Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru

Владислав Анатольевич Бахревский

Дядюшка Шорох и шуршавы

Zmiy http://publ.lib.ru

«Бахревский В.А. Дядюшка Шорох и шуршавы»: Дет. лит.; Москва; 1982

Аннотация

Волшебная сказка, которая дала название книге, раскрывает таинственный и поэтичный мир детской фантазии.

Для младшего школьного возраста.

Владислав Анатольевич Бахревский

Дядюшка Шорох и шуршавы

1

Мама стояла посреди комнаты и зажимала уши ладонями.

– Что же это у нас в доме творится? Как вы не оглохнете в этом шуме?

Старший брат Лёня, который был в ответе за младшего брата Женю, поднялся с коленок и объяснил:

– Я – мангуста, а он – кобра. Я визжу от ярости, а он от ярости шипит. Идёт непримиримая битва.

– Хорошо, – согласилась мама. – Но почему на всю мощь включены приёмник, радио и телевизор? У вас что, по три пары ушей?

– Мы отвлекаем соседей, мама! Я – визжу, он – шипит. Ведь соседи могут подумать, что у нас случилась беда. У тёти Вари никакой фантазии. Ты же сама говорила.

– Ну, ладно, – опять согласилась мама. – Но почему по всей квартире горит электричество? Почему включён электрокамин? Зима, слава богу, кончилась!

– Мама! – удивился младший брат Женя. – Но ведь кобры и мангусты водятся в Индии. А Индия рядом с экватором, где солнце стоит над головой, поэтому там очень жарко и очень светло.

Мама закрыла глаза и села. Братья кинулись к ней, словно хотели поддержать, но мама вдруг открыла глаза.

– Моё зелёное выходное платье – вместо ковра?

– Что ты, мама! Это не ковёр, это топкая зыбь джунглей. Мы по нему не ходим! Наступишь – засосёт.

Мама подняла платье и решительно прошлась по комнатам, вырубая электричество и говорящую аппаратуру.

– Мы с отцом едем на новоселье к Страусовым. Они получили квартиру на другом конце города. Вернёмся мы только утром, и вот что я вас прошу запомнить. У вас не экватор и не Тихий океан. У вас – полярная ночь! Пока я буду одеваться, вы поужинаете, разденетесь и, как белые медведи, впадёте в спячку. Понятно.

– Да, – сказал старший брат Лёня.

– А тебе? – спросила мама у младшего.

– Понятно, но он меня не успел загрызть. Мангуста обычно побеждает кобру.

– Никаких ядовитых тварей. Вы – медведи! Белые, даже очень белые медведи.

Братья быстро собрали ужин, быстро поели, быстро легли в кровати. Они всё умели делать сами: Лёня учился в третьем классе, а Женя во втором.

Когда мама идёт в гости, она надевает любимое янтарное ожерелье, серьги с янтарями и янтарный перстень с мошкой доисторических времён.

Ожерелье мама надела, замочки на серёжках защёлкнула… И вдруг на кухне что‑то загудело, затарахтело. Мама пошла посмотреть: не труба ли это лопнула? Трубы были целы. А тут зазвонил телефон.

Папа ждал маму в центре города у цветочного киоска. Мама схватила сумочку, поцеловала мальчиков и убежала.

Перстень с мошкой доисторических времён остался лежать на туалетном столике.

Женя выскочил из постели и, размахивая перстнем, забрался на подоконник.

– Мама! – закричал он в форточку. – Ты забыла!

Подоконник был узкий, Женя не устоял, схватился за штору. Штора затрещала. Женя взмахнул обеими руками, перстень выскочил, покатился по полу…

– Немедленно ложись в постель! – приказал старший брат Лёня.

– А перстень?

– Без тебя найду.

– Подумаешь, старший какой нашёлся! На один год и старше‑то всего.

– На один год, три месяца и три дня! – поправил младшего брата старший брат Лёня.

– Вот и лягу! – сказал Женя и лёг под одеяло. – Я лягу, а ты ищи.

– Мне не впервой. Я каждый день ищу твои носки, твои ботинки.

– Вот и ищи, раз тебе нравится… Я, между прочим, всё ставлю на место.

– Ну, конечно! Твои ботинки с ногами, а носки с крылышками. Вечером ты ставишь всё на место, а утром – один носок под диваном, другой на подоконнике.

– Ну тебя! – отвернулся к стенке младший брат Женя. – Мама сказала, что мы медведи, и я с радостью впадаю в спячку.

Лёня тяжко вздохнул. Все младшие думают, что быть старшим – это мёд, а это не мёд – чистое наказание. Но тут уж поделать ничего нельзя. Старшинство – не фантик, не поменяешься.

2

Был румяный месяц март.

В комнате стояли розовые сумерки. Дом погружался в дремоту. Тренькнула, распрямляясь, пружина в диване. Скрипнул стул, устраиваясь на ночь поудобнее. Вещи отдыхали.

Мамина гордость – музейное кресло времён войны с Наполеоном, золочёное, всё в завитушках, в парче, было похоже теперь на придворного, который, вернувшись с царского приёма, сбросил с себя камзол, парик и стал пузатеньким, бестолковым старикашкой.

Лёне захотелось подойти к креслу, поговорить, чтоб ему не было одиноко, но ведь тогда старикашка тотчас встрепенётся, засияет перед человеком всеми своими вензелями.

Нет, нет! Надо затаиться, пусть отдыхает.

Снова скрипнул стул. Женька сегодня возил его по полу. Сначала он был у него плугом, потом бульдозером, но больше всего стулу досталось, когда он превратился в ледокол. Женька таранил стену – она была у него айсбергом. А стена тонкая. Через неё слышно, как у тёти Вари половицы скрипят. Проломил бы, а отвечать старшему брату: куда смотрел?

Лёня опять собирался вздохнуть, но вдруг заметил: шторы на окне шевелятся. На серых конях, в островерхих шлемах в комнату въезжали серые всадники. Они промчались по стенам и потолку и скрылись за зеркалом.

Зеркало одно теперь светилось в комнате. Свет его был загадочный, немножко зловещий.

И тут Лёня услышал: в маминой комнате, на всю притихшую квартиру, тикают ходики:

Тик‑так!

Тик‑так!

Ночь пришла, и всё не так.

Всё не так!

Всё не так!

Да проснись же ты, чудак!

А в комнате опять произошли перемены. По стенам на лёгких конях, гарцуя, проскакали синие всадники.

«Ой! – вспомнил Лёня. – А мамин перстень? Наверное, он закатился под стол. В темноте не найдёшь, только Женьку разбудишь. Вон он как посапывает, глупый меньшой братишка. Свет зажечь? Спугнёшь синих всадников. Но мама так и ахнет, когда узнает, что уронили перстень и даже искать не стали».

Лёня откинул одеяло, и…

Дзинь!..

Тонкий хрустальный звон прокатился по комнате. Видно, муха ударилась о хрустальную рюмку. Но тотчас прозвенело на люстре, на полу, на окне.

Лёня посмотрел на окно: торжественной поступью выезжали на стену чёрные всадники в развевающихся чёрных плащах.

Лёня зажмурился и потихоньку стал натягивать одеяло на голову.

Шу‑шу‑шур!.. – совсем ясно прошелестело за радиатором.

Лёня затаил дыхание. Шорохи не унимались.

– Ох! Ух! Фу‑у!

«Но разве я не старший брат?» – спросил себя Лёня и отважно открыл глаза.

Из‑за радиатора, из трещины в стене протискивался в комнату странный, очень несовременный и совсем какой‑то не такой человек. В одной руке у него был деревянный ящик с инструментом, в другой – раздвижная лестница. Мастер!

Мастер выбрался на свободу, прислонил лестницу к стене, подошёл к стулу, который был у Женьки ледоколом, и принялся за работу. Что‑то подстрогал, подбил молотком. От всей этой работы шума было, как от жука‑точильщика: дерево чуть‑чуть потрескивало. Мастер починил стул и перешёл к серванту. У серванта отодралась полоска полированной фанеры: играли в хоккей, и Лёня задел сервант клюшкой.

Мастер приклеил фанеру, взял лестницу, поставил её возле окна. «А! – вспомнил Лёня. – Ведь Женька чуть было не сорвал шторы».

Мастер продел петли в кольца, а потом раздвинул шторы. Белые стены стали серебряными.

«Луна взошла», – догадался Лёня.

И тут опять раздались шорохи за радиатором. Что‑то зашелестело, задвигалось, зашушукало. Из трещины в стене вышли четыре девочки, они принялись кружиться посреди комнаты на лужице лунного света.

Тайны тёмные, прочь!

Пройден круг.

Светел путь.

Праздник Полной луны –

Невозможно заснуть.

То ли эту песню Лёня сам придумал, то ли услышал? Девочки кружились, взмахивали руками, а в руках у них были ленты. Ленты на лету сплетались, и в комнате шелестело и шуршало.

Одна из девочек подпрыгнула, накинула ленту на что‑то невидимое.

– Поймала! Поймала! – закричала она и стала раскачиваться, будто на качелях.

Серебряное пятно металось по стенам, и Лёня догадался: девочка раскачивается на лунном луче.

– Ах! – вскрикивала она от восторга. – Лечу! Лечу! Ах!

Она проносилась так низко над постелью, что Лёня зажмурил глаза: как бы она не увидала, что он не спит.

Человек! Человек!

Улыбнись, человек! –

пела девочка.

Мы не сон, мы не явь,

Мы уйдём на заре.

За окном что‑то метнулось. Лёня почувствовал тень, словно бы над лицом провели рукой.

– Ай! – вскрикнула девочка.

«Она упала! Луч оборвался», – подумал Лёня.

В комнате зашелестело, торопливо, беспорядочно, словно убегали.

Женя, грохоча пружинами, сел на кровати.

– Лёнь, ты спишь?

Старший брат затаился и не ответил.

– Луна! – сказал Женя, сладко почмокал, натянул одеяло на плечи, ткнулся головой в подушку и заснул.

3

Лёня тихонько приподнялся. Луна была высокая, крыша сарая за окном сияла, словно вставшее на дыбы озеро. Сияло, затуманившись сверху от ночного холода, стекло. В комнате каждый предмет всяк по‑своему, но светился, играл.

Лёня поглядел на свои руки. Они были теперь точно из серебра. И одеяло, любимое, давнишнее, показалось ему лесной поляной, на которой росли диковинные травы. Между этих трав сверкал голубой ручеёк. Лёня потрогал его: это была лента, невесомая и тоненькая.

«Её потеряла девочка с качелей! – догадался Лёня. – Неужели проснусь завтра – и ничего не будет?»

Он зажал ленту в кулаке, кулак положил под голову и крепко закрыл глаза, чтобы скорее наступило утро, а то ведь и ленту проспишь.

«Отчего луч оборвался? – подумал он, засыпая. – Может, облако прошло или пролетела птица?»

И вскочил: «А перстень?»

Выбрался из постели, встал на пол босыми ногами и замер: не потревожил ли он покой музейного кресла, зеркала, стульев, вещей?..

Зеркало сияло само для себя, старикашка‑придворный дремал, поджав ноги… Лёня бесшумно опустился на колени и полез под стол. Перстня под столом не было. И под радиатором не было. И под сервантом. От луны в комнате светло, да и перстень – не иголка, золотой ведь, блестящий.

«Женьку, что ли, разбудить? Пусть тоже ищет».

– Человек! – услышал он тоненький плачущий голос. – Человек, отдай мою ленту!

Ну, как тут было не вздрогнуть? Даже очень храбрый человек вздрогнул бы. В лужице лунного света стояла воздушная девочка. Она сложила ладони лодочкой. У неё дрожал кончик носа, дрожали губы, даже бант на голове дрожал.

– Ну пожалуйста! Без ленты меня не пустят на праздник Полнолуния.

– Возьми! – Лёня разжал пальцы: лента была у него в кулаке.

– И ты ничего не просишь в награду? – удивилась девочка.

– Но ведь лента не моя, а твоя.

– Ты добрый. Конечно, добрый! Ты сумел не потревожить покой вещей. Но почему ты не спишь?

– Женька перстень мамин уронил. Сразу мы не подняли, а теперь я не найду никак.

– Это же так просто. Я спрошу о перстне моих друзей.

– Мастера?

– Его зовут дядюшка Шорох, а у меня и у моих сестёр имя одно на всех. Мы – шуршавы.

Тин‑тинь!.. – прозвенело над головой.

– С Полнолунием, милая Шуршава.

Стоя ногами на потолке, размахивал шляпой с длинными волнистыми перьями опять‑таки очень странный, несовременный и совсем какой‑то не такой человек.

– Ах, это ты, братец Нечаянные Звоны!

– К вашим услугам, кузина! А где прелестные сестрицы?

– Они готовятся к балу, а я…

Тонни‑тонни‑тонн!.. – серебряно зазвенело на окне.

– Красиво? – спросил Нечаянные Звоны.

– Очень! – сказал Лёня.

– Я польщён. Моё искусство признают даже люди.

– Братец, с тобой очень неудобно разговаривать.

– Ах, простите, кузина!

Нечаянные Звоны раскинул руки и, кругами, опустился на пол. Поклонился, щёлкнул шпорами на высоких ботфортах, а прозвенело на потолке: плинь‑плинь‑плинь!..

Лёня и Шуршава посмотрели на потолок, и Нечаянные Звоны рассмеялся, довольный, в свою кружевную перчатку. Он был на голову выше Лёни, но вдвое, а может, и втрое тоньше его. Это был замечательно утончённый человек и весь в кружевах: кружевной воротник, кружевные камзол и рубашка, кружево парика, кружево жестов…

Нечаянные Звоны выхватил из‑за пояса дирижёрскую палочку, сделал выпад к серванту.

Юнь‑юнь‑юнь!.. – будто на ксилофоне, сыграло под Женькиной кроватью.

– Вы удивлены? Но ведь я – Нечаянные Звоны, – сказал и скрылся.

– Братец, мне нужно тебя спросить о чём‑то очень важном! – взмолилась Шуршава.

– О перстне с янтарём? – Нечаянные Звоны выглянул из‑за зеркала. – Кузина, у меня ни одной свободной секунды. Я тоже спешу на бал. Впрочем, вот вам намёк: сегодня слишком много летучих мышей.

– Летучих мышей? – удивился Лёня. – Но ведь только март. Летучие мыши погружены в спячку.

– Как знать! – Нечаянные Звоны кинул вверх два сверкающих хрустальных шарика, они стукнулись – и ничего, ни звука.

– Это одна из его шуток! – объяснила Шуршава. – Он чем‑то напуган. Знаешь что, пошли к Весёлому Пешеходу.

Девочка взяла Лёню за руку и повела в соседнюю комнату.

4

Тик‑так! Тик‑так!

Здравствуйте, шалунья.

Тик‑так! Тик‑так!

С балом Полнолунья!

Нет, это не маятник раскачивался на старых маминых ходиках. Это вышагивал звонконогий человечек с циферблатом, как с рюкзаком, за плечами. Он шагал, шагал, и всё на одном месте. Но это его нисколько не тревожило. Он был весел и беззаботен, словно там, куда он спешил, его ожидал праздничный стол.

– Здравствуй, братец! – Шуршава помахала Весёлому Пешеходу лентой. – Я пришла к тебе с мальчиком Лёней…

– Сестрица! Я шагаю день и ночь. Днём – поторапливаю людей, а ночью, когда мои башмаки гремят на весь дом, я даю знак дядюшке Шороху, что ему пора приниматься за дело. Все события мира, большие, малые, крошечные, совершаются на моих глазах…

– Дорогой братец! – попробовала вставить словечко Шуршава. – Мальчик Лёня потерял…

– Разве можно перебивать старших? – рассердился Весёлый Пешеход. – Ты даже не пробуй угадать, сколько мне лет. Да, я выгляжу молодо! Но потому, что не даю себе расслабиться. Я шагаю, шагаю. И этот огромный циферблат мне не в тягость. Правда, однажды у меня отнялись ноги. Это было во время войны. В наш дом попала бомба, и моё сердце остановилось. Люди вернули меня к жизни. И с той поры я иду без устали. Нет ничего прекраснее – всегда, каждое мгновение быть в пути!

– Дорогой братец, я тебя не перебиваю! – сказала Шуршава. – Но скоро бал.

– Ах, эти нетерпеливые шуршавы! Впрочем, скорее сделай то, что собиралась сделать потом.

– Я собиралась подарить мальчику Лёне голубую горошину. Если съесть половину этой горошины, то можно проникнуть в страну Золотоголовой Птицы. Но мы пришли спросить тебя о янтарном перстне…

– Скорее дари горошину! – вскричал Весёлый Пешеход.

– Вот она, – Шуршава положила Лёне на ладонь голубое драже. – Вторую половину нужно съесть, когда…

И в это мгновение трубы на кухне затряслись, засипели, захрипели, заулюлюкали.

– Ай! Ай! – Шуршава зажала пальцами уши, бросилась бежать и исчезла.

И тотчас раздался противный гнусавый голос:

– Хулиганам Сипам‑Хрипам – привет! Выходной марш удался на славу!

Загремел таз, сорвалось с полочки и упало в ванну мыло, рассыпались зубные щётки. В ванной комнате кому‑то было тесно.

Лёня спрятался у двери за портьеру. И вовремя! В мамину комнату вошёл толстый круглый человечек. У него даже уши были круглые! И конечно, брюшко и нос, а рот – от уха до уха, и такой узкий, словно его бритвой прорезали.

– Эй ты, Весёлый Пешеход! Тебя приветствует Серый Озорник!

На круглом человечке была соломенная шляпа всмятку и серый плащ, который долгое время служил подстилкой Тузику. Разговаривая, Серый Озорник не смотрел на собеседника, глаза у него бегали по Комнате и то сжимались в щёлочки, то выпучивались, как у лягушки.

Тик‑так! Тик‑так!.. – сердито гремели башмаки Весёлого Пешехода.

– Не любишь ты меня! А ведь со мной не соскучишься! – Серый Озорник хихикнул и достал из кармана толстенький пакет. – Отличная пыль! Умывальник я уже припудрил, чистюлю‑недотрогу. А здесь что делается?! Окна‑то как сияют! Полнолуния дождались!

Серый Озорник насыпал целую ладонь пыли, дунул на окна, а потом – на Весёлого Пешехода.

– Вот тебе! – и, хохоча, убежал в комнату, где спал Женя. И сразу зашумел: – Носочек к носочку, ботинки – рядком. Совсем испортились ребята! Сделаем так. Один носочек на цветочек, другой – под матрас. Это задачка младшему на завтра.

Серый Озорник расправился с Женькиными носками и взялся за Ленины ботинки.

– Правый ботинок на пианино, самое место, а левый… – он призадумался, глаза у него выпучились, – обуем кресло. Вот уж старикашка попрыгает на балу! А мальчишки утром набьют друг другу шишки: «Это ты спрятал мои носки!» – «Нет, это ты раскидал мои ботинки!»

Серый Озорник напялил на ножку музейного кресла Ленин ботинок, и глазки его стали узкими, забегали по комнате.

– Ага! Варенье со стола не убрали!

Схватившись за бахрому скатерти, Серый Озорник раскачался и, дрыгнув в воздухе ножками, очутился на столе.

– Оставим на память отпечатки пальцев. Родители так и ахнут поутру: «Варенье? Руками? Немытыми?»

Серый Озорник, хихикая, погрузил руки в варенье.

Дили‑донн!..

Это явился Нечаянные Звоны.

– Господин пакостник! Вы уже тут как тут! – Нечаянные Звоны выхватил из‑за пояса дирижёрскую палочку. – Я вас вызываю!

– Одно мгновеньице! – прогнусавил Серый Озорник. – Позвольте, я приведу свой костюм в порядок. Варенье, знаете, липкое!

– Я жду вас! – Нечаянные Звоны брезгливо отвернулся.

– Э‑эх! – заорал Серый Озорник и сиганул со стола в Женькину постель. – Ищи меня свищи, балбес в кружевах! – крикнул он, ныряя под кровать.

Прыгая, он умудрился лягнуть спящего Женю пяткой в нос: Женя чихнул и проснулся.

5

Лёня вышел из укрытия.

– Ты зачем меня разбудил? – накинулся на него младший брат. – Мне во сне как даст один по носу! Я развернулся, чтоб сдачи дать, а ты – будишь!

– Женя! – прошептал Лёня. – Женя! Тут такие чудеса!

И он рассказал о том, что видел.

– Врёшь ты всё! – не поверил младший брат.

– Смотри! – Лёня показал голубую горошину.

– Это вон та, что ли, трещина, за радиатором? – спросил Женя. – Ох и врежу я Серому. Будет знать, как лягаться!

Он достал из‑под подушки электрический фонарик, взял у Лёни горошину, разломил надвое, одну половину вернул, а другую положил в рот и проглотил.

– Что ты делаешь! – закричал Лёня, но было поздно: вместо Женьки в лужице лунного света стоял воздушный Женя.

Он прошёл за радиатор и стал протискиваться в трещину.

– Подожди! – закричал Лёня: он боялся, что брат попадёт в какую‑нибудь новую беду. – Подожди! Я с тобой. Я всё‑таки старший! Я за тебя отвечаю!

Но Женька исчез.

– Что же будет? Его надо спасать. Но вдруг вернутся мама с папой, а нас нет?

Лёня быстро написал записку:

«Мы поехали к бабушке. Не волнуйтесь».

Положил записку на стол, возле вазы с вареньем, подошёл к радиатору и проглотил половину голубой горошины.

6

– Женечка, где ты? – Лёня зажмурился и шагнул в застенье.

Больше всего на свете он боялся, что попадёт в квартиру соседки тёти Вари или провалится в тёмный сырой погреб, полный сороконожек и мокриц.

И что же!

Тихий голубой свет наполнял уютную каморку. Под светящимся берёзовым поленом сидел на чурбачке дядюшка Шорох в кожаном фартуке. Во рту он держал гвозди, а на колодке перед ним торчал удивительный, с фигурным каблуком, сапог. Напротив дядюшки Шороха на другом чурбачке сидел Женька. У него тоже был гнутый молоток, и гвозди он держал, как заправский сапожник, во рту.

– Женька, проглотишь! – испугался Лёня.

Младший брат собрал гвозди в ладонь и показал Лёне большой палец:

– Во какой заказик получили! Нечаянные Звоны срочно просит сшить ему музыкальные сапоги.

Ох уж этот проныра Женька! Лёне стало завидно, ему тоже хотелось забивать гвозди в каблук музыкального сапога, но попросить он не смел, а Женька не позвал, не догадался. Он разве думает о старшем брате?

Дверь каморки распахнулась, и вбежала Шуршава.

– Что вы наделали?! – бросилась она к мальчикам. – Зачем вы разделили горошину на двоих? У вас теперь нет пути назад!

– Но я не мог оставить младшего брата одного! – всхлипнул Лёня, а Шуршава закрыла лицо ладонями и расплакалась.

– Это я во всём виновата!

– Ну, чего ты ревёшь? – сказал Женька. – Найдём перстень, а там чего‑нибудь придумаем.

– Да! Да! – закивала бантиками Шуршава. – Я отведу вас к Золотоголовой Птице. Она мудрая. Она поможет.

– Ты сначала отведи нас к бабке Подберихе, – сказал Женька.

«Он уже всё тут знает!» – удивился Лёня.

7

Бабка Подбериха жила среди чуланов, ларей, мешков, сундуков, корзин, кошёлок. Она даже спала на узлах.

Косматенькая, носатенькая, бабка Подбериха была до того старая, что ветром её не только покачивало, но развеивало, как дым.

– Перстенёк? С янтарём? – Глазки у бабки Подберихи загорелись, корявые пальцы зашевелились. – Неужто проглядела? В тенётах побегу порыскаю. В паутинке!

Бабка Подбериха достала связку ключей, отомкнула замок на одном из чуланов и нырнула в темноту. Женя – за ней.

– Идите сюда! – позвал он. – У меня фонарик.

Он осветил Лёне и Шуршаве лестницу, ведущую вниз.

– Где мы? – спросил Лёня.

– Это – подполье! – прошептала Шуршава.

Женя повёл лучом фонарика. Сверху до самого пола свешивались грязные полотнища старой паутины. Бабка Подбериха лазила среди тенёт, напевая песенку:

Ходит‑бродит тихо

Бабка Подбериха.

Там иголка, там пушок –

И полнёхонек мешок.

– Пойдёмте отсюда! – взмолилась Шуршава. – Я вся дрожу. Здесь начинается царство Короля Летучих Мышей.

– А бабка перстень не зажилит? – спросил Женька.

– Как ты смеешь так говорить! – Шуршава даже задохнулась от возмущения. – Золотоголовая Птица за бескорыстие удостоила бабку Подбериху титулом Самой‑Самой Доброй.

– Я же не знал этого! – пробурчал Женька, выбираясь вслед за Шуршавой и Лёней из подполья.

Скоро явилась и бабка Подбериха. Она вытряхнула из мешка свою добычу: огрызок жёлтого карандаша, две кнопки, винтик от «Конструктора», серебряную монетку, резинку от Женькиных трусов, дюжину пуговиц…

– Мой кинжальчик! – закричал Лёня.

Это был давно утерянный подарок. Папа привёз кинжал с Кавказа. Величиной он был со спичку, но с клинком, с ножнами, на рукоятке насечка, на ножнах – чернь. Где его только не искали! Сколько было пролито слёз!

– Забирай, да поскорее! – проворчала бабка Подбериха.

– Спасибо! – сказал Лёня. – Вы очень добры, но где же нам теперь искать мамин перстень?

Бабка Подбериха от огорчения так и развеялась по воздуху.

– Уж и не знаю, кто меня опередил. К Золотоголовой Птице ступайте.

– Но мальчики в пижамах! – всплеснула руками Шуршава.

– Эй, портняжки! – позвала бабка Подбериха, кое‑как принимая прежний вид. – Оденьте гостей по‑королевски.

Тотчас прибежали пауки, принесли тончайшие ткани, сняли с братьев мерку. Мальчики глазом не успели моргнуть, а уже были одеты с ног до головы и ничуть не хуже, чем Нечаянные Звоны.

– Теперь скорее! – торопила Шуршава. – Нам нужно успеть к Золотоголовой Птице до начала праздника Полнолуния.

8

Открывались одна за одной золочёные двери.

– Алая комната! – объясняла Шуршава. – Голубая. Зелёная. Зеркальная. Мраморная.

– А на страже‑то стоят мои солдаты! – сказал Женька. – Это я их рисовал. Они, наверное, в щели в полу проваливались.

– Скорее, скорее! – торопила Шуршава. – Это – Золотая палата, а это – Лунная зала. Здесь будет бал.

В зале много окон, а посредине – огромное, круглое. В окна лился лунный свет. Хрустальные люстры мерцали синими ликующими огоньками и вспыхивали зелёными и красными. Так горят на небе самые красивые звёзды.

– Как в музее! – сказал Женя, останавливаясь.

– Как в настоящем дворце! – поправил его Лёня.

– Да скорее же! – торопила Шуршава. – Вы слышите?

В дальних комнатах что‑то шуршало, шевелилось.

– Гости идут! – Шуршава перебежала залу и отворила высокую с вензелями дверь. – Заветная комната! Я здесь никогда ещё не была.

Вдоль стен навытяжку стояли Женькины солдатики. Тут были русские витязи в кольчугах, рыцари в латах, испанские гранды с пышными перьями на шляпах. Могучие воины‑негры с копьями и воины‑индейцы с тамагавками.

– Это бабка Подбериха натащила их сюда! – с уверенностью сказал Женя. – Лёня! Смотри! Мои четыре принца. Я их с карточных валетов срисовал.

Принцы стояли у двери, но эта дверь была совсем не дворцовая. Её сбили из неструганых досок, и закрывалась она деревянной вертушкой.

– Нам к Золотоголовой Птице! – сказала Шуршава принцам. – На одну минуточку.

Принцы галантно раскланялись перед Шуршавой, но сказали строго:

– Только на одну минуту! – и перевернули песочные часы, висевшие на стене.

Мальчики думали, что попадут в царские покои, сверкающие драгоценными камнями, золотом, парчой, а попали – в птичник. На полу – солома, посредине птичника – гнездо из соломы, а в гнезде сидел… гусёнок.

– Гуська! Мой милый Гуська! – закричал Лёня, и радостные слезы покатились по его щекам.

Резиновый, хорошо надутый гусёнок, в золотой шапочке набекрень, взмахнул крыльями и сел Лёне на плечо.

– Милый мой Гуська! Я думал, ты потерялся навсегда. Тебя все искали: и папа, и мама, а Женя был тогда совсем маленький. – Лёня взял Гуську на руки и нянчил, как младенца. – Я тебя иногда во сне вижу.

– Меня утащил Серый Озорник! – вздохнул Гуська. – А нашла меня бабка Подбериха. За это я присвоил ей титул Самой‑Самой Доброй.

Дверь в гусятник распахнулась, и принцы хором сказали:

– Минута истекла!

– Это мои лучшие друзья! – сказал им Гуська.

– Гости ждут, когда Золотоголовая Птица откроет бал Полнолуния, – сказали принцы.

– Хорошо. Я сделаю это, сидя на твоём плече, мой хороший мальчик Лёня. А ты, Женя, можешь погладить меня по перьям.

– Без Гуськи я никогда не ложился спать, – объяснил Лёня младшему брату.

– О высокочтимая Золотоголовая Птица! – вскричала Шуршава. – Мальчики от радости забыли, зачем пришли к твоему величеству. Они потеряли янтарный перстень. Никто из наших его не видал, даже Самая‑Самая Добрая.

– Но у меня его нет! – развёл крыльями Гуська.

– Ах, значит, он у Короля Летучих Мышей! – Шуршава покачнулась, но её поддержал за руку один из принцев.

А по лунной зале уже летел, звал хрустальный звон.

9

Они вошли в залу.

Полная луна сверкала в большом круглом окне. Все были в сборе. Шуршавы стояли, поднявшись на цыпочки, дрожа от восторга и нетерпения. Бабка Подбериха и дядюшка Шорох были нарядны и торжественны. Принцы замерли, глядя влюблёнными глазами на шуршав.

– Смотри! – шепнул Женя. – Наше кресло! Но почему‑то оно в твоём ботинке.

Бедное кресло пряталось за спинами гостей. Оно дёргало ногой, но ботинок, напяленный Серым Озорником, не снимался.

Тик‑так! Тик‑так!.. – на всю залу раздались шаги Весёлого Пешехода.

Гуська захлопал крыльями, шуршавы взмахнули голубыми лентами.

Дилли‑дилли‑дон! – в залу вбежал Нечаянные Звоны.

Его сапоги могли заменить самый изысканный оркестр и вполне заменили.

Бравые принцы подошли к шуршавам, поклонились.

– Ах! – сказали шуршавы и пошли танцевать.

– Гуська! – Лёня вдруг вспомнил, что он старший брат. – Гуська, милый, но как мы выберемся отсюда? Голубая горошина была одна…

Ответить Гуська не успел. На луну словно бы набросили сеть. В зале потемнело.

– Летучие мыши! – в ужасе закричали гости.

Дилли‑дилли‑дон! – звенели сапоги неустрашимого рыцаря Нечаянные Звоны, но на всё царство Золотоголовой Птицы засипела, захрипела, заулюлюкала свистопляска кухонных труб.

Расшвыривая гостей, в залу ворвался Серый Озорник.

– Громче, Хулиганы Сипы‑Хрипы! Громче! – крикнул он своим музыкантам.

Сипы‑Хрипы задудели во всю мочь. Гуськино царство заходило ходуном.

– А теперь на колени! – завопил Серый Озорник, и кое‑кто из гостей не посмел его ослушаться. – Ваше Мышиное величество! Мы ждём Вас коленопреклонёнными.

За окном, заслоняя свет луны, носились стаи летучих мышей, а в залу, гремя когтями, вошёл их Король. На его голове вместо короны сверкал янтарный перстень.

– Я пришёл забрать себе в жёны всех четырёх шуршав! – пропищал Король Летучих Мышей.

– Кто же защитит нас?! – воскликнули шуршавы и упали в обморок.

Принцы выхватили шпаги, но Король Летучих Мышей взмахнул крыльями, и за его спиной появились полчища летучих мышей, серые всадники, синие всадники, чёрные всадники, драконы и страшилища, которых когда‑то рисовали Женя и Лёня.

– Сопротивленьице бесполезно! – захихикал Серый Озорник.

Он смеялся один в этой зале.

Принцы бросили шпаги под ноги Королю.

– Отныне царство Золотоголовой Птицы – моё царство! – отвратительно пропищал Король Летучих Мышей. – Мне надоели ваши праздники Полнолуния. Теперь вы будете жить в царстве тьмы. Тьма приятна моему величеству и моим подданным, летучим мышам.

– Эй ты, не зверь, не птица! Отдай мамин перстень!

Женька вышел вперёд и встал перед Королём и его несметным войском.

– Прочь! Или мои воины загрызут тебя! – замахал крыльями Король Летучих Мышей.

– Женя, я с тобой! – Лёня схватился за рукоятку игрушечного кинжальчика и встал рядом с младшим братом.

– Закусать их! – заверещал от ярости Король Летучих Мышей.

Полчища двинулись, Женя поднял руку и включил фонарик. Серые, синие, чёрные всадники бесследно растворились в ярком луче света, а летучие мыши с писком взлетели на потолок и повисли вниз головами.

Дин‑н‑нь!.. – раздался весёлый звон: это свалился с королевской головы янтарный перстень.

– Слава победителям! – шуршавы очнулись и подбросили вверх свои голубые ленты.

– Га‑га‑га! – захлопал крыльями Гуська.

Серый Озорник поднял перстень и принёс Жене.

– Пощади меня! Я постараюсь исправиться.

Он снял с головы шляпу, и все увидели, что Серый Озорник совершенно лысый.

– А кто меня по носу съездил? – спросил Женя.

– Ненароком!

– А кто носки расшвыривает? Кто обул в мой ботинок кресло? – спросил Лёня.

– Все вещи отныне будут на своих местах. Клянусь!

– Ладно, – сказал Женя. – Прощаем.

Дилли‑дилли‑дон!.. – пробежался по Лунной зале в своих музыкальных сапогах Нечаянные Звоны.

– Бал продолжается!

– Гуська, нам с Женей домой нужно! – сказал старший брат Лёня. – Скоро папа с мамой вернутся из гостей.

– Попрощайтесь со своими друзьями, и я отведу вас к моим соседям. Они помогут вам! – сказал Гуська.

– Давайте потихоньку уйдём, – предложил Женя. – Все такие весёлые! Вон как Серый Озорник отплясывает.

Они незаметно пробрались в птичник.

– Лёня, отодвинь доску в задней стене, – сказал Гуська. – За стеной живут Румяные Братья Дворники. Они помогут вам вернуться домой.

– Милый мой Гуська, а ты не хочешь пойти с нами? – спросил Лёня.

– Мальчик мой! Ты ведь уже вырос. Я останусь здесь, в твоём детстве, где шуршавы, дядюшка Шорох, Нечаянные Звоны, Серый Озорник…

– Прощай, Гуська! – Лёня принялся тереть глаза.

– Прощай, Золотоголовая Птица! – сказал Женя. – Оставляю тебе фонарик! Если кто сунется, свети врагам в глаза!

Женя положил фонарик возле Гуськиного гнезда, подошёл к стене, налёг на доску. Доска заскрипела и отодвинулась.

10

За длинным столом сидели, вздрёмывая, Румяные Братья Дворники. На столе горела одна свеча.

– Садитесь с нами! – подвинулись Братья, освобождая место на лавке.

Женя недолго думая сел. За Женей – Лёня.

Тик‑так! Тик‑так! – загремели башмаки Весёлого Пешехода.

Румяные Братья Дворники встрепенулись, налили из большого кувшина в большие глиняные кружки какого‑то напитка, а Жене и Лёне налили в чашки.

– Пейте, это – утренняя свежесть.

Румяные Братья Дворники залпом выпили свои кружки, улыбнулись, распрямили плечи, встали из‑за стола и взяли метлы.

Лёня с Женей выпили свои чашки и тоже улыбнулись, распрямили плечи, встали из‑за стола.

– А вам веники! Из углов будете выметать! – сказали им Румяные Братья Дворники, задули свечу, распахнули двери и принялись мести серую улицу. Серая пыль улетала прочь, улица становилась розовой, утренней.

Лёня и Женя старались не подкачать, махали вениками, как саблями, пыль над ними стояла облаком.

– Апчхи! – чихнул Женя и исчез.

– Апчхи! – чихнул Лёня…

И увидал, что он – в постели. Уже утро. На улице дворник шуршит метлой.

Женя заворочался во сне, что‑то забормотал, зачмокал губами, пальцы, сжатые в кулак, раскрылись. На ладони у него горел солнечным светом янтарный перстень.

Тик‑так! Тик‑так! – едва слышно стучали в соседней комнате ходики. Весёлый Пешеход, видно, шёл на носках. Не хотелось ему будить людей спозаранок.

«А всё‑таки Женька у нас молодец!» – подумал Лёня, повернулся на правый бок и заснул крепким утренним сном.