Дмитрий Валентинович Янковский

Большая Охота

Аннотация

Ужас обрушился на человечество из океанских глубин. Страшное биотехнологическое оружие, обладающие интеллектом органические торпеды и мины, выведенные в военных лабораториях, отказались подчиняться своим создателям. Теперь Мировой океан — территория, запретная для человека.

Когда Андрей Вершинский был подростком, морские твари лишили его самых близких людей. Повзрослев, Вершинский становится профессиональным авантюристом, но мысль о мести не оставляет его. Подняв груз золота с затопленной биотехами баржи, он собирает на эти средства команду одержимых морем бойцов и вскоре открывает смертельно опасный сезон Большой Охоты на разумное оружие, завладевшее океаном.

Дмитрий Янковский

Большая Охота

И я знаю, что так было всегда,

Что судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим,

И кому умирать молодым.

В. Цой

Часть первая

Смерть в океане

Глава 1

Черный день

Конечно, нам не надо было выходить в океан. Особенно в такой шторм. Особенно, когда никто этого не делал уже целых пять лет. Но зло, которое грозило вырваться из-под земли на небольшом острове в Тихом океане, было неотвратимым и страшным, как сама смерть.

Сколько себя помню, боялся грозы. Всегда, когда на горизонте появлялись зарницы, я прятался в нашем бунгало, с головой укрывался под одеялом, крепко зажмуривался и ждал, когда ударит стихия. А потом, когда тростник начинал гнуться под натиском тропического ливня, вздрагивал от каждого удара грома. А он грохотал и грохотал — непрерывно.

В тот день, когда мы вопреки всякому здравому смыслу должны были уходить в океан, тоже была гроза. Но я не кричал и не трясся от страха, потому что видел: взрослым не до меня. Взрослые искали корабль. И хотя кораблей в порту было достаточно, но подавляющее большинство их было в большей или меньшей степени затоплено, остальные были давно заброшены, проржавели и потеряли ход. Но нам обязательно надо было покинуть остров. Стоило нам остаться, и грядущее землетрясение все равно утопило бы нас вместе с островом, всех до единого. И тогда шансов не было бы уже ни у кого.

В центре острова бушевал вулкан, плюясь в небо раскаленными, оставляющими трассирующие следы камнями, извергая клубы черного дыма и пепла, трясясь и взревывая все сильнее с каждым часом. В черной туче над нами непрестанно сверкали молнии, а грохот грома и извержения слились в непрерывную оглушительную канонаду. Мне бы и в голову не пришло ее перекрикивать в попытке произнести хоть какое-то слово, хоть какое-нибудь детское испуганное причитание. Я был подавлен стихией, подавлен настолько, что мое сознание отказывалось анализировать происходящее. Мама тянула меня за руку, и я плелся за ней, с трудом переставляя ноги, не зная куда, не зная зачем, не представляя, что ждет нас на этом пути. Мы двигались плотной толпой, следуя за дядей Эдом, все четыреста островитян, включая детей, и я предполагал, точнее чувствовал, что нас ждет неминуемая и страшная смерть. Всех. Мне было очень страшно, потому что, несмотря на возраст, я понимал весь ужас безвыходности положения, в котором мы оказались. Выйдя в океан, мы из клыков стихии попали бы в когти другого зла — человеческого.

Немного вселяло надежду лишь то, что с человеческим злом можно хоть как-то бороться, этому меня всегда учил отец. Когда-то он был рыбаком. До войны. До войны многие были рыбаками на этом острове, но когда все закончилось, когда воздух перестал ухать далекими взрывами высотных бомб, выйти в океан было уже невозможно. Там поселилась Смерть. Она поджидала неосторожного, а потом быстро и точно с ним расправлялась. Десяток случаев — и никто больше не рисковал. Никто, кроме отца.

Когда очередное цунами смыло посевы в западной части острова, начался голод. Было очень тяжело, и, когда кончились припасы, отец рискнул. Он очистил от песка давно заброшенный катер в эллинге, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Никто не верил, что он вернется. Но он вернулся, причем с полным грузом рыбы, и после этого наша семья уже никогда не бедствовала. И никто на острове больше не бедствовал, потому что отец нашел способ обмануть Смерть. То человеческое зло, которое убивало людей в океане.

До него многие пытались сопротивляться. Пытались и гибли один за другим. Вступали в поединок с кошмарными тварями глубины и каждый раз проигрывали. Потому что они были слишком разумны, эти твари. Почти так же разумны, как их создатели, с той разницей, что весь их разум был направлен только на эффективное уничтожение. Они не умели ничего другого, они были созданы только для этого. И созданы, как это ни дико, людьми. Сначала в секретных биотехнологических лабораториях, затем на заводах, когда война была в самом разгаре. По иронии судьбы война кончилась именно из-за огромного количества биотехнологического оружия в океане. Вместо связующих путей моря превратились в гиблые места, по которым не могло пройти ни одно судно, даже рыбацкая лодка. А потом на материке началась страшная эпидемия легочного вируса, доведя ситуацию до логического завершения. На островах люди тоже болели и умирали, но на материках эпидемия оказалась столь опустошительной, что человечество ужаснулось потерям.

Около пяти лет искусственно выращенные разумные торпеды, мины и донные ракетные платформы безраздельно властвовали в океане. И хотя почти сразу после первого применения стало ясно, что держать биотехов под контролем невозможно, слишком много к тому времени уже было выброшено в океан искусственных икринок и личинок. Биотехнологическое оружие превратилось в стихию, но стихию разумную, от чего еще более страшную.

Каждый человек был для глубинных тварей просто целью, они догоняли его и взрывались, или поджидали его в засаде и взрывались, или целились в него, стреляли и убивали. Их было много разных видов — генетически сконструированных убийц. Многие люди тоже пытались их убивать, но человек куда более универсален, а потому функция убийства не главная для него в силу того, что не единственная. А у мин и торпед, кроме нее, ничего не было, потому они так легко справлялись с самым искушенным боевым пловцом.

Только мой отец догадался не штурмовать биотехов в лоб. Он начал их изучать. Я видел, как он подолгу сидел на скале с биноклем, отслеживая перемещения стаи легких скоростных торпед и записывая результаты наблюдений в тетрадку. А когда возникла необходимость, он очистил от песка старый катер, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Один и без оружия, потому что не было на острове такого оружия, которое могло бы противостоять чудовищам глубины. Точнее, у него было свое оружие, с которым никто еще ни разу не выходил против биотехов, — тетрадка и часы. И это оружие оказалось эффективнее ракетных ружей, винтовок, легких ручных торпед и глубинных бомб. По крайней мере отец вернулся живым и с грузом рыбы. Он не стал драться с торпедами, как делали другие. Он их попросту обманул. Он изучил их повадки, отследил манеру выходить на цель, разобрался в системе их сигналов.

И теперь, когда от записей в его тетрадке зависела жизнь всех островитян, самое время было применить эти знания в полной мере. Только сначала взрослым надо было найти подходящий корабль. Порт, некогда процветавший, после нападений биотехов превратился в кладбище затопленных кораблей. Никому и в голову не приходило, что когда-нибудь снова придется выходить в океан, но вот пришлось, и никто к этому не был готов.

Бушевала гроза. Дядя Эд лучше всех разбирался в корабельных турбинах, и ему с четырьмя сыновьями через несколько часов после начала извержения удалось найти судно с более или менее исправной ходовой машиной. Однако в правом борту корабля зияла приличная пробоина, часть отсеков затопило, вследствие чего образовался серьезный крен на правый бок. С одной стороны хорошо — судно частично оставалось на плаву, а пробоина поднялась выше уровня океана, не позволяя больше воде попадать внутрь. Но с другой стороны — от накренившегося, отяжелевшего корабля трудно было ожидать хорошего хода и маневренности. Кроме того, сказал дядя Эд, стоит выйти из-под защиты портовых волнорезов, как начнется серьезная качка, и в любой момент неустойчивость судна способна сыграть с людьми смертельную шутку — оно может поменять крен с левого борта на правый, в пробоину хлынет вода, и корабль неминуемо пойдет на дно.

Поэтому островным советом было принято опасное, но единственно возможное решение — эвакуировать население на корабль, а уже после этого продолжить ремонтные работы и попытаться откачать из отсеков воду насосами. Тогда, даже если извержение усилится и остров начнет погружаться, корабль останется на плаву. Держать же людей на берегу становилось все более опасным — землю трясло так, что начали обрушиваться здания. Я видел, как рядом с нашей школой землю прорезала огромная трещина. Она ползла как змея, подрагивая в отсветах молний, пожирая все на своем пути: трансформаторную подстанцию, водонапорную башню, тракторное депо… Это было так страшно, что я все же не выдержал и заревел, выпустив на волю чувства, которые сдерживал до этого момента.

А потом встал вопрос, как нас переправлять на корабль.

Он стоял недалеко от разрушенного взрывом пирса, но все же посуху до него было не добраться, а в лодку четыреста человек не посадишь. Мой отец предложил проложить мост с берега на борт, а дядя Эд должен был заняться переправой на плоту и лодках тех, кто мог сразу начать ремонт корабля. В первую очередь, это понимали все, необходимо было заварить пробоину и начать по возможности откачивать воду.

В команду по возведению моста взяли всех, включая детей, способных носить инструменты и гвозди. Этот кошмар я не мог потом забыть много лет. Даже когда подробности событий стерлись из памяти, я все равно вспоминал, как тащил деревянный ящик с железными скобами, ревя от страха и надрываясь от тяжести. С неба хлынул горячий дождь, трясущаяся земля исходила паром, солнце скрылось в клубах дыма, и наступила ночь, ежесекундно рассекаемая сполохами чудовищных молний. А я тащил и тащил ящик, понимая, что мне доверили нечто очень важное, от чего напрямую зависит жизнь множества людей.

Отец не просто командовал группой плотников, но и сам вовсю орудовал водородной пилой, стараясь закончить работу как можно скорее. Ему было не до меня, поэтому ящик пришлось подтащить к самым его ногам, прежде чем он обратил на меня внимание.

— Молодец, Андрей! — похвалил он меня. — Там еще скобы остались?

— Да, — кивнул я, не в силах успокоить дыхание после затраченных усилий.

— Неси. Надо спешить, чувствуешь, как земля трясется?

Конечно, я чувствовал! И мне пришлось снова бежать на склад, к тете Анне, чтобы взять новый ящик со скобами. Взрослые не могли тратить на это время, они занимались своей работой, куда более сложной и ответственной, чем у нас, у детей. Они пилили и сбивали доски, по которым на корабль пойдут люди.

Однако, добравшись до места, я с ужасом обнаружил, что скобы мне уже никак не взять — склада не было. На его месте зияла огромная трещина, как рана от удара ножом. И тут я услышал крик, точнее визг, доносившийся откуда-то из затянутой дымом темноты. Сначала я подумал, что кричит тетя Анна и что трещина не глубокая, но стоило мне осторожно над ней наклониться, как в лицо пахнуло обжигающим воздухом, и у меня ресницы свернулись от жара. И я понял, что, откуда бы ни доносился визг, из трещины он точно доноситься не может. Там, внизу, не могло остаться никого живого.

Прислушавшись сквозь грохот грома и извержения, я понял, что визг, почти непрерывный, раздается слева, там трещина была значительно уже, чем в том месте, где недавно располагался склад. Я бросился туда, спотыкаясь и падая, хотя прекрасно понимал, что вряд ли смогу кому-то помочь. Потому что маленький, потому что не хватит сил. Но и не бежать я не мог. Надо мной сверкали молнии, но я уже не боялся их, надо мной грохотал гром и взлетали в небо раскаленные камни, но и они больше не пугали меня. Я вдруг понял, что если бы люди не спасали друг друга, рискуя собой, от человечества уже давно бы ничего не осталось. Меня пугала смерть, но если кто-то так визжит, надрывая голос, то смерть подкралась к нему гораздо ближе, чем ко мне.

Внезапно земля так вздрогнула, что я не удержался и покатился кубарем по раскисшей от ливня грязи. Несколько узких трещин пробежали вокруг меня, исторгая клубы горячего пара, и мне пришлось через них перепрыгивать. Визг приближался, и в конце концов сквозь пелену дыма я разглядел перевалившийся через трещину ствол пальмы, на котором чудом удерживалась девчонка в розовом платье. Я с трудом ее узнал, поскольку она училась не в нашей школе, а в той, что располагалась почти в центре острова. И уж понятное дело, я не имел понятия, как ее зовут. Но какая разница? Она то и дело скрывалась в клубах пара, а я уже знал, каким жаром пышет из этой трещины. Меня снова охватил ужас, но не за себя, а за нее.

Первой мыслью было бежать за помощью к взрослым. Но это далеко. А что я сам мог сделать? Залезть на бревно и попытаться вытащить оттуда девчонку? А почему она сама не слезала? Я не знал, что ей мешало, не знал, что могло помешать мне, но не мог просто стоять и смотреть, как она визжит, закрыв глаза от ужаса. Наверное, именно этот ужас и эти зажмуренные глаза не давали ей слезть самостоятельно.

— Эй! — крикнул я.

Она никак не отреагировала. Меня отделяла от незнакомки пара десятков шагов, но мне трудно было решиться пройти по поваленному стволу пальмы над трещиной. Это казалось страшным, даже если бы оттуда не шпарило жаром, потому что я не мог похвастаться отменным чувством равновесия. Но и не прийти на помощь я тоже не мог.

— Эй! — снова закричал я, стараясь перекрыть грохот стихии.

На этот раз девчонка отреагировала. Она распахнула глаза и медленно повернула ко мне лицо. На нем читались страх и отчаяние, и я ощутил, как мы с ней сразу стали взрослее. Одновременно. Когда наши взгляды встретились, я понял, что уже не смогу отступить, не смогу даже подумать о том, чтобы бросить ее и помчаться за помощью. Может быть, это был неоправданный риск, но с другой стороны — это была моя собственная ответственность. Если бы я помчался за помощью, а девчонка в это время сорвалась бы вниз, я не смог бы простить себе этого. Лучше бы мы сорвались вместе, это было бы, на мой взгляд, намного честнее. А еще больше мне хотелось и ее спасти, и самому уцелеть. Но это было куда больше во власти случайности, чем в моей собственной.

Мне пришлось лезть на бревно. Несколько неуверенных шагов, жар в лицо, но я решил не обращать на него внимания. Расставив руки, как канатоходец, я шаг за шагом приближался к замершей в ужасе девчонке. Но увидев, почему она не может слезть самостоятельно, я так удивился, что на миг потерял равновесие и чуть не свалился вниз. Она держалась за ствол одной рукой и боялась пошевелиться, а другой держаться не могла потому, что сжимала в ней коробку с гвоздями.

— Брось ее! — заорал я в сердцах.

Но девчонка только помотала головой. Жестко так, очень уверенно помотала. И я понял, что не от ужаса она скрючилась, а от напряжения, чтобы удержаться самой и удержать то, что по ее мнению, являлось ее вкладом в спасение островитян. Сделав еще пару шагов, я оказался рядом, но вместо того, чтобы протянуть мне руку, девочка протянула коробку.

— Ты дура! — выкрикнул я.

Я уже собирался выхватить у нее гвозди и швырнуть вниз, но снова наткнулся на ее взгляд. И такая в нем читалась воля, что я не посмел ослушаться. Пришлось отнести сначала коробку. А возвращаться уже не потребовалось — освободившись от драгоценного груза, незнакомка легко пробежала по стволу и спрыгнула на край трещины.

— Спасибо, — сказала она. — Они меня перевешивали.

— Кто? — недовольно спросил я.

— Гвозди. Надо бежать, а то сейчас все рухнет, и мост не успеют построить!

— Дались тебе эти гвозди! — с криком я выпустил наружу накопившееся напряжение. — Дура!

— Сам дурак! Может, это последние гвозди на острове! Видел, от склада ничего не осталось?

Мне нечего было на это ответить. Я хмуро сплюнул себе под ноги, закинул на плечо коробку и широким шагом направился к пирсу. Небо совсем потемнело, ни один луч солнца не пробивался через густую пелену дыма. Дышать становилось все трудней и трудней — в воздухе, кроме дыма, начали клубиться желтоватые пары какой-то удушливой гадости.

— А что с тетей Анной? — спросил я, закашлявшись.

— Она умерла, — просто ответила девочка. — Я видела, как все рухнуло в трещину, едва я вышла со склада.

— Тебе повезло.

— Не знаю. — Она пожала плечами без особых эмоций.

Мне еще не приходилось говорить с таким странным ребенком. На вид она была моей сверстницей, то есть ей было лет двенадцать-тринадцать, но никто из моих знакомых не способен был так просто говорить о смерти. Смерть каждый день была слишком близко, чтобы не думать о ней вообще, но поскольку люди не рисковали выходить в океан, она редко кого настигала, отчего каждый случай гибели кого-то из островитян нес на себе печать глубокой трагичности. А в словах девчонки была не трагичность, а лишь сдержанная грусть, вот что меня удивило.

Мы спустились с пригорка и увидели в клубах дыма взрослых, суетившихся у недостроенного моста. Не хватало всего одного пролета, и мой отец с двумя помощниками пытался веревками связать оставшиеся бревна. Но растущие волны снова и снова разбивали непрочную конструкцию. Это было невероятно, немыслимо, но им действительно не хватило всего пары десятков гвоздей, чтобы закончить работу.

— Где скобы?! — крикнул отец.

— Склад провалился под землю! — ответил я. — Есть только гвозди! Зато целая коробка. Это она…

Я обернулся, чтобы показать храбрую незнакомку, сохранившую гвозди с риском для жизни, но девчонки рядом уже не было. Пришлось бежать к своим, чтобы не создавать лишнюю сумятицу у моста. Но я был полон решимости найти ее, когда мы погрузимся на корабль. Или даже раньше. Она не могла никуда деться, остров должны покинуть все.

Если бы не гроза, если бы не шторм, нам было бы намного легче покинуть остров. Никто бы и не подумал выходить в океан, потому что материковые спасатели на транспортных гравилетах вывезли бы все население острова в течение суток. Но в такой шторм могут стартовать только стратосферные баллистические лайнеры, а баллистического порта у нас не было. Вот и получилось, что обстоятельства не оставили нам выбора — хоть и нельзя было выходить в океан, а пришлось.

Когда мост был готов, остров уже трясло так, что бревна и доски, по которым мы поднимались на борт, ходили ходуном. Шторм тоже разъярялся все больше, от него уже не спасали просевшие от землетрясения волнорезы. Гулкие взрывы в жерле вулкана становились чаще и громче, а потом вдруг стало гораздо светлее, потому что в небо ударил фонтан раскаленной добела лавы.

Турбоход, на который мы погрузились, назывался «Принцесса Регина», а название порта приписки мне ни о чем не говорило, поэтому я его не запомнил. Для меня география планеты Земля имела не прикладное значение, как для моих предков, а чисто познавательное. Остров был для меня целым миром — за тринадцать лет я ни разу его не покидал. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы на остров приземлился транспортный гравилет, а никакого сообщения, кроме воздушного, с Большой землей не было. За тринадцать лет жизни я увидел гравилет только один раз, когда дядя Гоша заболел психической болезнью, выскочил на порог дома с ракетным ружьем и открыл пальбу по поселку. Мужчины его быстро скрутили, но потом все равно прилетел представитель полиции, увез дядю Гошу в наручниках, и больше мы его никогда не видели.

Крен палуб был очень сильным, таким сильным, что трудно было ходить. Поэтому никто и не старался ходить — дядя Эд собирал людей группами, объяснял им, где лучше расположиться из соображений остойчивости, и все послушно рассаживались в указанных местах. Но мама наотрез отказалась расставаться с отцом, а ему необходимо было занять место в рубке, потому что никто лучше него не знал, как остаться живым в океане. Понятно, что в рубку взяли и меня — ну какая мама в такой обстановке оставит ребенка? Поэтому, как ни хотелось мне найти в толпе спасенную мной девчонку, но пока эту мысль следовало из головы выкинуть. Точнее, положить на дальнюю полочку сознания.

Чтобы вывести судно из опасной прибрежной зоны, где нас могло накрыть извержением, задушить газами или утянуть на дно, когда суша начнет погружаться, дядя Эд сразу дал машинам малый вперед. При этом из-за крена ему постоянно приходилось подправлять курс штурвалом. Я смотрел на его действия, как завороженный — никому из моих ровесников на острове еще не доводилось выходить в океан, а уж в ходовой рубке турбохода и подавно.

В дымной полутьме, озаряемой вспышками молний и отсветами вулкана, мы медленно двигались вдоль берега в сторону волнорезов, чтобы выйти из бухты, которая в любой момент могла стать западней. Навигацию в этой акватории нельзя было назвать простой — дяде Эду то и дело приходилось вращать штурвал, чтобы огибать возникающие из тьмы остовы притопленных кораблей, а отец не сводил взгляд с экрана сонара, чтобы обнаруживать еще и те препятствия, которые полностью скрывались в глубине. Но через какое-то время он его выключил, чем вызвал удивление дяди Эда.

— На траверзе девятого пирса спит мина, — сообщил ему отец. — Когда-то весила килограммов двести, но с тех пор она могла вырасти. Я ее давно приметил, но подрывать уже было поздно, ангары тракторного депо снесло бы.

— Сейчас от них и так ничего не осталось, — не отрываясь от штурвала, ответил дядя Эд.

— Да. Но сейчас взорвать нам ее нечем. Если пальнуть из ракетного ружья, то детонацией мины самих накроет, а ничего более дальнобойного у нас нет. С сонаром дальше двигаться смерти подобно. Эти твари реагируют на ультразвук наших приборов, я проверил это полгода назад.

— Понятно. Что предлагаешь?

— Сбрось ход. Я знаю только один способ ее обезвредить. Но придется пожертвовать одним спасательным ботом.

— Можно подробнее? Судно в таком состоянии, что каждое спасательное средство для нас дороже золота.

— Нет. Это в тебе говорит опыт бывшего моряка, но он уже не имеет значения.

— Никакой я не бывший! — вспылил дядя Эд.

— Успокойся… — Мой отец пристально посмотрел ему в глаза. — Ты можешь гордиться своим бурным прошлым сколько угодно, но сейчас океан уже не тот, к которому ты привык. В нем появились другие опасности. Какой смысл в спасательных средствах? Ты же знаешь, если высадиться на них в океане, нас меньше чем через час атакует стая торпед. Поэтому ни один бот на борту не представляет ценности как средство спасения, зато он представляет большую ценность как оружие.

— Ты хочешь направить лодку на мину?

— Да. С включенным сонаром. На таком расстоянии четверть тонны животной взрывчатки не причинят нам вреда, зато взрыв расчистит проход, уничтожив других малоподвижных биотехов. Тогда опасность будут представлять только торпеды.

— Только… — снова вздохнул дядя Эд. — На мой взгляд, нет ничего страшнее стаи скоростных торпед.

— Да, — кивнул отец. — Но сейчас именно мина не выпускает нас на открытую воду, значит, начать надо с нее. Придется готовить спасательный бот.

Дядя Эд полностью остановил винты, но турбины продолжали гудеть, чтобы в любой момент можно было тронуть корабль с места. В рубку грохот извержения проникал с трудом, а вот машинерию судна было слышно хорошо, и рука ощущала вибрацию механизмов, если приложить ладонь к бежевому пластику переборки. Через несколько минут сыновья дяди Эда, орудуя бортовыми лебедками, спустили на воду самый прохудившийся спасательный бот. Отец взял пульт дистанционного управления и дал шлюпке средний ход. Шторм крепчал, ботик среди волн выглядел жалко, но я уже знал, что это не просто дырявая лодка, а мощное оружие против страшной твари, затаившейся в глубине.

— Во время шторма любая мина сматывает якорный жгутик и погружается метров на десять в глубину, — объяснил отец. — Поэтому сейчас она подпустит ботик ближе, чем в спокойную погоду, и взорвется только потом.

— Выдержали бы у нас швы на днище… — хмуро произнес дядя Эд. — А то и без всяких взрывов корабль трещит.

— До мины больше двух миль. Все будет нормально.

По лицу дяди Эда я видел, что сам он далек от подобного оптимизма. И честно говоря, я испугался, потому что в вопросах морского дела у него было больше опыта, чем у отца. Так многие говорили. Отец же мог просто не вполне верно оценить ситуацию именно с точки зрения технических возможностей судна.

— Швы выдержат, — еще более уверенно заявил отец. — Главное, чтобы крен от удара не изменился.

Дядя Эд кивнул.

— Постой у штурвала, — попросил он отца. — Просто держи нос по ветру.

Сам он связался с трюмом и начал выяснять, в каком состоянии пробоина. Наконец он вернулся на место рулевого и сообщил:

— Мои ребята уже поставили заплату. Поставили пока кое-как, на живую нитку, но продолжают варить. С волнами вода уже не захлестывает, но если судно поменяет крен, то под усилившимся давлением заплата долго не выдержит.

За бортом раздался грохот, пробившийся через звукоизоляцию ходовой рубки. Фонтан раскаленной лавы вырвался из жерла вулкана на головокружительную высоту, корабль вздрогнул, как испуганный зверь, и тут же я с ужасом увидел, что вершина вулкана треснула гигантским огненным швом, а затем северный склон горы рухнул вниз, на поселок. Следом за чудовищным оползнем хлынул поток жидкого пламени, и тот мир, в котором я прожил всю свою жизнь, начал рушиться, размазываться и стираться, как изображение на неисправном голографическом мониторе. Новая ударная волна туго ударила в стекла, корабль снова шатнуло, на этот раз гораздо сильнее. Вода вокруг вздыбилась высокими стоячими волнами, словно неведомый исполин пнул в дно огромного тазика, а мы качались в этом тазике, как позабытые кем-то игрушки.

— Надо срочно выходить из бухты! — крикнул дядя Эд.

Отец глянул на сонар.

— Ботик скоро войдет в опасную зону, — ответил он. — Но раньше, чем мина взорвется, мы не можем тронуться с места.

— Будь она проклята, эта мина! — Дядя Эд так стиснул рукоятки штурвала, что у него побелели пальцы.

Лицо мамы, сидевшей в уголке и старавшейся не мешать, тоже побелело. Почти так же сильно, как пальцы нашего бывалого моряка. Но она продолжала молчать, хотя на глазах ее поблескивали слезы.

Остров затрясло сильнее прежнего, нас снова качнуло.

— Ботик входит в опасную зону, — сообщил отец, глядя на показания сонара.

— Почему же эта тварь не взрывается? — зло спросил дядя Эд.

— Может, она выросла настолько, что ботик стал для нее слишком мелкой целью? — неуверенно прошептал отец. — Нет, не может быть. До полутонны собственного веса мины реагируют на любую плавучую цель.

И в этот момент по глазам шарахнуло яркой, как плазменная сварка, вспышкой.

— Есть! — не удержавшись, выкрикнул я.

— Спаси нас бог! — отчетливо произнесла мама.

Но богу было, видимо, все равно. Ударная волна с такой силой обрушилась на рубку, что прозрачные акриловые щиты окон разлетелись алмазными брызгами, которые ударили нас по лицам. Я закричал и грохнулся на колени, что-то посыпалось, загрохотало, и я ощутил, как судно начало менять крен. Раздался неприятно хриплый зуммер сигнала тревоги.

— В машинном отделении лопнул сварной шов! — услышал я из селектора связи.

Переборки корабля стонали и выли, пораженные чудовищным компрессионным ударом, на палубу рухнул один из бортовых погрузочных кранов.

— Что с пробоиной?! — взревел дядя Эд, обращаясь по селектору к трюмной команде.

А я стоял на коленях и боялся открыть глаза, потому что чувствовал, как по лицу бежит кровь от осколочных повреждений. Я боялся, что мне выбило глаза. Я боялся навсегда остаться в ужасающем черном мире этого дня. А потом страшная чернота все же набросилась на меня и проглотила без остатка.

Глава 2

Наследство

Я очнулся от влажного ветра и шипения плазменной сварки. Яркое пламя пробивалось сквозь веки красным маревом, в воздухе витал запах соленой пены и раскаленного металла. Распахнув глаза, я увидел нескольких мужчин, которые приваривали стальной лист на место выбитого акрила. Большинство проемов уже было закрыто подобным образом, только напротив штурвала в броню врезали несколько квадратных иллюминаторов для обзора. Надо мной склонились чернокожий доктор с инъектором и мама с салфеткой. Салфетка вся в была крови, а в окошке инъектора колыхалась желтая жидкость. Доктора все звали Ваксой, даже взрослые. Он так привык к этому прозвищу, что не только не обижался, но и относился к нему с юмором.

— Ну что, мистер Вершинский? — обратился он ко мне. — Давайте мы вам сделаем инъекцию антисептика, чтобы вторгшиеся в организм микробы не могли нанести вред вашему молодому растущему организму.

Я не любил уколов, но одно дело, когда тебе делают прививку от вируса, а совсем другое — когда лечат от осколочного ранения после взрыва мины. Так что инъекцию я перенес стоически. К тому же я был рад, что мама не пострадала — она сидела в момент взрыва, поэтому все осколки прошли над ее головой. Мне, в силу невысокого роста, тоже досталось не очень. А вот ни отца, ни дяди Эда в рубке видно не было, что сильно меня насторожило. У штурвала стоял один из сыновей нашего капитана.

— А где отец? — спросил я.

— Он в медицинском отсеке, — со вздохом ответил Вакса, заклеивая мне порезы коллоидным клеем. — Левый глаз у него пострадал. Сильно.

После всех событий страшного черного дня меня трудно было чем-нибудь напугать. Скорее всего доктор это понимал, поэтому и не стал выдумывать.

— Он хоть одним глазом будет видеть? — осторожно спросил я.

— Конечно, — улыбнулся Вакса. — И раненым будет видеть. Только надо его немножечко подлечить, когда доберемся до материка. Вы, мистер Вершинский, шли бы отца проведать. Мне все равно в медицинский отсек, я провожу вас с мамой.

За то время, пока я был без сознания, крен корабля сделался вроде бы меньше, по крайней мере мне так показалось, когда мы спускались с мостика по трапам. Но я решил, что о состоянии судна лучше было бы справиться у отца или дяди Эда, чем у доктора или мамы.

Медицинский отсек на «Принцессе» оказался гораздо больше, чем я мог предположить. Года два назад мы с пацанами и девчонками частенько лазили по затопленным громадам, тогда еще не таким ржавым, как теперь, но до судов класса «Принцессы» мы добраться не могли — все крупнотоннажные великаны стояли не у пирсов, а на рейде. Взрослые за такие забавы нас беспощадно гоняли, потому что торпеды и мины, охотившиеся в бухте, могли услышать детские голоса, подойти вплотную к борту и взорваться. Мы это знали, поэтому в подобных вылазках общались жестами, которые сами придумали. Ладонь пальцами вверх означала, что надо подниматься по трапу, большой палец, опущенный вниз, означал необходимость спуска, а тот же палец, поднятый вверх, говорил окружающим, что все нормально и можно двигаться дальше. Поначалу этих простых знаков хватало, а впечатлениями можно было делиться и после вылазки, но со временем и по необходимости мы придумывали все новые и новые жесты, а под конец узкоглазый Пак придумал жесты для всех слогов, и мы могли, хоть и медленно, построить из них любое предложение. Потом мы приноровились настолько, что в трюмах полузатопленных кораблей рассказывали анекдоты про Хрюнделя и Сумасшедшего Червяка. Правда, под конец анекдота приходилось зажимать рот и нос руками, чтобы какая-нибудь кормящаяся рядом торпеда не услышала наше хихиканье, но такая игра с опасностью придавала особую соль нашим однообразным детским развлечениям. Честно говоря, я всегда считал, что отцовский ремень представляет куда большую опасность, чем твари, приплывавшие в бухту из океана. Но однажды этой иллюзии пришел конец — небольшая торпеда убила двоих мальчишек и девчонку, забравшихся на прибрежный понтон. Одним из мальчишек оказался бесстрашный узкоглазый Пак, которого мы все знали и очень любили. Так страшно закончились наши игры в разведчиков, и больше никто из нас никогда по кораблям не лазил.

Мне приходилось видеть несколько медицинских отсеков на других полузатопленных кораблях, и мы даже выламывали из щупалец операционных роботов великолепные лезвия для ножиков, но такого большого госпиталя, как на «Принцессе», я и представить не мог. Около пятидесяти коек с амортизаторами и гироскопами были пусты, и лишь на пяти отдыхали пациенты Ваксы. Несмотря на медицинское назначение помещения, здесь царило такое же запустение, как и в других отсеках — белье на кроватях сгнило, на стенах виднелись коричневые потеки ржавчины, под кроватями воняло протекшей амортизаторной жидкостью. Но несколько коек доктор привел в порядок, на них и лежали пострадавшие при взрыве мины.

Я узнал отца сразу, несмотря на забинтованное лицо, а на соседней койке посапывал пустой курительной трубкой дядя Эд. Он бросил курить, когда узнал, что вирус опустошительной материковой эпидемии гораздо чаще убивает курящих, чем всех остальных, но с трубкой так и не расстался, посасывая ее, когда одолевала депрессия.

— Андрей? — услышал отец наши с мамой шаги.

— Да, пап.

— Как ты?

Он не мог меня видеть — бинты закрывали глаза.

— Нормально. Вакса заклеил мне несколько царапин. А с мамой вообще все хорошо.

— Да, я знаю, — ответил отец.

Конечно, и о моем, и о мамином состоянии он знал еще до того, как прибежал доктор, но зачем-то он хотел узнать об этом и от меня. Ну и пусть, мне не жалко.

— Что с кораблем? — спросил я.

— Заплата на борту выдержала, — ответил дядя Эд, вынув изо рта трубку. — Лопнул один шов на днище, но мои ребята не сплоховали, не испугались, а бросились его заваривать, ныряя под воду по очереди. Правда, теперь у меня не четыре сына, а два.

Он сказал последнюю фразу с таким ледяным спокойствием, что я понял, каково ему на самом деле. Он и трубкой сопел из-за того, что едва сдерживал бушующее внутри отчаяние. Я пригляделся и увидел, как ввалились его глаза, обрамленные темными кругами.

— А что с вами?

— Со мной?.. Да какая теперь разница? — Он отвернулся и замолчал.

Мне стало так неловко, что хотелось провалиться сквозь палубу. Но самым страшным показалось мне то, что дядя Эд, по всей видимости, в смерти сыновей винил моего отца. Ведь если бы отец был осторожнее с разминированием, если бы не понадеялся на приличное расстояние до мины… Да, все могло бы быть чуть иначе, факт. И, похоже, отец с себя этой вины не снимал.

— Вакса! — позвал он.

— Да, мистер Вершинский! — отозвался доктор уже без шутливой интонации, с которой обращался ко мне.

— Помоги мне встать. Я хочу поговорить с Андреем наедине.

— Вам бы следовало лежать.

— Вакса!

Доктор вздохнул, но подчинился. Мы Ваксой взяли отца под руки, но он не дал нам поднять себя, а встал сам, опираясь на наши плечи. Ноги его сильно дрожали.

— Дальше я сам, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Пусть я ничего и не вижу, но ноги работают. Вакса, можно мы пройдем в изолятор?

— Да, конечно. Но я помогу.

— Нет!

Я повел отца между кроватями туда, где виднелась раздвижная дверь изолятора с красными полосами на стекле. Странно, но с каждым шагом он опирался на мое плечо все сильнее, словно силы оставляли его. Сервомотор двери вышел из строя, поэтому мне пришлось открывать ее руками, поднатужившись изо всех сил. Наконец я с ней справился и провел отца внутрь. Он был бледный, как смерть.

— Садись, тут кресло, — сказал я.

— Да. Не отходи от меня. Я должен сказать тебе нечто важное. Важное не только для тебя, но и для всех людей.

— Для всех, кто на корабле?

— Сейчас да. Но может настать такой день, когда ты сможешь помочь всем людям на свете. Ты ведь знаешь о моей тетрадке?

— Конечно.

— Она не одна. За три последних года я сделал множество записей. Не только на пластике, но и на кристаллах. Там запечатлены голоса перекрикивающихся торпед, когда они преследуют цель, и когда ищут пищу, и когда просто лежат на поверхности океана. Помнишь, море выбросило дохлую мину на берег? Я ее препарировал и сделал зарисовки внутренностей.

— Думаешь, это пригодится тем, кто живет за пределами нашего острова? Люди на материке наверняка знают все это лучше нас. На биотехнологических заводах остались чертежи всех этих тварей.

— Не все так просто. Я узнавал. Почти сразу, как только плохая управляемость биотехов стала очевидной, технологию производства искусственных организмов запретили по всему миру. Может быть, чертежи сгоряча даже уничтожили, все равно от них не было никакого проку. Они не помогали справиться с биотехами. Возможно, конечно, что их оставили, но засекретили строжайшим образом, чтобы никому в голову не пришло повторить самую страшную ошибку человечества. Но, как бы там ни было, тебе их вряд ли удастся добыть в ближайшее время.

— Мне?! — удивился я.

— Да. Конечно, тебе будут помогать и другие люди, но тетрадки и кристаллы я никому, кроме тебя, не оставлю.

— Почему?

— Потому что все, что я записал, с точки зрения закона — преступно. Фактически я изучал устройство биотехов, что запрещено напрямую.

— Дурацкий закон! — вспылил я.

— Не совсем, — вздохнул отец. — Попади эти записи в недобрые руки, и неизвестно, к чему это могло бы привести. Я, например, знаю, каким звуком можно приманить целую стаю торпед. Этого уже достаточно, чтобы упечь меня на всю жизнь в тюрьму, а записи уничтожить — все, до последнего листа. Но тебе, ребенку, проще будет сохранить их, когда мы выберемся на материк.

— Но зачем? Зачем, если даже заводские чертежи не помогли бороться с биотехами?

— А никто и не пробовал, — отец откинулся в кресле и поправил бинт на лице. — Пробовали от них защититься, но их слишком много. Пробовали их штурмовать, но их опять-таки слишком много. Они слишком умны, они с легкостью уходят от бомбардировок с воздуха, их не засекают обычные средства обнаружения, потому что не могут отличить от крупных рыб. Сражаться с биотехами — это все равно, что сражаться с самим океаном. Человечеству это пока не по силам.

— Но ты же смог… — неуверенно произнес я.

— Вот именно. Потому что я только часть человечества. И у меня была очень маленькая цель. Я не пытался уничтожать этих тварей, мне достаточно было на время их обмануть. Но главное даже не это… Понимаешь, Андрей, у меня не было выбора. Мне надо было доставить рыбу на остров. Пусть даже ценой жизни. Просто доставить рыбу на остров. Я знал, что когда-нибудь мои наблюдения понадобятся именно для этого, потому и записывал все. А человечество имеет возможность отсидеться на материках, преодолевая океаны по воздуху, на баллистических лайнерах. Людям хотелось бы расчистить океаны, но они могут, по большому счету, не делать этого. Человечество не в состоянии победить то зло, которое оно создало. А вот человек может. Человечество слишком большое, поэтому в среднем у него выбор есть всегда. А вот с одним человеком может случиться такое, что выбора у него не будет. Вот представь, если бы вдруг перестали работать баллистические порты, а мы с мамой оказались на другом материке. Что бы нам оставалось делать? Вот и сейчас мы были вынуждены покинуть остров, потому что нас мало, и все мы попали в критическую ситуацию. И нам придется сражаться с этими тварями. Победить или погибнуть. Человечество в целом избавлено от этого. Оно может, в крайнем случае, назначить солдат, которые за деньги попробуют уничтожать биотехов. Но эта затея, я уверен, обречена на провал. Потому что сделать это могут только люди, у которых действительно нет выбора. Не те, которые могут погибнуть, если займутся этим, а те, которые умрут, если не ввяжутся в эту борьбу. Я хочу, чтобы ты собрал таких людей, когда вырастешь.

— Но ведь у меня будет выбор… — попытался возразить я. — Будет выбор не делать этого.

— Да, конечно, — с грустью ответил отец. — В этом самое слабое место моей затеи. И все же я оставлю записи именно тебе. Ослепнув, я все равно не могу их никак использовать.

— Вакса сказал, что ты не ослепнешь.

— Вакса хороший парень, хоть и черный, как сажа. Но душа у него белая, как пух — это точно. Андрей, у меня осколками полностью выбило оба глаза. Их у меня вообще нет, понимаешь? И новые не вырастут.

Я не выдержал и разревелся, как девчонка.

— Утром за нами прилетят гравилеты, — сказал отец, словно не слышал моих рыданий. — Если доживем до этого, если нас не потопят торпеды или донные установки, то тебе надо будет как-то переправить тетради на материк. Придумай. Это должна быть очень детская придумка, тогда взрослые не догадаются ни о чем. И не реви!

Я мигом заткнулся, словно вода попала мне в носоглотку.

— Хорошо, пап, я подумаю. Только мне надо найти одного человека.

— Кого?

— Девчонку. Знаешь, это ведь не я принес гвозди, когда вы достраивали мост. Это она. Она провалилась в трещину и висела на поваленной пальме, но коробку с гвоздями не выбросила. Хотя без нее могла запросто слезть сама. Я ей помог перебраться на край трещины, но потом она куда-то пропала. Она должна быть на корабле, сюда ведь все погрузились.

— Интересно… Но вообще я бы не хотел, чтобы ты кому-нибудь доверял эту тайну.

— Ей можно, — заявил я. — Пап, я знаю, о чем говорю. Если ты доверился мне, то надо довериться и ей.

— В твоем возрасте я не думал так о девчонках.

— Ты и сейчас… — начал я, но осекся. Не стоило этого говорить.

— Продолжай, — спокойно сказал отец.

— Ты никогда не считал маму равной себе. Разве не так?

— До войны именно я сдирал до мяса кожу на ладонях о рыболовные снасти. Не она.

— Но она вырастила того, кого ты сейчас просишь о помощи!

— Я ей благодарен за это, — холодно ответил отец.

— Да, я знаю, — вздохнул я. — Извини.

Но на самом деле извиняться мне не хотелось. Я вдруг понял, что если и возьмусь за дело, которое мне поручил отец, то не ради него, а ради того, чтобы матери не теряли своих детей в океане. Только ради этого. Нет, я любил отца, хотя бывало, мне доставалось от него очень крепко. Я знал, что он самый смелый на свете, что равняться стоит именно на него. И это именно он придумал, как обмануть биотехов. И он привез рыбу, когда нечего было есть. Но все же я знал, что меня он любит не так, как мама. У меня были на это причины.

— Я сохраню тетради, — твердо сказал я.

— Хорошо. Прекрасно, что на тебя можно положиться.

Я отвел его обратно в кровать.

— Вакса! — позвал отец доктора. — Помоги Андрею, пожалуйста. Он без тебя попросту заблудится. Ему надо найти какую-то девчонку неизвестно где. Но сначала проводи его в рубку. Пусть он там возьмет мой кейс.

Похоже, Вакса сразу догадался, что лежит в кейсе. По крайней мере вид у него сделался такой, словно ему поручили принести на землю огонь, украденный у богов.

— Пойдемте, мистер Вершинский. — Он взял меня за руку.

На этот раз тон его не был таким шутливым, как раньше.

Когда мы добрались до рубки, там уже почти полностью устранили последствия взрыва. Но все были на нервах, потому что мы достаточно отошли от эпицентра извержения, чтобы ожидать нападения торпед в любую минуту. Да и на мину в темноте можно было нарваться запросто. Все это понимали прекрасно. Взорвавшийся вулкан напугал биотехов, это понятно, но одинокий корабль в океане, да еще неисправный, был слишком легкой добычей для первой же стаи торпед, которая попадется на нашем пути. К тому же всех подавила слепота моего отца. Люди надеялись на него, когда выходили в океан, а так получалось, что корабль стал не спасением, а только отсрочкой. Это многих подкосило морально, и я с удивлением заметил, что, когда мы с Ваксой оказались в рубке, меня встретили взглядами, полными робкой надежды. А что я мог, тринадцатилетний пацан?..

— Что с дядей Эдом? — спросил я у доктора. — Мне надо знать.

— У него осколочное ранение брюшной полости, очень тяжелое. Чудо, что он до сих пор в сознании. Держится только на обезболивающем. Операционный робот не работает.

— А отец?

— У него выбиты оба глаза и серьезно повреждена паховая артерия. Я не в силах остановить внутреннее кровотечение. Оба могут умереть в любую минуту. У твоего отца меньше шансов выжить, чем у Эда. Если честно.

— Понятно, — ответил я.

Я не мог представить, что отец вот так вот просто возьмет и умрет от осколка акрила, когда выжил в океане, кишащем чудовищами. Наверное, и другие не могли представить. Но все они не спускали с меня взглядов, поэтому я не мог пустить слезу.

— У нас есть десять ракетных ружей, Андрей, — сказал дядя Макс, который скорее всего был в рубке старшим. По крайней мере он тоже когда-то был моряком и мог стоять у штурвала. — Их как-то можно использовать?

Я не знал. Но после разговора с отцом интуитивно чувствовал, что с биотехами нельзя сражаться в лоб. Их надо брать хитростью, изощренной человеческой хитростью, потому что во всем остальном они нас превосходили.

— Скорее всего нет, — ответил я, присаживаясь в свободное штурманское кресло. — Но в любом случае вам надо убрать людей от уцелевших иллюминаторов, чтобы не повторилась история с моим отцом. Торпеды будут взрываться в непосредственной близости от корабля, а значит, будет много осколков. Кроме того, могут начать падать мачты, краны и другие металлические конструкции. Лучше их сейчас убрать резаками, чтобы они не грохнулись на чью-нибудь голову.

— Ясно, — кивнул дядя Макс. — Володя, Дэн, берите резаки и валите все, что может рухнуть от взрывов. Живо!

Ребят не надо было уговаривать — они подхватили распылители плазмы и покинули рубку.

— Вакса, пожалуйста, перемести людей на нижних палубах подальше от иллюминаторов, — распорядился дядя Макс.

— Не могу. Старший Вершинский велел помогать его сыну, пока нет других раненых.

— Ладно. Джон, давай ты этим займись.

Дядя Джон кивнул и тоже скрылся за дверью. В рубке остались только мы с Ваксой, дядя Макс, его двадцатилетний сын Алекс и Вадим, которому было лет восемнадцать.

Я открыл кейс и увидел там пять подписанных ячеек с кристаллами и четырнадцать пластиковых тетрадей разной толщины и расцветки. Очевидно, отец брал для записей то, что подворачивалось под руку. Это было в его духе, поэтому я не надеялся на то, что информация будет как-то систематизирована. Но, раскрыв обложку первой тетради, я ужаснулся — там были какие-то непонятные схемы, криво нарисованные отцовской рукой. Я испугался, что в этих каракулях никто, кроме отца, разобраться не в силах, а он сам ослеп, значит, тоже не сможет. Получалось, что в наследство мне досталось груда бесполезного пластика.

— Ты что-нибудь понимаешь? — заглянул через мое плечо дядя Макс.

— Да, конечно, — как можно более уверенно ответил я. — Это же почерк отца. Он все мне объяснял на таких же схемах.

Это успокоило всех, кроме меня. Никаких схем отец мне отродясь не рисовал. Самым верным средством воспитания он считал ремень и крепкое отцовское слово, а реальным воспитанием если кто и занимался, так это мама.

— А мы поглядели и ничего не поняли, — признался дядя Макс. — Хорошо, что отец тебя подготовил.

Я молча кивнул, делая вид, что разбираюсь в отцовском наследстве. Но долго тянуть время было нельзя, поскольку все ожидали моих советов, так что надо было шевелить мозгами и как-то выкручиваться, иначе начнется паника, а на корабле нет ничего страшнее паники, я слышал это не раз, хотя никогда до этого не выходил в океан. К счастью, я вспомнил слова отца о том, что биотехи реагируют на ультразвуковые локаторы.

— Надо врубить все сонары на полную мощность, — произнес я так, словно только что вычитал это в тетрадке. — Мы тогда сможем заранее видеть мины, а они, заслышав нас, будут думать, что мы ближе, чем на самом деле, поскольку рассчитывают на среднюю мощность ультразвука.

Это была полная отсебятина, но вряд ли она могла повредить в данной ситуации.

— Умно, — улыбнулся дядя Макс.

Он переключил приборы на режим дальнего обнаружения. При этом картинка на экранах сделалась мутной — за счет увеличения дальности потерялась четкость отображения объектов. Пропали косяки рыб, а стая дельфинов в миле к югу превратилась в одно еле заметное туманное пятнышко. Понятно, что даже на среднем ходу от сонара в таком режиме нет ни малейшего проку — скалу не заметишь, не то что мину. Я уж было подумал, что погорячился, но тут случайно заметил яркие изумрудные искры, время от времени появлявшиеся на месте потускневшей стаи дельфинов. Я приподнялся в кресле, и тут до меня дошло, что эти искорки — отображения ультразвука самих дельфинов, тех писков, при помощи которых они ориентируются под водой. А ведь все биотехи тоже попискивают на дельфиний манер, потому что у большинства мин и торпед глаза недоразвитые. Кроме того, отец говорил, что торпеды, идущие стаей, перекрикиваются в глубине, подавая сигналы, необходимые для группового загона цели. Значит, на повышенной мощности сонар может обнаружить и высветить их собственный ультразвуковой свист. Это коренным образом меняло дело.

— Видите искры? — показал я пальцем на экран.

— Этот изумрудный песок? — удивился дядя Макс. — Первый раз обратил внимание.

— Просто вы никогда не врубали одновременно все сонары на полную катушку, — объяснил я. — А в таком режиме система видит ультразвуковую активность объектов. Так можно обнаружить любой биотех, ведь торпеды не ходят вслепую, да и у мин нет другого способа обнаруживать цели. Пассивные объекты так почти не видно, но они для нас сейчас не очень важны.

— Это уж точно, — напряженно усмехнулся Вадим.

— Тогда не спускайте взгляда с экрана, — сказал я. — Любой неподвижный активный объект следует считать миной, а подвижный — торпедой. Мины будем обходить, а от торпед по возможности удаляться.

— А если не будет такой возможности? — поинтересовался Алекс.

— Погоди, я об этом пока не прочел, — соврал я. — Дядя Макс, как скоро можно ждать спасателей на гравилетах?

— Не раньше, чем взойдет солнце, — ответил он. — Они обещали поспешить, но вряд ли будут особенно рисковать. Им и так для нашего спасения придется снижаться в зону действия ударной волны биотехов, это для них уже большой подвиг. Нельзя требовать от людей больше, чем они могут.

Я вспомнил слова отца о людях, для которых нет выбора, и кивнул. Взрослые знали друг друга лучше, чем знал их я, поэтому таким утверждениям следовало верить.

— Пока не видно опасных целей, — сказал я, вставая с кресла, — мне надо найти среди пассажиров одного важного человека. Так велел отец. Да, дядя Вакса?

— Да, мистер Вершинский, — серьезно ответил доктор. — Нам надо найти девчонку и кое-что выспросить у нее. Надо спешить. Кто знает, сколько у нас времени?

— Никто, — развел руками дядя Макс. Он достал из капитанского ящика горошинку рации и сунул мне в ухо. — Будь на связи. Если что случится, дуй сюда.

— Есть, капитан! — ответил я.

Вакса взял меня за руку, я подхватил кейс, и мы с ним покинули рубку.

Глава 3

Загнанные

На поиски неуловимой девчонки мы с Ваксой потратили не менее часа. Наконец она обнаружилась в игровом зале, вместе с двумя десятками других пассажиров, укрывшихся там из-за отсутствия иллюминаторов.

— Привет! — незнакомка первой узнала меня. — Что у тебя с лицом?

— Повредило взрывом, — с гордостью ответил я. — Мы с отцом были в рубке, когда шарахнула мина.

— Ты сын Вершинского?

— Да. Андрей.

— А я Оля.

— Очень приятно. Вообще-то я именно тебя искал.

— Вот как? — усмехнулась она.

— Да. Где твои родители?

Я задал этот вопрос, чтобы знать, с кем договариваться и на каких условиях можно забрать Олю в рубку. Ну не мог же я знать, что для этой бесстрашной девчонки вопрос окажется таким острым! А он оказался острым, как лезвие операционного робота.

— Дурак! — выдохнула она после короткой паузы. И отвернулась, заплакав.

Я понял, что она сирота, но было поздно. Я уже резанул ей по душе, и теперь, сколько ни пытайся заклеить рану, она все равно будет заживать какое-то время. Хотя мог бы догадаться, честное слово. По тому, как она сообщила о гибели тети Анны. Только человек, в детстве переживший смерть родителей, может с таким ледяным спокойствием говорить о смерти других людей. Ну, если не мог догадаться, то должен был хотя бы заподозрить.

— Извини… — Я осторожно шагнул к ней.

— Отвали.

— Оль, я не знал, честно. Мне нужно было с кем-то договориться, чтобы тебя отпустили в рубку.

— Зачем? — покосилась она на меня.

— Мне нужна твоя помощь. Одному мне не справиться. Но я не могу здесь говорить, давай выйдем.

Она недобро сощурилась, но все же направилась вслед за мной. Мы выбрались из игрового зала в небольшую комнату, бывшую когда-то курительной. Вакса остался у дверей, чтобы нам никто не мешал. К детям многие относятся пренебрежительно даже в экстренной обстановке, но у доктора было достаточно авторитета, чтобы убедить любого в важности нашей с Олей беседы.

— Мой отец скоро умрет, — коротко сообщил я, стараясь, чтобы не дрогнул голос. — Его сильно ранило взрывом.

— Извини, что я тебя дураком обозвала, — негромко сказала она. — Твой отец всех нас спас.

— Да. Но теперь он ничего не может, ему выбило оба глаза. И он передал мне тетрадки с записями о биотехах. Вот, смотри. — Я открыл кейс. — Можешь полистать, если хочешь.

— Трудно будет в этом разобраться, — вздохнула она, открыв первую попавшуюся тетрадь.

— Да, у меня с ходу не получилось. Только никто об этом не знает. И лучше, если не узнает, а то начнется паника. В рубке уверены, что я получил от отца все секреты в наследство. Но это не так.

— Значит, мы умрем, — грустно вздохнула Оля.

— Нет. Я случайно заметил, что на самой высокой мощности сонары обнаруживают ультразвук биотехов на очень большом расстоянии. Это поможет дяде Максу какое-то время уходить хотя бы от неподвижных мин.

— А что делать с торпедами?

— Пока не знаю. Но дело не только в этом. Надо как-то провезти тетрадки на материк, когда нас будут снимать с борта гравилетами. Любое изучение биотехов, оказывается, нарушает закон, значит, все эти записи запрещены. У нас их отнимут, если найдут.

— Ну, провезти их несложно. — Оля наморщила лоб в задумчивости. — Надо зарисовать все листы пастельными мелками.

— Много времени уйдет.

— Это если бы ты один рисовал. Но я тебе помогу, получится по семь тетрадок на каждого. Не так много. А мелков для грифельных досок в игровом зале тьма-тьмущая. Тогда можно будет уже в гравилете раздать по тетрадке всем детям, которые там будут. А когда сядем, можно разыграть сцену — мол, на прощание все друзья дарят тебе свои рисунки. Взрослые не воспринимают детей всерьез, они ничего даже не заподозрят. Потом отмоешь мел с пластика, и все дела.

— Я знал, что ты придумаешь что-нибудь толковое, — улыбнулся я.

— Почему?

— Не знаю. Там, на бревне, я понял, что ты взрослее меня, хотя лет нам, похоже, одинаково.

— Редкому мальчишке приходят подобные мысли в голову. — Она прищурилась, но уже не сердито. — Ладно. Раз ты в тетрадках все равно разобраться не можешь, можно сразу начать их разрисовывать.

— Не все. Надо оставить штуки три, а то дядя Макс поймет, что я ему лапши на уши навешал.

— Конечно. Тогда возьми мелки и сам разрисуй листы, когда надо будет.

— Лучше нам вместе быть в рубке, Оль. А то, когда прилетят гравилеты, можем потеряться.

— Думаешь, меня пустят в рубку?

— Еще бы! — усмехнулся я. — Со мной теперь кого угодно и куда угодно пустят. Все думают, что я могу спасти корабль.

— Мне кажется, что они в этом не ошибаются, — спокойно ответила Оля.

— С чего ты взяла? Я и сам не уверен.

— А я уверена. Мальчишка, который не побежал за взрослыми, а сам полез спасать незнакомую девчонку, способен спасти не только корабль.

— Но я не могу ничего понять в этих записях!

— Это не имеет значения. Ты же обнаружил новое свойство сонара. Может быть, у тебя интуиция, может, ты бессознательно складываешь в голове обрывки фраз, сказанные в разное время отцом. Он ведь не мог не говорить о том, чем занимался.

— Говорил иногда…

— Вот видишь. Пойдем в рубку.

— Ладно, — неуверенно произнес я. — Вакса, отведи нас обратно.

Когда мы, прихватив цветные мелки, втроем появились в ходовой рубке, оказалось, что благодаря моей наблюдательности дядя Макс ушел уже от двух мощных мин.

— Отличный способ, — оценил он. — Молодец твой отец. Получается отвернуть раньше, чем мина взрывается.

Я усадил Олю в штурманское кресло, а сам перебрался поближе к штурвалу, чтобы привлечь к себе все внимание, а от нее, напротив, отвлечь. Делая вид, что делаю пометки в тетрадках, я начал густо замазывать отцовские записи. Но не успел я разделаться и с десятком листов, как появилась первая стая торпед.

— Андрей! — встревоженно позвал меня дядя Макс. — Тут очень подозрительная цель на сонаре. Не похоже на стаю дельфинов. И идет прямо на нас, почти встречным курсом.

Я вскочил с кресла и уперся взглядом в экран. Сильно растянутое светло-зеленое пятно, похожее на стекающую по стеклу каплю, стремительно приближалось к нам. Фронт капли переливался изумрудными искрами ультразвука.

— Какая у них скорость, можно определить? — спросил я.

У меня не было никакого опыта работы с сонаром, поэтому максимум, на что я был способен, — это отличать объекты от фона, но ни скорость, ни расстояние рассчитать не мог.

— Встречный курс. Скорость почти тридцать узлов, — ответил дядя Макс.

— А мы сколько можем выдать?

— В таком состоянии судна максимум пятнадцать узлов. И то опасно, может посрывать заплаты с пробоин. Из трюма постоянно откачивают воду и усиливают сварные швы, поэтому ход становится с каждым часом лучше, но больше двадцати узлов мы все равно не выжмем, потому что половина турбин не работает.

— Тогда отворачивайте, — сказал я.

— Это бессмысленно, — угрюмо произнес дядя Макс. — С таким преимуществом в ходе они нас и с кормы догонят в два счета.

— Все равно нельзя идти прямо на них! — Я сжал кулаки, чтобы голос мой звучал тверже. — Лево руля!

И дядя Макс послушался. Он раскрутил штурвал так, что судно накренилось, меняя курс на девяносто градусов. Еще не утихший шторм ударил в борта волнами, от чего корабль затрясся крупной дрожью, словно его килем спустили по гигантскому трапу.

— У нас назначена точка встречи с гравилетами? — спросил я.

— В точности нет. Мы выставили на мостик маяк, по которому гравилетчики возьмут пеленг.

— Отлично! Тогда надо подставить торпедам корму!

— Зачем? — поразился Алекс.

— Затем! — Я вспомнил, что отец говорил о спасательных ботах. — Готовьте к спуску еще одну шлюпку. Но спускать только по моей команде!

Я боялся, что перегнул со словом «команда», ведь за штурвалом был не просто взрослый, а моряк, выходивший в океан до войны. Но дядя Макс и бровью не повел.

— Внимание палубной команде! — сказал он в селектор. — Приготовить спасательный бот к спуску кормовым краном!

В этот момент я придумал название для маневра, который нам предстояло совершить: «выставить ложную цель». Наверняка это придумывали и до меня, но мне неоткуда было почерпнуть подобную информацию, поэтому приходилось руководствоваться только обрывками фраз отца.

Я снова сел в кресло, трясясь от напряжения и неожиданно свалившейся на меня ответственности. Мутная зеленая капля, стекавшая по экрану, приближалась к янтарной искорке корабля, но теперь она догоняла нас куда медленнее, поскольку от ее скорости отнималась наша.

— Мина прямо по курсу. — Дядя Макс ткнул пальцем в экран. — Это та, которую мы обогнули двадцать минут назад.

— Придется снова обходить, — вздохнул я. — Выхода нет.

Это было плохо — любое изменение курса позволит торпедам снова зайти не с кормы, а чуть сбоку, что помешает выставить ложную цель.

— Если после обхода будем двигаться тем же курсом, там будет еще одна мина, — сообщил дядя Макс. — Я думал, что нам удалось их обойти, а тут снова…

— Торпеды страшнее, — вспомнил я слова дяди Эда.

— С этим трудно спорить.

Пока мы принимали решение, Оля бесстрастно рисовала мелками в тетрадях, словно все происходящее никак ее не касалось, словно ее жизнь не зависела от наших действий. Мне показалось, что она совсем, ну ничуточки не боится смерти. Она была далека от того, чтобы намеренно искать ее, но и приход смерти не вызывал у нее ужаса. Наверное, смерть родителей она пережила как свою собственную, а разве может бояться смерти человек, который уже один раз умер? Честно говоря, я ей даже позавидовал. Я чувствовал, какую неимоверную силу может дать человеку отсутствие страха смерти, но сам боялся. И хуже того, я знал, что даже после смерти отца буду бояться, потому что не мог пережить его смерть как свою. Вот если бы мама… Но такое я бы вряд ли вообще смог пережить.

— Вы зря удираете от торпед, подставив корму, — негромко сказала Оля, не отрываясь от рисунка. — Глупо возвращаться в то же место, откуда мы начали, заново преодолевая те же опасности, которые уже удалось миновать. Надо потихоньку отклоняться, но так, чтобы не давать торпедам зайти сбоку, иначе вы не сможете спустить ботик с кормы. Лучше всего описывать круг большого радиуса. Вот такой. — Она встала с кресла и описала пальцем круг на экране сонара. — Тогда мы сможем обогнуть обе мины. Главное, не менять курс под очень большими углами.

— Верно, — кивнул я.

Моего слова оказалось достаточно, чтобы дядя Макс заложил штурвал чуть вправо. Оставалась лишь одна проблема — начни мы маневр чуть раньше, все было бы замечательно, но теперь, при таком небольшом угле отклонения, мы рисковали подойти к мине слишком близко. Почуяв нас, она могла рвануть, а кто знает, какой вес тварь успела накопить, питаясь планктоном в теплых поверхностных водах? Каждый килограмм жира, накопленного биотехом и смешанного с азотной кислотой из особых желез, превращается в чудовищную взрывчатку, почти в нитроглицерин. А тут речь могла идти не о килограммах — о тоннах. Отец как-то рассказывал, что близкий взрыв многотонной мины может попросту сплющить корабль в металлический блин, и он пойдет ко дну, как брошенная в воду монетка.

Торпеды представляли особую опасность в силу маневренности, но вес у них был не большим, опасным лишь при очень сильном сближении. Я сам много раз видел в бинокль с вершины вулкана, как стая легких скоростных торпед резвилась у входа в пирсовую зону порта. Иногда они так заводились, отрабатывая маневры нападения друг на друге, что налетали на пирсы и взрывались, вздымая в небо фонтаны воды и раскрошенного бетона.

В общем, мы оказались в идиотской ситуации. Сзади нас подпирала стая торпед, имея преимущество в скорости, а прямо по курсу поджидала мина. И мы не могли отвернуть очень сильно, потому что в борт нас можно было атаковать без всяких проблем — спущенный на воду ботик очень скоро останется позади, и торпеды зайдут на атакующий курс без всяких помех. Если противник заходит с кормы, то и ложную цель можно пускать только с кормы, потому что тогда шлюпка надолго застрянет между нами и стаей, сбивая торпеды с толку.

На самом деле и мина, и стая торпед представляли смертельную опасность. Можно ли определить, какая из двух смертельных опасностей страшнее? Для меня это было чересчур, но все же именно мне предстояло выбрать — отвернуть от мины более резко и подставить торпедам бок или же рискнуть, пройти на авось предложенным Олей курсом.

Я вдруг понял, что биотехи нас попросту загнали, как охотники в старых фильмах загоняли зверей. Торпеды не просто так увязались за нами, а согласовали свои действия с миной, перекрикиваясь с ней ультразвуковыми сигналами. И теперь нас толкали на нее, как в ловушку.

— Что будем делать? — напряженно спросил дядя Макс.

Я раскрыл новую, еще не изрисованную тетрадку, сделал вид, что внимательно изучаю записи, и сказал:

— Лучше идти на мину.

— Взорвется, — покачал головой дядя Макс.

— Чем раньше, тем лучше, — кивнул я. — Чем дальше мы от нее будем в момент взрыва, тем меньше нам достанется. По крайней мере, это хоть какой-то шанс. Если же отвернем сильнее, торпеды догонят нас, зайдут с борта и уничтожат.

Несколько секунд дядя Макс молчал. Затем повернулся к селектору и произнес:

— Внимание всем! Особенно палубной команде. У нас прямо по курсу мина, и вероятность ее взрыва очень велика. Всем укрыться в помещениях корабля! Не следует подниматься на открытые палубы, а также находиться вблизи иллюминаторов. Детей и женщин незамедлительно переправить в средние отсеки, подальше от бортов. Трюмной команде приготовить сварочное оборудование и металл для заделки лопнувших швов. Пассажирам и людям, свободным от вахты, принять сидячее или лежачее положение, а также проследить, чтобы рядом не находилось предметов и деталей, которые могут сорваться и упасть под воздействием ударной волны.

Со скоростью пятнадцать узлов мы приближались к поджидающей нас мине. Пока расстояние до нее было еще велико, но с каждой минутой сокращалось все больше, снижая наши шансы на благополучный исход. Я надеялся только на то, что сонары, включенные на полную мощность, дезориентируют мину, заставят ее думать, что мы ближе, чем на самом деле. Минута шла за минутой, и вскоре я понял, что мы вошли в зону уверенного поражения.

— Нам конец, — подтвердил мою догадку дядя Макс. — Жаль. До рассвета осталось полчаса, не больше.

— Спускайте бот! — сказал я.

— Ты с ума сошел! — вспылил Алекс. — Если мина взорвется, людей снесет с палубы ударной волной.

— Выполняйте!!! — завизжал я совершенно по-детски, но так громко, что у самого заложило уши.

— Внимание палубной команде! — хрипло произнес дядя Макс. — Спустить бот с кормового крана!

Через минуту начальник палубной команды доложил:

— Бот на воде!

— Всем в трюм! — скомандовал дядя Макс. Затем обернулся ко мне: — Что дальше?

— Сбавляйте ход, — севшим голосом произнес я. — Только резко. Пусть мина почувствует, что мы ее заметили и собираемся сдать назад.

Дядя Макс звякнул телеграфом, и турбины мягко перешли на холостые обороты. «Принцесса» начала замедлять движение, раскачиваясь на штормовых волнах. Между тем рубиновая бусинка ботика на экране сонара все сильнее удалялась от кормы — он на своих маломощных моторах шел строго противоположным курсом. И тут темноту впереди нас разорвало ослепительной вспышкой, наверное, вдвое более мощной, чем от взрыва, ранившего нас в рубке. Правда, и расстояние до мины было значительно больше, чем в прошлый раз. Но можно ли по вспышке определить реальную силу взрыва?

— На пол! — скомандовал дядя Макс, а затем добавил в селектор: — Внимание всем! Вспышка прямо!

Он едва успел броситься на пол рядом с нами, когда ударная волна настигла корабль. Шарахнув в носовую часть, она свернула все лебедки на баке, все краны, кронштейны и фермы, со страшным скрежетом протащила их по палубе, а затем швырнула в ходовую рубку. Стальные листы, которые приваривали с такой тщательностью, сорвало в один миг, и они, как крышки консервных банок, выгнулись над нами зубчатыми краями. Некоторые из них не смогли удержаться на остатках швов и рухнули внутрь, круша приборы и грозя разрубить нас на части. Закричал дядя Макс, но я его не видел и не понял, отчего он кричит. Нас с Ольгой разделило скрученным листом металла, ударившим между нами, как язык чудовищной бронированной жабы. А по сторонам продолжали падать пятидесятикилограммовые лебедки, свистеть обрывки тросов и визжать куски сорванных труб и прутьев.

Корабль вздыбило, накренило, развернуло бортом к фронту ударной волны и положило на бок. Все антенны, мачты, локаторы и фонари снесло. Лопнувшие провода, очевидно, замкнуло накоротко, и я увидел, как из электрощитка в рубке вырвался сначала сноп искр, а затем жаркое гудящее пламя. Дым от него был таким едким, что я закашлялся и потерял дыхание.

И вдруг все стихло. Только ухали еще несколько секунд падавшие на палубу железяки да трещало пламя в щитке. Я попытался подняться, чтобы глотнуть свежего воздуха, но обнаружил, что стою на карачках в луже крови. Кровь хлестала у меня из плеча, разорванного оскалившимся металлом, хлестала так сильно, что я испугался и закричал.

— Ты что орешь, как девчонка? — услышал я рядом Олин голос. — Давай я тебе руку перетяну, а то вся кровь выльется с таким напором.

Она оттащила меня к пробоине, где штормовой ветер сдувал едкий дым, ловко оторвала от платья полосу ткани, несколько раз обернула ею мое раненое плечо, а затем накрепко затянула. Было очень больно, плечо заныло и начало неприятно пульсировать, но кровь перестала хлестать.

Позади раздался кашель, мы с Олей поползли в темноту, озаряемую сполохами огня, и увидели Ваксу. Он лежал на спине и кашлял.

— Что с тобой? — спросила Оля.

— По голове чем-то шарахнуло, — едва слышно ответил доктор. — Кажется, сильно. Голова кругом идет, не могу подняться.

Я осмотрел его голову, но никаких опасных, на мой взгляд, повреждений не обнаружил. На лбу, правда, выступила здоровенная шишка, но не та была ситуация, чтобы обращать на нее внимание. Мы с Олей поднатужились и поволокли Ваксу к пробоине, чтобы дать ему продышаться. Похоже, сам он не мог ни ходить, ни ползать. Крепко его долбануло.

Но не успели мы дотащить доктора до пробоины, как обнаружили, что ползем в огромной луже масла. Я решил, что это прорвало трубу охладителя или амортизатор кресла, но когда из щитка вырвался большой язык пламени и высветил пространство рубки, я увидел, что это не масло, а кровь. Я никогда не думал, что в людях может быть столько крови — наверное, ведро пролилось, не меньше. Мы с Олей не выдержали и завизжали от испуга, визгом пугая друг друга еще сильнее. Мы поняли, что кто-то тут умер — или дядя Макс, или Алекс, или Вадим. А может даже, все вместе.

С одной стороны, я понимал, что кому-то еще может понадобиться помощь, но с другой — меня парализовал ужас увидеть настоящего мертвеца. Я не мог себя заставить сдвинуться с места. Так мы сидели на корточках и визжали, наверное, секунд десять, пока Оля первой не пришла в себя.

— Тихо! Все! — Она дала мне две звучные пощечины. — Тихо, Андрей!

Это меня отрезвило немного, я захлебнулся и умолк, не в силах сдержать катящиеся по щекам слезы. Плечо пульсировало болью.

— Полежи, Вакса, мы сейчас! — сказала Оля и первая ринулась в темноту.

Я хоть и боялся жутко, но не мог себе позволить выглядеть более трусливым, чем она. Пришлось лезть следом за ней через искореженные листы металла, всхлипывая от страха и боли.

Дядю Макса мы нашли возле штурвала. Точнее, за штурвалом, потому что острым стальным листом ему пробило ладонь и пригвоздило руку к деревянному колесу. Он так и висел на этой руке, потому что сорванной броней штурвал заклинило, и он не мог повернуться. При этом дядя Макс страшно дергался всем телом, словно по нему непрерывно пропускали электрический ток. Я не сразу понял, от боли он так дергается или его действительно лупит током из оборванного провода, но приглядевшись, понял, что у него нет правой половины головы. Совсем нет — я даже увидел под расколотым черепом кровавое месиво мозга. Дядя Макс был мертв, но тело его колотили предсмертные судороги. Это было настолько кошмарно, что я почти потерял сознание — мой разум отказывался воспринимать происходящее. Я бы, наверное, вырубился, если бы не Оля — она рванула меня за руку и уволокла от чудовищного зрелища за следующий сорванный лист.

Но там было еще хуже — сначала я увидел лицо Вадима, а потом понял, что тело его лежит в стороне, а смотрит на меня только отрезанная голова, застрявшая на зазубринах брони в полутора метрах над полом. Алекса и вовсе разрубило пополам, но он, кажется, умер не сразу, а ползал какое-то время, цепляясь за пол руками, потому что его кишки размотало почти по всей рубке.

— Надо выбираться отсюда, — твердо заявила Оля. — И вытаскивать Ваксу. А то сгорим или задохнемся от дыма. Тут помогать уже некому.

Она схватила меня за руку и потянула туда, где мы оставили доктора. Он лежал на спине и ждал нас, глядя в потолок. Белки его глаз ярко выделялись на черном лице. Я обнял Ваксу за шею и хотел поднять, но он оказался дико тяжелым и даже не попытался сам приподняться. А потом я понял, что он не дышит. Вообще.

Оля не выдержала и заревела. А я уже не мог. Я просто молча сидел и глядел, как она рыдает на груди нашего замечательного, самого доброго в мире доктора. Я мог представить, что умрет кто угодно, даже отец, даже мама, хоть это и было тяжело. Но как мог умереть доктор, который всегда спасал от смерти других людей? Как он мог умереть от дурацкой шишки на лбу? Это было немыслимо и страшно.

— Я их убью, — негромко произнес я.

— Кого? — всхлипнув, спросила Оля.

— Всех этих тварей. Я найду способ. Я соберу людей, о которых говорил отец. Я прочту его каракули, в конце концов. Я смогу. Надо их все уничтожить. Все до единой. По крайней мере, надо придумать, как.

— Они нас сами убьют, — Оля помотала головой. — Они нас убьют, это точно.

— Может быть. Но рано или поздно найдутся люди, которые изведут весь их проклятый род. Надо собрать все разбросанные тетради. Давай, пока торпеды не напали на нас.

Мы вместе принялись собирать валявшиеся в крови тетради. Затем я собрался с духом и направился туда, где висел на штурвале дядя Макс, потому что мне надо было узнать, работает ли селектор. Дядя Макс затих и уже не дергался, но все равно смотреть на него было страшно. Зато селектор ожил, едва я нажал флюоресцирующую клавишу на панели.

— Внимание всем! — произнес я как можно более твердым голосом. — В ходовой рубке не осталось ни одного взрослого. Все погибли. Внимание палубной команде! Заклинило штурвал. Нужен плазменный резак, чтобы освободить колесо. Внимание трюмной команде! Сообщите о повреждениях внутри корабля.

— Повреждения сильные, — раздался незнакомый голос из репродуктора. — В трех местах разошлись швы, насосы не успевают откачивать воду.

— Сколько мы продержимся на плаву?

— Часа четыре.

Я глянул через пробоину и увидел, что небо на востоке значительно посветлело. Приближался рассвет, а значит, могла успеть помощь на гравилетах.

— Нужен рабочий сонар, — сказал я. — Если нет запасного, снимите с аварийного бота.

— Кто это говорит? — спросил другой голос.

— Андрей Вершинский, — уверенно ответил я. — Через пять минут мне нужны на корме десять стрелков с ракетными ружьями. И там же необходимо установить экран сонара.

— Что ты собираешься делать? — спросила Оля.

— Мы будем убивать торпеды, — заявил я.

Глава 4

Торпедная атака

Было еще темно, когда Николай из второго поселка, с которым мы раньше не были знакомы, установил на корме сонар. Николай был вдвое старше меня, но мне бы в голову не пришло прибавлять к его имени слово «дядя» именно теперь, когда весь экипаж и все пассажиры были готовы беспрекословно выполнять мои команды. Честно говоря, меня это не особенно впечатляло. Просто обстоятельства так сложились, только и всего. Более того, если бы не Оля, я бы вообще с самого начала сдрейфил, как говорили на острове бывшие моряки. Сплоховал бы, впал в истерику, и сейчас командовал бы кто-нибудь из взрослых, все было бы нормально и естественно. Но я не сплоховал и не сдрейфил, потому что рядом была она, потому что она сама ничего не боялась, и мне стыдно было чего-то бояться. Всего неделю назад я вздрагивал от ударов грома, закутавшись в одеяло, а теперь не дрожал, прекрасно зная, что с кормы на нас заходит целая стая одичавших торпед. Даже раненое плечо, которое распухло и болело все больше, было не столько источником страданий, сколько поводом для тихой гордости.

Вообще-то торпеды не догоняли нас слишком долго. Уже семь минут прошло с момента взрыва мины, превратившего палубу в непролазный стальной бурелом, а торпед все не было, и они почему-то не подрывали оставленный нами спасательный бот. Но, независимо от причин происходящего, нам необходимо было двигаться, поэтому первой командой, которую я передал в рубку, была команда «Самый полный вперед!».

Многие электрические устройства на корабле вышли из строя из-за обрыва проводов, от короткого замыкания и от небольших локальных пожаров, поэтому Николай придумал передавать команды рулевому по живой цепочке — десять человек на расстоянии слышимости создали единственно возможный в наших условиях информационный канал. Из-за частичного отсутствия электричества поначалу возникли проблемы с установкой сонара, но Николай использовал индикатор и аккумуляторы от спасательного бота, соединив их с трактом стандартного корабельного локатора. Он оказался отличным электронщиком, наш Николай, без него все было бы значительно хуже.

Когда он включил экран сонара, я не стал дожидаться, когда устройство будет настроено и откалибровано, а сразу дал вторую команду:

— Спасательный бот на воду!

— Еще один? — удивилась Оля.

— Да! — решительно кивнул я. — До рассвета совсем немного времени, нам надо продержаться, а значит, придется как можно дольше пудрить торпедам мозги.

Несмотря на то что у нас осталось еще тринадцать шестиместных шлюпок, спустить одну из них на воду в нынешней обстановке было очень непросто — кормовой кран снесло ударной волной, а рухнувшие металлические фермы мешали нормально перемещаться по палубе. Нам же надо было не просто перемещаться, нам надо было снять ботик с магнитных замков, протащить через четверть палубы и только потом каким-то образом спустить с кормы на воду. Ладно бы работала магнитная подвеска, на которой вдвоем можно без труда транспортировать груз весом в тонну, но из-за почти полного отсутствия электричества магнитный монорельс превратился в обычную стальную балку, вроде тех, по которым ходили древние поезда. Сами ботики были серьезно блокированы в гнездах рухнувшими палубными конструкциями, поэтому нечего было и думать достать хоть один без плазменных резаков.

Хорошо еще шторм начал утихать, а то бы нам вообще пришлось несладко. Однако иногда особо крепкие порывы ветра все же подкидывали водяные брызги до уровня палубы и швыряли их в нас, отчего одежда промокла до нитки. Сварщики принялись за работу, а Николай настроил сонар, обеспечив экипажу хоть какую-то ориентацию в пространстве. Я прильнул к экрану, дрожа от холода, но то, что я на нем увидел, заставило меня позабыть о мокрой одежде и ветре. Сонар не был включен на полную мощность, а потому выдавал очень четкое изображение. На нем, вокруг янтарного огонька оставленного за бортом бота, кружили зеленые точки торпед. Я насчитал пять биотехов-убийц.

— Мне нужно посоветоваться с отцом, — честно заявил я. — Я не могу за несколько минут просмотреть все тетради. И мне непонятно, почему торпеды застряли вокруг ботика, не взрывают его и не нападают на нас.

Николай вздрогнул и опустил взгляд.

— Боюсь, это невозможно, — сказал он сквозь зубы.

— Встретиться с отцом?

— Да.

— Почему?!

— Это случилось еще до взрыва мины… — с трудом ответил Николай. — Почти сразу, как тебя вызвали в рубку.

— Он умер? — спросил я, чувствуя, как волна ледяных мурашек прокатилась по плечам и спине.

— Да. Извини.

— А где мама?

— С ней все в порядке, — напряженно произнес Николай. — Ну, почти. У нее нервный срыв. Медсестра Ваксы дала ей успокоительное. Сильное. В общем, она спит.

Я не выдержал и разрыдался, усевшись возле экрана на корточки. Слезы падали на палубу и смешивались с океанской водой, принесенной волнами и ветром. Вдруг кто-то осторожно провел ладонью по моим вымокшим волосам. Маленькая была ладошка, я сразу понял, что Олина.

— Сейчас не время, — негромко сказала она. — Если выберемся, потом вместе поплачем. Теперь у нас с тобой будет для этого одинаковый повод.

Я посмотрел на нее. В свете начинающегося восхода лицо ее выглядело мягким, прикрытым синеватыми тенями, но какая твердость читалась в глазах!

— Андрей! — позвал меня Николай. — Торпеды проигнорировали ботик и снова идут на нас.

— Они не взорвали его? — Я испуганно вскочил на ноги.

— Нет.

— Почему?! — спросил я, прекрасно понимая, что никто не сможет ответить на этот вопрос. Только отцовские тетрадки, да и то лишь с некоторой долей вероятности и если получится в них разобраться.

— Мне кажется… — осторожно предположила Оля. — Они не взорвали шлюпку, потому что в ней нет людей.

— Но как они могут знать?

— Только по звуку голосов и дыхания, — пожала плечами Оля. — Хотя с помощью ультразвука наверняка можно прозондировать внутренность ботика сквозь стенки. У меня должен был родиться братик, я тебе не говорила. Так вот Вакса показывал мне его на экране прямо сквозь мамин живот. Это было ультразвуковое зондирование. Вдруг торпеды тоже так могут?

Боюсь, что об этом ничего не знал даже мой отец, хотя у него информации о торпедах было больше, чем у кого-то другого на острове, но сейчас не время было для таких заявлений. Я судорожно соображал, как можно выкрутиться из неожиданной и неприятной ситуации. Даже на полном ходу корабля торпеды уверенно догоняли «Принцессу», и, если мы не сможем выставить несколько ложных целей, пять торпед потопят нас без особого напряжения сил.

— Насколько далеко бьют ракетные ружья?

— На три четверти мили, — ответил Николай.

— А до торпед?

— Чуть больше мили. Но расстояние уменьшается.

— Тогда стрелков на корму!

— Стрелков на корму! — повторила мою команду женщина, стоявшая первой в цепочке.

И дальше команда понеслась, как по проводу:

— Стрелков на корму!

Я схватился за штангу, на которой удалось смонтировать экран сонара, и закрыл глаза. Мне нужно было взять себя в руки, но нервы расшатались настолько, что внутри меня царила всего одна эмоция — полная растерянность. Только потому, что я был сыном своего отца, все на корабле ждали от меня какого-то чуда, какого-то рецепта спасения. А у меня его не было, и скорее всего его не содержалось даже в отцовских тетрадях. Наблюдения — это одно, а делать из них нужные выводы — совершенно другое. Выводы необходимо делать не только исходя из наблюдений, но и, что не менее важно, исходя из особенностей ситуации. А кто, кроме нас, оказывался в подобной ситуации? Может, кто и оказывался, сразу после войны, да только их скелеты лежат на дне, в продырявленных торпедами кораблях, и никто из них не поделится с нами своими предсмертными наблюдениями. В данную минуту с нами никто ничем не мог поделиться. Зато восток совсем посветлел, порозовел, и это давало единственную надежду на то, что мы как-то выкрутимся из ситуации. Между несущихся по небу туч иногда мелькали тускнеющие на глазах звезды.

Стрелки с ракетными ружьями выбрались из люков на палубу, но разместиться им было особенно негде — всюду нагромождения искореженного металла. Пришлось двоих поставить на том же пятачке, на котором мы с Николаем и Олей ютились возле экрана сонара. Остальным пришлось карабкаться на обломки мачт и как-то там закрепляться. Но мне нужны были все, точнее, мне нужна была как можно большая плотность огня.

— Ракет хватит? — спросил я у незнакомого мужчины, которого стрелки выбрали старшим.

Из всех десятерых я знал только одного — тракториста Сэма, который жил на нашей улице. Он ободряюще помахал мне, взбираясь на заваленную хламом кормовую надстройку. Я ответил взмахом руки. Пока стрелки занимали позиции, Оля в очередной раз поразила меня хладнокровием — обернувшись, я заметил, что она невозмутимо продолжает зарисовывать тетрадные листы мелками, справившись уже с львиной долей работы. Причем со своей частью тетрадей она уже разобралась и теперь зарисовывала то, что не успел я.

Заметив, что стрелки более или менее укрепились, я выкрикнул, перекрывая свист ветра и шум ходовых турбин:

— Торпеды догоняют нас со стороны кормы! Сейчас до них около мили, но расстояние постоянно сокращается. Просто стреляйте в их сторону, возможно, удастся спугнуть их или заставить отстать!

Сэм показал мне «о'кей», а командир просто кивнул и первым снарядил ствол своего ружья.

— Огонь! — скомандовал он, когда все были готовы.

Залп получился не особенно дружным, но мне того и не требовалось. Через секунду за кормой один за другим взмыли в небо десять фонтанов воды от разорвавшихся ракет.

— Недолет! — Николай ткнул пальцем в экран.

Я заметил, что сонар без труда фиксирует места попаданий, скорее всего отслеживая момент ударной компрессии воды. Это давало возможность корректировки огня, а значит, повышало наши шансы на выживание.

— Дистанция недолета? — уточнил командир.

— Полтора кабельтова! — прикинул по координатной сетке Николай.

— Надо подпустить их поближе, — один из стрелков покачал головой.

Я не ответил, потому что наблюдал реакцию торпед на стрельбу. Она была важнее точного попадания с первого же залпа. Мне важно было понять, что творится в искусственном мозгу тварей, от этого зависело почти все. Как и предполагалось, торпеды отклонились от курса — три в одну сторону, две в другую.

— Они расходятся на два клина! — предупредил я.

На востоке показался краешек солнца, и сразу стало быстро светать. Тучи над головой окрасились оранжевым.

— Рассредоточить огонь! — выкрикнул командир.

Торпеды не отставали, напротив, они увеличили скорость, пытаясь взять корабль в клещи. Интересно, какова их предельная скорость и как долго они могут держаться ее? Это было не просто интересно, а жизненно важно, но ответов у меня не было.

— Есть связь с землей! — донеслось по цепочке из рубки.

— Оля! — я обернулся к девчонке. — Беги в рубку! Надо узнать подробности, когда нам ждать гравилеты. Да брось ты тетрадки, ничего с ними не станет!

— Я почти все зарисовала.

— Отлично. Закрой кейс и беги.

Она сложила тетради и защелкнула замки.

— Я мигом! — ободряюще улыбнулась она.

Я заметил, как ее платье, лоскут от которого перетягивал мое раненое плечо, мелькнуло между искореженными стальными фермами и скрылось за кормовой надстройкой. Очень недоброе предчувствие возникло у меня в этот момент, настолько недоброе, что я готов был броситься за Олей и вернуть ее. Но я этого не сделал — все мы на корабле в равной степени рисковали жизнями.

— Одна торпеда оторвалась от стаи! — предупредил меня Николай.

Я увидел ее — зеленая точка, в стремительном рывке догоняющая янтарную каплю «Принцессы».

— Весь огонь чуть левее! — успел скомандовать я.

И тут же торпеда шарахнула в кабельтове от нас. Через миг тугая ударная волна сшибла с ног и меня, и Николая, и командира стрелков. Нас окатило водой, но никто, как мне показалось, особо не пострадал. Только вскочив на ноги, я понял, что серьезно ошибся — один из стрелков сорвался с кормовой надстройки и рухнул на торчащие железки поваленной фермы. Они пронзили его насквозь, как три огромных кинжала, и у меня на глазах он продолжал медленно соскальзывать по этим остриям вниз, пока не уперся во что-то. Его ружье выпало из рук и звонко ударилось о палубу.

— Огонь! — выкрикнул командир, вытирая со лба кровь из приличной ссадины.

Ракеты с шипением и воем вырвались из стволов, оставляя в светлеющем воздухе тугие дымные трассы, пролетели около пяти кабельтовых и гулко грохнули, вздымая в небо белую пену. Девять разрывов, и тут же, совершенно неожиданно, десятый, гораздо более мощный.

— Есть! — радостно выкрикнул Николай. — Торпеда сдетонировала!

Взрыв произошел так далеко, что нас лишь обдало ударной волной. Это было большой победой. Теперь нас преследовали только три торпеды — тоже много, но у нас появилась надежда. Если честно, ни на чём, кроме одного точного попадания не основанная, но верить очень хотелось, и все мы верили в лучшее.

Неожиданный для торпед результат нашего залпа заставил их снова сбиться в кучу и отстать. На сонаре было видно, как они перекрикиваются под водой, пытаясь согласовать свои действия. Три смертельно опасных врага.

Через обломок поваленной мачты к нам перелез бригадир сварщиков.

— Мы освободили спасательный бот. Можно спускать на воду с правого борта. Нет смысла тащить его на корму.

— Да, смысла нет, — кивнул я.

— Спускать?

— Подождите.

Я не был готов к ответу. Первый спущенный нами бот торпеды проигнорировали. Где гарантия, что они клюнут на следующую ловушку? Такой гарантии не было, но я хотел ее иметь. Я вспомнил, что говорила Оля о том, каким образом торпеды могут определить наличие людей на борту спасательных средств. Конечно, у них в мозгах должна быть зашита подобная функция, иначе им бы пришлось кидаться на каждое плавающее в океане бревно. Понятно, что мина в порту взорвалась, когда к ней приблизился ботик, потому что любой движущийся объект для нее или цель, или угроза. А вот торпеда от угрозы способна увернуться, поэтому ее интересуют только цели. Точнее, она должна уметь отличать угрозы от цели.

— Освобождайте еще один бот, он скоро понадобится, — сказал я бригадиру сварщиков.

— А этот спускать?

— Нет, подождите, нам надо его приготовить.

— Что ты придумал? — спросил Николай.

— Надо заминировать бот. Если торпеды отличают, есть в шлюпке люди или нет, значит, этот бот они тоже исследуют, проигнорируют и пройдут мимо. Нам бы подорвать его поближе к тварям, может, еще одна сдетонирует. Или даже все, если будут идти близко друг к другу.

— Хорошая мысль, — кивнул Николай. — Только у нас нет взрывчатки.

— Вообще? — Я сжал губы.

Николай покачал головой и покосился на экран сонара. В свете взошедшего солнца я увидел, как побледнело его лицо.

— Что там? — спросил я, ощущая, как холодеют внутренности от страха.

— Еще две стаи, — ответил он.

Я бросился к экрану и увидел то, о чем он говорил: две стаи по семь торпед шли почти встречным курсом на нас. Одна чуть с правого борта, под углом порядка десяти градусов, и другая под таким же углом с левого. Похоже, у них была налажена система дальней сигнализации, и когда стая поредела, три оставшиеся торпеды запросили подмогу.

— Ботик на воду! — скомандовал я, озаренный догадкой.

Подобные догадки случаются, наверное, только на пределе возможностей, в таких ситуациях, в какую попали мы. Я внезапно понял, чем можно заминировать шлюпку. Точнее, сообразил, как можно подорвать торпеды без минирования. О двух стаях, заходящих спереди, я заставил себя не думать. Там было четырнадцать торпед, у нас в любом случае не хватит для них ложных целей, даже если каждая будет срабатывать. Но они находились еще далеко, так что надо было разделаться для начала с ближайшими.

С правого борта раздался грохот спускаемой на воду шлюпки, и тут же я увидел розовое платье, мелькнувшее в отсвете пылающего востока. У меня отлегло от сердца, несмотря на крепчающую в душе панику.

— Оля! — крикнул я.

— Я же говорила, что мигом обернусь! — Она глянула на тело пронзенного стрелка и подскочила ко мне.

— Все равно я за тебя беспокоился.

— Я знаю, — ответила она.

— У нас тут такое было! Мы убили две торпеды. Точнее, одна сама взорвалась…

— Я видела. С земли передали, что выслали гравилеты, едва кончился шторм. Они уже на подходе. Нам, может, надо полчаса продержаться, не больше.

— Впереди тяжелая мина! — предупредил меня Николай.

— Право руля! — выкрикнул я.

И тут же по цепочке побежало: «Право руля! Право руля!»

— Если уйдем на десять румбов, обойдем опасную зону. — Николай сверился с координатной сеткой.

— Десять румбов вправо! — добавил я.

— К нам идут две группы гравилетов, — продолжила Оля. — Одна сейчас чуть ближе, идет с Полинезии. Там три транспортника, каждый из которых может взять по семьдесят взрослых или по сто детей. Будут через полчаса приблизительно.

— Этого мало, — помотал головой я.

— Знаю. Поэтому австралийская спасательная группа выслала еще пять машин, но им до нас сейчас чуть больше часа лету.

— Очень большая разница по времени, нам не продержаться, — хмуро ответил я.

— Мы что-нибудь придумаем, — подмигнула мне Оля. — Как плечо?

— Нормально, — соврал я. — Только пульсирует очень сильно.

— Через полчаса надо будет сменить повязку, а то может начаться омертвение тканей.

— Если через это время не окажемся в гравилете, то можно будет уже не менять, — отмахнулся я.

— Глупая шутка. — Оля нахмурилась.

— Лучше скажи, ты не знаешь, почему не работает высокочастотная связь?

— Скажи спасибо, что ребятам удалось запустить аварийный спутниковый канал! Хоть с землей связались.

Я вздохнул и вынул из уха горошину рации. Она мне так и не пригодилась, а теперь с нее и вовсе никакого проку, ведь высокочастотная связь действуют в радиусе не более двух километров, она приспособлена исключительно для передачи команд членам корабельных экипажей или для координации действий на строительных работах внутри зданий.

— Не выбрасывай. — Оля протянула руку. — Дай мне на память.

— Возьми, — пожал я плечами.

Николай оторвал взгляд от экрана и сказал:

— Три торпеды увеличили ход. Сейчас они подойдут к ботику.

— Стрелкам изготовиться! — крикнул я. — В рубке приготовиться к полному развороту кругом!

Я не был обучен корабельному делу, поскольку, когда вырос, в океан никто не выходил уже много лет, поэтому даже представления не имел, какой это трудный маневр — развернуть притопленный лайнер класса «Принцессы» на сто восемьдесят градусов. Но я не видел другого выхода.

— Приготовиться к развороту кругом! — пронеслось по живой цепочке.

Я метнулся к экрану и впился взглядом в изображение. Торпеды сбавили ход и начали огибать ботик, очевидно зондируя его ультразвуком на предмет наличия в нем беглецов с корабля.

— Прицел на ботик! — скомандовал я стрелкам. — Огонь!

Девять ракет рванулись через наши головы, с воем раздирая пространство. На этот раз дымные следы прочертились не параллелями, а сошлись приблизительно в одной точке — там, где перекатывался через пенные волны оранжевый бот. Девять близких разрывов и одно прямое попадание разнесли шлюпку на рваные лоскуты пластика, но не успели взмыть ввысь пенные столбы, как еще два мощных взрыва одновременно спрессовали воздух в трех кабельтовых от нас.

— Две детонации! — сообщил Николай чуть раньше, чем ураган двойной ударной волны напором пронесся по искореженным мачтам «Принцессы». — Одна торпеда уцелела.

— Шестерым стрелкам на нос! — скомандовал я, понимая, что мой маневр не во всем удался. — Трое остаются на корме. Носовым стрелкам вести беглый огонь по торпеде, двоим оставшимся дать залп после разворота, чтобы отпугнуть две приближающиеся стаи.

Шестеро стрелков без лишних вопросов бросились вперед, перелезая через нагромождения поваленных взрывом конструкций.

— В рубке! Полный разворот кругом! — добавил я и устремился вслед за стрелками.

— Андрей, ты куда? — крикнула Оля.

— Береги тетрадки! — бросил я ей через плечо.

Пролезая под искореженной мачтой, я, несмотря на страх и брезгливость, подобрал из лужи крови оброненное погибшим стрелком ружье. Снять с него патронташ оказалось труднее и с психологической стороны, и с физической, но я справился с этим, опоясался лентой ракет, закинул тяжеленное ружье на плечо и продолжил путь вдоль борта. Яркий солнечный диск поднялся над горизонтом, лохматым от вздыбившихся волн, и стало совсем светло. Мне приходилось перепрыгивать через гнутые балки и прутья, от которых по палубе расползались длинные четкие тени, пару раз зацепился штанами и оцарапал ногу, но это не имело никакого значения. Я хотел достигнуть носовой части судна до того, как оно выполнит разворот. Мне хотелось принять участие в драке с торпедой — лицом к ее отвратительной страшной морде.

«Принцесса» сильно накренилась — я по неопытности приказал разворачиваться через поврежденный борт. Но в рубке справлялись, и это было главным на настоящий момент. Ветер свистел в леерах, мелкие соленые брызги то и дело долетали до палубы. На ходу я пытался разобраться с механизмом ружья, не хотелось спрашивать у стрелков, как обращаться с этой штуковиной.

Мой отец не любил оружия. Как-то раз я выстругал из полипласта винтовку, так он отнял ее у меня, переломил через колено и закинул в прибрежные заросли тростника.

— Оружие существует не для красоты, — строго сказал он тогда. — Не для развлечения, не для спорта. Его первая и главная функция — убивать. Причем убивать путем нанесения тяжелейших повреждений организму. Любое оружие, попав к человеку в руки, превращает его в потенциального убийцу. Я не хочу, чтобы мой сын стал убийцей. Понял? Никогда не играй в такие игрушки!

Он не научил меня обращаться с оружием. А этой ночью мина убила его. Мина тоже была оружием, так что отец оказался прав. Несомненно. Но мне недостаточно было его правоты, мне хотелось простой и понятной мести. Не только за него, а еще за Ваксу, за дядю Макса и за всех, кто погиб от нападения биотехов. Я шел убивать торпеду — для меня это было важно.

Когда я добрался до бака, «Принцесса» заканчивала разворот. На самом носу расположиться было трудновато — эта часть судна пострадала больше всего. Местами от взрыва разошлись даже швы фальшбортов, не говоря уже о менее серьезных повреждениях палубы, надстроек, лебедок и кранов. И все же я намеревался добраться до самого якорного порта, чтобы стрелять в океан не навесом, а прямой наводкой. В идеале мне хотелось увидеть торпеду живьем, как она перескакивает с волны на волну, но скорее всего она не станет так рисковать, а, наоборот, уйдет в глубину, чтобы ударить нас со стороны киля. Поэтому единственным способом одолеть ее был залповый огонь из ружей, да еще с установкой замедлителей на ракетах. Только глубинные взрывы могут повредить атакующую торпеду настолько, что она сдетонирует.

— Умеешь с ружьем обращаться? — спросил меня дядя Сэм, когда я перелез через согнутую турель крана.

Я только помотал головой.

— Все просто. Достаешь ракету. Поворачиваешь замедлитель возле оперения. Сколько щелчков, столько секунд замедления. Вставляешь ракету в ствол, замыкаешь замок. Все. Нажимаешь пусковую пластину, ружье стреляет.

— А целиться?

— Вот по этой планке. Но сейчас целиться некуда, торпеда глубоко под водой.

Я взял у дяди Сэма ракету, провернул замедлитель на три щелчка и затолкнул ее в открытый казенник ствола. Ружье клацнуло, сбоку на цевье вспыхнула красная лампочка готовности. Вскинув приклад к плечу, я высунул ствол через щель в фальшборте, выдохнул от инстинктивного страха перед первым выстрелом и коснулся пусковой пластины. Ружье рванулось у меня в руках как живое, плюнуло вперед ярким огнем и дымом. Тут же еще пять выстрелов слились в единый вой и шипение. Я видел, как ракеты ударили в воду в полукабельтове от нас, отметившись на волнах едва заметными фонтанчиками брызг. Секунда, две, три… На четвертой один за другим начали срабатывать замедлители, и взрывы рванули воздух, вспучивая штормовой океан бурунами и фонтанами пены.

Я еще не успел опомниться, а взрослые уже перезаряжали ружья. Мне отставать не хотелось, но навыка не было, поэтому я чуть не уронил очередную ракету, выставляя замедлитель. Но все же мне удалось ее удержать и зарядить ружье ненамного позже других.

Не успели мы дать второй залп, как мощно взвыла сирена на мостике. Мы обернулись — из рубки нам махали руками.

— Мы восстановили главный сонар! — донеслось до нас еле-еле.

— Вот бы еще связь починить… — вздохнул дядя Сэм. — Вслепую ведь бьем, а тварь где-то рядом.

Из рубки еще что-то выкрикнули, но никто из нас не разобрал, что именно.

— Приготовиться к залпу! — скомандовал дядя Сэм.

— Стойте! — раздался позади звонкий Ольгин голос. — Торпеда обходит нас с борта! Вы ее напугали!

— Чем? — не сообразил я.

— Наверное, вашей стрельбой. Не знаю. Но она не стала атаковать в носовую часть, а огибает корабль по очень широкой дуге.

— Хочет соединиться со стаями… — шепнул я. — Всем на корму!

Я бросился первым, закинув ружье на плечо. Остальные за мной.

Протискиваясь вдоль борта между поваленными конструкциями, мы заметили, как по наружному трапу из рубки стремительно спускается помощник рулевого.

— Торпеды догоняют нас сзади! — сообщил он, когда спустился пониже.

— Знаем! — кивнул дядя Сэм. — Как далеко гравилеты?

— Им осталось лететь минут пятнадцать.

— Мы можем увеличить ход? — спросил я.

— Ненамного. В основном не за счет мощности, а за счет откачки воды из трюмов. Каждые полчаса мы прибавляем ход примерно на три узла. Хотя насосы еле справляются.

— Мало. Придется отстреливаться, — сказал я сквозь зубы. — Связь с рубкой у нас будет?

— Видимо, нет. Все ресурсы пришлось перебросить на обеспечение работы органов управления.

Я вспомнил, как заклинило штурвал и как дергался пригвожденный к нему дядя Макс. Мне опять стало дурно, почти как тогда. Ольга то ли заметила это, то ли почувствовала — она решительно взяла меня за руку и потянула в сторону кормы.

— Осторожно, плечо! — выкрикнул я.

— Потерпишь. Там торпеды в четырех кабельтовых от нас!

— Будем отстреливаться… Хотя стрелять имеет смысл только в том случае, когда торпеды находятся у поверхности. Надо спускать на воду ботики! Один за другим. И взрывать их, едва к ним подходят торпеды!

— Пара таких взрывов, и торпеды перестанут к ним подходить, — помотала головой Оля. — Я придумала кое-что получше. Надо только скорее все делать, а то будет поздно.

Мы уже почти добрались до кормы, где Николай не спускал глаз с экрана сонара, когда Оля выдала мне свою идею. Честно говоря, услышав ее, я в первую секунду подумал, что от перенесенных нервных потрясений девочка тронулась умом. Даже шедшие с нами стрелки ошарашенно замерли, не зная, как реагировать.

Глава 5

Мертвые спасают живых

— Ты что, с ума сошла? — спросил я Олю, усаживаясь на палубу рядом с экраном. Меня с трудом держали ноги.

— Дай я тебе повязку сменю, — наклонилась она ко мне.

— Отстань со своей повязкой! — отмахнулся я. — Ты что, всерьез это предложила?

— У нас просто нет другого выхода.

— Есть! — выкрикнул я. — И я его нашел. Нашел и сделал. Ты видела! Торпеды подходят к пустым ботикам, чтобы прозондировать их. Это очень удобная цель для стрелков.

— Они не будут подходить, если заметят, что там их ждет ракетный обстрел.

— Будут! Будут, потому что они должны уничтожать всех. А вдруг в ботике кто-то живой? Вдруг кто-то решил спастись таким образом? Все! Закрыли тему. Оля, я даже обсуждать это не собираюсь.

— Как хочешь, — пожала она плечами. — Но повязку надо сменить. У тебя рука посинела. К тому же, пока ты бегал с ружьем, я притащила из медицинского отсека бинт.

При упоминании о медицинском отсеке, где закончилась жизнь моего отца, мне стало так тоскливо, что захотелось взвыть.

— Ладно… — ответил я, затем набрал в легкие побольше воздуха и закричал: — Спасательный ботик на воду! Спускайте шлюпки одну за другой, через каждые пять кабельтовых!

— Не дергайся! — прикрикнула на меня Ольга. — Рана разойдется. А так запеклась уже.

— Я не дергаюсь, я командую.

— Все равно успокойся. От тебя уже мало что зависит. Взрослые пришли в себя и взяли бразды правления в свои руки.

— Чушь! Никто, кроме меня, ничего не знает о повадках торпед.

— А ты?

— Я?

— Ты ведь тоже ничего не знаешь. — Она покосилась в сторону кейса с тетрадками.

— Теперь знаю. — Я сощурился от соленого ветра. — Пусть я и не разобрался с записями, но зато теперь знаю то, чего в них не было. Потому что отец никогда не видел такого, что довелось нам, — торпедную атаку на корабль в океане. И если мы выживем…

— Все, я закончила, — сказала Оля.

Теперь вместо тугого жгута из обрывка платья мое плечо стягивала плотная повязка из тонкого эластидового бинта.

— Так лучше, — признался я, подвигав плечом.

Спасательный ботик, освобожденный сварщиками, с громким плеском ушел за борт и вынырнул метрах в тридцати за кормой. Я придвинулся ближе к экрану, чтобы контролировать происходящее под водой. Торпеда, которую я хотел взять безумным маневром в лоб, присоединилась к двум объединившимся стаям. Однако положительный эффект от полного разворота кругом все же был — теперь торпеды перли на нас не встречным курсом, а догоняли с кормы, что давало нам хоть какой-то выигрыш во времени. К тому же теперь мы имели возможность оставлять позади себя шлюпки, вынуждая тварей отчаянно выбирать — гнаться за кораблем или исследовать ложные цели.

Все пятнадцать торпед выстроились почти правильным полукругом шириной около полутора кабельтовых, пытаясь взять нас в клещи. Я видел, как они перекрикиваются между собой при помощи ультразвука.

— На какой они глубине? — спросил я Николая.

— Сейчас они значительно углубились, чтобы не попадать бессмысленно под ракетный обстрел. Движутся эшелоном порядка пятидесяти метров. Некоторые чуть глубже. В любом случае ракетами их не достать.

— Это пока они не обнаружили ботик, — усмехнулся я. — Приготовиться стрелкам! Прицел на ботик!

Сам я тоже схватил ружье. Мне очень хотелось показать Ольге, что я могу управляться с ним не хуже взрослых. И хотя пользоваться прицельной планкой мне еще не доводилось, но я быстро сообразил, что к чему. Глянув на экран сонара, я выставил прицел на шестьсот метров, потому что был уверен — торпеды нападут на шлюпку примерно в трех кабельтовых за кормой.

Не успел я об этом подумать, как твари сломали правильный полукруг строя — они разделились на два рукава, в каждом по семь торпед, а одна с немыслимой на мой взгляд скоростью рванула вперед.

— Сорок узлов! — удивленно выкрикнул Николай.

Но торпеда погналась не за кораблем, чего я втайне испугался в тот миг. Нет, она ринулась в атаку на спасательный ботик, доказывая мою правоту.

— Я же говорил! — вырвалось у меня. — Они не пропустят ни одного целого ботика, сколько бы мы их ни оставили! Не имея возможности зондировать шлюпки, они их будут взрывать!

Через секунду высоченный столб воды взмыл всего в нескольких метрах от шлюпки. Ударная волна от взрыва была так сильна, что пластиковый оранжевый ботик сплющился, как раздавленная ореховая скорлупа. Нам тоже досталось — неожиданно налетевшая стена скомпрессированного воздуха опрокинула на палубу и меня, и стрелков, и Николая, и Ольгу.

— Ну, говорил же! — повторил я, помогая Ольге подняться.

— Чему ты радуешься? — хмуро спросила она.

— Как чему? Я оказался прав, торпеды нападают на ботик, а не гонятся за кораблем!

— Ты что, не понял? — Она изумленно глянула на меня. — Раньше они подходили к шлюпке скопом, и можно было несколько штук истребить одним залпом, а теперь взорвалась только одна!

Я озадаченно умолк. Похоже, права оказалась как раз Ольга — торпеды быстро учились на ошибках и на ходу вырабатывали новую тактику.

— Ботик на воду! — крикнул я. Не мог же я стоять сложа руки!

Шлюпка с грохотом сошла с борта и рухнула в бушующий океан. Наверное, это был миг моей наивысшей растерянности. До подхода гравилетов оставалась еще уйма времени, а у меня не было ни малейшего плана. Четырнадцать торпед за кормой, неважный ход корабля и малая эффективность придуманной отцом защиты нанесли серьезный удар по моей воле. Не то чтобы я совсем раскис, но ощущение было не из приятных.

— Не трать ботики попусту! — Ольга впилась в меня взглядом.

— А что мне делать?

— Я тебе говорила.

— Нет! — Я решительно помотал головой.

Она резко отвернулась и отошла на несколько шагов. Оранжевая шлюпка быстро удалялась, переваливаясь через штормовые волны.

К нам подбежал незнакомый парень.

— Из рубки сообщают, что гравилеты на подходе, — сказал он. — Нам надо продержаться минут десять, не больше.

Я бросил взгляд на экран сонара. Торпеды снова выстроились полукругом и набирали скорость, без труда догоняя нас.

«Неужели они никогда не устают?» — с отчаянием подумал я.

Снова разогналась только одна из торпед, а остальные упрямо держали строй, загоняя корабль, как дичь. Стрелки ждали команды, но я уже понял — ракеты можно не тратить. Торпеда настигнет шлюпку и взорвется сама, но нам от этого легче не будет, потому что торпед в стае все равно останется больше, чем у нас спасательных ботиков. Однако произошло все несколько по-иному. Тварь приблизилась к шлюпке на большой глубине, Очевидно, опасаясь ракетного обстрела, несколько раз громко выкрикнула ультразвуком, от чего экран сонара пошел мелкой зеленой рябью, и снова ушла в глубину. Никто из стрелков даже не успел вскинуть приклад к плечу. Взрываться торпеда не стала.

— Вот твари… — зло пробурчал Николай.

Оля молча стояла поодаль. Соленый штормовой ветер развевал ее платье.

— Они больше не будут взрывать пустые шлюпки, — наконец сказала она.

И я понял, что она права. Она была с самого начала права, и если бы я не корчил из себя командира, то мы бы сэкономили один ботик. А так он колыхался на волнах, никому уже в этом мире не нужный, уплывая все дальше, пока не скрылся в утренней полумгле. Я физически ощутил, что для многих на корабле вместе с ним удалялась последняя надежда на спасение. С этим надо было что-то делать. Не столько с торпедами, сколько с отчаянием команды и пассажиров.

— Мы больше не будем спускать на воду пустые шлюпки, — твердо и громко произнес я.

Все на меня обернулись. Оля с надеждой, остальные с неодобрением. Они поняли, что я решил претворить в жизнь ее безумную идею. Ладно бы безумную — идея была кощунственной. Погибшие в этом бою должны были спасти живых.

— Андрей… — строго глянул на меня Николай.

Мне нужно было срочно придумать, как выставить затею в ином свете, чем все ее видели.

— Когда придут гравилеты, — жестко ответил я, — на них и живым будет тесно. Никого из мертвых гравилетчики не возьмут. Погибшие останутся тут. Потом торпеды догонят корабль и потопят его вместе с телами. Бессмысленно. А так мы устроим шикарные похороны. С салютом. Люди отдали жизни за то, чтобы спасти остальных. Так неужели после смерти мы бросим их здесь?

Похоже, я выбрал верную струну. Николай сощурился, стиснул зубы и обернулся к стрелкам.

— Малец прав, — кивнул дядя Сэм. — Это будут шикарные похороны.

— Внимание! — крикнул Николай. — Нас догоняет шальная торпеда! Идет глубоко, но полого меняет эшелон.

— Замедлители на пять секунд! — скомандовал дядя Сэм. — Беглый огонь!

Ракетные выстрелы слились в сплошной вой. Били конечно же не прицельно, но снаряды ложились плотно и должны были дать хоть какой-то эффект. Через пять секунд в небо взмыли первые фонтаны взрывов.

— Тварь идет прежним курсом! — сообщил Николай. — У вас перелет в среднем на четверть кабельтова.

Стрелки перезарядили ружья и дали еще один залп. Но торпеда не стала ждать, когда сработают детонаторы, а резко прибавила ход и рванула сама. Взрыв произошел так близко, что меня оглушило и сбило с ног. С неба рухнул соленый водопад с фрагментами корабельных конструкций, и тут же по корпусу «Принцессы» прошла дрожь вибрации.

— Вал винта повредило, — догадался Николай, вытирая кровь из разбитой губы. — Не потерять бы ход окончательно! Надо действовать быстро!

Первым на шлюпку погрузили тело моего отца. Я вспомнил, что в древности моряков так и хоронили — зашивали в мешок с ядром и спускали с борта. Всю жизнь отец был рыбаком, пока биотехи не отобрали у него океан. Не только у него — у всего человечества. И теперь океан принимал его в свои объятия навсегда. У меня слезы текли по щекам, но мне непреодолимо захотелось что-то сказать.

— Все мы когда-то вышли из океана, — дрожащим голосом произнес я. — И теперь вода забирает свое обратно.

Никто не ответил, хотя услышали многие. Спасательный ботик со скрежетом соскользнул с борта и ухнул в пенные волны.

— Стрелкам приготовиться! — выкрикнул я, сжав кулаки.

Теперь торпеды не пройдут мимо ложной цели. Пусть зондируют ботик, они прекрасно знают, как выглядит человек.

Очередная торпеда покинула строй, обогнула ботик сначала по широкой дуге, но, нащупав ультразвуком человеческое тело за пластиковым бортом, начала заворачивать спираль с левой циркуляцией, подошла к цели почти вплотную и рванула, подняв в небо пару тонн океанской воды. Тут же следующая шлюпка пошла с борта. Затем еще и еще. Все погибшие в эту ночь, один за другим, отправлялись в последнее плавание.

— Гравилеты на горизонте! — Оля подбежала к нам и показала рукой на приближающиеся точки.

Нас снова окатило водой — одна из торпед взорвалась слишком близко.

— Надо готовиться к эвакуации! — сказал я дяде Сэму. — Стрелки уже все равно не нужны. Помогайте людям выбираться на палубу.

— Осталось всего три ботика, — хмуро сообщил Николай. — И мы сильно потеряли ход.

— Значит, спускайте их скорее, — ответил я. — Три ботика — три торпеды!

Гравилеты уже виднелись не точками, можно было различить четырехлапые угловатые корпуса и фиолетовые факелы ходовых турбин. Я засмотрелся на них, и тут совсем близко взорвалась торпеда. Я как в замедленной съемке увидел движущуюся на нас стену воды, разлетевшийся вдребезги экран сонара и штангу леера, летящую мне прямо в лицо. Я не успел увернуться — мир потемнел, и на какое-то время я перестал существовать.

Очнулся я уже на борту гравилета от громкого женского плача. Голова болела чудовищно, я хотел сжать ее ладонями и наткнулся на широкий эластидовый бинт. Под ним нащупывалась огромная шишка. Турбины надсадно свистели — экипаж гравилета поднял машину на максимальную высоту, чтобы не попасть под огонь биотехнологических ракетных платформ. Транспортный отсек с пассажирами был переполнен. В основном со мной летели женщины и дети, но Оли я нигде не увидел, так же как и своей мамы. Я пытался спрашивать о них, толкался, перелезал через ноги, но все были так заняты собственными проблемами, что до меня никому не было дела.

Отцовских тетрадок я тоже не обнаружил. Я с ужасом понял, что кейс с бесценными записями попросту бросили на погибающей в океане «Принцессе». Было не до него. Когда спасение близко, людям свойственно терять голову. Но больше всего меня волновали не тетради, конечно. Я боялся, что с Ольгой и с мамой случилось нечто ужасное. Оля, как и я, тоже могла потерять сознание, ее могло смыть волной за борт, но самое вероятное, что до нее, как и до кейса, просто никому не оказалось дела. Да и спящую в медицинском отсеке маму могли просто полениться тащить на палубу.

Я не выдержал и разревелся, пытаясь выгнать из себя со слезами весь накопившийся за ночь ужас, все накопившееся отчаяние. Но его было столько, что оно целиком захлестнуло меня.

Часть вторая

Цели и средства

Глава 6

Стычка

Я проснулся, накинул пеструю гавайку на плечи, вынул из-под подушки старенький автоматический пистолет и проверил, сколько после утренней пальбы осталось патронов. Оказалось, всего три штуки, а денег не было совершенно, так что, случись на меня еще одно нападение, останусь практически безоружным. А нападение ночью, да еще на юге Суматры, скорее норма, чем нечто особенное. Нравы тут диковатые, а власть полиции, несмотря на заверения голографических рекламных панно, не простирается дальше ста метров от полицейских участков.

Предыдущая работа, выручку с которой я вчера закончил проедать, была вполне себе ничего. За двадцать один год своей бурной жизни я выучился неплохо стрелять, поэтому за консультации в этом вопросе мог смело рассчитывать на приличное вознаграждение. Да и желающих заплатить обычно хватало. Беда только в том, что хватало и тех, кто хотел получить вознаграждение вместо меня. Точнее даже, тех, кто пытался регулировать любое получение вознаграждений на их территории. Попросту говоря — бандитов. В этом городе за последний месяц мне пришлось уже трижды участвовать в перестрелках с рэкетирами, пытавшимися обобрать меня до нитки. И хотя, пощипав их изрядно, мне удалось выйти сухим из воды, но долго так продолжаться не могло. Опыт подсказывал мне, что город надо менять. И чем скорее, тем лучше, а то недолго и бомбу под дверь получить. Если этих ребят разозлить, они на многое способны. Иначе не были бы теми, кем они являются.

Прислушавшись к тишине за дверью дешевого гостиничного номера, давшего мне приют этой ночью, я решил все же почистить оружие. Оно много раз спасало мне жизнь, и в основном потому, что ни разу еще не отказывало. Я не давал ему возможности отказать. И сейчас не дам.

Когда я прогонял шомполом ствол своего БМФ-400, за окном, со стороны океана, полыхнула в темноте яркая вспышка.

«Мина», — привычно подумал я.

И тут же в подтверждение этой мысли воздух содрогнулся от мощного далекого взрыва. В прибрежных городах к грохоту давно все привыкли, хотя прибрежными их трудно было назвать — мало кто решался селиться и строить ближе, чем в трех километрах от кромки воды. Хотя, если дело касается биотехов, любые предосторожности могут оказаться напрасными. Я, например, уже больше двух недель не мог забыть тот день, когда ракеты, пущенные с донной ракетной платформы, уничтожили город, в котором меня ждал очень важный для меня человек. Теперь и о городе, и о человеке остались только воспоминания. Я приехал на пылающие развалины. И дело, которое мы пытались начать вместе, тоже осталось в воспоминаниях.

Ко дню, когда я аккуратно прочищал ствол пистолета в гостиничном номере, биотехи уничтожили уже многих близких мне людей. Отца, маму, узкоглазого задорного Пака, Олю в розовом платье, чернокожего доктора Ваксу, дядю Эда, дядю Макса и многих других. Особенно сильной была последняя потеря. Не потому, что душевная рана от нее не успела зарубцеваться, а потому, что вместе с гибелью Кочи на неопределенное время отодвинулось воплощение клятвы, данной мною отцу.

Не скажу, что мы с Кочей были большими друзьями, меня многое в нем раздражало, даже слишком темный цвет кожи, если быть до конца честным. Раздражала его болезненная, на мой взгляд, неряшливость, раздражала манера говорить слишком громко и размахивать при этом руками. К тому же он курил. Он не бросил эту привычку даже во время эпидемии, считая, что древние боги его народа спасут его от злых духов, вызывающих болезнь. У него изо рта воняло, как из пепельницы, которую он все время держал на столе и даже носил в кармане. И он постоянно опаздывал, времени для него словно не существовало, невозможно было вдолбить ему важность прибытия в назначенное место в срок. Меня это просто бесило.

Но зато Коча за свою жизнь убил много торпед. Когда он назвал цифру, я не сразу поверил, пришлось уточнять. Хотя чего уточнять? Ведь я искал его именно потому, что о нем по всей округе ходили слухи один неправдоподобнее другого. Коча был профессионалом, наверное, единственным в своем роде — он убивал торпеды не из мести, как я бы хотел, а просто за деньги. Может быть, ради удовольствия, хотя сам он это отрицал. Но когда один раз мне удалось увидеть его на охоте, увидеть огонь страсти в его глазах, я многое о нем понял. Коча был охотником — вот что важно. В нем жили инстинкты хищника, зверя, это по многому в его поведении было заметно. Первобытный народ австралийских аборигенов, сыном которого Коча являлся, только охотой и жил. Поэтому Коча думал совсем иначе, чем мы, цивилизованные люди. Например, он считал, что у каждого зверя есть дух и есть боги, которые помогают зверю. Если богов во внимание не принимать, то зверя, конечно, поймать можно, но это отнимет куда больше времени и сил, чем если договориться с богами. Многие его взгляды вызывали у меня серьезнейшие сомнения, но, с другой стороны, результаты Кочиной деятельности заставляли поверить в самые неправдоподобные вещи.

Коча зарабатывал тем, что давал рыбакам ловить рыбу у берега. Рыба была в цене, и рыбаки охотно делились с Кочей частью выручки. Даже рэкетиры, от которых в здешних краях спасения не было, его не трогали. То ли какая-то совесть у них еще оставалась, что сомнительно, то ли они суеверно считали, что на Кочу лучше не обращать внимания — рыбаков достаточно. Резон в этом был — его враги жили недолго. По странному стечению обстоятельств за полгода, который мы были знакомы, от совершенно естественных причин умерли три человека, так или иначе насолившие Коче. Один погиб в перестрелке с конкурирующей бандой, другой вдохнул слишком много «золотистого дыма», а третьего загрызла его собственная бойцовская собака. Коча к этому руку приложить не мог никак — он постоянно был рядом со мной.

Но и Коча оказался смертен. А какое дело могло бы завариться! В двенадцати километрах от города Рошан, построенного лет двадцать назад на месте выжженных джунглей, затонул в войну почти у самого побережья транспортник с грузом золота. Но близок локоть, да не укусишь! Поди попробуй сунься в воду, когда торпеды барражируют стаями! А кусочек-то лакомый дальше некуда. В общем, местные власти, прослышав о Кочиных подвигах, пригласили его на помощь за скромные десять процентов от груза. Но десять процентов в данном случае — грузовиком не вывезешь. Коча мозгами раскинул и решил взять меня в долю. Точнее, мозги тут наверняка ни при чем, ими Коча руководствовался в последнюю очередь — звериное чутье подсказало ему, в это я скорее поверю. Торпеды ладно, он с ними мастак справляться, а вот что делать дальше? Груз надо поднять и доставить на берег. Без техники нечего и думать провернуть подобную операцию, а с техникой Коча был не в ладах. Настолько, что даже пистолетом не пользовался, применяя во всех стычках жутковатый полуметровый малазийский кинжал, с которым умел искусно обращаться.

Вдвоем мы разработали операцию. Понятно, что Коча должен был взять на себя биотехов, а мне пришлось спешно осваивать автономное водолазное снаряжение. Найти его оказалось куда сложнее, чем с ним разобраться. Чтобы добыть примитивный воздушный аппарат, мне потребовалось с приключениями объехать три города, протопать пешком по джунглям километра три, да еще ввязаться в стычку с местными лесными разбойниками. В общем, весело было — обхохочешься. В конце концов, растратив почти все деньги и патроны, но добыв аппарат, я собирался вернуться в Рошан, где меня ждал Коча. Да вот судьба распорядилась иначе. Вернуться-то я вернулся, только от Рошана остались одни развалины. Ни с того ни с сего какая-то донная платформа саданула по городу ракетами. И все дела. Выходит, сколько ни перебил Коча биотехов, а погибнуть ему суждено было именно от них.

А я что? Бросил аппарат, не таскаться же с ним, да и отправился обратно, подрабатывать стрелковым инструктором. Но и на этом поприще не очень-то повезло. Хотя все было бы нормально, не поругайся я с рэкетирами в самом начале. Хотя как с ними не поругаться? Ну от чего меня защищать? Защитить я себя и сам могу, мне бы главное не мешали. Но нет же, не сидится людям спокойно.

В результате ни денег, ни жилья, ни друзей, ни помощников. Как-то слишком умело судьба загоняла меня из одной задницы в другую. Я вздохнул, вернул вычищенный пистолет в боеспособное состояние, сунул его в кобуру на поясе, прихватил рюкзачок с нехитрыми пожитками и тихонько выбрался на балкон.

Жаркая, несмотря на сезон дождей, ночь южной Суматры была пронизана звоном цикад, запахами нечистот с ближайшей помойки и шумом семейной драки в соседнем доме.

«Посуду бьют», — прислушался я, прикрывая за собой балконную дверь.

Я уже забыл, когда в последний раз платил за гостиничные номера. Какой смысл, если в каждом захудалом отеле занято от силы номеров пять? Для усталого путника всегда найдется комнатка на ночь. Главное только не соваться в светлое время суток, а то скандала не избежать. И еще важно выбирать номера не на первых двух этажах, чтобы если вдруг вечером объявится постоялец, он не ввалился именно в твой номер. На третий этаж с вещами ему подниматься будет лень, а на четвертый и подавно.

Поэтому у меня еще несколько лет назад выработалась устойчивая привычка ложиться спать вскоре после захода солнца, а просыпаться часа за два-три до восхода. Никакой будильник уже не требовался, да и не было у меня его отродясь. При таком режиме в постели особенно не понежишься, да и на утренний кофе трудно рассчитывать, зато какая экономия на жилье!

Осторожно спустившись по водосточной трубе, я огляделся, но никакой опасности не обнаружил, если не считать трех бродячих псов, дожирающих чей-то труп на помойке. Хотелось верить, что не человеческий. Псы были крупные, таких имеет смысл опасаться. Почуяв меня, один из них, рыжий, поднял тупую короткую морду и глухо, по-медвежьи заревел. Я положил ладонь на рукоять пистолета, пес тут же поджал уши и присел на задние лапы. Знает, тварь, что такое огнестрельное оружие в руках человека. Не удивлюсь, если доедали они как раз своего сородича, погибшего от чьей-то пули. Но мне тратить патроны на собак всегда казалось непозволительной роскошью.

До восхода оставалось часа два. За это время мне по-любому надо слинять из города, а то вряд ли отпустят без боя. А биться нечем. Хорошо, что бандиты не знают о моих финансовых трудностях, иначе уже взяли бы под белы рученьки. Пешком переться до окраины далеко и опасно, всегда есть шанс наткнуться на местных грабителей, вооруженных самопальными фитильными ружьями, арбалетами, цепями и обрезками водосточных труб, утяжеленными свинцом для надежности. С тремя патронами такая встреча для меня могла плохо закончиться, поэтому следовало обзавестись автотранспортом. Дело не легкое — каждая машина на счету, никому и в голову не придет оставлять ее так, чтобы можно было угнать. Но у меня имелось одно преимущество, возникавшее каждый раз, когда в каком-то городке приходилось задерживаться на недельку-другую. Поэтому действовать я решил как обычно — в тяжелой ситуации всегда лучше пользоваться уже проверенными методами, а новые изобретать в более спокойной обстановке, причем лучше на основе чужого горького опыта.

Поэтому направился я не к окраине, а, наоборот, к центру, где располагалась главная площадь. Улицы были пустынны — да оно и понятно. Без крайней необходимости, какая была у меня, шастать ночью по городу несколько опрометчиво. Преодолев три квартала, я увидел знакомую двенадцатиэтажку, в которой размещались местные органы власти. Все окна были темны, а на первых трех этажах, как я знал, выбиты все стекла. Таким образом местные выражали недовольство реформами, а заодно упражнялись в поражении удаленных целей.

Главная площадь — единственное место, где ночью можно встретить таксиста. Причем причина это заключается не в близости полицейского участка или органов власти, а в оплаченном договоре между рэкетирами и таксистами. Первые пообещали пристрелить всякого, кто будет посягать на жизнь, здоровье и целостность кошелька таксистов, а вторые исправно опустошали за это свой кошелек в пользу первых. Симбиоз, чтоб его.

Конечно, постоянного бандитского патруля на площади не было, слишком дорогое это удовольствие — держать без дела вооруженных ребят. Этим я и собирался воспользоваться, поскольку на угрозы бандитов мне уже некогда было обращать внимание. Даже если я буду до крайности ласков с таксистами, даже если приготовлю каждому подарок к рождеству, при встрече с бандитами меня не ждало ничего хорошего. Семь бед — один ответ.

Перед административной двенадцатиэтажкой притулилась к бордюру старенькая шестиколесная «Агава», выкрашенная дешевой флюоресцирующей краской. Я прекрасно знал водителя по имени Фердинанд, но другой машины не было, а отступать было поздно. Пришлось выйти на площадь. Я пересек ее быстрым шагом почти до середины, когда Фердинанд отвлекся от «видуна» с порнухой, заметил меня и со всей возможной поспешностью запустил под капотом турбину. Я положил ладонь на рукоять пистолета.

Понятно, что в моих стрелковых способностях Фердинанд сомневаться не мог, поэтому он не спешил перевести управление в драйв, а напряженно смотрел, как я приближаюсь.

— Привет, Хай, — первым поздоровался он.

— Привет, Фердинанд. Работаешь?

— Да, моя смена. Ехать куда-то собрался?

— Вообще-то надо бы. Из города.

— Понимаю, — вздохнул таксист. — Жаль, у меня водорода в баллонах едва на пять кварталов хватит…

— Не заправился, — с сожалением махнул я рукой, оставив другую на уровне пояса, где крепилась кобура. — Не подумал.

— Да нет. С деньгами полная беда.

— Ну да, — улыбнулся я с пониманием. — Откуда у пожилого педика деньги?

Фердинанд вздохнул. Я видел, что он потянулся под приборную панель за пистолетом, но мне неохота было тратить патрон. Пришлось прыгнуть к машине, ухватить таксиста за волосы, вытянуть через открытое боковое окно по шею, а затем просунуть руку в салон и нажать кнопку подъема стекла. Шея у Фердинанда оказалась намного толще моей руки, поэтому ему пришлось не сладко, а я высвободился без проблем и отпрыгнул в безопасный для его огня сектор — поближе к багажнику.

— Отпусти! — прохрипел Фердинанд.

— Пушку выкинь наружу.

Таксист закряхтел, и через секунду тяжелый тридцатизарядный «Гренадер» звонко грохнулся на стеклоновую мостовую. Патрон к нему был идентичен тому, которым снаряжался мой «БМФ-400», что уже само по себе было удачей. Я подобрал оружие, сунул за пояс и открыл правую дверцу. Садиться на сиденье чужой машины всегда связано с отдельным риском, тем более что я понятия не имел, какая именно ловушка пряталась в «Агаве». Иногда таксисты ограничиваются применением мощного электрошока на пассажирских сиденьях, а иногда устанавливают под обивкой портативную артиллерию, вышибающую в задницу нежелательного пассажира граммов двести картечи. Пришлось содрать обшивку и хорошенько обследовать пространство под приборной панелью. Именно там я и нашел тридцатимиллимитровую картечницу с электрическим спуском, направленную точно в пах пассажиру. В пах — это на случай, если клиент вдруг окажется защищен бронежилетом или легким композитным доспехом, что хоть и редкость, но вполне вероятно.

Найти картечницу — уже хорошо. Но я знал, что одной ловушкой таксисты редко ограничиваются, а небедный Фердинанд мог позволить себе изыски. Я хотел продолжить поиски, но меня привлек шум мотора кварталах в трех к югу. Ни с кем встречаться мне не хотелось, поэтому пришлось идти на осознанный риск. Вынув «Гренадер» из-за пояса и держа Фердинанда на прицеле, я опустил стекло.

— Пересаживайся на пассажирское кресло, — сказал я ему. — Поведу сам.

— Какого, мать твою, дерьма?!

— По кочану, — ответил я по-русски, но Фердинанд, кажется, понял.

С кислой миной он водрузился на ободранное мною сиденье и демонстративно поднял руки. Это был плохой знак. Очень плохой, но какое-то время у меня было, чтобы принять меры безопасности. Вскочив на водительское сиденье, я до упора выжал акселератор и толкнул ручку управления в положение «драйв». Машина, взвизгнув резиной, рванула с места, постепенно уравнивая обороты турбины. Но засыпать я мотору не дал — это было не в моих интересах. Дважды толкнув акселератор, я перевел систему в режим форсажа. Турбина глухо торкнулась и вдвое громче засвистела лопатками, разгоняя нас все сильнее.

— Убьемся! — выкрикнул Фердинанд.

— Успокойся, противный! — ответил я ему сладким пидорским тоном, а затем добавил уже нормальным голосом: — Какая ловушка у тебя на водительском кресле?

Он промолчал. Я сильнее вдавил педаль, и нас тут же чуть стукнуло спинками сидений от ускорения. Несмотря на почтенный возраст, «Агава» разгонялась легко, чувствовалось, что хозяин следит за машиной. Ночная улица как в страшном сне понеслась нам навстречу. Я еле успевал покачивать ручкой управления, чтобы не вписаться в столб или в стену.

— Если со мной на такой скорости что-то случится, — сквозь зубы произнес я, — то после удара от тебя мокрого места не останется. Даже если выживешь, остаток жизни будешь срать под себя в инвалидном кресле.

Вместо ответа гей закатил глаза и дико закричал в потолок. Обычно самострелы, направленные на сиденье водителя, срабатывают не от кнопки. Ее ведь не нажать, если что. Они срабатывают через какое-то время, если, наоборот, не нажимать конрольную кнопку. Сядет угонщик вроде меня, проедет полкилометра, а тут и сработает картечница или электрошок. По городу ведь на большой скорости обычно не ездят, а значит, машина получит лишь минимальные повреждения. С таким-то бампером, как у «Агавы».

Мне пришлось с размаху врубить Фердинанду рукояткой пистолета в челюсть, чтобы он умолк. Помогло.

— Где контрольная кнопка? — спросил я.

— Нажми ногой слева от тормоза, — выдавил из себя таксист.

Я толкнул в указанное место носком туфли, там еле ощутимо клацнул контакт, и в тот же миг машина начала резко, но не юзом, тормозить. Я попытался пнуть акселератор, но турбина заглохла и молотила воздух по инерции, с неприятным понижающимся стоном.

«Перехитрил, гад!» — подумал я.

Но на эмоции времени не было. Понятно, что, нажав кнопку, я привел в действие секретный механизм торможения, а как только скорость упадет до безопасной, мне в живот или в ноги шарахнет картечница. Переваливаться на заднее сиденье тоже было опасно — там могли оказаться другие ловушки. Поэтому единственным выходом было прыгать на ходу из машины. Я нажал кнопку открывания двери, но она не сработала. Тогда рукоятью пистолета я высадил боковое стекло, вскочил на сиденье и щучкой скользнул наружу. Тут же позади шарахнул залп из самострела-ловушки.

Короткий полет завершился таким мощным ударом, что у меня искры из глаз посыпались. Левую руку я рассадил о бетон, а локтем снес то ли прогоревшую бочку из под масла, то ли мусорный бак, но загрохотало на всю улицу. Прокатившись колбасой по бетону и стараясь не выпустить из руки пистолет, я наконец распластался посреди проезжей части. Полсекунды мне понадобилось, чтобы прийти в себя, затем я вскочил на одно колено, вскинул «Гренадер» на уровень глаз и поймал в прицел откатившуюся метров на двадцать «Агаву». В свете фонаря было видно, как из бокового водительского окошка вьется струйка порохового дыма. Машина остановилась, но никаких действий Фердинанд не предпринимал.

«Обгадился со страха», — решил я, поднимаясь на ноги.

Перекат по бетону и для ног не прошел безнаказанно — болели мышцы и кости, но я не позволял себе обращать на это внимание. Стараясь не сбить дыхание, я скользнул вдоль обочины, не выпуская заднее стекло такси из прицельной рамки. Но, заглянув в окошко, понял, что пистолет мне сейчас не понадобится. Бедняга Фердинанд установил вторую картечницу в дверце водителя в расчете на то, что, когда она сработает, угонщик будет сидеть на месте. Но меня в момент выстрела на месте не оказалось, и вся картечь пришлась таксисту в левый бок, разорвав ему брюхо, вывернув ребра, вывалив наружу кишки и печень. Все было залито выплеснувшейся из артерий кровищей, а на мертвом лице Фердинанда сохранилась последняя эмоция — дикий ужас понимания того, что неотвратимо должно было произойти.

Я открыл правую дверцу и, морщась от вони разорванных кишок, выволок полураспотрошенную тушу таксиста на мостовую. Крови из него, однако, вылилось столько, что она перехлестнула через порог «Агавы». Мне пришлось поковыряться с разводкой проводов, отключить окаянную кнопку, запустить турбину и заехать левыми колесами на бордюр, чтобы под наклоном лужа крови вылилась из машины на бетон хоть частично.

Меня беспокоило, что выстрел картечницы мог разбудить какого-нибудь горожанина и вызвать у него желание подзаработать. Сделать это легко — ведь у таксистов с рэкетирами договор, а значит, закинув на бандитский сетевой «сервер доверия» информацию о нападении на таксиста, можно рассчитывать на вознаграждение. Сетевые адреса подобных серверов были написаны на стенах домов во всех районах, и сколько местные власти ни пытались их оттирать, они исправно появлялись снова.

Это была серьезная опасность — стоит замешкаться, и хорошо вооруженный патруль рэкетиров прибудет раньше, чем я отсюда смоюсь. Поэтому мешкать было нельзя. Я запустил турбину на самый малый ход, чтобы не свистеть мотором на всю округу, осторожно скатился с бордюра, чуть поддал и свернул в первый же попавшийся переулок.

Лучше всего мне было двигаться на север, там сложнее заработать денег, но куда меньшее влияние имеют бандиты, от которых я откровенно устал. Тем более что я на основании собственного опыта уже знал: где труднее заработать, там есть шанс найти очень много денег. А мне нужно было именно много денег — другие варианты не позволили бы выполнить данное отцу обещание. Далеко ехать на угнанной, залитой кровью «Агаве» я не собирался. Надо было просто выбраться из города, бросить машину, пройти по лесу километров пять, а уже с рассветом выбраться на дорогу и поймать один из автобусов, курсирующих между городами. Затесавшись среди измученных жарой и работой пассажиров-крестьян, можно было без особых проблем пересечь экватор, что и входило для меня в план-максимум.

Проехав четыре квартала в сторону северной окраины города, я уже было расслабился и хотел набрать обороты, но увидел впереди неожиданно вывернувший из переулка тяжелый внедорожник «Гранд Кибер 200», увешанный прожекторами по самое некуда. На такую машину и пулемет установить — делать нечего. В основном их для того и покупали, чтобы пулемет устанавливать. Но мне не очень-то хотелось проверять степень укомплектованности «Гранда», поэтому я нажал на тормоз и резко качнул ручку управления, улизнув на перпендикулярную улицу. Прятаться теперь было бессмысленно, поэтому я врубил на полную мощность все фары, выбелив перед собой сияющий коридор. Дома и ржавые осветительные опоры призраками проносились мимо, я откинулся в кресле и попробовал вспомнить схему расположения улиц в седьмом округе. В принципе, это могли быть преследователи по мою душу, а могли оказаться и просто ночные разбойнички. Хотя разбойнички вряд ли — дураком надо быть, чтобы грабить такси. Разве что заезжие, но тоже сомнительно. В любом случае если они на одной машине, то сделать их не составляло труда — были в старом городе места, где на «Агаве» проскочишь, а вот «Гранд» не пролезет при всей своей проходимости. Да и в скорости у легковушки значительное преимущество. Хуже, если у ребят с собой рации высокочастотной связи, если они — на трех-четырех машинах и могут согласовать свои действия. Тогда драки не избежать.

Выскочив на прямую улицу, я чуть сбросил газ, отпустил ручку управления и принялся перезаряжать патроны из непристрелянного «Гренадера» в куда более привычный «БМФ-400». Хорошо бы у них магазины были взаимозаменяемые, но нет. Не все коту масленица.

Справившись с этой задачей, я втопил газ на полную, турбина взвыла, а сиденье пнуло меня в спину ощутимой перегрузкой. Шестиколесная схема «Агавы» обеспечивала отличную устойчивость при входе в поворот, поэтому в скорости я себе не отказывал. К тому же в новом городе улицы значительно шире и прямее, чем в старом, так что отрываться следовало именно тут. Потом настанет время маневров, а не скорости. Но это потом.

Такси с воем прошивало ночное пространство, поднимая вдоль бордюров тонкий пластик старых газет, одноразовые стаканчики и другой накопленный за несколько дней мусор. Фары вырубали в темноте упругий световой тоннель.

«Вот бы такую скоростную машину под водой, — мелькнула в голове неожиданная мысль. — Ни одна бы торпеда не догнала. Был бы шанс сразиться с ними в родной стихии».

Снова прикинув расположение улиц, я понял, что в сложившейся ситуации единственным моим союзником может быть именно скорость. Внедорожник, при всей монстроузной мощности, легковушке на трассе не ровня, а значит, надо не петлять переулками, а гнать по главной улице на трассу YRT-26, ведущую точно на север. За пределами города зона влияния местных рэкетиров кончится, и им будет гораздо сложнее ловить меня согласованно. А без такой согласованности у меня будет шанс даже при их численном превосходстве.

Вырулив на главный северный проспект, я довел обороты турбины до предела. Иногда мимо алыми трассами мелькали пылающие масляные бочки, у которых устроились на ночлег бездомные, иногда сверкали акриловые панели брошенных пунктов дорожной полиции. Чем ближе к окраине, тем больше наблюдалось разрухи — новый город постепенно врастал в старые развалины, оставшиеся с войны. Он врастал в них проспектами и домами, пытался раздвинуться до нормальных когда-то размеров, но не мог — поредевшее население не имело ни сил, ни желания расчищать послевоенные завалы. У кого были деньги, строились в центре, у кого не было, жили в развалинах. Без электричества, без воды, без намека на действующую канализацию. В условиях жаркого климата все это порождало бесчисленные болезни, но люди из холодных широт все равно съезжались к экватору, поскольку без жилья там смерть, а жилья после войны осталось немного. По мере возрождения городов народ начинал возвращаться на прежние места, но большинство не спешило — при всех недостатках тропики обладали определенными преимуществами.

Я уже несся по проспекту через старый город, готовый вот-вот вырваться на YRT-26, но заметил впереди неясное движение. Это была не машина. А если и машина, то без фар. В любом случае, кто бы там чего ни устраивал, но хотелось ему до поры остаться незамеченным. А если уж что и устраивать на проспекте, так это завал или шипованное заграждение.

«Похоже, они меня провели», — подумал я.

Вспомнилось, как в тот страшный черный день торпеды гнали нас на мину, притаившуюся в океане. Сейчас ситуация была очень похожей, но мне не хотелось ее повторять. К тому же в моем распоряжении теперь был не полузатопленный турбоход, а вполне себе на ходу «Агава». Я качнул ручку влево, выскочил на разделительную полосу, выбивая из днища искры, и хотел развернуться, но заметил два тяжелых «Гранда», жмущих в мою сторону по обеим сторонам разделительной полосы. Это меня никак не устраивало. Однако что ждало на выезде — тоже не ясно, а жизнь приучила меня к мысли, что известная опасность всегда меньше скрытой. Поэтому, подумав секунду, я соскочил с разделительной полосы и, не особо разгоняя турбину, покатил навстречу «Грандам».

Если у них на крышах установлены пулеметы, то дела мои плохи. Если нет, то есть шанс прорваться. Понятно, что они тоже не дураки и рассчитали наиболее вероятный маршрут, по которому я решу покинуть город в сложившейся обстановке. Отсюда и завал. Но на всех проспектах они завалы сделать никак не могли, да и технику подтянули наверняка только сюда. Поэтому, если вырваться из загона, можно было рассчитывать выйти за город по широкой западной трассе, которая вдоль побережья тоже уходит на север. Трасса опасная ввиду близости побережья, поэтому давно заброшена и не так хороша, как YRT-26, но все же лучше, чем встреча с озверевшими рэкетирами. А вот сунутся ли они туда — большой вопрос. Скорее всего ответ на него можно дать отрицательный.

План у меня был простой, я не раз его применял. Надо катиться медленно, перед самым внедорожником остановиться, сбивая преследователя с толку, а затем резво дать газу и обойти его впритирочку. Всю дорогу он не займет, а пока будет разворачиваться, мой след уже простынет. К сожалению, на крышах «Грандов» стояли яркие прожектора, мешавшие убедиться в отсутствии пулеметов. Мало будет радости, если мой маневр закончится крупнокалиберной очередью в спину. А вероятность этого была не так уж мала. Против пуль и приличной скорострельности мало помогают скорость и маневренность. Броня хорошо помогает, но на «Агаве» она явно не была предусмотрена.

Водитель «Гранда», видя, что я сбавляю ход, тоже начал притормаживать, и мы с ним остановили машины в десятке метров друг от друга. Медлить было нельзя. Я выдохнул, отпустил тормоз, вдавил до упора педаль акселератора и качнул ручку вправо, обходя тяжелый внедорожник. Его борт просвистел в полуметре от моего окна, и краем газа я успел разглядеть пулемет на крыше. А за ним чернокожего пулеметчика в белой рубахе и парусиновых штанах. Это было не просто плохо — это было отвратительно, но останавливаться было поздно. В таких случаях один только выход — петлять.

Стиснув зубы от напряжения, я начал раскачивать ручку в обе стороны, «Агава» заложила вираж направо, зверски визжа шинами, затем налево, выпуская дым из-под колес, затем снова направо. И тут загрохотал пулемет.

Вообще-то пули летят на сверхзвуковой скорости, а следовательно, достигают цели раньше, чем звук выстрелов. То, что я услышал очередь, уже было хорошо, поскольку означало промах противника. На таком расстоянии почти немыслимо промахнуться, но даже если допустить, что пулеметчик нанюхался «золотого дыма», в дорогу-то он должен был попасть! Однако ни одного рикошета ни перед собой, ни сбоку я не увидел.

«Холостыми они лупят, что ли?» — мелькнула в голове дурацкая мысль.

И в тот же миг воздух разорвало оглушительное шипение, какое издают только пробитые топливные баки. И снова очередь. Я бросил взгляд на экран заднего вида и оторопел — пулеметчик с одного «Гранда» обстреливал другой «Гранд»! Машина с пробитыми баками уже полыхала, а в следующую секунду водород смешался с воздухом и оглушительно взорвался, выкинув в ночное небо грибовидный сполох огня.

По какой бы причине это ни произошло, такую удачу упускать было глупо. Неизвестно, что на уме у пулеметчика, какой гадости он наелся или нанюхался, что он выкинет в следующий миг. А потому его следовало обезвредить, пока он занят обстрелом дружков. Хотя от дружков в соседней машине уже мало что осталось.

Резко заложив ручку влево, я нажал на тормоз, остановил «Агаву» поперек дороги и выхватил из кобуры «БМФ-400». Но, едва подняв рамку прицела на уровень крыши уцелевшего «Гранда», я заметил, что никого за гашеткой пулемета нет. Тут же из машины раздалась беглая стрельба, но, судя по искрам, стреляли изнутри не в меня, а в то место, где только что находился выживший из ума пулеметчик. Тогда я опустил прицел ниже и дал две короткие очереди по три пули, целясь в заднее окно внедорожника. Акрил оказался уплотненные, может быть даже армированные, по крайней мере мои пули только замутнили его, но пробить не пробили, завизжав на всю округу длинными истошными рикошетами.

Оставалось лишь ждать, когда ребята выскочат, чтобы попасть под мой огонь, или когда вспышки выстрелов обозначат места наличия амбразур, сквозь которые я смогу загнать пули внутрь. Через секунду боковая дверь взмыла вверх, открываясь, и один из смельчаков черной тенью скользнул на капот, по всей видимости в попытке занять место за гашетками пулемета. Хорошего в этом было мало — со своей точки достать выстрелом я его не мог, стервец надежно укрылся за лобовым окном. Если его и получится снять, то лишь когда он высунется, чтобы открыть огонь, но тут я могу и не успеть.

Но не успел я об этом подумать, как черная тень с коротким вскриком вскочила во весь рост, нелепо взмахнула руками и рухнула на шоссе, дергаясь в конвульсиях. Это было неожиданно, но я понял что происходит: в рядах противника находился мой союзник. Откуда он мог взяться? Да, большим количеством друзей я не мог похвастать, к тому же только один из них мог убивать беззвучно. И несмотря на то, что этого союзника не могло быть в живых, я выкрикнул изо всех сил:

— Коча!

В этот момент дверь «Гранда» захлопнулась, взвыла турбина, и машина рванулась вперед. Похоже, ребята поняли, что смотаться в данной ситуации для них лучший выход. Выйти из зоны поражения, посадить пулеметчика и расстрелять меня с большой дистанции. В данном случае для меня тоже было бы наилучшим отступить, только в другую сторону, но это годилось бы, если бы я был один. Наличие неожиданного напарника предполагало другую тактику.

Выскочив из машины, я открыл прицельный огонь по колесам, за несколько секунд разбортировав десятком пуль оба задних. Внедорожник просел, но продолжал еще какое-то время двигаться, пока оголенные диски не начали высекать из бетона искры. Тогда «Гранд» остановился, двери распахнулись, и по «Агаве» открыли огонь сразу из трех стволов короткими очередями. Я едва успел броситься под машину, но это было весьма ненадежное укрытие, если принять во внимание случайные рикошеты и возможность воспламенения баков с топливом.

Надо было отвечать, а то долго под обстрелом не продержаться. Чуть высунувшись из-за пробитого уже колеса, я разглядел две вспышки справа от «Гранда». Пули щелкнули по бетону рядом со мной, но я дал две короткие прицельные очереди, после чего заметил две рухнувшие на бетон тени.

«Эх, папа, — подумал я. — Если бы ты знал, как мне пригодится то, чему ты меня отказался учить!»

И наступила полная тишина, в которой раздался знакомый голос Кочи:

— Эй, Хай! Ты живой там?

— А что мне сделается? — хрипло ответил я, не поднимаясь с бетона. — Надо сматываться, а то впереди завал, и с минуты на минуту можно ждать подкрепления.

— Я бы рад, Хай, но у меня небольшая проблема.

— Что такое? — насторожился я, вылезая из-под машины.

— Ногу мне зацепило пулей. Что-то совсем идти не могу.

— Не моей, надеюсь?

— Нет. Винтовочная.

Хорошего в этом было мало. Я со всей возможной скоростью бросился к обездвиженному «Гранду». Вокруг него валялось несколько тел в черных одеждах и Коча в окровавленных белых парусиновых штанах и в такой же окровавленной белой парусиновой рубахе. Обуви на нем, как обычно, не было. Зато в руке матово поблескивал длинный малайзийский кинжал.

— Слушай, Хай, — сказал он. — Что-то мне совсем больно. Умру?

— Не сегодня, — разочаровал я его, засовывая пистолет в кобуру.

Рядом с ухом одного из погибших бандитов я заметил на дороге горошину высокочастотной рации. Пришлось, преодолев отвращение, поднять ее, переключить в пассивный режим и сунуть себе в ухо, чтобы быть в курсе переговоров противника, а самому оставаться неслышимым. Эфир надрывался вопросами о местонахождении друг друга. Голосов было много.

— Хай, мне холодно! — простонал Коча.

Я подхватил австралийца на руки, благо весил он килограммов шестьдесят, не больше, закинул на плечо, как барана, и побежал в сторону от дороги, прислушиваясь к голосам рэкетиров в эфире.

— Кинжал свой сунул бы в ножны! — посоветовал я. — А то задницу мне продырявишь.

Коча послушался, но уже молча. Похоже, досталось ему действительно крепко.

К рассвету мне удалось отбежать километра на два к северу от города. Учитывая ношу — не так уж мало. Голоса бандитов в эфире перестали мне докучать, сделавшись тише, а затем и вовсе пропали. Однако рацию я решил из уха не вынимать — с ее помощью всегда можно будет заранее узнать о планах противника. А бежать она почти не мешает.

Коча тяжело и часто дышал, по всей видимости, у него начался болевой шок. Я знал, что такое попадание винтовочной пули в ногу, хотя и не на собственном опыте. Дело страшное, и кость наверняка не просто переломана, а частично раздроблена на осколки. И костный мозг частично выбит, понятное дело, обеспечивая значительную кровопотерю. В таких случаях ни жгут, не перевязка особого эффекта не дают, поскольку кровь сочится из тысяч перебитых капиллярных сосудов. Но тугую повязку Коче на ногу я все равно наложил, сделав ее из обрывка его же рубахи. Это было необходимо не только для приостановки кровотечения, но и чтобы максимально иммобилизировать место перелома, а также защитить рану от грязи и мух. Больше в этой ситуации я ничем помочь не мог. Для нормального лечения нужен был антисептик, нужно было обезболивающее, нужен был серьезный регенерант. Ничего этого у меня в наличии не было, поэтому максимум, что я мог сделать, — доставить Кочу как можно скорее в любой населенный пункт.

Примерно к восьми утра, судя по солнцу, мы выбрались на лесную обочину YRT-26. Движения практически не было, но где-то в это время должен был идти транзитный автобус до Лубуклингау. Солнце палило нещадно, вокруг нас кружили мухи, то и дело пытаясь слизывать кровь с Кочиной раны. Я сломал ветку и отгонял их, напевая песню австралийских аборигенов, которой когда-то выучил меня Коча. Сам он пребывал в забытьи, быстро вращая глазами под опущенными веками. Какие видения бродили у него в мозгу? Я не знал.

Минут через пятнадцать я услышал сдвоенный гул автобусных турбин. Автобусы посреди дороги останавливаются далеко не всегда, поэтому мне пришлось выйти на середину дороги и вскинуть пистолет на уровень глаз. На такой сигнал водители останавливаются всегда, я много раз проверял. На поднятую руку с вытянутым в нужную сторону большим пальцем они реагируют не в пример реже. Не моя в этом вина.

Глава 7

Охота

В Лубуклингау, оставив Кочу в госпитале, я устроился на стройку оператором миксера. Ума там никакого не требовалось, поскольку устройство, создающее трехкомпонетный стеновой композит, работало почти в автономном режиме, а на мне в основном лежали функции уборщика — стирать тряпкой выделяющиеся на месте прохудившихся стыков подтеки и убирать вокруг миксера накапливающийся за день мусор. Платили немного, но этого хватало на пропитание и на оплату лечения Кочи, а большего мне не требовалось. Ночевал я в строительном общежитии, что тоже было удобно, поскольку законно. Вообще, если честно, в такой размеренной жизни было много привлекательного, но я знал, что долго она не продолжится. Как только Коча встанет на ноги, мы двинемся дальше на север, подальше от бандитов, поближе к деньгам и цивилизации. Поближе к заводам, где можно найти специалистов, которые, возможно, создадут оружие против биотехов.

Эта мысль не покидала меня. Я снова и снова вспоминал, как мчался на «Агаве» сквозь пространство ночных улиц, вырубая фарами световой тоннель впереди.

«Нужен скоростной подводный аппарат, — думал я, засыпая в общежитии. — Нужен хорошо вооруженный скоростной подводный аппарат. Тогда, неуязвимые для торпед, мы сможем исследовать их в глубине, в естественной среде обитания, а также уничтожать их при случае».

Иногда я рисовал стилом в тетрадке под мерное урчание миксера, выдающего композит на строительство первого в Лубуклингау сверхвысотного небоскреба. Технология была класса экстра — легкая арматура поднималась ввысь мощным антигравитационным приводом, на котором держалась вся конструкция. Однако оборудование на стройке все было устаревшее, никак не соответствующее высоте замысла. Но я уже слышал, что на материке подобных небоскребов выстроены десятки, а значит, скоро все города превратятся в ниточки вытянувшихся на двухкилометровую высоту башен с маковыми головками антигравитационных приводов на вершинах.

Я пробовал рисовать скоростной подводный модуль. Мне не хватало инженерного образования, это я понимал прекрасно, но мне хотелось прикинуть хотя бы общую схему, чтобы легче было объяснить специалистам, чего я хочу. В библиотеке я набрал книжек по строительству подводных аппаратов и выяснил, что максимальная скорость, которую удавалось развить под водой, не превышала тридцати узлов. А торпеды, я сам это видел, без видимого труда выжимали сорок. Предел их скорости мне не был известен, но наверняка что-то можно было бы понять, сохрани я отцовские записи с зарисовками внутренностей погибших во время штормов, но не взорвавшихся торпед. Но все тетрадки пропали вместе с «Принцессой Региной», так что об этом можно было забыть. А раз так, то следовало рассчитать аппарат для скорости хотя бы узлов в шестьдесят. Я долго думал, как добиться такой быстроты подводного хода, а потом вдруг сообразил, что надо попросту поменять среду, в которой аппарат будет двигаться. Ведь для газовой среды подобная скорость далеко не предел, там и до сотни узлов разогнаться — нечего делать. Тогда на схеме в тетрадке я нарисовал дополнительные реактивные сопла в носовой части аппарата. Они должны были окутать подводный модуль облаком пара, в котором он и будет лететь, как баллистический лайнер в воздушной среде. А то, что за пределами газового кокона вода, уже не будет иметь никакого значения для динамических характеристик.

Но совершенно непонятным оставалось, чем такой аппарат вооружать. Пулеметы под водой не годились в силу низкой устойчивости пуль в жидких средах, а торпеды, опять-таки, должны были обладать немыслимыми на настоящий момент скоростными характеристиками. Как-то раз во сне мне приснился биотехнологический подводный модуль. По сюжету сна мы с Кочей как-то умудрились поймать живую торпеду, обработать ее мутагенными препаратами, обезвредить, а затем вырастить из нее небольшой подводный модуль с предельной скоростью в шестьдесят узлов. Но, проснувшись я понял, что это далеко за гранью реальности.

Наконец, в одно прекрасное утро, когда я в очередной раз позвонил доктору, чтобы справиться о состоянии Кочи, он сказал мне, что пациент здоров и его можно забрать. Не медля я получил расчет на стройке, забрал в общежитии вещички и кое-какие мелкие накопления, после чего сразу рванул в госпиталь.

Быстренько накинув зеленый халат, выданный мне на регистрации, и там же оставив пистолет и Кочин кинжал, удовлетворив настоятельную просьбу охранника, я широким шагом направился по коридору, минуя десятки раздвигающихся передо мной акриловых дверей с красными полосами. Уж сколько раз я навещал тут Кочу, почти каждый день, но почему-то только сегодня госпиталь напомнил мне медицинский отсек «Принцессы Регины», где умер мой отец. Странно. Вроде и сходства особого не было, но какая-то ассоциация — раз, и прыгнула в голову. Не понравилась мне эта ассоциация, ох не понравилась — просто ужас как. Мысль о Коче, с которым вроде же все в порядке, как-то очень холодно и шершаво царапнула сердце. Я вспомнил, как такое же ледяное предчувствие кольнуло меня на палубе «Принцессы», когда Ольга побежала в рубку. Она вернулась, и я успокоился. Оказалось, зря. Предчувствие все же не обмануло меня — через полчаса после Олиного возвращения я потерял ее навсегда. С тех пор пришлось поставить себе зарубочку, что подобные предчувствия сбываются не в тот момент, когда их фиксируешь, а несколько позже. Поэтому, хоть в данный момент Коче ничего не могло угрожать, я решил быть к нему повнимательнее. Он спас меня от смерти, значит, я должен этому черномазому неряхе.

Коридоры госпиталя были пронизаны солнечным светом, но кондиционеры обеспечивали приятную прохладу. Я добрался до знакомой палаты и распахнул дверь.

— Привет, Хай! — радостно улыбнулся Коча. — Не ожидал тебя утром увидеть. А знаешь, меня выписывают! Прямо сегодня!

— Знаю, я с доктором разговаривал. Вещей никаких тут не нажил? Собирайся, короче.

— Нет, не нажил. Штаны даже, представляешь, порезали совсем, зашить не дали и выкинули.

— Очень хорошо, а то я знаю, как бы ты их зашил.

Коча вздохнул.

— Что же мне теперь, в пижаме идти? — глянул он на меня блестящими черными глазами.

У него иногда взгляд бывал, как у очень умной собаки. Вот ни с чем другим сравнить не могу. Или как у пятилетнего ребенка, совершенно не понимающего, почему же мир вокруг так несправедлив. И почему врачи, такие добрые и заботливые, сперли у него парусиновые штаны. Иногда я думал, что Коча прикидывается, но однажды понял, что нет. Просто у него было какое-то очень особенное понимание справедливости мира. И чаще всего правомерное. Он просто не видел разницы между парусиновыми штанами, которые не глядя вышвырнули на помойку, и золотым браслетом, который непременно вернули бы. Ему было обидно за штаны, я знал.

— У меня для тебя подарок, — подмигнул я. — Представляешь, я тут заработал немного на стройке и решил как раз прикупить тебе новые штаны, рубашку и даже шляпу.

— Шляпу? — не поверил Коча.

— Именно. Хорошую панаму. Взял две одинаковых — тебе и мне.

Развернув сверток, я бросил обновки на Кочину кровать. Зная его вкусы, я не особенно изгалялся с выбором — взял на рынке белые парусиновые штаны, белую парусиновую рубаху и две отличных брезентовых панамы.

— Хай, ты хороший, — сказал Коча, снимая пижаму и влезая в новые брюки. — Тебя боги будут беречь. Замечательные штаны. Лучше моих прежних. Спасибо. Я тебе деньги потом отдам.

— Не надо, это подарок. В честь твоего выздоровления.

— Спасибо. А нога совсем не болит. Только шрам остался.

— Рассосется, — пообещал я.

Мне всегда хотелось узнать, благодаря каким богам он выжил при ракетном обстреле Рошана, но все как-то язык не поворачивался спросить. Почему-то у меня было ощущение, что эта тема для Кочи особо интимная, иначе он сам бы все рассказал. Но сейчас момент был вполне подходящий, Коча расчувствовался, и можно было из него что-то вытянуть.

— Как ты меня нашел? — решил я зайти издалека.

— Это было просто. Ты бросил дыхательный аппарат в лесу. Я его нашел, потому что знал, по какой дороге ты подойдешь к городу.

— Откуда? — удивился я.

— Когда ты что-то находишь, это всегда происходит на севере. Я запомнил. Все нужные тебе вещи почему-то всегда на севере, поэтому ты всегда уходишь на север и с севера возвращаешься.

Логика, на мой взгляд, была совершенно дебильной. Аппарат я мог найти где угодно. Выходит, что нашел он меня по чистой случайности.

— А потом ты шел по следу, что ли? — мне захотелось выяснить все до конца. Я уже и позабыл, ради чего начал этот разговор.

— Зачем? Ты же подумал, что я умер в Рошане. Я знал, что тебе жалко меня. А когда тебе плохо, ты всегда уходишь на юг. Но не в Лубуклингау, здесь слишком много людей. Ты не любишь людей, я знаю.

— Я их очень люблю, — сухо ответил я.

Коча сделал очень длинную паузу, затем ответил:

— Но ты все равно хороший. Ты не любишь быть рядом с людьми, потому что тебе потом жалко их терять. Иногда мне кажется, Хай, что ты бы хотел умереть первей всех, чтобы никого не терять. Но не можешь. Тебе ведь надо убить очень много торпед.

— Это правда. А как ты выжил? — спросил я напрямую.

— Я? Меня не было в городе ночью.

— Это понятно, раз ты живой. А где ты был?

— В другом городе, в Бенкулу, — ответил Коча. — Зачем же мне быть в городе, где все умрут?

— Нет, погоди. Ну что-то же тебя побудило уехать? Ты ведь не мог знать, что на Рошан упадут ракеты!

— Почему же не мог? Это ты лишь изредка прислушиваешься к голосам богов. А я их все время слышу, особенно во сне. За три дня до всего мне приснился сон, где Радужный Змей сказал мне, чтобы я ехал Бенкулу, встречаться с нужными Хаю людьми. Я поехал.

— Что за люди? — поднял я брови. — Почему ты раньше ничего не сказал?

— Зачем же мне было тебе говорить, когда я ходить не мог? Ты бы уехал, я бы остался. Мне так не нравится.

— Понятно. Так что за люди?

— Северные, как и ты. Белые. После войны тут остались. Я о них давно знал, только забыл. Мне тогда было не важно, а не главное я всегда забываю. Во сне иногда вспоминаю.

— А занимаются чем? — насторожился я, ощущая приближение чего-то значительного.

— Ныряют, — спокойно ответил Коча.

В такие моменты, бывало, мне хотелось Кочу убить. Вместе с его даосским спокойствием. Ну как можно было от меня утаить существование группы ныряльщиков? Что двигало Кочей? Почему он не сказал мне сразу? Выпытать это у него невозможно, я знал, поскольку он всегда уверен в непогрешимости голоса богов. И если они ему нашептали — мол, не говори Хаю, будет плохо, то он скорее умрет, чем скажет.

— Понятно, — выдохнул я и сел на кровать. — Ныряют. Отлично. Где ныряют?

— В реках, в озерах, в пещерах. Там, где нет торпед и мин. Они отгородили от океана огромную бухту недалеко от Бенкулу, осушили какие-то военные сооружения и сделали там себе базу. Зарабатывают деньги. Иногда на дне озер оказывается что-то, что нужно поднять.

— Но ты откуда о них узнал? — допытывался я.

— Из газеты. Там было написано. У них дайверский клуб в штольнях. Называется «Sub Hunter». Но они хоть и называют себя охотниками, но охотятся только за деньгами. Если они тебе нужны, Хай, я знаю, как их подманить. Я охотник. Настоящий, не такой, как они.

Я призадумался. Отец говорил, что те, кто работает только за деньги, не должны меня интересовать. Мне надо было собрать людей, сжигаемых страстью. Тех, которые умрут, если не будут убивать торпеды. Но, судя по описанию, подводные охотники из дайверского клуба не очень-то подходили под этот критерий. Надо было понять, имеет это значение на данном этапе или я могу как-то использовать их опыт без них самих. А вообще я и думать не думал, что после войны мог сохраниться хоть один дайверский клуб. Хотя почему бы и нет? И без океанов на Земле полно водоемов.

«Мог бы сам догадаться об этом», — с раздражением подумал я.

— Так они нужны тебе или нет? — Коча привязался ко мне с этим вопросом, как ребенок.

— Пойдем. Мне надо подумать.

На выходе я забрал у охранника оружие, и мы с австралийцем побрели к автобусному терминалу по пустеющим к полудню улицам города. Новые штаны на Коче сидели мешком, точно как старые. Солнце стояло почти в зените, жара и духота вышибала пот по всей коже при каждом шаге. Хотелось побыстрее забраться в автобус, под защиту кондиционеров, и дремать в кресле, наблюдая, как джунгли проплывают вдоль дороги. Однако теперь, после полученной от Кочи информации о сохранившихся дайверах, я не знал, куда ехать. На север, к цивилизации, или же наоборот, на юг, в Бенкулу? Надо принять решение, а то как билет покупать?

— А ты как считаешь? — решил спросить я у Кочи. — Куда нам лучше махнуть? На север или в Бенкулу?

— К дайверам?

— Ну да.

— К ним ехать не надо. Если они тебе нужны, я их подманю. Я же у тебя спрашивал, а ты молчал.

— Черт тебя возьми, Коча! Почему ты всегда говоришь загадками?!

— Нет, Хай. Я тебе сказал, что могу их приманить. Я охотник.

— Понятно. Ладно, извини. Давай поговорим об этом.

— Так они тебе нужны?

— Да, Коча, — как можно спокойнее ответил я. — Они мне нужны. Может быть, не они сами, а их опыт, их снаряжение.

— Я так и подумал. Тогда мы их подманим. У нас есть то, что им очень нужно, но без нас они это никак не возьмут.

— Что? — осторожно поинтересовался я.

— Золото, затопленное у побережья возле Рошана.

Я остановился как вкопанный.

— Ты собираешься им его подарить?

— Нет. Но мы же собирались доставать его всего за десять процентов. А так нам достанется сорок.

— Почему же сорок, а не пятьдесят?

— Ты думаешь только о золоте, или тебе надо что-то еще?

Я промолчал. Да, золото определенно имеет какую-то особую власть над людьми. Удивительную. Но не над всеми. Вот Коча был к нему не то чтобы совсем равнодушен, но оно возбуждало его не больше, чем кусок хлеба. Честно говоря, я ему завидовал в этом.

— Значит, у тебя есть план? — поинтересовался я.

— Да. Ты согласен на сорок процентов?

— Я согласен даже на двадцать. Десять тебе, десять мне.

— Ты хороший человек, Хай, — улыбнулся Коча. — Так мы все хорошо сделаем. Хорошая будет охота. Очень хорошая, вот посмотришь.

Снова меня кольнуло недоброе предчувствие, но я его отогнал.

— Так куда едем?

— В Рошан! — радостно закивал австралиец. — Надо спешить, они там все скоро будут. Нам надо успеть раньше.

От Рошана до Лубуклингау было около пяти часов езды на автобусе. Точнее, не до самого Рошана, туда теперь автобус не ходит и пойдет не скоро, а до съезда к восточной трассе, ведущей в город. Оттуда придется пешочком. Но Коча вроде бы чувствовал себя замечательно, хромоты видно не было, а значит, дорогу он осилит. В крайнем случае, я помогу. Тащил же я его раненного через лес.

Расстраивало меня только наше городское вооружение. В условиях джунглей совсем не помешала бы винтовка, хотя бы одна на двоих. Точнее, в любом случае одна на двоих, потому что даже если бы Коче в руки и попало огнестрельное оружие, то обращаться он с ним все равно не умел совершенно. Не дай бог еще себе ногу прострелит.

В автобусе за темными акриловыми окнами царили полумрак и кондиционированная прохлада. Пассажиры первое время озирались на босого Кочу, но потом перестали. Я дремал под мерный гул турбин, время от времени поглядывая на бесконечные джунгли за окнами. Коча медитировал. Было у него такое особое состояние, когда он подолгу сидел с открытыми глазами и глядел внутрь себя. Иногда меня это раздражало, но после ночной пулеметной поддержки я мог простить Коче многие из его почти звериных привычек. Например, привычку чесаться. Причем он прекрасно знал, что на людях чесаться нельзя. А вот когда мы оставались вдвоем, он мог чесаться подолгу и с удовольствием, хотя никаких паразитов на нем не водилось. Порой мне казалось, что он просто прикидывается инфантильным простачком, а на самом деле меня тестирует. Смотрит на мою реакцию и делает выводы. Но каждый раз, уже через несколько минут после возникновения такой идеи, я выбрасывал ее из головы, успокоенный новым доказательством Кочиной беспомощности.

— А почему ты решил, что дайверы еще не на месте, если ты сразу сказал им про золото? — спросил я Кочу. — Ты ведь с ними черте когда разговаривал?

— В сезон дождей тут делать было нечего, — улыбнулся австралиец. — А он только кончился. К тому же им надо подготовиться. И нам надо приготовиться, чтобы их приманить. Не отвлекай, мне надо подумать.

Он снова погрузился в свою медитацию.

«Вот фрукт… — подумал я без прежней неприязни. — Подумать ему надо. Мне такой возможности не предоставил, а сам извилинами шевелит. Мыслитель».

Иногда в глубине джунглей или прямо у дороги, отодвинув лес в сторону, возникали серые призраки заброшенных городов. Большинство из них не стали восстанавливать после войны, но были и развалины более позднего времени, вроде Рошана. Наконец мы добрались до нужного перекрестка с желтым указателем, сообщающим, что до Рошана шесть километров. Я растолкал Кочу, и мы выбрались в душную предвечернюю жару. Автобус загудел турбинами и укатил, оставив нас на пустынном шоссе.

— Ну что, мудрый Коча, можем мы отправиться в погребенный под прахом Рошан? — спросил я.

— Да, Хай, пойдем. Раньше ты не называл меня мудрым, спасибо.

— Ну, я тоже взрослею.

— Это хорошо. Пройдем по дороге две трети пути. Потом надо свернуть в джунгли.

— Почему так?

Коча присел на корточки и показал на бетоне черный след от резины. Такой могла оставить только свернувшая в сторону Рошана машина.

— Грузовик, — сказал он, поднимаясь. — После того, как проехал, дождя не было. А дождь был три дня назад.

Судя по высохшим подтекам песка в кювете, он был прав.

— Грузовик, значит… — сказал я, срывая травинку. — Не попасть бы к черту в зубы.

— Все будет хорошо, Хай, — улыбнулся Коча. — Это будет наша охота. Тем более — тебе нужны не те люди, которые приехали, а те, которые останутся.

С этой стороны на вопрос я не смотрел. Нет, как бы я ни злился временами на австралийца, но котелок у него варил. Совсем не как у нас, европейцев, совсем в другой плоскости. Но не хуже.

— Ты прав, мудрый Коча, — сказал я без всякой издевки. — Кажется, именно это и имел в виду мой отец.

Мы двинулись по обочине дороги в сторону развалин Рошана. Солнце быстро клонилось к закату, окрашивая воздух и пыль в янтарный оттенок. Иногда я срывал высокие травинки, росшие во влажном кювете, и жевал их в задумчивости, а Коча, как ребенок, честное слово, косил их кинжалом. В лесу раздавались вскрики птиц, готовящихся к ночлегу, и нарастающий звон цикад. Примерно на половине пути мы услышали впереди мощный взрыв.

— Торпеда, — сразу определил Коча, ничуть не изменившись в лице. — Средняя.

Мы с ним еще несколько месяцев назад решили классифицировать торпеды хотя бы по весу, потому что Коча уверил меня, что торпеды, в отличие от мин, не растут сколько можно. У них конечный вес зависит от типа и никогда этих границ не переходит. Поскольку каждую тварь взвесить трудно, тем более разглядывая их в бинокль с берега, мы окрестили торпеды маленькими, большими и средними, исходя из видимого размера и особенностей строения. Я бы предпочел более точную классификацию, присвоил бы каждой твари уникальный номер и тип, но не было у меня пока такой возможности, вот и приходилось пользоваться результатами дистанционных наблюдений.

— Да, — кивнул я. — Кажется, твои охотники за золотом пытаются выйти в море.

— У них ничего не получится, — развел руками Коча.

— Я знаю.

Хорошо, если обойдется без жертв. Но, когда дело касается биотехов, никогда не обходится без жертв. Никогда. Хотя нет, мы с Кочей были счастливыми исключениями из этого правила. Но если честно, то в гораздо большей степени благодаря Коче, чем мне. Что же касается остальных, то всех мы спасти не могли. При всем желании. Точнее — нет, я не прав. Мы не могли спасать каждого, но конечной своей задачей я действительно ставил спасение всех. Спасти все человечество от биотехнологической опасности — вот какая задача казалась мне важной. Но у меня никак не получалось начать. Я потратил двадцать один год жизни на приобретение самых разных умений, но ни на шаг не продвинулся в направлении главной цели. Мы с Кочей даже убили десяток торпед, но это ничего не дало мне для понимания универсального метода борьбы с ними. Однако именно по дороге в разрушенный Рошан, когда воздух вздрогнул от взрыва, я ощутил, что наконец-то встал на нужный путь. Что теперь каждый мой шаг будет неуклонно приближать меня к цели.

Чтобы попусту не рисковать, мы с Кочей свернули в лес. Джунгли для австралийца были родной стихией, он довольно принюхивался, прислушивался к чему-то, а я угрюмо брел следом, недовольный скорым наступлением темноты. К тому же вспугнутые нами птицы кружили над лесом, создавая удручающую демаскировку. Сделать с этим нельзя было ничего, поэтому я просто хмурил брови и время от времени вздыхал, глядя на пылающий в небе закат.

Но Коча был хитер — не спешил. Поэтому на подходе к городу мы двигались уже в темноте, а на фоне темного неба птиц не видать. Крепко же сидит в Коче охотник! Нам же темнота была на руку — среди развалин мы без труда заметили хорошо освещенный лагерь, расположенный на условно безопасном расстоянии от берега.

— Много их, — удивился я, разглядев два крупнотоннажных грузовика.

— Человек сто, — кивнул Коча. — Ну так и золота много. А оно притягивает людей, как мух дерьмо.

Я усмехнулся.

— Ты сам говорил с этими дайверами?

— Нет. Стали бы они говорить с чернокожим аборигеном… Я охотник, Хай. Я пустил слух.

— Понятно. Значит, они ни тебя никогда не видели, ни меня.

— Да.

— Ну и как тогда мы с ними будем знакомиться? Представляешь их реакцию, если в лагерь вломятся два незнакомых мужика, один из которых чернее ночи?

— Мы не будем ломиться. Мы подождем утра.

— Что это изменит?

— До утра мы успеем поймать торпеду.

— Что?! — я вытаращился на него.

— Мы поймаем торпеду. Они увидят это и сами захотят с нами познакомиться. Я все придумал.

— Понятно. Надеюсь, ты придумал и как торпеду поймать? Живую?

— Да. Это придумали мои предки. Очень-очень давно.

— Но тогда не было торпед, — усомнился я.

— Это не имеет значения, — широко улыбнулся Коча. — Мне нужно несколько часов на подготовку. Не мешай мне, пожалуйста.

— Это круто. Может, я могу тебе помочь?

— Нет, Хай, в этом не можешь.

Я вздохнул. Коча шагнул в темноту леса, оставив меня в одиночестве.

Я наблюдал за лагерем. Расстояние было велико, но фигурки людей различались отчетливо — освещение там было хорошее. Кроме палаток, людей, машин и многочисленных ящиков я заметил два переносных турбокомпрессора для забивки баллонов воздухом. Разумно. Кислородные аппараты на малых глубинах использовать смысла нет, это я знал из скудных литературных источников, которые мне удалось достать. А забивая баллоны воздухом, можно обеспечить себе неограниченное количество погружений. Ну, пока хватит топлива на работу турбокомпрессоров, разумеется.

На стопке ящиков, высотой метра два, восседал часовой — то ли с ракетным ружьем, то ли с винтовкой. На таком расстоянии я не мог различить. Хотя нет, для винтовки ствол явно был коротковат, значит, ракетное ружье. В лагере, кроме мужчин, заметил я и нескольких женщин, при точном подсчете — трех. И мужчины и женщины были одеты в одинаковую униформу — бежевые брюки и майки, окрашенные перемежающимися белыми и темными полосами. Грузовики марки «BRT», стоявшие у края лагеря, нельзя было назвать рухлядью, наоборот — первый класс. Похоже, охотники за деньгами, как называл их Коча, в своей охоте весьма преуспели. Но я подозревал почему — конкуренции почти не было.

Примерно через пару часов после наступления темноты, когда я уже начал клевать носом от безделья, активность в лагере дайверов поутихла. Все разбрелись по палаткам, и лишь часовые меняли друг друга минут через тридцать. Один из них, забравшись на ящики, отложил ракетное ружье в сторону и начал наигрывать на губной гармошке. Ситуация показалась мне заманчивой. Ходу до лагеря, если рысью, минут десять. Значит, когда я там буду, растяпа часовой смениться еще не успеет, и мы с Кочей, при хорошем стечении обстоятельств, можем без большого труда обзавестись ракетным ружьем, в котором лично я ощущал серьезную нехватку. В любом случае попробовать стоит.

— Коча! — позвал я.

Не дождавшись ответа с минуту, я выругался про себя и скользнул рысью в сторону лагеря. В крайнем случае Коча не такой дурак, чтобы, потеряв меня, сразу начать бить тревогу и с криками «Хай, Хай!» бегать по лесу. Подождет.

Мне достаточно часто приходилось одному среди ночи шастать по джунглям южной Суматры, чтобы привыкнуть к звукам, которые они издавали, и научиться избегать опасностей, которые обитали в них. Но здесь и сейчас, я знал, одной опасностью было меньше, поскольку разбойники не будут шастать вокруг городских развалин, когда среди руин разбила лагерь сотня вооруженных людей. Разбойники редко сбивались в банды больше десятка, а нападали в основном на транспорт, движущийся по сети дорог. Нападали, грабили и уходили в лес, где гоняться за ними было не просто трудно, а совершенно бессмысленно.

Когда лес кончился, двигаться стало труднее. Моя пестрая гавайка неплохо сливалась с растительностью, но на городских улицах серьезно меня демаскировала. Переть же через искореженные бетонные конструкции и каменные завалы, чтобы оставаться невидимым, было затруднительно из-за грохочущих оползней и попадающих под ноги дребезжащих железок. Пришлось воспользоваться старым, ни разу не подводившим меня приемом, которому Грек Паршивый научил меня в пятнадцатилетнем возрасте. Старый ворюга преподал мне много наук, в том числе и умение маскироваться в ночном городе, среди старых военных развалин, где в основном и прошла моя бурная молодость. Методика преподавания у него, правда, была не очень приятной, но у меня не было возможности выбрать более мягкого педагога.

Стянув с себя гавайку и комом затолкав ее сзади под брюки, я хорошенько вывалялся во влажной от росы придорожной траве, а затем, осторожно протиснувшись в обгорелый дом, так же тщательно обмазался сажей. Понятно, что Коче с его цветом кожи достаточно было бы просто раздеться, но могут же у белых быть хоть какие-то недостатки!

После проделанной процедуры на фоне закопченных стен, да еще в безлунную ночь, я выглядел не заметнее призрака из средневековой легенды. Надо было только не улыбаться до ушей, а то зубы блеснут, как любил говаривать Грек Паршивый. В таком виде уверенности во мне сильно прибавилось, несмотря на потерю пяти минут. Я опять перешел на бодрую рысь, растопырив согнутые в локтях руки, чтобы не сбивать дыхание. И так увлекся бегом, что едва успел заметить растяжку. Вот было бы смеху, если бы я налетел на нее!

Перескочив через тонкую, почти невидимую проволоку, я опустился на четвереньки и исследовал ловушку, чтобы составить мнение о навыках тех, кто ее устроил. Растяжка оказалась сигнальной, а не боевой — проволока вела не к детонатору мины, а к пусковому устройству свето-шумовой гранаты. Мирные ребята. Точнее, тупорылые. Оставлять шанс выжить лазутчику в джунглях — это равносильно вбиванию шершавого кола в собственную задницу. Непрофессиональненько. Дайверы, черт бы их всех побрал! На моем месте мог оказаться бандит с древним двуствольным ручным пулеметом, который не ружьишко собрался спереть, а переколашматить всю честную компанию в две пулеметные ленты.

Уже окончательно воодушевленный недостаточным уровнем подготовки противника, я обогнул лагерь, аккуратно переступая через многочисленные, но бестолково установленные растяжки, и оказался в конце концов возле ящиков, восседая на которых незадачливый часовой давал свой унылый концерт. Осторожно подобравшись вплотную, я коротким ударом кулака в затылок утихомирил музыканта, тут же подхватил гармошку, лениво дунул в нее несколько раз, вроде как играть надоело, затем положил на ящики обмякшее тело, взял ружьецо, снял с оглушенного часового оба патронташа с ракетами, оставил гармошку и тихо удалился в ночь.

На обратном пути не имело смысла огибать лагерь по широкой дуге, как я вначале планировал — вдоль периметра было светлее, растяжки были видны хорошо, а народ, похоже, спал крепко. Пробираясь за грузовиками, я таки чуть не наступил на растяжку, вздрогнув от близкого женского вскрика. Этот звук в джунглях настолько редок, что к нему я не был готов. Тут же вскрик повторился снова, уже с другой интонацией, а потом перешел в размеренное ритмичное «О!», доносившееся из ближайшей палатки, полог которой так же ритмично покачивался.

«Весело у них тут, — подумал я, переступая через натянутую проволоку. — Так и разрыв сердца от неожиданности получить можно».

Вернулся я к нашей позиции в приподнятом настроении. Кочи по-прежнему не было ни видно, ни слышно. Устроившись в траве на пригорке и положив под бок трофейное ружьецо, я принялся с улыбочкой наблюдать за происходящим в лагере. Никто пока не бегал и не кричал. Похоже, что часовой, который должен был сменить музыканта, попросту проспал свою смену или не может оторваться от женской задницы. Эх, дайверы…

Наконец, минут через двадцать, из палатки выбрался мужчина с голым торсом и пошел отлить за палатку. По возвращении он глянул на ящики, потер глаза, вскарабкался наверх и принялся тормошить часового. Наконец ему удалось привести парня в чувство, и между ними началась, судя по жестам, ожесточенная перепалка. Звуки голосов до меня почти не долетали, только отдельные невнятные возгласы, но понятно было, что проснувшийся обвиняет музыканта в том, что он спал на посту. Наконец между ними наметилось взаимопонимание, и в лагере забили тревогу. Люди выскакивали из палаток, многие прыгали на одной ноге, на ходу натягивая штаны и роняя ракетные ружья. Впопыхах, как я того и ожидал, кто-то налетел на сигнальную растяжку, запустив в небо осветительную ракету и с оглушительным грохотом подорвав свето-шумовую гранату. У кого-то не выдержали нервы, и началась стрельба.

Несмотря на шум фейерверка в лагере, я ощутил за спиной чуть слышный шорох. Коча улегся рядом со мной и глянул на позицию дайверов. Отблески выстрелов и сполохи осветительных ракет играли в его черных блестящих глазах.

— Бандиты напали? — тихо спросил он.

— Нет, — ответил я, показав ружье. — Это они празднуют потерю одной единицы вооружения.

— Хорошо, — улыбнулся Коча. — Ты, Хай, тоже когда-нибудь станешь хорошим охотником. У тебя есть способности. Этот переполох позволит дайверам завтра, когда мы будем знакомиться, отнестись к нам с большим почтением.

— Поглядим. Были бы трофеи, которые мы сможем им предъявить.

— Трофеи будут. — Коча подкинул на ладони большой шарик, скатанный из свежей травы. — Я приготовил ловушку.

— Вот эту мохнатку?

— Несколько, — хохотнул Коча. — Ты не веришь в силу моих предков и богов? Пойдем, покажу.

Мы направились к океану, все еще слыша со стороны лагеря взрывы и выстрелы ружей. Кажется, ребята заняли оборону всерьез и надолго. Минут через десять мы спустились по трещине с небольшого каменного обрывчика на широкий пляж, куда бестолковая пальба доносилась значительно более глухо. Над океаном медленно всходила огромная полная луна, испещренная кратерами, в джунглях громко перекрикивались ночные звери.

— Тихо! — Коча прижал палец к губам и добавил чуть различимым шепотом: — Нельзя, чтобы торпеды услышали нас раньше времени.

Он присел на корточки и стал всматриваться в океан. Был почти полный штиль, и вода медленно дышала, напоминая огромного спящего зверя. Судя по отсутствию характерных кругов, торпед в непосредственной близости не было, иначе они всплывали бы к поверхности, прощупывая пространство ультразвуком. Коча разложил на песке пару десятков своих травяных шариков и два из них начал активно разминать, работая двумя руками.

— Помоги, — прошептал он.

Я тоже взял два комка свежей травы и начал повторять движения австралийца. Трава резко пахла, точнее, тошнотворно воняла, меня через несколько секунд чуть не вывернуло наизнанку.

— А теперь бросаем в воду, — скомандовал Коча. — Как можно дальше.

Влажная трава имела вполне пригодное для броска соотношение объема и веса, так что свои шарики я закинул достаточно далеко. Черными точками они мелькнули в лунном свете и беззвучно плюхнулись в океан, распространяя круги по поверхности. Кочины колобки упали в стороне от моих.

— Теперь ждать. — Коча снова уселся на корточки и тихо, едва слышно запел.

Пение было монотонным и очень размеренным, слова непонятного мне языка широко ходили по нотному кругу, как бы возвращаясь каждый раз к одному месту. Это было похоже на вращение стрелки часов, и я сразу понял, что Коча не просто поет, а точно отсчитывает время, как делали это его предки много тысячелетий назад.

Продолжая петь, он медленно поднялся с корточек и сам начал кружиться под свою песню. Фигуры его танца делались все сложнее, и в свете луны Коча стал похож на древнего духа, танцующего в зыбких сумерках. Его тень кружила вместе с ним, но в то же время словно немного отдельно, заворожив меня окончательно. После полусотни движений Коча начал прихлопывать в ладони и ритмично бить пятками в песок.

«Торпеды приманивает… — без страха подумал я. — Точно так, наверное, как его предки приманивали из океана огромную хищную рыбу».

Древний мистический танец окончательно уверил меня в успехе нашего предприятия, поэтому когда я услышал невдалеке громкий всплеск, то разумом остался холоден, хотя тело невольно сжалось в ужасе от близости биотеха. Тут же рядом всплыла вторая торпеда, за ней третья. Это были маленькие по нашей убогой классификации, а они, мы заметили это давно, обычно сбиваются в стаи по три и патрулируют территорию в несколько гектаров поверхности океана. Несмотря на то что Коча продолжал танцевать, торпеды не двигались. Они продолжали колыхаться на волнах, поблескивая в свете луны мокрыми черными спинами.

— Все. — Коча неожиданно остановился и перестал говорить шепотом. — Надо лезть в воду.

— Куда? — ужаснулся я.

— В океан. Надо притащить туши к берегу. Здесь все три, других рядом нету. Не бойся. Они не взорвутся.

Мне приходилось бывать в разных передрягах, часть из которых была крайне опасна для жизни. Но лезть в океан… На это моя нервная система, похоже, не была рассчитана.

— Заодно помоешься, — широко улыбнулся австралиец. — А то весь в саже. На меня похож. Хай, да не бойся! Ты что, никогда не купался в океане? Это очень приятно. Как… — Он рассмеялся, разбежался и плюхнулся в воду, подняв в лунном свете сотни сверкающих брызг.

Я хмуро стянул штаны и сандалии, бросил на песок скомканную гавайку и осторожно вошел по колено в воду. Океан был теплым. Вокруг моих ног ярко вспыхивали и тут же гасли голубые созвездия планктона. Я зачерпнул эти искры, и они замерцали в ладони.

— Хай, ну давай! — позвал австралиец. — Мне одному трудно!

— Коча… — Мне стыдно было в этом признаться, но надо было сделать это прямо сейчас. — Коча, я не умею плавать!

— Что, Хай?

— Я не умею плавать. Меня никто не учил.

Коча ничего не ответил, но вскоре подтащил к берегу тушу торпеды. Она была похожа на чудовище из самого жуткого ночного кошмара — с ульразвуковой воронкой на морде, с двумя рядами щелевых жабер, похожих на акульи, каплевидная, скользкая, с обвисшей мантией водометов. Под воронкой виднелось слабо развитое ротовое отверстие с частым усом, приспособленным для отцеживания планктона.

— Тащи ее за жабры, в других местах не бери, — предупредил меня Коча. — Она еще живая, просто парализованная ядом травы. Тащи, тащи.

Я просунул ладонь в жаберную щель чудовища и выволок его на песок. Вид живой торпеды вызывал во мне одновременно и ужас, и невыразимое ликование от победы. Пока я ее осматривал, Коча подтащил еще одну.

— Страшные, — сказал я.

— Да. Это чудовища, Хай. Вы их сделали.

— Не я.

— Нет, я имею ввиду вообще вас, белых. Вам все время мало того, что находится вокруг вас, и вы стремитесь создавать новые сущности, а не изучать старые.

— Это свойственно людям.

— Нет, только вам. — Коча покачал головой и снова побрел к воде, за третьей торпедой.

Не выдержав, я тоже зашел в океан по колено. Кому скажи — не поверят. Два человека купались в соленой воде и остались живы. Невероятно. Этого впечатления, я уже понял, хватит мне очень надолго. Осторожно присев, я погрузился в воду по плечи, наблюдая за яркими голубыми искрами вспыхивающего планктона. Я опускал руки под воду и играл с этими нереальными огнями, погрузившись в какое-то запредельное психическое состояние.

— Хай! — Коча потянул меня за локоть. — Время вышло. Надо уходить в лес. Яд разжижается водой, и скоро его концентрации будет недостаточно, чтобы вызвать у торпеды паралич.

— Твои предки так ловили больших рыб?

— Да. Пойдем. Надо еще обезопасить торпеды.

Вынув из ножен кинжал, Коча осторожно ощупал брюхо торпеды, наметил место на боку, где слой плоти был тоньше, и медленно вонзил туда лезвие. Раздалось шипение, и из раны начала сочиться белая струйка пара — это азотная кислота взаимодействовала с металлом клинка. Коча медленно вытянул кинжал из прорези, и тут же оттуда толчками полилась густая маслянистая жидкость. Она кипела на песке, взвиваясь клубами пара. От едкого запаха у меня перехватило дыхание.

Полностью слив нитрожир поближе к воде, австралиец оттащил значительно облегчившуюся торпеду подальше, ловко вспорол ей брюхо и начал засыпать внутренности песком. Я уже понял, что это не первая торпеда, которую он так разделывает. Когда песок нейтрализовал остатки взрывчатки и кислоты, Коча высыпал его из брюха и несколькими ударами кинжала вырезал кислотные железы. Затем он повторил то же самое с оставшимися торпедами. На третьей я взялся ему помогать — уже понятно было, что именно надо делать и для чего.

— Все, теперь их можно таскать как угодно, — улыбнулся Коча. — Пойдем спать в лес, а то другие торпеды подойдут к берегу и взорвутся. Утром я опять накидаю травы, и будем ждать дайверов.

— Хороший план, — признал я.

— Рад, что тебе понравилось.

Глава 8

Дайверы

Утром я проснулся от того, что какая-то ошалевшая птица громко вскрикнула в ветвях у меня над головой. В это время мне как раз снилось, что я крался по темной улице неизвестно куда и неизвестно зачем, а Фердинанд с развороченным пузом и вывалившимися кишками вдруг выскочил из-за угла да как заорет… Едва я распахнул глаза, птица взмахнула крыльями и пропала в светлеющей синеве небес.

— Черт бы тебя побрал! — проводил я ее взглядом, вытирая холодный пот со лба.

Туши торпед лежали рядом, они уже подсохли и начали морщиться. Кочи нигде видно не было. Вздохнув, я вскарабкался на дерево и глянул в сторону лагеря. Там вроде все было тихо, а это значит, никого вчера, скорее всего, не убили. Это радует. Правда, вместо одного из грузовиков виднелся только обуглившийся остов. Очевидно, кто-то все же залепил в машину ракетой.

Со стороны моря появилась гибкая фигура австралийца.

— Доброе утро, Хай, — сказал он. — Торпеды сохнут. Я бросил в воду траву, она отдает яд. Надо идти шуметь.

— Шуметь? — Я поднял брови.

— Да, чтобы подманить дайверов. Заодно я научу тебя плавать.

Дохлые торпеды за ночь еще убавили в весе, и мы без труда дотащили их до кромки воды в один заход. Я нес по туше на каждом плече, повесив ракетное ружье на шею, а Коча тащил одну, держа ее на руках, словно женщину. Мы бросили добычу и оружие на песок, разделись и осторожно зашли в воду. Хотя нет, осторожно заходил я, а Коча разбежался и прыгнул щучкой, подняв фонтан брызг. Похоже, он никогда не отказывал себе в удовольствии поплавать. Ему достаточно для этого было просто нарвать в джунглях нужной травы.

Поутру вода показалась мне прохладнее, чем вчера. Низкое еще солнце отражалось в ней розоватым сиянием, делая поверхность океана похожей на створку перламутровой раковины.

— Ау! Вау! — громко закричал Коча и залился смехом. — Кричи, Хай, кричи. Надо, чтобы нас услышали. А отсюда до лагеря далеко. У меня еще есть трава, не бойся. Торпеды не смогут к нам подойти. Они не так умны, как ты думаешь, они руководствуются во многом инстинктами. Теми программами, которые вы, белые, вложили им в гены на ваших заводах.

Я зачерпнул воду и резко подбросил две горсти вверх. Вода на фоне неба рассыпалась перламутровым жемчугом брызг.

— Хей! — выкрикнул я как можно громче.

А потом, уже не в силах сдерживать нахлынувшие эмоции, бросился в океан всем телом. Я барахтался на мелководье и брызгал на Кочу, мы дурачились и кричали дурными голосами. Потом затащили в воду туши торпед, чтобы они немного отмокли и приняли более товарный вид. Как раз к этому времени на обрывчике у кромки леса появились дайверы. Пятеро мужчин и две женщины. Но винтовка была только у одного. Однако стрелять он явно не собирался — все семеро глядели на нас так, словно увидели призраков либо неожиданно оказались свидетелями готовящегося самоубийства. Не было сомнений, что как раз на такой психологический эффект Коча и рассчитывал. Заметив внимание дайверов, он повернулся к ним спиной и выволок на песок одну из дохлых торпед. Похоже, ребят это добило окончательно.

Вытягивая вторую торпеду за хвост, я присел возле ружья и ненавязчиво закинул его на сгиб локтя, как учил меня Грек Паршивый. Из этого положения можно моментально выстрелить в любом направлении. Чтобы не привлекать к оружию много внимания, я так и остался сидеть на корточках возле вновь заблестевшей туши.

— Эй! — окрикнул нас один из незнакомцев. — Вы что тут делаете?

— Купаемся, — ответил я как можно более беззаботно. — Биотехов ловим. У них шкура отменная, отлично идет на ботинки. Ну и взрывчатки хорошей можно сцедить. А что?

Я знал, что на это сложно ответить хоть что-нибудь вразумительное.

— Кто вы такие? — спросила одна из женщин.

— Люди, — ответил я вставая во весь рост. Затем подумал и добавил: — Охотники.

— На кого?

— А вот на этих. — Я с удовольствием пнул торпеду. — Говорю же, шкура у них отменная.

— Погодите! — окончательно растерялась незнакомка. — Почему же они не взрываются, когда вы их ловите?

— А чего им взрываться? — пожал я плечами. — Коча знает волшебное слово. Его предки им акул на ходу останавливали. Он австралиец.

— И вы можете залезать в воду когда захотите?!

— Нет. — Я вздохнул и покачал головой. — Когда луны совсем нет, не можем. Волшебное слово не действует.

Кажется, юмор ни до кого из них не дошел.

Я стоял и нарочито поигрывал ружьецом. Мне было интересно, когда же до них дойдет, что оно трофейное, что это именно из-за меня им пришлось немного поупражняться в стрельбе.

— Вам придется проследовать за нами в штаб, — не очень уверенно заявил старший.

Направить на нас винтовку он не решился. И хорошо, что не решился. Утро было замечательное, и у меня совершенно не было настроения кого-нибудь убивать.

— Что значит «придется»? — пристально глянул я на них, удобнее уложив ружье на сгиб локтя. — Мы заняты.

— Боюсь, что у вас нет выбора, — выдавил из себя дайвер.

Он прижал приклад винтовки к бедру, и я понял, что очень сильно противника недооценил. Этот парень умел обращаться с оружием.

— Ну ладно, — примирительно сказал я. — А кто туши торпед потащит?

— Никто, — сухо ответил стрелок. — Ничего тут с ними не станет. Давайте живо. У меня нет времени попусту сотрясать воздух. И ружьишко попрошу вас переломить.

Честно говоря, я представлял себе знакомство с дайверами несколько иначе. Как-то не очень мне понравилась наша позиция в диалоге. Слабой она оказалась, на мой взгляд. Я выразительно глянул на Кочу, всем своим видом показывая, что я думаю о его плане и методах его претворения в жизнь. Однако мне все же пришлось переломить ружье и извлечь ракету из казенника. Настроение быстро начало портиться.

Правда, под гавайкой лежал полностью готовый к бою «БМФ-400», но не так просто будет взять его незаметно. Не спеша положив ружье на песок, я непринужденно поднял скомканную рубашку так, словно не пришлось поднимать вместе с ней двухкилограммовый автоматический пистолет. Помахивая ею в воздухе, я первым пошел в сторону леса, Коча за мной.

Наконец мне удалось незаметно просунуть указательный палец в предназначенную для него нишу, а остальными обхватить рукоять. Теперь я удерживал болтающуюся гавайку только большим пальцем, прижимая ткань к пистолету. При этом помахивать ею удавалось гораздо естественнее, чем минуту назад. Двумя легкими движениями я обмотал рубашку вокруг руки с оружием, и теперь она свободно болталась, надежно скрывая пистолет. В течение нескольких секунд я мог убить всех семерых дайверов, но пока не спешил. Конвоирование в лагерь неприятеля, в общем-то, было достаточным поводом для убийства, поскольку неизвестно что у них на уме, но в то же время, перестреляв их тут, нам будет трудно потом договориться с оставшимися.

С другой стороны, если нас приведут в лагерь как коз на веревке, тоже особо не договоришься. Так что, как ни крути, оба варианта меня лично не очень устраивали. А Коче, судя по его беззаботности, было безразлично. Сильная психика у австралийских аборигенов, позавидовать можно.

В общем, я был уверен, что убивать дайверов ни к чему, а идти к ним под дулом винтовки тоже не имело особого смысла, так что я решил попросту слинять. Мой жизненный опыт подсказывал, что самое простое решение в экстренных ситуациях чаще всего оказывается самым продуктивным, так что особо тянуть с побегом не стоило. Поймав Кочин взгляд, я коротко мотнул подбородком в сторону зарослей. Коча так же коротко равнодушно пожал плечами.

Однако мне пришлось на секунду задержаться. Горошина рации у меня в ухе защекотала кожу сигналом вызова, и тут же я услышал голос старшего группы, по-русски передавшего кому-то информацию о том, что на берегу обнаружены выпотрошенные туши биотехов.

И тут случилось то, чего я лично ожидал меньше всего. Честно говоря, все произошло настолько неожиданно, что я не сразу отреагировал должным образом, оторопело глядя, как падает на спину вооруженный винтовкой дайвер, а из горла у него торчит блестящий стальной гарпун. Коротко прошелестела листва справа от меня, и еще один из оставшихся шестерых дайверов с криком схватился за торчащий из груди штырь. Только после этого я отшвырнул гавайку и дал по зарослям три коротких очереди из «БМФ-400». Две более или менее прицельно, туда, где еще колыхалась листва, пропустив сквозь себя гарпуны, а третью наудачу и на страх агрессору. Дайверы сдуру подумали, что гарпуны выпущены нашими с Кочей сообщниками, а потому и мои пули полетят туда же — все пятеро уцелевших рухнули в густую траву, чем сильно облегчили мне задачу. Присев на колено, я широким веером пустил две длинные очереди по кустам, оставляя мало шансов тем, кто там мог засесть. Короткий вскрик подтвердил верность выбранной мною тактики.

Я замер, держа оружие наготове. После стрельбы редко бывает полная тишина. Стонут раненые, убегают испугавшиеся или готовятся к бою отчаянные смельчаки. Но сейчас было тихо. Совершенно. Поднявшись во весь рост, я спокойно сунул пистолет в кобуру и решил посмотреть, сколько было разбойников, напавших на нас. То, что это были именно разбойники, у меня с первой секунды не вызывало сомнений. Дайверы лежали, все еще опасаясь подняться. Я на всякий случай прихватил их винтовочку, чтобы никому дурная мысль в голову не пришла.

За кустами, метрах в пятнадцати от поляны, я наткнулся на тело. Несмотря на то что моя пуля почти полностью снесла ему голову, в погибшем безошибочно узнавался местный — смуглая кожа, старенькая, видавшая виды одежда. Рядом валялось допотопное пневматическое ружье для подводной охоты, с такими еще до войны развлекались на побережье богатенькие туристы. Меня удивило, что кому-то пришло в голову охотиться с ним на людей. По всей видимости, дайверы стояли тут лагерем не первую неделю, и разбойники отметили их привычку бродить по лесу с одной винтовкой на семерых.

Второе тело обнаружилось чуть в стороне. Этого я не глядя срезал очередью — целых три пули попали ему в обнаженную спину. В траве валялось точно такое же туристское ружьецо. Я вздохнул, присев на корточки рядом с трупом. При всей глупости подхода, мотивация разбойников была понятной — завладеть винтовкой, а потом, с ее помощью, выбивать одного дайвера за другим, отнимая у каждого что-то ценное. Подобная тактика не была для меня новостью, таким образом разбойникам иногда удавалось завладевать небольшими деревеньками, сначала держа в страхе все население, а затем и вовсе заставляя оставшихся покидать нажитое место, бросив все имущество. Но я ни разу не сталкивался с шайками, состоящими менее чем из пяти человек, так что в любой момент нам могли преподнести еще какой-нибудь сюрприз.

Проверив боеготовность винтовки, я закинул ее на плечо и вернулся на поляну. Дайверы уже немного пришли в себя — молча стояли и смотрели на трупы товарищей.

— Надо двигать в лагерь, — хмуро произнес я. — А то, не ровен час, нас тут снова начнут отстреливать по одному. Мертвых не берем, они затруднят движение. Потом вернемся сюда более подготовленным отрядом.

Никто мне перечить не стал, и мы с Кочей из конвоируемых превратились в предводителей группы. Я пробивал путь через лес, стараясь избегать тропинок, на которых нам могли устроить засаду, и уж конечно не приближался к пробитой дайверами дороге. На самом деле мы с Кочей стали тем непредсказуемым фактором, который мог спутать все карты противнику. Разбойники наверняка несколько дней, а то и пару недель отслеживали все привычки дайверов, маршруты их перемещения и их манеру вести себя за пределами лагеря. Мы же были чужаками, и под нашим предводительством отряд действовал, с точки зрения противника, совершенно непредсказуемо. Наши привычки никто изучить не успел, а если бы и попытался, то столкнулся бы с некоторыми трудностями. У нас с Кочей было мало привычек. Мы знали привычки друг друга, что позволило Коче, к примеру, найти меня в городе и вовремя прийти на помощь. Но если говорить о ком-то другом, то ему вряд ли бы обломилось, поскольку отсутствие явно выраженных привычек является важным качеством человека, ведущего жизнь, подобную нашей. Когда ни кола, ни двора, когда в череде каждодневных событий тяжело найти какой-либо смысл.

Пробираясь по лесу и ведя за собой отряд уцелевших дайверов, я вдруг понял, что смысл моей жизни не укладывается в обычные для понимания рамки. Честно говоря, я сам не знал, что мной движет. Обещание, данное отцу? Ну, не настолько мы с ним были близки, чтобы изменить из-за этого всю свою жизнь. Месть за гибель матери? В какой-то мере да, но спустя многие годы после страшных событий на «Принцессе Регине» и эта боль сделалась не такой острой. К тому же понятие мести в отношении безмозглых торпед не имело особого смысла.

И вот я пробирался через экваториальные джунгли, держа наготове винтовку и пытаясь разобраться в порывах собственной души. Говорят, что чужая душа — потемки, но иногда и своя представляет не меньшую загадку. Почему-то я вспомнил о трупах, оставшихся за спиной. Одни променяли жизнь на попытку обогащения, а другие заплатили наивысшую цену за собственную беспечность. А результат один — черное ничто. То самое черное ничто, которое ждет каждого из нас, независимо от эффективности действий. Раньше или позже оно все равно поглотит нас. Почему-то именно в этот миг я понял это с наивысшей отчетливостью. Но данное понимание не испугало меня. Холодным разумом я осознал, что человеческая жизнь — это попросту затянувшееся поражение. Как бы мы ни дрались, каких бы успехов ни достигали, в конце нас все равно ждет смерть. Наша жизнь совершенно бессмысленна, что бы мы ни оставили после себя. Она — лишь затянувшееся падение в пропасть. И единственный способ не сойти с ума от осознания этого — попытаться превратить падение в увлекательный аттракцион, разукрасить пропасть гирляндами, включить музыку погромче, вдохнуть «золотого дыма» и получить максимальное удовольствие от самого ощущения полета.

— Коча, — негромко позвал я.

— Да, Хай.

Я видел, что он почти прочел мысли, копошащиеся у меня в голове. Чутье у него было практически звериным, я знал это, но сейчас удивился.

— Зачем ты ввязался в это? — напрямую спросил я. — Зачем ты рискуешь жизнью, убиваешь торпеды, ночуешь в дрянных отелях и ходишь в парусиновых штанах?

— Все просто, Хай, — ответил Коча, скосив кинжалом высокую травинку на пути. — Глаза небесных зверей глядят на нас из глубин мироздания. Это не звезды, нет, это глаза хищников, поджидающих нас на поворотах жизненной тропы. Невыносимо знать, что они всегда рядом, что они пялятся на тебя из темноты. Пялятся и терпеливо, бесстрастно ждут, когда настанет их черед. И чем-то надо закрыться от этих взглядов, просто надо спрятать от себя глаза небесных зверей, чтобы не думать о них каждую секунду. И я их закрыл. Я закрыл их телами торпед, понимаешь, Хай? Надо просто что-то делать, чтобы не видеть этих сверкающих глаз. Не важно, для себя делать или для других, потому что в любом случае ты все делаешь для себя. Но делать надо что-то очень яркое, нечто, способное хоть на какое-то время затмить глаза небесных зверей. Вот я и выбрал Большую Охоту.

— Что значит Большую Охоту? — спросил я.

— Охоту, которой не будет конца, — пожал плечами австралиец.

— А почему ты говоришь, что любое дело — только для себя?

— Потому что ничего не имеет смысла. Все, что ты делаешь, ты делаешь лишь для того, чтобы закрыть от себя глаза небесных зверей.

Я вздохнул и ускорил шаг. В груди было больно, так же больно, как тогда, когда я не увидел Ольгу и маму на борту гравилета. Сердце сжалось спазмом и отказывалось нормально гнать кровь по жилам.

«Вот оно как… — подумал я. — Просто закрыть глаза небесных зверей, чтобы не думать о них».

Вскоре мы вышли к лагерю. Тут не могли не слышать мою пальбу, поэтому переполох между палатками был вполне объясним. Вооружившиеся дайверы пытались собраться в большой отряд и выдвинуться в джунгли, но наше появление изменило их планы. Опустив оружие, они встретили нас удивленными взглядами. Поскольку все были вооружены и ни о какой эффективной перестрелке при таком численном превосходстве противника не могло быть речи, я демонстративно отложил винтовку.

Нас окружили, но агрессии особой не ощущалось — никто не понимал, что происходит. С удивлением я услышал, что дайверы и тут переговариваются между собой по-русски, а это говорило о том, что русских тут большинство. Это давало мне дополнительные преимущества — в послевоенном мире землячество приобрело какой-то дополнительный, пусть и не вполне понятный для меня, смысл.

Ближайшая к нам группа расступилась, пропустив вперед крупного мужчину лет сорока на вид. Одет он был как все остальные — в форменные брюки и полосатую майку, но выделялся длинными черными волосами, стянутыми в хвост на затылке, и короткой густой бородой.

— Кто вы? — спросил он меня по-английски, не обращая на Кочу ни малейшего внимания.

— Андрей Вершинский, — ответил я ему на русском. — Мы тут с товарищем охотились на торпеды. Повстречали ваших на берегу. Они нас под конвоем вели сюда, но сами попали в засаду разбойников. Двое погибли, остальных мне пришлось выручать. Их тела и трупы разбойников в километре отсюда в сторону моря.

— Вот как? — Он тоже перешел на русский, но не смог скрыть удивления. — Выручать, говоришь?

— Да.

— А что в твоем понимании означает «охотиться на торпеды»?

— Да то и означает, — я пожал плечами как можно беззаботнее. — Ловим с Кочей торпеды, снимаем с них шкуры и продаем. Это наша работа.

Бородач задумался.

— Пойдем в штаб, — пригласил он. — Надо серьезно поговорить.

Он вздохнул и дал распоряжение группе выдвинуться в лес, чтобы доставить в лагерь тела погибших. Затем махнул нам рукой, приглашая следовать за собой.

Штаб оказался оборудован в небольшой палатке возле уцелевшего после ночной стрельбы грузовика. Видно было, что присутствие австралийца смущает бородача, но я решил никак на это не реагировать. В штабной палатке было душновато и никого, кроме нас троих, не было. Посреди стоял большой раскладной стол, на котором расположилось два более чем современных электронных планшета, какие использовались в полиции для навигации по сателлитам и вывода карт. Стульев было пять, кроме них я заметил в углу портативный кухонный блок и бесшумную гелиевую электростанцию.

— Садитесь. — Бородач указал на стулья. — Меня зовут Борис Кузнецов. Я начальник этого лагеря.

— Понятно, — кивнул я, присаживаясь. — Это Коча, мой партнер по бизнесу. Австралийский абориген и очень хороший охотник.

— Русского он не знает?

— Нет. Поэтому лучше перейти на английский, в любом случае без него я не буду ни о чем говорить серьезно.

— Ладно. — Борис перешел на английский. — Можно я тогда тоже опущу церемонии и перейду к главному?

— Буду рад, — кивнул я.

— Хорошо. Насчет торпед вы не врете. Мне передали, что на берегу вами оставлены две выпотрошенные туши биотехов.

Я развел руками, демонстрируя легкое удивление его информированностью. Не хотелось показывать, что я без труда прослушиваю их эфир в пассивном режиме.

— Вы хотите купить шкуры? — заинтересованно спросил Коча.

Борис глянул на него с нескрываемым превосходством.

— Нет, мы хотим предложить вам сотрудничество. Не бесплатно. Думаю, что это позволит вам выручить значительно больше, чем стоят любые шкуры.

— Интересно, — сощурился я.

— Мы дайверы, — объяснил бородач. — Ныряем под воду и выполняем там разные работы. Достаем потерянные когда-то грузы, ремонтируем погруженные конструкции. Понятно, что делать это мы можем только в озерах и реках, а там для нас не так уж много работы. Но вот в морях и океанах после войны осталась масса полезного груза. Но биотехи не дают нам нырять. Получи мы такую возможность, можно было бы очень значительно расширить поле своей деятельности. Вы бы стали нашими постоянными партнерами. На очень выгодных условиях.

— И что нам придется делать? — спросил Коча.

— Мы видели, как вы купались. Все ждали взрыва, но взрыва не было. Это означает, что вы владеете каким-то секретом и можете безопасно для себя заходить в воду. Дайте нам возможность нырять в бухте, и мы не останемся в долгу. Нам не нужен ваш секрет, нам необходимо только погрузиться около десяти раз в течение одного дня. Что скажете?

— Хотелось бы больше конкретики. — Я побарабанил пальцами по столу. — Насколько серьезным может быть вознаграждение?

— По килограмму золота каждому в руки вечером того дня, когда вы обеспечите нам погружение.

Коча улыбнулся и протяжно присвистнул.

— Годится, — усмехнулся я. — Тогда завтра и начнем. А то наш способ действует только в период полной луны.

— Тогда можно было бы и сегодня… — осторожно предложил Борис. — Мы и так тут задержались дольше, чем собирались.

— Нет, — Коча покачал головой. — Нам надо подготовиться.

— Что для этого нужно? Чем мы можем помочь?

— Выделите нам охрану, — ответил я. — Человек десять с винтовками и ружьями. Работать придется в джунглях, а пока вы тут стояли лагерем, разбойники из окрестностей начали подтягиваться сюда в надежде завладеть вашим имуществом. Скоро придется вести с ними серьезные боевые действия, а вы к этому не готовы морально.

— Зато ты готов, как я вижу, — произнес Борис по-русски.

— Было время получить нужные навыки, — ответил я. — Но охрана нам не повредит. Я не склонен уходить от рискованных ситуаций только из-за их рискованности, но и не отношусь к тем, кто лезет на рожон только ради опьяняющего действия опасности.

— Понимаю, — улыбнулся бородач. — Было время, когда опасность неотрывно следовала за мной. А теперь я без нее чувствую себя не в своей тарелке.

Судя по возрасту он мог участвовать в войне, и это меня заинтриговало. Я глянул на него пристально, пытаясь вызвать на еще большую откровенность.

— И нечего так смотреть, — отмахнулся он. — Я служил в морской пехоте, когда началась война. Был морским диверсантом. И нашему отряду одним из первых пришлось столкнуться с биотехами в глубине. Никто тогда о них почти ничего не знал. Из десятерых мне одному удалось выжить. Чудом. Если захочешь, я тебе за бутылочкой водки потом расскажу, как все было. Но только после того, как провернем дело.

— Годится, — кивнул я.

Сердце у меня забилось чаще. Я заподозрил, что жизнь столкнула меня со вторым после Кочи человеком, который играет с опасностью лишь для того, чтобы закрыть глаза небесных зверей. А если так, то идея Большой Охоты не оставит его равнодушным. Может, именно про таких людей говорил мне отец?

Выйдя из палатки, Коча достал кисет, с которым не расставался даже в больнице, свернул самокрутку и закурил.

— Я выделю вам двухместную палатку, — сообщил Борис. — На особые удобства не рассчитывайте, мы сами не в хоромах живем. Обед в полдень, ужин на закате. Я поставлю вас на довольствие. Помните, у нас морской регламент, а это означает довольно серьезную дисциплину, которой придется придерживаться и вам, чтобы не раздражать и не расхолаживать остальных. От нарядов вы избавлены, от караулов тоже, но без дела по лагерю лучше не шататься.

— Нам некогда будет шататься, — заверил я его. — Мы выдвинемся в лес сразу, как только вы выделите нам охрану.

— Ладно. Против женщин ничего не имеете?

— В смысле? — поднял я брови.

— Если я начальником отряда охраны назначу женщину?

— Мне без разницы, — махнул я рукой. — Лишь бы не пыталась нами командовать.

— Нет, она будет в вашем подчинении и станет выполнять только функции командира группы наших стрелков.

— Тогда все нормально. Но можно узнать, почему именно она?

— Катя очень хороший стрелок. Лучший. К тому же обстрелянный в реальных передрягах, а не в тире. Это важно, поскольку для меня ваша безопасность теперь не безразлична.

— Понятно.

— Тогда пойдемте, я покажу вам вашу палатку. А после обеда выделю отряд.

Глава 9

Стратегия огневого контакта

Судя по обеду, дайверы неплохо зарабатывали на погружениях в реках и озерах. Очевидно, они не были стеснены конкуренцией в этом бизнесе, а потому могли контролировать одним клубом весь рынок подводных работ. Так или иначе, несмотря на полевые условия, обед из четырех блюд показался мне сытным, вкусным и вполне ресторанного качества. Жилье, вопреки многочисленным извинениям со стороны Бориса, оказалось получше многих гостиничных номеров, в которых мне приходилось ночевать. Палатка была оборудована двумя раскладными койками, столом, двумя надувными креслами, компактным сетевым терминалом и мини-баром с охлаждающей камерой. Судя по отсутствию духоты, где-то внутри находился выход центральной кондиционерной сети, проложенной по всему лагерю. В этом плане мне показалась странной духота в штабе, но я списал ее частично на спартанские пристрастия Бориса, а частично на экономию ресурсов.

Столовую, размещенную в большой палатке, дайверы называли камбузом — на военно-морской манер. Я решил, что коль уж председателем клуба является бывший подводный диверсант из морпехов, удивляться тут нечему. Зная, что представители субкультур очень ценят всяческий сленг, возникший в их среде, я счел за благо вписаться в эту традицию, чтобы никого не раздражать и не поддерживать репутацию сухопутной крысы, какую в таких сообществах неизменно приобретает любой чужак.

На камбузе я и познакомился с Катей. Коча не на шутку увлекся едой, а меня Борис подозвал за свой столик, где сидели двое незнакомых мужчин и одна женщина. Пожалуй, она была чуть старше меня, по крайней мере мне так показалось. Не совсем в моем вкусе, если честно, но и не уродка. Чуть полновата, с грубоватыми чертами лица. Вела она себя очень раскованно, можно сказать по-мужски, что немного меня покоробило. Заметив мой взгляд, она усмехнулась, видимо, заподозрив, какие мысли вертелись у меня в голове, и представилась:

— Катя.

— Очень приятно. Андрей. — Я чуть поклонился.

— Присаживайся, — указал на свободное место Борис. — Коньяку хочешь?

— А как же морской регламент? — усмехнулся я.

— Офицерский состав должен чем-то отличаться от рядового, — спокойно пояснил бывший морпех. — А то дисциплине сразу хана.

— Тогда выпью. Всегда мечтал принадлежать хоть к какой-то элите.

— Уважаю людей с чувством юмора, — подмигнул мне Борис.

— Я тоже, — согласился я.

Краем глаза я заметил, что Катя поглядывает на меня чуть пристальнее, чем можно было ожидать от малознакомого человека. Мне налили коньяку, завязалась беседа, в процессе которой Борис познакомил меня с двумя своими заместителями — Ильей и Сергеем. Из любопытства я расспросил про их клуб. Информацию мне выдали довольно поверхностную — ныряем, мол, зарабатываем, но есть и проблемы. Проблемами они делиться, понятно, не стали, да я этого и не ожидал.

Коньяк в бокале был на исходе, когда Катя сказала:

— Я видела трупы разбойников. И нашла гильзы на том месте, откуда ты стрелял. У тебя что, пули с самонаведением?

— В каком смысле? — удивился я.

— В самом прямом. Там же видимость была нулевая. Разбойники засели за плотной стеной подлеска, и видеть со своего места ты их не мог ни при каких обстоятельствах. Как же ты тогда пристрелил обоих? Ладно бы еще они стреляли из винтовок, но от пневматических гарпунных ружей нет ни грохота, ни пламени.

— Меня научили неплохо стрелять в свое время, — пожал я плечами.

— Чтобы стрелять, надо видеть цель, — покачала головой Катя.

— Не всегда. И даже слышать не всегда надо. Может, ты и лучший стрелок среди своих, но, видимо, существуют фокусы, о которых ты понятия не имеешь. Это уже вопрос другого порядка, скорее вопрос психологии и тактики огневого контакта, чем чисто стрелковых навыков. Понимаешь, люди в бою в значительной мере скованы обстоятельствами, а потому действуют, сами того не понимая, по жестким шаблонам. Зная эти шаблоны, можно с уверенностью предсказать, кто в какой момент боя где примерно окажется. Ну а дальше как раз и приобретают значение стрелковые навыки.

— Забавно, — сощурилась Катя. — Расскажешь?

— Так, Катерина, ты мне человека от дела не отвлекай, — осадил ее Борис. — У него задача обезвредить торпеды, а не повышать твое стрелковое мастерство. Уяснила?

— Да.

— Вот и прекрасно. И ты, Андрей, на ее чары не поддавайся.

Я молча усмехнулся и допил остатки коньяка, закусив их лаймом.

Мы выдвинулись в лес примерно через час после обеда. Под Катиным началом были двое стрелков с ракетными ружьями и пятеро с автоматическими штурмовыми винтовками, создающими очень плотный огонь. Такой отряд мог дать отпор любой, даже хорошо подготовленной банде разбойников.

На самом деле Борис переоценивал мою роль в обезвреживании торпед. Я понятия не имел, какую именно траву Коча использовал для своих парализующих шариков, да и не было ни малейшего желания тратить время на изучение того, чем прекрасно владеет напарник. Это было так же бессмысленно, как учить Кочу стрельбе, например.

Как бы то ни было, делать мне в джунглях оказалось совершенно нечего. К тому же я был уверен, что кто-то из стрелков получил задание разузнать, в чем именно заключается наш секрет обезвреживания торпед, а потому следовало занять собой все внимание группы, дав Коче возможность собрать траву в стороне от чужих глаз. Ситуация осложнялась тем, что разбойники наверняка начали подтягивать силы к лагерю, и ожидать нападения можно было в любую минуту, а потому далеко отпускать Кочу было нельзя — он должен был отходить не далее чем на десять-пятнадцать метров от нас.

Решил я эту дилемму просто.

— Строгий у вас командир, — сказал я Кате, когда мы добрались до места, облюбованного Кочей.

— Нормальный, — скупо отмахнулась она.

— Может, и нормальный, но нельзя запрещать лучшему стрелку использовать любую возможность для повышения квалификации. Вот он на тебя наехал, и ты всю дорогу молчала, а шли мы час, не меньше. За это время я мог бы рассказать тебе кое-что о тактике огневых стычек.

— Поздно теперь говорить, — вздохнула она. — Работай.

Я поднял лицо к небу и прищурился на солнце.

— В лесу вся работа для Кочи. А я так, с боку припека.

Все восемь стрелков заметно оживились при этих словах. Я понял, что всем им интересно меня послушать, а значит, Коче никто не будет мешать. Что же касается бдительности, то она у меня от работы языком не уменьшается — проверено долгой практикой.

Присев в траву, я закинул руки на затылок и сделал вид, что наслаждаюсь шумом океанского ветра в ветвях. Катя осторожно устроилась рядом, положив на колени винтовку. Ветер дул с ее стороны, точнее, со стороны океана, принося запах соли и водорослей, смешивая его с ароматами джунглей, а под конец вплетая в этот букет тонкий, едва ощутимый, теплый запах женских волос. Я ощутил в груди почти незнакомое щекотное ощущение от такой неожиданной близости женщины.

Наверное, я был в таком состоянии, что взволновать меня могла почти любая женщина, ведь я не имел близких контактов с противоположным полом уже больше года. Катя была далека от моего идеала, но она была очень близко, до нее локтем можно было дотянуться, а мой идеал — черт-те где, если только вообще существовал на этом свете. Вечная проблема журавля и синицы повернулась для меня такой вот неожиданной стороной.

— Ты когда-нибудь вела ночной бой? — спросил я у Кати.

— Да, приходилось, — кивнула она.

— Тогда тебе легче будет понять.

Вокруг нас расселись другие стрелки, внимательно прислушиваясь к каждому моему слову.

— Коча! — выкрикнул я. — Не уходи далеко! Будь на виду все время.

— Хорошо, Хай! — махнул он мне.

— Почему он тебя называет Хай? — спросила Катя.

— Да мне без разницы, — пожал я плечами. — Хоть горшком, только бы в печь не садили. На самом деле Коча как-то спросил, что означает моя фамилия — Вершинский. Ну, я ему перевел на английский смысл слова. И он почему-то решил, что смысл моей фамилии важнее звучания.

— Что-то я не поняла, — улыбнулась Катя. — И каков же смысл? Вершить? Вершок?

— Мне кажется, что вершина, верх, высота, — развел я руками.

— Не очень скромно.

— Скромность никогда не входила в число моих добродетелей.

Мы помолчали. Вечный океанский ветер шумел в густых ветвях над нашими головами. Несмотря на присутствие еще восьмерых стрелков, я вдруг ощутил себя с Катей наедине, поразившись такому яркому наваждению. Я глянул на нее искоса и поймал себя на том, что идеалы женской красоты не так уж важны, когда речь идет о реальной женщине. Нет, действительно, по-своему она была очень даже красива, и уж в любом случае очень мила, несмотря на явно мужскую манеру держаться. Я на секунду представил, что это она сладострастно вскрикнула в чьих-то объятиях, когда я ночью выбирался из лагеря. Это было не больше чем ни на чем не основанное предположение, но сердце забилось в груди чаще. Мысленно я увидел ее обнаженной, разгоряченной в чужих объятиях, возбужденной и отдающейся, с зажмуренными глазами и чуть приоткрытым ртом. Это видение было ярким, отчетливым и здорово возбудило меня. Я даже челюсти стиснул от напряжения.

Не знаю, но мне почему-то показалось, что, несмотря на налет грубоватости, Катя очень сексуальна и очень доступна. Настолько, что приложи я усилия — и можно было бы провести с ней ночь. Может быть, даже эту. Я несколько раз глубоко вздохнул, стараясь не разгонять себя нахлынувшими фантазиями, а затем твердо решил приложить усилия.

Честно говоря, никакого особого сексуального опыта в свои годы я так и не нажил. Бывали, конечно, контакты, но чаще всего о них было стыдно вспоминать, а один раз такой контакт даже повлек за собой весьма неприятное лечение ударными дозами антибиотиков, что надолго отбило у меня всяческое желание. По большому счету я был очень стеснителен в общении с противоположным полом, а потому подсознательно остерегался малодоступных, по моему мнению, женщин, прекрасно понимая, что у меня не хватит умения их соблазнить. А получать отказ мне хотелось меньше всего, поскольку я знал, что он только усилит мою и без того значительную неловкость в межполовых отношениях.

В результате красавицы и приличные женщины оставались уделом моих фантазий, я с ними и заговорить не смел, а сталкиваться приходилось с женщинами попроще, которые сами испытывали недостаток мужского внимания, а потому не были особенно щепетильны в выборе. На самом деле я прекрасно сознавал, что Катя из их числа, что в лагере есть женщины намного привлекательнее, чем она, а потому ей перепадает не самое лучшее. Может быть, напускная грубоватость и мужские манеры были как раз защитной реакцией, маской, под которой она прятала недовольство таким положением вещей. Всякая женщина мечтает любить и быть любимой, а если не удается, она запирает душу в крепкой раковине, из которой ее не выковырять. Я почти на физическом уровне ощутил шершавую крепость этой раковины, но тут же понял, что под ней наверняка скрывается жемчужина. Никому не удалось ее разглядеть, но я уловил таинственный блеск в глазах Кати.

Я стиснул кулаки, на секунду представив, что эта жемчужина может стать мне наградой. Наградой за долгие годы лишений — физических и моральных.

— Ночью, — начал я, — во время боя видны только вспышки выстрелов. Замечала?

— Конечно, — осторожно кивнула она.

— Видеть вспышки очень важно. Каждая вспышка — это летящая в тебя пуля. Чей-то промах или чье-то попадание. Это суть любого огневого контакта — попадание или промах. Суть не в убийстве, поверь. Важно именно поражение цели.

— Никогда об этом не думала, — негромко сказала она.

— Агрессия хороша в рукопашном бою, — продолжал я. — При непосредственной стычке она подавляет противника морально и дает тебе возможность подавить его физически. Но при огневом контакте агрессия не приносит ничего, кроме учащения пульса, от которого сильнее дрожит рука. Вспышки выстрелов означают рождение маленькой сверхзвуковой смерти, уносящейся в пространство. Но если ты именно так будешь их воспринимать, то в твоей душе поселится страх, и тебе потом очень трудно будет его выбить оттуда.

— Как же тогда быть?

— Все просто. Мы привыкли, что тело — это и есть мы сами. А все окружающее — вокруг нас. Но это не так. Это лишь обман чувств, ничего более. Мы не можем напрямую ощущать реальность, тебе надо это понять. Все, что происходит снаружи, никак не может быть воспринято разумом, кроме как посредством интерпретации сигналов, посылаемых нашими нервными окончаниями. Пойми, никакого красного света не существует, есть только электромагнитное излучение определенной длины волны, которое, попадая на сетчатку глаза, порождает химическую реакцию, а вещество, образовавшееся в этой реакции, раздражает нервное окончание, которое передает сигнал в мозг. И только сам мозг, получив именно этот сигнал, присваивает ему значение определенного цвета. По сути весь мир просто нарисован на серой стене внутренней поверхности нашего тела. Это карта. Символ. Обозначение.

— И что?

— А то, что вспышки выстрелов, как и все остальное, являются лишь условными сигналами, посылаемыми нашему мозгу. И рассматривать их лучше всего именно как сигналы, как схему, нарисованную на экране радара. То есть нет у тебя никакого противника. Есть только схема перемещения целей, которые тебе необходимо поразить.

— Но ведь смерть от пули совершенно реальна, — сказала Катя.

— Чушь собачья, — возразил я. — Смерть на самом деле наименее реальна из всего существующего. Ведь, когда ты умрешь, ты не сможешь понять, что умерла. Твой мозг не сможет обработать сигнал под названием «смерть», поскольку ничего уже не сможет обработать. Пока сознание в тебе теплится, в нем теплится и надежда выжить, а когда сознание угасает, ты уже не можешь осознать ничего. В результате каждый человек обладает личным бессмертием. Он сам не может зафиксировать свою смерть, а реально существует лишь то, что можно зафиксировать. Получается, что чужая смерть для тебя реальна, а твоя будет реальна лишь для того, кто ее увидит или узнает о ней. Но не для тебя.

— Интересная концепция…

Я глянул в Катины глаза и понял, что ей действительно интересно.

— Мне об этом рассказал человек, учивший меня стрелять. О нем почти нечего сказать хорошего, он был отпетым негодяем, способным продать собственную мать на органы. Но когда дело касалось стрельбы, в его словах появлялась особенная философия. Как только он впервые протянул мне заряженный пистолет, я услышал от него то, что он считал самым важным. Когда человек берет в руки оружие, он должен быть готов не только и не столько убить, сколько умереть.

— Но ты же говорил, что личной смерти нет, — подняла взгляд Катя.

— Конечно. В том-то и смысл. Самое главное во владении оружием — смерть. Но поскольку личную смерть человек не в состоянии зафиксировать, все теряет смысл. Владение оружием, бои, перестрелки превращаются просто в игру. В игру, где основным смыслом является поражение цели. Ошибиться в этой игре невозможно, поскольку ошибку нам зафиксировать не дано. Любой огневой контакт из-за этого превращается в беспроигрышную лотерею. Победить можно, а проиграть нет. Понимание этого позволяет сохранять разум холодным и ясным, а весь мир и его изменения воспринимать просто как схему на экране компьютера. Именно из этого рождается тактика огневых контактов. Например, ты знаешь, в чем смысл термина «прикрыться огнем»?

— Первый раз слышу, — еще больше заинтересовалась Катя.

— Именно этот тактический ход позволил мне одержать победу в известной тебе стычке. Существует один удивительный фактор, который сложно объяснить рационально. В нем много мистики, но на практике он прекрасно работает. Запомни: в стреляющего человека очень сложно попасть. Чтобы поразить цель, ведущую непрерывный огонь, необходима очень крепкая воля. Потому что стреляют-то в тебя. И только осознание невозможности проигрыша может помочь тебе поразить цель. И напротив, в убегающего человека попасть проще простого, он словно притягивает к себе пули. В результате получается, что, когда противник не виден, когда ты не можешь заметить вспышки выстрелов или направленное в тебя оружие, стрелять и поражать цели намного проще. Звучит противоречиво, но это факт. Надо только знать это. Когда не видишь противника, надо просто стрелять. Отправлять пули веером в том направлении, где противник теоретически может находиться. Пули сами найдут его.

— И все?

— Конечно, не все. Я же говорил, дальше вступают в силу чисто стрелковые навыки и выигрывает тот, у кого больше боевого опыта. Это тоже важно, но нарабатывается оно на стрельбище, а не в бою.

Пока Коча ходил кругами вокруг поляны, выискивая и собирая нужную ему траву, я еще много чего рассказал рассевшимся рядом со мной стрелкам. Я сел на излюбленного конька, меня понесло и несло все сильнее, когда я видел огонь заинтересованности в Катиных глазах. Совершенно подсознательно и незаметно, неуловимыми движениями мы с ней приближались друг к другу, пока наши бедра не соприкоснулись. Касание меня обожгло. Я вздрогнул, поднял взгляд на Катю и увидел, что она смотрит на меня так же, как я на нее — с удивлением и легким испугом. А затем мы оба смутились, чуть отстранились и сделали вид, что ничего не произошло. Однако сердце мое молотило, как вал разогнанной до предела турбины, и я физически ощущал, что сердце Кати бьется в такт с моим.

Когда небо пожелтело от близости вечера, австралиец наконец сообщил, что закончил работу. На самом деле я заметил, что последний час он не занимался сбором, а тщательно сминал ногами траву, превращая ее в совершенно неузнаваемую массу. Затем он соорудил из жердей носилки, погрузил на них груду темно-зеленого месива и, довольный, уселся рядом.

— Ну вот, теперь появилась работа и для меня, — с притворным недовольством вздохнул я.

— Ты о чем? — не поняла Катя.

— Носилки надо тащить. Ценный груз.

Я поднял носилки спереди, Коча сзади, а стрелки двинулись в сторону лагеря по обе стороны от нас. Путь не был долгим, похоже, Кочина трава росла тут повсюду, и на километр от лагеря мы отошли лишь приличия ради. Во главе отряда двигалась Катя, держа винтовку на сгибе локтя, как когда-то учили меня. Двигалась она как кошка, точнее, как тигрица, крадущаяся сквозь джунгли. Ее полосатая майка только усиливала это ощущение.

Преодолев около трети пути, я ощутил какое-то неуловимое изменение в окружающем пространстве. Секунда у меня ушла на то, чтобы понять — перестали петь птицы. А произойти это вечером могло только в том случае, если их кто-то недавно спугнул и они скопом перелетели на другие деревья. Тут же и Коча рванул на себя носилки.

— К бою! — выкрикнул я, отпуская жерди и перекатываясь в траву.

Стрелки отреагировали, на мой взгляд, слишком вяло — я уже выхватил пистолет и привел его в состояние боеготовности, а они все еще двигались во весь рост, рискуя попасть под мои же пули.

— Ложись! — скомандовала Катя, вскидывая винтовку к плечу.

За густыми зарослями ничего не было видно, и я понятия не имел, в кого она собирается стрелять, но она все же шарахнула по кустам тремя короткими очередями. Грохот выстрелов вспугнул птиц в округе, но не успело эхо затихнуть, как вся наша группа уже заняла позиции. Кто залег за камнем, кто за кочкой, а кто плотно прижался к стволу дерева. Катя выстрелила еще три раза, и тут же метрах в двадцати за кустами раздалась сухая очередь из автоматического пистолета. Сверху посыпались сбитые ветки и листья лиан — пули противника ушли вверх, а это означало, что выпустил он их уже после Катиного попадания.

Кто-то из наших не мешкая пальнул из ружья. По барабанным перепонкам ударило сначала воем стартовавшей ракеты, а затем волной от близкого взрыва. В воздух взлетел фонтан бурой глины пополам с опавшими листьями. Я наугад послал веер пуль чуть в сторону, и, судя по вскрику, тоже попал. Тут уж и остальные стрелки решили применить мою науку на практике и принялись долбить очередями во все стороны поближе к земле. Ветви кустарника начали сыпаться на землю, словно их косили турбинным ножом, и в этой мешанине движения я заметил несколько удаляющихся силуэтов. «БМФ-400» дернулся у меня в руке, посылая каждому вслед по две-три пули. Катя подскочила ко мне короткой перебежкой, встала на одно колено и очень эффективно поддержала меня огнем.

— Дай вправо! — посоветовал я. — Туда мало стреляли!

Девушка резко повернулась всем корпусом и принялась ритмично рассекать очередями пространство за кустами. Ее поддержали парой ракетных залпов, и вскоре все стихло. Только сверху еще секунд десять падала земляная труха. Из наших, насколько я сумел заметить, не пострадал никто. Коча выполз из рытвины между корнями деревьев, недовольно глядя на перемазанные штаны.

— Стирать придется, — вздохнул он. — Ненавижу разбойников.

Я усмехнулся. Из перегретого ствола моего пистолета еще сочился сизый масляный дым. Катя спокойно отстегнула пустой магазин винтовки и сменила его на снаряженный.

— Необходимо провести разведку, — сказала она и коротко клацнула затвором. — Мне показалось, что разбойников было много.

— Мне тоже, — кивнул я.

Под прикрытием четырех стрелков мы с ней выдвинулись чуть вперед, в заросли, и почти сразу наткнулись на три трупа. Присев, я осмотрел одежду и оружие погибших.

— Эти из другой шайки, — уверенно заявил я.

— Мне тоже так кажется, — кивнула она. — Похоже, нас тут обложили.

— Ну, силенок у нас пока достаточно, я думаю, да и финансовый перевес налицо. Но надолго в этих лесах задерживаться нельзя. Иначе придется занимать полномасштабную оборону. Мне приходилось сталкиваться с людьми, побывавшими в таких ситуациях.

Горошина рации щекотнула мне ухо — в эфире раздался голос Бориса:

— Катя! Что там у вас?

Девушка приложила палец к уху, активизировав рацию, и ответила:

— Разбойники. Напали менее чем в километре от лагеря. С нашей стороны потерь нет.

— Молодцы. Давайте возвращайтесь скорее.

Катя усмехнулась и перевела рацию в пассивный режим касанием пальца.

— Вечно он торопится. Как на войне. Я бы предпочла понять, с кем мы имеем дело и чего от противника можно ожидать в будущем.

Я кивнул. Эта банда явно была богаче той, которая напала на нас утром. И одежда была получше — оставшийся с войны тропический камуфляж, и снаряжение, и оружие. Ни о каких туристских плевалках тут уже речи не было — ребята были вооружены однотипными короткими пистолетами-пулеметами с удлиненными магазинами на сорок патронов. Застань они нас врасплох, потерь избежать бы точно не удалось. В этом стратегия разбойников и состояла — выбивать дайверов по одному, платя, может быть, тремя погибшими за одного, но прореживать и прореживать ряды обороняющихся, пока лагерь не сдастся. У самих разбойников недостатка в подкреплении быть не могло, поскольку по лесам в окрестностях крупных дорог всегда шаталось множество всяческого отребья. Им даже не надо было тратить усилия на согласование действий, ведь цель, в виде дорогостоящего имущества дайверов, была понятна и так, а дележка тоже не отличалась сложностью — кто больше урвет и выживет при этом, тот больше и унесет.

Побродив в округе, мы нашли еще пять тел. Некоторые погибли, уже готовые дать нам отпор, с пальцами на спусковых крючках, другие, более трусоватые, получили по несколько пуль в спину. Судя по следам, троим удалось уйти, причем один из них был, похоже, ранен.

— Неплохой результат, — оценил я.

— Первый раз пришлось стрелять, не видя цели, — призналась Катя.

— Для первого раза более чем.

— Если бы ты не рассказал мне сегодня о философии огневых контактов, ничего бы не получилось. Во мне просто не хватило бы уверенности, что это возможно. А так я знала. Я была уверена.

— Ну, без уверенности в стрельбе вообще делать нечего, — улыбнулся я и посмотрел на нее.

Наши взгляды встретились, и мы оба замерли в паре шагов друг от друга. За ее спиной, по расчерченному ветвями небу, начинал разливаться яркий экваториальный закат.

— Без уверенности вообще ни за что нельзя браться, — чуть сощурившись, сказала она.

Очень тихо сказала, мягким шепотом. Я шагнул вперед, и наши тела почти соприкоснулись. Катя опустила ствол винтовки, продолжая пристально смотреть на меня. Это ощущение трудно описать, но иногда между стрелком и тем, в кого он целится, возникает очень плотный контакт. Настолько плотный, что можно предугадать каждое движение жертвы. Особенно когда жертва испытывает гнев, ярость или сильный страх, в общем, когда эмоционально открыта. Между нами с Катей сейчас установился именно такой контакт — каждый из нас был одновременно стрелком и целью.

— Надо идти, Хай! — раздался из-за зарослей голос Кочи. — А то трава высохнет, и я с ней ничего не смогу сделать. И так комки всю ночь придется крутить!

Катя первой отвела взгляд и тихо сказала:

— Пойдем. Хай…

Я отправился за ней следом, отводя рукой от лица гибкие ветви кустов.

Глава 10

Каждый охотник желает…

Когда мы вернулись, обстановка в лагере мне понравилась — дайверы уже не выглядели детьми, играющими в войну. Видимо, воля Бориса все же переломила всеобщую беспечность, а иначе чего бы стоило его прошлое морского пехотинца? Но он доказал свое право руководить людьми и отвечать за их жизнь. Это еще больше подняло его в моих глазах.

Вместо малоэффективного часового на груде ящиков, которого можно было снять единственным метким выстрелом, теперь по периметру лагеря залегли два десятка бойцов с винтовками. Другие рыли небольшие окопы, третьи устанавливали систему растяжек. В общем, за ночную оборону я мог быть в какой-то мере спокоен. Если, конечно, в ход не пойдет портативная ракетная артиллерия противника. К такой атаке лагерь не был готов, но мне приходилось слышать о том, что иногда разбойники использовали для таких операций не только ракетные ружья, но и компактные безоткатные орудия. Но не рыть же бункеры, в самом деле! В нашем случае нужно было быть готовыми выйти из-под огня, рассеяться по джунглям и вести прицельный винтовочный и ракетный огонь по огневым точкам противника. Но это уже вопрос стратегии, об этом надо говорить с командиром.

Я поискал глазами Бориса, но не увидел.

— Пойдем в штаб, — предложил я Кате.

— В штаб не ходят, в штаб вызывают, — пожала она плечами.

— Не в нашем случае, — возразил я. — Или хотя бы свяжись с Борисом по рации.

Она кивнула и вышла в эфир. Оказалось, что бывший морпех находится не в штабе, а на северном, самом дальнем от нас крыле строящихся укреплений. Он готов был меня выслушать. Я поговорил с Кочей, он собирался до утра сидеть в нашей палатке, готовя парализующие шарики из собранной травы, Катя отпустила стрелков, и мы двинулись через лагерь в северном направлении.

По дороге меня осенило. Я вдруг понял, что разбойники могут оказаться гораздо большей угрозой, чем я думал вначале, что они способны не просто изводить нас осадой и стычками, а даже вложиться финансово в операцию против нас. Дело в том, что они могли знать о затопленном золоте. А соединить дайверов с подъемом драгоценного груза со дна — много ума не надо. Перед таким лакомым куском мало кто сможет устоять в наше тяжелое время.

Мы нашли Бориса на самом краю джунглей — он руководил бригадой дайверов, которые валили деревья плазменными резаками, распускали бревна, а затем выкладывали из них брустверы, годные, пожалуй, и против ракетного натиска.

— Жарко у вас тут, — сказал я Борису, окинув взглядом строительную площадку.

Дым стоял столбом, концы спиленных бревен горели, и их приходилось тушить. Наверняка разбойники, наблюдавшие за нами в бинокли, мало что могли рассмотреть.

— У вас тоже, как я понял, было не холодно, — ответил он. — Что ты хотел сообщить?

— Разбойники могут знать про золото, — ответил я. — Все же полная баржа драгоценного металла — слишком весомая цель.

— А откуда ты знаешь, что там полная баржа? — пристально глянул на меня бывший морпех.

— Ты лучше подумай, откуда вы сами о ней узнали. Но я могу сократить тебе время раздумий. Дело в том, что перед началом сезона дождей мы с Кочей сами собирались поднять этот груз по заданию администрации Рошана. Тогда город еще был цел. Мы готовы были работать за десять процентов.

— Вдвоем?

— Да.

— Неплохой кусок должен был вам отвалиться…

— Но у нас не было подводного снаряжения. Пока мы его искали, Рошан попал под обстрел и сгорел. Нет заказчика — нет финансирования. Но пока я страдал по этому поводу, Коча умудрился найти ваш клуб и пустить слушок насчет золота. Поэтому мы приехали сюда не просто так, поохотиться на торпеды, а именно с тем, чтобы войти с вами в контакт.

— Почему сразу не сказал?

— Ценю твое чувство юмора, — усмехнулся я. — Приходят два оборванца в лагерь и предлагают помощь. Самому не смешно?

— Ладно, тут ты прав, — кивнул Борис. — Значит, с нас вы тоже потребуете десять процентов? Кто вы вообще такие, кстати? Я как дурак повелся на ваши россказни про шкуры торпед! Идиотизм…

— На самом деле… — Я призадумался, вспомнив о том, как размышлял о собственных мотивациях.

Вокруг кипела работа. Мы стояли втроем — я, Катя и Борис. Никто посторонний нас не мог услышать, а этим двоим у меня был повод доверять. Не столько повод, сколько чутье мое говорило, что с этими людьми можно побеседовать начистоту.

— На самом деле золото нас вообще мало интересует, — спокойно ответил я. — Лично меня больше интересуют люди. Такие, как вы. Как ты и как Катя.

— Нда… — Борис почесал макушку. — Ты так много о нас знаешь?

— Мне не надо о вас ничего знать. К тому же я могу ошибаться. Я просто вижу в вас то, что меня интересует. Может быть, и вас заинтересует то, что интересует меня. В любом случае золото для меня лишь инструмент, но никак не цель.

— Инструмент чего? — спросила Катя.

— Инструмент достижения цели. А сама цель… — Я сделал короткую паузу. — Сама цель состоит в том, чтобы избавить человечество от биотехов. Совсем. Чтобы снова дать возможность людям выходить в океан.

Я ожидал увидеть удивление на лицах новых знакомых, но они так напряглись, что я не мог прочесть никаких эмоций.

— Вот оно как… — первым нарушил молчание Борис. — И с чего в твоем возрасте такие идеи? Можно узнать?

— Можно, — ответил я. И рассказал о «Принцессе Регине».

Мне нелегко было ворошить это в памяти, но я поведал им о событиях страшного черного дня, о тетрадях, о гибели самых близких для меня людей и об обещании, данном отцу.

— Нда… Для мошенничества можно было придумать что-нибудь и попроще, — сказал Борис, выслушав меня до конца. — Так что я тебе верю. По крайней мере, отчасти. Дорого бы я отдал за возможность просмотреть тетради твоего отца.

— Мне ничего из них не удалось почерпнуть.

— Ну, мне не десять лет. И даже не двадцать. К тому же я сталкивался с тварями еще во время войны, когда о них вообще никто ничего не знал в силу секретности проекта. А вообще забавно получается…

— Что именно? — не понял я.

— Вы назвались охотниками. И действительно умеете убивать торпеды. И наш клуб называется «Sub Hunter», то есть «Подводный охотник». Получается, что в джунглях встретились две команды охотников.

— Только дичь у нас разная. У вас золото, у меня торпеды.

— Не делай поспешных выводов, — усмехнулся Борис. — Пойдемте в штаб. Мне надо тебе кое-что показать, раз уж такой откровенный пошел разговор.

— Мне тоже? — осторожно спросила Катя.

— Пожалуй, да, — кивнул Борис. — Каждый охотник желает знать…

— Что? — не понял я.

— Есть такой стишок, — объяснил Борис. — В наше время его учили в школе, чтобы запомнить цвета спектра. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Первые буквы каждого слова соответствуют первым буквам цветов спектра.

— Катя — хороший охотник, — я решил поддержать тему. — В перестрелке с разбойниками она себя замечательно показала.

— Она себя много где замечательно показала. Пойдемте.

Когда мы вошли в штабную палатку, Борис запер вход изнутри на магнитную «молнию». Очевидно, ни с кем, кроме нас, он сейчас ничем не собирался делиться. Бывший морпех присел возле небольшого композитного сейфа, открыл его и вынул прямоугольный приборчик, сильно напоминавший уменьшенный полицейский планшет. У приборчика тоже был экран и несколько управляющих клавиш, но от планшета он отличался более топорным, грубым видом. Такой штуковиной при нужде можно было и орехи колоть. Устройство было выкрашено в грязно-зеленый цвет, и я сразу понял, что оно каким-то образом связано с военным прошлым Бориса.

— Что это? — осторожно спросила Катя.

— Портативный радарно-акустический комплекс, — ответил Борис. — Ими начали снабжать военно-морские подразделения, когда угроза перехода войны в биотехнологическую стадию стала реальностью. Один я сохранил. Именно благодаря этой штуковине мне удалось пережить первую биотехнологическую торпедную атаку.

— С его помощью можно узнать о приближении торпед? — заинтересовался я.

— Не только. По сути, это узкоспециализированный ультразвуковой локатор, объединенный с довольно продвинутым для тех времен вычислителем. Однако, кроме ультразвукового сканера, машинка оборудована высокочастотным полевым радаром, позволяющим определять местоположение подводных объектов с берега, причем со значительной дистанции. В памяти вычислителя содержатся заводские параметры нескольких видов торпед и мин, тогда их еще не запрещалось фиксировать. Прибор сам определяет, какой объект появился в зоне распознавания, показывает на экране локализацию биотехов в координатной сетке окружающего пространства, их скорость, предположительную локализацию через заданный промежуток времени, вес, скорость, стадию развития и возможную мощность взрыва.

Я предполагал, что во время войны должны были существовать подобные устройства, но никогда не думал, что доведется увидеть одно из них. У меня и в мыслях не было, что кто-то мог сохранить нечто такое, что было свидетелем первых биотехнологических атак. И вот сейчас передо мной стоял человек, воевавший с первыми биотехами, и держал в руках пусть скромненькое, но оружие против них. Несколько дней назад я и мечтать о подобном не мог.

— Это рабочий образец? — спросил я, стараясь хоть немного совладать с охватившими меня чувствами.

— Вполне, — ответил Борис.

— Тогда завтра утром он может нам пригодиться для координации действий.

— Конечно, — подмигнул бывший морпех. — Я его затем и достал. Ведь каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

— Было бы еще ружье на такого фазана, — мечтательно вздохнула Катя.

— Вот ружья нет. Поначалу никто не рассчитывал на то, что живые торпеды все же будут применены, потому оружие против них попросту не успели придумать. А потом биотехов вылупилось столько, что тратить время на создание оружия было уже бессмысленно. Всех не перебить все равно.

— Сейчас их меньше не стало, — нахмурился я.

— Причем после шторма я иногда находил в Бенкулу на пляже живые икринки, — кивнул Борис. — Это говорит о том, что, кроме рабочих биотехов, в океане полно икринок и личинок, что надолго обеспечит нам бурное будущее. Но насколько я понял, у вас с Кочей есть оружие против торпед.

— Это не совсем оружие, — покачал я головой. — Точнее, оружие, но оборонительного характера. Им можно нейтрализовать торпеды в определенной, причем не очень большой, акватории. На большее Кочино средство не годится.

— Сейчас сойдет и оно, — ответил Борис. — Но если мы поднимем золото, то можно будет подумать и о создании специального оружия.

— А чем вы во время войны были вооружены? — поинтересовалась Катя.

— Винтовками со специальными удлиненными пулями для подводной стрельбы, устойчивость которых обеспечивалась кавитацией. Но огонь из них можно было вести только на расстоянии прямой видимости под водой, а это слишком маленькая дистанция, когда речь идет о снаряженных нитрожиром скоростных торпедах. Наши винтовки были предназначены для поражения боевых пловцов. Против биотехов они оказались совершенно неэффективными.

— А обычные торпеды против биотехов применять не пробовали? — поинтересовался я. — У них дальность поражения больше.

— Зато скорость поменьше. Биотехи легко уходили от любой торпеды, даже от реактивной, поскольку, проигрывая иногда в скорости, они все равно выигрывали в маневренности. Как ни крути, а живая тварь в океане имеет преимущества перед железом. Железо для океана чужое.

— Но человек — тоже живая тварь, — возразил я. — И гораздо более умная. Знаешь, я много думал о том, каким может быть оружие против биотехов, и о том, какими должны быть подводные корабли, на которых можно установить такое оружие.

— И что? — усмехнулся Борис.

— Я не инженер, — пожал я плечами. — Но кое-какие наработки у меня есть. Скорее всего люди что-то придумали бы, но биотехов стало слишком много. Дешевле было отказаться от океана, чем пытаться бороться с ними. Я часто пытался предположить, что бы сделал на месте высшего командного состава военных флотов. Применить роботов, чтобы не рисковать людьми? Но живые торпеды и мины оказались куда более рентабельным видом оружия. Разработав технологию и модели биотехнологических вооружений, человечество получило возможность изготавливать военную биомассу почти бесплатно.

— Ну да, имея генетическую матрицу, можно клепать икру и личинки на потоке почти даром, — согласился Борис. — А вскормятся и вырастут торпеды и мины сами. В том-то и беда. Теперь человечеству, рано или поздно, придется разработать технологию уничтожения биотехов. Причем уничтожать можно только массово, как тараканов.

— Странно, что никто даже не попытался разработать подобную технологию, — задумчиво сказала Катя.

— Потому что дело не в технологии, — спокойно ответил я.

— А в чем? — покосился на меня Борис.

— В людях. В тех людях, которые будут эффективно уничтожать торпеды и мины. Понимаешь, с точки зрения любого государства легче и дешевле лет на двести отказаться от океана, чем ввязываться в дорогостоящую и опасную операцию по ликвидации биотехов. Через двести, максимум через двести пятьдесят лет биотехи почти все передохнут сами, от старости. И вопрос будет решен. После войны, после эпидемии осталось слишком мало людей, чтобы на государственном уровне ставить их под ружье и заставлять умирать на благо всего человечества. На настоящий момент ввязаться в эту битву могут только добровольцы. Только те, кто не сможет не заниматься этим. Так считал мой отец, и теперь я понимаю, насколько он был прав. Государство будет постоянно экономить, погрязать в бюрократической волоките, запутываться в им же созданных законах. А действовать надо жестко, быстро и верно.

— Но горстка людей не сможет противостоять всем биотехам, — покачала головой Катя.

— Горстка не сможет, — кивнул я. — Поэтому надо собрать каким-то образом всех, кому это может быть интересно. Собрать по всему миру.

— Все равно будет мало, — мотнул головой Борис. — Еще во время войны предлагалось колотить биотехов термоядерными глубинными бомбами. Но от этой идеи вовремя отказались, поскольку вместе с биотехами погибла бы вся без исключения океанская фауна. Проблема в том, что живые торпеды и мины внедрились в биосферу и даже заняли место в пищевой цепочке. По сути они ничем не отличаются от крупных рыб. Чтобы уничтожить биотехов, на них придется самым натуральным образом охотиться. Иначе никак.

— Я об этом и говорю. Поэтому люди важнее всего. Охотники. Но если мы за это возьмемся, нам понадобятся эффективное оружие и надежная техника. Без денег мы не справимся. Но если деньги будут, то мы сможем устроить Большую Охоту.

— Заманчиво звучит, — улыбнулась Катя.

— Осталось только достать деньги, — развел руками Борис.

— Достанем, — кивнул я. — Главное, чтобы ваша техника не подвела. А Кочино средство мы уже пробовали.

Борис включил обнаружитель биотехов, запустил тестовую программу и показал, как все работает. Мне приборчик понравился. Несмотря на то что в отличие от обычных сонаров изображение на экране не было голографическим, к каждому объекту был привязан ярлычок-подсказка, на котором, один за другим, отображались все необходимые показатели. Наличие данных о глубине вполне заменяло трехмерность экрана, а точные показатели скорости и массы давали возможность оценить, какая из целей наиболее опасна в данный момент.

— Надо бы считать данные с чипа, — прикинул я. — И сделать таких машинок побольше. На «Принцессе Регине» мы убивали торпеды из обычных ракетных ружей только потому, что точно знали, где они в данный момент находятся. Они подходили к спасательным ботикам, и мы их расстреливали, ориентируясь на ботик. К сожалению, сонары плохо справляются с обнаружением биотехов. Для сонара что рыба, что торпеда — все едино. Отличить можно только по поведению, а для этого у оператора должен быть опыт. К тому же на предельной мощности разрешение сонаров падает, так что для корректировки огня они вообще мало пригодны. А твоя машинка как раз для того и сделана.

— Если подавать данные с этого вычислителя на орудийный компьютер, то можно в автоматическом режиме вести эффективную стрельбу по торпедам, — сказала Катя. — Причем прямо с берега.

— Мы пробовали, — кивнул Борис, — но довести систему до ума попросту не успели. Война кончилась, все отпрянули в ужасе от океана и предпочли с биотехами не связываться. Дешевле было установить трансконтинентальное сообщение баллистическими транспортниками, чем ввязываться в затяжную битву с неизвестным исходом. Я вот, Андрей, до сих пор не уверен, что следует устраивать Большую Охоту, о которой ты говорил. Она может оказаться бессмысленной.

— А какой тебе нужен смысл? — пристально глянул я на него.

— Ну, не знаю… — чуть сконфузился бывший морпех. — В любой войне должна быть какая-то цель. Освобождение жизненного пространства, захват территории.

— А я не предлагаю войну, — усмехнулся я. — Я предлагаю охоту. Какой смысл в охоте? Дичь? Глупость — еду можно добыть другим образом, а часть дичи вообще не съедобна. Смысл охоты чисто спортивный. Кто кого. Охота нужна лишь затем, чтобы хоть на время забыть о том, что все мы умрем.

— Нда… — Борис кашлянул и отвел взгляд. — В чем-то я тебя понимаю. Битва ради битвы. Просто чтобы не сидеть сложа руки и не ждать наступления старости. У нас в части у одного бойца на кристалле была записана очень старая песня, века двадцатого, насколько я понял. Язык, на котором пел исполнитель, был хоть и русским, но очень архаичным. А смысл был примерно таков: «Война — дело рук молодых, лекарство против морщин».

— Примерно так, — кивнул я. — Как ты говорил? Каждый охотник желает… Каждый охотник просто желает охотиться. А у Кочи, к примеру, несколько тысяч лет в роду были одни лишь охотники.

— А у тебя? — Катя с интересом глянула на меня.

— У меня отец до войны ловил рыбу.

— В какой-то мере я тоже был когда-то охотником, — усмехнулся Борис. — За вражескими диверсантами. Только меня вот молодым никак не назвать. Хотя… Если честно, от старости тоже умирать не хочется.

— Почему сразу умирать? — вздохнула Катя. — Мы вроде поохотиться собирались.

— Дичь уж больно резвая, — ответил я. — Не каждому по зубам.

Мы с Катей покинули палатку, когда было уже темно. Борис остался в штабе, ему тоже надо было приготовиться к завтрашнему дню. Громко звенели цикады, в джунглях время от времени вскрикивали ночные обитатели.

— Ты к себе? — спросила Катя.

— Даже не знаю, — ответил я без всякой уверенности. — Коча мнет из травы парализующие клубочки в палатке. Скорее всего надо ему помочь. Завтра половину бухты придется засыпать этой травой.

— Хочешь, пойдем вместе, — предложила она. — У меня руки тоже вроде на месте. Втроем быстрее справимся.

Мы пересекли лагерь и вскоре вышли к западной окраине, где располагалась наша с Кочей палатка. Австралиец сидел у входа, в свете подвешенного на шесте электрического фонаря, и работал не покладая рук — гора травяной каши перед ним значительно уменьшилась, превратившись в несколько десятков темных мохнатых комков.

— Помощь нужна? — спросил я.

— Да, Хай. Работа простая, но ее много. Садись, смотри, как я делаю, и повторяй. На объяснения нет времени.

Мы с Катей подсели к нему, пригляделись к тому, как он сминает комочки и сколько набирает травы для каждого, а потом сами принялись за работу. Вскоре движения запомнились до автоматизма — пальцы сминали стебли и листья, а в голове продолжался анализ услышанного и увиденного за день. Катя сидела рядом, на корточках, тоже сминая траву и складывая клубочки в общую кучу. У меня мелькнула мысль, что этот день сблизил нас больше, чем некоторых людей сближает неделя, а то и месяц.

«Чем более бурно живешь, — подумал я, — тем длиннее получается жизнь, поскольку за короткий промежуток времени успеваешь сделать значительно больше».

Катя глянула на меня и улыбнулась. Я даже смутился от этого взгляда, хотя глупее смущения трудно что-то придумать. Коча делал вид, что ничего не замечает. Он умел быть очень тактичным, но я понятия не имел, свойственно это ему лично или народу, сыном которого он являлся.

Небо было безоблачным. Чем больше сгущалась тьма, тем ярче разгорались над головой звезды — огромные, лохматые, сияющие глаза ночного южного неба. Медленно всходила над океаном луна, а живность в лесу сходила с ума от всего этого — кричала, визжала, ухала. Крупные летучие мыши то и дело проносились совсем низко, мелькая в свете электрических ламп.

Мы закончили обрабатывать гору травы лишь после полуночи, когда избитая оспинами кратеров луна поднялась в зенит.

— Надо руки помыть, — сообщил Коча, поднимаясь. — А то к утру кожа совсем онемеет от сока.

— Тут недалеко есть ручей, — сказала Катя. — Можно там отмыться, чтобы не тратить технический запас воды.

Вдоль периметра, то и дело натыкаясь на недавно возведенные укрепления, мы добрались до северной оконечности лагеря. Там, на самом краю освоенного пространства, была прорублена небольшая просека до ручья. Чтобы не тянуть к воде электрические провода, дайверы осветили водозаборную площадку тремя химическими светильниками, дающими ровный голубоватый свет. Мы хорошенько отмыли руки, кожа на которых действительно начала терять чувствительность, но Коча велел протереть их еще раз с песком.

— На теплокровных существ сок этой травы действует не так сильно, как на холоднокровных, к которым относятся все биотехи, но все же полезного в нем мало. Так что протрите их хорошенько.

— А ты? — покосился я на него.

— У меня иммунитет, — рассмеялся Коча. — Мои предки использовали эту траву для охоты несколько тысяч лет. Ладно, отмывайтесь, а я пойду спать.

На миг мне показалось, что в его глазах сверкнула веселая искорка, которой я раньше не замечал. Он отвернулся и тихо, как тень, скрылся за кустами на краю просеки.

Мы с Катей еще какое-то время оттирали руки песком, затем она села на камень и задумалась о чем-то своем. Мне тоже надоели водные процедуры, и я присел рядом. Честно говоря, я бы с удовольствием придвинулся ближе к девушке, но она, на мой взгляд, не давала к этому повода. Некоторое время мы сидели молча, наблюдая, как блики от светильников играют в прозрачной и быстрой воде ручья.

— О чем ты думаешь? — осторожно спросил я.

— Об охоте, которой мы решили заняться, — тихо ответила Катя. — О том, для чего она нужна каждому из нас. Наверное, ты прав. Она нужна, просто чтобы не думать о реальной бессмысленности жизни.

— Коча объяснил более поэтично, но смысл именно таков.

— А интересно, есть ли в жизни какой-то реальный смысл?

— Наверное, у кого-то есть, — пожал я плечами. — У каждого свой. Охота ведь тоже смысл, если рассматривать ее как цель, а не как средство.

— Все же странно… — Катя подобрала камешек и бросила его в воду. — Неужели весь смысл нашего существования — просто венчать пищевую пирамиду? Не верю. Не хочу верить в то, что мы просто еда для тех червей, которые возьмутся за нас после смерти.

— У тебя всегда такие мрачные мысли? — Я осторожно придвинулся к ней.

Она не отстранилась. Вода мерно журчала у наших ног, цикады звенели повсюду, заполняя звуком все окружающее пространство.

— Нет, не всегда. Но и убиваю я не каждый день.

— Но ты же стрелок, — удивился я. — Любой человек, взявший в руки оружие, должен быть готов к тому, что убьет кого-то. По большому счету каждый стрелок стреляет сам в себя. Просто неизвестно, когда пуля настигнет цель и скольких поразит на своем пути.

— Да. Ты прав. Но все равно не очень просто смириться с тем, что нет ничего вечного. Все же должен быть какой-то объективный смысл. Что-то должно отличать нас от насекомых.

— Нас многое отличает от насекомых, — пожал я плечами.

— Многое? Но неужели обязательно рисковать собственной жизнью и убивать кого-то, чтобы придать существованию подобие смысла?

— Никогда особо об этом не думал. Но наверняка можно сделать нечто, что изменит жизнь многих людей. Или надолго останется в памяти поколений. Не обижайся, но для женщины таким смыслом может быть рождение ребенка.

— Тут не на что обижаться, — вздохнула Катя. — Но мне бы не хотелось делать этого, пока мир так плох. Интересно, долго еще продлится эта послевоенная разруха?

— Боюсь, что на наш век хватит.

Порыв свежего ветра пробежал по вершинам деревьев, лунные тени задрожали у нас под ногами.

— Ты любил кого-нибудь? — неожиданно спросила Катя.

— К чему это? — удивился я.

— Мне пришло в голову, что любовь тоже может быть смыслом. Лицо любимого человека рядом может затмить реальную бессмысленность жизни.

— Трудно сказать. В моей жизни было мало женщин. А любовь… Если она возможна в тринадцать лет, то любил.

— В тринадцать лет?

— Да. Та девчонка погибла. Она была очень смелой, и без нее мы не спаслись бы тогда на «Принцессе Регине». Ее звали Ольга.

— Как она погибла?

— Не знаю. Боюсь, что в сутолоке спасения многих ее, потерявшую сознание после взрыва одной из торпед, попросту забыли на тонущем корабле.

— Это страшно… — поежилась Катя.

— Мне бы хотелось верить, что все случилось раньше, чем она пришла в сознание и поняла, что произошло. Иногда мне снится, как она приходит в себя на палубе и смотрит вслед улетающим гравилетам. Это самый страшный из моих кошмаров.

Катя как бы невзначай тронула мою руку. Я не шелохнулся — мне было приятно ее прикосновение. Честно говоря, мне даже показалось, что это какой-то знак. Знак симпатии. Или знак желания? Я не был уверен, но вдруг ощутил, что к этой девушке меня влечет с непреодолимой силой. Осмелев, я погладил ее ладонь, затем смелее, а потом наши пальцы слились, и я ощутил, как Катя дрожит. Не от холода — это было понятно.

Осмелев до крайности, я придвинулся и легонько коснулся губами ее кожи за ухом. Она не отстранилась, а, напротив, обняла меня за шею и крепко прижалась ко мне. Через майку я ощутил, как колышется от частого дыхания ее грудь.

— Я хочу тебя, — прошептала она.

Отвечать я не стал. Меня охватило такое желание, что сдерживаться не было сил. Я обнял Катю за талию, привлек к себе и принялся жарко целовать в губы, ощущая, как мы вместе проваливаемся в бездну нарастающего наслаждения.

— Пойдем лучше ко мне… — тихонько прошептала она. — Здесь неудобно.

— В палатку? — так же шепотом спросил я.

— Да. Только тихо.

Она стиснула мою руку и потянула меня прочь от ручья. Я задыхался от желания, глядя на нее, на то, как она двигается, и на ее фигуру в полутьме — сильную, напористую, диковатую. В Кате не было ничего от журнальных красоток или от городских девчонок по вызову, наверняка большинство мужчин назвали бы ее попросту некрасивой, но я сгорал от нетерпения, широко ступая за ней к лагерю. В ней была внутренняя сила, целеустремленность, говорящая о том, что она добьется успеха во всем, за что бы ни взялась. И это возбуждало меня до спазмов дыхания.

Ее палатка приткнулась недалеко от штабной — стандартная, двухместная, но я сразу понял, что Катя живет в ней одна. Мы распахнули полог, ввалились внутрь, на ходу срывая друг с друга одежду, обнялись и слились в совершенно безумном нескончаемом поцелуе. Я хотел подхватить ее на руки и бережно отнести на кровать, но знал, что ничего у меня не выйдет — судя по всему, Катя весила немногим меньше меня. Вместо этого я бережно провел рукой по ее волосам, чуть отстранился и прошептал:

— Катюша…

Но она не дала мне говорить, снова обожгла настолько чувственным поцелуем, что я окончательно утратил контроль над собой. Помню лишь, что мы все же рухнули на кровать, свалив по дороге складной стул, а затем набросились друг на друга, как изголодавшиеся хищники набрасываются на добычу. Но в данном случае каждый из нас был хищником и добычей одновременно. Это было похоже не столько на танец, где один из партнеров все же играет ведущую роль, сколько на борьбу. Только, в отличие от борьбы, приз в конце концов достался нам обоим.

Мы лежали рядом на кровати, мокрые и уставшие, я пялился в брезентовый потолок и улыбался, как тихий умалишенный.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Катя, укладывая мне голову на грудь.

— Просто мне хорошо.

— Очень?

— Да.

— Мне тоже. Знаешь, я никогда не думала, что смогу подарить мужчине состояние, от которого он будет так улыбаться.

— Это не подарок, — ответил я. — Это приз.

— Ты действительно так считаешь?

— Да. Мне кажется, что мы оба в равной степени его заслужили.

Она поцеловала меня в шею и крепче прижалась всем телом. Мне было легко и на удивление хорошо — как никогда в жизни.

Глава 11

Решение

Я не понял, от чего проснулся, но пробуждение было до крайности неприятным и резким. Едва я ощутил себя в реальности, как начал задыхаться от того, что на меня рухнул тяжелый брезентовый полог палатки. Оттолкнув от лица грубую ткань, я тут же подумал о Кате, но она оказалась рядом — живая и невредимая. От неожиданности она вскрикнула, и в тот же миг воздух рвануло близким взрывом.

— На лагерь напали! — сообразил я.

— Черт! — Катя пришла в себя от первого испуга. — Разбойники?

— Больше некому.

Темнота была полной, светильник погас, но надо было как-то найти в первую очередь оружие, а во вторую, если получится, — одежду. Грохнули, один за одним, еще три ракетных взрыва, а следом началась плотная винтовочная стрельба. Я соскользнул под брезентом с кровати и на четвереньках пополз в сторону стула, на котором оставил брюки и пистолет. Стул валялся перевернутым, я обшарил все вокруг, пока не наткнулся на кобуру с пистолетом. Рядом с поясом лежали брюки. Я лежа натянул их на себя, вытащил из кобуры «БМФ-400» и привел его в боеспособное состояние. Позади клацнул затвор Катиной винтовки — она тоже добралась до оружия.

— Надо выбраться наружу! — крикнула она. — Черт знает что происходит.

Со всех сторон раздавалась беспорядочная винтовочная стрельба, а это никому не сулило ничего хорошего — можно было запросто нарваться как на вражескую, так и на дружескую шальную пулю. В любом случае нечего было и думать о перемещении в полный рост.

— Только ползком! — предупредил я Катю на всякий случай. — А то попадем под пулю или осколок.

Словно в подтверждение моих слов совсем рядом рванула ракета, здорово нас оглушив. Брезент вспыхнул, осветив наши лица и часть окружающего пространства. Пришлось спешно вылезать, пока пламя не разгорелось и не достало нас.

Снаружи оказалось светло, даже слишком. Во-первых, все еще работала часть электрических светильников, во-вторых, жарко полыхала штабная палатка и несколько шатров поменьше, включая наш, в-третьих, огромным синим факелом рвался в небо горящий водород из электростанции. Шесть дайверов, используя ящики в качестве прикрытия, заняли вполне пристойную, на мой взгляд, оборонительную позицию, другие беспорядочно бегали с винтовками, изредка стреляя в сторону леса. На периметре оборона была позначительнее — в отрытых окопах и за брустверами из бревен Борис сосредоточил значительные силы. Часовые были на посту в момент нападения, а потому оно не застало их врасплох. Со всех шести укрепленных огневых точек раздавались дружные винтовочные залпы и уханье ракетных ружей.

— На грузовике установлен пулемет! — крикнула мне Катя, натягивая майку.

— Почему из него никто не стреляет? — удивился я.

— Понятия не имею! Надо туда, а то что-то не нравится мне расстановка сил!

В один из окопов прямым попаданием угодила вражеская ракета. В яркой вспышке я увидел очень неприятную картину — несколько тел, выброшенных из укрытия ударной волной. О потерях я старался не думать, но данное зрелище все же направило ход мысли в эту сторону. При такой беспорядочной стрельбе потери с нашей стороны могли быть чудовищными.

Пока мы ползком пробирались с Катей к грузовику, вокруг непрерывно грохали взрывы, щелкали пули и надрывно визжали рикошеты. Честно говоря, под такой плотный огонь я попал впервые в жизни, и это меня несколько подавило в психическом плане. Не скажу, что я напугался до судорог, но все же тело свело таким спазмом, что из кожи обильно выделился холодный пот, а волосы встали дыбом. Одна пуля ударила в землю так близко, что разлетевшимися камнями мне оцарапало щеку. Мне показалось, что с каждой минутой огонь противника уплотняется, скоро каждый квадратный метр окажется под обстрелом и укрыться будет негде.

Когда мы добрались до грузовика, я пребывал в полной уверенности, что из дайверов мало кто уцелел, что вот-вот разбойники пойдут в атаку и сметут лагерь с лица земли. Я плохо понимал, зачем им это нужно, ведь золота тогда со дна не поднять, но, видимо, противник предпочел синицу в руках, чем журавля в небе — лучше уж поделить имеющееся в лагере оборудование, чем ждать неизвестно чего неизвестно когда.

Когда сверху осыпалась земля, поднятая очередным взрывом, Катя вскочила на ноги и распахнула задний погрузочный порт машины. Я забрался внутрь вместе с ней. Пули щелкали по металлу обшивки, но, по всей видимости, кузов был неплохо бронирован — даже винтовкам он оказался не по зубам.

— Фух… — Катя на несколько секунд присела, переводя дух. — Думала, не доползем.

— Испугалась?

— Не очень. Мне было с тобой так хорошо, что умирать уже не страшно.

— Ну ты даешь… — помотал я головой. — Я только во вкус вошел… Вот, думаю, жизнь налаживается, а тут эти разбойники идиотские…

— Не дрейфь, сейчас мы им зададим перцу!

— Что ты сказала?

— Не дрейфь. Ну, в смысле, не бойся. Это словечко Бориса, кажется, из военно-морского жаргона.

— А…

Катя распахнула объемистый ящик, привинченный изнутри к крыше грузового отсека, и я увидел продвинутый пульт управления пулеметным огнем. С такой техникой мне сталкиваться не приходилось, но я заподозрил, что перец будет весьма острым и многим придется не по вкусу. Два монитора, один инфракрасный, а другой в видимой части спектра, показывали сектор обстрела, а кольцевой целеуказатель находился в середине экрана, куда в данную секунду были направлены пулеметные стволы. Катя щелкнула тумблерами, и после короткого воя сервомоторов на индикаторе вспыхнула надпись: «Пулемет выдвинут. 760. 29».

— Что обозначают цифры? — спросил я.

— Первая количество патронов, вторая температуру стволов.

Она качнула ручку. Изображение на экране сместилось чуть вверх, а прицел лег на темную стену леса чуть выше одного из наших окопов. На инфракрасном мониторе было видно, как за кустами мелькают размытые светлые силуэты. Поймав один из них в колечко целеуказателя, Катя нажала на пусковую кнопку. Грузовик содрогнулся так, что напомнил мне о землетрясении на острове, уши заложило от грохота короткой очереди. На инфракрасном мониторе я увидел светящуюся трассу пуль, попавшую точно в цель, а затем полоснувшую чуть по сторонам, выкашивая размытые силуэты словно косой. При каждом попадании от силуэтов разлетались во все стороны такие же размытые светящиеся лохмотья.

— Какой калибр? — с легким ужасом спросил я.

— Почти тридцать миллиметров, — подтвердила она мои опасения. — И скорострельность высокая. Но патронов хватит надолго.

Заметив в лесу еще несколько светлых пятен, она перевела огонь туда, и снова грузовик содрогнулся лихорадочной дрожью. Пулями срезало довольно толстое деревце, а разбойников смело словно цунами. Я представил, как тридцатимиллиметровые пули вырывают из тел клочья плоти и отшибают конечности. Такого и врагу трудно было пожелать, поэтому я отвернулся от мониторов.

Вскоре нападение на лагерь было отбито. К концу боя оставалось около сотни патронов, а температура стволов превысила шестьсот градусов. На качестве работы пулемета это, на мой взгляд, никак не сказалось. Никто из джунглей больше стрелять не решался. Кое-кто из разбойников вовремя догадался применить отступательную тактику, поэтому некоторым удалось выжить. Я видел, как несколько размытых силуэтов на мониторе скрылись за дальней стеной деревьев. Остальные остались лежать. Навскидку я насчитал со стороны противника трупов сорок, а раненных такие пули не оставляли. Не окажись у дайверов пулемета, наверняка бой завершился бы с совершенно иным результатом.

Мы с Катей выбрались из грузовика. Эфир молчал, что показалось мне до крайности подозрительным, потому что вечером Борис носил рацию в ухе и, в принципе, не должен был ее вынимать. Другое дело, что он мог держать ее в пассивном режиме и не успел переключить. Однако это объяснение не развеяло дурных предчувствий.

— Ты рацию из уха не вынимала ночью? — спросил я у Кати.

— Ты не дал мне такой возможности, — усмехнулась она. — Накинулся на меня, как зверь. А потом было не до того.

— Это кто на кого еще накинулся, — ответил я. — Вызови Бориса. Меня напрягает, что с ним нет связи.

Почти все палатки горели. От некоторых, считая Катину, остались только квадраты пепла на земле. Электростанция взорвалась — обломки были раскиданы на десятки метров. А может, в нее попросту угодила шальная ракета. Но больше всего меня расстроили три тела, лежавших неподалеку от грузовика. Три дайвера, ни одного из которых я не знал лично. Но на душе все равно остался осадок.

— Что-то сентиментальным я стал последнее время, — со вздохом сказал я.

— Это возрастное, — усмехнулась Катя.

Она переключила рацию в активный режим и вызвала Бориса. К моему облегчению, он отозвался почти сразу.

— Где вы? — спросил он.

— Возле грузовика, — ответила Катя.

— Так это вы из пулемета долбили?

— Вроде того.

— Молодец, Катька! Ну, молодец! Перебили бы нас тут, как цыплят, без тебя. Мужики сдрейфили, ты одна про пулемет вспомнила. А как вы друг друга с Андреем нашли в такой суматохе?

Катя задумалась, прежде чем ответить.

— Мы были вместе в момент нападения, — сказала она.

— Так… Понятно. Кхе… Ну ты, Кать, выдала номер! Ладно… Хрен с ними, с личными отношениями. Я недалеко от вас. На том месте, где была штабная палатка. Жду.

Пока мы добирались до Бориса, я насчитал с десяток погибших дайверов. Это начинало действовать мне на нервы. Золото, если рассматривать его как наживу, не стоит таких потерь. Никаких оно не стоит потерь, если рассматривать его подобным образом. Но я и не рассматривал его как наживу. Для меня оно было инструментом. Важным инструментом расчистки пути в выбранном направлении. И, пробираясь по разгромленному лагерю, я дал себе слово, что достану груз со дна или погибну в этом лесу. Третьего мне не дано. И цена не имеет значения. Я так решил.

Борис встретил нас хмуро. От штабной палатки не осталось ничего, кроме пепла, но сейфы и прочее штабное имущество не пострадали — не такая высокая температура у горящего брезента, чтобы повредить дорогостоящее оборудование.

— Плохо дело, — сказал Борис. — Потери человек двадцать. Сейчас уточняем. Трое раненных. Клубный совет склоняется к отказу от операции по поднятию золота. Боятся, что нападение повторится. А мы и так заплатили слишком высокую цену.

— Смотря за что, — сказал я.

Но Борис пропустил это мимо ушей, скорее всего не понял, о чем я.

— А ты что решил? — спросила у него Катя.

— От моего решения почти ничего не зависит, ты же знаешь. Но я голосовал за продолжение операции. Даже с учетом трех принадлежащих мне голосов я остался в подавляющем меньшинстве.

— Ты один голосовал за продолжение?

— Да. Принято решение эвакуировать людей и часть наиболее ценного груза. Отдан приказ к погрузке.

— Быстро же у вас принимают решения… — усмехнулся я.

— Обстоятельства вынуждают, — хмуро ответил Борис.

Что-то в его тоне меня напрягло. Я даже не совсем понял, какую именно эмоцию вызвал у меня этот тон — то ли настороженность, то ли надежду. Но по большому счету в лагере я был чужаком, так что в их дела мне не было смысла соваться.

— Ну, счастливого вам тогда пути, — развел я руками. — Извините, с погрузкой помочь не смогу, поскольку нам с Кочей надо еще успеть совершить несколько славных подвигов. А это нелегкая работенка.

Мой ернический тон от Кати не ускользнул.

— Ты с нами не поедешь? — удивилась она.

У меня сердце сжалось от ее взгляда. Я вдруг физически ощутил все, что всколыхнуло ее душу в эту секунду. Совсем недавно между нами возникла близость, только что мы вместе стояли у пулемета, отражая нападение на лагерь, и вдруг я с такой легкостью отказался от продолжения отношений. Мало кому подобное могло показаться приятным. Тем более женщине. И уж тем более женщине, доверившейся мне настолько.

— Я приеду позже, — честно пообещал я. — Обязательно тебя найду, не волнуйся. Веришь мне?

Наши глаза встретились. Слов мне казалось мало, ведь то, что я хотел донести до нее, было тоньше любых слов. Изреченная мысль — уже ложь, поэтому я хотел донести до нее бессловесное послание. Правдивое. И судя по блеску ее глаз, она поняла меня верно.

— Ладно, — мягко кивнула она. — Я верю. Держи… — Она достала из уха горошину рации и протянула мне ее на ладони. — В радиусе двух километров я обязательно услышу тебя.

— У меня уже есть, — постучал я по уху.

— Почему ты мне не сказал, что слышишь эфир? — сощурилась она.

— Не придал этому значения.

— Зря. Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были от меня тайны.

— Их и не будет. Просто поверь мне.

— Верю. — Она кивнула и отвернулась, давая понять, что не задерживает меня больше.

Я вздохнул и быстрым шагом отправился к палатке, где оставил Кочу. Долгие проводы — лишние слезы. И хотя плакать я не собирался, как, впрочем, и Катя скорее всего, но неприятный осадок на душе несомненно остался, и мне хотелось поскорее избавиться от него.

Несмотря на разруху, оставленную разбойниками в этой части лагеря, наша палатка не пострадала. Кочу я застал за тем, что он собирал вокруг травяные шарики, разбросанные ногами дайверов, когда они метались тут, пытаясь отразить нападение. Кучу разметали как следует, но, зная упорство австралийца, я не сомневался, что соберет он почти все.

— Надо покидать лагерь, — сказал я ему. — Дайверы решили свернуть лавочку и смотаться.

— Жалко, — вздохнул Коча. — Выходит, что мы напрасно потратили несколько дней, стараясь войти с ними в контакт.

— Ну… — покачал я головой. — Не совсем напрасно.

— Я говорю о пользе дела, а не о твоих подвигах на личном фронте.

— Не думал, что ты можешь быть таким язвительным.

— Я не язвительный, — спокойно ответил Коча. — Наоборот, ты кажешься мне достойным этой женщины.

— Ну, спасибо, — насупился я.

— Пожалуйста. Но к пользе дела это все равно не имеет отношения. Нам придется поднимать золото самим. Хотя бы часть. Причем угроза нападения остается, сам понимаешь.

— Понимаю. Черт… Мне надо было попросить у Бориса аппарат для погружения.

— Они еще не уехали. Сходи, а я пока траву соберу.

Я поплелся обратно, хмуро пиная камушки под ногами. Постепенно светало, впереди с басовитым воем запустились турбины грузовика, распугав еще не проснувшихся птиц. У штабной палатки сборы подходили к концу — грузили только необходимое и самое ценное, не особо заботясь обо всем остальном. Десяток стрелков с винтовками держали под прицелом кромку джунглей, а на крыше грузовика время от времени поворачивалась выдвинутая автоматическая турель с многоствольным крупнокалиберным пулеметом.

Пока я добрался до того места, где недавно стояла штабная палатка, погрузка была закончена и оставшиеся в лагере начали спешно забираться в машину. Никого из знакомых в поле моего зрения не оказалось.

— Эй, ребята! — крикнул я. — Позовите Бориса, мне надо перекинуться с ним парой слов!

Никто на мой окрик не отреагировал. Скорее всего, его попросту не расслышали за воем турбин. Я невольно сделал шаг вперед и махнул рукой, но водитель грузовика, видимо, принял мою реакцию за прощание — махнул в ответ, включил задний ход и выкатил машину за пределы лагеря. Натужно взвыв турбинами, грузовик развернулся и скрылся за деревьями. Я остался совершенно один посреди разоренного лагеря, утренний ветер трепал края уцелевших палаток, а вспугнутые птицы кружили над головой в светлеющей голубизне небес.

Вздохнув, я поплелся обратно. Настроение было хуже неуда — все планы пошли прахом, и трудно даже предположить, что будет через час или завтра. Впрочем, как обычно. Но я надеялся, что с поднятием золота это «обычно» кончится, что навсегда уйдут в прошлое загаженные гостиничные номера, стычки с бандитами и бесконечные скитания с юга на север Суматры, а потом обратно. Я надеялся, что мы с Кочей, Борисом и Катей сможем наконец устроить ту самую Большую Охоту, о которой говорил мне отец перед смертью. Но вот все изменилось — теперь ни Кати, ни Бориса. Хорошо хоть Коча остался жив. Это радовало, но не могло ничего изменить коренным образом, поскольку я прекрасно понимал: даже при наличии снаряжения для погружений мы вдвоем не сумеем поднять за короткий промежуток времени достаточное количество драгоценного металла.

Положение усугублялось тем, что нам с Кочей надо было покинуть лагерь как можно скорее, поскольку разбойники, добившись своего, не будут медлить с разграблением оставшегося имущества. И не очень умно нам оставаться у них на пути. На самом деле нападение могло произойти в любой момент, но я уже просто устал бояться. Всему есть предел, в том числе и страху. Осторожности, к сожалению, тоже, но это зависимые понятия. Осторожность порождается страхом, и когда от него не остается вообще ничего, человек рискует отдать жизнь ни за грош. Но мне в данный момент было все равно. Никогда еще мной не овладевало такое равнодушие к жизни и смерти, своей и чужой судьбе. Тело действовало на автомате, повинуясь куда больше инстинктам, чем моей собственной воле. Оно брело между сгоревших палаток, а мысли вяло проворачивались в голове.

При всем равнодушии одна из них все же показалась мне ярче других.

«Я просто никогда не любил, — лениво подумал я. — Я не привык к этому чувству, не знаю, что с ним делать, что в нем ценить, а чего остерегаться. У меня попросту сгорели катушки, вот и причина апатии. Не успел я повстречать единственную интересную для меня женщину, как пришлось с ней расстаться».

Нет, я верил, что если останусь жив, то непременно вернусь в Бенкулу и найду Катю, чего бы мне это ни стоило. Но я не был уверен, что это произойдет скоро. А когда только зародившееся чувство проходит проверку таким жестким методом, как разлука, ожидать можно чего угодно. Я не за себя беспокоился. Я волновался, что без меня в жизни Кати может появиться кто угодно, в том числе и тот, который окажется в чем-то лучше меня, лучше по крайней мере тем, что не бросит ее ради баржи, наполненной золотом.

Незаметно для себя самого я достал из кобуры пистолет. Простая предосторожность. Привычная и оправданная, ведь в любую секунду из леса могли грянуть выстрелы. И хоть пистолет против винтовки совсем не оружие, но как-то неловко погибать, не ответив ничем. Я вспомнил, что у древних викингов было поверье, что в Вальгаллу может попасть только тот, кто погибает с мечом в руке. И хоть религиозность не была мне свойственна, но в этом что-то было. Я вдруг поймал себя на желании смерти. Вот прямо сейчас. На желании точной пули, которая снесет мне голову и решит разом все накопившиеся проблемы. Я вдруг с ужасом осознал, что люди живут гораздо дольше, чем это хоть чем-то оправдано, живут и тянут непомерный груз прошлого, оставившего на сердце глубокие шрамы. Вот Борису, к примеру, было уже сорок лет. Вдвое больше, чем мне. Как он живет, интересно? Как умудряется не думать о боли в душе, о тех поступках, которые хотелось бы забыть, о тех людях, которых навсегда потерял? А ведь его прошлое было ничем не проще моего, может быть даже намного труднее, поскольку одно дело, как я, шататься по острову из конца в конец, а другое — пройти войну. Скольких друзей потерял Борис? Сколько любимых?..

— Эй! — раздался вдруг из-за ближайшей палатки голос, которого я никак не ожидал тут услышать. Голос Бориса.

Оглянувшись, я увидел его и Катю. Они, надрываясь, тащили три кислородных аппарата и ящик с порошковыми картриджами.

— Долго стоять будешь? — спросила Катя. — Надо сматываться отсюда скорее.

— Вы остались? — ошарашенно спросил я.

— Как видишь, — улыбнулась она. — Мы так решили. Заразил ты нас идеей Большой Охоты. Помогай давай!

Я вцепился в свободную ручку ящика и потащил его, ощущая невиданный прилив сил.

Глава 12

Погружение

Прихватив по дороге Кочу с его травяными шариками, которые он набил в сделанный из рубашки мешок, мы рванули из лагеря в сторону океана. В любом случае для нас это было самым безопасным направлением, хотя бы в силу того, что любой здравомыслящий человек всеми силами стремится избегать приближения к воде, где может попасть под ударную волну взорвавшегося биотеха. Мы с Борисом были уверены, что с этой стороны лагерь не окружали, а Катя подтвердила нашу догадку, вспомнив, какие секторы ей пришлось обстреливать из пулемета.

— Отсюда по лагерю не стреляли, — уверенно заявила она.

— Тогда вперед, — кивнул Борис. — Только шуметь надо поменьше. Стычки с превосходящими силами нам не выдержать, а потому мы должны попросту покинуть зону разбойничьих интересов. Пусть шарят и забирают все, что им надо. Если не будем мешать, то разбойникам станет не до нас. Дорогостоящего оборудования осталось более чем достаточно.

Сами мы почти ничего не взяли. Прихватили три винтовки, одно ракетное ружье, немного боеприпасов, нагрузив ими Кочу, но самым главным грузом были отрава, три дыхательных аппарата и ящик кислородных картриджей. Не смотря на отсутствие всякого опыта в дайверских делах, я прекрасно понимал, что глубины в бухте небольшие, а потому погружаться с кислородом нет ни малейшего смысла, только легкие портить. Но не могли же мы тащить с собой компрессор для забивки баллонов воздухом! Потому-то и придется воспользоваться кислородными аппаратами, что картриджи для них весят значительно меньше воздушного компрессора и баллонов. А мне по большому счету было все равно, с какого типа подводного снаряжения начинать учиться с ним обращаться. То, что учиться придется, у меня уже не оставалось сомнений — иначе бы мы тащили не три аппарата, а два. Честно говоря, одна эта мысль удваивала мои силы, не говоря уже о том, что рядом через лес пробиралась Катя, а это мои силы удесятеряло.

Несомненно, именно этот день можно считать началом Большой Охоты, которую мы решили затеять. Солнце вставало над океаном, по вершинам деревьев шумел легкий бриз, а мы осторожно пробирались через подлесок в сторону океана, где нас ждала стычка с биотехнологическими чудовищами глубин. Никто из нас в тот момент не имел ни малейшего представления о том, что ждет впереди. Мы могли рассчитывать на то или иное развитие событий, однако никто не предполагал, какие именно приключения закрутят нас в круговороте грядущего. Этот манящий аромат неизвестности раздувал мою фантазию так же, как свежий морской ветер разжигает возникший в джунглях пожар. Я двигался вперед, навстречу этим приключениям, как двигается хищник по свежему кровавому следу. Да, в этот день началась наша Большая Охота. Но кто мог знать, во что она перерастет?

К самому берегу мы приближаться не стали. Это было слишком опасно. Любая легкая торпеда могла, услышав нас, подобраться к самой кромке прибоя и рвануть там. А это, в самом лучшем случае, около четырех килограммов нитрожира. Мощности подобного взрыва вполне достаточно для того, чтобы сбить с ног человека в полукилометре от берега, а ведь в здешних поверхностных водах мы с Кочей видали торпеды массой до двадцати килограммов нитрожира.

— Пока мы тут стояли, — рассказал Борис, — чуть ли не каждый день какая-нибудь тварь взрывалась в зоне прибоя. Уж не знаю, по каким признакам они определяли наличие людей на таком удалении от воды, но факт остается фактом. Возможно, действия торпед каким-то образом корректируют шельфовые ракетные платформы. У них очень развитые органы чувств, рассчитанные именно на большие удаления. Фактически ракетные платформы не совсем правильно относить к биотехам, они скорее киборги. У них лишь основа из плоти, а напичканы они самой обычной электроникой, включая радары и другие системы дальнего обнаружения.

— Вы их что, изучали? — удивился я.

— По мере возможности, — ответил Борис. — А возможностей было немного. Но как бы там ни было, одну молодую шельфовую платформу нам удалось обезвредить и выпотрошить. У нее был, представь себе, бортовой пульт управления, с которого боевой пловец мог осуществлять ручное ракетное наведение. Однако и в автономном режиме тварь прекрасно справлялась с поражением удаленных целей. Кроме того, мы заметили, что у торпед с ней несомненно существует некая связь, но не посредством ультразвука. Скорее всего речь идет о низкочастотных электрических колебаниях, но в точности это исследовать не удалось. Однако я думаю, что именно по радарам ракетных платформ торпеды с такой точностью наводятся на цели, расположенные в прибрежной зоне.

По совету австралийца мы устроили себе убежище между корнями огромного старого дерева. Коча и Борис немного углубили яму, взрыхлив почву ножами, а мы с Катей руками выгребли грунт. В результате появилось место не только для снаряжения, но и для нас самих. Осталось немного замаскировать убежище ветками, чтобы даже с нескольких шагов трудно было нас обнаружить.

— До ночи придется прятаться, — сказал Коча. — До этого времени разбойники вынесут все, что захотят. Потом пойдет дележ награбленного. Скорее всего не здесь. Тогда мы сможем сделать все, что нам надо.

— Ночью? — нахмурился Борис.

— В полнолуние это не имеет большого значения. Света будет достаточно, если не соберутся тучи. — Коча глянул на небо. — А они не соберутся. Я знаю приметы. Со всех же других сторон ночью работать проще. Ночь — время охоты.

— Ладно, — кивнул Борис. — Андрей?

— Я еще ни разу не пожалел, когда слушался Кочу. Потому-то мы с ним партнеры.

— Хорошо. Тогда в укрытие.

Мы забрались в яму, тесно прижались друг к другу, прикрывшись ветками. Несмотря на тени деревьев, в углублении было душновато, пахло прелой органикой и свежей землей. Близость Кати меня волновала, подруга прижалась ко мне всем телом и дышала в ухо, но я сосредоточился на том, чтобы обращать на это поменьше внимания. Всему свое время и место.

— На таком удалении от берега можно попробовать мою машинку. — Борис достал коробочку своего радарного комплекса.

— Ты имеешь в виду встроенный высокочастотный полевой радар? — спросил я.

— Да. В отличие от сонаров им можно работать и с берега. Отсюда мы сможем просканировать им акваторию километра на три от берега.

— Солидно, — оценила Катя.

Борис включил прибор, повернув экран так, чтобы изображение было видно всем. Я увидел шесть искорок, над каждой из которых светился прямоугольник с бегущей строкой информации. Понятно, что это барражировал вдоль берега обычный торпедный патруль.

— Что обозначает буквенная маркировка? — спросил я. — Тип торпеды?

— Да, — ответил Борис. — Во время войны существовала условная классификация, причем разная в каждой стране. У нас в военно-морских силах торпеды классифицировали по глубинным характеристикам, по функции и зачетной массе боевого заряда после откорма. Стая, которую мы сейчас видим, состоит из торпед класса МГПТ-6 по нашей маркировке. Это означает малоглубинную патрульную торпеду с нормальной массой боевого заряда в шесть килограммов нитрожира. К сожалению, очень скоро оказалось, что существует очень много видов торпед, каждый из которых имеет свои повадки, свойства и уникальные боевые характеристики. Классифицировать и хоть как-то изучить удалось едва ли десятую часть этого многообразия, а потому на маркировку можно особо не обращать внимания. Функцию по ней определить трудно, вычислитель попросту подставляет наиболее подходящую из известных маркировок. А вот вес, скорость и эшелон локатор определяет точно.

— Этого вполне достаточно, — удовлетворенно сказал я. — Так и подмывает приделать эту штуковину к какой-нибудь дальнобойной пушке.

— Были бы деньги, а электронику можно заказать любую, — улыбнулся Борис. — Главное, чтобы нигде ничего не просочилось о ее применении.

Искорки торпед на экране казались очень доступными. И скорость известна, и глубина погружения, и точная локализация в координатной сетке. Меня так и подмывало попробовать долбануть по стае из ракетного ружья — если бы не разбойники, грабящие лагерь, я бы точно не удержался.

Чтобы зря не терять времени, Катя взялась объяснять мне устройство кислородного аппарата. В общих чертах я его и так знал, но одно дело почерпнуть информацию от торговца на черном рынке и совсем другое — получить ее от дайверов, реально погружавшихся под воду.

За час Катя и Борис показали мне систему крепления аппарата к телу, а также научили обращаться с меню панели управления. Тут же обнаружились сложности, поскольку предустановленные параметры подачи кислорода и отбора выдыхаемого углекислого газа мало подходили к нашим задачам. Кроме того, оказалось, что дышать кислородом — совсем не то, что дышать воздухом, да и вообще газообмен между аппаратом и организмом значительно отличается от нормального физиологического дыхания.

Пока Катя объясняла мне, что кислород приходится не столько вдыхать, сколько пить его, как бы высасывая через загубник, Коча предложил провести разведку. Борис хотел ему помочь, но австралиец от помощи отказался, сославшись на свои охотничьи навыки. Я за напарника совершенно не беспокоился, он много раз выходил сухим из воды, причем в таких ситуациях, в которых кто угодно прокололся бы. К тому же сейчас мы находились в джунглях, где Коча ощущал себя лучше, чем рыба в воде. Он выбрался из укрытия, снова прикрыв нас ветками, а мы втроем продолжали разбираться с кислородником, как называли аппарат Катя с Борисом. Катя рассказала, как регулировать частоту вдоха в зависимости от глубины погружения, а также показала некоторые тонкости перенастройки предустановленных параметров подачи газа.

— Попробовать бы, — предложил я.

— На суше бесполезно, — отмахнулся Борис. — Без давления, которое оказывает на грудную клетку вода, ничего не поймешь и не ощутишь.

— Хотите сказать, что я вот так сразу нырну?

— Придется, — усмехнулся бывший морпех. — Чем больше под водой будет рук, тем скорее мы управимся с подъемом золота.

— Много все равно не поднимем, — вздохнул я.

— И хорошо. На дне оно сохранится лучше, чем в любом сейфе. Кто, кроме нас, сможет его достать?

— Нам бы управиться… — кивнула Катя.

— Управимся, — ответил я. — У нас попросту выхода другого нет.

— Выход есть всегда, — пожал плечами Борис. — Главное, чтобы он лежал подальше от кладбища.

— Тьфу на тебя! — нахмурилась Катя. — Нет дурнее приметы, чем сомневаться в успехе операции до ее начала.

— Ты сама усомнилась.

— Все будет хорошо. — Я взял женщину за руку и чуть сжал пальцы. — Вот посмотришь. Кстати, а как вы общаетесь под водой?

— В смысле? — не понял Борис.

— Говорить-то не получится, когда загубник во рту, — пояснил я.

— А… Есть жесты, — ответила Катя. — Хорошо, что напомнил. Надо будет тебе показать. Вот смотри. Большой палец вверх означает команду к всплытию.

— Странно, — я вспомнил тот язык жестов, которым мы общались в детстве, играя в трюмах полузатопленных кораблей. — Обычно поднятый вверх большой палец означает, что все в порядке.

— Нет. У дайверов для понятия «все в порядке» существует особый жест. Большой и указательный палец, сложенные в кольцо. Ну, в смысле о'кей.

— Понятно… — кивнул я.

По большому счету мне было все равно. Опытные дайверы привыкли пользоваться определенными жестами, так что мне придется их выучить. Правда, на поверку оказалось, что их язык жестов на удивление скуден — не более десятка команд, тогда как системой слоговых знаков, которую мы придумали в детстве, можно было даже анекдоты рассказывать. Но я не видел смысла говорить об этом в данный момент.

Коча не вернулся ни через час, ни через два. Я не беспокоился, чего нельзя было сказать о Борисе и Кате. Они австралийца почти не знали и не понимали, как можно бродить по джунглям, полным разбойников, с одним лишь кинжалом. В конце концов я свернулся у стенки ямы калачиком и уснул.

Отвесные лучи солнца, пробиваясь сквозь крону дерева, создавали в убежище неприятную духоту. Я потел и ворочался с боку на бок. Иногда со стороны лагеря слышалась громкая ругань, лязг металла, тарахтение проверяемого мотора. В состоянии между сном и бодрствованием эти звуки порождали блуждающие неясные грезы — мне привиделось погружение, скрип проржавевшего металла под водой, яркие солнечные блики на дне. Рядом со мной почти отвесно погружалась Катя в обтягивающем силиконе костюма. Крупные рыбы стайками проплывали мимо нас. Детали всплыли из памяти — в детстве я видел фильм о дайверах, фильм старый, снятый еще до войны, когда погружение было не смертельной опасностью, а просто приятным времяпрепровождением. Именно оттуда в мои грезы перекочевали колышущиеся водоросли, рыбы, блики и бархатистый песок на дне.

— Эй, Хай, хватит спать! — услышал я голос Кочи и открыл глаза.

Он с улыбающимся лицом склонился надо мной. Рядом сидели Катя с Борисом.

— Что случилось?

— Разбойники ушли, — сказал Коча. — Собрали что смогли, часть погрузили на несколько джипов и уехали. Я слушал их разговоры, они боятся, что отступившие дайверы могли сообщить в полицию и вскоре появятся гравилеты с ракетным вооружением. Тогда разбойникам трудно придется.

— Не будет никто в полицию сообщать, — помотал головой Борис.

— Но они об этом не знают, — пожал плечами Коча.

— Так… — Я сел и потер ладонями лицо. — Ситуация складывается в нашу пользу. Грех не воспользоваться.

— Ты прав, — кивнула Катя. — Не стоит терять время. Надо только продумать технические тонкости операции. Например, сколько золота мы можем поднять и как его спрятать на берегу. Ведь много мы взять не сможем.

— Понятное дело, — кивнул Борис. — Взять надо лишь столько, сколько понадобится на аренду транспорта, может, даже воздушного. Остальное придется спрятать, причем не очень далеко от берега, чтобы меньше желающих было даже близко подходить к тайнику.

— Спрятать я могу хорошо, — улыбнулся Коча. — А вот нырять не буду.

— От тебя и не требуется, — я потрепал его по плечу. — Главное — чтобы торпеды нас не тронули.

— В бухту зайти я им не дам. Все уснут. Но есть другая опасность. Если большие твари начнут взрываться даже за зоной действия отравы, то вам под водой придется туго.

— Да… — нахмурился Борис. — Взрывная компрессия под водой обладает серьезным поражающим действием. Глушануть нас может, попросту говоря.

— Насколько я знаком с повадками торпед, — заявил Коча, — они стараются подойти как можно ближе к цели. Особенно патрульные стаи. Это даст вам некоторое время, поскольку сразу перестроить свое поведение торпеды не смогут. У них в мозгах, на уровне инстинктов, зашито несколько схем поведения, которые они проверяют на соответствие ситуации. Быстро ориентироваться в обстановке они не умеют, все делают путем проб и ошибок.

— Быстро или не быстро — это понятие относительное, — вздохнул я. — Когда мы на «Принцессе Регине» уходили от торпедной атаки, твари на самом деле действовали путем проб и ошибок, но довольно эффективно и нельзя сказать, чтобы так уж медленно.

— Все равно они не могут изменить свое поведение, не проверив эффективность предыдущего действия, — ответил австралиец. — У них начисто отсутствует воображение, поэтому они не могут представить, что произойдет в результате, им дано только увидеть плод уже произведенного действия, а уже потом принять другое решение.

— И то хорошо, — мрачно усмехнулась Катя. — Хоть в чем-то у нас преимущество.

— Да. Особенно с учетом локатора, — кивнул я. — Хотя бы видим мы их не хуже, чем они нас.

— Слабое утешение, когда у них есть чем нас поразить, а мы можем пользоваться только пассивной отравой, — сказал Борис.

— Иногда пассивное оружие ничем не хуже активного, — ответил Коча. — Хотя активное, безусловно, интереснее использовать.

Борис сощурился. Он понял, что это не просто констатация факта, а в некотором роде шпилька в его сторону. Я видел, что это ему не понравилось. Особенно не понравилось то, что шпильку воткнул австралиец. Возникла мысль как-то сгладить неловкость, но я сразу от этой идеи отказался. И Борис, и Коча уже не маленькие — пусть сами выясняют отношения. Тем более что Коча в значительной степени прав — зачастую помахать кулаками или пострелять из тяжелого вооружения представляется любому европейцу куда более привлекательным, чем подсыпать парализующий наркотик в систему водоподачи. Даже если стрельба во всех случаях окажется менее эффективной.

— Надо выдвигаться, — сказала Катя.

Она не хуже меня заметила возникшее между Борисом и Кочей напряжение и просто решила перевести внимание в более продуктивное русло. Мы вчетвером молча вытащили из укрытия снаряжение и понесли его в сторону океана. Борис время от времени посматривал на экран радара, чтобы определить, почуяли нас патрульные торпеды или нет. Мы старались шуметь как можно меньше, никому не хотелось попасть под удар раньше, чем Коча раскидает свою отраву. Но, по всей видимости, это действительно был наш день — торпеды не стали заходить в бухту, а продолжали двигаться параллельно береговой линии на север. Несомненно, вскоре появится другая стая, но поскольку на экране ее еще не было, у нас возникал некоторый выигрыш по времени.

— Поскольку разбойники отошли, — произнес Борис, — мы можем попытаться атаковать следующую стаю, если она возьмет курс на берег раньше, чем Коча успеет раскидать траву. Дальность поражения из ракетного ружья вполне достаточна для того, чтобы подорвать торпеду на более или менее безопасном удалении.

— У меня эта мысль из головы не выходит, — признался я. — Сразу, как я твой локатор увидел, так она у меня там и засела. Зная расстояние и направление, можно попробовать. В любом случае хуже не будет, поскольку если твари пойдут в атаку, то любые средства будут хороши, чтобы их остановить.

— Тогда будь наготове, — кивнул Борис. — Я тебя скорректирую.

Передав ручку ящика Коче, я забрал у него один из дыхательных аппаратов, закинул ракетное ружье на плечо и выдвинулся вперед, чтобы иметь больший сектор обстрела. У меня не было особого желания ввязываться в драку, но испробовать новый способ наведения в боевых условиях я бы при возможности не отказался. Но, судя по молчанию Бориса, пока опасности в зоне видимости локатора не было.

Мы спустились к воде, и Коча, опустив ящик с картриджами, принялся доставать из импровизированного мешка травяные шарики. На этот раз, прежде чем кидать каждый из них в воду, он заворачивал внутрь комочка увесистый камень, чтобы увеличить дальность броска. Поняв, что надо делать, мы с Катей взялись ему помогать, а Борис присел у воды и не сводил взгляда с экрана локатора. В шесть рук работа пошла хорошо. Набросав десятка два шариков подальше от берега, мы кинули с десяток поближе уже без камней, чтобы плавали на поверхности, а затем, по команде Кочи, сместились в стороны.

— Тут нигде нет сильных течений, — объяснил Коча. — Поэтому, если вода вблизи дна насытится парализующим соком, он останется надолго. Ветер же сейчас от берега, а это значит, что комки, плавающие на поверхности, отнесет еще дальше, и это создаст парализующий барьер для торпед. Нам надо сделать этот барьер как можно более широким, иначе твари обойдут нас с флангов.

На самом деле, как я понял, барьер надо было делать шириной с бухту, а это метров восемьсот, никак не меньше. Трудно было прикинуть на глаз, хватит у нас на это травяных шариков или нет. Несмотря на то, что заготовлено их оказалось не мало, они и кончались с угрожающей быстротой, поскольку австралиец кидал их с определенной плотностью, от которой напрямую зависела концентрация яда в воде. Я так увлекся этим процессом, что не сразу отреагировал на окрик Бориса.

— Андрей! — выкрикнул он. — Шесть торпед вошли в зону видимости! Дистанция три километра. Скорость колеблется в среднем около отметки в двадцать узлов.

Я сорвал с плеча ружье и бросился к Борису, поскольку не имел ни малейшего представления, каким образом он собирается указывать мне направление на цель. Дистанцию и скорость указать просто, но как выбрать вслепую направление для стрельбы — это было выше моего понимания. Проваливаясь в песок, я пробежал метров сорок, прежде чем бывший морпех обернулся ко мне и огорошил совершенно непонятной фразой:

— Две тысячи семьсот метров на одиннадцать часов.

Понятно было, что две тысячи семьсот метров — это дистанция. Но при чем тут часы, до меня не дошло.

— Что? — недоуменно спросил я, подскакивая к Борису.

— Черт… На, смотри! — Он показал мне экран радара. — Ты что, циферблата никогда не видел?

— Даже не знаю, что это такое, — признался я.

— Тьфу на тебя! Ладно, потом объясню. Тогда сам смотри, где эти твари.

Приглядевшись к изображению на локаторе, я понял, что торпеды движутся в сторону берега почти точно с юго-запада. И тут же у меня мелькнула мысль, что целеуказание по шкале компаса было бы куда лучше и понятнее, чем какие-то непонятные часы. Дистанция до торпед уменьшалась довольно быстро.

— Скоро войдут в зону стрельбы, — предупредил я.

Понятно было, что твари нас обнаружили, а значит, пропал смысл в какой-либо маскировке. По крайней мере, смысла шептаться уже точно не было.

— Коча! — рявкнул я. — Яд уже сможет действовать?

— Что? — Австралиец отошел достаточно далеко, чтобы мои слова долетали до него невнятно.

— На нас идут торпеды! Мне стрелять или трава их остановит?

— Не стреляй! Не надо, Хай! — Коча изо всех сил замахал руками. — Если начнутся стрельба и взрывы, то скоро тут соберутся твари со всей округи!

Он был прав, но слишком близко подпускать биотехов я не собирался. Ветер со стороны берега поддувал достаточно сильный, чтобы к тому времени отогнать плавающие травяные шарики на расстояние километра от берега. Если они достаточно насытили воду ядом, то торпеды в бухту не войдут. А если войдут, значит, яд не смог в достаточной мере сконцентрироваться в воде, тогда ничто не помешает им достигнуть полосы прибоя и рвануть прямо у нас под носом. Тогда лететь нашим ошметкам до самого леса. Как бы там ни было, я собирался воспрепятствовать приближению торпед ближе, чем на километр, поскольку и на таком расстоянии взрыв шести килограммов нитрожира представляет достаточную опасность. Сняв ружье с предохранителя, я выставил прицел для стрельбы с километра и вскинул приклад к плечу. Коча напрягся, но я жестом показал, что не буду стрелять без крайней необходимости. Только после этого он снова начал раскидывать отраву.

Я всматривался за полосу прибоя, но визуально никаких признаков биотехов увидеть не мог. Очевидно, все шесть торпед двигались на достаточной глубине, работая в режиме атаки. Скосив взгляд на экран локатора, я заметил, что расстояние до стаи снизилось до полутора километров.

— Скорость упала до десяти узлов, — сообщил Борис.

— Или осторожничают, или яд действует, — ответил я.

— Кажется, с ними беда… — Бывший морпех довольно усмехнулся. — Они останавливаются. — Он вынул из кармана портативный бинокль и глянул в направлении цели. — Всплыли, — сообщил он. — Скорость ноль. Сработала ваша отрава.

Сложив бинокль, Борис окликнул Катю и помахал ей рукой — мол, Коча дальше справится сам, а нам нельзя терять времени даром.

— Готов? — глянул он на меня.

— К чему? — насторожился я.

— К первому погружению в своей жизни.

Я прекрасно понимал, что это произойдет сегодня, сейчас, но все же не так легко было смириться с мыслью о погружении в боевых условиях, особенно когда еще ни разу не пользовался аппаратом.

— Готов, — без особой уверенности ответил я.

— Не дрейфь, — подмигнул мне Борис. — У каждого это случается впервые.

— Но не каждый для начала погружается в океан, где рыщут торпеды.

— Да, не всем везет как тебе.

Мне такое везение показалось весьма относительным, но не время было сетовать.

Борис аккуратно разложил на песке все три аппарата и принялся внимательно осматривать снаряжение. Удовлетворившись состоянием техники, он вскрыл ящик с картриджами.

— Это кислородные элементы, — объяснил он. — Внутри каждого патрона содержится порошок, выделяющий кислород при соединении с водой. Одного картриджа при нормальном режиме дыхания хватает на двадцать минут. Затем, как уже говорила Катерина, срабатывает физиологический индикатор окончания порошка. После этого дышать можно еще минут пять.

— Это я помню, — кивнул я.

Подошла Катя. С ее помощью Борис ловко облачился в гидрокостюм, на котором был смонтирован сам дыхательный аппарат. Больше всего меня поразили эластидовые ласты, которые он надел вместо обуви. Ласты напоминали лапы морских птиц, и я не представлял, как в них можно передвигаться по суше. Как ими работать в воде, я предполагал чисто теоретически, и это вызывало у меня беспокойство.

— Кать, помоги снарядиться Андрею, — сказал он, вставляя в полости пояса запасные кислородные картриджи. — Сама потом справишься?

— Обижаешь, — усмехнулась она.

— Ладно. Тогда идем тройкой номер два. Я ведущий, вы оба ведомые. Андрей, с непривычки будет сложно ориентироваться под водой, поэтому поглядывай за мной внимательнее и следи за знаками. В баржу я войду один. Катерина будет меня страховать. Ты, Андрей, на подхвате. Если доступ к золоту ничем не ограничен, то я дам сигнал, и мы с Катей войдем внутрь уже вместе и начнем вытягивать груз наружу. Должно хватить пары ходок. Тебе, — Борис кинул взгляд в мою сторону, — внутрь разрешаю входить только в одном случае.

— В каком?

— Если нас еще не будет, а физиологический индикатор твоего аппарата уже сработает. Это будет означать, что по какой-то причине мы не можем выбраться самостоятельно и нам нужна помощь.

— И что же мне внутри делать, если такое случится? — испуганно спросил я.

— Разберешься, — ответила Катя, пристально посмотрев на меня.

И я понял, что действительно разберусь, что у меня, случись что, попросту не будет иного выхода. Потому что Катю я спас бы в любом случае, независимо от умений. Спас бы или погиб. Но без нее я выныривать не собирался, это уж точно. Я был знаком с ней всего ничего, но чувствовал, что она для меня не просто важнее собственной жизни, она оказалась важнее обещания, данного мною отцу, важнее Большой Охоты. Я готов был не просто умереть ради нее, а провалить все дела на свете, даже если от них зависело бы спасение всего человечества. Потому что без нее человечество для меня потеряло бы всякий смысл.

Катя помогла мне надеть костюм с аппаратом дыхания, а затем облачилась сама, в то время как Борис не сводил взгляд с экрана локатора.

— Пока все чисто, — напряженно произнес он. — Везет нам.

— Не нравится мне такое везение в самом начале, — нахмурилась Катя. — Обычно если дело начинается с мелких неудач, то потом идет гладко. И наоборот. Вот как раз наоборот не хотелось бы.

— Не каркай, — одернул ее Борис. — Да и вообще, хватит болтать. Всем намочить картриджи!

Он свернул на одном из прикрепленных к поясу кислородных патронов защитную заглушку и макнул его в воду, после чего вставил в гнездо дыхательной системы аппарата, надел маску, взял зубами загубник и направился в океан. Когда я надел маску, Бориса уже не было видно, он скрылся в волнах. Катя махнула мне — мол, давай, не дрейфь — и бросилась в воду.

Я сделал два непривычных вдоха, словно пил безвкусный коктейль через трубку загубника. Такой способ дыхания показался мне неприятным, к тому же и сам кислород был очень сухим, словно ваты набили в рот. Но в боевой операции не до комфорта, я в тот момент хорошо это понял. Сделав несколько длинных шагов от берега и погрузившись по пояс, я рухнул вперед и с головой ушел под воду.

Первые несколько секунд меня окутывала полная тьма, пока я не сообразил, что погружаюсь с закрытыми глазами. Хоть на мне и была маска, но при контакте лица с водой веки рефлекторно сомкнулись. Привыкать надо к новым ощущениям, привыкать…

Открыв глаза, я невольно вздрогнул от остроты нахлынувших ощущений. Я летел как в детском сне, повиснув в нескольких метрах над песчаным дном, на котором иногда попадались качающиеся оазисы водорослей. Вода была очень прозрачной, я ее почти не замечал, лишь на расстоянии десятка метров пространство начинало размываться, а затем пропадать в темной голубизне. Впереди, без видимых усилий работая ластами, опускались Катя с Борисом. Их тела, привыкшие к погружениям в пресных водах, напоминали мне тела ловких морских животных. Время от времени из клапанов на их загубниках вырывались струи пузырьков выдыхаемой газовой смеси. Только увидев их, я вспомнил, что и мне надо дышать.

Сделав вдох, я преодолел короткий приступ головокружения и попробовал двигаться. Работать ластами оказалось не так уж просто — ноги преодолевали значительное сопротивление. Но как бы там ни было, каждое такое движение придавало моему телу куда большую скорость, чем я рассчитывал.

Мозг дыхательного аппарата с панелью управления располагался на запястье левой руки. В стандартном режиме экран показывал глубину, местное время и время, прошедшее с момента погружения. Оказалось, что под водой я уже три минуты, а толща надо мной составляет четыре метра. Маску ощутимо вдавило в лицо, что заставило меня вспомнить Катин совет и выдохнуть носом, чтобы уровнять давление внутри и снаружи. Это помогло.

В течение следующих пяти минут мы медленно погружались, удаляясь от берега. Становилось темнее, хотя солнце по-прежнему пробивалось через зеркальную поверхность океана. Возможно, вода с глубиной становилась менее прозрачной, чем и объяснялся подобный эффект. За это говорило и то, что фигуры моих товарищей впереди все более размывались и приобретали густой голубоватый оттенок. В толще воды висели крупные прозрачные медузы с ярко-красной окантовкой по краю купола, на дне виднелись яркие актинии и кораллы. Я ожидал увидеть стайки пестрых рыб, но ни одной не заметил.

В полутьме нарастающей глубины подводный мир выглядел очень красиво, но я не забывал и о стаях патрульных торпед, которые ринутся в бухту, если почуят человека. С другой стороны, я ощущал не только тревогу, но и гордость за то, что скорее всего принимаю участие в первом послевоенном погружении в океан. К тому же у нашего погружения были неплохие шансы оказаться успешным.

Освоившись с ластами, я начал догонять товарищей и еще минуты через две заметил впереди внушительное темное пятно затонувшей баржи. Борис показал жест «о'кей», мол, все в порядке, идем по плану. У меня чаще забилось сердце — передо мной замаячила реальная возможность приблизиться к цели, к которой я стремился почти всю свою жизнь.

«Это полнолуние мне надолго запомнится, — подумал я. — Если все пройдет успешно, то окажется, что в течение двух дней я обрел любовь и исполнение главной мечты».

Несмотря на постоянную продувку, давление все равно меня беспокоило. Оно давило на уши, приходилось то и дело сглатывать, но это не всегда помогало, к тому же до предела сухой газ, выделявшийся картриджем, делал каждый глоток не то чтобы болезненным, но довольно неприятным. Лишь феерические картины подводного мира и важность предстоящей задачи скрадывали отрицательные факторы погружения.

Когда мы достигли баржи, глубиномер показал восемнадцать метров. Борта, палуба и надстройки затонувшего судна густо обросли моллюсками и травой, отчего баржа больше напоминала уснувшего зверя, чем испорченный механизм. Катя пристегнулась к лееру поясным карабином и показала, что я должен поступить так же, а не тратить силы на попытки держаться в одной точке пространства вопреки течению. Я тоже пристегнулся рядом с ней, а Борис тем временем внимательно осматривал палубу и ближайшую надстройку в поисках открытого люка. Его поиски не увенчались успехом, но мне в голову пришла мысль, что внутрь можно проникнуть через пробоину, которая стала причиной гибели судна. Поскольку не было ни малейших сомнений в том, что баржа пошла ко дну вследствие одного из первых нападений биотехов, то пробоин могло быть несколько, однако все они должны были быть расположены ниже ватерлинии. Но Борис об этом, похоже, не подумал. Я догадался, что у него попросту нет нужного опыта — с затопленными объектами, как и Катя, он работал в пресной воде, а там причины затоплений иные, поэтому пробоины чаще всего маленькие и не годятся для проникновения внутрь. На войне же у него были совершенно другие задачи, чем извлечение груза из затонувших кораблей.

Я помахал рукой, привлекая к себе внимание, и попытался жестами показать, что надо искать пробоины ниже. Но Борис моих знаков не понял. Тут-то я и пожалел, что не было времени и возможности обучить их с Катей тому языку жестов, которым мы пользовались в детстве. На нем можно было довольно быстро объяснить что угодно, причем пользуясь только одной рукой.

Сообразив, что на расстоянии что-либо объяснить будет сложно, я отстегнул карабин и, подплыв к Борису вплотную, потянул его за руку. В полном непонимании он попытался меня оттолкнуть, но я его удержал, показав жестом другой руки, что все нормально. Видно было, как он нахмурился за стеклом маски. Я не стал обращать на это внимания. В конце концов он понял, что я хочу показать ему нечто важное, и мы с ним опустились вдоль покосившегося борта до самого дна. Песок был довольно зыбким, к тому же его покрывал слой ила толщиной в несколько сантиметров, поэтому, несмотря на плоское днище, баржа увязла довольно глубоко, да еще завалилась на бок. На заросшем борту без дополнительного освещения разглядеть что-либо было сложно, и в первый момент я подумал, что нам попросту не повезло, что пробоина оказалась с другой стороны. А если так, то воспользоваться ею из-за крена скорее всего было невозможно. К тому же Борис так и не понял, зачем я его сюда притащил, а на пальцах я ему этого объяснить не мог. Пришлось несколько раз ткнуть пальцем в борт и сложить руки кольцом, намекая на пробоину. Похоже, Борис понял, о чем речь, кивнул и медленно двинулся вдоль баржи, ощупывая руками проржавевший, густо заросший металл. Катя наблюдала за нами сверху.

Наконец, в носовой части судна Борис остановился и показал знаком, что все в порядке. Я подплыл к нему, но в полутьме даже вблизи не сразу заметил пробоину, так сильно закрывали ее колышащиеся заросли морской травы. Прежде чем пролезть в дыру, Борис жестом велел мне подниматься наверх, к Кате. Я кивнул, заработал ластами и вскоре оказался рядом с ней.

Почти сразу, едва я пристегнул карабин к лееру, мне стало трудно дышать — сработал физиологический индикатор истощения кислородного картриджа. Каждый вдох теперь требовал вдвое большего усилия, чем прежде. У Кати все было в порядке, очевидно, ее богатый опыт в погружениях позволял ей расходовать значительно меньше кислорода, чем мне.

Сняв с пояса новый картридж, я потряс им перед лицом, давая Кате понять, что нуждаюсь в новом источнике кислорода. Она улыбнулась глазами сквозь стекло маски и взяла у меня порошковый патрон.

«Задержи дыхание», — вынув загубник, сказала она одними губами, выпустив при этом несколько пузырьков изо рта.

Я сделал вдох и замер до тех пор, пока она не извлекла из гнезда старый картридж и не поставила на его место свежий, предварительно сняв заглушку. Когда замена была закончена, Катя хлопнула меня по плечу, мол, дыши давай. Взяв загубник, она продышалась и тоже заменила картридж, чтобы потом не возиться. Брошенные ею гильзы медленно пошли на дно, все еще испуская пузырьки газа.

Через несколько минут появился Борис. Первым делом он сунул мне в руки противоторпедный локатор, знаками показав, что внутри, под обшивкой, он все равно не работает. Затем показал пальцем вниз, давая Кате понять, что все в порядке и пора погружаться. Она отстегнула карабин, махнула мне и, гибко согнувшись, скрылась за кромкой борта вслед за Борисом.

На экране локатора мерцали всё те же шесть искорок, правда, за время нашего погружения их снесло дальше от берега и чуть севернее. Я немного встревожился: учитывает ли Коча то, что растворенную в воде отраву значительно сносит течением? Правда у меня еще ни разу не было повода заподозрить австралийца в некомпетентности, когда речь шла о любых делах, за которые он брался со знанием и умением. Но все же ответственность в настоящий момент была значительно больше, чем при ловле рыбы с помощью той же отравы. Хотя может и нет, если рассудить здраво, ведь от улова в голодное время могла зависеть жизнь целого племени. Об этом я знал не понаслышке — мой отец однажды спас весь остров, наловив рыбы с риском для жизни. Да и вообще Кочу сложно было упрекнуть в беспечности и безответсвенности, так что я взял себя в руки и постарался унять внезапно навалившуюся тревогу.

Время шло минута за минутой, а никаких известий от Бориса и Кати не было. Это никак не способствовало моему успокоению. Я вдруг как-то особенно остро почувствовал, что мы втроем на настоящий момент единственные люди в океане. Единственные! И это при том, что три четверти нашей планеты покрыто именно океаном. И раньше я не раз поражался, какой пинок умудрилось отвесить себе человечество, выпустив из бутылки биотехнологического джина, но в тот момент эта мысль вспыхнула в голове особенно ярко. Закрыть для себя весь океан! Надо же до такого додуматься! И ради чего? Ради наживы? Ради победы в очередной войне? Замечательно. Прилетели бы сейчас на Землю какие-нибудь братья по разуму, так обратно не улетели бы — со смеху бы полопались.

Меня охватило смешанное чувство эйфории от необъятности пространства, в котором я оказался, и одиночества, вызванного необъятностью океана и малочисленностью нашей группы. Эти ощущения так мощно разгорелись во мне, что я не сразу заметил новую стаю торпед на экране локатора. А когда заметил, на спине под гидрокостюмом выступил холодный пот.

Стая была слишком большой для обычного патруля — целых пятнадцать тварей легкого веса, приближающихся именно к нам. В том, что они нас заметили, лично у меня не было ни малейших сомнений. Хотя бы потому, что приблизившись ко входу в бухту, они начали перестраиваться в характерный полукруг. Еще с того страшного дня на «Принцессе Регине» я знал, что этот подковообразный строй является атакующим маневром.

Честно говоря, я впал в легкий ступор. Не от страха, ведь я за свою жизнь много раз оказывался один на один со смертью, а от непонимания своей роли в сложившейся ситуации. Проще говоря, я понятия не имел, что мне делать. Обычно, когда я оказывался в сложной ситуации вместе с напарником, я старался как можно скорее предупредить его о грозящей опасности. Но в данном случае весь мой опыт ломанного гроша не стоил. Предупреждать об опасности есть смысл в том случае, если этой угрозе можно хоть что-нибудь противопоставить. Но у нас был не тот вариант. Ну, допустим, ринусь я сейчас к пробоине, начну колотить чем-нибудь тяжелым по обшивке, заставлю их бросить все и смотреть на экран локатора. И что это даст? Какую реальную пользу это могло принести? Никакой. Потому что ни у кого из нас не было оружия, которым можно было бы отбиться от торпед. Единственная преграда, способная их остановить — Кочина отрава. Но она от наших действий никак не зависела. Мало того, если бы Коча узнал о приближении торпед, это никак не повлияло бы на правильность совершаемых им действий, а если бы и повлияло, то лишь в худшую сторону.

Выходило, что наилучшим вариантом для меня было полное бездействие. Такого в моей жизни еще ни разу не случалось. Между тем два рога подковообразного торпедного строя вклинились в акваторию бухты, и я тут же заметил снижение скорости прорвавшихся тварей. Это говорило о том, что отрава сохранила свое действие. Но задние торпеды, заметив изменение в поведение передних, оперативно сбросили ход и, сформировав два рукава, резко изменили направление. Только четыре твари, две из правого рога и две из левого, оказались парализованными, а остальные взяли курс вдоль берега и не вошли в отравленную зону. Это была серьезная проблема, поскольку я не знал, что можно противопоставить подобной тактике. Однако и для торпед ситуация, скорее всего, оказалась неординарной. Не ощущая цели в радиусе надежного поражения, они не собирались взрываться, а приблизиться не могли, прекрасно видя гибель собратьев, пусть и непонятную для них. Если верить словам Кочи об отсутствии у торпед вооброжения и следующем из этого методе проб и ошибок, ситуация в таком нестабильном виде могла сохраниться неопределенно долго. Стандартной программы для нее у торпед, понятное дело, не было, а для принятия осмысленного решения у них попросту не хватало ума.

В это время я заметил поднимающиеся из-за кромки борта пузыри. Перегнувшись через леер, я увидел Бориса и Катю, вытащивших на песок из пробоины по шесть слитков золота. Несмотря на чуть замутненную у дна воду, слитки сверкали в лучах пробивавшегося с поверхности солнца очень ярко. Весили они будь здоров, полностью исключая любую плавучесть ныряльщиков. Отстегнув карабин, я ринулся с борта к ним.

В данном случае не нужен был никакой язык жестов, чтобы объяснить ситуацию — все было понятно из показаний локатора. Я видел, как нахмурился Борис, глядя на экран. Катя переводила взгляд с меня на него. Я попробовал объяснить жестами, что двенадцати слитков нам на первое время хватит, хотя совершенно не был в этом уверен. Ситуация могла сложиться так, что больше погрузиться под воду мы не сумеем, а тогда эти двенадцать слитков не будут стоить потраченных на них труда и человеческих жизней. Для начала Большой Охоты требовалось по моим оценкам несоизмеримо больше — нам как минимум необходимо построить подводное боевое судно с нужными характеристиками, а стоимость такого мероприятия я боялся себе даже представить. Поэтому сейчас, раз уж мы тут, под водой, нам надо было разгрузить баржу по максимуму и спрятать золото на берегу, откуда взять его в любой момент будет гораздо легче. Один пловец не мог взять больше шести слитков — даже с таким грузом придется не плыть, а брести по дну, что не очень удобно и займет много времени.

Решение необходимо было принять прямо сейчас — уходить с тем, что есть, или рискнуть продолжить разгрузку. Вот тут-то Борис и проявил свои боевые качества. Задумавшись лишь на пару десятков секунд, он посмотрел на меня и сделал жест, будто вскидывает к плечу приклад ракетного ружья. Потом показал на кучку из шести слитков и взмахом руки веллел тащить их на берег. Я кивнул, с трудом скрывая, насколько ошарашен его решением. Стрелять по торпедам с берега? Но разве не этого я хотел?

Медлить было некогда. Я сунул локатор за пояс, сгреб слитки в охапку и побрел в сторону берега. Оказалось, что золото весит даже больше, чем я думал, к тому же ходить в ластах — то еще удовольствие. Пришлось их скинуть — обратно ведь не придется. Но и без ласт идти было нелегко, ноги проваливась в ил и песок по щиколотку. Еще хуже дело пошло, когда пришлось преодолевать протянувшуюся по дну гряду рифов, которую я даже не заметил, проплывая над ней. Перелезая через шершавые, поросшие кораллами камни, я в кровь разбил колено и в нескольких местах разодрал гидрокостюм. Под конец, уже почти у самого берега, истощился запас кислородного картриджа. Чтобы его заменить, следовало освободить руки от золота, но у меня не было уже ни сил, ни желания собирать потом слитки обратно. Так что я решил выбираться из воды на остатках дыхательной смеси, с уже бьющим тревогу физиологическим индикатором. Когда он подает сигнал о закончившемся порошке, вдох сделать примерно вдвое труднее, поскольку основной раздаточный клапан подает вдвое меньше кислорода в загубник. C учетом повышенной физической нагрузки это было в высшей степени неприятно, так что на берег я выбрался совершенно измученным.

Коча сидел у самой воды на корточках и напевал какую-то заунывную песню на незнакомом мне языке.

— Ты похож на древнего зверя, выбравшегося из океана на сушу, — сказал он, когда я сдирал с себя маску и выплевывал изо рта загубник. — И как тебе было под водой?

— Бывало и лучше, — произнес я пересохшими губами. — Приятного мало, хотя и красиво там.

— Нельзя противоречить стихии, — вздохнул австралиец. — Нельзя дышать воздухом под водой. Рыбы так не делают, значит это неправильно. У тебя губы потрескались.

— Переживу.

На сваленные в песок слитки Коча почти не обратил внимания, а вот меня поразили выброшенные на берег рыбы. Их были сотни, они неподвижно лежали у кромки воды — яркие, полосатые, разноцветные.

— Сколько еще будет действовать отрава? — спросил я.

— Концентрация яда большая. Может, до вечера.

— Всю рыбу в бухте убили…

— Не всю. Только ту, что оказалась на берегу. Остальная проснется к вечеру.

— А торпеды? — насторожился я.

— Торпеды так же, если их не выпотрошить. Это же не яд, а скорее наркотик, парализующий алкалоид. Мои предки применяли его именно потому, что вся не выловленная рыба оживала.

Отдышавшись, я не без труда стянул с ободранной кожи измочаленный в лохмотья гидрокостюм, оставшись в одних плавках. Коча протянул мне одежду, но я отрицательно помотал головой — было жарко, а раздражать тканью свежие ссадины не хотелось. Глянув на экран локатора, я не досчитался пяти торпед — теперь только шесть тварей, разделившись на две тройки, барражировали на безопасном удалении от бухты. Парализованных не прибавилось, а это говорило о том, что часть торпед пропала из зоны действия локатора, скорее всего отправившись за подмогой. По опыту атаки на «Принцессу Регину» я знал, что это не предвещало ничего хорошего.

Я взял ракетное ружье, патронташ c выстрелами и положил локатор на песок рядом с собой. Все шесть торпед находились примерно в трех километрах от берега, то есть на предельной для стрельбы дальности. В принципе, поскольку местоположение каждой твари было известно в точности, я мог бы попытаться с нескольких выстрелов поразить хотя бы одну стаю, но пока не видел в этом необходимости. Если они так и будут болтаться за пределами бухты, не принимая никакого решения, то какой смысл ввязываться в драку и попусту сотрясать воду взрывами? Несмотря на то, что удаление от баржи до целей было приличным, а боевой вес торпед не очень велик, но все же, как уверил меня Борис, компрессия от любого взрыва под водой может оказать серьезное поражающее действие. Поэтому рисковать без особых на то причин я считал неуместным. Максимум, что я мог сделать в создавшейся ситуации, это ждать дальнейшего ее развития и открывать огонь лишь в том случае, если торпеды найдут какой-то способ подойти ближе к затонувшей барже.

Минут через десять из воды выбрался уставший и ободранный Борис с шестью слитками золота. В отличии от меня он не стал сбрасывать ласты, а просто снял их и закрепил на поясе, чтобы облегчить себе обратный путь.

— Проклятые рифы! — зло пробурчал он, выплюнув загубник и сняв маску с лица. На лбу и на скулах у него остались красные следы от прижатого давлением эластида.

— Где Катя? — сразу спросил я.

— Вытаскивает слитки из баржи.

— Ты ее что, одну там оставил?!

— А ты хотел, чтобы она перлась с двумя пудами золота через рифы? — остудил он меня.

В его словах был резон, но беспокойство меня все равно не оставило. Борис взял локатор и некоторое время молча смотрел на экран.

— Что они по-твоему задумали? — спросил он.

— Пять тварей ушли. Скорее всего за подмогой.

— За какой?

— Не знаю.

— Но ты ведь сталкивался с ними в океане!

— Там у нас не было твоего локатора, — пожал я плечами. — Мы наблюдали торпеды на предельной мощности обычного ходового сонара. Я понятия не имею, какие типы биотехов принимали участие в нападении на корабль в начале, а какие пришли на подмогу. Для меня тогда это были просто торпеды.

— Понятно. Ну а сам что думаешь по этому поводу?

— Не хочется каркать.

— А все же?

— Они могут вызвать из океана торпеды потяжелее и устроить нам тут кузькину мать даже не заходя в бухту, а взрываясь в безопасной для себя зоне. Это в лучшем случае.

— А в худшем?

— Против худшего мы ничего не сможем предприянть, поэтому и говорить об этом бессмысленно.

— А все же?

— Худшее случится, если твари ушли не за другими торпедами, а для того, чтобы скорректировать огонь ближайшей ракетной платформы. Двух-трех ракет за глаза хватит, чтобы не оставить в бухте живого места. Сам видишь, что стало с Рошаном.

— Это серьезно… — напряженно сказал Борис. — От этого можно спастись только одним способом.

— Смотаться отсюда как можно скорее?

— Именно так. Сейчас у нас на берегу двенадцать слитков золота. Это около шестидесяти килограммов. За одну ходку мы с Катей сможем притащить еще шестьдесят. Получится сто двадцать килограммов. Это не так уж мало.

Я прикинул, что можно сделать на такую сумму. Ну, дом очень хороший построить. Или купить штук шесть самых навороченных внедорожников. Но нам-то нужно было не это!

— Нам нужно построить подводное судно! — выпалил я. — Уникальное судно с уникальными характеристиками и не менее уникальным вооружением. Для решения такой задачи понадобится триста, а то и пятьсот килограммов золота. Сколько там всего на борту?

— Около тонны.

— Нужно вытаскивать все! — горячо заявил я. — Иначе операция не стоит затраченных усилий. Нам ведь не надо обеспечивать себе жизнь, понимаешь? Нам надо обеспечить себе Большую Охоту!

Борис молчал.

— Две ходки двух пловцов — сто килограммов золота, — наконец сказал он. — Пятьдесят килограммов уже на берегу. Значит, нам с Катей придется сделать пятнадцать ходок, чтобы вытащить тонну золота. Каждая ходка двадцать минут, значит, нам нужно пять часов.

— Отрава в воде продержится еще часа три-четыре, не больше, — предупредил нас Коча. — К тому же ее постепенно выносит ветром из бухты. Потом начнется прилив, вода перемешается и действие алкалоида станет слишком слабым.

— Тогда мне нечего торчать на берегу! — вспылил я. — Все равно от меня тут ни малейшего толку!

— А это не тебе решать! — зло посмотрел на меня Борис. — Я и по возрасту, и по боевому опыту старше тебя!

— Начинается: — психанул я.

— А ты как думал? Большая охота, как ты ее называешь — это война. А на войне не обойтись без командира.

— Я все же думал, что на нас четверых это не распространяется. Я считал, что у нас нечто вроде равноправного штаба, где решения принимаются сообща. Это когда к нам присоединятся другие…

— Они будут обижаться так же, как ты.

— Но это мой отец придумал Большую Охоту!

— И что? Я почти вдвое старше тебя, сынок. И я почти всю жизнь руковожу людьми в более или менее экстремальных условиях. И я знаю, что ни при каких обстоятельствах подводную группу нельзя оставлять без берегового прикрытия! Ни при каких обстоятельствах, ты меня понимаешь? Потому что я не хочу выбраться из воды с золотом и увидеть на берегу разбойников, поджидающих нас с винтовками наготове. Хотя бы из этих соображений.

— Но тут бы справилась и Катя! Она хороший стрелок. А таскать тяжести — не женское дело.

— Стрелок она не плохой, — кивнул Борис. — Но у нее нет твоего опыта реальных огневых контактов и твоей психологической подготовки. Для меня это в данном случае имеет решающее значение. Что же касается переноски тяжестей, то за Катю ты тут зря беспокоишься, она еще тебя унесет. Короче, вопрос считаю исчерпанным. Вы с Кочей нас прикрываете, мы носим груз.

Он натянул маску, сунул в рот загубник и вскоре скрылся в воде.

— Он прав, — негромко сказал Коча.

— Не хватало еще чтобы мой партнер встал на чужую сторону, — надулся я.

— Нет, Хай, я как раз на твоей стороне.

Я не стал вступать в дебаты, не было настроения. Взяв в руки локатор и положив у ног ружье, я уселся на песок и принялся тупо пялиться на экран. Коча же взялся за совершенно, на мой взгляд, бессмысленное занятие — собирать по берегу парализованную рыбу и швырять ее обратно в воду. Всех рыб он точно не спасет, так чего силы тратить? Но у него в этом плане были свои сдвиги в башке и подобные его решения как правило тоже не подлежали обсуждению.

«Одни командиры кругом, — подумал я с утихающей неприязнью. — Скоро мне только и останется, что палубу драить без обсуждения».

Время потекло неприятно медленно. Торпеды на экране локатора барражировали у входа в бухту, стаи то сходились вместе, то расходились, не предпринимая ничего. Такое поведение тварей уже само по себе настораживало, поскольку во всех известных мне случаях торпеды попросту кидались на цель с остервенением и отчаянием камикадзе. Да они и были камикадзе. С рождения. Но нежелание погибать бессмысленно, без возможности произвести главный в своей жизни взрыв, говорило о том, что торпеды несколько умнее, чем я о них думал. Это не сулило ничего хорошего.

Через восемнадцать минут, судя по показанию часов на экране локатора, на берег выбрались Катя с Борисом. Задерживаться не стали, я помог им сгрузить золото и начал складывать слитки. Еще не успел закончить, как они снова ушли под воду.

— Надо начинать прятать наше сокровище, — сказал я Коче. — А то потом тонну не перетащим разом. Это ты обещал взять на себя.

— Да, но тонны не будет. Не рассчитывай. Они не успеют.

— Сколько будет, столько и будет. Но ста килограммов точно мало.

— Лучшее — враг хорошего.

— У русских тоже есть такая поговорка, — улыбнулся я.

— Иногда надо следовать мудрости, особенно когда она совпадает у настолько разных народов, как наши.

— Иногда да, — согласился я. — Но у русских есть и другая поговорка. Кто не рискует, тот не пьет хорошего вина. А сейчас рискнуть самое время. Тут уже или все, или ничего.

Коча ничего не ответил, взял четыре слитка и поплелся в сторону леса. Я знал, что спрятать золото он сумеет прекрасно, он ведь прирожденный охотник черте знает в каком поколении.

Еще через десять минут начала меняться обстановка на экране локатора. Сначала вернулись четыре из пяти ушедших торпед и образовали вместе с работающим патрулем две барражирующие пятерки. К этому времени вернулся Коча за новой партией слитков.

— Хорошее место нашел для тайника, — довольно заявил он. — Вроде нашего утреннего укрытия, только совсем рядом отсюда. Туда можно много упаковать, но лучше сделать хотя бы два тайника.

— Мне тоже так кажется, — кивнул я.

Коча продолжил таскать золото. Ветер сменился, теперь он дул с моря и я забеспокоился, что это может ускорить перемешивание отравленной воды со свежей. На экране локатора появились две новых торпеды, судя по показаниям прибора очень тяжелые — по двадцать килограммов боевого заряда в каждой. Это уже было серьезной заявкой — рвани они даже на удалении трех километров, меня бы с ног сбило ударной волной. Какое действие они могли оказать в случае подводного взрыва, я боялся даже подумать.

Едва они подошли, одна из легких торпед направилась прямиком к барже, но ее исправно парализовало при входе в бухту. Наверняка это была именно разведка, проверка действенности установленной Кочей преграды. И тут мне в голову пришла интересная мысль. Мне показалось, что я нашел способ уберечь Катю и Бориса от поражения в случае подводного взрыва торпед. Но для этого мне необходимо было переговорить с Борисом. Прямо сейчас, немедленно.

Глянув на часы, я прикинул, что судя по времени, как раз сейчас Катя с Борисом должны появиться с очередной партией груза. Между тем легкие торпеды начали отходить от тяжелых на максимальной скорости, чего я и ожидал, ведь при такой мощности взрыва, которую создадут сорок килограммов нитрожира, все окружающие твари непременно сдетонируют. К счастью, нитрожир легко взрывается от удара или сильной компрессии, что давало мне возможность узнать о моменте взрыва заранее. Если легкие торпеды уходят, значит, тяжелые должны рвануть, иначе, если взорвутся и легкие, некому будет определить надежность поражения цели. А биотехи никогда не уходят, пока люди, которых они атакуют, еще живы. Они всегда оставляют резерв. Но в данном случае это их коварное качество оказалось мне на руку. А это, как говаривал вор Бакса, высшее мастерство — когда умеешь использовать не только слабости противника, но и его сильные стороны.

Легкие торпеды расходились все дальше, а Кати с Борисом до сих пор не было. Я нервно мерил шагами береговую линию, не в силах оторваться от экрана локатора. Если взрыв застанет моих новых партнеров в подводном положении, то спасти их будет скорее всего невозможно. А ведь Катя была мне гораздо больше, чем просто партнер.

Я уже готов был сам броситься в воду, когда мои товарищи выбрались на берег. Только они сбросили золото на песок и рухнули сами, чтобы отдышаться и отдохнуть, как я подскочил к ним с локатором.

— Смотрите! — показал я на экран.

Борис чертыхнулся.

— Легкие торпеды отошли за пределы действия локатора, — на всякий случай пояснил я. — Не хотят сдетонировать попусту. Наверняка подплывут только после взрыва, чтобы зафиксировать поражение цели.

— Резонно, — кивнул Борис. — Но тяжелые не спешат взрываться.

— Понятное дело! — сказала Катя. — Они же нас чувствуют и прекрасно знают, что в воде нас нет.

Из лесу показался Коча и мы ввели его в курс ситуации.

— Они будут ждать, пока кто-то не сунется в воду, — высказал он свое мнение. — Но легкие торпеды не подойдут, пока не рванут эти.

— Тогда сейчас самое время по ним стрелять! — сказал я.

— Попробовать можно, — согласился Борис. — Только лучше нам всем залечь хоть в каком-то укрытии.

— Ну так укрывайтесь! — поторопил я их. — Я буду стрелять отсюда, мне каждый метр важен, и так торпеды на пределе дальности поражения.

Коча, Катя и Борис бросились в лес, а я вскинул к плечу ракетное ржье. Сопоставить действительное местоположение тяжелых торпед с показаниями локатора оказалось не так-то просто. Хорошо у меня неплохо наработался глазомер во время стрелкового обучения. Но все же, когда речь идет о дистанциях больше километра, глазомеру не стоит особенно доверять.

Выбрав на поверхности океана точку, под которой в глубине должны были скрываться торпеды, я поднял ствол ружья, прицелился и выпустил ракету в направлении цели. Только она ушла, я моментально зарядил вторую ракету и отправил вслед первой, для надежности. Я уже опустил ружье после второго выстрела, а обе ракеты все еще находились на траектории, оставляя в воздухе два дымных следа. И вот наконец первая коснулась воды, и через миг в небо поднялся фонтан белой пены. Слишком маленький для взрыва торпеды, что говорило об отсутствии детонации. Не дожидаясь, когда вторая ракета достигнет цели, я снова зарядил ружье. Но выстрелить мне не пришлось. Океан вздыбился огромным пенным столбом, расшвыривая во все стороны тонны водяной пыли.

Я не стал дожидаться, когда меня собьет ударной волной, отскочил подальше от берега, бросился на песок ногами к воде и прикрыл голову руками. И тут спрессованный вздух ударил по мне, затем по лесу, с треском ломая деревья, а еще через пару секунд меня накрыло другой волной, океанской, поднятой взрывом подобно цунами. Обратным ходом волны меня закрутило и поволокло в воду, и сколько я ни пытался ухватиться пальцами за ускользающий песок, меня смыло метров на десять от берега. Вода бурлила вокруг, а я, не ощутив под ногами опоры, перепугался до ужаса. Уж лучше бы мне действительно было стрелять из леса! Я закричал и изо всех сил принялся барахтаться, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву. Судорожно хватая ртом воздух и понимая, что тону, я закричал.

— Он не умеет плавать! — услышал я вопль Кочи.

Я не видел, как Борис бросился в воду, поэтому решил, что никто меня не спасет, что я нахлебаюсь воды, пойду ко дну и умру. Ни под каким обстрелом я не испытывал такого дикого, животного ужаса. Именно ужас, неконтролируемый страх смерти мешал мне плыть, я вдруг ощутил это с полной ясностью. Собравшись не столько с силами, сколько с духом, я сделал несколько осмысленных гребков руками и толчков ногами. Это позволило мне удержаться на поверхности и даже, как мне показалось, продвинуться к берегу. Тут же сильные руки Бориса ухватили меня за плечо и потянули вперед. Я непроизвольно схватился за его шею, совершенно не думая о том, что могу придушить, но бывший морпех тоже не растерялся, влепил мне кулаком в скулу с такой силой, что я с трудом удержался в сознании. Тут же он перехватил меня на удушающий прием, не давая возможности рыпнуться, и снова потянул к берегу.

На песке меня подхватили Катя и Коча, распластали лицом вниз и начали сильно толкать в спину. От неожиданности и силы воздействия я закашлялся, извергнув из себя нескольк глотков соленой воды.

— Ну, как ты? — спросила Катя, переворачивая меня на спину.

— Нормально, — ответил я, все еще отплевываясь.

— Вот ты даешь! — рассмеялся Борис. — Собрался на Большую Охоту, а сам плавать не выучился.

— Где же мне было учиться?

— Озер мало? Ладно, не очень сильно я тебя приложил?

— Бывало и хуже, — соврал я.

Тяжелую коробочку локатора мы нашли у самой кромки воды, а ружье так и вовсе волной почти не утащило. С одеждой все оказалось хуже, ее всю смыло довольно далеко от берега. Содержимое ящика тоже пострадало — с десяток картриджей валялось на песке, остальных видно не было. Глянув на экран локатора и убедившись, что легкие торпеды не смогут быстро подойти на опасное расстояние, Борис вместе с Катей бросились доставать из воды одежду. Я на всякий случай прикрывал их, держа ружье наготове.

Через несколько минут все собрались на берегу, а девять легких торпед как раз вошли в зону видимости локатора.

— Они не найдут живых в воде и успокоятся, — предположил Борис.

— Но не уйдут, — покачал головой Коча. — В любом случае оставят патруль. Я видел это несколько раз. Успешно поразив цель, часть торпед все равно остается на месте дня на три, скорее всего у них в программе зашито, что если в море появляются люди, значит в этом месте что-то представляет для них интерес, а следовательно люди могут сунуться снова. Кроме того, мощный взрыв сильно перемешал воду, и я не уверен, что отрава теперь имеет нужную густоту.

— Проблемы, — заключил Борис. — На берегу у нас сто восемьдесят килограммов золота и скорее всего нет возможности принести еще. Хорошо хоть эту атаку отбили без потерь. Предлагаю на часть уже имеющихся средств снарядить экспедицию, более подготовленную к местным условям.

— Меня не осталяет ощущение, что за нами наблюдают разбойники, — призналась Катя. — Как бы не вышло, что вернемся мы к пустым тайникам.

— Чушь, — помотал головой Борис. — Они ведь жадные. Давно бы сняли Андрея из винтовки и забрали золото. Это нам ста двадцати килограммов может не хватить, но у разбойников не такие высокие цели. Кроме того они уверены, что наши, оставив лагерь, обратятся в полицию, а тогда банальным прочесыванием джунглей дело не ограничится, могут и ракетоносные гравилеты пригнать.

Я хотел согласиться с Катей и предложить одному из нас отправиться на поиски транспорта, пока другие будут охранять тайники из засад, но сказать ничего не успел. Одна из торпед на экране локатора попробовала сунуться в бухту, но ее почти сразу парализовало.

— Яд еще действует! — радостно воскликнул я. — Надо попробовать сделать еще хоть одну ходку!

— Сумасшедший! — Катя глянула на меня с восхищением.

— Да уж… — улыбнулся Борис. — Таких конченных маньяков мне давно видеть не приходилось. Наш человек. Ладно, Андрей, надеемся на твое прикрытие. Если не облажаемся, будет у нас двести сорок килограммов золота. На большее пока не загадываю.

— Подожди! — Я вспомнил о мысли, которая недавно меня посетила. — Мне тут кое-что умное пришло в голову. Я нашел способ уберечь вас от взрыва тяжелых торпед. Только для этого у вас должна быть рация в ухе.

— Действительно умно, — кивнул Борис. — Странно, что я сам не додумался. Одна рация у меня в кармане.

— И у меня одна есть, — признался я. — Если появятся тяжелые торпеды, я смогу вас предупредить. Тогда вы сможете выбраться на берег раньше, чем легкие торпеды отойдут на безопасное расстояние. А до этого тяжелые не взорвутся.

— Резонно. — Борис порылся в мокрой куче тряпья, которую представляла теперь собой наша одежда, и сунул в ухо горошину рации. — Проверим связь.

Я взял свою рацию, перевел ее в активный режим и тоже засунул в ухо.

— Проверка связи, — сказал я негромко.

Борис жестом показал, что отлично меня слышит.

Они с Катей сменили кислородные картриджи и ушли под воду за очередной партией золота. Пока тяжелых торпед на экране локатора не было, я за экспедицию не опасался, легкие торпеды не могли причинить им вреда на таком расстоянии. Время шло, а никаких изменений на экране локатора не происходило — патрульные торпеды спокойно барражировали параллельно берегу не входя в бухту, словно и не чуяли никаких людей. Но именно это спокойствие внушало мне усиливающуюся тревогу. Я прямо извелся, прохаживаясь по берегу с заряженным ружьем. Чтобы успокоиться хоть немного, я взялся собрать разбросанные волнами винтовки. Хоть они и бесполезны против биотехов, но в джунглях не пристало разбрасываться оружием. Нам ведь еще золото тащить в какой-нибудь цивилизованный город, а по пути наверняка найдутся желающие на нас напасть.

Пока я занимался этим, Коча припрятал изрядную часть слитков.

Через двадцать минут из воды вылезли Катя с Борисом, ободранные и уставшие до последней возможности. В этот раз, судя по всему, преодоление рифа далось им с собым трудом, правда притащили они не по шесть слитков, как обычно, а семь — Катя и восемь — Борис.

— Торпеды не нападают, — показал я локатор Борису.

— Да я понял, раз ты не выходил на связь. — Он повернулся к Кате и спросил: — Может, еще раз рискнем?

Она молча кивнула.

Они отдохнули немного и снова ушли в океан.

— Боюсь, отрава ослабеет, — поделился опасениями Коча.

— Не каркай, — устало отмахнулся я. — У самого нервы уже на пределе.

Проверить верность Кочиных опасений на мой взгляд можно было только в том случае, если торпеды снова попробуют зайти в бухту, но австралиец нашел другой способ. Я только теперь понял, зачем он кидал парализованных рыбок обратно в воду — посмотреть, не пришли ли они в себя.

— Пока действует, — сказал Коча, сосчитав плавающих кверху брюхом рыб.

Я глянул на экран локатора — там никаких дополнительных опасностей не было видно. Но именно в этот момент с запада донесся очень далекий, но громкий звук, похожий на рев баллисстического лайнера при взлете. Однако никаких пассажирских воздушных портов поблизости не было, а уж в океане-то и подавно. Я недоуменно глянул на Кочу, и тут до меня дошло.

— Ракеты! — выкрикнул я изо всех сил.

Это был скорее крик ужаса, чем попытка предупредить Катю с Борисом, но бывший морпех несомненно услышал мой голос по рации. Мне страшно было даже представить, что он почувствовал в этот момент, ведь для него весть о ракетах была равносильна смертному приговору. И если Борис, старый солдат, мог более или менее адекватно воспринять известие о неотвратимости собственной гибели, то для Кати это было бы шоком, поэтому я надеялся, что он не передал ей услышанный от меня сигнал.

Ракет еще не было видно, они, тяжелые, перли в направлении цели на дозвуковой скорости, как два майских жука, покрытых мощной хитиновой оболочкой. Но в отличии от майских жуков они были убийцами — беспощадными, не годными ни на что кроме убийства. Реактивные струи от сжигаемой в их утробах нитроклетчатки толкали вперед их тела, толкали туда, где в полной беззащитности находилась под водой Катя — самый дорогой для меня человек.

Сказать, что мое состояние было шоковым, значит не сказать ничего. Я не просто ощущал неизбежность чужой гибели, нет, я чувствовал ее как свою собственную, и это не пустые слова.

Ракеты уже были видны, они надвигались из-за горизонта двумя стремительными сигарами, оставляя за собой густые дымные следы. Как мне хотелось их остановить! Чтобы они замерли, зависли, прекратили свое движение… Я готов был остановить их собственной волей, если бы она могла оказать подобное действие. Но одного желания было мало.

Скорее рефлекторно, чем обдуманно, я вскинул к плечу ракетное ружье и выстрелил. Дымная полоса из ствола ушла навстречу ракете, секунда — и они столкнулись на траектории. Я увидел вспышку от пущенного мною снаряда, врывом разворотило одну из лобовых хитиновых крышек, сорвало ее на бок, и ракета начала разваливаться от набегающего потока воздуха. Мягкие мышечные ткани лопнули, и поток нитрожира хлынул в море, смешиваясь с водой и испуская густые клубы пара.

Я не поверил своим глазам, я и подумать не мог никогда, что ракету можно остановить из какого-нибудь стрелкового оружия. Но первое попадание придало мне уверенности, я отбросил ружье, схватил заряженную винтовку, прицелился и выжал спусковой крючок. По глазам ударило короткой, нестерпимо яркой вспышкой, а потом наступила полная темнота и безмолвие.

Понятия не имею, сколько я пролежал без сознания. Минуту, две, три? Очнулся от того, что кто-то настойчиво бил меня по щекам. Открыл глаза и сразу увидел Катю, она склонилась надо мной и что-то горячо говорила, но я ничего не слышал. С огромным трудом приподнявшись, я увидел Бориса и Кочу. Коча лежал на песке не шевелясь, распластавшись как-то очень по-детски. И я сразу понял, что он умер. Стало холодно, одиноко и очень тоскливо, я не удержался и снова рухнул на песок, Катя едва успела меня поддержать. Но мне в ту секунду было уже все равно. Мне не хотелось умереть, ведь рядом со мной была Катя, но мне хотелось уснуть, хоть на какое-то время.

— Что с ним? — спросил я, сам себя слыша с огромным трудом.

Катя что-то ответила, но я не расслышал.

— Громче! — взмолился я. — Я почти ничего не слышу!

— Его убило золотым слитком, — расслышал я наконец, как через толстый слой ваты. — Отлетевшим при взрыве золотым слитком.

Вот так, счастливо избегнув ракетного удара в Рошане, погиб мой верный друг и партнер Коча. Погиб именно от ракетного удара и именно в Рошане.

— Он успел открыть, где устроил тайник, — добавила Катя. — Он не мог двигаться, но не мог и умереть, пока не скажет главного кому-то из нас.

Я закрыл глаза и расплакался. Не было ни сил, ни желания себя сдерживать.

Часть третья

Месть

Глава 12

Батиплан

Мы устроили первую базу недалеко от Бенкулу. Там, в трех километрах от океана, сохранились подземные укрепления древней американской воинской части. Рабочего и ценного почти ничего не нашлось, но нас интересовали в первую очередь помещения — их тут было с избытком. Землю пришлось выкупить, но это обошлось совершенно не дорого. Зато к океану от нас вела очень хорошая дорога. Просто великолепная. Это было важно, потому что со дня на день нам должны были доставить с завода полностью готовый батиплан. Тот самый подводный аппарат, на который все мы возлагали большие надежды.

Жили мы там же, на базе — это было и удобно, и безопасно. Со всех точек зрения. Для биотехов, если не считать ракетных платформ, слишком далеко, да и глубоко, а для людей слишком хлопотно нападать на тех, кто хорошенько изучил подземные коридоры.

Прошло больше года со дня гибели Кочи, но мне все равно было тяжело вспоминать об этом. Именно ему мы в огромной степени были обязаны и постройкой батиплана, и нашим теперешним положением. А сам он не дожил до начала Большой Охоты. Не довелось. Борис предлагал перезахоронить Кочу на базе, но мне показалось, что австралийцу больше понравилось бы остаться в джунглях. Все послушали меня, ведь я был его лучшим, точнее, единственным другом.

Едва кончились выходные, с завода пришло сообщение, что нам везут батиплан. Борис радостный заскочил в нашу с Катей комнату без стука, хотя раньше никогда себе этого не позволял.

— Едут! — сообщил он с сияющими глазами.

Мы сразу поняли кто едет и с чем, переспрашивать было глупо. Мы втроем уже больше полугода ждали этого дня.

— Ура! — Катя вскочила из-за стола и захлопала в ладоши.

А я ничего не сказал. Вспомнилось, как после гибели Кочи мы перевозили золото в Бенкулу, как нашли базу и начали ее обустраивать. А потом, в одну из штормовых ночей, я выложил новым партнерам свои соображения насчет сверхскоростного подводного аппарата. Я не был инженером, но и мне было понятно, что механическое средство под водой не сможет конкурировать с торпедами в скорости. Обычное подводное средство по крайней мере. Но моя идея состояла в том, чтобы сменить для аппарата среду — дать ему возможность перемещаться в облаке газа, не поднимаясь выше поверхности океана. Сделать это, на мой взгляд, можно было только одним способом — разогревать воду вокруг корпуса до газообразного состояния. Ни о каких гребных винтах в данном случае и речи быть не могло, так что с самого начала мы подумали о реактивном приводе. Инженеры из Ангарной Бухты, получившие заказ на проект, долго чесали в затылках, но сумма, предложенная нами, не предполагала отказа. И они согласились. А затем, по готовому проекту, началась постройка судна.

— Пора собираться, — сказал Борис. — Транспорт подойдет к базе минут через двадцать. Надо подготовить тягач.

Едва у нас на базе появилась первая техника, меня сразу записали в водители. Оно и понятно — Катя за рулем или рычагами вообще не сидела, а Борис с радостью отдал мне эту должность, поскольку тоже не имел достаточного опыта в вождении. Я же считал, что если они на меня каждый раз будут сгружать то, что я умею лучше них, то мне придется вести девяносто процентов всех дел на базе. Но технику я любил, так что отказываться от должности водителя и начальника автопарка не собирался.

Эллинг для батиплана был готов давно, хотя странно называть эллингом помещение, настолько удаленное от океана. Но все же это был именно эллинг — место стоянки корабля. Причем корабля боевого, каким мы его видели в самом ближайшем будущем. Как и все помещения нашей базы, эллинг располагался под землей, поэтому тяжелые грузы можно было доставить туда только по пандусу.

Мы вставили рации в уши, после чего Катя с Борисом выбирались на поверхность, чтобы встретить транспорт, а я прогрел турбины тягача и вывел его неповоротливую металлическую тушу по пандусу. Мощная машина двигалась не спеша, но скорости от нее и не требовалось.

— Транспорт прибыл! — услышал я в эфире голос Бориса. — Ты где?

— Почти на поверхности! — ответил я, щурясь от дневного света, ударившего через раздвинувшиеся створки ворот. — Северный пандус.

— Отлично, ждем тебя у дороги.

Тягач, вращая колесами из тяжелого литого эластида, выполз из подземелья. Я прильнул к лобовому акриловому фонарю, чтобы увидеть заводской транспорт отвыкшими от солнца глазами. Платформа с нашим новорожденным батипланом заняла всю дорогу. Уж не знаю, каким образом ее тащили с монорельсовго узла, то ли в объезд города, то ли перекрывали движение по главным улицам. Но сейчас это уже не имело никакого значения — все счета были оплачены.

Сам же батиплан даже издали поражал воображение — он представлял собой, если говорить попросту, продолговатый композитовый блин шириной двенадцать метров и длиной двадцать пять. Хотя блином его можно было назвать очень условно, поскольку толстоват он был для блина — полных три метра высоты в самом широком сечении. Пока я подгонял наш тягач, Борис помог стропальщикам отцепить заводской от платформы. Он заверил документы о приемке груза и махнул рукой, мол, свободны.

Остановившись перед платформой, я, не останавливая турбины, соскочил с подножки тягача и прошелся вдоль борта батиплана, задрав голову.

— Как тебе? — спросил Борис, не скрывая восторга.

— На чертежах эта штука выглядела скромнее, — рассмеялся я.

— Тащи его в эллинг, там будем разбираться.

Вскарабкавшись в кабину, я сдал тягач назад, позволяя Борису закрепить сцепку платформы, затем потихоньку подал машину вперед, выруливая в сторону пандуса. Платформа с батипланом медленно катилась следом за мной.

— Нормально идешь! — сказал в эфире Борис.

— Не учи ученого, — беззлобно огрызнулся я.

Через полчаса я аккуратно загнал платформу в эллинг. Катя с Борисом ждали меня в нетерпении, но мне не меньше, чем им, хотелось забраться во внутренности подводного аппарата.

— Ну что, на борт? — глянул на нас Борис.

— Погоди! — остановила его Катя. — Кажется, нельзя ступать на борт судна, пока ему не дали названия.

— Ну вот… — Борис нахмурился. — Из-за древних предрассудков теперь до вечера будем придумывать имя этой посудине.

— Придумывать его не нам, — возразила Катя.

— А кому? — удивился Борис.

— Андрею естественно. Его же была идея!

Честно говоря, я о своем вкладе в постройку батиплана никогда особо не думал. Просто пару лет назад это была моя идея фикс, я много думал о скоростном подводном судне, но не хватало знаний на фактическую разработку проекта. По большому счету не хватало средств, а средства мы добывали вместе. Кое-кто на это даже жизнь положил.

— Пожалуй, ты права, — согласился Борис. — Что скажешь, Андрей?

— Опять на меня свалили… — пробурчал я с притворным недовольством.

На самом деле оказанная честь была мне приятна, чего уж тут говорить. Мелькнула мысль назвать батиплан «Ольгой», в честь храброй девчонки, вместе со мной вступившей в схватку с торпедами. Но, чуть подумав, я от этого отказался. Во-первых, не хотелось давать нежное женское имя боевому кораблю, во-вторых, если уж давать женское имя, то следовало назвать корабль «Катей». Поэтому вопрос с женскими именами я закрыл почти сразу, чтобы не вносить даже намека на какой-либо раздор. К тому же был человек в моей жизни, вклад которого в постройку батиплана не подлежал сомнению.

— Надо назвать его «Коча», — предложил я.

— Пожалуй, — кивнул Борис.

— Вроде бы о борт корабля бутылку вина надо разбить при крещении, — вспомнила Катя.

— И где мы ее сейчас найдем? — покосился я на нее.

— Я приготовила.

— Ну ты даешь, — усмехнулся Борис.

Катя отошла к стене эллинга и достала из-за водяного гидранта припрятанное вино.

— Ты придумал имя, ты и кидай, — протянула она мне бутылку.

Я взял ее за горлышко и взвесил в руке.

— Говорят, что промахнуться — дурная примета, — сказал Борис.

— Еще накаркай под руку… — пробурчал я.

Отойдя на пару шагов, я прицелился.

— Нарекаю тебя «Кочей»! — сказал я на ходу придуманную формулу и метнул бутылку в блестящий бок батиплана.

Она разлетелась вдребезги, расплескав белое вино по полу. Катя с Борисом одновременно вздохнули с облегчением.

— Теперь можно и на борт, — довольно кивнул Борис. — Кстати, очень хорошее имя для боевого корабля.

— Единственно возможное, — пожал я плечами.

— Не только поэтому.

— А почему еще?

— Коча убил много торпед, — веско ответил Борис.

Мы втроем вскарабкались по лесенке на платформу и двинулись вдоль борта к шлюзу. Он располагался чуть выше ватерлинии, как раз на уровне площадки, где мы оказались. Борис набрал цифровой код на панели управления.

— Наизусть помнишь? — удивилась Катя.

— Я заказал такой код, который никто не забудет, — ответил он. — Это дата подъема золота.

— Дата гибели Кочи, — поправил я его.

Он не ответил. Шлюзовой люк с легким шипением подался на нас, снявшись с полевых уплотнителей, затем легко ушел в сторону. Мы зашли внутрь и дождались, когда первый люк за нами закроется наглухо, а второй откроет путь во внутренние помещения корабля. По чертежам я прекрасно представлял себе, где что расположено, но одно дело увидеть трехмерное изображение на заводском терминале, а другое — оказаться внутри.

Особого простора внутри не было, да и не должно было быть, но и тесным шлюзовой коридор тоже нельзя было назвать. Все предшлюзовое пространство было облицовано толстым прочным пластиком, в стене располагался шкаф с дыхательными аппаратами, рядом с ним виднелись четыре газовых штуцера, ведущих от главного бортового компрессора. Две длинных пластиковых лавки, четыре электролебедки с цепными блоками, небольшой гидравлический кран для перемещения тяжестей — ничего больше в предшлюзовом модуле не было. Герметичная дверь вела дальше. Привода у нее не было, надо было открывать ее руками, при помощи поворотного запора. Борис справился с этим без труда. Освещение внутри корабля было довольно ярким, работала целая система водородных генераторов и мощных иридиевых аккумуляторов. Свет включался, едва мы заходили в какое-нибудь помещение, и выключался, как только внутри не оставалось людей.

— Начнем с рубки? — спросил Борис.

— Я бы предпочла с боевого пульта, — ответила Катя.

— Туда успеем, — отмахнулся Борис.

На самом деле еще до постройки батиплана стало ясно, что капитаном корабля будет он. Мои водительские навыки сами собой уготовили мне участь пилота, а на Катю, соответственно, легли обязанности канонира. Она этим гордилась, причем не скрывая, чего нельзя было сказать обо мне. Я хотел убивать торпеды, убивать собственноручно, а не крутить штурвал батиплана. Но в данном случае меня никто особо не спрашивал — каждый должен был вкладывать в общее дело в меру возможностей.

На самом деле никто из нас не был специалистом ни в вождении батиплана, ни в управлении огневым пультом. Хотя бы потому, что таких специалистов вообще не было на земле. Но кто-то всегда бывает первым в любом деле. Были и первые пилоты, и первые космонавты, и первые моряки. И хотя до нас многие люди погружались под воду самыми разными способами, никто не собирался двигаться под водой с такой скоростью, с какой собирались перемещаться мы. Фактически мы создали подводный аппарат нового поколения. Скорость должна была стать его главным оружием. Скорость и маневренность. А раз так, то я становился не просто пилотом. В какой-то мере я тоже становился стрелком, раз от моих действий зависело, сколько торпед мы убьем.

Рубка располагалась в носовой части батиплана. Никаких иллюминаторов мы тут предусматривать не стали, а решили ограничиться большими обзорными экранами. Это не только снимало проблему противостояния избыточному давлению глубины, но и уменьшало опасность срыва акриловых щитов в случае близкого взрыва. Кресел было четыре — два пилотских, на случай, если когда-нибудь судьба пошлет мне напарника, одно капитанское и одно штурманское. Но вообще места тут было не много.

Боевой капитанский пульт включал в себя экраны сонаров, экран противоторпедного локатора, полярный экран коротковолнового радара, а также органы управления всеми системами коммуникаций. Пилотский пульт выглядел посложнее, но я его хорошенько успел изучить на симуляторе, установленном в одном из подсобных помещений эллинга. Как только были готовы окончательные чертежи корабля, я в первую очередь заказал именно ходовой симулятор, чтобы не тратить времени даром. Правда, Катя вскоре тоже потребовала симулятор пульта управления огнем, и мы с ней вдвоем начали потихоньку отрабатывать маневры и стрелковые приемы. Так, потихоньку, разбивая виртуальный батиплан по сотне раз в день, мы с ней боролись со стаями таких же виртуальных торпед. Торпеды, кстати, были куда более виртуальными, чем корабль, поскольку его характеристики мы знали доподлинно, а вот характеристики биотехов зачастую были высосаны из пальца и именно в таком виде введены в компьютер симулятора. Никто толком не знал, как торпеды будут реагировать на те или иные наши действия, до каких глубин им свойственно опускаться, на каких скоростях они могут уходить от опасности. Единственное, что было известно в достаточной степени, это скорость в атакующем состоянии, а также некоторые из приемов формирования стаи во время нападения на движущиеся и неподвижные объекты. Все это мы изучали с Борисом и Катей, выпуская в океан управляемые мишени, а затем анализируя по локатору, как на них заходят торпеды.

Как бы там ни было, симулятор дал нам многое. По крайней мере я был уверен в том, что не расшибу батиплан при первом же выходе, а Катя — что хотя бы куда-нибудь попадет. Все остальное в любом случае придется нарабатывать во время реальных боевых погружений.

— Как впечатление? — поинтересовался Борис.

— Компактно все, — пожал я плечами. — Но в принципе привычно. Я готов хоть сегодня к первому погружению.

— А ты? — Он глянул на Катю.

— Я тоже, — спокойно кивнула она.

— Тогда сегодня к вечеру и попробуем. Водорода на складе более чем достаточно, надо только сгонять на Северную Окраину за боеприпасами. Думаю, Андрей, ты один вполне справишься.

— Без проблем, — согласился я.

— Тогда бери грузовик и дуй. Стрелковый пульт мы и без тебя осмотрим.

Спорить я не стал. Первый боевой выход был для меня достаточной приманкой, чтобы ради него отказаться от менее важного. Стрелковый пульт, в конце концов, можно было посмотреть и позже. К тому же не хотелось пререкаться с Борисом, он этого не любил.

— Возьми рацию, — сказала Катя. — Будешь подъезжать, сообщи, чтобы мы приготовили погрузочную систему.

— Возьму, — кивнул я.

Мне кажется, что если бы Катя знала, к чему приведет такой простой и безобидный ее совет, она бы никогда мне его не дала. Но правильно говорят — знал бы куда упадешь, соломку бы подстелил.

Я взял рацию, вывел из подземелья грузовик, выехал на дорогу и взял путь на Бенкулу. Там, на Северной Окраине, располагались мастерские, где мы заказали уникальное торпедное вооружение для нашего батиплана.

Глава 13

Рация

Через центр Бенкулу грузовое движение было запрещено. Можно было выехать на кольцевую дорогу и обогнуть город, но у меня возникло желание перекусить не в занюханной забегаловке для дальнобойщиков, а в более или мене приличном заведении. Поэтому пришлось углубиться в кварталы Южной Окраины, оставить грузовик на стоянке, а дальше ловить такси. Днем это было вполне безопасным занятием, особенно когда под гавайкой в кобуре висит надежный «БМФ-400», снаряженный пусть и дорогими, но мощными патронами «Снарк».

Без труда добравшись до центра, я велел водителю остановиться у знакомого ресторанчика, хозяином которого был хитроватый повар по имени Док. Отличался он тем, что никогда не закрывал дверь, ведущую из зала на кухню, поэтому посетители могли наблюдать, как он ловко орудует ножами и отбивочными молотками. Кроме того он настолько часто менял прическу, что можно было делать ставки, в каком виде его удастся застать через неделю или через две. Многие их, кстати, и делали. Ресторанчик назывался скромненько и со вкусом — «Хоспитал», а сам Док, видимо, подчеркивая прозвище, одевался не в поварскую одежду, а в зеленый халат хирурга. При этом с разделочным ножом он смотрелся более чем колоритно.

Обеденное время еще не наступило, иначе в ресторане бы яблоку было негде упасть, а так я нашел в углу свободный столик, откуда особенно хорошо просматривалась кухня. Мне всегда нравилось наблюдать за работой Дока, забавлял он меня отточенными, чуть нарочитыми движениями. Официант принес мне меню, но я его открывать не стал. Будучи завсегдатаем этого заведения, я прекрасно знал, что следует заказывать утром, днем или вечером.

— Эскалоп, салат из китайской капусты, фаршированные томаты и пинту пива, — сказал я.

— Пиво какое?

— Синюю марку.

Вынув из под столика дужку наушников, я выбрал музыку, прикрыл глаза и стал ждать заказ. Днем тут было тихо и вполне прилично. А ночью, после официального закрытия, в «Хоспитал» стекались любители «золотого дыма» и лекарственных препаратов группы «А». В общем, название ресторана, как и он сам, было с двойным дном, что называется. Меня это ничуть не смущало. Года три назад Док здорово меня выручил, прикрыв мою задницу от полиции, так что с тех пор я старался оставлять деньги именно тут, а не в других кабаках.

Эскалоп оказался отменным, как обычно. Я спокойно жевал мясо, прихлебывал пиво и слушал музыку, как вдруг ощутил в кармане нечто щекочущее. Машинально хлопнув по карману ладонью, я нащупал горошину рации.

— Что за черт? — удивился я, вынимая ее наружу.

В пальцах горошина тоже тихонько вибрировала. Я снял наушники и сунул рацию в ухо.

— Нет, так определенно дело не пойдет… — услышал я в эфире приятный женский голос, говоривший по-русски. — Так все посевы коту под хвост. Нет уж, спасибо…

Не скажу, что голос был мне знаком, но какая-то нотка в нем затронула яркий образ в памяти. Настолько ясный, что я коснулся горошины пальцем, переведя рацию в активный режим.

— Простите… — произнес я в эфир, пренебрегая всеми правилами радиопереговоров. — Могу я узнать, кто кроме меня работает на этой частоте?

Мой вопрос остался без всякого ответа, а женский голос в эфире продолжал бормотать что-то о грибковых посевах, о питательных растворах и магнитных полях. Через минуту я догадался, что рация находится не в ухе таинственной незнакомки, а где-то на теле, может быть в кармане, как у меня. Так что я ее слышу, а она меня нет.

Честно говоря, аппетит у меня поубавился. Я хоть и называл ворвавшийся в эфир голос голосом незнакомки, но сам в этом сомневался все больше. Тембр, манера чуть растягивать слова на концах — все это было мне не просто знакомо, а заставило сердце биться в два раза чаще.

— Черт… — произнес я, допил пиво и встал из-за стола.

Подумав секунду, я твердым шагом направился в кухню, где Док, как обычно, орудовал своим разделочным ножом. За соседним столом работали повара калибром поменьше.

— Привет, Док, — окликнул я его.

— Хай? — обернулся он. — Рад тебя видеть. Что-то давненько не появлялся… Недельку? Неважно выглядишь, кстати. Опять проблемы?

— Нет. Точнее не те, о которых ты подумал, — отмахнулся я. — У тебя случайно нет… э-э-э… высокочастотного пеленгатора?

Док глянул на меня искоса.

— В меню его точно нет, — наконец сострил он.

— А под частный заказ?

— Странно, Хай… С твоими деньгами… Мог бы раздобыть давно.

— Мне он нужен сейчас, — произнес я с нажимом.

— Нда… Затейник, ты, Хай. Ну, найдем, если надо.

— Так есть или нет?

— Есть.

Он, не моргнув глазом, назвал цену. Столько у меня при себе не было.

— Док, мне этот пеленгатор нужен на час. На час, а не насовсем. Верну!

— Дурная примета давать что-то в долг. Можно не получить обратно.

— Док, я тебя очень прошу. Ты же меня знаешь!

— Знать-то знаю, да только фиг тебя выковыряешь из ваших штолен, если что. Что вы там, кстати, задумали?

— Это долго рассказывать. И не очень интересно.

— Не умеешь ты торговаться, Хай. Я меняю пеленгатор на ваш секрет.

Это меня остудило. Выдавать наши намерения повару было как-то не очень умно. Тем более без особой надежды на то, что из затеи с пеленгатором выйдет хоть что-то путное. Док смотрел на меня, не отводя взгляда.

— Говорят, вы подводный корабль строите, — сказал он.

— Черт, Док, это не только моя тайна. К тому же я не знаю, позволит мне пеленгатор найти то, что я хочу, или я ищу просто несбывшуюся мечту.

— Интересно… Не менее интересно, чем подводный корабль. Ладно. Я дам тебе пеленгатор. Но с тем условием, что ты расскажешь мне обо всем, если найдешь, что искал. Если не найдешь, просто вернешь. Все по честному.

«Дурацкая игра», — подумал я, но согласился.

Док вышел минуты на три, затем вернулся в кухню с приборчиком.

— Пользоваться умеешь? — спросил он.

— Разберусь, — ответил я, осмотрев шкалу расстояний и электронный компас. — Через три часа я тут.

— По счету расплатиться не забудь, — усмехнулся Док.

— Обижаешь! — погрозил я ему пальцем.

На выходе из ресторана пеленгатор показал расстояние до высокочастотной рации восемьсот метров. Почти строго на север. Занятно. Брать такси на такую дистанцию не имело ни малейшего смысла, так что я не спеша направился вдоль улицы. Она вела не строго на север, так что мне пришлось озаботиться поисками переулка. Народу вокруг было много, начинались обеденные часы, во время которых большинство служащих средней руки растекаются из офисов по ресторанчикам и кафе центральной части города. Но голос в эфире продолжал бормотать что-то, явно относящееся к работе. Похоже, его обладательница не имела ни малейшего намерения покидать свою лабораторию — то ли у нее было с собой что перекусить, то ли она так заработалась, что забыла про обед.

Это наблюдение навело меня на забавную мысль. Сверив направление на источник сигнала по пеленгатору, я усмехнулся и завернул в маленькую пиццерию. Взяв там большую пиццу с ветчиной, грибами и сыром, я направился дальше, проталкиваясь через встречный поток прохожих. Расстояние на индикаторе пеленгатора сокращалось с каждой минутой, и вскоре я оказался перед массивной композитовой дверью, над которой красовалась голографическая надпись: «Лаборатория микробиологических исследований».

Учитывая, что голос в эфире говорил преимещественно о питательных растворах и грибковых культурах, я предположил, что попал по адресу. Однако я понятия не имел, что сказать охране на входе. К кому я пришел, кого ко мне вызвать? У меня было лишь до крайности смутное предположение, да и то настолько невероятное, что у меня язык бы не повернулся поделиться им хоть с кем-то.

На удачу потянув на себя дверь, я обнаружил, что она не заперта. Охранник в вестибюле сидел, но скорее на случай каких-нибудь беспорядков, просочившихся с улицы, чем ради соблюдения пропускной системы. Увидев меня, он не только не попытался проверить наличие оружия, но даже не поинтересовался куда я направляюсь. Хотя на самом деле ничего удивительного в этом не было — после войны наука вне Европы находилась в таком упадке, что ученым едва хватало средств на поддержание работоспособности стареющего оборудования. Профессионалтьные и эффективные охранные услуги им были попросту не по карману.

Поднявшись на второй этаж, я глянул на показания пеленгатора. Цель моей странной экспедиции находилась всего в тридцати метрах, причем прямо по коридору. Улыбнувшись возможной реакции на мое появление, я перехватил коробку с пиццей поудобнее и бодро зашагал вперед, не сводя взгляда с индикатора. Одна дверь, вторая, третья… Стрелка указателя направления постепенно поворачивалась, пока не заняла положение, перпендикулярное коридору. До источника сигнала оставалось пять метров.

Передо мной белела обычная пластиковая дверь — тут все двери были такими. Набравшись наглости, я распахнул ее и шагнул через порог, оказавшись в не очень большом помещении, уставленном автоклавами, вакуумными боксами и стеллажами с химической посудой. У самого окна за мраморным столиком колдовала над пробирками девушка в белом халате. Она стояла ко мне спиной, но с первого взгляда я понял, что не ошибся в самых безумных предположениях и надеждах. У меня перехватило дыхание, но я все же нашел в себе силы произнести по-русски:

— Оль, привет! Заработалась? Я тут пиццу тебе принес.

Она вздрогнула и медленно обернулась. Да, это определенно была она — повзрослевшая, оформившаяся, невероятно, просто ослепительно красивая, но все та же девчонка с храбрым взглядом, так поразившим меня при первом знакомстве.

— Андрей? — не поверила она глазам. — Как ты узнал, что я тут?

— Сам удивляюсь. Не думал, что ты так долго будешь носить талисман, который взяла у меня на счастье.

— Талисман?

— Ну да. Рацию. — Я показал пеленгатор и смущенно опустил взгляд. — Я случайно тебя услышал в эфире.

— С ума сойти. И пиццу успел прихватить? А, ну да… Ты же слышал, что я тут болтала сама с собой.

— Слышал. Ты очень занята? Перекусим?

— Есть правда хочется. С чем у тебя пицца?

— С грибами, — просто ответил я.

— С грибами — это очень по теме, — рассмеялась она.

— В смысле? — возникшее в начале разговора смущение начало потихоньку меня покидать.

— Я как раз с грибами работаю, — объяснила она. — Это моя микробиологическая специализация. Ну, не с такими грибами, как в пицце, а с микроскопическими.

— Их тоже едят? — улыбнулся я.

— Зря шутишь. И едят тоже. Дрожжи, к примеру, это тоже микроскопические грибки. И плесень, из которой делают антибиотики. Но я сейчас изучаю болезнетворные культуры. А ты как? Сто лет ведь не виделись…

— Тринадцать.

— Что? — удивилась она.

— Тринадцать лет. Я был уверен, что ты погибла, когда не нашел тебя в гравилете.

— А почти так и было, — сдержанно ответила Ольга. — Почти. Я тебя тащила до гравилета одна. Тебя сильно контузило, а взрослые как обезумели, все рвались с корабля и никто мне не хотел помгочь. Было страшно. Я до сих пор вспоминаю тот страшный день.

— Я тоже.

— И представляешь, когда я дотащила тебя до гравилета, оказалось, что там уже нет мест. Но я уговорила пилотов взять еще тебя, ты ведь совсем немного весил, меньше любого взрослого.

— А сама?

— Я тебя еле уговорила взять, — повторила она. — Кстати, садись, я сейчас со стола уберу.

— С ума сошла?! Ты что, собираешься кушать среди болезнетворных грибков?

— Тут все стерильно, но если тебя смущают пробирки, пойдем в комнату отдыха.

— Лучше туда, — кивнул я. — А то без привычки кусок в рот не полезет.

Она сняла халат, оставшись в легких хлопчатых брюках и майке. Волосы у нее с детства ничуть не изменились, даже стали гуще и пышнее. На лоб то и дело падали локоны, делая выражение Ольгиного лица одновременно чуть беззащитным и чуть упрямым, как у подростка.

Мы перебрались в комнату отдыха, уселись в мягкие релаксационные кресла и разложили пиццу на пластиковом столе.

— Хороша ложка к обеду, — улыбнулась Ольга. — Проголодалась я что-то.

— Ну так кушай. Я только с обеда. Но за компанию возьму кусочек. А что было дальше? После того, как ты посадила меня в гравилет?

— Пришлось ждать вторую партию. Она прибыла чуть позже, когда корабль уже начал тонуть. Я вспомнила про твою маму, но когда спустилась с палубы, весь медицинский отсек уже был залит водой. Извини.

— У меня было время, чтобы пережить все это, — ответил я.

— Потом прилетели гравилеты и забрали оставшихся. Когда взлетели, все уже думали, что самое страшное позади, но почти у самого побережья нас атаковали ракеты. Частично уцелел только наш транспорт, и то была выведена из строя одна из турбин. Остальные погибли.

— Все? — поразился я.

— Да, Андрей. Мы чудом сели. Единственный выживший пилот умер от осколочных ран сразу после посадки в джунглях. Меня тоже сильно контузило. Подбитая турбина взорвалась, начался пожар… Труднее всего было выбираться из джунглей. Мы шли несколько дней. Пятеро мужчин, трое женщин и я. А добрались до научной станции только двое мужчин и я.

— Трудно потом пришлось тут, на Суматре?

— Мне повезло. Выбираясь из джунглей, мы, уже совсем обессилив, наткнулись на научную микробиологическую станцию. Взрослых потом переправили в город, а меня оставили. Так и прижилась. Выучилась, работаю. Получаю какие-то деньги…

— Одна? — этот вопрос вырвался у меня непроизвольно.

Ольга глянула на меня чуть искоса.

— Представь себе, одна. Сейчас одна. Вообще-то, Андрей, мне бы не хотелось сейчас затрагивать эту тему.

— Извини.

— Ничего. Просто рана еще не затянулась. Знаешь, в личном плане я себя ощущаю как бы под створкой раковины. Не хочется открываться. Никому. А ты чем сейчас занимаешься?

Я задумался, делая вид, что ем пиццу. С одной стороны не было ни малейшего повода скрывать правду, тем более мой мотив она бы хорошо поняла. Но с другой сторны прежнюю храбрую деувчонку Олю от сидящей передо мной женщины отделяли долгих тринадцать лет самостоятельной жизни. По большому счету то наше знакомство вообще можно было сбросить со счетов, словно его и не было, так что теперь, захоти мы этого, нам бы заново пришлось выстраивать отношения. Какие, кстати? У меня была Катя, а Ольга, как она сама выразилась, находилась под створкой раковины. То есть, ничего особенно личного. Но мне бы хотелось иметь ее хотя бы другом, ведь нам через многое пришлось пройти вместе. Некоторым на несколько поколений хватило бы того, что мы пережили всего за один день. Так что скрывать наши планы на Большую Охоту у меня не было ни причин, ни желания. Но все же я не совсем представлял, под каким соусом все рассказать.

— Скажи, отцовские тетради не сохранились? — спросил я, чтобы хоть как-то приблизиться к теме.

— Тетради? Про торпеды? Нет. Я тебя еле дотащила до гравилета! Нет, все пропало. А что?

Последний вопрос она задала с заинтересованностью несколько большей, чем праздное любопытство. Пожалуй, я поспешил сбрасывать со счетов наше первое знакомство.

— Сейчас они бы мне очень понадобились, — негромко ответил я. — Прямо сегодня.

Ольга посмотрела на меня очень пристально, несколько секунд не отводила глаз.

— Обещание отцу? — спросила она.

— Не только. Уже и не столько. Скорее месть. Слишком много близких мне людей погибло от биотехов. Тебя я тоже считал в их числе.

— Но что можно сделать? Или ты нашел какое-то решение?

— Дело не в решении, — ответил я. — Дело в средствах. И в людях. Мне повезло найти и то, и другое. Если хочешь, могу показать, что у нас из этого вышло.

— Вы собираетесь убивать торпеды?

— Мы их уже убивали в больших количествах, — кивнул я. — А теперь готовы устроить Большую Охоту.

— Вот как? Звучит энергично. Хотя я в тебя с самого начала поверила. А что ты хочешь мне показать?

— Это лучше увидеть, чем услышать. Ты когда работу заканчиваешь?

— Часа через четыре.

— Это нормально. Как раз я закончу кое-какие дела и тебя придхвачу. Идет?

— Надо будет куда-то ехать?

— Не далеко.

— Ладно. У нас ведь теперь хорошая связь. Никогда не думала, что твой талисман пригодится и в чисто утилитарном смысле.

— Я тоже.

Мы доели пиццу и Ольга проводила меня до первого этажа.

— Держи рацию в ухе, — сказал я на прощанье.

— До вечера! — Она махнула рукой и взбежала по лестнице.

Глава 14

Боекомплект

Всю дорогу до мастерских я вел грузовик в задумчивости. Честно говоря, столь необычное, полное совпадений развитие событий отвлекло меня от главной задачи — забрать в мастерских заказанное вооружение для «Кочи». И теперь я размышлял не столько о торпедах, сколько об удивительной встрече с прошлым. Грузовик огибал город по кольцевой автостраде, а я прикидывал, стоит ли возвращаться вечером и забирать Ольгу, как обещал. Казалось бы, что тут думать, но нет, были проблемы, которые я упустил из виду, давая обещание подруге детства.

Во-первых, я не знал, как отреагирует на появление девушки Катя. У нее по поводу собственной внешности последнее время образовался некоторый комплекс, а Ольга — красавица, тут и говорить нечего. Не хватало только скандала на почве ревности. Во-вторых, я вдруг со всей ясностью осознал, что мы с Ольгой знакомы менее суток. Ведь она на самом деле не была подругой моего детства, хоть мы и жили на одном острове. Мы встретились около полудня в страшный черный день и расстались на рассвете следующего дня. Не виделись потом тринадцать лет, а сегодня провели вместе около часа. Даже двадцати четырех часов знакомства явно не набирается. И несмотря на это, я вспоминал о ней чуть ли не чаще, чем об отце. Странное дело. Нам многое довелось пережить вместе за эти неполные сутки. Кому-то на целую жизнь хватило бы. Но я не знал, в кого превратилась храбрая девчонка за эти годы. Что ее интересует теперь, из чего состоит ее жизнь? Похоже, недавно она пережила не лучшие дни в личном плане, а что еще я о ней знал? Практически ничего.

Если быть честным перед самим собой, то Ольгу теперь можно было расценивать не как старую, а как новую знакомую. Нет, конечно, та храбрая девчонка, которая произвела на меня столь неизгладимое впечатление, осталась и во взрослой девушке, никуда она не могла деться, ведь это часть личности. Но вот насколько большая часть? Сколько всего наслоилось за эти годы? И как на меня посмотрят друзья и партнеры, если я привезу Ольгу на базу и скажу, мол, знакомьтесь, это девушка, с которой мы знакомы почти целые сутки? Как на идиота посмотрят. И будут правы.

В общем, я не знал, как теперь поступить. Более того, я жалел, что дал обещание забрать Ольгу через четыре часа. Когда приеду на базу с торпедами, будет не до знакомств, надо будет загружать вооружение и готовиться к первому боевому выходу. Это с одной стороны. А с другой, Борис много раз говорил, что на базе банально не хватает рук. А наемных рабочих он брать не хотел, поскольку не доверял чужакам совершенно. Ольга же не совсем чужак. По крайней мере, я на это надеялся. Кроме того, уж слишком чудесной оказалась наша сегодняшняя встреча. Я не особенно верил в знаки судьбы, но от того, как сработал мой талисман, подаренный в детстве на память, трудно было отмахнуться даже мне. Неужели ситуацию, сложившуюся столь удивительным образом, можно оставить без шанса на развитие?

Только добравшись до мастерских на Северной Окраине, я наконец полностью переключился на приемку и погрузку вооружения. Торпеды для батиплана разрабатывались с не меньшей тщательностью, чем сам корабль, к тому же действовали они по похожему принципу — не рассекали воду, а планировали в облаке ими же созданного пара. Фактически это были не столько торпеды, сколько скоростные ракеты для поражения подводных целей, однако Борис, склонный к традиционности, упорно называл их торпедами.

Вооружение мы заказали в частных мастерских, поскольку на заводе возникли проблемы со взрывчаткой, точнее с ее оформлением. Тут же кроме денег ничего никого не интересовало, а качество выполнения работ было вполне на уровне. Конечно, батиплан бы тут не построили, точнее, строили бы несколько лет, а вот торпеды необычной конструкции сделали в срок.

Прежде чем оформить приемку, я решил посмотреть, как торпеда работает на стенде.

— Нет ничего проще, — ответил мне Алан, представитель здешней дирекции. — Мы предполагали, что у вас возникнет такое желание, поэтому установили в цеху рабочий образец.

В цеху было тихо — молчали сервомоторы сборочных роботов, не гремели цепи подъемников, да и людей почти не было видно. Только двое техников в белых халатах ждали нас у пульта управления стендом, на котором была закреплена одна из наших торпед. Похоже, мы своим заказом обеспечили годовой оборот для этих мастерских.

— Это приемщик, — представил меня Алан техникам. — Покажите, как работает образец.

— У данного прототипа есть несколько режимов работы, — начал один из техников заученную лекцию. — Первый режим — автономный.

Он кивнул помощнику, и тот нажал на пульте несколько клавиш. Кормовые рули торпеды чуть слышно взвыли моторами и повернулись левее центральной оси. Тут же в головной части щелкнули, открываясь, носовые клапаны, а из боковин выдвинулись короткие стреловидные крылья с рулями высоты.

— Торпеда перешла в автономный режим, — прокомментировал техник. — После пуска в таком режиме она затапливает носовые балластные цистерны и начинает медленно тонуть с широкой левой циркуляцией. При этом она не тратит энергии, поскольку ход обеспечивается планированием при отрицательной плавучести. В головной части включается гидрофон, чувствительный к ультразвуку. Как только он зафиксирует всплеск звуковых колебаний нужной частоты, торпеда переходит в режим атаки.

Он взял с пульта небольшой генератор ультразвука и отошел метров на десять вперед. С торпедой произошли молниеносные изменения. В носовой части резко выдвинулись десять диагональных дюз, а в корме с хлопком пиропатрона отстрелилась заглушка главной маршевой дюзы. Струи огня вырвались назад с оглушительным ревом, а боковые и вертикальные рули заняли положение, при котором торпеда неминуемо попала бы в техника, если бы ее не держали крепления стенда.

— Хорош! — техник махнул рукой, и двигатели затихли. — Таким образом, торпеда функционально превращается в мину. Она может длительное время ждать, обходя значительное пространство по спирали с левой циркуляцией, а затем, обнаружив цель, стремительно поразить ее. Причем, благодаря встроенному сонару, подрыв боевой части производится только в непосредственной близости от цели. Носовые диагональные дюзы, как вы понимаете, служат для обеспечения облака газа, в котором наше изделие и передвигается при помощи реактивного маршевого двигателя.

Он подошел к пульту и что-то переключил на нем.

— Кроме автономного режима существует еще прицельный с самонаведением и прицельный с управлением. Они предназначены непосредственно для стрельбы со стрелкового комплекса. Первый позволяет послать торпеду просто в направлении цели, а дальше она самостоятельно наведется на выбранный ею объект, настигнет его и поразит. Второй позволяет после пуска выбрать цель самому оператору при помощи органов управления. Этих режимов достаточно для поражения целей с любым характером поведения.

— Спасибо, я впечатлен, — честно признался я. — Где подписать приемку?

Закончив с оформлением, я дождался, когда первую партию из сорока торпед погрузят на грузовик. Часы в машине показали, что в мастерских я провел чуть более полутора часов, что вместе с дорогой от лаборатории составило часа два. Получалось, что если я собирался заехать за Ольгой, то как раз самое время, с учетом того, что в центр города въезжать нельзя. Надо было принять окончательное решение, но морально я не был готов к этому.

Странно… Иногда кидаешься в бой, на пули, ввязываешься в чудовищные авантюры, принимаешь сложнейшие решения, а когда дело касается чего-то куда менее опасного для жизни, например личных отношений, оказываешься не способен к решительным действиям. Вот и мне приходилось убивать людей и торпеды, даже ракеты сбивать на лету, а тут я стоял и не знал, что делать.

Наконец погрузка закончилась. Я помахал рукой Алану, забрался по лесенке в кабину грузовика и осторожно выехал с территории мастерских. Несмотря на то, что взрывчатка в кузове была к ударам и сотрясениям совершенно не чувствительна, но определенную ответственность налагала не только стоимостью, но и тем, что являлась именно взрывчаткой, а не строительным материалом. К тому же, несмотря на порядок в документах о приемке, у меня не было транспортного полицейского разрешения на перевозку опасных грузов. Не скажу, что я очень уж нервничал по этому поводу, но и без того было из-за чего понервничать.

Грузовик двигался по кольцевой, я лениво держал ладонь на рукояти управления, думая о том, как же все-таки поступить с Ольгой. Можно было просто проехать мимо и никогда больше с ней не встречаться. А можно было забрать ее, отвезти на базу и иметь парочку неприятных разговоров с Борисом и Катей. Но взамен этой неприятности мы могли получить еще одного надежного человека в команду. И хотя нашим капитаном бессменно и вполне правомерно считался Борис, я нес особую ответственность за Большую Охоту в стратегическом плане. Во-первых, ее придумал мой отец. Во-вторых, это была во многом моя идея, да и принцип действия батиплана тоже придумал я. Короче, я считал себя вправе иметь дополнительные голоса при принятии именно стратегических, а не тактических решений. В тактических Борис зарекомендовал себя превосходно. Но увеличение нашей команды было решением стратегическим, так что я все же решил рискнуть. В случае неудачи потери не были бы большими, а в случае удачи нам стало бы значительно легче.

Свернув с кольцевой в районе Южной Окраины, я оставил грузовик на стоянке, и бодрым шагом направился к ресторанчику «Хоспитал», чтобы отдать пеленгатор. К сожалению, не просто отдать. Плата, назначенная Доком, вынуждала меня рассказать ему о постройке батиплана и о целях, которые эта постройка преследовала. Данную ситуацию можно было на полном основании назвать тактической, а следовательно, мне следовало бы спросить мнение Бориса на этот счет. Но я не мог этого сделать хотя бы потому, что мне приходилось расплачиваться служебной информацией за прибор, полученный для сугубо личных целей. По большому счету секретной информацией. Впрочем, не то чтобы такой уж секретной, наверняка полгорода уже знает о постройке батиплана — хотя бы потому, что восьмая часть населения в ней участвовала, — но все же не следовало трепаться об этом на каждом углу. И если сама постройка подводного корабля, даже снаряженного тяжелым вооружением, не нарушала ни одного закона, кроме правил перевозки опасных грузов, то цель, для которой этот корабль нам понадобился, влекла не административную, а серьезную уголовную ответственность. Мы собирались охотиться на биотехов, а это прямо запрещалось минимум тремя действующими законами по всему миру. Это еще ладно, здесь полиция работала из рук вон плохо, с бандитизмом едва справлялась, куда уж им до выполнения федеральных законов, но если слух о Большой Охоте дойдет до центра, на нас самих могут объявить охоту.

Конечно, рано или поздно все это выплывет и нам придется уйти на нелегальное положение, может быть даже скрываться в труднодоступных местах, но хотелось как можно дальше оттянуть этот момент. Правда во мне теплилась надежда, что к тому времени нам удастся настолько проредить число биотехов, что общественность не сможет отмахнуться от факта необходимости наших действий. Тогда в нашей жизни многое может измениться к лучшему. Большая Охота с поддержкой на государственном уровне — это было моей самой смелой мечтой. Но если информация о нас разойдется раньше срока, то об этой мечте можно будет забыть навсегда. Достаточно однажды объявить нас преступниками, и поменять этот имидж будет уже невозможно.

Поэтому к Доку я шел с тяжелым сердцем. Можно было вообще послать его и никогда больше не видеть, но этому дню, видимо, суждено было стать днем больших рисков. Я понимал, что если мы не наберем большую команду, то все наши усилия пойдут прахом. Ну что можно сделать одним батипланом? Ничего. Нужен был противоторпедный флот, или хотя бы флотилия, без этого никакого урона биотехам не нанести. Команду же можно набрать только из энтузиастов, никак не из наемников. По крайней мере на первом этапе. Да и на всех остальных тоже. Так считал мой отец, когда задумывал это дело, и так же теперь считал я. Слишком опасной была Большая Охота, чтобы соваться в нее только ради денег. Хотя шли ведь раньше наемники на войну… Любая война опасна. Но разница все же была, и обусловлена она была несколькими факторами. Во-первых, бессмысленностью. Никто и подумать не мог, что биотехам можно нанести хоть какой-то урон человеческими силами. Во-вторых, перед торпедами любой из людей испытывал прямо-таки мистический ужас, куда более сильный, чем просто страх смерти. Поэтому ввязаться с нами в Большую Охоту могли лишь те, кто хотел свести с биотехами личные счеты. Или просто психи, таких тоже следовало ожидать в наших рядах. Так что я не мог пренебрегать ни одной кандидатурой. И так выбор был не очень велик.

Добравшись до ресторанчика, я не раздумывая пересек зал и шагнул на кухню. Док ждал меня, сидя на табурете возле разделочного стола.

— Удачно? — спросил он.

— Скорее да, чем нет, — ответил я, протягивая ему пеленгатор. — Нашел то, что искал, но не знаю, что с этим делать.

— Нередкая проблема в жизни людей, — философски заметил Док. — Так для чего вы строите подводный корабль?

— Мы его построили, Док. Мы хотим убивать торпеды. В огромных количествах. В идеале хотим убить всех. Это будет Большая Охота.

— А помощники вам не нужны?

— Ты это серьезно? На кой черт тебе это сдалось?

— От скуки, Хай. Веришь в подобную мотивацию? Я столько всего повидал за свою жизнь, что мне почти все наскучило. А тут ты рассказываешь мне о почти неразрешимой задаче, которую за одну жизнь выполнить просто немыслимо. Хочется принять участие в чем-то значительном.

— Тут недалеко стоит мой грузовик с боекомплектом для корабля. Это удивительный корабль, Док, таких еще не было. Но если ты сядешь в грузовик, дороги назад не будет.

— А мне не нужна дорога назад. Тут вперед пока пройдешь, упаришься. Честно скажу, ожидал от тебя чего-то в этом роде. Ресторанчик оставлю Дэйву, он справится. А как вы собирались справиться на корабле без кока?

— Сам не знаю, — улыбнулся я.

— Я зато знаю. Никак. Так где твой грузовик?

— На грузовой стоянке в трех кварталах отсюда.

— Знаю.

— Заканчивай дела и встречаемся там. А мне еще одного человека надо навестить.

— Ладно.

Я покинул ресторанчик и направился уже знакомым путем в лабораторию. Ольга встретила меня в вестибюле. Она была в черных брюках, обтягивающих стройные ноги. и в легком разноцветном пончо до бедер.

— Ты задержался, — сказала она.

— Дела. — Я виновато развел руками, не в силах оторвать взгляд от ее фигуры.

— Что ты мне хотел показать?

— Пойдем. Тут недалеко. Всего шесть кварталов.

— А надолго?

— Как захочешь.

— В каком смысле? — не поняла она.

— Может быть. навсегда.

— Шутишь?

— Да, шучу.

— Ладно. Но если у тебя такой метод затащить женщину в постель, то я не готова. Я сейчас вообще ни к каким личным отношениям не готова.

— Я тоже. Так идем?

— Да.

Тащить Ольгу пешком шесть кварталов я посчитал неуместным. Взял такси. Подъезжая к стоянке, я увидел Дока возле ограждения.

— Тут остановите, — сказал я таксисту.

На выходе подал Ольге руку. Нет, все же она была чертовски красива. Умом я понимал неуместность подобных мыслей, но организм все рано реагировал. Хотелось хорошенечко пнуть его под ребра, но самому это сделать было затруднительно. Надо будет Бориса попросить, он поймет. Хотя он и без просьбы меня пнет, когда увидит, какой боекомплект я привез. Усиленный. Очень усиленный боекомплект.

Я махнул Доку, и мы подошли к грузовику.

— Дорогая машина, — оценил повар.

— Корабль еще круче.

— Вы построили корабль? — удивилась Ольга.

— Очень непростой корабль. А тут, в кузове — то, чем мы его снарядим.

Я опустил титановую лесенку и помог Ольге взобраться в кузов. Там лежали торпеды.

— Выглядят грозно, — оценила она.

Док осмотрел вооружение пристальней.

— Зачем сопла в носовой части? — поинтересовался он.

— Для увеличения скорости. Эти торпеды движутся под водой в облаке газа.

— Неплохо. Кажется, я не ошибся в выборе.

— Сколько же все это стоит? — спросила Ольга. — Грузовик, ракеты…

— Много. Но потратили мы еще не все. И намерены получить в ближайшее время гораздо больше.

— Интересно. Так ты что, Андрей, набираешь команду? — заинтересовалась она.

— Верно. Из надежных людей.

— И зарплату платить будешь?

Меня несколько напрягла ее меркантильность, но я ответил честно:

— Не зарплату, а довольствие. Это разные вещи. Все будут обеспечены необходимым и даже сверх того. Но вообще я набираю энтузиастов.

— Тогда я с вами. Будем вместе убивать этих тварей.

— А что же умеет столь очаровательная девушка? — ухмыльнулся Док.

— По образованию я микробиолог, — гордо заявила она.

— Сложно представить, как это пригодится на корабле.

— Я всему легко учусь.

— Ладно, на базе разберемся, — сказал я. — Полезайте в кабину, там много места.

Глава 15

Каталог Вершинского

На базу мы добрались без приключений. Однако они начались сразу, как только из кабины показались Ольга и Док. Причем на повара больше напрягся Борис, а на Ольгу, что в общем-то и понятно, Катя.

— Что за шлюху ты привез?! — шепотом спросила она, отведя меня в сторону.

— Почему шлюху? — обескуражено спросил я. — Это Ольга, о которой я тебе сто раз рассказывал! Девчонка с «Принцессы Регины». Я ее совершенно случайно нашел.

— Да у нее на лбу написано «снимите меня поскорее»! Ты что, не видишь?

— Кать! Ты нормальная? Нам команда нужна, а ты бред несешь!

— Ты ее взял в команду? Ненормальный!

— Это ты ненормальная! Я ее с детства знаю!

— Она что, и в детстве такая была?

— Тьфу на тебя! Успокойся.

— Я-то успокоюсь. Но если будет голосование, то я буду против присутствия этой фифы на корабле.

— Это Борису решать.

— А, ну тогда вопросов нет. Не могу представить себе мужика, который проголосовал бы против нее.

Катя зло сплюнула под ноги и покинула арсенал, в котором стоял грузовик. Но едва я решил, что главная буря миновала, меня взял в оборот Борис. Он подошел ко мне вплотную и сказал, хмуро глянув в глаза:

— Надеюсь, ты в городе не вывесил объявление о найме в команду? Что это за проходимец? Девушка еще ладно, может, сгодится на что, если это твоя старая знакомая. Но этот… На бандита похож.

— В какой-то мере он и есть бандит. Но зато хороший повар.

— Мы могли бы питаться консервами.

— Долго?

— Не умничай! — одернул меня Борис. — Я капитан судна и мне решать, кого брать в команду, а кого нет.

— Только голосования проводить не надо, — съязвил я с серьезным видом.

— Почему?

— Катя будет голосовать против девушки, а не против повара.

Борис задумался.

— Ладно. Но мы бы втроем прекрасно справились на батиплане. Он проектировался с таким расчетом.

— Не сомневаюсь, — ответил я. — Но долго ли у нас будет один батиплан? И много ли можно сделать с одним батипланом? Я привел двоих, и меня запинали ногами, а нам нужен отряд из сотни человек, даже больше. И это только на первом этапе!

— Широко мыслишь. Стратегически.

— Я мыслю здраво. А тактика — в твоем полном ведении.

— То есть я капитан, а ты…

— Адмирал, — сухо закончил я. — Это моя Большая Охота.

— Яволь, экселенц! — с усмешкой ответил Борис. — Чего-то подобного я от тебя и ожидал.

— И правильно. Мой отец заварил эту кашу, мне ее и расхлебывать. По крайней мере стратегически.

— Ладно, Андрей, не кипятись. Никто твоей роли не оспаривает. Кстати, хорошо, что ты определил себе место в иерархии. Мне, как военному, так легче.

— Пожалуй, — кивнул я. — Надо будет вообще систему званий продумать.

— Может, скопировать систему морской пехоты?

— Незачем. Там слишком много званий. Нам хватит четырех, максимум пяти.

— Я над этим подумаю, — пообещал Борис. — А девушка производит хорошее впечатление. Как ее зовут?

— Ольга. Это я про нее рассказывал. Помнишь? Как она зарисовывала отцовские тетради мелками.

— Да. Смелая девчонка из твоего детства. Как ты ее нашел?

— Неожиданно. Как-нибудь расскажу. Устал, как собака.

— Да я вижу. Тогда сегодня выходить в море смысла нет.

— Нет, — подтвердил я. — На первый же риф напорюсь.

— Тогда отбой. Новеньких я размещу.

Что-то мне не очень понравилось, как Борис произнес последнюю фразу. Но виду я не подал. Пришлось идти спать. Мы с Катей заперлись в нашей комнате, но она тут же отвернулась к стене и говорить со мной отказалась. Я позлился на нее и уснул.

Мне приснилось море, Ольга, бегущая по кромке воды вдоль пляжа и чайки, кружащие над ее головой. Ольга была в тонком флюоресцирующем купальнике и за ней оставалась на мокром песке вереница следов. Мне показалось, что я слышу, как шлепают ее ступни по воде, а затем до меня дошло, что кто-то стучится в дверь. Я проснулся, протер глаза и скомандовал освещению дать ночной свет, чтобы не слепило глаза.

— Какого черта? — спросил я через дверь.

— Открой! — раздался снаружи голос Бориса.

Я ругнулся, встал с кровати и нажал кнопку замка.

— Иди сюда, — Борис тут же потянул меня через порог, хотя я стоял в одних плавках.

— Да что случилось?

— Катю разбудишь. Давай отойдем от двери.

— Ну! — поторопил я его, чуть сдвинувшись по коридору.

— Ты сказал, что эта Ольга та самая, с которой вы пытались спасти отцовские записи. Получается, она видела лист за листом почти все тетради?

— Ну да. И что?

— Так там может быть ценная информация или нет?

— Да черт ее знает, — недовольно ответил я. — Я же совсем малой был. Может, что-то… Но ведь ничего не сохранилось, чего говорить об этом?

— Все сохранилось, — сощурился Борис. — Меня только что осенило. Думал про твою Ольгу, вспомнил про тетради…

— Чего это ты про нее думал? — еще сильнее нахмурился я.

— Не важно. Важно, что я знаю, как вернуть все тетради.

— Поднять «Принцессу Регину»? Абсурд.

— Да нет же! Все содержимое тетрадей у Ольги тут! — Он выразительно постучал себя по лбу. — В голове! Любой приличный гипнотизер вытащит из ее памяти все, что надо.

— Да ладно… — усомнился я.

— Вот тебе и ладно. Этот способ у нас на флоте использовали в тех случаях, когда надо было в точности восстановить какие-нибудь события с высокой достоверностью. Оказывается, человек помнит все с самого момента рождения. Но большинство воспоминаний хранятся в недоступных отделах памяти. А под гипнозом можно вынуть все.

— И что ты предлагаешь?

— Ехать в госпиталь. Для начала самим.

— Ночь!

— Приемный покой работает круглые сутки. Нам просто надо выяснить, где завтра найти нужного специалиста.

— Ты с ума сошел! — Я одобрительно покачал головой. — Ладно, едем!

Я прикрыл дверь, и мы с Борисом поспешили в гараж, чтобы взять скоростную «Кобру» для поездки в город. Однако проходя мимо эллинга, где стоял «Коча», я услышал до боли знакомый звук.

— Кто это на симуляторе без тебя развлекается? — насторожился Борис.

— Не знаю… Вроде бы некому. Поглядим-ка…

Мы свернули в эллинг, тихонько прокрались вдоль платформы с батипланом и увидели силуэт, высвеченный мерцанием монитора. Я сразу понял, кто это.

— Оль? — позвал я негромко, чтобы не напугать ее.

Она нажала паузу и обернулась.

— Ой… Наверно, нельзя было это включать?

— Да нет, можно… — сконфузился я. — Просто я думал, что все спят.

— Да нет… Новое место… Не спится. А что, вы правда возьмете меня в команду?

«Она ведет себя и говорит, как шестнадцатилетняя девчонка, — подумал я. — У нее что, задержка психического развития? Хотя не мудрено — после того, что ей довелось пережить в детстве:».

— Возьмем, — улыбнулся Борис. — Не хочешь прокатиться с нами?

— Куда?

— Попробуем решить одно важное дело.

«И он разговаривает с ней, как с ребенком, — пронеслось у меня в голове. — Бред какой-то».

— Ладно, поехали, — улыбнулась Ольга. — Все равно не спится.

Мы вместе добрались до гаража, сели в «Кобру» и выехали по пандусу за ворота базы. Ночью дорога была пустынной, но на таком удалении от города можно было запросто попасть в засаду, так что Борис достал с полочки под панелью короткий сороказарядный «Блиц-Интеграл», снял его с предохранителя и открыл окно.

— Кондиционер выключи, — посоветовал он мне.

Я тоже опустил боковое стекло.

— Не надует? — спросил я Ольгу.

— Нет, даже хорошо. Люблю ветер.

Мы преодолели половину расстояния до окраины, когда в темноте на обочине я заметил короткий отблеск — фары отразились в прицеле. Рефлекторно качнул ручку управления, отклоняя машину, поэтому пуля, выпущенная снайпером, попала не в акрил лобового фонаря, а в дверную стойку левее меня. От такого маневра на большой скорости машину понесло и развернуло на сто восемьдесят градусов.

— Оля, ложись! — крикнул я, пытаясь стабилизировать «Кобру» и не дать ей слететь с проезжей части на грунт.

Тут же рявкнул очередью «Блиц» в руках Бориса, но бил он, понятное дело не прицельно, а так, чтобы придержать нападавших огнем.

Я несколько раз резко ударил по тормозам, отключив режим антиблокировки, затем плавно, но мощно надавил на педаль, заставив машину юзом развернуться в первоначальном направлении. Тут же снайпер выстрелил снова, пробив задний обтекатель как раз на уровне моей головы, но я к этому был готов, поэтому наклонился как можно ниже. Пуля вжикнула надо мной и все же вынесла лобовой фонарь к чертям собачьим. Зато я на экране заднего вида успел заметить вспышку выстрела. Выхватив «БМФ-400», я полоснул очередью и увидел, как снайпер вскочил и тут же рухнул, выронив карабин.

— Из машины всем! — скомандовал Борис.

Я понял, почему, а вот за Ольгу сомневался. Но медлить было нельзя, поэтому я распахнул дверь и щучкой ушел в темноту, надеясь на сообразительность девушки. Тут же с обочины загрохотал тяжелый пулемет, вышибая из нашей новенькой «Кобры» металлическую стружку. С колеса соскочил титановый колпак и просвистел надо мной, как бумеранг, пущенный умелой рукой.

Через секунду в ответ ударил «Блиц» Бориса. Я тоже перевернулся на спину, перевел пистолет на одиночный огонь и принялся прицельно бить с двух рук по вспышкам пулеметных очередей. Уж не знаю, кто из нас попал, но грохот пулемета стих. Тут же взвыла мощная турбина, какие обычно ставят на внедорожниках. Тяжелый, по всей видимости бронированный, «Глобус Эксилент» выехал задом на трассу, швыркнул разогнавшимися колесами по бетону и ушел в темноту, не зажигая огней.

— Черт возьми! — выругался Борис.

— Ты цел? — спросил я, все еще не видя его.

— Я-то цел, а вот что с нашими тетрадками?

— С чем? — не сразу понял я.

— Девушка наша где? Очень не хотелось бы, чтобы ее очаровательную головку снесло вместе с драгоценными мозгами.

— Мне не нравится твое чувство юмора, — пробурчал я.

— А мне не нравится твоя серьезность, — парировал бывший морпех.

Я, честно говоря, не въехал что он имел ввиду. Но сейчас было не до того. Нашу «Кобру» так измочалило, что ни о какой ее функциональной пригодности речи быть не могло. А до города километра четыре — пешком топать далековато. Но больше тревожило меня другое. Я не видел, чтобы Ольга выскакивала из машины. А если она осталась внутри, то выжить шансов у нее не было.

Задние двери заклинило, поэтому мне пришлось лезть внутрь через выбитый акрил лобового фонаря.

— Оля! — позвал я, без всякой, впрочем, надежды.

— Что? — раздался ее голос из-под изорванного пулями заднего сиденья. — Все кончилось?

— Вроде да. — У меня отлегло от сердца. — Тебя не зацепило?

— Нет.

— Ну давай руку, помогу выбраться.

— Андрей, я сама не маленькая.

— Ну так вылезай!

Она почти выбралась, но зацепилась штаниной за острую металлическую зазубрину и чертыхнулась.

— Дай же руку, черт побери! — не выдержал я.

— Не кричи на меня! — строго сказала она. — Я не твоя женщина, чтобы ты кричал на меня.

Наконец она высвободилась, неловко выбралась на капот и соскользнула на бетонное полотно.

— Ну вот, пончо испортилось… — Она сокрушенно посмотрела на дыру, пробитую крупнокалиберной пулей.

— Скажи спасибо, что у тебя во лбу такой дыры нет, — в сердцах сказал я. — Почему ты осталась в машине? Борис ведь крикнул, чтобы все выметались!

— Я что, собака, чтобы реагировать на такие грубые команды? Нельзя было объяснить?

— Некогда было!

— При желании не так долго сказать, что сейчас будут из пулемета стрелять. Вы просто привыкли разговаривать друг с другом, как с собаками. А я не такая. Я свободный человек, и даже капитану кричать на себя не позволю. Не надо из меня дуру делать!

— Ладно, остынь, — смягчился я и взял ее за руку.

Она не отстранилась, только опустила глаза.

— Есть машина! — радостно крикнул Борис от обочины. — Пулеметчик и снайпер убиты. Наверняка кто-то из них был водителем по совместительству. Так что в нашем распоряжении целехонький бронированный «Глобус» с крупнокалиберным пулеметом.

— Пулемет-то надо снять, наверное. Бросить в багажник. А то как-то неловко кататься с ним по городу.

— Да ночью нормально, — отмахнулся Борис. — Садись, нечего тут торчать. Не хватало новых приключений дождаться на задницу.

Несмотря на то, что с таким количеством золота, какое мы подняли с баржи, наша команда почти ни в чем себе не отказывала, «Глобус Эксилент» даже в моих глазах был шикарной машиной. Да еще и тюнингованной по самое некуда. Панель — акулья кожа и дерево, ручка управления обтянута мягкой телячьей кожей, шкалы приборов матово светились янтарным и гранатовым маревом. Я запустил турбину, попробовал, как она ведет себя на разных оборотах, и осторожно тронул внедорожник с места.

— Хорошая машина, — отозвалась Ольга с заднего сиденья.

Мы выкатили на дорогу и рванули в сторону города. Тяжелый «Глобус» шел как по маслу, даже не вздрагивал на стыках бетонки. Он резал темноту всеми обтекателями с плавным подвыванием чистых нот, зависящих от скорости. Работая педалью акселератора, я мог бы, наверное, сыграть фугу Баха, если бы вообще на чем-то умел играть. Всего через пару минут мы пересекли окраину и углубились в городские кварталы.

Имело смысл сразу направиться в главный госпиталь — за ценой речь не шла, а специалисты там лучшие. Я свернул на Широкий проспект и вскоре остановил машину у главного госпитального здания. У бордюра в ожидании вызовов стояли стремительные кареты неотложки, у входа два охранника с короткими скорострельными карабинами и в легкой черной броне. В госпитале было что охранять — одних наркотиков сотни килограммов на складах.

На входе пришлось сдать все оружие. На удивление оказалось, что и у Ольги в кобуре под пончо висела малокалиберная «Оса» с оперенными пулями. В умелых руках вполне эффективное оружие самообороны. Подойдя к рецепшну, я сходу спросил, каким образом мы можем воспользоваться услугами психотерапевта.

— У нас есть несколько специалистов, — ответила мне девушка в светло-зеленом халате. — Но все они работают днем. Могу вас записать.

— Да, пожалуйста, — кивнул я. — Мы бы хотели побеседовать со специалистом втроем.

— У вас интимная проблема? — спокойно спросила девушка.

— Да, — ответил за меня Борис. — Интимнее некуда. И настолько серьезная, что нам бы не хотелось откладывать ее решение.

Он достал из кармана золотой кубик размером с игральную кость. Мы выплавили таких довольно много, именно для подобных целей — решать вопросы с полицией и другими государственными структурами. На верхней грани красовался герб местного банка. Девушка несколько секунд не сводила с кубика глаз.

— Второй такой у нас есть для врача, — с улыбкой добавил Борис.

— А этот мне? — удивилась девушка.

— Да, если обеспечите нам встречу с психотерапевтом в кратчайшие сроки. Не обязательно в госпитале, мы и на дом к нему можем подъехать.

— Секундочку, — ответила девушка и пробежала пальцами по светящейся клавиатуре терминала.

Мы постояли немного. Наконец она нам сообщила:

— Доктор будет через пятнадцать минут. Он примет вас в триста сороковом кабинете, на третьем этаже. Направо от лифта.

— Спасибо, — с улыбкой поблагодарил я.

Отойдя на пару шагов, я обернулся — кубика на стойке уже не было. Девушка делала вид, что решает за терминалом некую важнейшую проблему.

— Мне надо в туалет, — сообщила Ольга.

— Пойдем, провожу, — сказал я.

— Может, вы меня еще на поводке водить будете? — недовольно спросила она.

— Я здесь был и знаю, где туалет. А ты нет. Пойдем.

Она направилась следом за мной, а Борис к лифту. Честно говоря, поведение Ольги меня напрягало. Была в нем какая-то неадекватность, но я списал ее на напряженную обстановку и на то, что совсем недавно Ольге пришлось пережить тяжелый для нее личный разрыв. Но все равно, даже с учетом этого, слишком уж сильно она акценитировала свою личную свободу. Обычно само собой разумеется, что у каждого человека есть определенная личная свобода. Об этом не говорят и не стараются демонстрировать ее на каждом шагу.

«Возможно, — подумал я, — она рассталась с человеком, потому что он ее к чему-то принуждал. И у нее остался пунктик на этом. В детстве она такой не была».

Минут через десять мы втроем встретились у кабинета. Борис сидел в кресле и барабанил пальцами по подлокотнику. Мы с Ольгой сели на диванчик.

— Что вы задумали? — спросила она.

— Ты еще не догадалась? — Я посмотрел на нее.

— Нет. О чем я должна была догадаться? Вы же ничего не сказали.

— Да, извини. Похоже, тебе все надо объяснять.

— Да, я такой человек. Ненавижу, когда мной понукают без объяснений.

— Хорошо. Мы хотим с помощью психотерапевта извлечь из твоей памяти записи моего отца о торпедах. Поскольку ты зарисовывала каждый лист, то по идее должна помнить все. Есть вероятность, что под гипнозом многое получится восстановить.

— Ого! Интересно! — улыбнулась Ольга. — Хорошее использование моей головы. Получается, я все эти годы носила в себе запрещенную информацию о биотехах?

— Вроде того.

— А психотерапевт нас не сдаст полиции?

— Это можно решить финансово, — улыбнулся я.

— Кажется, деньги вы не считаете.

— Пока еще считаем. Но надеемся скоро оставить эту дурную привычку.

— Вовремя ты появился, — вздохнула Ольга. — А то я совсем на мели. Жили с парнем, снимали квартиру. Потом он, как последняя сволочь, бросил меня одну в этой проклятой квартире. А я в лаборатории получаю столько, что на аренду не хватит.

— Этот вопрос мы решим, — беззаботно отмахнулся я. — К тому же на базе у нас столько места, что квартирный вопрос встанет еще не скоро.

— Но я бы не хотела переезжать к вам насовсем. Если нужна моя помощь, я вам всегда ее окажу. И буду с вами столько, сколько потребуется. Но мне необходим собственный уголок, частичка неприкосновенной свободы.

— Решим, — повторил я.

Через пару минут пришел врач.

— Это вы хотели со мной побеседовать в столь поздний час? — поинтересовался он, отпирая кодовый замок кабинета.

— Совершенно верно, — кивнул Борис.

— О чем?

— В первую очередь об этом. — Борис достал золотой кубик и показал доктору. — Это вы получите прямо сейчас, за попытку нам помочь. А второй такой же получите, если попытка увенчается успехом.

— Заходите, — кивнул психотерапевт, опуская золото в карман. — В чем суть вопроса?

— Примерно в тринадцатилетнем возрасте, — начал объяснять я, — эта девушка просматривала тетради с записями и рисунками. Причем просматривала страницу за страницей. Мы хотим выяснить, можно ли восстановить эти записи?

— Не скажу, что просто, но теоретически возможно. Присаживайтесь. Вы в кресло, пациентка на кушетку, а вы… — Он глянул на Бориса. — Да вот сюда, на стул. Так-так… Записи… Тринадцать лет. Вот что я вам скажу, чтобы сильно не обнадеживать. Записи можно будет восстановить процентов на семьдесят, а вот рисунки — только в том случае, если пациентка умеет рисовать не хуже, чем тот человек, который делал записи.

— Я рисую не хуже, — уверенно заявила Ольга.

— Так вы и на сознательном уровне помните часть содержимого тетрадей? — посмотрел на нее врач.

— Да. Но не что-то конкретное, а общий стиль. Почерк, манера рисунков.

— Это уже хорошо. Тогда не будем терять времени. Кстати, очень хорошо, что вы прибыли именно ночью. Сознание пациентки чуть заторможено, подсознание приоткрыто. Это облегчит работу. Так, дорогая моя, пройдемте со мной.

Ольга встала, доктор провел ее через кабинет в звукоизолированный отсек с прозрачными стенами. Там располагалось удобное кресло, в котором можно было занять почти лежачее положение, а также несколько стоек с аппаратурой.

Закрыв за собой дверь, психотерапевт уложил Ольгу в кресло и прикрепил к запястьям и шее несколько датчиков. Такие же датчики, только другого цвета, он приладил ко лбу и вискам. Затем он опустил на глаза пациентки маску, закрывающую глаза. Скорее всего этот прибор проецировал на сетчатку глаза специально подобранные картинки, погружающие человека в гипноз. Затем он на какое-то время оставил Ольгу в покое, а сам достал из стола электронный планшет для записей. Я заметил, что через три-четыре минуты Ольга полностью расслабилась, раскинула руки и задышала очень ровно, как во сне. Я видел, что губы психотерапевта шевелятся, но не слышал, что он говорит.

Затем с Ольгой начали происходить странные вещи. Она, как сомнабула, медленно отодвинула от лица маску, поднялась на ноги и сделала движение головой, словно осматривалась. Но глаза ее при этом были закрыты. Затем она села на корточки и сидела довольно долго, что-то громко выкрикивая. Но звуки не долетали до нас с Борисом. А потом началась кутерьма — Ольга бегала по отсеку, падала на пол, снова вскакивала и очень активно двигалась. Затем, словно устав, она снова уселась на корточки. Доктор сунул ей в руки планшет и стило. Задумавшись лишь на несколько секунд, Ольга начала очень быстро писать и рисовать на планшете, то и дело нажимая клавишу смены страницы.

Так прошло не менее часа.

— Во шпарит! — не выдержав, сказал Борис. — Если она пишет не билеберду, а то, что было в тетрадях твоего отца, то скоро мы станем обладателями бесценной информации.

— К тому же запрещенной.

— У нас много чего имеется запрещенного. Семь бед, один ответ.

Еще минут через сорок движения Ольги значительно замедлились. Она писала и рисовала уже с почти обычной для человека скоростью, меняя в минуту не более двух страниц. Доктор внимательно смотрел на рисунки, затем забрал у Ольги планшет и, взяв под руку, снова уложил в кресло. Что-то пошептав над ней, он вывел девушку из транса.

Когда она вышла к нам из звукоизоляционного бокса, на нее было больно смотреть — под глазами темные круги, лицо осунулось.

— Спать хочу, — едва слышно прошептала она.

— Очень рекомендую как можно быстрее предоставить ей возможность для отдыха, — сказал врач. — Попрошу ознакомиться с тем, что она нарисовала.

Он протянул Борису планшет. Мне хватило лишь беглого взгляда на пару страниц, чтобы понять — мы добились успеха. Борис держал в руках торпедный каталог моего отца.

— Это то, что надо, — уверенно сказал я.

Борис довольно улыбнулся и протянул доктору еще один золотой кубик.

— Это за успешно проделанную работу, — сказал он.

— Обращайтесь, если что, — с улыбкой подмигнул нам доктор. — А записи довольно интересные.

— Шантажировать нас вздумали? — напрямик спросил я.

— И не думал, — поспешил ответить врач. — Просто людям, которые обладают такими записями, неизбежно рано или поздно понадобится серьезная медицинская помощь. Я имею в виду помощь травматологическую. А я работал с операционными роботами.

«Деньги почуял большие, — решил я. — Но это тоже неплохо. Неужели первый наемник?»

— У нас нет операционного робота.

— Зато у меня есть, — спокойно сказал врач. — Меня, кстати, зовут Саймон. Если вам интересно. А вы, насколько я понял, те люди, которые заняли бывшую военную базу за городом?

— Вы поняли верно, — кивнул Борис. — И ваше предложение… У нас нет повода им не воспользоваться. Надо же, какой день сегодня… За одни сутки удвоили личный состав. Мы вас нанимаем, Саймон. Денежное довольствие — два таких кубика в месяц.

— Щедро. Значит, работа опасная.

— Опасней, наверное, на Земле нет.

— Наконец-то! — не выдержав, рассмеялся доктор. — А то больше всего я боялся умереть от старости в своей постели.

Я заметил, что глаза у него при этом не смеялись, а плакали. Ну не слезами, а так… Как бывает иногда у очень сильных мужчин. Я решил сразу выяснить что к чему, потому что мне важна была мотивация каждого, кто вливался в наши ряды. По крайней мере на первом этапе.

— У вас кто-то умер недавно? — напрямую спросил я.

Саймон вздрогнул.

— Да. У вас большой опыт работы с людьми?

— Некоторый имеется. Кто?

— Жена. Наверное, слышали — в начале сезона дождей, взрыв мины у входа в Ангарную Бухту? Тогда погибло несколько местных и женщина, которая ехала по дороге вдоль океана на личном автомобиле. Ее в буквальном смысле смешало с металлом, когда прошла ударная волна от взорвавшегося нитрожира. Она возвращалась домой. Я ее ждал.

— Понятно. Но у нас предвидится казарменное положение. А вас и тут должны неплохо кормить.

Врач посмотрел на меня. Не пристально, не зло, не угрюмо. Скорее устало. И я сразу понял, что он не наемник. Борис тоже уловил этот взгляд.

— Поехали, — сказал он. — Ольгу надо поскорее спать уложить. И нам действительно нужен врач. Особенно хирург.

— Да и психотерапевт не помешает, — со вздохом добавил я. — Работенка та еще…

Глава 16

Пушка

Мы не смогли выйти в море по плану. Хотя «не смогли» — не очень точное определение. Очень хорошо, что мы не вышли в море по плану. Если бы вышли… Да, без сомнения, это был бы последний выход «Кочи». Да и наш вместе с ним. Нельзя драться с противником, совершенно ничего не зная о нем. Мы шли на верную смерть. Мы знали, что торпеды опасны только по тому, что мало кому из людей удавалось их победить. Но приготовленная австралийцем отрава создала нам иллюзию защищенности. Торпеды перестали казаться нам такими уж опасными, ведь мы убили их много. Несмотря на смерть Кочи, эта иллюзия накрепко в нас засела. Мы построили удивительный подводный корабль, оснастили его новейшими торпедами и были уверены, что это сделает нас неуязвимыми. Но мы ровным счетом ничего не знали о биотехах.

Какая ирония судьбы! Не случись с Борисом удивительного озарения, не сумей Саймон вытянуть из Ольгиной головы записи моего отца, Большая Охота закончилась бы не начавшись. А так мы получили бесценную информацию. И главное в этой информации было то, что мы неправильно построили батиплан. Не то чтобы он вообще ни на что не годился, но при его проектировании был допущен ряд серьезных ошибок, именно из-за того, что мы не знали многих свойств, которыми обладали торпеды в естественной среде обитания. Точнее, мы почти ничего не знали об их органах чувств. Когда же Катя распечатала воспроизведенные Ольгой записи, мы нашли рисунок, который отец сделал с препарированной глубинной торпеды. Мы привыкли иметь дело с прибрежными патрульными биотехами, но строение глубинной твари сильно отличалось от их строения. У нее, в отличии от патрульных торпед, было восемь развитых ушей. Различия не исчерпывались на этом, но наличие ушей нас озадачило сильно. Мы привыкли, что торпеды ориентируются в пространстве и находят цели исключительно посредством испускаемых ультразвуковых выкриков, то есть в активном режиме. Мы и локаторы создавали, исходя из этого факта. То есть мы были уверены, что когда торпеда нас видит, испуская ультразвук, то и мы можем видеть ее на специальном сонаре. Если же торпеды молчат, то нас они вроде как чувствовать не должны.

Все оказалось хуже. Волновой локатор, который мы создали по прототипу Бориса, имел очень ограниченную дальность — всего около двух километров. Слух же торпед, судя по строению ушей, мог быть значительно более острым. Идущий на маршевых двигателях батиплан они имели возможность обнаружить и в паре десятков километров. В таком случае биотехи могли заранее концентрироваться на нашем пути под водой, и у нас попросту не хватило бы никакого количества боеприпасов, чтобы отбится от них.

Получалось, что одних реактивных торпед было явно мало для того, чтобы соваться в логово биотехов. Нам нужно было другое оружие. Какое-то другое оружие — скорострельное, с емким боекомплектом, пусть не очень дальнобойное, но точное. И надо было придумать что-то такое, чтобы оно убивало тварей раньше, чем они получали бы возможность взорваться. Тогда их можно было бы поражать на коротких дистанциях. И если с усовершенствованием батиплана все было более или менее ясно, то вопрос с оружием оставался открытым.

Для усовершенствования «Кочи» нам не понадобилось даже возвращать его на завод. По мнению специалистов, чтобы сделать ход совершенно бесшумным, достаточно было сбалансировать валы гребных винтов, которые предполагалось использовать только для тонкого маневрирования. Теперь же, получалось, винтовой ход приобретал дополнительное значение — на винтах мы могли стать невидимыми для торпед, а на маршевых реактивных двигателях смогли бы уйти от любого преследования.

Надо сказать, что в записях моего отца содержалась и обнадеживающая информация. По его наблюдениям торпеды никогда не нападали в лоб. Зачем в них заложили такой инстинкт — непонятно. Но они всегда обходили цель, а потом догоняли ее. При этом часть тварей била в гребные винты, а часть, пройдя вдоль борта, взрывалась ниже ватерлинии в носовой части, проделывая пробоину в обшивке. Это говорило за то, что основное вооружение надо устанавливать в кормовой части судна. Однако какое это будет вооружение, мы пока не решили. Ясно было, что оно должно быть стрелковым, однако обычные пулеметы не годились в принципе из-за неустойчивого поведения пули в воде. Борис поговаривал о стрельбе шарообразными ядрами, для которых стабильность на траектории не имеет значения, но расчеты, сделанные на заводе, дали очень плохие показатели при стрельбе такими снарядами.

Через два дня привезли новые валы для гребных винтов. Да и сами винты изменились до неузнаваемости. Теперь на каждом было не по шесть лопастей, а по сорок тонких серповидных лепестков в два ряда. Представитель поставщика сказал, что эти винты вообще не будут шуметь даже на больших оборотах. Они были похожи на японские хризантемы с тонкими лепестками.

К утру «Коча» был готов к выходу. Я стоял в эллинге и смотрел на нашу громаду. Сзади подошел Борис.

— Ну что, рискнем выйти без кормового вооружения? — поинтересовался он.

— Не знаю. Страшно потерять батиплан в первый же выход.

— Если потеряем, нам тоже конец. Так что не страшно.

— Не страшно, но обидно, — вздохнул я. — Это как с твоими бойцами в лесу. Идешь, идешь, надеешься на что-то, строишь планы на день, и вдруг тебе из-за кустов — гарпун в грудь.

— Мало приятного, — согласился Борис.

И тут меня осенило.

— Свяжись с заводом! — сказал я громче, чем мне хотелось.

— Ты что, очумел? — отшатнулся Борис.

— Связывайся и едем! Я знаю, чем будет стрелять наша пушка!

— Черт меня подери! — Борис не удержался и шлепнул себя по лбу. — Ну и дырявая я башка!

— Все мы хороши.

В воротах эллинга показалась Катя.

— Чего вы орете с утра пораньше? — сонно спросила она.

— Мы все идиоты! — объяснил я. — Кормовая пушка должна стрелять гарпунами! Их стабилизировать на траектории — раз плюнуть. У них отменная гидродинамика. Им можно придать любую скорость вылета!

— Да… Это кого озарило?

— Меня! — гордо похвастался я.

— Поздравляю. Будем монтировать?

— Естественно!

— Значит, будет два стрелковых пульта? Торпедный и кормовой?

— Пока да, — подумав, ответил Борис. — Но потом надо будет объединять. Не бегать же тебе через все отсеки!

— Вот и я о том. Но лучше сразу сделать пусковой торпедный пульт сзади. Хотя бы дополнительный.

— Хорошо, поговорим с заводскими.

Когда шли к гаражу, в коридоре встретили Дока.

— Привет! — поздоровался он.

По-английски это звучало и как приветствие, и как мое прозвище. Дока это забавляло.

— Придумали, как пушку сделать, — сообщил я. — Гарпунами будет стрелять.

— Ого! Милое дело! — обрадовался наш новый кок. — Завтракать будете?

— Нет, на завод. Потом перекусим.

— Ладно.

На заводе нас поняли с полуслова. Дик, инженер-проектировщик, отвел нас в лабораторию и за полчаса накидал на экране проект гарпуна.

— Я думаю так… — сказал он, поворачивая модель на мониторе. — Принцип должен быть активно-реактивный. То есть, гарпун выстреливается, например, сжатым воздухом, а затем срабатывает его собственный двигатель. И разгоняет снаряд дальше.

— Скорость будет маленькой, — с сомнением ответил Борис. — Твари юркие, увернутся.

— Слишком большую скорость в воде все равно задать не получится, — помотал головой инженер. — К тому же плотность среды высокая. Какую бы начальную скорость вылета вы ни задали, она очень скоро погасится.

— Тоже правда, — кивнул я. — Найти бы промежуточное решение…

— Решение в скорострельности, — ответил Дик. — Точнее… Можно сделать выстрел залповым, например, три гарпуна одновременно. По вершинам равнобедренного треугольника. На приличном расстоянии они и разойдутся прилично.

— Нечто вроде картечи? — улыбнулся Борис.

— Да, чисто математическое утроение вероятности попадания. При высокой скорострельности можно создать плотную стаю гарпунов, идущих тройками. От такой очереди не увернешься.

— Тоже дело. — Мне идея понравилась. — А на каком принципе будет реактивная составляющая? К каждому гарпуну движок цеплять?

— Сам гарпун и будет движком. Нам ведь главное наконечник разогнать. Я думаю так. Древко делаем трубчатым. Внутри реагент, который при соединении с морской водой выделяет огромное количество газа. А вот газ вступает в реакцию с материалом древка и растворяет его. В результате получаем мощную реактивную струю и постоянно укорачивающееся древко. Но укорачиваться оно будет до определенного предела, точнее, до стабилизаторов, чтобы сохранить устойчивость на траектории. И вот еще что…

Дик посмотрел на меня.

— Что? — спросил я осторожно.

— Вам их надо убивать мгновенно. Иначе взорвутся.

— Это точно, — вздохнул Борис.

— Для гарантии надо сделать наконечник широким, как штык лопаты. Тогда при попадании на большой скорости тварь перерубит надвое, под каким бы углом гарпун ни вошел. Нитрожир выльется из полости в воду. Взрыва не будет.

— Вот это совсем хорошо, — улыбнулся я. — Нам нужна возможность вести прицельный огонь на малых дистанциях.

— Будет у вас такая возможность, — усмехнулся Дик. — Пушку только надо сделать хорошую. Насчет выброса гарпуна сжатым воздухом я сказал так, для примера. На самом деле мне кажется более эффективным электромагнитный привод по принципу Гаусса.

— Это как? — не понял Борис.

— Разгон снаряда при помощи мощного магнитного поля, генерируемого соленоидом в стволе. С одной стороны способ энергоемкий, с другой можно сильно разогнать гарпун на начальном участке траектории. Кроме того электромагнитный гауссовский привод позволяет добиться гораздо большей скорострельности, потому что не требуется время на подкачку воздуха, как в случае с пневмовыбросом. Насколько я знаю, энергетическая установка у вас на корабле достаточно мощная для того, чтобы не задумываться о затратах энергии.

— На полном ходу, когда работают маршевые двигатели и носовые газовые сопла, затраты будут высокими, — не согласился я.

— Пушка будет потреблять едва пять процентов, да и то лишь при самой высокой плотности огня, — прикинул инженер.

— С этим справимся, — кивнул Борис.

— Тогда я готов приступить к разработке стрелкового комплекса в деталях. На это уйдет дня три, если подключить всю команду. Ну и дней пять на постройку пушки и ее установку.

— Годится, — сказал Борис. — Берите заказ.

Ровно через десять дней пушка была установлена на батиплане. Чтобы не резать монолитный корпус корабля, рассчитанный на чудовищное давление глубины, решено было, хотя бы временно, разместить шестиствольное орудие на мощных кронштейнах снаружи. Это снижало надежность, поскольку, теоретически, близкий взрыв достаточной силы мог свернуть пушку и полностью вывести ее из строя. Но прорезка кормовой части могла подорвать живучесть всего батиплана, что было бы намного хуже.

Целый день у заводских специалистов ушел на пристрелку. Вести реальный огонь в воздушной среде было совершенно бессмысленно, поскольку гарпунные снаряды рассчитывались исключительно на взаимодействие с водой и просто не вышли бы на траекторию без нее. Поэтому пристрелка велась виртуально, по лазерным спицам и специальным табличкам, имитирующих изменение цели на расстоянии. К вечеру все было закончено.

Глава 17

Выход

На самом деле всю неделю мы не сидели, сложа руки, а проводили тренировки с новичками, да и сами входили в норму. Часов по шесть в день мы учились работе с воздушными и кислородными аппаратами в спецальном бассейне на базе, оставшимся еще от военных. Катя и Борис были у нас инструкторами, а я у них, поначалу, старшим учеником. Но, если говорить честно, Док меня в науке дайвинга очень быстро догнал и перегнал. Он легко освоил не только штатные погружения, но и работу в критических условиях — с неисправным аппаратом, со сменой аппарата под водой, при внезапном повреждении системы дыхания. Причем отрабатывать все эти нештатные ситуации он предлагал сам. Ему было интересно. Но мне показалось, что лихорадочный блеск в глазах бывшего повара был вызван еще и другим — он просто любил рисковать. Ему нравилось, пусть в тренировочном бассейне, подвергать себя самым разным опасностям. И каждый раз, выбираясь на сушу, он заново радовался жизни.

У Ольги с погружениями не пошло сразу. Освоить аппарат она, конечно, освоила, но ей было скучно нырять в унылом однообразном бассейне с серыми железобетонными стенами. Поэтому к дальнейшему совершенствованию навыка в таких условиях она быстро потеряла интерес.

— Все равно при такой системе дыхания глубоко не нырнешь, — заявила она на одной из тренировок. — Да и вообще не понимаю, зачем нырять с аппаратом, когда есть такой корабль как у нас. Это несерьезно.

В чем-то я с ней был согласен, но причины у меня были другие. Глядя, какие чудеса выполняет под водой Док, я всерьез Задумался над тем, что человек, вооруженный соответствующим образом, мог бы превратиться под водой в самостоятельную боевую единицу. При этом у него появился бы ряд преимуществ — почти полная бесшумность передвижения, гораздо меньшая, чем при использовании батиплана, затратность каждого погружения, а также возможность использования целого десанта боевых пловцов, которые совместными усилиями под прикрытием батипланов или другой техники могли бы производить широкомасштабную зачистку акватории от биотехов. В этом был немалый резон хотя бы по аналогии с уже проводившимися боевыми действиями. Какая бы техника ни применялась — танки, артиллерия, авиация, флот, но без пехоты, мотострелков и десантников любая операция все равно заканчивалась провалом. Пехота издревле оставалась основной ударной силой продвижения в боевые порядки противника. И нам придется рано или поздно сформировать нечто подобное. Но Ольга была права — воздушные и газовые аппараты не давали пловцу необходимой мобильности. Они очень сильно ограничивали его и в глубине погружения, и во времени всплытия, поскольку при любом газовом дыхании над дайвером всегда висел призрак кессонной болезни. Но альтернативы не было. Поэтому я временно выкинул эту идею из головы.

Кроме занятий в бассейне мы, по настоянию Бориса, выполняли тренировки внутри батиплана. Мы все учились в кратчайшие сроки занимать места согласно боевому расписанию, а также отрабатывали штатные и нештатные ситуации каждый на своем симуляторе. Как только был готов проект пушки, на заводе подготовили программу для стрелкового симулятора, и Катя отстреливала в день по несколько тысяч гарпунов, поражая цели, описанные в отцовских тетрадках. Информацию, которая содержалась в них, было решено официально именовать Каталогом Вершинского, в честь моего отца. Ольга, которая сама сносно умела программировать на компьютере, взялась создать электронную версию Каталога, чему и посвящала все время, пока мы отмокали в бассейне. Когда же тренировки проходили внутри батиплана, Ольга охотно принимала в них участие в качестве второго пилота. У нее оказалась отменная координация и более чем неплохая реакция. Иногда на симуляторе, например в гонках, она у меня даже выигрывала, особенно когда трасса была сложной, с большим количеством разнообразных препятствий. В конце этих вынужденных десяти дней ожидания я бы мог запросто доверить ей штурвал в свое отсутствие.

Еще все учились стрельбе, даже Саймон. Борис считал, что для любого боевого подразделения обучение огневой подготовке должно быть обязательным, вне зависимости, придется стрелять или нет. Опять же, к моему удивлению, Ольга показала себя отменным стрелком, несмотря на то, что и стойка у нее была никакая, и захват оружия не выдерживал никакой критики. Оказалось, что ее никто никогда этому не учил — природная способность. Врожденная.

Мы же с Катей, по мнению остальных, показывали стрелковые чудеса. Надо сказать, что после появления Ольги наши отношения с Катей усложнились. Она ревновала, хотя никаких причин не было. Я обижался. Из-за этого мы часто ссорились. Получалось, что вся моя вина была только в том, что я привел на базу подругу детства. Мы с Ольгой проводили много времени на симуляторе, отрабатывая пилотскую работу в паре, иногда я учил ее стрелять. На это уходило не так много времени. И никаких видов друг на друга мы не имели. Ну… Она была красивой, спору нет. Она всем на базе нравилась. Даже Док за ней немного ухлестывал. Ольга же принимала знаки внимания от всех, но сама никому шагов навстречу не делала. Мне в том числе. Видимо, душевная травма от недавнего разрыва с любимым человеком была у нее очень сильна. Она был просто веселой, очень компанейской девчонкой и замечательным другом.

Но что бы Катя про нас с Ольгой ни думала, в тире мы с Катей были безупречной парой. На загляденье всем. Мы вешали мишень на четыре канцелярские скрепки. Она брала скорострельный карабин, а я пистолет. Два выстрела делала она, два выстрела я — и мишень падала после точных попаданий в скрепки. Кроме того, мы устраивали дуэльные стрельбы, скоростные стрельбы и стрельбы в затрудненных условиях — в темноте, при мигающем освещении, с имитацией звуков боя. Я учил ее стрелять из неудобных положений, на бегу, с подвески вверх ногами, в прыжке и падении. Катя старалась и делала большие успехи. Хоть она и дулась на меня из-за Ольги, но жадно впитывала все мои уроки. Это радовало. К тому же после стрельб она успокаивалась и надолго забывала свои беспричинные, на мой взгляд, обиды.

И все же, несмотря на то, что мы продолжали спать вместе, что-то неуловимо тонкое между нами надломилось. Меня это не пугало — бояться вроде бы было нечего, но расстраивало. В конце концов, я пришел к выводу, что Катя просто стала меньше мне доверять. Самую малость, но я это чувствовал.

В общем, через десять дней, даже без учета смены винтов и установки бортового орудия, мы были готовы к выходу куда больше, чем раньше. Утром одиннадцатого дня Борис объявил всеобщее построение в эллинге. На него прибыли все, кроме Ольги. У нее была привычка опаздывать, но не на построение же!

— Где твоя подопечная? — строго спросил у меня Борис.

— Откуда я знаю? — удивился я такому вопросу. — Мы с ней работаем, а не спим.

Док коротко прыснул, я глянул на него так, что он в миг сделался серьезным.

— Ладно, замнем. Но это не дело, Андрей. Если я объявляю построение, все должны быть в строю.

— Я в строю!

— Ты ее привел, по твоей рекомендации ее взяли в команду. Значит, ты за нее в ответе. Это все, что я хотел тебе сказать по этому поводу.

— Она отличный пилот! В чем-то даже лучше меня!

— Это все, что я хотел сказать по этому поводу! — с нажимом повторил Борис. — Начнем без Ольги, раз она не соизволила прибыть вовремя. Значит, так. Первый боевой выход «Кочи» сегодня. Не думаю, что кто-то удивлен. Все ожидали. Но я хотел обсудить с вами цель этого выхода. Вариант первый из двух возможных: выходим проверить корабль, далеко не удаляемся, стреляем во все, что движется. Вариант второй: не смотря на непроверенный в океане батиплан, идем к Рошану, где затоплена баржа с золотом, и забираем остатки. Это даст нам возможность продолжить укреплять материально-техническую базу. Кто что хочет сказать?

— Лучше за золотом, — раздался из ворот эллинга голос Ольги. — Это будет и проверка корабля, и польза. Я как пилот…

— Как второй пилот! — сходу наехал на нее Борис. — Это раз. Во-вторых, кто позволил опаздывать на построение?!

— Я принимала душ! — резко ответила Ольга. — Я что, должна становиться в строй, не приведя себя в порядок? Не надо перегибать палку! Что за игры в войнушку? Тут все друзья и никто никому не должен подчиняться в такой форме. Это мое мнение.

— А его кто-то спрашивал, твое мнение? — с недоброй улыбкой спросил Борис. — Я спросил, кто тебе дал право опаздывать?

— Я не обязана отвечать, когда со мной говорят в таком тоне! Я не собака. Я свободный человек, который взялся вам помочь. И именно так попрошу меня воспринимать!

Я заметил, что Борис разозлился всерьез и готов сказать грубость.

— Борис! — остановил я его. — Мне кажется, она все поняла. От того, что ты повторишь свой вопрос сто раз, она не скажет ничего нового. Она осознала.

Катя сверкнула на меня недобрым взглядом.

— Ладно, — кивнул Борис. — Разрешаю тебе, Ольга, встать в строй. И не хотелось бы иметь с тобой подобные разговоры по поводу дисциплины.

— Если хотите от меня избавиться, я могу уехать прямо сейчас! — с вызовом ответила Ольга. — И не надо меня возить при всех лицом по столу! Я ничего не сделала такого, от чего кто-то мог бы пострадать.

— Стань в строй! — не выдержав, рявкнул я на нее.

Она нехотя заняла свое место.

— Итак, мне хотелось бы услышать мнение старых членов команды, — уже спокойно сказал Борис.

— Я думаю, надо сначала проверить корабль, — ответила Катя.

— Ты, Андрей?

Я оказался в неловком положении. На самом деле я считал, что следовало сразу идти за золотом. Но если я выскажу это мнение, меня снова обвинят в том, что я принял сторону Ольги. Мне этого совсем не хотелось.

— Мне все равно, — ответил я. — Как пилот скажу, что мне нужно пройти большое расстояние для проверки всех ходовых систем корабля. Остальное меня не интересует.

— Насколько большое расстояние тебе требуется?

— До Рошана было бы в самый раз. Но сначала надо погонять «Кочу» на разных режимах поближе к базе, чтобы в случае отказа не терять корабль, а иметь возможность вернуть его на сушу и доработать.

— Мнение здравое, — согласился Борис. — Док?

— Я бы за золотишком сходил. Чего зря винтами воду молотить?

«Спасибо, Док!» — подумал я.

Мне показалось, что он просто меня поддержал. Своего мнения у него не было. Вообще у нас с ним сложились очень дружеские отношения, так что это могло быть правдой. В любом случае приятно.

— Саймон?

— Я новичок. Мне все равно. Я готов к любому походу.

— Понятно, — удовлетворенно кивнул Борис. — Мое мнение — надо идти за золотом. И, как правильно заметил Андрей, предварительно погоняв батиплан. Значит, так и решим. Выход через два часа. К этому времени всем занять места согласно штатному расписанию. И не опаздывать!

Все начали расходиться. Катя, я видел, была зла на меня. Но я уже устал обижаться на ее придирки. Пусть думает, что хочет. Главное, у меня совесть чиста. Еще не хватало мне нервотрепки перед выходом.

Догнав Ольгу я сказал:

— Зря ты стала пререкаться. Да и опаздывать не стоило.

— Я что, зубы не могу почистить после сна? — спросила она.

— Можно было раньше проснуться. Нельзя опаздывать на построение.

— Ну что за бред! — недовольно сказала она. — Мы же не дети, чтобы устраивать разные построения! Мы взрослые люди. Можно было спокойно собраться, как собираются друзья, и поговорить, все решить.

— На боевом корабле должна быть дисциплина.

— Если вам не нравится, как я смотрю на вещи, можете меня уволить. И я уйду, что останется делать? Конечно, получается, ради вас я уволилась из лаборатории, теперь фактически останусь без средств к существованию…

— Да никто не собирается тебя выгонять! — вспылил я. — Уже столько сил было потрачено на твое обучение! И ты, правда, отличный пилот.

— Спасибо, Андрей. Меня кроме тебя тут никто не поддерживает.

— Зря ты так. Док…

— Это другое. Док за мной ухлестывает. А мне сейчас в этом плане никто не нужен. Женщина во мне умерла, понимаешь? Мне такое пришлось пережить… Ты не представляешь. Мой бывший парень и кинул меня и унизил… А ты… Ты, Андрей, друг. И я очень это ценю. Правда. Спасибо, что поддержал.

— Ну… — я немного растаял. — Все же дисциплину надо соблюдать. Не такая она у нас жесткая.

— Ну нельзя же стричь всех под одну гребенку! — горячо сказала она. — Некоторых людей, я понимаю, надо держать в ежовых рукавицах. Это правда. Они так лучше понимают. Но я не такая. Мной не надо командовать. Я не дура, понимаешь? И не собака. Для меня важна моя личная свобода. Со мной проще поговорить, чем устраивать мне совершенно бесполезный разнос.

— Вот я и говорю с тобой!

— Да, ты единственный… Остальные… Не знаю. Катя меня ненавидит, по-моему.

— Ты ошибаешься. Все к тебе хорошо относятся. А простые правила можно выполнять. Это традиция. Можешь это так воспринимать? К тому же традиция полезная. Она позволяет сконцентрировать силы в нужный момент. Когда некогда объяснять. Вспомни, ты чуть не погибла от пулеметных пуль в машине.

— Все равно я так не могу.

— Ладно, я буду переводить тебе команды Бориса на человеческий язык.

— Только не надо со мной обращаться как с ребенком. Я прекрасно понимаю его команды, но мне не нравится тон.

— Ну все, успокойся. Нам надо собраться перед выходом. Не забывай, мы — команда. И мы с тобой прежде всего, потому что пока мы в пилотских креслах, мы — пара.

— Не нравится мне это слово. Мы партнеры. Идет? И друзья.

— Идет, — улыбнулся я.

Честно говоря, мне было приятно, что она выделила меня из ряда других. К тому же я знал: она хороший человечек, несмотря на недостатки. Все не без греха. А она великолепно показала себя еще на «Принцессе Регине». Без нее все погибли бы. Это точно. Так что, если по большому счету, я ей был жизнью обязан. С детства. И если на нее будут необоснованно наезжать, я встану на ее защиту. Имею полное право.

Катя в комнате встретила меня молча. Я понял, что лучше с ней сейчас отношения не выяснять. Переругаемся, а нам работать — мне в пилотском кресле, а ей за стрелковым пультом. И от ее, и от моих действий очень скоро будет впрямую зависеть жизнь экипажа и целостность судна. Тут не до личных проблем.

Я молча собрал то, что могло понадобиться в многодневном походе. Зубной магнитник, мыло, бреющий гель, несколько смен белья и одежды.

«Надо будет разработать и пошить для всех униформу, — подумал я, укладывая все это в сумку. — И походные рюкзаки для переноски личных вещей».

Потом вдруг я подумал, что как раз-таки с Катей следует объясниться. Иначе в бою обоим будет тяжело.

— Кать… — осторожно позвал я.

— Отвянь, — не оборачиваясь, огрызнулась она.

— У тебя нет поводов злиться. У меня с ней ничего нет. И не будет. Правда. И не было.

— Меня это не волнует. Просто мне не нравится, каким ты становишься после общения с этой…

— Кать, не надо. Она мне когда-то жизнь спасла. Она тащила меня до гравилета на себе. А я был без сознания. И нас атаковали торпеды. Но она не дрогнула. Она надежный человек.

— Сучка она, — спокойно ответила Катя. — Все мужики от нее на базе с ума сошли. Кроме Бориса, пожалуй. Даже Саймон все реже погибшую жену вспоминает.

— Зря ты так жестоко…

— Да делай что хочешь! Мне плевать уже.

— Да почему?! Я тебе изменил с ней?

— Да. Но не физически, а морально. Для меня это важнее. Ты носишься с ней…

— Ей трудно.

— Это тебе так кажется. Она вас всех попользует, помяни мое слово. Попользует, как ей надо. И ничего никому не оставит взамен. Если будешь продолжать вокруг нее круги нарезать, то, помяни мое слово, кровью будешь харкать.

Хотелось сказать: «Да иди ты!». Но я удержался. Не хотелось ссориться перед боем.

— Хорошо, — ответил я. — Присмотрюсь к ней получше.

— Ты бы лучше ко мне присмотрелся! — окончательно психанула Катя. — Когда мы спали с тобой нормально? Все ночи проводишь на симуляторе, с этой…

— Да не с этой, а просто на симуляторе! Я готовился к выходу… Ну, Кать! Что ты, в самом деле… Успокойся… — Я осторожно погладил ее по голове. — Я тебя очень люблю. И обещаю, буду с Ольгой меньше общаться. Идет?

— Свежо предание… — со вздохом ответила Катя. — Разводит она вас всех. Находит слабости и использует. Тебя ловит на том, что хочешь научить ее и отблагодарить за подвиг из детства. Дока на том, что он падок на женщин. Саймона на том, что он до сих пор страдает по погибшей жене. Видела я как-то раз…

— Что? — напрягся я.

— Она в медицинском блоке сидела с Саймоном и гладила его по голове. Очень интимно. Говорила, что любая печаль пройдет, если верить в счастье. Говорила, что он свою женщину еще обязательно встретит. Я хотела взять таблетки от головной боли, но… Вот представь, мне было неудобно зайти!

— Черт…

— Что черт? — глянула на меня Катя.

— Да ничего. Сейчас не время для личных разборок. Не хочу, чтобы ты видела во мне врага.

— Ну, так не веди себя как враг.

Я заметил, что она смягчилась, и у меня отлегло от сердца. Хотя с другой стороны… Честно говоря, меня больно кольнула история с Саймоном. Даже с учетом того, что Катя, из нелюбви к Ольге, могла сгустить краски, все равно такой ночной интим меня задел. Хотя с чего бы? Сильно это было похоже на ревность, вот что меня смутило. Но какое право я имел ревновать Ольгу? Мы были просто друзьями. Да, близкими, но меня ни в коей мере не должны были волновать ее сексуальные предпочтения. К тому же она сказала, что после разрыва с парнем вообще не может ни о чем подобном думать. Сказала, что не хочет и не может ни с кем. А значит, беседу с Саймоном можно и нужно рассматривать, как дружеское участие. Все. Для себя я на этом вопрос закрыл. Но какой-то дурацкий осадок остался.

Через два часа все заняли места согласно штатному расписанию — даже Ольга не опоздала, что приятно меня удивило. Наша с ней задача, до спуска батиплана на воду, состояла в буксировке платформы. Я управлял тягачом, а Ольга, устроившись в дополнительной кабине в задней части платформы, выполняла подруливающие маневры колесами самого прицепа. Задача была непростой. Даже завести платформу в эллинг по пандусу оказалось непросто. Это с учетом того, что я не худший шофер. Но сейчас нам предстоял не обратный путь наружу, а куда более сложный — вниз, в глубину подземелий. Там, на двенадцать уровней ниже эллинга располагался широкий тоннель, имеющий выход в океан. С тех пор, как военные покинули базу, тоннель оставался сухим, и биотехи из океана не могли заплыть в темноту подземелий. Мы, даже когда заняли базу, не сразу нашли это чудо инженерной мысли, а когда нашли, не сразу поняли что к чему. Только случайно, выискивая место под дальнобойный тир, Катя обнаружила пульт управления насосами, нагнетающими воду. Тогда и стало ясно, как мы будем выходить в океан. Это было гораздо удобнее, чем каждый раз транспортировать батиплан по суше на платформе, а затем спускать на воду.

Я дал самый малый газ, турбины тягача с трудом проворачивали лопатки на столь малых оборотах, но колеса из литого тяжелого эластида тронули прицеп с места. У ворот эллинга я ощутил, что Ольга начала подруливать задними, чтобы обеспечить мне наиболее удобный угол выхода на уходящий вниз пандус. Напарник она, конечно, непревзойденный, тут и говорить нечего.

На пандус мы выбрались с первого захода, я и не надеялся, что так начнем. Но потом пошли прямые углы переходов между уровнями. Грузовик бы прошел — не заметил, но строители тоннелей и штолен не рассчитывали на такой огромный прицеп, какой пытались протащить мы. На десятом уровне ниже эллинга все же застряли. Намертво. Тягач прошел, а платформа, как ни пыталась Ольга вырулить, притерлась на повороте к обеим стенам обоими бортами. Был бы проход метра на два пошире, протиснулись бы, а так…

Док предложил взрывать бетон. Идея была здравая, но страшно было повредить батиплан.

— Чушь! — уверенно заявил бывший повар. — Торпеды будут взрываться намного сильнее! К тому же под водой компрессия куда разрушительнее, чем на воздухе. Если тут будут хоть какие-то повреждения, то в океан и подавно соваться нельзя.

Этим он Бориса убедил. Бетон был суровый, шестисотой марки, да еще наверняка и армированный. Решили начать подрыв зарядами малой мощности, в пятьдесят-сто граммов тротилового эквивалента. В нашем распоряжении были амонал и динамит, но Док убедил нас, что скорость детонации динамита больше, а следовательно, при меньшей мощности он будет лучше крошить бетон. Все быстро сообразили, что кроме Дока в подрывном деле никто ничего не смыслит, и он тут же был назначен главным подрывником.

— Ну и кок у нас оказался, — рассмеялся Борис. — Я к камбузу теперь подойти буду бояться.

— Я с самого начала боялся, — ответил я. — Я у него в ресторанчике часто обедал.

Для закладки первого заряда пришлось долбить бетон ультразвуковым перфоратором. Причем на такой мощности, что уши у всех заложило. Но наконец я пробил углубление до первого арматурного стержня. Док сказал, что пока хватит. Он снарядил первый заряд детонатором и установил его в лунке.

— Всем отойти за угол, — сказал он. — Уши прикрыть ладонями, рты открыть. А то барабанные перепонки обидятся и покинут вас навсегда.

Все выполнили его рекомендации без пререканий, даже Ольга не скривилась. Через минуту к нам подбежал Док и тоже прикрыл уши руками. Шарахнуло взрывом. У меня внутренности подпрыгнули, а затем болезненно встали на место. По штольне потянуло сквозняком, смешанным с едкой бетонной пылью. Все закашлялись. Док вышел из укрытия первым и осмотрел результат. Бетонный угол сбило взрывом сантиметров на двадцать. Этого было мало, но результат оказался на лицо. Арматуру тоже перебило, но не по всей длине.

— Понятно, — кивнул Док. — Надо устанавливать по три заряда. Один будет взрываться в центре, а два других сдетонируют от него вверху и внизу, перебивая арматуру ниже и выше борта платформы. Тогда еще пара взрывов, и можно будет закладывать более мощные заряды без опасения повредить платформу.

— По ушам сильно бьет, — пожаловалась Ольга. — Обшивка батиплана без труда выдерживает взрывы. Может нам лучше занять места там? Мы ведь Доку ничем не поможем.

— Здраво, — кивнул Борис. — А то оглохнем надолго, и трудно будет общаться во время боя. Всем в шлюз!

Мы заняли места в батиплане. Каждый свое. Мы с Борисом и Ольгой в ходовой рубке, Катя на корме, за недавно оборудованным там новым стрелковым пультом, а Саймон в каюте, которую пришлось переделать в очень компактный медицинский модуль.

Док остался снаружи. Я видел, что индикатор герметичности выходного шлюза мерцает красным, это означало, что люк открыт.

— Разреши включить ходовые мониторы, — сказал я Борису.

— Разрешаю.

Я нажал нужную клавишу, оживив главные ходовые экраны, а также небольшие мониторы заднего и бокового обзора. На них был видно, как Док устанавливает заряды. Он приклеил их скотчем к стене, затем активировал замедлитель на одном из них и метнулся к люку. Через три секунды индикатор герметичности шлюза замерцал зеленым, а еще через пять мониторы поблекли от яркой вспышки. Звук в этот раз до нас не донесся, мы даже толчка не почувствовали.

— Крепкий корпус, — удовлетворенно заметил Борис.

На экранах сквозняком медленно выдувало из штольни бетонную пыль. Теперь взрыв вырубил стену куда эффективнее — угол отодвинуло от платформы почти на метр. Док выбрался из люка и показал поднятый вверх большой палец. Я уже начал обучать всех языку жестов, придуманному нами в детстве. Он был куда эффективнее дайверского, хоть Кате и Борису было трудно менять привычки.

В этот раз Док отрезал от общего куска вдвое большие заряды, граммов по двести. Закрепил их, активировал и снова нырнул в шлюз. Через двадцать секунд нас тряхнуло. Не сильно, но ощутимо. На мониторах все заволокло пылью и дымом, сквозняк с вентиляцией не справлялся. Я глянул на приборы и заметил отклонения от нормы.

— Крен на правый борт! — доложил я Борису. — Четыре градуса. Задний тангаж два градуса.

— Платформу повредило, чтоб ее! — догадался капитан.

Пыль постепенно рассеивалась. Наконец я увидел, что угол взрывом выгрызло больше, чем на два метра. Это давало возможность провести прицеп через это узкое место. Однако металлическая ферма платформы действительно лопнула, причем ферма силовая, что грозило разрушением всей конструкции.

— Будем варить, — хмуро сказал Борис. — Корпус не пострадал?

— Ни малейших нарушений! — сообщила Ольга.

Я проверил. На корпусе действительно взрыв не отразился никак. Это говорило о многом и внушало большие надежды.

Следующий час ушел на сварочные работы. Мы с Борисом и Катей поочереди работали плазменным факелом, пытаясь хоть как-то восстановить силовую ферму. Однако это оказалось задачей почти невыполнимой, поскольку под титаническим весом батиплана лопнувшая конструкция просела и нам не удалось поднять ее даже домкратом от грузовика. Пришлось сваривать платформу в таком просевшем состоянии, используя в качестве шин и подпорок фрагменты выбитой из стены арматуры. В конце концов нам это удалось.

— Теперь будьте осторожны на левых поворотах, — предупредил нас с Ольгой Борис. — Крен небольшой, но учитывая массу корабля, он может сползти с платформы при малейшем центробежном ускорении. Или могут лопнуть наши подпорки. Так что, ребята, ваша и без того непростая задача еще усложняется.

Но он волновался зря. Аккуратно и не спеша мы с Ольгой за час доставили батиплан к затопляемому тоннелю.

— Заезжать в тоннель лучше задом, — прикинула Катя, когда мы все собрались возле тягача. — Во-первых, тогда спасем грузовик. Иначе не сможешь выехать, когда батиплан перекроет пандус. Придется затапливать машину, а жалко. Во-вторых, выходить на корабле из тоннеля лучше задом.

— Это еще почему? — удивился я.

— Потому что пушка у нас на корме, — спокойно ответила Катя. — Кто знает, какую тварь затянет в тоннель вместе с океанской водой?

— Ну ты и умница! — Борис похлопал ее по плечу. — Эх, Андрей… И на фиг ты…

Он глянул на Ольгу и махнул рукой, не договорив. Я зло сверкнул на него глазами. Сговорились они все, что ли? Ничего у нас с Ольгой не было, а все уши уже прожужжали. Идиотизм!

Развернуться и затолкать прицеп задом в тоннель не составляло труда, поскольку прямо перед пандусом имелся удобный Т-образный перекресток с большим разворотным кругом для вагонеток. Я выполнил этот маневр даже без помощи Ольги. Оставив платформу с батипланом в тоннеле, я дождался, пока Борис разнимет сцепку, после чего на самом малом ходу выкатил грузовик на разворотный круг. Пока я был этим занят, Катя и Док освободили крепления, которые удерживали «Кочу», а Ольга открыла шлюз.

— Всем занять места! — скомандовал Борис. — Катя, на пульт управления затоплением!

— Есть!

Я нырнул в люк вслед за Ольгой и занял место в кресле. Док по боевому расписанию должен был находиться в стрелковом комплексе вместе с Катей. На симуляторе он не показал особых снайперских качеств, но отличался зоркостью, вниманием и спокойствием, что, теоретически, могло сделать из него хорошего корректировщика. Насколько нам вообще был нужен корректировщик — вопрос спорный, поскольку Катя имела все необходимые приборы для обнаружения целей. Но Борис уверял, что во время ожесточенного боя основному стрелку некогда будет смотреть на экраны радаров и сонаров, ему бы с прицелом управиться. Так что в необходимости целеуказания он не сомневался нисколько, ссылаясь на свой боевой опыт.

Саймону было велено не выходить из каюты и находиться все время на связи и в пристегнутом состоянии, чтобы не получить травмы во время маневров. Мы с Ольгой и Борисом пристегнулись к креслам в ходовой рубке — она за капитанским пультом, а мы за штурвалами управления. Оставалось ждать, когда Катя даст команду машинерии тоннеля на отсроченное затопление и тоже займет свое место в корабле.

Она управилась быстро. Я увидел на основных ходовых мониторах, как задвигаются герметичные ворота тоннеля. Затем, минуты через три, красный цвет шлюзового индикатора сменился на зеленый, и Катя доложила, что находится на борту.

— Приготовиться к выходу! — скомандовал Борис. — Стрелкам не расслабляться! Катя права, с водой может затянуть какую-нибудь гадость.

На мониторах заднего вида я увидел стремительно приближающуюся волну с пенными бурунами.

— Тряхнет, — предположила Ольга.

Но нас не тряхнуло, только индикаторы нагрузки на винтовые лопасти показали, насколько сильным напором шарахнуло в батиплан.

— Все агрегаты в норме, — доложил я. — Затопление в штатном режиме.

Очень скоро тоннель залило до самого верха. Я включил задний радар и сонар, предназначенные для движения на реверсе винтов, к тому же после включения бортовых прожекторов на мониторах вполне прилично прорисовались стены.

— К старту готов, — доложил я.

— Старт разрешаю, — кивнул Борис.

Я чуть продул основные балластные цистерны, немного увеличив плавучесть, и мы без проблем оторвались брюхом от платформы.

— Только не гони пока, — предупредил капитан. — Даже если будет такая возможность.

— На реверсе не разгонишься, — пожал я плечами.

— Ну и славно.

Я дал самый малый назад, и мы тронулись с места. Винты тянули мощно, мне сразу понравился и ход корабля, и то, как уверенно он держался в пространстве. Ни крена на старте, ни тангажа. Проектировщики постарались на славу.

— Как себя ведет наша скотинка? — спросил Борис.

— Более чем, — ответил я. — Баланс отличный. При запуске винтов никаких отклонений по осям координат. Точный ход в заданной плоскости. Думаю, что на такой машине можно высший пилотаж показывать. Я на симуляторе кое-что разучил.

— Смотри мне! Не угробь нас на первом же выходе.

— Не дрейфь! — ответил я тем же словечком, которое не раз слышал от него.

Борис улыбнулся, но ничего не сказал. Я дал малый назад, потом средний. Быстрее разгоняться не было смысла. Мы хоть накануне и проезжали на машине до самого конца тоннеля, но все же всегда надо рассчитывать на закон подлости и неожиданные препятствия. Я поглядывал в основном на экран сонара, на нем заранее можно было заметить опасность, буде таковая возникнет.

Мы продвинулись по тоннелю примерно на треть, когда по внутренней связи прозвучал голос Дока:

— Неопределенная цель на радаре! Малоподвижная, не массивная.

— В Каталоге что-нибудь похожее есть? — спросил меня Борис.

Он обратился ко мне не потому, что Каталог составлял мой отец, а потому что знал: я изучил Ольгины записи досконально. К тому же я с ней много общался, а она создавала электронную версию Каталога.

— По параметрам может быть молодая мина. Торпеды малоподвижными не назовешь.

— Опасно?

— При близком контакте.

— Стрелкам. Уничтожить цель! Заодно пушку опробуем в деле.

Через несколько секунд на задних мониторах я увидел шесть метнувшихся в темноту гарпунов, за которыми оставались кавитационные вихри и следы из мельчайших газовых пузырьков.

— Цель поражена, — вскоре произнес Док. — Катя пробила ее двумя гарпунами. Детонации не было.

— Сколько до цели? — спросил Борис.

— Метров семьсот.

— Отличный результат! Андрей, чуть сбавь ход. Хочу посмотреть, что это было и что от него осталось.

Я перешел на малый. Батиплан под водой и на винтах вел себя очень устойчиво, что меня очень радовало. Я был готов и к худшему. А тут — фактически идеальный ход. Что будет на маршевых двигателях, не ясно, но на винтах можно и разогнаться прилично, и маневрировать лихо.

Вскоре на экране сонара проявился посторонний предмет. Но под водой любой предмет — цель. Тут не до красот, понятное дело. Я свел оба задних прожектора в одну точку, чтобы высветить пространство получше. На мониторах теперь можно было разглядеть какие-то бурые ошметки в количестве двух штук.

— Точно мина, — определил я, основываясь на рисунках отца. — Совсем молодая, вылупилась неделю назад.

— Гарпунами разрубило, — довольно сообщила Катя. — Полость вскрыло, нитрожир наружу. Значит, о детонации можно сильно не беспокоиться.

— Это можно проверить только опытным путем, — не согласился Борис. — Может быть, раз на раз не приходится. Наверное, стоит эти фрагменты взять на борт. Док? Ты готов выйти?

— Да без вопросов! — бодро ответил кок. — Три минуты дашь снарядиться? Через пять я снаружи.

— Годится, — кивнул капитан. — Стоп машина!

Я остановил винты и положил батиплан в дрейф. Хотя реального дрейфа тут не было по причине отсутствия течений. Док снарядился действительно бодро. Отработали индикаторы прохождения шлюза, и я увидел бывшего повара снаружи. Он брезгливо осмотрел плавающие куски биотеха, подобрал оба и потащил на борт. Когда шлюз прокачало, мы втроем не выдержали и рванули к кессону.

Док снимал аппарат с очень довольным видом.

— Вон ваш трофей, — кивнул он в сторону люка.

Там распластались в луже воды два куска мясистой плоти, покрытой коричневой шкурой.

— Саймон! — позвал в микрофон гарнитуры Борис. — Срочно прибыть к шлюзу!

Через минуту врач уже был на месте.

— Сможешь сделать из этого препарат? — спросил у него капитан.

— Конечно. Но не здесь, на базе.

— Отлично. А до базы сохранить можно?

— Да. У меня в каюте есть ультрафиолетовый излучатель. Он предотвратит разложение. Дней пять у нас есть.

— Отлично. Тогда забирайте это мясо в свое полное распоряжение. А остальным на места! Нас ждет океан!

Никому не пришлось повторять дважды. Бросив последние взгляды на останки первого в истории человечества биотеха, обезвреженного стрелковыми средствами без детонации, мы поспешили заняться каждый своим делом. Пристегиваясь к креслу и пуская батиплан на малый ход, я подумал, что когда-нибудь, может быть, где-нибудь в Европе создадут музей, в котором убитая сегодня мина займет надлежащее ей почетное место. Но для того, чтобы такой музей был создан, нам придется еще немало пролить пота и крови. И своей, и чужой.

«Интересно, как его назовут, этот музей? — почти всерьез подумал я. А потом вспомнил Кочу. — Если от меня это будет зависеть, то пусть бы он назывался музеем подводной охоты. Мы ведь все не столько бойцы, сколько охотники. Охотники за безмозглыми тварями глубины».

Глава 18

Проба силы

Первой задачей, которая перед нами стояла, было погонять батиплан на разных режимах. Я вывел его задом из сифона, которым заканчивался тоннель, и запросил стрелков.

— Внимание стрелковому комплексу. Что у нас в пределах опасной близости?

— Четыре патрульные стаи по пять особей, — ответил Док. — Удаление два километра. Почти на пределе локатора. На сонаре еще две мины, похоже, старые и массивные.

— В бой пока не вступаем, — сказал Борис. — Попробуем бесшумный ход, насколько его хватит и насколько он окажется эффективным. Стрелковому комплексу погасить все активные средства обнаружения.

— Есть!

Я вспомнил страшный черный день на «Принцессе Регине» и подумал, что как бы мы ни прятались, скоро на нас насядут так, что отбиваться все равно придется.

— Андрей, разворачивайся и двигай на среднем ходу вдоль берега. Сильно не отдаляйся. Сонары не включать.

— Понял. Оля, на тебе пока управление, на мне навигация.

— Хорошо. — Она приняла управление на свой штурвал. — Есть средний вперед!

Винты завертелись, толкая воду, но на задних мониторах от них не оставалось никакого следа, даже крошечных пузырьков не оставалось. Получалось, что форма лопастей была просчитана идеально для снижения кавитационных и вихревых эффектов в водной среде. Батиплан тронулся и начал бодро разгоняться вперед.

— Качни рулями, — сказал я Ольге.

Она провернула бочку и снова стабилизировала корабль.

— Слушается превосходно. Точно как на симуляторе.

— Отлично. — Я не спускал взгляда с мониторов.

Глубина тут была не очень большой — мы заняли двадцатиметровый эшелон, и еще метров двадцать оставалось под килем. В лучах ходовых прожекторов иногда были видны донные скалы, а над нами блестела ртутным зеркалом поверхность океана, пробитая солнечными лучами.

— Странное ощущение, — улыбнулся я.

— В чем дело? — насторожился Борис.

— Мы в батиплане, как в домике. Помнишь детские игры? Если не можешь бежать, говоришь: «Я в домике», и тебя не имеют права ловить.

— Нас будут ловить.

— Да. Но теперь это не так-то просто.

Тяжелым бронированным блином мы бесшумно скользили над пересеченной донной поверхностью минут пятнадцать.

— Патрульные стаи не реагируют на наши винты, — доложил Док.

— Отлично. Тогда курс на север, к Рошану. Все испытательные маневры чуть позже. Меня интересует, сколько мы сможем оставаться незамеченными.

Через десять минут я снова взял управление на себя.

— Оля, занеси в Каталог расстояние между патрульными стаями, — сказал я. — Будем дополнять информацию по ходу исследования этих тварей.

— У меня планшет в каюте, — пожала она плечами.

— Никаких больше планшетов. Перегоняй информацию в бортовой компьютер, создавай исполняемый модуль и открывай к нему общий доступ. Будем создавать полноценный операционный справочник по биотехам.

— Как ты себе это представляешь? — спросил Борис.

— Да запросто. Разбиваем всю информацию на классы. Например торпеды, мины, платформы. Вычленяем виды, присваиваем каждому маркировку по функции и номинальному весу. А поскольку твой локатор прекрасно справляется с определением многих характеристик, мы можем производить опознавание в автоматическом режиме. Соединив программный модуль твоего локатора с программным модулем каталога, мы сможем получать много дополнительной информации по каждому виду. Локатор определяет характеристики, находит их в Каталоге, а затем выдает информацию именно по данному виду, собранную моим отцом и постоянно дополняемую нами. Информацию о повадках твари, о ее уязвимых местах, может даже какие-то характеристики искусственного интеллекта и органов чувств.

— Идея хорошая, — согласился капитан. — А с технической точки зрения выполнимая?

— Вполне, — ответила Ольга. — На самом деле я почти всю работу сделала. Теперь остается загнать все в бортовой компьютер и наладить обмен данными между локатором, самой программой и выходным интерфейсом. У меня на это уйдет пара дней, но работать придется тут, в рубке.

— Без проблем, — кивнул Борис. — Жду доклада о результатах.

— Я тебе так покажу, без доклада, — фыркнув, сказала Ольга. — Терпеть не могу эту вашу игру в войнушку.

Она покинула рубку и вскоре, вернувшись с планшетом, занялась передачей данных в бортовой компьютер. К тому времени от выхода из тоннеля мы прошли полных пятнадцать миль на скорости в десять узлов. Патрульные торпеды, медленно двигавшиеся вдоль береговой черты на расстоянии полутора-двух километров от нее, не обращали на нас внимания. Это трудно было объяснить, поскольку на зашедшего в океан человека или на спущенный на воду катер они реагировали моментально. Не думаю, что мы производили в воде меньше шума, чем ныряльщик. К тому же именно у легких патрульных торпед развитых ушей не было, они непрерывно просвистывали пространство ультразвуком на предмет появления возможных целей. Я поделился своими соображениями с Борисом.

— Я тоже об этом думаю, — признался он. — Но возможно, что у них в головах не зашито целей, хотя бы близко подходящих по параметрам к нашему батиплану. Они не воспринимают его как опасность, поскольку мы не нападаем, но не воспринимают и как творение рук человеческих.

— Первое понятно… — задумчиво сказал я. — А вот второе?

— Не исключено, что из-за слишком толстой обшивки. Когда создавались мозги торпед, ничего подобного в технике не было.

— Вообще-то ты прав. — Я вспомнил, как торпеды прощупывали ультразвуком внутренности ботиков, спущенных с «Принцессы Регины». — Они привыкли бить ультразвуком через обшивку и обнаруживать за нею людей. На пустые ботики они очень быстро перестали кидаться.

— Вот именно. Грубо говоря, мы заэкранировались. А в задачи биотехов входит только уничтожение людей. Или заранее занесенной в их мозги техники.

— Интересная мысль. Выходит, что против торпед в таком случае могут оказаться очень эффективными вооруженные подводные роботы, управляемые дистанционно.

— Об этом стоит подумать, — кивнул Борис.

— На самом деле нас заметили, — прервал наши размышления Док, находившийся в кормовом стрелковом комплексе вместе с Катей. — У меня сонар работает в пассивном режиме, так вот я уже долго наблюдаю ультразвуковую активность торпед, мимо которых мы проходим. Они просто не решаются нападать, не могут понять, что ожидать от столь непривычной цели.

— Тогда это не надолго, — сказала Оля, не отрываясь от планшета с данными.

— Ну, к бою-то мы всегда готовы, — улыбнулся я.

— Да, когда-нибудь вступить в схватку нам все равно придется, — согласился Борис.

— Так может лучше пусть это будет наша инициатива? — раздался по внутренней связи голос Кати. — Мы же охотники, а не жертвы.

Мне ее фраза понравилась. Да, мы охотники.

— Что скажешь? — глянул на меня Борис.

— Поддержу Катю. Надоело плестись вдоль берега, как перепуганная крыса у стенки. Мы собирались испытывать батиплан, а не терпение наших стрелков.

— Хорошо сказано, Хай! — поддержал меня Док.

— Всегда рад блеснуть остроумием, — отозвался я.

— Значит команда желает драться? — уточнил Борис.

— Команда желает охотиться, а не драться, — ответил я за всех. — Мы не на войне, Борис. Это ты привык воевать. А мы на охоте. И хотим добыть как можно больше трофеев. Мы для этого вышли. У нас нет задачи отнять у противника флаг путем скрытного перемещения или взять пленных живьем. Мы вышли на охоту. Мы будем просто убивать и ничего больше. У нас нет никаких других тактических и стратегических задач.

— Это ты говоришь как первый пилот или как адмирал? — капитан покосился на меня.

— Как адмирал, — уверенно ответил я.

— Тогда нет вопросов. Все готовы к боевым маневрам?

— Стрелковый комплекс готов! — ответил Док.

— Медицинский блок готов! — Я с удивлением услышал голос Саймона.

— Пилотская группа готова! — хором ответили мы с Ольгой.

Она отложила планшет с Каталогом и взялась за штурвал.

— Тогда курс в открытый океан, черт бы нас всех побрал! — скомандовал Борис. — Самый полный вперед!

Я перевел вперед ручку хода, и тонкие лопасти винтов, похожие на лепестки хризантем, завертелись, отбрасывая назад тонны воды. Батиплан рванулся вперед. Я покачал штурвал из стороны в сторону и вперед-назад, проверяя устойчивость на траектории. Корабль вел себя не менее послушно, чем его виртуальное отображение на симуляторе.

— Есть самый полный вперед! — негромко доложил я.

— Держись ближе ко дну, — приказал Борис. — Попробуем напасть на тварей снизу. Когда, еще во время войны, они застали нас врасплох, у меня создалось ощущение, что к атаке из глубины их мозги наименее приспособлены.

— Есть! — Я толкнул штурвал и произвел смену эшелона.

Теперь мы двигались с легким тангажом на нос, повторяя рельеф прибрежного шельфа. Цифры глубины на пульте передо мной постоянно росли. Но это меня нисколько не беспокоило — мощнейший композитовый корпус «Кочи» был готов выдержать давление и на четырехкилометровой глубине. Корабль строили из такого расчета.

— Внимание стрелковому комплексу! — сказал в микрофон Борис. — Первый и второй торпедные аппараты к бою!

— Есть торпедные аппараты к бою! — весело ответил Док. — Первый готов!

— Второй готов! — услышал я голос Кати.

— Первая цель двенадцать и тысяча по полярным, — скомандовал капитан. — Вторая триста сорок и тысяча двести.

— Цели приняты! — доложил бывший повар.

— Огонь!

Я увидел на мониторах, как две торпеды бесшумно выскользнули из разверзшихся по бортам аппаратов, прошли на малом ходу по десятку метров, а затем врубили маршевые двигатели, окутались коконами водяного пара и стремительно ушли в темноту, оставив длинные изогнутые следы пены и завихренной воды.

— Андрей! Двигайся курсом триста семьдесят пять по полярным. Эшелон не выше шестидесяти метров.

— Есть! — Я качнул штурвал в выбранном направлении.

Полярная система координат оказалась в высшей степени удобна как для целеуказания, так и для указания курса, поэтому Борис ввел ее как основную для стрелков и пилотов еще во время тренировок. Смысл заключался в том, что первая цифра из двух означала направление на цель в градусах относительно курса корабля на настоящий момент, а вторая удаление в метрах. Если же цифра передавалась одна, то она означала просто курс в градусах относительно того курса, которым корабль двигался в момент команды.

У нас и все локаторы, кроме сонаров, были проградуированы именно в полярных координатах — они имели круглые экраны с нанесенными концентрическими шкалами удалений и радиальную сетку угловых величин. С сонарами мы мудрить не стали — оставили привычные прямоугольные экраны с нанесенной сеткой планарных координат, где указание целей производилось по квадратам, как в игре «Морской бой». К тому же, Борис не исключал такую возможность, система независимых планарных координат понадобится при взаимодействии кораблей флота или флотилии или при объединении усилий флота и авиации. Но пока до этого было далеко, пользоваться полярными координатами было удобнее.

— Испытаем маршевые движки? — предложил я.

— Не спеши! — одернул меня Борис.

И тут на сонаре я заметил два ярких зеленых сполоха — обе торпеды, одна за другой, достигли каждая своей стаи и рванули, раскидывая на десятки метров вокруг осколочные элементы. Тут же место взрыва заискрилось вторичными детонациями — взрывались пораженные ударной волной биотехи.

— Первая цель надежно поражена! — доложил Док.

— Вторая цель надежно поражена! — добавила Катя.

Я прикрыл глаза. Целый вихрь эмоций пронесся у меня в душе — от победного ликования до грусти за тех, кто не дожил до этого момента.

— Первый и второй торпедные аппараты к бою! — не дал никому расслабляться Борис. — Третий и четвертый аппараты к бою!

— Есть! — доложил Док из стрелкового комплекса.

— Выбор целей самостоятельно! Беглый торпедный огонь до команды «отбой»!

— Есть! — радостно отозвалась Катя.

«Ну, дадим мы им сейчас прочихаться…» — с удовольствием подумал я.

«Коча» молотил воду винтами, скользя над шельфом стремительной тенью. Я представил, как это выглядит со стороны, и у меня потеплело на сердце. Интересно, что происходит в дремучих мозгах биотехов, когда они нащупывают ультразвуком столь необычную, но опасную цель? Хорошо, если их заклинивает. Хотя бы некоторых. Хотя бы на какое-то время.

И тут стрелки начали беглый огонь. Торпеды из аппаратов вырывались одна за другой и мчались вперед, оставляя похожие на змей следы. Я только успевал фиксировать на сонаре вспышки вторичных детонаций.

— Из пушки стрелять будет не в кого, — пожаловался Док по связи.

— Успокойся, — ответил я. — Сейчас их тут будет столько, что не вздохнете.

Через несколько минут, когда с борта «Кочи» было пущено не меньше десятка торпед, Борис скомандовал прекратить беглый огонь.

— Молодцы! — похвалил он стрелков. — Пространство для хода расчистили. Надо поберечь боекомплект. Сколько осталось?

— Двадцать пять торпед, — ответила Катя.

— Пока придержим. Заодно опробуем пушку. Но далеко отходить не будем, чтобы, если что, уйти обратно на базу. Посмотрим, сколько продержимся против натиска. Андрей, можешь начинать испытание ходовых качеств.

Меня не надо было упрашивать. Глубина под килем уже была очень большой, над нами толща воды тоже приличная, так что было где развернуться. На самом полном винтовом ходу я отработал несколько маневров, которые могли пригодиться в ближнем бою — «бочку», «мертвую петлю», пару «свечей» и пике. Все это время ни на локаторах, ни на сонаре ни одного биотеха видно не было. Похоже, за пятнадцать минут первого боя мы уничтожили всех тварей на дистанции обнаружения. Это был не просто успех… Это вселяло надежду на то, что мы сможем хоть как-то перемещаться в океане. А на это никто не мог осмелиться уже много лет. Но мне хотелось опробовать корабль на полной мощности.

— Разреши маневр на маршевых двигателях, — попросил я Бориса.

— Разрешаю, — кивнул он. — Только не врубись никуда.

— Есть не врубаться! Оля, на тебе управление ходом, на мне маневр.

— Понятно! — ответила напарница.

— Тогда включай маршевый.

Пока она тянулась к кнопке запуска маршевых двигателей и носовых дюз, я невольно вжался спиной в кресло. И хотя расчетные перегрузки на старте не должны были превысить двух G, но все же мандраж имел место быть. Хотя бы потому, что никто еще на такой тяге под водой не ходил.

Ольга активировала систему запуска. Я бросил взгляд на приборы и определил, что накачка смеси кислорода и водорода в камеры сгорания идет под штатным давлением.

— Разреши запал? — спросила она.

— Разрешаю, — ответил я.

Она качнула вперед ручку сектора газа, и нас ощутимо толкнуло в спины сиденьями. Тут же мониторы заволокло непроницаемой белой пеленой — врубились носовые дюзы, окутав батиплан коконом перегретого пара. Но это длилось лишь пару секунд, а потом изображение на экранах просто сделалось очень странным, искусственным, как модель рельефа на ходовом симуляторе. Это включилась система «электронного зрения», интерпретирующая сигналы в невидимых глазу спектрах, от инфракрасного до ультрафиолетового с поддержкой активного ультразвука и радарных импульсов. Разрабатывалась эта система для создания компьютерной модели окружающего пространства, основанной на информации невидимых и проникающих волн. «Электронным зрением» предполагалось пользоваться, когда не было нужды в реальной цветной картине мира, а также при движении на маршевых двигателях, чтобы видеть хотя бы рельеф сквозь газовый кокон. На самом деле, конечно, не только рельеф. «Электронное зрение» вполне сносно замечало предметы размером с пару футбольных мячей. Зато для него было мало преград, можно было даже скалы сделать полупрозрачными. Все зависело от настроек. Но чем более проникающим было это зрение, тем менее подробную картину выдавало на мониторы.

Когда вокруг батиплана образовался газовый кокон, нас рвануло вперед раз в пять сильнее, чем прежде — перегрузка ощутимо вдавила в кресла. В тот же момент я заметил, что начала довольно быстро расти глубина.

— Продуй основные цистерны! — сказал я Ольге, еще не понимая причину такого поведения корабля.

Но до меня быстро дошло — в газовой среде архимедовы силы выталкивания, а следовательно и плавучесть, были слишком низкими, чтобы стабильно держать корабль в заданном эшелоне.

— Рули подними! — услышал я в наушниках насмешливый голос Дока. — Мы торпедами значительно выше цели били.

Я потянул на себя штурвал и ход действительно выровнялся. Однако о свободном пилотаже в таких условиях не могло быть и речи. Вниз — сколько угодно, а вот с подъемом были проблемы поскольку рули высоты, для удержания эшелона, приходилось держать в почти крайнем положении.

«Куда инженеры смотрели?!» — зло подумал я.

Затем сказал вслух:

— Поведение корабля нештатное. Нужны доработки органов управления.

— Я уже понял, — недовольно ответил Борис. — Переходи на винты и возвращаемся на базу.

Ольга вырубила маршевый двигатель, и нас бросило вперед с такой силой, что затрещали ремни. Изображение на мониторах тут же приобрело привычный вид. Ольга, умница, тут же дала полный ход на винтах, чтобы снизить перегрузки на торможении.

— Все целы? — спросил по связи Борис.

Все доложились ему один за другим. Даже Саймон. Наш врач быстро осваивал понятия дисциплины. Куда быстрее, чем Ольга, для которой ответить «Есть!» было равносильно серьезному унижению.

С опустошенными балластными цистернами батиплан начал стремительно терять глубину, пришлось спешно набирать в них воду, чтобы вернуть занимаемый эшелон. Я полностью взял управление на себя и, заложив крутой вираж, выполнил полный разворот кругом.

— Сто шестьдесят, две тысячи по полярным большая стая торпед, — доложил Док. — Скорость тридцать узлов. Пятнадцать особей.

— Что за твари? — спросил Борис. — Сверься с Каталогом, он уже в бортовом компьютере.

— Да делать мне нечего копаться в этих писульках! Вот когда он будет сам данные выдавать, тогда и спрашивайте.

— Тяжелые хоть?

— Нормальные. Локатор показывает тридцать килограммов нитрожира в брюхе у каждой.

— Жахнет так жахнет… — помотал я головой, представив, какую компрессию создаст взрыв такой мощности.

— Будем бить из пушки, — твердо решил Борис. — Внимание стрелковому комплексу! Без команды торпеды не применять!

— Есть! — ответила Катя. — Я у прицела!

Торпеды заходили с кормы и довольно бодро нас догоняли. На полном ходу в винтовом режиме батиплан развивал под водой двадцать узлов, а биотехи без труда шпарили на тридцати. Причем, я знал — это для них далеко не предел. Просто они не тратили силы, прекрасно просчитав, что догонят нас гораздо раньше, чем мы можем достигнуть берега. Глянув на экран кормового сонара, я заметил, что стая разделилась на три части. По центру остались три твари, выстроившись клином, а по сторонам сбились в плотные группы по шесть особей с каждой стороны.

Ольга лихорадочно просматривала на мониторе записи Каталога, пытаясь найти соответствующий вид. Наконец ей это, кажется, удалось.

— Вот смотри, — обернулась она к Борису. — В тетрадях эти твари записаны как автономные торпеды дальнего хода.

— С чего ты взяла?

— Смотри, очень характерный рисунок ультразвуковых выкриков на сонаре. Вот зарисовка, а вот что имеем на самом деле.

— Да, гайка в гайку! — отозвался по связи Док. — Чего от них ожидать?

— Ничего хорошего, — хмуро ответила Ольга. — Судя по записям, быстрые, до пятидесяти узлов, маневренные твари. Кроме взрывчатки обладают мощной ультразвуковой пушкой. Скорее всего для поражения боевых пловцов, чтобы не взрываться понапрасну. Две пары ушей. Восемь глаз. Хищницы, питаются рыбой.

— Отрыв особи от стаи! — предупредила Катя.

Я глянул на показания сонара и увидел, как передовая торпеда начала уверенно разгоняться, чтобы уйти от основных стай. Это говорило о скором взрыве — тварь не хотела побить своих, вызвав паразитные вторичные детонации.

— Стрелкам, поразить цель!

Тут же в темноту за кормой ударил залп из шести гарпунов. На экране сонара они выглядели как одно, быстро расплывающееся пятно, стремительно приближавшееся к головной торпеде. Когда пятно достигло зеленой искорки, означавшей торпеду, я ожидал увидеть или остановку цели, или, на крайний случай, зеленые концентрические кольца детонации. Но не произошло ничего. Гарпуны понеслись дальше, вырабатывая остатки реактивной смеси, а торпеда продолжила двигаться прежним курсом.

— Промах, — спокойно сказал Док. — Она увернулась, Борис. Торпеды?

— Стрелять научитесь! — зло прошипел в микрофон капитан. — На одних торпедах не вытянем все равно. Их больше сорока на борт не загрузить. Огонь из пушки!

Катя снова ударила залпом, но на этот раз не одним, а очередью, чуть раскидав ее веером. Три пятна по шесть гарпунов, почти слитые воедино, устремились навстречу сильно приблизившейся твари. На это раз увернуться ей не удалось. Увидев приближение снарядов, она попытался уйти в сторону, но один из плотно несущихся гарпунов распорол ей брюхо. Она потеряла ход и быстро всплыла, как подбитая рыбина. Остальные гарпуны, продолжив движение, зацепили еще пару торпед в основной стае. Детонации тоже не было.

— Результативно, — похвалил Борис. — Продолжать огонь!

— Может в атаку? — предложил я.

— У нас пушка только сзади! — одернул меня Борис.

Я умолк, переключив все внимание на управление. Хотелось, конечно, не драпать, подставив корму, а показать тварям класс пилотирования, но не было подобной возможности. Первый же выход батиплана показал его недоделанность — надо было устанавливать дополнительные плоскости управления для стабилизации хода на маршевых двигателях, а так же добавлять носовое орудие. Без этого дальний марш к Рошану начинать было совершенно бессмысленно.

Я взял курс точно на выход из тоннеля, чтобы не идти вдоль берега, подставляя правый борт под удар биотехов, а достигнуть цели кратчайшим путем. Катя продолжала вести огонь короткими залповыми очередями, все более прореживая напавшую на нас стаю. Но, как я и ожидал, к месту схватки начали подтягиваться все большие и большие силы противника.

— Мина прямо по курсу! — обратила мое внимание Ольга. — Легкая «Лера» по Каталогу. Тонна нитрожира.

Для мины определение «легкая» более чем относительное. Конечно, в тетрадях отца я нашел мины и по двадцать тонн зарядной массы, но встречались они в основном подальше от берега. Однако под водой и тонна взорвавшегося нитрожира — страшная вещь. Даже учитывая мощность корпуса «Кочи».

— Полный разворот кругом! — скомандовал Борис. — Стрелкам! Поразить мину гарпунами!

Я заложил штурвал вправо, а Ольга врубила реверс правого винта и дала полный ход левому, чтобы облегчить мне маневр. В результате батиплан развернуло почти на месте, направив пушкой точно по прежнему курсу. Тут же из орудия вырвалась густая залповая очередь гарпунов.

— Полный вперед! — произнес Борис.

Ольга толкнула обе ручки управления ходом, а я, на всякий случай, без всякой команды потянул штурвал на себя, завалил суровый тангаж на корму и начал скоростное всплытие. Ольга вовремя сориентировалась и начала продувать балластные цистерны. Я не спускал взгляда с экрана сонара, боясь увидеть яркие кольца детонации мины. На дистанции меньше километра таким взрывом нас бы здорово потрепало. Настолько, что в лучшем случае снесло бы все рули, все винты, а также все наружные камеры, свернуло бы орудия и разнесло полости торпедных аппаратов.

Достигнув поверхности, я выровнял корабль и погнал прочь от мины на полном ходу. В надводном положении «Коча» развивал тридцать узлов на винтах, что создавало мне некоторый простор для маневра.

— Газ в маршевый двигатель! — сказал я Ольге.

Она тут же нажала клавишу инициации реактивного привода.

Гарпуны почти достигли мины, я уже думал, что все обойдется, что они разорвут ее на части и весь нитрожир безопасно выльется в воду, но… Мина ощутила опасность и взорвалась. Мощная водяная компрессия яркими зелеными кольцами обрамила искорку мины на экране сонара.

— Маршевый старт! — выкрикнул я и толкнул штурвал вперед.

Ольга успела рвануть рукоять хода, и нас рвануло вперед со страшной силой — на воздухе не мешало сопротивление жидкой среды. Батиплан заскользил по поверхности, как брошенный в озеро каменный блинчик. Я успел дотянуться до ручки управления клапаном балластных цистерн и включил затопление кормового блока. Почти сразу приборы показали растущий тангаж на корму — нос задрало, началось глиссирование.

— Маршевому самый малый! — приказал я, глядя, как зеленая полоса ударной волны настигает на экране янтарную точку нашего корабля.

Ольга почти выключила реактивную тягу. За счет утяжеленной балластом кормы «Коча» начал погружаться с большим задним тангажом, задрав нос в небо. А когда ударной волне оставалось пройти до нас не более семидесяти метров, я дотянулся до рукояти управления маршевым двигателем и толкнул ее до отказа вперед. Мощным взрывом основной дюзы нас свечой вышибло из воды метров на десять. «Коча», достигнув верхней мертвой точки параболической траектории, тяжело завис, занял горизонтальное положение и камбалой шлепнулся в воду.

Не мешкая, я включил заполнение носового блока балластных цистерн, чтобы стабилизировать положение батиплана в пространстве. Фронт ударной волны от взрыва благополучно двигался дальше, миновав нас в тот момент, когда мы выскочили из воды.

— Торпеды прямо по курсу! — доложил Док. — Дистанция восемьсот!

«Вот обложили, твари!», — подумал я, снова разворачивая корабль на сто восемьдесят градусов.

Но маневр оказался лишним — фронт ударной волны, достигнув ближайшей стаи, вызвал серию вторичных детонаций, не оставив ни одной живой торпеды. Две подходивших по сторонам группы биотехов также серьезно пострадали. Некоторые успели, как мы, выпрыгнуть из воды, но большая часть нет.

— Не оказалось бы еще одной тяжелой мины по ходу ударной волны… — сказал Борис.

— Типун тебе на язык! — огрызнулся я.

Продолжив начатый разворот, я снова взял курс на тоннель. Почти без тангажа батиплан медленно погружался, я оставил его в таком стабильном состоянии и дал на винтах полный вперед.

Оставшиеся в живых торпеды, уже не соблюдая никакого строя, ринулись за нами. При этом они очень широко растянулись, выдерживая значительный боковой интервал, что не позволяло косить их из пушки, как траву. Ракетный удар по ним так же не имел смысла, поскольку на таких удалениях одним снарядом можно было поразить не больше одного биотеха, что при оставшемся боекомплекте вышло бы накладно.

— Догоняют, — прошипел Борис.

— Оля, — сказал я. — Короткий удар маршевым. Две-три секунды.

— Поняла!

Она чуть качнула рукоять управления, и нас мощно толкнуло вперед. Показания глубины начали стремительно расти, батиплан чуть ли не камнем падал ко дну, окутанный газовым коконом.

— Стоп, маршевый! — скомандовал я, когда до дна оставалось метров семь. — Продуть цистерны!

Мы начали быстро всплывать, продолжая молотить воду винтами. На задних мониторах было видно, как за перегретой маршевой дюзой остаются следы из пузырьков пара. Торпеды сильно отстали — такую скорость они набрать не могли. Вскоре мы поднялись почти к поверхности, и я снова скомандовал включить реактивный привод. Так, то падая ко дну, то медленно всплывая, мы преодолели полторы мили, оставшиеся до входа в тоннель. После последнего маневра на маршевом я снова заполнил цистерны и повел батиплан у самого дна.

— Оставить одну торпеду в ждущем режиме у входа! — приказал Борис.

— Есть! — ответила Катя. — Первый аппарат к бою готов.

— Пуск!

Торпеда покинула аппарат, и, тихо погружаясь, вышла на ждущую траекторию с широкой левой циркуляцией. Едва биотехи попробуют сунуться за нами в тоннель, она сделает свое дело.

Я осторожно провел корабль через сифон, а затем, не тратя времени даром, пустил его на среднем ходу к шлюзовым воротам.

— Док, приготовься к выходу! — сказал в микрофон Борис. — Будешь сливать воду.

— Понял.

Через минуту он уже доложил из шлюза, что снарядился в дыхательный аппарат и готов к выходу. Ольга заполнила кессон водой. Я покосился на пульт Бориса. Там, на одном из мониторов, пускал пузырьки из клапана Док, а на другом я увидел сосредоточенное лицо Кати, склонившейся над орудийным прицелом. Зеленые отсветы координатной сетки расчертили ее лицо. Она была удивительно красивой в этот момент.

Достигнув конца тоннеля, я уложил батиплан на брюхо.

— Док, выходи! — произнес Борис.

— Выхожу, выхожу… Не торопи, черт возьми! У меня нет маршевого двигателя в заднице. И так нервничаю. Торпед хоть нет в тоннеле?

Едва он это спросил, как экран сонара подернуло жидкой зеленой рябью — рванул наш сюрприз.

— Задраить шлюз! — приказал Борис.

Ольга сориентировалась вовремя, включила экстренное запирание люка и начала продув кессона.

— Что за черт? — спросил Док, выплюнув загубник. — Мне кромкой люка чуть член не отрезало!

В эфире раздался короткий смешок Саймона.

— Я б тебе новый пришил, — отозвался он.

— Не надо, спасибо! Мне мой нравится.

Экран сонара зарябил зелеными сполохами — взрывались биотехи у входа, пораженные осколками нашей торпеды и ударной волной. Батиплан качнуло, заскрежетала броня по бетону.

— Если бы я люк не закрыла, — сказала Ольга, — тебе бы твое хозяйство уже не понадобилось.

— Понял. Буду должен, — рассмеялся Док. — Но все равно тут не люк, а адская членорезка.

По эфиру пробежал смех всей команды. Даже Катя прыснула, не отрывая глаза от прицела.

Когда все успокоилось, Док открыл шлюз и выскользнул наружу, оставляя за собой пузырьки выдыхаемого воздуха. Он скрылся в темноте, и вскоре вода начала убывать, а затем и вовсе сошла, оставив опустошенный тоннель. Мы выбрались на бетон, Док вышел из аппаратной, держа в руке ласты.

— Живые! — сказал он и поднял вверх большой палец.

— Однако легким выход назвать нельзя, — хмуро ответил Борис. — Мы прошли совсем мало и выявили массу недостатков техники. К тому же совершенно непонятно, что делать с минами. Я не знаю, получится ли каждый раз так выпрыгивать? Мы настолько увлеклись параметрами торпед, что про мины немного забыли. Надо думать.

— И усовершенствовать батиплан, — добавил я. — Без этого переход к Рошану считаю нереальным. Как адмирал говорю и как первый пилот.

— Средств на усовершенствование почти не осталось, — вздохнул Борис.

— Надо сделать самое необходимое, — утешил я. — Дополнительные плоскости для маршевого хода и носовую пушку.

— Ладно. Сейчас всем отдыхать, — распорядился Борис. — Завтра сбор в десять утра тут, у шлюзовых ворот.

— Сколько вы сегодня убили этих тварей? — негромко спросил Саймон.

— Около сорока, — ответила Катя.

— Тогда лично я первым выходом удовлетворен, — бесстрастно ответил он и первым покинул тоннель.

— Эй, Саймон! — позвал Борис. — Не забудь сделать из мины препарат. Для истории.

— Не забуду, — гулко отозвался голос из штольни. — А ты выпили золотую табличку.

— Что?

— С надписью: «Первая мина, пораженная стрелковым снарядом».

— О как… — улыбнулась Катя.

— В этом что-то есть, — улыбнулся Борис. — Золотая табличка. Скромненько и со вкусом.

Глава 19

Опоздание

На доделку батиплана ушло больше двух недель и почти все финансовые средства. Эти дни ожидания всем дались с трудом. Команда рвалась в бой, ощутив вкус первой победы. И хотя победа была до крайности сомнительной, но все винили в трудностях несовершенство техники. Никто не сомневался, что после доделки батиплан приобретет еще большую мощь и неуязвимость. Чтобы народ не скучал, Борис, отдав корабль на откуп механикам и инженерам с завода, превратил дни ожидания в изнурительные потогонные тренировки. Мы с Ольгой не вылезали из кресел ходового симулятора, Катя с Доком не меньше времени проводили среди прицелов, пусковых педалей и визиров торпедных аппаратов. Саймон изучал литературу по баротравмам, компрессионным и сочетанным повреждениям. Из медицинского блока базы мне каждый день приходилось вывозить на свалку по пять, а то и десять изрезанных операционным роботом человеческих муляжей из имитирующего плоть эластида. Кроме того, Док много нырял. Причем не только в бассейне. Несколько раз он затапливал тоннель, с большим риском проникновения в него биотехов, и тренировался там.

Изготовленный Саймоном препарат мины занял место в приспособленном под музей помещении. Пока в нем был только один экспонат — та самая, сшитая из кусков и законсервированная мина. Но золотую табличку Борис для нее действительно сделал.

Через шестнадцать дней после пробного выхода батиплан дополнился тремя орудиями. Два были установлены на носу и одно добавлено на корме. Таким образом, при необходимости вести очень плотный огонь мы могли задействовать не только Катины стрелковые навыки, но и Дока. Носовые орудия были размещены в бронированных сферических башнях так, что видны были только срезы стволов, что исключало их повреждение ударной волной. Сами же башни, подобно глазным яблокам, были утоплены в «глазницы» корпуса, что сделало батиплан еще более похожим на фантастическую бронированную рыбу. Конструкцию кормовых пушек тоже подправили на манер носовых. Кронштейны убрали, а сферические башни закрепили в специально приваренных к корпусу кормовых кольцах.

Кроме того, под брюхом корабля были установлены дополнительные выдвижные плоскости для компенсации потери плавучести при включении носовых дюз. По нашей с Ольгой настоятельной просьбе были внесены изменения и в органы управления. Во-первых, теперь можно было включать маршевый двигатель без носовых дюз и носовые дюзы без маршевого двигателя. Во-вторых, все до единой ручки, клавиши и рукояти были продублированы. Таким образом, оба пилотских места превратились в симметричные пульты, ничем друг от друга не отличавшиеся. Теперь, в экстренных случаях, у каждого из пилотов любой орган управления был под рукой. В-третьих, кроме рукоятей хода винтов были установлены педали изменения шага лопастей. Таким образом, не меняя скорости вращения винтов, можно было изменять мощность тяги, или даже, при необходимости, менять вектор тяги на противоположный. Так, полностью утопив одну педаль и до отказа вытянув противоположную, можно было развернуть батиплан на месте даже без помощи рулей. Если же обе педали оставить в среднем положении, то шаг винтов будет нулевым, и корабль не сдвинется с места даже при максимальных оборотах обоих валов.

Также были добавлены еще десять торпедных контейнеров, что увеличило боезапас до пятидесяти снарядов дальнего действия. А под конец всех удивил Док. Он дал заводским специалистам задание сделать по его чертежам удивительное устройство, а именно — ручную пусковую установку для стандартного активно-реактивного гарпуна.

— Зачем тебе эта хреновина? — удивился Борис, увидев привезенный с завода образец. — Акул пугать?

— Это тебе смешно, — спокойно ответил бывший повар, — потому что тебе не надо выходить в затопленный тоннель для слива воды. И у тебя перед мордой не может оказаться живая торпеда.

— Ты ее что, надеешься пристрелить?

— Если появится, пристрелю, — заявил Док.

Устройство выглядело монструозно. У Ольги, Саймона и Бориса оно вызвало усмешку, а у меня и у Кати — заинтересованность. Это была стальная труба около метра длиной, к которой слева и справа пристегивались длинные решетчатые магазины с тремя гарпунами в каждом. Седьмой гарпун размещался в стволе. Данное чудо технической мысли было снабжено пластиковой пистолетной рукоятью с эластидовыми накладками для удобства удержания в воде, эластидовым цевьем и небольшим калиматорным прицелом. Система спуска была электрической, как и в бортовой пушке, поскольку для стрельбы использовались те же самые гарпуны. Вообще все это выглядело как облегченный вариант бортового орудия, снятый с башни и управляемый спусковым крючком на рукояти вместо пусковой педали на стрелковом пульте. Весила штуковина полных тридцать килограммов, поэтому, для придания ей нулевой плавучести, сверху каждого магазина располагался пустотелый латунный поплавок.

— Годится. — Док осмотрел изделие и подписал акт приемки. — Если ты, Борис, против, можешь вычесть стоимость этого елдомета из моего довольствия.

— Стоимость чего? — рассмеялся Борис.

— Елдомета! — зло повторил Док.

— Грубо, но точно, — оценила шутку Катя. — По-другому эту штуковину не назвать.

— Давайте все так теперь поназываем, — недовольно сказал я.

— А я и так уже все назвал, — отмахнулся Док. — Мне ваши ханжеские маркировки до одного места. У меня свои.

— Ну и оставь их при себе, — поддержал меня Борис. — Такая… система названий… не способствует укреплению дисциплины.

— Можете посадить меня в трюм, шкипер! — Док закинул на плечо свою новую пушку и отправился к себе в комнату.

— Не буду, — вздохнул Борис. А потом добавил, чтобы бывший повар не слышал: — Слишком много от тебя проку, Док.

Я догнал Дока в коридоре и спросил с любопытством:

— Погоди! А как ты назвал батиплан?

— На кой тебе черт?

— Вообще-то я его почти изобрел. Ты не знал? Я придумал, как использовать под водой реактивный двигатель.

— А… Круто. И что?

— Ну, мне хочется знать. Правда, я не обижусь.

— А чего тут думать? — Док пожал плечами. — Пердоплав он и есть пердоплав.

Я усмехнулся. Система названий бывшего повара, в качестве альтернативной, конечно, могла для чего-нибудь пригодиться. Я не знал пока для чего, но…

— Ты запиши эту всю фигню, — посоветовал я.

— Ты серьезно?

— Вполне. Запиши и отдельным файлом сохрани в бортовом компьютере. Все эти штучки. Как базу назвал, как корабль, как разное вооружение.

— Зачем?

— Не знаю. Но у меня в голове так и вертится одно слово.

— Какое? — поднял брови Док.

— Традиция, — просто ответил я.

— В каком плане?

— Если нас будет много, то нам чем-то надо будет отличаться от обычных людей.

— Престиж принадлежности к касте? — понял меня Док.

— Что-то вроде того. И не совсем приличный лексикон, в стиле казарменного юмора, будет вполне уместен как один из факторов.

— Поддерживаю! — он хлопнул меня свободной рукой по плечу. — А мою отвратительную рожу будут татуировать на плече самые отъявленные нарушители дисциплины.

Ночь мы с Катей провели в ожидании. Я поймал себя на мысли, что мы уже больше недели ни разу не занимались сексом. Отчасти это было связано с тренировочной нагрузкой, но только этого объяснения было мало. Между нами что-то потерялось. причем именно в последнее время. Утратилось нечто важное, что связывало нас все время с момента нашей встречи. Я не знал, вернется оно или нет. И даже не знал, хочу ли, чтобы оно вернулось.

Людей противоположного пола по-настоящему связывают не секс и не страсть. Эти элементы являются лишь приятными дополнениями, когда все уже связано и без того. Или они могут возникнуть вообще без всякой духовной близости, просто сами по себе — страсть и желание, но тогда ни о какой связи не может быть и речи. Хочется разбежаться сразу, как только все кончится. Людей противоположного пола связывают в первую очередь духовные узы — общие цели, общие беды, общие радости, общие интересы. А секс… он лишь подчеркивает эту близость. Секс не является актом величайшего доверия. Нет, он возникает как ответ на доверие, которое уже установлено. Иначе он рождается и умирает как одна из многих физиологических потребностей, когда после него не хочется смотреть в лицо человека, бывшего только что близким, как не хочется смотреть на еду после полного насыщения.

Так вот между нами с Катей как-то незаметно порвались нити доверия и духовной близости. И секса уже не хотелось. Ни ей, похоже, ни мне. Мы продолжали, скорее по привычке, спать в одной кровати. Но так могут спать в одной палатке уставшие после восхождения альпинисты. Просто спать.

Однако в эту ночь нам не спалось. Мы мысленно шли к Рошану. Я в ходовой рубке с Ольгой, а Катя в стрелковом комплексе с Доком. И я понял, что эти командные, напарнические узы могут оказаться заменой тем узам, которые связывали нас с Катей, пока команда оставалась на суше. Мы были лучшими стрелками в отряде. А секс… был лишь приятным дополнением, делал нас не просто напарниками, но и парой. Однако быть напарниками для нас было важнее. А в океане моей напарницей стала Ольга, а Катиным напарником — Док. И все в наших отношениях начало неуловимо меняться. Поначалу Катя меня ревновала, но уже пару недель как махнула на это рукой. Ей самой было интереснее с Доком, чем со мной. Я хорошо стрелял из пистолета, а Док прекрасно управлялся с торпедами и бортовым орудием. Сейчас это его умение было важнее для всех. А из моих умений важным оказалось пилотское мастерство. И это обстоятельство начало нас с Катей тихонечко разводить.

Мы лежали в одной кровати, но мысленно находились в разных корабельных отсеках. Она в корме, где укоренился обновленный стрелковый комплекс, а я в носовой части, в ходовой рубке. Мысль об этом была окрашена грустью. Но не настолько, чтобы я особенно загрузился. На самом деле в жизни всей команды произошли серьезные перемены — мы испытали корабль, доделали его, и теперь большую часть времени будем проводить вдали от суши. Изменилась наша общая, одна на всех среда обитания. И мне тоже хотелось перемен. Внутренних, вслед за внешними. Изменилась не только наша среда обитания — вместе с ней разительно изменится распорядок, и круг наших обязанностей, и цели, и задачи, и род деятельности. Мы все словно сбросили кожу и оставляли ее на суше. А впереди нас ждал океан. Новое, неизведанное пространство. Хотелось войти в него, оставив все старое за бортом батиплана. И, кажется, мы с Катей оба были готовы к этому.

Под утро я не выдержал и выбрался из постели. Катя ничего не сказала, просто повернулась на другой бок. Я оделся, шагнул в коридор и прикрыл за собой дверь. Меня влекло наверх, прочь из затхлых штолен, на свежий воздух. Я вдруг вспомнил и то, как бродил по джунглям, и как жил в развалинах на окраине, глядя по ночам на густо засыпанное звездами небо, и как ночевал в третьесортных отелях, не платя за постой. Меня вдруг, совершенно внезапно, охватила грусть. Ностальгия по безвозвратно ушедшему образу жизни. И хотя всю жизнь я стремился построить корабль и убивать биотехов, сейчас у меня защемило сердце от осознания потери свободы. Я вспомнил, как мы бродили по Суматре с Кочей, одетым в парусиновые штаны и рубаху, имея за душой лишь кинжал, пистолет, собственную одежду и три-четыре десятка патронов. Эта незатейливая жизнь навсегда оставалось в прошлом. Не скажу, что мне хотелось ее вернуть, но о безвозвратности потери я сожалел. Мне хотелось увидеть небо. Такое же, как тогда.

Наверху набирал силу рассвет. Океан был далеко, его дыхания не было слышно, но крепчающий ветер доносил солоноватую влагу даже сюда. Я распахнул приоткрытую бронированную дверь и выбрался на широкое бетонное плато базы. Пробившаяся через замшелые трещины трава блестела капельками росы. Солнце еще не встало, но разноцветье небес уже предвещало скорое появление лика светила. Скрипя наметенным песком, я направился в сторону океана. Там бетон обрывался, открывая живописный вид на полосу густых джунглей и виднеющийся вдали океан.

С удивлением я заметил, что не один выбрался подышать свежим воздухом — у самого обрыва, расстелив на бетоне техническую куртку, сидела Ольга. Я подошел, стараясь не скрывать звука шагов, но она не обернулась. И ничего не сказала. У меня не было ни малейших сомнений, что она узнала меня по звуку шагов. Потому что я бы ее узнал непременно. Я тоже скинул куртку и присел рядом. Ветер дул в лицо, принося смесь ароматов джунглей и океана. В небо с деревьев внизу поднимались первые проснувшиеся птицы. Возле самой моей щеки трепетал уголок воротника Ольгиной рубашки.

— Несколько дней не увидим неба, — сказал я негромко.

Она не ответила. В ее глазах отражались краски набирающего силу рассвета. Ветер не в силах был сдуть тепло ее тела, я ощущал его вместе с ароматом ее волос, пушистым прикосновением, почти таким же, каким спасало меня от детских страхов мамино одеяло.

— Зато все время будем вместе, — осторожно добавил я.

И снова она не ответила. Как сидела, так и осталась сидеть. Не приблизилась и не сорвала дистанцию.

«Черт меня подери», — подумал я, чувствуя, как заводится сердце.

Едва заметно, боясь спугнуть зыбкое очарование этого мига, я приблизился к ней и чуть коснулся плечом. Между нами словно искра проскочила. Бывало, что во время тренировок мы соприкасались и раньше, но такого еще не было никогда.

«Это она… — подумал я вдруг с пугающей ясностью. — Моя женщина».

И она не отшатнулась, не отстранилась. Только чуть опустила взгляд. Ветер крепчал, гонимый разгорающимся рассветом. Еще более осторожно я накрыл ладонью ее пальцы, ощутив струящийся между нами поток энергии. Это было невероятно, немыслимо… и между тем настолько логично, что у меня перехватило дыхание.

«Моя храбрая девочка… — подумал я, чувствуя, как защипало глаза от зародившейся слезы. — Сколько же я тебя ждал! Я же влюбился в тебя тогда и ни на минуту не переставал любить».

Ольга шевельнула пальцами, перевернула ладонь и, как бы невзначай, ответила мне легким пожатием. Почти незаметным. Но этот знак ответного внимания вызвал во мне шторм сладостной дрожи. И тут же солнце взошло из-за горизонта, ударив по глазам первой каплей яростного света.

Мне хотелось прямо тут, прямо сейчас сказать этой женщине о том, как сильно я ее любил и люблю. Но во мне победила осторожность. Я знал, что еще не время. И прекрасно понимал, что Ольга поймет меня. Я не сомневался, что именно поэтому ее ответное пожатие было таким зыбким. Оно было просто знаком. Знаком того, что она заметила мой шаг навстречу и не против него. Но пока не готова к более активным действиям.

«Неужели мне удалось растопить тот лед, о котором она говорила? — металось у меня в голове. — Надо только не спешить. Не испугать, не резануть по старой ране. Лучше подождать. Столько, сколько потребуется».

— Пойдем, — тихо сказала Ольга.

Ее пальцы скользнули по моим так нежно, что я не выдержал и зажмурился, уронив с ресницы крошечную слезу. Но это не страшно — ветер почти сразу высушил предательскую влагу. Мы поднялись, накинули куртки и медленно побрели по раскрошенному от времени, шуршащему под ногами бетону. Я держал ее за указательный палец до самой двери, а потом пропустил в полутьму и направился следом.

В коридоре возле ее комнаты мы остановились.

— Сбор только в десять, — сказала Ольга. — Можно еще немного поспать.

Я испугался, что она прямо сейчас предложит мне лечь с ней в одну постель. Я не знал, что со мной будет, если такое случится. Я или умру от счастья в ту же секунду, или превращусь в чистую энергию, в эпицентр термоядерного взрыва, и тогда все, что я намечал в этой жизни, пойдет прахом. Потому что вся жизнь тогда будет уже для нее. Для Ольги.

Но она не пригласила меня. Просто улыбнулась, перелив тепло улыбки прямо мне в душу, озорно подмигнула и скрылась за дверью, плотно ее прикрыв. Щелкнул замок. Я подождал еще немного, надеясь, что сердце хоть немного сбавит обороты, но оно успокаиваться не собиралось. В таком состоянии мне пришлось возвращаться и залезать к Кате под одеяло.

Но эмоции были настолько сильными, настолько в кратчайший срок истощили меня, что я уснул почти моментально. А приснилось мне то, чего не произошло. Приснилось, как Ольга впустила меня к себе, и мы начали удивительный брачный танец, сплетенный из взглядов, улыбок, прикосновений, ничего не значащих слов и очень много значащих действий. Во сне я купался в ее аромате, пил ее дыхание жадными глотками, струился телом по ее коже.

Проснулся я от того, что Катя меня обняла. Я чуть вздрогнул и тут же ощутил свою руку между ее бедер. И почувствовал ее разгоняющееся дыхание. И мне стало стыдно… Стыдно от того, что лаская Катю во сне, я ласкал не ее, а совершенно другую женщину. Но Катя поняла это как шаг ей навстречу на пороге больших перемен. И тоже шагнула навстречу мне, хотя у нее было много реальных поводов для обид.

Я закрыл глаза. Просто закрыл глаза, позволив воображению рисовать все, что ему заблагорассудится. Я попросту отстранился. Отстранился сознанием от действительности. Катины губы прижались к моим — она, как обычно в сексе, была склонна к инициативе. Она попросту распластала меня и взяла, с той силой и в том ритме, который ей нравился. Но в этот раз я отвечал ей сильнее обычного, все еще находясь на оставшемся от Ольги мощном уровне возбуждения.

Будильник поднял нас за час до общего сбора. Катя выглядела счастливой, как никогда, а меня, хоть и не так сильно, как поначалу, мучили остатки стыда. Включив кухонный блок, мы выпили по стакану теплой энергетической смеси и по очереди приняли душ.

За пятнадцать минут до построения меня охватило легкое беспокойство.

— Пойду Ольгу потороплю, — сказал я. — А то опоздает опять, и ей снова влетит от Бориса.

— Ты ей еще и в няньки нанялся? — нахмурившись, спросила Катя.

— Нет. Но надо приучать ее к дисциплине.

— Вот пусть Борис ее и приучает. Во-первых, он капитан…

— А во-вторых?

— Во вторых, он с ней умеет обращаться, а ты нет.

— В каком смысле? — заинтересовался я.

— В прямом. Ты с ней обращаешься очень мягко. А она… Не знаю уж, как ее жизнь потрепала, но она не воспринимает всерьез людей, которые к ней хорошо относятся. А вот те, кто ее просто в грош не ставят, имеют над ней настоящую власть. Так что если хочешь вогнать ее в коллектив, предоставь это Борису. А сам не суйся… Да и вообще не суйся. Она тебя превратит… в помойку.

— Почему?

— Она ни к кому не может быть требовательной. Даже к себе. Неужели ты этого не заметил? Она могла бы поехать в Европу со своим микробиологическим образованием. И быстро сделать карьеру, например, на пищевом заводе. Это здесь микробиологи никому не нужны…

— Да брось ты.

— Не брошу! — с нажимом ответила Катя. — Потому что людям нельзя прощать несовершенства. А она дает и другим, и себе право на несовершенство. Она ценит в людях крупицы хорошего, а дурное, сколько бы его ни было, просто вычеркивает из реальности. И люди вокруг нее с каждым днем становятся все хуже. У них нет стимула для улучшения.

— Это чушь какая-то метафизическая, — отмахнулся я. — Брось. Она отличный пилот.

— Ничем не лучше тебя. Даже хуже.

— В определенных обстоятельствах лучше. Например, в лабиринте скал на симуляторе она показывала лучшие результаты.

— А мы так часто попадали в лабиринты скал? Все ее умения… Бесполезные.

— Ты просто ревнуешь, — психанул я. — Потому и наезжаешь.

— Ну и вали тогда к ней, — неожиданно заявила Катя. — Раз она для тебя такая хорошая.

— С ума сошла? — испугался я.

С одной стороны, именно сейчас я стремился к свободе, мне хотелось на волне внешних перемен изменить и свою собственную жизнь. Но в то же время я понимал, что не имею права обидеть Катю. Обидеть своим уходом и одиночеством, которое нахлынет на нее после разрыва.

— Ну, уж выбери что-нибудь… — вздохнула Катя и отвернулась.

— Не собираюсь я ничего выбирать! Между мной и Ольгой ничего не было.

— Еще скажи, что не хотел бы…

— Какая разница, чего я хочу?! У нас есть Большая Охота! Она сейчас для всех нас, для всех, кто доверился нам и остался с нами, для всех она важнее всего. Важнее любого личного.

— Я думала, что ты об этом уже позабыл.

— Нет.

— Ладно тогда, не злись. Просто… Я не ревную, честно. Но я к тебе очень хорошо отношусь и не хочу, чтобы ты превратился… в помойку. Смотри на все трезво. И сам во всем разберешься.

Когда мы с Катей добрались до шлюзовых ворот тоннеля, где Борис теперь устраивал построения и общие сборы, нас ждали почти все. Кроме, разумеется, Ольги. Ее не было. И я искренне пожалел, что послушался Катю и не поторопил напарницу. Но сделанного было уже не вернуть. Остатки хорошего настроения быстро развеивались.

Мы с Катей заняли свои места в строю, Борис глянул на хронометр водолазного мозга и развел руками.

— Все, десять часов, — заявил он. — Опоздавших не ждем. Итак… В общем, много говорить не собираюсь. Мы сделали с батипланом все, что могли и на что хватило средств. Мы и с собой сделали все что могли и успели. Не вижу ни малейшего смысла откладывать поход к Рошану. Если дойдем, значит дойдем. Если нет… Значит, нет. Значит, вся затея Большой Охоты не стоит выеденного яйца, значит, люди действительно не способны противостоять биотехам. Скажу сразу… Отступать мы больше не будем. Нет смысла. У нас иссякло все золото, какое мы достали с баржи. Без вливания новых средств продолжать дело уже не получится. Поэтому я, как капитан «Кочи», собираюсь идти до конца. Либо забрать остатки золота с баржи, либо… погибнуть. И это не пустые слова! Я поставил своей целью попробовать противостоять биотехам. И я приложу все силы. А если сил не хватит… значит, не хватит. Все. Но со мной в этот рейс отправятся только те, кто со всей ответственностью понимает: мы или продолжим Большую Охоту, или погибнем. Может быть прямо сегодня. Поэтому прошу выйти из строя и встать рядом со мной тех, для кого Охота дороже жизни.

Я не задумываясь сделал шаг вперед, даже не оглянувшись на Катю. Если бы все остались, я бы все равно отправился в этот рейс. Один за штурвалом, без стрелков и без всякой надежды на возвращение. Следом за мной, так же решительно, сделал шаг Саймон. Я его понял. Прожить остаток дней с болью тяжелее, чем решиться на месть, которая может привести к гибели. Наш тихий бортовой врач все же имел внутри крепкий легированный стержень.

Катя и Док остались в строю. Воцарилась долгая пауза. Док бросил на меня короткий, как молния, взгляд. А Катя смотрела мне прямо в глаза, не отрываясь. Мы с ней всегда очень тонко понимали друг друга. Иногда мне казалось, что она попросту может читать мои мысли. Я и сейчас ее понял. Она решила выйти из строя только в том случае, если нужна мне. Не иначе. Сама по себе Большая Охота не значила для нее столько, сколько значила для меня. Она хотела получить от меня ответ — вместе мы или уже порознь. Нужна она мне или нет.

Целая буря мыслей пронеслась у меня в голове за несколько кратких секунд. Я понял, что Док не пойдет на борт без Кати. Он был странным человеком, бывший владелец ресторанчика «Хоспитал». Он не мог жить для себя. Он и ресторан содержал потому, что это давало ему хоть какой-то смысл в жизни — кормить людей хорошей едой. Я вспомнил, что говорил Коча про свое отношение к Большой Охоте. Жизнь бессмысленна. И иллюзию смысла мы можем лишь создать себе сами. Когда иллюзия есть, жить можно. Но как только она пропадает, в окружающей нас бездне проявляются страшные глаза небесных зверей. Каждый сам себе создает иллюзию смысла жизни. Так вот, Док не мог и не хотел жить для себя, ему это было скучно. Но и спасение всего человечества его интересовало мало. А сейчас… Сейчас он какими-то тончайшими фибрами души ощутил, что происходит между мною и Катей. Он осознал, что мы на грани разрыва. И если этот разрыв произойдет, жизнь для нее очевидно станет бессмысленной. Очень надолго. А для меня нет. У меня останется Большая Охота, а у нее не останется ничего. И он тут же, не задумываясь, принял ее сторону. Фактически он подтолкнул меня к тому решению, которое я принял. Потому что потерять одного стрелка — это полбеды. Но потерять обоих… Поход тогда был бы обречен на провал, он и так обещал быть трудным. А я не мог его провалить!

Я посмотрел в Катины глаза. Без нажима. Без обиды. Без просьбы. Я просто чуть опустил ресницы. И она поняла. Поняла точно, я это почувствовал. Но не сделала шаг вперед. Она хотела не просто быть нужной мне, она хотела гарантии, что если она обопрется о мое плечо, оно не провалится в какой-то момент. И я послал ей взглядом эту гарантию. Я пообещал ей взглядом надежность. Только после этого она кивнула и встала рядом со мной. Было отчетливо слышно, с каким облегчением вздохнул Борис. Тут же и Док, уже не раздумывая, встал по другую руку от Кати.

— Тогда на борт! — скомандовал Борис.

Я поймал его взгляд и увидел в нем благодарность. Благодарность мне за мое решение.

— Погоди, а Ольга? — вырвалось у меня.

— Мы не ждем опоздавших! — жестко ответил капитан. — Сейчас это мелочь, но человек с таким недостатком когда-нибудь так нас подставит, что я боюсь даже представить…

— Она не подставщица! — встал я на ее защиту. — В ней есть некоторая несобранность, но это пройдет. У нее был трудный период в жизни.

— Мне плевать. Когда речь касается экипажа, я плевать хотел на трудности одного человека. Это и тебя касается тоже, Андрей. На борт! Или оставайся возле ее юбки. Это серьезно!

Я видел, что Катя уже запустила автомат, заливающий воду в тоннель. У меня действительно оставался лишь один выбор. Прямо сейчас ступить на борт и задраить шлюз или остаться тут, уже без всякого шанса продолжить Большую Охоту. Но если я останусь, Борис потеряет обоих пилотов. Это ничуть не менее страшно, чем потерять обоих стрелков.

Я вспомнил нежное касание Ольгиной руки на рассвете. И у меня так защемило сердце, что думал — умру. У меня в груди словно взорвалась ракета. Я осознал, что на самом деле выбора у меня никакого нет. Я либо умру от тоски без Ольги, не в силах забыть это касание и запах ее волос, либо умру от тоски без Большой Охоты.

Борис пропустил в кессон Катю и остановился на пороге.

— Ну? — глянул он на меня.

— Ты не можешь подождать пару минут? — спросил я. — Ты сам пойдешь за штурвалом, оставив на берегу обоих пилотов? Ты же даже ходовой пульт толком не изучал!

— Справлюсь. Но мне не нужны такие пилоты. Я лучше разом разрублю этот чертов канат, чем буду постоянно ждать, когда он лопнет к чертям собачьим.

— Но ты же знаешь мою надежность, черт тебя подери! — вспылил я.

— Твою да. Знал. Но рядом с Ольгой она падает с каждым днем.

— И ты завел ту же песню! Да что вы так на нее взъелись?!

— Ты идешь на борт или нет?

Я стиснул кулаки, не зная, что делать.

— Погоди, Борис. Ну дай же ты шанс…

— Кому?

— Мне, черт возьми! Мне. Я сдохну без нее, понимаешь?

— С ней ты сдохнешь куда быстрее. А еще точнее, через полгода окажешься в развалинах на окраине, вместе с прочим городским отребьем. И без нее, между прочим, потому что она с тобой в развалины не пойдет. Хотя ей там как раз самое место.

Я вспомнил, что дал Кате гарантию надежности. Если нарушу это несказанное слово, то что тогда от меня вообще останется? Нет, выбора у меня действительно не было. Я сам себя загнал в такие рамки.

— Иди ты к черту! — сказал я Борису. — Неужели ты не дашь мне возможности просто подняться на шесть уровней и забрать Ольгу?

— Не дам. Потому что на Ольгу мне наплевать. Честно тебе скажу. Она никакой пилот, хотя ты и навязал мне ее в команду. А на тебя мне не наплевать. Потому что ты отличный пилот и… адмирал. Ты нас всех поддерживаешь своим неугомонным огнем. Мне важен твой выбор! Потому что… Потому что если ты не поднимешься на борт через секунду, значит я в тебе просто ошибся.

— Иди ты к черту! — повторил я, уже сорвавшись на крик. — Катитесь! Катитесь ко всем чертям!

Я психанул, развернулся и спешно, почти бегом, направился по коридору прочь от тоннеля. Когда закрывались шлюзовые ворота, меня затрясло крупной дрожью.

«Ну и что мне теперь делать? — Мысли метались у меня в голове. — Навсегда остаться на берегу?»

На третьем уровне я встретил Ольгу, сбегавшую по железному трапу.

— Что, подъемники уже обесточили? — спросила она.

— Уже все обесточили, — взяв себя в руки, ответил я.

— Я что, опять опоздала? — догадалась Ольга.

— Мы теперь оба с тобой опоздали.

— В каком смысле? — в ее голосе послышалось напряжение.

— Батиплан ушел, — уже совсем спокойно ответил я. — Без нас. Ты опоздала на десять минут.

— Они что, не могли подождать еще пять? — Ольга искренне удивилась.

— Борис пошел на принцип. И все его поддержали. А меня поставили перед выбором — либо я с тобой, либо с ними. Я выбрал остаться с тобой.

— С ума все сошли… Что за детский сад? — вспылила Ольга. — То построения, то какие-то детские обиды! Взрослые ведь люди!

— Ты кажется не поняла, что я сказал.

— Что?

— Ты услышала, что я сказал?

— Ну да. Они ушли, а нас оставили.

— Да, но это не главное. Главное, что я остался ради тебя. Я променял на тебя Большую Охоту.

— Ты тоже сумасшедший, — вздохнула она. — Ну, понятно, я дурочка бестолковая. Хотя я не могу быть другой. Для меня…

— Свобода является наивысшей ценностью, — продолжил я за нее, не удержавшись от легкой иронии. Но Ольга иронии не заметила.

— Да. В общем, у меня свои бзики в голове. Но ты зачем это сделал? Ну, опоздала я, а ты тут при чем? Оставил бы меня и уходил со всеми!

Я посмотрел ей прямо в глаза. У меня на какой-то миг создалось полное впечатление, что она надо мной издевается. Ситуация показалась мне на редкость идиотской, и я чуть не расхохотался.

— Я остался ради тебя! — повторил я. — Чтобы быть с тобой. Там, на обрыве… Я понял, что ты моя женщина. Понимаешь? Что я люблю тебя, и всегда любил.

— Андрей… Что ты такое говоришь? Там ничего не было!

— Как это ничего? — Я не просто удивился, я растерялся, точнее испугался, если совсем уж честно.

— Ну что там было, на том обрыве? Я пожала тебе руку, чисто по-дружески. Мы же с тобой друзья! Как ты мог подумать? Я не воспринимаю тебя как мужчину! Только как друга!

— То есть ты меня бросаешь? — с нажимом спросил я.

— Чтобы бросить что-то или кого-то, надо сначала приобрести. Мы никогда не были парой. Ты не мой мужчина. Но я тебя не бросаю! Дружба — это не менее близкое чувство…

— Да при чем тут…

Я уже хотел было сказать, что дружба здесь ни при чем, что я совсем о другом говорю, и мне совершенно другое нужно, что я рассчитывал на другое, а теперь чувствую себя полным дураком… Но я удержался, решил не накалять обстановку. К тому же у меня возникла идея, как выкрутиться из столь идиотской ситуации.

— Ладно… Подружка… — сказал я, улыбнувшись. — Вот ты сама и ответила на свой вопрос. Поняла, почему я остался? Ты мне друг, а друзей в беде не бросают.

— В какой беде?

— Ты же говорила, что работу бросила из-за нас.

— Это было мое решение.

— И все равно я ощущаю ответственность. На самом деле для тебя, как для женщины, я готов был отказаться от Большой Охоты. Но раз мы друзья… Значит, мы вместе продолжим Большую Охоту. Догоняй, я буду в гараже.

С максимально возможной скоростью я взбежал по трапу, почти не останавливаясь и не переводя дух до самого гаража. Сзади я слышал торопливые шаги Ольги.

Глава 19

Вдогонку

Когда Ольга запрыгнула на правое сиденье трофейного «Глобуса», я уже успел хорошенько разогреть и разогнать турбину.

— Что ты придумал? — встревожено спросила она.

— Мы их догоним! — уверенно заявил я.

— По суше? Это немыслимо! У нас с ними нет связи! Да и как мы попадем на борт?!

— Успокойся. У меня есть план. Главное, я очень тебя попрошу, не обижайся, если я буду говорить с тобой коротко и без объяснений. Ты просто делай, что говорю, потом я тебе все объясню.

— Я так не могу, — нахмурилась Ольга.

— Тогда мы умрем, — спокойно ответил я и наступил на акселератор.

Быстро проскочив пандус под свист разогретой турбины, мы выехали наружу, и я направил машину в сторону города. Несмотря на то, что «Глобус Эксилент» принадлежал к классу внедорожников, но его конструкция была рассчитана на очень большую скорость. Поэтому я, не жалея турбины, выжал из машины все, на что она была способна.

— Убьемся… — шепнула Ольга.

Я не ответил. На самом деле для меня уже не было разницы — убьемся мы по дороге, убьют нас во время претворения в жизнь моего безумного плана или мы погибнем во время охоты на торпеды. Меня терзала только одна мысль: я все бросил ради Ольги, готов был изменить ради нее всю свою жизнь, оставить мечты и замыслы, а она отвергла меня. И дело было даже не в том, что отвергла! Это было бы объяснимо, поскольку насильно мил не будешь. Меня больше всего выбивало из колеи то, что она перед рассветом ответила на мой порыв, явно эротический, сделала ответный шаг, вполне на мой взгляд адекватный. Женщина, которая не хотела развития отношений в таком ключе, на мой взгляд, могла бы просто убрать руку. А так… Получалось, что я принял очень важное в своей жизни решение на основании того знака, который не имел никакого значения для самой Ольги. Получалось, что так сидеть над обрывом она могла с любым человеком, который ей не противен. Например, с тем же Саймоном. Я вспомнил, как Катя описывала странную сцену между Ольгой и нашим врачом. Это воспоминание ударило мне в голову и без того разогнанной кровью, я стиснул зубы и врубил форсаж. Турбина перестала натужно выть, перешла на свист, а машину рвануло вперед так, что нас вдавило в спинки сидений.

— Ты с ума сошел! — обречено воскликнула Ольга. — Что случилось?

— Это не важно, — сквозь зубы произнес я. — Важно то, что мне сейчас из-за всего этого придется убивать людей. И тебе тоже, по всей видимости.

— Из-за чего? Из-за моего опоздания?

— Нет. Из-за того, что ты не забрала руку, когда я ее гладил. Я подумал, что мы сможем с тобой быть вместе. Что ты не против. Поэтому между жизнью с тобой и Охотой я выбрал жизнь с тобой.

— Но я поняла это как чисто дружеский жест! — уже всерьез возмутилась она. — Что в этом такого? Я же тебе говорила в самом начале, что не готова к романтическим отношениям! Ни с кем! Я думала, ты понял… А ты…

Я гнал точно по осевой линии, а редкие обгоняемые нами машины проскакивали мимо, размазываясь в глазах. Мне не хотелось ни о чем говорить, да и сложно было на такой скорости. Впереди уже маячили городские окраины, так что форсаж пришлось выключить, а потом потихоньку начать сбрасывать обороты.

— Ты хоть можешь сказать, куда мы едем? Прямо в Рошан?

— До Рошана «Коча» без нас не дойдет. У них нет ни одного обученного пилота. Хорошо, если все еще живы. Я очень на это надеюсь. Но первого же серьезного натиска им без пилота не выдержать. Это точно. Неужели сама не понимаешь?

Она не ответила, похоже до нее начало доходить, к чему привело ее опоздание. Не доезжая до самой окраины, я свернул вправо, на второстепенную дорогу, выводящую к основному южному хайвэю. Там, перед оконечной развязкой, располагался полицейский блок-пост. Именно он был моей целью. Несмотря на неважное дорожное покрытие, я все же врубил форсаж, и нас затрясло так, словно мы проходили испытание на вибростенде. Ольга сморщилась, но опять промолчала. Тяжелые колеса «Глобуса» молотили по раскрошенному бетону так, что за нами оставался длинный шлейф серой пыли. Впереди, подобно миражу, уже проявлялся в дымке ажурный клеверный лист скоростной дорожной развязки.

— Достань автоматы, — сказал я Ольге.

Получилось невнятно, потому что трясло чудовищно. Пришлось повторить. Ольга привстала, перегнулась через спинку кресла и достала из пространства между задним и передним сиденьем два «Блиц-Интеграла». Один оставила себе, другой положила мне на колени.

— Слушай внимательно, — сказал я, стараясь не стучать зубами от тряски. — Надо постараться никого не убить. Слышишь?

Она кивнула.

— Никто не виноват, что ты опоздала. Поэтому наша задача напугать людей, а не разнести их очередями в клочья. Однако не следует забывать, что все они вооружены. И попробуют дать отпор.

— Кого ты собрался пугать?

— Полицейских, — спокойно ответил я.

— Я не могу! Ты что?! Это же против закона!

— Почти все, что мы делаем — против закона.

— Я не хочу.

— Тебя высадить? Могу прямо сейчас.

— И куда я пойду?

— А куда я пойду, если мы не догоним «Кочу»?

— Я не виновата, что ты остался, а не ушел со всеми! Ты вообразил про меня невесть что и теперь пытаешься повесить на меня всех собак! Но я тут ни при чем!

— Мне уже плевать на все. Тебя высаживать?

— Нас попросту расстреляют! Я не хочу! И не хочу, чтобы тебя расстреляли! Ты мне друг! Я к тебе привязалась! Не хочу тебя так терять!

— Тебя высаживать или нет?

— Да! — выкрикнула она.

Я надавил на тормоз так, что ее швырнуло на переднюю панель. «Глобус» протащило юзом с десяток метров, после чего он замер на дороге чуть наискось.

— Выходи, — сказал я негромко.

Она распахнула дверцу и спрыгнула с подножки, зло швырнув автомат на сиденье. Я стартанул, уже на ходу включив механизм закрывания двери. Форсаж включать не имело смысла — до блок-поста и без него оставалось не больше трех минут езды. Но даже в обычном режиме я надавил на акселератор не до конца, чтобы хоть немного отдохнуть от тряски перед стрельбой. Я заставил себя не смотреть на экран заднего вида, чтобы не увидеть оставшуюся на дороге Ольгу. Но не думать о ней я не мог, это было выше моих сил. Пришлось стиснуть зубы и заставить себя думать хотя бы не только о ней. Потому что у меня сейчас были очень важные вещи, о которых следовало подумать.

Выехав с раздолбанной дороги сначала на узкую спираль пандуса, а затем и на широкое полотно основной развязки, я присмотрелся к указателям, чтобы кратчайшим путем попасть к блок-посту. С высоты он был отлично виден — два ангара для гравилетов, широкое здание пропускного пункта, а через дорогу крытая площадка для патрульных машин. Я сбросил скорость, чтобы сориентироваться, каким образом лучше произвести нападение. Врубаться в шлагбаумы на полном ходу было глупо до крайности, поскольку большинство полицейских наверняка находились в здании пропускного пункта. Сколько точно я не знал, но не менее шести человек. Один или двое могли находиться на автоплощадке. Столько же наверняка охраняли ангары с гравилетами. Плюс к тому в ангарах могли оказаться безоружные техники.

С учетом всего этого наиболее верным было бы оказаться не у шлагбаумов перед пропускным пунктом, а между ним и ангарами. Но развязка была построена таким образом, что съезд с нее сразу выводил к шлагбаумам. Можно было спокойно проехать пост, затем развернуться на следующей развязке хайвэя, вернуться, съехать с дороги перед постом и вклиниться между ним и ангарами. Однако на такой разворот уйдет минут тридцать, не меньше — следующая развязка была не близко. К тому же съехать с дороги было не так просто, поскольку по обочинам на всякий случай были уложены тяжелые бетонные блоки как раз на случай такой атаки.

Решение пришло неожиданно, уже когда я двигался по последнему изгибу развязки. Улыбнувшись озарению, я вынул из чехла на поясе монтажный нож и открыл лезвие. Теперь от меня требовалось немного смелости, много решительности и хорошая реакция.

Лента развязки имела довольно крутой уклон, поэтому в двадцати метрах от съезда высота полотна над грунтом была метров пять, не меньше. Однако и «Глобус Эксилент» был очень крепкой машиной. Настолько, что я решился прыгнуть на нем прямо с развязки, как с трамплина. Стиснув зубы, я до предела выжал акселератор, пересек осевую линию и на возросшей скорости ударил радиатором в ограждение. Оно поддалось, как картонное, а передние колеса, потеряв опору, начали стремительно проваливаться. Слишком стремительно — я ожидал другого. Но видимо тяжелый мотор начал тянуть вниз раньше, чем задние колеса оторвались от дорожного полотна.

Через секунду «Глобус» уже падал радиатором точно вниз, а мне в лицо с огромной скоростью неслась земля. Еще не успев как следует испугаться, я осознал, что задняя часть машины продолжает движение по первоначальному вектору. Это грозило падением на крышу, чего с такой высоты никак не хотелось. Но кувырок продолжался — я увидел синее небо перед глазами, а это означало, что «Глобус» летит уже задом в грунт. И тут же меня в спину так ударило спинкой кресла, что потемнело в глазах. А через какую-то долю секунды и покраснело, поскольку сработали яркие аммортизационные подушки безопасности, стиснувшие меня со всех сторон. У меня дыхание перехватило, нос и рот плотно закрыла эластичная ткань, плюс выбило из колеи значительное сотрясение всего организма. Затем новый удар, значительно слабее первого — «Глобус», закончив кувырок уже после падения, рухнул передними колесами на грунт.

Немного придя в себя после падения, я пробил лезвием монтажного ножа одну из надувшихся подушек, что позволило мне частично высвободиться, а еще несколько ударов дали возможность открыть обзор наружу. Машина все еще продолжала катиться, похоже, не получив повреждений, лишивших ее ходовых качеств. Это меня более чем устраивало, даже более того, я на это рассчитывал, помня о серьезной броне «Глобуса».

На самом деле только в этот момент я осознал все преимущества своего маневра. Первоначально я хотел лишь занять наиболее выгодную позицию между зданием пропускного пункта и ангарами, но понял, что со стороны все выглядело не как нападение, а скорее как авария. С точки зрения полицейских водитель не справился с управлением, пробил ограждение и рухнул с эстакады. Зная манеры блюстителей порядка, можно было не ждать, что они выскочат молниеносно, поскольку практически в любой машине, кроме «Глобуса», при таком падении водитель получил бы значительные травмы. А это возня, оформление происшествия и прочие сложности, которые обычно люди не спешат начинать. Кроме того, даже когда полицейские выскочат, то вряд ли они прихватят с собой тяжелое стрелковое вооружение.

Это преимущество просто необходимо было использовать. Я осторожно нажал на акселератор, проверяя, не согнулся ли при падении вал турбины. Он хоть и загрохотал, но опасной вибрации не дал. Тогда я газанул смелее, разогнал машину и взял курс на ворота ближайшего авиационного ангара. Отбросив нож, я подобрал с пола автомат и снял его с предохранителя.

Камеры заднего обзора при ударе вышли из строя, поэтому мне очень трудно было понять, что происходит за спиной — выскочили полицейские из пропускного пункта или нет. Но даже если выскочили, стрелять точно не стали, иначе бы пули щелкали по броне.

Чтобы сильнее сбить их с толку, я немного качнул рулем, имитируя хаотичное виляние травмированного водителя. Это дало мне возможность через боковое окно увидеть ситуацию у здания пропускного пункта. Оттуда выскочили трое полицейских, двое из которых замерли с опущенными руками, а третий схватился за голову, понимая, что мой тяжелый внедорожник неминуемо снесет ворота ангара. При этом весь их вид говорил за то, что они обеспокоены никак не нападением, поскольку не подозревали о нем, а последствиями дурацкой аварии и разборками с начальством.

Я же был обеспокоен тем, что ворота могли оказаться чересчур крепкими, но еще больше неизведанностью происходящего за ними. Там вполне могла дежурить вооруженная охрана или работать ничего не подозревающие техники. Но больше всего я боялся, что прямо за воротами окажется гравилет, и я на полном ходу протараню его. Этого мне не хотелось по нескольким причинам. Однако выбора у меня все равно не было — таранить ворота пришлось бы в любом случае, поскольку в данной ситуации у меня не было другого способа попасть в ангар. Надо было просто принять все возможные меры предосторожности.

Поэтому, за секунду до удара, я сунул автомат за спину, чтобы не искать его потом черте где, накрыл голову руками и вжался плечом в переднюю панель. Тут же машина шарахнула в тяжелые ворота с сокрушительным грохотом, свернула одну створку, сорвала ее с нижних петель, но не снесла полностью, а проскользнула в образовавшуюся дыру. Не тратя даром ни одного мгновения, я выпрямился и заложил ручку управления вправо. Вовремя, надо сказать, поскольку, как я и опасался, один из двух гравилетов стоял действительно почти у самых ворот.

Машину занесло, и она чудом не переломила бортом правую опору летательного аппарата. Я резко нажал на тормоз, чтобы не врезаться в стену, но это помогло мало — внедорожник все равно врубился радиатором сначала в трубчатые леса, а затем и в пирамиду пустых металлических бочек. Наконец «Глобус» замер, заскрежетав сорванным с подшипников валом турбины. Через боковое окно я разглядел метнувшиеся в стороны фигуры, но не стал разбираться с кем имею дело — с охраной или с техниками. Я просто распахнул дверь, выхватил из-за спины автомат, и дал две коротких очереди. Одну по бочкам, чтобы из них искры полетели в разные стороны, а другую под днище ближайшего гравилета, чтобы рикошеты жутко завизжали в гулком ангаре. Мой личный опыт подсказывал, что вой рикошетов мало кого оставляет равнодушным и может деморализовать даже подготовленного противника. Было что-то особенное в этом звуке, нечто мистическое, так от него кровь в жилах стынет. Как-то давно Боб Подметка спьяну ляпнул, что с таким свистом, скорее всего, рассекает воздух коса смерти. Я не особо склонен к подобным интерпретациям, но в данном случае с ним согласен.

Похоже, с этим также согласились все, кто находился в ангаре. Кроме удивленного возгласа: «Что за дерьмо?!» и грохота перевернутых предметов, я, после затихания рикошетов, ничего не услышал. Плохо было другое — ворота фактически остались на месте, и вылететь через них на гравилете не было ни малейшей возможности. Однако и медлить было нельзя: полицейские у пропускного пункта могли среагировать на грохот стрельбы только применением тяжелого стрелкового вооружения вроде крупнокалиберных пулеметов. Этого мне никак не хотелось. Я вообще терпеть не могу крупные калибры. Они меня нервируют. Причем нет разницы, я их применяю или применяют их против меня. Все равно тяжелые пули и большие патроны вызывают у меня раздражение.

Чтобы избежать начала сурового огневого контакта, я заскочил в гравилет и занял место пилота. Управлять такой штукой мне приходилось не раз и не два, причем именно в полицейском варианте. Последний раз это было лет семь назад, когда я бежал с Бобом из городской тюрьмы на самом юге Суматры. Так что разобраться с органами управления было несложно. А то, чего я не знал, было интуитивно понятным. Например пульт управления подвесными ракетометами и красная гашетка спаренных бортовых пулеметов.

Кстати, наличие ракет навело меня на мысль снести ворота именно с их помощью, но затем я отказался от этого намерения. Во-первых, ворота были слишком близко, а мощности взрыва боеприпасов я себе не представлял. Во-вторых, жалко было ракет, они могли пригодиться на каждом шагу, принимая во внимание катастрофическое несовершенство мира.

В принципе, решение проблемы было, мне как-то раз пришлось выбираться из похожей ситуации, правда тогда я был не на гравилете, а пешком. Но заперли меня в очень похожем ангаре, так что я приблизительно представлял себе характеристики материалов, из которых его построили. В любом случае сначала надо было взлететь, чтобы почувствовать хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне.

Сложного в этом ничего не было. Я включил бортовое питание, вдавил кнопку активизации антигравитационного привода, а когда летающая машина беззвучно оторвалась от земли, продул и запустил турбины. Гравилет с нарастающим воем развернулся на месте, продолжая медленно подниматься. Я сдвинул назад прозрачную боковую секцию кабины, высунулся по пояс наружу, поднял ствол автомата и дал несколько коротких очередей в крышу над головой. Нельзя сказать, что «Блиц-Интеграл» обладает удивительной точностью попадания. Скорее наоборот из-за довольно короткого ствола. Но зато у этого автомата имеются другие достоинства, благодаря которым я им частенько пользовался. Так вот, его достоинствами являются скорострельность, емкость магазина и средний калибр, создающий не очень большую отдачу при стрельбе очередями. В результате пусть худо-бедно, но даже средний стрелок мог попасть из него в стену с десяти шагов. С моими же стрелковыми навыками результат обычно оказывался гораздо лучше. Так что мне, после того как я извел весь магазин, удалось обозначить в крыше довольно правильный прямоугольник из дырок. Удовлетворившись проделанной работой, я снова сел за штурвал, закрыл от греха подальше бронестекло кабины, опустил вектор тяги турбин, для большей скорости и силы подъема, после чего со всего маху шарахнул корпусом гравилета в получившееся слабое место ангара.

Естественно, металл крыши не выдержал и лопнул по перфорации, так что гравилет под моим управлением почти без помех свечой взвился в чистое небо. Полицейские, похоже, такого шикарного выхода не ожидали, поэтому оба крупнокалиберных станковых пулемета, которые они выволокли из пропускного пункта, были направлены на ворота. Поменять же прицел на почти зенитный было непросто, с учетом массы этих пулеметов и устройства станков. Поэтому я, не особо опасаясь последствий, на средней скорости провел аппарат над пропускным пунктом и из чистого озорства качнул крыльями, на которых крепились турбины и ракетное вооружение. По днищу пару раз звякнули пули, но судя по отсутствию всякого урона — пистолетные. Усмехнувшись, я выровнял вектор тяги турбин в горизонтальную плоскость и дал побольше оборотов.

Развязка осталась позади, а внизу потянулась та раздолбанная дорога, по которой я недавно мчал на внедорожнике. Я держал курс на океан, постепенно набирая скорость. Беспокойство, отступившее в пылу нападения на пропускной пункт, снова овладело мной. Я представить себе не мог, каким образом Борис справляется без пилота под натиском десятков торпед. А в том, что батиплан непременно подвергся нападению биотехов, не было ни малейших сомнений.

Чтобы выйти из зоны действия полицейских поисковых радаров, я снизил высоту до минимума, поднимая турбинами клубы пыли с дороги. Управлять на такой большой скорости и малой высоте было сложной задачей — гравилет так и норовил клюнуть к земле, влекомый пониженным давлением между днищем и грунтом. Поэтому я ни на секунду не ослаблял внимания. И хорошо, потому что вскоре заметил мелькнувшую внизу человеческую фигуру в знакомой технической куртке.

Сбросив обороты турбин и развернув машину на месте, я посадил гравилет поперек дороги и выскочил из кабины.

— Ты? — удивилась Ольга.

Вид у нее был так себе. Похоже, ей за эти полчаса пришлось сильно поволноваться.

— Да, — ответил я с усмешкой. — Машину сменил на более скоростную и более проходимую. Полезай внутрь.

— В смысле? — удивилась она. — Ты что, возьмешь меня с собой?

— Да. Только быстро.

— Такую дуру?

— Нет неисправимых людей. Быстро полезай, говорю!

Несмотря на то, что мой тон был далек от того, какого требовала Ольга при обращении к себе, она повиновалась. Я залез в гравилет следом за ней, устроился в кресле пилота и поднял машину в воздух, снова взяв курс в океан. Поскольку никто не стрелял, я сдвинул бронестекло назад, чтобы свежий ветер бодро ударил в лицо.

До берега добрались минут за пятнадцать. Над водой я смело набрал высоту, поскольку нечего было и думать о том, что полицейские приблизятся к океану на расстояние выстрела. Тем более в этих местах, славящихся густым размещением донных биотехнологических ракетных платформ. Раньше у самого берега располагалось три довольно больших города, но теперь от них ничего не осталось, даже обугленных стен, как в Рошане. Кстати, это обстоятельство и меня заставляло быть осторожным — платформа запросто могла атаковать гравилет, если бы он появился в зоне обнаружения. Поскольку мне уже приходилось сбивать ракеты на лету, я знал, что они могут развивать очень большую скорость на своих пироксилиновых двигателях. Такую, что увернуться на гравилете сложновато, особенно если проворонишь момент атаки. К сожалению, радаром биотехнологические ракеты обнаруживались с большим трудом, поскольку металла в них не было совершенно, один лишь высокопрочный хитин и плоть.

Я подумал, что для обеспечения наибольшей безопасности полета нужно выбрать оптимальную высоту. Дело в том, что хотя мне и не доводилось видеть старт ракет из воды, но я предполагал, что скорость выхода на стыке двух сред у них небольшая, и только в воздухе они начинают разгоняться. С другой стороны, можно попасть под удар даже низкоскоростного снаряда, если вовремя не увидеть его. А увидеть ракеты под водой, скорее всего, не так просто. Получалось, что наиболее безопасной будет такая высота полета, на которой ракета еще как следует не разогналась, но уже порядком удалилась от поверхности воды. Прикинув, я решил, что это должно быть что-то около десяти ракетных корпусов по длине, что составляло чуть больше тридцати метров. На этой высоте я и продолжил полет.

Постепенно я выровнял курс вдоль побережья, прекрасно понимая, что конечный пункт назначения «Кочи» — баржа с золотом возле Рошана. Однако у меня пока не было ни малейшего представления о том, как обнаружить батиплан по пути. Частично это зависело от той глубины, на которой Борис поведет корабль, поскольку при небольшом погружении теоретически можно разглядеть под поверхностью столь большой объект. Но в то же время вероятность того, что батиплан окажется точно под нами, была крайне низкой. Мне оставалось только предполагать, что курс «Кочи» мог пролегать параллельно берегу примерно в полутора-двух километрах от него, поскольку именно так мы удалялись на винтах в прошлый раз. Это было оправдано прежде всего дальностью работы локатора, поскольку гораздо безопаснее было идти от берега на таком удалении, чтобы за пределами зоны обнаружения хотя бы с одной стороны была суша, то есть полное и гарантированное отсутствие биотехов. Но даже эти расчеты не давали никакой гарантии того, что курсы гравилета и «Кочи» совпадут с точностью хотя бы до трехсот метров.

На самом деле, захватывая гравилет, надеялся я на другое. Не на то, что смогу глазами разглядеть батиплан под водой, а то, что поверхность океана будет возмущена подводными взрывами. Как бы глубоко ни шел бой, часть вторичных детонаций биотехов все равно произойдет достаточно близко к поверхности, чтобы поднять столбы воды. И больше всего меня беспокоило то, что ничего подобного я не видел. Это можно было объяснить тем, что «Коча» ушел дальше, чем я предполагал, а можно… Думать об этом не хотелось, но команда, обескровленная отсутствием обоих пилотов, могла не выдержать натиска насевших торпед. Третьей причиной, почему не видно было признаков боя, могло быть то, что бой шел на слишком большой глубине. Это тоже нельзя было скидывать со счетов, поскольку «Коча», по техническим характеристикам, мог гарантированно выдерживать давление четырехкилометровой толщи воды. Конечно, в шельфовой зоне таких глубин нет и быть не может, но при погружении даже на пятьсот метров уже непросто поднять столб воды. Для этого надо рвануть хотя бы пару тонн нитрожира, а торпеды такой массой не обладали.

Ольга сидела в десантном отсеке в молчаливой задумчивости, что обычно ей свойственно не было. Не думаю, что она лишь сейчас в полной мере осознала случившееся, но если раньше мой наезд на нее вызывал в ней обиду и злость, то сейчас, после того, как я подобрал ее на дороге, она выглядела подавленной. Видно было, что изменилось не столько ее отношение к уходу батиплана без нас, сколько эмоциональная оценка произошедшего. Я, стараясь не ослаблять внимание, вел гравилет на тридцатиметровой высоте. Скорость была приличная, и я все больше беспокоился от отсутствия признаков боя.

И вдруг океан впереди вздыбился мощным фонтаном пены. Несмотря на то, что я подобного только и ждал, все равно это произошло внезапно. Непроизвольно я чуть качнул штурвал, гравилет накренился, но я его выровнял, пытаясь сориентироваться в обстановке и понять, где может находиться «Коча», если торпеда взорвалась в каких-то двухстах метрах прямо по курсу. Я был уверен, что фонтан пены подняло именно взрывом торпеды, поэтому взлетевшая из воды ракета, скрытая в потоке брызг, как-то ускользнула от моего внимания. И если бы Ольга не метнулась к штурвалу, бесцеремонно меня оттолкнув, нас бы сбили точно. Но она рванула штурвал на себя, пропустив уже нацеленный снаряд под днищем, затем резко положила гравилет на крыло. Я наконец сориентировался и резко надавил на педаль управления диафрагмой правой турбины, открыв ее на полную. Машину развернуло почти на месте, а ракета мелькнула в каких-то трех метрах от левого борта, взревела двигателем, выпустив клуб белого пироксилинового дыма, и взмыла метров на сто вверх.

Я открыл диафрагмы обеих турбин и постарался выжать из гравилета всю скорость, на какую тот был способен, прекрасно зная повадки биотехов. Они ведь если промахиваются, то всегда стараются реабилитироваться путем самоликвидации. А взрыв такого количества нитрожира в непосредственной близости гарантированно должен был вывести гравилет из строя. Ракета полностью выключила реактивный двигатель и еще какое-то время продолжала двигаться вверх по инерции. Я понял, что прежде, чем взорваться, она хочет занять тот же высотный эшелон, в котором двигались мы, чтобы максимально сократить разделяющую нас дистанцию. Поэтому я качнул штурвал вперед и начал полого терять высоту, не снижая скорости, чтобы вынудить ракету рвануть как можно позже. Но много времени она мне не дала — на мониторе заднего вида я увидел, как трехметровое тело биотеха превратилось в яркую вспышку.

— Держись! — успел выкрикнуть я, и нас почти сразу накрыло ударной волной.

На мгновение я потерял сознание, а когда очнулся, то почувствовал, как по закрытым векам течет широкая струя крови из рассеченного лба. Голова болела немыслимо, словно мозг смешали с гвоздями, и почти ничего не было видно — кроме крови смотреть мешала белесая пелена перед глазами. Правда, чуть придя в себя, я сообразил, что это не пелена от помутнения сознания, а попросту белый едкий дым, заполнивший кабину.

Не успел я окончательно опомниться, как ко мне бросилась Ольга с сорванной со стены аптечкой.

— Погоди! — отмахнулся я от нее, прижимая ко лбу рукав, чтобы кровь не заливала глаза. — Надо понять, что с машиной!

— В воздухе держимся, — коротко сказала она. — Значит, есть время перебинтовать тебе голову. Не паникуй.

Она протерла мне лоб антисептической салфеткой, залила рану заживляющей пеной и ловко накинула на голову самозатягивающийся эластидовый бинт. Едва она закончила, я, морщась от головной боли, распахнул все раздвижные секции кабины, чтобы хоть немного выветрить дым. Затем разобрался с его источником. Для этого не пришлось даже обследовать гравилет, потому что на панели тревожно мерцали индикаторы заклинивших пластин на диафрагмах турбин. Причем у правой то ли погнуло вал, то ли диафрагму продавило внутрь, но так или иначе работала она с огромной нагрузкой, от чего и дымила, само собой. Пришлось обе турбины выключить, чтобы топливо не рвануло от перегрева.

Когда дым рассеялся, стало возможно сориентироваться на местности. Мы висели на антигравитационном приводе примерно в десяти метрах над уровнем океана, представляя собой великолепную мишень как для ракет, так и для торпед. Но нас почему-то не трогали. С ракетами понять еще можно было — донные платформы натыканы на шельфе не очень густо, а у той, что рядом, мог кончиться боезапас. Но вот почему торпеды не спешили взрываться под нами, это был вопрос. И у меня было подозрение, что я знаю верный ответ на него. Биотехи могли быть заняты более достойной целью. А достойнее «Кочи» в здешних водах цели еще не появлялось.

И только я успел об этом подумать, как моя догадка блестяще подтвердилась высоким столбом пены, поднятым неглубоким подводным взрывом примерно в полукилометре от нас. Почти сразу рядом взмыли в небо три еще более мощных фонтана, и я понял, что первым был взрыв торпеды с «Кочи», а остальные — вторичные детонации биотехов.

— Это они! — сказал я, пытаясь понять, в каком приблизительно месте мог скрываться под водой наш батиплан.

Но очень скоро эта проблема отпала, потому что частые фонтаны взрывов через пару минут обрисовали на поверхности океана почти правильную окружность, в центре которой должен был находиться «Коча». Плохо было лишь то, что до этого места было никак не меньше трех километров, а у гравилета был сильно поврежден ход. Одна турбина оказалась полностью неисправна, и ее включение грозило пожаром, а на другой была повреждена дроссельная диафрагма, что позволяло двигаться лишь с одной определенной скоростью без возможности ее изменения. Но в нашей ситуации о комфорте думать не приходилось.

Пришлось включить уцелевший двигатель, но лететь на нем оказалось затруднительно, поскольку столь несимметричная тяга начала ощутимо разворачивать аппарат в воздухе. Пришлось до отказа заложить штурвал влево, чтобы рулями хоть немного компенсировать аварийную ситуацию. Однако полностью выровнять ход мне не удалось, из-за чего мы двигались хоть и по очень пологой, но все же дуге, с каждой минутой все больше отклоняясь от намеченной точки. Чтобы спасти ситуацию, пришлось заложить крутой крен на левый борт, причем настолько сильный, чтобы крыло с турбиной оказалось непосредственно под гравилетом, перпендикулярно поверхности океана. Это создало ощутимые неудобства, поскольку управлять лежа на боку довольно трудно. Пришлось выбраться из кресла и занять сидячее положение на боковом стекле кабины, благо в связи с поломкой турбин педали управления полностью утратили свою функцию и про них можно было забыть. Зато теперь асимметрия тяги проявлялась не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости, что мешало меньше, поскольку гравилет попросту медленно набирал высоту.

Пока я был занят выполнением этих экзотических маневров на почти полностью выведенном из строя летательном аппарате, вокруг продолжался бой. Иногда я видел скользящие под поверхностью тела биотехов, но на нас они не обращали внимания, стараясь нанести удар по главной цели. Цель оказалась для них непростой, похоже, с такой хорошо поставленной обороной им еще сталкиваться не приходилось. Точнее это была не оборона. Нападением это тоже сложно назвать, поскольку батиплан обложили со всех сторон. Скорее это была охота из засады — «Коча» подманивал торпеды на себя, как на живца, а затем силами всех огневых средств уничтожал их.

Я вспомнил, как мечтал о создании батиплана, рисуя в тетрадке схемы своих фантазий. Я рисовал их в гостиницах, и работая на стройке, и потом, уже имея представление о технической постановке задачи. И вот сейчас эти фантазии, воплощенные инженерами в металл, крошили биотехов так, что воздух почти непрерывно дрожал от взрывов. Это было приятно, чего уж тут говорить.

Глядя на скользящие под водой живые торпеды, я вспомнил о нетронутом ракетном боезапасе под крыльями. Трудно было сказать, насколько он поврежден взрывом, все ли ракеты заклинило на направляющих, или хотя бы часть уцелела, но попытаться принять участие в этой битве было необходимо хотя бы потому, что я не представлял другого способа дать о себе знать своим. А так они могли зафиксировать детонации моих ракет, всплыть и забрать нас.

Включив пульт управления ракетным огнем, я остался доволен — почти все ракеты, кроме четырех, были готовы к использованию, о чем говорило мерцание зеленых индикаторов над клавишей каждой позиции. Три горели красным, один не горел вообще, но это мелочи с учетом создавшейся ситуации. Трудность была в другом — вести огонь из того положения, в котором находилась машина, оказалось не очень просто. Маневренность была затруднена до предела, причем именно в вертикальной плоскости, которая для стрельбы имела первостепенное значение. Фактически мы двигались с чуть приподнятым носом, тогда как стрелять надо было вниз, а не вверх. Исправить же положение изменением тяги единственной турбины я не мог, поскольку заклинило управляющую диафрагму.

Но я нашел выход.

— Пристегнись! — сказал я Ольге, после чего тоже занял положение в кресле. Это было неудобно — лежать на боку, но без ремней моя задумка была совершенно самоубийственной.

Когда под нами снова появилась вытянутая стая торпед, я заложил боковые рули в крайнее противоположное положение, чем ослабил компенсацию несимметричности тяги. Гравилет тут же еще сильнее задрал нос, а затем начал переворачиваться кувырком назад под действием турбины. Едва он опустил нос вертикально вниз, показав биотехов в голограмме прицела, я выжал гашетку пуска. Две ракеты сорвались с крыльев, преодолев двадцать метров до поверхности океана, пробили воду и рванули на небольшой глубине. Тут же в воздух взметнулись три пенных столба вторичных детонаций, а кабину сотрясло фронтом ударной волны.

Продолжая кувырок, гравилет выровнялся, и я снова заложил рули так, чтобы прекратить это вращение. Мы продолжили полет выбранным курсом.

— Лихо, — сдавленно произнесла Ольга.

— Рад что тебе понравилось, — усмехнулся я.

Одна из уцелевших торпед, видимо подняв нас до статуса достойной цели, рванула прямо под гравилетом, обдав нас брызгами и шарахнув ударной волной так, что нас подкинуло метров на пять. Акрил кабины сбоку затуманился сетью трещин. Я хотел было выругаться, но с удивлением заметил, что индикатор неисправности правой турбины погас, а заодно пропали сообщения бортового компьютера о заклинивших диафрагмах турбин.

— Хорошо нас встряхнуло! — рассмеялся я.

— Что? — спросила Ольга, все еще оглушенная взрывом.

— От сотрясения диафрагмы встали на место! — пояснил я.

На самом деле ситуация в пояснениях не нуждалась — ею надо было пользоваться. И я не стал медлить. Запустив правую турбину, я выровнял гравилет в нормальное положение и несколько раз надавил на педали, проверяя работу дроссельных диафрагм. Машина отозвалась вполне адекватным изменением скорости. Затем, чтобы уйти из зоны поражения торпед, всплывших к самой поверхности, я потянул штурвал на себя, и гравилет свечой взмыл в небо.

С высоты биотехи были видны отлично, особенно когда я переключил прицел в инфракрасный режим. Их было не меньше сотни, наверное, собрались со всей округи. Я представил, каково экипажу «Кочи» от них отбиваться, да еще не в полном составе, и у меня сжалось сердце. Однако на эмоции времени не было. Подумав, я решил не молотить ракетами по стаям хаотично, а расчистить какой-нибудь сектор, чтобы Борис мог переключить внимание на другие. Если бы знать, каким курсом идет батиплан и как он расположен в пространстве, я бы взялся бить торпеды со стороны какого-нибудь борта, поскольку борта у нашего корабля были менее защищены, чем оснащенные орудиями нос и корма. Но я представления не имел о картине подводного боя. О ней можно было судить лишь косвенно, по все более редким взрывам вторичных детонаций.

По тому, что пенных фонтанов над океаном вздымалось все меньше, я сделал вывод о том, что торпедный боезапас «Кочи» стремительно истощается. Возможно, вся нагрузка теперь легла на гарпунные пушки. Их боезапаса хватит надолго, но все же и он не бесконечен. Правда и биотехов в прилегающих акваториях хоть и много, но ограниченное же количество! Трудно было представить, что сюда постепенно подтянутся торпеды со всего мирового океана. Хотя бы потому, что в каталоге моего отца были записи об ограниченных патрульных участках для каждой стаи торпед. Но в каких случаях торпеды могли нарушать эти границы, не знал, наверное, никто. Я предполагал, что одним из таких случаев может быть полное отсутствие тварей на каком-то участке. Так что, если в одном месте убивать торпеды, то они там вскоре появятся. Если убивать снова, опять появятся, но уже в меньших количествах. В результате, если провести конкретный отстрел, то участок акватории очистить невозможно, зато можно снизить концентрацию биотехов в мировом океане. А снижение концентрации — уже много. Уже меньше сил потребуется на оборону. А главное — меньший боезапас.

Чтобы сэкономить хоть немного огневую мощь «Кочи», я с высоты принялся расчищать ракетными ударами ближайший ко мне сектор воображаемого круга с батипланом в центре. Получилось хорошо — одним ракетным пуском можно было выкосить всю стаю, если торпеды шли плотно. Если же стая попадалась растянутая, то все равно три-четыре вторичных детонации происходили с гарантией. Таким образом, я уничтожил стай пять в одном секторе, а потом взялся за соседний. Дело дошло до того, что торпеды начали выпрыгивать из воды под гравилетом и взрываться в воздухе, пытаясь нас поразить. Меня порадовало, что они, наконец, восприняли нас всерьез, поскольку это давало возможность уничтожать тварей, не тратя ракет. Взрываться они взрывались, а урона от них не было никакого, поскольку я мог вести результативный огонь с любой безопасной высоты.

Для удобства я усадил Ольгу за штурвал, а сам занялся стрелковым пультом, используя, в зависимости от ситуации, то ракеты, то огонь бортовых пулеметов. Когда торпеды переставали выпрыгивать из воды, я чуть снижался, дразня их и постреливая, а когда они в бешенстве взлетали в воздух парами и тройками, детонируя одновременно для усиления поражающих факторов, приходилось подниматься на значительную высоту.

Доверяя управление Ольге я, тем не менее, постоянно был вынужден вертеть головой, чтобы не пропустить удар ракетной платформы, вероятность которого повышалась с каждой секундой. У меня уже был опыт поражения ракет на лету, но биотехнологические ракеты бывают очень разными. Одни выращивались платформой внутри пусковых шахт по мере отстрела. Эти имели двигатели, работающие на нитроклетчатке биологического происхождения, а боевая часть состояла из нитрожира. Другие ракеты так же выращивались внутри шахт, но по структуре были скорее киборгами, чем животными. Для их создания платформа использовала механические конструктивные элементы, видимо, упакованные в натальный контейнер вместе с зародышем самой платформы, выращивая вокруг них основную живую плоть. Среди этих конструктивных элементов мог быть жидкотопливный двигатель или даже первые модели водородных генераторов, которые нередко находили на пожарищах уничтоженных биотехами городов. А могли быть… Правда, это произошло лишь однажды… Могли быть ядерные фугасные элементы, которые вращивались в боевую часть биотехнологической ракеты. Однажды, сразу после войны, один из городов был поражен именно ядерным взрывом. Но мнения специалистов расходились: одни говорили о ядерном элементе внутри биотеха, другие уверяли, что удар нанесла старая донная ракетная установка, оставшаяся с тех времен, когда ни одного биотеха еще не было создано. Просто включилась, сработала и поразила цель.

Я был больше склонен верить второй гипотезе, поскольку, если бы биотехи обладали ядерным вооружением, они бы от человечества уже давно ничего не оставили. С другой стороны, как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему. Хотя что тут готовиться? Если бы существовала платформа, снабженная ядерными ракетами, если бы она посчитала нас достойной целью для поражения, то противостоять такой атаке мы бы не смогли. От близкого ядерного взрыва мы бы превратились в пар вместе с гравилетом, даже не успев испугаться. Так что я всматривался вдаль чуть более нервно, чем мне хотелось.

За двадцать минут боя нам с Ольгой удалось уничтожить более семидесяти торпед, часть из которых я поразил выстрелами, а большая часть взорвалась самостоятельно в попытке нас сбить. Ударными волнами от близких взрывов из кабины вынесло остатки акриловых панелей, так что духота нам не грозила, однако при наборе скорости на атакующих маневрах врывающийся в кабину поток встречного воздуха здорово мешал ориентироваться, вышибая слезы из глаз. Но я продолжал расчищать акваторию от биотехов.

Команда «Кочи», благодаря нашим с Ольгой усилиям получила возможность обходиться без сложных маневров, потому что я догадался уничтожать торпеды не секторами, как поначалу, а бить лишь те стаи, которые прорывались на опасную для батиплана дистанцию. Учитывая, что корабль остался фактически без пилотов, такая поддержка с воздуха лишней не была. Заметив и ощутив ее, Борис, по всей видимости, приказал не использовать реактивные торпеды, а ограничил огонь применением гарпунных пушек.

Дважды гравилет был атакован ракетами. Первую я сбил на дистанции более двух километров точным ракетным ударом, а вторая неожиданно рухнула на нас сверху, атаковав по навесной баллистической траектории с погашенным реактивным двигателем. Когда я заметил падающее с небес трехметровое тело, оставалось только полностью открыть диафрагмы и стартануть на пределе скорости. Гравилет бросило вперед, словно из катапульты, но все же мне не удалось как следует сорвать дистанцию, поэтому ударной волной от взрыва нас шарахнуло так, что машину буквально искорежило в воздухе. Вернувшись из небытия, я обнаружил, что гравилет горит в хвостовой части, видимо облитый топливом из разлетевшихся вдребезги турбин. Крылья вывернуло с корнем, часть обшивки снесло. Ольга повисла на ремнях кресла без сознания. Понимая, что технику уже не спасти, я бросился приводить в чувства напарницу.

Никаких особых повреждений я у нее не заметил, скорее всего ее, как и меня, вырубило контузией. По крайней мере у меня сильно гудело в ушах. Пришлось высвободить ее из ремней и уложить на сильно накренившийся пол, чтобы облегчить приток крови к мозгу. В таком положении она очнулась через несколько секунд.

Однако вскоре натиск биотехов был отбит полностью. По моим самым скромным прикидкам совместно с командой «Кочи» мы ликвидировали не менее трех сотен тварей. Такого улова не было за всю историю человечества, это точно. Первую Большую Охоту, таким образом, можно было смело назвать удачной.

Но гравилет горел, и надо было как-то из него выбираться. Машина полностью потеряла управление и зависла на высоте около восьмисот метров, что делало эвакуацию до крайности затруднительной. Причем сферы антигравитационного привода Шерстюка не откликались ни на какие команды штурвала — вся электроника умерла наглухо.

Перегрев обшивку, огонь перекинулся внутрь, источая густые клубы черного дыма. Учитывая отсутствие обтекателя кабины, это было не так уж страшно. Страшнее было ждать, когда огонь разгорится и нам некуда будет деться.

— Что будем делать? — встревожено спросила Ольга.

— Пока не имею понятия.

— Я тоже, — призналась она.

Мы увидели, как «Коча», разделавшись с последними торпедами, всплыл на поверхность. Палубного выхода на корабле мы не предусмотрели, но вскоре из воды на обшивку выбрался Док с дыхательным аппаратом и начал махать нам рукой. Я хотел стрельнуть куда-нибудь в сторону из бортового пулемета, чтобы он понял, что мы хотя бы живы, но все оружие гравилета имело электрический привод и не откликалось на органы управления. Пришлось, рискуя вывалиться из кабины, забраться на приборную панель и помахать ему снятой технической курткой. Док заметил и махнул еще несколько раз, блеснув линзами бинокля в руке.

Сообразив, что он нас видит куда лучше, чем мы его, я сообщил ему жестами нашего языка о своем плачевном положении. Он развел руками и уселся на обшивку. Видно было что он говорит в гарнитуру, сообщая о случившемся. Огонь между тем разгорался.

— А в воду с такой высоты прыгать опасно? — спросила Ольга, щурясь от подступающего жара.

— Смертельно, — уверенно заявил я.

Это было действительно так, но при взгляде вниз меня осенила другая, более продуктивная идея.

— Снимай ремень! — сказал я Ольге.

— Зачем?

— Снимай, пожалуйста!

Она нехотя расстегнула пряжку и вытащила ремень из лямок штанов. Я снял свой, соединив их вместе.

— Цепляй за что-нибудь, покрепче! — попросил я. — Полезу наружу.

— Зачем? — испугалась она.

— Попробую сместить сферы антиграва вручную, раз электроника не работает.

— Ты же не муха! Как ты удержишься на обшивке?

— Никак, — просто ответил я. — Цепляй ремень! Мне надо еще рычаг сообразить!

Найти подходящий для рычага предмет оказалось не так уж сложно — напрягшись, я выломал длинную ручку управления амортизатором пилотского кресла. А вот выбраться наружу действительно было не просто. Сделав на свободном конце ремня петлю, я сунул в нее левую руку и накрепко затянул, чтобы запястье не выскользнуло. Понятно, что висеть на такой подвеске будет не просто больно, а очень больно, поэтому я предусмотрительно достал из аптечки инъектор с обезболивающим и вколол себе дозу. В голове помутилось, зато ощутилась нарастающая наркотическая эйфория.

— Чему ты улыбаешься? — спросила Ольга.

— Тому, что дышу, — хохотнул я.

Сжав в руке импровизированный рычаг, я, уже без особого страха, выскользнул из кабины. Левую руку рвануло сильно, но впившийся в кожу ремень хоть и чувствовался, но боли не причинял. Люк антигравитационного привода в днище был совсем рядом, почти под самой кабиной. Чтобы его достать, достаточно было раскачаться, а затем попробовать уцепиться за одну из двух боковых скоб. Но придумать такой трюк оказалось куда проще, чем исполнить его. Мне понадобилось минуты три, чтобы добиться достаточной амплитуды. За это время кисть левой руки распухла и покраснела. Несмотря на это, мне пришлось сунуть в скрюченные пальцы рычаг, чтобы осободить правую руку для захвата.

С нескольких попыток мне удалось зацепиться за боковую скобу. Однако я оказался в крайне затруднительном положении, поскольку длины ремней хватало едва-едва, и я оказался похож на гимнаста, делающего «крест» на гимнастических кольцах. Только гимнаст держится за счет силы рук, а меня растянуло — левую руку держал натянутый до предела ремень, а правой я вцепился в скобу, не имея возможности ни открыть люк, ни переложить рычаг в правую руку. Причем долго я так висеть не смог бы точно, поскольку пальцы-то не железные. Да и жар огня, надо сказать, был уже ощутимым.

— Оля! — отчаянно выкрикнул я. — Отцепляй ремень!

— Ты с ума сошел?! — раздался из кабины ее голос.

— Отцепляй, черт бы тебя побрал! Быстро!

Похоже, голос у меня был таким, что Ольга выполнила просьбу, не потребовав объяснений. Я повис, качаясь и держась за скобу одной правой рукой. Даже с учетом инъекции обезболивающего это было малоприятно. Левая рука освободилась вместе в ремнем, но так опухла, что с трудом держала рычаг, поэтому мне пришлось схватить железный прут зубами и только потом повернуть онемевшими пальцами замок люка. Люк распахнулся, показав ажурные сферы антиграва на системе управляющих шестерен.

Тогда я схватился за скобу двумя руками, иначе не выдержал бы и свалился. Но и так висеть долго не получилось бы. Поэтому я, недолго думая, снова отпустил правую руку, а левую намертво примотал болтающимся ремнем к скобе. Теперь, по крайней мере, я не рисковал сорваться с восьмисотметровой высоты, а также получил возможность снова перехватить рычаг правой рукой. Держать в зубах стальной прут — ощущение не из приятных.

Вогнав рычаг в затейливую ажурную вязь внешней сферы, я попробовал сдвинуть ее, но это оказалось затруднительно, поскольку мешал шестеренчатый редуктор привода. Пришлось поднажать сильнее, всем телом, насколько позволяло мое подвешенное положение, и только тогда внешняя сфера потихоньку сместилась относительно внутренней. Гравилет вздрогнул и начал медленно подниматься, что ощутилось по некоторому ускорению, отдавшемуся в примотанной руке. Я спохватился и попытался сдвинуть привод в обратную сторону, но рычаг выскользнул из моей руки и тонкой сверкнувшей полоской полетел вниз, быстро скрывшись из виду.

— Черт! — выругался я, не выдержав напряжения.

Гравилет, хоть и медленно, продолжал подниматься. Я не знал, что делать. Огонь охватил уже половину корпуса и гудел, раздуваемый ветром.

— Я уже не могу тут сидеть! — выкрикнула Ольга. — Сделай же что-нибудь!

Ухватившись за скобу и второй рукой, я с огромным усилием забросил ноги на кромку люка, повиснув почти вниз головой. В ушах тут же зашумело, а мозг, еще не оправившейся от недавней контузии, начал тупо пульсировать под черепом. Я понял, что долго так не выдержу, что надо спешить. Тогда я уперся в ажурную поверхность сферы подошвой ботинка и, хрипя от натуги, начал ее проворачивать. Нога то и дело соскальзывала, но все же мне удалось немного провернуть сферу, после чего гравилет наконец начал опускаться. Однако скорость потери высоты меня не устраивала — слишком медленно, учитывая бушующий на борту пожар.

Я попытался провернуть привод еще, и мне это удалось, однако на последнем усилии нога соскользнула, и я снова повис на одной, привязанной к скобе, левой руке. От рывка у меня чуть запястье не вырвало из сустава. Попытаться снова забраться ногами в люк нечего было и думать, у меня и в первый-то раз получилось с трудом, а теперь сил вообще не осталось. Пришлось бессильно висеть и ожидать, когда машина опустится на безопасную высоту. От жара разгулявшегося огня у меня начинало жечь кожу на лице.

— Потерпи немного! — крикнул я Ольге.

— Да я сгорю тут к чертям! — отозвалась она.

— Попробуй привязаться чем-нибудь из одежды и повиснуть вне кабины!

— Чем?

— Да хоть курткой! — у меня уже ни сил, ни нервов не было разговаривать.

Она что-то пробовала привязать, но видимо не получилось. Хорошо хоть гравилет опускался довольно быстро. Глянув вниз, я удовлетворенно заметил, что до земли осталось метров семьдесят. Прыгать в воду, теоретически, можно метров с тридцати, хоть и с риском. Так что можно было уже готовится.

— Готовься прыгать! — крикнул я Ольге.

— Тут уже невозможно сидеть! Я прыгаю!

— Подожди! — Я попытался остановить напарницу.

Но тщетно — она выбралась на приборную панель кабины и молча, очень сосредоточенно, прыгнула вниз. У меня дух захватило считать секунды ее падения. Но она показала себя умницей — не стала лететь «солдатиком», а распласталась в воздухе, растянув полы куртки, чтобы повысить сопротивление воздуха. И только перед самой поверхностью воды вытянулась в струнку ногами вниз и исчезла в пенном фонтане, бурунах и поднятых волнах. Док, не медля, бросился с обшивки батиплана в воду, а я, глянув на кабину гравилета, ужаснулся вырываюшимся из нее языкам пламени. В общем-то ув Ольги не было выбора — пожар бушевал вовсю.

Только секунд через десять я увидел чуть в стороне от места падения Ольгину фигуру. Трудно было рассмотреть с высоты, в каком состоянии находилась моя напарница, так что мне оставалось только надеяться на благоприятное стечение обстоятельств и помощь Дока. К тому же надо было выбираться самому.

Я попытался ослабить ремень, которым была привязана к скобе рука, но тот не поддался ни с первой, ни со второй попытки. Петлю затянуло под моим весом, а пальцы свободной руки так ослабли от приложенных усилий, что еле слушались. Между тем гравилет снижался довольно стремительно.

Вскоре рядом с мелькавшей на поверхности Ольгой появился Док. Видимо моя напарница все же была без сознания, судя по тому, как он начал ее транспортировать к батиплану.

— Эй! — закричал я, что было сил. — Док! Я не могу отвязаться!

Не знаю, расслышал он или нет, но виду не подал никакого. Он выволок Ольгу на обшивку корабля, уложил на спину и принялся что-то говорить в гарнитуру. Наверное вызывал подмогу. Я же ощутил себя совершенно в отчаянном положении. В бою не так страшно, там, даже если суждено погибнуть, до конца сохраняется надежда выиграть схватку. А тут гравилет тащил меня к воде, как барана на бойню. Когда до поверхности океана оставалось не больше десяти метров, я снова окликнул Дока. Меня от батиплана на тот момент отделяло метров сорок. Бывший повар оглянулся и, поняв, что происходит, не медля прыгнул с борта.

Перед самой водой, я догадался хорошенько провентилировать легкие, а когда ноги уже погрузились, я набрал побольше воздуха и задержал дыхание. Сверху на воду лег гравилет, накрыв меня и не давая возможности всплыть и глотнуть воздуха. Обшивка так раскалилась, что с десяток секунд все кипело вокруг, но вскоре машина заполнилась водой и перевернулась вверх днищем, выдрав меня на свежий воздух. Я жадно задышал, закатив глаза.

Но это блаженство, омраченное лишь клубами удушливого дыма, продолжалось не долго — отяжелевший гравилет продолжал тонуть, грозя снова утянуть меня на глубину. Пришлось снова продышаться, давясь гарью, и задержать дыхание. Машина заполнилась водой, погрузилась и потащила меня за ремень. Дело было плохо. Глаза под водой я закрывать не стал, хотя там без маски видны лишь размытые нечеткие формы. Пока хватало дыхания, я пытался отвязать намокший ремень. Затем догадался подтянуться за скобу и драть узел зубами. Так пошло лучше, но глубина нарастала слишком быстро, и так же быстро иссякал кислород в крови, оставляя судорожную тяжесть в груди.

Я понял, что утону. Что Док не успеет, просто не может успеть меня догнать. К тому же под водой не так просто вообще что-то найти. А гравилет погружался и погружался. Я много раз думал о собственной смерти, но никогда и предположить не мог, что она окажется настолько идиотской. Сердце все сильнее колотилось, пытаясь протолкнуть по жилам загустевшую кровь.

Сначала мне стало страшно, а потом я вдруг осознал, что изменить все равно ничего нельзя. Что надо просто расслабиться и дождаться наступления смерти. Ведь когда-нибудь она все равно бы пришла за мной. Это было странное ощущение. Я не паниковал, не дергался, поскольку это было глупее некуда. Но я и не спешил нахлебаться воды. Я просто ждал, уже с чем-то похожим на любопытство, перехода той грани, через которую обратно не возвращаются.

А затем меня разобрал смех. Я вдруг сообразил, что первопричиной моей столь идиотской гибели стало не что иное, как Ольгино опоздание. Легкие судорожно сжались и я, уже не в силах сопротивляться, вдохнул соленую воду, а вместе с ней спасительную темноту смерти.

Очнулся я на одной из трех коек в каюте Саймона. На другой лежала с закрытыми глазами Ольга. Судя по гулу переборок, «Коча» шел на винтах, выжимая всю мощность хода, на какую был способен силовой агрегат. Саймона я заметил не сразу, он появился в поле моего зрения через несколько секунд.

— Очнулся? — спросил он.

— Вроде бы. Чуть на тот свет меня не затянула эта чертова железяка.

— Затянула, — спокойно ответил судовой врач.

— Что? — поразился я.

— Три минуты клинической смерти, — развел он руками. — Честно говоря, я сильно встревожился. Но мы запаслись отменным реанимационным оборудованием. Ну и везение, разумеется. Док достал тебя с сорокаметровой глубины. Погружался и всплывал с такой скоростью, что сам получил баротравму. Но лежать его не заставишь. Он ведет корабль вместо тебя.

— А Катя одна на стрелковом комплексе?

— Да. Людей катастрофически не хватает. Вскоре и мне, видимо, придется научиться обращаться с орудиями.

— Что с Ольгой?

— Спит, — уклончиво ответил Саймон. — Я дал ей добрую дозу успокоительного. Перенервничалась она сильно, когда прыгать пришлось.

— И все? Физические повреждения какие-нибудь есть?

— Перелом правой ноги. Не опасный. Ну и откачивать ее тоже пришлось, правда, дело ограничелось потерей сознания, а не клинической смертью.

— Что-то ты не договариваешь… — насторожился я.

— Ну… Ей надо полежать несколько дней. Позвоночник цел, нет даже компрессионного перелома позвонков, но все же позвоночные диски претерпели чрезмерную нагрузку.

— Ей больно?

— Да. В общем-то этим, кроме перелома и психической травмы, все ограничивается. Но ее придется подержать еще дня три на постельном режиме и на обезболивающем.

— А я?

— С тобой все в порядке, думаю. Судя по показаниям диагностического оборудования, последствия кислородного голодания мозга проходят без осложнений.

— А корабль вести я смогу, чтобы освободить Дока?

— Пока вряд ли. У тебя и реакция сильно ниже нормы, и зрение может подвести. Рассчитывай тоже на трехдневную реабилитацию.

— И долго мы так… лежим? — осторожно спросил я.

— Вторые сутки, — усмехнулся Саймон. — Но знаешь, я впечатлен вашей живучестью.

— Это не живучесть, — улыбнулся я. — Это такое сильное желание добиться цели, что даже смерть не может помешать ему.

— И какая же цель?

— Очистить океан от тварей.

— Тогда ты будешь жить долго, — рассмеялся врач. — При наилучших раскладах работы лет на сто хватит.

— Не знаю. Я вообще-то за восемьдесят собирался управиться, — подмигнул я. — Но может, придется подзадержаться в этом мире.

Глава 20

Тварь

Борис сделал удивительное открытие. Оказалось, что если уложить батиплан на дно, то биотехи на него реагируют не больше, чем на скалу или камень. Обшивку сделали такой мощной, что твари не в состоянии были прозондировать внутренности корабля ультразвуком, да и вообще понять, что это корабль. Благодаря этому мы получили возможность устраивать себе передышки от стычек в любой момент. С учетом отсутствия обученных пилотов это нас в прямом смысле спасало, к тому же позволяло перезаряжать орудия доставленными из арсенала гарпунами. А торпеды мы экономили для особо тяжелых случаев.

Борис не спешил к Рошану. Он хотел дождаться, когда я войду в строй как пилот. Ольгу же он игнорировал полностью, словно ее и не было на корабле. Нет, она продолжала получать пищевое довольствие, за ней осталась каюта, но в рубку вход ей был заказан. По большому счету она превратилась попросту в пассажира, и ситуация осложнялась тем, что пассажирам не место на боевом корабле. В общем, капитан не простил ей опоздания.

Ольга ходила по кораблю с палочкой — досаждали боли в спине. Хотя ходить было особенно негде и некуда. Катя в стрелковом комплексе ее видеть не хотела, в рубке ее тоже не ждали. Получалось, что она так вот, из-за одного проступка, оказалась никому не нужна. Пожалуй, кроме меня и Саймона. Он выписал ее из медицинского блока, но она частенько заходила к нему из своей каюты. Меня тоже выписали, но я, хоть и неважно себя чувствовал из-за частых головокружений, много времени проводил в рубке.

Когда Борис решал переместить корабль, пилотское кресло занимал Док. Он еще на базе ознакомился с управлением на симуляторе, но пилотом себя не считал, да и не был им. Не то чтобы у него не было к этому способностей, но вождение мало интересовало его. И он не стремился в нем совершенствоваться. В другое кресло забирался я и, борясь с приступами тошноты, все же пробовал смотреть на мониторы во время стычек с торпедами. А иногда, после боя, даже по несколько минут вел корабль. С каждым днем мне становилось все лучше.

Вечерами я заходил к Саймону и приглашал к себе в каюту болтавшую с ним Ольгу. С одной стороны ей было небезразлично, что команда, за исключением меня и корабельного врача, ее игнорирует, с другой она старалась скрыть это расстройство за чуть наигранной веселостью. В одиночку же не повеселишься, поэтому она и проводила почти все время в медицинском блоке, развлекая не очень занятого Саймона и развлекаясь сама. При этом я был уверен, что между ними ничего не было, в смысле ничего интимного. На чем зиждилась эта уверенность, я бы ответить не смог, но Ольга с Саймоном были друзьями, несмотря на то, что врач испытывал к ней очень романтично окрашенные чувства. Она же делала вид, что попросту не замечает этого. Не пыталась с ним объясниться, не подпускала близко и не отталкивала, когда он оказывал ей безобидные знаки внимания. Похоже, это им обоим доставляло странное удовольствие, и я не собирался мешать их отношениям. Но по вечерам я Ольгу все равно забирал оттуда.

Хотя слово «забирал» в отношении нее не совсем корректно. Забрать Ольгу ниоткуда было нельзя. Такого своенравного, даже взбалмошного человека я еще не встречал. Ее можно было уговорить сделать что-то, предварительно потратив время на подробные объяснения, зачем это нужно. Но заставить было нельзя. Нечего было даже и пробовать, поскольку сделать все равно ничего не сделает, так еще и обидится. Сообразив что к чему, я перестал пытаться на нее давить и в делах, и в личных отношениях. Точнее, дел у нас совместных теперь не было, а в личных отношениях я попытался довольствоваться тем, что она могла мне дать, то есть дружбой.

Хотя это была, на мой взгляд, очень странная дружба. В моем понимании, в общем-то, вообще не дружба, а просто жутко асимметричная, даже анизотропная любовь, когда она меня как женщина волновала, а я ее как мужчина нет. Причем, если быть до конца откровенным, эта анизотропность на наших отношениях сказывалась мало. То, что я не волную ее как мужчина, проявлялось только в отсутствии между нами секса. Во всем же остальном мы жили как муж и жена — я забирал ее вечером от Саймона или к себе, или к ней в каюту, мы вместе ужинали, болтали на разные темы часов до двух ночи, а потом, вместе ложились спать. Причем спали мы под одним одеялом. Я ее обнимал во сне, и она никогда меня не отталкивала, хотя сама никогда инициативы не проявляла.

Иногда мне казалось, что она позволяет мне то, что не позволяла другим, только из симпатии и благодарности за спасение. Сама же ничего при этом не чувствует. Иногда во мне зарождалась надежда, что может быть не так все плохо, что постепенно мне удается разрушить стену между нами, что ее постепенно начинает тянуть ко мне нечто большее, чем дружеская симпатия. Однако стоило мне заговорить об этом или попытаться зайти ночью хоть немного дальше объятий, и все заканчивалось плохо. Ну, не то чтобы ссорой, она была совершенно неконфликтным человеком, нет, она просто делала шаг назад в наших отношениях. Без слов, без объяснений. Стоило же мне оставить попытки сближения, как она снова делала шаг навстречу, и все становилось как раньше. Не пара, но и не просто друзья. Так мы прожили больше недели.

И вот однажды ночью произошло нечто важное. Мы с Ольгой болтали, как обычно, в моей каюте. Она жаловалась на предыдущего парня, ушедшего от нее молча, без всяких объяснений, а я делился мечтами о том, как нашу Большую Охоту все государства признают правомерной, а не преступной. И как-то само собой я выложил одно из своих тайных мечтаний — постройку нескольких глубоководных баз, где отряды охотников будут жить и откуда будут совершать вылазки по уничтожению биотехов, месяцами не показываясь на поверхности, чтобы избежать длительной декомпрессии.

На самом деле идея была не совсем моя. Как-то в сети я нашел очень старый фильм двухвековой давности про добытчиков нефти на океанском дне. Фильм был двумерный, ужасного качества, но его сюжет и антураж поразили мое воображение. Там команда людей работала на немыслимой для тех времен глубине, в специально оборудованной нефтяной платформе. И вот, впечатлившись, я показал фильм Ольге. Он назывался «Бездна» и снял его довольно известный режиссер того времени по фамилии Камерон. Ольге фильм тоже понравился. В особенности ее заинтересовал сюжет со скафандром, где человек не дышал воздухом, а заполнял легкие физраствором, насыщенным кислородом, чтобы исключить кессонную болезнь и противостоять давлению километровой толщи воды.

— Чушь, — уверенно заявила она. — При такой схеме человек задохнется.

— Почему? — мне тоже стало интересно.

— Потому что легкие — это не жабры. У них схема газообмена иная. Это я как биохимик тебе говорю. Нет, в принципе, жидкостное дыхание возможно при определенной концентрации кислорода в физиологическом растворе, но оно нормально протекает только при весьма узком солевом балансе между физраствором и кровью.

— Не понимаю.

— Все просто. В крови растворены соли. Поэтому если в физрастворе соли будет меньше, чем в крови, то соль будет стремиться через клеточные мембраны из крови в физраствор, заодно обеспечивая значительную потерю эритроцитов и плазмы. Если же наоборот, то соль из физраствора пойдет в кровь, а с ней и молекулы самого физраствора, все более разжижая кровь. Причем этот баланс очень тонкий.

— Разве трудно его обеспечить?

— Обеспечить можно все, что угодно, но насыщение крови кислородом при жидкостном дыхании возможно только при избытке соли в физрастворе. А вот освобождение от углекислого газа возможно, наоборот, только при избытке соли в крови. Такую раскачку водно-солевого баланса обеспечить очень сложно ввиду большого литража физраствора и крови. Попробуй-ка на каждом вдохе-выдохе измени солевой баланс шести литров жидкости!

— Выходит, идея в корне неверна?

— Схема неверна, а не идея, — уточнила Ольга. — На самом деле заполнять скафандр жидкостью как раз здраво. Во-первых, жидкость не сжимается, а значит, давление на заполненный ею объект действовать не будет. Вот бутылку с водой, к примеру, не раздавит и в Марианской впадине. Прочность скафандра не будет иметь значения, его можно сделать относительно легким. Во-вторых, исключая обычное газовое дыхание, мы полностью снимаем проблему декомпрессии и кессонной болезни.

— В чем же тогда нестыковка?

— Я же объясняла! Не надо пытаться питать легкие кислородом из жидкости. Это глупо, не технологично и не физиологично. Жидкость отдельно, а кислород отдельно.

— Что значит отдельно? — удивился я.

— Прямо в кровь. Так работают жабры рыб. Они отбирают растворенный в воде кислород и перемещают его прямиком в кровь. Не думаю, что очень сложно создать прибор, который будет насыщать кровь молекулярным кислородом или из бортовых запасов скафандра, или отбирая его из воды, как жабры. Второй способ лучше, конечно, тогда не надо таскать с собой запас кислорода. В океане его полным-полно даром.

Я призадумался. Идея показалась мне просто блестящей, к тому же не очень сложной в техническом воплощении. Живо представились легкие скоростные стрелковые аппараты, пилоты которых находятся в скафандрах, заполненных жидкостью, да и сами аппараты заполнены водой. Такому аппарату ничего не стоит за несколько минут изменить эшелон с четырех километров до нескольких метров без всякого вреда для пилота. Это поражало воображение. Однако я быстро нашел первую техническую сложность.

— Нельзя впрыскивать газообразный кислород в кровь, — со вздохом сказал я. — Это грозит пузырьковой эмболией. Пузырьки закупорят сосуды, и все.

— Чушь, — отмахнулась Ольга. — Никто о газообразном кислороде не говорит. Я бы ввела два катеттера — один в артерию, другой в вену. Отбирала бы венозную кровь в гипотетическое устройство, насыщала бы там молекулярным кислородом, а затем возвращала через катеттер в артерию. Таким образом, аппарат просто взял бы на себя функцию легких, временно заполненных жидкостью. Правда мне тут в голову пришел еще один способ.

— Какой? — заинтересовался я.

— Нет смысла сейчас говорить. Надо кое-что проверить.

На этом тема была исчерпана, и мы легли спать. Не могу сказать, что спать с Ольгой под одним одеялом мне было очень легко. Скорее напротив — очень нелегко, потому что возбуждала она меня неистово, как не возбуждала еще ни одна женщина. Ее волосы источали такой аромат… Да, несомненно, именно так, на мой взгляд, и должна пахнуть настоящая женщина. Но… Но малейшие попытки хоть как-то проявить возбуждение приводили к тому, что Ольга уходила в свою каюту. А мне этого не хотелось. Да, спать с ней под одним одеялом было очень нелегко, зато очень приятно. Я не мог себе в этом отказать. К тому же, привыкнув, что я на нее не наседаю, Ольга была не против моих объятий. Не приветствовала их, но и не злилась. Главное, чтобы объятия не перерастали в большее. Так что мне приходилось довольствоваться хотя бы этим.

С одной стороны это было не очень умно — желать женщину, которая тебя не желает. Но с другой… Я понял, что попросту влюбился в нее. Влюбился так, как и представить себе не мог. И мне было без разницы — отвечает она на мое чувство так, или отвечает иначе, или не отвечает вообще… Мне было просто приятно ее любить. Само по себе.

Через несколько дней мне показалось, что я готов к пилотированию корабля. После последнего десятимильного перехода мы уже третий день лежали на грунте, ожидая более или менее подходящего момента для того, чтобы тронуться в дальнейший путь. С подстраховкой Дока, который сидел в кресле второго пилота, я чуть опустошил балластные цистерны, приподнял корабль над дном и на малом ходу взял курс на Рошан, до которого оставалось еще около семидесяти миль. Локатор показывал низкую активность биотехов вокруг. В трех милях к западу притаилась тяжелая мина, поэтому я старался не разгоняться, чтобы не насторожить ее. Взрыв такой громадины даже на приличном расстоянии был способен свернуть нам все навесное оборудование. И хотя новое расположение орудий подстраховывало от повреждений ударной волной, но все же рисковать не хотелось.

В зоне действия локатора также можно было различить три стаи патрульных торпед, поэтому нельзя было без необходимости подниматься высоко над грунтом, где нас проще было засечь ультразвуком. И хотя концепция Большой Охоты предполагала уничтожение биотехов в как можно больших количествах, Борис не спешил вступать в очередную схватку. Счет убитым тварям и так шел уже на десятки сотен, а боезапас, в особенности торпеды, был на исходе. Учитывая, что нас ждал еще и обратный путь, не стоило тратить гарпуны и торпеды. У нас была цель — баржа с золотом, и все уже настроились на нее.

Шельф был неровный, и глубина постоянно росла. Пройдя три мили, я глянул на глубиномер, показавший триста метров. Это была зона сумерек. В видимом спектре на мониторах виднелись только багровые тени, поэтому я перевел камеры в инфракрасный режим. И почти сразу заметил на дне странный, явно рукотворный объект. Борис его тоже увидел.

— Что это? — спросил он.

Док присмотрелся и негромко сказал:

— Похоже на затопленный корабль.

— Подойди к нему ближе, — скомандовал Борис.

Я подработал гребными винтами, взяв новый курс, и вскоре мы легли на грунт рядом с сильно заиленным кораблем. Точнее, это была баржа — однотипная той, которую мы разгружали возле Рошана.

— Интересное дело… — Борис сощурился. — Не из одного ли они каравана?

— Думаешь, эта тоже с золотом? — спросил я.

— Можно предположить… — ответил капитан. — А вот проверить сложно.

— Да, выйти с газовым аппаратом на трехсотметровой глубине проблематично, — согласился Док. — Надо подумать.

— О чем? — глянул на него Борис.

— О том, как это можно сделать.

Я сразу вспомнил, о чем мы говорили с Ольгой. Будь у нас сейчас аппарат жидкостного дыхания, мы, возможно, вернулись бы на базу с куда большей добычей, чем рассчитывали. Но у нас не то что оборудования подобного не было, а даже технология его постройки не была разработана. По большому счету ни с кем, кроме Ольги, я подобными идеями не делился.

— Остаемся на грунте, — решил Борис. — Мне тоже надо подумать. Док, а как насчет выхода с кислородом? Декомпрессию обеспечим.

— Даже если проведу разведку, то разгрузка будет под большим вопросом. Вот поднять бы ее:

— Вблизи поверхности насядут торпеды и все равно не дадут работать, — резонно заметил Борис. — Ладно. Пообедаем, там видно будет. Как минимум надо точно отметить координаты баржи, на всякий случай.

Оставив рубку, я направился в каюту. Мысли о жидкостном аппарате так завладели мной, что голова снова начала кружиться. Проходя мимо медицинского блока, я заглянул туда, но Ольги у Саймона не оказалось — врач сидел один, работая за компьютером.

— Опять легли на грунт? — спросил он.

— На этот раз по странной причине, — ответил я и рассказал о случившемся.

Саймон усмехнулся.

— Рано или поздно этого стоило ожидать, — сказал врач.

— Ничего удивительного, — пожал я плечами.

— А ты в курсе, что Ольга работает над решением этой проблемы?

— Ну… Мы говорили об этом. Но силами корабельной мастерской жидкостный аппарат не построить. Да и технология создания устройства, насыщающего кровь кислородом, лично для меня покрыта мраком.

— Жидкостный аппарат тут ни при чем, — улыбнулся Саймон. — Ольга думала в другом направлении.

— В каком, интересно?

— По своему профилю. Мы с ней вместе поставили кое-какие опыты. Вполне успешные. Она обещала вскоре создать прототип.

— Прототип чего? — поразился я. — Устройства?

— Я же говорю, это не устройство. Поговори с ней сам. Она у себя.

До крайности заинтригованный, я добрался до Ольгиной каюты и придавил пальцем пластину звонка. Она открыла через минуту. Заспанная.

— Скоро обед, а ты спишь, — упрекнул я ее, перешагивая порог.

— Устала, — ответила она. — Уже которую ночь работаю.

— Над тем, о чем мы говорили недавно?

— Откуда ты знаешь?

— Саймон сказал.

— Поспешил. Я не хотела, чтобы об этом стало известно, пока я не закончу.

— Обстоятельства так сложились, — сказал я.

— В смысле?

— Мы обнаружили на дне баржу, однотипную той, что возле Рошана с грузом золота. Глубина триста метров. Борис думает, что делать.

— И что же он хочет придумать? — хитро сощурилась Ольга.

— Он сам пока не знает. Но вероятность того, что баржа нагружена золотом, велика. И это не дает ему покоя.

— Можно понять…

Я пристально посмотрел на нее. И понял, что за хитрой усмешкой она прячет обиду. Ольга редко обижалась. Из-за того, на что люди обычно обижались, она просто расстраивалась. Это все же иная эмоция. Но на Бориса и Катю она обиделась, я это понял. И, если честно, я был на Ольгиной стороне. Несмотря на последствия, к которым привело ее опоздание.

— А мне ты скажешь, что придумала?

— Тебе скажу. Но…

— Я тебя понимаю…

— В чем?

— Во всем. Это честно. Ты не во всем права, но все же… Я не считаю тебя пустышкой, как другие.

— Поэтому я…

Она не договорила. Ей это было сложно, я чувствовал. Но у меня потеплело на сердце. При всем том, что я не интересовал ее как мужчина, мы с ней оказались самыми близкими людьми. Ни у меня, ни у нее, похоже, никого ближе не было. Она считала меня самым близким другом, или братом, так было точнее. Я же хотел, чтобы она стала моей женщиной. Но это разногласие не имело никакого значения, поскольку более близкие отношения, чем сложились между нами после ее опоздания, трудно было представить.

Ольга села на край кровати, потом не выдержала и всхлипнула. Я опустился рядом и осторожно обнял ее. Она не отстранилась. Я гладил ее по волосам, с одной стороны понимая несвоевременность нахлынувшего на меня чувства, а с другой не имея возможности отказать себе в удовольствии от ее близости. Скорее духовной сейчас, чем телесной. Хотя запах ее волос сводил меня с ума.

— Я нашла способ погружения на любую глубину, — призналась она. — Его можно использовать, по большому счету, прямо сейчас.

— Не понимаю. То, о чем мы говорили — сложнейшая техническая задача.

— Нет. Я подошла к проблеме с другой стороны. С микробиологической. Мы с Саймоном вывели культуру грибка… Это цепь мутаций обычных дрожжей. Так вот этот грибок в крови выделяет молекулярный кислород в таких количествах, что его хватает для дыхания. Мы даже опробовали культуру. На Саймоне. Он сам вызвался.

— Погоди… Ты хочешь сказать, что все так просто?

— Просто только на словах. На самом деле заражение крови грибком вызывает бурную иммунологическую реакцию, грубо говоря, аллергический шок. У меня основное время ушло на разработку химической присадки к препарату, на время подавляющей иммунитет. Это сложная микробиологическая задача, но я ее практически решила. Только результат пока нестабильный. Присадку надо дорабатывать, а то она иногда не срабатывает.

— Час от часу не легче… А физраствор в легких? А скафандр?

— Во всем этом нет необходимости, — ответила Ольга. — Вместо физраствора легкие можно заполнить окружающей водой. А скафандр… Он нужен только для того, чтобы тело не теряло тепло в воде, то есть подойдет обычный костюм от дыхательного аппарата.

— С ума сойти… Ты хочешь сказать, что нашла способ пребывания человека на неограниченной глубине, причем хоть голышом? И как долго?

— Грибок питается сахаром. Пока его уровень в крови остается высоким, грибок выделяет кислород. Когда падает, грибок перестает выполнять эту функцию, а также перестает бурно размножаться. Но для его уничтожения в крови требуется противогрибковое лечение специальным препаратом. Взяв запас сахара, можно продержаться под водой очень долго. Правда лучше сахарный раствор впрыскивать непосредственно в кровь, глотать сахар затруднительно, когда легкие, желудок и даже кишечник заполнятся океанской водой.

— Слушать жутко, — признался я. — Менее физиологичного способа дыхания трудно придумать.

— О какой физиологии может идти речь на трехстах метрах? Зато никакой кессонки. Никаких скафандров и никаких катеттеров. Одноразово впрыскивается в вену культура грибка с антиаллергенной присадкой, а затем, после погружения, так же одноразово, вводится противогрибковое лекарство.

— Круто. И у тебя есть этот препарат?

— Да. Но я говорю, антиаллергенная функция пока нестабильна. Шок может наступить прямо в воде. К тому же…

— Ты обиделась на Бориса.

— Не знаю… Наверное у меня нет повода. Точнее повод есть, но я сама виновата. И все же осадок остался очень неприятный. Люди бывают разные. Я вот такая. Мной нельзя командовать, меня клинит, и никакого толку. Мне проще объяснить…

— Я знаю. Но не у всех хватает терпения. Мне кажется, что нельзя из-за личных симпатий и антипатий ставить под угрозу общее дело.

— Общее… — задумчиво произнесла Ольга. — Сейчас я понимаю, что для меня это не очень важно. Куда важнее, что это твое дело. Я помню, что ты обещал отцу и как он на тебя надеялся.

— То обещание давно перестало быть главным мотивом моей охоты.

— Я знаю. Это важно именно для тебя. Поэтому я отдам свою разработку на общее дело. Ведь оно твое в первую очередь. Хотя Борис, конечно, считает иначе. Знаешь, кто ты для него? Опереточный адмирал.

— Зря ты так.

— Не зря. Этот человек… Да, он может довести до ума любое дело. Но он с легкостью переступит ради этого через любого. В том числе и через тебя. Ты для него пилот в первую очередь. А в адмирала он просто дает тебе поиграть. Он капитан. Это для него… важнее охоты.

Я задумался. Что-то в словах Ольги было, но я не верил, что все так уж плохо. Да, Борис, несомненно, человек властный и любящий власть. Но он умеет этой властью пользоваться на благо всех. Это редкое качество. И я его ценил.

— Спасибо… — искренне сказал я.

— За что? — пристально глянула на меня Ольга.

— За препарат. Спасибо не от всех, а от меня лично. И еще… Спасибо за поддержку. Это переоценить невозможно. Это то, что мне сейчас нужно больше всего.

— И тебе спасибо, — мягко улыбнулась она. — Ты меня не бросил… Как тогда, в детстве. Полез за мной, когда я висела над вулканической трещиной.

— Теперь я бы и не туда забрался, чтобы тебя спасти. Но это ладно, это у нас, кажется, запрещенная тема.

Она не ответила. Просто наклонилась ко мне и так нежно поцеловала в щеку, что у меня сладко замерло сердце. Потом она встала, достала из настенного шкафа инъектор и снарядила его ампулами с желтоватой маслянистой жидкостью.

— Это и есть препарат? — спросил я.

— Да. Прототип.

— Тогда посиди тут, я пойду к Борису. Наверное, лучше сначала мне с ним поговорить.

— Спасибо, Андрей.

— Да ладно, — я подмигнул ей и вышел.

Добравшись до капитанской каюты, которая располагалась непосредственно возле рубки, я заметил, что дверь не заперта и даже полностью не закрыта — через щель в коридор проникала полоска света.

— Борис… — позвал я.

— Заходи.

Я сдвинул дверь в сторону и, шагнув в каюту, без приглашения уселся в соседнее с хозяйским кресло за столом.

— Вид у тебя загадочный, — искоса глянул на меня капитан. — Пришло что-то в твою светлую голову?

— На это раз не в мою, — усмехнулся я и рассказал историю создания грибкового дыхательного препарата.

Борис поначалу слушал с недоверием, но потом до него начало доходить, что я не шучу и не брежу.

— Ты хочешь сказать, что препарат можно опробовать прямо сейчас? — спросил он под конец.

— Да. Но его антиаллергенная составляющая пока ведет себя нестабильно. Может сработать, а может нет. Тогда шок под водой.

— Черт… И сколько надо времени, чтобы довести препарат до ума?

— Не знаю, — ответил я. — Но если его создали за считанные дни, то и доводки вряд ли ждать долго.

— Ладно. Тогда общий сбор в кают-компании через пятнадцать минут. Я сейчас объявлю по связи. И уж проконтролируй пожалуйста, чтобы наша героиня дня снова не опоздала.

— Не гони на нее, Борис, — спокойно сказал я. — У каждого из нас есть свой бзик. Все мы немного сумасшедшие. А ее гипертрофированное свободолюбие — тоже психоз. Мания. И никто из нас не имеет права ее осуждать. Нам всем приходится терпеть психозы друг друга, мы все ненормальные. Почему гонениям подверглась только Ольга?

— Ее психоз опасен не только для нее, но и для окружающих, — ответил Борис, сверкнув глазами. — Ты в этом мог убедиться на собственной шкуре.

Я поднялся из кресла, шагнул к выходу, но прежде чем покинуть каюту сказал:

— Мы все опасны не только для себя, но и для окружающих. Подумай об этом. Сама идея Большой Охоты опасна для каждого из нас и для всех вместе. И даже для окружающих. В общем, она ничем не лучше и не хуже Ольгиного маниакального свободолюбия. По большому счету это одно и тоже. Мы хотим свободы от биотехов, а для нее биотехи — лишь частный случай более общей свободы.

Не дожидаясь ответа, я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я знал, что Ольга сразу спросит, как прошел разговор. Мне не хотелось ей лгать, но и правду рассказать я не мог, поскольку Ольга сильно расстроилась бы, решив, что считаю ее сумасшедшей. Поэтому я не спешил. Я брел по коридору, и во мне набирало силу понимание того, что именно из-за болезненной любви к свободе Ольга не подпускает меня на более короткую дистанцию в личных отношениях. Может быть, она и не была от меня без ума, как я от нее, но в любом случае чувствовалось, что я для нее не противен как мужчина, и даже больше того. Часто ей было со мной приятно, в этом тяжело ошибиться. Но она боялась, что если сама посчитает себя моей женщиной, а меня своим мужчиной, то потеряет какую-то часть свободы. А свобода была для нее… всем. И это было, судя по всему, неодолимым препятствием. Глухой железобетонной стеной, которую не взорвать никакой взрывчаткой. Точнее, для взрыва стены потребуется такая мощность взрывчатки, что уничтожена будет не только стена, но и все, что ею защищено. То есть если удастся сломать Ольгино свободолюбие и как-то добиться от нее внятного «да», то это будет уже не Ольга. Не та, которую я так люблю. Мне этого не хотелось. Наши отношения складывались на очень зыбкой основе, любое неосторожное движение могло их разрушить. И я, не боявшийся почти ничего, боялся этого разрушения до судорог тела.

Ольга ждала меня в каюте. С первого взгляда было видно, как она волнуется.

— Ну что?

— Борис объявил общий сбор, — ответил я. — Просил не опаздывать.

Она опустила голову. И ничего не стала выспрашивать. У меня отлегло от сердца. Я осторожно подсел рядом и обнял ее за плечи. Очень хотелось взять на себя хоть часть ее тревог, волнений, стыда и боли. Хотелось оградить ее от всех жестокостей мира, прикрыть ладонями и согреть дыханием. Я испытал такой неожиданно острый приступ нежности, что не удержался и коснулся губами ее уха. Так осторожно, как только мог. Не столько губами, сколько дыханием. Ольга не отстранилась. Напротив, она склонила голову в мою сторону и прижалась ко мне плечом. Мое сердце чуть не выскочило из груди, мощно ударив изнутри в ребра. Я опустился губами ниже, провел по шее, сразу заметив, как затрепетала под кожей жилка от участившегося пульса.

И я понял, что можно не останавливаться. Что сейчас, и может быть только сейчас, в железобетонной стене открылись ворота. Возможно, совсем ненадолго, но если я пройду через них, то уже останусь там, за стеной. Навсегда. Эта идея так меня окрылила, что весь остальной мир отодвинулся на неопределенное расстояние. Я осторожно приподнял Ольгины локоны на затылке и принялся ласкать губами кожу у самой кромки волос. Потом ниже и ниже по шее, ощущая, как учащается ее дыхание. Плечо, руки, пальцы… Грудь…

— Не надо! — взмолилась Ольга. — Зачем ты все портишь?!

— Что порчу? — отстранился я, задыхаясь от нахлынувшего желания.

— Наши отношения! — с усилием сказала она.

— Черт… — негромко ругнулся я. — Прости…

— Я никого к себе так близко не подпускала, как подпустила тебя. А этим ты все испортишь. Неужели не понимаешь?

— Но почему?

— Потому что мы друзья! — сказала она так, словно это все объясняло. — У меня вот был парень. Я его безумно любила. И где он сейчас? Он ушел, даже не попрощавшись. Ты понимаешь? Я не могу тебе дать того, чего ты от меня хочешь! Я не могу быть твоей женщиной… Ты просто не знаешь, что это такое. Может быть, я просто дура… Не знаю, мне все чаще так кажется. Мужчины все время от меня уходят… Уходят молча, оставляя в жизни черную пустоту.

— Но я никогда не уйду от тебя! — горячо сказал я. — Я без тебя просто жить не могу. Мне без тебя физически плохо! Ты думаешь, почему я остался, когда ты опоздала? Потому что ты мне… Ты мне очень нужна. И я люблю тебя больше жизни. Это не пустые слова!

— Но я ведь у тебя есть! Мы вместе. И эти отношения могут длиться вечно, в отличии от отношений между мужчиной и женщиной… Когда какая-то мелочь может разрушить все. Прошу тебя, не надо все портить! Ты мне очень нужен. И я не хочу тебя потерять! Так же, как других.

— Да что ты такое говоришь? — грустно глянул я на нее. — Как может вечно длиться дружба? Все равно ведь рано или поздно ты влюбишься, выйдешь замуж…

— И что? Наша дружба останется все равно.

— Но я хочу не этого! Я хочу, чтобы ты была моей единственной женщиной, а я твоим единственным мужчиной.

— Это невозможно… — Ольга опустила взгляд.

— Но почему?!

— Потому что я тебя и так очень люблю. Очень. Но для отношений в паре должно быть что-то еще… Огонь. Эйфория. Влюбленность. Неужели не понимаешь? У меня есть образ. И я надеюсь найти мужчину, который с этим образом будет совпадать на все сто процентов. Я верю, что это возможно. И я буду искать.

— А вдруг не найдешь? — мне стало так грустно, что слезы защипали глаза. — Мне кажется, что надежность лучше эйфории, которая пройдет через пару месяцев. И что останется? А я смогу тебя всю жизнь на руках носить.

— Не знаю… Как я могу тебе сейчас сказать? Я верю, что найду, что влюблюсь по-настоящему. Что эйфория и влюбленность не угаснут, а перерастут в более глубокие отношения. И я не хочу, чтобы ты страдал! Чем быстрее ты выкинешь, вырвешь с корнем свою влюбленность, на которую я не могу ответить, тем лучше будет для нас обоих. Понимаешь, из-за меня ты можешь пройти мимо женщины, которая создана для тебя. Я никогда не смогу повернуться к тебе на сто процентов, а ты… Ты очень хороший. Ты просто замечательный. Ты достоин того, чтобы к тебе повернулись сразу на сто процентов.

— Я никого кроме тебя не хочу! Ты — моя женщина.

— А я не могу дать тебе того, что ты хочешь. Пойдем, а то опоздаем на сбор.

Мы не опоздали. Вошли в кают-компанию и сели в кресла. Док явился следом за нами. Все были сосредоточены. Все уже знали, наверное, что случилось. Все смотрели на инъектор, который Ольга положила на стол. А у меня было такое ощущение, словно меня режут скальпелем изнутри. Мне хотелось умереть. Вот так, сразу, на месте. Просто для того, чтобы не чувствовать боли. Боли на гране шока…

— Ситуация следующая, — сказал Борис, поднявшись. — Мы обнаружили на дне баржу, однотипную той, что затонула возле Рошана. С огромной вероятностью в ней полный груз золота. Глубина тут триста метров. Выйти с газовым аппаратом нельзя. Но Ольга вывела особый грибок, который, попадая в кровь, начинает выделять кислород. Препарат нестабилен. Поэтому есть два варианта. Первый — подождать несколько дней, лежа на грунте, пока Ольга с Саймоном не доведут препарат до ума. Второй — рискнуть применить прототип с угрозой аллергического шока. У кого какие мнения по данному поводу?

— Я готов ввести препарат, — спокойно ответил я.

— Я бы тоже попробовал ощущения, — усмехнулся Док.

— Опасность может быть смертельной, — предупредил Борис.

— Я в курсе, — усмехнулся я. — Но это моя Большая Охота. Моя в первую очередь. Или кто-то сомневается?

— Ладно, — кивнул Борис.

— Нет! — Ольга встала из кресла, нарушая все правила сложившейся субординации и служебного этикета. — Андрею я ввести грибок не дам! Он вызвался добровольцем потому что…

Она затянула паузу, и Борис жестко спросил:

— Точнее можно?

— Он хочет умереть! — выпалила она.

Мне показалось, что все сразу догадались, в чем дело.

— Это его право, — спокойно сказал Борис. — Мы все тут потенциальные смертники.

Похоже, мой порыв был ему выгоден. Вероятность моей гибели была мала, а вот пользы от разведки могло оказаться много. Даже Док, как мне показалось, сник. Он не так стремился стать добровольцем в столь опасном мероприятии, как я. Меня же сейчас результат не интересовал вообще. Получится — хорошо. Нет — хоть избавлюсь от боли в сердце. От чудовищной, невыносимой боли, которую причинил мне Ольгин отказ. В тот момент я был готов на любой риск. Я даже рад был этому риску. Потому что пускать себе пулю в лоб было не в моих правилах.

— Я считаю, что можно подождать несколько дней, — высказала мнение Катя.

— Я тоже, — поддержал ее Саймон. — За пять дней мы точно сможем доработать препарат.

— Идите вы к черту! — вспылил я, поднимаясь. — Это моя Большая Охота. Вы постоянно об этом забываете. Особенно ты, Борис. Никто из вас не имеет ни малейшего права останавливать меня ни в чем, что касается охоты. Вы можете голосовать тут хоть до вечера. Хоть открытым, хоть закрытым голосованием. Я, как адмирал, отдаю команду выпустить меня за борт с этим чертовым грибком. И если команда не подчинится моему приказу, я найму другую команду.

Все стихли. Я видел, как сверкнул на меня глазами Борис. Он такого поворота явно не ожидал. С чем его можно было поздравить. Я же был настроен крайне решительно. Легче было остановить спускающуюся с гор лавину, чем меня в таком состоянии.

— Ты забываешь, что капитан корабля я, — твердо заявил Борис. — И командовать буду я.

— Тогда я отстраняю тебя от капитанской должности, — спокойно ответил я. — Потому что я не опереточный адмирал. Ты в моем подчинении, а не я в твоем. Ольга, бери инъектор! И прошу, не подставляй меня! Ну же! Ты же говорила, что друг мне. Так?

— Успокойся! — тихо сказала она. — У тебя истерика.

— Жду тебя в кессоне. — Я встал и направился к выходу. — Если не дождусь через три минуты, выйду с газовым аппаратом.

Решительно развернувшись, я покинул кают-компанию и широким шагом направился к шлюзу. От охватившего меня возбуждения кровь шумела в ушах, пальцы дрожали, а волосы на затылке топорщились, как шерсть у тигра перед прыжком. Распахнув первый люк кессона, я забрался внутрь, решительно разделся и натянул на себя защитный термоизолирующий костюм от газового аппарата.

Ольги не было довольно долго. Я уже думал, что пора затоплять шлюз, чтобы никто не подумал, что я шучу. Но тут в коридоре раздались знакомые шаги.

— Рад тебя видеть, — сказал я, когда Ольга вошла.

— Ты дурак, — ответила она, доставая инъектор. — Ты не имеешь права сходить с ума из-за меня. У тебя еще вся жизнь впереди. А ты сейчас можешь сдохнуть и упустить много хорошего, что ждет впереди. Не позволю.

— Чушь. Каждый волен сам распоряжаться собственной жизнью. Тебя нельзя заставить любить меня, а меня нельзя заставить жить без тебя.

— Но я же у тебя есть! Чего тебе не хватает? Секса?

— Без секса я как-нибудь обойдусь, — усмехнулся я. — Меня пугает, что ты найдешь свою любовь, и я отойду на второй план. Меня пугает, что я не смогу жениться на тебе и заботиться о тебе… Что бы ты ни говорила, любимый человек ближе любого друга. Если ты женишься, у нас никогда не смогут быть такие отношения, как сейчас.

— Ты идиот! — вспылила она. — Вот когда такой человек появится, тогда и будешь решать! Но ты не можешь умереть из-за меня! Ты понимаешь, в какое положение меня ставишь? Это банальный шантаж, тебе не кажется? Прекрати на меня давить!

— Я не давлю. Мне надо провести разведку. Будешь вводить препарат, или мне выходить с баллонами?

— Черт тебя возьми! На! Ешь!

Она протянула мне упаковку сахара. Я одну за другой проглотил с десяток таблеток.

— Руку давай!

Я уже был в гидрокостюме, поэтому она, не найдя другой жилы, вынуждена была впрыснуть мне препарат в сонную артерию. В течение пары минут я ничего не чувствовал — грибок, пожирая сахар, размножался в организме. Затем начались сбои дыхания. Концентрация углекислого газа в крови упала, а вместе с этим начал угнетаться дыхательный рефлекс. Я испугался. Точнее, обычным испугом это трудно было назвать, на меня накатил чудовищный приступ острой паранойи. Было страшнее, чем перед смертью, когда я утонул, затянутый в глубину рухнувшим гравилетом.

— Что чувствуешь? — спросила Ольга.

— Дышать приходится принудительно, — прошептал я непослушными губами.

Меня пугало, что некие микроскопические твари плодятся у меня в крови, как в гнезде. То, что они при этом выделяют необходимый мне кислород, успокаивало как-то не очень.

— Брось. Не дыши. Уже не надо. Заодно и страх пройдет, когда поймешь, что мозгу достаточно кислорода без вдохов и выдохов.

Я внял ее совету и действительно ощутил себя значительно лучше. Ощущение было немыслимое — грудь не вздымалась, да и никакого желания работать легкими не было, но организм функционировал вполне сносно. Ольга замерила мой пульс.

— Аллергической реакции пока не замечаю, — сказала она. — Кажется, твой организм принял грибок. Точнее, проигнорировал вторжение. Теперь запомни важную вещь. Перед выходом тебе необходимо выдохнуть как можно более полно, чтобы освободить альвеолы от воздуха и углекислого газа. Затем вода под давлением сама заполнит легкие.

— Понял. — Я удивился непривычности речи при отсутствии необходимости дыхания.

— Тогда можешь выходить. Кстати…

— Что?

— Все хоть и голосовали против, но в глубине души рады твоему решению. Всем хочется узнать, есть на барже золото или нет.

— Мне тоже надо это узнать, — ответил я. — Но я понял, что ты хочешь сказать. Спасибо, что ты не на их стороне.

— И тебе спасибо за то же. — Ольга улыбнулась, потрепала меня по плечу и сунула мне в ухо горошину рации.

Я ощутил, что она снова сделала мне шаг навстречу, причем такой, какого я от нее никак не ожидал. Меня обдало мощной волной душевного тепла, но я взял себя в руки и не показал, как сильно это подействовало на меня. Хотелось понять, чем вызван такой резкий поворот в отношениях. Совсем недавно она оттолкнула меня, сказав, что никогда не сможет дать того, что мне нужно, а сейчас дает больше, чем я ожидал. Умирать мне сразу расхотелось. Ольга состояла из сплошных парадоксов, я это начал постигать потихоньку, но сейчас надо было сосредоточиться на другом.

Она покинула шлюз, я задраил за ней люк и активировал заполнение тамбура водой. Из шкафа с пиротехникой я достал и пристегнул к поясу сумку с парой десятков фальшфейеров, затем бросил взгляд на елдомет Дока, грозно висевший в креплениях на стене. Понятно было, что команда поддержит меня огнем бортовых орудий, но все же с личным оружием, пусть даже таким несовершенным, как эта легкая гарпунная пушка, я чувствовал себя увереннее и комфортнее. Сняв со стены монструозное устройство, я закинул его тяжелую трубу на плечо и стал ждать, когда кессон наполнит вода.

Надо сказать, что добровольное утопление далось мне легче, чем я ожидал. Я просто расслабился и без страха вдохнул воду. Но когда в таких случаях говоришь «мне», то имеешь ввиду прежде всего сознание. Да, сознание совершило этот акт, по всем статьям идентичный самоубийству, не артачась и не паникуя, поскольку я знал — последствий не будет. Но вот организму на мое знание было глубоко наплевать. Едва вода заполнила легкие, у меня начались совершенно неконтролируемые спазмы, а затем и судороги. Я даже грешным делом подумал, что отказала антиаллергическая присадка и у меня начался шок, но тут услышал в ухе голос Ольги:

— Успокойся. Просто расслабься. Это реакция на утопление. Сейчас организм сообразит, что не умер, и рефлексы ослабнут.

Но меня продолжало колотить и выворачивать наизнанку. Только через пару минут спазмы сделались реже, мягче, а еще спустя минуту сошли на нет, оставив лишь страх повторного возникновения. В общем, такой способ дыхания приятным было трудно назвать, особенно на первой стадии.

Когда я выбирался из шлюза на грунт, самочувствие уже вполне нормализовалось. Прошла тошнота, спазмы не повторялись, только сердце продолжало неистово молотить в ребра. Ласты я не брал, а груз на пояс нацепил двойной, чтобы было легче не плыть, а идти по дну. Данный способ передвижения показался мне лучше, поскольку обратно, если потащу золото, плыть все равно не получится.

— Торпедная опасность низкая, — сообщил Борис. — Мы неплохо тут расчистили акваторию. Если что, поддержим огнем бортовой артиллерии. Мы, кстати, хорошо тебя видим в инфракрасном режиме, так что можешь отвечать жестами.

Я ответил. Попросил заткнуться и не жужжать мне в ухо без надобности. Рекомендовал попробовать утопиться, как я, а потом выслушивать всякую чушь по рации. В общем, меня понесло. Я понимал, что попросту сдали нервы, но остановиться не мог, надеясь только на то, что Борис, да и другие, не в таком совершенстве, как я, знали Язык. Однако общую направленность моих излияний они, безусловно, уловили. Мне стало стыдно, и я перестал жестикулировать.

Глубина триста метров — не шутка. Зона сумерек. Дневной свет с поверхности добирался сюда зловещим красноватым маревом. Вытянув руку, с трудом можно было разглядеть собственные пальцы. Чтобы не палить зря фальшфейеры, я жестами попросил включить прожектора, после чего ориентироваться стало с одной стороны легче, с другой сложнее. Дело в том, что тугие столбы света выхватывали только узкие коридоры пространства. В них все сияло и искрилось, отбрасывая трепещущие, жутковатые тени, зато за границами света теперь простиралась кромешная темнота. Я ощутил себя не водолазом, а астронавтом, ступающим в скафандре по поверхности далекой планеты. Помимо воли вдоль позвоночника скользили холодные волны страха.

Грунт под ногами был рыхлый, очень илистый, поэтому даже осторожные шаги поднимали клубящиеся облачка рыжей мути, грозя ухудшить и без того неважную видимость. Кроме того, я заметил, что при значительных усилиях пульс учащается до состояния тахикардии, а кислорода перестает хватать. В такие моменты нервная система, получив сигнал о пересыщении углекислым газом, заставляла легкие судорожно сжиматься. Меня дважды рвало, что совсем уж неприятно на глубине. Сообразив, что грибок, по всей видимости, не справляется с поставкой кислорода при больших физических нагрузках, я постарался не напрягаться. После чего сообщил жестами о своих ощущениях.

— Это недостатки прототипа, — сказала Ольга. — По мере доработки препарата я буду добиваться большей кислородной отдачи. А может быть, сделаю ее зависимой от температуры мышц при повышении физических нагрузок.

Меня такие тонкости сейчас не интересовали. Шаг за шагом я приближался к затопленной барже. Вдруг по ушам ударило жуткое шипение, настолько неожиданное и мощное, что я вздрогнул.

— Не волнуйся, — тут же отозвался Борис. — Одна торпедная стая случайно направилась в нашу сторону. Катя научилась ловко с ними разделываться.

Я попросил их не устраивать бойню. Пока лежим на грунте, торпеды на нас внимания не обращают. Но стоит начаться пальбе, как сюда начнут стекаться новые и новые твари. Правда, я заметил, что применение гарпунной пушки, ввиду отсутствия вторичных детонаций, зачастую проходит безнаказанно. Погибшие торпеды не успевают сообщить об опасности, а если и успевают, то не могут понять, откуда она исходит. В результате биотехи, конечно, сплываются в подозрительный сектор, но точных данных для нападения у них нет, поэтому они попросту переходят в режим усиленного патрулирования, а когда не находят цели, возвращаются в привычный им район акватории. Этот процесс был не вполне предсказуем, поэтому оставалось надеяться на лучшее, но ухо следовало держать востро.

Баржа лежала на днище, почти без крена, по ватерлинию зарывшись в уплотнившийся ил. Подобравшись к ней вплотную, я провел ладонью по заржавленному, шершавому боку, глядя, как чешуйки окисла медленно падают из под перчатки в свете прожекторов. Баржа называлась «Атлант», ее название сохранилось на корме. В этом месте взобраться на палубу можно было без особого труда, что я и сделал. От усилия при недостатке кислорода у меня темные круги поплыли перед глазами. Но, оказавшись наверху, я понял, что карабкался не зря — один из люков в надстройке был открыт настежь, что давало мне возможность попасть внутрь без помех. Я повернулся к батиплану и жестами сообщил, что готов отправиться на разведку.

— Давай, — коротко ответил Борис.

Запалив фальшфейер, я подумал, что внутри гарпунная пушка мне точно не понадобится — торпед там быть не могло. Да и не хотелось таскаться с громоздким вооружением по узким переходам судна. Снаружи тварь тоже не заберется через люк, поскольку Катя гораздо раньше пристрелит ее с борта «Кочи». Поразмышляв, я оставил пушку на палубе и скользнул в распахнутый люк.

По мере продвижения вглубь судна пламя фальшфейра выхватывало заржавленные переборки, трапы, заклинившие двери кают, скелеты. Скелетов было на удивление много — скорее всего, баржа затонула очень быстро, и люди гибли прямо в коридорах, быстро наполнившихся водой. Я подумал, что выведенный Ольгой грибок можно держать при себе вместо спасательного жилета — прекрасное средство от утопления.

Одежды на скелетах не было — за долгие годы океан полностью уничтожил ее, оставив только металлические предметы. Иногда сквозь тонкий слой ила на полу поблескивали монеты, иногда можно было различить силуэт пистолета, ножа или других вещей, над которыми время и вода не имеют абсолютной власти. Я старался обходить останки, не перешагивая через них.

Постепенно трапы и палубы уводили меня все дальше в трюм. Вода была мутноватой, в свете фальшфейеров кружились, словно крупные пылинки, частицы ила. Наконец я добрался до широкого, покрытого желтыми и черными полосами люка, за которым вне всяких сомнений находились грузовые помещения. Разблокировав электрический привод, пришедший в полную негодность, я при помощи рычага взялся отодвигать дверь в сторону. Она поддалась без труда, а за ней открылся объемистый трюм.

У меня глаза заслезились от того, что я там увидел. Тонны золотых слитков… Сложенные штабелями, тускло блестящие под слоем ила. Именно тонны… Трудно предположить, зачем кому-то пришлось вывозить или ввозить такое богатство во время войны. Я плохо знал ее историю. С одной стороны это могло быть награбленное добро, вывозимое караваном в Европу, а с другой, например, это могли быть средства, на которые местные власти хотели закупить необходимую для обороны военную технику. Сейчас уже не было разницы, кому предназначалось это богатство. Оно принадлежало нам, потому что кроме нас никто не мог работать на глубине триста метров.

Я хотел шагнуть в трюм, но зацепился за что-то правой ногой. Потянул сильнее, но безуспешно. Пришлось зажечь новый фальшфейер, присесть и внимательно осмотреть неожиданное препятствие. Им оказалось что-то вроде ракушки с крепкими зазубренными створками. Мощной, защищенной хитином подошвой неизвестная тварь прилипла к переборке, а створками схватила меня за штанину гидрокостюма. Существо выглядело довольно нелепо, поскольку стало быстро понятно, что никакая это не ракушка, а нечто вроде живого капкана. Ни о чем подобном мне слышать не приходилась. Но окончательно я испугался, когда увидел, что створки держат меня не за гидрокостюм, а прокусили его и впились в живую плоть. Я, впрочем, не ощущал при этом ни малейшей боли. Ощупав ногу, я быстро сообразил, что существо впрыснуло мне дозу обезболивающего, чтобы усыпить на начальном этапе мою бдительность. Тут-то я и понял, что столкнулся с совершенно неизвестным видом биотехнологической твари.

Перспектива у меня была незавидная — зазубренные створки продолжали медленно сжиматься, едва заметно, миллиметр за миллиметром погружаясь в плоть. Через несколько секунд появились первые струйки крови. Я испугался еще сильнее, потому что кислорода в мозг и так поступало явно недостаточно для полноценного существования, а уж кровопотеря и вовсе могла привести к фатальным последствиям.

Я достал нож и попытался раздвинуть хитиновые клещи капкана, но ни моих сил, ни длинного клинка в качестве рычага оказалось для этого недостаточно. Створки были такой формы, что удобно засунуть между ними нож оказалось физически невозможно — он просто соскальзывал. К тому же усилие мышц биотеха было таким мощным, что раздвинуть их, даже при удачном зацепе, вряд ли удалось бы без серьезных механических приспособлений.

Наконец, прокусив мне ногу до крупной вены, клещи перестали сжиматься, крепко удерживая меня за надорванную мышцу. Тогда я попытался подковырнуть ножом подошву капкана, которой он прилепился к стене, но и тут мне помешал толстый хитиновый панцирь, защищавший присоску. Рубить тварь тоже оказалось бессмысленным — даже сильные удары клинка оставляли на темно-зеленом хитине лишь едва заметные белые полосы.

Кровь из меня вытекала уже вполне приличной струей, к тому же я начал ощущать, что действие впрыснутого обезболивающего начинает заканчиваться. Сначала боль подступила неприятной пульсацией, затем стала проявляться все заметнее с каждым мгновением.

И тут до меня дошло, что единственный способ выбраться — это попросту вырезать клещи из ноги. Рана получится кошмарная, но если наложить жгут…

Начал я именно со жгута. Срезал один из ремней, обеспечивавших подгонку гидрокостюма, и накрепко перетянул им ногу чуть ниже колена. Кровотечение сразу снизилось, по воде теперь не расплывались алые полосы, а лишь распространялась вокруг розовая дымка. Очередной фальшфейер начал гаснуть, я зажег следующий и напрягся, заметив, что их осталось всего три. Не хватало еще остаться тут в полной темноте. Тогда даже ради спасения жизни я не сумею выбраться, запутавшись в коридорах и переходах.

Надо было действовать быстро и решительно. Осмотрев острие ножа, я надрезал гидрокостюм вокруг зоны захвата капкана и освободил прокушенную кожу. Клещи вошли в плоть куда глубже, чем я ожидал, так что резать приходилось фактически до кости. С учетом ослабевающего действия обезболивающего мне предстояла на редкость тяжелая задача.

— Что-то тебя долго нет, — отозвалась в ухе рация голосом Бориса. — Подай какой-нибудь знак.

Хоть вспомнили, и то хорошо! Странно… Совсем недавно я готов был умереть, чтобы не ощущать причиненную Ольгой боль, а сейчас собирался выжить любой ценой, пусть даже ногу вообще придется ампутировать. Тепло, исходящее от Ольги, которое я так неожиданно почувствовал в шлюзе, меня полностью преобразило. Я собирался жить, жить для нее, или с ней, это уже не имело большого значения. Главное — видеть ее. И я был настроен крайне решительно.

— Мы высылаем Дока тебе на помощь! — сообщил Борис.

Я сообразил, что этого делать нельзя. Ни при каких обстоятельствах — хоть убейся. Кто знает, сколько биотехнологических капканов притаилось на переборках затопленной баржи? Еще не хватало Доку попасться! Надо было как-то сообщить своим об опасности. Это было даже важнее, чем выбраться. Точнее, это надо было сделать быстрее.

Я пожалел, что мы не предусмотрели видеокамер, которыми можно передавать жесты Языка на корабль. Обязательно надо будет организовать нормальную двустороннюю связь. Но сейчас придется выдумывать что-то другое.

И тут меня осенило. Я перевел рацию в ухе в активный режим и постучал по ней ногтем.

— Что это? — спросил Борис.

Я снова два раза стукнул.

— Ни фига не пойму. Ты знаешь азбуку Морзе?

Я стукнул два раза.

— Да или нет?

Я снова стукнул два раза. Конечно, азбуки Морзе я не знал. Но у меня была другая идея.

— Допустим, не знаешь, — резонно предположил Борис. — Тогда двойной щелчок может обозначать «нет». А одинарный «да». Годится такой код?

Я щелкнул один раз.

— Отлично… — напряженно отозвался Борис. — Тогда начинаем общаться. Тебе нужна помощь Дока?

Я ответил двойным щелчком, мол не нужна.

— Хорошо. Ты так долго задержался по своей инициативе?

Снова двойной щелчок в ответ.

— Аварийная ситуация?

Я не знал, что ответить. На самом деле я был атакован, но это вряд ли пришло Борису в голову. Пришлось ответить утвердительно.

— Так… Авария… Тебя где-то заблокировало?

Один щелчок.

— Почему же тогда Док тебе не нужен?! Черт… Что же у тебя там? Ну, думайте все! У кого какие идеи?

Я услышал отдаленный, чуть глуховатый голос Ольги:

— Он боится, что Док попадет в такую же ситуацию, — моментально догадалась она.

Ну, умница! Мы с ней словно настроены на одну волну. Какая же она умница!

— Ты боишься, что Док тоже застрянет? — спросил Борис.

Один щелчок в ответ.

— У тебя есть на то причины? То есть ты уверен, что ему грозит опасность?

Я снова ответил утвердительно.

— Сам выберешься?

Я задумался. Нет, никто ничем мне не смог бы помочь. Никто. Только я сам. Подумав, я ответил одним щелчком по рации.

— Точно?

Я не стал отвечать. Мне надо было вырезать капкан, черт бы его побрал. И тут Борис огорошил меня вопросом:

— Ты хоть до трюма добрался?

Я усмехнулся и щелкнул по рации.

— И что? Есть там золото?

Я снова щелкнул. Конечно, это была важная информация. Очень важная. Вдруг я не выберусь? Теперь они уже наверняка знают, что золото тут есть. Но мне надо было подумать и о себе. О себе тоже время от времени надо думать.

Я собрался с силами и сделал первый надрез. Страшно было полоснуть себя в полную силу, поэтому получилось неглубоко. Больно, но неглубоко. Сердце и так колотилось немыслимо, а теперь и вовсе начало сбиваться с ритма.

«Инфаркт только не хватало сейчас получить», — подумал я, и вогнал нож почти до кости.

Резкая боль чуть не заставила меня выдернуть клинок, но я удержался. Нога пульсировала, по ней пробегали короткие болезненные конвульсии. Я чуть изменил угол входа ножа, собрался с силами и одним движением провернул клинок, вырезав конический кусок плоти диаметром сантиметров десять в основании. Рванулся и высвободился из захвата, оставляя в воде струи крови. В качестве добычи капкану остался не я, а лишь кусок моего мяса.

И тут же начал гаснуть фальшфейер. Я достал новый, поразившись тому, как дрожат руки. Боль наступала из ноги, решительно собираясь завладеть всем телом. Не тратя времени даром, я метнулся к трапу, ведущему наверх. На поврежденную ногу наступать не было ни малейшей возможности, что сильно затрудняло движение и снижало мою скорость. Пришлось сбросить часть балластного груза и плыть, изо всех сил загребая руками, держа в правой фальшфейер. Мечущийся огонь гонял по переборкам обезумевшие тени.

Время от времени меня охватывал острый приступ паранойи. То меня пугало замкнутое пространство, то наступала уверенность, что мне отсюда не выбраться никогда…

— Как ты там? — раздался вдруг голос Ольги. — Я волнуюсь.

Я щелкнул по рации один раз.

— Выбрался?

Я снова ответил щелчком, чувствуя, как разлившееся в сердце тепло успокаивает меня.

— Идешь к выходу?

Я снова щелкнул пальцем.

— Тогда жду. Ты мне очень нужен, Андрей.

У меня от этих слов открылось второе дыхание, хотя я и не дышал вовсе. Но появилась не просто уверенность, что я выберусь до окончания запаса фальшфейеров, казалось, что я и через переборки смогу проломиться. Хватаясь за поручни и подтягиваясь левой рукой, я подгребал правой, а здоровой ногой отталкивался от ступенек трапов и переборок. Я не шел, не плыл, — я летел, то и дело врубаясь изо всех сил плечом в петли люков. Но это не могло ни остановить меня, ни хотя бы замедлить.

И какова же была моя радость, когда впереди заискрился светом прожекторов овальный выход открытого люка! Я рванулся к нему, прижался плечом и постоял немного, стараясь хоть немного успокоить сердцебиение.

— Мы тебя видим! — радостно сообщил Борис. — Как ты?

«Нормально, — ответил я жестами. — На меня напала биотехнологическая тварь, вроде капкана. Еле вырвался. Тяжелая травма. Готовьте Саймона и операционную. Иду».

Но только я попытался шагнуть вперед, как ощутил, что нога, теперь левая, снова попала в захват. На этот раз похожая тварь схватила меня за ступню, грозя раздробить кости. Но я не стал этого дожидаться. Перевалившись через порог люка, я дотянулся до лежащей на палубе гарпунной пушки и подтянул ее к себе за рукоять.

Труба была слишком длинной и неудобной, но все же я изловчился, приложил срез ствола к подошве капкана и нажал на спусковую кнопку. Гарпун метнулся наружу с чудовищной силой, разрубил хитин надвое и с грохотом унесся в темноту коридора, оставляя за собой белый след пузырьков. Клещи разжались и отвалились, оставив на ноге лишь неглубокий кровоточащий надкус. Отдачей пушку вырвало из моих рук, но я не дал ей упасть на палубу, подхватил, вместе с ней перевалился через леера на корме баржи и поплыл к батиплану. Груз не сильно тянул ко дну, поэтому, когда левая нога погрузилась в ил, я оттолкнулся и продолжил путь гигантскими прыжками. Свет прожекторов бил почти в лицо, слепил невыносимо, но он же был для меня ориентиром.

Правая нога начала распухать от травматического отека, эластичная ткань гидрокостюма стискивала ее все сильней и сильней. Кровь билась в ушах с грохотом проходящей по мосту гусеничной техники. Я быстро терял силы, но каждый раз, когда темнело в глазах, вспоминал голос Ольги и ее слова о том, что я ей нужен. Это позволило мне добраться до шлюзового люка и, открыв его, втащить себя внутрь. Дальше вступила в дело автоматика продува — люк за спиной закрылся, а уровень воды в кессоне начал стремительно понижаться. В конце концов я оказался стоящим на четвереньках, а вода в груди сидела свинцовым грузом. Я попытался ее вытолкнуть, и меня тут же вырвало. Тоже в основном водой. А вот из легких жидкость выходить не желала. Мышцы содрогались в спазмах, и я понял, что вот-вот потеряю сознание.

Внутренний люк распахнулся, и в кессон вбежала Ольга, за ней Борис, Саймон, Катя и Док. Я из последних сил улыбнулся, показал поднятый вверх большой палец и вырубился, грохнувшись ухом о композит палубы.

Эпилог

Прошла неделя. В барже «Атлант» оказалось двенадцать тонн золота. Выгружать его все и сразу не было ни малейшего смысла, однако и бросать затонувшее судно на произвол судьбы не хотелось. Поэтому я принял решение строить на месте первую подводную базу. Решение было рискованным, но когда-нибудь нам все равно пришлось бы полностью перебираться в океан. Потому что если бы мы не сделали этого, мы никогда не нашли бы эффективного способа отражения атак биотехов.

Травма ноги оказалась настолько серьезной, что Саймон сомневался, смогу ли я вновь эффективно управлять кораблем. Я удалил себе значительный фрагмент мышцы, освобождаясь от капкана, и Саймон не знал, можно ли восстановить ее без мышечного протеза или донорской вставки. По кораблю мне приходилось перемещаться, как Джону Сильверу, с костылем, сделанным в судовой мастерской. В какой-то мере это меня даже забавляло.

Отношения у нас с Ольгой стали очень теплыми. Мы сблизились так, как я и представить себе не мог. Также я не представлял, что стало тому причиной. Секса у нас с ней по-прежнему не было, но Ольга сказала, что не может так сразу перестроиться, что отношения такого плана должны развиваться сами собой, постепенно. Я был с ней согласен. Тем более она этому развитию теперь не мешала.

Зато ее отношения с командой не изменились никак. Даже после того, как она обеспечила всем возможность выходить в океан на любой глубине. Борис по-прежнему игнорировал ее как пилота, что сделало мои с ним отношения до крайности напряженными.

К концу недели мы, силами Дока и Кати, которые выходили вместе и страховали друг друга, загрузили на борт «Кочи» более полутонны золота. Этого с избытком хватало на строительство еще двух батипланов, но на такую флотилию у нас банально не доставало людей. И тогда я сам, собственной адмиральской волей, созвал общее собрание.

Вечером все расселись за столом в кают-компании. Борис поглядывал на меня исподлобья, не очень довольный таким усилением моей власти. Я встал и, опираясь на костыль, сказал:

— Начавшись совсем недавно, наша Большая Охота уже готова перейти на новый этап. Мы разработали две совершенно новых технологии, позволяющих всерьез обеспечить людям возможность противодействовать биотехам в их естественной среде обитания. Мне принадлежит идея строительства батиплана, а Ольге — идея оксигенного грибка. Кроме того, у нас появились такие финансовые средства, с помощью которых можно горы свернуть. Но нам не хватает людей. Все это понимают прекрасно. К тому же, и это тоже ни для кого не секрет, в команде начался психологический раскол. Он не мог не произойти, и хорошо, что это началось сейчас, а не ушло в хроническую стадию. Меня радует, что несмотря на разногласия, все нашли в себе силы вести себя достойно и не загубить общее дело ради личных амбиций. Я, как адмирал еще не существующего флота, безмерно благодарен за это каждому члену команды.

Взгляд Бориса потеплел, я это заметил и продолжил:

— Меня не оставляет идея заручиться в Большой Охоте государственной поддержкой. Чтобы законы и полиция перестали быть нам помехой. Чтобы получить возможность открыто вербовать людей. Сделать это можно одним-единственным способом — предложить одному из правительств или даже европейскому Совету обеспечить людям возможность выходить в океан. Например, открыть хотя бы один караванный путь из Европы в регионы Индийского океана. И обеспечить силами охотников его безопасность.

— Каким образом ты это видишь? — спросил Борис.

— На мой взгляд, мы вполне в состоянии обеспечить конвой гражданским транспортным судам на всем пути прохождения каравана. Но прежде, чем предложить такую идею правительству, нам придется провести караван добровольцев из Европы или Африки на Суматру. То есть доказать свои возможности мы сможем только на удачном примере.

— Это напоминает выход человека в космос. Куча неудачных попыток, а затем…

— Возможно, — кивнул я. — Но у нас не будет права на неудачную попытку.

— Потери на таком длинном пути неизбежны, — пожал плечами Борис.

— Да. Скорее всего, это так. И все же… Мы обязаны будем провести хотя бы большую часть каравана. Нам надо попросту доказать высокую рентабельность морских перевозок в сравнении с доставкой грузов баллистическими транспортниками.

— Та еще работенка, — улыбнулся Док. — Я бы за нее взялся.

— Я тоже, — тут же ответила Катя.

— А как Саймон? Чувствуешь себя в силах возглавить медицинскую службу? — спросил я.

— Отделением я руководил… — улыбнулся врач. — И никогда не был против повышений по службе.

Насчет Ольги у меня уже не было сомнений.

— Борис… — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Я хотел бы в связи с этим предложить тебе звание адмирала и поручить командовать одной из флотилий. Скажем так: одно крыло флота под моей командой, другое под твоей. Как ты думаешь, сработаемся в паре?

— Да… — Видно было, что подобное предложение застало его врасплох. — Интересно ты мыслишь, Андрей. Продуктивно, я бы сказал. На одном корабле нам действительно с тобой тесновато.

— Ну так?..

— Согласен.

— Значит, вопрос можно считать решенным. Тогда наши дальнейшие планы будут состоять из двух параллельных задач. Первая — создание боеспособного флота и найм людей, пока на нелегальной основе. Вторая — создание каравана транспортных судов с командами добровольцев.

— А им, кстати, какой толк? — поинтересовалась Катя.

— Такой же, какой и нам, — с улыбкой ответил я. — Мы станем первыми Охотниками, а они первыми моряками в новой истории человечества. Этот бизнес пока вне конкуренции, на нем можно поднять поначалу такие сверхприбыли, что владельцы судокомпаний быстро войдут в круг самых богатых людей планеты.

— Переход Большой Охоты на коммерческие рельсы? — усмехнулся Борис.

— Не вижу в этом ничего плохого, — ответил я. — Потому что профессионалы от любителей отличаются именно тем, что живут своим ремеслом.

— Пожалуй, — кивнула Катя. — Наш дайверский клуб когда-то тоже пришлось перевести на коммерческие рельсы.

— Именно так, — ответил я. — Значит, собственным приказом с этого дня даю начало операции «Караван». Все свободны. Приготовиться к возвращению на базу.

— Боеприпасов мало, — вздохнул Борис.

— Стычек с биотехами будем избегать, — кивнул я. — Пойдем на маршевом двигателе.

— И кто поведет корабль? — нахмурился Борис. — Док на маршевом не осилит, а у тебя нога…

— Корабль поведет Ольга, — спокойно ответил я. — На маршевом у нее пилотские показатели не хуже моих. И все прекрасно знают об этом. Надеюсь, мое адмиральское решение никто не собирается оспаривать?

— Недооценил я тебя, Андрей, — уже беззлобно усмехнулся Борис.

— Зато я вроде бы ни в ком не ошибся, — улыбнулся я ему в ответ. — Думаю, это всем пойдет на пользу. И общему делу тоже.

Я поймал взгляд Ольги. У нее в глазах так и прыгали веселые искры. Я не удержался от улыбки, когда заметил, что она показывает под столом поднятый вверх большой палец.

Хронология мира Охотников

Старое время

2122 год. Родился Андрей Вершинский, один из основателей отряда охотников.

2128 год. Началась Мировая война. Андрею Вершинскому 6 лет.

2130 год. Кончилась Мировая война. Андрею Вершинскому 8 лет.

2132 год. Начало Материковой (Десятилетней) эпидемии легочного вируса.

2135 год. Извержение на острове. Андрею Вершинскому 13 лет. События первой части романа «Большая Охота» — торпедная атака «Принцессы Регины».

2142 год. Конец Десятилетней эпидемии. Андрею Вершинскому 20 лет.

2142 год. Андрею Вершинскому 21 год — происходят события второй части «Большой Охоты». Набирается первая команда охотников. Создается первый гарпунный карабин системы Дока, возникает идея жидкостного скафандра для сверхглубинных погружений, выводится кислородный грибок.

2144 год. Андрею Вершинскому 24 года — формируются первые подразделения охотников с новым оборудованием и новой тактикой. Происходят события романа «Операция «Караван».

2177 год — родился Долговязый. В это время Вершинскому 55 лет.

2190 год — Долговязому 13 лет, Вершинскому 68 лет — они встречаются. События романа «Штурм бездны».

2199 год. Родилась Рита-Рипли.

2203 год. Родился Дикий-Огурец-Жаб

Новое время

2215 год. Выход Викинга из учебки.

2218 год. Поступление Рипли в учебку.

2220 год. Вместо последнего класса школы Жаб уходит в океан в качестве стажера-биолога.

2221 год. Поступление Дикого (Жаба) в учебку в возрасте 18 лет

2223 год. Выход Дикого (Жаба) из учебки

2224 год. Молодой охотник Дикий, нарушив четвертое правило подводной охоты, применяет биотехнологические торпеды против пиратского транспорта «Голиаф», перевозящего груз мутагенного вещества. События первой части романа «Дорога в ад».

2225 год. Бак находит Поганку — платформу М-8, не зарегистрированную в каталоге Вершинского. События второй части романа «Дорога в ад».

2227 год. Обнаружена плоская торпеда, не зарегистрированная в каталоге Вершинского

2230 год. Попытка нападения команды Дикого-Жаба на Поганку. Гибель Бака, травма Рипли, Дикого и Долговязого. События последней части «Дорога в ад».

2232 год. Поступление Копухи в учебку.

2234 год. События первой части «Правил подводной охоты»

2235 год. События второй части «Правил подводной охоты»

2236 год. События романа «Третья раса».

2237 год. События романа «Вершители судеб».