Барбара Картленд

Стремление к совершенству

Барбара Картленд

Стремление к совершенству

Глава 1

1882 год

– Итак, насколько я понимаю, Дарсия, твоя тетушка ждет тебя в Париже и хочет, чтобы ты приехала к ней именно завтра?

– Да, госпожа настоятельница.

– Полагаю, мне нет необходимости напоминать, что я не одобряю поездок наших воспитанниц в Париж и вообще отрицательно отношусь к этому городу?

– Да, госпожа настоятельница.

– Я могла бы надеяться, что ты сумеешь объяснить это своей тетушке. Вместо того чтобы присылать подобное приглашение, ей лучше было бы навестить тебя здесь, в монастыре.

– Боюсь, госпожа настоятельница, она сочла бы такую поездку чересчур утомительной.

Последовало пауза, во время которой мать‑настоятельница внимательно разглядывала девушку, сидящую за столом напротив.

Без сомнения, за два года учебы в монастырском пансионе Дарсия превратилась в настоящую красавицу.

Возможно, именно ее красота и была истинной причиной, по которой настоятельнице не хотелось отпускать Дарсию в Париж – хотя она вряд ли призналась бы себе в этом. Но все же настоятельнице было не по душе, что, покинув спокойный и тихий пансион, надежно укрытый монастырскими стенами, девушка окажется, пусть и под присмотром тетушки, в городе, который по всей Европе называли вместилищем безнравственности и беззаботности.

С другой стороны, настоятельница не могла не признать, что до сих пор поведение Дарсии можно было во всех отношениях назвать образцовым.

Она прилежно училась, и трудно было найти другую девушку в пансионе, которая добилась бы столь блестящих успехов. Дарсия была единственной англичанкой среди других учениц, но тем не менее она пользовалась их расположением, а преподавательницы‑монахини ее просто обожали.

На попечении матери‑настоятельницы побывало много привлекательных девушек, но красота Дарсии была в чем‑то особенной. Может быть, причина заключалась в необычном сочетании рыжеватых волос с большими зеленовато‑карими глазами.

Дарсия ничем не проявляла нетерпения, несмотря на то что до сих пор пе получила на свою просьбу ни согласия, ни отказа. Она ни о чем не просила, просто сидела и ждала, дадут ли ей разрешение на поездку. Такое поведение могло вызвать только симпатию.

Настоятельница приняла решение.

– Ну что ж, Дарсия, – сказала она, – ты можешь ехать в Париж, и поскольку твоя тетушка пишет, что пришлет за тобой экипаж, это избавляет меня от необходимости давать тебе сопровождающего. Но все же ты должна отдавать себе отчет, что мне не по душе такого рода поездки.

Дарсия кротко ответила:

– Я все понимаю, госпожа настоятельница, и благодарю вас за вашу доброту.

– Посыльный ждет, поторопись с ответом, – сказала настоятельница.

– Благодарю вас, – еще раз повторила Дарсия и, сделав книксен, вышла из кабинета.

Только закрыв за собой дверь, она позволила себе подпрыгнуть от радости и с неподобающей, как сказала бы настоятельница, поспешностью бросилась в класс, который пустовал в это время.

Она открыла свой стол, достала папку в кожаном переплете, вынула из нее чистый листок бумаги и торопливо набросала несколько строк. Можно представить, как удивилась бы настоятельница, случись ей прочитать написанное:

Дорогой, обожаемый! Жду не дождусь завтрашнего дня. Мы будем вместе, как только твои лошади примчат меня к тебе.

Люблю, целую тысячу раз!

Дарсия.

Запечатав конверт, она с напускной сдержанностью спустилась к воротам. Дарсия передала письмо дежурной монахине, а та вручила его груму. Сквозь полуоткрытые створки Дарсия видела, как он ускакал. Его лошадь была породистой и, без сомнения, резвой.

Потом Дарсия вернулась наверх, чтобы решить, какое платье надеть ей для первой за два года поездки в Париж.

Карета, которая прибыла за Дарсией на следующее утро, была весьма комфортабельна и выглядела богато, но определить, кому она принадлежит, было невозможно, так как ни на самой карете, ни на украшенной серебром сбруе лошадей не было ни гербов, ни цветов, указывающих на владельца.

На козлах сидели лакей и кучер. Человек, приехавший, чтобы сопровождать Дарсию, седовласый пожилой мужчина, почтительно ждал перед воротами монастыря. Когда появилась Дарсия, он молча поклонился ей.

Усаживаясь в карету, она кивнула в ответ, но ничего не сказала.

Пожилой человек тоже забрался в карету и сел напротив Дарсии. Девушка помахала рукой дежурной монахине, и карета поехала. Только когда ворота монастыря закрылись, Дарсия с облегчением откинулась на сиденье и весело спросила пожилого мужчину:

– Как настроение, Бриггс?

– Сейчас, когда вижу вас, мисс Дарсия, значительно лучше! – ответил тот. – За два года вы так выросли и так изменились, что, боюсь, хозяин вас не узнает.

– Как мне не терпится его увидеть, – голосом, полным нежности, произнесла Дарсия. – Вдали от него два года казались мне вечностью.

– Представляю себе, каково вам тут было, – ответил Бриггс. – Но хозяин твердо решил дать вам хорошее образование.

– Я так напичкана знаниями, – вздохнула Дарсия, – что иногда я чувствую себя горшочком с pate de foie gras.

Оба засмеялись.

– Как папа?

– С ним все в порядке, – сказал мистер Бриггс, – но вы, наверное, и сами догадываетесь, мисс Дарсия, что он по‑прежнему жжет свечу с двух концов, безрассудно растрачивая силы.

– Разве он может жить по‑другому? – сказала Дарсия. – Тогда это был бы не он.

– Верно замечено, мисс Дарсия.

– Где вы остановились? Я думала, что наш парижский дом уже давно закрыт.

– Мы специально открыли его, мисс Дарсия, чтобы хозяин мог встретиться с вами. Только мне велено предупредить, что никто не должен увидеть вас или узнать о том, что вы были здесь. Это очень важно.

Дарсия удивилась, но, прежде чем она успела что‑нибудь сказать, мистер Бриггс продолжил:

– Хозяин еще велел передать вам вот эту вуаль и сказал, чтобы вы накинули, когда будете выходить из кареты. Он не хочет, чтобы слуги знали, кто вы, а кучер дал слово молчать. На него можно положиться – он давно служит хозяину и не станет болтать.

Дарсия засмеялась, хотя и была несколько озадачена.

– Ужасно похоже на отца, но к чему такая таинственность? Что такого, если меня заметят?

– Вас нелегко не заметить, мисс Дарсия, – отозвался мистер Бриггс. – Не сочтите дерзостью с моей стороны, но вы стали такой красавицей, что хозяин будет просто потрясен.

– О, как я надеюсь, что это правда, – сказала Дарсия. – Я всегда знала, даже когда была совсем маленькая, что папа признает только красивых женщин, и даже, бывало, молилась по вечерам, чтобы, когда вырасту, стать достаточно красивой и радовать этим его.

– Ваши молитвы, несомненно, были услышаны, мисс Дарсия.

– Спасибо, Бриггс, ты очень мил.

Дарсия действительно всегда знала, что ее отцу нравятся красивые женщины. Впрочем, и он нравился им – вернее сказать, они обожали его.

Единственное неудобство заключалось в том, что они появлялись в его жизни и исчезали так быстро, что не успевала Дарсия привыкнуть к одной обаятельной красавице, жившей в их доме, как это место уже занимала другая, потом – следующая и так далее.

Оглядываясь назад, она часто не могла вспомнить, как их звали и чем они отличались друг от друга.

Общим у них у всех было лишь то, что в надежде покрепче привязать к себе этого порывистого беспутного красавца лорда Роули они старались завоевать симпатии его единственной дочери и потому баловали Дарсию и потакали ей во всем.

Но, как ни странно, это ничуть не повлияло на характер Дарсии.

Уже в раннем детстве она начала понимать: почти все, что они ей говорят, – неискренне, и то расположение, которое они проявляют, не что иное, как просто спектакль, разыгрываемый для ее отца.

С возрастом Дарсия все чаще думала, что отцу нужно было бы родиться в другое время. Пожалуй, лучше всего он чувствовал бы себя в эпоху необузданных страстей – годы правления Георга IV и наверняка возглавлял бы придворных франтов и щеголей, окружавших принца‑регента, прозванного Принцем Удовольствий, который впоследствии стал носить имя Георга IV.

Но в ханжеской атмосфере благопристойности и добропорядочности двора королевы Виктории лорд Роули воспринимался не иначе, как эксцентричный человек, который в своей эксцентричности заходил чересчур далеко и раздражал ею лицемерное высшее общество.

«Не пойман – не вор» – таков был девиз тех, кто ухитрялся предаваться удовольствиям, не навлекая на себя немилость Виндзорской Вдовы. Но лорд Роули всегда презирал осторожность. Он насмехался над условностями до тех пор, пока Англия не стала для него слишком опасным местом. И тогда он отправился за границу, прихватив с собой в качестве прощального привета королеве одну из ее любимых камеристок, так глупо и безрассудно поверившую, что любовь стоит того, чтобы из‑за нее потерять положение в обществе.

Негодование, вызванное этим поступком, наконец‑то заставило лорда Роули осознать, что пора каким‑то образом позаботиться о будущем своей дочери.

За месяц до того, как ей исполнилось шестнадцать, Дарсия была отправлена в монастырь Сакре‑Кёр. Этому предшествовали долгие поиски и тщательный выбор учебного заведения, в котором, во‑первых, среди учениц не было бы ни одной англичанки, а во‑вторых, уровень преподавания соответствовал бы исключительно высоким требованиям лорда Роули.

Дарсия не оспаривала отцовского решения, по опыту зная, что любые возражения тщетны, но была несколько удивлена, когда он сообщил ей, что в пансион она будет принята под именем Дарсии Роуэл. Прежде чем она успела задать вполне естественный вопрос, отец с усмешкой в глазах объяснил ей: – Я глубоко сомневаюсь, что тебя вообще куда бы то ни было приняли, если бы узнали, что ты моя дочь. Отныне тебе придется привыкать жить самостоятельно, и твоя репутация не должна быть скомпрометирована родством со мной.

– Вы не можете ничем скомпрометировать меня, папа, – гневно произнесла Дарсия. – Я горжусь, очень, очень горжусь, что я ваша дочь. Ни у кого в целом мире нет такого замечательного и незаурядного отца, который способен превратить жизнь в сплошной праздник.

– Все было бы прекрасно, если бы ты была мальчиком, – возразил лорд Роули. – Но ты девушка, моя дорогая, и, смею надеяться, очень красивая девушка. И это обстоятельство заставляет меня принять такое решение. Пансион – это первый шаг на пути к твоей собственной жизни.

Он прошелся по великолепному залу, где они беседовали, и, помолчав, добавил:

– Когда ты станешь старше, я подробнее расскажу тебе о сложностях, с которыми тебе предстоит столкнуться. А пока мне очень хотелось бы, чтобы ты росла не только красивой, но и умной. Именно потому, что большинство женщин слишком глупы, мужчинам быстро надоедает их общество.

– Мне показалось, у Долорес – не могу припомнить ее фамилии, – что жила у нас месяцев восемь назад, мозгов было больше, чем у остальных, – сказала Дарсия.

Отец долго смеялся, прежде чем ответить:

– Зато ей недоставало кое‑чего другого, но я не намерен обсуждать это с тобой.

– Почему, папа?

– Потому, черт побери, что вы, сударыня, моя дочь и вы – леди.

Он помрачнел и серьезно произнес:

– В пансионе ты будешь жить два года. Дарсия в ужасе вскрикнула, а он резко добавил:

– Это решено. Я делаю это для твоего же блага, и только Богу известно, как мне будет тебя не хватать! Но я уверен, что поступаю правильно.

Больше они на эту тему не говорили, и, несмотря на свою молодость, Дарсия ясно поняла, чего ждет от нее отец, и решила сделать все от нее зависящее, чтобы он был доволен.

Как правило, женщины, которыми интересовался лорд Роули, были дамами из высшего общества, а для других (Дарсия слышала, что отец порой обращал внимание и на них) двери его дома были закрыты.

Эти дамы из хороших семей были замужем и играли не последнюю роль в обществе. Но, охваченные страстью, они пренебрегли правилами морали и становились одновременно отважными, опрометчивыми и безрассудными.

Зато их изысканные манеры служили примером Дарсии, поскольку все они были благородного происхождения и в свое время получили должное воспитание. Она знала, что ее отец не потерпел бы рядом с собой даже намека на вульгарность или на то, что называется «не комильфо».

В монастырском пансионе Дарсия узнала о существовании многих вещей, которым ей полезно было бы научиться и которые, несомненно, одобрил бы отец. В пансион приглашались преподаватели танцев и верховой езды, а желающие могли брать даже уроки фехтования, хотя таких было немного. Мать‑настоятельница с неодобрением относилась к фехтованию и согласилась включить в программу, только уступая настоятельным просьбам богатых итальянцев, полагавших, что эти занятия добавят их дочерям грации, которая так ценится в этой стране.

Кроме этого, Дарсия научилась великолепно играть на фортепиано, петь и, конечно же, рисовать, причем предпочитала писать маслом, а не акварелью, что считалось более подходящим для леди.

Она усердно училась, зная, какое значение придает отец образованию, и была полна решимости добиться его одобрения.

Может быть, лорд Роули и имел репутацию повесы, но вместе с тем он был в высшей степени образованным человеком. Он отлично изъяснялся по крайней мере на пяти языках и, к удивлению многих, имел оксфордский диплом, хотя систематически никогда не учился; он был непревзойденным ценителем женской красоты, но не хуже, чем в женщинах, разбирался в скаковых лошадях. Он принимал участие во всех традиционных скачках, почти всегда побеждал, неизменно был любимцем публики и получал больше аплодисментов, чем любой представитель королевской фамилии.

Он выбрал своим цветом желтый и использовал его так часто, что это граничило с вызовом, чем он – уже в который раз – заслужил неодобрение королевского двора. Повозки в его поместьях, его фаэтоны, коляски и кареты для путешествий – везде присутствовал желтый цвет, а сам он никогда не появлялся без желтой гвоздики в петлице.

Его любили и называли «повеса Роули». Друзья занимали у него деньги, прощали ему возмутительные выходки и были всем сердцем верны ему – но лишь до тех пор, пока не начинали чувствовать, что королевское неодобрение делает такую верность опасной. И только женщины никогда не колебались, а любили его отчаянно и безнадежно, даже когда он бросал их.

Чем ближе карета подъезжала к Парижу, тем сильнее трепетало сердце Дарсии. Она боялась, что отец будет разочарован ею, несмотря на все усилия, которые она предприняла, чтобы стать такой, какой он хотел ее видеть.

Она отрабатывала каждое свое движение, каждый жест, стараясь достичь балетной грации. Она прислушивалась к своему голосу, когда пела и разговаривала, пытаясь достичь его наибольшей музыкальности. Она не могла забыть, как отец однажды сказал о какой‑то женщине, добивавшейся его расположения:

– У нее такой голос, словно трещит на огне кукуруза! Если женщина хочет, чтобы ее слушали, ее голос должен напоминать соловьиные трели.

И уж действительно трудную задачу она поставила перед собой, когда, помимо французского, испанского и итальянского языков, решила выучить еще и немецкий. Зато теперь она свободно изъяснялась на любом из них и опасалась лишь за родной английский – не забыла ли она его за эти два года.

Когда карета проезжала через Булонский лес, Дарсия наклонилась к окошку, но потом, вспомнив, что отец не хотел, чтобы ее видели, вновь откинулась назад.

Они въехали в центр Парижа, и Бриггс, не говоря ни слова, протянул Дарсии вуаль.

Дарсия с восхищением взяла ее в руки. Нежная на ощупь, легкая как паутинка, она была голубого цвета. Только такую, а не темную и уродливую, мог выбрать для дочери лорд Роули. Девушка накинула ее поверх своей маленькой шляпки. Вуаль спускалась до плеч, крошечные темно‑голубые точки, рассыпанные по всему полю, скрывали лицо и, отвлекая внимание, одновременно вызывали интерес.

В тот день на ней было платье, которое в пансионе считалось бы слишком нарядным: турнюр был значительно больше, – чем разрешалось носить воспитанницам, а очень тугой лиф так выразительно обтягивал ее тонкую талию, подчеркивая совершенство фигуры, что мать‑настоятельница непременно не одобрила бы такого наряда.

Дарсия увидела этот фасон в иллюстрированном французском журнале и уговорила одну из своих подружек сделать заказ своей портнихе, когда поедет домой на каникулы.

– Заказать у нее платье будет недешево, – предупредила ее подруга.

– Это не имеет значения, – ответила Дарсия. – У меня должно быть платье, которое не стыдно надеть, если кто‑нибудь из родственников пригласит меня в гости.

– А ты на это надеешься? – улыбнулась подруга. – Тебя здесь никто не навещает, а ты никогда не ездишь домой на каникулы.

– Мои родственники живут в Англии, – ответила Дарсия, – и они хотят, чтобы я закончила школу, прежде чем снова вернусь туда.

В пансионе было еще несколько девочек, которые тоже безвылазно сидели в монастыре. Одна была гречанкой, другая приехала из Тегерана. Поэтому Дарсия особенно не скучала, но все равно радовалась, когда возвращались остальные ученицы и возобновлялся обычный школьный распорядок.

Карета остановилась у великолепного подъезда, и Дарсия увидела стоявших в ожидании слуг, одетых в ливреи. Поднявшись по ступенькам, покрытым алым ковром, она вошла в дом, который не видела более пяти лет, и подумала, что все здесь в духе отца. Можно было догадаться, что именно он живет здесь, даже не зная об этом заранее. Картины, великолепная мебель, вся обстановка были частью его «я», тем фоном, что окружал его в любом месте, где бы он ни находился, как и огромные букеты цветов, украшавшие холл и наполнявшие благоуханием гостиную, в которую слуга проводил Дарсию.

Но сейчас ее интересовал только мужчина, стоявший у дальней стены.

Откинув вуаль, она вскрикнула от радости и подбежала к нему:

– Папа! О, папа, как это замечательно – снова увидеть вас!

Ей было трудно говорить, и в то же время казалось, что слова сами срываются с губ, и голос зазвенел от счастья.

Лорд Роули обнял дочь, расцеловал ее в обе щеки и сказал:

– Так много времени прошло, моя куколка! Дай‑ка мне взглянуть на тебя.

Он слегка отстранил ее и начал разглядывать. Дарсия, чтобы скрыть смущение, которое чувствовала под его взглядом, принялась развязывать ленточки на шляпке, потом сняла ее, бросила на пол и, обняв отца, начала его целовать.

– Ты восхитительна! – с удовлетворением произнес лорд Роули. – И очень похожа на свою мать в этом возрасте. Она была красивее тебя, но у тебя ее черты. Я всегда был уверен, что ты станешь красавицей, когда вырастешь. Что ж, я опять поставил на вербую лошадь.

Дарсия рассмеялась:

– О, папа, не могу выразить словами, как рада я слышать ваш голос и ваши шутки! Но я не лошадь на скачках, я взрослая женщина. Скажите, теперь мне можно будет вернуться и жить с вами?

Ответ на этот вопрос она страстно желала получить еще с того момента, как через мать‑настоятельницу ей передали письмо, сообщавшее, что «тетя» хотела бы видеть «племянницу».

Дарсия сразу же поняла, от кого это письмо, и не только потому, что у нее не было никакой тетушки, которая могла бы интересоваться ею, но также и потому, что в углу листа стоял секретный знак, о котором они с отцом договорились два года назад.

Отец проставлял маленькую буковку «R», а Дарсия рисовала ему крохотное сердечко.

– Я приехал в Париж именно для того, чтобы поговорить об этом с тобой, – сказал лорд Роули. – Но сначала расскажи мне о себе.

– Мне нечего рассказывать, папа, я писала обо всем, что со мной происходило, в этих невероятно скучных письмах, которые отправляла каждое воскресенье своему «дядюшке Рудольфу» на адрес конторы вашего поверенного в Лондоне.

Лорд Роули рассмеялся:

– Должен признать, что все твои письма были донельзя скучны – за исключением тех, что ты пересылала мне тайно.

– Мне это удавалось, только когда кто‑нибудь из девочек, которым я могла доверять, ездил в гости к родственникам или отправлялся домой на каникулы. В остальных случаях сестры‑монашки внимательно прочитывали наши письма, проверяя, хорош ли слог и не жалуемся ли мы на что‑нибудь.

– А тебе было на что жаловаться?

– Нет, – ответила Дарсия. – Это как раз такой пансион, который вы бы одобрили! Нас заставляют работать и неустанно пекутся о наших бессмертных душах!

Лорд Роули рассмеялся. В комнату вошел слуга с бутылкой шампанского.

– По‑моему, – сказал лорд Роули, – стоит поднять тост за наше воссоединение, хотя оно и будет недолгим.

– Недолгим, папа?

Лорд Роули не отвечал, ожидая, пока слуга выйдет из комнаты. Потом продолжил:

– Я специально приехал из Танжера, чтобы позаботиться о твоем будущем.

– Так вы были в Танжере? А я гадала, где же вы жили все это время.

– Я пробыл там всю зиму, – сказал лорд Роули, – но поскольку сейчас там чересчур жарко, я подумываю перебраться в Грецию.

– О, папа, разрешите мне поехать с вами, – взмолилась Дарсия, – я учила греческий, и мне будет полезно попрактиковаться для пополнения образования.

– Твое образование, если подразумевать под этим то, что можно почерпнуть из книг, вероятно, должно быть на сегодняшний день завершено.

– Очень хорошо; тогда вы тем более должны разрешить мне поехать, потому что я хочу быть с вами. Я люблю вас, папа, и считала месяцы, дни, секунды до того момента, когда мы вновь встретимся.

В глазах лорда Роули появилась нежность, которую мало кому из женщин удавалось увидеть в них.

В свои пятьдесят он выглядел лет на десять моложе и был, несомненно, очень красив, но это было не единственное, что в нем привлекало.

Яркий пиратский блеск в глазах, слегка сардоническая усмешка и какое‑то озорное, бесшабашное отношение к жизни давали ему над женщинами власть заклинателя змей.

Он сделал глоток из бокала и сказал:

– У меня нет желания огорчать тебя, дорогое дитя, но мои планы прямо противоположны твоим, и хотя тебе, возможно, трудно будет в это поверить, я думаю о тебе, а не о себе.

Дарсия с тревогой посмотрела на него и очень тихо спросила:

– Вы не… хотите, чтобы я была рядом с вами, папа? Но мне почти восемнадцать, и я не могу дальше оставаться в пансионе.

– Мне это известно, – ответил лорд Роули. – И я вовсе не говорю, что не желаю видеть тебя рядом с собой, наоборот, я бы хотел этого больше всего на свете. Но сейчас я должен думать о твоем благе.

– Заботиться о моем благе – значит позволить мне быть счастливой, а вы знаете, что, чем бы вы ни занимались, я не буду вам мешать, я ведь и раньше никогда не была вам помехой.

– Тогда ты была еще ребенком, – заметил лорд Роули. – Выслушай меня внимательно, Дарсия, потому что это очень серьезный вопрос.

Он сел рядом с ней на софу и помолчал, подбирая слова, прежде чем заговорить:

– Я любил твою мать, как никого в своей жизни. Она была не только самой красивой женщиной, которую я когда‑либо знал, но и самой разумной. – В голосе его послышалась горькая насмешка над собой. – Если бы она была жива, повесы Роули никогда бы не существовало, но она умерла, а я не мог позволить кому‑то другому занять ее место.

– Поэтому вы так и не женились снова, да, папа? – спросила Дарсия почти шепотом.

– Да, поэтому, – согласился лорд Роули, – и еще потому, что так и не встретил никого, кто хотя бы чуть‑чуть напомнил мне твою мать, за исключением тебя.

– Я рада, что похожа на нее.

– Именно потому, что ты похожа на нее, и потому, что я тебя люблю, – продолжал лорд Роули, – я обязан обеспечить тебе такое будущее, какого она хотела для тебя.

– Мама любила вас и хотела бы, чтобы мы не расставались, – быстро сказала Дарсия.

Отец покачал головой, и она почувствовала, что ее воодушевление пропадает.

Отправляясь в Париж, Дарсия была уверена, что снова начинается та жизнь, по которой она так истосковалась: бурлящая, полная красок, веселья и смеха, которой они с отцом жили, когда она была ребенком.

– Кое‑что в отношении тебя я уже предпринял, – произнес лорд Роули совсем другим тоном. – Прежде всего я хочу, чтобы ты никоим образом не была связана со мной. У тебя появится новое имя, ты будешь идти собственным путем в мире, к которому принадлежишь, и тебе не будет помехой позорное клеймо родства с повесой Роули.

– Я не считаю позорным быть вашей дочерью! – сердито сказала Дарсия.

– Дорогое мое дитя, – ответил лорд Роули, – я не глупец. Я точно знаю, что обо мне думают люди, и это не только забавляет меня, но и, клянусь тебе, нисколько не задевает. Но я точно знаю, что это может свести на нет твои шансы достичь положения в обществе, а об этом я не могу думать без содрогания.

– Тогда не думайте об этом, – взмолилась Дарсия. – Если это не трогает вас, то и меня не затронет. Я прекрасно знаю, что о вас говорят люди, но, по‑моему, они просто завидуют, потому что вы поступаете так, как считаете нужным. А твои друзья скорее всего будут так же добры ко мне, как тогда, когда я была совсем маленькой девочкой.

– Мои друзья, возможно, и будут к тебе добры, – согласился лорд Роули, – но двери домов, которые должны быть открыты перед тобой по праву рождения, закроются для тебя только лишь потому, что ты – моя дочь.

– Это не имеет значения. Лорд Роули покачал головой:

– Но в этих домах принимали твою мать, и они по праву твои, но при условии, что ты ничем не будешь связана с повесой Роули. Ты знаешь, что грехи отцов да падут на детей и в третьем и в четвертом колене.

Его тон был настолько серьезен, что Дарсия больше не стала спорить. Она только спросила:

– Так что, вы говорите, я должна сделать?

– Я обдумываю твое будущее уже долгое время, – ответил лорд Роули. – Через три недели, когда семестр закончится, ты нанесешь визит маркизе де Бьюлак в ее парижском доме.

– Кто она? – побледнев, спросила Дарсия. Отцовские слова были для нее ударом, но она совладала с собой, и ее голос, когда она задавала этот вопрос, звучал спокойно.

– Маркиза де Бьюлак, – ответил лорд Роули, – это женщина, которой ты сможешь доверять, и она будет единственным человеком среди тех, кого ты встретишь в своей новой жизни, кто будет знать о твоем подлинном происхождении.

Он сделал паузу, словно ждал, что Дарсия что‑нибудь скажет, но, поскольку она молчала, продолжал:

– Маркиза – мой очень старый друг. Она вдова бывшего посла Франции при Сент‑Джеймском дворе. Она знает всех мало‑мальски значительных людей в Лондоне, и я не могу представить более подходящего человека, который может ввести тебя в высшее общество Англии.

– Я полагаю, – сказала Дарсия с легкой иронией в голосе, – что у маркизы есть весьма веские причины взяться за выполнение этой задачи?

Лорд Роули улыбнулся.

– Наши мысли движутся в одном направлении, – сказал он, – и мне нет нужды говорить тебе, что посол был очень экстравагантным человеком.

– Что‑то в этом роде я и предполагала, – сказала Дарсия. – Но продолжайте, папа.

– Долгое время я размышлял над тем, как сделать твое имя знатным, не упоминая твоего настоящего титула.

– И что вы придумали?

– Год назад мне предоставилась возможность приобрести у одного француза, который оказался в стесненных обстоятельствах, небольшой островок, расположенный недалеко от западного побережья Франции. На карте он выглядит чуть больше булавочной головки, но владение им – кстати, он называется Созе – дает право на титул французского графа де Созе, который его прежние владельцы получили еще во времена Священной Римской империи.

Мельком взглянув на лицо дочери, лорд Роули увидел, что она начинает догадываться, к чему он ведет.

– Таким образом, – сказал он, – ты станешь французской графиней де Созе, и уверяю тебя, по этому поводу не возникнет никаких недоразумений. Семидесятилетний граф, который был последним в этом роду, вот уже два месяца как скончался.

– Что оказалось, конечно же, весьма кстати для вас, папа, – насмешливо прокомментировала Дарсия.

– Мне всегда немного везло, – просто сказал лорд Роули.

– Итак, теперь я должна стать француженкой?

– Только отчасти, – поправил ее лорд Роули. – Для окружающих твой отец был наполовину француз, а мать – чистокровной англичанкой. Я обеспечил тебе вполне респектабельное генеалогическое древо, согласно которому фамилия Грэй‑сон, которая, видимо, прекратила свое существование с середины нашего столетия, восходит к царствованию короля Карла Второго.

Лорд Роули помолчал, потом добавил:

– Я подумал, что раз в твоих жилах течет моя кровь, упоминание Веселого Монарха будет вполне оправдано.

Какое‑то время Дарсия пыталась сопротивляться его улыбке и озорному огоньку в глазах, но потом не удержалась и рассмеялась:

– О, папа, вы неисправимы! Как только вы додумались до такой фантастической и явно неосуществимой затеи?

– Напротив, я полагаю, все будет очень просто, – сказал лорд Роули. – Я продумал каждую мелочь, выявил слабые места в моем плане, и, клянусь, нужно быть волшебником, чтобы распутать этот клубок.

Дарсия, смеясь, ответила:

– Все это ужасно нелепо, но все же я тронута, очень тронута тем, папа, что вы думаете обо мне. Вопрос только в том, что я не имею ни малейшего желания выступать в роли расфуфыренной дебютантки, приседать в реверансе перед королевой, чего, по‑видимому, вы от меня ждете, и вращаться в так называемых высших кругах. Я хочу жить вместе с вами.

Дарсия улыбнулась и продолжала:

– Что может быть лучше, чем услышать от вас: «Я сыт по горло этим местом! Мы уезжаем завтра утром», – и смотреть, как вся прислуга начинает паковать вещи, не имея ни малейшего представления о том, где мы окажемся: в Сахаре или в венецианском дворце.

– Прекрати испытывать мое терпение, – сказал лорд Роули. – Вечно вам, женщинам, подавай яблоко, которого не достать. Нет, моя дорогая, однажды, хотя сейчас ты так и не думаешь, ты скажешь мне спасибо, потому что, должен признать, я впервые за многие годы поступаю так, как положено отцу.

– Вы не заботитесь о моем будущем, а делаете меня несчастной! – заявила Дарсия. – О, папа, нам было вместе так весело и я так вас люблю!

– Именно потому, что и я люблю тебя, тебе, черт побери, лучше сделать то, что я говорю! – отрезал лорд Роули, но говорил он с усилием, и Дарсия поняла, что на самом деле отец готов уступить ей. Она всегда знала, что в его жизни и в его сердце ей отведено такое место, которого не дано занять ни одной женщине, да и того, что спрятано в тайниках его души, им никогда не узнать.

Пока Дарсия раздумывала, обвить ли ей шею отца руками и начать упрашивать его или лучше попытаться привести разумные доводы, лорд Роули встал, предложил подняться Дарсии и подвел ее к огромному зеркалу в золотой оправе.

Поглядев в зеркало, Дарсия не могла не признать, что они с отцом вместе смотрятся великолепно.

Конечно, она была ниже его ростом, но в их облике проглядывало бесспорное сходство.

Зато черты девушки были более одухотворенными, и в них светилась молодость, наивность и чистота, которых недоставало красивому, умудренному опытом лорду Роули. Он тихо проговорил:

– Взгляни на себя. Ты красива, Дарсия, и с моей стороны было бы преступлением позволить тебе растратить свою красоту, ведя образ жизни, подобный моему, который совсем не подходит тебе.

– Но если я сама думаю иначе?.. – начала Дарсия.

Отец прижал палец к ее губам.

– Ты любишь меня, – сказал он, – а потому сделаешь так, как я хочу. Я тоже люблю тебя и поэтому должен вычеркнуть тебя из своей жизни, по крайней мере до тех пор, пока ты не будешь нуждаться во мне совсем по другой причине, нежели сейчас.

Дарсия поняла, что он имеет в виду, и глубоко вздохнула:

– Я действительно должна… так поступить… папа?

– Ты сделаешь так, потому, что я любил твою мать, потому, что люблю тебя, и еще потому, что, хотя мы делаем вид, что это не так, все‑таки оба знаем, что хорошо, а что плохо, – сказал лорд Роули.

На мгновение их взгляды встретились в зеркале, и Дарсия поняла, что между ними происходит молчаливый поединок – но выиграть его, к сожалению, неизбежно должен был отец. Она с горечью подумала, что вынуждена уступить. Ей не пришлось ничего говорить, лорд Роули без слов понял, что она сдалась.

Он слегка обнял ее за плечи.

– Теперь, в оставшуюся часть вечера, – сказал он совсем другим тоном, – давай наслаждаться обществом друг друга и безудержно веселиться, пусть даже слегка сумасбродно, пока тебе не настанет пора возвращаться.

Глава 2

Поезд медленно приближался к вокзалу Виктории, и Дарсия подумала: «Вот и началась моя новая жизнь».

В действительности эта новая жизнь началась еще в Париже. Но тогда ей не было нужды все время притворяться, ведь там она общалась только с маркизой, отлично знавшей, чья она дочь.

Госпожа де Бьюлак оказалась именно такой, какой представляла ее Дарсия. В молодости она была красавицей, но еще не утратила былой привлекательности, несмотря на седину и морщинки вокруг ее темных выразительных глаз. После первого же их разговора Дарсия поняла, что маркиза не только обладает острым живым умом, но и не лишена чувства юмора.

Уехав из монастыря, Дарсия боялась, что отец вдруг захочет вернуть ее туда. После веселой и яркой жизни с отцом, монотонное, расписанное по часам существование казалось невыносимым. За эти два года Дарсия добилась всего, чего ждал от нее отец, но вести такой образ жизни и дальше она, пожалуй, не смогла бы.

Дарсия вспомнила, как лукаво блеснули глаза маркизы, когда она неожиданно спросила:

– Ну кто, кроме твоего отца, смог бы придумать столь забавное и в то же время неслыханно дерзкое приключение?

– Именно это я и сказала ему, – ответила Дарсия.

– Я знаю твоего отца уже многие годы, он всегда был верным другом моему мужу… и мне.

Дарсия укрепилась в догадке, что ее отца и маркизу когда‑то связывало нечто большее, чем просто дружба.

– Я согласилась в этом участвовать не только потому, что мне бы хотелось помочь твоему отцу и его дочери, – продолжала маркиза, – но и потому, что его предложение – кажется, я правильно подобрала слово – пришлось как нельзя вовремя, ибо в тот период я чувствовала себя подавленной и опустошенной и мне нужно было отвлечься. Со смертью мужа я начала осознавать, что в обществе, где благодаря его положению я всегда играла немалую роль, теперь нет для меня места.

– Ну что ж, значит, мы обе выгадаем от интриги, которую затеял отец, – произнесла Дарсия и с удовольствием заметила, что лицо маркизы осветила улыбка.

Дарсия знала, что никто и ничто не сможет заменить ей общества отца, и от этого у нее все время немного щемило сердце. Тем не менее она испытывала приятное волнение, посещая парижские магазины и покупая модные платья, каждое из которых – в этом она была твердо уверена – у любой женщины вызвало бы чувство зависти.

Речь шла не просто о приобретении нескольких нарядных платьев. Необходимо было обновить весь гардероб. Поэтому покупки отнимали немало времени, и посыльные ежедневно приносили в дом маркизы огромное количество коробок.

Вместе с тем, согласно инструкциям лорда Роули, им нельзя было медлить с отъездом из Парижа.

– Необходимо, чтобы вы прибыли в Лондон точно в нужный момент, – объяснял он дочери. – Тогда, когда девушки, впервые выезжающие в этом сезоне, уже утратили для света очарование новизны и пресыщенное, скучающее общество занято поисками новой темы для разговора.

– А вы хотели бы, чтобы этой новой темой стало мое появление?

– Да. И будь уверена, моя дорогая, оно ею станет. Я арендовал лучший дом на Парк‑лейн и купил для тебя превосходных лошадей. Даже если мужчины не разглядят твоего лица, они не смогут не обратить внимания на этих великолепных скакунов.

Ясно было, что лорд Роули и мысли не допускает, что можно не заметить красоту его дочери. Дарсия рассмеялась и сказала:

– Да… Вы всегда учили, что мудрость заключается в умении перестраховываться.

– Уверен, что, поскольку речь идет о тебе, в этом нет нужды. Но ты и без меня знаешь, что, хоть хорошенькое личико и может служить удачным началом, для того чтобы закрепить успех, нужно иметь кое‑что про запас.

– Что же еще вы приготовили для меня?

– Бал, после того как ты будешь представлена ко двору, и строжайший наказ маркизе и близко не подпускать к тебе охотников за приданым и таких, как я, ловеласов.

– Я начинаю думать, – поддразнила его Дарсия, – что ваша затея потребует больших расходов, но окажется весьма скучной и мне, несмотря на все ваши усилия, так и не удастся выйти замуж.

К ее удивлению, отец не только не рассмеялся, напротив, его лицо стало непривычно серьезным.

– Одна лишь мысль, что ты будешь принадлежать другому мужчине, вызывает у меня приступ ревности. И все же, моя малышка, я понимаю, что тебе нужен муж, чтобы он заботился о тебе.

– Но только если я его полюблю! – вспыхнула Дарсия.

– Бывает, что любовь приходит и после замужества, – наставительно произнес лорд Роули.

– Ну да, а также скука и отвращение.

Отец воздел руки к небу. Этот почти театральный жест больше пошел бы французу, нежели англичанину.

– Как бы там ни было, – предостерег он, – будь осторожна, когда полюбишь кого‑нибудь.

– Я постараюсь, – пообещала Дарсия. – Но я хочу предупредить вас, папа, что я дала себе клятву не выходить замуж за нелюбимого человека, каким бы многообещающим ни представлялся брачный союз с ним.

– Что ж, мне остается только надеяться, что твой брак будет так же удачен, как мой.

Когда она и маркиза ехали из Парижа в Кале, Дарсия решила, что наконец наступило время задать вопрос, который занимал ее уже несколько дней. Она тщательно выбирала подходящий момент, выжидала, пока они с маркизой получше подружатся и привыкнут друг к другу. Она не хотела, чтобы та придала слишком большое значение этому разговору.

– Я все пытаюсь вспомнить тех, – сказала Дарсия, – кого когда‑то встречала в Лондоне. И хотя я не сомневаюсь, что все давно обо мне забыли, было бы интересно взглянуть, сильно ли они изменились за эти годы.

Маркиза обеспокоенно посмотрела на девушку:

– Твой отец уверен, что никто из его друзей не сможет тебя узнать.

– Я думаю, папа прав, – ответила Дарсия. – Ведь мне было всего тринадцать, когда я последний раз была в Лондоне. А до этого мы почти весь год проводили в Роули‑Парк. Боже, как же там было прекрасно!

Маркиза вздохнула:

– Ужасно! Для меня просто невыносима мысль о том, что этот восхитительный дом пустует.

– Для меня тоже, – согласилась Дарсия. – Возможно, когда‑нибудь все эти сплетни вокруг отца стихнут, он начнет жить как все и сможет вернуться.

Маркиза негромко рассмеялась:

– Это случится только тогда, когда он состарится настолько, что впадет в детство и не сможет передвигаться самостоятельно.

– Этого‑то я и боюсь, – задумчиво проговорила Дарсия. – Но мне все равно хочется взглянуть на наш старый дом, даже если вид его меня огорчит.

– Тебе будет чем заняться и о чем подумать по приезде, ma chere, – сказала маркиза. – Но мы говорили о тех, кого ты знала в Англии. Ты помнишь их имена?

Дарсия задумалась.

– Я вспоминаю один прием в нашем поместье. Кажется, это было по случаю скачек. Как мне помнится, большинство из присутствующих были друзья отца, увлекавшиеся лошадьми.

Говоря это, она мысленно перенеслась в тот осенний вечер. Было уже около десяти, и гувернантка уложила ее спать. Но Дарсия не засыпала, поскольку отец еще не пришел, как обычно, чтобы поцеловать ее и пожелать доброй ночи. Сначала она ждала, но потом, подумав, что он забыл о ней, решила сама поискать его. Она выскользнула из кровати, накинула халатик из белого сатина, украшенный кружевными оборочками, и на цыпочках, чтобы никто не услышал, спустилась вниз. Достигнув Большого зала, она убедилась, что дамы уже удалились из столовой, так как их голоса доносились из гостиной. Это означало, что джентльмены скорее всего продолжают пить свой портвейн в столовой, и Дарсия побежала туда по длинному широкому коридору, со стен которого на нее смотрели многочисленные предки. Приоткрыв дверь в великолепную столовую, она, как и предполагала, увидела отца, сидевшего во главе стола в окружении своих друзей.

Дарсия помнила, что они смеялись над какой‑то шуткой. Улыбающийся отец был так красив, что она почувствовала, как любовь к нему теплой волной охватывает все ее существо.

Она сделала несколько шагов, и тут отец заметил ее.

– Дарсия! – с удивлением воскликнул он. Она подбежала к нему.

– Вы все не приходили поцеловать меня, папа, – проговорила девочка, – поэтому я пришла сама.

– Прости меня, дорогая. Я очень виноват перед тобой, но больше этого не повторится.

С этими словами он поднял ее и посадил себе на колени. Один из джентльменов за столом пошутил:

– Роули, ваших поцелуев жаждут все женщины независимо от возраста.

На что лорд Роули ответил:

– Пройдет немного лет, и моей дочери не придется ходить за поцелуями ни ко мне, ни к любому другому мужчине. Они сами будут искать ее общества.

– В этом вы правы. Она обещает стать настоящей красавицей.

– Ты слышала, Дарсия? – повернулся лорд Роули к дочери. – Эти джентльмены говорят, что ты станешь красавицей, когда вырастешь. Но запомни, что такие комплименты редко расточаются бескорыстно.

– Одумайтесь! – воскликнул один из сидящих за столом мужчин. – Вы превратите ребенка в циника. Не лишайте ее иллюзий хотя бы до тех пор, пока она не достигнет нашего возраста.

– Будет лучше, если она научится здраво рассуждать и верно оценивать достоинства как мужчин, так и лошадей, – ответил лорд Роули.

Дарсия, увлекшаяся игрой пламени свечей в золотых украшениях на столе, при этих словах встрепенулась.

– Сэм говорит, что я хорошо разбираюсь в лошадях, совсем как вы, папа, – сказала она. – Но зачем мне оценивать мужчин?

Все засмеялись, и Дарсия пришла в замешательство, поскольку не могла понять, смеются они над ней или над тем, что она сказала. И тут она заметила, что среди взрослых за столом сидит юноша. Она была уверена, что никогда раньше он не приходил в гости к отцу. Ей было интересно узнать, кто это. Он очень понравился ей тем, что не смеялся вместе с остальными, а смотрел на нее серьезно и внимательно.

– Думаю, что тебе уже пора спать, моя дорогая, – сказал отец. – Вот мой поцелуй. Уверен, что все эти джентльмены тоже не отказались бы поцеловать тебя, но я предлагаю тебе просто вежливо всем поклониться и бежать наверх, пока тебя не хватились.

Говоря это, он наклонился и поцеловал ее в щеку. Дарсия обвила шею отца руками, крепко прижалась к нему и тоже поцеловала. Затем лорд Роули спустил ее с колен и поставил рядом с собой. Она поклонилась, как он ей велел, и застенчиво произнесла:

– Спокойной… ночи…

– Спокойной ночи, – отозвались несколько человек.

А один из гостей добавил:

– Оставьте за мной несколько танцев на вашем первом балу.

Дарсия почувствовала, что он не ждет ответа на эти слова, и, бросив на отца прощальный взгляд, повернулась, чтобы уйти. Юноша, на которого она обратила внимание, встал и подошел, чтобы открыть ей дверь. Дарсия посмотрела на него и улыбнулась:

– Благодарю вас.

– Доброй ночи и приятных сновидений, – пожелал он на прощание.

Дарсия думала о нем весь следующий день, но ей не пришлось спрашивать, кто он. На конюшне она услышала разговор отца с конюхом, и что‑то подсказало ей, что они говорят именно об этом юноше.

– Мальчишка графа Керкхэмптона великолепно управляется с лошадьми. Немногие в его возрасте на это способны, – говорил лорд Роули Сэму.

Сэм служил у отца уже очень давно. Именно он научил Дарсию ездить верхом, причем едва ли не раньше, чем она начала ходить.

– Я тут много чего слышал о нем, милорд, – отвечал Сэм, – но только когда я увидел его на скачках, поверил, что это не выдумки.

– Да, преувеличения здесь нет, – подтвердил лорд Роули. – Я бы гордился сыном, который так же брал бы барьеры.

Нотка горечи прозвучала в его голосе, и Дарсия почувствовала, что, несмотря на всю любовь к ней, отец часто жалеет, что она не родилась мальчиком.

– Я научусь так ездить верхом, что ты сможешь гордиться мною, – заявила она.

Отец засмеялся, поднял ее на руки и посадил в седло.

– Я всегда горжусь своей дочкой. Нам с тобой незачем кому‑то завидовать.

Шли годы, и Дарсия все чаще слышала, как отец и его друзья обсуждают поразительные достижения сына графа Керкхэмптона.

В другой раз возможность увидеть его представилась ей однажды вечером в Лондоне. По смущенному выражению лица гувернантки, по тому, как та находила любой предлог, чтобы не отвечать прямо на вопросы девочки, Дарсия догадалась, что это была одна из тех вечеринок, что создали дурную славу ее отцу. Подрастая, она научилась не задавать лишних вопросов, а узнавать все, что ее интересует, из обрывков подслушанных разговоров. Ей было нетрудно сообразить, что дамы, приглашенные на вечер, были актрисами. Дарсия точно знала, что актрисы считались особами легкого поведения. Но из разговоров слуг она выяснила, что отец в то время был увлечен знаменитой актрисой, выступавшей на Друри‑лейн, и эта вечеринка давалась в ее честь.

«Хотелось бы мне посмотреть на гостей», – подумала Дарсия. Но она знала: если высказать эту идею вслух, дело кончится тем, что гувернантка просто запрет ее в спальне. Тем не менее она твердо решила, что не останется в стороне от подобного развлечения, раз уж сам отец находит приятным такое времяпрепровождение.

Весь день шли приготовления. По окончании спектакля должен был состояться ужин, затем в одной из огромных комнат гости начнут танцевать, а в другой – играть в бридж. Дарсия видела, как расставляют покрытые зеленым сукном столы и вносят в дом охапки цветов. Отец обожал цветы, и, где бы они ни жили, всегда по комнатам стояли букеты, наполнявшие воздух своим ароматом. В сознании Дарсии это делало образ отца еще более романтическим.

Днем она безуспешно пыталась поговорить с отцом, но только к вечеру ей удалось ускользнуть от гувернантки и пробраться к нему в спальню, где он переодевался для вечера. Лорд Роули, как обычно, был рад видеть дочь. Дарсия смотрела, как отец расчесывает волосы костяным гребнем, и думала, до чего же он красив.

– Мне хотелось бы побывать на сегодняшней вечеринке, папа.

– Не сомневаюсь, что тебе этого хочется, моя дорогая, – ответил он. – Но пока тебе нельзя участвовать в таких развлечениях. Да и когда подрастешь – тоже.

– А почему?

– Потому, моя малышка, что ты – прирожденная леди.

Именно такого ответа Дарсия и ожидала. Она поморщилась:

– Какая жалость, что не джентльмен.

– Большая, – согласился отец. – Но тут уж ничего не поделаешь. Как бы я ни хотел видеть тебя рядом с собой, но на сегодняшний вечер у тебя свой мир, а у меня – свой.

Дарсия присела на кровать.

– А если я переоденусь мальчиком?

Отец рассмеялся и повернулся, чтобы посмотреть на нее.

– С твоими глазами и нежной кожей? Сомневаюсь, чтобы тебе удалось обмануть даже слепого.

Снова поворачиваясь к зеркалу, он добавил:

– К тому же на этом вечере будут только мои сверстники, за исключением сына Керкхэмптона.

– А почему вы пригласили его?

– Потому что вчера он с блеском выиграл скачки, и я полагаю, что он заслужил право получить компенсацию за те ограничения, которым подвергал себя, чтобы добиться нужного веса.

– Он нравится вам, да, папа?

– Очень, – ответил лорд Роули. – Он выдающийся наездник. Только слишком серьезно относится к жизни. Впрочем, возможно, мне удастся его развеселить.

Отец всегда говорил с дочерью как со взрослой.

– Если он вам так нравится, мне тоже хотелось бы с ним познакомиться, – сказала Дарсия.

– У тебя еще будет такая возможность, когда подрастешь.

Лакей уже держал наготове узкий, тщательно подогнанный вечерний фрак с длинными фалдами.

Но прежде чем надеть его, лорд Роули обнял Дарсию и поцеловал.

– Ступай спать, моя дорогая, – сказал он. – Лет через семь я представлю тебе всех самых достойных, самых красивых молодых людей, которые все как один будут хорошими наездниками.

– Мне никто не нужен, кроме вас, папа, – серьезно произнесла Дарсия.

– Ну, к тому времени я буду слишком стар, – заметил отец, но Дарсия видела, что ему пришлись по душе ее слова.

Мысль о человеке, который так нравился ее отцу, не оставляла Дарсию, и желание снова увидеть его не становилось меньше. Совершенно неожиданно такая возможность представилась ей во время верховой прогулки в Гайд‑парке, которую она совершала в сопровождении Сэма, потому что отца в тот день не было в Лондоне. Они проехали по малолюдной части парка, потом повернули на Роттен‑роу. Дарсия с восхищением смотрела на элегантных дам в облегающих амазонках. Их лошади были не менее великолепны, чем в конюшне ее отца, но джентльмены, сопровождавшие этих дам, как правило, держались в седле отнюдь не так хорошо, как он. И вдруг Дарсия заметила среди них превосходного наездника – казалось, он родился в седле. С первого взгляда ей бросилось в глаза элегантное мастерство, с которым он управлял лошадью. Так умел ездить верхом только ее отец.

Всадник приблизился, и Дарсия узнала в нем молодого человека, который несколько лет назад в тот памятный вечер в Роули‑Парк встал из‑за стола, чтобы открыть ей дверь. Ей даже не пришлось спрашивать Сэма, кто это.

От Дарсии не укрылось, что взгляды других посетителей Гайд‑парка обращены на великолепного наездника. Но он не обращал на это никакого внимания и, не улыбаясь и никого не приветствуя, скрылся так же неожиданно, как появился.

– Ты ведь знаешь, кто это, – обратилась Дарсия к Сэму.

– Ну да, молодой граф из Керкхэмптона. Как стал хозяином, все лошадей покупает, у него теперь их куда больше, чем было. А сейчас, должно быть, новую объезжает.

Дарсия ничего не сказала. В эту минуту перед ее мысленным взором стоял только что скрывшийся всадник. Именно тогда она ясно поняла, почему отцу так хотелось иметь сына.

Теперь, вспоминая это, Дарсия сознательно не стала сразу упоминать графа, называя маркизе имена тех знакомых отца, которых она когда‑то знала. Она спросила, что случилось с пожилым человеком, часто гостившим, как она помнила, в Роули‑Парк.

– Лорд Фитцхерберт? – вспомнила маркиза. – Он умер в прошлом году. Очень печально. Мы с мужем так любили его.

– А лорд Эрингтон? Помню, он был близким другом отца.

– Когда я последний раз была в Англии, он уже отошел от дел, жил в своем загородном доме и страдал от подагры. Он сильно постарел, но в свое время был одним из самых остроумных людей, когда‑либо посещавших наше посольство.

– Припоминаю, что у отца был и более молодой товарищ. Кажется, его звали граф Керкхэмптон. – Дарсия надеялась, что голос ее звучит вполне естественно.

Маркиза воскликнула:

– О! Милорд Керкхэмптон! Я всегда считала его очень красивым молодым человеком. Был год, когда все только и говорили о том, как он выиграл какие‑то там важные скачки.

Наступило молчание. Казалось, маркиза целиком погрузилась в воспоминания.

– А сейчас он по‑прежнему участвует в скачках?

– Да нет. Он, как и раньше, держит лошадей, но в основном посвящает время совсем другим занятиям.

– Каким же?

– Он строит дом.

– Строит дом?! – поразилась Дарсия.

– Его фамильный замок сгорел. А так как он находился в довольно отдаленной части страны, то новый граф решил построиться поближе к Лондону, на землях, которые он купил.

– Странная прихоть. – Говоря это, Дарсия подумала, что почти все друзья ее отца жили в замках, построенных еще их предками, подобно Роули‑хаус, в котором сменилось пять поколений. Но потом она решила, что вообще‑то удивляться тут нечему. И в конце прошлого столетия, и в течение этого строились дома не менее великолепные.

– Было бы любопытно узнать, что у него получится, – продолжала маркиза. – Когда я последний раз была в Лондоне, он был так увлечен своим начинанием, что не посещал никаких приемов, и его друзья жаловались, что никак не могут увидеться с ним.

– А где он строит свой дом?

– Как ни странно, он выбрал место неподалеку от Роули‑Парк, – ответила маркиза. – Помнится, я еще подумала, когда узнала об этом, что твоему отцу было бы неприятно иметь соседа, чьи конюшни способны соперничать с его собственными.

Дарсия промолчала. Она думала о том, что отцу действительно это не понравилось бы, если бы речь шла о ком угодно другом, кроме графа Керкхэмптона. А вот она сама скорее всего переживала бы неприятные минуты каждый раз, когда отец после очередного успеха графа на скачках начинал бы жалеть о том, что она не мальчик.

Дарсия выяснила все, что хотела. Теперь можно было сменить тему разговора. Она никогда не призналась бы в этом ни маркизе, ни кому‑то другому, но ей очень хотелось вновь увидеть этого молодого человека, который был таким замечательным наездником.

Дом, снятый отцом в Лондоне, полностью оправдал ожидания Дарсии. Он был даже больше, чем Роули‑хаус. Но, любуясь им, она вспомнила укол совести, который ощутила, проезжая мимо заколоченных окон родного дома.

Не успели они обосноваться в Лондоне, как благодаря связям маркизы' на них посыпались приглашения. Платья, купленные Дарсией в Париже, неизменно производили фурор.

Последний раз маркиза была в Лондоне в качестве жены французского посла, пользуясь при этом всеми привилегиями, которые давало ей ее положение. Впрочем, то обстоятельство, что теперь, став вдовой, она уже не принадлежала к дипломатическому корпусу, не уменьшило ее значительности в глазах света. А тот факт, что ее повсюду сопровождает необычайно красивая молодая девушка, к тому же, по слухам, богатая наследница, без сомнения, подогревал интерес общества к ней. Любому приему, который почтили своим вниманием маркиза и ее протеже, был обеспечен успех.

Дарсия оказалась в центре всеобщего внимания. Ее осыпали комплиментами, за ней ухаживали, мужчины всех возрастов увивались вокруг нее. Каждое утро, спускаясь в холл, Дарсия обнаруживала там море цветов, присланных ее поклонниками, число которых день ото дня увеличивалось.

– Моя дорогая, ты пользуешься феноменальным успехом, – сделала вывод маркиза, просматривая визитные карточки, присланные вместе с букетами.

Секретарь даже составил специальный список, чтобы Дарсия никого не обделила своей благодарностью. Такая любезность с ее стороны была для общества свидетельством того, что девушка не только красива, но и обладает хорошими манерами. Секретаря предоставил в распоряжение дочери сам лорд Роули, присовокупив, что она, помимо всего прочего, может доверить ему и свои денежные дела.

– Мистер Кертис некоторое время работал у меня, – говорил лорд. – Ему можно давать любые поручения, вплоть до самых необычных, и он в точности выполнит их. Кроме того, он всегда в курсе всего, что происходит вокруг.

– Что вы имеете в виду, папа?

– Я имею в виду, – объяснил лорд Роули, – что, если тебе захочется узнать, что говорят о тебе или о ком‑то еще, или если тебе покажется, что кто‑то ухаживает за тобой только потому, что он по уши в долгах, мистер Кертис поможет все это выяснить.

– То есть он будет моим шпионом?

– Только если в этом возникнет необходимость. Все остальное время он будет оплачивать твои счета, писать письма, вести дом и обеспечивать тебя всем, что ты пожелаешь.

– Ну тогда он просто волшебник! – рассмеялась Дарсия.

Мистер Кертис оказался серьезным спокойным молодым человеком. При взгляде на него создавалось впечатление, что он не выспался. Его организаторские способности были безукоризненны, а работоспособность поражала. Маркиза с радостью переложила на его плечи ведение всех домашних дел.

– Мадам, я подготовил для вас список лиц, которых, как я предполагаю, вы желали бы видеть на своем приеме, – как‑то раз обратился Кертис к маркизе. – Но, конечно же, вы сами можете добавить в него любые имена.

Дарсия быстро просмотрела список. Он был составлен в алфавитном порядке, и она сразу заметила, что имени графа Керкхэмптона в нем нет, но пролистала его до конца и с улыбкой вернула Кертису:

– Такое впечатление, что вы включили сюда весь город.

И только когда маркиза поднялась к себе отдохнуть, Дарсия отыскала Кертиса, чтобы поговорить с ним наедине. Он сидел за столом в своем небольшом кабинете и при появлении девушки поднялся ей навстречу. Дарсии показалось, что в его усталых глазах мелькнуло любопытство.

– Не вставайте, мистер Кертис. Я зашла только для того, чтобы обсудить с вами список приглашенных на бал.

Кертис протянул ей листы, и она присела к столу.

– Я не вижу в этом списке графа Керкхэмптона, – сказала Дарсия, решив действовать напрямую.

– Я подумал, что бесполезно приглашать его, мадемуазель.

Кертис был настолько осторожен, что, помня о ее вымышленной национальности, называл ее так, даже когда рядом никого больше не было.

– Почему? – спросила Дарсия.

– Потому что всем известно, что за последний год граф не принял ни одного приглашения.

– Он так занят строительством нового дома?

– Насколько я понимаю, да.

– Расскажите, что вы о нем знаете. Он был другом моего отца, и мне бы хотелось узнать о нем побольше.

– Прежде чем рассказать что‑либо вам, я должен убедиться, что мои сведения о нем соответствуют действительности, – ответил ей Кертис.

– Ну хоть что‑нибудь вы можете мне сказать прямо сейчас.

В ее голосе прозвучали властные нотки, и Кертис подумал, что девушка очень напоминает отца, хотя и не подозревает об этом.

– Хорошо, – согласился он, – я слышал, граф строит дом для леди Каролины Блейкли, хотя не ручаюсь, что это правда.

Прошла минута, прежде чем Дарсия спросила:

– Вы имеете в виду, что он собирается жениться на ней?

– Говорят, что они тайно помолвлены, мадемуазель.

Снова наступило молчание, затем Дарсия сказала:

– Я хочу увидеть этот дом. Мне нужна такая карета, чтобы я могла съездить туда, не привлекая к себе внимания.

Кертис кивнул, и она продолжала:

– Насколько я поняла, это где‑то по соседству с Роули‑Парк?

– Вы совершенно правы, мадемуазель. Если говорить точнее, дом расположен неподалеку от деревни Летти‑Грин.

В первый момент это название ничего не сказало Дарсии, но потом она вспомнила:

– Летти‑Грин! Именно там отец купил домик для мисс Грейтон, когда она перестала быть моей гувернанткой?

– Это было еще до меня, мадемуазель, – заметил Кертис. – Но к утру я уточню все детали.

– Да, прошу вас, сделайте это, – распорядилась Дарсия и вышла из кабинета.

Вернувшись с бала, где она весь вечер танцевала с самыми завидными женихами Лондона, Дарсия тем не менее продолжала думать о графе Керкхэмптоне, предпочитавшем танцам строительство. Странное занятие. Это так не вяжется с тем, что она о нем знала раньше. Естественнее для него было бы возиться с лошадьми, готовиться к скачкам, в конце концов строить новую конюшню. Но увлечься строительством дома для будущей жены – это совсем на него не похоже.

Кстати, на сегодняшнем балу ей удалось увидеть леди Каролину Блейкли. Бал был одним из самых пышных в этом сезоне, и присутствовать на нем было почти так же престижно, как получить приглашение в Букингемский дворец.

– Расскажите мне о тех красивых дамах, – попросила Дарсия своего кавалера, когда танец закончился.

– Кроме вас, я не вижу здесь ни одной красивой дамы, – ответил он, и его лесть прозвучала почти искренне.

– Благодарю вас, – сказала Дарсия, – но я недавно в Лондоне и чувствую себя очень неуютно, когда не знаю имен тех, кого встречаю на балах почти каждый вечер.

Кавалер улыбнулся и, подчинившись ее желанию, начал перечислять одну за другой всех наиболее привлекательных женщин в зале. Он был довольно остроумен и, называя дам, давал им меткие характеристики, как правило довольно язвительные.

– Очаровательна, но мелочна… Обворожительна, но слишком любит звук собственного голоса… Прелестна, однако интересуется только своим отражением в зеркале…

Дарсия слушала и молча кивала, пока наконец он, указав на красивую блондинку, не произнес:

– А это леди Каролина Блейкли, дочь герцога Халлского.

– Она восхитительна, – сказала Дарсия.

– Любуясь гладью вод, не забывайте о подводных течениях…

Дарсии хотелось бы знать, что он имел в виду, но она не стала уточнять. Вместо этого она спросила:

– Она помолвлена с тем приятным молодым человеком, с которым танцует?

– Нет, это лорд Арклей. Поговаривают, что леди Каролина, как бы это сказать… В общем, официально о ее помолвке с графом Керкхэмптоном объявлено не было, но, кажется, приватным образом они обо всем договорились.

– А почему они не хотят объявить о помолвке официально? – с невинным видом поинтересовалась Дарсия.

– Он сейчас строит для нее дом, и Бог знает, сколько еще времени уйдет на это строительство.

– Как прозаично! Если бы я любила кого‑то, то ничто не остановило бы меня, даже отсутствие крыши над головой.

– Если вы полюбите меня, – отозвался ее кавалер, – обещаю, что и глазом не успеете моргнуть, как мы окажемся перед алтарем.

Она весело рассмеялась. Но к концу бала его торжественные заверения в любви и преданности начали ей надоедать.

Дарсия устала, но уснуть не могла. В темноте комнаты перед ее глазами возник образ графа. Она представила его таким, каким видела в последний раз – на аллее в Гайд‑парке, верхом на лошади, с сосредоточенным выражением лица; он пронесся мимо и пропал в тумане.

Потом возникло другое лицо. Оно проявилось из темноты очень четко, как на тех фотографических карточках, о которых так много все говорили в последнее время. Это было лицо леди Каролины Блейкли – нежная кожа, глаза цвета незабудок. «Она хорошенькая», – подумала Дарсия, понимая, что лукавит сама с собой. Правильнее было бы назвать ее красавицей.

Весь следующий день был расписан маркизой по минутам, и Дарсии не удалось приступить к осуществлению своей затеи. Ей пришлось ждать еще некоторое время. Подходящий момент наступил только дня за два до бала, который давала маркиза.

Рано утром маркиза прислала сообщить Дарсии, что ей нездоровится. Дарсия не мешкая прошла в ее комнату. Шторы на окнах были опущены, в воздухе стоял резкий запах одеколона.

– Мне очень жаль, моя дорогая, – слабым голосом проговорила маркиза, – но меня опять мучит мигрень. Иногда у меня бывают такие сильные приступы, что ничего не остается, как только тихо лежать и ждать, пока боль не пройдет.

– Я понимаю, – сочувственно произнесла Дарсия. – Вы уверены, что я ничего не могу сделать для вас?

– Ничего, – с трудом ответила маркиза. Было ясно, что разговор причиняет ей боль, и

Дарсия поспешила удалиться.

Вернувшись в свою спальню, она набросала записку мистеру Кертису и поспешно начала одеваться. Спустившись вниз, она увидела, что ее распоряжения уже выполнены. Закрытый экипаж ждал перед парадной дверью. Кертис протянул ей листок бумаги, из которого она узнала все, что хотела.

– Вы решительно не хотите, чтобы я сопровождал вас, мадемуазель? – спросил Кертис.

Дарсия покачала головой и нарочито громким голосом, так, чтобы услышал лакей, сказала:

– Благодарю вас, мистер Кертис. Я собираюсь навестить одну мою знакомую – пожилую леди, живущую в пригороде. Надеюсь, состояние здоровья позволит ей встретиться со мной.

– Я тоже надеюсь, мадемуазель, – вежливо согласился Кертис.

– Будьте добры, отмените на сегодня все встречи, – продолжала Дарсия. – И уточните у мадам N, к которой мы с маркизой приглашены, удобно ли будет, если я приеду одна…

Не дожидаясь ответа, Дарсия села в карету, и ее охватило волнение, какого она не испытывала ни перед одним из званых вечеров, на которых ей пришлось побывать с момента приезда в Лондон.

Дарсия помнила, что до местечка Летти‑Грин, расположенного на самой границе отцовских владений, было не так далеко – миль на десять ближе, чем до Роули‑Парк.

Женщина, которая была ее гувернанткой в течение четырех лет, состарилась уже тогда, когда отец подарил ей домик. Дарсия помнила, что сам дом и аккуратный ухоженный садик, тогда, девять лет назад, казались ей кукольными, несмотря на то что это было самое большое здание в Летти‑Грин.

Через час экипаж остановился перед ним, и Дарсия убедилась, что память не подвела ее. Разве только сад сильно разросся с тех пор, как она видела его в последний раз. Она вышла из кареты и постучала в дверь, отметив про себя, что дверной молоток не мешало бы почистить. Прошло несколько минут, прежде чем ей ответили. Она уже собралась постучать еще раз, когда дверь открылась и на пороге появилась пожилая женщина, похожая на крестьянку.

– Я бы хотела повидать мисс Грейтон, если это удобно.

– Этого никак нельзя, мэм, – произнесла женщина. Говорила она совсем по‑деревенски.

– Почему же? – спросила Дарсия.

– А потому как похоронили мы ее на прошлой неделе, – ответила женщина. – Я вот теперь как раз о доме думала, что мне с ним делать‑то?

Дарсия вошла в маленькую прихожую. Женщина закрыла за ней входную дверь, а затем проводила ее в гостиную. Это была очень милая комната, с окнами, выходящими в сад. Дарсия сразу узнала вещи, которые мисс Грейтон разрешили взять на память из Роули‑хаус. На стенах в аккуратных рамочках висели детские акварели Дарсии. Было очень трогательно, что мисс Грейтон хранила их.

– Расскажите мне, как это произошло, – попросила она крестьянку.

В ответ ей пришлось выслушать длинный и довольно бессвязный рассказ о том, как постепенно угасала мисс Грейтон и никто за ней не ухаживал, кроме самой рассказчицы.

– Разве у нее не было родственников? – спросила Дарсия, когда та перешла к описанию похорон мисс Грейтон.

– Вроде нет, – ответила крестьянка. – За эти годы никто не навещал ее.

– Может быть, она оставила какие‑то распоряжения?

– Вот все хожу и думаю об этом. Тут письмо осталось для дочери его светлости – благородной Дарсии Роули. А говорят, что она где‑то за границей. Куда мне его посылать‑то? Вот я и не могу его отправить. – Она говорила почти сердито, словно боялась, что кто‑то обвинит ее в пренебрежении волей покойницы.

– Что ж, вам это действительно было бы сложно сделать, – успокоила ее Дарсия, – Но я могу вам помочь. Мисс Дарсия – моя близкая подруга. Я обещаю, что передам ей это письмо, если вы отдадите его мне.

Женщина подошла к французскому секретеру, стоявшему у стены, открыла его и вытащила конверт, подписанный старческим почерком.

– Благодарю вас, – сказала Дарсия. – Насколько я знаю мисс Роули, она обязательно попросила бы меня вознаградить вас за ваши хлопоты и возместить все расходы по уходу за мисс Грейтон во время ее болезни.

Лицо женщины расплылось в улыбке.

– Какая же вы добрая, мэм. А я все хожу и думаю, продолжать ли мне убираться в доме? А то ведь новую работу искать теперь надо. Деньги‑то всегда нужны, коль семья большая.

– Да, конечно. – Дарсия открыла сумочку и достала три соверена. – Этого должно хватить. Чтобы покрыть ваши издержки и помочь вам продержаться до моего следующего приезда.

Женщина недоверчиво, словно бы не веря в такую удачу, взяла деньги.

– Может быть, мне будет нужно время от времени пользоваться этим домом, пока мисс Роули не вернулась в Англию, – продолжала Дарсия. – А пока я сообщу ей, что вы замечательно ухаживаете за ним, чтобы она не волновалась.

– Ей вовсе и не нужно волноваться, – заверила крестьянка.

– Как вас зовут? – спросила Дарсия.

– Миссис Коснетт, мэм. А за садом‑то, чтоб в порядке был, муж мой ухаживает, на неделе по два раза приходит, правда‑правда по два раза.

Дарсия оставила немного денег и для мистера Коснетта. Потом она попросила показать ей другие комнаты. Они оказались так же хорошо и аккуратно обставлены, как и гостиная. Дарсия подумала, что такая щедрость была вполне в духе ее отца. Ему мало было просто предоставить старой гувернантке крышу над головой, нет, он обставил ее дом в таком стиле и с такой роскошью, которые вряд ли кто в ее положении мог ждать от бывшего хозяина даже в самых радужных мечтах. Ковры великолепной работы выдержали испытание временем, шторы до сих пор выглядели свежими и почти не полиняли, стулья, комоды, столы, дедушкины часы, тикающие в холле, – все было такого качества, что ими не стыдно было бы обставить любой лондонский или парижский дом.

– Я вижу здесь весьма неплохие вещи, – проговорила Дарсия, когда они опять спустились в прихожую. – Как хорошо, что у мисс Грейтон были вы, миссис Коснетт. Все в великолепном состоянии, ничего не сломано.

– Я часто говорю себе, что все дело в ответственности, – важно изрекла миссис Коснетт и неожиданно хлопнула себя по лбу: – Чуть не забыла! Тут есть кое‑что, что надо бы показать вам, мисс. Хорошо бы вы рассказали об этом мисс Дарсии.

– Что же это?

Миссис Коснетт повела ее в сад, где стоял добротный сарай. Черепичная крыша была в хорошем состоянии, дверь, как входная дверь в доме, недавно покрашена.

Дарсия терялась в догадках, что может оказаться внутри, а когда миссис Коснетт открыла замок, едва не вскрикнула от изумления.

– Это везли в Роули‑Парк три года назад, но что‑то случилось по дороге, в деревне, и мисс Грейтон принесла это сюда для сохранности. Она мне тогда еще сказала: «Здесь все будет в сохранности. А когда понадобится хозяевам, они пришлют кого‑нибудь и заберут». Но они так никого и не прислали, с тех пор все так и лежит здесь!

Дарсия с удивлением рассматривала то, что лежало перед ней. Это были деревянные панели для обшивки стен – ламбри, которые ее отец купил в Париже. Когда перестраивали один из дворцов, когда‑то принадлежавших кардиналу Ришелье, отец приобрел эти панели, покрытые искусной резьбой, и отправил в Англию.

– Что вы собираетесь с ними делать, папа? – спросила его Дарсия.

– Их продавали совсем дешево, и к тому же кардинал Ришелье всегда вызывал у меня восхищение.

– Да, но зачем вам резные панели во французском стиле в английском доме? – настаивала Дарсия.

Отец пожал плечами.

– Когда‑нибудь пригодятся, – ответил он, и дочь еще долго подшучивала над его скопидомством.

Сейчас, глядя на них, Дарсия решила, что они гораздо красивее, чем она представляла по памяти. Ей пришла в голову мысль, что сама судьба помогает ей странным и почти сверхъестественным образом. Вот перед ее глазами лежат панели, которые любой человек, занятый строительством дома, не прочь был бы приобрести. Тем более что они не только очень красивы, но и имеют определенную историческую ценность.

Похоже, что какие‑то могущественные силы решили содействовать ей в той игре, которую она тайно затеяла. И Дарсия не собиралась отвергать столь высокое покровительство.

Присмотревшись внимательнее, она увидела, что почти все панели были длинными, во всю высоту стен. Глаза ее загорелись, когда она увидела одну более короткую ламбри, видимо, предназначенную для того, чтобы закрывать пространство над дверным проемом.

– Миссис Коснетт, мне кажется, я видела в саду вашего мужа. Не мог бы он оказать мне любезность и перенести эту панель в карету? Если она для него слишком тяжелая, мой лакей поможет ему.

– Уверена, муж все для вас сделает, мэм, – ответила миссис Коснетт и поспешила звать мистера Коснетта.

Глава 3

Лошадям тяжело было преодолеть крутой подъем грунтовой дороги, и карета двигалась еле‑еле, но наконец в просвете между деревьями показался дом, который она искала.

Дарсия предполагала, что здание будет большим и роскошным, поскольку его строил граф, но ее ожидания не оправдались. Граф был высокого роста, и что‑то в его облике напоминало щеголей времен короля Георга, которые смотрели с портретов, украшавших стены галерей Роули‑хауса. Поэтому она вообразила, что и вкусы его соответствуют этой эпохе. Дарсия мысленно рисовала себе дворец в стиле палладио, в котором доминировало величественное центральное здание с фронтонным портиком на фасаде, к нему по обе стороны примыкали менее высокие крылья; когда строительство будет закончено, предполагала она, на крыше установят многочисленные статуи и урны, силуэты которых будут вырисовываться на фоне неба.

То, что она увидела в действительности, не было ни грандиозным, ни монументальным. У нее перехватило дыхание, когда она увидела перед собой дом, с первого взгляда показавшийся ей до странности знакомым. Потом она поняла, что именно таким ей виделся в детских снах дворец прекрасного принца.

Трудно было поверить, что его мог построить англичанин. Дарсия даже засомневалась, туда ли она попала. Но увидев груды досок и камней, рабочих, снующих вокруг, незавершенное строительство, она поняла, что это и есть цель ее путешествия.

С юных лет отец приучил Дарсию разбираться в архитектурных стилях и понимать красоту любого здания, будь то венецианские piazzas, римские palacias или французские chateaux. Сам лорд Роули обладал изысканным вкусом и никогда не считал, как большинство англичан, что только английское достойно внимания. Дарсии запомнилось, что особенное впечатление на него произвели старинные замки Вале и Турин.

И теперь, подъехав еще ближе, она легко узнала в недостроенном здании черты этих замков, а изящные башенки, как бы тянущие его к небесам, были просто скопированы с башен замка герцога Ноэль Мантенон.

Карета остановилась. Лакей, спрыгнув с козел, открыл дверцу и сказал:

– Кучер говорит, дальше не проехать, мадемуазель, там все перекопано.

– Тогда ждите меня здесь, – велела Дарсия.

Она вышла из кареты и, пройдя вперед, убедилась, что через канавы, прорытые для укладки дренажных труб, никакая карета, конечно же, проехать не может.

У парадной двери она на минуту остановилась, изумленно разглядывая дом. Ее поразили не только башни, но и необычная для Англии форма крыши, увенчанная лесом высоких кровель, шпилей, каминных труб причудливой формы, позаимствованной, как показалось Дарсии, у замков Блуа и Шамбор. Она с улыбкой подумала, что граф, по всей видимости, стремился использовать в своем доме все лучшее, что увидел во Франции.

Заинтригованная и взволнованная, она поднялась по ступенькам. Дверь была открыта, и Дарсия вошла в дом.

Она очутилась в овальном холле. Пол был покрыт цветными мраморными плитами, уложенными замысловатым узором. Судя по всему, их недавно закончили класть.

Дарсия повернула налево и, пройдя по галерее, выходящей окнами на фасад дома, оказалась у небольшой квадратной комнаты. В центре ее стоял простой деревянный стол. На столе были разложены чертежи, а над ними склонился человек.

Он стоял к Дарсии боком, по атлетической грации фигуры и тонкому изящному профилю она узнала графа.

Должно быть, он почувствовал чье‑то присутствие, потому что, не отрывая взгляда от чертежей, спросил:

– Что вы думаете об этой комнате? В плане у вас ничего не отмечено.

«Значит, он еще не знает, как отделать комнату, – подумала Дарсия. – Это судьба… Или удача, никогда не изменявшая отцу в его делах, сопутствует и мне тоже?»

Могла ли она представить себе, выезжая из Лондона, что обнаружит панели самого Ришелье в Летти‑Грин и они окажутся столь подходящими для дома, который возводит граф?

Не дождавшись ответа, граф поднял голову, и увидел ее.

Не скрывая удивления, он произнес:

– Простите, я думал, что это мой архитектор. Дарсия медленно подошла к нему. Собираясь в эту поездку, она специально не

стала надевать ни одно из новых роскошных и ярких платьев, купленных в Париже. Несмотря на протесты и негодование горничной, она настояла, чтобы ей приготовили какое‑нибудь из тех простеньких муслиновых платьев, которые она носила еще в пансионе. В нем она выглядела очаровательно, может быть, потому, что его простота подчеркивала ее собственную привлекательность.

– Пожалуйста, извините меня… милорд, – произнесла она тихим, нерешительным голосом. – Но я привезла с собой… то, что я думаю, может заинтересовать вас.

Граф удивленно поднял брови, потом сказал:

– В данный момент меня интересует лишь то, что имеет отношение к моему дому.

– Я так и думала, – кивнула Дарсия. – То, что я хотела бы вам предложить… мне кажется, можно использовать для оформления той комнаты, где мы сейчас находимся.

Ей показалось, что во взгляде графа мелькнул скептицизм, словно ему уже до смерти надоели толпы докучливых торговцев, предлагающих купить то одно, то другое.

– Разумеется, – торопливо добавила Дарсия, выбрав единственно верный, по ее мнению, подходящий тон, – возможно, у вас уже есть… вы приобрели декоративные панели для отделки стен.

– Панели? – переспросил граф. – Вы имеете в виду французские ламбри?

– Милорд, я могу вам предложить резные панели, которые некогда украшали дворец Ришелье в Париже.

Граф пристально посмотрел на нее и недоверчиво спросил:

–  – Неужели это возможно? – Неожиданная улыбка преобразила его лицо. – Наверное, я сплю, а вы мне снитесь. Ведь я больше недели терзаюсь раздумьями, что же мне делать с этой комнатой, а теперь я точно знаю, что здесь должны быть панели, и причем непременно французские.

– Я захватила с собой небольшую панель в качестве образца. Она в карете, милорд.

Граф направился к двери, ведущей в соседнюю комнату, и Дарсия услышала, как он кому‑то сказал:

– Надо забрать резную панель из кареты у дома и принести ее сюда.

Послышался гулкий звук шагов по незастеленному полу, и граф вернулся.

– Мне следовало бы предложить вам сесть, но, как видите, у нас пока прискорбная нехватка стульев.

– Можно взглянуть на ваши чертежи? – попросила Дарсия. – Позвольте заметить, что у вас самый красивый дом из тех, что я когда‑нибудь видела за пределами Франции.

– А вы бывали во Франции?

– Да. На меня произвели огромное впечатление замки Вале и Турин.

– Тогда вы обнаружите здесь кое‑какие их черты.

– Я уже обнаружила, – кивнула Дарсия.

– Эти замки показались мне настолько прекрасными, что еще тогда я подумал: если когда‑нибудь буду строить собственный дом, в нем обязательно найдет отражение все, что волновало и воодушевляло меня в них.

Он коротко рассмеялся.

– Все вокруг твердили мне, что я совершаю ошибку, но ваши слова подтверждают мою правоту.

– Ну конечно же, вы правы! – с воодушевлением подтвердила Дарсия. – В наше время люди редко осмеливаются делать то, что нравится им, а не подчиняться общему мнению.

Граф явно был польщен тем, что она сказала, но глаза его были по‑прежнему прикованы к чертежам, лежащим на столе. Один из них воспроизводил внешний вид дома, и, как заметила Дарсия, он в точности воплощался в жизнь. Чертеж внутренней планировки дома был испещрен многочисленными пометками, касающимися расстановки мебели, предполагаемого цвета стен и прочего в таком же духе.

Она нашла на чертеже комнату, где они сейчас находились. Она обозначалась как «комната для завтрака», а галерея, по которой она шла сюда, называлась «восточной галереей».

– Когда вы вошли, я как раз пытался определить, в какой цвет красить стены и какие картины лучше бы здесь повесить, – сказал граф и провел ладонью по плану. – Но эта комната слишком мала, чтобы вешать в ней какие‑нибудь картины, а мне не хотелось бы оставлять стены голыми. И тут как раз появились вы!

– Уверена, – сказала Дарсия, – что резных деревянных панелей будет вполне достаточно, а над камином я посоветовала бы повесить большое зеркало.

Она помолчала, потом добавила:

– В нем отражалась бы хрустальная люстра, висящая на цепях в центре комнаты.

Граф изумленно уставился на нее:

– Неужели я не ослышался? Кажется, вы не только пришли из моих снов, но еще, как сказочная фея, способны угадывать мысли.

Пока он говорил, послышались шаги идущих по восточной галерее рабочих. Через минуту они внесли в комнату резную панель, за которой их посылали. Не дожидаясь указаний, они поставили ее к стене напротив окна, и граф впился жадным взглядом в золотистую бронзу старинного дуба с вырезанными искусной рукой мастера прошлого века изящными ангелочками.

Рабочие вышли. Граф, не отрываясь, разглядывал панель, словно боялся, что она исчезнет на его глазах. Наконец он спросил:

– И у вас есть панели на всю комнату?

– Да.

– Нет смысла говорить, что они великолепны! Не могу представить ничего, что так соответствовало бы стилю моего дома.

Он осторожно коснулся тончайшей резьбы и сказал:

– Не сочтите меня невежливым, но я до сих пор не узнал, как вас зовут, и не спросил, почему вы приехали именно ко мне.

Прежде чем Дарсия успела ответить, он добавил:

– Совершенно очевидно, что каким‑то магическим образом вы почувствовали, что я в вас нуждаюсь, но я уверен, что и у фей есть имена.

– Мое имя – Дарсия. Граф поднял брови:

– И все?

– Все, что сейчас имеет значение.

Граф озадаченно перевел взгляд с нее на стоявшую у стены панель.

– Видимо, панель, которую вы показали мне, связана с чем‑то ужасным. Но даже если она украдена, доставлена контрабандным путем или приобретена каким‑то другим незаконным способом, я все равно не смогу от нее отказаться.

Дарсия рассмеялась. Звонкие переливы ее смеха в пустой комнате, напоминали радостное щебетание птиц в весеннем лесу.

– Ни то ни другое, милорд. Просто я заехала к вам без сопровождения, к тому же никто из моих близких не знает о том, что я здесь.

– Я очень вам благодарен, – сказал граф. – И клянусь сохранить вашу тайну.

– Благодарю вас.

– И все же скажите, эти панели… они действительно принадлежат вам? И вы вправе продать их мне?

– Вы можете в этом не сомневаться.

– Ну тогда нам остается только договориться о цене.

Дарсия развела руками.

– А во сколько их оценили бы вы?

– Скажу честно, они стоят гораздо больше, чем я могу себе позволить за них заплатить.

– Не сочтете ли вы назойливостью с моей стороны, если я попрошу показать мне ваш великолепный дом. Он такой необычный, и у меня, кажется появились интересные идеи по его оформлению.

– Ничто не доставит мне большего удовольствия! – ответил граф.

Он собрал чертежи и, держа их под мышкой, прошел к двери в противоположной стене. За ней оказалось помещение, предназначенное, судя по всему, для зимнего сада, пройдя через который, они попали в просторный зал.

– Здесь будет столовая, – объяснил граф. – Интересно, как бы вы оформили ее?

Дарсия огляделась. Каминная полка была покрыта изящной резьбой. Три окна выходили в сад.

Граф ждал ответа, а Дарсия чувствовала, что он был прав, говоря, будто она каким‑то таинственным образом может читать его мысли. Казалось, ей не надо было что‑то придумывать, она словно заранее знала, что ему может понравиться, как бы проникнув в его сокровенные думы.

– Ну и как? – поинтересовался он через некоторое время.

– У вас есть какие‑нибудь гобелены? Вместо ответа он резко спросил:

– Кто‑нибудь говорил вам о том, чем я располагаю?

Дарсия отрицательно покачала головой:

– Если откровенно, я не имею ни малейшего представления о том, чем вы владеете и владеете ли вообще чем‑нибудь.

– Тогда что вам обо мне известно?

– Только то, что пожар уничтожил ваше родовое поместье и вы решили построить себе новый дом поближе к Лондону.

– Тогда я скажу вам, что среди сокровищ, спасенных из Керкхэмптон‑хаус, были гобелены Бюве, созданные по рисункам Франсуа Буше.

– Никто не говорил мне об этом, – сказала Дарсия твердо, – но после ваших слов мне стало ясно, почему вы спланировали эту комнату именно так: конечно же, гобелены будут смотреться здесь изумительно. А в дополнение к ним вам понадобится обюссонский ковер.

– Вы просто пугаете меня, – отрывисто бросил граф и пошел дальше.

Следующая комната, расположенная, как поняла Дарсия, сразу же за овальным холлом, через который она вошла в дом, была задумана как гостиная. В ней уже был расписан потолок, а карниз покрыт массивным листовым золотом.

Она огляделась, отметив, что и здесь тщательно соблюдены все пропорции. Тем временем граф обратился к ней:

– Мне уже страшно спрашивать вас, но все же какой цвет предпочли бы вы для этих стен?

– Возможно, вас удивит мой выбор, но я полагаю, что хорошим фоном для картин была бы розовая шелковистая парча. Ведь эту комнату трудно представить себе без картин.

Граф подошел к окну, чтобы полюбоваться открывающимся из него видом.

– Можно попросить вас подойти сюда? – позвал он.

Дарсия подошла. Из окна открывался чудесный вид.

Сразу за подножием холма, на котором был расположен дом, начиналась равнина, простиравшаяся до самой линии горизонта, подернутой легкой дымкой тумана. Залитый лучами весеннего солнца пейзаж был настолько красив, что Дарсия могла лишь молча любоваться им, не в силах найти слова, чтобы выразить восхищение.

– Еще подростком я впервые увидел эту красоту, – сказал граф, повернувшись к Дарсии. – Мы с отцом охотились и забрались в эти места за лисицей, которая весь день ускользала от нас. Мы разделились. Я начал замерзать и пустил лошадь рысью, просто для того чтобы согреться. Я выехал на холм, как раз когда показалось солнце и осветило эту великолепную картину.

Он помолчал в задумчивости.

– И тогда будто кто‑то шепнул мне, что однажды я вернусь сюда и все это будет принадлежать мне.

– Думаю, – проговорила Дарсия, помедлив, – что независимо от того, построили бы вы этот дом или поселились где‑нибудь в другом месте, этот пейзаж все равно остался бы… вашим.

Заметив, что граф не совсем ее понимает, она пояснила:

– Всякий раз, когда мы видим что‑нибудь столь же красивое или слышим музыку, которая пробуждает в нас самые лучшие мысли и чувства, эта красота становится частью нас и потерять ее уже невозможно.

– Кто научил вас этому? – Голос графа стал резким.

Дарсия улыбнулась:

– Наверное, никто. Мне кажется, любой может прийти к такому заключению, если хорошенько задумается.

Граф хотел что‑то ответить, но передумал. Вместо этого он вытащил из жилетного кармана часы, посмотрел на них и произнес:

– Время идет, мисс Дарсия, а нам еще нужно многое обсудить и, если условия окажутся приемлемыми для нас обоих, договориться, как и когда я смогу забрать панели оттуда, где они сейчас хранятся.

Перемена в его поведении была столь неожиданной, что на мгновение Дарсия почувствовала себя почти оскорбленной, но потом догадалась, в чем дело. Видимо, граф испугался того почти сверхъестественного совпадения их мыслей, которому не мог найти объяснения.

Поэтому она ответила ему в точно такой же несколько суховатой манере:

– Я все понимаю, милорд. И не хочу отнимать у вас время. Остальные ламбри находятся в Летти‑Грин, это в двух милях отсюда, и если вам удобно забрать их завтра, я договорюсь, чтобы вашим людям показали, где они хранятся.

– А цена? – спросил граф.

Дарсия слишком часто бывала с отцом на аукционах, чтобы не суметь определить реальную стоимость этих панелей. Однако она назвала вполне доступную цену, не слишком высокую, но и не слишком низкую, чтобы не вызывать у графа подозрений относительно ее прав собственности.

Он никак не отреагировал, и она добавила:

– Я знаю, что могла получить больше, если бы занялась их продажей в Лондоне, но мне нужны деньги, и я не хочу ждать. То обстоятельство, что панели находятся близко отсюда, милорд, значительно облегчает дело для нас обоих.

– Мне остается только с радостью принять ваше предложение, – наконец произнес граф. – Чек вам нужен сейчас, мисс Дарсия, или мои люди привезут его с собой, когда приедут забирать оставшиеся панели?

– Меня это вполне устроит, – ответила Дарсия. – И позвольте выразить вам благодарность за то, что вы с таким вниманием отнеслись к моим скромным советам относительно отделки этого прекрасного здания.

Она уже хотела попрощаться, когда граф с неожиданным порывом заговорил с ней:

– Когда вы сказали, что у вас появились кое‑какие мысли, вы имели в виду конкретные вещи?

– У меня есть несколько картин, а также кое‑какая подходящая мебель, – ответила Дарсия, – но мне бы хотелось еще раз осмотреть дом, прежде чем что‑либо предлагать.

Отвечая таким образом, она хотела наказать его за явное желание избавиться от нее побыстрее. Видимо, он испугался той легкости, с какой она, совсем незнакомый ему человек, читает его самые сокровенные мысли и чувства.

Прежде чем граф сообразил, как ему оправдать свой внезапный порыв, Дарсия пришла ему на помощь, сказав:

– Я бы могла заехать к вам, если вы не против, как‑нибудь в другой раз, когда представится случай. Вряд ли это получится в ближайшие дни, поскольку у меня намечено много дел, которые отнимают немало времени.

Взгляд графа стал напряженным.

– Если эти дела связаны с продажей сокровищ, подобных сегодняшнему, – торопливо произнес он, – я был бы признателен за возможность первому взглянуть на них.

– Боюсь, что не могу дать вам столь опрометчивое обещание, милорд, – решительно и довольно холодно сказала Дарсия. – В конце концов я приехала сюда, только подчиняясь минутному порыву и, должна признаться, охватившему меня любопытству. Мне очень хотелось посмотреть, что за дом вы здесь возводите.

– Однако вы захватили с собой образец панели! Да, ей следовало бы учесть, что граф достаточно внимателен.

– Я везла его в Лондон, – ответила Дарсия. Граф издал глухой звук, не то стон, не то ворчание:

– Мне невыносима даже мысль, что вы могли оказаться не так любопытны или приехать сюда в какой‑нибудь другой день, только уже без ламбри.

– Может быть, это судьба, милорд. Ведь именно она руководит нашими поступками и нашей жизнью.

– Хорошо, но если судьба оказалась на моей стороне сегодня, вы не должны позволить ей покинуть меня завтра. Прошу вас, приезжайте снова, мисс Дарсия, и привозите мне все, что, на ваш взгляд, может занять достойное место в моем доме.

– Я об этом подумаю, – пообещала Дарсия. – До свидания, милорд.

Она сделала реверанс и, прежде чем граф опомнился, вышла из гостиной, почти бегом миновала холл и, спустившись по ступенькам, оказалась на залитом солнцем дворе.

Подойдя к карете, она обернулась. Граф стоял у парадной двери и смотрел ей вслед.

Она помахала рукой на прощание и торопливо села в карету.

Ей очень хотелось оглянуться и убедиться, что он все еще смотрит ей вслед, но она подавила это желание. Что‑то неведомое, но очень важное произошло в ее жизни, и, почувствовав это, Дарсия испугалась.

Она заехала в Летти‑Грин; миссис Коснетт все еще была в Роуз‑коттедж, и Дарсия предупредила ее, что на следующий день приедут забрать панели из сарая в саду.

– Я рада, что вы пристроили их, мэм, – сказала миссис Коснетт. – По правде говоря, муженек мой давно присмотрел этот сарай для своих инструментов.

– Да, он может им пользоваться, но у меня к вам есть просьба, миссис Коснетт.

– Какая, мэм?

– Вы не должны упоминать имени мисс Дарсии при тех, кто сюда приедет.

Решив, что миссис Коснетт такая просьба покажется странной, Дарсия объяснила:

– У мисс Дарсии есть причины, которые препятствуют ее возвращению в Англию. Боюсь, ей не понравится, если станет известно, что она распоряжается своими вещами из‑за границы. Поползут слухи…

Дарсия могла рассчитывать лишь на то, что миссис Коснетт не станет проявлять излишнее любопытство, поэтому была удивлена, увидев в ее честных глазах понимание.

– Мне все понятно, что вы говорите, мэм. Мы все знаем, что его сиятельство не живет в Англии из‑за всех этих скандалов. Очень скверные вещи болтали, да мисс Грейтон всегда говаривала, что и половине‑то из них не верит.

– Уверена, что мисс Грейтон была права, – сказала Дарсия. – Люди любят преувеличивать, миссис Коснетт, но всем известно, что сплетни бывают лживыми и злыми.

Миссис Коснетт вздохнула. Дарсия продолжила:

– Я дружна с мисс Дарсией и надеюсь, что слухи вокруг имени его сиятельства скоро будут забыты и тогда Роули смогут вернуться домой, в Англию.

– Понимаю ваши чувства, мэм. Да и здесь много тех, кому недостает его сиятельства. Ну и, конечно, поболтать о нем все тоже не прочь, при нем и жить веселее было.

Дарсия не удержалась от смеха. В словах женщины была правда. Веселые выходки отца разнообразили жизнь тех, кто его окружал, а рассказы об этом великом авантюристе будоражили кровь. Но при этом все эти люди спокойно жили у себя дома, а отец в свой собственный дом вернуться не мог.

Она оставила миссис Коснетт, довольную тем, что ни ей, ни ее мужу не придется искать работу, и пообещала приехать на следующей неделе.

Затем Дарсия направилась домой. По дороге она строила планы, которые скорее всего удивили бы маркизу и уж наверняка встревожили бы графа.

Следующая неделя была расписана от начала и до конца: визиты, обеды, вечера, балы – по нескольку на день. Список полученных приглашений, который вел мистер Кертис, рос как снежный ком, пока Дарсия не взмолилась:

– У меня больше нет ни минуты свободного времени, его не хватает, даже чтобы писать письма, я до сих пор не разослала благодарности тем, от кого получила цветы еще неделю назад, а, согласитесь, те, кто приглашает нас на приемы, имеют некоторые преимущества.

– Я рад бы помочь вам, но, к сожалению, это не в моих силах, мадемуазель, – сочувственно произнес мистер Кертис.

– Ты ведь не жалуешься, ma chere? – вмешалась маркиза.

– Пока нет, но мне нужен свободный день, чтобы съездить в Роули‑Парк.

– Разумно ли это? Эта поездка только расстроит тебя.

– Не думаю. Важно лишь, чтобы там никто не узнал, кто я такая. – Говоря это, Дарсия посмотрела на мистера Кертиса.

– Я предполагал, что вы поднимете этот вопрос, мадемуазель. За домом присматривают новые люди, все прежние слуги, как вы помните, были отправлены на пенсию, и, если вы сами не будете к ним заходить, они вряд ли увидят вас.

– Это как раз то, что я хотела узнать, – сказала Дарсия. – Я возьму ту же карету, что и в прошлый раз. Хотелось бы, чтобы она была подана завтра к одиннадцати часам утра.

– Дарсия, Дарсия, не принимай поспешных решений! – воскликнула маркиза. – Мы обещали завтра быть на обеде у герцога Бедфордского.

Дарсия улыбнулась:

– Вот здесь‑то вам и придется вспомнить о дипломатии, но не забудьте потом рассказать мне, какое оправдание вы придумали.

На следующее утро, ровно в одиннадцать часов, Дарсия сбегала по ступенькам, как школьница, отпущенная на каникулы.

День выдался теплый. Дарсия снова была в простом платье, а ее шляпа с широкими полями для защиты от солнца, была украшена только веночком из полевых цветов и несколькими зелеными ленточками под цвет ее глаз.

Она была такой юной и очаровательной, что лакей, провожавший ее до кареты, с восхищением посмотрел ей вслед.

Сначала она заехала в Роули‑Парк и при виде дома, теперь пустого и запертого, почувствовала, как к глазам подступили слезы.

Ребенком она была так счастлива здесь, и теперь ей хотелось, как, впрочем, многим до нее, повернуть время вспять.

Как хорошо было бы снова смотреть из окна детской, радуясь солнышку, и знать, что сразу после завтрака они вместе с отцом отправятся на верховую прогулку.

Бывали, правда, и дни, когда его не было рядом. Где‑то там, в Лондоне, он снова шокировал всех своим поведением или искал развлечений на континенте.

Но зато сколько было радости, когда он возвращался! Казалось, все в доме оживало в его присутствии, становилось волнующим и захватывающим, время мчалось словно на крыльях, и казалось, что в сутках не хватает часов, минут, секунд.

Дарсию впустили в дом, и она прошлась по комнатам. Чехлы из голландского полотна покрывали мебель, укрыты были и картины. Вместо привычного аромата цветов, в доме стоял тот тяжелый запах, свойственный нежилым помещениям.

Дарсия переходила из комнаты в комнату в поисках того, за чем приехала. Найдя, она попросила смотрителя отнести это в карету.

Отъезжая, Дарсия почувствовала, что возбуждение, охватившее ее еще в Лондоне, усиливается. Казалось, сердце вот‑вот выпрыгнет из груди. Ее раздражало, что лошади так медленно взбираются на холм. Но вот наконец перед ней предстал дом графа, еще более красивый, чем он показался ей в первый раз. Она видела его таким, каким он должен был стать по завершении строительства, и не замечала ни груды камней, ни штабелей доски, ни снующих рабочих. Она видела зеленый бархат лужаек, кустарники и цветники, обрамляющие аллеи традиционного французского парка.

И душа ее ликовала и пела от этой красоты.

Дарсия приблизилась к дому, но, прежде чем успела подняться по ступенькам, навстречу вышел граф, протягивая ей руку:

– Наконец‑то вы здесь! Я уже начал думать, что больше вас не увижу! Как вы могли так долго не приезжать? Как вы могли забыть, что так нужны мне?

Он взял ее за руку и повел по восточной галерее гак быстро, что Дарсии приходилось почти бежать.

– Все уже готово! Я сразу, как только прибыли панели, заставил всех работать. Я так ждал вас, чтобы вы оценили сделанное.

Он провел ее в комнату для завтрака, и, увидев закрытые панелями стены, Дарсия поняла, что ничего лучше для этой комнаты придумать было бы невозможно.

В лучах солнца, проникающих из окон, резные купидоны и обвивающие их ленты, казались золотыми. Хрустальная люстра на бронзовых цепях свисала с потолка в центре комнаты. Все было именно так, как она себе представляла.

Граф стоял и наблюдал за выражением ее лица.

– Подошло! Все подошло! – Дарсия захлопала в ладоши.

– Подошло в совершенстве, как будто эти панели были созданы для этой комнаты! – согласился граф. – Но как вы могли знать… Как вы догадались, что это именно то, что мне нужно?

Она не ответила, разглядывая люстру, и он продолжал:

– Мне хотелось, чтобы комната была полностью готова к вашему приезду. Поэтому я сразу же повесил люстру и зеркало именно так, как вы предлагали.

Дарсия остановилась в дверном проеме и поэтому еще не успела увидеть зеркала над камином, который был справа от нее. После слов графа она повернулась посмотреть на него. Зеркало было в золотой раме, украшенной резными купидонами, в точности как на панелях Ришелье.

– Вы не разочарованы? – спросил граф, словно просил ее одобрения.

– Все именно так, как я рисовала эту комнату в своем воображении, – тихо проговорила Дарсия.

Ей показалось, что граф вздохнул с облегчением. Потом он спросил:

– Не пройти ли нам по дому? Только после вашего отъезда я осознал, что не следовало отпускать вас так быстро. Мне действительно нужна ваша помощь.

Дарсия засмеялась:

– А мне показалось, что мое присутствие вас раздражает.

– Как вы могли такое подумать? – с живостью возразил граф, но, прочувствовав, что в ее словах есть доля правды, тут же добавил: – Вы правы, как всегда. Да, мне казалось, будто вы вторглись в мои владения и если я не буду осторожен, то потеряю то, что до сих пор считал только своим.

– Я вовсе не хотела вас поучать.

– Знаю, знаю, – сказал он. – Я сам потом злился на себя из‑за своего глупого поведения.

– Считать своим то, что действительно принадлежит тебе, – это вовсе глупость.

– Да, но можно скатиться до эгоизма и стать собакой на сене. Но я говорю не об этом. Тогда, беседуя с вами, я столкнулся с чем‑то, что никогда не встречалось мне раньше.

– Что вы имеете в виду?

– Я почувствовал… как бы это объяснить… будто в вашей власти таинственным, или, если хотите, магическим, способом точно определять, что необходимо для этого дома.

Дарсия рассмеялась:

– Я не колдунья, поверьте мне.

– Возможно, но это меня встревожило.

– А сейчас вы забыли о своих страхах?

– Я убедил себя, мисс Дарсия, что вы проницательная и умная деловая женщина. Вот и сейчас вы наверняка знаете не хуже меня, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не просить, нет, умолять вас поскорее поведать мне, что еще вы привезли и подойдет ли это для моего дома.

– Уверена, что подойдет, но вы затрудняете мою задачу, – сказала Дарсия.

– Каким образом?

– Я видела лишь две комнаты, а остальные вы не захотели мне показать.

– Простите меня и не держите, пожалуйста, зла на мое поведение, которое, признаюсь, было непростительным.

Он подумал, что Дарсия может не принять извинений, и добавил:

– Я готов умолять вас о прощении любым способом, если хотите, я встану на колени перед вами, только не исчезайте опять. Я даже сам заезжал к вам в коттедж. Женщина, которая была там, сказала мне, что не знает, когда увидит вас снова. Можете себе представить, как я беспокоился?

– Мне и в голову не пришло, что вы станете беспокоиться по этому поводу. – Дарсия действительно была поражена. – Совершенно очевидно, что в прошлый раз вы только и думали, как бы от меня избавиться.

– Вы жестоки, – с упреком сказал граф. – Ведь я уже принес вам свои извинения. К тому же я был сурово наказан за свое поведение. Ну почему бы нам не начать все сначала, с того момента, как судьба привела вас в мою жизнь?

Дарсия подумала, что невозможно продолжать сердиться на человека, который так привлекателен в своей неподдельной искренности.

– Считайте, что вы прощены, – ответила она. – Я действительно привезла кое‑что, и это вас заинтересует.

Глаза графа загорелись, и когда он давал указания рабочим, голос его звучал взволнованно.

Оставшись одна, Дарсия прошла через открытую дверь в зимний сад, а затем в столовую. Она отметила, что за это время в комнате была проделана большая работа, и теперь оставалось только разместить гобелены и повесить люстру.

И все‑таки для полного завершения недоставало последнего штриха. Но вот в комнату внесли то, за чем она ездила в Роули‑Парк… Раздался восторженный возглас графа. Перед ними была картина Буше, изображавшая купидонов. Дарсия знала, что ее изысканная цветовая гамма придаст завершенность комнате, в которой предполагалось разместить гобелены, сделанные по эскизам того же художника.

Граф не спускал с картины восторженных глаз.

– Я повсюду искал что‑то похожее, – произнес он. – Откуда она у вас? Кому она принадлежит?

– Она принадлежит мне.

– Теперь, возможно, да, – уточнил он. – Но от кого вы ее получили?

Граф ждал ответа, и после небольшой паузы Дарсия сказала:

– Я никогда не раскрываю имен своих клиентов.

– Значит, это ваша профессия? Дарсия не отвечала.

– И вы ведете дела одна? Но вы же еще так молоды. Может быть, вы представляете интересы своего отца? – допытывался граф.

Дарсия отошла к окну и стала любоваться пейзажем. Граф подошел к ней.

– Я хочу услышать ответ.

– Я думаю, милорд, – произнесла она, – что у каждого из нас есть свои секреты, и я не вижу причин делиться ими с посторонними… или с малознакомыми людьми.

– Абсурдное заявление.

– Почему?

Она взглянула на него и поняла, что он не в состоянии выразить словами своих чувств.

Спустя некоторое время граф все же произнес:

– Я хочу, чтобы мы подружились, мисс Дарсия, потому что мне нужна ваша помощь, ваши советы, ваша поразительная способность подбирать для моего дома удивительные вещи.

– То, о чем вы говорите, сугубо деловые отношения, – быстро поправила Дарсия.

Граф покачал головой:

– Разве только интересы дела побуждают вас догадываться о моих планах и целях? Или вы скажете, что угадываете желания каждого, кому предлагаете ту или иную вещь? Будь так, это приносило бы вам огромную выгоду. Но что‑то подсказывает мне, что дело не в этом.

– Почему же?

– Не знаю, – ответил он. – Если ваша интуиция не подводит вас в отношении меня, то я чувствую то же самое в отношении вас. Не буду говорить о ваших способностях, они поразительны. И все‑таки я уверен, хотя у меня нет реальных оснований так думать, вы совсем не такая, какой хотите казаться!

Глава 4

Они обошли первый этаж, побывали еще в одной большой гостиной, прошли по западной галерее, осмотрели будущую библиотеку и личный кабинет графа. На первом этаже были и другие комнаты, но он сказал, что они еще не готовы для показа столь строгому ценителю, как она, и повел Дарсию на второй этаж. Наверху предполагалось разместить не только роскошные спальные комнаты для гостей, но и несколько ванных комнат, что явилось для Дарсии полнейшей неожиданностью.

Когда они опять спустились на первый этаж, граф посмотрел на нее и спросил:

– У меня появилось ощущение, что я сделал что‑то не так. Вам кажется, что я допустил где‑то ошибку?

– Не то чтобы… ошибку, – нерешительно сказала Дарсия.

– Я готов выслушать ваш вердикт, – проговорил граф, сделав неудачную попытку улыбнуться.

– Совершенство, с которым спланирован ваш дом, произвело на меня ошеломляющее впечатление, – сказала она, – но это дом не для человека, у которого есть семья.

Граф нахмурился и довольно сердито спросил:

– Что вы этим хотите сказать?

– Вы не учли, что женщины, причем все без исключения, должны где‑то хранить свою одежду.

Граф нахмурился еще больше:

– Это означает, что им нужны шкафы?

– Это означает, что гардеробы, которые я никогда не считала красивой мебелью, нарушат симметрию ваших спальных комнат, и для дам, которых вы будете принимать здесь, было бы намного удобнее иметь отдельные комнаты.

– Вы правы, – почти простонал граф и, немного помолчав, добавил: – Кажется, я начинаю вас ненавидеть!

Дарсия расхохоталась:

– Вас никто не заставляет прислушиваться к моему мнению.

– А что мне остается делать, ведь я прекрасно понимаю, что вы нашли уязвимое место в моем проекте, которого сам я не заметил.

– Позвольте мне еще раз взглянуть на ваши чертежи, – попросила Дарсия.

Так как граф оставил их в комнате для завтрака, пришлось вернуться туда. Дарсия снова отметила, что резные деревянные панели отлично смотрятся здесь, и, представив, как граф завтракает в этой комнате с леди Блейкли, для которой он строит сейчас этот дом, отчего‑то погрустнела.

Заметив, что она опечалилась, граф спросил:

– Надеюсь, вы не ищете недостатков и в этой комнате?

– Нет, конечно же, нет! – воскликнула Дарсия. – Я думала совсем о другом.

– Думайте обо мне! – почти повелительно сказал граф. – Думайте о том, как я сейчас нуждаюсь в вашей помощи.

Внутри у Дарсии все задрожало от этих слов. Не зная, что ответить, она склонилась над чертежами и стала искать среди них планы спальных комнат.

Самая большая из них была обозначена как «спальня хозяина». Та самая, подумала Дарсия, где он будет спать… один… или с женой.

К спальне примыкали ванная и туалетная комнаты, с другой стороны – будуар.

Но места для шкафов не было предусмотрено, а она знала, что огромные и неуклюжие гардеробы не будут смотреться среди другой мебели, которая, Дарсия не сомневалась, будет по‑французски изящной.

Взяв карандаш, она указала на комнату за будуаром:

– А как вы думаете использовать это помещение?

– Я планировал сделать там гостевую комнату на случай визита особо важных гостей, – ответил граф.

– Как жаль, что им придется делить ее с нарядами, шляпками, зонтиками от солнца и туфлями! – с усмешкой сказала Дарсия и провела жирную линию, разделив комнату надвое.

– А здесь будет гардеробная для костюмов хозяина. Надеюсь, этого достаточно для холостого мужчины.

– Я не допущу, чтобы мои планы… – начал граф сердито, но остановился и рассмеялся. – Хорошо. Будь по‑вашему! Но если вы надумаете размещать гардеробные по всему второму этажу, мне придется пристраивать еще одно крыло.

– Или сокращать число ваших гостей, милорд!

– Архитектор, который создавал рабочий проект по моим наброскам, предупреждал меня, и, как видно, не без оснований, что всякий раз, когда дом уже построен, он оказывается слишком мал. Он как в воду глядел. У меня дурное предчувствие, что если я и дальше буду следовать вашим советам, то одним дополнительным крылом дело не ограничится.

– А ведь надо еще решить, где спать вашим детям, когда они появятся, – сказала Дарсия. – Нельзя же загубить корабль, сэкономив на смоле.

Оба весело рассмеялись, и в этот момент Дарсия услышала высокий женский голос:

– Будьте добры, скажите, где я могу найти графа Керкхэмптона?

Дарсия вздрогнула:

– Я не хочу, чтобы… меня видели здесь.

– Да‑да, конечно, – согласился граф.

Он показал на дверь, ведущую в зимний сад, и, когда Дарсия торопливо прошла туда, закрыл за ней дверь. Но на двери не было замка, и она сразу же открылась. Дарсия взялась за ручку, чтобы снова ее закрыть, и в этот момент услышала:

– Грэнби! Ты удивлен моим приездом?

– Очень удивлен, Каролина, – ответил граф. – Почему ты не предупредила меня, что приедешь?

– Я приехала посмотреть, чем ты занимаешься. Ведь ты уже больше месяца не был в Лондоне.

– Я был занят, – ответил граф. – И когда ты увидишь, как много сделано с тех пор, как ты была здесь в последний раз, то поймешь, почему я никуда не езжу.

– Меня интересует не этот противный дом, а ты. Дарсия догадалась, что приехала красавица леди

Каролина Блейкли. Она вспомнила ее на балу, и подумала, что белокурые волосы, голубые глаза и бело‑розовая кожа леди Блейкли вполне отвечают образу сказочной принцессы и, безусловно, соответствуют дому, который граф для нее строил.

– Польщен! Но все же мне хочется, чтобы ты полюбила свой будущий дом так, как я люблю его уже сейчас.

– Но здесь еще все вверх дном, – пожаловалась леди Каролина. – Мне даже пришлось выйти из кареты и пройти пешком по дороге. Да, кстати, я видела там другую карету. Чья она?

В ее голосе неожиданно прозвучала подозрительность, и Дарсия затаила дыхание. Но граф небрежно ответил:

– Наверно, это карета архитектора или декоратора. Они оба где‑то здесь, в здании. – Словно желая скорее сменить тему, он спросил: – Скажи мне, что ты думаешь об этой комнате. Здесь мы будем начинать наш день, и это первая комната, которая уже практически закончена, за исключением штор и ковров.

– И мебели, если не ошибаюсь, – добавила леди Каролина.

– Но она тебе нравится? – нетерпеливо, спросил граф.

– Она очаровательна, – без всякого энтузиазма сказала она, – но скорее всего, дорогой, завтракать я буду у себя в спальне, как привыкла.

– Даже в поместье?

– Даже в поместье.

– Тогда позволь показать тебе другие комнаты, – предложил граф.

Дарсия почувствовала, что он огорчен равнодушием леди Каролины.

– У меня мало времени, – сказала та. – Я приехала только затем, Грэнби, чтобы попросить тебя поехать со мной на костюмированный бал, который дает русский посол в конце недели.

Теперь в ее голосе слышалось радостное возбуждение.

– Думаю, будет забавно, если мы нарядимся в костюмы русских исторических персонажей, например царицы Екатерины и графа Орлова, не правда ли?

Граф не отвечал, и она продолжала:

– Мы могли бы приехать на санях – к ним легко приделать колеса, – а кучер в ермолке, как тогда одевались в России, завез бы нас прямо в бальный зал. Правда, бесподобно?

Наступило молчание. Вероятно, она ждала от него ответа. Наконец граф сказал:

– Мне жаль разочаровывать тебя, Каролина, но если и есть на свете что‑то, чего я терпеть не могу, так это наряжаться и выставлять себя дураком. К тому же у меня сейчас нет времени на балы.

– Я прошу тебя поехать со мной. – В голосе леди Каролины появились стальные нотки.

– Мы обязательно пообедаем вместе на следующей неделе или в крайнем случае через неделю. Но на бал я не поеду.

Леди Каролина топнула ножкой:

– Право, Грэнби! Ты стал таким несносным и, я должна отметить, крайне невнимательным.

– У меня и в мыслях этого не было. В конце концов я же строю этот дом для тебя.

– Дом! Всегда дом! Опять этот дом! – воскликнула леди Каролина. – Разве ты не можешь понять, что мне нужен ты, а не эта груда кирпича и известки? Есть куча домов, которые можно было бы давно купить за намного меньшие деньги, чем ты тратишь на этот.

– Ты всерьез полагаешь, что я способен приобрести дом, построенный для того, чтобы отвечать чужим вкусам? – спросил граф.

– Какая разница, как выглядит дом снаружи? – удивилась леди Каролина. – Если он удобен, роскошен и в нем можно принимать гостей, его внешний вид не имеет никакого значения.

Граф молчал, но Дарсия могла представить, как сжались его губы.

– Ты тратишь время на этот дом, – продолжала она, – а мною пренебрегаешь. Между прочим, об этом уже начинают сплетничать.

– Так вот что тебя беспокоит!

– Разумеется, беспокоит! То, что ты столько времени проводишь здесь, не имело значения зимой, но сейчас, в разгар сезона, когда тебе полагалось бы ездить со мной на балы, в Оперу и на десятки приемов, это недопустимо! Это унижает, и мне крайне неприятно постоянно отвечать на вопросы, где ты и чем занимаешься.

– Но все, вероятно, и так знают, где я.

– Когда я говорю правду, никто мне не верит! – перебила его леди Каролина. – Не сомневаюсь, что в свете считают, будто ты прячешь здесь, в лесах, хорошенькую любовницу, которую находишь более соблазнительной, чем я!

Леди Каролина подняла на графа свои голубые глаза и была так обворожительна в этот момент, что он воскликнул:

– Ты знаешь, что это невозможно!

– Это все, что я хотела тебе сказать! Если ты хочешь доказать, что по‑прежнему любишь меня, ты должен поехать в Лондон.

Граф не отвечал, и она подошла вплотную к нему.

– Мы могли бы пообедать сегодня вечером в твоем лондонском доме. Конечно, мне придется сказать маме, что мы будем не одни, что у тебя большой прием, иначе она придет в ужас.

Словно не устояв перед ее красотой и выражением глаз, граф обнял ее.

– Ты не получишь от меня поцелуя, – прошептала она, – если не пообещаешь провести этот вечер со мной.

Граф не ответил, просто склонился к ней и начал целовать. Наступило молчание, которое показалось Дарсии вечным.

Затем граф сказал:

– Мы проведем вечер вместе. Возвращайся в Лондон, а я скоро приеду.

– Ты очень мне дорог, Грэнби, милый, и нам о многом надо будет поговорить. – Что‑то ненатуральное было в ее голосе, когда она добавила почти шепотом: – …особенно о нашей свадьбе.

– Она состоится сразу же по окончании строительства.

– А когда это будет?

– Возможно, через пять или шесть месяцев.

– Как долго! Я думала, мы обвенчаемся летом. Помолчав немного, граф сказал:

– Мне не хотелось бы говорить об этом сейчас.

– Я уверена, Грэнби, дорогой мой Грэнби, что ты сделаешь, как я хочу!

На это граф ничего не ответил, и леди Каролина поспешила сказать:

– Надеюсь, ты проводишь меня до кареты. Дарсия не могла удержаться, чтобы не бросить хотя бы мимолетный взгляд на женщину, которую до этого видела только однажды, и осторожно приоткрыла дверь.

В этот момент граф стоял к ней спиной, а леди Каролина, подняв к нему свое прекрасное лицо, брала его под руку.

Изысканно одетая, с прекрасными, почти классическими чертами лица и голубыми глазами – точь‑в‑точь дрезденская фарфоровая статуэтка, подумала Дарсия. Она будет великолепно смотреться в роли хозяйки в столовой, окруженная гобеленами по эскизам Буше.

Граф и леди Каролина вышли из комнаты, и их голоса затихли в восточной галерее.

Оставив дверь зимнего сада открытой, Дарсия пошла в столовую, чтобы еще раз полюбоваться на «Купидонов» Буше, которых граф уже успел повесить над камином.

– И зачем я отдаю картину ей? Ведь для нее она ничего не значит, – с горечью спросила себя Дарсия. Она знала это и раньше, но невольно подслушанный разговор причинил ей такую душевную боль, что она не могла избавиться от нее даже на мгновение.

Потом она сказала себе, что как‑нибудь спасет графа от этой женщины, которую не интересует ни дом, который он строит для нее, ни он сам – его мысли, чувства, душевные порывы.

И так же, как она интуитивно понимала графа, Дарсия чувствовала, что нежные слова любви, сказанные леди Каролиной, были неискренними.

Что‑то другое скрывалось за ее настойчивым желанием провести сегодняшний вечер с графом в Лондоне.

Дарсия внезапно вспомнила, что, когда она впервые увидела леди Каролину, молодой человек, говоривший о ней, произнес: «Любуясь гладью вод, не забывайте о подводных течениях…»

Что он имел в виду? Дарсия терялась в догадках. Удастся ли ей узнать тайну женщины, которую та скрывает даже от того, кто ее любит?

В том, что граф любил леди Каролину, не было ничего удивительного. Бесспорно, она обладала классической, типично английской красотой. Как раз таких женщин художники рисуют со дня сотворения мира, а мужчины всех национальностей считают неотразимыми.

– Она прекрасна, действительно прекрасна! – с тоской признала Дарсия. Она словно выдохнула эти слова, и тут же услышала, что граф идет к ней по зимнему саду.

Она обернулась. На фоне струящегося сквозь стекло солнечного света граф казался окруженным ореолом божественного сияния. И в это мгновение Дарсия осознала, что будет бороться за этого человека, и никто, даже самая красивая женщина в мире, не сможет отнять его у нее.

Все неясные чувства и мысли о нем, бродившие в ее душе все эти годы, превратились в уверенность, что она его любит и предназначена ему судьбой.

Он принадлежал только ей. Дарсия знала это уже тогда, много лет назад, когда впервые увидела его за большим столом в доме отца и он открыл ей дверь, пожелав спокойной ночи.

«Я люблю его!» – затрепетало ее сердце.

Она знала, что это не просто влечение женщины к красивому мужчине. Это было совсем другое чувство – словно во мраке вечности она встретила и узнала свою вторую половину.

– Я должен извиниться за то, что прервал нашу беседу, – вежливо произнес граф, входя.

– Боюсь, я отнимаю у вас слишком много времени… – смущенно сказала Дарсия.

– Нет‑нет, вы не правы, – ответил граф. – И сейчас, после того как я столько ждал вас и на тысячи вопросов еще не найдены ответы, вы не можете говорить об отъезде.

Дарсия поколебалась, затем сказала:

– Вообще‑то я не спешу, но, поскольку я вряд ли приеду в Лондон к обеду, не сочтете ли вы невежливым с моей стороны, если я поем, прежде чем мы продолжим работу?

Граф вспыхнул:

– Как я мог быть столь негостеприимным и не подумать, что вы могли проголодаться. Но боюсь, что я совсем забываю о еде, когда занят домом. Возможно, кто‑нибудь из моих слуг…

Дарсия жестом остановила его:

– Я захватила с собой завтрак для пикника, и вы окажете мне честь, если разделите его со мной.

– Вы самая предусмотрительная женщина из всех, что я знаю, – восхитился граф. – С радостью принимаю ваше приглашение.

Дарсия улыбнулась ему:

– Все в моей карете, и поскольку день просто великолепен, не могли бы мы расположиться в саду?

– Вряд ли может быть что‑то лучше, – ответил граф.

Они вместе вышли и подошли к карете. Дарсия попросила лакея отнести большую корзинку с едой, которую брала с собой, на то место, которое выберет граф.

Граф повел их мимо пламенеющих темно‑малиновым цветом рододендронов. За ними обнаружилась лужайка, окруженная деревьями и кустарником. Отсюда открывался такой же великолепный вид на долину, как и из окна дома.

– Бесподобно! – воскликнула Дарсия. – Давайте присядем в тени деревьев.

Лакей расстелил на траве два пледа, а Дарсия принялась распаковывать корзину. Граф уселся на плед и стал смотреть на нее.

– Ваша посетительница недолго пробыла у вас, – как бы между прочим отметила Дарсия, доставая серебряные мисочки с крышками, в которые нанятый маркизой в Лондоне французский повар положил экзотические деликатесы.

– Дама, о которой вы говорите, спешила, – ответил граф.

После небольшой паузы он спросил:

– Почему вы не хотели, чтобы вас кто‑нибудь увидел?

– У меня есть причины не желать, чтобы кому‑то стало известно, чем я занимаюсь.

– Это не ответ. Почему вам надо окружать себя такой таинственностью? Поймите, я даже не знаю вашего имени?

– Я уже говорила, что вы можете называть меня Дарсией.

– Ну хорошо, а если, предположим, мне надо будет вам написать?

– Вы знаете, где находится мой коттедж.

– Не похоже, чтобы этот коттедж был вашим домом, – заметил граф. – Я видел там весьма милые вещицы, но не могу представить в нем вас.

– Не понимаю, почему вас это настолько волнует.

– Если вы решили заинтриговать меня, чтобы заставить самому выяснить, кто вы такая и почему приехали ко мне, то, должен вам сказать, вы почти этого добились.

– Если вы пытаетесь подловить меня или заставить произнести какое‑то признание, – сказала Дарсия, – то давайте, пожалуйста, сначала поедим. Быть может, тогда я буду более сообразительна, чем сейчас.

– Я всегда считал вас очень сообразительной! – вспыхнул граф.

Дарсия рассмеялась и протянула ему паштет.

– Думаю, мне не следует удивляться, что ваше поразительное чувство гармонии проявилось и в выборе блюд.

– Надеюсь, что и вино выбрано правильно, – ответила Дарсия. – Считается, что женщины прискорбно невежественны во всем, что касается напитков.

Граф посмотрел на бутылку вина, стоявшую в серебряном ведерке со льдом, которое лакей принес и поставил перед ними, пока они беседовали. Он плеснул немного в бокал, сделал маленький глоток и сказал:

– Превосходное вино. Позвольте заметить, я был уверен, Дарсия, что таковым оно и окажется, хотя вы и напускали на себя притворную скромность.

Дарсия обратила внимание, что он назвал ее по имени, но вида не подала. Граф наполнил оба бокала, поднял свой и произнес:

– За ту, которая пытается быть подобной сфинксу, но выглядит богиней с Олимпа.

Он отпил немного вина.

– Божественный нектар!

– Богиня с Олимпа? – с сомнением в голосе произнесла Дарсия. – Хотелось бы мне, чтобы это было так, но единственные богини, которые вас интересуют, вероятно, найдут свое место на стенах вашего дома.

– Кажется, вы не случайно заговорили об этом. Вы что‑то хотите предложить?

Дарсия улыбнулась:

– Ваши слова навели меня на мысль, что в вашей просторной гостиной не хватает богини.

– Какой же? – взволнованно спросил граф.

– Я полагаю, что на большую стену хорошо бы повесить картину Луи Мишеля ван Лу «Венера, Меркурий и Купидон».

Какое‑то время он недоверчиво смотрел на нее. Затем быстро, почти скороговоркой, сказал:

– Вы говорите мне об этом, потому что могли бы помочь приобрести эту картину?

– Если бы она вам понравилась.

– Если бы она мне понравилась! – повторил граф. – Это картина, о которой я всегда мечтал.

Но я даже не имею представления, где она может быть или кому принадлежит.

– Цветовая гамма картины, по‑моему, как нельзя лучше подходит для этой комнаты. Розово‑белое тело Венеры восхитительно оттеняется более смуглым торсом Меркурия, а Купидон у него на коленях придает композиции завершенность.

– Когда‑то я видел репродукцию этой картины, но не очень хорошую.

– Я уверена, она послужит центром всего интерьера комнаты.

Граф поднялся, и Дарсия поняла, что мысленно он уже видит свою гостиную с картиной ван Лу на стене.

– Когда я смогу получить эту картину?

– Вы уверены, что хотите ее приобрести?

– Неужели это вы задаете мне такой глупый вопрос? Вы знаете, что я хочу приобрести ее сразу же, как вы привезете ее. Или, может быть, вы предпочтете, чтобы я сам приехал за ней?

– Вами руководит вежливость или любопытство? – задала ему вопрос Дарсия.

В ответ граф расхохотался:

– Признаюсь, я подумал, что это может помочь мне узнать, где же находится ваша сокровищница. Я прекрасно понимаю, что «Венера, Меркурий и Купидон» слишком велика для того маленького коттеджа в Летти‑Грин, который якобы принадлежит вам.

– Я привезу вам картину завтра, – пообещала Дарсия. – Или вам это неудобно? Тогда, может быть, в какой‑то другой день на этой неделе?

Возникла пауза. Дарсия знала, о чем думает граф: леди Каролина наверняка рассчитывает задержать его в Лондоне и на следующий день. Наконец он принял решение:

– Я вернусь завтра в полдень.

– Я позабочусь, чтобы картина была у вас к этому времени, – пообещала Дарсия.

– А вы сами приедете?

– Не уверена, – ответила она. – Для меня это может быть сложно.

– Что вы подразумеваете под словом «сложно»? – поинтересовался граф. – Кто еще распоряжается вашим временем?

– У вас нет права задавать такие вопросы.

– Поскольку вы проявляете определенный интерес к моему дому, вам придется ответить, – сказал граф. – И раз уж вы снова приехали, я бы хотел, чтобы вы ясно себе представляли, что я не успокоюсь, купив одну картину, мне нужно их намного больше.

– И сколько же?

– Я жду, что вы мне скажете это.

– Знаете, мне придется быть очень осторожной, а то вы опять вообразите, что я собираюсь отнять у вас ваш дом, – поддразнила его Дарсия.

– В день нашей первой встречи я был ужасно невежлив, – согласился граф. – Трудно объяснить, почему я неожиданно испугался вас, вашей интуиции, если это можно так назвать.

Дарсия не ответила, занятая едой.

– Ну вот, – продолжал граф, как бы подыскивая слова, – вы с убийственной точностью высказываете идеи, которые я еще сам для себя четко не определил. Разве может быть что‑то лучше такого взаимопонимания?

От этих слов сердце Дарсии забилось быстрее. Но, стараясь ничем не выдать себя, она сказала:

– Я не хочу навязываться вам, милорд, но… Она замолчала, и граф нетерпеливо сказал:

– Хотелось бы, чтобы вы закончили свою мысль.

– …Но ваш дом, – тихо сказала Дарсия, – представляется мне столь великолепным, столь гармоничным и вдохновляющим, что хочу помочь вам сделать его совершенным, как он того заслуживает.

– Таким он и будет, – с уверенностью сказал граф. – Но, пожалуйста, поймите меня правильно: вы нужны мне! Порой я начинаю думать, что ничего не смогу сделать без вас.

Дарсия взглянула на него, стараясь придать своему лицу выражение обычной деловой заинтересованности, но каким‑то образом он поймал ее взгляд, и ей уже было трудно не смотреть ему прямо в глаза.

Через силу Дарсия произнесла:

– Вы ничего не едите, мой шеф‑повар будет очень огорчен.

Она сказала это не подумав, а граф тут же оживился:

– Значит, вы держите шеф‑повара. Вынужден заметить, что он, вероятно, с трудом прячется где‑нибудь в подвале, если таковой вообще имеется в домике в Летти‑Грин.

Дарсия рассмеялась:

– Должна ли я признаваться, что этот завтрак приготовил для меня шеф‑повар одной из моих подруг?

И это была правда, потому что повар был взят на работу маркизой, и, несмотря на то что жалованье он получал из денег отца Дарсии, она не считала его своим личным слугой.

– Не сомневался, что вы найдете какое‑нибудь объяснение, – заметил граф, – но не скажу, что я в него верю.

– Не понимаю, почему.

– В вас есть что‑то экзотическое, хотя это и не совсем точное слово. Нечто необычное, хотя вы очень просто одеты. Ощущение богатства – причем я имею в виду не деньги, а вашу сущность. – Его голос стал проникновенным. – Вы не соответствуете этому крошечному коттеджу и не принадлежите тихому мирку обыденной жизни, потому что ваши горизонты ограничиваются лишь небом.

Дарсия чувствовала, что вся дрожит, слушая его. Она не могла ничего сказать и молчала. А граф продолжал:

– Мне нужно ваше доверие, мне не нравится, что между нами есть какие‑то секреты. Я хочу, чтобы вы рассказали мне правду.

– Я не подозревала, что вы такой… ненасытный, – проговорила она после мучительной паузы.

– Ненасытный?

– Я предлагаю вам только ван Лу, а вы желаете большего.

– Может быть, то, чего я от вас жду, намного дороже любой картины.

– Означает ли это, что я должна предложить вам, чтобы вы не чувствовали себя обделенным, комод работы Крессента, который будет превосходно смотреться в Красной гостиной?

– Вы пытаетесь увести меня в сторону, – сказал граф. – Конечно, я знаком с работами Крессента. Он был скульптором, но делал и мебель, и, несомненно, это как раз то, что мне нужно: он составит пару другому комоду, который уже есть у меня. На нем вырезаны купидоны, и, на мой взгляд, это лучшая из его работ.

Дарсия улыбнулась:

– Купидоны в столовой, купидоны в обеих гостиных! Поистине, милорд, вы строите дом, наполненный символами любви!

Но граф не засмеялся ее шутке. Задумчиво поглядев на долину, он тихо сказал:

– Об этом я и мечтал, когда начали класть только первые камни в фундамент.

Такая тоска прозвучала в его голосе, что Дарсия не задумываясь сказала:

– Вы вкладываете душу в строительство своего дома, так будьте осторожны в выборе той, с кем вы разделите свой кров!

Проговорив это, она тут же поняла, что зашла слишком далеко.

Граф нахмурился и сказал:

– Я получил удовольствие от нашего восхитительного завтрака, но теперь, полагаю, нам следует приступить к работе. Мне необходимо уехать в Лондон ближе к вечеру.

– Я готова, – откликнулась Дарсия. – Мой лакей отнесет корзину в карету.

Они вернулись к дому, Дарсия видела, что граф все еще хмурится.

Только когда они снова заговорили об оформлении комнат и цвете штор, он повеселел и улыбка тронула его губы.

Три часа спустя, возвращаясь в Лондон, Дарсия озорно улыбалась, не сомневаясь, что заставила графа опоздать к ужину.

Она узнала, что пока шли работы, граф жил в трех милях от стройки, у своего приятеля.

Значит, ему пришлось сначала съездить туда переодеться, потом добраться до Лондона, потом снова переодеться для ужина. К тому времени ему уже надо было либо посылать записку леди Каролине с предупреждением, что он задерживается, либо заставлять ее ждать. Мысль о леди Каролине сразу же вызвала у Дарсии желание узнать о ней побольше.

Странно, что та готова была рискнуть своей репутацией, отваживаясь на столь противоречащий нормам морали поступок, как обед наедине с неженатым мужчиной у него в доме – даже если она и была тайно обручена с ним.

Леди Каролина явно поставила себе задачу увидеть графа сегодня вечером. Слыша лишь голоса, Дарсия воспринимала оттенки ее интонаций лучше, чем если бы видела ее в момент разговора. Так у слепых развивается слух и осязание.

«Боюсь, – говорила себе Дарсия, – что леди Каролина вовсе не влюблена в графа. Она хочет выйти за него замуж, потому что это престижная партия и, возможно, ее физически влечет к нему, но это ведь не любовь».

Дарсия не сомневалась, что между графом и леди Блейкли не было ни духовной близости, ни сходства мыслей, одним словом, всего того, что чувствовала она по отношению к графу, пусть и в небольшой степени. Она глубоко вздохнула. Да, ей удалось его заинтриговать интересом к дому, но Дарсию огорчало, что ему и в голову не приходило воспринимать ее как женщину. Всю обратную дорогу в Лондон она пыталась понять, что именно граф испытывает к леди Каролине, и ей было невыносимо тяжело снова переживать те чувства, которые охватили ее, когда она поняла, что он целует свою даму в соседней комнате.

– Ты выглядишь немного грустной, ma petite, – сказала маркиза, когда они отправились во французское посольство. – Мне кажется, поездки в Роули‑Парк расстраивают тебя. Ничто так не нарушает спокойствия, как тоска на сердце.

Дарсия подумала, что маркиза права. У нее становилось тяжело на сердце при мысли о том, чем занят граф сегодня вечером.

Леди Каролина прождала больше двадцати минут, прежде чем граф вошел в гостиную своего дома на Беркли‑сквер. Он, как всегда, выглядел великолепно.

Граф поднес к губам руку своей гостьи и проговорил:

– Прости меня. Я могу только смиренно просить прощения за то, что не смог покинуть поместье раньше, как предполагал сначала.

– Не спрашиваю, что задержало тебя, – сказала леди Каролина. – Конечно же, твой дом.

– Наш дом, – поправил ее граф.

– Мне кажется, я весьма далека от этого.

– Это не моя вина, – ответил он. – Если бы ты только знала, как я хотел показывать тебе каждый этап строительства, рассказывать тебе о каждой своей идее и радоваться вместе с тобой каждой удаче.

Прежде чем ответить, леди Каролина сделала глоток шампанского из бокала, который держала в руке.

– Сегодня я хочу поговорить с тобой серьезно, Грэнби.

– О чем? – поинтересовался граф.

– О нас с тобой.

– Что ж, эта тема интересна и мне.

– Надеюсь, ты говоришь искренне.

– Почему ты в этом сомневаешься?

– Потому что, как я уже говорила тебе днем, ты пренебрегаешь мною, и мне это не нравится!

– Прости меня, – вновь извинился граф. – Ты же знаешь, что я стараюсь создать соответствующее обрамление для твоей красоты, и как только оно будет готово, ты будешь сверкать в этой оправе как самое дорогое сокровище из всех, какими я обладаю.

– Звучит очень романтично, но, если честно, Грэнби, я устала ждать. Давай поженимся сейчас и закончим твой дом вместе.

– Это все испортит, – запротестовал граф. – Когда ты впервые сказала, что любишь меня, я решил не только воздвигнуть памятник нашей любви, но создать настоящий дом для нас, наших детей и внуков, которые будут носить мое имя.

– Все это весьма похвально, как говорит мой отец, – сказала леди Каролина, – но я хочу выйти замуж, пока не кончился сезон.

Граф собрался что‑то ответить, но в это время дворецкий объявил, что ужин подан.

В присутствии слуг обсуждать личные вопросы не представлялось возможным, и граф стал рассказывать леди Каролине о картине «Венера, Меркурий и Купидон», которую он заказал.

– Никогда о ней не слышала, – сказала она раздраженно. – Почему она так интересует тебя?

– Потому что она не только идеально подходит для Красной гостиной, но и, по‑моему, является одной из лучших картин, написанных в прошлом веке. Ты, наверное, слышала о Луисе Мишеле ван Лу?

– Полагаю, мне прожужжали все уши именами каких‑то художников, когда я сидела в классной комнате, – ответила леди Каролина, – но все, что я помню, так это боттичеллиевская Венера, потому многие говорили мне, что она похожа на меня.

– Если быть более точным, ты похожа на нее, – поправил граф.

Леди Каролина пожала плечами:

– Какое это имеет значение? Почему ты не купишь Боттичелли?

Граф рассмеялся:

– Если бы это было возможно, уверяю тебя, я сделал бы это с удовольствием, но сомневаюсь, что итальянское правительство согласится расстаться с этой картиной даже за несколько миллионов фунтов.

– Кажется, это то же самое, что просить тебя жениться на мне.

Слуги уже удалились, и граф взял ее за руку.

– Ты знаешь, я очень хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Это правда?

– Я много раз говорил тебе об этом.

– Я предпочитаю словам поступки, – сказала леди Каролина, состроив недовольную гримаску, которую большинство мужчин сочли бы прелестной.

– Я подумаю, как ускорить строительство дома. Леди Каролина стукнула кулачком по столу.

– Мне надоело слышать об этом доме! – воскликнула она. – Наша свадьба – вот что имеет значение!

Граф еще не закончил ужин, но она поднялась из‑за стола и вышла из комнаты. Идя по коридору, она постаралась успокоиться и справиться с раздражением. Родственники леди Каролины, а тем более слуги в доме ее отца, могли бы рассказать графу, что у нее ужасный характер – она легко теряла контроль над собой, хотя обычно эта яростная буря стихала так же неожиданно, как начиналась.

«Я хочу выйти замуж и выйду замуж этим летом!» – сказала она себе.

Когда граф догнал леди Каролину в гостиной, взгляд ее голубых глаз все еще был жестким, а лицо выражало твердую решимость добиться своего.

Прежде чем отправиться во французское посольство, Дарсия послала за мистером Кертисом.

– Распорядитесь, пожалуйста, относительно картины ван Лу «Венера, Меркурий и Купидон». Ее нужно забрать из Роули‑Парк завтра утром, как можно раньше, и доставить в новый дом графа Керкхэмптона.

Ей казалось, что если картину привезут до приезда графа, ему не представится случай навести справки у тех, кто ее доставит.

Мистер Кертис не проявил ни малейшего удивления. Он только уточнил:

– Это та картина, что висит в Голубой гостиной?

– Да, именно она.

– Надеюсь, хозяин не будет возражать.

– Вы знаете не хуже меня, мистер Кертис, что вряд ли мой отец когда‑нибудь вернется в Англию. Но если и вернется, мы найдем для пустующего места что‑нибудь не менее подходящее.

Мистер Кертис склонил голову в знак согласия.

– Что нам нужно, так это завести отдельный счет, на который мы будем заносить средства для возмещения всего, что я продам из Роули‑Парк. У вас уже есть чеки в оплату ламбри и Буше.

– Я открою такой счет, мадемуазель, – проговорил мистер Кертис.

Он хотел уйти, но Дарсия его остановила:

– У меня к вам еще одно поручение. Мне нужно, чтобы вы собрали всю информацию, какую только сможете, абсолютно всю, о леди Каролине Блейкли.

Мистер Кертис занес это имя в записную книжку.

– Она дочь герцога Халлского и проводит, как я полагаю, много времени в обществе лорда Арклея. Я хотела бы знать, где они встречаются и когда, а также нет ли у нее еще каких‑нибудь симпатий.

– Я предоставлю вам информацию как можно скорее, мадемуазель.

Глаза мистера Кертиса ничего не выражали. Он поклонился в своей обычной преувеличенно‑вежливой манере и вышел из комнаты.

Дарсия тихо вздохнула и, посмотрев на себя в зеркало, подумала, что бы сейчас сказал о ней граф, если бы мог ее увидеть.

В блестяще сшитом парижском платье с турнюром, придававшим ей вид экзотической птицы, она выглядела ослепительно и чарующе соблазнительно.

И только ее глаза сохранили обаяние юности и невинности. Но в глубине этих глаз знаток человеческой природы безошибочно разглядел бы жажду любви.

Глава 5

Возвращаясь наутро в поместье, граф чувствовал, что спасается от чего‑то, и это его тревожило.

Он понял накануне, что леди Каролина поставила перед собой конкретную цель и не собиралась отказываться от желания ее добиться. Но граф не любил, когда на него давят и нарушают его планы, продуманные им с такой тщательностью.

С детских лет он во всем, за что бы ни брался, стремился достичь совершенства.

Например, он стал хорошим наездником, не только потому, что был одарен от природы, но и потому, что старательно изучал теорию коневодства, повадки лошадей и всегда следил за всем новым, что появлялось в этой науке.

То же самое относилось к его учебе в Оксфорде. Преподаватели поражались его умению сосредоточиваться на работе, несмотря на трудности и соблазны, которые другие, менее целеустремленные натуры считали непреодолимыми.

Когда сгорел его фамильный замок и граф решил строить новый, он не только изъездил всю Англию и Францию, но консультировался с архитекторами из обеих стран и собрал обширную библиотеку по этому вопросу. Те, кто работал с ним, поражались тому, какое внимание он уделяет мелочам. Например, когда речь зашла о перевозке больших деревьев, он решил закупить в Нормандии першеронов, потому что эти лошади считались лучшими для такой работы. Еще не был заложен фундамент, а граф уже знал больше о своем будущем жилище, чем любой из архитекторов, декораторов и подрядчиков, которые были заняты на строительстве.

Именно в то время он встретил леди Каролину Блейкли и решил, что это самая красивая девушка из всех, кого он когда‑либо видел.

Граф был всегда так занят скачками, разведением лошадей и собственным образованием, что не уделял большого внимания женщинам.

Зато они его, можно сказать, преследовали. Граф был не только чрезвычайно красив, но принадлежал к одной из самых знатных фамилий Англии и был очень богат.

Впрочем, он не обращал внимания на честолюбивых мамаш, которые подпихивали ему своих дочерей, или на ужимки замужних дам. Конечно, у него было два или три несерьезных любовных приключения, но когда последнее из них пришло к концу, он решил найти себе занятие более интересное, чем переходить из одного душного будуара в другой. То, что у мужчины должна быть любовница, подразумевалось само собой, хотя бы по той простой причине, что в свете это было не менее модно, чем держать великолепных лошадей или быть членом лучшего клуба. Но и те женщины, которым он предлагал свое покровительство, не вызывали у него особого интереса, и, если они находили себе более пылкого покровителя, графу потом было трудно припомнить даже их имена.

Леди Каролину он полюбил за ее красоту. Полюбил так, как никогда раньше. Она казалась ему воплощением совершенства, а это было именно то, к чему он стремился в жизни и видел ее в роли идеальной хозяйки того идеального дома, мечты о котором уже приобрели конкретные очертания.

Когда леди Каролина приняла «го предложение, граф приступил к осуществлению своего замысла. Задуманный им дом должен был стать уникальной оправой для ее красоты.

Поскольку граф любил, чтобы все, чем бы он ни занимался, предварительно внимательно изучалось и не менее тщательно выполнялось, у него и в мыслях не было жениться е той поспешностью, которую леди Каролина считала вполне естественной.

– Я уже говорил тебе, – объяснял он ей накануне, сидя в гостиной, – что дом будет готов через четыре или пять месяцев. Завтра я спрошу, нельзя ли ускорить работы, но думаю, что это вряд ли возможно.

Увидев, как сжались губы Каролины, он добавил:

– Я и так уже поставил рекорд по скорости строительства такого большого здания.

– Ну так поставь еще один, женившись на мне в конце месяца!

– Вряд ли это станет рекордом, скорее лишь очередным примером неразумной поспешности.

– И это ты говоришь о поспешности! – недовольно воскликнула леди Каролина, – Мы помолвлены уже два года.

– Неофициально, – сказал граф. – И мы договорились, что никто не должен знать об этом, кроме твоего отца.

– Как раз мой отец и настаивает, чтобы мы поженились.

Граф удивился:

– Он мне ничего не говорил.

– А мне говорил. Он считает, что нам пора поспешить со свадьбой, тем более что многие уже интересуются, почему ты так тянешь со сватовством.

– Те, кто этим интересуется, не стоят внимания, – быстро проговорил граф.

– Ну хорошо, предположим, это я, – заявила Каролина, – хочу выйти замуж. Я хочу быть твоей женой.

Граф поднялся с софы и отошел к камину.

Он был необычайно красив в своем вечернем костюме, но это не тронуло леди Каролину; ее взгляд остался жестким, когда она сказала:

– Посмотри, что я делаю ради тебя! Я рискую своей репутацией, чтобы мы могли побыть вдвоем. Ты прекрасно знаешь, как будет истолкован мой визит, если о нем узнают.

– Ты сама это предложила, – сказал граф, – и если честно, Каролина, хотя мне и неприятно говорить тебе об этом, нам не стоило так встречаться.

Ее лицо исказилось от гнева, но граф действительно считал, что не должен был позволять ей поступать столь неподобающим образом. Такое поведение в его глазах лишало ее совершенства и было недопустимо для его будущей жены. Потом он подумал, что был излишне резок, и произнес более мягко:

– Я, конечно, тронут и польщен твоим доверием, Каролина, но в то же время я обязан думать о тебе, или, если хочешь, защищать от тебя же самой. Ты не должна больше так поступать.

– Для этого не будет причин, если мы поженимся.

Сообразив, что избрала неверную тактику, Каролина поднялась и подошла к нему.

Она положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза, прекрасно зная, что сияние свечей превращает ее волосы в мерцающее золото.

– Нам не нужно ссориться, Грэнби, – проговорила она примирительным тоном. – Я люблю тебя, а ты – меня, и нет ничего огорчительнее того, что мы должны быть врозь.

Граф обнял ее и, когда она прижалась к нему, подумал, что именно такой – уступчивой и нежной – должна быть женщина.

Он уже собирался сказать, что любит ее, когда губы Каролины прижались к его губам, и она поцеловала его с настойчивостью и страстью, поразившими его. Граф уже сталкивался с женской требовательностью, но сейчас снова подумал, что это несколько не соответствует его представлению о той, на ком он собирался жениться.

Он всегда видел в Каролине нежное и хрупкое создание – ведь она была так красива! Он полагал, что она еще не знала страстных порывов, и не узнает до того дня, когда он научит ее всему, и это будет еще один шаг на пути к совершенству.

Теперь же он чувствовал, что Каролина намеренно пытается вскружить ему голову, и в глубине души понимал, что делает она это с целью заставить его поступить так, как ей нужно.

Граф обладал сильным характером и упорством, которое выработал в себе еще с детства. Усилия Каролины оказали прямо противоположный эффект: граф еще тверже решил не идти у нее на поводу, понимая, что это разрушит ту гармонию, которую он желал видеть в их отношениях.

Он поцеловал ее, вернее, принял трепещущую настойчивость ее губ. Его, безусловно, влекло к ней, но романтическая часть его натуры была неприятно поражена ее поведением.

Руки Каролины обвились вокруг его шеи, она еще теснее прижалась к нему.

– О Грэнби, Грэнби! – шептала она. – Разве мы можем ждать? Я хочу принадлежать тебе, я хочу быть твоей. Пять месяцев превратятся для меня в пять столетий, если мы не будем вместе.

И затем, прежде чем он успел что‑то сказать, она вновь стала целовать его, целовать жадно, ненасытно, разжигая в нем страсть. Но он понимал, что это всего лишь способ…

Его душа не участвовала в этом, он как бы со стороны наблюдал за этой сценой. Позже он вез Каролину домой, и она всю дорогу умоляла его быть уступчивее. В смятенных чувствах граф вернулся на Беркли‑сквер. Не желая бесконечно спорить об одном и том же, он сказал Каролине, прощаясь, что по крайней мере подумает, не может ли их свадьба состояться раньше, чем он планировал.

Разумеется, он понимал, что Каролина догадывается о том, что это всего лишь уловка с его стороны, попытка не испортить окончательно вечер.

Ночь он провел без сна. Лежа в темноте, граф безуспешно пытался не смотреть в глаза фактам и боролся с желанием вообще выбросить их из головы, настолько они были ему отвратительны.

Но неприятные мысли продолжали преследовать его и на следующий день; ни утренняя свежесть, ни новый жеребец, которого он недавно купил, не могли отвлечь его от мрачных раздумий.

Он хотел побыстрее вернуться и потому, выехав за пределы Лондона, поскакал прямо через поля и подъехал к дому очень быстро.

Как только граф увидел силуэты его башен и труб на фоне неба, настроение у него сразу улучшилось.

В окнах отражалось солнце, и он подумал, что его замок, как и Шенонсо, можно назвать поэмой в камне. Конечно, пока это только мечта, но близится тот день, когда она полностью станет явью. Рабочие перестанут сновать вокруг дома, а сад, заваленный сейчас досками и кирпичами, станет столь же совершенным, как сам замок.

Было почти четверть одиннадцатого, когда граф спешился у ворот. Грум выбежал из конюшни, чтобы забрать коня.

Поднимаясь к парадному входу, граф с удовольствием подумал, что еще три четверти часа, и ему привезут ван Лу от Дарсии.

Ему до сих пор не верилось, что он станет обладателем подлинника этой картины. И он боялся, что по прибытии полотна обнаружится, что это подделка.

Размышляя об этом, он прошел через Красную гостиную в следующую, пока еще безымянную комнату. Кинув взгляд на стену, куда он решил повесить картину, граф, к своему изумлению, увидел, что она уже прибыла.

Прислоненная к стене прямо под выбранным для нее местом, она была совсем такой, какой представлялась ему, только еще прекраснее.

Едва взглянув на насыщенный цвет голубого шелка, на фоне которого стояла Венера, граф понял, как назовет эту комнату, и тут же, словно все детали головоломки встали на место, представил, какими должны быть остальные картины, мебель, ковры и шторы.

Она станет Голубой комнатой, но этот голубой цвет будет иным, нежели цвет глаз Каролины.

Было что‑то исключительное в картине ван Лу, в ней чувствовалась внутренняя мощь, отличная от нежной прелести купидонов Буше, которых Дарсия привезла ему раньше.

Венера, прекрасная в своей наготе, казалась воплощением всепобеждающей силы красоты и любви – основы и источника совершенства.

Граф долго стоял перед картиной, всматриваясь в каждую деталь, в каждый мазок кисти. Меркурий, посланец богов, сидел у ног богини любви, и граф вспомнил, что согласно одному из мифов она была супругой Меркурия, а Купидон – их сыном.

Глядя на этого ребенка, облокотившегося на отцовское колено, чтобы удобнее было писать на бумаге, которую тот держал перед ним, граф подумал, что когда‑нибудь и он станет учить своих детей, и особенно сыновей, всему, что знает сам.

Он впервые представил себе в многочисленных комнатах своего дома не знатных гостей или легкомысленных красавиц, жаждущих любезностей и развлечений, а собственных отпрысков.

Что может быть лучше и интереснее для детей, чем этот дом, с витыми лестницами и узкими башнями! Он словно воочию увидел, как они скатываются по длинным перилам, как в таинственных закоулках поверяют друг другу свои детские секреты или играют в прятки.

А в конюшне, уже достроенной, достаточно места для пони, для детских карет и, конечно же, салазок и саней, которые будут просто необходимы зимой, когда выпадет снег.

Семья, дети – вот почему он подсознательно стремился построить именно такой дом, который стал бы воплощением всех его помыслов и надежд. Все встало на свои места, теперь граф четко осознал: семейный очаг – вот что для него главное.

Картина, на которую он смотрел, помогла ему впервые ясно определить то, что до сих пор лишь смутно присутствовало в его мыслях и сердце. Теперь он, словно Ясон, после бесконечно долгого путешествия нашел наконец свое Золотое руно. Граф удовлетворенно вздохнул.

Неожиданно ему пришло в голову, что золотистые волосы Венеры, заплетенные в косу и уложенные вокруг головы, отливают рыжеватым блеском и благодаря этому больше напоминают волосы Дарсии, а не локоны Каролины.

Он вспомнил, как во время завтрака в тени деревьев солнце, пробиваясь сквозь листву, касалось волос Дарсии и на них вспыхивали огоньки, словно язычки крошечных свечек. Тогда его внимание было сосредоточено на разговоре, и с тех пор он не думал о ее внешности, но теперь внезапно вспомнил и ее зеленые глаза, показавшиеся ему необыкновенно большими.

Цвет глаз Венеры на картине не был виден, поскольку она смотрела вниз, на Меркурия, но граф мог предположить, что при рыжеватых волосах только зеленый цвет мог удовлетворить вкус художника.

«Как мне благодарить Дарсию за это восхитительное полотно?» – спрашивал он себя.

Граф еще постоял, разглядывая картину, а потом пошел за чертежами, чтобы добавить в список вещи из обстановки прежнего замка Керкхэмптонов – то, что будет использовано для Голубой гостиной.

Прошло шесть дней. Дарсия писала благодарственные письма, когда в комнату вошел мистер Кертис.

По тому, как тщательно он прикрыл за собой дверь, она поняла, что секретарь принес ей какие‑то сведения, и отметила, что он выбрал наиболее подходящий момент.

Они только что вернулись с многолюдного ленча, и маркиза отправилась к себе наверх, чтобы отдохнуть перед балом в Мальборо‑хаус, на который они собирались сегодня вечером.

Только благодаря положению маркизы Дарсия была приглашена на этот бал. Как правило, на вечера, устраиваемые в Мальборо‑хаус, молодые девушки не допускались. Этот бал принц и принцесса Уэльские устраивали для супружеских пар своего возраста и более пожилых своих друзей; все эти люди имели немалый вес в обществе.

– Это большая честь для тебя, – сказала маркиза, получив приглашение. – Твой отец пришел бы в восторг.

– Вот и пошел бы вместо меня, – заявила Дарсия.

– Уж он был бы более рад, чем ты, – сказала маркиза. – Если тебе не нравится, я отстраняюсь от дел!

Дарсия вопросительно взглянула на нее, и маркиза пояснила:

– Я продолжаю спрашивать себя, ma petit, чего ты хочешь от жизни. За все время, что я жила в Париже и Лондоне, я ни разу не видела, чтобы столь юная особа добивалась такого успеха. Все только и говорят о твоей красоте, о твоих нарядах, о твоем обаянии, но у меня такое ощущение, что тебе все равно. Или я не права?

Дарсия рассмеялась:

– Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос.

– Тогда я отвечу за тебя – ты влюблена! – заявила маркиза. – И хотя я ломаю голову день за днем и вечер за вечером, я не в состоянии понять, кто похитил твое сердечко.

– Почему вы так решили? Француженка всплеснула руками:

– Разве девушка, впервые выезжающая в свет, отказывается от стольких предложений руки и сердца, если только она не влюблена в кого‑то другого!

Маркиза начала демонстративно загибать пальцы, называя одного за другим мужчин, которые просили Дарсию выйти за них замуж.

На третьем пальце Дарсия вскричала:

– Все, все, довольно! Я не в состоянии ничего о них слушать. Вы уже столько раз меня уговаривали. Мне не нужны их титулы, их полуразвалившиеся родовые гнезда и их неоплаченные счета.

– Неправда, – возразила маркиза. – Лорд Хилтон так же богат, как и ты.

Дарсия пожала плечами:

– У меня от него мурашки по коже. Он выглядит просто ужасным!

– Я никогда не видела, чтобы человек влюблялся так сильно, – настойчиво продолжала маркиза, – как д'Арси Арлингтон.

– Он слишком юн, чтобы вообще помышлять о женитьбе!

– Он на три года старше тебя, – возразила маркиза. – Но ты, очевидно, предпочитаешь более зрелого мужчину. Кто же он?

Дарсия нетерпеливо прошлась по комнате.

– Не могу подтвердить ваше предположение о существовании такого человека.

– Меня не обманешь!

– Тогда, может быть, мне лучше сказать, что я не желаю говорить на эту тему?

– Значит, он не сделал тебе предложения! – вскричала маркиза. – Ma chere, мне остается только надеяться, что ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь. Ты рискуешь упустить удачу, и она тебе больше не подвернется.

Дарсия не отвечала. Она могла лишь с уверенностью сказать, что даже если бы все мужчины Англии стояли перед ней на коленях, она и тогда продолжала бы ждать того единственного и надеяться…

– Могу ли я поговорить с вами, мадемуазель? – спросил мистер Кертис.

– Да, безусловно, – ответила Дарсия. Она охотно поднялась и вышла из‑за письменного стола.

Все это время она ждала, когда мистер Кертис добудет интересующую ее информацию, но ей не хотелось проявлять нетерпение.

– По вашей просьбе я навел всевозможные справки относительно леди Каролины Блейкли, – начал мистер Кертис.

– Я знала, что вы меня не подведете, – сказала Дарсия.

Она села на стул у камина, а мистер Кертис остановился напротив.

– Я счел нецелесообразным делать какие бы то ни было записи.

– Да, да, конечно. Пожалуйста, расскажите, что вам удалось узнать.

– Насколько я понял, – продолжил Кертис совершенно бесстрастным голосом, – герцога, отца леди Каролины, стало чрезвычайно тревожить то обстоятельство, что она постоянно общается с лордом Арклеем.

– Она влюблена в него? – спросила Дарсия.

– Насколько я понял, да, мадемуазель. Причем эта любовная история тянется уже довольно долго.

– Странно, но почему же она не выходит за него замуж? – спросила Дарсия, словно бы размышляя вслух.

– Лорд Арклей женат.

Дарсия была поражена.

– Я даже представить этого не могла.

– Его супруга с детьми постоянно живет в загородном поместье. Всем хорошо известно, что Лондон она терпеть не может.

Дарсия, не отрывая глаз, смотрела на мистера Кертиса, а он продолжал:

– Герцог в восторге от того, что между леди Каролиной и графом Керкхэмптоном достигнуто понимание, но опасается, что помолвка может быть расторгнута.

– Неудивительно, – опять, словно бы в сторону, заметила Дарсия.

– Поэтому его светлость торопит дочь со свадьбой и запретил ей встречаться с лордом Арклеем.

– И она его послушалась?

– Это как раз то, о чем я собирался вам рассказать, мадемуазель, но вопрос настолько деликатный, что я чувствую неловкость, будучи вынужденным затрагивать его в разговоре с вами.

– Говорите со мной так, как если бы перед вами был мой отец. Он объяснил мне, что я могу полностью доверять вам, а в данный момент самое главное для меня – знать правду.

– Очень хорошо, мадемуазель. Его светлость строго‑настрого запретил леди Каролине встречаться с лордом Арклеем, и его запрет – дело нешуточное. Чтобы продолжать свои встречи, они прибегли к весьма некрасивому и предосудительному способу.

– Что вы имеете в виду?

– На Сент‑Джеймс‑стрит есть небольшая гостиница, о существовании которой, вам, мадемуазель, лучше бы и не знать. Она называется «Золотой грифон» и известна тем, что ею пользуются люди из общества, когда не хотят, чтобы их узнали.

Дарсия внимательно слушала, и мистер Кертис продолжал:

– Господа или их дамы могут снять там комнаты для уединенного обеда, причем… – Он поколебался минуту. – Они могут оставаться там столько, сколько пожелают.

– Понятно, – сказала Дарсия.

– Лишних вопросов там не задают, комнаты, как правило, заказывают под вымышленными именами.

– Следовательно, эту гостиницу леди Каролина и лорд Арклей выбрали местом для своих встреч!

Мистер Кертис кивнул.

– И часто они там бывают?

– Как я понял, достаточно часто, – ответил мистер Кертис, – а на завтра обед в номере заказан на имя мистера Пейна.

Дарсия глубоко вздохнула:

– Благодарю вас, мистер Кертис. Вы рассказали все, что я хотела узнать, но у меня к вам есть еще поручение.

Он достал свой блокнот и записал все, о чем просила Дарсия, причем на его лице не промелькнуло и тени удивления.

Граф Керкхэмптон вынужден был признаться себе, что мысли о Дарсии, которая так и не заехала узнать, доволен ли он картиной, все время отвлекают его от работы.

Трудно было поверить, что ей не хочется услышать его восхищенные отзывы о своем недавнем приобретении.

Он с тоской думал, что ее, видимо, больше ничего здесь не интересует, а его детище много потеряет от этого.

Он как раз возвращался по западной галерее из своего будущего кабинета, в котором еще так много предстояло сделать, когда, случайно бросив взгляд в окно, увидел приближающуюся к дому карету.

Сердце безошибочно подсказало ему, чья это карета. Он поспешил к парадной двери и, встретив Дарсию на пути к дому, протянул ей навстречу руки:

– Ну наконец‑то! Где же вы пропадали? Каждый день ожидания казался мне вечностью!

Он говорил порывисто, совсем не так, как обычно обращался к ней, и Дарсия почувствовала, что вся расцветает от его слов.

Не задумываясь, она протянула ему руки и, ощутив теплоту и силу его пальцев, испытала счастье, доселе незнакомое ей.

– Я была… была занята, – нерешительно пробормотала она, зная, что он ждет от нее объяснения.

– Я терялся в догадках, не обидел ли я вас чем‑нибудь, быть может каким‑то неосторожным высказыванием, и вы решили меня наказать.

– Ничего подобного!

– Тогда пойдемте, посмотрим на вашу картину. Я уже повесил ее на место, и, как вы и предвидели, она удивительно подошла для той комнаты.

Они вошли в дом и направились в Голубую гостиную.

На пороге Дарсия остановилась и удивленно воскликнула: не только картина висела на своем месте, но и вся комната была уже полностью обставлена. Цвет ковра, застилавшего пол, гармонировал с голубым фоном картины, и гардины были такого же цвета.

Увиденное потрясло девушку, потому что с первого взгляда на мебель, расставленную вдоль бледно‑голубых стен, она поняла, что именно так сделала бы сама, попроси ее граф этим заняться.

Он не сводил с нее глаз и без всяких слов понял, что она в полном восторге.

Потом он осторожно сказал:

– Как видите, я оставил место для комода работы Крессента. Вы ведь мне его обещали.

– Я не забыла.

Они улыбнулись друг другу, словно были близки настолько, что слова им не требовались.

– Когда же я его получу?

Дарсия подумала, что невозможно отказать, когда он говорит с таким волнением в голосе.

– Завтра, – ответила она, – если вы пожелаете. Но у меня есть для вас еще кое‑что, о чем стоит поговорить.

– Уверен, нечто такое, что мне действительно необходимо.

– Нельзя сказать, что это необходимая вещь, но я чувствую, что вы бы от нее не отказались.

– Что же это?

– Часы в виде золоченой птичьей клетки.

Граф издал короткое восклицание, и Дарсия добавила:

– Изготовлены в Швейцарии в конце прошлого века.

– Как раз то, о чем я мечтал! – воскликнул граф. – Но ничего подобного в Керкхэмптон‑хаус никогда не было.

– Перышки у птички, конечно же, настоящие, – продолжила Дарсия, – и, пока играет музыка, она открывает и закрывает клюв, хвостик шевелится, а крылышки машут.

– Я хочу получить все сегодня – сейчас! Дарсия рассмеялась:

– Вы можете получить часы вечером, но с ними дело обстоит немного сложнее, чем с вашими предыдущими приобретениями.

– В каком смысле? – поинтересовался граф.

– Нынешний их владелец, глубокий старик, отдаст часы не мне, а только тому человеку, который действительно их покупает.

Немного помолчав, она продолжала:

– Эти часы настолько дороги ему, что он желает сам рассказать будущему владельцу, как ими пользоваться, чтобы ничего не испортить.

– Не вижу в этом никаких трудностей, – сказал граф. – Когда я могу встретиться с этим джентльменом?

– Он очень стар и очень беспомощен, – сказала Дарсия. – Боюсь, он не сможет приехать сюда, придется вам подъехать к нему.

– С превеликим удовольствием!

– Тогда вам придется сегодня вечером отправиться в Лондон. Он остановился в гостинице и сказал, что десять часов для него – удобное время.

– И снова не вижу здесь никаких сложностей. У Дарсии был несколько смущенный вид.

– Боюсь, он хотел бы, чтобы я сопровождала вас. Он опасается, что сокровища попадут в руки людей, не знающих им цены, поэтому мне приходится ручаться за всякого, кого я считаю достойным.

– Я в вашем распоряжении, – просто сказал граф.

– Мне бы хотелось, чтобы вы купили эту золоченую клетку, – продолжала Дарсия. – Это уникальная вещь, полагаю, что она существует в единственном экземпляре, поскольку, закончив работу над часами, мастер умер.

– А вы покажете мне, куда их можно поставить в моем доме? – спросил граф. – Я готов поклясться вам и их нынешнему владельцу, что никто, кроме меня, не будет до них дотрагиваться.

– Думаю, это его порадует, – сказала Дарсия. – Ну а теперь покажите мне, что вы еще успели сделать в доме.

– Я покажу вам все, что вы захотите, – сказал граф. – Но если нам необходимо быть у того старого джентльмена к десяти часам, то где же мы с вами встретимся?

– Где пожелаете.

– Тогда я прошу вас оказать мне честь и пообедать со мной.

Едва граф произнес эту фразу, в голове у него пронеслась мысль, что еще вчера он был если не шокирован, то по крайней мере несказанно удивлен предложением леди Каролины пообедать с ним наедине на Беркли‑сквер.

Он засомневался, правильно ли поступает, приглашая к себе Дарсию.

Но он убедил себя, что его сомнения абсурдны. Каролина – это одно, а женщина, с которой его связывают исключительно деловые отношения и чье имя он даже не знает, – совсем другое.

Однако от его внимания не укрылось, что Дарсия заколебалась, прежде чем дать ответ:

– Я… с радостью приму ваше приглашение. Мне было бы очень интересно увидеть ваш дом на Беркли‑сквер.

– Этот дом принадлежал моему отцу, – пояснил граф, – и когда у меня будет время, а это случится не раньше, чем я закончу все здесь, я планирую сделать там кое‑какие изменения. Тем не менее уверен, что картины, которые собирал мой отец, доставят вам удовольствие.

– Буду с нетерпением ждать встречи с ними.

– Прислать ли мне за вами карету? Обычно я обедаю в восемь часов.

– Я приеду на своей карете и на ней же уеду. Граф рассмеялся:

– Опять тайны? Вы все еще полны решимости сохранить инкогнито?

– Вы говорили, что это вас интригует.

– Да, так оно и есть, но вместе с тем и крайне раздражает.

– Мне очень жаль.

– Я уже говорил однажды, что хотел бы доверия между нами. Мне кажется, мы уже так много знаем друг о друге, что между нами нет места для игр или притворства.

На мгновение Дарсия засомневалась, не рассказать ли ему правду. Потом задумалась, что она вообще может ему открыть, и решила: в любом случае он не должен знать, что она и есть та самая богатая французская графиня, о которой говорит весь Лондон.

Это вызовет вполне уместный вопрос, зачем же она притворялась, что испытывает нужду в деньгах, и откуда брала те удивительные сокровища, которые так восхищали его.

«Нет, ни в коем случае!» – сказала она себе.

До сих пор все шло, как она задумала, и будет грубейшей ошибкой слишком быстро открыть ему истинную причину того, почему она искала его в тот первый раз.

В этот момент они входили в библиотеку, и Дарсии было легко отвлечь внимание графа от собственной персоны восторженными восклицаниями по поводу его великолепной коллекции картин.

Мебель в библиотеке была французская, и Дарсия воспользовалась возможностью показать себя знатоком. Она видела, что он удивлен ее обширными познаниями и знакомством с работами Резенье и Дюбуа.

Затем граф показал ей Утреннюю комнату и забавную маленькую Башенную гостиную. А потом они вернулись, чтобы посмотреть на окончательно оформленную комнату для завтрака, где уже стоял стол и стулья, обитые тканями Бове.

Было уже около половины первого, когда Дарсия заторопилась:

– Я должна покинуть вас. Мне нужно возвращаться в Лондон.

– Вы хотите сказать, что на этот раз не захватили с собой корзинки для пикника? А я мечтал, что мы опять замечательно проведем время за завтраком, как в прошлый раз.

– Мне очень жаль, – оправдывалась она, – но я действительно не могу задерживаться. Кроме того, ведь мы увидимся вечером.

– Не опаздывайте, – попросил граф, – а то я с ума сойду, думая, что вы опять исчезли, а я не имею ни малейшего представления о том, где вас искать.

– Обещаю, что не буду лишать вас часов, хотя я и испытываю искушение оставить их себе.

– Вы не посмеете! – довольно резко сказал граф, и они оба рассмеялись.

Всю обратную дорогу до Лондона Дарсия не переставала спрашивать себя, правильно ли она поступает.

Ее не покидало беспокойное чувство, что она играет с судьбой, и за судьбой в этой игре останется последнее слово, но каким оно будет, предсказать

невозможно.

И все же Дарсия думала, что сумеет, хотя бы только ради него самого, спасти графа от той западни, которую, как она теперь понимала, приготовили ему леди Каролина и герцог.

Бесспорно, любой отец красивой дочери хотел бы, чтобы она вышла замуж за знатного и богатого человека, а кто лучше графа Керкхэмптона подходил для этой роли?

Но Дарсия уже поняла, что, как и она сама, граф никогда не согласится на брак, в основе которого нет любви.

Он с любовью строил свой дом и мог ввести в него только женщину, которую любит.

«Он, возможно, так и не полюбит меня, – говорила себе Дарсия. – В сущности, после сегодняшнего вечера он может меня даже возненавидеть. Но все же он избежит союза с женщиной, которая любит другого».

Она ни минуты не сомневалась, что леди Каролина и не подумает отказываться от лорда Арклея, когда выйдет замуж. Наоборот, им будет легче видеться друг с другом и бывать вместе, поскольку герцогу уже не нужно будет препятствовать их свиданиям.

На вечере в Мальборо‑хаус наблюдательность подсказала ей, что между многими из приглашенных существуют особые отношения. Она видела женщин, влюбленных в друзей своего мужа, и мужчин, флиртующих с чужими женами.

Она видела, как обмениваются проникновенными взглядами танцующие пары, чувствовала их тягу друг к другу, когда они усаживались рядом на диване. Внешне они вели себя вполне прилично, но за этим скрывались бурные, но неприглядные чувства.

«Могла бы я так жить?» – спрашивала себя Дарсия.

Она знала, что хотела бы связать себя брачными узами только с любимым человеком и потом уже не интересоваться никакими другими мужчинами на свете.

Полюбив графа, она не могла вынести даже мысли о том, как день ото дня он будет освобождаться от иллюзий, постепенно убеждаясь в неверности своей жены.

Она знала, какую боль это ему причинит, как осквернит то совершенство, к которому он стремился всегда, касалось ли это его дома, его мыслей или его чувств.

«Я должна его спасти, – убеждала себя Дарсия, – и это важнее всего на свете».

Глава 6

Отправляясь на Беркли‑сквер в карете, по внешнему виду которой было невозможно сказать, кто ее владелец, Дарсия отдавала себе отчет в том, что поступает вопреки установленным правилам.

Неслыханно: девушка, впервые появившаяся в свете, отправилась одна в дом холостого мужчины. Если кто‑нибудь узнает об этом, ее репутации придет конец.

Она вспоминала, какое значение придавал ее отец тому, чтобы никто в Париже не узнал, что она бывает в его доме, и понимала, как бы он рассердился, узнав о ее поступке.

Но она уже не могла отступить и вновь начать соблюдать условности, ведь ее отношения с графом складывались совсем по‑особому. Она и вообразить не могла, что с кем‑то другим у нее могли возникнуть подобные отношения.

Джентльмены, которые приглашали ее на танец, каждое утро присылали цветы и признавались в безумной любви, неукоснительно соблюдали правила приличия.

Они знали, что маркиза не спускает с нее глаз, и, поскольку искренне стремились заполучить Дарсию в жены, не позволяли себе совершить ошибку, попытавшись, например, выманить ее в сад или на лишнюю минуту задержаться с ней в оранжерее или беседке. Она была молода и неопытна во всем, что касалось мужчин, и даже не подозревала, что своим поведением заслужила одобрение сановных вдов и не отказывающих себе в удовольствии посудачить постаревших светских львиц.

Сейчас ее мучила совесть, и она знала, что не только должна была отказаться от приглашения графа – ей вообще не следовало затевать это сомнительное дело. Но она сосредоточила все свое внимание на единственной цели – спасти графа от леди Каролины.

Дарсии хотелось бы обмануть себя, притвориться, что сама она графа вовсе не любит. Но она понимала, что именно любовь, возникшая еще тогда, когда она была совсем ребенком, заставляла ее встать на защиту его интересов, а не своих…

Она чувствовала, что не вынесет, если граф будет, как многие другие, несчастлив в браке и, не найдя себе покоя, станет проводить время в поисках развлечений, вызывая либо презрение, либо жалость окружающих.

«Все, связанное с ним, должно быть прекрасно! – говорила себе Дарсия. – Разве могла бы я спокойно смотреть, как рушатся его надежды на то, что для большинства людей является главным в их жизни, – на семейное счастье».

Она не могла понять, как леди Каролина не оценила того, что делал для нее граф, строя сказочный замок, предназначенный для двух людей, которые любят друг друга.

Видимо, любовь неподвластна рассудку, и ее нельзя подчинить воле, поэтому, если леди Каролина действительно любит лорда Арклея, она не сможет полюбить другого.

Поскольку мистер Кертис сообщил Дарсии, что лорд Арклей женат, она могла понять попытки герцога использовать свою родительскую власть, чтобы разлучить любовников, и его настойчивое желание выдать дочь замуж за графа Керкхэмптона как можно скорее.

С подобными историями Дарсии приходилось сталкиваться еще в те времена, когда она жила вместе с отцом. Лорд Роули в то время частенько выступал в роли соблазнителя какой‑нибудь красивой женщины и воспринимал это как забавное приключение, ничуть не заботясь о чувствах тех, кого подобная история больно ранила – родителей или мужа.

Как это ужасно! Дарсия подумала, что больше всего на свете хотела бы быть спокойной за свой дом и детей и уверенной в чувствах мужа. Она печально вздохнула, зная, что единственным человеком, который мог сделать ее счастливой, был только граф.

Карета остановилась перед домом Керкхэмптона, и лакей открыл дверцу. Дарсия поспешно поднялась по ступенькам и вошла в холл, опасаясь, что кто‑нибудь из посторонних успеет ее разглядеть.

Чтобы ее не узнали, она предусмотрительно накинула темный плащ и спрятала свои слишком заметные волосы с рыжеватым отблеском под косынку из тонкого шифона темно‑голубого цвета, такого же оттенка, как и голубой цвет на картине ван Лу, которая висела теперь в Голубой гостиной нового дома графа.

Похоже, что граф с нетерпением ждал ее, поскольку вышел ей навстречу в тот самый миг, когда она вошла в парадную дверь. Увидев ее наряд и особенно голубую косынку, он радостно улыбнулся.

Слуга готов был помочь Дарсии снять плащ, но граф сделал это сам и, когда она осторожно, чтобы не растрепать элегантно уложенные на затылке локоны, сняла косынку, сказал:

– Я боялся, что в последнюю минуту что‑то может вам помешать приехать ко мне

– Как видите, я здесь, – откликнулась на его слова Дарсия, не сумев скрыть радость в голосе.

Они прошли в гостиную, и граф сказал:

– Впервые вижу вас одетой по‑настоящему модно; как я и предполагал, это вам очень к лицу.

Действительно, Дарсия долго решала, как ей одеться.

Она хотела, чтобы граф видел в ней профессионального агента по продаже предметов искусства и хозяйку Роуз‑Коттедж, поэтому считала простенькие платья ее школьной поры вполне подходящими. Но сегодня вечером ее душа восстала против здравого смысла.

Часть платьев, приобретенных в Париже, Дарсия отвергла сразу, понимая, что они уместны лишь на балу, но у нее были и другие, несколько более скромные, но тоже несущие на себе отпечаток парижского шика и элегантности.

В конце концов она выбрала платье, которое маркиза посоветовала ей для первого выхода в свет. Оно было белым, сквозь украшавшие его изысканные и дорогие кружева была продернута узкая бархатная лента того же небесно‑голубого цвета, что привел в восторг графа на картине ван Лу.

Платье подчеркивало ее тонкую талию и открывало белоснежные плечи, выглядывающие из пены кружев.

От матери Дарсии остались великолепные украшения, да и отец подарил ей достаточно драгоценностей, но она решила, что лучше обойтись без них, чтобы еще больше не разжигать любопытства графа.

Дарсия надела лишь тонкую бархотку с искусно выполненным миниатюрным портретом матери. Миниатюра была в эмалевой оправе с небольшими бриллиантами.

Как она и думала, граф сразу же обратил внимание на медальон.

– Какое великолепное обрамление у этой миниатюры, – сказал он, протягивая Дарсии бокал шампанского.

Она машинально поднесла руку к шее.

– Вы имеете в виду оправу? – наивно спросила она.

– Я говорю о вашей прелестной шейке, – ответил он.

Она покраснела, потому что не привыкла слышать от него комплименты, а он сказал:.

– Думаю, мне не стоит говорить вам, что вы выглядите великолепно. Ваш облик – само совершенство, как и все, что связано с вами.

Чтобы скрыть смущение, Дарсия стала разглядывать комнату.

– Вот картины, которые я всегда мечтала увидеть! – воскликнула она.

– Почему вы не скажете, что мечтали увидеть меня? – – спросил граф. – Вам должно быть стыдно за то, что вы пренебрегали мною все это время, и я жду, что вы компенсируете это особенной добротой ко мне сегодня.

– Я надеюсь компенсировать свое невнимание часами‑игрушкой, которые непременно вызовут ваше восхищение.

– Всему свое время, – сказал граф. – Сейчас я радуюсь тому, что могу любоваться вами.

Дарсия была удивлена его необычным поведением, но объяснила это тем, что они встретились в другой обстановке, просто как мужчина и женщина, собирающиеся вместе пообедать, и, не занятые вопросами строительства и оформления, имеют право проявить интерес друг к другу.

Обед был объявлен, они прошли в столовую. Дарсия огляделась: в этой комнате не было ничего примечательного, за исключением картин, принадлежавших кисти выдающихся мастеров прошлого века.

– Мне хотелось бы еще показать вам чудесного Гейнсборо, – сказал граф, – но это в другой комнате, а мы не должны задерживаться, чтобы не заставлять вашего друга ждать нас.

– Да, конечно, – согласилась Дарсия. Желая доставить ему удовольствие, она перевела разговор на лошадей, потому что знала: хотя сейчас все внимание графа приковано к строительству, первое серьезное увлечение, бесспорно, продолжало играть важную роль в его жизни.

Ее отец держал скаковых лошадей везде, где бы они ни жили, поэтому Дарсия довольно много знала об этом предмете, чем весьма удивила графа.

– Вы так хорошо разбираетесь в скаковых лошадях! – воскликнул он. – Неужели вы занимаетесь и этим?

– Помните наш разговор, когда мы любовались видом с вашего холма? Я сказала тогда, что нам принадлежит не только то, чем мы владеем.

– Я понимаю, – сказал он. – Я и сам всегда это чувствую.

Граф немного помолчал, а потом добавил:

– На днях один человек спросил меня, почему бы мне не купить Венеру Боттичелли. Но ведь каждый раз, когда я бываю во Флоренции, я хожу смотреть на нее и знаю, что она принадлежит мне.

– Я чувствую то же самое.

– Вы бывали во Флоренции? – воскликнул он удивленно.

– Несколько лет назад.

Она вспомнила виллу, которая принадлежала отцу, пока не надоела ему, и прекрасную флорентинку, обществом которой он наслаждался, пока и это ему не приелось.

«Неужели любовь всегда так недолговечна?» – подумала Дарсия.

– Вы что‑то затосковали, – неожиданно сказал граф. – Я никогда раньше не видел выражения грусти на вашем лице.

– Откуда вы знаете, что я чувствую в этот момент?

– У вас очень выразительные глаза, Дарсия, – ответил он, – и вы знаете, что нам часто не нужно слов, чтобы понять друг друга.

– Да, вы правы.

– Я многое понимаю в вас, – продолжал он, – и поэтому меня расстраивает, что между нами существуют барьеры, которые я не могу преодолеть, а вы до сих пор не хотите довериться мне.

Дарсия улыбнулась:

– Может быть, когда‑нибудь позже.

– Ненавижу полуобещания! – резко сказал граф. – И мне не нравится, что я никогда не могу быть уверен, что увижу вас снова.

– Я всегда возвращаюсь, как та монетка из пословицы, – отшутилась Дарсия.

– Совсем неподходящее сравнение, – возразил граф. – Вы больше похожи на светлячка в темноте или, может быть, на звезду, мерцающую в ночном небе. Ваши глаза воодушевляют и окрыляют меня.

– Им и вправду дана такая власть над вами? – поддразнила его Дарсия.

– Еще совсем недавно я ответил бы отрицательно, – сказал граф. – Но теперь, ближе узнав вас, я говорю – да.

От того, как он произнес эти слова, у Дарсии перехватило дыхание, и сердце в груди замерло.

Время пролетело незаметно. Им было о чем поговорить, над чем посмеяться. Но они торопились успеть на встречу и не стали смотреть картины в других комнатах.

– Если вы не против, мы поедем в моей карете, – сказала Дарсия. Граф не возражал.

В холле она надела плащ и вновь накинула на волосы шифоновую косынку, обернув ее вокруг шеи.

Граф подумал, что она напоминает прекрасную леди Гамильтон с портрета Ромни, но не сказал этого, а только молча помог ей сесть в карету.

– Куда мы направляемся? – обратился он к ней, когда лошади, объехав площадь, повернули в сторону Беркли‑сквер.

– В «Золотой грифон», – ответила Дарсия. Граф окаменел.

– В «Золотой грифон»? – повторил он невольно. – Мне не подобает вести вас в такое место!

– Если быть точным, не вы, а я везу вас туда! – поправила его Дарсия. – Мистер Куинси остановился там. Если не ошибаюсь, он всегда останавливается в этой гостинице, когда приезжает в Лондон из своего поместья – по крайней мере последние двадцать пять лет.

Граф пожал плечами, но вслух ничего не сказал. Когда карета остановилась перед «Золотым грифоном», Дарсия почувствовала, что ей становится страшновато.

Здание внешне выглядело вполне пристойно и скромно. Не было ничего примечательного и в вестибюле гостиницы. Дарсия подошла к портье, чтобы справиться относительно мистера Куинси.

Она благодарила судьбу, что когда заходила в гостиницу, поблизости никого не было, кроме служащих «Золотого грифона».

Если бы кто‑нибудь увидел графиню Созе в заведении, имеющем столь сомнительную репутацию, этот неблагоразумный поступок стал бы предметом обсуждения во всех домах Мэйфэйра на следующее утро.

Портье вежливо поклонился ей и произнес:

– Мистер Куинси ожидает вас, мэм.

Он протянул ей карточку, на которой был написан номер комнаты, и, держа ее в руке, Дарсия быстро направилась к лестнице, сопровождаемая графом.

Она несла еще кое‑что – небольшой сверток, упакованный в тонкую бумагу и перевязанный ленточкой.

Она взяла его с переднего сиденья в карете, когда они повернули на Сент‑Джеймс‑стрит.

– Что это? – поинтересовался граф.

– Подарок мистеру Куинси.

– Позвольте, я понесу его.

– Нет‑нет, там очень хрупкая вещь, – ответила она, – я не могу доверить ее никому.

– Считаю это оскорблением, – сказал граф. – Когда я покажу вам фарфор, который собираюсь перевезти в свой дом, кое‑что из розового севрского, вы пожалеете о своих словах.

– Розовый севрский! – воскликнула Дарсия. – У вас действительно он есть?

– Не так много, как хотелось бы, – ответил граф. – Его подарила одному из моих предков сама мадам Помпадур!

Дарсия восхищенно вздохнула, и этот вздох сказал графу больше, чем любые слова.

Дарсия с удовольствием отдала бы графу эти часы‑игрушку без всякой секретности, но только задуманная ею интрига могла спасти его от леди Каролины.

Они поднялись наверх и пошли по слабо освещенному коридору. Дарсия остановилась и взглянула на карточку, которую держала в руке, притворяясь, что с трудом разбирает написанное:

– Номер 13. Вот эта комната. Не стучите. Сразу же входите.

Сказав это, она отступила на шаг, и граф открыл дверь. Комната предстала перед ним как театральная сцена. В центре стоял стол, накрытый на двоих, а в глубине – широкая низкая кушетка с разбросанными на ней шелковыми подушками. На ней обнимались двое. Когда дверь открылась, они вздрогнули и повернулись к непрошеному гостю.

Дарсия мельком увидела леди Каролину, слегка растрепанную, но все равно прекрасную, в объятиях лорда Арклея, который был в одной рубашке. Она не стала их разглядывать и быстро пошла дальше по коридору, уверенная, что граф так и остался стоять в дверном проеме, не в силах пошевелиться. Он сумел догнать ее, только когда она дошла до угла коридора.

– Простите, – сказала Дарсия, не давая ему заговорить, – Я теперь поняла, что номер комнаты – 15. Плохой почерк, да и света здесь маловато.

Они стояли как раз напротив комнаты номер 15. Граф молчал, и, даже не глядя на него, Дарсия знала, что его губы плотно сжаты и он сердито хмурится.

Не дожидаясь его, она сама открыла дверь. Перед ней стоял мистер Кертис.

– Добрый вечер, мисс, – сказал он почтительным тоном, каким обычно говорят старшие слуги, – мистер Куинси с нетерпением ждет вас, но, надеюсь, ваш визит не затянется. Он неважно себя чувствует, и доктор настаивает, чтобы он отдохнул.

– Мы задержимся ни минутой дольше, чем это необходимо, – ответила Дарсия и прошла в глубь комнаты. В самом дальнем ее углу в кресле сидел старик; ноги его были укутаны пледом. Свет лампы падал на стол, оставляя его лицо в тени. На столе стояло то, за чем они пришли.

Замысловатая, с красиво подобранными цветами эмаль основания и сама птичка были так искусно задуманы и выполнены, что могли быть сотворены только рукою мастера.

– Мне жаль, что вам нездоровится, дорогой мистер Куинси, – ласково произнесла Дарсия.

– Это годы, – ответил старик прерывающимся голосом, – так бывает со всеми, но вам еще рано об этом думать.

На столе рядом с часами лежал ключик. Дарсия вставила его, повернула, и сразу же полились звуки, нежные и мелодичные, как пение настоящей птицы.

Внутри золоченой клетки маленькая птичка с бирюзовыми и малиновыми перышками открывала и закрывала желтый клювик, вертелась на жердочке, распушала хвостик, а когда музыка должна была вот‑вот кончиться, ее крылья полностью распахнулись, показав ее оперение во всем великолепии. Прозвучала последняя нота, и птичка, только что казавшаяся живой, замерла.

– Восхитительно! Просто восхитительно! – восклицал граф.

Он повернулся к мистеру Куинси, чтобы сказать:

– Как мне благодарить вас, сэр, за то, что вы позволили…

Он взглянул на старика и понял, что тот спит.

– Он очень стар, – прошептала Дарсия. – Оставьте чек на столе, он найдет его, когда проснется.

Граф достал чек из внутреннего кармана и положил на стол.

– Возьмите игрушку и не забудьте ключ, – сказала Дарсия.

Убрав ключ в карман, граф поднял часы‑клетку, а Дарсия поставила принесенный ею подарок для мистера Куинси рядом с чеком.

Стараясь не шуметь, они прошли к двери, где их ждал мистер Кертис.

– Когда ваш хозяин проснется, – обратился к нему граф, – передайте, что я ему очень благодарен и обещаю, что буду заботиться об этом сокровище так же, как он сам.

– Я передам ему ваши слова, милорд.

– Благодарю вас, – сказала Дарсия, проходя мимо Кертиса, и только они оба знали, насколько она была ему благодарна.

Они снова вышли в полутемный коридор, и Дарсия с облегчением увидела, что все двери, включая и дверь пресловутого 13‑го, были закрыты.

На обратном пути Дарсия спросила:

– Вы довольны?

– Это не совсем верное слово, чтобы описать мои чувства, – сказал граф, держа клетку на коленях. – Я поражен, взволнован! Это нечто необычайное, такого я, признаюсь, никогда раньше не видел.

– Мне хочется думать, что это Синяя птица счастья, которую вы внесете в свой дом.

– Конечно же, это Синяя птица, которую ищет каждый из нас, – согласился граф.

– Конечно, ее место в Голубой гостиной, – сказала Дарсия, – но знаете, где я бы хотела ее поместить?

– Я весь внимание, – ответил граф.

– В той комнате, что вы предназначили для своего кабинета. Если повесить ее в самом центре, под зеркалом, у вас всегда будет жить птичья стая.

Граф перевел дыхание и изменившимся голосом произнес:

– Мне даже страшно говорить об этом, но, когда я только увидел эту вещь, именно такая картина предстала в моем воображении.

– Мы мыслим почти одинаково.

– Да, и очень во многом.

Карета остановилась перед домом графа, и Дарсия сказала:

– Спокойной ночи, милорд. Я буду думать о маленькой птичке, поющей вам колыбельную.

– Мне нужно вам кое‑что сказать, прежде чем вы уедете, – откликнулся граф, – и я хотел бы, чтобы вы еще раз показали мне, как ее заводить. Если я что‑нибудь сломаю, то никогда себе этого не прощу.

– Хорошо, я покажу вам, – сказала Дарсия. Она снова постаралась как можно скорее войти в дом. В гостиной граф осторожно поставил клетку на инкрустированный столик перед окном и отступил, чтобы полюбоваться своим приобретением.

– Ни на минуту не успокоюсь, – сказал он при этом, – пока она не займет свое место в моем кабинете. Там она будет вне досягаемости чужих рук. Представьте себе, что горничная захочет посмотреть на нее поближе и уронит?

– Этим часам более сотни лет, – успокоила его Дарсия. – Вряд ли с ними что‑нибудь случится именно сейчас.

– Вы испытываете судьбу, – сказал граф.

Войдя, Дарсия сняла плащ и шифоновую косынку, и теперь пламя свечей в золотых подсвечниках в виде лилий отражалось в ее рыжеватых волосах.

За время их отсутствия газовые лампы слегка потускнели, здесь стало менее ярко и от этого уютнее. Дарсия стояла, озираясь по сторонам, а граф подошел к ней и, глядя ей в глаза, сказал:

– Я хочу поблагодарить вас, Дарсия. Не только за Синюю птицу, но и за все счастье, что вы подарили мне.

Говоря это, он неожиданно обнял ее, властным резким движением притянул к себе и начал целовать жадно, требовательно, с неистовством, которого Дарсия от него не ожидала.

Она понимала, что он зол на леди Каролину. И хотя губы, целовавшие ее, были жесткими и требовательными, они пробудили в ней чувство, которое заставило ее забыть обо всем. Она испытала восторг, охвативший все ее существо, потому что ее целовал мужчина, которого она любила.

Это был первый поцелуй в ее жизни, и она представляла себе, что он должен быть каким‑то иным – нежнее и мягче. Она не думала, что поцелуи могут быть столь жаркими, настойчивыми и настолько ошеломляющими.

Граф все крепче прижимал ее к себе, и ей казалось, что их тела слились в одно целое, она могла слышать, как их сердца бьются совсем рядом, а может быть, ее сердце ей уже и не принадлежало. Дарсии казалось, что она стала частью его и больше не может существовать самостоятельно – но именно этого она всегда и желала. Она не имела больше своей воли, а только подчинялась ему, ничего не предлагая, поскольку он сам брал то, что хотел.

Это была любовь, которую она искала, которой жаждала, за которую боролась и строила интриги, чтобы получить ее, но теперь, когда победа была за ней, она оказалась к ней не готова, победа пришла раньше, чем она ожидала.

Неистовая радость, граничащая с чудом, уносила ее в мир, где не исчезало все и был только граф, его руки, губы и его любовь, подобно пламени, сжигавшая их обоих.

Граф поднял голову.

– Я люблю вас, я желаю вас! – сказал он, и голос его был глубоким и низким от страсти.

– И я… люблю… вас!

Дарсия с трудом выдохнула эти слова, вложив в них всю свою душу.

– Вы так красивы! – воскликнул граф. – Вы – моя Венера, вы принадлежите мне, вы – моя святыня, я готов поклоняться вам.

Он снова начал целовать ее, и Дарсия почувствовала, что ни о чем не в состоянии думать, потому что огонь, пылающий в ее сердце, охватил ее всю.

Граф на мгновение выпустил ее из объятий и подвел к дивану. Они сели, потому что ноги отказывались им повиноваться.

– Мы должны что‑то придумать, – сказал граф. – В своем поместье я построю для вас дом, и он будет так же прекрасен и совершенен, как клетка, в которой сидит Синяя птица.

– Дом?..

Дарсия хотела задать вопрос, но не смогла ничего произнести.

– А пока мы подыщем какое‑нибудь место, где могли бы быть вместе, – продолжал граф. – Ваш коттедж, моя милая, слишком мал, кроме того^ селяне всегда много болтают. Но, похоже, судьба уже выступила на нашей стороне.

Дарсия, положив голову ему на плечо, смотрела на него не отрываясь. В первые мгновения она была настолько ошеломлена его поцелуями, что просто не понимала, о чем он говорит.

– Мой друг, у которого я жил это время, сказал мне, что уезжает в Шотландию, – продолжал граф, – и, если я не останусь в его доме, он планирует его закрыть. Я, естественно, предложил оплачивать все расходы до того, как будет готов мой собственный дом, думаю, это произойдет уже скоро. Он согласился, а это значит, моя дорогая, что мы поселимся там!

Он коснулся губами ее волос.

– Никто не узнает, где вы, а мы строго‑настрого распорядимся, чтобы всем отвечали, что нас нет, тем более что чаще всего это будет правда, поскольку мы будем в моем доме, стараясь привести его к тому совершенству, к которому мы оба стремимся.

Губы графа прижались к нежной коже ее лба.

– Представь себе, как это будет прекрасно. Ты будешь все время рядом со мной и никуда не исчезнешь, заставляя меня мучиться неизвестностью, увижу ли тебя снова.

Он приподнял лицо Дарсии и вновь припал к ее губам, настойчиво, требовательно, с той страстью, которая заставляла бешено колотиться ее сердце.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя так, как должен был полюбить с первого же взгляда.

Он крепко прижал ее к себе.

– Я все возьму на себя, моя любимая, и не позволю тебе даже на миг пожалеть о случившемся, а если мы и расстанемся, хотя этого не может быть, то клянусь, что у тебя никогда больше не будет причин заниматься каким бы то ни было делом, и ты ни в чем не будешь испытывать нужду.

Дарсия снова попыталась что‑то сказать, но прежде чем ей удалось это, граф опять поцеловал ее, и она почувствовала, что в его сердце, как огненная лава, кипит страсть.

Спустя час Дарсия ехала домой, безвольно откинувшись на сиденье, и чувствовала, что не в состоянии думать о том, что случилось.

Когда она осознала, что граф предлагает ей не брак, а свое покровительство, ее это не возмутило, она только недоумевала, как раньше ей не пришло в голову, что она не могла рассчитывать ни на что иное, ведя себя подобным образом.

Несмотря на свободное и легкомысленное поведение своего отца, Дарсия всегда знала, что браки между отпрысками аристократических семейств отличаются от браков, заключаемых между теми, чья кровь не была голубой и чья история не уходила корнями в далекое прошлое.

Любовь не играла заметной роли, если речь шла об аристократах. Имела значение лишь родословная. Равные сочетались браком с равными, привнося в этот союз, если было возможно, дополнительные выгоды в виде земель или капиталов.

Дарсия видела теперь, какую недопустимую глупость совершила, думая, что, познакомившись с графом подобным образом и даже очаровав его, может рассчитывать на то, что он захочет сделать ее своей женой.

Она надеялась поразить его сначала своей юностью и красотой, потом тем, что всегда угадывала, что ему нужно для его дома, и своими возможностями дать ему это. Все произошло так, как она хотела, – и все же не так.

Она одержала победу над леди Каролиной, но как раз у финиша Дарсия поняла, что не получит приз по собственной глупости.

«Как могла я не подумать, что он, с его стремлением к совершенству, никогда не женится на женщине, не принадлежащей к его кругу? И теперь ничего не изменится, даже если рассказать ему, кто я на самом деле. Между нами все равно останется непреодолимый барьер», – размышляла она с отчаянием.

Граф Керкхэмптон никогда не допустил бы, чтобы какая‑то мисс Дарсия, торговка антиквариатом, стала его женой. Но и репутация лорда Роули – такая же непреодолимая преграда.

«Папа объяснил бы мне все это раньше, если бы я его попросила», – подумала Дарсия.

Но отец вдобавок и посмеялся бы над ее детской уверенностью, что столь безумные планы могут увенчаться успехом.

– Граф любит меня так же, как я люблю его, – сказала Дарсия вслух, словно возражала кому‑то, но она сама понимала, что это не совсем так. Она любила графа, и самым заветным ее желанием было стать его женой и матерью его детей, в то время как граф видел в ней только женщину и ничего больше.

Добравшись домой, Дарсия быстро проскользнула наверх в свою спальню, зная, что маркиза еще не вернулась.

В тот вечер судьба опять помогла Дарсии. Они были приглашены на обед к лорду Саливану, старинному приятелю и обожателю маркизы.

– У меня болит голова, – пожаловалась Дарсия маркизе. – Прошу вас, извинитесь за меня перед милордом и позвольте мне остаться дома.

– Может быть, нам вообще отказаться от приглашения? – предложила маркиза.

– Это было бы глупо, – ответила Дарсия. – Вы знаете, так же хорошо как и я, что лорд Саливан позвал меня только потому, что хотел видеть вас. Пожалуйста, поезжайте, иначе вы заставите меня чувствовать себя виноватой или ехать с вами с больной головой.

– Ты и так сегодня переутомилась, – сказала маркиза, – и, ma chere, я умоляю тебя прекратить эти поездки в Роули‑Парк. Оглядываться назад всегда мучительно и не приносит ничего, кроме огорчений.

В ее голосе звучало неподдельное сострадание, и Дарсия поцеловала ее в щеку.

– Поезжайте и веселитесь в свое удовольствие с тем, кто вас обожает. Я уверена, что ни вам, ни ему не придет в голову сожалеть о моем отсутствии.

– Он организовал этот вечер для нас обеих, – возразила маркиза.

– Полагаю, что там соберутся одни его сверстники, ну может быть, ваши, но не мои, – сказала Дарсия. – А я, отдохнув, буду лучше выглядеть на балу у герцогини Ньюкасльской, который обещает быть самым значительным в этом сезоне.

Маркиза смягчилась.

– Возможно, ты права, – согласилась она. – Нет ничего хуже, чем стараться быть сияющей и веселой, когда раскалывается голова.

Поскольку маркиза была приглашена к половине восьмого, Дарсия спокойно дождалась, пока она не уедет из дома, а потом отправилась на Беркли‑сквер.

Мистер Кертис отдал распоряжение всем слугам, как и что им следует говорить, и она не сомневалась, что никто из домашних не скажет маркизе ни слова о том, что она в этот вечер покидала свою спальню.

Раздевшись и отпустив горничную, Дарсия легла в постель. Она безнадежно смотрела в темноту, а сердце ее трепетало от чувств, которые разбудил в ней граф.

Она не думала о будущем – она думала только о том, что любит графа. Но если еще вчера любовь жила лишь в ее сердце, то теперь, разбуженная неистовыми поцелуями графа, она превратилась в настоящую страсть. Но Дарсия знала, что ее любовь несет в себе нечто большее, чего не хватало любви графа: сознание, что они единое целое, и ничто – ни время, ни обстоятельства, ни законы или запреты, придуманные людьми, – невластно что‑либо тут изменить.

«Я принадлежу ему, – думала Дарсия, – но в этой жизни нам никогда не быть вместе».

Одно дело – философствовать о переселение душ, и совсем другое – знать, что до конца дней придется жить в одиночестве и тоске, а единственный способ избежать этого – принять предложение и стать его любовницей.

Она могла бы принять его покровительство, хотя это означало бы превратиться в парию. Но едва лишь подумав об этом, Дарсия поняла невозможность такого решения, и не только из опасения больно ранить отца, но и потому, что в глубине души сознавала, что это нарушит гармонию ее любви к графу.

«Если он так стремится к совершенству, – сказала Дарсия себе, – то и я хочу от него совершенства. Я хочу видеть его своим мужем. Я хочу, чтобы он любил меня так, чтобы другие женщины никогда ничего бы не значили в его жизни. Я хочу, чтобы мои дети играли в выстроенном им доме, ездили верхом на пони из его конюшен и росли похожими на нас обоих».

Только когда мужчина и женщина составляют вместе единое целое, жизнь их приобретает смысл. И этой гармонии она себя лишила.

– Это только моя вина… полностью моя вина, – твердила она.

Но менять что‑то было уже поздно.

Граф так увлеченно планировал их будущую жизнь, что не заметил непонятного молчания Дарсии.

Впрочем, ей и в самом деле было трудно что‑либо сказать, потому что он замолкал только тогда, когда целовал ее. Она чувствовала, как первое неистовство его поцелуев, отчасти вызванное злостью на леди Каролину, сменилось пламенным желанием, в огне которого сгорело все постороннее, включая и вероломство бывшей возлюбленной.

Теперь его волновало лишь их совместное будущее, только на нем были сосредоточены все его мысли и чувства.

– Когда ты приедешь ко мне, сокровище мое? – спросил он в ответ на слова Дарсии, что ей пора возвращаться домой.

– Я… подумаю… – проговорила она.

– Ты полагаешь, что этот ответ меня устроит? – возмутился граф. – Я же сказал тебе, что не могу ждать. Ты нужна мне и сегодня, и завтра, и послезавтра – всегда. Я с ума сойду, если ты снова исчезнешь и мне придется работать одному над моим домом, когда мы могли бы делать это вдвоем.

Он говорил так искренне, что нельзя было ни на минуту усомниться, что она действительно ему нужна. Но графу и в голову не приходило предложить ей занять место, только что освобожденное леди Каролиной.

– Завтра мой друг уезжает, – настаивал он. – Ты можешь приехать ко мне в пятницу?

Дарсия не отвечала, и тогда, обняв ее, он взмолился:

– Пообещай, скажи, что ты согласна, чтобы мне было о чем мечтать, чего ждать! О дорогая моя, мы будем так счастливые

И словно уже одна только мысль о таком счастье привела его в восторг, он опять принялся ее целовать и целовал до тех пор, пока она не запротестовала, попытавшись оттолкнуть его:

– Пожалуйста… вы… пугаете меня!

– Прости, моя дорогая, – сказал он нежно, – но ты сводишь меня с ума! В тебе есть та таинственная сила, которой, если верить мифам, так умело пользовались богини, когда снисходили до нас, смертных.

– Я сейчас… тоже… простая смертная, – тихим голосом произнесла Дарсия.

– Я знаю, и именно это так воспламеняет меня. Они посмотрели друг другу в глаза, и граф спросил:

– Прости, что я спрашиваю тебя об этом, но… Скажи, ведь в твоей жизни никогда не было мужчины?

– Ни одного… никогда, – прошептала Дарсия.

– Я так и думал, – удовлетворенно сказал граф. – И тебя никто никогда не целовал?

– Никогда!

– Это невероятно! Значит, я – самый счастливый и удачливый мужчина в мире!

Он еще раз поцеловал ее, очень нежно, и сказал:

– Я не стану пугать тебя, мое маленькое сокровище! Я буду помнить, что с тобой, как и с моей Синей птицей, надо обращаться бережно. Я буду учить тебя петь только со мной, и наша любовь будет прекрасна, и мы достигнем совершенства, которое познали лишь боги.

Не было слов прекраснее, и когда он говорил это, Дарсия чувствовала, что не могла бы быть счастливее, даже если бы он надел на ее пальцы дюжину обручальных колец.

Но потом Дарсия подумала, что, как бы великолепно все это ни звучало, она‑то ждала другого. Девушка вырвалась из его объятий, так и не ответив, когда же приедет к нему, и так и не решившись сказать, кто она на самом деле.

– Ну почему тебе надо быть такой скрытной? – спросил граф. – Теперь, когда ты принадлежишь мне, это совсем ни к чему.

– Я пока еще не принадлежу вам.

– Клянусь, ты будешь моей! – воскликнул он. – Теперь, когда я знаю, что ты любишь меня, ничто не может встать между нами.

Он проводил ее до двери, но у порога вновь осыпал Дарсию поцелуями. Голова у нее кружилась, перед глазами все плыло. С трудом держась на ногах, она прошла через холл и спустилась по ступенькам.

И теперь воспоминания о тех удивительных поцелуях преследовали ежеминутно.

«Это конец! – говорил ей разум. – Завтра, послезавтра, может быть, еще день он будет тщетно ждать тебя, но вряд ли вы встретитесь даже случайно – ведь он еще долго не будет выезжать в свет».

Дарсии было неприятно сознавать, что отныне она будет жить в постоянном страхе снова увидеть его. Но образ графа, его лицо, его сильное тело будут всегда стоять перед ее мысленным взором и преследовать ее в мечтах.

«Я люблю его! Я люблю его! – в отчаянии думала она. – Мне ничего не остается, как только покинуть Англию и никогда больше сюда не возвращаться».

Да, именно так и надо поступить. Она просто не сможет жить так близко от графа, не имея возможности видеться с ним. Кроме того, ее пугало, что, несмотря на все свои принципы, она уже готова была приехать к нему – и сделала бы это, потому что безумно любила его.

Ее поступками всегда, еще задолго до приезда в Лондон, руководила не только вера в Бога, но и воспитание, образование, умение рассуждать здраво. Поэтому в конечном итоге Дарсия могла дать верную оценку происходящему. И сейчас она знала, что истинная любовь невозможна без уважения, а уважения она будет лишена. Граф не сможет уважать ее, если она станет его любовницей.

– Все кончено… это конец!.. – шептала Дарсия.

Глава 7

Дарсии показалось, что она спала всего несколько минут. Ее разбудил стук в дверь.

Она открыла глаза. Ей удалось заснуть только перед рассветом, и сейчас у нее ужасно болела голова.

В комнату вошла горничная.

– Вам телеграмма, мадемуазель, – сказала она. – Мистер Кертис вскрыл ее и счел необходимым немедленно показать вам.

– Телеграмма! – изумленно воскликнула Дарсия, не предполагая, от кого она могла быть.

Она села на кровати, взяла телеграмму с серебряного подноса, и горничная поспешила к окну, чтобы поднять шторы.

Дарсия развернула телеграмму и уставилась на нее, не в силах поверить тому, что там было написано:

Хозяин тяжело ранен.

Пожалуйста, приезжайте немедленно

на виллу Веста, Рим.

Бриггс.

Со сдавленным криком Дарсия вскочила с кровати и побежала по коридору в спальню маркизы…

Три часа спустя, они уже ехали в поезде Лондон – Дувр, который отправлялся от вокзала Виктории в 9.30 утра и расписание которого было составлено с учетом отхода судов из Дувра.

– Что же могло случиться? – снова и снова спрашивала Дарсия маркизу.

Ни та, ни другая не могли найти разумного объяснения тому, что произошло.

Отъезд проходил в колоссальной спешке, и тут, как всегда, мистер Кертис был неоценим.

Он связался с агентом, которого хорошо знал и ценил за компетентность, и к тому времени, когда Дарсия и маркиза закончили сборы, билеты были уже куплены, заказана отдельная каюта на пароход через Ла‑Манш, а также купе в поезде, который должен был доставить их из Франции в Италию.

– Уверен, что мистер Тернбул, который будет сопровождать вас от Дувра, мадемуазель, – сказал мистер Кертис Дарсии, – присмотрит за вами так, как этого желал бы сам лорд Роули.

– Если Бриггс послал за мной, значит, рана серьезная, – слабым голосом сказала Дарсия.

– Надеюсь, к тому времени, когда вы приедете в Рим, мадемуазель, все будет не так плохо, как вы предполагаете, – тихо ответил Кертис.

Дарсия чувствовала, что он, так же как и она, молил Бога, чтобы везение лорда Роули, уже вошедшее в поговорку, помогло бы ему оправиться после ранения и выжить, несмотря на любые раны.

Затем, неожиданно вспомнив события прошлого вечера, Дарсия отвела Кертиса в сторону, чтобы их не могли услышать, и спросила:

– Вы уже заплатили актеру, который играл роль мистера Куинси?

– Он был очень доволен, мадемуазель, своим гонораром.

– Он хорошо справился с ролью.

Дарсия хотела сказать еще что‑то, но маркиза ее позвала, напомнив, что уже пора отправляться, и они поспешила в карету, которая отвезла их на вокзал.

Позже Дарсия с трудом могла вспомнить подробности их долгого, выматывающего путешествия, к конце концов закончившегося прибытием в Рим.

Все, что она помнила, была ни на миг не отпускавшая ее тревога за отца, которая росла с каждой милей, и причинявшая ей мучительную боль страстная тоска по графу.

Она знала, что, вызывая ее из Англии, судьба еще раз вмешалась в игру, и именно судьба распорядилась, еще до того, как Дарсия приняла какое‑нибудь решение, что она должна уйти из жизни графа навсегда.

«Я никогда больше его не увижу, – печально думала Дарсия, – и никогда не увижу завершенным этот шедевр, его дом».

Она мучилась от сознания, что если она не приедет к нему, он сначала расстроится, потом, возможно, рассердится – а потом скорее всего забудет о ней и только иногда, взглянув на клетку Синей птицы или «Венеру, Меркурия и Купидона» в Голубой гостиной, что‑нибудь вспомнит.

Потом у него появится жена, и они будут вместе завтракать в украшенной резными панелями комнате и пользоваться гардеробной рядом с его кабинетом. Дарсия постепенно перестанет быть для него даже мимолетным воспоминанием.

Все в ней тосковало об оставленной там, в Англии, единственной надежде на счастье. Было бы лучше, если бы она никогда не встречала графа. Но прошлого не вернешь, и нельзя перевести стрелки часов назад. Придется научиться жить без него, хотя в тот момент Дарсия не могла себе этого представить.

Возможно, говорила она себе, теперь, после ранения, отец поймет, что нуждается в ней, и разрешит ей остаться с ним.

Дарсия подумала, что он непременно бы разрешил ей остаться, расскажи она ему правду о том, что случилось.

Он, конечно бы, рассердился, но в конце концов понял, что теперь бесполезно строить какие‑то планы в отношении ее престижного замужества, поскольку она дала клятву выйти замуж лишь по любви. А Дарсия твердо знала, что никогда не сможет полюбить кого‑нибудь так, как полюбила графа. Эта любовь была словно огненными буквами вписана в книгу ее жизни.

После бессонных ночей в душном купе Дарсия выглядела ужасно бледной. Мистер Тернбул сделал все возможное, чтобы путешествие было комфортным, но он не мог изменить погоду. К тому же путь был неблизкий, а они торопились и поэтому ехали без остановок.

И вот они в Риме. Над Вечным городом возвышался купол собора Святого Петра, освещенный солнцем; Тибр катил свои воды. Карета, запряженная великолепными лошадьми – всегдашней гордостью отца, – ждала на вокзале, чтобы поскорее отвезти их на место. Она пронеслась по городу, взлетела на холм и остановилась у виллы Веста.

Ослепительно белая, поражающая своими архитектурными формами, она была, как подумала Дарсия, одним из самых импозантных домовладений отца, разбросанных по всему миру.

Дарсия была здесь около восьми лет назад, и ее тогда еще поразили яркие цветы в саду и контраст белоснежного здания с темной зеленью кипарисов, устремленных в небо, как пики часовых‑великанов.

Но сейчас она ни о чем не могла думать, кроме своего отца, и, не дожидаясь, пока карета совсем остановится, выпрыгнула из нее навстречу Бриггсу, который ждал их около входа.

– Что с papa?

Дарсия со страхом задала этот вопрос.

– Он жив, мисс Дарсия, – ответил Бриггс, – и хочет вас видеть.

Оглянувшись, Дарсия увидела, что маркиза идет за ней. По широкой лестнице, ведущей из прохладного холла, Бриггс провел их наверх.

– Что произошло? – спросила Дарсия.

– На него напали, мисс Дарсия. Двое убийц, нанятых одним итальянским аристократом, которому самому не хватило мужества вызвать вашего отца на дуэль.

В ужасе Дарсия вскрикнула.

Она слишком ясно догадывалась, что могло заставить итальянца нанять этих головорезов.

Сколько она себя помнила, всегда находились мужья или любовники, ненавидевшие лорда Роули за его успехи у женщин, которых они считали своими. Он дрался на дуэли по меньшей мере шесть раз. А однажды, Дарсия была тогда еще совсем маленькой, предложил своему противнику сразиться в кулачном бою и победил, хотя и ему немало досталось.

А сейчас – подлый, трусливый удар из‑за угла. Отца не мог не возмутить такой неспортивный, недостойный джентльмена способ улаживать споры, даже если бы он не был ранен.

Поднявшись по лестнице, они пошли по открытой галерее. Дарсия спросила:

– Он очень плох?

Бриггс уже подошел к двери, которая, как Дарсия знала, вела в спальню отца, но остановился, и по выражению его глаз она поняла все раньше, чем он заговорил:

– Боюсь, что надежды нет, мисс Дарсия. Он держался только потому, что ждал вас.

Прежде чем Дарсия смогла что‑нибудь сказать, Бриггс открыл дверь, и ей пришлось войти в спальню. Маркиза осталась в коридоре.

Жалюзи были опущены, и в комнате царил полумрак. Дарсия подошла к великолепной резной кровати, когда‑то украшавшей один из королевских дворцов. При ее приближении монашенка‑сиделка, которая ухаживала за отцом, встала и молча удалилась.

– Папа!

Дарсия позвала тихо, почти шепотом, но лорд Роули услышал и повернул голову в ее сторону. Он был очень бледен, но все равно поразительно красив, и в его облике еще оставалось что‑то от того повесы Роули, которого женщины считали неотразимым.

– Дар… сия! – еле слышно проговорил лорд. Он раскрыл ладонь, и она вложила руку в его пальцы.

– Дорогой отец, я приехала так быстро, как только могла.

Она наклонилась и поцеловала его. Щека была такая холодная, словно жизнь уже покинула его.

– Я… хотел… видеть тебя, – с большим трудом произнес лорд Роули.

– Я здесь, – сказала Дарсия, – но, papa, пожалуйста, поправляйтесь. Я не могу потерять вас.

– Лучше… умереть теперь, когда жизнь еще… приносит радость… чем стать старым и… никому не нужным.

– Но я хочу, чтобы вы… были со мной! – запротестовала Дарсия. – Если вы… умрете, papa… я останусь совсем одна.

Отец закрыл глаза, но его слабеющая рука продолжала сжимать пальцы Дарсии. Немного передохнув, он смог спросить:

– Ты нашла… кого‑нибудь… достойного… твоей любви?

Дарсия вздохнула, борясь с желанием рассказать ему правду о том, что она полюбила и потеряла свою любовь. Но она знала, что это его расстроит, и поэтому сказала только:

– Да, папа. Я люблю одного человека так же сильно, как ты любил маму.

Губы лорда Роули тронула улыбка. Он с усилием произнес:

– Кто… он?

– Граф Керкхэмптон. Ты помнишь его? Он гостил у нас, когда я была маленькой. Я тогда еще прибежала в столовую, чтобы поцеловать вас и пожелать спокойной ночи…

– Отличный… спортсмен. Я рад за тебя… крошка. Такого… мужа… я бы и желал… тебе.

Дарсии захотелось крикнуть, что, хотя она любит графа, ей никогда не удастся выйти за него замуж. Но она промолчала, сказав себе, что отец должен умереть счастливым, а все остальное не имеет значения.

У двери послышался легкий шорох, и в спальню вошла маркиза. Она подошла к кровати и остановилась с другой стороны. Госпожа де Бьюлак постояла, глядя на лорда Роули, а потом перекрестилась и опустилась на колени, шепча молитву. Потом, не говоря ни слова, она встала и снова оставила девушку наедине с отцом.

Прошло, должно быть, десять или пятнадцать минут, и вдруг Дарсия почувствовала, что рука отца слабеет и жизнь покидает его.

– Папа! – встрепенувшись, с настойчивой мольбой закричала она. – Папа!

Веки его слегка дрогнули. Он прошептал едва слышно:

– Прощай… моя… куколка… – Его пальцы разжались, и рука безжизненно повисла.

Несколько мгновений Дарсия не могла осознать, что отец умер.

К кровати неслышно подошла монашка. Дарсия, поняв, что надежды больше нет, упала на колени и прижалась лицом к холодеющей щеке отца…

Дарсия вышла на террасу, обращенную к городу. Фиолетовые тени от кипарисов удлинились и стали еще темнее, дневная жара начала спадать.

На похоронах было невыносимо жарко. Хоронили лорда Роули на небольшом кладбище при англиканской церкви. Венки и цветы, присланные друзьями и знакомыми, казалось, заполонили его целиком.

Церемония была объявлена только для членов семьи, но, кроме маркизы и Дарсии, на кладбище собралась целая толпа людей, которых девушка никогда не знала, но которые, видимо, любили ее отца.

Было много красивых женщин, мужчин его возраста и более молодых, хорошо известных в спортивном мире. Кроме того, словно считая себя членами его семьи, приехали представители всех знатных итальянских семей, которые чествовали и восхищались лордом Роули еще тогда, когда он впервые приехал в Италию.

Было невозможно, даже если бы она захотела, отказать всем этим людям, и, кроме того, Дарсия подумала, что отец, всегда окруженный друзьями, хотел бы быть с ними до конца.

Теперь все было кончено, и ей предстояло продолжить свой путь по этой опустевшей без него жизни… Продолжить его совсем одной.

Когда последняя карета покинула виллу и слуги принялись за уборку в большой столовой с белыми колоннами, маркиза поднялась наверх в свою спальню, потому что не могла более прятать слез.

И она, и Дарсия старались держать себя в руках во время похоронной церемонии.

«Papa не одобрил бы, что я плачу на публике», – сказала себе Дарсия, вспомнив, что слезы всегда его раздражали.

– Женщины пользуются ими как средством добиться своих целей, – не раз говорил он ей.

Когда Дарсия была совсем маленькой, он сажал ее на колени и учил:

– Смейся, крошка, когда ты смеешься, ты становишься еще очаровательней, а как будущая женщина ты должна знать, что истинное предназначение женщины – дарить людям радость.

Во время похорон Дарсии все время казалось, что отец где‑то рядом, подсчитывает число друзей, отдает должное прекрасным цветам, которые они прислали, и посмеивается над теми, кто полагает, что жизнь кончается за могилой.

Какая несправедливость, что такой жизнелюбивый и жизнерадостный человек ушел из этого мира! Ей будет невыносимо тяжело жить без него. «Что же мне делать теперь, когда я совсем одна, papa?» – сетовала Дарсия.

Она запоздало жалела, что не успела рассказать ему о своих бедах и попросить у него совета.

«Что бы он мне посоветовал?» – думала она снова и снова.

Воспоминание о графе приносило ей такое страдание, что порой она удивлялась, почему не умирает от такой невыносимой боли.

Дарсия спустилась с террасы и немного прошла вдоль нее, так чтобы ее не было видно из окон. Остановившись между двумя кипарисами, она смотрела вниз, на долину. Внезапно этот вид напомнил ей другой пейзаж, тот, что она не могла забыть с тех самых пор, когда впервые увидела его из окон строящегося дома графа Керкхэмптона.

Это была последняя капля. Силы окончательно оставили Дарсию, она не могла больше сдерживаться. Закрыв руками лицо, она пыталась остановить слезы, хотя и знала, что это бесполезно.

Уткнувшись в ладони, она стояла и плакала, как вдруг кто‑то подошел к ней и крепко обнял.

Она сразу же поняла, кто это, и, чувствуя себя еще несчастнее, разрыдалась в его объятиях, всхлипывая и дрожа, как ребенок.

– Успокойся, родная моя, успокойся, все хорошо. Ей казалось, что это сон и во сне она слышит его голос, но постепенно она успокоилась. Никогда еще она не чувствовала себя под такой надежной защитой.

– Не плачь, моя любимая, – сказал граф. – Я не в силах видеть тебя такой несчастной.

– Папа… умер! – сквозь слезы выговорила Дарсия.

– Я уже знаю, – мягко произнес он. – Мне тоже будет его не хватать. Он был счастливейшим человеком среди всех, кого я знал в своей жизни, и всем дарил частицу своего неисчерпаемого жизнелюбия.

Это было совсем не то, что Дарсия предполагала услышать о своем отце от графа, и она подняла мокрое от слез лицо, словно хотела убедиться, что это и вправду не сон.

В его глазах светилась такая доброта и такое сочувствие, какого она никогда ни у кого не встречала. Он еще крепче прижал ее к себе и с нежностью спросил:

– Ты сказала отцу, что мы значим друг для друга?

И опять она поняла, что каким‑то непостижимым образом они легко читают мысли друг друга и слова им просто не нужны.

Ей было трудно говорить, и она лишь кивнула головой.

– Ты сказала ему, что я люблю тебя? – настойчиво переспросил граф.

– Я… сказала…. что… я полюбила вас.

И опять, вспомнив о безнадежности своей любви, она спрятала лицо у него на груди и спросила приглушенным голосом:

– Как… вы здесь… оказались?

– Как ты могла так жестоко со мной поступить – уехать, не предупредив, куда и почему?

Дарсия ответила не сразу, а когда заговорила, голос ее был таким тихим, что он едва различил слова:

– Я… не собиралась больше… встречаться с вами…

– Я это подозревал, – сказал граф. – По правде говоря, я понял это уже в тот вечер, когда ты ушла, старательно избегая ответа на мой вопрос.

Дарсия чувствовала, что вся дрожит, но нашла в себе силы сказать:

– Я… не могу… поступить так, как… вы хотите.

– Нет, конечно же, нет, – с готовностью согласился граф. – Это было отвратительно, ужасно и невероятно глупо с моей стороны предлагать тебе это.

Он поцеловал ее волосы.

– Мне нужно многое тебе объяснить, моя дорогая, но я догадываюсь, как ты устала после всего, что тебе пришлось пережить. Давай присядем, и я попытаюсь все объяснить, хотя, боюсь, я не заслуживаю ни твоего внимания, ни твоего прощения. – Он говорил спокойно, но так убедительно, что Дарсия перестала плакать.

Она вытерла глаза, и граф осторожно и бережно провел ее к мраморной скамейке, наполовину скрытой кустарником и деревьями. Они присели, и граф повернулся к ней, продолжая обеими руками сжимать ее плечи. Дарсия подняла голову и их взгляды встретились.

– Любимая моя! Если бы ты только сказала, что тебе нужно покинуть Англию, я бы отправился с тобой, чтобы тебя поддержать.

– Я… я чувствовала… каким‑то образом… что это судьба… отсылает меня прочь, – ответила Дарсия, – ведь я знала, что не смогу… в будущем… жить с вами… так, как… вы этого хотели.

– Именно это я и хочу попытаться тебе объяснить.

– Это… не нужно, – быстро проговорила Дарсия. – Я все понимаю… и поскольку я не вернусь… в Англию, мы никогда… больше… не увидим друг друга.

Граф улыбнулся:

– Неужели ты в самом деле думаешь, что я позволю тебе исчезнуть из моей жизни?

– Я вынуждена так поступить. Это трудно, и мне могло быть значительно легче, если бы вы не приезжали… сюда.

И только сейчас сообразив, что он не мог знать, кто она на самом деле, Дарсия спросила:

– Как вы… меня нашли?

– Я все ждал, когда ты об этом спросишь. Граф на мгновение опустил глаза, а потом заговорил:

– Когда ты уехала от меня в тот вечер, я чувствовал себя необыкновенно счастливым и все представлял, как ты поможешь мне завершить мой дом, – и вдруг сообразил, каким отъявленным глупцом я был.

Дарсия взглянула на него вопросительно. Она не могла понять, что же он пытается ей сказать.

– Я настолько привык думать о Каролине как о своей жене, что мне даже в голову не приходило, что я могу жениться на ком‑то другом, – продолжал граф. – Но я нуждался в тебе и понимал: только ты могла дать мне счастье и принести радость в мой дом. Он неожиданно наклонил голову и прижался губами к ее руке.

– Целуя тебя, моя любимая, – сказал он очень тихо и нежно, – я понял, что ты – часть меня, женщина, которую я искал всю свою жизнь.

– Я… тоже, – прошептала Дарсия.

– Но я был слишком глуп, чтобы верно назвать то, что чувствовал. Я хотел, чтобы ты стала моей… но даже в мыслях я не договаривал – моей женой.

Наступило молчание, потом Дарсия сказала:

– Это моя вина, что вы не… подумали об этом. Я всегда хотела вас видеть, еще с тех пор как вы гостили у нас в Роули‑Парк, когда мне было всего десять лет.

Она всхлипнула:

– Но я подумала… отец хотел, чтобы ни одна живая душа не узнала, что я его дочь, и я решила, что не перенесу, если вы будете считать меня модной графиней де Созе. Я хотела заставить вас думать обо мне… совсем… по‑другому.

Она запнулась, голос ее задрожал:

– Вот почему я… разыгрывала из себя… торговку и продавала вам все эти вещи, которые брала из… Роули‑Парк.

– Я понял это, когда побывал там.

– Вы были… там?

– Когда ты не приехала, как я все же надеялся, я сразу понял, что потерял тебя навсегда; поэтому решил для начала отправиться в Роуз‑Коттедж.

– Миссис Коснетт не знала, кто я такая, – быстро сказала Дарсия.

– Да, но она случайно проговорилась, что деревянные резные панели, которые ты мне продала, предназначались для Роули‑Парк.

– И вы поехали туда?

– Да, я поехал туда, и было совсем нетрудно выудить у смотрителя, что картину, которая находилась в Серебряном салоне, совсем недавно забрали. Я видел даже место на стене, где она раньше висела.

Воцарилось молчание. Потом Дарсия сказала:

– И тогда вы… догадались, что я… дочь лорда Роули?

– Это было не сложно, – ответил граф. – Я увидел твой портрет в кабинете хозяина дома.

– Он был… написан, когда мне было… десять лет.

– В тот год, когда мы впервые увидели друг друга. Это замечательный портрет. Думаю, нам стоит повесить его лад камином в нашей спальне.

Глаза Дарсии изумленно раскрылись.

– Но я продолжаю свой рассказ. Проследив движение чеков, выписанных мною в уплату за ламбри и картины, я узнал, что суммы, полученные по ним, были зачислены на счет, недавно открытый на имя графини де Созе.

– Вот это да! – воскликнула Дарсия.

– Зная это, было совсем не трудно выяснить остальное. О графине де Созе много говорили в свете, а ее очарование и красота превозносились практически всеми, с кем мне удалось побеседовать в моем клубе.

Он улыбнулся и закончил:

– Когда же я узнал, что ее везде сопровождала маркиза де Бьюлак, мне осталось только выяснить, куда же они уехали.

– Не поверю, что мистер Кертис мог вам что‑нибудь рассказать! – воскликнула Дарсия.

– Мне пришлось задать ему небольшую трепку, – признался граф, – особенно когда я узнал в нем слугу мистера Куинси!

– Должно быть, он очень удивился, увидев вас.

– Не очень, скорее пришел в замешательство, – ответил граф. – Зато он был невероятно удивлен, что я знаю, кем ты приходишься лорду Роули, а когда я пригрозил рассказать обо всем слугам, ему ничего не оставалось делать, как смириться.

– Поэтому… вы… здесь, – прошептала Дарсия.

– Да, поэтому я здесь. И жалею только, что не смог приехать раньше и не успел сказать твоему отцу, что я позабочусь о тебе и сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива.

Почувствовав, как вздрогнула Дарсия, он нежно добавил:

– Мы будем счастливы, моя дорогая. И ты правильно предсказывала: придется заняться строительством нового крыла, чтобы дом стал достаточно просторным для большой семьи.

Он увидел, как просияло лицо Дарсии. Но она тут же помрачнела:

– Вы… не можете жениться на мне.

– Почему?

– Потому что… как сказал… папа, отправляя меня в Англию… под именем… графини де Созе, никто… не сможет жениться на мне, если будет знать, что я дочь лорда Роули.

– Не знаю, как другие, – ответил граф, – но я твердо намерен на тебе жениться.

– Н‑нет, вам нельзя этого… делать.

– Почему?

– Все, что окружает вас, так… так совершенно, – чуть слышно произнесла Дарсия. – Я так мечтала, что наша… любовь тоже будет… совершенной и гармоничной… поэтому не могла согласиться… жить с вами… как вы предлагали.

– В этом ты абсолютно права. Я действительно стремлюсь к совершенству во всем. И я нашел его – в тебе.

– Н‑но… папа…

– Твой отец очень любил и берег тебя. Клянусь, я буду любить и беречь тебя не меньше.

Он обнял ее и прижал к себе.

– Меня лично ничуть не волнуют сплетни, – продолжал он. – Но если тебя это тревожит, то мы ведь можем пожениться и без особой огласки, используя твое нынешнее имя. Оно абсолютно законно, а главное – известно в обществе.

Он еще крепче сжал Дарсию в объятиях и снова заговорил:

– А когда все привыкнут к тому, что ты моя жена, перестанут об этом судачить, нам уже не будет необходимости скрывать имя твоего отца. Многие, как и я, запомнят его как великого спортсмена.

– Неужели все это… правда…

Она снова заплакала, но это уже были слезы счастья: в объятиях графа все тревоги улеглись и будущее больше ее не страшило.

– Я люблю… вас! Люблю… тебя! – всхлипывала она. – Я не могла подумать… поверить не могла… что вы когда‑нибудь испытаете ко мне такие же чувства…

– Как видишь, – сказал граф, – я их испытываю. И поскольку я не могу жить без тебя, то придется тебе начать думать обо мне.

– Я думаю о вас… все время. Вы… наполнили светом мой мир, и никого… нет для меня… кроме… вас.

Граф с нежностью посмотрел на нее.

– Я люблю тебя! – сказал он. – И понимаю теперь, что никогда раньше не любил по‑настоящему, даже не подозревал, что любовь может быть столь совершенной.

Он начал целовать ее, но совсем иначе, чем в тот памятный вечер.

Его поцелуи были требовательными и властными, но в то же время в них было столько нежности! От его прикосновений, в которых не было больше неистового напора, Дарсия испытала небесное наслаждение. Всю ее охватила горячая волна счастья, и ей показалось, что жар раскаленного солнца поглотил их обоих.

Она всегда думала, что ее любовь к графу несколько иная, нежели его чувства к ней. Но в этот миг она ощутила, что и его чувствам присущи тот божественный восторг, то сияние духа, которые даруются любящим самим только Богом.

– Я люблю вас… люблю… тебя! – пыталась вымолвить она.

Но граф только крепче прижимал ее к себе и целовал, как человек, который вновь обрел сокровище, уже расставшись с надеждой найти его. Дарсия поняла это так ясно, словно читала его мысли.

– Ты моя! – повторял он. – Моя отныне и навсегда! Больше мы никогда не расстанемся. Я всю жизнь мечтал о таком счастье! Я строил дом с мыслями о любви, и теперь он будет наполнен любовью, той любовью, которую только ты, моя дорогая, можешь мне подарить!

– Вы… уверены? Уверены, что именно я… нужна вам?

Эти слова, которые она и не мечтала услышать от него, явились избавлением от преследовавшего ее кошмара.

– Мне не хватит всей жизни, чтобы рассказать, как сильно я люблю тебя, – сказал граф. – Моя бесценная, нам так много предстоит сделать вместе. Никакая другая женщина не способна понять меня так, как меня понимаешь ты.

Дарсия знала, что это правда, и подумала, что как ни странно это звучит, но именно жизнь рядом с эксцентричным, непредсказуемым, обожаемым лордом Роули позволила ей достичь этого понимания. Они вместе, рука об руку, достойно пройдут по жизни, и их брак будет наполнен гармонией.

Судьбу нельзя обмануть, и она, пусть и не сразу, привела их к счастью. Теперь они вместе. Оставалось сделать еще несколько завершающих штрихов, чтобы их любовь, как и замок графа, стала шедевром.

Глядя на Дарсию, которая вся светилась от переполнявшей ее радости, граф думал, что никогда раньше не видел столь счастливого человека.

– Я люблю тебя, Дарсия! – сказал он. – Я буду повторять это снова и снова, пока ты не поймешь, что мы единое целое и не сможем быть счастливы друг без друга.

– Я всегда это знала, – ответила Дарсия, – но даже поверить не могла… что вы… будете чувствовать то же.

– Вспомни, я умолял тебя довериться мне. Молю тебя, верь мне и в будущем помни, что я всегда иду своим путем.

Его лицо осветила улыбка, которую она так любила.

– Я всегда стремился к совершенству, я искал и добивался его. Теперь я достигну его, взяв тебя в жены. – Он усмехнулся и добавил: – Звучит, конечно, самонадеянно, но я согласен прослыть самым самонадеянным человеком в мире, лишь бы я стал твоим мужем, а ты – моей женой.

Он произнес это так, что Дарсия не удержалась от смеха.

– Наконец‑то ты рассмеялась, – нежно сказал граф. – Твой смех – это то, без чего я не могу жить. Ты, как и твой отец, приносишь радость всему, что тебя окружает.

– Он восхищался тобой… даже когда ты был совсем юным… тем, как ты держался в седле… – голос Дарсии дрогнул.

– Я знаю, он был бы рад за нас, – сказал граф. – Мы назовем в его честь нашего первенца.

Дарсия спрятала лицо у него на плече.

– Я смутил тебя, дорогая? – спросил граф. –Не смущайся. Мы о стольких вещах говорили с тобой откровенно. Ведь именно ты сказала мне, что в доме должны быть дети. Теперь дело за тобой.

– Я всегда хотела, чтобы у нас были дети, – прошептала Дарсия.

– Но, любовь моя, сначала следует пожениться, – поддразнил ее граф, – а поскольку я не собираюсь терять ни единого мгновения, мы обвенчаемся завтра!

– Так скоро? – удивилась Дарсия.

Она знала, что отныне и навсегда вверила графу себя и свою судьбу. Теперь он принимал решения и мог быть уверен, что их желания всегда будут совпадать.

Ее глаза засияли, и на губах заиграла улыбка. Она протянула к нему руки.

– До завтра еще так далеко, – сказала она очень нежно.

Больше ничего произнести она не смогла, потому что была не в силах противиться его страстным поцелуям.

Но в этих поцелуях было столько нежности! Его любовь к ней была именно такой, о которой можно только мечтать, – душа и тело были неразделимы.

Настоящая любовь, которая сама по себе есть совершенство, дарованное Богом.