plik


Андрей ИЛЬИН ТРЕТЬЯ ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru Глава 1 На дороге стоял человек, с волшебной палочкой. Почти как из сказки. Правда, эта палочка была неказистой и была полосатой. Но, как и палочка из сказки, выполняла почти все желания владельца. Вернее, она выполняла одно желание - иметь деньги, а деньги выполняли все остальные желания. Стоящий на дороге человек был почти волшебником, потому что, если он взмахивал волшебной палочкой, движение замирало и многотонные грузовики, легковушки, навороченные "Мерседесы" и джипы мгновенно глохли и останавливались. У человека с палочкой было длинное, как у восточных джиннов, имя: инспектор-дорожно-патрульной-службы-капитан-Сыч. Он был таким же неказистым на вид, как его палочка, но таким же могущественным, как она. Сегодня волшебник по имени инспектор-дорожно-патрульной-службы-капитан-Сыч был злым волшебником. Вернее, очень злым! Потому что с утра поругался с женой, был не жрамши и только что узнал, что за поездку его дочери в Англию, на языковые курсы, нужно доплатить двести баксов. Причем немедленно. Дочь у него была молодая несимпатичная тринадцатилетняя дура, которую он, тем не менее, сильно любил. Потому что больше было некого - жену он давно уже терпеть не мог, а родителей схоронил. Одинок был волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч, как снимающий все ограничения знак на дороге. Никого у него не было, кроме дочери. И ничего, кроме полосатой волшебной палочки, с помощью которой он творил для нее чудеса. Вот и сейчас нужно было сотворить очередное, которое она от него ждала, чудо... Инспектор увидел машину и взмахнул волшебной палочкой. Машина остановилась. Как вкопанная. Палочка работала, палочка своей волшебной силы не утратила! - Инспектор-дорожно-патрульной-службы-капи-тан-Сыч, - предупредил волшебник водителя о том кто он такой есть и какие чудеса способен творить. И произнес заклинание, потому что любой ребенок знает, что одной только волшебной палочки для волшебства мало, нужно еще знать специальные волшебные слова. - Ваши-документы-пожалуйста!.. Водитель протянул ему документы на машину и права. - А техосмотр? Техосмотр был. - Медицинскую справку! И медицинская справка нашлась. - Временное разрешение! Тоже есть! А в аптечке были все лекарства. Как-то сегодня с волшебством не заладилось... Или, может быть, этот водитель заговоренный? Отпустить его, что ли?.. Но волшебник инспектор-ДПС-капитан-Сыч любил свою дочь. Причем гораздо больше, чем незнакомых водителей. И он пробормотал еще одно, более мощное, чем первое, заклинание, которое способно было разрушить любые чары и заговоры: - Вы-знак-вон-там-видели?.. И снова взмахнул палочкой. Показывая назад. Такому заклятью никакие заговоры и обереги были не страшны, и сторублевая купюра самым волшебным образом из кошелька водителя перелетела в карман волшебника по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч. "Итого... - подумал он... - Все равно мало". А времени осталось всего ничего, и если он недоколдует, то его дочь не полетит в Англию и будет плакать, чего он, как любящий отец, перенести не мог! Требовалось маленькое чудо. И оно случилось. Далеко на дороге показалась красная "десятка" с самым счастливым, какой только может быть, номером. С южным номером! Волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч взмахнул волшебной палочкой. На этот раз волшебная палочка должна была сработать в полную силу. В машине были участники движения кавказской национальности. - Ваши документы... Документы были. И были в порядке. Но его не интересовали документы, его интересовали совсем другие бумаги. - Медицинская справка... Временное разрешение... - Канечно, камандир! Заклинания не срабатывали. Видно, у тех восточных людей был какой-то знакомый и очень влиятельный джинн. Но у волшебника инспектора-ДПС-капитана-Сыча тоже было в запасе одно, специально против восточных джиннов, заклинание. Звучало оно так: - Что-у-вас-в-багажнике... Кавказцы переглянулись. - Все нормально, камандир! Дыня там, урюк... На базар едем, спешим очень! Отпусти, да? - Откройте-багажник-покажите, - договорил заклинание волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч, отчаянно махая волшебной палочкой в сторону багажника. Кавказцы переглянулись еще раз. Инспектор понял, что они не хотят открывать багажник, что там, видно, что-то есть! Что-то, что они не хотят показывать! - Слушай, зачем выходить, там грязь, холод. Давай ты нам поверишь, да и мы поедем? И взмахнули в воздухе волшебной бумажкой с портретом президента США. Против которой любая волшебная палочка пасовала. Теперь стало ясно, что в багажнике не "что-то", что они показывать не хотят, а то, "что они ни в коем случае показывать не хотят"! Или наркотики, или оружие! Иначе бы они махали менее волшебной бумажкой. Надо бы посмотреть!.. Но волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч вдруг перестал быть злым волшебником и стал очень добрым волшебником. "Черт с ними!" - подумал он. Может, и оружие, только это их дело - не его дело. Его - дорога! Права у них есть, правил они не нарушали, а остальное его не касается. Им тоже надо своих детей кормить. А ему - своих! У него, если он в багажник сунется, может дочь пострадать. Которая не полетит в Англию. И взял добытую с помощью волшебной палочки волшебную бумажку, которая была наделена таким сильным волшебством, что запросто могла перенести его дочь отсюда в далекую страну Англию чартерным рейсом компании Аэрофлот. На чем они и разошлись. Только сказка на этом не кончилась. Сказка только началась... Волшебник по имени инспектор-ДПС-капитан-Сыч сдал дежурство, успел оплатить путевку и обрадовать любимую дочь. Которая бросилась ему на шею целоваться и обниматься. И если бы участники дорожного движения в этот момент увидели того, кого считали злым волшебником, они бы сильно удивились счастливому выражению его лица. И нежности, с которой он гладил по головке свою дочь. Потому что даже самые злые волшебники бывают очень добрыми, когда не колдуют... А отпущенные лица кавказской национальности, которые тоже имели детей, которых им надо было кормить, поехали дальше, легко отмахиваясь оберегами в виде купюр с портретами чужих президентов от полосатых волшебных палочек. - Э... я же говорил, никто не будет нас проверять! Они "бабки" любят!.. "Десятка" въехала в город и растворилась, в массе других машин. А к вечеру вынырнула на рынке. Который "держали" кавказцы: - Привез, да? - Конечно, привез! Обижаешь! Все - там, в багажнике. В багажнике были не "дыни и урюк", а были какие-то свертки. - Сколько привез? - Три штуки. Предметы вытащили и перенесли в хранилище, где были свалены горы фруктов и овощей. - Вон туда. В одной из гор была вырыта глубокая пещерка, куда сунули свертки, завалив их сверху яблоками. - Менты сюда не сунутся? - поинтересовался приезжий. - Какие менты?! Обижаешь! Овощ-фрукт все любят кушать! Приезжий проверил, хорошо ли засыпали свертки. Вроде хорошо - качественно. - Придет человек, скажет, что он Сурен, и скажет, что от меня, отдашь ему все, - сказал он. И вытащил из кармана "волшебные доллары", которые имели волшебное хождение не только среди инспекторов ДПС. - Канечно, дарагой! Все сделаем, дарагой!.. Человек пришел на следующий день. - Я Сурен. - Ждем тебя. Давно ждем... - Где они? - Не беспокойся, сейчас принесут! Свертки принесли и погрузили в багажник машины, завалив сверху мешками с картошкой. Вряд ли кто-нибудь станет надрываться их ворочать, чтобы посмотреть, что находится под ними. - Что-то еще надо, дарагой? - Нет, все... Сурен сел в машину, выехал за город, свернул на неприметную грунтовку и, проехав пять километров, остановился. Открыл багажник и выбросил из него картошку. Всю. Прямо на дорогу. После чего проехал еще с километр мимо каких-то предупреждающих знаков. Выехав на большую поляну, он встал окончательно. И достал из багажника свертки. Которые, отнеся на руках на несколько десятков метров, аккуратно положил в заранее вырытую яму, присыпал землей и забросал случайным мусором. Недалеко от этого места он обломил на кусте несколько веток. После чего сел и уехал. Свертки лежали в земле недолго. День. Ночью на поляну вышли три человека в темно-серой, почти неразличимой в темноте одежде. Они были как тени. Они шли друг за другом, очень уверенно, потому что не один раз проходили здесь днем. Один остановился в начале поляны, два других пересекли ее, нащупали сломанные ветки, отсчитали шаги, бесшумно растащили в стороны мусор и стали копать. Земля была рыхлая, и яма вскрылась быстро. Они вытащили свертки и распаковали их. В свертках были какие-то длинные трубы. Но, кажется, они знали, какие и как ими пользоваться. Потому что очень уверенно обращались с ними. Потом они посмотрели на часы. В запасе было пять минут. Эти пять минут они не курили и не переговаривались. Они сидели на корточках в темноте и тишине, прислушиваясь к шумам леса. Секундная фосфоресцирующая стрелка бежала по циферблату круг за кругом... Где-то далеко, прорываясь сквозь шелест листвы деревьев, прогудел идущий на посадку самолет. Здесь, рядом, в нескольких километрах, был аэропорт. Но он им в их задумке помешать не мог. Охрана аэропорта была там, за забором, огораживающим территорию. А здесь были только они. Где-то снова загудел самолет. Очередной "борт" заходил на посадку или, наоборот, разогнавшись, отрывался от взлетно-посадочной полосы. Рев нарастал, и скоро мимо них пролетел авиалайнер, часто и близко мигая во тьме ночи сигнальными огнями. Тени встали и вскинули на плечи "трубы". Одновременно, с разрывом в одну секунду, в небо ушли выброшенные из "труб" огненные шары. Ослепительные языки пламени вырвались с другой стороны "труб", облизнув траву. Две неяркие точки быстро набрали высоту и догнали самолет, пристроившись к нему сзади. Еще через мгновенье они ударили в двигатели, и раздались два, слившихся в один, взрыва... Разом надрывно и страшно взвыли в пилотской кабине зуммеры тревоги. Пилоты побелевшими пальцами вцепились в штурвалы. Но сделать ничего было нельзя - слишком тяжел был заправленный под самую завязку самолет, чтобы выровнять его, чтобы вытянуть на уцелевшем двигателе и вернуться на аэродром. Самолет, теряя управление, сваливался на крыло. Там, сзади, в салоне, в унисон вою тревожной сигнализации поднялся и стал набирать силу истошный, смертный крик людей. Пока еще живых. Они поняли всё, потому что услышали, как сильно тряхнуло самолет, почувствовали, как он вдруг замер, словно остановившись в воздухе, и как, остановившись, клюнул носом к земле. Они успели всё понять, и поэтому их смерть была ужасна. Самолет сваливался вначале по плавной дуге, а потом, как камень, пошел к земле в последнем своем пике. Он врезался в лес, ломая и круша деревья, ломаясь и разваливаясь на куски сам. Спастись в этом кромешном аду было невозможно - обломки фюзеляжа рубили и рвали пассажиров в куски, кресла срывались с мест, врубаясь в другие кресла, от невероятной силы удара у людей переламливались шейные позвонки, отрывались, летели куда-то вперед, отдельно от них, головы... Криков уже не было слышно, все слилось в один страшный гул, поглотивший отдельные хлопки, скрежет, вопли... Вдруг на мгновенье наступила оглушительная, жуткая тишина. Но хлынувшее из разорванных баков горючее мгновенно залило обломки самолета, землю и тела людей, и раздался мощный, поглотивший всё и вся взрыв!.. Инспектору Сычу позвонили на работу. Позвонил человек, голоса которого он не знал. - Сыч Анна Степановна ваша дочь? - Да, - ответил он, еще не понимая, кто звонит и что ему нужно. - А в чем дело? - Вы бы не могли приехать в аэропорт? - Зачем?.. - тихо спросил он, чувствуя, как у него от страшного предчувствия замерло, как остановилось сердце. Он увидел в дежурке работающий телевизор, увидел, как немо шевелит губами диктор. И, протянув враз отяжелевшую руку, добавил громкость... - ...чартерный рейс в Англию... - сказал диктор. На экране дали картинку какого-то далекого зарева. - ...Сказать что-либо определенное сейчас невозможно, но нельзя исключить ни одну из причин, в том числе террористический акт, потому что свидетели видели, как они утверждают, два предшествующих падению самолета взрыва... - Они... ее!.. - прошептал инспектор, теряя над собой контроль. - Если они ее!.. Падлы! Я их собственными руками! Всех!.. Он ненавидел, он готов был ногтями, зубами рвать людей, убивших его дочь! Его единственную дочь! Но только он не знал, кого рвать и где их искать. - Как же они могли так...?!.. Вместо тела дочери им выдали запаянный цинковый гроб. Без окошка. Потому что смотреть было не на что. В гробу лежал "мусор", собранный на месте катастрофы, - обломки самолета, перемешанные с землей, щепой деревьев и обгоревшими фрагментами человеческих тел. Вполне вероятно, что чужими фрагментами. На похоронах единственной дочери отец тихо выл, бесконечно и монотонно повторяя одну и ту же фразу: - Как же они могли? Как им позволили?! Кто?! Глава 2 Человек боится смерти. Что странно, потому что он все равно ее не минует. Ни один. И никогда. Каждый прожитый день приближает нас к могиле медленно, но верно, каждый новый день рождения, который мы так радостно празднуем, на самом деле является еще одной преодоленной нами ступенькой - "туда". Человек боится смерти, но боится по-разному. Смерть во сне называют "хорошей". Смерть в подворотне от ножа бандита - "плохой". Хотя и в том, и в другом случае итог один. Но вот почему-то в постели нам помирать комфортней. "Хорошие" смерти никого не интересуют, если только не умер любимый страной артист. Всем интересны "плохие" смерти. Уж так устроен человек, что все, что связано со смертью, особенно насильственной, вызывает нездоровый интерес. Смерть даже превосходит по степени популярности еще одну вечную тему - тему любви. Но случится в твоей жизни большая любовь или нет - еще не известно, а вот смерть будет точно. И поэтому люди всматриваются в лица покойников, чтобы понять: как это будет у них?.. У этого трупа лица не было, потому что у этого трупа не было головы. Совсем. Возле безголового трупа, и переступая через труп, лениво ходили с фотоаппаратами и рулетками какие-то люди и обсуждали счет последнего хоккейного матча и цены на колбасу. И даже смеялись. - Наверняка это "черные". Их почерк. Их хлебом не корми - дай кому-нибудь голову отрезать, - переговаривались милиционеры. - Так он вроде и сам не белый. - Ну, значит, им "своя" голова понадобилась. Дикий народ!.. Милиционеры в труп не всматривались, он их не интересовал, потому что этого добра они насмотрелись на всю оставшуюся жизнь... Трупы были их повседневной работой, такой же, как для учителя - школьники. - Ты ему пальчики "откатал"? - "Откатал". Можете убирать... Труп положили на носилки и понесли к выходу. За дверью на скорбную процессию набросились, как голодные собаки на кость, скучавшие на лестничной площадке журналисты. Они вертелись возле носилок, норовя заглянуть под простынку, которой было прикрыто тело. Но и так было видно, что у трупа нет головы, потому что в том месте, где она должна была быть, была пустота. В городе давно, уже дня два, не было громких убийств, так что приходилось довольствоваться тем, что есть. Был только этот - "безголовый". - Кто его убил?.. Кто он?.. - быстро спрашивали журналисты, тыкая в лица милиционеров микрофоны. - Что нам написать?.. - Напишите, что это несчастный случай, что человек потерял голову от любви, - мрачно пошутили милиционеры, проталкиваясь через журналистов. И ушли. Журналисты тоже разошлись. Здесь "ловить" было больше нечего. В редакциях журналисты стали "высасывать" из безголового трупа строки. Как те вампиры. Они тоже склонялись к версии, что это внутренние разборки "черных", не поделивших партию мандаринов. Но кому бы это было интересно, поэтому они сочиняли страшные сказки про объявившегося в городе маньяка-одиночку, отрезающего живым людям головы, пугая слабонервного читателя. Такая у них работа... Раньше - живописать битву за урожай, рассказывая о пошедших на рассвете в атаку по ржаному полю комбайнах. Теперь - об "озимых" трупах, мрачно шутя меж собой, что нынче худшие трупы стали лучшими новостями. Спрос рождает предложение. Предложение - определяет спрос... Жаль, конечно, что тот безголовый был просто "черным", а не местным олигархом или, еще лучше, мэром или вице-губернатором. Впрочем, те и так безголовые, хоть и с головами... Журналисты позубоскалили и разошлись по домам. Завтрашний день должен принести новые трупы. И послезавтрашний... Глава 3 Почему-то все считают, что "черный ящик" - это такой небольшой прямоугольный ящик, покрашенный в черный цвет. И называют его так потому, что "ящик" по форме и сути напоминает гроб, а черный цвет - цвет траура. Ничего подобного. И вовсе это не ящик, а шар, и покрашен он не в черный цвет, а в оранжевый. "Ящик" в форме шара лучше противостоит динамическим перегрузкам и ударам, а цвет - так он универсальный: все спассредства на воздушном и океанских флотах обычно оранжевые, чтобы яркой расцветкой бросаться в глаза. Именно такой не черный и не ящик лежал на столе. Уже распотрошенный. Здесь же была копия акта его вскрытия, в которой расписались все должностные лица, кому это было положено сделать. Оболочка сильно обгорела и была помята, но внутренности в основном уцелели, потому что "ящик" был способен выдерживать запредельные температурные режимы. На "пленке" звучали голоса уже мертвых людей, которые произносили обычные в таких случаях фразы про шасси, углы, закрылки, скорость, высоту... Но потом привычная речь оборвалась, и двадцать семь секунд экипаж говорил "нештатным языком". - Удар... кажется, левый двигатель... Отчаянный трезвон аварийной сигнализации, который звучал уже беспрерывно, фоном, все двадцать семь секунд, до самого конца. - Отказ двигателя... - Высота восемьсот!.. - Штурвал!.. - Тянем!.. - Пятьсот пятьдесят!.. - Держи! Держи!.. - Падаем, Сережа!.. Падаем, твою мать!.. Какие-то невнятные, отчаянные крики, мат и... Тишина! Всё!.. В этот момент они жить перестали. Они и пассажиры. Другая запись, которая фиксировала показания приборов, была бесстрастна, потому что приборы не имели нервов и не могли перед своей гибелью кричать: "Держи, Сережа!.." - и крыть по матери. Они в рабочем режиме писали высоты, крены, температуры, расход топлива и еще с десяток параметров до самого последнего мгновенья. До момента, пока датчики не расплющились и не сгорели. Но показания приборов были даже более информативны, чем крики экипажа, потому что давали объективную картину. Отказ левого двигателя... Массированное возгорание... Сработка автоматических средств пожаротушения... Потеря скорости... Высоты... Да, сходится. С тем, что говорит экипаж, сходится. Такое впечатление, что кто-то шарахнул в хвост аэробуса ракетой класса "земля - воздух". Но только кто мог шарахнуть? Почти в центре России? Может, все-таки это что-то другое?.. В дверь постучали, и тут же в лабораторию вошли какие-то люди в одинакового покроя пиджаках. Они прошли сразу к столу и обступили его со всех сторон. - Кто вы такие? - возмутился завлаб наглости непрошеных гостей. Один из вошедших достал из кармана и развернул красную книжечку, где была его фотография в том же самом сером пиджаке, в котором он был сейчас. - Федеральная служба безопасности, - представился он, даже не назвав свое имя. - Мы вынуждены забрать у вас вот это, - кивнул он на разложенные на столе внутренности "черного ящика". - Как забрать? - не понял завлаб. - Так и забрать. Физически. И визитеры поставили на стол и, вжикнув молнией, раскрыли большую спортивную сумку. - Но это невозможно!.. - начал было объяснять им завлаб. - Выносить отсюда что-либо категорически... - Ваше начальство в курсе, - уверили его фээсбэшники, оттирая могучими плечами от стола. Начальство действительно было в курсе. Начальство стояло в дверях, растерянно наблюдая за происходящим. "Черный ящик" аккуратно положили в сумку. И туда же положили ноутбук, на который была сброшена информация с "черного ящика". Это уже вообще ни в какие ворота не лезло! - Но позвольте!.. - вспылил завлаб. - Это тоже согласовано, - сказал фээсбэшник, руководивший операцией. - Вы очень помогли нам. Спасибо. И направился к двери. - Но как же так? Я должен подготовить заключение!.. - запоздало всполошился завлаб. - Подготовите. Завтра. Завтра мы вам все вернем, - заверили его. - Нет, так я не согласен. Без расписки не согласен! "Ящик" находится на моем ответственном хранении, и я не могу его отдать просто так! Руководитель операции вытащил из кейса стандартный лист бумаги и написал расписку, где не было указано, какая организация и для чего изымает "черный ящик", а было просто написано, что некто Ларин В.П. взял на время прибор - одна штука, инвентарный номер... и компьютер "ноутбук" - одна штука. Число и роспись... И гости быстро, даже быстрей, чем явились, ушли. Завлаб вопросительно посмотрел на замершее возле двери начальство. Но его вышестоящий начальник только многозначительно пожал плечами. Мол, что я могу поделать - это же ФСБ, с ними не поспоришь!.. "Черный ящик", как обещали, вернули на следующий день. В целости и сохранности. И попросили вернуть расписку... Запись была та же самая. "Отказ двигателя... Падаем, Сережа!.. Падаем, твою мать!.." Но куда-то подевалась фраза: "Удар... кажется, левый двигатель..." И исчезли показания некоторых приборов. В тех местах, где была запись этой, насчет удара, фразы и показания приборов, "носитель" был поврежден. Возможно, во время аварии. Доказать что-либо было невозможно, потому что внутренности "ящика" действительно кое-где пострадали, но пострадали в других местах, что завлаб точно помнил. Или, может, он ошибся, может, этих слов не было? Подтвердить свои подозрения он не мог, потому что никаких следов записи ни в "ящике", ни на ноутбуке не осталось. И нигде - не осталось. Разве только в авиадиспетчерской?.. У него был приятель в авиадиспетчерской службе аэропорта, который вел "борт" в последнем его полете. И завлаб, порывшись в служебном справочнике, нашел нужный ему телефонный номер. Ага, вот он... С минуту он трепался со старым, еще с тех времен, приятелем о семье, погоде и продвижении по службе. А потом спросил: - У тебя там нет поблизости записи переговоров с упавшим "бортом"? - Ну ты же знаешь наши порядки, - ответил приятель, намекая на установленный порядок получения служебных записей и документации с грифом ДСП. Порядки он знал. В этих порядках царил такой беспорядок!.. - Ладно, не надо записи. Просто скажи, ими никто не интересовался, кроме меня? - аккуратно спросил завлаб. Но куда-то подевалась фраза: "Удар... кажется, левый двигатель..." И исчезли показания некоторых приборов. В тех местах, где была запись этой, насчет удара, фразы и показания приборов, "носитель" был поврежден. Возможно, во время аварии. Доказать что-либо было невозможно, потому что внутренности "ящика" действительно кое-где пострадали, но пострадали в других местах, что завлаб точно помнил. Или, может, он ошибся, может, этих слов не было? Подтвердить свои подозрения он не мог, потому что никаких следов записи ни в "ящике", ни на ноутбуке не осталось. И нигде - не осталось. Разве только в авиадиспетчерской?.. У него был приятель в авиадиспетчерской службе аэропорта, который вел "борт" в последнем его полете. И завлаб, порывшись в служебном справочнике, нашел нужный ему телефонный номер. Ага, вот он... С минуту он трепался со старым, еще с тех времен, приятелем о семье, погоде и продвижении по службе. А потом спросил: - У тебя там нет поблизости записи переговоров с упавшим "бортом"? - Ну ты же знаешь наши порядки, - ответил приятель, намекая на установленный порядок получения служебных записей и документации с грифом ДСП. Порядки он знал. В этих порядках царил такой беспорядок!.. - Ладно, не надо записи. Просто скажи, ими никто не интересовался, кроме меня? - аккуратно спросил завлаб. Но приятель его понял. - Ну как же, приходили ребята "оттуда"... - сделал он многозначительную паузу. - Брали пленку послушать... - Можешь не продолжать... - оборвал завлаб своего приятеля. Дальше ему и так все было понятно. Скорее всего, он ошибся. Скорее всего, никакой фразы не было, потому что это место было невосстановимо повреждено. За ту фразу он, по всей видимости, принял шумовые помехи. И авиадиспетчера - тоже... Заключение он написал, исходя из имеющихся в его распоряжении материалов. Никакие ракеты, попавшие в самолет, в нем не фигурировали, а излагалось несколько наиболее вероятных причин авиакатастрофы, в том числе попадание в двигатель самолета крупной птицы, шаровой молнии или сильного разряда статического электричества. В официальном заключении были проставлены все печати и росписи всех, кому это было положено сделать, должностных лиц... Глава 4 Солдаты пришли под утро. Солдаты всегда приходят под утро. Вначале непроницаемую тьму южной ночи прорезал свет фар далеких, ползущих по разбитой дороге машин. Стекла окон тревожно взблеснули и тут же потухли. Машины могли проехать мимо поселка. Но не проехали, свернули... В крайних дворах проснулись собаки. Тявкнули раз, два, загремели цепями и залились отчаянным хриплым лаем. Машины пересекли поселок и остановились возле одного из домов. Могли остановиться возле другого, хотелось надеяться, что остановятся возле другого, но остановились возле этого... Спустя мгновенье в ворота постучали. Прикладами автоматов. Так могли стучать только чужие... Проснувшиеся женщины, запахиваясь в халаты, прильнули к окнам. Но видно ничего не было. - Эй, открывайте, а то мы ворота высадим! Это была не пустая угроза, если долго не открывать, солдаты запросто могли, развернув свой "Урал" и дав газу, долбануть бампером в ворота, сорвав их с петель. Нужно было открывать, и побыстрее. Но женщины никаких самостоятельных решений принимать не могли, потому что в доме были мужчины. Одному из которых было четырнадцать, другому шестнадцать лет. Но все равно они здесь были главными. Мать напряженно ожидала, что скажет ее старший сын, который был здесь, в доме, хозяином. Стук не прекращался, собаки исходили лаем. - Пойдите откройте, - сказал главный в доме мужчина. Ворота открыли. Во двор вошли солдаты с автоматами и в шапочках с прорезями для глаз, натянутых по самые подбородки. Солдаты не хотели, чтобы их лица увидели и запомнили. Люди, с которыми они имели дело, обид не прощают и не забывают. И мстят! А если все будут в масках, то как узнать, кому мстить? - Уберите собак! - приказали солдаты. Собаки рвались с цепей, норовя укусить непрошеных гостей. - Где твой сын? - спросили люди в масках мать. Они приехали за ним. Мать молчала. Сына нашли сразу, он не прятался и не пытался бежать. Поздно было бежать, раньше надо было об этом думать! Солдаты рассыпались по двору и по дому, обшаривая каждый-угол. Командир, который, как все, был в камуфляже без погон и опознавательных знаков, в бронежилете, ждал, развалясь на стуле. Арестант стоял рядом. Женщины жались к стенам, испуганно прикрывая лица платками. Никто ничего не говорил, и так все было ясно! Из подвала, где хранились запасы, выбрался солдат. - Вот, нашел! - показал он какой-то длинный, обмотанный бечевкой, сверток. Бечевку срезали штык-ножом и развернули тряпку. В свертке был автомат Калашникова, несколько рожков к нему и несколько гранат "Ф-1". Командир взял автомат в руки. - Новье, муха не сидела! А мы дерьмом воюем, - тихо заметил он. Развернул автомат дулом к себе и потянул носом воздух. Из ствола пахло гарью. - Что ж ты оружие не чистишь? - недобро усмехнулся командир. - Оружие надо в чистоте содержать! Парень молчал, злобно глядя на солдат. Он даже не говорил, что этот автомат нашел. - Ну-ка, посмотрите его... Солдаты подошли к хозяину дома и рванули с него рубаху. Кто-то поднес поближе керосиновую лампу и, подкрутив фитиль, добавил огня. - Сюда, сюда свети. Лампу поднесли к самому плечу. К правому плечу. - Ага, вот, видишь... - ткнул кто-то пальцем. На плече можно было различить неясные, уже почти ушедшие, синяки. Все было ясно. - Собирайся, - приказал командир. Парня подтолкнули к двери. Но путь солдатам преградила мать. - Не отдам! - отчаянно выкрикнула она, хватаясь за сына. - Вам мало, что вы убили его отца и брата? Теперь вы хотите забрать его?.. Она плакала и цеплялась за сына, словно могла его удержать. - Уберите ее, - приказал командир. Женщину оттащили, а ее сына вытолкали на крыльцо и повели к машине. Собаки все так же отчаянно лаяли и бросались на солдат. И уже все собаки в округе заливались лаем и гремели цепями, вторя им. И вряд ли уже кто-нибудь спал. - Давай, пошел!.. - поторапливали солдаты пленника, потому что спешили поскорее отсюда убраться. Во дворе им показалось, что пленник идет недостаточно быстро, и шедший сзади солдат пнул его, погоняя, под зад носком ботинка. Пленник извернулся и ударил его головой в лицо. Солдат охнул и присел, схватившись руками за разбитый нос. К взбунтовавшемуся пленнику подскочили со всех сторон, уронили и стали пинать и колотить прикладами по плечам и голове. Истошно закричали мать и сестры. И откуда-то сверху, с крыльца, на солдат свирепым волчонком бросился младший брат. В руках его сверкнул нож. - Ах ты, щенок! Мальчишку повалили, вырвали у него нож и тоже стали пинать. По-взрослому. Без скидок. Избиение продолжалось несколько минут. - Всё... Отставить, я сказал! - крикнул командир. Солдаты нехотя отошли от поверженных, окровавленных тел. - Замочить их, сук! - в горячке предложил кто-то. Пленника подхватили под руки и волоком потащили к машине. Где, раскачав, бросили в кузов. Как мешок картошки. Командир забрался туда же, потому что в кабинах здесь ездить было небезопасно. Машины с трудом развернулись на узкой улочке, повалив какой-то забор и с хрустом смяв какие-то кусты. - Поехали!.. В темноте возле дома остались стоять, наблюдая за мечущимся далеко впереди, удаляющимся светом фар, родственники увезенного солдатами пленника. Женщины тихо плакали. Хозяин дома, главный теперь в семье мужчина - их младший и последний сын и брат Мурад, - не плакал. Он стоял в темноте один, в стороне от женщин и смотрел на ползущие по дороге машины, увозящие его брата, сцепив зубы и сжав кулаки. - Трусливые шакалы! - с ненавистью сказал он. - Я отомщу им!.. "Урал" медленно тянулся по разбитой дороге, объезжая ямы и воронки. В кузове, на деревянных скамьях, зажав между колен автоматы, сидели солдаты. Среди которых был их командир. Никто не разговаривал, все были сосредоточены и погружены в себя. Или просто мрачны... Вчера вечером их подразделение понесло потери в личном составе... Сейчас убитые "мерзли" в фургоне "КамАЗа" - рефрижератора, заменявшего морг. А в столе командира лежали их документы. В документы были вложены цветные семейные фотографии, где они были живыми и счастливыми, в окружении жен и детей. Были... Их расстреляли в машине, когда они догоняли колонну с гуманитарным грузом, которую сопровождали и от которой отстали, меняя на дороге проколотое колесо. Их расстреляли из придорожных кустов и изрезали мертвые тела штык-ножами. Одному отрезали голову, которую не нашли, так что теперь даже было непонятно, как его отправлять близким... Погибшие везли гуманитарную помощь в деревню, из которой только что выехали "Уралы"... Глава 5 - Вы поймите, ее нет, ее уже восемь часов нет! - горячился, налезая грудью на стол, посетитель. Рядом с ним, зарывшись лицом в платок, хлюпала носом его жена. - Может, она к подругам зашла? - предположил, сам себе не веря, милиционер, скучно глядя в окно. - Может, она скоро домой вернется, а вы - здесь. Разговор был бессмысленный, бестолковый и тягомотный для обеих сторон. - У каких подруг?! - горячился отец пропавшей дочери. - Я знаю всех ее подруг! Я всех уже обзвонил! - Значит, у друга. - Да вы что - она не такая! Ей всего двенадцать лет! Милиционер только криво усмехнулся. Они каждый день слышат про "не таких", которые на поверку оказываются еще какими! Просто - прости господи!.. Родители обычно узнают правду про своих чад последними, и то не всю. - Вы поймите, есть установленные законом сроки, до истечения которых мы не можем объявлять официальный розыск, - растолковывал милиционер прописные истины. - Вот если бы нашелся ее труп, тогда совсем другое дело... Родители одновременно вздрогнули. - Что же нам делать? - Ничего. Ждать, когда она вернется. И, когда вернется, всыпать ей по первое число, - посоветовал милиционер... Но девочка не вернулась. Девочка была далеко, уже за триста с лишним километров от своего дома. Она лежала в багажнике автомобиля, там, где должно было находиться запасное колесо. Она была очень маленькой и худенькой, а колесо большим, поэтому девочка смогла уместиться в выдавленном в днище автомобиля углублении, подтянув коленки к самому подбородку и свернувшись калачиком. Ее прикрыли сверху куском фанеры и ковриком, на который накидали какой-то хлам. Она лежала в темноте, под наваленными сверху вещами и тихо плакала. Тихо, потому что лицо ее было обмотано вкруговую скотчем и потому что она боялась. Ей сказали, что, если она только пикнет, - ее убьют. Машина легко проскакивала посты ГАИ. Пару раз кто-то заглядывал в багажник, заваленный вещами, но девочка затихала, боясь даже дышать. Ей бы пошевелиться, замычать, но она молчала. Багажник захлопывался, и машина ехала дальше. Все и дальше и дальше... - Я буду жаловаться! - пригрозил разбушевавшийся папаша. - Давай, давай иди! - ответил ему милиционер. - Лучше бы за дочерью своей следил, папаша!.. Когда девочку вытащили из багажника, вся правая половина тела, на которой она лежала, была в синяках и царапинах. - Иди, - подтолкнули ее в спину. Девочка пошла, испуганно озираясь на обступивших машину незнакомых людей. Ее провели через дом и спустили по железной, сваренной из арматуры лестнице в подвал. В подвале было жарко, потому что не было окон. Вдоль одной из стен были сколочены нары, в углу стояло ведро, из которого дурно пахло. На нарах сидел худой, заросший мужчина, который смотрел на девочку. - Сколько тебе лет? - спросил он. - Двенадцать, - ответила она. - Суки! - тихо выругался мужчина. Правая рука мужчины была перемотана грязной, с наплывами запекшейся крови тряпкой. Там, где должен был быть указательный палец, была пустота. - Это они? - еле слышно спросила девочка, испуганно глядя на руку. - Не бойся, тебя они не тронут, - ответил ей мужчина. И ободряюще улыбнулся. Но его улыбка никого ободрить не могла, его улыбка была страшна. Его улыбка открывала черный провал рта вместо зубов. У мужчины не было передних зубов. На следующий день девочку подняли наверх и посадили перед видеокамерой. - Эй, скажи что-нибудь. Рядом с видеокамерой встали какие-то большие, бородатые, страшные мужчины, которые пялились на голые коленки девочки. И молча стояли женщины, в глазах которых не было сострадания. - Чего молчишь? Давай, говори! - крикнули ей. - Папа, папочка, - тихо сказала девочка, затравленно озираясь по сторонам. - Заберите меня отсюда. Скорее. Я боюсь... Глава 6 Аслан Салаев держал в руках кусок жареного мяса, которое рвал зубами, не обращая внимания на текущий по подбородку сок. Рядом с ним сидели такие же, как он, бородатые боевики, которые отрезали длинными острыми кинжалами мясо от туши и жадно его поедали. Они пять дней нормально не ели, перебиваясь "сухпаем"... На самом деле Аслан Салаев не был Асланом, а был Степаном Емельяновым, русским, уроженцем села Разливы Костромской области. Асланом он стал совсем недавно, приняв ислам и получив новое имя. Обычно контрактников убивают на месте, но он сдался сам, и его не тронули. Он сдался, потому что, если бы не сдался, попал под суд и получил минимум три года за то, что избил вышестоящего начальника. Избил сильно, так что тот был отправлен в госпиталь со смятым в лепешку носом и свернутой на сторону челюстью. Конечно, они оба были хороши, оба, по случаю дня рождения жены командира, напились до поросячьего визга и стали выяснять отношения. Отношений у них особых не было, были взаимные претензии. Он был чуть менее пьян и, повалив командира и сев на него сверху, несколько раз ударил по лицу. Когда тот перестал сопротивляться и подавать признаки жизни, он испугался и дал деру, прихватив с собой автомат. Если бы пострадавший не был командиром, а был таким же, как он, контрактником, был ему ровней, дело могли замять. Но за командира он должен был получить на полную катушку. Пару часов он шлялся вблизи гарнизона, а потом пошел куда глаза глядят. Шел всю ночь, обходя населенные пункты и блок-посты, стараясь держать направление на горы. Утром залег в какие-то кусты и проспал весь день. На исходе следующей ночи он наткнулся на какой-то одинокий дом, куда постучал. Не как на зачистках, не прикладом - робко. Ему открыли. - Где тут ваши? - спросил он. - Я из части сбежал. Ему никто ничего не сказал, но его пустили в дом, где дали еды и постелили постель. А утром его, спящего, толкнули в бок вооруженные люди. Он не сопротивлялся, он и не думал сопротивляться. Он не корчил из себя тайного почитателя ислама, он рассказал все как есть. Рассказал, что по пьяной лавочке избил своего, попавшему ему под горячую руку, командира, если вообще не убил его, и что назад ему хода нет. - Смотри, мы проверим! - предупредили его. - Проверяйте, - пожал он плечами. Ему связали руки и вывели из дома. - Наших убивал? - недобро поинтересовался кто-то из его конвоиров. - Наверное, - честно сказал он, - я три раза в бою был, приходилось стрелять... Шли они не долго, но так, что он никогда бы не смог повторить их путь. Шли, часто меняя направление, продираясь через какие-то буреломы, переправляясь через ручьи и одну мелкую, но быструю реку. В лагере его допросили еще раз. Спрашивали о том же самом, о том, почему он сбежал, много ли убил чеченцев, грозили проверить, не врет ли он, и отрезать голову, если врет. Кроме того, заставили его назвать имена командиров, состав и задачи части. Он все рассказал. К нему приставили конвоира и заставили заниматься хозделами - таскать дрова и воду, готовить еду. На ночь связывали и бросали в глубокую, из которой самостоятельно выбраться было почти невозможно, яму, которую он сам же и выкопал. Но долго на одном месте не засиживались, часто меняя свое местоположение. На переходах его использовали как носильщика, навьючивая грузом сверх всякой меры. Если он отставал - его подгоняли ударами прикладов. На новом месте он тоже без дела не сидел, сооружая шалаши, готовя подстилки и костровища. Он все делал молча, безропотно и усердно, понимая, что если будет им полезен, то будет жив, а если будет лениться, его прикончат. Он привыкал к новой жизни, а боевики привыкали к нему. Как к удобному слуге. - Эй ты, принеси... - Эй, подержи... По имени его не звали, звали "эй", "эй ты" или "поди сюда". Однажды, на марше, они попали в засаду. Они шли по еле заметной горной тропе, когда вдруг, откуда-то спереди и справа, без предупреждения и окрика, забил длинными очередями пулемет. Боевик возле Степана ткнулся лицом в траву, получив пулю в лоб. Все плюхнулись на животы. И он плюхнулся. Потому что пуля - она дура, она не разбирает. Пулемет долбил очередями над самыми головами, срезая ветки и листву, которая осыпала их сверху дождем. Боевики сориентировались быстро, они были хорошими вояками и были у себя дома - они открыли ураганную встречную пальбу, под ее прикрытием расползаясь в стороны. Пленник тоже схватил автомат, тот, убитого боевика, схватил автоматически, потому что, когда в тебя стреляют, с оружием как-то спокойней. Это был выработанный на войне рефлекс. Он схватил автомат и лишь потом сообразил, что сделал. Взяв в руки автомат, он поставил себя вне закона. С точки зрения федералов он перестал быть пленником, потому что пленников с оружием не бывает. А боевики наверняка подумали, что он решил сбежать. Хотя куда бежать - грудью на кинжальные пулеметные очереди? Два шага, может, и пробежишь... Он увидел, как метнулись в его сторону злобные взгляды и как развернулись на него стволы автоматов. И, уже не думая о последствиях, лишь бы успеть, нажал на спусковой крючок. Автомат задрожал в его руках, посылая пули в сторону зарослей, откуда бил пулемет. Боевики убрали оружие. Тогда они потеряли трех человек, но смогли уползти и оторваться от преследования. Которого, может быть, и не было. - Зачем ты стрелял? - спросили его. - Я же говорю - мне хода назад нет. Там меня ждет только тюрьма. Теперь ему доверяли больше. И гоняли меньше. И почти перестали бить. - Хочешь быть как мы? - хохотали боевики, хлопая его по плечу. - Ну а почему бы и нет?.. Но только на войне словам веры нет. Настал день, когда боевики притащили в лагерь пленных - трех солдат-срочников. Пацаны затравленно озирались по сторонам, не зная, чего ждать, к чему готовиться. Степан знал - к чему. Догадывался. Боевики развлекались, толкая и пиная пленников, видя, как те моргают глазами и почти уже плачут. - Э-э... шакалы!.. Боевики презирали русских солдат за их слабость, трусость и неготовность умереть. Они не были мужчинами! - Счас я тебя рэзать буду! - пугали они, подступая вплотную, хватая пленников за волосы и размахивая перед их глазами кинжалами. Солдаты тряслись от ужаса, выкатывая глаза и отодвигаясь от мелькавшей перед их лицами стали. - Ха-ха-ха, - покатывались довольные собой и своими шутками боевики. Они глумились над слабыми, оглушенными страхом восемнадцатилетними мальчишками, чтобы чувствовать свою силу и удаль. Но их развлечение было опасным, пугая пленных смертью, они распалялись все больше и больше. - Хочешь убить его? - вдруг почти дружелюбно спросил командир боевиков Степана, выдергивая в сторону крайнего пацана. - На - убей! И протянул ему пистолет. Боевики обрадовались новому развлечению. Но автоматы, на всякий случай, сняли с предохранителей и направили на пленников. На всех четверых пленников. - Давай, покажи, что ты мужчина! - повторил командир. - Если ты убьешь его, мы тебе поверим! "А если не убью, то они убьют его. А потом все равно убьют их. Убьют - всех", - подумал Степан. Мальчишка в руках командира боевиков не дергался, он затих, замер, как кролик, которого обвил, приготовившись сожрать, удав. В глазах его была мольба и была тоска. Смертная. А по щекам беззвучно ползли, капая вниз, слезы. Степан взял протянутый ему пистолет. И тут же в руках одного из боевиков оказалась видеокамера. Нет, это было не только развлечение, это была проверка и была вербовка. Если они снимут, как он расстреливает своих, то тогда точно деваться будет некуда. Тогда он точно - их!.. - Ну, давай, стреляй!.. Степан медленно, с усилием, поднял оружие. Пистолет плясал в его руке, так что прицелиться было невозможно. Но можно было и не целиться, потому что цель стояла в двух шагах. Каково это стрелять в безоружного, стоящего в двух шагах от тебя человека, да еще в "своего", да еще понимая, что он ни в чем не виноват, что его не спросясь, а просто прислав повестку, привезли сюда и отдали в руки боевиков. Их все равно, не он - их, так они. Хоть так, хоть так!.. Но так - его вместе с ним... - Эй... ты что? - недовольно спросил, хлопнув его по спине, командир. Солдат, неотрывно уставясь, смотрел на пистолет. В черную дырку дула, из которой на него глядела его смерть. И на палец, который торчал в спусковой скобе. На его палец. Он почувствовал, что веселье кончилось, что боевики внимательно приглядываются к нему. Нужно было стрелять... Или умирать... Он, словно с разгона в ледяную воду прыгая, нажал на спусковой крючок. Пистолет резко дернулся. Ба-ах!.. Оглушительно, для него оглушительно, бабахнул выстрел! Отбитая отражателем, полетела в траву, сверкнув на солнце, пустая гильза. Боевики одобрительно заржали. А вот солдат - тот убившего его выстрела не услышал. Тупая девятимиллиметровая пуля ударила его в лицо, отбрасывая и опрокидывая назад, раздирая в клочья мозг. Он всплеснул руками и рухнул навзничь. Уже мертвым. - Молодец! - похвалил Степана командир. Его командир... Оставшихся пленников они расстреляли позже и уже сами. Их нагрузили вещами и продуктами и погнали в середине колонны. Но солдаты с трудом выдерживали заданный темп, не поспевая за боевиками. Их несколько раз били, заставляя идти быстрее, что вначале помогало. Но потом один ослаб окончательно, настолько, что не мог уже подняться под грузом. Его поставили на колени и, заведя под грудь нож, перерезали горло. Как барану. Последний пленник, видя расправу, смог пройти еще двадцать километров... Степан не отставал, он шел как все, потому что шел почти налегке. На этот раз "вьючным животным" выпало быть не ему. Пистолет у него так и не забрали. Пистолет остался при нем. Ему поверили, он стал - своим. Стал - одним из них... Глава 7 Дочь нашлась. Но не так, как хотелось бы. И не там... Отца Кати остановила на улице какая-то женщина. Южной наружности. - Это ты дочь потерял? - спросила она. Он встал как вкопанный. - Вы что-то знаете? - с надеждой спросил он. - Что?! Кто вы? И схватил женщину за руку, с надеждой заглядывая ей в глаза. - Жива она, жива, - заверила его женщина. - Вот тебе от нее... Протянула какой-то сверток, вырвала руку и убежала. Совершенно ошарашенный, он несколько секунд стоял недвижимо, а потом, очнувшись, бросился за ней вслед. Но догнать не смог - женщина села в поджидавшую ее машину, которая тут же тронулась с места. Тут же, на улице, сдирая бумагу ногтями, он вскрыл пакет. Внутри была видеокассета. И больше - ничего. Он бежал домой бегом, задыхаясь и сбивая с ног прохожих, чтобы скорее просмотреть кассету. Он даже не догадался поймать машину. Он толкнул кассету в видеомагнитофон и, согнувшись, замер возле телевизора. В дверях замерла его, услышавшая шум в комнате, жена. Экран вспыхнул, и на экране появилась девочка. Их дочь. Она затравленно смотрела куда-то за экран и беззвучно шевелила губами. Звук, надо добавить звук!.. Трясущимися руками он схватил пульт и, путая кнопки, нащупал наконец кнопку звука. Голос прорезался. - Папа, папочка, - еле слышно, хотя телевизор был включен на полную мощность, сказала она, - заберите меня отсюда. Скорее. Я боюсь... И беззвучно, все так же испуганно поглядывая куда-то вперед, тихо заплакала. Плечи ее вздрагивали, из глаз текли слезинки. Громко плакать она боялась, что было понятно и что было даже страшнее, чем если бы она рыдала в голос. Сзади сдавленно охнула мать. Из ее рук выпала и со звоном разлетелась вдребезги тарелка. Муж подскочил к ней и, придерживая за плечи, довел до дивана. А на экране появился молодой, обросший кавказец. Он был в камуфляже и держал в руках нож. Может быть, для страха, может быть, потому, что это была его любимая игрушка. - Если хочешь видеть свою дочь живой, приготовь деньги, - сказал он. - Пятьсот тысяч долларов! Он сделал шаг в сторону, и в кадре появилась девочка, которая, видя его приближение, сжалась в комок и затряслась от страха. В глазах у нее был ужас. Ничего, кроме ужаса! - Если ты пойдешь в милицию, я отрежу ей голову! - сказал кавказец и, схватив девочку за волосы и намотав их на руку, полоснул по воздуху, перед ее лицом, кинжалом. Девочка взвизгнула и забилась у него в руках. Но он отпустил ее, отбросив обратно на стул. - Понял - да? Мы позвоним... Кадр оборвался, и по экрану побежали светлые точки. Запись была короткая, совсем короткая. - Мы найдем деньги? - глухо спросила жена. - Ты их найдешь? Отец девочки ничего не ответил, он сидел, обхватив голову руками, и медленно качался из стороны в сторону. В ушах у него звучал, продолжал звучать голос дочери: "Папа, папочка... Заберите меня отсюда. Скорее. Я боюсь... Папа, папочка!.." Денег они не нашли. Они обегали всех знакомых, все организации и банки, с трудом насобирав семьдесят тысяч. А надо было - пятьсот! Даже если все продать, даже если продать квартиру и дачу, все равно получалось гораздо меньше половины запрашиваемой суммы. В милицию отец не пошел. В милицию он уже ходил. Чего ему хватило. Он нашел одноклассника, который раньше работал в прокуратуре следователем. - Что мне делать? - спросил он. Тот развел руками. - Дело они, конечно, откроют, - сказал его приятель. - Но сделать ничего не сделают. Они здесь, у себя дома, ничего не могут, а там!.. Там войска ничего сделать не могут!.. - Что же мне делать? - еще раз спросил отец. - Не знаю, - честно ответил его приятель. - Я бы искал деньги. Круг замкнулся. Он был в администрации, в каких-то бесчисленных общественных организациях, у депутатов, у богатых людей города - его везде внимательно выслушивали, всегда сочувствовали и обещали помощь, но нигде деньгами. Деньги у них были, но у них не было денег на его дочь! Похитители звонили ему два раза. Они требовали денег и угрожали. Он оправдывался, объясняя, что такую сумму собрать быстро невозможно, умолял не трогать его дочь, обещал найти деньги, просил еще немного подождать. - Смотри, дождешься! - предупреждали они, продляя срок еще на неделю. Потом он получил еще одну посылку. С кассетой. И каким-то небольшим свертком. Эту кассету он просматривал один! Он отправил из дома под каким-то предлогом жену, зашторил окна и включил телевизор. На экране было то же самое, которое он уже видел, помещение, был стул, на стуле его дочь. И был тот же самый бородатый кавказец. Кавказец стоял против камеры и смотрел с экрана прямо на него. - Слушай, мы говорили, что шутить не любим, - укоризненно говорил кавказец. Ему говорил. - Ты просил неделю - мы дали неделю. Ты просил еще - мы согласились. Слушай, сколько можно тянуть! Ты что - не любишь свою дочь?.. Отец, напряженно, боясь вдохнуть, смотрел на экран. Он боялся, он был готов увидеть все, что угодно!.. - Или ты такой тупой, что не понимаешь?.. Мы же убьем ее, и все! Тебе денег жалко, да?.. Кавказец подошел к девочке и взял ее за волосы. - Смотри, какая хорошая девочка. Неужели ты ее не жалеешь?.. Он сжал девочку крепче и, поставив ей на колени ногу, с силой придавил к сиденью, а коленкой к спинке стула. - Не жалеешь, да?.. А я должен жалеть, да? Девочка была ни жива ни мертва. А отец был уже почти мертв. Он затрясся и стал шарить рукой пульт, чтобы выключить телевизор. Как будто это могло что-то изменить. Как будто запись на пленке от этого стала бы другой. Кавказец выдернул из-за пояса кинжал и стал размахивать им перед лицом девочки, заводя себя и что-то выкрикивая. Что - отец уже не понимал. Он смотрел в лицо, в глаза дочери, полные ужаса! Животного ужаса! Он знал, он слышал, что они запросто могут отрезать голову кому угодно - хоть живому барану, хоть живому ребенку. Он только не думал, что это может коснуться его! Кавказец перехватил нож в левую руку, поймал, с силой оттянул девочке ухо и провел по нему заточенным остро, как бритва, ножом. Девочка дернулась, завизжала, забилась под притиснувшим ее к спинке стула коленом. По ее правой щеке и по плечу брызнула кровь. - Понял, да? - со злобой сказал кавказец, что-то держа в окровавленных пальцах. - Мы не шутим, да! Если ты не достанешь денег, то свою дочь не увидишь!.. Кассета промоталась до конца. И лишь тогда трясущимися руками он развернул маленький, который был в одной посылке с кассетой, сверток. Там, в запекшемся от крови платке, лежал какой-то серого цвета обрубок. Лежало пол-уха... Когда жена вернулась домой, ее муж сидел перед включенным телевизором, который ничего не показывал. Который показывал одну сплошную, непроницаемую черноту... Глава 8 Времена нынче стали не те!.. Это когда было, чтобы к прокурору на дом, да еще без приглашения, являлись просители?! Никогда не было! Раньше такое никому бы в голову не пришло - даже близкому приятелю, даже соседу по даче! Раньше от прокуроров предпочитали держаться подальше, ничего у них не прося и ничего не предлагая. Потому что знали - безнадежно просить, а тем более предлагать. А теперь... Теперь все по-другому. Теперь чья-то "крыша", состоящая из бывших фээсбэшников, вышла на другую "крышу", где подвязались недавние эмвэдэшники, и попросила провентилировать один вопрос. Не за просто так, конечно. Эмвэдешная "крыша" прикинула, кто из действующих работников находится "в теме", и стала искать к нему подходы через общих знакомых. Знакомые нашлись и, из уважения к американским президентам, согласились посодействовать, напросившись к нужному человеку в гости, куда прихватили с собой своих новых "приятелей". Приятели принесли двухсотдолларовые коньяки и пятисотдолларовую закуску. Но это был даже не аванс, а лишь повод для знакомства. - Нехорошо получается, - после третьей рюмки пожурили гости своего нового, из прокуратуры, приятеля. - Зачем же мешать друг другу? У вас свой бизнес - у нас свой... Во времена застоя, не говоря уж о годах строительства коммунизма, приглашенный за стол прокурор, выслушав подобные претензии, вытащил бы табельный ствол и положил гостей мордой в пол, вызвав из ближайшего отделения милиции дежурный наряд. Этот - вытащил из банки краба. - Вы о чем? - спросил он. - О самолете! - О каком самолете? - недоуменно выпучил глаза прокурорский чин. - Который сбили. Его - сбили, а в заключении написали про каких-то, блин, птичек! - А в чем разница? - В международном престиже компании и сумме страховых выплат. Одно дело - птички, и совсем другое - умышленное повреждение воздушного судна, повлекшее за собой катастрофические последствия. - Так вы из авиакомпании? - догадался прокурорский чин. - И что вы от меня хотите? - Приобщить к делу показания свидетелей. Можете считать это добровольной помощью следствию. Гости вытащили диктофон и включили запись. - "...Я увидел сильную вспышку, вот здесь, сзади, а потом самолет стал падать..." "Интересно, как они на меня вышли? - удивился про себя прокурорский работник. - Очень точно вышли, на того, на кого надо! Что вряд ли случайность". - Нам кажется, что все мы заинтересованы в установлении истины. В связи с чем мы, со своей стороны, готовы оказать всемерную помощь следствию. И, достав из кейса, показали стандартный лист бумаги, где фломастером была написана цифра. Цифра пятьдесят и три нуля. Значит, если поторговаться, дадут семьдесят-семьдесят пять. Неплохой довесок к месячной зарплате. Жаль, что он пройдет мимо рта. И прокурорский работник отправил в рот ложку принесенной гостями икры. Эх, им бы раньше прийти, хотя бы на денек. Он бы, конечно, и тогда не помог, но у него хотя бы был повод пообещать помочь. А теперь - поздно. Потому что той авиакатастрофой занимается новый, принятый в их отдел, работник. Рядовой работник. Который, судя по многим признакам, не рядовой и не их работник. А "оттуда", с "пустой площади", которая рядом с "Детским миром". Так что заработать на самолете без риска потерять работу затруднительно... Хотя... - Рад бы, ребята, помочь, но это не по моему ведомству. Я самолетами не занимаюсь, - развел руками прокурорский чин. - Но... могу дать вам совет. - И, взяв салфетку, написал цифру пять. Добавив к ней три нуля. - Добрый совет. Гости быстро переглянулись, вытащили и положили на стол деньги. Которые хозяин дома ловко прибрал к рукам. - Не лезьте вы в это дело!.. Непростое это дело... И многозначительно ткнул пальцем в потолок. Вряд ли для того, чтобы гости обратили внимание на его новые натяжные потолки. Когда "представители авиакомпании" ушли, хозяин дома "пробил" их адреса по своим каналам. А-а... ну тогда все ясно! Их наглость ясна. Обеспеченная составом учредителей, куда входят родственники не последних в стране фамилий, против которых прокуратуре идти все равно что против ветра по малой нужде. Вот на что они рассчитывали! Только на этот раз они промахнулись! На этот раз это не рядовое следствие, которое можно повернуть хоть так, хоть эдак, на сей раз все обстоит серьезней. Что он им за гонорар в пять тысяч баксов попытался объяснить. А уж поняли они или нет... Гости - не поняли. Вернее, поняли не сразу. Вернее - слишком поздно... Потому что через пару дней к ним в офис завалилась веселая толпа в маскарадных, цвета хаки, костюмах с одноцветными масками на лицах, с неигрушечными пистолетиками в руках. С ходу опечатав все помещения, вплоть до туалетов. - На каком основании? - попытались протестовать они. - Налоги надо платить. Чтобы спать спокойно, - популярно объяснили им. Нет, они не испугались - в первый раз, что ли, - они срочно сделали звонок по хорошо известному им телефону. По тому, откуда прибыла эта маски-шоу-группа. Но тот человек, который обычно отвечал за отмену "маскарадов", на этот раз к телефону не подошел. Что было уже интересно!.. Но еще интересней стало, когда стало известно, что у них опломбировали на таможне груз! Причем проплаченный. Причем дважды проплаченный - налом и безналом! "Что за ерунда?!" - ломали они головы. Но потом их нашли свидетели авиапроисшествия и, вернув деньги, сказали, что ошиблись, что никаких вспышек возле двигателей не видели, потому что в этот момент были дома, в комнате с опущенными шторами, где крепко спали, накрывшись с головой подушкой, приняв упаковку снотворного. После чего все стало более-менее понятно. Хотя не понятно, из-за чего такой сыр-бор разгорелся. Неужели из-за какого-то паршивого самолета?.. Из-за него! Но не только из-за него!.. Вернее - не столько... Глава 9 В серьезные бои они не лезли. Серьезный бой партизан с регулярной армией безнадежен. Армию победить в открытом бою нельзя - их просто расстреляют из орудий, выведенных на прямую наводку, или вызовут "вертушки" и накроют залпами ракет "воздух - земля", смешав с грязью. Партизан должен действовать исподтишка, "комариными укусами" тревожа регулярные части. Конечно, сам по себе укус комара безопасен. Если он один. Но если комаров будет много, то они постепенно могут высосать из организма всю кровь. Этим принципом они и руководствовались. Больно жалили и уходили, как можно быстрее и как можно дальше, не по прямой, а петляя и путая свои следы, как зайцы. Уходили в "зеленку". Отдыхали там, где их заставала ночь, или день, если шли ночами. Спали под кустами, вповалку, вжимаясь друг в друга, ища тепла и все равно замерзая так, что зуб на зуб не попадал. А поднявшись, зачастую даже костер не могли развести, чтобы согреться и приготовить пищу, потому что над лесом барражировали "вертушки" и где-то там, на высотках, засел наблюдатель-корректировщик, который, заметив дым, наведет на них огонь минометной батареи, что накроет их залпом. Встали, отряхнулись от росы и айда мотать километры! Впереди, налегке, с автоматами на изготовку боевое охранение - им, если что, умирать первыми, принимая удар на себя, - в центре основное ядро, позади арьергард. Шаг за шагом. Шаг за шагом... Остановка. Уходит в разведку дозор. Вынюхивает, что там впереди. Дорога - впереди, по которой проходят воинские части. Полноценную колонну им не взять - кишка тонка, но можно выследить одинокую, отставшую машину и, засев по обе стороны дороги, открыть ураганный, из всех стволов, огонь на поражение. Разом, по команде, разобрав цели, отстрелить по рожку, изрешетив кабину и борта так, чтобы на каждом сантиметре по дырке. И в каждом сидящем в кабине и кузове - по дырке. Забросать для верности машину гранатами... Он тоже стрелял, как все, но хуже других. Если было возможно, он стрелял мимо, все-таки стрелял в "своих". Ни к чему лишний грех на душу брать!.. Но возможности были, лишь когда шла залповая стрельба, где, кто куда палит, не разобрать. Две-три минуты работы, и все кончено! Кто-нибудь, забравшись в машину, добивал раненых из пистолета или ножом. "Минировал" трупы, рассовывая под мертвые тела гранаты с выдернутой чекой, чтобы тот, кто их будет ворочать, тоже взлетел на воздух. Раненых в плен не брали, раненых с собой не утащишь. А нераненых, при такой интенсивности огня, почти никогда не было. Все, можно уходить. Расталкивали трофейные боеприпасы по рюкзакам и подсумкам и срывались с места. Быстрее, пока к месту засады не подошла какая-нибудь колонна и не вызвала вертолеты. Быстрее, быстрее!.. Все дальше и дальше!.. И лишь изредка можно было залечь на несколько дней в надежную берлогу, чтобы отъесться и отоспаться. Не дольше чем на несколько дней - нельзя, на дольше - опасно. Армейская разведка не дремлет, армейская разведка идет по пятам! Такая жизнь у их маленького - чуть больше отделения - отряда, который даже не понятно, под кем ходит. Может быть, даже сам по себе... Но сегодня случай особый... Сегодня мелкие формирования, встретившись в условленном месте, слились в один, под единым руководством, отряд. Длинная, растянувшаяся на полкилометра, колонна идет по "зеленке". Идет ночами, чтобы раньше времени себя не раскрыть. В середине - навьюченные грузом лошади, которых ведут под уздцы. На лошадях тюки. Большая сила собралась. Перемахнули дорогу. Возле другой затаились, пропустив БТР и несколько воинских "Уралов". В другой раз разнесли бы их в куски, но не сейчас... Сейчас отпустили с миром. Мимо смерти прошли ребята, даже ее не заметив! Спустились на равнину, значит, скоро бой. Днем они, рискуя попасть на глаза "летунам", не пойдут, тем более с ними лошади... Лошадь не человек, ее не спрячешь. Значит, до утра должны выйти в исходную точку. И, по идее, должны разделиться... Точно! Разошлись на две колонны, чтобы охватить, взять населенку в кольцо. Туго придется тем, кто там... Шаг, шаг... В полутора метрах маячит практически неразличимая в темноте фигура впереди идущего боевика. Главное, не отстать от него, не оторваться, не разорвать колонну... Шаг. Шаг. Шаг... Остановка. Впереди неясные огни. Похоже, пришли. Собрались группками. Командиры ставят задачу, подразделения рассыпаются, пропадая в ночи. Пошли! Окраина поселка. Какой-то дом. Легли, затаились. И вдруг - ба-ах!.. Где-то там, сбоку, рванул темноту ночи взрыв - вспышка пламени, грохот, крики. Обстрел?.. Нет, не похоже. Мины! Минное поле!.. Напоролись. - Аслан... Где Аслан?.. Аслан - это он. Его новое имя. Похоже, вспомнили о его контрактной специальности, о том, что там "в миру" он был сапер... - Давай, ты первый. Точно, вспомнили... И работа у него будет саперная - искать и обезвреживать мины. Но только не с помощью миноискателя - а собой. Топтать дорогу первому, ища ногой противопехотки. Где его разнесет в клочки - там и минное поле. Все-таки он не свой - своих они жалеют. Шаг. Постоять секунду. Еще шаг... Куда ступить, чтобы не налезть на мину, - вправо или влево? Знать бы, где она притаилась. Попробуем влево. Шаг!.. Уф!.. Теперь куда?.. Еще шаг... Так они уже ходили не раз, и всегда впереди - он. Как наименее ценный. Подорвется он, следующим шаг в шаг за ним пройдет другой. А потом третий... Пока не перекинется через минное поле безопасная тропка, по которой пройдут оставшиеся в живых. Еще шаг. Еще... Какой-то огород. Значит, нет здесь мин - на этот раз нет! Пронесло... И тут же - атака! Вернее, она уже давно идет с той стороны, где в темноте отчаянно стучат автоматные очереди и басит пулемет. Не получилось тихо. Из-за той, рванувшей под чьей-то ногой, мины. Но все равно гарнизон обречен, слишком их много. Бегом вдоль улицы. Здесь пока тихо, но вряд ли надолго. Поворот. Еще поворот. Очередь из-за угла!.. И тут же туда летит граната. Взрыв!.. Кто-то падает. Его добивают выстрелом в упор. Бегом, бегом! А дальше - сплошной сумбур: вспышки выстрелов и взрывов в темноте, ответные выстрелы, искры, огненными снопами вылетающие из дула автомата, короткие перебежки, крики... Где свои, где чужие - не понять. Да и кто ему свои?.. И вдруг посветлело, словно на небо взошла полная луна. Это федералы повесили над поселком три осветительные ракеты. Зря повесили, не подумав, себе же во вред! Так, в темноте, могли рассыпаться, просочиться, уйти поодиночке... Нет, не захотели поодиночке, решили пробиваться с боем, потому что где-то там, на левом фланге, вдруг вспыхнула отчаянная перестрелка и ухнули несколько, один за одним, взрывов ручных гранат. Пошли в прорыв, прорубая брешь в цепях противника плотным, концентрированным огнем. Пробились? Ушли?.. Автоматная трескотня звучит все дальше и все реже. Если ушли, то не все и недалеко. А может, им и повезло... Всё? Кажется, всё! Очередей почти не слышно, только тихие хлопки одиночных пистолетных выстрелов. Это добивают раненых. Из домов повылазили местные жители, громко переговариваются с боевиками, ищут своих. Которые здесь запросто могут быть. На площади какое-то движение, шум... Похоже, пленные... Точно! Полтора десятка срочников и контрактников стоят возле стены, безоружные, без ремней, в расстегнутых гимнастерках. Кто-то в крови - ранен. Против них возбужденные, смеющиеся, бородатые, обвешанные оружием боевики. Срочники в сравнении с ними совсем еще мальчишки, они растеряны, испуганы, вжимают головы в узкие плечи, как желторотые птенцы, вздрагивают от каждого громкого окрика. Контрактники другие. Они мрачно исподлобья поглядывают по сторонам. Они знают, чем все кончится, и просто ждут... Лишь бы не оказалось среди них знакомых лиц, никого из его бывшей части. Вроде нет... - Что, вояки!.. - издеваются над пленными чеченцы. Смеются, толкают их. Кого-то повалили сильным ударом на землю. Стали пинать. Он пытается закрывать руками лицо. Его пинают по рукам. Это или офицер, или снайпер. Снайперов боевики сильно не любят. Но долго все это продолжаться не будет. Долго им здесь оставаться нельзя. Нужно спешить уйти до света. И, значит, участь пленников предрешена. Контрактников отгоняют прикладами в сторону, окружают полукольцом, держа под прицелом. За спинами боевиков маячат жители деревни - женщины и дети, с любопытством смотрят на пленных, ждут, что будет. Никакой жалости к ним у них нет - лица веселые, оживленные, словно они на праздник пришли. Какой-то боевик, выступив вперед, что-то говорит не по-русски, часто оборачиваясь и указывая на пленных. Все внимательно слушают, одобрительно кивают. Что с ними сделают? Расстреляют или?.. Лучше бы расстреляли. Но нет!.. В руках митингующего боевика появляется выдернутый из ножен тесак. Он подходит к ближайшему контрактнику, пинает его по ногам и, когда тот падает на колени, хватает за волосы, запрокидывает, оттягивает ему назад голову, чтобы открыть горло, и медленно, неспешно проводит по нему тесаком. Кажется, что просто проводит, хотя на самом деле перерезает чуть не до половины шеи, потому что хорошо заточенная сталь очень легко входит в человеческую плоть. Как в масло... Контрактник не кричит, он не может кричать, потому что у него перерезана трахея. Он булькает кровью и падает. Толпа одобрительно гудит. Теперь все понятно, понятно, что будет. Всем понятно! И один из пленников вдруг отчаянно - все равно терять нечего! - одним мощным прыжком, рванувшись в сторону, подскакивает к толпе, опрокидывает нескольких человек и что есть сил бежит по улице, кидаясь из стороны в сторону. Неужели уйдет?.. Но - нет. Как бы быстро он ни бежал, пули летят быстрее. Короткая очередь сбивает его с ног. И вот он уже лежит, корчится от боли в пыли. Всего-то и успел пробежать четыре шага... Его, мычащего от боли, еще живого, волоком подтащили к стене и, не дав умереть спокойно, полоснули по шее... Срочники, обезумев от ужаса и ожидания, смотрели на расправу. Дальше пошло быстрее. Контрактников, схватив их и нажав на них вдвоем сверху, роняли на колени, оттягивали головы и перерезали чуть не до хребта шеи, бросая дергающиеся, агонизирующие тела на землю. Никто не ужасался, не рыдал, не закатывал глаза. Только стоящие чуть в стороне от мужчин женщины прикрывали лица платками. Для всех них все это нормально и обыденно. Как забой скота. Для всех них это был всего лишь обычай, который никого не пугает. Боевик, исполнявший роль палача, поднял окровавленный тесак и, размахивая им в воздухе, что-то стал долго и горячо объяснять, к чему-то призывать. Сзади него в лужах крови валялись трупы. Но были еще и живые... Из толпы, раздвинув плечом людей, вышел мальчишка лет тринадцати-четырнадцати. Хотя по их, местным, меркам это уже не мальчишка, уже мужчина, боец и при отсутствии более старших мужчин - глава семьи. Он, твердо ступая, подошел к боевику, и тот протянул ему тесак. И что-то снова громко сказал, указывая на него пальцем. Что - не понятно, но понятна была интонация - одобрительная и поощряющая. И еще несколько раз в речи прозвучало имя - Мурад. Мурад... Мурад взял тесак, подошел к пленному и встал перед ним. Все-таки ему было страшно в первый раз... Удерживаемый с двух сторон за руки пленный контрактник с ненавистью и ужасом смотрел на мальчишку, от которого ему суждено было принять смерть. И все смотрели на него. Боевик что-то тихо ему сказал. Мурад, словно решившись, сделал еще один короткий шажок, приставил тесак к горлу контрактника и, сильно нажав, провел им слева направо. Боевик что-то громко и одобрительно прокричал. Наверное, что Мурад настоящий воин и джигит и что им должна гордиться мать! Толпа загалдела... "А завтра, когда придут войска, они будут мямлить про то, что ничего не видели и не слышали, и корчить из себя страдальцев!" - вдруг зло подумал Аслан Салаев, уроженец села Разливы Костромской области. Потому что помнил, как они входили в такие же вот населенки и как их встречало население. И он входил. А теперь пришел вот так по-другому и увидел их совсем с другой стороны... Полоснуть бы по ним сейчас из автомата, прямо так, от бедра, положить человек десять-пятнадцать! Десять - точно можно успеть... Он даже почувствовал, как напряглась на автомате его рука... Но нельзя полоснуть, потому что поздно, потому что он - Аслан, а не Степа, потому что он - их и с ними, а не с теми, кого они режут. Может, хоть срочников не тронут?.. Срочников трогать не стали, срочников разобрали по отрядам, потому что лошадей на всех не хватало, а груз за счет трофейных боеприпасов и продуктов прибыл и всем нужны были вьючные животные. Они ушли до рассвета, рассыпавшись через несколько километров на мелкие, затерявшиеся в предгорьях отряды. Мурад, тот, четырнадцатилетний мальчик, что зарезал контрактника, ушел с ними. Ему оставаться в деревне теперь было нельзя. Его детство кончилось... Рейд удался. Они уничтожили до двух взводов живой силы противника, сожгли три БТРа и не сколько машин, освободили большой населенный пункт и разжились оружием и боеприпасами. Этот "укус", в отличие от других, был очень чувствительным укусом. Уже не комариным. А главное, был не последним... Глава 10 Принадлежность безголового трупа установили довольно быстро. Труп при жизни был гражданином Мамедовым, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, уроженцем города Грозного, тогда еще Чечено-Ингушской Автономной Советской Социалистической Республики. Последние лет десять гражданин Мамедов жил в их городе, состоя в браке с гражданкой Курочкиной, от которой имел двух детей. В настоящее время он нигде постоянно не работал, подвизаясь на ниве частнопредпринимательской деятельности, держа на местном колхозном рынке несколько палаток. Что сильно усложнило задачу следствия, потому что у уроженца Чечено-Ингушской Республики, да еще частного торговца, да еще в наше время врагов должно было быть немерено. Следствие выдвинуло несколько основных версий - конфликт на бытовой почве, на производственной и кровная месть. На большее у местных сыщиков фантазии не хватило. Или желания... Потому что узнать имя его убийц было не так уж сложно. О них весь город знал, по крайней мере, та его мусульманская часть, которая занималась торговлей. Гражданина Мамедова "замочила" чеченская "крыша". Та, что "держала" в городе колхозный рынок, еще два рынка помельче, автомобильную толкучку, автосервис и без счета торговых палаток. За что "замочили", было тоже хорошо известно. За то, что Мамедов отказался им платить. Нет, не дань, дань Мамедов, равно как все остальные "колхозные" торговцы, отстегивал исправно и в срок. Это дело святое, это как в Америке подоходный налог. Мамедов отказался платить дополнительный сбор, который назначила "крыша" в прошлом месяце. Другие хоть и скрепя сердце, но согласились, он - нет! К нему пришел "бригадир". - Ты не хочешь помочь своим братьям, которые сейчас там воюют? - спросил он. - У меня нет братьев. Они все погибли, - ответил Мамедов. - И нет денег. - Тогда бери оружие и иди воюй, если ты мужчина, а не презренный трус! Воевать Мамедову хотелось даже меньше, чем давать денег. Он этого удовольствия уже хлебнул в первую войну. Причем под завязку! Лучше было отдать деньгами, чем кровью, но его только что кинули на крупную сумму, а его жена ждала ребенка. Не эта - та, вторая, жена. - У меня сейчас нет денег, - повторил он. - ... - сказал "бригадир" по-чеченски, что было угрозой и было оскорблением. Пугать чеченцу чеченца дело пустое. Даже если тот струсит, он все равно этого не покажет. И уж совсем глупо оскорблять. Мамедов ответил. Ответил в том же тоне, на понятном торговцу и его "крыше", не чеченском и не русском, а на блатном языке. Ответил в том смысле, что, пока он там за свободную Ичкерию свою кровь, не жалея, проливал, они здесь по-легкому "бабки" заколачивали и с "телками хороводились", как последние, трусливые шакалы. Что было правдой, и потому было вдвойне обидно! Чеченская группировка, "крышующая" колхозный рынок, еще два рынка и без счета торговых палаток, гибнуть в неравной борьбе с русскими захватчиками не спешила, предпочитая бомбить безоружных лохов в российской глубинке, откупаясь от войны чужой "зеленью". А Мамедов осмелился сказать об этом вслух, нанеся тем оскорбление, которое можно было смыть только кровью. Его кровью. Мамедова убили и отрезали ему голову, представив банальную бандитскую разборку патриотическим актом. Чтобы другим неповадно было воз-бухать против "крыши" и "бабки" жать. Как можно на такое дело не давать?.. Нельзя не давать!.. Потому что все дают, от Калининграда до Владивостока и от Салехарда до Астрахани. Нищие попрошайки, которые сидят на вокзалах и в переходах, торговцы на рынках и известные всей стране нефтяные магнаты, качающие нефть из тюменских недр. Попрошайки "отстегивают" по сто рублей, магнаты - миллионы долларов. Потому что если не "отстегивать", то мало не покажется! Пусть даже ты самая наикрутейшая "крыша". Приедут с родины боевые ребята с автоматами и гранатометами и покрошат в лапшу. Это ж не менты, с ними не договориться. Они же не для себя берут!.. Тоненькие ручейки сотен отнятых у нищих рублей, тысячи - торговцев, миллионы - магнатов, сливаясь в мощные денежные потоки, текут налом, в чемоданах курьеров в Чечню и через границу, с валютных счетов на счета офшорных банков. Каждый день, каждый час. Потому что война питается не только кровью и не столько кровью, сколько деньгами. Причем в та-аких количествах! Ведь каждый отстрелянный в цель или мимо патрон, он не бесплатный, а стоит десять или больше центов, очередь - два или больше долларов, подствольная граната - полтинник, пластид - сотня, автомат - пятьсот, противотанковый гранатомет - от пяти штук, ручной ракетно-зенитный комплекс - пятьдесят... А сколько в той Чечне на руках автоматов и пистолетов? И сколько из них ежедневно вылетает тех пулек, а из подствольных гранатометов гранат? Сотни тысяч?.. Тра-та-та... Ба-бах!.. - и нет миллиона! А сколько автоматов приходит в негодность, теряется или изымается войсками? И покупается вновь. Сколько банок тушенки и галет съедается? Сколько одежды рвется? Ботинок изнашивается? А ведь это не все, есть еще амуниция, радиостанции, видеокамеры, джипы, спутниковые телефоны, медикаменты, палатки, взятки российским журналистам и чиновникам, номера в закордонных гостиницах и койко-места в госпиталях... И надо платить денежное содержание "личному составу". И премии - от пятидесяти до двухсот долларов за голову каждого убитого солдата-срочника федеральных войск, триста - за более ценного "контрабаса", от пятисот до тысячи за офицера. Доплату - за снайпера. И особо - за генерала. А сколько тех солдатиков, офицеров и генералов полегло в Чечне? Тысячи! И за каждого нужно платить! И сколько взорвано и сожжено машин, БТРов, танков, "вертушек"? Взорвано мостов и зданий? За которые положена отдельная плата. Это же миллионы!.. Каждый день! Каждый божий день!.. И как прикажете воевать, если этот денежный поток вдруг, в один прекрасный для России и несчастный для Ичкерии день, иссякнет? Совсем! А никак! Из чего стрелять, если то, из чего надо стрелять, не на что купить? И чем стрелять, если нечем стрелять? Чем подбивать танки и сбивать вертолеты? Чем платить за головы убитых солдат?.. Ну не вилами же и косами на танки переть! Да и не попрет никто!.. И все, и кончится война. Если закончатся деньги. И поэтому они не должны закончиться, и каждый чеченец, где бы он ни был и чем бы на жизнь ни зарабатывал, должен отстегнуть на войну сотку или миллион. Которые пойдут на покупку патронов, гранат и зенитных комплексов. И на оплату голов... И все будет в порядке! Потому что пока есть деньги, война будет продолжаться. До тех самых пор, пока будут деньги!.. Глава 11 Следующую посылку они ожидали с тихим ужасом. В следующей посылке должна была прийти голова. Их дочери. Потому что денег они так и не нашли. Хотя обещали их многие. Если бы все те, что они выслушали за последнее время, обещания можно было обратить в звонкую монету, то они бы стали очень богатыми людьми и смогли выкупить свою дочь. Причем не один, а сто раз! Но обещания остались не более чем обещаниями. Те, кто давал им деньги, сами были нищими, отрывающими кровные сотни от зарплат и пенсий. Те, кто мог дать много, интересовались, на какие они могут рассчитывать дивиденды. Их можно было понять, потому что, когда отдаешь сто рублей из пенсии, теряешь всего сто рублей, а когда одалживаешь полмиллиона баксов, то теряешь оборотные средства, то есть теряешь не пол-"лимона", а пол-"лимона" плюс еще пол-"лимона" утраченной годовой прибыли, еще "лимон" в следующем году, который наварится с первоначальной суммы и наваренной с нее прибыли, и еще два - через год. То есть теряешь почти в десять раз! А таких "бабок" никакие детки не стоят! Тем более чужие. И им отказывали. Их дочь находилась в плену, а они ничем не могли ей помочь! - Обижайся, Витя, не обижайся, но ты просе...шь свою дочь! - пророчил Виктору один его приятель. - Попомнишь мои слова! - А что мне делать? - отчаянно вопрошал совершенно растерянный, уже ни во что и ни в кого не верящий отец. - Драться! Мужик ты или не мужик?! Хватит сопли жевать, собирайся и лети туда! Ищи их и бери за глотку! Вот так! - хватал себя поперек горла приятель, багровея и страшно выкатывая глаза. - Они - тебя. Ты - их! Деньги-то у тебя есть? Деньги были. Собранные на выкуп. - Прибудешь, сразу дуй в штаб федералов и найди кого-нибудь из спецназа. Они ребята тертые, обязательно что-нибудь присоветуют. Только водки побольше захвати... Виктор купил два ящика водки и билет на поезд. Лучше так, лучше хоть что-то делать, чем ждать... Водка пригодилась лучше денег, водка оказалась универсальной валютой на блокпостах, в штабах и комендатурах. Впрочем, деньги - тоже. Давать приходилось много и часто - за проход, проезд, информацию, ночлег... Кому война, а кому мать родна... Всегда так было и будет впредь. Здесь, на войне, крутились очень приличные деньги - всяк зарабатывал как мог и где только мог. Для многих "горячие" командировки превратились в прибыльный, на чужой беде и крови, бизнес... Отправляясь сюда, он почему-то думал, что все ему будут сочувствовать. Как дома. Ничего подобного! У него интересовались, зачем он здесь, бесстрастно выслушивали его историю и молча кивали. Потому что удивить здесь кого-нибудь подобными трагедиями было трудно. По Чечне, путаясь под ногами военных, шатается множество неприкаянных женщин и мужчин с ксерокопированными фотографиями разыскиваемых ими близких, исчезнувших еще в той, в первой, войне. Матери годами, переходя из части в часть, ищут пропавших без вести сыновей, сами попадают в руки боевиков, рано или поздно гибнут и перестают бродить. Но на их место приезжают другие. И каждый тащит с собой свое, которое кажется ему самым главным, горе... Виктору очень быстро объяснили, что то, что случилось с ним, не исключение - не он первый и не ему быть последним. Что здесь действует целый конвейер работорговли, поставляющий из южно-европейских регионов России, из Москвы и Поволжья "живой товар". В том числе под заказ. Что можно заказать себе крепкого, лет двадцати - двадцати пяти парня, а можно пятнадцатилетнюю, где-нибудь под метр семьдесят девушку, светловолосую, с голубыми глазами. Первого - для тяжелых работ. Вторую - для утех. Или последующей перепродажи где-нибудь в глубинке, где цены выше. Покупатель и продавец били по рукам, и через пару дней в Ставрополье или Воронеже шустрые ребята кавказской или славянской внешности высматривали подходящий товар - того самого крепкого парня или голубоглазую девушку, которые знать не знали, что уже запроданы в рабство и себе не принадлежат. Их выслеживали, подкарауливали где-нибудь в укромном месте и, пригрозив пистолетом или тюкнув по темечку, грузили в переоборудованный для перевозки пленников "КамАЗ", где в кузове был сколочен из досок жилой отсек, со всех сторон обложенный каким-нибудь легальным грузом - шифером, стекловатой, картошкой... И ехал себе "КамАЗ", в котором в деревянном, три на четыре ящике томились двое, или трое, или больше рабов, под присмотром вооруженного охранника. Машину останавливали гаишники и военные на блокпостах, проверяли накладные, заглядывали в фуру, видели шифер, вату или картошку и пропускали машину дальше. Между первой и второй войнами такие "КамАЗы" десятками курсировали между Чечней и Россией, а местные УВД были завалены заявлениями о пропаже родственников. - Что ты!.. Знаешь в этом деле какие "бабки" крутятся?! - рассказывал очередной, подвозивший случайного попутчика водитель. - Сумасшедшие "бабки"! Банк попробуй на деньги развести - за банк все менты на уши встанут, каждую машину обшмонают, а человека увезти - тьфу, у нас их как грязи, и все без охраны. А теперь прикинь, сколько родственники за свое дите выложат, если, к примеру, им его пальчики в конверте прислать. Чуешь? Ты вон туда, туда глянь... И водитель показывал Виктору разоренный войной деревенский базар, где раньше по субботам-воскресеньям шла бойкая торговля людьми и можно было поискать, посмотреть, пощупать выставленный для продажи "товар". Поторговаться. Сбить цену. И купить. Как в Древнем Риме. А потом использовать приобретенного раба по своему усмотрению на поденных работах за одну только кормежку и страх наказания. Бить, как ленивую скотину, если кажется, что тот работает плохо. Или убить, если захотелось убить или тот заболел. - У них здесь чуть не под каждым домом свой зиндан. Выроют яму поглубже, забетонируют, нары сколотят - вот тебе и маленькая тюрьма. Мы одну деревню взяли, так там в каждом дворе по два-три раба было, в том числе у директора школы и бывшего парторга. Детишки друг перед другом хвастались, у кого рабы круче. Богатая деревня... Была... И следующая тоже - была... В окнах армейских "Уралов" и "КамАЗов" текли "киношные" пейзажи разоренных войной деревень, которые по "ящику" почти не показывали. Здесь все было совсем по-другому, чем в телевизионных репортажах. Бравые телевизионные вояки в реальной жизни оборачивались запущенными, грязными, вечно голодными солдатами-срочниками, которые боялись и ненавидели отцов-командиров почти так же, как бандитов. "Героические милиционеры" толкали налево изъятые накануне автоматы, чтобы на следующий день изъять их у тех, кому толкнули, для последующей перепродажи. Окончательно победившие войска "давили по газам", стремясь до ночи добраться до блокпостов, чтобы укрыться за их бетонными стенами, потому что ночью Чечня принадлежала не им, боевикам. Чеченские детишки, которые на экранах весело учили во вновь отстроенных школах русский язык и литературу, здесь, на дороге, грозили каждому проходящему грузовику кулаками, чиркая себя пальцем поперек горла и бросаясь вслед камнями и комьями грязи. Все здесь было не так, все было иначе... Когда Виктор вышел на армейскую разведку, он уже не удивлялся тому, что они тоже мало напоминают своих телевизионных прототипов. Они не говорили патриотическими лозунгами и не рвались спасать попавших в беду чужих детей ценой собственной жизни. Они думали о том, как кормить своих. - Сколько? - спросили они. - Пятьдесят, - ответил Виктор. Спецназовцы подумали. Прикинули. - Не пойдет, - покачали головами они, - нам надо будет платить посредникам за информацию. И рисковать. - Хорошо, какая ваша цена? - С вас они запросили тысяч триста-четыреста, - прикинули разведчики, исходя из известных им расценок. - Половина будет - сто пятьдесят. Годится? Сто пятьдесят было меньше, чем пятьсот. - Я согласен. - Тогда нам нужно знать все то, что знаете вы... Это была сделка, но эти хотя бы не отказали - эти согласились ему помочь. Пусть даже так, пусть за деньги! Лучше так, чем никак. Чем - голова в посылке! Возможно, кто-то думает по-другому, но у того, кто думает по-другому, дети находятся дома... Глава 12 Палатки промокли насквозь, потому что третий день практически без перерыва шел дождь. Палатки были брезентовыми, растянутыми на деревянных кольях, в точности такими же, какие использовались войсками лет пятьдесят назад. А может быть, теми же самыми, одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года пошива. Война выгребала арсеналы и склады, где хранились стратегические, на случай "третьей мировой", запасы. На "фронт" частенько завозили то старого кроя обмундирование, то лежалые сапоги, то снаряды для гаубиц с маркировкой сорок третьего года. Что никого уже не удивляло... Брезент не держал воду, как его ни растягивай, и с "крыши" палатки капал дождь. Солдаты лежали на железных сборных койках, поверх одеял, накрывшись бушлатами, и "пухли" от безделья. - Слышь, ты, военный, подбрось дровишек... В центре , на кирпичах, стояла сделанная из двухсотлитровой бочки печка-буржуйка, от которой через всю палатку тянулась железным рукавом труба. Печка горела сутки напролет и все равно не могла прогреть матерчатую, продуваемую со всех сторон палатку. Возле печки, там, где квартировали "старики", было еще ничего, а чуть дальше - как на улице. - Ну ты че, не понял?! - возмутился "старик", ленясь даже пнуть борзого "духа". - А ну, шнуром за дровами! Сашка Скоков не услышал просьбы "старика" - солдата потому что дремал, привалившись к спинке койки. Пришлось тому приподниматься, чтобы достать его кулаком в скулу. - Одна нога здесь, другой уже нету!.. Сашка вскочил и выбежал на улицу. Под проливной дождь. По лицу хлестануло холодными струями. Поленница была сразу за палаткой и была прикрыта полиэтиленом и брезентом. Но дрова все равно промокли почти насквозь. Он уложил с десяток поленьев в сгиб левой руки и, обняв их правой, вернулся в палатку. Поленья разгорались плохо. Пришлось плеснуть на них соляры... В палатку, нагнув голову, вошел офицер в мокрой плащ-накидке. - Валяетесь... - не выражая ни возмущения, ни осуждения, а просто констатируя факт, сказал он. - Так точно, товарищ старший лейтенант, отдыхаем, - бойко ответил сержант-срочник, приподнимаясь на койке. - Мне люди нужны. Там машина пришла, надо разгрузить. - Сделаем, товарищ старший лейтенант, айн момент! - заверил сержант, преданно глядя на командира. - Палеев, Федоров, Скоков... А ну - рысью за лейтенантом! Назначенные на работу солдаты потянулись из палатки. В дождь... Ноги разъезжались в раскисшем грунте, на сапоги налипали комки грязи, за шиворот просачивалась вода. Хотелось есть, спать и домой... Саша Скоков не сачковал от армии, как многие другие, он сам пришел в военкомат, предложив армии свои услуги. Так его воспитывали. Его отец был офицером и считал, что армия никому еще не вредила, а только помогала. Но эта была уже не та армия, уже совсем другая армия... - Брать оттуда, носить вон туда, - поставил боевую задачу лейтенант. И ушел в офицерскую палатку. Стремно ему было торчать здесь, под холодным дождем. Он бы вообще из палатки не выходил, если бы не был самым младшим среди офицеров. Саша Скоков брал "оттуда" и тащил "туда". Работал он без энтузиазма, монотонно, словно через силу, нехотя ползая по раскисшей земле. В армии все так делается - через силу и через одно место. Потому что если с энтузиазмом, если спешить и справиться с работой раньше, то добьешься только того, что тебе "накатят" новую работу. А всю работу в армии все равно не переделать, даже если переделать... Если переделать, тебе все равно найдут занятие, заставив плац зубными щетками чистить или снег столовой ложкой убирать... Когда они вернулись в палатку, "старики" все так же валялись на койках, под бушлатами. Все в тех же позах. - Слышь, ты, ты где бродишь?! Не видишь, что ли, что печка прогорела, а ну шнуром!.. А ты давай за жрачкой в "столовую". - Кто же мне ее даст? - мрачно спросил солдат. - А это меня ни разу не колышет! - популярно объяснил ему "дед". - Укради и скажи, что нашел! "Деды" жрать хотят!.. Через неделю их рота попала в засаду. Справа и слева ударили ручные пулеметы и автоматы. "Урал" съехал на обочину и остановился, ткнувшись бампером в чудом сохранившийся бетонный столбик. Мертвый водитель рухнул головой на баранку, заливая свои колени и пол кровью. - Полундра-а-а!.. - крикнул кто-то. Пули отчаянно защелкали по бортам, пробивая их насквозь и пробивая насквозь тела сидящих с краю солдат. Толкая и топча друг друга, все устремились к выходу. Тех, кто прыгал, стреляли как куропаток - влет. Отброшенные пулями тела, меняя траекторию, бились о борт, падали уже неживыми на дорогу. Но кому-то все же повезло, кто-то успел упасть целым и откатиться под днище грузовика, за колесо. Пули с хлюпом впивались в резину покрышек. Выставив автоматы, не глядя, куда, не понимая, в кого, они открыли огонь по подступившим к самой дороге кустам. Стреляли не для того, чтобы отбиться, просто так было легче. - А... падлы, суки, гниды поганые!.. - страшно, сорванным голосом, матерился лежащий рядом с Сашкой сержант, потому что ему было страшно. Так же, как Сашке. Как всем. - Ты чего не стреляешь? Стреляй, гад! Дотянулся, ударил Сашку кулаком по лицу, вышибая из него задумчивость. Сашка нажал на спусковой крючок. Автомат затрясся в его руках, отбив короткую очередь... Сзади, чадя, разгорался шедший следом "Урал", возле него валялись трупы солдат. И рядом тоже валялись. Те, что несколько минут назад сидели рядом с ним. Живые. Теперь их неузнаваемые, искаженные предсмертным ужасом и болью лица смотрели в никуда, а от их тел, сливаясь друг с другом, расползались черные кровавые лужи. Что стало с другими машинами колонны, прорвались они или нет, было совершенно не ясно. Что делать - тем более. Офицеров боевики выбили первыми. Здесь, под днищем, их было шестеро живых, один - раненый. Раненый был самый спокойный, потому что боль заглушала все остальные чувства, в том числе чувство страха. Он был как-то странно задумчив, потому что был уже не здесь, уже наполовину там. Живым было хуже, живые понимали, к чему все идет... Очередь... Бросок автомата влево, снова - очередь!.. Площадной, заглушающий страх мат!.. И снова очередь, на этот раз вправо!.. И животный ужас, застывший в глазах. Потому что понятно, что никто им не поможет и что у них скоро кончатся патроны и сюда придут боевики. Но они оттягивали еще на минуту, на две, на три... этот неизбежный момент. В кого-то, сочно чмокнув, ударила пуля. Кто-то ткнулся лицом в землю и затих. Теперь их было не шестеро, уже - пятеро, и еще там, сзади, под горящей машиной, тоже были еще живые, потому что оттуда кто-то огрызался автоматными очередями. Но все равно это был конец. Клацнув затвором, осекся первый автомат, отбросив последнюю пустую гильзу. - Патроны?! У кого-нибудь есть еще патроны? Патронов практически не было. - Ну - все, "пушной зверек" нам! - сказал кто-то вслух то, о чем подумали все. Сержант придвинулся вплотную к колесу, на мгновение выглянул и, вытянув вперед руку, стал шарить по дороге, пытаясь дотянуться до валяющегося возле машины чужого автомата. Простучала короткая пулеметная очередь. Пули, выбивая фонтанчики земли, пунктиром перерезали его руку. Сержант охнул и откинулся назад. Его рука повисла плетью. - Эй, вы, там!.. Бросай оружие и вылезай! - крикнул из кустов гортанный, с характерным акцентом, голос. - А то гранату кинем! От гранат колеса не защищали. Гранату можно было аккуратно закатить под днище машины, и тогда осколки, рикошетя от металла и дороги, сметут их всех, словно железной метлой! Солдаты прятали друг от друга глаза, думая об одном и том же. Смерть была и здесь, и там, но там на минуту или две позже... - Считаем до трех! Раз!.. По машине ударила длинная пулеметная очередь, пули звонко щелкали по колесам и бортам, вырывая куски металла. Это было предупреждение. Последнее... Тот, кто лежал с краю, возможно, сам того не осознавая, подчиняясь инстинкту самосохранения, сдвинулся к заднему бамперу. За ним потянулись другие. - Оставь автомат! - потребовал сержант, цепко хватаясь за ствол. В автомате еще было два или три патрона, и Сашка отдал его сержанту. Тот перехватил оружие одной рукой. И, привалившись к колесу, стал ждать. Он, видно, на что-то решился. На что не смогли решиться другие. Солдаты, испуганно оглядываясь по сторонам, втягивая в плечи головы и выставляя вперед руки с растопыренными в стороны пальцами, стали неловко выбираться из-под машины. Они жались друг к другу, выстраиваясь спинами вдоль заднего борта. Кусты зашевелились, и из них стали выходить боевики. Они шли открыто, широко ставя ноги, о чем-то громко переговариваясь. Они не боялись, они были у себя дома. Они подошли совсем близко, когда вдруг, неожиданно для всех, из-под машины простучала коротенькая, в два патрона, очередь. Одна-единственная очередь! Шедший первым боевик, споткнувшись и всплеснув руками, рухнул на землю, ломая своим телом кусты. И тут же разом застучали автоматы, вбивая под колесо пулю за пулей. Они ведь не знали, что в отстрелявшем последнюю очередь автомате патронов больше не осталось. Еще живого, с перебитыми руками и ногами, с пулей в животе, сержанта выдернули из-под машины. Он был еще жив лишь потому, что его голову и грудь прикрыло колесо. Сержант валялся в пыли и крови, тяжело дыша и глядя по сторонам обезумевшим взглядом. Вокруг него столпились боевики, но ему было все равно. Есть моменты, когда смерть уже не страшит, когда человека уже невозможно запугать и заставить пойти против себя. - Падлы, козлы вонючие!.. - с трудом, но от души ругался сержант. И эти слова были далеко не самыми обидными из тех, что он знал и произнес. Кто-то из боевиков пнул почти уже убитого сержанта по перебитой ноге, и он от боли потерял сознание. Но очнулся. - Вы ишаки, и отцы ваши были ишаками, и дети будут... - прошептал он запекшимися губами, глядя снизу вверх на своих убийц. Ему уже можно было говорить все, что угодно, ему уже все было по барабану. И все. - Кто хочет его прикончить? - спросили боевики, обращаясь к солдатам-срочникам. - Кто его убьет, того мы не тронем. Солдаты молча пялились себе под ноги. Еще совсем недавно они убили бы его с превеликим удовольствием. Тогда, когда он гонял их под дождем за дровами и в столовку за продуктами, когда измывался и бил кулаком по лицу... Они бы его!.. Теперь возможность представилась! - Ты? - спросил он крайнего. Но тот, не поднимая глаз, испуганно затряс головой. - Ты?.. - Ты?.. Больно ткнул пальцем в грудь Сашке: - Ты!.. Сашка не знал, как это получилось, как вышло так, что он сделал шаг вперед. Наверное, сидящие в нас инстинкты сильнее нас. Он сделал шаг, и ему сунули в руку пистолет, уперев в затылок дуло автомата. Он стоял над истекающим кровью сержантом, уставя в него ствол. - Я знал... я знал, что ты гнида! - сказал, болезненно кривясь, сержант. - Надо было тебя еще тогда урыть! - Давай, стреляй, стреляй! - торопили его боевики, подталкивая в спину. Но он не чувствовал толчков, он чувствовал лишь жесткий ствол автомата, который сверлил его затылок. И который мог в любую секунду выстрелить. Который обязательно выстрелит, если не выстрелит он! И все, и его не станет!.. Он выстрелил. Он выстрелил, чтобы не выстрелили в него! Пуля ударила сержанту в голову, точнехонько в лоб, что вызвало бурную реакцию и одобрение боевиков. Он был - молодец!.. Сашка стоял над мертвым телом, словно его паралич разбил. В руке сочился дымом пистолет. Вроде бы ничего не произошло, он всего лишь нажал на спусковой крючок, а все так круто переменилось! Да - он выстрелил, но не по своей воле, по необходимости, а сержант хоть так - хоть так был не жилец, был обречен, потому что получил пулю в живот и умирал. Только кого это волнует?.. Даже если ты выстрелил за мгновенье до чужой смерти, за одно вот такусенькое, коротенькое мгновенье, то все равно ты убил. И значит, ты - убийца. Бандит. Боевик. Враг... Одно короткое как чих нажатие пальца на спуск перечеркнуло жирной чертой всю его прошлую жизнь. Крест-накрест! Он только что был там, по ту сторону баррикады, и вдруг стал по другую. Стал ближе к этим, чем к тем. Его бывшие сослуживцы ничего не сказали ему и даже не взглянули на него, но он почувствовал, что стал им чужим. А этим... этим тоже не своим, но уже и не посторонним. Боевики заставили их собрать оружие и боеприпасы и уничтожить то, что нельзя было унести. После чего они тронулись в путь, сойдя с дороги в том месте, где ее пересекал ручей, чтобы не оставить следов. Со своими бывшими сослуживцами Сашка шел в разных концах колонны и нес разную ношу. Они - труп боевика и раненого, он - боеприпасы. Их убили не сразу, их убивали по мере того, как они выдыхались. Последнего - через две недели. Его - не убили. Его - оставили в живых. Не за красивые глаза - за выстрел. Они не убили его, потому что он был нужен им. Им нужны были носильщики, слуги, "саперы", первыми ступающие на минное поле... И, по большому счету, нужны были "братья", не похожие на них, с не бросающейся россиянам в глаза славянской внешностью. Свои, похожие на чужих. Похожие на врагов... Свои - среди чужих! Глава 13 Спецназовцы взялись за дело рьяно. Так как они умели, когда хотели. Сейчас - хотели, потому что получили хороший стимул. Они взяли за жабры кое-кого из местных, из тех, что, оказав единовременную помощь федералам, "сели на крючок" и теперь вынуждены были продолжать сотрудничество, чтобы их не сдали "своим". Без таких людей разведка, в том числе военная, работать не может. Одних они подловили на каком-нибудь преступлении и предложили альтернативу - зона или согласие на помощь, других "подцепили" на кровной мести. Это когда кто-нибудь хочет отыскать сбежавшего от него несколько лет назад "кровника", который убил его брата или отца, после чего скрылся в неизвестном направлении. Раньше "кровники" не бегали, боясь прослыть трусами, но теперь времена изменились. Теперь - случалось... Кровная месть была древним, со своими законами и ритуалами, обычаем. Иногда никто уже не помнил, с чего началась многолетняя кровавая междоусобица - то ли прапрадед одного из "оскорбленных" случайно застрелил прапрадеда другого на охоте, то ли не случайно, то ли не прапрадеда, то ли не он застрелил, а его застрелили... Подробности того давнего происшествия сокрыло время. А обиды остались. И во все последующие десятилетия мужские ветви двух родов отчаянно рубили друг друга, стараясь обстругать чужое генеалогическое древо в столб. Перерывы, конечно, случались, но недолгие - когда у одной из враждующих сторон заканчивались все способные ответить за нанесенное оскорбление мужчины, и другой стороне приходилось терпеливо ждать несколько лет, чтобы у них подросли мальчики. Мальчики подрастали, и их убивали. Или мальчики убивали, если успевали убить первыми. Женщины тоже участвовали в этих "разборках", но иначе, чем мужчины, - они рожали мстителей. Чем больше - тем лучше, потому что тот, в чьей семье родилось больше мальчиков, получал численное преимущество, которое тут же пытался реализовать. Иногда кровные разборки стихали на год, десять или даже двадцать лет, например, когда враждующим сторонам приходилось объединяться против внешней угрозы или когда в дело вмешивалась власть или старейшины. Но потом, из-за какого-нибудь пустяка, из-за случайно сказанного слова, вражда вспыхивала вновь, множа жертвы. Даже при советской власти, когда чеченцев обязали ходить в детские сады, школы и на политинформации и жить не по шариату, а Уставу ВЛКСМ и Коммунистической партии, даже и тогда месть имела место. В скрытых, но от того не менее кровавых формах. Просто случалось, что "кровника" задирал на охоте медведь или убивали случайные бандиты. А местные милиционеры, которые все прекрасно понимали и были осведомлены, кто, кого и за что "задрал", составляли соответствующие протоколы, искажая милицейскую отчетность. Когда огласки избежать не удавалось, трупы проводили по "бытовым" статьям - "хулиганка" и "тяжкие телесные, повлекшие смерть потерпевшего". Хотя это было чистой воды "умышленное, с отягчающими", в виде "отдельных пережитков прошлого". Но статьи "кровная месть" в Уголовном кодексе СССР не было, и судьи, тоже чеченцы, понимая, что убийца убил не по своей охоте, а по воле предков, приговаривали его по самому нижнему пределу, иногда умудряясь назначить условное наказание. Чеченцы своих не сдавали. Даже если это были "чужие", даже если судья был из одного рода, а подсудимый из враждебного ему другого. Все равно тот получал минимум! Судебную систему они в свои дела не впутывали, предпочитая выяснять отношения не с помощью УК, а ружей и кинжалов. Точно так же, как их предки. Конечно, партия с этим боролась, собирая расширенные партактивы и конференции, где инструкторы и секретари райкомов и горкомов растолковывали коммунистам всю порочность изживших себя первобытных обычаев в стране почти уже победившего социализма. Коммунисты слушали, хлопали в ладоши, поддерживая докладчика в прениях, осуждали пережитки прошлого, изображая примирения, жали друг другу руки, но оружие из погребов и огородов не выкапывали и в милицию не сдавали, оставляя его до лучших времен. Да и сами докладчики и даже секретари райкомов, случалось, втыкали в "горячие сердца" таких же, как они, членов партии, антикварные кинжалы прапрадедов или сносили им головы из дедушкиных, сохранившихся с Гражданской войны обрезов. Потому что вес мужчины в Чечне определялся не должностями и партстажем, а тем, способен ли он смыть нанесенное ему оскорбление. Которое смывается кровью. Это только у русских любую, даже самую страшную, обиду можно смыть совместно распитым спиртным. Так что будь ты хоть секретарь парторганизации, хоть даже начальник милиции, а долго увиливать от мести не можешь - здороваться с тобой перестанут, собственная мать на тебя косо смотреть будет, дети трусом посчитают! Так что, хочешь не хочешь, придется выкапывать прадедушкин кинжал или дедушкин обрез и... А может, и правильно, может, в этом что-то и есть, потому что, имея дело с чеченцем, сто раз подумаешь, прежде чем что-нибудь обидное ляпнуть или гадкое сделать. Ведь они не утрутся и не забудут. Совместно распитой водкой это дело не зальют. И деньгами взять не согласятся. Только - кровью. Кровью обидчика!.. На этом и играли спецназовцы - на жажде мести. Только как отомстить тому, кого не знаешь, где искать? А они могли подсказать, где, могли поспособствовать, "пробив" адресок по милицейской картотеке. Вот он, твой обидчик, на этой бумажке - надо только ее взять, прочитать, поехать и зарезать... Хочешь адресок? Конечно, хочешь! Не можешь не хотеть - ты же мужчина, джигит!.. На адресок. Только не бесплатно, потому что взамен надо дать другой, известный тебе, адресок. Или оказать какую-нибудь мелкую, которая впоследствии превратится в крупные проблемы, услугу. Потому что время такое, что ничего не бывает бесплатно. Согласен? Ну... Согласен?! Соглашались не все. Многие не соглашались. Но некоторые говорили - да. И попадали в разработку. Им давали адресок и даже давали советы, как лучше вести себя в большом городе. "Кровник" ехал, подкарауливал жертву и убивал ее. И даже не попадался, потому что тут же возвращался в Чечню, дотянуться до которой у милиции были руки коротки. При разработке особо перспективных кандидатур разведчики через свое командование выходили на милицейское руководство, которое приказывало своим работникам дать мстителю "зеленую дорогу". На всех "светофорах" врубались зеленые огни, и мститель без сучка без задоринки, как по ковровой дорожке, прибывал в пункт назначения, считая, что ему крупно повезло. А ему не повезло - о нем позаботились. Он делал свое, под присмотром милиции, дело и так же гладко, как приехал, убывал на родину. Он возвращался в свою деревню отмщенным и героем. И сексотом - секретным агентом. Потому что очень скоро ему растолковывали, во что он вляпался. Не искушенные в многосложных интригах, горячие и простодушные чеченцы легко попадались в сети, расставленные разведчиками. - Ты понимаешь, что с тобой сделают, если все узнают, как мы использовали предоставленную тобой информацию? А использовали нехорошо - плохо использовали, подло. Специально плохо и подло, чтобы подловить "кровника". - Соображаешь, что тебе будет? Вербуемый агент понимал - хреново будет. Кровная месть будет! И начинал яриться и наскакивать на обидчиков. Но его быстро успокаивали. - Ты пойми, - говорили ему, - мы не виноваты, нас тоже подставили. Менты подставили, а мы - никому ни одного слова. Мы - могила! И вообще тебя никак кантовать не будем, кроме самых крайних, от которых не сможем отбиться, случаев. В общем, можешь жить, можешь даже стрелять наших бедных солдатиков, можешь быть боевиком и героем - валяй! Только информацию давай. И "наших", по возможности, не трожь - спецназовцев... И отпускали сексота с богом. И даже денег давали. Под роспись. А через некоторое время находили. И просили дать какую-нибудь вторичную информацию. Которая никого не задевала. И которую, как правило, получали. За хорошие деньги, чтобы стимулировать агента на дальнейшее сотрудничество. Так, постепенно и незаметно для себя, сексот все более и более привыкал к новому положению, извлекая из него свои маленькие выгоды. И смирялся с ним. Что и требовалось его новым хозяевам, заполучившим очередной, хорошо информированный, разбирающийся в местных условиях "источник". К которому они обращались при планировании очередных боевых операций. И с личными просьбами тоже. Как теперь... - Нужно помочь, нужно найти одного человечка. И разведчики врубили видеозапись. Ту, где была похищенная девочка. И был один из ее похитителей. - ...шутить не любим, - кричал, заводя сам себя, чеченец на экране. - Ты просил неделю - мы дали неделю. Ты просил еще - мы согласились. Слушай, сколько можно тянуть! Ты что - не любишь свою дочь?.. - Знаешь его? Из какого он тейпа? Чечня - территория маленькая, живут в ней тесно, и потому все друг друга знают. По крайней мере могут знать. Ну или хотя бы раньше где-нибудь случайно встречались. - Что скажешь? - Нет, я его не видел. Ни разу. - А если так? И спецназовцы выложили свой главный аргумент - выложили на стол доллары. - Может, это тебе память освежит. Сексот жадно смотрел на деньги, потому что для него это были немаленькие деньги - большие деньги. Разоренная Чечня жила бедно, но на доллары можно было купить все. - Я попробую узнать! - Попробуй, только поторопись, а то "бабкин уйдут. С этим не вышло... С этим не вышло - с другим выйдет. Давай следующего!.. Со следующим встречались в районной администрации, где за спецназовцами была закреплена своя комнатка, куда они вызывали сексотов под каким-нибудь благовидным предлогом. - Узнаешь? Сексот внимательно просмотрел видеозапись. И просмотрел еще раз. - Я не уверен, но, кажется, это Шарип... Значит - Шарип... Вот и замечательно! Кто-то должен был его узнать. Мир и вообще-то тесен, а чеченский мир тем более. - Где он сейчас может быть? Сексот виновато развел руками. Раньше он мог сказать, где искать Шарипа, но не теперь, когда война всех разбросала и перемешала, как в гигантском миксере. - Из какого он тейпа?.. Зная тейп, найти нужного человека было легче. Свои обычно про своих знают больше, чем чужие. Правда, просто так на него не укажут. И за деньги тоже не укажут. - Ладно, иди... Соваться к родственникам Шарипа сразу было бессмысленно - и так было понятно, что они будут молчать, изображая глухонемых. Но можно попытаться потрясти соседей, желательно из тех, что с ними враждуют. Потому что без врагов люди не живут, враги, если хорошенько поискать, находятся у всех и всегда. Спецназовцы навели необходимые справки, очертив круг наиболее перспективных информаторов. - Ну что, наведаемся к ним в гости?.. Гостями они были непрошеными и поэтому забились под покровом ночи, изображая типовую зачистку. Для чего подняли по тревоге и посадили на "Уралы" два взвода срочников, отправив их шерстить "населенку". Всю, а не только тот, который их интересовал, двор. - Выезжайте через полтора часа после нас, - поставили они боевую задачу командирам. - Начнете работать в два двадцать пять, по дворам с северной окраины. Особо можете не стесняться, будет шум - пусть будет. Чем больше - тем лучше. Задача ясна? - Так точно... Больше им ничего не объясняли, а они не спрашивали. В армии говорят ровно столько, сколько тебе положено знать в рамках выполняемой тобой задачи. Сказано выехать через полтора часа - значит, выезжай ровно через полтора часа. Приказано быть на месте в два двадцать пять - будь добр быть в два двадцать пять - ни раньше, ни позже!.. Разведчики убыли загодя, потому что у них задача была своя. На подъездах к поселку заглушили двигатель и загнали машину в кусты, оставив одного часового. Дальше пошли пешим порядком, надвинув на глаза приборы ночного видения, изготовив к бою оружие. Шли ходко, почти бегом, чтобы успеть. Обогнув деревню и пройдя по огородам, залегли цепью возле нужных домов. Близко к заборам не подбирались, чтобы их не учуяли собаки. На часах было два часа десять минут. Очень скоро в темноте ночи взблеснули фары Это на далекий пригорок взобралась первая, резанувшая по горизонту дальним светом, машина следующей по дороге колонны. Их колонны. В два двадцать пять колонна втянулась в "населенку". В крайних домах залаяли потревоженные собаки, где-то в окнах метнулся свет. Деревня просыпалась, но просыпалась недостаточно быстро. И вдруг тишину ночи прорезала дробь короткой автоматной очереди! И пронзительный, на всю округу, визг собаки. Молодцы командиры, работают строго по инструкции, обеспечивая заказанный им шум. Теперь даже те, кто еще спал, должны были проснуться и сообразить, что происходит. И должны были испугаться. Так что ждать осталось недолго. Ну вот!.. Где-то слева, еле слышно, скрипнули петли, и кто-то, невидимый в темноте, крадучись побежал прочь от домов. Скорее всего, отдыхавший в кругу семьи боевик. Взять его было пара пустяков, но разведчики не шелохнулись. Не для того они здесь залегли. Не для него! Их время еще не пришло. Разведчики лежали, прижимаясь к земле и сливаясь с землей. Справа тоже кто-то ломанулся через огороды. Причем не в одиночку, а сразу целой толпой. В приборах ночного видения были хорошо видны несколько пригнувшихся к земле, бегущих к лесу, с автоматами наперевес фигур. У них что сегодня - коллективная побывка? Или день открытых дверей? Но даже эта группа не вывела разведчиков из равновесия. Черт с ними - пусть уходят! Сегодня - пусть... Зачистка валом криков и собачьим лаем катилась по населенному пункту, расплескиваясь вдоль улиц. А вот теперь внимание!.. Со стороны "их" дома послышался какой-то неясный шум. Кто-то выскользнул на крыльцо, протопал по двору и выскочил через заднюю калитку. Вон он, голубчик. Одинокая фигура, что-то поправляя на ходу, пробиралась через огород. Ну давай - иди, иди... Боевик сам вышел на бойцов. Он чуть не наступил на них, так их и не заметив. Ему дали пройти мимо и, бесшумно привстав, прыгнули на него сзади, сбивая с ног, опрокидывая, прижимая к земле и затыкая жесткой ладонью рот. Он даже пикнуть не успел! Плененного боевика подхватили на руки и бегом потащили обратно, туда, откуда он только что вышел. На этот раз собака, почуяв чужих, зашлась отчаянным лаем. Из дома выскочили женщины. Они увидели какие-то неясные тени во дворе, все сразу поняли и заголосили. - А ну - цыц! - гаркнули спецназовцы, внося тело в дом. Гости были в черных, надвинутых до подбородков шапочках, с прорезями для глаз, так что рассмотреть их лица было невозможно. Но кто они такие, было понятно и так. Всем все было понятно! - Дайте стул! - потребовали они. Выдвинули стул на середину комнаты, бросили на него пленника, завернув и застегнув ему руки за спинкой наручниками. - Влип ты, парень, - предупредили они, обшаривая его и выворачивая ему карманы. В карманах почти ничего не было - как видно, он сильно торопился или собирался скоро вернуться и поэтому ушел налегке. Но был автомат, граната "РГД" и кое-что еще, о чем пленник еще не догадывался. - Откуда ствол? - спросили спецназовцы, осматривая и обнюхивая автомат. Автомат был ухожен и смазан, но гарью из дула не тянуло, значит, из него не стреляли. По крайней мере, в последние дни. - Откуда он?! - требовательно повторили бойцы в масках, размахивая автоматом. - Нашел, - дал типовой ответ пленник, злобно озираясь по сторонам. Ну-ну... - А этот? - бухнули спецназовцы на стол пистолет Макарова. - Его ты, естественно, тоже нашел? - Это не мой пистолет, - мрачно ответил пленник. - Да ты что? Да неужели? - притворно удивились бойцы. - Что же он, наш, что ли? - Ваш! Это вы мне его подбросили!.. На этот раз он не врал. На этот раз он говорил правду! Пистолет был действительно не его, пистолет был спецназовцев. Они принесли с собой. Но это не имело ровно никакого значения. - Оп-пачки! - обрадованно воскликнул один из бойцов, осматривая оружие и сличая номер. - А ствол-то паленый!.. Тот самый ствол! Пленник напрягся. - Выходит, это ты? - с напором спросил спецназовец, тыкая ему в лицо пистолетом. Пленник недоуменно вертел головой. Он понимал, что его загоняют в какую-то ловушку, но не понимал, в какую. И не понимал, откуда и для чего взялся этот пистолет. - Ты знаешь, что было вчера в Самашках? Еще бы ему не знать! В Чечне слухи распространяются со скоростью звука, если не быстрее заменяя новостные теле - и радиопередачи. В Самашках накануне вечером убили одного весьма уважаемого и известного во всем районе человека. Родственники которого поклялись отомстить обидчикам. - А ты знаешь, из чего его убили? Вот из этого самого ствола, который мы только что у тебя изъяли! - опять ткнули они в лицо пленника злополучный пистолет. Теперь все стало понятно! Пленник беспокойно заерзал на стуле. Люди в масках подставляли его под убийство важного, с многочисленными по мужской линии родственниками человека. Что было чревато... - Я никого не убивал, вы врете!.. - злобно кричал он, дергаясь на стуле. - Это не мой, я его никогда в руках не держал! А вот это плохо... Но поправимо. Спецназовец, державший пистолет, вытащил носовой платок, тщательно обтер его со всех сторон и, зайдя со спины, сунул в руку пленника, обжав рукоять его пальцами. После чего сунул в полиэтиленовый пакет. - А ты говоришь, в руках не держал, - усмехнулся он. - Откуда же тогда на нем твои пальчики. - Ты что думал - мы тебя не найдем или что не сможем доказать, что это ты? - заорал другой спецназовец, беря пленника на испуг. - Вот пистолет с твоими отпечатками пальцев, там, - кивнул он куда-то в сторону окна, - найденные на месте пустые гильзы. Экспертиза покажет, что они были выпущены отсюда, - потряс в воздухе пистолетом, - и что этот ствол держал ты!.. Ловушка захлопнулась. - Ну что, поехали в милицию сдаваться? - уже совершенно другим, спокойным, тоном спросил спецназовец. - Или будем договариваться?.. - Сколько вы хотите? - тихо спросил пленник. - Нисколько не хотим, - покачали головами бойцы в масках. - Нам не нужны твои "бабки". Нам нужен Шарип. - Я не знаю, где Шарип! - хрипло сказал пленник. Его схватили за грудки, как следует встряхнули, заорали прямо в лицо: - Ты что думаешь, мы с тобой чикаться здесь будем? Мы тебя сейчас пристрелим при попытке к бегству, а пистолет к делу приобщим. И свидетелей найдем - даже не сомневайся! И все будут считать, что это ты убил. Только тебя уже не будет, ты будешь - там, и им придется мстить твоим сыновьям. Сколько их у тебя - трое? Пока... Старшему девять лет? Ну, значит, они дождутся, пока они подрастут! И всех их зарежут. Из-за какого-то вонючего Шарипа... Ну, говори... Говори, где он! Тебе не его, тебе сыновей спасать надо! - Я не знаю! - в отчаянии закричал пленник, которому не давали передышки, не давали сосредоточиться и подумать. - А кто знает? Кто? Кто?! Пленник колебался, но не долго - несколько секунд. Спецназовцы очень удачно разыграли эту карту, сыграв на внутренних конфликтах двух родов. - Сулейман знает... Значит - Сулейман. - Где мы можем его найти?.. Ну?! Он сказал где. Потому что до того назвал имя. Если люди развязывают языки, то уже не завязывают, уже выкладывают все, что знают. Есть такая, не раз проверенная спецназом, "народная" примета. Они узнали все, что хотели. И больше, чем рассчитывали. - Черт его знает - может, это действительно не твой ствол, - засомневались спецназовцы, тщательно обтирая рукоять и кожух пистолета платком. - И не твои отпечатки пальцев. Может, мы и ошиблись. С кем не бывает... Глава 14 В эти последний день и последнюю ночь им пришлось очень туго. Потому что им на хвост сел спецназ. Вернее, не сел - вцепился мертвой хваткой. На переходе, на одном из перевалов, они попали в устроенную федералами засаду. Двоих положили сразу, на месте, остальных попытались зажать с флангов, охватив кольцом, чтобы уничтожить или захватить в плен. Они не сразу, но сообразили, что если лежать и просто отстреливаться, очень скоро им перекроют все отходы, заткнув тыл ушедшей в обход огневой группой. Такой у врага был расчет - прижать их к земле плотным пулеметным огнем, не давая высунуться и втягивая в затяжную перестрелку, продержать на месте, дав возможность развернуться основным силам и добить ударом с флангов и тыла. Им не оставалось ничего другого, как пойти на прорыв. Но совсем не туда, куда рассчитывал противник. Они пошли вперед, на пулеметы, дав залп из подствольников и забросав кусты гранатами. Они рассчитывали на то, что там, впереди, солдат будет меньше, чем с флангов и сзади. И у них не будет маневра. Они не ошиблись... Одна за другой взрывавшиеся гранаты поднимали вверх фонтаны земли, травы и лесного мусора, рубили осколками ветки, листву и подрубали целые, обрушившиеся вниз деревья, которые на несколько секунд "ослепили" пулеметчиков, лишив их обзора. До того, как "дымовая завеса" успела осесть, они, отчаянно рванувшись вперед, успели сократить расстояние до противника, сблизившись с ним на несколько десятков метров. Когда пулеметы замолотили снова, они их уже видели и открыли ответный огонь из всех стволов, быстро подавив огневые точки. Путь был свободен! Они прорвались сквозь редкие автоматные очереди и ушли вверх по склону, сбросив все тяжелые вещи. Бросив все, кроме оружия и боеприпасов! Они ушли, но оторваться не смогли, как ни старались. Погоня шла по пятам! Тогда они и поняли, что за ними идут не какие-нибудь срочники а идет спецназ! Опытные следопыты считывали их путь, замечая примятую траву, сбитые листья и сломанные ветки. И никакие водоемы или скалы где можно было бы оборвать следы, как назло, на пути не встречались. А когда встретились - было уже поздно, потому что над ними закружили вызванные погоней "вертушки", которые отслеживали открытые участки местности. Им не оставалось ничего другого, как идти под прикрытием леса, потому что в чистом поле, на скалах или в реке их, легко обнаружив, тут же накрыли бы сверху ракетным залпом и добили из крупнокалиберных пулеметов. Они понимали, что идут в навязываемом им чужой волей направлении, что их гонят по лесу, отрубая все другие пути отступления, и что где-то там, впереди, их ждет засада. Вернее, много засад - цепочка засад! Но другого пути у них все равно не было. Их обкладывали со всех сторон, как стаю волков. Их могла спасти только скорость, только если они успеют проскочить до того, как подвезут подкрепление и поставят огневые точки. До того, как ловушка захлопнется. Быстрее... Быстрее!.. Дыхалки уже не хватало, они все чаще сбивались с бега на шаг, а до ночи, до темноты было еще очень и очень далеко. Короткая остановка!.. Все, кто где стоял, рухнули на траву. Они здесь, боевое охранение - там, в двухстах метрах ниже и выше их. Погони не слышно, только где-то совсем близко, буквально над головой, рубя лопастями воздух, прошел вертолет. Но его хоть слышно, а тех, кто идет сзади, - нет. Те идут бесшумно. Автоматная очередь! Где-то недалеко... Подъем! И снова - бегом марш!.. Словно кузнечные мехи, раздуваются легкие, где-то внутри больно екает селезенка. Но страх очень хороший тренер, страх гонит их вперед, впрыскивая в кровь все новые и новые порции адреналина. Еще быстрее! Еще!.. Но от спецназа так просто не уйти, спецназ свое дело знает туго!.. Несколько раз, надеясь задержать погоню, они оставляли позади себя растяжки, распрямляя и слегка вытаскивая из запала гранат усики чеки, привязывая к кольцу и расправляя тонкую, почти невидимую в траве леску. Однажды где-то там, далеко сзади, громыхнуло. Возможно, кто-то зацепил леску ногой. Но войска не партизаны, они могут позволить, не обременяя себя, эвакуировать раненых воздухом и гнать "дичь" дальше, меняя личный состав, давая возможность ему отдохнуть. К ночи они выскочили на засаду, выдержав короткий, но интенсивный бой. От полного уничтожения спасло чудо - то, что в засаде сидели, по всей видимости, молодые солдаты, которые открыли стрельбу с длинной дистанции, испугавшись выбежавших на них боевиков. Они успели залечь и, прикрывая друг друга огнем, отползти в лес. Наступившую ночь они восприняли почти как спасение. Но ночью они тоже не отдыхали, ночью они продолжали идти вперед, почти на ощупь, часто меняя направление, чтобы сбить преследователей со следа. Ближе к утру вышли к наезженной дороге. И сразу же услышали далекий гул мотора. Колонна?.. По их душу колонна?! Нет, для колонны звук был слишком слабый. Похоже, одиночная машина, ну, или две машины... Все переглянулись. Есть шанс! Есть шанс выскочить из устроенного им "коридора", который ведет в капкан... Быстро, притащив из леса, навалили поперек дороги какие-то бревна, толстые ветки, вырванные с корнем кусты, создав искусственный вал. На вид - очень внушительный, по сути - никакой. Рассыпались с двух сторон по обочинам, залегли. Из-за поворота показался "КамАЗ". Судя по реву мотора, тяжело груженный. За ним, приотстав метров на пятьдесят, тянулся еще один. Вообще-то федералы ночью ездить не любят, но, видно, этих сильно прижало. Мелькнувший в свете фар завал заставил водителя головной машины притормозить. И его тут же сзади заперла вторая, приблизившаяся вплотную к заднему борту, машина. Это была ошибка - непростительная ошибка. Ему бы не тормозить, а, увидев препятствие, дать по газам, чтобы разогнать тяжелый "КамАЗ", с ходу врубиться в баррикаду, разбросав в стороны бревна, и, перескочив через них, освободите себе путь. Могло получиться! А так он встал, не имея возможности сдвинуться ни туда, ни сюда - впереди был завал, сзади второй "КамАЗ", с боков подступившие к обочинам деревья! В мгновенье, когда машины замерли, когда водители стали шуровать рычагами, переключаясь на заднюю скорость, они ударили по кабинам и тентам из автоматов. На этот раз стреляли аккуратно, так, чтобы не попасть в баки и шины и не попортить мотор. Пули, звонко щелкая, бились в дверцы, прошивая кабины и водителей. Дав залп, они прыгнули вперед, рванули на себя дверцы, резанули штык-ножами тенты. В кабинах живых не было. В кузове нашли нескольких растерянных, ничего не понимающих со сна солдат, которые сопровождали груз. Выдернули их на дорогу. Стали задавать быстрые и самые важные вопросы. - Где колонна? - Сколько у вас было машин? Солдаты насупленно молчали. Вести долгие допросы было некогда. Кто-то из боевиков выдернул из ножен кинжал и, притянув к себе ближайшего солдатика и толкнув его в свет фар, вогнал лезвие ему в самый низ живота, под гимнастерку, с силой потянув рукоять вверх. Раздался страшный, резанувший всех по ушам, хруст. Солдат даже не закричал, он еще ничего не понял и не почувствовал боли. На дорогу, в пыль шмякнулись вывалившиеся из живота внутренности. Солдат удивленно смотрел на них и на свои руки, которые, шаря по животу, ловили кольца кишок. Его рот начал кривиться в крике, но он не закричал, не успел, потому что его полоснули ножом по горлу. Солдаты в ужасе наблюдали за расправой. Боевик выволок на свет следующую жертву. - Где остальные машины?! - крикнул он, занося для удара нож. - Нет! Больше нет! - испуганно залепетал солдат, косясь на сверкающий в свете фар нож. - Мы были одни, честное слово! Боевик толкнул его обратно. - Щенки!.. Машины остались на ходу. У них были высажены лобовые и боковые стекла, сбиты зеркала, продырявлены дверцы, но моторы работали исправно. - Все, поехали, поехали!.. Но нужно было что-то делать с пленными. Можно было и отпустить, потому что опасности они не представляли и потому что время торопило. Но их не отпустили. - Дайте я! - попросил Мурад. Он был самый младший в отряде и самый злой - маленький и свирепый волчонок, жаждущий чужой крови. Он бы не оставил их живыми ни за что, потому что мстил за арестованного федералами и пропавшего старшего брата! И еще он хотел убивать, чтобы доказать свою взрослость, наивно, по-детски полагая, что мужественность измеряется готовностью и умением убивать. Этому его научила война, а мира в своей короткой жизни он не помнил. Он был мальчишкой, который ценой жизни других мальчишек пытался утвердиться в глазах взрослых. Мурад схватил штык-нож и, подбежав к солдатам, с силой пырнул одного из них. И тоже в живот! Наверное, он хотел повторить удар того, первого, боевика, хотел выпустить своему врагу кишки, показав свою удаль. Но у него ничего не получилось. Нож вошел в живот, но не прямо, а сбоку, ударив в кости таза и застряв в них. Солдат схватился обеими руками за рану и схватился за лезвие. Мурад дергал нож на себя, а солдат, не понимая, что делает, боясь нового удара, удерживал его руку. Так они и боролись друг с другом, ворочая лезвием в ране. И от нарастающей боли и ужаса солдат, вначале тихо, а потом все громче и громче стал тонко и страшно визжать! Мурад растерянно и испуганно смотрел на него, на его распахнутый рот, не зная, что сделать, не зная, как высвободить нож. Зрелище было ужасным. И было жалким. Не дело, когда четырнадцатилетние мальчишки берутся за взрослую, которую не умеют делать, работу. Это почувствовали все. Кто-то быстро передернул затвор автомата и, пихнув раненого солдата ногой, выпустил в него короткую очередь. И тут же, в унисон ему, застучали другие автоматы. Очереди перерезали солдат, которые падали друг на друга, обливаясь кровью. Через секунду все они были мертвы. - Поехали!.. Они проехали не больше двадцати километров, отрываясь от погони. Больше - было опасно, потому что в любой момент они могли напороться на встречную колонну или БТРы. Возле какого-то ручья они бросили машину и пошли вверх по течению. Еще через несколько километров свернули в лес. Им повезло, они оторвались, они ушли... Спецназ вышел на дорогу через пятьдесят пять минут. Бойцы увидели расстрелянную, со спущенными колесами и пробитым баком машину и нашли возле нее лежащих вповалку, друг на друге, солдат-срочников. Убитых в упор солдат. И еще одного нашли чуть в стороне. У этого было перерезано горло и был вспорот живот, в который он вцепился мертвыми, скрюченными руками и из которого, спадая на дорогу и путаясь в его ногах, тянулись его кишки... - Падлы! - тихо сказал кто-то из бойцов. - Мальчишек-то зачем? Они же не по своей воле здесь! И, подумав, добавил, озвучивая общую мысль: - Пленных - не берем! Догоним - всех на месте положим. Всех, гнид, до одного!.. Глава 15 Кавказец был наглым и уверенным в себе. Он сидел нога на ногу и небрежно трепался с собеседниками, которых другие предпочли бы обойти за десять кварталов. - Слушай, зачем так много говоришь? - осуждающе качал головой он. - Я имею "бабки", мне нужен товар. Если у тебя есть товар - я плачу "бабки", если нет - разойдемся, кто куда. У тебя есть товар?.. - Сегодня нет - завтра будет, - многозначительно отвечал синий от наколок продавец. - Э-э... Завтра мне не надо, мне сегодня надо! Зачем меня так долго обманывал, зачем говорил есть? Вчера говорил - есть, позавчера говорил - есть. Всегда говорил - есть! Зачем я тебе верил? Если ты не можешь - так и скажи, я другого найду. - Ага, ты попробуй! - криво усмехнулся продавец. - Здесь тебе не продмаг, а ты не картошку покупаешь! Здесь тебя с твоей рожей менты враз срисуют и в крытку заметут! Кавказец поморщился. Он считал свою рожу гораздо более симпатичной, чем у его славянских собеседников. И был, пожалуй, прав. - Зачем пугаешь - а?! Я там не пугался! - кивнул в сторону, где, по его мнению, был юг. - Я, когда совсем, совсем плохо, - не пугался! И вскочил на ноги. Продавец беспокойно зыркнул глазами, поняв, что переборщил. С "чехами" так нельзя, они ребята горячие, чуть что - в драку кидаются. Да и хрен бы с ним, они ему быстро рога бы пообломали, да только он не пустой, он с "бабулями" приехал. - Ну ладно, все, все... Будет тебе товар. Сказал, подгоним - значит, подгоним. - Сколько? - Как заказывал - пять штук, по тридцать кусков... "Кусками" были доллары. А "штуками"... Через два дня продавец сообщил, что товар доставлен и находится у него. И назначил встречу. - Только ты "бабки" не забудь! - За "бабки" не беспокойся... Передача товара должна была произойти на заброшенной свалке, подальше от любопытных глаз. На этой свалке не одна сделка прошла и не один покупатель остался. Навсегда. - Вон они! - показал пальцем один из продавцов на ползущую через горы мусора "десятку", эффектно сплевывая сквозь зубы в открытое окно. - Может, "мочканем" их, а?.. "Бабки" оприходуем, а товар налево толкнем? - предложил он. - А че, останемся при "бабулях" и при своем интересе!.. - Заткнись, Сивый, - тихо сказал главарь. - Мы не беспредельщики... Соблазн был велик, но связываться с "чехами" было опасно. Сегодня ты их кинешь, а завтра они всем подряд начнут бошки резать и на колья их сажать. "Десятка" подъехала к джипу, в котором сидели продавцы. Дверцы распахнулись. Покупателей было двое, продавцов - четверо. - Ну, давай "мочканем", давай!.. - горячо зашептал Сивый, воровато зыркая по сторонам. - Их же только двое, мы же их голыми руками порвем! Как промокашки!.. Уж больно ему хотелось денег по-легкому срубить. - Не базарь, я сказал! - свирепо скалясь, прошипел главарь, выбираясь из машины и не спеша, вразвалочку направляясь к "десятке". "Чехи" тоже вылезли наружу, встав возле капота. - "Бабки" при вас? - пренебрежительно, не глядя в глаза, как того требует уголовный этикет, поинтересовался главарь. - Конечно, есть, обижаешь! Где товар? - Там, - кивнул главарь на джип. - Посмотреть надо. - Смотри. Главарь кивнул, и его подручные выволокли из джипа длинный зеленый ящик с нарисованными на нем зонтиками и рюмочками. Поставили его на землю, сбили крышку. - На - смотри. В ящике, завернутый в промасленную бумагу, лежал какой-то тубус. Лежал ручной ракетно-зенитный комплекс "Игла". Тот, что валит любые воздушные цели на высоте от десяти до трех тысяч метров. В том числе "вертушки" федералов в Чечне. И тот злополучный "борт"... Явно обрадованные чеченцы выдернули тубус из ящика, приложили к плечу. Они были как дети, получившие в подарок долгожданную игрушку. - Ну что, нравится? - ухмыльнулся главарь. "Чехи" закивали, о чем-то быстро переговариваясь друг с другом на своем языке. Но вдруг перестали улыбаться и, встав на колени, стали лихорадочно копаться в ящике, перебирая комплектующие. - Зачем так делаешь? Зачем обманываешь? - тихо спросили они, выпрямляясь. И их глаза недобро сверкнули. Что-то их, видно, в товаре не устроило. - Ты че, в натуре? Ты че гонишь?! - возмутился главарь, тихо отступая к джипу, куда, почуяв неладное, подтянулись его подручные. Ощутив сзади поддержку, главарь остановился и хищно оскалился, переходя в контрнаступление: - Ты на кого бочку катишь, фраер драный! Ты кого на понт берешь?! Их было четверо против двоих, и упускать свою добычу они не собирались. Не для того сюда приехали. - Мочить их, мочить!.. - возбужденно бормотал кто-то сзади. Похоже, тот, что уже предлагал "мочить". - Где "бабки", падла? "Бабки" гони! - потребовал главарь. В руках шестерок хищно сверкнули непонятно откуда взявшиеся финки. Но чеченцы не испугались, чеченцев трудно испугать блеском оружия, они его с детства видят. Изменившись в лице, чеченцы прыгнули вперед, чего блатные никак не ожидали. Они были уверены, что численное преимущество гарантирует им легкую и бескровную победу. Сталь скрестилась со сталью, и стоявший с краю уголовник упал, обливаясь кровью. Из перерезанной глотки фонтаном брызнула кровь. Он даже не успел пырнуть убившего его противника, он лишь порезал ему пальто. На перекошенные злобой, оскалившиеся, похожие на звериные морды лица чеченцев было жутко смотреть - они почуяли кровь, и остановить их было невозможно. - Волки позорные! - взвизгнул предлагавший "мочкануть" "чехов" уголовник, отпрыгивая назад и бестолково размахивая перед собой финкой. Но с чеченцами на ножичках биться - это тебе не лохов в подворотне на перья сажать. Его мгновенно завалили, вогнав кинжал под ребра. Он захрипел, захватал воздух руками, рухнул лицом в мусор... Главарь и последний из живых продавцов в ужасе бросились к джипу. Но запрыгнуть в него не успели. "Чехи" стащили их на землю, насели сверху, ухватив за волосы, заломили назад головы, приставив к шеям остро заточенные клинки. - Зачем обманываешь? Зачем убить хотел?! - прорычали они. - Я не хотел, я... век воли не видать... я падлой буду... - быстро залепетал, почуяв близкую и страшную смерть, главарь. - Это не я, это он! - Кто?! - Который товар дал. Это он, падла, вас подставил! Это все он! Я не виноват! Чеченцы переглянулись. Убить продавцов им было мало - какой с этого прок. Им товар нужен был. - К нему поедем! Товар брать будем! - рассудили "чехи". - Если обманешь - кишки выпустим. - Ага, поедем... Прямо сейчас и поедем, - заискивающе заморгал главарь, чувствуя большое облегчение от того, что его не зарезали сразу, что его голова осталась пока при нем. Главное, что не сразу, а там он как-нибудь выскочит... И еще он очень сильно пожалел, что связался с этим товаром... И с этими покупателями! Ох, зря!.. Лучше бы ему, как раньше, местных водочных барыг на "бабки" разводить. И сытно, и спокойно, и все твои кишки при тебе!.. Глава 16 Умар Асламбеков не хотел воевать. Нет, он не боялся, чеченских мальчиков воспитывают так, что они ничего не боятся. Их в детстве даже не наказывают за шалости, чтобы они не знали, что такое страх наказания. Им позволяют многое, больше, чем их российским или европейским сверстникам. Им позволяют почти все, растя из них будущих джигитов и воинов . Но и спрашивают с них как с джигитов и воинов без скидок на детство, не браня и не ставя за провинности в угол, а охаживая палками. Его воспитывали так же. Когда на него, шестилетнего, однажды напала огромная, сорвавшаяся с цепи соседская собака и он с криком и плачем убежал от нее, его родители не ругались с соседями, они стыдили за трусость его, а старшие братья смеялись над ним! Потому что он не должен был бежать - чеченец ни от кого не бегает! Его привели в соседский двор и заставили подойти вплотную, на шаг, к бешено на него бросающемуся псу, удерживая его за цепь. Он стоял в полуметре от оскаленной, бешено клацающей зубами пасти, округлив глаза от ужаса, но не бежал. Он стоял так, наверное, полчаса! И собака успокоилась! Потом отец притащил в дом бездомную дворнягу, которой бросил большую кость, и сказал: - Отбери у нее кость! Он сделал шаг навстречу собаке, но та злобно заурчала, а шерсть на ее загривке встала дыбом. - Возьми палку! - приказал отец, протягивая ему палку. - Бей! Он ударил, потому что он не мог ослушаться отца. Ударил слабо, и пес, зарычав, бросился на него, защищая свою добычу. Испугавшись, он ударил сильнее и ударил еще раз. Пес отпрыгнул и стал лаять, наскакивая на него, но уже не приближаясь, потому что видел в руках человека палку. Тогда он сделал шаг вперед и огрел пса по морде. Тот заскулил и, поджав хвост, убежал, бросив недогрызенную кость. - Ты все понял? - спросил отец. Он все понял. Он понял, Что сильнее любого пса, если не будет его бояться, а будет бить. - Никогда ничего не бойся, - сказал отец. - Лучше умереть, чем быть трусом! Его отучили бояться. И сейчас он тоже не боялся, он просто не хотел воевать. Он был против этой войны. Большинство - за. Он - против. И его отец - тоже. Его отец был начальником местной милиции еще тогда, до первой войны, когда был Советский Союз. А до того закончил военное училище, отслужив три года в армии старшим лейтенантом. Капитана ему дать не успели, списав по состоянию здоровья. Хотя дело было не в здоровье, а в том, что он избил вышестоящего командира, когда тот недобрым словом помянул его мать. Чеченец не должен терпеть такие оскорбления. За нанесение побоев его должны были отдать под суд военного трибунала, но командир части это дело замял, проведя увольнение по другой статье и выдав ему отличную служебную характеристику. Он даже по партийной линии никаких взысканий не получил. Вернувшись домой, он поступил на работу в милицию. Где служил до момента, пока новая власть не стала расставлять на ключевые должности своих людей. Он им не подошел, потому что, когда к нему пришли, потребовав сбить замки с оружейки и раздать народу оружие из милицейского арсенала, он отказался, переведя райотдел на усиленный режим несения службы. Большинство милиционеров ему подчинились, потому что были из его тейпа. Оружейку от разграбления он тогда уберег, но из доверия вышел. Когда началась первая война, к отцу приходили очень уважаемые люди, предлагая взять в руки оружие. Но он хоть и вежливо, но твердо отказывался, не объясняя причин. Хотя кое-кто считал, что он продался русским. А может, и так. Может, годы в военном училище, в армии и на номенклатурной в бывшем Союзе должности не прошли для него даром и привитая на политзанятиях и партактивах идеология крепко засела в нем? Тем более что тогда, в Союзе, он не бедствовал, обеспечивая своему роду крепкую, зажиточную жизнь за счет получения "хлебных" постов в местной администрации. А идеология, которая приносит барыш, крепка вдвойне. Все то, что он имел, ему дал Советский Союз. Ичкерия - пока ничего!.. Его даже хотели судить шариатским судом, но не решились, потому что в своем тейпе он был очень уважаемым человеком. В этом смысле сын пошел в отца. Он тоже отказался воевать, потому что не верил в то, что маленькая, зажатая со всех сторон сильными соседями Ичкерия может быть по-настоящему независима. Ей все равно придется под кого-то "лечь". Под русских, может быть, даже лучше, к ним они за столетия совместной жизни уже притерлись и притерпелись, а что ждать от новых покровителей, еще неизвестно. Новая комариная стая всегда хуже старой, потому что голодней. Так считал Умар Асламбеков. Потому что имел право так считать, закончив истфак и написав не одну научную работу по истории Чечни. Жить под Россией, конечно, не сладко, но для маленьких народов любая государственная "крыша" не сахар-рафинад. Они хоть где будут в меньшинстве и будут притесняемы. Первую войну Умар пересидел в Москве, в аспирантуре, ютясь с женой и сыном в комнате в университетской общаге. Оставаться дома ему было опасно, так как за ним в любой момент могли прийти. Те или другие. Потому что и для тех и для других он был врагом: для одних - чеченцем, для Других - чеченцем, отказавшимся воевать за свободу Чечни. От первых он "откупился" московской регистрацией и справкой из аспирантуры. От других откупался его отец. Деньгами и мелкими услугами. Наверное, пойти воевать ему было бы даже проще. И легче. Потому что видеть по телевизору, как федералы бомбят знакомые ему села, читать, как зверствуют, убивая мирных жителей, слушать в своей пятнадцатиметровой комнате рассказы приехавших в Москву земляков было невыносимо трудно. Особенно понимая, что их слышит его, по чеченским меркам, почти уже взрослый, тринадцатилетний сын. Ему хотелось оправдываться и доказывать, что он не трус, что он не от войны здесь прячется, не от смерти. Но только без толку доказывать, чем больше будешь доказывать, тем меньше тебе будут верить. Он понимал бессмысленность этой войны, но, что бы он ни понимал головой, его сердце было там, где горела его земля, где убивали его земляков и где должен был быть он!.. Но на чьей стороне? Боевиков, которых он, как историк и человек, имеющий свое мнение, не мог поддержать? Федералов, которые были захватчиками? Им служили многие чеченцы, но эти чеченцы были либо кровниками боевиков, либо примазались к власти из-за денег и будущих должностей. С ними он дружбу водить не желал. Ни с теми, ни с другими ему было не по пути! Он оказался не у дел, оказался белой вороной в опаленной войной, черной от копоти стае. И ему было очень неуютно. Наверное, он мог выкрутиться, мог поучаствовать в каком-нибудь одном бою или даже изобразить это участие, а потом сколько угодно сидеть в мирной Москве, спокойно глядя в глаза своим гостям. Или даже не воевать, а выполнять мелкие поручения боевиков здесь. Но это было бы не правильно, это было бы недостойной чеченца трусостью... Война кончилась. А с ней аспирантура. Потому что кончились деньги. А чеченец в русской столице жить без денег не может. А уж тем более учиться в аспирантуре. Все считают, что если ты кавказец, то у тебя полны карманы долларов, и если ты их не даешь, то, значит, не хочешь дать. Там, где русский может договориться, чеченец может только заплатить! Причем - много! Он мог начать выполнять поручения боевиков дли пойти в торговлю и так остаться. Но предпочел уехать домой. Он ушел из аспирантуры, ушел из общежития и уехал из Москвы, перевезя свою русскую жену и сына, который учился в русской школе, к ее родителям, потому что в Чечню она ехать отказалась... Татьяну можно было понять - она никогда не жила в деревне и уж тем более в чеченской деревне. Она была коренной москвичкой и привыкла жить в большом городе, в котором есть метро, троллейбусы и ночные магазины, а по вечерам повсюду горят электрические фонари, а не осветительные ракеты и подожженные дома. Умар знал уклад, по которому надлежит жить чеченской жене, представлял, как болезненно эти правила воспримет Татьяна, и поэтому с собой ее не тащил. Хотя и с ней не остался. В тех двух "хрущевских" комнатках и без него было не повернуться. Да и лучше жить в своем доме, чем в чужом... Но там, дома, ему легче не стало. Дома, как ему казалось, он ловил на себе косые взгляды и слышал за своей спиной осуждающий шепот. Нет, его не упрекали, ему радовались, но он встречался со своими друзьями детства, с одноклассниками, с соседями, у многих из которых не было пальцев на руках и ногах, не было рук или ног, не было живого места. Они были воинами и были не по одному разу ранены. Ему показывали могилы тех, кого уже нет, кто погиб в борьбе с оккупантами. А он не был убит, не был ранен и никого не убил. И он прятал глаза. Он не чувствовал своей вины, но... чувствовал! Когда началась вторая, такая же бессмысленная, на его взгляд, как первая, война, он понял, что должен воевать. Или должен куда-то исчезнуть. - Здесь тебе жизни не будет, - сказал, твердо глядя ему в глаза, отец. - У них каждый день гибнут сыновья и братья, а ты живешь. Они не поймут ни тебя, ни меня. Если ты останешься, тебе придется взять в руки оружие и придется пойти на войну! Отец был против этой войны, но он жил среди людей и должен был поступать как они. Он больше не мог укрывать от смерти своих детей. Он должен был принести свою, как и другие, жертву, чтобы стать как все. К сожалению, люди не всегда вольны поступать так, как считают нужным. Особенно когда твой народ попал в беду. Ты можешь быть против войны, но ты обязан на ней умереть! Отец спустился в подвал и принес оттуда и положил на стол автомат. - Воюй. Или уходи!.. Умар Асламбеков понял, что дома у него нет. И что ему не остается ничего другого, как уйти из родового села. Уйти надолго, может быть, навсегда. И он ушел... Глава 17 Сашка Скоков остался жив. Он остался, его однополчане - нет. Они умерли все. Он ходил, ел, пил, спал, дышал, а они разлагались в земле. Он был жив, но он как умер... Та, пущенная в голову сержанта, пуля, похоже, убила не только сержанта, но и его тоже. Эта его жизнь ничем не напоминала ту, прежнюю. А он лишь отдаленно напоминал себя. Как-то незаметно для себя, между делом, он принял ислам и получил новое имя. Он стал Магомедом, хотя на это имя с первого раза не откликался, потому что никак не мог к нему привыкнуть. Но когда его окликали во второй раз, он понимал, что это обращаются к нему, и, заискивающе улыбаясь, бежал на голос. Он никак не мог отучиться улыбаться! Он боялся вызвать недовольство своих новых хозяев, боялся, что его в любой момент могут убить. Поверить в то, что ему ничего не угрожает, что он находится среди своих - равный среди равных, он не мог. Внутри его, в шкуре Магомеда, жил запуганный, боящийся всего на свете Сашка Скоков. Несколько раз они ходили "на войну". И Сашка ходил. То есть Магомед. Они совершали двух-трех-суточные марши, чтобы уйти подальше от своей базы, и, выйдя к дороге, подкарауливали и уничтожали одиночные машины и небольшие колонны. Раненых они всегда добивали. И Магомед добивал. Сценарий был всегда примерно один и тот же. Вначале они стреляли в головную и замыкающую машины из гранатометов или давали залп из автоматов, чтобы, взорвав их, запереть остальные машины, лишив их маневра. Потом забрасывали колонну гранатами, поливали длинными очередями и лишь затем поднимались с обочин. Но и тогда шли с опаской. Очень часто русские офицеры и контрактники, зная, что их ждет, отстреливались до последнего патрона, а потом, смертельно раненные, выдергивали чеку из гранаты и закатывали ее под себя. Срочники сдавались легче, особенно если это были необстрелянные первогодки, и если с ними не было командиров. Они даже не стреляли, когда к ним приближались боевики, они сидели притихшие, испуганные, жмущиеся друг к другу, как птенцы в гнезде, и ждали, что с ними будет. Большие, бородатые, обвешанные оружием боевики подходили к ним, отбирали автоматы и, согнав их в кучу, потешались над их испугом и бессилием. Дальнейшая судьба пленных зависела от внешних обстоятельств. Если была такая возможность, их забирали с собой, чтобы потом отдать в свои тейпы в качестве бесплатной рабочей силы. Или для перепродажи. Если на хвосте висели федералы или они сильно спешили, солдат брали в полукольцо и расстреливали. Или, уложив на обочину лицом вниз, одному за другим, как баранам, резали глотки. Магомед не резал. Но стрелял. Как все. Иногда он, в последний момент, видел удивленные и испуганные лица русских солдат, которые глядели на него, на русского, с которым враги обращались как со своим. Смотрели недолго. Он передергивал затвор автомата, разворачивал его и жал на спусковой крючок, видя, как пули попадают в цель. И уже этому не ужасался. Убивать человека страшно только в первый раз, потом привыкаешь. Он смотрел, как корчатся в агонии убитые им солдаты, ставил автомат на предохранитель, забрасывал его на плечо и шел прочь. Он не чувствовал страха и угрызений совести, он вообще ничего не чувствовал, он жил как автомат, ему говорили - он делал, говорили дров принести - нес, говорили стрелять - стрелял... Во время одного из рейдов его послали в населенный пункт, занятый русскими войсками. На разведку. Что было большим доверием - отпустить его одного к бывшим "своим". Его переодели в ношеный камуфляж, снятый с пленного милиционера, вручили удостоверение, где была вклеена его фотография, заставили несколько раз повторить фамилии его сослуживцев и пообщаться с пленными, которые рассказали то, что он должен был знать, "служа" там, где служили они, - кто с кем дружит, кто враждует, как зовут жену командира и сколько у них совместно нажитых детей. После чего вывели на дорогу, где он поймал машину. Блокпост он миновал легко, потому что у него была рязанская, не внушающая никаких подозрений физиономия и все необходимые документы. Он шатался по поселку несколько часов, запоминая расположение войск и техники. Это было очень странно, он ходил среди таких же, как он, солдат и милиционеров, в такой же точно форме, слышал русскую речь и знакомые армейские "обороты", но чувствовал себя здесь чужаком, стремясь как можно быстрее выполнить задание, чтобы вернуться к своим. К боевикам. Наверное, он действительно переставал быть Сашкой, все более и более превращаясь в Магомеда. Овца, которая долго рядится в волчью шкуру, начинает привыкать к ней, поневоле приобретая волчьи повадки. Он ушел благополучно, никем не узнанный... Потом его славянскую внешность использовали еще не раз. И всегда - удачно. Он без приключений проходил там, где "его братьям" пришлось бы прорываться с боем. Только однажды к нему прицепился какой-то капитан, которому не понравилась его форма одежды. А потом не понравились документы. Тот капитан хотел отвести его в комендатуру, наверное, подозревая в нем самовольщика, которого послали добыть "травки". Или того хуже - дезертира. То, что он имеет дело не с "самоходом" и не с дезертиром, а с чеченским боевиком, ему в голову не могло прийти! Магомеду ничего не оставалось, как избавиться от того капитана, убив его. Пока они шли, он осторожно вытащил из кармана нож и сунул его в рукав. В тихом месте, где их никто не мог видеть, он повернулся, обратившись к капитану с каким-то вопросом, и неожиданно и сильно ударил его ножом в шею. Потому что знал, что, если хочешь, чтобы противник молчал, лучше бить в шею. Капитан, удивленно выпучив глаза и пытаясь что-то сказать или, может быть, закричать, упал. И умер. Магомед оттащил его в сторону, забросал каким-то мусором и быстро, пока не поднялась тревога, ушел к своим. И в тот раз тоже ушел! Магомед ушел - не Сашка Скоков!.. Потом он женился. Не по своей воле, по воле случая. Поздней осенью, когда "зеленка" ушла и выпал снег, на котором хорошо отпечатывались следы, они почти перестали вести активные боевые действия, хоронясь от федералов по пещерам и горным селениям. В очередном, где они отдыхали и зализывали раны, доме им прислуживала молодая чеченка. Наверное, симпатичная чеченка, потому что его новые "братья" при ее появлении толкали его в бок, шутили и смеялись. Нахлебавшихся войны боевиков тянуло к мирной жизни, хотелось им на свадьбе погулять. Так от чего же не погулять?.. Магомед тоже был не против. В том смысле, что ему было все равно. Жених был согласен, родственники невесты тоже, а невест в Чечне особо не спрашивают. Чеченские невесты любого предложенного им жениха полюбят и будут ему до гробовой доски верны. Потому что такое воспитание. Свадьбу надолго откладывать не стали - война не то время, когда что-то можно позволить себе отложить в долгий ящик, в который, того и гляди, сам заляжешь. За неимением родственников жениха за невестой отправились его "братья". Возле дома им путь перегородила растянутая поперек дороги веревка. Но это была не растяжка, это был такой свадебный обычай. За веревкой стояли родственники невесты, которые потребовали за нее выкуп. Весело препираясь и хохоча, друзья жениха скинулись на выкуп, легко преодолев вставшую перед ними преграду. Они веселились жадно, словно в последний раз словно догадываясь, что эта свадьба может стать последней в их жизни. Они разыгрывали свадебный сценарий, хотя у многих из них топорщилась одежда, под которой угадывалось оружие, так как в любой момент сюда могли нагрянуть незваные и нежеланные гости - солдаты федералов. И тогда друзья жениха залягут за камни и откроют огонь, прикрывая и спасая людей, давших им приют. И скорее всего, погибнут все до одного. Но пока они веселились... "Выкупленную" невесту, согласно традициям следовало отвезти в дом жениха, но у него не было дома и у его друзей тоже - их дома были отсюда далеко или были разрушены войной, и невесте пришлось отправиться в дом своих же дальних родственников. На крыльце все замерли, с интересом глядя на положенные поперек порога войлочный коврик и на веник, которые невеста должна либо перешагнуть, либо убрать. Если перешагнет, то не повезло жениху, если уберет, то в доме будет порядок и уют. Не перешагнула, убрала... Что вызвало бурный восторг присутствующих. Как будто это была первая невеста и первый преградивший ей дорогу веник. Как будто она могла поступить как-то иначе. Бородатые, суровые, убившие не по одному десятку солдат боевики были как дети - они с удовольствием и упоением играли в игру под названием чеченская свадьба. Празднично убранную невесту провели в почетный угол у окна, посадили под особой свадебной занавеской и дали ей в руки грудного ребенка, мальчика, первенца, желая, чтобы у нее родилось побольше сыновей. Ведь Ичкерии очень нужны мальчики, которые вырастут и станут воинами, чтобы воевать с неверными, мстя за погибших отцов и братьев... На этой свадьбе не веселился только жених. Его даже не было в доме, и он не видел невесту, он находился на другом конце села в окружении друзей, как того велит древний чеченский обычай. Чему он был только рад. Он женился точно так же, как воевал - словно был в тумане. Он давно не принадлежал себе, ему говорили - убей, он - убивал, говорили - беги - бежал, сказали - женись, он - женился. Там, дома, у него осталась невеста, которая обещала его дождаться, но она обещала ждать Сашку Скокова, а не Магомеда. Магомед от данных Сашей Скоковым клятв был свободен. А раз так, то почему бы ему не обзавестись женой, а может быть, даже не одной, а четырьмя, если, конечно, его не успеют до того убить... Когда свадебные торжества закончились и он остался с невестой один на один, он не набросился на нее, не повалил на кровать - он сидел и глядел на свою жену. А его жена бросала диковатые взгляды на русского, который волей судьбы стал ее мужем. Они были разными и боялись друг друга. Магомед даже не знал, как с ней нужно спать, как у них это принято, может, как-нибудь по-особому? Он опасался, что если он сделает что-нибудь не то, не так, как следует, то его "братья" станут его врагами и не моргнув зарежут его. Чужая жизнь потемки... Они просидели так в разных углах, не приближаясь друг к другу, полночи. Но потом он подумал, что если он ничего не сделает, то это тоже наверное, будет не по правилам, что за это на него тоже могут обидеться. Он встал и пошел в спальню. Его жена тут же вскочила на ноги и пошла за ним. Потому что чеченская жена должна во всем подчиняться своему мужу и заботиться, чтобы ему было хорошо. Они легли, а дальше все произошло само собой и примерно так, как происходит у всех невест и женихов вне зависимости от их вероисповедания - хоть у христиан, хоть у мусульман, хоть у иудеев. Жених - исполнил свой мужской долг, а невеста, бывшая девицей, стоически перенесла незнакомую и довольно-таки болезненную для нее процедуру. Но все равно она была счастлива, потому что случилось то, о чем чеченские девочки мечтают с молодых ногтей, - она вышла замуж и, может быть, даже зачала сегодня, на что она очень сильно надеялась, мальчика... Жениху первая брачная ночь тоже не принесла никаких особых удовольствий. Не до удовольствий ему было. Кабы он какую-нибудь Таньку или Светку в углу после танцев зажал, а здесь он как по минному полю шел. Он сделал то, что должен был сделать, и уснул, откатившись от невесты на свои край кровати. Такая свадьба... Впрочем, он довольно быстро привык к новому своему положению, к тому, что его молодая жена, тихо, лишнего слова не сказав, выполняет все его, иногда даже не высказанные вслух, желания. Что кормит его, сама за стол не садясь, что прячется на своей, женской, половине, когда в дом приходят посторонние мужчины, что работает с утра до ночи ни разу не присев... Это было даже удобно, что все у тебя в доме сияет чистотой и никто тебе по этому поводу не устраивает скандалов, не лезет в душу и не демонстрирует своего раздражения. Его жена была незаметна и незаменима. Он начал привыкать к ней и даже, кажется, любить, потому что больше ему здесь любить было некого. Его еще никто, кроме, может быть, только матери, так не баловал. К хорошему привыкаешь быстро, и однажды он вдруг осознал, что отсюда ему никуда уходить не хочется, что он обрел жену и дом. И еще узнал, что к следующей зиме у него будет ребенок. Когда наступила весна и подтаявший снег осел, открыв проплешины земли, он забросил на плечо автомат и, встав в строй своих "братьев", отправился на войну. Он уходил и часто оглядывался назад. Он никогда раньше не оглядывался, ему незачем было оглядываться, он смотрел вперед или себе под ноги. А вот теперь... Он оглядывался, видел дом и возле дома неподвижно замершую тоненькую женскую фигуру, которая стояла, подавшись вперед, напряженно всматриваясь в уходящую по тропе в горы колонну, где среди других был ее муж. Она смотрела на своего мужа и желала только одного - чтобы он вернулся домой живым. Как желают все жены, чьи мужья уходят на войну. Он уходил все дальше и дальше, а она стояла. Уже почти на перевале, выйдя на открытое пространство, он оглянулся в последний раз. Он уже не мог увидеть жену, но мог увидеть свой дом. Он увидел его и почему-то понял, что она не ушла, что она все еще стоит там. Там, где стояла. И смотрит на перевал... Колонна проходила мимо, его "братья" понимающе улыбались. А он стоял. И она стояла. Когда он, догоняя ушедшую вперед колонну, тронулся в путь, он вдруг понял то, что рано или поздно должен был понять, что понимает всякий чеченец, - понял, что теперь ему есть что защищать, есть кого защищать и от кого защищать! Он обрел семью. Обрел друзей. И обрел врагов... Глава 18 Точилин Петр Степанович был ученым. Причем не самым плохим - он имел степень, имел публикации и широкую известность в узких научных кругах. Но все это он имел - в прошлом. В настоящем он был безработным. Который вот уже почти полгода жил за счет жены. Причем довольно спокойно. Потому что ему казалось, что он имеет на это право - он двадцать лет приносил в дом деньги, заработав эту квартиру, всю эту обстановку и всю, какая на них была, одежду. Не его вина, что их НИИ сократили из-за того, что он стоял на пересечении дорог и был лакомым куском для бизнесменов. НИИ закрыли, превратив его корпуса в торговые ряды. В их жизни ничего не изменилось - он завтракал, обедал и ужинал, не очень задумываясь, откуда берутся продукты и сколько они стоят. Потому что никогда об этом особо не задумывался. Его обязанностью было добывать деньги, за продукты отвечала жена. Он ел и шел работать. Он наверстывал то, что не успевал делать, когда работал в НИИ, - читал и переводил специальную, по его тематике, литературу, чтобы не выпасть из темы, так как считал, что его трудности временные и что о нем обязательно вспомнят. Как поначалу считают все. Но очень скоро он начал замечать, что отношение его близких к нему изменилось. Или ему стало казаться, что изменилось. Жена за едой, вздыхая, жаловалась на цены на продукты в ближайших магазинах, возможно, просто так жаловалась, а может быть, намекала... И вообще, в последнее время она стала какой-то нервной, срываясь из-за каждого пустяка на крик и слезы. И дети стали менее приветливы, чем когда он работал в НИИ... Детей понять было можно. Всю жизнь живя за спиной папы-ученого из почтового ящика, без пяти минут членкора, они горя не знали. Наука была в почете, и поэтому деньги в семье водились. А импортные шмотки папа привозил из-за границы с конференций и симпозиумов, причем такие, какие их одноклассники не имели. Дети привыкли жить легко и жить трудно не хотели. Но высказывать свое недовольство в открытую боялись, предпочитая выражать его отсутствием прежней любви. Что Петр Степанович чувствовал. - Вам не хватает денег? - поставил он как-то вопрос ребром. Жена промолчала. Дети красноречиво фыркнули. Петр Степанович не поленился, зашел в ближайший магазин. И понял, что не хватает. И стал искать работу. Но где бы мог найти работу сорокапятилетний без пяти минут членкор, который ничего не умел делать, кроме как изобретать новые теории и делать какие-то там открытия. Бесполезные они люди - членкоры... Он прошел службы занятости, где ему предложили заполнить анкеты. В графе "ваше образование" он указывал свое первое высшее, второе высшее, звания, полученные в Германии и Швейцарии, кандидатскую и докторскую диссертации и... На чем графа обрывалась, потому что была очень коротенькой. Как видно, анкеты на "почти членкоров" рассчитаны не были. Зато в графу "на какую работу вы согласны" он вписывал лишь одно слово - на любую. Но на "любую" его не брали. На физическую - потому что рынок труда был наводнен безработными двадцатилетними молодцами, с которыми было трудно конкурировать. А для "умственной" работы - продавать в киосках водку или колготки - он был "чересчур умным" И чересчур интеллигентным. Такие товар впаривать не умеют. Все это не способствовало миру в семье. Теперь каждый косой взгляд, каждое слово он истолковывал как упрек себе. Которые считал несправедливыми. - Что я могу сделать, я же не виноват, что меня никуда не берут! - разводил он руками. Хотя жена его ни в чем не упрекала, а лишь только качала головой и вздыхала. Но он истолковывал ее вздохи по-своему. - И нечего тут вздыхать! - возмущался он. - Раньше, когда я хорошо зарабатывал, ты не вздыхала!.. Как будто дело в деньгах... - Если ты считаешь, что я живу за твой счет, - так и скажи! Я могу съехать!.. Загнанные жизнью люди напоминают брошенных в банку пауков - они кусают и жалят друг друга, вместо того чтобы наброситься на тех, кто загнал их в банку. Жена плакала. Но не при нем, после, чтобы не нарваться на новый скандал. Плакала, жалея его, себя и детей. Которым было так же плохо, как ей, и которым она ничем не могла помочь. Дети не плакали, они были более жестоки и на жалобы отца реагировали не слезами. - Другие как-то выкручиваются... - ворчали они. Другие выкручивались по-разному - кто-то воровал, кто-то продавал, кто-то продавал себя. Воровать "без пяти членкор" не умел - вовремя не научился. Торговать собой ему не позволило бы государство, потому что он был носителем важных оборонных секретов. Оставалось продавать товар. Что, как он считал, не трудно. Уж коли можно рассчитать напряжения в Т-образной балке несущей конструкции стыковочного узла третьей ступени межконтинентальной ракеты в момент пиковых нагрузок, при преодолении сверхзвукового барьера, то загнать косметику уж как-нибудь. Он обошел знакомых докторов и академиков, которые, пряча глаза, одолжили ему кто по три, кто по пять тысяч под гарантии его честного слова. Они даже расписок не просили, они бы и так ему эти деньги дали, без возврата, да только знали, что милостыню он не возьмет. Набралось несколько тысяч долларов. Которые стали его стартовым капиталом. Место он выбрал тоже очень удачное - бывшее свое НИИ. Где взял в аренду квадратный метр пола под микроприлавок как раз напротив лаборатории, где был когда-то заведующим. Он выложил тот же самый, что и все, товар и стал ждать прибыли. Напрасно. Потому что возле него никто не останавливался - покупатели окидывали его и его товар быстрым взглядом и бежали дальше. Бежали к его соседям. Покупатели не любят продавцов, которые выглядят умнее их и держатся независимо. Наш закомплексованный, забитый жизнью и семейными обстоятельствами покупатель любит, чтобы перед ним за его деньги поклоны до земли били. Как за эти же деньги был вынужден бить он. Чего "почти членкоры" делать не умеют. Даже когда честно пытаются! Ставить за прилавок интеллигентов - это все равно что попросить вымыть домашний сортир фотомодель, спокойно при этом наблюдая, как она возит тряпкой по полу. Не получится спокойно! будешь чувствовать себя гораздо менее уютно, чем если бы то же самое делала тетя Фрося. Но Петр Степанович всего этого не знал. Он думал, что люди выбирают на рынках товар, а не продавцов! - Это чего это такое? - спрашивали его, крутя перед глазами и обнюхивая предлагаемые им носки. - Это носки, - чувствуя себя идиотом, отвечал он. - Да я вижу, что носки, - удивленно глядел на него покупатель. - Чьи они? Поди, Китай? Ему бы сказать: - Ну что вы, какой Китай! Это же Армани. Вы примерьте и сразу сами увидите... Намекая на то, что имеет дело со знатоком мировых тенденций в высокой моде. А этот честно говорил: - Ну да, Китай. За такую цену может быть только Китай. Хотя на соседних прилавках за ту же цену можно было купить эксклюзивные модели лучших домов моды мира! Кто же станет покупать Китай, если за те же деньги можно взять пару носков от Версаче, а в придачу к ним, немного поторговавшись, блузон от Юдашкина и вечернее платье от Славы Зайцева, которые не подошли их женам. Не для того покупатель сюда пришел, чтобы себя любимого обряжать в дешевый китайский ширпотреб! А то, что настоящие, от Армани, носки будут стоить столько же, сколько подержанные "Жигули", на которых покупатель сюда приехал, он знать не знает. Вернее - знать не хочет!.. В первый день Петр Степанович наторговал на пятнадцать рублей. Из которых сто пятьдесят ушли на аренду, сто на транспорт и еще двести на различные согласования и разрешения... А тут еще к вечеру к нему подошел смуглый молодой человек кавказской национальности. - Давай! - сказал он. - Чего давай? - не понял Петр Степанович. - Как че? "Бабки" давай. Значение слова "бабки" Петр Степанович уже знал, потому что всякий культурный человек должен знать и любить свой родной язык. - А почему я должен вам что-то давать? - удивился Петр Степанович. Обращение на "вы" вызвало неожиданно бурную одной из сторон реакцию. Молодой человек вздрогнул, словно его последними словами покрыли, и воровато стрельнул по сторонам глазами. На "вы" к таким, как он, обращаются только менты во время крутых облав и выносящие приговор судьи. Что было воспринял как оскорбление, которое нельзя стерпеть! - Ты че, в натуре? - попер "бычок" на нового продавца. - Ты че, фраер драный, борзый, да?! Молодой кавказец владел русским разговорным языком лучше "почти членкора", отчего тому должно было быть стыдно. Соседи-продавцы делали Петру Степановичу какие-то знаки. Но он не понимал какие. - "Бабки", падла, гони. Это наше место! - Вообще-то это место больше мое, чем ваше, - вздохнул Петр Степанович. - Это я его строил... Имея в виду, что весь этот рынок, бывший изначально НИИ, возник в том числе благодаря и его усилиям. Но молодой человек его намеков не понял. Молодой человек выразился в том смысле, что вы не вполне осознаете возможные последствия своего необдуманного поступка, который может иметь самое негативное для вас продолжение, и куда-то побежал. Продавцы стали срочно собирать и рассовывать по сумкам товар. И Петр Степанович стал. Но не успел. Потому что к нему подошла толпа лиц кавказской национальности. Эти разговаривать с ним не стали. Не о чем им было с ним говорить... Они обступили его, прикрыв от посторонних взглядов спинами, и ударили в лицо. Сильно ударили, так что он рухнул на свой лоток. Они никого не боялись - им некого было бояться, они здесь были хозяевами. Этот рынок был их. Кто-то вывернул нарушителю карманы, вытряхнув из них все деньги и бросив куда-то в сторону паспорт, кто-то методично и спокойно рвал и бросал на пол, в грязь так и не проданный товар, вытирая об него подошвы ботинок. Из тюбиков, на которые вставали ногами, длинными белыми струями выстреливала зубная паста, что вызывало общее оживление и смех. Они уничтожали его, вернее, даже не его, а докторов и академиков деньги. - Как вы смеете! - вскричал Петр Степанович бросаясь на обидчиков. Он никого не ударил, он не собирался никого бить и не смог бы. Но они приняли его вызов. Они встали кругом и сильными ударами в лицо и в корпус стали посылать жертву друг к другу, словно в пляжный волейбол играли. Головой, которая заменяла мячик. Петр Степанович летал от одного кулака к другому, глухо стукаясь о жесткие костяшки пальцев и смешно дергая головой. Из его разбитого носа и рассеченной скулы хлестала кровь. Его передние зубы валялись в кровавых лужицах у него под ногами. Ему никто не помог. Желающих иметь дело с кавказцами среди многочисленных зрителей не нашлось. Потом он упал. И, видно, крикнул что-то обидное. Потому что кавказцы перестали смеяться и несколько раз пнули его по лицу. Кавказцам не следует говорить ничего лишнего, они гордый народ и не прощают обид. Еще через минуту или пять Петр Степанович перестал кричать и перестал закрываться от ударов. Потому что потерял сознание. Пинать изломанное, почти уже безжизненное, похожее на куклу, тело скучно, и чеченцы быстро остыли, потеряв к нему интерес. Но, уходя, один из них сделал шаг назад, навис над окровавленным мужчиной, приподнял повыше правую ногу и, хорошенько примерившись, с силой уронил ее вниз, впечатав каблук ботинка в открытое лицо обидчика. Тяжелый ботинок упал на лицо, и под ним что-то глухо хрустнуло... - Вонючий ишак! Кавказцы рассмеялись и неспешно, прорезая телами расступающуюся перед ними молчаливую толпу, пошли прочь. Пошли отдыхать. Они все сделали правильно - они делали свой бизнес. Точно так же поступили бы тамбовцы, уралмашевские и любая другая, защищающая свой бизнес "крыша". Потому что если ты хочешь продавать свой товар на их территории, то ты должен платить им. Или не продавать! Или продавать не здесь! Только где бы ты ни продавал и что бы ни продавал, "отстегивать" все равно придется - хозяевам той территории. Потому что ничьей территории на территории нашей, страны - нет, просто не осталось! Поделена вся наша страна... Хотя поговаривают, что тем, кто попал под кавказцев, повезло меньше. Потому что "кавказская" крыша - одна из самых неуютных "крыш" и самых дорогих "крыш", потому что этой "крыше" нужно больше, чем тамбовской, солнцевской или еще какой-нибудь, так как нужно из "отстегнутых" им денег "отстегивать" на войну. За свободу Ичкерии! За которую в Москве, Питере, Краснодаре, Вологде, Новосибирске, Владивостоке, Курске, Нарьян-Маре, Омске, Улан-Удэ, Иркутске... россияне, занимающиеся частным предпринимательством, должны платить соответствующий налог! И платят! И будут платить!.. Потому что на эти изъятые у русских торгашей деньги можно будет купить у русских братков похищенные с российских складов автоматы и гранатометы, чтобы убивать из них русских солдат, которые, может так случиться, будут детьми торговцев, отстегнувших чеченской "крыше" налог на войну в далеком от войны Мурманске... Глава 19 Джип ехал по указанному адресу. В джипе были злые как черти чеченцы и подсунувшие им некондиционный товар продавцы. Двое - из недавно еще четверых. Продавцы валялись друг на друге между сиденьями, упираясь лицами в пол, чеченцы сидели, поставив на них ноги. Такая была диспозиция... Джип ехал быстро, подпрыгивая на плохой дороге, от чего продавцы больно бились головами о пол и о дверцы. Но они не возмущались, они были очень довольны своим положением, они бы так согласились до самого Владивостока ехать. Подумаешь, башка стукается, "чехи" могут сделать так, что не будет стукаться, а будет кататься. В багажнике... Поворот. Еще поворот... Известные в округе уголовные авторитеты, от одного имени которых начинали трепетать и заикаться местные розничные, мелкооптовые и даже среднеоптовые торговцы, лежали тихо и смирно, боясь пошевелиться. Видели бы их сейчас обираемые ими жертвы!.. Остановка. - Эй, куда дальше? Одного из продавцов схватили за волосы и потянули вверх. - Туда, налево. Вон тот дом... Второй подъезд... Третий этаж... Семнадцатая квартира... - быстро-быстро затараторил продавец, стараясь понравиться "чехам". - Это все - он! Он там живет! Это он, гад, вас обманул - это не мы!.. - Как его зовут? - Прапорщик Кузьмичев... Старший прапорщик в/ч 16265 Кузьмичев Валерий Павлович испытывал трудности с деньгами. Трудности заключались в том, что он хотел иметь денег много, а имел - мало. Что создало опасный для обороноспособности страны дисбаланс. Потому что войсковая часть 16265 была не просто в/ч, а была складом армейского резерва вооружений. А старший прапорщик - кладовщиком. Должность не пыльная, но малоденежная. Особенно если учитывать его возросшие за последнее время потребительские аппетиты. Когда столько всего есть в свободной продаже, трудно все это не купить. Раньше было проще - раньше не было соблазнов, потому что ничего не было. И раздражающих примеров не было. Командир части получал чуть больше прапорщика, а купить мог даже меньше его, если, к примеру, у прапорщика жена была товароведом военторга, а у командира библиотекарем. Тогда и воровать-то по-крупному смысла не имело. Куда потом эти деньги девать? В гарнизонной лавке лишнюю банку сгущенки купить? Так ее и так можно было купить, хоть целый ящик, на те еще полновесные рубли. По мелочи, конечно, тянули, кто тогда не тянул, но это было скорее хобби, чем воровство. "Приделать ноги" незаменимой для рыбалки химзащите Л-1 или слить канистру бензина - это одно, это - святое. А вот загнать на сторону что-нибудь посерьезней, хоть даже один несчастный "макар", никому в голову не приходило. Потому что за тот "макар", будь ты хоть кладовщик, хоть командир части, хоть начальник округа, тебя бы закатали лет на пять с конфискацией! Теперь все изменилось. Теперь министр обороны может запросто "потерять" в Чечне оружия и воинского имущества на полмиллиарда баксов и выстроить за казенный счет пятиэтажную дачку на Рублевском шоссе, командующий флотом толкнуть налево списанный им же крейсер, а командир дивизии стратегических бомбардировщиков передать пару бомбовозов в СП, для организации челночных рейсов в Турцию. Нынче все можно! А если начальству можно, почему кладовщику нельзя? Чем он хуже? У него тоже много чего на подотчете числится. Так себя уговаривал "товарищ прапорщик", когда загнал налево первую коробку патронов к пистолету "ПМ". Патроны ушли бойко и дорого. Судя по тому, как бойко и как дорого, в патронах население нуждалось не меньше, чем в хлебе насущном. Проданные патроны прапорщик списал как "пришедшее в негодность в процессе ответственного ранения имущество", выставив комиссии бутылку водки. Комиссия выпила водки, закусила плавленым сырком и подмахнула акт. Воодушевленный успехом, прапорщик обошел свое хозяйство, прикинув, сколько все это разложенное на стеллажах добро может стоить. Получилось - очень много. Оказывается, прапорщик был не бедным человеком, был очень богатым человеком. А жил как нищий! Разве это справедливо? Прапорщик загнал две коробки патронов и выставил комиссии две бутылки водки, что комиссию устроило. Покупатели двух коробок патронов нашли прапорщика через неделю, пожаловавшись ему, что попали в очень затруднительное положение, потому что, имея до черта патронов, не имеют возможности пострелять, потому что не имеют пистолета. И предложили продать им пистолет. Двадцать штук. Но можно и десять. Продажа десяти пистолетов позволяла прапорщику приобрести "Жигули", о которых он давно и безуспешно мечтал. Но продажа десяти пистолетов было бы преступлением. Поэтому он категорически отказался продать десять пистолетов, продав только пять. И купил "Москвич". Списать пистолеты было труднее, чем патроны, пришлось ему устраивать на складе небольшой потоп, который залил "сданное на ответственное хранение имущество, приведя его в полную негодность". На этот раз комиссия, проявив принципиальность, подписывать акт за бутылку водки и плавленый сырок отказалась, потребовав минимум ящик водки и колбасу с красной рыбой на закуску. Прапорщик с испугу выставил два ящика... Но водкой дело не кончилось - по части поползли слухи, что Кузьмич загоняет на сторону оружие. Прапорщика вызвал его вышестоящий начальник. - Ты что, патронами торгуешь? - напрямик спросил он. Прапорщик промолчал. Что можно было истолковать как признание. - Как ты смеешь?! - возмутился начальник. - Как ты смеешь торговать вверенным тебе имуществом!.. Без меня... Прапорщик понял, что с вышестоящим начальством придется делиться. То есть возникло то, что на языке официального следствия называется - сговором лиц с целью создания преступного сообщества. Не один Кузьмич хотел жить лучше, другие тоже хотели. Под прикрытием начальства торговля пошла бойчей. Кузьмича находили крепкие ребята в одинакового покроя кожанках и делали предложения от которых невозможно было отказаться. Вначале они интересовались "маслятами" и разными прочими "грибами", потом "макарами" и "калашами". Списывать "стволы" в таких количествах было невозможно, и на складе стали появляться пустые ящики. В которые вряд ли кто-нибудь когда-нибудь сунется. Склад был слишком большим - сотни ящиков лежали на тысячах полок, лежали годами и десятилетиями в ожидании большой войны. Это и были военные закрома Родины. Ревизии, которые раньше случались чаще, а теперь их почти не было, подходили к делу формально - проверяли документы и строго спрашивали кладовщиков: все ли на месте? Кладовщики божились, что все, на чем проверка обычно заканчивалась. В гостевой баньке. Иногда особо въедливые ревизоры тыкали пальцем в какой-нибудь наугад выбранный ящик, которому сбивали крышку, - если с ним все было в норме, то и на складе все считалось в порядке. Если ревизоры приближались к сомнительным полкам, кладовщик играл с ними в популярную в стране телеигру, предлагая отказаться от осмотра ящиков, взяв приз. - Я даю вам сто, и вы туда не заглядываете! - предлагал кладовщик. "Сто" - конечно, не рублей. Участники игры соглашались не сразу и редко когда соглашались на "сто", но соглашались всегда. Потому что приз был гораздо больше премии, на которую мог рассчитывать ревизор, обнаруживший недостачу. Конечно, рано или поздно обман должен был вскрыться, но прапорщик Кузьмичев, как и каждый вор, надеялся, что это произойдет не скоро. И не с ним. И продолжал свой бизнес. Пустые ящики множились, деньги прибывали, а из прилавках все еще оставались товары, которые он не мог себе позволить купить. Он уже имел "Жигули", причем не одни, и уже хотел не "Жигули", а хорошую иномарку. И много чего еще хотел - отчего денег ему не хватало даже больше, чем раньше. Потому что денег не хватает всегда. И даже тем, у кого их куры не клюют... Когда Кузьмича нашли кавказцы и предложили продать партию гранатометов - он отказал. Потому что боялся с ними связываться. Но кавказцам если они что-то сильно хотят, отказать трудно. - Зачем так сказал? - обиделись они на него. - Мы же знаем, ты русским продаешь! Мы что - хуже, да?.. - Ну почему хуже... Я не сказал, что хуже... - замялся прапорщик. - Просто у меня сейчас нет того, что вам нужно. - Не завезли - да? - все поняли несостоявшиеся покупатели гранатометов. А вечером домой не вернулась дочь прапорщика. И за полночь не вернулась. Вернулась под утро оживленная и загадочная. - Ты где была? - строго спросил у нее не сомкнувший до самого утра глаз отец. - В ночном клубе. Я с такими интересными ребятами познакомилась!.. Дочь была взрослая и имела право знакомиться с потенциальными женихами. Пора уже. Но эти женихи были не обычными - были с Кавказа. - Они такие забавные, такие интересные, они так здорово рассказывают о своих обычаях!.. Прапорщик напрягся. И не зря. - Я запрещаю тебе с ними встречаться! - сказал он. - Почему? - Потому! Объяснять дочери, что ее любят не за ее красивые глаза, а за папины гранатометы, он не стал. Ей вообще лучше было ничего не знать. В тот же день ему позвонили дочкины ухажеры. - У вас такая замечательная дочь, - поздравили его они, говоря с характерным акцентом. - Не смейте трогать мою дочь! - не сдержавшись, прокричал в трубку не на шутку встревоженный отец. - Зачем трогать? У нас до свадьбы трогать нельзя! - похвастался телефонный собеседник. - Такие у нас обычаи! Но можно невесту украсть!.. Прапорщик посмотрел на дочь, которая вертелась возле зеркала, и сразу все понял. "Товар" тут же завезли. А за покупателями дело не стало - покупатели щедро расплатились, намекнув на возможность нового заказа. На стеллаже, где лежали гранатометы, появились пустые ящики. Когда соседу по лестничной клетке привезли из Чечни "цинк" с останками сгоревшего в БТРе сына, прапорщик подумал, что, возможно, это был его гранатомет. Но потом решил, что это совершенно не обязательно, потому что этих гранатометов в Чечне как грязи. Может, это не его гранатомет, а бывшего министра обороны, который передавал их боевикам тысячами? Он за министра отвечать не согласен! И то верно - почему у нас всех собак всегда вешают исключительно на стрелочников и хоть бы одну на министра? Не правильно это!.. Когда на склад поступили переносные ракетно-зенитные комплексы, прапорщик Кузьмичев понял, что ему крупно повезло. Вернее, ему объяснили, что ему крупно повезло, потому что назвали цену, за которую готовы приобрести каждый ПЗРК. Соблазн был велик. Но и риск тоже. Ракетный комплекс, в отличие от автомата, проходил по особому списку - так просто его не умыкнешь. С другой стороны, получив такие деньги, можно было откупиться от какой угодно ревизии! Рискнуть? Или нет?.. Сомнения жадного человека всегда истолковываются в пользу наживы. И прапорщик не устоял - сдав на пробу один ПЗРК, не забыв поделиться со своими, с которыми был в доле, начальниками. На следующий день ревизия не пришла, что было истолковано добрым предзнаменованием. И прапорщик сдал еще один комплекс. Остановиться он, как и всякий вор, уже не мог, потому что останавливаться ему было уже бессмысленно - он в этом деле увяз по самую маковку и лишний эпизод в его будущем деле уже ничего ни прибавить ни убавить не мог. Так стоит ли стесняться? Следующий ПЗРК он сбыл своим, местным. На чем и про кололся. Потому что "свои" притащили к нему "чужих". Не по доброй воле, чтобы при головах остаться... ...В дверь позвонили. - Поди открой! - крикнул Кузьмич дочери. Сам он с дивана вставать не хотел. Может он, в конце концов, позволить себе отдохнуть от трудов не праведных! - Ты слышишь или нет?! - Да слышу я, слышу! - раздраженно проорала из своей комнаты дочь. - А чего не идешь? - Не могу - я голая! Кузьмич вздохнул и пошел к двери. Никакого сладу с этими бабами нет - то они голые, то в грязном халате, то в бигудях!.. Дверь открыть некому!.. - Кто там еще? - недовольно спросил он. - Эй, слушай, дорогой, почтальон к тебе пришел! Открой срочно - да! - крикнули из-за двери. - Телеграмм тебе принес! Кузьмич провернул защелку. А дальше... А дальше он ничего не понял - какая-то неведомая сила рванула его за грудки вперед, пушечным ядром вынося из квартиры, и потащила вниз по лестнице так, что ноги ступенек не касались. Против подъезда стоял большой черный джип с распахнутыми дверцами, который стремительно, хотя никуда не ехал, приблизился. Кузьмича внесло в салон, дверцы захлопнулись, и джип рванул с места. - Вы кто? - удивленно, потому что он даже еще испугаться не успел, спросил прапорщик. Сидеть ему было неудобно, потому что планировка джипа была крайне неудачной - пол поднят очень высоко, отчего коленки задирались под самый подбородок. - Вы кто?! - повторил он свой вопрос, уже подозревая худшее, подозревая, что его взяла милиция. Но милиция в его случае была бы далеко не худшим вариантом. - Попался, гад! - мстительно сказал кто-то снизу. - Мы тебя отучим туфту впаривать! И пол под ногами зашевелился, словно живой. Но прапорщику уже было не до пола! - Зачем так нехорошо делаешь? - обернулся нему с переднего сиденья жуткого вида кавказец. - Зачем обманываешь, зачем плохой товар даешь? - А?.. - прошипел снизу голос. - Зачем гнилой товар нам впарил?! Сидящий рядом с прапорщиком мужчина, который тоже был кавказцем, подняв ногу, изо всех сил ткнул ею куда-то вниз. "Пол" сказал: - Ай!.. И затих. - Если ты нас обманул, мы тебе голову резать будем! - дружески пообещал передний кавказец, оскалив зубы и проведя большим пальцем под подбородком. - Вот так резать будем! Судя по всему, он не шутил, он излагал план предстоящих им совместных вечерних мероприятий. - Всэм рэзать будем! Всэм до одного!.. Кузьмич почувствовал, как под его ногами замер, закаменел "пол". И как закаменел он сам! Если бы это были не чеченцы, если бы это была милиция, он бы обрадовался им как родным! - Этого не может быть, я не обманывал, у меня как в аптеке! - залепетал он. - Это не я! Честное слово!.. - Разберемся... - грозно пообещал кавказец. - Со всеми, кто нас обманул, разберемся! И глаза его нехорошо сверкнули... *** Поздно ночью на перекрестке, недалеко от дома, где жил прапорщик Кузьмичев, остановилась машина. Большой черный джип. Дверцы распахнулись, и из машины на обочину выпал какой-то бесформенный сверток. Дверцы хлопнули, и джип уехал. Сверток остался лежать. Размерами и внешними очертаниями сверток смутно напоминал человеческую фигуру, но только у ней не было ни рук, ни ног, ни головы. И еще этот сверток не шевелился... Мимо проехала машина и еще одна, но никто не обратил внимания на кучу какого-то валяющегося на обочине тряпья. Или сделали вид, что не обратили, потому что нынче чем меньше ты видишь, тем спокойней спишь. Безголовый, безрукий, слегка напоминающий человеческую фигуру сверток мог пролежать на обочине, наверное, до самого утра, если бы на него не обратили внимание случайные прохожие. Вернее, неслучайные прохожие. Две женщины - одна молодая, другая в возрасте. Они только что вышли из подъезда и, обойдя дом, подошли к дороге. И стали всматриваться вдаль. Похоже, они кого-то искали. Они искали своего пропавшего мужа и отца. - Смотри-ка! - сказала одна из женщин. И показала на лежащий на обочине сверток. Они подошли к нему поближе. Это был мешок, самый обычный мешок, в которых перевозят и хранят картошку. Только не похоже было, чтобы в нем была картошка, - этот мешок имел совсем-совсем другие очертания, был весь в крупных буграх и был в каких-то темных, промочивших ткань насквозь пятнах. Как будто в нем перевозили не картошку, а перевозили свежее мясо. Женщины приблизились к мешку, и им вдруг стало неуютно, стало страшно, потому что они смогли оценить его размеры! Мешок был точно таким, каким должен быть, если в него засунуть человека. Например, их отца... А вдруг?! Боясь предположить худшее, боясь даже об этом подумать, они остановились в одном шаге от своей жутковатой находки. Мать потянулась к горловине мешка. - А если это он?! - испуганно ойкнула дочь. - Давай лучше милицию вызовем! Но было уже поздно... Мешок зашевелился. И сказал: - Они уехали? Женщины с визгом отпрыгнули в стороны. Из мешка показалась голова. Голова их отца. Которую трудно было узнать, потому что вся она была в ссадинах, синяках и кровоподтеках. Голова испуганно огляделась по сторонам. Машины не было! Вслед за головой из мешка вылезли плечи. Руки. Туловище... Туловище тоже было в крови, пропитавшей рубаху и мешок. Мать с дочерью разом, в голос завыли. - А ну - цыц! - рявкнул на них муж и отец. - Помогите лучше. Его подхватили под руки и повели к подъезду. Он шел с трудом, сильно прихрамывая, но шел своими ногами... Что с ним произошло, прапорщик Кузьмичев так и не понял. Но более всего не понял, почему вернулся домой и почему с головой! Его, ни сном ни духом не ожидавшего такого поворота событий, сняли с дивана, впихнули в джип и увезли в неизвестном направлении. Увезли чеченцы, которым он продал переносной ракетно-зенитный комплекс. Вернее, он не им продал, он местным браткам продал, а те перепродали его чеченцам. Которых предложенный товар чем-то не устроил. По крайней мере, так понял Кузьмич. Понял, что ему предъявляют рекламацию, потому что чеченцы стали кричать, что он вор и обманщик, и стали его жестоко бить, требуя, чтобы он во всем признался. На их перекошенные злобой лица было жутко смотреть! А потом один из них выдернул из ножен здоровенный нож, которым хотел перерезать ему шею. Но его оттащили другие чеченцы, потом они долго о чем-то друг с другом спорили и снова хотели зарезать... Он уже был уверен, что зарежут, он уж со всеми мысленно простился... Но его отпустили, потребовав вернуть деньги и сообщить им, когда на склад привезут новую партию "Игл". - Если ты снова обманешь, мы тебя найдем и на куски порежем! - предупредили они. - Теперь ты только с нами торговать будешь, понял, да?! Он все понял, понял, что торговать будет только с ними, что если кто-нибудь еще станет посягать на "их" оружие, то он должен тут же сдать им конкурентов, чтобы они с ними разобрались, как умеют. Судя по всему, предприимчивые чеченцы решили, что этот склад отныне должен принадлежать не Министерству обороны, а им и снабжать только их. Наверное, так было удобней - получить оптом, в полную свою собственность целый воинский склад, вместо того чтобы мотаться по стране скупая оружие в розницу. Он, конечно, с радостью согласился. После чего его снова побили, засунули в мешок и выбросили возле дома, приказав минимум полчаса сидеть тихо, не шевелясь и не подавая признаков жизни. А чтобы он понял, что они не шутят, что грозят всерьез, они напоследок сдернули с его ноги ботинок и, втянув ногу на какой-то случайный камень и с силой припечатав, прижав ступню сверху подошвой ботинка, рубанули ножом по мизинцу. Который отлетел. Что было очень больно и очень страшно, но было гораздо лучше, чем если бы они, пусть даже безболезненно, отрезали ему голову! В общем легко отделался Кузьмич, пальцем отделался вместо головы. Хотя... Хотя кто может знать, что его ждет впереди. Что всех нас ждет... Глава 20 Разговор с Сулейманом был короткий - его уронили на землю и несколько минут пинали армейскими бутсами. Сулейман рычал как дикий зверь, пытаясь встать на ноги, но силы были явно не равными - он был один, а спецназовцев четверо. И даже лиц их нельзя было рассмотреть и запомнить, потому что все они были в масках. Его снова роняли и снова били. Били очень расчетливо, так, чтобы не убить и не покалечить, но чтобы сделать больно и создать впечатление, что они готовы на все, что угодно. - Хватит! - приказал командир. Спецназовцы нехотя отступили. У них были давние счеты с "чехами", но позволить себе эмоции они не могли. Раз сказано хватит - значит, хватит! Сулейману хватит. Теперь он вряд ли бросится на них, а если бросится, то вряд ли сможет причинить какой-нибудь вред. Они должны были ошеломить его, сломить сопротивление - они это сделали. Теперь можно было переходить к следующей фазе психологической обработки - к задушевному разговору. Сулеймана подхватили под руки и бросили на стул, встав с боков и сзади него. - Здесь, - сказал командир, похлопывая ладонью по какой-то папочке, - на тебя столько, что хватит на три пожизненных срока... В папочке ничего, кроме стопки чистых формата А-4 листов не было. Командир блефовал, исходя из того, что за любым из чеченцев тянется длинный кровавый след. Все они, даже самые лояльные днем, ночью были боевиками. Если сейчас не были, то на прошлой войне были. Все стреляли и резали российских солдат, держали в зинданах рабов и похищали скот. Потому что не только сейчас резали и похищали, а всегда, испокон веков, со времен генерала Ермолова и раньше тоже. Такая у них натура - бандитов, воров и убийц. Такая исторически сложившаяся национальная особенность. Поля возделывать, хлеб растить, работать - это не к ним. Это дело презренное. Даже своих чеченцев, которые не грабят и не воруют, а, к примеру, скот пасут, последними людьми считают. Слово "чабан" - худшее для них оскорбление. А вот если чужую отару из-за гор пригнал или рабов, которые за тебя пахать да строить будут, если убил кого-нибудь, кошелек у него забрав, - то ты герой и уважаемый член общества, которым мать с отцом и братья гордиться могут! В общем, дикий задержавшийся в стадии развитого феодализма народ. В любого пальцем ткни - бандюга и душегуб - не ошибешься. И сейчас не ошибешься! У этого Сулеймана за душой не одна загубленная жизнь - по роже видно! И по повадкам. Этот не просто глотки резал - этот с удовольствием резал, да еще хвастался потом! С таким разговоры говорить - только время терять, этот премудростей виртуозно построенного допроса, которым на спецкурсах обучают, не оценит. С такими можно только силой... Это он понял, еще когда действительную служил. Были у них в роте чеченцы. Ребята они, конечно, отчаянные, на кулачки биться не боятся и друг друга в обиду не дают. Что есть - то есть! Дашь им слабину, считай, все, считай, они тебе на шею сели и ножки свесили - будешь им два года сапоги языком вместо щеток лизать. А если схлестнуться и верх взять, то они враз хвосты свои лохматые подожмут и служить будут как надо! Только так с ними и можно - с каждым в отдельности и со всеми вместе. Как Еромолов. Или как Сталин. Тот их в несколько недель скрутил без всякой войны - рассадил по теплушкам и загнал в казахстанские степи. И ничего - никто не бузил. Поняли, что имеют дело с такой силой, которой их силенками не пересилить. На сорок лет притихли! Смешно сказать - боевики их, которые нынче по горам с автоматами скачут, за милую душу шоферили и на тракторах озимые пахали, борясь за звание "Ударник социалистического соревнования". Страшный Радуев в комсомольских вожаках ходил, стройотряды организуя и молодежь на стройки века вывозя, И хоть бы кто слово поперек линии партии вякнул! Потому что под силой ходили. А как сила ушла - трактора и значки комсомольские побросали и айда в горы исконным своим промыслом заниматься! И этот тоже, хоть теперь из себя паиньку строит... - Баранов из Дагестана и Ингушетии угонял? - ткнул командир спецназовцев пальцем в пустой лист бумаги. - Угонял! Людей воровал? - перелистнул страницу. - Воровал! На воинские колонны нападал?.. И это было!.. Так что лет двадцать ты уже имеешь. Но это - потом. А вначале я тебя в камеру к уголовникам законопачу, я смогу, я по знакомству договорюсь. Знаешь, есть такие камеры, с особым, который выслуживается перед ментами, контингентом. Куда таких, как ты, которые не желают следствию помочь, упрямцев помещают. И знаешь, что там с ними делают? На коленки ставят и то, что ты с козами делал, - делают! И с тобой сделают. А я позабочусь, чтобы в твоей поганой деревне все об этом узнали!.. Сулейман дернулся и заскрежетал зубами. Его еле-еле удержали на стуле. - Что глазищами вращаешь? - презрительно усмехнулся командир. - Не нравится?.. А тем, у кого ты детей крал и пальчики им резал, думаешь нравилось?.. Так что выбирай, или тебе "опущенным" ходить, или с нами договариваться. - Ишак, сын ишака!.. - заорал Сулейман. - Я убью тебя! И снова попытался вскочить на ноги, схлопотав несколько хорошо поставленных ударов по корпусу. Командир недобро ухмыльнулся. - Может, и убьешь... Когда-нибудь. Только вначале свою порцию сполна получишь! - И смачно хлопнул себя по заду. - То-то твой отец обрадуется... Это был подлый и хорошо рассчитанный удар. Удар по больному чеченскому самолюбию! - Ну что, будем говорить или дурака валять? И, быстро встав и подойдя вплотную к пленнику, командир сунул ему под нос фотографию. Той самой, которая была похищена, девочки. - Где она? Говори! Быстро!.. И командир хлестанул Сулеймана по щеке. Обидно хлестанул, потому что открытой ладонью, а не кулаком! Не как мужчину! Сулейман стал дергаться, пытаясь сбросить с себя чужие, крепко вцепившиеся в него руки, и стал страшно ругаться на своем языке. Говорить с ним было бесполезно, он уже ничего не понимал и не слышал, закусив удила! Он хотел сейчас только одного - хотел разорвать обидчиков и хотел умереть! Человека, который не боится смерти, который ее желает, запугать невозможно. - Утихомирьте его. Разбушевавшегося пленника свалили на пол, немного, для профилактики, попинали, с хрустом ввернули за спину руки и защелкнули на запястьях браслеты. Не "потек" Сулейман, хотя должен был... Крепок в коленках оказался, крепче, чем они рассчитывали. - Володя! - негромко позвал командир. Один из бойцов, оторвавшись от пленника, вопросительно взглянул на командира. Тот кивнул на дверь. В темном коридорчике, не выходя на крыльцо, они встали, нервно затягиваясь, закурили. - Что делать будем, Виктор Павлович? - спросил боец. - То, что делали, - колоть, - ответил тот. - До самой... - И назвал, до какого места им следовало раскалывать упорствующего Сулеймана. - А если не сможем, то придется его "чистить" и по-тихому отсюда сматываться... По-тихому - это значит без денег, без вербовки и с трупом... Труп - ладно, труп можно списать на "текучку", подвязав его к какому-нибудь делу, а вот денег жалко. И сил, которые они на это дело угрохали. Нет, отступать нежелательно, надо долавливать! - Давай по второму варианту... - Есть, товарищ подполковник, - официально ответил Володя. Командир вернулся в дом, сел напротив Сулеймана и, раскачиваясь на стуле, заговорил с ним по-дружески - без тумаков и окриков. - Да-а... промахнулся ты, парень, на этот раз. Сильно промахнулся! - сказал с нотками сочувствия в голосе он. - Лажанулся!.. Как же ты так, а? Думать надо, с кем дело имеешь... Чеченец напрягся. Ничего хорошего он от этих русских не ждал. От любых не ждал, но от этих особенно. - Ты хоть знаешь, кто ее дед? - многозначительным шепотом спросил командир, закатывая к потолку глаза... Дед девочки был никто - потому что его давно на этом свете не было, он - умер. Но Сулейман этого мог не знать. Не должен был знать. Он запросто мог схватить и сунуть в машину любую подвернувшуюся ему под руку жертву. Максимум, на что он был способен, - это спросить девочку о финансовых возможностях родителей. Да и то едва ли - их благосостояние родственников не интересовало, они всем назначали примерно одну сумму выкупа, потому что когда начинали высылать по почте детские пальчики, то деньги всегда получали. Ну или почти всегда... - Дед у нее там сидит, - ткнул указательным пальцем в потолок командир. - И теперь из-за тебя волну гонит!.. Штормовую! Ты что думаешь, нам интересно тут с тобой лясы точить, ты думаешь, у нас других, более приятных, занятий не найдётся? - перешел на совсем уже доверительный тон командир. - Мы бы давно все на койках припухали, если бы ты нам боевые тревоги не устраивал!.. Командир не просто так болтал, он готовил Сулеймана ко "второму варианту". Бойцы, как могли-подыгрывали своему непосредственному начальнику. Им уходить отсюда с пустыми руками тоже не хотелось. И даже больше, чем командиру, - у того хоть звезды есть, а у них только оклад да не выплаченные за полгода "боевые". - Ты что, кого-нибудь попроще не мог найти? - притворно вздыхал, жалея себя и чеченца, командир. - Мало, что ли, девчонок по улицам бегает? Так нет же - выбрал, на свою и нашу головы!.. Сулейман слушал напряженно. Это хорошо, что напряженно, - пусть слушает, пусть проникается. Он должен поверить в то, что им деваться некуда, что они отсюда пустыми не уйдут... На улице блеснули фары, во двор въехала машина. Судя по всему, это был Володя. - Ну что, может, договоримся? - миролюбиво спросил командир. - Ты нам девочку, мы тебе свободу. Если мало - пять штук отступных дадим за моральные убытки. Сулейман с ненавистью взглянул на него. Похоже, не получится договориться. Добром... В комнату вошел Володя, молча кивнул. Все в порядке. - Ну не хочешь - как хочешь, - развел руками командир. - Ты нам выбора не оставляешь. И быстро взглянул на бойцов. Которые тут же, выполняя молчаливый приказ, придвинулись к пленнику, готовые броситься на него в любое мгновенье. - Давай его сюда... В комнату втолкнули мальчишку. Чеченского мальчишку. Лет десяти. Сулейман взревел диким зверем и дернулся в сторону командира, желая достать его зубами, потому что руки у него были стянуты за спиной. Но бойцы, которые были начеку, легко справились с ним, отбросив назад. Володя сгреб мальчика, придвинул к себе и схватив за волосы, развернул лицом к отцу. Было видно, что он готов выполнить любой приказ. - Ну что? - спросил командир, - будем разменивать фигуры? Этой мудреной фразы Сулейман не понял, но понял главное - понял, что сейчас, при нем, на его глазах будут убивать его сына! - Шакалы!! - заорал Сулейман. - Заткнись, ты, ублюдок! - перекрывая его, рявкнул командир. - Девочку не жалеешь - сына своего пожалей! Командир знал, как разговаривать с "чехами" - так же, как они разговаривают! С позиции силы! Нормальной животной силы! Потому что силу - только сила ломит! Оттого "чехов" все боятся и перед ними пасуют, что знают, что они готовы легко, не моргнув глазом, прикончить кого угодно. И по этой причине "чехи" чувствуют свое превосходство над всеми остальными, кто не способен, не задумываясь, перерезать живому человеку глотку... Только это не тот случай, это - другой случай!.. Командир вскочил на ноги и, глядя в глаза Сулеймана, потянул из ножен штык-нож. Это был ход, рассчитанный на менталитет чеченца, потому что русский никогда бы не поверил, что русский же офицер способен убить - зарезать ножом - ребенка. До самого последнего мгновенья не верил бы! А чеченец поверит, потому что будет судить по себе, а для него чужая жизнь, хоть солдата, хоть ребенка, - не такая уж ценность. Для него - только его ребенок ценность! Командир подошел к мальчику и сделал то, что сделал его отец с похищенной им девочкой на той видеокассете, - он схватил его за ухо, сильно оттянул в сторону и приложил к нему остро заточенный штык-нож. Мальчик не плакал и не кричал, потому что это был чеченский мальчик, - он только побелел и стиснул зубы, затравленным волчонком глядя на бойцов. "Ну что?.. - вопросительно взглянул командир на Сулеймана. - Резать?.." Тот уже готов был сдаться, но против работал все тот же чеченский менталитет - он не верил, что его и его сына отпустят отсюда живыми. Они все равно убьют их, потому что именно так сделал бы он - все узнал и убил. Потому, что такие обиды не прощают и оставлять в живых кровников глупо и опасно. Их нужно убить хотя бы из чувства самосохранения, прямо сейчас, спасая тем себя и своих будущих детей и внуков. И они должны убить, так как знают, что иначе он, несмотря на маски, найдет их и зарежет! Но командир не понял его, он истолковал его молчание по-своему, он подумал, что в его решимости сомневаются. И резанул по уху. Сталь легко перерубила плоть, и в его пальцах остался ошметок уха. "А ты как думал - кровь за кровь, плоть за плоть!.." - зло, оправдывая сам себя, подумал командир. Из перерезанного уха мальчика хлестала кровь. Но он и тогда не заплакал, потому что на него смотрел его отец, которому он боялся показать свою слабость. Он держался как мужчина! "Хрен их завоюешь! - мгновенно подумали бойцы и подумал их командир. - Наши бы детки давно слюни распустили, а этот ни черта!.." - Ну, что теперь скажешь? - повернулся к Сулейману командир. - Где девочка? И понял, нутром почуял, что ничего он не скажет, хоть брюхо его детенышу вспарывай! Но только не будет брюха! - Ты, ишак дремучий! - заорал, срываясь, командир. - Я же твоего сына режу, а ты как чурбан!.. Он же у тебя один - я же род твой прерву! А девчонку, один хрен, найду. Без тебя найду! И вдруг, бросив нож вниз и подцепив острием штаны, одним рывком резанул ремень и пояс. Штаны свалились вниз, на колени. Мальчишка вздрогнул, потому что не был к этому готов, потому что ему стало стыдно стоять вот так, без штанов. - Я же ему к чертовой матери все отрежу! - страшно проорал командир. - Он же бабой у тебя станет! Из-за тебя! И, мгновенно уловив в глазах Сулеймана испуг, поймал, схватил пацана за самое уязвимое его место. Оттянул, как кастрируемому барану, приложил к натянутой коже штык-нож... Он не знал, сможет ли вот так резануть по натянутой плоти. Может, нет, потому что даже убить, ткнув ножом пацану в живот, было бы легче и милосердней. Скорее всего нет... Но может, и да! Уже не из-за девочки, из-за того, что надоело ему быть слабее чеченцев и собирать отрезанные ими головы своих и чужих бойцов!.. - Говори, падла! Или я причиндалы твоего щенка тебе в рот запихну!.. Этот язык Сулейману был понятен, на этом языке вся Россия разговаривает - на языке братков! Он поверил, что русский командир не пугает, что он выполнит свою угрозу, что он резанет!.. - Отпусти его! - тихо, со страшным напряжением сказал Сулейман. И командир понял, что переломил ситуацию, что отец не хочет говорить при сыне, не хочет показывать свою слабость. И еще понял, что теперь не сможет сделать то, что только что собирался сделать, - теперь уже нет! Точно - нет!.. Глава 21 Дело было дрянь. Уже шестой день они не выходили из боев, потеряв половину отряда. Федералы гнали их, зажимая с флангов и выводя на "вертушки" и минные поля, но они каким-то чудом уходили. Пока - уходили... Теперь они залегли в какой-то случайной, встретившейся на их пути яме, заваленной мусором, залитой водой и заросшей по периметру кустарником, надеясь дождаться здесь ночи. В яме дышать было нечем от густого, тошнотворно-сладкого трупного запаха, исходящего от сваленных в яму трупов павших животных, которые активно разлагались. Но выбирать не приходилось... Они лежали, изготовив к бою оружие, слыша как мимо проходят русские патрули. Они уже не верили, что смогут выбраться из этой ямы, из этой заварушки живыми. И вообще уже мало во что верили... Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что партизаны на этом свете не заживаются. Если они не попадают в засады, то подрываются на переходе на минах, если обходят мины, то гибнут в бою, угодив под залп минометной батареи или системы "Град", если избегают открытых боев, прячась в горных убежищах или бункерах, их рано или поздно находит и выкуривает оттуда разведка, если они вообще никуда не высовываются, не воюют, не стреляют и не взрывают, а сидят, то умирают от голода, холода, болезней и суда шариата. Не жильцы партизаны! И самые первые среди нежильцов - новообращенные в ислам перебежчики. Они - главные кандидаты в покойники - им предоставляется почетное право первыми ступать на мины, идти в голове маршевых колонн в дозоре и в первых шеренгах наступающих цепей, а в случае чьего-нибудь предательства быть главными подозреваемыми. Что Аслан Салаев понял очень быстро. Понял, что если он хочет остаться в живых, а ему очень хотелось остаться в живых, то следует подыскать себе какое-нибудь теплое местечко. "Степень теплоты" которого на любой войне определяется удаленностью от передовой и близостью к штабу. Правда, это на обычной войне, в партизанской все оказалось куда как сложнее. Он стал ждать удобный, чтобы выслужиться, случай. Который представился... Один из известных в Чечне полевых командиров задумал устроить набег на железнодорожную ветку, соединяющую Чечню с Россией, и ему требовались минеры. По своей воинской специальности Аслан, тогда еще бывший Степаном Емельяновым, был сапером и поэтому вызвался участвовать в рейде. Лишь бы выбраться из этого маленького, обреченного на гибель отряда. Около недели они готовились к рейду на затерянной в горах базе, учась обращаться с взрывчаткой. Проводивший занятия инструктор по-русски говорил плохо, но дело разумел. - Это есть опора, это есть несущий пролет, - рисовал он прутиком на земле железнодорожный мост. - Вам надо брать взрывчатка, - взвешивал на руке связку толовых шашек, - и привязывать их сюда. Тыкал прутиком в рисунок. - Это самое слабое место. Тут, тут и тут. Надо делать так, - показывал инструктор, прислоняя шашки к стволу дерева и показывая, как их надо расположить. Все это Аслану было знакомо, все это он уже проходил - в саперной учебке. Только там, на занятиях по минно-взрывному делу, он учился обезвреживать мины и фугасы, а здесь закладывать - вот и вся разница. Закладывать было даже проще, чем разминировать. Он первым справлялся с заданием, и инструктор, проверяя его работу, хвалил его. - Да, это хорошо. Ты раньше взрывал мосты? - Случалось, - кивал Аслан. Врал, конечно, но ему нужно было выделиться среди других боевиков, чтобы из "окопов" выбраться. Из "пехоты" - которая самый расходный, так как самый заменяемый, на войне материал. - Рельсы надо взрывать так. Откуда-то извлекался десятисантиметровый обрубок рельса, манипулируя которым инструктор показывал, как и куда следует закладывать взрывчатку. - Надо здесь, где рядом две рельсы, - говорил он. В общем, в месте стыка... Обучение продвигалось быстро, потому что ничему лишнему их не учили, только взрыву мостов, что обозначало, что их готовят не вообще профессии, а для одной конкретной операции. В рейд пошли не все - пошли те, на которых указал инструктор, в их числе Аслан. Их построили на поляне и поставили боевую задачу - не самую простую задачу, потому что действовать им предстояло не здесь, не в Чечне, а на русской территории. Похоже, командиры решили устроить федералам маленькую рельсовую войну. Так что это еще не известно - выгадал он или проиграл... До места добирались двумя группами, почти неделю, потому что идти приходилось ночами. На дневки залегали в заранее приготовленных схронах, два раза останавливались в селах, у надежных людей, под самым носом у федералов. День отдыхали, выставив во все стороны дозоры, ближе к полуночи вновь трогались в путь... Ночью Чечня не спала, ночью Чечня жила своей, совершенно другой, отличной от дневной, жизнью. В непроглядной тьме гуськом брели вылезшие словно из-под земли человеческие тени, которые тащили в заплечных торбах автоматы, гранатометы взрывчатку. Одни шли туда, другие обратно, третьи пересекали им путь... Местные, днем сотрудничающие с федералами активисты, ползая на коленях, подрывались саперными лопатками под полотно дороги, закладывая туда мощные фугасы, потому что лучше других знали, куда завтра с утра поедут солдаты. Лояльные власти милиционеры, вернувшиеся с дежурства, поев и вздремнув, выскальзывали из своих домов с болтающимися на плечах автоматами, чтобы, собравшись вместе, обстрелять блокпост или прикончить кого-нибудь из предателей чеченского народа, а утром как ни в чем не бывало отправиться на место преступления, искать совершивших дерзкое нападение, злоумышленников. С первым криком петухов власть в Чечне вновь менялась, переходя в руки федералов. Тени с торбами растворялись в предрассветном тумане, оседая по норам и подвалам, поддерживающие российскую власть активисты и милиционеры, закопав на огородах автоматы, заползали в свои постели, чтобы успеть перехватить пару часиков сна и пойти на работу. А русские солдаты начинали подсчитывать причиненный ночью ущерб и искать врагов, которых найти было невозможно... которых вместе с ними рьяно искали чеченские начальники, милиционеры и сочувствующее власти мирное гражданское население, возмущенное бандитскими вылазками боевиков. Такая вот странная, где противоборствующие стороны разделяет не нейтральная полоса, а время суток, война... Они вышли к мосту и, зарывшись в землю, лежали возле него целый день, наблюдая за движением, которого почти не было. Спустить под откос воинский эшелон они почти не надеялись. Серьезные составы федералы прикрывали идущим впереди бронепоездом, пуская перед ним дрезины с саперами, которые внимательно осматривали полотно, тыкая щупами под шпалы и рельсы. Подходы к железнодорожной насыпи прочесывали патрули спецназа, продвигавшиеся параллельно железке на БТРах. По крайней мере, так они действовали в Чечне. Но была надежда, что на своей территории они будут менее бдительны. Так и оказалось. Мост охраняло отделение солдат-срочников, из которых службу несли только молодые. "Старики" почти не выходили из теплого, отапливаемого печкой-буржуйкой вагончика, где дни напролет рубились в карты. Служба у них тут была - не бей лежачего! Из начальства никого нет, только разве старшина иногда наезжает, зато жрачки и свободного времени завались! Сущий рай! Хотя молодые вряд ли с этим были согласны. Им приходилось крутиться за троих, успевая ходить в наряды, топить печь, готовить пищу и стирать "старикам" портянки. Взять этот мост никакого труда не представляло. Что они и сделали... Под утро вышли к мосту, подкрались к дремлющему на посту солдату и, зажав ему рот ладонью, перерезали глотку. Он даже проснуться не пел. Мертвого солдата привалили и привязали к перилам, чтобы издалека казалось, что он стоит и смотрит вниз, на реку. Остальных, чтобы лишний шум не поднимать, будить не стали. Быстро разбежались по заранее намеченным местам. Аслан спрыгнул на опору, ему опустили сверху пакеты со взрывчаткой. Взрывчатки было много, с запасом. Он уложил заряд под ферму, с таким расчетом, чтобы удар взрывной волны пришелся на несущую балку. Выбрался наверх. - У меня все в порядке, - сказал он. У других тоже все было в порядке. Отбежав метров за двести, залегли в какой-то канаве в ожидании состава. Несколько боевиков остались возле вагончика, чтобы, если солдаты проснутся, забросать их гранатами. Минут через сорок услышали гул приближающегося поезда. Из-за далекого поворота выкатился тепловоз, прорезав тьму ночи ярким лучом света мощного прожектора. Состав шел на самой малой скорости, словно ощупывая дорогу колесами. Впереди, перед тепловозом, были прицеплены две платформы, груженные мешками с песком. Все было как в тех давних, советских фильмах про белорусских партизан - ночь, мост, вражеский паровоз с вагонами и платформами, тол и народные мстители. Только у этих мстителей, в отличие от тех, были не бикфордовы шнуры и электрические взрывные машинки, которые нужно крутить на манер шарманки, добывая электрическую искру, а более современные и надежные радиовзрыватели. Поезд приближался. Никаких саперов видно не было, похоже, на своей территории федералы нападения не ожидали. Расчет командиров оправдался. Теперь следовало дождаться, когда состав вытянется на мост, и, пропустив вперед платформы рвануть фермы под тепловозом, который своей массой может утянуть в реку пару вагонов. Аслан положил палец на кнопку радиовзрывателя. Еще немного... Еще... Теперь можно! Два прозвучавших одновременно взрыва срезали несущие балки мостового пролета как бритвой. Лишенная опоры ферма осела на опору и, подломившись под тяжестью груженных песком платформ, сминаясь и деформируясь, обрушилась вниз. Но тепловоз устоял. Тепловоз удержался на срезе моста, зависнув над пропастью передней парой колес. Платформы, ломая сцепку, полетели вниз, в воду. В вагончике охраны вспыхнул, заметался по окнам свет. Услышавшие взрыв солдаты проснулись, хватаясь за оружие. Но было уже поздно. Подскочившие к окнам боевики забросили внутрь несколько гранат, отбежав на несколько шагов и рухнув на землю. Вагончик вздрогнул от взрывов, во все стороны полетели осколки стекла, деревянная щепа и железо. Из окон полыхнуло пламенем. Вряд ли там кто-нибудь остался жив. От состава застучали частые автоматные и пулеметные очереди. Это наугад, во все стороны, веером, не зная, где противник, палила охрана. Но скоро они залягут, очухаются, разберут цели, и огонь их станет адресным. Чтобы не облегчать им задачу, чтобы не засвечивать себя, боевики не отвечали. Быстро собравшись в условленном месте, разобрались в походную колонну и, ощетинившись во все стороны стволами, побежали в ночь, которую подсвечивал факел пылающего сзади вагончика. Но легко уйти им не удалось. Спохватившиеся федералы прикрыли границу разосланными во все стороны разъездами, отсекая боевикам пути возможного отхода в Чечню. На дорогах встали БТРы, на высотках, по-быстрому окопавшись, залегли пулеметные засады... В одну из таких они и угодили. Идущий впереди дозор срезала неожиданная, выпущенная практически в упор очередь. Они рухнули на землю, попытавшись отползти в сторону, но в небе сразу же повисли осветительные ракеты, залившие поле, через которое они перебегали, ярким белым светом. Пулеметы долбили длинными очередями, шевеля пулями землю спереди и сзади них. Через несколько минут сюда, на свет ракет, подоспеет подмога, которая ударит сзади, выгоняя их на пулеметы... Выход был один - прорываться. Одну из огневых точек они подавили залпом из подствольников, а вот со второй справиться не смогли. Второй пулемет вколачивал в них очередь за очередью, буквально не давая поднять головы. Как видно, помощь была уже близка, и пулеметчик не жалел патронов, надеясь удержать боевиков на месте. По второму пулемету заработал Муса, отвлекая огонь на себя. Он всаживал рожок за рожком в сторону бьющихся на высотке всполохов, тревожа пулеметчика, выманивая его на себя. Длинные сбивающие траву очереди сместились, нащупывая назойливого, как репейник, автоматчика. Используя секундное затишье, боевики ящерицами расползлись в стороны. Сзади басил пулемет коротко и часто огрызался автомат Мусы. Он жертвовал собой, давая им возможность уйти. В этой дуэли одержать верх было невозможно даже случайно, потому что автомат против пулемета, да еще поднятого на высотку, да в чистом поле - оружие слабое. Муса обеспечил им передышку, которая дорого стоила. Они успели отползти к далеким кустам, которые скрыли их. Тот, стрелявший сзади, автомат осекся и замолк. Но через пару секунд застучал снова. Муса был ранен, но тем не менее продолжал вести огонь. Жить ему оставалось не больше нескольких минут, потому что пулеметчик нащупал его и теперь не выпустит. Они бежали уже в рост, когда стрекот сзади оборвался окончательно. Все - нет Мусы... Еще несколько дней они уходили от преследователей, огрызаясь автоматными залпами и прячась в руинах и ямах. В этой, последней, они сидели почти сутки, чувствуя, как сужается вокруг них кольцо. Но им повезло, сказочно повезло - федералы к ним так и не сунулись! В двух шагах проходили, но к ним не завернули. Видно, не понравился им исходящий от ямы густой трупный дух, и они решили, что в эту грязь, вонь и мусор никто по доброй воле не сунется. Дождавшись ночи, они выползли наверх и, крадучись и выбирая самый тернистый и трудный путь, двинулись в сторону гор. Только горы могли дать им надежный приют... В отряде их встретили как героев. Состав они под откос не пустили, но мост на воздух подняли, парализовав железнодорожное сообщение на несколько дней, доказав русским и всему остальному миру, что чеченские партизаны способны успешно действовать не только на своей, но и на чужой территории тоже. Что, с точки зрения командиров, имело важное пропагандистское значение, особенно для "внутреннего потребления". В чем они были правы, потому что среди населения Ичкерии рейд скоро оброс льстящими чеченскому уху слухами о нескольких взорванных бронепоездах, сваленных под откос танках и сотнях трупов федералов. Обратно в свой отряд Аслан не вернулся. За него замолвил слово инструктор. Использовать минеров в качестве "пушечного мяса" было глупо и недальновидно, и нескольких, наиболее проявивших себя в минно-взрывном деле боевиков оставили при штабе. Расчет оправдался - рядовым "пехотинцем" Аслан быть перестал. Стал минером. Которые, конечно, тоже гибнут. Но только если ошибаются. А он ошибаться не собирался! Конечно, с куда большим удовольствием он согласился бы стать писарем, но эту должность ему никто не предлагал. Потому что такой должности в отрядах боевиков просто не было. А жаль! Вернее - очень жаль!.. Глава 22 Квартирующие в населенном пункте войска жить в мире и согласии с мирным населением не могут. В принципе! Когда в каком-нибудь даже очень приличном месте собираются вместе десять вполне респектабельных мужчин пивка попить - и то с ними сладу нет. Когда пятьдесят - хоть всех святых выноси! А если больше?.. Если сто или пятьсот? Или тысяча?! Причем одних, без женской ласки и пригляда? И не самых респектабельных? Без пива, но с оружием?.. Тысяча мужчин, без женщин, но с оружием, взрывоопасны, как атомная бомба! Особенно если это не команда стрелков по летающим тарелочкам, а неотесанная и грубая, как дерево-полено, солдатня, которая во все времена была одинакова и, устав от войны и тягот службы, желала одного и того же - водки, баб и приключений. Так что не надо себя и других обманывать, а надо понимать, что, когда в рапортах и средствах массовой информации пишется, что "в населенный пункт вошли регулярные части", то, как это ни обзывай, это обозначает, что в деревню ввалилась здоровенная толпа бескультурной солдатни. Что добром кончиться не может по определению. Даже в самом благополучном случае - даже когда жители деревни "угнетенный народ", а солдаты - их "долгожданные освободители". Даже тогда!.. Потому что жизнь состоит не из праздников, а из быта и человеческих страстей. Всегда найдется кто-то, кто кого-то не понял или понял не так. И найдется тот, кто свалит у хозяев плетень, разобьет чашку или автомобиль, сворует курицу, пристрелит кабанчика или влезет на их дочь... Потому что тысяча здоровых, вооруженных мужиков не могут быть паиньками и никогда не поймут, почему в этом монастыре они должны жить по его постному уставу, а не этот монастырь служить по их?! В конце концов, кто сильнее?.. Тысяча солдат - это как слон в посудной лавке, который даже если не хочет - где-нибудь что-нибудь обязательно расколотит! Всегда и везде. А уж в Чечне, живущей по своим неписаным и непонятым законам, тем более!.. *** Конфликт вышел пустячным - какой-то солдат не так на женщину посмотрел или сказал что-то не то. Ну, сказал и сказал - подумаешь, делов-то! Но это там, в России, "подумаешь"... В России много чего можно ляпнуть, не подумав, что тебе с рук сойдет. Можно на любые буквы послать, в морду дать, тут же сдачи получить и при этом лучшими друзьями остаться. В Чечне - не так! В Чечне на каждое действие есть свое, узаконенное многовековыми традициями противодействие. За оскорбленную женщину вступился мужчина. Потому что должен был вступиться. Не мог не вступиться! - Извинись! - потребовал он. Нормальный, да, заход?! Чего это солдат, за которым еще полтысячи солдат с автоматами, бэтээрами, стоящей на околице системой "Град" и боевыми "вертушками" в пяти километрах отсюда должен извиняться перед каким-то занюханным безоружным "чехом"? Похоже, этот старик сильно борзый!.. - Да пошел ты!.. - послал защитника женщин куда подальше солдат. Потому что не мог извиняться на глазах у "товарищей по оружию". Мог только послать. Если первое нанесенное оскорбление можно было попытаться как-то замять, то второе требовало отмщения. В общем, этот солдат, вместо того чтобы плеснуть на огонь водой, сыпанул в пламя порох. Чеченец, яростно сверкнув глазищами, схватился за кинжал. Как предписывал ему его древний обычай. Солдат передернул затвор автомата и снял его с предохранителя. Как это требовал Устав Вооруженных Сил. Но больше - страх. Выхваченный кинжал так просто засунуть обратно в ножны было нельзя. Взведенное оружие имеет дурное свойство стрелять. - Извинись! - еще раз потребовал чеченец. - Шел бы ты!.. - послал "чеха" туда, куда уже посылал, солдат, оценивший свое перед кинжалом "чеха" преимущество. И добавил что-то про его мать. Так, автоматически, как привычную русскому уху присказку. Дурак был солдат!.. Между враждующими мужчинами попыталась встать женщина, чтобы предупредить кровопролитие. Потому что теперь это могла сделать только она! Но солдат ее не понял, он подумал, что она хочет влепить ему пощечину или схватиться за оружие... И толкнул женщину в сторону автоматом. Чеченец бросился на него, успев чиркнуть кинжалом по гимнастерке, сильно оцарапав кожу. Солдат, отпрыгнув, нажал на спусковой крючок. Короткая очередь перерезала чеченца поперек живота, отбросив на землю. Приятели солдата мгновенно сбросили с плеч автоматы, быстро задергали затворами, изготовившись к стрельбе. Деревня сразу перестала быть дружелюбной. Со всех сторон в них уперлись ненавидящие взгляды. Быстро пятясь и бестолково тыкая во все стороны дулами автоматов, солдаты отступали в сторону части... Командирам провинившийся солдат сказал, что чеченец ни с того ни с сего прыгнул на него с кинжалом, собираясь зарезать. Что остальные солдаты подтвердили. - Да, так все и было - прыгнул ни с того ни с сего из-за какой-то ерунды... Причем они так и считали... Происшествие замяли, возбудив против убийцы уголовное дело и под этим соусом спровадив его под усиленным конвоем в Россию. Где, немного помурыжив и потаскав по инстанциям, дело закрыли за отсутствием состава преступления, по, тихому отправив провинившегося солдата на дембель. Так что он дома даже раньше своих приятелей оказался, не раз с благодарностью вспоминая того, убитого им, "чеха". Воинскую часть из населенного пункта тоже, на всякий случай, убрали, заменив другой. И решили что на этом можно считать инцидент исчерпанным. Но если бы все было так просто... Тогда бы - все было так просто!.. Глава 23 Умар Асламбеков коротал время с женой и сыном в лагере беженцев в Польше. Курица, как известно, не птица, а Польша еще не заграница, но уже и не Россия... В силу своего географического положения Польша стала той из Азии в Европу "дверью", возле которой топчутся толпы эмигрантов из стран бывшего Союза, страждущие попасть в вожделенную шенгенскую Европу. Считается, что если перескочить белорусско-польскую границу, то ты уже практически там, потому что поляки беженцев не сдают, по крайней мере чеченских. Уж не понятно почему, возможно, из-за старых обид на российскую и советскую империи, от которых Польша в свое время натерпелась, поляки чеченцев привечают. В Брест они приехали на международном с польскими номерами автобусе, на который сбросились по "сотке" с головы. Но это была не цена за свободу. Все формальности были улажены еще там, в Москве, в польском посольстве, куда бегал со списками и паспортами приставленный к их группе чеченец. Поговаривали, что поляки будут сверяться с базами Интерпола и русского МВД, и если выяснится, что за кем-то тянется уголовный хвост, то визы ему не видать. Но куратор группы успокаивал, что даже если что-то выяснится, то с поляками всегда можно договориться, потому что они очень сильно уважают "американских президентов" и что он берется стать в этом деле посредником... Но в их группе "потерь" практически не было, кроме одного мужчины и одной женщины, уроженцев Грозного, русских по национальности. Им визу не открыли, ссадив с автобуса и сказав, что их дело будет решаться отдельно. Ночь и еще полдня добирались до Бреста. В битком набитом автобусе было душно и тесно. Люди сидели на сумках и друг на друге. Умар с женой заняли два места возле водителя, запихнув пакеты с вещами под сиденье, поставив на них ноги и посадив на колени сына. Отчего ехать было крайне неудобно, потому что невозможно было ни выпрямиться, ни вытянуть затекшие ноги, на которых волчком вертелся уставший от однообразия ребенок. Но все это можно было перетерпеть, лишь бы ехать! Останавливались не часто, когда уже совсем невтерпеж становилось. Тогда водитель сворачивал на обочину, поближе к какому-нибудь лесу, и пассажиры дружно бежали к кустам. Тесный, расположенный под сиденьями на выходе туалет водители открывали только для себя и для маленьких детей, из-за которых останавливаться смысла не было. Перед самым Брестом старший группы объявил, что если пассажиры не желают иметь лишней головной боли на границе, то надо собрать по двадцать баксов с головы для дачи белорусским и польским пограничникам. И тогда они пройдут без задержек. Конечно, можно ничего не давать - дело это сугубо добровольное и их все равно пропустят, - но могут задержать на неопределенно долгий срок. К примеру, в прошлый раз они простояли на "нейтральной полосе" чуть не двое суток, что не предел. Деньги, конечно, собрали, хотя подозревали, что не для пограничников. Возле границы встали в огромную, на полсуток, очередь. Водители разрешили выходить на улицу "подышать воздухом", которого в автобусе уже практически не осталось. Хорошо одетые пассажиры стоящих впереди и сзади экскурсионных автобусов косились на диковинную, которая тоже ехала в Европу, публику - на кое-как одетых детей, на женщин, несмотря на жару, облаченных в темные закрытые платья, на стариков в бараньих папахах на головах. Автобус стоял по полчаса, а то и больше, а когда трогался, водители загоняли их в салон, чтобы, проехав тридцать метров, снова встать. Белорусские пограничники никуда не спешили, потому что никуда не ехали, - они работали неспешно, часто уходя покурить и перекусить. Возле терминала их выпустили из автобуса и попросили выгрузить все вещи. Что было непросто, потому что нижний багажный "этаж" автобуса и весь салон были под завязку забиты сумками и баулами. Люди тащили с собой весь уцелевший на войне скарб, который вряд ли им мог пригодиться в Европе. Но не бросать же его!.. Надрываясь, протаскивая десять метров и бегом возвращаясь назад, пассажиры автобуса потащили в таможенный терминал сумки и потащили детей. Выстроились в живую очередь, ожидая и опасаясь досмотра. Откуда-то из-под одежды стали извлекаться завернутые в бумагу и перетянутые резинкой доллары. Для бегущих от войны беженцев их было не так уж мало. - Проходите... Умар потащил от столиков таможенников свои сумки. Ну вот и все!.. Зря боялись! Самое страшное - белорусско-польская граница осталась позади... По Польше ехали, прилепившись к окнам автобуса. Вдоль обочин часто мелькали новенькие, чистенькие, сложенные из светлых блоков домики, выросшие, как грибы после дождя, за каких-то десять последних лет. Повсюду были вывески на русском языке, предлагающие оптом и в розницу товары. Бойкая торговля техникой и стройматериалами в одну сторону и водкой, бензином и сигаретами в другую заметно повысила благосостояние приграничных поляков. Через несколько часов автобус остановился возле шлагбаума. Это был сильно напоминающий воинскую часть лагерь переселенцев. Это действительно была бывшая воинская часть, где еще недавно квартировали советские войска. Но войска ушли, а автономная котельная, баня, капитальные кирпичные казармы и даже веселенькие беседки солдатских курилок пришлись как нельзя кстати. Старожилы лагеря в первый же день рассказали, что сюда уже дважды попадали беженцы, которые тут же, в этих самых казармах, проходили действительную воинскую службу. И откуда, перемахнув забор, бегали в самоволки к пышнотелым местным паненкам. И теперь тоже бегали, возможно, к тем же самым, вспомнившим своих давних кавалеров, паненкам, от которых, возможно, у них были дети. Вот как интересно получается... Умару с семьей отвели небольшую, выгороженную в помещении казарм комнатку. Правда, без туалета. Туалет был общий, в конце коридора. Но все равно, в первые недели они были почти счастливы, как счастливы любые эмигранты, которые, перескочив порог границ, смогли убежать от старой, опостылевшей им жизни и не успели еще хлебнуть новой. И теперь живут в блаженном ощущении скорого и непременного блаженства. Потому что здесь, в Польше, никто не предполагал оставаться. Все воспринимали ее как трамплин в Европу, где гораздо лучше, чем здесь. Постоянно собираясь кучками, беженцы, перешептываясь, делились друг с другом сказочными историями о том, как замечательно смогли устроиться те, кто был здесь до них. О том, кто не устроился или устроился плохо, предпочитали не вспоминать. Все хотели верить в благополучное завтра. - Амира помнишь?.. Он теперь в Голландии у фермера работает! Пишет, что уже свой дом купил!.. Хотя ничего Амир не купил, а взял полуразвалившийся дом под банковский кредит, который сможет отдать не раньше, чем через двадцать пять лет, трудясь по двенадцать часов в сутки. И что интересно, в Чечне Амир дня на земле не работал, считая это занятие позорным для настоящего мужчины, а здесь ничего, здесь за милую душу скот пасет, и никто его за это не осуждает. - А Сурен?.. Он сейчас во Францию перебрался, говорит, что там гораздо лучше, чем в Бельгии... Хотя все про успехи этого самого Сурена уже раз сто слышали. Но слушали снова с не меньшей, чем раньше, охотой. И тут же рассказывали свою историю про Амира. "Гражданство", "вид на жительство", "пособие"... были самыми часто употребляемыми в лагере словами. Словами надежды. А вот слова о войне почти не звучали. Все жили будущим... Но проходили дни и недели, и оживленные разговоры начинали стихать. Потому что обо всем, о чем можно было, они переговорили и уже успели надоесть друг другу. И устать друг от друга. Лагерь, даже самый нережимный, даже там, где кормят по три раза в день и дают деньги на карманные расходы, все равно остается лагерем. Не домом. Но большинству беженцев выбирать не приходилось, там, сзади, у них ничего не было, их дома горели или были взорваны федералами, их родственники погибли или пропали без вести. Прошлого у них не было, было только будущее. У них была абсолютная, хуже которой быть не может, точка отсчета. Максимум что они могли сделать, это сменить этот лагерь на другой - на лагерь беженцев в Ингушетии, где придется жить в продуваемых насквозь брезентовых палатках, выклянчивая лишнюю буханку хлеба, дрова и гуманитарную помощь. Так что уж лучше здесь, чем там... У Умара ситуация была иной. Он прибыл в Польшу не из воюющей, полуразрушенной Чечни, а фактически из мирной Москвы. Стесненная квадратными метрами родительской "хрущобы", жена подалась с ним, рассчитывая скоро оказаться в благополучной, которую только по телевизору видела, Европе. Но скоро не получалось. И Татьяна начала ворчать. - Зря мы уехали... - все чаше и чаще вздыхала она. - Чего дома не жилось? Отсюда, из-за четырех по периметру лагеря стен, жизнь в Москве уже не казалась трудной. Там были родители, подруги, работа, престижная, в которую они с большим трудом пристроили своего сына, школа. Была - Москва... Здесь - деревенская польская глушь, чечевичный суп и перспектива зависнуть в лагерях на годы. - Может, вернемся, а? Женщина не понимала, что если ему вернуться, то придется воевать. И, не исключено, погибнуть в войне, которую он, в отличие от большинства соплеменников, считал бессмысленной и вредной. А в Москве навсегда спрятаться не удастся. Это русским можно жить самим по себе, забыв своих родителей и оборвав все родственные связи. Их слишком много, они это могут себе позволить. Чеченец - нет! Чеченец сам по себе жить не может. Не должен. Нельзя ему возвращаться... - Потерпи еще немного, - уговаривал он Татьяну. - Не век же нас здесь будут держать. Я уверен, что скоро нас отправят дальше... Умар не был ни в чем уверен, но сильно надеялся, что их вопрос будет решен в самое ближайшее время и в его жизни наступит хоть какая-то ясность. Может быть, уже завтра или на следующей неделе... Его вопрос решился... Как он и надеялся - на следующей неделе. Но совсем не так, как он надеялся!.. Увы, судьба не шахматная партия, которую можно повернуть хоть так, хоть эдак, которую можно попытаться отыграть, почти уже совершенно сдав, или хотя бы свести к ничьей. Судьба - рулетка, где события зависят не от тебя, а от бестолково мечущегося по цифрам шарика. Где он остановится, так и будет. Кому-то выпадет зеро, и он сорвет банк. А кто-то... Кто-то проиграет все, что у него осталось. Умар Асламбеков не выиграл, он проиграл... Хотя до самого последнего мгновенья думал, что выигрывает... Глава 24 Известия бывают хорошие. Бывают плохие. И бывают так себе. И еще, хотя и редко, бывают известия, которые хорошие, но и плохие тоже. Одновременно. Это известие было как раз таким - было хорошим, но с ложкой дегтя. Для вынесения окончательного суждения и принятия оргвыводов нужно было разобраться в пропорциях меда и дегтя. В известном всей стране доме на площади, где раньше нес бессменную вахту Железный Феликс, а теперь разбита клумба, шли очередные разборки. В просторном с видом на "Детский мир" кабинете, повинно опустив головы, стояли "чехи". Те самые, что купили переносные ракетно-зенитные комплексы, остались ими недовольны, зарезали подсунувших им туфту местных уголовников и запихнули в мешок старшего прапорщика Кузьмичева. Что, допрыгались, голубчики... до Лубянки! - Что, так и будем в молчанку играть? - сердито спросил генерал Самойлов, хотя еще не знал, насколько сердитым ему следует быть. - Достукались! "Чехи" понуро молчали. И вообще сами себя не напоминали - когда людей кинжалами резали, героями смотрели, а теперь, глазки в пол уперши, овечек изображают... - Ну что, язык проглотили? - заводя себя, повышал голос генерал. - Я вам что приказывал? Я приказывал отработать это дело по возможности тихо! Неужели нельзя было обойтись без трупов? - Никак нет! - отрапортовал вставший по стойке смирно "чех", который был ближе всех к генералу. - Нельзя было! Трупы все равно были бы, но тогда уже наши. "Их" трупы были бы еще хуже, чем чужие. Чужие трупы "списать" легче. - Кто они такие? - Местные братки... "Чехи" передали генералу ксерокопии каких-то документов и фотографии. - Самохвалов Иван Степанович, кличка "Фомка", - прочитал генерал. - Воровство, грабеж, разбой, четыре судимости... Колоритная личность. "Чехи" поддакнули. - Но это совершенно вас не обеляет! - рявкнул генерал. "Чехи" покаянно вздохнули. - Где те двое, что остались живы? - Здесь. "Здесь" обозначало, что во внутренней тюрьме Лубянки. Которая не резиновая и предназначена не для уголовников, а для совсем другой публики. Но на месте их тоже оставлять было нельзя. - Они поняли, где находятся? - спросил генерал. - Нет. Считают, что в Лефортово. Мы их не разубеждаем. - Вот и не разубеждайте. Завтра переведите их на "дальнюю дачу" и держите там до конца операции. Потом, когда все закончится, отдадите милиции. Капитан Алиев! - Я! - рявкнул главный "чех". - Доложите обстоятельства дела!.. Обстоятельства были известные: вначале были переносные зенитно-ракетные комплексы, посредством которых был сбит гражданский самолет, и были использовавшие эти ПЗРК неизвестные злоумышленники, затем была боевая задача - найти место утечки комплексов и сверхжесткие, отпущенные начальством на расследование этого дела сроки. При таких условиях без трупов обойтись было мудрено. Следственная бригада получила наводку на всех производителей и все склады, через которые проходили "Иглы", и, разбившись на мелкие группы, разъехалась по стране. На местах они выходили на оружейных посредников, делая им заманчивые заказы. - Давай мы тебе лучше минометов подкинем? - предлагали посредники, пытаясь впарить товар, который у них был в наличии. - Эй, слушай, зачем минометы, ракеты давай, которыми вертолеты сбивать. Мы хорошо заплатим! - отказывались от "горящих" минометов покупатели. - Если нет, так и скажи!.. "Нет" не говорил ни один из продавцов. Зенитные комплексы обещали все, но достать не мог никто. Покупатели повышали ставки, торопя продавцов. Если те долго мудрили, на них жестко наезжали, требуя свести с посредниками. На сленге следствия это называлось "ловлей клиента на живца". Живцом были доллары, которые, переписав номера каждой банкноты, выделило финансовое управление. А дальше все просто - "свои в доску пацаны" приезжали к таким же, как они, "братанам" за чужими зенитно-ракетными комплексами, щедро расплачиваясь за них не нашими деньгами. Сработал вариант, который они считали тупиковым. Потому что думали, что наименее возможны хищения с воинских складов, армейского резерва вооружений, сосредоточившись на частях. А вышло вон как... Вышло, что местные братки притащили вполне исправные ПРЗК, которые покупателю не понравились. - Зачем так делаешь? Зачем обманываешь? - возмутились покупатели, намекая, что им подсунули туфту. Потому что их не интересовали ракетные комплексы, их интересовало, откуда они берутся. Братки решили "мочкануть" предъявивших рекламацию "чехов", схватившись за перья. Случилась драка, в которой братки не имели ни одного шанса на успех, потому что им противостояли профессионалы, которые каждый день по часу проводят в спортзале, отрабатывая приемы рукопашного боя. Двое уголовников пали на поле брани, закончив свои дни среди городского мусора на заброшенной свалке. Двое их оставленных в живых приятелей с удовольствием согласились свести покупателей с продавцом "Игл". Продавцом оказался Работающий в в/ч 16265 Кузьмичев Валерий Павлович. Которого чуть побили и "вербанули", обязав сообщать о всех, которые на него выйдут, покупателях зенитных комплексов. Для надзора за ним оставили пару человек. Это был успех, потому что номера тубусов ПЗРК, обнаруженных на месте, откуда был произведен ракетный залп по гражданскому лайнеру, совпали с номерами комплексов, которые хранились в в/ч 16265. Что подтвердила проведенная на спадах ревизия, которая в ящики, как и все ревизии до нее, чтобы не вспугнуть потенциальных клиентов, не заглядывала, проведя сверку по документам. То есть здесь все в полном порядке. Не в порядке с трупами... Конечно, трупы в их работе случались и раньше, и каждый тянул за собой служебное расследование и наказание в виде "строгачей", лишений премиальных и понижении в должностях и звании. Трупы в их почтенном заведении не любят, считая, что это признак грязной работы и служебного несоответствия... Хотя тех трупов пока еще никто не нашел. И, по всей видимости, не найдет. Трупы надежно спрятаны под полутора метрами грунта и опрысканы отбивающим нюх собак и прочего зверья составом. Выжившие бандиты считают, что их повязали обэповцы, никак не ассоциируя их с наехавшими на них "чехами". С ментами они, когда попадут им в руки, откровенничать не станут, чтобы себе лишний срок не намотать. Но даже если расколются, упомянув о происшествии на свалке, проведенное милицией следствие замкнется на неустановленных лицах кавказской национальности, которые, прикончив потерпевших, скрылись в неизвестном направлении. То есть милиция получит очередной, который спихнет в архивы, "глухарь". О том, что этих уголовников прикончили не "чехи", а сотрудники "органов", никто, кроме них самих, не знает. А они откровенничать заинтересованы менее других. То есть проколоться здесь можно, только если погнать волну самим. А им эта волна нужна?.. Куда проще эти трупы "замотать", никак их не обнародуй. А предназначенную для прокурора версию операции переписать набело, чтобы всем дуть в одну дуду. Непосредственному начальству, конечно, придется доложить правду, но начальство на "тихие", которые не всплыли в прокуратуре и печати, трупы посмотрит сквозь пальцы. Тем более на трупы с четырьмя судимостями, по которым давно "вышка" плачет. Им главное, чтобы эти трупы не без пользы были. А польза есть! Польза - налицо, причем в отведенные следствию сроки. Если кто-нибудь сольет информацию на сторону, можно будет представить все как превышение пределов самообороны, свалив все на исполнителей, которые возьмут вину на себя, получив условные сроки... Генерал еще раз проиграл ситуацию и приказал: - Напишите рапорта на мое имя. Два рапорта! В одном изложите все как было, во втором - как могло быть. В последнем можете не стесняться - побольше про агрессивность, численное превосходство и криминальное прошлое противника. Чтобы все как у Дюма-папы, чтобы за душу брало. Ясно? - Так точно! - отчеканил капитан Алиев. Вот и попал капитан Алиев со своими людьми! Сейчас они собственноручно накатают на самих себя доносы, один из которых пойдет по инстанциям, а второй заляжет в спецархив, чтобы всю оставшуюся жизнь висеть над ними дамокловым мечом. В том числе после выхода в отставку. И если они, к примеру, будучи "цивильными" гражданами, откажутся выполнить "небольшое поручение" бывших своих коллег или заложить кого, то им напомнят о хранящемся в заветном сейфе рапорте где подробно изложена суть дела, указаны координаты захоронений и прочие, небезынтересные прокурору, подробности. И можно в любой момент извлечь этот рапорт на свет божий и дать забытому делу ход, подведя их под статью. Такая уж служба! И такие правила "внутреннего распорядка"!.. Сегодня твой сослуживец тебе друг, товарищ и брат, а завтра не известно, как все обернется. Люди имеют привычку с годами меняться, и, к сожалению, не всегда в лучшую сторону. Хотя бывает и наоборот, бывает, они день ото дня становятся лучше, делая карьеру, зарабатывая капиталы и пробираясь во власть. Но тогда тем более лучше иметь на них, в спецсейфе, "компромашку"! А где тот страшный сейф находится и кто его, словно цепной пес, бережет, никто, в том числе генерал, не знает. Ну что, написали?.. Замечательно! Теперь их надо будет поощрить и сразу же наказать. Поощрить за "достигнутые успехи". Наказать - за трупы и превышение служебных полномочий. Чтобы не выработалась опасная привычка решать все производственные проблемы мордобоем и стрельбой от бедра. Потому что так проще и легче. Но опасней... Генерал Самойлов собрал, прочитал и сложил рапорта в личный сейф. Откуда они должны были пойти гулять по инстанции, обрастая штемпелями с грифами: "Для служебного пользования", "Совершенно секретно", "Один экземпляр", "Ограниченный доступ". После чего генерал сел писать свой рапорт. Вернее, два рапорта, оба на имя своего непосредственного начальника. Чтобы, когда он выйдет в отставку, он не отказывал своим бывшим коллегам в помощи, помня о бумагах, хранящихся в спецархиве в доме на площади с клумбой, налево от веселенького магазина с названием "Детский мир"... Глава 25 Встреча проходила в теплой, дружественной обстановке - ночью, в кромешной темноте, в руинах взорванного клуба. Две фигуры, осторожно ступая по битому кирпичу, сошлись возле единственной уцелевшей стены, встали друг против друга на расстоянии полуметра. - Здравствуй, Дауд, здравствуй, дорогой, - сказал Виктор Павлович. - Как живешь, как семья, надеюсь, все живы-здоровы?.. Честно говоря, здоровье семьи Дауда Виктора Павловича волновало мало. Равно как его самого. Он бы этого Дауда с большим удовольствием к стенке прислонил и из своего табельного "макара" ему башку продырявил. Но не мог, потому что Дауд был ценным агентом. А с сексотами лучше дружить, ну или хотя бы делать вид, что дружишь. За дружбу они делают больше, чем за деньги. - Ну, что хорошего скажешь? - Поговаривают, что Совдат получил "стингеры" и грозился, что теперь сможет русские "вертушки" жечь... - Сколько "стингеров"? - Четыре или пять, точно не знаю. Это ценно. Надо будет связаться с "летунами" предупредить, чтобы они изменили привычные маршруты полетов и вообще чтобы держали ухо востро. - Что еще? - Схрон оружия. Дауд сунул в руку подполковнику сложенную вчетверо бумажку, где на плане местности крестом было помечено место захоронения оружия. Это тоже хорошо, это кстати. Они давно "оружейки" не потрошили - начальство будет довольно... Дауда подловили на торговле оружием. Взяли с поличным, с партией автоматов и гранат, прижали к стенке и, пригрозив солидным сроком, который придется отбывать в соседнем Дагестане, где на него очень многие зуб имеют, предложили сотрудничество. Конечно, в жизни все было не так просто и не так быстро, пришлось с этим Даудом с неделю повозиться, но в конечном итоге он сломался, подписав заявление и получив оперативный псевдоним "Ходок". Теперь "стучит" помаленьку на своих соплеменников, по крайней мере, на тех, кто чем-нибудь ему не угодили. - Что еще? - Люди меж собою говорят, что готовится какой-то взрыв, не здесь, в России или что-то вроде этого. - Где конкретно? - Где - никто не знает. Странные какие-то слухи, слишком общие... Обычно чеченцы говорят о более насущных делах - о ценах на хлеб и муку, зачистках... Если это готовящаяся против России акция, то почему о ней все знают? А если просто слух, то почему такой устойчивый? Может, кто из полевых командиров чего-нибудь задумал и трепанулся? Они любят похвастаться своими подвигами, в том числе будущими. Один - трепанулся, другие разнесли... Чечня маленькая, живут в ней плотно, так что любой чих разносится по всей округе. Надо взять эту информацию на заметку... - Все?.. Нет, еще не все... Но остальные сведения были менее значимыми, были про адреса, куда наведываются ночами связники боевиков, про контакты местного населения с федералами, ссоры и разборки, которые можно использовать в оперативных разработках... - Спасибо, Дауд, - поблагодарил Виктор Павлович, толкая ему в ладонь несколько стодолларовых купюр. Работа сексота должна хорошо оплачиваться, иначе он быстро потеряет к ней интерес. Но на этот раз денег, кажется, было мало. Дауд мялся в темноте, явно напрашиваясь на вопрос. - Что, какие-то проблемы? Дауд тяжко, рассчитывая на сочувствие и понимание, вздохнул. - Совсем жить трудно стало! Менты три шкуры дерут, на блокпостах шмонают, товар, деньги забирают, как семьи кормить, а? Хочу товар привезти, а как привезти, не знаю. Боюсь, опять менты все себе заберут, разорят совсем. Поможешь, да? - Ты мне про Совдата узнать обещал, про лежбище, где он хоронится, - тут же напомнил Виктор Павлович. - Не забыл? - Конечно, нет! Конечно, узнаю! - горячо пообещал Дауд. - Только трудно, он в одном месте не сидит. - Мне тоже нелегко твои вопросы решать... Много товара-то? - Нет, совсем чуть-чуть, десять ящиков. - Десять?.. - засомневался подполковник, набивая своим услугам цену. - Ну ладно, попробую... Попрошу своих ребят, чтобы они тебе помогли. На чем официальная часть была завершена. Остались личные просьбы и пожелания. - Ты про заложников узнал, о которых я прошлый раз просил? - Да, узнал. Все узнал! Есть заложники, точно не знаю сколько, но есть. И девочка, кажется, тоже. Значит, есть, значит, не врал Сулейман. Информации, которая прошла по двум независимым источникам, имеет смысл доверять. - Ну ладно, спасибо тебе, дорогой, иди... Хрустя кирпичами, Дауд шагнул в темноту. И пропал. Подполковник выждал десять минут, вытащил и поднес к лицу рацию. - "Закат"... "Закат", - повторил он два раза одно и то же, непонятное стороннему уху слово. И в ту же секунду в пятидесяти метрах от разрушенного клуба на север и в ста на юг зашевелилась, вздулась пузырями земля, и из-под "мохнатых" маскировочных накидок вылезли бойцы боевого охранения, которые прикрывали встречу подполковника с секретным агентом и проверяли, не притащил ли он за собой "хвост"... Со службой на сегодня было все. Значит, можно позволить себе и подчиненным заняться "халтуркой"... Что такое "халтура", российскому человеку объяснять не нужно. Халтуры у нас имели место всегда - жэковские сантехники во внерабочее время чинили текущие краны, которые не успели сделать в рабочее, автослесари техцентров загоняли вечерами на эстакады "левые" "Жигули", строители делали "шабашки", используя унесенные с объектов краску, плитку и доски, электронщики в свободное от основной работы время "шаманили" неработающие приемники и телевизоры... И все было нормально! Когда в стране настали смутные времена, "халтурки" стала осваивать милиция и прочие силовики. Что они, хуже автослесарей, что ли? Им тоже лишние деньги не помешают!.. Силовики кранов чинить не умели и потому брались за охрану объектов и сопровождение грузов, используя выданный им на работе инструмент - пистолеты "ПМ" и автоматы "АКС". Против их "халтурок" даже сантехники пасовали, потому что могли противопоставить "пээмам" лишь газовые ключи, подмотку и прокладки. Постепенно прейскурант услуг силовиков расширялся за счет выколачивания долгов, поиска сбежавших мужей, торговли вещдоками, замены "взятия под стражу" на "подписку о невыезде" пр. Конечно, все это они делали исключительно свободное от работы время. В рабочее - сажали в свободное - выпускали, разваливая расследуемые ими дела. Не остался без работы и армейский спецназ. Крепкие, с пудовыми кулаками, не боящиеся драки ребята были незаменимы, если нужно было на кого-нибудь наехать или кому-нибудь в профилактических целях морду в кровь разбить. Армейскую "крышу" редко кто мог одолеть. Когда стенка на стенку сходились "крыши" бизнес-структур, одна из которых была ментовская, а другая армейская, то милиционеры, быстро оценив физические данные противной стороны, брали под козырек, выставляли ящик водки и убывали прочь. Еще бы - военные каждый день тренировались, сгоняя жирок в спортзалах и на полосах препятствий, а милиционеры быстро расплывались на казенных харчах, утрачивая спортивную форму. Те, кто входил во вкус денег, случалось, начинали принимать заказы на отстрел конкурентов. Моральная сторона дела спецназовцев волновала мало, что-что, а смерти они не боялись - ни своей, ни тем более чужой. Смерть была их работой, как дворника - метлой махать. Кому нужен диверсант, который не способен противнику - живому, между прочим, человеку - кишки ножом выпустить или шею на сторону свернуть? Уголовники, конечно, тоже животы вспарывать не брезгуют, но они не умеют это делать профессионально. И уж тем более не умеют управляться со снайперскими винтовками, пластидом, ручными гранатометами и огнеметами и прочим "убойным" инструментарием. А спецназ умеет. И следы заметать умеет. Отчего его так обихаживают заказчики чужих смертей. И команду Виктора Павловича обихаживали. Только без толку, они подобными делами не промышляли. И вовсе даже не из этических соображений - отчего бы не прикончить кого-нибудь из нефтяных королей, да с удовольствием! - просто таких физических возможностей не было - они, как бездомные псы из блох, из "горячих точек" не вылезали. Лицо кому-нибудь начистить, это одно, с этим можно в пять минут управиться, а человека убрать и двух недель маловато будет. Надо приехать, осмотреться, отследить маршруты "объекта", изучить его привычки, систему охраны, прикинуть, как оттуда половчей смыться, и лишь потом со снайперской винтовкой на крышу соседнего здания карабкаться. Это только дурак думает, что выстрел и есть покушение. На самом деле выстрел одна тысячная часть работы, причем далеко не самая важная. Не стоит такая овчинка столь тщательной выделки. Это же надо найти причину, чтобы откомандировать людей в Россию, да такую, чтобы никто их не хватился, провести через рогатки блокпостов и милицейских кордонов, причем не пустыми, а с оружием... А главное, лишиться нескольких полноценных бойцов, когда и так людей хронически не хватает. И кто за них, интересно знать, лямку тянуть будет? В наряды ходить и на боевые задания? Под пули? Кто согласится их смерть на свою разменять? Нет таких! Так что приходится от "убойных" халтур отказаться. Но не от халтур вообще! Это раньше можно было прожить на оклад, премии и пайковые, да еще летом, в отпуск, с семьями в Сочи сгонять. Теперь - хрен, причем без Сочи и масла. Так что приходится крутиться. Как все крутятся. Приходится "толкать" на сторону сухпай и боеприпасы продавать оружие и даже выгребать из карманов убитых боевиков доллары, деля их по-братски между собой. И такое тоже бывало. И пусть стыдно за это будет не бойцам, а их высоким начальникам! И еще можно вытаскивать из чеченских зинданов заложников. Как теперь... - Ну что, мужики, не пора нам напроситься к ним в гости? - спросил подполковник. Потому что в этом случае не мог приказывать, мог только спрашивать. По-приятельски. - Ну а чего, можно и в гости... - Когда? - Да хоть завтра! Ну, завтра - так завтра. И то верно - чего кота за хвост тянуть!.. Не могут они долго тянуть! Что будет завтра, они еще могут сказать, а вот за послезавтра ручаться уже нельзя. Спецназ не своей волей живет, а приказами. Сегодня ты здесь, а через день, снявшись по тревоге, у черта на рогах. И тогда пропали денежки... Так что лучше не откладывать на послезавтра то, что можно сделать завтра. Значит - завтра?.. Завтра!.. Глава 26 Любовь зла, полюбишь и... И кого только не полюбишь. Светку угораздило полюбить чеченца. Ну так получилось... Получилось, что никого другого на этот момент у нее не было, а большой и чистой любви хотелось. В восемнадцать лет без любви никак невозможно. Ущербным себя чувствуешь в восемнадцать лет, если никого у тебя нет. Самое страшное, что у всех подруг есть, все, загадочно глазки под подведенные веки закатывая, про вздохи и обжимания рассказывают, а тебе им ответить нечего. Никто к тебе целоваться не лез и даже не лапал. Как будто ты никому сроду не нужна! Что очень обидно... Последняя любовь у Светки случилась в одиннадцатом классе. Предметом обожания был, как и у всех, одноклассник. В школе все обожают одноклассников, так как имеют возможность видеться с ними каждый день. Выбирать кавалеров в других классах не принято, так как слишком хлопотно наблюдать за предметом чувств, который сидит за второй справа партой в соседнем классе. Не будешь же в стенке дырку сверлить. Тогда уж надо в тот класс переходить, чего не поймут родители. Да и жаль уходить, потому что все друзья здесь. Вот и приходится девочкам "А" класса любить мальчиков "А" класса, а мальчикам любить их, выбирая привязанности по буквенному индексу. Вот она и выбрала... Тот мальчик был круглым отличником и поэтому водился только с отличницами. Она была ударницей и, значит, была не его поля ягода. Отчего она сильно расстраивалась и плакала по ночам в подушку. Правда, ее любили два других мальчика которые были троечниками, с одним из которых она даже два раза целовалась. Но все это было не то... В пятнадцать лет никто не любит тех, кто достижим, с кем хоть сейчас в койку, любят тех, кто прекрасен ликом и недостижим, как икона. Если не находится таких в ближнем окружении, то любят артистов и звезд эстрады. Света целыми уроками поглядывала на предмет обожания, гордо отворачиваясь, если он, перехватив ее взгляд, оборачивался к ней. Их виртуальный роман тянулся полгода и кончился выдачей аттестата. После чего смотреть стало не на кого. Любимый поступил в престижный вуз, и никаких поводов с ним встречаться не осталось. Да и как-то не до него стало. Потому что вначале Света как проклятая готовилась к вступительным экзаменам, а потом поступила, правда, в другой, гораздо менее престижный, вуз. Самое противное, что в их, с педагогическим уклоном, институте учились почти одни только девочки. Четыре парня из их группы были настолько никакими, что на них никто не обращал внимания, как на пустое место. А тот, кто обращал, тщательно скрывал этот факт, чтобы не выказать свой плохой вкус. Да и зазорно в институте любить одногруппников, когда в коридорах мелькает столько симпатичных и уверенных в себе старшекурсников. Вуз - не школа, в вузе любовные претензии вырастают вплоть до юношей пятого курса и курсантов местных военных училищ. Светка тоже покрутила романы со старшекурсниками и курсантами. Вернее, если честно, два романа - один с второкурсником истфака и один с курсантом-танкистом. Второкурсник был ничего себе мальчиком, но был мямлей. Он держал ее за руку и рассказывал ей стихи, хотя хотелось уже не стихов и хотелось, чтобы он держался не только за руку. Как-то вяло и незаметно их дружба расстроилась и сошла на нет. Курсант был более решителен, но курсант думал только об одном, о чем думают все курсанты - о том, как не опоздать из увольнительной. И поэтому всячески форсировал события. Обидно ему было на красивые слова время тратить, что Светке не нравилось. Она отчаянно отбивалась, вырывая свои руки из его лапищ, и прятала губы, в которые он норовил вцепиться своим ртом. Возможно, она бы ему даже уступила, если бы было где. Но у курсанта не было дома, кроме казармы, и не было денег, чтобы снять квартиру, а отдаваться на жесткой скамейке в парке под проливным дождем - приятного мало. И тут на ее горизонте возник Алик. Вообще-то его звали не Алик, а как-то гораздо сложнее, но она его называла так. Алик выгодно отличался от бывших до него кавалеров - он был самостоятелен, у него была машина, деньги, и он умел ухаживать. Он дарил ей цветы и водил в рестораны. И еще у него была квартира. Что решило исход дела... - Ты с ума сошла! - ахнула мать, когда случайно увидела ухажера дочери. - Ты представляешь, что будет, если о нем узнает отец?! Она догадывалась. Отец Светки работал в милиции, устраивая на таких же вот кавказцев облавы. Но, может, он ничего не узнает. Не успеет. Потому что долго она с ним гулять не собирается. Так думала она. Алик - по-другому. Алик ей проходу не давал, встречая после института и вихрем увозя на машине в очередной ресторан или ночной клуб. Все открылось самым естественным образом, как открывается у многих. Светка забеременела. Во всем был виноват беспредел, царивший на фармацевтическом рынке страны. Она купила в аптеке таблетки против детей, которые на поверку оказались упакованным в блистеры прессованным мелом. Кто-то поимел на этой таблеточной афере бешеные "бабки", а кто-то деток. Светка страшно расстроилась, но в больницу не побежала, потому что в глубине души надеялась, что будущий ребенок заставит Алика сделать ей предложение. Она исходила из опыта своих подружек, которые подобным нехитрым приемом "окручивали" русских женихов. Но Алик был не русский и жил по совсем другим законам. Ей бы, дуре, о нравах и обычаях чеченского народа почитать, прежде чем мел в таблетках кушать. Никаких предложений Алик ей не сделал, но проявил благородство, сняв ей двухкомнатную квартиру. И очень кстати. Потому что отец, узнавший, от кого его дочь носит ребенка, выгнал ее на улицу. Ему в его доме только орущих и писающихся лиц кавказской национальности не хватало! Светка осталась одна. Вернее, осталась с Аликом, который каждый день приезжал к ней. И обязательно с цветами. Потому что очень ее любил... рот только не мог жениться. Ребенок родился похожим на папу, унаследовав от него цвет кожи и волос и форму носа, что должно было сильно осложнить ему всю дальнейшую жизнь. От мамы ему досталась только национальность и фамилия. Пришедший взглянуть на внука дедушка, увидев его в коляске на улице, выматерился, а вернувшись домой, запил. Судьба сыграла препоганую шутку с заместителем начальника местного отдела внутренних дел. Первые, тяжелые, с мокрыми пеленками и ночными криками младенца, месяцы не оттолкнули Светлану от отца ребенка, а, напротив, сблизили с ним. Нет, он не помогал ей стирать и готовить, он даже не всегда ночевал дома, а иногда, сказав, что ему нужно уехать по срочному делу, пропадал на целые недели, но другой опоры, кроме него, у нее не было. Нет, отец ее не проклял и от нее не отказался, она могла вернуться домой в любой момент, но лишь с условием, что Алик там никогда не появится. На что она решиться не могла. Она надеялась, что у них все еще наладится. И любила его, причем гораздо сильнее, чем раньше, потому уже не как галантного ухажера, а как отца их ребенка и, хоть и без штампа загса, мужа. Так она для себя решила. Целыми днями, стирая, кормя, пеленая... крутясь как белка в колесе, она ждала Алика, часто и безнадежно выглядывая в окно и выглядывая его машину. Больше она никого не ждала. С подругами у нее общих тем для разговоров не находилось они почти перестали у нее бывать, а приятелям появляться здесь было нельзя. С соседями отношения тоже не сложились. Соседки, видевшие Алика, ее выбор не одобрили. Возможно, потому, что не так давно в их дом пришел из Чечни "двухсотый груз". Сопровождавший цинк офицер, перепив, рассказал, как погиб покойный, причем с излишними подробностями. И вообще много чего порассказал такого, о чем лучше было бы умолчать. Жильцы дома жалели покойника и жалели хлебнувшего войны, совсем еще молоденького лейтенантика. И тут же видели Алика. Все это не способствовало взаимопониманию и дружбе между народами. Равно как белый, на фоне ржавых "шестерок" "Мерседес" Алика. Когда однажды Светлана вытаскивала на лестничную площадку коляску, соседка по этажу, вместо того чтобы помочь ей, тихо сказала. - Они наших ребят убивают, а ты с ними!.. Лучше уезжай отсюда... Сука!.. И хлопнула дверью. Светлана проплакала всю ночь. Она не понимала, почему она должна отвечать за убитых в далекой Чечне солдат. Лично она никого туда не посылала и не убивала. Когда пришел Алик, она пересказала ему ту дурацкую сцену. Алик отреагировал неожиданно бурно. - Видели бы они, что творят русские солдаты там, в Чечне! - зло крикнул он. - Вы сами пришли, вас никто не звал! Света испугалась, поняв, что сболтнула лишнее. Как-то так получилось, что, находясь почти в самом центре России, в полутора тысячах километрах от Чечни, она попала в эпицентр межнационального конфликта. Она была русская и понимала соседок, но ее муж был чеченец, и она не могла его ненавидеть. Тем более что ее сын тоже был наполовину чеченец. Она не знала, что делать. Она надеялась на мужа. Алик сильный, он что-нибудь обязательно придумает... Алик не придумал, потому что через три дня пропал... Глава 27 Через неделю все изменилось. Но не в лучшую, на которую он, на которую все так надеялись, сторону. Жизнь перевернулась с ног на голову, надежды рассыпались в прах, уступив место обреченности. Новая партия прибывших в лагерь переселенцев-земляков принесла дурные вести. Они нашли Умара Асламбекова и сказали: - Твоего отца больше нет. Умар посерел. Он неделю себе места не находил, словно чуял что. И - точно! Отец умер... Но была еще надежда, что отец умер естественной смертью, от какой-нибудь болезни, потому что в последнее время он много болел. Но нет, отец умер противоестественной смертью - его убили русские солдаты. - Твой отец погиб как настоящий мужчина! - похвастались земляки. - Он защищал женщину - твою мать! Отец ответил на оскорбление, адресованное его матери, и схлопотал автоматную очередь в живот от солдата-срочника. Он умер недалеко от собственного дома, почти на его пороге. Умер... Мир рухнул... Мир раскололся на две половины - до автоматной очереди и после нее. Земляки сочувствовали Умару, всячески поддерживая его в его беде. Но в их словах, в интонациях, в их взглядах было не только сочувствие, было что-то еще, какое-то скрытое напряжение, которое заставляло Умара вспомнить о его долге. Его отец умер не от старости и не от несчастного случая - его убили, убили на глазах земляков, которые могли указать на убийц. Убийцы были известны, убийцами были русские солдаты. И это было необратимо! От Умара ждали решения! Сегодня ему только сочувствовали, завтра станут намекать, послезавтра - отворачиваться. Потому что сын, отца которого убили, должен отомстить обидчикам. Таков закон гор! Несколько лет Умар прятался от войны в Москве, когда она дотянулась до него там, он сбежал еще дальше, сбежал в Европу, где она догнала его. Все равно догнала! Его отец ничего не имел против русских солдат, но они оскорбили его жену, и ему пришлось, следуя древним традициям и чеченским понятиям о чести защитить ее ценой собственной жизни. Его сын был против войны, он не хотел убивать русских, с которыми бок о бок много лет прожил в Москве, но его лишили выбора. Он должен был смыть позор, который мог смыть только кровью. Кровью обидчиков. И никому не интересно, что ты не боевик, а вполне мирный аспирант и кандидат наук и что считаешь обычай кровной мести архаизмом и атавизмом прошлого. Ну и что, что считаешь? Считать ты можешь что угодно, а взять в руки кинжал обязан! Потому что ты мужчина, сын своего отца и сын своего народа! Ему прощали неучастие в войне, но ему никогда не простят неотмщенной смерти отца! Он никому ничего не сможет объяснить - его будут считать трусом. Односельчане, соседи, одноклассники, родные сестры и мать. Его все будут считать трусом и осуждать! В том числе его собственные Дети, которые вырастут. И внуки тоже. Те немногие, которые его хорошо знают и разделяют его взгляды, чеченцы будут молчать, потому что не решатся пойти против всех. Против своего народа. Его нейтралитет закончился. Он должен взять в руки оружие! - Я не понимаю, это какая-то дикость! - возмущалась Татьяна. Она действительно не понимала, она была русская. - Ну почему, почему ты должен обязательно кого-нибудь убить? Пусть наказанием виновных занимается милиция, ну, или, я не знаю, суд! При чем здесь ты? Как можно смыть позор, убивая совсем посторонних людей? Ведь солдата, застрелившего твоего отца, ты все равно не найдешь!.. Он молчал. И его тринадцатилетний, у которого в метрике в графе национальность стояло "чеченец", сын тоже насупленно молчал, неодобрительно поглядывая на мать. Умар понимал, что все равно ничего не сможет объяснить своей жене! Он был частью народа, законы которого впитал с молоком матери. Кровь десятков предшествующих поколений бродила в нем, напоминая о его правах и обязанностях. Одной из которых была кровная месть! Раньше, когда был Советский Союз, он больше, чем чеченцем, ощущал себя представителем советского народа. Потому что Союз Республик соединил и перемешал нации, подчинив их одной сверхидее, в которой растворились частные амбиции. Все жили по единым законам и по новым, написанным партией традициям. Все, вне зависимости от нации и вероисповедания, были октябрятами, пионерами, комсомольцами, говорили на одном и том же языке, учились в школах по единым программам, служили в общей армии, поступали в институты, где преподавались одинаковые предметы, женились, расписываясь в загсах, получали примерно равные зарплаты одинаковыми дензнаками... Что было, может быть, нехорошо, но было и не плохо. Было лучше, чем межнациональная рознь и резня. Как не может быть армии, которая служит по множеству разных уставов, так, наверное, не может быть империи, в которой каждый живет сам по себе. В империи общие законы должны превалировать над частными. Нет, они не забывали свой язык, хранили свои традиции, исповедовали свою веру, имели по-тихому по несколько жен... Все это было, на все это власть смотрела сквозь пальцы. Это был странный коктейль из имперских и национальных особенностей, который создавал новую народность - советскую. Большую часть жизни Умар жил именно по этим законам - по советским. Но и по чеченским тоже. Непонятно каким образом, но Союз смог увязать шариат с Уставом партии, заставив чеченцев совместно с прибалтами и чукчами строить коммунизм. Но Союз распался, и Умар, как и многие другие, вспомнил, что он в первую очередь чеченец. Вынужден был вспомнить, потому что ему напомнили, что он чеченец. Войной, бомбежками, проверками паспортного режима, обращением - "лицо кавказской национальности". Единого, связующего всех со всеми, устава не стало, и страна начала рассыпаться по национальному и религиозному признакам. И граница этого раздела прошла не по картам - по судьбам людей! Теперь нельзя было спрятаться от местных законов за общим. Теперь каждый должен был вспомнить, кто он есть, и держаться за таких же, как он! Единая стая растасовалась на масти и цвета, и чужак, случайно затесавшийся в чужую породу, был обречен на съедение. Вожака не стало, и теперь все скалились и наскакивали друг на друга, норовя укусить за ляжку. Выжить в этой сваре можно было, только собравшись вместе и как следует оскалившись. Умар должен был к кому-нибудь прибиться и считал, что может прибиться только к своим. Потому что любые другие, даже если его примут, все равно будут считать чужаком, тыкая его носом в его цвет и породу. И тыкая в цвет и породу его сына, который пошел в отца и был похож на чеченца больше, чем на русского! И который, как иногда ему казалось, понимает куда больше своей матери, посматривая на него с неодобрением, возможно, считая его трусом! У него не осталось выбора... Он был чеченцем!.. Он стал чеченцем гораздо больше, чем был раньше, и, значит, должен жить как чеченец... Чего его жена понять и принять не в состоянии, потому что она... другой масти... Выбор был сделан. Им. И был сделан за него... Умар вернулся к своему народу. И его народ принял его... Глава 28 Время на войне течет быстро, даже по официальному "курсу" день считают за три. Месяц потянет на все пять. А полгода могут вместить целую жизнь. Сашка Скоков уже не тормозил, когда к нему обращались по новому его имени - Магомед, уже откликался. И все чаще и чаще смеялся в кругу своих новых "братьев" и хлопал их по плечам. Он был во многих боях, где проявил себя с самой лучшей стороны, он убивал "неверных", уже не уговаривая себя, что они ему враги. Уже считая так. Если раньше он стрелял, потому что понимал, что деваться ему некуда, что, если он надумает вернуться, ему припомнят все рейды и все трупы, то теперь он не думал о том, что может вернуться. Однажды, при разгроме очередной колонны, они захватили полтора десятка пленных. Выстроив солдат на обочине, они обыскивали машины, собирая оружие и боеприпасы, перешагивая через кровь и трупы. Солдаты напряженно следили за их передвижениями. Проходя мимо шеренги пленников, Магомед не смотрел на них. Раньше было иначе, раньше он с напряжением и испугом вглядывался в лица, боясь узнать среди обреченных на смерть солдат своих сослуживцев. Теперь не боялся. Он прошел мимо шеренги, и один из пленников, вдруг подавшись вперед, пораженно пробормотал: - Саша?.. Саша Скоков?! Магомед не оглянулся. Он не услышал обращенных к нему слов. Вернее, он услышал слова, но не понял, что они предназначены ему. Какой Сашка? Он Магомед! Но, пройдя десять шагов, он встал. И обернулся. Этот пленник был ему хорошо знаком. Это был его лейтенант. Командир его взвода. Он развернулся и пошел назад, дружески ухмыляясь. - Здорово, лейтенант! - сказал он. Когда-то комвзвода казался ему взрослым, теперь - нет. Теперь он выглядел младше его. И дело было вовсе даже не в том, что лейтенант был гладко выбрит, а он зарос бородой... Боевики вначале удивленно, а потом весело посмотрели на встречу бывших однополчан. Магомед был почему-то даже рад встрече. Лейтенант был неплохим командиром, в отличие от многих других - без заморочек. - Кто жив, кто нет? - спросил Магомед. Лейтенант сказал, кто "нет". Магомед с удивлением слышал знакомые, которые он почти уже забыл, фамилии. И не испытывал никаких особых чувств. За это время он привык к смертям. Магомед выслушал лейтенанта и хотел идти дальше. Но лейтенант, возможно, на что-то надеясь и боясь прервать разговор, сказал: - Вас искали. Не тебя - вас! Значит, точно надеялся! - Кто? - удивленно спросил Магомед. - Ваша мать. Она приезжала в часть. Что-то в душе Магомеда дрогнуло. - Когда она здесь была? - Четыре месяца назад. Больше Магомед ничего не спрашивал. Зачем?.. Когда они собрались уходить и встал вопрос, что делать с пленными, его "братья" посмотрели на него. И посмотрели на лейтенанта. - Может, оставить его? - спросили они. - Он тебе нужен? - Нет, - ответил Магомед. - Не нужен... Лейтенанта отвели в сторону и зарезали. Первого... Больше Магомед о нем не вспоминал. Он вообще уже почти не вспоминал свою прошлую жизнь - свой город, дом, школу, своих друзей... Потому что у него был новый дом и новые друзья. Иногда ему снилась мать, но все реже и реже. И все чаще и чаще снилась жена... Его город, бывшие его друзья, отец и мать остались где-то там, далеко, далеко... И это было так. И... не так!.. Возможно, что его далекое прошлое было не так уж далеко, было ближе, чем можно представить. Может быть, даже совсем рядом - вон в том, который они миновали ночным маршем, населенном пункте. В том, крайнем, доме... Или в том вон автобусе, который прошел мимо их засады в колонне федералов... Потому что в том, мимо которого они прошли, населенном пункте, в том доме или том автобусе могла запросто оказаться его мать. Которая была не за тридевять земель, а была рядом, в Чечне, где который месяц подряд упорно и безуспешно разыскивала своего единственного, без вести пропавшего сына, которого не оказалось среди погибших в том, последнем, где он исчез, бою. Как и десятки других матерей, его мать ходила с пачкой размноженных на ксероксе портретов - его портретов и показывала их всем, кому только можно было. И все говорили - нет, не видели, не знаем... И тогда она шла дальше от "населенки" к "населенке", от части к части, от человека к человеку... ...Не такая уж пожилая по возрасту, но в одночасье состарившаяся женщина брела по пыльной обочине дороги, тяжело волоча уставшие ноги. Сегодня она прошла двадцать километров, потому что попутных машин было мало и попутные машины ее не брали. Такой был приказ у водителей - пассажиров не брать. Мать брела, уже не оборачиваясь на шум моторов. Навстречу ей по другой стороне дороги шла другая женщина, повязанная темным платком, в серой от пыли одежде. Они увидели друг друга и остановились. Между ними, разделяя их, проехало несколько машин, которые тянули за собой орудия. Женщины терпеливо ждали, когда пройдет колонна. Они были удивительно похожи друг на друга, потому что были примерно одного и того же возраста, были одинаково серы от пыли и имели очень похожие, просто один в один лица. Не чертами, выражением - скорби, обреченности и надежды. Колонна прошла. Женщины повернулись и пошли навстречу друг другу. Посредине дороги они встретились. Они не поздоровались, не обнялись и не протянули друг другу руки - они протянули друг другу фотографии. Сыновей. Каждая всмотрелась в чужую фотографию, перебрала ксерокопии документов и покачала головой. Можно было идти дальше, но они устали и, сойдя с дороги, присели на пригорке, чтобы передохнуть. Сняли платки, заговорили. Не о сыновьях, что им до чужих сыновей, заговорили о насущном. О том, сколько километров еще идти, где нужно свернуть, что за люди ждут их на блокпостах где можно переночевать и поесть. Это была очень полезная для лиц без определенного места жительства, какими они здесь фактически были, информация. - Там слева от дороги палатки будут, где батальон морпехов стоит, так к командиру лучше не ходить, нервный он, прогнал меня и еще наорал. Лучше сразу обратиться к начальнику штаба - он вроде хороший мужик, может, поможет... Каждая из них знала, что там, сзади, а теперь знала, на что можно рассчитывать впереди. Они не обсуждали и не осуждали "нервного командира", того тоже можно было понять, к нему в палатку, просачиваясь сквозь часовых, задабривая их сигаретами и деньгами, пробирались каждый день по несколько женщин, и каждая с одним и тем же вопросом. Они подсовывали ему фотографии сыновей, которые пропали в прошлом и позапрошлом годах и еще раньше, и он никак не мог их видеть, потому что прибыл сюда всего-то несколько недель назад. Но объяснять это каждой матери было выше его сил. И успокаивать тоже. Ему некогда было думать о мертвых и пропавших, ему нужно было думать о живых, о тех четырехстах вверенных ему душах, которых нужно кормить, мыть в бане, Держать в узде. И он гнал женщин прочь. Но они не уходили, продолжая бродить по территории части, останавливая офицеров и показывая им фотографии. Они были несчастны и были занудны в своем одинаковом, словно размноженном на ксероксе, как предъявляемые ими фотографии, горе. Их все жалели, но их все избегали... - Вы слышали, под Шали, кажется, нашли новое захоронение? Семь или восемь тел... - Где они сейчас? - Скорее всего, увезли в Ростов. Значит, надо наведаться в Ростов... Они были очень упрямы, эти женщины. Они прошли уже все госпитали и морги, просмотрели десятки альбомов с сотнями предназначенных для опознания фотографий солдатских трупов. Бродили по загнанным в тупики вагонам-рефрижераторам, вдоль рядов носилок с фрагментами человеческих тел, всматриваясь в оторванные ноги, руки, туловища, в раздавленные, раздробленные, сплющенные головы, в собранные в одном месте кучки пальцев, с остатками татуировок и "детскими" шрамами. И перебирали эти пальцы, стараясь узнать... Они уже не ужасались, не падали в обмороки, они уже привыкли к лику смерти. И если они не находили своих детей там, среди трупов и фрагментов, они выходили на дороги и упрямо шли от населенного пункта к населенному пункту, от части к части. Потому что не верили в то, что человек может пропасть бесследно. Хотя - запросто... Потому что сотни призванных на действительную ребят легли в землю в безвестных, которые никогда не найдут, могилах, а кому повезло меньше, те сгорели дотла, до пепла в подбитых гранатометами бээмпешках, тех раскатали по дорогам и растащили гусеницы танков и колеса бэтээров и грузовиков, до костей обглодали бездомные грозненские и урус-мартановские собаки. Тех ребят уже не найти. Но матери все равно их ищут. Ищут, ищут, ищут... И будут искать до смерти... Посидев пять минут, женщины встали, повязали платки и разошлись, каждая продолжив свой путь... - Вы не видели моего сына? Сашу Скокова... А вы?.. Посмотрите, может быть, вы его вспомните?.. Может быть, вы что-нибудь о нем знаете или слышали? Ну хоть что-нибудь! Пожалуйста, я очень прошу вас... Но мать Саши Скокова не могла найти своего сына, потому искала его совсем не там. Она искала его среди мертвых и пленных. И не искала среди боевиков. Но даже если бы она стала искать его среди боевиков, она бы все равно его не нашла. Потому что она искала бы своего сына Сашу Скокова, которого давно в природе не было, а был совсем другой человек, был чеченский боевик Магомед Мерзоев. Который, если бы его вдруг кто-нибудь окликнул прежним именем, уже на него не среагировал. И на него не откликнулся... - Вы не видели случайно моего сына?.. Посмотрите. Прошу вас!.. Посмотрите внимательней!.. Глава 29 Солнце свалилось за ближайшую вершину, и почти сразу стало темно. На юге всегда так... как за пазухой у негра! По горному серпантину, пыля колесами, поднимались два потрепанных армейских "уазика". Вообще-то федералы предпочитают не покидать обжитые "населенки" в темное время суток без сопровождения бронетехники и уж тем более не забираться на ночь глядя в опасные горы, но этот случай был особый. И федералы тоже не простые. Эти федералы темноты не боялись. "Уазики" поднимались все выше и выше, "вкручиваясь" в небо, как штопор в пробку. В машине, привалившись к дверцам, дремали люди в камуфляже, успевая "перехватить минуток пятьсот-шестьсот", потому что знали, что в эту ночь им поспать не удастся точно. Коротко подстриженные головы мотались в такт частым поворотам - то вправо, то влево, стукались о дверцы. Но не больно, потому что боковые стекла, на случай внезапного нападения, были завешены расправленными армейскими бронежилетами. Но людей в машине защищали не "броники", а знание оперативной, на "подходах к месту развертывания", обстановки. Поворот. Еще поворот... Головной "Уазик" свернул на обочину. Кажется, приехали... Потягиваясь и разминаясь, бойцы полезли из машин, потащили из салонов оружие. Действовать предстояло на "чужой" территории, потому что вся Чечня ночью чужая. Отсюда до места было семь с небольшим километров - полтора часа ночного марша. Ближе к "населенке" подъезжать было нежелательно, чтобы не переполошить жителей. Лишний шум себе может позволить милиция, когда у нее за спиной стоит батальон мотопехоты, подкрепленный выведенными на прямую наводку стотридцатимиллиметровыми самоходками. Они такими силами не располагали. У них были - только они. - Ну что, попрыгаем? Это был привычный, со времен большой войны ритуал. Возможно, сейчас он был излишним, им не к немцам через линию фронта переползать, но правила, ставшие рефлексами, лучше без нужды не менять. Бойцы подтянули все ремешки, завязали все шнурки, закрыли на кнопки все клапаны. Попрыгали на месте. Все в порядке - ничего не болтается, не стучит, не гремит, не сползает. - Задача всем ясна? - спросил командир. - Так точно! - ответил за всех Володя Сафронов. - Вопросы есть? - Никак нет! Какие вопросы у матросов, тем более у спецназа - чай не дети, не первое задание вместе "ломают". - Тогда... с богом!.. Хоть его и нет. И хорошо, что нет, а то гореть им всем, по совокупности их деяний, в геенне огненной. Всем подразделением. Всем видам вооруженных сил! - Вы - за мной, - приказал подполковник, повернувшись к единственному среди них гражданскому лицу. - Напоминаю - ваша задача опознать, успокоить и помочь дочери, сверх того, если вас о том не попросят, ничего не предпринимать! Раньше времени и вперед меня не соваться, самодеятельность не разводить, приказы выполнять на раз! - Вопросы, Сергей Петрович? На этот раз вопросы были. У Сергея Петровича. - Почему мне не дали автомат? - обиженно спросил отец девочки. - Потому что не положено. Вы гражданский человек, - ответил подполковник. - Так и вам, и нам спокойней будет. А то еще пристрелите кого-нибудь ненароком. - Я умею обращаться с оружием, я в армии служил! - возмутился папаша заложницы. Спецназовцы только усмехнулись. Черта лысого они согласились бы тащить с собой этого штатского лоха, если бы не крайняя в нем нужда. Просто он лучше, чем кто-нибудь другой, мог опознать и привести в чувство заложницу. Да и выход этот не боевой, а скорее прогулочный, потому что "халтурный". - Ну что, пошли?.. Первая пара шагнула в темноту. Им надлежало прокладывать дорогу, искать и обезвреживать маловероятные - но кто их знает - растяжки. Второй парой шли командир и Сергей Петрович. Третья пара прикрывала колонну с тыла и флангов. Шли быстро, надвинув на глаза приборы ночного видения. Пять человек - совершенно бесшумно, словно бесплотные тени, один, хоть и старался не шуметь, "топтался как слон". Прямо хоть на закорках его неси... Возле "населенки" сбавили темп. Головная пара ушла вперед, отсматривать подходы. Вернулись они уже втроем. Третий боец был тоже свой, он вылеживал здесь, холодным пузом на мокрой земле, со вчерашнего вечера, отчего говорил сильно в нос. - Ну что? - спросил Виктор Павлович. - Все спокойно, - ответил наблюдатель. - Из двадцати семи дворов двадцать пять "живые". В каждом от трех до десяти человек, в большинстве своем женщины и дети. С оружием никого не видел... Ну, то есть мирная альпийская деревенька... Все они мирные, пока спиной не повернешься... К дому подползали на карачках, с севера, идя против ветра, чтобы не поднять собак. Бесшумно переползли через забор, залегли в огороде. Перетащили, поднимая и ставя ему ноги, Сергея Петровича. Ткнули мордой в землю, шепнули: - Лежи тихо - как умер! Один из бойцов, накрутив на пистолет набалдашник глушителя, ящерицей пополз к дому. Тявкнула собака - раз, второй. И тут же осеклась. Значит, куда надо попал боец - в шею или в голову, раз она не успела даже взвизгнуть. Путь был свободен. Бойцы проникли во двор, поднялись на крыльцо, встав на колени, осмотрели запертую изнутри на крючок дверь... Просунули в узкую щель тонкий нож, поддели, подняли крючок и, не опуская его, чтобы случайно не звякнуть, приоткрыли дверь, протискиваясь внутрь. Небольшой, пахнущий деревенским домом коридорчик. Ведущая внутрь дома дверь была закрыта на засов. Пытаясь его отодвинуть в сторону, заскребли по железу штык-ножом. За дверью кто-то завозился. - Э... кто там? - спросил заспанный голос. Нужно было что-то отвечать или вышибать дверь. Но если вышибать, то поднимется шум. А шуметь нежелательно, у них уже был случай когда охранник, понимая, что жить ему осталось всего ничего, швырнул в зиндан гранату. За дверью характерно лязгнул передергиваемый затвор автомата. Автомата - черт подери! - Эй, слушай, открой, да... Замерз совсем! - по-русски, коверкая язык кавказским акцентом, уверенно сказал кто-то из бойцов, для большей правдоподобности бухнув в косяк носком ботинка. В доме чужих не ждали - не было здесь чужих. И дверь открылась. В проеме двери стоял полупроснувшийся "чех" с автоматом. Он увидел не одного, увидел несколько столпившихся в коридоре фигур. Хотел полоснуть очередью поперек дверного проема, но не успел. Даже крикнуть не успел, как та собака во дворе. Его схватили за волосы и сильно дернули вперед, насаживая на выставленный штык-нож, который легко, как в масло, вошел ему в горло, перерубая гортань, в которой застрял так и не вырвавшийся наружу крик. Боевик рухнул вперед, на выставленные руки. Упасть ему не дали, его поймали, аккуратно положили поперек порога и придержали дергающиеся в агонии ноги. Через пару минут, когда покойник затих, разошлись по дому. В соседней комнате нашелся еще один "чех", который, мирно посапывая, дрых на большой кровати. В его головах, на спинке стула, висел "АКМ" и ременная сбруя с кобурой. Его убивать не стали. Ему набросили на голову подушку и ткнули кулаком под дых, перекрыв дыхание. Чеченец согнулся, мыча в подушку и бестолково хватаясь за воздух руками. - Где пленники? - тихо, в самое ухо спросили его. И с хрустом, как карандаш, переломили средний палец. Боевик задергался, но быстро притих, потому что дышать ему было нечем. - Где пленники? - повторили бойцы вопрос, жестко перехватывая другой, указательный, палец, который готовы были, ни малого мгновенья не сомневаясь, переломить пополам. Что боевик понял. - Там, там, - задергался он, кивая на стену. Чеченцы очень хорошо научились маскировать входы в бункера, где под самым носом у федералов иногда месяцами отлеживались боевики. В зинданы тоже... Бойцы прошлись по женской половине, подняли из постелей женщин и детей, перемотали им рты скотчем, связали руки и, посадив в дальней комнате в углу, приказали молчать. Теперь можно было работать свободней. Сдвинув общими силами в сторону какой-то полутонный сундук, содрали с пола половики и, обследовав половицы, нашли люк. Приложившись головами к полу, прислушались. Внизу было тихо. - Давай за папашей! Один из бойцов выскочил на улицу, за валяющимся на огороде Сергеем Петровичем. - Пошли, чего разлегся, - пихнул боец в бок распростертое на грядках тело... Люк поддели штык-ножами и потянули вверх. Под полом обнаружился закрытый металлической крышкой лаз. Все вздохнули с большим облегчением, увидев задвинутый засов. Если бы внизу были не пленники, а боевики, то засов был бы с другой стороны, был бы изнутри. Значит, все пройдет тихо!.. Когда подняли крышку, в лица ударил тяжелый, гнилостный запах сырого подвала. Чем же они там дышат?! Первым вниз спустился Володя Сафронов. Он нырнул в темноту и вынырнул через несколько секунд. - Давайте его сюда, - тихо сказал он. Сергея Петровича подтолкнули к люку. - Сюда... Подвал был как зоопарк, был разделен на три сваренных из прутьев арматуры отсека. За прутьями были камеры. Одна - пустая. В другой на двухъярусных нарах лежали какие-то люди. Еще в одной никого не было... А где же?.. Капитан пихнул Сергея Петровича в бок, направляя в сторону пустой камеры. На нижних нарах была брошена какая-то рванина, что-то вроде старого, изорванного одеяла. И это одеяло в центре топорщилось. Совсем чуть-чуть, словно там кошка свернулась калачиком! Он сделал шаг вперед и вошел в "клетку". Под ногами с хлюпом брызнула вода - на полу стояли лужи. Он подошел к нарам, склонился, не решаясь, боясь снять одеяло, как будто там был труп. Но нет - одеяло "дышало", еле заметно колыхаясь вверх и вниз, верх и вниз... Под ним был живой человек и, судя по размерам, был ребенок. Он осторожно коснулся живого бугорка пальцами. Бугорок вздрогнул, сжался, словно в ожидании удара, и мелко-мелко задрожал. Он уловил эту дрожь, и у него сердце словно удавкой перехватило!.. Он вдруг понял, не глядя понял, что это его дочь, что ее вот так будили, может быть, каждую ночь, может быть, по несколько раз в ночь и здесь, в подвале, на глазах других, в соседней клетке, пленников издевались, били и, не исключено, насиловали те двое кавказцев - здоровых, ненасытных, звероподобных мужиков! Его... двенадцатилетнюю дочь!.. Его захлестнула жалость, но еще больше злость... И, понимая, что сейчас он потеряет над собой контроль и разрыдается, стянул одеяло и схватил лежащее под ним тельце, притянув, прижав его к себе. Он увидел огромные, полные ужаса глаза. Которые не узнал! Это была не дочь! Это был ребенок, девочка, с такими же, как у нее, волосами, но не его дочь!.. У нее было совсем другое лицо, взрослое, искаженное страхом и страданием... - Это она? - резко спросил сзади спецназовец. Отец неуверенно замотал головой. Нет, нет, это не она!.. Нет! Но девочка вдруг что было сил вцепилась в него худыми ручонками, притянула к себе и, зарывшись носом куда-то в шею, заплакала, тихо по-звериному подвывая и сотрясаясь от всхлипов. Она! Это она!.. Хотя совсем другая! Не та, которая была, которую он знал - не беззаботная девочка с косичкой, а взрослая, умудренная опытом, битая-перебитая жизнью женщина! Из-за этого он не узнал ее - из-за глаз, чужих, взрослых, печальных!.. - Па-па... па-па... па-па... - всхлипывала, бормотала она, все сильнее и сильнее вцепляясь в него, хотя сильнее уже, кажется, было некуда. И по его шее и по его щекам часто-часто потекли горячие, как угольки, капли слез. По шее - ее слезы... А по щекам - его слезы, которых он даже не замечал! Хорошо, что он здесь, что ее нашел он, а не эти... не солдаты! У нее бы сердечко разорвалось от ужаса, если бы это был не он, а люди в масках!.. В соседней камере кто-то завозился. - Не двигаться! Пристрелю к... матери! - предупредил капитан Сафронов, поводя автоматом в сторону приподнявших головы пленников. - Кто такие? - Старший лейтенант Макаров, сто второй моторизованной... - сказал один из пленников. И голос его предательски задрожал, а разбитые в кровь губы сами собой растянулись в идиотской, в блаженной улыбке. - Неужто свои... - Разберемся, свои или чужие, - пообещал ему капитан. В зинданах ведь не только русские заложники сидят, но, случается, и провинившиеся "чехи". Был горький опыт - "освобождали" одного такого "пленника", который успел в бок сержанту заточку ткнуть! - Все, папаша, кончай нюхолкой хлюпать, давай на выход, по-быстрому! - приказал капитан, довольно бесцеремонно толкая, не понять, счастливого или несчастного, от того, что он здесь увидел, отца. Не до соплей капитану было. Он таких девочек и не таких - без рук, без ног и голов девочек - десятками перевидал. Не о том он сейчас думал - думал, что с этими вот, свалившимися им на голову пленниками делать! За которых им не платили, на которых они не рассчитывали и которых теперь придется на себе до машин переть, потому что они на ногах еле держатся! - Давай, давай, папаша!.. Сергей Петрович, хоть и неудобно было, но не решился отлепить от себя повисшую на нем дочь и стал вместе с ней карабкаться наверх... Остальных подняли минут через пять, они точно оказались своими - и по рожам, и по разговору, и по сообщенным ими о себе сведениям. - Да, повезло вам, мужики, не за вами мы сюда пришли... Но подумали не так, подумали по-другому. Подумали - черт вас нам принес!.. - ... ну, считайте - отмучились... Но кабы так, кабы отмучились!.. Нет, не отмучились! Видно, не всю отпущенную им судьбой чашу страданий выхлебали пленники - не до дна! Осталось в ней еще по последнему полновесному глотку... Потому что не всегда на войне то, что кажется хорошо, - оказывается хорошо... Когда собрались уже уходить, в дом вломился стоявший в охранении боец. - Боевики! - произнес он одно только слово. И кто бы мог предполагать, что именно сегодня, именно в этот предрассветный час в "населенку" войдет колонна "чехов". И "прогулка" сразу кончится. - Сколько их? - До взвода. Может быть, больше! И все подумали то, что в сердцах сказал командир. - Черт!.. Принесла нелегкая!.. Уходить нужно было немедленно, пока "чехи" не рассыпались по дворам и не наткнулись на них в доме, где они оказались как бы в мышеловке. Бежать!.. Но до того обезопасить свои тылы! - Сядь, папаша! - прикрикнули бойцы путающемуся под ногами Сергею Петровичу. Бойцы решали свои задачи... Боевика на кровати по-быстрому додавили подушкой, для верности свернув на сторону, пока позвонки не хрустнули, шею. Испуганных, ожидающих худшего чеченских женщин и их детей выдернули из угла и, поторапливая пинками, погнали к "яме". Оставлять живых чеченок за спиной было нежелательно - они в минуту всю свою деревню на ноги поднимут. Женщин и их детей спихнули в бункер, откуда только что вытащили пленников. Как мешки спихнули, кулями роняя вниз, потому что развязывать руки им было некогда. Может быть, кто-нибудь и шею сломал, а уж руки-ноги точно!.. Лаз прихлопнули сверху крышкой и задвинули засов. Пусть посидят... Их, конечно, хватятся и вытащат, но, хочется надеяться, не сразу. До того времени они не умрут, не успеют. Были бы их сыновья чуть постарше, их бы следовало прикончить, чтобы "кровников" не плодить. Но эти - не в счет. Эти пока вне игры. Пусть подрастут малость... Когда пробирались через огород, случилось то, чего они боялись и чего следовало ожидать, - один из плохо стоящих на ногах пленников, зацепившись за что-то ногой и потеряв равновесие, свалился в грядки, с хрустом подминая растительность. Его услышали. Собаки услышали, тут же поднявшие неистовый лай. Чтоб тебя!.. - Теперь ноги в руки!.. - заторопили бойцы пленников, нутром чуя, что добром все это не кончится. И точно - не кончилось! Где-то хлопнула дверь, и чей-то из темноты голос окрикнул их по-чеченски. И еще раз окрикнул... И тут же оттуда, словно швейная машина "Зингер", простучал автомат. Залечь они не успели. Кто-то охнул, схлопотав пулю, и один из пленников, кажется лейтенант, как подкошенный рухнул на землю. Твою мать!.. В кромешной тьме, расплескивая искры, бился огонек автоматных очередей. Снять обозначившего себя стрелка было плевым делом, но они не отвечали, вжимаясь в землю, надеясь, что "чех" их не видит, паля, что называется, на всякий случай, на подозрительный звук. Еще немного постреляет душу отведет и, может быть, успокоится! Все... тишина! Подполковник ужом пополз назад. На земле скрипя зубами от боли, зарываясь лицом в траву корчился Сашка Ерохин. Он даже стонать себе позволить не мог, чтобы их не обнаружить. - Куда тебя? - спросил подполковник, быстро обшаривая его руками. Наткнулся, вляпался во что-то липкое и горячее. Ах, черт - в пах, под бронежилет! Все, не ходок капитан! Но даже и это - ничего! Все равно бы они выскочили - отлежались с пяток минут, пока все успокоится, и тихо свалили!.. Но некстати, громко, чуть не во весь голос, вскрикнул от боли навяленный им судьбою пленный лейтенант. И тут же снова заплясал в темноте веселый огонек, и прямо над ними, "состригая макушки", взвизгнули пули. Теперь отмалчиваться было глупо. Кто-то приложился к автомату и короткой, в три патрона, очередью загасил автоматчика. - Уходим! - скомандовал подполковник, рывком затаскивая Ерохина на закорки и бегом таща его к лесу. Рядом, обгоняя его, бойцы несли раненого лейтенанта, жестко, чтобы не пикнул, зажав ему рот ладонью. - Куда его? - В грудь и живот. В живот - слепое, в грудь - "сквозняк". Не повезло лейтенанту! Не жилец лейтенант! Такие диагнозы они могли ставить без всяких врачей - в вопросах смерти они были лучшими, чем они, специалистами. Насмотрелись за две-то войны!.. Эх!.. И стоило его из зиндана вытаскивать, чтобы тут же, двух шагов не пройдя, на тот свет спровадить? Лучше б там сидел - целее был бы! И снова темноту ночи прошила свистящим пунктиром низкая, прошедшая над головами очередь, от которой они с разгону ткнулись мордами в землю, уронив раненых. Задыхающийся от боли и отсутствия воздуха лейтенант содрал с лица чужую руку. Но не закричал, а довольно вразумительно, твердым тоном, словно большого одолжения прося, пробормотал: - Не оставляйте меня - добейте! Добейте! Лучше - вы! Прошу вас! Умоляю!.. Лейтенант лучше их, лучше, чем кто-нибудь другой, понимал, что его ждет, если он попадет в руки чеченцев, которые найдут своих зарезанных братьев... Но слушать его всхлипы никто не стал - ему впихнули в рот какой-то случайный, чтобы он не кричал от скорой боли, кляп и рванули вперед... Но пробежать успели дай бог если несколько десятков шагов, когда сзади хором застучали сразу несколько стволов, а в небо с воем ушла осветительная ракета. Во влипли! По полной!.. Такой вот оказалась мирная альпийская деревенька! Теперь все пошло по-взрослому, пошло всерьез. Один за другим ударили автоматы - ствол против ствола. Только боевики молотили длинными не жалея патронов, потому что были у себя дома а спецназовцы били короткими, экономя боезапас. Но так оторваться было невозможно. - Гранаты!.. - приказал подполковник. Разом ахнули подствольники, выплюнув гранаты, которые упали в деревне, среди домов, примерно там, где бились огоньки. Огненными шарами лопнули близкие взрывы, вышибая в окнах стекла. Под их прикрытием, пока вокруг и на них сыпался град обломков, они успели пробежать еще с два десятка шагов, прежде чем снова плюхнулись на животы. Знать бы точно, сколько их там, в деревне, осталось, можно было бы не бегать, а броситься в штыковую, расчищая тылы!.. Дальше уже не бежали, дальше - ползли. Отчаянно толкаясь коленками, локтями и носками ботинок от земли, бойцы тянули за собой мычащих, стонущих раненых. Их уже не щадили, с ними уже не церемонились - лишь бы вытащить. Залегший сзади арьергард, прикрывая отход, вколачивал в деревню короткие, скупые очереди. Не для того чтобы в кого-нибудь попасть, чтобы оттянуть огонь на себя. Выстрел - откат в сторону, чтобы сменить позицию, уйти от нащупывающих тебя очередей. И снова выстрел - и откат! Но скоро, через, может быть, полминуты они пристреляются, и тогда придется туго. И всем - туго! Потому что все прекрасно понимали, что долго им здесь вылеживать нельзя, что скоро "чехи" сообразят что почем, посчитают их по "головам", вернее, по вспышкам и, обежав деревню, зайдут им во фланги и тыл, отсекая от дороги и замыкая в кольцо. И тогда - все, хана! С большим трудом, отстреляв чуть не половину боезапаса, они добрались до леса. Туда же приползли бойцы прикрытия. - Целы? - Кабы так! В ногу зацепило... Все, приплыли!.. Два "трехсотых" и еще один! Вряд ли их теперь "чехи" выпустят живыми. Зачем им бросать "подраненную" дичь? Они погонят их, идя по каплям крови, как по меткам, вытеснят на открытое место, где спокойно расстреляют, выгнав на засаду. Если бы не раненые!.. Без них они могли бы попробовать прорваться, забросав позиции боевиков гранатами. А с ними на руках, да еще с девочкой, далеко не уйдешь... Да и поздно!.. - Занять круговую оборону. Окопаться. Рацию на передачу! Подполковник вышел на волну "летунов". - Говорит "Сто десятый", - назвал он свой позывной. - У меня два "трехсотых", срочно нужны "вертушки" в квадрат... Повторяю - у меня "трехсотые"... - А дальше, наплевав на конспирацию, стал "засорять эфир", кроя по маме и называя все своими именами. - Пока двое, а скоро будет больше! Скоро будут все! Немедленно высылайте "вертушки"!.. Хотя лучше других понимал, что так запросто, по первому его требованию, "вертушки" с аэродромов не поднимутся, привязанные к земле служебными инструкциями. А когда поднимутся - тогда поздно будет! И тогда в эфире прозвучала не прописанная ни в каких уставах команда. Но очень доходчивая команда. - Подымай "вертушки", мать твою... я плачу! Налом! По пять штук "зелени" за каждый "борт". И еще по штуке за быстроту. Опоздаете - останетесь без "бабок". Как понял меня? Ни хрена не понял! А если понял, то... все равно не понял. - Кто это? Ты, что ли, Палыч, балуешься? - Я... твою мать! - проорал, свирепея, подполковник. - Меня зовут Палыч, твою жену - Машка, тещу Вера Михайловна, собаку - Полкан, кошку - Мурка! Всё, убедился, что это я? Я это - я!! И добавил такой трехэтажный с мансардами и галереями, что сомневаться уже не приходилось! - Подымай "вертушки", или нам тут всем хана!.. "Вертушки" прилетели на рассвете, когда их уже почти не ждали - когда у них было не два, а уже четыре "трехсотых" и один "двухсотый" и Палыч, кроя в бога и в душу напирающих со всех сторон "чехов", расстреливал предпоследний автоматный рожок и уже понимал, что все, что амба, что скоро придется закатывать под себя гранату! И, кроме него, стрелял еще только один автомат. А между ним и "двухсотым" лейтенантом, прикрыв голову руками и закрыв собой свою дочь, ни жив ни мертв ничком лежал Сергей Петрович, рядом с которым валялся его пустой автомат. Свой боезапас он отстрелял в несколько минут, лупя по боевикам длинными, бестолковыми очередями. Оружие ему никто не давал, он нашел его сам, вырвав из рук тяжело раненного бойца, и использовал без всякой пользы. Теперь он лежал, напряженно прислушиваясь к звукам боя, зажав в потной, судорожно сведенной руке гранату, на что-то надеясь, но уже догадываясь, что все кончено, что еще минута, две, может быть, пять, и сюда придут бородатые и злые как черти чеченцы, и ему придется выдернуть чеку из гранаты, которая разорвет его и дочь в кровавые клочья! Он сомневался, что способен ее выдернуть, и понимал, что все-таки, наверное, он ее выдернет, потому что невозможно допустить, чтобы его дочь снова попала им в руки, а по-другому, не убив, он избавить ее от новых истязаний не сможет! И уж лучше так, чем все снова!.. Нет, он не был героем, герои не убивают своих детей, он просто не видел другого выхода! Но что поразительно и даже странно - двенадцатилетняя, плотно зажатая между телом отца и трупом девочка была совершенно спокойна, она почти не боялась, вернее, боялась гораздо меньше, чем раньше, там, в яме, потому что здесь она была не одна, здесь, рядом с ней был ее сильный, в которого она отчаянно вцепилась и которого вряд ли бы отпустила даже после смерти, папа, который ни за что на свете не отдаст ее тем страшным людям!.. А он и не собирался отдавать!.. Все... Кажется, конец!.. Но нет - им повезло. Им отчаянно повезло!.. Волчьей стаей, со страшным рыком, сбивая ветром и закручивая вихрем листву с верхушек деревьев, из-за леса, черными тенями перечеркнув небосклон, выскочили "вертушки" и с ходу, с боевого разворота, дали по деревне залп. Узкие стрелки ракет выскакивали из пусковых установок, вонзались в дома и, протыкая их, поднимали на воздух. Дома лопались как мыльные пузыри, разбрасывая во все стороны осколки стекла, кирпичей, досок и куски разорванных человеческих тел. Пилотам некогда было разбираться, они работали по площадям! За нал... Вторым заходом "борта", нащупав цепи залегших боевиков, замолотили по ним из скорострельных авиационных пушек и пулеметов, рассеивая и отсекая от позиций истекающего кровью спецназа. Но боевикам было уже не до федералов, они смотрели не вперед и даже не вверх, они смотрели назад, туда, где была деревня. Только что... Где догорали их дома и где под обломками зданий догорали их близкие... И среди других домов - тот дом, где был зиндан, где сидела и принимала свои муки похищенная и привезенная из России двенадцатилетняя девочка и где остались закрытые на засов чеченские женщины и их дети... Теперь уже превратившиеся в уголья... Сашку Ерохина и еще одного, тоже раненного, пленника подбросили до госпиталя на "вертушке", но спасти не успели: они умерли - один в вертолете, другой на операционном столе еще до того, как ему успели дать наркоз... Умерли - оба... Глава 30 На прапорщика Кузьмичева вышли "гости". Вышли "чехи", которые заказали у него партию переносных зенитно-ракетных комплексов. Раньше бы он столь выгодному предложению обрадовался, теперь - нет. Теперь Кузьмич с удовольствием послал бы щедрых чеченцев куда подальше, но не мог послать, так как должен был послать весточку другим "чехам", которые обещали ему голову с плеч снять, если он отдаст кому-нибудь "их" комплексы. Повздыхал-повздыхал Кузьмич, да и заложил своих покупателей. Но только его сообщение о чеченцах, интересующихся ПЗРК, запоздало. Их давно уже "срисовала" наружка. - Есть контакт! - доложили генералу Самойлову. Ловушка сработала! На этот раз с "чехами" церемониться не стали, им всучили пятнадцать неисправных "Игл", содрав за них чуть не полмиллиона баксов, сопроводили до границы с Чечней, где всех - и их, и тех, кому они собирались толкнуть товар, - повязали шустрые ребята в масках, которые словно из-под земли выросли и, "здрасьте" не сказав, ткнули "чехов" чистыми костюмчиками и сытыми мордами в грязь. После чего, нагоняя жути, слегка попинали коваными башмаками по самым уязвимым с точки зрения мужской физиологии и самолюбия местам пообещав отбить все, что там есть и чем так гордятся чеченцы, напрочь, тем значительно ухудшив демографическое положение в Ичкерии. За счет присутствующих. Все это - крики, угрозы и удары - на самом деле называлось "горячим потрошением", которое практикуется при расследовании особо срочных дел и дает неплохие результаты. Потом, когда задержанные "остынут", когда их бросятся защищать подкупленные многочисленными родственниками адвокаты, прокуроры, депутаты, правозащитники, журналисты и прочая околополитическая шваль, они замкнутся и замолчат, требуя выполнения разных там конвенций и гуманного к себе отношения. И даже "вышкой" их к стенке не припрешь, потому что мораторий. А пока можно было обойтись без гуманного, можно было разговаривать с ними так, как они с пленными... - Все, падлы, попались! - орали бойцы в масках, изображая полных и непроходимых психов и беспредельщиков. - Вы нашим пацанам в Гудермесе бошки резали, а мы вам - здесь будем! И, вращая выпученными глазищами, пуская в прорези в масках, где были рты, пену и размахивая у пленников перед лицами угрожающего вида тесаками, излагали "индивидуальный" сценарий предстоящих разборок. - Мы вас не просто зарежем - мы вас зарежем, мертвым в брюхо свинины напихаем, в свиные шкуры зашьем и на свином скотомогильнике зароем! И хрен вам тогда в рыло, а не ваш мусульманский рай! Это угроза была - страшней некуда! Потому что была не спонтанная, произнесенная сгоряча, а была предложена привлеченными консультантами-востоковедами, которые по пожеланию заказчиков постарались максимально учесть мусульманскую специфику их собеседников. Это русским по фигу где после смерти валяться - хоть даже на мусорной свалке среди дохлых кошек, - их бог их души откуда угодно примет, а мусульманина - нет! Предстать перед Аллахом с брюхом и глоткой, набитыми свининой, - это страшнее, чем головы лишиться. Этого Аллах ни в жизнь не простит! Не говоря уж о зашивании внутрь свиных шкур и захоронении в свином скотомогильнике среди богопротивных туш, откуда душа правоверного воина, как бы на небо ни рвалась, никогда не выберется! И где ее эмиссары Аллаха никогда не найдут! Вот такая, ну просто свинская угроза! - Ну, что скажете? Или, может, вы сейчас перекусить желаете? И бойцы в масках тащили заранее заготовленную вареную свиную голову, с которой срезали здоровенные куски мяса. От вида которых у чеченцев глаза на лоб лезли. - Открой ротик - детка! Чеченцы сцепляли зубы, воротя от предлагаемого кушанья носы. А бойцы тыкали им куски мяса в самые физиономии, да еще все это на видеокамеру снимали, обещая послать пленочку родителям, а копию муфтию! И пусть после этого какая-нибудь правозащитная сволочь только вякнет, что этих "чехов" пытали! С каких это пор кормление диетическим мясом было признано мировым сообществом пыткой? Где это написано?.. Тогда половина населения России, по крайней мере, православная его часть сразу бы заделалась мазохистами, нарываясь на пытки, причем желательно систематические, по три раза в день! Но вареная свинина была лишь холодной к предстоящему разговору "закуской". Попинав и попугав, чеченцев разделили и растащили в разные стороны, так чтобы они не видели друг друга. И стали бить их по двое - по трое, выколачивая из них крики. - Слышишь своего дружка? - злобно интересовались бойцы, отбивавшие об пленников кулаки... Потом их не очень-то побьешь, потом они по поводу каждого синяка будут делать официальное заявление, а сейчас полученные ими "легкие телесные повреждения" можно списать на сопротивление органам правопорядка при задержании. - А знаешь, почему он так орет?.. Потому что ему сейчас обрезание делают. В соответствии с вашими законами. Только, видать, малость промахнулись и отрезали больше, чем надо. Вот посюда! - чиркал себя ладонью поперек горла боец. - И тебя мы тоже сейчас укоротим! Если ты не скажешь, для чего тебе ПЗРК?! Ну?!.. И тут же снова били и пинали, причем так, чтобы было очень больно, но потерять сознание было невозможно. Так, чтобы тот вразумляемый "чех" взвывал и корчился, сгибаясь в три погибели, жалея, что на этот свет родился. А ему еще по свежей болячке надавали!.. Потому что не о ворованных "макарах" речь шла, которых как грязи, не об "АКМах" и даже не о гранатометах, а о зенитных комплексах, посредством которых сбили гражданский лайнер, угробив сто с лишним ни в чем не повинных душ! И еще потому, что на этот раз приказ сверху "развязал им руки", позволив допрашивать задержанных по законам военного времени, как взятых на той стороне "языков". А оно что - мирное, что ли? Оно военное и есть! Самое что ни на есть военное, потому что взводы, роты и батальоны каждый день подают наверх по команде списки потерь личного состава, а писаря строчат родителям и женам "извещения"! Или, может быть, они на уборке урожая свои буйны головы сложили?.. И только не надо "ля-ля" про контртеррористическую операцию! Контртеррористической операции с применением штурмовой авиации, танков и отдельных артполков не бывает! Эскадрильи "сушек" и "МиГов" поднимают с аэродромов только для осуществления операций общевойскового масштаба. И то лишь когда мотопехота, встретив "ожесточенное сопротивление противника", своими калибрами проломить его оборону не может, на месте топчется и у армейского командования прикрытие сверху клянчит! Как в Чечне! А раз все это мероприятие не контртеррористическая операция, а война, то и действовать на ней нужно как на войне! То есть нужно вращать глазищами и бить туда, куда побольнее! Причем так чтобы было понятно, что готовы убить и готовы все, что только под горячую руку попадет, отрезать и обрезанный труп на скотомогильнике, завернув в свиную шкуру, захоронить... Потому что как с цепи сорвались! - Ну, что, гад, молчишь?.. И тут же выход подсказать! - Зачем тебе на скотомогильник? За торговлю оружием тебе пять лет дадут, больше не смогут, два по амнистии скостят, еще год - за хорошее поведение и еще столько же по липовой справке о состоянии здоровья - через год выйдешь на свободу. А если молчать будешь, мы тебя здесь зароем! Потому что мы люди подневольные, под начальством ходим, которое с нас план по раскрытию требует! Ну что, договоримся?.. Ну, не будь свиньей, ведь тебе нельзя быть свиньей!.. И тут же по почкам, по почкам!.. И кое-кто из пленников, не выдержав напора, боли и свинских перспектив, сломался и "поплыл". - Это не нам. Это Саламбеку! Значит, Саламбеку... Что же это за Саламбек такой, которому столько комплексов понадобилось? Нет среди полевых командиров никаких Саламбеков. Может, он совсем мелкий, никому не известный командир? Какой-нибудь собравший возле себя шайку односельчан пастух?.. Нет, вряд ли, мелкий командир не нашел бы полмиллиона баксов на закупку ракетных комплексов, Да и за каким бы ему сдались эти ПЗРК, с которыми он даже как обращаться не разберется, потому что инструкцию не сможет понять. Интересно, откуда он взялся, этот Саламбек?.. Но только виду показывать, что все они об этом Саламбеке впервые в жизни слышат, нельзя. А напротив, нужно высказать хорошую свою информированность! И сказать: - Ха!.. Не смеши нас, пожалуйста! Так мы тебе и поверили! У Саламбека кишка тонка самолеты сбивать! У него и людей-то нет! - У Саламбека нет?! - возмутился оскорбленный в лучших своих чувствах - в чувстве превосходства над русскими "чех". - Да у него целый отряд! И денег сколько хочешь! Очень интересно - и отряд, и деньги. Причем насчет денег не треп, деньги на ПЗРК у него действительно нашлись. Значит, возможно, и отряд есть!.. - Да врет он все! - пренебрежительно махнул рукой кто-то из бойцов, подливая масла в огонь. - Был бы этот Саламбек настоящим воином, он бы в войне участвовал. А мы о его подвигах ничего не слышали. Видно, он под юбками своих жен две войны прятался! И то верно!.. В боях Саламбек не участвовал, а "бабки" получил, о каких другие командиры мечтать не могут! За какие такие подвиги? - Саламбек воин и мужчина! - вскричал "чех". - Это вы - трусливые шакалы! За "шакала" его, конечно, маленько попинали. - А что же он не воюет, если воин?! - Он по-другому воюет! - Как? - Он самолеты сбивать будет! - Где? В Чечне? Или не только в Чечне? Ну давай, колись, раз начал!.. - Вы наших жен и детей убиваете, а теперь мы ваших будем! Теперь вы нигде не спрячетесь от гнева Аллаха! Теперь вся ваша Россия будет гореть, как Чечня!.. Вот теперь все более-менее понятно. За жен и детей пленника еще немножко побили. А за Саламбека решили поощрить. Жизнью. - Значит, так, мы тебя отпускаем. Сделаем все так, как будто ты сбежишь. Еще и героем у себя станешь! Только перед тем как сбежать, мы тебя об одном одолжении попросим. Насторожился "чех", понял, что федералы о хорошем не попросят. - Каком одолжении? - Маленьком... Приятелей своих порешить. Потому как они теперь для тебя больше, чем для нас, опасны. Возьмут и растрезвонят, что ты их и свою Ичкерию предал. А тебе такая слава ни к чему. Ты ведь у нас героем должен быть!.. К опешившему пленнику подтащили одного из "чехов", бросили ему на колени, навалив спиной на грудь, и всучили в руки штык-нож, сжав на рукояти пальцы. - Давай, режь, как вы умеете. Как пленных режете! И ткнули в спину "палача" другой нож. Чувствительно ткнули, так что он на полсантиметра в тело вошел. Как раз против сердца. - Ну давай, не тяни! Он, конечно, никого не собирался резать. Но кто бы его стал спрашивать!.. Цепко схватив за локоть и направляя его руку, штык-нож подвели к горлу жертвы и, прежде чем "палач" понял, что ему готовят, прежде чем успел отдернуть руку, сильно ударили по локтю, отчего нож вошел в горло почти наполовину. Вот и все. - Классно ты его зарезал! - похвалили бойцы. И развернули к "чеху" экран видеокамеры, на которую, причем одним крупным планом, чтобы не было видно окружающих "главных героев" статистов в камуфляже, снимали экзекуцию. - На, полюбуйся. На экране было две головы, в одну из которых, под подбородок, вошел штык-нож, отчего по нему, по лезвию, и по удерживающей его руке брызнула кровь. - Ну что, видел? И другие тоже могут увидеть! Если мы не договоримся. А если договоримся, то ты останешься жив и получишь хорошие "бабки", за которые сможешь русских телок снимать. Ты ведь любишь русских телок?.. Ну, давай, давай, думай. Только быстрей думай, а то там, - кивнули в сторону, - другие желающие есть, которые с удовольствием тебя, как ты вот этого, на нож посадят, чтобы живыми остаться и при деньгах. А если нет, если ты откажешься, то будешь последней свиньей среди свиней и со свининой в глотке!.. "Чех" подумал и кивнул... Жизнь и "бабки" были ему не лишними. А "бабки" у бойцов были. Заплаченные за ПЗРК. Которые они по счету, описи и под расписку сдадут в финотдел, а финотдел переведет в госбюджет куда они обратятся с просьбой выделить дополнительные финансовые средства для оплаты услуг вновь завербованных сексотов. У которых эти деньги изъяли... И хрен когда эти деньги получат! Потому что они больше, чем им, нужны государству для выплаты зарплат учителям и врачам. Чьи дети воюют в Чечне и летают на самолетах Аэрофлота... ...Два с перерезанными шеями трупа бойцы группы захвата списали на разборки внутри преступного сообщества, которым они не смогли воспрепятствовать. Двух завербованных сексотов взяли в дальнейшую разработку, чтобы выпотрошить до самого донышка, оформить с ними официальные отношения и заслать в Чечню для получения дополнительной из "оперативных источников" информации. Такой вот итог... Бюджет получил доллары... Учителя - зарплаты. Армия "возвращенные в строй" ПЗРК. ФСБ - наводку на Саламбека и двух ценных сексотов. А оперативники - устную благодарность командования и строгий с занесением в личное дело выговор за имевшие место упущения в работе. За те два, с перерезанными глотками, трупа... Глава 31 Предложение было заманчивым. Потому что позволяло не идти на войну. По крайней мере, завтра не идти. Этот выход Умару Асламбекову, сами того не зная, подсказали земляки. Хвастаясь признанием Ичкерии международным сообществом, они в том числе рассказали, что есть такая программа, где чеченцев обучают разминированию, чтобы они потом, когда все закончится, могли участвовать в очищении своей страны от взрывоопасных предметов. Чечня действительно была захламлена "железом", которое ставили все, кому не лень: ставили русские, зарывая в грунт на подходах к своим позициям и блокпостам сотни противопехоток, ставили боевики, минируя фугасами дороги, по которым ездили федералы, ставило "мирное население", которое, как умело, защищало свои деревни от непрошеных гостей и дикого зверья, поднятого с насиженных мест ковровыми бомбежками. Федералы уходили, унося с собой карты минных полей, не успевая разминировать их, лишь поставив несколько, наскоро сколоченных предупреждающих щитов с надписью - "Осторожно, мины!". А то и не поставив... Боевики гибли, никому ничего не рассказав о зарытых в землю мощных фугасах и растянутых поперек лесных троп и в городских руинах растяжках. Местные жители и вовсе забывали, куда и что они закопали... А были еще потерянные федералами боеприпасы, "партизанские" схроны с оружием, взрывоопасные предметы, оставшиеся на местах боев и на месте разоренных и сожженных воинских складов, были найденные детьми и перепрятанные ими гранаты и мины. Каждый квадратный метр территории Чечни таил в себе смерть - сотни тысяч мин, фугасов и растяжек терпеливо поджидали свои жертвы. Человеческие жертвы... Мировой опыт показывает, что война кончается не тогда, когда враждующими сторонами подписывается мир, а когда из земли вынимается последняя мина. Потому что и через десять, и через двадцать лет, после того как воюющие стороны, разобравшись друг с другом, воткнули штыки в землю, продолжают гибнуть мирные жители, а больницы заполняться безрукими и безногими инвалидами. И эти послевоенные жертвы обычно во много раз превышают военные. Так что дело это хорошее... И устраивающее всех. Умара - тем, что он надеялся таким образом отсрочить свое участие в войне. Его жену - тем, что беженцам, участвовавшим в международных программах, без проволочек предоставляли вид на жительство в европейских странах, и она очень скоро могла оказаться с сыном где-нибудь в Дании. А земляки считали, что человек, умеющий обращаться с минами, будет более полезен на войне, чем не умеющий... Курсы, куда был зачислен Умар Асламбеков, назывались Хэйло-траст и были гуманитарными. Хотя жили по военному распорядку. Утром - подъем, завтрак, физ-занятия. До обеда и после - занятия по основной тематике. - Русская противопехотная мина "МОН-100" и "МОН-200", - объяснял, показывая мину, инструктор. - Дальность поражения осколками в первом случае до ста, во втором до двухсот метров, о зависимости от маркировки... Проблем с усвоением материала у кандидата исторических наук не было - не такое и не в таких объемах запоминал, чтобы с минами не справиться. Тем более что курс был рассчитан на средний уровень. На очень средний. Занятия проводились на русском языке, судя по всему, бывшими военными, которые заслуживали себе иностранное гражданство. Хотя старшие чины были сплошь иностранцами. - Мина "МОН" имеет направленное действие, то есть при взрыве осколки летят в одну сторону... Берем мину, ставим ее вот так, вытягиваем натяжной шнур... Занятия шли в новеньком, который еще краской пах, обставленном офисными столами и стульями классе. Через каждые сорок минут - перерыв. Четыре раза в день - еда в похожей на "Макдональдс" столовой. Посуда одноразовая, первые и вторые блюда - на выбор, соки, салаты и фрукты нескольких наименований, для имеющих индивидуальные гастрономические пристрастия - карманные деньги. В "казармах" комнаты на трех человек с душем и туалетом. Прямо по коридору спортивный и тренажерный залы. И даже специальные, для отправления религиозных культов, помещения. Прибывшие из убогих ингушских лагерей, где за ведром питьевой воды нужно по битому часу стоять, чеченцы от такого изобилия дурели. Хотя и принимали как нечто само собой разумеющееся. Дают - бери, а бьют... А когда бьют - сдачи давай!.. - Взрыватель полевых фугасов, сокращенно "ВПФ", состоит из корпуса с хомутиком - вот с этим - для крепления его к различным неподвижным предметам, запала, снаряженного капсюлем-воспламенителем и капсюлем-детонатором... Наверное, точно так же инструктор читал свои лекции рядовому составу где-нибудь в Талды-Кургане. А теперь здесь. Только там он был в форме СА, а здесь - в добротной европейской "гражданке". - "ВПФ" используется как для подрыва толовых шашек в 75, 200 и 400 грамм, так и зарядов большего веса, к которым привязывается проволокой, шпагатом или другим подручным материалом... Всем все понятно? Еще бы не понятно! Как будто они ни разу не устанавливали взрыватели на фугасах, а фугасы на дорогах. Ну, только если один из них - историк по образованию Умар Асламбеков. - Пошли дальше... Модернизированный универсальный взрыватель, сокращенно "МУВ"... И никто не задавал себе вопрос, зачем им знать, как правильно устанавливаются мины "МОН-100" и "МОН-200" и как взрыватель "МУВ". Кроме разве историка по образованию Умара Асламбекова... - При установке "растяжки" усики предохранительной чеки, запала гранаты, распрямляются и сводятся вместе, примерно вот так... Курсанты споро соединили и почти полностью выдернули усики из отверстия на запале. - Нет, не так, - поправил их инструктор. Так нельзя. Так будет слишком опасно! Усики должны находиться на месте, чтобы случайно не выскочить. Курсанты только усмехнулись. Если усики почти совсем вытащить, то чека выскочит очень легко, от малейшего прикосновения, и враг не почувствует, что потянул ногой или телом растянутую поперек его пути леску. - Можно просто выдернуть чеку и положить гранату на приоткрытую дверь на спусковой рычаг, - поделился кто-то их курсантов своим опытом. - Если дверь открыть, то граната упадет и... - Нет, так не положено, так легко подорваться самому! - запротестовал инструктор, знания которого основывались исключительно на изучении армейских уставов и инструкций. Другое дело иностранные учителя, которые стали появляться после первого отсева учащихся. Эти уставы СА не растолковывали, эти говорили по существу, что даже далекие от войны кандидаты исторических наук понимали. Этих курсанты слушали очень внимательно. - Мы брать пустую бутылку и пробивать в ней маленькую дырку... Инструктор брал пустую пластиковую бутылку из-под кока-колы и острием ножа проковыривал в донышке небольшое отверстие. Горловину срезал, помещая внутрь бутылки импровизированный поплавок, изготовленный из куска коры, в которую щетиной во все стороны втыкал куски металлической проволоки. В нижней части бутылки пробивал еще несколько отверстий, через которые, словно стежки, пропускал проволоку. - Теперь надо лить вода. Наливал в бутылку воду, которая начинала тонкой струйкой сочиться через дырявое донышко и боковые отверстия. - Вода вытекать, вытекать, - следил инструктор за уровнем жидкости. - Поплавок тонуть... И... Вода вытекла, и поплавок почти лег на дно. - И замыкать электрический сеть! - показал инструктор на две встретившиеся металлические проволоки. - Это будет замедлитель взрыва, чтобы вы успеть уйти далеко. Если дырка делать совсем маленький, чтобы капать одна капля, такой бутылка даст вам два-три часа. Такой вот из подручных средств, но надежный "часовой механизм". - Можно брать фрукт или овощ, класть на него металл и ждать, когда он станет портиться и пластинки сблизятся... Курсанты слушали открыв рот. Им бы эти знания раньше! - Так делать партизаны в Африке, когда у них ничего нет, - объяснил инструктор. Вот только интересно, какое это может иметь отношение к разминированию? Впрочем, это было как раз понятно. По крайней мере, одному из учащихся... Чечня была одной из разменных карт в нескончаемой, со времен Цезарей, всеевропейской войне. Которая иногда входила в горячую фазу, и тогда начинали громыхать пушки и мушкеты, но чаше "тлела под одеялом", незаметно для простых людей. Что совершенно не значило, что ее не было! Она - была и есть, она не прекращалась ни на мгновенье, просто была другой. В этой войне в атаку ходили не "народные герои", а "скромные по своей натуре" дипломаты, разведчики и банкиры. Глядя на карты, они разрабатывали планы генеральных наступлений, планируя удары по угольным и сталелитейным областям, определяли слабые места в своей обороне, спешно укрепляя направления возможных ударов, пополняя золотовалютные резервы и формируя международное общественное мнение, перегруппировывали дипкорпуса и формировали чиновничьи армии, искали стратегических союзников, "бомбили" нотами чужие посольства, выигрывали и проигрывали тактические, на дипломатическом фронте, битвы, поднимались в отчаянные контратаки, когда противник проводил массированные атаки на национальную валюту и подрывал, как мосты, целые экономические отрасли. Когда дипломаты, разведчики и экономисты пасовали, на европейский театр боевых действий выходили военные. И тогда евразийский континент полосовали гусеницы танков и колеса боевых колесниц. Так было всегда и есть теперь - как бы ни улыбались друг другу главы государств и ни жали друг другу руки, заверяя в искренней своей дружбе! Потому что, кроме того что они президенты и цари, они еще главнокомандующие вооруженных сил своих стран. И все этим сказано! Поэтому Европа помогает России в борьбе против ее врагов. И помогает ее врагам! Ведь что будет завтра и какого волка лучше кормить, никто сказать не может. Поэтому приходится кормить обоих. На всякий случай... Потому что общеизвестно, что лучший способ обезопасить себя - это стравить своего врага с соседом. Чтобы тому стало не до тебя, стало - до него. Или придумать ему какие-нибудь внутренние проблемы. Например, чеченский пожар. Который помогать гасить... подбрасывая туда хворост. И, пока у нависшей над маленькой Европой России будет чадить Кавказ, можно спать спокойно. Так понимал ситуацию Умар Асламбеков, который был историком. В свете чего понимал, почему он оказался в этом лагере, где из него делают сапера. Но и минера тоже! Людям, субсидировавшим подобные лагеря, нужна кавказская война, но им нет интереса воевать там самим. И они готовят местные кадры. Потому что от войны всегда предпочтительней откупаться деньгами, чем жизнями своих соплеменников, используя в качестве "пушечного мяса" наемников. То есть их. И так было всегда, и именно так поступали средневековые князьки, которые засылали на чужую территорию банды нанятых ими головорезов, стараясь поднять там бунт черни, чтобы ослабить соседа и опустошить его казну, обеспечив тем своей стране мир и процветание. А раз так, то вряд ли им придется разминировать взрывоопасные предметы. Что уже понимал не только он, но и все остальные. Только он понимал, исходя из исторического опыта, а другие из того, что если их учат взрывать, то тем дают понять, что не против, чтобы они взрывали. И все эти макдональдсовские обеды и виды на жительство не за просто так, все их им придется сполна отработать. Причем очень скоро! Нет, не убежать ему от войны. Ни там, ни здесь, почти в самом сердце Европы! Чем дальше он от нее убегает, тем вернее она его настигает, как в том кошмарном детском сне. И все равно, рано или поздно, догонит! Потому что эта война идет не по территориальному признаку, а по национальному... И еще потому, что этой войне не видно ни конца ни края, так как эта война очень нужна... Всем!.. Глава 32 Магомеда трудно было удивить видом руин - вся Чечня лежала в руинах. Дома, зияющие черными от сгоревших рам провалами окон, дыры в стенах, оставшиеся после прямых попаданий снарядов, снесенные крыши, иссеченные осколками деревья, изрытые воронками дороги, остовы давно сгоревших машин на обочине - все это был типичный чеченский пейзаж. Военный пейзаж... Но здесь он его увидеть не ожидал!.. То и дело спотыкаясь об обломки разбросанных повсюду кирпичей и деревьев, хрустя попадающим под подошву битым стеклом, наступая на какие-то мятые кастрюли, он бродил по руинам. Дерево еще горело, еще чадило гарью из-под завалов, хотя огня видно не было. Иногда среди мусора он встречал красные бесформенные ошметки. Что это, понять было невозможно, но он догадывался, что это. Догадывался, что это человеческое мясо. Куски тел. В одном месте он нашел целую, оторванную с куском плеча руку. Женскую руку. Увидел на скрюченном пальце смятое кольцо. Но то, что он искал, он найти не мог... Где-то сзади, справа и слева от него, по таким же точно руинам бродили его "братья". Они тоже что-то искали... И тоже находили не то, что искали, что надеялись найти, находили куски человеческого мяса, а иногда целые ноги, руки или головы... Магомед отшвырнул ногой в сторону какой-то кусок железа. И услышал всхлип. Или стон?.. Он замер и прислушался. Да, это был стон. Человеческий стон! Он встал на колени и пошел на звук, не обращая внимания, не чувствуя впивающихся в его ноги острых обломков. Останавливался, когда переставал слышать этот звук, и шел снова, когда вновь различал его. Стоны доносились из-под руин. Он стал отбрасывать в сторону сломанные, полусгоревшие доски, покореженное железо, кирпичи... Он работал, как машина, монотонно и безостановочно хватая и бросая куда-то назад, за себя мусор. Напрягая силы, он вытягивал большие, с которыми еле справлялся, обломки. И снова отбрасывал кирпичи и доски... И все ближе и лучше слышал голос... Потом он заметил, что работает не один, что его "братья" тоже здесь, что они, так же как он, хватают и швыряют назад обломки и, налегая все вместе, сдвигают в сторону непосильные для одного бревна и куски стен. Он был не один, и работа пошла быстрее. Руины таяли на глазах. Иногда ему под руки попадались знакомые вещи - будильник или кусок тарелки. Он отбрасывал их так же, как кирпичи. Они не останавливались ни на миг, потому что слышали уже не только плач и стоны, но и голос, который монотонно повторял одно и то же, одно и то же: - Помогите мне. Помогите... Они подняли какой-то лист железа, под которым была полость. Он нырнул туда ив пыли и темноте нащупал руку. Живую руку! Потому что она схватила и сжала его руку! И не отпустила! Он так и лежал, держась за нее, а его "братья" разбирали мусор. Когда они выдирали из завала какой-нибудь особенно большой фрагмент и мусор оседал, раздавался долгий, протяжный стон и рука, вцепившаяся в его руку, сжималась еще сильнее. Его жену откопали живой. Она так и не отпустила его руку, она держала его до последнего мгновенья, пока ей не освободили зажатые бревном ноги. Его жена была жива, но была в крови. Вся. Но больше всего крови было под ней. Она лежала в большой, пропитавшей мусор луже. Он быстро и привычно осмотрел ее, чтобы найти рану. Но она была цела, у нее не было открытых и проникающих ранений, только были сломаны ноги. Откуда же тогда столько крови?.. Он понял откуда! Понял, когда ее подняли и из ее юбки что-то выпало. Что-то маленькое и красное. Что-то, что еще шевелилось. И все всё поняли! Женщины подхватили этот красный, шевелящийся кусочек и завернули в какую-то подобранную здесь же тряпку. "Братья", сцепив зубы, понимающе посмотрели на него. Это был его сын. Потому что женщины, осмотревшие тельце, сказали, что - сын... Его, который родился вопреки природе и отпущенным ему срокам, сын! Которого выдавила из чрева матери упавшая ей на живот балка! Тряпичный сверток шевелился недолго. И не потому, что находящийся в нем ребенок жил, - он шевелился, потому что умирал. Он шевелился в агонии. Мать тянула к нему руки, плакала и требовала, чтобы ей дали его, не понимая, что давать некого. Но она продолжала настаивать и кричать, чтоб тряпку развернули и показали ей то, что находится внутри. Обступившие ее женщины успокаивали ее, как будто были способны успокоить. Терпеть все это дольше было невозможно, кто-то из мужчин что-то негромко сказал, и женщину подхватили под руки, подняли и понесли в единственный, чудом уцелевший дом. Ее несли, а она вырывалась и смотрела назад. Его первенец умер. Его первенец умер - не родившись! Возможно, если бы они так не спешили, этого не произошло... Они пришли сюда под самое утро, совершив сорокапятикилометровый ночной марш-бросок. Они спешили, желая избежать еще одной в "чистом поле" дневки. Сколько можно спать на голой земле, под кустами и в наскоро оборудованных шалашах? Они заслужили передышку... Наверное, глупо было устраивать такую гонку, потому никто за ними не гнался, да и не все хотели так выкладываться на последнем переходе, рискуя, по невнимательности, нарваться на засаду федералов. Но почти треть из их отряда была из этой, куда они шли, деревни, и остальные понимали их нетерпение. Кому захочется спать в лесу, вповалку, на земле, находясь в двух шагах от дома? Они спешили и поэтому пришли почти на сутки раньше запланированного срока. Зря пришли! Слишком рано пришли!.. В деревне они напоролись на не успевших уйти по темноте федералов. Те промышляли здесь что-то ночью и, похоже, уже уходили. Но не успели. Завязался бой. Выпускать русских было никак нельзя, так как, оторвавшись, они могли навести на них и на жителей деревни войска. Их нужно было обязательно уничтожить. И они их почти уничтожили, заставив залечь на опушке леса и взяв в кольцо. Но федералы вызвали вертолеты, которые прилетели на удивление быстро. И с ходу, выскочив из-за леса, дали ракетный залп по домам. Через несколько минут деревни не стало. И большинства ее жителей... И защищавших их и расстрелянных вертолетами его "братьев"... И еще его сына... И все потому, что они слишком спешили во время последнего ночного перехода... Его жена не умерла, она выжила, только стала хромой, потому что перебитые балкой ноги срослись не правильно. Его отряд распался, так как две трети его погибло. В том числе командир. Магомед прибился к другому, более крупному отряду, где ему предложили освоить подрывное дело. Потому что боялись сразу пускать в бой, где он наверняка бы погиб. И куда он всеми силами рвался. Потому война стала главным его делом! Делом чести! У него не осталось дома и не осталось сына, чтобы защищать их. Но там, за его спиной, остались руины его дома и свежая могила его убитого врагами сына. И осталась покалеченная, с перебитыми ногами жена. За которых он должен был отомстить. По законам его народа... Бывшему своему народу. С которым стал "кровником"... И ничего здесь уже не изменить. Ничего... Глава 33 Война в Чечне явление сезонное, как муссон, - полгода дует с гор, полгода в горы. В горы начинает "дуть" поздней осенью и "дует" всю зиму, вплоть до самой весны. Соответственно с гор начинает "тянуть" в конце зимы. В этот период отмечаются устойчивые нисходящие потоки, приносящие в низинные районы Чечни и прилегающих районов многочисленные... нет, не осадки, но все равно проблемы. Потому что спускаются с гор не кучевые и грозовые облака, а спускаются партизаны. И тогда в крыши, стены, окна, борта бронетехники начинает стучать свинцовый дождь, на небе вспыхивают далекие зарницы и где-то далеко и тревожно грохочет гром разрывов, а дороги повсеместно "размывают" мины и фугасы, так что ни пройти и ни проехать. Синоптики подобные явления связывают с прохождением холодного фронта. Военные - просто фронта. Поздней осенью наблюдается обратная картина - "холодный фронт" смещается в сторону гор и на равнинной части Чечни и прилегающих районов обозначается некоторое затишье. При этом для зимнего периода характерны восходящие потоки, когда в горы по обледенелым дорогам и на "вертушках" поднимаются подвижные подразделения федералов, которые, оседлав перевалы, перекрывают натоптанные еще в Средние века караванные тропы, по которым идет снабжение боевиков, устраивают там огневые засады и минные ловушки. Небольшие, от отделения до взвода, разведотряды шныряют по лесам, выискивая свежие на снегу следы. Вертолеты, барражируя на средних и малых высотах, вычисляют маршруты движения боевых групп, наводя на них наземные части и артиллерию. Некуда деваться зимой боевикам, потому что каждый их шаг отпечатывается на снегу, рельефно выделяясь тенью на земле, особенно в ясные, солнечные дни, а лес из-за отсутствия листвы хорошо просматривается. Если полететь или пройти по обнаруженной цепочке следов, то рано или поздно выйдешь по ним на базу или "лежку", которую можно раздолбать с воздуха или обложить со всех сторон войсками, как стаю волков красными флажками. Безнадежное это дело - воевать зимой. Вот и приходится партизанам уповать на непогоду, чтобы можно было вылезти из берлог под прикрытием заметающей следы метели или снегопада. Или ждать весны, когда предательский снег растает, а вылезшая из почек листва надежно прикроет их от наблюдателей. И тогда снова покатится с гор "холодный фронт", который пойдет гулять по равнинной Чечне и югу России и, может быть, отдельными облачками долетит до центра и даже до самой Москвы. И так - каждый год... Потому что такой климат... Ну-ка, что там сегодня на дворе? Хреново на дворе, если судить не по солнышку, а по поступающей из "метеоисточников" информации. Уж если даже торговки на базарах стали нашептывать друг другу про скорую новую войну, то, значит, где-то там, в горах, заклубились грозовые тучи. Хотя какая, к черту, новая, когда старая еще никак кончиться не может?.. То, что информация имеет "базарное" происхождение, Виктора Павловича смущало мало. На базарах, конечно, много чего болтают... Но то, что болтают на чеченских базарах, очень часто на поверку оказывается сущей правдой. Потому что в разрушенной, лишенной телефонной и любой другой связи Чечне слух становится зачастую единственной и самой надежной формой передачи информации. Из уст - в уста, из уха - в ухо! У военных есть даже такая, сто раз проверенная и подтвержденная жизнью "народная" примета - если где-то с бойкого места вдруг пропадут торговавшие там чеченские женщины, то непременно жди в том месте подрыва фугаса или нападения на колонну федералов. Потому что "базар" знает все. Хотя бы потому, что каждая из торговок имеет в горах своих, из числа дальних или близких родственников, "осведомителей". Ведь Чечня, она очень маленькая, все в ней друг другу родственники и все друг о друге все знают... Так что базар - это не просто так, это очень серьезно, это, говоря казенным языком, ценный источник получения оперативной информации. Ну-ка, что там еще? Какая-то Алика Хамраева шепнула Эльзе Тураевой, что скоро русским придется очень-очень плохо и что они за все расплатятся. И эти - туда же! А Ваид Хасуев в приватном разговоре с неким Вахой Жамулаевым поделился радостной вестью о намечающейся в России большой стрельбе, может быть, даже в самой их столице. Хм... В столице?.. А это не перебор - нет? Может, они просто желаемое за действительное выдают? Так сказать, сочиняют новый чеченский эпос... Но тогда почему они все примерно одно и то же сочиняют? Или это кто-то таким образом дезу пропихивает? А зачем? Толкать дезинформацию через базары дело неблагодарное, она на третьем ухе, как в игре в испорченный телефон, черт знает во что превратится. Что же это тогда такое?.. Надо бы с сексотами потолковать... В следующие три дня Виктор Павлович повстречался с большей частью своих секретных сотрудников, с которыми провел непродолжительные, но очень содержательные беседы. В ходе которых узнал о готовящемся подрыве моста, приговоре, вынесенном боевиками главе местной администрации и заодно начальнику милиции, о партии оружия, которая транзитом пошла в Россию, о машине паленой водки, выброшенной в местную торговую сеть... Про мост он довел до сведения командования, после чего туда послали саперов, которые, изображая плановое разминирование, проверили пять километров дороги и заодно мост, где - ах, какая нечаянная радость! - обнаружили свежезаложенный фугас. Ведомство Виктора Павловича, как водится, осталось в стороне, и вся слава досталась саперам. А сексоту - честно заработанная им премия. Потому что если бы тот мостик рванул, да еще под машиной или БТРом, то потери были бы куда больше выписанной ему тысячи рублей. Главу местной администрации и начальника милиции подполковник в приватной беседе предупредил о готовящихся на них покушениях, назвав тех, кто, по его мнению, в этом более всего заинтересован. В том числе назвав тех, кто зла им не желал, но с которыми у федералов и у спецназа в частности были давние счеты. Пусть они теперь друг с другом разбираются, чтобы на них бумагу и патроны не тратить. Гораздо лучше, когда грязную работу делают чеченцы. Чем больше они во взаимной вражде и кровной мести запутаются, тем легче ими будет управлять. Что там еще - оружие и водка?.. Об оружии надо отбить шифровку по месту доставки, чтобы местное ФСБ вышло на покупателей и взяло всех разом. Пусть себе порезвятся... А вот о паленой водке, напротив, никому ничего сообщать не нужно, потому что сексот сделал наводку на другого сексота, которого терпеть не может и поэтому на него старательно стучит. И очень хорошо, что стучит, так как под подозрением должны находиться все! И проверять друг друга, и закладывать друг друга, не догадываясь, что служат одному хозяину. А водка что - водка хоть и паленая, но нормальная, его ребята, когда "проталкивали" ее через блокпосты, попробовали. Нормально - пить можно. Так что тут все в полном порядке - сексот за прогон водки сдал информацию, попав на крючок военным разведчикам, другой сексот, заложив первого, увяз в "сотрудничестве" по самую макушку, бойцы получили приварок к зарплате, а войска - партию алкоголя для поправки пошатнувшегося здоровья. Но это все так - текучка, мелочи. А что же насчет столицы?.. - Да, я тоже слышал. Вроде говорят, что есть несколько групп, которые готовят к отправке в Россию. - Зачем готовят? Хотя и так понятно, что не за гербариями... - Точно не скажу, но то ли застрелить кого, то ли взорвать что-то. - А ты не поленись - узнай. Тебе ведь, кажется, скоро за товаром ехать? А на блокпостах теперь сам знаешь какой беспредел творится... А если не творится, то эту ошибочку можно будет легко исправить. Можно будет попросить ментов, чтобы они изъяли у него товар, а потом за него перед ними похлопотать. Не бесплатно, конечно, за дополнительную информацию. И здесь тоже никто внакладе не останется - кто-то будет с водкой, кто с информацией, а менты свое уж точно не упустят. - Ну давай, ты мне поможешь, я тебе... Вот и ладушки... Пошли дальше! - Уважаемый, ты ничего о походе на Москву не слышал? Слышал. И этот слышал! Хотя тоже ничего конкретного не знает... Интересно, все более и более интересно! - Спасибо тебе, уважаемый. Только почему-то "уважаемый" никак не уходит. - Что у тебя еще? Какие-то проблемы? У сексотов всегда проблемы - с деньгами, властью или прохождением через блокпосты. Ну давай, выкладывай - поможем, чем можем... - Не верят мне. А вот это плохо. Вернее - никуда не годно! Сексот, которому не верят, ничего путного узнать не может. И, значит, бесполезен. Сексота все должны любить как родного и доверять ему, как своему духовнику. - Надо бы мне чего-нибудь сделать - убить кого-нибудь или взорвать чего. Это да, это не помешает. Сотрудничающий с повстанцами подпольщик, который ведет монашеский образ жизни, невольно вызывает подозрение. Как-то ведь ему нужно доказывать свою лояльность подпольному движению. Кого-то он, хотя бы изредка, должен приканчивать для поднятия своего авторитета. Конечно, возни с этим делом будет масса, но терять такого информатора смысла нет. Значит, нужно ему как-то пособить. - Ну, ладно, давай взорвем чего-нибудь, раз так приспичило. - Бээмпэшка тебя устроит? Еще бы не устроила! Если он боевую машину пехоты сожжет, он за это, кроме славы, еще и хорошие "бабки" получит! Потому что у них каждая транспортная единица, каждый ствол свою цену имеют. Надо будет договориться с зампотехом, чтобы он презентовал какую-нибудь не подлежащую восстановлению и списанную "броню". Выкатить ее ночью на дорогу, под гранатомет, просигналить фонариком, и пусть себе рвет, раз надо, - дело хорошее. - А можно там кто-нибудь будет? Кто-нибудь - это в смысле личный состав?.. Эк его развезло! Мало ему "брони", он еще хочет за голову убитого им федерала баксы слупить. Или страхуется? И то верно, кто-нибудь, хоть даже местные пацаны, на следующий день в сожженную бээмпэшку сунется, а там ничего, кроме сгоревшего металла, нет. Пусто там! Глядишь, пойдут ненужные разговоры. Нужно будет засунуть туда, на водительское место, какой-нибудь невостребованный труп, хоть даже чеченский, да проследить, чтобы он хорошенько, до угольков, сгорел. Ну и автомат какой-нибудь, с гильзами и металлическими частями амуниции для большей правдоподобности подкинуть. Чтобы такой "натюрморт" - как в жизни. Тогда он сразу и "броню" сожжет, и федерала прикончит, чем заслужит полное, со стороны боевиков, доверие. Может, еще и выслужится. Начальству об этих мелких "художествах" можно не докладывать, потому что война все спишет. И не такое списывала! Хорошо на войне - никаких тебе бумажек и согласовании: поставил пузырь водки - на тебе бээмпэшку, нужен труп - иди бери хоть десять. В мирное время кто бы ему дал "броню" сжечь? Тем более с трупом! Умотали бы согласованиями и разрешениями вконец! А здесь... - Ладно, будет тебе федерал. - Спасибо, командир, век не забуду!.. Еще бы!.. Конечно, не забудешь! А если вдруг забудешь, мы напомним. Боевики сотрудничества с военными не прощают. Особенно если их развели на "бабки", подсунув списанный БМП и бесхозного мертвеца... Здесь тоже все. Теперь можно подвести итог. Три независимых друг от друга источника сообщили, что на территории России, предположительно на юге или в центре, в том числе, не исключено, в Москве, готовится какой-то теракт. Подробности его не известны, но информации можно доверять, потому что поступила она от проверенных, которые до того не подводили, секретных сотрудников, один из которых плотно общается с боевиками. Вывод?.. Что-то во всем этом есть... И Виктор Павлович написал рапорт на имя вышестоящего командира, где подробно изложил фактическую сторону дела, свои относительно него соображения и свои предложения. Он свое дело сделал, он заметил клубящиеся над Кавказскими хребтами грозовые тучи и доложил о них наверх. Теперь его "сводка", перепрыгивая со стола на стол, обрастая резолюциями, подписями и грифами, пойдет гулять по инстанции и дойдет до начальства, где, не исключено, встретится с другими такими же сводками... Не такой дурак был Виктор Павлович, чтобы считать, что он один отвечает за "климат" на Кавказе. Один наблюдатель погоды не делает. Не он один, а сотни "метеорологов", на Кавказе и не на Кавказе, работая с "метеоисточниками", ежедневно докладывают наверх о "потеплениях" и "похолоданиях", о зарождающихся и идущих на Кремль бурях. Тысячи сводок, поступая в "центральное бюро", обрабатываются и привязываются к карте погоды, где сразу видно, откуда и куда ветер дует, где сгущаются тучи, где зарождается циклон, а где сегодня тихо и ясно... Сводя воедино местные климатические изменения за последние сутки, дежурные "синоптики" составляют свой, на ближайшие дни и недели прогноз. Что не просто - ведь не одни только задувающие с Кавказского хребта "муссоны" формируют погоду, но и другие, гуляющие из края в край страны ветра. О которых рядовой "метеоролог" знать ничего не знает и знать не должен, потому что кому-то отслеживать изменения в местном климате, сигнализируя о малейших перепадах ртутного столба, кому-то во всей стране, а кому-то делать соответствующие выводы и принимать необходимые меры... Ну ничего - теперь разберутся. Когда есть за что зацепиться - разобраться проще. Кто предупрежден - тот защищен - кажется, так говорили древние? А они предупреждены. В том числе им... ...Через двое суток, поздно вечером, в четырех километрах от райцентра чеченские боевики совершили очередное нападение на федеральные силы, устроив засаду и обстреляв из гранатометов идущую по дороге боевую машину пехоты. После прямого попадания бээмпэшка встала и загорелась, при этом механик-водитель покинуть машину не успел, так как был, по всей видимости, тяжело ранен. Механик-водитель сгорел заживо. На месте было найдено его сгоревшее оружие, металлические части амуниции и одежды и "смертный" жетон. По факту вооруженного нападения было начато служебное расследование, а в ближайших окрестностях были проведены жесткие зачистки. А как иначе?.. В "населенки" вошли армейские "Уралы" и бронетехника, в ворота и двери застучали приклады автоматов, во дворы и дома вломились солдаты, которые, топча грязными башмаками чистые полы, прошли по комнатам, вытаскивая из постелей и бросая на пол мирных жителей... Солдаты и младшие командиры были озлоблены и на этот раз ни с кем особо не церемонились. Чему виной была та подбитая боевиками бээмпэшка, в которой заживо сгорел такой же, как они, солдат!.. Понять их было можно... Глава 34 Алик пропал, ничего о себе не сообщив. Он не пришел вечером, не пришел ночью, не пришел на следующий день и через несколько дней тоже! Он пропал, словно его и не было! Уже на следующий день Света была уверена, что случилось самое-самое худшее - что он ушел к другой! Вернее, его увели!.. Она представляла, что сейчас он где-то там обнимается с незнакомой ей женщиной и говорит ей ласковые слова. Отчего ей становилось совсем невмоготу, и тогда она представляла менее трагические картинки - что как будто его переехала машина и он лежит мертвый на асфальте. На самом деле Алик был жив, хотя Светка была недалека от истины, так как его действительно увели, но не разлучница... В четверг к Светке пришли его друзья и сказали, где он пропадал все это время. - Он в тюрьме, - сообщили они. - Алик?! - облегченно вздохнула Светка, потому что тюрьма была лучше, чем если бы разлучница, и лучше, чем переехавшая его машина. Слава богу, что всего лишь тюрьма! Но первое мгновенное облегчение сменилось новой тревогой. Потому что тюрьма тоже могла быть разлучницей! - За что его? - спросила она. - Считай - ни за что, - ответили его друзья. - Он одного борзого фраера, который "бабки" заныкал, проучил, а тот в ментовку капнул. Эти чеченцы говорили не на родном языке, эти говорили на производственном языке. - Ну, короче, он тому рога обломал, и теперь ему дело шьют. Помоги, да!.. - Я?! - поразилась Светка. - Чем я могу ему помочь?.. И заметалась по квартире, сбрасывая в пакеты какую-то еду и теплые вещи, потому что слышала или в кино видела, что зэкам в тюрьму посылают продукты и шерстяные носки. - Эй, слушай, не нужна ему хавка, есть у него хавка! - остановили ее гости. - Мы ему целый ящик передали! Зачем ему кушать... - А что тогда нужно? - бессильно опустила пакеты Светка. - С нар его надо вытягивать, пока ему менты все потроха не отбили! - Да... конечно... надо, - растерянно согласилась Светка, не понимая, что от нее хотят. - Нужно дать деньги?.. - "Бабки" само собой, - кивнули друзья, - но одних "бабок" будет мало. Тот фраер чуть копыта не откинул. - Тогда я... ничего не понимаю... - совсем растерялась Света. - А чего тут понимать? У тебя ведь отец, кажется, в ментовке работает? - Да, в милиции. - Ну вот! Он его живо из тюряги на волю выдернет! Да, действительно, отец... Он бы, наверное, мог. Но он никогда на это не пойдет, он не любит Алика, потому что терпеть не может кавказцев. Что же делать?.. - Ты потолкуй с ним, - учили друзья Алика. - Ты же дочь! Поплачь, попроси, на коленки встань. Спасать надо Алика, да!.. Света поговорила. Она пришла к отцу, долго мялась и изображала оживление, пытаясь найти какие-нибудь общие темы для разговора, но они не находились. Отец, сидя перед включенным телевизором, не отвечал, демонстративно уперевшись взглядом в развернутую газету. С дочерью, изредка бросая недовольные взгляды на мужа, говорила только мать. Когда дочь вышла перепеленать ребенка, мать толкнула мужа в бок, тихо и злобно прошептав: - Ты чего дуешься как мышь на крупу, чего молчишь-то?! Она дочь ведь тебе! - А ты знаешь, зачем она пришла? - зло спросил тот, хрустя газетой. Мать считала, что для того, чтобы помириться с ними. Давно уж пора! - Как же!.. Она за "чурку" своего пришла хлопотать! И верно! - Алика посадили! - сказала, устав заигрывать с отцом, Светка. - Знаю! - ответил тот, еще громче хрустя газетой. - Помоги ему... Пожалуйста. - А ты хоть знаешь, за кого просишь? - зло спросил ее отец. - Ты знаешь, что он человека чуть не убил? Светка подавленно молчала. - А знаешь за что?.. За то, что он дань ему отказался платить. Он ведь "бык", твой Алик. И подумал, что точно - "бык", дважды "бык" - по профессии и по своей натуре, раз дочь его обрюхатил! - А знаешь, почему "бык", - потому что "быкует", потому что с лохов на рынке "бабки" снимает! А если те не отдают - рога им обламывает. "Да, точно, его друзья так и сказали... про рога", - вспомнила Света. - Вот с кем тебя угораздило связаться. С уголовником! - Нет, он не такой! - отчаянно замотала головой Света. - Он - хороший! Ты о нем так говоришь, потому что не любишь его! - Дура ты! - вспылил отец. - На, полюбуйся. И бросил на стол пачку фотографий. На фотографиях был человек в луже крови. У человека было перерезано горло, и от этого его голова была неестественно запрокинута назад. Очень далеко запрокинута, как если бы он был куклой, у которой отломили голову. Светка испуганно отбросила фотографии. - Что, не нравится? Это я из дела взял. Не из этого, из другого. Но там он тоже проходил! Светка замотала головой и заплакала. Она не верила, не хотела верить! Потому что если во все это поверить, то получается, что Алика на порог пускать нельзя. А она не могла не пускать, у нее никого, кроме него, не было! - Нет, это все не так, это ты специально говоришь! - закричала она, подозревая отца в худшем, в том, что он врет, чтобы отвадить ее от Алика! Что он специально выбрал такой момент... А может, даже это он сам посадил Алика в тюрьму! Этой мысли она ужаснулась и разрыдалась в голос. Но эта мысль была спасительной, потому что теперь, что бы ее отец ни говорил, она могла ему не верить. И фотографиям не верить. И всему... Верно говорят - любовь слепа. А еще глуха. И слабоумна. Такое вот разрушительное, по своему влиянию на женский организм, чувство. Просто чума какая-то!.. - Помоги, я тебя очень прошу! - бухнулась на колени и стала биться лбом о ковер Светка. Растерявшийся отец соскочил с кресла и, обхватив ее за под мышки, стал поднимать на ноги. Но Светка выла пуще прежнего. - Молчи, дура! - гаркнул на нее отец, пытаясь погасить истерику окриком. Хотя гаркнул, сам еле сдерживая слезы. - Не ори на дочь! - прокричала расчувствовавшаяся мать. В соседней комнате благим матом заорал проснувшийся ребенок. Дурдом! Причем женский! То есть самый неодолимый! - Если ты не поможешь, я наложу на себя руки! - кричала, причитала Светка, кусая губы. - Она же убьет себя! - выла жена. Ребенок орал, потому что хотел есть и спать. Отец обхватил голову руками. - Заткнитесь, вы, обе! - рявкнул он. Но не тут-то было. - Я убью себя! - грозила, сама себе веря, Светка. - Она убьет себя! - пугалась, веря дочери, мать. - Ну сделай хоть что-нибудь! Он ведь муж мне! - Сделай, она же тебе дочь! Общий, в три глотки, вой перенести было невозможно. - Хорошо, я попробую, - поддался отец, потому что меньше всего хотел видеть свою дочь висящей где-нибудь в туалете на полотенцесушителе. Терять дочь ради какого-то "черномазого" он не хотел. - Я узнаю подробности дела... А дело было простое - Алик с толпой таких же, как он, чеченцев пришел на рынок собрать деньги с торговцев за место. Потому что этот рынок был "под ними" и каждый, кто на нем торговал, должен был им "отстегивать". Причем немало, так как они тоже "отстегивали" - чиновникам, милиции и своим воюющим в Чечне "братьям". Один из торговцев платить отказался. Категорически, тряся в воздухе какими-то квитанциями. На его копейки можно было бы плюнуть, но если плюнуть, то завтра другие тоже платить перестанут. Пришлось разъяснить ему правила торговли. Торговца уронили на асфальт, попинали, разбросали его товар. И ушли. Но торговец оказался уважаемым человеком, инженером, у друзей которого были связи в ментовке, и делу дали ход. Потерпевшего, который опознал их в больнице по фото, звали Точилин Петр Степанович. Он даже каким-то там доктором был, почти академиком... Нескольких "чехов", среди которых был Алик, взяли под стражу. Оставшиеся на свободе приятели попробовали их отмазать, но на этот раз даже "бабки" не помогли. Наверное, потому, что местные менты только что приехали из командировки в Чечню, привезя с собой три "цинка", и были злы как собаки. На кавказцев наехали вполне конкретно, избив дубинками и рассовав по камерам, где на них тут же наехали натравленные ментами уголовники. Вообще-то блатные с "чехами", памятуя о кровной мести, связываться не любили - это тебе не "мужики", которых можно без опаски хоть даже в парашу макать. "Чехи" - дело другое, эти злопамятны и мстят, себя не жалея. Но если "гражданин начальник" попросил, то отказать ему никак нельзя. - Попрессингуйте его малость, а то борзый шибко, - объяснял задачу "гражданин начальник". - Только чтобы без "мокрухи". И передавал в камеру принесенный с собой пакет с чаем. - Все сделаем в лучшем виде, - обещали ему. "Чеха" помещали в "блатную" камеру, где ему, прикопавшись из-за каких-нибудь пустяков, учиняли разборку. Чаще всего - набрасывали сверху на голову одеяла и били. Вернее, били "шестерки", а пахан, сидя на нарах и держа в руках горячую кружку и прихлебывая чифирь, безучастно наблюдал за экзекуцией. "Чехи" рычали и пытались встать на ноги, отчего "шестерки" ярились все больше, пиная по одеялу ногами, на котором со всех сторон проступали мокрые, бурые пятна. Надзиратель к камере, откуда доносились крики и глухие удары, не подходил, потому в этот момент был в другом конце коридора. - Ну все, будет!.. Потерявшего сознание "чеха" оттаскивали к выходу и стучали в дверь, сообщив надзирателю, что новый зэк неловко упал с верхних нар. После чего того волокли в "больничку", где, слегка подлечив, передавали в руки следователю. - Как же ты так неловко? А? - сочувственно качал головой мент. - С кровати упал... А еще горец... "Чех", сверкая глазищами, смотрел на следователя. - Я вам всем головы резать буду! - обещал он. - Ага, лет через восемь, - не пугался его угроз следователь. - Если доживешь. И предлагал альтернативу - чистосердечное признание или возвращение в ту самую, с высокими нарами, камеру. - Только ты смотри, больше не падай! А то ненароком в парашу угодишь - не отмоешься!.. Эти "чехи" тюремные обычаи знали и почитали больше, чем "закон гор", потому что к зэкам были ближе, чем к горцам. И сразу понимали, о чем идет речь. - Ишак, сын ишака!.. - страшно ругались они. Отчего снова оказывались в знакомой камере, где их уже поджидали и шага от порога ступить не давали, понимая, что теперь "чех", зная, что его ждет, будет биться не на жизнь, а на смерть. Что они и пытались делать, наскакивая первыми, рыча, как дикие звери, и стараясь вцепиться в глотки врагов зубами, после чего вновь падали с нар на пол и отправлялись в больничку... То есть следствие шло своим обычным порядком... Пока не стало рассыпаться. По обычной схеме... Свидетели преступления от ранее данных показаний отказались, получив за это хорошие отступные и нехорошие предупреждения. Потерпевший, узнав, что к его внучке в садик приходили какие-то "добрые дяди", подарившие ей конфеты, на дальнейшем расследовании не настаивал. Щедро оплачиваемые адвокаты засыпали инстанции десятками жалоб. Больницы представляли официально заверенные справки о неизлечимых болезнях подозреваемых, с которыми они до суда просто не дотянут... Конечно, можно было проявить настойчивость, но "цинки" были зарыты в землю на городском кладбище, новой командировки пока не предвиделось, а ментам нужно было кормить свои семьи потому что "боевые" опять задерживали. У государства свободных денег не было. В этом государстве свободные деньги есть только у бандитов. "Заинтересованные стороны" были не против и теперь все зависело от слова заместителя начальника ОВД, который состоял с одним из обвиняемых пусть в официально не оформленных, но родственных связях. О чем все знали. - Ладно, черт с ними, - сдался отец Светки. - Только предупредите, что если кое-кто из них еще хотя бы раз попадется мне на глаза!.. - Что ты, конечно, не попадется! - заверили "чехи". После чего подозреваемых отпустили под подписку о "выезде". Алика - из города. - В двадцать четыре часа, или мы вас снова на нары посадим! - предупредили менты. - Не только его - всех! Таковы были условия сделки. Алика собрали в дорогу. В Чечню. Светка, узнав об этом, урыдалась. А до того урыдалась, увидев его после тюрьмы. На нем живого места не было, а все из-за того, что он свалился с каких-то там нар. - Как же ты так? - ахала и охала Светка. Но Алик причитать над ним не дал. И вообще он стал каким-то другим, стал более жестким и грубым. Отчего его было еще больше жалко. Светка даже порывалась поехать с ним в Чечню, но куда бы она поехала, будучи ему никем? Алика проводили на родину. В двадцать четыре часа. Светка переехала к родителям. Потерпевшего Точилина Петра Степановича несколько недель таскали из больницы в больницу, в итоге "отправив" на инвалидность. Переломанные кости срастались плохо, кроме того, у него оказался серьезно поврежден позвоночник, отчего он ходил на костылях и, случалось, ходил под себя. Чеченцы, еще тогда, когда шло следствие, предлагали ему хорошую компенсацию, но он, распсиховавшись, послал их куда подальше. Оставшись без денег. Работать он теперь не мог. Все семейные накопления ушли на оплату лечения. Полученную им еще тогда, когда он был ученым, квартиру разменяли по требованию детей на две однокомнатных квартиры и десятиметровую комнату в заводском районе. В комнату переехали они с женой. Еще через полгода жена от него ушла... Глава 35 - У нас проблемы. - Какие? - С самолетом... Организация, в которой работали собеседники, без проблем не живет. Она их ищет. Потому что для того и создана, чтобы решать неразрешимые проблемы. Для других - не разрешимые. - Что там опять с самолетом?.. С самолетом было нехорошо, самолетом начали заниматься падкие до сенсаций журналисты - они рыскали на месте катастрофы, разыскивая свидетелей, видевших момент аварии, и просили их рассказать о подозрительных в районе двигателей вспышках, которые могли свидетельствовать о том, что авиалайнер был сбит. То есть пытались докопаться до истины. Что было нежелательно. Генерал Самойлов не знал, почему нужно, чтобы никто не узнал о сбитом самолете, но догадывался... Есть такое понятие - оперативная необходимость, это когда кто-то должен знать не все, а лишь то, что ему положено знать, да и то в искаженном виде. Здесь не все должны были знать преступники, хотя бы потому, что гораздо легче поймать того, кто считает, что его не ловят. И опять же, зачем лишний раз баламутить народ? Раньше журналисты писали исключительно о видах на урожай, БАМе и балете, и народу жилось куда как спокойней. И всех этих бандюков с террористами было на десять порядков меньше, потому что никто эти "профессии" с телевизионных экранов не рекламировал. Не то что сейчас. - Вы беседовали со свидетелями? - Так точно! Свидетели происшествия предупреждены, и с них взяты соответствующие подписки. Со свидетелями поговорили по-свойски. Свидетелям показали заключение официальной, расследовавшей летное происшествие комиссии, где черным по белому было написано, что катастрофа могла произойти из-за ряда технических неполадок и ошибок пилотов, усугубленных попаданием в двигатель самолета крупной птицы, шаровой молнии или сильного разряда статического электричества. - А вы что болтаете?.. О каком-то взрыве болтаете, за который приняли разлетающиеся во все стороны птичьи перья. Что же, если вам сейчас подушку вспороть да об стену ей шарахнуть, вы тоже скажете, что вас взорвать хотели? - Нет, конечно, - смущались свидетели. - Ну так не надо болтать о том, чего вы не знаете! Поосторожней надо быть в оценках, а то теперь нам, по вашей милости, приходится несуществующих террористов разыскивать. И подписки с вас брать. По вашей же, между прочим, вине. Давайте, пишите: я, фамилия... имя... отчество... обязуюсь не разглашать ставшими мне известными сведения никому, в том числе родственникам и журналистам, до окончания следствия, что предупрежден о возможной уголовной ответственности и готов нести наказание. Число, роспись... А от себя добавим, что если вы будете и впредь свои языки распускать, то мы вас законопатим лет на пять за дачу ложных показаний и злонамеренное введение в заблуждение органов правопорядка. Это мы вам твердо обещаем! Ясно? Куда уж яснее. Эти ребята серьезные - слов на ветер не бросают. Если сказали, что законопатят на пять, значит, получишь все десять! - Надеюсь, вы все поняли? Конечно, поняли! Кому охота за птичку срок мотать. - А можно узнать, когда ваше следствие закончится? - Через месяц... А может, через десять лет. У нас срока давности в таких делах не бывает. В общем, поговорили... А вот с журналистами - нет. С журналистами по душам болтать дело безнадежное. Журналисты просьб не понимают - с ними нужно разговаривать по-другому, в другом месте и не им... Главных редакторов нескольких популярных в стране изданий вызвали в Минпечати. Где незнакомый им чиновник строго спросил, не "жмут" ли им лицензии. - А в чем дело? - вспылили редактора. - В нарушении Закона о печати и общепринятых этических норм, - ответили им. И дали почитать подборку напечатанных в их газетах материалов. В общем-то совершенно невинных материалов - про маньяков-педофилов, расчлененные трупы и банды орудующих в лесах средней полосы России некрофилов. А когда редактора, кое-как отбрехавшись и отбив свои лицензии, собрались уходить, чиновник Минпечати дал им частный, дружеский совет. - Побольше здорового оптимизма, а то читатель устал от обилия чернухи. То, понимаешь, кто-то кого-то убил, то какой-то самолет сбили... Скоро напуганные вами люди летать перестанут! Редакторы все поняли, поняли, что их вызывали из-за того самолета, хотя конкретно про него им никто ничего не сказал. Ну не из-за безобидных же маньяков-педофилов... Вернувшись в газеты, главные редактора вызвали на ковер журналистов, которым вставили по первое число, направив их бойкие перья в нужную сторону. После чего газеты вышли с полными здорового оптимизма материалами про пятилетних грабителей, комаров-убийц и собак-людоедов. И ни полстрочки ни про один самолет... На чем проблема исчерпалась... С журналистами. Но не с террористами. Потому что генерал Самойлов по роду своей службы занимался не журналистами, а террористами. Конечно, не он один и не один его отдел. Но в том числе и его. Конкретно его - расследовал катастрофу гражданского авиалайнера. Дело продвигалось довольно успешно, потому что шло сразу по нескольким направлениям. Капитан Алиев со своей группой, используя свою кавказскую внешность, вышел на продавцов переносных зенитно-ракетных комплексов, действуя "втемную", завербовал торговавшего оружием кладовщика, который навел на покупателей ПЗРК, приехавших за новым товаром. Покупателей довели до границы Чечни, где повязали вместе с курьерами, которые должны были переправлять комплексы дальше. Двух из них потеряли при "попытке к бегству", зато еще двух тут же "вербанули по-горячему", заставив давать показания... Еще один капитан - Чернецов - со своими ребятами отрабатывал город, где "завалили борт". Вряд ли террористы могли справиться с этим делом без помощи кого-нибудь из местных. Подключив милицию, они устроили облаву, по-жесткому наехав на торгующих на местных рынках "чехов". На этот раз милиция действовала профессионально и денег не брала. Задержанных доставили в местное СИЗО, где с ними беседовал переодетый в милицейскую форму капитан Чернецов. - Это ваше? - выкладывал он на стол наркотики, финки и "стволы". - Зачем так говоришь, гражданин начальник зачем обижаешь?! Мы мирные торговцы, фрукт-овощ продаем, зачем нам нож-пистолет? - "лепили горбатого" кавказцы. - Значит, так - наркотики и оружие изъято в присутствии понятых, что отображено в протоколе и за что вам уже светит минимум по трешке. Если этого мало, мы проведем обыск по месту вашего проживания, где найдем другие "перья" и "стволы", на которых будут отпечатки ваших пальчиков. Проверка которых покажет, что они проходили по нераскрытым делам, где за ними числятся трупы. Итого еще червонец. Если и этого вам покажется недостаточно, то скажу, что срок вам придется отбывать на зоне, где, как назло, сидят одни контуженные в Чечне контрактники. Все понятно?.. Более чем! Хорошенько поразмыслив, кавказцы пришли к выводу, что сидеть десять лет на зоне с контужеными контрактниками - это слишком. И, спасая себя, рассказали о трех приехавших к ним на красной "десятке" земляках, которые спрятали в овощехранилище три длинных, круглых цилиндра - судя по размеру и описанию, те самые ПЗРК - и велели передать их какому-то Сурену. Сурен приехал через несколько дней, забрал их, и больше они его не видели. Сурен?.. Завербованные "чехи" тоже говорили о Сурене, которому они должны были передать купленные зенитно-ракетные комплексы. То есть он засветился в двух случаях, и оба раза на транспортировке оружия. Что, впрочем, не исключает его участия в терактах в качестве исполнителя. Значит, чтобы пойти дальше, нужно найти этого Сурена! Адреса которого ни те ни другие не знали. Но знали людей, которые могли указать на других людей, которые могли знать, где тот находится. Медленно, но верно перепутанный донельзя клубочек распутывался... Сурена искали по всей стране и в ближнем зарубежье, но взяли в Москве, взяли без "шума и пыли" на съемной квартире в одном из отдаленных спальных районов. Так что даже на командировочные тратиться не пришлось. Зная, что преступник вооружен и так просто не дастся, к нему вначале запустили симпатичную сотрудницу, которая не меньше пяти минут орала как резаная, требуя открыть ей дверь, чтобы она могла проверить, "какая сволочь во второй раз заливает ее водой". Женщина опасности не представляла, и ей открыли, запустив в квартиру. "Скандальная дама" доложила, что в квартире, кроме Сурена, находятся еще два лица кавказской национальности. - Будем ждать, - решил генерал. На лестничной площадке, расположенной выше квартиры, в засаду прямо на бетон сели три оперативника. Три было оптимальным числом, потому что если больше или меньше, то это могло вызвать подозрения, отходом от классической - на троих - формулы. Оперативники вытащили бутылку водки и расстелили на полу газетку. Вели они себя тихо - распили свою бутылку, закусили, маленько поговорили и уснули. Часа через два кавказцы вышли из квартиры Брезгливо взглянули на валяющихся в грязи русских пьяниц и пошли вниз. Пьяницы тут же очнулись, поднялись и, бесшумно ступая, стали спускаться по ступеням. Навстречу им из двора в подъезд вошла веселая компания парней и девушек с цветами и бутылками в руках. Они громко шумели, хохотали, визжали и целовались на ходу так, что заподозрить в них группу захвата было просто невозможно! - А ты вчера в клубе ка-ак!.. - А он!.. - Ха-ха-ха!.. "Чехи" сошлись с веселой компанией на площадке второго этажа. И посторонились, хищно поглядывая на хохочущих, в коротких юбках девиц. Потому что девицы были очень даже аппетитные и игриво посматривали на рослых кавказцев. Ах, какие пышечки!.. Компания была большая и поэтому полностью запрудила собой лестничный пролет, вынужденно прижав чеченцев к стене. Но те были совершенно не против, потому что мимо них как раз протискивались симпатичные девицы, толкая их упругими бюстами. Вах!.. Одна из девиц, пробираясь мимо Сурена, как-то неловко ступила, потеряла равновесие, качнулась и стала крениться и падать. Тот ее, конечно, поддержал, облапав за плечи и притягивая к себе. Девица позволила ему это, прильнула к груди поддержавшего ее джентльмена, после чего легко и непринужденно, той самой круглой коленкой ткнула его между ног. Сурен сказал: - Ах?.. И согнулся. Но руками, как это любят делать мужчины, за ушибленное место не схватился. Потому что не смог. Потому что в обе его руки железной хваткой вцепились шедшие рядом с девицей кавалеры. В первое мгновенье Сурен даже решил, что они обиделись на его приставания к их девушке, но, когда почувствовал, как чья-то ловкая рука сунулась ему за пазуху, легко выдернув из внутреннего кармана пистолет, а другие руки обыскали и ощупали другие карманы, подмышки и брюки, он все понял. Волки позорные! Его приятели оказались половчее. Один из них попытался оказать сопротивление, но его быстро успокоили. Зато второй, воспользовавшись мгновенной свалкой, рванул через толпу, опрокинул двух человек и, перепрыгнув через перила, побежал наверх. Но сверху как раз спускалась компания проснувшихся "пьяниц", в которых он с ходу воткнулся. И от которых отлетел. Уже без сознания. - Все в порядке? - Все. Девицы поправили юбки и прически и, построившись в колонну по одному, отправились в поджидавшую их на улице машину. Их "кавалеры" подхватили чеченцев под руки и поволокли к другой машине, весело улыбаясь и переговариваясь. Бабушки во дворе даже не поняли, что произошло, посчитав, что веселая компания приходила за своими приятелями, которые уже были настолько "хорошенькими", что на ногах не стояли. И к тому же были кавказцами. Компания расселась по машинам. На выезде к колонне присоединилась черная "Волга" с мигалками, которая нагло поперла по встречной полосе, заставляя встречный поток машин уступать ей дорогу. Но гаишники "Волгу" не останавливали, потому что видели ее номера. Через двадцать минут машины въехали в ворота одного из зданий на Лубянке. Еще через пять минут Сурен сидел на привинченной к полу табуретке, к ножке которой был пристегнут наручниками. Он все еще не мог прийти в себя, он даже не понимал, где находится, потому что ехал в машине, уперевшись лбом в пол. - Ну, здравствуй, Сурен! - сказал генерал Самойлов. - Давно искал встречи с тобой. Сурен исподлобья посмотрел на генерала. Да... Этого разговорить будет не просто и на испуг не взять - сразу понял генерал. На воле при "попытке к бегству" он заговорил бы быстро, но здесь "полевые" методы не проходят, потому что с некоторых пор их уважаемая организация находится под демократическим колпаком. Кабы знать, что он отсюда на свободу не выйдет, тогда другое дело, тогда можно не стесняться. А так можно нарваться на международный скандал. Придется действовать с оглядкой... - Ну что, поговорим?.. Несколько дней Сурена допрашивали с соблюдением всех норм капиталистической законности, называя на "вы", интересуясь состоянием его здоровья и качеством пищи. Хотя итог был известен заранее. Сурен молчал. Даже по поводу качества пищи. Сурен "закрылся". А сроки поджимали. Пришлось испрашивать у начальства санкцию на применение "противозаконных методов ведения допроса". - Ладно, действуй, - смилостивилось начальство, - но только с организацией соответствующего прикрытия, чтобы комар носа не подточил. Ну с прикрытием так с прикрытием, не в первый раз... Задержанному "организовали" пищевое отравление, уложив в тюремную больницу, где можно было на вполне законных основаниях использовать для лечения больного внутримышечные и внутривенные вливания. И стали вливать... Теперь адвокаты и международные наблюдатели могли по поводу соблюдения прав человека не беспокоиться, потому что тому "человеку" обеспечили полноценную медицинскую помощь, спасая ему жизнь и пошатнувшееся здоровье. Сомневающиеся могли заглянуть в его медицинскую карту. - Ну что, еще укольчик?.. И не один! Больной быстро "сел на иглу" и был готов за очередную дозу "лекарства" рассказать что угодно кому угодно. И рассказал. Очень много чего интересного рассказал. - Где планировался следующий теракт? Сурен назвал несколько южных и "нечерноземных" городов. План был прост и незатейлив. В нескольких километрах от аэропортов, в створе взлетно-посадочных полос поставить в засады по два террориста, вооруженных ПЗРК, которые дадут залп по заходящему на посадку или набирающему высоту самолету. Увернуться тот не сможет, потому что гражданские пилоты противоракетным маневрам не обучены. Но почему именно эти города?.. А очень просто - планируя теракт, "чехи" в первую очередь изучили расписания полетов и выбрали аэропорты, где рейсы прибывают и убывают примерно в одно и то же время. Чтобы в один день завалить сразу несколько гражданских "бортов" до того, как власти успеют организовать усиленную охрану аэродромов. Дать залп по всей стране и исчезнуть! Но это было не все. Потому что атака на самолеты была не единственным планируемым актом возмездия. Были и другие, о которых Сурен почти ничего не знал, хотя знал, что группа, в которую он входил, не единственная, что есть и другие. А вот это уже интересно!.. Настолько, что дальнейшие расспросы генерал тут же прекратил... Расследование инцидента с самолетом было практически завершено - большинство исполнителей установлено, часть - арестована, канал утечки ПЗРК перекрыт... Но, как говорится, "в ходе следствия открылись новые, до того не известные, факты". О других, предположительно планируемых на территории России террористических актах. Расследование которых выходит за рамки компетенции генерала Самойлова. В их почтенном ведомстве положено заниматься только тем, чем поручено заниматься, а не тем, чем хочется. Шаг в сторону от данного тебе задания, и даже прыжок на месте расценивается как превышение служебных полномочий и карается... В разное время по-разному. Теперь - ссылкой с повышением в Нарьян-Мар. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, генерал вышел с рапортом на начальство. Ответ не заставил себя ждать. Уже на следующий день Сурена у него забрали. Причем без каких-либо объяснений. Судя по всему, этот "сигнал" был не единственным, раз такую, в общем-то довольно "сырую", информацию приняли так всерьез - понял генерал Самойлов. Ну да это им там, наверху, виднее. Он хоть и генерал, но не "верхний" генерал, а обычный - "полевой". В общем - опер, хоть и с лампасами на штанах. Его дело землю носом рыть, информацию добывая, и с дерьмом возиться. Что он и делает. Причем, как ему кажется, неплохо делает... Все остальное не его ума дело. Он - прокукарекал, а рассветет или нет и когда рассветет, будут решать другие. На то в государстве имеются специальные, которым за это деньги платят, людишки. Кто предупрежден, того врасплох не застанут... Глава 36 Таких маленьких отрядов не бывает. Что такое три бойца в сравнении с армией целого государства... Что могут они сделать против полноценных, укомплектованных по военному времени взводов, рот, батальонов, полков. Против гаубичных калибров, установок залпового огня, "вертушек", штурмовой авиации и ракет класса "воздух - земля". Ничего! Они могут только погибнуть. Что понимали все трое. Но все - по-разному. Мурад понимал меньше других, потому что был самым молодым. Впрочем, это с какой стороны посмотреть. Если по давно потерянному паспорту, то он был совсем еще пацан - школьник. Если по поступкам, то этот "школьник" не хорошие оценки зарабатывал, алгебру с геометрией зубря, а воевал. По-взрослому. Всерьез. Имея на своем счету убитых федералов побольше, чем некоторые оценок в четверти. Как-то сложно считать мальчиком бойца, который ходил в рейды и штыковые атаки и собственноручно отрезал головы пленным солдатам, при этом даже не меняясь в лице. Мурад понимал, не умом, сердцем, что до своего совершеннолетия он, скорее всего, не доживет - слишком много он видел вокруг себя смертей, чтобы считать себя бессмертным. Слишком много убивал сам. Смерть стала для него повседневностью, как для его сверстников поход в кино. Пока ему везло, но выжить в этой мясорубке было невозможно. Почти все те, кто был в отряде, когда он туда пришел, давно были мертвецами. Их убили - кого пуля, кого осколок, кого мина. Кто-то умер мгновенно, ничего не почувствовав, кто-то мучился, таща за собой по траве вывалившиеся из вспоротого живота кишки и пытаясь запихнуть их обратно, кто-то исходил болью сутками, кончаясь в наскоро построенном шалаше от полученных ран. Но никто, ни один, не умер своей смертью, от старости или болезней. Мурад знал, что он тоже умрет, и был готов к этому. Каждый день. Он давно отомстил за своего пропавшего брата, защитив честь своего рода, и теперь не боялся, как это было в первые дни: погибнуть, никого не убив. Ему идти втроем против всех было не страшно. Он воевал не для того, чтобы спастись. Он не рассчитывал спастись. Магомед тоже не боялся смерти, он искал ее. Ему незачем было жить. У него был дом, но его расстреляли, превратив в руины, "вертушки". У него должен был появиться наследник, но его убили федералы. У него были друзья, но их не стало. У него осталась жена, но она стала калекой и стала бесплодной. Война разрушила ему жизнь дважды. В первый раз, когда он был рядовым срочной службы Сашкой Скоковым. Если бы не война, он отслужил бы положенных ему два года, дембельнулся домой, поступил на завод или в институт, женился, сделал детей и, может быть, дожил до глубокой старости, так и не узнав, как пахнет выхлестывающая из перерезанного горла человеческая кровь, как выглядят разбросанные по земле мозги. Дожил бы и умер где-нибудь в больнице, на чистых простынях, в окружении своих близких. Но война порешила иначе. Война заставила его отречься от прошлой жизни и начать новую, с чистого листа, под новым именем, на новом месте. И не позволила умереть, когда он готов был умереть, когда ему лучше было бы умереть. Война вернула его к жизни, но лишь для того, чтобы вновь лишить всего. Он обрел и потерял дом, нашел и утратил друзей... Так чего ему бояться?.. Боится тот, кому есть что терять. Ему - нечего. Все, что возможно, он уже потерял. Причем два раза!.. Магомед готов был идти куда угодно, в каком угодно составе, хоть даже одному на пулеметы. Его душа сгорела в том, где сгорел его дом, пожаре. А может быть, еще раньше, когда он расстреливал своих земляков... Возможно, прожив год, или два, или пять в мирной обстановке, он бы оттаял и сделал еще одну попытку, начав жить в третий раз. Но кто бы ему мог пообещать эти пять или два мирных года? Или год? Или даже месяц?.. Никто!.. В его ближайшем будущем мир не предвиделся. И в отдаленном тоже. В его будущем была одна только война. Так какой смысл цепляться за жизнь, которой все равно нет и которой не будет, потому что рано или поздно он найдет свою пулю? Так не думал - так чувствовал Магомед. Слишком много чего вместил в себя последний год его жизни - слишком много для одного человека. Наверное, так понимают себя старики, которые устали жить и ощущают смерть не как нечто ужасное, а как должное, как избавление от немощи, боли и страданий. Хотя на самом деле Маго-меду было... Было чуть больше, чем Мураду, - было всего-то двадцать лет. Аслан Салаев был старше всех, ему было двадцать девять лет. В отличие от своих "братьев" Аслан смерти боялся. Хотя тоже много чего повидал. Много чего такого, что на десять жизней хватит и еще небольшой довесок останется. И, тем не менее, он на тот свет не торопился. Может быть, потому, что понимал больше других. Понимал, что в такой компании им до старости точно не дожить, - чеченский мальчик-фанатик и бывший, перекрестившийся в ислам федерал, который "святее папы римского", не лучшая команда для войны. Он, конечно, тоже принял ислам, но он другое дело - ему деваться было некуда, ему или в ислам, или в яму с пулей в башке. А этот всеми корешками врос - уже и жениться успел, и ребенка лишиться. Этому - терять нечего. А раз так, то что тот, что другой полезут на рожон, полезут на пули под знаменем ислама мочить неверных. И его за собой потащат. Такой вот получается печальный расклад - два чеченских фаната и примкнувший к ним Степа Емельянов против... Кого против? Очень бы хотелось знать, против кого им предстоит в таком составе воевать. Заранее знать, чтобы снова не ошибиться... И все же Аслан Салаев ошибся. Насчет численности отряда ошибся... - Принимайте пополнение, - сказал инструктор. Не отделение, не взвод и не роту - одного человека! "Кто он такой? По виду - чеченец, но на чеченца не похож, - быстро прикинул Аслан. - Слишком интеллигентное лицо. С таким - глотки не режут, с таким - только студентов на сессии режут, и то не кинжалом по горлу, а двойками в зачетках. Что ему с таким лицом делать в партизанском отряде? Сопромат преподавать?" - Разрешите представиться - Умар Асламбеков, - назвал себя "новобранец". Словно прибыл кафедру принимать и знакомился с коллективом. Он бы еще сказал - "соблаговолите принять в свою честную компанию". Еще ту!.. Было два фаната и не понять кто, а теперь к ним добавился еще "доцент"... Впрочем, теперь все становится более-менее ясно. Судя по составу, использовать их будут не здесь, а там. Иначе в одном отряде две славянские рожи и один чеченский интеллигент не собрались бы. Уж не рейд ли в глубокий тыл противника готовится? Тогда понятно, тогда русские, детские и интеллигентные рожи будут кстати. В самый раз будут! Аслан Салаев не ошибся... И - ошибся... Меньше чем через неделю их отправили в рейд. Но не "туда", а гораздо ближе. Глава 37 Не думал Умар Асламбеков, что так быстро попадет в Чечню. Думал, что поучится еще, поготовится, экзамены поедает, в какую-нибудь "саперную" аспирантуру поступит, а потом еще в ней с полгодика будет учиться. Думал, что сможет потянуть с этим делом, как когда-то в Москве. Вернее, надеялся. Ан нет - не вышло! Те ребята, которые их учили, деньги на ветер бросать не любят. Все у них там расписано как по нотам. Если курс обучения рассчитан на месяц и одну неделю, то учиться ты будешь ровно месяц и одну неделю, ни часом меньше, ни часом больше. Потому что через час после твоего выпуска в аудитории и спальни войдут заранее заказанные бригады уборщиков и дезинфекторов, которые вычистят и выдраят полы, стены, мебель и отхожие места и сдадут свою работу точно в оговоренный контрактом срок, после чего в сияющие чистотой помещения ступят новые, уже вымытые и пообедавшие курсанты с вакуумными пакетами одноразового спального белья. А иначе быть не может, иначе пойдут неустойки, штрафы и иски. Это только в России-матушке бывает так, что одни постояльцы еще не съехали, думая, что будут выезжать не сегодня, а завтра, и потому свои вещички даже еще не собрали, а на пороге уже толпятся вновь прибывшие гости, а между ними, шаркая швабрами по ногам и тихо ругаясь, бегают озверелые уборщицы. И хоть бы кто на это безобразие иск в суд подал, требуя заплатить неустойку. Никто не подаст! Они лучше все друг с другом как-нибудь договорятся, переночевав валетом по двое на одной койке, вместе с уборщицами, которых забыли домой увезти, потому что с автобусом не на тот день договорились. У них не так. У них чуть что - суд и деньги на бочку! Поэтому все делается вовремя. Вовремя привозят. Вовремя кормят. Вовремя начинают и заканчивают занятия. И вежливо отправляют восвояси ровно тогда, когда истек оговоренный в контрактах срок обучения. А чему учили - приготовлению рождественских пудингов, китайскому языку, вождению автокаров или минно-взрывному делу, значения не имеет. Так что не надо было "губу раскатывать", рассчитывая пересидеть в Европе "пару месяцев" сверх отведенных лимитов. Не выйдет сверх. Только если за сверхдоплаты. Или с риском рассориться с властями. Умар Асламбеков ссориться с властями не мог, так как его жена и сын "сидели на чемоданах", ожидая получения вида на жительство в Голландию, которое могли получить лишь при выполнении определенных, взятых на себя их мужем и отцом обязательств. Не для того на него тратили деньги, уча минно-взрывному делу, чтобы он работал где-нибудь в Дании мусорщиком, получая зарплату "по-черному" и живя на нелегальном положении. Но даже если бы он вдруг, как-нибудь ненароком, смог переползти незамеченным через польско-немецкую границу, избрав для себя и семьи тернистый путь "нелегалов", то куда бы он делся от своих родственников, своего народа и их обычаев? И своей совести тоже?.. Умара Асламбекова поздравили с успешным окончанием курсов, вручили "саперный сертификат" установленного международного образца, "подъемную" сумму денег и отправили в Чечню через Турцию. В Турции он надолго тоже не задержался. В Турции, в лагере для чеченских беженцев, больше похожем на воинскую часть, их "погоняли" по Корану и истории ислама, переодели и переправили в Грузию, где, вооружив и дав проводников, по караванным тропам, в обход пограничных кордонов и засад, повели в Чечню. Шли долго, или ему показалось, что долго, и только ночами, пережидая светлое время под навесами, сооруженными из жердин и веток. Осознать себя партизаном Умар не мог, хотя впереди у него, больно стуча по животу, болтался автомат, а плечи оттягивал вьюк с боеприпасами. И все равно это была какая-то игра. Детская игра в войнушку... Оказалось, что нет, не игра... Когда впереди зазвучали выстрелы, Умар ничего не понял. Другие тоже не поняли и не пытались понять, а первым делом плюхнулись на животы, расползаясь веером во все стороны, и приготовили к бою оружие. Умар тоже плюхнулся и побежал на четвереньках под ближайшее дерево. Он не знал, что ему нужно делать, он еще ни разу не был в бою. Другие знали. Кто-то, скинув со спины груз, короткими перебежками, периодически залегая за деревья и камни, побежал вперед, туда, где звучали выстрелы. Кто-то стал, быстро перекатываясь, смещаться в сторону, заходя русским во фланг. Часто застучали автоматные очереди, ухнуло два подряд взрыва, и наступила оглушительная тишина. Оказалось, что головной дозор напоролся на мобильную группу пограничников, совершавших обход местности, и с ходу вступил с ними в бой. Чеченцев было больше, их колонна насчитывала до взвода бойцов, поэтому пограничники продержались недолго. Когда к месту боя подошел Умар, под деревом лежало четыре трупа русских солдат. У одного было перерезано горло, и парящая кровь, густо сползая по камням на землю, застывала лужами. Нет, это была не "войнушка", это была война! Самая настоящая! - Соберите оружие, и уходим!.. Они похватали вьюки и, петляя и часто меняя направление, побежали по лесу, оставляя на своем пути растяжки. Их не преследовали, возможно, потому, что, кроме пограничников, у русских здесь других сил не было. Из-за тех пограничников им пришлось, сменив маршрут, дать большой крюк. Через несколько дней Умар втянулся в марш. Автомат уже не колотил по его телу, а висел удобно и под рукой, чтобы можно было мгновенно начать стрельбу. Он знал свое место в походной колонне, знал, что делать, если начнется перестрелка, кого прикрывать и кто будет прикрывать его. Война своим премудростям учит быстро, потому что тот, кто обучаем меньше, - умирает первым. Такой вот естественный отбор... На место Умар пришел без иллюзий, пришел бойцом. Понимая, что его война уже началась... Глава 38 Мураду не понравился новый боец. Тем, что он был похож на учителя. Он смотрел как учитель и говорил как учитель. Хотя не мог ничему научить, потому что был худшим, чем Мурад, бойцом. Он, кажется, даже в боях почти не бывал. Но дело даже не в этом - в повадках, которые отличают опытных бойцов от новобранцев. Умар по всем статьям был новобранцем. Он ходил не как все, смотрел иначе, оружие держал не так, как другие. Мурад был уверен, нутром чувствовал, что, если дойдет до дела, Умар не сможет перерезать русскому глотку, выпустить ему кишки и даже не сможет выстрелить ему в лицо. Мурад мог выстрелить и мог перерезать - потому что уже стрелял и резал. Умар был слаб, хотя и не был еще стар. Полагаться на такого в бою было нельзя. А это очень важно, чтобы тебя справа и слева прикрывали надежные бойцы, которым не надо объяснять, что делать в следующую минуту, которые и так все знают. От этого зависит успех боя и жизнь. Но научиться этому можно, только воюя. Мурад никогда бы не взял Умара в свой отряд, но выбирать состав группы было не ему, потому что командиром был не он. "Надо будет к нему приглядеться, подучить, помочь, - решил про себя Мурад. - Не для него - для себя, для дела..." И его ничуть не удивляло, что он, пятнадцатилетний мальчишка, решил взять под свою опеку сорокалетнего мужчину, кандидата наук, которого посчитал совершенно не приспособленным к этой жизни. И никого не удивило. И даже Умара не удивило. Потому что он принял главенство этого мальчишки, почувствовав, что тот знает и умеет больше его. И это нормально. На войне возраст меряется не годами, проставленными в паспорте, а боевым стажем, который измеряется днями и редко у кого неделями. И если в твоей биографии двадцать суток боев, то ты как минимум в двадцать раз старше того, кто в боях еще не участвовал. Поэтому Мурад был старше сорокалетнего, полуобстрелянного "дяденьки", который ему в отцы годился и разговаривал с ним сверху вниз, как со своим учеником. Если, конечно, не по паспорту, если по меркам военного времени. А других здесь не было и быть не могло! Так война, "ставя все с ног на голову", на самом деле все "расставляла по своим местам"... Глава 39 Идти было недалеко, было - рукой подать. Эту боевую вылазку даже нельзя было назвать рейдом, потому что на все про все, вместе с переходом туда и обратно и с работой на месте, должно было уйти от силы четыре дня. Если, конечно, считать по километражу. Который на войне очень относителен... Собрались быстро - проверили оружие, рассовали по подсумкам запасные автоматные рожки и гранаты, упаковали во вьючные мешки еду и одеяла... Задание было плевым - не мост взорвать и не русскую колонну расстрелять, всего лишь спуститься с гор и, не вступая в бой с федералами, войти в "населенку", где привести в исполнение приговор шариатского суда. Проштемпелеванные бланки с приговорами и вписанными в пустые графы именами были у командира. "Странно, - думал про себя Аслан Салаев, - такой сыр-бор из-за такого, в общем-то, простенького задания... Ну и ладно - зато поживем пока!" Из лагеря вышли засветло, встали в походную колонну, двинулись привычным маршевым шагом, выдерживая между собой полтора десятка шагов, чтобы одной очередью всех положить было нельзя. Дозоры вперед не высылали, слишком их мало было для дозоров - меньше отделения, ограничились тем, что идущая в голове колонны пара отрывалась от основной группы на сто - сто пятьдесят метров, проверяя подозрительные места. К ночи сблизились, опасаясь растеряться в темноте. Что-что, а ходить они научились. В отличие от федералов у них не было "вертушек", бронетехники и машин, на которых можно было "подскакивать" до места. У них были только ноги, которыми они исходили вдоль и поперек всю Чечню. Четыре-пять километров в час - больше ночью, по горам, в полной выкладке не пройти. Десять часов - полета верст. Если прихватить пару утренних часов, то можно сделать еще с десяток километров. Итого шестьдесят. Сверх того - вряд ли. Только если идти днем или использовать для переноса груза лошадей или пленных солдат. И если на хвост тебе сели федералы. Тогда, пытаясь оторваться, можно и все сто пятьдесят пробежать! В первую ночь они протопали сорок пять километров. Они бы смогли пройти и больше, если бы не Умар Асламбеков, который начал выдыхаться раньше других. День перележали в густых кустах, нарубив и набросав с боков ветки и отдыхая вполглаза. Это была уже не их территория, это была чужая территория. Федералов. Ночью снова двинулись в путь. Шли в обход "населенок" и блокпостов. У партизан самое короткое расстояние между двумя точками на местности вовсе даже не прямая линия, а, напротив, сильно извилистая. Там, где можно идти по гладкой дороге, они продираются вдоль обочин, ломая ноги в невидимых в темноте ямах и колдобинах, открытые пространства, где сам бог велел сокращать расстояния, обходят по большому радиусу. У партизан своя "геометрия", высшая. В их "геометрии" самое короткое расстояние, соединяющее точки, это то, которое самое безопасное. К полуночи были на месте. "Населенка" спала. Или делала вид, что спит. Командир, приказав оставаться на месте, ушел куда-то, скоро вернувшись с каким-то человеком. Который задами провел их в дом. В комнате с зашторенными, выходящими во двор окнами запалили керосиновую лампу. Командир вытащил и разложил на столе небольшие листки бумаги. В которых была чья-то смерть. И достал еще два чистых бланка, куда стал вписывать продиктованные хозяином дома имена. Отбрасывая на лица желтые блики, колеблясь и коптя гарью, тлел в "фонаре" керосиновой лампы прикрученный фитиль. На стульях, возле стола, устало откинувшись на спинки, сидели бородатые люди, положив перед собой автоматы. Командир говорил о смерти. Говорил очень буднично, как о видах на урожай... Все это было теперь, в двадцать первом веке, в Чечне, хотя напоминало Белоруссию сороковых годов прошлого века. Ночь, лампа, вооруженные, пришедшие из леса люди, и местный подпольщик, который выдает им имена "полицаев" и жителей, может быть, своих соседей, сотрудничающих с оккупантами. - Всё? - спросил командир. - Можно еще Айдамирова. Командир взял еще один бланк и вписал туда еще одно имя. Так просто... А все потому, что современная Чечня живет не по одной, а по двум "конституциям" - по общероссийской и по шариату. Российская Конституция гарантирует чеченцам основные свободы. Но только днем. Ночью Чечней правит шариат. Который насаждают не чиновники, а гораздо более скорые на руку слуги Аллаха. Которые не могут себе позволить брать провинившихся земляков под стражу, проводить следственные мероприятия, суды и назначать тюремные сроки. Нет у них СИЗО, тюрем и исправительно-трудовых лагерей. Все они остались у федералов. А подписки о невыезде брать у чеченцев бессмысленно, и даже не потому, что они куда-то сбегут, а потому, что соберут всех своих многочисленных родственников, вооружат их до самых зубов - и поди тогда их возьми! Поэтому суд шариата очень быстрый суд. Заочный суд. С минимальным набором предлагаемых обвиняемым приговоров. Из которых на оккупированных территориях на самом деле практикуется только один - смертная казнь через... Уж через что придется... - Пошли! Изменников вылавливали по домам по одному. Их бы никогда не смогли взять, если бы партизанам не помогали местные "подпольщики", которые вызывали приговоренных под каким-нибудь благовидным предлогом на улицу или показывали пути проникновения в дом. - Баха, выходи давай. - А что случилось? - Гамзата ранили. Он тебя скорей зовет! Ранили или нет Гамзата, можно было узнать, только выйдя из дома. - Я сейчас... Ваха выходил, застегивая на ходу одежду, и успевал отойти метров на пятьдесят от дома, где попадал в жесткие объятья поджидавших его партизан. Его сбивали с ног, вырывали оружие, оглушали ударом по голове и тащили в сторону разрушенной фермы. Со всеми приговоренными, кроме одного, все прошло гладко. Один вышел с приехавшим к нему накануне вечером родственником, о котором "подпольщики" ничего не знали. Справиться с двумя крепкими, вооруженными мужчинами, не поднимая шума, было затруднительно, и их пришлось прикончить, перерезав шеи кинжалами, недалеко от дома. С остальными покончили на рассвете, когда ночь уже почти ушла и в серой мути рассвета можно было различить фигуры и даже лица окруживших приговоренных людей. Подойдя к каждому и склонившись, командир кратко сообщил о решении шариатского суда. А то, что приговор будет приведен в исполнение немедленно, и так было ясно. Всем. Приговоренные не думали молить о пощаде, не смотрели жалобно на своих палачей, пытаясь вызвать их сострадание, не пускали слезу. Они сверкали глазищами и норовили вырвать из пут кисти рук. Чеченцы не боятся смерти, чеченцы боятся умереть вот так, как бараны, никому за свою смерть не отомстив. Командир отошел и выдернул из-за пояса кинжал. И протянул его Умару. Все остальные, не входившие в четверку, бойцы отряда сделали шаг назад. Все, кроме Умара, Магомеда, Мурада и Аслана. Ах вот оно что!.. Вот кто должен исполнить роль палачей! Они должны исполнить! Вот зачем их сюда притащили - для приведения приговора в исполнение. Чтобы проверить и повязать кровью. А раз так, то этот рейд вовсе даже не рейд, а так - разминка. Репетиция... Умар побелел и, сам того не замечая, мелко-мелко затряс головой. Он не мог!.. Не мог зарезать человека, который был живой и смотрел на него... ему в глаза! - Н-нет... Командир еще раз предложил ему кинжал, тряхнув им в воздухе. Умар инстинктивно сделал шаг назад. Как будто, если бы он не взял кинжал, тот бы пропал. - Н-нет!.. Ему помог взявший над ним шефство Мурад. Он отодвинул Умара плечом в сторону, взял кинжал и шагнул к одному из приговоренных, который зашевелился, закрутился на месте, надеясь еще освободить, вырвать руки. От страшного напряжения жилы на его лице вздулись буграми, а глаза полезли из орбит. Мурад схватил его за волосы левой рукой, попытался отогнуть, запрокинуть к спине голову, но его "детских" сил на это не хватило. Обреченный бычился и, напрягая шею, клонил голову вперед, прижимая подбородок к груди. Мурад потянул изо всех сил и, на мгновенье справившись и приоткрыв горло, полоснул кинжалом под подбородком. По земле брызнуло черным. Бойцы отряда одобрительно загудели. Мурад не отпускал волосы, он продолжал держать голову, из-под которой рывками хлестала кровь. Он держал ее до тех пор, пока огромные, полные злобы глаза не остановились и не потухли. Они потухли не сразу, постепенно, когда из тела вышла жизнь. - Шакал, - презрительно сказал Мурад. Вытер об одежду убитого лезвие кинжала и передал его Аслану. Тот безропотно принял кинжал, подошел к приговоренному чеченцу и одним коротким касанием перерезал ему шею от уха до уха, ступив в сторону, чтобы его не забрызгала кровь. Он сделал все очень технично и быстро, не как чеченцы, которые, гордясь собой, режут людей, помня себя, думая, как они при этом выглядят, и потому режут картинно. Он не стал ничего говорить и не стал вытирать кинжал. Он просто передал его дальше. Передал Магомеду. Магомед сделал все быстро и тоже не по-чеченски - по-русски. Он зашел сзади, прижал к спине приговоренного колени, подпирая его, откинул ему голову и провел лезвием кинжала поперек кадыка. Его лицо при этом ничего не выражало - ни гордости, ни радости, ни огорчения. Он быстро и хорошо сделал свою работу. Только и всего... Следующим был Умар. Который словно закаменел. Который понимал, что должен сделать то, что сделали до него другие, потому что он чеченец, мужчина, кровник. Потому что он пришел сюда за этим. Потому что это война... И если он сейчас спасует, его будут считать трусом здесь и в его деревне, где все всё непременно узнают. Он все понимал. Но ничего не мог! Стоящие сзади бойцы подбадривали его и подталкивали в спину. Было уже совсем светло, и пора было уходить. Но он не мог. Не мог!.. За него его работу вызвался сделать Мурад. Который готов был зарезать еще одного изменника, но его остановил командир. Он внимательно смотрел на Умара. Да, надо... Сейчас!.. Дрожащей рукой Умар взял кинжал и подошел к "своему" приговоренному. И, как все, схватил его за волосы. Но схватил недостаточно сильно. Мотнув головой, чеченец вырвался из его рук и боднул его в колени. Умар отпрыгнул. "Зрители" засмеялись и зацокали языками. Они его осуждали. Чеченец не должен бояться смерти ни чужой, ни своей... Умар чувствовал, как на него смотрят, что они думают и что будут рассказывать другим. Он ощущал себя, как дворовый пацан, которого вызывали на драку, но который боится драки, но еще больше, чем самой драки, боится показать свой страх. Потому что если не пересилит себя, то станет всеобщим посмешищем и в этом дворе ему уже не жить! А где тогда?.. Умар хотел быть как все, потому что он устал быть посередке, устал болтаться, как роза в проруби! Нельзя быть бесконечно посередке, нельзя, оказавшись на войне, не испачкаться кровью. Все равно придется испачкаться! Лучше прямо сейчас, чтобы разом! Чтобы р-раз - и навсегда!.. Если трусить, если прятаться, то надо было прятаться раньше, там, в Европе! Здесь - поздно! Злясь на себя и зля себя, Умар сделал шаг вперед и решительно, не давая себе ни мгновения на раздумья, нагнулся и ткнул кинжалом куда-то под подбородок приговоренного. Почувствовал, как кинжал "отяжелел", встретив преграду, и как, проткнув ее, как, преодолев сопротивление, вошел в человеческую плоть. Жертва замычала и задергалась. Он не зарезал его, не смог, он его только ранил! За него его работу доделали другие. Доделал командир. Он взял из его ослабевших рук кинжал и очень спокойно, так, как не смог Умар, перерезал раненому горло. Все... Слава Аллаху, все кончилось!.. Потом уже мертвым изменникам отрезали головы и сбросили их, как кочаны капусты, в мешок. Отрезанные головы должны были послужить предупреждением сомневающимся. Тем, кто подумывали о сотрудничестве с оккупантами, потому что решили, что все, что это навсегда, что другая власть уже никогда не вернется. Так пусть теперь посмотрят на тех, кто считал так же. И подумают головой, пока она есть у них на плечах! И решат, с кем они!.. Со своим народом? Или с чужим? А так чтобы посередке, так не бывает!.. Глава 40 Головы стояли аккуратным рядком, ухо к уху, стояли перерезанными шеями на земле, и из-под каждой натекла небольшая лужица крови. Перед головами лежала прижатая к земле камешками картонка от упаковочного ящика, на которой синей шариковой ручкой было написано - "СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!". - Черт, все-таки добрались! - тихо пробормотал Виктор Павлович. Хотя он их предупреждал! Зрелище было малоприятным даже для видавшего виды спецназовца. Не дай кому бог - увидеть такой кегельбан. Особенно когда эти "кегли" ты знал при жизни. Он - знал! Одна голова принадлежала главе - такой вот дурацкий каламбур - местной администрации, еще одна - начальнику милиции. Которых подвели под шариатский суд, о чем его информировал один из его сексотов. А он довел до сведения им. Наверное, недостаточно убедительно довел, если судить по конечному результату. Жаль... Головы собрали в картонную коробку из-под телевизора, сложив "внавал". И отнесли в штаб. Расследовать здесь, по большому счету, было нечего - и так все было понятно. Ночью из леса с бумажками, которые они называют приговорами своего шариатского суда, пришли бандиты, чтобы прикончить своих же чеченцев, продавшихся, по их мнению, русским. Сами они справиться с этим делом никогда бы не смогли - это было ясно с самого начала. Никто им без боя не сдался бы, и в дом за здорово живешь не запустил. Тут, если бы они действовали силой, такая бы стрельба поднялась, что вся деревня на уши бы встала, а они каким-то образом обошлись без шума. Выходит, им должен был помогать кто-нибудь из местных, кого покойники знали. Кто - установить тоже не так уж и сложно, если разбираться по "головам". Кому они принадлежат? Большинство - погибшим местным чиновникам. И лишь одна - никому. В том смысле, что ничего из себя не представляющему, без чинов, регалий и заслуг чеченцу. Который даже с властями не сотрудничал. Тем не менее его прихлопнули, выставив в столь почтенной компании. Почему?.. Ответ прост - потому что за него кто-то похлопотал. Кто? И это тоже понятно, потому что врагов у него немного и все их знают. Один из этих врагов хорошо Виктору Павловичу известен, потому что является его секретным сотрудником. И имеет давнюю и устойчивую связь с боевиками, являясь, так сказать, их местным резидентом. Отчего они к нему и пришли. А к кому еще?.. Виктор Павлович приказал доставить ему сексота, заодно доставив еще десяток совершенно бесполезных ему людей, среди которых тот легко мог раствориться. Сексот раскололся сразу, потому что решил, что его кто-то сдал, иначе как бы подполковник обо всем этом узнал? Сексот клялся и божился своими детьми и Аллахом, что он ни в чем не виноват, потому что ему ткнули в башку автомат и под страхом смерти заставили обойти дома, вызывая под благовидным предлогом их хозяев на улицу. Это он, конечно, врет. Не то, что вызывал, а то, что под дулом автомата. Наверняка он сам, по собственной воле, вызвался им помогать. Да еще как минимум одного своего врага - Айдамирова - им сдал, попросив в приговор вписать. Такое уж у него положение, что приходится во все стороны хвостиком вилять - и вашим, и нашим - и еще при этом себя не забывать. Так что с ним все ясно... Но привлекать его к ответственности смысла нет - покойникам головы обратно все равно не пришьешь, а терять ценного агента, в которого вбухано куча усилий и денег, будет слишком накладно. Тем более что теперь он приобрел еще больший среди боевиков вес и, значит, ценность. Армейская разведка не милиция, чтобы преступников за шиворот хватать и в кутузку волочь - у них совсем другие, отличные от МВД, задачи. Вычислять правонарушителей - да, но не ради того, чтобы пресечь их преступную деятельность, а чтобы использовать в интересах дела. Так что пусть остается так, как есть - глава администрации и местный милицейский начальник - без голов, сексот - на связи с бандформированиями, милиция - с очередным "глухарем", а он с ценным источником информации. Посредством которого, хочется надеяться, он сможет теперь установить местоположение отряда боевиков, откуда заявились шариатские мстители. И, подобравшись к ним поближе, тихонечко, без шуму и пыли ликвидировать всех до одного. По возможности так, чтобы не засветить сексота, оставив его для работы с другими боевиками. Потому как свой человек в тылу противника бесхозным остается редко - надежные глаза и уши всем нужны. А если его сейчас схватить и посадить за пособничество бандитам, то правосудие, конечно, восторжествует, но лишь частично, потому что главные виновники преступления - бандиты - уйдут. А не хочется, чтобы ушли. На то он здесь и поставлен - чтобы не ушли! А то, что он предпочитает действовать тихо, без дешевых атак в полный рост, коротких перебежек с автоматами наперевес и криками "Ура!", не значит, что действенность вверенных ему подразделений менее значима, чем мотопехоты. Ведь куда как проще, действуя вот так, тихим сапом, умело интригуя и манипулируя сексотами, давить повстанцев в их гнездах, а не в чистом поле общевойсковыми соединениями. Так что это, возможно, даже неплохо, что кое-кому здесь отрезали голову. Все эти "чехи", что лояльные, что не лояльные, плюс-минус - один хрен. Все они, сколько их ни прикармливай, в лес смотрят. А так, благодаря им, может сложиться интересная комбинация. Ну-ка, прикинем... И, передвигая в уме, как по шахматной доске, по чеченским горам и "населенкам" фигуры сексотов и осведомителей, запуская дезы и создавая с помощью их хитрые комбинации, Виктор Павлович прикинул, как можно, при минимальных потерях своих фигур, порубать побольше чужих. Получилось, что можно. Подбросить им через сексота, которому они теперь стопроцентно доверяют, информашку для затравки "аппетита", подтвердить ее через других информаторов, немного подыграть, подвигав по "доске" войска и технику, выманить из берлоги и расстрелять на марше, зная, где и когда они будут проходить. А?.. И одной бандочкой меньше! Ну-ка еще раз - подсунуть дезу, подтвердить, подтолкнуть, увлечь и... прихлопнуть. Через пару дней Виктор Павлович одел каркас своей идеи в кожу и мясо, расписав по числам и головам. После чего вышел на непосредственное начальство, испрашивая его разрешения на проведение операции, итогом которой должно было стать уничтожение крупного, предположительно до двух рот численностью, бандформирования, участвовавшего в ряде нападений на войсковые подразделения и казни глав чеченской районной администрации. Начальство дало "добро", потому что Виктор Павлович лажи не предложит. Но... Но случилось обычное армейское "но". С хвостиком! Через два дня одобренная и запущенная в производство операция была приостановлена приказом из Москвы. И как это понимать? Ведь можно, не рискуя российскими солдатиками, почти без потерь и разворачивания крупных соединений, разорить целое бандитское гнездо. Ну ведь можно?! - Можно! - согласилось непосредственное начальство. - Но приказы не обсуждаются. И развело руками. С большого расстройства Виктор Павлович в тот же вечер нахлебался паленой, которой у него было завались, водки, которую его ребята проталкивали через блокпосты. Ну не свинство - да? Он им банду на блюдечке с голубой каемочкой, а они ему хрен без каймы. Ну что за дуболомы сидят там, наверху? Или, наоборот, не дуболомы?.. Все это сильно напоминало ту, первую, войну, о которой у всех были не лучшие воспоминания. Когда войскам, суясь своим длинным носом даже в операции батальонного масштаба, вязала руки Москва. Ведь сколько раз было, когда измотанная неразберихой, отвратительным снабжением и наскоками сорвавшейся с цепи прессы армия, не благодаря, а вопреки всему, брала в кольцо целые бандитские формирования, собираясь раскатать их штурмовой авиацией, а сверху приходил приказ, пришпиливающий "сушки" к взлетно-посадочным полосам, предписывающий пехоте отойти с занятых, где они уже успели закрепиться, позиций, организовав коридор, по которому боевики преспокойно, на их глазах, даже не прячась, уходили к себе в горы. А потом в радиоперехватах полевые командиры хвастались друг другу, что могут управлять федералами через Москву по прямым телефонам. Так ведь и управляли! Так неужели и теперь тоже? Или... Или он ни черта не понимает... И все-таки Виктор Павлович был не дурак. Умный был мужик Виктор Павлович! Потому что все понимал как надо! Всегда понимал и теперь - понял! Понял - что ни черта не понимает!.. Глава 41 По длинному, тихому, где не было посетителей и прочей праздно шатающейся публики, коридору шел человек. В форме. Шел, зажимая в руке лист бумаги. Перед одной, в общем-то совершенно неприметной, без табличек, надписей и секретарш, дверью он остановился и, привычно оправив на себе китель, постучал. За этой дверью сидел его непосредственный начальник. Но не в смысле, что штаны просиживал, а в смысле на своем месте сидел. Потому что армия, она большая, и не все в ней должны по передовой бегать, у некоторых передовая на непосредственном их рабочем месте. Там, где они сидят. - Разрешите, Анатолий Михайлович? - Заходи. Что у тебя? Что-то было, иначе бы он не пришел. Вопрос - что? И куда? В лоб или по лбу? - "Тромбон" дал о себе знать. "Тромбон", потому что агенты имеют право выбирать себе клички сами, а этот в детстве учился в музыкальной школе, которая ему запала в душу и в печенку. - Радиосигнал получен сегодня в семь сорок три из пятьдесят седьмого квадрата. Новость была радостная. Раз вышел на связь, значит как минимум - жив! - Информацию сняли? - Снимают. На место выслана оперативная группа... Оперативная группа в количестве четырех человек, с общевойсковыми документами и еще одними, на тот случай, если общевойсковых будет недостаточно, прочесывала пятьдесят седьмой квадрат. Для всех они были саперами. Для тех, кого не удовлетворит "саперная" версия, - следственной бригадой Военной прокуратуры, ведущей розыск захоронений времен первой кампании. До нужного им квадрата их подбросила "вертушка". Вся Чечня была разбита на пронумерованные квадраты. Так было удобней, чем если запоминать все населенные пункты, речки и помеченные цифрами, обозначающими метры, безымянные высотки. Знаешь квадрат, значит, гораздо быстрее сориентируешься и найдешь то место, которое нужно. Пятьдесят седьмой квадрат был не такой уж маленький, но они по нему не рыскали, так как шли по сигналу радиомаяка. Сразу туда, куда нужно. Снятие тайников было для них рутинной работой, потому что маячки на территории Чечни, а случалось, и Дагестана и даже сопредельной Грузии "пищали" не так уж редко. Век новых технологий вносил в их работу свои коррективы. Раньше бы им пришлось здесь не один десяток метров на брюхе исползать. - Левее... Еще левее... Вот он! Тайники разведчиков - это вам не флибустьерские тайники, которые в книгах и кинофильмах живописно метят развернутыми в нужную сторону скелетами, эти тайники - скучные тайники. Конкретно этот был обыкновенной, наполовину ржавой консервной банкой из-под кем-то съеденной сгущенки. В которую была вложена бумажка с наспех написанными каракулями. "Саперы" вызвали по рации "вертушку", которая доставила их на военный аэродром. Первым же "бортом" банка из-под сгущенки со всем содержимым улетела в Москву. Шифровальщики перевели "каракули" на удобоваримый русский и с соблюдением всех полагающихся ритуалов - по спискам и под расписки - передали шифровку в распоряжение офицера, курировавшего Тромбона, а уже тот доставил ее Анатолию Михайловичу. В шифровке Тромбон кратко сообщал, что у него все в порядке, что он включен в группу, по всей видимости, диверсионную, которая, по его предположениям, должна будет совершить серию терактов на территории России, и, самое главное, оговаривал места закладки тайников, посредством которых будет осуществляться его связь с Центром. И все. И никаких там тебе прямых передач на спутники с помощью пришитых к ширинке и закамуфлированных под пуговицы передатчиков. Работа "по старинке", она хоть и выглядит менее эффектно, зато отработана и отшлифована поколениями армейских разведчиков, которые еще к немцам в дальний тыл ходили и в их комендатурах переводчиками работали. Спутники - это, конечно, здорово, но тайники - оно понадежней будет! Особенно когда предстоит сто раз переодеваться и неделями по горам скакать, участвуя в боевых действиях на стороне бандформирований. Анатолий Михайлович был доволен, вернее, был рад. Тромбон нашелся и дал каналы связи. А мог бы и сгинуть - запросто, как многие другие до него, не оставив после себя ни следов, ни даже могил - лишь соответствующую отметку в личном, деле. Потому что - такая работа... Их - работа. В тихих, еще "совдеповских" кабинетах, в комплексе неприметных, под одним забором зданий в ближнем Подмосковье трудились люди. Раньше бы сказали - в глубоком тылу. Впрочем, про них можно так сказать и сейчас. Чисто выметенные асфальтовые дорожки, клумбы с цветочками, птички на деревьях, разлинованные белым служебные автостоянки, ряды машин - все больше "шестерок" да "десяток"... Никакого тебе свиста пуль, взрывов и смертных криков - тишь да гладь да божья благодать, как в элитном подмосковном санатории. Но из этой санаторной "благодати" до Чечни, Афгана, Таджикистана, Сербии... до безвестных могил, разбросанных по всему свету, было даже ближе, чем до Кольцевой автодороги - направо по коридору, по лестнице вниз, на второй этаж, до двери секретной части, где выдают командировочные предписания, отсюда - "к черту в пасть". Путь Тромбона тоже начался здесь. А закончился в... пока пятьдесят седьмом квадрате. - Расчистите подходы к "ящикам", - приказал Анатолий Михайлович. А то, не дай боже, кто-нибудь из своих пристрелит ненароком закладывающего шифровку в тайник Тромбона, приняв его за чеченского боевика. Которым тот и является... - Есть расчистить!.. Фаза операции, безлико именуемая в служебных документах "внедрением", прошла успешно. Заброшенный в тыл врага агент по кличке "Тромбон" остался жив, прошел все проверки, втерся в доверие к врагу, который "проглотил" его легенду, и "сделал карьеру", проникнув в какую-то диверсионную группу. Что ничего еще не значило. Потому что сам по себе Тромбон был малоценен. Но он был не сам по себе и был не один. Этих "тромбонов" был целый сводный оркестр, где вроде бы каждый дул кто во что горазд и слышал только себя, но - дул на своем месте, в "свою дуду", старательно выводя свою партию в общей партитуре... Которую держал перед собой дирижер... Так что давай, Тромбон, старайся, дуй, Тромбон! Чтобы все шло "как по нотам"!.. Глава 42 Жизнь - не театр, трагедии в жизни начинаются просто и буднично. Жена, пряча глаза, шепчет, что нашла другого... Судья монотонно зачитывает приговор... Врачи тихими голосами сообщают, что они бессильны были что-либо сделать и близкие нам люди скончались... Жизнь не театр - жизнь более трагична хотя бы потому, что в спектаклях герои умирают понарошку и умирают не все - хоть кто-то да остается, а в жизни по-настоящему и все до одного! Эта трагедия тоже началась буднично. Сразу после ужина... Никаких торжественных построений не было. Был командир, который отвел их в сторону и сказал, что им выпала большая честь - отправиться в Россию, чтобы отомстить неверным за поруганную Ичкерию, за сожженные города и села, за убитых русскими "братьев" и "сестер". После чего в рейды они ходить перестали. И вообще никуда не ходили, "припухая" на базе. Им предназначено было умереть не здесь и не теперь. А где?.. "Скорей бы уж!" - нетерпеливо думал про себя Мурад. Прошло уже несколько дней, а он, вместо того чтобы воевать, чтобы убивать неверных, сидит в лагере... Но если он поедет в Россию и убьет там много русских, то он станет настоящим героем и, когда погибнет, его душа сразу попадет в рай... ...Интересно, куда их пошлют? - размышлял Магомед Мерзоев. А вдруг туда, где он жил? И судьба сведет его с бывшими друзьями, родственниками, соседями или матерью?.. Не хотелось бы... А что, если попробовать отказаться?.. ...Главное, не напороться на бывших своих однополчан, которые могут его опознать, переживал Аслан Салаев. Эти чикаться с ним не станут - прислонят к ближайшей стенке и шлепнут, сказав, что при попытке к бегству. Тем более что за ним много чего числится, а "контрабасы" на суд и расправу скорые. Потому что прекрасно знают, что делают с взятыми в плен контрактниками боевики. Что с ними делал он... ...Умар Асламбеков старался не думать о том, что его, что всех их ждет. Хотя догадывался - что... В отличие от других, которые по самые уши замарались русской кровью, он еще никого не успел убить. И даже того чеченца-предателя, которого ему приказали зарезать, не убил, а только ранил. Ту, последнюю, отделяющую нормального человека от убийцы, грань он пока еще не преступил... Другим - да, другим деваться некуда - их в России ждут пуля или суд - и пожизненное заключение. А его... И все же отказаться он не может, не имеет права, не для того он пришел сюда окольными, через Европу, путями, чтобы в последний момент струсить... Пятым участником группы стал Аликбер Музаев. Стал - Алик. Который еще пару месяцев назад знать не знал, что окажется в Чечне и попадет в диверсионный отряд. Он всего лишь намеревался спрятаться в родном селе от ментов, пересидеть с полгодика, а потом вернуться "крышевать" рынки, ларьки и автозаправки. А попал под "всеобщую мобилизацию"... Он думал, что все сложилось как нельзя лучше, а вышло - хреновей некуда! Уж лучше бы его русская жена не "отмазывала", лучше бы он получил пару лет, пересидев всю эту войну на зоне, чем ментовские подарки принимать. А он - принял. И теперь... Маленький, в пять бойцов, отряд готовился к священной войне с Россией. С ее населением, на ее территории. Мурад. Умар. Магомед. Аслан. И Аликбер. Маленькое воинство, которое должно было бросить вызов целому государству и должно было победить или умереть. Вернее, должно было победить любой ценой. Победить - и лишь потом умереть... Глава 43 Мы не любим писать, но очень любим получать письма. Потому что письма - это информация и чье-то к нам внимание. Кто стучится в дверь ко мне, С толстой сумкой на ремне... Это он, это он, Ленинградский почтальон... - навязчиво вертелся в голове вызубренный в детском саду стишок. Потому что тот, в чьей голове вертелся стишок про почтальона, тоже был почтальоном. Правда, не совсем обычным - без сумки, без медной бляхи и без стука в дверь... Этот почтальон был в лохматом, состоящем из зеленых лоскутов маскхалате, в который были вплетены свежесорванные ветки деревьев, листики и лесной мусор, и передвигался он исключительно на четвереньках или на животе. Под маскхалат у него был поддет жилет, состоящий из множества подсумков, набитых гранатами и запасными магазинами и обоймами, на спине приторочен девятимиллиметровый автомат "вал", предназначенный для бесшумной и беспламенной стрельбы, в кобуре сбоку пистолет "ПСС", на правой ноге - нож "НРС", которым можно колоть, резать и стрелять. Он проползал пять-шесть метров, замирал, напряженно прислушиваясь и всматриваясь вперед, и полз дальше, стараясь держаться ближе к деревьям и кустам. Но этот почтальон был здесь не один, их здесь была целая почтовая бригада. В трех сотнях метров сзади него, прикинувшись кочкой, залег снайпер, с флангов прикрывали две группы вооруженных до коренных зубов бойцов, которые должны были увести за собой возможную погоню, а на аэродроме подлета, "под парами", заправленные и полностью укомплектованные, с экипажами в кабинах, стояли, готовые подняться в любую секунду, два "борта". Такая вот нынче стала разноска писем... "Почтальон" дополз до места, нашел нужный ему пень, сунул руку в лисью нору, оставив там контейнер с "письмом". И все - и пополз обратно. Недалеко, буквально в двухстах метрах от него, в шалашах и под навесами, связанными из жердей и веток, спали боевики. Ранним утром, когда на горы лег густой туман, один из них отбежал по нужде и, присев возле пня, ткнул руку в нору. Есть!.. "Почтовый ящик" был заряжен, в "почтовом ящике" было сообщение. Для Тромбона. Где ему подтвердили оговоренные формы связи, предложили свои и приказали немедленно выйти из состава направляемой в Россию террористической группы, подсказав несколько подходящих сценариев. Выйти?.. Значит, все в порядке и его сообщение дошло до адресата! И тогда действительно лучше из этой группы по-тихому слинять, потому что эта группа обречена на уничтожение, сразу после того, как пересечет границу Чечни. А он на тот свет не торопится, ему еще "боевые" прогулять надо... Так подумал внедренный в отряд боевиков Тромбон. И ошибся... Как минимум в одном из своих предположений... Глава 44 Картинка была в точности такая, как на пачке папирос без фильтра, - были уходящие куда-то в самое небо горы и был одинокий, скачущий по узкой горной тропе на вороном коне черный всадник. Не было только надписи "Казбек" и предупреждения Минздрава о вреде курения для здоровья. Всадник погонял своего коня, мелкие камни горохом сыпались из-под копыт скакуна в бездонные пропасти, где бурлили и пенились быстрые горные реки, бурка развевалась на ветру, а на заднем плане ослепительно сияли освещенные солнцем шапки далеких ледников. Однако при ближайшем рассмотрении картинка теряла романтический флер папиросного пейзажа - конь оказывался полудохлой клячей, всадник - одиннадцатилетним мальчишкой, бурка - буркой, но слежавшейся и дырявой, и только далекие заснеженные вершины были такими, какими должны быть - ослепительно белыми и заоблачными. Мальчик доскакал до места и спрыгнул с коня, встав на открытое место, чтобы его было хорошо видно. Через несколько минут из-за ближайшего дерева навстречу ему шагнул бородатый мужчина в камуфляже, с автоматом на боку. Мальчик подошел к нему и сказал: - Сахид велел передать, что все готово... Бородатый мужчина кивнул и, развернувшись и ничего не сказав, шагнул в заросли. Мальчик вскочил на коня, ткнул его в бока пятками и поскакал... Его темный на фоне гор силуэт удивительно напоминал картинку с пачки папирос "Казбек". Только на этот раз всадник на фоне гор был "не правильный", был в зеркальном отражении, потому что скакал назад... Этот одиннадцатилетний мальчик был не просто мальчиком, а был связником между партизанами и подпольщиками. Вроде Коли Мяготина и других пионеров-героев, боровшихся за освобождение своей страны от немецко-фашистских захватчиков. Только было это не тогда, а теперь, не там, а здесь, звали мальчика не Коля, а иначе, а захватчиками были не фашисты, а внуки и правнуки тех самых пионеров-героев. Все остальное было в точности так же - глухие, не известные врагу лесные тропы, ветки деревьев, хлещущие по телу и лицу, блокпосты и патрули на дорогах, окрики "Стой! Стрелять буду!", страх, леденящий сердце, торопливые выстрелы вдогонку, свист пуль и превозмогающее страх горячее желание помочь своему народу пусть даже ценой своей жизни. Те же декорации... Те же реплики... Те же самые мотивы героев... Глава 45 От несчастий не застрахован никто. Но более всего люди, ведущие активный образ жизни, связанный с физическими нагрузками на свежем воздухе. Например - партизаны. Чаще всего их здоровье подрывают осколки мин, гранат и артиллерийских снарядов, автоматные и пулеметные очереди, но, случается, они получают "мирные" увечья, поскользнувшись на мокром камне или неловко перепрыгнув через препятствие. Проще всего было бы вывихнуть ногу... Хотя это может вызвать подозрения. Кроме того, вывих могут вправить здесь же, на месте, задержав выход группы на несколько дней. Нет, это не вариант... Только если сломать! Сломать-то можно, но без гарантии, что нога или рука правильно срастутся. То есть можно на всю жизнь остаться хромоногим калекой. Чего не хотелось бы... А что, если пищевое отравление? С поносом на задание точно не пошлют. Но понос штука проходящая и может помочь, лишь если знать точное время начала операции. А поносить неделю подряд ему не дадут. Остаются "внутренние болезни"... Через два дня у одного из партизан резко подскочила температура. Он метался в ознобе и кричал во сне. Любому было понятно, что это больше чем простуда и что больной нуждался в срочной "госпитализации". Ему вкололи антибиотики, положили на носилки, укрыв одеялом, и тайными тропами понесли через перевалы туда, где ему могли оказать квалифицированную медицинскую помощь. Ведь чеченцы своих в беде никогда не бросают... Заподозрить в болезни умысел никто не мог. Хотя болезнь случилась очень не вовремя, буквально за несколько дней до начала важной, в тылу русских, операции. И в команде террористов была произведена замена - вместо выбывшего по болезни боевика на поле брани вышел другой... Тот, кто должен был умереть вместо него... Вместо Аслана Салаева... Глава 46 И вовсе Аслан Салаев не был никаким Асланом Салаевым. Не был Степаном Емельяновым. И не был уроженцем села Разливы Костромской области. Хотя в селе Разливы бывал, чтобы представлять, как оно выглядит, в какой речке он, будучи пацаном, купался, из каких садов яблоки воровал и в какой школе учился. На самом деле он родился совсем в другом месте - родился в Тобольске, где при рождении был наречен Сергеем. Папу его, от которого он унаследовал отчество, звали Алексей, а фамилия его была Матушкин. Соответственно в метрике он значился как Сергей Алексеевич Матушкин. И в школьном аттестате тоже. И в дипломе об окончании военного училища. А вот потом у него стали появляться другие фамилии, так как Сергей Алексеевич Матушкин стал военным разведчиком. Таким же, как Виктор Павлович. Но иного, чем Виктор Павлович, масштаба. Потому что тот трудился "в поле", а Сергей в Главном разведывательном управлении. В том самом ГРУ. Впрочем, у "поля" ему тоже пришлось хлебнуть, причем по самую фуражку. Закончив общевойсковое военное училище, он вдоволь наползался в тыл условного противника, которого изображали армейские подразделения, внутренние войска и кто только не изображал. Это было трудно, но интересно - обойти расставленные на твоем пути засады и дозоры, обмануть противника, уйти от него, оторваться, отправить по ложному пути и, прорвавшись через "колючку" и минные поля и ткнув охрану "мордой в пол", уничтожить объект, который считался неприступным. Тем более что эта война была понарошку и он знал, что "убьют" его условно и что после того, как его "убьют", противник организует ему и его бойцам теплый прием, баньку, стол и койку. Такие были "игры" - для настоящих мужчин. Он "играл" хорошо, потому что несколько раз он брал призы командующих округами, где его подразделения всегда были на самом хорошем счету. Наверное, поэтому его заметили и двинули на повышение, предложив должность в "груше". Что это за "фрукт" такой, он знал - все знали и все туда стремились попасть. Потому что это было престижно. "Груша" для них была как министерство для периферийного чиновника или "Большой" для танцовщика провинциального театра оперы и балета. Правда, "золотых" гор ему не обещали, все "горы" остались там, в прошлом, превратившись в "кучки". Современные гэрэушники получали меньше рядового работника частного охранного предприятия, так что на деньги рассчитывать не приходилось. Но зато он мог перебраться из далекого военного городка, где даже невест не было, аж в саму Москву. И он собрал чемоданы. Вернее, один чемодан, потому что обрасти вещами еще не успел. Год к нему присматривались, а потом предложили "интересную работу". "Интерес" заключался в том, что на этот раз он имел шанс "поиграть" в войну всерьез - то есть без баньки, стола и койки после своей героической, на поле брани, "смерти". А с перспективой залечь в сыру землицу на всю оставшуюся жизнь. Так что тут было о чем поразмышлять. На что ему дали время. Сутки. Умирать не хотелось. Даже в ранге разведчика. А жить было непонятно как. И где... Отказавшись от "лестного" предложения, он попадал в черные списки, автоматически лишаясь перспектив продвижения по службе, и мог смело выбрасывать на помойку маршальский жезл из своей походной сумки. Он, наверное, сможет остаться в армии, но, скорее всего, должен будет вернуться в часть, где примет, в лучшем случае, роту. И, черт с ним, он бы вернулся, но его жена вряд ли. За год жизни в Москве, где невест в отличие от военного городка - пруд пруди, он успел жениться на такой же, как он, лимитчице, которая ни в какую тайгу ехать не согласится. Не для того она из своей Вологды выбиралась, чтобы еще дальше Вологды ехать! А ему командование в качестве компенсации за риск и нищенское денежное содержание пообещало предоставить в столице служебную квартиру, которая по истечении нескольких лет перейдет ему в собственность. Что тоже деньги. Прописка. И возможность стать полноценным москвичом. Поэтому его молодая вологодская жена была обеими руками "за". Не зная, за что руки поднимает, - думала, за штабную, в арбатском округе, непыльную работенку. Он согласился. В конце концов его ведь не пилотом в эскадрилью камикадзе приглашали. Профессиональный риск, конечно, здесь присутствовал, но не намного больший, чем если бы его в Чечню пехотным офицером направили в батальон, которым предполагалось выиграть первую войну. Ничего - бог не выдаст, свинья не съест!.. Началась работа, связанная с частыми командировками в далекие гарнизоны. В какие, он особо не распространялся, но подразумевалось, что его посылают чего-то там проверять - то ли число шинелей на складах, то ли наглядную агитацию, хотя на самом деле он там водку пьет, охотится и неизвестно с кем в банях парится. По поводу чего его жена иногда устраивала ему небольшие и пока еще не лишенные обаяния сценки. На самом деле он с Кавказа не вылезал, где знакомился с "местными условиями". Случалось, что и с автоматом в руках. Игрой здесь действительно не пахло, потому что чуть не каждый день военными транспортами в Россию уходили партии "двухсотых" и "трехсотых", а в сводках фигурировала сожженная бронетехника и сбитые "борты". Шла нормальная, с "переменным успехом" война, которую, как считал Сергей, нельзя было выиграть с помощью полковой артиллерии и фронтовой авиации. Бомбы против партизан бесполезны, как винтовка против расплодившихся на кухне тараканов - в парочку попасть можно, но остальные все равно разбегутся и забьются в щели. С партизанами можно воевать, только наплевав на женевские конвенции, их же - партизанскими методами. Нужно ставить засады на караванных тропах, минировать леса, выселять и сжигать "приграничные" деревни, лишая боевиков баз снабжения, выявлять среди мирного населения пособников, брать заложников... В общем, вести обычную контрпартизанскую войну, стратегию и тактику которой отработали еще немцы, вначале тоже пытавшиеся воевать с партизанами с помощью войсковых соединений и авиации, а потом малочисленными, но мобильными силами "альпийских стрелков" и зондеркоманд, которые, проводя в жизнь "тактику выжженной земли", окружали леса широкими полосами спаленных дотла деревень и хуторов. После чего партизанам оставалось лишь выйти из леса или умереть с голода. И здесь, в Чечне, нужно было действовать так же! Но, видно, у командования на этот счет было другое мнение. Жаль, они его не спросили... Когда однажды Сергей прибыл из очередной командировки, минуя дом, сразу в госпиталь Бурденко, его жена заподозрила неладное. Но он объяснил ей, что получил ранение на охоте, по неосторожности выстрелив себе в ногу. Она поверила. Женщины всегда верят в то, во что хотят верить. Во что им выгодно верить. Подлечившись, Сергей вновь отправился в командировку "шинели пересчитывать". На этот раз он работал под прикрытием корочек корреспондента газеты "Красная звезда", присматриваясь к жизни чеченцев, разбираясь, какую деревню какой тейп держит и с каким тейпом враждует, зубря чеченский язык, чтобы понять, когда рядом с ним скажут - "давай его сейчас зарежем..." или "ты зайди слева, а я сзади...". Для разведчика изучение языков не блажь, а в прямом смысле жизненная необходимость. К чему его готовят, он еще не знал - но догадывался. Догадывался, что ему предстоит "заброска в глубокой тыл противника". Так и оказалось... Задание было самым что ни на есть типовым, по разработанному и утвержденному еще во времена СМЕРШа сценарию - дезертировать с поля боя, перебежать на сторону противника, покаяться, смыть свою вину кровью, втереться в доверие, выслужиться, после чего выйти на контакт с Центром, доложив о готовности выполнить любое задание Родины. Втереться - ладно, хоть даже без мыла, а вот смывать отсутствующую вину кровью - как-то напрягало. Жаль было использовать свою кровушку в качестве моющего средства. Но отступать было поздно. Отказавшись от выполнения задания, он должен был уйти из армии, сдать ключи от квартиры и в двадцать четыре часа освободить от своего присутствия столицу нашей Родины. И что дальше?.. Пойти трудиться на завод или на стройку? Только кто его туда возьмет без специальности? Остается охранная фирма, или, говоря простым языком, - "крыша", где, между прочим, тоже постреливают. Нет, уж лучше на передовую. Тем более что начфин наобещал ему "с три короба" боевых надбавок, коэффициентов и премий. А вышестоящий начальник намекнул на внеочередное звание и разрешил "подрабатывать" на той стороне, получая доллары за головы русских солдат и подбитую бронетехнику. У "чехов" расценки были даже выше, чем у начфина, так что на круг выходило неплохо. - Только ты смотри, не перерабатывай - знай меру!.. Сергею придумали легенду, выправили документы на имя Степана Емельянова, русского, уроженца села Разливы Костромской области, который, подписав в военкомате контракт, был отправлен в Чечню. - На ту сторону пойдешь легальным порядком, без подстраховки. С полгода посмотришь, что да как, а потом... До "потом" он отслужил почти четыре месяца, на "общих основаниях" участвуя в зачистках, разминированиях и сопровождении колонн, вживаясь в свой новый образ. А когда втянулся, когда врос в шкуру Степки Емельянова настолько, что перестал напрягаться, слыша свое настоящее имя, пошел "через нейтралку" - "накушался" в компании какого-то случайного подполковника водки, раззадорил его, сцепился из-за пустяка, начистил ему рожу и, прихватив автомат, подался в бега, чтобы избежать суда трибунала. Загремевший в госпиталь подполковник знать не знал и ведать не ведал, ради чего его вначале задарма водкой поили, а потом скулу на сторону своротили, вконец испортив послужной список. На этот раз замять дело не удалось - потому что Москва "погнала волну". В часть нагрянула комиссия, начавшая громкое служебное расследование, а Военная прокуратура возбудила по факту дезертирства и избиения старшего офицера уголовное дело. Не шуточное - натуральное, с объявлением сбежавшего в розыск и перспективой получения им тюремного срока. Потому что используемые "втемную" военные прокуроры искренне считали контрактника Емельянова негодяем и преступником. Переход "нейтральной полосы" прошел гладко. Командиры катали отписки, кляня доставившего им столько хлопот дезертира, рядовой состав, подтягивая дисциплину, занимался на плацу строевой подготовкой, прокуроры метали громы и молнии, а "чехи" имели возможность, наведя справки по своим каналам, убедиться, что злостное нарушение в форме пьянки, драки и побега контрактника с оружием из расположения воинской части имели место быть. При желании они могли повстречаться с одним из ее участников, который валялся в госпитале в крови, гипсе и соплях, по поводу увольнения из армии по статье - моральное разложение. Убедиться, что его челюсть сломана в трех местах. Что на блокпостах имеется ориентировка на сбежавшего "контрабаса", в Костромской области - село Разливы, а в личном деле командира части строгий выговор. Объявленного во всероссийский розыск Степу Емельянова искали всем миром, а он объявился на той стороне - у чеченцев, где после нескольких месяцев подсобных работ и боев стал своим - стал Асланом Салаевым. Что было потом - известно. Но все то, что было потом, было лишь вживанием. Агент "Тромбон" прошел все проверки, закрепился, получил связь и начал работать. Только теперь... А его жена считала и всем жаловалась, что ее мужа опять послали пересчитывать шинели, которых на этот раз так много - уж так много, что и за несколько месяцев не управиться. И пусть так и считает. И все - считают! Пусть считают, что он там с молью воюет. А он - не с молью... Потому что - такая у него... у всех у них работа, связанная с повышенным профессиональным риском. С риском - умереть в любую следующую минуту. Не на миру, где "смерть красна", а тихо и безвестно, под чужим именем и личиной, на чужой, в которую придется лечь, земле. Умереть мучительно и страшно, потому что раскрытые врагом разведчики всегда умирают так, если не успевают убить себя сами. Такая работа, которую выбирают немногие... Такая работа, которая выбирает не всех... Глава 47 Шаг... Шаг... Шаг... Носилки плыли, покачиваясь и кренясь, как корабль на волне. Четыре боевика, вцепившись в жерди, несли своего "брата", чтобы спасти его. Через каждые пятьсот-шестьсот метров они менялись местами, чтобы сменить гудящие, вытянутые непомерной тяжестью руки. Это очень не просто нести взрослого, тяжелого мужика, даже если надо пройти всего лишь пятьдесят метров от подъезда до машины "Скорой помощи". А им предстояло тащить его не пятьдесят и не сто метров, а десятки километров, по труднопроходимым горным тропам, зависая на самом краешке бездонных, обрывающихся под подошвами ботинок пропастей, перетаскиваясь через завалы, прижимаясь спинами к отвесным скалам. Им предстояло идти по своей, но все равно вражеской территории, где за каждым поворотом их могла ждать засада. Люди с носилками - легкая цель. Их можно расстрелять в упор, ничем не рискуя, потому что они не смогут залечь мгновенно, а станут опускать, ставить на землю носилки, подставляясь под автоматные очереди. И не смогут уйти, оторваться, связанные раненым, которого нельзя бросить. И будут вынуждены принять бой в самой невыгодной для них позиции... Они займут оборону возле носилок, расползутся, забираясь за камни, и будут ожесточенно отстреливаться, защищая человека, который сам себе помочь не может. Потом у них кончатся патроны, а противник подтянет свежие силы, и тогда они бросятся на него с кинжалами, чтобы умереть как мужчины. Или, обнявшись, бросятся в пропасть, чтобы не попасть в плен. И умрут все до одного. Как умирали их обложенные войсками генерала Ермолова предки, которые предпочитали смерть неволе! Из-за раненого... которого могли бы бросить и спастись... Но никогда не бросят, потому что это несмываемый позор - бросить своего, нуждающегося в твоей защите соплеменника. И не только раненого, но даже убитого, над телом которого будет глумиться враг. Чеченцы никогда не бросают своих - ни живых, ни мертвых, они вытаскивают их, даже если при этом гибнут сами! Потому что так велит им их честь, так требует закон гор!.. Четверо обросших, в черном от пота камуфляже мужчин несли носилки, забираясь все выше и выше, забираясь на перевал. Шаг... Шаг... Шаг... Четыре обросших, уставших чеченца спасали "брата", не зная, что спасают предателя. Вернее, не предателя, а шпиона. Еще вернее - внедренного в их отряд разведчика. Они спасали его лишь для того, чтобы он, выздоровев, навел на них войска, которые уничтожат их. Они рисковали жизнями ради того, кто менее всего этого заслуживал. Ради чужого, который прикинулся своим! Шаг... Шаг... Лежащий на носилках больной обливался потом, стонал и периодически терял сознание. Но, даже находясь в бреду, он помнил, кто он такой есть, и даже в бреду вспоминал не свое прошлое, а чужие для него имена, населенные пункты и события не своей, а чужой, выдуманной жизни, которая в точности соответствовала вызубренной им легенде... Шаг!.. Четыре "чеха", напрягаясь, из последних сил, рискуя сорваться в пропасть, угодить под камнепад или пули врага, спасали - врага... Который оказался здесь единственно для того, чтобы, выжив с их помощью, забрать их жизни... Потому что это война. На которой всякое бывает... В том числе такое, чего вроде бы и быть не должно!.. Глава 48 Мерно урчал двигатель. В автобусе все спали, кроме водителя, который привычно всматривался в бесконечную, бегущую под колеса полосу дороги, периодически зевая и зябко поводя плечами - не потому, что замерз, потому что смертельно устал, не смыкая глаз уже вторые сутки. Водитель делал свой нелегкий и непростой бизнес, таская из Чечни в Россию "челноков". Впереди показался пост, перед которым маячили фигуры людей с автоматами и полосатыми жезлами. Этот автобус они, конечно, не пропустят... И - точно... Дэпээсник взмахнул жезлом. И, на всякий случай, автоматом. Автобус имел кавказские номера и обещал неплохой приварок. В салоне завозились, просыпаясь, пассажиры. - Чего там? - Пост... Шипя, как питон, открылась передняя дверь, впуская внутрь холодный утренний воздух. - Включи свет! Два милиционера, встав на ступеньку, заглянули в салон, где сидели женщины и несколько мужчин. - Предъявите документы, - лениво приказали они. Все привычно потащили из карманов паспорта. Один из милиционеров остался на ступеньке, направив на пассажиров дуло автомата. Другой прошел по рядам. Он смотрел не столько на документы, сколько на лица. На женщин - почти не смотрел. А мужчины на этот раз были безынтересны - один пацан, двое русских и еще один "чех" с нехарактерным для боевиков лицом. Документы были у всех в порядке... Потому что документы были настоящими. Хотя были "липовыми". Документы были выписаны на вымышленные имена, но бланки были натуральными, гознаковскими, полученными и оформленными по всем правилам в паспортных столах районных отделов внутренних дел. Получить утраченные документы в Чечне не так то просто, потому что каждый человек должен проверяться на причастность его к бандформированиям. Но если за баксы, то нет проблем, нужно лишь фотографию дать и новое свое имя и возраст продиктовать... Дэпээсник выбрался из автобуса. Вслед за ними выскочил водитель. Он о чем-то стал говорить, оживленно жестикулируя, и скоро вернулся в салон. - По полтиннику с носа, - сказал он. - Почему так дорого? - возмутились женщины. - Прошлый раз было сорок. Водитель пожал плечами. Он за тарифы не отвечал. Одна из женщин прошла по рядам, собирая мятые десятки и полтинники. Деваться было некуда, если не сунуть в лапу, то менты станут проверять документы и шмонать сумки, придираясь к каждой мелочи. И все равно свое получат. А тех, кто упрется, могут ссадить с автобуса, могут избить и даже - о чем ходят неясные, но упорные слухи - совсем убить, бросив тело где-нибудь на обочине дороги. И ничего им за это не будет. Деньги отдали, и автобус тут же поехал дальше. До следующего поста... Постов было много, и на каждом приходилось оставлять от десяти до пятидесяти рублей с носа. Такой был тариф за право передвижения по русским дорогам. К чему все давно привыкли - и пассажиры, и милиционеры. Прибыли. Ростов... Автобус ехал по непривычно мирным, с целыми домами улицам, по которым толпами ходили ярко одетые люди. Все они давно отвыкли от городов... А кое-кто и вовсе ничего другого, кроме разрушенных сел и разбитых дорог, не видел. Например, Мурад... Прилепившись лицом к окну, широко раскрыв глаза и рот, он с детским, непосредственным удивлением смотрел на чистенькие здания, на неразбитые стекла витрин, на голые коленки русских девушек. Этот мир ему был не знаком. Этот мир он видел впервые! Здесь все было не так, было удивительно и интересно. Он слышал рассказы земляков, бывавших в России и даже в самой Москве, но их рассказы он воспринимал как "чеченские народные сказки", потому что в своей жизни не видел и не знал ничего, кроме войны, кроме привычных его глазу "АКМов", бэтээров и обугленных руин. А там были какие-то чудные троллейбусы и трамваи, очень высокие здания, были дискотеки и ночные клубы, где перед всеми, перед совершенно чужими им мужчинами, раздеваются - причем совсем! - женщины. Мурад верил, что такое возможно. Но представить это не мог! А теперь и представлять не надо было - сиди и смотри в окно... Магомед смотрел туда же. В окно. Но смотрел по-другому - смотрел жадно, не отрываясь, напряженно сцепив пальцы в кулаки. Там, за окном, был привычный ему мир, тот, из которого он ушел и который, увидев, вдруг вспомнил. И, вспомнив, вспомнил ту свою прежнюю жизнь и то свое, почти забытое им имя - Саша Скоков. Его звали Саша, он бегал точно по таким же улицам, жил в такой же вот "брежневке", учился в школе с похожими на этих и совершенно не похожими на чеченских девочками. Это был его мир. В нем было все то, что он наблюдает теперь со стороны, в окно автобуса. В нынешнем его мире все было не так - были горы, мины, "вертушки" и смерть. Было очень много очень разных и очень страшных смертей. И не было "хрущевок" и девятиэтажек с целыми окнами, не было грохочущих по рельсам трамваев, "киношек" и голых коленок... Магомед Мерзоев вернулся в свое прошлое и стал Сашкой Скоковым, которому трудно было понять, куда, для чего и во имя чего едет живущий в нем Магомед Мерзоев... - Все, приехали... Пассажиры, потянув за собой вещи, вышли из автобуса и тут же разбежались - женщины на базар, закупать товар, который на этом же автобусе вечером повезут в Чечню, чтобы заработать на нем несколько сотен рублей и поехать за новым. Потому что другой работы в Чечне нет - только мелкая торговля для женщин и война с русскими для мужчин и мальчиков. Женщины убежали на базар, а мужчины разошлись кто куда. Но через некоторое время все собрались на вокзале. Где купили билеты в разные вагоны. В поезде они тоже сидели, не отрываясь от окон, их вновь шмонали и проверяли у них документы проходящие по вагонам милиционеры. Но документы у них были в полном порядке, и ничего предосудительного они с собой не везли. Везли другие. Не теперь. И не в этом поезде... На нужной станции они сошли и отправились по заранее известным им адресам - в снятые не ими, но для них квартиры. Где они должны были находиться несколько дней и где им совершенно нечего было делать... Мурад сидел перед окном и, сам того не желая и завидуя текущей там, внизу, мирной, легкой жизни, все больше и больше ненавидел русских, которые, живя в больших городах и имея все, пришли на его Родину, чтобы убивать его народ и разрушать их города и села. Это было не правильно, чтобы они жили вот так, не слыша выстрелов и взрывов, в целеньких домах, в сытости, а его близкие замерзали и недоедали, ютясь в руинах, и умирали от русских пуль и бомб. Они тоже должны были страдать и должны были умирать. Как чеченцы! Что было бы справедливо. И было угодно Аллаху!.. Сашка Скоков тоже часто подходил к окну, чтобы увидеть один и тот же кусок улицы и тротуара, по которому бежали, торопились куда-то прохожие. Он пытался разозлиться на них, но не мог. Не мог убедить себя, что нужно убивать вот этих, что ходят там внизу с пакетами и сумками, людей, так похожих на него, на его мать, на его бывших друзей. Да, наверное, правильно лишать жизни одетых в камуфляж, укрытых за броней и сидящих на броне их мужчин, но всех других... То сожженное "вертушками" федералов село, его погибший ребенок, его покалеченная жена были там, далеко в горах. А он был здесь. Был в привычной, типовой, со всеми удобствами, с унитазом, газом и кранами с горячей и холодной водой квартире, где трудно было ненавидеть русских так, как в Чечне... Не мог Сашка Скоков ненавидеть своих соотечественников так же, как Магомед Мерзоев. Он, несмотря на запреты, выходил из дома, садился в трамвай и ехал... Не важно куда, просто ехал и ехал, сидя на сиденье возле окна и неотрывно глядя в него. Он вошел в эту жизнь легко, как кинжал в ножны, но он боялся признаться себе в этом. В том, что его тянет туда, в толпу прохожих, тянет в магазины, на пляжи, на волейбольные площадки, в кинотеатры, на танцы... Что он хочет вернуться туда, откуда ушел когда-то по повестке военкомата... Аликбер ни к каким окнам не подходил - Аликбер пил водку. Денег у него не было, но деньги он добыл, выйдя поздней ночью на улицу и ограбив какого-то подвернувшегося под кулак прохожего. Которого, не исключено, даже убил. Но что даже в голову не взял, потому что теперь это было не важно. Водку он купил в ближайшем киоске и, наплевав на шариат и Аллаха, глушил ее практически без перерыва - приходил в себя, опрокидывал в глотку стакан и отключался. Потому что когда не пил - начинал бояться смерти и жалеть себя. Чего настоящий чеченец и мужчина допускать не должен! Ну ничего, как-нибудь, уговаривал он сам себя. Скоро они пойдут на дело, засветятся, их заметут менты. Прокурор, конечно, затребует "вышку", но купленные земляками адвокаты скостят срок лет до пятнадцати. Это, конечно, больше, чем если бы он получил за "хулиганку", от которой смотался в Чечню, но больше, чем впаял бы суд шариата. Те бы быстро ему "намазали лоб зеленкой". Зато не придется бегать в атаки. Он потому и согласился на это дело, лишь бы не воевать. В горах живут меньше, чем на зоне. И хуже, чем на зоне. Лишь бы его менты сразу не шлепнули, а там, глядишь, подоспеет амнистия или "зеленый прокурор". Ничего... Умар Асламбеков не пил и в окна не смотрел. Он был трезв и трезво смотрел на свое будущее. По всей вероятности, он погибнет, причем в ближайшем обозримом будущем. И наверное, это будет не самым худшим исходом. Лучше так, лучше сразу, чем если будет суд, репортеры и его увидят и узнают московские знакомые. Они могут узнать его и так, но могут и не узнать, потому что у него документы на совсем другое имя и не привычная им, не аспирантская, внешность. Лучше бы, чтобы не узнали... Или пусть даже узнают, но... он об этом уже не узнает. И уж коли то, что должно случиться, все равно случится, то пусть случится как можно скорее. Единственно, на что он рассчитывает, это сделать один телефонный звонок. В Голландию. Всего один звонок, последний, который ему могут, который должны разрешить. А потом - пусть... Он сам сделал свой выбор, так что винить некого! Да и поздно кого-либо винить. Все равно ничего вернуть уже нельзя. И другим - нельзя!.. Мураду. Алику. Магомеду... Они были очень странными боевиками - боевиками, которые расхотели убивать. Кроме разве мальчишки Мурада. Они не хотели убивать, еще меньше хотели умирать, но они не могли пойти против своего, пославшего их сюда, народа. Потому что были рядовыми на этой войне бойцами. Они должны были убить. И должны были умереть... Завтра. Послезавтра. В крайнем случае, послепослезавтра. У них не было будущего. И почти не осталось настоящего. У них было только прошлое. У каждого - свое. Они были очень разными, они жили совершенно отлично друг от друга, но так получилось, что умереть им предстояло одинаково. Вместе. И в один день... Глава 49 Вначале они звонили на домашние и мобильные телефоны близким. Потом в милицию и службу спасения. Потом диспетчеры милиции и службы спасения - руководителям соответствующих подразделений милиции и службы спасения. Потом руководители соответствующих служб милиции и службы спасения своим начальникам. Потом начальники в городскую администрацию и правительство... После чего всем стало ясно, что в городе случилась большая беда. Которую власти предпочли бы замять. Но замять уже было невозможно. Потому что слух в современном городе распространяется быстрее радиооповещений штаба гражданской обороны. Скоро все знали всё... Была глубокая ночь, шел моросящий холодный дождь, но на улицах было неестественно много для ночи и непогоды людей. Против которых было спешно выставлено оцепление. В оцеплении стояли милиционеры и поднятые из казарм по тревоге солдаты-срочники. Милиционеры и солдаты мерзли и думали только об одном, чтобы их скорее сменили или хотя бы привезли горячего кофе. Но их не меняли. И кофе не везли. На них лезли какие-то гражданские, которые плакали, умоляли их пропустить, совали им в руки и карманы бутылки водки и деньги и даже пытались лезть в драку. Но они не брали деньги и даже водку, потому что командиры грозились обыскать их, и если что-нибудь найдут, то мало не покажется... Так они и стояли. С десятков раскрытых над людьми зонтиков на бушлаты солдат стекали частые струйки воды. Толпа напирала. Но солдаты отдавливали людей назад прикладами автоматов. Солдаты были злы. На всех. На "чехов", на их жертвы, на напирающую на них толпу, на своих командиров... - Сдай назад! - орали они охрипшими голосами, корча угрожающие рожи. И думали - скорей бы уж там всех прикончили, и тогда их вернут в теплые казармы и, наверное, дадут поспать до самого обеда. Солдаты никогда не бывают сентиментальны и менее всего склонны кого-нибудь жалеть. Ведь их тоже никто не жалеет. - Осади, я сказал! Сдай назад!.. За спинами солдат было здание, в здании засели "чехи", взявшие заложников. Больше никто ничего не знал. - Они кого-нибудь уже убили? - живо интересовались журналисты, надеясь, что кого-нибудь все же убили, потому что им нужна была сенсация. Матч, в котором никто никому не забивает, скоро перестает держать зрителей в напряжении. Это азбука. Нет, никто никого не убил. Пока... - Но, может быть, они грозили кого-нибудь убить в ближайшее время? Хотя бы... Если нет голов, то должны быть, как минимум, толевые, пусть даже нереализованные ситуации. И не грозили... - Но, наверное, они кого-нибудь избили или что-нибудь требуют? Когда нет голов и нет толевых ситуаций, приходится рассуждать о финтах, подсуживании и грубости на поле. Чтобы хоть о чем-то говорить... Но даже избиений и ультиматумов - не было. Ничего не было... Террористы были вялы, власть инертна. Некоторую активность проявляла только толпа. Но она никак не могла прорвать оцепление. В разворачивающейся трагедии возникла затяжная пауза - террористы не хотели, власть - не могла... "Почему именно они?.. - размышлял про себя Умар Асламбеков. - Почему не кто-нибудь другой - не милиционеры или военные? Или хотя бы взрослые мужики?.." Умар сидел с автоматом на коленях против заложников. И чувствовал себя отвратительно. Потому что заложниками в основном были женщины и дети. По крайней мере, в его секторе. Он готов был воевать, он должен был воевать, чтобы отомстить за своего отца, чтобы перестать быть изгоем, но не с этими же!.. Судьба обошлась с ним очень сурово, подсунув в качестве противников именно их. Судьба была злодейкой, ей зачем-то понадобилось сделать из него убийцу детей и женщин! "Надо отпустить детей, женщин, стариков, оставив одних только молодых мужчин, - думал он. - Нельзя воевать с женщинами и детьми - они ни при чем..." "Надо их отпустить, к чертовой матери, всех этих баб и весь этот детский сад! - лихорадочно соображал Аликбер. - Ну их к дьяволу!.. За своих баб и детей они их тут всех до одного перемочат! Надо отпустить их, чтобы менты не стреляли, попугать их маленько, а потом сдаться. Может, тогда все это сойдет за "хулиганку"..." Жаль, что заправлял всем этим делом не Аликбер... Магомед Мерзоев тоже не готов был стрелять в детей. Особенно после того, как в нем, как в коконе, заворочался Сашка Скоков. Ментам он запросто бы, не дрогнув, перечеркнул горло кинжалом. Но не детям же!.. Магомед сел на автобус, который привез его не из Чечни в Россию, а в прошлый его мир, в котором детей и женщин убивать было не принято. Да и мужчин тоже... "Сколько можно тянуть? Надо кого-нибудь из них убить и выбросить его тело на улицу!" - очень здраво, по-взрослому размышлял Мурад. Чтобы ни кто уже не сомневался. Потому что он видел, как смотрел на детей и женщин Умар и как отводил глаза в сторону Магомед. Если кого-нибудь убить, то тогда все станет всерьез, и никто не сдастся, и они выполнят свой священный долг до конца! Несмотря ни на что!.. Мурад был мальчик, но он был куда умнее своих старших "братьев", потому что предпочитал не болтать, а действовать. Еще один, заменивший в их пятерке выбывшего по болезни Аслана Салаева, боевик вообще ни о чем не думал. Он был совершенно спокоен и был готов стрелять, если нужно будет стрелять, в кого угодно. Потому что русские убили у него всю семью - убили мать, отца, жену и трех детей. Детей и жену завалил в погребе, где они прятались от обстрела, попавший в его дом снаряд. А потом туда, где они шевелились, потому что были еще живы, бросили гранату наступавшие десантники. Что ему до чужих детей, когда русские не пощадили его? Их смерть угодна Аллаху! Если они здесь, то, значит, он выбрал именно их, а не кого-то другого, и так тому и быть! Пусть умрут они и он... Отсюда он готовился попасть сразу в рай, где очень хорошо, очень сытно и нет войны... - Извините... - робко сказала одна из заложниц, сидевшая в их секторе. - Но мальчик хочет в туалет. На коленях у нее сидел ее маленький сын. - Да, да, конечно, - засуетился, вскочив на ноги, Умар Асламбеков, лихорадочно крутя головой, чтобы увидеть, куда можно отвести мальчика... Но отвести его никуда не удалось. - Сиди! - коротко и свирепо сказал Мурад, поведя автоматом в сторону женщины. Та побледнела и замолкла, изо всех сил прижав к себе мальчика. И мальчик, который до того беспрерывно теребил ее и что-то шептал на ухо, затих, испуганно глядя на страшного дядю. Но мальчик не мог терпеть долго и не мог бояться бесконечно. Потому что сидел на коленях у своей матери, которая была его защитой. Он захныкал и стал проситься в туалет. - Потерпи, - шептала ему на ухо мать. - Потерпи еще немножко... Умар растерянно смотрел на мать с ребенком, на вдруг непонятно отчего рассвирепевшего Мурада. Ему было стыдно и жаль женщину, но он боялся Мурада. Он, сорокалетний мужчина, боялся пятнадцатилетнего мальчишку! Потому что этот мальчишка не боялся никого и ничего. Мурад ничего не сказал ему, но Умар молча сел на место, ненавидя себя за слабость. И просто ненавидя себя... За то, что оказался здесь, что не нашел в себе сил остаться там, в Европе, что не способен пойти против Мурада и здравого смысла... За то, что запутался... Мальчик хныкал все громче и громче. Терпеть его просьбы и всхлипы было почти невозможно. - Пустите ребенка, - подал голос пожилой мужчина. Мурад словно ждал этой реплики. Он вскочил, схватил мужчину за шиворот и потащил в сторону. - Молчать! - кричал он. - Молчать, шакал! Он переменился в лице и, вдруг быстро перехватив автомат, ударил мужчину прикладом в лицо, свалив на пол. И ударил еще раз, так, что по полу брызнула кровь. Женщина в ужасе смотрела, как бьют, как убивают мужчину, который вступился за ее ребенка. Она смотрела, с силой прижимая лицо мальчика к себе, чтобы он не мог повернуть голову, не мог видеть происходящего. Она давила так сильно, что мальчик стал пищать и вырываться из ее рук. Мурад бил по голове, по плечам, по рукам катающегося по полу мужчину, намереваясь убить его. Но его остановили. В этот раз остановили. Как видно, смерть заложников не входила в планы террористов. Пока... Но чуть позже не в их, в другом секторе убили какую-то женщину. Как - никто не видел. И даже не все слышали. Просто где-то за стеной глухо простучала дробь короткой очереди, а спустя некоторое время к ним подошел Мурад. И все всё поняли. Потому что увидели его лицо - возбужденное, но все равно очень спокойное, увидели его глаза и сообразили, что он там был и, возможно, стрелял именно он и готов стрелять и дальше - в женщин и в детей тоже! Хоть в кого!.. Мурад сделал то, что должен был сделать - он сжег мосты! Мурад готов был идти до конца - и гнать туда всех! И те, кто надеялся, что все обойдется, поняли, что не обошлось, не вышло! Прозвучала одна-единственная короткая очередь, и все переменилось... Одной из заложниц не стало. И значит, не будет никакой "хулиганки" и не будет прощения. "Хулиганки" с трупами и огнестрельными ранениями не бывает! Теперь им бессмысленно сдаваться, теперь придется идти до конца!.. А Умар так и не встал... Умар сидел, словно его пришили к стулу... Не тогда он сделал выбор - сейчас! Тогда, когда он вернулся в Чечню из благополучной Европы, когда шел маршем с боевиками по лесам и даже когда пытался перерезать глотку предателю, он лишь хотел его сделать. А теперь - сделал! Окончательно и бесповоротно! Теперь он был с ними - с Мурадом! Теперь он мог либо стрелять в своих и погибнуть от их пуль, и даже если каким-нибудь чудом спастись, то все равно попасть под суд, как террорист, либо стать таким же, как пятнадцатилетний Мурад, - решительным и беспощадным... Без середины... Но Умар вновь попытался выбрать середину! Он сел, поставив рядом с собой оружие, и уже не брал его в руки и не вставал. До самого конца. Он стал совершенно безучастен к происходящему. Он сделал все, что от него требовалось, - сделал выбор, соединился со своим народом и отдал своему народу свою жизнь - большего от него требовать было нельзя! Большего он все равно дать не мог!.. Умар просто сидел и ждал. И все ждали. Чего? Заложники - спасения или смерти. Террористы - не понять чего. Ждали, что что-то должно произойти - что придут иностранные журналисты, которым можно будет рассказать о творимых русскими в Чечне безобразиях, что власть пришлет своих под белыми флагами парламентеров, что война в Чечне прекратится... Но власть молчала. Власти было не до заложников, а тем более террористов. Власть в лице многочисленных в мундирах и без чиновников который уже час "висела" на телефонах, "вентилируя вопрос". Чиновникам важно было понять, к какому варианту решения возникшей проблемы склоняются там, наверху, - силовому или переговорному. Им главное было не ошибиться. Потому что ошибка могла стоить головы... Да не заложникам, а им! Потому что своя голова, она как-то ближе к твоему телу, чем даже десять чужих. - А "Сам" знает?.. И что говорит?.. Ну, хотя бы в общих чертах?.. "Сам" ничего не говорил. "Сам" упорно отмалчивался, укрывшись на "ближней даче", что сильно напрягало. Возможно, он разыгрывал какую-то свою карту. Если заложники погибнут, то за провал операции, а заодно за все остальное ответят силовики, которые "добровольно" уйдут в отставку, освободив место для более перспективных людей. Если они как-нибудь договорятся с бандитами или освободят людей силой, то можно будет поздравить народ с победой, потянув лавры на себя. Главное, не торопиться, ведь политика - это искусство ожидания. - А что говорит "Второй"?.. А "Третий"?.. Телефоны раскалялись, а время шло. Вернее, уходило... В России всегда так - нянек без счету, а все дети без глазу. - А "Четвертый" уже знает?.. И как он прореагировал?.. Глава 50 Современный человек сообщается с окружающим миром посредством "ящика". Из него он узнает, что случилось за океаном, в его стране, в его городе, на соседней с ним улице, а случается, что и в семье. "Ящик" объясняет ему, хорошо или плохо он живет, советует, что лучше покупать, за кого голосовать, чем чистить зубы, что любить, а что нет. Телевизор смотрят все. Но не везде. Например, в Чечне телевизор не смотрят. Потому что далеко не в каждой "населенке" есть электричество. И потому, что русские каналы нещадно врут про жизнь в Чечне. Но это все равно ничего не значит! Тот, кто не смотрит телевизор, тот слушает радио... Кто лишен телевизора и радиоприемника, тот читает газеты... Кто не получает газет и у кого нет ни телевизора, ни радио, тот пользуется слухами. Которые распространяют люди, у которых есть телевизор, радиоприемник и газеты... Так что не узнать того, что показывали вчера вечером по "ящику", что знают все, - нельзя! Чеченские базары гудели новостью - про заложников. Новость обрастала фантастическими подробностями про захват, кажется, целого города, про горы убитых русских, про их президента, который чуть ли не лично сам запросил пощады и уже пообещал дать Чечне свободу и по миллиону за каждого убитого русскими чеченца... После поражений последней войны чеченцам нужны были победы. Любые - пусть даже такие! Маленькая, прижатая Россией к Кавказскому хребту, но гордая и непобежденная Ичкерия нанесла своему великому врагу удар в самое сердце!.. И все, и даже те, кто служил федералам, кто был лоялен по отношению к властям, - радовались. Как радуются зрители, когда заведомо сильного противника вдруг, вопреки всему, вопреки ожиданиям и здравому смыслу, бьет более слабый. Пусть даже он бьет ниже пояса... Чеченцы - радовались. Федералы - готовились... Они тоже знали о том, что случилось. Они на собственной шкуре это почувствовали, потому что их тут же перевели на усиленный режим несения службы. Войска готовили к полномасштабной на чеченском фронте атаке. "Вот оно!" - сразу все понял Виктор Павлович. Вот о чем болтали на базарах и предупреждали его сексоты. Значит, не врали сексоты и не ошибался базар!.. Не зря он интриговал и протаскивал через блокпосты паленую водку, добывая информацию... Не зря! Но все же... зря!.. Потому что его предупреждениям не вняли и захват все-таки состоялся... Аслан Салаев тоже радовался - как и все остальные. Радовался победе чеченского оружия. Что произошло, он понял еще раньше, чем узнал об этом, - понял по радостно-возбужденным лицам своих "братьев"! И лишь потом узнал подробности. Значит, они дошли?.. Но как же так?.. Он же предупреждал, он же дал полную информацию о рейде, описав всех включенных в группу боевиков, обозначив их примерный маршрут! Почему их не взяли на границе с Чечней, почему пропустили дальше, в Россию, где они взяли заложников? Или Центр не получил его шифровку? Или слишком поздно получил? Или не прореагировал?.. Нет, шифровка пришла вовремя и Центр прореагировал так, как должен был. Курирующий Тромбона Анатолий Михайлович вывел ценного агента из-под удара, перепроверил сообщение по другим источникам и передал информацию о готовящемся теракте по инстанции. Так почему ничего не было сделано?.. Опять прошляпили?! Опять правая рука не смогла договориться с левой, а пальцы друг с другом?! За каким же тогда, спрашивается, ляхом рисковал своей жизнью Тромбон, если там, наверху, не умеют распорядиться добытой с таким трудом информацией? Что за ерунда?! У государства, которому служил Анатолий Михайлович, были крепкие мускулы и крепкие кулаки, которые перемолотили хребет фашизму. Были ФСБ, ГРУ, МВД, внутренние войска, разведка, налоговая полиция, армия... Были сексоты и Тромбоны. И чего только не было... Но, тем не менее, его государство никак не могло справиться с микроскопической, в сравнении с одной шестой частью суши, Чечней. Лет двадцать назад все эти боевики и полевые командиры пасли бы своих баранов, тихо радуясь, что здесь пасут, а не в казахстанских пустынях или где-нибудь на Чукотке. А их первый самозваный президент пуп бы рвал, чтобы выслужить генеральское звание, всемерно повышая боевую и политическую подготовку своего авиационного полка. А теперь не пасут... Теперь как баранам русским солдатам глотки режут и бросают безголовые тела на съедение псам! Почему, ну почему Россия не может совладать с Чечней, которую даже на самой крупномасштабной карте можно одной ладошкой прикрыть?.. Может, потому, что не хочет справиться? Потому, что в стране царит и правит бардак? И не с Чечней Россия воюет, а сама с собой - с собственным жирующим на войне чиновничеством, которому необходима "черная", в которую сливаются сотни миллионов долларов, дыра! Может, в этом все дело? По крайней мере, не в армии - это уж точно! Дайте армии соответствующий, развязывающий им руки, приказ, и все - и через несколько дней в мятежном регионе наступит мир. Или мятежного региона не станет! А если так будет угодно власти, то и этих гор не станет, а вместо них будет гладкая, как стол, великая Кавказская равнина или море с лебедями! Второе Черное или Первое Чеченское - это уж как географы закажут. Потому что маленькая Чечня не идет ни в какое сравнение с Третьим рейхом, а их главари близко не дотягивают до Гитлера. А ведь и тех сокрушили, растерев в порошок! Так отдайте приказ!.. Но нет, не дают таких приказов! А приказывают пропустить окруженного, которого осталось только добить, врага через свои позиции. Заключают за спиной военных "мирные" договоры. Разоружают. Игнорируют сводки военных разведчиков, которые добываются потом, кровью и жизнями десятков Тромбонов... Или он что-то в этой жизни не понимает. Вернее - недопонимает. И ладно бы он один!.. Глава 51 Прошло несколько часов, и жизнь стала помаленьку налаживаться. Хоть это и звучит странно... Но человек такая "скотина", которая может притерпеться к чему угодно. И даже к такому! Нельзя бесконечно бояться смерти - нужно либо умирать, либо продолжать жить. Заложники - жили. Они хотели спать и дремали, хотели есть и шарили по карманам и сумочкам в поисках съестного, вспоминали о доме и беспокоились по поводу оставшихся без присмотра домашних животных и брошенных во дворах машинах. А несколько дам даже умудрились извлечь откуда-то карманные зеркальца и поправить размазанный макияж. Смерть страшна, только когда тебя убивают, а когда нет, жизнь продолжается, несмотря ни на что... Террористы тоже вели себя довольно спокойно, перебирая с увлечением, как дети новые игрушки, отобранные у заложников мобильники и вещи, спрашивая, на какие кнопки для чего нажимать, рассказывая, почему они пришли сюда, с интересом поглядывая на отдельных, с яркой внешностью, русских женщин. Когда долго находишься вместе, волей-неволей начинаешь присматриваться друг к другу и начинаешь налаживать отношения. И уже многие заложники начали робко надеяться, что все кончится благополучно, потому их больше не убивают и даже не бьют. И уже не заложники, а все надеялись, что все еще может закончиться пусть худым, но миром. Потому что в здание вошли переговорщики. Самые первые, проявляя истинную мужественность и жертвенность, шли в неизвестность, потому что ничего еще не было понятно и никто не мог гарантировать, что их не возьмут в плен и не расстреляют. Но их не расстреляли и не взяли в плен, а отпустили с миром, и сразу же образовалась живая очередь из желающих пойти к бандитам на переговоры. Десятки людей, движимых самыми разными, благородными и не очень, мотивами толклись перед оцеплением, путаясь под ногами у милиции и предлагая свои, никому не нужные, услуги. Как-то незаметно и естественно трагедия стала превращаться в фарс. "Ящики" заполнили "говорящие головы", которые рассуждали о терроризме, десятками минут вися в прямом эфире и кочуя с канала на канал. Добровольные "эксперты" предлагали свои варианты решения проблемы, хотя не знали, что происходит в здании. Раскручиваемое в стране виртуальное шоу с участием заложников, террористов и взрывчатки стараниями СМИ мгновенно набрало самые высокие рейтинги, и каждый стремился в нем поучаствовать, мелькнув своей физиономией на фоне общественно значимого события. Что понятно, ведь в обычной сетке вещания каждая минута рекламы стоит денег, а здесь можно было засветиться совершенно на халяву, гарантированно получив в свое распоряжение многомиллионную телерадиоаудиторию. - Нам стало известно, что скоро может начаться расстрел заложников, - обещали ведущие, стараясь удержать на своей "кнопке" зрителей... - Я слышу какие-то выстрелы!.. - с надеждой сообщали в прямом эфире тележурналисты... - По самым скромным подсчетам, при штурме погибнет от двадцати до сорока процентов заложников, - обнадеживали эксперты... Что, наверное, было ужасно. Но было нормально. Для нового менталитета страны. Где шла гражданская война. - Мы будем постоянно информировать вас о развитии событий... В том смысле, что не вздумайте выключить телевизор! И живущая в эре "застеколья" страна, несмотря на ночь, торчала перед голубыми экранами, с нетерпением ожидая трансляции смерти в прямом эфире, как совсем недавно ожидала публичной демонстрации актов любви. Сострадания почти не было - было воспитанное многочисленными телеиграми любопытство. Кто-то здесь обязательно должен был стать "слабым звеном", кто-то, кому не повезет в этой русско-чеченской рулетке, провалится в тартарары, кто-то окажется "последним героем"... И тут же пиво... Памперсы... Прокладки... Говорят, что эта, на фоне смерти, реклама стоит особенно дорого... И даже обреченные на смерть террористы, поддавшись обаянию прямой трансляции, интересовались у телевизионщиков, как им лучше и где встать, принимая эффектные позы, демонстрируя оружие и произнося патриотические речи. Это не телевизионщики, это мы такие... Потому что у любого заштатного дорожно-транспортного происшествия, где есть раздавленные, расплющенные, разорванные жертвы, находятся свои многочисленные, которые жаждут протиснуться поближе, чтобы увидеть побольше, зеваки. Десятки зевак. Или десятки миллионов зевак! Страна жаждала зрелища... Но и работала тоже! Тихо скрипели вкручивающиеся в стены и перекрытия сверла. Они скребли бетон, выгрызая в нем узкие, толщиной со стержень шариковой авторучки отверстия. Они уходили в глубину и выскакивали с той стороны стен и перекрытий. Есть! В отверстия проталкивались миниатюрные микрофоны. Один. Второй. Десятый... "Электронные уши" проникали в каждый угол, перекрывая каждый квадратный метр площадей. Они были везде и даже в туалете, так что теперь можно было слышать каждое произнесенное в здании слово. Но одних "ушей" было недостаточно, нужны были еще "глаза". И сквозь стены и перекрытия, прошивая бетон и кирпич насквозь, "прошли" миниатюрные видеокамеры. Штабу нужна была информация... Медленно крутились бобины магнитофонов. Операторы "прослушки" фиксировали всхлипы, сонное дыхание и тихие разговоры заложников, видели их ноги и их припавшие друг к другу тела. - Мама, я умру? - спрашивал детский голос. - Умру, да? - Нет, не умрешь... Все будет хорошо. Ты не умрешь!.. Спи сынок, спи... - отвечала женщина. Но голос ее предательски дрожал, а нос шмыгал, что фиксировали бесстрастные микрофоны. - Если они будут спрашивать, скажи, что тебе тринадцать лет... - записывался на пленку чей-то голос. - Они будут отпускать детей, обязательно будут! Запомни - тебе только что исполнилось тринадцать лет! Если ты скажешь, что тебе тринадцать лет, - ты останешься живым!.. И тут же безвестный мужской голос произносил слова, которые не предназначались для чужих ушей, пусть даже электронных. - Если что... Если мы отсюда не выйдем... то хочу попросить у тебя прощения. - За что? - За все... За все, что было... Плач и признания заложников шли "в шлак". Из сотен уловленных микрофонами фраз высеивались те, что могли помочь бойцам штурмгрупп узнать, где находятся террористы, сколько их, как они вооружены. Поступающая информация и "картинки" с видеокамер передавались туда, где прорабатывались сценарии силовых решений, где на столах были разложены крупномасштабные планы внутренних помещений здания. - А если так?.. - Тогда они так... - А мы вот так!.. Группы захвата репетировали штурм в однотипных, с точно такой же планировкой и расположением входов зданиях, снова и снова бегая в атаки и расстреливая установленные на тех местах, где располагались настоящие террористы, манекены. Но планы менялись, информация уточнялась, манекены перетаскивали на другие места, и бойцы снова шли в атаку... Это была передовая. А за передовой был ближний тыл, где располагался штаб, собирались командиры подразделений и куда всеми правдами и не правдами пытались попасть журналисты. И была недоступная журналистам и командирам среднего звена "ставка", где шел обсчет ситуации и принимались стратегические решения. Главный, беспокоящий "ставку" вопрос был - можно ли в ближайшее время ожидать расстрелов заложников? Аналитики склонялись к тому, что вряд ли. В сложившейся ситуации время работало на террористов, получивших возможность озвучивать через СМИ свои проблемы, тиражируя их в мировых информационных сетях. Чем дольше продлится ситуация паузы, которую можно охарактеризовать как "ни мира - ни войны", тем дольше они будут иметь доступ к информационной трибуне, постепенно склоняя общественное мнение на свою сторону. Из чего следовало, что главной целью операции является пропагандистская составляющая, в пользу чего свидетельствовал в том числе тот факт, что они начали отпускать заложников, демонстрируя миру свое "человеческое лицо". Психологи, анализировавшие поведение террористов, соглашались с выводами аналитиков. - Отсутствие четко сформулированных и ограниченных временными рамками ультиматумов, явная "боязнь крови", несформулированность требований свидетельствуют в пользу того, что силовые акции террористами в ближайшее время не планируются... По всему выходило, что "процесс" затянется на дни, а может быть, недели и что чеченцы будут всячески тянуть время, стараясь навязать власти переговорный процесс, в ходе которого они смогут, выдвигая новые требования и контактируя с прессой и ТВ, набирать очки, играя роль "вынужденных террористов", которые, жертвуя собой, пытаются привлечь мировое сообщество к проблемам Чечни. Поддерживая имидж "борцов за свободу", они будут вынуждены выпускать заложников, "сцеживая" их по несколько человек, создавая тем информационный повод для поддержания интереса СМИ. А что потом?.. Потом они постараются изменить состав заложников в сторону иностранных журналистов и представителей международных общественных организаций, что исключит возможность применения к ним силы, потребуют самолет и вылетят в одну из "третьих" стран, которая предложит свои посреднические услуги. Чего допустить было никак нельзя! Потому что такое уже было - террористы уже уходили, что всеми было воспринято как поражение. Огромную страну положила на лопатки горстка бандитов, и теперь всем требовался реванш! Как после "всухую", да еще на своем поле, проигранного матча... Последнее слово было за политтехнологами. Потому что все у нас теперь мерится рейтингами. Обсчитывая варианты развития событий, политтехнологи прогнозировали обвальное падение рейтингов власти в случае нового поражения, менее выраженное, но все равно снижение при затянувшемся переговорном процессе и резкое повышение при силовом разрешении проблемы... Страдающая от комплекса неполноценности Россия желала "судиться" с чеченцами по их законам - по законам кровной мести. Некоторое время назад стране было нанесено оскорбление, которое можно было смыть только кровью. И поэтому избежать крови было невозможно... Еще ничего не было понятно, но репетирующим штурм подразделениям уже был известен, а командирами доведен до сведения каждого бойца негласный приказ - пленных не брать! Почему?.. Потому что кому-то не нужны были пленные. Потому что в гражданской войне пленных не бывает... *** Когда в здание ворвались группы захвата, Мурад успел дать очередь из автомата в сторону наступающих бойцов. Но они были в бронежилетах, и он никого не убил. Несколько пуль разом ударили его в голову и грудь, отбрасывая и опрокидывая на пол. Все-таки Мурад был больше бойцом, чем террористом, потому что стрелял в облаченных в броню, наступающих бойцов спецназа, вместо того чтобы стрелять в беззащитных заложников. Настоящий террорист выбрал бы другую цель, успев застрелить как минимум нескольких заложников, а Мурад умер, не причинив врагу никакого вреда. Вместе с ним и одновременно с ним умер Аликбер. Который попытался бросить автомат и поднять руки, но его жест не поняли, вернее, поняли по-другому, посчитав, что он собирается стрелять. Пуля угодила ему в переносицу и, прошив мозг, вышибла затылок. Еще несколько пуль попали в грудь, в живот и пах. Аликбер умер мгновенно и легко, даже не поняв, что умер, все еще надеясь отделаться легко, отделаться сроком. Умар Асламбеков жил на несколько секунд дольше. Он заметил метнувшиеся в помещение тени и понял, что это штурм. Он должен был умереть вместе с Мурадом, но Аликбер прикрыл его своим телом, получив все предназначенные ему пули. Умар не дернулся к стоящему рядом с ним автомату - он не успел приобрести фронтовые, которые сильнее разума и воли, рефлексы. Он продолжал сидеть, как сидел, глядя на милиционеров в бронежилетах и касках. Бойцы группы захвата тоже заметили его и мгновенно удивились, что тот сидящий на стуле "чех" не стреляет и даже не пытается схватиться за оружие, а спокойно смотрит на них. Потом они перестали удивляться и выстрелили, перечеркнув его, его жизнь и все его сомнения короткой автоматной очередью. Дольше других сопротивлялся Магомед Мерзоев - он успел залечь, закатиться за мертвое тело Мурада и, вдавив спусковой крючок в скобу, открыл ураганный огонь. В упор! Несколько пуль ткнулись в бронежилеты и забрала касок, отбрасывая бойцов назад. Но тут же сразу несколько пуль нашли стрелка, вонзившись ему в спину, поясницу и ноги. Но Магомед умер не сразу - он успел еще, сунув руку в карман, нащупать лежавшую там гранату и сунуть палец в кольцо чеки. Ненавидя убивших его бойцов, он крикнул, а может быть, не успел крикнуть, а лишь подумал: "Аллах акбар!" - и потянул кольцо, и почти уже совсем вытянул его, когда в затылок ему чугунной чушкой ударила автоматная пуля, раскроившая череп... И Сашка Скоков умер... Умер взявшим над ним верх Магомедом Мерзоевым! Все-таки - Магомедом! Все!.. На полу тут и там валялись трупы. Множество трупов, которые еще предстояло опознать. Между ними, наступая в их еще теплую кровь, ходили милиционеры. Теракт не удался. Террористы погибли... Все до одного. Умар. Мурад. Аликбер. Магомед. Боевик, заменивший Аслана Салаева. И все другие... Их никто сюда не приглашал, они пришли сюда сами, чтобы победить или умереть. Они не смогли победить, но смогли умереть так, как подобает настоящему чеченцу и мужчине. И даже те, кто не собирался умирать. Они погибли с оружием в руках, защищая свой народ!.. Они лежали в крови, неестественно вывернув руки и ноги, уже ничего не желая и ни о чем не сожалея. Их земной путь был закончен. А об их душах пусть позаботятся те боги, которым они молились... Мимо них бродили люди, их искаженные гримасами смерти лица снимали операторы, их тела трогали, шевелили, обыскивали, но им было все равно... Их война - закончилась. Теперь уже навсегда... Глава 52 ...Из здания выводили заложников. Выводили под руки и выносили на руках. Женщины цеплялись за поддерживающих их под руки, огромных в сравнении с ними бойцов спецназа. Они даже не плакали, они еще не поняли, что произошло, они еще не смогли поверить, что все позади... Это была победа! Пиррова... Возле телевизора плотным кружком сидели "лица кавказской национальности". К телевизору был подключен новенький, только что купленный бытовой видеомагнитофон, который писал все подряд новостные передачи. Это был не единственный телевизор и не единственный магнитофон в квартире - в соседней комнате работали еще два, настроенные на другие каналы "ящика". И это была не единственная квартира, где перед круглосуточно включенными телевизорами сидели кавказцы. - Эй, смотри, смотри, да!.. В толпе, по которой панорамой прошла камера, мелькнуло лицо, которое вызвало общее оживление. Все стали оборачиваться и тыкать пальцами в экран, потому что человек, мелькнувший на экране, был здесь. Он был не похож на всех остальных, потому что был русским - у него было русское лицо, светлые глаза и волосы, но звали его Гамзат. Он тридцать часов провел в толпе перед оцеплением. Он был там с самого начала... Новости кончились. Телевизор переключили... Мелькнули кадры идущих на штурм колонн спецназа. - Шакалы! - зло сказал кто-то из кавказцев. Потом пошла панорама трупов неопознанных террористов. Для кого-то - неопознанных и террористов, для них - хорошо знакомых им "братьев". Многих из них они знали лично - с кем-то вместе росли, с кем-то воевали, кого-то встречали на горных перевалах и базарах. Их "братьев" расстреляли русские. Как в тире... Но кавказцы не считали, что их "братья" погибли зря, - ведь о них узнал весь мир. Но не только поэтому, а еще потому, что в этой и в той комнате и в других квартирах тоже работали телевизоры, к которым были подключены новенькие, только что из магазина видеомагнитофоны... Сотни минут запечатленного на пленке эфирного времени включали в себя десятки интервью свидетелей и участников событий. Каждый видел не так уж много и только с одной, там где он находился, точки. Но вместе - видели всё. Имея эти записи и имея своих людей на месте происшествия, нетрудно было восстановить всю картину боя, сложив ее, как мозаичное панно, из отдельных видеокадров, статей и интервью. И уже потом, стократно отсмотрев и вычертив схемы, спокойно, никуда не торопясь, подсчитать, что оцепление состояло из двух рот милиционеров и роты солдат-срочников, которых, при необходимости, можно смять, протаранив одной-единственной "Газелью" с взрывчаткой. Что на исходные позиции подразделения вышли за десять минут до начала штурма со стороны... Узнать, на крышах каких зданий засели снайперы. Откуда и как проникли в здание наступающие колонны спецназа. Чем они были вооружены и какую тактику использовали... Узнать достаточно, чтобы в следующий раз не ошибиться, чтобы действовать наверняка, зная, что будет делать твой противник... Нет, смерть их "братьев" не была напрасной! Они пожертвовали собой, напомнив миру о том, что Чечня еще жива и что она борется и никогда не сдастся! Они умерли, чтобы проложить дорогу другим, идущим за ними. Как в минном, которое нужно перейти, поле, на которое вначале ступают идущие впереди, а потом за ними и по их следам идут все остальные, уже не рискуя наступить на мину. Они шли первыми и погибли как герои. И их души попадут в рай. Уже - попали! А русские - пусть пока радуются. Пусть думают, что они победили... Глупцы!.. Ведь ничего еще не кончено, все только начинается. Война начинается!.. Один бой ничего не значит! Один бой может быть проигран. И следующий тоже. Но война - никогда! Война будет длиться много лет, может быть десятилетий, в Чечне и в России. Теперь и в России тоже! Будет длиться до тех самых пор, пока жив хоть один чеченский мужчина, который способен держать в руках оружие! И пока не умрет последний неверный! Последний русский! И так - будет! Так - должно быть! Они это знают, потому что в это верят! За это дерутся и во имя этого умирают! Ничего еще не кончено!.. Аллах... Акбар!.. Глава 53 Сергей Петрович спешил домой. Он теперь всегда спешил после работы или оттуда, где был, домой. Он стал отчаянным домоседом, потому что боялся, что, когда его не будет дома, туда кто-нибудь заберется и украдет его дочь. И тогда снова наступит кошмар. С него снова будут требовать выкуп за жизнь его дочери. Снова пришлют видеокассету, где она будет плакать и молить его спасти ее, глядя на него с экрана своими полными слез и ужаса глазами. Потом они пришлют в посылке ее отрезанное ухо. А потом, если он не найдет денег, - ее голову!.. Теперь он будет бояться всегда, даже когда она вырастет, даже когда выйдет замуж. А потом будет бояться за нее и за внуков... Когда Сергей Петрович завернул в свой двор, он увидел, что подростки бьют какого-то человека. Бьют жестоко, пиная его башмаками по лицу. "Что делают, бандиты!" - подумал он. И быстро пошел вперед. Подростки били какого-то мальчишку. - Эй! - крикнул он. - Прекратите! Парни остановились, замерли с занесенными для удара ногами, глядя на прикрикнувшего на них мужика. - Вы что, вы же его убьете! - возмутился Сергей Петрович. - А ну давайте по домам, а то я милицию вызову! Но подростки не испугались. - Ты что, дядя, - сказал один из них. - Это же "чурка"! Лежащий на земле мальчишка был "черным". Был "лицом кавказской национальности". Был "чехом". Его губы и щека были разбиты в кровь, и рядом с ним, на асфальте, тоже была кровь, а правая его рука неестественно повисла. Мальчишка с надеждой смотрел на остановившего драку мужчину. Он надеялся, что тот ему поможет. Подростки стояли, не зная, что делать - то ли разбегаться, то ли нет... Сергей Петрович резко повернулся и пошел прочь. Уходя, он слышал, как сзади, за его спиной, глухо, словно кто-то с силой пинает туго надутый мяч, звучат удары, как стукается об асфальт голова. Он не вернулся назад. И даже не повернулся... Уже потом, уже на следующий день, он узнал, что в том месте, где он видел драку, был найден труп мальчика кавказской национальности... Ну и пусть. Как они - так и с ними! И так им и надо! Всем!.. ...Аллах... Акбар!.. Послесловие По Чечне шла женщина. Шла в никуда, хотя об этом не догадывалась. Шла по вьющейся вдоль склона горной тропе, куда не забираются федералы, где ходят только чеченцы. Женщина забралась сюда в поисках своего пропавшего три года назад сына, про которого ей уже два человека сказали, что он жив, что его, кажется, видели в плену, где-то высоко в горах. Она шла в аул, где, возможно, ей что-то скажут про ее сына. В этот последний приезд она прошла, наверное, несколько тысяч километров. Ногами. Неделю назад у нее кончились все привезенные из дома деньги, и уже почти три дня она ничего не ела. Ей не на что было купить себе еду, и не было вещей, на которые можно было бы ее выменять. А тропа все не кончалась, все тянулась вверх. Женщина часто присаживалась на камни и долго-долго сидела, уронив на грудь голову и собираясь с силами. А потом снова вставала и шла. У нее не было денег, не было еды и уже не было сил идти дальше. Но она все равно шла, потому что ее вела надежда, которая питается не хлебом и сыром, которая питается любовью. Там, впереди, за этим или, может быть, за тем склоном, должен был быть аул... Там был аул. На краю которого стояла женщина в черном, стояла, прижав ко лбу раскрытую ладонь, напряженно всматриваясь вдаль. Она смотрела туда, куда ушел ее сын. И откуда он должен был вернуться. Она стояла здесь каждый день, выглядывая, не идет ли кто-нибудь по тропе. Да, идет!.. Она увидела там, очень далеко, одинокую фигуру. Ее сердце встрепенулось, но тут же упало. Одинокая фигура была не мужской, была женской. Женщина медленно брела по тропе, приближаясь к аулу. Это была не чеченская женщина, чеченки ходят по-другому. Это была русская женщина. Чеченка долго смотрела на нее, а потом повернулась и ушла в дом. В этом ауле русским делать было нечего. В этом ауле в каждом доме, каждая семья потеряла на войне по одному или по несколько мужчин. С этой русской женщиной никто здесь не станет разговаривать, никто не даст приют. Ей придется идти дальше. А дальше - ничего нет. Дальше горы и тропы, которые ведут на заброшенные пастбища, где давным-давно нет людей. Зря она сюда пришла... Когда женщина вошла в аул, все дома были заперты, и ей некого было спрашивать о своем сыне. Она прошла по дворам, подолгу выстаивая против ворот. Но к ней никто не вышел. И, значит, не выйдет. Совершенно обессилев, она села на землю, подвернув под себя ноги, и замерла. Ее вела сюда надежда, и она не уйдет отсюда, пока ее не прогонят или не скажут, что ее сына здесь нет. Они очень упрямы, эти русские матери, которые ходят по Чечне, разыскивая своих детей. К женщине кто-то подошел. Это была та самая чеченка. - Уходи отсюда! - сказала она, сверкнув глазами. Женщина послушалась, она покорно встала и побрела назад на гудящих; плохо ее слушающихся ногах. Она привыкла повиноваться всем - военным, милиционерам и чеченцам тоже. Потому что если перечить чеченцам, то они ее убьют и тогда она никогда ничего не узнает о сыне. Она покорно пошла назад... Но она никуда не уйдет, она вернется на это место, когда чеченки здесь не будет, и не сойдет с этого места, пока ее снова не прогонят... Чеченка догнала ее сама. - Здесь нет русских. Ни одного! Иди, иди обратно! - сказала она. И быстро сунула ей что-то в руки. Какой-то узелок. В узелке было несколько кукурузных лепешек... ...Они обе ждали своих сыновей. И та и другая... Но их сыновей не было в живых. Ни у той, ни у другой... Давным-давно. Их сыновья лежали в сырой земле, лежали рядом и вместе. Они оба погибли в одном и том же бою за безвестную, никому не нужную высотку, которая была чуть больше кочки. Один ее атаковал, другой отбивал его атаки. Они не убивали друг друга, они убивали других. И их убили другие. Их тела не нашли, потому что их, уже мертвых, накрыло артиллерийским залпом, разорвав в клочья и перемешав их руки, ноги и внутренности. Куски их тел собрали и похоронили как одного человека в воронке от разорвавшегося снаряда, которая стала им общей могилой. Все те, кто их хоронил и мог помнить о месте, где находится могила, скоро тоже погибли... Русская женщина брела по дороге, неся с собой детские фотографии своего пропавшего три года назад сына, который там, на фотографиях, был живой и веселый... И она верила, что он жив, потому что ей сказали, что, кажется, его видели в плену... Чеченка стояла возле дома, приставив ладонь к глазам, и все глядела на вьющуюся по склону тропу, по которой три года назад ушел ее сын... Они были совершенно разными, эти женщины, у них были разные языки, они молились разным богам, и их сыновья воевали друг с другом. И было невозможно представить, что их может хоть что-то объединять. И все же... Их объединяло то, что объединяет всех матерей, какой бы национальности они ни были и где бы они ни жили, - надежда увидеть своих сыновей живыми. И еще объединяла - одна на двоих могила. О которой они не знали. В которой лежали их мертвые, ставшие единым прахом, сыновья... ...Мать Саши Скокова своего сына так и не нашла, она погибла, случайно зацепившись ногой за нить поставленной кем-то - возможно, чеченцами, но, может быть, федералами - и забытой на тропе растяжки... Она умерла, как умирают многие и многие русские матери, разыскивающие в Чечне своих детей. Она умерла ровно через месяц после того, как был убит ее сын - Магомед Мерзоев... Фотографию которого нашли в ее застывшей, мертвой руке...

Wyszukiwarka

Podobne podstrony:
Il in Andrej Killer iz shkafa 1 4
Il in Andrej Polkovnik 1 2
Il in Andrej Odna satana
Il in Andrej Lovushka dlja geroja
Il in Andrej Zakonnik 1 2
Il in Andrej Dojti do gorizonta
Stephen King In a Half World of Terror
Rjasnoj Il ja Nashe?lo tabak
Rjasnoj Il ja Bol shaja strelka
RAF Baader Meinhof In Love With Terror
Rjasnoj Il ja Virus smerti
Rjasnoj Il ja?khoviki
INCUBATED IN TERROR
Rjasnoj Il ja Lovushka dlja oligarkha
Rjasnoj Il ja Pjataja zhertva
Giuseppe Tartini Il trillo del Diavolo (sonata in Sol minore per violino e pianoforte)
Rjasnoj Il ja Pravo vyzhivshego
Rjasnoj Il ja Okhota na urodov

wiД™cej podobnych podstron