Вячеслав Вячеславович Хватов

Охота на Сталина

Аннотация

Постъядерный роман с элементами альтернативной истории или наоборот. Что за организации стоят за неудавшимися покушениями на Сталина? Кто эти люди и что будет, если кому-нибудь их них все же удасться совершить задуманное? А может и не было ничего? В наше ремя ответы на эти вопросы пытается получить модный журналист, а всю горькую правду узнает молодой командир РККА. Но прежде ему предстоит пройти все круги ада. причем тяжелый 37-ой покажется ему раем по сравнению с 57-м, куда забросит его неведомая сила. И ладно бы один раз…

Хватов Вячеслав Вячеславович

ОХОТА НА СТАЛИНА

Что-то мешало дышать. Он с силой втянул в себя воздух и открыл глаза. Сквозь мутные окуляры прильнувшей к лицу маски был виден лишь какой-то неровный, желтый треугольник. Что это за маска?

Он поднес руку к лицу. Противогаз. Зачем? Да еще старой конструкции с длинной гофрированной трубой. Такие он видел только в школе, на уроке гражданской обороны, когда больной на голову военрук заставлял детей напяливать на себя эти вонючие штуки.

Он с трудом приподнялся и сорвал с себя эту дрянь. Желтый треугольник оказался оконным проемом, почти полностью перекрытым рухнувшей бетонной плитой.

Попробовал встать, но обшарпанные стены комнаты поплыли куда-то в сторону. Ладно. Встал на четвереньки и подполз к окну. Сунул за пазуху волочащийся за ним фильтр противогаза и, ухватившись за зазубренный край бетонной плиты, подтянулся на руках и выглянул наружу.

Улицы не было. Вместо нее тут и там громоздились груды битого кирпича и обломков камней. Прямо над ним нависал покосившийся уличный фонарь, а метрах в десяти справа догорал остов полуторки.

Что это? Съемки какого-то фильма о Чечне? Нет, скорее о Сталинградской битве. Вон на огрызке площадки третьего этажа единственной уцелевшей стены сталинской многоэтажки лежит оторванная башня тридцатьчетверки. Но как ее туда затащили? Хм. Вообще все это странно. Никогда не любил фильмы о войне. Когда это он успел на такое подписаться? И главное, почему он ничего об этом не помнит?

О! Свет. Наверное, осветители. Сейчас будет «камера. Мотор».

Из-за ощетинившихся изогнутой арматурой бетонных балок выпорхнул сначала один луч, а потом и второй. Они на пару зашарили по развалинам, приближаясь к чадящей полуторке.

Он отпрянул назад.

— Он где-то здесь, вишь, собаки занервничали, — сказали по-английски.

Ничего себе. Он оглянулся. Напротив окна едва различимо чернел дверной проем. Осторожно, стараясь не шуметь, подполз к нему. Перекошенная дверь была открыта вовне, но путь преграждал упавший шкаф. Он наступил на ребро шифоньера, стараясь не угодить ногой в продавленные дверцы, утыканные стеклянными зубцами.

В коридоре было намного светлее. Источником этого света был огромный пролом в перекрытии между первым и вторым этажами. Ни крыши, ни других этажей наверху не было. Массивная плита перекрытия все еще удерживаемая арматурным скелетом за один край, другим своим краем упиралась в пол.

Он вскарабкался по своеобразной горке наверх. Дальше можно было пройти только по торцу полуобвалившейся стены, заканчивающейся возле одной из множества куч мусора.

Он, осторожно балансируя на неровной грани, двинулся в ту сторону. За спиной что-то невнятно закричали. По стене скользнул луч фонаря и тут же щелкнул винтовочный выстрел. Пуля ударила в бетон где-то далеко впереди.

Он пополз быстрее.

Бах. Еще один выстрел. Та-та-та. Это уже из автомата.

— Бля, — он вскочил и в два прыжка достиг кучи. И откуда только силы взялись?

Топот преследователей доносился уже из комнаты, где он был всего минуту назад.

— Я его вижу, — закричали уже слева.

Ага, значит, их больше чем двое и они окружают. Он затравленно оглянулся и, не дожидаясь очереди в спину, кубарем скатился по склону вниз.

Кольцо сжималось. Нырнув между куском вздыбленного асфальта и искореженным трамваем, где-то тридцатого года выпуска, он остановился, размахивая руками. Наконец удалось восстановить потерянное равновесие. Внизу перед ним раскинулось озеро, или нет, скорее огромный кратер, наполненный мутной водой, из которой то тут, то там торчали обломки балок, куски плит и арматура. Прямо под ногами был относительно чистый участок. Только крыша какого-то старинного автомобиля виднелась слева.

Топот нескольких десятков кованных сапог слышался все отчетливее, а совсем рядом, за ближайшим кирпичным холмом раздалось какое-то утробное ворчание и в следующий момент оттуда выскочили три овчарки. Повизгивая от нетерпения, они рванулись в его сторону. Он попятился. Земля под ногами начала съезжать вниз, и даже не успев повернуться, он так и полетел в пропасть вниз головой.

Алексей пулей вылетел из кровати и, хватая ртом воздух, по инерции сделал еще несколько шагов.

— Что, что такое? — Света привстала на кровати, — это ты?

— Я, я. Спи. Ничего особенного, просто кошмар приснился.

— Опять, — жена зевнула, — бросал бы ты свою политику, допрыгаешься до инфаркта когда-нибудь.

— Спи, потом поговорим.

— Вечно у тебя все на потом, — Света натянула на себя сброшенное, на пол одеяло.

Да. Ему снова приснился кошмар. В который раз. Он не стал спорить с женой, а открыл форточку и вышел покурить на кухню.

Что-то похожее на сегодняшний сон ему снилось, наверное, уже в десятый раз. Все время примерно одно и тоже. То ударная волна от ядерного взрыва хоронит его заживо, то он, умирая без глотка воды, ползет по городу, превратившемуся в стеклянную пустыню из расплавленного песка, то в каком-то подземелье на него нападает стая огромных крыс-мутантов. И каждый раз он просыпается в последний момент, как сегодня.

Да. Политика политикой, но пить всякую дрянь, на этих презентациях и деловых встречах точно надо прекращать.

Бенедиктинский затушил окурок и, погасив на кухне свет, поплелся обратно в кровать.

ЧАСТЬ 1. ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ

Глава 1. СЕЗОН ОТКРЫТ

Москва. Новослободская ул. д. 12 17.04.2007 г.

Страничка никак не хотела открываться. Алексей закрыл окошко и попытался зайти в комментарии снова. Висит.

Он встал, подошел к кулеру и налил себе кипятка в кружку. Конечно это моветон с его-то достатком, пить растворимый кофе, но до собственной секретутки он еще не дорос. Значит надо работать!

Компьютер, весело мигая, сообщил ему, что невозможно открыть страницу.

Хорошо, если это от наплыва посетителей, а если весь сайт рухнул? Не дай бог. Вечером главред потребует отчет, а эта зараза все тормозит.

В газете «Новая жизнь» Алексей Бенедиктинский вел рубрику «Превратности истории» и недостатка в посетителях соответствующего раздела на сайте газеты не было. Тормоза случались и раньше, но такого еще не было.

Алексей оторвал кусок лаваша, купленного сегодня в булочной за углом, и прожевав первый кусок, отхлебнул кофе.

— Ну, наконец-то, — страница с последними комментариями загрузилась, оказавшись семьдесят второй по счету. Бенедиктинский чуть не выплюнул очередной глоток кофе на клавиатуру.

Ни черта себе! Меньше чем за сутки от времени публикации настрочили около восьмисот комментариев.

Он поудобнее устроился в крутящемся кресле и прильнул к экрану.

Антон

Офигительно.

Сталин для вас злой.

«Голодомор» вспоминаете? Вспомните тогда голод конца 19 века в «изобильной царской России».

Сталин поднял эту страну из дерьма в буквальном смысле этого слова и в переносном.

Какой он нехороший, что за 2 колоска или гаечку людей сажал. А реально, это называется «воровство», только сейчас мы привыкли на это глаза закрывать.

17.04.2007 11:39

— Тебя бы на зону за спижженый степлер, мудозвон, — Бенедиктинский отодвинул папку и оперся локтем о стол.

Семен

Информация к размышлению: сыновья Сталина воевали на фронте, сын Берии — один из лучших конструкторов-ракетостроителей. Сыновей, внуков не то что Путина или Ельцина, но и какого-нибудь губернатора или генерала в Чечне днём с огнём не встретишь, как и в конструкторском бюро. Это только для лохов существует священная обязанность. Сталин и Берия придерживались несколько иного мнения.

17.04.2007 11:42

— Отцы-герои бля, — Алексей продолжал ругаться с монитором.

Anonymous

Очередное передергивание фактов.

Сталин — это палач, и всем людям, жаждущим его реабилитации, хочется пожелать отправиться в 37 год, чтобы на себе ощутить «счастливую жизнь».

17.04.2007 11:47

— Во-во, — дело говоришь, товарищ анонимус, — Бенедиктинский подправил очки.

Инок

Мой родной дед — полковник МГБ в органах с 20-го года оставил мемуары на магнитофонной ленте (очень много кассет) и я слушая их после его смерти в 1970 г. то, что я услышал полностью опровергает то, что написал Бенедиктинский. У моего деда было ещё 8 братьев, из которых 3 ушли к белым а 4 к красным. Потом один из оставшихся в Союзе был репрессирован, а остальные официально от него отказались. Т. е. семья была расколота на пополам, но я бы всё равно если бы попал в 20–30 годы был бы со Сталиным. 07.03.2005 22:47

17.04.2007 11:51

— Флаг тебе в руки, барабан на шею.

Anonymous

Все это — полный бред и чушь. Поднять страну можно было и без репрессий десятков миллионов человек, которые расставались с жизнью из-за какой-то ерунды, а их детям, которые вообще ни при делах, приклеивался ярлык детей врагов народа.

17.04.2007 05:54

— Вот и мой дед жил из-за этого в Надыме. И мать оттуда.

Андрей

Я бы с удовольствием отправился в 37-й год, потому что там я мог бы гордиться своей страной и быть человеком! а не дерьмократическим быдлом….

17.04.2007 11:59

— Да ты и так быдло, урод, — Бенедиктинский поработал скроллом, пропуская еще несколько подобных постов.

Эд Горби

Отличная статья, а кому нравится 37-сообщаю, что чекисты Менжинского были перебиты Ягодой, Ягоды — Ежовым, Ежова — Берией и Берии — Маленковым и Хрущевым. Так что дерзайте, товарищи, вас тоже шлепнут.

17.04.2007 12:25

— Я бы с удовольствием шлепнул.

Русский

В ваших комментариях слышится трусость шавки лающей из подворотни. Величайший человек великой эпохи. А вопли о невинно убиенных отсылаю к недалёкому будущему, если мы конечно до него доживём. Фигуры подобные Кобе возвеличивают страну, кто хочет поспорить, пусть назовёт в нашем времени человека, который может так же быстро поднять нашу страну с колен.

17.04.2007 12:28

Иван

Гнусная статейка, как и большинство других этого автора. Со Сталиным лично знаком не был, потому ничего плохого о нем сказать не могу и не имею права. Но то, что Великую Отечественную мы выиграли при нем, это исторический факт.

17.04.2007 12:34

— Да пошел ты, — Бенедиктинский достал из ящика новую пачку сигарет и, поставив перед собой пепельницу, закурил.

Козлы. Собирался же не больше пачки в день. А теперь из-за них…

Алексей

Просто поразительные отзывы читаю, вы вообще статью читали?

Сталина можно ругать, но нельзя не отдать ему должное он поднял Россию из ничего, из руин и разрухи. Можете привести конкретный исторический пример, когда подобное можно было бы сделать без крови? В то время, любой человек, приди он к власти, послужил бы полному уничтожению страны, а это принесло бы жертв во много раз больше. Бенедиктинский вот вначале статьи описывает, что было ДО Сталина, и какие люди были у власти. Ну и кто из них вам нравиться больше?

И почему он решил, что кто-то из них справился бы лучше? Он противоречит сам себе.

17.04.2007 12:37

— Много ты понимаешь, ушлепок. Поработай с мое, — пепел с сигареты упал на дорогие брюки.

— Твою мать.

Алексей А.

Дело не в статье Бенедиктинского, а отношении людей к тому периоду. Такие, как этот писака, почему-то не помнят ни о молниеносном решении проблемы с Чечней, ни о золотом запасе, ни о регулярном снижении цен, ни о мировом влиянии которое имела наша страна. Они в один голос талдычат только о пресловутых воронках

17.04.2007 12:40

— Че они все о ценах? Дались им эти цены, — Алексей переложил сигареты в золотой портсигар и налил себе еще чашку кофе.

Леонид

Для особо жалостливых при постройке всеми любимым Петром Питера погибло больше народа, чем при Сталине в ГУЛАГ, а разница в и в необходимости (не в обиду питерцам, но город можно было бы построить на пару км выше по реке где нет таких болот или построить базу ВМФ) результатах их действий поражает.

17.04.2007 12:42

Игорь

Да, мне фраза одного из комментаторов понравилась — десятки миллионов репрессий;))))

Даже по нынешней демократической статистике известно, что расстреляли меньше миллиона…

17.04.2007 12:46

— Сам что ли трупы считал? Статистик бля.

путник

М- да… Судя по первым рецензиям не оскудела в России демшиза… Я то полагал, что эта нечисть благополучно скончалась в ходе «реформ» естественным образом- от бескормицы. Ну да хрен бы с ними, «детишками Арбата», это не лечится.

Примечательно, что «Усатому Отцу» ставят в вину именно 37 год. Примечательный тем, что именно тогда ИВ окончательно избавился от тогдашнего аналога демшизы, «ленинской гвардии», и принялся строить обыкновенную империю, ну а что до бонапартика Тухачевского и прочих конструктивно сходных — то получили они свое вполне заслуженно.

17.04.2007 12:52

— Это ты у меня сейчас получишь заслуженно, — Бенедиктинский нажал на «удалить комментарий».

Костя

Интересно, сколько секунд продержалась бы современная РФ при агрессии, аналогичной гитлеровской?

17.04.2007 12:57

— Нет, ну достали эти «пламенные борцы с мировым злом», — Алексей взял пиджак и вышел из кабинета.

Обед.

SARUROV

Очень трудно сейчас говорить и обсуждать, да он поднял страну, но какой ценой,!!! да он был великим человеком, а с другой стороны он был тираном, у моего деда всю семью расстреляли.

Респект автору.

17.04.2007 14:17

— Взаимный респект, — Алексей чокнулся с монитором стаканом с соком.

Витаc

Возвеличивать тирана могут только те недалекие люди кто не пострадал от его «доброго понимающего взгляда», те, кого это никак не коснулось.

Нам очень легко сейчас говорить о величии Александра Македонского, но, живи вы лично со своей семьей в ту эпоху, и переживите трагедию на собственной шкуре, когда вас избивают и грабят, а ваших женщин насилуют и продают в рабство, да и относятся к вам как к дешевой вещи… раб это — раб, а в военное время когда ряды рабов постоянно пополняются… ваша жизнь в десять раз еще менее ценна для хозяина. А какое унижение!?

Одно дело для мужчины умереть в бою, а совсем другое постепенно превращаться в скотину и даже хуже, ведь к скотине относились намного лучше.

А во время Сталина было не лучше. Твой сосед, который кстати сам же на днях спер у тебя галоши, осерчает, захочет твои две комнаты, вот у него одна, а у тебя две… и стуканет на тебя как следует и куда следует… а у тебя семья, дети, много близких родственников…

А то, что он страну поднял… тиран он и есть — тиран. Вот я вас сейчас тресну по голове да посажу к себе в подвал, поставлю туда швейные машинки, и будете вы мне поднимать швейное производство… и поднимете, никуда не денетесь…

17.04.2007 14:21

— О!

Владислав

В этом-то вся и беда, что в сторонниках Бенедиктова говорит личная обида за родственников. Никто из нас не хотел бы жить в эпоху Ивана Грозного, Петра или Сталина. Никто не хотел бы быть зарубленным опричниками, сгнить в болотах под Питером или загнуться на Соловках. Если бы изобрели машину времени, то отправкой туда можно было бы заменить смертную казнь. Но дело в том, что если бы не эти исторические личности — мы бы сейчас батрачили на какого-нибудь польского пана в соляных копях или таскали бы баржи по Неве для шведского короля. Я не говорю уже о планах Гитлера на наше население. Делайте выводы.

Бенедиктова в топку.

17.04.2007 14:24

— А тебя головой в унитаз, — Алексей взял еще сигарету.

Костя

2 SARUROV , прости. не могу удержаться.

КВН -2003, по-моему, Пятигорск.

— Не люблю я Сталина. Он деда моего убил.

— А кто был твой дед?

— Фашист.

17.04.2007 14:26

— Остряк не доделанный. Ха-ха-ха — не смешно.

Красный

Как бы не хотел автор статьи вывод о Сталине — могучий политик и прекрасный организатор. Страну поднял, другие страны заставил Союз уважать, войну с бесноватым ублюдком выиграл. Потери — были, а куда без них? Те, кто с умным видом кричат, что можно было лучше, могут делать «лучше сейчас, благо поле для деятельности есть. Тем, кто кричат, что Сталин был палач и садист — на могилку к Новодворской, там выслушают.

Вывод о статье — жирный кол, однозначно.

17.04.2007 14:28

— В жопу тебе кол. Лерочку не трожь, гнида краснопузая.

Толян

Да вознаградит Господь Россию новым Сталиным: Народ Русский без Вождя исстрадался!

17.04.2007 14:31

— Исстрадался он. Иди подмойся, — он опять прокрутил несколько постов…

Anonymous

Тупая статья. Одиозная, хотя и с отдельными здравыми мыслями. ЕЕ спасает только стремление ПОНЯТЬ участников событий. Сразу подчеркиваю: я не сталинист (расстреляли прадеда ни за что в 1938), историк, занимаюсь одной свирепой зарубежной диктатурой. Никаких иллюзий по поводу системы такого рода нет — но нет иллюзий и по поводу большинства реальных альтернатив, будь то белые или Романовы.

17.04.2007 15:23

— Еще один историк вылез, — опять закрутился скролл.

Аминь

Да вознаградит Господь Россию хотя бы незначительным снижением количества дураков, а уж дороги Народ Русский и сам построит….

17.04.2007 16:01

— О! Золотые слова.

Сергей

Сталин спас мир от фашизма. Если бы не его жестокость — Гитлер бы победил. Не Сталин создал тот мир таким ужасным. Для того мира он был гуманен, количество жертв — минимально.

Сейчас мир снова становится страшным. Нас спасёт лишь наше мужество и лидер, подобный Сталину. В чудеса верить не стоит.

17.04.2007 16:03

— Щас про пиндосов начнут. Куда деваться от этих педриотов.

Скролл.

Warhammer

ты тормоз, как и все коммунисты. мир прекрасно обошелся бы без ваших зверств и без вашего усатого маньяка. если бы Германия завоевала Россию или даже весь континент, это НИЧЕГО бы не изменило. Фашистов закидали бы атомными бомбами, как Японию. И все было бы так же как сегодня, только Германии не было бы на карте:-)

17.04.2007 16:45

— Истину глаголишь, сын мой. Собрать их, коммуняк этих, в кучку и ядреной бомбой.

Юрис

Ну что же, если такое количество отзывов, значит задело за душу, значит статья полезная и нужная а если кому не понравилась, так ведь люди все разные.

17.04.2007 16:48

Бенедиктинский расплылся в улыбке. Маленькая ручка легла на плечо. Потом она поползла наверх и, потрепав Алексеевы вихры, вновь исчезла.

— Хвалят или ругают?

— Конечно, хвалят, Лия, — соврал он, — разве может быть иначе? — Алексей обернулся и, встав, сгреб девушку в охапку.

— Ну, увидит кто-нибудь, — она вырвалась, — жене сообщат.

— Жене, — он сел за стол, — эх.

Александр

А государство, по определению, это аппарат насилия. И в любом здравомыслящем государстве всякая демократия кончается там, где она вступает в конфликт с текущей политикой этого государства. Даже в так называемых оплотах демократии. Ибо в противном случае закончится само государство. Однако когда есть лишние средства — очень полезно потратить их на выпуск пара посредством игры в «демос кратос» — и правительству хорошо, и демосу, к мнению которого правители прислушиваются, приятно.

А если количество репрессированных в 37 и далее будет расти такими темпами, то вскорости их число превысит все население СССР…

До чего ж ВЕЛИК ОСЕЛ, ПИНАЮЩИЙ КОПЫТОМ МЕРТВОГО ЛЬВА!

17.04.2007 16:52

— Сам осел.

Да, а с количеством жертв он, похоже, действительно переборщил. И главное, теперь уже обратного хода нет. В других публикациях придется отталкиваться от этого числа. М-да, ну что-нибудь придумаем.

Глок

«Я к демшизе отношусь не лучше. Это две крайности — дерьмократы и сталинисты. Я хочу жить без крайностей в теплой квартире и без черных воронков под окнами.»

Веня

Разгубастился… И рыбку ему, и…

В нашем хищном мире, где Россию всегда пытались и сейчас пытаются растащить по частям — такое не возможно.

Добро должно быть с кулаками.

17.04.2007 16:55

А почему бы и не образовать несколько новых демократических государств? Глядишь, и не окажется в нескольких из них вот таких вот Вень. И потом, с такими Венями, мы все равно Россию просрем. Надо будет статейку на эту тему забацать. Эх, только главред вряд ли пропустит. Времена нынче не те.

Владислав

Warhammer — ты сам понял, что сказал?

«Фашистов закидали бы атомными бомбами, как Японию. И все было бы так же как сегодня, только Германии не было бы на карте»

На чьей территории? По Москве бы ядерными бомбами хреначили? А твой дед в это время где был бы?

17.04.2007 16:59

Warhammer

В Таллине:-)

17.04.2007 17:01

Владислав

Ну, тогда понятно

17.04.2007 17:02

— Иди, говорю, Владик, голову в унитаз сунь. По Москве, не по Москве.

Олег

А вы посчитайте сколько убито людей из-за прихода в власти «дерьмократов» — рост количества самоубийств, заказные убийства, смерть от передоза, спившиеся от отсутствия работы и потом умершие, Чечня та же. А сколько умерло без медицинской помощи, сколько детей выброшено на помойку Убийства в армии, убийства стариков из-за квартиры и т. д. и т. п. А потенциально так называемая демократия убила десятки миллионов — рождаемость упала вдвое.

А вы говорите про миллион расстрелянных…

Хотя то, что невинных убивали, это конечно ужасно, но то, что давили политическую оппозицию — всесторонне поддерживаю. Перестали давить в восемьдесят шестом — и эта «оппозиция» за пять лет при помощи американцев развалила нашу великую страну…

Так что Сталин по моему мнению даже не такой преступник как Горбачев.

17.04.2007 17:05

Опять американцы. Сами все развалили. И в 30-е. Если бы Сталина вовремя грохнули, и войны-то не было бы. Эх, — Бенедиктинский подпер рукой подбородок и уставился в окно, где на бескрайних голубых просторах неба стайка облаков играла в догонялки.

Не понимаю

«..Даже по нынешней демократической статистике известно, что расстреляли меньше миллиона…»

А это мало, чтобы считать Сталина уродом?

В 35–38 гг. убивали и сажали не только палачей и гонителей прежних 20 лет, но и хозяйственников, администраторов и честных военных… И кучу совсем «левых» людей.

А миллионы умерших от искусственного голода в 31-33-ем? А раскулаченные? А 10 лет каторги (несколько тысяч вообще расстреляли) за выращенные тобою же на отнятой у тебя земле и «украденные» с голодухи колоски и картохи?!

А миллионы напрасных потерь в войну, один штурм Берлина чего стоит?!

Моральная кретинизм некоторых отзывов просто поражает.

17.04.2007 17:15

Андрей

Газета «Нейе фрейе прессе» (Австрия), 1932

«Большевизм можно проклинать, но его нужно знать. Пятилетка — это новый колосс, который необходимо принимать во внимание и, во всяком случае, в хозяйственный расчет».

Да, «во всяком случае», мы сейчас проедаем Сталинские запасы, или то, что было создано его драйвом. Нового-то не получилось.

Но идеология верная. Или они нас или мы их. Что сейчас, к сожалению и просматривается. Только очень ограниченные люди могут поверить в любвеобильность Запада. Иметь нас будут и по-чёрному. Вот весь политический цинизм.

С уважением, Андрей.

17.04.2007 17:17

— Мы вас, мы вас…

Cher

Во времена Сталина было все, что угодно, но ни один человек не мог бы сказать, что ему стыдно за свою страну.

А сейчас?

Я за правдивое изложение истории, выводы каждый может сделать сам.

То, что такой человек необходим России сейчас — не вызывает сомнений.

Я только начала читать статью, но уже сейчас могу сказать, что счастлива, что народ опомнился и не идет на поводу у пропаганды оппозиции, которой выгодно оболгать всех.

Мой муж как-то сказал мне (он иностранец), что если бы у вас не было революции, если бы у вас не было Сталина, у нас не было бы той процветающей Европы, которая есть сейчас. Не стали бы капиталисты задумываться над тем, какие дать социальные льготы и возможности, если бы на примере России не увидели, к чему приводит империалистический пофигизм. Вот такой вот ракурс, такая точка зрения.

17.04.2007 17:24

Миха

2 Warhammer: Было бы наверное «интересно» посмотреть как бы фашистов закидали атомными бомбами и что бы потом от «мира» осталось…

Также: перед войной Германию гораздо сильнее снабжали западные страны и в частности США /// сейчас, надо отдать должное, надо говорить, что не США, а отдельные его граждане, участвовавшие в акционерном капитале немецких предприятий;) ///. А покрывали Германию гораздо больше и лучше опять таки Англия с Францией — вспомним дружно Мюнхенский сговор.

Предотвратить войну с Германией было невозможно при всех усилиях (и Сталина и всех прочих), уж очень сильно к ней толкали некоторые «дружественные», а потом и союзнические страны (вспомним дружно попытки подписать дружеские договоры в 1939 году между СССР-Францией-Англией и их провал со стороны Англии и Франции).

17.04.2007 17:05

Бенедиктинский загрузил предпоследнюю страницу.

Anonymous

После прочтения рецензий осталось только одно желание — поскорее уехать из этой ублюдочной страны.

18.04.2007 07:25

— У меня давно такое желание и я, наверное, скоро его реализую, — Алексей потянулся за сигаретой.

Дмитрий

Прочитайте статью. внимательно, огороменная просьба! Расспросите своих родных (старшее поколение)! Поройтесь в семейных фотографиях, наконец, просто почитайте открытые исторические материалы (публикации материалов съезда, воспоминания современников, глав православной церкви, и.т.д.)!

Я не оправдываю Сталина (мои предки из деревни, которая как раз и была загнана в угол), мой прадед был раскулачен за такую мелочь, как швейная машинка… Но, черт возьми! Неужели вы думаете, что большинство ветеранов и пенсионеров боготворят Сталина только из-за страха?! Тогда мне вас жаль. Как справедливо отметил один из рецензентов — современные демократы наворотили такого, что нужно десяток Сталиных, чтобы перевесить их по жестокости!

18.04.2007 07:31

митрич

Ребята, фанаты статьи…А вы сами управлять пробовали? Хоть небольшим коллективом — человек в 10?А в кризисной ситуации, цейтноте и цугцванге? Если пробовали — не ужели не понимаете, не видите, что приемы такие же, только масштабы другие…Если внимательно присмотреться — Сталин-гений антикризисного управления…И я бы с большим удовольствием жил в 30–40 годы при Сталине, чем при Троцком-Бухарине — крови бы было больше, толку меньше. И так по экспоненте…

А на счет репрессий — попробуйте пообщаться с немногими оставшимися стариками, а не пользоваться передернутой статистикой

18.04.2007 07:34

oupire

Обалденные комменты!

Раз настолько сильно точки зрения на статью расходятся, значит маст рид…

По-поводу Сталина что могу сказать… У меня бабушка была… есть… Член семьи врага народа. Ее отец врагом народа был. Надо обьяснять что это такое в то время? Так вот. Сталина просто любили. ЛЮБИЛИ. Любили как можно только любить своего вождя. И когда обьявили о его смерти — плакали, всерьез плакали. Выводы делайте сами.

18.04.2007 07:38

Bond

Klassnay statiya! Ura Benediktinskomu! Riga.

18.04.2007 07:45

viper

Маладэц, Алексей Эмануилыч! Ух какую бучу поднял, подогрел к себе интерес. Да и статья хорошая, скандальная, истории там мало, но денег заработать на ней можно. И нужно. Маладэц.

18.04.2007 07:48

— Хоть ты меня понимаешь Марк.

Коля

37-й вас нервирует? Так ведь репрессии начались еще в 17-м, и не закончились после 37-го, ни со смертью Сталина. Человек был великий. И не использовал власть за ради швейцарских счетов, багамских вилл, меринов и бумеров и прочего дерьма, как нынешние наши. Не грабил свою страну. И люди гордились своей Родиной, а не обзывали ее «дерьмовой» или «гребаной», как нынче модно стало!!!

18.04.2007 07:57

Anonymous

Я понял, что всегда переоценивал интеллектуальные и культурные способности пользователей Интернета.

Просто страшно читать отзывы. Но если бы авторы сих рецензий попали бы в тридцать седьмой год, то в лучшем случае их петушили бы на зонах урки, а в худших гнили бы сейчас под шпалами никому не нужной ж/д на Салехард

Особенно поражают те, у кого деда или прадеда расстреляли, а их внучки одобряют это и говорят — так и надо. Вот это — моральные уроды, которые давно мудировали, еще при рождении

18.04.2007 08:11

— И не говори друг, меняя такие тоже поражают.

ММТ

много криков, соплей, высосанных из пальца фактов, их передергивание, грубо вырванные из первоначального контекста цитаты, и конечно смачное смакование всякой грязи, и… просто нет слов.

Я раньше был лучшего мнения об этом журналисте.

Ну а История, какая бы она ни была, это наша История, и самое лучшее наше к ней отношение это ее Уважение и старание не повторять ошибок совершенных нашими предками в процессе ее написания

18.04.2007 08:17

Алексей Бенедиктинский удовлетворенно потер ладони и, взъерошив свою непомерных размеров шевелюру, крутанулся на кресле.

Только теперь он обратил внимание на мерцающую лампочку потолочного светильника. Обычно ее противное жужжание его не по-детски раздражало и даже мешало работать.

— У, зараза китайская, — Алексей погрозил лампе кулаком и, сцепив пальцы на затылке, выгнул спину, разведя локти в стороны.

Обычно это помогало, но сейчас боль в спине не прошла, только что-то тревожно хрустнуло в шейных позвонках.

Все, пора уходить, а не то жена из дому выгонит. Чего-то засиделся я дольше обычного.

Бенедиктинский посмотрел на часы, — У-у-у. Все, кранты. Скандальчика не избежать.

Он достал мобильный телефон и нажал на закладку «Пупсик».

Пупсик рвал и метал. Оказывается, жена звонила ему аж три раза за последние полтора часа.

Он удивленно посмотрел на список неотвеченных вызовов. Да, так и есть. Пожалуй, придется по дороге домой заехать в ювелирный, а это значит, что себестоимость статьи возрастет. Помимо, «на пиар» и «на проставу» нужно ведь еще и главреду отстегнуть как обычно, а теперь вот гонорар еще тысяч на пять уменьшится.

Алексей запихал в рот остатки лаваша, запил его давно остывшим кофе и, выключив компьютер, снял с вешалки пальто.

— Ну как, сезон охоты на отца народов открыт? Что пишут? — дверь скрипнула и легкий на помине главред вошел в кабинет и устроившись на уголке стола, махнул в сторону погасшего экрана.

— Пишут, Сергей Леопольдович, много, но, к сожалению, в основном ругают.

— Так это же хорошо. Значит, рейтинги растут. А то, что поносят — так это ерунда. Вон Политковскую тоже ругали, а теперь вот памятник поставили… в Грузии. А в штатах даже фильм сняли, книги пишут, Евросоюз премию, ее имени, учредил.

— Ну и шуточки у вас, Сергей Леопольдович. И вот потом вы все о рейтингах, а мне бы хотелось бы читателя убедить в чем-то, заставить задуматься…

— Может, ты там с жертвами репрессий переборщил? Я тебе говорил пяток, другой миллионов накинь, а ты там случайно до сорока не округлил?

— Нет, на тридцати остановился, — Бенедиктинский заправил шарф под воротник, — а вы разве не читали.

Главред закусил нижнюю губу и уставился на мысок своего отполированного ботинка.

Эх, зря он это спросил. Знал же, что, не положив в карман традиционный конверт, Леопольдыч не касался готовых материалов своих подчиненных. Ну, или делал вид, что не касался.

Алексей подошел к ящику своего стола, открыл его и, достав конверт с деньгами, упакованный в сигнальный экземпляр, протянул его начальнику:

— Вот, ничего такого. Я и так там сгладил все углы, которые только можно было. Это уже после вашей правки.

— Завтра с утра почитаю, а потом вместе подумаем, что нам с этим поколением горе-патриотов делать, — повеселевший Сергей Леопольдович соскочил со стола и скрылся в дверном проеме, буркнув на прощание что-то вроде «Бай».

Бенедиктинский взял шляпу и зонт и вышел вслед за главредом. В отличие от Леопольдыча, настроение у него было в конец испорчено. Проведя бейджем по электронному ключу своего кабинета, от расстройства он сначала даже пошел в противоположную от лестницы сторону коридора.

Пожалуй, заеду-ка я еще в «Пять звезд», коньячевского куплю — нервишки подлечить.

Стеклянная дверь-вертушка еще долго крутилась, после того как Алексей в сердцах толкнул ее, так и не ответив на «до свидания» озадаченному вахтеру.

Ни пробка на Ленинградке, ни посещение ювелирного не добавила Алексею настроения. Но окончательно оно было испорчено, когда Бенедиктинский, подъехав к «Пяти звездам», увидел табличку, сообщающую о ремонте. Вовремя! Называется — побаловал себя маленько! Что, ехать к другому такому же через пол города? Нет, конечно. Значит, остается ближайший супермаркет. Он со злостью ткнул окурком в пепельницу и повернул ключ в замке зажигания. Ага, сейчас. Двигатель не завелся. Алексей попробовал еще раз. И еще раз. И еще. Ноль эмоций. Он выскочил из машины и, закурив, принялся расхаживать туда-сюда. Так, техничка, с учетом пробок, будет, самое раннее, через полчаса. Значит, можно пока сходить за коньяком в супермаркет. Кажется, там за углом проезжая, он видел один. Конечно, французский коньяк в нем наверняка подмосковного разлива, но это все же лучше, чем клопомор в бутылках из-под Грузинского, что впаривают вон в той палатке.

Из пяти касс работали только две и все эти полчаcа Бенедиктинскому пришлось провести в обществе очумевшего офисного планктона, почему-то решившего набить свои холодильники именно сегодня.

Выжатый, как лимон, он, наконец выскочил на улицу и едва ли не бегом рванул к машине. Но… На том месте возле «Пяти звезд», где Алексей оставил свой «Лексус» тридцать минут назад, его не было.

Два часа в отделении милиции, сорок минут в метро, и в результате, когда Бенедиктинский вышел из подземного перехода «Речного вокзала», было уже темно. В павильоне остановки, на лавочке сидел невысокий худой старик. На вид ему было далеко за восемьдесят. Воевал, наверное. Может, и сидел даже.

Бенедикинский нетвердой походкой направился к остановке.

— Извиняюсь уважаемый, а автобус скоро будет.

— Нет, не скоро, молодой человек. Через сорок минут, и при том последний!

— А, понятно, — Алексей рухнул на лавку рядом с дедом, — значит, вместе дожидаться будем.

Старик промолчал, но это не остановило Бенедиктинского. Он обнял старика за плечи.

— Что, отец, жизнь тяжелая штука? Да, а кому вообще легко живется в этой стране? Вот ты знаешь, дед? Машину вот у меня угнали, — он всхлипнул. — Линять нужно из этого гадюшника, вот что.

— Вот такие, как вы, страну гадюшником и сделали, — старик снял руку Бенедиктинского со своего плеча и встал.

— Ой, ой, ой. А вы, что в свое время с ней сделали? Пол страны сидело, а другая половина их охраняла, да доносы строчила.

Старик хотел что-то ответить, но только махнул рукой.

— А-а, ответить-то нечего, — Бенедиктинский все больше распалялся.

— Ошибаетесь, мне есть, что сказать. Только мозги у вас, у нынешних напрочь загажены телеящиком. Сами-то думать не умеете. За вас уже все покрасили в черное и белое, разжевали и в рот положили. Такие, как ты, — старик ткнул в сторону Алексея пальцем, — раньше в комсомольских вожаках ходили, а по ночам доносы друг на друга строчили, чтобы себе место расчистить. Вы и сейчас место себе расчищаете — киллера нанял и готово.

Бенедиктинский улыбался. Он уже не чувствовал себя так скверно. Его даже забавлял этот старый хрен. Наверняка какая-нибудь бывшая чекистская мразь.

Два часа в отделении, бесконечные вопросы, звонки, протоколы… Он уже немного отошел от этого и коньяк, остатки которого бултыхались в бутылке за пазухой, помог ему отвлечься от неприятностей сегодняшнего дня.

— Думаешь, я неудачник, да? А я, между прочим, известный журналист, сейчас еду домой к жене. Вот подарок ей везу, гляди, — он начал шарить по карманам. Черт. Сережек или чего он там купил, не было.

— Бля, суки. Менты вытащили. Или в метро? В метро ездит одно это быдло…

Он, кажется, сказал это вслух. Старик не реагировал — лишь повернулся к нему спиной. Бенедиктинский не унимался.

— Не нравиться, да? Мне тоже не нравиться, когда мою статью охаивают всякие хронические неудачники, несостоявшиеся в этой жизни. Потомки вертухаев. Им только и остается лить слезы по этому вашему Сталину. Это ведь вы, ваше поколение носило его на руках, а теперь воспитываете своих внучков.

— Что вы об этом знаете, молодой человек, — похоже, Бенедиктинскому все же удалось вывести деда из себя. — Что вы знаете об этом, чтобы записывать вот так вот в негодяи целое поколение, да и самого Сталина тоже?

— А, вон как запел, сволочь! — Бенедиктинский не мог остановиться. Там, в киберпространстве он мог только печатным словом отхлестать какого-нибудь поклонника Вождя всех народов, а здесь перед ним стоял настоящий живой сталинист.

Что, гнида сталинская, силенки уже не те? — он встал в стойку и начал пританцовывать вокруг деда, — а то, наверное, проучил бы врага народа, а? — Бенедиктинский хохотнул. Он на миг расслабился, и это дорого ему обошлось. Стариковская палка рассекла воздух и по касательной прошлась по правому уху.

Звон в голове заслонил все остальные уличные звуки. Бенедиктинский наклонился за расколотыми очками, а когда он распрямился, то увидел, что старик дрожащими руками выдавливает из пачки таблетку валидола; его сумка, рядом с которой он сидел, валяется под лавкой, и почти все ее содержимое высыпалось на асфальт.

Алексей кое-как надел, оставшиеся без одной дужки очки.

Деду видать было совсем херово. Вон побледнел весь и сполз вниз.

Ладно. Вызову скорую — не изверг ведь.

Бенедиктинский только с третьего раза сумел набрать на своем мобильном «03» и в ожидании машины скорой помощи, зачем-то начал перебирать стариковское барахло. Наконец в руки ему попалась красная книжечка какого-то удостоверения.

Так. Петр Вениаминович Сказочников. Персональный пенсионер. Ага, так он и знал. Небось, пенсию свою заслужил в подвалах Лубянки. Ишь, как его задело. Бенедиктинский потер распухающее ухо и обернулся в сторону приближающегося звука сирены.

Он сделал еще глоток из бутылки и посмотрел на водителя скорой. Тот затянулся сигаретой и, глядя куда-то на далекие огни микрорайона, раскинувшегося по ту сторону МКАД, стряхнул пепел на землю.

В приоткрытой дверце красно-белой «газели» было видно, как врач, вытерев пот с лица, продолжил колдовать над стариком.

Подошел автобус. Последний. Бенедиктинский вскочил на заднюю площадку и, вывернув шею, еще долго смотрел на удаляющуюся остановку, пока та не скрылась за поворотом.

Глава 2

СТЕПАНОВКА

Ворошиловградская обл. Игнатьевский р-н. деревня Степановка. 11.08.1937 г.

Он остановился и, приложив руку к козырьку фуражки, принялся рассматривать белеющие на околице хаты. Вон та, третья слева от водокачки, его.

Мать, наверное, еще в поле, а вот сеструха точно чего-нибудь насчет ужина кумекает. А может, уже наварила борща на мосталыжках.

Петр посмотрел на командирские часы, которые ему вручили в прошлом месяце, как отличнику боевой и политической подготовки. Ну да, время уже. Вон и колхозные телеги с бабьем в Степановку потянулись. Мужиков-то из их деревни всех в гражданскую повыкосило. Вот и его отца тоже. А те, что остались, на шахтах в Усть-Каменском уголек рубают.

Сказочников обернулся. Со стороны поселка к нему на приличной скорости мчался велосипедист, за которым тянулся шлейф пыли.

Ух ты, только коленки сверкают.

Метров за пятьдесят до Петра велосипедист начал сбавлять скорость и, наконец, затормозил возле него.

— Здравия желаю, товарищ командир, — на Сказочникова из-под кепки смотрели серые водянистые глаза, почти полностью растворяющиеся на таком же сером от пыли лице. И вообще, заставь Петра кто-нибудь описать незнакомца на следующий день, ничего особенного он вспомнить бы не смог. Поношенный френч, брюки-галифе — так все сейчас одеваются. Разве что краги…

— Не подскажите, на станцию я правильно еду? — не дожидаясь ответа, велосипедист достал видавший виды планшет и развернул карту, — вот это впереди должна быть Веселогорка, а за ней мост и выезд на дорогу к станции?

— Нет, это Степановка, а не Веселогорка. Не туда свернули, — Петр ткнул пальцем в листок. — Мост вон где, — и, развернувшись, махнул уже в сторону настоящей, а не бумажной Ворошилоград.

— Ах ты, черт. Как же я так оплошал? — незнакомец поспешно свернул карту и, закинув ногу на велосипед, буркнул, — спасибо.

— Да не за что, — Сказочников повернулся и пошел к Степановке.

С борщом он не угадал. Когда на Петре наконец повисели мать, сестра и все племянницы по очереди, перед ним поставили несколько тарелок, наполненных картошкой, квашенной капустой и солеными огурцами. Потом Наташка притащила здоровую корзину с пирожками, а когда сестра торжественно внесла в хату извлеченный из подпола

немаленький шматок сала, Петр не выдержал и спросил. — Никак во всесоюзную лотерею выиграли или может деньги по займу вернули? А, Наташка? — он посмотрел на сестру.

— Нет, — рассмеялась та, — просто нам теперь на трудодни больше долю выдают, да и на базаре кое-чего с огорода наторговали.

— Ого! А что, теперь и это разрешили?

— Ну, говорю же.

— Да ты соврешь — не дорого возьмешь.

— Да ну тебя, — сеструха обиженно засопела. — Ешь вон лучше.

— А вы?

— И мы. Мать вон сейчас от Трындычихи бутылек принесет и сядет, а я уже, — Наташка плюхнулась на лавку.

Петр, повертев фуражку в руках, прищурился и запустил ее в сторону крюка вбитого в стену.

— Попал, — он засмеялся, глядя, как фуражка покачивается на крюке.

— Все еще как мальчишка, — в дверях стояла Мария Семеновна. — Жениться уж давно пора, а он все ребячится. Говорю, давай Нинку соседку за тебя сосватаем.

— Опять ты, мам, за свое. Говорил же тебе, что жениться мне пока рано. Вот окончу командирские курсы, получу назначение…

— Во, во. В глухомань какую-нибудь Сибирскую. И жениться тогда тебе на медведе придется.

— Ничего, мам, все будет нормалек, — Петр встал из-за стола и, схватив огурец и пару картофелин, направился к двери. — И в Сибири поди люди живут.

— Поешь хоть нормально, — крикнула ему вдогонку Мария Семеновна, но Петра же и след простыл.

Егорыч перевернул газетный лист и продолжил водить очками вдоль строчек мелкого текста. Это манера чтения у него была такая. При этом, он еще шевелил губами будто читает вслух. Правильно, он в основном и читал вслух. А кому ж еще, если грамотных в деревне раз, два и обчелся. В смысле политически грамотных. Читать-то умели многие. Особенно молодежь. Но что взять с парней и девчат, у которых в голове одна рыбалка, купание, да лошади. Вот Ленька вроде ничего, смышленый, но тоже только самолетами своими бредит. Нет, в деле политического просвещения масс нужен серьезный подход.

Егорыч снова зашуршал газетой.

Среди верхушек акаций, растущих возле клуба, замелькала белобрысая голова.

Кто это? А Петруха! Ну, наконец-то стоящий собеседник. Будущий командир красной армии.

— Петруха, подь сюды.

— Че Егорыч?

— А вот послушай, что пишут: — «Товарищ Сталин в своем историческом докладе на пленуме ЦК ВКП(б) «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников» дал блестящий анализ недостатков в работе партийных органов и органов безопасности и указал практические меры к их устранению.

Товарищ Сталин заострил внимание на вопросах о капиталистическом окружении и о современном троцкизме, превратившемся в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств».

Петр присел рядом с Егорыч ем и достал папиросы.

— Вот дальше, дальше о главном.

— Да я слушаю, Егорыч, слушаю, — Сказочников дунул в папиросу и закинул ногу на ногу.

Егорыч прокашлялся и продолжил, — «Товарищ Сталин беспощадно вскрыл ошибки тех наших товарищей, которые неправильно представляют себе эти вопросы. Такие товарищи привыкли болтать о капиталистическом окружении, но они не понимают его подлинной природы, его существа, не понимают связи, которая существует между капиталистическим окружением и такими фактами, как шпионаж, диверсия, вредительство и террор, и не умеют сделать отсюда соответствующих выводов.

Эти товарищи забыли, говорил товарищ Сталин, о законе взаимоотношений между буржуазными государствами, в силу которого каждое из этих государств систематически засылает своих разведчиков, шпионов и диверсантов в тылы соседних государств.

Но если отношения капиталистических государств между собою определяются указанным выше законом, то может ли быть иным их отношение к СССР — стране победившего социализма, несущей счастье и освобождение от капиталистического рабства эксплуатируемым и угнетенным народам и трудящимся массам всего мира!

Конечно, нет! Вот почему капиталистические государства засылают в наши тылы, и будут засылать впредь вдвое и втрое больше вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы любого буржуазного государства. Этих вредителей, шпионов, диверсантов и убийц иностранные разведки направляют в СССР, как своих агентов, используя их для своих преступных целей достаточно широко и умело. Такими наиболее подходящими для фашизма агентами в осуществлении этих преступных замыслов в настоящее время являются троцкисты, представляющие собой беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц из иностранных разведок», — Егорыч перевел дух. Солнце клонилось к закату и его оранжевые лучи, преломляясь в ветвях деревьев, веселой стаей зайчиков плясали на газетных страницах.

— Давеча кум из города приезжал, — дед потер слезящиеся глаза, — говорит там целую банду этих супостатов поймали. Слышал?

— Нет, — Петр встал. — У нас на курсах об этом особо не говорят. Было одно политзанятие, где о Тухачевском, Екире и Уборевиче рассказывали и все.

— Послушай… — Егорыч осекся. По улице, со стороны Усть-Каменского в облаке пыли неслась телега, на которой, во весь рост стоял Витек Стогов. Казалось, телега вот-вот развалится на куски. На такой-то скорости.

— Батьку завалило, — повозку занесло, и самый младший из Стоговых едва удержался на ногах. — «Диктатуру» взорвали.

Он кричал еще что-то, но сквозь грохот колес доносились лишь непонятные обрывки фраз.

Одновременно вскочив, и Петр и Егорыч, рванули туда, откуда примчалась телега. Из других дворов тоже выскакивали люди, и вскоре по дороге, ведущей к шахтам, уже бежала почти вся Степановка. Петр с Егорычем, пробежав метров двести, вскочили в кузов громыхавшей по колдобинам полуторки, в котором уже сидели кузнец Михей, поселковый фельдшер Мамрюков с медсестрой и еще два каких-то мужика из района — то ли по почтовому делу, то ли землемеры какие.

Шахта «Диктатура пролетариата» была одной из самых крупных в Усть-Каменском, и на ней работало почти все мужское население Степановки.

Судя по всему, где-то там, в штреках все еще бушевал огонь. Над стволом шахты поднимался столб черного дыма, который пассажиры полуторки увидели еще от элеватора, а подъехав, увидели толпу народа, которую оттесняли подоспевшие НКВДшники. Несколько грузовиков с ними застряли в людском море, волнующемся у ворот.

А народ все прибывал и прибывал. Петр забрался на кабину, чтобы разглядеть, что происходит у входа в клети.

А там происходило что-то страшное. Левую клеть заклинило взрывом, а из правой, которую опускали и поднимали вручную, выгружали тела.

Их было много. И хотя часть трупов уже погрузили на грузовики, все равно возле проходной уже не хватало места. Тела лежали в три ряда, а клеть все продолжала совершать ходку за ходкой, выдавая на гора совсем не уголь.

Петр насчитал семьдесят пять тел. В углу у «ламповой», под брезентом лежало то, что осталось от шахтеров, оказавшихся в эпицентре взрыва.

Завыли бабы, которые стояли ближе других к оцеплению. Сквозь две шеренги НКВДшников они сумели разглядеть среди полуобгоревших трупов своих родных.

В толпе началось брожжение, и если бы не подоспевшие конники из расположенной в соседней Масловке кавалерийской бригады, она наверняка бы смяла пешее оцепление. А так, Буденовцам даже удалось оттеснить людей за ворота.

— Говорят, то не метан рванул, — Леха из третьей смены присел на корточки возле Сказочникова, спустившегося с крыши кабины вниз. — Говорят, то динамит был. Людев вона по кускам раскидало.

— Говорят, говорят. Говорят, что кур доят. Ты бы, рыжий, поменьше языком молол. А то, не ровен час, как пособника тебя того…

Петр присел на крыло грузовика и закурил. Неужели диверсанты добрались и до их района? Да-а.

Домой он добрался затемно. Многие ворота и калитки на их улице до сих пор были открыты настежь. В сенях Петра встретила заплаканная Наташка. Витька, с которым она гуляла, спустился в забой сегодня утром вместе со второй сменой.

С трудом стащив сапоги, Петр рухнул на топчан.

Москва. Новослободская ул. д. 12 25.09.2007 г.

— Давай, давай наливай. Нечего нам баки заливать. Там своим этим… Подписчикам втирай про Сталина своего, а нам лучше расскажи, сколько из нее на Федеральной можно выжать.

— Ну и вопросы у тебя, Гена. Что я, по-твоему, на своем «Логане» по Рублевке носиться буду? «Логан» тебе не «Ферарри», да и я не сынок Сырожи Иванова.

— Да ты чего, Леш? Я просто так…

— А я так и понял, что просто так, попиздеть, — Бенедиктиктинский плеснул себе виски, — лучше скажи, ты с главным архивариусом договорился?

— А как же. Все будет чики-чики. Только надо добавить.

— Сколько? — Бенедиктинский вздохнул и полез в карман за портмоне.

— Еще пятьсот.

— Совсем эти бумажные крысы совесть потеряли.

— Ну да. Ну, ты же сам знаешь, информация в наше время дорого стоит.

— Она всегда дорого стоила, только раньше расплачиваться приходилось по-другому, — Бенедиктинский разлил остатки шотландского по стопкам.

Старая настольная лампа с салатовым плафоном, навроде тех, что стоят в музейных кабинетах в Горках или в Кремле, освещала лишь угол в одном из помещений государственного архива. Высящиеся же до потолка стеллажи, с одинаковыми, цвета детской неожиданности, папками, уже метра через два от стола утопали в сумрачной кисее пыльного воздуха. От этой пыли постоянно чесался нос. Бенедиктинский отодвинул очередную папку и открыл следующую.

Что-то более-менее подходящее попалось ему только к исходу третьего часа. Вот, кажется, кое-что нашел.

Бенедиктинский смахнул пыль с пожелтевших страниц.

Так, так, так. Вот оно. Выдержки из протокола заседания Ворошиловградского областного суда от 23.08.1937 г., опубликованные в газете «Ворошиловградский коммунист».

«…Я хочу, товарищи судьи, напомнить несколько данных экспертизы по этому вопросу, которые не оставляют никакого сомнения в том, что этот план очень тонкий, вероломный и подлый. Диверсанты из правотроцкистского центра…» Далее следовали нудные технические подробности, которые якобы свидетельствовали о диверсии на шахте «Диктатура пролетариата». Алексей, зевая, пролистал несколько страниц со свидетельскими показаниями, записанными аккуратным круглым почерком какого-нибудь секретаря.

Суки бля. Они проделывали с человеком такое, что тот потом свидетельствовал не только против своих сослуживцев, но и против мамы родной. Да и против себя самого тоже.

Вот, например, — «…подтверждаете ли вы, гражданин Николаев Кузьма Семенович, что видели, как Сказочников Петр Вениаминович одиннадцатого августа этого года без четверти восемь встречался на дороге, ведущей из Усть-Каменского в Степановку с разыскиваемым в связи с делом о диверсии гражданином?

— Подтверждаю.

— Подтверждаете ли вы, что в этом гражданине по фотографии вы опознали Якименко Ивана Павловича, являющегося так же немецким шпионом Эрихом Фон Глаубером?

— Подтверждаю.

— Подтверждаете ли вы, что Якименко-Фон Глаубер, получив от гражданина Сказочникова секретную карту, затем направился в сторону железнодорожного узла в Веселогорке?

— Подтверждаю.

— Довожу до сведения суда, что среди личных вещей гражданина Сказочникова при обыске была обнаружена крупная сумма в иностранной валюте.»

Наверняка сами и подбросили. Бенедиктинский потянулся за сигаретами, но, вспомнив о датчике противопожарной безопасности над головой, передумал.

Обвиняемым было предъявлено обвинение по ст. 52.2 и 52.8а — «об организации диверсии.»

В своей заключительной речи государственный обвинитель говорил, — «В этом деле, товарищи судьи, налицо заговорщическая группа, агентура иностранных разведок. Но вина всех участников этой банды наймитов империализма не одинакова…»

Дальше следовал перечень тех, кто, по мнению прокурора достоин смертной казни, и тех кому «посчастливиться» помахать кайлом во благо родины и партии. Ух как Алексей ненавидел этих коммунистов. Он сжал кулаки и продолжил читать.

«…считаю, что Сказочников, хотя и совершил тягчайшие преступления против Советского государства, против Советской власти, заслуживает снисхождения, так как он был всего лишь связным и использовался для передачи документов и ценностей. Кроме того, в преступную организацию он был вовлечен путем обмана В отношении его и выше перечисленных лиц я предлагаю применить закон от второго октября тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Он позволяет суду в особых случаях избирать меру наказания, среднюю между десятью годами лишения свободы и высшей мерой наказания. Я считаю, что в отношении Сказочникова, Степанова, Рюмова, Лагоды, Кераселидзе и Зельштама следует ограничиться двадцатью пятью годами тюремного заключения.

Чудовищность совершенных подсудимыми преступлений поражает. Я спрашиваю, имеют ли право ходить по земле, товарищи судьи, эти чудовища, по вине которых погибли десятки людей?

Пусть же ваш приговор покажет силу и справедливость советского правосудия!

Изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов!

Раздавить проклятую гадину!»

Надо же, сколько патетики. Вот так вот, из-за нарушения техники безопасности, повлекшим за собой взрыв метана, большевики отправили на тот свет полтора десятка человек. Надо будет раскрутить эту историю в своей будущей статье. Странно, что они вообще кого-то оставили живых. Особенно этого военного… Как там его… Сказочникова.

Кстати, где-то ему попадалась эта фамилия. Может быть, когда он копался в архивах ГУИН? Надо будет попытаться отследить судьбу осужденных по этому делу.

Бенедиктинский захлопнул папку и достал мобильник. Хватит на сегодня, пора немного расслабиться, а то подсознание опять зашвырнет в руины.

Кстати, а почему именно туда? Что-то много сегодня вопросов без ответов. Пора в кабак. Он открыл записную книжку.

Ворошилоград. Пересыльный пункт областного управления НКВД. 05.10.1937 г.

Муха, подумав немного, все-таки продолжила свой путь по стеклу маленького зарешеченного оконца, сквозь которое было видно лишь лоскуток плачущего неба, да верхушку начинающего желтеть клена.

Петр задумал, если муха доползет до кляксы из масляной краски, присохшей к стеклу в левом верхнем углу окошка, то там наверху во всем разберутся и выпустят его, исправив эту чудовищную ошибку. Если нет, значит, нет.

Он в который раз прокручивал в голове события того дня. Тот велосипедист в рыжих крагах… Нет, эта встреча не была случайной. Но теперь ему казался подозрительным и парень, попросивший посмотреть за своими вещами на вокзале. Ведь он потом тоже попросил того парня присмотреть за своими. Кто знает, может быть, именно тогда ему подложили деньги, найденные при обыске… Обыск. Они перевернули вверх дном всю хату. А когда его сонного, ничего не понимающего два чекиста выдернули из постели… Он ведь подумал, что началась война… Этот момент он не забудет никогда. Перепуганная родня, отводящие в сторону глаза соседи. Соседи… Эх Кузьма, Кузьма. Нет, зла на него Петр не держал. Ошибся человек, бывает. Но вот прокурор… Что за чушь он там нес про связного? Это была уже не ошибка…

Лязгнул засов, и массивная фигура конвоира заполнила собой весь дверной проем.

— Сказочников, с вещами на выход.

Петр схватил тощий вещмешок и шагнул к выходу. Так и не добравшаяся до кляксы муха выписывала восьмерки по камере.

Тусклая лампочка в конце коридора, ослепляющий свет октябрьского солнца во дворе и опять душная темнота обшитого металлом кузова. Он уже перестал вздрагивать, когда за ним с грохотом захлопывалась очередная дверь, и лязгал засов. Его почти не били. Только в первый день, допрашивающий его капитан, на любой его вопрос отвечал ударом натруженного кулака. Другим повезло меньше. Некоторых привозили с допросов под руки, некоторых приносили и бросали на пол, а кто-то совсем не возвращался.

Его вообще допрашивали как-то странно. У Сказочникова сложилось впечатление, что его ответы никого не интересуют и все с ним давно уже решено.

На допросы Сказочникова водили раз в два-три дня, обычно ближе к вечеру, и лейтенант (с 1935 года, когда в РККА были введены воинские звания, и по 1945 год звания в НКВД были на два ранга выше званий РККА. Например лейтенант НКВД соответствовал капитану РККА, сержант НКВД лейтенанту РККА), выполнивший свою дневную норму по зуботычинам и пинкам, откровенно скучал. Зевая, он или расхаживал по кабинету, как учитель, по два раза надиктовывая печатающему протокол допроса молодому сержанту свои вопросы и повторяя ответы Петра, или сидел, подперев кулаком подбородок и помешивая ложечкой в уже, наверное, десятом за день стакане чая.

Сержант, тот вообще в такие минуты откровенно клевал носом над своей машинкой.

— Скучно с вами, с наймитами, — сказал как-то разоткровенничавшийся лейтенант. — Все вы одинаковые. Сначала «не виноват я», «это какая-то ошибка», а потом «я осознал свою вину перед всем советским народом» и «готов понести суровое наказание». Тьфу. Вот бы нам сюда настоящего немецкого шпиона, матерого… Но опять эти олухи его упустили. Кстати, не записали мы с тобой, гражданин Сказочников, его приметы. Ну-ка давай, колись, — лейтенант постучал по стакану ложкой, и встрепенувшийся сержант передвинул каретку печатной машинки, демонстрируя готовность печатать.

На вокзале, в ожидании, когда к составу, перевозящему раскулаченных с юга украины, прицепят три вагона для перевозки заключенных, группу политических из Ворошилограда и области загнали в отстойник для скота.

— Там вам самое место, — ухмылялись конвоиры.

Просидев несколько часов под проливным дождем, он так и не смог согреться и уже в пути, лежа на верхнем ярусе нар, несколько раз просыпался от холода.

Это уже потом Петр научится спать буквально лежа в луже воды или в продуваемом насквозь бараке, и даже стоя на ледяном ветру в заменяющих карцер полузатопленных развалинах церкви, а пока он выжил, и то ладно. Как выжил в том Усть-Илимском «карцере», откуда в барак мало кто возвращался. Вот и с поезда на третий день сняли пять окоченевших трупов, а до станции назначения не доехала и вовсе треть заключенных. Впрочем, не лучше обстояли дела в теплушках, под завязку набитых раскулаченными. К концу пути там стало заметно свободнее. Кто-то умер в пути, а кто-то сдуру сиганул на ходу прямо в бескрайние снега, которые пассажиры этого поезда только и могли созерцать на протяжении последних дней.

Но не только холод косил людей налево и направо.

Голод. Он довершал черное дело, начатое матушкой зимой. Да, несмотря на начало октября, здесь на севере уже вступила в свои права настоящая зима.

С едой становилось все хуже и хуже. То ли заключенных выжило больше, чем рассчитывало лагерное начальство, то ли сквозь жирные пальцы начпрода просачивалось слишком уж много отнюдь не жирной лагерной пищи. Только в помятых мисках заключенных с каждым днем плескалось все меньше и меньше баланды, которую язык не поворачивался назвать супом.

Вскоре Сказочников поймал себя на мысли, а не попробовать ли сварить что-то вроде похлебки из коры тех редких осинок, которые не пустил на дрова ленивый лагерный начхоз. Жрут же лоси кору эту.

Наивный. Той коры давно уже и след простыл. Не один он такой умный.

— Че встал бля? — сопроводив свой вопрос смачным пинком, конвоир вмиг вывел его из задумчивости.

Хорошо еще прикладом не охерачил. — Сказочников, не мешкая схватил чурбак и поспешил к телеге.

Уже вторую неделю он вкалывал на считавшейся легкой работе — собирал для начхоза (между собой лагерные называли его начвором) на лесосеке отходы, так сказать, основного производства.

От этой «легкой» работы его руки были похожи на расплющенные клешни, а спина болела уже всегда. На эту самую «легкую» работу отправляли проштрафившихся лагерных шестерок. Вот так вот. Но все-таки ему повезло.

Уж неизвестно за какие такие заслуги его перевели на хозработы, (тем более он только-только из карцера) но еще пару недель на лесосеке, и лежать ему сейчас с надорванным пупком в лазарете.

Долго бы он там не пролежал, потому что в бараке, называемом лазаретом, кроме грязных, не единожды стиранных бинтов, пары коробок хинина и ржавого бочонка с водой ничего не было.

— Ну бля, сука, не хочешь работать? — удар прикладом швырнул Петра на землю, где он как рыба, хватая ртом воздух стал отползать в сторону, опасаясь, что конвоир начнет бить его ногами. Но тот достал пачку «казбека» и, глядя своими рыбьими глазами сквозь Сказочникова, произнес, — еще пару таких закидонов и тебе не поможет даже твой… — но тут же осекся, будто вспомнив о чем-то, и совсем уж по-домашнему проворчал, — все думаешь, сука. Умный очень. Много тут вас, умников по нарам гниет. Вон в седьмом бараке аж целых три профессора и один генерал. Они по началу тоже все умничали, а теперь ничего, сортиры драят как и все.

На следующий день Сказочников едва встал с нар — так болела спина.

К вечеру, когда Петр в полусогнутом состоянии ковылял из столовой, ему показалось, что он видит в узком проходе между двумя бараками отчаянно машущего ему лагерного шныря. Кузьмича, за его стукачество, все ненавидели, но боялись. Ссориться с ним было смертельно опасно. Не один возбухавший на него зек был найден с проломленной головой возле забора или в канаве, не один был застрелен при попытке к бегству, хотя бежать никуда не собирался. Да и не куда тут бежать. Тайга на сотни километров. Многие просто пропадали.

Поэтому, решив не искушать судьбу, Петр поспешил в узкий проход.

— Слышь долдон, (это так здесь называли Петра за его долговязую фигуру) с тобой тут один шкет из вольнонаемных покалякать желает.

— На предмет чего?

— А я знаю? Мне тока передать тебе велели. Так что слухай. Завтра идешь на Семеновскую вырубку. У молодого ельника притворись, что у тебя живот скрутило и в кусты. Там тебя этот человечек и будет ждать. Да ты не дрейфь, конвоир предупрежден, — Кузьмич показал ему свои гнилые зубы и был таков.

Несмотря на нечеловеческую усталость Сказочников не спал почти всю ночь.

Кому и что от него понадобилось? Он с самого ареста ощущал какое-то особенное отношение к себе. Неужели его хотят cделать шестеркой? С чего они взяли, что он пойдет на это? Не дай бог! Они, стукачи ведь долго не живут.

Отключился Сказочников только под утро.

У Семеновской вырубки, возле ельника как только он присел, к нему подошел худощавый блондинистый парень в тельнике и не говоря ни слова протянул сложенный вчетверо тетрадный листок.

«Завтра ночью за лазаретом возле третьего столба от сортира подкоп. Встретит Андрей. Три километра вдоль реки. У лесопилки полуторка.»

Петр едва закончил читать, а парень уже поднес к листку спичку. Бумажка подозрительно легко воспламенилась и в считанные секунды сгорела, почти не оставляя дыма.

— Это че?

— Хуй через плечо. Завтра свалишь отсюда.

— А дальше…

— Дальше больше. Почем я знаю? Мое дело маленькое.

— А че не щас?

— Ага, умный. А его под расстрел? — парень кивнул в сторону конвоира с рыбьими глазами, который грыз семечки, демонстративно отвернувшись в другую сторону.

Неплохо бы. Петр посмотрел на своего позавчерашнего мучителя.

— Да и тебя сразу хватятся. А так, уйдешь незаметно, а кое-кто в лазарете под твоим именем уже коченеет.

— А что за Андрей?

— Я.

— Ясно. Жди. Завтра буду.

— И это, — Андрей помялся, — велели тут передать, если не пойдешь, в лазарет вместо твоего дохлого двойника сам ляжешь.

Сказочников ничего не ответил. Даже если это какая-то провокация, выбора ему все равно не оставили.

А если на самом деле удастся сбежать? Что потом? Потом будет видно. А пока…

От чего-то незапертая дверь барака предательски скрипнула. Где-то у северной вышки залаяла собака. Черт, проснется еще кто-нибудь.

Погода на удивление соответствовала. В поземке, заметающей следы в считанные секунды, могло бы укрыться целое стадо коров, а не то, что один человек.

Лазарет был совсем рядом. В его окне тускло горела масляная лампа. Наверное, это вольнонаемного фельдшера опять ночью на жрачку пробрало. Сука. Все заработанные деньги падла только на хавчик и тратит, и все равно тощий, как глиста. И жрать-то он может, прям у трупа. Толку только от него никакого. Даже перебинтовать, как следует не может. Наверное, если у фельдшера кончатся нашей кровью заработанные деньги, он будет жрать трупы заключенных.

Подкоп был, как и говорилось, у третьего столба от сортира. Место было выбрано удачно. Юго-западную вышку закрывал угол полуразвалившегося лазарета, а до южной вышки было далеко. Петр встал на четвереньки, потом лег на брюхо и, извиваясь, как та лягушка на сковородке, прошмыгнул под забором. С той стороны никого не было. Сказочников привстал и осмотрелся.

— Дуй сюда, — раздался слева громкий шепот. Кусты в той стороне зашевелились, и из них показалась едва различимая в темноте тощая фигура Андрея.

Только парень успел втащить его за рукав в заросли, как по ним скользнул луч фонарика проходящего мимо патруля.

Переждав немного, они двинулись к берегу протекающей неподалеку речки-переплюйки. Шли вдоль нее молча. Только заунывная песня вьюги нарушала мертвую тишину ночи. Где-то часа через два Андрей, в одному ему известном месте, резко свернул направо. Поднявшись, парочка беглецов вышла на узкую лесную дорогу. Справа чернела махина склада лесопилки. Андрей закурил. Он пару раз затянулся, а потом вытянул руку с папиросой и описал в воздухе пару кругов ее огоньком. Сказочников еле держался на ногах.

— Вон они, — Андрей махнул в противоположную от лесопилки сторону. Оттуда тоже кто-то сигналил огоньком папиросы.

— Ну, все давай иди. Я свое дело сделал, — Андрей растворился в темноте.

Не говоря ни слова двое, словно выросших из-под земли молодчиков взяли Петра под руки и запихнули в кузов полуторки, задний борт которой уже открыл третий, поджидавший заговорщиков внутри. Потом двое первых влезли в кузов и устроились на скамьях по обе стороны от Сказочникова. Тот, что был справа начал копаться в своем вещмешке. Машина потихоньку тронулась.

— Жрать дадите? — Петр поочередно посмотрел на всех троих сопровождающих, остановившись на владельце мешка.

— Читаешь мысли. Держи, — тот протянул Сказочникову ломоть хлеба и уже ополовиненную банку тушенки.

— Какие мысли? — забубнил Петр с набитым ртом. — Жрать охота.

Грузовик набрал ход, и всем четверым его пассажирам стоило немалых усилий удержаться на скамьях.

— Еще, — Петр в два счета управившись со жратвой, опять посмотрел на мешочника.

— Обойдешься, — подал голос тот третий, который все время находился в кузове. Наверное, старший. И вот этот голос отчего-то показался Петру знакомым. Где же он его слышал? Не на кого из лагерных не похож. Он бы сразу узнал.

Но слышал-то он этот голос где-то недавно. Но гадай не гадай, а в темноте лиц все равно не разглядеть. Может быть позже, когда…

Машина резко остановилась, и Петр едва не свалился со скамьи.

— Вылезай, приехали, — обладатель вещмешка подтолкнул его к заднему борту, с трудом перебравшись через который, Сказочников тут же попал в цепкие объятия встречающих.

Ему даже не дали толком осмотреться, но все равно, кое-что увидеть он успел.

Судя по всему, его привезли на небольшой военный аэродром.

Глава 3

СЕРГЕЙ ВОЛКОВ

Москва. Краснопресненскя наб. д. 24 к 2 15.11.2007 г.

От необыкновенно сильного для середины ноября мороза не спасали даже перчатки. Бенедиктинский подул на онемевшие пальцы и нажал на звонок.

Ему открыл затрапезного вида старик, ну никак не похожий на академика РАН, даже на бывшего. Его длинные, редкие, но в тоже время спутавшиеся волосы седыми прядями спускались на плечи. Ноги обуты в потертые клетчатые тапочки, а из прорехи в видавших виды штанов выглядывала старческая коленка. В довершение всего, у старика еще тряслась голова.

О, Паркинсон наш друг. Бенедиктинский, брезгливо пожал, протянутую бывшим академиком руку и, обойдя того по широкой дуге, остановился, ища глазами вешалку, на которую можно было бы повесить свое пальто, купленное недавно на Елисейских полях.

— Вот пожалуйста сюда, — Академик Рутковский открыл скрипучую дверцу грозящего развалиться шкафа, в котором висели старое драповое пальтецо и смешная желтая куртка с воротником из длинного искусственного меха.

— С вашего позволения, — Бенедиктинский положил свое пальто на стоящее в прихожей плешивое кресло.

Лучше уж сюда, чем в воняющий нафталином шкафчик.

Он уже немного жалел, что пришел к старику. А что делать? Вряд ли бы Рутковского удалось бы вытащить к себе в редакцию вместе со всеми его бумагами.

Справедливости ради, надо сказать, что одежда на академике была хоть и сильно поношенной, но чистой. В этом Рутковский был похож на свою квартиру. Вернее квартира была похожа на своего хозяина.

Протертые паласы, почерневший паркет и почти рассохшаяся мебель. Телевизора, насколько понял Алексей, не было вообще. Его место на тумбочке занимал древний ламповый радиоприемник. Интересно, каким образом старику удается доставать к нему запчасти?

В общем квартира была опрятная, с налетом интеллигентности (картины, рояль, куча книг, пылящихся на полках, и все такое), но, как сейчас говорят, сильно поюзанная. Больше всего Бенедиктинского раздражал запах старичъя, въевшийся буквально во все. Хоть нос зажимай.

— Обстановка у меня конечно не богатая, — Рутковский будто угадал его мысли, — но сами понимаете, сейчас у нас на пенсию особо не разгуляешься. После уплаты коммунальных платежей только на бутылку кефира и супчик на потрошках и остается. Располагайтесь, — бывший академик скрылся на кухне.

Ну вот, сейчас опять стариковское нытье начнется. Эх этим бы сталинским хоромам в самом центре Москвы с их потолками высотой почти четыре метра и коридорами, похожими на проспекты, да нормального хозяина. Не понимает старик своего счастья. Он и цены-то, небось, своей квартиры не представляет. Да, было бы неплохо поселиться здесь. А что? Не век же жить Бенедиктинскому в своем загородном пентхаусе, да и вид-то здесь из окна какой! Может обработать Рутковского на предмет продажи? Не должны в таких элитных квартирах жить недостойные

этого люди. Рутковскому будет в самый раз сидеть где-нибудь на завалинке в какой-нибудь Кузяевке и травить свои истории о том, как он получил свою сталинскую премию за разработку какого-то реактора на тяжелой воде, или чем он там занимался.

— Чайку, кофейку? — раздался хриплый голос из коридора.

— Нет спасибо.

А я уже на свой страх и риск вам кофе сварил. Настоящего, а не какого-то там растворимого. Вам молодым оно-то не вредно. Не то, что нам, старикам, — Рутковский дрожащей рукой поставил перед гостем чашку кофе.

— Давайте Александр Григорьевич сразу к делу перейдем.

— А какие у нас, стариков дела? Сиди себе на завалинке, вспоминай былое.

Бенедиктинскому стало не по себе. Уже второй раз дед словно угадывал его мысли. Надо быть поосторожней с этим Рутковским.

— Ну, давайте и мы с вами, Александр Григорьевич, повспоминаем.

— Ну. давайте. Помнится, молодой человек, по телефону вы говорили, что интересуетесь обстоятельствами ареста Ягоды, шахтинского дела и покушениями на Сталина.

— Последним в особенности.

— Ну что ж, считайте, что вам повезло. Покушения на Сталина — мое хобби. В тридцатые-сороковые годы на него была организована настоящая охота. У меня есть уникальные свидетельства и воспоминания о неизвестных деталях известных покушений и неизвестных покушениях вообще.

— Хобби? Разве вы не историк?

— Историком был мой лучший друг ныне покойный академик Рашевский. От него и заразился этим делом. И хотя практически никого из очевидцев уже нет в живых, кое-что мне собрать удалось. А вообще-то сам я — бывший ядерный физик.

— Да, да. Сейчас вспомнил. Маша мне что-то такое говорила.

— Маша, кстати, внучка Дмитрия Яковлевича Рашевского. Именно она вас мне порекомендовала, иначе я бы от этой затеи отказался. Вы уж извините… Подержите пожалуйста, — Рутковский взгромоздился на стремянку, которая издала при этом жалобный писк и потянулся к самой верхней полке. — Вы уж извините меня, молодой человек, но вашего брата журналиста я не люблю. Больно много ерунды вы пишете. Но хотя ваших статей я лично не читал, Маша о вас хорошо отзывалась. Она говорила, вы ведь над полной биографией Сталина работаете.

— Ну, это дело отдаленного будущего.

— Надеюсь, труд ваш не пропадет даром. Главное, чтобы ему доставало объективности. Биография такого человека — слепок целой эпохи. А то сейчас все Сталина только грязью поливают.

Бенедиктинский хотел сказать, все, что он об этом думает, но сдержался. Обидится еще старик и пиши-пропало. Алексей только покивал для видимости согласия.

— Ну да ладно. Приступим помолясь, старик смахнул пыль с папки и положил ее на стол.

У Бенедиктинского защекотало в носу.

— Первое покушение произошло еще в двадцать пятом году, — Рутковский достал какой-то полуистлевший желтый листок.

Журналист, приготовивший свой минисканер, разочарованно вздохнул. Такой артефакт возможно даже его дорогущий Кэнон не возьмет. Ну ладно. Сначала хоть сфотографирую, а потом попробую отсканить — расползется еще.

— Широкой общественности о нем ничего не известно до сих пор. В общем-то, нашего внимания оно особо и не стоит. Покушение было совершенно не организованным. Антанта к тому времени получила по мозгам, и в следующий раз министры Англии, США, Франции и, как ни странно, Германии собрались в Брюсселе только в двадцать седьмом году, чтобы решить, как попилить нашу с вами родину. Там-то, вероятнее всего и было принято решение о следующем покушении на Сталина. Но об этом чуть позже.

В двадцать пятом же году в Сталина пытался стрелять то ли какой-то бывший белый офицер, то ли человек Троцкого, боровшегося со Сталиным за власть. А может и то и другое. Их интересы тогда совпадали. Но в любом случае, человека того быстро повязали. Но вот что интересно…

Оба, и Рутковский и Бенедиктинский склонились над папкой.

Москва. Краснопресненскя наб. д. 24 к 2 22.01.1938 г.

Он уже не помнил, когда спал, до скольких хотел. Да и спал ли он вообще когда-нибудь так долго? О лагере и говорить нечего, в армии с этим тоже не забалуешь, ну а в деревне в детстве тоже приходилось вставать ни свет ни заря. Кто жил в деревне — знает.

Часы в гостиной пробили два раза. Сказочников протянул руку и, взяв со столика круассан, положил его в рот. Кофе конечно остыл. А эта горничная Зоя вроде ничего, надо присмотреться.

Зазвонил телефон. Петр, потянувшись, взял трубку и едва не опрокинул кофейник.

— Лейтенант Волков у аппарата.

— Наконец-то! Молодец, — похвалили на том конце. — Четко и без запинки. А то все «Ск…Волков», «Пе…Сергей». Давай дальше, в том же духе.

Сергей взял телефон в руки и стараясь ничего не задеть проводом, подошел к окну. На улице все было как обычно. Ничего особенного. Все спокойно.

Тот, на другом конце провода был прав, азы конспирации давались ему тяжело — никак он не мог привыкнуть к своему новому имени.

— Да, буду в четыре на Зачатьевском, он положил трубку и вдруг взял ее снова. — Барышня, скажите, откуда был звонок? Спасибо.

Ясно. В резиденцию его еще не пускают. Встречу назначили на явке. Не доверяют, значит до сих пор. Оно и понятно. С тех пор как его, худого, вонючего и небритого, перегружая как мешок с дерьмом с машины на самолет, с самолета на машину, привезли в Москву, ему не раз напоминали, что в случае чего, вмиг отправят по обратному адресу, поднимать советский север.

Эх! Ему так хотелось еще поваляться в мягкой постельке, Волков-Сказочников быстро умял два бутерброда с бужениной, запил их холодным кофе и стал собираться.

Лучше приехать пораньше, осмотреться.

Ремень снова пришлось отпустить на одну дырочку. Да. Разжирел он тут на дармовых харчах. Того глядишь, скоро собственный хрен за животом не увидишь.

Подойдя к двери, он сначала, как учили, посмотрел в глазок. По лестнице спускался сосед сверху — Сашка Рутковский. Вот светлая голова. Можно сказать его ровесник, а уже по линии академии наук продвигается, что-то изобретает.

Волков поморщился, вспомнив занятия по математике на командирских курсах. Не любил он этого. А Сашка видать души не чаял. Только мама у него… Как бы это сказать… Чересчур разговорчивая.

Мой Сашенька то, мой Сашенька се, мой Сашенька ускоритель будет делать. Болтун — находка для шпиона.

— Сергей.

Петр не сразу среагировал на свое новое имя. Подумав о Сашиной матери, он мысленно перенесся в родную Степановку. Как там его мать, сеструха?

— Сергей. Ты чего это в облаках витаешь?

— Извини, Саш, задумался.

— Уж не о Зое ли? Хорошая девушка. Комсомолка, в драм кружок ходит. Даже не понимаю, почему такая, и в горничные подалась?

Да, странно. Подумал Волков, но ничего не ответил Рутковскому.

Покружив возле конспиративной квартиры, Сергей вошел в подъезд, поднялся на этаж выше, покурил, аккуратно спрятал окурок обратно в пачку, и только потом спустился и позвонил условленное количество раз.

Дверь ему открыл работающий постовым милиционером Аркадий Северцын. Все звали его Аркашка-бульдог, за его похожую на бульдога физиономию.

— Че застыл? Проходи, не светись.

В накуренной комнате сидели трое. В углу, стараясь быть незамеченным, весь сжавшись, примостился на краешке стула Сенька Парамонов. Он был похож на испуганного хорька, забившегося в угол в ожидании своей участи. И звали его Сенька-хорек, или просто хорек. Весь его вид как бы говорил, — «ну и влип же я».

На кожаном диване, положа ногу на ногу, развалился Глеб Суровов — глава местной ячейки.

Ячейка их не была чисто московским подразделением блока. Всем здесь заправляла другая группа — более многочисленная, говорят даже со стажем в верхах, а Суровова и еще нескольких уцелевших членов Ворошиловградской ячейки перебросили сюда для выполнения какого-то особого задания. Какого, об этом не знал даже сам Глеб.

Волков сначала думал, что после Ворошиловградского провала ничего серьезного Суровову не поручат. Слишком уж топорная работа. Это ж надо, из-за аварии на шахте завалили почти всю ячейку. А это значит, что чекисты пасли их давно и взрыв на «диктатуре «просто использовали для того, чтобы отчитаться перед Москвой о разгроме крупной банды троцкистов. А сколько таких вот как он, невинных попало в эти жернова? В версию специально устроенного взрыва Волков не верил. А если и подложил кто динамит, то только сами чекисты. Валюту-то они ему подбросили. И потом, не будут же члены ячейки подрывать своих? Многие из них сами местные.

Но вот, похоже, насчет Суровова Сергей ошибался. Постепенно до него стали доходить слухи, что им предстоит какое-то серьезное дело. Там что-то краем уха услышал, тут что-то краем глаза увидел. И самое главное, похоже, московские смежники знали об этом гораздо больше Сурововских. На Волкова, Аркашку-бульдога, хорька и других смотрели как на ходячих покойников. Но относились к ним с уважением и, пожалуй, даже с жалостью.

— Смертники, — пошутил как-то курьер. Волков смерти не боялся. В лагере и не через такое прошел. И о судьбе своей он не беспокоился. Терять Сергею было нечего, и с прошлым его больше ничего не связывало. На родных бы вот только разок глянуть. Но в Степановке ему, «врагу народа» появляться было нельзя.

А вот остальные дергались. Хорек, так тот вообще не помнил себя от страха. Туповатый Бульдог прятал свой страх за агрессией. Волков недолюбливал их обоих. И опасался. Черт его знает, чего ожидать от труса и садиста.

Что же касается Суровова… Вон он сейчас тоже сидит и дергается. Уставился своими бесцветными глазами на здоровяка с голубыми полковничьими шпалами и жует свою нижнюю губу. Волков еще на аэродроме под Москвой узнал в нем того заблудившегося велосипедиста. Вот по этим бесцветным глазам, да еще по чудным крагам и узнал.

Наверное, Сергей должен быть благодарным Суровову, за то, что тот вытащил его из лагеря и не дал сгнить на нарах, но отчего-то чувства благодарности не испытывал.

Конечно то дело, которым занимался их блок Волков считал правым. Столкнувшись со зверствами НКВДешников и увидев, сколько невинноосужденных кормят вшей по лагерям, он понял, что нужно что-то менять в этой системе. А раз система, как рыба, гниет с головы, то с этой головы и надо начинать.

Сергей, ошеломленный своей догадкой, застыл в дверях.

Че встал? Проходи, — Аркашка подтолкнул его в спину.

Полковник не обратил на вошедшего никакого внимания и продолжал сидеть за столом, выпуская одно за одним сизые кольца дыма, которые, постепенно теряя форму, разбивались о стеклянную дверцу шкафа.

Суровов же наоборот вскочил и как челнок засновал от окна к шкафу и обратно.

Атмосфера в комнате постепенно накалялась. Сергей стоял и не знал что ему делать.

— Хвоста не привел? — то ли у него, то ли у Бульдога спросил Суровов.

Они оба одновременно помотали головой.

— Смотри у меня, — опять не известно кому погрозил кулаком руководитель ячейки «правотроцкисткого блока «.

— Продолжим, — с ленцой в голосе то ли спросил, то ли предложил полковник.

— Отчего же не продолжить? — Суровов плюхнулся обратно на диван и, обхватив себя за плечи, принялся постукивать пальцами по коже своей куртки.

— Значит, самолет я тебе обеспечу вовремя. Только учти, рейд будет беспосадочным. То есть тебе и твоим орлам в крайней точке придется прыгать с парашюта.

Суровов поморщился.

— Что, уже заранее в штаны наложил?

— Брось ты этот свой солдафонский юмор. Просто хочу знать, что, остаться в стране совсем нельзя?

— А оно тебе надо? Хочешь, чтобы с вами как с теми по Кирову разделались?

— Но ведь вас Сам курирует! Неужели даже он не обеспечит…

— Да ладно, — полковник махнул рукой, — это такой фрукт, даром что не Ягода. Ничего он не курирует, только не мешает и все. Наивный. Он думает, что Троцкий что-то решает и надеется вовремя вскочить в нужный вагон.

— Правильно. Любой бы на его месте не захотел бы быть младшим помощником старшего дворника. Ну да бог с ним. Скажи мне, Георгий, неужели даже после того, как мы уберем Кобу, здесь будет так опасно.

— Еще как. Ведь тогда-то и начнется все самое интересное. Каждый ведь ведет свою игру. Наши люди наготове, но ведь эти янки со своим замшелым крылом троцкистов с самим Львом Давыдовичем во главе сложа руки, сидеть не будут. Да и Ежов свое слово скажет. Берию скорее всего сразу в расход. Всесоюзного старосту, Буденного и его друга Климента в лучшем случае на заслуженный отдых. И пошло-поехало.

— Значит все-таки Сталина того… — вырвалось у Сергея.

Полковник одновременно с Сурововым посмотрели на Волкова так, будто перед ними стояла бессловесная скотинка, которая вдруг заговорила человеческим голосом. Потом они переглянулись.

— Давай-ка без имен, — Глеб вскочил.

— Ну хорошо, о деталях позже, — полковник тоже встал и, поручкавшись с Сурововым, вышел.

Глава ячейки крутанулся на каблуках и позвонил в колокольчик. В комнату потихоньку начали подтягиваться остальные члены ячейки.

Ну и дисциплина у нас. Сергей снял, наконец, шинель и, повесив ее на спинку стула, сел.

— С завтрашнего дня все вы меняете квартиры, дорогие мои товарищи, — начальник окинул взглядом собравшихся. — Лафа закончилась, начинается работа. В целях повышения эффективности нашей деятельности руководство приняло решение перевести всех на казарменный режим. Это не касается Волкова и Буль… Северцына. Все. Все свободны. Волков и Северцын останьтесь для дальнейших инструкций.

Трамвай, на котором он возвращался домой, встал кварталах в двух от Красной Пресни, и когда Сергей добрался домой, было уже далеко за полночь. Голова гудела от переизбытка усвоенной за сегодня информации. Волков с трудом стащил с ног сапоги, кинул на кресло шинель, и прямо в мундире завалился на кровать. Голова болела все сильнее.

Надо бы добраться до кухни и налить водички. Без аспирина не обойтись.

Он, сделав над собой усилие, приподнялся на кровати. Маленький взрыв в голове, казалось, разметал мозги по комнате. Стены начали медленно заваливаться, дверной проем поплыл куда-то влево, и в следующий момент у Сергея потемнело в глазах.

— Ты уверен, что доза смертельная? — Суровов нервно постукивал карандашом по краю стола.

— Неужели ты сомневаешься в компетенции специалистов СД? Да, давно ты не был в Германии, Эрих, — полковник подошел к окну, — не беспокойся, все будет как надо, и Северцын вот-вот доложит о результате.

Просветление наступило почти мгновенно. Звон в ушах уже почти затих. В правый бок упиралось что-то жесткое. Лежать было неудобно. С кровати как будто сняли все белье заодно с матрасом.

Волков пошарил рукой. Точно, какие-то доски. Он протер глаза. Сквозь щели в стенах из неструганных досок еле-еле пробивался свет. Он привстал.

Все было, как и тогда в конце октября тридцать седьмого. Те же нары, та же зияющая прорехами крыша барака и тот же пробирающий до костей холод. Вот только есть от чего-то не хочется и гарью какой-то все время воняет.

— Гляди очухался. А я, было, подумал, еще одного нам с тобой тащить, Михеич, — маленький мужичок, с растущей клочьями бородой, приподнялся и внимательно посмотрел на Сергея.

— Да, третий с утра — это перебор. Хотя вон в крайнем бараке по двадцать за день выносят. Не завидую я им. На трассе навьебываешься, а потом еще жмуриков таскай, вместо того чтобы хоть свои законные шесть часов поспать, — тощий, жилистый старик даже не посмотрел в сторону Волкова.

— Еще бы. В крайний-то все больше из-под Ленинграда, да из-под Москвы везут. Этот народец быстро дохнет.

— Да-а-а, радияция! Хто еще года полтора назад знал об ентом звере, — Михеич подошел к помятому баку и, проломив кружкой ледяную корку, принялся набирать воду так, чтобы мелкие льдинки не попали в нее.

— А мне кажется, этот выкарабкается. Живучий больно. Уж как янки лупили его, другой давно бы уже кони кинул, а этот вона зенки вытаращил. Слышь, малой? Очухался штоль?

Сергей облизал пересохшие губы, и с трудом подняв руку, ткнул в сторону бака.

— Ну, точно оклемался, — Михеич нехотя слез с нар и протянул Волкову свою кружку с остатками воды, — хотя какая разница? Не сейчас сдохнет, так потом на трассе. Все мы здесь сдохнем, Витюня.

— Ну, ты-то не прибедняйся, Михеич. Тебе-то белая повязка светит, а с ней не околеешь.

— И ты, Витюня, можешь повязку получить, если будешь вести себя правильно, а не орать как вчера: — «яволь хер официр». Говорил же тебе, янки с бритишами фрицев терпеть не могут. Это раньше они были союзники, когда против нас. Теперь, я слышал, на Волге и под новосибом даже постреливают друг в друга.

— Брехня, — возразили откуда-то из темноты хриплым голосом. — Это такие же белоповязочники с обеих сторон сцепились. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. Фенимора Купера читали? Как у него там Делавары с Ирокезами воевали? Вот и тут тоже самое. В ООНе-то фрицы с янками замечательно заседают. Даже целый комитет создали по спасению диких славянских племен от коммунизма.

— Ты профессор, тебе виднее, — тот, которого звали Витюня с неприязнью, посмотрел в темноту и сплюнул. — Мы с Михеичем народ простой, книжек не читаем и на ихних господских политинформациях все больше на массу давим. Лучше выдрыхнуться как следует, чем о демократиях всяких мозги забивать.

— Да, — Михеич поспешил поддержать кореша, — не знаю как там, в ООНах, а вот мужики сказывали, что под Иркутском цельную колонну англицкую сожгли. Вот.

— Вот дурень, — прохрипел профессор. — Это же СКА — сибирская красная армия понемногу оккупантов пощипывает.

— Тс-с-с, профессор! Ты че? Совсем охуел че ли? Да за такие слова, услышь кто, нас с тобой за яйца к бэтру привяжут и по тайге прокатят с ветерком. Думать надо. Вон этого-то гляди как отметелили.

— Так он, поди, комиссар какой, вот и отметелили.

— Не, последних комиссаров еще в пятидесятом постреляли, почти сразу, как ядреными бомбами Урал закидали. Если и остался кто, то только глубоко в Сибири, куда ни у янки, ни у узкоглазых, ни тем более у фрицев руки не дотянулись.

Урезоненый профессор засопел где-то у себя в темном углу, а два кандидата в белоповязочники, потеряв интерес к разговору, принялись резаться в карты.

Сергей потер пальцами виски. Какой пятидесятый? Какая СКА? Какой комитет в ООН? Какие ядреные бомбы? Он ущипнул себя за ляжку. Превратившееся в сплошной синяк тело, тут же откликнулось импульсом боли.

Не сон. Или слишком крепкий сон, в котором даже больно по-настоящему. Обычно, если ложишься спать голодным, всю ночь снится застолье. Где это он так уделался?

Волков попытался восстановить в памяти все события последних часов.

Так. Ему стало плохо… Ага, может, с кровати упал? Нет. У него все болело так, будто с кровати он падал не один десяток раз. Значит, его действительно избили и все, что говорили эти упыри — это правда!

Сергей закрыл глаза. Надо попытаться заснуть. Может тогда он проснется у себя на Краснопресненской?

Только он начал погружаться в алое марево искалеченного сна, как от удара чьей-то ноги распахнулась дверь, и в барак влетел сутулый, словно пришибленный поленом, парень с белой повязкой на рукаве.

— Всем встать.

Михеич и Витюня мигом соскочили с нар, закряхтел в своем углу профессор, потянулись на свет и другие, ранее не замеченные Сергеем, обитатели барака.

Волков, с трудом приподнявшись, опустил вниз ноги, встал и, пошатываясь, побрел к тому месту, где уже собрались остальные. Не поднялся только один заключенный. Сутулый парень мигом подскочил к нему и ткнул в бок примкнутым к старой трехлинейке штыком.

— Еще один готов, — вздохнул Михеич, — опять до рва тащить.

— Разговорчики, — охранник подскочил к выходу и вытянулся в струнку.

В барак вошли сначала два солдата с чудными винтовками с толстыми блинами, похожими на сковородки, а затем в дверном проеме появился офицер.

Лицо его было так замотано шарфом, что видны были только маленькие серые бегающие глазки, злобно сверлящие то зеков, то своих подчиненных.

— Ю, ю, анд ю, — офицер ткнул в троих доходяг тростью, — кам ин блокхауз.

Трое названных, подгоняемые пинками набежавших белоповязочников, устремились на кухню.

— Ю, — американец приподнял подбородок Михеича тростью.

Бедный аж присел от страха. Офицер еще что-то быстро произнес на английском. Сергей понял только, что Михеича зачисляют в белоповязочники. Да это было видно и по его довольной роже.

Волков же опять задумался. Откуда он вообще знает английский? На курсах красных командиров через пень колоду зубрил только немецкий. Да и то, фатер, мутер, штангенциркуль, как говорится.

— Уволкоу, — американец ткнул его тростью в грудь. Металлический набалдашник впился между ребер. Больно, зато в голове как-то сразу прояснилось, и английская речь перестала быть чем-то чужеродным.

— Если ты, Волков, не сдашь нам все ваши точки, тебя расстреляют. И не поможет тебе твой Фон Штрассер. Да что там, тебе сам Мюллер и Адольф Гитлер не помогут, — американец приблизил свое лицо вплотную к Сергею, — понял, сволочь?

Михеич стоя в дверях, прилаживал на рукав белую повязку и ухмылялся, глядя на приунывшего Витюню, — говорил я тебе, не называй сэра Донахью хером офицером. Ладно, один раз, так ты снова.

— Да разве ж я виноват? Три года в германском лагере оттарабанил, — заскулил Витюня, — и кажный день, хер официр, хер официр, — он пнул соседа и они вдвоем подхватили начинающий уже коченеть труп свежепредставившегося. Третий горемычный сгреб три лопаты, стоящие в углу и поплелся за ними.

— Этого, — офицер кивнул в сторону Сергея, — в комендатуру на допрос.

Два белоповязочника подхватили Волкова под руки и выволокли наружу.

В сгущающихся сумерках угадывались знакомые очертания лагеря, откуда он бежал в октябре тридцать седьмого. Вот северная вышка, столовая, хозблок, а вот и лазарет с чокнутым фельдшером, сортир справа от лазарета… А что? И подкоп тоже там?

Сергей покосился на конвоиров. Двое белоповязочников беспечно лузгали семечки, закинув новенькие американские карабины за спину. Американские же вояки держались от Волкова на почтительном расстоянии и едва ли не держали пальцы на спусковых крючках своих диковинных винтовок.

Дамс, это не есть хорошо! Интересно, кого это они так боятся? Его что ли?

Обогнув угол лазарета, процессия наткнулась на Витюню, примостившегося на завалинке, чтобы перекурить в укромном местечке. Осознав, что его застукали, он открыл рот и судорожно сжал тлеющий еще бычок в грязном кулаке. Но конвоирам, по-видимому, было наплевать на нарушающего режим зека. На блатных они вообще смотрели сквозь пальцы.

Проходя мимо Витюни, Сергей неожиданно для себя самого плюнул тому в лицо.

— Ты че, в натуре? — зек подался в сторону Волкова. Оба белоповязочника обернулись на Витюню. Это стоило им слишком дорого. Слишком.

Спохватившись, ближайший к Сергею конвоир потянул карабин с плеча. Вздрогнув от хруста шейных позвонков, Витюня метнулся прямо под ноги американцам. Конечно он этого не хотел. Оно как-то само собой получилось.

Один из янки спотыкнувшись о Витюню, во весь рост растянулся на снегу. Гибрид сковородки и винтовки заскользил по покрытой наледью тропинке.

Второй американец удивленно смотрел на барахтающегося на снегу товарища, а когда поднял глаза, то единственное, что он успел увидеть — это истоптанная подошва ботинка. Больше он не видел ничего. Ни валяющихся белоповязочников. Одного со сломанной шеей, а другого с вошедшим в подбородок и застрявшим где-то в черепной коробке штыком. Не видел и то, как его товарищ, отпихиваясь от Витюни ногами, пытался добраться до своей чудной винтовки, но не дополз-таки, пришпиленный штыком к тропинке, словно бабочка булавкой коллекционера. Зато все это видел зек Витюня, тщетно мечтавший о белой повязке. Поэтому он и предпочел зажмуриться и не глядеть на опускающийся на его голову приклад.

Волков перевел дух, огляделся и подобрал заморскую винтовку.

Что произошло? Как это так он? Один и без оружия уложил четверых конвоиров. Повезло? А откуда эти молниеносные, словно отточенные не одним десятком тренировок движения? Будто кто-то сверху дергал за ниточки, а он, Волков повторял движения чьих-то пальцев. Он и Витюню-то убивать не хотел. Просто сработала многолетняя привычка не оставлять свидетелей.

Сработала? Привычка?

Волков зачерпнул пригоршню снега и растер им лицо.

Уже почти совсем стемнело. Впереди слева слабо светились три окна. Похоже, это и есть комендатура. Раньше там было лагерное управление.

Раньше?

Сергей тряхнул головой и пошел на свет. Конечно, надо бы прямо сейчас рвануть к сортиру и проверить есть ли там подкоп, а потом вдоль речки в лес, к лесопилке.

Однако, внезапно проявившееся «второе я», испугавшее его не на шутку, настойчиво советовало пойти в комендатуру, чтобы запастись едой, патронами и теплой одеждой. Да и сэра Донахью неплохо было бы прихватить с собой. Надо как-то выбираться отсюда. Пусть послужит проводником и заодно расскажет, наконец, что тут вообще происходит! Точки, Гитлер. Дурдом какой-то!

На лицо упало несколько полосок света, просачивающегося сквозь странные, будто изрезанные поперек занавески. Пробравшись сквозь темные сени и, чудом не задев пустое оцинкованное ведро, Сергей осторожно приоткрыл дверь в комнату.

— Не люблю я эти их автоматы, — бубнили за углом. Волков узнал голос сутулого парня.

— Стреляют очередью. Хуй попадешь. То ли дело моя трехлинеечка. Один патрон — один враг.

— Это ты зря! «Томсон» — отличная штука. Я бы взял себе такую. Да только хер кто даст, — ответили сутулому, и по задергавшейся тени на стене Сергей определил местоположение любителя автоматического оружия.

— Да ну бля, какая на хуй отличная. Левой рукой за этот блин ебаный держаться…

— Да ни хуя ты, Голобородько, не понимаешь в колбасных обрезках. Технико-тактические данные Томсона в наступательном и оборонительном бою…

— Да ни пизди ты, чурка. Хуйня говорю, и все. Давай лучше накатим по одной, пока этого беглого не привели. Кстати, что-то нет их, — возле тени башки того, кого обозвали чуркой, появилась вытянутая тень чуба Голобородько. Послышался звук льющейся жидкости.

— Ну, хоть карабин возьми, как у меня.

— Не, я со своей старушкой до самого Урала драпал под чутким руководством товарища Хрущева. Вместе с ней полгода по лесам шманался. Вдвоем мы и в СФОР поступили.

— Ну, как знаешь. Вздрогнем?

— Вздрогнем. За победу демократии во всем мире.

Томсон значит. Как пулемет значит. Что ж, это нам подходит.

Волков передернул затвор автомата, одновременно толкнув плечом дверь.

Голобородько, увидев Сергея, подавился водкой. Она у него, сердешного, встала поперек горла. Тяжелый приклад автомата помог проскочить ей дальше, одновременно кроша зубы и вдавливая вглубь черепа переносицу.

Фанат Томсона так и застыл с опрокинутым стаканом — словно пытался спрятаться за его кромкой, как за бруствером окопа. Потом все-таки опустил граненый, медленно встал с деревянного табурета и начал пятиться к углу, где стоял его карабин.

Волков в это время, не отводя взгляда от сфоровца, навел на того автомат, держа Томсон в согнутой правой руке, а левой взял за цевье трехлинейку. Сфоровец начал шарить правой рукой по бревенчатой стене и пропустил тот момент, когда Сергей метнул трехлинейку, словно туземец племени тумба-юмба, копье. Сам виноват. Теперь вот стоит, удивленно разглядывает, что у него там торчит в районе солнечного сплетения.

Нет, уже не стоит. Сполз по стене. Ну и ладушки.

А что там у нас досточтимый сэр Донахью?

Сергей распахнул ударом ноги дверь в бывший кабинет начлага.

Сидевший справа от стола офицер моментально вскочил и цапанул холеной ручкой за кобуру. Волков выстрелил первым, но все получилось не так, как он хотел. С непривычки очередь получилась слишком длинной и ушла влево и вверх, пробуравив потолок. Но перед этим она отшвырнула к стене шустрого офицеришку, и буквально смела Донахью со своего рабочего места.

Хорошо еще по окну не полоснула, а то бы сейчас сюда весь лагерь сбежался. Нет, прав был все-таки покойный Голобородько. Дрянь автомат.

Однако плохо дело! Похоже, и проводника у него не будет, и правды он не узнает. По крайней мере, в ближайшее время.

Волков обошел дом, собирая все, что он запланировал. Собранное он положил в сидор, найденный в сенях. Из оружия взял карабин и, немного подумав, автомат. Покружив по кабинету, Сергей подошел к столу, на котором лежали какие-то документы.

«Входящая документация».

И чуть ниже и помельче:

«Комендатура Усть-Илимкого лагеря СФОР для перемещенных лиц Центрального Южно-Сибирского административного округа.»

Для перемещенных значит? Угу. Ну что ж, пора перемещаться.

Волков повесил на плечо карабин, поправил сидор и вышел в сени. Потом он, хлопнув себя по лбу, вернулся и, наклонившись над телом коменданта, извлек из его кобуры пистолет.

Вальтер. И у второго офицера тоже был Вальтер. Странно. Вроде бы американцы, а оружие немецкое.

Сергей пожал плечами и вышел на улицу.

Кромешную тьму потревожил луч прожектора, медленно ползущий вдоль стены лазарета. Сейчас он доползет до трупов конвоиров и…

Нет, обошлось. Все-таки Витюня знал, где ховаться. Хотя сегодня это ему не помогло.

Подкоп оказался на месте. Надо было только немного разгрести снег.

Вот опять эти кусты. Речка. Вперед к лесопилке. А дальше что? Грузовика с подарками на этот раз точно не будет. Ну да ладно. Ему ничего и не надо. Только бы выбраться отсюда.

Глава 4

ПРОВАЛ

Ветер шевелил обгоревшие листки поваренной книги. То, что это была поваренная книга, он разглядел не сразу. Только после того, как особенно сильный порыв ветра перелистнул сразу несколько листков.

Прямо у него перед носом оказалась фотография блюда с поросенком. О, эта зажаренная корочка!

Нет, это просто какая-то особо извращенная пытка. В то время, когда он уже третий день лежит придавленный бетонной плитой, и у него не было и маковой росинки во рту, эта чертова поваренная книга демонстрирует ему одно кушанье за другим. Вот, теперь еще и это!

На вновь открывшемся листке он увидел фотографию со стаканом апельсинового сока.

Пить!

Он подумал это или произнес вслух?

И ведь не отвернешься! Похоже, у него перебит позвоночник.

Единственное спасение — закрыть глаза. Но если он закроет глаза, то, скорее всего, заснет, а, значит, может пропустить проходящих мимо людей. А они ведь возможно помогут ему выбраться отсюда. Хотя откуда здесь люди? Живые люди.

Он посмотрел на руины, в которых местами, то здесь, то там все еще что-то горело.

Сзади что-то заскрежетало. Стало труднее дышать. Он уже практически не чувствовал своих перебитых ног. Плита над ним покачнулась и рухнула прямо на него.

Жена спала. Бенедиктинский прошаркал по коридору и, бросив в корзину для грязного белья насквозь промокшую майку, вошел в кухню. Открыл холодильник.

Так. Колбаса. Сыр. Салат. Куриные грудки.

— Что ты делаешь? — Света стояла на пороге кухни и щурилась от яркого света.

— Прости, — пробормотал он с набитым ртом и кинул приготовленные бутерброды в холодильник, — я уже иду спать.

Она ничего не сказала — только покачала головой.

Москва. Тверская ул.д. 33 15.02.2008 г.

Алексей с силой захлопнул дверцу своего Рено. День определенно был черным. Утренний визит к психоаналитику, на который Бенедиктинский возлагал такие надежды, обернулся скандалом. Еще бы! Эта сука, эта коза драная… Малютина. Вместо того, чтобы выписать ему ну, успокоительное какое-нибудь что ли, или транквилизаторы, наконец, она предложила ему купить систему с квадрозвуком и слушать каждый вечер перед сном пение птичек или звук морского прибоя. Бля!

Но окончательно он вышел из себя, когда Малютина начала копаться в его прошлом и его родословной. Ага, слышали. Все проблемы родом из детства. Кто ваш папа? Кто ваша мама?

Ну не знает он ничего об отце. Ну и что? Причем тут его ночные кошмары? Она бы еще об астральной связи с потусторонним миром начала бормотать, или перевернула бы остатки кофе на блюдечко. Хиромантка хренова.

Стоп! А что, если действительно к профессиональной ведунье какой сходить? Начнешь тут верить во всякую хрень после всего этого. Может, сглазил кто его? Или порчу навел? Или еще что-то в этом роде.

У входа в ресторан скопилась целая очередь из клиентов, проходящих фейс-контроль.

Ну и денек. Мало того, что именно сегодня, закончив копаться в архивах Рутковского, он окончательно понял, что использовать их, для того, чтобы документально подтвердить всю эту паранойю Сталина с покушениями, не удастся. Наоборот. Эти документы подтверждали как раз то, что покушения и попытки покушений имели место быть. Тупик, твою мать. А это значит, что все надо начинать сначала. Да еще этот Михаил Сайгин, со своими «Мифами о Сталине». Где он только материал берет?

И главное, перед обедом зашел сам Главред и, швырнув на стол журнал со статьей этого Сайгина, буркнул, — учись.

Бенедиктинский достал пачку сигарет и, в ожидании своей очереди, закурил и уставился на экран одного из телевизоров, стоящих в витрине магазина по соседству.

Впрочем, во всех телевизорах показывали одно и тоже — спецрепортаж РТР. Молоденькая корреспондентка, то и дело, поправляя свою прическу, бодренько лепетала что-то о рассекреченных архивах и великих тайнах советской эпохи.

Алексей прислушался.

— А теперь обратимся к очевидице этого покушения. Марфа Ильинишна, Марфа Ильинишна, — закричала смазливая корреспондентка, — расскажите, что вы видели.

— Ась, — совсем древняя старуха приложила ладонь к уху.

— Расскажите, что вы помните о покушении.

— О каком покушении?

— На Сталина.

— Свят, свят, свят.

— Ну вспомните, вы же только что мне рассказывали, как идете вы домой с рабкрина, а в подъезде…

— Не с рабкрина, а с рабфака, милая. И не домой, а к подружке. Драмкружок у нее дома был. Спектакли мы там ставили. Знаете, Горького, Чехова… Помните это: — «Ах, отчего люди не летают…»

— Марфа Ильинична, и кого вы встретили в подъезде?

— Да никого мы не встретили. Просто наверх мимо нас несколько мильцонеров прошмыгнули. Ну, мы с Зинкой девчонки любопытные были, хулиганистые. Бывало, пойдут мальчишки купаться голышом, а мы…

— Марфа Ильинишна, не будем отвлекаться.

— Увлекаться? Не-е, мы мальчиками тогда еще не увлекались. Куда там. Нам ведь тогда еще о пятнадцать было. Это теперь уже в двенадцать в подоле приносят, а мы не-е… Только крапивы мальчишкам в брошенные трусы насуем…

— Марфа Ильинишна, прошмыгнули милиционеры наверх, а дальше?

— А дальше, мы за ними. Поднялись, значит, заглянули на чердак, а там мильцонеры мужику руки крутят, а рядом, значит, ружжо с понзорной трубой валяется.

— Снайперское?

— А что, если семьдесят лет прошло, сразу и старперское? Эх молодежь. Сейчас тоже такие ружия делают, с понзорной трубой. Я в кино одном видела. Смерть кильора называется. Там еще этот кильор — такой бугай с небритой рожей… ну ты подумай…

— Марфа Ильинишна, ну скрутили милиционеры этого мужика, а дальше?

— А что дальше? Ну, спустились мы к Зинке, а у нее, надо сказать, все окна на улицу выходят. Так вот, села я за пианину, чтобы Чехова этого сыграть, значит….

— Марфа Ильинична…

— Ну да, я и говорю, села я за пианину, гляжу в окно, а на улице полно народу. Все радуются, руками машут и кричат «Сталин, Сталин!» И едет такая большая черная машина, а вокруг ишо пяток помельчеею. Значит, мужик-то тот — кильором был, по-нынешнему. Сталина хотел убить. Только дурак он был.

— Почему?

— Потому что Сталин хитрый был. Не было его в той машине. И никто никогда не знал, где он на самом деле поедет.

После этих слов пошла рекламная перебивка.

Идиоты! Гонятся за модой на прямой эфир. Цирк устроили. Не могли отредактировать нормально. А все-таки интересно, где они откопали эту старушенцию? Да. Все дело в бабле. Говорил я Главреду, без серьезных вложений сейчас нормального журналистского расследования не проведешь.

— Вы будете входить? — охранник, поигрывая портативным металлоискателем, посмотрел на него.

Сергей Владимирович Костылев был из той породы людей, что дорожат каждой минутой своего драгоценного времени, чего не скажешь о времени чужом. Его поразительное чутье на всякого рода непредвиденные обстоятельства позволило ему появиться в «Тверской заставе» ровно в тот момент, когда пробка у входа в ресторан уже рассосалась. А может, этим чутьем обладали все бывшие чекисты? Кто их знает.

— Смотрите, Алексей, я выполняю за вас вашу работу, — Котылев положил на тисненую скатерть обьемистую папку.

Бенедиктинский отодвинул стакан с минералкой подальше от документов и принялся изучать рельефные узоры, украшающие не только скатерть, но и занавески, салфетки и даже тарелки.

— Не дергайся, Алексей, с гонорара не сминусую. Я всегда привык ставить перед собой цель, а потом добиваться ее, невзирая на любые препятствия. А штука грина — разве это препятствие? Да я бы за эту папку и десятки не пожалел бы.

Ничего себе. Мужик крут. — Бенедиктинский хлебнул «Геленжика».

— Открывай, открывай, не скромничай. Вижу, что тебе не терпится. Поужинаем чуть позже.

Алексей зашуршал бумагой, а Костылев откинулся на спинку стула, обитую красным бархатом, и сунул в рот кубинскую сигару. К нему тут же подскочил официант и услужливо щелкнул зажигалкой.

— Не надо, — поморщился Сергей Владимирович и пояснил Алексею. — Я уже лет десять, как бросил курить, а это что-то вроде соски, — Костылев засмеялся.

«Большой прыжок»? — Бенедиктинский продолжал листать документы.

— Да. Мне сразу вспомнился «Тегеран-43». Ален Делон, Косталевский, Белохвостикова. Хорошее кино. Немного наивное, но хорошее. А по Смоленску и Ржеву тебе придется шевелиться самому. Бакшиш и наводку я тебе дам, но дальше сам, сам…

Окрестности Усть-Илимского лагеря СФОР для перемещенных лиц Центрального Южно-Сибирского административного округа. 05.04.1958 г.

Утро обещало быть ясным, а это значит, что вскорости рыхлый, местами уже начинающий чернеть, снег прихватит морозец и идти по лесу станет еще сложнее. Тяжелым офицерским хромовым сапогам, достаточно нахлебавшимся снега, придется как носу ледокола «Ленин» вспарывать вмиг образовавшуюся ледяную корку.

Сколько он уже отмахал? Десять километров? Двадцать? В тайге этого точно никогда не скажешь. Недаром охотники меряют расстояния днями. Как там? От забора до обеда…

Волков решил устроить небольшой привал. И как только звук его собственного тяжелого дыхания перестал заглушать все остальные звуки, он обратил внимание на странное стрекотание, доносящееся со стороны восходящего солнца. Так стрекотал гидроплан, который Волкову довелось лицезреть на Волге, на учениях, проводившихся на командирских курсах каждое лето. В тридцать шестом они учились форсировать водные преграды.

Из-за верхушек деревьев вынырнул необычный летательный аппарат. Гигантская стальная стрекоза, описав круг, зависла над склоном сопки, свободном от сосен. Из невиданного чудовища в снег посыпались солдаты в черных, смешных, напоминающих бабские кепках и белоснежных маскхалатах.

Сергей подхватил сидор и карабин и кинулся в сторону леса. Когда он достиг опушки, первые пули попробовали на прочность наст метрах в десяти от него. Упав за ближайший ствол, Волков зубами стащил рукавицу с правой руки.

Твою мать. Кто это такие? Что за аппарат? Не аэроплан и не дирижабль.

Стрекоза, тем временем, набрала высоту и, описав круг, зависла у опушки. Волков перевернулся на спину, разрядил в серебристое брюхо весь магазин и, выбросив, ставший бесполезным Томпсон, перекатился за соседнее дерево.

Пули ложились все ближе. Американские карабины М1 и его модифицированный брат М2, из которого возможно вести автоматический огонь, на поверку оказались бестолковыми и капризными дрынами, не отличающимися ни надежностью, ни точностью. Особенно М2. Уже третья пуля во время автоматического огня уходила на десять метров в сторону, и стрелять из него очередями можно было, только установив карабин на сошки. В Южно-Сибирский экспидиционный корпус М2 поставляли даже со специально заклиненным переводчиком огня, дабы бравые американские рейнджеры на разбазаривали боеприпасы почем зря. Так что Волкову повезло, что какой-нибудь вороватый интендант от куда-нибудь из Оклахомы ловко манипулируя вверенной ему казной, лишил возможности охотившихся на него людей пострелять из новенькой винтовки М14, штампующейся в штатах ускоренными темпами. Но и так ему приходилось несладко. Преследователи брали Сергея в клещи. По тому, как они двигались, было заметно, что эта группа получила не двусмысленный приказ, взять беглеца живым. Иначе вон та грохочущая почти у него над головой штука быстро превратила бы ничем не защищенную цель в кусок мяса, нафаршированный свинцом.

Волков заметил, как блеснул в лучах восходящего солнца окуляр снайперской винтовки, и в этот момент в его правое плечо будто воткнули раскаленный металлический штырь. Верхушки сосен пустились в пляс. Но все-таки Сергей успел заметить несколько фигур в белых маскхалатах, мелькавших между стволов, совсем близко от него.

Нет, в лагерь он больше не пойдет!

Волков достал из-за пазухи гранату и, выдернув кольцо, начал отсчитывать последние секунды своей жизни. Взрывной волной стряхнуло снег с не ожидавших такой наглости, заспанных веток.

Москва. Смоленская пл. Д.3 08.02.1938 г.

— Гражданин хороший, ты, что там заснул? — по металлическим конструкциям лифтовой шахты постучали газовым ключом.

Волков открыл глаза. Из-за двустворчатой дверцы послышалось недовольное сопение.

— Ежели тебе, уважаемый, уже не надо вниз, тада выходь.

Сергей недоуменно огляделся по сторонам. Он сидел на полу лифта. Привалившись спиной к стенке. С трудом соображая где он находится и что от него хотят, Волков поднялся.

— Ох уж эти нтелехенты. Сначала орет: — «Быстрей, быстрей», а потом дрыхнуть завалился, — неслось ему вслед, — все, попрошу домуправа меня во второй подъезд перевести. Там хоть служивые люди живут, а тут все прохфессора, да артисты. Публика нервная, все по кнопкам лупят. Вот и стрянут кажный божий день. Работаешь тут, работаешь…

Окончание гневной тирады лифтера потонуло в шуме остановившегося лифта.

Сергей вышел из подъезда и прикрыл ладонью глаза. От выпавшего этой ночью снега, который искрился на ярком полуденном солнце, можно было ослепнуть.

— Тебя только за смертью посылать! — Бульдог сплюнул. — Ну, давай ее сюда, — он протянул правую руку.

— Чего давать-то? — не понял Волков.

— Ты что, там, в подъезде о косяк головой приложился? Конечно ее, — Бульдог вырвал у Сергея из рук холщевую сумку, в которой лежало что-то увесистое.

Волков только пожал плечами.

— Интересно, сколько они патронов к ней положили, — Северцын вошел в подворотню и заглянул в сумку, — надо ж еще расстрелять ее.

Сергей похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Тщетно.

— Слышь, Аркашка, закурить нет?

— Некогда нам перекуры устраивать, — Северцын сунул сумку подмышку и посмотрел на Волкова, — машина ждет.

— Куда едем?

— Не, ну ты в натуре припизднутый какой-то. На базу, куда же еще?

Забрызганная грязной снежной кашицей Эмка пробуксовывая, наконец, выбралась из образовавшегося у тротуара сугроба, и натужно гудя мотором, потащилась вдоль грязно-желтых стен по продуваемому всеми ветрами переулку.

— Ну и погодка, мать ее ети, — Бульдог подул на покрасневшие от мороза пальцы.

— В такую погоду хозяин и собаку на улицу не выгонит, — сидящий за рулем Хорек обернулся.

— Ты за дорогой смотри, — Аркашка, прекратив растирать ладони, засунул руку за пазуху и извлек оттуда поллитрушку, — а мы с Серым дерябнем для сугреву. А, Серый?

— Запросто!

Высокие дома сменились еще более угрюмыми одноэтажными строениями, и вскоре машина выскочила за город. С дополнительным «топливом» ехать стало веселее, и Волкову даже расхотелось думать о странной «командировке» в места его отсидки в Усть-Илимске, куда его закинул странный припадок.

Хорек ловко вывернул баранку, и машина на скорости свернула с шоссе на проселочную дорогу, взметнув за собой снежное облако. Через полчаса они подъехали к крепким воротам так называемой базы. Фары выхватили из темноты знакомое лицо.

Надо же, сам Суровов встречает!

— Вы что, там с бабами кувыркались? Чего так долго? — вместо приветствия накинулся Глеб на Бульдога.

— Не знаю, может Серый там, в подъезде какую дамочку и завалил, — невозмутимо ответил Северцын, видимо давно привыкший к вспышкам ярости у шефа. — Что-то больно долго он там торчал и вышел оттуда — идиот идиотом, — Аркашка заржал.

— Иди и ты постреляй, — Северцын отложил снайперскую винтовку. — Иди, иди. Шеф приказал.

Сергей нехотя взял импортное оружие в руки. Ничего, удобная. Из десяти отведенных ему выстрелов не точным оказался только один. Остальными он поразил ростовую мишень. Правда, в голову попало только три пули.

— Могешь! — Аркашка ухмыльнулся. — Может нам ролями махнуться? Шучу. Шеф нам голову за такую самодеятельность оторвет. К тому же, гляди, как я надрочился, — Северцын достал откуда-то из-за спины свою мишень с десятью аккуратными дырочками в области головы. — Во, десять из десяти!

Нос щекотал запах крысиного помета и находящаяся в вечном полете пыль. Северцын еще раз проверил, не скрипит ли, открываясь, слуховое окно. Волков в нерешительности топтался на пороге.

— Ну все, иди кури. Только, как договаривались, долго на одном этаже не торчи и если что, стреляй. Я услышу.

Сергей спустился, для начала, на первый этаж. Неудачная мысль. Слишком много народа шастает туда-сюда, и слишком часто подозрительно косятся жители этого дома на молодого офицера, смолящего одну беломорину за другой.

Поднялся на второй этаж, потом на третий. Посмотрел на командирские часы. Скоро уже.

Вот расфуфыренная дама со своей рахитичной собачкой снова спускается вниз по лестнице. Бедный Мопс скачет по ступеням, показывая чудеса акробатики. Странно. Она вроде бы уже выводила свое чадо на прогулку.

От папирос уже горько во рту. Сильно хлопнула дверь подъезда, и по ступеням застучали каблуки сразу нескольких человек. Волков глянул вниз. Сквозь сетку лифта мелькали синие шинели.

Куда теперь? Звонить, стучаться в массивные двери на этажах? Бессмысленно, он не успеет. На чердак!

— Ты что? Я же тебе сказал, стреляй! — Бульдог бросил винтовку и рванул из кармана револьвер.

Сергей отпихнул Северцына и рванулся к слуховому окну. Сзади завязалась борьба. Двое милиционеров повисли на руке, в которой напарник Волкова держал пистолет, а третий пытался ударить изворотливого Бульдога рукояткой нагана по голове. Наконец, ему это удалось. Освободившись, милиционер выскочил на крышу вслед за Сергеем, но тот уже был в недосягаемости для револьверных выстрелов. Спустившись по крутому скату крыши, Волков пробежал по карнизу, и теперь от преследователей его закрывала кирпичная труба.

Что теперь? В нескольких метрах от него находился угол соседнего дома.

Далековато. И ниже на два этажа.

Волков оглянулся. Первый милиционер уже был возле трубы.

Сергей разбежался и прыгнул. Пять секунд полета, и металлический лист крыши, самортизировав, отшвырнул его назад. Сергей едва успел зацепиться за парапет.

— Сейчас сорвется, — донеслось сверху.

Перебирая по стене ногами, он попытался подтянуться. Нет. Не получается. Попробовал дотянуться до водосточной трубы. Тоже никак.

Пальцы начали неметь. Волков уперся левой ногой в отдушину и, оттолкнувшись от нее, вытянул руки.

Водосточную трубу он прижал к себе, как родную. Хотя она и была родная, все-таки жизнь спасла.

Сергей начал потихоньку спускаться вниз.

Поняв, что душещипательной сцены со смертоубийством не будет, и, мало того, второй злоумышленник вот-вот от них скроется, милиционеры открыли огонь. Пули защелкали по фасаду совсем рядом с Сергеем. Он немного разжал руки и съехал вниз, раздирая об оцинковку шинель.

Спрыгнув на маленький балкончик, он плечом высадил застекленную дверь и вихрем промчался мимо испуганной хозяйки квартиры, которая, в розовом халатике и с бигудями на голове, возлежала на тахте. На его счастье ключи оказались вставленными в замок.

На лестничной клетке он едва не сбил с ног какого-то мужика в очках, с авоськой, полной мандаринов, газетой в зубах и бутылкой кефира под мышкой. Бутылка, конечно же, выскочила. Мужик несколько секунд постоял в нерешительности и побежал вдогонку скачущим по ступенькам мандаринам.

Волков осторожно приоткрыл дверь подъезда. Никого. Пересекая двор, он не заметил ничего подозрительного, но, подойдя к подворотне, все равно сначала выглянул из-за угла. Под аркой, спиной к нему стоял, переминаясь с ноги на ногу, один из устроивших облаву милиционеров. Приплыли. Двор-то глухой. Куда бежать?

Не заверни во двор с улицы хлебный фургон, лежать бы сейчас Сергею рылом в снег под коленкой одного из этой своры гончих. А дальше: КПЗ, «особая тройка» и, либо стенка, либо этап. А так, Волков прошмыгнул между грузовиком и обоссанной стенкой и скрылся за газетным киоском.

Сергей шел по улице, подставляя разгоряченное лицо холодному февральскому ветру. Те прохожие, которых он еще не задел плечом, испуганно шарахались от идущего нетвердой походкой молодого офицера в раздрызганной шинели.

Ноги сами вынесли его на Пресню, и прежде чем Сергей понял, что совершил ошибку, дверь подъезд, подобно крышке гроба, захлопнулась за ним.

Медленно шагая по ступеням, он вдруг заметил, что дверь одной из квартир чуть-чуть приоткрыта. В узкий проем на него смотрел бледный, испуганный Саша.

Рутковский показал указательным пальцем наверх, потом приложил его к губам и жестом предложил Сергею войти.

Не говоря ни слова, они прошли на кухню.

Нет! Опять лезть по стене! Ну вот, снова скользкий подоконник, пожарная лестница, крыша, чердак углового подъезда.

Огляделся и бегом. Вроде бы пронесло!

Перемахнув через невысокую ограду на окраине сквера, Волков пересек трамвайные пути и остановился, пропуская медленно ползущую по снежной каше машину скорой помощи. ЗИС-101 вдруг остановился, и его, так и не успевшего сообразить, что происходит, втащили вовнутрь.

Что-то щелкнуло, и кромешную темноту одиночки разрезал тоненький луч, без спроса просочившийся в камеру через глазок. Тут же под потолком проснулась «лампочка Ильича».

— Волков на выход, — лязгнул засов, и тяжелая металлическая дверь плавно открылась, запуская в одиночку из ярко освещенного коридора немного свежего воздуха.

Сергей неохотно слез с нар и вышел из камеры, встав к стенке в ожидании, когда конвоир закроет его новое пристанище.

Волков уже чувствовал себя профессиональным зеком. Сейчас он уже не вздрагивал при любом звуке — будь то лязг засова или звон ключей. Сейчас он уже не задавал глупых вопросов молчаливым конвоирам и, наоборот, чересчур разговорчивым следователям. Тюремные порядки Сергей знал досконально и поэтому удивился, когда за одной из многочисленных решеток его глаза встретились с глазами того самого полковника авиации, что обещал Суровову самолет. Георгий кажется…

— К стене, — голос конвоира вернул его к действительности.

Его опять, как и тогда вывели во внутренний двор Лубянки, но вот дальше повели не в следственную часть, а к ступенькам ведущим вниз.

В подвал?

В голове сразу застучало, ноги сделались ватными, и во рту пересохло.

Семь этажей вниз в металлической клети лифта, еще два по узкой темной лестнице. Потом такой же узкий коридор и, наконец, они вошли в пахнувшую в лицо сыростью большую комнату с низким потолком.

Лампочка здесь не болталась на проводе, как в других помещениях, а торчала из одной из неоштукатуренных стен.

Его подвели к стене, на которую и падал свет лампочки. За спиной щелкнул взведенный курок револьвера.

Все! Что же это? Без допросов, без очных ставок с тем же Бульдогом, без суда и следствия? И что здесь делает это полко…

Как пуля вошла в затылок он, конечно, не почувствовал. Просто окружающая его действительность разорвалась на тысячу мелких разноцветных кусков.

Село Приозерное. Пригород г. Иркутск 19.04.1958 г.

Грязно-серое одеяло облаков, нависающее над горбушкой сопки, неожиданно разорвало резким порывом ветра, и деревья, в свете появившейся луны, засверкали не поддельным серебром задекорированных снегом ветвей.

Сергей воткнул лыжную палку в снег, снял рукавицы и достал из-за пазухи пачку трофейных сигарет. Американские, ими совершенно не накуриваешься. То ли дело — Казбек. Где-то на противоположном краю села залаяла собака.

Интересно, еще американцы там есть? Те двое, что толкали по дороге свой заглохший мотоцикл (царствие им небесное) были единственными представителями оккупационных войск, которых он встретил с тех пор, как вместо подвала на Лубянке он очнулся на сеновале в Старьево. А ведь уже почти две недели прошло.

Но кто-то из представителей новой власти в селе точно есть. Мир не без «добрых» людей. Всегда найдется кто-нибудь предпочитающий объедкам, которыми и свиньи-то побрезгуют, хорошо прожаренный стейк и баночку Будвайзера на ужин. Староста Приозерного, наверняка, сейчас свои бока в самой лучшей избе на печке отлеживает. Небось, такая же сволочь, как и тот, на чьих лыжах он сейчас стоял.

Да уж господин Крахмалюк! Не чего было гостя своего сначала чаем с баранками с дороги отпаивать, а потом, ему прихлебывающему из чашки сзади в темечко топором целится. Не был бы ты, Данила Петрович таким засранцем негостеприимным — не лежал бы сейчас под снегом в своем огороде. Решил, наверное, сдав очередного повстанца, парой ящиков американской тушенки разжиться. Метил обухом по голове, а получил лезвием в лоб. Всех домочадцев Волков по своей привычке положил рядом с хозяином. Причем сынку сначала пришлось самому мерзлую землю в огороде ковырять, а уж потом…

Переступив через едва точащие из сугроба верхушки частокола, Волков подкатился к крайней на улице избе, из трубы которой поднимался толстый столб белого дыма.

Поесть и погреться — вот бы что ему сейчас не помешало, а еще помыться бы и побриться. Щетина-то уже двухнедельная!

Ага, а еще бабу, патефон с плясками и ведро водки, осек сам себя Сергей.

— Кто? — в женском голосе не чувствовалось ни грамма тревоги.

— Труман в кожаном пальто, — Сергей на всякий случай отошел подальше от двери.

Мало ли кто там. Возьмут еще, да гранату кинут.

— Пашка, ты что ли? Так вот передай своему Тимофеичу, что пока десять баксов мне за предыдущий заход не отдаст, вас охламонов пущай больше не присылает. Все, лавочка закрыта.

— Я хоть и не Пашка, и не от Тимофеича вовсе, — Волков сразу смекнул о чем речь — но от стопаря тоже не откажусь.

— Чем платить будешь? — с той стороны послышался звук отодвигаемого засова, и из-за едва приоткрытой двери высунулось существо неопределенного возраста, чья голова была замотана в платок таким образом, что видны были только озорные глаза.

— Патроны подойдут?

— Ты что, не местный? — существо сняло цепочку с крючка. — У нас говорят «маслята».

Волков вошел, и дверь за ним тут же закрылась, оставив снаружи облако пара, которое, впрочем, моментально растворилось в сухом морозном воздухе.

— Валенки в сенях снимай, — буркнуло существо, которое, сняв платок и накинутую на плечи шубейку, оказалось симпатичной чернявой дивчиной, — тепло у нас тут.

Сергей, отчего-то сразу засмущавшийся, скинул валенки и, войдя в горницу, поставил сидор на свободную лавку.

— Здравствуйте.

— Ну, здорово, коль не шутишь, — на него в упор глядели внимательные серые глаза. — Садись, чего стоишь? — полная женщина в годах, сидящая в самом центре длинного стола, кивнула на лавку напротив себя.

Волков сел.

— Чей будешь? Из вольнонаемных или хозяйский?

— А разве есть сейчас они, вольнонаемные?

— Правда твоя, — женщина вздохнула, — это те не при коммунистах. Тут либо добровольно-принудительно хозяйскую жопу лижешь, либо в лагере ворон кормишь.

Девушка взяла ухват и вынула небольшой чугунок из печки. По избе стал распространяться аппетитный запах щей, смешиваясь с непривычными для Сергея запахами сырого белья и… Ну да, самогона.

Сергей потянулся к сидору.

— Сиди, сиди. Вижу, что не пустой пришел, иначе бы и не пустила. Опосля сочтемся.

— Ого, дозорная служба тут у вас, я смотрю, неплохо поставлена.

— А ты как думал? Почитай в лесу живем. Так ты откель к нам такой бойкий явился.

— Охотник я.

— Не заливай! С охотников с самих мериканцы давно шкуру спустили. Из СКА чтоль?

— Не понял?

— Из Сибирской Красной Армии, не понял он.

— Не-е-е.

— А точно ведь оттуда! Только за каким хером тебя под Иркутск занесло? Или там у вас бухло кончилось?

— Не, я серьезно сам по себе. А что это за армия такая? Что, они до сих пор воюют?

— Парень, ты либо с Луны свалился — либо провокатор. Смотри, у нас всяких кантри- менежоров быстро в оборот берут. Много тут их по обочинам по весне находят.

— Да успокойтесь, тетя. Никакой он не кантри менеджер и не сфоровец. Вон он на Крахмалюковских лыжах пришел. Сами подумайте, этот изверг добровольно свои лыжи кому отдаст? — подала голос чернявая.

— А ведь и вправду, Лизка! Как это я сразу не заметила. Не уж-то, наконец, нашелся человек, который этого зверя порешил? — хозяйка всплеснула руками.

Сергей, потупившись, изучал прожилки на чисто вымытом полу.

— Молодец, Лизка. Остроглазая. А в ниши разговоры все равно не лезь. Вона лучше борща по мискам разлей и, поди эта… Ну, принеси.

Дивчина ловко, не уронив ни капли, наполнила глиняные миски дымящимся борщом и исчезла за занавеской, чтобы появиться оттуда через пару минут со здоровой бутылью, под завязку наполненной мутноватой жидкостью.

— А ты че и в самом деле о СКА ничего не знаешь? Кстати как там тебя зовут? — хозяйка самолично откупорила бутыль и разлила самогон по кружкам.

— Сергей. В самом деле.

— Меня Никаноровной все село кличет. За знакомство значит.

Чокнулись, выпили и застучали ложками.

— Сейчас я Лизку за Тимофеичем пошлю, уж он-то тебе про энту СКА все расскажет. Любит наш староста на всякие политические темы языком почесать.

— Хватит с меня старост. Не клеится у меня с ними, — Волков облизал ложку и посмотрел в сторону выхода.

— Это ты зря. Старосты, они разные. Наш-то Тимофеич как старостой стал? Пришли мериканцы, увидели единственного мужика в очках и говорят мол, — ю а гуд префект. Окей, алрайт и все такое. А наш Тимофеич, он раньше библиотекарем был. Об энти книжки зырки свои и сломал. Вот так вот. Лизка, дуй за Тимофеичем.

— Мать, тащи еще одну, — Тимофеич вытряс из бутыли последнюю каплю в свою кружку.

— Щас, разгубастился, — Никаноровна подбоченилась и, тут же, сменив гнев на милость, сделала знак племяннице, чтобы та принесла новую емкость с драгоценной жидкостью.

— Так что делать тебе, Серега, там нечего. Сидят они по своим норам, бухают до тех пор, пока янкесы их оттудова не выкурят. Раньше-то хоть что-то делали. То колонну бронетехники сожгут, то поезд какой под откос пустят. Один раз даже Семигорск заняли. Потом, правда, амеры этот отряд в пух и прах разнесли. Но зато в городе целых три дня советская власть была. А теперь эта СКА в тайге косолапых пугает, — староста вылил в рот остатки самогона, чтобы скорее освободить кружку для новой порции. — У меня племянник в этой армии служил. Поначалу у них там дисциплина была, а когда старые командиры один за одним себе пулю в лоб закатали, стала эта СКА махновщина махновщиной.

— А теперь твой сын где? — Волков подпер ладонью подбородок.

— В хактеры подался.

Лиза прыснула в кулак.

— А че?

— Хантеры, — продолжая смеяться, поправила Тимофеича племянница Никаноровны.

Сама же хозяйка, казалось, заснула, прислонившись к стене.

— А кто такие эти хантеры? Чем они занимаются? — Сергей достал сигареты.

— Понимаешь, мил человек, у нас многие думают, что жизни за Уралом больше нет. Особенно после рассказов машинистов, которые свои составы в Европу и обратно гоняют. Те мастера приврать, я тебе скажу. Натреплется такой вдоволь на посиделках о шайках мутантов, о светящихся в темноте городах, о ходячих скелетах и ходит — грудь колесом. Только скажу тебе, ничего этого нет. Живут там люди и некоторые очень неплохо живут. Вот строящие железную дорогу и нефтепроводы, те да, те мрут, как мухи. Особенно у немцев.

— У немцев?

— Ну да. Как они шли: немцы по северо-западу, англичане по югу, американцы по центру, так оккупационные зоны и остались. А ты что, даже этого не знаешь? На востоке что ли жил под китаезами? Или под японцами?

— В лагерях я сидел почти с самого начала войны, — Волков почувствовал, что разговор зашел в не нужное ему русло. — Ну и кто там так хорошо устроился.

— А вот слушай дальше. Американцы, те самые шустрые. Они еще на севере высадились и до сюдова добрались. Хитрожопые они, все поближе к ресурсам. Пока Фрицы «Человеческим материалом» занимались, Янки все нефтяные месторождения к рукам прибрали. Очень немцы за это на них злы.

— Ты про хантеров, про хантеров расскажи, — Лиза присела на краешек лавки рядом с Сергеем.

— Цыц ты, пигалица. Всему свое время. Так вот я и говорю, Москву они на троих поделили, в Ленинграде немцы, в Киеве американцы, а англичане в Баку, Тбилиси и Ереване устроились. Только в сами города они конечно не суются. Хотя столько лет прошло, радияция там еще ого-го.

— А как же?

— А вот так! Работает на них целая армия хантеров. В основном они вольнонаемные, как сынок мой, но есть и эти из числа военнопленных. Только толку от них мало. Текучка большая. Суют-то их в самые опасные места. Вот и бегут. А кто не бежит, тот дохнет быстро. Все эти так называемые зоны как государства в государстве. Там все по своим законам. Это тебе не тайга с ее Красной Армией. Туда новые власти, почитай, совсем не суются. Пролетит вертолет-другой по краешку, сунется патруль из первогодков, опять же, не глубоко и все.

— А хантеры? — не выдержал уже Волков, — сынка-то твой что делает?

— А что он делает? Мотается в зону за разными нужными американцам вещами и все. Вернулся, сдал Янки трофеи, получил доллары и гуляй до следующего заказа. А че? Работа не хуже других. Главное не соваться, куда не следует и от немцев вовремя уворачиваться. Они там с американцами на ножах, даром, что союзники.

— Из-за нефти все?

— Не только. Они Ленинград три года не могли взять, под Москвой по зубам получили, под Курском, а Янкесы сперли у них ядрену бомбу и по Москве шарахнули. Это потом они начали соревноваться в этом бомбометании. Ленинград, Куйбышев, Киев, Тбилиси, Одесса…

Потянулись короткие сытые, но скучные дни, сменяемые длинными и еще более скучными ночами.

Пить без конца невозможно, а больше в Приозерном делать было нечего. Разве что на охоту сходить. Благодаря Тимофеичу Волков быстро пристрастился к этому делу. Отправляясь в лес, убиваешь сразу двух зайцев. Один из них — время, тянущееся подобно конской жиле от рассвета до заката и от заката до следующего рассвета. Второй убитый заяц — обыкновенный косой, лежащий сейчас у Сергея в подсумке. Иногда удается подстрелить кабана, реже лисицу. Но и это занятие к исходу третьей недели надоело Сергею, превратившись просто в процесс добывания пищи.

Тошно. Если бы не Лиза…

Это ангельское создание, оберегаемое своей тетушкой начало точить на него свои коготки еще в первые дни. Он заметил.

И когда тетка со временем потеряла свою бдительность, Лиза перешла в наступление.

Поначалу Волкова это раздражало. Где он, там и она. Даже на охоту пыталась напроситься.

Отношение свое он к ней изменил, когда Лиза, соскользнув с высокого стога сена на сеновале, будто бы случайно оказалась у него в руках. Ее горячее дыхание щекотало ему шею, а коленка уперлась туда, куда он и сам-то совал правую руку раза два-три в день. Не будь на сеновале так холодно, он бы тоже как бы случайно спотыкнувшись, завалился бы на эту озорную девчонку и…

Ничего. Они свое наверстали, когда Никаноровна напробовавшись вусмерть своего товара, дала отборного храпака у себя на печке. Выждав еще некоторое время, Лиза заперла избу на все замки и засовы, разделась и юркнула к нему под старое солдатское одеяло. Вот так вот, без всяких предисловий и лишних разговоров.

— Только патефона нет, — Сергей в изнеможении откинулся на подушку.

— Что ты, какой патефон. Тетушка проснется. Вот хочешь, я транзистор включу. Радио Эл Эй?

— Да нет, это я просто так сказал.

Утром Сергей проснулся от грохота посуды. Никаноровна явно была не в духе.

Хе-хе. Сейчас что-то будет.

Лиза сжалась у него на груди, не решаясь совершить рывок из-под одеяла к лавке с одеждой и дальше из хаты.

Но ничего, обошлось. Через пару дней они с Лизкой уже не прятались.

Где-то в конце марта над Приозерным пролетели два вертолета. Волков только-только вернулся с охоты и стоя под навесом, чистил свой карабин. Обе винтокрылые машины, заложив вираж, ушли обратно в сторону Старьево.

— Не к добру это, — Никаноровна вытерла испачканные в крови руки и, прихватив еще теплую куриную тушку, скрылась в сенях.

А через день, ни свет ни заря, от Тимофеича примчался его помощник Пашка.

— Случилось что, или опять трубы горят? — Никаноровна посторонилась, пропуская очумелого гостя.

— Случилось. Нам тут с Тимофеичем особенно здоровый кабан попался. Завалили мы его, а дотащить, засветло не успели. Пришлось в лесу заночевать.

— И теперь вам надо поллитры для сугреву?

Да погоди ты, Никаноровна! Ночью к нам два Старьевских охотника прибилось. Так вот, сказывали они, что в Старьево мериканов видимо-невидимо. Понаехали на машинах, и даже танки есть. Спрашивают все о новых людях, то да се. И, главное, к нам в Приозерный собираются. Уходить тебе надо, Серега! Слышишь?

— Слышу, — Сергей осторожно высвободил руку из-под Лизкиной головы, встал, надел штаны и вышел из-за занавески.

Вскоре в избу ввалился и сам Тимофеич.

— Держи, — он сунул Волкову в руку какую-то бумажку, сложенную вчетверо. — Я тут кое-чего чиркнул своему куму про тебя. Он тебя с нужными людьми сведет, чтобы те паспорт и транзитную карту сделали. А это, — староста достал из кармана еще два листка, — писулька Федорычу, машинисту, который мне весточки от сынка возит, и письмо самому Андрюшеньке. Я там прошу, чтобы он тебе в хантеры устроиться помог.

— Спасибо, — Сергей затянул тесемку на сидоре.

— На посошок пить не будем. Некогда, — Тимофеич смахнул слезу. — Иди по ночам, днем в лесу отсиживайся. В сам Иркутск с юга входи — так до нужного дома ближе. Если схватят, записки съешь.

— Хорошо.

Обнялись. Размазывая слезы, подошла Лиза. Сергей отвел взгляд.

— Ты вернешься?

— Не знаю.

— Писать хотя бы будешь?

— Постараюсь.

К девяти распогодилось и изба, прощаясь с Волковым, заплакала капелью.

А в десять на окраине села показался первый «Виккерс».

Скрипя снежным порошком, лыжник вкатился в Страстной переулок. В заиндевевших за ночь окнах первые «жаворонки» еще не успели проскрести свои смотровые проруби, а последние ночные патрули уже давно растирали водкой пальцы ног. Беспокоиться было не о чем. Даже подгулявший пьянчужка, и тот ничего не смог бы донести коменданту. Его труп, как и положено, уже битый час коченел в сугробе в неудобной для похоронной команды позе. А может, это шпик не дошел до своей Сфоровской кормушки?

Лыжник объехал на вираже вытянутую руку со скрюченными пальцами и, затормозив у искомого крыльца, принялся снимать свои лыжи. Ему даже стучать не пришлось. Как только поздне-ранний гость подошел к двери, та немедленно распахнулась. Гость сунул в облако теплого воздуха какую-то записку и тут же был впущен вовнутрь. Если бы эта беззвучная сцена, похожая на ритуал некоего тайного общества, привлекла внимание какого-нибудь заинтересованного лица, то это заинтересованное лицо имело бы возможность проследить за лыжником, вынырнувшим из дома через полчаса и отправившимся в депо, располагающееся неподалеку. Н о никто так и не смог всего этого увидеть, ведь даже у жмурика, устроившегося в сугробе напротив, глаза были закрыты и запорошены снегом.

— Ну что там? Уже можно вылезать? — из-под кучи угля послышался голос Сергея.

— Рано еще, — помощник машиниста положил лопату на край мешковины, закрывающей вход в нору.

— Еще полчаса и я тут коньки отброшу. Пустите к топке погреться.

— Погоди. Через пятнадцать минут последний блокпост будет, тогда уж…

Паровоз, словно испугавшись повернутого танкового дула, начал судорожно тормозить. Машинист, спрыгнув на ходу, скрылся в струе пара, а когда вынырнул из нее, ему в грудь уперлось сразу два ствола.

— Оружие, повстанцы? — спросил офицер.

— Никак нет, Сэр!

Американец мотнул головой и два дюжих молодца, примкнув штыки, поднялись на паровоз. Они обшарили каждый уголок, заглянув даже в топку. Когда американцы подошли к бункеру, у Саньки, помощника машиниста, по спине побежала холодная струйка пота. А когда один из них подцепил штыком злощастную мешковину, Санька просто сел на пол — подкосились ноги. Не иначе кто-то навел этих гавриков!

Под мешковиной оказалась неожиданно ровная поверхность «черного золота».

Во молоток, зарылся!

Один из солдат перехватил поудобнее винтовку и принялся совать штык в рыхлое содержимое бункера.

Раз, два… Санька зажмурился.

Раньше такого не было.

Как только стих стук американских каблуков по металлической лесенке паровоза, Санька кинулся в бункер. Там его встретил Волков, Его белозубая улыбка резко выделялась на перепачканном углем лице.

— Ну что, струхнул, Санек?

— Есть малешко.

— И я чуток. Особенно когда штык телогрейку пропорол, — Сергей показал правый бок, из которого торчали белые клочъя.

— Не задело?

— Да нет вроде.

— Никто здесь не желает водочкой нервишки поправить? — в бункере появился машинист, вмиру Илья Петрович Звягинцев. — Тебя это не касается, — зыркнул он на Саньку. — Кыш в будку, не одному же Николаю уголек кидать.

Выпив стакан перцовки залпом, словно это, была какая-нибудь сельтерская, Сергей даже не поморщился. Теперь главное вспомнить, куда он зарыл сверток с оружием.

Почти полторы тысячи километров до следующей проверки пролетели не заметно. Водка и запас дорожных баек давно кончились, и Николай, и Санек, и сам Илья Петрович были не один десяток раз обыграны в очко и подкидного. Поговорили и за жисть.

Вечером на вторые сутки вдали показались огни Новосибирска. Паровоз сбавил обороты.

— Дальше делаем так, — Петрович последний раз затянулся и выбросил бычок, — ты сейчас прыгаешь и напрямки, через сопку выходишь к реке. Твоя основная задача — перебраться на тот берег. Дальше держись левой стороны и по любому упрешься в железку. По ней и выйдешь к отстойнику. Мы тебя там ждем до часу ночи. Извини, уговор уговором, но задержись я подольше — шлепнут и не спросят, как звали. Да и еще, будь поосторожней. В Новосибирске к нам четыре немецких вагона цепляют с какой-то там техникой. Смотри, на фрицев из конвоя не нарвись.

Сергей, схватив карабин, автомат и сидор, махнул рукой и прыгнул в темноту. Толстое снежное одеяло радушно приняло его к себе. Отряхнувшись, Волков проводил взглядом еле различимую вереницу вагонов, которая вскоре совсем растворилась во мраке.

До Оби он шел по колено в снегу. Апрельский наст уже не держал, и Сергей, то и дело, проваливаясь, с трудом вынимал ноги из цепких снежных колодок. Ох, и велик же был соблазн выйти на протоптанную местными жителями тропинку и заскользить по ней, обледеневшей от пролитой из ведер воды. Но нельзя. Слишком велик риск, столкнуться с каким-нибудь американским воякой.

Подъем по заросшему мелким кустарником берегу отнял у Волкова последние силы, и перед тем, как отправиться на поиски железнодорожного полотна, он расчистил от снега небольшой пенек и устроился на нем покурить и подумать о своей пропащей жизни.

Калейдоскоп событий, кидающих его из камеры в барак, из барака в комфортабельную квартиру, а оттуда опять в барак и все это, насколько он понял, в разных десятилетиях, не давал Сергею времени на раздумья. Его уже трижды убивали, и всякий раз Волков, аки Феникс, возрождался из пепла, и каждый раз, то в одной эпохе, то в другой. От этого можно было сойти с ума. Может быть, именно поэтому Сергей и гнал от себя прочь все эти мысли, что завладели им сейчас, в одиночестве.

Что происходит? Какое чудовищное Нечто играет им, как играет котенок убежавшим от старушки клубком шерсти? За что? — Этим вопросом после прошлогоднего(?) ареста он и не задавался. Значит, что-то такое в своей жизни он сделал не так! Но вот, сколько еще это будет продолжаться? И что ему дальше делать? В какой момент его нынешней жизни (настоящая она или не настоящая, Волков уже не понимал) его снова выкинут в весну тридцать восьмого?

Сергей растер побелевшие пальцы и, достав из-за пазухи пачку американских сигарет, закурил. Ответов не было. Их и не могло быть. Если бы он был сейчас в том теперь далеком тридцать восьмом — непременно бы зашел к Сашке Рутковскому. Уж он бы со своими яйцеголовыми дружками разобрался бы в его бедах. А сейчас? Где сейчас этот умница, этот будущий светила советской науки, если, по словам Тимофеича, и Москва и Ленинград лежат в руинах?

Волков бросил бычок и машинально присыпал его снегом.

Вот еще и это! Откуда у него эти странные привычки заметать за собой следы? Будь то окурок или лишний свидетель. И откуда это знание приемов рукопашной борьбы? Откуда эта выносливость, стремительная легкость и уверенность движений, меткость и изворотливость? В школе красных командиров он отнюдь не был в числе самых метких стрелков.

Лес, оккупировавший берега Оби, постепенно перешел в лесостепь, и среди редких уже деревьев замаячили далекие огоньки человеческого жилья. Сергей раздвинул кусты, запорошенные мокрым снегом, и шагнул. Острая боль пронзила ногу одновременно с металлическим лязгом схлопывающейся пасти капкана.

Волков буквально зарычал от боли, как тот медведь, для которого предназначалась машинка.

— Кажись, попался косолапый, — радостно сказали в кустах неподалеку. — Дай-ка я его для верности…

Сухая автоматная очередь вспорола тишину, стряхивая с сосновых веток тяжелый мокрый снег.

Глава 5

ВИКТОР ОРЛОВСКИЙ

Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 20.03.2008 г.

Бенедиктинский не знал, смеяться ему или плакать. Его поиски в очередной раз окончились ничем. Этот Давыдов, он что, ничего лучше, чем покушение на отца всех народов придумать не мог, чтобы успокоить свою ревнивую женушку? Ксерокопию пожелтевших страниц старого следственного дела, хранящегося в фондах Центрального архива ФСБ России, можно было хоть сейчас отправлять на стол редактору журнала «Крокодил».

Дело гласило о том, что мастер авиаремонтного завода? 22 Виктор Давыдов планировал осуществить покушение на Товарища Сталина седьмого февраля тысяча девятьсот тридцать седьмого года. О чем своевременно сообщил на Лубянку его свояк Ильин Семен Алексеевич. Ничего странного на первый взгляд. В те времена на соседа не стучал разве что ленивый. Нужно тебе избавиться от конкурента на службе, чересчур бдительного мужа своей любовницы или надоедливого соседа по коммунальной квартире — почтовый ящик всегда к твоим услугам. Это сейчас для того, чтобы устранить конкурента в бизнесе нанимают киллера за несколько штук «Грина», или для того, чтобы грохнуть старушку в приглянувшейся квартирке в центре Москвы проворачивают хитроумную комбинацию с подкупом врачей скорой помощи и персонала дома престарелых. Целая рота убийц в белых халатах задействуется, да и деньги немалые. В тридцатых все было проще и гуманнее. По крайней мере, убийцами никто из стукачей, себя уж точно не считал.

Но донос доносом, а вот дальнейшее развитие событий ни в какие ворота. Взятый тепленьким, «террорист», по началу, ничего не отрицал. Да, мол, так и так. Стоял на Можайском шоссе с бомбами, а совершить это преступление его научили инженеры завода номер двадцать два Миронов и Евсеев. Но теракта он не совершил, потому что совесть замучила.

Алексей перевернул ксерокопированный лист и прочитал показания двадцати трехлетнего мастера еще раз.

«7 февраля 1937 года к 4 часам дня, когда должен был проехать Сталин, я положил в карман бомбы, наган и пошел к Можайскому шоссе. Недалеко от своего дома я выбрал место, где через шоссе проходит канавка, и машины здесь уменьшают скорость, и стал ждать автомобиля Сталина. Примерно в 4 часа дня на машине проехал Сталин, но я из-за нерешительности и боязни бросать бомбы не смог. После того как машина прошла, я вернулся домой. Бомбы, наган и патроны я бросил в прорубь на Москве-реке, недалеко от того места, где женщины стирают белье. С Мироновым и Евсеевым я не встречался из-за боязни, так как они угрожали меня убить, если я не смогу бросить бомбы в Сталина. Обо всем этом я рассказал жене, родственникам и хотел также заявить в НКВД, но не успел».

Надо же, как складно сочинил стервец.

Однако уже через три дня новоявленный Барон Мюнхаузен уже пошел на попятную.

«Я заявляю, что я оклеветал в своих показаниях 13 февраля 1937 года, данных мною после моего ареста, себя и инженеров завода N 22 Евсеева и Миронова. Я никем из них не был завербован. Вся история с подготовкой теракта была мною выдумана от начала и до конца».

Оказывается этот раздолбай вовсю погуливал от своей жены, а когда та приперла его к стенке, выдумал историю с покушением. Эта «шутка» стоила лже-террористу восьми лет лишения свободы.

Он еще легко отделался.

Бенедиктинский захлопнул папку с материалами по этому делу и откинулся на спинку стула.

В те годы и за меньшее к стенке ставили.

Эта трагикомичная история никоим образом не могла помочь Бенедиктинскому в его поисках. Да и в обширном досье по операции «Большой прыжок», как оказалось, ничего полезного для него не было.

Взяв у Костылева эту пухлую папку, он надеялся хоть в этот раз найти какие-нибудь факты паранойи Генералиссимуса. Не тут-то было. Странностей, конечно, в этом деле было предостаточно.

Например, Эрнст Мерзер, по странному стечению обстоятельств являющийся одновременно резидентом и английской и немецкой разведок опознал в Тегеране руководителей немецких диверсантов, заброшенных в Иран якобы для того, чтобы убить Сталина и Черчилля и похитить Рузвельта.

Но сдал он этих людей только после того, как хитрый Сталин предложил президенту США разместиться в советском посольстве в Тегеране.

Известный террорист Отто Скорцени планировал гениальную по своей сути операцию, когда диверсанты должны были проникнуть к месту теракта по системе подземных арыков, которыми был напичкан весь Тегеран. Но Коба, похоже, переиграл в этой шахматной партии и немецкую, и английскую разведки вместе взятые.

Бенедиктинский закурил. Придется видно опять идти на поклон к старикашке Рутковскому, пить его поганый турецкий кофе и слушать россказни о гениальности Сталина.

Москва. Краснопресненскя наб. д. 24 к 2 08.02.1938 г.

Волков поморщился и открыл глаза. Он лежал на спине в луже талой воды, которая натекла из водосточной трубы. Сергей захлопал ресницами. Растерянное лицо Рутковского в окне четвертого этажа и колено этой самой водосточной трубы в собственных руках объяснили ему многое. Волков вскочил и бросился прочь.

Плотное дежавю. Та же невысокая ограда на окраине сквера, те же трамвайные пути. А вон и машина с красными крестами на дверцах поджидает его.

Нет уж дудки. Волков притаился за толстым стволом одного из вязов, пропуская машину вперед.

Только после вас. Хорошо, в лапы к «полковнику авиации» он не попался, а дальше что? Стоп! У Бульдога, кажется, где-то под Гжелью баба живет. Но он, конечно, на допросе расколется. Нет, не подходит. Тогда куда? Может на родную Украину? Тоже не стоит. Все-таки в большом городе легче затеряться, а в Степановке его сразу схватят.

Волков побрел вдоль набережной. Редкие фонари едва освещали тротуар, покрытый снежным супом, который кое-где уже начинал покрываться ледяной коркой. К утру будет каток. Горячка погони сошла на нет, и вечерний мартовский морозец уже начал пробираться под мокрую шинель. Сергей поежился.

У парапета, не обращая внимания на прохожих, целовалась парочка влюбленных. Эти могут так стоять тут до утра и холод им нипочем.

Волков прибавил шагу, заслышав звонок поворачивающего на бульвар трамвая.

Да, пробежаться будет не лишним. Хоть согреюсь.

Вскочив на подножку задней площадки, он оглянулся. Парочки на месте не было. Не угадал.

В заднем прицепном вагоне было пусто. Только возле передней площадки на лавочке скрючился какой-то дед в драном тулупе и шапке-ушанке. Трамвай медленно полз по кривым Московским улочкам, подрагивая на стыках рельс и издавая жалобный стон на каждом повороте. Сергей даже не посмотрел что за номер у этого городского трудяги. Двушка. Значит, будет колесить по Пресне, пока не уползет в парк. Надо принимать какое-то решение. Ночевать в парке ему все равно никто не позволит.

Уже в который раз, оглянувшись назад Сергей посмотрел на покрытое узорами стекло. Снова блеснул свет автомобильных фар. Похоже, какая-то машина упорно едет за трамваем, или ему это только кажется?

Тишинский рынок. Большой Тишинский переулок. Кажется, он здесь уже проезжал. Снова два больших желтых глаза, вынырнув из темноты, разукрасили паутину кристаллов на трамвайном стекле во все цвета радуги. А что, если это та самая скорая? Нужно выбрать подходящий момент и выскочив из вагона, скрыться во дворах. Только бы освещенный участок переулка проскочить, а там ищи его в потемках среди заборов и подворотен.

Вот она — зияющая пропасть арки проходного двора.

Сергей пулей вылетел из вагона и, бросив взгляд на машину, сбавил скорость. Не скорая. Старенький, видавший виды «Паккард» с откидным верхом.

Это промедление стоило ему сотрясения мозга, как минимум. От «Паккарда» отделились четыре темные фигуры и, разойдясь в стороны, начали свой беспроигрышный маневр. Двое отрезали Волкову путь к спасительным стенам домов по обе стороны улицы, а двое стремительно неслись прями к нему. Сергей обернулся к уходящему трамваю. Поздно! Не догнать.

Ближайший к нему злоумышленник вынул из-за пазухи наган и ткнул им Сергея в живот, но тут же получил рукояткой Волковского маузера в зубы и нелепо завалился назад. Второй налетчик с разбегу уткнулся челюстью в кулак левой руки. Хук слева — это то, что ему сейчас доктор прописал. Помогло выжить.

Зашедшие с флангов не стали праздно наблюдать за тем, как их товарищей одного, за одним укладывают на снег. Тот, что был справа, подкатился Волкову под ноги. Сергей на ногах не удержался и рухнул в снег. И тут же запорошенный снегом сапог сменил в глазах Волкова белый фон заснеженной мостовой, на черный бессознательный, подсветив его напоследок золотистым фейерверком искр.

— Зачем ты его так? — крупный мужик с одутловатым лицом наклонился над Сергеем. — Так ведь и черепушку расколоть не долго.

— А чего он двоих наших зубов лишил? — невысокий, но жилистый брюнет с маленькими бегающими злыми глазками развел руками. — мне, что надо было правую щеку подставить?

Пышнолицый загоготал.

— Вы тут ржете, а Иваненко доктор второй час лицо штопает, — в комнату вошел еще один парень с огромным, расплывшимся на пол лица синяком.

— Что, Гоша, и тебе досталось? — толстяк все еще улыбался.

— Да, дорого мне обошелся этот «ценный сотрудник», — Гоша приложил ладонь к щеке, — целых два зуба.

— Да какой ценный? — брюнет сплюнул, — у этого Фон Ортеля ценных сотрудников быт не может. Идиоты одни. Это ж надо додуматься засаду на Сталина на Маяковке устраивать. Там же все НКВДэшниками понапичкано по самые уши.

— Семен говорил, что сам Мерзер распорядился.

— Ха, распорядился! Что он видит из своей Швейцарии, — щуплый брюнет не унимался.

— Уж побольше нашего с тобой, Ян, — толстяк сел на стул, который истошно заскрипел под стокилограммовой тушей.

Волков пошевелил пересохшими губами, пытаясь попросить воды, но вместо слов вырвался стон.

— Гош, подай водички болезному.

— А у тебя, Дейв, что жопа отвалится?

— Кто тут у нас старший группы, я или ты? — Девид Томпсон, штатный сотрудник «Сикрет интеллиджент сервис» был от рожденья мягким человеком и на Гошу Яценко, завербованного в Баку еще в двадцать седьмом году, не сердился. Он был полной противоположностью Яну Лутцу из их швейцарской резидентуры. Тот считался крупным специалистом по Ближнему Востоку и в свое время возглавлял Ближневосточный отдел, располагавшийся в Омане. Но в тридцать четвертом проиграв в карты месячный бюджет своего отдела, был отозван оттуда и заменен Эрнстом Мерзером, к которому с тех пор испытывал стойкую неприязнь. Мерзер до тридцать четвертого занимался Союзом и теперь по старой памяти курировал Томсона, на побегушках у которого был Лутц.

Гоша встал, налил из-под крана в эмалированную кружку холодной воды и сунул ее в руки Волкову, который к тому времени морщась, уже сел на тахте и привалился спиной к стенке.

Лутц сверлил новичка своими маленькими колючими глазками.

— А вообще-то парень вроде ничего, с задатками. Из него может получиться неплохой боец, — Яценко повернулся к Сергею. — Я на тебя, парень, зла не держу. Грубовато мы сработали, сами виноваты, но и ты на нас не сердись. Не было у нас времени объяснять тебе, что к чему. Чекисты по пятам шли.

— Я не в обиде, — Волков осторожно пощупал затылок. — Это вот он на меня волком смотрит, — Сергей кивнул в сторону Лутца и снова поморщился. Комната начала медленно вращаться, так что ему пришлось снова прилечь.

Московская обл. Тушино 23.02.1938 г.

Полуторка весело прыгала на ухабах проселочной дороги. Не смотря на то, что днем теплое весеннее солнышко добивало остатки спекшегося снега, окопавшегося по канавам и оврагам, холод, накопивший за ночь силы, все еще атаковал оголенные части тела заспанного отряда физкультурников.

«Закаляйся, если хочешь быть здоров!» — это про них. Ежедневная утренняя зарядка с обязательным растиранием снегом, ночные пятикилометровые марш-броски по Тимирязевскому лесопарку и вот теперь прыжки с парашютом ни свет, ни заря — такова она доля физкультурника из добровольно-спортивного общества «Волна». «Добровольного» — это только так говориться. У большинства так называемых «физкультурников» и выбора то особого не было. Публика в «Волне» была весьма разношерстная. Идейных противников советской власти было мало. Несколько прибалтов и «западэнцев» и все. В основном к обществу примыкали бежавшие с этапа отпрыски раскулаченных зажиточных крестьян, да не желавшие служить в РККА дезертиры. Рецидивистов англичане в отличие от немцев к себе не брали. Абсолютно не надежный народец. Сдают всех и вся с потрохами при первом же допросе, стоит только чекистам наганом перед их мордой помахать. Изредка среди завербованных попадались рефлексирующие интелигенты, окончательно запутавшиеся в жизни. Они тоже были не надежны, но их в оперативной работе не использовали. Все больше в конторе. В общем, всякого народа хватало. Как говориться «каждой твари по паре». Вербовал их Ян Лутц. Надо отдать ему должное — это у него хорошо получалось. Против его убийственных аргументов, преподнесенных вкрадчивым голосом после того, как «клиент» отплакался в жилетку под водочку с огурчиками, рассказав «хорошему мужику» о своем горестном житье-бытье, этот самый «клиент» уже сам удивлялся — как это он раньше не додумался поступить на службу к его величеству Королю Великобритании Георгу VI.

«Дуглас», выкрашенный сверху в темно-зеленый цвет, а снизу в голубой, и оттого немного похожий на пингвина, развернулся на взлетной полосе, готовый принять на борт начинающих парашютистов.

Самолета пришлось ожидать около получаса. За шуточками-прибауточками чувствовалось все нарастающее волнение группы. Волков, так же как и остальные, с парашютом никогда не прыгал и поэтому волновался не меньше других. Целый ковер из бычков под ногами бесстрастно свидетельствовал о состоянии души членов ДСО «Волна». Курить сейчас никто не запрещал, хотя в их Обществе по прихоти «Святого Дейва», как за глаза называли своего начальника «физкультурники», это было одним из табу. Еще им запрещали спиртное и вылазки в город. Просто монастырь какой-то, а не разведшкола. Благо народ особо не заморачивался и прятал чинарики в голенищах сапог, а водку наливал в бутылки из-под лимонада. Педантичному английскому уму такое было непостижимо, а значит, не доступно. Чтобы запах табака и перегара не выдавал нарушителей, братва, усиленно жевала чеснок. Они даже сами себя в шутку называли «Чесночной командой». Впрочем, возможно начальство и догадывалось об их проделках, но делало поправку на славянский менталитет.

Вообще в конторе под вывеской ДСО «Волна» было много странного. Например, казалось бы, общество спортивное, а самим спортом народ занимался только для показухи. Да и какой тут спорт после многочасовых занятий на курсах вождения всего, что движется, шифровальщиков, радистов, минно-взрывного дела, английского и немецкого языков. А ведь еще была рукопашная борьба, метание ножей, стрелковка и ориентирование на местности. На футбольном поле курсанты еле передвигали ноги. Но вот обросшим мясом курсантам из старшей группы прямым текстом просто напросто запретили выигрывать у различных команд из настоящих ДСО. Запретили это и группе, в которой пребывал Сергей, после того как они в игре в ручной мяч в одну калитку вынесли команду ДСО «Краснофлотец», сдувшуюся в середине второго тайма.

Наконец они погрузились в самолет, и двигатели «Дугласа» заработали на полную мощность. На борту нервное веселье продолжалось. Гоша рассказал инструктору какой-то бородатый анекдот, на что тот никак не отреагировал. Зато остальные неестественно громко рассмеялись.

Волков посмотрел на обочину взлетки, постепенно ускоряющую свой бег. В голове пронеслось.

Зачем я здесь? Эх, прыгнуть бы прямо сейчас в эту мягкую влажную грязь и в лес. Ну их, эти прыжки.

Самолет набрал высоту и, выполнив разворот, лег на обратный курс к аэродрому. Выпускающий встал и открыл дверь. Пора было прыгать.

— Ну, давай, орел, — инструктор ОСОАВИАХИМ Вася Малахов подтолкнул Сергея к двери. Волков зацепил карабин за штангу, сделал шаг назад, и с силой оттолкнувшись, прыгнул. Безжалостный поток холодного воздуха размазал по лицу его щеки. Тут же за его спиной раскрылся парашют. Тряхнуло. Сергей посмотрел наверх. Купол вроде на месте. Потом стал искать направляющие стропы.

Где ж они, мать их. А, вот, кажется.

Посмотрел вниз.

Похожая раньше на топографическую карту земля, преобразилась. Уже стало видно отдельные деревья, взлетную аэродрома справа и какие-то строения на краю поля. Потянул за стропы, чтобы развернуло против ветра. Все вроде делал, как учили, но развернуло почему-то по ветру. Лес не то чтобы очень стремительно, но приближался.

Извернувшись чтобы не сесть на сосну как на кол, Сергей заскользил по вечнозеленым, колючим веткам. Шелковые стропы рванули его назад так, что перехватило дыхание.

Стоп, приехали. Волков повис на деревьях на расстоянии десяти метров от земли.

Пока его обнаружили, пока принесли и растянули сетку, он успел выкурить три сигареты из пачки, припасенной в нагрудном кармане.

Пошли они на фиг со своими запретами!

Отстегнув лямки парашюта, под веселое улюлюканье, Волков плюхнулся в сетку, и его тут же принялись толкать, тискать и отвешивать щелбаны. Это таким был отходняк у перворазников. Перворазниками парашютисты со стажем называли новичков, испытывающих свою судьбу в первый раз.

Потом были еще прыжки и еще. Дневные и ночные. С грузом и без. Во второй и третий раз прыгать было страшнее. Адреналиновый угар прошел, а включившийся инстинкт самосохранения дал волю трясущимся поджилкам.

Взбив подушку, Волков сунул ее под голову и уставился в потолок комнаты, которую он делил с Гошей Яценко. Несмотря на то, что он тогда здорово двинул ему в зубы, они крепко подружились. В принципе нормальные отношения складывались и с Пашей Иваненко, чего не скажешь о Яне Лутце.

Этот куратор невзлюбил Волкова с того самого первого дня. Именно он и устроил Сергею первую проверку. Наверное, такой проверке подверглись все курсанты, ведь скоро им предстоял выход в город для практических занятий по топографии и ориентированию, но легче от этой мысли ему не стало.

А произошло все так…

Один из двух эстонцев, «добровольно» вступивших в «Волну» и не питавший особых дружеских чувств к новичку, вдруг начал проявлять к нему нешуточный интерес. И ведь грамотно так втирался гад. То сигареткой припрятанной угостит, то чайку предложит, а сам аккуратненько так о доме, о семье расспрашивает. Ну, к этому-то Сергей привык. Его еще у Фон Ортеля (будь он неладен, этот долбанный полковник авиации!) проверяли, перепроверяли. Но все-таки Волков с этим Эйнаром Лилло решил быть поосторожней. И не прогадал. На пятый день их знакомства Эйнар начал разговор о том, что его все тут заколебало, что он хочет домой и все такое. В общем, начал ныть. Сергей на это никак не отреагировал. Нытик приободрился и закинул удочку на предмет самоволки. Ноль реакции. Тогда Эйнар предложил сбежать, а заодно написать письмо насчет этой конторы куда следует.

Сергей уже знал, что будет дальше. Согласись он, его обезображенный труп вскорости найдут где-нибудь в овраге, а то и вовсе не найдут. Промолчи он, так этот паршивец начнет его шантажировать тем, что он вовремя не доложил об их разговоре начальству и он, Волков, погрязнет в водовороте лжи и обмана. Нет, нужно действовать. Страшно конечно, но что делать.

«Поговорить по душам» Сергей решил со «святым Дейвом». Тот был не таким страшным, как Лутц и своей мягкостью и почти отеческим отношением к курсантам располагал к откровенной беседе.

— Ты не переживай, разберемся, — Томсон отхлебнул из стакана крепко заваренный чай и улыбнулся. — Иди спокойно работай. Что у вас сейчас, радиодело?

— Шифрование.

— Ну вот и иди к Серебрякову глаза ломать, — Девид рассмеялся, и от этого беззаботного смеха у Сергея на душе отлегло. Он вышел из кабинета с вывеской «Начфин» на двери и уже было направился к лестнице, когда вспомнил, что забыл возле умывальников в санузле тетрадь с конспектами. Вообще-то выносить какие-либо записи из «красного уголка», где у них проходили все занятия, было запрещено, но слишком уж тяжело ему давалось это шифровальное дело и Волков нет-нет, да и брал с собой свои записи почитать перед сном.

Выходя из санузла Сергей заметил как практически бесшумно в кабинет «Начфина» проскользнул Эйнар.

Бля, сейчас свою версию задвигать начнет, сученок. Надо послушать, что он там напоет.

Волков снял кеды и на цыпочках пересек коридор, прижался ухом к окрашенной масляной краской двери и затаился.

Ни хрена не слышно. Может, через окно попробовать? Все-таки первый этаж.

Одев обратно кеды, он, стараясь не шуметь, отодвинул шпингалеты окна, находящегося в торце коридора и выбрался наружу. Конец марта не располагал к прогулкам в легком спортивном костюме и кедах на босу ногу, но Волкова это не остановило. Снег почти весь уже сошел, и в сгущающихся в окрестностях Тимирязевского лесопарка сумерках, крадущегося вдоль стены человека в синем костюме заметить можно было разве что метров с трех.

Ему повезло. Форточка в кабинет Томсона была открыта и до Сергея почти сразу же донесся обрывок фразы, брошенной как всегда раздраженным Лутцем.

— … что этого недостаточно. Необходимо еще раз его проверить.

— А почему мы должны проверять Орловского как-то по особому, только потому, что он тебе не нравиться, Ян?

Сергей насторожился. Виктор Алексеевич Орловский — это его новое имя, к которому он еще не успел привыкнуть.

— Дело не в этом. Мне с Орловским детей не окрещивать, — ответил Лутц.

— Не крестить, — поправил его Томсон.

— Да. Просто слишком уж он матерый какой-то. Из самолета почти всех пришлось выкидывать, а он сам сиганул. А стреляет как? А на рукопашной Челидзе, нашего лучшего борца уложил.

— Не забывай, что у парня уже есть навыки оперативной работы, полученные в шайке-лейке Фон Ортеля. Да еще два года курсов красных командиров. Ты чего его с другими сравниваешь? Вон этот из Закарпатья в самолете вообще обосрался и болтался на парашюте как настоящий мешок с дерьмом.

В комнате засмеялись.

— Скажи, Эйнар, как тебе показался Орловский? — обратился к Лилло Томсон.

— Осторожный такой, — ответил стукач и выругался по-эстонски.

— Вот видишь! — Лутц видимо встал, потому что сначала послышался звук отодвигаемого стула, а потом скрип половиц. На облезлый куст шиповника легла тень. Виктор Орловский прижался спиной к холодной стене.

— Вижу, — необычно жестким голосом ответил Девид, — вижу, что ты становишься таким же параноиком, как и нынешние чекисты после так называемого «подарка» Шеленберга.

Сергей начал потихоньку перемещаться вдоль стены в сторону угла здания. Конечно, он мог услышать еще много интересного, но перспектива заработать воспаление легких ему не улыбалась, да и занятия по шифровке вот-вот должны были начаться. Но главное он услышал — первый экзамен пройден. Последнее, что донеслось до него через открытую форточку это слова про какого-то ежика и взрыв хохота после слова «педрила».

Волкову-Оловскому было не до смеха. Сейчас он лежал на кушетке, уставившись в потолок. Он с недавних пор привык не удивляться ничему, но само существование ДСО «Волна», фактически настоящего подрывного разведывательного центра под самым носом у всесильного НКВД не могло не поражать. Та легкость, с которой люди Ульриха фон Ортеля в прошлом году организовали ему побег из Усть-Илимского лагеря, сразу навела его на мысли, что не все чисто в рядах нашей пролетарской карательной организации. Но чтоб до такой степени…

— Дрыхнешь? — Гоша вошел в комнату, прижимая к животу небольшой газетный сверток. — Значит сальцо я один хавать буду.

— Черта лысого, — его сосед встал с койки. — Откуда взял?

— Да есть тут один хохол из службы обеспечения, — Яценко положил сверток на стол и принялся его разворачивать. — У него на пачку «казбека» выменял. Это такой жук, у него все есть. Барыга.

— Хохлы, они все такие.

— Не скажи Вить, — Гоша ухмыльнулся. — Я ведь не такой.

— Эх, сейчас бы водочки…

— Размечтался! Я даже хлебушка достать не смог. Там около столовой эти прибалтийские блатные чмыри крутились. Вмиг начальству настучали бы.

— Про город ничего не слышно?

— А что город? Послезавтра вас, молодняк, на ориентирование погонят. Сначала всей толпой, как пионеров в зоопарк, а потом разобьют на пары. Я все это уже проходил. Фигня.

— Ну фигня не фигня, а я например с удовольствием прогулялся бы. Запарился здесь третью неделю кантоваться. Только на прыжки и выезжаем.

— А чего тебе? Тепло, светло и мухи не кусают. Или там, в Москве у тебя интерес какой? — Гоша проглотил ломик тонко нарезанного сала и посмотрел на Орловского.

Тот поджал губы.

— Баба? Угадал ведь? — Яценко заржал. — Смотри, у нас с этим строго. О всяких потусторонних связях надо незамедлительно докладывать начальству.

— Да нет никаких связей, — Виктор вспомнил Зою с Пресни, на которую заглядывался еще в бытность свою Волковым.

ЗИС шестнадцатый лихо вывернул в Лаврский переулок и затормозил у булочной, вытряхнув из пассажиров остатки сна.

— Орловский и Сидельников на выход, — простужено прохрипел Максим Петрович Савостьянов, числившийся в «Волне» художником, а на деле ведущий курс топографии.

Виктор соскочил с подножки и принялся разминать ноги в ожидании, когда из автобуса выберется Колька Сидельников.

Вопреки ожиданиям Орловского-Волкова его не включили в группу желторотых курсантов-новичков, каким в общем-то был и он сам, а проинструктировав, выпустили в город в паре с несостоявшимся кавалеристом, Николаем Сидельниковым. Этот сын свежераскулаченного Матвея Артемьевича Сидельникова рванул из мест расположения своей бригады спасать папаню, но до глухого таежного поселка Ильмень так и не добрался. На одном из Уральских полустанков он, постоянно подкреплявший свои силы всем, что горит, завис в местном борделе и, связавшись с шайкой конокрадов, помимо всего прочего промышлявших разбоем, выпал на несколько недель из суровой реальности. Там он, размахивающий шашкой и грозящийся изрубить товарища Сталина в окрошку, и попался на глаз эмиссару Яна Лутца.

И вот они вдвоем стоят на кривых Московских улочках, озираясь по сторонам и прикидывая в какую сторону идти, чтобы оказаться на Мещанской или Троицкой. Определились.

Колю в первую очередь интересовали не названия улиц и номера домов, а манящие вывески, на которых было написано» Пирожки», «Сосисочная», «Пельменная». Сам он был невысокого роста, сухощавый, с длиной, тонкой цыплячей шеей и постоянно что-то жевал. Казалось бы, сколько можно есть? И куда все это беспрестанно поглощаемое девается?

Занятый поиском хлеба насущного, Коля едва не налетел на зябко кутающуюся в шаль продавщицу мороженного, которая в своем тоненьком пальтишке еще только обживала угол Мещанской и Лаврского.

— Ты знаешь, Колян, мне кажется, что за нами следят, — Орловский дернул Сидельникова за рукав.

— Кто? — испуганно вытаращился на него Коля, отвлекшись, наконец, от созерцания кренделя из папье-маше.

— Почем я знаю? Просто вон тот тип в белом шарфе как будто по пятам за нами плетется.

— Где?

— Да не крути ты башкой! В витрину посмотри. Видишь, делает вид, что афишу читает?

— Может, показалось?

— А вот давай и проверим. Нам сейчас вниз по Мещанской на Троицкую. Кажется, туда можно через этот проходной двор проскочить.

Напарники, не спеша, не оглядываясь направились к арке. Во дворе они прибавили шагу, а потом вообще побежали. Два первых подъезда были закрыты на ключ, но зато открытой оказалась дворницкая. Недолго думая, они рванули туда.

Буквально через несколько секунд из арки вышел тот самый театрал, так рьяно изучавший афишу МХАТа. Обнаружив двор пустым, он дернулся влево, вправо, назад и, наконец, немного постояв, побежал вперед.

— Видал? — Виктор отставил в сторону метлу, из-за которой только что осторожно выглядывал.

— Видал. А что будем теперь делать?

— А что делать? Пойдем обратно на улицу, а потом на Троицкую по Васнецова пойдем.

Так и сделали.

На Троицкой было оживленно. Когда они уворачиваясь от стремительно несущихся по брусчатке пролеток пересекли трамвайные пути, на этот раз Колька дернул Орловского за рукав. На крыльце «Рыбпотребсоюза» укрываясь от хлопьев мокрого снега, стоял их старый знакомый, поправляя свой белый шарф, выбившийся из-под дорогого макинтоша.

Запыхался бедняга.

В третий раз они встретили этого назойливого типа в Колокольникове переулке. А когда они вышли на Чистые пруды, где их и должен был подобрать ДСОшный ЗИС, этот бедняга метался там от дома к дому, ловя на себе недоуменные взгляды обывателей.

Провалил ты задание, дядя.

Теперь-то им стало ясно, что этот тип не случайно ошивался, именно на маршруте их следования. Наверняка ему в «Волне» поручили приглядывать за практикантами.

Подъехал автобус. И хотя Виктор, забираясь в еще пустой салон, посмеивался про себя над незадачливым шпиком, его не покидало ощущение того, что добром их с Колей выходка не кончиться.

Не успел Орловский перекусить и отогреться горячим чайком, как в комнату заглянул дежурный по этажу.

— Орловский к начальству.

Началось.

В кабинете Начфина его уже ждали. За столом сидел как всегда невозмутимый Девид Томсон, вдоль отделанной деревянными панелями стены нервно мерил шагами ширину кабинета Лутц, а чуть в стороне от входа стоял раскрасневшийся Николай Сидельников.

— Товарищ Орловский, скажите мне, вы и дальше намерены подобным образом проявлять свою инициативу или все-таки будете строго следовать указаниям вашего руководства, — Лутц крутанулся на каблуках и принялся поедать Виктора глазами.

— А что случилось? — решил закосить под дурачка Орловский.

— Это я вас должен спросить, что случилось? — рявкнул Начоргдел. — Почему вместо того, чтобы следовать строго намеченному маршруту, вы скакали по переулкам и дворам, как зайцы?

— Я понял, что главное было вовремя отмечаться на контрольных точках, товарищ Начоргдел, — добавил металла в голосе Виктор. Он вот сейчас только решил для себя не прогибаться под этого злобного коротышку. В конце концов, он и в лагере вшей кормил, и под пулями ходил. Будет тут на него орать этот неуделок.

— Понял он, — вдруг как-то ворчливо сказал Лутц, будто уступив напору строптивого курсанта. — Вас на ориентирование послали, а не на практику по уходу от слежки. Всему свое время.

— Ну, будем считать, что эту практику они сдали экстерном, — сказал молчавший до сих пор Томсон. — А в том, что Бережковский упустил этих новичков, виноват ты, Ян. Держать дистанцию и не привлекать к себе внимание — основные заповеди ведущего наружку. Тут твоему любимчику еще работать и работать. Свободны, — небрежно махнул рукой в сторону провинившихся Девид. — К вечеру напишите подробные объяснительные и передадите их дежурному.

Орловский и Сидельников мигом выскочили из кабинета.

— Уф, — Коля вытер пот со лба. — Я думал, будет хуже. А наш главный-то как за тебя горой встал. В группе давно ходят слухи, что он тебе симпатизирует.

— Хм, не замечал. Зато Лутц за что-то на меня зуб точит.

— Ничего личного. Просто он немцев терпеть не может и всех, кто с ними связан. Ходят слухи, что он считает союз с ними ошибкой. Да и вообще он неудачник. Его откуда-то с начальственных должностей турнули, вот он на всех зло свое и срывает.

— Откуда ты все это знаешь?

— Служба ОБС работает четко.

— Что за служба такая?

— Одна бабка сказала.

Виктор рассмеялся и схватился за голову. Чего-то заболела зараза. Наверное, простудился.

Орловский попрощался с Сидельниковым и поплелся в свою комнату. От предложения Гоши попить чайку отказался и завалился на кровать. В голове что-то звенело, и звон этот постепенно нарастал. В глазах появились оранжевые огоньки, и в следующий момент кто-то будто выключил свет.

Глава 6

ХАНТЕР

Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 08.05.1958 г.

Его вырвало. Он еще не открыл глаза, а его стошнило! Только бы не на постель, а то потом от коменданта не отмашешься.

Виктор, наконец, открыл глаза и снова скрючился в очередном спазме.

— Новичок, — сказал кто-то тоненьким голосом. — Долго не протянет.

Орловский тупо уставился на сбившуюся под ним в комок мешковину, а потом перевел взгляд на того, кто его заранее похоронил.

От чистой и уютной комнаты главного корпуса санатория работников водного транспорта не осталось и следа. Грязные, все в ржавых потеках бетонные стены какого-то полуподвала освещала хиленькая масляная лампа. Ее то и дело вздрагивающий от сквозняка огонек, казалось, вот-вот потухнет. Люди, находящиеся в помещении сидели и лежали в основном на сене, прикрытом такой же мешковиной, что лежала под Виктором. У некоторых были соломенные тюфяки. Все присутствующие были в верхней одежде. Холодно, наверное. Виктор этого не чувствовал. Его трясло, и внутри все горело.

— На-ка, парниша, выпей, — седоусый дед, похожий на путевого обходчика из-за своего странного плаща, протянул ему алюминиевую кружку. Припав к ее краю, Орловский принялся жадно пить прямо из рук старика.

— А его вообще кто-нибудь проверял? — спросил недовольным голосом парень, сидящий верхом на единственном стуле. — Вдруг он светится, как новогодняя елка.

— В норме, — ответили из темного угла.

— Обижаешь, — обернулся к парню старик, стянувший с головы капюшон и лыжную шапку. — У меня с этим четко.

В тусклом свете чадящей лампы Виктору удалось, наконец, рассмотреть старика, который оказался не так уж и стар. Просто глубокая морщина на его щеке оказалась шрамом, а седой не по годам шевелюрой он обзавелся совсем недавно. Теперь Орловский это откуда-то знал. Как знал, что находится на удаленной базе хантеров в Калязине. Городок располагался на острове посреди Волги, на стыке Московской, Калининской и Ярославской областей. Это была резервная база хантеров, где они отдыхали и лечили свои профессиональные болячки. То есть огнестрелы, переломы и обморожения как-то лечили, а с лучевой болезнью сюда просто приезжали умирать, как кошки уползают подыхать куда-нибудь подальше.

В Калязине резервная база была устроена не случайно. Это место — одно из самых «чистых» возле Москвы, да и добираться сюда было удобно. По Волге, а затем по каналу Волга-Москва до бывшей столицы можно было добраться на моторке за четыре часа. Правда, зимой база пустовала. Хантеры предпочитали отсиживаться-отлеживаться на основной базе в Деденево, откуда летом в Москву пробирались тоже по реке, а зимой на санях или кто по беднее, пехом.

Все эти знания всплывали в воспаленном сознании Виктора постепенно, какими-то отрывками. Размытые картины непонятно какого прошлого чередой проплывали перед ним, пластом, лежащим на пожертвованной кем-то лежанке.

Сначала вспомнилась Московская эпопея, потом оба побега из лагеря. Разведшколу он помнил плохо, что было после нее, не помнил вообще. Зато недавние события были настолько ярки, что не давали заснуть.

Орловский прикрыл воспаленные глаза.

— А-а-а, еще один! Ну проходи, проходи, не тушуйся. Тут все свои, — невысокий улыбчивый мужчина средних лет протянул руку и представился. — Сенько Аркадий Петрович. Комендант. А если коротко — Сеня.

Виктор удивленно посмотрел на коменданта. Вроде бы солидный мужик, не пацан какой-нибудь, да еще и при должности, а просит называть его каким-то Сеней.

— А у нас у всех тут кликухи, — ответил за Сеню парень, куривший в углу уже вторую сигарету подряд.

— Да, — подтвердил Сеня. — В рейде, понимаешь, некогда по имени-отчеству звать-величать. Там бывает каждая секунда дорога. Вот он, — комендант показал на парня в углу. — Морок. Это Бивень. Он же Бивин Антон, прости, не помню по батюшке…

— Антон Ильич, — засмеялся хантер, сидящий за столом. — Я уж и сам свое имя забывать начал. Вспоминаю только, когда у этих бобиков в ведомости расписываюсь.

— Это Корка — Анзор Коркия, — Сеня продолжал представлять присутствующих. — Глум — Петраков Михаил…

— А почему Глум?

— Потому, что глумиться любит, — фыркнул из своего угла Морок.

— Никто не знает, — Сеня присел на табурет и принялся разминать папиросу. — Глум у нас ветеран. Когда меня сюда из лагеря перевели, он тут уже вовсю хантерствовал. Сам он тоже не помнит, почему его так зовут.

Глум — тощий, жилистый хантер, с заостренным тонким носом и выпирающими скулами, придающими его лицу хищное выражение, молча сидел на тюфяке и чистил какое-то незнакомое Орловскому оружие. Скорее всего, это автомат. Только ни на английский «Томпсон», ни на немецкий «Шмайсер», ни на ППШ он не был похож. Единственное, с поздним вариантом «шпагина» его роднил магазин, похожий на рожок. Так он и назывался, как потом узнал Виктор.

Орловский вспомнил, чему его учили в разведшколе в той другой довоенной жизни. Хочешь сблизиться с человеком — спроси его о чем-нибудь.

— Что это за автомат? — он подошел к Глуму и принялся рассматривать диковинное оружие. — Американский?

— Немецкий, — хантер вынул из ствола шомпол. — Теперь называется «Хекслер». Вообще-то это наш автомат. Раньше он АК-47 назывался. Разработал его мой тезка, Михаил Калашников. В сорок седьмом его начали на Урале выпускать, да толком он так в войсках и не появился. Теперь-то фрицы его на своих заводах штампуют, — Глум нежно погладил приклад автомата. — Нам бы таких машинок побольше, да «катюш», да вертолетов — хрен бы мы сейчас здесь на янки горбатились.

— А откуда у тебя «Хекслер»? — спросил Виктор, чтобы отвлечь Хантера от невеселых мыслей.

— От немцев вестимо. Я ведь еще в сорок восьмом хантерствовать начал, через год, после того как союзники по Москве и Ленинграду отбомбились. Наши еще к Уралу отползали, а немцы здесь уже вовсю трофейные команды из военнопленных формировали. Они ведь тогда первыми прочухались насчет материальных ценностей в зонах отчуждения и стали гонять туда унтерменьшей за трофеями. Сами-то они в эту ядерную помойку лезть не дураки. Правда и они до конца толком ничего не знали. Радиация, она ж без цвета и запаха. Не чувствуешь ничего такого, а значит и не страшно. Вот набрали смертников по всем лагерям и вперед. А куда денешься? Только толку от подневольной скотинки было мало. Копыта наш брат отбрасывал быстро, ноги делал при первой возможности. Многие прямо там, в зонах и оставались. Человек, он где угодно приспособиться может. Ох, и поимели мы потом с этими друзьями проблем. Ведь и теперь их последователи нам житья не дают. На выходе подстерегают суки. А тогда порой ни одного рейда без потерь не обходилось. Уходят, бывало в зону десятка три бывших военнопленных в сопровождении двух-трех вольнонаемных и одного немецкого младшего чина, а возвращаются дай-то Бог трое-четверо.

— Партизаны?

— Да какие там партизаны! Просто тем, кто там раньше остался, жрать нечего было, а тут столько мяса к ним в гости идет.

— Орловского аж передернуло, но он все равно продолжал задавать вопросы. Чувствовалось, что ветерану хантеров хотелось выговориться. А кто его знает, будет ли у Виктора еще такая возможность узнать о нелегком житье-бытье хантеров побольше.

— А теперь ведь все совсем не так? — Орловский устроился поудобнее на своей лежанке.

— Да теперь все по-другому, а тогда сначала под конвоем ходили или даже ездили по окраинам на грузовиках, но потом как конвоиры да водители, так же как и унтерменьши дохнуть начали, сразу прекратили это дело. Одно время разные полицаи из прибалтов, да западенцев их заменили, но потом и они взбунтовались. Жить-то всем охота. Стали тогда фрицы на сопровождение трофейных команд обманом всяких добровольцев подписывать. Кого из местных жителей, готовых на все ради лишней пайки, кого из военнопленных, которые в лагерях с голоду пухли. Так я здесь и оказался. Начал в зону ходить. Одним из первых почитай. Да пожалуй, один из тех первых и остался. У нас ведь тогда ни противогазов, ни костюмов, ни гейгеров не было. Нас вообще в подробности никто не посвящал. Народ залезал в самые «пятна» и дох пачками. Это сейчас у нас все есть, — Глум кивнул на открытую коробку с четырьмя десятками персональных дозиметров и зарядным устройством к ним. — Да и то вы новички умудряетесь куда-нибудь влезть. Да и так по глупости гибнет вашего брата много. Сколько не говори, — гляди в оба, при выходе из зоны не расслабляйся. Тут ведь и под американские пулеметы попасть можно и на охотничков до легкой наживы нарваться. Кто поздоровее, мы их «свежачки» называем, те начет трофеев промышляют. Очень удобно — ни ходить никуда не надо, ни тащить на себе ничего по нескольку десятков километров. Грохнул зазевавшегося Хантера и обшмонал его на предмет жратвы, одежды, оружия, патронов и товара, и в дамках.

— Мародеры.

— Ну, можно и так сказать.

В комнате воцарилась тишина. Каждый из присутствующих задумался о чем-то своем, вспоминая, наверное, как докатился до жизни такой. Только Орловский нетерпеливо ерзал на лежанке. Его интересовал, прежде всего автомат. Самому-то Виктору выдали видавшую виды «мосинку», которая того и гляди развалиться, да еще по дороге к базе он подобрал начинающий ржаветь старый «Шмайсер» без магазина. Нашел он его случайно, когда отошел в кусты отлить, то напоролся на торчащий из-под щебня пыльный кованный немецкий сапог. Автомат валялся неподалеку. Первым делом Виктор снял с трупа сапоги. Хоть сопровождающий его хантер и не советовал ему это делать. Шут с ним. Не ходить же по апрельской слякоти в обмотках. А то, что за эти сапоги его может шлепнуть первый же попавшийся фриц, ерунда. Откуда ему здесь в американском секторе взяться? Шинель бойца вермахта уже порядком прогнила, каска ему на фиг не сдалась. А вот отличный походный термос очень даже пригодиться.

— Зато тогда трофеев было, наверное, гораздо больше, — решился, наконец, нарушить тишину Орловский.

— Вам новичкам не понять нас первопроходцев, — отозвался Глум. — Вы ведь теперь на всем готовом. База есть, оборудование есть, оружием каким-никаким обеспечены, да еще и за трофеи баксы дают, а нам ведь тогда даже стволов поначалу не давали. Доходило до того, что искали сами себе в зоне что-нибудь и на выходе заначки делали. А появишься с оружием в буферной зоне — сразу к стенке.

— А автомат, автомат-то у тебя откуда?

— Погоди, всему свое время. Вот потом до хозяев доходить стало, что, гоняя зеков в зону, они только сами себе проблем наживают. Трофеев с гулькин хрен, да еще добровольцев, от которых хоть какой-то толк был все меньше и меньше. Стали они набирать группы так называемых «фольсксфраев». Вот я туда и подался. Тоже не сахар конечно, но все же… Старенький еще начала сороковых годов выпуска «Шмайсер» дали, индивидуальные дозиметры по одному на группу. Потом и противогазы появились. За трофеи стали рейхсмарками расплачиваться. Кто из «фольксов» поумнее, те на первые заработанные марки средства защиты покупали, оружие получше, антирадиационные препараты. Кто поглупее, все деньжата копили. Был у нас в группе товарищ один, «Аргентинцем» его звали, все мечтал накопить несколько тысчонок и в Аргентину рвануть. Вон его могилка за оврагом. Там особо «лучистых» закапывали.

— А что, просто так, без денег уехать нельзя было, — спросил сразу как-то скисший Орловский.

— А куда и главное зачем? — Глум закончив чистить «Хеклер» и собрав прислонил его стволом к стенке. — В зону бегут только идиоты. Там выживает лишь каждый десятый, да и то, век тамошних обитателей короток. Лет пять-шесть, максимум десять. Вне зон же рано или поздно отловят и к стенке. Разве что в СКА податься, но до Сибири еще добраться надо. А потом времена-то изменились. Теперь и здесь прожить можно, и даже жирком обрасти. Главное делать все умеючи. Вот я еще годок другой и хоть в ту же Аргентину, хоть в Индию с Африкой смогу уехать.

— Ага, я уже года три от тебя эту песню слышу, — Морок сплюнул и, раздавив подошвой окурок, направился к выходу. — Не верь ему парень. Все мы здесь до последних своих дней. Зона затягивает, и никуда нам от этого не деться. хантером стал, хантером и умрешь.

— А почему нас называют хантерами? — Виктор чиркнул спичкой по коробку и принялся раскуривать отсыревшую папиросу.

— Это янки нас так называют, — Глум подошел к керосинке и, растопырив над ней пальцы, блаженно зажмурился. — Полное название «trophy hunters» — охотники за трофеями значит. Но прижилось просто короткое «hunter». Уже и сами хозяева к этому привыкли. Я к ним от немцев в пятьдесят втором сдернул. У янки более денежно и сытно, сектор попроще и на трофеи побогаче. А «Хекслер»-то я на накопленные рейхсмарки у одного обожравшегося шнапсом немца купил. Из полевой жандармерии. Его потом за это дело расстреляли. Ух и кипиш же был. Мне теперь в немецкий сектор дорога закрыта. Ну да все равно нам хантерам там делать нечего. Если уж в центре на нейтральной территории даже от «фольксфрая» пулю получить можно, то что уж говорить о западе. Это хозяева еще друг с другом сквозь зубы разговаривают, а у их холопов, не чубы — шкуры трещат.

— В Сибири говорят даже сфоровцы, друг в друга постреливают, — Морок достал финский нож и принялся чистить рыбу — первую жертву трофейного динамита в этом году.

— Нет, это опять же нац. батальоны так развлекаются. Полицаи по-старому.

— Да, им там не до выяснения отношений, — подал голос Сеня, — по лесам СКА пошаливает.

— Да брось ты, Сеня! — Морок отрезал рыбине голову. — Эти Сибирские красноармейцы по землянкам сидят. Жрут, срут и баб трахают. Вон, многие из них сюда подались, деньгу зашибать, — Хантер покосился на Орловского. — Только им и здесь скоро делать будет нечего.

— Вот и я о том же, — Глум поморщился глядя на Морока, потрошащего вторую рыбью тушку. — Ты бы, Морок, в предбанник вышел что ли? Всю комнату провонял.

— Щаз-з-з.

— Вот и я говорю — скоро здесь нам всем делать будет нечего. Почти все продукты, оружие и амуницию из Москвы уже выгребли.

— Зато сейчас новый бизнес наклевывается, — возразил молчавший до этого Бивень. — На сувенирах можно целое состояние сделать. Главное места надо знать. Тут в Обнинске японские коммерсанты ошиваются. Очень уж они всяческие советские прибамбасы любят. Каски, пряжки, оружие, награды, часы, компасы и прочую хрень. Американцы тоже глядя на них подключились. Но они более разборчивые. Им ценные документы подавай. Фотографии. А если какое наградное оружие найдешь, сразу сотен пять зеленых можно получить.

— Ерунда это все, — Морок наконец закончил чистить рыбу и, поставив на плитку сковороду, плюхнул туда три тушки отощавших за зиму окуней. — Меня тут Камчат обещал с одним итальяшкой познакомить. Так тот на предметах искусства специализируется. Вот где бабки. Музеи-то эвакуировать ни хрена не успели.

— Нашел с кем связаться, — фыркнул Глум. — Камчат тебя как осинку обдерет. Опомниться не успеешь, как ты ему года на два вперед должен. Сколько новичков через него погорело. Слышь, как там тебя, Витя, с Камчатом ни в коем случае не связывайся. Всю свою короткую жизнь на него работать будешь.

— Много ты понимаешь, — обиженно проворчал Морок.

— А тут и понимать нечего. Если найдешь какую картину или еще чего — тащи любому офицеру, они и то больше чем Камчат дадут. Ну или ищи другие каналы. Только картин там этих нет ни хера, сгорело все. Музеи-то все в центре.

— Ну, во-первых, не все, — Сеня вынул изо рта огромную иглу, которой он штопал потрепанные кеды, — а во-вторых, есть еще кроме картин статуэтки всякие, камни, золото, посуда драгоценная, старинное оружие и книги, опять же запасники. Они, как правило, все в подвалах, а там и картины сохраниться могли.

Все опять замолчали, наверное, представив себе эти несметные сокровища.

Да. Сокровища! Знал бы он тогда, чем это все закончится. Правильно говорят — жадность фраера сгубила. Надо было начинать помаленьку со всяких касок и пряжек. Нет, захотелось сразу в дамки. Не купись он тогда на эту авантюру Морока — не лежал бы сейчас в собственной блевотине.

Виктор повернулся к стене. Его опять вырвало. Локтем он задел горшок и его содержимое выплеснулось на и без того загаженный пол.

— Может, уже отнесем его туда? — оседлавший стул Морок зло посмотрел на умирающего.

— Негоже еще живого человека к трупам определять, — Сеня покачал головой. — А если с тобой такое. Морок?

— Тьфу на тебя, Сеня. Не каркай. Со мной такого не будет. Я не идиот в «пятно» ломиться!

— А если прижмут тебя, как его?

— Я лучше там от пули сдохну, чем здесь в собственном дерьме, — Морок встал и направился к выходу. — Вот ты, Сеня, комендант, ты и убирай за ним. По мне, я бы его пристрелил. Чего человек мучается? Все одно сдохнет.

— Иди, иди, проветрись, гуманист, — комендант подошел к Орловсому и поставил перед ним кружку с лечебным отваром. Виктор с благодарностью посмотрел на Сеню. Он, конечно, тоже понимал, что жить ему осталось всего ничего, но отвар хоть на немного облегчал его страдания. Эх, была бы у него с собой его «мосинка», он бы сам избавил хантеров от своего присутствия. Но винтовка осталась где-то там, возле музея. Он закрыл глаза, и откуда-то из скопления малиновых бликов всплыли очертания обезглавленных домов на Волхонке.

— Эх, жалко Глум с нами не пошел, — Морок остановился и в который раз поднял руку, словно хотел вытереть пот с лица. Наверное, это получалось у него чисто инстинктивно. В противогазе пот не вытрешь. А взмок Морок еще до того, как они вошли в Останкино. Еще бы! Не надо было брать с собой этот тяжеленный ППШ, да еще с двумя массивными дисками магазинов к нему. Что он в Музее с батальоном «фольксфраев» воевать собрался?

Орловскому-то тоже было не сладко. Он с непривычки задыхался в старом советском противогазе. Допотопный громоздкий фильтр которого постоянно натягивал потертую гофру. Об американском противогазе можно было только мечтать.

Виктор поправил ремень винтовки, так и норовящий перепутаться с лямкой подсумка. А тут еще надо смотреть по сторонам. Того и гляди либо «свежачок» из-за плиты высунется, либо «фольксфраевская» оптика бликанет. Вообще-то времена, когда хантеры рубились с «фольксами» стенка на стенку прошли, и, по крайней мере, по окраинам теперь можно ходить спокойно. Знай себе «свежачков» отстреливай. Но вот ближе к хлебным местам ухо надо держать востро. А до их хлебного места еще пилить и пилить. Сначала, железку перейти, потом Лихоборку форсировать, пройти Останкино, а там, через Динамо, по Тверской к станции метро «Площадь Свердлова». Затем им предстояло под землей миновать один из самых загаженных участков и, пройдя через «Библиотеку имени Ленина», подняться наверх, с платформы станции «Дом Советов». А пока самое сложное — Лихоборка. Зимой ее еще по льду перейти можно было, а теперь только мост. А на мосту ты словно в метро в час пик голышом — все так и сморят на тебя со всех сторон. Кстати о метро. Еще по тоннелям два перегона колдыбать до самого «Дома Советов». Зато там уже до музея один бросок. Виктору почему-то казалось, что это будет самый опасный участок пути.

Орловский так задумался, что едва не растянулся на земле, спотыкнувшись о кусок ржавой арматуры. Эта зараза была покрыта слоем мутной вонючей воды. Запах исходящий от лужи не оставлял сомнений в ее происхождении.

Интересно город уже десять лет как покинут его жителями, а канализационный сток продолжает порождать эту ароматную жидкость.

Пытаясь устоять на ногах, Виктор сделал несколько неуклюжих шагов и ухватился левой рукой за кусок какой-то истлевшей ткани, которая с треском разорвалась, увлекая за собой хантера-новичка. Он все-таки упал. Но, слава Богу, упал не в зловонную лужу, а просто в кучу пепла. Предохраняемая старым брезентом, она не была развеяна по ветру и подобно одному из Египетских песчаных барханов сохранила во чреве своем доисторическую для них находку.

Доисторическую, потому что трупу, законсервированному в пепле было уже лет десять от роду. Принадлежал он одному из младших чинов «зондеркоманды» СС, сопровождавших в свое время группы уберменьшей в их вылазках в Московскую зону. То, что это не современный «фолькс» было понятно не только по его медальону. Сразу бросалась яркая пятнистая раскраска его камуфляжа, совершенно не уместная в разрушенном городе. Ее ядовито-зеленые и темно-коричневые пятна резко выделялись на фоне бетонной крошки. Да, тогда так ходили, потому что считалось, что в зоне поражения атомным оружием выжить никто не может и жить никто не будет. Зачем маскироваться?

Эсэсовец лежал широко раскинув в стороны ноги. Колени, глядящие в небо осколками костей, были неестественно вывернуты, а череп с остатками противогаза развернут на сто восемьдесят градусов.

— Гранатой, — Морок подошел и ткнул носком сапога валяющуюся неподалеку каску.

Скорее всего, его и еще несколько человек пришили его же подопечные, перед тем как сбежать. С оружием, судя по всему у беглецов проблем не было, поскольку рядом с оскалившейся мумией унтершарфюрера валялся «Шмайсер». Автомат, правда, искорежен взрывом, но магазин его был полон и не поврежден. Вот когда Орловский пожалел, что не прихватил с собой свой «Шмайсер». И основной магазин и два запасных, обнаруженных в подсумке, сейчас сильно бы пригодились. А так очередной трофей, не больше.

До реки они дошли без приключений. На углу одной из улиц им попался сгоревший американский бронетранспортер. Ничего ценного возле него обнаружить не удалось, и Морок сделал знак, чтобы группа двигалась дальше.

Виктор и еще один новичок, у которого тоже еще не было клички, шли в середине, а Морок и Бивень попеременно менялись местами. То впереди шел мрачный, как всегда, Морок, а Бивень прикрывал их экспедицию, водя по руинам стволом немецкого, ручного пулемета, то Морок пыхтел позади со своим ППШ, а Бивень прокладывал путь группе среди куч мусора, битого кирпича и обломков бетона.

У реки их ожидал неприятный сюрприз. Еще издалека Бивень первым заметил поднимающийся вверх столб дыма. Ничего особенного в этом не было. В зоне часто что-нибудь да горело. Но, когда хантеры со всеми предосторожностями подобрались поближе, им удалось через бинокль рассмотреть на мосту сборище каких-то ушлепков, преспокойно жарящих на костре разделанную перед этим лошадь. Компания, надо сказать, подобралась разношерстная. Изорванное советское, немецкое, английское и американское обмундирование перемежалось с гражданской одеждой такого же качества. Из оружия преобладали охотничьи двустволки, карабины и винтовки едва ли не дореволюционного года выпуска. Один даже был похож на комиссара времен гражданской войны. Кожанка, застегнутая на одну пуговицу, маузер в деревянной кобуре, болтающийся на рыжей портупее. Все впечатление портил какой-то несуразный шлем, похожий на колониальный пробковый времен англо-бурской войны. Особой угрозы никто из этих оборванцев по отдельности не представлял, но их было много, а патронов было мало. К тому же хантерам предстояло еще добираться до Волхонки к Пушкинскому музею, а потом возвращаться обратно с трофеями. Рисковать было нельзя, и командир группы принял решение обойти пирующих идиотов.

— У них явно с головой не все в порядке, — Морок вытер рукавом заляпанный грязью окуляр противогаза, — устроить пикник в таком месте!

— Да, видать припекло народ. А с другой стороны, что им у периметра жить, что ли под американскими пулеметами? — Бивень поднял свой MG-42 с земли.

Потеряв уйму времени на сооружение импровизированного парома из уцелевшей двери парадного ближайшего дома и четырех пивных бочек из забегаловки «Красный путеец», хантеры, наконец, преодолели вышедшую из берегов Лихоборку и углубились в Останкинский парк. До самого метро больше им никто не встретился. Разве что возле остова стадиона «Динамо» мелькнули две серые тени мародерствующих «свежачков», которые впрочем, не решились напасть на группу, состоящую из четверых хантеров.

— Может, прямо здесь спустимся? — Бивень снял с плеча пулемет и опустил его приклад на мостовую.

— Нет, — Морок помотал головой, — от первоначального маршрута отступать не будем. На «Белорусской» гермозатвор не закрыт. Все равно идти придется в противогазах. К тому же между ней и Маяковкой в это время талые воды собираются, а мне по горло в ледяной воде идти не улыбается. Вот если в городе опять что-то помешает, тогда и спустимся.

— А я бы пошел.

— Твои проблемы. Некоторые мазурики и до самого «Завода имени Сталина» ходят. Все им нипочем, — сказал Морок и объяснил посмотревшему на него Виктору. — Станцию возле ЗИСа во время войны строить начали, чтобы заводчане там от бомбежек укрывались, а когда Сталина грохнули, уже не до этого было. И немец опять попер и англичане с американцами высадились. Станция в принципе на половину готова была, когда в районе Павелецкого вокзала бомбу ядерную скинули. Сейчас и «Павелецкая» не лучше «ЗИСа» выглядит. Фонит и там и там. Но некоторые умники до сих пор к корпусам заводским шастают, хотя до эпицентра рукой подать.

От дома, в котором был вход на «Площадь Свердлова» осталось всего три стены. Крыши естественно не было, как не было и двух верхних этажей, но сам вход в метро не завалило.

На спуск у хантеров ушло где-то полчаса.

— Уф, — Морок первым сорвал с себя осточертевший противогаз. Остальные последовали его примеру.

— Пойдем по правому тоннелю, — командир группы закинул ППШ за спину и спрыгнул с платформы.

— Не зевай, — Бивень дернул за рукав новичка, которого звали Костя. Тот, наконец, перестал пялиться на светлые мраморные колонны, как будто фосфорицирующие в слабом свете трофейного немецкого фонарика, и подгоняемый бывалым хантером тоже спрыгнул с платформы.

Их шаги гулко отдавались в тишине тоннеля, наполненного затхлым сырым воздухом. Темнота впереди неохотно расступалась перед хилым лучом фонаря. По покрытым подтеками сводам все время скользили какие-то тени. Холодок пробежал по спине Виктора. Постепенно поднимаясь все выше и выше, он достиг шеи и своими щупальцами сковал затылок. Ладони рук, вцепившихся в ложе винтовки покрылись противным, липким потом. Казалось, из темноты вот-вот сейчас кто-нибудь выпрыгнет. Или нагнавший их утопленник с перегона между «Белорусской» и «Маяковской» или вечно блуждающий шахтер с киркой или тот обобранный Орловским эсэсовец с пустыми глазницами…

— На-ка хлебни, — бивень протянул Виктору флягу, — а то смотрю, совсем ты скис. Да и от радиации помогает, говорят.

Орловский сделал большой глоток и зажмурился. Чистый медицинский. Роскошь по нынешним временам.

Ни шахтеров, ни монтеров хантеры не встретили, и благополучно добравшись до «Дома Советов», поднялись наверх.

Сама музей располагался на Волхонке таким образом, что поход к нему представлял собой узкое бутылочное горлышко между двумя радиоактивными пятнами.

Эх, если бы Виктор тогда знал об этом! Орловский застонал. Теперь-то он понял, что Морок сознательно не посвятил его во все детали рейда. Может быть, он заранее решил избавиться от новичка, в котором сомневался? А он сомневался!

Не даром тогда Морок осадил чересчур разоткровенничавшегося Глума, сказав ему, — «а ты уверен в том, что он, не засланный казачок из администрации?»

Орловский вспомнил, как его встретил улыбчивый, очень похожий на своего отца Андрей. Вечером следующего дня они очень хорошо посидели со Степаном Мазуром, бывшим ОУНовцем давно и основательно втершимся в доверие к администрации СФОР. (Stabilisation Forse). Ага, стабилизаторы ебтыть.

Когда они с Мазуром через два дня зашли в штаб СФоровцев, Виктор первые полчаса не мог найти себе места. Впервые после несколько месяцев мытарств по разрушенным Сибирским и Уральским городам, после ночевок среди ящиков железнодорожных складов и под платформами занюханных полустанков, он оказался в таком роскошном по нынешним временам доме.

Обстановка не то что поражала, а просто вгоняла в ступор. В центре приемной, весело потрескивая отборными полешками, горел камин. Немногочисленные посетители, утопающие в нежных креслах, с подозрением косились на него, неизвестно как очутившегося здесь в своих кирзовых сапогах, простеньких суконных галифе и френче с засаленными рукавами.

Орловский старался не смотреть по сторонам, но сделать это было трудно. Какие-то официантки или секретарши, черт их разберет, то и дело сновали по красным ковровым дорожкам с подносами, уставленными миниатюрными чашечками кофе, кофейными чайничками и сахарницами.

Толи от вида кремовых пирожных на подносах, то ли от вида аппетитных округлостей секретуток, перекатывающихся под натянутой тканью одинаковых коротких, синих юбок Виктор сглотнул слюну.

Какой-то круглолицый молодой офицер с напудренными щеками подошел к камину и, взяв из кованной ажурной стойки кочергу, принялся не спеша помешивать ей вспыхивающие радужным сиянием поленья и угли.

Если бы через минуту другую не отворилась обитая кожей дверь начальственного кабинета, и из нее не выскользнул бы брат-близнец круглолицего адьютанта, красный как рак Виктор, чей лоб к тому времени покрылся испариной, а в горле сильно першило, сам бы выскочил в коридор, не дожидаясь решения своего вопроса.

Френк Лейтон, как представил его Орловскому Мазур, шагнул навстречу Виктору и протянул ему какую-то папочку с листками.

— Поздравляю. Ваш вопрос решен положительно. Вы зачислены в службу национальной безопасности, — сказал Лейтон, тихонько подталкивая Орловского к выходу, медальон и отчетную документацию, гражданин Орловский, получите в канцелярии на втором этаже. Там же на ваших бумагах поставят все полагающиеся печати.

Ага, еще бы не положительно. Теперь месяца три придется на дядю работать. Триста баксов как с куста.

В коридоре Виктор внимательно рассмотрел бумаги.

Helppolicemen — вот он кто теперь. Это погонялово американцы слизали с немецкого Hilfepolizai. Такие формирования фрицы организовали на оккупированных территориях еще во время войны. Об этом он узнал потом от соседа по двухярусной койке, лупастого Гоши Криворучко, который этим самым полицаем оттарабанил без малого восемь лет.

Противно, конечно, но что делать? Мазур объяснил ему, что иначе нельзя. Сначала Виктор пару недель прокантуется в казармах под Костромой. Курс молодого бойца. Хе-хе. Потом его переведут в батальон интендантской службы. Так у янки официально называется отряд хантеров.

Ну что же — под Костромой, так под Костромой. Медальон и стопку каких-то бланков Орловский получил быстро. Медальон красивый.

Виктор повернул голову и посмотрел на звездно-полосатую бляху с крупными золотистыми буквами «SF» — Stabilisation Forse. Ниже мелкими выпуклыми буквами было выбито Helppolicemen.

Да. Недолго музыка играла. Эх, если бы Андрюха Мишин, сын Тимофеича не ушел тогда сразу в рейд, передав его под опеку Мазуру. Напоследок только и успел, что напутствовать Виктора, чтобы тот не появлялся в расположении польского батальона. Поляков немцы бросили на север Московской области, где у советской армии тогда находились еще какие-то боеспособные части. Да так они здесь и остались, несмотря на то, что произошло перераспределение секторов.

Американцы пшекам и тогда и сейчас не указ, и статус легионера СФОР ему, Орловскому никак не поможет. Шлепнут и скажут, что так и было.

Эх, Андрюха, Андрюха. Если бы удалось сесть тебе на хвост, сейчас вместе бы ходили в рейды и может, все было бы по-другому. Все-таки надежное плечо товарища в зоне многое значит. Но Андрюха из своего последнего рейда так и не вернулся, и идти Орловскому к залежам трофеев в Пушкинский музей пришлось с Мороком, Бивнем и как там его?.. Костиком.

Только по почерневшим от копоти колоннам можно было догадаться, что перед ними тот самый музей.

— Мда, — Морок посмотрел на изуродованное здание, — не думал, что все так плохо.

— Не ссы, внутри что-нибудь, да сохранилось.

Хантеры прошмыгнули в узкую щель между кирпичной стеной и упавшей колонной и оказались в довольно просторном помещении в центре которого валялись куски какой-то гигантской статуи.

— Давид, — Бивень остановился возле гигантского бицепса.

— Да хоть Голиаф, — Морок обошел обломки и направился к лестнице. — Нам чего помельче надо.

— Жалко.

— Людей надо жалеть, а не статуи.

На первом этаже делать было нечего. Здесь в свое время неплохо потрудился огонь. Все что могло сгореть — сгорело, а что не могло — рассыпалось или оплавилось. Даже металлические предметы были безнадежно испорчены. В почерневших, изогнутых железяках уже невозможно было распознать изысканные столовые принадлежности, дорогое, инкрустированное драгоценными камнями оружие или статуэтки.

— Туда идти не вижу смысла, — Морок посмотрел на мраморную лестницу, упирающуюся в никуда. — Значит, сразу в подвалы.

Виктор ожидал увидеть внизу штабеля ящиков, коробок и свертков или что-то вроде складов со стеллажами. Однако подвальные залы мало чем отличались от остальных. Разве что были поменьше и предметы искусства располагались плотнее.

Ближе к входу зала, где размещалась выставка, на полу лежали обгоревшие по краям туркменские и азербайджанские ковры ручной работы с портретами Сталина. Чуть дальше на стене висело вышитое гладью панно. У начала арочного свода стояла огромная фарфоровая ваза с рельефами, которые иллюстрировали основные этапы жизни вождя.

Любуясь всей этой красотой, Орловский не заметил, как в зал вошли остальные хантеры.

— Нечего пялиться, — Морок подтолкнул Виктора. — Тоже мне эстет. Бери давай чего помельче и пошли отсюда, — он схватил висящую на стене шашку из златоустовской стали, украшенную панорамой штурма Зимнего и повесил ее себе на шею. Потом положил в сидор нож, рукоятка и ножны которого сделаны из целого бивня моржа.

— Это тоже надо взять на будущее, — Бивень открыл толстую коричневую папку, лежащую на небольшом столике, и принялся листать плотные покрытые пылью страницы. — Каталог.

— Правильно. Пригодится.

Покидав в мешок все, что попалось под руку, Орловский взял сидор в правую руку, чтобы оценить его вес.

— На первый раз хватит, — Морок направился к выходу. Остальные потянулись за ним, и только Виктор задержался, завязывая тесемки на мешке.

То ли на улице стало теплее, то ли увесистый мешок оказался не таким уж и легким, как показалось вначале, но, пройдя каких-то сто метров, Виктор весь взмок.

Они еще не дошли до вестибюля «Дома Советов», а Орловский уже прикидывал, где бы устроить привал. Занятый этими мыслями, он не сразу понял, что произошло. Шедший впереди Морок вдруг резко прыгнул в сторону поваленной тумбы с афишами, плюхнулся прямо в грязь и, извиваясь ужом, заскользил к останкам трехэтажного дома. Виктор обернулся. Новичок, имени которого он так и не запомнил, медленно сползал вниз, прислонившись к чугунной решетке старинной ограды. Из едва заметной дырочки во лбу текла тонкая алая струйка. Тут же от толстых кованных прутьев полетели искры.

— Ложись, — Бивень развернулся в сторону котлована так и не построенного дворца и нажал на пусковой крючок своего MG-42. Длинная очередь заставила укрыться за руинами несколько фигурок в пепельном камуфляже. А, судя по крикам, кого-то возможно и задела. Орловский начал пятиться к проходу в ограде, спотыкнулся и упал. Поднялся, выстрелил от пуза в одну из мелькавших в развалинах фигур и, удивившись, что попал, развернулся и побежал к домам.

Слева захлебнулся стучавший MG-42 Бивня. Левый локоть обожгло, и рукав шинели начал быстро набухать от крови. Когда что-то резануло по бедру, Виктор выронил винтовку и кубарем покатился вниз по заваленным всяким хламом ступеням.

Сквозь багровую пелену он едва различал смутные очертания домов и темные силуэты деревьев.

Очнулся он от холода. Сквозь тонкую кисею облаков просачивался слабый лунный свет, позволяющий разглядеть мешанину, из поломанных деревьев, кустов и каких-то деревяшек в которую превратился сквер к юго-западу от вестибюля «Дворца Советов».

Сколько он здесь пролежал? Кто на них напал?

Скорее всего «фольксфраи». Только у них, да у их хозяев такая расцветка камуфляжа. Но фрицы сюда сами не полезут. Но почему тогда его не догнали, не добили и не взяли мешок с трофеями?

Бивень что-то там говорил о «пятнах» радиации в этом районе. Наверное, он и валяется сейчас в таком «пятне». Все это пиздец!

Орловский встал, вскрикнул от боли и поплелся туда, где по его расчетам должен был быть вход в метро. Добравшись до «Дворца Советов», он кое-как перевязал руку и ногу, а потом долго сидел на ступенях эскалатора, дожидаясь, когда восстановится дыхание и перестанет бешено молотить сердце. На плечо бинта из медпакета еще хватило, а бедро пришлось перетягивать разорванной на лоскуты гимнастеркой.

Доковыляв до платформы, Виктор снова присел на скамейку.

Главное не потерять сознание и не уснуть. Кто его знает, кто сюда забредет. Если «фольксфраи», то у него есть шанс больше никогда не проснуться.

Кряхтя и чертыхаясь, Орловский спустился на пути и, пошатываясь, побрел к черной пасти тоннеля.

Как он преодолел два перегона, выбрался наверх и дошел до границы зоны он не помнил. Что-то прохрипев в ответ упакованному с ног до головы американскому офицеру, брезгливо взявшему двумя пальцами его помятые документы, Виктор не дожидаясь их скотского «гоу, гоу», поплелся по пристрелянной с ближайшей вышки дороге по направлению к Старбеево. Он все еще надеялся, что там сохранилась моторка, на которой хантеры тащились сюда от самого Калязина. Если бы эти фрицы не ударили бы по бункеру Сталина в Кунцево, они вполне могли бы дойти на моторке до самой Кропоткинской набережной, но кто-то умный в Вермахте решил, что на осиротевшей даче Генералиссимуса могут укрываться советские высшие военные чины, и жахнул по Кунцево десятком килотонн. Хорошо, что и немцы, и американцы с англичанами после применения мегатонных зарядов по Курску, Киеву, Сталинграду, Севастополю, Одессе и Мурманску не успели наработать оружейного урана в больших количествах. А то Москва сейчас представляла бы из себя сплошной пустырь из оплавленного песка и камней. А может Гитлер или Труман и его подельник Черчилль мечтали въехать в Кремль на белом коне. Сомнительно, правда. Для коня-то тогда тоже пришлось бы подбирать противогаз по размеру.

Только к вечеру он добрался до перевалочного пункта хантеров. Моторка была на месте, а из трубы крайней избы вился слабенький сизый дымок.

Морок?

Виктор как-то забыл, что тот моментально исчез с места стычки с «фольксфраями». Сволочь! Если бы не раны…

— Орловский? Ну ты и везунчик! А Бивень как? — Морок оторвался от своего занятия и уставился на Виктора, как на ходячего мертвеца. Хотя, наверное, Орловский мало, чем отличался от восставшего покойника.

Виктор ничего не ответил Мороку, а дотащился до стола и принялся жадно пить воду прямо из чайника.

Морок сразу потерял к вошедшему интерес и, высунув кончик языка, продолжил что-то записывать в отчетную ведомость, то и дело, хватаясь за разложенные на плащ-палатке трофеи.

Орловский обошел его, едва не наступив на какое-то разукрашенное яйцо, и рухнул на топчан.

Отсюда ему было видно, как американской шариковой ручкой эта сволочь старательно выводит каждую букву.

— Ого! — Морок перелистнул страницу прихваченного с собой каталога, — малахитовый письменный прибор уральских камнерезов, чернь по серебру из Великого Устюга, — Хантер осторожно отложил в сторону увесистую чернильницу и открыл небольшую коробку из красного дерева. — Серебряные шахматы из Перу. Баксов на пятьсот потянет, не меньше.

Коробка перекочевала к письменному набору.

— Так, а это что? — Морок повел пальцем по каталогу. — Яйцо из слоновой кости, в котором по принципу матрешки спрятано еще несколько яиц меньшей величины. Все с портретами наших вождей.

Виктор сжал зубы. Ему все сильнее хотелось разрядить в командира уже не существующей группы целую обойму. Вот только не из чего.

Следующим трофеем было рисовое зернышко, на котором мастера-миниатюристы из Китая выгравировали портрет Сталина.

— Ни фига себе!

Оставшаяся часть трофеев представляла, из себя коллекцию курительных трубок подаренных в разное время Сталину. Это были дорогие английские из отборного бриара, серебра, морской пенки, кукурузного початка. Самой оригинальной была аленькая ореховая трубка, подаренная Сталину американскими шахматистами. Ее украшали резные фигурки Рузвельта и Сталина, сидящих за шахматной партией.

— Да, товарищ Сталин, самую главную партию ты проиграл, — Морок захлопнул коричневую папку и уселся за стол.

По стеклу застучали крупные капли дождя.

— Ты посмотри, Орловский, как народ Сталина-то любил. Целые залежи подарков. Это мы еще не до конца дошли. Ну ничего. Я тут подсчитал, мои трофеи штуки на три тянут. Можно было бы полгода в рейды вообще не ходить, если бы не хозяева. С ними не забалуешь.

Виктор отвернулся к стенке и сжал кулаки, на что его левое плечо отозвалось резкой, до огненных зайчиков в глазах болью. Он застонал.

— Не скули. Завтра тебя на базе починят. Ты нашего коновала Зинченко знаешь? Он людей по частям собирает, и они уже через пару месяцев опять в зону лезут.

Зинченко ему не помог. К вечеру следующего дня его трясло в лихорадке. Потом пошла носом кровь, и начался кровавый понос.

Морок-то понял, в чем дело еще в Старбеево. Вон, как он странно на него посмотрел, когда его в первый раз вырвало.

Господи, только бы это скорее кончилось. Из-за язв во рту он уже ничего не может есть. Кровь идет уже и из ушей и горлом.

Орловский посмотрел на квадрат окна под потолком. Свет его словно кто-то постепенно прикручивал, как прикручивают фитиль у масляной лампы. Вскоре Виктора накрыло своим черным саваном бесконечная кромешная тьма.

Глава 7

ПЕРВОЕ ДЕЛО

Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 1.05.2008 г.

— Кудрявая что ж ты не рада веселому крику гудка? Не спи, вставай, кудрявая, трам-пам-пам-па-а-ам. Страна встает со славою на встречу дня, — мурлыкал себе под нос Алексей.

Первомай. «Эту песню не задушишь, не убьешь». Из нас «Советских» это просто так не вытравишь. Хотя лично он, по известным причинам не любил коммунистические праздники. Его прадед по отцу вообще был солидным купцом, владевшим несколькими доходными домами на Хитровке и поместьем в селе Константиново, родине Есенина.

Бенедиктинский хрустнул сплетенными на затылке пальцами.

Кем бы он сейчас интересно был, если бы не октябрьский переворот? Олигархом? Владельцем небольшого, но прибыльного бизнеса? В любом случае не приходилось бы как сейчас клепать заказные статейки, чтобы свести концы с концами. Нет, конечно, на хлеб с маслом и тонким слоем икорки он зарабатывает, но как хотелось бы иметь домик в деревне на Лазурном берегу!

Правда вот бабка по отцовской линии родом из-под Надыма, где и познакомилась с дедом, отбывающим там срок, была не голубых кровей. Но досталось жене врага народа не хило. Ее Алексей еще помнил, а вот дед сгинул где-то в бескрайних просторах Сибири, оставив жену с годовалым сынком на руках.

Так что нах эти праздники. Раз день солидарности всех трудящихся, значит, будет он трудиться во имя преумножения материальных благ отдельно взятой ячейки общества.

Тьфу! Скатился-таки в большевистскую риторику.

Работать, работать! Главное, чтобы не мешали. Вот сегодня этот Сема, сосед по лестничной клетке заявился с утра посрамши с предложением «раздавить поллитра», и был послан по известному адресу, и вместо застолья Бенедиктинский зарылся по самые кончики ушей в документах, раздобытых им накануне.

«Начало этой зловещей акции было положено в декабре 1936 года, на совещании у Гитлера, где присутствовали также Гесс, Борман и Гиммлер…»

Да, в мемуарах Шелленберга обширное место отведено повествованию о задуманной и блестяще проведенной операции немецкой разведки. В ходе операции была сфабрикована и продана представителю ГПУ фальшивка, благодаря которой высшие военачальники РККА были обвинены в измене Родине, преданы суду и расстреляны. Этим немецкая разведка нанесла тяжелейший удар боеспособности Красной Армии.

В 1936 г. Гитлер учинил разнос высшим представителям наци, после чего они в свою очередь обвинили в бездействии Рейнгарда Гейдриха. В январе 1937 г. возникла идея подбросить Сталину фальшивку. Ее суть заключалась в следующем: советские генералы во главе с Тухачевским установили контакт с немецкими генералами. Советские готовят переворот против Сталина, нацистские — против Гитлера. Спецслужбы Рейха узнали об этом и готовы представить и продать Сталину обличительные документы. Фальшивые документы долго и тщательно готовили, искали пишущую машинку «такую, как в Кремле», распускали слухи. Эти слухи дошли до президента Чехословакии, потом по дипломатическим каналам до Сталина. Начались переговоры между разведкой Рейха и ведомством Ежова. Вскоре из Москвы прибыл эмиссар Ежова, который заявил о готовности купить документы о «заговоре». Гейдрих потребовал три миллиона золотых рублей. Эта сумма была выплачена ГПУ и в 1937 году документы попали на стол к Сталину. Болезненно подозрительный Сталин поверил фальшивке и произвел массовые аресты, как в высшем эшелоне армии, так и в ее рядах. Инициаторы фальшивки гордились, что нанесли удар по армии СССР и заработали на этом три миллиона золотыми червонцами.

Это, конечно не Сталинская паранойя по поводу покушений, но тоже пойдет.

«Ежевичка», как называл своего наркома «отец народов» вполне мог и сам состряпать все это дело. Правда Алексея смущало просто-таки умопомрачительное количество всяческих тайн и загадок вокруг «кровавого карлика», как называли Ежова в народе. Тот самый секретарь, в ведении которого находилась печатная машинка, на которой могла быть напечатана «фальшивка Шелленберга», застрелился в сентябре тридцать восьмого, катаясь на лодке по Москве-реке. Со второй женой «ежевички» то же дело темное.

По материалам дела выходит так, что Ежов дал одному из подчиненных статуэтку, в которой находились, якобы, таблетки, которые она затем принимала и вскоре наступила ее смерть. Но ведь зачем-то Сталин дал указание установить тщательное наблюдение за его женой, Евгенией Соломоновной Хаютиной-Гладун (Ежовой), а впоследствии в октябре тридцать восьмого года Хаютина была направлена для лечения нервно-психического заболевания в санаторий, где через месяц скончалась.

Женился Ежов на Евгении Соломоновне Файнгенберг — уроженке Гомеля по любви. К тому времени, она уже побывала замужем за журналистом Л. Хаютиным, потом — за А. Гладуном, директором московского издательства «Экономическая жизнь», но и его поменяла на «Колюшеньку» Ежова. Ей — провинциалке — нравилось играть роль хозяйки большого салона, вращаться среди знаменитых писателей и актеров. Тут мелькали В. Катаев, И. Бабель, Г. Александров, Л. Орлова, С. Эйзенштейн и другие.

Измены Ежовой-Хаютиной Бенедиктинского не удивляли. Всем известно пристрастие «железного наркома» к молодым смазливым мальчикам, которых он брал в большом количестве себе в помощники.

На суде помимо основных обвинений, бывшему наркому было предъявлено обвинение по ст. 154-а УК — «мужеложство, совершенное с применением насилия или использованием зависимого положения потерпевшего».

Ежов этого даже на следствии не отрицал.

«В октябре или ноябре 1938 года во время попоек у меня на квартире я…имел интимную связь с женой одного из своих подчиненных. И — с ее мужем, с которым я действительно имел педерастическую связь»

Или, — «Считаю необходимым довести до сведения следственных органов ряд фактов, характеризующих мое морально-бытовое разложение. Речь идет о моем давнем пороке — педерастии».

Вслед за Ежовым были арестованы его родственники и несколько сослуживцев, трое из которых — Иван Дементьев, Владимир Константинов и Яков Боярский — в разное время находились в сексуальных отношениях с бывшим наркомом.

Задолго до этого Ежова пытались лечить. В 1937 году он даже ездил в Германию, официально — для «обмена опытом» с германской полицией, а по неофициальной версии — лечиться у местных психиатров от педерастии, а потом его же обвинили в том, что он был завербован в этой поездке.

Он говорил, что — да, меня обвиняют в шпионаже в пользу Германии — когда я был в командировке в Пруссии, называет город, познакомился с таким-то человеком из министерства сельского хозяйства, ну и другими лицами, которые меня склонили к тому-то, и я им передавал некоторые секретные данные о том-то. То есть он признавал эти действия. Но бог мой, чего только не наговоришь на себя в подвалах Лубянки.

Бенедиктинский закурил.

Правда, вот слова самого Сталина подтверждают «моральный облик» Ежова. «Ежов — мерзавец! Погубил наши лучшие кадры. Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Много невинных погубил. Мы его за это расстреляли».

Ага, а сам просто агнец божий.

На закрытом заседании XX съезда партии Н.С. Хрущев назвал Ежова «преступником и наркоманом». Наверное, что-то на самом деле было.

В общем «за что боролись на то и напоролись». Кесарю — кесарево, а Ежову — Ежово.

Дело «кровавого карлика», составившее одиннадцать томов, было вынесено на закрытое заседание Военной коллегии под председательством неизменного Ульриха. На суде Ежов заявил, что признания в преступлениях были даны им в результате жесточайших избиений. По поводу обвинения в терроре он резонно говорил: «Если бы я захотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело».

В чем-то он прав.

Алексей захлопнул папку и пошел на кухню. Теперь он может отблагодарить себя порцией-другой коньячку. Не во славу пролетариата, а за здравие перспективного направления расследования. Дело-то, наконец, сдвинулось с мертвой точки.

Московская обл. База ДСО «Волна» 07.09.1938 г

С фотографии на Томсона улыбаясь смотрел веснушчатый паренек с круглыми румяными щеками и зачесанной направо челкой густых светлых волос.

— Владислав Комаров. Тот самый, — Лутц положил перед шефом ориентировку.

— Да, пора подчистить за нашими немецкими смежниками. Кого для этого готовим, — Девид взял с полки папку с личными делами «спортсменов» и, не дожидаясь ответа, ткнул в одно из них. — Предлагаю специалиста по устранению Архара и Орловского в качестве «подсадной утки».

— М-м…

— Не мычи. Знаю твое специфическое отношение к нему, но надо же парню боевого опыта набираться.

— Ян только пожал плечами.

— Они чего там, совсем охренели? Мне что, может еще губы накрасить и чулки бабские натянуть, — Виктор побагровел не столько от злости, сколько от стыда. Он представил, как Лутц ухмыляясь, потирает свои потные ладошки в предвкушении его позора. Когда Орловскому сообщили о его первом задании, он был вне себя от счастья. Все-таки эти ежедневные тренировки кого хошь достанут. А тут настоящее дело! С момента его последнего «припадка», когда подсознание закинуло его в разрушенный Калязин, прошло уже полгода, и жуткие подробности этого кошмара постепенно поблекли и отошли на второй план. Сытая монотонная жизнь на базе оказалась тем самым лекарством, вылечившим его от непонятного ужаса. Но вскоре стрелять, бороться, совершать марш-броски и корпеть над шифрами ему надоело. Хоть какое-то разнообразие вносили занятия по вербовке и редкие выезды в город с учебными заданиями по закладке подрывных устройств и слежке. А теперь…

А теперь перед ним стоит Гоша Яценко и еле сдерживается от того, чтобы не заржать.

Виктор пнул ногой стул.

— Надо будет — оденешь, — сказал его сосед по комнате и все-таки заржал.

— Пошел ты…

— Я бы на твоем месте лучше бы о другом подумал, — неожиданно тихо сказал Гоша.

— О чем?

— Об Архаре.

— Зачем?

— Ходят слухи, что его напарники долго не живут.

— Почему?

— Потому, что много знают.

— ???

— А чего тут сложного? Ты грохнул клиента. Архар тебя и концы в воду.

Орловский задумался. Да нет. Не станут его делать разменной монетой. Зачем тогда столько вкладывать в курсанта разведшколы, чтобы его потом при первом же задании пустить в расход? Но поосторожней все-таки быть стоит.

Бабье лето в этом году так и не наступило. Виктор и Владик неспешно прогуливались по Филевскому парку. Владик, с которым Орловского познакомили через его сестру, так и норовил уцепить его за руку. Виктора бросало то в жар, то в холод. Хорошо, что акция назначена на послезавтра. Еще несколько таких прогулок или вечерних чаепитий в доме у Комаровых и он собственноручно задушит этого педика. Мало того, что он был каким-то сладковато-склизким, так еще и болтливым. Вот находка для шпиона-то. И как их там, в НКВД подбирают-то? Хотя теперь Орловский понял «как». Эх!

А ведь завтра ему еще переть на вечеринку к начальнику Владика. Судя по рассказам его нового «друга» трехдневное похмелье после этого обеспечено. А тут еще Яценко, сволочь, подкалывает.

«Ты, вазелин возьми», — говорит.

Хорошо еще, что Виктор не один туда идет, а с самим Девидом. Правда, не Девид он совсем для тамошней публики, а лучший друг Исаака Бабеля — Иозеф Трухански.

— Пойдем ко мне, — Владик все-таки вцепился в его руку и горячо задышал Виктору в ухо.

— Не могу. У мня в пять отчетно-выборное собрание. Сам знаешь, что будет, если пропущу.

— Ну, тогда в выходные поехали на дачу.

— Слушай, а ты не боишься, что твой шеф о нас узнает?

— Да ему сейчас не до меня. Во-первых, он недавно себе нового помощника взял, Тиийта Рохуса какого-то, а во-вторых, у него с женой какие-то проблемы.

— Ну ладно, давай до выходных, — Орловский развернулся и зашагал к центральному выходу из парка.

— До завтра! — выдохнул ему вслед Владик.

— До завтра, — прошипел сквозь зубы Виктор.

Москва Серебряный бор. 08.09.1938 г

Подняв воротник френча, Орловский засунул руки под мышки.

Да, прогулка по Москве-реке — это не очень удачная мысль. Но что делать. На даче у Комаровых в Переделкино и леса-то настоящего рядом нет, а в тех лесопосадках, что вытянулись вдоль Минского шоссе в это время грибник, на грибнике видит грибника издалека. Так что Серебряный бор с его многочисленными протоками Москвы-реки подходил для их с Архаром дела как нельзя лучше. А жаль. Очень уж холодно на воде. Виктор подышал на посиневшие пальцы правой руки и, оглянувшись на прогуливающегося на берегу напарника, достал из-за пазухи револьвер.

Погруженный в свои мысли и ничего не подозревавший Владик, в это время, наблюдал за водомеркой, лихо скользящей по воде. В эту самую воду и шлепнулась густая темная струйка крови, вышибленная пистолетной пулей из правого виска секретаря Ежова.

Тело Владика начало заваливаться вправо и грозило вот-вот кувырнуться в Москву-реку.

Не порядок. Просто исчезновение объекта в их планы не входило. Отчетность, она везде отчетность. Вдруг они с Архаром сговорились с Владиком и позволили ему бежать? Или, что гораздо хуже, Берия кинул секретаря Ежова в одну из камер в подвалах Лубянки для выяснения некоторых обстоятельств немецкого вояжа «ежевички». А так завтра во всех газетах будет новость не о таинственном исчезновении, а о самоубийстве секретаря Ежова. А в кулуарах запустят слух о неразделенной любви между подчиненным и его шефом. Томсон уж постарается. Тем более все это не так уж и далеко от истины.

Орловский подтянул труп за ремень ближе к центру лодки, посмотрел по сторонам, вынул из кармана проспиртованный батистовый платок и, аккуратно вытерев им пистолет, вложил его в руку Владика. После этого Виктор еще раз посмотрел по сторонам и, вздохнув, осторожно перевалился через борт лодки и погрузился в воду, которая оказалась не такой уж и холодной.

Москва Тверской бульвар д. 23. 09.09.1938 г

Пластинка с веселеньким фокстротом уступила место на патефоне пластинке с ариями Шаляпина, и часть изрядно подвыпивших гостей, развалившись на диванах и креслах, принялась подвывать Федору Михайловичу.

Орловский вышел на балкон и закурил. Терпеть все это не было больше никаких сил. Квартира Ежова, превращенная его женой Евгенией Соломоновной Гладун-Хаютиной в нечто среднее между светским салоном и натуральным притоном, не понравилась ему сразу. Сдвинутые когда-то вместе и, похоже, так никогда и не возвращавшиеся обратно на свои места массивные столы из красного дерева, занимали ближнюю к балконам половину комнаты. Другая половина, приспособленная под танцы по всему периметру, была обставлена дорогой мягкой мебелью, обтянутой темно-синим под цвет портьер бархатом. Скорее всего, это был какой-то дореволюционный мебельный гарнитур, экпроприированный из одного из подмосковных поместий. По всяким секретерам, журнальным столикам и тумбочкам в огромных количествах были расставлены причудливых форм пепельницы. Вот и сейчас большинство из них уже было забито окурками, а висевший в воздухе дым еле-еле вытягивался сквозь приоткрытые двери балконов.

Столы буквально ломились от угощений. Чего здесь только не было. Названия большинства блюд Виктору были незнакомы, и из чего были приготовлены многие из них, так и осталось загадкой. Ел Орловский мало, в основном закусывал солеными грибочками водку, которую рюмку за рюмкой отправлял в рот, не дожидаясь очередного тоста.

После горячего Виктор переместился на один из диванов, где вынужден был выслушать от примостившегося рядом какого-то партийного функционера о том, на каком диване кого и сколько раз тот поимел из присутствующих здесь дам. А когда, наконец, не выдержав, Орловский встал и направился к балкону, одна из засегдатаек салона в буквальном смысле повисла у него на шее и, запустив руку под гимнастерку, попыталась увлечь его в одну из многочисленных комнат. Еле обился.

Холодный осенний ветер, оборвав тянущийся за ним шлейф из запаха духов, смешанного с перегаром, приятно холодил лицо.

— Ну что закис? — Девид Томсон, он же Иозеф Труханьски облокотился о перила рядом с ним.

— Да тошно чего-то и скучно.

— Скучно ему. Ты, мил человек, здесь на работе. Присматривайся, запоминай. Вон видишь, на кресле у рояля развалился толстяк в военной форме? Исаак Бабель. Писатель, так сказать, и по совместительству один из любовников хозяйки.

— Один из?

— Да. Только здесь их трое. Вон с барышней, у которой платье сползло почти до пояса, танцует Михаил Кольцов — известная личность, а в углу сидит нога на ногу знаменитый наш полярник Отто Юльевич Шмидт. Много здесь знаменитостей. Так и тянуться они поближе к власти, как мухи на говно. Вон Маршак, а вон Фадеев. Но они нас мало интересуют. Вот Подвойский с Косаревым — это да. К таким людям и надо подбирать ключик. А еще лучше к партийным женам. Трудно придумать что-то более естественное, чем пребывание жены возле мужа, а если эта жена интеллигентка, ненавидит работу и бездельна, то она будет огромную часть времени проводить с людьми интеллигентными — писателями, поэтами, журналистами, артистами — в том кругу, в котором и нам проще всего появляться, и в тех местах — в магазинах, ресторанах, театрах, богемных квартирах — в которых и нам с тобой неподозрительно быть. Более того, даже если кому-то и станут подозрительны ее встречи с кем-то определенным, она для НКВД сможет дать версию прошлой или настоящей, любовной связи. Какой интеллигент без любви, — Труханьски выпустил колечко дыма, тут же превращенное ветром в ничто, и ткнул окурком в напольную пепельницу, напоминающую греческую амфору.

Все то время, пока его начальник читал сою «выездную лекцию» Орловский настороженно всматривался вглубь залы, отделенной от балкона тюлевой кисеей.

— Не бойся, там ничего не слышно. Вишь, как этот хор имени Пятницкого разоряется.

И действительно. Изнутри доносились совсем уж непотребные звуки, напрочь, заглушающие голос великого русского баритона.

— В принципе ты можешь уже идти. Скоро вся эта братия расползется по комнатам. По двое, по трое…

— А вы?

— А что я? — Девид усмехнулся. — Мне не привыкать. Я во славу Британской империи своей целкости еще в пятнадцатом году лишился… О, гляди! Вот и сам хозяин явился. Сейчас-то все и начнется.

Московская область. Санаторий им. В.В. Воровского. 18.11.1938 г.

Евгения Соломоновна закончила писать и посмотрела на сердитого мужчину, ходившего вдоль стенки взад-вперед.

— Все?

Тот второй, который стоял у окна, взял из ее рук тетрадный листок и, сложив вчетверо, убрал его в нагрудный карман гимнастерки.

— Все, — сердитый убрал в кобуру пистолет, которым несколько минут назад размахивал перед ее носом и кивнул тому, что у окна, — твое слово, Виктор.

Орловский обошел вокруг стола и встал за спиной жены Ежова. Архар кивнул, и Виктор одним движением завел руки Евгении Соломоновны за спинку стула, а вторым, зажал ладонью ей рот.

Впрочем, Гладун-Хаютина и не пыталась ни кричать, ни сопротивляться. Лишь ее расширившиеся от ужаса зрачки уставились на кончик шприца, появившегося в руках у Архара.

Евгения Соломоновна все же дернулась пару раз и через некоторое время обмякла в крепких объятиях Орловского.

Вдвоем с напарником Виктор перенес бездыханное тело на кровать, и пока Архар, рассыпав половину баночки с люминалом на прикроватном столике, убрал оставшиеся таблетки в карман, поднял упавший стул и маленькую голубую босоножку, служившую покойной вместо тапочек.

— Все. Уходим, — Архар вышел на санаторный балкон и, перемахнув через перила, (благо номер Гладун-Хаютиной находился на первом этаже) скрылся в кустах акации. Орловский нагнал его уже у неприметной калитки в углу санаторного парка.

Старенький «Родстер», который они оставили на поляне в километре от санатория, завелся только с третьего раза. За всю дорогу до места пересадки и без того немногословный Архар не проронил ни слова. Только когда они столкнули «Родстер» в овраг и подошли к «Эмке», напарник Виктора не терпящим возражения тоном произнес. — Ты за рулем.

— Опять? — Виктор подошел к багажнику и извлек оттуда сумку с гражданской одежкой, а заодно и свой ТТ.

— Есть возражения? — Архар, стащив сапоги, наклонился и принялся зашнуровывать новенькие кеды.

— Нет. — Орловский выстелил ему в затылок.

Вскоре в овраге запылал старый «Родстер», превратившийся для Архара в одну большую погребальную урну.

На седьмом километре Дмитровского шоссе его встречал сам Ян Лутц.

Вот уж кого хотелось видеть меньше всего!

— Как дела?

— Объект ликвидирован.

— Первый?

— Первый тоже.

— Ну и хорошо. — Каким-то странным голосом сказал Лутц.

Орловский обернулся. На него смотрело черное дуло нагана. Виктор даже удивиться не успел. Просто словно находясь в какой-то прострации, уставился на медленно поворачивающийся «нагановский» барабан.

Московская обл. База ДСО «Волна» 20.11.1938 г

— Обидно, — Томсон кинул в стакан еще один кусок сахара и начал тыкать чайной ложкой как копьем и без того тающий в кипятке белый кубик. — Ведь мы так близко подобрались к Кобе! Теперь все придется начинать заново!

— Издержки нашего ремесла, — Лутц отхлебнул из своего стакана и потянулся за очередным, уже четвертым за этот вечер, пирожком. И куда только умещалось в этом более чем худом невысоком человеке все то, что он день и ночь поглощал. А поесть он любил. Повар ДСО «Волна» Гриша Бобрин давно имел на Яна за это зуб. Только разве против начальства попрешь?

— Хорошо еще, что прошло все без сучка и задоринки. Если Архара и Орловского, царствие им небесное, кто из персонала санатория и запомнил, то по обугленным телам их вряд ли кто опознает.

— Надо было в Истринском обоих притопить.

— А если бы увидел кто? А так, авария и все.

На какое-то время в кабинете начфина воцарилась тишина, нарушаемая только позвякиванием и причмокиванием.

— Что теперь? — Лутц расправился, наконец, с пятым и последним пирожком и уставился на шефа.

— Теперь ляжем на дно. На год, может быть на два. Там, — Девид ткнул указательным пальцем в потолок, — принято решение законсервировать нашу ячейку впредь до того, как ситуация в России станет более-менее определенной.

— Ясно, — поморщился Ян. Ему вовсе не улыбалось проводить вечера за игрой в покер или в затяжных пьянках.

Вообще-то раньше Ян ТАК не пил. То есть, по местным меркам, практически не пил совсем. А теперь…

«С кем поведешься, с тем и наберешься». - всплыло откуда-то.

«… от того и наберешься». — Тут же мысленно поправил себя Лутц. Этот русский все еще с трудом давался ему.

— Сам понимаешь, пока новый хозяин кабинета на Лубянке почистит свое ведомство, пока эта волна прокатится по всем смежным и не очень конторам, а за ними и по всей стране, пока наша богема перестанет писать кипятком по этому поводу, как раз пройдет полтора два года.

— Зря они ТАМ так думают, — Лутц достал из коробка спичку и принялся ковырять ей у себя в зубах. — Советские люди ко всему привычные. Наоборот, надо копать железо, пока горячо.

— Ковать! Ты бы, Ян, был бы поосторожней с этими пословицами. А вообще ты прав. Я тоже думаю, что в этой мутной водичке как раз и нужно ловить рыбку, но им там, — Томсон опять ткнул пальцем в потолок, — им там виднее.

Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 10.05.1958 г

Наверное, я в раю. Так тепло, птички щебечут, небо голубое. В ноябре такого быть не может. Нет, наверное, все-таки не в раю. Там амброзией да патокой всяко угощают, а здесь так жрать охота, что собственный язык проглотить готов.

Виктор перевернулся со спины на живот и тыльной стороной ладони вытер со лба пот. Краем глаза он заметил жука, преодолевшего соломинку на своем пути и набравшего крейсерскую скорость. Жук явно торопился заховать в безопасном месте плотно скатанный шарик чего-то для него вкусного.

— Тоже, как и мы, из рейда возвращается, — сказал кто-то сзади.

Орловский приподнялся.

Ба! Андрюха Мишин, сын Тимофеича! Пропащая душа! Значит он, Виктор, опять в своем кошмаре с разрушенным и оккупированным Советским Союзом! Только вот Андрей теперь жив и здоров.

— Ты меня больше так не пугай, — сказал Андрей, наблюдая как Орловский глотает большими кусками оторванный от краюхи хлеб. — Голодных обмороков нам с тобой не нужно. Эх, новички! Учишь вас, учишь. Зачем было все заработанные баксы на снарягу пускать? Хавчика надо было тоже прикупить побольше. Хорошо поесть — для нашего брата-хантера не последнее дело.

Пусть себе ругается.

Виктор вонзил зубы в очередной кусок и едва не захлебнулся слюной.

Главное у него теперь есть такой же автомат, как и у Глума — «Хеклер-Калашников». Правда старенький, а так же все, что положено настоящему хантеру. Ну, или почти все. На полноценный костюм химзащиты денег, вырученных за коллекцию подарков Сталину, не хватило, но и дозиметр и нормальный, хоть и сильно пользованный американский противогаз и аптечку хантера Орловский на барахолке в Кашине купил. Еще и на цинк патронов осталось.

— С меня за хлеб причитается, — с набитым ртом промямлил Виктор, — запиши.

— Да брось ты. Вот другие харчи, которые я из своего стратегического запаса тебе выделю, запишу, будь спок, а это так — подарок фирмы.

— Фирмы Мишин и К?

— Мишин и Орловский, — рассмеялся Андрей. — Ну ладно, доедай, а я пока за дровишками схожу. Чайком побалуемся и за дело.

Через полчаса они с Андреем уже сидели и разглядывали карту Москвы и Московской области, прижатую по краям к песку крупными кругляшами речной гальки. Вообще пляж, расположенный на косе, глубоко вспоровшей речное нутро, был идеальным местом для планирования будущих рейдов. Видно далеко, легкий ветерок разносит по берегу лишь обрывки фраз, но и те тут же тонут в звуке речного прибоя. Подслушать здесь, в отличие от стен базы, практически не возможно.

— Этого моста считай, что нет. Придется идти через каменный, — Андрей провел тупым концом карандаша по карте, — но по набережной не пойдем, слишком опасно. Место открытое, а «свежачки» очень любят из высоток постреливать. У них такой «бригадный подряд» — одни сидят себе с оптикой на верхних этажах, а другие добычу подбирают.

— «Свежачки» с оптикой? — Виктор недоверчиво уставился на напарника.

— Ну, это я так их всех огульно в «свежачки» определил. Снайперят, конечно мародеры со стажем, а на подхвате «свежачки» и есть.

— А стоит оно того?

— Ну, ты сам посуди, стал бы меня сам Лейтон через Мазура разыскивать? Дело в том, что на Старослободском находится ВИАМ. Это Всесоюзный институт авиационных материалов. Здесь до войны разработали броню для Ил второго, а во время войны материал, из которого сделаны центрифуги для обогащения урана. Сечешь? А еще титановые и бериллиевые сплавы, а главное редкие полимеры, за которыми американцы еще тогда охотились. Этот материал нужен для авиадвигателей. Раньше температуру газа перед турбиной удавалось поднять всего на 300 градусов. Выигрыш 50 градусов означает увеличение ресурса двигателя в 5 раз. В природе нет материалов, которые выдерживали тысячеградусную жару, а в ВИАМ должна быть вся документация по этим разработкам.

— А на Басманной?

— А там так называемый комитет? 2 был. Радиолокаторами занимались. Тоже есть там что-то такое, до чего янки не додумались. Мне сказали брать все подряд. Сначала даже инженеришку ихнего навязать пробовали, но как тот узнал какой там фон, сразу в отказ пошел.

— А откуда ты столько обо всех этих материалах знаешь?

— А я до войны на химфаке учился. У нас на кафедре сам Андриянов из ВИАМ преподавал. Это потом я под Иркутск к отцу дернул — думал, там лучше будет. Ну да ладно. Давай-ка маршрут свой продумаем.

Пойдем, как и раньше, только спустимся не на «Площадь Свердлова», а на «Охотный ряд», а потом двинем в сторону «Дзержинской», через «Кировскую» на «Красные ворота». Там рядом и здание Комитета на Ново-Басманной.

Возьмем, что нужно и с Ново-Басманной пойдем по Аптекарскому переулку через дома выйдем на Лефортовскую набережную, а там, вот гляди, через Госпитальную площадь и Госпитальный вал, на Семеновскую. Свернули и вот тебе и Слободской проезд (ныне проспект Буденного — авт.)

— А почему бы, не вернуться и не дойти через кольцо до Электрозаводской? От нее до Слободского рукой подать.

— Дело говоришь. Молоток!

Глава 8

КОМСОМОЛЕЦ

Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 14.05.1958 г

За четыре дня, за которые Виктор отъелся и отоспался как никогда до этого, они с Андреем еще не раз обсудили план своего будущего рейда. По всему выходило, что идти тоннелями метро, выходит и быстрее и безопаснее. Кто его знает как там, на верху, с радиацией? А уж о всяких темных личностях и говорить не приходится. В тоннели же «свежачки» из-за отсутствия опыта соваться не решаются. Другое дело мародеры со стажем. Но и они предпочитают устраивать засады на своих жертв на поверхности. Это, конечно, не означает, что путь от «Охотного ряда» до «Красных ворот» будет устлан розами. Любая сбойка, любой оборотный тупик все равно таит в себе опасность. Какой-нибудь неразборчивый отморозок запросто может затаиться там и напасть на возвращающихся из рейда хантеров. Обычно такие ублюдки любят ставить в тоннелях растяжки.

Бах и собирай трофеи. Поэтому как нельзя кстати оказались мощные американские фонари, на покупке которых в Кашине «на всякий случай» так настаивал Андрей. Теперь этот случай как раз наступил.

Хорошенько выспавшись в день перед рейдом, Андрей с Виктором отправились на Калязинскую пристань, и в девять вечера рейсовый катер уже пыхтел, проплывая мимо относительно спокойных еще берегов. Опасные места начинались где-то за Дубной. Особенно разбойнички шалили в заброшенном Дмитрове. В Деденево был даже сформирован специальный отряд для отражения наскоков наиболее крупных банд.

Именно поэтому катер от Калязина до Старбеево и ходил только по ночам. Постреливали, конечно, и в это время суток, но все-таки до засад дело не доходило.

В эту же ночь и вовсе все было спокойно. Виктор даже покемарил пару часиков.

Как они ходили на Кропоткинскую вместе с Андреем, Орловский не помнил. Он отчего-то помнил другой вариант этого рейда — вместе с Мороком. Поэтому-то Андрея Мишина и удивил вопрос напарника о том, куда это подевались оборванцы, в прошлый раз лакомившиеся лошадью на мосту.

В этот раз у Лихоборки обошлось без сюрпризов. Зато сюрприз поджидал их у метро «Динамо». И хотя они не были приглашены на этот «званный ужин», с десяток свинцовых зубов едва не впились в их свежее, подсоленное потом мясцо. Но это случилось чуть позже, а пока Андрей утянул засмотревшегося на фейерверк Виктора за кусок кирпичной стены. Две осветительные ракеты кто-то подвесил над самим стадионом, и предрассветный пейзаж превратился в «этюд в багровых тонах».

На юге затараторил «хеклер», который Андрей, да и многие другие хантеры, из упрямства называли «калашниковым». Ему ответил более обстоятельный «шмайсер». Эту машинку Виктор сразу узнал по ее неторопливому говору. В намечающийся диалог вмешались еще несколько «калашей», изредка перебиваемых темповым и басовитым ППШ.

— Что-то оживленно сегодня, — Андрюха вытер рукавом сопли. — Не иначе мародеры караван какой потрошат.

— А разве караваны еще ходят?

— Редко, но ходят, — Мишин вскарабкался на кучу битого кирпича. — Точно. Вот щас веселуха-то будет. Гляди голову и хвост трассерами отсекают. Ой не нравится мне это! Глум рассказывал, что на фронте таким обра…

Прошелестевшая над их головами, первая мина нагло оборвала Андрея. Тут же еще раз пукнул ротный миномет. Где-то за стадионом загрохотало. Потом еще и еще раз.

— Бежим отсюдова, пока наши кишки вон на тех проводах не поразвесили, — Андрей лихо скатился с кучи и юркнул в просвет между искореженным газетным киоском и покоцанным бетонным забором, напоминавшим вставную челюсть. Орловский поспешил за ним.

Они перебежали трамвайные пути и завернули за угол. Вот тут-то хантеров и попытались превратить в фарш. Крадущийся по переулку «Скаут» ослепил их фарами, застучал пулемет, и если бы не большая промоина в центре первого Боткинского, лежать бы сейчас двум разорванным в клочья тушкам хантеров на потрескавшемся асфальте.

— Ни фига себе по своим лупят, — Виктор тяжело дыша привалился к песчаному склону.

— Шуруй за мной, — Мишин пополз вдоль мутного зловонного ручейка, струящегося по дну промоины. Хантеры на миг застыли, прислушиваясь к шуму движка проезжающего поверху бронетранспортера, и продолжили месить грязь коленками.

— Уфф! — Андрей облегченно вздохнул, когда «Скаут» скрылся за углом. — Я, если честно, думал, что они гранату швырнут для профилактики. Пронесло!

— А чего это они? — не унимался Орловский.

— Чего, чего. Может, твой немецкий термос заметили, а может, палят по всему, что в зоне шевелится. Кажись у них тут какая-то операция, а наш брат — хантер для хозяев всегда разменной монетой был.

Двое хантеров осторожно выбрались наверх и потрусили на юго-восток.

— Стой, — Виктор цапанул напарника за плечо.

— Чего?

— Нет, ничего. Послышалось.

Виктор еще несколько раз оглянулся. Что-то постороннее вторглось в размеренный хруст битого стекла под ногами. Оно вперемешку с песком толстым ковром укрывало все Московские переулки и улочки. Только на широких проспектах, да возле таких вот промоин, как здесь, можно было еще вместо привычного хруста услышать стук каблуков по асфальту. Изувеченный город год за годом превращался в скопище серых однообразных руин. Иные дома давно уже стали обыкновенными холмами, покрытыми зеленью разросшихся кустов, чертополоха и полыни. Время брало свое.

Вот опять!

Орловский остановился. Теперь он явственно слышал шорох.

— Шайзе, — донеслось из-под темнеющего остова трамвая.

Андрей вскинул автомат, а Виктор включил фонарик и осветил комок тряпья, шевелящийся возле задней площадки.

Мишин прицелился.

— Погоди, может свой.

— Не, немец. Ты же слышал.

— Откуда тут немцу взяться?

— Не стреляйте, я русский! — из-под драной немецкой шинели образца сорок первого года высунулось чумазое, покрытое царапинами лицо.

— Да хоть татарин, — Андрей сплюнул. — «Фольксфрай» поганый.

Орловский промышлял хантерством всего ничего и еще не успел полностью окунуться в ньюансы местных взаимоотношений. Для него «фольсксфраи» были такими же подневольными работягами, ежедневно рискующими своими насквозь радиоактивными шкурами, как и хантеры. Ни ненависти, ни неприязни к этому несчастному Виктор не испытывал. Он смотрел на корчившегося от боли беднягу и представлял себя на его месте.

— Что будем делать? — Орловский посмотрел на своего боле опытного товарища.

— А что тут делать? На него патрона жалко, да и услышат еще. Пошли. Хотя погодь, — Мишин подошел к раненому «фольксфраю» и быстро и ловко его обшмонал. Виктор же нагнулся над несчастным и осмотрел его рану. Потом достал перевязочный пакет и, пока Андрей рассматривал свои трофеи, перевязал «фольксфраю» ногу. Тот закусил нижнюю губу и застонал.

— Не скули. У тебя даже кость не задета. Так, сквозное. Только кровищи натекло вот, — Орловский посмотрел на напарника. — Не бросать же его здесь?

— А что, прикажешь его обратно на своем горбу переть? — Андрей рассовал трофейные гранаты по карманам, поднял валяющийся неподалеку «шмайсер» и теперь увлеченно изучал какую-то книжечку.

— Мда. Давай его хотя бы вон в тот подъезд занесем что ли? — Виктор сокрушенно махнул рукой. Он за последние месяцы навидался столько смертей, стольких отправил на тот свет своими собственными руками, что ему захотелось хоть что-нибудь сделать для этого парня с голубыми глазами невинного младенца, которыми тот буквально поедал своего благодетеля.

Мишин неодобрительно посмотрел на напарника, вытирающего окровавленные руки об остатки бинтов.

Раненый же переводил умоляющий взгляд с одного хантера на другого. Он понял, что убивать его не будут и теперь, когда ему еще и оказали первую помощь, пошел ва-банк.

— Если вынесете меня, комитет в долгу не останется.

— Какой такой комитет? — Орловский непонимающе уставился на спасенного.

— Центральный, — Андрей протянул Виктору замусоленную красную книжицу.

«ЦК ВЛКСМ г. Москвы» было отпечатано крупным шрифтом на шершавой цвета крови корочке. Орловский закрыл глаза. У него когда-то тоже был такой же членский билет. Когда-то давно, две или три жизни тому назад.

— Ты несешь первым, — буркнул тем временем, Мишин и, подхватив сидор, зашагал в сторону проспекта.

Орловский, пораженный такой резкой переменой настроения напарника, взвалил на плечи неожиданно легкого комсомольца и поспешил следом. Что-то ворчавшего себе под нос Мишина они догнали уже на входе в какой-то сквер.

— Сдать бы тебя в комендатуру, товарищ Семен Темрюков, и все дела. А тут возись с ним, с революционером хреновым.

Пыхтя как паровоз, санаторный титан нехотя пожирал сырые дрова. В бывшем красном уголке рядом с каптеркой, где постелили комсомольцу, воняло плесенью, сырыми носками и какой-то чердачной гнильцой. Кроме коменданта Сенько, да пары незнакомых новичков на базе никого не было.

После первых майских теплых деньков наступили черемуховые холода, и на улице свирепствовал северный ветер. Он, то завывал где-то наверху в обглоданной временем кочерыжке трубы, то налегал на мутные, заляпанные краской стекла, так напористо, что те испуганно вздрагивали и, казалось, вот-вот уже должны уступить хулигану.

Богатырский храп, доносящийся из каптерки, изредка сменялся пронзительным посвистыванием. Иногда и то и другое прерывали вопли комсомольца:

— Справа заходи, Колян, справа. Гранатой его.

— Воюет, — Мишин встал, вошел в каптерку и, подбросив дров, взял закипевший чайник.

Орловский открутил крышку трофейного термоса и разбавил свежий кипяток так и не использованным в рейде сладким чаем.

— И мне плесни, — Андрей подставил свою кружку.

— Отчего же мы дальше не пошли, — задал Виктор, давно мучивший его вопрос.

— Не судьба.

— Как это?

— Знаешь, если у хантера в рейде с самого начала не задалось — лучше сразу назад вернуться.

— Да ладно…

— Не, серьезно. Такое редко, но бывает. А вообще я все равно бы пошел, да только не прошли бы мы сегодня там.

— Почему?

— Ошибся я. То не колонну мародеры дербанили, то янки комсомольский актив херачили. И бронетехникой и минометами. Да ты же сам все видел.

— Видел. А мы-то тут причем?

— А тебе что, одного пропиздона на Боткинском мало?

— Да хватило, но можно ведь было обойти.

— Эх, молодежь, — вздохнул Андрей, как будто он был старше Виктора не на каких-то три года, а, как минимум, лет на двадцать. Орловскому даже показалось, что по правую руку от него сидит сам Тимофеич. — Американцы ко всему подходят обстоятельно, без нахрапа. Если уж задумали какую операцию — значит тут тебе и снайперы на точках и мобильные истребительные группы, чтобы не одна мышь не проскочила.

— а что же это они нас не предупредили?

— Смеешься?

Орловский отставил в сторону пустую кружку и, положив левую руку под голову, растянулся на тюфяке.

Начало смеркаться. Мишин взял с подоконника сделанный из гильзы подсвечник и, чиркнув спичкой, зажег огрызок свечи. Потом прикурил от потрескивающего огонька и устроился на топчане напротив Орловского.

— Откуда это в зоне комсомольцы эти взялись, — Орловский зевнул.

— А шут их знает? Говорят, на юго-западе обитали, да, видать, немцы их оттуда поперли, а здесь американцы… почикали.

Ночью Орловский проснулся от того, что почувствовал, что на него кто-то смотрит. И правда, рядом стоял комсомолец Семен Темрюков и сверлил его взглядом.

— Ты че?

— Да я это… Спасибо сказать хотел… Вот.

— А, ну пожалуйста. Заходите еще. Спать давай ложись, — Виктор зевнул.

— Да я не хочу уже. Я тут посижу, почитаю?

— А что есть чего?

— Вот, — Семен достал из-за пазухи потрепанную книжку.

Орловский нехотя приподнялся и взял ее в руки.

«Жюль Верн. Пятнадцатилетний капитан». Елки. Кругом черти-что твориться, а он о морях-океанах. Пацан ведь совсем еще. И чего тебя комсомолец-доброволец в Зону-то понесло?

— Держи, — Виктор вернул Семену книжку и укрылся тонким солдатским одеялом с головой, — читай на здоровье. Только учти, завтра наш комендант Сеня тебе за свечку голову открутит.

Семен как-то сразу прижился у них на базе. Можно сказать, стал «сыном полка». О своем комсомольском прошлом Мишин с Орловским ему строго-настрого запретили распространяться. Да и сам он, не будь дураком, держал язык за зубами. В дальние рейды Сеиена конечно поначалу никто не брал, но по окраинам Москвы бывший комсомолец шастал, наряду с другими новичками, не реже чем раз в неделю. Все-таки он родился и вырос, а главное, выжил в этом городе. Как потом оказалось западную часть Зоны Семен знал получше иных старожилов, но раскрывать своих секретов не спешил. Одним словом — прирожденный хантер. Даром что щуплый, зато выносливый и сообразительный.

В тот раз Виктор и Андрей, прихватив с собой Корку, отправились шерстить товарняк в Марьиной роще. В его опрокинутых вагонах, по непроверенной информации, могло уцелеть не тронутое мародерами зимнее обмундирование почившей в бозе Красной армии. Очень уж любили Лондонские мадамы щеголять в офицерских шапках-ушанках из барашка или каракуля. Впрочем солдатские из искусственного меха тоже шли нарасхват. Пользовалось спросом все: от бурок до валенок. Особым шиком у Лондонской богемы считалось заявиться на светский прием в папахе с красной звездой. Пусть не по погоде — зато больше ни у кого такого нет. В общем сейчас уже и котелок или штык от «мосинки» стал раритетом из Москвы.

Им повезло. От попавшего под бомбежку состава осталось только три вагона, один из которых почти полностью выгорел. Зато в двух других было столько добра, что «Шауни» — этот «Летающий банан» о двух винтах, пришлось гонять дважды. Зато пачка «зелени» у Орловского за подкладкой потолстела втрое.

Виктор с опаской косился на вертолет. И как эта херня летает? Век бы не знать. А ведь придется. В четверг им с Андреем предстоит перелет на этой мандуле с базы прямо в бывший Калинин. Зачем? Мазур молчит как рыба. Хмурится. Видать и ему, как и краснощекому молодчику Лейтону досталось на орехи за накладку: ихнего рейда в ВИАМ и зачистки комсомольцев.

Может его и Мишина тоже будут песочить? Врядли. Имели бы какие предъявы — сразу отправили бы в фильтрационный лагерь. Значит что-то другое.

Об этом другом Виктор думал два дня напролет, пока на косогоре за базой не опустился, поднявший своими двумя винтами облако пыли, сигарообразный «Шауни».

Летели где-то полчаса. Сначала Орловский, чтобы отвлечься от мрачных мыслей об аэродинамических качествах «банана», рассматривал проплывающие внизу обезлюдевшие деревеньки, с их казавшимися игрушечными домиками, потом это занятие надоело, и он принялся прикидывать сколько примерно еще нужно рейдов чтобы купить снайперскую винтовку. Или ну ее эту снайперку? Что он охотиться на кого-то будет? Приведем в божеский вид потрепанный «Калаш», купим к нему пару запасных рожков и цинк патрон, а оставшиеся баксы отложим на нормальный ОЗК с новым американским противогазом?

Виктор прикидывал, как бы половчее провернуть это дело и соображал, где можно будет повыгоднее продать старую амуницию. К их соседям в Степановке каждое лето приезжал родственник из райцентра. И приезжал, едва ли не каждый год, на новой машине. Покупал, обкатывал, подкашивал и перепродавал задорого. Бабка матрена, когда еще была жива, называла его не иначе как «шпекулянт». Вот и сейчас Виктор как «шпекулянт» планировал свой бюджет. От этих хозяйственных споров с самим собой его отвлек мягкий толчок под мягкое место. Прилетели.

Вертолет приземлился на американской военной базе неподалеку от Объединенного штаба СФОР в бывшем Калинине.

Вообще с названием этого города долго была какая-то неразбериха. Взявшие его немцы назвали Калинин Шульденбургом. Но дело в том, что с южной объездной железной дорогой они обломались. Из-за розы ветров весь загаженный радиацией юг и юго-восток Московской области никому на хрен был не нужен. Даже шедшие с Урала на приличной скорости эшелоны не проходили радиационный контроль в Бресте. Вязьма так и не стала основным перевалочным пунктом, на что так рассчитывали Гансы. А северная объездная железка была полностью даже не под американцами, а под англичанами. Пришлось чесать репу аж в самой рейхсканцелярии, и благодаря ошибке долдонов из «Абвера», идти на приличные территориальные уступки янкам и бобби. Карту Московской и лежащих к западу от нее областей кроили и перекраивали. В результате северной железкой получили возможность пользоваться и немцы, а Калинин же попал в зону совместного влияния коалиции под вычурным названием Нью-Бостон. Но продержалось это название не долго. Компромисс был найден. Калинину на радость СФОРовцам вернули старое дореволюционное название Тверь, и в здании бывшего Горкома устроили Объединенный штаб СФОР. Сильно объединенный. Вон над крышей ветер треплет не только «Юнион Джек», звездно-полосатый матрац и полотенце с хищными свастиками, а также жовто-блакитную тряпицу с обломанной вилкой и триколор с птичкой с лишней головой. Последние два флага говорили о том, что в штабе есть российский и украинский департаменты, занимающиеся продвижением демократии на землях дремучих славянских племен.

Виктор помнил этот район еще по прошлому посещению. Нынешняя Тверь немногим отличалась от Москвы. Почти все дома смотрели на изрытые воронками и ощетинившиеся противотанковыми ежами улицы пустыми закопченными глазницами окон. Таблички со старыми советскими названиями улиц кто-то сковырнул, а новых так и не появилось. Некому было переименовывать разбитые улицы разоренного города. Народу в Твери почти не осталось. Кто успел, удрал на восток, кто не успел, покоятся теперь на Волынском или Смоленском кладбищах, или просто в оврагах у Волги. Редкие «счастливчики», которым удалось выжить и прижиться при новой власти, носа из дома не показывают. Вон один такой, все же осмелился выйти на улицу, чешет вдоль разбитой стены парикмахерской. Воротник до ушей, шапка до плеч.

— Эй, любезный, как нам найти вашу местную барахолку, — Виктор встал, ухватившись за дугу подпрыгивающего на кочках «Джипа».

Молчит. Только рукой отмахнулся и ускорил шаг. А нам и не надо. Вон на углу бывшей «Советской» указатель висит, на котором корявым черным по грязно желтому написано «Базар 100 м.»

— Не советую тебе, Витек, туда одному ходить. Хоть тут и зона совместного влияния, но фрицы до сих пор себя в городе хозяевами считают, — Мишин спрыгнул на землю и, отдав честь незнакомому английскому офицеру, потянулся за своим автоматом.

— Да брось ты. Я все же лицо официальное, с корочкой.

— Плевать им на наши корочки.

— Оружие оставить в машине, привести себя в надлежащий вид и хорош лясы точить. Нас уже ждут, — Мазур, и сам всю дорогу заметно нервничавший, нагнал на подчиненных такого страху, что потянувшийся было за кисетом с махоркой Орловский, отдернул руку от кармана, будто в кармане том сидела, по крайней мере, гадюка.

В дверях их встретил Лейтон. Не сказать, чтобы на нем не было лица. Лицо было, но заметно постаревшее. А вот его фирменного румянца и след простыл. Бледный как смерть.

Пока они шли вверх по лестнице, Виктору отчего-то вспомнилось, что одна из улиц Твери еще до революции называлась Смертоносной. По ней упокойников волокли прямиком на кладбище. Может и их из штаба выволокут вперед ногами?

В здании бывшего горкома было необычно людно. Туда-сюда сновали посыльные, бесцеремонно толкавшие хантеров и, что удивительно, виртуозно при этом избегавшие столкновения с Лейтоном и двумя дюжими капралами, сразу же прилепившимися к процессии еще на первом этаже. Облицованные потертыми деревянными панелями стены подпирали с два десятка штабных офицеров, а на подоконниках расположились какие-то нагловатые дядьки в камуфляже. Своими замызганными короткими сапожками (или удлиненными ботинками?) и помятыми зелеными беретами они резко контрастировали с надраенными сапогами и франтоватыми фуражками тыловых штабных крыс.

Но на третьем этаже всего этого не было. Здесь было безлюдно и тихо. Шаги вызванных «на ковер» хантеров утопали в этом самом ковре.

На этот раз их повели не в приемную, как ожидал Орловский, а усадили в мягкие бархатные кресла в самом конце коридора, напротив массивной двустворчатой двери с покрытыми позолотой ручками.

Где-то с полчаса они с Андреем вынуждены были изучать узоры из прожилков на стенах, слушать сиплое дыхание одного из капралов и ритмичное поскрипывание хромовых сапог другого. Бедняге тяжело было устоять на месте, и он, заложив руки за спину, раскачивался туда-сюда, туда-сюда.

Куда по ходу делся Мазур ни Андрей, ни Виктор не заметили. Но вот он вынырнул из неприметной маленькой двери возле крайнего кресла и жестом пригласил их войти. Хантеры протиснулись в маленькую заставленную шкафами комнату, а их конвоиры остались снаружи.

— Значит так, мужики, — прокашлявшись начл с места в карьер Мазур, — на все вопросы отвечаете только «да Сэр» или «нет Сэр». Если спросят что-то конкретное — отвечайте «не могу знать Сэр».

— А если…

— Никаких «если». Вы будете иметь честь разговаривать с самим Генерал-губернатором Его Величества Сэром Джоном Ансуортом. Ваше дело десятое. Ему и без вас все объяснят и расскажут, а вы внимайте и пропитывайтесь, так сказать. В общем молчать в тряпочку, Мазур грозно свел брови к переносице. Орловскому показалось, что Степан сейчас даже топнет ногой. Вот гнида. Ведь недавно вроде чуть ли не с одного ножа тушенку жрали.

Где-то за дверью приглушенный портьерами и плюшем мебели зазвенел колокольчик и, подталкивая хантеров в спину, Мазур вошел вслед за ними в просторную залу с массивным овальным столом посередине. На дальнем его конце сидел Генерал-губернатор. За те несколько секунд, что прошли с момента нотации Мазура, Виктор представил себе Генерала таким жирным боровом с бородавкой на подбородке, растекшимся в кресле с золочеными подлокотниками. Но нет. Не угадал. Наместник оказался бодреньким сухощавым старичком облаченным в темно-синий китель. Его длинные седые усы смешно двигались, когда он говорил, а лысина соревновалась в отражении солнечных лучей, пробивавшихся сквозь щель в тяжелых шторах, с аккуратным маленьким и наверное дорогим пенсне непонятно каким образом державшемся на переносице генерал-губернатора.

Уже находившиеся в комнате офицеры даже сидели по стойке смирно и глядели в рот своему начальнику.

Видать не каждый день такая важная птица наведывается в объединенный штаб СФОР. Эх рвануть бы всю эту богадельню.

Виктор сам испугался этой своей непонятно откуда пришедшей мысли, мотнул головой и попытался прислушаться к разговору.

К тому времени хантеры уже сидели в дальнем от высокопоставленного чиновника конце стола, скромно сложив ручки на коленях и потупив взоры.

— … таким образом, несмотря на всю важность операции, мы не можем рисковать кадровым составом армии Его Величества. Ваши предложения, — говоривший это майор непонятно какой безопасности посмотрел на сидевшего справа от Мазура Лейтона.

А ведь они нас даже не обшмонали на входе в штаб!

Орловский опять отвлекся и так и не понял о чем его спросил САМ генерал-губернатор.

— Да Сэр, — выдохнул Виктор и зачем-то встал.

— Что да? — шея Сэра Джона начала багроветь. — Я спрашиваю вас, сколько времени вам понадобится, чтобы дойти до объекта, выполнить задачу и вернуться?

— Не могу знать, Сэр.

Виктор настолько растерялся, что ответил, даже не дождавшись, когда переводчик переведет вопрос генерал-губернатора.

Ансуорт удивленно посмотрел на Лейтона:

— Где вы их таких понабрали? Что это за цирк? — теперь у Сэра Джона покраснела и лысина. Но неожиданно он сменил тон и вкрадчивым голосом, впрочем, не сулившим ничего хорошего обратился прямо к Орловскому:

— Я вижу, вы отлично поняли мой вопрос и отлично владеете ситуацией. Я подозреваю, насколько вас усердно инструктировали ваши непосредственные начальники, — он зло посмотрел на готового провалиться сквозь землю Лейтона, — но потрудитесь ответить, сколько времени вам потребуется, чтобы дойти до бункера Сталина, проникнуть в него, изъять его личные вещи и вернуться на базу? Надеюсь вам не нужно повторять, какого результата ждут от нас и, да-да, от вас, молодой человек, на Даунинг-стрит?

В зале воцарилась гробовая тишина. Все мигом уставились на Виктора, и тот громко и уверенно ответил по-английски:

— Пять дней, Сэр.

— На этом прошу считать наше совещание законченным, — Ансуорт встал из-за стола. — Все свободны кроме вас, — он ткнул пальцем в сторону Лейтона.

Всеобщий вздох облегчения повис под лепным потолком, отодвигаемые стулья зашуршали по ковру, и самые «смелые» уже выскочили из залы, оставляя остальных толпиться в дверях.

Виктор тоже вышел не через ту комнату, через которую они входили, а через парадный выход, и дождавшись Андрея, расслышал, как генерал-губернатор орет на Лейтона, предлагая ему не болтаться под ногами, а «идти и дальше организовывать сбор утильсырья для мелких торговцев барахлом. Или что-то в этом роде.

Мазур опять куда-то исчез. Степан вышел одним из первых, и в коридоре его уже не было.

— Перекурим? — предложил Андрей, когда они вышли на крыльцо. — Ну, ты и даешь! Я, конечно, мало что понял, но зря ты так вылез. Как этот старый прыщ опустил перед всеми Лейтона и без перевода понятно. Хорошего мало. Хоть бросай все и в мародеры подавайся или вон в «фольксфраи». Тебя теперь со свету сживут. И меня заодно. Да, кстати, а откуда ты так по ихнему научился шпрехать?

— Да ну, старая история, — Виктор махнул рукой и затянулся самокруткой. — Потом расскажу.

— А ну как знаешь. Оба, погоди. Кореш мой нарисовался. Погоди, я сейчас с ним покалякаю. А потом Степана пойдем искать, — с этими словами Мишин рванул к компашке мужичков в ношенной английсой форме с красно-сине-белыми нашивками на рукавах.

Но искать никого не пришлось. Спустя полминуты откуда-то из-за угла вырулил сам Мазур.

— Ну что герой, с в жопе дырой? Ты хоть сам знаешь на что подписался и своего дружка подписал? Вот он тебе спасибо-то скажет. Говорили же тебе, придурку — сиди и не высовывайся, — Степан вздохнул. — Теперь в самое пекло полезете, в Кунцево. Там на поверхности больше десяти минут находиться нельзя, а секретный тоннель в трех местах завален. Да и точного местоположения бункера Отца народов никто не знает, — Мазур посмотрел на Виктора, и что-то Орловскому в его взгляде не понравилось. Так на покойников смотрят что ли?

— Приказано вам выдать снарягу на троих. Самую… по последнему слову техники, короче. Только не поможет она… — Степан хлопнул Виктора по плечу. — В общем, приходите к вечеру с Андреем на базу, где мы приземлились, а пока можете сходить куда, выпить, повеселиться, — Степан криво усмехнулся и, резко развернувшись, зашагал в сторону «Джипа».

Орловский посмотрел на Андрея. Тот о чем-то увлеченно беседовал в кругу своих старых знакомых. Было видно, что им есть о чем вспомнить, и Виктор не решился встревать в их дела. Он докурил самокрутку, потоптался еще возле крыльца и не выдержав неприязненного взгляда какого-то польского офицера в съехавшей на затылок конфедератке, поплелся в сторону базара.

Никаких определенных планов у него не было. Надобность в покупке оптики для «калаша» отпала, ведь теперь им выдадут новое оружие. Но посмотреть, чем богата местная барахолка, стоило.

Тверской базар занимал территорию втрое меньшую довоенного колхозного рынка, но по нынешним меркам это было шикарное толковище. Это все от того, что местная администрация холила и лелеяла тщательный радиационный контроль всего товара. Не то, что на разных самостийных толкучках. Таких, как, например, в том же Кашине. Вот и ехали сюда продавцы и покупатели за тридевять земель. В городе они, правда, не задерживались. Не располагал он к этому.

Среди деревянных прилавков и в маленьких, грубо сколоченных павильончиках, толкалось много военных разных мастей, калибров и стран. Собственно они и были основными покупателями. Разве что, сами крестьяне докупали себе здесь что-то необходимое своему хозяйству.

Бабы в перештопанных кацавейах и линялых платках лихо закидывали мешки с мукой на тентованный «Студебеккер», гоняли норовящую что-либо стырить пацанву и лузгали семечки в ожидании очередного покупателя, в то время как их мужики в перешитых с чужого плеча маринарках или вообще городских пиджаках, картузах и форменных фуражках с лакированными козырьками, но без кокард, покуривая лениво обменивались друг с другом последними новостями или остервенело торговались с местными оптовыми покупателями. Редкие, невесть откуда забредшие городские, ошивались у подвод, доверху груженных каки-то тряпьем, ходили по рядам, ко всему приценивались, покупали же мало, только что-то из одежды. Даже здесь они опасались покупать мясо или овощи. Слышалась русская, украинская, а чаще английская речь. Немцев, как ни странно, было мало. Только возле выхода Виктор заметил эсесовца в кожаном плаще. Он сразу обратил на него внимание, поскольку немец стоял в сопровождении двух рядовых и явно скучая, поигрывал ивовым прутиком в облаченных в лайковые перчатки руках.

Орловский протиснулся вглубь торговых рядов. Здесь продавалась всякая всячина — от картошки и живых курей, до топографических и военного обмундирования. На лотках оптовых торговцев красовались сотни пачек американских и немецких сигарет, самодельные пирожные и свечи, конфеты, полукопченая колбаса и булочки. В дальнем углу базара, под навесом, где были установлены в несколько рядов столы со столешницами, сколоченными из разбитых кузовов полуторок разливали из молочных бидонов домашний самогон. Подавали даже горячие блюда. Возле этого импровизированного кафе с вывеской «Накормим лучше тещи» толпились лишь СФОРовцы, да младшие чины оккупационных армий

Сегодня было намного теплее, чем вчера. Орловский снял пилотку и вытер с лица пот. Оделся-то он по привычке с запасом.

Виктор купил бутылку якобы «Гессера» и пирожок разве что пахнущий мясом. Когда он поставил опустошенную бутылку на прилавок, то заметил как от скопления уже разгруженных телег в его сторону двигался ефрейтор и двое рядовых в форме полевой жандармерии. Краем глаза Орловский заметил чуть справа и позади себя серо-зеленое пятно, перемещавшееся за прилавком с крупно нарезанными шматками сала. Ефрейтор — здоровяк с одутловатым небритым лицом, тем временем оттолкнул зазевавшуюся торговку и, приложив руку к смешному кепи, которое когда-то носили германские горные стрелки, произнес:

— Дарагой, прэдъяви аусвай пажалуйста. Очэнь прашу.

Виктор покосился на белую повязку, прихватившую рыхлое предплечие ефрейтора, на которой было написано: «Im Dienst der Deutschen Wehrmacht» (»На службе германского вермахта») и как можно более вежливо спросил:

— А в чем собственно дело?

— Ничэго асобеннова. Прастая фармальнасть, дарагой.

Орловский достал из нагрудного кармана документы.

— С кем имею честь?

— Ефрейтор Саакидзе. Батальон «Давида Строителя» грузинского легиона Вермахта, временно прикомандированного к комендатуре.

— Очень приятно.

— Виктор Орловский?

— Так точно. Там написано.

— Вижу, — Саакидзе кивнул кому-то, кто находился за спиной хантера, и в ту же секунду Виктора ударили чем-то по голове.

Глава 9

АНАСТАСИЯ

Порывы ветра яростно трепали голубое полотнище флага ООН, как будто хотели сорвать неуместную здесь символику организации, которая вообще-то должна хоть что-то сделать для этих людей. В конце концов, именно в уставе ООН записано: -

«Основные задачи системы опеки… состоят в том, чтобы: способствовать политическому, экономическому и социальному прогрессу населения территорий под опекой, его прогрессу в области образования и его прогрессивному развитию…» Кажется глава ХII Статья 76.

Какие такие тут условия, что для достижения прогресса населения их сортируют на группы? Мальчики налево, девочки направо, дети вперед, а старики вообще неизвестно куда? Куда девались старики, он действительно не знал. Дети вон воют в бараке у моста. Бабы? Их солдатня по нескольку раз в день куда-то увозит и привозит обратно, а вот стариков он видит только в бесконечной, еще не отсортированной очереди, что протянулась до самого леса.

Холодно.

Его штаны (если эти лохмотья можно назвать штанами) еще как-то согревают. Армейские х/б все-таки. А вот рубаха с огромной дыркой на исцарапанном брюхе — одно название.

Есть хочется.

Похлебка из отрубей — это все, на что расщедрились эти, под голубым флагом. Воды вообще не дали. Правильно, зачем? Ее, воды-то, вокруг и так навалом. Хлещет с неба день и ночь с редкими перерывами. Протяни руки сквозь сетку в незастекленном окне и набери в ладони.

Пить не хочется. Холодно.

Изредка к очереди на сортировку подъезжают крытые грузовики, в которые грузят уже начинающие коченеть трупы. Многие в очереди просто сидят на стылой земле, не в силах стоять на протяжении многих часов. А те, кого увозят, те просто падали. Ну, или сначала садились, а потом… Потом им хотелось прилечь и поспать. Легкая смерть. А вот он и спать не может от холода.

Если что и согревает тут, то это светящиеся окна в здании блокпоста. Потом, когда лагерь «беженцев» окончательно сформируют, это возможно будет здание администрации. Но уже сейчас ласковый теплый свет льется сквозь занавески, заставляя включаться фантазию. Как бы сам себя ощущаешь внутри уютной комнаты, с запахами борща и приятным потрескиванием дров. Вот только жрать от этого еще больше хочется, а плевок ветром в лицо сквозь ржавую сетку вмиг выдувает даже придуманное тобой тепло.

Холодно. Он устал мерзнуть. Даже не думал, что мерзнуть можно устать.

Хочется выть, только сведенные челюсти не разжать. И руки свело.

Он ущипнул себя за плечо и…

Москва. Новослободская ул. д. 12 16.06.2007 г

Будильник на тумбочке показывал 5:40. Алексей встал и, подойдя к шкафу, достал старый теплый свитер, в котором обычно зимой на даче ходил на лыжах. Его трясло. Июнь, жена спит, просто натянув на себя простыню, а у него зуб на зуб не попадает, и чайник закипает, кажется, целую вечность. Горячий напиток из привезенных знакомыми с родины слонов крупных листьев немного согревает. Но совсем чуть-чуть.

Может добавить рижского бальзама? Точно!

— С утра? Сопьешься, — это опять Света. Переживает.

Время — почти шесть, и ложиться спать, смысла нет. Да и не уснет он. Может, сесть поработать? Какое там!

Бенедиктинский вздохнул и налил себе еще чаю… и бальзам.

Традиционная июньская жара ничуть не повлияла на обычный утренний боевой настрой Главреда. После планерки он, как это часто бывало, оставил кое-кого из нерадивых, по его мнению, сотрудников. На этот раз в их число попал и Бенедиктинский.

— Вот посмотри, как любители этот вопрос решают, -

Сергей Леопольдович пододвинул к Алексею папку с распечатками. — Творчески подошли люди.

Творчески. Когда Бенедиктинский открыл ссылку на сайт непробиваемых марксистов, обозленных на весь мир и даже на таких же, как и они «совков» — почитателей Сталина, он удивился. Помимо творческого зуда у этих «черных копателей» от пера была, судя по всему, еще и куча свободного времени. Это надо же столько всего понаписать! Правда к его тематике относилась всего одна статья. Это радовало.

«Мифы о покушениях на Сталина» — вот с изобретательностью у них плохо. Алексей бы назвал статью, например «Покушения, которых не было».

Ребятки начали копать с Бермана-Юрина и Фрица Давида. Плохо! Тут и так каждый второй кричит о жидо-массонском заговоре и жидах-комисарах, а эти двое уж никак не настроят нейтральных читателей против Отца народов. Правильно, скажут, и поделом им. Мда. Ну что там у нас?

«Берман-Юрин и Фриц Давид должны были застрелить Сталина на XIII пленуме Коминтерна в декабре тридцать третьего. Почему они этого не сделали, спрашиваете? Первый лепит отмазку, что не достал корешу билета на пленум, а второй плачется, что, дескать стрелять было неудобно — народу в зале много. Они бы хоть заранее договорились, что следакам петь будут, лохи».

Хех. Молодцы ребята. Стиль такой выбрали, фамильярный. Я бы даже сказал дворово-гопницкий. Это сейчас модно. Мейнстрим. Мне что ли на вооружение взять? Нет, не выйдет — родная редакция не пропустит. Не блог все же, а рупор свободной интеллигенции.

Читаем дальше.

«Ну не шмогла, так не шмогла. Теперь друзья-подельники решили уконтапупить Вождя на VII конгрессе Коминтерна. Современной молодежи, наверное, надо бы объяснить, чем отличается пленум от конгресса, но мы не будем. Лень. Тем более прошел год, другой, третий, а Сталин конгресс все не созывал и не созывал — чувствовал наверное шельмец, что не только овациями его там встречать будут. Троцкий, сидя в Париже, рвал на своей бороденке волосы. Он-то мечтал, что кровавого диктаторы угрохают при всем честном народе. Резонанс! А тут?

«Правящая сталинская группа, по существу, давно уже махнула рукой на Коминтерн. Одним из самых ярких доказательств этого является отказ Сталина в созыве международного конгресса». (»Б. О.», N 41), — писал Лев Давыдыч.

И вот наконец конгресс состоялся. И что вы думаете, упал Иосиф Виссарионович с простреленной головой под накрытый красным кумачом стол? Не тут-то было! Опять тот же детский лепет о билетах и толпе народу.

Так вот выглядела одна из попыток покушения на Кобу. Об остальных позже.»

Бенедиктинский наморщил нос, — и это главред приводит ему в пример? Это ж… Не халтура даже — детский лепет. Читал он материалы того дела. О покушении даже в приговоре нет ни слова. Если каждый самооговор принимать во внимание, самим рассматривать его, как серьезную попытку покушения, а потом самим же опровергать — этак сотни три-четыре статей написать можно. Вон каждый третий из репрессированной довоенной богемной интеллигенции со страху сочинял сочинения на тему «как я мечтал убить Сталина». Многие и сейчас этим грешат. Вон не так давно ныне покойный писатель Зиновьев признался, земля ему пухом. Некоторые даже книжки пишут. Мол, я хотел, но ах не удалось. Да, так и называется кажется — «Я хотел убить Сталина». Это Анатолий Безуглов — известный разоблачитель Жукова. Только вот почему-то первая ссылка на его книгу была… хм… с гей форума bluesystem.org. Ну, я отвлекся. Что там у них дальше? — Бенедиктинский щелкнул мышкой по ссылке «далее».

По Ольбергу и Моисею Лурье (вот еще две русские крестьянские фамилии) «марксисты» использовали все тот же прием. Только получилось у них это еще менее убедительно. Прицепившись к Гондурасскому паспорту Ольберга, они высмеивали его и его поездку в Сталинабад, возвращение в Чехию и снова поездку в Москву и Горький. Одним из главных аргументов «марксистов» было то, что никто из готовивших покушение не знал лично Троцкого. — Алексей поморщился.

Что они думают, будущих убивцев Сталина должны вызвать на ковровую дорожку, а потом после дела наградить орденами и медалями и провезти по Тверской, как Гагарина? Ах вот оно что! Ребята рылись только в судебных отчетах. Еще бы, материалы следствия за спасибо им никто и не даст. Конечно удобно надергать как бы противоречащих фактов и выкатить инфу из отчетов, в которых никаких подробностей, и заявить «о фактах, свидетельствующих о причастности к покушению и о самой попытке покушения нам ничего не известно». Такое запросто могло пройти в «огоньке» на закате перестройки или в начале девяностых. Сейчас за это просто сожрут или наоборот не обратят никакого внимания. Что собственно и произошло — ни одного отзыва на эту халтуру. И еще эти фигуранты дела: Мрачковский, опять же другой Лурье по имени Натан, Рейнгольд, Дрейцер, Пикель, Эстерман, Констант, Липшиц… Это ну никак не вызывает нынче симпатии к осужденным. Облажались ребятки. Поднаторевшему в таких делах Бенедиктинскому было ясно, что тут просто элементарно «слили» пешек. Причем, скорее всего их именно для этого из-за бугра и привезли. А вот опытный глаз Алексея сразу зацепился за промелькнувшего даже в этих куцых документах Франца Вейца — будущего штурмбанфюрера СС, засветившегося в Минске в связи с проваленной операцией «Тайфун». Вот где порыться бы надо!

Бенедиктинский закрыл от греха подальше этот сайт. Так и подмывало написать все, что он думает об этих горе-аналитиках. Но нет. Он уже давно не ввязывался в такие споры. Финал-то все равно ясен — обзовут либерастом или Сталинистом. Ну, Леопольдыч удружил! Столько времени коту под хвост. Хотя… Франц Вейц…

Весь день прошел бестолково. Сначала Бенедитктинский два часа пытался дозвониться в ГАРФ, а потом уткнулся в еще одну дребедень.

«Био- и психоэнергетическое оружие, что мы знаем об этом? Один из старейших эзотериков И. Винокуров пишет: — «К возможности применения такого оружия в Советском Союзе относились очень серьезно. Для изучения дистанционного мысленного воздействия на человека в НКВД был создан целый отдел. Его работа была настолько засекречена, что с тех времен не осталось ни единого документа…»

Вот после этих строк Бенедиктинский решил дальше не читать. Кому сейчас нужны домыслы без фотокопий документов? Но любопытство — профессиональный недуг журналиста взяло свое, и он продолжил ломать глаза об монитор.

«В наше время было проведено множество экспериментов, которые подтвердили саму возможность такого воздействия. Вернемся же на несколько десятилетий назад. Именно сотрудники секретного отдела вышли на группу некоего радиоинженера В. Чеховского, которая не одну ночь трудилась в поте лица, чтобы свести в могилу Вождя. Эта группа представляла собой этакий коллективный индуктор, с помощью которого человек, находящийся в другой комнате, а то и в другом здании, получал мысленные приказы, видел внушаемые ему изображения, читал мысли. Якобы эти люди за огромные деньги покупали в парикмахерской волосы Сталина и совершали с ними и с фотографией Отца народов некие манипуляции.»

Бенедиктинский даже плюнул с досады.

Если эти чернокнижники и существовали на самом деле, то они сами заслужили за свою вселенскую глупость пули в затылок.

Нет, все-таки ему придется идти на поклон к этому старому пердуну, этому историку-самоучке с Краснопресненской.

И хотя Алексей еще не раз обозвал Чеховского идиотом, именно сегодня вечером он сам сидел в приемной у одной известной ведуньи, в то время как его супруга потрошила один бутик, за другим.

Приемная была оформлена в восточном стиле с уклоном в старину. И если громоздкая мебель начала прошлого века радовали глаз, то дурацкие тяжелые шелковые занавеси ярко красного цвета просто раздражали. Раздражение прошло только тогда, когда Бенедиктинский вошел в покои. Запах воска и пряных благовоний окутал его, как только Алексей уселся в глубокое кресло с мягкими подлокотниками. Потом он погрузился в сон. Так было надо. Как говориться, клин вышибают клином. Кошмары ему на этот раз не снились, лишь промелькнуло лицо того старика, которому тогда на остановке стало плохо. Пробуждение было тяжелым. Когда Бенедиктинский наконец пришел в себя, ведуньи, или целительницы, или как там ее… рядом не было. Он встал, проверил на всякий случай карманы, пожал плечами и вышел. Даже денег не взяла. А он-то надеялся, что эта Тамара хоть что-то объяснит. Испугалась чего-то что ли, заглянув в его личный потусторонний мир?

Москва Котельническая набережная д.9 25.08.1939 г

Что такое «агент глубокой консервации»? Это бессонные ночи, попытки забыться под утро в обнимку с бутылкой коньяка. Это мурашки по коже после любого шума на лестничной клетке и опять спасительная доза коньяку. Это… А еще если учесть то, что ложась каждый раз спать, Виктор не знал, даже не мог предположить где он проснется завтра утром. И не только где, но и в каком году, в каком десятилетии. Алкоголизмом тут пахнет, вот что! Конечно с материальной точки зрения было все в порядке. Орловский не успел еще потратить деньги из закладки в дупле ясеня в Лосинке, а тут курьер сунул ему в трамвае в карман записку с номером ячейки камеры хранения на Ярославском вокзале. Снова солидные пачки советских денег, и все это простому советскому инженеру. Тратить даже страшновато как-то, вот и приходится жить ему как тому гражданину Корейко из замечательной книжки Ильфа и Петрова.

Бесцельное блуждание после службы в конторе по пыльным августовским московским переулкам, неожиданная чашечка кофе в забытом Богом кафе, спрятавшимся в хитросплетениях улочек изнывающего от жары города. Так одни вечера сменяли другие. Скоро осень, а это значит, что прогулки станут невозможны. К ноябрю точно.

Он даже женщину постоянную не может позволить себе завести из боязни того, что крикнет во сне что-нибудь не то. Два языка и ворох не нужных мыслей — это вам не фунт изюма.

Орловский посмотрел на солнце, пытающееся зацепиться за край раскалившейся крыши и, смахнув набежавшую слезу, свернул за угол.

Воздух тяжелой прозрачной массой оседал в колодцах дворов. Ни дуновения ветерка, ни глотка прохлады.

Виктор достал платок, снял фуражку и промокнул лоб. К нему подскочил незнакомец, одетый в светлый костюм из легкой ткани. Под мышкой этот чудак держал свернутый в трубочку большой лист бумаги.

— А вы знаете, у меня опять получилось! И как удачно, совсем недалеко от нас!

Орловский с удивлением рассматривал субъекта. Ничего особенного: бородка клинышком, за стеклами очков, отражающих розовый закат, не видно глаз, нос в красноватых прожилках, стоптанные башмаки — типичный недобитый интеллигент.

— Простите, что у вас получилось?

— Идемте со мной, и я объясню. Да здесь недалеко.

Интересно, это еще один способ выйти на связь? Что-то не припомню такого в инструкциях. — Орловский нахмурился. — В любом случае любопытно узнать, что от меня хочет этот чудак, да и вечер еще весь впереди. Делать-то все равно нечего.

Они вошли в парадное, расположенное на углу дома напротив. После уличной игры света и тени обрушившийся на Виктора сумрак и неожиданная замогильная прохлада заставили пожалеть его о своей легкомысленности. Очень уж удобно в таких местах проверять человеческий череп на прочность, а карманы на наличие кошельков.

Пока Орловский колебался, интеллигент ускакал по лестнице на второй этаж и, свесившись через перила, крикнул:

— Ну что же вы там? Скорее сюда.

Орловский огляделся и, обогнув забранный в сетку лифт, поднялся наверх. Его новый знакомый уже жал кнопку звонка.

Два раза, потом один, потом еще два раза.

Конспирация?

Из открытой двери пахнуло духотой, женским парфюмом и дымом. Нет, не сигаретным и не костром. В квартире будто бы жгли какую-то траву.

Виктору сразу же вспомнилось детство, когда бабка Матрена окуривала тимьяном стойло, чтобы изгнать ночных упырей, дабы коровы доились.

Здесь коров он не встретил, зато несколько здоровых лбов сидели за большим овальным столом, держа в руках маленькие чашечки с чаем, и с интересом таращились на него.

— Боже мой, а ведь я не представился, — закудахтал интеллигент и, смешно кланяясь, протянул руку. — Владимир.

— Виктор. — Орловский тоже назвал одно лишь имя, принимая правила игры. Да, все это казалось ему какой-то непонятной игрой.

Владимир не предложил ему присоединиться к чаевничающим, а провел в соседнюю комнату и усадил там на одиноко стоящий стул. Кроме стула другой мебели в комнате и не было.

— Секундочку, — он оставил Орловского одного, присоединившись к своей компании. Какое-то время они шушукались, а потом затихли.

Посидев минуту-другую, Виктор хотел, уже было встать и покинуть это странное место, но его внимание привлек рисунок на листе, пришпилено к обоям напротив него. Примитивный набросок девочки в треугольном платьице.

Орловский встал, подошел к рисунку и, достав из нагрудного кармана карандаш, превратил черточку рта девочки в улыбку. Тут же с торжествующим «ого-го» в комнату ворвался Владимир и, схватив Виктора за руку, потащил его к остальным.

— Я же говорил! — возопил Владимир, потрясая листком. — Сто процентная восприимчивость.

Десять пар глаз восхищенно уставились на предводителя. Несомненно, этот шизик был главным в этом дурдоме.

— Что вообще здесь происходит? — задал риторический вопрос Орловский.

— Не беспокойтесь, дражайший, скоро я вам все подробнейшим образом разъясню. Просто для чистоты эксперимента нам необходимо держать вас в неведении некоторое время. Нет, конечно, вы можете прямо сейчас взять и уйти, но мы надеемся на ваше содействие. — Предводитель так цепко ухватил его руку, что не оставалось сомнений — проще будет согласиться продолжить эту странную игру, чем отодрать его от себя.

— Хорошо, что я должен делать?

— Вы будете сегодня нашим проводником, Виктор. Садидесь вот сюда. — Он отодвинул стоящее у стола массивное кресло из какого-то ценного дерева. Резные подлокотники, высокая фигурная спинка — оно было похоже на трон.

Виктор сел и попытался придвинуться к столу. Это было нелегко.

Свет в комнате погас, и на несколько минут все затихло. Но вот в витраже старинного трюмо загорелись разноцветные стеклышки — это первые трое из необычной процессии, вошедшей в комнату, несли на вытянутых руках тяжелые старинные подсвечники, в которых на сквозняке трепетали огоньки свечей. Орловский было хотел обернуться, чтобы получше рассмотреть вошедших, но решил, что это будет выглядеть глупо (надо соответствовать моменту и напустить на себя важный вид), и лишь краем глаза следил как кто-то в черном поставил в середину стола что-то напоминающее горшок под покрывалом.

Двенадцать фигур в черных шелковых мантиях и остроконечных колпаках расселись вокруг стола на равном расстоянии друг от друга. Каждый из них достал из-за пазухи по толстой довольно потрепанной книге и положил раскрытой посередине на стол. Затем тот, в котором Виктор в этих потемках с трудом узнал Владимира, сдернул покрывало с «горшка». Орловский, и без того открывший рот от удивления, промямлил что-то не членораздельное. Это был бюст Сталина!

— Молчите, ничего не говорите, обратился к Орловскому Владимир. — Просто смотрите на Него!

Предводитель начал читать что-то непонятное нараспев. Сначала Тихо, потом все громче и громче. Остальные подхватили.

Это было похоже на заклинания.

Боже! Куда я попал? — Орловский почувствовал, как пот струйкой стекает по его спине. — Секта! Надеюсь у них тут не принято делать жертвоприношения.

Все взгляды были обращены на Виктора, и он, в буквальном смысле слова, ощутил на своей шкуре всю ненависть к Вождю народов, которую источали эти странные люди в странных одеяниях. Наконец эти жуткие песнопения достигли своего апогея, и ближайший к Орловскому сектант вскочил и вонзил в затылок бюста Сталина огромную сапожную иглу. Двенадцать глоток выдохнули что-то вроде «Иесы».

Это было уже слишком! Сейчас они еще начнут втыкать иголки в него! — Орловский вскочил и, выхватив «наган», выстрелил в потолок. Отступая, он опрокинул стол и задел свечу. Льняная скатерть мгновенно занялась огнем, а Виктор занялся предводителем. Весь недавний хмель как рукой сняло, и Орловский начал действовать как обычно — то есть безжалостно прокладывать себе дорогу к намеченной цели. Сейчас такой целью у него была входная дверь. Виктор воткнул ствол пистолета в ухо дрожащего от страха Владимира и попятился к двери. Бросившегося к нему что-то объяснять перепуганного толстяка со съехавшим на затылок колпаком, Виктор просто ударил рукояткой «нагана» по голове. Остальные в ужасе отшатнулись. Они были настолько парализованы страхом, что даже не пытались тушить стол.

Орловский выскочил на лестничную клетку и отпустил, наконец, предводителя, который тут же без чувств рухнул на ступени. Выскочив из сумрака, Виктор зажмурился от яркого солнца. Пистолет к тому времени Орловский уже пристроил обратно в наплечную кобуру. Как он проскочил несколько домов, Виктор не понял. В себя его привел звук сирены пожарной машины. Брандмейстеры спешили туда, откуда он только что бежал. Значит, не справились-таки сектанты с огнем. Погорели, одним словом.

В этот раз Виктор очнулся не как обычно за несколько минут до своего «исчезновения» из тридцать девятого. Нет, на этот раз его зашвырнуло на несколько недель вперед. Сейчас Орловский вспомнил себя — беспомощного, с раскалывающейся напополам головой. Он просто проснулся в постели в какой-то холостяцкой квартире. На столе стояла пустая бутылка из=под водки, на засаленной «комсомолке» валялись остатки селедки. В мутном рассоле в трехлитровой банки притаился одинокий огурец. Тоже со страхом ждет своей участи.

Трогать его Орловский не стал. Просто с жадностью припал к краю пузатой емкости. Видимо «это» его тело хорошенько погуляло сдесь, и теперь Виктор должен «полечиться».

Он обвел взглядом комнату: помятый шевиотовый костюм, небрежно брошенный на стул у кровати, потертый кожанный портфель, из приоткрытой пасти которого вывалились на пол какие-то чертежи, пыльная мебель, неразобранный диван и… ботинки с завязанными шнурками на ногах. Серьезно!

Потом он пришел в себя, освоился. На новой службе в каком-то строительном тресте, в который по легенде его якобы прислали со стройки из Комсомольска-на-Амуре на повышение, даже завел интрижку с секретаршей. Ничего такого — просто кино, арки, мороженное. Приводить кого-либо домой ему запретили. Тратить деньги налево и направо, тоже. Хотя в средствах не ограничивали. Первый же заявившийся к нему гость «оттуда», по хозяйски развалившись в кресле, завалил его устными инструкциями и советами лично от себя. Хотя черт его знает, может он уже и бывал здесь. Ведь кусок в полтора месяца просто выпал из жизни Орловского образца тридцать девятого года. Но невелика оказалась потеря. Каждый последующий месяц был похож один на другой, и если бы не то приключение на Котельнической, с тоски можно было бы повеситься. Виктор даже думал спровоцировать еще что-нибудь в этом духе. Да что думал? Он не раз бродил по кривым московским улочкам, но больше чудаковатых колдунов и гениальных ученых ему не попадалось. Набил рожи двум неудачливым гопникам, которые надеялись облегчить его толстый кошелек, и все.

Эх, смотаться бы в Сочи, Пицунду или Батуми. Но из Москвы никуда отлучиться ему не позволят. Даже на недельку-другую. Орловский даже пить бросил неделю назад. Во-первых, начальство уже косо смотрит, а во-вторых, просто надоело. Всю эту неделю Виктор так и ходил, словно рыба выброшенная на берег, хлопал глазами и таращился на витрины магазинов с их московским изобилием. Что говорить,

Но вчера, когда он стоял в очереди к киоску с газированной водой, за Виктором пристроился старший майор госбезопасности. Орловский покосился на два ромба в петлицах и, купив стакан с малиновой шипящей жидкостью, так и пошел с ней в руках, пока его не окликнула киоскерша.

Конечно если бы его пасли, это выглядело по-другому. Не будут же такую шишку, да еще при полном параде вот так вот открыто подсылать к нему. Так что беспокоиться тут нечего. Нечего, но весь вечер его трясло в каком-то непонятном ознобе и, не выдержав, Орловский отправился за «лекарством».

Москва Кривоколенный пер. д. 10 19.05.1940 г

Он уже думал, что и на этот раз ему придется битый час сидеть на скамейке на Садовом, потом выбросить обязательную «вечерку» в урну и тащится в такое опостылевшее гнездо одинокого госслужащего. Он даже в нарушение инструкции купил бутылку жигулевкого. Но едва он откупорил пиво, к нему подсел все тот же любитель раздавать бесплатные советы.

— Опять пьянствуем?

— А что, за это меня выгонят из вашей конторы? — виктор невозмутимо отхлебнул холодненького.

— Я бы посоветовал вам…

Ну вот, опять! Сейчас начнется лекция о вреде злоупотребления и все такое. — Орловский проводил взглядом набирающий скорость трамвай. На его заднюю площадку вскочил взмыленный толстяк с портфелем. Наверное тоже инженеришка какой-нибудь. Загулял с сослуживцами, а тперь спешит домой предстать пред светлые очи супружницы. Ну или в театр опаздывает, куда его опять же, под угрозой лишить его воскресного футбола, вытащила благоверная. Возле газетного киоска наискосок по аллее прогуливались две мамаши с колясками, интеллигентного вида старичок читал журнал «Нива» на скамейке через одну от киоска. Больше в сквере никого не было. Ничего подозрительного. Если конечно не предположить, что старичок — это ветеран ВЧК на задании, а мамаши — два кадровых офицера в юбках и с пластмассовыми младенцами в колясках. — Виктор едва не засмеялся.

— На Кривоколенный выйдете с другой стороны, — донесся откуда-то издалека голос советчика. — Итак; дом десять, третий этаж, одиннадцатая квартира. Один длинный звонок и потом три коротких. Запомнили? Уходите отсюда через десять минут после меня. — связной поднялся и бросив взгляд на дворника, подметающего проулок между домами напротив, скрылся за афишной тумбой.

Орловский допил пиво, аккуратно положил бутылку в урну и, отряхнув штаны от спикировавших сверху желтых листьев, пошел вслед за связным. Заходить в переулок с другой стороны он не стал. У парадного сидел местный общественник, который не преминул поинтересоваться к кому идет гражданин и зачем. После того, как Орловкий ничего ему не ответил, добровольный помощник управдома разразился гневной тирадой:

— Опять к Зарубиной в десятую на гулянку, нэпманы проклятые. Все бы вам народные денежки проматывать, спекулянты. Что ни день, то шабаш у них…

Виктор захлопнул входную дверь, отсекая таким образом поток брани.

А что, удобно замаскировать сходняк борцов с режимом за ширмой разгульной московской богемы. Народу шляется тьма. До позна музыка и танцы. — Орловский медленно поднимался по ступенькам, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за дверей коммунальных квартир.

Вот на первом залаяла собака, и сердитый голос хозяина заткнул псу пасть, вот, на втором, в квартире справа загремели посудой. Ужинать собираются.

Виктор представил себе двоих офицеров НКВД, замерших с револьверами в руках на верхней площадке, остановился на секунду и, пожав плечами, двинулся вверх.

Один длинный, и два коротких, и дверь ему открывает именно такая мадам, какую он себе нарисовал еще там визу во время отповеди общественника — покрытая тремя слоями румян, пудры и прочей штукатурки, с щедро намазанными яркой помадой губами, и крашенными перекисью, завитыми бесцветными локонами, как бы небрежно спускающимися на лоб.

— Ну? — она уставилась на него в ожидании условной фразы. — Чего надо?

— Я к Алексею Алексеевичу за новыми пластинками, — всплыло вдруг откуда-то из подсознания. Видимо эту фразу произнес связной там в сквере.

— Может сами выберете то, что нужно, — ответила ему блондинка и залыбилась. — Заходите. — Она посторонилась, но ровно настолько, чтобы он едва мог протиснуться в дверной проем никак не миновав ее пышного бюста.

Орловский шагнул вовнутрь и тут же утонул в запахе дорогого мужского одеколона, такого же дорогого импортного табака и еще чего-то приторного.

— Какой интересный мужчина, — донеслось ему в след.

Навстречу Виктору вышел давешний связной, а в темном чреве кухни по коридору налево Орловский заметил неясный силуэт, чуть слева от которого блеснула вороненая сталь.

— Проходим, проходим не задерживаемся.

Ненавязчивый фокстрот лился из трубы патефона, кольца сигаретного дыма один за другим нанизывались на хрустальную люстру, разбившись по парочкам, молодежь оживленно щебетала о чем-то своем. Двое танцевали, держа в руках фужеры с шампанским. Девушка буквально засыпала на плече у кавалера. Казалось, еще немного и фужер вывалится из ее рук, и по персидскому ковру разлетятся осколки.

— Пойдем-ка, — связной тронул за плечо Виктора, находящегося на грани между сном и явью.

Он уже часа два сидел в гостиной. Выпил несколько чашек кофе. Спиртного ему не давали, намекнув на какой-то важный разговор.

Что за разговор? Собираются его расконсервировать? Нужно еще кого-то пришить? Вполне возможно. Ведь до этого связь с ним держали с помощью записок, оставленных в потайных местах. Деньги переводили на разные счета на разные фамилии. Документы под это дело оставили в первой же закладке. Иногда в условленных местах он встречался со связным. Но это было очень редко. С тех пор, как НКВД возглавил Берия, работать стало не в пример сложнее. Речи и не могло идти не то, что о таких центрах, как ДСО «Волна», а даже о простой оперативной работе. Совсем перекрыли кислород. Вызов на явочную квартиру явно не к добру. Хотя кто-то там собирался вешаться от безделья? Вот пожалуйста, получите задание гражданин Орловский.

В комнату вслед за связным вошел сам Ян Лутц.

Ну точно, опять что-то затевается.

— Как настроение? — Ян устроился в кресле справа от журнального столика, ом стояла бутылка французского коньяка

— В ажуре, — Виктор внимательно посмотрел на одного из своих начальников.

Надо же, и не боится на мои глаза показываться после всего. Хотя о чем этоя? Я же жив, а значит и не было ничего. Никто не стрелял тогда в меня на дороге. Тьфу. Совсем запутался. Не понимаю: кто я, как меня зовут и в каком я времени. А может это все только бред, и я лежу сейчас в агонии в лагерной больничке под Усть-Илимском среди окоченевших трупов, а эта сходка — лишь плод работы умирающего мозга?

— А по-моему дела не так уж и хороши, — Лутц взял бутылку и разлил янтарный напиток по стопкам. — Мы посовещались тут с коллегами и решили, что пора тебя женить.

— Что? — с Орловского мигом слетел весь начинающий побежать его там в гостиной сон.

— Женим тебя, говорю. Уже и невесту тебе подобрали.

— А меня вы спросить не забыли? — перед Виктором моментально встал образ хозяйки квартиры — этой прожженой блондинки неопределенного возраста.

— Не волнуйся, супружеские обязанности тебе исполнять не придется, — Ян засмеялся. — К тому же, это еще надо посмотреть, кто тут пострадавшая сторона. Может сама невеста от тебя алкаша не в восторге будет. Ну да что говорить… Аня зови сюда Анастасию.

Приоткрытая дверь распахнулась, и в комнату вошла девушка. Одета она была в легкое ситцевое платье. Перехваченные резинкой, обшитой цветастой тканью, роскошные волосы цвета вороного крыла с левой стороны ласково обнимали шею и струились вдоль не глубокого выреза, расплескавшись на чето очерченной платьем груди. Тонкая талия, правильный изгиб бедер, стойные ножки. А глаза? Карие, строгие… Когда Виктор посмотрел в них, вмиг забыл обо всех явках, облавах, акциях, побегах…

Может это и не такая уж плохая идея — жениться?

= Все лето вы будете встречаться. Кино, театры, парки, свидания при луне. Свадьба в Сентябре, — сказал, как отрезал Лутц. — Начнете прямо завтра. Бери инициативу в свои руки, Орловский.

— Я… это… куда пойдем? — он посмотрел на Анастасию и, тут же покраснев, отвел взгляд.

— Ну вот и отлично, разбирайтесь, — Ян встал и вышел из комнаты. За ним последовал связной, не в силах скрыть при этом гаденькой ухмылочки.

Они решили пойти в сад «Эрмитаж». Погода стояла уже по летнему теплая. Начинала облетать сирень, а черемуха еще не распустилась и не принесла вместе со своим сладким запахом обязательные холода. Анастасия и Виктор мерили шагами дорожки «Эрмитажа» и молчали. Он не знал о чем говорить, а она и не пыталась ему помочь. А о чем он может ее спросить? Что ни тема — табу. По легенде Анастасия — дочь красного командира, погибшего в Туркестане в боях с басмачами. На самом деле, скорее всего — из дворян или из семьи какого-нибудь царского полковника. Да мало ли…

Наконец Виктор собрался с духом. Обычно незнакомые люди, когда им не о чем говорить, говорят о погоде. С этого он и начал.

Лето пролетело быстро. Анастасия оказывается жила в Москве уже два года, и все это время училась в университете, куда ее приняли как дочь героя без экзаменов. Закончить университет девушка должна была в сорок втором году, так что времени сработаться у них было достаточно, прежде чем зайдет речь о распределении молодых специалистов. Анастасия училась на геолого-разведочном, и когда Орловский задал вопрос Лутцу об их дальнейшей судьбе, тот усмехнулся и посоветовал Виктору не заглядывать так далеко. Мол распределения никакого не будет, как возможно не будет никакого университета вообще.

Орловский и сам видел, что в мире творится что-то непонятное. Уже несколько месяцев шла вторая мировая война. Англичане, американцы и иже с ними объявили ее Гитлеру, но вести боевые действия не торопились. Странные дела, странная война, а немецкая военная машина, тем временем, все ближе и ближе к границам СССР.

Орловский не мог не заметить и странных перемен в самом Яне Лутце. Вернее он со времени последнего «возвращения» Виктора не был похож сам на себя. Что могло произойти там, в темном прошлом Орловского, что эта надменная брезгливость, сквозившая в каждом взгляде швейцарского резидента, сменилась не наигранной теплотой. Ян опекал Орловского так, как этого не делал никто до этого.

Близилось назначенная дата свадьбы. Виктор все больше и больше нервничал.

Что за свадьба, если он даже ни разу не поцеловал невесту. Нет, конечно, он понимал, что свадьба фиктивная, но ведь одно другому не мешает. А так… на людях Анастасия ему улыбалась, строила глазки, нежно брала под руку, но когда они оставались одни, была с ним подчеркнуто холодна. Мол, работа есть работа, но всяк сверчок, знай свой шесток.

Орловский последнее время опять начал прикладываться к бутылке. Не так часто, конечно как раньше, но…

Стук металлической ложки по графину заставил притихнуть разошедшийся зал. Техническая интеллигенция — она такая! Ей не хватает курилки, чтобы обсудить вопросы мироустройства и планы на близящуюся получку.

Приведя народ к порядку, пузатый лектор из горсовета вытер лысину носовым платком и прокашлявшись начал:

— Как вы уже знаете, товарищи, капиталистическая гидра раздула пожар мировой войны. Весь рабочий люд во всем мире терпит лишения и готов дать своей крепкой мозолистой рукой дать под зад буржуйскому отребью. Надо им только помочь, товарищи! Братские коммунистические партии Германии, Италии, Англии готовы вести пролетариат за собой. Так неужели не протянем братьям руку помощи?

Сидевший рядом с Орловским завхоз треста вздохнул и достал кошелек.

— Не надо мелочиться, товарищи, — с места поднялся главный бухгалтер, заметивший телодвижения завхоза. — Предлагаю перечислить всю сентябрьскую заработную плату нашего треста и семи наших управлений в фонд имени Клары Цеткин. На борьбу, так сказать, за идеалы Ленина и в помощь нашим немецким товарищам.

В зале повисла тишина.

— Кто за? — первым поднял руку главбух. Постепенно, как грибы в лесу после дождя к потолку потянулись руки. Вскоре их и был целый лес.

— Единогласно!

Орловский держал руку и думал: — Интересно, эти люди на самом деле думают, что их помощь позволит рабочим в Германии повернуть оружие против своих хозяев? Или они просто боятся не поднять руку? Скорее всего действительно так думают, наивные. — Виктор вспомнил себя в школе красных командиров. Он еще совсем недавно (или тысячу лет назад?) был таким. Был готов отдать жизнь за правое дело и последнюю рубашку на борьбу с мировым капиталом. А теперь? А что теперь? Ведь его сослуживцы просто не понимают, что эти самые «немецкие пролетарии» сейчас маршируют по Польше, оставляя за собой трупы и сожженные дома. А что будут творить эти «пролетарии» в СССР в пятьдесят восьмом году? Но можно же это как-то не допустить? Знать бы как. Не Сталин же он, откуда ему знать? А Сталина убьют…

— Чего руку-то держишь? Опусти уже, — толкнул его локтем в бок Мишка Назарян из проектного.

— Эх, неизвестно когда теперь получится пивка попить, да и на футбол теперь месяц дорога заказана. Каждую копейку считать придется, — сокрушался все тот же Мишка, когда они толпой выходили из проходной.

Да уж, отдали свои кровные неизвестно на что. Это хорошо, что у меня есть мои «тридцать серебрянников», а то и свадьбу играть не на что было бы. — Виктор хлопнул Назаряна по плечу.

— Чего?

— Пошли в «Карась», вот чего. И Петро с Колькой бери. Угощаю.

— С чего это вдруг такая щедрость?

— Так свадьба у меня завтра.

— А-а-а, — Мишка хлопнул себя ладонью полбу. — Совсем забыл. Так тебе тем более в форме завтра быть надо.

— Не ссы, прорвемся. Заодно и разомнусь пивком-то.

На свадьбе Орловский нервничал пуще прежнего. Не проколоться бы, не заподозрил бы чего кто-нибудь. Здесь же помимо своих было полно чужого народу. Анастасия натащила своих подружек из университета, да и ему пришлось пригласить несколько сослуживцев.

Весь вечер Виктор боролся с устойчивым желанием надраться, но каждый раз, когда он хватался за бутылку, Ян проводил указательным пальцем себе по шее. Башку отрежу, мол. Да и Анастасия постоянно висла у него на руке.

— Правильно. Не давай ему пить, дочка, — мямлил с набитым ртом усатый сибиряк, игравший роль его дальнего родственника, — он еще свое ночью должон отработать. А то вишь, какой жених из полена.

Только когда последнее такси увезло последнего гостя, Орловский налил себе до краев фужер из-под шампанского и осушил его одним махом.

До их квартиры Анастасию с Виктором довез Лутц на своей служебной машине. На данный момент он был какой-то шишкой в потребкооперации. Эта должность позволяла ему ездить по стране и обделывать свои темные делишки.

Поднявшись по лестнице, Орловский нетвердой походкой подошел к квартире и раза с третьего открыл двери. Анастасия следовала за ним тенью, но не вмешивалась и не сказала ни слова.

Правильно. Так и должна поступать настоящая жена. Но ведь Анастасия не настоящая.

Виктор включил в коридоре свет и, достав из кармана недопитую бутылку, направился на кухню. Допивать. Жена скользнула в комнату.

Когда Орловский дотащился-таки до своей раскладушки и, не раздеваясь, прямо в костюме жениха брякнулся поверх покрывала, Анастасия уже спала.

Так началась семейная жизнь Виктора Орловского.

Глава 10

ПРОФЕССОР ВЕРШИНИН

Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 06.06.1958 г

Он открыл глаза от того, что едва не захлебнулся водой, которой ему плеснули в лицо из ведра.

Ну, Анастасия, погоди! Так поступить с мужем в первое брачное утро!

Но перед ним стояла вовсе не жена, а ухмыляющийся эсесовец, чьи лапы с закатанными по локоть рукавами, сжимали резиновую дубинку.

Напротив, вдоль стены расхаживал тот самый офицер, что стоял накануне в воротах базара.

— Ви ест Виктор Орловски? — штурмбанфюрер стянул с правой руки лайковую перчатку.

— А то вы не знаете, — ответил на чистейшем немецком Орловский

Левая бровь офицера удивленно поползла вверх.

— А вы не так просты, как могло бы показаться на первый раз. Тем лучше. Значит мы с вами прилично сэкономим время, — штурмбанфюрер прошелся вдоль стены, поигрывая перчаткой. Ему как будто не терпелось съездить ей Орловского по мордасам. — Где вы так хорошо научились говорить по-немецки?

— В конторе у герра Фон Ортеля в тридцать восьмом году.

На этот раз штурмбанфюрер ничем не выдал своего удивления. Разве что размахивать перчаткой перестал. Виктору стало понятно, что Фон Ортеля офицер знает.

— Хорошо. Это мы проверим. Может так оно и есть, а может вы знаете, что Фон Ортеля подорвали в сорок шестом партизаны под Екатеринбургом. Кстати, где вы были в сорок шестом?

Сказать ему, что в сорок шестом я нигде не был, потому что, в сорок шестом я не был пока вообще? Так не поверит же!

— Ну давайте врите, врите быстрее, — перчатка в руках у штурмбанфюрера вновь задергалась.

— Воевал в Сибирской Красной Армии.

— Вы это опять так смело говорите, потому, что знаете, СКА практически не воевала. Были отдельные стычки конечно, но… Да, как это у вас, у русских говориться? На мякине вас не проведешь. Но меня ваши давние подвиги и не интересуют вообще-то. Пусть этим гестапо занимается. Перейдем лучше-ка к главному вопросу. Какое задание вы получили в объединенном штабе СФОР от Генерала-губернатора Его Величества Сэра Джона Ансуорта лично? У нас в штабе есть свои люди, так что советую говорить правду. Вам же будет лучше.

Как же, хрена лысого знают ваши люди, иначе меня и не было бы здесь. — Орловский пошевелил затекшими в наручниках руками.

— А мне, простому хантеру скрывать нечего. Меня англичане в бункер Сталина за его личными вещами посылают. Вы, победители за раритеты меж собой грызетесь, а у простого народа чубы трещат. А мне все равно от кого бабло получать. От фюрера, американского президента или от Его королевского Величества. Главное побольше. А только туда еще добраться надо и обратно живым и здоровым дойти. В могилу-то с собой ни доллары, ни рейхсмарки не возьмешь.

— Хватит здесь передо мной под дурачка косить. Если бы у вас не было четкого плана и схемы прохода к бункеру, вы бы нашли повод туда не идти. Вас в конторе многому научили, знаю. В том числе и как себя на допросе вести. Только мы тут тоже не лаптем щи хлебаем.

— Так точно, герр офицер. Даже фольклор наш освоили.

— Молчать, — штурмбанфюрер замахнулся перчаткой, но потом сам бить передумал и кивнул молодчику с закатанными рукавами.

Тот подошел сзади к сидящему на стуле Орловскому и, захватив резиновой дубинкой шею Виктора, принялся его слегка поддушивать. Только этого «слегка» Орловскому вполне хватило.

— а я ведь едва не поддался на одну из ваших провокаций, — штурмбанфюрер сел за массивный дубовый стол и закинул ногу на ногу. — не знаю где уж там вас обучали: на Лубянке, у Фон Ортеля или в «Интеледжент сервис», только обучали хорошо. Что же, приятно иметь дело с опытным противником. Но у нас тоже сть свои методы. Мы вас после некоторых формальностей отпустим. Удивлены? Вижу, что удивлены. А ларчик тут просто открывается. Работать вам все равно придется на нас. Объясняю: если мы организуем утечку информации и в СФОР узнают о нашей беседе — вам каюк. Сбежать вы никуда ни от нас, ни от англичан с американцами все равно не сможете. Разве что обратно в Сибирь, вшей кормить, ну или остаться жить в зоне. Только живут там года три-четыре от силы. Та что думайте, думайте, герр Орловски, — штурмбанфюрер встал и удалился довольный собой и проделанной работой. А Виктор отправился в камеру — думать о своем безвыходном положении.

Через пару часов ему на металлическом подносе принесли довольно приличный обед и инструкции с паролями, явками и координатами закладок. Предполагалось даже, что недалеко от бункера им с Мишиным скинут с вертолета полтонны взрывчатки на тот случай, если вход в подземную часть дачи Сталина в Кунцево будет завален.

Легенда же его отсутствия была проста, как все гениальное. Оказывается после того, как Орловского взяли на базаре, там устроили крупномасштабную облаву. Причем не кадровые части, или, тем более СС, а фольксфраи. Загребли мол вместе со всеми, а потом разобрались и выпустили.

Из грузовика его высадили перед единственным уцелевшим мостом через Волгу. Когда он появился на базе, «Шауни» был уже готов к отлету. Доложив Мазуру о причине своего долгого отсутствия, Орловский залез в вертолет и устроился на лавке вместе с Андреем.

— Ну ты даешь, мы без тебя уже улетать собрались, — вздохнул Мишин, узнав официальную версию отсутствия Виктора. Орловский еще не решил, говорить напарнику правду или нет. По всему выходило, что идут они едва ли не на верную смерть, а значит не сказать нельзя.

Он скажет, но позже.

Уже выйдя перед сном покурить, когда они еще раз перебирали полученные Мишиным в одиночку новейшее оружие и снаряжение, Андрей сказал:

— Знаешь, не нравится мне это все. Мало того, что шансы наши стремятся к нулю, так и еще какая-то нехорошая возня вокруг нашего рейда.

— А что такое? — встревожился Орловский.

— Да подсел тут ко не в баре америкос какой-то. Все споить пытался. Подливает, а сам про наш рейд распрашивает. Под диллера закосить пытался, снарягу хорошую предлагал. Я сразу неладное почувствовал. Не бывает таких цен. А потом мне друганы сказали. Да ну ты их сегодня видел. Так вот, они мне сказали, что из разведки этот кекс. И не просто офицер, а шишка какая-то. Чуть ли не самого Даллеса доверенное лицо.

— Точно херовые у нас дела, такой клубок вокруг нас заворачивается. Меж трех огней мы. — И Орловский рассказал Мишину о своем сегодняшнем похищении.

Ближе к полуночи, как только стемнело, опять хором завыли голодные собаки в обезлюдевшем Калязине.

Как по расписанию, — Орловский в который уже раз перекладывал с места на место свое имущество. Новенький американский противогаз пришелся ему в пору. Еще неделю назад он о таком и мечтать не смел. А вот разгрузку и подсумки пришлось перешивать. Лямки были длинноваты, а карманы жилета оказались мелковаты для рожков немецкого автомата. На новый «Калашников» Виктор сразу обменял выданную ему СФОРом американскую винтовку. Свой же старый автомат он удачно пристроил недавно прибывшему из Севастополя новичку. Чудак на букву «М» деньгами не был обделен, а приехал сюда исключительно в поисках романтики. И такие здесь стали появляться. Скоро туристы потянутся, — Орловский вздохнул, — но их-то если и пустят, то шастать они будут только по окраинам, снимая но фотоаппараты и кинокамеры руины столицы поверженного врага. А вот им с Андреем придется лезть в самое пекло.

До рейда в Кунцево было еще два дня, а сердечко при одной только мысли о предстоящей вылазке сразу же начинало учащенно колотиться. Казалось бы чего только он не повидал в этой жизни, ан нет — мандражирует. Может быть это лихорадочное состояние ему передается от всегда такого уверенного в себе Андрея, который сейчас тоже не может найти себе места. Вон, то набьет обойму винтовки, то опять выпотрошит. Он до сих пор так и не решил какое оружие с собой брать. Не похоже это на Андрея.

Да еще Мрак не вернулся… Ходили они в паре с Глумом на Лубянскую площадь. Из тамошних подвалов НКВД еще в начале пятидесятых специально организованная «Абвером» экспедиция все подчистую выгребла: архивы, списки репрессированных, данные по агентуре и прочие ценные документы, что чекисты не успели вывезти или уничтожить. Однако на прошлой неделе в Пензе гестапо поймало китайского товарища, который со страху сдал всю свою сеть. Один бывший гэбист прямо у них из-под носа удрал. Но убежал недалеко. Аккурат в цепкие лапки подданных Его Величества. Англичане с ним плотно поработали и он выдал на гора информацию о некоем заваленном взрывом коридоре в подвалах Лубянки, в который, как оказалось, можно проникнуть через подвалы «Детского мира». А в коридорчике этом хитрая комнатка с архивом резидентуры по всей восточной Азии.

Англичан заинтересовали не столько китайские агенты (их из цепких лап китайских товарищей врядли выдернешь), а советские разведчики в стране восходящего солнца. Уж больно натянутые отношения у Черчилля были с Хирохито, да и американцы еще Перл Харбор не забыли.

Вот за этими документами и отправили самых опытных хантеров: Мрака и Глума.

Поначалу все складывалось удачно. Обязательной прогулки по каналу имени Москвы не состоялось. На вертолете их сразу забросили на северную опушку Тимирязевского парка. До центра хантеры добрались не сделав ни одного выстрела. Разве что на Дмитровском пришлось переждать в подворотне часа два, пока одна банда мародеров не перестреляет другую, не соберет трофеи и не растворится в мрачных московских переулках.

Возле самой Лубянской площади Глум, как старший рейда, послал Мрака на чердак одного из домов, чтобы тот понаблюдал сверху за обстановкой вокруг Лубянки, а сам остался прикрывать подъезд. За полчаса наблюдения Мрак не заметил ничего подозрительного, и напарники быстро пересекли открытое пространство площади.

Первый подвал оказался тупиковым. Полтора часа потратили хантеры, хрюкая противогазами и прижимаясь спина к спине в пыльной темноте этого подземелья. Для того чтобы попасть в подвал северного крыла, Глуму с Мраком необходимо было пройти по торговому залу первого этажа. Сваленные в кучу детские книжки-раскраски, коняшки со свернутыми шеями, куклы с оплавленными скальпами — все это конечно не радовало глаз, но Мрак как-то странно себя повел. Вместо того, чтобы топать к лестничной клетке, он взял в руки какую-то книженцию, обрезанную сверху ввиде крыши избушки и, полистав, приложил ее ко лбу. Так он стоял, не обращая внимания на окрики Глума, пока тот не подошел и не дернул Мрака за плечо.

Спустившись во второй подвал, они тут же напоролись на завал. Об этом куратор им не говорил. Подвал был тот — это точно. Ведь в первом они обшарили каждый закоулок. Значит спуск на уровни ниже должен быть здесь.

Глум отбросил несколько мелких камней. Нет прохода! Что, назад не солоно хлебавши?

Старший посмотрел по сторонам, и его внимание привлекла лифтовая шахта. Сам лифт, перекошенный и деформированный, застрял между вторым и третьим этажами, а вот шахта уходила вниз еще на несколько пролетов.

— Попытка не пытка, — вздохнул Глум. Взяв у Мрака бикфордов шнур, он соединил его с шашкой, которую примотал проволокой к сетке шахты. — Придется пошуметь.

Зажечь шнур и подняться по лестнице в зал, было делом нескольких секунд.

Внизу бухнуло, ниша лестничной клетки выдохнула пыльное облако, за их спинами звякнул выпавший из окна осколок стекла.

— Пошли, — Глум подтолкнул Мрака в спину.

Осторожно, чтобы не разодрать о развороченную стенку лифтовой шахты свои ОЗК, хантеры протиснулись во внутрь. Первым по тросу спустился Мрак, а напарник его в это время страховал. Пошарив вокруг фонариками, хантер увидел вожделенный проход вглубь. Он стукнул два раза по железяке и стал ждать, когда спустится Глум.

Спустившись, старший хантер взял паузу, чтобы отдышаться. Все-таки заниматься промышленным альпинизмом в противогазе — дело непростое. Мрак посветил в сторону прохода, и напарники медленно двинулись по уходящему в темноту коридору, в конце которого была узенькая лесенка без перил.

Передохнуть они остановились на пятом лестничном марше. Нельзя, чтобы дрожали руки, если вдруг понадобиться стрелять. Еще через два марша, прямо без какой-либо площадки начинался еще один коридор с обычными дверьми вдоль обеих стен. Вторая справа была приоткрыта, но Глум толкнул плечом первую. Мрак вскинул автомат. Дверь не поддалась, и тогда Глум приложился к ней подошвой берца. Посыпалась штукатурка, треснул дверной косяк, но дверь устояла. Старший хантер ударил еще, на этот раз удачно.

Внутри комнаты воняло плесенью и мышиным пометом. Этот запах проникал даже сквозь фильтры противогазов. В дальнем углу что-то капало. Мрак посветил.

Из темного пятна на потолке сочилась вода. В углу стоял какой-то выкрашенный голубой краской агрегат. То ли насос, толи вентилятор. Точно, вентилятор. Вон от него отходит, тянется дальше и исчезает в стене трухлявый воздуховод. Больше здесь не было ничего интересного. Зато в следующей комнате, той, что с приоткрытой дверью, возле упавшего шкафа стояла коробка полностью набитая довоенными еще противогазами. Ими был устлан и весь пол. Валялись тут и сумки с этими резиновыми изделиями и просто пустые сумки. В углу же, возле электрощитка возвышалась целая горка фильтров. В хорошем состоянии — натуральное богатство. Только все это — давно непригодно.

Еще в нескольких комнатах перед хантерами предстала похожая картина: брошенные в беспорядке вещи, ржавеющее оборудование. Ступени еще одной лестницы, обнаруженной ими в конце коридора, вообще утопали в воде.

Вот веселуха! Что, если нужная им комната с архивом вообще затоплена?

Впрочем вода была и в нескольких комнатах и на этом уровне. В одной из них Глум уже было решил не ходить дальше: какой тут может быть архив, если мутная жидкость вот-вот зальет берцы? Однако чутье опытного хантера подсказало ему, что здесь что-то может быть. Так всегда бывает — самые вкусные ништяки скрываются за самыми погаными местами. И точно!

Миновав проходную комнату с маленьким искусственным озером, хантеры наткнулись на довольно крепкую дверь, за которой оказалась небольшая комнатка. Всю ее противоположную стену занимал огромный металлический шкаф с выдвигающимися ячейками. Тут-то уже Глум знал что делать. Он снял рюкзак и долго копался в его многочленных кармашках, достал блокнот, долго листал его, потом поднес книжицу поближе к фонарю и, наконец, рванул на себя ячейку, на внешней стороне которой едва держалась пожелтевшая табличка с надписью «1.С. — ХII — 1939ИСЗ»

Вот оно!

— Фартовые мы с тобой ребята, а, Мрак?

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.

— Ничего. Главное — нашли, а дальше легче будет.

Мрак не разделял веселья своего напарника. Все то время, пока Глум аккуратно складывал папки с личными делами никому не известных людей в рюкзак, его напарник лишь озирался по сторонам, а когда они поднялись на верх, и вовсе впал в ступор. Он достал из-за пазухи ту самую детскую книжку-раскраску и принялся ее листать, пока Глум выглядывал из прорехи в стене, пытаясь что-то высмотреть на забитой всяким хламом площади.

— Что-то мне не нравится эта мертвая тишина, Мрак, — старший хантер осторожно переместился к окну, стараясь не наступать на битое стекло. Это было трудно, потому, что стеклянная крошка была повсюду. — Есть какое-то странное чувство, что за нами наблюдают.

Мрак не ответил. Он был поглощен своим странным занятием. Конечно, ветерана можно понять, он, коренной Москвич, впервые увидел одно из самых запоминающихся с детства мест. И то, что он увидел, не могло добавить положительных эмоций. — Глум вздохнул, — это он еще останков кремля не видел.

Но с другой стороны — сколько за эти несколько лет хантерства они, ветераны, всего навидались: сожженный вместе с пассажирами троллейбус, из которого собаки таскали обгоревшие косточки, мумии людей, умерших прямо в своих постелях, усыпанный черепами перрон Курского вокзала… Не всякий выдержит. Мрак выдержал все это, а тут сломался. Да так, что напрочь выпал из действительности. Это и стоило ему жизни.

Когда хантеры наконец вышли на площадь, Глум краем глаза заметил как что-то блеснуло в окне здания напротив.

— Ложись, — старший, видя, что Мрак продолжает медленно, словно во сне, шагать мимо кучи мусора, прыгнул к нему, в надежде сбить Мрака с ног, но не успел. Казалось, Глум слышал, как снайперская пуля с хрустом входит в окуляр противогаза напарника.

Старший хантер упал за обгоревший остов эмки и перекатился. Соревноваться в меткости со снайпером он не собирался, а быстро сняв рюкзак, вытащил из него дымовую шашку. Когда плотная серая завеса повисла над той частью площади, где находился оставшийся в живых хантер, тот исчез в ближайшем переулке, сгибаясь под тяжестью проклятого архива.

Вот и не стало еще одного опытного хантера, ветерана. Не зря здесь говорят, что изуродованная земля высасывает жизненную силу из искалечивших ее людей, как бы пытаясь восстановить силу свою. И речь вовсе не о радиации. Недаром многие считают, что даже никогда не бывавшие в московской зоне ооновские клерки, что сидят например в одном из своих офисов в Калуге, врядли проживут долгую и счастливую жизнь и умрут в глубокой старости в кресле на веранде своего небольшого домика, заработанного трудами праведными в далекой России. Нет, за все есть своя цена. И те миллиарды мегатонн страданий и боли не ушли просто так в никуда. Они еще рикошетом ударят по всем причастным и не причастным, по всем правым и виноватым. Толи еще будет.

Орловский выпил за упокой и молча отошел к окну. Он плохо относился к Мраку — помнил и то, что случилось в одно из возвращений сюда, и то как Мрак встретил его в первый раз, как предлагал добить его умирающего. Возможно, здесь и сейчас все было по-другому, и Мрак вовсе не водил его в рейд в качестве новичка-смертника, но дело не в этом. Просто стоя у окна и рассматривая унылую, серую опушку леса, Орловский понял, что ушел один из них, один из семьи хантеров. Они и заменяли здесь друг другу семью. Если и были у кого где-то родственники, то они их не видели годами. А Мрак, что Мрак? Он был просто гадким утенком в их семье. Таких, все же среди хантеров было мало.

Помянув Мрака, Хантеры молча разошлись каждый по своим делам. Кто-то принялся чистить оружие, кто-то укладывался спать. Хантер с характерным прозвищем Игумен достал библию сел на свой топчан в дальнем углу и начал читать. Губы его при этом шевелились, но до Виктора не доносилось ни звука. Андрей достал из самодельного планшета карту и уже в который раз принялся изучать будущий их с Орловским маршрут.

— На этот раз пойдем тяжелыми, — Мишин сложил карту и посмотрел на подсевшего к нему Виктора. — И приметы все наши придется засунуть в одно место. Сам понимаешь, какое заданиею Ночевка предстоит не одна, значит харчей нужно взять побольше. И патронов тоже. В Марьиной роще мародеры шалят.

— Что им там медом намазано?

— Да там еще до войны самый малинник был. Да и до революции тоже. Бедные деревеньки, потом заводской район со всеми вытекающими. А сейчас там по старой памяти свои норы обустроили бывший Сенька Сундук, Пашка Архангел и Сиплый — известные в свое время щипачи и медвежатники. Народу в их бандах хватает. Хлеб-то ведь легкий. Не надо лазить в горячие места, не надо драпать от патрулей и истребительных команд — те сами в такие районы залазить боятся. Это тебе не комсомольцев шугать. Мародеры и вооружены до зубов и в своих владениях каждую щель знают. В Марьиной роще ведь все деревянные домики сгорели, а заводы еще немцы в сорок четвертом разбомбили. Вот и прячутся тамошние бандюги по подвалам, да погребам. Хрен найдешь и выковырнешь. По ночам они дрыхнут, да водку жрут, а на промысел к вечеру вылазят, когда наш с тобой брат обратно с добычей возвращается. Но могут и утром прищучить, когда к ним особенно долго никто не попадается.

— А что же эти Архангелы с Сундуками так долго зону топчут? — спросил Виктор, вспоминая свой разговор с штурмбанфюрером. Тут же никто больше четырех лет не живет.

— А ты думаешь, они в Марьиной роще живут? Наивный! Они там дела делают. Живут-то эти упыри с комфортом в какой-нибудь Малаховке или Гжели. Домик там, жинки две или три, хозяйство. Опять же кому надо в администрации ооновской отстегивают. Вот и не трогают их. Это мы с тобой как крысюки по большой московской помойке рыскаем. Правда рядовому мародеру немногим лучше живется. А по срокам — это ты верно сказал. Весела и коротка разбойничья жизнь. Если не пуля хантерская ее оборвет, то радиация сильно подрежет. Это ведь штука такая — без цвета и запаха. Многие до сих пор ничего не понимают до поры до времени, только вот чахнут начинают, кашлять кровью, язвами покрываться. Иногда лучевая вообще начинается как обыкновенная простуда, только температура все не спадает и не спадает. А потом все, аллес капут. Таких подельничков своих мародеры без лишних церемоний кончают, этому, коли заметил кто из них за собой что-то неладное, то уползает в какую-либо дыру подыхать.

— Прямо как зверье какое-то, — заметил Орловский.

— А они и есть зверье. Санитары зоны. — Андрей встал. — Ну давай, напарник, спать что ли? Завтра вертолет в пол пятого. Полетим с ветерком аж к самому Долгопрудному.

— Раз, два, раз, два, — разорялся репродуктор. — Сели встали, сели, встали.

Орловский открыл глаза и снова зажмурился. Тонкая солнечная полоса разделяла потолок на две равные части, спускалась по стене и, ломаясь на одеяле, выплескивала нестерпимо яркий свет прямо ему в лицо.

— Раз, два. Закончили приседания. Встали: ноги на ширине плеч, руки вытянули перед собой. Делаем мах правой ногой, касаясь ей кончиков пальцев левой руки. Р-р-аз, два, — продолжал звонкий жизнерадостный голос.

Стоп! Откуда здесь одеяло в белоснежном пододеяльнике, мягкая подушка, откуда раскладушка, наконец? И вообще, черт побери, откуда на их базе радио? — Орловский поднял голову и увидел напротив, в соей когда-то холостяцкой постели Анастасию, которая спала, обняв большую пуховую подушку.

Опа! Опять сороковой! Заснул там, проснулся здесь. И это уже второй раз так. Его что, теперь и во сне будет швырять из одного времени в другое? Приятная новость! По крайней мере, это совсем не то, что получать пулю в лоб. Все-таки неприятно, когда в тебя стреляют и попадают.

Вообще он давно задумывался о том, что надо с этим что-то делать. Но в череде событий, сменяющих друг друга с умопомрачительной быстротой, не было времени сесть и принять решение, что делать и как. К кому обратиться за помощью? К ученому или психиатру? Нет, пожалуй, к психиатру не стоит. Итог похода к нему ясен заранее. А вот если к ученому, то к какому? Да хоть бы посоветоваться с кем-нибудь. А с кем? Анастасия отпадает. Испугается еще и доложит все Лутцу, а тот решит вывести из игры сбрендившего, а значит, ненадежного агента. А кто у него из близких людей есть еще в этом городе? Саша Рутковский? Пожалуй. Только вот не хотелось бы подставлять его. Что, если Лутц держит под наблюдением всех своих сотрудников, и Виктор выведет их тайное общество на Сашу? Нет, не может того быть! А если и следят, он, Орловский сумеет с этим справится.

— Переходим к водным процедурам, — сообщил репродуктор. Виктор потянулся и осторожно, чтобы не разбудить «молодую жену» встал с раскладушки.

Голова отказывалась соображать. Это же надо вспомнить, что было вчера, что он собирался делать сегодня, — Орловский подошел к отрывному календарю с грудастой колхозницей и запойного вида рабочим на картинке сверху, — а сегодня у нас седьмое сентября сорокового года. Вчера у них была свадьба, а сегодня, стало быть, первый день медового месяца. — Виктор посмотрел на свою спящую красавицу. — Вот еще надсмотрщика к нему представили, тоже мне. Только все равно этот очаровательный стаж в юбке не коим образом не сможет предотвратить его очередной побег в пятидесятые. Орловский и сам был бы рад задержаться здесь на долго, а лучше навсегда на всегда. И помочь ему в этом сможет только Саша Рутковский.

Орлов не стал звонить ему из квартиры, а пока жена спала, спустился вниз и пошел к ближайшей будке телефона-автомата.

Саша ответил сразу. Как будто сидел рядом с аппаратом и ждал звонка. Не виделись они года полтора со времен последних посиделок-чаепитий. Сам Рутковский не страдал излишней любознательностью. С тех самых пор, как он спас Виктора, буквально затащив к себе в квартиру, из которой Орловский сбежал через окно по пожарной лестнице, Саша стал своим. И теперь ему можно доверить все, даже то, что произошло с Виктором со дня его ареста.

Орловский почему-то был уверен, что его друг не станет смеяться, не покрутит пальцем у виска, а внимательно его выслушает и обязательно что-то придумает.

Когда Виктор вернулся, Анастасия уже встала. Он застал ее на кухне за готовкой. Яичница из трех яиц и бутерброд с сыром — то, что ему сейчас нужно. Орловский в момент проглотил завтрак, выпил обжигающего чаю, буркнул «спасибо» и десять минут спустя уже трясся в трамвае, везущем его на Красную Пресню.

Сразу к Рутковскому он не поехал. Покружил по городу на трамваях, зашел в галантерею на Садовом и купил себе новый галстук, посидел в пивной на углу Басманной, где с удовольствием выпил пару кружек пенного холодного пива, купил билет на дневной сеанс в «Иллюзионе». Правда, просидел там только двадцать минут. Потом вышел в вестибюль, и, посетив туалет, вышел через входные двери. Хвоста вроде не было. Теперь можно и на Пресню.

— Даже и не знаю, что тебе посоветовать, — Рутковский сел на подлокотник дивана. — Проблемами пространства и времени у нас пока никто не занимается. Сам видишь, вся наша наука работает на оборону и народное хозяйство. Не то время сейчас, брат. Хотя…

Розовые тени вползали в комнату, будто бы боясь, что увлеченные чем-то люди заметят их и тогда электрический свет-убийца сожрет их с потрохами. За скатом крыши соседнего дома разгорался закат. Тонкие, почти невидимые облака балансировали на грани голубого купола дневного неба и разрастающейся на западе пылающей полосы. Бодро позвякивали вечерние трамваи, которые спешили развести по домам очередную партию уставших работяг и вернуться за следующей. На углу у булочной кричал чистильщик обуви, предлагая освежить штиблеты не спешащим домой товарищам. Зажигались фонари возле входных дверей ресторанов. Занимали свои «блокпосты» у парадных дозорные бабки, любящие перемыть косточки всяк проходящему. Город плавно окутывали сумерки, и вечер принимал вахту у душного июньского дня.

Александр топтался в прихожей, дожидаясь пока Виктор наденет штиблеты.

— Значит до завтра. Как только договорюсь с Вершининым, сразу отзвонюсь.

Они попрощались. Орловский слетел на первый этаж. С его плеч словно гора свалилась.

Уж они, эти ученые мужи что-нибудь придумают. Не может быть, чтобы не придумали. От скарлатины и подагры лечат, золото и янтарь находят, самолеты строят, значит и с его недугом что-либо сделают.

Где-то далеко, на Белорусском вокзале свиснул паровоз, мимо промчался пацаненок на деревянном самокате, в сквере два старика, наверное заставшие еще отмену крепостного права, играли в шахматы, расположившись на скамейке возле огромного цветника. Жизнь возвращалась в привычное русло, наполняясь красками, запахами и звуками, которые орловский перестал замечать, попав в водоворот пространства и времени.

— Пространством-временем мы называем четырехмерный континиум, который создает общность событий, — профессор Вершинин сложил руки за спиной в замок и обошел инкрустированный перламутром письменный стол, остановился и, положив руку на черное бюро, посмотрел в окно.

— Евгений Федорович, а нельзя ли как-нибудь… ну более доступно что ли, — Рутковский виновато посмотрел на профессора.

— Ах да, извините. Вошел в роль, так сказать. Так вот. О трехмерном пространстве вы знаете. Четвертым же является линейка времени, делениями на которой служат события. Линейка прямая, но существует теория, в которой вектор времени закручивается в некую спираль, а то значит, что точки-события одного витка этой спирали находится гораздо ближе к такой же точке-событию другого витка, чем скажем точки-событий одного витка. Понятно?

Александр и Виктор дружно закивали головами.

— Алекс Фридман называет эту спираль «лентой времени». Причем лентой как бы «кипящей», состоящей из неделимых элементарных ячеек. Ячейки эти квантовом пространстве-времени элементарные ячейки непрерывно флуктуируют — появляются и исчезают. При исчезновении ячейки образуется вакантное место — дырка, не обладающая свойством ячеек пространства-времени. Немедленно после появления, дырка начинает захлопываться, заполняться окружающими частицами или ячейками, но поскольку скорость их движения ограничена скоростью света, то дырка захлопывается не мгновенно, а спустя малое, но отличное от нуля время, которое можно назвать временем жизни дырки.

Орловский наморщил лоб, пытаясь представить себе эту кипящую ленту.

— А теперь отвлечемся немного от скучной науки и вспомним книжку английского писателя-фантаста Герберта Уэллса. Все читали?

На этот раз Рутковский утвердительно кивнул головой, в то время как Орловский лишь покачал ею.

— Ну не важно. Так вот в его книжке «Машина времени» один ученый эту самую машину создал. Так вот, пока это нереально. Для запуска человека в прошлое или будущее нужна огромная энергия, чтобы разогнать агрегат и успеть юркнуть в эту самую «дырку». Я уже не говорю, что надо попасть в заданные координаты, а для этого необходимы титанические расчеты. Мда.

— Значит самому мне в будущее сейчас попасть никак нельзя, профессор? А как же тогда я…

— как вы перемещаетесь туда и обратно, хотите спросить, юноша? — Вершинин поправил пенсне и уселся за стол. — Есть у меня одно предположение. Если отвлечься от строгих научных догм, то можно сказать, что самого понятия времени не существует. Да-да. Понятие времени, как цепи событий придумали мы сами. Время — это измерение, а не материя. Измерение нашей жизни как линейка. Помните, я говорил о линейке? Здесь нет ни лево, ни право. Не существует прошлого и будущего, это просто логические связи созданные нашим воображением. Есть материя, которая все время меняется, и изменения эти не имеют вектора, так как изменяются во все возможные направления. Одни частицы распадаются, другие создаются. Ученые, говоря о невозможности путешествия в прошлое, как главный пример приводят так называемую причинно-следственную связь. То есть если вы, попав в прошлое, убили свою бабушку, то в настоящем времени вас уже не должно быть, так как тогда не родится ваш папа.

— Послушайте, профессор, — Виктор от возмущения даже встал, — зачем это я буду убивать свою бабушку? Ради эксперимента? Я понимаю, что вы ради своих опытов издеваетесь над мышами там и собаками, но бабушку…

— Подождите, молодой человек, не кипятитесь. — Профессор взял со стола графин, налил воды в стакан и, осушив его залпом, выдохнул, будто махнул стопку водки.

— Рутковский в это время давился от смеха в углу на кожаном диване, на котором сидел все это время.

— Не сердитесь. Никто не предлагает убивать вашу бабушку. Это только необходимые и достаточные условия для обоснования теории. Ну так мы отвлеклись. Попробуем рассмотреть, как можно логически обосновать перемещение вас во времени в прошлое и обратно в настоящее. Для этого надо бы как-то определить, что такое будет это самое «перемещение во Времени». Отвлечемся от конкретных законов физики и представим себе этот процесс как управление изменением некоторых физических величин, отвечающих за положение объекта в данных пространственно-временных координатах. В точке старта у нас имеется некое событие, которое вызывает у вас экстремальное эмоциональное состояние. Стресс. В вашем случае это убийство. Это событие может локально изменять эти значения. Если бы мы могли сами построить машину времени, рассчитать и привести значения этих величин к необходимым нам, координаты объекта по идее, должны бы были совпасть с теми значениями, которые существовали в конечной точке нашего перемещения. Но так, как это происходит спонтанно и неуправляемо, конечных координат никто предугадать не сможет, как и координат возвращения. Вот вы говорите, что иногда возвращались через несколько недель после исчезновения, а иногда в то самое утро. Ну после свадьбы-то, в последний раз?

Виктор кивнул.

— И вот, человек со своей волей и правом выбора оказался в прошлом относительно времени своего отправления. Или в будущем. В данном случае это не важно. На первый взгляд человек может изменить то, что посчитает нужным, так как мы предполагаем, что наше путешествие не «сновидение», а нахождение в реально-существующих координатах пространства-времени.

— В реальном, профессор, в реальном, — Орловский вновь вскочил. И били меня по почкам, и штыками кололи, и внутренности я свои на землю выхаркивал на землю в Калязине.

— И что, следы от штыков можете продемонстрировать? А может предмет какой-нибудь с собой из пятьдесят восьмого прихватили? — оживился профессор.

Виктор опустил голову. Нет, ничего такого, иначе на его теле не было бы живого места, да и светился бы он так, что все счетчики радиации поблизости зашкаливало бы напрочь. И предметов никаких ни туда, ни обратно он не прихватывал.

— Ну это совсем не отменяет того, что вы были там по-настоящему, — успокоил Орловского профессор. — Я вам верю. Вернемся к нашим баранам. Мое мнение таково, что человека ничто не будет останавливать от внесения изменения в систему прошлого или будущего, однако, при попытке внесения определенного изменения его нахождение в другом времени прервется. Почему? А все дело опять же в той самой энергии. С помощью изменения параметров некоторых физических величин скачок по спирали времени позволяет попасть в другие координаты пространства-времени, однако, измененное положение и нахождение в ней объекта из другого положения: будущего или предшествующего по отношению к точке прибытия, возможны лишь когда каким-то образом сохраняется такое устойчивое состояние. В таком положении человек не может внести значимых изменений в состояние системы, куда он попал. Значимость определена теми самыми причинно-следственными связями, их количеством и напряженностью, которые держат все объекты в прошлом или будущем завязанными на те события, которые произойдут с ними потом или произошли когда-то. Почему это не распространяется в наблюдаемом виде на нас с вами здесь и сейчас? Ответ не кажется сложным: мы сами «впутаны» в «сеть причин и следствий» естественным путем, без применения сторонней техники и необъяснимых пока явлений и процессов. Нас в наше состояние не перебрасывали с затратой энергии из будущего и прошлого, как это происходило в книге Уэллса. Это похоже на внесение заряженной частицы в поле, созданное зарядами уже находившихся там частиц. Состояние системы изменится при появлении частицы и снова придет к предыдущему положению, когда воздействие прекратится.

Александр деликатно покашлял, обращая внимание профессора, что тот опять увлекся.

— Попросту говоря, — поспешил исправиться Вершинин, — если здесь вы, уважаемый Виктор, как вас кстати по батюшке?

— Сергеевич.

— Если вы, Виктор Сергеевич, вас скажем, забросит в восемнадцатый год и вы там взорвете вот этот дом вместе с тогдашним его хозяином купцом Снегиревым, то не пить нам здесь и сейчас с вами чаю. Ах да, чаю не желаете?

— Нет, спасибо, Евгений Федорович. Так что там с домом?

— Да ничего. Вам и не удасться совершить данное злодеяние. Ведь будет нарушена самая главная причинно-следственная связь в системе «настоящее путешественника-перемещение во времени-прошлое». Изменится состояние управляющих координат исходной точки отправления. Вероятно, при попытке изменения заложенных при перемещении величин параметров, управляющих нахождением человека в прошлом, эти значения будут начинать изменяться таким образом, что для системы будет требоваться какая-то дополнительная энергия. Вот ее-то и не хватит для удержания путешественника в другом времени и его нахождение там прервется.

— То есть, когда Виктора здесь кто-то убивает, что-то меняется, и его зашвыривает в будущее и наоборот, — Саша взъерошил челку, — но тогда у меня к вам, Евгений Федорович, два вопроса: почему этого не происходит с другими, и почему это происходит в будущем? Ведь любого из нас спокойно могут пришибить в темном переулке лет через десять, тоесть в будущем, и закопают же. Или швырнет обратно сюда?

— Не знаю, не знаю. — Вершинин достал из ящика стола пачку «Герцеговины Флор» и, предложив по сигарете гостям, закурил сам. — Для этого мы для начала должны там, через десять лет побывать. Вероятно при скачке между точкой отправления и точкой прибытия существуют некие силовые линии, а когда мы доберемся до пятидесятого года естественным путем, этих линий не будет. А на первый ваш вопрос я смогу ответить только тогда, когда будет возможность на практике изучить этот интересный случай с вашим другом. Надо знать природу этого явления и определить экспериментальным путем, почему это происходит именно с Виктором. Мда-с. Интересно, интересно. Может поселитесь к меня, голубчик?

— Нет, спасибо конечно, профессор, но я только-только женился. Меня жена не отпустит. И вообще, засиделись мы у вас. Завтра на службу рано вставать, Орловский решительно поднялся и протянул Вершинину руку. Уже в дверях Виктор обернулся и спросил:

— Может быть все-таки можно что-то сделать, чтобы перемещения эти прекратились? А, профессор?

Вершинин замялся, посопел, почесал затылок и сказал:

— Если только самому себе пустить пулю в лоб… Сам объект, так сказать самоустранится из системы. Да и то, не уверен, что сработает.

Всю дорогу в метро, а потом и в трамвае, оставшись один, Орловский думал: — получается, что им управляет какая-то могучая неведомая сила, обладающая энергией тысячи атомных реакторов. Ведь когда он спросил Сашу, физика ядерщика, который уже давно работает в «шарашке» вместе с вольными и подневольными коллегами над созданием энергетических атомных установок будущего: — «можно ли будет построить эту «машину времени» и запитать ее от реактора», тот ответил, что построить-то можно, но энергии все равно не хватит. Значит, к решению проблемы перемещения во времени ученые еще не скоро подберутся и помочь ему не смогут. А он-то надеялся…

Резкий порыв ветра подтолкнул Орловского в спину, когда он шел от остановки, где-то хлопнуло оставленное на ночь открытым от жары окно, первая крупная капля прилетела в лицо. Начинался дождь, погода портилась. Портилось и его настроение.

Это что же получается? Его выкидывает из любого времени, если убивают либо его, либо он убивает того, кого «не надо». А если убивает кого «надо», как в случае с секретарем Ежова, Гладун-Хаютиной или теми СФОРовцами, то ничего не происходит. А если в какой-то момент его смерть не нарушит никаких там связей? Если будет «надо» его убить? И кто вообще определяет судьбу человека? Бог? Главный инженер неведомой «машины времени».

До сего момента Виктор хоть в каком-то смысле считал себя творцом своей судьбы. Его жизнь, на первый взгляд, зависела от того, насколько он метко стреляет, сильно бьет и быстро соображает. А оказывается и нет. Подставляйся под пули, хихикая как дурачек. «Причинно-следственная связь» или «силовые линии» вытащат в другое время. А может просто сбежать куда-нибудь в глухую сибирскую деревню? Прямо сейчас, пока все спокойно, пока опять не началась стрельба? Ведь не нарушит же это никаких этаких связей? Схватить Анастасию в охапку и за Урал.

Жена встретила его в дверях. Надо же переживает! Или Лутц нагоняй дал, что подопечный ушел из-под наблюдения? Да вроде и не пасла она Виктора. Нет, переживает. Вон глаза на мокром месте. Так не сыграешь. А вот теперь надулась. Значит не все так безнадежно. Поцесс пошел. Ведь Виктор так надеялся влюбить в себя эту дивчину. Надоело каждый вечер отворачиваться зубами к стенке, пока жена раздевается, надоело лежать как идиоту на этой раскладушке. А как она убирает руку с его плеча, как только никто больше их не видит? Задолбало!

Ну теперь-то он хоть немного подержит ее в своих объятьях. Правда опять вот отстранилась и ушла в ванную. Ну ничего, ничего.

Орловский выпятил грудь и отправился на кухню, надеясь найти чего-нибудь поесть, насвистывая при этом «Сердце красавицы». Все дурные мысли просто были рассеяны какой-то теплой волной, разливающейся по телу. Еще немного и его тогда разорвет изнутри, и тогда «самоустранится сам объект».

Глава 11

ВСТАВАЙ СТРАНА ОГРОМНАЯ

Обрывки газеты кувыркались вдоль разбитой танками мостовой. Пронизывающий ветер выдувал остатки тепла из-под лохмотьев, которыми было укутано тело по самый нос. Сверху же была напялена рваная женская шаль. А может, это просто кусок занавески. Все тряпье настолько пропиталось грязью, что распознать чем оно было раньше можно только хорошенько отстирав его. А где? Для этого нужно согреть воды и раздобыть кусок мыла. Ну допустим дров он насобирает, хотя сделать это с каждым днем становится все сложнее и сложнее, а вот мыло — это же настоящее сокровище. В поселке, в пяти километрах отсюда на маленькой мыловарне его варили из трупов падших животных. Только туда дойти еще надо. А потом, просто так мыла никто не даст. Надо менять. А на что? Чего-либо стоящего не попадалось уже несколько дней. Единственное, что ему удавалось разыскать в развалинах домов — это вмерзшие в лед картофельные очистки на бывших помойках. Да вот крысу вчера посчастливилось убить кирпичом. Вот и весь завтрак. Он же ужин и обед. Если бы не это непонятное существо неопределенного пола, которое сейчас сопело под боком, он наверное лежал бы сейчас с открытым ртом, глядя остекленевшими глазами на серое небо в оконном проеме и ждал весны, когда либо крысы, либо собаки придут за законной добычей. А так существу удалось слить у брошенного американского грузовика тормозную жидкость, и они вдвоем уже третий день пили ее, закусывая жаренной крысятиной с гарниром из очисток. Косточки и остатки шелухи пошли на суп.

Белая муха спикировала прямо ему на щеку из пролома в потолке. Снова снег, это значит, что завтра снова выбираться из сугроба, что укроет их нору, вырытую в куче битого кирпича и прикрытую сверху куском толи. С одной стороны хорошо — теплее будет, а с другой, если они угреются и проспят дольше, мартовская оттепель сделает свое гнусное дело, и все тряпки промокнут насквозь. На ледяном ветре — верная смерть. Не будильник же ставить, которого нет. Он и так никогда не знал, проснется на следующее утро или нет. В соседнем подвале вон старуха сегодня утром не проснулась. Можно сказать, повезло. Отмучилась, — Он вздохнул. — Подвал! Поселиться бы там, стать его хозяином! Можно было бы пускать народ на ночлег за миску с похлебкой. Только на освободившееся-то жилье есть свои претенденты. Разношерстная публика, живущая на улице, где не осталось ни одного целого дома, уже давно сбилась в стаю со своими порядками, обычаями и иерархией. И он занимал далеко не первую ступеньку в клановой лестнице городских бездомных. Поэтому-то и жил в норе почти под открытым небом.

Словно и не ел ничего. Приятное тепло от тормозной жидкости разливалось по телу, не достигая однако рук и ног. Пальцев в рваных ботинках, которые он снял в прошлом месяце с неизвестно откуда забредшего сюда бродяги, он уже не чувствовал. Плохо. На первый взгляд ботинки эти казались крепкими, только после лазанья по горам мусора почти отвалились их тонкие подошвы. И как этот бродяга в них ходил? Подошвы, конечно, были тут же примотаны проволокой, но снег все равно норовил набиться вовнутрь.

Обувка досталась ему по закону, ведь именно он обнаружил чужака, и именно он бил его ногами, пока не подоспели дежиморды с начала улицы. Сытые и хорошо одетые, они охраняли покой и сон старосты, который жил в просторном подвале с буржуйкой и даже чугунной ванной, в которую держиморды таскали воду из проруби.

Да вот только невелико оказалось богатство-то. Теперь, если завтра проснется, надо тащится за город. Там на просеке возле замерзшего болота американские коммандос иногда устаивают стрельбы. Можно насобирать чинариков, жеванных резинок «бубль-гум» и, если повезет, найти пакетики с остатками чипсов или даже консервные банки с примерзшим ко дну жиром. Красота!

Бенедиктинский сполз с кровати на пол. Там он посидел некоторое время, затем, поймав себя на том, что растирает озябшие пальцы ног, встал и отправился в ванную. Ему хотелось смыть с себя остатки этого мерзостного сна. Сна, до того реального, что во рту до сих пор чувствовался вкус подгнивших картофельных очистков. И главное, не помогают те волшебные розовые таблеточки, что прописал ему светила психиатрии, вылечивший по слухам от депрессии то ли дочку примадонны, то ли ее саму.

Москва. Новослободская ул. д. 12 8.07.2007 г

Он и раньше читал мемуары начальника политической разведки Германии Вальтера Шелленберга. История этого покушения интересна сама по себе. Мало того, что существует множество околонаучных статей вокруг всего этого, так еще и несколько романов накатали наши «патриеты» от пера и чернильницы.

Общеизвестно, что летом 1944 года министр иностранных дел гитлеровской Германии Риббентроп пригласил Шелленберга в свой роскошный замок поохотиться и между делом сообщил ему, что на секретном совещании у Гиммлера было принято решение убрать Сталина. Риббентроп планировал заманить дядюшку Джо на какую-нибудь конференцию, и там якобы он сам убьет Сталина, выстрелив из пистолета, замаскированного под авторучку. Подвыпивший Шеленберг был еще в том состоянии, чтобы сдержаться и не посоветовать Риббентропу обратиться к своему личному психиатру. Конечно Германия терпит на восточном фронте одно поражение за другим, положение аховое, но это не повод сходить с ума.

Все бы так и затихло, но к удивлению Шелленберга, через неделю его вызвал Гиммлер и предложил несколько иной план убийства лидера русских. В мастерских СС под Дрезденом уже была изготовлена специальная мина, размером с кулак и имевшая вид куска грязи. Она обладала большой разрушительной силой, и ее детонатор управлялся по радио. Коротковолновый передатчик размером с пачку сигарет действовал на расстоянии десяти километров.

Шелленбергу ничего не оставалось делать и он скрепя сердце, взял под свой личный контроль процесс подготовки покушения.

Первая группа диверсантов, собранная из людей, репрессированных советскими властями, один из которых был лично знаком с механиком из гаража Сталина была схвачена работниками НКВД.

Однако Вальтер не привык отступать. И вот начальнику восточного отдела РСХА оберштурмбанфюреру СС Греве было поручено сформировать еще одну группу диверсантов. Специально для нее в той же секретной лаборатории разработали «панцеркнакке» (»прожигающий броню») — короткоствольный облегченный фаустпатрон, настолько компактный, что, прикрепив к руке, с помощью специального манжета, его можно было спрятать в рукаве пальто. Вылетавший из ствола реактивный 30-миллиметровый снаряд прожигал на испытаниях броню толщиной в 45 мм с дистанции в 300 метров! Фаустпатрон был не одноразовым, а рассчитанным на 9 выстрелов.

И вот здесь в этом деле начались нестыковки. По версии американских историков Лука и Перриша это была уже вторая подобная экспедиция, а в архивах ФСБ говорилось, что вариант с поражением бронированной машины Сталина с помощью «панцеркнакке» был запасным. Основным же был вариант с миниатюрной ручкой, стреляющей отравленными патронами. А как же тогда уничтоженная первая группа диверсантов? В эфэсбэшных бумагах Бенедиктинский не нашел никакого упоминания о ней. И фамилия курсанта разведшколы Петра Таврина, перебежавшего к немцам в ночь на тридцатое мая сорок второго года по версии американцев была Политов, в архивах ФСБ же он значился как бывший инспектор саратовского горсовета, Петр Иванович Шило. Далее из обоих источников следовало, что судимый за растрату казенных денег Шило, (в карты проиграл шельмец) дважды бежал из мест заключения, по подложным справкам обзавелся паспортом на имя гражданина Таврина, по этой же фамилией окончил курсы младшего комсостава, но советская контрразведка во время войны все же достала его. И если бы не нерасторопность «товарищей», полировать бы ему нары в ожидании расстрела, а то и вообще бы шлепнули без суда и следствия.

Переметнувшись в мае сорок второго к немцам, Политов-Шилов-Таврин окончил спецшколу диверсантов в Австрии. После окончания школы он был направлен в Псков и там работал гестаповским агентом. В Пскове он знакомится с Адамичевой, которая также служила у немцев, вступает с ней в связь. Именно эту парочку сочли возможным послать в СССР для убийства Сталина.

Затем Политов поступил в личное распоряжение Отто Скорцени, к тому времени уже облажавшегося в Терегане.

После недолгого пребывания в Риге, где горе-диверсант попал на заметку местному подполью, заказав у портного подпольщика кожаное пальто-плащ, в которых тогда щеголяли особисты.

Таврина снабдили советскими наградами. Орден Ленина и медаль Золотая Звезда были взяты у одного из военнопленных.

Эти-то награды и сыграли с Тавриным злую шутку.

Бенедиктинский налил себе кофе.

По данным немецкого историка Хеллермана запасным вариантом к «панцеркнакке» было мощное взрывное устройство, вмонтированное в небольшой портфель. Таврину были даны явки людей, которые помогут ему достать гостевой билет на торжественное заседание 6 ноября 1944 года. Там он должен был незаметно оставить портфель и взорвать его по радиосигналу после того, как сам покинет зал заседаний.

Все еще больше запуталось.

Ну да ладно. Мало того, что диверсанты были упакованы, по самое не могу, так для них еще был изготовлен специальный четырехмоторный бомбардировщик типа «Арадо-332», с самым современным навигационным оборудованием. Он мог совершить посадку на ограниченной по размерам площадке. В самолет был вмонтирован специальный трап, по которому на советском мотоцикле М-72 Таврин и Шилова сразу после приземления могли съехать и двигаться к Москве.

Но с самого начала все пошло не так. Небольшую группу диверсантов, выброшенную под Смоленском с целью подготовить почву для элитных птенцов из «Цеппелин-Норд» повязала советская контрразведка. Удивительно не везло этому Скорцени. Тупые чекисты раз за разом рушили все его тонкие планы.

Так еще сам самолет, обстрелянный зенитной артиллерией сел совсем не там. Впрочем, на этот раз все как раз получилось как нельзя удачно. По крайней мере, сразу не попались. Но все равно на дороге Ржев-Москва одна из поисковых групп остановила для проверки документов злополучный мотоцикл, на котором ехали Политов и Шилова. Золотая Звезда героя из-под распахнутого плаща должна была произвести эффект. Документы были в порядке, диверсантов уже собирались отпустить, но Политов-Шилов-Таврин вызвал подозрение своим ответом на вопрос, откуда они едут. Он назвал деревню Демьяново. Сто пятьдесят километров от того места, где мотоциклисты были остановлены. Получается, ехали они всю ночь под дождем, а особист и его подруга совершенно сухие. А когда Политов снял плащ, один из поисковиков заметил, что награды-то расположены совсем не так, как полагается. Недавно введен новый порядок их ношения. В частности Золотая Звезда героя висела не на той стороне груди.

Че та совсем тупые немцы что ли? Нет, в этом деле еще много расхождений. То чекисты ловко вели диверсантов с самого момента посадки, то обнаружили их случайно.

Бенедиктинский послюнявил палец и зашуршал бумагами.

Архивы ФСБ вещь конечно эксклюзивная, но кто даст гарантию, что чекисты по прямому указанию Берии сами не сфабриковали это дело. Алексею-то именно это и нужно доказать. В этом плане он сильно рассчитывал на письмо некоего Политова своей любовнице Марии Скобцовой. Это письмо ему за некоторую сумму уступил фанат военно-исторической реконструкции Паша Сальков, с которым Бенедиктнский познакомился в бытность того «черным копателем». Мародерское нутро Паши все же не смогло устоять перед кругленькой суммой «зеленых», и вот теперь письмо в целлофановом файле лежит перед Алексеем на столе.

Чтож почитаем.

«Здравствуй, солнышко…» Пам-пам-пам. Сюси-пуси. А, вот, началось.

«… скоро, моя радость, все будет по другому. Скоро ты получишь обратно имения своего отца и мы заживем красиво и богато. Кто бы мог подумать, что конец краснопузым положат какие-то комья грязи…»

Ага, вот это уже интересно. Не о том ли взрывном устройстве речь? Но все дело-то в том, что «комья!» И потом письмо датировано сентябрем сорок второго и упоминается не Скорцени или Греве, а некий Девид Томпсон. Вот бы о нем чего-нибудь нарыть. Но главное в том, что скорее всего вся эта история с группой диверсантов в сорок четвертом — чистой воды выдумка чекистов. Надо рыть в этом направлении. Займемся Девидом.

Алексей захлопнул папку и пошел на кухню. Теперь он может отблагодарить себя порцией-другой коньячку. Не просто ради выпить, а за здравие перспективного направления расследования. Дело-то, наконец сдвинулось с мертвой точки.

Москва Языковский пер. д.6 19.02.1941 г

Сегодня у Виктора праздник — еще с утра подтвердился его перевод в трест. Вполне возможно, что это постарался Лутц. Ян не всегда посвящает своих подопечных о предпринимаемых им шагах. Но Орловскому хотелось думать, что перевод — это его заслуга. Все-таки довести строительство моста в Белоречье от задания на проектирование, до последней заклепки на фермах — это не фунт изюма. Сразу после открытия с традиционным перерезанием ленточки, на торжественном собрании ему вручили почетную грамоту и ценный подарок — водонепроницаемые часы «Слава». А колхоз «Новая заря», которому позарез был нужен этот мост, чтобы возить на элеватор зерно и из города запчасти к тракторам, не делая при этом пятидесятикилометровый крюк, подарили их управлению племенного быка Казимира. Они долго не знали, куда девать скотину. Не в Москву же везти. Выручил председатель соседнего колхоза Сидор Кофтун. Быка они списали на износ строительной техники и пристроили к Кофтуну, а он за это презентовал руководящему составу управления пять коробковых полушубков. Опять же их оформили как спецодежду. В общем, в столице Орловский появился с обновками. Не забыл он и об Анастасии. Та долго не хотела принимать лисью шапку с таким длинным хвостом сзади, но Виктор сказал, что того требует оперативная обстановка (какая же жена без презента?) и она сдалась.

Именно в тот день, как ему показалось, растаяла ледяная стена между ними. Нет, вроде бы ничего особенного не произошло. Он вошел, поставил чемоданы на пол, стряхнул налипший на воротнике и шапке снег. Но вот ее глаза… Он никогда не видел у нее таких глаз!

Они не спеша, поужинали, говоря при этом о каких-то пустяках, послушали на кухне выпуск новостей по радио и переместились в комнату.

Виктор вынул из чемодана объемистую папку с рабочими документами и принялся перекладывать их в портфель, который в командировку с собой не брал.

— Ты знаешь, а я соскучилась по тебе, Витя — Анастасия села на тахту и подобрала ноги. — Даже не думала, что такое возможно.

— Почему? Я что, тиран какой-нибудь? — Орловский засмеялся.

— Да нет, конечно, — улыбнулась она. Просто я привыкла к тебе относиться как… к товарищу что ли?

Виктор заметил, что словом «товарищ» Анастасия едва ли не поперхнулась.

— А теперь как относишься? — он даже перестал есть отменный борщ, что она сварила с утра, и отложил ложку.

— Как к очень хорошему другу. По друзьям ведь тоже скучают, правда?

— Правда, — буркнул Виктор и вернулся к еде.

Тут Анастасия была права. Они и в самом деле стали друзьями. Нет, конечно, всего о своей жизни он не рассказал. Да разве такое возможно? Но в пределах разумного… Особенно они с Настей любили вспоминать детство, хотя и было оно у них ой какое разное. Маленький Петя Сказочников раздирал коленки, кувыркаясь с обрыва у быстрой речки Ведянки, играл в прятки в высоких травах, которые пахли уходящим летом, получал горячих от батяни, когда приходили соседи в поисках негодников, разоривших улей, а у Петьки вся мордашка была вымазана медом.

Настеньку же нянчили те самые семь нянек, которые по идее просто обязаны были оставить ее без глаза, но на деле даже чихнуть ей не давали. Горы плюшевых медведей и табуны кукол в кисейных платьицах, пытка рыбьим жиром по утрам, французский с прононсом и прочая дребедень. Кисельные берега и молочные реки, одним словом. Причем самым страшным, что она запомнила, был дед, совершенно не желающий вписываться в великосветскую семью высокопоставленного офицера. «Гляди, Наська, учи науку. Не будешь учиться, все косы повыдергаю», кричал он, и не было мгновений страшнее. Хотелось убежать в чулан и спрятаться там среди старых матрацев.

Раскаленная палуба парохода, тифозные трупы, сбрасываемые за борт, кишащая людьми и тараканами гостиница Марселя (причем еще не известно кого было больше) — все это не отложилось в маленькой детской головке. Тем более, что и в эмиграции ее отец тоже неплохо устроился.

У Петьки же самым страшным были «Бесовы пещеры», что на излучине реки за Строгановским лесом. Всякое говорили о них: и что живет там беглый каторжник, что питается заблудившимися детьми, и что именно туда русалки утаскивают с реки утопленников, а потом их души бродят по узким подземным ходам и завывают, заглушая ветер. Наконец, что в пещерах издревле поселились бесы и выходят оттуда по ночам на охоту. Один раз Петьку на спор пошел к пещерам когда стемнело. Полчаса просидел он у самого в хода ближней из них. Его начало трясти крупной дрожью. То ли замерз, то ли последние остатки мальчишеского куража растаяли вместе с криком ночной птицы. Убежал.

Только пацаны на селе его все равно зауважали. Еще бы. Больше никто даже не заикнулся о том, что готов хотя бы повторить поход к «Бесовым» пещерам ночью.

Потом были казаки, гнавшие полем безоружных активистов из их шахты. Был там и его родной дядя Коля с разрубленной наискосок грудью.

Горели заживо односельчане в подожженной петлюровцами деревне, умирали с голоду, когда со двора бравые красновцы, с яркими триколорами на рукавах, уводили последнюю скотину и жгли налившиеся зерном поля.

Но это уже была совсем другая, взрослая жизнь. Снаряжать ленту от пулемета «Максим», когда на голову тебе сыпятся горячие винтовочные гильзы, перевязывать рваные раны и хоронить знакомых с пеленок людей — это уже не детство.

Насте, как и ему, тоже поменяли фамилию. На самом деле ее звали Анастасия Эрдели. Хорошо, что хоть имя оставили. Он-то побыв некоторое время Сергеем, настолько привык к «Виктору», что уже давно не оборачивался, когда кто-нибудь на улице громко звал Петра.

Москва Красная площадь. 01.05.1941 г

Веселое оживление, крики «ура», тучи разноцветных шариков и знамена, плакаты, транспаранты… Казалось, они с Настей утонули в этом красном море.

Анастасия сначала ни в какую не хотела идти на демонстрацию, но если бы жены комсорга треста, да еще и кандидата в партию, не было бы вместе со всеми, это, самое малое, вызвало бы пересуды и сплетни. Пришлось воспользоваться административным ресурсом. Лутцу Анастасия перечить не смела. Он был единственным связующим звеном между ней и отцом, возглавляющем в Париже «офицерский союз».

Настя шла молча, впрочем, стараясь ничем не выдавать своего раздражения. Но постепенно праздничное настроение передалось и ей. Тем более, что по рукам пошли маленькие бутылочки водочки и коньячка.

В конце концов разве можно злиться на этих людей, так искренне радующихся и так бесхитростно делящихся своей радостю с другими. Вот уже его жена шагает с подаренными кем-то воздушными шариками и поет веселую песню про летчиков. Они шли в четвертой колоне от мавзолея, и когда Виктор посмотрел на лево, сердце у него сжалось.

Вот он, Сталин! В своем всегдашнем светлом костюме из «коломенки» и фуражке-ворошиловке. Смеется и машет рукой. Так близко! Ведь Виктору, ворошиловскому стрелку, ничего не стоит попасть отсюда в вождя! Как просто и как нереально. Судьба словно смеется над ним.

А поднялась бы теперь у него рука? После всего того, что он знает, после панорамы лежащей в руинах Москвы, после тысяч лежащих в оврагах и гниющих трупов тех, кто идет сейчас рядом с ним, после знакомства с фильтрационными лагерями? Да, ГУЛАГ он тоже помнил, но люди выживали и там. И освобождались. А из лагеря для перемещенных лиц было только две дороги: в полицаи-белоповязочники и на метр под землю. Иногда и такого выбора не было, когда тебя, распухшего от лучевой болезни, но еще живого, штыками, вместе с десятками таких же загоняют в ров и бросают издалека сверху землю.

— Чего нос-то повесил? Вспомнил чего что ли? — окликнул его Мишка Назарян. Очки сползли вниз по его покрасневшему носу, фетровая шляпа съехала на затылок. Толкается, целоваться лезет, морда пьяная, того и гляди флажком глаза выколет. Эх Мишка, Мишка — добрая душа. Наливай.

Москва Языковский пер. д.6 20.06.1941 г

Это был ее настоящий день рождения. Свой настоящий Виктор праздновать никак не мог, а тот, что записан в фальшивом паспорте, просто не хотелось.

Праздник удался. Гостей было не много. Чета Прохоровых (Он — тот самый принципиальный главбух, она — секретарь профкома управления), Назаряны и Олег Щерба с подругой. Олег — его сосед и просто хороший парень. Он притащил с собой баян, так что застолье, как это бывает, продолжалось под «Тачанку», «Три танкиста» и «бой на озере Хасан». Олежка без устали играл на баяне, который он притащил с собой. Потом, неожиданно для Виктора, Анастасия взяла гитару и озорно запела:

— Крутится вертится шар голубой

Крутится вертится над головой

Крутится вертится, хочет упасть

Кавалер барышню хочет украсть

— На сопках Маньчжурии сыграй, — закричала Соня — Олегова подружка.

— Просим, просим, — зааплодировали все. Стол сдвинули к окну и три пары закружились по комнате. Только баянист остался не при делах. Потом Олег хлопнул себя рукой по лбу и скрылся в прихожей. Через некоторое время он вместе с Митричем, соседом сверху, притащил патефон. Откуда-то появились еще люди, некоторых из которых Виктор смутно помнил, а других не узнавал вовсе. Танцы до упаду. Однако народ и не думал останавливаться. Наоборот, патефон вынесли на улицу и поставили на табуретке возле парадного. Вскоре публики прибавилось. Вино, смех, теплая летняя ночь двадцатого июня сорок первого года — последняя мирная ночь.

Москва Языковский пер. д.6 22.06.1941 г

Началось! — он стоял возле зеркала с половиной выбритого лица. Именно таким застало Виктора сообщение Совинформбюро. — Все! Теперь это не остановить. Все развивается по дьявольскому сценарию, заключительным актом которого станет ядерная бомбардировка городов СССР. Вон Лутц только позавчера вернулся из своей странной командировки в закавказье, а сейчас по радио передают, что англичане бомбили Баку. В Иране начались столкновения между частями Красной армии и экспедиционным британским корпусом. Ну а немец атаковал с запада. К этому все и шло.

Орловский подошел к окну. Люди толпились на тротуаре возле уличных репродукторов. Толпа уже заполонила половину проезжей части. Образовалась пробка. Диктор замолчал. Стало как-то непривычно тихо. Только ребенок плачет у кого-то на руках. Зазвонил телефон.

— Орловский, — бодрый голос Лутца звучал как нечто инородное и глупое посреди всеобщего горя. Виктор отдернул от себя трубку так, будто она была намазана ядом и сжал ее в кулаке так, что побелели пальцы. — Орловский. Виктор, где ты там пропал?

— Да, — выдавил из себя он.

— Жду тебя с женой по старому адресу. Помнишь небось «Волну?» Чтобы к четырем был как штык. Есть разговор, да и все наши собираются. Считай, что это приказ. Об остальном при встрече.

Ишь ты, шкура. Почуял запах крови, осмелел. Не боится уже ничего. Чуть ли не открытым текстом по телефону говорит. Похоже, что все идет по их плану. Вот и базу расконсервируют. — Орловсий закусил нижнюю губу. — не успел он увести Настю в глухую деревню, как задумал еще осенью. То командировка эта, то повышение. Опять же зимой было не реально устроится в деревне. Дотянул, твою мать. Ну хорошо, поедем и посмотрим, что вы там затеваете, гаврики.

Такси высадило их на окраине Тимирязевского арка. Прямо к воротам ДСО «Волна» Орловский ехать не решился даже сейчас.

Здесь все было по прежнему. Разве, что территория казалась менее ухоженной. Парк метр за метром отвоевывал ее у людей. Вот уже на площадке для игры в городки шелестят листьями на ветру ростки будущего дикого малинника, да и в прыжковой яме из-за зарослей борщевика не видно песка. На втором этаже местный филиал ОСВОДа устроил что-то вроде склада, и теперь Гоша Яценко тащит оттуда под мышкой несколько весел, а на каждом плече бывшего соседа Орловского по спасательному кругу.

— О-о-! Какие люди! С дамой познакомил бы что ли, деревеньщина.

— Пошел ты, — махнул рукой Виктор.

— Ты чего такой смурной, Виктор? — с крыльца сбежал Ян Лутц. На его посвежевшем лице сияла улыбка. — Все еще только начинается. Разве не этого ты хотел? Не сегодня завтра кровавый сталинский режим будет сметен с лица земли. Как говорят наши немецкие друзья — «блицкриг».

Говорит будто на митинге. Обрабатывает, скотина. Профессиональная привычка, куда деваться. — Орловский достал папиросу и закурил. Он не стал ничего отвечать, только придал своему лицу невозмутимый вид.

И правда, что-то он расклеился как барышня из той позавчерашней песни. Что он будет делать дальше, Виктор еще не решил. Одно понятно — с парнями из «Волны» ему не по пути. Остаться с ними — это значит опять: стрельба, гонки на автомобилях, засады и убийства. Того и гляди, опять забросит в пятьдесят восьмой.

Нет уж! Мы как-нибудь сами, потихоньку, своим чередом и подальше отсюда. Только бы придумать как.

Орловский понимал, что об отпуске на работе теперь не может быть и речи. Война! А если самому просто взять и рвануть? В военное время? Эх…

Вся первая неделя войны прошла в бестолковой суете. Сводки о положении на фронтах не радовали, на работе все дела встали. Начальство постоянно ждало из наркомата распоряжений о переброске людей и техники на строительство оборонительных сооружений. Все довоенные дела отошли на второй план, а то и вовсе встали. В общем, не работалось.

Сотрудники не вылезали из курилок, обсуждая последние новости. Помимо сообщений от Совинформбюро, здесь говорили о скакнувших вверх ценах на продукты на Тишинке или о том, кто и когда записался добровольцем, а кому пришла повестка из военкомата, думали-гадали кому дадут бронь, а кому нет.

Из самого треста на фронт пока не ушел никто, а вот уз управления, откуда перевели Орловского, семеро уже отбыли на сборный пункт.

Что интересно, по городу нельзя было сказать, что началась война. От кафе на углу Моховой, где стояли парни и девушки, доносился звонкий смех, возле входа в парк, у киоска выстроилась очередь за мороженным, припоздавшие зрители спешили попасть на дневной сеанс до третьего звонка, мамочки с колясками прогуливались по скверу, редкие прохожие шарахаются от поливальной машины, медленно ползущей вдоль тротуара. Обычный день.

Да нет, не обычный. Вон в сквере торчит длинный ствол мелкокалиберной зенитной пушки, а по трамвайным путям, дковами о булыжники, едет военный патруль, на афише плакат «Родина мать зовет», да и репродуктор каждые два часа громоподобным голосом Левитана передает последние сводки. Вот и сейчас:

— Добрый день, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.

В течение двадцать девятого июня наши войска вели тяжелые бои на минском, барановическом, луцком направлениях. Наступление танковых частей передового эшелона противника на минском и слуцком направлениях остановлено. Танковые части противника несут большие потери.

Упорным сопротивлением и контратаками на этих направлениях наши войска задерживают продвижение основных сил противника.

На всём протяжении советско-финляндской госграницы противник проводил усиленную наземную разведку, сопровождаемую артиллерийским огнём. Все попытки разведчиков противника проникнуть на нашу территорию отбиты.

На остальных участках фронта наши войска прочно удерживают госграницу.

По дополнительным данным, двадцать седьмого июня в Рижском заливе потоплена подводная лодка противника.

Советская авиация за двадцать девятое июня уничтожила сорок три самолета противника. Потери нашей авиации — двенадцать самолетов.

На вильненско-двинском направлении попытки подвижных частей противника воздействовать на фланги и тыл наших войск, отходящих в результате боёв в районе Шауляй, Кейданы, Поневеж, Каунас на новые позиции, успеха не имели. Энергичными контратаками наших войск подвижным частям противника нанесён значительный ущерб, как в личном составе, так и особенно в материальной части.

На минском направлении усилиями наших наземных войск и авиации дальнейшее продвижение прорвавшихся мотомехчастей противника остановлено. Отрезанные нашими войсками от своих баз и пехоты мотомехчасти противника, находясь под непрерывным огнем нашей авиации, поставлены в исключительно тяжёлое положение. Отходящие от госграницы наши пехотные части прикрытия ведут ожесточённые бои и сдерживают продвижение моторизованных и пехотных войск противника на линии Лида — Волковысу.

В результате упорных и ожесточённых боёв — за период в семь-восемь дней немцы по теряли не менее двух с половиной тысяч танков, около полутора тысяч самолётов, более тридцати тысяч пленными. За тот же период мы потеряли: восемьсот пятьдесят самолётов, до девятисот танков, до пятнадцати тысяч пропавшими без вести и пленными…

Люди будто бы пока не понимают всю серьезность происходящего. Так оно всегда бывает. Пока жаренный петух не клюнет именно твою задницу, да побольнее, креститься не будешь. Не воспринимает человеческий мозг какую-то абстрактную угрозу. Да, где-то там идет война, гибнут под танками женщины и дети, уцелевшие прячутся в подвалах, куда поборники «нового мирового порядка» бросают гранаты, горят больницы, танки бьют прямой наводкой по легковушкам, набитым беженцами, таранят их, под улюлюкание стреляют с бронетранспортера из крупнокалиберного пулемета по окнам домов, снимают все это на ручные камеры, чтобы потом похвастаться перед родственниками. Но это все где-то там, где-то далеко. Наверное, если бы танки стреляли по домам где-нибудь на Пресне в районе горбатого моста, москвичи бы уже не толпились у витрин магазинов, глазея на новую коллекцию летней одежды, как они это делают сейчас.

Орловский с какой-то жалостью посмотрел на ротозеев у галантереи напротив. Сколько им еще предстоит хлебнуть.

Уже в августе картина изменилась. На окнах наклеены крест-на-крест белые бумажные полоски, закрыто кафе за углом, исчезли продукты с витрин магазинов, автобусы, троллейбусы и трамваи по вечерам светятся изнутри загадочным синим светом сквозь заклеенные плотной бумагой окна, вместо ушедших на фронт регулировщиков на перекрестках машут флажками молоденькие девчата в красноармейской форме с винтовками СВТ за спиной, такие же девушки из подразделений ПВО обходят подъезды, проверяя светомаскировку, по три раза за ночь сирены воздушной тревоги загоняют москвичей в метро.

Орловский в бомбоубежища не бегал. Каждый раз, когда оживший репродуктор начинал свое: — «Товарищи, внимание! Воздушная тревога», он лишь плотнее задергивал светонепроницаемые шторы.

К сентябрю на окраинах столицы, как грибы после дождя, выросли укрепленные огневые точки из мешков с песком, такими же мешками были заложены витрины магазинов и и окна первых этажей, многие окна вторых этажей были заколочены досками. На перекрестках противотанковые ежи, во дворах зенитки, в каждом доме добровольное подразделение ПВО, охотящееся за зажигалками, на вентиляторном заводе записывали в народное ополчение. Москва готовилась драться до последнего.

Из его подъезда на фронт ушли уже шестеро. Вот и сегодня Виктор встретил во дворе Олега Щербу. В новенькой диагоналевой гимнастерке, перетянутой широким комсоставовским ремнем со звездой на пряжке, на боку висела кобура, ярко желтая, из хорошей свиной кожи.

— Других на складе не было, — смутился Олег, поймав взгляд Орловского. — а я вот, брат пока в Волоколамск с нашим сводным полком милиции, а куда дальше, пока не знаю.

Вот значит как, в милиции служит наш Олежка-то. Вот это да!

— Как там, на фронте-то, что у вас говорят?

— Плохо. Вязьму оставили. Совсем близко к Москве немец. Я вот заявление написал. Не могу больше за всякой шпаной гоняться, когда такое. А ты как?

— Говорят что на куда-то Урал эвакуируют, танковый завод стоить, ответил Виктор, и потом неожиданно для самого себя сказал:

— А я бы в инженерные войска на фронт подался, да боюсь…

— Не переживай. Сейчас время такое, что фронт, он везде, и на Урале тоже. Танки, брат, нам вот как нужны, — Щерба провел ладонью по горлу. — Ну бывай. Я побежал. Они обнялись, и, сверкая хромовыми сапогами, Олег скрылся под аркой.

Щерба не успеет сделать по врагу и выстрела. Эшелон, в котором он будет ехать, расстреляют прорвавшиеся южнее города немецкие танки. Много погибнет народу на полях подмосковья. Плохо вооруженные ополченцы, брошенные в самое пекло курсанты московских училищ — вчерашние школьники, такие же вот как Щерба «легавые», еще вчера ловившие карманников на птичьем рынке шли на вооруженные до зубов мотострелковые дивизии немцев с именем Сталина и такой-то матерью на устах.

Москва Языковский пер. д.6 02.10.1941 г

В прихожей на тумбочке задребезжал телефон.

— Слушаю, — Виктор облокотился о дверной косяк.

— Удочки готовы, дядя Яша ждет тебя завтра, полдесятого на платформе, — сказал на том конце провода прокуренный голос, и трубку повесили. Это означало, что Ян Лутц лично будет встречать его на станции Лианозово.

Начинается! Конечно, а чего он ждал? Что его оставят в покое?

Орловский выругался и, открыв сервант из красного дерева, доставшийся им от прежнего хозяина по наследству, и достал бутылку «Армянского», налил до краев стакан и выпил несколькими большими глотками.

— Во вторник тебя и еще несколько сотрудников треста отправят под Юхнов на строительство линии обороны. Начинаем работать. Твоим первым заданием будет взорвать мост через Угру, чтобы большевички не смогли драпануть за реку. С тобой в паре поедет Кондратюк Илья Михайлович. Да-да не удивляйся, ваш главбух из управления. Этот пламенный коммунист проворовался еще на своей прежней работе и теперь у нас на крючке. Ты там приглядывай за ним, ибо не надежен. Истеричка. В городе на Лещева пять у нашего человечка возьмете взрывчатку. Он уже предупрежден и все готово. Вот Игнат Брагин, — Лутц сунул Виктору под нос фотографию, с которой на Орловского смотрела небритая физиономия в кепке малокозырке. — Старшим группы будешь ты. Когда вернешься, жди звонка. Отдохнешь и снова в бой. Нам, друг, еще такие дела предстоят — ого-го, закачаешься.

Вернувшись домой, Орловский позвонил Саше Рутковскому. Тот на прошлой неделе говорил, что их контору эвакуируют в Челябинск. Предлагал забрать с собой Анастасию. Виктор все тянул с ответом — надеялся все же, что ему удастся рвануть в глухую деревеньку за Урал, как он задумал. Однако ничего придумать так и не удалось, и теперь иного выхода просто не было.

Утром в понедельник Настю оформили младшим научным сотрудником, и уже вечером Орловский выгружал из институтской эмки туго перетянутый ремнем кожаный чемодан, который они с женой собирали накануне.

На перроне яблоку упасть было некуда. Носильщики, ласково матерясь, уже не надеялись протолкнуть свои тележки сквозь толпу отъезжающих и провожающих, возле здания вокзала на вещмешках, узлах и баулах сидели студенты МГУ. Этим, казалось, не было никакого дела до царящей вокруг суматохи. Ребята и девчонки, собравшись вокруг очкарика с гитарой, пели:

— В путь-дорожку дальнюю

Я тебя отправлю,

Упадёт на яблоню

Алый цвет зари.

Подари мне, сокол,

На прощанье саблю,

Вместе с вострой саблей

Пику подари.

Подари мне, сокол,

На прощанье саблю,

Вместе с вострой саблей

Пику подари…

Потом по команде парня с красной повязкой на рукаве и переливающимися на груди эмалью значками «ворошиловский стрелок», «отличник МПВО» и «отличник Осоавиахим» встали, похватали свою поклажу, и, построившись в колонну по двое, двинулись в начало состава. Орловским и Рутковскому тоже надо было туда и они пристроились этой колонне в хвост.

Красная профессура у первого вагона бойко закидывала свои вещи в тамбур и прямо в открытые окна, будто это были не дядечки в возрасте, а те же студенты.

Виктор поставил на землю чемодан, взял в свои ладони Настино лицо и поцеловал. Крепко поцеловал, по-настоящему. Она не оттолкнула его, а наоборот прижалась и заплакала.

Уже дома, не один раз прокручивая в голове эти последние минуты, что они пробыли вместе, Виктор думал о том, что, если бы не война, если бы не этот Лутц со своей бандой, ведь все могло у них сложиться по-другому. Черт! Но ведь познакомил-то их как раз Ян. Да и не обратила бы внимания хоть и бывшая, но потомственная дворянка на простого красного командира из шахтерского села Степановка.

Свет этим вечером так и не дали, воск от давно погасшей свечки стек по подсвечнику и зашипел в лужице коньяка из опрокинутой бутылки. Орловский, уронив голову на руки, спал сидя за столом. За окном выла сирена воздушной тревоги, и над Белорусским вокзалом рыскали в небе яркие лучи прожекторов. Вскоре заработали зенитки, но разбудить Виктора они так и не смогли.

Проснулся он рано, не спеша позавтракал, покидал в сидор нижнее белье, теплые носки, мыло и бритвенные принадлежности. Подумав, положил сверху пару банок тушенки и пол буханки хлеба, затем залез в тайник, достал наган и горсть патронов к нему. Почистив револьвер, Орловский засунул его за пояс под свитер.

К зданию треста на Пятницкой он приехал за полчаса до того времени, на которое был назначен сбор. Кондратюк был уже здесь. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к животу набитую под завязку белую парусиновую сумку. Кроме Орловского, Назаряна и главбуха в сторону Юхнова ехало еще два инженера. Правда, их должны были высадить раньше. Остальные либо уже находились на возводящихся рубежах, либо вошли в состав других групп на других направлениях.

К половине девятого к парадному подкатил автобус с работницами фабрики «Красный октябрь». Эти «сладкие женщины» с профессионально пухлыми щечками и звонкими голосами сразу наполнили улицу смехом и гомоном. Как будто не окопы рыть едут, а на загородный пикник. Две подъехавшие полуторки с осчастливленными бронью артистами какого-то там театра, причем все больше молодыми, розовощекими вьюношами, вообще вызвали бурю эмоций у кондитерш.

Виктор подхватил сидор и устроился на одном из свободных сидений у передних дверей автобуса. Главбух отдуваясь плюхнулся рядом сним.

По пустой утренней Москве они быстро доехали до окраин города и уже на Варшавском шоссе встроились в колонну таких же забитых грубой рабочей силой автомобилей.

Всю дорогу неуемные женщины тянули задушевные жалостливые песни, от которых у Виктора к исходу первого часа начала болеть голова, а Кондратюк, не разделяющий их веселья, все пытал Орловского насколько близко к фронту они едут. Как будто Орловский знал больше него. Он даже не представлял, что они там будут делать: толи гонять землекопов, заставляя их рыть траншеи, котлованы под блиндажи и землянки и другие фортификационные сооружения, толи просто, наряду с остальными махать лопатой.

А Кондратюк думал совсем не об этом. Он боялся. Именно из-за своей природной трусости он и попал в цепкие лапы Лутца, и теперь главбух мысленно рисовал себе картины страшных бомбежек и еще черти знает чего.

Наконец Орловскому надоел этот филиал хора имени Пятницкого и Кондратюк, потеющий от страха на соседнем сидении, и он во время первой же проверки документов вышел из автобуса и, закинув сидор в полуторку, забрался на ее борт.

Здесь, конечно, было не так тепло и уютно, но зато ничего не мешало обдумать, что же делать дальше.

На месте их встретил немолодой капитан с усталым, серым от въевшейся пыли лицом. Одернув выцветшую гимнастерку, он принял рапорт у сопровождающего колонну лейтенанта, после чего тот вскочил на подножку одного из грузовиков, и часть приехавшей сюда колонны отправилась дальше.

Капитан показал вновь прибывшим, где им предстоит жить и где получать пайки, а потом бойцы трудового фронта потянулись в поле. Половину его уже была покрыта зигзагами свежих шрамов окоп и ходов сообщения между огневыми точками. Рыли в основном бабы из близлежащих деревень и несколько бойцов инженерного батальона.

Подъехал грузовик с инструментом. Майор расставил людей и, пообещав к обеду организовать горячее питание, укатил куда-то на полуторке. Вообще все было как-то неорганизованно. Старшего никто не назначил. Если работницы кондитерской фабрики, которыми командовала крупная, мужеподобная женщина в пиджаке со значком «ворошиловский стрелок» на лацкане, дружно вгрызлись в сырую подмосковную землю, то румяные деятели искусства приниматься за работу не спешили.

Самое время навестить этого Игната Брагина, — Виктор поманил рукой Кондратюка, и они, сделав вид, что идут к лесу по нужде, пошли в сторону Юхнова.

Одно- и двухэтажные деревянные дома на улице Лещева утопали в огненном море осенней листвы, и дом номер пять им удалось найти не сразу. Это был небольшой сруб с почерневшими от времени стенами. Одну половину его занимал райпотребсоюз, а на другой теснились несколько мелких мастерских. Как сказала соседка по коридору, Брагин — шляпных дел мастер, вышел по делам, но должен скоро вернуться.

Не успел Орловский выкурить папиросу-другую, как хозяин запертой на навесной замок мастерской открыл скрипящую, покосившуюся калитку и, поставив на землю баул набитый отрезами ткани, спросил:

— Не ко мне ли гости дорогие?

— К вам. Мы за шляпой для Архипа Григорьевича.

— Шляпа еще не готова, зато есть новая модель кепки-лондонки. Проходите покажу.

Кагда все условленные слова были сказаны, Брагин снял замок и пропустив гостей в мастерскую, закрыл изнутри дверь на засов.

Внешность шляпных дел мастера никак не соответствовала его профессии. Перед Орловским стоял верзила с большими мозолистыми ладонями, крупным скуластым лицом и мясистым носом промеж глубоко посаженных злых глаз. Ему на скотобойне работать а не фетровые шляпки крутить.

— Этот с нами? — Игнат с сомнением покосился на незнающего куда себя девать Кондратюка.

— Начальство приказало, а ему виднее, — Виктор, не дожидаясь приглашения, сел на лавку возле окна. Он и сам был бы рад отделаться от главбуха, но подозревал, что того специально послали приглядеть за ним и доложить о результатах операции. — Я предлагаю оставить его здесь. Там он нам только мешаться будет.

— Но… — попытался возразить Кондратюк, переводя взгляд с одного своего подельника на другого. Он снял кепку и мял ее в руках, будто пытался найти вшитую в нее инструкцию на все случаи жизни. Но если в природе и существует такая инструкция, то находится она на пару сантиметров ниже кепки.

— Нет, — Виктор встал. — Никаких «но». Я старший группы и мое решение — оставить вас здесь. Брагин, где «мыло»?

Игнат засуетился, отодвинул тяжелую болванку, на которую натягивались заготовки для шапок, и, открыв обнаружившийся под ней люк, скрылся в подполе.

Орловский, от нечего делать. Принялся осматривать мастерскую. На противоположной стене висели образцы готовой продукции. Чего здесь только не было: та самая кепка-лондонка в мелкую бежевую клетку, дореволюционный картуз, белая пилотка из крученого шелка, несколько офицерских фуражек, от простенькой, с суконным малиновым кантом, до шикарной шевиотовым околышем и серебристой подкладкой. В углу висела даже польская кофедератка, а рядом шерстяная буденовка с большой синей звездой.

Вскоре в густой темноте люка чихнули, и на поверхности появился сначала мешок, а затем и сам Игнат.

Если речь шла о том мосте, который они видели с Кондратюком, выходя из леса, то взрывчатки было более чем достаточно.

А о каком же еще? Врядли здесь был еще мост.

Но возражать Орловский не стал. Пусть этот орангутанг тащит все, что есть.

К речке шли огородами и садами. Впереди в такт шагам раскачивалась широкая спина Брагина, легко тащившего на плече увесистый мешок, будто набит он был сеном, а не динамитом. Выйдя к воде, зашагали вправо к мосту, по неприметной тропинке вдоль берега. Орловский то и дело касался рукоятки нагана, выпирающего из под свитера.

Уже на песчаном плесе возле переправы, развязав горловину мешка, Игнат посмотрел на Виктора. Мол, показывай начальник, куда и как закладывать.

Орловский вздохнул: — Все равно этот балбес не сумеет сделать все как надо. Придется лезть в воду.

Виктор связал вместе несколько шашек, воткнул в одну из них взрыватель и отрезал довольно приличный кусок от мотка бикфордова шнура.

Брагин стоял на песке у самой кромки воды и сплевывал шелуху от семечек.

— Готово. Привяжи к ближней опоре, а я посмотрю, как у тебя это получится, — Орловский протянул мину Игнату. Тот выбросил остатки семечек в камыш, вытер руки о ватник и, осторожно взяв динамит, повернулся к переправе. Виктор достал наган, взвел курок и выстрелил в лицо обернувшегося Брагина. Массивное тело Игната с плеском осело в воду, а отлетевшая кепка поплыла по течению под мост. Мост, который тоже кто-то строил. В который кто-то вложил душу, как вложил душу в свой в Белоречье он. И пусть Виктор не начертил ни одного чертежа и не выкопал ни одного шурфа, когда он перерезал ленточку вместе с председателем местного колхоза, по его щекам текли слезы. Впервые в своей жизни Орловский сделал что-то для людей. А этот гад… — Виктор подтащил мешок с динамитом в воду, крепко привязал его к трупу, потом ухватил Брагина за ворот и поволок его на глубину.

— Где тебя носило? О, в воду оступился что ли? А где Кондратюк? — Назарян поправил сползающие с носа очки.

— Ну Мишка, столько вопросов за одну минуту. Отвечаю по порядку: Искал главбуха, соскользнул в речку. Кондратюк сбежал наверное, зараза.

— Зря это он, — Назарян вздохнул. — За такое по законам военного времени знаешь что бывает?

— Догадываюсь. — Орловский сел на бруствер свежевыкопанного окопа и достал папиросу. На самом деле он еще не решил что делать с главбухом. Грохнуть? Может хватит уже? А может тот посидит-посидит у Брагина в мастерской, да и на самом деле дернет в Москву? Ладно. Утро вечера мудренее, а сейчас и восе обед.

— Жрать привозили?

— Привозили. Иди, пока кухня не уехала еще… Что это? — Мишка близоруко сощурился, пытаясь рассмотреть что-то на дороге за рекой. Моста отсюда видно не было — не дошла еще змейка окопов до него, и слава богу. Значит и выстрела никто не слышал. А вот на шоссе возле леса Орловский отчетливо рассмотрел мотоцикл с коляской.

Немцы?!

Солдат в гимнастерке мышиного цвета привстал на коляске и таращился в бинокль на дравших зад кверху баб.

— Не-е-емцы-ы-и, — разглядел наконец и Мишка.

— Откуда здесь-то? — спросил сам себя Орловский. Далекое, тяжелое дыхание фронта лишь изредка приносили порывы ветра, когда из-за лесистых холмов вдруг на несколько мгновений становилась слышна канонада.

Километров сорок-пятьдесят, не меньше. А это кто?

Далеко, на другом краю поля, что за рекой, по дороге тянулся длинный пыльный шлейф. Мотоцикл сорвался с места, заложил крутой вираж и помчался навстречу огромной колонне танков. И считать не надо было, чтобы понять — их не менее ста штук.

Господи, да что же это? — Виктор посмотрел на Назаряна, спотыкающегося и бегущего к полуторке с тремя солдатами и усталым капитаном, на стремительно приближающиеся к ним танки.

Головной развернул башню и от ствола его пушки отделился дымок, и тут же звук выстрела слился со звуком разрыва, черным кустом выросшего среди рывших окопы. Тутже взорвалось еще несколько снарядов. Один угодил точно в полевую кухню, прицепленную к грузовику. Задний борт его, и часть кузова загорелись. Бабахнуло где-то совсем рядом. Где-то в той стороне, куда рванул Назарян.

— Мишка-а-а, — отплевываясь, Орловский пополз в облако оседающей земли и наткнулся на что-то мокрое и теплое. Сквозь пелену на него смотрела страшная маска из грязи и крови. А поверх этой маски были одеты такие знакомые, вечно сползающие с Мишки очки.

В этом грохоте и лязге гусениц, в треске пулеметных очередей и истошных воплях его приятель казался инородным телом. Он и одет-то был неподходяще. И теперь из живота распоротой домашней вязанной безрукавки на куски перепаханного дерна выползало что-то розовое и живое.

Виктор затравленно оглянулся. Метрах в пятидесяти от него немецкий танк настигал ковыляющую пожилую женщину. Еще один, чуть дальше, утюжил кого-то в не до конца отрытых окопах. К городу неслась горящая полуторка с мертвым капитаном в кузове.

Виктор побежал. Но побежал он не к городу, а наоборот к реке. Голые стебли кустов больно хлестали его по рукам, шее и лицу. Он падал, вставал и снова бежал.

Сделав большой крюк, Орловский вышел к городу, но и здесь были немцы. Вторая колонна, состоящая из грузовиков и бронетранспортеров уже вошла в Юхнов.

Потом Виктор долго пробирался оврагами к лесу, шел между деревьев и просто полем. Здесь было тихо. А потом он наткнулся на ЗИС с обгоревшим кузовом. Шофер уже положил тело капитана в канаву и теперь пытался заложить его камнями. Орловский помог ему. Креста, даже самого примитивного, они ставить не стали. Ведь немцы могут прийти сюда уже завтра утром.

В Москву возвращались не по Варшавскому шоссе, а проселочными дорогами. Бензин кончился километрах в пяти от столицы, и, оставив шофера сидеть на подножке кабины, дальше Виктор пошел пешком.

К конечной трамвайной остановке Орловский вышел, когда уже стемнело. Грязный, окровавленный он ввалился в вагон и сел у окна. Испуганный кондуктор так и не стал спрашивать у Виктора билет, а всю дорогу просидел у дальнем углу вагона.

Кое-как отперев дверь ключом, Орловский прямо в прихожей скинул с себя изорванное белье и, повернув рычаг газовой колонки, зажег горелку. Ванна наполнялась медленно. Теплая вода нежно обволакивала тело, растворяя в себе события прошедшего дня. Они теперь казались ему кошмарным сном.

Не могло такого быть. Просто не могло. Здесь мыльная пенка на дышащей паром воде, бархатное полотенце, в комнате уютный торшер, полка с книгами, мягкие тапочки, радиола. Там кровь, смерть, огонь. Как это может существовать одновременно, да еще в нескольких километрах друг от друга? Ничего, завтра Виктор обязательно сходит в дорогой ресторан. Он почему-то чувствовал, что еще очень не скоро ему доведется посидеть в хорошем ресторане. Хотя, какой к черту ресторан — карточки же…

Сон крепко вцепился в Виктора и не отпустил даже тогда, когда голова его скрылась под водой.

Глава 12

ГОЛОС

Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 23.07.2008 г.

Он включил ночник и, взбив подушку, положил ее так, чтобы полулежа читать интересную книгу, что недавно подкинул ему приятель. Это был явно побывавший не в одних руках томик с обложкой синего цвета, потертый на углах. «Сто сорок бесед с Молотовым» написал некий Чуев. И когда только успел?

Вообще-то никакой практической ценности для расследования Бенедиктинского сей труд не представлял. Но Алексею хотелось немного отвлечься от сухих сводок, отчетов и справок из архивов и окунуться в живой диалог журналиста и партийного функционера Сталинской эпохи.

Весь сегодняшний день же Бенедиктинский бездарно потратил на непроверенные и ничем не подтвержденные случаи покушений.

Например, в январе тридцать пятого года в кремлевской библиотеке в Сталина стреляла молодая девушка из графского рода Орлова-Павлова. Сталин не пострадал. Террористку задержали. По этому делу было арестовано примерно сорок человек. Сегодня его называют «Кремлевским делом». Но говорили, что все это было подстроено Генрихом Ягодой, чтобы взять под личный контроль охрану Кремля, которая была в ведении Наркомата обороны.

Кремлевские интриги мало интересовали Алексея. К тому же, материалов самого дела практически не сохранилось. Да и вообще вся эта ситуация скорее на руку его оппонентам. Ведь подобные инсценировки еще более разжигали истерию шпиономании и как бы являлись индульгенцией. Как те же покушения на югах.

Ночью двадцать пятого августа тридцать третьего года Сталин, Ворошилов, Жданов и начальник оперативного отдела ОГПУ Паукер прибыли на поезде в Сочи и затем выехали на двух легковых машинах в «Зеленую рощу», правительственную дачу возле курорта Мацеста. Неожиданно в середине пути Берия предложил Иосифу Виссарионычу пересесть в автомобиль, идущий вторым. Свою просьбу он объяснил как-то невнятно, но Сталин согласился. Когда процессия проезжала через Ривьерский мост в центре Сочи, в «бьюик» со Сталиным и Ворошиловым врезался неизвестный грузовик. Охрана из первой машины открыла огонь, но грузовик скрылся. Никаких серьезных последствий, кроме незначительных повреждений автомобиля Сталина это нападение не имело, что само по себе странно.

Шофера грузовика вскоре нашли. Оказывается, перед рейсом он как следует заложил за воротник… Никакого умысла на покушение у него, конечно, не было. Так, по крайней мере, гласит официальная версия.

Спустя месяц, двадцать третьего сентября, Сталин на катере «Красная звезда» совершил морскую прогулку вдоль побережья Черного моря. Днем катер с пассажирами отошел от причала в Гагре по направлению к Пицунде. Причалив к берегу, компания пообедала под сенью эвкалиптов и сосен и отправилась в обратный путь.

Погода испортилась, штормило и катер, осторожно взбираясь на волны, к Гаграм подошел только к пяти вечера.

Неожиданно судно обстреляли с берега. Все пули легли в стороне от катера. Оказалось, что пограничники, увидев в запретной зоне неизвестный катер, сделали три предупредительных выстрела в сторону него.

Неубедительно. Получается, что те самые люди, что по идее и должны охранять жизнь вождя, и слыхом не слыхивали о его прогулке.

В полночь из столицы Грузии примчался Лаврентий Палыч, бывший тогда первым секретарем Закавказского крайкома и начальник ОГПУ Закавказья А.Гоглидзе. Провели скоротечное расследование. Сталин особого беспокойства по поводу «недоразумения» не выказал, и дело быстренько замяли. Причем ни шофер, ни пограничники никак не были наказаны. И это в годы репрессий-то! В общем либо Берия постарался-таки устроить себе пиар, как незаменимому борцу за жизнь Отца народов, либо кто-то постарался кого-то подставить. А скорее всего и то и другое одновременно.

«Сто сорок бесед с Молотовым» читались на одном дыхании, и Бенедиктинский не заметил, как пролетели два часа.

Однако накопившаяся за день усталость дала себя знать, и Алексей уже было решил отложить книгу, когда в глаза ему бросились эти строки:

«Сталин снится?

Не часто, но иногда снится. И какие-то совершенно необычные условия. В каком-то разрушенном городе… Никак не могу выйти… Потом встречаюсь с ним. Одним словом, какие-то странные сны, очень запутанные.

17.07.1975,»

Сон как ветром сдуло.

Значит, и Вячеславу Михайловичу это снилось! И снилось аж в семьдесят пятом году! — Бенедиктинский встал, вышел на балкон и закурил.

Это уже не паранойя и не навязчивая идея. Значит есть что-то… Какой-то неведомый и ужасный мир, пропуском в который служит сон. И мир этот как-то связан со Сталиным.

Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 08.06.1958 г

Багровый отсвет вымученной небом зари терялся в свинцовой вате облаков, изредка обнаруживающей в своей рыхлой туше крупные прорехи. Это резвится ветер, которому мало просто гонять мусор по пригородным аллеям и гнуть ветки, стряхивая с них листву, которая в Подмосковье уже к середине июня жухнет и сворачивается в трубочку.

Андрей спрыгнул на влажный песок и, оставляя на нем глубокие следы, тут же заполняющиеся водой и теряющие форму, пошел вверх. Мотнув головой, Орловский последовал за ним, но задержался, смыв остатки сна речной водицей, зачерпнутой ладонью.

Промозглый туман и какая-то особая утренняя тишина воскресили в памяти Виктора картину начала шахтерского рабочего дня. Вот так же по холодку уходил его отец на первую смену, сжимая в одной руке узелок с завтраком, а другой обнимая его мать. Позже они стали подниматься ни свет ни заря вместе с его старшим братом.

Ну что же, они с Мишиным тоже идут за добычей, но только не угля. А все равно хошь-не-хошь, а надо выдавать на гора трофеи. Тут тоже свой конвейер, который не должен останавливаться ни на минуту.

Покосившиеся кресты Долгопрудненского кладбища, внезапно выныривая из тумана, заставляли вздрагивать ранних путников. И хотя умом они понимали, что боятся здесь надо не мертвых, а совсем даже живых, все равно липкий суеверный страх морозом забирался за шиворот, выгоняя оттуда последнее постельное тепло.

Погост они обошли стороной и, минуя поле, напрямки двинулись к вагоноремонтному заводу.

Шелест верхушек деревьев заглушал их шаги, и неясные тени, мелькающие в чаще Хлебниковского леса не давали расслабиться и погрузиться в тот особый сон на ходу, искусством которого овладели все ходоки. Такой сон позволял здорово экономить силы. Но не в этот раз. Сейчас им нужно быть начеку. И хотя даже до деревянной одноэтажной московской окраины было еще едва ли не с десяток километров, слева за заводом лежало разоренное мародерами Бескудниково, а слева на берегу речки Лихоборки догнивало Дегунино — не самые удачные места для прогулок. А если учесть, что совсем недалеко отсюда деревня Алтуфьево, в которой до войны был один из филиалов Гулага, а сразу после нее немцы приспособили бараки для новых жильцов, то ждать чего либо хорошего от местных обитателей не стоило. А они здесь были. Вон в овражке дымятся не затушенные угли, а ветки кустов поломаны так, будто рядом прошло стадо слонов.

— Тс-с, — Андрей прижал палец к губам, увидев, что Виктор собирается что-то сказать.

За перелеском глухо хлопнула то ли деревянная дверь, то ли окно, а потом загремела колодезная цепь, а потом захлебнулась злобным лаем собака.

Их учуяла, сука.

Надо бы обойти это место от греха подальше, к тому же слишком смелый свет из неприкрытых ставнями окон говорил о том, что хозяева этого дома гостей не боятся, но Мишин решил рискнуть. Интересно же узнать, кто это такой рисковый поселился на границе зоны и почему не маскируется ни от английских патрулей ни от банд мародеров. Это мог быть либо больной на всю голову человек, либо нейтральный скупщик трофеев. Орловский знал пятерых таких.

Одного такого он видел воими глазами в Лосинке. Скупщик жил в бывшей будке путевого обходчика на ярославской железной дороге и раз в две недели на дрезине мотался с трофеями, купленными у хантеров в Сергиев-Посад. Оттуда же он привозил разное нужное охотникам за трофеями барахло.

В сторожке у другого возле разрушенной церкви в деревне Вешняки они с Мишиным прятались от немцев. Правда этого скупщика Виктор не видел. Поговаривали, что он был как-то связан с коммунистическим подпольем, в существование которого Орловский не верил, и в один прекрасный день за нейтралом таки пришли.

Еще о троих Орловский знал со слов Андрея. Об этом же не знал ни Мишин, ни кто из Калязинских хантеров. Хотя казалось бы скупщик промышлял у них под самым носом.

Пес не унимался, и хантеры решили уже не прятаться, хотя Орловский все же для страховки остался в кустах. Мишин же пошел прямо на свет ближнего окна.

— Стой, где стоишь, — заскрипел из ниоткуда старческий голос.

— А то что?

— А то там и ляжешь.

— Напугал ежа голой задницей, — Андрей демонстративно достал пачку Кэмела и закурил. — Сам-то выходь, партизан хренов.

— Только после того, как твой кореш из-под кустов вылезет, — скрипнуло уже из другого места.

— Что-то я не пойму, вас тут целая банда пенсионеров и в доме престарелых день открытых дверей, или это ты такой шустрый по лесу скачешь?

— Зря смеешься. Сам-то я старенький, да винтовка у меня новенькая, американская.

— Вот эта что ли? — Виктор вышел тоже совсем не из того места, где оставил его Мишин. В одной руке он держал М14, а другой держал за шиворот перепуганного деда лет семидесяти пяти. — Гавно ваша винтовка, отсырела и не стрельнет еще.

— Э-э, отпусти Матвея, — из-за ели вышел дед, как две капли воды похожий на обезоруженного. Только у этого в руках был «шмайсер». Дед-близнец передернул затвор и повел стволом автомата.

— Ты машиной-то не балуй, — Андрей на всякий случай прикрылся Матвеем. — Никто вам зла не желает.

— А ты пусти, пусти Матвея, раз благородный такой. А потом и поговорим.

— Да бери свое сокровище. Больно нужен. Мы вообще на минутку заглянули, в зону идем. — Мишин легонько придал ускорения Матвею.

— Пустые значит, — с сожалением констатировал дед. — Тогда мне с вами и не интересно беседы беседовать. Топайте своей дорогой.

— Фу, как не культурно. — наморщил нос Андрей. — В какой тьмутаракани вас манерам обучали? А где же чаек c сухариками. Клиентов надо привечать. Мы нынче не по вашей части, но может быть и закинем что на обратном пути, если в цене сойдемся.

— Жадность фраера погубит, — тихо сказал себе под нос Орловский.

— А ты не учи деда Михея, что и как делать. Дед Михей уже десяток лет в зоне торгует.

— Ха, забавно! Дед Михей и дед Матвей — братья-близнецы. Отчего же я о вас ничего не слышал. Ведь и я не один год зону топчу.

— А от того и не слышал, что проживали мы раньше в Коньково, да только совсем немец озверел нынче. Нейтралов не признает. Вот и решили в Нижние Лихоборы, аглицкий сектор податься.

— Тогда понятно откуда вы такие неприветливые. У нас тут порядки-то совсем другие. Хошь навар иметь и не иметь проблем, людей за мусор не держи. Ладно, дедуля, считай нашел первых клиентов. Только на чай-водку мы к вам на обратном пути зайдем. Сейчас некогда. — Мишин обернулся к Орловскому. — Пошли, Витек.

— Погодите, погодите, — засуетились вдруг близнецы. — Мы тут как раз корову доить собирались, может молочка парного?

— Да не суетись, дед Михей. В следующий раз. — Андрей скрылся в кустах, и только когда они с Виктором отошли подальше, не оборачиваясь к нему, сказал:

— О как! Хозяйством уже обзавелись, и корова есть. И как они радиации не боятся? Молоко-то это пить?

— А чего дедкам боятся-то? Поди свое уже отжили.

Хантеры все дальше углублялись в зону поражения. Живописные, но опасные рощи уступили место одичавшим паркам, все чаще встречалась на дорогах брошенная техника, на которой пытались покинуть город москвичи. Вот у обочины ржавеет грузовик с расплющенной о дерево кабиной. На вспоротой обшивке сидения еще и сейчас можно разглядеть бурые потеки крови. Рейсовый автобус с просевшими колесами стоит в этой застывшей очереди в никуда вслед за молоковозом, чья продырявленная пулеметной очередью цистерна давно растеряла буквы на своем боку.

Недалеко от останкинских прудов с территории заброшенного завода, на котором в самые тяжелые военные годы было налажено производство мин, доносился пронзительный, режущий ухо скрип. Это какая-то подвесная конструкция раскачивалась на ветру. Она была местной достопримечательностью, и говорили, что многие вместо кукушки запрашивали количество отпущенных лет. Виктор не понимал этого. Не года считать надо, а по сторонам смотреть, чтобы было что считать.

На Аргуновской улице начла попадаться первые сгоревшие и разрушенные дома. Немцы ведь и после ядерного удара продолжали бомбить уцелевшие разрозненные части Красной армии. Вон одна здоровенная бомба так и лежит, не разорвавшаяся, пробив асфальт и наполовину утонув в грунте, она ждет своего часа.

Орловский прищурился, уклоняясь от попавшего ему в глаз солнечного зайчика, прыгнувшего с одного из уцелевших стекол в окне четвертого этажа здания, в торце которого была когда-то почта.

Хантерам предстояло пройти вдоль полуобвалившихся траншей, дотов и землянок с просевшими перекрытиями, которыми изобиловала западная сторона улицы. Брошенная линия обороны. И хоть все это давно поросло бурьяном, расползлось, осело, все равно можно было понять, что боев тут не было. Иначе повсюду бы валялись ржавые каски, разбитые винтовки и не захороненные останки нашх. Виктор сам не натыкался на места давно отгремевших сражений, но от других слышал, как это выглядит. Много их, таких вот рубежей на западе бывшей столицы бывшей страны.

Воздух уже разогрелся, и яркие солнечные лучи разогнали последние клочки тумана по подвалам, воронкам и промоинам. В напряженной тишине каждый их шаг отдавался, как поступь пушкинского Командора. И вот где-то на границе слышимости возник клекот турбин вертолетов.

— Давай в подвал, — Андрей толкнул Орловского, — быстро!

Они едва успели сбежать по ступенькам и нырнуть за крашенную в грязно-серый цвет дверь, как патрульные машины пронеслись вдоль улицы на бреющем, едва не задев лысые верхушки тополей.

Чего это они? — Виктор достал платок и высморкался — промозглая ночь на палубе не прошла даром. — Опять кого-то ловят?

_ Может и нас пасут, — Мишин посветил фонариком вглубь подвала. — Опознавательные знаки заметил?

— Да, немецкие.

— Для этого сектора странно. Друзья твоего штурмбанфюрер?

— Хер их знает, — Орловский убрал платок в карман и поморщился. — Воняет-то как.

— Да уж. Не иначе покойничек тут притаился. О, точно! — Андрей поднял луч фонаря, и в круге света возникла оскалившаяся мумия, подвешенная за оголенные ребра к крюку. Даже по этим жалким останкам было видно, что человека пытали, и пытали долго. Раздробленные пальцы, выбитые зубы, обугленные конечности…

— Что же он знал такое? — Виктор достал из сумки противогаз. Его и так пора уже было одевать, а тут он хоть на немного заглушит невыносимый запах.

— Пошли отсюда, все равно мы никогда не узнаем, кто это был, и что за люди его поймали. Да и патруль скоро вернется, надо успеть спрятаться наверху.

Они выскочили из зловонного подвала и, оббежав дом, скрылись в ближайшем парадном.

Все квартиры первого этажа почти полностью выгорели, а на втором были завалены всяким хламом. Забравшись сразу на четвертый, хантеры обнаружили огромный пролом, захвативший половину крыши и все квартиры слева от площадки. Пришлось спускаться на третий. Вот тут-то и обнаружилась почти не тронутая ни временем, ни стихией народных масс квартирка. Конечно ничего ценного в ней уже не было, но радиоактивную мебель никто не жег, и поэтому в гостиной помимо большого круглого стола и стульев, по правую сторону от входа, стоял резной буфет, похожий на замок. Повсюду на стенах висели картины. В кабинете напротив массивного стола из черного ореха возле стены громоздился пухлый кожаный диван и два таких же шикарных кресла. Только на всем этом великолепии лежал толстый, нетронутый слой пыли. Сквозь нее не было видно, кто запечатлен на фотографиях, которые висели плотным рядом на стене над столом. В простенке между окнами притулился написаны маслом портрет мужчины и жокейской одежде и с хлыстом.

— Хозяин, — Андрей смахнул пыль и с другого портрета, на котором женщина в пышном платье сидела на краю обитой плюшем табуретке. — А это жена, наверное. Интересно, где они сейчас?

— Да где угодно. Рисовали-то, похоже, еще до революции.

На столешнице справа от пожелтевшей стопки листов, ставших похожими на папирусы, лежал нож для разрезания бумаг с изящной серебряной ручкой, похожей на ветку, обвитую лозой винограда. Слева на углу стояло несколько фигурок зверей, вырезанных из слоновой кости, с какими-то разноцветными камнями вместо глаз. На стене у окна висело дорогое старинное ружье. Кажется кремневое.

Орловский открыл верхний ящик и взял пыльную продолговатую коробочку. Вытер о рукав, и комната наполнилась теплым золотистым светом, отражаемым благородным металлом. Золотой портсигар!

Вот это уже не понятно. Как мародеры могли пройти мимо такой квартиры?

Единственное объяснение — обычно ищут то, что спрятано и не замечают того, что лежит на поверхности. И все равно не понятно.

Дождавшись, когда вернувшиеся вертолеты скроются за крышами домов на востоке, хантеры спустились вниз и, покинув, наконец, двор загадочного дома, отправились дальше по Аргуновской.

Миновав «железку» и пройдя узким коридором промеж заборов, они выскочили на Огородный проезд. Он и впрямь был огородным. Особенно северная его сторона. Только на огородах вокруг почерневших изб, с провалившимися крышами росли лишь лебеда, да огромные лопухи.

С природой после всего случившегося вообще творилось несусветное. То гигантский плющ обовьет кажущуюся игрушечной в его объятьях водонапорную башню, то наоборот возле дома не найдешь даже мха. Всю растительность как корова языком слизнула.

Споткнувшись о лошадиный череп, Андрей выругался, и его последнее «бля» многократно повторило эхо, поселившееся в четырех этажном доме, от которого остались лишь стены. Целый квартал в сторону Первой Мещанской улицы представлял из себя такие вот коробки. То ли время не пожалело дома, то ли ударная волна. Теперь уже и не поймешь. От деревянных-то в той стороне и вовсе лишь одни выложенные камнями подполы остались. Идешь так вот себе по пустырю и, хлоп, по пояс, а то и по грудь, проваливаешься в бывшее царство квашенной капусты и соленых огурцов. Их запах странным образом сохранился в одной из таких ловушек, в которую угодил Виктор. Хорошо еще ноги не сломал.

Они вышли на Анненскую улицу, хотя эти островки потрескавшегося асфальта, с проросшими сквозь него хвощами, назвать улицей язык не поворачивался. Кругом царили разруха и запустение. Когда-то прямо на светофоре свили себе гнездо вороны, но теперь и они покинули город. Давно лишившиеся стекол витрины магазинов, ржавый каркас будки регулировщика, оборванные афишы, иссеченное пулями цветное панно, сгоревший троллейбус, упавший на проезжую часть фонарный столб, обезглавленный памятник, поваленный забор с ажурной решеткой, тряпки, осколки стекла, обломки мебели, кости людей и животных на мостовой — царство вечного сна и забвения. Скорее всего, ни один из эмигрантов, окажись он сейчас в городе, ни за что не узнал бы Москвы. Да и что им делать в поверженной столице? Эти перелетные птицы ищут, где сытнее кормят, мягше стелют и слаще поют.

И статуя «Рабочий и колхозница, рядом с которой так любили фотографироваться иностранцы, теперь наверняка рассыпалась на мелкие кусочки и лежит никому не нужная.

Был бы жив старик Дарвин, он бы наверное удивился, насколько точно подтверждается его теория естественного отбора здесь, в московских трущобах. Выжить в подвалах осиротевших, лишенных тепла домов, в полузатопленных подземельях метро и городских коммуникаций, конкурируя со стаями крыс и собак, промышляющих в руинах, не замерзнуть зимой, вдыхая радиоактивный дым от горящих обломков мебели, не отравиться мутноватой водой местных родников, на такое способен далеко не каждый Homo Sapiens.

В зоне поражения выживают не просто сильнейшие, вернее не столько сильнейшие, сколько самые жестокие и беспринципные. В эпоху огнестрельного оружия редко когда гора мускулов одерживает верх над коварным, изворотливым умом. Это даже не джунгли с их законами. Кто, скажем, будет соблюдать перемирие у водопоя во время засухи, если засуха здесь — величина постоянная. Раненых тут добивают, чтобы завладеть их имуществом. Слабых могут запросто съесть в самом прямом смысле этого слова. Спят в зоне ее обитатели на свой страх и риск. Каждая ночь здесь, как последняя. Друг, напарник, попутчик в зоне — это тот, кто первым отрежет тебе голову, воспользовавшись потерей твоей бдительности. Если нашел что-то стоящее, первым делом избавься от свидетелей, иначе на завтра будешь плакать горючими слезами возле опустошенного «хлебного места» или разоренного тайника. Тайники делай только под покровом глубокой ночи, в одиночестве, предварительно обследовав окрестности и шевеля всеми четырьмя глазами на затылке. Не исключено, что в этот самый момент кто-нибудь внимательно наблюдает за твоими манипуляциями, потирая руки. Сделав закладку, сразу не уходи, а сделав круг, поудобнее устройся напротив места с тайником. Вполне возможно спустя пяток минут к нему пожалуют гости. Убей их, даже если они ничего не возьмут сразу, потому, что они сами могут устроить засаду именно на тебя, когда ты будешь возвращаться с новой добычей сюда.

Не принимай не из чьих рук пищу, так как даренный кусок может стать последним куском в твоей жизни, застряв в твоем горле. Как только не изгаляются местные отравители, куда там до них Фанни Каплан, с ее ядовитыми пулями. Здесь в ход идут и кусок радиоактивного тяжелого металла, засунутого в банку тушенки, и толченое стекло в пшенной каше, и разнообразные, не раз опробованные химикаты из окрестных разрушенных заводов. Под водочку такое проходит. И милосердия не дождешься. Никто не будет тратить патрон на извивающегося в судорогах партнера и собутыльника. Предпочтут в это время прошманать его поклажу.

В зоне не может быть чего-то постоянного, кроме ее подлости. Здесь все постоянно меняется: начиная с погоды, заканчивая местностью. Вечером ты лег, дрожа от холода, а проснулся рано отром изнывая от жары, а к обеду у тебя опять зуб на зуб не попадает. А как иначе может быть на земле, изуродованной человеком до неузнаваемости? Доходит до того, что возвращаясь вчера пройденной улицей, не обнаруживаешь ни ее начала, ни ее конца. Ветхие строения сыпятся как карточные домики и в результате: вместо переулка площадь, вместо квартала пустырь, а вот как раз на месте площади новые холмы.

Пожары здесь возникают сами по себе и сами по себе затухают. Еще и поэтому здесь так опасно спать. Просто рискуешь поджариться заживо еще до попадания в преисподнюю. А то, что ты там окажешься вне всяких сомнений, потому что когда говорят, мол хантеров без очереди в рай пропускают — это все брехня. Хантерам самое место в аду. Ведь если ты жив до сих пор, значит на твоей совести не одна загубленная душа. И не говори, мы, Калязинские особенные, у нас дух, взаимовыручка и все такое… Без разницы. Или фольксфрай или мародер или «свежачок», а получили от тебя подарок. И не говори, что защищался, что не хотел и не желал зла. Не хотел бы, не было бы тебя здесь.

А трофеи? Откуда этот нездоровый блеск в глазах? Ради них любой хантер готов маму родную продать. Не так? А где твоя мать? Где она сейчас? Когда ты последний раз черкнул ей хотя бы пару строк? Тото же!

Память — это понятие сузилось в зоне до странички в записной книжке, где отмечены пройденные на неделе минные поля, количество баксов, что должен тебе коллега или, что должен ты торговцу, да адресок дешевой пробляди недалеко от периметра. Это все, что ты способен помнить, потому что, как тебе кажется от этого зависит твоя жизнь. Да! Это главное в твоей жизни.

Но ты и не заметил, как эту твою жизнь сожрала зона. Сожрала без остатка и не подавилась. Она проглотила всех, кто хоть раз коснулся ее. Вон возле того, что осталось от парка, где когда-то звучал детский смех и играла музыка, лежит английский солдатик. Он, в отличие от вас не сам пришел сюда. Его заставили. Но и его она съела. Она еще перемолет своими каменными жвалами не одну тысячу, не один десяток тысяч таких, как ты.

Виктор проснулся будто от толчка, — что это было? Кто это с ним сейчас разговаривал? — Он вскочил, огляделся, вышел из самодельного шалаша на чердаке трехэтажного дома, что вчера вечером соорудили они вместе с Андреем.

Пусто. Да и не мог никто сюда проникнуть. Они вечером устроили здесь настоящий маленький укрепрайон.

Орловский собрал щепки, разворошил вчерашние угли и поставил котелок с водой на занимающийся огонь. Пока поспевал чай, закурил.

Андрей спал тихо, безмятежно. Так, будто и не в зоне вовсе спит. Можно позавидовать. Тем более Виктор знал, что сон этот чуткий. Ему давно не удавалось забыться таким вот сном праведника. От царства Морфея Орловский не мог ждать ничего хорошего. То в другое время закинет, то воевать заставит, а сегодня вот этот голос.

Конечно он был в чем-то прав. Во многом прав. Виктор постоянно от кого-то бежал, в кого-то стрелял, цеплялся за минимальную возможность выжить, как за соломинку в мутном водовороте бытия. А зачем? Ради чего все это, если за все это время он не вспомнил ни о сестре, ни о матери? И если в тридцать девятом Орловский не мог показаться в родных краях, то что ему мешало это сделать сейчас? Зачем он, как волк, обложенный флажками, подался в эту Москву? Почему не вернулся в свою деревню? По крайней мере, не попытался?

Мишин заворочался, открыл глаза и поднял голову. Орловский разлил дымящийся чай по алюминиевым кружкам. Хмурое, туманное утро не обещало хорошего дня. Но прав был тот голос, к обеду солнце вполне могло порвать облака в клочья и придавить своим жаром все живое к раскаленным камням того, что раньше называлось домами.

— Не спиться? — андрей подул на обжигающий чай и весело подмигнул Орловскому.

Нет, врешь, гад, — ответил Виктор ночному гостю, — есть в зоне настоящая дружба. Андрюха не продаст. Для него эти несколько побрякушек, что вчера они наши в загадочном доме и вчера же закопали на окраине Марьиной рощи, не значат больше, чем очередная получка для работяги с механического завода. Конечно свои кровные, заработанные потом и мозолями, но и только. — Виктор улыбнулся в ответ Мишину и кивнул в сторону Садового кольца:

— Как думаешь, до мясницкой к полудню доберемся?

— К вечеру бы дойти. Марьина Роща ведь!

Мишин был прав. Тот еще райончик. В деревеньках на месте нынешней Марьиной рощи до революции селились в основном цыгане и мордва. Их деревянные хибарки сохранились до сих пор. Сам по себе околоток вошел в Москву лишь в семнадцатом году и представлял из себя довольно странное сочетание промышленных районов, пахотных земель, за счет которых местные выживали в голодные двадцатые, и бандитских трущоб. Перед войной такие мощные заводы как «Станколит» и «Калибр» сосуществовали рядом с крохотными портняжьими и слесарными мастерскими, где можно было быстро перешить ворованную кожанку или сделать пару ключей не от своего замка. Здесь же сбывали краденное.

По хорошему и ночевать-то здесь не стоило бы. Да только выбились они из своего графика, затемно подойдя к опасным местам. Тут уж сам Бог велел найти нору и затаиться до утра.

К обеду хантеры только-только пересекли Трифоновскую. Перед каждым броском от развалин к развалинам приходилось подолгу сидеть в укрытии, наблюдая за местной живностью. То в зарослях борщевика, заполонившего перекресток, что-то начнет пыхтеть и ухать, то обалдевший от синтетической водки местный боец бригады «ух» вылетит на середину улицы и завоет дурным голосом «калинку-малинку». Он, конечно, сам по себе не опасен, но крику может поднять такого, что вся эта «ягода-малина» тут же сбежится чужаков на ножи поставить.

Обойдя за три версты задний двор бывшего Рижского вокзала, где еще до войны штабелями складировали экспроприированное у честных граждан добро и куда по одному, по двое не рисковали заходить доблестные милиционеры, хантеры, наконец, вышли на первую Мещанскую (ныне Проспект Мира — авт.) и вздохнули с облегчением. Здесь все-таки по-спокойнее.

Огромные сталинские дома от бомбежек почти не пострадали, а сама широкая улица позволяла увидеть врага издалека. Одновременно, если что, всегда можно было укрыться за навечно застывшим троллейбусом или перевернутой легковушкой.

Но умиротворяющая тишина и какая-то довоенная обстановка, расслабившие хантеров и сыграли с ними злую шутку. Едва они приблизились к ржавому корпусу рогатой машины, как в переулке раздался пронзительны свист. Виктор попятился к троллейбусу, а Андрей и вовсе раздвинул скрипучую гармошку двери и нырнул вовнутрь. Это было неправильное решение. Едва Мишин скрылся в салоне, оттуда послышались звуки борьбы и матюки, приглушенные противогазом. Виктор рванулся на помощь напарнику. В салоне, царила темнота, потому что и в этом троллейбусе, как и во всем городском транспорте во время войны окна были заклеены светонепроницаемой бумагой.

Не успел Орловский сделать и шага, как ему на голову одели мешок и добавили чем-то тяжелым по спине, чтобы не рыпался. Автомат его к тому времени перекочевал в чужие руки, а

достать нож не было никакой возможности, потому что чьи-то железные клешни обхватили его за плечи.

Ловушка!

Их долго вели по переулкам, а потом Виктор почувствовал под ногами ступеньки. Подвал.

С мешком на голове особо не сориентируешься, но Андрей шепнул Орловскому, когда дверь за неизвестными закрылась, что приволокли их куда-то в район Цветного бульвара. Как потом оказалось, он угадал, вернее чутье матерого хантера не подвело. Это был Лаврский переулок.

В противогазах и с мешками на головах не больно-то подышишь, а уж в подвале с затхлым, застоявшимся воздухом и вовсе кони кинуть можно. Слава Богу, где-то через полчаса дверь снова открылась, и пленников вывели наружу.

Вот чего Орловский не ожидал услышать в центре московской зоны поражения, так это шум работающего мотора. Но в переулке действительно стоял грузовик, к которому подвели Хантеров и даже помогли им забраться в кузов.

Вообще с ними обращались нормально. Не считая мешков на головах и тычков в спину прикладами и матюков, все было вполне благопристойно. По почкам никто не бил, по зубам тоже. Хотя может быть это только начало и все еще впереди. Утешало одно, раз не убили сразу, значит, они для чего-то кому-то нужны и проживут еще какое-то время. Тем самым сохранялась некоторая, пусть и довольно призрачная, надежда на побег.

Грузовик нещадно трясло на ухабах и рытвинах но, судя по всему, опытный водила, не сбавляя скорости, лавировал между воронок, гребней вздыбившегося асфальта и упавшими деревьями.

Далеко ли сидит от него Андрей, Виктор не знал, Он уперся плечом в прыгающий борт, чтобы не завалиться на бок, и пытался сообразить, что это за люди такие, что могут позволить себе ездить на грузовике в глубине зоны, не боясь ни воздушных патрулей, ни мародеров. СФОРовцы или фольксфраи? Врядли. Эссесовцы или американские рейнджеры? Этих в зону и калачем с тремя нулями не заманишь. А кто еще мог позволить себе грузовик? Черт его знает. Может, наемники какого-нибудь финансового магната или супер-пупер секретное подразделение одной из трех супердержав? Остается только гадать.

Время на раздумья было достаточно. Остановился этот громыхающий всем, чем только можно полуторатонный болид только через час с лишним.

Внезапная тишина отдалась хрустальным звоном в ушах. Виктор чувствовал себя так, будто его целиком пропустили через мясорубку, да не один раз. Слыша, как кряхтит и отдувается где-то рядом Андрей, Орловский понял, что тот тоже не в лучшей своей форме. Попробуй поезди в кузове полуторки вслепую, со связанными руками и со скоростью километров семьдесят-восемьдесят. Тем более не по ровной асфальтовой дороге.

Виктора приняли у земли, взяли под руки и повели по каким-то оврагам и косогорам. Потом опять были ступеньки. На этот раз долго. Наконец сзади заскрипели явно давно не знавшие смазки ржавые петли закрываемой за ними двери, и Орловский ткнулся лбом в широкую спину идущего впереди конвоира.

Кажись приплыли. Сейчас начнется самое интересное.

С него рывком сдернули мешок, а затем также бесцеремонно стащили противогаз.

Виктор зажмурился от неяркого вроде бы света потолочного светильника, забранного в металлическую решетку. Справа и слева давили своей непробиваемой толщей серые, в темных потеках бетонные стены. Сырой спертый воздух с неохотой проникал в итак обделенные кислородом легкие. Хотелось пить и сесть.

Орловский огляделся.

Рядом стоял, прикрыв ладонью глаза, Андрей Мишин. За его спиной переминался с ноги на ногу молодой парень в красноармейской гимнастерке, на которой от заплаток не было живого места. Впереди своей тушей весь коридор перекрывал еще один боец, в руках которого немецкий автомат казался всего лишь игрушкой. Одет он тоже был не ахти. Неопределенного цвета рубаха с расплывшимися пятнами пота, милицейские галифе с провисшими коленками и ботинки, перетянутые проволокой. А здоровый-то какой? Наверное, это он сграбастал Виктора в троллейбусе.

За углом по цементному полу застучали подошвы кованных сапог, и на свет вышли два вполне прилично одетых красноармейца и офицер. В петлицах его новехонькой коверкотовой гимнастерки красовалась шпала — капитан.

Откуда?! Здесь?!

— Добро пожаловать в штаб московского гарнизона Красной армии, подонки, — процедил капитан сквозь зубы и сделал знак конвоирам, чтобы те следовали за ним вместе со своей добычей.

Глава 13

САВЕЛИЙ ДМИТРИЕВ

Москва. Краснопресненскя наб. д. 24 к 2 03.08.2008 г.

Здравствуйте Алексей Петрович, — консьержка посторонилась, давая ему пройти. — Льет, как из ведра весь день. Давно такого не было. Подъездному церберу хотелось пообщаться, но Бенедиктинскому было некогда точить лясы со всякими разными.

Надо же, запомнила его! И даже по имени-отчеству величает. Старой совковой закалки старушка. Такие все обо всех знают, хоть сейчас принимай в штат гэбешных осведомителей. А может и состояла там когда-то. Вот он, например, никогда не мог запомнить ни лица, ни имени пару раз попавшегося ему на глаза человека. Попроси, скажем, Алексея сейчас составить фото-робот этой старушенции или дежурной в метро на «Менделеевской», или киоскерши возле этой же станции, у которой он каждый божий день покупает сигареты, ни за что не смог бы. Не обращал он внимания на ненужных, мелких людишек. Вот Рутковского с его седой гривой волос и неприятными глубокими старческими морщинами на щеках он хорошо запомнил. Этот старикан вызывал в нем отвращение и одновременно страх, как все, что связано с той далекой эпохой. Не дай Бог там оказаться! Сидеть по ночам на краешке кровати, ожидая звука хлопающей двери парадной и настойчивых, длинных звонков в прихожей. Бр-р-р.

Нажав на звонок со старомодной табличкой с фамилией жильца, Бенедиктинский н на физиономию дежурную улыбку и шагнул в полумрак прихожей.

На этот раз обошлось без длинных экивоков и церемоний. Они вместе с бывшим академиком с головой погрузились в пыльный ворох бумаг времен бесстрашных Челюскинцев и подыхающих с голода крестьян тамбовской области.

— Вот, пожалуйста, — Рутковский послюнявил указательный палец и перелистнув несколько страниц, нашел нужную. — доклад Николая Ежова «О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе». Здесь все о Каменеве и его сообщниках. А вот стенограмма закрытого заседания военной коллегии Верховного суда СССР, состоявшегося в марте тридцать пятого. Такого вам не достанет даже ваш друг из ФСБ, которым вы похвалялись. Правда и это — копия. Но зато, простите за тафталогию, подлинная.

— А откуда она у вас? — Бенедиктинский закинул ногу на ногу.

— А вот это уже секрет фирм. Часто ли вы, журналисты раскрываете свои источники? — Рутковский хитро посмотрел на Алексея поверх очков. — То-то же! Ну не будем отвлекаться. По этому самому «кремлевскому делу» было осуждено сто десять человек: тридцать — военной коллегией Верховного суда и восемьдесят — особым совещанием при НКВД СССР. К расстрелу приговорили двоих — Алексея Синелобова и Михаила Чернявского. Первый занимал должность секретаря для поручений коменданта Кремля, второй был начальником отделения разведывательного управления РККА.

— И что, все они хотели убить Сталина?

— Ну почему все? Вы что же, хотите, чтобы все сто с лишним человек признались в убийстве. Так не бывает. В операции участвовало не более десяти заговорщиков. О деталях знало еще меньше. Слушайте дальше. Между прочим, не всех из них расстреляли или сгноили в лагерях, как сейчас пишут ваши коллеги. Меры наказания были разные. Девять человек получили самые большие сроки. Их укатали на десять лет. И это при покушении на главу государства, понимаете? Семеро вообще отделались ссылкой. В восьмидесятые вон за тунеядство и пьянство за сто первый километр отправляли. А тут заговор… Например, Каменева Ольга Давыдовна, член партии с тысяча девятьсот второго года, председатель научно-исследовательского совета Управления кинофикации СНК РСФСР, отделалась лишением права проживания в Москве и Ленинграде в течение пяти лет. Так кроме двух столиц есть еще Сочи.

Муж Ольги Давыдовны Каменев Лев Борисович, в тот самый момент отбывавший наказание в связи с осуждением в январе тридцать пятого к пяти годам тюремного заключения по делу «московского центра», вообще получил десять лет, но с поглощением предыдущего пятилетнего срока заключения. Были осуждены также его брат Розенфельд Николай Борисович, иллюстратор книг издательства «Академия», его бывшая жена, сотрудница библиотеки в Кремле, и племянник. Поначалу арестованных троцкистов предъявляли обвинения в распространении злостных провокационных слухов, направленных против Советской власти. Это, как правило, означало конец карьере и путешествие в места не столь отдаленные с не жарким климатом. Но надолго идущие по таким статьям там не задерживались, чтобы не говорили нынешние «историки». Допрашивали бедолаг в основном по фактам разговоров об обстоятельствах убийства Кирова и смерти Надежды Аллилуевой — жены Сталина. Позже следствие, получив дополнительную информацию, принялось разбираться с террористическими намерениями этих друзей. Вот показания одного из них: — «Каменеву принадлежит крылатая формулировка о том, что марксизм есть теперь то, что угодно Сталину… У меня с Каменевым разговоры об устранении Сталина имели место, но мы при этом исходили только из намерений замены его на посту генерального секретаря ЦК ВКП(б)… Заявлений от Каменева о необходимости применения теракта как средства борьбы с руководством ВКП(б) я не слышал. Не исключаю, что допускавшиеся им злобные высказывания и проявления ненависти по адресу Сталина могли быть использованы в прямых контрреволюционных целях..»

— Ну, вот видите, «заявлений не слышал», Может, и не было ничего.

— Документы, молодой человек, это фактический материал, а все остальное — домыслы. Глядите, вот из обвинительного заключения: — «В 1933–1934 гг, среди части служащих правительственной библиотеки и комендатуры Кремля образовались контрреволюционные группы, поставившие своей целью подготовку к совершению террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства и в первую очередь против Сталина». А вот из материалов дела: — «В состав контрреволюционной террористической группы служащих правительственной библиотеки входили: Розенфельд НА., Муханова Е. К., Давыдова З. И., Бураго Н. И., Синелобова К. И, и Раевская Е. Ю., причем руководящая роль в этой группе принадлежала Розенфельд и Мухановой, которые сами готовились совершить террористический акт против Сталина. В состав контрреволюционной террористической троцкистской группы комендатуры Кремля входили бывший дежурный помощник коменданта Кремля Дорошин В. Г., бывший секретарь для поручений при коменданте Кремля Синелобов А. И., бывший дежурный помощник коменданта Кремля Павлов И. Е., бывший комендант Большого Кремлевского дворца Лукьянов И. П. и бывший начальник административно-хозяйственного отдела комендатуры Кремля Поляков П. Ф. Руководящая роль в этой группе принадлежала Дорошину и Синелобову.

В тот же период времени в Москве существовала контрреволюционная троцкистская террористическая группа из числа некоторых военных работников и контрреволюционная группа из бывших белогвардейцев, причем обе группы основной своей целью ставили подготовку и осуществление террористического акта против Сталина.

В состав контрреволюционной троцкистской террористической группы военных работников входили: ответственный работник НКО Чернявский М. К., слушатели Военно-химической академии Козырев В. И., Иванов Ф. Г, и инженер ЦАГИ Новожилов М. И

Руководящая роль в этой группе принадлежала Чернявскому, который установил во время заграничной командировки связь с зарубежной троцкистской организацией, получил от нее задание подготовить и совершить террористический акт против Сталина. Непосредственными исполнителями террористического акта намечались Иванов и Новожилов. Связь этой группы с контрреволюционной группой комендатуры Кремля поддерживалась через Козырева, который неоднократно встречался с Дорошиным.

В состав контрреволюционной террористической белогвардейской группы входили бывшие белогвардейцы: заведующий секретариатом исполкома Коминтерна Синани-Скалов Г. Б., редактор-консультант газеты «За индустриализацию» Гардин-Гейер А. А., художник «Рекламфильма» Воронов Л. А., старший инженер товарищества «Маштехпроект». Сидоров А. И. и его жена, она же сестра Синани-Скалова — корректор журнала «Литературное наследство» Надежда Скалова.

Руководителем этой группы был Синани-Скалову, который держал связь с активными деятелями зиновьевско-каменевской подпольной контрреволюционной организации Мадьяром, Богданом и Бакаевым.»

— Я вам дам прослушать аудиозапись по этой группе. Там один мой знакомый генерал-майор КГБ, в свое время бывший заместителем начальника 9-го управления, любопытные вещи говорит. Так что не только у вас есть люди в органах, — Рутковский блеснул очками и перевернул страницу.

«Непосредственная связь белогвардейской группы с контрреволюционной террористической группой служащих правительственной библиотеки поддерживалась через Муханову.»

Бенедиктинский отложил папку, а Рутковский тут же подсунул ему другую.

— В пятьдесят седьмом году Главная военная прокуратура провела дополнительное расследование «кремлевского дела» или, как его еще называли» «дела библиотекарей».

Следователи выяснили, что только шестеро из тридцати осужденных признали свою вину в подготовке покушения. Это: брат и племянник Каменева, Муханова, Чернявский, Синани-Скалов и Гардин-Гейер. Остальные свою вину отрицали. Но ведь и осуждены они были, как мы уже выяснили, совсем не за покушение и не строго. Вот их показания.

Бенедиктинский пробежался глазами по излияниям арестантов. Типичный лепет до смерти перепуганных чиновников. Нарыть что-либо будет сложно.

— Как вы думаете, может НКВД состряпало это дело по прямому приказу Сталина? — пошел вабанк Алексей. Он думал, что заскорузлый сталинист сейчас закричит на него, затопает ногами и выгонит к чертовой бабушке, но этого не произошло.

— Да что вы! — Рутковский махнул рукой. — Я давно изучаю это дело и съел на нем не одну собаку. Сталина действительно собирались убить. Троцкистское и белогвардейское подполье, направляемое английской разведкой, искало стежки-дорожки в Кремль, Выходило на нужных людей. А кто в такой ситуации нужен? Как обычно мелкая незаметная сошка, маленький человечек. Прощупывали весь технический персонал: библиотекарш, телефонисток, парикмахерш, костюмеров, садовников, уборщиц. Такие люди, зачастую, сами стремятся быть как можно ближе к власть предержащим, а потом ходят с задранным носом и треплют языком. Опытному резиденту разговорить таких людей ничего не стоит. И вот вам, пожалуйста: в резидентуре помимо подробного досье на всех обитателей Кремля есть план всех без исключения помещений, расположение постов охраны, маршруты движения, Сталина в том числе, распорядке дня жертвы. Тем более у такой обслуги, которую подобрал тогдашний секретарь ЦИК Енукидзе не составляло особого труда. Недаром его исключили из партии с редчайшей для лиц его уровня формулировкой: за бытовое разложение. Кого он только не приводил в Кремль! Были там и наркоманки, и алкоголички, и лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией… Оргии устраивали, чуть ли не ежедневно. Такие работники — идеальный материал для вербовки. Их и использовали.

Вот вы посмотрите, все факты подготовки покушения на лицо, а основными доказательствами невиновности осужденных служат их заявления о невиновности и то, что на них давили, им угрожали. Ну скажите, вот в наше время такие заявления, скажем, пойманного с поличным квартирного вора, будут основанием для его освобождения?

Алексей достал сигарету, покрутил ее между пальцев и убрал обратно в пачку.

Бенедиктинский крутил баранку и нервно кусал губы. По дороге домой он так и не решил, что ему делать дальше. Вываливать в сеть сырой шаблонный текст, чтобы народ пообсуждал и сам подкинул кое какие идеи, или поискать компромат на Вождя еще? Нет, хоть главред уже и непрозрачно намекает на сдачу материала, Алексей торопиться не будет. Сбацать статейку, где основными мотивами будут все то же: «оговорили, пытали, заставили под страхом смерти…» он всегда успеет. Надо найти настоящие факты о организации Сталиным покушения на самого себя. Нужно превратить его из символа нации в проходимца.

Времени оставалось все меньше и меньше.

Москва Языковский пер. д.6 06.10.1941 г

До открытия ресторана у него было полно свободного времени. Спать уже совсем не хотелось — Виктор провалялся в постели весь вчерашний вечер. Радио в пять утра еще молчало, и, не зная чем себя занять, Орловский взял в руки томик стихов, доставшийся ему от прежних хозяев. Кто их написал, Виктор не знал, потому что обложка отсутствовала напрочь.

«Увижу я, как будет погибать

Вселенная, моя отчизна.

Я буду одиноко ликовать

Над бытия ужасной тризной.

Пусть одинок, но радостен мой век,

В уничтожение влюбленный.

Да, я, как ни один великий человек,

Свидетель гибели вселенной.»

Эти строки будто кто-то нарочно вложил в безымянную книгу. Неужели Виктору действительно придется присутствовать при уничтожении его страны? Неужели это уже не остановить?

Маховик времени раскручивался со все большей скоростью, спрессовывая внутри себя все больше событий. Орловский и в ресторане-то решил посидеть только потому, что догадывался, что в следующий раз ему доведется поужинать в подобном заведении очень не скоро, если вообще доведется.

Наконец ожило радио, прокашлялся и зашуршал репродуктор в углу. После утренней сводки совинформбюро зазвучала пятая симфония Шостаковича, написанная им в тридцать седьмом.

Виктор пошел на кухню и в который уже раз за это длинное утро поставил на плиту чайник, потом вывалил окурки из пепельницы в мусорное ведро, и, отдернув светомаскировочные шторы, открыл окно настежь. Закурил.

Скрипка наращивала темп, вступила арфа, ритмично пульсируя в тишине спящего города. Кажется, стучат колеса идущего в никуда поезда.

Берет слово тревожное фортепиано, за ним — трубы, мимо проносятся заброшенные города; ты стоишь у окна, тебе холодно и одиноко. Кожей чувствуешь холод заснеженных полей.

Нас всех ожидает одна ночь. Одна большая ночь, растянувшаяся на годы. Быть может, ему одному в целом мире суждено вот так знатьи ничего не делать. Тот самый случай, когда личность меньше обстоятельств. Или нет?

Вот возникает дудочка военного оркестра, вступая в диалог с фаготом. Включаются все новые и новые инструменты, их нарастающая мощь, кажется, разбудит всю улицу. Пора. Может быть, тогда не будет так тоскливо от тяжелого знания будущего, и возникнет иллюзия, что все еще можно изменить?

Нет, не ко времени эта ранящая душу музыка. Анастасия далеко, небо дышит октябрем, напоминая плывущими аэростатами, что смерть возможно уже сейчас прячется среди облаков.

Тяжело!

Морок потрясения сходит, и тишина, в которой, одинокая, звучит валторна, как одинокий голос далекого паровозного гудка в предрассветной пелене, есть предвестие какого-то очередного начала или же недостроенного (недобитого) конца.

Конец света наступает буднично и незаметно. Настигает в пути, как ночь. И надо жить, хотя ты дважды умер. Даже если нельзя. Даже если уже не можешь.

Барабаны, литавры, и тут же труба, тихое соло, которое и соло-то назвать нельзя. Озябшие виолончели и альты, словно призраки из потустороннего мира вытягивают все жилы. Кларнет высвистывает ехидную трель, будто издеваясь над всеми его мрачными мыслями.

А гори оно все огнем. И Лутц тоже. В конце концов, у Виктора есть еще один паспорт на имя Савелия Дмитриева, о котором руководство не знает. Потеряться сейчас не так сложно. Весь вопрос в том, где именно. Фронт — сто процентная гарантия, а в тылу можно спрятаться от одних, да угодить в лапы к другим.

Басы густыми дымными клубами заволокли финал симфонии. В голове было пусто, будто это там прогулялся ядерный смерч, а не в будущем-прошлом сорок девятом.

Во дворе дворник скреб метлой по пыльному асфальту и то и дело поправлял мешающую ему сумку с противогазом. Через детскую площадку шли с ночного дежурства две девушки с повязками добровольных помощников ПВО. Почьтальонша, живущая в соседнем подъезде, ковырялась в навесном замке, висящем на цепи, обмотанной вокруг рамы ее велосипеда и чугунной решетки ограды. Город просыпался. Открылась керосиновая лавка, притулившаяся между дровяным складом, под который приспособили бывшее кафе «Лоза», закрытое до лучших времен, и продуктовым магазином.

Его очередное перемещение из затхлого, провонявшего крысиным пометом, махоркой, потом и солдатскими портянками бункера, где окопались остатки так называемой Красной армии, в теплую и уютную квартиру на Языковском не сказать чтобы было таким уж неожиданным (к этому Виктор уже почти привык, если к такому вобще можно привыкнуть). Просто опять возобновилась эта чехарда, снова калейдоскоп событий не давал возможности остановиться и как следует подумать. Нужно действовать, полагаясь на авось и весь свой предыдущий опыт.

Поднявшись на чердак, Орловский достал из тайника, оборудованного в балке за утеплителем, паспорт, продовольственный аттестат, карточки с отрывными талонами и «бронь». Последнюю, впрочем, повертев в руках, засунул обратно.

За стеклом входной двери ресторана «Метрополь» скучал швейцар. Посетителей кот наплакал, а еще эта отвратная погода… порывистый ветер разогнал потенциальных клиентов с опустевшей улицы, и теперь если кто и заглянет сюда, то только целенаправленно приехав с вокзала. В такой ранний час все заядлые гуляки в лучшем случае потребляют огуречный рассол у себя в теплых квартирах.

Орловский толкнул зазвеневшую колокольчиком дверь и сунув швейцару богатые чаевые, оставил того с обрадовано-удивленной физиономией, сжимающего в руках простецкую поношенную бекешу.

В углу банкетного зала, украшенного лепниной и картинами седел пожилой майор со спутницей. Еще один гражданин с неимоверной скоростью поглощал расстегаи, сидя за столиком у окна.

К Виктору вышел сам метр, но взглянув на неважнецкую одежду нового посетителя, совсем уже было собрался повернуть назад, когда внимание метрдотеля привлекли знаки, которые отчаянно делал ему швейцар.

Орловского усадили за самый уютный столик возле колонны, принесли меню, бокал вина и салфетки. И сделали все это чинно, солидно и торжественно, как это умеют только в «Метрополе». Без всяких там ужимок и кривляний.

— Осмелюсь предложить вам Паэлью — это блюдо, состоящее из семги, кальмаров, мидий, куриной грудки, свежих овощей, шафрана. На первое советую попробовать «Сырный суп с овощами», густой и сытный, с брокколи, цветной капустой, сделанный на основе сливок и твердого сыра, зеленого горошка и сладкого болгарского перца. Еще привлеку ваше внимание к таким блюдам, как стейк-тартар из телятины, среди вторых блюд — «Сом в гранатном соусе», также советую баранину с можжевеловыми сливками и кедровыми орешками. На десерт можно выбрать «Тирамису», пирожные «Монплезир», «Марбель» или «Медовенькое», мини-торт «Мильфей» или меренги с ягодами.

Орловский выбрал сырный суп, баранину с орешками и эти самые меренги, на поверку оказавшимися обычными пампушками.

Виктор ел, но удовольствия ему это не доставляло, пил вино, но не пьянел, слушал музыку, но сам был где-то далеко.

Наконец, щедро расплатившись, он зашел в уборную, достал документы на имя Орловского и, разорвав их на мелкие клочки, спустил в унитаз.

Опять зазвенел колокольчик, выпуская его на улицу, окрашенную в черно-былые тона. Низкое свинцовое небо вот-вот готово было разразится то ли дождем, то ли мокрым снегом. В водосточных трубах пел свою тоскливую песню ветер.

Вот так: зашел в ресторан старший инженер Виктор Орловский, а обратно вышел простой рабочий механического завода Савелий Дмитриев. Пусть теперь попробуют найти его!

В военкомат Савелий не пошел. Там не смотря на хаос последних дней, могли поинтересоваться, почему товарищ Дмитриев Савелий Прохорович до сих пор не встал на учет. Виктор Орловский, а с сегодняшнего утра Савелий Дмитриев сел на трамвай и поехал на сборный пункт на Песчаной.

Уже под аркой проходного двора топтались рабочие завода «Динамо», улица же перед зданием райкома была похожа на вокзал час пик. Серо-зеленые цвета военных были перемешаны с рыжим потертых кожанных курток на меху и черным строгих полупальто. Шапки-ушанки мелькали не чаще их гражданских пыжиковых собратьев, растворяясь в волне шерстяных платков и шалей. Патрули, время от времени, вытесняли ополченцев и провожающих во дворы, но людское море выплескивалось обратно, смешиваясь с вновь прибывшими. У крыльца пожилой, усатый дядька опоясанный крест на крест пулеметными лентами и без каких-либо знаков различия выкрикивал имена и фамилии, и из толпы выходили обычные на вид мужики, одетые кто во что и совершенно не строевого вида, и поднимая руки, громко кричали «я». Усатый что-то отмечал в толстой тетради в коричневом кожаном переплете и махал правой рукой. Вчерашние завсегдатаи пивных, дачники, рыболовы, футбольные болельщики и победители соцсоревнований подходили к группе уже отмеченных, что сгрудились у крытого грузовика. Там они получали каждый по старой трехлинейке и паре бутылок с зажигательной смесью. Некоторым давали по нагану и противотанковое ружье на двоих, кое-кто принимал с соседнего грузовика пулемет «максим». Гранат не давали. Вообще у Савелия создалось впечатление, что райкомовские работники распотрошили склад с оружием времен гражданской войны.

А где же современные карабины, автоматы и пулеметы? И где та самая кадровая Красная армия с прыгающими танками и быстрыми самолетами? Зачем здесь все эти юнцы и их дедули?

Виктор-Савелий протиснулся сквозь толпящихся на крыльце ополченцев и спросил у смолящего одну за другой самокрутку отставного матроса с не маленьким животиком, и бескозырке вместо теплой шапки:

— Где здесь на фронт записывают?

— Да везде! — уставился тот на него, хлопая глазами. — Из деревни что ли?

— Из деревни не из деревни, а из далека. Моих уже отправили. Ты не мудри, а рукой покажи.

— Можно у комиссара, товарища Кавуна, а хочешь к нам давай, в истребительный батальон.

— Давай. А на довольствие поставят?

— Обижаешь. Что мы Махновцы какие? Видишь, вон товарищ Котовасенко, — матрос показал на усатого с тетрадкой. — Сейчас все оформим в лучшем виде, братишка.

Через полчаса Савелий уже стоял в переулке в колонне ополчения со стареньким табельным наганом в потертой кобуре и, как и товарищ Котовасенко, опоясанный пулеметными лентами. Его взял к себе вторым номером бывший матрос Балтийского флота Егор Леднев, последние десять лет крутивший швартовые на пристани Речного вокзала.

Пятнадцатый истребительный батальон в составе колонны восемьсот семьдесят третьего противотанкового полка, сформированного из московских рабочих и служащих, вышел пешим порядком из москвы и к ночи остановился в какой-то небольшой, на тридцать дворов, деревеньке, названия которой Дмитриев не запомнил. Савелий всю дорогу думал только об одном: как бы половчее приспособиться нести станок от «максима», чтобы тот не бил его при каждом шаге по спине. Еще очень хотелось есть. Обещанные полевые кухни так и не появились. Грузовик с сух-пайками и плащ-палатками тоже где-то застрял и не появился даже на следующее утро. С оружием же вообще была беда. Многие из выданных трехлинеек оказались учебными, с просверленными стволами, а бутылки с зажигательной смесью, называемые еще «коктейлем Молотова», которые некоторые ушлые ополченцы решили проверить еще днем, на привале, разбивались, но не воспламенялись.

— Оружие добудете себе в бою, — ответил политрук Вайганис, на жалобу одного парня, похожего на студента первокурсника.

Кстати, потом Савелий этого паренька больше не видел. Говорили, что всех студентов на следующий день собрали в Наро-Фоминске и отправили обратно в Москву.

Утром на шоссе им навстречу попалась большая колонна грузовиков, вывозящая из города станки, тюки с хлопковой пряжей и скот. Ни что не должно было достаться врагу.

Людей на улицах Наро-Фоминска, несмотря на шквальный ветер и мокрый снег, было много. Жители покидали город. С мешками за спиной, с узлами и чемоданами, они вереницей тянулись к станции, к московскому поезду. В этот день не было не одного налета. Зато недавно, судя по всему, немецкие бомбардировщики хорошо поработали. У в которы уже раз восстановленного моста через Нару в кювете валялось полтора десятка сгоревших грузовиков и одна эмка, с прошитой пулями крышей. За такими машинами «мессеры» охотились с утроенным рвением.

Котовасенко отделился от колонны и подошел к старику, который тянул тележку с поклажей, с аккуратно притороченным к ней медным чайником.

— Отец, как проехать к ткацкой фабрике?

— Прямо. По левую руку увидишь кирпичные корпуса. Она и есть. Говорят, взрывчатку в нее заложили?

— Кто говорит?

— Люди! Э-эх! Строили-строили, и на тебе…

— Что ж, фашисту ее оставлять?

Старик смотрел на Котовасенко выцветшими голубыми глазами, помолчал, и командир батальона остро почувствовал неловкость, какую-то вину перед стариком.

— Зачем фашисту? — веско проговорил дед. — Ты нам ее сбереги. Стань здесь крепко и не отдай. Доколе ж будем пятиться? До Москвы? Так вот она — шестидесяти верст нету. — И дернув саночки, пошел, сутулясь, к станции.

Штаб полка разместился на опустошенной текстильной фабрике, а их батальон отправили на левый фланг обороны, в село Нефедово, на уже отрытые позиции.

Наконец-то, к вечеру подъехали полевые кухни. Набив брюхо и угостившись у Леднева махоркой, (свои папиросы Савелий искурил еще по дороге) он принялся помогать своему первому номеру собирать пулемет. В этом Дмитриев. Похоже, соображал получше Егора Семеновича. Все-таки в бытность свою в школе красных командиров не один раз проделывал эту операцию.

— Я ведь в еще гражданскую с этой машинкой дело имел, — смущенно сказал Леднев. — Да и то не долго. Потом по ранению в тыл отправили, стыдно сказать, бабами на деревне командовать. На флот, хоть и речной, я ведь только в тридцать первом вернулся.

Малиновое солнце садилось за лесом, отражаясь в стеклах крайних изб Нефедово. Ветер и снег утихли и из самого ближнего к ним дома, который занимали артиллеристы и зенитчики, вертикальным столбом поднимался густой белый дым. Значит, ночь будет морозная.

Дмитриев свернулся калачиком на дне окопа и укутал ноги чехлом от пулемета. Ближе к утру с неба опять повалили белые хлопья, с рассветом превратившиеся в тяжелые капли дождя. Ополченцы заворочались и принялись выбираться из своих ниш, которые начинала подтапливать, собирающаяся на дне окопов вода Савелий тоже встал. От неудобной позы болела спина, правую ногу свело, и зуб на зуб не попадал.

Стая галок, испуганно галдя, пронеслась над головой, и тут же порыв ветра принес собой неожиданный рык мотора. В прозрачном морозном воздухе рокот прогреваемых двигателей немецких танков теперь стал хорошо слышен и остальным. Доносился он аж с опушки леса, раскинувшегося за двумя заснеженными холмами. В бинокль можно было рассмотреть плохо замаскированные машины и перепаханное гусеницами поле перед тем лесом.

Слева в окопах шебуршались пацаны с курсов младших политруков. Сорок человек. Юноши столпились возле небольшого костерка и, толкая друг друга, грели руки. На них вообще страшно было смотреть. Если ополченцы, собираясь на фронт, прихватили с собой каждый свою теплую одежку, то курсантам шинелей не выдали, а октябрь нынче выдался холодным. В ночь с шестого на седьмое, на поля лег снег. И хоть к полудню от него остались лишь островки в низинах, все равно было зябко.

С левого фланга позиции занял плотничий батальон, а сразу за ним батальон охраны штаба. За курсантами по правому флангу оборону должны были держать, железнодорожиый батальон, сводный отряд конников (семьдесят человек без лошадей) и батальон НКВД — вот такая сборная солянка.

Танки шли, медленно растягиваясь в стальную цепь. Нехотя покачиваясь, они водили стволами пушек, выискивая цель. Ятка три стальных монстров.

Первыми нервы не выдержали у железнодорожников. С их фланга заработал пулемет. Защелкали одиночные винтовочные выстрелы. И вот уже шквал бесполезного огня терзал покрытую подтаявшим настом землю, а вовсе не немецких солдат, сидящих на броне.

Дмитриев посмотрел по сторонам. Он-то помнил, как отсекать пехоту от танков и прекрасно понимал, что с такого расстояния народ лупит в белый свет, как в копеечку.

— Прекратить стрельбу, — сзади вдоль окопов побежал, едва не уронив очки, щуплый, невысокого роста парень. — Патроны беречь, подпустить поближе и стрелять наверняка.

Савелий посмотрел на очкарика. В петлицах у того по шпале и звездочка на рукаве. Старший политрук.

Утюги с крестами на бортах, тем временем, подползли ближе.

Теперь уже можно.

Леднев вцепился в рукоятки «Максима», и пулемет заговорил с наступающими немцами по душам, роняя на раскисший бруствер шипящие гильзы.

Автоматчики как горох посыпались с танков в чавкающую октябрьскую грязь. Многие из них так и остались лежать в земле сырой. Остальные же, отстреливаясь, поползли назад.

Но атака не захлебнулась. Танки продолжали ползти к окопам. Правда два из них уже горело, а третий развернуло на уцелевшей гусенице. В подставленный борт тут же ударила сорокапятка.

На дальнем конце поля показалась цепочка пехотинцев, вооруженных карабинами. За ней еще одна, и еще.

Слева, прислонившись к расползающейся стенке окопа, сидел и неистово крестился курносый и веснушчатый деревенский парень, откуда-то из-под Перми. Савелий вспомнил его. Курносый смешно подвывал играющему на гармони земляку, когда вчера колонна остановилась на привал.

— Стреляй, дурра, — Дмитриев вытер грязь со лба и махнул наганом.

— Н-не могу, не стреляет, — парень отодвинул от себя подальше учебную винтовку.

— Бля, — Савелий схватил мосинку, примкнул к ней штык и сунул ее в руки пермяку.

Леднев, тем временем, перенес огонь на приближающуюся цепочку пехотинцев, совершенно не обращая внимания на танки, рычащие уже на расстоянии броска гранаты. Недалеко шваркнуло противотанковое ружье и еще одна «четверка» закрутилась на месте. Третий танк, намотав на гусеницы нескольких кавалеристов, проскочил окоп и собирался разворачиваться, когда на околице Нефедово тявкнула зенитка, и прошитый насквозь Pz-IV загорелся. Перед Савелием замелькали стальные траки.

— Давай за пулемет, — Егор Семенович достал откуда-то из-за пазухи мятую бескозырку, одел ее и, схватив «коктейль Молотова», пополз к приближающемуся танку. Вскоре еще один «утюг» горел, пачкая черными маслянистыми клубами дыма прошитый косыми струями дождя воздух.

Когда Леднев вернулся в окоп, у Савелия закончилась последняя лента и он, достав из кобуры наган, положил его дуло на сгиб левой руки, прицелился в ближайшего немца. Только Дмитриев собрался нажать на спусковой крючок, как в груди фашиста смачно чавкнула винтовочная пуля, и алое облачко крови развеяло ветром на том самом месте где только что бежал с карабином на перевес бравый солдат Вермахта. Но тут же на пригорке возник еще один. Савелий выстрелил, потом еще раз, еще.

Кончились патроны. Дмитриев оглянулся. Рядом, сжимая трехлинейку в мертвых руках, лежал один из вчерашних рабочих.

— За Родину, за Сталина, — очкастый политрук вставил новую обойму в ТТ и, обернувшись, шагнул на бруствер. Дмитриев с Ледневым переглянулись. Старый матрос кивнул и, зажав ленточки бескозырки в зубах, метнулся к двум немцам, бегущим навстречу с примкнутыми штыками. Савелий тоже выбрал себе одного: в надвинутой до ушей каске, уже грязном мундире, с белым шарфом, обмотанным вокруг шеи. В этот шарф он и воткнул штык.

— А-а-а! Сука! Блядь!

Куда не кинь взор, всюду мелькали штыки, ножи, финки, трещали черепа под прикладами, стреляли из пистолетов в живот, душили, выдавливали глаза. Кавалеристы рубили шашками пытающихся прикрыться карабинами немцев, их самих срезали очередями, уцелевшие автоматчики. Недалеко от Дмитриева взорвался боекомлект в немецком танке и сразу звуки бойни утонули в колокольном звоне внутри головы.

Атака была отбита. Обратно в окопы вернлась едва ли половина народу. Раненых тут же перевязывали и снова брались за оружие.

Леднев, тяжело дыша, убрал обратно в ножны свой кортик. Дмитриев оттирал от грязи трофейный карабин.

В окопе Савелий столкнулся с пермяком. Блуждающий взгляд, странная улыбка, окровавленный штык винтовки, немецкий автомат на шее. Парень был явно в шоке, но он выжил, и это главное.

— закуривай, — Егор Семенович сунул пермяку и Савелию по папироске, которые достал из немецкого портсигара. И когда только успел прибарахлиться?

Дождь к тому времени уже кончился, о чем тут же пожалел курносый пермяк.

— Почему, — спросил Дмитриев.

— Ща Мессеры налетят, бля буду.

И точно. Не успел Савелий вылить за бруствер последний котелок с бурой жижей, которую он вычерпывал из своего окопа, как вдалеке, на границе между серым небом и черным, перепаханным гусеницами полем, появились шесть черных точек, быстро увеличивающихся размерах.

— Воздух, — истошно заорал кто-то с правого фланга. Пермяк бросил саперную лопатку, которой углублял свою огневую позицию, и плюхнулся в грязное месиво на дне окопа. Дмитриев взял карабин и начал медленно сползать вниз, целясь в одного из фашистских стервятников.

— Ты что, ебанутый? — заорал сосед по окопу.

Самолет уже был хорошо виден. На его плоскостях расцвели красные цветки пулеметов. Орловский прицелился и выстрелил. «Мессер» пронесся над их головами. Дмитриеву даже показалось, что он увидел ухмыляющуюся физиономию летчика. Совсем рядом что-то бабахнуло. На голову посыпались комья земли. Пермяк сиганул из окопа и на карачках рванул прочь.

— Стой, дура, убьют, — Савелий бросился за ним, стараясь ухватиться за ногу в каком-то непотребного вида тапке. Им еще ведь сапог не выдали, твою мать.

— Егоров, Дмитриев, назад, — им наперерез бросился старший политрук.

Савелий оглянулся. Кроме них не больше не бежал никто.

— Стой, суки, стрелять буду, — размахивал пистолетом очкарик.

Дмитриев замешкался и пермяк, встав на ноги, понесся по полю. Савелий вновь посмотрел на политрука, а когда перевел взгляд на бегущего, на месте того уже рос куст взрыва, разбрасывая свои земляные и свинцовые плоды. Дмитриева отшвырнуло назад. Политрук, выронив ТТ, с интересом рассматривал свой розовый ливер, лезущий наружу сквозь пальцы прижатой к животу руки.

Что это? Это не может быть бомба! Звено «Мессершмитов» только начинало второй заход.

Ответом ему был гулкий орудийный выстрел со стороны опушки. Со стороны леса к ним опять ползли танки. Очень много танков.

Потом его что-то толкнуло в бок.

Что происходило дальше, Дмитриев помнил смутно. Темное сукно бушлата и пуговицы с якорями перед глазами, скрип земли на зубах, всюду не успевшие убежать из деревни бабы, распластанные, подобно растерзанным кошками голубям. Пылающие вагоны какого-то поезда, оторванная голова, подвязанная платком в синий горошек, разливающееся в боку тепло, крики, взрывы, чье-то плече под подбородком, стог сена, телега, тряска на которой выбивает последние искорки сознания. Первый бой. Наверное, поэтому он так и запомнился.

Потом полевой госпиталь, в котором ему без наркоза вырезали осколок, душный вагон санитарного поезда, с вечным запахом крови, мочи, пота и лекарств.

Забытье.

Глава 14

БУНКЕР

Ветер утих, но совсем не на долго. На долго он не умел. Вот и сейчас, поигравшись истлевшими занавесками, в окнах уцелевшего дома кинематографистов, подребезжав зубцами осколков в витрине гастронома, он пронесся по торговому залу, принеся с собой клочья обгоревшей материи и запах гари.

Гарью здесь пахло почти всегда, но время от времени, свежее дыхание с севера все-таки вытесняло горький аромат смерти.

Багровые тени перечеркнули пустынную улицу, следуя за облаченным в пыльную корону солнцем. Наступал час крысы. В это время полчища этих тварей выползали на вечерний променад, и тот, кто не успевал добраться до своего убежища, становился легкой жертвой местного крысиного клана. Так было в этой части города.

На западе мелких хищников вытеснили одичавшие потомки немецких овчарок. На востоке все бегающее, ползающее и скачущее, неосмотрительно забредшее на территорию, где смерть не таилась среди развалин и не поджидала в глубоких провалах, а падала с неба, тут же рвалось в клочья крепкими когтями и клювами. Здесь обитали стаи гигантских ворон, способных и в одиночку растерзать довоенного орла. К югу же раскинулись необитаемые выжженные земли, которые назывались не то Печатники, не то Печальники.

Его конура находилась на юго-западе. То есть там, где четвероногие убийцы бродили среди почерневшей от жара травы и стекловидных проплешин.

Он должен был успеть туда до заката, но похоже не успевал. Что-то не похожее ни на одного из местных хищников преградило ему выход из гастронома. Что-то большое и не видимое человеческому глазу.

А ведь сегодняшний день начинался так хорошо. Найти почти целое, лишь с одним оторванным рукавом пальто — это неслыханная удача. В нем можно ходить, можно спать, его можно было выменять на охапку сушеной лебеды или целых три жирных плотвы. И вот теперь, когда он, напялив на себя это малиновое великолепие с клочьями когда-то серебристого меха на воротнике, возвращался домой, кто-то решил им поужинать.

Из темного угла, куда не доставали косые лучи заходящего солнца, катилась волна приторного мускусного запаха. Басовитое порыкивание сменялоь свистящим шипением. Будто из порванного шланга стравливали воздух.

Не выдержав, он метнулся к спасительному светлому прямоугольнику витрины. Сзади, совсем по человечьи, но одновременно все с тем же свистящим шипением, сказали:

— А-а-а, — и ледяные тиски страха сжали серце.

Он рванул, что было сил. Оно не отставало. Позади не было слышно: ни топота, ни хруста битого стекла. Оно будто плыло над землей.

Как назло на улице не было ни одного места, где можно было бы укрыться от этого бестелесного ловца задержавшихся путников. Разве что за бронированной дверью. Да где же ее взять?

Ноги сами несли его вдоль обломков кирпичных стен к почерневшему монолиту сталинской двенадцатиэтажки, рассекающей руины своим торцом, похожим на нос океанского лайнера.

Он вбежал в парадное, давно лишившееся двери и мигом взлетел по лестнице на седьмой этаж. Дальше ступени оканчивались пропастью, обрамленной ржавыми крючьями арматуры и огрызками бетона.

Оно уже было внизу. Шипящий сист наполнил собой коридоры и площадки. В бесплодной попытке потеряться в лабиринте комнат седьмого этажа, он метался среди останков прежней жизни, спотыкаясь о кастрюли, роняя скелеты велосипедов, отмахиваясь от цепляющихся за воротник вешалок. Но, оказавшись зажатым в тупике, прислонился к стене с отслоившимися обоями и сполз в низ.

Оно плыло уже где-то совсем рядом, и от этого вокруг становилось холоднее и темнее. Стало трудно дышать. Он зажмурился, но от этого ничего не изменилось. Нечто дышало смертью в коридоре этой квартиры. Оно притягивало к себе, поглощало. Сопротивляться было бесполезно, но был один выход.

Он встал и шагнул к окну. Острые края битых стекол вспороли малиновый драп, но это уже не смогло остановить последнего полета.

Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 09.08.2008 г.

— А теперь ему нужен покой, только покой, — доктор аккуратно положил использованный шприц и две ампулы в контейнер, выписал чек и поднялся. — Только здоровый, крепкий сон, — повторил он, будто Света не способна была понять с первого раза.

— Конечно, доктор, конечно, — Бенедиктинская закрыла дверь за бригадой скорой помощи из дорогой частной клиники.

Крепкий сон! Но ведь именно во сне с Алексеем это и случилось! Бездари! Напокупают дипломов и лезут по знакомству в элитный бизнес. Коновалы! Расширенные зрачки… судороги… угроза маниакально-депрессивного психоза… Умники! А почему у ее Лешеньки все плечи в порезах? Этого «специалисты» не сказали. А ведь вечером, когда они с Лешенькой ложились спать, никаких порезов не было.

«Выпейте валерианки», бля. Суки!

Две недели Бенедиктинский отлеживался дома, взяв больничный, а когда вернулся на работу, обнаружил, что его особо и не ждали. Прямо ему об этом никто не сказал, но что-то неуловимо изменилось. Шеф к себе больше не вызывал, любовница обходила за три километра стороной, никто из коллег не спешил навстречу с протянутой рукой, как это бывало раньше.

Правильно. Это к успешным липнут деньги и красотки, это перед фаворитом прогибаются сослуживцы. А он стал неудачником.

Будь проклят тот день, когда Алексей взялся за это дело. Сталин, как и миллионам других граждан, испортил жизнь и ему, будучи при этом закопанным на два метра под землю.

Эх, будь такая возможность, лично пристрелил бы! — Алексей нехотя открыл темно-синюю папку, которую вчера в его отсутствие принес курьер. — Опять архивные материалы. Тошнит уже.

Но постепенно любопытство взяло свое.

«Операция Медведь»

Сотрудники отдела спецопераций японского разведведомства «Токуму-Кикан» Кавамото, Утагава и Хасабэ разработали план операции по ликвидации И.В. Сталина. Родился он не на пустом месте.

Леом тридцать восьмого года в Токио объявился небольшого роста, упитанный мужчина, чьи выцветшие глаза с интересом наблюдали за бурнными улицами японской столицы. На выходной габардиновой гимнастерке красовались три ромба коммисара госбезопасности. Его так и привезли на пресс-конференцию. Наверное чтобы снимки в местных и иностранных газетах выглядели эффектно.

Русский комиссар бежит из большевистского ада.

Да и сам Генрих Самойлович Люшков не отставал.

Бенедиктинский зашуршал ксерокопией номера газеты «Хакодате симбун» от восьмого июля тридцать восьмого года.

«По всему Советскому союз создана система лагерей, в которых томятся жертвы сталинского террора. Это сорок пять миллионов человек. И это прогрессивный социальный строй, который Сталин при помощи коминтерна стремится навязать мировой цивилизации…»

Сорок пять миллионов! Тогда и такое прокатывало. — Бенедиктинский вздохнул. — Позавидешь тогдашним журналистам.

Именно Люшков предложил японцам ликвидировать Сталина. В начале тридцатых он занимал должность начальника Азово-Черноморского управления НКВД. Кому, как не ему знать все детали отдыха вождя народа на югах.

Исполнителей нашли быстро. Шесть бывших офицеров, отобранных из «Союза русских патриотов». В Японии была построена точная копия ванного корпуса, что находился в Мацесте. Денно и нощно тренировались там белоэмигранты.

Дело в том, что ночью уровень воды в водостоке купальни снижался. Именно по нему и должны были проникнуть вовнутрь злоумышленники, а затем, добравшись до накопителя, через люк, который расположен в углу в потолке, пролезть в кладовую. Там двое заговорщиков переодеваются в халаты техников и, войдя в бойлерную, убирают настоящую обслугу и, впускают остальных.

Все было продумано до мелочей. В лагере в Чангуне, в построенном макете ванного корпуса заговорщики не только проводили тренировки на время, но и учились обращаться с механизмами, чтобы не засыпаться на пустяках.

Отец народов, приехав в Мацесту в окружении охраны, в купальне оставался совершенно один.

На репетициях «Сталина» «убивали» в девяти случаях из десяти. Охрану снимали тоже без проблем. Возвращение группы не планировалось. Все «патриоты» были смертниками.

Но «гладко было на бумаге». Роковую роль забытого оврага сыграло ущелье близ села Борчка. Группа террористов, переправленная из Турции с помощью тамошнего японского резидента Арикуры, была рассеяна пулеметным огнем. Трое были убиты, а остальные разбежались.

Судьба же самого Генриха Самуиловича Люшкова была не менее трагична. В сорок пятом его труп нашли в Дайрене. Он был задушен и сброшен с моторной лодки сотрудниками японской разведки. Наверное слишком много знал.

А скрывать тут было что. Дело в том, что Люшков с самого начала был фигурой публичной. Постоянно светился в прессе, жил открыто. Таким образом, диверсионную группу не готовят.

Что-то тут было не так.

Больше всего Бенедиктинского насторожил меморандум рейхсфюрера СС Гиммера о совещании с послом Осимой в Берлине тридцать первого января тридцать девятого года, который дотошный журналист откопал в архивах МИДа.

«…До этого Осиме удалось послать десять русских с бомбами через русскую границу. Эти русские имели приказ убить Сталина. Большое количество других русских, которых он также послал, были застрелены на границе…

Берлин, 31 января 1939 г.

Рейхсфюрер СС Г.Гиммлер».

Просматривалась не двусмысленна связь японской разведки с немецкой. А подопечные Гиммлера и сами давно вынашивали планы ликвидировать Сталина. Вполне возможно, что японцы не ограничились простым информированием своих немецких коллег. К тому же одновременно с операцией «медведь» они готовили еще одну. Планировалось взорвать бомбу на трибуне Мавзолея утром 1 мая во время праздничной демонстрации. Мину замедленного действия террористы намеревались пронести к месту действия, где она должна была взорваться, уничтожив стоящее на трибуне Мавзолея советское руководство. Но НКВД, как и в случае с нападением на санаторий в Мацесте, опять был проинформирован, видимо тем же источником «Лео».

А может быть, просто кто-то хотел, чтобы покушения сорвались? Или же они были бутафорскими с самого начала? Темное дело.

Москва Ул. Советская д. 80 корп. 1 11.06.1958 г

Керосиновая лампа, подвешенная к деревянной балке под потолком, едва освещала грязный топчан, на котором сидел и остервенело жевал спичку Савелий. Зверски хотелось курить, а эти сатрапы отобрали папиросы. Видите ли в бункере плохая вентиляция. Ну так не сидели бы в этой норе, как крысы.

— Виктор, — Дмитриев вздрогнул. Он уже почти привык к своему новому имени там, в сорок первом, а тут Андрей назвал его старым, тем самым вывзвав волну панического страха.

— Что?

— Как думаешь, долго еще нас тут мурыжить будут?

— Не знаю, но время наше уходит. Наверняка наши английские «друзья» с ног сбились, нас разыскивая.

— Я… — Мишин хотел еще что-то сказать, но лязгнувший в железной двери замок оборвал его, и в комнату вошел давешний мордоворот.

— Вставайте. Пробасил он. — Вас приглашают к полковнику Емельянову на аудиенцию.

— На аудиенцию, — хмыкнул Андрей. Но продолжать, во избежание неприятностей не стал.

Громила выпустил их в коридор. Там, как по тюремным правилам, лицом к стене их ставить не стали, но стоящий рядом второй охранник недвусмысленно положил руку на автомат, висящий у него на животе.

Амбал закрыл дверь, и, звякнув ключами, отправился вслед за пленниками, которых второй охранник уже подтолкнул к маленькой, тоже железной, двери в конце коридора.

Немного пригнувшись Савелий сделал шаг за исчезнувшим в проеме Андреем и оказался в просторной, освещенной настоящими электрическими лампочками галерее. Но поразили Дмитриева не ее размеры и даже не электрический свет, а то, что пол был устлан хоть и потертой, но вполне приличного вида красной ковровой дорожкой, вдоль стен, облицованных светлым мрамором стояли колонны, а в конце галереи красовались широкие двустворчатые двери из мореного дуба.

За дверями и вовсе впору было воскликнуть «вот это да!»

Их взорам открылся огромный зал с высоким куполообразным потолком, посреди которого стоял большой овальный стол и несколько стульев вокруг него. Обшитые карельской березой стены, толстый ковер, покрывающий весь без исключения пол, непомерного размера карта бывшего Советского Союза — это не могло не ошеломлять.

На диванах вдоль стен сидело несколько офицеров. Чистенькие, подтянутые, они никак не вязались с тем, что происходило наверху.

Потоптавшись возле дежурного, сидящего у самого выхода, возле черного телефона без диска, амбал несколько раз кашлянул, и сидящий возле телефона развел руками. Вдруг черный аппарат звякнул, и дежурный, выслушав что-то по телефону, кивнул их провожатому. Выйдя из зала, процессия свернула к левой по ходу двери, находящейся тут же и, спустившись по небольшой лесенке, остановилась у охраняемой двумя красноармейцами двери, по видимому, в кабинет.

Да, это был кабинет, но совсем небольшой. В нем едва помещались: приземистый диван, небольшое кресло и письменный стол, покрытый зеленым бильярдным сукном. На столе стояло несколько телефонов и настольная лампа. По левую руку на небольшой этажерке стояли труды Энгельса, Маркса, Ленина и Сталина. На трех стенах висели портреты все тех же деятелей, Горького и еще кого-то знакомого. Но кого — Савелий вспомнить не мог. Четвертую же стену полностью занимала оперативная карта, на которой была нанесена обстановка, которая сложилась под Москвой в самое тяжелое время на март-апрель сорок девятого года. Совсем незадолго до ядерной бомбардировки.

В этом кабинете словно время остановилось на той дате. О пятьдесят девятом не напоминало ничего. Разве что, стоящая на верхней полке этажерки коробка с дозиметрами.

— Присаживайтесь, — тихо произнес сидящий за столом полковник, — разговор будет долгим.

На них смотрели холодные голубые глаза, не предвещающие ничего хорошего. Да и этот вкрадчивый голос… Дмитриев почему-то подумал, что хозяин кабинета сразу начнет на них орать, стучать по столу кулаком — так быстро ретировался из кабинета здоровяк. Вместо этого Емельянов подвинул к ним пачку американских сигарет:

— Курите.

Савелий немного поколебался и взял одну.

— А вы что, не курите? — полковник посмотрел на Андрея.

— Нет. Вредно для здоровья, знаете ли.

Емельянов засмеялся, оценив шутку Мишина:

— Ну раз так, то давайте-ка я вам расскажу, как не лишиться своего здоровья совсем. Прогулка без противогазов ведь в ваши планы не входит? Угадал?

Хантеры молчали, ожидая продолжения.

— Нам стало известно, что вы держите путь на ближнюю дачу товарища Сталина, что находится в Кунцево.

— Находилась, — поправил полковника Андрей.

— Да нет, — Емельянов поправил мешающий ему воротничок гимнастерки, в котором было тесно его крупному, гладко выбритому подбородку. — Стоит, ничего так себе.

— А как же эпицентр и все такое, — спросил Савелий.

— Дезинформация, — тоном, не терпящим возражений ответил Емельянов. — Специально распущенные нами же слухи. Все это для того, чтобы ее сохранить. Эпицентр находится восточнее в районе бывшего Киевского вокзала. Да, радиационный фон там запредельный, но само здание цело. Вот автомобильный тоннель к нему в нескольких местах разрушен. С одной стороны — это нам на руку. Иначе ваш брат мародер или одна из экспедиций оккупантов там бы уже давно побывали. Но и мы туда проникнуть не можем. А очень надо.

Всем надо, — подумал Савелий, вспоминая штурмбанфюрера и наглого американца, что спаивал Андрея, а вслух сказал:

— А почему вы уверены, что мы пройдем?

— Не уверен. Но вы же идете. Мы послали туда уже несколько групп, и ни одна не вернулась. Людские ресурсы в нашем гарнизоне не безграничны, да и добровольцев идти на верную смерть больше нет. Только… полковник на секунду о чем-то задумался и поднял трубку.

— Семена ко мне.

Савелий наморщил лоб, и не успев удивится, уже смотрел, как на пороге кабинета вытянулся по стойке смирно комсомолец Семен Темрюков.

— Вот гад! — прошипел Андрей. — Жаль я тогда не шлепнул тебя. Пожалел на свою голову. Значит следил за нами с самого начала?

— Спокойно, граждане мародеры, — полковник сжал тонкие губы. — Так у нас с вами никакого разговора не получится.

— А его и так не получится, — зло сказал Мишин. — Сцапали нас, кинули в каталажку, а теперь угрожаете. Мы, считай, и так смертники, а вы нас на испуг…

— Я вам не угрожаю. Более того, предлагаю вступить в ряды Красной армии и выполнить свой долг перед Родиной.

— Какой Родиной? — скривился Андрей. — Где она? А Красная Армия? Где она была, ваша армия. Когда я, пятнадцатилетний пацан спал под вагонами и жрал сырую брюкву и отруби? А где она сейчас? По лесам сибирским пьянствует?

— Ну не вся по лесам, как видите.

— Вижу, — буркнул, успокаиваясь Мишин. — Только предложить вам нечего. Денег мы и так подымем с трофеев, что в Кунцево, а ваша агитация нам, как корове пятая нога. Кстати, вы видели корову о пяти ногах? А я имел такое удовольствие…

— Правильно ты все говоришь, Андрей, — полковник подался вперед, нависая над столом. — Верно. Только до места без него, — Емельянов кивнул в сторону Семена, — вы оба все равно не доберетесь. Толко он знает, как пройти под землей через заваленный тоннель. А на поверхности никто даже в американских костюмах больше получаса там не протянет. — Емельянов снова опустился в кресло. В кабинете повисла гнетущая тишина.

— Предлагаю вам сделку: мы выделяем вам проводника и вместе с ним доставляем максимально близко к даче, а вы нам приносите оттуда одну вещь. Все остальное можете забирать себе.

— Что это за вещь?

— Знамя «железной дивизии».

— Знамя? — Андрей даже привстал. — На кой черт оно вам?

— Тебе не понять. Ты не воевал. В этой дивизии в гражданскую сражался товарищ Сталин. Это знамя нашей будущей победы. Под этим знаменем и с именем товарища Сталина мы освободим нашу страну от оккупантов. Тем более оно не должно достаться врагу. Да чего говорить… — Емельянов махнул рукой. — Ваше слово?

— Мы беремся, — ответил, молчавший до этого Савелий. — Только верните наше оружие и вещи. И пожрать дайте.

— Вот и отлично, — просиял полковник и, взяв трубку, весело крикнул. — С шестнадцатой соедините. Шестнадцатая? Встречайте гостей. Да, в двенадцать, как и договаривались.

Договаривались они, — Савелий вздохнул. — Ну и самоуверенный же тип, этот полковник.

— Все хорошо, — Савелий поправил американский рюкзак за спиной и рыгнул. — Только боюсь мы не успеем выполнить свой заказ и нам действительно влиться в ваши стройные ряды. — Дмитриев посмотрел на Семена. — Увезли нас в свое Измайлово. Сколько времени теперь до Мясницкой придется топать?

— Топать не придется, — улыбнулся Темрюков. — Поедем с ветерком.

— Нет уж, больше с вашим водилой я не поеду. — Андрей покачал головой. — Первый раз повезло, на второй или на воздушный патруль нарвемся или на земле кто-нибудь пристрелит. По зоне на машинах ездить, что на минном поле танцевать.

— А кто тебе сказал, что мы поверху поедем, — Семен хитро подмигнул.

— А как же иначе?

— Идите за мной, скоро сами все увидите, — комсомолец подошел к двери возле лестницы наверх, что в противоположной от зала заседаний Ставки стороне, и, отдав честь стоящему на посту бойцу, толкнул обитую деревом дверь. За ней оказался широкий коридор, оканчивающейся толстыми стальными воротами.

— Все готово, — обернулся на скрип петель человек в черной кожанке.

Он стоял рядом с «виллисом», все борта которого были разрисованы светлыми пятнами.

— Отлично, товарищ Сальков. Заводи.

Джип зачихал, и подземелье тут же наполнилось едким дымом от отработанного бензина низкого качества. Удивительно, что подпольщикам вообще удавалось достать хоть такой.

Семен сел рядом с водителем, положив автомат себе на колени, а хантеры, забросив рюкзаки в багажник, сели сзади.

Машина тронулась и, осветив фарами лишь несколько метров уходящего в темноту тоннеля, медленно объехала баррикаду из мешков с песком. Чуть дальше, но по другой стене была еще одна такая же. На ней стоял пулемет, а пара бойцов при свете керосинки резались, сидя на мешках в карты.

— Ну и дисциплина тут у вас, — усмехнулся Савелий. — об уставе караульной службы они, похоже, и не догадываются.

— Это пополнение как раз из Сибири, — оправдываясь сказал Семен. — Недавно прибыли. Ну ничего. Впереди еще несколько постов, там ребята тертые, проверенные.

«Виллис» ехал со скоростью барана, идущего на бойню.

— На счет «с ветерком», это ты, как я понимаю, пошутил. А когда еще говорил не правду? А, комсомолец? — Андрей внимательно посмотрел на Темрюкова. — Говори сейчас, а то потом поздно будет. Какие еще сюрпризы нас ожидают?

— Да ладно вам, братцы. Сейчас разгонимся. Просто тут у нас еще подарочки для незванных гостей понатыканы.

И правда. Едва кончилась невидимая хантерам линия обороны измайловского бункера, как «виллис» набрал ход. Справа и слева по стенам в свете фар мелькали не работающие фонари, вентиляционные отдушины, какие-то лючки и решетки, как змея извивался закрепленный скобами кабель.

Они ехали уже минут двадцать, когда слева промелькнул довольно широкий тоннель. Может быть даже такой же, как и тот по которому шла машина.

— А это что? — крикнул на ухо сидящему впереди Семену Андрей.

— Тот самый тоннель от Мясницкой, по которому вы собирались идти. Скоро будем на месте.

Еще минут через пять 2виллис» притормозил и за поворот он вполз уже на черепашьей скорости. Там их ждала такая же система баррикад, расположенных в шахматном порядке, что и возле бункера бывшего резервного командного пункта Красной армии.

Внезапно им по глазам ударил луч прожектора. Сальков остановил машину, приглушил фары и соскочил на асфальт.

— Пароль, — раздалось с той стороны.

— Верба.

— Береза. Проезжай.

Осторожно объехав преграду, «виллис» миновал еще одно ответвление тоннеля и встал.

— Вам надо бы рюкзаки одеть и оружие держать наготове. — Семен расстегнул сумку с противогазом. — Дальше будет опасно, и фонить скоро начнет. Можно и покурить, а то, боюсь, больше такой возможности не будет.

Савелий соскочил с машины и достал из кармана папиросы.

— А где мы сейчас находимся? Я имею ввиду, что сейчас над нами? — Андрей взял автомат и огляделся по сторонам.

— Недалеко от Кремля. Тот боковой тоннель, что вы видели, ведет к бывшей Спасской башнею Только нет больше ни ее, ни Боровицкой, и никаких других.

— Понятно, Андрей натянул противогаз и взял рюкзак.

Проехав еще несколько километров, машина остановилась, и два хантера и их проводник дальше пошли пешком. Водитель еще долго стоял, глядя им вслед. Метров через триста, за поворотом троицу окликнули. Назвав пароль и получив отзыв, Семен сказал:

— Вот и все. Дальше наших больше не будет.

— А когда первый завал? — поинтересовался Савелий.

— Километра через три. Мимо не пройдем, не боись, — успокоил его Темрюков.

Встав на ноги, хантеры приободрились. Они опять почувствовали себя в соей стихии. Вокруг враждебная, но такая привычная темнота московских подземелий, и теперь ты должен рассчитывать только на себя и на своего напарника, но зато и не зависишь не от кого.

Вскоре им начали попадаться куски бетона и мелкие лужицы. Дозиетр еще не зашкаливало, но прогулка перестала быть томной. Завал где-то рядом. А вот и он.

Фонари выхватили из темноты бесформенную груду зели, перемешанную с кусками бетона, с торчащими из них острыми пиками арматуры.

— Дальше куда? — Андре посмотрел на Семена. Тот пошарил лучом фонаря по преграде. Светлая полоска пробежалась вдоль уцелевшей стены и уперлась в один из многих, ничем особенно не выделяющийся обломок.

— Здесь.

— Где?

— Да вот же, за плитой.

Савелий пригляделся и увидел едва различимый на границе света и тени узкий лаз, приваленный тонкой плитой и присыпанный землей.

— Ну ты и конспиратор, Сема! Сам бы ни за что не нашел, даже если бы кто сказал, что тут есть ход.

— На том и стоим, — хохотнул Семен и махнул рукой. Давай лезь первым. Там все нормально, а я за наи опять приберусь, что бы никто на хвост не сел.

По узкому кабельному каналу пришлось ползти на карачках. Рюкзак постоянно цеплялся за потолок, автомат так и норовил выпасть из рук,

а за треском, шорохом и собственным дыханием ни черта не было слышно. Поэтому Савелий уполз довольно далеко, пока догнавший его Андрей не дернул его за ногу:

— Давай Семена подождем. Мало ли, может, куда сворачивать надо.

— Куда тут сворачивать? Если только завал прошли.

Оптимисты. Ничего они не прошли. Все еще только начиналось, да и вообще могло закончиться, когда появившаяся откуда-то вода стала доходить до брюха. Семен к тому времен, обойдя их на одном из ответвлений, полз впереди. Он остановился и промычал, что если уровень воды и дальше будет подниматься, то об их рейде можно забыть.

Но повезло. Проползли, что называется на грани. Несколько десятков метров пути над водой возвышались только их головы.

— Это мы под Москвой-рекой проползли, — объяснил им Семен, когда они уставшие, но довольные вывалились обратно в тоннель.

Следующий завал Хантеры обошли по верху. Вылезли из какого-то люка в одном из московских кварталов и нырнули в такой же через полтора километра. Но что это были за километры! Гонка на выживание в противогазах, тяжелых костюмах, с рюкзаками и оружием. И главным призом в этом забеге была жизнь, а вместо секундомера — дозиметр.

Путь через последнюю каменную пробку оказался самым сложным. Для того, чтобы проникнуть сквозь многометровую толщу, хантерам пришлось забираться под потолок к вентканалу, а потом спускаться на той стороне c такой же высоты.

Зато весь оставшийся отрезок пути по тоннелю, вплоть до бункера ближней дачи, теперь, показался им легкой, непринужденной прогулкой.

За поворотом им открылась площадка — точная копия той, с которой они уезжали из Измайлово. Посреди нее стоял большой черный автомобиль.

— «Паккард» Самого, — выдохнул Семен.

— На обратном пути посмотрим, — Мишин взял за плечо Семена, собравшегося было обследовать личный автомобиль Сталина. — Времени мало.

Ворота, ведущие в служебные помещения бункера немного отличались от измайловских. Здесь была только одна створка и посередине нее — небольшая калитка.

Слава богу навыков 2медвежатника» у Андрея хватило, чтобы ее открыть, иначе пришлось бы взрывать, а чет его знает, чем бы все это кончилось в тоннеле.

Прошмыгнув в калитку, хантеры, освещая себе путь фонариками, прошли по короткому коридору, стены которого были выложены белым кафелем, а не просто покрашены обязательной масляной краской, как можно было ожидать. Во многих местах плитка обвалилась от сырости, и ее осколки хрустели под подошвами незванных гостей.

Дальше за обычной деревянной дверью находилось несколько более узких и длинных коридоров, со все тем же кафелем на стенах. Один из них вывел взломщиков на обыкновенную лестничную площадку, с узкой длинной лестницей, ведущей наверх.

— Это выход на саму дачу, — Темрюков прислонился плечом к стене.

— Я предлагаю сначала обследовать сам бункер. На верху может быть опасно, а так, хоть что-то найдем, — Андрей протер окуляры противогаза тыльной стороной ладони, на которую была натянута перчатка.

— А если то, что нам нужно наверху? — Семен посмотрел сначала на одного хантера, а потом на другого. — Вы сейчас затаритесь под завязку и смоетесь.

— Не ссы. На поверхность тоже пойдем. Все-таки личная дача Вождя. Да и врядли в бункере все самое интересное. — Мишин шагнул в сторону от лестницы.

Помещения предназначенные для технического персонала хантеры не осматривали. Заглянули в парочку не запертых комнат, одной из которых оказалась дизельная, а в закрытые двери ломиться не стали.

Узкий проход с нишей, где располагался пост охраны с черным телефонным аппаратом на стене, заканчивался запертой изнутри дверью. С первого наскока открыть ее не удалось, и тогда разозлившийся Мишин несколько раз ударил прикладом в то место, где с обратной стороны должен по идее находиться замок.

— Ломик бы, — Савелий прицелился, — а то патроны жалко.

Автоматная очередь эхом загуляла в коридорных лабиринтах, звякнула о кафельный пол россыпь гильз, заблестевших в свете фонарей.

— Н-на, — Андрей лягнул дверь, и та открылась.

Покрытый паркетом пол, стены, покрытые светлым мрамором и лифт — вот, что они увидели. Пол лифта так же был устлан паркетом, а его стены обшиты деревянными панелями. Сразу понятно, для кого этот агрегат предназначался.

Налево от лифта призывно распахнутые двустворчатые двери, за которыми краснел покрытый пылью ковер.

Все те же стены из панелей, посередине такой же овальный дубовый стол, у стены столы для дежурных офицеров и стенографисток. Копия зала в Измайлово. Только потолок не куполообразный, а совершенно обычный. И две восьмирожковых люстры на нем.

Небольшой коридор отделял от зала заседаний спальню вождя. Спальня очень маленькая. В ней помещались лишь кровать и тумбочка.

Ничего ценного в бункере они так и не нашли. То ли Сталин сюда спускался очень редко, то ли вообще не появлялся. Все помещения были какими-то не жилыми, и вещей здесь практически не было.

Вот будет «здорово», если выход наверх завален, и на поверхности одни обгорелые обломки. Тогда сразу, не заходя на базу в Калязине, нужно будет драпать обратно в Сибирь или вон в Семеново войско подаваться.

Глава 15

ПОБЕГ ИЗ БУДУЩЕГО

Лестница, поднимающаяся из бункера ничем не отличалась от своих товарок в обычном московском подъезде. Да и входная дверь была такая же. Только кодовый замок, по счастью оказавшийся открытым, был бы инородным телом на входе в дом где-нибудь на Стромынке.

Поднявшись из бункера, хантеры попали в предбанник — помещение между парадным входом и прихожей, в которой на вешалках все еще висела чья-то одежда.

Савелий выглянул в небольшое оконце, через которое, наверное, раньше всматривался в идущих от ворот гостей дачи дежурный офицер охраны. Отсюда очень хорошо просматривались все дорожки, ведущие к дому.

Они миновали прихожую и вошли в холл. Андрей повел стволом автомата по кругу.

Налево, прямо и направо двери в комнаты, между дверями тот самый лифт. Вернее лифт остался там внизу, а тут лишь вход в него с солидной никелированной ручкой и несколькими кнопками на панели. Рядом ванная и уборная.

Все в напряжении. В доме настолько все не тронуто, что кажется его хозяева отъехали на пару часов и вот- вот вернуться. Темрюков открывает ногой дверь в ближайшую комнату. Она не большая — метров двадцати, почти без мебели, если не считать

большого овального стола посередине и дивана. Кроме пожелтевших газет и нескольких конвертов больше ничего. Семен попятился и вернулся в холл к своим товарищам. Да в общем и холлом-то его назвать нельзя. Обычный коридор, обычной московской квартиры. Вот и столовая. В иных апартаментах у академиков, народных артистов, лауреатов Сталинских

премий столовые куда лучше, просторнее и красивее.

Тут сервант светлого дерева, недорогой. В нем обыкновенная посуда. Посередине, под пыльным матерчатым с кистями оранжевым абажуром, стол. Диван с круглыми валиками и высокой спинкой. Тоже весь в пыли. От этого, казалось бы раздражающего атрибута запустения становится спокойнее на душе. Если бы тут кто-то был, на полу обязательно остались бы следы.

На серванте открытая бутылка «Боржоми», в которой на донышке все та же пыль. Высохла давно водичка-то. Рядом стакан.

Интересно кто пил и где он сейчас?

Не большой холодильник, невысокий книжный шкаф, забитый книгами.

Из столовой они идут налево, в зал, который никак не вяжется с небольшой квартирой.

Зал длиной метров тридцать. Овальный противоположный конец, как в дворянских особняках позапрошлого века. Много одинаковых окон, плотно задраенных тяжелыми белыми гардинами, собирающимися на шнурах вверх, такими же, как во всех важных учреждениях центра Москвы.

Нижняя часть стен метра на полтора от пола коричневая, отделанная карельской березой, что выглядит довольно казенно. Под окнами батареи электрического отопления, укрытые решетками из такой же березы. В промежутках между окнами висят портреты. Это члены Политбюро. Савелий узнает Маленкова, Булганина, Кагановича, Микояна, Ворошилова, Молотова, Хрущева.

Семен подошел к последнему.

— Если бы не противогаз, плюнул бы. Падла блядь, — он прицелился, но стрелять передумал. Много шума из-за этой мрази.

Посреди зала, во всю его длину, стоит стол. Плоскость его как и у всех письменных покрыта таким же темно-зеленым бильярдным сукном. Вокруг аккуратно расставлены жесткие кресла

из светлого дерева. Вдоль стен такие же кресла. На полу колоссальный ковер на весь зал, — кажется, единственная действительно дорогая здесь вещь.

Савелий еще раз окинул взглядом зал. Что-то смущало. Наконец до него дошло, что здесь нет портрета Берии. Значит кто-то тут успел похозяйничать уже после смерти Сталина. Дмитриев вспомнил с каим энтузиазмом описывал ему этого человека Саша Рутковский при их последней встрече там, зимой сорок первого. Берия курировал контору, в которой Александр и его более опытные коллеги занимались тем, о чем и шепотом говорить было нельзя. Хотя теперь-то понятно чем могли заниматься физики-ядерщики накануне войны. К сожалению Берию растерзали после убийства Вождя и немцы, англичане с американцами опередили их. Результат за окном.

Семен подошел к отодвинутому креслу, стоящему сбоку, возле угла, не во главе стола. На зеленом сукне лежали аккуратно заточенные карандаши, пачка листов исписанной неровным почерком бумаги. Подле пепельницы — трубка.

Его? Кто еще курил трубку и, главное, кто мог ее тут позволить себе курить?

— Было ваше, стало наше, — Андрей опередил Темрюкова, быстро схватив трубку и спрятав ее себе в карман.

— Хапуги, — беззлобно выругался Семен. — на память-то что-то можно взять?

— Карандаши возьми. Хотя нет, — Мишин сгреб и их. — Это тоже за дорого уйдет.

Чуть левее пылилась раскрытая книга. Какой-то из томов из собрания сочинений Ленина. На странице отчеркнуто красным карандашом несколько строк и что-то мелко написано поперек поля.

Книга моментально исчезла в рюкзаке. Дешевую школьную ручку и чернильницу-непроливайку брать не стали.

Позади стула у стены стоял буфет, в котором Сталин хранил свои бумаги, конверты с зарплатой и лекарства. Савелий взял не распечатанную пачку советских рублей.

Как бы узнать по какому номиналу их обменяют на «зеленые», особенно если узнают, чьи они.

Чуть сбоку располагался столик с телефонными аппаратами: здесь была и белая кремлевская правительственная «вертушка», и черный телефон специальной связи с органами госбезопасности. Андрей взял белый аппарат, обмотал его проводом и убрал в рюкзак. За телефон, по которому вершилась судьба мира, дадут кучу денег.

Потолок на шестиметровой высоте, и поэтому на стенах много места для портретов и картин. Напротив висят две здоровые китайские вышивки. Одна с изображением рычащего тигра — символа силы и бесстрашия, другая с сидящим на ветке орлом, олицетворяющим могущество, величие и дальновидность. На последней картине колонкой были нанесены китайские иероглифы.

Красиво и стоит, наверное, ого-го. Только разве такие бандуры с собой упрешь?

Возле окон роскошный рояль «STEINWAY & SONS», но и это не про их честь.

Рядом с рабочим местом еще одна дверь. Спальня. Маленькая квадратная комната, пара окон, сквозь занавеси тусклый свет. Слева по-старинному высокая и довольно широкая полуторная кровать с деревянными спинками, аккуратно застеленная покрывалом. Напротив кровати платяной шкаф. Створки обычные, даже не резные. Дверцы открыты. Внутри две трети под вешалки, треть — полки для белья. На вешалках в шкафу: френч и шинель с погонами генералиссимуса, брюки с широченной красной полосой.

Один френч. А мог бы иметь целый гардероб о семи шкафах.

Вещи ношенные, не раз штопанные. А где белоснежные с золотом мундиры? Ведь не поверит никто из заказчиков, что ничего больше не было!

На полках аккуратно положены стопочками нижние рубашки, кальсоны, свернутые в шарики черные, многократно стиранные носки. Внизу две пары черных ботинок, чищеных гуталином и тоже, заметно, поистертых. А вот и знамя, бережно сложенное на верхней полке.

Семен аж побагровел от удовольствия. Положил на кровать автомат и принялся стягивать костюм. Для него больше ничего не существовало вокруг: ни радиация, ни рыскающие по округе икари.

Обернутая вокруг щуплого торса реликвия прикрыта теплым свитером. Теперь одно — добраться до Измайлово.

И вот уже Семен нервничает, глядя хантеры копаются в книгах в стоящем рядом шкафу.

Скорее, скорее!

А хантеры никак не могут решить, что именно взять с собой. Не тащить же все эти кирпичи!

— Погодите, — вдруг замер Андрей. — Где-то должны быть его награды, если только их не прикарманили эти шакалы.

Прежде чем они опять пошли по комнатам, заглянули в ванную, что находилась рядом со спальней. Два душа, титан, мыло и бритвенные принадлежности на полочке — ничего стоящего.

Комнаты. Как много диванов! И почти возле каждого карболитовая лампа. Но нужно проверять ящики в шкафах, письменных столах и тумбочках.

Вот еще одна комната, которую они не заметили. В ее углу устроен камин, а рядом банкетка с откидывающимся сиденьем, внутри… Нет, всего лишь сухие березовые поленья. На столе электрический чайник. Такой на их базе в Калязине очень бы пригодился, будь там электричество.

Ого!

Сбоку у камина стояли два охотничьих ружья: одно — известной немецкой фирмы «Зауэр», другое — американский «винчестер». Это получше орденов будет. Или нет?

Андрей и Савелий, каждый взяли по ружью.

Долго рылись в комнате напротив лифта. Сюда доставляли почту.

Ворох бумаги на полу рос, а дело с мертвой точки не сдвигалось. Орденов не было. Нервничал Семен, переживал Андрей и только Савелий не принимал деятельного участия в поисках. Ему вдруг стало все равно: унесут они отсюда это богатство или уйдут ни с чем. Разве это главное?

Прошли на кухню, где рядом с большой русской печкой стоял в специальном коробе мангал, на котором готовили шашлыки.

В этом весь сталин: кавказец с большой русской душой.

Ордена, уложенные на подушечках в ящике маленькой тумбочки нашли на закрытой веранде с раздевалкой и с выходом на пруд. Здесь еще было много нелепых подарков Сталину: икорница в виде рака: нижняя часть — щупальца, верх — панцирь, огромная ваза с портретом вождя, письменный прибор из оргстекла, изготовленный на заводе «Рулон», панно с аистом и цаплей — от китайских властей. Ниуму ни сердцу и в рюкзак не положишь. Разве что икорницу и письменный набор.

Кстати жадюга Андрей прихватил с собой с веранды две скатерти, на которых вышиты пятиконечные звезды и монограмма: И.В.С.

Жалко было покидать этот дом. Все здесь было сделано добротно, полы не скрипят, стекла окон из пуленепробиваемого толстого стекла. Даже взрывная волна не взяла. Хотя березки и сосны вокруг погнуты-поломаны, заборы повалены.

Савелий отчего-то думал, что заборы на таком объекте должны быть пятиметровыми, каменными и еще с колючей проволокой поверху. Ан нет, деревянные и не особо высокие, если судить по остаткам.

Они шли обратно каждый в разном настроении: Семен — с чувством выполненного долга, Андрей — довольный богатым уловом, и только Савелий чувствовал себя погано.

— А как убили Сталина, — спросил он, догнав Темрюкова.

— На Бородинском мосту на мине подорвали. Он в машине Микояна ехал поверху, но, наверное, в Кремле был шпион немецкий. Вот узнали гады об этом и заложили мину радиоуправляемую. А ты что, не знал?

Он не знал.

Москва. Новослободская ул. д. 12 14.08.2008 г.

Пальцы без устали барабанили по клавиатуре.

Он покажет, он им всем покажет, кто здесь ведущий журналист! Ишь ты, списать его задумали. И этот еще — продюссер с радио «Голос москвы» говорит, что ты мол и написать ничего путного не можешь, Бенедиктинский, что ты тогда людям в прямом эфире сказать сможешь? Тебя же юные Сталинисты заклюют. Хм. Какбудто мы не знаем, что у них за «прямые эфиры». И форум свой сами от коммунячьих троллей совсем закрыли. А он — Бенедиктинский сражается. Вот этот материальчик про простого советского воина, ненавидящего Вождя, будет просто бомбой под товарища Сталина. Человек не побоялся выйти на Красную площадь и выстрелить в правительственную машину. Это тебе не Новодворская, трясущая нижним бельем на брусчатке.

По официальной версии шестого ноября сорок второго года, перед самой годовщиной революции, затаившийся на Лобном месте Красной площади один из бойцов московских частей ПВО выскочил и, побежав к Спасским воротам, начал стрелять из пистолета по выехавшей из Кремля правительственной машине. Сделав четыре выстрела, он был схвачен охраной. Дезертировавший из Красной Армии Савелий Дмитриев принял машину Микояна за машину Сталина. Восемь лет провел Дмитриев в застенках НКВД, где десятки следователей пытались выяснить мотивы покушения. Существуют две версии: первая — Дмитриев пострадал в период сталинских чисток и хотел отомстить, и вторая — он был психически болен. В конце сороковых практики запихивать неугодных в психиатрические больницы не было и Дмитриева расстреляли. А в конце августа 1950 года в центральных газетах СССР была помещена небольшая заметка: «Террорист Дмитриев был задержан на Красной площади. 25 августа 1950 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР он расстрелян».

Подлинные мотивы этого покушения так и остались тайной за семью печатями, но не для него.

Бенедиктинский сразу усомнился в официальной версии. Это же каким идиотом надо быть, чтобы стрелять по движущейся машине из пистолета, даже не зная, что она бронированная. Да и то, что это был не сталинский «паккард», а машина Микояна, многое проясняет. Даже тут Отец народов рисковать не хотел. Не хотел лично учавствовать в инсценировке покушения на себя любимого. Мало ли чего. А вдруг…

Да и Дмитриев этот. Та еще личность. Одних фамилий у него. Савелий Дмитриев — боец московского полка ПВО, бывший рабочий механического завода. Так. Виктор Орловский — старший инженер треста «Союзстройкооперация». Сергей Волков, Петр Сказочников…

Стоп. Опять этот Сказочников. Что-то часто стала ему попадться эта фамилия. Рутковский тут отказался Алексеем встречаться, сославшись на то, что какой-то закадычный его дружок Петя Сказочников лежит в реанимации. И теперь вот. А еще был Сказочников, проходивший в тридцатых годах по делу шахтеров. Не тот ли самый, кстати? Тогда вообще все становится предельно ясно. Подписали зека на роль в спектакле, а потом убрали по-тихому. Хотя нет. — Бенедиктинский перевернул листок. Вот в записках начальника МГБ города Надыма упоминается некий Дмитриев, этапированый из Москвы как раз в пятидесятом году. Пообещали, значит жизнь урожденному Сказочкину. Тьфу Сказочникову. А вот собственно и дело.

Перед Бенедиктинским лежала ксерокопия разлинованного листа, на котором было написано:

«Сказочников Петр Вениаминович…

И вдруг перед глазами всплыл разворот паспорта, который он поднял с мокрого асфальта тогда, на остановке. Ну конечно, тот психованный старик…

«… его жена Анастасия Эрдели, по матери Бенедиктинская…»

В глазах потемнело.

Не может быть! Не может быть столько совпадений! Его бабку тоже звали Анастасия… Надым… осужденный дед… И фамилия Бенедиктинский — не Иванов все-таки. Получается этот Сказочников его дед?! Там на остановке… Рутковский… звонить… бежть…

Калининская область. Калязинский р-н. г. Калязин. Ул. Ленина д. 7 16.06.1958 г

— Дама.

— А мы вот так ее.

— Валет.

— И на него управу найдем.

— А вот на это как?

— Да ты бы еще туза достал!

— А у него их штук десять в рукаве!

— А вот мы сейчас и проверим!

— Куда полез, козлина. Щекотно.

— Да ладно вам братва, не на корову играем.

— Все равно.

— Витек, ты чего такой кислый? С Андрюхой трофеи не поделили что ли?

— Да нет, все нормально, — Дмитриев встал, открыл форточку и закурил. — Предчувствие какое-то нехорошее.

— Да это от погоды. У меня вон тоже кости ломит и нервенный я с утреца был какой-то. Да ты накати, как я, и все будет заебись.

— Да не прет чего-то. И вертушка должна быть полчаса назад.

— Не парься. Керосину не подали или погода не летная… Да вон и летит уже что-то.

Далекий рокот турбины набрал силу, заволновалась трава, и возле скелета столовой бывшего санатория сел «банан». Два штурмовых вертолета, почему-то сопровождавшие в этот раз эту калошу, покружив немного, опустились рядом.

— Зарплату привезли, — сострил кто-то.

— Ну вот, а ты переживал, — успокаивавший минуту назад Савелия комендант Сеня, поднялся с пола, отряхнул колени и отправился встречать высоких гостей. Не дошел он буквально метров двадцать. Встал, отпустил кепку, которую до этого придерживал правой рукой, чтобы не улетела, и побежал обратно, размахивая руками и что-то крича.

Со стороны солнца на базу хантеров заходил еще один вертолет. И судя по звуку — не один. Когда первая машина, едва не задев верхушки деревьев, спикировала на поле, Савелий заметил свастику на ее борту.

— Этим что тут надо? — насторожился Корка, а Степан Мазур выскочил на крыльцо и принялся размахивать руками. Он любил качать права и выяснять отношения с «фольксфраями» на нейтральной территории, не рискуя при этом получить пулю. А теперь, когда немецкий вертолет развернулся к нему носом, получил целую очередь из крупнокалиберного пулемета. Мазуро почти что разорвало пополам.

Вертолет в это время развернулся бортом, и из его чрева посыпались «фольксфраи».

Бивень бросил сигарету и рванул к стоящему в углу пулемету. Глум уже с калашем встал в простенок между окнами, снайпер, имени которого Савелий не знал, поспешил на чердак. Все: Корка, Семен Темрюков, Андрюха Мишин и еще полтора десятка хантеров заняли оборону.

Тем временем немецкие вертолеты подожгли «банан» и принялись за машины сопровождения. Один так и не смог взлететь, а пилоты второго, вопя по рации о помощи, сумели увести машину в сторону Твери.

Ни одна немецкая стрекоза в погоню не бросилась. Все сели в поле напротив, и из них посыпалось пятнистое наемное войско.

Третий корпус санатория «Речной» обходили с обеих сторон. Молча, не сделав ни одного выстрела, «фольксфраи» брали хантеров в клещи. Это уже не была обычная стычка в зоне. Это спецоперация, грозящая нарушить и без того хрупкий мир между вчерашними союзниками по анти-сталинской коалиции. Неужели ставки так высоки, что высшие чины Вермахта решились на подобное? Конечно потом это можно списать на самоуправство холопов, но вот воздушный бой…

Савелий смотрел на растянувшуюся цепочку атакующих, на те же самые ночные горшки немецких касок, что мелькали и тогда, в поле под Наро-Фоминском и думал, что это если не реванш, то вторая серия. Много похожего, но есть и отличия. Теперь немцы воюют чужими руками, а противостоят их наемникам не вчерашние работяги и студенты, а опытные бойцы.

Справа загрохотал МГ Бивня. Сверху щелкнула снайперская винтовка.

Понеслась!

На четвертом часу боя, когда половина хантеров лежала, уставившись на битый кирпич невидящими глазами, когда размочаленная в щепу снайперка выглядела целее своего хозяина, а покрытые с ног до головы пылью защитники Калязинского бастиона считали каждый патрон, в небе мелькнуло серебро невиданных доселе Савелием самолетов. Гроздья взрывов расцвели на месте винтокрылых машин со свастикой, кто-то, забыв немецкую речь, закричал «мама», держась за окровавленную культю ноги.

Но радоваться было рано. Один из ревущих скоростных истребителей задымил и огненной пикой вонзился в землю. Над полем скользнули зловещие тени.

Дмитриев посмотрел наверх и засмеялся.

Лоб в лоб сошлись белые звезды и черные свастики. Они все-таки сцепились между собой. И в этом мире все будет в порядке. Рано или поздно, но будет. А ему пора домой, назад в прошлое. Нужно сделать так, чтобы все, что он видит сейчас вокруг себя, осталось только страшным сном.

Савелий разорвал окровавленную гимнастерку Семена, снял с него знамя, накинул красное полотнище на себя на манер плащ-палатки, завязав его края, как пионерский галстук, взял пулемет из мертвых рук Бивня и шагнул в почерневший проем окна.

— Получите, суки, — длинная очередь окрестила и новую порцию, теперь уже настоящих фрицев, и бывших «своих» янки с англичанами. Досталось всем. Длинная лента, извивающаяся у его ног, становилась все короче.

— За Родину, бля. За Сталина-а-а-а-а…

Москва Красная площадь Лобное место 06.11.1942 г

Ног он уже не чувствовал, на шарфе от дыхания наросла приличная ледяная корка, зуб никак не мог встретится с зубом. Но больше всего Савелий боялся, что плохо гнущиеся пальцы рук не смогут вовремя нажать на курок.

Эх, не сообразил он тогда спросить у Семена точное время, когда взорвали Сталина. Часы, которые он время от времени доставал из-за пазухи, показывали уже четверть третьего, а тот самый автомобиль Микояна все не ехал.

Наконец дрогнуло тяжелое полотно ворот Спасской башни и на покрытую ледяной коркой брусчатку выкатился черный «бьюик». Дмитриев пошел, а потом и побежал, едва не растянувшись на льду, наперерез машине. Достав револьвер, он два раза выстрелил в воздух.

Никакого эффекта. Вот-вот бронированный автомобиль пронесется мимо. И тогда Савелий, хорошенько прицелившись, три раза выстрелил в лобовое стекло. Машина остановилась. Дмитриев, как сумашедший, запрыгал и замахал руками, показывая, что нужно ехать назад. Потом еще раз выстрелил не целясь.

Он думал, что его сразу убьют, и тогда Савелий Дмитриев опять попадет чет знает куда. Но к нему подбежали, сбили с ног, навалились, устроив кучу малу.

«Бьюик», постояв немного, развернулся и скрылся на территории Кремля.

Савелия рывком подняли на ноги и тут же заехали чем-то под ребра. Он упал. Люди в шинелях били его по животу, по лицу, а он только улыбался разбитым ртом.

Успел!

Кажется там, за толстым пуленепробиваемым стеклом, Дмитриев заметил Его.

— Лыбится. Ебанутый, — выдохнул кто-то облачком пара.

Сколько еще раз на допросах Савелий услышит это слово!

Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 14.08.2008 г.

Бенедиктнский вошел в квартиру, опустевшую после отъезда жены на дачу, и, не включая свет, бросил куртку а тумбочку в прихожей, не забыв при этом достать из ее кармана опустошенную на треть квадратную бутыль виски. Он, не разуваясь, прошел в комнату и плюхнулся в кресло, тут же присосавшись к горлышку. Сделал несколько крупных глотков, отдышался, еще несколько глотков. Откинулся на спинку. Легче не становилось.

Заплясавшие в углу звездочки, стремительно брызнули в глаза…

Нары, зияющая прорехами крыша барака и пробирающий до костей холод. Тошнит и воняет какой-то гарью.

— Гляди очухался. А я, было, подумал, еще одного нам с тобой тащить, Михеич, — маленький мужичок, с растущей клочьями бородой, приподнялся и внимательно посмотрел на Алексея.

— Да, третий с утра — это перебор. Хотя вон в крайнем бараке по двадцать за день выносят. Не завидую я им. На трассе навьебываешься, а потом еще жмуриков таскай, вместо того чтобы хоть свои законные шесть часов поспать, — тощий, жилистый старик даже не посмотрел в сторону Бенедиктинского.

— Еще бы. В крайний-то все больше из-под Ленинграда, да из-под Москвы везут. Этот народец быстро дохнет.

— Да-а-а, радияция! Хто еще года полтора назад знал об ентом звере, — Михеич подошел к помятому баку и, проломив кружкой ледяную корку, принялся набирать воду так, чтобы мелкие льдинки не попали в нее.

— А мне кажется, этот выкарабкается. Живучий больно. Уж как янки лупили его, другой давно бы уже кони кинул, а этот вона зенки вытаращил. Слышь, малой? Очухался штоль?

Алексей облизал пересохшие губы, и с трудом подняв руку, ткнул в сторону бака.

— Ну, точно оклемался, — Михеич нехотя слез с нар и протянул Бенедиктинскому свою кружку с остатками воды, — хотя какая разница? Не сейчас сдохнет, так потом на трассе. Все мы здесь сдохнем, Витюня.

— Ну, ты-то не прибедняйся, Михеич. Тебе-то белая повязка светит, а с ней не околеешь.

— И ты, Витюня, можешь повязку получить, если будешь вести себя правильно, а не орать как вчера: — «яволь хер официр». Говорил же тебе, янки с бритишами фрицев терпеть не могут. Это раньше они были союзники, когда против нас. Теперь, я слышал, на Волге и под новосибом даже постреливают друг в друга.

— Брехня, — возразили откуда-то из темноты хриплым голосом. — Это такие же белоповязочники с обеих сторон сцепились. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. Фенимора Купера читали? Как у него там Делавары с Ирокезами воевали? Вот и тут тоже самое. В ООНе-то фрицы с янками замечательно заседают. Даже целый комитет создали по спасению диких славянских племен от коммунизма.

— Ты профессор, тебе виднее, — тот, которого звали Витюня с неприязнью, посмотрел в темноту и сплюнул. — Мы с Михеичем народ простой, книжек не читаем и на ихних господских политинформациях все больше на массу давим. Лучше выдрыхнуться как следует, чем о демократиях всяких мозги забивать.

— Да, — Михеич поспешил поддержать кореша, — не знаю как там, в ООНах, а вот мужики сказывали, что под Иркутском цельную колонну англицкую сожгли. Вот.

— Вот дурень, — прохрипел профессор. — Это же СКА — сибирская красная армия понемногу оккупантов пощипывает.

— Тс-с-с, профессор! Ты че? Совсем охуел че ли? Да за такие слова, услышь кто, нас с тобой за яйца к бэтру привяжут и по тайге прокатят с ветерком. Думать надо. Вон этого-то гляди как отметелили.

— Так он, поди, комиссар какой, вот и отметелили.

— Не, последних комиссаров еще в пятидесятом постреляли, почти сразу, как ядреными бомбами Урал закидали. Если и остался кто, то только глубоко в Сибири, куда ни у янки, ни у узкоглазых, ни тем более у фрицев руки не дотянулись.

Урезоненый профессор засопел где-то у себя в темном углу, а два кандидата в белоповязочники, потеряв интерес к разговору, принялись резаться в карты.

Алексей потер пальцами виски. Какой пятидесятый? Какая СКА? Какой комитет в ООН? Какие ядреные бомбы? Он ущипнул себя за ляжку. Превратившееся в сплошной синяк тело, тут же откликнулось импульсом боли.

Не сон. Или слишком крепкий сон, в котором даже больно по-настоящему. Один из тех самых его снов? А сны ли это были? Как все болит! Надо бы еще поспать.

Только он начал погружаться в алое марево искалеченного сна, как от удара чьей-то ноги распахнулась дверь, и в барак влетел сутулый, словно пришибленный поленом, парень с белой повязкой на рукаве.

— Всем встать.

Михеич и Витюня мигом соскочили с нар, закряхтел в своем углу профессор, потянулись на свет и другие, ранее не замеченные Алексеем, обитатели барака.

Бенедиктинский, с трудом приподнявшись, опустил вниз ноги, встал и, пошатываясь, побрел к тому месту, где уже собрались остальные. Не поднялся только один заключенный. Сутулый парень мигом подскочил к нему и ткнул в бок примкнутым к старой трехлинейке штыком.

— Еще один готов, — вздохнул Михеич, — опять до рва тащить.

— Разговорчики, — охранник подскочил к выходу и вытянулся в струнку.

В барак вошли сначала два солдата со старыми американскими автоматами из фильмов о гангстерах, а затем в дверном проеме появился офицер.

Лицо его было так замотано шарфом, что видны были только маленькие серые бегающие глазки, злобно сверлящие то зеков, то своих подчиненных.

— Ю, ю, анд ю, — офицер ткнул в троих доходяг тростью, — кам ин блокхауз.

Трое названных, подгоняемые пинками набежавших белоповязочников, устремились на кухню.

— Бэнэдиктински, — американец ткнул его тростью в грудь. Металлический набалдашник впился между ребер. Больно.

— Go, go.

И по тому, как прячут глаза его соседи по бараку, Бенедиктинский понял, что назад он может и не вернуться.