Израиле Нетаньяху мрачно предостерегал, что это было еще не все, что, «весьма вероятно», он будет вынужден применить «гораздо более суровые меры и начать военную операцию», если прекращение огня не будет соблюдаться. Однако, несмотря на эти противоположные реакции, мне казалось, что два наиболее важных стратегических последствия такого решения конфликта были очень выгодны для Израиля. Во-первых, по крайней мере на данный момент, Египет оставался партнером в мирном процессе, что было весьма проблематично после падения Мубарака. Во-вторых, успешное применение системы ПРО «Железный купол» упрочило «качественное военное превосходство» Израиля и наглядно продемонстрировало тщетность военных угроз со стороны «ХАМАС».

Когда мы были уже в самолете, я спросила Джейка, как складывалась ситуация с соглашением о прекращении огня. Это была шутка только наполовину. Он ответил, что пока оно соблюдается, и я стала устраиваться поудобнее — полет домой предстоял долгий.

Как и оказалось, прекращение огня соблюдалось лучше, чем кто-либо мог ожидать. 2013 год для Израиля выдался самым тихим годом за все десятилетие. Позже один высокопоставленный израильский правительственный чиновник признался мне, что правительство Израиля оставляло ровно сорок восемь часов до начала наземного вторжения в Сектор Газа и что только мое дипломатическое вмешательство предотвратило более чем взрывоопасную конфронтацию. Я, конечно же, по-прежнему считаю, что в долгосрочной перспективе ничто не сможет более упрочить будущее Израиля как еврейского демократического государства, кроме всеобъемлющего мира, основанного на принципе «два народа — два государства».

Часть VI

Будущее, к которому мы стремимся

Глава 21

Изменения климата: это касается всех нас

— Нет! Нет! Сюда нельзя! — твердил китайский чиновник, перегораживая руками дверной проем. А президент Соединенных Штатов без приглашения намеревался пройти на закрытое заседание с участием премьер-министра Китая — и остановить его не представлялось возможным.

Когда вы — высокопоставленный официальный представитель Соединенных Штатов за рубежом и уж, разумеется, если вы — президент или госсекретарь, каждый ваш шаг тщательно спланирован заранее, а любая дверь открывается перед вами как по мановению руки. Невольно привыкаешь, что по самому запруженному транспортом центру любого города вас моментально провезут с эскортом, вас проведут в обход таможни и личного досмотра в аэропорту, и лифта вам не нужно дождаться — он всегда уже ждет вас. Но порой дипломатический протокол дает сбой, и все вдруг превращается в хаос. В такие моменты приходится импровизировать. Так было и в тот раз.

На большой международной конференции в Дании, в Копенгагене, посвященной проблемам изменения климата, мы с президентом Обамой занимались поисками премьер-министра Китая Вэнь Цзябао. В декабре 2009 года в этом обычно столь чарующем городе царили холод и тьма, во всем чувствовалась необычайная напряженность. Мы понимали, что необходимо было заключить конструктивное соглашение по проблемам изменения климата. Достичь такого соглашения лидеры стран, которые являются наиболее серьезными источниками выбросов парниковых газов в атмосферу, в первую очередь Соединенные Штаты и Китай, могли, лишь собравшись вместе и придя к компромиссному решению. Выбор, который стоял перед нами, и компромиссные решения, которые нам необходимо было принять, были очень непростыми. Новые экологически чистые технологии выработки и повышения эффективности использования энергии могли позволить нам сократить выбросы парниковых газов, одновременно создавая новые рабочие места и новые отрасли промышленности. Кроме того, это могло помочь странам с развивающейся экономикой быстро преодолеть такие этапы промышленного развития, которые неизбежно сопряжены с большим количеством промышленных отходов и низким качеством их переработки. Но было совершенно очевидно, что добиться принятия такого политического решения по предотвращению климатических изменений будет очень нелегко, поскольку весь мир в то время лишь начинал оправляться после мирового финансового кризиса. В основном экономика всех стран мира базировалась на использовании топлива из ископаемого сырья. Лишь решительное руководство этим процессом и международное сотрудничество могли привести к существенным переменам в данном отношении.

Однако представители Китая не желали идти с нами на контакт. Более того, нам стало известно, что премьер-министр Китая Вэнь Цзябао созвал «тайную» встречу с делегациями Индии, Бразилии и ЮАР. Целью этого совещания было не допустить заключения или, как минимум, нивелировать эффект договоренностей, к которым стремились Соединенные Штаты. Когда никого из руководителей этих стран не удалось найти, стало понятно: что-то неладно. Мы разослали членов нашей команды на поиски по всему зданию, где происходила конференция. В конце концов им удалось их обнаружить, где шло тайное совещание.

Быстро переглянувшись («Мы ведь об одном и том же подумали?» — значили наши взгляды), мы с президентом устремились по длинным переполненным коридорам конференц-центра «Нордик», а за нами с трудом поспевали наши эксперты и консультанты. Позже мы шутили об этом марш-броске, придумав ему название «пеший кортеж», но в тот момент я была полностью сосредоточена на ожидавшем нас в конце этого похода дипломатическом столкновении. И вот, преодолевая пролет за пролетом, мы шли, то и дело натыкаясь на удивленных китайских чиновников, которые пытались направить нас по ложному пути. Но нас было не остановить. Журнал «Ньюсуик» позже назвал нас «дипломатическим вариантом Старски и Хатча».

Когда мы оказались у конференц-зала, где проходило совещание, там было настоящее столпотворение: помощники с обеих сторон выясняли отношения, нервничали агенты служб безопасности. Роберт Гиббс, пресс-секретарь Белого дома, сцепился с китайским охранником. В сутолоке президент проскользнул через дверь и очень громко крикнул: «Господин премьер!» Это привлекло всеобщее внимание. Стоявшие у дверей китайские охранники снова попытались перекрыть вход, но я нырнула им под руки и оказалась внутри.

В импровизированном конференц-зале, стеклянные стены которого были закрыты занавесами, чтобы избежать любопытных взглядов, мы обнаружили сгрудившихся вокруг длинного стола премьер-министра Китая Вэнь Цзябао, премьер-министра Индии Манмохана Сингха, президента Бразилии Луиса Инасио Лулу да Силву и президента ЮАР Джейкоба Зуму. Когда они увидели нас, у них открылись рты от изумления.

— Ну что, вы готовы? — поинтересовался президент Обама, сияя широкой улыбкой. Вот теперь можно было начинать настоящие переговоры. К этому моменту мы готовились не меньше года.

* * *

В своих предвыборных кампаниях в 2008 году и сенатор Обама, и я подчеркивали, что изменение климата является актуальной проблемой как в нашей стране, так и во всем мире. Мы выступали с предложениями по ограничению выбросов парниковых газов, повышению эффективности использования энергии и разработке чистых энергетических технологий. Мы пытались вести с американским народом откровенный разговор о трудном выборе, стоящем перед нами, стараясь не впадать в прежние противопоставления экономики и окружающей среды: выбирать только одно или другое из них — ложный путь.

Несмотря на заявления несогласных, проблемы, вызванные глобальным потеплением, были очевидны. Существовало множество убедительных научных данных о разрушающем воздействии углекислого газа, метана и других парниковых газов. Из четырнадцати самых теплых лет за всю историю наблюдений тринадцать были зарегистрированы после 2000 года. Заметно участились экстремальные погодные явления, в том числе пожары, периоды жары и засухи. Если так будет продолжаться и дальше, это приведет к дополнительным проблемам, миллионы людей будут вынуждены покинуть привычные места проживания, возникнет острая конкуренция за ресурсы, в которых будет ощущаться недостаток, например за пресную воду. Наиболее нестабильные государства окажутся перед лицом серьезных трудностей: им будет сложно удерживать ситуацию под контролем.

С самого начала нашего совместного управления государством мы с президентом Обамой занимали согласованную позицию в отношении проблемы изменения климата. Мы оба рассматривали ее как значительную угрозу национальной безопасности США и как серьезное испытание лидирующей позиции Америки на международной арене. Нам было известно, что к концу нашего первого года руководства страной Организация Объединенных Наций собирается проводить крупную конференцию по вопросам климатических изменений. Это предоставляло нам возможность для мобилизации широкой международной деятельности. Мы приступили к подготовке к этому событию.

Сама по себе эта проблема служила наглядным примером тому, что внешняя политика нашего государства должна подвергаться изменениям. Во времена холодной войны госсекретари могли позволить себе практически полностью сосредоточить свою дипломатическую стратегию на традиционных проблемах войны и мира, например таких, как контроль над ядерными вооружениями. Но в XXI веке возникла настоятельная необходимость также обратить свое внимание на возникающие глобальные проблемы, которые оказывают воздействие на все в нашем взаимозависимом мире: инфекционные болезни, финансовый кризис, международный терроризм, транснациональные преступные сети, торговля людьми, незаконная торговля дикими животными и растениями и, конечно же, изменение климата.

В 2009 году на внутриполитической арене начались быстрые подвижки после того, как администрация нового президента Обамы начала работать с конгрессом над амбициозным законопроектом «системы квот и торговли квотами на выбросы вредных веществ в атмосферу». Целью этого проекта было создать рынок для ценообразования, покупки и продажи квот на углеродные выбросы, а также оказывать прямое воздействие через федеральные ведомства, например Агентство по охране окружающей среды, и принимать законы, которые будут стимулировать повышение выработки солнечной и ветровой энергии. Когда в июне в палате представителей был принят этот законопроект, чему содействовали конгрессмен от штата Калифорния Генри Ваксман и конгрессмен от штата Массачусетс Эд Марки, возникло большое воодушевление по этому поводу, но продвижение законопроекта в сенате было быстро сорвано.

На международном уровне все шло с большими затруднениями. С самого начала мне было понятно, что для создания всемирной сети партнеров, готовых совместно решать проблемы изменения климата, потребуется творческий и настойчивый подход в дипломатии. Создать такую коалицию очень трудно, особенно если выбор предстоит непростой, не проще, чем чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Первым шагом стала организация международного переговорного процесса, который получил название Рамочной конвенции ООН об изменении климата и давал всем странам-участницам возможность обсудить эту общую проблему на едином мероприятии. Целью этого мероприятия было собрать всех в Копенгагене в декабре 2009 года и попытаться заключить соглашение между развитыми и развивающимися странами.

Для руководства этой работой мне был нужен умелый переговорщик с опытом работы по вопросам климата и энергетики, поэтому я попросила Тодда Стерна стать специальным посланником по вопросам изменения климата. Я знала Тодда по его работе в 1990-х годах в качестве переговорщика по Киотскому соглашению, за принятие которого выступал вице-президент Альберт Гор. Билл подписал это соглашение, но оно так и не получило одобрения сената. При всем спокойствии и сдержанности в поведении, присущими Тодду, он — страстный и упорный дипломат. В годы работы администрации Буша он усердно трудился над решением проблем климата и энергетики в Центре американского прогресса. Теперь ему предстояло использовать все свое умение, чтобы убедить страны, которые неохотно шли навстречу по этим проблемам, сесть за стол переговоров и выработать взаимоприемлемое решение. Я хотела помочь ему как можно быстрее приступить к выполнению поставленных задач, поэтому предложила ему сопровождать меня в одной из первых моих поездок в Азию. Если нам не удастся убедить Китай, Японию, Южную Корею и Индонезию проводить более эффективную политику в отношении климатических изменений, то достичь значительного международного соглашения по этой проблеме было бы почти невозможно.

Находясь в Пекине, мы с Тоддом посетили высокотехнологичную газотурбинную электростанцию Таяангонг, которая выбрасывает в атмосферу вполовину меньше углекислого газа, чем паровые электростанции, работающие на угольном топливе, а также использует в производственном цикле на треть меньше воды. Имея представление о турбинах производства компании «Дженерал электрик», выполненных по самым передовым технологиям, я побеседовала с китайской стороной о тех экономических возможностях, которые появляются одновременно с решением проблем изменения климата. Правительство Китая уже начало вкладывать огромные инвестиции в экологически чистую энергетику, особенно в солнечную и ветряную энергию, но отказывалось связывать себя какими-либо жесткими международными соглашениями по выбросам. В ту поездку и позднее Тодд в течение многочасовых бесед пытался убедить их изменить свое мнение.

Мы не случайно еще на начальном этапе сосредоточили свои усилия на Китае. В связи с огромным экономическим ростом этого государства за последние десятилетия Китай быстро становился крупнейшей в мире страной — источником выбросов парниковых газов. (Китайские официальные представители всегда с готовностью подчеркивали, что уровень выбросов на душу населения в Китае по-прежнему значительно ниже, чем у промышленно развитых стран Запада, особенно у Соединенных Штатов. Но и в этом отношении он быстро нагонял лидеров.)

Китай, кроме того, являлся самой крупной и наиболее влиятельной страной новой группы региональных и мировых держав, в которую также входят Бразилия, Индия, Индонезия, Турция и ЮАР. Их международное значение в последнее время существенно возросло скорее благодаря темпам развития их экономики, чем в связи с увеличением их военного потенциала. Для достижения всеобъемлющего соглашения об изменении климата необходимо было наладить сотрудничество с этими странами.

Каждая из них по-своему уже столкнулась с последствиями своего возросшего влияния на международной арене. Китаю, например, удалось значительно повысить уровень жизни сотен миллионов людей после того, как в 1978 году по решению Дэн Сяопина эта страна была открыта миру. Но еще и в 2009 году 100 миллионов человек в Китае по-прежнему жили за чертой бедности, их прожиточный минимум составлял менее 1 доллара в день. В стремлении снизить уровень бедности и повысить доходы населения Коммунистическая партия Китая сделала ставку на расширение промышленного производства. Это ставит Китай перед суровым выбором: может ли страна позволить себе заниматься решением проблем изменения климата, в то время как многие миллионы ее населения еще настолько бедны? Можно ли избрать другой путь развития, с опорой на более эффективные и возобновляемые источники энергии, и при этом все-таки сократить уровень бедности в стране? Такие сложные вопросы вставали не только перед Китаем. Объяснимо, что, руководя такой страной, в которой издавна существует огромное неравенство и бедность, невозможно сдерживать экономический рост лишь только потому, что путь индустриальных держав XIX и XX веков к экономическому процветанию всегда лежал через загрязнение окружающей среды. Если у Индии появилась возможность улучшить жизнь миллионов своих граждан за счет ускорения промышленного роста, могла ли эта страна позволить себе выбрать иной путь? Успех или провал нашей дипломатии зависел от того, к какому решению придут эти страны по вопросу, принимать ли участие в борьбе с изменением климата, если не они являлись причиной этого изменения.

С этой мыслью мы с Тоддом и приехали вместе летом 2009 года в Индию. Сначала министр окружающей среды Джейрам Рамеш с гордостью провел нас по одному из самых зеленых зданий в окрестностях Дели, подарил мне гирлянду цветов, а после удивил нас во время публичных выступлений, бросив нам риторический вызов. Он заявил, что принимать меры по решению проблемы изменения климата должны развитые страны, такие как Соединенные Штаты, а не развивающиеся страны, как, например, Индия, перед которыми стоит необходимость решения множества более насущных внутренних проблем. В частной беседе Рамеш подтвердил, что выбросы парниковых газов в Индии на душу населения ниже, чем в развитых странах, и, как утверждал он, нет никаких законных оснований для международного давления на Индию в преддверии встречи в Копенгагене.

Но с фактами не поспоришь: остановить рост глобальных температур будет невозможно, если эти быстро развивающиеся страны будут настаивать на том, чтобы играть по старым правилам, и продолжат выбрасывать в атмосферу большие объемы углерода. Предположим, что США каким-то образом уже завтра удалось бы полностью прекратить выбросы парниковых газов. Это не привело бы общемировой уровень к оптимальным показателям при условии, что Китай, Индия и другие государства не сократят свои выбросы. Более того, именно те беднейшие слои населения, о которых проявлял такую заботу индийский министр, больше всех пострадают от разрушительного воздействия изменений климата. Исходя из этого, в своем ответе на его высказывания я отметила, что США сделают все возможное для разработки экологически чистых технологий, которые станут основным двигателем экономического роста и позволят бороться с бедностью, а также сократить вредные выбросы в атмосферу. Но чрезвычайно важно относиться к этой проблеме как к общей задаче и ответственности всех стран мира, подчеркнула я. Эта дискуссия, продолжавшаяся еще несколько месяцев, послужила основой для формирования позиций, которые заняли на конференции ООН по климату в Дании собравшиеся там в декабре делегации из различных стран мира, а также спровоцировала проведение тайного совещания, куда мы с президентом и явились непрошеными.

* * *

Копенгаген — живописный город, где много старинных мощеных улиц, много парков. Но когда я приехала туда в самый разгар зимы глубокой ночью (было уже больше трех часов ночи) 17 декабря 2009 года, вокруг бушевала метель, было ужасно холодно, да и переговоры зашли в глубокий тупик. До конца конференции оставалось всего два дня, и казалось, что мир теряет возможность предпринять что-либо действенное.

Одну из сторон на прениях представляли развивающиеся страны, или, как я про себя стала называть их, «новые страны — участники загрязнения атмосферы», учитывая, как быстро возрастала их доля в общем количестве двуокиси углерода в атмосфере. Большинство из них стремились избежать заключения соглашения, накладывающего на них серьезные обязательства, способные ограничить их экономический рост. На другой стороне были европейцы. Они все еще надеялись продлить действие Киотского протокола, в соответствии с которым основная нагрузка приходилась на экономику развитых стран, а крупные развивающиеся государства, такие как Китай и Индия, по сути освобождались от нее. Многие малые и бедные страны, особенно островные государства, отчаянно нуждались в заключении этого соглашения, что позволило бы им предотвратить или, по крайней мере, смягчить последствия климатических изменений, которые они уже начали на себе испытывать.

Соединенные Штаты настойчиво добивались принятия такого соглашения, которое мы рассматривали как реально достижимое, — дипломатической договоренности между руководителями государств (а не ратифицированного парламентами и имеющего юридическую силу договора). В соответствии с этой договоренностью все крупные страны мира, и развитые, и развивающиеся, брали бы на себя обязательства предпринять значительные шаги, чтобы сократить выброс двуокиси углерода и открыто сообщать о результатах этой деятельности. Ничего подобного ранее никогда не происходило. Мы не строили надежд, что все страны предпримут одинаково эффективные меры по ограничению выбросов, но мы хотели достичь такого соглашения, в соответствии с которым все страны взяли бы на себя определенную ответственность по сокращению выбросов.

Одну из первых встреч в Копенгагене я провела с представителями Альянса малых островных государств. Как показывают данные, в течение XX века уровень Мирового океана поднялся на 17 см. По мере того как продолжается таяние арктических льдов, уровень моря будет повышаться все более быстрыми темпами и ставить под угрозу само существование некоторых малых стран. В 2012 году, когда я находилась на островах Кука на совещании форума тихоокеанских островов, лидеры стран-участниц заверили меня, что рассматривают проблему изменения климата как единственную общую серьезную угрозу для всех этих государств. Островные государства и страны, расположенные на низменных местностях, находятся на переднем крае этой борьбы, но и для всех остальных это также актуально. Около 40 % всего человечества проживает в районах, расположенных в пределах шестидесяти миль (около 100 км) от побережья. Особому риску подвергаются неуклонно разрастающиеся города вблизи прибрежных дельт, в том числе дельт Миссисипи, Нила, Ганга и Меконга. Необходимо просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед и подумать о том, что будет происходить по мере дальнейшего изменения климата и повышения уровня моря. Что будет с теми миллиардами людей, жилье и города которых станут непригодными для жизни? Куда им деваться? Кто окажет им помощь?

Представьте себе, какой взрыв насилия может последовать за наступлением все более сильных засух и резкой нехваткой продовольствия и воды в нестабильных государствах и каковы будут последствия для мировой экономики, если фермы и инфраструктура разрушатся в результате наводнений и штормов. Как скажется на мировой торговле и стабильности разрыв между богатыми и бедными странами, который будет все более усиливаться? Я встречалась в Копенгагене с премьер-министром Эфиопии Мелесом Зенауи, одновременно представлявшим на конференции некоторые страны, которые будут более других подвержены воздействию климатических изменений и при этом практически никак не могут изменить эту ситуацию самостоятельно. Он сказал мне, что мир многое ждет от нас и что наступил момент для того, чтобы США проявили лидирующую роль в мире.

Несмотря на большие надежды, которые возлагались на эту конференцию, а возможно, в определенной степени и вследствие этих завышенных ожиданий, все с самого начала пошло не так. Сталкивались взаимные интересы, сдавали нервы — а искомый компромисс так и оставался по-прежнему не достигнут. Нужно было как-то переломить этот ход событий. Рано утром 17 декабря я созвала пресс-конференцию. Наша команда организовала в конференц-зале большое пространство, расположив стулья рядами вокруг центральной арены, как на стадионе. Когда я пришла туда, сотни журналистов со всего мира уже плотно заполнили все места, с нетерпением ожидая хоть какой-нибудь новости, которая намекнет, что выход из тупика найден.

Я сообщила собравшимся, что Соединенные Штаты готовы возглавить коллективные усилия развитых стран, направленные на то, чтобы к 2020 году ежегодно инвестировать 100 миллиардов долларов, полученных из государственных и частных источников финансирования, в помощь беднейшим и наиболее уязвимым государствам в деле сокращения ущерба, который наносит этим странам изменение климата — при условии, что будет также достигнуто всеобъемлющее соглашение по ограничению выбросов.

Эту идею первоначально высказали европейские представители, в частности британский премьер-министр Гордон Браун, который предложил нечто подобное еще летом. Еще до моего отъезда в Копенгаген Тодд и заместитель советника по национальной безопасности Майк Фроман советовали мне иметь такой запасной вариант на случай, если потребуется придать новый импульс переговорам. Выступая с конкретными инициативами, я надеялась вдохнуть в переговорный процесс новую жизнь, оказать давление на Китай и другие «новые страны — участники загрязнения атмосферы» и заставить их хоть как-то отреагировать, а также получить поддержку со стороны развивающихся стран, которые будут заинтересованы в получении этой новой помощи. Журналисты и делегаты тут же принялись это оживленно обсуждать, многие восприняли это предложение с восторгом. Датский премьер-министр подхватил этот настрой на перемены и заявил:

— У сторон, участвующих в переговорах, есть ощущение, что теперь мы сможем перейти от слов к делу, сможем проявить необходимую гибкость позиций. Теперь нам предстоит приложить все усилия, чтобы достичь реального компромисса.

Но все эти радужные ожидания оказались недолговечны. Основания для разногласий сохранялись, и выхода из тупика по-прежнему не было. В тот же вечер я и другие мировые лидеры (президент Обама тогда еще не успел прибыть в Копенгаген) провели в маленьком и жарко натопленном помещении напряженную дискуссию, продолжавшуюся до глубокой ночи. Китай ни на дюйм не сдвинулся со своих прежних позиций, то же самое можно было сказать об Индии и Бразилии. Некоторые европейские страны также допустили, чтобы лучшее превратилось во врага хорошего — и возможного. Около часу ночи мы вышли оттуда расстроенные и уставшие. Мы так и не достигли никаких договоренностей. Утомленные президенты и премьер-министры разом устремились из конференц-центра, но лишь создали на выезде пробку из машин сопровождения и служб безопасности. Так мы и стояли там в этой самой необычной очереди такси в мире. Все стали уже терять терпение. Мы все были голодными и сонными, а результатов наших усилий так и не было видно. Еще не бывало такой конференции по изменениям климата, на которой присутствовало бы столько руководителей самого высокого уровня, но к достижению соглашения мы пока так и не приблизились. Наконец президент Франции Николя Саркози не выдержал. Он закатил глаза и с видом крайнего ожесточения заявил по-английски: «Я хочу умереть!» Нам всем было понятно его чувство.

* * *

Как же все может измениться за один день! Сидя рядом с президентом Обамой на том импровизированном совещании руководителей, куда мы проникли самовольно, я надеялась, что мы наконец сможем прийти к какому-то решению. Я посмотрела через стол на Вэнь Цзябао, затем на глав Индии, Бразилии и ЮАР. Вместе эти страны составляли примерно 40 % населения всего мира, и их присутствие за этим столом символизировало глубокий сдвиг в глобальном влиянии. От стран, которые всего несколько десятилетий назад были лишь незначительными игроками в международных делах, теперь зависело принятие жизненно важных решений.

Наблюдая за непроизвольными реакциями этих лидеров, я втайне порадовалась, что президент Обама все же решил приехать в Данию. Первоначально его приезд в Копенгаген был запланирован на утро пятницы, на последний день переговоров. Мы надеялись подготовить к его приезду уже заключенное соглашение, но зашедшие в тупик переговоры помешали нам. Среди советников президента, оставшихся в Белом доме, нарастало напряжение и беспокойство. Учитывая степень затруднений, возникших в ходе переговоров, был ли смысл президенту тратить время на поездку туда? Однако, на мой взгляд, это вновь была ситуация, когда нам стоило, несмотря ни на что, продолжать свои попытки достичь успеха. Я позвонила президенту и заверила его, что его личное вмешательство может дать толчок для выхода из тупика. Он согласился, и вот «борт номер один» приземлился в промерзшем Копенгагене.

Теперь мы здесь предпринимаем последнее усилие. Одним из самых скользких моментов был вопрос о том, как контролировать и обеспечивать обязательства, которые в случае достижения договоренности по ограничению выбросов возьмут на себя эти государства. Китайцы, которые всегда с нежеланием воспринимали всякие предложения о контроле извне, сопротивлялись любым четким условиям предоставления отчетности и механизмов контроля. Индия, однако, оказалась более сговорчивой. Премьер-министр Индии, Манмохан Сингх, в свойственной ему сладкоречивой манере ненавязчиво снимал возражения Китая. Президент ЮАР Джейкоб Зума, который выступал с самой резкой критикой наших предложений на предыдущих встречах, также занял более конструктивную и примирительную позицию.

Мы почувствовали, что настроение в зале меняется, и так показалось не только нам. Один из членов китайской делегации, талантливый дипломат, с которым у нас в целом сложились очень теплые взаимоотношения, вдруг, ко всеобщему удивлению, стал во всеуслышание порицать премьера, который был гораздо старше его. Этого дипломата взволновало, что соглашение фактически уже почти достигнуто. Вэнь, смутившись, дал указание своему переводчику не переводить это проявление эмоций. Пытаясь вернуть заседание в нужное русло, президент Обама, в своей спокойной манере, спросил премьер-министра Вэня, что сказал этот дипломат. Премьер посмотрел на нас и ответил: «Это не важно».

В конце концов, после долгих уговоров, обсуждений, уступок главы государств, находившиеся в этой комнате, достигли договоренности, которая хоть и была еще далека от совершенства, но позволила спасти саммит от провала и направить нас по пути дальнейшего прогресса. Впервые все ведущие страны мира, как развитые, так и развивающиеся, приняли решение взять на себя национальные обязательства по ограничению выброса углерода вплоть до 2020 года и открыто сообщать о результатах своих усилий по нейтрализации последствий этих выбросов. Мир начал отходить от деления на развитые и развивающиеся страны, которое предопределило провал Киотского протокола. Это стало основой для будущего развития.

Вот о чем мы с президентом сказали нашим европейским друзьям во время нашей встречи, созванной для того, чтобы проинформировать их о состоянии дел. Мы собрались вместе в очередной маленькой комнатке: Браун, Саркози, Ангела Меркель, Фредрик Райнфельдт, который представлял Швецию, Ларс Расмуссен как представитель Дании и Жозе Мануэль Баррозу от Еврокомиссии. Все они внимательно слушали президента Обаму. Они хотели, чтобы в результате саммита в Копенгагене был заключен договор, имеющий юридическую силу, а не такая договоренность, которая вытекала из нашего компромиссного предложения. Тем не менее они с неохотой согласились поддержать его, так как реальной альтернативы не было. Европейцы были правы: нам не удалось достичь всего, что мы ждали от конференции в Копенгагене. Но такова природа компромисса.

В последующие месяцы десятки стран, включая все крупные развивающиеся государства, фактически выступили со своими планами по предлагаемым ограничениям выбросов. И, насколько можно судить, они действительно предпринимают шаги по реализации этих планов. На последующих конференциях, которые проходили в течение четырех лет в Канкуне, Дурбане и Дохе, мы продолжили укреплять достигнутое с надеждой на достижение еще более значительных договоренностей на очередной встрече в Париже в 2015 году, договоренностей, которые будут распространяться на всех.

* * *

После конференции в Копенгагене я стала искать способы поддержать продвижение вперед в этом направлении, даже при условии, что политическая оппозиция в конгрессе и разногласия с Китаем и другими странами на мировой арене приведут к затруднениям в достижении более радикальных реформ, которые были бы нужны для противодействия изменению климата. Когда-то в юности я играла в софтбол в Иллинойсе. И с тех времен мне запомнился один из сделанных тогда выводов: если пытаешься пробивать только «хоум ран»⁷⁸, тебя, конечно же, будут скорее выводить в аут. Но если, тем не менее, рискнуть прорваться на первую базу или вторую или даже получить «уок» и переместиться на следующую базу, это может привести к более крупному успеху.

С этой мыслью я объявила в феврале 2012 года о создании коалиции по защите климата и чистоты воздуха. Цель этой коалиции — снизить выбросы так называемых «сверхзагрязняющих веществ». К этим веществам относят метан, сажу и гидрофторуглероды (ГФУ). На их долю приходится более 30 % от общего уровня глобального потепления. Их источниками становятся, помимо прочего, отходы животноводства, твердые бытовые отходы на городских свалках, кондиционеры, горящие поля, костры, нефте— и газодобыча. Загрязняющие вещества также очень вредны для людей с респираторными заболеваниями. Однако эти парниковые газы рассеиваются в атмосфере быстрее, чем углекислый газ, что не может не радовать, поскольку, прилагая массированные усилия, чтобы снизить эмиссию этих газов, можно скорее достичь замедления темпов изменения климата. По данным одного исследования, «резкое сокращение выбросов более короткоживущих веществ-загрязнителей уже с 2015 года может компенсировать уровень глобального потепления до 50 % к 2050 году».

Это позволит миру использовать драгоценное время на развитие новых технологий и консолидацию политической воли, направленной на решение наиболее острых проблем эмиссии углерода. Я начала проводить переговоры о наших возможных действиях в этом направлении с правительствами-единомышленниками, особенно с руководством скандинавских стран. Мы решили сформировать государственно-частное партнерство, в которое вошли бы представители правительства, бизнеса, науки и благотворительных фондов. Для того чтобы инициировать работу новой коалиции по защите климата и чистоты воздуха, я провела в Госдепартаменте встречу с министрами по защите окружающей среды из Бангладеш, Канады, Мексики, Швеции, послом Ганы и руководителем американского Агентства по охране окружающей среды Лизой Джексон. Но состоянию на 2014 год в эту коалицию уже входят тридцать семь стран-партнеров и сорок четыре негосударственных партнера. Коалиция делает важные шаги в направлении сокращения выбросов метана от добычи нефти и газа, а также в направлении сокращения выбросов сажи от дизельного выхлопа и других источников. Возможно, решение проблемы утилизации бытовых отходов в городах различных стран — от Нигерии до Малайзии, снижение количества выбросов сажи от производства кирпича в таких странах, как Колумбия и Мексика, а также сокращение эмиссии метана в Бангладеш и Гане, не покажется такой уж большой заслугой, но подобные действия вносят реальный вклад в глобальные усилия по решению проблемы изменения климата.

Одним из моих сподвижников по этой деятельности был норвежский министр иностранных дел Йонас Гар Стёре. Он пригласил меня в Норвегию, чтобы я могла воочию увидеть последствия изменения климата на примере тающих ледников Арктики. В живописный норвежский город Тромсё, который находится за Северным полярным кругом, я прибыла в июне 2012 года. Летом температура там поднялась до сорока градусов, а солнце светило как днем почти всю ночь. Мы с Йонасом поднялись на борт арктического научно-исследовательского судна «Хельмер Хансен» и поплыли вдоль фьорда, чтобы посмотреть на тающий лед поближе. Воздух был таким чистым и свежим, мне просто не верилось, что такое бывает. Казалось, что вершины гор, все еще в основном покрытые снегом, выступают прямо из ледяной воды. Йонас с беспокойством указал мне на тающие ледники. Теперь из-за таяния льда часть поверхности Северного Ледовитого океана остается в летний период незамерзшей целыми неделями. По сути дела, ледники теперь тают почти повсеместно, в том числе в Альпах, Гималаях, Андах и Скалистых горах, а также на Аляске и в Африке.

Потепление климата на Аляске проявляется вдвое быстрее, чем на остальной части Соединенных Штатов. Там происходит эрозия почв, таяние вечной мерзлоты, подъем уровня воды, и все это уже вынуждает население некоторых общин переселяться от побережья в глубь страны.

В 2005 году мы вместе с сенатором Маккейном и еще двумя сенаторами-республиканцами, Линдси Грэмом и Сьюзен Коллинз, побывали в канадском населенном пункте Уайтхорс и в местечке Барроу на Аляске, которое считается самой северной точкой Соединенных Штатов. Мы встречались с учеными, местными руководителями и старейшинами местных племен. Мы хотели узнать у них о последствиях изменения климата. На пути туда, пролетая над обширными хвойными лесами полуострова Юкон, я видела огромные коричневые стволы поваленных мертвых елей. Деревья погибли из-за нашествия жуков-короедов, которые мигрировали к северу от своих привычных мест обитания вследствие повышения годовых температур, особенно в зимний период. Эти мертвые деревья стали источником лесных пожаров, которые, как рассказали нам канадцы, стали случаться все чаще. Мы и сами видели дым, который вздымался от пожара, полыхавшего неподалеку.

Практически все, с кем мне доводилось поговорить в ту поездку, были обеспокоены тем, что происходит. Старейшина племени рассказывал, что он поехал как-то на знакомое с детства озеро, где он рыбачил мальчишкой, и обнаружил, что оно пересохло. Я познакомилась с участниками гонок на собачьих упряжках, которые всю жизнь этим занимаются. Они сказали мне, что теперь им больше не приходится надевать рукавицы. В Барроу с ноября море раньше замерзало вплоть до Северного полюса. Теперь жители сказали нам, что вместо льда там ледяное сало, шуга. В Национальном парке Кенай-Фьордс рейнджеры показывали нам замеры таяния ледников. Здесь все изменилось к худшему. Раньше же ледник было видно даже из центра для посетителей, построенного именно там несколько десятилетий назад, чтобы демонстрировать потрясающий вид.

Семь лет спустя мне довелось увидеть в Норвегии еще более наглядные свидетельства неуклонного изменения климата. Мне понравился Йонас, я восхищалась его страстным стремлением защищать уникальную экосистему своей страны. К сожалению, это, пожалуй, и все, что Норвегия могла сделать в одиночку. Поэтому он с таким рвением занялся дипломатической подготовкой и организацией совместной встречи всех арктических держав. Наши общие действия мы обсуждали с ним на заседаниях Арктического совета, международной организации, которая взяла на себя ответственность за регламентирование процесса защиты этого региона. Его постоянная штаб-квартира находится в Тромсё. В состав Совета входят все основные заинтересованные стороны: США, Канада, Дания, Финляндия, Исландия, Норвегия, Россия и Швеция. Я, как и Йонас, с готовностью участвовала в деятельности Совета, а в 2011 году стала первым госсекретарем США, который присутствовал на одном из официальных заседаний Арктического совета, состоявшемся в отдаленном Нууке, столице Гренландии.

Одним из моих союзников, которая неустанно помогала мне обеспечивать большее активное участие Америки в работе Арктического совета, стала сенатор-республиканец от штата Аляска Лиза Мурковски. Она была вместе со мной и министром внутренних дел Кеном Салазаром в этой поездке. Я тогда подписала первое в истории имеющее юридическую силу международное соглашение между восемью арктическими государствами, в соответствии с которым впредь необходимо было проводить поисково-спасательные операции для судов, терпящих бедствие. Это было начало, и хотелось надеяться, что оно проложит путь для будущего сотрудничества по вопросам изменения климата, энергетики и безопасности.

Таяние льда открывает новые возможности для транспортировки и разведки нефти и газа в Арктике, а это означает начало соперничества за ресурсы и территориальные права. Некоторые энергетические запасы могут оказаться колоссальными. Президент России Владимир Путин обратил свои взоры на регион и отдал приказ армии вновь занять в Арктике целый ряд некогда оставленных советских военных баз. В 2007 году российская подводная лодка даже установила российский флаг на дне океана в районе Северного полюса. Шаги России означали перспективы начала гонки вооружений в регионе и «милитаризации» отношений в Арктике. Премьер-министр Канады Стивен Харпер заявил, что для «защиты национального суверенитета» в Арктике его страна нуждается в «наземных формированиях, военном флоте в арктических водах и надлежащей разведывательной деятельности». Китай также проявляет интерес к укреплению своего влияния в регионе. Эта страна остро нуждается в энергоносителях и с воодушевлением рассматривает перспективы открытия новых судоходных маршрутов, которые могут сократить время в пути и расстояние между портами Шанхай и Гонконг и рынками в Европе на тысячи миль. Китай уже направил несколько арктических научно-исследовательских экспедиций, построил собственный научно-исследовательский центр в Норвегии, увеличил инвестиции в странах Северной Европы, подписал торговое соглашение с Исландией и приобрел статус наблюдателя в Арктическом совете.

Мы с Йонасом пришли к выводу, что необходимо сделать все возможное, чтобы не допустить, чтобы эта новоявленная «золотая лихорадка» разрушила хрупкую экосистему Арктики и ускорила изменения климата. Рост экономической активности был неизбежен, и, при условии соблюдения правил и мер предосторожности, этот процесс можно проводить ответственно. Но если в регионе увеличится количество морских судов, будет проводиться интенсивное бурение скважин и будет повышено военное присутствие, это лишь увеличит экологический ущерб. Только вообразите себе, какими могут быть в Арктике последствия разлива нефти, как, например, это произошло в Мексиканском заливе в 2010 году. Если мы допустим, чтобы Арктика превратилась в подобие Дикого Запада, благополучие планеты и наша собственная безопасность окажутся под угрозой.

Я надеюсь, что и в будущем Арктический совет будет способен приходить к договоренностям о порядке использования арктических ресурсов и защиты экосистемы Арктики. Возможно, сейчас масштабы стоящих перед Советом задач не поражают воображение, но, по сути, это самые важные из всех долгосрочных проблем, стоящих перед человечеством.

* * *

Несмотря на настойчивый призыв к принятию действенных мер по предотвращению изменения климата, прозвучавший во второй инаугурационной речи президента Обамы, серьезного и полноценного ответа на него по-прежнему не поступило из-за противодействия глубоко укоренившейся политической оппозиции в стране. В результате экономического спада общий объем эмиссии парниковых газов, возможно, сократился, но мобилизовать политическую волю, чтобы проводить в жизнь более значимые перемены, стало также намного труднее. Во времена, когда экономика находится в кризисе, а население занято поисками работы, многие другие проблемы и заботы отходят на второй план. И вновь становится актуальной старая, ведущая в никуда дилемма: что предпочесть — стимулировать экономику либо заниматься защитой окружающей среды. Единственным исключением из этого печального правила стал быстрый переход от использования угля для выработки электроэнергии к газовому топливу. При сжигании природного газа выделяется вполовину меньше парниковых газов, чем при горении угля, поскольку предотвращается утечка метана из скважины. Правда, производство электроэнергии на газотурбинных электростанциях имеет и свои негативные с точки зрения экологии особенности. Чтобы в полной мере воспользоваться всеми преимуществами, которые предоставляет нам большой запас природного газа в нашей стране, руководство отдельных штатов и федеральное правительство должны будут обеспечить более эффективное регулирование, большую прозрачность и неукоснительное исполнение всех законодательных норм.

Жаль, что нам не удалось достичь большего в борьбе с изменением климата в течение первых четырех лет работы администрации Обамы. Поражение в конгрессе отбросило нас далеко назад, поскольку республиканское большинство, в отличие от консервативных партий в других странах, сделало отрицание климатических изменений и противодействие даже экономически выгодным способам борьбы с глобальным изменением климата центральным постулатом своей политической платформы. Но мы не можем позволить себе унывать из-за масштабов проблемы или упрямства оппозиции. Мы должны продолжать предпринимать практические шаги, которые дадут реальные результаты. Премьер-министр Эфиопии сказал мне на конференции в Копенгагене, что мир с надеждой смотрит на Соединенные Штаты, ожидая, что мы возглавим борьбу с изменениями климата. Я считаю, что это и ответственность, которую нам следует принять на себя, и возможность, которой мы должны воспользоваться. Ведь мы по-прежнему имеем самую крупную экономику в мире, а также стоим на втором месте в мире по объемам выбросов углекислого газа. Чем более серьезными станут последствия изменения климата, тем важнее для нас будет принять на себя роль лидера в борьбе с ними. Важнейшие инновации, которые помогут справиться с этой проблемой, будь то новые экологически чистые энергетические технологии, приемы связывания углерода или способы повышения энергоэффективности, — вероятнее всего, все это будет создано нашими учеными и научными лабораториями. А изменение способа производства и экономии энергии может, в свою очередь, внести большой вклад в нашу экономику.

Несмотря на свою жесткую позицию на международной арене, на национальном уровне лидеры Китая предпринимают важные шаги по развитию экологически чистых способов производства энергии и приступают к решению уже существующих экологических проблем в стране. За эти годы мы наблюдали, что давление снизу, со стороны китайского народа, по вопросам загрязнения окружающей среды, качества воздуха и чистой воды растет. В январе 2013 года в Пекине и более чем двух десятках других городов Китая в результате загрязнения значительно ухудшилось качество воздуха. В Пекине этот показатель был в двадцать пять раз выше, чем аналогичные показатели в любом городе США, которые считаются безопасными. Население называло это «аэроапокалипсис». Наше посольство в Пекине сыграло важную роль в предоставлении населению информации об уровне загрязнения, в том числе каждый час делая обновления этой информации в «Твиттере». Ситуация настолько обострилась, что китайское руководство признало загрязнение угрозой стабильности страны и само начало следить за этим и публиковать свои данные о качестве воздуха.

В июне 2013 года президент Обама и президент Си Цзиньпин подписали соглашение о совместной работе по запрету некоторых «сверхзагрязняющих веществ», гидрофторуглеродов, которые в основном попадают в атмосферу из кондиционирующих агрегатов. Это было первое соглашение между Соединенными Штатами и Китаем, которое непосредственно касалось конкретных действий по борьбе с изменением климата. Если эти меры окажутся успешными, это поможет убедить Китай, что согласованные действия по борьбе с изменением климата в общемировом масштабе относятся к числу долгосрочных интересов самого Китая. Взаимопонимание между Соединенными Штатами и Китаем будет иметь важное значение для глобального соглашения.

Следующей большой вехой международного сотрудничества в этом направлении станет встреча в Париже в 2015 году, когда процесс, который начался в Копенгагене (хочется надеяться), приведет к разработке новых имеющих юридическую силу соглашений по выбросам парниковых газов и смягчению последствий парникового эффекта, таких соглашений, которые будут распространяться на все страны мира. Достичь этой цели, как нам стало понятно, будет нелегко, но это действительно реальная возможность продвижения в этом процессе.

Будет ли Америка способна и здесь осуществить руководящую роль, зависит во многом от того, что мы сумеем сделать у себя в стране. Ни одно государство не станет послушно исполнять решения, принятые на международном уровне, лишь только потому, что мы велим ему так поступать. Но другие страны мира хотят видеть, что и мы предпринимаем существенные шаги у себя в стране, — и мы должны хотеть то же самое. Провал комплексного законопроекта по климату в сенате в 2009 году значительно осложнил нашу деятельность на переговорах в Копенгагене. Чтобы добиться успеха в Париже, мы должны быть в состоянии показать реальные результаты у себя в стране. План действий президента Обамы по борьбе с изменениями климата, объявленный в июне 2013 года, — это важный шаг в правильном направлении. И, несмотря на поражение этого законодательного проекта в конгрессе, президент продвигает важные исполнительные инициативы. С 2008 года мы практически удвоили производство энергии из экологически чистых возобновляемых источников (ветра, солнца и геотермальных источников); мы добились повышения эффективности использования топлива для транспортных средств; мы впервые начали проводить замеры количества выбросов парниковых газов крупнейшими источниками загрязнения на нашей территории. В 2012 году эмиссия углерода в США упала до самого низкого уровня за последние двадцать лет. Но сделать нужно намного больше. Будет непросто сформировать широкий национальный консенсус относительно неотложности проблемы изменения климата и необходимости смелых и всесторонних действий для решения этой проблемы, но этого нужно достичь.

Важнее всего — услышать и осознать, что думают по этому поводу многие люди, чью жизнь и получение средств к существованию больше всего ставит под угрозу изменения климата: старейшины племен на Аляске, которые вынуждены наблюдать, как пересыхают места, где обычно они ловили рыбу, как разрушается земля возле их деревни; руководители островных государств, которые пытаются поднять тревогу, прежде чем дома их народов навсегда окажутся под водой; военные стратеги и аналитики, которые просчитывают будущие военные конфликты и кризисы, вызванные изменением климата; все те семьи, предприятия и общины, которые уже пострадали от натиска стихии. На конференции в Копенгагене в 2009 году самым веским доводом в пользу необходимости действенных мер стало заявление руководителей малых островных наций, перед которыми с неотвратимостью встала реальная угроза потерять свои земли в связи с повышением уровня Мирового океана.

— Если дела и дальше будут идти как обычно, — сказал один из них, — мы не будем жить, мы умрем. Нашей страны просто не будет больше существовать.

Глава 22

Рабочие места и энергоносители: равные условия

Алжир — это непростая страна, взаимоотношения с которой вынуждают Соединенные Штаты выстраивать свои интересы и ценности более сбалансированно. Она стала нашим важным союзником в борьбе против «Аль-каиды», являлась потенциальным стабилизирующим фактором в Северной Африке по мере того, как Ливия и Мали скатывались к полному хаосу. Но в самом Алжире плохо обстоят дела с соблюдением прав человека, а экономика имеет достаточно закрытый характер.

Соединенные Штаты стремились содействовать улучшению ситуации с правами человека и становлению более открытой экономики в Алжире — как в связи с необходимостью продолжать сотрудничество в сфере безопасности, так и потому, что именно так и следует поступать. Когда правительство Алжира решило допустить иностранные компании до участия в тендере на строительство электростанций для модернизации энергетического сектора экономики Алжира, я увидела в этом перспективу укрепления благосостояния Алжира и благоприятную возможность для американского бизнеса. В борьбу за контракт стоимостью два с половиной миллиарда долларов вступила компания «Дженерал электрик». Слишком часто приходится видеть, что американские корпорации не рискуют выходить на новые или сложные рынки, в то время как азиатские и европейские компании получают там контракты и прибыли. Особенно трудно конкурировать с предприятиями, которые находятся в государственной собственности или под государственным контролем, потому что они играют по своим правилам, имея неограниченные ресурсы и беззастенчиво преступая международные нормы по борьбе с взяточничеством и коррупцией. В то время как на внутреннем рынке США наблюдался по-прежнему слишком медленный рост, а уровень безработицы был все еще не слишком высок, мы не могли себе позволить не воспользоваться такими хорошими возможностями или мириться с недобросовестной конкуренцией. Таким образом, решение компании «Дженерал электрик» участвовать в тендере в Алжире являлось смелым шагом флагмана американской промышленности, который в перспективе мог принести экономические выгоды на внутреннем рынке и стратегические преимущества в Северной Африке.

В октябре 2012 года я в очередной раз приехала в Алжир, чтобы призвать правительство этой страны продолжить политические реформы и расширить сотрудничество в Мали в сфере обеспечения безопасности, а также рассмотреть заявку «Дженерал электрик». Президент Абдель Азиз Бутефлика встретил меня на красной ковровой дорожке у дворца Мурадия, просторной белой виллы с арками в мавританском стиле. Позади него рядами выстроилась алжирская кавалерия в своих традиционных красных кителях и зеленых рейтузах, замерев по стойке «смирно». Затем семидесятипятилетний Бутефлика провел меня мимо почетного караула во дворец, где мы с ним в течение трех часов обсуждали широкий круг вопросов, от последствий изменения климата до исходящей от «Аль-каиды» угрозы. Я также поинтересовалась у него о заявке «Дженерал электрик» и покидала Алжир с надеждой, что компании будет предоставлена возможность участвовать в тендере на равных и иметь равные шансы получить этот контракт.

Менее года спустя «Дженерал электрик» выиграла тендер и подписала контракт на участие в строительстве шести газотурбинных электростанций. Ожидается, что это позволит увеличить объем выработки электроэнергии в Алжире примерно на 70 %. В ближайшие несколько лет на заводах в Скенектади, штат Нью-Йорк, и Гринвилле, штат Южная Каролина, компания «Дженерал электрик» построит для этих электростанций гигантские генераторы и турбины, что позволит сохранить на производстве тысячи рабочих мест. Как сказал местный представитель профсоюзов в Скенектади в интервью газете «Таймс юнион»: «Это показывает всему миру, что мы по-прежнему являемся лидерами мирового машиностроения для нужд энергетической промышленности». А для меня это стало также подтверждением нашего интуитивного понимания, которым мы во многом руководствовались в нашей работе в Государственном департаменте в течение предыдущих четырех лет, что энергетика и «вуменомика», которые все больше приобретают основное значение для наших стратегических задач, должны также быть в основе американской дипломатии.

Став в 2009 году госсекретарем, я сосредоточила свое основное внимание на двух главных вопросах мировой экономики: можем ли мы поддерживать и создавать хорошие рабочие места у себя в стране и способствовать ускорению оздоровления нашей экономики за счет открытия новых рынков и наращивания экспорта? И можем ли мы допустить, чтобы Китай и другие страны с относительно закрытыми рынками продолжали переписывать правила мировой экономики, нанося несомненный ущерб интересам наших рабочих и наших компаний? Ответы на эти вопросы можно было найти одновременно с поиском непростых ответов на вопрос: будет ли Америка и дальше лидировать в мировой экономике — и сможем ли мы восстановить благосостояние нашего народа.

Обычно для государственных секретарей не были приоритетными вопросы торговли, энергетики, а также международной экономики. В конце концов, ведь у нас есть торговый представитель США и министры торговли, энергетики и финансов. Но мировой финансовый кризис сделал такое разделение нецелесообразным. Чем дальше, тем более отчетливо мы понимали, что экономическая мощь Америки и наше глобальное лидерство находятся в прямой зависимости друг от друга. Одно было тесно взаимосвязано с другим.

Я назвала наши усилия «экономической государственной дипломатией» и призвала наших дипломатов по всему миру руководствоваться в первую очередь именно этим принципом. США имеют дипломатических представителей в более чем 270 городах мира, и во многих из них есть также советники по экономическим вопросам. Мне хотелось, чтобы эти ресурсы были использованы для создания новых возможностей роста и всеобщего процветания. В течение следующих четырех лет мы боролись с протекционизмом и меркантильностью, отстаивали интересы американских компаний и американских рабочих и служащих, стремились привлечь больше прямых иностранных инвестиций в нашу страну, а также извлечь выгоду из энергетической революции, что способствовало восстановлению нашей экономики и изменению стратегической расстановки сил на международной арене.

* * *

Америка десятки лет трудилась над созданием такой мировой экономики, которая была бы свободной и честной, давала возможности открыто и прозрачно вести торговлю и инвестировать, имела бы четкие правила игры, которые отвечали бы интересам всех сторон.

Современная мировая система торговли не полностью соответствует этому стандарту. Ее подрывают не только барьеры, которые преграждают компаниям вход на рынки развивающихся стран и стран с развивающейся экономикой, но также особые интересы развитых стран, включая Соединенные Штаты. В равной степени несправедливо, чтобы другие страны препятствовали продвижению нашей продукции и услуг на свои рынки или требовали взятки (а то и незаконно пользовались нашей интеллектуальной собственностью в обмен на доступ на свой рынок) и чтобы наши патентные законы использовались для лишения бедных людей в странах с низким уровнем дохода возможности получить жизненно важные дженерики. (Работа «Фонда инициатив Билла Клинтона» по вопросам ВИЧ/СПИДа по снижению цен и увеличению объема поставок лекарств против СПИДа доказывает, что существуют способы сохранения жизни с одновременной защитой законных экономических интересов.) Для приведения торговли в соответствие с более справедливыми принципами, а также для того, чтобы сделать ее свободнее, развивающиеся страны должны приложить дополнительные усилия для повышения производительности, улучшения условий труда и защиты окружающей среды. Соединенные Штаты также должны сделать многое для обеспечения полноценных рабочих мест для тех, кто оказался их лишен в результате торгово-экономической деятельности.

В настоящее время Соединенные Штаты ведут переговоры о заключении всесторонних соглашений с одиннадцатью странами Азии и Северной и Южной Америки, а также с Европейским союзом. Мы должны быть нацелены на прекращение манипуляций с валютой, разрушения окружающей среды, на борьбу с низким уровнем условий труда в развивающихся странах, а также на гармонизацию нормативно-правовых актов с Евросоюзом. Нам следует воздерживаться от принятия таких решений, которых добиваются от нас в своих интересах деловые круги, в том числе и американские. Например, они хотели получить для себя или своих инвесторов право возбуждать иски против правительств иностранных государств, чтобы ослабить их законодательство в части экологии и здравоохранения, как уже пытается сделать компания «Филип Моррис» в Австралии. Соединенные Штаты должны выступать за равные отношения и справедливые правила игры, а не за особые преференции.

Более открытая система торговли, несмотря на все свои недостатки, за последние тридцать пять лет уже вывела из бедности больше людей, чем когда-либо в истории за примерно такое же время удавалось сделать кому-нибудь. Сократился дисбаланс в торговле между США и странами, с которыми у нас заключены соглашения (например, с Канадой и Мексикой), а также с теми, с кем таких соглашений не заключалось (например, с Китаем). Если добиться улучшения работы открытой системы торговли, это принесет больше пользы большему числу людей, чем государственный капитализм, нефтекапитализм, манипуляции с валютой и коррупционные сделки, вместе взятые.

Между тем я была полна решимости сделать все, что возможно, чтобы позволить американским предприятиям и работникам получить максимум уже существующих законных возможностей. Мы столкнулись с целым рядом сдерживающих факторов в странах, которые хотели бы создания принципиально иной системы.

Китай стал ведущим примером экономической модели, которая получила название «государственный капитализм». В соответствии с этой системой государственные или находящиеся на государственной дотации компании используют государственные средства для достижения доминирующего положения на рынках и продвижения стратегических интересов. Государственный капитализм, равно как и целый ряд новых форм протекционизма, включающего приемы установления искусственных барьеров для иностранных компаний, помимо таможенных правил (сюда входят, например, такие несправедливые правила, как дискриминация в отношении иностранных компаний и принудительная передача технологий), представляет собой растущую угрозу для американских компаний и снижает их способность конкурировать на ключевых рынках. Все эти меры идут вразрез с ценностями и принципами, которые мы многолетними усилиями внедряли в мировую экономику. Мы твердо убеждены, что необходима открытая, свободная, прозрачная и справедливая система с четкими правилами игры. От этого выиграют все.

Китай, используя новые формы протекционизма и государственного капитализма, являлся самым серьезным нарушителем этого порядка, но далеко не единственным. К 2011 году суверенные инвестиционные фонды, которые принадлежат и управляются правительствами, зачастую имеющие доходы от экспорта нефти и природного газа, стали контролировать примерно 12 % всех мировых инвестиций. Все чаще государственные и имеющие госдотации предприятия стали действовать не только на своих внутренних рынках, но также и на международных. Их деятельность нередко проводилась при отсутствии должной степени прозрачности и подотчетности акционерам и регламенту, иногда даже в обстановке полной секретности. Приходилось встречаться с гибридными компаниями, которые, маскируясь под коммерческие структуры, фактически были подконтрольны государству, как, например, российская компания «Газпром». Их деятельность имела стратегические последствия.

Как сенатор, я предупреждала, что Китай, который является членом ВТО, «необходимо убедить играть на мировом рынке по правилам». Меня очень беспокоил подход администрации Буша, которая предоставляла Китаю свободу действий в экономической сфере, что в результате приводило к тому, что китайская сторона вообще требовала полной и неограниченной свободы своих действий.

В 2004 году ко мне обратились руководители хорошо известной компании из штата Нью-Йорк «Корнинг глас». Они рассказали мне, с какими проблемами им пришлось столкнуться. Эти проблемы показывали, какие сложности стоят перед нами. Компания — производитель стекла «Корнинг глас» была основана в 1851 году в городе Корнинг, штат Нью-Йорк. Она изготавливала известное противоударное стекло, устойчивое к царапинам, которое используется для производства более чем тридцати трех крупных брендов смартфонов, планшетов и ноутбуков, в том числе айфонов компании «Эппл». Компания «Корнинг глас» также выпускает усовершенствованные жидкокристаллические дисплеи для компьютерных мониторов и телевизоров, оптоволокно и кабели для производства средств связи, сажевые фильтры для дизельных двигателей и широкий спектр других инновационных продуктов. Ежегодно эта компания вкладывала более 700 миллионов долларов в исследовательские работы. Технологии и продукция, разработанные компанией «Корнинг глас», были такого высокого уровня, что китайские конкуренты сочли, что для обеспечения успеха придется воспользоваться принципом неравных возможностей. Они обратились к своим друзьям в китайском правительстве с просьбой полностью запретить «Корнинг глас» выходить на китайский рынок или заломить абсурдно высокие тарифы на их оптоволоконную продукцию. Не гнушались они и беззастенчивыми попытками украсть интеллектуальную собственность компании.

Это было несправедливо, одновременно это представляло серьезную угрозу будущему компании, которая обеспечивает тысячи рабочих мест для жителей штата Нью-Йорк. В апреле 2004 года в своем офисе в сенате я провела беседу с послом КНР, а также направила резкое послание китайскому министру торговли. Я также делала все возможное, чтобы заручиться поддержкой администрации Буша по этому вопросу, однако мне не удалось добиться должного внимания к этой проблеме. Тогда я подняла вопрос о «Корнинг глас» непосредственно в разговоре с президентом Бушем во время торжественной церемонии открытия мемориальной президентской библиотеки и музея моего мужа в Литл-Роке, штат Арканзас.

— Эта крупная американская компания находится под угрозой, — сказала я ему. — Ваша администрация должна помочь мне в оказании им помощи.

Президент Буш согласился заняться этой проблемой и выполнил свое обещание. В декабре Китай резко снизил дискриминационные тарифы. Получив возможность вести конкуренцию на равных, бизнес компании «Корнинг глас» в Китае пошел весьма успешно.

С аналогичными проблемами сталкиваются и другие американские компании. В октябре 2009 года в Китае вступил в действие новый свод законов, касающихся почтовых отправлений, в соответствии с которыми компаниям услуг экспресс-доставки необходимо получать специальное внутреннее разрешение на осуществление своей деятельности в этой стране. Этот шаг был многими расценен как намерение китайского правительства расширить деятельность национальной службы экспресс-доставки, которую проводила подконтрольная государству компания «Чайна пост». При этом крупнейшие американские компании службы доставки «Федерал экспресс» и «Юнайтид парсел сервис» уже на протяжении многих лет занимались в Китае этим бизнесом. До 2009 года компания «Федерал экспресс» имела разрешение на деятельность в пятидесяти восьми пунктах в этой стране, а «Юнайтид парсел сервис» — в тридцати. Обе компании имели серьезные опасения, что правительство Китая выдаст им резко ограниченные лицензии. Послы США в Пекине, сначала Джон Хантсман, затем Гэри Локк (как бывший министр торговли США, Гэри понимал, насколько это важно), обсуждали эту проблему с китайским правительством, но безрезультатно. В конце концов Фред Смит, генеральный директор компании «Федерал экспресс», позвонил мне и попросил меня помочь в данном вопросе.

Разговор на эту тему я стала вести напрямую с Ван Цишанем, ответственным за экономику вице-премьером КНР, человеком, которого я хорошо знала и уважала. Эта же тема была вновь затронута в совместном письме, которое мы с министром торговли США Джоном Брайсоном направили ему. В результате наших усилий китайская сторона проинформировала компанию «Федерал экспресс», что ей наконец-то выдали лицензии, но с правом работы только в восьми городах Китая, а компании «Юнайтид парсел сервис» было выдано разрешение на работу всего в пяти китайских городах. Начало было положено, но то, чего удалось добиться, удовлетворительным результатом не назовешь. Я направила еще одно письмо вице-премьеру Цишаню. В итоге китайцы пообещали нам, что по завершении трехлетнего переходного периода они выдадут разрешения на работу и в остальных городах. Из нашего посольства пришла информация, что китайские официальные лица были удивлены настойчивостью руководства США по данному вопросу на таком высоком уровне. В то время, когда я работала над этой книгой, обе компании уже восстановили прежние позиции своего бизнеса в Китае. Китайцы сдержали свое обещание расширить спектр действия лицензий, но обе компании по-прежнему обеспокоены потенциалом для роста в будущем.

Я была готова продолжать борьбу за интересы отдельных американских компаний, но, учитывая размеры стоящей перед нами задачи, необходимо было мыслить более масштабно. Летом 2011 года я решила со всей очевидностью продемонстрировать, что Соединенные Штаты намерены отстаивать справедливую глобальную экономическую систему. Я направилась в Гонконг, где процветает капитализм предпринимательского типа. Его экономика все еще находится в зависимости от развивающейся экономики государственного регулирования Китая. Гонконг показался мне идеальным местом, где можно было бы провести дискуссию и привести доводы в пользу «ровного игрового поля» и единых всемирных экономических правил. Я впервые посетила этот город в 1980-х годах, когда сопровождала Билла, который поехал туда с торговой миссией с целью продвижения деловых и торговых связей со штатом Арканзас. Но в этот раз я пыталась заключить сделку покрупнее, чем продажа соевых бобов. Я продавала американскую модель свободного рынка для свободных людей. Она несколько потеряла свою привлекательность в глазах мировой общественности в период финансового кризиса. Все возрастающее число стран с интересом присматривалось к китайской модели государственного капитализма и деспотического руководства, которая продолжала свой впечатляющий экономический рост в национальном масштабе. В ходе выступления в отеле «Шангри-Ла» перед большим количеством лидеров делового мира со всего региона я привела свои аргументы.

— Мы должны начать с наиболее актуальной задачи, стоящей перед нами. Это перестройка наших экономик в результате воздействия глобального финансового кризиса, — сказала я. — Это означает проведение более сбалансированной политики для глобального экономического роста.

Развитые страны, такие как США, должны у себя в стране заниматься производством продукции и наращивать ее продажу за границу (чтобы создать рабочие места и начать восстановление экономики, что приведет к росту экономики во всем мире). А стремительно развивающимся странам Азии и другим странам, накопившим за это время большие денежные средства, необходимо будет нарастить масштабы закупок, одновременно укрепляя и обновляя свою финансовую и торговую политику для обеспечения более ровного экономического игрового поля и большей стабильности на глобальных рынках.

Я отметила, что признаю проблемы, с которыми сталкиваются развивающиеся страны. Им еще предстоит поднимать уровень жизни сотен миллионов людей, которые находятся сейчас за чертой бедности. Китай зачастую утверждает, что эта стоящая перед ним неотложная задача перевешивает любые обязательства действовать по устоявшимся международным правилам предпринимательства, труда и правозащитной практики. На это я возразила, что Китай и другие страны с развивающейся экономикой в значительной мере опираются на международную экономическую систему, которую помогли создать США. Это, в частности, относится к их членству во Всемирной торговой организации. Теперь они должны принять на себя свою долю ответственности за поддержание этой системы. Кроме того, и для развитых, и для развивающихся стран это фактически лучший способ обеспечить себе дальнейший экономический рост и процветание, равно как и возможность помочь еще большему количеству людей выбраться из нищеты и перейти в средний класс.

В конце концов, ведь и малайзийские производители не меньше, чем американские, хотели бы иметь неограниченный доступ на зарубежные рынки. И индийские компании желают справедливых условий для своих инвестиций за рубежом, так же как и мы. Китайские деятели культуры хотят защитить свои творения от пиратства. Любое общество, которое пытается развивать науку и технологию, нуждается в разработке механизмов по защите интеллектуальной собственности, потому что без этого инновации будут подвержены повышенному риску и принесут меньше дивидендов. И я однозначно отвергла идею о том, что может существовать один набор правил для основных промышленно развитых экономик, таких как США, а другой — для развивающихся рынков, таких как Китай.

— Значительная часть мировой торговли ведется с развивающимися странами, поэтому оставить их вне системы, работающей на основе правил, значило бы сделать систему неработоспособной, — заявила я. — И это в конечном счете нанесло бы ущерб всем.

К сожалению, значительная часть внимания в этот день была уделена не торговле, а драматическим событиям, которые происходили за тысячи километров отсюда, у нас в Вашингтоне, угрожая подорвать мои аргументы и пошатнуть уверенность мира в американском экономическом лидерстве.

В середине мая 2011 года правительство США достигло потолка государственного долга. У конгресса и президента в распоряжении было совсем немного времени, чтобы либо поднять его, либо подвергнуть Америку риску дефолта, что имело бы катастрофические последствия и для американской, и для мировой экономики. Несмотря на то что многое было поставлено на карту, у многих людей это просто не укладывалось в голове. Американцы в большинстве своем понимали это так, будто конгресс обсуждает, следует ли дать себе разрешение потратить немалые деньги и набрать новых долгов. Но все было совсем не так. На самом деле, на рассмотрении конгресса стоял вопрос, будет ли он голосовать за то, чтобы заплатить долги, уровень которых он уже взвинтил, утвердив в качестве законов ряд законопроектов о расходах. В подавляющем большинстве стран такой процедуры даже не требуется, поэтому людям во всем мире было так сложно понять, что же происходит.

Некоторые конгрессмены заявляли, что впервые в истории нам следует отказаться платить свои долги и допустить, чтобы в Америке произошел дефолт, несмотря на все последствия этого события для мировой экономики и для американского авторитета и лидерства. Иностранные лидеры всех континентов выражали серьезную озабоченность. Особенное беспокойство испытывал Китай, который вложил более триллиона долларов в американские государственные ценные бумаги. Находящееся в госсобственности КНР агентство «Синьхуа» выразило царившие настроения, написав: «Учитывая статус США как крупнейшей экономики мира и эмитента доминирующей международной резервной валюты, такая политическая конфронтация в Вашингтоне представляется опасно безответственной». Когда в 2013 году этот же сценарий разыгрался во второй раз, китайцы были даже более категоричны. Они заговорили о необходимости «де-американизации мира» и заявили, что настало время выбрать другую резервную валюту вместо доллара. Безусловно, Китай имел возможность привести это в исполнение, поскольку являлся одним из крупнейших кредиторов США.

Когда я приехала в Гонконг, кризис достиг апогея. В местной утренней англоязычной газете на следующий день появилась статья под заголовком «Долг США пытаются снизить путем телефонных переговоров на фоне продолжающегося противостояния партий в конгрессе». В Доме правительства Гонконга меня приветствовал главный министр гонконгской администрации Дональд Цанг со своей обычной улыбкой и при галстуке-бабочке. Но вопросы, которые он мне задавал, были о том, что беспокоило всех в Азии, да и во всем мире: «Что происходит в Вашингтоне? Можно ли по-прежнему доверять американской экономике?» Те же вопросы я услышала и на приеме, где мы встречались с лидерами делового мира перед тем, как мне выступить с речью.

И всем им я отвечала: «Конечно, да». Я сказала, что уверена в том, что все будет улажено. Я могла лишь надеяться в глубине души, что именно так и будет, и держать пальцы скрещенными.

Вся эта ситуация была напоминанием о том, насколько пристально весь мир наблюдает за тем, как мы принимаем решения по своим внутренним делам и насколько важную, решающую роль для нашего лидирующего положения в мире играет экономическая мощь и политическая решимость Америки. Никогда впредь не должно быть поставлено под сомнение полное доверие и уважение к Соединенным Штатам, а госсекретарь больше никогда не должен будет во всеуслышание заверять людей в других странах, что мы будем платить по своим долгам. И точка.

Но самое сложное было еще впереди. Я переехала через мост, соединяющий Гонконг и китайскую провинцию Шэньчжэнь, где я должна была встретиться с моим китайским коллегой, членом Государственного совета Дай Бинго. За нашим политическим кризисом китайцы следили со смешанным чувством недоумения, беспокойства и злорадства. Безусловно, они не хотели, чтобы случилось что-нибудь по-настоящему ужасное, потому что понимали, насколько взаимозависимыми стали наши экономики. Но чем более парализованными казались Соединенные Штаты, тем лучше будет выглядеть Китай в глазах всего мира. Китайцы могли бы тогда сказать потенциальным партнерам: «На американцев нельзя рассчитывать, а на нас — всегда можно». Дай Бинго, казалось, наслаждался рассуждениями о финансовых бедах США, а затруднения политического характера вообще комментировал каким-то саркастическим тоном. Меня это совершенно не устраивало. «Ближайшие шесть часов мы будем вести речь о внутренних проблемах Китая», — парировала я. По завершении встречи с Дай Бинго я была еще более убеждена, что Америке необходимо избегать подобных членовредительских действий в будущем и навести порядок в своем собственном доме.

Несмотря на то что драматические события в Вашингтоне еще не закончились, я использовала свое выступление в Гонконге, чтобы подчеркнуть, как важно следовать общепринятым экономическим правилам игры. Но нам нужно было делать больше, чем говорить. В 2012 году в своем ежегодном послании конгрессу «О положении в стране» президент Обама заявил: «Я не буду стоять в стороне, в то время как наши конкуренты не играют по правилам». Его администрация почти вдвое чаще, чем администрация Буша, возбуждала дела по обвинению в нарушениях торгового права в отношении Китая. Теперь создано специальное подразделение по контролю за торговой политикой, в полномочия которого будет входить преследование за недобросовестные действия в ведении торговых дел, которые наносят ущерб нашим интересам и функционированию свободных рынков. В случае недобросовестного финансирования экспорта со стороны иностранных государств Соединенные Штаты также будут оказывать соответствующую помощь национальным компаниям.

* * *

Многие хорошие рабочие места в Америке зависят от соблюдения правил игры на экономическом поле, чтобы игра шла на равных, а правила были ясными и справедливыми. В среднем каждый миллиард долларов нашего экспорта поддерживает от 5000 до 5400 рабочих мест, а эти рабочие места обеспечивают на 13–18 % налогов больше, чем не связанные с экспортом рабочие места. В 2010 году президент Обама поставил цель: за пять лет удвоить объем экспорта США. Администрация многое сделала, чтобы завершить подготовку и ратифицировать торговые соглашения с Южной Кореей, Колумбией и Панамой, переговоры о которых начались еще при администрации Буша. Кроме того, начаты новые торговые переговоры со многими странами тихоокеанского побережья, а также Евросоюза.

Я сделала продвижение нашего экспорта своей личной задачей. Во время своих поездок я часто занималась вопросами продвижения на данном рынке какой-либо американской компании или продукции, как, например, компании «Дженерал электрик» в Алжире. В октябре 2009 года я побывала в проектно-конструкторском центре компании «Боинг» в Москве, потому что в то время эта компания пыталась заключить с Россией контракт на новые самолеты. Продвигая контракт для «Боинга», я установила мировой золотой стандарт для такого рода сделок, и после моего отъезда наше посольство продолжило начатое мной дело. В 2010 году россияне согласились приобрести пятьдесят самолетов «Боинг-737» на сумму почти 4 миллиарда долларов, что означало тысячи рабочих мест в США. Наши усилия были направлены не только на обеспечение интересов крупных компаний, таких как «Боинг» или «Дженерал электрик». Мы также отстаивали интересы малого и среднего бизнеса любого региона нашей страны, бизнеса, который стремился выйти на мировые рынки.

Мы также проявляли творческую инициативу, например организуя телефонные и видеоконференции с американскими предприятиями, стремившимися прорваться на новые рынки. Речь идет о «прямых линиях», которые проводили наши послы. Так, посол США в Испании провел телефонную конференцию с тридцатью компаниями, во время этой связи обсуждались вопросы защиты прав на интеллектуальную собственность. А наш посол в Чили провел подобную конференцию на тему о потенциальных возобновляемых источниках энергии в этой стране.

Госдепартамент совместно с министерством торговли, а также государственными и местными официальными представителями создал программу под названием «Выбери США», идею которой президент Обама выдвинул в июне 2011 года, чтобы привлечь больше прямых иностранных инвестиций в нашу страну. Эта инициатива уже обеспечила Америке более 5 миллионов рабочих мест, из них 2 миллиона работников заняты на производстве. Первые результаты были весьма обнадеживающими. В октябре 2013 года президент Обама подчеркнул, что создано 220 новых рабочих мест в австрийской компании по производству автозапчастей на заводе в Картерсвилле, штат Джорджия, а от канадской машиностроительной компании «Бомбардье» было получено 600 миллионов долларов инвестиций для предприятия в городе Уичито, штат Канзас.

Одним из не очень приметных, но довольно эффективных инструментов в этой деятельности стала дипломатия в отношении авиаперевозок. В течение четырех лет, когда я находилась на должности госсекретаря, наши специалисты заключили пятнадцать соглашений об открытом воздушном пространстве («открытое небо»). Таким образом, общее количество таких соглашений перевалило за сто. В соответствии с этими соглашениями авиаперевозчики США освоили новые маршруты. По независимым оценкам, прямое сообщение между Мемфисом и Амстердамом приносит экономике штата Теннесси 120 миллионов долларов в год и обеспечивает более 2200 рабочих мест. А когда американские авиакомпании начали совершать прямые рейсы в Мадрид, это составило 100 миллионов долларов прибыли, ежегодно поступающей в бюджет международного аэропорта «Даллас/Форт Уэрт».

С 2009 года экспорт американских товаров увеличился на 50 процентов, что означает, что этот показатель вырос в четыре раза больше, чем в целом экономический рост. Продажи за рубежом в сумме добавили в наш общий объем производства около 700 миллиардов долларов, что составило треть от объема экономического роста. Это позволило обеспечить приблизительно 1,6 миллиона рабочих мест в частном секторе. Хотя миллионы американцев по-прежнему остаются без работы, это очень весомые результаты.

Мы приложили немало сил, чтобы добиться снижения экономических барьеров для выхода американских компаний на мировой рынок. То же самое можно сказать и в отношении повышения уровня стандартов на иностранных рынках по многим ключевым направлениям, таким как, например, трудовое законодательство, охрана окружающей среды, деятельность государственных предприятий, интеллектуальная собственность. В Соединенных Штатах деятельность компаний уже соответствовала этим стандартам, но во многих других странах мира пока еще нет. Нам нужно было добиться равных условий игры для своих компаний, одновременно повышая качество жизни множества людей во всем мире. Слишком часто приходилось нам наблюдать, как компании закрывали свои предприятия и покидали Соединенные Штаты, поскольку им было выгоднее заниматься бизнесом за рубежом. Там им не приходилось платить рабочим необходимый прожиточный минимум или соблюдать американские правила, касающиеся загрязнения окружающей среды. Использование дипломатии и проведение торговых переговоров по повышению стандартов за рубежом могло помочь изменить эту практику.

Меня особенно волновало улучшение условий труда в различных странах мира. За эти годы я познакомилась с рабочими, среди которых было много женщин и даже детей, которые трудились в нечеловеческих условиях. К самым душераздирающим примерам относились жертвы торговли людьми и принудительного труда, что представляет собой современную форму рабства.

Как-то в июле 2012 года я встречалась в городке Сиемреап, Камбоджа, с несколькими женщинами-мигрантами и активистками, а также с представителем местной организации под названием «Центр солидарности», которая частично существует за счет средств, выделяемых Американской федерацией труда — Конгрессом производственных профсоюзов — на улучшение трудового законодательства в различных странах мира. Камбоджийские женщины рассказали мне о многих проблемах, с которыми они столкнулись. Очень многие работодатели используют различные формы принуждения, чтобы заставить рабочих оставаться на работе долгие часы, иногда в небезопасных условиях. Многие дети по-прежнему вынуждены обрабатывать поля, заниматься кустарным изготовлением кирпичей или попрошайничать на улице. Детей из сельских поселений вывозят в города для сексуальной эксплуатации, часто этим занимаются иностранные мужчины, которые могут заплатить тысячи долларов за невинную девушку или принять участие в других формах детского секс-туризма. Очень многие сотрудники полиции на всех уровнях слишком плохо подготовлены (если вообще имеют какую-либо подготовку) для того, чтобы решить эти проблемы или защищать пострадавших от этого насилия, а слишком многие государственные чиновники не замечают этой проблемы или, что еще хуже, получают прибыль от торговли людьми.

Приехав в Сиемреап в 2010 году, я побывала в приюте и центре реабилитации для жертв торговли людьми, которым руководила отважная женщина Сомали Мам. Маленькой девочкой ее продали в бордель, где многократно насиловали и избивали, пока, наконец, ей не удалось вырваться. В 1996 году она организовала движение по освобождению других девочек и оказанию им поддержки, чтобы они смогли перестроить свою жизнь, как это сделала она. К 2010 году ее организация, которая частично финансируется Государственным департаментом США, руководила тремя приютами в различных точках Камбоджи. В этих приютах пережившие насилие девочки получали безопасность и заботу, реабилитацию и профессиональную подготовку, чтобы вновь влиться в общество.

Девушки, которых я повстречала там, были еще так молоды, а уже испытали такое страшное насилие. Но я увидела, что любовь и воспитание приносили свои плоды, и в глазах этих девушек вновь зажигался интерес к жизни. Некоторые из них охотно водили меня по району, а другие, позастенчивее, лишь осторожно наблюдали за всей этой суетой вокруг меня.

Торговля людьми происходит не только в Камбодже или Юго-Восточной Азии. Около 30 миллионов человек по всему миру находятся в той или иной форме современного рабства, принудительно занимаясь проституцией или против воли работая на полях, фабриках или рыболовецких судах. И Соединенные Штаты не застрахованы от этого вида преступности. В 2010 году на Гавайях шести «агентам по найму» были предъявлены обвинения в торговле людьми. Это было крупнейшее подобное дело в истории США. Они принуждали четыреста таиландцев работать на ферме, конфисковав их паспорта, а в случае жалоб угрожали им депортацией.

Исполняя обязанности госсекретаря, я поручила Луису де Баке, заслуженному бывшему федеральному прокурору, координировать вопросы борьбы с торговлей людьми на международном уровне и предоставлять доклады об исполнении законов, направленных против торговли людьми, в 177 странах мира. Я также попросила Луиса повнимательнее рассмотреть положение дел у нас в стране в этом отношении, чего Госдепартамент раньше никогда не делал. Я полагала, что важно поддерживать и у себя те же высокие стандарты, которые мы устанавливаем для других. В соответствии с положениями международного законодательства, на основании выводов этих докладов можно было накладывать санкции на те страны, которые не достигли успехов в борьбе с торговлей людьми. Таким образом, это стало мощным дипломатическим инструментом стимулирования конкретных действий.

Меня беспокоила не только торговля людьми, меня также заботило то, что недобросовестные работодатели могли практически совершать правонарушения при поддержке и покровительстве властей, эксплуатируя труд своих работников, как взрослых, так и детей. Поэтому я твердо поддерживала право работников на организацию профсоюзов. После многолетней борьбы рабочих в Америке были созданы достаточно сильные профсоюзы, которые способны защитить их права и обеспечить соблюдение таких достижений, как восьмичасовой рабочий день и минимальный уровень заработной платы. Эти успехи рабочих помогли создать и поддержать американский средний класс.

Во многих странах мира профсоюзы по-прежнему находятся в ущемленном положении, а рабочие почти бесправны. Такая ситуация неблагоприятна как для них самих, так и для американских рабочих, поскольку это порождает недобросовестную конкуренцию, что, в свою очередь, приводит к снижению заработной платы. Вопреки представлениям правительств некоторых стран, а также работодателей, исследования показывают, что соблюдение прав трудящихся приводит к положительным долгосрочным экономическим результатам, в том числе к повышению уровня прямых иностранных инвестиций. Если все больше и больше работников будут интегрированы в официальную экономику и получать справедливую защиту своих интересов, это будет иметь позитивные последствия для общества: сократит неравенство, увеличит мобильность, будут получены налоги. Страны и общества станут сильнее и смогут лучше оправдывать надежды и чаяния своих народов. Но и обратное тоже верно: если права трудящихся не соблюдаются, это дорого обходится обществу: неуклонно снижаются производительность труда, внедрение инноваций и рост производства. Это подрывает принцип верховенства закона и сеет нестабильность. И для нас самих это имеет свои негативные последствия, поскольку, если иностранные трудящиеся слишком бедны, они не в состоянии приобретать американские товары.

Об этом я, в частности, говорила в своей речи в Сорбонне в Париже еще в 1999 году. Тема моего выступления называлась «Глобализация в следующем тысячелетии». Приведет ли повышение экономической взаимозависимости к повышению роста экономики, стабильности и внедрению инноваций для народов мира? Или это станет «гонкой на выживание» и скатыванием на самое основание экономической пирамиды для миллиардов людей? Поможет ли это расширить возможности для всех граждан или обогатит только тех из нас, кому уже посчастливилось получить необходимые навыки, чтобы свободно ориентироваться в обстановке в информационную эпоху? Я заявила, что настало время покончить с «бесконтрольными худшими последствиями глобализации капитализма» и «вернуть мировой экономике человеческое лицо, позволив рабочим повсеместно обеспечить заинтересованность в успехе, дать им возможность пожинать плоды своей экономической деятельности», одновременно создав «систему социальной защиты для тех, кто оказался в наиболее уязвимом положении». Спустя десятилетие актуальность этих проблем лишь возросла.

В Госдепартаменте США уже давно существует бюро, в задачи которого входит контроль за соблюдением демократии, прав человека, а также исполнением положений трудового законодательства⁷⁹, хотя именно этому порой не уделяется должного внимания. Я хотела изменить такое положение дел. Заняться этим я поручила своему сотруднику, помощнику госсекретаря Майклу Познеру, правозащитнику, который в 1990-х годах помог создать Ассоциацию справедливого труда. Майк руководил деятельностью Соединенных Штатов по активизации господдержки программ обучения и семинаров по стандартам международной организации труда для профсоюзных активистов, работодателей и государственных чиновников. Мы финансировали академический обмен, чтобы ученые-специалисты в сфере охраны труда со всего мира могли учиться друг у друга, оказывали помощь полиции и прокуратуре пресекать торговлю людьми и принудительный труд. Кроме того, были организованы новые переговоры между министерствами охраны труда различных стран. С такими ключевыми странами, как Вьетнам и Китай, были подписаны соглашения об оказании технической помощи по ряду вопросов охраны труда, начиная с проблем техники безопасности и кончая вопросами социального обеспечения.

Во время встречи с общественностью в Дакке, Бангладеш, в мае 2012 года одна активистка охраны труда задала мне вопрос: что жители Бангладеш могли сделать для улучшения соблюдения прав трудящихся и условий их труда, особенно в легкой промышленности, которая в их стране находилась на подъеме?

— Нам приходится сталкиваться со всевозможными препонами со стороны полиции, хамством, рэкетом, ложными исками и судебными преследованиями, — сказала она. — А один из наших лидеров, Аминул Ислам, был зверски убит.

Этот вопрос я особо затронула в беседе с представителями правительства Бангладеш. Я была твердо уверена, что расследование дела убитого профсоюзного лидера является подлинной проверкой системы правосудия и верховенства закона в стране. Отвечая на этот вопрос, я обратилась к более широкому аспекту проблемы соблюдения трудового права в странах с развивающейся экономикой:

— Существуют мощные силы, которые выступают против организаций трудящихся. Это существует и у нас в стране. Мы как будто возвращаемся в XIX и начало XX века, когда профсоюзы только-только приступали к своей работе. Тогда было много мошенников, бандитов, происходили убийства, беспорядки, условия были ужасные. В начале XX века у нас были приняты законы, запрещающие детский труд, многочасовой рабочий день, но это потребовало времени. Нужно было время, чтобы развить чувство политической воли для решения этих вопросов. Вы находитесь на начальном этапе борьбы, но это борьба очень важна… Вы делаете очень важное дело. Не теряйте присутствия духа и не позволяйте себя запугать. Вы заслуживаете того, чтобы ваше правительство и ваше общество оказывали вам поддержку.

Затем я рассказала, что мы делаем сейчас для того, чтобы защищать права трудящихся во всем мире:

— От Колумбии до Камбоджи мы объясняли владельцам производственных предприятий и других компаний, как можно получать по-прежнему очень хорошую прибыль, соблюдая при этом права своих работников… Это неотъемлемая часть процесса становления среднего класса страны. Работники заслуживают того, чтобы их труд уважали и справедливо оплачивали. Владельцы предприятий заслуживают того, чтобы получать продукцию, за производство которой они платят деньги, — свою зарплату за честный труд. Таким образом, существуют способы удовлетворить интересы и работников, и собственников, они нам известны, и мы готовы продолжать совместно с вами пытаться воплощать их в жизнь.

* * *

Энергетика — это еще одна сфера, где наиболее действенно сходятся экономика и геополитика. Лидирующая роль США в этой сфере наиболее необходима. Многие международные проблемы, которыми мне приходилось заниматься в течение четырех лет, напрямую или косвенно возникают из ненасытной потребности мира в энергетических ресурсах и изменчивой картины расположения постоянно возникающих новых источников энергии. Обратите внимание, как часто энергетика играет ту или иную роль в событиях, о которых идет речь в этой книге: жестокие разногласия из-за нефти между Суданом и Южным Суданом, взаимные претензии стран в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях, связанные не только с проблемой морских торговых путей, но и с подконтрольностью энергетических ресурсов на морском дне, огромные усилия по введению санкций на экспорт нефти Ираном и, конечно же, международные усилия по сокращению выбросов парниковых газов и решению проблем изменения климата.

Энергетические проблемы всегда были важным фактором в международных делах, но в последние годы ряд событий придал им новое значение. Рост экономики Китая, Индии и ряда других развивающихся рынков породил огромный новый спрос на энергоносители. Технологические инновации привели к открытию ранее недоступных источников нефти и природного газа и сделали рентабельным использование возобновляемых источников, таких как энергия ветра и солнечная энергия. Это способствовало появлению на энергетическом рынке новых игроков, которые смогли конкурировать с традиционными государствами — экспортерами углеводородов, к которым относятся в том числе Россия и Саудовская Аравия. Актуальность борьбы с изменением климата стимулировала потребность развивать экологически чистые в сравнении с ископаемыми видами топлива альтернативные источники энергии, а также повышать эффективность производства и использования энергии.

Борьба за новые энергетические ресурсы может привести к еще большей мировой конфронтации, а может способствовать сотрудничеству во всем мире. Я полагала, что Соединенные Штаты, применяя правильную стратегию и способы ее воплощения, смогут предостеречь мир от конфронтации и содействовать сотрудничеству. Для более эффективной деятельности в этом направлении я создала в Государственном департаменте бюро, которое должно было на дипломатическом уровне решать вопросы энергетики. Это бюро возглавил по моей просьбе посол Карлос Паскуаль. Он и его коллеги работали в тесном сотрудничестве с министерством энергетики, в котором был накоплен бесценный технический опыт, но не хватало глобальности охвата существовавших проблем. Бóльшая часть усилий нашей дипломатии в сфере энергетики была сосредоточена на решении пяти основных проблем.

Во-первых, мы стремились содействовать разрешению разногласий между странами, которые либо претендовали на одни и те же ресурсы, либо вынуждены были сотрудничать в их использовании. Чтобы было понятно, о чем идет речь, напомню, что Южный Судан имеет обширные запасы нефти, в то время как его северный сосед, Судан, ими не располагает, однако у него есть нефтеперерабатывающие заводы и флот нефтеналивных судов, которых нет у Южного Судана. Это означает, что обе этих страны, несмотря на свою нынешнюю вражду, должны сотрудничать.

Во-вторых, мы направили свои усилия на то, чтобы не допустить использования энергетических ресурсов какой-либо страной для достижения превосходства над другой или ее запугивания. Наглядным примером такой стратегии служит поведение России, которая оказывает давление на Украину и другие европейские страны, шантажируя их повышением цен на природный газ и сокращением его поставок.

В-третьих, мы привели в исполнение санкции против нефтяной промышленности Ирана и, оказав воздействие на своих мировых партнеров, добились значительного сокращения ими импорта иранской сырой нефти. Вместо этого нам удалось ввести в оборот новые источники сырья, расположенные в других странах.

В-четвертых, мы пропагандировали использование экологически чистых источников энергии, таких как солнечная, ветровая, гидро— и геотермальная энергия, а также применение газотурбинных электростанций (которые далеко не идеальны, но являются более экологически чистыми производителями энергии, чем тепловые электростанции, работающие на угле). Все это может помочь нам замедлить воздействие последствий изменения климата.

В-пятых, наши усилия были направлены на предотвращение или смягчение воздействия так называемого «проклятия ресурсов», добиваясь прозрачности и подотчетности в добывающих отраслях. Кроме того, мы воздействовали на правительства стран-партнеров, стремясь убедить их ответственно относиться к доходам от использования энергетических ресурсов, а также пресекать коррупцию. Больше всех от упомянутого «проклятия ресурсов» пострадала Нигерия. Когда я побывала там в 2009 и 2012 годах, я подчеркивала настоятельную необходимость для нигерийцев вести борьбу с коррупцией и инвестировать доходы от энергетики в повышение жизненного уровня миллионов людей, а не на накопление состояний отдельными людьми. Нигерия могла бы стать страной — участницей «Большой двадцатки» и иметь возможность влиять на решение мировых вопросов, если бы ей удалось преодолеть эту проблему.

Пока мы настойчиво вели за рубежом указанную работу, в Америке происходили захватывающие события. Инновационные решения, которые создавались в США, выступали в авангарде развития технологий, открывая новые источники энергии, будь то труднодоступные запасы нефти и газа или передовые возобновляемые источники энергии. По сообщениям, в 2013 году Соединенные Штаты обошли и Саудовскую Аравию, и Россию по добыче нефти и газа, став мировым лидером в этом направлении. А выработка электроэнергии с помощью энергии ветра и от солнечных батарей в 2009–2013 годах в США возросла более чем в два раза.

В результате быстрого роста национальной энергетики, особенно добычи природного газа, появились значительные экономические и стратегические возможности для нашей страны.

Расширение производства электроэнергии повсеместно (от нефтяных вышек в Северной Дакоте до заводов по производству ветровых турбин в Южной Каролине) привело к созданию десятков тысяч новых рабочих мест. Дешевый и имеющийся в изобилии природный газ помогал снизить расходы на энергоемких производствах и давал Соединенным Штатам серьезное конкурентное преимущество по сравнению с Японией или Европой, где цены на энергоносители по-прежнему были гораздо выше. Исследователи предполагают, что впоследствии наша национальная энергетическая революция может привести к созданию до 1,7 миллиона постоянных рабочих мест к 2020 году и добавить от 2 до 4 % к годовому валовому внутреннему продукту. Переход на природный газ также помогает снизить выбросы углерода, потому что использование газа делает процесс получения электроэнергии более экологически чистым, чем использование угля. Увеличение внутреннего производства снижает нашу зависимость от иностранной нефти, ослабляя таким образом основную стратегическую нагрузку экономики, а также освобождая ресурсы в других странах для оказания помощи нашим европейским союзникам, которые стремятся уменьшить свою зависимость от России.

Новые способы добычи нефти и газа и их воздействия на состояние воды, почвы и воздуха в местности, где происходит добыча, вызывают законную озабоченность в связи с проблемами изменения климата. Особую тревогу вызывают утечки метана при производстве и транспортировке природного газа. Поэтому очень важно установить продуманные правила ведения такой деятельности и следить за их исполнением, в том числе не проводить бурение скважин, если риски слишком высоки.

Если подходить к этому вопросу ответственно и проводить правильные инвестиции в инфраструктуру, технологии и охрану окружающей среды, Америка может стать экологически чистой энергетической сверхдержавой XXI века. Это подразумевает создание благоприятной среды для частного сектора инноваций и принятия рисков, с адресными налоговыми льготами, готовность проводить исследования и разработки, а также проведение такой политики, которая оказывает стимулирующее воздействие, а не подрывает процесс перехода на экологически чистые, возобновляемые источники энергии. Это, в свою очередь, означает необходимость вложения средств в инфраструктуру будущего, в том числе в электростанции следующего поколения, производство электроэнергии на которых будет происходить с меньшим ущербом для окружающей среды, в «умные» электросети, которые будут более эффективно осуществлять поставку электроэнергии пользователям, а также в строительство более экологичных зданий, где применение электроэнергии будет также более эффективным. Китай и другие страны уже активно продвигаются вперед в этом направлении, делая большие ставки на возобновляемые источники энергии. Мы не можем позволить себе уступить лидерство в этой области, тем более что американские инновации являются ключом к следующему поколению достижений и у нас есть практически безграничные возможности использовать их у себя в стране и на нашем полушарии в целом. Если нам удастся перекинуть мост к экономике с экологически чистой энергетикой, это поможет нам успешнее восстанавливать нашу экономику, вести борьбу с изменением климата и повысить свой стратегический статус в мире.

* * *

Занимаясь решением некоторых из упомянутых крупных проблем в области энергетики и экономики в мировом масштабе, легко упустить из виду, как сильно они влияют на повседневную жизнь отдельных людей во всем мире. Одним из примеров, который действительно заставил меня понять это, была проблема кухонных плит, которая при всей своей видимой простоте далеко не так безобидна, как принято думать. Она сочетает в себе такие аспекты, как использование энергии, охрана окружающей среды, экономичность и общественное здравоохранение на местном уровне. Она также показывает, что творческий, соответствующий уровню нового, XXI века подход к международному сотрудничеству и дипломатии может самым неожиданным образом решить определенные проблемы и улучшить нашу жизнь.

Если вам когда-либо доводилось разводить костер или готовить что-либо на открытом воздухе, то вам, вероятно, известно, что бывает, когда направление ветра меняется. Вместо воздуха вы вдыхаете черный дым, а на глаза наворачиваются слезы. А теперь представьте себе, каково испытывать все это не время от времени, отдыхая на природе, а каждый день прямо у себя дома. Но 3 миллиарда людей в мире именно так и живут. Они ежедневно находятся в таких условиях, собираясь у своих очагов или старых, маломощных печей на маленьких, плохо проветриваемых кухнях своих домишек. Женщины часами простаивают у этих очагов, а их дети в это время зачастую привязаны у них за спиной. А еще им нужно собрать дрова для растопки — на это уходит еще немало времени. Народы разных континентов готовят на таких очагах разную пищу, но воздух, которым они при этом дышат, везде одинаков: ядовитая смесь химических веществ, выделяющихся при сжигании древесины или другого твердого топлива, до двухсот раз превышая уровень, который признан Агентством по охране окружающей среды безопасным для человека. Пока женщины заняты приготовлением пищи, дым заполняет их легкие. И сами женщины, и их дети подвергаются отравляющему воздействию токсинов. Сажа, метан и другие «сверхзагрязнители», которые содержатся в этом дыме, также способствуют изменению климата.

Результаты такого ежедневного воздействия разрушительны. Всемирная организация здравоохранения в марте 2014 года обнародовала данные, показывающие, что в 2012 году в результате бытового загрязнения воздуха преждевременно умерло 4,3 миллиона человек, что более чем в два раза выше уровня смертности от малярии и туберкулеза, вместе взятых. Таким образом, этот грязный дым становится основным фактором риска для здоровья в развивающихся странах. И пусть люди готовили на кострах или примитивных печках всю историю человечества, теперь нам стало известно, что это медленно убивает миллионы людей.

Я попросила Криса Болдерстона, своего специального представителя по вопросам глобального партнерства, возглавить нашу деятельность, направленную на решение этой недооцениваемой, но очень серьезной проблемы, которая вызывает глубокую озабоченность своими последствиями. В сентябре 2010 года на ежегодной встрече фонда «Всемирная инициатива Билла Клинтона» я объявила о создании организации «Глобальный альянс за экологически чистые кухонные плиты», которая состоит из девятнадцати партнеров-организаторов от правительств, деловых кругов, международных организаций, академических кругов и различных благотворительных фондов. «Альянс» решил использовать рыночный подход, чтобы убедить компании применять экологически чистые, эффективные и доступные модели плит и печей, а также экологически чистые виды топлива. Мы поставили перед собой амбициозную цель: чтобы к 2020 году в 100 миллионах домов готовили на новых экологически чистых плитах и видах топлива. Мы понимали, что это будет непросто во всех отношениях. Необходимо не только решить чисто техническую проблему создания дешевых, безопасных, экологически чистых и надежных моделей плит, нужно еще решить проблему доставки этих плит по всему миру и, кроме того, социальную задачу убедить потребителей согласиться использовать их. Но мы надеялись, что технологические прорывы и растущее участие частного сектора позволят нам добиться успеха. От имени правительства США я объявила о внесении 50 миллионов долларов в дар этой организации на первоначальные этапы работы.

Меня очень обрадовало, как быстро и с каким успехом стало продвигаться это начинание во всем мире. В 2012 году было распределено более 8 миллионов экологических кухонных плит, что более чем вдвое превысило этот показатель 2011 года и превышает запланированный уровень, который приближает нас к целевому количеству 100 миллионов штук. К концу 2013 года в «Альянс» входило уже более восьмисот партнеров. Правительство США увеличило размер своей помощи до 125 миллионов долларов.

После завершения своего срока на посту госсекретаря я продолжила свою работу в «Альянсе» в качестве почетного председателя. В Бангладеш, Китае, Гане, Кении, Нигерии и Уганде уже развернуты работы в рамках данного проекта, мы приступаем к деятельности в Индии и Гватемале. В настоящее время «Альянс» обеспечивает проведение тестирования на базе тринадцати центров по всему миру, а также выступает инициатором установления новых глобальных стандартов для кухонных плит. Производители, дистрибьюторы и покупатели получат основные критерии и стандарты экологической чистоты, безопасности и эффективности этого оборудования. Все эти усилия — это значительный шаг на пути построения жизнеспособного рынка поставок экологически чистых плит потребителям, которые будут на самом деле использовать их.

* * *

В трудные для экономики времена существует внутреннее противоречие между нашим стремлением вывести другие народы мира из-за черты бедности на новый уровень благосостояния среднего класса и необходимостью защищать наш собственный средний класс, подвергающийся сильному экономическому давлению. Если бы мировая экономика была игрой с нулевыми ставками, то рост других рынков и увеличение численности среднего класса в других странах всегда происходили бы за наш счет. Но так не должно быть. Я уверена, что наше собственное процветание зависит от наличия торговых партнеров и что наши судьбы неразрывно связаны с интересами остального мира. Я также убеждена, что, при условии честной конкуренции, чем больше людей по всему миру переходят в категорию среднего класса, выходя из бедности, тем это будет лучше для Америки.

Это убеждение строится на моем собственном жизненном опыте: я родилась и выросла в американской семье среднего класса. После Второй мировой войны мой отец, Хью Родэм, открыл небольшой бизнес по изготовлению отделочных тканей. Он сам подолгу работал, иногда нанимал рабочих-поденщиков. Зачастую к работам он привлекал и меня, моих братьев и мать. Мы помогали ему делать трафаретную печать на шелке. Мои родители ценили самостоятельность и трудолюбие, и они научили нас, детей, знать цену деньгам и по достоинству ценить хорошо проделанную работу.

Впервые я начала зарабатывать самостоятельно (если не считать присмотра за маленькими детьми), когда мне было тринадцать. Три раза в неделю по утрам я была ответственной за организацию игр в небольшом парке в нескольких милях от моего дома в районе Парк-Ридж. Поскольку папа рано уезжал на работу на нашей единственной машине, мне приходилось добираться до своей работы пешком. И всякий раз туда и обратно я тащила за собой тележку, доверху набитую мячами, битами, скакалками и другим инвентарем для игр. Начиная с этого года летом и во время других каникул я всегда где-нибудь работала. Это помогало оплатить мою учебу в школе и в юридическом колледже. Я благодарна своим родителям за те жертвы, которые они принесли, чтобы предоставить нам такие возможности, каких у них никогда не было. Мы с Биллом старались передать Челси такое же отношение к жизни, в том числе и серьезное отношение к работе. Мы считали, что это особенно важно, потому что она росла в столь необычных условиях: сначала в особняке губернатора, затем в Белом доме. Если бы мои родители были сейчас живы, они бы очень гордились тем, какой сильной, принципиальной и трудолюбивой стала их внучка. Я сама ею очень горжусь.

Мир сильно изменился со времен моего детства, но американский средний класс по-прежнему представляет собой самую мощную движущую силу экономики в истории и основу американской мечты. Его успех обусловлен твердой уверенностью в том, что если упорно трудиться и играть по правилам, то жить будешь благополучно; если развивать инновации, если создавать и строить, то не будет пределов твоим достижениям. Средний класс всегда был, в первую очередь, мерилом ценностей и устремлений, которые мы все разделяем, и только потом уже рассматривался как производитель тех товаров, которые мы приобретаем.

Моя служба на посту госсекретаря совпала по времени еще с одним большим продвижением людей на уровень среднего класса. Но в этом случае социально-экономические изменения происходили в других странах, где сотни миллионов людей впервые выбрались из нищеты. Перспективы просто ошеломляют. Ожидается, что к 2035 году количество людей в мире, относящихся к среднему классу, удвоится и практически превысит 5 миллиардов человек. Две трети всех жителей Китая, более 40 % индийцев и половина населения Бразилии станут, как полагают, относиться к среднему классу. По прогнозам, к 2022 году впервые в истории к среднему классу, а не к бедным будет относиться большинство людей на земле.

При таком стремительном росте благосостояния миллионов людей встает вопрос, будет ли наша планета способна выдержать возросший уровень потребления, который мы привыкли отождествить со средним уровнем жизни. Это касается в особенности использования автомобилей, потребления энергии и воды. Изменение климата, нехватка ресурсов и загрязнение окружающей среды в отдельных районах заставит нас внести существенные изменения в привычные модели производства и потребления. Но если нам удастся сделать это хорошо, то эти изменения создадут новые рабочие места, новые предприятия и приведут к повышению качества жизни. Это означает, что увеличение численности людей среднего класса во всем мире будет полезно для всего мира. Это будет полезно и для американцев. Поскольку уровень заработной платы и доходов повсеместно возрастет, то появится больше людей, способных приобретать наши товары и услуги, а компании будут менее склонны нанимать иностранную рабочую силу. Мы в этом весьма нуждаемся после нескольких лет сокращения доходов и снижения социальной и экономической мобильности.

Представители среднего класса во всем мире с большей вероятностью будут разделять наши ценности. Как правило, люди везде хотят получить от жизни одного и того же. Они хотят иметь хорошее здоровье, достойную работу, жить в обществе, которое гарантирует им безопасность и возможность дать образование и будущее своим детям. Они заботятся о своем достоинстве, им важно иметь равные возможности и справедливую судебную систему. Когда людям удается подняться до уровня среднего класса и насущные потребности выживания становятся для них менее актуальными, они также склонны требовать от своего правительства подотчетности, эффективной системы обслуживания, они будут стремиться к получению лучшего образования, более высокого уровня здравоохранения, проживания в условиях более чистой окружающей среды и мира на земле. Большинство из них находят призывные песни политического экстремизма все менее привлекательными. Мировой средний класс по своей природе является проамериканским контингентом. В наших интересах добиться увеличения его численности. Мы должны сделать все, от нас зависящее, чтобы сделать его как можно более многочисленным как у себя в стране, так и во всем мире.

Глава 23

Гаити: стихийное бедствие и развитие страны

Спустя четыре дня после землетрясения в Гаити на единственной сохранившейся взлетно-посадочной полосе в аэропорту Порт-о-Пренса кипела работа. Спускаясь по трапу нашего «С-130», военно-транспортного самолета береговой охраны США, я увидела стоящие на бетоне неразгруженные поддоны с гуманитарной помощью. Самолеты, доставившие в район бедствия новые грузы с предметами первой необходимости, кружили над головой, ожидая своей очереди на посадку. В самом здании аэровокзала было темно и пустынно, окна были разбиты, повсюду валялись осколки стекла. Пострадавшие семьи укрылись на территории аэропорта. Оставаться в помещениях после землетрясения выразили желание лишь немногие гаитянцы, особенно с учетом того, что подземные толчки еще продолжались. В стране не осталось такого количества достаточно безопасных зданий, где могли бы укрыться все оставшиеся без крова люди, которых насчитывалось более миллиона человек.

Во время землетрясения мощностью 7 баллов, которое разрушило Гаити 12 января 2010 года, погибло более 230 тысяч человек в стране с населением в 10 миллионов, не менее 300 тысяч получили травмы. Гаити и так была самой бедной страной в Западном полушарии. Теперь же она столкнулась с ужасающей гуманитарной катастрофой. Необходимо было оказать не только немедленную помощь, но и в долгосрочной перспективе обеспечить восстановление Гаити. Это позволило бы нам проверить наши возможности по оказанию помощи и подчеркнуть важность освоения новых подходов к международному развитию в XXI веке.

В тот день на Гаити рядом со мной была Шерил Миллс, мой неутомимый советник и начальник моего аппарата, а также доктор Радж Шах, новый глава Агентства США по международному развитию, который был приведен к присяге всего девятью днями ранее. По инициативе Шерил был составлен обзорный доклад о нашей политике по Гаити за предыдущий год, и поэтому, когда произошло землетрясение, именно она немедленно отправилась заниматься организацией широкомасштабной помощи на всех уровнях правительства США. Госдепартамент создал в Ситуационном центре круглосуточную кризисную целевую группу с тем, чтобы справляться с потоком информации, просьб о помощи и предложений по ее оказанию. Сотрудники консульства работали круглосуточно, отслеживая местонахождение сорока пяти тысяч американских граждан, которые, предположительно, находились на Гаити в момент землетрясения, и отвечали на поступавшие от их друзей и близких запросы, которых пришло почти пятьсот тысяч.

В середине этой первой ночи нам сообщили, что пропало много сотрудников миссии ООН на Гаити. Утром мы узнали, что глава миссии ООН, его первый заместитель и еще 101 сотрудник ООН погибли. Эта трагическая для всех нас потеря очень сильно отразилась и на способности международного сообщества скоординированно отреагировать на природное бедствие.

В первые сорок восемь часов почти никому не удалось добраться до Гаити. Страны мира выстраивались в очередь, чтобы отправить свою помощь, но никакого порядка в ее получении и распределении не было организовано. Портовые сооружения в Порт-о-Пренсе были полностью разрушены, поэтому грузы приходилось доставлять, высаживаясь на берег более чем за сто километров от столицы. Дорога, соединявшая Доминиканскую Республику и Гаити, стала непроходима, как и другие дороги по всей стране. В поврежденном землетрясением аэропорте осталось всего несколько авиадиспетчеров, которым пришлось регулировать поток самолетов, пытавшихся доставить помощь. Кругом царил хаос.

Когда мне сообщили о землетрясении, я находилась на Гавайях, собираясь отправиться в турне по четырем странам Азии. Как только мне стал понятен масштаб катастрофы на Гаити, я отменила свою поездку по Азии и вернулась в Вашингтон, чтобы проследить за организацией оказания помощи. Это вызвало разочарование у целого ряда азиатских лидеров, но все они понимали размеры бедствия, многие предлагали предоставить любую помощь, которую они могли оказать.

На меня нахлынули воспоминания о том, как я впервые побывала на Гаити в 1975 году — мы с Биллом провели здесь свой медовый месяц. Нас поразила пропасть между красотой этого места — природы, людей, разнообразием красок, еды, ремесел — и несостоятельностью, слабостью его общественных институтов. Нам запомнилась встреча с местным колдуном вуду по имени Макс Бовуар. Как ни странно, он учился когда-то в Городском колледже Нью-Йорка и в Сорбонне, был дипломированным химиком и биохимиком. Он пригласил нас принять участие в одной из своих церемоний. Мы видели, как гаитяне, «одержимые духами», ходили по раскаленным углям, откусывали головы живым курицам, жевали стекло и, выплюнув осколки, не имели ни одного пореза. В конце церемонии люди утверждали, что темные силы покинули их.

Мы видели также печально известных боевиков сил безопасности диктатора Бэби Дока Дювалье, которые стояли навытяжку по всему городу в своих неизменных зеркальных очках и с автоматами наперевес. Как-то мы даже увидели самого Бэби Дока, он проехал мимо, направляясь к своему дворцу, — это был тот самый президентский дворец, который был разрушен землетрясением тридцать пять лет спустя.

Когда я, узнав о землетрясении, вернулась в Вашингтон, я подумала, что мне не стоит немедленно выезжать в Порт-о-Пренс. Уже много лет наблюдая и лично принимая участие в организации спасательных операций, я знала, что, пожалуй, одной из самых важных обязанностей государственных деятелей было не мешать спасателям на первых этапах. Нам не хотелось создавать дополнительную нагрузку на государственный аппарат Гаити, и так сверх меры загруженный произошедшей катастрофой, не хотелось, чтобы им пришлось тратить на обеспечение визита на высоком уровне весьма ограниченные в тот момент силы, которые важнее было направить на спасение как можно большего числа пострадавших.

Однако через два дня после землетрясения Шерил разговаривала с президентом Гаити Рене Превалем, и он сказал ей, что единственный человек со стороны, которому он доверял, была я.

— Мне нужна Хиллари, — сказал он. — Мне нужна она. И больше никто.

Это стало для меня напоминанием, как важны могут быть личные отношения даже на самых высоких уровнях дипломатии и руководства.

В субботу, 16 января, я прилетела в Пуэрто-Рико, где меня ждал военно-транспортный самолет береговой охраны. Этому самолету было легче совершить сложную посадку в поврежденном аэропорте, чем моему «Боингу-757». Когда мы прибыли в Порт-о-Пренс, на взлетной полосе нас ожидал посол Кен Мертен.

Все его сотрудники посольства самоотверженно работали на пределе возможностей. Одна медсестра посольства, дом которой был разрушен землетрясением, безостановочно почти двое суток работала в импровизированной операционной, помогая получившим серьезные травмы американцам, которые обратились за помощью в посольство. Сотрудник службы безопасности, который вместе с членами местных сил охраны правопорядка отправился на поиски пропавших без вести сотрудников американского посольства, обнаружил двоих своих коллег. Сами они получили травмы, а их дом провалился в глубокую расселину. Пострадавших несли на носилках, сооруженных из подручного материала: лестниц и садовых шлангов. До открытого при посольстве пункта «Скорой помощи» спасатели с пострадавшими добирались шесть часов.

Среди сотрудников нашего посольства в Гаити и членов их семей были потери, в частности, погибла Виктория Делонг, отвечавшая за сотрудничество по делам культуры, а также жена и маленькие дети Эндрю Уайли, отмеченного наградами представителя Госдепартамента в Организации Объединенных Наций.

Наши сотрудники в посольстве работали, тесно координируя свои действия с представителями в Вашингтоне, с учетом поступавших предложений о помощи. Мы успешно протестировали инновационную идею «Гугла» и ряда телекоммуникационных компаний, состоявшую в том, чтобы собирать и наносить на карту поступающие просьбы о помощи, учитывая, что многие из них приходили как СМС-сообщения (была организована специальная «горячая линия» текстовых сообщений из зоны бедствия). Полученную информацию затем передавали командам, ведущим поисково-спасательные операции на месте катастрофы.

Эксперты из различных подразделений правительства США пытались попасть на Гаити, чтобы оказать помощь. Приступило к работе Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям, направляя врачей и специалистов общественного здравоохранения из Агентства США по международному развитию, Департамента здравоохранения и социальных служб и Центров по контролю и профилактике заболеваний. Федеральное управление гражданской авиации направило для аэропорта портативную диспетчерскую башню контроля полетов. Из штатов Калифорния, Флорида, Нью-Йорк и Вирджиния прибыли шесть поисково-спасательных команд, состоявших из пожарных, офицеров полиции и инженеров.

Вместе с послом Мертеном на аэродроме меня встречал и генерал-лейтенант Кен Кин, заместитель командующего Южным командованием США, который находился на Гаити с запланированным визитом, когда произошло землетрясение. Они стояли на заднем крыльце резиденции посла, когда начались толчки. К счастью, резиденция получила легкие повреждения и вскоре стала местом сбора для сотрудников посольства и министров правительства Гаити, а также пунктом связи генерала Кина, который руководил действиями военных в спасательных операциях, со штабом Южного командования США в Майами.

Сотрудники береговой охраны были первыми из американцев, кто высадился на гаитянскую землю после землетрясения. В конечном счете более двадцати тысяч американских военных и гражданских сотрудников принимали непосредственное участие в поисково-спасательных операциях. Они занимались восстановлением аэропортов и морских портов, обеспечивали жизненно важное медицинское обслуживание, а также основные потребности гаитянского народа, необходимые для выживания. На госпитальном судне ВМС США «Комфорт» было проведено лечение сотен пациентов. Американских военных повсюду радостно приветствовали, и народ, и правительство просили их остаться. Солдаты, оказавшиеся по долгу службы на Гаити перед тем, как отправиться в Ирак или Афганистан, обнаружили это с большим удивлением. Им было приятно вдруг почувствовать себя желанными гостями на территории иностранного государства.

И еще одно знакомое лицо увидела я на взлетно-посадочной полосе: это был Денис Макдоноу, глава Совета национальной безопасности⁸⁰. Он прибыл на Гаити на военном самолете накануне моего приезда, чтобы оказать содействие в координации усилия по оказанию помощи в этих сложных условиях. Он стоял на бетоне взлетно-посадочной полосы, в рубашке поло и брюках цвета хаки, и пот буквально струился по нему. Не обращая на это внимания, он помогал регулировать движение на аэродроме. То, что он там присутствовал, являлось ярким свидетельством личного отношения президента Обамы к событиям на Гаити. За два дня до этого я стояла рядом с президентом в Белом доме, когда он публично объявлял о том, что США окажут помощь этой стране. В первый раз мне довелось увидеть, что президент Обама с трудом сдерживается, чтобы открыто не проявить в этот момент своих чувств.

Первым делом мне нужно было увидеться с президентом Превалем. Мы встретились в палатке на территории аэропорта. Мне сразу стало понятно, почему Шерил была так уверена, что мне необходимо приехать лично. На его лице явственно читалось, что разрушения, которые постигли его страну, и страдания его народа глубоко потрясли его.

Когда случилось землетрясение, Преваль и его жена направлялись к своему частному дому, расположенному на склоне холма. И буквально у них на глазах дом превратился в руины. Президентский дворец, где находился его рабочий кабинет, также был серьезно поврежден. Несколько человек из кабинета министров числились пропавшими без вести, другие были серьезно ранены или погибли. По имеющимся данным, в Порт-о-Пренсе погибло 18 % гаитянских гражданских служащих, двадцать восемь из двадцати девяти правительственных зданий были разрушены, числились пропавшими без вести или погибли члены правительства и депутаты парламента. Ситуация была крайне тяжелой, правительство понесло значительные потери и не могло действовать в полную силу.

Когда Преваль впервые стал президентом, у него было мало политического опыта. Но к тому времени, когда произошло землетрясение, он уже научился искусно добиваться принятия решений в соответствии с особыми традициями ведения политики на Гаити, которая часто подразумевала необходимость торговаться и договариваться об уступках. Однако он остался по-прежнему сдержанным и не очень общительным человеком, каким и был от природы, и ему было трудно даже в тяжелые для всех дни после землетрясения выходить к людям, которым хотелось увидеть своего руководителя, прикоснуться к нему и поговорить с ним.

Сидя в палатке вместе с Превалем, я пыталась понять, как же он находит в себе силы держаться перед лицом такой масштабной катастрофы. Нам необходимо было предпринять ряд неотложных мер. Международная помощь не доходила до населения, службы аэропорта не справлялись с потоками грузов. Я выступила с предложением, чтобы американские военные взяли на себя организацию работы аэропорта с тем, чтобы как можно скорее обеспечить поступление помощи. Преваль не был уверен, что это хороший выход. Народ Гаити, как и любой народ, дорожит своим суверенитетом, и даже в случае чрезвычайной ситуации воспоминания о предыдущих военных вмешательствах США не так легко было забыть⁸¹. Я заверила его, что наши войска будут находиться в стране не для того, чтобы патрулировать улицы или заменять силы ООН, задачей которых было восстановление законности и порядка. Они будут лишь помогать восстанавливать работу аэропорта для того, чтобы обеспечить бесперебойный прием самолетов и доставку грузов первой необходимости по назначению. Шерил и другие сотрудники подготовили проект соглашения для подписания сторонами, согласно которому Преваль дает американским военным временное разрешение находиться на территории аэропорта и морского порта. Мы внимательно, строчку за строчкой, изучили этот проект. Он признал, что Гаити необходима всякая помощь, которую стране могут предоставить, но он также понимал, что другие страны его политические оппоненты будут выступать с критикой в его адрес за то, что он «продался» американцам. Это было одним из многих болезненных решений, которые ему пришлось принять в ближайшие дни.

Преваль подписал соглашение. Он доверял лично мне, а также нашей стране. Он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Хиллари, вы мне нужны, чтобы наша страна, Гаити, была для гаитян, потому что мы сами сейчас не можем этого сделать.

Я ответила Превалю, что он может рассчитывать на Америку и на меня:

— Мы будем здесь сегодня, завтра и до тех пор, пока вам это будет нужно.

Вскоре с помощью США аэропорт и морской порт начали успешно принимать в десять раз больше грузов, а международная помощь стала наконец поступать к тем людям на Гаити, которые нуждались в ней больше всего.

На второй, более крупной встрече с американскими и международными группами по оказанию помощи Преваль был менее склонен к сотрудничеству. Он полностью отмел предложение создать большие палаточные лагеря, в которых можно было бы временно разместить сотни тысяч бездомных гаитян. Преваль не без оснований опасался, что, создав подобные лагеря, Гаити рискует никогда от них не избавиться. Вместо этого он попросил нас предоставить людям палатки или брезентовые навесы, которые они могли бы установить рядом со своими домами. Однако сотрудники ООН заявили, что в случае, если люди будут подобным образом рассредоточены, доставлять им питание и воду станет гораздо труднее. Это значительно проще делать в лагере, поэтому их, как правило, и создают как первую помощь при стихийном бедствии.

Вылетая в тот же день из Порт-о-Пренса, мы взяли на борт как можно больше людей: столько, сколько позволяла грузоподъемность самолета. Таким образом, еще примерно двадцать проживавших на Гаити американцев оказались в безопасности. По пути мы с Шерил беседовали о том, что нам предстоит сделать. Если мы хотим сдержать обещание, которое я дала Превалю, — действовать на Гаити в интересах Гаити, — то быстрой акцией по оказанию помощи это не ограничится. Мы должны приготовиться к долгосрочной работе.

* * *

В моменты чрезвычайных ситуаций первым побуждением американцев всегда было оказать помощь. Те, кто пережил тяжелые дни после террористических атак 11 сентября 2001 года, никогда не забудут, как люди по всей стране выстраивались в очередь, чтобы сдать кровь. Такая же щедрость души была проявлена и после урагана «Катрина», когда семьи в Хьюстоне и в других местах приютили у себя потерявших свой кров жителей Нового Орлеана, и после тропического шторма «Сэнди», когда люди совместными усилиями помогали штатам Нью-Джерси и Нью-Йорк. Когда произошло землетрясение на Гаити, Государственный департамент совместно с компанией электронных технологий «mGive» помогали американцам делать пожертвования напрямую в фонд Красного Креста, для этого требовалось просто отправить СМС-сообщение⁸². В результате меньше чем за три недели было собрано более 30 миллионов долларов, в сборе пожертвований приняли участие более 3 миллионов американцев. В общей сложности в качестве помощи гаитянам после землетрясения американцы собрали 1 миллиард долларов.

Оказать действенную помощь в чрезвычайной ситуации — для нашей страны это не просто моральная обязанность. Это также продуманный стратегический шаг. Во время ликвидации последствий стихийных бедствий, таких как цунами в Азии в 2004 года, предоставив пострадавшим широкомасштабную гуманитарную помощь, мы создали ценные запасы доброго отношения к себе. В Индонезии, которая более всех пострадала от цунами, около восьми из десяти человек сказали, что экстренная помощь, которую мы оказали этой стране, улучшила мнение ее жителей о Соединенных Штатах. Одобрение действий США возросло более чем в два раза со времен Ирака, как минимум на 15 % в 2003 году и до 38 % в 2005 году. То же самое произошло и в 2011 году, когда Соединенные Штаты поспешили на помощь Японии после землетрясения, цунами и аварии на ядерном реакторе, что в целом получило название «тройной катастрофы». Одобрительное отношение к Америке среди японцев выросло с 66 до 85 % — самый высокий показатель опросов популярности США среди населения других стран.

Многие из нас с готовностью откликнутся и предоставят помощь в случае экстренных ситуаций, но зачастую гораздо сложнее вызвать такую решимость оказать действенную помощь, когда речь идет о подспудно развивающихся трагедиях, таких как бедность, голод и болезни, чем в ответ на драматические, привлекающие внимание чрезвычайные ситуации, вроде цунами. Оказать помощь Гаити сразу после разрушительного землетрясения было одно. Но ведь и до того, как это стихийное бедствие поразило страну, Гаити была на первом месте по уровню бедности среди всех стран Северной и Южной Америки. А после землетрясения ей придется многие годы заниматься трудным делом восстановления разрушенного. Какую роль должны сыграть Соединенные Штаты в этой деятельности?

Американцы всегда с готовностью занимались благотворительностью. Еще в самом начале истории нашего государства Алексис де Токвиль писал о «привычках сердца», благодаря которым наша демократия стала реальностью, которые собирали вместе людей на приграничных территориях, чтобы целыми семьями возводить амбары и шить одеяла. Моя мать была одной из десятков тысяч американцев, которые отправляли посылки с гуманитарной помощью голодающим семьям европейцев после Второй мировой войны. В них были самые необходимые продукты питания: сухое молоко, бекон, шоколад и тушенка. Меня очень впечатляет высокий уровень готовности к благотворительной деятельности среди так называемого Поколения Миллениума. По данным одного из исследований, в 2012 году почти три четверти всех молодых людей в Америке добровольно принимали участие в работе каких-либо некоммерческих организаций.

И тем не менее в ходе дебатов о предоставлении помощи иностранным государствам, особенно долгосрочной помощи, а не кратковременных гуманитарных спасательных мер, многие американцы задаются вопросом, почему мы должны проявлять щедрость за рубежом, в то время как нужно еще так много сделать и внутри страны. Во времена, когда приходится сокращать бюджет и решать серьезные внутренние проблемы, сделать выбор в пользу помощи другим странам, конечно, трудно, но в этих случаях полезно иметь четкое представление о реальных фактах. Опросы показывают, что американцы существенно переоценивают уровень расходов федерального бюджета, выделяемых на иностранную помощь. В ноябре 2013 года в результате опроса, проведенного Семейным фондом Кайзера, было выявлено, что американцы в среднем полагают, что на иностранную помощь тратится 28 % федерального бюджета, и более 60 % опрошенных считают, что это слишком много. Однако на самом деле мы тратим менее 1 % бюджета на иностранную помощь. Как только люди узнают правду, оппозиционно настроенных становится вполовину меньше.

В течение многих десятилетий в нашем подходе к международному развитию существовало некое идейное противоречие. Должна ли иностранная помощь быть чисто альтруистической, только с целью помочь облегчить страдания там, где в этом была наибольшая потребность, или это должно стать частью нашей политики и помогать нам завоевывать сердца и умы в ходе широкомасштабной идеологической борьбы, такой как, например, холодная война? Или же противостоять отчаянию и отчуждению, которые разжигают современные радикальные и повстанческие движения? Президент Кеннеди вдохновил целое поколение своим призывом служить делу «борьбы против общих врагов человека: тирании, бедности, болезней и самой войны», как он выразился в своей инаугурационной речи. Однако он никогда не упускал из виду и стратегическую составляющую этого призыва. Идея создания Корпуса мира возникла во время краткой предвыборной речи, произнесенной в два часа ночи в Университете штата Мичиган в октябре 1960 года.

— Многие ли из вас, будущих врачей, готовы провести свои дни в Гане? — задал он вопрос толпе студентов, собравшихся среди ночи, чтобы послушать его выступление. — От вашего желания сделать это, а не просто прослужить один год или два года в рядах этой организации, от вашего желания пожертвовать этой стране часть вашей жизни, я думаю, и будет зависеть ответ, сможет ли свободное общество выдержать конкуренцию.

Даже в 2 часа ночи он думал о том, как международное развитие может способствовать интересам Соединенных Штатов.

Мне всегда казалось, что споры по поводу «помощи ради помощи» и «помощи для достижения стратегических целей» были, в какой-то степени, лишены смысла. Необходимо делать и то и другое. Мы с президентом Обамой были твердо убеждены, что необходимо усиливать международное развитие наряду с дипломатией и обороной как опорных столпов американского влияния, но в администрации у нас не раз происходили споры по этому поводу. Когда Белый дом начал составлять свою первую Директиву политики президента в области международного развития, я утверждала, что нам необходимо обозначить четкую связь между работой по оказанию помощи и национальной безопасностью США. Некоторые специалисты по международному развитию не разделяли моей точки зрения, но президент в конце концов согласился с тем, что стихийные бедствия, нищета, болезни и в других странах также представляют собой угрозу стратегическим интересам США.

Гаити стала ярким примером правоты этого вывода. Оказать помощь этой стране в восстановлении после стихийного бедствия было разумно и с точки зрения гуманности, и из стратегических соображений.

Было невозможно не проникнуться сочувствием к бедственному положению неимущих гаитян, проживающих в стесненных условиях в трущобах Порт-о-Пренса. У них практически не было возможностей получить образование, улучшить свое материальное положение, их жизнь протекала под произволом коррумпированных, непредсказуемых диктаторских правительств. Гаитянский народ одарен разнообразными талантами и стойкостью, но ему пришлось вынести такую чудовищную нищету и разочарование, что это могло бы подорвать дух любого народа. Нам должно быть стыдно, что в такой близости от наших границ дети все еще растут в таких ужасных условиях.

Кроме того, очень опасно допускать, чтобы этот бастион бедности, торговли наркотиками и политической нестабильности оказывал свое разлагающее влияние в каких-то семистах милях от Флориды, а это расстояние чуть больше, чем между Вашингтоном и Атлантой. Ежегодно потоки беженцев из Гаити пытаются пробраться в США, переплывая в утлых лодках и плотах через опасное, кишащее акулами море. По сравнению с военной интервенцией и необходимостью оказывать помощь прибывающим в массовом порядке отчаявшимся беженцам продуманная помощь международному развитию — это выгодный путь.

Еще до землетрясения Гаити была у меня в списке приоритетных стран. Когда я стала госсекретарем, я попросила Шерил по-новому оценить нашу политику в отношении Гаити и продумать стратегию для высокоэффективного экономического развития, которое внесло бы перемены в жизни гаитян. Я также рассматривала это как возможность на практике испытать новые подходы к международному развитию, которые можно было бы применить в более широком смысле во всем мире. Ведь, несмотря на трудности, у Гаити было много важных составляющих для достижения успеха. Эту страну не раздирает религиозная рознь между различными конфессиями или сектами. Она находится на одном острове со стабильной и демократической страной, Доминиканской Республикой, и выгодно расположена в непосредственной близости к Соединенным Штатам. Она имеет большие диаспоры как в Соединенных Штатах, так и в Канаде. Короче говоря, у Гаити есть множество факторов в ее пользу, которых нет у других стран, пребывающих в состоянии безнадежной бедности. Если мы сможем помочь Гаити преуспеть, опираясь на эти преимущества, они могут открыть перед ней в будущем большой потенциал.

В день землетрясения в январе 2010 года Шерил и ее сотрудники как раз завершали работу над своим отчетом для Белого дома, в котором они перечисляли все свои рекомендации в отношении Гаити, построенные на основе приоритетов, установленных самими гаитянами. В течение следующих недель всеобщее внимание было направлено на ликвидацию последствий стихийного бедствия. Но вскоре должно было наступить время подумать и о потребностях долгосрочной реконструкции и развития. С учетом этих обстоятельств я велела Шерил вновь достать свой доклад и приступить к работе.

* * *

Перед нами стояла непростая задача «восстановить, чтобы было лучше, чем прежде». Это определение я позаимствовала у своего мужа. Он сказал эту фразу в период своей работы с президентом Джорджем Бушем после цунами в Азии в 2004 году. Землетрясение было катастрофой беспрецедентного масштаба, которая опустошила экономический центр Гаити и разрушила бóльшую часть производственной инфраструктуры страны, в том числе главный морской порт и аэропорт, линии электропередачи и подстанции, а также важные магистральные дороги. Преваль и его премьер-министр Жан-Макс Бельрив признавали, что Гаити требуется смелая стратегия экономического развития, которая будет предусматривать использование средств восстановления, чтобы создать долгосрочные улучшения в жизни гаитянского народа. У них было на выбор много рецептов, поскольку Гаити стала центром продолжающихся дебатов о международном развитии и о том, какую роль иностранная помощь может сыграть в стимуляции экономики и улучшения руководства страной.

То, что возникло как стратегия развития, созданная правительством Гаити, служило теперь в качестве руководства для восстановления. Два основных направления этой стратегии (создать экономические возможности в регионах, называемых «коридорами роста», за пределами перегруженного Порт-о-Пренса и увеличить количество рабочих мест в сельском хозяйстве и легкой промышленности) стали приоритетными направлениями американской помощи Гаити.

Позволить местным органам власти устанавливать приоритеты и направлять развитие — идея не совсем новая. В 1947 году Джордж Маршалл в своей знаменитой речи, в которой говорилось о плане Маршалла, утверждал, что «выполнение в одностороннем порядке программы, направленной на экономическое восстановление Европы, будет неэффективным и едва ли устроит наше правительство». Но мудрое высказывание Маршалла часто недостаточно учитывалось в последующие десятилетия. Страны-спонсоры и неправительственные организации подступали к развивающимся странам с собственными планами и идеями. Это было вполне объяснимое стремление, учитывая, что местные органы власти часто нуждались в экспертном мнении, но это также часто приводило к непредвиденным последствиям. Сотрудники, ведущие работу по оказанию такой помощи на местах, иногда саркастически называли ее «отверткой длиной 10 тысяч миль», которой должностные лица в Вашингтоне или различных европейских столицах пытались руководить мельчайшими действиями по развитию на местном уровне. Планы, которые выглядели разумно на этапе разработки, терпели полный крах, когда их пытались внедрить в условиях реального мира, при отсутствии сотрудничества со стороны местного населения и готовности их воплощать.

В конце концов международное сообщество, вовлеченное в деятельность по восстановлению, вновь открыло для себя положения генерала Маршалла и стало использовать их как основополагающий принцип «собственной ответственности страны». Мы положили его в основу нашей деятельности в Гаити и во всем мире. Принцип «собственной ответственности страны» означает для нас, что, насколько это возможно, мы будем сотрудничать с местными представителями власти и национальных министерств в обеспечении тех потребностей, которые они определят. Мы будем осуществлять эту деятельность с целью помочь им нарастить свой потенциал и обеспечить согласованный, единый подход с участием всех спонсоров и организаций, которые вместе трудятся для достижения этих целей, а не работают параллельно или конкурируют между собой. Наша модель развития не может быть шаблоном, подходящим для всех. То, что работает в Папуа-Новой Гвинее, может не сработать в Перу. Нам приходится работать по каждому конкретному случаю в отдельности, по каждой стране в особенности, даже по каждой деревне, анализируя потребности, оценивая возможности и создавая для каждого случая индивидуальные модели инвестирования и партнерства, чтобы наше воздействие было максимально эффективным.

Основной движущей силой нашей деятельности по международному развитию на Гаити и в других странах должно было стать Агентство США по международному развитию, организация, чьи сотрудники с полной отдачей посвящают себя общественной деятельности. Однако эта организация вот уже много лет страдает от сокращения ресурсов и смещения ориентиров. В 1990 году представители республиканцев в конгрессе во главе с сенатором от штата Северная Каролина Джесси Хелмсом призвали прекратить деятельность Агентства США по международному развитию, утверждая, что с окончанием холодной войны исчезли стратегические обоснования для столь масштабной иностранной помощи. И хоть Хелмсу и не удалось полностью уничтожить эту организацию, он смог добиться резкого уменьшения ее финансирования. В бурных дебатах были упущены из виду реальные последствия этого отката назад, что привело к усугублению проблем, особенно в таких странах, как Афганистан. Когда Соединенные Штаты покинули эту страну после вывода советских войск в 1989 году, мы способствовали тем самым появлению талибов. Это была дорогостоящая ошибка.

Интересно, что в конце президентского срока моего мужа сенатор Хелмс стал поддержать инициативу Билла о прощении долга беднейших стран, если они вкладывают все свои накопления в здравоохранение, образование или экономическое развитие. В этом большая заслуга Боно, солиста группы «U2», который смог убедить на редкость придирчивого сенатора.

У администрации Буша был свой подход к проблеме международного развития. В соответствии с избранным президентом курсом на «сострадательный консерватизм» основной упор был сделан на создание новых программ развития помимо существующего Агентства США по международному развитию с его бюрократическим аппаратом. В результате удалось добиться больших достижений, особенно в Африке к югу от Сахары. Корпорация «Вызовы тысячелетия» предоставляла щедрую помощь странам, которые отвечали определенным стандартам и проводили реформирование системы управления, искореняя коррупцию. В соответствии с Чрезвычайным планом президента Буша по борьбе со СПИДом велось строительство клиник и распределение лекарств, что позволяло спасти жизнь множеству людей по всей Африке. Это был удивительный успех.

Когда я стала госсекретарем, одним из моих главных приоритетов было восстановление и переориентация Агентства США по международному развитию. Без внедрения реформ, в том числе без снижения нашей зависимости от внешних подрядчиков и повышения нашей способности внедрять инновации и совершенствовать механизмы исполнения, существовала серьезная опасность, что нас опередят и превзойдут другие страны. Многие европейские страны уже разработали прекрасные программы международного развития, которые действовали на принципах локального базирования и требовали значительно меньше затрат, чем стандартная деятельность Агентства США по международному развитию. Китай вкладывал огромные суммы в различные страны развивающегося мира. Возможно, мы были не слишком высокого мнения об их методах, которые ставили своими приоритетными задачами разработку природных ресурсов и активное использование рабочей силы, а не увеличение производства, занятости местного населения и защиту окружающей среды. Однако масштаб и сфера охвата их деятельности были неоспоримо обширны. Как мне пришлось убедиться, во всем мире немногие могли четко определить реальные символы американской помощи, но во многих странах люди каждый день проезжали мимо стадиона или по шоссе, построенным Китаем. Мы не хотели подражать их методам или умалять значение проектов, которые были не так заметны, особенно тех, которые увеличивали урожайность и предотвращали гибель от СПИДа, туберкулеза и малярии. Но мы должны были продолжать совершенствовать и внедрять инновации, чтобы американские программы развития оставались самыми уважаемыми в мире.

Для руководства Агентством США по международному развитию мы нашли вдумчивого и талантливого молодого человека из Департамента сельского хозяйства, доктора Раджива Шаха. Дипломированный врач и экономист в области здравоохранения, который уже занимался руководством основными программами Фонда Гейтсов, Радж вскоре стал нашим ценным сподвижником, который разделял нашу приверженность реформированию организации и повышению доли программ международного развития в нашей внешней политике.

Администрация Обамы предложила удвоить иностранную помощь в 2014 году, но, что было не менее важно, мы планировали изменить порядок использования этих средств. Мы намерены были проследить, чтобы на заработную плату и накладные для некоммерческих подрядчиков уходило меньше средств, а основные средства шли непосредственно на реализацию проектов на местах. Мне также хотелось остановить процесс «утечки мозгов» из Агентства США по международному развитию, увеличив число специалистов по вопросам международного развития и сделав эту организацию вновь интересным местом для работы, где можно достичь самореализации.

Мы с Раджем пришли к выводу, что для успеха Агентства США по международному развитию нужно было вновь обратить пристальное внимание на внедрение инноваций, получение инвестиций и переход на самоокупаемость. Мы начали поиск новых методов выявления и поддержки лучших идей международного развития от иностранных правительств, которые могли бы помочь нам решать проблемы по всему миру, в особенности рыночные решения, позволяющие расширить возможности людей и поощрять творчество. Агентство США по международному развитию организовало проведение соревнования «Великие задачи» — конкурсов для поддержки революционных инноваций, которые в потенциале могли бы изменить правила игры. Мы также создали фонд наподобие венчурного, позволявший инвестировать в крупные идеи, которые были способны принести большие результаты. На первом этапе конкурса были профинансированы такие проекты, как солнечная энергетика в сельских районах Уганды и услуги мобильной службы здравоохранения в Индии. Новые партнерские отношения с Национальным научным фондом и Национальным институтом здравоохранения начали обеспечивать связь американских ученых, ведущих исследования в области международного развития, с их коллегами по всему миру. Новые научные стипендии позволили нам привлечь больше исследователей, инженеров и врачей для работы с Агентством США по международному развитию. В 2008 году Агентство США по международному развитию потратило около 127 миллионов долларов на обеспечение исследований и разработок. К 2014 году этот показатель возрос до 611 миллионов долларов.

В 2011 году мы с Раджем начали обсуждать центральный проект этой инновационной программы — создание современной, оборудованной по новейшим технологиям исследовательской лаборатории, которая должны была находиться в ведении Агентства США по международному сотрудничеству совместно с исследовательскими институтами, неправительственными организациями, техническим сообществом и американскими корпорациями. На подготовку этого проекта потребовалось три года. И по завершении этой работы, в начале апреля 2014 года, я с гордостью вместе с Раджем присутствовала при открытии данной лаборатории, которая теперь называется Американская лаборатория глобального развития. Она будет заниматься выработкой инновационных идей для решения проблем по водным ресурсам, в области здравоохранения, питания, энергетики, образования и изменения климата, ставя своей целью оказать помощь 200 миллионам человек в первые пять лет.

Поиск новых способов стимулирования инвестиций частного сектора в развивающихся странах стал для нас еще одним важным направлением. Американские компании часто вынуждены с трудом пробиваться сквозь сложное нагромождение американских ведомств, участвующих в процессе международных инвестиций и торговли, в том числе Корпорацию частных зарубежных инвестиций, Государственный департамент, отдел кредитов на развитие Агентства США по международному развитию, Агентство США по торговле и развитию, Экспортно-импортный банк. До завершения своих полномочий на посту госсекретаря я представила президенту Обаме план превращения Корпорации частных зарубежных инвестиций в полномасштабное «финансовое учреждение развития», которое могло бы мобилизовать ресурсы разных правительственных организаций для стимулирования инвестиций частного сектора, не требуя никаких дополнительных денег налогоплательщиков. В других странах подобные учреждения существуют, и нам оно также необходимо. Это принесет пользу как американскому бизнесу, так и нашим странам-партнерам.

Занимаясь повышением своего потенциала в области международного развития, было важно также помочь и нашим партнерам обеспечить аналогичные шаги. Особенно меня беспокоила коррумпированная и плохо функционирующая налоговая система в развивающихся странах, которым мы пытались помочь. Иностранную помощь достаточно трудно было реализовать и в более благоприятных условиях, но это становилось особенно трудно, когда элиты в странах-партнерах делали все возможное, чтобы не вкладывать в это свою долю. С такой ситуацией приходилось сталкиваться во всем мире, и это меня возмущало. Если страна проводит реформы для улучшения системы сбора налогов, расширения прозрачности и борьбы с коррупцией, это может запустить цикл многих перемен к лучшему. Налогоплательщики смогут увидеть то, что они получают за свои деньги. Более высокие доходы позволяют правительствам предоставлять более качественные услуги и платить достойную заработную плату государственным служащим. Все это, в свою очередь, создает более привлекательный климат для иностранных инвесторов и спонсоров развития и позволяет этим странам перейти к самодостаточности.

* * *

Оказание помощи в восстановлении Гаити должно было стать серьезным испытанием для Агентства США по международному развитию. Это должно было стать проверкой наших связей с правительством Гаити по мере увеличения объемов деятельности, а также проверкой координации со всеми нашими международными партнерами, в том числе с различными правительствами, неправительственными организациями и другими структурами.

Я начала проводить телефонные переговоры с лидерами многих стран мира сразу же после землетрясения. В первую очередь я связалась с министрами иностранных дел Франции, Бразилии, Канады и Доминиканской Республики. На конференции спонсоров Гаити, состоявшейся весной 2010 года, Соединенные Штаты начали выделять более 3,5 миллиарда долларов в качестве помощи, и мы призвали другие страны последовать нашему примеру. В общей сложности, конференция помогла собрать свыше 9 миллиардов долларов в государственных ценных бумагах на долгосрочное развитие помимо значительных обязательств, которые взял на себя частный сектор. Все страны в нашем полушарии приняли в этом участие. Мне особенно было радостно видеть, что и Доминиканская Республика, которая находится с Гаити на одном острове Эспаньола и не всегда имела дружественные отношения со своим соседом, также пришла на помощь. Мы сотрудничали в этом направлении даже с Кубой и Венесуэлой.

Генеральный секретарь ООН Пан Ги Мун назначил Билла своим специальным посланником на Гаити. Вступив на эту должность в мае 2009 года, Билл занимал ее до 2013 года. В то время президент Обама попросил его и бывшего президента США Джорджа Буша провести кампанию по сбору средств на восстановление Гаити после землетрясения. В результате удалось собрать десятки миллионов долларов для создания новых предприятий и увеличения занятости. Вместе с Биллом над сбором средств работал доктор Пол Фармер, один из основателей международной организации «Партнеры во имя здоровья». В августе 2009 года Билл обратился к нему с просьбой стать заместителем специального посланника ООН. Организация «Партнеры во имя здоровья» начала работать на Гаити в 1983 году, разработав уникальную модель обеспечения качественным медицинским обслуживанием при ограниченности ресурсов для малообеспеченных слоев населения в сельских районах. После землетрясения Пол и его сотрудники смогли создать полноценную учебную больницу, Университетскую больницу, расположенную в городе Миребалайс, Гаити. Эта больница является также крупнейшим зданием страны, получающим электроэнергию от солнечных батарей.

Международная помощь и деятельность по восстановлению принесли свои плоды, особенно сразу после землетрясения, но в нашей работе были и недостатки. Лагерь, где расположились десятки тысяч наших сотрудников по оказанию помощи, находился рядом с местностью, которая напоминала город в осаде. Действия наших сотрудников были не всегда хорошо скоординированы. Многие неправительственные организации, имевшие самые добрые намерения, оказались не способны реализовать их. Так, одним из ужасающих примеров непреднамеренных последствий стала эпидемия холеры, которая вспыхнула осенью 2010 года. Скорее всего, инфекция была завезена непальскими миротворцами, которых ООН пригласила принять участие в спасательных операциях.

Агентство США по международному развитию допустило еще несколько серьезных ошибок. Один из наших экспертов в области здравоохранения разработал систему записи к врачам-специалистам для больниц, ее так и не удалось воплотить в жизнь, в значительной степени из-за бюрократических проволочек. Что касается энергетики, то Соединенные Штаты построили электростанцию и провели ремонтно-восстановительные работы, однако наши планы более масштабных преобразований в энергетической сфере пока не увенчались успехом.

Были, однако, достигнуты и важные успехи. По состоянию на январь 2013 года было вывезено 7,4 миллиона кубометров обломков, вывоз одной трети этого объема был организован правительством США. Количество гаитян, проживавших в палаточных лагерях, сократилось с более чем 1,6 миллиона до менее 200 тысяч человек. Более 300 тысяч человек нашли безопасное жилье благодаря программам, финансируемым Агентством США по международному развитию. Центры профилактики и контроля заболеваемости оказали помощь заразившимся холерой и провели вакцинацию, что позволило снизить летальность от эпидемии холеры с 9 % до чуть более 1 %. Соединенные Штаты обеспечили работу 251 пункта первичной и 52 пункта вторичной медицинской помощи по всей территории Гаити, что позволило удовлетворить потребности в медицинской помощи, как показывают подсчеты, почти 50 % населения Гаити. Мы помогли почти 10 тысячам фермеров получить доступ к улучшенному посадочному материалу и семенам, а также удобрениям, кроме того, мы ознакомили их с новыми методами и технологиями сельского хозяйства для повышения производительности. Урожайность риса увеличилась более чем в два раза, кукурузы — более чем в четыре раза.

Основная цель нашей стратегии долгосрочного развития в Гаити заключалась в том, чтобы стимулировать рост и развитие экономики, создать новые рабочие места, на которых люди смогут получать достойную зарплату, а также, со временем, уменьшить зависимость от иностранной помощи. Центральное место в нашей деятельности занимало создание промышленного парка в городе Караколь, в северной части Гаити. Этот проект стоимостью 300 миллионов долларов совместно финансировали Государственный департамент, Агентство США по международному развитию, правительство Гаити и Межамериканский банк развития. Вскоре эта деятельность из двусторонней переросла в международную, поскольку в ней приняла участие корейская текстильная компания «Sae-A Trading Co.», которая взяла на себя обязательства по строительству и введению в строй фабрики по производству футболок и других товаров для торговых сетей «Уолмарт», «Kohl’s» и «Таргет». Когда в октябре 2012 года я присутствовала на торжествах в честь начала работы этой фабрики, там уже работало 1050 гаитян и в ближайшее время планировалось нанять новых работников.

Разработка проекта «Караколь» велась в направлении, соответствующем более широкой тенденции нашей работы по международному развитию во всем мире. Мы постепенно смещали акцент с оказания помощи на проведение инвестиций. В 1960 году, когда президент Кеннеди создал Агентство США по международному развитию, официальная помощь, направлявшаяся на международное развитие и исходившая от таких стран, как США, составляла 70 % от всего потока капитала, поступавшего в развивающиеся страны. С тех пор, несмотря на то что страны фактически увеличили свои бюджеты в сфере международного развития, официальная помощь в целях международного развития составляет лишь 13 % от всего потока капитала. Это произошло, главным образом, по причине растущих частных инвестиций и торговли на развивающихся рынках, что само по себе хорошо. С учетом этого сдвига имело смысл переориентировать наш подход к международному развитию, чтобы мы могли полнее использовать рыночные силы и сделать «умные» инвестиции государственного сектора, которые позволили бы ускорить устойчивый экономический рост.

Соединенные Штаты не отказались от предоставления помощи в традиционном виде, например мешками риса или упаковками лекарств. Такая помощь по-прежнему является важным инструментом, особенно в рамках экстренной помощи при стихийных бедствиях. Но посредством инвестирования в экономику развивающихся стран мы стремились разорвать порочный круг зависимости, который может возникнуть при получении гуманитарной помощи. Инвестиции способствуют созданию собственных институтов и наращиванию собственного потенциала по обеспечению своей страны всем необходимым. Гуманитарная помощь удовлетворяет потребности первой необходимости; инвестиции предоставляют возможность развития.

К концу 2013 года, чуть более года после открытия, индустриальный парк в Караколе предоставлял рабочие места примерно двум тысячам гаитян. Там работали шесть арендаторов из частного сектора, производственные и офисные площади в аренде составили почти миллион квадратных метров площади, ежегодный объем экспорта составлял 26 миллионов долларов. В течение 2014 года занятость и объем экспорта приближались к удвоению этих показателей по мере того, как производители постепенно занимали все новые и новые производственные площади. Кроме того, было построено современное водоочистное сооружение, новая электрическая подстанция, которая впервые стала надежно обеспечивать электроэнергией близлежащие населенные пункты. Были построены также новые дома, школы и поликлиники.

В 2013 году в разделе обозрений газеты «Файнэншнл таймс» премьер-министр Гаити Лоран Ламот отметил, что большинство гаитянских семей, занятых в натуральном сельском хозяйстве, зарабатывают порядка 700 долларов в год и «никогда не могут быть уверены, что ливневые дожди не смоют их урожай». Поэтому, когда был открыт промышленный парк «Караколь», на каждую вакансию поступило пятьдесят заявлений о приеме на работу. «Мать-одиночка в Караколе теперь получает заработную плату, работая впервые в жизни на окладе, который дает ей среднегодовой доход в размере 1820 долларов, — отметил Ламот. — Если она получает повышение и становится линейным руководителем, она может заработать на 50 % больше. Раньше она была безработной, а теперь может позволить себе отправить своих детей в школу, оплатить услуги мобильной связи, иметь в своем доме электричество круглосуточно и круглогодично, и даже остается еще какая-то сумма, которую можно использовать по собственному усмотрению. Она также имеет право на оплачиваемый отпуск и медицинское обслуживание. Кроме того, ее труд регулируется одним из лучших в мире трудовым законодательством и правилами техники безопасности».

В день торжественного открытия промышленного парка «Караколь» в октябре 2012 года у всех нас, кто пережил самые тяжелые дни на Гаити, был, пусть пока и небольшой, повод для того, чтобы порадоваться и отпраздновать. Пожалуй, основная заслуга в этих достижениях принадлежала Превалю. К этому моменту, однако, он уже более года не являлся президентом, а его отношения с новым президентом были далеко не самыми теплыми.

Злая воля вмешалась во время выборов в ноябре 2010 года, всего через десять месяцев после землетрясения. Официальный подсчет голосов и независимый подсчет, проведенный Организацией американских государств, дали разные результаты, кто из кандидатов имеет право принять участие в последнем туре выборов. Многие жители Гаити, которые уже и так пережили много испытаний, были возмущены тем, что после всех перенесенных ими бедствий их голоса не будут учтены. Вскоре улицы были наполнены толпами протестующих, которые бурно выражали свое недовольство.

Я решила поехать на Гаити, чтобы встретиться с Превалем и кандидатами, чтобы, по возможности, добиться мирного урегулирования и не допустить развития кризиса в то время, когда предстояло еще так много сделать, чтобы справиться с последствиями землетрясения. Предпочтительным кандидатом был Преваль, который, по подсчетам ОАГ, фактически занимал третье место. Он жаловался, что международное сообщество выталкивает его из президентской гонки. Я настаивала на том, что это не так. В конце концов, говорила я ему, народ попытался вытолкнуть меня из гонки, когда я баллотировалась на пост президента в 2008 году. С учетом того, как мы с президентом Обамой решили тогда действовать, ему и двум другим кандидатам в президенты также следует уважать мнение избирателей.

— Послушайте, я тоже принимала участие в выборах, — сказала я. — Я выиграла два тура, но один, последний, самый важный, я проиграла. Так что я знаю, каково это. Но, что более важно, демократические принципы не должны быть нарушены.

В отличие от профессиональных дипломатов, ученых или бизнесменов, я могла бы поставить себя на место этих кандидатов. Выборы бывают болезненными. Соблюдение демократии бывает жестким. В некоторых странах можно поплатиться жизнью за свое желание стать кандидатом на выборах или участвовать в голосовании, можно попасть в тюрьму и лишиться всего своего состояния. Необходимо понимать, на какой риск идут люди, что их заботит, и понимать их потребность чувствовать к себе уважение.

Я встречалась с Превалем в его временной резиденции. Мы сидели в плюшевых креслах очень близко друг к другу, практически колено к колену. Я начала говорить о том, что значит думать не только о завтрашнем дне, но о долгосрочной перспективе. Я сказала ему, что это был для него решающий момент. Его могут запомнить как президента, который ничем не отличается от всех других лидеров в истории Гаити, тех, кто отказался прислушиваться к своему народу. Или же его будут помнить как президента, который позволил демократии укорениться. Ему предстояло сделать выбор.

— Я говорю с вами не только как ваш друг, но как человек, который любит свою страну и которому тоже пришлось не раз делать трудный выбор, — сказала я. — Сделайте трудный выбор, потому что этот выбор будет в конечном счете в интересах вашей страны и в ваших интересах, даже если вы не почувствуете это до тех пор, пока не будете в состоянии сделать шаг назад и оглянуться.

Он закончил нашу встречу словами:

— Что ж, вы дали мне много поводов для размышления. Посмотрим, что я могу сделать.

Вскоре после этого Преваль и все три кандидата признали результаты согласно подсчетам ОАГ. Знаменитый музыкант Мишель Мартелли, широко известный как Сладкий Микки, выиграл президентскую гонку, и Преваль ушел в отставку. Обычно победитель выборов получает все похвалы. Но в данном случае, я думаю, героем дня был человек, который тактично ушел в отставку, хоть его страна еще не оправилась от невообразимой катастрофы. Впервые в истории Гаити президент мирно передал власть представителю оппозиционной партии.

Это был очень хороший знак для будущего страны. Общеизвестно, что существует тесная связь между устойчивым развитием и хорошим управлением. Вот почему мы ставим этот принцип в основу многих наших программ помощи, в первую очередь в корпорации «Вызовы тысячелетия». Проблемы Гаити на обоих направлениях стали тому наглядным примером и доказательством. Но легко можно найти и подтверждения обратного. Через месяц после событий на Гаити Чили пострадала от еще более мощного землетрясения. Но, в отличие от Гаити, у Чили имелась и необходимая инфраструктура, и ресурсы, и государственные институты для того, чтобы противостоять этому разрушительному бедствию и реагировать на произошедшее быстро и эффективно. Для того чтобы «восстанавливать, чтобы было лучше, чем прежде», Гаити нужно было совершить нечто большее, чем просто разобрать завалы и восстановить экономику. Этой стране была необходима сильная демократия и подотчетное, ответственное правительство. Первым важным шагом на этом пути стала мирная передача власти.

Я была рада видеть Преваля на торжественной церемонии разрезания ленточки в Караколе. При этом, однако, я не могла не думать о том, как сложатся отношения между ним и Мартелли. К моему удивлению и радости, Мартелли с уважением и признанием отнесся к Превалю и пригласил его на сцену. Затем они вместе подняли руки, приветствуя собравшихся и знаменуя торжество, на котором все собрались. Это был простой жест, знакомый всем американцам. Но никогда еще два президента страны не делали его вместе на Гаити, в основном потому, что мирная передача власти там — большая редкость. Это позволило мне надеяться, что Гаити наконец-то, несмотря на все противоречия, стоит на правильном пути.

* * *

Занимаясь делом международного развития, можно легко впасть в глубокое разочарование и безнадежность. Но, сделав шаг назад и взглянув на ход истории, понимаешь, какой замечательный вклад сделала твоя страна. Только за время моей жизни Соединенные Штаты помогли искоренить оспу и снизить уровень заболеваемости полиомиелитом и малярией. Мы помогли спасти миллионы жизней вакцинацией от СПИДа и лечением заболевших, которое помогло сохранить многие жизни, а также проведением оральной регидратации, что значительно сократило детскую смертность от СПИДа. Мы помогли миллионам молодых людей получить образование и оказали значительную поддержку когда-то беднейшим странам, которые превратились в процветающие и сами стали щедрыми спонсорами (например, Южная Корея). Американцы должны гордиться этими достижениями, которые помогли не только человечеству, но также нашему народу распространить свои ценности и укрепить свое лидерство в мире.

Глава 24

Искусство управления государством в XXI веке… цифровая дипломатия: в мире сетевых технологий

«Мое правительство может катиться к черту!» — с вызовом заявила мне девушка. Я спросила демократически настроенную активистку из Беларуси, не опасается ли она негативных последствий по возвращении из летнего учебного лагеря «TechCamp», который Госдепартамент развернул в соседней Литве в июне 2011 года. Целью организованных нами семинаров было помочь региональным общественным объединениям в изучении того, как с пользой применять новые технологии и избегать преследования. В Беларуси действует один из самых репрессивных режимов среди всех стран бывшего Советского Союза, но эта девушка заявила, что ничего не боится. Она приехала в Литву научиться новым навыкам, которые помогут ей быть на шаг впереди цензуры и тайной полиции. Мне понравился ее настрой.

В небольшом классе в Вильнюсе собрались еще около восьмидесяти активистов из 18 стран — все они приехали на наш двухдневный курс, рассчитанный на 11 часов обучения в день. По большей части они не были восторженными идеалистами или апологетами новых технологий. Они были оппозиционерами и координаторами, жадными до любых новых технологий, которые помогли бы им в выражении своего мнения, ведении организаторской работы и борьбе с цензурой. Команда экспертов из Госдепартамента была готова поделиться с активистами знаниями о том, как защищать личную информацию и сохранять анонимность во Всемирной сети, а также обходить правительственные ограничения доступа. К нашим курсам присоединились также руководители из социальных сетей «Твиттер» и «Фейсбук», корпораций «Майкрософт» и «Скайп».

Некоторые активисты обсуждали, как режим Башара Асада в Сирии следит за хештегами оппозиционных пользователей социальной сети «Твиттер», а затем наводняет Интернет спамом с использованием тех же тегов, чтобы дезориентировать тех, кто интересуется оппозиционным движением. Можно ли как-то помешать этой практике? Другим нужен был совет в составлении карт митингов и разгона демонстраций в режиме реального времени при кризисных ситуациях.

В тот вечер я пригласила членов нашей делегации на ужин в местный вильнюсский ресторан. Потягивая литовское пиво, я спросила, что они думают о прошедшем дне. Больше всех был доволен Алек Росс, мой старший советник по инновациям. В 2008 году Алек помогал президенту Обаме вести кампанию в Кремниевой долине и в целом среди представителей технологической отрасли. Когда меня назначили на пост госсекретаря, я попросила его помочь Госдепартаменту перейти на технологии XXI века. Сама я не слишком подкована в этой сфере, хотя, на удивление коллег и собственной дочери, мне полюбился планшет «Айпад», который я теперь всегда беру в поездки. Я понимала, что новые технологии способны изменить наш подход к дипломатии и развитию аналогично тому, как они повсеместно меняли привычки людей в общении, работе, планировании и играх.

В ходе наших обсуждений звучала мысль, что сами по себе эти инструменты нейтральны. Они могут использоваться как во зло, так и во благо, равно как из стали можно производить танки или строить больницы, а атомная энергия может разрушить город или обеспечить его энергией. Мы должны были ответственно подойти к извлечению из технологий максимальной выгоды, одновременно сводя к минимуму возможные риски.

Технологии открывают перед нами новые пути решения проблем и продвижения интересов и ценностей Америки. Нам следует посвятить себя тому, чтобы помочь мировой общественности овладеть мобильными технологиями и социальными сетями, чтобы призывать правительства к ответу, фиксировать различные нарушения прав и поддерживать социально уязвимые группы населения, в том числе женщин и молодежь. Я не понаслышке знаю, как инновации помогали людям побороть бедность и делали их хозяевами собственной жизни. В Кении доходы фермеров возросли на целых 30 % после того, как они стали использовать сотовые телефоны для проведения операций через мобильные банки и получения информации о более прогрессивных методах защиты урожая от вредителей. В Бангладеш свыше 300 тысяч людей зарегистрировались на программы изучения английского языка через мобильные телефоны. На жителей развивающихся стран приходится около 4 миллиардов сотовых телефонов, часто ими пользуются фермеры, рыночные торговцы, рикши и другие категории населения, которые традиционно были лишены полноценных возможностей и доступа к образованию. Различные исследования показывают, что 10 %-ное повышение уровня проникновения сотовой связи в развивающихся странах приводит к росту ВВП на душу населения на 0,6–1,2 %. Это означает миллиарды долларов и бесчисленное количество новых рабочих мест.

Однако мы видели и темную сторону цифровой революции. Те самые качества, которые сделали Интернет движущей силой невиданного прежде прогресса (благодаря присущей Интернету открытости, эффекту сглаживания различий, масштабу охвата пользователей и скорости), также спровоцировали злодеяния беспрецедентного масштаба. Известно, что Интернет может в равной степени служить источником информации и дезинформации, но это лишь начало. Террористы и экстремисты используют Всемирную сеть для возбуждения ненависти, вербовки новобранцев, заговоров и проведения террористических актов. Торговцы людьми заманивают новых жертв в современное рабство. Детей заставляют участвовать в съемках порнографии. Хакеры взламывают сети финансовых организаций, розничных магазинов, операторов сотовой связи, а также личные почтовые ящики. Преступные организации и целые страны разрабатывают наступательное кибероружие и технологии промышленного шпионажа. Жизненно важные инфраструктурные объекты вроде электрических сетей и диспетчерских служб воздушного движения становятся все более уязвимы для кибертеррористов.

Как и другие стратегически значимые правительственные организации, Госдепартамент часто служил мишенью для кибертеррористов. Нашим сотрудникам приходилось бороться с атаками на свою электронную почту и все более изощренными попытками фишинга⁸³. Когда мы впервые начали работать в Госдепартаменте, эти попытки напоминали рассылку мошеннических писем, которые приходили многим американцам на личную почту. Равно как ломаный английский печально известных «нигерийских писем» сразу настораживал большинство получателей, так и ранние неуклюжие попытки взломать наши системы безопасности легко отслеживались. Но к 2012 году продуманность и скорость этих атак значительно возросли: под видом сотрудников Госдепартамента хакеры пытались заставить их коллег открывать вполне невинно выглядящие приложения.

Когда мы отправлялись в такие неоднозначные места, как Россия, служба безопасности Госдепартамента часто рекомендовала нам оставлять телефоны «Блэкберри», ноутбуки и любые устройства с выходом во внешнюю сеть на борту самолета и вытаскивать аккумуляторы, чтобы до них не добрались иностранные службы внешней разведки. Даже в дружественных странах мы соблюдали строгие меры предосторожности, заботясь о том, где и как мы читаем секретные документы и используем свои технологии. Наш способ защиты материалов заключался в чтении в светонепроницаемой палатке, установленной в номере отеля. В менее оборудованных помещениях нам советовали импровизировать и читать конфиденциальные документы, забравшись под одеяло. Было такое ощущение, будто тебе снова десять лет и ты тайно читаешь ночью, под покрывалом, при свете фонарика. Несколько раз мне советовали воздержаться от разговоров в собственном номере отеля. При этом мишенью были не только правительственные органы США и их сотрудники. На мушке держали и американские компании. Мне звонили разъяренные генеральные директора с жалобами на дерзкую кражу интеллектуальной собственности и сведений, представляющих коммерческую тайну, и даже на взлом их домашних компьютеров. Чтобы сосредоточить наши усилия на борьбе с этой все более серьезной угрозой, в феврале 2011 года я назначила первого в Госдепартаменте координатора по вопросам кибербезопасности.

Некоторые страны начали возводить электронные барьеры, не позволяя своим гражданам свободно и полноценно пользоваться ресурсами Интернета. Цензоры исключали из результатов поиска слова, имена и целые фразы. Они преследовали тех жителей страны, кто вел мирные политические дискуссии, причем не только во время волнений и массовых протестов. Одним из самых ярких тому примеров стал Китай, где на 2013 год насчитывалось около 600 миллионов пользователей Интернета, но в то же время действовали одни из самых жестких ограничений на свободное пользование виртуальными ресурсами. «Великий китайский файрвол» (или «Золотой щит») блокировал доступ к зарубежным сайтам и отдельным страницам, содержание которых считалось наносящим вред интересам коммунистической партии. Некоторые исследователи указывают, что власти Китая наняли до 100 тысяч цензоров для надзора за Всемирной сетью. В 2009 году китайские власти на 10 месяцев полностью лишили выхода в Интернет жителей Синьцзян-Уйгурского автономного района на северо-западе страны после массовых беспорядков среди коренного населения.

В июне иранская молодежь использовала сайты и социальные сети, чтобы выразить свою точку зрения во время протестов, вспыхнувших после спорных выборов. Во Всемирной сети появилась записанная на обычный сотовый телефон сцена жестокого убийства 26-летней девушки по имени Неда Ага-Солтан, застреленной проправительственными военизированными формированиями. Запись быстро разошлась в социальных сетях «Твиттер» и «Фейсбук», и в течение часа миллионы людей со всего света увидели, как Неда умирает в луже крови на улице Тегерана. Журнал «Тайм» написал, что «у этой смерти, вероятно, было максимальное число свидетелей за всю историю человечества». Видеозапись всколыхнула мировую общественность, разделившую гнев протестующих.

Всего пятью днями позже сотрудники Госдепартамента, которые следили за онлайн-активностью иранских оппозиционеров, сделали тревожное открытие. «Твиттер» планировал закрыть доступ к своей сети для проведения заранее запланированного технического обслуживания как раз в разгар дня в Тегеране. У Джареда Коэна, 27-летнего члена нашей команды по планированию политики, были контакты в «Твиттере», поскольку в апреле он занимался организацией поездки в Багдад для Джека Дорси, одного из сооснователей этой компании, и других руководителей ее технологического подразделения. Джаред быстро связался с Джеком и предупредил его о том, что недоступность сервиса может накалить ситуацию среди иранских активистов. В результате «Твиттер» отложил проведение технических работ до середины следующей ночи. В своем сообщении компания указала, что причиной отсрочки стала «текущая роль данной социальной сети как важного инструмента коммуникации в Иране».

Однако иранское правительство также показало, что может искусно применять новые технологии в собственных интересах. Корпус стражей Исламской революции отслеживал интернет-профили лидеров протестного движения. Когда иранцы, живущие за рубежом, позволяли себе критические высказывания в адрес действующего режима, членов их семей на родине ждало наказание. В конечном счете иранские власти перекрыли доступ к Интернету и мобильной связи и стали полагаться на более традиционные методы запугивания и террора. Жесткое подавление инакомыслия привело к тому, что протестное движение стало затухать.

Меня ужасали события в Иране и в целом преследование онлайн-активистов авторитарными режимами по всему миру. Я обратилась к Дэну Байеру, заместителю помощника госсекретаря по вопросам демократии, прав человека и труда. Он приехал к нам из Джорджтауна, где работал профессором и вел исследовательские и образовательные программы на стыке этики, экономики и прав человека. Я попросила Дэна присоединиться к Алеку и его команде, чтобы понять, чем мы можем помочь. В последующем они рассказали мне о мощных прогрессивных технологиях: мы могли бы спонсировать их развитие, чтобы помочь оппозиционерам избегать правительственного надзора и цензуры. Наши инвестиции могли сыграть решающую роль в масштабном распространении таких инструментов и их предоставлении тем активистам, кто нуждался в них больше всего. Но здесь был подвох: эти инструменты могли взять на вооружение преступные группировки и хакеры, чтобы скрываться от правосудия, и тогда нашим разведывательным и правоприменительным органам пришлось бы непросто. Не произойдет ли так, что мы откроем ящик Пандоры и спровоцируем всплеск преступной активности во Всемирной сети? Стоило ли так рисковать, чтобы защитить активистов и поддержать их борьбу?

Я долго взвешивала все «за» и «против». Последствия для нашей национальной безопасности были вполне реальными. Это был тяжелый выбор. Однако я все же решила, что поддержка свободы мнений и общественных организаций по всему миру стоила такого риска. Преступники всегда найдут способ задействовать новые технологии, и это не повод сидеть сложа руки. Я дала «добро» двигаться дальше. Наша команда приступила к работе, и к моменту моего визита в Литву в 2011 году мы успели вложить свыше 45 миллионов долларов в инструменты, которые оберегали оппозиционеров в виртуальной среде. Мы также обучили по всему миру свыше 5 тысяч активистов, которые, в свою очередь, познакомили с новыми технологиями тысячи своих соратников. Мы работали с разработчиками над созданием новых приложений и устройств, таких как тревожная кнопка на телефоне: протестующий мог нажать ее при аресте, дав сигнал своим друзьям и одновременно стерев из памяти все личные контакты.

* * *

Эти технологические проекты были частью нашей программы по адаптации работы Госдепартамента и внешней политики США к реалиям XXI века. В переходный период, пока я еще не стала госсекретарем, я прочла в журнале «Форин афферс» статью под названием «Грани Америки: власть в сетевой державе» авторства Энн-Мари Слотер, декана Школы общественных и международных отношений имени Вудро Вильсона в Принстоне. Ее концепция сетевого устройства, в принципе, касалась архитектуры Интернета, но, по существу, охватывала более широкий спектр вопросов. Она затрагивала все способы общественной организации в XXI веке: сотрудничество, общение, торговлю и даже противоборство. Автор утверждала, что в сетевом мире разнородные и космополитические сообщества получат весомое преимущество над обществами закрытыми и однотипными. Они смогут успешнее воспользоваться преимуществом расширившихся торговых, культурных и технологических связей и извлечь выгоду из возможностей мировой взаимозависимости. По ее словам, такая ситуация благоприятствовала Соединенным Штатам с их разнообразием культур, творческим подходом и сильными общественными связями.

В 2009 году свыше 55 миллионов американцев были иммигрантами или детьми иммигрантов. Эти американцы в первом или втором поколении сохраняли ценные связи с родными странами и вносили важный вклад в экономическую, культурную и политическую жизнь нашей страны. Иммиграция позволяла поддерживать молодость и активность населения США, тогда как многие наши партнеры и соперники столкнулись с проблемой старения населения. В частности, Россия, по словам самого президента Путина, стояла на пороге «демографического кризиса». Даже Китай в силу политики «одна семья — один ребенок» двигался в сторону демографической пропасти. Я искренне надеюсь на то, что двухпартийный законопроект об изменениях в иммиграционном законодательстве в 2013 году, который был одобрен сенатом, также будет принят в палате представителей.

Хотя я испытываю должное уважение к традиционным формам правления, я согласна с Энн-Мари в анализе сравнительных преимуществ Америки в сетевом мире. Это был ответ на всю панику об угасании, якобы заложенном и в самых древних традициях, и в самых свежих инновациях Америки. Я предложила Энн-Мари взять отпуск в Принстоне и присоединиться к нашей внутренней группе экспертов в Госдепартаменте в качестве директора по планированию политики. Она также помогла в подготовке всеобъемлющего отчета работы Госдепартамента и Агентства США по международному развитию, который мы назвали «Четырехлетним обзором дипломатического курса и международного развития». Меня навел на эту мысль «Четырехлетний обзор оборонной политики Пентагона», с которым я ознакомилась в качестве участника сенатской Комиссии по делам вооруженных сил. Наш обзор был призван наметить, как именно мы будем внедрять новые технологии на практике и задействовать те методы, которые я начала именовать «искусством управления государством XXI века». Наш план опирался на применение новых технологий, частно-государственное партнерство, ресурсы диаспор и другие новые инструменты. Вскоре мы вышли за рамки традиционных дипломатических дисциплин, особенно в сфере энергоресурсов и экономики.

Управление общественными отношениями Госдепартамента учредило подразделение цифровых технологий, чтобы распространять наши сообщения по целому ряду мобильных платформ, включая «Твиттер», «Фейсбук», «Фликр», «Тамблер» и «Гугл+». К 2013 году свыше 2,6 миллиона пользователей социальной сети «Твиттер» следили за 301 официальным каналом на 11 языках, в том числе арабском, китайском, фарси, русском, турецком и урду. Я призывала наших дипломатов в посольствах по всему миру уделять внимание собственным страницам на «Фейсбуке» и учетным записям в «Твиттере», выступать на местных телеканалах и всеми возможными способами поддерживать контакты с общественностью. Столь же важной задачей было слушать, что говорят люди в их странах, в том числе и в социальных сетях. В эпоху, когда проблемы безопасности зачастую ограничивают общение с иностранцами, социальные сети позволяют напрямую узнавать мнение даже тех людей, которые принадлежат к относительно закрытым сообществам. Сейчас доступ ко Всемирной сети есть более чем у двух миллиардов человек, почти у трети всего населения мира. Интернет стал общественным пространством XXI века, мировой рыночной площадью, учебным классом, рынком и кафе, и американские дипломаты должны были стать частью этого виртуального мира.

Когда Майк Макфол, профессор политических наук Стэнфордского университета и эксперт по России в Совете национальной безопасности, готовился к переезду в Москву в качестве нашего нового посла, я объяснила ему, что ему придется проявить находчивость в преодолении препятствий, которые будет чинить российское правительство, и общаться напрямую с российским народом. Я сказала ему: «Майк, запомни следующие три вещи: будь сильным, выходи за пределы элитарных кругов и не бойся использовать все возможные технологии для охвата максимального числа людей». Вскоре подконтрольные Кремлю средства массовой информации начали травить и поносить Майка. Я специально позвонила ему однажды по незащищенной линии и очень отчетливо, что было ясно всем подслушивающим нас русским шпионам, сказала ему, что он отлично справляется со своим делом.

Майк стал активно пользоваться социальными сетями и в конечном счете привлек свыше 70 тысяч подписчиков в свой «Твиттер», попав в десятку самых влиятельных медиаперсон в российском Интернете, исходя из охваченной аудитории и частоты упоминаний другими пользователями. Многие жители России знали его в первую очередь как пользователя @McFaul. Их привлекло его удивительное чистосердечие и готовность вести беседы со всеми, кто обращался к нему. Майк перемежал объяснения политики США и раскрытие фактов ущемления прав со стороны Кремля с потоком собственных мыслей и фотографий. Русские увидели в посланнике США человека, который любит смотреть балет в Большом театре, проводит для родственников экскурсию по Красной площади и оправляется от перелома пальца, полученного в ходе игры в баскетбол. На одном из официальных приемов вскоре после этого происшествия премьер-министр России Дмитрий Медведев поинтересовался у Майка, как чувствует себя его рука. Майк принялся рассказывать, как получил травму, на что Медведев просто сказал: «Я уже знаю, я прочел в Интернете».

В начале своего пребывания в должности посла Майк вел в «Твиттере» напряженную пикировку с российским министерством иностранных дел. Министр иностранных дел Швеции Карл Бильдт, у которого свыше 250 тысяч подписчиков, вставил свое слово, написав: «МИД России начал в „Твиттере“ войну с послом США @McFaul. Новая реальность: подписчики вместо ядерных бомб. Так лучше». Думаю, Майк бы всецело с ним согласился.

* * *

Хотя невероятная взаимосвязанность сетевого мира играла на руку Америке и открывала возможности для грамотного использования власти в продвижении наших интересов, она же создавала и значительные новые угрозы нашей безопасности и нашим ценностям.

Это стало болезненно очевидным в ноябре 2010 года, когда онлайн-организация «Викиликс» и ряд медиаресурсов со всего мира начали публиковать первую партию из более чем 250 тысяч украденных у Госдепартамента писем, многие из которых содержали конфиденциальные наблюдения и разведданные наших дипломатов, работавших на местах.

Служивший в Ираке младший сотрудник военной разведки, рядовой Брэдли Мэннинг, скопировал секретные письма с компьютера министерства обороны и передал их «Викиликс» во главе с австралийцем Джулианом Ассанжем. Многие приветствовали действия Мэннинга и Ассанжа, называя их защитниками гласности и продолжателями благородной традиции по разоблачению государственных преступлений. Их сравнивали с Даниэлем Эллсбергом, который передал прессе секретные документы Пентагона, касавшиеся войны во Вьетнаме. Мне же все виделось иначе. Как я тогда заявляла, добропорядочные люди осознают необходимость конфиденциальных дипломатических контактов для защиты как национальных, так и общемировых интересов. Каждая страна, включая Соединенные Штаты, должна иметь возможность вести чистосердечные разговоры о людях и народах, с которыми имеет дело. Тысячи украденных писем в целом показали, что американские дипломаты добросовестно исполняют свой долг, зачастую в весьма трудных обстоятельствах.

В письмах всплывали и некоторые пикантные подробности. В одном описывалась встреча дипломата с министром одной из стран Центральной Азии, который прибыл пьяным, «развалился на стуле и выдавал всевозможные русские ругательства», а в другом была описана свадьба в Дагестане, где гости бросали танцующим детям купюры в 100 долларов, что, по словам дипломата, служило «квинтэссенцией социально-политических отношений на Северном Кавказе». Часто дипломаты в своих письмах давали характеристику мировым лидерам: в одном из писем о зимбабвийском диктаторе Роберте Мугабе было отмечено «его глубочайшее невежество в том, что касается экономических вопросов (вкупе с верой в то, что 18 докторских степеней дают ему право пренебрегать законами экономики)».

Публикация этих сведений имела и непреднамеренные последствия: она показала, как усердно трудятся сотрудники наших внешнеполитических ведомств, насколько они наблюдательны и как умело излагают свои мысли. Однако некоторые откровенные комментарии навредили отношениям, которые наши дипломаты заботливо выстраивали на протяжении долгих лет. Наши дипломаты по заведенному порядку сообщали о своих беседах с оппозиционерами и защитниками гражданских прав, лидерами бизнеса и даже чиновниками иностранных правительств, которым при раскрытии их имен грозили гонения и наказания.

Сразу же после утечки информации я осудила незаконную публикацию секретных сведений. Я заявила: «Это ставит под угрозу жизни людей и нашу национальную безопасность, подрывает наши усилия по сотрудничеству с другими странами в решении общих проблем». Затем мне пришлось вынести на своих плечах груз дипломатических последствий со стороны обиженных союзников и разгневанных партнеров.

Я попросила заместителя госсекретаря по вопросам управления Пата Кеннеди собрать рабочую группу, чтобы письмо за письмом проанализировать утечку и четко определить, какая конфиденциальная информация просочилась в сеть и каковы будут последствия этой утечки для наших интересов, наших сотрудников и наших партнеров. Мы спешно разработали процедуры для выявления наших источников, оказавшихся под угрозой, и при необходимости помогли им перебраться в безопасное место.

Вечером перед Днем благодарения 2010 года я была дома, в районе Чаппакуа, откуда стала звонить нашим партнерам (таких звонков набежало много десятков). Сначала я связалась со своим другом Кевином Раддом, министром иностранных дел Австралии и бывшим премьер-министром. Мы начали разговор с обсуждения обычного круга интересов, в первую очередь отношений с Северной Кореей. Затем я сказала: «Я хочу обсудить ситуацию с „Викиликс“. Наш посол в Австралии уже проинформировал Радда о том, что содержание наших конфиденциальных переговоров об обстановке в регионе, в том числе о действиях Китая, могло стать известно широкой общественности. Австралийское правительство созвало собственную рабочую группу для исправления данной ситуации.» «Это может вылиться в серьезную проблему», — сказал он. «Да, — признала я, — это ужасный скандал. Мы потрясены этим ударом и глубоко сожалеем о случившемся». Я пообещала ему сделать все возможное, чтобы помочь в устранении последствий.

День благодарения выдался долгим: мне пришлось совершить множество звонков, каждый раз принося свои извинения. В последующие несколько дней я поговорила со многими министрами иностранных дел, одним премьер-министром и одним президентом. В ходе наших бесед мы затрагивали и другие темы, но каждый раз я сообщала о грядущей публикации секретных сообщений и говорила, как рассчитываю на их понимание. Некоторые собеседники злились и чувствовали себя оскорбленными, другие видели в этом возможность получить преимущество над Соединенными Штатами и пытались извлечь для себя выгоду из сложившейся ситуации. Но большинство были весьма любезны. Министр иностранных дел Германии Гидо Вестервелле сказал: «Я ценю то, что вы позвонили мне лично». Министр иностранных дел Китая Ян Цзечи выразил свое сочувствие, сказав: «Я не могу предугадать реакцию общественности, но обеим сторонам важно укреплять доверие друг к другу. Это стержень взаимоотношений Китая и США». Один из политиков даже пошутил: «Вы еще не слышали, что мы сами говорим о вас».

Разговоры с глазу на глаз дались труднее. В первую неделю декабря я посетила саммит Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, проходивший в Астане, Казахстан, где встретилась со многими мировыми лидерами. Особенно огорчен был премьер-министр Италии Сильвио Берлускони, чьи похождения, описанные в некоторых преданных огласке сообщениях, теперь высмеивались на первых полосах итальянских газет. «Зачем вы так обо мне говорите? — сетовал он, когда мы сели вместе. — У Америки нет друга преданнее меня. Вы же знаете меня, а я знаком с вашей семьей». Он разразился эмоциональным рассказом о том, как его отец водил его на кладбище американских солдат, которые пожертвовали свои жизни ради Италии. «Я всегда помню об этом», — сказал он. Берлускони было не привыкать к критике в прессе — и пухлые папки со скандальными газетными заметками служили тому подтверждением. Но он придавал огромное значение тому, как относятся к нему коллеги, и в особенности США. Ситуация была крайне неловкой.

Я извинилась еще раз. Я больше всех желала, чтобы эти слова никогда не увидели свет. Однако это, по понятным причинам, не убедило Берлускони. Он попросил меня встать с ним перед камерами и выступить с убедительным заявлением о важности итало-американских отношений, что я и сделала. Несмотря на все свои причуды, Берлускони искренне симпатизировал Америке. Кроме того, Италия была нашим ключевым союзником в НАТО, в чьей поддержке мы нуждались по всему миру, включая назревавшую военную кампанию в Ливии. Поэтому я делала все возможное, чтобы восстановить ее уважение и доверие.

В конечном счете я и моя команда связались практически со всеми политиками, явно упомянутыми в секретных донесениях. Общими усилиями нам удалось свести долговременный ущерб к минимуму. В некоторых случаях искренность наших извинений могла даже упрочить прежние связи, но некоторые отношения были безнадежно испорчены.

Резкие высказывания посла США в Ливии Джина Кретца о полковнике Муаммаре Каддафи сделали его в Триполи персоной нон грата. Какие-то связанные с Каддафи бандиты даже угрожали Кретцу, из-за чего мне пришлось отозвать его в США ради его же безопасности. В соседнем Тунисе бежать пришлось уже самому диктатору: публикация секретных отчетов США о коррумпированности его режима спровоцировала нарастание общественного недовольства, которое в итоге вылилось в революцию и свержение Бена Али.

В итоге дипломатические последствия действий «Викиликс» оказались тяжелыми, но не фатальными, однако они послужили предзнаменованием еще одной, гораздо более серьезной утечки данных совершенно иного толка, которая случилась уже после моего ухода с поста госсекретаря. Эдвард Сноуден, сотрудник Агентства национальной безопасности, который преимущественно отвечал за отслеживание иностранных коммуникаций, выкрал огромный пакет совершенно секретных документов и передал их представителям прессы. Сначала Сноуден бежал в Гонконг, затем перебрался в Россию, где получил убежище. Эта утечка открыла общественности доступ к самым важным секретным сведениям разведывательных служб США. Мировые средства массовой информации обвинили Соединенные Штаты в том, что они прослушивают личные телефоны своих партнеров, в частности канцлера Германии Ангелы Меркель и президента Бразилии Дилмы Русеф. Появились опасения, что террористы и преступники изменят собственные практики передачи информации, поскольку теперь им стали известны источники и методы, применяемые разведслужбами США.

Однако внутри страны все внимание было посвящено тому, как именно различные программы Агентства национальной безопасности по сбору данных могли затрагивать интересы американских граждан. Особенный интерес вызывала программа массового сбора сведений о телефонных переговорах: она касалась не содержания разговоров или личности говоривших, а номеров телефонов, времени и продолжительности самих звонков, которые могли попасть под наблюдение, если были основания подозревать конкретного абонента в связях с терроризмом. С тех пор президент Обама призвал конгресс провести ряд реформ с тем, чтобы правительство более не собирало подобных сведений.

Президент продолжал отстаивать необходимость внешнего наблюдения и разведывательных операций, но в то же время поощрял общественную дискуссию о том, как добиться баланса безопасности, свободы и неприкосновенности частной жизни спустя 12 лет с момента трагедии 11 сентября 2001 года. Трудно представить, чтобы подобные обсуждения велись в России или Китае. По иронии судьбы, всего за несколько недель до того, как Сноуден раскрыл секретные сведения США, президент выступил с программной речью о политике национальной безопасности, в которой заявил: «За нашими плечами десятилетний опыт работы, и пришло время задаться сложными вопросами: какова природа современных угроз и как мы можем противостоять им? Наш выбор в отношении военных действий может, порой непреднамеренно, повлиять на открытость и свободу, от которых зависит наш жизненный уклад».

Моя жизнь столько лет была достоянием общественности, что я глубоко ценю личное пространство и необходимость защищать его. И хотя технологии, о которых идет речь, возникли лишь недавно, проблема баланса между свободой и безопасностью уходит корнями в глубокое прошлое. Еще в 1755 году Бенджамин Франклин писал: «Те, кто готов пожертвовать насущной свободой ради малой толики временной безопасности, не достойны ни свободы, ни безопасности». Говоря о свободе и безопасности, будет неверным считать, что рост одной сокращает другую. Я думаю, что они, напротив, поддерживают существование друг друга: в отсутствие безопасности свобода хрупка, но без свободы безопасность тягостна. Искусство в том, чтобы найти верную пропорцию: достаточно безопасности для охраны наших свобод, но не слишком много (или мало), чтобы поставить их под угрозу.

Как госсекретарь, я целенаправленно занималась защитой личных данных, безопасностью и свободой в виртуальном пространстве. В январе 2010 года корпорация «Гугл» объявила, что обнаружила попытки китайских властей взломать учетные записи ее почтового сервиса «gmail», принадлежавшие оппозиционерам. Компания заявила, что в ответ будет перенаправлять китайский поток данных на сервера в Гонконге, за пределами «Великого китайского файрвола». Пекин был в ярости. Неожиданно мы оказались в центре совершенно нового вида международного инцидента.

Я уже какое-то время работала над речью о готовности Америки защищать свободу в Интернете, и теперь было, как никогда, важно привлечь всеобщее внимание к проблеме репрессий в виртуальном пространстве. Тогда, 21 января 2010 года, я отправилась в Интерактивный музей журналистики и новостей в Вашингтоне (Newseum), посвященный истории и будущему журналистики, и высказалась в поддержку «свободы подключения». Я говорила, что те же права, которые мы отстаиваем в своих домах и общественных местах (право на свободу собраний, свободу слова, право на создание инноваций и защиту интересов), существуют и во Всемирной сети. Для американцев эта идея заложена в Первой поправке к конституции, слова которой высечены на мраморной плите весом 50 тонн, привезенной из Теннесси и установленной возле Интерактивного музея журналистики и новостей. Но свобода подключения к Сети была не только американской ценностью: во Всеобщей декларации прав человека говорится, что все люди в любой точке мира имеют право «искать, получать и распространять информацию и идеи любыми средствами и независимо от государственных границ».

Я хотела дать странам вроде Китая, России и Ирана понять, что США будут поддерживать и охранять виртуальную среду, защищающую права людей, открытую для инноваций, действующую по всему миру, безопасную, чтобы оправдывать доверие пользователей, и надежную, чтобы содействовать их труду. Мы будем противостоять попыткам ограничить доступ ко Всемирной сети или переписать международные правила, которые регламентируют структуру Интернета, мы будем поддерживать активистов и новаторов, которые борются с репрессивными ограничениями доступа к Сети. Некоторые страны хотели отказаться от этого подхода к управлению Интернетом, который был внедрен еще в 1990-х годах и заботится об общественных интересах. Они хотели заменить модель, которая учитывает позицию власти, частного сектора, общественных организаций и самих граждан и обеспечивает свободный поток информации в рамках единой мировой сети, на централизованный контроль в руках одного лишь правительства. Они хотели, чтобы каждое правительство могло вводить собственные правила, создавая тем самым национальные границы в виртуальном мире. Этот подход несет в себе катастрофические последствия для свободы Интернета и торговли. Я напутствовала наших дипломатов на борьбу с этими попытками на каждом форуме, какими бы незначительными они ни были.

Моя речь наделала много шума, особенно в Интернете. Организация «Хьюман райтс вотч» назвала ее революционной. Я искренне надеялась на то, что мы начали дискуссию, которая изменит мнение людей о свободе слова в Интернете. Больше всего я хотела, чтобы США оставались на передовых позициях в вопросе защиты прав человека в XXI веке точно так же, как мы делали это в XX веке.

Глава 25

Права человека: незавершенное дело

Когда я росла в Парк-Ридже, штат Иллинойс, я каждую неделю ходила в воскресную школу при нашей методистской церкви. Мои родители были верующими людьми, однако свою веру они выражали по-разному, и иногда мне тяжело было мириться с тем, как мой отец настаивал на необходимости быть самостоятельным в жизни и как моя мать беспокоилась о социальной справедливости. В 1961 году в нашей церкви появился новый энергичный молодой служитель Дон Джоунс, который помог мне лучше понять ту роль, которую, как я бы хотела, вера должна была играть в моей жизни. Он научил меня принимать «веру в действии» и открыл мне глаза на несправедливость в мире, за пределами моего общества среднего класса. Он познакомил меня с огромным количеством книг, он возил нашу молодежную группу в негритянские и испанские церкви в центральном районе Чикаго. Общаясь в тех церквях с парнями и девушками, мы обнаружили, что у нас много общего, несмотря на наш совершенно разный жизненный опыт. Благодаря этому общению мне впервые захотелось более подробно познакомиться с движением за гражданские права. Для меня и моих одноклассников имена Розы Паркс и Мартина Лютера Кинга были именами, которые мы мимоходом видели в газетных заголовках или случайно слышали во время вечерних выпусков новостей, когда их смотрели наши родители. Однако для многих ребят, с которыми я познакомилась во время тех церковных встреч, они были источником надежды и вдохновения.

Однажды Дон объявил, что хочет взять нас на выступление Мартина Лютера Кинга в Чикаго. Моих родителей было несложно уговорить отпустить меня, однако родители некоторых моих друзей считали Кинга «подстрекателем» и не разрешили своим детям поехать. Я была взволнована, но не знала, чего мне ожидать. Когда мы попали в зал «Оркестр-холла» и Мартин Лютер Кинг начал свою речь, я буквально остолбенела. Его речь называлась «Не проспите революцию», и он призвал нас всех в тот вечер продолжать отстаивать справедливость и не спать, пока мир вокруг нас менялся.

После этого я отстояла огромную очередь, чтобы пожать Кингу руку. Его благоприятное расположение к окружающим и пронзительная моральная определенность произвели на меня огромное впечатление. Меня растили с большим уважением к ценностям американской демократии. По мнению моего отца, непреклонного республиканца, придерживавшегося антикоммунистических взглядов, то, что у нас есть Декларация независимости и Билль о правах, а в Советском Союзе этого нет, было определяющей чертой идеологической борьбы периода холодной войны. Обещания, которые были заложены в наших основных документах о свободе и равенстве, должны были считаться священными. Теперь же я осознавала, что многих американцев до сих пор ущемляли в правах, в которые я верила. Этот урок и сила слов Лютера Кинга зажгли огонь в моем сердце, а учение моей церкви о социальной справедливости укрепляло его. Я поняла, как никогда раньше, свою миссию выражать божью любовь через добрые дела и социальную деятельность.

Таким же образом меня воодушевляли и встречи с Мэриан Райт Эдельман. Выпускница Йельской школы права 1963 года, она стала первой афроамериканкой, которую приняли в адвокатуру Миссисипи и которая работала адвокатом по защите гражданских прав в Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в Джексоне. Когда я впервые услышала выступление Мэриан во время своего первого семестра в Йельском университете, оно открыло мне дверь в жизнь, посвященную юридической, социальной и политической адвокатской деятельности в защиту прав человека, особенно женщин и детей.

Первым местом моей работы после окончания юридического факультета была работа совместно с Мэриан в Фонде защиты детей. Она попросила меня помочь дать объяснение следующей вещи. Во многих общинах огромное количество маленьких детей не училось. Из переписи мы знали, что дети были, они являлись частью этих общин. Так что же такое происходило? Частью общенационального опроса была беседа с семьями в Нью-Бедфорде, штат Массачусетс. Я ходила из дома в дом, и мы обнаружили, что некоторые дети сидят дома потому, что им нужно присматривать за младшими братьями и сестрами, пока родители работают. Некоторые из них бросили учебу, чтобы пойти работать, потому что нужно было помогать своим семьям. Однако в большинстве своем это были дети-инвалиды, которые не ходили в школу из-за того, что там не было подходящих для них условий. Мы видели слепых и глухих детей, инвалидов-колясочников, детей, отстающих в развитии, и детей, чьи семьи не могли позволить себе оплатить необходимое им лечение. Я помню девочку в инвалидном кресле у маленькой задней двери ее дома, где мы сидели и разговаривали под виноградной беседкой. Она хотела ходить в школу, участвовать в школьной жизни и учиться — но это было невозможно.

Вместе со многими своими коллегами по всей стране мы собрали данные нашего опроса и отправили их в Вашингтон, и конгресс в конце концов принял законопроект, согласно которому у каждого ребенка в нашей стране, в том числе у детей-инвалидов, появилось право получить образование. С этого момента я навсегда посвятила себя защите прав детей. Я также посвятила себя делу нетрудоспособных людей. В Государственном департаменте я назначила первого специального советника для международной организации по защите прав инвалидов, чтобы побудить и другие страны защищать права инвалидов. Я гордилась тем, что стояла рядом с президентом Обамой в Белом доме, когда он объявил, что США намерены подписать Конвенцию ООН по правам людей, физически или психически нетрудоспособных. Она была составлена на основе Закона об американцах-инвалидах и должна была стать нашим первым договором по защите прав человека в XX веке. Я ужаснулась, когда группа сенаторов-республиканцев смогла в декабре 2012 года заблокировать ее ратификацию, несмотря на активные призывы бывшего лидера большинства в сенате республиканца и героя войны-инвалида Боба Доула.

* * *

Первый раз возможность отстаивать права человека перед всем миром появилась у меня в сентябре 1995 года. Я в качестве первой леди возглавляла американскую делегацию на Четвертой Всемирной конференции по положению женщин в Пекине, где планировала произнести важную речь перед представителями 189 стран и сотнями журналистов и активистов.

— Чего ты хочешь добиться? — спросила меня Мадлен Олбрайт, когда я работала над своим предстоявшим выступлением вместе с Лизой Маскатайн, моим талантливым спичрайтером.

— Я хочу выйти за общепринятые рамки и встать на защиту женщин и девушек, — ответила я. Я хотела, чтобы моя речь была простой, яркой и сильной с точки зрения заложенной в ней идеи о том, что права женщин нельзя считать второстепенными и что они неотделимы от прав человека, которыми наделен каждый.

Во время моих поездок в качестве первой леди я сама видела, с какими препятствиями сталкивались женщины и девушки: как существовавшие законы и традиции не позволяли им получать образование или пользоваться услугами здравоохранения, в полной мере участвовать в экономической и политической жизни их страны, как в своем собственном доме они терпели насилие и жестокое обращение. Я хотела пролить свет на эти проблемы и побудить мир начать решать их. Я также хотела обратиться к женщинам и девушкам, которые стремились получить образование, медицинское обслуживание, экономическую независимость, юридические права, которые стремились участвовать в политической жизни, — и поддержать их. Я также стремилась обеспечить сбалансированный взгляд на женщин как на жертв дискриминации и как на борцов за перемены в своей жизни. Я хотела рассказать не только о тех женщинах, с которыми я познакомилась, но также о миллионе тех, о которых никто не узнает, пока о них не расскажут — я или кто-либо другой.

Сутью моего выступления было очевидное и неоспоримое заявление, которое, однако, слишком долго не было озвучено в международном масштабе. «Если будет какое-либо заявление, которое эхом разнесется после этой конференции, — заявила я, — то пусть оно будет следующим: права человека — это права женщин, а права женщин — это права человека, это окончательно и бесповоротно».

Я перечислила виды жестокого обращения, которым подвергаются женщины, среди которых были домашнее насилие, принудительная проституция, изнасилование как тактика ведения боевых действий или награда за них, генитальные увечья и сожжение невесты, все нарушения прав женщин, а также прав человека. Я предложила, чтобы мир единодушно осудил их. Я рассказала о некоторых замечательных женщинах, с которыми я познакомилась: о молодых мамах в Индонезии, которые регулярно собираются в своей деревне и обсуждают питание, планирование семьи и уход за ребенком; о женщинах в Индии и Бангладеш, которые обращаются к микрофинансированию, чтобы приобрести дойных коров, легкие двуколки (рикши), нитки и прочее для организации малого бизнеса; о женщинах в Южной Африке, которые помогали вести борьбу с апартеидом, а теперь помогают построить новую демократию.

Моя речь завершилась призывом всем нам действовать и, вернувшись к себе на родину, бороться за улучшение положения женщин в системе образования, здравоохранения, юриспруденции, в экономике и политике. Когда я уходила из зала, женщины перегибались через перила и сбегали вниз по эскалатору, чтобы пожать мне руку.

Мое послание нашло отклик у женщин в Пекине, но я не могла даже представить, насколько сильным будет воздействие этой 21-минутной речи. На протяжении почти двадцати лет женщины по всему миру цитировали мне мои же слова, просили подписать текст моей речи, рассказывали свои личные истории о том, как мое выступление вдохновило их на какие-либо перемены в своей жизни.

Самым важным было то, что представители всех 189 стран на конференции приняли достаточно амбициозную и детальную «Пекинскую платформу действий», призывающую к «полному и равному участию женщин в политической, гражданской, экономической, социальной и культурной жизни».

Вернувшись в Белый дом, я собрала свою команду и сообщила, что хочу заняться реализацией того, о чем шла речь в Пекине. Мы начали проводить регулярные совещания стратегического характера. Иногда мы встречались в Зале картографии на первом этаже, где президент Франклин Рузвельт наметил успешную программу действий для наших вооруженных сил во Второй мировой войне. Многие карты уже пропали (я обнаружила один из подлинников Франклина Рузвельта, на котором были отмечены позиции союзных войск в Европе в 1945 году, и повесила его над камином), однако это место по-прежнему прекрасно подходило для планирования любой глобальной кампании. На этот раз мы не боролись с фашизмом или коммунизмом, тем не менее наша цель была также важной и смелой: содействовать защите прав и возможностям половины населения планеты.

В такой ситуации на карту мира можно было смотреть несколькими способами. Легко было перебирать одну проблему за другой. Бросьте дротик в карту, и вы, скорее всего, попадете в страну, где женщины сталкиваются с насилием и жестоким обращением, где в экономической системе не было места женщинам и где им не давали возможности заработать, где исключалось участие женщин в политической жизни. Не было совпадением, что страны, где значение женщины было существенно занижено, в большинстве своем характеризовались нестабильностью, внутренними конфликтами, экстремизмом и бедностью.

Это было изъяном всех тех, кто работал над формированием внешней политики Вашингтона. Однако спустя несколько лет я стала смотреть на это как на один из самых неоспоримых аргументов, почему поддержка женщин и девушек является не просто правильным шагом, но элементом продуманной и стратегически выверенной политики. Плохое обращение с женщинами, безусловно, было не единственной и не основной причиной наших проблем в Афганистане, где движение «Талибан» запретило девочкам ходить в школу и вынуждало женщин жить в средневековых условиях, или в Центральной Африке, где изнасилование стало распространенным методом ведения боевых действий. Однако эта взаимосвязь была неоспоримой, и дальнейшие исследования показали, что улучшение положения женщин способствовало разрешению различных конфликтов и стабилизации общества. «Женские проблемы» долгое время считались наиболее несущественным элементом внешней политики США и международной дипломатии, рассматриваясь в лучшем случае как сложная тема, над которой можно работать, но делать это вовсе не обязательно. Я убедилась в том, что такой подход на самом деле существенно подрывал нашу национальную безопасность.

На карту можно было посмотреть и другим способом. Вместо проблем можно было увидеть возможности. В мире было огромное количество женщин, находящих новые способы решения застарелых проблем. Они страстно желали учиться, владеть землей, организовать бизнес и баллотироваться на какой-либо пост. Если мы хотели взяться за какое-либо дело, то у нас были товарищества, чтобы заниматься этим делом, и лидеры, чтобы его обеспечивать. Я побуждала наше правительство, частный сектор, неправительственные и международные организации решать эти проблемы и смотреть на женщин не как на жертв, которых нужно спасать, а как на партнеров, с которыми необходимо сотрудничать.

В Белом доме у меня было два начальника моего аппарата, которые являлись незаменимыми спутниками в моих поездках. Мэгги Уильямс, которая в 1980-х годах работала со мной в Фонде защиты детей, была превосходным специалистом по связям с общественностью и одной из самых творческих и порядочных людей, которых я когда-либо знала. Она помогла мне определить свою политику, когда я была первой леди, и осталась моим близким другом и доверенным лицом. Мелани Вервир была вначале заместителем Мэгги, а затем ее преемницей. У нас было общество взаимного восхваления. Мелани и ее муж, Фил, учились в Джорджтаунском университете вместе с Биллом, и она стала выдающейся личностью в конгрессе США и в некоммерческой организации «Народ за американский путь». Ее энергия и интеллект были выше всяких похвал, а ее страсть защищать права женщин и девушек была просто бесподобна.

В последующие после конференции в Пекине годы имел место весьма существенный прогресс. Во многих странах законы, которые когда-то разрешали неравное обращение с женщинами и девушками, были отменены. В ООН была создана новая организация под названием «ООН-женщины», а Совет Безопасности утвердил резолюцию, признающую решающую роль женщин в миротворческой деятельности и в сфере безопасности. Представители Всемирного банка, Международного валютного фонда и других организаций расширили свои исследования по вопросу неиспользованного потенциала женщин в обеспечении экономического роста и социального прогресса. Поскольку женщины получили шанс работать, учиться и участвовать в жизни общества, в котором они живут, их экономический, социальный и политический вклад в эти сферы существенно увеличился.

Тем не менее, несмотря на этот прогресс, женщины и девушки по всему миру все еще составляют бóльшую часть больных, голодающих и бедствующих. По состоянию на конец 2013 года женщины занимали менее 22 % всех мест в парламентских структурах и в законодательных учреждениях в различных странах мира. В некоторых странах женщины не могут открыть банковский счет или подписать контракт. Более чем в ста странах существуют законы, которые ограничивают права женщин или запрещают им участвовать в экономической жизни страны. Двадцать лет назад американская женщина зарабатывала 72 цента там, где мужчина зарабатывал доллар. Сегодня равенства в этот отношении по-прежнему нет. Женщины также занимают большинство низкооплачиваемых должностей в США и почти три четверти всех рабочих мест в сфере, где они могут рассчитывать только на чаевые (речь идет об официантках, барменах, парикмахерах, труд которых оплачивается даже ниже, чем по тарифу средней почасовой работы). Тем временем только небольшой процент исполнительных директоров из рейтингового списка «500 крупнейших мировых компаний» — женщины. Короче говоря, борьба за полное участие женщин и девушек в жизни нашего общества предстоит еще долгая.

Столкнувшись с такими мрачными фактами, можно легко впасть в уныние. Вернувшись из Пекина в Белый дом, я, впадая в отчаяние от масштабов тех проблем, которые мы хотели решить, часто обнаруживала, что для утешения смотрела на портрет Элеаноры Рузвельт, который висел в моем кабинете. Пример, которым она служила в качестве бесстрашной первой леди и мужественного борца за права человека, вдохновлял и поддерживал меня. После смерти Франклина Рузвельта и окончания Второй мировой войны Элеанора представляла США в новой структуре — в Организации Объединенных Наций и помогала определить основные направления ее развития. Во время первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, состоявшейся в Лондоне в начале 1946 года, она присоединилась к 16 другим женщинам-делегатам, опубликовавшим «открытое письмо женщинам всего мира», в котором они утверждали, что «женщины в различных странах находятся на разных уровнях участия в жизни своих стран», но «цель полного участия в жизни и обязательствах своих стран и мирового сообщества — это общая цель, для достижения которой женщины всего мира должны помогать друг другу». Слова Элеаноры о «полном участии» женщин почти 50 лет спустя нашли отражение в «Пекинской платформе действий» и всегда находили отклик у меня в душе.

И не только эти слова. «Женщина похожа на чайный пакетик, — однажды заметила она иронично. — Никогда не узнаешь, насколько она сильна, пока не окатишь ее кипятком». Мне понравилось это выражение, и я на своем опыте поняла, насколько точно оно соответствует реальности. В 1959 году, когда Элеанора уже была уважаемым государственным деятелем в возрасте, на закате своей жизни, она использовала одну из своих новостных колонок, чтобы призвать американцев к действию: «Мы пока еще не преуспели в рамках своей демократии в том, чтобы предоставить каждому своему гражданину равную свободу и равные возможности, и это наше незавершенное дело». Поскольку я погружалась глубже в свою работу по защите прав женщин и девушек в различных странах мира, я стала описывать свой предмет поисков равных прав и полного участия женщин как «незавершенное дело» нашего времени. Это было напоминанием нашим сторонникам (и мне!) о том, какой путь нам еще предстоит пройти.

* * *

Величайшим достижением Элеаноры Рузвельт была Всеобщая декларация прав человека, первое документально зафиксированное международное соглашение по правам человека. После Второй мировой войны и Холокоста многие страны настоятельно требовали документа такого рода, чтобы гарантировать, что мы предотвратим возможную в будущем жестокость и обеспечим защиту принципов человечности и достоинства на международном уровне. Нацисты могли совершать свои преступления потому, что они были способны постепенно сужать круг тех, кто характеризовался как человеческое существо. Это холодное, темное пространство человеческой души, в котором люди убивают сначала понимание, затем сочувствие и, наконец, даже саму личность, безусловно, не было экспериментом только нацистской Германии. Стремление обесчеловечить людей неоднократно проявлялось в ходе истории, и именно его авторы Всеобщей декларации надеялись обуздать.

Они обсуждали этот вопрос, они писали и переписывали текст, они пересматривали его, они исправляли и вновь переписывали. Они объединяли предложения и замечания от различных правительств, организаций и отдельных людей со всего мира. Это говорит о том, что даже при составлении проекта Всеобщей декларации были различные мнения о правах женщин. Начальная версия первой главы гласила: «Каждый человек создан равным». Это заставило женщин, входивших в состав комиссии (под руководством Хансы Мета из Индии), указать, что словосочетание «каждый человек» может пониматься как «каждый мужчина»⁸⁴. Только после долгих споров данную фразу изменили: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах».

10 декабря 1948 года, в 3 часа утра, спустя почти два года после составления проекта и споров, длившихся всю ночь, председатель Генеральной Ассамблеи ООН предложил проголосовать за итоговый вариант текста. 48 стран проголосовали за, восемь воздержались, никто не проголосовал против — и Всеобщая декларация прав человека была принята. Отныне было ясно, что наши права даются нам не государством, это — наши права от рождения. Неважно, в какой стране мы живем, кто является руководителем страны и даже кем являемся мы. Поскольку мы — люди, у нас есть права. А поскольку у нас есть права, правительства должны обеспечивать их.

Во время холодной войны приверженность США правам человека превратила нашу страну в источник надежды и вдохновения для миллионов людей по всему миру. Однако наша политика и дела не всегда совпадали с нашими идеалами. У нас на родине от женщины требуется мужество отказаться уступить свое место в автобусе, от проповедника — отказаться молчать об «ожесточенной актуальности сегодняшнего дня»⁸⁵ и от многих других людей — отказаться мириться c сегрегацией и дискриминацией, чтобы заставить США признать гражданские права всех своих граждан. Наше правительство часто уделяло на международной арене первостепенное внимание безопасности и стратегическим интересам, нежели беспокойству о правах человека, поддерживая ненавистных диктаторов, если только они разделяли наше неприятие коммунизма.

В истории американской внешней политики шел непрерывный спор между так называемыми реалистами и идеалистами. Первые ставили национальную безопасность выше прав человека, тогда как последние — наоборот. Эту схему я считаю слишком упрощенной. Ни у кого не должно быть иллюзий относительно серьезности угроз безопасности, с которыми сталкиваются США, и как государственный секретарь я должна была защищать наших граждан и нашу страну (это являлось моей высшей ответственностью). Однако обеспечивать общемировые ценности и защищать права человека — это, по существу, означает быть американцем. Если мы жертвуем этими ценностями или позволяем нашей политике слишком расходиться с нашими идеалами, то наше влияние ослабевает и наша страна перестает быть тем, что Авраам Линкольн назвал «последней надеждой на земле». Более того, защита наших интересов и наших ценностей противоречит друг другу меньше, чем это иногда кажется. На протяжении долгого времени подавление разрушает стабильность общества и создает новые угрозы, в то время как демократия и уважение к правам человека создает сильное и стабильное общество.

Как видно в этой книге, бывают, однако, времена, когда нам действительно нужно пойти на трудный компромисс. Наш вызов — объективно воспринимать мир, каким он является, не забывая о том, каким мы хотим его видеть. Вот почему я не возражаю против того, чтобы меня на протяжении многих лет называли и идеалистом, и реалистом. Я предпочитаю, чтобы меня считали гибридом, возможно, идеалистичным реалистом. Потому что я, как и наша страна, олицетворяю обе эти тенденции.

Один из моих любимых примеров: как поддержка прав человека способствует нашим стратегическим интересам — получил подтверждение в 1970-х годах, когда США при президенте Джеральде Форде подписали с Советским Союзом Хельсинкские соглашения. Некоторые комментаторы на Западе назвали обеспечение прав человека в этих соглашениях высшей степенью идеалистической глупости, не стоящей бумаги, на которой они были написаны. Советский Союз явно пренебрег бы ими.

А затем случилось кое-что неожиданное. За «железным занавесом» активисты и диссиденты почувствовали, что у них появились полномочия начать работать над переменами в жизни, поскольку благодаря Хельсинкским соглашениям они могли теперь открыто говорить о правах человека. Официальные представители коммунистического режима оказались в весьма сложном положении. Они не могли осуждать документ, который подписал Кремль, но если бы они стали исполнять эти положения, то всей авторитарной системе пришел бы конец. В последующие годы работники объединения профсоюзов «Солидарность» на судоверфи в Польше, реформаторы в Венгрии и участники демонстраций в Праге — все обращались в своей деятельности к фундаментальным правам, определенным в Хельсинкских соглашениях. Они призвали свои правительства отчитаться за то, действуют ли те согласно требованиям, о которых была достигнута договоренность. Хельсинкские соглашения оказались троянским конем, который внес свой вклад в падение коммунистических режимов. При этом не шла речь ни о каком «мягком подходе».

Я старалась никогда не забывать мудрость Хельсинкских соглашений и то стратегическое воздействие, которое могут иметь права человека. В любое время, когда мне нужно было напоминание об этом, я просто смотрела на портрет Элеаноры Рузвельт, который я до сих пор держу рядом со своим столом.

В конце 1997 года, спустя два года после конференции в Пекине, ООН пригласила меня помочь организовать празднование 50-летнего юбилея Всеобщей декларации прав человека. 10 декабря, в тот день, который стал называться Днем прав человека, я появилась в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке и произнесла речь о нашей общей ответственности за то, чтобы перенести наследие Декларации в новое тысячелетие. Я отдала должное прогрессу, который мир сделал с 1948 года, заметив при этом:

— Мы недостаточно работаем над решением проблем, связанных с обеспечением человеческого достоинства. В мире еще слишком много мужчин и женщин, которым отказано в основных правах, провозглашенных в Декларации, слишком много тех, к кому мы стали бесчувственными, тех, чье человеческое страдание мы не смогли почувствовать, услышать, понять.

Я привлекла также внимание к женщинам и девушкам по всему миру, которым до сих пор систематично отказывают в их правах и не позволяют участвовать в общественной жизни своих стран.

— Полное предоставление гражданских прав женщинам — незавершенное дело в этом неспокойном веке, — сказала я, повторяя фразу Элеаноры Рузвельт. — В каждом веке есть свои «белые» пятна, и мы должны увидеть свое незавершенное дело сейчас, стоя на пороге нового тысячелетия, с еще большей ожесточенной актуальностью. Мы должны снова посвятить себя решению проблемы прав человека — раз и навсегда.

* * *

Когда я в 2009 году стала государственным секретарем, я решила, что в списке дел американской дипломатии это «незавершенное дело» должно быть первым. Мелани Вервир была одной из первых, кому я позвонила. Последние восемь лет она руководила организацией «Vital Voices» («Жизненно важные голоса»), которую мы с ней основали вместе с Мадлен Олбрайт, чтобы найти и поддержать перспективных женщин-лидеров во всем мире. Я попросила Мелани быть первым послом по особым поручениям по глобальным женским вопросам и помочь мне составить «программу полного участия» женщин, а также вписать это в структуру американской внешней политики и национальной безопасности. Нам пришлось оказывать давление на консервативные структуры, чтобы заставить их думать по-иному о роли женщин в конфликтах и миротворческой деятельности, в экономическом и демократическом развитии, в сфере здравоохранения и в других областях. Я не хотела, чтобы офис Мелани стал единственным местом, где проводилась такая работа. Наоборот, я хотела, чтобы эта работа стала составной частью ежедневной деятельности наших дипломатов и экспертов Агентства США по международному развитию.

Госдепартамент и Агентство США по международному развитию инициировали ряд глобальных и региональных проектов, в том числе программы содействия женщинам-предпринимателям, чтобы помочь им добиться успеха в обучении, в бизнесе, в сфере финансов и кредитов, в сотрудничестве с лучшими американскими женскими колледжами и университетами. Данные проекты были направлены на то, чтобы наставлять женщин и обучать их в использовании технологий мобильной связи в различных областях, начиная от безопасных банковских услуг и заканчивая документированием полового насилия. Мелани без устали путешествовала по всему миру, изыскивая местных партнеров и гарантируя, что вся эта работа найдет отклик в различных слоях общества, а также в официальных структурах. У меня даже появилась шутка: она, возможно, была единственным человеком, которого я знаю, который летал чаще, чем я (если только на то было разрешение командования ВВС!).

Много лет назад во время поездки в Африку я была поражена тем, что везде, где я бывала, я видела женщин, которые трудились на полях, носили воду, собирали дрова, работали в торговых палатках. В разговоре с некоторыми экономистами однажды я спросила: «Как вы оцениваете вклад, который делают женщины в экономику?» Один из них ответил: «Мы не можем дать такой оценки, потому что они не участвуют в экономике». Он имел в виду формальную экономику офисов и предприятий. Но если женщины по всему миру неожиданно перестанут на один день работать, сразу станет понятно, что они на самом деле вносят довольно большой вклад в экономику, так же как и в дело обеспечения мира и безопасности своих государств.

Я сталкивалась с таким отношением во всех странах мира. Не могу даже перечислить, как часто бывало: я сидела за столом с каким-нибудь президентом или премьер-министром, чьи глаза тускнели каждый раз, когда я поднимала тему прав женщин и возможностей для них в их странах. Я составляла картину того, как много руководителей или их советников из числа женщин когда-либо участвовали в этих встречах. Это было несложно сделать, потому что их практически не было.

Наиболее вопиющим случаем общения с невежественным лидером была встреча в Юго-Восточной Азии в государстве Папуа-Новая Гвинея в ноябре 2010 года. Это загадочная и богатая развивающаяся страна, в которой, однако, уровень насилия по отношению к женщинам один из самых высоких в мире. Согласно некоторым оценкам, 70 % женщин в Папуа-Новой Гвинее должны в своей жизни стать жертвами изнасилования или физического насилия. На нашей совместной пресс-конференции американский репортер спросил премьер-министра сэра Майкла Сомаре, как он может прокомментировать данную тревожную статистику. Сомаре заявил, что проблемы были «преувеличены теми, кто пишет о нас». Да, признал он, были отдельные случаи насилия, но при этом добавил:

— Я живу здесь долгое время и знаю, что между мужчинами и женщинами иногда действительно бывают драки и ссоры, но ничего особенно жестокого.

Он заявил, что местные законы действуют эффективно.

— Бывают случаи, когда люди находятся в состоянии опьянения… Человек не может себя контролировать, когда он находится под действием алкоголя.

Я была как минимум поражена, и даже уже со многим встречавшийся американский журналистский корпус буквально онемел. После этого, как можно себе представить, Мелани и я сразу же взялись за работу над новыми программами и партнерствами с гражданским обществом Папуа-Новой Гвинеи, пытаясь обеспечить вес женским голосам и предоставить им новые возможности для участия во всех сферах жизни. Мне было приятно, когда в мае 2013 года новый премьер-министр страны Питер О’Нил официально извинился перед женщинами своей страны за факты насилия в стране и пообещал ужесточить уголовные наказания за них.

Даже дома в Вашингтоне наша работа по защите прав женщин часто считалась второстепенной деятельностью, каким-то образом отделенной от других направлений внешнеполитической деятельности. В одной из статей «Вашингтон пост» о нашей борьбе за права женщин в Афганистане высокопоставленный правительственный чиновник, имя которого не называлось, пренебрежительно сказал: «Вопросы пола скоро должны будут уступить место другим приоритетным проблемам. Мы не будем успешными, если станем поддерживать каждую идею фикс. Все эти булыжники в картонной коробке, которые мы носим с собой, останавливают нас». Я не удивилась, что этот чиновник побоялся назвать свое имя, делая такие высказывания. Мы с Мелани после этого начали называть такую деятельность «Офис „Идея фикс“» — и продолжили работать.

Должна признать, я устала смотреть, как незаинтересованные люди просто улыбаются и кивают, когда я поднимаю вопрос о проблемах женщин и девушек. Я защищала их интересы на международной арене почти двадцать лет, и иногда у меня возникало чувство, что я просто ломилась в открытую дверь. Поэтому я решила усилить нашу деятельность. Я хотела, чтобы мои доводы стали достаточно сильными, чтобы убедить скептиков; я хотела, чтобы они опирались на достоверные данные и объективный анализ; чтобы открытие возможностей для женщин и девушек во многих странах мира поддерживало безопасность и благосостояние каждого из нас. Чтобы это стало частью нашей работы в сфере дипломатии и международного развития.

Команда Мелани начала проверять все данные, которые были собраны Всемирным банком и Международным валютным фондом. Они быстро поняли, что некоторые аспекты женского участия в какой-либо сфере были хорошо изучены. Это касалось, например, выгод от того, что женщины занимают больше рабочих мест, а также препятствий на этом пути. Однако некоторые другие области были практически не исследованы. Во многих странах выявился недостаток достоверных и систематических данных даже по основным фактам о жизни женщин и девушек: имеются ли у них свидетельства о рождении, в каком возрасте они родили своего первого ребенка, сколько рабочих часов у них оплачивается и сколько не оплачивается, владеют ли они землей, которую возделывают.

Я всегда верила, что хорошие решения в правительстве, в бизнесе и в жизни основаны скорее на данных, чем на идеологии. Особенно это касается политических решений, которые затрагивают миллионы людей. Чтобы свести к минимуму риск и довести до максимума влияние подобных решений, нужно провести соответствующее исследование и обратиться к цифрам. Сегодня мы ведем статистику всего, что нас интересует, начиная от засчитанных пробежек в бейсболе и заканчивая коэффициентом окупаемости инвестиций в бизнесе. В управляющих кругах существует такое высказывание: «То, что подсчитано, то сделано». Поэтому, если мы серьезно намерены помочь огромному количеству девушек и женщин полностью выразить свой потенциал, мы должны серьезно анализировать данные об условиях, в которых они находятся, и о вкладах в нашу жизнь, которые они делают. Нам нужно было не просто больше данных, нам нужны были хорошо отработанные данные. Нам нужно было сделать их доступными для исследователей и лиц, имевших отношение к формированию политики, чтобы это могло помочь им принимать хорошие решения. Госдепартамент предпринял некоторые новые инициативы, чтобы заполнить пробелы в указанных данных, работая с ООН, Всемирным банком и Организацией экономического сотрудничества и развития, а также с некоторыми другими структурами.

В целом я была удивлена тем, как много людей в Вашингтоне работали в так называемой «зоне, свободной от данных», где пренебрегали данными и научными результатами. Однажды я слышала, как процитировали просто унизительную фразу старшего советника президента Буша об «обществе, основанном на реальности», где живут люди, которые «верят, что решения появляются после разумного изучения видимой реальности». Я всегда думала, что именно так и нужно решать проблемы. Советник Буша продолжил: «В мире так больше не делают… Сейчас мы — империя, и, когда мы действуем, мы создаем нашу собственную реальность». Такое отношение помогает объяснить, почему многое в то время пошло не так, как было необходимо.

Нам не нужно было ждать, когда все эти проекты принесут плоды, чтобы начать разглашать те данные, которые у нас были, в первую очередь касавшиеся женщин и экономики. И не нужно было далеко ходить в этом вопросе. В начале 1970-х годов американские женщины занимали 37 % всех рабочих мест в США — по сравнению с 47 % в 2009 году. Повышение производительности обеспечило рост ВВП за четыре десятилетия более чем на 3,5 триллиона долларов.

Эта тенденция отмечалась также и в менее развитых странах. Например, в странах Латинской Америки и Карибского бассейна начиная с 1990-х годов постоянно увеличивалось участие женщин на рынке труда. Всемирный банк подсчитал, что уровень бедности в регионе упал на 30 % как результат роста ВВП.

Эти и похожие выводы представляют собой очень интересную идею: в интересах каждого увеличивать участие женщин в экономической жизни и ломать те барьеры, которые до сих пор их удерживали. В сентябре 2011 года я собрала все данные, которые смогла, и представила доклад на саммите лидеров Азиатско-Тихоокеанского региона в Сан-Франциско.

— Чтобы достичь экономического роста, которого мы все ждем, нам нужно выявить необходимый источник того роста, который может поддерживать нашу экономику в грядущие десятилетия, — сказала я делегатам. — И этот необходимый источник роста — женщины. С имеющимися проблемами в экономической сфере во всем мире мы не можем позволить себе преодолеть те препятствия, с которыми сталкиваются женщины в своей работе.

Мне было приятно, когда премьер-министр Японии Синдзо Абе объявил, что возрастающая роль женщин в экономике будет являться основой его новой масштабной экономической программы. Эту программу окрестили «вуменомика». Он подробно изложил планы по доступному социальному обеспечению детей и увеличению отпуска по уходу за ребенком, чтобы побудить работать большее число женщин. Абе также попросил крупнейшие компании страны назначить у себя как минимум одну женщину исполнительным директором. Нам требовалось больше таких, как он, смотрящих в перспективу руководителей, и дома, и во всем мире.

Другой сферой, на которой мы сосредоточили свою работу, была роль женщин в миротворческой деятельности и поддержании мира. Мы видели так много вдохновляющих примеров участия женщин в этом вопросе (они делали незаменимые вклады в дело завершения конфликтов и восстановления разрушенного общества в Либерии, Колумбии, Руанде, Северной Ирландии, в других странах). Я очень хорошо помню, как посетила рыбный ресторанчик в Белфасте в 1995 году, где у меня была возможность попить чай и побеседовать с женщинами-католиками и протестантами, которые устали от «тревожных лет» (гражданской войны в Северной Ирландии) и мечтали о мире. И хотя они ходили в разные церкви по воскресеньям, семь дней в неделю все они тихо молились о том, чтобы дети их вернулись живыми из школы или муж из командировки. Одна из них, Джойс Маккартан, которая в 1987 году основала организацию «Women’s Drop-In Center» (после того как застрелили ее 17-летнего сына), сказала: «Женщины должны приводить мужчин в сознание».

Когда женщины участвуют в процессах налаживания мира, есть тенденция сосредоточить основное внимание на вопросах прав человека, справедливости, национального диалога и восстановления экономики, которые крайне важны в миротворческой деятельности. Как правило, женщины успешно создают союзы по этническим и религиозным признакам и будут активно выступать в защиту маргинальных групп. Они часто действуют как посредники и помогают достичь какого-либо компромисса.

И тем не менее, несмотря на все то, что женщины стремятся сделать, им чаще всего отказывают. Из сотен мирных договоров, подписанных с начала 1990-х годов, менее 10 % были заключены с помощью женщин-переговорщиков, менее 3 % среди подписавших были женщинами, и очень маленький процент включал хотя бы единственное упоминание женщин. Поэтому неудивительно, что более половины мирных договоров в течение пяти лет были «провалены».

Я годами пыталась сделать так, чтобы генералы, дипломаты и созидатели политики национальной безопасности в нашей стране и во всем мире поняли эту действительность. Я нашла сочувствующих союзников в Пентагоне и в Белом доме, в числе которых были заместитель министра обороны по военно-политическим вопросам Мишель Флоурной и адмирал Сэнди Виннефельд, заместитель председателя Объединенного комитета начальников штабов. Госдепартамент, Агентство США по международному развитию и министерство обороны стали работать над планом, который был призван изменить то, каким образом дипломаты, эксперты по международному развитию и военнослужащие взаимодействовали бы с женщинами в конфликтных и постконфликтных регионах. Особое внимание должно было уделяться прекращению изнасилований и насилий по половому признаку, женщин наделили бы правами обеспечивать и сохранять мир. Мы назвали это «Национальный план действий „Женщины, мир и безопасность“».

В декабре 2011 года президент Обама издал указ по выполнению данного плана. Флоурной и Виннефельд присоединились ко мне в Джорджтауне, чтобы рассказать всем об этом плане. Глядя на адмирала в военно-морской форме, находящегося на мероприятии, посвященном женщинам, которые занимались миротворческой деятельностью, я надеялась, что мы наконец-то начали выходить из тупика (по крайней мере, в США).

Поскольку мой срок пребывания в должности госсекретаря подходил к концу, я хотела быть уверенной в том, что изменения, которых мы добились, чтобы обозначить подвижки в гендерных вопросах во внешней политике США, после моего ухода сохранятся. При любых бюрократических мероприятиях сложно проводить какие-либо реальные преобразования, и Госдепартамент не был исключением. Несколько месяцев мы активно взаимодействовали с Белым домом, чтобы подготовить Меморандум президента, согласно которому Мелани стала послом по особым поручениям по глобальным женским вопросам, а ее преемник представлял бы отчеты напрямую госсекретарю. Нам пришлось приложить усилия, чтобы добиться этого от Белого дома, но, к счастью, мой бывший заместитель Джек Лью стал руководителем аппарата президента Обамы, и, таким образом, у нас появился союзник. 30 января 2013 года, в один из последних дней в должности госсекретаря, я обедала с президентом Обамой в его личной обеденной комнате в Овальном кабинете, и, когда я уже собиралась уходить, он остановил меня. Он хотел, чтобы я увидела, как он подписывает данный меморандум. Лучших проводов мне он не мог устроить.

* * *

Наша работа по защите прав женщин и девушек в различных странах мира была лишь частью более широкой программы по отстаиванию прав человека, целью которой была защита свобод в соответствии с Декларацией прав человека и ее реализацией.

В 2009 году у меня не было никаких сомнений в том, что в решении нашей страной проблемы прав человека были некоторые изъяны. На второй день в должности президента Обама издал указ, запрещающий использование пыток или проявление жестокости любому официальному представителю США, и приказал закрыть тюрьму в Гуантанамо (эта цель до сих пор еще не достигнута). Он пообещал добиться того, что защита прав человека станет основой нашей внешней политики.

Как я уже упоминала, США стали лидером свободы в Интернете, они сделали огромный шаг в помощи диссидентам, пытающимся ускользнуть от цензоров и обойти сетевую защиту. Мы выступали в поддержку журналистов, брошенных в тюрьму за разоблачение неудобной правды о репрессивных режимах, помогали выжившим в операциях по торговле людьми зажить нормальной жизнью, отстаивали права рабочих и справедливые стандарты труда. За всей этой деятельностью, которая нашла отражение в средствах массовой информации, стояла ежедневная дипломатическая работа: оказание давления на правительства других стран, поддержка диссидентов, привлечение гражданского общества к решению различных проблем, принятие практических мер к тому, чтобы для нашего правительства защита прав человека заняла достойное место во всех аспектах его деятельности.

Одним из наших первых шагов было возобновление нашей деятельности в работе Совета по правам человека при ООН, организации, состоящей из 47 членов, которая была создана в 2006 году для того, чтобы следить за случаями жестокого обращения во всем мире. Указанный Совет заменил Комиссию по правам человека при ООН, которую помогла основать и руководить ею в начале 1940-х годов Элеанора Рузвельт. Со временем эта Комиссия стала посмешищем, поскольку такие страны, как Судан и Зимбабве, известные массовым нарушением прав человека, были избраны в ее состав. Новая организация столкнулась с теми же проблемами; даже Куба смогла получить членство в ней. Администрация Буша отказалась принимать участие в работе Совета по правам человека при ООН, и данная структура, казалось, проводила большую часть времени, осуждая Израиль. Так зачем же нам надо было вновь присоединяться к ней? Администрация Обамы видела существовавшие проблемы, однако мы решили, что наше участие даст нам больше шансов оказывать конструктивное влияние и находить оптимальные способы решения данных проблем.

Совет по правам человека при ООН продолжал сталкиваться с серьезными проблемами, однако он мог стать полезной основой для продвижения наших проектов. Когда Муаммар Каддафи в начале 2011 года использовал чрезмерную силу по отношению к гражданскому населению в Ливии, я прибыла в Женеву на заседание Совета, чтобы объединить мир против проявленной жестокости. Я также высказывалась против продолжавшегося предвзятого отношения к Израилю. Я призывала Совет прекратить десятилетний спор о том, следует ли запретить или признать незаконными религиозные оскорбления. «Настало время прекратить надуманные измышления и перестать использовать религиозные чувства против свободы выражения, настало время выработать новый подход, основанный на конкретных шагах по борьбе с нетерпимостью, где бы она ни проявлялась», — заявила я.

На протяжении многих лет большинство мусульманских стран в Совете выдвигали резолюции, против которых выступали США и другие страны, поскольку указанные резолюции угрожали свободе выражения под предлогом предотвращения «поношения» религии. Это были не просто умозрительные упражнения, заключавшиеся в периодических вспышках гнева, когда кто-нибудь в мире публиковал мультфильм или видео в Интернете, порочащие пророка Мухаммеда. Я считала, мы сможем найти выход из этой ситуации, признав, что терпимость и свобода являются ключевыми ценностями, которые нужно защищать. Чтобы достичь компромисса, нам нужен был партнер, готовый игнорировать политические и идеологические аспекты, которые лишь затрудняли обсуждение важных проблем.

Мы нашли такого партнера в лице Организации исламского сотрудничества, в которую входят около 60 стран. Ее председатель, турецкий дипломат и ученый Экмеледдин Ихсаноглу, был трезво мыслящим человеком, с которым я познакомилась в 1990-х годах, когда он был директором Исследовательского центра исламской истории, искусства и культуры в Стамбуле. Ихсаноглу согласился выработать со мной в Совете по правам человека новую резолюцию, которая бы твердо отстаивала свободу слова и вероисповедания и выступала против дискриминации и насилия, основанных на религии или вере, и в то же время избегала бы широких запретов на выражения, которые в предыдущих резолюциях характеризовались как «клевета». Наши представители в Женеве начали составлять текст данной резолюции, и в конце марта 2011 года Совет по правам человека единогласно принял ее.

Религиозная свобода — это уже само по себе право человека, оно также связано с другими правами, в том числе с правом людей думать то, что они хотят, говорить, что они хотят, общаться с другими людьми и мирно собираться без слежки со стороны государства, которое запрещает им делать это. Всеобщая декларация прав человека поясняет, что каждый из нас рожден свободным выбирать любую религию, менять религию или вообще не принадлежать ни к одной их них. Никакое государство не может предоставлять эти свободы в качестве привилегии или забирать их в качестве наказания.

Каждый год Госдепартамент публикует отчет, подробно описывающий случаи религиозного преследования в различных странах мира. Например, власти в Иране подвергали преследованиям последователей суфизма, бахаизма, евангельских христиан, евреев, суннитов, ахмадистов и остальных из числа тех, кто не разделял религиозных взглядов правительства. Мы также отметили тревожное возрождение антисемитизма в некоторых странах Европы, например во Франции, Польше и Нидерландах, где на еврейских могилах, школах, синагогах и кошерных магазинах стали рисовать свастики.

Правительство Китая принимало решительные меры против незарегистрированных «домашних церквей» и христиан, которые ходили на служения в эти церкви, а также против уйгурских мусульман и тибетских буддистов. Во время моей первой поездки в Китай в качестве госсекретаря в феврале 2009 года я была на служении в одной из таких домашних церквей, чтобы дать китайским властям знак о необходимости обеспечивать свободу вероисповедания.

У нашей заинтересованности в защите свободы вероисповедания и прав меньшинств была не только моральная основа. У нас были также и важные стратегические соображения, в частности касавшиеся стран, находящихся на переходном этапе. Когда я посетила Египет в 2012 году, коптские христиане хотели знать, предоставит ли новое правительство им те же права и будет ли оказывать им такое же уважение, как и всем остальным египетским гражданам. В Бирме этническим мусульманам рохинья продолжают отказывать в предоставлении полноправного гражданства и в равных возможностях в образовании, трудоустройстве и свободе перемещения. То решение, которое примут власти Египта, Бирмы и других стран относительно защиты этих религиозных меньшинств, значительно повлияет на жизнь их граждан, и пройдет немало времени, прежде чем можно будет понять, способны ли эти страны достичь стабильности и демократии. История учит нас: когда права меньшинств защищены, общество является более стабильным и в выигрыше оказываются все. Как я сказала в Александрии в Египте жарким беспокойным летом 2012 года: «Настоящая демократия означает то, что каждый гражданин имеет право жить, работать, верить в то, что он выбрал, неважно, мужчина это или женщина, мусульманин, христианин или же представитель какой-либо иной религии. Настоящая демократия означает, что никакая группа, или фракция, или лидер не может навязывать никому свою волю, идеологию, религию, свои желания».

* * *

Спустя годы я часто возвращалась к основной идее моего выступления в ООН в честь 50-й годовщины Всеобщей декларации прав человека: «XX век, разоренный войнами, подходит к концу. Если история этого века чему-то нас научила, так это тому, что всякий раз, когда достоинством человека или группы людей поступаются, оскорбляя их принципы или их отличительные черты, тогда мы рискуем встретиться с неизбежными кошмарами». Я настаивала на том, что нам нужно вынести из этого урок, а также на том, что гражданское и человеческое достоинство каждого без исключения должно уважаться.

Произнося эти слова, я подразумевала не только женщин и девушек по всему миру, которых продолжали принижать разными способами, но и других «невидимок», начиная с представителей религиозных и этнических меньшинств и инвалидов и заканчивая лесбиянками, геями, бисексуалами и транссексуалами (то есть представителями ЛГБТ-сообщества). Вспоминая время, когда я была госсекретарем, я горжусь той работой, которую мы проделали, возвращая людям человеческое достоинство и права, которых они исторически были лишены.

В январе 2011 года мир узнал о Дэвиде Като. Он был гей-активистом в Уганде, широко известным человеком в этой стране и в международных правозащитных кругах. Ему много раз угрожали: в одной из угандийских газет даже напечатали фотографию Като и его сторонников с подписью «ПОВЕСИТЬ ИХ». В конце концов кто-то исполнил эти угрозы. Дэвида убили, по сообщениям полиции, при ограблении, однако это было больше похоже на расправу с ним.

Как многих в Уганде и во всем мире, меня потрясло то, что полиция и правительство практически ничего не сделали для защиты Дэвида после того, как прозвучали открытые призывы к его убийству. Это было не просто некомпетентностью полиции. Парламент Уганды рассматривал законопроект, в котором говорилось, что быть геем — это преступление, которое должно караться смертью. Высокопоставленный представитель правительства, министр по вопросам этики, в одном из интервью пренебрежительно сказал: «Гомосексуалисты могут забыть о правах человека». Представителям ЛГБТ-сообщества в Уганде постоянно угрожали, на них нападали, а власти практически ничего не делали, чтобы прекратить эту практику. Когда я подняла вопрос об этом, президент Уганды Йовери Мусевени высмеял мои опасения. «Хилари, опять ты за свое», — сказал он. Смерть Дэвида не была единичным случаем, она стала результатом общенациональной кампании, направленной на подавление представителей ЛГБТ-сообщества всеми возможными средствами, и правительство было ее частью.

Я попросила краткую сводку о жизни и деятельности Дэвида и прочитала интервью 2009 года, в котором он сказал, что хочет быть «хорошим защитником прав человека, не мертвым, а живым». У него был этот шанс, который у него украли, однако его дело продолжили другие, и я хотела, чтобы США были на их стороне.

Жестокое обращение с представителями ЛГБТ-сообщества отмечается не только в Уганде. На момент написания этой книги более 80 стран по всему миру, начиная от Карибского бассейна и Ближнего Востока и заканчивая Южной Азией, тем или иным образом называли принадлежность к ЛГБТ-сообществу преступлением. Люди попадают в тюрьму за то, что поддерживают однополые отношения, за то, что носят одежду, не соответствующую их полу, или просто за то, что они называют себя представителями ЛГБТ-сообщества. В соседней с Угандой Кении на протяжении многих лет отправляли за решетку геев. В северных районах Нигерии геев до сих пор казнят, побивая камнями. В 2012 году в Камеруне мужчину посадили в тюрьму только за то, что он отправил другому мужчине сообщение с признанием в любви. Я была по-настоящему обеспокоена, когда в начале 2014 года президент Нигерии Гудлак Джонатан и президент Уганды Мусевени подписали репрессивные законопроекты, направленные против гомосексуальных отношений. В обеих странах гомосексуализм уже являлся преступлением, однако, согласно новому нигерийскому закону, за однополые отношения предусматривалось наказание до 14 лет тюремного заключения, за ЛГБТ-пропаганду — до 10 лет, за некоторые же действия по новому закону Уганды предусматривалось пожизненное заключение.

Президент России Владимир Путин издал серию законов, направленных против гомосексуалистов, которые запрещали однополым парам или парам из стран, где однополые браки разрешены, усыновлять российских детей. Указанные законы называли преступлением поддержку прав геев и даже обсуждение гомосексуализма при детях. Когда я в беседе с министром иностранных дел России Сергеем Лавровым настаивала на том, что необходимо прилагать больше усилий для защиты прав представителей ЛГБТ-сообщества, обычно невозмутимый и сдержанный дипломат разозлился. Он сказал мне, что в России нет проблем с гомосексуалистами, а только с «пропагандой» этого явления. «Почему „эти люди“ должны выставлять себя напоказ? Россияне не должны мириться с этим». Лавров пренебрежительно отнесся к идее быть «на правильной стороне истории» в этом вопросе. По его выражению, это было «сентиментальным нонсенсом». Я пыталась объяснить, что мы сделали для того, чтобы отменить закон «Не спрашивай — не говори» и предоставить возможность служить в нашей армии представителям ЛГБТ-сообщества. Я попросила представителя нашего министерства обороны адмирала Гарри Харриса детально изложить этот вопрос, в ответ на что с российской стороны послышались смешки. «О, так он гей?» — спросил один русских громким шепотом. Гарри не был геем, и он не переживал из-за насмешек русских, но я была потрясена тем, что мои опытные российские коллеги неумышленно и жестоко повторяли, как попугаи, оскорбительные намеки.

Печальное положение с правами представителей ЛГБТ-сообщества по всему миру некоторое время находилось под пристальным вниманием США. С 1993 года, когда изменились требования по предоставлению отчетных документов по личному составу и в них стали включать упоминание о сексуальной ориентации, Госдепартамент в своем ежегодном Отчете по правам человека обращал особое внимание на жестокое обращение, с которым сталкивались представители ЛГБТ-сообщества во многих странах мира, и поднимал этот вопрос при переговорах с другими правительствами, как, например, я это сделала при переговорах с Лавровым, Мусевени и другими ответственными лицами. Мы также провели небольшую акцию в защиту прав представителей ЛГБТ-сообщества с помощью ПЕПФАР, американской президентской программы по борьбе со СПИДом, благодаря которой удалось не только спасти миллионы жизней, но и помочь изолированным людям вернуться в общество.

Я решила, что качество нашей работы в отношении прав человека нужно улучшить. Было слишком много свидетельств того, что условия для представителей ЛГБТ-сообщества во многих странах становились все хуже. Это было полной противоположностью существенному прогрессу в других странах, в том числе и в США. Жестокая ирония заключалась в том, что в одних странах условия жизни для представителей ЛГБТ-сообщества были лучше, чем когда-либо, в то время как в других странах — хуже некуда.

Я искала способы обеспечить этот прогресс в собственном ведомстве, поддержав представителей ЛГБТ-сообщества, работающих в Госдепартаменте. Раньше талантливых сотрудников дипломатической службы вынуждали покидать свой пост, если становилось известно об их нетрадиционной сексуальной ориентации. То время прошло, однако до сих пор оставалось много правил, которые усложняли жизнь нашим коллегам — представителям ЛГБТ-сообщества. В 2009 году я увеличила объем юридически доступных пособий и дотаций для однополых гражданских партнеров — сотрудников дипломатической службы, работающих за границей. В 2010 году я распорядилась, чтобы политика равных возможностей при трудоустройстве в Госдепартамент однозначно предусматривала отказ от дискриминационного отношения к работникам и претендентам на рабочее место, основанного на половой принадлежности. Мы также облегчили для американцев процедуру по изменению пола, указанного в паспорте, и сделали возможным, чтобы однополые пары получали паспорта под именами, признанными в их штате посредством своего брачного или гражданского союза. Чтобы поддержать движение против издевательств и запугивания, инициированное геем-обозревателем Дэном Саваджем, я записала ставшее популярным видео «Все налаживается». Не знаю, смогли ли мои слова утешить и ободрить подростков, находящихся в группе риска, но надеюсь, что смогли.

Я также поддержала ежегодный гей-парад, проводимый Госдепартаментом под руководством организации «Геи, лесбиянки, бисексуалы и трансгендеры в организациях международных отношений». Как видно из названия, это представители ЛГБТ, которые работают в сфере международных отношений США, поэтому у них есть сильная профессиональная заинтересованность в том, чтобы добиваться улучшения условий для представителей ЛГБТ-сообщества и за границей, и дома. Ежегодный гей-парад, проводимый в Госдепартаменте, сразу же стал радостным и важным событием. В 2010 году, после подведения итогов и упоминания тех успехов, мы достигли за прошедший год, я упомянула те страдания, которые до сих пор испытываемые представителями ЛГБТ-сообщества во многих странах мира. «Речь идет о том, что, защищая права геев, мы тем самым защищаем права человека», — сказала я. После моих слов зал взорвался овациями и одобрительными восклицаниями. Я продолжила:

— Как я с гордостью сказала более 15 лет назад в Пекине, права человека — это права женщин, а права женщин — это права человека. Позвольте мне сегодня заявить, что права человека — это права геев, а права геев — это права человека, раз и навсегда.

Снова раздались громкие аплодисменты. Конечно, я надеялась, что мое выступление будет тепло принято, но я удивилась, насколько сильной была реакция. Я поняла, что именно это люди хотели услышать больше всего. Позже Дэн Байер, активный член организации «Геи, лесбиянки, бисексуалы и трансгендеры в организациях международных отношений», подтвердил это: «Вы должны были сказать это миру».

Так началась работа над одной из самых незабываемых речей, которые я произнесла в качестве госсекретаря.

Бóльшая часть моих важных выступлений, естественно, была посвящена внешней политике. В них определялись многолетние, многосторонние направления деятельности по целому ряду вопросов. Зачастую они содержали осторожные предостережения, изложенные в тщательно подобранных выражениях, зашифрованные предупреждения, порой встречался и дипломатический жаргон. Мои спичрайтеры много работали, чтобы сделать каждое из выступлений доступным для как можно более широкой аудитории, но факт остается фактом: выступления на внешнеполитическую тему были занудными, их примерными слушателями и читателями являлись либо профессионалы в сфере внешней политики, либо государственные должностные лица, либо аналитики, либо дежурные журналисты, освещавшие данные вопросы.

Я хотела, чтобы данная речь отличалась от всех остальных. Я хотела, чтобы она что-то значила для представителей ЛГБТ-сообщества, находящихся в разных условиях. Я хотела, чтобы она была важной не только для активистов, свободно высказывавшихся о правах человека, но также и для запуганных деревенских подростков в США, для молодежи в Армении или в Алжире. Я хотела, чтобы она была простой и откровенной, чтобы она явилась полной противоположностью тем речам, многословным и непонятным, насыщенным горестными сетованиями, которые можно часто слышать из уст противников геев. Я хотела, чтобы она смогла убедить сомневающихся слушателей, поэтому она должна была быть обоснованной и вежливой и ни на йоту не отклоняться от вопросов защиты прав человека. Больше всего я хотела, чтобы это было ясным посланием лидерам стран во всем мире: защита прав граждан, входящих в ЛГБТ-сообщество, — это часть общих обязательств по защите прав человека, и мы должны следить за выполнением этих обязательств.

Прежде чем мы начали составлять эту речь, мне нужно было решить, где я буду ее произносить, поскольку это была очень важная тема, и место выступления имело огромное значение. Дело происходило в начале 2011 года. На ближайшие месяцы у меня были запланированы поездки во множество стран мира, практически во все регионы. Может ли одна из этих поездок быть подходящей для данной цели? В августе я отправлялась в Африку, и мы в оперативном режиме обсудили возможность использования поездки в Уганду для того, чтобы мне выступить с речью в память о Дэвиде Като, однако мы весьма быстро отказались от этой идеи. Я хотела любой ценой избежать предположения, что насилие по отношению к геям — это скорее только африканская проблема, а не глобальная, а также не дала местным фанатикам возможность жаловаться на издевательства со стороны США. Я хотела, чтобы в моей речи ясно прозвучала сама суть проблемы.

Мы посмотрели на календарь: может, лучше стоит ориентироваться на какую-либо знаменательную дату, чем на знаменательное место? Например, на гей-парад, проведение которого было запланировано в июне 2011 года. Нет, это вряд ли подходило: если я выступлю с речью на территории США, это бы не произвело того эффекта, которого я хотела добиться. В этом случае журналисты будут освещать мою речь лишь с точки зрения внутриполитической жизни, если вообще будут ее освещать. (Говорить о правах представителей ЛГБТ-сообщества в «месяц гордости»⁸⁶ не настолько важно, чтобы это получило достойное освещение в прессе.) Это не произведет должного воздействия.

В конце концов у Джейка Салливана и Дэна Байера возникла одна и та же идея: мне нужно выступить с речью в Женеве, в штаб-квартире Совета по правам человека при ООН. Если моей целью было «вписать» права ЛГБТ-сообщества в международную систему защиты прав человека, то лучшего места для выступления на эту тему было не найти.

Таким образом, с местом выступления мы уже определились. А как насчет даты? Мы решили запланировать данную речь на первую неделю декабря, чтобы отметить тем самым годовщину подписания Всеобщей декларации прав человека, как я уже делала в 1997 году. Историческое значение этого события было важным. С практической точки зрения на этой неделе я в любом случае должна была приехать в Европу, где у меня были запланированы встречи в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Сделать дополнительную остановку в Женеве было бы несложно.

Составить такую речь было непросто. Я хотела опровергнуть наиболее расхожие мифы, которые противники гомосексуализма выдавали за правду, в том числе и те, которые мне со всей серьезностью рассказывали министры правительства, когда я убеждала их относиться к представителям ЛГБТ-сообщества гуманно. Мой составитель речи Меган Руни была вынуждена исследовать самые нелепые примеры. Их было множество: утверждалось, что геи были умственно больными педофилами, что бог хотел, чтобы мы их отвергали и изолировали, что бедные страны не могли позволить себе заботиться о правах человека, что в этих странах вообще нет представителей ЛГБТ-сообщества. Вот что иранский президент Махмуд Ахмадинежад заявил в 2007 году слушателям в Колумбийском университете: «У нас в Иране нет гомосексуалистов, как в вашей стране». В личных беседах я слышала то же самое множество раз.

В первом варианте моего выступления мы выделили пять распространенных мифов и разоблачили их один за другим. Текст речи немного изменился после неоднократной доработки, но мы пришли к тому, что следует придерживаться в основном именно этой структуры. Я знала, что для того, чтобы иметь хоть какой-либо шанс изменить чье-либо мышление, эта речь должна была быть очень сдержанной и продуманной. Этому были посвящены многочисленные поправки, внесенные мной. Так, например, «пять мифов» стали «пятью вопросами». Я считала, что важно было признать: многие взгляды на представителей ЛГБТ-сообщества происходили из религиозных и культурных традиций, которые имели огромное значение в жизни людей и к которым нельзя было относиться с пренебрежением. «Я стою перед вами с чувством уважения, понимания и смирения», — написала я. Более взвешенный язык должен был обеспечить принцип ненанесения ущерба силе изложенных в речи идей.

Я попросила Меган вернуться к моей пекинской речи 1995 года и использовать ее в качестве модели. В конце концов, сейчас я хотела сделать что-то весьма схожее: назвать те ужасные вещи, которые происходят с определенной группой людей, и заявить, что это является нарушением прав человека по той простой причине, что эти люди — также человеческие существа. Именно так все и должно было прозвучать: никакой запутанной аргументации, никакой громогласной риторики, только несколько неприукрашенных утверждений, которые были уже отнюдь не новы.

Нам следовало еще ответить на несколько стратегических вопросов. Первый: надо ли было нам «вслух называть и стыдить» те страны, которые двигались в неправильном направлении? В одном из первоначальных вариантов моей речи упоминалась, среди других стран, и Уганда. Я решила, что это было бы ошибкой. Любой список был бы незавершенным. Кроме того, я знала, что любая страна, которая подвергнется публичной критике, будет чувствовать себя обязанной ответить, и сделает это, скорее всего, раздраженно защищаясь. В конце концов, США сделали большой шаг вперед, однако нам еще предстояло много работы по обеспечению равноправия американцев — представителей ЛГБТ-сообщества. Я хотела, чтобы эта речь заставила руководителей задуматься, а не набрасываться с ответной критикой.

Вместо этого мы искали примеры стран, не относящихся к Западу, которые совершили прогресс в вопросе защиты прав представителей ЛГБТ-сообщества. Как лучше опровергнуть миф, что поддержка представителей ЛГБТ-сообщества являлась практикой западных колониалистов? К счастью, нам было из кого выбрать. В конце концов я остановилась на Монголии, Непале, Южной Африке, Индии, Аргентине и Колумбии, а также упомянула бывшего президента Ботсваны.

Второй вопрос: как мы можем привлечь внимание к этой речи? Если мы скажем, что она о правах представителей ЛГБТ-сообщества, то, как мы понимали, многие (именно те, до которых мы хотели «достучаться») не придут. Поэтому мы решили просто объявить, что это речь в защиту прав человека, приуроченная к годовщине Всеобщей декларации, и оставить это в таком виде.

За несколько недель до выступления, когда бóльшая часть речи уже была готова, я стала внимательно присматриваться к тем историям и идеям, которые стоили того, чтобы включить их в текст. На встрече в Белом доме командующий корпусом морской пехоты рассказал анекдот об отмене закона «Не спрашивай — не говори». «Я был против и в свое время открыто заявил об этом, — рассказал он мне. — Но когда это случилось, я понял, что мои страхи были беcпочвенными». Он добавил, что корпус морской пехоты принял эти изменения с достойным профессионализмом. Этот эпизод вошел в мою речь. Мой юрисконсульт Гарольд Кох предложил добавить что-нибудь о важности сопереживания (представить себя на чьем-либо месте), и это стало замечательным фрагментом речи.

Наконец мы прибыли в Европу. Швейцария была третьей по счету в списке из пяти стран, которые мы должны были посетить, по одной стране в день. В Германии я возглавляла делегацию США на конференции, посвященной Афганистану. В Литве я присутствовала на встрече Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе. Когда мы наконец прибыли в свой маленький, очаровательный отель в Вильнюсе, многие из членов моей команды отправились на поздний ужин, чтобы попробовать литовскую кухню. Но Меган и Джейк были слишком взволнованы моим выступлением на следующий день, чтобы отдыхать. Они отправились в ее номер, сели на пол и вместе с Дэном Байером (который уже находился в Женеве) по громкой связи прошлись по каждой строчке речи. Они закончили выверять ее уже перед рассветом.

Ранним утром следующего дня я узнала, что Белый дом в конце концов одобрил изменения в политическом курсе, которые мы обсуждали. Отныне США должны были при оказании помощи какой-либо стране учитывать отчет по правам представителей ЛГБТ-сообщества в этой стране. Такой политический курс имел реальный шанс оказывать влияние на действия других правительств. Я с нетерпением ждала, когда смогу добавить это в свою речь.

6 декабря мы прилетели в Женеву и направились во Дворец наций. Он выглядел даже роскошнее, чем обычно. Само здание выглядит довольно впечатляющим в обычный день. Построенное как штаб-квартира Лиги Наций, оно открылось в 1936 году. Это был последний глоток оптимизма, прежде чем Европа распалась на составные части. Многие важные дипломатические вопросы XX века, начиная ядерным разоружением и заканчивая независимостью государств, покончивших с колониализмом, рассматривались здесь. Коридоры и залы этого здания всегда заполнены, но в этот день оно было просто переполнено людьми.

Я прошла на сцену и начала свое выступление:

— Сегодня я хочу поговорить о работе, за которую мы принялись, чтобы встать на защиту определенной группы людей, чьи права до сих пор ущемляются во многих странах. Чаще всего это невидимое меньшинство. Их арестовывают, избивают, запугивают и даже убивают. Ко многим из них относятся с презрением и жестокостью их же сограждане, в то время как власти, уполномоченные защищать их, смотрят в другую сторону или зачастую даже присоединяются к этой жестокости. Им не дают возможности работать и учиться, выгоняют из собственных домов и стран, заставляют скрывать или отрицать то, кто они на самом деле, чтобы защитить себя…

У некоторых слушателей на лицах появилось любопытство: о ком же идет речь?

— Я говорю о геях, лесбиянках, бисексуалах и транссексуалах, — продолжила я.

Я с гордостью произносила каждое слово этой речи, но несколько строк особенно запечатлелись в моей памяти. Думая о Дэвиде Като, я напрямую обратилась ко всем смелым активистам ЛГБТ-сообщества, которые вели сложную борьбу в уединенных, опасных местах по всему миру:

— У вас есть союзники в США. И у вас есть миллионы друзей среди американцев…

Помня все свои беседы с иностранными руководителями, которые вскидывали руки и заявляли: «Наш народ ненавидит геев, он поддерживает эти законы, что мы можем сделать?» — я напрямую обратилась к этим руководителям:

— Быть лидером, по определению, означает стоять впереди своего народа, когда это необходимо. Это означает защищать достоинство всех граждан и убеждать свой народ делать то же самое…

И, повторяя свою пекинскую речь и свои слова, произнесенные в Госдепартаменте годом ранее, я сказала:

— Относиться к числу представителей ЛГБТ-сообщества, как и являться женщиной или представителем определенной расы, религии, племени или этнического меньшинства, вовсе не означает обладать меньшим человеческим достоинством. Вот почему права геев — это права человека, а права человека — это права геев.

Проснувшись на следующее утро, я поняла, что моя речь имела успех: парикмахер, делавший мне в то утро укладку, был геем, и он театрально упал на колени и благодарил меня. Я засмеялась и попросила его, во имя всего святого, встать. Как обычно, моя прическа не могла ждать.

Моя речь разнеслась по всему миру, мой телефон разрывался от звонков. Очень многие смотрели мое выступление в прямом эфире. Я была рада этому по многим причинам. Я ожидала, что некоторые африканские делегаты покинут зал, но они не сделали этого. Мне присылали очень много фотографий и видео с гей-парадов по всему миру, выражение «Права геев — это права человека» стали изображать на плакатах, флагах и футболках. Я гордилась тем, что Америка снова выступила в защиту прав человека, как она это делала уже много раз.

В конце своего срока пребывания в должности госсекретаря я получила письмо от одного из сотрудников дипломатической службы, находящегося в Латинской Америке. Это письмо стало очень важным для меня. Там прозвучала следующая мысль: «Я пишу вам не как сотрудник Госдепартамента госсекретарю, но как муж и отец, как человек. Я хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали для моей семьи за последние четыре года. Я очень долго мечтал стать сотрудником дипломатической службы, но, пока вы не стали госсекретарем, я не рассматривал всерьез такую возможность. Когда вы распорядились, чтобы Госдепартамент признавал однополые пары семьей, то, что мешало мне, неожиданно исчезло с моего пути». Он продолжил писать о своем счастье, что его муж, с которым они вместе уже семь лет, смог присоединиться к нему за границей, как результат, у них появились близнецы. Он даже прислал мне фотографию своей счастливой семьи. «То, что с трудом можно было представить три года назад… что мы будем дипломатами своей страны, что наши отношения будут признаны государством, что мы сможем стать отцами, — стало реальностью».

* * *

Когда в 2013 году я покинула Госдепартамент и начала работать в «Фонде инициатив Билла Клинтона» в Нью-Йорке, я хотела продолжать работать над «великим незавершенным делом XXI века». Приближавшаяся 20-я годовщина Четвертой Всемирной конференции по положению женщин в Пекине помогла мне сосредоточиться. Я гордилась тем, как много было сделано за это время. Однако мы все еще были далеки от «полного и равного участия» женщин.

Мелани открыла в Джорджтаунском университете научный центр по вопросам женщин, мира и безопасности, в котором я согласилась быть учредителем. Теперь, когда не летали по всему миру каждый день, мы стали больше говорить и думать о ходе истории и будущем того движения, которому мы посвятили много лет. Я позвонила Мегги Уильямс и попросила ее разработать вместе с нами стратегию действий. Вместе с Челси и нашей прекрасной командой в Фонде Клинтона, в том числе с Джен Кляйн и Рейчел Фогельштейн, которые играли ключевые роли в Госдепартаменте, мы составили необходимый план.

На ежегодной встрече «Глобальной инициативы Клинтона» в Нью-Йорке в сентябре 2013 года я объявила, что Фонд Клинтона займется оценкой прогресса, который сделали женщины и девушки после Пекинской конференции, и составит план, как добиться полного и равного участия женщин и девушек во всех сферах жизни. Я сказала, что пришло время объективно взглянуть на то, что мы сделали, на то, сколько еще предстоит сделать, и на то, как мы собираемся завершить это незавершенное дело.

С такими партнерами, как Фонд Билла и Мелинды Гейтс, мы начали работать над «глобальной оценкой» (в цифровом формате) статуса женщин и девушек, подготавливая ее к 20-й годовщине Пекинской конференции в сентябре 2015 года. Я хотела, чтобы каждый мог увидеть результаты, которых мы достигли, и задачи, которые еще не были выполнены. Мы предоставили доступную информацию, которой можно делиться и пользоваться адвокатам, преподавателям и политическим лидерам, чтобы планировать реформы и осуществлять необходимые изменения.

Я также хотела создать «Платформу действий», которую мир одобрил в Пекине, и спланировать программу XXI века, чтобы ускорить полное участие женщин и девушек в жизни своих государств, во всем мире, в том числе в тех сферах, которые еще в 1995 году были недоступны. Например, никто из нас в Пекине не мог себе представить, что Интернет и технологии мобильной связи изменят наш мир, или понять, что значит, когда в развивающемся мире женщин, пользующихся Интернетом, на 200 миллионов меньше, чем мужчин. Когда мы уравняем эту «цифровую разницу», появится много возможностей для участия женщин в экономической и политической жизни своей страны.

В конце концов мы стали называть нашу новую инициативу «Без потолка: проект полного участия». Название было использовано в шутку из моего выражения «18 миллионов трещин в стеклянном потолке», которое стало популярным в конце моей президентской кампании, однако оно означает гораздо больше. Не нужно быть политиком или бизнесменом высокого уровня; женщины и девушки повсюду до сих пор упираются в потолки, которые удерживают их стремления и делают для них сложным, если не невозможным, следовать своим мечтам.

Вскоре после создания проекта «Без потолка» я услышала удивительную историю. Стивен Массей, мой коллега из Белого дома во время президентства Билла Клинтона, оказался в Пекине и гулял по книжному магазину. Это был большой и современный магазин, но тихий и почти пустой. Неожиданно Стивен услышал то, что едва мог поверить своим ушам. Через громкоговоритель прозвучала знакомая фраза: «Права человека — это права женщин, а права женщин — это права человека, раз и навсегда». Это был мой голос. Они проигрывали запись моей речи в магазине. Как многое изменилось за двадцать лет! В 1995 году правительство Китая закрыло кабельное телевидение, по которому показывали мое выступление. Теперь это полемическое выражение стало «фоновой музыкой» для покупателей, частью ежедневной жизни. Стивен достал свой смартфон, записал видео и отправил его мне. Увидев это, я засмеялась. Было ли это хорошим способом продавать книги? Причем именно в Китае?

Идея выступления на Пекинской конференции и все усилия по ее воплощению стали частью моей жизни, они вошли в мою кровь. Я была рада, что они стали частью культуры, что они проникли туда, где ранее воспринимались враждебно. Защищать и расширять права человека, как и раньше, необходимо и крайне важно, и дальнейший прогресс в этом деле невозможен без руководящей роли США.

* * *

В феврале 2014 года организаторы кампании «в защиту прав человека» (еще одна HRC!⁸⁷) пригласили мою дочь Челси выступить с речью на конференции, посвященной правам геев. В своей речи она немного изменила мое высказывание:

— Моя мама часто говорила, что вопрос женщин — это незавершенное дело XXI века, — сказала она. — Это, безусловно, верно. Но то же самое можно сказать и о вопросах прав представителей ЛГБТК⁸⁸-сообщества. Это тоже незавершенное дело XXI века.

Конечно же, она права, и я очень горжусь ее твердой позицией по вопросу равенства и возможностей для всех людей.

Ранее я описывала работу американской внешней политики как эстафетную гонку. Лидерам вручают эстафетную палочку и просят бежать настолько быстро, насколько возможно, чтобы следующий бегун (наш преемник) оказался в наилучшем положении. В семье происходит то же самое. С того момента, когда я первый раз взяла Челси на руки в больнице в Литл-Роке, я знала, что моя миссия в жизни — дать ей возможность преуспеть. Когда она выросла и стала самостоятельной, моя ответственность изменилась. И сейчас, когда она скоро сама станет мамой, я готовлюсь к новой роли, к которой шла столько лет: стать бабушкой. Я поняла, что много думаю об отношениях со своей мамой, как в зрелом возрасте, так и в детстве, и каким урокам она меня научила.

Когда я стала госсекретарем, маме было почти 90 лет. Последние несколько лет она жила с нами в Вашингтоне, поскольку оставаться одной в своей квартире и наблюдать за зоопарком на Коннектикут-авеню ей уже наскучило. Как многие американцы моего поколения, я была счастлива прожить эти годы со своей стареющей мамой. Я также чувствовала ответственность. Я хотела, чтобы ей было комфортно, чтобы ей оказывалось должное внимание. Мама дала мне так много безусловной любви и поддержки, когда я росла в Парк-Ридже, и теперь настала моя очередь поддержать ее. Конечно, я бы никогда не позволила ей услышать, что говорю о ней таким образом. Дороти Хауэл Родэм была очень независимой женщиной. Она не смогла бы смириться с мыслью, что станет кому-то обузой.

Жизнь вместе с ней стала источником утешения для меня, особенно в сложный период после окончания избирательной кампании 2008 года. Я приходила домой после долгого дня в сенате или Госдепартаменте, садилась рядом с ней за небольшой обеденный стол и изливала перед ней душу.

Мама любила детективные романы, мексиканскую кухню, шоу «Танцы со звездами» (мы как-то смогли достать для нее запись этой передачи), а больше всего — своих внуков. Школа моего племянника Зака Родэма была в пяти минутах ходьбы от нас, и он часто в обед приходил к ней в гости. Проводить время с Фионой и Саймоном Родэм, ее младшими внуками, было для нее совершенным счастьем. Для Челси ее бабушка была одним из самых важных людей в ее жизни. Мама помогала ей в период взросления и, когда та была к этому готова, поддерживала ее стремление к служению людям и благотворительности. Даже когда ей перевалило за 90 лет, мама никогда не теряла своей склонности к обеспечению социальной справедливости, которая так много сделала для того, чтобы сформировать мою личность и вдохновлять меня в период моего взросления. Мне очень нравилось то, что мама делала то же самое для Челси. Не думаю, что когда-либо видела маму более счастливой, чем на свадьбе Челси. Она с гордостью прошла с Заком под руку и радовалась за свою счастливую и сияющую внучку.

Детство самой мамы было одиноким и оставило в ее душе глубокую рану. В Чикаго ее родители часто ссорились и развелись, когда она и ее сестра были маленькими. Никто из родителей не хотел заботиться о детях, поэтому их посадили в поезд и отправили в Калифорнию, к дедушке и бабушке по линии отца в Альгамбру, городок в горах Сан-Габриэль к востоку от Лос-Анджелеса. Престарелая пара была жестокой и не любила внуков. Один раз во время Хеллоуина маму поймали, когда она вместе со школьными друзьями, по обычаю, требовала у взрослых конфеты («сласти или страсти»). Это было запрещено, и ее заперли в комнате на целый год, она выходила только в школу. Ей было запрещено есть за обеденным столом или играть во дворе. Когда маме исполнилось 14 лет, она не могла больше выносить жизнь в доме своей бабушки. Она уехала и нашла работу домработницей и няней у доброй женщины в городе Сан-Габриэль, которая предложила ей комнату, питание и 3 доллара в неделю, а также убедила ее пойти учиться в среднюю школу. Она впервые увидела, как любящие родители заботятся о своих детях, и это стало для нее открытием.

Закончив школу, мама переехала обратно в Чикаго, надеясь снова связаться со своей матерью. К сожалению, она вновь была отвергнута. Испытывая душевные муки, она пять лет работала секретарем, прежде чем встретила моего отца, Хью Родэма, и вышла за него замуж. Она построила новую жизнь как настоящая мать семейства, даря любовь мне и моим двоим младшим братьям.

Когда я стала достаточно взрослой, чтобы понять это все, я спросила маму, как она пережила жестокое обращение и одиночество, не став при этом озлобленной и эмоционально угнетенной. Как из такой одинокой девочки она стала такой любящей и разумной женщиной? Я никогда не забуду, что она ответила. «В критические моменты в моей жизни кто-то проявлял ко мне доброту», — сказала она. Иногда это кажется таким незначительным, но это значит так много. Например, учительница в начальной школе, которая заметила, что у нее никогда не было денег, чтобы купить молоко, поэтому она каждый день покупала две упаковки молока, а затем говорила: «Дороти, я не смогу выпить второй пакет молока. Не хочешь ли взять его?» Или женщина, которая взяла ее к себе работать няней и настояла на том, чтобы она пошла в школу. Однажды она заметила, что у мамы была только одна блузка, которую она стирала каждый день. «Дороти, я больше не влезаю в эту блузку, а выкидывать ее не хочется. Не хочешь ли взять ее?» — сказала она.

Мама была удивительно энергичной и позитивной, даже когда ей было за 90. Но ее здоровье стало подводить ее, у нее были проблемы с сердцем. К осени 2011 года я все больше боялась оставлять ее дома одну. Вечером 31 октября, в Хеллоуин, я готовилась к отъезду в Лондон и Турцию. Моя команда уже была на борту самолета в аэропорту Эндрюс и ждала моего приезда. В это время мне позвонили и сообщили, что маму срочно увезли в больницу Университета Джорджа Вашингтона. Я тут же отменила поездку и помчалась туда. Билл, Челси и Марк поспешили туда же из Нью-Йорка, а мои братья со своими женами, Хью с Марией и Тони с Мэган, приехали, как только смогли это сделать. Мама всю свою жизнь боролась, но ей наступило время уйти. Я села у ее кровати и взяла ее за руку последний раз. Никто не оказал на меня большего влияния, чем она, и только благодаря ей я стала такой, какая я есть.

Когда я в 1993 году потеряла своего отца, мне казалось, что он ушел слишком рано, и я была убита горем: ведь он столько всего уже не увидит и не успеет сделать. На этот раз все было по-другому. Мама прожила долгую и полную жизнь. И на этот раз я плакала не из-за того, что она что-то пропустит, а из-за того, как сильно я буду скучать по ней.

Следующие несколько дней я перебирала дома ее вещи, листала книгу, просматривала старые фотографии, гладила ее любимое украшение. Я обнаружила, что сижу возле ее пустого кресла возле обеденного стола и больше всего на свете мечтаю еще раз с ней поговорить, еще раз обнять ее.

Мы провели небольшую поминальную службу дома в кругу семьи и близких друзей. Мы попросили преподобного Билла Шиллэди, который венчал Челси и Марка, провести эту церемонию. Челси говорила трогательно, как и многие мамины друзья и члены нашей семьи. Я прочитала несколько строк из произведений поэта Мэри Оливер, чьи произведения мы с мамой обожали.

Стоя рядом с Биллом и Челси, я пыталась сказать последнее «прощай». Я помню одно мудрое высказывание, которым моя старая подруга как-то поделилась со мной в последние годы своей жизни. Эти слова прекрасно описывали то, как моя мама прожила свою жизнь и как я надеялась прожить свою: «Я любила и была любима; все остальное — это фоновая музыка».

Я посмотрела на Челси и вспомнила о том, как мама гордилась ею. Мама оценивала свою жизнь тем, насколько она может помочь нам и служить другим. Я знала, что, если бы она оставалась с нами, она бы побуждала нас делать то же самое. Никогда не почивайте на своих лаврах. Никогда не переставайте работать над тем, чтобы сделать мир лучше. Это наше незавершенное дело.

Эпилог

— А куда ушла Хиллари? — спросил президент, оглядываясь; он остановился, не договорив свою краткую речь о демократии в Бирме, стоя на крыльце дома Аун Сан Су Чжи в Рангуне. — Где она?

Это было в ноябре 2012 года. Мы совершали свой последний совместный визит в качестве президента и госсекретаря. Я махнула ему рукой, стоя чуть в стороне, и поймала его взгляд. «А, вот она!» — сказал он. Он поблагодарил меня, и я подумала о том, как сильно нынешняя ситуация отличается от той, которая была четыре года назад, там, в гостиной Дайаны Файнштейн. Как и вся наша последняя совместная поездка, это был момент ностальгии, которая одновременно вызывала и чувство горечи, и радости, и удовлетворенности тем, что мы смогли достичь, восторг от осознания, что мы стали отличными партнерами, и грусти от мысли, что скоро все это закончится.

Буквально за две недели до этого президент был переизбран на второй срок. В отличие от кампании 2008 года на этот раз я не могла вести за него агитацию. По закону и традиции госсекретари не должны принимать участие во внутриполитической деятельности. Впервые с 1976 года я пропустила Национальный съезд Демократической партии, состоявшийся в городе Шарлотта, штат Северная Каролина. В 2008 году на съезде партии в Денвере мне было предложено воспользоваться возможностью оказать поддержку президенту Обаме и способствовать таким образом объединению демократов после длительной президентской кампании. Однако во время съезда 2012 года я была на другой стороне земного шара, представляя нашу страну в ходе дипломатической миссии в Азии.

В тот вечер, когда мой муж выступил на съезде и официально выдвинул кандидатуру президента, я была на Восточном Тиморе, в самой молодой стране Азии, которая в 2002 году победила в своей долгой борьбе за независимость от Индонезии. После целого дня дипломатических заседаний и встреч в столице страны, городе Дили, незадолго до вылета в Бруней на встречу и ужин с султаном Хассаналом Болкиахом, я выкроила немного свободного времени и уединилась в резиденции нашего посла. Там не было телеканала Си-эн-эн, а скорость Интернета была очень невысокой, но Филиппу Райнесу удалось настроить на своем видеорекодере «ТиВо» запись трансляции из Вашингтона, так что мы смогли посмотреть только что закончившееся выступление Билла на домашнем компьютере посла. Я села и стала смотреть, а остальные сотрудники, сопровождавшие меня в поездке, столпились позади меня.

Я не смогла сдержать улыбку, когда увидела, как Билл выходит на сцену перед восторженной толпой. Прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как он проводил свою предвыборную кампанию, но ему по-прежнему нравился азарт большого политического события. Как юрист, излагавший факты для жюри, он объяснил, какой серьезный урон был нанесен нашей экономике и положению на мировой арене к 2009 году и как администрация президента Обамы начала менять положение дел к лучшему. В конце своей речи он затронул вопрос американского упадка и возрождения.

— За всю свою более чем двухсотлетнюю историю мы видим, что, несмотря на все пережитые кризисы, мы всегда возрождаемся, — сказал он. — Нам предрекали неминуемый упадок с тех пор, как Джорджа Вашингтона раскритиковали как посредственного землемера с неудачной деревянной вставной челюстью. И так продолжается до сих пор. Всякий, кто рискнет поставить на то, что Америка проиграет, наверняка потеряет свои деньги, потому что мы всегда возрождаемся. Мы проходим все испытания, становясь в итоге лишь сильнее и лучше.

После того как Билл закончил, на сцене неожиданно появился президент Обама, чтобы поблагодарить его. Когда два президента обнялись, зал зааплодировал. Глядя на эту сцену с расстояния примерно десяти тысяч километров, я была полна гордости за бывшего президента, за которым я замужем, за нынешнего президента, с которым я работала на государственной службе, и за страну, которую мы все любим.

* * *

После завершения нашего пребывания в Бирме мы с президентом Обамой на «борту номер один» ВВС США полетели в Камбоджу для участия в саммите стран Восточной Азии и на встречу лидеров АСЕАН. Это стало еще одной важной пробой нашей совместной стратегии. В то же время разгорался конфликт в Секторе Газа между Израилем и группировкой «ХАМАС», и нам пришлось решать, готова ли я прервать запланированную поездку, чтобы лететь туда и попытаться договориться о прекращении огня. Нам нужно было многое обсудить, поэтому президент попросил меня зайти к нему в кабинет на «борту номер один», расположенный в носовой части самолета.

Я сидела напротив его большого деревянного письменного стола, и мы обсуждали деликатную дипломатическую миссию, которая мне предстояла. Несмотря на все, что происходило, мы начали вспоминать прошлое. Эти четыре года изменили нас так, как ни один из нас не мог и предвидеть. Мы вместе повидали столько событий и в такой степени приняли в них участие, что это помогло нам, как никогда раньше, глубже понять самих себя, друг друга и мир.

Но, даже невзирая на весь этот немалый совместный опыт, я никак не ожидала того, что произошло дальше. «Вы подумаете о том, чтобы остаться на посту государственного секретаря на второй срок?» — спросил президент.

С самого начала работы на этом посту я сказала себе: «Один срок, и все!» Кроме того, я не раз публично об этом заявляла. Какое бы удовольствие и радость ни приносило мне пребывание на посту государственного секретаря, я с нетерпением ожидала того момента, когда смогу оставить государственную службу и проводить больше времени с семьей, со своими друзьями, просто заниматься обычными повседневными делами, по которым я так скучала. Было бы неплохо пожить в одном часовом поясе, а не заниматься прибавлением или вычитанием пяти, десяти, четырнадцати часов к реальному времени там, где мне довелось проснуться.

Но, как и четыре года назад, я почувствовала, что мои «гены общественного служения» заговорили во мне, напоминая, что нет выше призвания или более благородной цели, чем служить своей стране. Как можно отказаться, когда сам президент Соединенных Штатов просит тебя принять на себя эту ответственность? Кроме того, осталось так много незавершенных дел. Саммит в Камбодже и конфликт в Секторе Газа — вот лишь два примера. Что произойдет с демократией в Бирме? И как пойдут наши тайные переговоры с Ираном? Как мы будем противостоять все возрастающему вызову, который бросает нам Путин в России?

Но дипломатия — это эстафета, и я приближалась к концу своего этапа пути.

— Я сожалею, господин президент, — сказала я. — Но я не могу.

* * *

Несколько месяцев спустя мы расстались. Я была приглашена на обед с президентом Обамой в его личной столовой за Овальным кабинетом. За рыбой под соусом тако мы обсудили мою записку на двадцать страниц с моими рекомендациями на его второй срок. В записке было изложено мое видение, как можно развить наши совместные начинания, кроме того, там были и новые инициативы. Выходя из столовой по окончании обеда, мы остановились в Овальном кабинете. Заплакав, я обняла президента и еще раз сказала ему, как много для меня значили наша совместная работа и наша дружба. И что я с готовностью помогу ему, если моя помощь будет нужна, откликнусь по первому же зову.

1 февраля 2013 года был моим последним днем в Госдепартаменте. Я села в последний раз за стол в маленьком, отделанном вишневым деревом, внутреннем офисе и написала письмо Джону Керри. Я оставила его в том же месте, где сама четыре года назад обнаружила записку от Конди, адресованную мне. Затем я подписала свое прошение президенту об отставке. Впервые за двадцать лет, побывав в должности первой леди, сенатора и госсекретаря, я больше не играла никакой роли в управлении государством.

Самое последнее, что я сделала, — это спустилась вниз в вестибюль, где меня приветствовали в мой первый день в далеком теперь 2009 году, и попрощалась с сотрудниками и сотрудницами Госдепартамента и Агентства США по международному сотрудничеству. Мне казалось, что просто поблагодарить их за всю их преданную службу совершенно недостаточно, но я постаралась передать свою бесконечную благодарность им. Я вновь увидела стены с мраморными памятными досками, где вырезаны имена наших коллег, которые погибли, защищая нашу страну. Я тихо помолилась за них и их семьи. Весь большой холл был заполнен до отказа — здесь собралось так много людей, которых я полюбила и к которым стала испытывать огромное уважение. Я была рада, что они продолжат служить Соединенным Штатам с присущим им умом, стойкостью и мужеством.

В ближайшие годы американцам придется решать, готовы ли мы учиться на уроках нашей истории, исправлять свои ошибки и вновь подниматься на защиту своих ценностей и интересов. Это не призыв к конфронтации или к новой холодной войне — на трагических примерах мы поняли, что силу нужно применять лишь в самом крайнем случае, а не в первую очередь. Напротив, это призыв к тому, чтобы стойко придерживаться принципов справедливости и свободы и вместе вести поиски более справедливого, свободного и мирного будущего для всей Земли. Только американцы могут принять это решение.

В конце концов, наша мощь за рубежом зависит от нашей решимости и стойкости у себя в стране. Простые граждане и лидеры нации в равной мере имеют возможность выбирать, в какой стране мы хотим жить и что хотим оставить в наследство следующему поколению. Уже более десяти лет доходы среднего класса сокращались, а нищета возрастала, потому что почти все преимущества роста экономики доставались тем, кто на самом верху. Нам нужно больше хороших рабочих мест, на которых прилежный труд будет достойно вознагражден повышенной заработной платой, где труд будет сопряжен с чувством собственного достоинства, где будут возможности подниматься по социальной лестнице к лучшим условиям жизни. Нам нужны инвестиции для того, чтобы создать отвечающую требованиям XXI века экономику, предоставив больше возможностей и сократив неравенство. Нам нужно положить конец политической дисфункции в Вашингтоне, которая сдерживает наш прогресс и унижает нашу демократию. Это означает, что больше наших соседей и сограждан должны иметь право в полной мере участвовать и в работе нашей экономики, и в осуществлении нашей демократии. Это единственный способ возродить американскую мечту и обеспечить наше долгосрочное процветание и продолжение глобального лидерства.

Это будет нелегко сделать в нашей нынешней политической атмосфере. Но вот цитата из одного из моих любимых фильмов «Их собственная лига»: «Это и должно быть тяжело… Именно тяжесть этого пути и делает его великим». Нужно и дальше делать то, что тяжело, и это будет и дальше делать нашу страну великой.

* * *

Я писала эту книгу в течение 2013 года и в начале 2014 года, в основном сидя в своем уютном, залитом солнцем кабинете на третьем этаже нашего дома в Чаппакуа, штат Нью-Йорк. На полу лежит толстый ковер, на нем стоит удобное кресло, а я смотрю в окно и вижу верхушки деревьев. Я наконец нашла время почитать, отоспаться, подолгу гулять с мужем и нашими собаками, видеться со своей семьей и думать о будущем.

В начале 2014 года мы с Биллом узнали прекрасную новость, услышать которую нам так давно хотелось: мы станем бабушкой и дедушкой. Мы оба были вне себя от радости за Челси и Марка и совершенно не скрывали, что безумно счастливы по этому поводу. Когда Челси родилась, я была вся на нервах: несмотря на все книги, которые я прочитала по этой теме, и невзирая на мою работу в Йельском центре изучения ребенка, я оказалась совсем не подготовленной к самому чуду рождения ребенка и ответственности быть родителем. Я молилась, чтобы стать хорошей матерью. Вскоре мне стало совершенно ясно, что иметь ребенка — это словно отпускать «свое сердце гулять вне твоего тела», как выразила это писательница Элизабет Стоун. Это было и чудесно, и страшно одновременно. А теперь, спустя все эти годы, когда я с нетерпением ожидала внуков, я не испытываю ничего, кроме восторга и предвкушения. И я вспоминаю слова Маргарет Мид, которая сказала, что дети помогают нам поддерживать наше воображение свежим, а наши сердца — молодыми и ради них мы готовы создавать лучшее будущее.

Сейчас чаще, чем когда-либо, мне думается о будущем. За прошедший год, когда я в очередной раз ездила по нашей стране, мне чаще других задавали такой вопрос: буду ли я баллотироваться на пост президента в 2016 году?

Отвечаю: «Я пока не знаю».

Но всякий раз, когда мне задают этот вопрос, я понимаю, что те, кто вдохновляет меня баллотироваться на пост президента, оказывают мне честь своим энтузиазмом и энергией, а еще больше — своей верой в то, что я смогу быть таким руководителем, который нужен нашей стране.

Сейчас, я полагаю, нам нужно сосредоточиться на том, что мы должны сделать для своей страны, что не может ждать до 2016 года. Многие из наших соотечественников, серьезно пострадав в годы экономического спада, так и не смогли от этого оправиться. У многих молодых людей растут долги за образование, а перспективы получить работу все уменьшаются. В 2014 году нас ожидают очень важные выборы, по результатам которых будет определено, кто получит большинство в конгрессе, следовательно, они напрямую будут влиять на нашу экономику и наше будущее. Мы не можем себе позволить проигнорировать их и постоять в сторонке.

Недавно мы с Биллом пошли прогуляться недалеко от дома, на этот раз с тремя нашими собаками. Зима в этом году была необыкновенно долгой, но наконец отовсюду стали проглядывать признаки весны. Мы шли и разговаривали на тему, о которой впервые у нас зашла речь еще в Йельском университете, когда мы учились на юридическом факультете. И мы все продолжаем говорить об этом до сих пор.

Мы оба знаем, что мне предстоит принять очень важное решение.

Я уже баллотировалась на пост президента, я очень хорошо понимаю, как тяжело вести предвыборную кампанию, тяжело во всех отношениях. Это отражается не только на самих кандидатах в президенты, но и на их семьях. Проиграв выборы 2008 года, я также понимаю, что никаких гарантий победы нет и быть не может. Кроме того, я знаю, что тот, кто раздумывает над выдвижением своей кандидатуры, должен ответить себе на самые важные вопросы. И это не вопросы типа «Хочешь ли ты стать президентом?» или «Сможешь ли ты победить на выборах?». Самые главные вопросы — это следующие: «Каким ты себе представляешь будущее Америки?» и «Можешь ли ты привести нас к этому будущему?». И сложность заключается в том, чтобы под этим руководством мы объединились как нация, чтобы возродилась американская мечта. Это высокая планка, этот барьер взять нелегко.

В конечном итоге выборы, которые будут происходить в 2016 году, будут выбором американцев, какое будущее они хотят для себя, для своих детей и для своих внуков. Надеюсь, мы сделаем выбор в пользу всеобъемлющей политики и единой цели, которая позволит раскрыть наш творческий потенциал и реализовать имеющиеся у нас возможности, что и делает Америку исключительной страной. И Америка этого заслуживает.

Каким бы ни было мое решение, я всегда буду благодарна за то, что судьба дала мне возможность представлять Америку на мировой арене. Я вновь осознала высокие и ценные качества нашего народа и величие нашей страны. Я счастлива этим и бесконечно благодарна за это. Наше будущее содержит неисчерпаемые возможности. А для меня и моей семьи это подразумевает нетерпеливое ожидание прибавления — появление еще одного гражданина Америки, который тоже заслуживает лучшего будущего, которое мы можем ему предложить.

Но тогда, в тот момент, мне хотелось просто сесть, вытянуть ноги и радоваться приходу весны. Повсюду вокруг меня пробуждалась новая жизнь. За многие годы таких спокойных минут у меня было совсем немного. И мне хочется наслаждаться ими. А время снова принимать трудные решения скоро опять наступит.

Слова благодарности

Девиз Фонда Клинтона — «Мы здесь все вместе». Это простая констатация единства в мире, полном разобщенности. Как я выяснила, это также удачное описание того, что требуется, чтобы написать книгу. Я признательна всем, кто помогал мне все четыре года работы в Государственном департаменте, а также при написании и редактировании книги, что заняло больше года. Я поступила очень просто: попросила Дэна Шверина, Этана Гелбера и Теда Видмера быть моими помощниками в работе над книгой. И не раз убеждалась во время нашего неустанного труда, что более удачный выбор было трудно сделать.

Дэн Шверин начал работать со мной еще в сенате, он был одним из моих спичрайтеров. Он был для меня исключительно важным сотрудником, неустанно подбирая нужные слова и отшлифовывая страницы, фиксируя в письменном виде мои мысли и помогая мне добиваться точности и связности их изложения. Он не только талантливый писатель, но и замечательный коллега. Этан Гелбер — «незаменимый человек», под контролем которого проходил процесс написания и редактирования все разраставшегося текста, он помогал мне упорядочить написанное мной, прояснить свои воспоминания и не сойти с ума от растущей горы черновиков. Без него мне было бы не справиться. Тед Видмер, опытный историк и ценный сотрудник, обеспечивал меня дополнительным историческим и аналитическим материалом по теме, а также привносил столь необходимую дозу юмора и человечности.

Хума Абедин, Шерил Миллс, Филипп Райнес и Джейк Салливан, которые сделали так много для меня и для нашей страны в годы нашей совместной работы в Государственном департаменте, были мне совершенно необходимы. Все это время они помогали мне советом, вдохновляли меня, с готовностью проверяли для меня различные факты. Я также всегда могла надеяться на помощь и советы Курта Кэмпбелла, Лайзе Маскатайн и Меган Руни, которые охотно предложили свои услуги по вычитыванию набросков рукописи и делились своими советами.

Я благодарю компанию «Саймон энд Шустер», в особенности генерального директора Кэролайн Риди и моего издателя и редактора, Джонатана Карпа. Это уже моя пятая книга, изданная при помощи Кэролайн, и мне вновь было очень приятно работать с ней. Джонатан умеет вовремя похвалить или высказать критическое замечание и имеет заслуженную репутацию внимательного и конструктивного редактора. Я также высоко ценю усилия всей издательской группы и благодарна Ирэн Херади, Джонатану Эвансу, Лизе Эрвин, Пэт Глинн, Джине Димачиа, Фей Каплан, Инге Маас, Джудит Гувер, Филипу Бэшу, Джой О’Мира, Джеки Сяо, Лауре Висс, Николасу Грину, Майклу Селлеку, Лиз Перл, Гэри Урда, Колину Шилдсу, Пауле Амендолара, Сету Руссо, Лэнсу Фицджеральду, Мэри Флорио, Кристоферу Линчу, Дэвиду Хиллману, Элли Хиршхорн, Адриану Норману, Сью Флеминг, Адаму Ротбергу, Джеффу Уилсону, Элине Вайсбейн, Кэри Голдштейн, Юлии Проссер и Ричарду Рореру.

Еще раз хочу выразить свою благодарность несравненному Бобу Барнетту, моему юристу и проводнику в издательском мире, которому умело помогал мой юрист на временном контракте Майкл О’Коннор.

Во время работы над книгой особенное удовольствие мне доставила возможность вновь встретиться с друзьями и коллегами или вспомнить о них. Благодарю всех, кто поделился воспоминаниями, заметками или своими мнениями. Среди них — Кэролайн Адлер, Дэн Байер, Крис Балдерстон, Де’Ара Баленжер, Джереми Бэш, Дэн Бенаим, Дэн Бенджамин, Джарретт Бланк, Джонни Карсон, Сара Дэйви, Алекс Джерасси, Боб Эйнхорн, Дэн Фельдман, Джефф Фелтман, Дэвид Хэйл, Амос Хохстайн, Фред Хоф, Сара Гурвиц, Джим Кеннеди, Кэтлин Клеворик, Бен Кобрен, Гарольд Кох, Дэн Курц-Фелан, Капришиа Маршалл, Майк Макфол, Джудит Макхейл, Джордж Митчелл, Дик Морнингстар, Карлос Паскуаль, Нирав Патель, Джон Подеста, Майк Познер, Бен Родс, Алек Росс, Деннис Росс, Фрэнк Руджеро, Хизер Самуэльсон, Том Шеннон, Эндрю Шапиро, Энн-Мари Слотер, Тодд Стерн, Пунит Тальвар, Томика Тиллеман, Мелани Вервир, Мэтью Уолш и Эшли Вулхитер, а также Клэренс Финни и его трудолюбивые архивисты; кроме того, Джон Хэкетт, Чак Дейрис, Олден Фэхи, Годани Бехар, Поль Хилберн, Чаникуа Нельсон и внимательные рецензенты в Государственном департаменте и Совете национальной безопасности.

Мне посчастливилось работать вместе с преданными своему делу старшими руководителями: заместителем госсекретаря Биллом Бёрнсом, Джеком Лью, Томом Найдсом и Джимом Стейнбергом, представителем США в ООН Сьюзен Райс, управляющим делами Агентства США по международному развитию Раджем Шахом, координатором глобальных программ борьбы со СПИДом Эриком Гусби, генеральным директором организации «Вызовы тысячелетия» Дэниэлем Йоханнесом, а также с президентом и генеральным директором Корпорации частных зарубежных инвестиций Элизабет Литтлфилд.

Особое место в моем сердце всегда будет занимать наш сплоченный коллектив. Это самоотверженные сотрудники дипломатической службы и государственные служащие, которые проявляют такую заботу и внимание к госсекретарям: Нима Аббасзаде, Даниэлла Баллу-Аарес, Кортни Бил, Кристофер Бишоп, Клэр Коулмэн, Джен Дейвис, Линда Дьюан, Шейла Дайсон, Дэн Фогэрти, Лорен Джильоти, Брок Джонсон, Нил Ларкинс, Джоан Ласжич, Лора Лукас, Джо Макманус, Лори Маклин, Бернадетт Михан, Лоуренс Рэндольф, Мария Сэнд, Жаннмари Смит, Зия Сайед, Нора Тойв и Элис Уэллс, а также Исполнительный секретариат и бесподобные сотрудники моей команды.

Благодарю представителей высшего руководства Госдепартамента, Агентства США по международному развитию, ПЕПФАР (американской президентской программы по борьбе со СПИДом) и организации «Вызовы тысячелетия», среди которых: Дэйв Адамс, Том Адамс, Элизабет Бэгли, Джойс Барр, Рик Бартон, Джон Басс, Боб Блейк, Эрик Босуэлл, Эстер Бриммер, Билл Браунфилд, Сьюзан Берк, Пайпер Кэмпбелл, Филип Картер, Маура Коннелли, Майкл Корбин, Том Кантримен, Хейди Кребо-Редикер, П. Дж. Кроули, Луи Сдебака, Иво Даалдер, Джош Даниэл, Глин Дейвис, Эйлин Донахью-Чемберлен, Хосе Фернандес, Алонсо Фулхэм, Фил Голдберг, Дэвид Голдвин, Фил Гордон, Роуз Готтемёллер, Марк Гроссман, Майкл Хаммер, Лоррейн Харитон, Джуди Хьюманн, Кристофер Хилл, Боб Хорматс, Рашад Хусейн, Дженис Якобс, Роберта Якобсон, Бонни Дженкинс, Сьюзен Джонсон Кук, Кэрри-Энн Джонс, Бет Джонс, Поль Джонс, Деклан Келли, Иэн Келли, Лаура Кеннеди, Пат Кеннеди, Роберт Кинг, Рета Джо Льюис, Кармен Ломеллин, Принстон Лайман, Дон Маккол, Кен Мертен, Стив Малл, Тория Нуланд, Мария Отеро, Фарах Пандит, Нэнси Пауэлл, Лоис Куам, Стивен Рапп, Хулисса Рейносо, Энн Ричард, Джон Робинсон, Мигель Родригес, Ханна Розенталь, Эрик Шварц, Барбара Шейлор, Венди Шерман, Дэн Смит, Тара Соненшайн, Дон Стейнберг, Карен Стюарт, Энн Сток, Эллен Тошер, Линда Томас-Гринфилд, Артуро Валенсуэла, Рич Верма, Фил Вервир, Джэйк Уоллес, Памела Уайт и Пол Уолерс.

Особенно хочется поблагодарить за проявленное мужество и самоотверженность сотрудников дипломатической службы безопасности, которые заботились о моей безопасности и о безопасности всех наших сотрудников во всех странах мира. Во время моего пребывания на посту госсекретаря команду моих сотрудников дипломатической службы безопасности возглавляли Фред Кетчем и Курт Олссон.

На протяжении всего пути до самого его завершения и в моей работе над книгой, и во всей остальной моей деятельности мне неустанно оказывала поддержку группа неутомимых помощников и советников. Я благодарю Монику Айкен, Брайана Крэйга, Кейи Доуд, Оскара Флореса, Монику Хэнли, Джен Клайн, Мадхури Коммаредди, Йерку Йо, Марису Маколиф, Терри Маккаллоха, Ника Мэррилла, Патти Миллер, Томаса Морана, Энн О’Лири, Мору Полли, Шилпу Песару, Роберта Руссо, Марину Сантос, Лону Валморо и Рейчел Фогельстайн.

Я вновь хочу поблагодарить президента Обаму за то, что оказал мне доверие и предоставил мне возможность представлять нашу страну, а также вице-президента Байдена и членов Совета национальной безопасности США за совместную работу.

И, наконец, как всегда, спасибо Биллу и Челси за то, что они целый год терпеливо слушали и внимательно вычитывали черновик за черновиком, помогая мне лучше сформулировать и точнее рассказать о четырех насыщенных событиями годах. Они вновь одарили меня своей бесценной поддержкой и любовью.

1 Книга «Нужна целая деревня и другие уроки, которые преподают нам дети» была написана Хиллари Клинтон в 1996 году. (Здесь и далее прим. пер.)

2 Выборы делегатов на пост президента США на партийном съезде (или первичные выборы).

3 Теодор Рузвельт является автором высказывания: «Уважение вызывает находящийся на арене борьбы человек, чье лицо испачкано пылью, пóтом и кровью, кто храбро борется, искренне заблуждается, совершает промахи и ошибки, потому что без них не совершить ни одного достойного поступка».

4 Разразился в конце августа 2005 года.

5 Южная сторона — один из районов Чикаго, в котором находятся небогатые рабочие кварталы; основное место поселения афроамериканцев.

6 «Стеклянный потолок» — система взглядов в обществе, согласно которой женщины не должны занимать руководящие посты.

7 До своего избрания на пост президента США Билл Клинтон пять раз избирался губернатором штата Арканзас.

8 Указанный съезд состоялся в январе 2008 года.

9 «Юнити» («unity») в переводе с английского — «единство», «консолидация».

10 Речь идет о книге Дорис Кернс Гудвин «Команда соперников. Политический гений Авраама Линкольна», по мотивам которой в последующем Стивен Спилсберг поставил фильм «Авраам Линкольн».

11 Имеется в виду Авраам Линкольн.

12 В ночь убийства Линкольна (14 апреля 1865 года) на Сьюарда тоже было совершено покушение: один из заговорщиков проник в дом государственного секретаря и нанес несколько ножевых ранений самому Сьюарду, его старшему сыну и его помощнику.

13 Наименование Аляска появилось лишь при прохождении договора о покупке через сенат США, до этого момента данная территория называлась Русской Америкой.

14 Отрывок из «Правил поведения» основателя методистской церкви Джона Уэсли (1703–1791); в первоисточнике: «Делай все добро, которое можешь, / Всячески, как только можешь, / Всюду, где только можешь, / В любое время, в которое можешь, / Всякому, кому можешь, / Так долго, как только можешь».

15 На столе Гарри Трумэна стояла табличка с надписью «Фишка дальше не идет»; фишка, которую при игре в покер игроки передают по кругу, — атрибут человека, сдающего карты (в переносном смысле — ответственного за принятие решений); эту фразу Трумэн сделал своим девизом, давая тем самым понять, что окончательное решение принимает именно он.

16 Автор прибегает к игре слов: на английском языке понятийные слова всех перечисленных ведомств начинаются с буквы «d» («defense», «diplomacy», «development»).

17 «Доктрина Буша» — новая внешнеполитическая концепция Вашингтона, закрепленная в ряде обнародованных в 2002 году документов («Доклад о положении нации», «Стратегия национальной безопасности» и др.), ключевым элементом которой являлось провозглашение права США на односторонние действия силового характера в отношении всякого, кто будет сочтен потенциально опасным.

18 Фрэнк Гери — один из крупнейших современных архитекторов, стоявший у истоков архитектурного деконструктивизма.

19 Генерал Дэвид Петрэус в период с 2008 по 2010 год являлся командующим Центральным командованием ВС США.

20 Специальные Олимпийские игры организуются для людей с отклонениями в умственном развитии, для того чтобы помочь им стать полноценными членами общества.

21 С 1989 года Бирма (официальное название — Бирманский Союз) стала называться Союзом Мьянма (сокращенно — Мьянма), с 2010 года — Республикой Союз Мьянма. Причины использования автором устаревшего названия страны объяснены в главе 6.

22 «Луи Виттон » — французский дом моды, специализирующийся на производстве одежды и аксессуаров класса люкс.

23 Термин «ресурсное проклятие» впервые введен в обращение английским экономистом Ричардом Аути в 1993 году для описания ситуации, при которой страны, богатые природными ресурсами, были не в состоянии использовать это богатство для развития своей экономики и имели более низкий экономический рост, нежели страны, располагающие меньшими природными ресурсами.

24 Чжоу Эньлай — премьер Госсовета КНР с 1949 по 1976 г.

25 В США отмечается во второе воскресенье мая.

26 Джон Джейкоб Астор (1864–1912) — американский миллионер, писатель; погиб во время крушения «Титаника».

27 Марк Мезвински по происхождению является евреем.

28 Согласно некоторым источникам, Ван Лицзюнь являлся также вице-мэром города Чунцин.

29 Срок полномочий председателя КНР и премьера Госсовета страны — 5 лет, эти должности можно занимать не более двух сроков подряд.

30 Телесериал «Западное крыло » — политическая драма о работе вымышленной администрации президента США.

31 Мандалай — второй по величине город Мьянмы, бывшая столица Бирманской империи.

32 Мишель Флурнуа в период с 2009 по 2012 год являлась заместителем министра обороны США.

33 В феврале 2007 года генерал Дэвид Петрэус был назначен командующим Многонациональными силами в Ираке.

34 Сокращение от термина «COunter INsurgence» («противоповстанческий», англ.).

35 «Суннитское пробуждение » — комплекс мер американского руководства по привлечению суннитских лидеров Западного Ирака к борьбе с «Аль-Каидой»; включал в себя, в частности, вооружение жителей западных районов Ирака.

36 Речь идет о военной академии США, расположенной в г. Вест-Пойнт, штат Нью-Йорк.

37 Национальная аллея (или Национальный молл, или Эспланада ) — отрезок музейно-парковой зоны в центре г. Вашингтона, между Капитолием и мемориалом Линкольна.

38 Намек на то, что церемония капитуляции Японии в 1945 году была проведена на палубе американского линкора «Миссури».

39 Inter-Services Intelligence (англ.) — Межведомственная разведывательная служба Пакистана.

40 Под указанным кодовым именем в американской бейсбольной команде «Нью-Йорк янкиз» был известен игрок Алекс Родригес.

41 В 1781 году, во время Войны за независимость, коалиционные американо-французские войска под Йорктауном одержали решительную победу над британскими войсками.

42 После сражения у Йорктауна среди офицеров Континентальной армии появилось стремление сделать Дж. Вашингтона диктатором или королем («Ньюбургский заговор»); личным обращением к офицерскому корпусу в марте 1783 года Дж. Вашингтон восстановил дисциплину и закрепил принцип подчинения военного руководства гражданскому.

43 В западном крыле Белого дома расположен рабочий кабинет президента США.

44 В Нижнем Манхэттене находился Всемирный торговый центр, против которого 11 сентября 2001 года были совершены террористические акты; в настоящее время на этом месте располагается мемориал «Всемирный торговый центр».

45 Буквальное название автобиографии Беназир Бхутто на английском языке — «Daughter of Destiny» («Дочь судьбы»).

46 Имеется в виду совет Франклина Рузвельта: «Не стоит начинать заниматься политикой, если у вас нет толстой кожи, как у носорога».

47 Майк Маллен — с октября 2007 года по сентябрь 2011 года — председатель Объединенного комитета начальников штабов США.

48 Речь идет об ошибочном нанесении вертолетами США (по некоторым данным — НАТО) удара по двум блокпостам пакистанских войск в племенной области Мохманд на северо-западе Пакистана.

49 Указанный Центр является отделом Госдепартамента, отвечающим за координацию соответствующих усилий всех федеральных ведомств (в том числе министерства обороны и ЦРУ) и иностранных союзников и негосударственных учреждений.

50 Пляж «Юта» — кодовое название одной из точек высадки десантов союзников на побережье Нормандии в ночь с 5 на 6 июня 1944 года.

51 Самый известный контрольно-пропускной пункт из созданных в Берлине после разделения города в 1961 году Берлинской стеной.

52 Речь идет о Совете Россия-НАТО (СРН), который был учрежден в 2002 году и пришел на смену Совместному постоянному совету Россия-НАТО (СПС), форуму, созданному для консультаций и сотрудничества в 1997 году.

53 Речь идет о консервативной исламской Партии справедливости и развития.

54 На английском языке название данного политического курса звучит как «Zero Problems with Neighbors», то есть «Отсутствие каких-либо проблем в отношениях с соседями».

55 Решение о закрытии данной семинарии было принято в 1971 году в связи с запретом на частную образовательную религиозную деятельность.

56 Официально должность Джорджа Митчелла называлась «специальный советник президента и государственного секретаря США по вопросам торгового сотрудничества с Ирландией», однако в связи с осложнением политической ситуации в Северной Ирландии он был вынужден заниматься разрешением вооруженного конфликта.

57 Другое название — Белфастское соглашение.

58 Деволюция — практика передачи центральными властями части своих полномочий местным органам власти.

59 Другое название — особняк Н. А. Второва.

60 ФАРК (Fuerzas Armadas Revolucionarias de Colombia, исп.) — Революционные вооруженные силы Колумбии; группировка внесена Госдепартаментом США в список террористических организаций.

61 Согласно некоторым источникам, Мишель Бачелет является дипломированным врачом-хирургом.

62 На момент описываемых событий генерал морской пехоты США в отставке Джеймс Логан Джонс-младший занимал пост советника по национальной безопасности.

63 Дженерики — аналоги существующих сертифицированных лекарств по более низким ценам.

64 «Интифада » — перевод данного слова с арабского языка означает «восстание».

65 Масада — древняя крепость на израильском побережье Мертвого моря.

66 Мечеть известна также как «мечеть халифа Омара» или «Купол Скалы» (поскольку построена на Храмовой горе над основанием храма царя Соломона в Иерусалиме).

67 «Маген Давид адом» («Красный щит Давида», иврит) является структурой по подготовке и координации деятельности зарубежных волонтеров.

68 Армия обороны Израиля — название израильских вооруженных сил.

69 Биби — прозвище Нетаньяху среди его коллег, знакомых и друзей.

70 «Зеленая линия » — демаркационная линия после окончания арабо-израильской войны 1948–1949 годов между Израилем, с одной стороны, и Ливаном, Сирией, Трансиорданией и Египтом, с другой стороны.

71 Так в тексте; по существу, имеется в виду система перехвата тактических ракет.

72 Официальная должность Саманты Пауэр — директор Совета национальной безопасности США по международным отношениям.

73 В некоторых источниках этот орган также называется независимой Комиссией по расследованиям.

74 «АС-130» является тяжеловооруженным самолетом непосредственной поддержки подразделений сухопутных войск на поле боя, отличается повышенной огневой мощью.

75 Имеется в виду война (январь-февраль 1991 года) между многонациональными силами во главе с США и Ираком за освобождение и восстановление независимости Кувейта.

76 Официально эта должность звучит как «председатель КНР».

77 Имеется в виду иприт.

78 Удар, после которого игрок возвращается в «дом».

79 Речь идет о бюро Госдепартамента по вопросам демократии, прав человека и трудовым отношениям.

80 В момент описываемых событий Денис Макдоноу являлся первым заместителем главы Совета национальной безопасности США.

81 Речь идет, в частности, о военной интервенции США на Гаити в 1994 году в рамках операции по восстановлению Жан-Бертрана Аристида на посту президента страны.

82 В данном случае речь идет о мобильной платформе «mGive», одном из продуктов компании «Mobile Accord», предназначенном для сбора мобильных пожертвований.

83 Фишинг — один из видов интернет-мошенничества, целью которого является получение доступа к конфиденциальным данным пользователей — логинам и паролям.

84 Английское слово «man» (множественное число — «men») переводится и как «человек», и как «мужчина».

85 Выражение Мартина Лютера Кинга.

86 Так называемый «месяц гордости» проходит в США в июне, когда представители ЛГБТ-сообщества отмечают успехи, которые были достигнуты в этой сфере на протяжении истории американского общества.

87 Автор обыгрывает то, что аббревиатуры (на английском языке) Совета по правам человека при ООН, Комиссии по правам человека при ООН, кампании «в защиту прав человека», а также самой Хиллари Родэм Клинтон одинаковы — HRC.

88 В данной аббревиатуре последней буквой добавлено также определение «квиры» (англ. «queer» — «иной»); данный термин используется для обозначения любой не соответствующей традиционной модели поведения и идентичности.