Роман Глушков

Меч в рукаве

Аннотация

Многие тысячелетия могущественная секретная организация оберегает покой человечества от вторжения беспощадных монстров из глубин Вселенной. Веками бесстрашные бойцы с люциферрумовыми клинками в руках встают на защиту простых людей, не подозревающих, что совсем рядом с ними идет непрекращающаяся, тайная, кровопролитная война. Однако новые времена вместе с мощным оружием и супертехнологиями принесли также новую тактику ведения войн. Коварство и ложь грозят теперь разрушить последний бастион земной цивилизации. Именно в это непростое время, в начале XXI века, членом секретной организации становится русский художник Мефодий Ятаганов, которому предстоит сыграть значительную роль в грядущих невероятных событиях.

Роман ГЛУШКОВ

МЕЧ В РУКАВЕ

ПРОЛОГ

Для дурного выбора нет извинений.

Энтони Шефтсберг

Недовольный гул и оскорбительные выкрики становились все громче и агрессивнее – толпа озлобленных горожан прибывала с каждой минутой, окружая ничем не примечательный глинобитный дом плотным кольцом. Толпа требовала немедленно выдать им двух странников, что скрывались сейчас за стенами блокированного со всех сторон дома.

Лот – хозяин этого небогатого жилища – сидел перед странниками, в отчаянии обхватив голову руками. Его немногочисленное семейство – жена и две несовершеннолетние дочери – испуганно жались друг к другу на земляном полу в дальнем углу комнаты.

То, что поведали Лоту странники, просто не укладывалось у него в голове, однако те не шутили.

– Ты исправно служил нам долгие годы, Лот, – говорил тот из гостей, которого звали Гавриил. – Служил, как и дядька твой, – верой и правдой; служил и в бедности, и в богатстве. Хозяину нужны такие преданные агенты, и именно потому мы здесь. Тебе не суждено погибнуть завтра на рассвете.

– Но неужели уже ничего нельзя предотвратить? – чуть слышно проронил Лот. – Ведь это в силах Хозяина, так?

– Так-то оно так, – согласился Гавриил. – Однако сегодня у него просто нет на это времени. У Хозяина большие проблемы, Лот. Такие, которые ты себе и вообразить не сможешь…

– Но ведь я говорил вам о том, что город охватывает безумие! – Казалось, Лот даже не слушает собеседника. – После того как я поселился здесь, я докладываю об этом регулярно! Но вы будто не замечаете происходящего!..

– Поверь, Хозяин знает о твоих докладах, – прервал его Гавриил. – Но сам посуди: стал бы ты вытаскивать из ямы овцу, когда остальное стадо твое в это время несется к пропасти?

В дверь несколько раз ударили чем-то тяжелым. Сразу за этим, разбив стоявший на подоконнике глиняный горшок, в окно влетел крупный булыжник и упал прямо возле ноги второго гостя, носившего странное для здешних мест имя Синберторикс.

Лот встрепенулся и вскочил на ноги:

– Я поговорю с ними! Возможно, еще не все потеряно! Попробую воззвать к их разуму!

И, не дожидаясь ни одобрения, ни запрета, отворил дверь и направился к толпе.

– А он смел, этот Лот, – заметил Синберторикс. – У него редчайшая для землекопа особенность к самопожертвованию ради других. Все видит, все запоминает, все чувствует… Неудивительно, что его обратили в агента.

Странники говорили между собой на совершенно незнакомом в здешних местах языке, так что сидевшие в углу женщины их не понимали.

– Как и его дядька Авраам, – добавил Гавриил. – Тот попытался вчера выторговать у Хозяина помилование для этого города – представляешь, каков смельчак! Хозяин согласился, но при условии: если в городе найдется хотя бы десять индивидуумов с нормально функционирующим мозгом, он даст городу отсрочку еще на пару лет. Авраам знал, что такого количества нормальных землекопов здесь нет, и попробовал поторговаться еще, но Хозяин остался непреклонен. Так что как ни крути, а ликвидация состоится.

Синберторикс вслушался в происходящее за стеной и подытожил:

– Да и из Лотовой затеи ничего не выйдет. Нельзя образумить толпу, у которой произошел столь массовый сбой. И когда завтра над этим сектором взойдет солнце, аномалия будет ликвидирована… Что Хозяин вообще зациклился на этом землекопе? Не проще было бы уничтожить его подчистую и заняться разработкой более совершенных форм? Ведь ни мы – Исполнители, – ни смотрители никогда не создавали Хозяину проблем! А с землекопом давно стало ясно, что он недоработан…

– Смотритель Сатана настаивает на том же, но… Не нам с тобой критиковать Хозяина, Синберторикс. Он работает как может. Однако ты прав: вживить в это поколение землекопов мозг Исполнителя – не самая лучшая его идея. Тем более мозг всего на трех процентах мощности.

– Он слишком понадеялся на сдерживающие кодировки…

– Нет такой кодировки, которую нельзя раскодировать, – даже мы с тобой это понимаем. И вот тому наглядный пример! У этой популяции землекопов тотальная утечка из заблокированных зон головного мозга. Просочившиеся обрывки чуждой для них информации в данном случае нанесли патологический урон системе репродуктивных функций, и землекопы просто-напросто стали отдавать приоритет особям своего пола! И отсюда – как там Лот сказал? – «массовое безумие». Кстати, что он там сейчас им доказывает?

Синберторикс опять прислушался к долетающим из-за стены отголоскам речи Лота, едва различимым в общем гомоне толпы.

– Предлагает им своих дочерей вместо нас. Но они и слушать не хотят… Похоже, пора вмешаться!

В его руках материализовались два длинных серебристых клинка.

– Убери это! – повелел Гавриил. – Рано! Достанешь их завтра, когда землекопы хлынут к воротам. А сегодня обойдемся вспомогательными средствами. Усмирительный сигнал, к сожалению, не поможет – не успеем, потому используем инфраудар. Идем!

Складывалось впечатление, что возле дома собралась чуть ли не четверть всех жителей города. Несколько человек обступили Лота и, судя по их поведению, собирались повалить его на землю и затоптать. Но едва Синберторикс и Гавриил появились на пороге, как тут же воцарилась полная тишина и все лица разом обратились к ним. Похотливые животные взгляды всех без исключения столпившихся у дома явно указывали на то, что ожидает странников, когда они будут отданы им на потеху. Даже чересчур явно…

– Берем его! – скомандовал Гавриил и толчком ладони отбросил далеко назад первого кинувшегося на него горожанина. Пролетев по воздуху с десяток метров, тот повалил еще нескольких.

Синберторикс ухватил за шиворот продолжавшего махать руками и что-то доказывать толпе Лота, а затем швырнул его внутрь дома. Остроугольный булыжник ударил Синберторикса между лопаток, но он, похоже, ничего не почувствовал.

Укрыв незадачливого парламентера за своими спинами, странники встали рука об руку и развернулись к оголтелой ораве безумцев. Камни в обоих летели уже не переставая, однако парочка и не думала уклоняться. Наоборот – Гавриил нарочно подставил голову под один из них, и камень отскочил от его лба, расколовшись на части. Гавриил при этом даже не моргнул.

– Ну, поиграли, и хватит, – сказал он напарнику, который, глядя на него, тоже воспроизвел аналогичный фокус. – Бьем по счету «три». Раз! Два!..

По воздуху пронесся низкий дрожащий рокот, настолько мощный, что со стен расположенных по другую сторону улицы строений стали откалываться пласты засохшей глины. На толпе же изданный голосовыми связками чужаков звук сказался и вовсе пагубно. Люди хватались за головы и валились в пыль и рассыпанное тут и там ослиное дерьмо. Из ушей и глаз их текла кровь, а крики пострадавших слились в единый надрывный стон боли.

– До утра здесь будет тихо. Идем в дом, – проговорил Гавриил, глядя на беспомощных, ослепших и оглохших людей, которые еще минуту назад бесновались, готовые предать странников экзекуции.

Лот от такого представления, похоже, лишился дара речи, хотя инфраудар и был направлен в противоположную от него сторону. Пораженный столь мгновенной расправой над таким количеством нападавших, он опасливо выглядывал из-за двери, на лице его застыла гримаса удивления.

– У тебя есть время до рассвета. – Категоричный тон Гавриила вывел его из ступора. – Можешь предупредить свою родню и всех, кого бы ты хотел спасти…

– Я давно их предупреждал, что Господь рано или поздно покарает это место, но они лишь посмеялись надо мной, – промолвил Лот, все еще не сводя взора со стонущих и тыкающихся друг в друга, словно новорожденные щенки, людей. – Не думаю, что они поверят мне сегодня… Но вы правы – я все равно обязан предупредить хотя бы зятьев!

И, негромко наказав что-то жене и дочерям, он запахнулся в ветхую накидку и вышел в ночь, стараясь не сталкиваться с мечущимися на улице калеками с лопнувшими глазами и барабанными перепонками…

Возвратился Лот под утро, когда перед его домом не осталось ни одного искалеченного странниками человека.

– Пусть они и желали нам зла, но зря вы так с ними, – проворчал он, сбрасывая накидку.

– Им осталось уже недолго, – сказал Гавриил. – Ты вернулся один – тебе снова не поверили?

– Да, мне не поверили! Никто не поверил, даже мои старшие дочери!.. Видит Бог, я готов остаться здесь, с ними, но мне надо заботиться о младших дочерях. Потому я повинуюсь вашей просьбе – мы уходим.

– Здравый выбор, – одобрил его решение Гавриил. – Но только запомни хорошенько: как выйдете за стены – не оглядывайтесь. Хозяин сам будет проводить ликвидацию аномалии, и мы не ручаемся, что ты и твоя семья без последствий выдержите вид Пламени. Если кто-нибудь из вас ненароком узрит Пламя даже краем глаза, мозг его высохнет, а тело сначала окаменеет, а после рассыплется в прах. Предупреди об этом жену и дочерей! И поторопитесь – солнце вот-вот взойдет…

Синберторикс и Гавриил стояли у западных ворот города и провожали глазами спешно удаляющееся от них на восток Лотово семейство. Агент пожелал скрыться в соседнем поселении, взяв со странников слово, что последующая за карой города «очистка» окрестностей обойдет то стороной.

– Десять человек, – негромко произнес Синберторикс. – От них требовалось всего десять человек с нормально функционирующим мозгом!

– Десять нормальных? – кисло усмехнулся ему в ответ Гавриил. – Мы и агента от этих «нормальных» еле-еле спасли…

Из-за гор вставало солнце, озаряя округу багровыми лучами. Но с его появлением весь западный небосклон мгновенно накрыла огромная иссиня-черная туча. И хоть вокруг стояло полное безветрие, туча начала быстро надвигаться на город. Ударил далекий раскат грома, но вместо молний из затягивающего небо марева полыхнули длинные, достающие до самой земли, языки пламени.

– Ты готов? – спросил Гавриил у Синберторикса.

– Готов, – бросил тот.

– Ну тогда по местам! – распорядился Гавриил. – Ты оставайся здесь, а я перекрою восточные ворота.

И вновь, как и вчера, в каждой руке у обоих странников словно из ничего появилось по сверкающему клинку…

Первые проснувшиеся и вышедшие из домов горожане – те, что не участвовали во вчерашнем безумии у дома Лота, – взволнованно взирали на летящую со скоростью конного воинства филистимлян, пышущую огнем тучу. Крики страха заполнили узкие улочки…

Содом встречал последнее в своей истории утро.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

АВТОПОРТРЕТ С ДВУМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

Привел же меня черт родиться в России, да еще с талантом!

А. С. Пушкин

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

А. С. Пушкин. «Пророк»

В тот день Мефодий Ятаганов вернулся домой позже обычного и, пройдя в квартиру не разуваясь, устало плюхнулся на диван. Его натруженное тело, первый раз за вечер приняв наконец-то горизонтальное положение, расслабилось и благодарно отозвалось приятной истомой. Старинная присказка «от работы кони дохнут», последние шесть часов тупо свербевшая в мозгу Мефодия, оказалась очень недалека от истины, вот только, исходя из собственного опыта, Мефодий – будь на то его воля – поменял бы в присказке почившего в бозе непарнокопытного на грузчика продовольственно-товарной базы.

Впрочем, грузчиком как таковым Мефодий считаться не мог. И действительно: разве то, что выпускник художественного факультета университета искусств подрядился разгружать вагоны с сахаром и мукой, давало ему право причислять себя к этой категории тружеников? Конечно же, нет. Но Мефодий жил в такое незавидное время, когда одно владение кистями и красками, каким бы виртуозным оно ни являлось, не могло прокормить даже его самого, не говоря уже о семье…

Мефодий перевел взгляд на свои давно потерявшие итальянскую благородность ботинки и сразу же подумал о Раисе. Она бы такого безобразия точно не допустила: в грязной-то обуви – да по чистым полам!.. Но Раиса ушла полгода назад, ушла окончательно и бесповоротно – Мефодий знал это не хуже, чем законы построения художественной перспективы. Ушла, только и оставив после себя забытую губную помаду на туалетной полочке и вот эту подаренную ее уходом привилегию – попирать ботинками чистые полы. Да и какие они, к чертовой матери, чистые! После разрыва с женой Мефодий брался за половую тряпку редко, да и то предварительно опрокинув на паркет банку с растворителем или тогда, когда грязь уже требовала совковой лопаты, а не влажной уборки.

«Ты полный ноль, Ятаганов-младший! – сказала ему Раиса перед тем, как демонстративно захлопнуть за собой дверь. – Будущего у тебя нет и не предвидится; ты законченный неудачник по жизни! Вот увидишь: пройдет еще пара лет, и ты сопьешься среди своих мольбертов, а единственное, что сможешь нарисовать, – „черный квадрат“! Да и тот кривой, потому что руки твои будет колотить вечный похмельный мандраж… Прощай!»

Мефодий ни спорить с Раисой, ни умолять ее остаться не стал, хотя и сильно любил свою жену, пусть и связанную с ним лишь узами гражданского брака. Решила так решила. Все равно жить дальше в тех отношениях, что сложились у них за последнее время, он тоже не мог. И как бы назло Раисе, отбывшей к новым горизонтам и «настоящим мужикам, которые не витают в облаках, а зарабатывают вполне реальные деньги», поклялся завязать со спиртным, введя лимит даже на пиво. Как ни странно, но клятва эта, данная скорее под горячую руку, а не сознательно, пока Мефодием безукоризненно выполнялась…

А познакомились они с Раисой полтора года назад в городском парке, где только что окончивший университет Мефодий делал первые шаги в качестве уличного портретиста. И хоть занятие это и не давало особой прибыли, но с грехом пополам помогало безработному художнику сводить концы с концами без отвлечения на дополнительные заработки.

То, что на Старом Арбате считалось в порядке вещей – а именно рисование в общественных местах, – здесь, в отдаленном от Москвы провинциальном Староболотинске, выглядело немного экзотично. А потому возле Мефодиева этюдника, который очень скоро намертво вписался в ландшафт парковых аллей, наблюдалось постоянное оживление. Праздно гуляющую публику неподдельно интересовало таинство превращения белого ватмана в портретный лик желающего увековечить себя добровольца. Иногда, правда, попадались критически настроенные субъекты, в массе своей нетрезвого вида, не соглашающиеся с художником по поводу схожести того или иного изображения с оригиналом, но до вырывания карандаша из рук дело еще ни разу не доходило. Так что к вечеру у Мефодия в кармане пиджака стабильно изрисовывался некоторый прожиточный минимум.

Раиса подошла к Мефодию под вечер, когда художник уже собирался уходить и складывал в сумку рабочий инструмент, а также маленький раскладной стульчик, на который он усаживал свою клиентуру.

– Я опоздала, да? – с сожалением проговорила девушка, грустно наблюдая большими и печальными карими глазами, как Мефодий пакует свой нехитрый скарб.

– Да, уже слишком темно, – сочувственно ответил Мефодий, – а фонари на этой неделе почему-то не зажигают.

– Мэрия теперь экономит на всем, – вздохнула девушка, явно знавшая причину отсутствия в парке электричества. – Должают энергетикам, потому так и делают… Ну что ж, значит, не судьба; приду как-нибудь в другой раз…

И она, повесив нос, собралась было удалиться восвояси.

Мефодий вдруг почувствовал жуткую неловкость оттого, что отказал этой прекрасной темноволосой особе, хотя в парке и правда было хоть глаз выколи – то есть именно те условия, в которых ничего, кроме вышеупомянутого «черного квадрата» и не получилось бы.

– Подождите! Подождите минутку! – закричал он вслед незнакомке.

Девушка Мефодию понравилась, и он уже представил, насколько эффектнее будет выглядеть она при нормальном освещении. Ну а так как сам Мефодий был на данный момент ни от кого, кроме кредиторов, не зависим, а девушка в этот поздний час пришла одна, то это вселяло некоторую надежду…

«Почему бы и нет?» – подумал Мефодий.

– Вы знаете, наверное, это прозвучит бестактно, – начал он, – но я снимаю квартиру в паре остановок отсюда, и дома у меня что-то типа мастерской. Так что если вас не пугает перспектива провести вечер в компании грубого волосатого создания, то я сочту за великую честь, если вы…

И заткнулся, встретив ехидно-снисходительный и ничуть не смущенный взгляд невезучей клиентки.

– А ваших натурщиц это не побеспокоит? – игриво поинтересовалась она.

– Я дал им на сегодня выходной, – включился в игру Мефодий.

– И что же вы собираетесь получить от меня за мой портрет? – Взгляд девушки стал еще ехиднее и задиристее.

– Ну… в качестве аванса, может быть, разрешите сводить вас в кафе?

Такой аванс девушку вполне устроил.

Звали ее Раисой. Раиса была Мефодию почти ровесница и так же, как и он, после окончания института осталась здесь, в большом цивилизованном городе, искать работу и по мере возможностей устраивать себе жизнь.

– Мефодий? – переспросила Раиса, когда настал черед представляться ему. – А вашего брата зовут случайно не Кирилл?

– Да, Кирилл, – признался Мефодий. – Так вы его знаете?

– Вас все знают, – улыбнулась Раиса. – Вы книжки на пару печатаете.

– Нет, мой брат книгами не интересуется…

Мефодий говорил ей чистую правду. У него, названного родителями именно в честь второго русского книгопечатника, действительно был старший брат Кирилл, и он действительно проживал здесь же, в Староболотинске.

Кирилл Ятаганов был старше Мефодия Ятаганова на пять лет, но ни к книгам, ни к другим видам искусства не имел никакого отношения вообще.

Сфера интересов Кирилла заключалась в другом. Он являлся владельцем трех супермаркетов в Северо-Восточном районе Староболотинска и за счет этого мог позволить себе такое, о чем Мефодию приходилось только грезить: добротную квартиру в престижном районе, солидный «БМВ» и ежегодную поездку на так любимый им Тенерифе. И не надо было обладать особой проницательностью, чтобы догадаться, кто из братьев являлся истинной родительской гордостью, кого из них кому всегда ставили в пример и какова была температура личных отношений между стаптывающим последние башмаки художником и ужинающим исключительно в ресторанах предпринимателем. А в довершение ко всему следует добавить, что Раиса через год ушла от Мефодия не к кому-нибудь, а именно к Кириллу…

Единственным связывающим братьев звеном оставалась квартира, в которой проживал Мефодий. Не имея возможности платить за съем жилья, художник спрятал свою гордость подальше и после окончания университета воспользовался предложением брата занять эту выигранную им в карты однокомнатную квартиру в центре. Предложение вряд ли было сделано Кириллом из братских чувств. Сдача квартиры в аренду постороннему не обогатила бы и без того не страдающего безденежьем бизнесмена, а Мефодий человеком являлся хоть и недомовитым, но за сохранность жилья и своевременное внесение платежей на него можно было положиться с полной гарантией.

Портрет Раисы Мефодий написал не в день их знакомства, а немного позже – когда они, почувствовав друг к другу нечто большее, чем просто симпатию (как хотелось Мефодию тогда надеяться), и будучи попросту двумя одинокими душами в огромном городе, стали жить вместе у него на квартире.

Со стабильной и хорошо оплачиваемой работой Мефодию не везло, даже несмотря на заметный с первого взгляда талант молодого художника. В творчестве своем Мефодий не тяготел к непонятному широким массам абстракционизму, а предпочитал ставить во главу угла реалистичность (порой даже излишнюю) и динамизм изображаемого в красках действия. Подобное творческое кредо вырабатывалось у Мефодия со школьной скамьи, когда после очередного похода их подростковой компании в кинотеатр его глаза загорались жаждой отобразить на бумаге скачущих на мустангах индейцев или бьющихся на мечах рыцарей. И так уж получалось, что первыми холстами молодого дарования становились ученические тетрадки или страницы учебников.

«Здорово!» – говорили одноклассники после просмотра первых Мефодиевых работ, выполненных обычной авторучкой, поскольку художественное мастерство большинства одноклассников лежало где-то на уровне «точка, точка, запятая…» либо еще ниже. Единственные, кто не разделял по этому поводу восторгов, были учителя, раз в семестр заставлявшие Ятагановых-родителей раскошеливаться на новые учебники взамен доиллюстрированных сыном старых.

Больше всего надежд возлагал Мефодий на контракт со староболотинской звукозаписывающей компанией «Спектрум», заинтересовавшейся его работами и пожелавшей украсить ими обложки дисков целой плеяды звезд и звездочек местного масштаба. Три месяца проходил Мефодий в ожидании крупного заказа. Уже были выполнены зарисовки к обложкам для двух десятков аудиоальбомов, готовых вот-вот отправиться на суд заказчика. Раиса в предвкушении ожидаемого Мефодием аванса оставила за собой право потратить его на новую дубленку и – если что-то останется – на зимние сапоги. Но…

Все карты Мефодию спутал его более удачливый коллега из далекой Испании – некий Борис Валеджо, репродукции которого случайно попались на глаза менеджерам «Спектрума». Нет, конечно же, сам сеньор Валеджо ничего против Мефодия и в мыслях не держал. Мало того – можно было быть уверенным, что о существовании как господина Ятаганова, так и «Спектрума», и даже самого Староболотинска, этот маститый художник отродясь не слыхивал.

Зато работодатели Мефодия оказались хорошо осведомлены о нем. А потому перед ними встала столь характерная для нашего рынка дилемма: либо платить гонорар «родному» художнику, либо не платить ничего сеньору Валеджо, поскольку навряд ли он когда-либо обратит свое внимание на продукцию маленького провинциального «Спектрума».

Понятно, что дилемма довольно легко разрешилась в пользу второго варианта. И вот на буклетах спектрумовских дисков стали красоваться фантасмагорические обнаженные женщины с крыльями, могучие варвары с мечами и противостоящие им жуткие порождения Сил Зла – в общем, те самые фигуры, что и сделали Бориса Валеджо знаменитым.

Лакомый контракт был потерян, и Мефодию пришлось довольствоваться скромным предложением староболотинской пивоваренной фабрики, выпускающей известное в городе и окрестностях пиво «Викинг». Деньги, что заплатили художнику эти староболотинские «викинги», даже по сравнению с обещанным ему авансом от «Спектрума» были смехотворными, и их едва хватило Раисе на сапоги и пуховик, так и оставив в ее призрачных грезах желанную дубленку. Однако при имеющемся в молодой семье недостатке финансов выбирать особо не приходилось, и Мефодий с головой окунулся в работу.

Фабрика производила шесть сортов пива, и от Мефодия требовалось сотворить шесть эскизов этикеток, обязанных тем или иным образом отражать специфику предлагаемого сорта. О викингах Мефодий был наслышан, с детства увлекался историей их походов и колоритной мифологией, а потому проблем с отображением на бумаге суровых бородачей, облаченных в одежды из шкур и устрашающие рогатые шлемы, не возникло.

Возникли они в отсортировке готовых персонажей по пивным сортам. Легче всего вписались в пивную тему статный блондин с мечом и приземистый крепыш с неподъемной секирой, нареченные соответственно «Викингом Светлым» и «Викингом Крепким». Заставили слегка напрячь воображение образы «Викинга Темного», «Викинга Легкого» и «Викинга Классического», поскольку из готовых зарисовок ничего подходящего выбрать не удалось. «Викинг Темный» после некоторой доработки превратился в жгучего брюнета и стал до боли напоминать Антонио Бандераса из «Тринадцатого Воина»; «Викинг Легкий» вместо тяжелой палицы получил длинный лук и «похудел» килограммов на тридцать, приблизившись к дистрофии; «Викинг Классический» «состарился» до векового возраста и был усажен кистью мастера на замшелый валун – то есть своей дряхлостью символизируя всю ту «классику», что можно было представить себе при слове «викинг».

А вот кто действительно согнал с Мефодия семь потов, так это «Викинг Безалкогольный», поскольку, как утверждает история, трезвенников среди викингов не существовало отродясь и к рогу с элем их подносили едва ли не раньше, чем к материнской груди. Но выход был найден и из этого тупика.

Безусый юный викинг был водружен Мефодием на дозорную вышку, откуда он зорко всматривался в морские горизонты. Безалкогольная сущность зарисовки выражалась двумя подчеркнутыми деталями: первая – бесспорная молодость викинга, что гарантировала его не насквозь пропитое состояние; вторая – нахождение того на посту (правда, Мефодий не был уверен, существовало ли у варягов вообще какое-нибудь запрещавшее распитие спиртных напитков подобие устава патрульно-постовой службы).

Впрочем, заказчик остался доволен, расчет произвел в срок, и это был предпоследний раз, когда талант молодого мастера оказался востребован кем-то более серьезным, чем публика из парка имени Розы Люксембург. А о последнем таком случае Мефодий без содрогания вспоминать просто не мог, но об этом чуть позже…

На почве тотального безденежья пылкие романтические чувства Раисы к Мефодию постепенно перешли в прохладные и натянутые отношения. Мефодий, конечно же, ее понимал – уже давно стало ясно, что Раиса просто ошиблась в выборе спутника жизни. Но несмотря на это, он все равно любил ее, втайне надеясь, что в конце концов их жизнь устроится и в карих глазах Раисы он снова увидит ту искорку, что сводила его с ума в первые дни знакомства.

Мефодий продолжал писать портреты в парке, упорно обивал пороги работодателей, а вечерами подрядился разгружать вагоны на продовольственной базе, где рассчитывались наличными и сразу. Первый месяц было сложно совмещать несовместимое – днями творить, а вечерами таскать тяжести. Руки дрожали, ноги подгибались, а голова, отупевшая от белого пропилена мешков, на белом ватмане сосредоточиться должным образом уже не могла. Ухудшилось качество рисунка, незаметное для профанов, но режущее наметанный глаз коллегам Мефодия по художественному промыслу. Через три месяца Мефодий начал понимать, что от такого жизненного темпа он медленно сходит с ума, а злобный сарказм Раисы только усугублял это ощущение…

Однажды вечером, возвратившись с очередной разгрузки, Мефодий был встречен Раисой не привычно ворчливой, а какой-то деловой и молчаливой. «Надо поговорить», – коротко бросила она и прошла на кухню, жестом пригласив следовать за ней.

Мефодий выслушал Раису молча и без эмоций. Настолько неэмоционально, что даже сам этому удивился.

И хотя то, что поведала Раиса Мефодию, просто обязано было послать его в тяжелейший психологический нокаут (уж что-что, а свой характер он знал прекрасно), тем не менее этого не произошло…

Уже месяц как Раиса и Кирилл – его старший брат и квартиросдатчик – были любовниками. Мефодий никогда не знакомил их, но однажды в его отсутствие Кирилл случайно забрел к ним на огонек.

С этого все и началось. Будучи человеком разведенным, Кирилл встречал Раису после работы и возил к себе на квартиру, где они и проводили совместный досуг. А вчера Кирилл наконец сделал ей недвусмысленное предложение, от которого она была просто не в силах отказаться…

Мефодия это ничуть не удивило: от старшего братца всегда следовало ожидать чего-то подобного; от Раисы, если принять во внимание их летящие в тартарары отношения, тоже.

Удивила же его собственная реакция на все услышанное. Ни слова не говоря в ответ, он просто развернулся к плите и стал готовить себе ужин, которого сегодня, исходя из всего вышеуслышанного, ожидать уже не приходилось. Голова Мефодия была пуста, как вскрытая подарочная упаковка.

– Ну чего ты молчишь? – Раиса, видимо, заранее настроившись на бурное выяснение отношений, похоже, не ожидала от Мефодия столь непредсказуемой реакции. – Тоже мне, мужик, называется! У него жену уводят, а он молчит! Ну и молчи, тряпка половая!..

И она ушла…

«Сегодня точно как тряпка половая», – подумал вымотанный вконец Мефодий, но все-таки собрался с силами и кое-как стянул с ноющих ступней эти колодки, которые еще утром он называл ботинками. А затем с неохотой поднялся и прошел на кухню, дабы разогреть на ужин остатки сегодняшнего обеда.

По возвращении обратно в комнату Мефодий собрался было поднять с пола и вернуть в прихожую брошенные возле дивана ботинки. Но едва он нагнулся, как из нагрудного кармана пиджака тут же выскочила и зазвенела по полу мелочь, а следом за ней выпорхнул небольшой – в половину игральной карты – листок плотного эмулированного картона…

Ну конечно! Как же Мефодий мог про нее забыть! Визитная карточка незнакомца из парка. И судя по всему, довольно состоятельного незнакомца. А зачем давать визитку художнику, если не хочешь предложить ему работу? И кто знает, может быть, это предложение окажется очень даже выгодным! И можно будет тогда хоть на один-два месяца послать подальше эту осточертевшую продбазу!..

Да, хорошо бы…

Для рядового посетителя парка незнакомец выглядел странновато. Весь его облик говорил о том, что этот молодой, крепко сложенный человек просто обязан принадлежать к деловому миру: длинный легкий плащ, просторные и явно шитые на заказ брюки, элегантные и, по всей видимости, безумно дорогие туфли (Мефодий сам мечтал о таких). Такому, как он, скорее пристало прогуливаться возле дверей престижных банков, фирменных магазинов либо у парадного входа в казино в обнимку с пышногрудой красоткой. А потому вызывала недоумение цель его визита сюда – в место отдыха интеллигентных пенсионеров, мамаш с колясками, отцов, катающих на загривках детей постарше, да прогуливающих лекции студентов с пивными бутылками в руках.

Незнакомец шел по алее не спеша, держа руки в карманах и щурясь от яркого весеннего солнца. Легкий ветерок колыхал полы его плаща и доходившие до плеч черные, как гудрон, кудрявые патлы. Он степенно приблизился сначала к знакомому Мефодию пейзажисту, что выставил на обозрение у края аллеи свои работы, оценивающе осмотрел их, а затем перевел взгляд на заканчивающего очередной портрет Мефодия и зашагал к нему.

Мефодий недолюбливал современных «хозяев жизни», а потому намеренно игнорировал остановившегося напротив незнакомца: поправил грифели карандашей, протер поверхность этюдника и сиденье своего стульчика, не торопясь попил водички, при этом не упуская из виду пристально изучающего его холеного брюнета. Складывалось впечатление, что того интересовал сам художник, а не прикрепленные к крышке этюдника образцы его ненавязчивой саморекламы – лица улыбающихся красавиц в соседстве с личиками розовощеких младенцев. Закончив наблюдать за суетящимся вокруг этюдника Мефодием, незнакомец покосился на трех любопытных подростков, понял, что те подошли просто поглазеть, а затем распахнул плащ и вальяжно оседлал табуретку для клиентуры.

Наконец Мефодий соизволил обратить на незнакомца свое драгоценное внимание.

– Повернитесь немного на меня и постарайтесь не шевелиться, – деловито обратился к брюнету художник, поскольку пребывание прохожего на табуретке автоматически превращало его из зрителя в клиента.

Незнакомец беспрекословно подчинился и, ни слова не говоря, поменял позу. Только сейчас Мефодий как следует рассмотрел его лицо. Брюнет не являлся кавказцем, как это могло показаться на первый взгляд, да и кавказцы обычно предпочитали короткие стрижки, а не длинные шевелюры. Мефодий также отметил, что тип его лица не был горским, а скорее тяготел к латинскому, какой художник хорошо запомнил еще студентом, изучая работы Веласкеса. Но только, в отличие от гордых испанских грандов, глаза незнакомца излучали не надменность и порохообразную вспыльчивость, а как раз наоборот – взор его искрился дружелюбием и незлобивой иронией. Складывалось впечатление, что брюнета так и распирает от желания что-то сказать, но, несмотря на это, он продолжал хранить молчание.

«О цене даже не заикнусь, – подумал Мефодий, приступая к работе. – Такой нувориш, как ты, мелочиться не будет и в любом случае переплатит раза в три. Побольше бы вас захаживало сюда…»

Будто прочтя его мысли, незнакомец качнул головой и ухмыльнулся. Рука Мефодия несколькими изящными штрихами воспроизвела эту ухмылку на портрете – словно художник усмехнулся незнакомцу в ответ.

Брюнет и впрямь не поскупился. Выудив из портмоне не отечественный полтинник – стандартную таксу художника за тридцать минут работы, – а американскую двадцатку, брюнет, даже не взглянув на то, что извлек, передал купюру мастеру.

– Благодарю вас, – кивнул Мефодий и, сразу утратив антипатию к столь щедрому клиенту, добавил: – За это можете привести завтра вашу подругу – я напишу ее портрет совершенно бесплатно.

– Спасибо, буду иметь в виду, – первый раз за истекшие полчаса позирования заговорил патлатый и, оценив свой ухмыляющийся портрет, улыбнулся, после чего бережно свернул ватман в аккуратную трубочку. – А у вас и вправду талант. Я нигде не мог раньше видеть ваши работы?

– Разве что в галерее университета искусств, – ответил Мефодий, – да еще в том случае, если вы поклонник местного пива…

– Значит, нигде, – подытожил незнакомец и зачем-то вновь полез в портмоне. – Однако вы определенно заслуживаете большего… Сейчас… Да где же она? А, вот!..

Элегантно зажав визитку между указательным и средним пальцами, он протянул ее Мефодию.

– Звоните в любое время дня и ночи, – произнес незнакомец, пряча портмоне во внутренний карман плаща.

Мефодий посмотрел на визитку:

Мигель

Официальный Исполнитель

HEAVENS GATE INC.

Аудит / Консультации / Адвокатура

(55 сектор) тел. 000—000-000-000-055

«Ни разу не слыхал о таких, но, судя по внешнему виду и кошелькам, – ребята серьезные. Странно, тут одно имя и никакой фамилии!.. А это что за ерунда такая?..» – удивился Мефодий при виде неправдоподобного телефонного номера. Но едва он собрался заострить на нем внимание незнакомца, как увидел, что тот удаляется в обратном направлении торопливой – не в пример той, которой он прибыл сюда, – походкой. Возле уха он держал трубку мобильного телефона и, резко жестикулируя, взволнованно с кем-то переговаривался.

Мефодий вновь посмотрел на телефонный номер, состоящий из тринадцати нулей и двух пятерок, очевидно, и символизирующих указанный выше пятьдесят пятый сектор, а потом пожал плечами и сунул визитку в нагрудный карман пиджака; в конце концов, сейчас столько видов мобильной связи развелось, что ничему удивляться уже не приходится.

Патлатый брюнет был не единственной неординарной личностью, появившейся сегодня в парке имени Розы Люксембург. Не прошло и часа после его ухода, как с противоположного конца аллеи, меряя асфальт широченными шагами, к Мефодию приблизился субъект таких габаритов, каких уличному портретисту Ятаганову в своей жизни наблюдать еще не приходилось. Первой мыслью Мефодия при виде гиганта было то, что Староболотинск посетил не кто иной, как трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе Александр Карелин, однако это умозаключение пришлось тут же отвергнуть. В отличие от подтянутого Сан Саныча гигант больше напоминал борца профессионального реслинга: огромная голова, бычья шея, широченные плечи и массивные руки, едва не разрывающие рукава куртки, ноги-колонны, поддерживающие неохватный торс. При встрече с этим человеком завсегдатаи парка волей-неволей теснились к краю аллеи.

Поравнявшись с Мефодием, великан замедлил шаг и остановился. А Мефодий начал всерьез опасаться за судьбу своей табуретки, если этот некто вдруг надумает присоединиться к числу его клиентов. Но, как выяснилось, опасался напрасно.

Внезапно задрав нос, гигант поводил им туда-сюда, словно занятый поисками самки самец горной гориллы, после чего медленно обвел мутным взглядом окрестности. Потом громила повел себя и вовсе странно: присев на корточки, он приложил ладонь к асфальту, а затем поднес ее к носу и принялся сосредоточенно обнюхивать.

Такое престранное поведение не осталось незамеченным двумя юными блюстителями правопорядка, которые маячили неподалеку и, поигрывая дубинками, пытались завязать разговор со стайкой хихикающих студенток. Патрульные переглянулись и, браво расправив плечи (по сравнению с плечами гиганта просто цыплячьи), двинулись к сидевшему на корточках исполину.

Мефодию показалось, что тот учуял их, поскольку сразу же прекратил обнюхивать ладонь, не оборачиваясь, поднялся и зашагал к выходу из парка, так и оставив милиционеров недоуменно чесать затылки…

Мефодий перевел взгляд с визитки на настенные часы – половина двенадцатого. Позвонить или нет? Момент, конечно, не для делового разговора, но ведь незнакомец сказал: «в любое время дня и ночи». Ну а раз так, то пусть не обижается, если звонок Мефодия вырвет его из объятий какой-нибудь белокурой распутницы.

Боясь сбиться со счета, нажимая на «ноль» тринадцать раз подряд, Мефодий все-таки рискнул. Но после того как аппарат «проглотил» последнюю «пятерку», все гудки в трубке напрочь исчезли и там надолго воцарилась мертвая тишина.

– Я же говорил: чушь собачья – не бывает таких номеров! – пробурчал Мефодий, но только собрался положить трубку на место, как вдруг оттуда, во всю мощь маленького динамика, донеслись звуки фанфар.

Мефодий осторожно поднес ожившую трубку к уху, как будто это была вовсе не трубка, а раскаленный утюг из «бородатого» анекдота.

– Хорошо, что вы позвонили! – обрадованно произнесли на противоположном конце линии.

Мефодий побоялся, что его приняли за другого, а потому на всякий случай уточнил:

– Это я – Мефодий, тот художник, что рисовал ваш портрет в парке.

– Ну разумеется, не президент! – усмехнулась трубка. – Да и президент в отличие от вас не имеет чести знать номера моего телефона.

– Я не оторвал вас от дел? – вежливо полюбопытствовал Мефодий. – Если да, то могу перезвонить; как-никак поздно уже…

– Поздно? – недоуменно произнес Мигель – теперь Мефодий не сомневался, что с ним разговаривал именно незнакомец из парка. – Ах да, забыл, вы же нуждаетесь в регулярном ночном сне!.. Нет-нет, что вы, моя жизнь с некоторых пор не зависит от обращения этой планеты вокруг Солнца…

«Не иначе, как пьян! – вынес диагноз Мефодий. – Несет сущую бредятину».

– О, кажется, я вас обидел!.. – произнес Мигель, и у Мефодия снова закралась мысль, что этот тип просто читает его мысли. – Простите, не берите в голову… Ладно, давайте о деле: как вы уже, видимо, догадались, наша фирма хотела бы предоставить вам работу.

– Временный заказ?

– Нет. Постоянную и на хороших условиях.

У Мефодия зашумело в голове – этот вердикт он мечтал услышать еще со времен выпуска из университета. Он тут же простил Мигелю все обиды и в радостном нетерпении забарабанил пальцами по телефонной полочке.

– Но почему именно я? У вас ведь даже нет на меня рекомендаций…

– Ну, скажем так… я чувствую в вас огромный потенциал, который, возможно, в скором времени нам пригодится. А написанный вами портрет говорит за вас лучше всяких рекомендаций.

– Вообще-то… я не уверен, – стушевался Мефодий от такой высокой оценки своих скромных талантов, – что смогу быть чем-то полезен по основному профилю вашей деятельности. К аудиторству и адвокатуре я не имею никакого отношения…

– Нет, по этой специализации мы вас привлекать не собираемся, – пресек его сомнения Мигель. – Просто нашей фирме по разнарядке свыше потребовали иметь в штате художника, а вы, я так понимаю, вроде бы безработный…

– Да, безработный, – подтвердил Мефодий. – Но зачем вам в штате художник?

– Вот я и предлагаю поговорить об этом при личной встрече, то есть у вас дома. У вас же наверняка имеется дома масса всяких эскизов, набросков и прочих этих ваших… заготовок, так ведь?

– Да, конечно…

– И вы, надеюсь, не будете возражать, если я заеду к вам, скажем… через полчаса и мы в спокойной обстановке посмотрим ваши работы и побеседуем обо всех тонкостях вашего контракта?.. Или, может, вы уже собрались лечь спать?

– Да какой теперь сон – вы меня заинтриговали. Простите, Мигель, кроме имени, я не знаю ни вашей фамилии, ни отчества…

– Мигель. Просто Мигель.

– Разумеется, приезжайте, Мигель. А я пока приберусь тут немного.

– Творческий беспорядок?

– Банальный бардак…

– Заметано! – подытожили на том конце линии и предупредили: – Но только я буду с коллегой. Он наш кадровый психолог, да и по части живописи больше подкован.

– Приезжайте с коллегой, – согласился Мефодий и заметил: – А вы дотошно подходите к подбору кадров!

– Это верно, – подтвердил Мигель. – С этим у нас строго. Выживание в бизнесе заставляет, знаете ли…

После ухода Раисы – ухода, по мнению Мефодия, подлого и некрасивого – первым желанием Ятаганова-младшего было съехать с этой квартиры куда подальше. Этого требовала задетая гордость, однако ее призывы пришлось проигнорировать.

На следующий день после прощального Раисиного реверанса к Мефодию наведался Кирилл и, отпихнув с порога кинувшегося на него с кулаками брата, попросил того не мельтешить.

– Знаешь, братишка, я прекрасно тебя понимаю, – проговорил он с явно наигранным сочувствием. – Но такова жизнь! И если ты Раису по-настоящему любишь, то дай ей право на будущее, действительно ее достойное. А ты живи здесь, тебя никто не выгоняет; брат ты мне или не брат, в конце концов? И без обид, хорошо?

Резон в словах Кирилла и впрямь просматривался, а альтернатива у Мефодия была только одна – возвращение в родной райцентр, где перспектив для художника не было вообще никаких. А потому, просидев добрых три часа в том самом углу, куда оттолкнул его Кирилл, Мефодий скрепя сердце решил оставить все как есть и жить дальше, закопав эти полтора года с Раисой в глубокую могилу забвения.

«Странно, почему я настолько спокоен? – думал он, потирая вскочившую на голове от нечаянного удара о стену шишку. – Может, я уже по-тихому рехнулся и в этом вся загвоздка? Как будто те предохранители, что перегорали во мне раньше и при меньших нервотрепках, кто-то выбросил и поставил вместо них толстую медную проволоку… Но только ничего в этом хорошего нет; нутром чую, что нет…»

С той поры жизнь для Мефодия словно утратила некий ориентир, на который он упорно пытался выйти, и теперь бесцельно дрейфовала, подхваченная медленным, но неумолимым течением времени. Мефодию не раз доводилось слышать о том, что коварная штука – жизнь внешне чем-то похожа на зебру – полоса белая, полоса черная… В целом с таким живописным сравнением он соглашался, но только в последнее время Мефодия стали терзать сомнения по поводу кое-каких деталей этой философской концепции. Мефодию казалось, что, угодив на очередной «черный» промежуток, он вдруг по непонятной причине совершил строевой поворот на девяносто градусов и вплоть до настоящего момента упорно маршировал вдоль, а не поперек этой мрачной полосы. А она с каждым шагом становилась все мрачнее и мрачнее…

Вначале он, что называется, попал под раздачу, выйдя по невнимательности поработать в парк аккурат на День доблестного воздушно-десантного воинства. В прошлом году Мефодий воздержался от посещения этого праздника, когда по всей стране отставные десантники наглядно демонстрируют тем, кого они обязаны защищать, каким образом будут громить посягнувшего на Родину агрессора. Ну а поскольку сам агрессор был в это время далеко, его роль по уже сложившейся традиции продолжали играть рыночные торговцы с Кавказа, допризывная молодежь, ОМОН или, в крайнем случае, свои же собратья по оружию.

Сперва все протекало тихо, мирно и в какой-то степени даже весело. Дюжие хлопцы в голубых беретах, пребывая в нормальном для праздника «подогретом» состоянии духа, охотно подсаживались к художнику и позировали столько, сколько от них требовалось. Благодарили же Мефодия кто деньгами, а кто и просто поднесенной стопкой, от которой художник, боясь смертельно обидеть грозных клиентов в святой для них день, предпочитал не отказываться.

«Какие замечательные ребята, – думал изрядно захмелевший под вечер Мефодий, стоя в окружении новых друзей, напяливших ему на голову берет и даже подаривших на память настоящий десантный тельник. – Веселые, дружные. Не то что эти дебильные студенты…»

Конфликт возник на пустом месте. Внезапно к их уже сформированному коллективу подошли еще пятеро молодцов в таких же камуфлированных штанах и лихо заломленных на затылок беретах. После обязательного ритуала братского приветствия (в котором принудительно поучаствовал и Мефодий) никто не мог даже предположить, что все закончится так трагично.

– Эй, ты, маляр, – глядя на Мефодия остекленевшими глазами, обратился к нему самый малорослый из подошедших. – А ну-ка, намарай нас на память всех вместе!

Несомненно, живи Мефодий в Германии, где любой художник от оператора краскопульта до всемирно известных Альбрехта Дюрера и Кете Кольвиц – der Maler, он бы не обиделся. Но на русском это обращение звучало для портретиста оскорбительно. И пока Мефодий собирался с мыслями, намереваясь отстоять честь своей поруганной профессии, его опередил белобрысый крепыш, чей берет красовался сейчас на голове у художника.

– Спокойно, братан! – сказал он, поднимаясь со стульчика и панибратски хлопая малорослого по плечу. – Погоди, не гони – пусть Мишка, – так по-свойски десантники окрестили Мефодия, – сначала со мной разберется.

– …дцатая? – вдруг спросил у белобрысого один из товарищей малорослого – сухощавый верзила с пушистым, как помазок, аксельбантом на камуфлированной куртке.

– …дцатая гвардейская! – гордо поправил его белобрысый, щелкнув себя по юбилейному значку на небольшом «иконостасе» кителя.

– Ну и где была ваша гвардейская, когда нас обложили в …ком ущелье? – презрительно сощурился верзила. – Зажались, как бабы в У…ке, когда наши пацаны там ротами гибли! Зато здесь все вы… «гвардейские»! Трусы!

Белобрысый задумался, переваривая захмелевшей головой только что услышанное, потом насупился, шумно втянул перебитым носом воздух и вплотную придвинулся к носителю аксельбанта:

– А ну-ка, повтори!!!

Верзила не счел за труд повторить…

Так Мефодий, не отслуживший после университета положенного года по причине плоскостопия, сам того не желая, угодил в междивизионные разборки отставного десантного контингента. Еще ни разу в жизни ему не доставалось так крепко. Даже злые бритоголовые гопники, испытывающие антипатию ко всем небритоголовым в целом и к уличным художникам в частности, и те не колотили его с таким педантизмом. Наверное, следовало считать за честь, что крепкими побоями «Мишку» невольно приравнивают к полноправным членам боевого братства, но стоящий на четвереньках и получающий по лицу рифлеными подошвами армейских ботинок Мефодий особой гордости по этому поводу не испытывал.

…Уже смеркалось, когда Мефодия привели в чувство сердобольные омоновцы. Мефодий лежал на примятом газоне невдалеке от места своего боевого крещения. Ветер лениво носил вокруг рваные листы ватмана, а обезноженный этюдник (ножки его были отломаны и вместе с табуреткой использованы дерущимися в качестве оружия) щерился на художника щепами треснутой фанеры, словно выбитыми в драке зубами…

Сломанные ребра срослись, швы с рассеченной брови сняли, синяки и шишки рассосались, а хромая походка снова стала ровной. Были куплены с рук новые этюдник и стульчик, заштопан порванный пиджак. Жизнь вернулась к своему привычному состоянию.

Но ненадолго…

Следующая пренеприятная история стряслась аккурат по первому осеннему гололеду и, хоть протекала она практически без рукоприкладства, страху на Мефодия нагнала несоизмеримо больше.

Неприятность эту стоило бы отнести к соседским неурядицам, но только сосед у Мефодия был не из тех, к кому можно было запросто сходить за сигаретами или одолжить червонец. Да и просто по-соседски поинтересоваться у него, как дела.

Виктор Тутуничев, более известный в Староболотинском РУБОП как Тутанхамон, являлся представителем тех структур, которые с некоторых пор принято именовать «теневыми». Проживал Тутанхамон этажом выше Мефодия и имел в своем распоряжении совмещенные в единый блок трехкомнатную и две двухкомнатные квартиры. В оставшейся однокомнатной, что находилась прямиком над квартирой художника, дислоцировался взвод тутанхамоневской охраны. Лестничную площадку Тутанхамона от самой лестницы отделяла стальная клетка, оставляющая лишь малое пространство для прохода проживающим выше жильцам. По поводу этого сваренного из арматуры сооружения среди обитателей подъезда номер один ходила дежурная шутка: дескать, Тутанхамон сварганил клетку на память о месте своего недавнего восьмилетнего пребывания, где подобного добра вкупе с километрами колючей проволоки было предостаточно.

На лифте Тутанхамон отказывался ездить категорически, хотя и жил на предпоследнем этаже. Не то чтобы ходьба по лестнице доставляла ему удовольствие, нет. Скорее наоборот – грузному и страдавшему одышкой Тутанхамону преодоление лестничных пролетов казалось каждодневным восхождением на Голгофу. Однако человеку, на которого раз в полгода открывали охоту разного рода киллеры, выбирать особо не приходилось – перед глазами Тутанхамона стоял живой (а точнее – некогда живой) пример подобной неосмотрительности: предшественник Тутуничева на посту лидера центровой преступной группировки был взорван радиоуправляемым фугасом именно в лифте собственного дома.

А потому при следовании Мефодия по подъезду его частенько оттирала к стене дозорная группа Тутанхамоновых телохранителей, чей наметанный глаз, правда, сразу определял полную профнепригодность худосочного Мефодия к специальности киллера. И несмотря на это, Мефодий все равно умудрился перейти дорогу такому известному человеку, как господин Тутуничев. Причем перейти в прямом смысле этого слова…

Купленный Мефодием на вещевом рынке этюдник страдал противной привычкой. Одна из его ножек, будучи донельзя разболтанной, никак не хотела фиксироваться в сложенном положении и постоянно выезжала на всю длину тогда, когда этого от нее вовсе не требовалось.

То же самое произошло и в это злополучное утро на выходе из двора Мефодиева дома. Мефодий стоял посреди узкого проезда и негромко ругался, пытаясь сложить раскрывшуюся ножку этюдника, как вдруг из-за угла прямо на него вырулила серебристая громада новенького «Паджеро» Тутанхамона.

Виктор Игнатьевич, как раз с полмесяца назад переживший очередное неудавшееся покушение, держал своих бойцов в полной боевой готовности. Именно поэтому водитель Тутанхамона, едва узрев на пути человека, держащего наперевес нечто напоминающее снайперскую винтовку да еще производящего с ней похожие на передергивание затвора манипуляции, резко ударил по тормозам…

Была середина октября – время, когда ночной морозец сковывает оставшиеся после дневного дождя лужи ледяной коркой. Угодив на такую при торможении, «Паджеро» пошел юзом, развернулся на четверть оборота и что было силы ударился боком о ларек со стеклотарой и окружающие его бутылочные ящики.

Грохот и звон разбитого стекла пронесся между типовыми десятиэтажками, а к ногам открывшего рот от неожиданности Мефодия подкатились бутылки вперемешку с пластиковыми ящиками. Сам джип с напрочь смятым крылом и водительской дверцей замер от него всего в нескольких шагах, зловеще взирая на Мефодия черными тонированными стеклами.

Задняя дверца медленно распахнулась, и на свет божий вылез один из тутуничевских телохранителей. Свирепый взор телохранителя сначала заставил ретироваться внутрь ларька поднявшего было крик приемщика, затем обратил в бегство парочку отиравшихся возле ларька бомжей, а после замер на Мефодии, не обещая ему ничего хорошего.

Ни слова не говоря, телохранитель поманил Мефодия к себе. Мефодий тоже хотел броситься наутек, но ноги предательски отказывались ему повиноваться. Да и какой от этого был бы прок? Скрытый за тонированными стеклами «Паджеро» Тутанхамон наверняка уже узнал своего соседа по подъезду.

– А в чем дело? – дрогнувшим голосом поинтересовался Мефодий, игнорируя призывный жест телохранителя. – Я тут ни при чем! И вообще, мне надо идти!..

Телохранитель – в прошлом, вероятно, мастер спорта по борьбе или по боксу – раздраженно сплюнул и так же молча зашагал к остолбеневшему среди рассыпанных бутылок Мефодию.

– Что такое? – продолжал возмущаться влекомый за шиворот к автомобилю художник. – А ну-ка, руки убери, ты!..

Телохранитель выполнил требование лишь наполовину: одну руку он все-таки убрал, но только для того, чтобы отвесить ею подконвойному ощутимый подзатыльник. Таким неблагородным манером Мефодия доставили к задней дверце «Паджеро», которую немногословный крепыш-поводырь тут же услужливо перед ним отворил.

– Я туда не полезу! – замотал головой Мефодий и, выставив перед собой этюдник, прикрылся им, будто рыцарским щитом. – Если что хотите, говорите здесь!

– Не полезешь туда – погрузим в багажник, – проронил телохранитель, а после, ухватив Мефодия, как подозреваемого в полицейском боевике, за шею, согнул его пополам и запихнул внутрь салона вместе с этюдником.

Массивная туша Тутанхамона возлежала на левом краю заднего сиденья. Вместе с Тутанхамоном и водителем в автомобиле находился еще один телохранитель, держащий в руке явно не газовый «хай-пауэр».

Мефодий хотел было остаться с краю сиденья, но его сдвинул на середину втиснувшийся следом за ним молчун. Таким нечаянным образом для Мефодия осуществилась давняя мечта всех охотников за головой Тутанхамона – он очутился от него на расстоянии вытянутой руки.

– Да поймите же – я здесь абсолютно ни при чем! – обращаясь к Тутуничеву, залепетал художник. – Скользко, вашу машину занесло, а я…

Тутанхамон кивнул телохранителю, и тот отвесил «гостю» повторную затрещину.

– Ну в самом деле, вы же разумные люди… – вновь попытался отстоять свою правоту Мефодий, но напоминающий кузнечный молот кулак с надетым на палец крупным золотым перстнем недвусмысленно замер в паре сантиметров от его носа.

– Тише ты, и так голова раскалывается, – поморщился Тутанхамон и похлопал по спинке водительского сиденья. – Поезжай, Санек, а то торчим среди этого бомжатника у всех на виду…

«Паджеро» плавно тронулся с места, за пять секунд проделал оставшийся до подъезда путь и не менее плавно припарковался, тем самым наглядно демонстрируя преимущества солидного автомобиля.

– А я тебя знаю! – проговорил Тутанхамон, изучая лицо Мефодия маленькими, как у поросенка, глазками. – Ты ведь тоже здесь обитаешь, так?.. – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Если не знаешь, как меня звать-величать, то для тебя я – Виктор Игнатьевич.

– Виктор Игнатьевич, это, видимо, какое-то недоразумение… – забубнил Мефодий.

– Да погоди! – осадил его Тутанхамон. – Ну а твое имя? Когда заходишь в гости к незнакомым людям, то для начала надо бы представиться. Или в детстве понятиям этикета не обучен?

Мефодий, хоть и был напуган до полусмерти, все же отметил, что у Тутуничева тоже имеется чувство юмора, правда, немного своеобразное.

– Мефодий, – угрюмо назвался он. – Мефодий Ятаганов.

– Ятаганов… Ятаганов… – Тутанхамон что-то усиленно припоминал. – А Кирилл Ятаганов, что на Северо-Восточном пару магазинчиков держит, не братом ли тебе доводится?

– Да, братом, – тупо уставившись в спинку переднего сиденья, ответил Мефодий.

– Ну так тем лучше для нас обоих! – осклабился Тутанхамон. – Значит, не придется тебе, Мефодий, квартирку свою продавать!

– А это еще зачем? – напрягся Мефодий, хотя ответ на свой вопрос уже знал.

– Ну и туго же ты, Ятаганов, соображаешь! – От раздражения Виктор Игнатьевич даже заерзал. – А за «Паджеро» кто рассчитываться будет?

– Да не виноват я!..

– А кто виноват? – спросил Тутанхамон.

– Не знаю…

– Он не знает! – воскликнул Тутуничев. – Зато я знаю! Виноват ты! Ладно, слушай внимательно: за причиненный мне моральный и материальный ущерб с тебя причитается… – Тутанхамон наморщил лоб, очевидно, производя в уме арифметические вычисления. – Четыре тысячи двести… А, ладно, по-соседски сброшу… Итого, четыре штуки ровно!

Что не рублей, Мефодий догадался и без подсказок.

– Ну почему? – едва не плача, промямлил ошарашенный предъявленной ему суммой Мефодий. – Что я такого совершил? Я же просто мимо проходил…

– Изволь, господин хороший, объясню, – сделал одолжение Тутанхамон. – Ты торчишь посреди дороги, с железной палкой, так?.. Так! Чего ты там забыл? Никто не знает. Санек, – обратился он к водителю, – там есть пешеходный переход?

– Нет, – ответил Санек.

– Вот видишь, Мефодий: перехода нет!.. А светофор?

– И светофора, Игнатьич, тоже там нет, – снова подтвердил Санек.

– И светофора тоже там нет, – повторил Тутанхамон. – А ты торчишь прямо посреди дороги да еще палкой железной в нас тычешь! Кто тебя знает, а вдруг ты сейчас возьмешь да и пульнешь по нам из винтаря!.. В общем, скажи спасибо Саньку, что кишки твои на колеса не намотал, а, можно сказать, пожалел тебя… Когда сможешь расплатиться?

Мефодий судорожно вцепился в этюдник и крепко прижал его к себе, как будто Тутанхамон собирался в первую очередь реквизировать именно его. Оглашенная сумма была для Мефодия чудовищной, а спорить и доказывать что-то этой прямолинейной публике без опасения вновь получить по шее являлось столь же невозможным, как и собрать требуемые деньги.

– Э-э-э, да кто бы переживал! – Тутанхамон ободряюще потрепал стушевавшегося Мефодия по плечу. – Звони брату! Уж для кого, а для него четыре штуки не вопрос. Короче, Ятаганов-младший, срок тебе, ну скажем… до понедельника. Пять дней я, так и быть, подожду. Но не больше! И учти: это я с тобой еще по-соседски…

Присущее вольным художникам чувство гордости и в лучшие времена не позволяло Мефодию беспокоить брата такими вопросами, а теперь как с бухты-барахты – сразу четыре тысячи! Конечно, брат есть брат, он наверняка Мефодия выручит, но какой нокаутирующий удар получит Мефодиево самолюбие! А Раиса-то как посмеется! Ну и, само собой, перед тем, как отсчитать Мефодию эти чертовы деньги, оба поиздеваются всласть! Пускай, дескать, этот «староболотинский Пикассо», как любил при родителях называть брата Кирилл, наконец-то убедится, кем он является в этой жизни: полным ничтожеством… Однако перспектива иметь в кредиторах Виктора Игнатьевича Тутуничева, отделенного от Мефодия лишь потолочными плитами, была куда нежелательнее.

– А скажи-ка мне, любезный, – выводя Мефодия из полуобморочного состояния, обратился к нему Тутанхамон. – Зачем ты и зимой и летом носишься с этой деревянной лопатой? Мне это чисто из любопытства.

– Это не лопата, – буркнул Мефодий. – Это этюдник.

– А на хрена этот… ну, как ты его сейчас назвал… нужен?

И хоть Мефодий находился не в том настроении, чтобы заниматься культпросветом, но все-таки нашел в себе силы объяснить Тутанхамону, чем зарабатывает себе на жизнь.

– Вот те раз! – отреагировал на это Виктор Игнатьевич. – Никогда не встречал реального Шишкина! И школу специальную заканчивал?

– Университет искусств…

– Не хило!.. Ну ладно, валяй к братану за компенсацией, и мой тебе совет: не тяни. А то веришь, нет: я хоть и не Шишкин, но под хохлому тебя расписать всегда смогу…

Прошло не более шести часов. Мефодий сидел на кухне и, несмотря на то, что спина его была прижата к теплой батарее, никак не мог согреться. Колотило же его не от холода, а от неизбежного посыпания головы пеплом и разрывания собственных одежд перед всемогущим Кириллом. Он давно закончил зубрить самоунижающий монолог и уже готовился вынести его на суд брата, когда сосед с верхнего этажа вновь напомнил о себе.

– Виктор Игнатьевич сказал: к понедельнику, – начал было оправдываться Мефодий перед едва не свернувшими ему кулаками дверь тутуничевскими телохранителями.

– Пошли. Игнатьич по-новому перетереть с тобой хочет, – лаконично проинформировал Мефодия один из них, а второй нежно подхватил художника под локоть.

Догадываясь, что сослаться на плохое самочувствие не удастся, Мефодий подчинился.

Трехквартирный блок Виктора Игнатьевича Тутуничева поражал прежде всего своими ковровыми просторами (все некапитальные перегородки в нем были переделаны либо вовсе устранены за ненадобностью), на которых можно было свободно играть в гольф. Интерьер и все остальное поражал уже во вторую очередь. Владелец апартаментов усадил гостя в мягкое кресло и без лишних слов разлил по рюмкам водку из небольшой, но более благородной, чем банальная чекушка, бутылки.

– Виктор Игнатьевич, я еще не звонил Кириллу насчет денег, – сразу выпалил Мефодий, – но вы же сами сказали, что через пять дней…

– Выпей! – велел Тутанхамон и махнул маячившему в дверях телохранителю: – Не в службу, а в дружбу, Колян, сообрази-ка нам что-нибудь закусить.

Рюмка в руке Мефодия слегка подрагивала. Тутанхамон нашел это забавным и, сверкнув золотыми зубами, аккуратно поднес к рюмке гостя свою, после чего произвел вежливый «чин-чин».

– Погоди пока звонить… – Выпив, Тутанхамон поморщился и, не дожидаясь, пока поднесенная Николаем тарелка с ветчиной опустится на стол, взял с нее ломтик, а затем метнул его в рот вдогонку водке. – Тут нарисовалось кое-что до общей картины. Проблемка маленькая…

На Мефодия вместе с приятной теплотой от своевременной как никогда порции успокоительного снова нахлынули нехорошие предчувствия: сейчас Тутанхамон скажет, что деньги нужны ему через полчаса, или того хуже – увеличит сумму компенсации!..

– Видишь ли, в чем суть: братан твой под присмотром Конопатого работает, – продолжал Тутуничев. – Я тут проверил кое-какую информацию – говорят, Ятаган и Конопатый закорешились сильно, дела там у них совместные или типа того. Я тоже с Конопатым недавно мировую пил, потому сам понимаешь, если до него вдруг дойдет, что я на тебя наехал… В общем, портить отношения мне с Конопатым сейчас не резон, тем паче из-за каких-то четырех штук. Так что о деньгах забудь. Но ты рано радуешься! – сразу же осадил он глупо заулыбавшегося Мефодия. – Долг есть долг, и отдавать его, как ни крути, надо.

– Но у меня нет ничего ценного, – проговорил Мефодий. У него перед глазами все плыло, но не столько от водки, сколько от того, что унизительное выпрашивание денег у брата отменяется. – Квартира эта не моя, тоже Кирилла, а весь мой инвентарь не потянет и на пятьсот долларов…

– Ты будешь на меня работать! – заявил Тутанхамон.

– Я – на вас?! – изумился Мефодий и перевел взгляд на смотревшего телевизор телохранителя. – Да он на меня дунет, я и упаду!

– Ха! – Тутанхамон откинулся в кресле и, ткнув в Мефодия перстненосным пальцем, визгливо расхохотался. – Нет, Колян, ты слыхал? Шишкин думал, что я зову его к себе в бойцы! Во, загнул так загнул! Его – в бойцы!

Колян покосился на Мефодия и презрительно хмыкнул.

– Не-е, расслабься, – прекратив смеяться и, разливая по второй, проговорил Виктор Игнатьевич. – Уж как-нибудь без тебя обойдемся. А ты вроде бы говорил, что картинки всякие рисуешь?

– Да, сейчас я специализируюсь в основном на графике, – сказал Мефодий.

– Да мне без разницы! – Тутанхамон снова выпил. Глядя на него, выпил и Мефодий. – Короче, чтобы ты, упаси бог, никому не ляпнул, что, дескать, Виктор Игнатьевич на тебя наехал, давай вообразим такую ситуацию: будто бы я прихожу к тебе, даю эти самые четыре штуки и говорю: «Мефодий, сосед, выручай! Я человек солидный, ко мне в офис приходят солидные люди, а там на стенах одни голые обои. Несолидно, понимаешь, как-то…» А ты мне отвечаешь: «О чем базар, Виктор Игнатьич! Да разве сосед не поможет соседу? Да завсегда пожалуйста!..» Ну, продолжай!

Мефодий, кажется, понял, чего от него хотят, и робко поинтересовался:

– Вы хотите заказать мне картину?

– Ну вот, быстро соображаешь! – заулыбался Тутанхамон. – Конечно, картину, что бы я еще, интересно, тебе заказывал? Не конкурента же, в конце концов! Ну и в каких картинах ты самый большой мастак? Природа? Море? Или, может, бабы голые?

– В портретах, – ответил Мефодий.

– Тоже неплохо! – кивнул Тутанхамон. – Помнишь, Колян, у Никифора на даче его портрет над камином здорово смотрелся. Никифор божился, будто штуку за него отвалил! А я хочу такой же, но в офис и за четыре. Понимаешь?

– А какой желаете размер? – поинтересовался Мефодий. – Высота, ширина рамы?

– Это тебе должно быть виднее, – задумчиво почесал лысеющую макушку Виктор Игнатьевич. – Но за штуку баксов это было где-то…

И Тутанхамон изобразил руками раму, имевшую размеры что-то около восьмидесяти сантиметров на полметра.

– Вот и посчитай, – добавил он. – Это за штуку, а надо за четыре.

– Будет вам портрет за четыре штуки! – уже не дрожащим, а вполне уверенным голосом пообещал Мефодий. – Портрет ровно в четыре раза больше, чем за штуку!

– Вот это деловой подход! – согласился Тутанхамон и, предлагая отметить заключенный договор, наполнил рюмки по третьему разу. – Проблемы будут?

Мефодий прикинул в уме: берем указанные заказчиком размеры, увеличиваем их в два раза; грубо округляя, выходило где-то метр пятьдесят на метр… Нет, с технической стороны проблем не было. Десять квадратов превосходного холста еще советской мануфактуры было год назад куплено за бесценок у бывшего обкомовского агит-плакатчика. Грунтовка, краски – все это, как у практикующего специалиста, тоже имелось в избытке. Загвоздка была в другом – лицо (если выражаться предельно мягко) Тутанхамона: одутловатое, с двойным подбородком и торчащими, как ручки кастрюли, ушами, редкие бледные волосы и короткая, практически отсутствующая шея… И в масштабе один к одному оно не вызывало у Мефодия вдохновения, а уж воссоздание его на площади в полтора квадратных метра!.. Впрочем, выбирать не приходилось, однако выход из этой ситуации все-таки имелся…

Не желая показаться невежливым, Мефодий для начала извинился и только потом поинтересовался у заказчика, а как он посмотрит на то, если будет изображен не в канонических портретных традициях, а, скажем так, в контексте…

Воцарилась зловещая пауза, в ходе которой Тутанхамон и Колян обменялись вопросительными взглядами. По их реакции Мефодий понял, что выражение «изобразить в контексте» отсутствует в лексиконе обоих, а потому требует дополнительного перевода.

– Ну это если вы будете изображены не на задрапированном фоне, – как можно понятнее разъяснил он, – а, к примеру, играющим в казино, отдыхающим в сауне, стоящим возле вашего автомобиля или там…

Мефодий хотел закончить «… сидящим у камина с книгой», но передумал, поскольку так и не сумел вообразить подобную сцену.

Судя по тому, как у Виктора Игнатьевича вновь засверкали благородного металла зубы, Мефодий догадался, что предложение явно пришлось Тутанхамону по душе.

– А ты, Шишкин, и впрямь ученый! – уважительно произнес Тутанхамон. – Это ты сейчас дельную вещь сказал. Только… казино, баня, машина… Нет, все не то. Осточертело все это… Слушай, а вот, скажем, рядом с Эйфелевой башней сможешь меня запечатлеть? – И, заметив, как удивился его экстравагантному желанию Колян, пояснил: – Давно хотел туда мотануть. Елисейские Поля, Лувр, собор Парижской Богоматери… Мечта босоногой юности.

– Обижаете, Виктор Игнатьевич! – вконец осмелел Мефодий. – Да хоть на Северном полюсе…

Услыхав про полюс, Тутанхамон вдруг помрачнел, но не агрессивно, а с налетом легкой меланхолии:

– Нет, на полюс не хочу. Я за Полярным кругом первый срок мотал. Там холодно. И смотреть-то там нечего, а рисовать и подавно. Туда, Шишкин, меня отправлять не надо…

Под видом студента-заочника Мефодий проник в читальный зал областной библиотеки и самым бесстыжим образом выдрал лист из подшивки журналов «Вокруг света». На коварно добытом артефакте был изображен нужный фон его будущего полотна, нареченного в тайне ото всех «Парижские каникулы Тутанхамона Староболотинского».

Спать приходилось по три часа в сутки, но зато за десять дней все долги соседу сверху были полностью возвращены. Два дня из горячей декады штрафработ Мефодий провел в Тутанхамоновых апартаментах, где был предусмотрительно свернут в рулон один из шикарных иранских ковров и на голый пол водружен уже не переносной этюдник, а самый настоящий мольберт – одна из немногих имевшихся у Мефодия ценных вещей. А доставили мольберт наверх по узким лестничным пролетам Колян и его верные адъютанты. Строя на лице подчеркнуто аристократическое выражение, Тутанхамон покорно отпозировал положенное, изредка отвлекаясь то на телефонный звонок, то на перекур.

Задний план Мефодий рисовал уже дома. Подшивка попавшихся ему в библиотеке журналов оказалась за семидесятый год – то есть время, когда его заказчик пребывал в отроческом возрасте. Но ни мастера, ни его легкую кисть это не смутило, а потому вышедшее из-под кисти полотно частично можно было отнести к разряду фантастических.

…Виктор Игнатьевич Тутуничев – дородный мужчина сорока с лишним лет – в задумчивости стоял на набережной Ке-Дорсе, очутившись в Париже времен своей молодости, очевидно, при помощи не изображенной на картине машины времени. За его спиной спешили по делам парижане в короткополых фетровых шляпах и миниатюрные парижанки с накладными ресницами и в длинных плащах, одетые по моде той поры. По набережной катили круглозадые узкофарые «Ситроены», а в верхней левой четверти картины на фоне светло-серого неба уходила в зенит любимица Тутанхамона – широкобедрая стальная башня работы гениального Эйфеля.

Тутанхамон долго разглядывал себя на картине, сначала делал это в упор, едва не касаясь носом холста, а затем отошел в дальний угол зала. Он словно прикидывал, вся ли задолженная сумма представлена или хитрый Шишкин все же надул его на сотню-другую баксов.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался Тутанхамон у присутствующего на просмотре Коляна.

– Без вопросов, Игнатьич, – Ятаган-младший свое дело знает, – отозвался тот. – Ты здесь почти как Шарль де Голль…

Инцидент с «Паджеро» был исчерпан. Напоследок Тутанхамон пообещал Мефодию свести его со своими друзьями из соседнего района, дабы художник имел возможность подзаработать, но на настоящий момент от друзей Виктора Игнатьевича предложений ни в письменной, ни в устной форме не поступало.

Зима выдалась и вовсе безденежной. Морозы стояли лютые; о работе в парке пришлось забыть. Все попытки нести искусство в массы в переходах метро вызывали лишь конфронтацию с работниками милиции, а потому приходилось уповать на единственно стабильный источник пусть не бог весть каких, но все-таки доходов – продбазу. Там по причине активного физического труда работать можно было при любых температурах.

Но едва Мефодию стало казаться, что с первыми мартовскими оттепелями он увидел и край своей трижды проклятой «черной полосы», как вдруг на него свалилась очередная напасть…

Раису было просто не узнать: норковое манто, высокие – выше колен – сапоги из тонкой кожи и внушительный слой косметики на лице, которой ей, если по правде, злоупотреблять было еще рановато. Однако при огромном Раисином желании быть достойной своего мужа Кирилла Ятаганова облик ее соответствовал все-таки не светской львице, а главной героине американской мелодрамы «Красотка», когда она еще только-только повстречала своего «принца». Но как бы то ни было, Мефодий обрадовался, увидев Раису Николаевну у себя на пороге.

Чего нельзя было сказать о ней самой.

Проходить в квартиру Раиса не стала и от чая отказалась.

– Ну и свинарник у тебя! – брезгливо скривив губки, заметила она. – А где пустые бутылки? Уже успел сдать с утра?

– Я перешел на марихуану, – ответил Мефодий. – Она весьма способствует раскрытию творческих чакр.

– Откуда у тебя деньги-то на марихуану! – хмыкнула Раиса. – Ты если на что и перейдешь, так это с дешевой водки на дорогую самогонку.

– Какими судьбами занесло вас в мою обитель? – с иронией поинтересовался Мефодий. – Уж не сломался ли под окном ваш «Роллс-Ройс»?

– Эта обитель не твоя, а наша, – уточнила нежданная гостья. – Кстати, о ней и пойдет разговор. Кирилл решил продать эту квартиру. Срок тебе на поиск другого жилья до конца мая.

В подобном неожиданном решении Кирилла чувствовалось сильное влияние его новой супруги, поскольку даже во времена катастрофической нужды в средствах Кирилл о продаже квартиры не заикался. Понятное дело, Мефодия это сильно огорчило, но виду он не подал.

– Что ж, – вздохнул он, – вернусь в свой фамильный особняк. Соскучился, понимаете ли, по палисандровым аллеям, гипсовым амурам и старому пруду. Уйду в добровольное загородное затворничество.

Раиса снисходительно покачала головой:

– А ты все тот же! Компенсируешь вечную нехватку денег плоским остроумием… Признаться, в первое время нашего знакомства оно мне даже нравилось, но потом я, к счастью, поняла, кто ты таков на самом деле.

– Можешь не повторять, я помню, – оборвал ее Мефодий. – Полный ноль как по оси абсцисс, так и по оси ординат, ничтожество и далее по списку синонимов…

– Именно! – кивнула Раиса. – Ну ладно, в общем, ты меня понял. До конца мая можешь еще разукрашивать здесь свои мешковины, а первого июня чтобы ни слуху ни духу. Да хоть приберись за собой, евроремонт мы уж как-нибудь без вас произведем…

– Могу оставить автограф на обоях, – съязвил Мефодий. – С вензелем великого портретиста квартирка уйдет по двойному номиналу.

– Пока, Петрович-Водкин, – помахала ручкой Раиса и, стряхнув с манто невидимую соринку, добавила на прощанье: – Пойду, а то молей тут у тебя нахватаю. Не буду отвлекать тебя от купания красных коней и разгона зеленых чертей. Может, лет через десять и заработаешь на каморку в коммуналке…

Жаль было расставаться с этой квартирой. За два года Мефодий привык к ней: центральный район, рядом метро – одна остановка до парка, телефон и замечательный вид из окна… Но ничего не поделаешь – придется срочно что-то подыскивать, раз уж было суждено осесть в этом городе.

Правда, сейчас, когда им заинтересовались представители неизвестной, но, судя по признакам, солидной фирмы «Небесные Врата», появилась вполне сбыточная надежда, что те помогут Мефодию решить и квартирный вопрос…

Вынужденное квартирное самозаточение позволило Мефодию вновь вернуться к своему любимому детищу, работа над которым после празднования художником Дня ВДВ была приостановлена по причине месячной госпитализации и последующей кабалы у Тутанхамона.

Детище это представляло собой грандиозное полотно, создаваемое Мефодием в редкие минуты свободного времени. На первый взгляд полотно чем-то напоминало легендарный «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. Что-то общее было и в названии – «Содом: день высшего гнева».

Мефодий трудился над полотном уже довольно давно, почти с того самого дня, как переехал в квартиру брата. Порывы к созиданию сменялись периодами творческой апатии, но работа мало-помалу продвигалась. Зависти к популярности Брюллова Мефодий не испытывал, а писал полотно скорее из соображений профессионального совершенствования и душевной релаксации.

Озарение сюжетом о гибели древних городов Содома и Гоморры пришло Мефодию внезапно и словно бы само по себе. С Библией он был знаком поверхностно, поскольку все попытки прочтения ее успехом не увенчались по причине тяжелого для Мефодия литературного стиля этого произведения. Но сами библейские сюжеты нравились художнику и относились им к популярному среди любителей фантастики (к каким Мефодий относил и себя) жанру фэнтези. Крылатые ангелы, воинственные боги, мудрые цари и храбрые воины, всепобеждающее Добро и мерзкое Зло – именно это, а не извечные дискуссии вокруг Библии, и делало ее достойной внимания.

Идея божественной кары целым городам была в художественном плане весьма заманчива, потому и сумела закрепиться в голове Мефодия. Отдельные сценки, будто составленные им по чьим-то подробным описаниям, постепенно сложились в единое целое, и не запечатлеть в красках столь яркую композицию Мефодий посчитал сродни преступлению перед самим собой.

…Лежащий в горной долине город полыхал, словно политый напалмом. Падающие с неба потоки горящей субстанции – предположительно серы – стекали с крыш на улицы и мечущихся по ним людей. Небесный Огонь не щадил никого, пожирая горожан целыми семьями.

Люди спешили к городским воротам, надеясь за высокими стенами, ставшими теперь не защитой, а настоящей ловушкой, найти вожделенное спасение. Но его не ожидалось и там – гигантская фигура с крыльями размахом как у «Боинга-747», рубила направо и налево отражающим блики пожаров и покрытым бурыми пятнами крови огромным мечом всех, кто посмел переступить городскую черту. Что творилось у противоположных ворот, ракурс разглядеть не позволял, но, судя по торчащим из-за стены краям чудовищных крыл и взлетающим выше башенного парапета человеческим телам, – то же самое. Потоки крови лились по мостовым в уличные дренажные канавы…

А над застилающими небосклон облаками ядовитой гари нависало равнодушное – с холодным взглядом и плотно сжатыми губами – огромное лицо. Принадлежало это лицо тому, кто санкционировал резню, тому, кто обрушивал с неба тонны горящей серы, тому, кто, гордо именуясь Творцом, жизнь не только давал, но и отбирал…

В работе Мефодия Ятаганова не было подчеркнутых брюлловских поз, а была прежде всего заражающая своей панической энергетикой реалистичность. Наряду с присутствующими мифическими персонажами, земные вещи на картине выглядели более чем земными: человеческие внутренности вызывали у слабонервного зрителя тошноту, обугленные тела разве что не испускали горелого смрада, а кровь, казалось, была прорисована самой кровью.

Не считая Раисы, присутствовавшей при начале сотворения «Содома» (тогда еще без леденящих душу подробностей), первой, кто увидел почти готовое произведение и получил адекватное сюжету впечатление, оказалась соседка Мефодия по лестничной площадке Пелагея Прокловна – шустрая старушка неопределенного пенсионного возраста.

Соседи Прокловну хоть и уважали, но немного побаивались. Прокловна завешивала свою лоджию метелками сушеных трав и связками кореньев, собираемых в течение короткого сибирского лета, и всем в доме было известно, что она практикует магию, ворожбу и целительство. Однако вопреки слухам, человеком бабушка Пелагея была очень добрым и жизнерадостным, травами своими лечила практически весь микрорайон, а заговорами «супротив зубной хворобы» постоянно отбирала клиентуру у всех коммерческих зубоврачебных клиник округи. Ну а насчет «погадать – всю правду узнать» очередь к Прокловне не иссякала, как в застойные годы к Мавзолею и пивным палаткам.

Однажды, в особо морозный день, Мефодий занимался тем, что старательно прорисовывал лежащую возле огромной ступни ангела-истребителя отрубленную человеческую голову. В это время в дверь позвонили. Забыв по рассеянности прикрыть картину ширмой (художник ненавидел демонстрировать гостям незаконченные работы), присутствующий мыслями у ворот горящего Содома, Мефодий поплелся открывать нежданному посетителю.

В просьбе оказавшейся за дверью Прокловны не было ничего особенного: ей требовалось всего-навсего три листочка лаврушки. Ну а поскольку лавры голову художника пока не украшали, за лаврушкой пришлось пойти на кухню. Прокловна же, заинтригованная видимым из прихожей краем картины, на цыпочках прокралась в комнату, дабы лицезреть заинтересовавший ее объект целиком.

Вернувшись из кухни, Мефодий поначалу решил, что со старушкой случился эпилептический припадок. Прокловна не сводила выпученных глаз с картины, при этом ее трясла такая дрожь, что у соседей снизу наверняка качалась люстра. Вдобавок она непрерывно осеняла себя крестным знамением с такой скоростью, что Мефодий забеспокоился, как бы старушка не набила себе на лбу шишку.

– Свят-свят-свят!.. Спаси и сохрани!.. Матерь Божия, Пресвятая Богородица!.. – часто-часто шептали ее дрожащие губы.

– С вами все в порядке, Пелагея Прокловна? – участливо поинтересовался Мефодий, оторопев от вида пораженной непонятным припадком бабули.

– Свят-свят-свят!.. – продолжая судорожно креститься, попятилась Прокловна и, даже не взглянув на Мефодия и забыв о лаврушке, проворно ретировалась на лестничную клетку. Мефодий расслышал, как на захлопнувшейся двери ее квартиры заскрежетали многочисленные замочки, цепочки и шпингалеты.

«Как-то хреново получилось, – подумал Мефодий, возвращаясь к прерванному занятию. Пребывая в замешательстве, он даже не обратил внимания на то, что непроизвольно сунул принесенные им лавровые листки в нагрудный карман рубахи, согнув их пополам, будто денежную купюру. – Ни за что ни про что напугал хорошего человека. Раззява невнимательный!..»

С тех пор Пелагея Прокловна обходила Мефодия стороной, а если и сталкивалась с ним на лестнице, то бурчала что-то невразумительное и чуть ли не бегом скрывалась с глаз шокировавшего ее кровавым реализмом художника.

Друг Мигеля оказался намного старше его самого, однако был так же крепко сбит и подтянут. Он обгонял Мигеля в росте, имел пепельные волосы, но стрижку носил раза в два короче.

– Это Роберто, – представил психолога Мигель.

– Мефодий, – кивнул в ответ Мефодий.

– А полностью? – поинтересовался Роберто, глядя на него пристальным взглядом.

– Мефодий Петрович Ятаганов. Но можно просто – Мефодий, – слегка смутился художник и высказал предположение: – Судя по именам, вы иностранцы? Однако с русским у вас все в порядке. Где изучали? В Оксфорде?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Роберто и без приглашения проследовал в комнату вслед за Мигелем.

– Вот оно – жилище истинного живописца! – произнес Мигель, осматривая скудное убранство квартиры. – Знавал я кое-кого из вашего брата в свое время. То же самое: стол, стул, кровать и все, что требуется для творчества. Но вот телевизоров у них тогда еще не было…

Пока Мефодий бегал на кухню заваривать чай, от которого гости не стали отказываться, они уселись на потертый диван и с интересом принялись изучать висевшие на стене наброски, темы которых варьировались в широком диапазоне – от отдельных персонажей к «Содому» до каким-то чудом не отправленных в мусоропровод грифельных образов незабвенного Виктора Игнатьевича.

– Это все, что у вас имеется? – спросил Роберто, принимая от Мефодия чашку с чаем.

– Конечно, нет, – ответил Мефодий и вытянул из-под стола три увесистых и покрытых слоем пыли папки. – Вот здесь точно все. Все, что выжило, я имею в виду. Так сказать, отражение моего творческого пути…

Не спеша попивая чай, Мигель и Роберто взялись рассматривать содержимое представленной им на суд первой папки. На задней стороне каждого рисунка карандашом была проставлена дата (полезная привычка, закрепившаяся за Мефодием еще со школьных времен), а потому творчество Мефодия рассматривалось в более или менее хронологической последовательности. Порой гости обсуждали тот или иной рисунок либо задавали Мефодию какой-нибудь уточняющий вопрос. В такой непринужденной атмосфере они проговорили примерно полчаса, успев разобраться с первым и начать просмотр второго архива.

– Так в чем же конкретно будет заключаться моя работа? – не выдержал наконец Мефодий. – Художественное оформление? Разработка дизайна? Если честно, я бы предпочел что-нибудь ближе к моему основному профилю…

– Работа у вас, если согласитесь, будет что надо, – неопределенно ответил Мигель. – А впрочем, согласитесь, куда вам деваться?..

Во второй папке пошли рисунки университетского периода. Просматривая очередной набросок, Роберто вдруг отложил его в сторону и вернулся на несколько листов назад, сравнивая эту и предыдущие работы.

– Можно задать вам один откровенный вопрос? – спросил он Мефодия. – Хотя, если вам станет неловко, можете не отвечать.

– Валяйте, вы же как-никак психолог, – позволил Мефодий. – Скелетов в шкафу я не держу, да и шкафа у меня, как видите, нет.

– Что такое из ряда вон выходящее случилось с вами в период… – Роберто перевернул лист с наброском и уточнил проставленную на обратной стороне дату. – …С ноября по январь девяносто …ого года? Не говорите, что не помните; этого просто не может быть.

Разумеется, Мефодий помнил. Ту зиму, когда он учился на первом курсе университета, забыть было не так легко. Словно наваждение, словно муза вошла в его жизнь та голубоглазая ангелоподобная красавица с параллельного факультета. Впрочем, как выяснилось позже, «муза» эта любила посещать не только его одного, а бывало, что и нескольких таких за вечер. Потом почти полгода Мефодий приходил в себя от глубоких психологических ран, но и выводов о жизни за это время тоже сделал немало.

– Безумные бури юношеских гормонов, – опустив глаза, проговорил Мефодий. – Первая серьезная любовь, первые серьезные разочарования. Все как у всех… Но как вы догадались?

– Заметно по изменению характера ваших произведений, – не стал делать секрета Роберто. – Мрачнее палитра, другие выражения лиц героев, больше «черных» подробностей. Любой психолог скажет вам об этом.

– Да, видимо, вы правы.

– Но здесь не рядовая первая любовь. Не вздохи по ночам. Здесь что-то более суровое…

Мефодий подумал: стоит ли говорить обо всех подробностях людям, которых он и знать-то толком не знает? Но раз уж те оказались настолько проницательны…

– Я на полном серьезе хотел покончить с собой. Даже опасную бритву купил…

Хотя о том, что он несколько раз садился в горячую ванну и подносил острое лезвие к своим едва различимым венам, Мефодий умолчал – это было уже чересчур личное. Однако…

– И вы, безусловно, пытались проделать это? Причём не один раз? Я прав?

– Да, правы, – вздохнул Мефодий и совсем сник – эти струны никто внутри его не задевал уже давным-давно.

– Может, хватит? – обеспокоенно обратился Мигель к психологу. – Парню все-таки тяжело.

Но Роберто не обратил на Мигеля никакого внимания и продолжал терзать болезненную для Мефодия тему:

– И чем все закончилось? Что-то должно было случиться еще. Прошу вас, расскажите, это исключительно для вашей пользы.

– Странные у вас правила при приеме на работу, – пробурчал Мефодий и, хотя давно должен был обидеться на такую бесцеремонность, тем не менее не обижался, чем вновь себя удивил. – Очень странные правила… Что у вас вообще за фирма такая?

– Будьте добры, не отвлекайтесь, – тактично вернул его к теме Роберто. – Пожалуйста, ответьте на вопрос.

– Вы знаете, сейчас это звучит смешно, но тогда… – Словно в подтверждение своих слов Мефодий кисло усмехнулся. – Я пребывал в таком заторможенном состоянии, что однажды на перекрестке меня сшиб грузовик. Я два месяца провалялся в гипсе. Но зато у меня появилось столько времени на раздумья, что в конце концов я понял: затея с самоубийством – такая ерунда…

– Есть! Именно то, что надо! – вдруг встрепенулся Роберто и многозначительно посмотрел на Мигеля. Мигель тоже закивал с видом совершившего крупное открытие лаборанта. – Вот она – первопричина спонтанного деблокирования альфа-кодировки! Сильнейший психологический стресс в сочетании с физическими страданиями! Вероятнее всего, на эту основу произошло наслоение еще каких-нибудь раздражителей… Вас не ошпаривали кипятком, не слепили ярким светом, не пугали громкими криками?

– Да вроде нет… – ответил испуганный столь бурной реакцией психолога Мефодий. – Хотя постойте: однажды ночью в больничной палате сквозняк распахнул окно, а моя койка находилась прямо под ним. Меня засыпало битым стеклом и, честно признаться, перепугало чуть ли не до… ну вы понимаете.

– Мигель, ты был прав! – хлопнул коллегу по плечу Роберто. – Мы пришли по адресу!

– Да, и чем дальше, тем больше всплывает интересного, – согласился Мигель.

Мефодий снова почувствовал себя полным кретином. Как и тогда, при телефонном разговоре с Мигелем, у него опять появилась навязчивая мысль, что над ним тонко и умело издеваются, но вот с какой целью – непонятно. Мефодий всмотрелся во мрак за оконным стеклом – не маячит ли за ним объектив скрытой камеры какой-нибудь развлекательной телепередачи. Но там ничего не наблюдалось; да и восьмой этаж как-никак!

– Может быть, объясните, что вы имели в виду? – с плохо скрываемым раздражением полюбопытствовал Мефодий. – Что это за порядки у вас в «Небесных Вратах»? У вас всех так нанимают: сначала лезут в душу, а потом морочат голову всякой белибердой?

– Поверьте: со временем вы все узнаете, – ответил Мигель. – И ничего странного не происходит; вы как раз тот, кто нам нужен. Я ведь вас уже предупреждал – только не обижайтесь!

Похоже, Роберто и Мигель выяснили все до конца, поскольку оставшуюся папку с рисунками пролистали за пять минут, и то, как было заметно, из чистой вежливости.

– Но вы, Мефодий Петрович, еще не показали нам самого главного, – аккуратно укладывая содержимое папки на место и завязывая тесьму, заметил Мигель. – Мы с коллегой хотели бы взглянуть на нее. Это разрешено?

И Мигель указал на спрятанный за ширмой «Содом: день высшего гнева».

– Конечно, – ответил Мефодий. – Правда, картина еще не закончена, но если хотите… – Он встал со стула и отодвинул ширму в сторону. – Но только не думайте, что я и в жизни такой кровожадный садист. – «Фрейдисты хреновы!» – Это лишь замашки на правдоподобие и не более…

«Нет, что-то положительно не так с моим „Содомом“, – думал Мефодий, глядя на то, как его работодатели взирают на полотно. – Что-то ненормальное получилось, какая-то мистическая картина. Кто бы ни глянул, так чуть не в обморок!..»

А реакция на картину гостей немногим отличалась от реакции Пелагеи Прокловны. И Роберто, и Мигель сразу же повели себя, словно младшие офицеры при появлении старших: подорвались с дивана и вытянулись во фрунт или некое подобие оного. Но через секунду оба расслабились и, как бы стыдясь своего поведения, покосились на Мефодия. Однако никто из них не уселся, а медленно, будто не на шутку опасаясь полотна, оба приблизились к картине и замерли с выпученными глазами и раскрытыми ртами.

– Хозяин! – ошарашенно проговорил Роберто. – Не может быть! Это же лицо Хозяина!

– Агент Пелагея давала голову на отсечение, что это Хозяин, – ответил Мигель. – Но я не думал, что он будет настолько похож!

Последние слова Мигеля словно плеткой стеганули по ушам Мефодия.

– Позвольте, – возмущенно обратился он к гостям, – вы что же, знакомы с моей соседкой Пелагеей Прокловной? Так, значит, вы знали обо мне еще до встречи в парке?

Оба работодателя переглянулись.

– Назад дороги нет, – сказал напарнику Роберто. – Ты сам только что видел это. Еще ни один смертный не изображал Хозяина с такой точностью! Это уже не рука землекопа. Это даже не рука агента. Это уже практически рука Исполнителя! Альфа-кодировка взломана, это бесспорно! Теперь его мозг готов к полному деблокированию.

– Ты прав, – подтвердил Мигель. – Обрати внимание: после спонтанной деблокировки его стресс не усугубился, как у многих ему подобных, а наоборот – полностью сошел на нет! Регуляция эмоционального всплеска опять же уровня Исполнителя. И еще пример: Пелагея сказала, что он был безумно влюблен в свою жену, а она ушла от него, да еще к его родному брату! И что же наш герой? Вены, как раньше, не режет, в истерику не впадает, как жил, так и живет. Спокоен, как…

– …Как Исполнитель!

– И мы выяснили это после простого собеседования! Что же тогда нароет у него в мозгу Гавриил?.. А ну, давай до полноты картины дадим ему попробовать усмирительный сигнал, но не одинарный, а двойной!

И оба они пристально уставились Мефодию в глаза. Их гипнотизирующие взгляды вызвали у Мефодия накатившее мощной волной чувство панического ужаса, колени его задрожали, и он попятился к стене.

– Что происходит, мать вашу?.. – стуча в испуге зубами с частотой швейной машинки, проговорил Мефодий. – Вы кто? Что вам от меня надо? А ну, выметайтесь отсюда, ненормальные, а не то позову на помощь! У меня наверху знаете кто живет? Да он вас в пудру изотрет!..

«Ненормальные» будто вняли его просьбе, и взгляды их вновь стали человеческими. Мефодий же, словно с него только что сбросили два или три лежавших на плечах мешка с сахаром, бессильно плюхнулся на стул и тяжело задышал. Пот с него сбегал ручьями.

– Что и требовалось доказать! – воскликнул Мигель. – Стандартный землекоп уже давно бы валялся пластом!

– Да, двойной усмирительный свалит даже агента, – подтвердил Роберто и заключил: – Мы с тобой, Мигелито, обнаружили уникальную по всем параметрам личность. Такая попадается раз в столетие! Это не кандидат, а самородок. Надо забирать парня.

– И когда? – поинтересовался Мигель.

– Как можно скорее! Немедленно!..

– Вы не из адвокатской конторы, – вяло выдавил из себя «самородок». – Откуда вы? Забугорные спецслужбы? ЦРУ? «Ми-шесть»? МОССАД? «Сюртэ»? Вербуете? Но я же ничего не знаю и ничего не умею! Я – художник. Или нет, вы – террористы! Да, именно так – чеченские террористы! Зомбируете меня, чтобы я протащил куда-нибудь бомбу!

Собрав в кулак остаток сил, Мефодий выхватил из-под себя табуретку, зажал ее ножки в сведенных судорогой пальцах и кинулся на незнакомцев.

– Мелко мыслите, Мефодий Петрович, – сказал Мигель, с нечеловеческим проворством перехватив табуретку и шутя вырвав ее у Мефодия из рук. Нападавший потерял равновесие и брякнулся к ногам Роберто, который при этом даже бровью не повел.

– Я понимаю: воображение у вас – черта профессиональная, – продолжал Мигель, обращаясь уже к лежащему Мефодию, – но оно далеко от истины. Мы не те, не другие и даже не третьи, о ком вы сейчас думаете.

– А… кто же вы… тогда? – прохрипел Мефодий и попытался подняться, но Мигель наступил ему на спину и придавил к полу.

– Скажи мы вам сейчас, вы все равно не поверите, – вздохнул Мигель и обратился к Роберто, который, как уже догадался Мефодий, был в этой парочке за старшего: – Что будем делать? Потащим его на «точку»?

– До «точки» далеко. Ты глянь, какой прыткий – еще удерет, а «усмирительный» не действует. Воспользуемся квартирой агента. Веди его к Пелагее, она нам поможет, а я пока свяжусь с «конторой»…

Крепкие руки перевернули Мефодия лицом вверх с такой легкостью, будто он был обычной пуховой подушкой.

– Еще раз прошу: не обижайся, приятель, ладно? – сказал Мигель, склоняясь над поверженным. – Я знаю: ты хороший человек и не виноват в том, что происходит. Никто из нас не виноват. Этот порядок устроен не нами; мы лишь его часть и обязаны подчиняться его законам. И ни у тебя, ни у нас пути к отступлению уже нет. Что ж, раз усмирительным сигналом тебя не пробить, надеюсь, что это пока действует…

И кулак Мигеля коротко ткнул Мефодия в лоб. Художник стукнулся затылком об пол, и сознание его предательски отключилось…

Мефодий уже бывал дома у Пелагеи Прокловны, а потому, вновь вернувшись в реальность, без труда определил свое местонахождение: он сидел в кресле с выцветшей обивкой, купленном Прокловной, очевидно, еще при правлении Леонида Ильича.

Однако этим визуальным определением все и ограничилось. Попытка пошевелиться и придать телу ровное положение закончилась ничем – Мефодий был основательно связан по рукам и ногам. Не получилось издать и протестующий крик – во рту у него была зафиксирована резиновая кость для собак, с которой обычно играл энергичный фокстерьер Пелагеи Прокловны – Тузик.

Сама бабушка Пелагея, скромно сложив руки на коленях, притулилась в уголке дивана. Рядом с ней, высунув розовый язык и виляя купированным хвостиком, крутился владелец резиновой кости, с нескрываемым недовольством посматривавший на тискающего зубами его собственность Мефодия. Вид у Пелагеи Прокловны был такой, словно хозяйкой здесь являлась не она, взглядом старушка старалась не встречаться со взглядом художника и смотрела куда-то в темноту за окном.

Мефодий прекрасно помнил все подробности визита к нему двух «работодателей», помнил их странное поведение и последовавшую затем вспышку своего геройства, но каким образом очутился здесь, вспомнить не смог. Он хотел попросить Пелагею освободить ему рот, однако сумел издать лишь герасимовское «му-му». Прокловна отвлеклась от ночного Староболотинска, испуганно и жалостливо поглядела на Мефодия, а затем поднесла палец к губам: дескать, помалкивай пока!..

– Ну что, очнулся? – услышав мычание, в комнату вошел Мигель. – Голова не болит? Лучше скажи честно, это для твоего же блага.

Мигель сбросил пиджак и рубаху и остался в футболке, что указывало на ожидающую его некую энергоемкую и, вероятно, грязную работу. Мефодий обратил внимание, что оба запястья на руках Мигеля были перехвачены кожаными напульсниками. С внутренней стороны напульсников – аккурат возле самых ладоней – крепились странного вида приспособления, слишком большие для наручных часов. По форме эти приспособления напоминали овальные бруски алюминия размерами с мобильный телефон, но серебрились они во много раз ярче матового алюминиевого блеска. Никаких дисплеев и кнопочек на этих штуках не наблюдалось; просто сплошной металл и притягивающие их к запястьям ремни.

Мигель перехватил заинтересованный взгляд Мефодия и счел необходимым пояснить:

– Скоро сам обо всем узнаешь, потерпи немного. И ничего не бойся – здесь никто не желает тебе зла, клянусь своей честной репутацией.

«Тогда на хрена связали, мудозвоны с честными репутациями?» – хотел крикнуть Мефодий, но слова его так и не смогли проникнуть сквозь кляп во рту.

– Очень даже тебя понимаю. – Мигель придвинул стул и оседлал его задом наперед, положив руки на высокую спинку. – Страх, но одновременно и любопытство? Или нет – любопытство все же прежде всего, а затем страх, так? Так!.. А ведь когда-то и я точно так же лежал связанный, а некий Синберторикс, светлая ему память, утешал меня перед деблокированием… Как же давно это было! Тысяча пятьсот десятый?.. Или пятнадцатый?.. Какая, впрочем, разница…

Мефодий снова замычал и выразительно указал глазами на кляп, а затем помотал головой, пытаясь объяснить Мигелю, что все это лишнее и он ни вопить, ни звать на помощь не будет. Но Мигель не обратил на его пантомиму никакого внимания.

– В какой-то степени нам с тобой повезло, – наставническим тоном вещал он. – Мы – Просвещенные! В отличие от остальных наших современников мы узнали гораздо большую часть Истины, продвинулись в своем развитии на более высокий уровень! Не всю Истину, нет – боюсь, что сам Хозяин полностью ее не ведал, – но точно смогли заглянуть далеко за горизонт обычных знаний… Вот Роберто, к слову, не таков. Он был рожден в семье Исполнителей, а не землекопов. Все, что мы – Просвещенные – получаем через деблокирование, было заложено в нем изначально… – Мигель краем глаза покосился на дверь комнаты, потом продолжил: – Я бы на твоем месте запомнил этот момент – он весьма знаменателен, но, говоря по правде, ничего приятного в деблокировании нет. Больше возможностей, больше функций, но вместе с этим и больше проблем. Как там у Анаксагора? «Чем больше знаешь, тем больше не знаешь»… Землекопы ведь как дети: они видят Мир плоским неограниченным, больше фантазируют об Истине, чем познают ее, но это не их вина… Такими создал их Хозяин, такими они ему были дороги, и такими они остались после его ухода…

Мигель вздохнул.

Хлопнула дверь, и в комнату вошел Роберто, тоже в одной футболке и с такими же серебристыми утяжелителями на запястьях.

– Смотритель прибудет через час, – сообщил он и обратился к Пелагее Прокловне: – У вас не найдется чего-нибудь перекусить? А то у нашего друга, кроме банки тушенки, в холодильнике ничего и нет.

Прокловна с готовностью подскочила с дивана и, сопровождаемая верным Тузиком, прошаркала тапочками на кухню.

– Кто из смотрителей прибудет: Свенельд или Гавриил? – спросил Мигель.

– Гавриил, – ответил Роберто. – Говорит, давно не практиковался, да и не терпится ему увидеть нашего уникума.

– Не лучший деблокировщик, – заметил Мигель. – Однако и не худший.

– А кто деблокировал твою голову? – полюбопытствовал Роберто.

– Джейкоб.

– Да брось ты!

– Нет, серьезно – сам Джейкоб! – Мигель произнес это с подчеркнутой гордостью. – Он бился надо мной три дня!.. Я был тогда маленьким кастильским парнишкой, сидевшим в подвале у инквизиторов. А угодил я в Святую палату за то, что после попадания в меня молнии приобрел способность парализовать взглядом людей…

– Значит, так ты лишился своей «невинности» – альфа-кодировки!

– Да… А видел бы ты, как они проводили дознание! Глаза завяжут, морды воротят – боятся, мерзавцы, как бы я их ненароком в статуи не обратил!.. Но, на мое счастье, среди местных альгвазилов агент оказался. Он-то и вывел на меня Синберторикса, а тот приволок смотрителя Джейкоба. Джейкоб выдал себя за самого Великого Инквизитора Хименеса и под видом того, что ведет со мной душеспасительную работу, произвел мне полное деблокирование, после чего забрал с собой… Я избежал аутодафе лишь благодаря ему и Синберториксу. А вот родителям моим повезло меньше. Намного меньше…

Из кухни послышался зов Пелагеи Прокловны, и странная парочка отправилась не то еще ужинать, не то уже завтракать.

Мефодий мусолил во рту резиновую кость («Небось и водой не ополоснули, а прямо из пасти Тузика вырвали да мне сунули, уроды!») и, предчувствуя нечто неприятное, постарался осмыслить то, о чем только что слышал.

Бред! Полный бред! Хозяин, землекопы, Исполнители, смотритель… Кто эти люди? Террористы? Вероятно, хотя та бредятина, которую они несли, была чересчур бредовой даже для террористов. Да и вежливые они слишком для боевиков с Кавказа…

Но больше беспокоило Мефодия другое: кто этот смотритель Гавриил и что он собирается делать с его, Мефодия, головным мозгом? Все это было бы весьма любопытно, если бы не вызывало такого страха перед собственной участью…

Смотритель объявился, как и ожидалось – ровно через час. Столкнись Мефодий со смотрителем на улице, вообще не обратил бы на него внимания: невзрачный мужичонка преклонного возраста, лысеющий, в сереньком костюмчике, какие вышли из обихода, еще когда Мефодий ходил в детский сад. Но, несмотря на это, вид у смотрителя был не обрюзглый, напротив, он походил на этакого бодрячка-физкультурника.

То ли дверь в квартиру Прокловны оказалась незапертой, то ли Гавриил имел собственный ключ, но нарисовался он в комнате настолько беззвучно и неожиданно, что сидевшие на диване и, казалось, дремавшие Роберто и Мигель поначалу его даже не заметили.

– Ну зачем же так сурово с кандидатом? – вместо приветствия пожурил их Гавриил. Звук его голоса заставил обоих надзирателей вскочить и принять некое подобие строевой стойки. Где-то на кухне из рук Пелагеи Прокловны вырвалась и разбилась об пол тарелка, а сама она влетела в комнату и, плюхнувшись пред гостем на колени, припала губами к его руке.

– Что ж ты, батюшка, не позвонил-то? – залепетала старушка, чмокая Гавриила в запястье. – Уж напужал так напужал! Едва я, родненький, не окочурилась…

– Встаньте, агент Пелагея! – вырвав руку, строго сказал Гавриил. – Сколько раз предупреждал: никакой я вам не батюшка, и это ваше показное раболепие меня нервирует! Достаточно было просто сказать «добрый вечер».

– Не гневайся, батюшка, – не унималась Пелагея, однако с колен поднялась. – Воспитаны мы так; нельзя нам по-другому пред божьими посланцами…

– Божьими, господними!.. – проворчал Гавриил. – Вроде опытный агент, продвинутый человек, а верите в эту вашу древнюю мифологию.

– А как же не веровать-то, батюшка, – возразила Пелагея. – Ежели бы сызмальства не уверовала, не явились бы вы ко мне тогда, среброликие мои!..

– И то правда, – все же согласился с ней смотритель и, отвернувшись от Пелагеи, обратился к Роберто и Мигелю: – Ну-ка, немедленно выньте изо рта кандидата эту дрянь! Что, интересно, он о нас думает? А, знаю: «Уроды!» – вот что! И не стыдно? Прямо нелюди какие-то, право слово! Нет бы утешить парня, проинструктировать…

– Существовала вероятность, что кандидат будет звать на помощь, – попытался оправдаться Роберто.

– Вижу: не будет! – уверенно заявил Гавриил и посмотрел в глаза Мефодию с таким миролюбием, что у того разом пропал весь агрессивный настрой. Просто был и вдруг исчез, а в голове появилась приятная безмятежность.

Мигель выдернул имитатор берцовой кости у Мефодия изо рта и вернул его законному владельцу, который признал в смотрителе закадычного друга и, виляя куцым хвостиком, вертелся возле его ног.

– Дайте воды! – первым делом потребовал Мефодий, желая как можно скорее избавиться от противного привкуса резины.

– Кстати о воде, – встрепенулся Гавриил. – Все готово?

– Все готово? – Роберто переадресовал вопрос Пелагее Прокловне.

– Все, батюшка, – ответила она, заботливо поя Мефодия из кружки. – Как ты и велел: вода, свечи, вязальные спицы и нашатырь.

– Может, хоть вы объясните, что все это значит? – обратился Мефодий к смотрителю. – А то эти двое несут всякую чушнь. Я случаем не…

– Нет, вы не донор, и ваши органы нам не нужны, – опередил его с ответом Гавриил.

– Но…

– Да, читаю ваши мысли. Да, на полном серьезе. И потому попросил бы вас поменьше оскорблять меня мысленно.

– Да я и не думал…

– А «старикашка членоголовый» – это разве не мне?

– И вправду читаете мысли! – убедился наконец Мефодий, ибо смотритель действительно умел отвечать на вопросы еще на стадии их формирования. – Извините, пожалуйста!

– Не извиняйтесь, Мефодий Петрович, – отмахнулся от него Гавриил. – Вам теперь частенько предстоит меня костерить за глаза. Вон эти же двое не извиняются, хотя за прошедшие пять минут просклоняли меня на восьми языках, включая якобы нерасшифрованный язык этрусков.

Роберто смущенно отвернулся, а Мигель картинно возвел глаза к потолку…

Несмотря на то что в роли связанного пленника Мефодий очутился впервые в жизни, он почему-то не испытывал ни паники, ни желания убежать. Страх был, но это был не страх перед смертью или предстоящими мучениями, а скорее страх перед неизвестностью, страх перед закрытыми вратами (Небесными Вратами?), которые вот-вот распахнутся, и оттуда…

Да и с появлением смотрителя Мефодий почувствовал себя странно, будто снова вернулись студенческие годы и они с компанией однокурсников опять запускают по кругу ароматно смолящий косячок. Само присутствие Гавриила действовало на Мефодия успокаивающе, мало того – Мефодия не покидало чувство, что он знает этого человека с самого рождения. Знает, как родного отца, и безраздельно доверяет ему во всем. Возможно, это было следствием некоего гипноза, которым Гавриил воздействовал на его мозг (раз уж смотритель угадывал мысли с такой проницательностью, то наверняка владел и гипнозом). Но тем не менее, как бы ни расценивать это воздействие, оно здорово помогало Мефодию сохранять бодрость духа.

– Прежде чем явиться сюда, заглянул посмотреть на вашу, Мефодий Петрович, работу, из-за которой весь сыр-бор и приключился, – сказал Гавриил, снимая пиджак и вешая его на спинку стула. Руки Гавриила в отличие от рук Мигеля и Роберто были безо всяких серебристых приспособлений. – Вы знаете, впечатляет! Городок был, правда, чуть поменьше, да и мы с покойным Синберториксом не были такими уродами, но Хозяин!.. Я чуть не упал, когда в глаза ему глянул! Потрясающее сходство! Такого сходства изображения с оригиналом я за свою жизнь не встречал ни разу. Нас, смотрителей, очень трудно… да что там трудно – невозможно! – поразить чем бы то ни было, но клянусь: вам это удалось.

– Вы хотите сказать, что были в Содоме?! – удивился Мефодий, глядя на Гавриила сквозь дымку собственной эйфории.

– Да, я и есть тот из немногих смотрителей, чьи имена вошли в вашу Библию с глупыми приставками «архангел», – ответил Гавриил. – И я действительно там был. Тот крылатый переросток, что из-за стены не виден, – я и есть. Так что к вашим услугам!.. Но крови я пролил тогда гораздо больше, чем вы предположили. Мои слэйеры прорубили в толпе целые просеки. Сам весь с ног до головы в кровище был, Синберторикс тоже. Хозяин потом нас за это в смотрители и повысил… Да, было время. Это сейчас вы, Мефодий Петрович, ничего не понимаете. Однако послезавтра к вечеру вы будете знать все, абсолютно все, что должен знать Исполнитель. Ну что ж, не будем отвлекаться. Ты и ты… – Он ткнул пальцем в подчиненных. – С вами деблокированием я уже однажды занимался, потому на технике процедуры заостряться не буду. Ты, Роберто, – первый ассистент, ты, Мигелито, – второй. Начинаем с удаления остатков альфа-кодировки и далее по порядку до «дельта» включительно. Мелочью с «ипсилон» по «лямбда» займемся завтра вечером. Агент Пелагея!

– Здесь я, батюшка!

– Заприте двери и никого не впускайте. Будете приводить кандидата в чувство, когда прикажу. Сердце у вас, Meфодий Петрович, выносливое – как-никак тяжести таскаете, – поэтому работать буду по ускоренной программе. А лично вам приказываю расслабиться и не нервничать.

– Аминь! – ответил Мефодий, сам того не ожидая; просто бессознательно вырвалось.

Смотритель и Исполнители, однако, одобрительно закивали.

– Абсолютно грамотный ответ! – заметил Гавриил. – Как и положено. Значит, готовы сотрудничать. И все же на всякий случай я сделаю вот так…

И Гавриил легонько прикоснулся пальцем к кадыку Мефодия. Продолжающий пребывать в эйфории Мефодий хотел спросить, сможет ли он после этого их деблокирования держать в руках кисть, но из его горла ничего, кроме дыхания, не вылетело, словно голосовых связок там не было отродясь.

– Так будет намного лучше, – подытожил Гавриил, а затем проверил Мефодию зрачки. – Хм, по-моему, многовато я накрутил кандидату положительных эмоций… Ладно, ничего страшного. А ну-ка, уважаемый кандидат, как вы представляете свое будущее?.. Вот как? Ну что ж, тогда добро пожаловать за врата Рая, просвещенный Исполнитель Мефодий!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЕЙЗАЖ ЗА РАЗБИТЫМ СТЕКЛОМ

А из нашего окна

Площадь Красная видна!

А из вашего окошка

Только улица немножко.

Сергей Михалков. «А что у вас?»

Пусть крепче булатной стали

будет твоя рука,

чтоб зря враги уповали

на мощь стального клинка!

Из трактата по Окинава-тэ XVIII века.

Дикий хохот разбирает нас, землекоп, при виде того, как с пеной у рта ты пытаешься покорить манящий тебя Космос. Землекоп – повелитель Вселенной! Для нас это звучит примерно так же, как для тебя «Краб – повелитель Океана!».

Еще больше потешает нас то, на чем ты собрался это делать. На кучах железа, движимых за счет электрических, химических и ядерных реакций! Это на них ты хочешь бороздить просторы Вселенной, завоевывать планеты и проникать в интересующие тебя «черные дыры»?

Ты смешон, землекоп. Смешон и жалок. Но не обижайся, в том нет твоей вины. Таким несовершенным сотворил тебя наш Хозяин, и изначально ты предназначался совсем для другого. Твое предназначение заложено в твоем имени – ты привязан к Земле, как ее горы, леса и моря.

Да, не спорю: ты сделал множество научных открытий, и, если тебе станет от этого легче, можешь считать, что принадлежат они исключительно тебе. Ты дошел до них сам, дошел всеми своими тремя рабочими процентами головного мозга. Ты расщепил атом, с грехом пополам доковылял до соседних планет и родил на свет искусственный интеллект. Ты даже научился клонировать самого себя! Честь тебе и хвала! Ты уверен, что двигаешься по пути прогресса и когда-нибудь займешь достойное место во Вселенной среди братьев по разуму. И братья примут тебя и будут почитать за равного…

Да нет у тебя братьев по разуму! Нет, потому что человечество – уникальный продукт и аналогов во Вселенной не имеет (в дальнейшем термин «человечество» и «человек» мы будем применять только к трем созданным Хозяином жизненным формам – землекопу, Исполнителю и смотрителю). И единственные твои братья во всем окружающем тебя холодном пространстве – это мы: смотрители и Исполнители; только нам ты еще нужен, только мы оберегаем тебя от неприятностей космического масштаба, поскольку эту обязанность возложил на нас Хозяин.

Но и мы, чей мозг работает на полную мощность и без сбоев, лишь условная преграда между тобой и истинными повелителями Вселенной. И они не церемонились бы с нами, если бы в наших руках не оказалось подлинное сокровище, которое ты, неблагодарное создание, так и не научился ценить как следует.

Эта наша Земля, землекоп. Именно благодаря этой доведенной до совершенства планете мы еще не развеяны в пыль по всей Солнечной системе. Именно ей и тому артефакту, что она скрывает.

Так что перестань задирать лицо к звездам, а лучше опусти его вниз, ибо то, что ты ощущаешь под своими слабенькими ножками, и будет являться смыслом твоей (да и нашей в принципе тоже) никчемной жизни.

Смысл твоей жизни! Ты терзаешься этой загадкой тысячелетия, однако уверяем тебя: загадки здесь нет. Неизвестно, почему Хозяин заблокировал тебе эту информацию вместе с остальными запретными функциями, хотя, на наш взгляд, ничего страшного она не представляет. И владей ты ею целиком, а не обрывками просочившихся сквозь твои кодировки Истин, такое понятие, как религия, обошло бы тебя стороной. И не стал бы ты тогда громоздить сказку на сказку в надежде докопаться до смысла собственного бытия, и не тратил бы понапрасну на это ни своего времени, ни сил, ни жизни…»

– Остатки альфа-кодировки полностью удалены, – сообщил Гавриил, откладывая в сторону стальные спицы. Ими он только что наносил кандидату весьма болезненные уколы между пальцами рук. – Как состояние деблокируемого?

– Хлопчик в обмороке, батюшка, – исправно доложила Пелагея Прокловна. – Однако сопит ровнехонько, будто придремал с устатку… Изволишь дать ему нашатыря?

– Пожалуй, – согласился Гавриил.

Мефодий дернул головой и очнулся. От эйфории не осталось и следа. Кисти рук дико нарывали, а отключенный смотрителем голос по-прежнему отсутствовал.

В голове же и вовсе творился полный сумбур. Перед глазами мельтешили выплывающие из ниоткуда картинки, наслаивались друг на друга, складываясь подобно колоде карт в этакую виртуальную стопку. Мефодий попытался сосредоточиться хотя бы на одной из них, но не получилось – выхваченный наугад образ чего-то малопонятного мгновенно перекрыл другой, а его в свою очередь еще один и еще… Казалось, мозг вот-вот расколется надвое по линии полушарий. «Что это? Зачем? Кто я? Как меня зовут?» – пробились из подсознания слабые импульсы, и даже собственное имя невозможно было вспомнить без затруднения.

– Вижу, пошли данные! – удовлетворенно произнес Гавриил. – Мозг заработал на двадцать процентов; информация из разблокированных областей так и валит! Теперь надо разнести ее по нужным местам и приступать к деблокированию функциональных возможностей. Устранение бета-, гамма– и дельта-кодировок разгонит мозг на две трети от полной мощности и увеличит до максимума прочность и выносливость опорно-двигательного аппарата. Мигелито, когда это начнется, держи кандидата крепче, а то еще вырвется и разнесет тут все вдребезги…

«Интереснее всего, землекоп, наблюдать, как интерпретируешь ты те скудные крохи знаний, что проникают в твою голову через поврежденные кодировки, как на их основе ты выдумываешь себе добрых и злых богов. И как бы ты ни называл этих богов, какой бы биографией их ни награждал и какую степень „истинности“ ни присваивал, общая черта у них одна – они всемогущи и правят Вселенной.

В этом ты почти прав: у Вселенной действительно есть повелители, но возможности их отнюдь не безграничны. Им подвластно пространство, они видоизменяются сами и видоизменяют материю, но сотворить ее из ничего они не в силах. Как не в силах они изменить и те законы, по которым живут…

Больше всего информации об истинном мироустройстве просочилось через кодировки у тех землекопов, что населяли некогда сорок второй сектор, или, по-твоему, Аттику и Апеннины. Мы судим об этом по тому факту, что в своей мифологии они довольно точно определили расстановку сил во Вселенной, выявили множество реальных действующих лиц и все перипетии, что возникали между ними. Единственное, что античные землекопы не смогли пронести через препоны кодировок, так это реальные имена повелителей (просто длина полного имени любого из повелителей такова, что на произнесение его у тебя, землекоп, ушла бы не одна жизнь). Но данные древними римлянами и греками своим богам собственные вариации этих имен оказались настолько гармоничны, что даже сам Хозяин, вовсе не чуждый прекрасному, стал пользоваться ими. Ими пользуемся и мы до настоящего момента.

Мы осведомлены о том, землекоп, как ты представляешь себе Вселенную: безграничная, холодная и безжалостная к человечеству. Но твое понятие о ней утрировано малой мощностью твоего мозга, причем утрировано довольно-таки сильно. На самом деле Вселенная – лишь малый регион чего-то такого, чего даже мозг Хозяина был не способен охватить. И, как у всякого имеющего границы региона, в нем есть те, кто держит его под неусыпным контролем.

Их двое. Вернее, сейчас их двое. Старший и младший. Но не отец и сын, как ошибочно посчитали землекопы сорок второго сектора, просто срок жизни первого близится к закату, второй же пребывает в самом расцвете жизненных сил. Оба они ничем не уступают друг другу, и каждый хочет быть единственным повелителем во Вселенной. Кронос и Юпитер – лидеры двух враждующих лагерей небожителей.

Человечеству не понять настоящей сущности этих существ – не его уровень знаний. Нет у них строго определенной формы. Наш глаз не рассчитан на то, чтобы воочию лицезреть их во внешней среде. Способности небожителей позволяют им покрывать огромные расстояния без механических средств передвижения, пользуясь течениями космических стихий. Управление этими стихиями для них в порядке вещей, как для тебя, землекоп, поднять и бросить обыкновенный камень. Им, небожителям, известны практически все законы пространства, поскольку они – дети Космоса и превосходно чувствуют себя в нем. Это их среда обитания, это их мир…

Неподвластно им только одно – сотворение материи из ничего, так что не тешь себя иллюзиями, полагая, что наш Хозяин – Творец Вселенной. Об истинном Творце не ведают даже сами повелители, а фантазировать они попросту не умеют. Фантазии – это особенность слабого мозга, анализирующего обрывки Истины, то есть исключительно твоя «привилегия», землекоп.

Соперничество Кроноса и Юпитера гораздо древнее, чем срок существования человечества. На уровне смотрителя я знаю только, что Кроносу удалось когда-то уничтожить своего предшественника Урана, а теперь по злой иронии он очутился перед схожей проблемой: амбициозный выскочка готов на все, чтобы вырвать у Кроноса бразды правления, не дожидаясь, когда старик сам канет в Вечность. От конфронтации этой парочки разлетелся в пух и прах уже не один красный карлик и голубой гигант, оставляя в пространстве незаживающие воронки «черных дыр». Успех их военных действий носит переменный характер: то Кронос теснит Юпитера по всем фронтам, то Юпитер рассеивает легионы Кроноса по отдаленным уголкам Вселенной. Однако последнее время чаша весов склоняется в сторону более молодого и более изворотливого…

Являясь несомненными повелителями подвластного человеческому сознанию пространства, Кронос и Юпитер тем не менее не единственные, кто еще на нем проживает. Однако остальным небожителям приходится уже стоять перед выбором, чью позицию занимать в этой извечной битве, ибо такого понятия, как «нейтралитет», во Вселенной попросту не существует и всяк объявляющий себя нейтральным автоматически становится врагом и для Кроноса, и для Юпитера. А такая роскошь, как иметь во врагах обоих повелителей, вряд ли кому-либо из небожителей по плечу…

Сам Кронос принадлежал к древнему клану Титанов, в который, помимо него, входило еще пять его братьев и шесть сестер, не столь могущественных, но тем не менее достаточно грозных. Трое из Титанов на данный момент пали в битвах, но оставшиеся восемь во главе с Кроносом все еще являются могучим костяком армии «стариков». У них на службе состоит также тупое, безжалостное и напрочь лишенное собственного «я» создание по кличке Тифон – неудачное произведение неизвестно какого Творца. Подчиненные Титанам легионы сплошь состоят из членов двух кланов: клана Циклопов и клана Бриареев, так и не перешедших на сторону Юпитера, какими только посулами тот их ни соблазнял.

В отличие от строгой дисциплины Кроноса порядки у Юпитера были намного свободнее, а потому привлекали к нему таких же бунтарей, как и он сам. Из этого следовало, что формирования Юпитера состояли в основном из отколовшихся от прочих кланов одиночек, а потому единственными, кого под его знаменами можно было считать подобием целого клана, являлись дикие Сатиры, которых, кроме Юпитера, так никто приручить и не смог.

Лидерство Юпитера считалось неоспоримым. Его ближайшее окружение – Аид и Нептун – имели с повелителем много общего, поскольку были его дальними родственниками. Они помогали Юпитеру удерживать власть над остальными: хитрой Афродитой, себялюбивым Аполлоном, воительницей Артемидой, пронырой Гермесом, свирепым Аресом, лидером Сатиров Дионисом и многими другими, кого не устраивали суровые порядки Кроноса. В их число некогда входил и наш Хозяин…

Однако холодный Космос – не единственная среда обитания небожителей, и подобно тому, как китам необходимо выныривать на поверхность для глотка воздуха, им также требуется принимать примитивные материальные формы и проводить какое-то время на планетах для восстановления сил и энергии; в их естественной форме это невозможно, так как в условиях гравитации она очень быстро разрушается. Материальные оболочки обитателей Вселенной зависят от уровня планетной гравитации, и в гравитационном поле планет, подобных Земле, они ничем не отличимы от наших тел (точнее, внешний вид человека ничем не отличим от оболочек небожителей – ведь именно с них он и был некогда «списан».)

Вот и все базовые данные, которые положено знать нам – смотрителям и Исполнителям – о бывшем окружении Хозяина. Знать, землекоп, а не фантазировать по этому поводу, делая ложные умозаключения. Знать и быть готовыми защищать от небожителей нашу планету и тот утерянный ими предмет, который благоразумный Хозяин скрыл где-то в ее глубинах…»

Наконец после многочасовой череды ужасных конвульсий Мигель и Роберто отпустили обмякшее тело Мефодия.

– Готово, – подытожил Гавриил и отер руки полотенцем. – Что ж, уважаемые, перед вами образец новоиспеченного Исполнителя, правда, пока лишь с базовым запасом установок! Теперь можете немного передохнуть, а я проверю, как мозг нашего кандидата реагирует на возросшую производительность. – Он наклонился и снова дотронулся до кадыка Мефодия, возвращая тому дар речи. – Исполнитель! Приказываю вам очнуться!

Мефодий открыл глаза и сразу поразился, каким четким и ясным все стало вокруг него. Отныне взгляд его охватывал не узкий, как раньше – градусов девяносто, – сектор, а раза в два больше. Причем вся окружающая Мефодия обстановка была видима ему до мельчайших деталей независимо от того, находился предмет с края или в центре поля зрения…

…И тут же Мефодий попытался вскочить с кресла и принять исполнительскую строевую стойку: прямо перед ним стоял смотритель – его непосредственный куратор и командир. Однако крепкие капроновые веревки удержали Мефодия на месте.

– Отставить! – скомандовал Гавриил. – Расслабьтесь и сидите! Ваш человеческий статус?

– Просвещенный Исполнитель категории новобранец! – отчеканил Мефодий. – Деблокирование кодировок не завершено! Производительность головного мозга – шестьдесят пять процентов! Не функционируют либо функционируют не полностью следующие способности…

– Достаточно, – прервал его смотритель. – Визуальное тестирование: количество волос на моей голове?

Мефодий всмотрелся в макушку Гавриила и после секундной паузы ответил:

– Пятьдесят две тысячи шестьсот сорок два! Имеют стойкую тенденцию к сокращению численности! Вероятный прогноз количества на сутки вперед: пятьдесят две тысячи шестьсот пятнадцать – шестьсот двадцать…

– Спасибо, это я посчитаю и без вас, – не пожелал выслушать прогноз для своей лысины на завтра Гавриил и обреченно заметил: – Да, потеря волосяного покрова – эта одна из тех аномалий, что объединяет все три вида человечества. Наверное, лет через десять – если доживу, конечно, – на этот тест-вопрос ответит за секунду любой землекоп… А теперь проверим уровень слуховой чувствительности: расскажите-ка нам вот об этих часах!

Повинуясь приказу, Мефодий навострил слух и мысленным усилием отключил в звуковом анализаторе мозга все лишние диапазоны частот, оставив лишь те, в которые укладывалось мерное тиканье ветхих, с давно ушедшей на покой кукушкой, настенных ходиков Пелагеи Прокловны.

– Вкрапления посторонних шумов при работе механизма шестереночной передачи – возможно засорение, – доложил Мефодий. – Трещина в кожухе спирали. Деформация оси стрелок. Прогрессирующая трещина в вале маятника…

– Замечательно! – кивнул Гавриил. – Звуковой анализатор в норме.

– Вот ведь нехристи! – всплеснула руками Пелагея Прокловна. – Да чтоб у них ручищи поотсыхали! Брякнулись ходики у меня об пол с полгода назад; сдала я их в часовой ремонт, а тамошний гаденыш при очках мало того, что с бабушки триста рублей взял, так, оказывается, еще ничегошеньки и не починил! Правы газетные писаки: нет управы на вымогателей!..

– Прекратите, ради всего святого, агент Пелагея! – умоляюще обратился к ней Гавриил. – Думайте лучше о деле, а ваши мысли о плавающем в кипятке очкарике и черте с вилами над ним сбивают меня с толку!.. А сейчас, Мефодий, проведем проверку опорно-двигательной системы. Мы вас аккуратненько развяжем, а вы не дергайтесь и сидите смирно…

Роберто с одной стороны, Мигель с другой распутали удерживающие новобранца веревки, после чего из предосторожности так и остались стоять по бокам кресла.

– Держите. – Гавриил извлек из кармана пятирублевую монету и протянул ее Мефодию. – Тише берите, ласковей… Так… А теперь согните ее пополам!

Монета поддалась, будто картонная. Мефодий отметил, что ничуть этому не удивлен. То есть он изначально знал, что шутя согнет монету, и согнул ее. Никаких восторгов по этому поводу. Все восторги и прочие эмоции остались где-то далеко-далеко, как учеба в университете, их роман (точнее не роман, а повесть) с Раисой, блеклая, словно эта монета в руке, жизнь безработного художника и все остальное, что отныне подпадало под понятие «до Просвещения». Жизнь разделилась на две половины, и, хоть разделилась она всего несколько часов назад, плоды этого разделения были заметны невооруженным глазом.

– А теперь разорвите ее!

Мефодий без труда проделал и это. Причем разорвал он не просто монету, а монету, согнутую пополам. Комментарии были излишни: смотритель действительно серьезно порылся в его мозгах, выпустив на волю то, что скрывалось за так называемыми «кодировками».

– Хорошо! – сказал Гавриил. – Ну, прыгать заставлять вас уже не буду – квартира агента нам еще пригодится. А вот это, пожалуй, стоит попробовать…

Слева мелькнуло что-то быстро приближающееся. Мефодий отклонил голову и, выставив ладонь, поймал кулак Мигеля в двух сантиметрах от своего лица – ловко, как недавно сам Мигель перехватил табуретку.

– Опять я! – обиженно прогнусавил Мигель. – Почему вы Роберто мысленный приказ никогда не посылаете? Который раз – и снова я!

– Ты чем-то недоволен, Мигелито? – поинтересовался Гавриил.

– Просто терпеть не могу, когда мои конечности машут без моего на то согласия! – буркнул тот. – И к тому же смею заметить: без предупреждения это было неэтично с вашей стороны!

– Ты меня знаешь: будешь пререкаться – заставлю полдня простоять на голове! – предупредил его Гавриил. – Этично – не этично… От землекопов демократии нахватался?

– Никак нет, но… уж очень попахивает дискриминацией Просвещенных!..

– Ах, дискриминацией!.. – недобро сощурился Гавриил.

В стойке на голове Мигель выглядел довольно забавно. Однако это пошло ему впрок, и попирать лбом ковер он предпочел в гордом молчании.

– Вот я и говорю вам, Мефодий Петрович: никогда не извиняйтесь передо мной, – извлек мораль из происшествия Гавриил. – Признаю: человек я вредный, но необидчивый, потому не сотрясайте в дальнейшем воздух излишней вежливостью… А сейчас я намереваюсь проверить, как настроен детализатор вашей памяти. Начнем со свежих отпечатков. Сколько глотков чая вы сделали вчера за завтраком?

Мефодий отрешился от прочих воспоминаний и сосредоточился на вчерашнем дне. Но едва это получилось, как вдруг в его мозг словно стальной костыль молотом вогнали, и вместо требуемого ответа он громко и отчетливо произнес:

– В пятьдесят пятом секторе Титан! Координаты последнего обнаружения!..

Похоже, что стальной костыль вогнали не только ему в голову. Роберто подпрыгнул и стремглав бросился на лоджию, Мигель потерял равновесие и грохнулся из акробатической стойки на пол, а Гавриил тут же склонился над Мефодием и холодным тоном, в котором уже отсутствовало дружелюбие, приказал:

– Срочно дай мне картинку из оперативной памяти! Кого из девяти ублюдков ты засек?

Мефодий как можно четче отобразил в мыслях вчерашнего ненормального гиганта из парка, что нюхал землю невдалеке от его этюдника.

– Паллант! – воскликнул Гавриил, считав из мозга Мефодия все, что ему было нужно. – Мигель! Роберто! Общая тревога! Вызывайте Исполнителей из пятьдесят четвертого, пятьдесят шестого, сорок пятого и шестьдесят пятого секторов! Так и скажите: у нас Паллант! Не Циклоп, не Бриарей, а Паллант собственной персоной!

С лоджии возвратился Роберто:

– Ничего. Никакого эмоционального всплеска в округе. Либо прячется, либо уже отбыл.

– Как же, отбыл! – хмыкнул Гавриил. – Эта мразь пока гадостей не натворит, никуда отсюда не отбудет. Однако давненько Титаны в наши земли не захаживали, давненько…

Мигель тем временем уже названивал по мобильнику. Судя по его торопливым движениям, опасность и впрямь надвигалась нешуточная.

– Что прикажете делать мне? – поинтересовался Мефодий. – Я без оружия и не полностью деблокирован…

– Остаешься здесь на попечении агента Пелагеи, – сухо распорядился Гавриил. – Сидишь у себя в квартире и никуда – запомни: никуда! – не высовываешься. Это приказ. В твоем «недоделанном» состоянии ты опасен как для окружающих, так и для себя самого. Ждешь нашего возвращения. Приказ ясен?

– Аминь! – подтвердил Мефодий с таким видом, будто произносил это уже не одну сотню раз.

«Хозяин не особо распространялся о себе, но дабы у смотрителей и Исполнителей не сложилось в отношении его предвзятого мнения, кое-что из своей биографии он нам все же поведал.

Среди небожителей Хозяин считался не совсем полноценным. Виной тому был некий врожденный дефект, не позволявший ему развивать необходимую для небожителя скорость передвижения. В материальном же воплощении, особенно тогда, когда приходилось перемещаться в трехмерном пространстве, этот дефект проявлялся в нешуточной по человеческим меркам хромоте. Не знаем, как небожители, но ты, землекоп, назвал бы подобное инвалидностью.

Однако считаясь в своем окружении посредственным воином, Хозяин был непревзойденным в другом. Никто не умел так разбираться в свойствах материй, компилировать их в различных формах и на различных уровнях, вплоть до такого, на котором недавно открытые тобой, землекоп, кварки показались бы Хозяину необъятной Бетельгейзе. Хозяин был инженером, и об уровне его гениальности ты можешь судить, поглядев на себя в зеркало. Ко всему прочему, он был оружейником Юпитера, каковым он стал после того, как создал для своего повелителя мощнейшее оружие – Аннигилирующее Пламя. Благодаря этому Пламени Юпитер умудрялся ни в чем не уступать Кроносу, уничтожая подобно ему звезды, словно песчаные замки.

Но, на великую беду Хозяина, случилось непоправимое: из-за своей доверчивости он оказался вовлеченным в страшную авантюру, разработанную завистливым и властолюбивым Прометеем. Будучи вероломно обманутым, Хозяин ненароком подставил под удар сам себя.

Цели Прометея были просты и прямолинейны, как удар кузнечного молота: захватить Аннигилирующее Пламя, распылить Юпитера, Аида и Нептуна, а затем встать во главе лишенного руководства воинства вольных небожителей.

На всех фронтах как раз царило затишье, Пламя находилось на профилактике, и завладеть им оказалось достаточно просто. Прометей хитростью выманил у гениального, но доверчивого Хозяина мощное оружие и немедля приступил к осуществлению своего предательского плана.

Но заговор Прометея постигла неудача: похитив Пламя, он забыл про одну существенную деталь – Усилитель, без которого оно являлось совершенно бесполезным устройством. Прометей был схвачен, когда пытался произвести по Юпитеру залп. Повелитель расправился с ним безжалостным даже по понятиям Космоса способом: он вплавил материальную форму Прометея в одну из планет с высокой гравитацией, таким образом лишив его возможности принимать любое из окончательных обличий и обратив в живой камень, открытый всем космическим стихиям. Со временем метеориты искромсали тело неудачливого заговорщика в лохмотья, и на данный момент он наверняка уже мертв.

Хозяин понял, к чему оказался причастен, после потерпевшего фиаско покушения, однако понял до того, как на его захват была брошена орда безумных Сатиров. Зная крутой нрав Юпитера, ему не осталось ничего другого, как только спасаться бегством. Бросив свою жену, Афродиту, с которой к тому времени он уже не поддерживал никаких отношений (любвеобильная Афродита часто выставляла Хозяина посмешищем), Хозяин ринулся в беспредельные пространства Космоса…»

Просвещенный Исполнитель категории новобранец с не полностью декодированным мозгом Мефодий третьи сутки пролеживал диван, приходя в себя после выматывающей процедуры деблокирования. Однако, несмотря на смертельную усталость, он так ни разу и не сомкнул глаз, поскольку не ощущал ни малейшего намека на сон. Два раза в день приходила Пелагея Прокловна, приносила полную сумку продуктов (разумеется, за счет «Небесных Врат», а не своей смехотворной пенсии), подолгу стояла над недвижимым и, казалось, не замечающим ее Мефодием, потом сочувственно вздыхала и удалялась.

Впрочем, лежачий образ жизни тяги к пище отнюдь не уменьшил. Как раз наоборот – Мефодий поглощал ее в гораздо больших, чем до деблокирования, количествах. Сказывался возросший расход энергии усовершенствованным мозгом.

За трое проведенных в раздумьях суток прошлая жизнь – безработного художника Мефодия Ятаганова – ушла куда-то в тень и виднелась оттуда лишь размытыми контурами. Но стоило только Мефодию случайно заострить внимание на каком-либо ее фрагменте из далекого или не очень прошлого, как тот мгновенно представал перед глазами в самых мельчайших подробностях.

Мефодий мог вспомнить абсолютно все, так, по крайней мере, ему казалось. Он бродил по уголкам распахнувшейся перед ним памяти, как библиофил в хранилище антикварных книг, с жадностью хватающий с полок тысячелетние раритеты, пролистывающий их и тут же берущийся за новые, не зная, на чем остановить выбор.

Пялясь в потолок (количество цемента в штукатурке было чуть больше половины от нормы – штукатуры в тот день явно схалтурили), Мефодий в пух и прах разделал Ньютона с его законом всемирного тяготения, вывел рациональный способ нахождения трисекции угла и за пять минут расщелкал великую теорему Ферма. Чуть больше времени ушло на мысленное моделирование четырех вечных двигателей и микширование семи панацей. От рецептов превращения любого элемента периодической системы Менделеева (тоже пережившего в свое время спонтанное деблокирование землекопа, а впоследствии агента) в золото, серебро либо платину и вовсе приходилось отмахиваться, как от назойливого гнуса.

Мефодий помнил наизусть все прочитанные им книги с тех самых пор, когда он только-только стал отличать одну букву от другой. Он мог поминутно расписать любой день своей жизни, объяснить первопричины всех совершенных им поступков и поступков его родственников, друзей и знакомых. Мефодий попытался добраться до границ личной памяти и уперся в яркие, слепящие лучи, глубокий вдох стерильного больничного воздуха и собственный пронзительный вопль, оповестивший всех, что он, Мефодий Петрович Ятаганов, родился на свет.

Разблокированные участки памяти с заложенными самим Хозяином установками содержали в себе столько разнообразия, что поток хлынувшей оттуда информации, не лежи сейчас Мефодий на диване, наверное, просто сбил бы его с ног. Установки эти представляли собой как обыкновенные контроллеры физического самочувствия, так и документальные свидетельства, виденные глазами очевидцев, смотрителей и Исполнителей, происходивших в мировой истории событий. Все это было весьма занимательно, но Мефодий чувствовал себя крайне усталым, а потому решил вернуться к хранящимся в его памяти архивам как-нибудь позже, на свежую голову.

Однажды вечером Мефодию послышалось на кухне какое-то движение. Он обострил слух до максимума и едва не оглох от топота носившихся там тараканьих стай. Мефодий оставил тараканов в покое и вслушался в то, что происходило за стенами квартиры. Сразу же включилась система фильтрации звуков по их характеристикам, а затем в голову хлынул поток затребованных Мефодием данных.

В «пентхаузе» у Тутанхамона стояла гробовая тишина – очевидно, его владелец проводил сейчас досуг вдали от дома. Идиллию нарушал лишь храп оставленного для охраны Тутанхамонова жилища бойца. Пелагея Прокловна раскладывала пасьянс перед очередным посетившим ее как гадалку клиентом. У соседа двумя этажами ниже от тапочки отклеилась подошва. У жильцов тридцать восьмой квартиры закипал на плите чайник. В шестьдесят четвертой канарейка клевала корм из блюдца. В шестнадцатой, семьдесят седьмой, девяносто четвертой, сто сорок второй и двести тридцать первой прикурили сигарету. В сто двадцатой разливали по стаканам и резались в карты. В сто пятьдесят шестой гладили белье. В двести восьмой кошка вылизывала шерсть… А также разговоры, крики, плач, смех, ругань, поцелуи и не только они, журчание воды, щелчки выключателей, лай собак, хлопанье дверей, колыханье штор, работающие телевизоры и магнитофоны, шуршание веников и гудение пылесосов…

Через десять минут Мефодий был в курсе всех творящихся в двухстах тридцати девяти квартирах его многоэтажки дел. Но хоть слуховым сканированием он занимался не ради злого умысла, а ради простого любопытства, все равно было в этом что-то неправильное. Поэтому Мефодий решил прекратить подобные изыскания и стер из мозга все упоминания о них, хотя мозг Исполнителя и рекомендовал предоставить отчет о проведенном исследовании смотрителю-куратору.

К исходу третьих суток хронического бодрствования Мефодий наконец впал в забытье, но привычный сон оно вовсе не напоминало. Сознание Мефодия было отключено, однако в мозг продолжала поступать и анализироваться звуковая информация, а глаза несколько раз за ночь открывались и подобно охранной видеокамере обводили комнату внимательным взглядом. Жаль было только одного – такое приятное дополнение ко сну, как цветные сновидения, отныне было утрачено безвозвратно…

«Чудом Хозяину удалось скрыться. Однако бежал он не с пустыми руками. Понимая, что отныне жизнь его потеряла всякую ценность и Юпитер ни перед чем не остановится, чтобы уничтожить предателя, Хозяин предпочел подстраховаться. Убегая в неизвестность, он захватил с собой сгубивший Прометея Усилитель, намереваясь припрятать его в укромном месте и этим гарантировав себе то, что его, Хозяина, по крайней мере, не уничтожат сразу при поимке.

В отличие от провалившегося заговора Прометея мероприятие Хозяина можно было считать удавшимся. Ему посчастливилось «проковылять» незамеченным через половину Вселенной и схорониться на окраине ничем не примечательной S-образной галактики в планетарной системе из десяти планет, вращавшихся вокруг одинарной затухающей звезды.

Хозяину больше всего приглянулись вторая, третья и четвертая от Солнца планеты; высокая гравитация следующих плохо подходила для его несовершенного опорно-двигательного аппарата, а излишняя близость к светилу первой «малышки» не импонировала ему тем, что Хозяин не особенно жаловал слепящий свет.

Вторая, третья и четвертая планеты имели сходные характеристики, но вторая и третья имели одно немаловажное преимущество, так что на третьей и решил Хозяин спрятать Усилитель и обустроиться сам.

Планеты с газовой атмосферой редки во Вселенной, потому их ценность по сравнению с остальными несоизмеримо выше. На материальную оболочку небожителей многие газы воздействуют самым благоприятным образом и являются одним из основных источников для подпитки их жизненной энергии. Однако и здесь все напрямую зависит от свойств газов – не всякое их сочетание дает максимальный эффект, а некоторые смеси так и вовсе вредны. Поэтому одним из направлений исследовательской деятельности Хозяина как раз и являлось получение искусственным путем совершенного соединения, равного которому в природе быть не может. И поиск этот увенчался успехом…

Выбранные Хозяином вторая и третья планеты имели различные по свойствам атмосферы. Но поскольку вторая была намного ближе к Солнцу, то участь третьей, которую ты, землекоп, нарек впоследствии Землей, решилась автоматически.

Первоначальная газовая оболочка Земли не произвела на Хозяина должного впечатления, поэтому, опираясь на опыт собственных исследований, он незамедлительно приступил к ее переделке. Самая высококачественная смесь, которая в свое время была открыта Хозяином, состояла из азота, кислорода, углерода и аргона. Посредством ряда манипуляций Хозяин запустил процесс переработки, и через определенный момент ничем не примечательная для небожителя (а для тебя, землекоп, и вовсе агрессивная) атмосфера Земли превратилась в ту, которая требовалась.

Конечный результат восхитил Хозяина даже больше, чем он ожидал. По его личным воспоминаниям, он парил над поверхностью материков и возникших как побочный продукт процесса океанов сотню человеческих лет и не мог надышаться. Отведя душу и адаптировавшись к благодатной для его материальной формы среде, Хозяин припрятал Усилитель, а затем стал в уединении наслаждаться вынужденной отставкой.

Бегство Хозяина, помимо независимости, подарило ему массу свободного времени. А чем можно заниматься, скрываясь от неминуемой гибели и при этом стараясь быть как можно незаметнее? Разумеется, не вопросами глобального масштаба. Поэтому все свои творческие силы Хозяин направил на облагораживание и усовершенствование нового дома.

В первую очередь он позаботился о стабильности сотворенной им искусственной идиллии. На основе составляющих атмосферу элементов и материалов самой планеты ему удалось построить великолепную систему саморазмножающихся генераторов кислорода – основополагающего элемента местной среды. Питались генераторы солнечным светом, водой и некоторыми почвенными компонентами. Планета укрылась радующим глаз зеленым растительным покрывалом.

Идея оказалась более чем удачная. Ничего подобного Хозяину ранее создавать не доводилось, но самое главное, он понял, что это еще не предел. Наблюдая, как за счет протекающих в растениях химических реакций те плодятся, борются за место под солнцем и за пищу, он вдруг отчетливо осознал, что разрешил проблему своего одиночества. Как выяснилось, из открытого им строительного материала можно было конструировать любые пригодные для жизни в данной атмосфере создания, вплоть до таких, которые даже будут подобны его материальной оболочке.

Дикий азарт захлестнул Хозяина. Начал он с простейших одноклеточных созданий и стал постепенно усложнять их структуру, однако непременно соблюдал одно условие: все его творения должны были вписываться в планетную среду и осуществлять строгую саморегуляцию. Хозяин подобно художнику убирал одни, добавлял другие, модернизировал третьи группы жизненных форм, попутно совершенствуя свои навыки в этой нелегкой работе.

Он переживал периоды гигантомании, когда Землю бороздили огромные колоссы; экспериментировал с температурой, изучая предел прочности своих подопытных, и едва не уничтожил холодом всю свою затею на корню. Но мир выжил и, несмотря ни на что, исправно существовал, подчиняясь уже не Хозяину, а выработанным самим миром стихийным законам…»

Пробуждение (если, конечно, можно назвать пробуждением мгновенное возвращение к реальности, а не присущее прежнему Мефодию получасовое потягивание) принесло с собой дополнительный заряд затраченной на деблокирование энергии. Мефодий поднялся с дивана, принял ванну, побрился и с удвоенным (по землекопским меркам – с шестикратным) аппетитом позавтракал принесенными Пелагеей Прокловной продуктами.

– Ну вот и оклемался хлопчик! – разулыбалась агент Пелагея, наблюдая, как новобранец вскрывает пальцами крышки консервных банок. – А то лежит опечаленный, словно воробушек примороженный, четвертый денек…

– Давно вы в агентах, Пелагея Прокловна? – поинтересовался Мефодий.

– Сызмальства, – ответила старушка и, обрадованная тем, что представилась возможность поговорить, затараторила: – При царе-батюшке еще обратили, при Александре.

– Вы хотели сказать «при Николае»? – уточнил Мефодий.

– Нет, милок! Явственно помню: при Александре! При Николушке – царствие ему небесное, страдальцу нашему… – Прокловна перекрестилась. – При нем-то Гаврила-батюшка уже исправно с меня как с агента отчетность всякую-разную требовал.

– Сколько же вам лет? – удивился Мефодий.

– У дам об их возрасте спрашивать неприлично! – жеманно погрозила пальцем Прокловна. – Однако тебе как Исполнителю, а посему новому надо мной начальствующему, докладываю: тысяча восемьсот шестьдесят первого году рождения мы – как раз когда крепостное право подчистую списали.

– Ничего себе!

– А то, милок! Служители Господни щедры; им годков человеку накинуть – как мне, горемычной, перекреститься, – для наглядности Прокловна перекрестилась повторно. – Одаряют они нас – агентов и Просвещенных – на славу, вроде как за верную службу, дай им Бог здоровьица побольше… Так что, Мефодьюшко, и тебе уже сроку жизненного прибавилось чуток; землицу, стало быть, потопчешь подольше обычного, ежели, конечно…

Прокловна вдруг осеклась и, понуро опустив костлявые старушечьи плечи, на глазах сникла.

– Что «если», Пелагея Прокловна? – попробовал растормошить ее Мефодий.

– А то сам не знаешь? – со вздохом вымолвила она. – На небесах война идет. Не как Отечественная, конечно, но по подобию… Гибнете вы, соколики, на ней, окаянной; множество вас полегло уже… Дай тебе Бог, милок, пережить ее целым и невредимым… Ты уж прости ведьму старую, что впутала тебя в катавасию эту, но слуги Божий так велят, а ослушаться их – грех будет. Негоже мне, бабушке, грехами перед смертью пачкаться. Сколько годков дожить осталось? Совсем чуть-чуть…

– Да ладно, не берите в голову, Пелагея Прокловна, – ответил Мефодий. – Служба, куда от нее…

– А я как Господа нашего лик на картинке твоей заприметила, – продолжала Прокловна, – так чуть дуба не дала! Гаврила-батюшка лик тот мне еще когда иконою огненной показал, а тут прямо ну как живой! – Прокловна отработанным движением осенила себя крестным знамением. – А ведь, думаю, это уже не сосед мой Мефодий Петрович, а готовый к Просвещению товарищ по истинной вере. Ну, я ноги в руки да Мигельке на телефон… Слава тебе, Господи, что кодировки эти как надобно поснимались…

«Хозяин понял, что постепенно сроднился со своим детищем настолько, что уже не в силах изменять его в глобальных масштабах. Но Создатель по природе, он не мог довольствоваться ролью простого наблюдателя, а потому изменил тактику. Вмешательство Хозяина стало носить отныне „точечный“ характер.

Страшно подумать, землекоп, на твоем месте мог оказаться какой-нибудь лохматый клыкастый хищник или – что еще интереснее! – когтистое пернатое. Но нет, свои глобальные эксперименты по усовершенствованию центрального нервного процессора и одновременно накопителя информации, головного мозга, Хозяин начал как раз с тебя. Возможно, он почувствовал, что именно твой мозг окажется наиболее приспособленным к грядущим изменениям, ведь уже тогда ты понял, что хорошая палка и увесистый камень при надлежащем использовании оказываются страшнее челюстей саблезубого тигра.

Что ж, ты встал на ноги, тем самым освободив руки для более продуктивной деятельности, покорил огонь, вооружился и научился облачаться в трофейные шкуры. Хозяин не мог на тебя нарадоваться. Одно было плохо – получившийся вариант при всех его очевидных плюсах тянул максимум на поумневшее животное, но никак не на слугу, способного адекватно воспринимать приказы господина.

Второй вариант землекопа не был производным от первого, а являл собой самостоятельную модель. Он имел радикально обновленную клеточную структуру и улучшенный мозг – короче говоря, превосходил сутулого и узколобого предшественника по всем критериям. Это воодушевило Хозяина еще больше, и он решил, что нашел верный путь. А дабы поставить производство варианта-два на поток, Хозяин тут же взял из его организма тканевый шаблон и создал ему особь противоположного пола для самовоспроизводства.

Оба прототипа прекрасно повиновались командам, понимали, о чем с ними говорят, и запоминали то, что от них требовали. Поэтому они настолько полюбились Хозяину, что тот оставил их при себе ухаживать за растительностью вокруг своей резиденции: холма, обсаженного густыми зелеными рощами для постоянного притока свежего кислорода.

Неприятности начались после того, как прототип-женщина случайно обнаружила спрятанный Усилитель. Любопытство было основной установкой для самообразования женщины, поэтому она и повела себя, как от нее требовали. Столкнувшись с неведомой доселе конструкцией, женщина попыталась исследовать ее со всех сторон и ненароком угодила в излучаемое Усилителем энергетическое поле. Вскоре в то же поле попал и отправившийся на поиски пропавшей подруги мужчина…

В резиденции Хозяина произошла катастрофа: воздействие космической энергии повлияло на мозг его слуг самым непредсказуемым образом. Прототипы стали стыдиться своего естественного обличья и обвешались с ног до головы листьями. При этом оба они отказывались подчиняться приказам и перестали ухаживать за садом, только носились как угорелые, грызли яблоки и с упоением убивали ни в чем не повинных, в то время еще абсолютно безвредных рептилий.

Хозяин поздно понял причину постигших землекопов отклонений; к тому времени они успели совершенно изгадить его любимый сад. Но уничтожить продукт кропотливого труда Хозяин не решился, поэтому переселил проштрафившуюся парочку из «тепличных» в общие для остальных «казарменные» условия. Сам же, перепрятав злосчастный Усилитель, засел за конструирование следующей модели, не забывая учитывать допущенные ранее ошибки.

Однако последствия воздействия вредоносных для мозга землекопов лучей Усилителя продолжались. Вариант-два размножался отнюдь не так, как то требовалось. Его потомки ни за что ни про что убивали друг друга и вступали в брачные связи с представителями варианта-один. Рожденные от этих браков дети страдали эмоциональной неустойчивостью и устраивали между собой опустошительные войны, тем самым методично разрушая созданную Хозяином гармонию жизни на Земле.

Впервые вышло так, что Хозяин перестал контролировать запущенный им сложнейший механизм. Землекоп в миниатюре моделировал все те перипетии, что миллионы лет продолжали сотрясать Вселенную. На правах самого сильного он подчинял себе всех, кто проживал вместе с ним на одном ареале. Можно было покончить со всей этой вакханалией одним ударом, но Хозяин и тогда посчитал, что он в силах отрегулировать миропорядок естественным путем, да и подобная деструктивная тактика была не в его привычках.

Предназначение новорожденного варианта-три «Исполнитель» напрашивалось само собой. Он был обязан блюсти порядок на планете, как раз и являясь тем регулировочным механизмом, бремя которого до этого влачил сам Хозяин. Исполнитель вышел совершенным по всем показателям. Кроме того, внутри его мозга теперь стоял модуль эмоционального контроля – модуль настолько мощный, что слабая нервная система землекопа от такого приспособления просто-напросто перегорела бы за считаные секунды.

Ситуация вроде бы пришла в норму: Исполнители строго ограничили непомерные амбиции землекопа, благодаря своим способностям стали для них незыблемыми авторитетами, возведенными в ранг Сыновей Божиих. Однако и здесь со временем появилась серьезная проблема: система самовоспроизводства Исполнителей оказалась совместима с аналогичной системой землекопов. Получившееся поколение «полукровок» либо имело недоразвитый относительно тела мозг, либо наоборот – мозг, уничтожающий собственной мощью все системы отстающего от него в развитии тела. Больные гибриды не оставляли никакой надежды на будущее человечества, поскольку плодились с невероятной скоростью и вытесняли нормально развивающиеся особи.

Наконец лопнуло терпение и у Хозяина. Он вознамерился провести Глобальную Фильтрацию. Отобрав по нескольку десятков экземпляров из всех имевшихся на тот момент на Земле животных и растительных форм, Хозяин собрал их в безопасном месте, а поверхность планеты аккуратно – дабы не повредить структуру земной коры – омыл водой, прогнав несколько раз океаны с запада на восток…

Едва солнце подсушило вновь девственно чистую почву, Хозяин занялся засеванием в нее семян Обновленного Мира. Практически ничего не изменилось ни в растительных, ни в низших животных сообществах, что вышли из незатронутого Фильтрацией убежища первыми. Единственным, кто не прошел Фильтрацию, был человеческий вариант-один. Все остальные были оставлены, но подвергнуты столь значительным метаморфозам, что на этом стоит остановиться поподробнее.

Начнем с абсолютной новинки. Вместо отправленного «на покой» варианта-один Хозяин ввел в обиход вариант-четыре «смотритель», который на сегодняшний день считается пиком его земных творений. Вот так появились на свет мы, землекоп. Да, мы намного моложе тебя, но понятие «старшинство» в нашем с тобой случае неприменимо. Из трех разновидностей человечества нас меньше всего, но именно мы стали держать ответ перед лицом Хозяина за тебя и за Исполнителя. Теперь Хозяин не стремился охватить своим недремлющим оком целую планету (даже око Хозяина устает от подобного) – теперь он просто спрашивал за порядок с нас, и спрашивал по полной строгости.

Наши возможности по сравнению с твоими, землекоп, безграничны, ибо следующим шагом Хозяина – вариантом-пять – должен был стать абсолютный двойник его материальной оболочки. Но ты в своих фантазиях подметил верно – мы еще не боги; для тебя мы испокон веков олицетворяли архангелов – их ближайших слуг, помощников и полководцев небесных воинств. В чем-то это утрировано, но в чем-то верно.

О наших способностях суди сам. Мы знаем и умеем подчинять множество физических законов, действующих на поверхности планеты. Мы имеем контроль над гравитационным полем и способны манипулировать в нем своим телом как угодно; не так давно это было названо тобой телекинезом и левитацией. Мы способны на крайние формы телекинеза – мгновенное создание направленной ударной волны, что в нашей среде именуется гравиударом. Мы можем оперировать свойствами электрического поля на расстоянии, вплоть до его полного исчезновения. Мы творим немыслимые для тебя вещи с твоим биополем, меняя его свойства по своему усмотрению, например, можем сделать тебя на время невидимкой. По желанию мы увеличиваем или уменьшаем вес своего тела. Наш опорно-двигательный аппарат без труда преодолевает колоссальные нагрузки – такие, от которых твой рассыпается на части. А уж о чувствительности ко всем существующим на Земле волновым колебаниям – от звуковых до мысленных – можно даже не упоминать. И естественно, наш высокий статус подразумевает то, что мы можем проводить любые манипуляции с анатомией – твоей и Исполнителя.

Исполнитель – вариант-три – не обладает столь широким спектром возможностей. Его мозг – это мозг солдата, выполняющего всю грязную работу по защите человечества как от врагов внешних, так и внутренних – то есть от самого себя. Исполнитель ликвидировал очаги самых чудовищных аномалий в биосфере планеты, и сказать «спасибо» за то, что на Землю еще не хлынули орды Сатиров, Циклопов и Бриареев, надо в первую очередь ему, а не нам.

Вновь обращаемся к твоей красочной мифологии, где Исполнителю отведена роль немногословного ангела – подчиненного архангелу существа с большими крыльями, карающим мечом и громогласным духовым инструментом. Живописное сравнение, ничего не скажешь.

И опять же наполовину верно! Мечи у Исполнителя действительно имеются, и не один, а целых два. Мечи, выкованные большим специалистом по этой части – смотрителем по имени Сатана, одним из ближайших помощников и оружейников Хозяина. Характер Сатаны оказался с дефектом: крутым и прямолинейным нравом. Потому надзирать за землекопами тот приставлен не был, а был навечно определен в подземные лаборатории Хозяина (несмотря на все свои недостатки, парень оказался на редкость талантлив в науках). Там они совместными усилиями разработали уникальный материал – клеточную ткань, своеобразный пластичный организм, но не на белковой, а на металлической основе. По предложению Сатаны, чье имя уже склонялось тобой, землекоп, повсюду, материал получил название люциферрум. Технология производства люциферрума сложна и требует знаний не ниже смотрительского уровня, поэтому данный металл-организм пошел на службу нам и Исполнителям, но не дальше (твоя присказка про бисер и свиней, землекоп, пришлась бы сейчас как нельзя кстати). И в первую очередь – на создание исполнительского вооружения.

С тех пор каждый Исполнитель получил по два люциферрумовых слэйера. Слэйер крепится на запястье Исполнителя и подключается к его нервным волокнам, через которые принимает сигналы от исполнительского мозга. Получив команду, брусок люциферрума обретает любую заданную, адекватную объему форму, обычно удобную для боя форму разнообразных клинков.

Опорно-двигательный аппарат Исполнителя – это нечто промежуточное между нашим и твоим аппаратом, но все-таки ближе к нашему. Из этого следует вывод о физических способностях варианта-три: высокие прыжки, молниеносная скорость, сверхточная координация и сокрушительная мощь. На соответствующем уровне находится и владение Исполнителя оружием. Мелькающие с невероятной скоростью клинки слэйеров и впрямь могли быть приняты досужим обывателем за взмахи ангельских крыл, а в сочетании с прыжками создавалась иллюзия полета.

Как и крыльев, трубы «ангел-Исполнитель» тоже не имеет. Очевидно, здесь имеется в виду вспомогательная боевая функция Исполнителя воспроизводить своими голосовыми связками сверхнизкий разрушительный звук (инфраудар). Скорее всего те, кому посчастливилось не попасть под инфраударную волну, и сделали подобное умозаключение, одарив в своих фантазиях «ангела» оглушительной фанфарой.

Что же касается тебя, землекоп, то ты – самый видоизмененный после Глобальной Фильтрации вид человечества. И здесь, дабы не повторять одни и те же ошибки, Хозяин принял в отношении тебя самое спорное из своих решений. Хозяин посчитал, что, если не переделывать тебя целиком, а лишь заменить ту деталь, что вызывала нарекания – головной мозг, – проблему можно будет решить с наименьшим количеством затрат. Ну а чтобы и вовсе не растрачивать ни времени, ни сил на разработку нового мозга, Хозяин взял тот, что уже имелся под рукой, – продуманный и надежный мозг Исполнителя.

Само собой, позволить землекопам пользоваться всеми ста процентами исполнительского мозга Хозяин не решился, потому оставил варианту-два в распоряжение лишь жалкие три с небольшим процента. В них входил основной набор функций: самообеспечение питанием, самовоспроизводство должных жизненных условий, размножение и самообразовательные навыки, обязанные сохранять в твоей памяти накопленный с годами опыт и передавать его поколениям во избежание повторения теми твоих ошибок. Все же запретные участки – боевые навыки Исполнителя, усилители опорно-двигательного аппарата, знания об истинном миропорядке, прочие чисто исполнительские функции – были заблокированы Хозяином многоуровневыми кодировками.

Для снятия кодировок мозг землекопа необходимо подвергнуть целой системе внешних раздражителей. К примеру, чтобы декодировать самую простую из них – лямбда-кодировку, – тебя следует в строго определенном порядке укалывать иглами, обливать водой, осыпать ударами, оглушать громкими криками, давать нюхать нужные запахи и показывать тебе соответствующие цветовые гаммы. Казалось, что на таком проверенном материале и с подобными мерами предосторожностями никаких эксцессов быть не должно…

И правда – обновленный землекоп отличался от неуравновешенного прежнего в лучшую сторону. Он стал умнее, рассудительнее и на порядок сдержаннее, решал проблемы не только их физическим устранением, а новые знания впитывал как губка. Бесспорно, действие исполнительского мозга сказалось на нем весьма ощутимо. Однако не опробованная Хозяином на практике система многоуровневых кодировок, вопреки возлагавшимся на нее надеждам, таила в себе массу неприятных сюрпризов.

Раздражающие факторы сыплются на человека постоянно – от момента рождения до момента смерти. Базируя действия кодировок на них, Хозяин был уверен, что одновременное совпадение раздражителей, а тем более их порядка маловероятно, но вот вариант того, что совпадать будут некоторые фрагменты, и иногда немалые, он почему-то не рассмотрел. Хозяин посчитал, что единичные случаи не повредят общей картине, но, вопреки его ожиданиям, это стало происходить часто и повсеместно…

Спонтанное деблокирование мозга землекопа было чревато для него неприятными последствиями. Утечки сквозь кодировки происходили из запретных зон землекоповского мозга. Этим страдали как отдельные субъекты, так и целые группы.

Самые безобидные аномалии выплескивали в сознание землекопа обрывки простых информационных установок. На основе этих обрывков и зародились все разновидности твоих весьма занимательных в художественном плане религий. Самой же опасной считалась утрата или повреждение кодировки, отвечающей за сдерживание мощности. Здесь неподготовленная нервная система варианта-два просто-напросто перегорала либо пожизненно награждала своего владельца тяжелейшими умственными недугами.

Изредка при рождении землекопа у него уже отсутствовала полностью какая-либо кодировка. Эти индивидуумы в процессе своего развития могли адаптироваться к врожденной аномалии, став с возрастом обладателями феноменальных для окружающих способностей, в действительности же частично либо целиком взятых из арсенала исполнительских установок: сверхинтуиция, целительство, невероятная физическая сила. В землекоповской среде таких людей сразу превращали в колдунов или в святых, а то и вовсе в умалишенных. Но смотрители сумели обратить эти недочеты Хозяина в свою пользу, всеми силами старались выявлять такие экстраординарные личности и путем небольших корректировок обращали экстрасенса в агента. Агент стал промежуточной ступенью между Исполнителем и землекопом, помогая первому в более пристальном надзоре за последним.

К сожалению, в истории спонтанного деблокирования имели место и аномалии массового характера. Из ряда необъяснимых с позиций землекопа вспышек насилия и прочих массовых безумств следует выделить наиболее крупные, произошедшие еще при жизни Хозяина, отклонения: Вавилонское столпотворение – случай, когда землекопы тридцать второго и соседних с ним секторов возжелали достигнуть неба весьма оригинальным способом, – и Содомское помешательство с его дестабилизацией землекоповской системы самовоспроизводства.

После первого отклонения Хозяин ввел для варианта-два многовариативную систему звукового общения вместо единой, что воспрепятствовало дальнейшему росту области деблокирования и образованию новых. Со второй аномалией он уже церемониться не стал, поделив ответственность за ее ликвидацию между собой и двумя самыми образцовыми Исполнителями.

Словно злой рок преследовал вариант-два, настолько злой и неотвратимый, что даже Хозяин расписался в собственном бессилии. Во избежание угрозы остальным жизненным формам на Земле остро встал вопрос о дальнейшей целесообразности существования землекопа как равноправного человеческого вида. Не в состоянии принять однозначного решения, Хозяин поставил проблему на обсуждение между своими ближайшими помощниками – нами, смотрителями.

Но и наш Совет не смог прийти к единому мнению. Наблюдавшие за теми секторами, где дела шли более или менее нормально, категорически не желали смерти своим подопечным. Смотрители секторов с частыми и катастрофическими аномалиями настаивали на тотальном уничтожении своенравного и непредсказуемого варианта-два.

Самым рьяным противником существования землекопа как вида стал наш бессменный «сталевар» и оружейник, создатель люциферрумовых слэйеров смотритель Сатана. Хоть сам он не курировал ни одного сектора, тем не менее больше всех потрясал кулаками и призывал как можно скорее «выскоблить с поверхности Земли эту грязную строптивую субстанцию». Понять его было можно: в то время как его коллеги пользовались свободой перемещения по планете, ему приходилось практически безвылазно торчать в своем подземелье десятилетиями. Надо думать, самый строптивый из смотрителей сильно обижался на владеющего солнечной поверхностью жалкого варианта-два, когда он – вариант даже не «три», а «четыре»! – обречен вечно дышать гарью от сталеплавильных печей лишь за то, что имел отличную от общепринятой позицию во взглядах.

На этом примере, землекоп, ты можешь увидеть истоки еще одной извечной философской проблемы – «что есть Добро, а что есть Зло». Взгляни на это нашими глазами, глазами третейских судей и сторонних наблюдателей. Сатана не враг ни Хозяину, ни нам, ни Исполнителям. Но стоило ему лишь высказать свою точку зрения о тебе, как ты на подсознательном уровне превращаешь его, и без того приговоренного к пожизненному заточению, в Подлинное Вселенское Зло! И на каких, позволь спросить, основаниях? Потому что ты, Венец Творения Космоса, просто не приглянулся ему и вызываешь его раздражение? А с каких это пор твое мнение стало считаться Абсолютным Критерием Добра и Зла во Вселенной? Если говорить начистоту, ценность твоя и для Хозяина не была первостепенной, а о прочих повелителях вообще умолчим, поэтому наш тебе совет: не надо всех, кто считает тебя лишь пылью, переводить в категорию «Зло Высшего Порядка». Для тебя – да, не спорим, но для Вселенной? Тем более что мы – человечество – по вселенской шкале ценностей и вправду обыкновенная космическая пыль…»

Приказ оставаться на месте и дожидаться возвращения Гавриила горел в мозгу Мефодия красными буквами и вспыхивал еще ярче, когда новобранец ненароком приближался к входной двери или лоджии. О том, чтобы ослушаться приказа и высунуть нос на улицу за глотком свежего воздуха, не возникало и мысли. И хоть Исполнитель имел право на самостоятельность при решении мелких вопросов, прямые приказы не подлежали не то что обсуждению – даже обдумыванию!

Отдохнув, расставив по полочкам оставшиеся после деблокировки шальные обрывки землекоповских мыслей и войдя в абсолютную эмоциональную невозмутимость, Мефодий, опять же любопытства ради, решил попробовать, на что еще способны его руки, помимо разрывания пятирублевых монет.

Отжиманиями от пола Мефодий последний раз занимался еще в университете, а потому, чувствуя сегодня за плечами немалый физический потенциал, вдохновил себя на побитие университетского рекорда, стоявшего тогда на отметке «двести пятьдесят раз». Рекорд пал уже через три минуты. Мефодий при этом даже не запыхался; как подбрасывал свое тело на руках в упоре лежа, так и продолжал, причем вниз оно опускалось гораздо медленнее, чем подлетало вверх. Через полчаса лоб Мефодия оставался таким же сухим, как и в начале упражнения: ни капель пота, ни даже легкой испарины. Довольный результатом, художник прекратил самотестирование в отжиманиях и перешел на приседания.

Первый же подъем из приседа подбросил Мефодия к потолку, и новобранец влепился в него макушкой, отколов большой пласт штукатурки. Теперь Мефодий понял, почему Гавриил отказался тестировать его в приседаниях у Прокловны – насчет разрушения пола и потолка смотритель ничуть не шутил.

Мефодий ощупал не ощущающую боли голову. На темени не было ни шишек, ни ссадин, лишь крошки песка да чешуйки извести. «Хоть кол теши на голове!» – подумал художник, но на практике проверять данное умозаключение не стал, а продолжил приседания, однако на всякий случай все же положил на голову подушку…

Мефодию наскучили монотонные приседания часа через полтора, поскольку результатов этой деятельности он так и не обнаружил: ни боли в бедрах, ни судороги в икрах, ни одышки, обязанных указывать на то, что упражнение дает хоть какую-то пользу. С тем же успехом эти полтора часа можно было посмотреть телевизор, чем Мефодий после «физзарядки» и занялся.

Просмотр телепередач позволил Мефодию открыть в себе еще одно спавшее ранее качество – высокую даже для «недоделанного» Исполнителя интуицию. С недавних пор Мефодий знал, что в интуиции нет ничего сверхъестественного. Врожденная либо развитая человеческая интуиция в действительности представляла собой не мистическое предвидение событий, а всего лишь гипертрофированно развитую способность к скрупулезному анализу имеющихся фактов и выдаче в результате очень точного прогноза развития ситуации. Даже незнакомые кинофильмы было смотреть откровенно скучно: он предсказывал развитие сюжета и концовку уже в самом начале. Произносимые героями диалоги звучали в ушах Мефодия раньше, чем те открывали рты, и в скором времени ничего, кроме раздражения, вызывать не стали.

Просмотр новостей давал такой же эффект. Симпатичная ведущая без запинки выдавала текст, но по ее неуловимым глазу землекопа жестам и мимике было заметно, что девушка думает совсем о другом. В демонстрируемых сюжетах лгали все: политики – ради своих интересов, обыватели – лишь бы попасть в кадр, военные – ради чести мундира, следователи на местах преступлений – для того, чтобы отмахнуться от настырных журналистов. Сами журналисты лгали из-за недостатка имеющихся фактов. Не лгал лишь президент, однако и он явно не доводил до журналистов всей известной ему правды.

На седьмые сутки что-то заставило Мефодия встать с дивана, подойти к стоявшему в углу незаконченному «Содому» и отодвинуть ширму.

Только теперь он испытал то ощущение, которое повергло в шок Прокловну и пробрало до мозга костей Мигеля и Роберто. Ноги Мефодия сами собой сошлись вместе, руки вытянулись по швам, а тело приняло прямое, как флагшток, положение. Взор изображенного на панораме Хозяина хоть и был направлен на горящий город, но тем не менее воздействовал на Исполнителя, словно электрический разряд.

«Еще немного творческого усердия, и точно обратил бы Раису в соляной столб, – отрешенно подумал Мефодий. – И не видать ей тогда своего норкового манто…»

Сама же картина гибели Содома, педантично доводившаяся Мефодием до реализма, теперь не вызывала ничего, кроме снисходительной ухмылки. Так ветераны войны взирают на рисунки о войне своих внуков и правнуков: как им, детям, объяснить, что никакой романтики там нет, зато есть грязь, кровь и грохот разрывов?

Сегодня Мефодий имел возможность лицезреть ликвидацию содомской аномалии глазами Гавриила – она входила в обязательный исполнительский информационный архив.

…Слэйеры работали не переставая, окружая размахивающего ими Исполнителя серебристым ореолом, при соприкосновении с которым землекопов ждала неминуемая гибель. Калейдоскоп перекошенных лиц, фонтаны крови. Кровь на всем: на волосах, на руках, на одежде… Гавриил моргает – кровь попадает ему в глаза, – но темпа ударов не снижает. Запах горящей серы столь непереносим, что многие, кто избежал огня, задыхаются в ядовитых клубах желтого дыма. Чьи-то руки цепляются Гавриилу за одежду и через секунду, отрубленные, падают на землю. Ни единой живой души наружу – это приказ!.. Иногда в череде сменяющихся лиц мелькает перепуганное детское, но тут же исчезает в общем кровавом месиве. Ни единой живой души! Аномалия должна быть ликвидирована подчистую…

Полдня простоял Мефодий перед панорамой, но кисть в руки так и не взял. Рука, способная разорвать железный пятак и, не дрогнув, отрубить за минуту десяток человеческих голов, почему-то не испытывала больше тяги повелевать красками. А помогавшие ей в этом фантазии были вытеснены из головы художника голыми фактами, которые не вызывали у новобранца никакого вдохновения…

И как уже стало обыденно и привычно – никаких эмоций по этому поводу.

С начала вынужденного заточения миновало десять дней. Ни от Гавриила, ни от Мигеля вестей не было. Мефодий попытался несколько раз позвонить по номеру «Небесных Врат», но их телефон молчал. Агент Пелагея продолжала исполнение «снабженческих» функций. Она также не получала от «служителей Божиих» ни разнарядок, ни приказов. Складывалось впечатление, что о новобранце с незавершенным деблокированием просто забыли.

А между тем жили еще на свете люди, продолжавшие хранить память об уличном портретисте Мефодии Ятаганове, не по своей воле отлученном от мирских забот и благ. И пусть время для Мефодия больше не существовало и он перестал обращать внимание на календарь, как на блеклые узоры на обоях, окружающий Мефодия мир вопреки всему оставался прежним.

Вот, к примеру, в прошедшее воскресенье Староболотинск отпраздновал в Центральном парке, не видавшем Мефодия уже целую декаду, Международный день защиты детей. Отпраздновал с песнями детского хора, праздничными мероприятиями, конкурсом рисунка на асфальте «Пусть всегда будет солнце!» и феерической кульминацией – выпусканием в небо сотен воздушных шариков и голубей.

В город ворвалось лето, обещавшее быть приятным во всех отношениях. Для Мефодия же его приход означал еще одно вступившее в силу положение: начиная с Дня защиты детей его пребывание в занимаемой квартире становилось, мягко говоря, нежелательным.

«Что ж, уважаемый землекоп, несовершенный вариант-два и одновременно счастливчик из счастливчиков, мы так и не узнаем, какое решение в конце концов принял бы в отношении тебя Хозяин, поскольку тайна эта растворилась во Вселенной вместе с ним.

Наши дебаты о судьбе землекопа, пререкания с Сатаной и колебания в вынесении вердикта закончились для Хозяина в тот момент, когда сработала расставленная им на окраинах Солнечной системы тревожная сигнализация. Ее сигналы сообщали, что кто-то из небожителей пересек пограничную орбиту крайней планеты. Либо повелители смогли отыскать утерянную «иголку в стоге сена», либо наткнулись на секретное местожительство Хозяина ненароком, но и то и другое ничего хорошего не сулило.

Хозяин понял, что затеянная им игра в космические прятки проиграна. Ни бежать, ни оказывать сопротивление у него не оставалось ни времени, ни сил. Он назначил внеочередное заседание Совета, а затем, когда мы, смотрители, предстали пред его очи, довел до нас свой Последний Приказ:

«…Вы для меня больше чем просто мои творения. Вы – продолжение меня самого. Я обречен, но не хочу, чтобы вместе со мной Юпитер стер в порошок и вас. Вы – искусственные создания, но для меня вы словно дети, и я сделал все для того, чтобы вас не уничтожили, как лежащий на пути мусор. Все ваши установки я базировал на одном стержне – желании выжить. Любой ценой. Любыми средствами. Но вы никто без этой планеты, потому приказываю: оберегайте ее и скрытый на ней Усилитель как зеницу ока! Он – ваша главная страховка. Вторая ваша страховка – атмосфера. Ни один из повелителей не сможет поднять руку на самую совершенную атмосферу во Вселенной. Но ни один повелитель не потерпит вас рядом с собой. Не верьте ни Юпитеру, ни Кроносу. Их целью будет завладеть планетой и Усилителем; ваша цель – сберечь себя. Вы все такие разные, но помните, что вы одна семья. Берегите землекопа – он неразумен и потому нуждается в опеке. Когда-нибудь – когда настанут для вас очень суровые времена – он обязательно вам поможет… А пока сосуществуйте в мире. Аминь!»

Но прежде чем отправиться навстречу противнику, Хозяин закончил все незавершенные проекты. Суть их он нам не открыл, но несколько дней упорно колесил по всей планете, словно прощаясь не только с нами, но и со своим «трудным ребенком» – землекопом…

Развитое смотрительское зрение помогло нам проследить дальнейшую судьбу нашего Хозяина вплоть до его трагического конца.

Превосходно сознавая, что произойдет после его смерти в естественном обличье, Хозяин набрал в космическом пространстве предельную скорость, сделав все, чтобы схватка случилась как можно дальше от Земли. А в том, что она так или иначе случится, сомнений больше не было – агрессор неминуемо приближался к центру Солнечной системы.

Проникшие в Солнечную систему небожители оказались не из окружения Юпитера, они принадлежали к лагерю его врага Кроноса. Это был один из Титанов, Гиперион, с легионом подчиненных ему Бриареев. Что побудило Гипериона повнимательней присмотреться к встреченной на пути планетной группе, мы не знаем, но скорее всего он просто подыскивал местечко для спокойного отдыха.

Как выяснилось позже, Кронос был не в курсе того, что Хозяин находился у Юпитера в розыске, а иначе Гиперион постарался бы любыми средствами захватить Хозяина живым для последующего обмена военнопленными. Но завидев, как к его легиону на полной скорости несется один из юпитерианцев (и кто ведает, сколько их движется следом – в одиночку обычно легион не атакуют), Гиперион не стал долго раздумывать, а отдал приказ немедленно контратаковать.

Схватка произошла между орбитами пятой и шестой планет. Хозяин понимал, что при его плохой маневренности потеря скорости будет означать смерть мгновенную и бесполезную. Потому при подходе к боевым порядкам Гипериона он постарался разогнаться до максимума.

Так и ворвался Хозяин в самую гущу Бриареев, круша всех и вся на своем пути…

Бриарей не сравнится в бою с небожителем уровня Хозяина, даже десяток Бриареев для него не противники. Но имя им было Легион, да и сам Гиперион редко когда воздерживался от схватки, а противостоять Титану в натуральном его обличье во Вселенной могут лишь единицы.

Хозяин пал смертью храбрых после того, как умудрился уничтожить пятую часть легиона Гипериона (чего наверняка даже сам от себя не ожидал). Но когда в дело вступил глава легиона, отчаянная атака Хозяина была пресечена за считаные мгновения. От серии нанесенных Гиперионом сокрушительных ударов погиб не только Хозяин, но и разлетелась на куски пятая от Солнца планета, оставив после себя лишь облако растекшихся по ее орбите обломков. Прах Хозяина был развеян где-то среди них…

Среди Титанов Гиперион считается одним из лучших вояк, однако по какой-то причине его поредевшее воинство не стало искать место, с которого наш Хозяин отправился в свою последнюю битву. Видимо, Титан побоялся наткнуться на более крупное подразделение противника. Но как и подобает дисциплинированному подчиненному, он проинформировал о произошедшей стычке командующего.

Не в силах сдержать ликование (как-никак уничтожен был не какой-то Сатир, а один из приближенных Юпитера!), Кронос послал циничное соболезнование своему заклятому врагу. Однако хитрый Юпитер ничем не выдал своего истинного отношения к погибшему, а сделал скорбную мину и как бы из любопытства поинтересовался у парламентера: уж не возле ли звездного скопления Гиады это произошло?

Парламентер посмеялся над неосведомленностью Юпитера о местонахождении его подчиненных и в качестве снисходительного одолжения назвал точные координаты…

Вот так, землекоп, наша Солнечная система из неизвестного захолустья превратилась в одно из главных яблок раздора, за которое между группировками небожителей идет не прекращающаяся по сей день война…»

Утро пятого июня Мефодий встретил, как и все предыдущие – стоя на пороге балкона и созерцая своим обновленным зрением окрестности.

Неторопливое наблюдение за окружающим миром нравилось Мефодию больше остальных средств борьбы со скукой – анализирования звуковой информации и путешествия по заложенным в мозг чужим воспоминаниям. В первом ему продолжало видеться нечто непотребное; второе же на поверку оказывалось не столь захватывающим – ничего в исторической правде, кроме обыденной реальности, чужих эмоций, чужих глупостей и прочих наблюдаемых и поныне явлений, не имелось. Ну, правда, за редким исключением…

Мефодий возводил глаза к небу и видел трепетание ворсинок на перьях высоко парящих птиц. Выше них пялились в иллюминаторы авиалайнеров пассажиры, наверное, и не подозревающие о том, что кто-то из людей способен пронзать невооруженным взглядом столь огромное пространство. Затем Мефодий возвращал взгляд на грешную землю и с упоением всматривался в бьющую ключом жизнь насекомых, которая в миниатюре моделировала жизнь человеческого общества: кто-то от кого-то убегал, кто-то кого-то с аппетитом пожирал, а кое-кто пытался выжить, усердно имитируя повадки и облик «сильных мира сего», применяя тактику, на языке биологов именуемую мимикрией.

Мефодий смог разглядеть ценники в одном из отдаленных супермаркетов, которого раньше с этой точки не наблюдалось вовсе. Мефодий читал по губам разговоры прохожих, причем читал как днем, так и ночью, усилием воли настраивая чувствительность глазных рецепторов ночного видения – «колбочек»…

Открывшийся с недавних пор перед Мефодием мир можно было с полной уверенностью назвать новым, если бы не одно «но»: в реальности мир этот продолжал оставаться прежним, привычным своей серой обыденностью, старым миром, как бы широко он ни распахивал теперь свои дружеские объятия…

Появление Раисы Мефодий почуял задолго до того, как она приблизилась к подъезду. Стук Раисиных каблучков и аромат ее любимых духов, намертво осевшие в старой памяти Мефодия, сегодняшняя исполнительская чувствительность распознала еще на подступах к дому.

Раиса была не одна – вместе с ней в подъезд вошел и Кирилл. Мефодий не сумел определить на слух звук их автомобиля – очевидно, Кирилл приобрел себе новый, что для него считалось в порядке вещей.

Не дожидаясь, пока в дверь позвонят, Мефодий открыл замок и, вернувшись в комнату, плюхнулся на диван. Он знал наперед и цель их визита, и те слова, что ему сейчас скажут.

– …Разумеется, здесь; где ж ему еще быть? – переступив порог квартиры, проговорил Кирилл. – На телефонные звонки не отвечает, в парке говорят, полмесяца не появлялся. Значит, ушел в глухой запой, ранимая творческая натура. А, да вот и он сам!

Однако опрятный и свежевыбритый Мефодий законных хозяев квартиры, кажется, разочаровал. А Раиса и вовсе, встретившись с ним глазами, испуганно остановилась, поскольку во взгляде ее бывшего сожителя теперь напрочь отсутствовала хорошо знакомая ей забитость.

И все-таки невыразительным взгляд Мефодия тоже не был. Из глаз его струилось прямо-таки буддистское спокойствие и нескрываемое превосходство, чем-то напоминающее то, которое лежало на Раисином лице во время ее прошлого визита.

– Ты что, обкурился? – вместо приветствия спросила Раиса и, не дождавшись ответа, сделала самостоятельный вывод: – Значит, не врал тогда про марихуану…

– Хотите чаю? – поинтересовался Мефодий и снисходительно усмехнулся при виде того, как Раиса и Кирилл в растерянности изучают его новый непривычный облик.

Впрочем, растерянность эту с обоих тут же как ветром сдуло.

– Слушай, мы вроде с тобой договорились, что к лету ты найдешь себе другое жилье, – даже не поздоровавшись, перешел к делу Кирилл. – По-человечески попросили!..

– Он, похоже, нас недопонял! – тут же встряла Раиса. – Вот так, значит, Мефодий Петрович, уважаешь ты своего старшего брата!

– Я ведь вошел в твое бедственное положение два года назад, – продолжал Кирилл. – И ты теперь войди в наше. Нам нужны деньги – квартира продается. Сожалею, братик, но тебе в любом случае придется отсюда съехать…

– Я помню, братик, – напустив на себя сочувственный вид, ответил Мефодий и повторил вопрос: – Ну так что – хотите чаю или нет?

– Да он издевается над тобой! – взвилась Раиса. – Нарочно издевается, потому что не может простить мне!..

– Погоди! – осадил ее Кирилл. – Не шуми, разберемся. Ну так что, помочь тебе выехать или как?

– А может, ему и жилье подыскать? – проигнорировав просьбу мужа, не унималась Раиса. – Обставить мебелью да ежемесячный пенсион назначить?!

Кирилл, недовольный строптивостью жены, поморщился, но ничего по этому поводу не сказал, что было для него весьма нехарактерно. Лишь кулаки его несколько раз нервно сжались.

…Шанс уговорить брата подождать еще пару недель был – все-таки не чужой человек. Но, как выяснилось, даже такая гордая и независимая личность, какой являлся Кирилл Ятаганов, смогла угодить в железную женскую хватку. Сегодня в Кирилле боролось два чувства: старое – свободолюбие и новое – нежелание конфликтовать с любимой женщиной. И в этой суровой борьбе нервы Кирилла расшатались быстрее, чем зубы полярника от цинги.

– Поверьте, ребята, я нисколько о вас не забыл, – вновь невозмутимо пояснил Мефодий. – И как только смогу, так немедленно отсюда съеду. Но сейчас вынужден попросить у вас небольшую отсрочку. У меня остались здесь еще кое-какие незавершенные дела.

По Кириллу было заметно, что все идет не так, как он хотел. Жена нарочно провоцирует его на конфликт с братом, брат, хрен его поймет, нарочно или нет, упорствует…

– Дела?! Да какие у тебя вообще могут быть дела на этом свете?! – угрожающе повысил голос Кирилл. – Проблемы у него, видите ли! Улыбка у Моны Лизы не получается или карандаши затупились? Я кто, по-твоему, – коммивояжер с набором кастрюль, которого взял и за дверь выставил? «Зайдите позже, у меня дела!..» Да знаешь, кто ты вообще такой? Знаешь?! Попрошайка парковая!!!

Месяц назад от таких слов все внутри Мефодия заклокотало бы от ярости, но для «высоковольтной» исполнительской нервной системы подобный скачок тестостерона был практически неощутим.

– Твое эмоциональное состояние нестабильно, Кирилл, – произнес Мефодий тоном диспетчера метрополитена, объявляющего: «Следующая станция – „Площадь Маркса“!» – Присядь, успокойся, сделай глубокий вдох… Вы тоже, Раиса Николаевна, присядьте; стоите, будто не у себя дома! Не следует зря перенапрягать свои нервные волокна…

Мефодия ничуть не удивило, что родственники не последовали его заботливому совету. Милое личико Раисы исказила злобная гримаска, а Кириллу под кожу словно хлорофилл впрыснули – такого та стала зеленоватого оттенка. Невозмутимость Мефодия была для них обоих в новинку, и, не зная, как следует на нее адекватно реагировать, нервозная парочка завелась еще сильнее.

– Короче, ты! – прищурившись, проговорил Кирилл. – Ну-ка, быстро сгребай манатки и проваливай на все четыре стороны, а лучше на вокзал и катись назад к отцу, клоун безработный! Пошутили, и хватит! Я в своей квартире еще унижаться перед ним должен!..

– Простите, ребята, но я же ясно сказал: не могу! – вздохнул Мефодий, жалея, что такое эффективное средство для устранения конфликтов, как усмирительный сигнал, являлось для него пока недоступным. – Покидать эту территорию я не имею права. Сожалею, но обсуждению это не подлежит. Уверяю вас, если потерпите еще некоторое время…

– Да он же и правда укуренный! – воскликнула Раиса. Ее прежняя догадка, похоже, только укрепилась, поскольку от несущего белиберду Мефодия не пахло винным перегаром. – Нет, ты только глянь, Кирюша, на его глаза!

Кирилл пристально всмотрелся в услужливо подставленные ему братом глаза с расширенным углом обзора, возможностью многократного увеличения и функцией ночного видения. Потом хмыкнул:

– Ты права, Рая. Это законченный наркоман! Не знаю, где он берет деньги, но видок у него и впрямь как у обдолбанного… Да еще и огрызается, паразит!

– Поди, устроил здесь перевалочную базу или склад, – предположила Раиса. – А за хранение берет товаром. Квартира не его, можно слинять в любой момент… Я по телевизору видела, там один мужик…

Кирилл оставил в покое глаза «обдолбанного» и внимательно осмотрелся по сторонам, будто пытаясь обнаружить на стенах налеты «ангельской пыли»¹ или чего-нибудь подобного.

– Там не ищи – я храню «дурь» в ящике с носками, – непроизвольно съязвил Мефодий – гости его давным-давно не шутили. – Ладно, ребята, не мелите ерунды! Я сроду не был наркоманом и не собираюсь! Я же сказал: максимум через неделю я уйду, и больше вы меня здесь не увидите. Давайте расстанемся друзьями!

– Друзьями?! – снова повысил голос Кирилл. – Я сейчас тебе устрою «друзьями»! Короче, засекаю три минуты… – Он отогнул манжет пиджака и продемонстрировал Мефодию свои шикарные «Картье». – Три минуты, братец! Ты забираешь всю «дурь», что хранишь на моей хате, все свои кисти, краски, доски и тряпки и валишь отсюда к чертовой матери! Это я с тобой еще по справедливости поступаю. Время пошло!

– Не надо, Кирилл! – сказал Мефодий. – Прошу: не надо! Для твоего же блага!

После таких слов Кирилл вспыхнул и зашипел, как подожженный в стакане бензин.

– Ты мне еще угрожаешь!.. – сорвался он на крик. – Да ты, я смотрю, вообще страх потерял? Все, мое терпение лопнуло!.. – Кирилл шагнул к Мефодию, намереваясь схватить его за грудки и сдернуть с дивана.

– А что это тут за ругань? – послышался из прихожей старческий, но еще довольно бодрый голосок, и в комнату заглянула агент Пелагея. – Кирюха, ты, что ль, расшумелся, аж на площадке стекла дребезжат?

– Уйдите, Прасковья Поликарповна, или как вас там! – рявкнул Кирилл. – Не вмешивайтесь, не ваше это дело!

– Вообще-то Пелагея Прокловна я со дня крещения, – спокойно поправила его старушка. – А ты, милок, на бабушку шуметь не изволь – не дорос еще!

– Не вмешивайтесь, пожалуйста, Пелагея Прокловна, – поддержала мужа Раиса. – Вы ведь даже не понимаете, кто на самом деле ваш сосед и что здесь происходит…

– А вот это ты неправду говоришь! – не согласилась Прокловна и протестующее подняла вверх крючковатый указательный палец. – Очень даже понимаю! Вы, молодые люди, хлопца спровадить надумали, а он не идет, ага? Так и есть! И совершенно правильно делает. А я, как человек, которого вы по возрасту уважать должны, авторитетно заявляю: нельзя ему сейчас отсюда уйти ни в коем случае. Попозже он сам вашу квартирку покинет, а сейчас нельзя! И мой вам совет: слушайтесь бабушку – аккурат в два раза умнее станете…

– Так вы с ним заодно! – заявила Раиса. – Сообщники! Вы, значит, ему траву выращиваете, а он ее употребляет и реализует! Кто бы мог подумать!..

– Слушай, ты, карга старая! – Брызжа слюной, Кирилл развернулся к Прокловне. – Тебе неясно объяснили, что ли: скрипи отсюда суставами, покуда вперед ногами не вынесли!

Однако когда Кирилл уже вытянул руки, дабы вытолкать настырную старушенцию в три шеи, что-то крепко стиснуло его плечи и остановило, будто аркан жеребца. Еще полсекунды назад сидевший на диване Мефодий стоял теперь за его спиной.

– Остынь, брат! – все так же бесстрастно произнес он, не ослабляя хватки. – Последний раз прошу: уйди!.. Несколько дней! Дай мне еще несколько дней, и все…

Но взывать к рассудку Кирилла было уже поздно. Рассудок его помутился окончательно, глаза налились кровавой злобой. Кирилл утробно зарычал и, развернувшись к Мефодию, нанес ему сокрушительный удар в лицо…

…И с хрустом сломал себе лучезапястные кости, угодив кулаком в угол деревянного мольберта – головы Мефодия уже не было на линии его удара.

Кирилл взвыл и схватился за запястье, но атаку не прекратил. Кинувшись на брата с утроенной яростью, он попытался сбить его с ног, как заправский игрок в американский футбол – толчком корпуса. На этот раз Мефодий уворачиваться не стал, хотя мог сделать это до столкновения с Кириллом не единожды. Дождавшись, пока Кирилл подскочит на расстояние вытянутой руки, он коротким толчком ткнул его ладонью в лоб…

Таких сокрушительных оплеух, да еще от родного брата, ранее не выделявшегося крепостью тела, Кирилл еще не получал. Его голова и корпус резко ушли назад, в то время как ноги все еще продолжали движение вперед. Сила инерции перевернула его в воздухе, и обе Кирилловы туфли, слетев со ступней, стукнулись о потолок. Сам же Кирилл, взмыв над протертым паласом, описал в воздухе дугу и совершил жесткую посадку на журнальный столик, превратив тот в обломки.

– Цы-ы-ыть!!! А ну-ка, осади! – прикрикнула Прокловна и, несмотря на преклонные годы, шустро прыгнула между Мефодием и его оппонентами – лежащим без сознания Кириллом и испуганно хлопающей ресницами Раисой. – Поаккуратней надобно быть Служителю Господню с рабами его, пусть даже и такими бесстыжими! То ж, поди, не чужой, а все-таки брат твой единокровный!

– Да я не хотел, – пробурчал Мефодий, оправдываясь то ли перед Прокловной, то ли перед Раисой, после чего смущенно убрал набедокурившую ладонь за спину. – Как-то само собой получилось…

– Кирюша! – наконец обрела дар речи Раиса и кинулась к приходящему в себя мужу. – Кирюша, ты живой? – Убедившись, что тот подает признаки жизни, она развернулась к потупившемуся Мефодию и стоящей возле него Прокловне. – Ну вы за это ответите! Не знала я, Ятаганов-младший, что ты такая злопамятная сволочь. Клянусь: завтра же вашему притону конец! Вы у меня сядете как миленькие! Оба! Вставай, Кирюша, пойдем отсюда. Мы им устроим счастливую жизнь… Пойдем, прошу тебя!

Раиса помогла баюкавшему сломанную руку Кириллу сначала сесть, а затем, напялив на него слетевшие туфли, подняться на ноги. После чего заботливо сняла двумя наманикюренными пальчиками с его измятого костюма щепки от разгромленного столика.

Ятаганова-старшего шатало из стороны в сторону, и, не будь рядом верной супруги, он упал бы снова. Глаза его были мутны, взгляд блуждал. Опершись на плечо жены и в то же время стараясь не потерять хотя бы остатки достоинства, Кирилл с трудом сфокусировал глаза на брате и с презрительным шипением выдавил:

– Ну хорошо, братик! Значит, такова твоя благодарность, да? Хорошо, хорошо… Лучше беги, засранец, пока я не вернулся! Беги!

– Я же сказал: не могу, – ответил Мефодий. – И рад бы, но… Мои новые работодатели люди серьезные, и их приказ – это закон. Прости меня, я вообще-то не нарочно…

– Это ты скажешь, когда на коленях передо мной ползать будешь! – бросил Кирилл уже из прихожей. – А серьезных людей ты в своей ничтожной жизни еще не видел! Но обещаю, скоро ты с ними лично познакомишься, только вряд ли останешься доволен! Они натыкают тебя носом в то, кто ты есть на самом деле!

– Живодер! Садист! – фыркала Раиса из-под распухшей, как боксерская перчатка, сломанной руки супруга. – Когда пил, так от каждой мухи шарахался, а как на «дурь» перешел, сразу кулаки зачесались? На родного брата руку поднял! Ненавижу!

– Абсолютно с вами согласен, – отозвался им вслед Мефодий. – Но ничего с собой поделать уже не могу.

– Плохи дела, Мефодьюшко, – мрачно пробормотала Прокловна, когда парочка скрылась с глаз. – Сдается мне, не шутит братишка твой, а Гаврила-батюшка наш с Мигелькой как назло супостата своего ловят. Один Господь ведает, где их, родимых, теперь искать… Эх, чует сердечко – жди беды!..

– Все в порядке, Пелагея Прокловна, – попытался утешить ее Мефодий. – Пошумит, покричит да забудет. Он всегда был вспыльчивый, но быстро отходил.

– Да хоть бы так, – горестно вздохнула агент Пелагея. – Дай-то Боженька…

Однако и без улучшенных познаний в землекоповской психологии можно было догадаться, что Кирилл настроен на возмездие, как никогда ранее.

Мефодий понял, что, сам того не желая, очутился в безвыходном положении (впрочем, когда это он добровольно влипал во что-либо подобное?). Брат его – человек без четких моральных принципов, характером вспыльчивый и обидчивый – был оскорблен. Оскорблен при любимой женщине и при посторонних в лице добропорядочной пенсионерки Пелагеи Прокловны. В том, что он наверняка попытается ответить обидчику тем же (какая разница, что тот лишь защищался?), можно быть уверенным на сто процентов. И не важно, кем является его обидчик, незнакомым или ближайшим родственником, – для такой личности, как Кирилл, это не имело принципиального значения.

С другой стороны, у Мефодия имелся приказ смотрителя. Приказ без пояснений, а значит, и выполняться он должен точно так же – вопреки любым, даже непредвиденным, обстоятельствам; и пусть даже дом развалится на части, Мефодий обязан быть либо на его руинах, либо под ними, но не где-нибудь еще. Столкновение оскорбленной гордости и служебного долга порождало форсмажор, и Мефодий предчувствовал, что грядет нечто весьма неприятное.

После обеда опять явилась Прокловна и сообщила, что уезжает в один из райцентров проведать своего друга-агента, который, по слухам, еще в тысяча семисотом году переходил Альпы с Александром Суворовым. Старичок тот имел собственные каналы связи, и, возможно, через него было более вероятно «достучаться до Небес».

– Ты только, Мефодьюшко, до завтра продержись без кровопролития, – слезно умоляла Прокловна, раскладывая на столе очередную порцию казенного пайка, – а я в лепешку расшибусь, но приведу сюда кого-нибудь из покровителей наших. Пущай спасают тебя, горемычного, от братоубийства…

«Юпитер лично прибыл на место гибели своего бывшего подручного. Ему не составило труда отыскать планету, на которой все это время скрывался опальный оружейник – слишком нереальным голубым светом сияла ее искусственно усовершенствованная атмосфера на безжизненном фоне космоса.

Юпитер облетел планету вокруг, но не выявил даже намека на местонахождение похищенного Усилителя. Однако не настолько он был глуп, чтобы очертя голову врываться на поверхность голубого шара и устраивать на нем повальный обыск. Слишком хорошо знал он натуру бывшего сподвижника, потому был уверен – тот непременно подстроил внизу какую-нибудь ловушку…

И он оказался совершенно прав! Первая же посланная на Землю разведгруппа Сатиров канула бесследно (разумеется, землекоп, мы четко следовали Последнему Приказу и не могли позволить им свободно разгуливать по планете). Не вернулись и три последующие группы, с какого бы полюса они ни проникали.

Только сейчас Юпитер обратил внимание, что, оказывается, эта планета уже заселена, причем заселена неизвестными жизненными формами (преимущественно тобой, землекоп). Несмотря на их примитивность, все вместе они казались таким отлаженным механизмом обороны, что брать скрывающую Усилитель планету штурмом Юпитер счел абсолютно недопустимым.

Как дальновидный стратег, Юпитер не расходовал зря жизни собственных солдат, пока оставались в запасе варианты решения проблемы гораздо меньшими потерями. А Усилитель, посчитал он, эти прикованные к планете материальные существа все равно никуда не денут, поэтому времени еще предостаточно. К тому же в качестве ценного приложения к Усилителю имелась целая атмосфера чистейшего кислородного коктейля; уж в чем, в чем, но в атмосферах покойный калека-ученый разбирался, как никто другой. И было Юпитеру до боли обидно, что какие-то хлипкие двуногие купаются в ней и даже не подозревают, насколько драгоценно то, чем они владеют.

Пока владеют…

Юпитеру некогда было заниматься только этой проблемой – присутствия повелителя требовали другие ответственные участки фронтов, – потому он перепоручил ее своему ближайшему помощнику Нептуну.

Опасаясь доверять столь ответственное поручение кому-то еще, Нептун взялся за него лично и начал со сбора информации об интересующем его объекте. Выяснив, что те формы жизни, которые следует считать разумными, предпочитают обитать на суше, Нептун проник на Землю и скрылся в толще Мирового океана (как небожитель он чувствовал себя вольготно практически в любой среде). Из-под воды он и стал предпринимать свои дальнейшие вылазки на поверхность.

Нептун сразу же заметил, что для комфортного пребывания в обществе аборигенов необходимо соблюдать множество немаловажных условий (попробуй-ка, землекоп, скопировать поведение близкой тебе по обличью обезьяны и посмотри, примет ли она тебя за своего). Люди быстро начинали обращать внимание на странно ведущего себя субъекта, хотя внешне тот ничем от них не отличался. Постепенно шпиона окружал фон эмоциональной нестабильности, а попросту – повышенный интерес, испуг либо паника. Следуя этому четкому ориентиру, мы начали охоту на прибывающих «нелегалов», целью которых стал поиск спрятанного Усилителя.

Безусловно, дальновидный Хозяин предвидел подобное. Тайна местонахождения Усилителя, землекоп, не доверена даже Исполнителям; владеют ею только смотрители. Небожители не могут выпытать наш секрет, даже захватив кого-либо из нас в плен, – наш мозг самоликвидируется при малейшей опасности быть подвергнутым чужеродному сканированию.

В схватках с «нелегалами» мы стали нести первые потери. До этого момента слово «потери» было для нас в диковинку – кто мог противостоять нам в пределах Земли? Но с появлением на планете небожителей, которые, само собой, выказывали недовольство, когда их объявляли персонами нон-грата, наши стройные ряды принялись медленно, но верно редеть. Не спасала ситуацию и наша система самовоспроизводства. В отличие от твоей, землекоп, в нашей четко прописаны нормы предельно допустимого количества особей по отношению к прочему населению планеты.

Но самый страшный удар получили мы не от Юпитера, а от его извечного конкурента.

Для Кроноса не осталась незамеченной странная суета, происходящая в глубине ничем не примечательной галактики. И хоть Кронос и был пожилым, рассудок старика оставался на редкость светлым, поэтому для него не составило труда связать два обстоятельства: место гибели высокопоставленного юпитерианца и последовавшую за этим нездоровую активность в том же районе. Стало ясно: погибший оружейник нес с собой некий ценный артефакт, который оказался в дальнейшем утерян. Кронос снова отправил в Солнечную систему Гипериона, но снабдил его уже не одним, а несколькими легионами Циклопов и Бриареев.

Массированная атака Гипериона оттеснила с земной орбиты Нептуна и его жалкую кучку Сатиров, а затем из наиболее безопасного сектора – Южного полюса – Циклопы и Бриареи хлынули на поверхность нашей планеты…

Все твои россказни, землекоп, о небесных войнах ангелов падших и непадших были срисованы именно с этой битвы, хотя наблюдать ты ее мог разве что с очень большого расстояния. И скажем прямо: тогда мы были в шаге от того, чтобы призвать на помощь и тебя.

Ничего более сокрушительного на Земле ни до, ни после того момента не происходило. Циклопы и Бриареи имели с Титанами мало родства, потому обретали в нашем гравитационном поле ужасные материальные формы: первые перевоплощались в верзил с единственным во весь лоб глазом; вторые отрастили на своих горбатых туловищах по две дополнительных пары верхних конечностей, а при дыхании выделяли горючий газ.

Думая, что юпитерианцы обратились в бегство и путь свободен, Гиперион получил сюрприз, когда столкнулся с нами и Исполнителями. Наши силы были стянуты со всей планеты и тоже выглядели весьма грозно. Небожители, какими бы непобедимыми они нам до этого ни казались, все-таки оказались уязвимы для наших слэйеров. Исполнители ринулись в бой на поверхности, мы же, смотрители, умеющие левитировать, прикрывали их с воздуха, поражая гравиударами тех агрессоров, кто атаковал нас сверху.

Битва продлилась около двух недель. Получившие заряд дополнительной энергии от нашей атмосферы, небожители теснили нас по всем направлениям. Но нам удавалось ценой неимоверных усилий сдерживать агрессора в границах заснеженного континента.

Снег, нагретый нашей и небожителей кровью, таял на глазах. Лед крошился от тяжелой поступи Циклопов и испарялся от огненного дыхания Бриареев. Погибая, небожители вспыхивали ярким пламенем, испепелявшим тех из нас, кто не успевал вовремя ретироваться…

Мы потеряли больше половины Исполнителей и немало смотрителей и потеряли бы, наверное, всех до одного, не ввяжись в битву третья сторона – на помощь Нептуну подоспело подкрепление. Юпитер не мог допустить, чтобы планета с Усилителем попала в руки Кроноса.

Битва переместилась в околоземное пространство и ближний Космос. Забегая вперед, скажем, что и там она ни для кого не увенчалась успехом. Стороны выдохлись и разошлись, но с тех пор оба повелителя держали друг друга в этой галактике под неусыпным контролем, больше не позволяя друг другу совершать такие наглые акции.

Мы зализывали раны и готовились к повторению атаки, хотя прекрасно понимали, что второго удара нам точно не пережить. Срочно собрался Совет смотрителей, и Глава Совета смотритель Джейкоб – лучший из лучших человеческих вариантов-четыре – выслушивал любые предложения о том, как не допустить срыва исполнения Последнего Приказа Хозяина.

Каждый член Совета имел свое мнение, но все они сводились к одному: нам катастрофически недостает живой силы. В ее нехватку упиралась любая из предложенных стратегий дальнейшего построения эффективной обороны.

И без того не отличающийся кротким нравом, теперь Сатана и вовсе был зол, вступая в пререкания с каждым высказывающимся. На предложение Джейкоба выступить самому он угрюмо произнес:

«Вы знаете мою точку зрения. Я предлагаю выставить в качестве первой линии обороны этого зажравшегося хозяйского фаворита, а то он только и делает, что отбирает у самого себя сектора и размножается быстрее одноклеточных. Все равно, когда нас скоро передавят до единого, дольше двух дней ему не протянуть. Так что какая разница – сейчас или потом… Однако чую: вы предпочтете, чтобы землекоп, как и прежде, ни о чем не догадывался! Эй, очнитесь – Хозяина больше нет! Зачем нам вообще сдался этот никчемный вариант-два? Не пора ли наконец позаботиться о себе?»

Все возмущенно зашумели, но смотритель Джейкоб вдруг оживился и одобрительно кивнул:

«Сатана в чем-то прав. Все вы помните Последний Приказ: „любой ценой, любыми средствами…“ Землекоп не будет больше оставаться в стороне! В бой мы его, конечно, не погоним, но тем не менее помочь он нам сможет. И я как смотритель над смотрителями и Глава Совета беру на себя ответственность за то, что собираюсь предпринять…»

Ты уже знаешь, землекоп, что мы, смотрители, досконально разбираемся в анатомии всех трех видов Человека. При обращении землекопов в агенты нам уже приходилось вмешиваться в деятельность их головного мозга и уничтожать неработающие кодировки, так что все коды Хозяина для адаптации исполнительского мыслительного процессора к организму землекопа мы знали наизусть. Все, кроме одного…

Альфа-кодировка продолжала и продолжает оставаться для нас тайной за семью печатями. Это основная преграда к доступу в землекоповский мозг. Она отвечает за сдерживание полной мощности, ключ от которой Хозяин не доверил даже Джейкобу. Но как и ее менее сложные аналоги, она также подвержена угрозе спонтанного деблокирования.

В земной истории известны случаи, когда под воздействием сильного стресса землекоп проделывает такие вещи, какие в обыденной жизни ему не доступны. Доведенные до отчаяния матери отрывают от земли автомобили, под которыми оказываются придавленными их дети, при этом не обращая внимания на свои рвущиеся связки и ломающиеся от колоссальной нагрузки кости. Убегающий от медведя охотник стрелой взмывает на голое дерево, обгоняя даже природных «верхолазов» – белок и горностаев. Очкастый клерк при виде того, как четверо пьяных дегенератов избивают и насилуют его жену, превращается в безумного берсерка и голыми руками расправляется с обидчиками, причем кое-кого из них не спасает и реанимационная бригада. Якобы внезапно озаренные своими эпохальными законами Архимед, Ньютон и Менделеев на самом деле пробили их через альфа-кодировку физической болью: первый ошпарился кипятком в ванне, второму на голову упало нечто явно более тяжелое, нежели яблоко, третий во сне упал с кровати, хотя так никогда никому в этом и не признался.

Редко случалось, чтобы прошедший спонтанную деблокировку индивидуум смог и далее без проблем существовать со своими новыми возможностями. В четырех случаях из пяти он либо сходил с ума, либо заболевал тяжелейшими недугами, либо кончал жизнь самоубийством, не в силах выдержать перенапряжение нервной системы, ставшее куда выше заложенных Хозяином номинальных трех процентов.

Однако оставшийся один из пяти являлся поистине драгоценной находкой. Его нервная система, выдержавшая начальный, самый мощный, скачок напряжения, в дальнейшем могла функционировать практически без сбоев. Этот фактор уже вплотную приближал данного представителя варианта-два к варианту-три.

Все работающие в секторах Исполнители и прикрепленные к ним агентурные сети были мобилизованы Джейкобом на поиски подобных уникумов, благо отыскать таких среди прочих землекопов проблем не составляло. Люди с неординарными способностями быстро покрывали себя славой и как следствие этого оперативно отслеживались нашими агентами. Удаление деформированной альфа-кодировки было нам уже по плечу – поврежденной она становилась не мудренее следовавших за ней «бета», «гамма» и прочих.

Саму процедуру деблокирования мы, смотрители, разрабатывали до мельчайших нюансов, поскольку жаль было из-за собственной спешки терять столь ценный для всего Человечества материал. И чтобы хоть как-то романтизировать для тебя, любителя красивых слов, процесс ковыряния в твоем мозгу, Джейкоб распорядился со дня начала деблокировок именовать этот процесс горделиво и возвышенно – Просвещение! Ну а дабы отличать переведенных в вариант-три землекопов от «коренных» Исполнителей, их было решено называть соответствующе – Просвещенный Исполнитель… и далее по категории опытности: новобранец, прошедший испытательный срок проверенный и, наконец, опытный мастер.

С тех пор Сатана несколько поумерил свою неприязнь к тебе: как-никак его идея пусть и не так, как ему хотелось, но все же получила поддержку и была частично реализована.

«И все равно, – по привычке продолжал ворчать он, – чтобы в своей лаборатории я ни одного мерзкого Просвещенного не наблюдал, а иначе сварю его в котле с кипящим люциферрумом…»

Просвещенные Исполнители – как мужского, так и женского пола – получались весьма оригинальными вариантами-три. И хоть подобное утверждение будет недостаточно скромным, но, похоже, что нам, смотрителям, удалось-таки добиться того, чего так хотел видеть в варианте-два наш Хозяин.

Просвещенные совмещали в себе признаки обоих вариантов. В отличие от сдержанных «коренных», они сохранили чувствительность землекопа, но контролировали ее на настоящем исполнительском уровне – полностью и жестко. Такая многоликая натура попутно наделяла их живыми и ироничными характерами, причем объектами своей иронии Просвещенные выбирали абсолютно всех – от рядового землекопа до самого Главы Совета Джейкоба. Будь мы, конечно, землекопами, то наверняка бы обижались, но даже Джейкоб впоследствии махнул на Просвещенных рукой – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы само на горшок просилось.

Сначала тоненькая струйка, а затем и довольно энергичный ручеек Просвещенных стал подпитывать наш чересчур обмелевший за последнее время водоем. Наши ряды становились с каждым годом все плотнее и плотнее, что не могло не радовать.

Между тем противостоящие друг другу в околоземном пространстве силы вошли в относительный баланс. Юпитер стянул к Солнечной системе крупную группировку под командованием Нептуна, основной целью которой стал поиск сокрытого Хозяином Усилителя. Вскоре Кронос тоже узнал об истинной цели поисков конкурента, однако, наученный провалом своей лобовой атаки, перешел на схожую стратегию и стал засылать к нам собственных резидентов-искателей. Так что повторения Антарктической битвы никто из них больше не допускал, реализуя по отношению друг к другу политику жесткого взаимосдерживания.

Ну что ж, бывший землекоп, а ныне Просвещенный Исполнитель Мефодий, теперь ты видишь, как на самом деле обстоят дела в окружающем тебя мире. Так что добро пожаловать на передний край обороны, и да не дрогнут в ответственный момент твои верные слэйеры! И самое главное – пусть удача никогда не оставляет тебя!..»

Ожидание грядущего «братского возмездия» окончилось в семь часов вечера, когда усталые соседи Мефодия начали возвращаться с работы. Мефодий не мог видеть (окна квартиры выходили на другую сторону), но прекрасно слышал, как к подъезду подкатили два автомобиля с форсированными двигателями, и, после того, как отхлопали дверцы, до ушей новобранца долетел голос Кирилла:

– Ты понял, Васек, попросил по-человечески, а он как накинулся на меня… Руку сломал! Да обкурился, видать: энергия как из быка племенного прет…

– Знакомая картинка, – ответил неизвестный Васек, который, судя по всему, и был тем самым «разрешителем насущных проблем». – Наркоманы – они такие: с виду дохлые, а как дозу заглотят, паровоз с места столкнут.

– Ты только, Васек, квартиру не погроми, – предупредил Кирилл. – Я вообще-то ремонт планирую, но все равно поаккуратнее. И желательно без лишнего шума.

– Не бойся, Кирюха! – обнадежил Кирилла Васек. – Мы не таких упертых в консервные банки закатывали!

– Но без членовредительства! – вновь предупредил Кирилл. – Брат все-таки, что я родителям скажу?.. Так, по шее дайте для приличия, и хорош…

– Насчет того, чтобы без тяжких телесных, – не гарантирую, – ответил Васек. – Как твой брательник себя поставит, так с ним и потолкуем…

В голове Мефодия появилось предупреждение об опасности четвертой степени – угрозе реальной, но не смертельной. Анализ окружающей обстановки и боеспособности противника занял три секунды, и, пока в кровь поступала дополнительная порция адреналина, сценарий построения обороны был готов.

Мефодий счел, что хлипкая дверь квартиры все равно не удержит друзей Кирилла, а потому отпер замок и встал в узеньком коридорчике, ведущем на кухню.

Дабы показать упрямому квартиросъемщику серьезность своих намерений, дверь «гости» открыли ногами. Вломившийся первым бритый наголо крепыш не стал тратить времени на лишние церемонии и сразу объяснил Мефодию суть своего визита:

– Ну как, сам съедешь или помочь?

За лысым порог переступили еще трое его габаритных приятелей.

– Езжайте домой, ребята, – вежливо проговорил Мефодий. – Время к ночи, люди отдыхают. Мой брат разгневан и не отдает себе отчета в своих действиях. Завтра он остынет, и мы с ним спокойно во всем разберемся…

Лысый ответил, что на все вышесказанное Мефодием ему наплевать, чему Мефодий ничуть не удивился. Парни тоже выполняли приказ и предложения о перемирии обязаны были игнорировать.

– Что ж, – обреченно вздохнул Мефодий, – надеюсь, что ваш труд хотя бы хорошо оплачивается. Лично я бы на такой работе долго не выдержал…

В общем, как ни старался Мефодий сберечь старенькую квартирную дверь, все равно ей суждено было покинуть свои косяки именно сегодня, правда, вылетела она не внутрь квартиры, как ожидалось вначале, а на лестничную клетку. И не успела еще дверь громыхнуть о подъездный кафель, как за ней последовал лысый, который попытался вытолкнуть из квартиры упрямого квартиросъемщика.

Первую в своей жизни рукопашную схватку с превосходящими силами противника Мефодий выиграл по всем правилам античной битвы при Фермопилах. Тогда, в четыреста восьмидесятом году до нашей эры, триста отважных спартанцев под предводительством царя Леонида в течение нескольких дней удерживали штурмующие их орды персидского завоевателя Ксеркса. А удалось им это лишь благодаря выгодному тактическому расположению (правда, конец героев все равно оказался плачевным, но это уже отношения к делу не имеет). Узкий межскальный Фермопильский проход изображали стены коридора, в которых более одного человека поместиться просто не могло. Так что Мефодию только и оставалось, что устранять противников в порядке очередности их нападения.

Памятуя о своих провальных попытках вступать в поединки с гопниками, Мефодий знал, насколько болезненными порой бывают удары противника (да и инцидент с празднованием чужого праздника был еще свеж в памяти). Однако теперь было довольно занятно получать в лицо увесистые удары от специалистов по зубодробительным наукам и при этом не только оставаться на ногах, но и сохранять трезвость рассудка. Следует уточнить, что это были лишь те редкие удары, какие доходили до цели; обычно же все они либо промахивались, либо элегантно отбивались Мефодием в стороны.

Когда же Мефодию надоедало однообразное фехтование на кулаках с очередным противником, он небрежно выталкивал его из коридора и освобождал дорогу следующему жаждущему его невинной крови. В конце концов, достаточно исследовав возможности обновленного организма, Мефодий легкими, по исполнительским меркам, оплеухами выпроводил назойливых гостей вслед за их лысым командиром. Повылетав из квартиры, те изобразили на заплеванном кафеле подъезда нечто похожее на картину Васнецова «После побоища Игоря Святославовича с половцами».

Скрестив руки на груди, Мефодий еще долго простоял в осиротевших косяках и снисходительно наблюдал, как жутко сквернословящая «четверка отважных» отступает по лестнице вниз, опасливо оглядываясь на странного, умудрившегося намять им бока одиночку. Потом поднял оторванную дверь и прислонил ее к косякам. Мефодий был твердо уверен, что снова сажать дверь на шарниры пока рановато.

На улице между тем разворачивалась бурная полемика по горячим следам произошедшего казуса. Видимо, нечто подобное происходило при дворе испанского монарха Филиппа, когда ему доложили, что англичане разбили его Непобедимую армаду. И Васек (как выяснилось, являющийся тем самым Василием Конопатовым, что косвенно помог Мефодию избежать выпрашивания у Кирилла денег на уплату компенсации Тутанхамону), и его потрепанные бойцы, и сам Кирилл никакой логикой не могли объяснить случившееся. Под конец дискуссии защитники прав владельца на его собственность сошлись во мнении, что чудеса тоже порой имеют место быть, и взялись разрабатывать стратегию своего дальнейшего поведения.

Обычное рукоприкладство, как мера явно недостаточная, было ими отметено («Первый раз вижу, чтоб на наркомана доза так здорово подействовала!» – признался лысый, на лбу которого алела полученная от удара о дверь ссадина). Теперь приоритет решили отдать вспомогательным средствам, чье влияние на организм человека – не важно, кто он: хлюпик или амбал, – было гарантированно нокаутирующим. Боевую группу возглавил сам Василий Пантелеевич Конопатов, шедший во главе с выстреливающим контакты электрошокером на изготовку. «На меня не рассчитывайте, я пас! – открестился Кирилл и в качестве аргумента потряс перед друзьями загипсованной кистью. – Я вас лучше на площадке подожду…»

Едва хлопнула подъездная дверь, как Мефодий с тяжким вздохом снова убрал из косяков дверь, а потом посмотрел вверх и задержал взгляд на подпотолочных антресолях…

Попытка вторжения номер два была организована уже более умело – сказывался приобретенный опыт и личное участие бригадира.

Штурмовая группа ворвалась в квартиру, как и положено истинной штурмовой группе – внезапно и с устрашающими воплями. Но вот только Мефодия почему-то нигде не наблюдалось. И пока Конопатый в недоумении заглядывал за ширму, за диван и за занавески, последний боец из его пятерки, сжимавший в руках телескопический стальной стек, пересек «пограничную черту» – коврик при входе…

Мефодий, разумеется, никуда из квартиры не пропадал. Все это время он терпеливо выжидал, расположившись над входной дверью: ноги упираются в стену, руки держатся за полку гардеробной антресоли. Безусловно, такая позиция являлась очень легко демаскируемой, но тем не менее она сумела на пять секунд сбить противника с толку. А большего Мефодию и не надо было.

Шедший последним конопатовец так и не понял, что свалилось на него сверху и затем заставило проломить головой фанерную дверцу встроенной в стену ниши. Сразу же на него посыпалось содержимое верхних полок – преимущественно стеклянная тара и коробки с чем-то малоприятно-тяжелым. Упавшую последней аккурат по темечку жестяную банку с краской конопатовец не почувствовал, поскольку уже лишился сознания.

Мефодий поднырнул под просвистевшую над его головой и разнесшую вдребезги зеркало бейсбольную биту и занялся вторым конопатовцем. Теперь Исполнитель-новобранец о жалости забыл: противник не шутил, и ему следовало преподать уже не «азы», а «буки» и «веди» культурного поведения. Махавший битой был оторван от пола и припечатан к потолку с такой силой, что оставил на пыльной известке свой вытертый контур. Столь головокружительные взлет и падение не прошли для него бесследно и тоже надолго вывели из боя.

Не успел еще Мефодий отпустить ворот бесчувственного фехтовальщика битой, как оставшийся на ногах враг атаковал его с трех сторон одновременно. От противно свистнувших игл-контактов электрошокера Мефодию удалось уклониться, однако струя из газового револьвера и резиновая пуля из другого ударили по нему разномастным дуплетом.

Газ на Мефодия не подействовал – нервные рецепторы, почуяв агрессивный раздражитель, сразу же отключились, и едкий газ почудился Мефодию запахом слабого уксуса. Однако крупная, размером с винную пробку, резиновая пуля шибанула его в плечо, вынудив потерять равновесие и отлететь к стене. Но едва Мефодий подумал, что, дескать, вот теперь-то синяк наверняка появится, и собрался вскочить на ноги, как в грудь ему вонзились те самые иглы-контакты из стреляющего конопатовского шокера.

Разряд оказался ощутимым даже для Исполнителя. В глазах замерцало, в ушах затрещало, а в мозгу забились сигналы тревоги, после чего тот принял решение временно отключить кое-какие функции пораженного электричеством тела, в том числе и сознание. Уже перед самым обмороком голову Мефодия рвануло вбок угодившей в скулу второй резиновой пулей, а в лицо ударило еще одно облако вонючей слезоточивой дряни.

– Ты рехнулся – резиновой пулей в башку шмалять? – прикрикнул на лысого Конопатый. – А если в висок?! Мокруха чистой воды!.. Да ты и так, урод, челюсть пацану свернул!

– Зато полный порядок, Пантелеич! – оправдался плюющийся и трущий глаза лысый: газовая струя вскользь зацепила и его.

– Порядок!.. – передразнил его Конопатый. – Пока сам за дело не возьмешься, ни хрена не подсуетитесь!

Газ висел в комнате едкой дымкой, и под его воздействие волей-неволей угодили все присутствующие. Конопатый настежь распахнул балконную дверь, а затем победители принялись по очереди промывать в ванной свои ненароком пострадавшие глаза.

В разгромленную прихожую просунул голову Кирилл, осмотрел разбитую нишу, потом оцарапанный потолок и издал тоскливый стон, после чего заметил отброшенного к стене неподвижного Мефодия.

– Он жив? – настороженно полюбопытствовал Кирилл.

– Вполне, – отозвался Конопатый и, закурив сигарету, добавил: – Не знаю, что за дурь принимает твой брат, но я хотел бы узнать у него рецепт этого дерьма. Двоих бойцов мне уложил, прежде чем мы его…

– Ну что, Ван Гог, – склонившись над Мефодием, презрительно вымолвил Кирилл, – оборвать тебе уши на память или нет? Я же говорил: на коленях ползать будешь!.. Васек, поможете мне его до вокзала довезти?

– Для хорошего человека ничего не жалко: и билет купим, и на поезд посадим, – ответил Конопатый. – Но я бы его для начала связал.

– Ну надо так надо, – дал добро Кирилл. – Раз уж с буйными иначе никак…

Сознание вернулось к Мефодию, когда Конопатый попытался положить его на бок и скрутить за спиной запястья. Вернулось оно тем же способом, как и обычное исполнительское пробуждение, – резким подключением к реальности с последующей оценкой окружающей обстановки.

Конопатый испуганно отпрянул и выронил сигарету, когда на него в упор уставились кристально-ясные глаза того, кого они только что отправили в глубокий нокаут. Ни отскочить, ни выхватить электрошокер Конопатый так и не успел. Разум Мефодия еще как следует не оценил угрозу, а кулак его уже летел по восходящей траектории, целясь Конопатому точно в подбородок.

Мефодий знал, что легкий апперкот не причинит подбородку Василия Пантелеевича крупного ущерба. Подбородок у того был, как у канонического плакатного янки: массивный и разделенный пополам даже не ямочкой, а целой ложбиной. Таким подбородком можно при желании колоть грецкие орехи и вбивать гвозди.

Зубы Конопатого клацнули компостером, а сам он взмахнул руками и без чувств повалился на спину. Электрошокер выпал из его руки и укатился к дивану. Васек же пластом рухнул к ногам стоящего позади него Кирилла.

Пришедший в себя Мефодий не собирался больше давать стрелять в себя резиновыми пулями и окуривать облаками невкусной «черемухи». Он подскочил с пола и ударил маячившего справа лысого по голове, который вообще ничего не понял, поскольку в этот момент вышел из ванной и вытирал мокрое лицо полотенцем. Лысый успел что-то невнятно хрюкнуть из-под полотенца и растянулся рядом со своим бригадиром.

Последний конопатовец оторвал лицо от водопроводного крана и с удивлением увидел в зеркале позади себя того, кого он только что угостил изрядной порцией слезоточивого газа. Однако удивление его продлилось недолго, так как рука «воскресшего» легла ему на затылок и резко бабахнула несчастного лбом о санфаянсовую раковину.

Все эти контрмеры Мефодий провел с такой скоростью, что, едва Кирилл увидел неподвижного Конопатого возле своих ног, Мефодий уже выходил из ванной и отирал полотенцем запачканные руки. Позади него камнепадом грохотала по полу расколотая на куски раковина.

Кирилл, за сегодня уже который раз пораженный невероятной физической мощью брата, в страхе попятился в комнату, но споткнулся о скомканный палас и загремел на спину, едва успев обезопасить загипсованную руку.

Как айсберг к «Титанику», медленно и неумолимо приближался Мефодий к елозившему от него по полу Кириллу. Не останавливаясь, Мефодий взял себя за подбородок и со щелчком вправил в суставы выбитую резиновой пулей челюсть, после чего подвигал ею вправо-влево, проверяя качество «ремонта».

– Недавно ты, кажется, что-то говорил про «ползать на коленях», – проговорил Мефодий. – Не мог бы ты уточнить, что имел в виду, а то мы, наркоманы, так туго соображаем, что сами себе противны…

– Не надо, братик! – упершись спиной в диван, затараторил Кирилл. – Извини, погорячился! Райка-стерва мозги кому хочешь прочистит, тебе ли не знать? Давай, говорит, квартиру эту продадим, добавим и дачу на берегу Роговского водохранилища купим… Ну я, дурак, и пошел у нее на поводу! Ты же знаешь – просить она еще как умеет… Так ты это… забудь, короче! Живи сколько хочешь: мне в принципе не к спеху, а ее я уболтаю, уж поверь…

Мефодий приблизился и остановился рядом с поджавшим ноги Кириллом.

– А вы с ней идеальная пара, под стать друг другу, – заметил он невозмутимым тоном, будто только что писал картину, а не положил голыми руками целую банду. – Думаю, вас впереди ожидает большое и светлое будущее…

– Да-да, ты прав, ты прав! – китайским болванчиком закивал Кирилл. – Хоть и стерва, но ведь люблю ее, сам понимаешь… А ты это… с наркотиками завязывай; мать, если узнает, расстроится сильно…

– Я же тебе доходчиво объяснил: наркотики я не употребляю!..

– Тогда как вот… это вот?.. – нервно хихикнул Кирилл и обвел загипсованной рукой поле минувшей битвы. – Васькина-то бригада весь Северо-Восток по линейке строит…

– Работа на свежем воздухе плюс ежедневная физзарядка, – съязвил Мефодий. – Голодание по Брэггу, закаливание по Иванову и бодибилдинг по Шварценеггеру… Ну вот, опять двадцать пять!..

Горбатого, говорят, только могила исправит. И хоть внешне Кирилл нотрдамского звонаря не напоминал, исправить при жизни его характер было так же невозможно. Взывая к брату о перемирии, он нащупал оброненный Конопатым электрошокер и решил, что найденное оружие вернуло его на прежние позиции.

Мефодий перехватил летящие в него игольчатые контакты за провода, потом намотал их на кулак и вырвал электрошокер из рук Кирилла.

– Проваливай! – бросил он прикусившему губу брату. – Я тебе сказал: еще несколько дней, и я отсюда съеду. Несколько дней, Кирилл! За несколько дней никуда твоя дача не убежит. И передай жене, что обид на нее я не держу – что было, то было. А вам обоим счастья, богатства и долгих лет жизни.

Мефодий гостеприимно проводил отлитую им кое-как водой и обезоруженную компанию до порога. Вся банда, включая Кирилла, тащила под руки бесчувственного Василия Пантелеевича – все же апперкот Мефодия оказался не настолько щадящим, как того хотелось. Помятые конопатовцы – кто со здоровенной шишкой, кто с расквашенным носом, кто вымазанный в известке – исподлобья бросали на Мефодия недружелюбные взгляды. Однако во взглядах тех читалась не только злоба, но и плохо скрываемое уважение к более сильному противнику.

Удрученный тем, что нажил себе смертельных врагов, Мефодий все-таки был уверен, что если конопатовцы и явятся брать реванш, то произойдет это не раньше, чем через два-три дня, а за два-три дня ситуация с его неопределенным положением может и проясниться. Однако, обладая даже исполнительской интуицией, он и не подозревал, что все произошедшее сегодня было лишь опылением цветочков, ягодки на которых имели мичуринскую скороспелость…

Добропорядочные и законопослушные соседи Мефодия по подъезду (исключая, естественно, того, кто занимал весь предпоследний этаж) не прошли мимо кутерьмы, что царила весь вечер на восьмом этаже. Потому появление милицейского наряда через час после стихшей баталии было событием предсказуемым.

Милиционерам не составило труда определить, откуда исходили будоражившие жильцов звуки – вырванная с частью косяка, а теперь просто прислоненная к его остаткам дверь явно выдавала их источник. Старший наряда, усатый старлей, постучал в сорванную дверь, но ответа так и не получил. Мефодий грешным делом подумал, что милиционеры решат, будто никого в квартире нет, а поскольку побоище утихло, просто развернутся и уйдут.

Почесав затылок, старлей помялся секунду в нерешительности, а затем с помощью двух дюжих сержантов отставил дверь в сторону.

Мефодий сделал вид, что крепко спит, хотя ему, разумеется, не поверили ни на грош. А пока командир наряда, старший лейтенант Казимиров, задавал Мефодию дежурные вопросы («Да так, с братом малость повздорили; ничего страшного…», «Да нет, все в порядке…», «Что вы, что вы! Обещаю: больше не повторится!..»), сержанты провели беглый осмотр квартиры. Самый же ушлый из них – сержант Седыченко, неоднократный участник рейдов по отлову наркоторговцев, – то ли рефлекторно, то ли целенаправленно заглянул под крышку сливного бачка – распространенный тайник для хранения наркотиков и прочей сопутствующей им атрибутики.

Ни слова не говоря, он вышел из туалета, прошел в комнату и, наставив на Мефодия куцый ствол автомата, скомандовал:

– На пол – лицом вниз – руки за голову – живо! – И для коллег пояснил: – Тайник с оружием. В сливном бачке. Два «ствола», шокер и кистень…

Мефодий подчинился. Медленно опускаясь на пол, он успел подумать о том, что поскольку рекомендованное логикой самое надежное место для сокрытия улик было обнаружено землекопами с такой легкостью, то следовало бы указать смотрителям на необходимость усовершенствования некоторых исполнительских функций логического анализа.

Старлей возвратился из туалета, держа оба конопатовских револьвера за предохранительные скобы спускового крючка.

– Твои? – ехидно полюбопытствовал он у лежавшего под дулами автоматов Мефодия.

– Нет! – ответил Мефодий, что было истинной правдой.

– Я так и знал, – кивнул Казимиров. – Ну раз не твои, тогда чьи же?

– Если скажу, что нашел на улице, все равно ведь не поверите? – на всякий случай поинтересовался Мефодий.

– Не поверим, – честно признался Казимиров и, смешно поводя носом, обнюхал «пушку», что стреляла резиновыми пулями. – Ого! А вот эта недавно использовалась!

– Пули резиновые, – уточнил Мефодий. – Это не «пушка», это обыкновенный пугач.

– Не скажи, не скажи, – возразил старлей. – Уж коли «ствол» может стрелять чем-то покрепче газа, то имя ему уже «боевой». Я так понимаю, раз «стволы» не твои, значит, и разрешения на них ты тоже не имеешь?

– Как вы догадались? – саркастически произнес Мефодий, уже смирившийся с тем, что опять вляпался в историю. Приказ таких нюансов, как возможный арест, не оговаривал, а значит, покидать квартиру с милицией, равно как и с конопатовцами, было запрещено.

– Дедукция, – кратко пояснил Казимиров, кидая револьверы, шокер и стек в полиэтиленовый пакет и снимая с брючного ремня наручники. – На то мы и существуем, дабы во всем разбираться как следует. Седыченко! Бесчестный! Препроводите коллекционера-оружейника к машине!

«Да, – решил про себя Мефодий, – не понос, так золотуха… Похоже, мира этому дому в ближайшую ночь точно не видать. Где же, черт побери, вас носит, многоуважаемый смотритель?..»

В атмосфере помещения запахло предгрозовым озоном новой баталии.

Сержанты наручниками сцепили Мефодию руки за спиной и поставили его на ноги. Мефодий горько усмехнулся, потом тяжело вздохнул и одним резким движением разорвал соединяющую наручники цепочку, после чего ухватил автоматы сержантов за стволы и задрал их к потолку. Столь внезапное сопротивление повергло сержантов в растерянность, но более опытный Седыченко сразу же убрал палец со спускового крючка. Второй же сержант, со странной для милиционера фамилией Бесчестный, запаниковал и спустил курок…

Очередь ударила в потолок, и несколько отрикошетивших пуль заметалось по комнате. Одна из них разнесла люстру, две других впились в мольберт, еще две вошли в диван, но последняя, к несчастью, отскочила от стены и, находясь уже на излете, угодила Казимирову в руку. Старлей от неожиданной и сильной боли завопил благим матом.

Мефодий толкнул ногой Бесчестного в грудь и отобрал у него оружие. Лишенный автомата паникер перекувыркнулся через диван и отлетел к батарее отопления. Седыченко последовал в том же направлении мгновением позже.

Подняться им с пола Мефодий не позволил. Не медля ни секунды, он конфисковал у обоих милиционеров наручники и прицепил сержантов к отопительной трубе. Автоматы их он отшвырнул в дальний угол комнаты.

– Э-э-э, а вот этого делать не надо!.. – Мефодий подскочил к Казимирову, сумевшему-таки выхватить «ПМ» не задетой пулей рукой, и в последний момент обезоружил и его. – Вы бы лучше прилегли на диван, а я сейчас вызову «Скорую помощь», – заботливо порекомендовал Мефодий старлею.

– Ты… ублюдок!!! – шипел Казимиров, держась за раненую руку. – Ты вообще понимаешь, что делаешь?! Ты напал на сотрудников при исполнении! Приказываю тебе!..

– Я-то понимаю, а вот вы нет, – оборвал его Мефодий. – Но вам я ничего не буду объяснять, просто делайте то, что говорю. Прилягте, прошу вас, поберегите силы.

И протянул руку к телефону.

Но Казимиров, как видно, дожидаться «Скорой помощи» не планировал. Бросившись мимо Мефодия, он выскочил на лестничную клетку и, перелетая через четыре ступеньки, помчался вниз. Где-то с площадки второго или третьего этажа до Мефодия донесся его сбивчивый доклад по рации:

– Дежурный! Говорит старший лейтенант Казимиров. Нападение на наряд милиции! Я ранен, а Седыченко и Бесчестный захвачены в заложники! Срочно запрашиваю бригаду СОБРа!..

– Вот влип так влип! – проговорил Мефодий, обращаясь то ли к самому себе, то ли к сверлящим его свирепыми взглядами Седыченко и Бесчестному.

– Немедленно отпусти нас! – повелел прикованный к батарее Седыченко, видя, что захватчик настроен в целом не агрессивно и убивать их вроде бы не намерен. – И лучше сдавайся сразу, а иначе тебе несдобровать!

– Не могу, – вздохнул Мефодий и, не собираясь скрывать от пленников своих намерений, добавил: – Мне бы только время выиграть. Устроим переговоры, поторгуемся, а к утру, может, что-нибудь да прояснится…

– Глупо все это, – поморщился Седыченко. – Никто тебе за нас денег не даст.

– А мне денег и не надо, – сообщил Мефодий. – Мне бы только как Мальчишу-Кибальчишу: ночь простоять да день продержаться. Но без смертоубийств: не простят мне это…

– Да ты просто кретин! Натуральный кретин, каких еще… – со злобным презрением заговорил было Бесчестный, но Седыченко ткнул его в спину носком ботинка: нечего, мол, лишний раз нервировать взявшего тебя в заложники человека с оружием.

К грядущей осаде Мефодий готовился основательно. Намертво прибитая к косякам дверь была вдобавок приперта изнутри поставленным на попа диваном, который в свою очередь подпирал в днище массивный мольберт. Снятые со стен кухни подвесные шкафчики образовали бруствер на подоконнике кухонного окна, а стол и тумбочка – в окне комнаты. Снайперов, верхолазов и прочих персонажей Мефодий вдоволь насмотрелся в многочисленных боевиках и криминальных хрониках. Дверной проем на балкон наглухо перекрыл принесенный из кухни холодильник, благо нынешняя физическая форма позволяла проделывать такие трюки без усилий и даже с некоторой долей показной эффектности. Так что к тому времени, когда погруженную во мрак июньской ночи округу огласил режущий вой сирен, формирование цитадели было практически завершено.

Мефодий взял казимировский «ПМ» и весь обратился в слух, ожидая, когда сжимающий кольцо блокады противник даст наконец о себе знать.

– Один?! – переспросил Казимирова командир бригады СОБРа подполковник Мотыльков. – Вы хотите сказать, что один-единственный хиппи надавал по шее трем мордоворотам, потом скрутил двоих и отобрал у всех оружие?! Ну, знаете, в моей практике такого еще не было!

– Я же говорю: есть подозрение, что он под стимуляторами! – оправдывался отгружаемый в «Скорую помощь» Казимиров. – Я даже не понял, как все и произошло-то.

– Ясно все с вами, – отмахнулся от него Мотыльков. – Кто вам только оружие распорядился выдать, молокососы!

Слепящие лучи мощных фонарей зашарили по стене дома, сойдясь в итоге на занимающем неположенное место холодильнике, как зенитные прожектора на вражеском бомбардировщике. Загромождающая окна мебель также указывала на местонахождение интересующего Мотылькова субъекта.

Подполковник настроил громкоговоритель, долго произносил в него «раз-раз», после чего откашлялся и обратился к невидимому с земли противнику:

– Ладно, парень, слушай меня: пошутил, и хватит! Отпускай людей и сдавайся по-хорошему! Думаю, что крови на сегодня ты уже пролил достаточно!

Мефодий не стал уточнять виновника пролитой крови – все равно не поверят, – а, культурно поздоровавшись, сразу же перевел беседу в конструктивное русло.

– Двести тысяч долларов?! – возмутился Мотыльков, услыхав размер требуемой суммы. – Да ты хоть представляешь себе, какие это деньги? И не надейся!

Мефодий посмотрел на внимательно прислушивающихся к переговорам Седыченко и Бесчестного, на их угрюмый вид, потом подумал о том, сколько неприятностей им еще предстоит по поводу утраты оружия, и сжалился до ста тысяч.

Однако и эта сумма была воспринята Мотыльковым в штыки. Но больше всего не понравилось подполковнику требование преступника предоставить ему самолет до Пакистана.

– И что ты собрался делать в Пакистане? – негодовал подполковник, следя за крышами, где выходили на позиции его снайперы. – Думаешь, ты им там, в Пакистане, нужен? Да они в тот же день вернут тебя обратно!..

– Мое последнее слово: сто тысяч долларов, машину до аэропорта и самолет до Пакистана! – настаивал Мефодий, лишь смутно помнивший, где вообще находится такое государство – Пакистан. – Сроку вам до восхода; потом начинаю убивать заложников!

И для убедительности выстрелил два раза в деревянный мольберт.

При слове «убивать» заложники занервничали, но Мефодий, опасаясь, как бы они не выкинули какую-нибудь глупость, ободряюще им подмигнул: дескать, все нормально, это я, ребята, для пущего эффекту…

А за дверью уже ощущалось суетливое копошение – группа захвата изолировала подъезд, эвакуировала жильцов с площадки восьмого этажа и предупреждала остальных о необходимости сидеть, не высовывая носа.

Бряцание оружием слегка умерило гнев подполковника, и он ушел на второй план, а его громогласный бас сменился елейным голоском только что прибывшего милицейского психолога по работе с личным составом – единственного, кто был на службе в столь поздний час.

Отсутствие у психолога опыта при действии в подобных ситуациях и его дрожащая речь больно резали обостренный слух Мефодия. Психолог так старательно умолял его сохранять спокойствие, что от волнения стал заикаться сам. А так как Мефодий, оттягивая время, переспрашивал у него по три раза одно и то же, то их диалог смахивал на попытку описать глухонемому красоту звучания флейты. Через полчаса подобной пытки Мефодий наконец отпустил несчастного «мозгоправа» перекурить, за что тот его даже поблагодарил.

Мефодий загривком чуял, как из соседней десятиэтажки его квартиру обшаривают вооруженные оптикой ночного видения хищные взгляды снайперов, уровень квалификации которых не хотелось проверять на практике. Электричество на лестничной площадке давно было отключено, но Мефодий в отличие от заложников не испытывал по этому поводу никаких неудобств. Глаз Исполнителя мог различить сквозь мрак не только нижнюю строчку на офтальмологической таблице, не только число ее типографского тиража, но и посторонние вкрапления в волокнах ее бумаги.

Между тем оживление во дворе нарастало с каждой минутой. Дом оцепили курсанты школы милиции и ОМОН. После того как Мефодий необдуманно пообещал расстрелять газовый баллон, пожарные принялись спешно эвакуировать жильцов уже всех подъездов. На помощь милицейскому психологу прибыла его более опытная коллега из главка, и теперь они на пару стали убеждать Мефодия в том, что жизнь, несмотря ни на что, все равно прекрасна и незачем такому молодому гражданину губить ее в самом расцвете сил.

Через два часа осады на запах жареного прибыли вездесущие журналисты. Однако все присутствующие официальные лица отказались давать какие-либо комментарии. Тогда, за неимением лучшего, спецкоры и собкоры обратились к выгнанным из квартир жильцам оцепленной многоэтажки.

Мефодий прекрасно слышал все происходящее внизу, но для полноты картины все-таки включил свой маленький приемник на батарейках.

– ….И вот по неподтвержденным пока данным, – тараторила популярная в Староболотинске ведущая горячей хроники одного из местных радиоканалов, – нам удалось выяснить, что в захвате заложников и ранении милиционера обвиняется некий Мефодий Ятаганов, безработный художник двадцати пяти лет. Что побудило господина Ятаганова на подобный поступок, мы пока не знаем; на данный момент эта информация выясняется. Хочется лишь заметить, что волна захлестнувшего страну террора и насилия наконец докатилась и до нашего города. Итак, кто же скрывался под личиной безобидного художника все эти годы? Комментарии его соседей по подъезду…

Соседи в преимуществе своем думали именно то, что и должны были думать законопослушные граждане, выгнанные на улицу далеко за полночь в майках, халатах, бигуди и шлепанцах. За пять минут прямого радиоэфира Мефодий узнал о себе столько нелицеприятного, что ему стало попросту стыдно. Кое-кто, знавший Мефодия не так хорошо, как ближайшие соседи, причислял его к пособникам международного терроризма, кто-то доверительно сообщал о подозрительных личностях, наведывавшихся к художнику накануне.

Ажиотаж среди журналистов усилился вдвое, когда возле оцепления остановился припозднившийся кортеж Тутанхамона. Виктор Игнатьевич с опаской вылез из машины, настороженным взглядом окинул заполонившие двор милицейские подразделения и лишь благодаря бдительному Коляну был огражден от налетевших на него со всех сторон репортеров.

– Ваши комментарии? – выпалил первым какой-то паренек с диктофоном.

– Это не ко мне, – огрызнулся Тутанхамон. – Я только что с… конференции, поэтому не в курсе, что у вас здесь происходит.

Ему вкратце поведали о происходящем.

– Ничего себе, – только и сумел вымолвить Тутанхамон. – А ведь такой приличный человек! Никогда бы не подумал…

– Это правда, что вы собираетесь баллотироваться на пост мэра? – последовал новый вопрос, очевидно, волнующий данного корреспондента куда острее, чем текущий.

Эта тема для беседы Тутанхамону приглянулась больше.

– Была такая мысль! – улыбнулся Виктор Игнатьевич. – Думал на досуге. А когда выборы?..

– Как будущий мэр Староболотинска не хотите ничего сказать вашему соседу в защиту сержантов Бесчестного и Седыченко? – послышался вопрос с ярко выраженной издевкой.

– Что могу сказать? – замялся Тутанхамон. – А он меня слышит?.. Ну если слышит… Шишкин, что хочу сказать? Не губи талант по тюрьмам и бросай этот беспредел!.. У меня все.

Завершив свое триумфальное выступление, Тутанхамон сел обратно в автомобиль и отправился прочь от этой кутерьмы в более спокойную атмосферу ближайшего ночного клуба, где, по меткому выражению ветерана шансона Александра Новикова, «на десерт дают стриптиз»…

Мефодий где-то читал, что штурмы в подобных ситуациях проводят ближе к утру – террорист вымотан, глаза у него слипаются и внимание рассредоточивается. И хоть ежедневный сон теперь Мефодию не требовался, к концу ночи он все равно постарался собраться и ни на секунду не терять бдительности.

Подполковник Мотыльков возложенные на него надежды оправдал на все сто. Ровно в пять-ноль-ноль суета за дверью возобновилась, а когда мимо балкона пролетели вниз, распутываясь на ходу, два альпинистских фала, сомнений в штурме больше не оставалось…

Штурмовая группа СОБРа номер один разворотила (уже без шансов на восстановление) входную дверь ударной гранатой, но уперлась в стальную диванную сетку и намертво удерживающий диван мольберт.

Синхронно с первой группой с крыши по спусковым устройствам заскользили вниз еще два собровца. Они собирались вломиться внутрь Мефодиевой квартиры через окна.

Подполковник Мотыльков сделал ставку на синхронность атаки, зная, что воевать на два фронта не имеющему специальной подготовки Мефодию будет наверняка не под силу. И хоть подполковник не ведал, кто на самом деле ему противостоит, тактику он выбрал верную – хоть реакция Мефодия и позволяла уклониться от одной пули, очередь из автомата, а тем более несколько очередей одновременно, могли стать для Исполнителя фатальными. У новобранца в это утро появились все предпосылки не дожить до присвоения ему категории «проверенный»…

Но синхронности атаки не получилось. Штурмующие из подъезда все пытались прорваться через хитросплетения диванных пружин и слоев скомканной ваты, а съехавшая по фалам парочка верхолазов уже уперлась ботинками в подоконник кухни и перила балкона.

Первый из них выбил ногами стекло и сбросил на пол стоящие на подоконнике кухонные шкафчики. Однако не успел он отцепиться от фала, как из полумрака кухни его грубо схватили за автомат и рванули внутрь. Голова собровца с силой треснулась каской о стену дома. Дезориентированный собровец отчаянно замахал руками, но потерял-таки опору из-под ног. Незастопоренный фал распутался, и верхолаз, лишенный возможности затормозить, с ускорением заскользил по нему к земле. В довершение всего, где-то на уровне четвертого этажа бедолагу развернуло головой вниз, что добавило его падению еще больше драматизма. Вниз головой и приземлился он в объятья страхующих его напарников.

Мефодий уже выбегал из кухни, когда в кафель над раковиной впилась снайперская пуля. Мефодий спешил – на балконе у него уже отстегивался от фала второй верхолаз, а диван перед входной дверью начинал предательски трещать от наносимых по нему с обратной стороны ударов.

Второй верхолаз оказался довольно крепким малым. Одним ударом ноги он вынес балконную дверь и уронил стоящий за ней холодильник внутрь комнаты, затем кувырком перелетел через него и, встав на колено, принялся рыскать стволом автомата по углам. Завидев его, прикованные к батарее Седыченко и Бесчестный радостно закричали, чем, на беду собровца, и отвлекли на секунду его внимание.

Как раз секунду и летел из прихожей брошенный Мефодием табурет. Табурет съездил собровца по бронежилету и опрокинул его на спину. Впрочем, собровец не растерялся и тут же перекатился на живот, собираясь одной очередью поразить ворвавшегося в комнату врага. Но вышло что-то непонятное – враг этот уже сидел у него на спине и упирал ему в затылок ствол его же автомата.

– Кричи: отставить штурм! – проговорил Мефодий и сильнее прижал ствол к затылку поверженного противника.

Хоть собровец и находился в проигрышном положении, у него хватило духу героически послать террориста туда, куда обычно посылают таких негодяев, как он. Мефодий не стал опускаться до ответных оскорблений, а просто дал из автомата длинную очередь, которая по контуру обрисовала стоящий возле стены газовый баллон. Демонстрация намерений получилась более чем убедительной.

– Отбой! Отбой! – срывая голос, заорал собровец, стараясь докричаться до рвущихся через заграждение соратников. – Прекратить штурм! Прекратить штурм! Я захвачен! Ангел готов убить заложников!..

Это подействовало. Диван тут же оставили в покое, а суета и пыхтение на лестничной клетке разом утихли.

– Ангел? – переспросил Мефодий собровца, обыскивая и пристегивая его к остальным заложникам. – Чья это, интересно, была идея обозвать меня Ангелом?

В ответ собровец лишь презрительно сплюнул и отвернулся к стене.

Стараясь миновать просматриваемые снайперами участки комнаты, Мефодий возвратился в прихожую и восстановил слегка сдвинутую баррикаду, а затем снова водрузил перед балконной дверью лежащий на боку холодильник. На кухню он уже не пошел – с утратой прикрывающих окно заграждений она стала простреливаться, как настоящий тир. Осаждающие потеряли одного бойца пленным, но отвоевали у террориста треть его цитадели.

– Эй, подполковник! – прокричал Мефодий. – Я смотрю, вы не оставили мне выбора! Трое заложников занимают слишком много места; думаю, мне хватит и одного! И вообще: где мои деньги и самолет? Только не говорите, что посольство Пакистана отказало мне во въездной визе!

Ответил Мефодию, как ни странно, вовсе не Мотыльков и не психологи-переговорщики.

– Мефодий, братишка, послушай! – забубнил до неузнаваемости искаженный мегафоном голос Кирилла. – Я был не прав, извини! Мы все были не правы! Пока ты еще никого не убил – выходи! Не будем больше ссориться! Выходи, подумай о нас, мы же тебя любим… Ну хочешь, мы подарим тебе эту квартиру? Забирай, она твоя!..

Мефодий готов был заткнуть уши, лишь бы только не слышать этот вдруг исполнившийся вселенской доброты голос, но от него, как от назойливого комара, избавиться было невозможно.

Затем мегафон перехватила Раиса. За пять минут ее страстного монолога Мефодий услышал в свой адрес столько хорошего, сколько Раиса не сказала ему за все время совместной жизни. Оказывается, она всегда знала, что Ятаганов-младший – кристально честный и глубоко порядочный человек, а ушла Раиса от него лишь из уважения, поскольку посчитала себя, ничтожную и ветреную, недостойной парой такому прекрасному во всех отношениях мужчине.

Мефодий непроизвольно поглядел вверх – не засверкал ли случайно над его головой нимб? Но нет, между изрешеченным пулями потолком и макушкой ничего похожего не возникло.

Заложники из утла выжидающе смотрели на Мефодия, надеясь, что мольбы родственников сломают их сурового пленителя. Даже молча переживавший постыдное поражение собровец и тот сел полубоком, также косясь в его сторону.

Единственное, чего не хватало в Раисиной речи, так это финальных слез, что в итоге и испортило впечатление от ее усердных стараний. Зато едва успокоившиеся после падения верхолаза-собровца и неудачного штурма журналисты восприняли речь Раисы весьма бурно.

– Каким же надо быть бессердечным человеком, – словно подводя итог Раисеному монологу, вещал радиоприемник, – чтобы оставаться глухим к просьбам искренне любящих тебя людей! В какой момент жизни очерствело сердце Мефодия Ятаганова? Что подвигло его на захват заложников: ссора с братом или уход любимой женщины? Мы не знаем. Но продолжаем надеяться на остатки здравого смысла, что, возможно, у него еще сохранились. Это были все новости на этот час, а мы напоминаем, что вы слушаете…

В том, что будет предпринят повторный штурм, Мефодий ничуть не сомневался, как не сомневался он и в том, что несогласованности в действиях подчиненных Мотыльков больше не допустит. При всех своих угрозах террорист все же показал себя человеком слабохарактерным – никому не отрезал ни ушей, ни носов и, даже имея на руках оружие, не стал стрелять в нападавших.

Ну а раз так, думал Мотыльков, значит, мерзавец не станет делать этого и впредь. И чтобы сохранить честь мундира, ему, Мотылькову, надо непременно взять террориста, а иначе провал пустяковой операции подпортит его, Мотылькова, послужной список и твердую как кремень подполковничью репутацию.

Мотыльков заручился поддержкой переговорщиков, дабы они убедили Мефодия в том, что прошедший штурм был лишь досадным недоразумением и больше не повторится. Сам же подполковник с назойливостью капающего сталактита взялся уговаривать руководителей операции на отдачу приказа о дезактивации террориста. Угрюмые штабисты понимали, что за раздувание мехов этой волынки их тоже не приласкают, и в конце концов такое разрешение дали.

Собравшаяся на лестничной площадке ударная группа состояла из десятерых лучших бойцов СОБРа; еще пятеро высотников пристегивались к фалам на крыше – то есть всего собровцев насчитывалось ровно в пятнадцать раз больше, чем реально требовалось для захвата среднестатистического выпускника университета искусств. Предстоящая операция была просто обречена на славную, увенчанную лаврами победу.

Подполковник Мотыльков, ветеран специальных сил, участник обеих чеченских войн, немало повидал в своей жизни. На последней войне за его голову враг платил наличными двадцать тысяч долларов. Все свои ордена и медали подполковник заработал потом и кровью, причем кровью как собственной, так и уничтоженных им самых отъявленных преступников и убийц. По его личной десятибалльной шкале риска эта операция с трудом тянула на троечку, но то, что случилось дальше, вообще не поддавалось никаким разумным объяснениям.

Подполковник Мотыльков вел переговоры по рации с командирами штурмовых групп, когда к нему приблизился невзрачный человечек в сереньком костюмчике и, чтобы привлечь к себе подполковничье внимание, деликатно покашлял. Мотыльков обернулся, смерил человечка презрительным взглядом и недовольно бросил своему заместителю:

– Капитан Шелепень! Почему гражданские за линией оцепления? Кто пропустил?

– Выясним! – с готовностью отчеканил капитан и указал человечку в противоположную от театра военных действий сторону. – Будьте добры, покиньте территорию! Здесь проводится спецоперация, потому…

– Погодите, капитан, – перебил его подошедший и обратился к Мотылькову: – Товарищ подполковник, я полковник Гаврилов, Федеральная служба безопасности. Теперь мы руководим этой операцией.

– Не понял?! – Мотыльков обернулся и так резко вскинул брови, что едва не сбил ими на затылок берет. – Kaкое такое ФСБ? Э-э-э, постойте-ка, уважаемые, с каких это пор ФСБ начала встревать не в свое дело и ловить обычных наркоманов? Мои люди уже на позициях и полностью контролируют ситуацию. Так что еще две минуты – и… Как-как, вы сказали, вас зовут? Я знаю всех в региональном штабе Службы, а вас что-то не припоминаю! И где, черт побери, ваши документы?

– Ну как же не припоминаете! – Гаврилов приветливо улыбнулся, однако «корочек» так и не извлек. – Очень даже припоминаете! Я лично присутствовал на последнем семинаре силовых ведомств в Левоподунске.

– Да не помню я… – Мотыльков открыл было рот для очередного отрицания знакомства с незнакомцем, но тут на него словно волной накатило: а-а-а, да ведь это же тот самый Гаврилов, что сидел тогда в президиуме и затем вел курс аналитической обработки разведданных! Нет, ну надо же было так запамятовать!..

– Неудивительно, Сергей Васильевич, – как бы отвечая на мысли подполковника, проговорил Гаврилов, продолжая улыбаться. – Все мы стареем. Я вот тоже готов иногда лбом о стену биться, лишь бы припомнить, с кем это я только что по телефону говорил…

– Виноват, товарищ полковник, – смутился Мотыльков, – но я уже получил приказ командования и потому обязан его выполнить.

– Уточните у них еще раз, – хмыкнул фээсбэшник.

Командование посмотрело на подполковника какими-то осоловевшими глазами и подтвердило, что товарищ Гаврилов сменяет товарища Мотылькова, но, пока не прибыла группа захвата из ФСБ, всем бойцам СОБРа приказано оставаться на своих позициях.

Чувство досады переполняло Мотылькова, однако, что было довольно странно, не выводило его из себя, а просто висело внутри его тяжелым грузом.

– Не расстраивайтесь, Сергей Васильевич. – Гаврилов примирительно похлопал подполковника по плечу, до которого едва дотянулся. – Этот Ятаганов известная у нас личность! Есть информация, что во время учебы в университете он проходил секретную спецподготовку в одной террористической организации, потому-то вы его до сих пор и не взяли. Не по вашим зубам орешек…

– Да идите вы!.. – буркнул Мотыльков. – Я и не таких своими руками в капусту шинковал…

– Знаю-знаю, – подтвердил Гаврилов. – Вы человек весьма известный. Но время проходит, и враг тоже не стоит на месте. Высокие технологии, передовые знания – все это теперь доступно и ему. А нам с вами учиться, учиться и учиться, как один небезызвестный товарищ любил говорить… Ладно, дайте-ка мегафон, я побеседую с этим Ятагановым. Вот увидите, меня он точно послушается.

Едва лишь полковник Гаврилов появился возле дома и его голос долетел до ушей Мефодия, новобранец сразу понял: ну вот и финал! За ним пришли, теперь уже окончательно и бесповоротно. И когда через собровский мегафон раздалось очередное требование – на этот раз из уст представителя ФСБ, – Мефодий был спокоен, сконцентрирован и полностью готов к дальнейшим действиям.

По мнению Мотылькова, речь Гаврилова была немного странновата, но он поначалу объяснял это тем, что полковник знает о террористе что-то такое, чего не знает сам Мотыльков.

– Доброе утро, Просвещенный непонятно какими знаниями Исполнитель непонятно чьей воли, новобранец на террористическом фронте Мефодий! – вещал Гаврилов, пока корреспонденты за его спиной суетились в панике – необъяснимая аномалия разрядила все до единого аккумуляторы в округе, но по странной случайности миновала батарею гавриловского мегафона. – Извините за задержку в исполнении ваших требований – не наша вина! Вижу, вы неплохо повеселились, и думаю, что этого достаточно! Поэтому приказываю вам покинуть помещение и сдаться нашим – подчеркиваю: нашим! – бойцам! И не вздумайте выходить с оружием! Даю на размышление три минуты!

– Аминь! – громко выкрикнул в ответ Мефодий и этим совершенно неуместным словом насторожил заложников, а затем поднялся с пола и бросил им ключи от наручников. – Держите, ребята. И не поминайте лихом, хотя я вас понимаю: девять часов без туалета – волей-неволей озвереешь…

Мефодий окинул прощальным взглядом свое последнее пристанище, бегло оглядел разбросанные в беспорядке вещи – одежду, художественные аксессуары, разные бытовые мелочи. Улыбнулся, взглянув последний раз на «Содом: день высшего гнева» и прикрепленные к стене карандашные наброски. Все это была уже абсолютно иная жизнь, хотя где-то в глубине души, сквозь фильтры подавления эмоций, Мефодий чувствовал отголоски прощальной грусти…

Но!.. Теперь у него был новый Приказ: покинуть убежище и сдаться «нашим людям»; «нашим», а не тем, что засели за дверью, и тем, что вновь были готовы посыпаться на голову, как перезрелые яблоки с веток.

Мефодий отодвинул в сторону холодильник и сразу же уловил с крыши противоположного дома доклады снайперов о том, что они наблюдают цель отчетливо и готовы стрелять на поражение.

Приказа стрелять от Мотылькова не поступало.

Вид с балкона восьмого этажа открывался живописный: внизу сновали люди в униформе; чуть поодаль, за чертой оцепления, сгрудились зеваки и журналисты; во дворе было припарковано столько автотранспорта, сколько не парковалось здесь на Мефодиевой памяти еще ни разу. Мефодий ощутил себя Майклом Джексоном, выходящим на сцену перед безумствующим стадионом поклонников – добрые полторы сотни пар глаз неотрывно следили за его появлением на балконе.

В голове Мефодия вовсю прокручивались сценарии дальнейших действий, просчитывались маршруты отхода, анализировались природные и погодные факторы… Жизнь его вырвалась на свободу из четырех опостылевших стен, и запереть ее обратно мог разве что новый смотрительский Приказ.

Не говоря ни слова, Мефодий оттолкнулся от порога балконной двери и, перепрыгнув через перила, бросился вниз.

Единый вздох изумления пронесся по толпе. Три десятка указательных пальцев вытянулись по направлению к дому. Журналисты перестали трясти свои севшие аккумуляторы и зачищать их и без того зачищенные до блеска контакты. Мотыльков от неожиданности едва не выронил рацию, а его заместитель капитан Шелепень поперхнулся сигаретным дымом. Колени Кирилла подкосились, и он плюхнулся задом на капот стоявшего позади него автомобиля. Раиса, похоже, вообще впервые в жизни упала в обморок и, если бы не парочка психологов, успевшая подхватить ее на лету, так и растянулась бы на забросанном окурками асфальте. Женские крики и мужские ругательства раздались со всех сторон.

Древнегреческие мифы умалчивают, сколько времени падал до поверхности Ионического моря легендарный Икар. Свободный же полет тоже ставшего за эту ночь легендарным Мефодия Ятаганова продлился порядка пяти-шести секунд.

Мефодий пикировал молча, прижав друг к другу полусогнутые в коленях ноги и втянув голову в плечи. Руки при этом он держал по-боксерски – кулаками возле подбородка. Это положение новобранец принял не задумываясь, на подсознательном уровне.

По многолетней традиции Земля встречает своих сыновей не слишком ласково, если те падают в ее объятья без парашюта над головой. Мефодий исключением из правил не был и потому входить в непосредственный контакт с асфальтом не стал. Местом посадки он выбрал крышу старенького автобуса «ПАЗ», на котором прибыл сюда личный состав староболотинского СОБРа.

Грохот вминаемой крыши и треск вылетающих автобусных стекол перекрыл истеричный визг преимущественно женской части публики. Едва ли не громче женщин кричали только журналисты, ибо столь драматичный финал с самоубийством террориста ни одной камерой зафиксирован не был. Как водится, История подобных оплошностей не прощает…

Но по-настоящему начать кусать свои локти журналистам предстояло чуть позже, поскольку дальнейшее, отразись оно хотя бы на одной видеопленке, могло гарантировать отснявшему ее Пулитцеровскую премию. Однако счастливчиков среди журналистов не оказалось, и виной тому был не поддающийся никакому объяснению массовый отказ записывающей аппаратуры…

Перед глазами Мефодия все дрогнуло, но тут же встало на место. Усиленный опорно-двигательный аппарат со своей задачей справился отменно, смягчив приземление именно так, как и предписывали стандарты для человеческого варианта-три. Мефодий даже устоял на ногах в вогнувшейся и ставшей похожей на большую ванну крыше автобуса. Затем он снова оттолкнулся и повторно взмыл в воздух над разбитым автобусом и головами сбегавшихся к нему со всех сторон людей. Описав над ними высокую плавную траекторию, Мефодий наконец-то коснулся земли ботинками, швы на которых от череды головокружительных прыжков не выдержали и полопались.

Мефодий выпрямился и прямо перед собой увидел широкоплечего человека в черном берете. Большие парные звезды на его погонах сразу же выдали в нем подполковника Мотылькова. Подполковник смотрел на Мефодия так, будто хотел о чем-то его спросить, но не знал ни слова из великого и могучего русского языка. Мефодий нашел это забавным и улыбнулся подполковнику легкой усталой улыбкой, в ответ на которую Мотыльков вспомнил-таки первую букву алфавита, но и та прозвучала из его уст как-то неубедительно.

– Удачного вам дня, товарищ подполковник! – окончательно добил Мотылькова Мефодий и, не мешкая, кинулся к выходу из переполненного людьми двора.

Пальцы Мотылькова произвели хватательное движение в сторону убегающего террориста, но тот был уже вне досягаемости. Тогда, повинуясь другому рефлексу, Мотыльков раскатисто зарычал и, требуя объяснений, развернулся всей массой своего могучего тела к тщедушному Гаврилову, собираясь спросить с него за все, но…

…Но полковник Гаврилов словно в воду канул! Секунду назад он еще стоял по левую руку от командира СОБРа, а теперь бесследно пропал! Лишь брошенный им мегафон остался лежать возле ноги Мотылькова…

Какое-то смутное предчувствие намекало подполковнику, что его целенаправленно и нагло обвели вокруг пальца. Однако профессионализм Мотылькова не дал ему впасть в замешательство, и потому, даже без поддержки мегафона, Мотыльков рявкнул на всю близлежащую округу:

– Оцепление!!! Ангел уходит!!! Взять его!

Через линию оцепления Мефодий перемахнул все таким же высоким прыжком. Внизу мелькнули разинутые рты курсантов школы милиции, и среди них распахнутый едва ли не до вывиха челюсти рот Кирилла. В голове же Мефодия не звучало ничего – ни криков, ни сирен; ничего, кроме вагнеровского «Полета валькирий»…

Оставив позади пораженную его трюками толпу, Мефодий припустил вдоль по улице трехметровыми скачками, двигаясь с резвостью скаковой лошади. Встречный ветер бил ему в лицо и развевал отросшие до неприличия патлы. Легкие Мефодия качали воздух подобно мощному компрессору, и, если бы ему сейчас дали воздушный шарик, Мефодий надул бы его за пару секунд. Дабы нечаянно не сбить кого-нибудь из прохожих, Мефодий выскочил на проезжую часть и побежал по ней, улавливая краем глаза удивленные физиономии водителей.

Кованую фигурную ограду городского парка – того самого парка имени Розы Люксембург, в котором Мефодий провел за этюдником столько времени, – он преодолел с разбега с весьма солидным запасом. Стайка школьниц испуганно взвизгнула, когда вдруг прямо перед ними откуда-то сверху упал взъерошенный человек. Человек этот бросил «прошу прощения» и широкими скачками умчался в глубь парка – туда, где под сенью листвы можно было легко скрыться от глаз досужих наблюдателей.

Остановился Мефодий в самой гуще деревьев, что уже мало походили на ухоженные насаждения из центральной части парка, а кучностью и непролазным подлеском смахивали скорее на настоящую дикую чащу. Дорожки здесь если и попадались, то были едва различимы в нетоптаном травяном ковре. Посетители забредали сюда нечасто и в праздничные дни, а сейчас наткнуться на кого-то в этих дебрях представлялось и вовсе маловероятным.

Где-то за неразличимой в деревьях парковой оградой бесновались милицейские сирены, давшие знать о себе с явным опозданием. Мотылькову пришлось ждать другого транспорта – накрывшая кольцо блокады электромагнитная аномалия не пощадила аккумуляторы милицейских автомобилей. Мефодий был уверен, что парк в ближайший час наверняка прочешут вдоль и поперек, но интуиция подсказывала ему, что лучшего места для передышки поблизости пока не найти.

– Великолепно! – возле уха раздался уже знакомый Мефодию тихий, но проникающий в каждую частицу сознания голос. – Превосходный дебют, поверь моему опыту! Ну и как ощущения?

– Вы нарочно это подстроили? – не оборачиваясь, спросил Мефодий у подкравшегося тише воды Гавриила, как оказалось, по совместительству являющегося также псевдополковником ФСБ Гавриловым. – Тест на выживание?

– Нет, конечно, – ответил тот. – Мы вообще-то планировали вернуться за тобой, как только решим проблему с Титаном, но кто бы мог предположить, что все вот так обернется…

– И даже…

– И даже мы! – грустно промолвил Гавриил. – Не такие уж мы всесильные, как кажемся на первый взгляд… Скажи спасибо агенту Пелагее – если бы не она, к обеду ты бы был обычным покойником. Сколько моих драгоценных усилий пропало бы даром, уж прости за эгоизм – черта мерзкого характера… Нет, вы только подумайте: родной брат, а как поступил! Вот откуда берутся потом землекоповские сказки про Каинов и Авелей!

– Ну и где мне теперь со своей знаменитой физиономией можно будет показаться?

– Ерунда, – махнул рукой смотритель. – Ты же никого не убил, и это главное – «шлейфа» за тобой, кроме разрушений и чудесной неистребимости, не тянется. Завтра зайду куда следует, побеседую с кем нужно…

– Опять будете рыться в мозгах?

– А что поделаешь? Служба такая – неприятно, а надо. Кстати, как я все провернул! – явно гордясь собой, проговорил Гавриил. – Жаль, ты концовки не увидел – стоят, глазами хлопают, ничего не понимают, бранятся друг с другом, в ФСБ названивают… Я им короткую вставочку о себе в память занес, а две минуты назад она бесследно самоликвидировалась. «Кто такой Гаврилов? Зачем Гаврилов? Откуда Гаврилов?..» Никто не знает. Так и про тебя через три дня думать будут. По соседям пройду, в милицию схожу, на телевидение… Был хулиган Мефодий – и сплыл хулиган Мефодий. А остался добропорядочный гражданин Мефодий Петрович Ятаганов – работник солидной фирмы.

– А брат? А родители?

– А чем твой брат хуже остальных? Зайду и к нему. Мало того – он сам позвонит твоим родителям и все сегодняшнее опровергнет.

Мефодий задумался. Гавриил невесомой походкой, не приминая травы, подошел к нему поближе и ободряюще потрепал по плечу.

– По правилам Просвещения должен сделать тебе еще одно предложение. Его доводят до каждого Просвещенного, и, к слову сказать, очень многие соглашаются. Если желаешь, я внесу тебе в мозг установку, что для тебя якобы продолжается нормальная жизнь, а все твое «исполнительство» будет казаться лишь увлекательным сном. Это твое законное право, и считаться с ним мы обязаны. Но однако вижу, что ты…

– Не надо, – сказал Мефодий. – Переживу, не маленький. Превратили черт знает в кого, а теперь хотите всей полноты ощущений лишить? Дудки!

– Вот слово не варианта-два, но три! – уважительно кивнул Гавриил. – Вот это по-нашему! «Дайте мне всю правду и ничего, кроме правды…»

– И да поможет мне Хозяин! – закончил за него Мефодий.

– Молодец! – похвалил Гавриил. – Осваиваешься, причем осваиваешься даже быстрее, чем положено. Не скажу, что это плохо, но все-таки немного нетипично.

– Кстати, что там с вашей проблемой?

– С нашей, уважаемый! – поправил Гавриил. – Теперь уже с нашей. Ничего хорошего. Кронос что-то задумал, это очевидно. Титан на планете – явление неординарное. Последний раз подобное случалось… Когда там у землекопов Тунгусский метеорит упал?

– В начале века. Тысяча девятьсот восьмой, если мой архив памяти не поврежден.

– Твой архив памяти я устанавливал лично, а вот кто бы мой подрегулировал… Да, тысяча девятьсот восьмой, верно. Это была разведка боем: Гиперион хотел наскоком проверить вероятное место сокрытия Усилителя, да только что-то у него не получилось и он лишь тайгу под собой повалил… Пока мы прибыли, он уже сбежал. Но эта тактика для Титанов была привычной, а вот сегодняшний случай мне очень не нравится… Да еще на мою голову здесь, в пятьдесят пятом секторе…

– Известно, где именно?

– Нет, но присутствие Палланта чувствуется во всем… Однако ты пока не забивай себе голову. Сейчас поедем на базовую точку и завершим начатое деблокирование.

– Не сочтите за неуважение, но смею напомнить, что я…

– Не бойся, выйдем в открытую. Правда, придется сделать тебя «скользким».

– Как это?

– Просто станешь невидимым. Невидимым в том плане, что ни один землекоповский взгляд не задержится на тебе дольше, чем на полсекунды. Самый незаметный из незаметных людей в мире – мечта разведок и террористов… Мигель!

Из-за ближайшего дерева вынырнул «наниматель» Мефодия, который, похоже, скрывался там с самого начала их с Гавриилом разговора.

– Будешь нас прикрывать, – приказал Гавриил Мигелю, – но не так, как в прошлый раз, когда ты проморгал Циклопа, заглядевшись на какую-то землекопку!

– У всех бывают проколы! – огрызнулся Мигель, видимо, позабыв недавнее стояние на голове за «разговорчики в строю». – И, виноват, даже у вас! Забери вы новобранца на точку сразу, и он бы ничего такого не выкинул…

– Опять за свое! – угрожающе прищурился Гавриил.

– Молчу-молчу! – тут же сдал назад Мигель.

– И вот с этими людьми мне приходится работать! – обратился смотритель к новобранцу. – Опекай вас, оберегай, носы подтирай!.. А что взамен? Одна лишь черная неблагодарность и хамство… Хочу надеяться, что вы, молодежь, будете проявлять к нам хоть немного почтения… А впрочем, сколько себя помню, когда такое было?..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ВИЗИТ РЕТУШЕРА

Военная наука вовсе не является непогрешимой наукой, в ней нет места для абсолютных суждений о том, что правильно и что неправильно.

Омар Бредли, американский генерал, участник Второй мировой войны

Все мужчины, кто женщин любит,

Мне подвластны, подвластны, мой друг;

Лишь коснусь я рукой кого-то,

От любви он разум теряет.

Любовная песня индейцев виннебаго

Августовское солнце, теплое, но уже не такое обжигающее, как пару недель назад, светило в глаза и, даже несмотря на автоматическую регулировку светочувствительности, заставляло Мефодия щуриться. По старой памяти, что ли? Мигель же, словно не доверяя всем этим исполнительским усовершенствованиям, просто нацепил на свой большой испанский нос солнцезащитные очки такого размера, что под ними, помимо глаз, умудрялась спрятаться половина лица.

Их «Рэнглер», маленький юркий внедорожник с открытым верхом, двигался по кривым улочкам пригородного поселка Рогове и выглядел среди полузасыпанных золой канав и мусорных баков несколько странновато – престижная техника в жуткой грязи, хотя изначально именно для грязи джип и предназначался.

– …В этом нет ничего особенного, – отвечал Мигель на заданный Мефодием минуту назад вопрос. – Что бы там ни говорил Гаврик про отсутствие дискриминации среди Просвещенных, она была, есть и будет. Ну сам посуди: кого Совету не жалко потерять в первую очередь – «коренных» или нас?.. А тем более новобранца… Вот и суют в пекло. Привыкай – такая незавидная служба…

Новобранец вышел на тропу войны всего десять дней назад, а до этого момента больше месяца провел среди непроходимой тайги севернее Староболотинска. Там, в глубине забытой людьми, богом и даже геологами местности, его, что называется, доводили до ума. Группа инструкторов, в основном из «коренных» и по большей части небоеспособных в связи с боевыми увечьями, проверяла и перепроверяла качество произведенной Гавриилом деблокировки. У одного инструктора даже отсутствовала половина черепа и левый глаз, что по землекоповским стандартам было попросту смертельно, но, несмотря на это, ясность рассудка он имел кристальную, хотя самостоятельно передвигаться уже не мог.

Сам же Мефодиев деблокировщик периодически наведывался на точку и исправлял обнаруженные в ходе тестирования недоработки. Во время своего последнего визита он приволок в обычном полиэтиленовом пакете пару новеньких слэйеров вместе с крепежными устройствами, что означало: новобранец готов встать в строй и выполнять все предписываемые Исполнителю задачи.

Привыкнуть к подчиняемому мысленным приказам металлу было нелегко. «Представь себе меч, – поучал Гавриил новобранца, предусмотрительно стоя от него на почтительном расстоянии. – Ведь ты же бывший художник! Тебе представить что-либо в мыслях, как мне лямбда-кодировку осилить – вопрос пары секунд! Представь меч любой формы, какой только хочешь, представь, как ты рубишь им и повергаешь противника одним ударом…»

Мефодий делал все, что от него требовали, но каждый раз в его ладонях оказывались два непонятных предмета, по форме и по остроте напоминающих рессоры от «Жигулей».

«Яснее! Четче! Кожей ощути рассекающее плоть острие клинка! Почувствуй боль в отрубаемой им конечности!» – продолжал Гавриил вдалбливать Мефодию азы владения слэйерами.

Наконец Мефодию все-таки удалось нечто внятное, и родившийся из бруска люциферрума прямой кавалерийский палаш едва не отсек новобранцу ухо. Только тогда Мефодий понял, почему его сэнсэй каждый раз отскакивал, когда он морщил лоб в потугах родить на свет хотя бы один экземпляр холодного оружия.

«Осторожнее! – предупредил смотритель. – Когда вызываешь слэйер, держи руку кистью к земле! Техника безопасности – она и для нас, высших форм Человека, никогда не бывает излишней!»

В конце концов рекрут начал хоть и со скрипом, но выполнять то, чего от него так настойчиво добивались. Проблема заточки режущей кромки клинка – довольно серьезная для не имевших ранее опыта обращения с холодным оружием – тоже была решена: Мефодий автоматически устанавливал режущую кромку по подобию резака для оправки карандашей, которым он пользовался много лет. Этого стандарта при немалой прочности люциферрума было вполне достаточно.

Фехтование слэйерами было записано в основных исполнительских установках мозга, и от начинающего требовалась лишь некоторая шлифовка техники и навыков движения. Ускоренному прогрессу в данной дисциплине способствовало и то, что, несмотря на метровой длины лезвие, весил слэйер около полукилограмма и для выносливых рук Исполнителя был не ощутим вовсе.

Так что, пройдя недельный курс владения слэйерами двумя руками одновременно, порубив при этом несколько гектаров кустарника и в финале выдержав экзаменационный поединок с одноруким инструктором, Мефодий был выпущен из учебного заведения и сдан на поруки Мигелю. Ценитель собственной независимости, Мигель был не очень-то обрадован этому поручению: ворчал, огрызался, ругался на всех языках народов мира, но против смотрительского приказа ничего поделать не мог.

А ситуация в их пятьдесят пятом секторе была далека от спокойной…

– …Пока ты там в тайге прохлаждался, мы тут такого натерпелись! – вращая баранку «Рэнглера», рассказывал Мигель. – Джейкоб лично прибыл и такой разгон учинил, что Гаврик три дня, красный, как кетчуп, носился и на нас отрывался. Прощупали мы каждую подворотню по всему сектору, разговоры землекоповские прослушали, где только возможно, – все вроде бы как обычно, за исключением одного: под Роговом тарелки летающие появляться начали. Что ни день, то статья в газете, к тому же с фотографиями…

– Появление НЛО еще не признак вторжения, – заметил Мефодий. – Их всегда можно списать на преломление света и прочую ерунду.

– Это верно, – согласился Мигель. – Но только единичные случаи. Массовые же подлежат обязательным проверкам. Небожители, как ты помнишь, при переходе в материальную форму вращаются волчками и носятся по верхним слоям атмосферы – у их организма такая особенность. На этом обычно они и прокалываются. Редко кто способен в переходном состоянии не потерять над собой контроль и так или иначе не засветиться.

– Титаны?

– Да, эти могут… Юпитерианцы, все, кроме Сатиров, при желании тоже могут, но они хитрее – сразу уходят под воду, там их сложно засечь. А Циклопы с Бриареями первое время резвятся как щенки, так на них воздействует наша атмосфера. Бывает, что и спрятаться потом забывают. Хозяин знал толк в приготовлении атмосферных коктейлей…

Мимо мелькали покосившиеся заборы, зеленые насаждения и деревянные фронтоны древних, еще дореволюционной постройки, домов. При приближении к центру Рогова на Мефодия вдруг нахлынуло неприятное ощущение сродни тому, когда в студенчестве его окружала толпа бритоголовых гопников с намерениями поспорить о смысле жизни. Разве что теперь паники не было и в помине.

– Тоже чувствуешь? – спросил Мигель и, когда Мефодий кивнул, удовлетворенно произнес: – Значит, курс верный. Если страх отчетлив, тут должно скрываться не менее двух особей. А вот Паллант пока не ощущается…

Возле водопроводной колонки маленький старичок с растрепанной бородкой наполнял водой подвезенную на тележке алюминиевую флягу. Завидев «Рэнглер», он зыркнул на него с такой неприкрытой злобой, что Мефодию стало не по себе, однако он все же попросил Мигеля:

– Останови. Раз тут у них на каждом углу паранормальные дела творятся, может, дед чего и подскажет.

– Это ты, любезный, телепередач про НЛО насмотрелся, – усмехнулся Мигель, но просьбу подчиненного выполнил. – А впрочем, спроси, авось что и выгорит. Только я заранее знаю, в каком направлении он нас отправит, – я там по приказу Гаврика уже вчера побывал. Последнее время наш папочка уж больно крут на расправу…

Мефодий открыл дверцу и, придав лицу дружелюбное выражение, окликнул старичка:

– Доброго здравьица, папаша! А где тут у вас обычно летающие тарелки наблюдаются? Уж больно взглянуть хотелось.

– Ежели не закусывать, то везде! – буркнул старичок, прикрывая вентиль колонки и закупоривая флягу. – А вы, хлопцы, проваливали бы отсюда подобру-поздорову. Понаехали отовсюду, шастаете день и ночь, а после вас то фляги пропадают, то еще добро всякое!

– Спасибо большое! – произнес Мефодий – как ему показалось, убедить старика в том, что на «Рэнглерах» обычно на промысел за чужими флягами не выезжают, было просто невозможно.

– Нашел как вопрос сформулировать: «Где тут у вас тарелки летают?» – передразнил Мигель Мефодия. – А еще культурный университет закончил! Однако информация кое-какая все же есть: в округе стали шататься подозрительные личности…

– Мало ли бомжей, – скептически пожал плечами Мефодий. – А потеря любимой фляги кого угодно враждебно к незнакомцам настроит.

– Вероятно, но не факт, – ответил Мигель. – Привыкай больше доверять собственному чутью. Нас оно в отличие от землекопов подводит крайне редко. А сейчас я порекомендовал бы тебе поспрашивать у менее закомплексованной прослойки населения. К примеру… хотя бы вот у этих байкеров!

Группа подростков на разномастных мотоциклах, разукрашенных цветной изолентой, китайскими наклейками и хромированной пластиковой фурнитурой (преобладали буквы с радиаторных решеток «КамАЗов»), распивала у коммерческой палатки пиво. Остановившийся возле них «Рэнглер» банда юных байкеров восприняла поначалу с опаской, но дружественный тон взявшего на этот раз обязанности переговорщика на себя Мигеля убил байкерскую недоверчивость на корню.

– Здорово, «дневные волки»! Огоньку не найдется? Зажигалка сдохла, и прикуриватель, как назло, тоже закоротил.

– Покурим? – деликатно, но твердо поинтересовалась банда.

– Какой разговор!..

Пачка цивильных сигарет как одно из средств для налаживания контакта с людьми в заначке у Мигеля имелась постоянно, и хоть сам Мигель не курил, в качестве дипломатического подхода поддержать собеседников не побрезговал. После того как половина его «Пэлл-Мэлла» разошлась по карманам подростков («На потом!»), те уже не питали антипатии к двум чужакам на довольно редком в этих краях автомобиле.

– Классная телега! – с видом эксперта заметил вожак компании – предармейского возраста парень, обладавший самым солидным в их кругу мотоциклом – новой, с дисковыми тормозами, «Планетой»-«пятеркой». – Откуда пригнал?

– Из Эмиратов, – ответил Мигель. – Там арабы такие на сдачу в супермаркетах дают.

Не сводя уважительных взоров с компактного «Рэнглера», подростки вяло осклабились, оценив шутку ровно на столько, на сколько она и тянула.

– Слышь, пацаны, – перешел к делу Мигель. – Я вижу, вы здесь самые ярые специалисты по спортивному ориентированию, потому небось в курсе, что в округе творится, так?

Пацаны переглянулись и неопределенно пожали плечами: видимо, так.

– Мы вот с корешем поспорили насчет одной ерунды, – продолжал Мигель. – Он уперся и говорит, что летающие блюдца – это обыкновенная газетная туфта. А я ему говорю: не, браток, раз у них там, за бугром, такое есть, то и у нас тоже вполне реально. Ну а зачем спорить, когда можно выйти да у пацанов спросить – они местные, и раз про роговские тарелки даже областные газеты строчат, то пацаны точно в курсе: туфта все это или нет. Так кто из нас прав?

Польщенные тем, что их мнение обещают считать авторитетным серьезные люди на не менее серьезной тачке, пацаны одновременно затянулись подаренными сигаретами, затем так же одновременно выпустили дым и предоставили слово своему вожаку. А тот, чего не могли не заметить внимательные глаза Исполнителей, вдруг ни с того ни с сего нахохлился и насторожился.

– Тарелки у нас весь город наблюдал, – патриотично возвысив родной поселок до статуса Староболотинска, ответил вожак. – Я тоже, но только не три раза, а два – последний раз пьяный в умат был, потому в небо не пялился – с ног падал. Однако за те два раза отвечаю: не зонды и не самолеты; я в этом немного разбираюсь.

– Какие они?

– Да так… Не очень большие. Похожи на детскую юлу…

– Вращались? Светились?

– Да, типа того.

– А это, пацаны, еще вопрос из чистого любопытства: всяких зеленых тварей или уродов не замечали? – Мигель улыбнулся, но Мефодий все равно ощутил его напряжение и чисто рефлекторно осмотрелся. Еще никогда статичный провинциальный пейзаж – мало машин, мало людей, мало суеты – не вызывал у него ожидания чего-то гадкого.

– А вы сами-то кто вообще будете? – наконец проявилась настороженность вожака. Лицо его напряглось, словно он сел на канцелярскую кнопку.

– Ну мы вроде таких спецагентов. Я старый и матерый, а он, – Мигель кивнул на стоящего позади него Мефодия, – еще стажер. Смотрел «Люди в черном»?

– Ни черта себе загнул! – хохотнул один из подростков.

– А будешь смеяться, сотрем тебе память, – с серьезной миной пообещал ему Мигель, чем рассмешил подростка еще больше.

Кто тоже рассмеялся, кто просто улыбнулся; один вожак не соизволил отреагировать никак – опершись на седло мотоцикла, он переводил настороженный взгляд с Мигеля на Мефодия.

– Сто баксов! – неожиданно выпалил вожак, и общее веселье сразу сошло на нет – все примолкли как по команде.

– Прости, не понял? – сказал Мигель.

– За сто баксов у меня есть для вас кое-какая информация, – пояснил вожак и воровато огляделся, будто тоже чего-то боялся.

Мефодий глянул на Мигеля, но тот никак не прореагировал, хотя, конечно же, был заинтригован не меньше его.

– Вот как! – на лице Мигеля появилась циничная ухмылка. – А почему ты решил, что нам нужна твоя информация? Тебе нужна его информация? – Мигель оглянулся на Мефодия. Подыгрывая, Мефодий помотал головой. – Мне тоже нет. Да будет тебе известно, на самом деле мы всего лишь мирные собиратели фольклора. Ты хочешь спеть для нас «Как послала меня мать яровое жито жать…»?

– Пятьдесят! – проговорил парень. Он не напоминал тупо гоготавших над каждой ерундой дружков, и по одному этому можно было делать выводы – то, что он хотел продать, действительно могло иметь какую-то стоимость.

– А может, нам твоя история и вовсе неинтересна, – продолжал гнуть свое Мигель. – На кой мне знать, кто у вас тут кому рога наставляет и кто где самогоном спекулирует? Да еще за… сорок баксов?

– Тридцать! И зуб даю – это не сплетни!

– Ну тогда не суй мне кота в мешке, а хотя бы намекни: что там у тебя за секретные досье припрятаны.

– Крутые мужики. Реально крутые, – понизил голос вожак. – Мы как-то выпивали с ними по соседству на одной хате, ну и… Прячутся они от кого или следят за кем – не знаю, но что боятся – это точно. Короче, вас должно заинтересовать!

– Какой ты проницательный! – Мигель сделал вид, что начинает злиться. – А мы что – чем-то похожи на тех, кто их ищет? Или у нас это на лбу написано? – Мигель яростно блеснул глазами, как давным-давно делали его вспыльчивые предки, вызывая друг друга на поединок из-за какой-нибудь Кармен.

– Да, похожи! – без обиняков заявил вожак, а сам при этом подался назад, хотя бить его пока никто не собирался. – Они вас очень подробно описали: и то, как вы выглядите, и то, что вы будете спрашивать при встрече… А их старший – жуткий такой тип, постоянно шапочку на голове носит, здоровый как бык, и глаза такие мутные-мутные – велел мне сообщать ему обо всех похожих на вас, кого мы в округе встретим.

– За бесплатно?

– Нет, обещал платить, причем баксами.

– И не заплатил, так надо понимать?

– Ни разу! – нервно выкрикнул вожак и гневно затоптал окурок. – Я уже два раза говорил ему о тех, кто подходил под ваше описание, а он даже на сигареты не отстегнул, ублюдок! Позже, видите ли… Ладно, давайте двадцатку, и это последнее слово, а иначе мы проваливаем!

Посчитав, что и так сегодня сэкономил «конторе» восемьдесят долларов и время на поиски интервентов, Мигель не стал больше пререкаться. Достав бумажник, он перевел общение в более приемлемое финансовое русло…

– Ну что скажете, многоуважаемый новобранец? – довольно произнес Мигель после того, как вычерпал из лидера юных байкеров все, что возможно. – Впечатляет моя тактика? – И, не получив ответа, продолжил: – Деньги! Это по-своему великое землекоповское изобретение! Одна зеленая бумажка – тьфу! – а сколько пользы для дела? Небожители лишь недавно осознали великую силу денег, но, уверяю тебя, осознали не до конца, иначе они бы всех заставили между собой перегрызться, а сами бы только руки потирали! Не прочувствовали они еще, как глубоко деньги въелись в сущность землекопа и как он обижается, когда вовремя не получает обещанное. Думали, стоит лишь пообещать, и все сразу довольны и счастливы? Как бы не так! Хочешь быть незаметным – плати! Хочешь иметь информацию – плати! Плати, а не обещай. А то уплывет она к кому-нибудь не столь жмотистому… Кстати, заметь: денег у небожителей, видимо, и впрямь нет, а значит, кто бы там с небес ни упал, на планете он старается быть как можно незаметнее и грабежом не занимается.

– Вообще-то под описание Палланта бригадир этих конспираторов подпадает, – заметил Мефодий.

– Будем рассчитывать на то, что нам сегодня подфартит, – с надеждой сказал Мигель. – Но вот только знаешь, что напрягает: слабовато фонит эмоциональная нестабильность в Рогове. Для Титана как-то жиденько… Однако проверим то, что имеем в наличии. Наш выклянчивший двадцатку друг говорил, что, помимо гиганта в шапочке, видел еще двух – толстяка и похожего на орангутанга верзилу. Вот их пока и поищем…

Середина августа в дачном районе на берегу Роговского водохранилища (того самого, где хотели купить себе коттедж Кирилл и Раиса) – пора многолюдная, начало поздней сибирской овощеуборочной страды. Дачи являлись половиной всего недвижимого фонда Рогова, а потому в дачный сезон население поселка, как и население средиземноморских Канн во время проходящего там ежегодного кинофестиваля, удваивалось, а при стабильности благоприятной погоды и утраивалось. Но одно дело возделывать грядки на скромных сотках многочисленных сообществ или возлежать в шезлонгах на гектарных участках пошикарнее – это поведение дачников среди местных жителей считается вполне нормальным. Отклонение же от норм, как то: подозрительное шастанье по окрестностям, нехарактерный для праздного времяпрепровождения вид, нервное поведение и тому подобное, не могло не остаться без внимания, а потому вызывало у роговчан настороженность и, как следствие, негодование.

Мигель и Мефодий шли по этому незримому указателю эмоциональной несбалансированности, и было похоже на то, что молодой байкер их не обманул. Чем ближе подходили они к нужному адресу, тем плотнее висело в воздухе напряжение общей подозрительности.

Исполнители остановились, не доезжая до указанной дачи пару участков, и припарковались под сенью свисающей через забор черемухи, уже вызревшей и по ягодке ощипанной каждым прохожим. Район был прибрежным, следовательно, элитным – участки на нем в большинстве своем примыкали к широкому пляжу: заборы-бастионы, за ними ухоженные дворы, просторные гаражи… И самое главное – отгроханные на широкую ногу и щедрую руку особняки-коттеджи, каждый из которых выглядел вершиной полета мысли архитектора. Здесь уже исполнительский «Рэнглер» смотрелся как свой среди своих, а потому никакого подозрения у дачников-патрициев не вызывал.

– Может, не стоит так близко? – с опаской спросил Мефодий, – Учуют, как пить дать.

– Маловероятно, – заявил Мигель. – В этом наша сила: мы в своей среде и ничем из нее не выделяемся, а вот небожители для нас как песок в плавках – их присутствие ощутимо сразу. – Подумав, он добавил: – Правда, и вытряхнуть их бывает так же проблематично.

Нужный Исполнителям коттедж еще не был достроен. На данном этапе он чем-то напоминал разрушенный Рейхстаг в миниатюре – монументально-вычурные стены (разве что без следов пуль) и полное отсутствие крыши. На первый взгляд никаких признаков жизни вокруг стройки не наблюдалось, и разросшаяся до неприличия трава возле главного входа свидетельствовала о том, что в этом сезоне строительный процесс на участке так и не начинался. Но присутствие чего-то инородного чувствовалось гораздо сильнее, чем при въезде в дачный район Рогова, так что если даже вторженцы обитали и не здесь, то уж точно где-то неподалеку.

– Иди-ка проверь, выгодно ли мы вложили наши двадцать баксов и пачку «Пэл-Мэлла», – приказал мастер новобранцу. – Кто знает, вдруг наш местный «дружинник» подсунул нам порченую информацию. Не знаю, как ты, а я к ценителям заплесневелого сыра себя не отношу. И это, салага… Не геройствуй. Ежели чего заметишь, сразу дуй назад!

Мефодий осторожно приблизился к решетчатой калитке и так же осторожно осмотрел видимую часть двора. То, что его незримый враг – не милиция, не СОБР и уж точно не конопатовская бригада, он представлял себе достаточно отчетливо. Столкновение с небожителем было для новобранца весьма нежелательно, тем более если за забором их окажется несколько.

Во дворе царило дремучее безмолвие, нарушаемое лишь далекими криками дачников с пляжа да лаем соседского пса, вероятно, учуявшего в Мефодий подлого расхитителя частной собственности. Темные проемы незастекленных окон тоже картины не проясняли, а значит, для проведения качественного разведмероприятия требовалось обязательное проникновение внутрь огороженной территории, чего Мефодию, при всем его желании отличиться, не очень и хотелось. Однако хочешь – не хочешь, но пришлось подчинить свое эгоистичное «не хочу» великому исполнительскому «надо!».

Мефодий перепрыгнул двухметровый забор и приземлился в кучу песка, после чего присел за покрытой коркой высохшего раствора бетономешалкой и осмотрелся получше. Ничего, что указывало бы на присутствие живых существ. Однако мозг настойчиво зудел от ощущения чего-то незримого и неприятного одновременно.

За домом впритык друг к другу лепились несколько пристроек, баня и времянка строителей. Мефодий поразмыслил и решил сначала осмотреть их, а в дом зайти напоследок, поскольку без крыши над головой тот был менее приспособен для проживания. Хотя, как отлично был осведомлен Мефодий, комфорт для небожителей никакой роли не играл – если ситуация того требовала, они в прямом смысле могли лежать и на потолке.

Прежде чем залезть в пристройки, Мефодий до предела обострил слух, просканировал находящиеся за стеной помещения на наличие в них движущихся объектов и лишь после этого зашел внутрь. И все равно сидящего во времянке человека он не смог обнаружить даже по звуку его дыхания, словно тот был чем-то вроде бездушного предмета интерьера.

Плотный мужчина в застегнутом на все пуговицы пальто сидел на лавке у окна и тупо пялился перед собой остекленевшими глазами. Не похоже было, чтобы он здесь проживал или нес охрану, – во времянке все было перевернуто вверх дном, да и личных вещей толстяка – сумок, пакетов, коробок – в этих четырех стенах не усматривалось. Толстяк просто сидел и не шевелился, не моргал и, казалось, действительно не дышал. И все же на мертвеца он не походил хотя бы потому, что поза его была расслабленной и естественной, а руки засунуты в карманы. Не походил он и на бомжа, хоть пальто на нем не блистало ухоженностью: репьи, пятна обтертой штукатурки, разводы чего-то маслянистого. Плюс ко всему упитанность мужчины тоже никак не согласовывалась с общеизвестным обликом привокзального обитателя.

Мефодий растерялся, так как, понадеявшись на хваленое исполнительское чутье, тем не менее попал впросак и демаскировался. Толстяк же при звуке открывшейся двери медленно повернул голову и, не меняя позы, посмотрел куда-то под ноги вошедшему посетителю («Уж не слепой ли случаем?» – подумал Мефодий).

– Тебе… здесь… незачем… быть! – делая между словами длинные паузы, утробно прогудел толстяк. – Убираться… ты… отсюда… быстро! Не… твое… дело… зачем…

– Я бы хотел поговорить с хозяином коттеджа по поводу его продажи, – произнес Мефодий первое, что пришло на ум. – Если его здесь нет, как мне с ним связаться?

– Хозяина… нет! – после долгого раздумья отозвался толстяк. – Наша… территория… не твоя!

Мефодий отметил, что сидящий на лавке так ни разу и не оторвал взгляда от Мефодиевых ботинок, будто говорил с ними, а не с их владельцем.

– Ты хотел чего-то? – вдруг раздался позади Мефодия такой же гулкий, но только более связный и более разумный голос. – Мой друг слегка приболел. Говори лучше со мной.

Не желая поворачиваться к толстяку спиной, Мефодий сделал шаг вправо и встал полубоком, чтобы видеть обоих собеседников.

Вышедший, видимо, из дома второй человек по сравнению с заторможенным толстяком выглядел вполне нормальным; общим для них являлся только уныло булькающий голос. Довольно рослый, почти на полторы головы выше Мефодия, мужик внимательно изучал гостя, и ничего в нем не было бы странного, если бы не две примечательные детали: руки его, чрезмерно длинные и доходящие едва ли не до колен, были растопырены, словно он собирался заключить Мефодия в объятья; и вторая – левый глаз у мужика был искусственным, но не керамическим, а будто нарисованным поверх несуществующей глазницы.

– Я по объявлению о продаже недостроенного коттеджа, – сказал Мефодий, как бы не обращая внимания на растопыренные руки верзилы. – Видимо, ошибся адресом. Это улица Береговая?

– Пляжная, – уточнил верзила. – И ты прав – мы ничего не продаем.

– Он… лжет! – пролаял толстяк. – Он… из Охраны!

– Я знаю, – ответил верзила. – Он лжет, потому что молод и глуп. – И обратился к Мефодию: – Не обращай внимания на моего друга. Он еще не отошел от перемены среды. Ваша атмосфера – нечто необыкновенное…

Мефодий с содроганием понял, что очутился в одиночку перед двумя небожителями, которые даже не думали таиться. Из этого следовало, что отпускать Мефодия восвояси они отнюдь не намерены. Вот так вводная для первой самостоятельной задачи!..

– Дом окружен, – выпалил он в лицо верзиле, – потому советую сдаваться по-хорошему!

– Как это – «сдаваться»? – удивился тот. – В плен, что ли? А кому, если не секрет?

Получалась и впрямь полная ерунда: захват Циклопов и Бриареев смысла не представлял, хотя это было посильной задачей – в материальной оболочке те представляли собой боевые единицы сродни Исполнителям. Их способностей к левитации в материальной оболочке хватало лишь на то, чтобы прибыть на Землю и отбыть с нее; долгие полеты по сложным траекториям были выше их возможностей. Головной мозг Циклопов и Бриареев содержал в себе ровно столько полезной информации, сколько и спинной, а о выкупе за них говорить было просто смешно – такого добра у Кроноса было как звезд на небе.

– Убей… его! – ухал толстяк. – Оторви ему… башку! Или мне… это сделать?

Пора было выполнять распоряжение Мигеля, а именно: рвать когти. Задание выполнено, враг обнаружен, надо спешить за подкреплением и «тяжелой артиллерией»… Но как? Мефодий не был уверен, что сможет скрыться и от одного небожителя, а тут сразу двое, и вероятно, что поблизости ошивается еще один, а то и несколько. Стройная концепция задания – «пришел—увидел—убежал» – дала обидную осечку…

– Будешь махать своими железяками или все-таки упростишь свою аннигиляцию? – дружелюбно поинтересовался верзила. – Что с ними, что без них – итог будет один.

Вместо ответа Мефодий материализовал оба слэйера.

И тут толстяка словно подменили. Он забурлил, как всасывающая остатки воды раковина, и вскочил со скамьи, отчего дощатый пол времянки дрогнул и натужно заскрипел. Очутившись на ногах, он рванул на себе пальто и располовинил его надвое, а изо рта у него полыхнуло самое натуральное пламя. Из-под просторного пальто «толстяка» вывалилось еще две пары скрещенных до этого на не таком уж большом животе рук. Сам же толстяк, голый по пояс (одежды с шестью рукавами под его анатомию на Земле явно не нашлось), издал визгливый вопль.

Мефодий впервые узрел воочию живого Бриарея, о которых до сего момента знал лишь из разблокированных архивов памяти. Впечатления о нем и по памяти складывались крайне негативные, а тут новобранец и вовсе загрустил: хитросплетения сложной, призванной управлять тремя парами верхних конечностей, мускулатуры, заросшее разноцветной шерстью тело и все те же остекленевшие глаза, человеческую выразительность которых Бриареи так и не научились копировать. О том, чтобы вступать с Бриареем в единоборство, не могло быть и речи…

Верзила никаких изменений в своей внешности не произвел, лишь безумно выпучил свой небутафорский глаз. Циклопы по причине своей недалекости не хотели вникать в преимущества бинокулярного зрения, а потому второй глаз у них обусловливался скорее вопросами маскировки, чем жизненно важной необходимостью.

Геройствовать Мефодию претил бивший по мозгам сигнал опасности первой степени, а также отсутствие боевой практики при работе с колюще-режущим исполнительским инструментом. А потому выход из образовавшегося для Мефодия тупика был только один. Выставив левый слэйер в сторону Циклопа, а правый направив в грудь огнедышащему Бриарею, Мефодий изо всех сил оттолкнулся от пола и прыгнул назад, к тонкой дощатой стене времянки. Трюк выходил рискованный, но Мефодий отчетливо помнил, как при недавнем квартирном заточении он уже бился головой о потолочную плиту и при этом не получил даже намека на шишку. Так что попытка стоила некоторого членовредительства, да и единственно возможной альтернативой полету головой вперед был выход через дверь, но уже вперед ногами…

Толчковой энергии для того, чтобы пробить непрочную стену, хватило с избытком. Доски треснули и, переломившись, вылетели наружу. Осколки стекла из имевшегося на сломанной стене оконца немилосердно прошлись по Мефодиеву лицу. И едва только Мефодий выпал во двор, как ему вдогонку метнулся выплюнутый Бриареем фонтан огня…

Упал Мефодий на лопатки и по инерции перекатился через голову назад, после чего подскочил и, не оборачиваясь, бросился наутек. Конский топот и надсадное хрюканье за спиной указывали на то, что скорость необходимо повысить как минимум вдвое, хотя Мефодий и так шел на пределе своих возможностей.

Наверху, в широких кронах сосен, раздался треск, похожий на тот, какой издают резвящиеся в ветвях белки, вот только белка эта была размерами с бабуина. Опасаясь атаки с воздуха, Мефодий на бегу оттолкнулся ногой от соснового ствола и резко поменял траекторию движения. И весьма своевременно – за его спиной обрушилась сверху сутулая фигура еще одного шестирукого, а в то самое дерево, что послужило для Мефодия точкой опоры, врубился лбом бежавший следом Циклоп. С сосны посыпалась сухая хвоя, а сама она отозвалась звонким гудением. Повалив ствол дерева не хуже потерявшего управление грузовика, Циклоп раздосадованно рыкнул и продолжил погоню.

Мефодий повторил этот маневр еще раз, что позволило ему выиграть у противника полсекунды и не дать охватить себя полукольцом. Несмотря на габариты, Бриареи оказались на редкость проворны и бегу по земле предпочитали прыжки с дерева на дерево, чему способствовали три пары их верхних конечностей.

До спасительного забора оставалось всего ничего (Мефодий рассчитывал на то, что небожители не станут гонять его при людях – это же полнейшая деконспирация!), когда новобранец услышал за спиной свист рассекаемого воздуха. Оборачиваться было некогда, поэтому Мефодий плюхнулся животом на траву, уклоняясь от приближающегося объекта. Проехав на брюхе, Мефодий еще в движении перевернулся на спину. В полуметре от его лица пронеслась по воздуху та самая бетономешалка, за которой он скрывался пять минут назад. Весу в ней было достаточно – полтонны по грубым оценкам, – так что можно было легко представить себе физические возможности земных оболочек небожителей. И по той легкости, с которой Циклоп произвел бросок, было очевидно, что для него это не предел.

Бетономешалка шутя пробила брешь в заборе и, оглушительно громыхая, поскакала на другую сторону улицы, заперев ворота гаража соседа напротив. Обломки битого кирпича рассыпались по дороге, на которой, к счастью, сейчас никого не было. Предчувствуя новую атаку, Мефодий рефлекторно выставил перед собой оба слэйера, осознавая, что подняться он уже, вероятно, не успеет. Сверкнувшее в глаза солнце заслонила камнем упавшая сверху паукообразная тень Бриарея, заслонила как раз в тот момент, когда люциферрумовые клинки Мефодия взметнулись в зенит…

Для слэйера не существует материала, который он не мог бы разрубить. Люциферрумовый клинок протыкает сантиметровую сталь как бумагу, режет алмаз как халву, а тело человека и вовсе распластывает, словно топленое масло. Биологическая составляющая этого металла подключается к нервным окончаниями в руке владельца и при помощи них получает сигналы о том, что оружию пора материализоваться из транспортабельного положения либо наоборот – снова скрыться в рукаве одежды. Мефодий лишь с недавних пор привык к новым рабочим инструментам, но по прямому назначению использовал их впервые, потому и вышло это у него очень коряво.

Тело Бриарея хоть и было сравнимо по крепости с танковой броней, на слэйеры тем не менее нанизалось великолепно. Ко всему прочему, небожитель сам помог себе в этом, совершив предварительный разбег. Слэйеры вошли в Бриарея по рукояти, да так и застряли в нем, поскольку на Мефодия словно бетонную плиту навалили – масса небожителя была во много раз больше, чем это казалось на первый взгляд, и совершенно не соответствовала его земным габаритам.

Рот Бриарея открылся и растянулся, словно резиновый, обнажив когорты отточенных и смотрящих в разные стороны кривых клыков. Тут же изо рта полыхнуло огненное облако, опалившее Мефодию волосы и брови. Верхняя пара конечностей шестирукого обхватила голову Мефодия, нижняя уперлась в плечи, а средняя сомкнулась на шее…

Но ощутить всю прелесть небожительской хватки новобранцу не пришлось. Внезапно все конечности Бриарея взметнулись вверх – туда, где скалила зубастую и огнедышащую пасть уже мало чем напоминавшая человеческую голова. Однако головы на положенном месте не было – она катилась по земле к забору, выжигая траву брызгами чего-то буро-зеленого, по-видимому, той самой железы, что отвечала у Бриарея за его огненные плевки. Та же самая субстанция потоками лилась из обрубленной шеи, которую в поисках утраченной головы и нашаривали три пары рук Бриарея.

В детали столь чудесной метаморфозы Мефодий вдаваться не стал, а поскорее убрал слэйеры в рукава и столкнул с себя обезглавленное тело, пока то не залило и его едкой мерзостью – на одежде уже появились расползавшиеся, как Римская империя в эпоху расцвета, коричневые пятна. Затем прыжком вскочил с травы и принял боевую стойку, вновь извлекая слэйеры.

Причина спасения Мефодия была в следующем. Догадавшись, что сами по себе бетономешалки по воздуху не летают, Мигель ураганом ворвался в пробитый ею проем, с ходу оценил обстановку и принял экстренные меры. Теперь он стоял напротив оскалившихся Циклопа и второго Бриарея и манипулировал перед их носами двумя псевдо-дамасскими клинками, на которых даже был выведен якобы кованый узор-вязь – шик, какой могут позволить себе со слэйерами лишь мастера.

– Сюда!!! – рявкнул он на Мефодия. – Резче! Спина к спине!

Мефодий беспрекословно подчинился. Стрелой пролетев мимо метнувшегося было к нему Циклопа, он оперативно занял требуемую позицию.

– Я, кажется, ясно сказал: по-тихому, без мордобоя! – недовольно проговорил Мигель, переводя взгляд то на Циклопа, то на его шестирукого собрата, кружащих вокруг и постепенно сужающих круги.

– Это они начали! – попытался оправдаться Мефодий, стараясь угадать, кто из небожителей кинется на них первым.

– Проклятье, я даже на подмогу никого позвать не успел… – пробормотал Мигель. – Берегись!

Взмахнув полутораметровыми руками, Циклоп сделал выпад, но, как оказалось, лишь для отвлечения внимания. Бриарей тем временем спружинил на кривых, но неимоверно мощных ногах и воспарил на несколько метров, намереваясь сверху рухнуть на врага всей массой тела. Мигель толкнул Мефодия спиной, а сам прыгнул вперед, давая Бриарею упасть прямо между ними.

– Руби сороконожку! – скомандовал Мигель, едва небожитель коснулся ногами земли, после чего двумя неуловимыми взмахами отсек тому верхнюю пару рук.

Мефодий заработал слэйерами, как того и требовали инструкции по их эксплуатации – резко, с коротким замахом и отгягом назад при соприкосновении клинка с препятствием, чередуя удары обеими руками. Еще год назад, получая по лицу и ребрам рифлеными подошвами десантных ботинок, Мефодий и представить не мог, что весьма скоро будет вонзать стальные клинки в живую плоть и при этом даже не морщиться от летящих во все стороны обрубков…

В четыре слэйера Бриарей был расчленен прежде, чем успел приземлиться. Словно угодив под винт вертолета, он разлетелся кусками по уже начавшей слегка желтеть в ожидании осени траве. Мефодий примерился было к голове Бриарея, но она вновь досталась более быстрому и более опытному…

Оставшийся в одиночестве Циклоп отскочил назад и метнулся к забору, где были штабелированы длинные трехдюймовые трубы, предназначенные, видимо, для водопровода или отопления. Копье из трубы получилось как раз по руке Циклопу. Почти центнеровая труба со зловещим гулом рассекла воздух и, срезав по пути тоненькую сосенку, вонзилась в ствол старой сосны, расщепив его пополам с резким, как винтовочный выстрел, щелчком. Опасаясь оказаться нанизанными сразу на один вертел, Мигель и Мефодий кинулись врассыпную.

Циклоп вырвал из штабеля еще две трубы и запустил их вслед одну за другой. Первая прошла чуть выше головы Мигеля и разбила простенок у недостроенного коттеджа; вторая, предназначенная Мефодию, воткнулась возле его ноги, уйдя в почву почти на метр. Времени на четвертый бросок у Циклопа уже не оставалось – Мигель был от него почти в двух шагах, – и он, взвесив в ладони очередную трубу, перехватил ее, словно боевой посох, и ринулся в атаку.

Недостаток исполнительской практики опять подвел Мефодия, увернувшегося от одного конца трубы, но проморгавшего встречный удар другим. Плечо предательски хрустнуло, и он, изобразив в воздухе нечто наподобие сальто Дольчева, развалил стоящий возле забора поддон с кирпичами.

Мигель недовольно зыркнул на заваленного кирпичом Мефодия – тоже мне помощник! – и одним прыжком сократил дистанцию до такой, на которой Циклоп уже не мог бить наотмашь. Тот, однако, маневр Мигеля раскусил и отпрыгнул назад, но попал своими ступнями-ластами на разваленный им же самим штабель из труб. Трубы провернулись под его ногами и, зазвенев, раскатились по траве, опрокинув рослую фигуру Циклопа наземь. Не желая упускать благоприятный момент, Мигель занес оба слэйера и, стараясь не угодить под удар ноги чудовища, рубанул Циклопа по кистям рук. Те отделились от предплечий небожителя, так и не выпустив трубу.

Циклоп попытался вскочить, но Мигель ударом ноги снова отправил его на землю. Стараясь достать обидчика, Циклоп с безумным рыком замахал брызгающими слизью обрубками рук и засучил ногами, однако встать был уже не в состоянии, как и ухватить что-либо из валяющихся повсюду стройматериалов.

– Бросай отлынивать от работы и дуй сюда! – крикнул Мигель приходящему в себя от столкновения сначала с трубой, а затем с кирпичами Мефодию.

Мефодий высвободился из-под кирпичных обломков и поспешил к наставнику, который продолжал ударами каблуков удерживать Циклопа на месте. Левый плечевой сустав у Мефодия не функционировал, поскольку был выбит из суставной сумки. Рука так и висела вдоль туловища вместе с зажатым в ней слэйером. Мефодий провел анализ повреждений, но вправлять сустав было некогда, поскольку враг еще оказывал сопротивление.

– Добей его! – приказал Мигель, отвешивая очередной удар по груди Циклопа. – Видел, как я это делаю?.. Давай!

Мефодий поглядел в глаза Циклопа – точнее, в тот, который был настоящим, а не бутафорским. За тупой отрешенностью во взгляде чудовища вроде бы промелькнула почти человеческая мольба о пощаде… Или это просочились изнутри Мефодия сентиментальные отголоски землекоповского прошлого?

– Оглох?! – прикрикнул Мигель на испытывающего колебания новобранца. – Действуй!

Голова Циклопа отделилась от тела и тяжело шмякнулась на траву. Взгляд на мертвом лице не изменился, словно он погас задолго до того, как слэйер прошелся по его шее.

– Понимаю тебя, сами через это проходили, – гораздо миролюбивее произнес Мигель и обратил свои перепачканные желчью слэйеры в аккуратные бруски. Слизь при этом слетела с них, как небрежно стряхнутая с руки гусеница. Эффектное вытирание клинков об одежду убиенного врага или о траву явилось при работе со слэйерами излишеством – те имели импульсную систему самоочистки.

– Запомни раз и навсегда: они не люди, – проговорил Мигель. – Они даже не звери. Это стихийное бедствие. Лично я думаю о них как о метеоритах или астероидах: если не расшибешь их в клочья, сам расшибешься о них. И они бы наверняка не стали колебаться, свернуть тебе шею или нет. Кстати, сейчас ты еще раз убедишься в том, что они – чужаки.

Останки трех небожителей постепенно темнели, а затем почернели, как пережаренный на сковороде бифштекс. Убитый первым Бриарей превратился в неотличимую от кучи компоста массу, испускающую к тому же аналогичный аромат. Внезапно он полыхнул сначала оранжевым, затем ярко-белым, а после голубым ослепительным пламенем, окончательно уничтожившим его останки за какие-то пять-шесть секунд. Подобная участь постигла и остальных.

До Мефодия и Мигеля докатилась волна нестерпимого жара. Одежда на них нагрелась, угрожая вот-вот начать тлеть.

– Стихийное бедствие и ничего более, – повторил Мигель, возвращая на нос свои пижонские черные очки. – Сгустки живого напалма…

Останки небожителей погасли так же стремительно, как и воспламенились. После их зрелищной пиротехнической деструкции не осталось ни одного вещественного доказательства пребывания здесь этой агрессивной троицы, лишь обожженная трава да разрушения во дворе строящегося коттеджа.

Мигель помог Мефодию вправить на место сустав, и, пока на звуки побоища не сбежались любопытствующие граждане, оба поспешили ретироваться обратно к «Рэнглеру».

Мигель уселся в машину и сразу же связался с «конторой», дабы доложить об имевшем место инциденте. Судя по тому, как во время доклада речь Мигеля из обычной раскованно-беспардонной перешла в почтительно-лаконичную, на другом конце линии явно находился не Гавриил, а кто-то посерьезнее.

– Радуйся, стажер, – угрюмо пробурчал Мигель, пряча мобильник. – Отличились мы с тобой. Джейкоб с нас за такую разведку шкуру пообещал спустить, мясо срезать и кости обглодать…

– Это был Джейкоб? – удивленно поднял брови Мефодий. – Ты говорил с самим Джейкобом? Он же вроде отбыл – совещание какое-то у него на Мальдивских островах или типа того…

– Как же – отбыл! Отбудет он, пока по округе Титаны косяками носятся… Думаешь, стал бы я перед Гавриком так расстилаться? Джейкоб взял руководство по отлову Палланта в свои руки и сегодня этими самыми руками нас с тобой и кастрирует. Да тебе-то что? С тебя пока спрос маленький, а вот мне за то, что не углядел…

Мигель поперхнулся на полуслове и жадно вдохнул воздух, будто всплыл на поверхность после долгого пребывания под водой. Идентичная реакция придавила к спинке сиденья и Мефодия. Правда, у обоих тут же на полную мощность заработали фильтры подавления эмоций, которые вернули Исполнителей в прежнее состояние, однако груз граничащего с паникой страха висел у каждого подвешенным на шею камнем.

Над открытым верхом «Рэнглера» пронеслась и на миг заслонила солнце чья-то тень, в несколько раз превышающая тень самой крупной местной птицы – сезонно мигрирующего дикого гуся. Явление это могло показаться Мефодию световой галлюцинацией, если бы не турбулентный поток воздуха, что ударил вслед тени и обдал джип облаками поднятой с дороги пыли. Да и нахлынувшее на них с Мигелем ощущение крайней опасности тоже не являлось галлюцинацией.

– Что это было? – спросил Мефодий непроизвольно, ибо ответ напрашивался сам собой.

– Думаю, тот, кого мы обыскались, – отозвался Мигель, приспустив очки на кончик носа и напряженно вглядываясь туда, куда предположительно улетучилось это вполне реальное видение.

Внезапно у ворот только что покинутой Исполнителями дачи нарисовалась гигантская плечистая фигура. Одета она была явно не по погоде – в длиннополую кожаную куртку и вязаную черную шапочку. Еще секунду назад на том месте никого не было – Мефодий готов был дать руку… хотя нет, не руку, а палец на отсечение!

Мефодий сфокусировал зрение, применив десятикратное увеличение.

– Это он! – уверенно произнес Мефодий, после того как отчетливо рассмотрел гиганта. – Человек из парка! Тот самый, что шел тогда за тобой.

– Титаны плохо видят, но прекрасно ориентируются по звуку и запаху, – перешел на шепот Мигель. – Тогда, в парке, он наверняка почуял мое присутствие, потому и рылся в земле. А сейчас… видимо, пронесся с такой скоростью, что ничего не унюхал. Но это ненадолго… Короче, держи телефон и объявляй общую тревогу, а я попробую по-тихому отъехать подальше – не нам, ничтожным, тягаться с Титаном…

На звук заведенного мотора Паллант не отреагировал – очевидно, подобным его внимание на Земле было уже не привлечь. Он безмолвно маячил возле калитки, принюхиваясь к царившему там запаху жженой травы и самокремированных останков его подчиненных. Но стоило Мефодию набрать телефонный номер и, представившись незнакомому голосу (по всей видимости, как раз и принадлежащему Главе Совета смотрителей Джейкобу), сообщить кодовый термин обнаружения «гостя», как Паллант резко повернул голову в их направлении. Настороженно замерев, Титан довольно-таки смешно зашевелил ушами, подобно радарным «тарелкам» настраивая их на источник подозрительного звука.

Мигель развернул джип и впопыхах зацепил бампером мусорный контейнер. Мефодий обернулся через плечо: Титан перестал шевелить ушами и начал обнюхивать землю возле пробитой бетономешалкой бреши в заборе.

– А кто быстрее в атмосфере: смотритель или Титан? – с плохо скрываемым волнением полюбопытствовал Мефодий.

– Вообще-то чемпионатов у нас еще не проводилось, – ответил Мигель и ударил по газам. – Но могу точно сказать, что и те и другие во много раз быстрее нашего драндулета – тут и к гадалке Пелагее ходить не надо…

Сомнения в дальнейших действиях Титана иссякли у Мефодия с такой же скоростью, с которой этот, с виду громоздкий как шкаф, амбал оторвался от земли, поднялся на десяток метров и, приняв в воздухе наиболее обтекаемое горизонтальное положение, ринулся вслед «Рэнглеру». Мигель бросил взгляд в зеркало заднего вида и, словно не поверив в то, что там увидел, едва не свернул себе шейные позвонки, оглянувшись назад.

– А вот это уже не смешно! – прокричал он и утопил педаль акселератора в пол. Рывок разгоняющегося джипа вжал Мефодия в спинку кресла. – Парень и впрямь не на шутку обиделся!

Титан за считаные секунды набрал ускорение и шел теперь со скоростью барражирующего армейского вертолета. «Рэнглер» же хоть и несся по ровной дороге к выезду из поселка и выдавал свой скоростной максимум, тем не менее постепенно ему проигрывал. И чем дальше, тем больше сокращался разрыв между ними…

Мелькнули последние окраинные коттеджи, и поселок остался далеко за кормой. Теперь дорога вела Исполнителей и их преследователя вдоль побережья водохранилища, которое из-за того, что противоположного берега не было видно, можно было принять за маленькое море. Местность на берегу оказалась пересеченной, почти идеальные роговские горизонтали сменили неодинаковые по протяженности и крутизне подъемы и спуски, в совокупности смахивающие на линию кардиограммы у страдающего аритмией.

Мефодий больше не смотрел на дорогу, а, развернувшись в кресле, не спускал глаз с приближающегося Палланта. Уже и без увеличения был отчетливо виден присущий полуслепым Титанам немигающий взор из-под дурацкой для летней жары вязаной шапочки. Но, несмотря на полное безразличие, взор тот не предвещал Исполнителям ничего хорошего.

– Эх, «стингера» бы сейчас! – с досадой прокричал Мефодий. – Сбил бы его влет, да и все дела!..

– Помечтай – влет! – хмыкнул Мигель. – Этого разве что ядерным ударом завалишь!

– А слэйер? – спросил Мефодий.

– Слэйер его возьмет! – авторитетно заверил Мигель. – Но ты эту падлу сначала приземли, оглуши да свяжи предварительно… Не родился еще такой Исполнитель! С Паллантом только Гаврику на кулачках биться, да и то… Не было еще случая, чтобы Титан пал на Земле от чьей-либо руки или вообще здесь окочурился. Их за вселенскую историю всего трое погибло, а ты – «стингер»… Вот проклятье!!! Вот, мать его!.. Вот!.. – Мигель закончил ругань на чистейшем бирманском: – Обвались мне на ногу Шведагон-пагода!

Мефодий отвлекся от преследователя и посмотрел на дорогу. Прямо по курсу, на несколько километров вперед, простирался довольно крутой подъем, штурм которого обещал убить скорость в лучшем случае наполовину, а ближе к вершине и того больше.

– Рули в лес! – гаркнул Мефодий и вновь обернулся к Титану – тот начинал производить какую-то непонятную жестикуляцию.

– Ты читаешь мои мысли! – рявкнул Мигель и на ближайшем повороте ударил по тормозам, выворачивая рулевое колесо влево. Джип с заносом вошел в поворот, едва вписавшись в отходящую от трассы полузаросшую колею, которой, по всей видимости, давно никто не пользовался.

По воздуху прокатилась раскатистая дрожь, казалось, что воздух, словно река под дождем, подернулся мелкой рябью. Позади «Рэнглера» земля вдруг встала на дыбы, разбросав во все стороны пласты разорванного в клочья асфальта. Очевидно, не ожидая, что преследуемые поменяют курс, Титан нанес по трассе гравиудар, стараясь при этом бить на опережение.

Сверху на Исполнителей посыпался щебень и грунт, а один тяжелый, размером со сковороду, обломок асфальтового покрытия грохнулся прямо в кузов. Мефодий непроизвольно вжал голову в плечи, а Мигель отозвался каскадом нецензурных выражений, лингвистические корни которых определить было весьма затруднительно.

По стеклу хлестали ветки деревьев. Их раскидистые кроны закрывали небосклон практически целиком, поэтому летевший выше деревьев Паллант был скрыт за непроглядной буро-зеленой пеленой. Несомненно, ему был слышен звук движущегося внизу автомобиля, но определить его местонахождение с необходимой для нового удара точностью он не мог. Однако проформы ради Паллант нанес-таки наугад пару гравиударов – авось повезет. Каждый из ударов разнес в щепки по несколько берез по бокам от «Рэнглера», который теперь лихо подпрыгивал, падал в наполненные протухшей водой вымоины и снова подпрыгивал на полной скорости.

– Ты в курсе, куда ведет эта дорога? – спросил Мефодий, надеясь, что водитель знает, по каким звездам он сейчас ориентируется.

– А я рассчитывал, что ты как местный уроженец подскажешь! – съязвил Мигель. – Впрочем, какая разница – лишь бы птичка на голову поменьше гадила!

Дорога вырвалась из леса на параллельное шоссе. Теперь колеса «Рэнглера» попирали ровный, уложенный совсем недавно асфальт. Локация неба показала, что Титан ошибся в расчете их курса и вышел к этой дороге намного севернее, а потому находился от Исполнителей чуть ли не в три раза дальше, чем в начале гонки. Стараясь не упустить шанс, Мигель рванул по шоссе на юг с максимальной скоростью, какую позволял «рэнглеровский» движок.

Как назло, съездов с главной дороги больше не попадалось: по правую руку вздымались отвесные косогоры, по левую косогоры круто уходили вниз, превращаясь в берег извилистой и быстрой речушки.

– Вот черт! – встрепенулся Мефодий. – Я знаю эту дорогу! Нас по ней в университете на сельхозработы возили!

– Как-то ты нехорошо это сказал, – заметил Мигель, не отрывая взгляда от дороги – они шли по встречной полосе, и, хоть машин практически не было, опасность столкновения все равно имелась. – Быстрей говори, чего еще ждать, пока не увязли по самые яйца!

– Туннель дальше, вот чего!

– Туннель? Хм… Даже не знаю, плохо это для нас или очень плохо… Ладно, туннель так туннель, деваться-то все равно некуда.

На бешеной скорости «Рэнглер» пролетел мимо спрятанной за кустами патрульной милицейской «Волги». Не сговариваясь, Мигель и Мефодий разом помянули матерей обоих сидевших в «Волге» милиционеров, но притормаживать было поздно – «Волга» уже стартовала вслед, врубив и сирену, и «цветомузыку».

Милиционеры, разумеется, играть в салочки не были намерены. Посредством громкой связи они велели прижаться к обочине и остановиться, чего Мигель по вполне понятной ему и Мефодию, но не милиции причине выполнять не собирался. «Волга» плотно села «Рэнглеру» на хвост, патрульные продолжали безуспешно взывать в мегафон, хотя знали, что их расслышали и с первого раза.

Титан подключился к погоне за пару километров до въезда в туннель, который, как и предсказывал Мефодий, вскоре появился из-за горизонта. Теперь он летел низко – на этот раз Титан не собирался упускать обидчиков из поля зрения.

– Вот попали! – воскликнул Мигель. – Ну, парень, веселое у тебя начало службы вышло! Мне о таком только мечтать приходилось, а ты не успел слэйеры пришнуровать, как уже в деле. Да в каком, черт меня дери, деле!..

Мефодий не стал напоминать, что начало его карьеры может плавно перейти в ее окончание. В отличие от Мигеля ему все происходящее ничего, кроме желания поскорее добраться до финала – желательно хорошего, – не доставляло.

Между тем, судя по движениям рук Титана, тот начал готовить новый гравиудар. Предупрежденный об этом Мигель стал бросать «Рэнглер» от обочины к обочине, норовя опрокинуть джип под откос. Для патрульных подобное поведение убегавших стало окончательным доказательством их опьянения, парящего же позади «Волги» широкоплечего мужика в вязаной шапочке им попросту было не видно.

Вновь воздух содрогнулся от вибрации, и Мефодий с ужасом увидел, как по направлению к ним от Палланта движется нечто размытое и дрожащее, похожее на исходящее от земли в сильную жару марево.

Залп Титана угодил между машинами. Пройдя вскользь, гравиудар сорвал с «Волги» проблесковые маячки и швырнул их ей на капот. Сирена вякнула последний раз и заткнулась, словно без цветомузыкальной поддержки солировать ей было как-то неприлично.

Тут же перед «Волгой» взметнулся столб земли, и на дороге образовалась метровой глубины воронка. «Рэнглер» подбросило в воздух, Мефодия и Мигеля едва не повыбрасывало из кресел. «Волге» же взрывом задрало нос вверх, что и помогло ей по инерции перепрыгнуть через воронку. Затем «Волгу» рвануло в сторону и занесло, поставив почти поперек дороги, но сидевший за рулем сержант сумел вернуть машину на прежний курс.

Ход логики потрясенных милиционеров можно было понять – уходящие от них на «Рэнглере» мерзавцы бросили гранату, но, хвала милицейскому богу, промахнулись. А это давало патрульным полное право стрелять не только по колесам, но и на поражение.

В боковом окошке «Волги» зловеще блеснуло дуло куцего милицейского «калаша».

«Рэнглер» успел ворваться в тоннель до того, как милиционеры открыли по нему огонь: стрелок замешкался – переход от яркого солнца в тоннельный полумрак на мгновение ослепил его. Но едва он вновь сумел различить впереди юркий внедорожник, как внимание его отвлек раздавшийся откуда-то сзади громкий стальной лязг.

Сосредоточенный на подготовке очередной атаки, Титан плохо вписался в распахнутое жерло тоннеля и зацепил головой навесной каркас, на котором крепились дорожные знаки. Подвеска согнулась пополам, словно от удара верхушкой трейлера, после чего сорвалась на асфальт и загромыхала по нему, наглухо перегородив въезд в тоннель.

Державший автомат милиционер поначалу не понял, что за тень под потолком преследует их машину, но когда узнал в летящей фигуре обыкновенного человека, то просто не поверил своим глазам. Если это был сорвавшийся с подвески ремонтник, то почему он не упал, а летит вперед прямо и элегантно, как стрела Робин Гуда? Это непонятное, с точки зрения физики, явление отвлекло патрульного настолько, что он напрочь забыл о своих прямых обязанностях.

Впрочем, к ним он сегодня так и не вернулся. Для следующего гравиудара Палланта стены тоннеля сыграли роль отражателя, сконцентрировав ударную волну в единый всесокрушающий поток. «Волгу» перевернуло так, что багажник ее подбросило под тоннельные своды, а сама она, пробороздив по асфальту передним бампером, улеглась на крышу салона. Сплющив кабину, «Волга» заскользила вверх тормашками, высекая снопы искр при каждом касании бамперами железобетонных стен.

Получилось, что милицейская машина приняла на себя всю мощь гравиудара. Однако докатившиеся до «Рэнглера» отголоски рванули джип в сторону и стукнули Исполнителей по затылкам так ощутимо, что Мигель погнул лбом рулевое колесо, а Мефодий высадил перед собой лобовое стекло. Но едва Мигель сумел выровнять руль, как подскочившая сзади перевернутая «Волга» нанесла «Рэнглеру» сокрушительный удар, приложившись крылом к кузову исполнительского внедорожника. На этот раз «Рэнглер» развернуло сильнее и притерло задним бампером к стене, после чего намертво вклинило между тоннельной стеной и прижавшей его со стороны капота «Волгой»…

Титан сбросил скорость, принял в воздухе нормальное для пешехода положение и плавно зашел на посадку, коснувшись ногами дороги в полусотне метрах от угодившего в капкан «Рэнглера».

Мигель молча выпрыгнул из автомобиля и обнажил слэйеры. За ним последовал Мефодий.

– Как зеленому салаге я должен был бы приказать тебе бежать, – с печальной иронией проговорил Мигель, – но это продлит тебе жизнь ровно на десять секунд. Потому давай-ка лучше получим по морде, а не по заднице, как считаешь?

Мефодий промолчал, тем самым выразив Мигелю свою полную поддержку. Грустно было вот так, не сделав и шагу по служебной лестнице, дать разнести себя на куски какому-то ублюдку. Но даже в такой заведомо проигрышный момент мозг работал ровно и бесстрастно, просчитывая стратегические ходы на ближайшие секунды.

Последние секунды…

Титан размеренной поступью приближался. За мертвой маской безразличия Мефодий чуял идущее от Палланта брезгливое презрение, похожее на то, какое испытывает человек к мухе, попавшей в суп и испортившей ему обед. И участь плавающей в супе мухи, и участь вклинившихся в планы Титана Исполнителей была абсолютно аналогичной.

Держа слэйеры перед собой, Мигель постепенно начал забирать влево; Мефодий кошачьей походкой принялся удаляться от него в противоположную сторону – совместная атака с флангов была сейчас оптимальной тактикой.

– Пятьсот лет машу этими железяками, но такого урода еще не встречал, – возбужденно сверкая глазами, говорил Мигель, описывая слэйерами в воздухе симметричные фигуры. – Даже клинки марать неохота… Эй, ничтожество, а на кулаках побиться не желаешь?

Титан не наносил гравиудара по той же причине, что заставляет подростка с познавательным садизмом наблюдать, как далеко уползет все та же муха с оборванными крыльями и воткнутой в брюшко соломинкой. Его мутные, с размытыми по краям радужными оболочками глаза смотрели между Мигелем и Мефодием, а лениво расслабленные конечности словно провоцировали Исполнителей на атаку.

Мигель бросил Мефодию мимолетный взгляд – это означало «пора!». Сценарий атаки «двое слабых против одного сильного» был прост, и мастер, как более опытный, взял на себя самую ответственную его часть. Новобранцу же досталось то, что в его возбужденном состоянии на данный момент могло получиться лучше всего, – отвлекающий маневр.

Мефодий сделал три коротких шага вперед и, крутанув слэйерами «восьмерки», совершил ложный выпад, в то время как Мигель выждал, пока Паллант отвлечется, после чего атаковал уже по-настоящему. Точнее, попытался атаковать…

Все, что сделал Титан, это щелкнул пальцами в сторону прыгнувшего на него Мигеля, а затем, не дав Мефодию опомниться, брезгливо тряхнул кистью и в его направлении. Сам Паллант при этом остался стоять на месте, как вкопанный телеграфный столб.

Мефодий впервые в жизни (и в последний раз, как ему тогда показалось) испытал на своей шкуре гравиудар. Вообще-то это не был полноценный гравиудар, поэтому никого из Исполнителей на части не разорвало (Паллант, надо думать, еще не натешился), но продемонстрированное превосходство Титана над Исполнителем было достаточно убедительным.

Ощущение было таким, будто Мефодий падал спиной вниз по крайней мере с третьего этажа, но только проделывал это не в вертикальной, а в горизонтальной плоскости. Роль земли в данном случае взяла на себя железобетонная стена тоннеля, удар о которую сотряс Мефодия с такой силой, что кости его едва не выскочили из тела, а внутренности чуть не перемешались в утробе в солянку. Мигеля же и вовсе закружило и понесло по тоннелю, как обрывок бумаги в аэродинамической трубе, его бросало под своды и швыряло оземь, раздирая в клочья одежду. Остановился Мигель лишь возле перевернутой «Волги», да и то предварительно врезавшись лицом в решетку ее радиатора.

Воздействие гравиудара продолжалось чуть дольше, чем продлился полет Мефодия до стены, а потому еще какое-то время новобранец провисел, припечатанный лопатками к твердому бетону. После этого, милостиво отпущенный Титаном, он съехал по стене вниз и неуклюже плюхнулся на ягодицы – отбитые ноги были не в силах удержать даже вес собственного тела, не говоря уже о том, чтобы куда-то это тело нести. Мигель тоже не пытался возобновить атаку, поскольку пластом валялся в луже воды, текущей из пробитого его головой радиатора милицейской машины.

Смех Титана, не человеческий, живой и выразительный, а неестественно-холодный, механический, отразился от стен тоннеля и полетел к выходу.

– Отбросы! – загрохотал небожитель гортанно-булькающим басом почти на пределе инфразвука. – Материальные отбросы! Когда же вы поймете, что рано или поздно мы все равно очистим от вас эту блаженную идиллию с ее чудесной атмосферой, которой вы не имеете права пользоваться! А ваше место там, где и должны пребывать отбросы, – на свалке! Что ж, хоть две соринки, но я сегодня туда отправлю!..

По характерным движениям рук Палланта Мефодий догадался, что на этот раз его гравиудар щадящим не будет…

Однако не успел Титан завершить свои приготовления, как тоннель прорезал такой душераздирающий инфразвук, что голова Мефодия завибрировала, будто угодив внутрь церковного колокола. Руки Титана замерли на каком-то промежуточном жесте, а сам он стал похож на получившего подзатыльник подростка и попятился назад.

Воздух вновь задрожал мелкой зыбью, но причиной этому был уже не Паллант. Мефодий с трудом повернул негнущуюся шею туда, куда теперь было направлено внимание небожителя, – выход из тоннеля, противоположный тому, через который они сюда попали.

Два гравиудара подряд – не столь мощные, как у Палланта, но шедшие один за другим – отшвырнули Титана назад, а третий, нацеленный более точно, сбил его с ног и поволок к перегороженному рухнувшей подвеской входу.

Три стремительные тени возникли под сводами тоннеля, промелькнули над полем прошедшего сражения (точнее, избиения младенцев) и подобно звену истребителей кинулись вдогонку кувыркавшемуся по асфальту Палланту. Последнее, что успел заметить Мефодий прежде, чем Титан исчез за поворотом, было то, что он развернулся и улепетывает, отрываясь от земли с максимальным ускорением…

Внешность легендарного Джейкоба говорила сама за себя. Один из последних сотворенных Хозяином людей, практически вариант-пять, очевидно, и создавался с таким расчетом, чтобы одним только своим обликом внушать уважение. Его могучая фигура чем-то смахивала на фигуру ветерана-олимпийца, бывшего чемпиона по борьбе или тяжелой атлетике. Мефодия, как художника, прежде всего заинтересовал властный взгляд пронзительно-голубых глаз Джейкоба, его гордый профиль и манера держать себя авторитетно и в то же время открыто, что вызывало к Главе Совета смотрителей особое доверие. Гавриил же со своей лысиной и мешковатым костюмом смотрелся перед Джейкобом этаким простачком.

Смотрители общались между собой без помощи слов, телепатически, но Мефодий приблизительно догадывался, о чем говорят сейчас направленные друг на друга выразительные взгляды Гавриила и Джейкоба: Титан, естественно, ушел, но сам факт того, что он дал деру и никто при этом не пострадал, уже можно считать победой. Однако на лицах у присутствующих смотрителей радости тем не менее не было…

Третий смотритель, которого величали Свенельдом, занимался тем, что корректировал память вытащенным из «Волги» и чудом не свернувшим себе шеи патрульным. Теперь оба милиционера, придя в себя, будут готовы побожиться, что тот тягач, что опрокинул подвеску со знаками при въезде в тоннель и перевернул их «Волгу», имел владикавказские номера и не мог уйти далеко.

Мигель и Мефодий скромно стояли возле своего помятого «Рэнглера» и терпеливо дожидались дальнейших распоряжений. Тело Мефодия от соприкосновения с тоннельной стеной двигалось как на шарнирах. На стене, на высоте приблизительно трех метров от пола, так и остался в бетоне горельеф Мефодиевой спины.

Мигель выглядел еще хуже. Весь ободранный и оборванный, словно Джеймс Бонд в финале одного из своих фильмов, он красовался вдавленными на лбу и щеках продольно-поперечными полосами, которые оставила ему на память радиаторная решетка милицейской «Волги». У подошедшего после скоротечного немого брифинга Джейкоба сия геометрически правильная, но совершенно не украшавшая Мигеля отметина вызвала легкую улыбку, тут же сошедшую с его лица.

– А-а-а, помню тебя, мальчик, парализующий взглядом всех, кого не лень! – признал Джейкоб своего давнего деблокированного. – Значит, это ты отвечал за проведение разведрейда?

Стараясь сохранять достоинство, Мигель утвердительно кивнул.

– Интересно же ты интерпретировал приказ «обнаружить и доложить»! Дачный поселок сейчас слагает небылицы о нечистой силе, что устроила шабаш на даче одного, к слову сказать, довольно высокопоставленного землекопа, и о летающих бетономешалках; дорожная служба чешет головы над дырками в асфальте, а перед тоннелем… – Джейкоб указал в тот конец, где поперек дороги лежала сбитая подвеска со знаками, – … толпа автомобилистов уже открыла митинг!

Из чувства справедливости Мефодий хотел взять вину на себя (тем более что в действительности так оно и было), но Джейкоб перехватил его благородный позыв, и в мозгу новобранца ярко вспыхнуло: «МОЛЧАТЬ!». Рот Мефодия как открылся, так, ничего не произнеся, и закрылся.

– Смотритель Гавриил! – рыкнул Джейкоб на стоящего за его спиной Мефодиева деблокировщика. Тот вошел в поле зрения босса и показал, что внимает каждому его слову. – Забирайте этих двоих в «контору», произведем разбор полетов, глянем в их «черные ящики»… Смотритель Свенельд?

– Я закончил! – поднимаясь с колен, отозвался Свенельд – седобородый, но одетый очень даже современно и со вкусом старец.

– Проваливаем отсюда! Смотрители Тенгиз и Иошида не смогут вечно изображать ремонтные работы, а мне не хотелось бы опять злоупотреблять чужим вниманием и шарахать усмирительными сигналами направо и налево – мы и так благодаря этим двум «чудотворцам» сегодня засветились больше, чем следует…

Через минуту в тоннеле остались только очнувшиеся милиционеры, проклинающие чертов тягач, что разбил их новенькую «Волгу». Джейкоб, Свенельд, а также помогавшие им в блокировании дороги смотрители Тенгиз и Иошида покинули тоннель своим ходом. Мигель и Мефодий прошмыгнули мимо столпившихся возле выхода автомобилистов на «Рэнглере» вместе с расположившимся на заднем сиденье Гавриилом.

По пути домой Гавриил не произнес ни слова, но выражение его лица предвещало, что он еще спляшет на их, Мигеля и Мефодия, косточках.

Штаб-квартира – она же «контора» «Heavens Gate» – занимала один из старинных кирпичных особняков на окраине Староболотинска, построенных еще в девятнадцатом веке кем-то из местных купцов. Внешний облик «конторы» ничем не выделялся на фоне окружающих ее административных многоэтажек, и вдобавок ко всему ее надежно маскировали густые кленовые насаждения. Мефодий сам множество раз проходил мимо этого места, но за все годы проживания в городе не удостоил неприметную постройку даже мимолетного внимания. Так что о нахождении за высоким забором «Небесных Врат» говорила лишь бронзовая табличка, в точности повторяющая визитную карточку Мигеля, разве что телефоны на ней были указаны обыкновенные, городские, а не пятнадцатизначные «служебные».

«Контора» и впрямь занималась оказанием всевозможных юридических услуг, но трудились в ней не рядовые землекопы, а юристы-агенты под руководством такого же, как и они, агента-зицпредседателя. А сколько таких «контор» и «конторок» было разбросано по просторам необъятной России и остального мира, Мефодий не знал, а спрашивать об этом у ведущего их на заклание Гавриила момент был неподходящий…

Джейкоб всей массой своего могучего тела развалился в гаврииловском кресле, сам же Гавриил и его заместитель Свенельд предпочли довольствоваться скромными исполнительскими стульями. На стульях восседали и двое незнакомых Мефодию смотрителей – Тенгиз, прибывший на подмогу из южного сектора, а также телохранитель и ближайший советник Джейкоба Иошида.

Разумеется, Исполнителям сесть никто не предложил – если тебя вызывают на ковер, то предлагать это вовсе не обязательно. Мигель стоял чуть впереди, Мефодий на полшага сзади, как того и требовала сегодняшняя ситуация: основные шишки будет ловить мастер, а уж что в него не попадет, то достанется новобранцу. Впрочем, Мигель не больно-то и переживал – сказывался почти пятивековой стаж, за который этот прокол, как сам он признавал, являлся для него далеко не первым и даже не десятым. Однако Мефодий, несмотря на хладнокровие своего опекуна, чувствовал себя немного не в своей тарелке.

– Докладывайте! – сухо распорядился Джейкоб, и пять пар глаз устремились на Мигеля.

– Докладываю, – с готовностью отозвался тот и как ни в чем не бывало бодро затараторил: – Я, Просвещенный Исполнитель категории мастер, Мигель, и прикрепленный ко мне на стажировку новобранец Мефодий получили приказ от смотрителя Гавриила выявить место дислоцирования интервентов в количестве: Титан – одна особь, «пехота» – предположительно три-четыре особи. Место предполагаемого вторжения – населенный пункт Рогово.

В процессе сбора информации на подкуп осведомителя мной было израсходовано пятьдесят долларов…

– Двадцать! – поправил его Джейкоб.

– Виноват: двадцать долларов, – Мигель даже бровью не повел, – а также пачка купленных за мой счет сигарет; финансовый отчет о затратах будет сдан мной в бухгалтерию. Как старший разведгруппы, я принял решение проверить полученные нами данные. Однако в ходе проверки мы неожиданно столкнулись с превосходящими силами противника, в частности: Циклоп – одна особо опасная особь, Бриарей – две особи среднего уровня опасности. Мы были вынуждены ввязаться в бой. Примененная нами оперативная стратегия позволила решить исход сражения в нашу пользу, после чего – прошу это отметить! – мной был произведен плановый доклад. Но при следовании на базу наша группа подверглась атаке с воздуха и в связи с неравенством сил вынуждена была спасаться бегством, о чем тоже было загодя доложено новобранцем Мефодием. И лишь своевременное вмешательство Главы Совета смотрителей и представителя…

– Хватит! Это можете опустить, – прервал его Джейкоб. – Как вы представляете себе все произошедшее, смотритель Гавриил?

Гавриил, будто пружина, подпрыгнул со стула.

– Денежное поощрение герою?

Гавриил замешкался, сомневаясь, как следует адекватно реагировать на подобное: либо улыбнуться, но лицо Джейкоба оставалось бесстрастно-каменным, либо и впрямь лезть в сейф за денежным поощрением.

– Отставить, садитесь… – прекратил его сомнения Джейкоб и вновь вернулся к героям роговской баталии: – А теперь послушайте, что вы натворили на самом деле.

Мигель оскорбленно нахмурился, потупился и почесал синяк в виде эмблемы Горьковского автозавода, все еще не сошедший с его левой щеки.

– Проявив безалаберность, вы отправили новобранца в одиночку на проведение осмотра, а сами в это время наблюдали за загоравшими на пляже дачницами!

– Я выискивал затесавшегося среди них «пехотинца» противника! – возразил Мигель. Он сразу понял, что изобрел весьма дурацкое оправдание, но было поздно.

– Ну и много там было шестируких красоток с горящими глазами? – ехидно полюбопытствовал Джейкоб. Все сидевшие в кабинете улыбнулись. – Или тех, чьи руки свисали ниже колен?

– Ни одной! – Мигелю было хоть кол на голове теши, хоть радиаторные решетки об нее гни: он следовал древнему как Вселенная принципу – уж коли взялся блефовать, то блефуй до конца. – Отсюда я и сделал вывод, что противника среди загорающих нет, после чего выдвинулся на помощь новобранцу, который как раз вошел в контакт…

– Да, в деле уничтожения вражеской «пехоты» равных вам, конечно, мало, – признал суровый Глава Совета. – По данному пункту претензий я к вам не имею. Как, кстати, проявил себя новобранец?

– Новобранец проявил себя исключительно с наилучшей стороны! – Ухватившись за тоненькую ниточку начальственного благодушия, Мигель попытался сплести из нее хорошую крепкую веревку. – Находчив, проворен, на приказы вышестоящих реагирует правильно. Есть, конечно, парочка замечаний, например, слабая агрессивность при работе с оружием, но это скорее от недостатка опыта, а не личностных качеств. Смотритель Гавриил, безусловно, заслуживает благодарности за проведенное деблокирование…

– Ну, это не вам решать, однако сие похвально, – подспустил Джейкоб вытягиваемую Мигелем «веревку», но, как выяснилось, лишь для того, чтобы на ней же его и подвесить. – А вот за то, что было дальше, мастер Мигель, я вас похвалить уже не могу. Да, и даже ради нашего пятисотлетнего знакомства, как вы сейчас подумали!.. Вы позволили Титану учуять вас, тем самым сорвав наблюдение и грамотную его изоляцию! Вы учинили бой в населенном районе и едва не угробили двух ни в чем не повинных землекопов! У нас впервые был реальный шанс выгнать Титана в атмосферу и форсированной атакой уничтожить его – это мероприятие здорово припугнуло бы как Кроноса, так и Юпитера. Вы сорвали долго планируемую операцию и понесете суровое наказание. Три месяца в землекопах! Приказ ясен?

– Аминь… – уныло проговорил Мигель, все же ожидавший от своего деблокировщика некоторого снисхождения.

– Хотел сначала дать полгода, но вам повезло, – добавил Джейкоб. – Обошлось без жертв, и хоть операция и провалена, тем не менее сектор очищен. Однако очищен благодаря не грамотным действиям, а чистой случайности – впредь такое недопустимо! Смотритель Гавриил, каково в вашем секторе самое грязное и неблагодарное занятие для землекопов? Найдите и определите туда этого головотяпа на весь срок.

– Самое неблагодарное, пожалуй, на скотоводческих фермах, – проинформировал Главу Совета Гавриил. – Денег скотникам не платят, последнюю технику на уборку позабирали, потому весь компост гуртуют вилами. Одним словом, ужас по их понятиям.

– Да полноте! – отмахнулся отнюдь не воодушевленный такой суровостью Джейкоб. – Он же из кастильских крестьян, я помню. Да для него на ферме компост метать – как домой на побывку съездить… Не пойдет. А такое, чтобы хуже некуда?

– Есть, – сообщил Гавриил после некоторого раздумья. – Но не слишком ли круто будет для парня?

– Просветите!

– Сантехник в ЖЭК Заельницкого микрорайона, – сказал Гавриил, едва не передернувшись. – Жилфонд там допотопный, все прогнило, все летит. Что ни день, то аврал. Денег, опять же, не платят, финансирования никакого. Люди оттуда бегут толпами. Так что сантехник там – самая востребованная профессия…

– Все, что угодно, только не это! – взмолился Мигель и ненавязчиво поинтересовался: – А массажистом в женскую баню нельзя? Я знаю, где есть вакансия. Жара, сырость, потные женщины… Смею заметить: просто адское место! Согласен даже на увеличение срока, лишь бы в полной мере искупить свою вину…

– Достаточно и сантехника, – остался непреклонным Джейкоб. – Смотритель Гавриил, займитесь Исполнителем немедленно!

– Аминь! – произнес тот и встал, но прежде, чем выйти из-за стола, поинтересовался: – Разрешите вопрос, смотритель Джейкоб?.. А что с новобранцем?

– А что с ним делать? – пожал плечами Джейкоб. – Его привлекать за халатность пока рано – мал, и взятки с него гладки. Перепоручите кому-нибудь достойному; мало их у вас, что ли? Хотя погодите-ка: он ведь без малого месяц как на службе, так?.. Вот и замечательно!

Мефодий недоуменно уставился на Джейкоба – чего, мол, в этом может быть замечательного?

– Я бы попросил вас, смотритель Гавриил… – начал было Джейкоб, но тут же поправился: – Или нет – я даже приказываю вам взять его с собой на Мальдивы.

– А не рановато парня на такие серьезные мероприятия брать? – усомнился Гавриил. – Я, конечно, не спорю – задатки у него очень хорошие, все-таки против Циклопа выстоял, однако…

– Ничего, пускай на мир поглядит да в нашей среде обвыкнется. Да и есть у меня одна задумка… Я вам по ходу дела расскажу, зачем он там понадобится. Кто едет от вашего сектора в группу прикрытия?

– Я выбрал одного из самых опытных мастеров – Исполнителя Роберто.

– Вот и хорошо. Временно прикрепите Мефодия к нему, раз уж его непосредственный опекун напросился на «отпуск». А его, – Джейкоб указал на обиженно разглядывающего носки своих ботинок Мигеля, – немедленно на участок, и определить самый широкий фронт работ! Чтоб уже к вечеру полколлектора вычистил! Сам лично проверю.

Снова все улыбнулись, представив, как Глава Совета лезет в канализационный люк проверять качество работы наказанного. Не смешно было лишь Мигелю и Мефодию: первому потому, что предстояло ближайший квартал провести в окружении экскрементов, а второму за то же самое (избежавший наказания Мефодий чувствовал себя перед Мигелем ужасно неловко) плюс ко всему нежданно-негаданно свалившаяся поездка неизвестно куда и зачем хоть и интриговала, но не сказать что была приятной неожиданностью.

Фильтры подавления эмоций практически полностью сглаживали рвущийся изнутри Мефодиева естества щенячий восторг. Не будь их, Исполнитель-новобранец напоминал бы сейчас сумасшедшего: валялся бы на белом раскаленном песке, как ребенок плескался бы в лазурной, просматриваемой до самого дна лагуне и сбивал бы палками растущие прямо над головой волосатые кокосы. Он посреди Индийского океана! Он на экваторе! Он на Мальдивских островах!

Однако дальше мысленных восторгов все вышеперечисленные бесчинства так и не выплеснулись. Вопреки царившей здесь, на коралловых атоллах, убийственно-жаркой погоде внешне Мефодий оставался суров и холоден. Правила исполнительского поведения запрещали отстегивать слэйеры во время службы, а потому новобранец был облачен в строгий костюм, призванный не столько дисциплинировать, сколько прятать в широких рукавах люциферрумовые клинки.

Впрочем, неудобств в такую жару костюм не вызывал – все системы жизнеобеспечения Исполнителя работали исправно, и с его тела не сошло ни капли пота. Под палящими лучами солнца организм Мефодия автоматически перешел в энергосберегающий режим функционирования, в каком и пребывал вот уже восемь с половиной часов.

Мефодий и Роберто, напоминающие в одинаково безупречных костюмах подручных сицилийского дона, сидели в плетеных креслах перед одним из многочисленных туристических бунгало, что выстроились вдоль берега острова. Невысокая, крутобедрая и до шоколадности смуглая мальдивка периодически подносила им по паре безалкогольных коктейлей, после чего, раздосадованная необщительностью клиентов, забирала пустые бокалы и удалялась.

– Первый раз в тропиках? – полюбопытствовал Роберто, с интересом глядя, как, стараясь придать себе невозмутимую отрешенность, Мефодий тем не менее с каннибальским аппетитом пожирает глазами окружающую их беззаботную идиллию.

– Неудобно смотреть на солнце, – посетовал Мефодий. – Привык, что оно обычно греет уши, а не темя. Да и чтобы увидеть его в полдень, надо голову запрокидывать аж до лопаток. Я ведь раньше южнее Алтая и не выбирался… А здорово заметно, что я здесь впервые?

– Еще бы! – хохотнул Роберто. – Ты утром как океан увидел, так своими мысленными воплями чуть Гавриила до икоты не довел – старик аж подпрыгнул: думал, ты опять Титана засек!..

– Да, океан – это нечто! – Мефодий вновь обратился взором к вздымающимся за спокойной гладью лагуны валам океанского прибоя. Блики солнца играли на них не переставая. – Движется, подмигивает, разговаривает… Я когда раньше про него читал и фильмы смотрел, даже не думал, что он как живой. Теперь понимаю, чем он Айвазовского так покорил…

«Вот куда надо приезжать с мольбертом, – думал Мефодий, созерцая безграничные водные глади и снующие туда-сюда треугольные паруса деревянных рыбацких челноков. – Какая жизнерадостная палитра, какой размах для истинного художника!.. А интересно, оставайся я тем, кем был, смог бы вообще попасть куда-нибудь наподобие Мальдив?.. Идиот, еще спрашиваю!»

Греясь студеными зимними вечерами возле батареи центрального отопления, Мефодий не раз мысленно переносился на Канары, Гавайи, Фиджи и подобные им эдемы. Но только здесь, на реальных Мальдивах, ему суждено было понять, насколько все его фантазии были убоги по сравнению с пестротой и потрясающей красотой истинного, затерянного в теплых водах самого далекого от его дома океана, мира. Уж в чем, в чем, но в одном он с Кириллом все-таки сравнялся: пусть и не за свои кровные, но в месте обитания своих несбыточных ранее грез он побывал…

– Ты знаешь, почему мы здесь? – спросил Мефодий у Роберто, ибо его, новобранца, проволокли через полмира, но, зачем и для чего, так и не объяснили.

– Нет, – потягивая коктейль, вяло ответил Роберто. – Но за свои полтора тысячелетия службы мне стало на все сюрпризы глубоко наплевать. Работа есть работа – что скажут, то и буду делать. Скажут сидеть и загорать – буду сидеть и загорать, скажут разнести остров на клочки – пойду и разнесу.

– Занятное мировоззрение, – отметил Мефодий. Ему в немалой степени были интересны взгляды на жизнь не Просвещенного, а коренного Исполнителя, тем более что срок пребывания на посту Роберто превышал срок того же Мигеля в три с лишним раза. – Тебя, похоже, уже ничем не удивишь. А чему же ты тогда радуешься в этой жизни?

– Вообще или конкретно сейчас? – уточнил Роберто.

– Ну хотя бы сейчас.

– Сейчас я радуюсь тому, что Гавриил не уволок нас куда-нибудь в Антарктиду и я не ныряю среди пингвинов и не вылавливаю из-под айсбергов косящих под тюленей Сатиров… Хуже командировки не припомню! И хоть нас в отличие от землекопов холод не убивает, для Исполнителя в нем тоже нет ничего приятного. Так что, Мефодий, сидеть и греться на солнышке – вот из чего мы, старики, черпаем свою радость…

Гавриил мог бы рвануть на Мальдивы и своим ходом, но, по его личному признанию, летать через высокие горы и песчаные пустыни он жутко не любил, да и приказ Джейкоба требовал, чтобы смотрители прибыли с помощниками. А те, к великому сожалению, передвигаться по воздуху не умели, поэтому для их перевозки пришлось пользоваться услугами транспорта землекопов.

Летать самолетами «Аэрофлота» с Гавриилом было довольно любопытно. Естественно, что ни на билеты, ни на визы для себя и для своих спутников он не тратился, пудря мозги сотрудникам аэропортов и таможенникам похлеще самого отъявленного афериста. Мало того, смотритель обнаглел настолько, что, не желая простаивать в очереди к терминалу, провел их с Роберто через VIP-зал. Для этого пришлось выдать себя за замминистра внешней торговли, а сопровождающих – за двух консультантов по экономическим вопросам. Само собой, все, кто стоял на пути Гавриила к Мальдивам, поверили ему без сомнений.

Мефодий собрался было задать Гавриилу в самолете вопрос, что говорит по поводу подобных акций смотритель Джейкоб, но Гавриил, как обычно, перехватил мысленный сигнал новобранца на полдороге:

– А ты думаешь, он в таких случаях по-другому поступает? Да будет тебе известно – но только это между нами! – что смотритель Джейкоб вообще персональный самолет для себя заказывает. Так что наши с тобой маленькие шалости по сравнению с его – сущая чепуха.

До Дели летели шикарным лайнером, а там пересели на двухмоторный самолет поскромнее. На нем уже и достигли Мальдивского архипелага, рассыпавшегося на добрые полторы тысячи километров с юга на север этаким океанским Млечным Путем из разновеликих островков и подковообразных коралловых атоллов. Самолет приземлился на неширокую взлетную полосу местного аэропорта, расположенного на островке рядом с центральным островом Мале, на котором и находилась одноименная столица Мальдивской Республики.

Прокатившись от аэропорта до Мале на катере в компании неугомонных туристов, Мефодий слегка позавидовал этой беззаботной публике. Туристы приехали сюда развлекаться на полную катушку, даже несмотря на царившие здесь многочисленные мусульманские ограничения, в то время как его приволокли в это экзотическое местечко силком и неизвестно с какими целями. Но тем не менее, насколько это было возможно, Мефодий все-таки постарался снять с себя напряжение и получил от окружающей его радикально новой обстановки максимум удовольствия.

Имея статус столицы, Мале представлял собой небольшой, подчеркнуто аккуратный городок с чистыми улицами и выбеленными стенами лепящихся друг к другу домов с плоскими крышами и минимумом архитектурных излишеств. Под ногами похрустывало что-то непонятное, но не гравий. Как выяснилось впоследствии, то была сухая коралловая крошка, чего здесь, на коралловых атоллах, имелось в избытке, как на родине Мефодия – обычной грязи. А в атмосфере витал непривычный для уроженца Сибири запах океана, нагретой земли, приготавливаемой на открытом огне пищи и еще чего-то неизвестного, но тем не менее довольно приятного.

Торговый квартал миновали чуть ли не с рукопашной – обитающие там навязчивые лавочники и прилипчивые лоточники рвали на части угодивших к ним европейцев. По мнению торговцев, туристы были приговорены увезти с Мальдив, помимо загара и хорошего настроения, также уйму вырезанных из черного коралла фигурок животных, километр коралловых бус, контейнер черепаховых гребней и батарею покрытой цветным лаком красивой, но совершенно бесполезной в современном хозяйстве глиняной утвари. Гавриил приказал Исполнителям изображать из себя слоняющихся тут косяками германских туристов, а сам протискивался первым сквозь толпы атакующих их торговцев и, не переставая, отбивался от них лаконично-вежливым «Nein, danke schon!»².

Смотритель и Исполнители проследовали мимо самого респектабельного по здешним меркам правительственного отеля «Сосунг», из чего волочащий, помимо своего, также и чемодан Гавриила Мефодий сделал вывод, что квартироваться они будут в другом месте. Можно было прибыть и вовсе без багажа, но зачем вызывать лишние подозрения у местных служб правопорядка?

Так и оказалось.

Покинув городскую суету, вскоре они вышли на побережье, а затем, проковыляв по жаре еще порядка трех часов, добрались-таки до кемпинга возле небольшой лагуны. Там за Гавриилом уже было забронировано стилизованное под тропическую хижину бунгало: глинобитные стены, оплетенная лианами беседка и крытая пальмовыми листьями крыша. Изнутри, правда, бунгало оказалось обставлено в духе времени, вплоть до замаскированной в пальмовых зарослях тарелки спутникового телевидения.

Гавриил приказал отдыхать до послезавтра и постараться выспаться, поскольку неизвестно, предстоит ли им вообще отдыхать всю последующую неделю. Что же произойдет на Мальдивах в эти дни, смотритель так и не объяснил.

– …Хочу дать тебе примету на будущее, – проговорил Роберто, откидываясь в кресле и провожая глазами щеголяющую подчеркнутыми бикини прелестями официантку с вплетенными в волосы яркими цветами. – Чем позже сообщают тебе цель твоего задания, тем больше можешь быть уверенным, что смотрители сами не знают, какое у них намечается веселье. А тут что-то и вовсе интересное – до ежегодного заседания Совета еще далеко, а смотрителей собирается уйма…

– Может быть, из-за нашего Титана? – высказал предположение Мефодий.

– Не думаю. Титан – явление хоть и редкостное, но не настолько, чтобы общественность так всполошилась. Чутье подсказывает мне, что угроза исходит из лагеря Юпитера. Видишь, кругом вода! А юпитерианцы на Земле уж больно к ней привязаны…

Не обремененный оружием Гавриил показался на пороге бунгало, переодетый в аляповатую гавайскую рубаху, широкие до колен шорты и легкие сандалии-шлепанцы. Вид у смотрителя после расставания с мешковатым костюмом был просто сногсшибательный.

– Нечего на меня пялиться и хохотать про себя, как невоспитанные землекопы! – бросил Гавриил в ответ на критические взгляды Исполнителей, после чего пояснил: – Как стемнеет, слетаю к нашим, узнаю информацию и расписание. Все, что требуется, доведу до вас завтра. А пока меня не будет, можете по очереди искупаться, а то малыш вон весь уже слюной изошел…

И засунув пальцы за пояс шорт, Гавриил шаркающей походкой побрел вдоль пляжа. Смотритель делал вид, что прогуливается, на самом же деле он подыскивал укромное местечко, откуда можно было незаметно подняться в воздух.

Вода в лагуне была прогрета настолько, что ее температура почти равнялась температуре человеческого тела. Мефодий не спеша плавал туда-сюда и, казалось, парил в невесомости, поскольку не ощущал привычную, присущую купанию в водоемах северных широт прохладу. Звезды над головой являлись знакомыми и незнакомыми одновременно. На севере небосклона они складывались вроде бы в привычные конфигурации, но плавно переходя ближе к центру и далее к югу – в совершенно неузнаваемые скопления. Приятно было следить за ними телескопическим зрением, к тому же зная название и характеристики каждой из наблюдаемых звезд. Где-то среди них кипят сейчас страсти, по сравнению с которыми все земные проблемы такой мизер, что и замечать неохота. И вообще неохота было ни о чем думать, а хотелось просто плыть вперед, не спеша и ни за кем не гонясь, плыть себе в свое удовольствие, тем более что исполнительских сил при таком темпе хватит, наверное, до самой Австралии.

– Переговоры с юпитерианцами? – удивленно присвистнул Роберто, услыхав от Гавриила сногсшибательную новость. – а о чем вообще с ними можно вести переговоры? Мы знаем их требования, они знают наши ответы на них. По-моему, и так все ясно.

– Это правда, – согласился Гавриил. – И ни на какие компромиссы мы, разумеется, не пойдем, но они настаивают и обещают, что с их стороны будет присутствовать только один представитель, в то время как мы можем выставить хоть целую армию. В любом случае мы ничего не теряем, и смотритель Джейкоб принял решение в пользу переговоров. Узнаем получше нашего противника и прощупаем тактику его поведения на ближайшее будущее.

– Они, видимо, преследуют те же цели, – предположил Роберто. – Тоже понаблюдают за нами и сделают свой анализ нашего поведения.

– Не исключено. Но нового им это ничего не даст, потому что наше поведение напрямую зависит от их поведения и предсказать его они могут и безо всяких разведок под личиной переговоров. Здесь тревожит другое. «Не доверять никому из них!» – предупреждал Хозяин. Может оказаться, что сами эти переговоры лишь отвлекающий маневр либо предлог для какой-либо гадости. Но парламентер будет один, и это несколько утешает.

– Кто прибудет? – спросил Роберто.

– Афродита.

– Интересный выбор Юпитера! – прокомментировал Роберто. – По логике, на переговоры надо было направить Гермеса или Диониса – их изворотливость делает их превосходными дипломатами. А Афродита известна лишь тем, что одна из первых научилась копировать человеческое поведение… И вообще: послать парламентером Афродиту – похоже на издевку!..

Мефодий понял, о чем шла речь: Афродиту и Хозяина некогда связывали отношения, которые на Земле назвали бы супружескими. И не было бы в появлении на переговорах Афродиты ничего особенного, если бы не тот факт, что незадолго до бегства Хозяина между ней и им произошло нечто в духе кульминации шекспировского «Отелло», правда, без тонких намеков типа «молилась ли ты на ночь?..» и последующих процедур насильственной асфиксии. Хозяин не распространялся по этому поводу; доподлинно было известно лишь то, что Афродита унизила его перед остальными юпитерианцами, Хозяин был раздавлен морально, что привело его в конечном итоге к потере бдительности, которой и воспользовался жаждущий власти Прометей.

– Хотите мое мнение, смотритель? Нечисто тут! – подытожил свои умозаключения Роберто. – Уж коли переговоры ведут не дипломаты, а разведчики – жди подвоха.

– А ты считаешь, Исполнитель, что смотритель Джейкоб не догадывается об этом? – заметил Гавриил. – Он в курсе! И у него, безусловно, существует некая стратегия, которую вам пока знать не положено. Ваше дело – патрулировать побережье и бдеть на случай появления здесь не оговоренных протоколом встречи небожителей… Вернее, не ваше, а твое и прочих Исполнителей; новобранец отправляется со мной на переговоры. Для него смотритель Джейкоб определил отдельную работенку…

Точное количество входящих в Мальдивский архипелаг островов и атоллов не указывает ни один атлас. Английские колониальные карты утверждают, что их около тысячи ста. Проводимые властями Мальдивской Республики официальные исследования выявили таковых где-то в пределах тысячи двухсот. Туристические справочники гораздо щедрее – более двух тысяч.

Трудности с доскональным подсчетом обуславливаются тем, что едва ли не ежемесячно часть островов просто-напросто исчезает, смываемая океаном, что захлестывает эти невысокие, всего около двух метров над уровнем моря, естественные природные образования целиком. Часть же, наоборот, возрождается заново благодаря скрытым под поверхностью воды коралловым рифам. Более или менее постоянно заселено чуть более двухсот островов – самых крупных и самых незыблемых с геологической точки зрения. Так что, если по каким-либо причинам кому-то требовалось затеряться, Мальдивы являлись для этой цели превосходным местом. А сегодня их островные лабиринты скрывали даже не одно, а целую группу лиц, не желавших популярности.

Тридцать смотрителей с Джейкобом во главе против одного небожителя – гарантированный перевес сил складывался в пользу людей, что и должно было успокаивать их на переговорах. Неизвестно, насколько был спокоен Джейкоб, по крайней мере, внешне он смотрелся твердым и уверенным в себе. Впрочем, как всегда.

Место для проведения встречи тоже было выбрано смотрителями: маленький уединенный отель с подходящим названием – «Приют Робинзона Крузо». Отель располагался на одном из самых неприметных коралловых атоллов к югу от Мале и, соответственно, еще ближе к экватору. С прибытием туда первых смотрителей четверо остановившихся в «Приюте…» туристов вдруг ощутили острое желание перебраться на другие острова, причем желание острое настолько, что буквально за час собрали чемоданы и на том же катере отбыли восвояси.

Однако директор отеля, его администратор и горничная в одном лице, отошедший на покой «дикий гусь»³ Йорген Скалхальд, ничуть не огорчился, ибо вослед прибывшей компании на остров начали стекаться новые клиенты. Все сходящие на берег представлялись как собравшиеся на корпоративный семинар менеджеры и биржевые брокеры. Некоторые прибывали не одни, а с помощниками, так что свободные комнаты в отеле закончились в мгновение ока и Йоргену пришлось расконсервировать резервное крыло здания, не сдаваемое им с незапамятных времен. Нервировало Йоргена лишь то, что никто заблаговременно не поставил его в известность. Но он уже предчувствовал, что этот сезон станет для него лучшим сезоном десятилетия, и потому, разумеется, вслух никакого недовольства не высказал.

Подсчитывающий барыши Йорген Скалхальд не знал, что с момента сбора «участников семинара» его скромный атолл с «Приютом…» был взят в настоящую блокаду. На всех соседних обитаемых и необитаемых островах расположились незримые дозоры Исполнителей. Они регулярно нанимали катера и курсировали на них от острова к острову под видом праздно катающихся туристов. Где-то среди них находился и Роберто.

Сопровождаемый Мефодием Гавриил прибыл на место сбора одним из последних, незадолго до появления там самого Джейкоба. Комнат, естественно, не осталось, но им они уже не требовались – спать и отдыхать здесь никто и не думал. И все-таки, дабы не вгонять в подозрительность на редкость гостеприимного Йоргена, Гавриил и Мефодий были вынуждены побросать пожитки под наспех натянутой брезентовой армейской палаткой, когда-то запасливо прихваченной Йоргеном из Камбоджи.

Особенная работенка, что приберег для Мефодия Джейкоб, была именно такой, для которой обычно и берут новобранцев на важные мероприятия. Совет смотрителей ждал «гостя», хоть и представителя враждующей стороны, но прибывающего с дипломатическим визитом, а потому требующего к себе некоторого уважения.

Инструментом проявления того самого уважения Мефодий как раз и являлся. В его непосредственные обязанности входило присматривать за Афродитой и выполнять различные ее мелкие пожелания. Что значит «мелкие», Гавриил не уточнил, и Мефодий опасался, как бы в категорию «мелкие» не попало что-нибудь из категории «специфические» – парламентер являлся небожителем-женщиной, и, судя по слухам, женщиной весьма привлекательной и раскрепощенной со всеми вытекающими отсюда нюансами ее вероятного поведения в материальной оболочке.

Естественно, нахождение в постоянном контакте с Афродитой имело под собой и скрытую подоплеку – Гавриил довел до сведения новобранца, что все зафиксированные его глазами моменты общения с небожительницей тщательным образом будут отсканированы из его памяти и детально исследованы. Мефодию, конечно же, роль пажа-соглядатая нравилась мало, однако чего еще следовало ожидать после лишь месяца полноценного исполнительства?

В день «икс» – то бишь начала не имеющих аналога переговоров – Йорген Скалхальд внезапно ощутил сильное недомогание, по всем признакам напоминающее тропическую лихорадку. С лихорадкой он не сталкивался уже много лет и потому несказанно удивился этой неожиданной неприятности. Но еще больше удивило его то, что абсолютно исправный градусник упорно выдавал тридцать шесть и семь, тогда как сам Йорген буквально с ног валился от высокой температуры и колотившего его озноба. Пришлось срочно переключаться на постельный режим и употреблять микстуры, не дающие, правда, никакого эффекта. Отель очутился без надзора, но выход из положения нашелся сам собой – пожилой и, по всей видимости, самый уважаемый из всех гостей постоялец (так, по крайней мере, Йоргену казалось) взялся присмотреть за хозяйством в обмен на бесплатное проживание. Выбора у Йоргена не было, потому пришлось ударить по рукам.

Так что, валяясь в горячке и кутаясь в одеяло, Йорген пропустил весьма впечатляющее не только для землекопа, но даже для смотрителя зрелище – выход на берег из пены морского прибоя посланницы Юпитера, неотразимо прекрасной Афродиты.

Афродита не стала разрушать давным-давно устоявшийся стереотип о своем мифическом прообразе и вышла к смотрителям именно так, как ей и полагалось, – полностью обнаженной (под водой разжиться одеждой было попросту негде). Походка ее была величественна и ничуть не стеснительна. Капельки воды искрились на идеальной, без единого родимого пятнышка, коже, а мокрые волосы она эффектно откинула назад, отчего ее высокая, рвущаяся вперед и вверх грудь колыхнулась в более чем соблазнительном движении.

Смотритель тоже человек, а присутствующие здесь были как на подбор еще и мужского пола. Будучи в высшей степени джентльменами, все они вежливо отвели взгляды, лишь Джейкоб перед тем, как сделать то же самое, произнес:

– Прошу меня извинить, но раз вы согласились принять наши условия, то не могли бы выполнить и еще одно: у нас не принято, чтобы леди присутствовала в мужском обществе обнаженной. Нет, конечно, исключения бывают, но не в нашем с вами случае. Вам придется накинуть на себя что-нибудь…

Это «что-нибудь» являлось загодя припасенной легкой туникой. Ее и преподнес небожительнице Мефодий, старавшийся при этом сохранять гордый, а отнюдь не пажеский вид. Афродита благодарно кивнула и прямо здесь же облачилась в любезно предоставленное одеяние.

Приблизившись к обнаженной Афродите, Мефодий ощутил, какая от той исходит сокрушительная энергия женской привлекательности. Неизвестно, как у смотрителей – те все-таки были парни более выдержанные, – но у Мефодия по телу прошла горячая волна разбуженного основного инстинкта, завершившись там, где и положено. Мефодий впал в тихую панику, опасаясь, как бы зашкаливший индикатор не привлек чье-либо внимание, ибо никакие фильтры подавления эмоций не справлялись с обрушившейся на них интенсивной нагрузкой. Впрочем, волновался он зря – сейчас никому до него не было абсолютно никакого дела.

И все равно, хоть тело Афродиты и было предельно соблазнительным, а сама она всеми своими манерами лишь подчеркивала это, веяло от нее не живым человеческим теплом, а каким-то лютым вселенским холодом. И если с выражением глаз у Афродиты был полный порядок (по сравнению с мертвым взором Титана они просто светились жизнью), то струившийся от нее мороз несколько портил общее впечатление.

– Этого достаточно? – спросила Афродита Джейкоба, при этом одаривая «пажа» чуть более длительным, чем того требовалось, взглядом.

– Вполне, – резюмировал Джейкоб, и взгляды смотрителей вновь сошлись на прикрывшей свои прелести Афродите.

Несмотря на принадлежность смотрителей и Афродиты к наивысшим созданиям, общаться друг с другом им приходилось при помощи обычного речевого аппарата. Тому имелись веские причины: контакт на уровне телепатии между ними был невозможен, ибо Хозяин предпринял некогда все мыслимые и немыслимые меры предосторожности и оградил мозг землян от попыток проникнуть в него извне. Данная страховочная установка и позволила Мефодию прослушивать переговоры в качестве непосредственного свидетеля. Но как и любая из охранных систем, эта тоже имела свой недочет – мысли небожителей тоже были закрыты от проникновения в них смотрителей.

Афродита соизволила приступить к переговорам незамедлительно. Все участвующие в них проследовали на задний двор отеля, где и расположились под сенью деревьев. Для них были приготовлены пляжные кресла с одного края двора, а для Афродиты – одиноко стоящее с противоположного. Мефодий притулился в тени возле шершавого пальмового ствола, готовый к выполнению приказов смотрителей и пожеланий Афродиты. Он заметил, что едва только все расселись по местам, как отель сразу же оцепило плотное кольцо Исполнителей, начавших следить за океаном в ожидании неоговоренных протоколом сюрпризов.

Афродита закинула ногу на ногу и свободно откинулась в кресле – вылитая Шарон Стоун из «Основного инстинкта» во время допроса в полиции, готовая вот-вот воспроизвести кульминационный момент вошедшей в историю кинематографа сцены.

– Что ж, думаю, обмен любезностями мы с вами опустим и сразу перейдем к делу, – обратился к Афродите сидящий к ней ближе всех Джейкоб. – Мы готовы выслушать вас, только хочу сразу предупредить: все предложенное вами скорее всего будет отвергнуто.

– Не делайте скоропалительных заявлений, мистер Джейкоб, лучший из лучших представителей человечества, – промурлыкала Афродита. – Лично я бы на вашем месте была только польщена, что великий повелитель снизошел до переговоров со мной.

Тон беседы следовало поддерживать взаимоуважительный, и, что бы там ни думал Джейкоб о Юпитере и о его представителях, ответил он вежливо:

– Безусловно, мы ценим его миролюбивую инициативу, но не требуйте от нас того, на что мы пойти не вправе. Итак, что же приготовил для нас ваш повелитель?

Афродита не спеша, с кокетством обвела глазами собравшихся перед ней, удостоив подобной чести даже замершего Мефодия, после чего властным и одновременно снисходительным тоном произнесла:

– Повелитель Юпитер предлагает вам союз на взаимовыгодных условиях.

Джейкоб понимающе кивнул – он ожидал от парламентерши чего-то подобного.

– Попрошу поподробнее, – сказал он, усаживаясь поудобнее и склонив голову набок, тем самым демонстрируя свое внимание.

– Вас не затруднит принести мне бокал чего-нибудь из тех вкусностей, что вы здесь поглощаете? – попросила Афродита, оборачиваясь к Мефодию и награждая его ласковым и вроде бы даже просительным взором – конечно же, она догадалась, для каких целей маячит за ее спиной этот не относящийся к почтенной смотрительской аудитории субъект. – Эта атмосфера, эта грубая, но столь потрясающая на вкус земная пища, этот обволакивающий ветерок, эти звуки… – Афродита притворно закатила глаза. – Узнаю его руку. Он был одним из величайших небожителей, уж поверьте – я знаю это, как никто другой… И я до сих пор скорблю о его нелепой гибели…

Печаль Афродиты казалась настолько искренней, что Мефодию и впрямь стало ее жаль. Афродита же для пущей убедительности промокнула краем туники якобы выступившие на глазах слезы. Мефодий при виде этого растрогался настолько, что был готов поверить и в них, хотя прекрасно знал – небожители не умеют имитировать эту сентиментальную черту человеческой физиологии. Однако Джейкоб и его товарищи оставались бесстрастны – их можно было пронять разве что гравиударом.

Мефодий сбегал к предоставленному в его распоряжение бару и принес Афродите бокал апельсинового сока – самое крепкое, чем ему приказали потчевать вверенную под опеку небожительницу. Принимая напиток, Афродита как бы ненароком коснулась его руки. Несмотря на холодность прикосновения, Мефодий едва совладал с нахлынувшими на него эмоциями – Афродита явно с определенной целью использовала всю мощь своего филигранного обворожительного мастерства. Неизвестно, насколько были подвластны этому мастерству смотрители, но новобранец при приближении к гостье ощущал столь редкостное для Исполнителя головокружение.

– Вы, земляне, уже давно доказали, что являетесь новой формой разума, а не простым продуктом экспериментов вашего Хозяина, – начала Афродита после того, как пригубила принесенный напиток. – Да, вы были созданы искусственным путем, и возможности ваши далеки от наших. Но стоит признать, что в пределах своей планеты вы представляете очень грозную силу. Подчеркиваю: мы признаем вас за равнозначную нам жизненную форму. А планета ваша, усовершенствованная и доработанная им, с некоторых пор считается во Вселенной одним из лучших объектов для материального обитания. Скажу откровенно: и мой повелитель, и Кронос имеют на нее особые виды и желают взять Землю под свое покровительство. Только одно «но» – Кронос предпочел бы уничтожить вас всех до единого. Но мой повелитель не Кронос, он более здравомыслящ и более дальновиден. Он предлагает вам перейти на его сторону и заключить с ним долговременный союз.

– И на каких же условиях? – поинтересовался Джейкоб.

– На условиях, которые станут для вас наивыгодными, – лучезарная улыбка Афродиты разве что не метнула в смотрителей солнечные зайчики. – Мы оберегаем вас от посягательств Кроноса, а вы взамен выделяете нам небольшой ареал под посольский анклав – подойдет даже какой-нибудь небольшой необитаемый остров или кусочек дикой сельвы, – а также даете нам возможность беспрепятственного перемещения по всей планете. Согласитесь, очень даже немного в обмен на гарантию полной безопасности и честь находиться под покровительством величайшего повелителя Вселенной.

– И это все?

– Да, это все.

– В таком случае разрешите полюбопытствовать. – Джейкоб сделал паузу и обернулся, дабы понаблюдать за реакцией своего окружения. Она в целом была однозначной – недоверчиво-скептические ухмылки. – А не создаем ли мы этим договором вашему повелителю все предпосылки для поиска одного артефакта, который якобы сокрыт у нас на планете?

Афродита рассмеялась так беспечно и заразительно, что Мефодию показалось, будто Джейкоб даже опешил.

– Это вы об Усилителе? – уточнила она. – Вы что, до сих пор считаете, будто нам нужна эта рухлядь? Мистер Джейкоб, я понимаю, после гибели вашего Создателя вы испытываете острый дефицит в информации сверху, поэтому ваши опасения и отдают такой, уж простите за прямоту, наивностью. Но раз так, я уполномочена проинформировать вас, что Аннигилирующее Пламя давным-давно отслужило свое и было уничтожено моим повелителем без единого шанса на его восстановление. Да, это оружие являлось очень серьезным для своего времени, но теперь у нас есть такое, какое вашему покойному Хозяину и не грезилось! Его сын если еще и не превзошел своего отца, то уже скоро непременно это сделает…

Последняя фраза Афродиты вызвала среди смотрителей шок; некоторые из них даже привстали со своих кресел.

– У Создателя не было детей! – вырвалось у Джейкоба. – Нам это известно абсолютно точно!

– Уважаемый глава Совета! – укоризненно покачала головой Афродита. – Вам известно лишь то, что он посчитал нужным довести до вашего сведения. Во время нашего брака мы произвели двоих детей, называйте их… Гелиам и Сагадей. Старший, Гелиам, выбрал путь воина, а младший, Сагадей, пошел в отца… – на лице Афродиты появилась явно не наигранная гордость. – И он уже многого достиг на том же исследовательском поприще, а также усовершенствовал кое-что оставшееся в наследство от родителя. А вы что, действительно считали, будто являетесь единственными детьми вашего Хозяина?

По группе смотрителей прошел ропот – слова Афродиты вызвали среди них замешательство. Сама же она продолжала улыбаться, поскольку ей, по всей видимости, удалось достичь желаемого эффекта и внести в ряды оппонентов некоторую сумятицу.

Джейкоб поднял руку, призывая коллег к молчанию, и вживленные в каждого смотрителя дисциплинарные устои мгновенно восстановили прежнюю тишину.

– Многоуважаемая Афродита, мы поняли ваши требования, – вновь вежливо кивая, проговорил Джейкоб. – Через какое время вам необходимо получить ответ?

По Джейкобу было заметно, что ответ у него имелся заранее и ничего противоречащего Последнему Приказу Хозяина в себе не нес, однако вскрытые ошеломляющие факты – не важно, были они ложными или правдивыми, – нуждались в немедленном обсуждении. Потому итоговое слово смотрителей могло потребовать внесения кое-каких дополнений.

– Разумеется, чем быстрее, тем лучше, – ответила Афродита. – Но пару ваших земных суток я подождать могу.

– Хорошо, – сказал Глава Совета. – Мы сообщим вам наше окончательное решение послезавтра на рассвете. А пока можете наслаждаться нашим гостеприимством здесь, на берегу. Вам дозволяется перемещаться в пределах этого острова без левитации, а Исполнитель Мефодий…

Мефодий покорно пошевелился, заостряя на себе внимание своей временной «госпожи».

– …поступает в ваше распоряжение. По всем возникшим вопросам обращайтесь непосредственно к нему.

– О, премного благодарю! – расцвела в обворожительной улыбке Афродита. – Провести два дня у вас на Земле, не скрываясь при этом под водой, – лучшего подарка и представить нельзя! Вы очень чуткий и щедрый человек, мистер Джейкоб… – И, словно смакуя на вкус имя приставленного к ней новобранца, проговорила: – Ну что ж, Мефо-о-одий, надеюсь, я не стану для тебя слишком большой обузой.

Афродите отвели в отеле лучшую комнату (ту, которую Йорген Скалхальд в меру своей фантазии переоборудовал в «президентский номер»), но она не желала оставаться там ни секунды. Афродита бродила по пляжу, сидела в тени деревьев, несколько раз пересекла крошечный атолл вдоль и поперек – в общем, дышала земным воздухом полной грудью и наслаждалась выпавшим на ее долю отдыхом. По всей видимости, ей очень хотелось подняться в небо – Мефодию не единожды чудилось, что она вот-вот расставит руки в стороны и улетит в голубую высь. Но Афродита четко следовала данному ей обещанию не покидать острова, и все ее провокации носили скорее шутливо-дразнящий, нежели серьезный характер.

Мефодий тенью следовал за Афродитой, куда бы та ни направляла свои неугомонные стопы, особенно не приближался к ней, но все время держал ее в поле зрения, стараясь при этом как можно меньше пялиться по сторонам. Изредка им навстречу попадались патрульные Исполнители, но, едва завидев Афродиту, тут же скрывались с глаз. Все они имели на этот счет вполне ясные инструкции: избегать контактов с представителем враждующей стороны.

Уже ближе к вечеру Афродита наконец заговорила с Мефодием.

– Подойди, – сидя на нагретом береговом песке, велела она.

Мефодий приблизился и, заложив руки за спину, остановился позади нее. Афродита оторвала взгляд от океана, подняла лицо и посмотрела на своего сопровождающего проницательным и игривым взглядом. Соблюдая этикет, Мефодий намеренно не встречался с ней глазами и смотрел строго перед собой в выбранную на линии горизонта произвольную точку. Однако снова очутившись от Афродиты на расстоянии двух шагов, он не мог не отметить сокрушительную притягательность облаченной в материальную форму небожительницы.

В земном эквиваленте Афродите можно было дать не более тридцати, но Мефодий доподлинно знал, что она намного старше самого пожилого из смотрителей, да и вообще всей Солнечной системы. Ее черные, отливающие на солнце волосы струились на плечи бурным водопадом, а глаза выражали такую гамму чувств и эмоций, которую за свою короткую, по вселенским понятиям, жизнь не испытал ниодин смертный. Мефодий ощущал, что теряет под этим взором голову, и хоть предполагал, что подобное делается с ним намеренно, ничего поделать был уже не в состоянии. Перегруженные фильтры подавления эмоциональных всплесков зашкаливало, даже несмотря на еще сохраняемую логичность суждений. Но надолго ли сохраняемую?..

– Вы чего-нибудь желаете? – дежурно поинтересовался новобранец, как требовал от него нынешний статус.

– Присядь, – снова велела Афродита. Поколебавшись секунду, Мефодий подчинился.

– Я так понимаю, на службе ты недавно? – как бы из простой любознательности спросила Афродита, и пока Мефодий решал, стоит ли вообще отвечать на не относящиеся к делу вопросы, продолжила: – Не бойся, я не выпытываю у тебя никаких секретов, мне это просто интересно. Тебя ведь и приставили к моей особе, потому что знания твои еще ничтожны, а командование твое знает, что мне вполне по силам получить необходимую информацию даже у них. Не спрашивай как… Но мне этого не нужно, и знаешь почему? Потому что мы и так достаточно осведомлены о вас. Даже больше, чем вы сами предполагаете.

– Да, я недавно на службе, – робко признался Мефодий и замолк, ибо на поставленный вопрос ответил.

– Ну вот, уже лучше, – похвалила Афродита и рассмеялась своим беспечным переливчатым смехом. – Контакт с противником установлен!.. Нет, вы, земляне, мне определенно нравитесь. Абсолютно не приспособленный к полноценной жизни во Вселенной вид, а сколько желания жить! Безусловно, вы – самое интересное из всех его творений. И по духу вы куда ближе к нам, чем к Кроносу; постарайтесь поверить и принять это. Кронос никогда не пойдет с вами на переговоры – он захватчик, а не парламентер. Юпитер не таков. За ним будущее, поскольку он молод, и за ним победа, поскольку он более умен. Кронос берет числом – мы берем тактикой. Он грабит – мы торгуемся. Надеюсь, твои командиры согласятся со мной. В одиночку у вас нет никаких перспектив для долгого существования в этом мире.

– Почему же? – спросил Мефодий, стараясь поддержать беседу, в которой, по его мнению, пока ничего провокационного не содержалось. – Мы готовы сражаться и будем сражаться, поскольку иного выбора у нас нет.

– Чепуха все это, – снисходительно произнесла Афродита. – Выбора у них нет! Да вы просто не видите его, вот и все. И кто это мы? Вы отвечаете за всех землян, вместе взятых? Тогда вы в корне не правы. Мы давно изучаем ваше занимательное мироустройство. Интересная особенность: небольшая группка высших особей печется о безопасности гигантского сообщества низших, печется настолько самоотверженно, что готово, не задумываясь, сложить свои головы ради него. А эти низшие и знать о них ничего толком не знают: плодятся и живут в свое удовольствие, полагая, что они и есть та самая высшая сила на этой планете, которая держит ее под контролем. Грызутся между собой, гадят во всех углах, соревнуются, кто больше под себя хлама всякого подгребет… Того и гляди, разнесут скоро вдребезги всю планету из-за того, что кто-то на кого-то не так посмотрел и кто-то что-то кому-то не так сказал…

– Вот потому-то и надо о них заботиться, – заметил Мефодий. – Чтобы не поубивали друг друга. Или кто-нибудь со стороны не поубивал. Нас и создавали ради этого.

– Вы слепо следуете воле вашего Хозяина – в этом ваше слабое место. Что он сказал, то и делаете. Но его уже нет, а мир-то меняется. Надо изменяться вместе с ним. Политика слабого должна быть гибкой, это залог выживания слабых видов, а такому, как вы, надо следовать этой стратегии и подавно. Так что берите то, что вам пока дают практически задаром. Пока…

«Бойся данайцев, дары приносящих…» – неожиданно всплыли в мозгу Мефодия отголоски университетского образования.

– Извини, но я еще слабо разбираюсь в вашей культуре, – сказала Афродита. – Что ты сейчас имел в виду?

– Вам неизвестно выражение «троянский конь»? – ответил вопросом на вопрос Мефодий.

– Можно на «ты» – в пропорциях к вашему летоисчислению я ненамного старше тебя, – великодушно сказала Афродита. – Конь – это та разновидность низших форм землян, на которых высшие некогда передвигались с места на место, так? Только при чем тут конь?

Мефодий провел для Афродиты маленький ликбез, вкратце поведав ей содержание первых глав «Одиссеи» Гомера. Несмотря на отсутствие в рассказе Мефодия прямых сравнений тактики Юпитера и тактики данайцев, Афродита прекрасно поняла, на что он намекает, однако ничуть не обиделась, а лишь разочарованно вздохнула:

– Да, доверие – вещь зыбкая. Тем более ваше доверие к нам. Но ведь чтобы начать доверять кому-то, надо сначала дать ему шанс заработать это доверие.

– Так-то оно так, но боюсь, что такую роскошь мы себе позволить не можем, – возразил Мефодий. – Ставки слишком высоки.

– Вот ты снова говоришь «мы», – почему-то опять зацепилась за эту деталь Афродита. – Это «мы» означает все Человечество или же только его высшие формы?

– Разумеется, все! – заявил Мефодий, не понимая, почему Афродита постоянно возвращается к этой, вроде не столь существенной, с его точки зрения, детали. – Разве можно отделять нас друг от друга?

– Это верно, отделять вас, конечно же, нельзя. Вы проживаете бок о бок, ходите по одной планете, а ваше высшее сословие, ко всему прочему, пользуется продуктами и изобретениями низшего, дабы лишний раз не привлечь к себе внимания. А почему?

Поначалу Мефодий не нашелся что и ответить: такая система сосуществования землекопов с Исполнителями и смотрителями практиковалась издревле и была заложена Хозяином. Незримый контроль над землекопами в их среде, не выделяясь из их массы, не создавал излишних трений между человеческими вариантами. Плюс ко всему, он позволял Исполнителям и смотрителям оперировать поведением землекопов незаметно для них самих и не расшатывать понапрасну их и без того нестабильное эмоциональное равновесие. Политика невмешательства высших вариантов человечества в жизнь низших – единственно верная политика для земного мироустройства.

– Так надо ради всеобщей гармонии, – пояснил Мефодий после некоторого раздумья. – Гармония порождает стабильность, а стабильность – основа основ достойного существования.

У Афродиты имелось другое мнение по этому поводу:

– Отчасти, конечно же, верно. Но на самом деле даже поверхностный взгляд на ваше общество наводит на другие выводы. Вас, представителей высших форм жизни, во много раз меньше, нежели низших. И хоть вы превосходите их по всем параметрам, численный перевес все равно на стороне тех, кого вы считаете неполноценными созданиями. Да что там говорить – вы и относитесь к ним соответствующим образом. А зря! Ваши землекопы вполне разумны и способны к принятию самостоятельных решений. Они равноправны с вами во всем, что бы вы там ни думали.

– Я был землекопом и знаю все, о чем они помышляют и чем живут, – сказал Мефодий. – Они живут по своим понятиям и в меру своих жизненных сил. Именно посредством их они и судят об окружающем мире, и судят – ты не можешь не согласиться с этим – неправильно. Их точка зрения далека от истинного положения вещей и потому ни под каким видом не может считаться верной. Следовательно, доверять им принятие решений наравне с нами просто недопустимо. Мы, опекуны, для этого и существуем.

– Но ведь вы тем не менее признаете их силу, не так ли? – Мефодий вновь задумался, но, не обнаружив никакого подвоха, ответил:

– Безусловно. Самый многочисленный подвид человечества должен являться самым сильным в своем ареале. Это неоспоримый факт как для вас, так и для нас.

– Так, может, не стоит тогда относиться к землекопу столь неуважительно? – Афродита прищурилась и не спускала с Мефодия хитрых, проницательных глаз. – Их власть на этой планете даже более существенна, чем ваша, и то, что вы стараетесь держаться в тени, лишний раз доказывает это. А может быть, они здесь командуют, а не вы? Может быть, это с ними следует вести переговоры, а не с вами? К тому же в природе землекопа меньше скепсиса и больше доверия, и с ними куда легче найти общий язык… Впрочем, о чем я говорю? Земля ваша, и все это ваши внутренние проблемы. Мы хотим лишь двух вещей – сотрудничества и взаимопонимания. Со всеми вами, вместе взятыми. Мы ведь ничего не теряем при вашем отказе; вы же теряете многое. Кронос не отступит и, будьте уверены, нанесет по вам еще не один удар. Мы же обязуемся защищать вас как… Да что там – как своих детей, ведь ваш Создатель был одним из нас! Подумайте. И выкиньте из головы всех этих троянских лошадей – это глупые предрассудки!

– Я не вправе решать такие вопросы, как «доверять – не доверять», – напомнил Мефодий. – Как Совет скажет, так и будет.

– А твое личное мнение? У тебя же есть личное мнение? Насколько мне известно, у всех людей есть личное мнение по любому насущному вопросу.

– Как Совет скажет, так и будет, – повторил Мефодий, ибо в ту директорию, где хранились у него вещи интимного толка, Афродите путь был заказан.

– Ну хорошо, хорошо, – отступилась Афродита. – Не будь таким напряженным. Не хочешь говорить – не надо. А о чем тогда с тобой еще можно поговорить? Раз уж нам столько времени придется находиться вместе, должна же я знать, на какие темы с тобой можно беседовать, а какие для меня закрыты.

Мефодий неопределенно пожал плечами: мол, на какие угодно, лишь бы не на заведомо запретные.

– Ну ладно, тогда буду сначала спрашивать, – подытожила Афродита и тут же предприняла первую попытку: – А из твоей личной жизни можно?

– Это опять же смотря на какие.

– Ну, к примеру, чем ты занимаешься, когда не оберегаешь от превратностей вашей планеты гостящих на ней небесных посланниц?

– Я новобранец, и этим все сказано: свободного времени у меня практически нет, – признался Мефодий. – Мое хобби – это работа. Постигаю премудрости новой специальности, не отвлекаясь ни на что.

– Значит, подруги у тебя сейчас, надо понимать, тоже нет?

– Выходит, так.

– Бедненький! – иронично-сочувственно произнесла Афродита. – Жертвует личной жизнью, дабы не дать нам ни шагу ступить по родной планете! – и снова звонко и переливчато засмеялась. – А раньше небось была? Не поверю, что у такого симпатичного парня не было симпатичной девушки.

– Раньше была, – коротко бросил Мефодий и во избежание продолжения не слишком приятной для него темы задал уводящий в сторону вопрос: – А как ты определяешь, симпатичен тебе представитель человечества или нет? Какие у вас, у небожителей, на этот счет критерии?

– Да такие же, как и у вас! В этом обличье, – для наглядности Афродита погладила себя по бедру, что вышло у нее нагляднее некуда, – мы ничем от вас не отличаемся. Просто обладаем расширенным спектром возможностей. Что прекрасно для вас, то прекрасно для нас, и наоборот. А вот в психологическом плане куда сложнее. Я очень долго разрабатывала эту тему, поэтому вроде немного похожа на настоящую землянку, правда?

– Не скромничай, – ответил Мефодий. – Не знай я, кто ты на самом деле, честное слово, ни за что бы не отличил.

– Спасибо. – Афродита сделала вид, что польщена, лишний раз подчеркнув свою виртуозную естественность. – Другим же куда сложнее, потому-то вы наших шпионов так быстро и демаскируете. Ну а так… Что чувствуете вы, то чувствуем и мы: боль, раздражение, наслаждение. Разное наслаждение…

– Сколько же у тебя обличий? – Постепенно Мефодий осмелел настолько, что перехватил инициативу в задавании вопросов.

Вопрос Афродите пришелся по душе, по крайней мере, лицо ее оживилось.

– За свою жизнь я принимала более сотни материальных форм, – ответила она. – Все они напрямую зависели от уровня гравитации конкретной планеты, состояния атмосферы, температуры, влажности и многого другого. Вот только вряд ли какая-либо из них тебе понравилась бы.

– Но эта… очень даже ничего…

– Она не самая лучшая из всех, – созналась Афродита, – но я стараюсь не уронить достоинства и в ней. Значит, получается?

– Еще как!

– Спасибо за комплимент. Наверное, это следует считать высшей оценкой моих стараний. Несмотря на простоту вашего обличья, в нем, оказывается, так много ощущений. Интересно чувствовать вкус пищи, напитков, запахи, тепло…

– У тебя холодная кожа, – сам не зная почему, заметил Мефодий.

– Правда? – встрепенулась Афродита и вдруг, подсев вплотную к Мефодию – тот даже не успел как следует испугаться, – взяла его за руку, после чего поинтересовалась: – А теперь?

Ладонь небожительницы пылала, словно та подхватила сильнейшую лихорадку и теперь ужасно температурила.

– Нет, это все же чересчур. – Мефодий попытался мягко высвободить свою руку, но это оказалось попросту невозможно. – Почувствуй мою – это стандартный земной уровень. Выше или ниже его говорит о том, что у тебя не все в порядке со здоровьем.

Рука Афродиты похолодела быстрее, чем выключенная из розетки электроплитка, приняв нормальную для человеческого тела «золотую середину» температурного режима.

– Как сейчас?

– Это… Это то, что надо, – сказал Мефодий и, оглядевшись по сторонам, извлек-таки свою ладонь из мягких, но на удивление цепких пальцев Афродиты. – Теперь сходство и вовсе полнейшее. Только не делай так больше – еще неправильно истолкуют…

– И тебе достанется от командования?

– Да, в общем-то, нет, с меня еще спрос невелик, но могут подумать невесть что…

– А что могут подумать?

– Ну ты же эксперт по нашей психологии, поэтому должна разбираться. Ты очаровательная женщина, мы с тобой вдвоем на пляже, держим друг друга за руки…

Смех Афродиты разнесся над лагуной и слился с шорохом накатывавшего на песок ленивого прибоя.

– Джейкоб отдал тебя в мое распоряжение как гостье, – наконец смогла вымолвить она, – присматривать за мной и выполнять мои прихоти, разве не так? Скажи, а пофлиртовать с понравившимся мне мужчиной будет большим нарушением режима моего пребывания?

Мефодий прикинул в уме: смотрители знали, кто прибывает к ним на переговоры, следовательно, могли предугадать поведение Афродиты, исходя из ее психологического портрета. Чары этой любвеобильной небожительницы давно стали на Земле притчей во языцех, и тот факт, что к ней был приставлен новобранец, а не хладнокровный как скала мастер, тоже нес в себе определенный смысл.

А что он сумеет противостоять чарам этой богини любви и красоты, Мефодий под вечер первого дня сильно и сильно сомневался…

«Чего не сделаешь ради Англии!» – говаривал небезызвестный Джеймс Бонд, секретный агент на службе Ее Величества, когда оказывался в подобных ситуациях. Что-то похожее, но уже по отношению не к Англии, а ко всему Миру вертелось и в голове Мефодия, когда изначально легкий флирт Афродиты по возвращении в номер отеля принял необратимые, как горная лавина, последствия.

Было наплевать, что все происходящее в ее комнате наверняка прослушивается чуткими ушами смотрителей. Об этом Мефодий даже не задумывался – богиня любви и красоты оказалась достойна возложенного на нее звания. Она без труда сумела разбудить во внешне сдержанном Мефодий те качества, которые требовались ей для вкушения полного букета доступных земных наслаждений. То, чего Мефодий так опасался и чего одновременно так желал, случилось с неизбежностью утреннего рассвета, до которого новобранец на Секретной Службе Совета смотрителей боялся попросту не дожить…

Мефодию лишь слегка мешали прикрепленные к запястьям люциферрумовые бруски, но соблюдение запрещающей снимать их «при исполнении» директивы было, как и во все времена, превыше всего. Что-то всегда простительно, а что-то не допустимо никогда и ни под каким предлогом…

В том, что смотрители знали, чем обернется его задание, Мефодий окончательно уверился на следующее утро. Никто не вызвал его для дачи объяснений и не устроил разгона с последующим возвратом на родину и отправкой новобранца в подмастерья к разжалованному в сантехники Мигелю. Мало того, смотрители не только не сняли его с задания, но и вообще, казалось, знать не знают о том, что творилось этой ночью за тонкими стенами элитного номера «Приюта Робинзона Крузо». Хотя по многозначительным выражениям смотрительских лиц Мефодий видел, что незнание – это лишь плохо напяленная маска. Видела это и Афродита, но, что при этом испытывала, было известно только ей одной.

Надо заметить, что Афродита вообще ничем не выдавала того, что происходило между ними ночью, – вела себя подчеркнуто отстранение, расхаживала вдоль полосы прибоя и имитировала глубокое погружение в собственные мысли. Однако, как только они снова оставались наедине, опять превращалась в раскованную собеседницу. Мефодий не мог сказать точно, лгала ли Афродита в ответ на задаваемые им вопросы, но отвечала она охотно и без какого-либо замешательства.

– Скажи, каков был наш Создатель в своей среде? – спросил ее Мефодий, поскольку когда бы еще ему представился шанс поговорить с тем, кто знал Хозяина еще ближе, чем смотрители.

– Создатель ваш был среди нас одним из величайших, – ответила Афродита, и глаза ее как-то сразу погрустнели, улыбка исчезла, а плечи печально опали. – Не думай, что это я говорю специально для тебя, нет – так оно и было… Он был гений, поскольку мог почти все. Кронос многое бы отдал, чтобы переманить его на свою сторону… или уничтожить. Чего в конце концов и добился… Он был особенный и мир видел по-особенному. И зря он тогда пустился в бега – повелитель ничего бы не сделал ему дурного, ведь он ценил его, как никого другого…

Афродита задумчиво замолчала, чего с ней за это время пока ни разу не случалось.

«Наверное, и впрямь все еще горюет, – подумал Мефодий. – Зря я эту тему затронул…»

– Почему же тогда Создатель ничего не рассказал нам о своих детях? – поинтересовался Мефодий, хотя и не был уверен, как Афродита воспримет его вопрос.

– Все очень просто, – ответила она. – Он не был до конца убежден, что дети действительно его. Он не доверял мне, и для этого у него были все основания. Такая я по природе, что уж тут поделаешь? Ну а вы принадлежали ему безо всяких сомнений. Глядя на ваше племя, я даже начинаю думать, что вас он любил гораздо больше, чем наших общих детей. Потому-то при вашем «воспитании» он и обошел эту болезненную для себя тему стороной.

– Не сочти за бестактность, но от кого на самом деле твои дети?

– Старший, Гелиам, видимо, все-таки от Ареса, – не возмутившись и не смутившись, призналась Афродита. – А Сагадей – это от него, безо всякого сомнения. У нас детей по внешним признакам не отличают, как принято у вас, но то, что он столь же талантлив, как и его отец, – правда. С недавних пор Сагадей у моего повелителя на особом счету. Холит и лелеет его повелитель, боится снова лишиться такой драгоценности…

Вторая ночь с Афродитой опять вылилась в серьезную проверку предела выносливости новобранца. К утру Мефодий уже смутно отдавал себе отчет в том, кто он, где он и что вообще происходит тут, посреди Индийского океана в шаге от экватора. Афродита же словно старалась выжать из него за оставшийся срок пребывания на Земле максимум доступных ей удовольствий.

Осталась ли она на самом деле довольна или нет – неизвестно. Сквозь покрывающую сознание пелену блаженного тумана Мефодий отметил, что внешне Афродита ничуть не изменилась – как была с вечера цветущая и энергичная, так абсолютно такой же и встретила рассвет. Рассвет того дня, когда смотрители обязаны были огласить свое решение по предложенному проекту беспрецедентного в мировой истории сотрудничества…

Мефодий занял свое привычное место возле пальмового ствола и принялся с интересом следить за ходом второго раунда переговоров, окрещенных им «Земля-Небо».

– Прежде всего хочу поблагодарить вас, мистер Джейкоб, за два неописуемых земных дня, которые вы милостиво мне подарили, – усаживаясь в отведенное ей кресло, учтиво обратилась к Главе Совета Афродита. – Как я уже говорила, ваша планета – лучшая из всех известных нам во Вселенной. Я получила массу удовольствия, а ваш Исполнитель Мефодий был на редкость предупредителен и любезен…

Тридцать пар глаз уставились на замеревшего в тени пальмы новобранца, причем выражение их было однозначное – плохо скрываемое ехидство, не понять только, безобидное или все-таки многообещающее.

Мефодий сделал вид, что озирает окрестности. На данный момент это был единственный способ скрыть от всех терзавшее его ощущение вины: пока его начальство обсуждало судьбу планеты, он без зазрения совести предавался плотским утехам с представительницей враждебной стороны. И пусть для смотрителей такое поведение новобранца и являлось тщательно спланированной акцией, легче от этого не становилось. Мефодий уже загривком чуял, что после переговоров ему предстоит выслушать много любопытного о себе…

– Что ж, еще раз спасибо вам, мистер Джейкоб. А теперь я бы хотела узнать ваше окончательное слово.

Джейкоб поднялся из кресла так, словно испытывал неловкость, давая леди ответ на столь важный вопрос сидя. Он не спеша вышел на центр двора, после чего гордо приподнял подбородок и произнес:

– Наше окончательное решение: нет! Мы отказываемся вступать в этот сомнительный союз и предпочитаем остаться на прежних позициях. Также довожу до вашего сведения, что любой оказавшийся на Земле представитель лагеря Юпитера будет без предупреждения уничтожен. Единственным юпитерианцем, которому дозволяется появляться здесь, Совет согласился считать вас. Но при одном условии – если ваш визит будет чисто дипломатическим и сразу же по вашем прибытии будет фиксироваться Советом смотрителей. На этом все. Наша сторона считает переговоры завершенными и выходит из них.

Внешне Афродита не выказала абсолютно никакого раздражения – как улыбалась вежливо в лицо Джейкобу, так и продолжала, – однако тон ее речи охладел довольно заметно:

– Большая ошибка, мистер Джейкоб. Сейчас вы совершаете очень большую и непоправимую ошибку. Уверяю вас, в скором времени все вы согласитесь в этом со мной.

– Поглядим, – не менее прохладно ответил Джейкоб. – Возможно, совершили, а возможно, как раз ее и избежали. Нынешний порядок вещей нас вполне устраивает и, как полагаю, будет устраивать и в дальнейшем. Мы не посягаем на вашу Вселенную, так будьте добры, оставьте в покое и нас. Тем более раз у вас теперь есть такой замечательный новый изобретатель. Вот пусть он и изобретет вам дюжину подобных планет. А если он и вправду сын Хозяина, о чем мы знаем лишь с ваших слов, для него это будет проще простого.

– Если бы все было так просто, мистер Джейкоб, – огорченно вздохнула Афродита. – Если бы только… Жаль, ваше упрямство опечалило меня, а моего повелителя, уж поверьте, опечалит куда сильнее. Однако, что бы вы ни думали по этому поводу, для нас далеко не все потеряно. И как бы через некоторое время, – небожительница говорила это, уже поднимаясь из кресла, – вам не пришлось самим упрашивать повелителя Юпитера о том, чтобы он милостиво принял вас под свое покровительство!

– Мы не знаем, что у вас на уме, – сказал Джейкоб, – однако убеждены, что ничего хорошего. Потому передайте вашему повелителю: нам есть что ему противопоставить. И еще: нам терять нечего, без планеты мы не способны существовать, и если уж нам суждено погибнуть, то погибнем вместе с ней, а вам достанется лишь кусок голого камня.

– Ну зачем так радикально, мистер Джейкоб: «погибнуть», «камня на камне не оставить»! – сказала Афродита чуть миролюбивее, однако по-прежнему холодно. – О войне никто и не заикается. И об интервенции тоже. А то, чем вы меня сейчас стращали, нам давным-давно известно: синдром потенциальных самоубийц заложен в вас вашим Создателем неспроста. Но мы собрали достаточно информации о вас, чтобы повлиять на ваше мнение без кровопролития, вот увидите… Ну что ж, а теперь разрешите откланяться – мне необходимо поставить моего повелителя в известность о вашем решении. И если не возражаете, я покину вас прямо отсюда.

Афродита неожиданно для всех легкой походкой подошла к своему бывшему соглядатаю, коснулась его щеки теплой, живой ладонью и, подмигнув ему ласково, но все же слегка натянуто, проговорила:

– Видимо, прощай, новобранец Мефодий. Думаю, будь мы с тобой по одну сторону фронта, стали бы близкими друзьями. Однако, так или иначе, нечто хорошее из этого путешествия я благодаря тебе все равно вынесла. Желаю удачи, когда она всем вам действительно понадобится.

После этого, эффектным движением откинув роскошные волосы назад, Афродита воздела глаза к небу и медленно оторвалась от земли, плавно набирая скорость. Уже через десять секунд ее тело превратилось в едва заметную точку на небосклоне.

Мефодий непроизвольно увеличил кратность зрения, стараясь как можно дольше не упускать Афродиту из вида. Последнее, что он рассмотрел, была сорванная с Афродиты туника – скорость небожительницы к тому моменту была огромной. Затем тело юпитерианки завращалось и, обратившись в сверкающий диск, скрылось во мраке космоса.

К задравшему голову Мефодию приблизился Гавриил.

– Ну и как впечатления от общения с непримиримым врагом? – с легкой издевкой полюбопытствовал он.

– Вы выбрали неподходящего Исполнителя для этой работы – я не устоял перед ее прелестями, – честно признался Мефодий. – Готов понести заслуженное наказание и поступить под начало Мигеля на его каторге.

Гавриил воровато обернулся на Джейкоба, но тот, беседуя с членами Совета, уже покидал двор отеля. Тогда Гавриил потрепал Мефодия по плечу, а затем сказал то, что Мефодий услышать никак не рассчитывал:

– Прекрасная работа, малыш! Совет в высшей степени тобой доволен! – И, поймав недоуменный взгляд новобранца, добавил: – Нет во Вселенной существа, которое устояло бы перед обаянием этой бестии. Юпитер не зря прислал ее – видимо, надеялся, что она подберет отмычку к кому-нибудь из нас. Так что ты сыграл роль первоклассного громоотвода для ее прихотей, а заодно собрал нам массу пищи для ума. Однако я вижу, что кое-какую разбалансированность в твой эмоциональный настрой наша гостья все-таки внесла. Не сказать, что чересчур серьезную, но… Если хочешь, я подкорректирую его прямо сейчас.

– Не надо, – отказался Мефодий. – Справлюсь сам – не впервой. Нагрузите меня работой, и через недельку все пройдет.

– Это хорошо, что ты сам заговорил о работе. Не соскучился по дому? Ха, глупый, конечно, вопрос после такой недельки!.. Не скучай – нам с тобой предстоит заскочить еще в одно местечко. Готов?

– Аминь…

Не будь все происходящее вокруг него столь серьезным, Мефодий счел бы свой дальнейший вояж не очень веселой смотрительской шуткой.

К веселью здесь не располагало вообще ничего, даже окружающая обстановка: голые, заметенные снегом скалы, извилистые фьорды и ползущие по небу дивизии тяжелых мрачных туч. В этот неживописный пейзаж гармонично вписывался пронизывающий ветер, мечущий в лицо пригоршни колючей снежной крошки и в беспорядке конструирующий из нее движущиеся снеговые наносы. И это в начале осени! Что ни говори, а Гренландия и Мальдивы, подобно народу и народовольцам из бессмертных ленинских тезисов, были друг от друга безумно далеки…

Пожилой и немногословный агент-эскимос по имени Тайягук вез их с Роберто на собачьих упряжках куда-то в глубь этой обледенелой Антарктиды Северного полушария. Маршрут Тайягука пролегал без какой-либо логики и был известен лишь ему одному. Вместо кратчайшего прямого пути по бесконечным льдам их кортеж из трех влекомых лайками упряжек вырисовывал при продвижении на восток лихие виражи и извилистые петли. Объяснялась сия алогичность весьма просто: путники пробирались по поверхности огромного шельфового ледника, движущегося уже не одно тысячелетие от центра Гренландии к ее южному побережью, ледника, вероятно, породившего легендарный айсберг, что потопил не менее легендарный «Титаник». Потому видимая до горизонта, относительно ровная местность на самом деле таила занесенные снегом бездонные трещины-провалы, а возникающие на пути из пелены пурги ледяные торосы миновать можно было только в объезд. Причем сам проводник признался еще на побережье, что в последний раз он пользовался этим маршрутом более года назад и отнюдь не уверен, что за это время на нем не появилось каких-нибудь сюрпризов.

Сдерживали скорость продвижения и слабые навыки Исполнителей в вождении собачьих упряжек. Тайягук продемонстрировал Мефодию и Роберто несколько обязательных приемов и команд для обретения взаимопонимания с поразительно умными собаками, но до виртуозности самого проводника Исполнителям было еще учиться, учиться и учиться. Ко всему прочему, на особо крутых склонах приходилось то и дело спрыгивать с упряжки и налегать на нее плечом, помогая собакам преодолеть препятствие и тем самым экономя их далеко не бесконечные силы.

Трое суток – долгих-предолгих суток! – поглощения мерзлой пищи, ежеутреннего выкапывания из-под снега и превратившегося в пытку хождения по нужде, когда получасовое высвобождение из одежды, физиологическая процедура и обратное облачение происходили на сбивающем с ног лютом буране. Уже в первый день пути мальдивская идиллия стала чудиться закоченевшему Мефодию призрачным сном. Переживающий такое приключение явно не впервые, Роберто выглядел куда бодрее и жизнерадостнее, потому и воспринимал происходящее со своей извечной философской невозмутимостью. Тайягуку же и вовсе было плевать на трудности – он без конца распевал слагаемые прямо на ходу песни и радовался, что в этом году здесь, в глубине острова, царит просто-таки жара, а вот еще пару лет назад… Мефодий не находил другого утешения, как только радоваться вместе с проводником, ибо лютые холода в эскимосском понимании и представить-то было ужасно, а уж пережить не хотелось и подавно…

Место, куда они направлялись, было святая святых смотрительско-исполнительского сообщества. Находилось оно в глубине острова, сокрытое от посторонних взглядов (в основном, конечно, от спутников – до двадцатого века опасаться посторонних взглядов в центре Гренландии было глупо) ледниковыми толщами и уходящее многоуровневыми ярусами глубоко под землю. Именно здесь находились знаменитые цеха по производству люциферрума, а также прочая научно-техническая база и штаб-квартира Совета смотрителей. И здесь же обитал самый одиозный субъект в мире – смотритель Сатана, возведенный в ранг Вечного Злодея за свое крайне негативное отношение к человеческому варианту-два. И даже зная, что опасаться Сатаны ему не стоит, Мефодий все равно ощущал противную нервную дрожь. Наверное, подобное он переживал бы и перед встречей с Хозяином, будь тот жив, разве что без такого стойкого нехорошего предчувствия.

Исполнители с периферии были редкими гостями в штаб-квартире Совета, но этих двух ждали здесь с особым нетерпением – Совету срочно требовалась собранная новобранцем во время переговоров визуальная и звуковая информация. Причем ждали давно: весь Совет в полном составе, включая Гавриила и Джейкоба, прямо с побережья отправился в штаб-квартиру своим ходом. Никому из смотрителей не хотелось мерзнуть, вкушая экзотическую прогулку на собачьих упряжках. Правило о регулировании скорости эскадры по ее самому тихоходному кораблю в данном случае было проигнорировано – «тихоходные корабли» уповали лишь на себя да на ведущего их проводника-эскимоса, бывшего, кстати, весьма уважаемым в окрестностях Готхоба шаманом и по совместительству давним и опытным агентом.

По истечении третьего дня этого выматывающего северного вояжа, когда мысли в голове Мефодия превратились в густой холодец, Тайягук вывел их на окруженное вздыбленными торосами плато и остановился.

– А вы уверены, что мы на месте? – недоверчиво спросил провожатого Мефодий, поскольку ничего приметного в округе не наблюдалось – все та же, что и раньше, однообразная серо-белая мешанина из снега, льда и камней.

– Обижаете, юноша, – ответил Тайягук. – Кнуд Расмуссен еще материнское молоко сосал, когда я всю открытую им землю охотничьими тропами истоптал! Мы как раз там, куда мне и следовало вас проводить, – и укоризненно покачал головой. – Почему из года в год мне постоянно задают этот вопрос: а не заплутал ли я случаем? Неужели я такой немощный и слепой на вид?

– Простите, пожалуйста, – извинился Мефодий. – Просто в глазах все одинаковое и рябит. Я ведь уроженец лесостепей…

– Бывал я как-то раз на юге, – доверительно поведал Тайягук. – Возили меня через море на большую встречу по защите каких-то моих прав… Одно скажу: вот там не проси меня никуда тебя провожать! Там обязательно заблужусь. Там точно все одинаковое и рябит. Дикие места, нехорошие, а люди как звери. Помочиться спокойно и то не давали – заставляли к белой журчащей посудине бегать… То все не мое, не родное. Потому мне не объясняй – понимаю: не маленький, поди, сколько зим уж проводил! Звезд столько на небе нет…

И неспешно вызволив из упряжи собак, Тайягук принялся сооружать из шкур нечто наподобие небольшого чума – агент имел предписание дождаться Исполнителей и препроводить их обратно.

Не успели они сесть и спокойно перекусить, как откуда-то сверху спикировал Гавриил и поманил их обоих за собой:

– Идемте, вас уже заждались…

На небольшом, облепленном торосами скальном возвышении имелся люк, задрапированный снежным камуфляжем. Сразу под люком куда-то в глубь земных недр уходил пологий коридор с лестницей, вырубленной в камне, судя по идеальности исполнения, не иначе как люциферрумовыми слэйерами. Освещения в коридоре не наблюдалось, поэтому Мефодий перевел зрение в режим ночного видения и разглядел, что нижний конец лестницы теряется где-то во мраке.

– Бегом! – приказал Гавриил и, воспарив над ступенями, полетел впереди, указывая дорогу, хотя свернуть в коридоре было абсолютно некуда.

Мефодий и Роберто проделали галопом уже порядка пятнадцати километров, а конца-краю у лестницы все не было. Ступени шли вниз, коридор не расширялся и не сужался, однако с каждым километром вокруг становилось все жарче и жарче, пока сенсоры организма не определили температуру внешней среды около плюс двадцати пяти по Цельсию.

Лестница кончилась так же резко, как и началась, уперевшись в крохотную площадку перед похожей на люк подводной лодки дверью. Тут же, без каких-либо манипуляций со стороны Гавриила, дверь отворилась, и их встретили двое пожилых Исполнителей – бойцов комендантского подразделения – с обнаженными слэйерами в руках. Почтительно расступившись перед Гавриилом, они даже не взглянули на Мефодия и Роберто, загерметизировали дверь и вновь приняли привычные каменно-бесстрастные позы.

Давящая теснота ведущего к штаб-квартире коридора сменилась просторными, как ангары, залами. Здесь имелось тусклое освещение, однако Мефодий так и не понял его природу – свет струился откуда-то из узких стенных углублений. Впрочем, заостряться на этом вопросе было некогда – Гавриил торопил их все дальше и дальше, ведя из зала в зал, где-то заставляя спускаться, а где-то подниматься по лестницам и пробегать под соединяющими залы сводчатыми аркадами.

Обстановка вызывала ассоциации с огромной бойлерной – хитросплетения разнокалиберных труб, причем некоторые из них были настолько широкими, что могли пропустить даже автобус. То тут, то там встречались вместительные резервуары и бассейны размером с футбольное поле, наполненные непонятной разноцветной субстанцией. Стены были испещрены недоступными исполнительскому мозгу диаграммами, шифрованными памятками и прочей наскальной живописью явно не художественного толка. И все это на фоне гулкого, не затихающего ни на секунду шума, а также высокой температуры – признаков близости к раскаленным внутренностям планеты. Климат штаб-квартиры напомнил Мефодию те времена, когда в школьные годы он отрабатывал летнюю практику в ботанической теплице, правда, здесь было посуше и пожарче.

Мефодий сразу догадался, кто является создателем этого огромного подземного мира. Ведь именно здесь находились мастерские Хозяина, откуда вышла земная биосфера, включая ее кислородную оболочку и все человеческие варианты. Конечно, глупо было считать, что Хозяин занимался своим творчеством там же, где и проживал, – сады Эдема могли содействовать разве что блаженному отдохновению. Здешний же минимализм убранства заставлял по-настоящему концентрироваться на работе и не отвлекаться на лишнее.

Теперь в осиротевших «мастерских жизни» властвовало запустение, однако некоторые из них все же продолжали функционировать, в основном те, что имели отношение к производству люциферрума – одной из немногих подаренных Хозяином своим «детям» технологий. И хранитель сей технологии был не из тех, с кем кто-либо из землекопов согласился встретиться по доброй воле…

– Помнишь, где казармы? – спросил Гавриил у Роберто и, получив утвердительный ответ, распорядился: – Попроси у старшины комендантов поставить тебя и малыша на довольствие. Когда потребуешься, пришлю за тобой посыльного.

Кивнув им на прощанье, Роберто скрылся в одном из боковых ответвлений. Проводив новобранца сквозь череду залов, Гавриил наконец подвел его к обжитой зоне. Об этом свидетельствовали стерильная чистота помещений, разбросанные кое-где бытовые мелочи и инструменты, а также усиленное в два раза освещение.

Зал Совета оказался как раз таким, каким и представлял его себе Мефодий: классический стиль, заложенный еще королем Артуром и рыцарями Круглого стола. В зале собрались знакомые Мефодию по мальдивской встрече личности, плюс добавилось еще несколько, очевидно, не сумевших принять участия в переговорах по каким-либо причинам. Едва переступив порог Зала Совета, Мефодий попытался определить, кто из незнакомых ему смотрителей Сатана, но сразу распознать его не сумел.

– Это я! – громко произнес сидевший спиной к Мефодию смотритель и обернулся. – Что, не так страшен черт, как его малюют? А вот придерживаться подобного мнения не рекомендую, не то и впрямь расслабишься и страх ко мне потеряешь, а я этого не терплю!

Мефодий был разочарован. В своих работах в стиле фэнтези он всегда изображал Сатану либо какого-нибудь архидемона колоссального роста амбалом с бугристой мускулатурой, загнутыми, как у архара, рогами, а также непременным тигриным оскалом. Для пущего страха рисованому Дьяволу добавлялся голый крысиный хвост, остроконечные уши и огненные струи из пасти.

Вот и сейчас Мефодий ожидал узреть Сатану как минимум злобным верзилой, но никак не тучным приземистым увальнем с маленькими глазками, толстой шеей, непропорционально короткими руками, ногами колесом и выдающимся животом. Этакий широкогабаритный субъект вроде Виктора Игнатьевича Тутуничева, но с рядом отличий: энергичность движений, недюжинный ум во взгляде и безукоризненно внятная, не чета небогатому Тутанхамонову лексикону, речь. Пожалуй, единственным, что в Сатане соответствовало выдуманному эталону, была ненависть во взгляде, но ненависть не злобно-уничтожающая, а цинично-высокомерная. Самый своенравный отпрыск Хозяина хоть и сидел сейчас перед Мефодием в кресле, но смотрел на оказавшегося в его владениях новобранца с высоты птичьего полета.

– Просвещенный! – одутловатое лицо Сатаны скривилось в брезгливой гримасе. – Смотритель Джейкоб, я же не раз просил, чтобы эта некондиция не дышала здесь моим воздухом!

Джейкоб осуждающе посмотрел на Сатану, видимо, посредством телепатии призывая его к порядку. Сатана ответил ему столь же многозначительным взглядом.

Мефодию интересно было следить за телепатическим обменом мыслями этих двух персон. Стиль общения смотрителей был в некотором роде явлением забавным: выразительные взгляды, не менее выразительная мимика, скупая, но резкая жестикуляция… Угнетало лишь одно: пребывание в этом «театре пантомимы», где беседа вслух считалась необязательной, плюс ко всему давящие на психику мрачные своды и километры сплошного камня и льда над головой обещали обратиться в жуткую скуку…

Но спасение пришло само собой.

– Новобранец Мефодий, – обратился к гостю Джейкоб, и тот вытянулся по стойке «смирно». – Объясняю твои обязанности на сегодня. Поскольку в режиме бодрствования твой мозг доступен лишь одному из нас, мне придется ввести тебя в состояние транса. Таким образом мы все получим доступ к хранящейся у тебя информации одновременно. Это не будет сном; ты останешься в сознании, будешь все видеть и слышать, однако не сможешь ни пошевелиться, ни владеть своим разумом в привычной для тебя форме. К тому же тебя ожидает огромная психоэмоциональная нагрузка, какой тебе еще наверняка не доводилось испытывать. Но она абсолютно безвредна. Ты готов?

– Аминь!

– Замечательно. Усаживайся поудобнее – приступим.

Мефодия усадили в полулежащее – как при деблокировании – положение по левую руку от Джейкоба. Связывать не стали, что несколько обрадовало новобранца, уже начавшего разминать запястья, подготавливая их к фиксированию.

В какой-то степени было почетно вот так, практически на равных, сидеть за одним столом с представителями высшего Человечества, одесную самого Джейкоба, и чувствовать свою крайнюю для них полезность. Это возвышенное ощущение не портила даже мысль о том, что в действительности Просвещенный Исполнитель Мефодий присутствовал тут лишь в качестве «видеопроектора», то есть не равноправным участником совещания, а обычным наглядным пособием.

Джейкоб подошел к Мефодию со спины и положил ладонь ему на затылок. Мефодий поразился, какая она у Джейкоба охватистая: большой палец Главы Совета касался левого уха новобранца, а указательный – правого. Ударивший вслед за этим судорожный спазм выгнул тело Мефодия, но тут же отпустил, однако перед глазами все поплыло, в ушах засвистело, а по конечностям прошла волна покалывающих мурашек. Последнее, что успел заметить Мефодий, прежде чем впасть в обещанное Джейкобом состояние транса, был уничтожающий взгляд Сатаны, глядящий на новобранца, как на раздавленную гусеницу…

Разум Мефодия парил в непонятной и вязкой, как клей, атмосфере. И хоть тело при таком состоянии не ощущалось вовсе, Мефодию казалось, что его заставляют плыть в этом клее на скорость и вдобавок с привязанными к конечностям утяжелителями. По крайней мере, для расслабленно сидящего в кресле человека нагрузки были, уж очень нехарактерными.

Зато нахождение в подобной «энергоемкой нирване» имело и весьма существенный плюс – все смотрительские мыслепрения были доступны разуму Мефодия пусть и не очень отчетливо – вроде как подслушиваемый из-за стены разговор, – но в то же время достаточно разборчиво. Ну а поскольку больше ничего интересного в поглотившей его отрешенности не было, пришлось подключиться в качестве невольного слушателя ко всему, что происходило в Зале Совета.

Поначалу никто не произносил ни слова. Во всеобщей тишине на Мефодия вдруг нахлынули яркие воспоминания о его мальдивских «каникулах», украшенных компанией одного из самых прекрасных созданий во Вселенной. Правда, пронеслись они в голове новобранца, словно видеофильм в режиме ускоренного просмотра, уложившись в два часа с минутами. Столь форсированный режим воспоминаний объяснялся довольно просто – Совет проводил премьерный просмотр предоставленного им «фильма» под названием «Сугубо служебный роман».

Первым начал дискуссию, естественно, Джейкоб:

– Я уже не раз обсуждал этот тактический ход Юпитера со всеми вами по отдельности, поэтому не будем вдаваться в ненужные споры о том, стоило или нет проводить эту встречу. Приступим сразу к оценке фактов. Итак, что мы можем извлечь из только что полученной информации вдобавок к уже имеющейся?

– Этот землекоп неплохо провел время! – язвительно заметил Сатана. – Поразвлекся в свое удовольствие и потратил впустую два дня. Ваши глупые опасения, уважаемые члены Совета, не позволили никому из вас взять присмотр за Афродитой под свою ответственность и выжать из нее максимум! Когда еще представится такая возможность? Так нет же, вы посылаете на самое значительно мероприятие века эту едва проклюнувшуюся «зелень» и губите на корню неплохой замысел! Что накопал ваш резидент? Да ничего! Ноль! Зато доставил этой юпитерской блуднице «массу ни с чем не сравнимого удовольствия». Мое мнение – полный провал, причем провал по вашей вине, мистер Джейкоб!

Сатана не понравился Мефодию сразу – такая бесцеремонность в кругу Совета со стороны смотрелась откровенным неуважением. Однако по безразличной реакции остальных присутствующих, в том числе и основного объекта сатанинской критики Джейкоба, Мефодий догадался, что к подобному поведению Сатаны все давно привыкли и не обращали на него внимания, дескать, Сатана – он и есть Сатана, чего от него требовать?

– И еще: я рекомендую ликвидировать этого замаранного в контакте с юпитерианцем Исполнителя. Его мозг наверняка подвергся попытке проникновения и отныне ненадежен. Отдайте его мне, смотритель Гавриил, я сожгу его в плавильне так, что и пепла не останется! – закончил Сатана, после чего Мефодий, понятное дело, невзлюбил его еще сильнее.

– Ни за что! – вступился за своего новобранца Гавриил, чем приобрел в глазах Мефодия еще больше уважения. – Естественно, что подобное общение с вражеским эмиссаром не могло пройти для него бесследно; как, впрочем, и ни для кого из нас. Потому-то мы и послали на задание самого молодого, чтобы потом с наименьшими затратами подкорректировать его разбалансированные мозговые процессы. А что касается добытых им данных, то Исполнитель Мефодий в действительности собрал гораздо больше, чем это удалось бы любому члену Совета, не сочтите за неуважение.

– Конечно, – не унимался Сатана. – Эти сцены в номере отеля имеют для нас высочайшую стратегическую ценность! Особенно мне понравилась та, что датирована двадцать пятым августа, между двумя и тремя ночи!..

– Вам не мешало бы почаще выглядывать на поверхность, уважаемый Сатана, – невозмутимо парировал Гавриил. – Ваше внимание отвлечено на не имеющие никакого отношения к проблеме вещи.

Стопроцентно прогнозируемая взрывная реакция Сатаны была мгновенно нейтрализована призванным не только руководить, но и следить за порядком Главой Совета:

– Спасибо, смотритель Сатана, мы приняли к сведению вашу точку зрения. Смотритель Гавриил, вы, как непосредственный руководитель этого Просвещенного и как один из самых опытных среди нас, хотели бы высказаться?

– Разумеется, – ответил Гавриил. – А начну я, пожалуй, с вопроса: смотритель Джейкоб, скажите, неужели Юпитер не знал, что мы непременно ответим отказом на любое предложение о перемирии с его стороны?

– Здесь и спорить нечего: разумеется, знал, – подтвердил Джейкоб.

– И тем не менее он идет на этот шаг. Зачем?

– Лично я считаю, что эти переговоры носили для него типично разведывательный характер, – отозвался Джейкоб. – Пощупать нас поближе, посмотреть за нашей реакцией, возможно, подтвердить какую-нибудь из своих догадок… У кого-то есть другие варианты?

Мнений было несколько. Советник Джейкоба Иошида считал переговоры отвлекающим маневром для проведения другой, более важной, юпитерианской акции, которая по какой-то причине сорвалась. Бамбуло, чернокожий смотритель африканского сектора, высказал догадку о неудавшейся попытке покушения на Главу Совета. Четверо придерживались точки зрения, что переговоры были настоящими и фактически подтверждали капитуляцию юпитерианцев перед невозможностью подчинить Землю насильственным путем. Сатана, как обычно, блеснул оригинальностью и заявил, что вся инициатива по проведению встречи исходила целиком от самой Афродиты, возжелавшей просто-напросто отдохнуть и развлечься и как следствие этому унизившей в лице доверчивого Совета всех землян, вместе взятых. На ответные же смотрительские усмешки Сатана пробурчал:

– Смейтесь, смейтесь! Между тем смею вам напомнить, что сам Хозяин некогда прислушивался к моему слову: взять хотя бы разработанную мной систему отбраковки агентов, что именуется теперь «тестом Иова»…

– Продолжайте, смотритель Гавриил, – выслушав все мнения, сказал Джейкоб. – Вы, кажется, сформировали для себя какую-то особую концепцию по итогам переговоров? Нам будет весьма интересно послушать.

– В самую точку, смотритель Джейкоб! – подтвердил Гавриил. – Почти все вы единодушно сходитесь во мнении, что переговоры эти были ширмой. Доподлинно неизвестно, для чего, но ширмой. Сам же я считаю, что визит Афродиты был своеобразной рекогносцировкой. Она прибыла с целью выведать, не изменилось ли чего-либо в нашей политике и не предстоит ли юпитерианцам в спешном порядке вносить нововведения в уже существующие – я абсолютно уверен! – малоприятные для нас планы.

– Откуда у вас такая уверенность, смотритель Гавриил? – поинтересовался представитель двадцать шестого сектора Чжоу Ли Хо, внешностью напоминавший Конфуция с древних китайских свитков.

– Я учел все то, что предшествовало переговорам, а также происходило во время них. Пока мы добирались сюда самолетом, у меня была возможность ознакомиться с содержимым памяти моего Исполнителя раньше вас, потому и времени на раздумья мной тоже потрачено больше. Я произвел детальный анализ обстановки на Земле за прошедшие месяцы и пришел к определенным выводам.

– Вот за что мы вас и ценим! – кивнул Джейкоб. – Ваша тяга к скрупулезному анализу, казалось бы, даже не имеющих отношения к проблеме фактов не раз помогала предотвратить многие неприятности. Не томите, прошу вас.

– Извольте. Смотритель Матуа, на последнем Совете вы предоставили нам отчет о том, что возле побережья Борнео под видом метеоритного дождя приводнилась группа Сатиров.

– Истинно так, – подтвердил Матуа, смуглый куратор островов Полинезии. – Половина их была уничтожена, а половина успела убраться восвояси. Их изоляция и высылка стоила жизни трем моим Исполнителям.

– В вашем отчете меня заинтересовал один небольшой пункт в самом конце. О зафиксированной вами, как вы утверждаете, мелкой аномалии. Не сочтите за труд, расскажите еще раз.

– Да пожалуйста. В процессе зачистки места вторжения юпитерианцев нами было выявлено небольшое поселение чрезмерно агрессивных землекопов. На исполнительский усмирительный сигнал они не реагировали. Мало того, когда на место аномалии прибыл я, то тоже не смог получить доступа к их мозгу. Шестнадцать представителей варианта-два, контроль над которыми невозможен!.. Кстати, они-то и убили последнего из трех погибших Исполнителей. Мои люди выдавали себя за антропологов, но на них напали безо всякого предупреждения и причины. Однако что самое интересное, в той же области Борнео работали настоящие антропологи, с которыми у этого племени отношения были вполне дружеские…

– Чем вы объясняете такой из ряда вон выходящий факт?

– Я все указал в отчете.

– И все же?

Матуа развел руками:

– Непредсказуемый массовый сбой. Таких за нашу историю уже была пара сотен: мелких, средних и крупных. Просто очередной сбой, не первый и уж точно не последний.

– И вы не связали это с вторжением Сатиров?

– Конечно, нет! Сатиры могли уничтожить землекопов физически, но подобраться к их мозгу они не в состоянии. Самому Юпитеру подобное не по силам.

– И что же сейчас с этим племенем? – поинтересовался Джейкоб.

– А что с ним? – недоуменно пожал плечами Матуа. – Будь жив Хозяин, он бы дал добро на его ликвидацию, но теперь это строжайше запрещено, потому племя оставлено в покое. Я поселил рядом с ним нескольких агентов и определил туда же для постоянного контроля одного из Исполнителей. Сам он ради своей безопасности в племени не появляется, но докладывает мне на основе агентурных данных раз в неделю.

– Все ясно, спасибо вам, смотритель Матуа, – кивнул Гавриил, после чего возобновил изложение своей теории. – Я обратил внимание на этот массовый сбой еще тогда, поскольку не верю в случайности вообще и в случайность «Сатиры – аномалия» в частности. Но так как история не получила продолжения, она со временем отошла для меня на второй, а затем и на задний план… Однако идем далее. Все вы знаете, что незадолго до визита Афродиты в моем секторе три месяца скрывался Титан. Кстати, если бы не этот сидящий перед вами молодой Исполнитель, я подозреваю, Титан мог прятаться и по сию пору. Вот, ознакомьтесь с некоторыми фактами прошедшей операции по его обнаружению.

Перед глазами Мефодия вновь замельтешили воспоминания, уже из более отдаленного прошлого: Паллант нюхает землю в центральном парке Староболотинска, битва Исполнителей с его подручными на берегу Роговского водохранилища, погоня Палланта за ними, обреченная на провал попытка выйти с Титаном на бой и последующее их спасение подоспевшими на помощь Джейкобом, Гавриилом и Свенельдом.

– Странная тактика для вояк Кроноса, – заметил кто-то из Совета. – Раньше обычно предпочитали разведку боем…

– Действительно, странная, – поддержали его с другого края стола. – Три месяца в глухом подполье! Уж чем-чем, а партизанщиной Кронос еще не занимался!

– Вы имеете этому логическое объяснение, смотритель Гавриил? – обратился Джейкоб к державшему речь.

– Теперь имею, – ответил тот. – И у Юпитера, и у Кроноса бесспорно хватает шпионов. Скорее всего Кронос узнал поверхностные сведения о том, что враг замыслил нечто глобальное. Глобальное настолько, что даже Кронос пугается и вынужден идти на не характерные для него действия, а именно: организует на планете наблюдательный пост, чтобы, как только противник объявится, тут же получить об этом сообщение. Этим я объясняю то, что Титан и его помощники вели себя тише воды ниже травы и ничего не предпринимали.

– А где же здесь связь с общностью Сатиров и борнейской аномалии? – не удержался от вопроса смотритель Матуа.

– Видимо, Сатиры имели цель опробовать на землекопах некое новое средство, на чем наверняка и базируются будущие планы Юпитера. Зная лишь контуры этого плана, Кронос высылает на Землю своих наблюдателей…

– Пока что у вас ничего, кроме случайностей и нестандартного поведения противника, нет, – возразил Гавриилу Джейкоб. – Но мы бы хотели еще услышать от вас, как вы связываете это с переговорами.

– Что касается переговоров, то, как я и говорил, они являют собой разведывательную операцию перед введением плана в действие. Юпитерианцам необходимо тщательно проверить, что все на Земле сейчас протекает так, как того и требуется.

– Разрешите вас прервать, смотритель Гавриил, – произнес один из тех смотрителей, кто настаивал на переговорах как на акте символической капитуляции Юпитера. – Если вся эта встреча лишь камуфляж, почему же Афродита раскрыла нам стратегические данные о неизвестном доселе сыне нашего Хозяина? Ведь при проведении разведмиссии это выглядит немного нелогично, не находите?

– Да, информация эта, бесспорно, стратегическая, но отнюдь не ключевая, смотритель Рашид, – ответил Гавриил. – Конечно, этот факт прозвучал для нас как удар грома среди ясного неба и произвел шоковое впечатление. Но если рассуждать трезво, что мы узнали такого стратегически ценного? У Юпитера появился новый оружейник? Но рано или поздно это должно было случиться. Что произойдет с нами после обнародования этого заявления? Да ничего! Мы как придерживались политики недоверия, так и продолжаем придерживаться. Зато обратите внимание: нам четко и целенаправленно дают понять, что юпитерианцы не нуждаются более в Аннигилирующем Пламени, а следовательно, и Усилитель им больше не нужен. «Между нами больше нет разногласий, давайте дружить! – говорят они. – Мы заступаемся за вас, а вы за это пускаете нас погреться…» Идиллия! Ну а как сделать свою позицию более достоверной для нас, если не открыть нам кусочек настоящей правды? Им же надо, чтобы мы поверили в их искренность! Им надо, чтобы мы поверили в серьезность самих переговоров и не считали их ширмой. Вот и приходиться жертвовать кое-какими несущественными тайнами ради воплощения своего грандиозного замысла. Я утолил ваше любопытство, смотритель Рашид?

Рашид поморщился и помотал головой, явно не удовлетворясь вышесказанным.

– Резон есть, но недостаточно убедительно, – проговорил он. – Все-таки это больше походит не на фикцию, а на реальную попытку принять нас в союзники. Это разумно и вполне в духе Юпитера.

– Ну что же, – подытожил Джейкоб, – мы поняли, что вы хотели до нас донести, смотритель Гавриил. Это стройная концепция, но думаю, что выскажу сейчас мнение всех присутствующих: нам нужно побольше доказательств. Однако, я так понимаю, у вас наверняка есть также предположение и о той акции, что затевает Юпитер?

– Пока лишь гипотеза, но есть, – подтвердил Гавриил. – Разрешите вновь вернуться к визуальной информации…

Мефодий опять перенесся на песок мальдивского атолла к сидевшей подле него Афродите и их неторопливой беседе о том о сем. Это было куда приятнее, чем созерцать мрачные чертоги Зала Совета, даже несмотря на то, что умственное и физическое истощение грозило вот-вот лишить новобранца последних сил. Воспоминания были настолько явственными, что Мефодий даже ощутил на лице горячие лучи экваториального солнца, а в ушах отозвался шепот прибоя. Справа долетал бархатистый голос Прекраснейшей из Прекрасных, переходящий порой в звонкий музыкальный смех. Мефодий был бы премного благодарен Гавриилу, если бы тот вернул его часа на три попозже, и плевать хотел новобранец, что его мысли просматривают сейчас тридцать с лишним соглядатаев. Но Гавриил предпочел вернуться почему-то именно к этому отрезку сладостных Мефодиевых воспоминаний, ностальгия по которым, похоже, будет преследовать его всю оставшуюся жизнь.

Смотрители несколько раз подряд кропотливо изучили тот отрывок, где Мефодий рассказывал Афродите о ярком финале Троянской войны, и комментарии небожительницы о незаслуженно обижаемом человеческом варианте-два. Когда же Мефодия наконец оставили в покое (вернувшись в реальность, он почувствовал такую усталость, какую редко испытывал и в шкуре землекопа, а уж в обличье Исполнителя и подавно), в Зале Совета воцарилась задумчивая тишина. Каждый из смотрителей старался самостоятельно переварить подброшенную им Гавриилом пищу для размышлений. Джейкоб отрешенно разглядывал стоявший перед ним графин с водой. Сам Гавриил, который, похоже, для себя все определил уже давно, неспешно переводил взгляд с одного члена Совета на другого и ожидал, кто соизволит высказаться в первую очередь.

– Весьма своеобразный взгляд на человечество, – заговорил первым смотритель Иошида. – По ее понятиям, среди нас процветает махровый сепаратизм: землекопы в одном углу, мы в другом. Интересно, это ее личное мнение или оно отражает мнение всех юпитерианцев? – За Гавриила ответил Джейкоб:

– Навряд ли ее личное. Однако сейчас я начинаю понимать, смотритель Гавриил, что вас насторожило. И я намерен отойти от своей и принять вашу точку зрения, поскольку то же самое насторожило и меня.

– Вы имеете в виду мнение юпитерианцев о землекопе как о более влиятельном землянине, нежели мы? – спросил Гавриил.

– Я имею в виду ее замечание о том, не стоит ли им вести переговоры с землекопом, а не с нами, – уточнил Джейкоб.

Последовавшая за этими словами Главы Совета бурная реакция смотрителей была единодушна: этого не может быть, поскольку не может быть никогда!

– Да это просто смешно! – вскричал смотритель Рашид. – Мы контролируем каждый шаг землекопа, и если будет предпринята даже малейшая попытка переговоров, мы пресечем ее моментально и безжалостно!

– Такие гипотетические переговоры придется вести лишь с правительственными структурами землекопа, – выступил вслед за ним африканец Бамбуло. – А эти сферы у нас постоянно на виду, и подобная акция не останетя незамеченной. Абсурд!

– Пусть только попробуют! – негодовал Сатана. – Клянусь, тогда-то я точно настою на том, чтобы возобновить для землекопа физические зачистки! Какой был бы удар для Хозяина, какой удар!.. А ведь я говорил ему: дозволь мне разобраться с хронической проблемой этого строптивца!

Молчали лишь Джейкоб и Гавриил – эти двое уже понимали друг друга с полумысли. Джейкоб приподнялся из кресла и призвал к тишине, после чего, убедившись, что его внимательно слушают, произнес:

– Вы правы, все так и есть. По тем законам, по каким мы живем в содружестве с землекопом из века в век, даже сама гипотеза о такой невероятной инициативе за нашими спинами кажется по-детски наивной. Мы убеждены, что полностью контролируем сообщество землекопа и в любой момент способны корректировать его поведение в нужную сторону. Механизм этого прост: наш более совершенный мозг по строго отведенному Хозяином спектру телепатических волн способен влиять на мысленные процессы в голове землекопа и Исполнителя и как следствие и на их поведение. Но давайте вообразим невообразимое – что-то или кто-то разрушает эту связь…

Джейкоб замолчал, видимо, ожидая бурной реакции смотрителей на свои слова, но Совет слушал его без единого намека на удивление либо возмущение. Лишь смотритель Матуа, в чьем секторе разразилась странная аномалия, полюбопытствовал:

– Вы намекаете на то, что это неподвластное контролю племя на моей территории было подвергнуто некоему воздействию преднамеренно, и подозреваете в этом группу Сатиров-интервентов?

– Я не намекаю, смотритель Матуа, – ответил Джейкоб, – теперь я уверен в этом на восемьдесят процентов. И вы знаете, что самое плохое? Если это действительно так, эксперимент Юпитера увенчался полным успехом!

Смотрители стали озадаченно переглядываться и негромко переговариваться – подобное заявление Главы Совета произвело такое же впечатление, как и известие, что у Хозяина отыскался полноправный отпрыск.

– Скажите, – не отвлекаясь на всеобщее обсуждение, спросил Джейкоб у Гавриила, – вы думаете, что Афродита пыталась проделать тот же опыт и с мозгом нашего Исполнителя?

– Скорее всего нет, – проговорил Гавриил. – Согласитесь, едва научившись разбираться в велосипедах, рановато замахиваться на двигатель внутреннего сгорания. Предположим, мы правы: у них действительно появился способ изолировать от нас мозг землекопа. Само по себе это чудовищно сложно, так что о попытках изоляции Исполнителей говорить пока рановато. Их мозг сложнее в тридцать с лишним раз, и подчинить будет довольно проблематично. Хотя попытки этого в будущем исключать нельзя.

– И все-таки, смотритель Джейкоб, – обратился к Главе Совета смотритель Рашид, – мне кажется, что вы безосновательно сгущаете краски. Имеет место обычное стечение обстоятельств, не более. Слишком уж неправдоподобно все вышесказанное звучит.

– Да, я пожертвовал под этот скепсис двадцать процентов своей уверенности, – сказал Джейкоб. – Больше, к сожалению, не могу – Хозяин сотворил меня очень недоверчивым смотрителем, и, пока я не разберусь во всем самостоятельно, не успокоюсь. Смотритель Матуа, мы с вами немедленно отправляемся в ваш сектор. Смотритель Гавриил, вы также следуете с нами.

– Каковы же будут итоги этого заседания? – в один голос спросили Бамбуло, Чжоу Ли Хо и еще несколько членов Совета.

– Итоги? – переспросил Джейкоб. – Двойная… Нет, тройная… Десятикратная бдительность! Провести доскональные проверки на местах на предмет выявления аномалий подобных борнейской. Вхожим в правительство смотрителям и агентам по выяснении чего-либо подозрительного сообщать немедленно. Любая интервенция должна быть локализована в кратчайшие сроки! Я объявлю о дате следующего заседания по результатам расследования на Борнео…

Распустив Совет, Джейкоб подошел к парализованному Мефодию и вывел его из режима «видеопроектора». Подвижность и ясность мысли вернулись к новобранцу, однако он обнаружил, что не в силах не только куда-либо идти, но и просто подняться из кресла.

– Знаю. Сиди, – произнес Джейкоб и удержал пытающегося встать Мефодия. – Выдержать тридцатикратное сканирование – тут и смотритель утомится, не то что ты. – Он повернулся к Гавриилу. – Пришлите ребят, пусть помогут ему добраться до кровати. Я думаю, трех-четырех дней полного покоя хватит для восстановления работоспособности. К тому же, – Джейкоб сдержанно усмехнулся, – мальдивская командировка тоже вытянула из него прилично соков. Выдержать две ночи с… Многие хотели бы очутиться на его месте. Даже я…

Пришедшие на помощь Мефодию Роберто и один из «комендантов», вежливо поддерживая под руки, препроводили его до небольшой комнаты с жесткой кроватью, тумбочкой, стулом и вешалкой для одежды. Мефодий лежал пластом, не в силах даже моргнуть, когда к нему заглянул Гавриил.

– Как отдохнешь, выдвигайтесь с Роберто к побережью, – велел он, усаживаясь на стул. – Доберетесь до Рейкьявика, а там смотритель Бьерн доведет вас до Санкт-Петербурга. Оттуда сразу домой и дожидаться меня. Скажи Свенельду, что я дал тебе неделю отпуска для свидания с родственниками. Джейкоб тобой доволен. Я тоже. Неплохое начало, весьма неплохое. Боюсь тебя перехвалить, но не каждый новобранец так быстро втягивается в работу, далеко не каждый. Короче, сработаемся, только не будь таким же строптивым, как Мигель.

– Скажите, у нас действительно серьезные проблемы? – еле слышно спросил Мефодий.

– У нас всегда серьезные проблемы, – ответил Гавриил. – Просто иногда их чуть больше, иногда чуть меньше. Но ведь нас и создали, чтобы их разрешать, не так ли? А проблема, которую распознали своевременно, уже наполовину решена, тем более если ею занимается сам Джейкоб. Мир знавал вещи и похуже… Теперь отдыхай, а мне пора на Борнео.

За то время, что Мефодий отсутствовал в Староболотинске, город поглотила ранняя и промозглая сибирская осень. Разверзшиеся хляби небесные с каждым днем все основательней убивали робкие надежды староболотинцев на традиционное в их краях бабье лето, которому по всем признакам давным-давно пора было наступить.

Возвратившись из предоставленного ему Гавриилом недельного отпуска на родину, где пришлось самым беззастенчивым образом выдавать себя за дизайнера по художественному оформлению помещений, Мефодий обнаружил, что Гавриил все еще пребывает на Борнео. Возвращение же его, со слов Свенельда, следовало ожидать только недели через две. А пока Гавриил отсутствовал, Свенельд взялся рьяно воплощать приказ Джейкоба, предписывающий десятикратно увеличить бдительность и подстегивать агентурные сети на предмет поиска подозрительного. В общем, загрузили Мефодия обычной исполнительской рутиной, и принялся он, когда совместно с Роберто, а когда и в одиночку, совершать каждодневные обходы и выслушивать рапорты агентов на местах.

Во двор дома, где проживал до своего Просвещения, Мефодий вошел с опаской, хотя Гавриил и утверждал, что все основательно за ним подчистил. Дом продолжал жить будничной жизнью: жильцы курсировали с работы и на работу, по магазинам и по гостям, подъезжали и отъезжали автомобили… И только непогода держала в квартирах извечных околоподъездных бабушек и неугомонных ребятишек. Все жильцы, кто знал Мефодия ранее, узнавали его и теперь, приветливо кивая как ни в чем не бывало. Старания Гавриила и впрямь не пропали даром – человек, что не так давно устроил в этом самом дворе бесплатное представление с фейерверком и акробатическими номерами, был встречен, словно переехавший отсюда в другое место и сегодня вернувшийся за оставленными вещами обыватель.

Пелагея Прокловна при встрече с давешним соседом была обрадована настолько, что даже прослезилась.

– Эх, загорел-то как! – восклицала старушка, угощая Мефодия чаем, заваренным на травах из собранного ею гербария и обладающим, с ее слов, целительным свойством. – В нашенских краях этакое загорание не прилипает; видать, на югах довелось побывать?

– Довелось, – кивнул Мефодий. – По службе. Гавриил брал меня с собой на одно мероприятие.

– Ох и учудил Гаврила-батюшка-то наш, ох и учудил! – закачала головой Прокловна, возвращаясь к былому – она-то все произошедшее здесь помнила прекрасно. – Хоть и Божий человек, а такое попустительство содеял! Благо хоть без бомбометания и членоломательства обошлось. День народ судачил, кости тебе перемывал, но угомонился – Гаврила-батюшка, ежели захочет, кого угодно враз убедить сможет, что кто старое помянет…

– Ничего, все в порядке, – отмахнулся Мефодий. – Зато какой экзамен получился для свежедеблокированного!

– Да ну их куда подальше, такие экзамены, – вздохнула Пелагея Прокловна и вдруг встрепенулась: – Ой, а как там Мигелька-сорванец поживает? Не захаживает что-то в гости, не звонит даже. Жив-здоров ли?

– Жив, Пелагея Прокловна, – ответил Мефодий. – Он сейчас вроде как… ну, декабрист в ссылке или Ленин в Шушенском…

– Видать, опять учудил чего?

– Да нет, ничего существенного… Напортачили мы там чуток. Его наказали, а меня за неопытность решили помиловать. Вообще-то мне тоже следовало бы с ним отбывать наказание, но Джейкоб решил так…

– Вот даже как! – почтительно понизив тон, проговорила Прокловна. – Ну раз уже сам Божий любимец повелел, знать, так тому и быть…

Пробыв у агента Пелагеи полтора часа (не хотелось обижать торопливостью выручившую его при июньских неприятностях гостеприимную старушку), Мефодий покинул ее со свертком свежеиспеченных шанежек. Но не успел он отойти от подъезда, как столкнулся на пороге еще с одним своим давним знакомым.

– Вот так встреча! – развел руками Тутанхамон, словно собираясь заключить Мефодия в дружеские объятья. Сопровождавшие его Колян с приятелем вежливо расступились, дабы не мешать проявлению хозяйской радости. – Шишкин! Да ты никак уже с зоны откинулся? Быстро, быстро!.. Замолвил, что ли, за тебя словечко кто-то?

– С какой зоны? – не понял Мефодий, и только тут до него дошло, что, очевидно, по какому-то недочету Гавриил упустил при «зачистке» мозг Виктора Игнатьевича из поля зрения. – А, да, с зоны… Под амнистию попал! К художникам закон проявляет снисхождение. Мы, люди искусства, в состояние аффекта впадаем чаще других, потому и спрашивают с нас отдельно.

– Как сам-то поживаешь? – заботливо поинтересовался Тутанхамон. – Вижу, что не беляши по вокзалам таскаешь. – Он с ног до головы окинул взглядом одетого с иголочки Мефодия. – Приоделся, важный стал, не то что раньше. Масть поперла?

– Да, работы полно, еле справляюсь, – подтвердил Мефодий. – Талант оказался востребован, так что…

– Хорош прибедняться – «талант»! – Тутанхамон панибратски хлопнул Мефодия по плечу, отчего прежнего портретиста наверняка сбило бы наземь. – Талантище, а не талант! Да я как в офис к себе захожу, веришь-нет, по десять минут портретом своим любуюсь! Это ж надо, как ты в самую точку угодил!

– Попробовал бы не угодить…

– Ай, да что там, забудь ты про тот «Паджеро», я его продал уже давно!.. Ты мне лучше вот что скажи. – Виктор Игнатьевич доверительно приблизился к Мефодию и вполголоса, будто опасался чего-то, полюбопытствовал: – Ходит слух, что ты в одиночку лучшим конопатовским бойцам вместе с самим Васькой тогда накостылял. Правда это или нет?

– Мы не сошлись во мнениях, – тоже якобы доверительно поведал ему Мефодий. – Они назвали известного вам великого Шишкина бездарным. Меня это слегка задело…

Мефодий пообещал обдумать предложение Тутанхамона опробовать себя на поприще татуировщика («Да с такими пальцами тебе бы среди братанов цены не было, отвечаю!..»), а также деликатно отклонил приглашение «пропустить по маленькой». Сославшись на художественную необходимость, Мефодий пожелал Виктору Игнатьевичу успехов в труде, после чего спешно удалился.

Уходя, Мефодий спиной чувствовал, как Виктор Игнатьевич со товарищи провожали его такими взглядами, будто только что беседовали с тенью отца Гамлета, явившейся из ниоткуда, стрельнувшей у них закурить и снова ушедшей в никуда…

«Каторга» Мигеля не требовала особых усилий для ее обнаружения – горы вырытой земли, батареи извлеченных из нее прогнивших труб, застывший в бездействии допотопный экскаватор и копошащиеся вокруг нервные люди в замызганных робах. И протекало это героическое «освоение недр» под моросящим холодным и мерзким дождем.

Мигель угадывался среди одинаково одетых коллег по работе лишь торчащими из-под оранжевой каски свалявшимися черными патлами. Роба на нем была явно с чужого плеча, поскольку для того, чтобы заполнить ее целиком, Мигелю требовалось поправиться килограммов до ста пятидесяти. Стоя почти по колено в серой жиже и искривив лицо в озлобленной гримасе, он остервенело осаживал кувалдой фланец трубы, что давалось ему с куда меньшим изяществом, нежели владение слэйерами.

Подошедшему к траншее по подложенным доскам Мефодию поначалу послышалось, что разжалованный в землекопы наставник дает сам себе счет – «и раз, и два…». И только прислушавшись получше, Мефодий уяснил, что никакой это не счет, а специфический нецензурный речитатив, наглядно выражающий мнение Мигеля и о его нынешней работе, и о Джейкобе с Гавриилом, и даже о самом фланце, который имел к его проблемой весьма косвенное отношение.

– Бог в помощь! – выкрикнул Мефодий, стараясь перекричать царивший окрест производственный шум.

Мигель с пристрастием опустил кувалду в последний раз и, видимо, осознав всю тщетность своего занятия, отшвырнул ее в сторону, после чего нехотя обернулся на зов.

– А-а-а, вот он, наш крутой иконописец! – обиженно закричал он, однако в глазах его все же пробежали обрадованные искорки. – Ты случаем не в подмогу мне прибыл? Тогда снимай пиджак и хватай сей молот!

– Сам знаешь – просился, но не взяли, – ответил Мефодий. – Говорят, опытом не вышел еще…

– Тогда зачем пришел, посланец Неба? Позубоскалить над несчастным землекопом?

– Вылезайте лучше на поверхность, мавр, – чайку попьем, плюшек поедим. У меня для вас презент от Пелагеи, так что извольте получить. Когда у вас обед?

– Всегда, как жрать захочется, сеньор, – огрызнулся Мигель. – Надеюсь, про плюшки не шутишь, а то со мной на тему хлеба насущного сейчас опасно шутить. На здешнем окладе не пожируешь, лишь бы на макароны да на бульонные кубики хватило.

– Не шучу, – успокоил его Мефодий и перебросил из руки в руку ароматно пахнущий сверток от Прокловны.

Учуяв запах свежей сдобы, Мигель возбужденно повел ноздрями и заметно приободрился.

– Ну, пошли в вагончик. Чай, так уж и быть, за мной…

Мигель, конечно, мог просто выпрыгнуть из траншеи, но, дабы не привлекать постороннего внимания подобными олимпийскими выкрутасами, предпочел прохлюпать сотню метров по грязи до дощатых сходен. По дороге он хлопнул по спине самого неиспачканного из всех копошащихся в траншее – осанистого субъекта с планшеткой (по всей видимости, прораба) – и фамильярно бросил ему:

– Степаныч, ну ее на хрен, эту трубу; выйдет сварщик из бюллетеня и отрежет как надо. Там ему на три минуты работы, а я уже сорок парюсь! Короче, ко мне родственник с визитом, ежели что, я в теплушке на перекуре.

– Вчера родственник, сегодня родственник… – проворчал Степаныч. – Они что, во внерабочее время к тебе наведываться не могут? Нам тут и так до снега возиться, а коли мы еще и филонить будем…

Мигель никак не отреагировал на ворчание прораба, а выкарабкался из траншеи и повел Мефодия в небольшой дощатый домик-теплушку на колесах.

– Тут Роберто на днях забегал, – включая плитку и водружая на нее пузатый чайник, сообщил Мигель. – Рассказал, где вас с Гавриком носило. Ну, что могу сказать: сволочь ты и больше никто! Некоторые всю жизнь исполнительскую лямку тянут и даже близко никого, кроме Циклопов да Сатиров, не видят, а ты не успел слэйеры замарать, как на тебе – сначала Титана посмотреть, а потом еще хлеще – саму Афродиту пощупать! Будь мы мелочными землекопами, многие из нас на тебя после этого обиду затаили бы, и я в первую очередь… – Потом посопел, посопел и все-таки не выдержал: – Ну и как она на ощупь? Ладно, не отвечай, по роже твоей вижу, что не Зинка-буфетчица, – вон как ты расплылся…

– Даже не верится, что она враг, – заметил Мефодий. – Так все… натурально, что ли. Аж голова кругом идет, когда она свои глазищи на тебя поднимет…

– Враг-враг! – подтвердил Мигель. – Еще какой враг!.. А ты там ненароком никаких ее венерических подарков не прихватил? А то гляди, придется потом пару сотен лет на уколы ходить.

– Ну а у тебя как дела? – поинтересовался в ответ Мефодий. – Вижу, не скучаешь: подвижный труд на свежем воздухе, и все такое…

Мигель скорчил трагическую гримасу.

– И не совестно, а? – буркнул он. – Вот погоди, сам попадешь в такую передрягу, я тоже к тебе с тортиком приду и буду изгаляться: как тебе, дескать, Мефодий Петрович, живется-дышится?.. Хреново дела, вот как! Думаешь, приятно каждый день горбатиться с девяти до пяти, а последнюю неделю и вовсе от зари до зари – отопительный сезон у них на носу, понимаете ли! Прораб, гад, вечно недоволен, лишением премии стращает! Тоже мне, нашел чем пугать! А сам по умственному развитию – что моя кувалда. Я тут было начал подозревать, что у него и законные три процента мозга полностью не задействованы; от силы полтора, да и то те, что за попить-поесть-размножиться отвечают… Ничего, последний день буду отрабатывать, я его хохмы ради усмирительным сигналом в грязи поползать заставлю, вот увидит… Тоска, короче, здесь вселенская, вот что!

Уничтожив под чаек Пелагеины гостинцы и обсудив последние новости «с фронта», сослуживцы задержались на том, что у них нежданно-негаданно объявился некий «сводный брат» Сагадей.

– Этак он еще свои права на нас как на наследство затребует! – возмутился Мигель. – Не нравятся мне эти новые родственнички. Чего они обычно хотят, так это жилплощадь поделить, если вовсе себе не заграбастать! – И с обидой добавил: – Проклятье, в мире столько всего интересного происходит, а я здесь как прикованный торчу! Какие-то новобранцы, от горшка два вершка, шашни курортные с богинями крутят, а ты, заслуженный мастер исполнительского ремесла, грязь сапогами черпаешь да перед землекопами за кучку бумажек унижаешься! Где справедливость, я тебя спрашиваю?.. Ладно, потерпи еще два месяца, выйду я из опалы и устрою тебе жизнь настоящего новобранца! Будут тебе Мальдивы, будут тебе Афродиты, будут и виски с тониками…

Мигель ошибся всего на месяц – из ссылки его в срочном порядке возвратили уже к середине октября: никто и не предполагал, что в, казалось бы, давным-давно составленном уравнении современного мироустройства появится новая, не вписывающаяся в его сбалансированную формулу вводная…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПЕРЕСТАНОВКА НА ПЕРЕДНЕМ ПЛАНЕ

Следует всегда помнить, что мы не можем управлять событиями, а должны прилаживаться к ним.

Эпиктет

Врагов имеет в мире всяк,

Но от друзей спаси нас, боже!

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»

Массовая истерия подобна лесному пожару при ураганном ветре, поскольку распространяется с аналогичной скоростью. Спасаясь от бушующего пламени, огромные стаи животных, в которых свирепые хищники бегут бок о бок с безобидными травоядными, сметают на своем пути все. Естественное желание выжить подавляет остальные, в том числе и обыкновенное здравомыслие. Куда угодно, лишь бы подальше от опасного места!..

Паника усиливается многократно, когда становится понятно, что спасительный выход отсутствует – впереди тупик, и деваться из него попросту некуда…

В мире локальные очаги массовой паники вспыхивали и вспыхивают повсеместно – катаклизмов природного характера во все времена было предостаточно. Но всплеска животного страха такого масштаба человечество не помнило…

Все начиналось, словно летний июльский ливень. Поначалу непроверенные факты в выпусках новостей. Затем переход этой информации, но уже официально подтвержденной, на приоритетные позиции – «Новости дня», первые полосы и тому подобное. А после того как ситуация начала усугубляться, они и вовсе перешли в разряд военных сводок: ежечасное прерывание телепередач ради сообщения «горячих» сведений и пресс-релизы. Робкие и редкие капли-слухи за несколько дней переросли в льющиеся отовсюду потоки правдивой и не совсем информации.

Откуда взялось это, так никто толком объяснить и не сумел. Первыми узрели его те, для кого наблюдение за небом являлось обязанностью профессиональной: сотрудники астрономических организаций и обсерваторий. Они-то и принялись раскачивать колокол тотального безумия.

Направив однажды свои вооруженные взгляды в зенит, дабы проверить участившиеся жалобы телерадиокомпаний и разведывательных ведомств о потере связи с их спутниками, ученые мужи обнаружили на околоземной орбите такое, отчего тут же заерзали, как на муравейнике. Там, где еще совсем недавно циркулировали утыканные антеннами спутники, висело нечто черное и обтекаемое, размером и объемами равняющееся четвертинке Луны. Самое разумное объяснение явлению – заблудившийся астероид – отпало само собой, потому что идеальная симметрия Объекта вкупе со статичным положением в пространстве наглядно доказывали его искусственное происхождение. Долго никто не решался первым произнести слово «космический корабль» – существовала большая вероятность того, что явление это – лишь огромный мираж, а вписывать свое имя в историю с припиской «тронувшийся умом паникер» не хотелось никому. Ну и разумеется, что те, кто по долгу службы обязан был получить эти сведения первыми, поначалу ни на йоту не поверили заплетающимся в словах перевозбужденным научным сотрудникам.

Однако электронные средства наблюдения не лгали. Полученные с Земли и с ближайших функционирующих спутников записи подтверждали наличие на высоте порядка трех тысяч километров инородного Объекта предположительно внеземного происхождения. Родившаяся было гипотеза о его местном происхождении была быстро отринута: вывести на орбиту либо смонтировать там в столь короткие сроки подобную громадину не могли себе позволить ни Россия, ни Америка, ни уж тем более другая имеющая доступ к околоземному пространству держава.

Парализующий страх сковал землян. Правительства обеспокоенно взирали в небо и также не знали, как им себя вести. Военные нервно барабанили пальцами по ракетным пультам и просчитывали координаты цели и траектории для ее поражения. Журналисты выплескивали на головы землян неимоверное количество версий, что также не способствовало всеобщему успокоению. Ученые устраивали консилиумы, пытаясь отсеять от плевел догадок зерна требуемых истин.

Народ же пока в большинстве своем настороженно перешептывался.

Пока…

– Ерунда какая-то! – буркнул Свенельд, глядя в телевизор. – Космических кораблей нет и быть не может в принципе! Звездолеты – это порождение воображения землекопов, которому максимум что светит в космосе – так это долететь до соседних планет…

На экране шли последние известия, точнее, известие, потому что прочие новости отошли за эти дни на второй план. Все творящееся на планете отныне вращалось вокруг находящейся на орбите черной конструкции непонятного происхождения.

– Но кто из повелителей закинул сюда эту болванку? – спросил у Свенельда Роберто. – А главное – зачем?

У телевизора собрались все незанятые по службе Исполнители, включая Мефодия. Отсутствие Гавриила делало Свенельда ответственным куратором пятьдесят пятого сектора, поэтому он обязал всех свободных от дел дежурить у источников информации, дабы не прозевать чего-либо существенного.

Диктор только что передал видеорепортаж о провалившейся попытке установить с объектом связь на всех известных землянам частотах. Объект продолжал отмалчиваться и дрейфовать по орбите, а за истекшие сутки еще несколько спутников разбились о его гладкую поверхность.

– Плацдарм? – скромно предположил Мефодий – в силу своей молодости он еще не решался высказываться в полный голос.

– Небожителям на той высоте плацдарм нужен, как рыбам под водой аквариум. Их материальная оболочка жизнеспособна на высоте до тридцати километров, а выше они и без плацдарма прекрасно себя чувствуют, – отозвался один из новых товарищей Мефодия по оружию, «проверенный» Исполнитель Матвей, чей мозг был деблокирован незадолго до революции девятьсот пятого года, сын потомственного дворянина, князя Семена Никаноровича Феоктистова.

– А может, это бомба? – спросил еще один «проверенный» – Александр, участник Великой Отечественной войны; попал в плен к немцам после глубокой контузии и прошел деблокировку в бараках Освенцима. Там, среди офицеров рейха, работало под прикрытием множество смотрителей – война ломала психику землекопов и, как следствие, частенько повреждала альфа-кодировку. К сожалению, останавливать войну смотрители были не вправе, но извлекать из нее выгоду для человечества им никто не запрещал.

– Тогда чего они медлят? – сказал Роберто. – Раз прибыли бомбить, чего тянуть?

– Ждут приказа, – вновь предположил Александр. – Или главного бомбардира.

– Да глупости все это, – махнул рукой Роберто. – Даже если и так, на кой им вообще бомба? Для них делать бомбу – то же самое, что нам с вами сдать слэйеры и вооружиться дубинами…

Будто услыхав идущую в кабинете дискуссию, выступавший в прямом эфире министр обороны помянул некогда отгремевший голливудский кинофильм «День Независимости» и доложил, что сегодня он поставил вопрос о нанесении по объекту превентивного ядерного удара, дабы потом Человечеству не пришлось сожалеть об упущенной возможности под игом каких-нибудь «зеленых человечков». В ответ на слова министра спешно сформированный из представителей общественности комитет по встрече «братьев по разуму» замахал плакатами и поднял такой крик у ступеней Государственной думы, что окружившие его омоновцы схватились за щиты и резиновые дубинки.

– Бедные недалекие землекопы, – глядя на митингующих комитетчиков, жалостливо вздохнул Свенельд. – Надеются обрести во Вселенной родственные души… Видели бы они Антарктическую битву и то, на что эти «родственные души» способны…

О том, насколько серьезно встала проблема этого непонятно откуда нарисовавшегося дамоклова меча, явственно говорил и следующий факт: НАТО приостановил подготовку к запланированным широкомасштабным учениям и ввел в своих войсках боеготовность третьей степени.

Зазвонил телефон. Выслушав собеседника, Свенельд несколько раз молча кивнул, затем произнес:

– Да, у нас все в порядке… Хорошо, вас понял… Ждем, – и положив трубку, проинформировал находившихся в кабинете Исполнителей: – Завтра прибывает Гавриил. Не вздумайте в последний день моего руководства подложить мне какую-нибудь свинью!..

Через неделю после обнародования первых сведений о неопознанном Объекте не осталось на Земле уголка, где эта тема не обсуждалась бы в том или ином ключе. Мнения разделились: либо к нам прилетели наши космические друзья, либо враги, причем второе мнение явно превалировало над первым. К имеющим оптимистическую точку зрения относилась впечатлительная молодежь и бизнес-прослойка, уже прикинувшая в уме, сколько можно получить выгоды от новых космических технологий. Пессимистами являлись, естественно, военные и все без исключения религиозные структуры, узревшие в загадочном Объекте предвестника ожидаемого конца света.

Последних охватила безумная истерия всех мыслимых и немыслимых проявлений. Христиане, мусульмане, католики, протестанты, иудеи забыли о многовековых распрях и ударились в усердные молитвы. Сектанты организовывали публичные самосожжения и жертвоприношения в надежде, что нависший над планетой черный посланец Зла насытится жертвенной кровью и уберется восвояси туда, откуда пришел. Буддисты колотили в отгоняющие злых духов колокола.

Меньше всех паниковали жизнерадостные кришнаиты. Они продолжали славить Кришну и Раму, бренчать бубенчиками и трясти бритыми головами; какая разница, что за судьба уготована планете, если всех их в конечном итоге ожидала повальная реинкарнация?

Первая волна паники зацепила даже тех, кто вообще не имел отношения ни к одной известной религии, заставив эту атеистически воспитанную категорию населения впасть в чисто инстинктивную тревогу и раздражение…

Спутники продолжали разбиваться о поверхность Объекта, и это пока был единственный вред, причиняемый землянам таинственным пришельцем. Полной неподвижностью он словно провоцировал Человечество на то, чтобы к нему подобрались поближе и занялись его глобальным изучением. И хоть поведение нежданного гостя больше всего напоминало охотящуюся лису, когда та притворяется мертвой и подпускает любопытную жертву к себе вплотную, искушение исследовать Объект было столь велико, что после недолгих колебаний научная общественность решила-таки дерзнуть.

Поставленная задача оказалась по плечу только США. Подготовка к мероприятию была произведена НАСА с достойной оперативностью и размахом. В скором времени с мыса Канаверал стартовало сразу три «шаттла», под завязку напичканных ультрасовременной научно-исследовательской аппаратурой и имеющих на борту команды из высококлассных специалистов. Окрестили «шаттлы» очень символично: «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья», что наверняка польстило бы первооткрывателю Нового Света.

Россия завистливо заскрипела зубами: у нее лишь месяц назад отправился на экскурсию очередной космический турист, а деньги, заплаченные им, успели иссякнуть еще до отделения у его ракеты-носителя первой ступени. Потому о новом запуске России говорить было пока рановато: следующая ракета-носитель еще не сошла со стапелей, не было горючего, не было еще множества нужных для выхода в околоземное пространство деталей. И ничего не оставалось упустившей свой шанс России, кроме как вместе с остальным миром припасть к экранам и, затаив дыхание, следить за полетом к черному Объекту трех крылатых «каравелл». Таким образом, право первого контакта с Объектом было застолблено за Америкой безоговорочно.

Выходящая в прямом телеэфире шоу-трансляция «Встреча миров» была организована также на очень высоком уровне – когда еще в истории Человечества случалось нечто подобное?

Облепленные видеокамерами как изнутри, так и снаружи, «шаттлы» посекундно демонстрировали ход эпохальной экспедиции. Суровые и сосредоточенные лица пилотов, четкие и отлаженные действия бортинженеров, скупые шутки научного персонала… Все это не было очередной голливудской постановкой, а происходило в реальности, заставляя собравшихся у телеэкранов землян следить за происходящим с удвоенным интересом.

Волнение астронавтов возрастало – кажущийся не столь грозным издали, постепенно Объект вырос в немыслимую по габаритам громаду. Его давящая на психику монументальность впечатляла даже через экран. О том, как были поражены сами астронавты, можно было догадаться из их сбивчивых фраз, на две трети состоявших из восторженных междометий.

Наконец необъятный Объект заполнил собой все пространство экрана. Попадающие в объективы камер друг друга «шаттлы», на фоне нависающего справа отвесного обрыва, смотрелись как голуби, пролетающие над склонами Эвереста. Однако никаких намеков ни на шлюзы, ни на входные люки, ни даже на иллюминаторы в этой горе так и не обнаружилось.

«Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» облетели вокруг внеземного корабля два раза, так что не заметить их присутствия на его борту попросту не могли. Однако никаких ответных жестов со стороны тех, кто, возможно, находился внутри Объекта, не последовало. Как это понимать, пока никто объяснить не мог…

Гавриил прибыл на сутки позже, чем обещал, то есть как раз в тот день, когда весь мир с напряжением следил за попыткой американских астронавтов пролить свет на загадку появившегося в околоземном пространстве Объекта.

Гавриил пребывал в мрачном расположении духа, ибо радоваться было абсолютно нечему – на Земле происходили непредсказуемые события, не вызывающие оптимизма. В «конторе» висело тягостное молчание, нарушаемое лишь звуками работающего телевизора и периодическими телефонными трелями.

Звонили в основном узнавшие о Гаврииловом прибытии смотрители соседних секторов. Их интересовали как результаты проведенного на Борнео расследования, так и мнение Гавриила насчет взбудоражившего мир явления. Мнение у Гавриила было однозначное: направленная на землекопа провокация небожителей, причем с таким хитрым расчетом, что ни смотрители, ни Исполнители пресечь ее оказались не в состоянии. Ни один смотритель не мог подняться на такую высоту, поскольку их тела предназначались для перемещения лишь в нижних слоях атмосферы – там, где можно было свободно дышать.

Гавриил рекомендовал всем готовиться к худшему. Верхом его оптимизма была лишь надежда на то, что план небожителей сорвется из-за каких-либо форсмажорных обстоятельств. Робкая и маловероятная надежда, как он сам признавал.

– На Борнео мы обнаружили, пожалуй, серьезнейшую из всех зафиксированных ранее аномалий, – сказал Гавриил собравшимся в его кабинете на совещание Исполнителям. – Мнение это не только мое, но и Главы Совета. И пусть затронула аномалия всего шестнадцать аборигенов, ничего опаснее для нас и представить нельзя.

– А что, она может повториться где-то еще? – спросил. Свенельд.

– Уверен, что да, – подтвердил Гавриил. – Причем в масштабах более катастрофических, нежели эта. Нами было неоспоримо доказано искусственное и целенаправленное ее происхождение.

– Значит, все-таки юпитерианцы? – полюбопытствовал Роберто.

– Больше некому. Смотритель Матуа оказался прав – усмирительный сигнал пятикратной мощности отскочил от мозга этих землекопов как от стенки горох, потому к их мозгу пришлось подбираться с другого направления: подкинуть на берег якобы выброшенную океаном бочку вина со снотворным. К счастью, эта простая тактика сработала без осечки. Через шесть часов после откупоривания бочки племя – трое мужчин, пятеро женщин и восемь разновозрастных детей – спало как убитое, что и позволило нам без проблем исследовать содержимое их подвергшихся аномалии участков мозга.

– Грубоватая тактика, – заметил Свенельд.

– Согласен, – кивнул Гавриил, – но другого выхода не было. В день прибытия Джейкоб попытался установить мысленный контакт с одним из подростков племени, но тот едва не проткнул Главу Совета копьем. Повышенная и неподконтрольная агрессия, причем заметьте: агрессия только по отношению к представителям наших высших форм Человечества.

– Как же они сумели определить, что вы не обычные туристы-землекопы? – выразил общее удивление Роберто. – Вы что, в открытую перед ними левитировали?

– В том-то и дело, что нет! Нам самим это показалось поразительным и ничем не объяснимым. Однако наша «снотворная бочка» пролила свет и на данный факт. Все вы прекрасно знаете, каким образом мы, смотрители, способны контролировать всех остальных, имеющих мозг и нервную систему, земных обитателей. Наш мозг излучает особые волны. Посредством их мы настраиваемся на все отвечающие за поступление в ваш мозг информации каналы, причем не только внешние – глаза, слуховой аппарат, кожный покров, – но и внутренние, коими Хозяин снабдил мозг всех своих творений для доступа к ним самому. Каналы эти пропускают наши сигналы в обе стороны, что и дозволяет нам либо брать из мозга необходимые сведения, либо напротив, заносить их туда, причем сведения как информационного, так и приказного, побуждающего к действиям характера. Механизм этот довольно прост, и его изначальные настройки не претерпели изменений с тех пор, как Хозяин разработал и внедрил их во все свои творения. Итак, на Борнео произошло следующее: все нервные каналы, по которым необходимо было подключиться к мозгу этих шестнадцати, оказались заблокированы. Заблокированы наглухо и заблокированы так, как это мог проделать лишь Хозяин! Помните Вавилонскую аномалию? Случай практически аналогичный, но произошедший не сам по себе, а вызванный искусственно и на самом высочайшем технологическом уровне!..

– Невероятно! – вырвалось у кого-то из присутствовавших.

– Но это еще не все, – продолжал Гавриил. – Как только сигнал от нашего мозга поступает в эти заблокированные центры, происходит следующее: из-за особенностей блокирования в мозг землекопа автоматически передается сигнал тревоги, и тот, кто совершил попытку установления телепатической связи, тут же определяется как опасный враг. Отсюда вывод: мы сами рассекретили себя. Вы, Исполнители, – когда пытались произвести усмирительный сигнал, а мы – когда пробовали считывать нужные данные.

– И вся эта сложная процедура была произведена Сатирами? – скептически произнес Роберто. – Даже не верится.

– Мы пришли к заключению, что все это было проделано не просто Сатирами, Исполнитель Роберто, а специально подготовленными Сатирами, – поправил его Гавриил. – И мы также подозреваем, что данная акция может быть проведена не только по отношению к конкретному землекопу, но и одновременно к целой группе таковых. На эту мысль нас навело то, что характер повреждения телепатических каналов был полностью идентичен у всех шестнадцати землекопов. Идентичен настолько, что разницы между видоизмененными участками мозга не обнаружил даже Джейкоб. Все вышесказанное, разумеется, пока так и осталось гипотезой, но версии этой на данный момент придерживаются Главы Совета и я в том числе. Заседание Совета назначено на послезавтра, и мы не завершим его, пока не будет выработана эффективная концепция по противодействию подобного рода диверсиям.

– Смотритель Гавриил, все, что вы сообщили, как-то связано с этим? – Роберто указал в сторону телевизора, на экране которого американские «шаттлы», прекратив безрезультатные облеты Объекта, сбавляли скорость, намереваясь зависнуть над его поверхностью.

– Лично я считаю – да, однако мы не можем быть полностью уверенными, что эта «посылка» все-таки от Юпитера. Весьма вероятно, что на самом деле это реакция Кроноса на изгнание Палланта.

– Любопытная получается картина, – Свенельд задумчиво погладил свою длинную седую бороду. – Доступа к мозгу землекопа Юпитер так и не получил, но он перекрывает туда дорогу и нам. Причем перекрывает довольно основательно. Теперь мы с ним, получается, на равных. Что же дальше, смотритель Гавриил?

Но ответить Гавриил не успел – сидевший у телевизора с выключенным звуком Исполнитель Матвей поднял руку и произнес:

– Прошу прощения, но, по-моему, покорители космоса собрались взять образцы…

– Да, на это стоит посмотреть, – согласился Гавриил и, взяв со стола пульт, добавил громкости.

Взять образцы материала, из которого состоял Объект, оказалось невозможно: его монолитную поверхность не брало даже самое мощное средство из тех, какими обладали вышедшие в открытый космос астронавты, – лазерный резак. Мощный луч лазера соприкасался с неизвестным черным материалом и словно терял от этого соприкосновения все свои свойства. Лазер не только не оставлял следов, но не мог даже нагреть обрабатываемый им участок поверхности ни на градус. Так что единственным, чем занялись работающие за пределами «шаттла» астронавты, стала лишь подробная видеосъемка, чтобы впоследствии, на Земле, можно было составить представление о материале Объекта хотя бы по фотографиям.

Но на Землю никто из астронавтов уже не вернулся.

Резкий толчок, как при хорошем землетрясении, заставил содрогнуться пребывавший до этого в неподвижности Объект. Работающих в непосредственном контакте с поверхностью астронавтов отбросило от Объекта на несколько метров. Создалось впечатление, что пришелец намеренно пытается стряхнуть с себя назойливых представителей Человечества.

Первыми зафиксировали два полупрозрачных, похожих на клубы желтого тумана, облака видеокамеры «Пинты». И центр управления полетом, и сами астронавты приняли поначалу их за помехи при передаче видеосигнала. Бесформенными рваными кляксами облака появились одновременно с разных сторон от астронавтов и быстро пошли на сближение.

То, что «кляксы» – не помехи, стало ясно, когда они накрыли собой так и не обративших на них внимание астронавтов. Плававшие в невесомости люди попросту исчезли, а на их месте остались мелкие фрагменты тел и скафандров, которые необъяснимая сила разметала на большое расстояние. Лишь оборванные страховочные тросы все еще медленно разматывались в ту сторону, куда несколько секунд назад перемещались удерживаемые ими астронавты.

Все, что последовало затем, уложилось всего в полторы минуты. Не успели еще ни команды «шаттлов», ни сотрудники НАСА на Земле, ни следившие за экспедицией телезрители осознать, что произошло с находившимися перед объективами камер выходцами в открытый космос, как странные желтые «кляксы» совершили свое следующее нападение. На этот раз объектами их атаки стали «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья»…

Первым был уничтожен «Нинья», с борта которого производилась попытка взятия образцов. «Кляксы» слились в одну и окутали ближайший «шаттл», экипаж которого только-только начал понимать, что вообще происходит. Будучи гораздо крупнее и прочнее, чем облаченный в скафандр человек, «Нинья» тем не менее обратился в обломки столь же микроскопические, в какие до него обратились погибшие астронавты, причем проделал он это в аналогичной, подобной мощному взрыву, манере.

Камеры «Санта-Марии» и «Пинты» бесстрастно демонстрировали на весь мир, как огромный космический «челнок» мгновенно превратился в едва различимую на фоне черного Объекта пыль. «Кляксы» же вновь разделились и, будто красуясь перед камерами, исполнили некий замысловатый танец, напоминающий синхронные изгибы на ветру двух столбов дыма, после чего опять слились воедино и устремились к «Санта-Марии».

Экипаж «Пинты» увидев столь же молниеносную гибель «Санта-Марии», наконец осознал, что это ожидает и его, и принял экстренное решение отступать. Пришедший в себя после короткого замешательства ЦУП согласился с этим, распорядившись действовать по обстановке, поскольку помочь советом с Земли в сложившейся ситуации он был бессилен. «Санта-Мария» и «Нинья» погибли, даже не успев подать сигнал бедствия: связь с ними прервалась мгновенно и с радаров они пропали с интервалом в считаные секунды.

Дав на двигатели полную мощность, «Пинта» обратилась в бегство. Однако «кляксы», поведение которых – агрессивное поведение охотящихся хищников – давало повод полагать, что это не сгустки неизвестной энергии, а способные к обдуманным действиям существа, отпускать последний «шаттл» явно не собирались. За долю секунды набрав нужную скорость, они настигли «Пинту», как волна настигает ползущего по песку краба.

Кормовые камеры «Пинты» бесстрастно фиксировали, как ставший видимым благодаря смене «шаттлом» позиции ярко-голубой, с белыми разводами облаков сегмент Земли перекрывает зловещая желтая пелена, как, стремительно приближаясь, теряет она прозрачность, как накатывает волной и ударяет прямо в объектив…

Затем камеры «Пинты» погасли, и для находящихся на Земле сотрудников НАСА и обычных телезрителей все исчезло в шипении эфирных помех.

Заседание Совета смотрителей было в экстренном порядке перенесено с послезавтра на сегодня. Получивший от Джейкоба срочную депешу, Гавриил поспешил откланяться и незамедлительно отправился на холодные гренландские берега. А Мефодию и его старшим товарищам по оружию только и оставалось, что беспомощно наблюдать, как мир вокруг них с катастрофической скоростью сходит с ума.

Не успели еще телезрители прийти в себя, как и без того маловразумительные и порой противоречащие друг другу репортажи превратились в подлинную истерику. И было отчего: уничтоживший без причины посланную навстречу ему мирную экспедицию корабль пришельцев начал медленное и непрерывное снижение, с каждым часом переходя на все более низкую орбиту. Сомнений не оставалось уже ни у кого – те существа, что всего несколько часов назад показали свое истинное лицо (хотя, возможно, не имели такового вовсе), намерены осуществить интервенцию, обещавшую вылиться в кровавую бойню всепланетного масштаба…

Как и любой другой город на этой планете, Староболотинск оказался погруженным в атмосферу всеобщего страха. Правда, с учетом местного менталитета, страх этот не выражался в безудержном агрессивном поведении граждан, а заставлял их обреченно ожидать грядущее нашествие. Под грузом этой обреченности и шла ныне в Староболотинске городская жизнь.

По улицам слонялось множество обеспокоенных граждан, которые понемногу собирались в общественных местах. Подавляющее большинство горожан работу просто игнорировало, хотя находились и такие, кто продолжал трудовую деятельность: видимо, в упорном труде эти староболотинцы пытались отрешиться от страшной действительности. Наученные горькими уроками мировой истории, владельцы магазинов в спешном порядке закрывались и баррикадировали окна и двери. И хотя погромами в Староболотинске пока не пахло, федералы на остромордых бэтээрах и милицейские оцепления вокруг стратегических объектов давали понять, что подобного разгула страстей они не допустят, пусть с неба обрушится хоть целая орда призраков.

Слухи ходили по городу со скоростью инфекции гриппа. Поговаривали о массовом призыве резервистов, хотя, чем и как воевать с напоминающим облако тумана противником, никто внятно объяснить не мог, разве что военные высказывали уверенность в эффективности применения напалма. И как обычно бывает, официальному заявлению президента о том, что у него все под контролем и армия готова отразить поползновения агрессора, в каком бы обличье тот ни прибыл, никто не поверил. Да и заявление это, призванное успокоить взволнованных граждан, на самом деле лишь добавило нервозности и неопределенности.

Валились с ног от усталости переселившиеся жить в свои больницы, госпитали и станции «Скорой помощи» врачи. Атмосфера тотального психоза оказалась благодатной для всплеска самоубийств, а также вспышек агрессии у буйнопомешанных, глубоких депрессий у склонных к тихому помешательству, расстройств у неврастеников и сердечных приступов у гипертоников. Больницы переполнялись, и на тех несчастных, кто умудрился в это смутное время слечь от аппендицита или грыжи, смотрели как на бессовестных симулянтов.

Однако Староболотинск с его типично сибирской невозмутимостью горожан можно было считать образцом спокойствия по сравнению с той же Первопрестольной. Москву лихорадило, впрочем, как и столицу любого другого государства. Там, где раньше кипел круглосуточный митинг под девизом «Военные! Руки прочь от братьев по разуму!», теперь с неменьшей энергией бурлил новый: «Военные! Отставить „руки прочь“! Даешь ядерной боеголовкой по инопланетному агрессору!» Самое любопытное, что публика на митинге в целом оставалась прежняя и легко поступилась принципами даже после заочного знакомства с теми, кого она так опрометчиво вызвалась было защищать.

Волны беспорядков прокатывались по Москве из конца в конец, и сломанные дубинки вкупе с разбитыми щитами списывались милицией в эти дни в огромных количествах. Усилившие стражей правопорядка армейские подразделения, в том числе дивизия имени Железного Феликса, едва-едва справлялись с обязанностями «волнорезов». Очаги беспорядков не отличались четкой локализацией, а заполонив столицу целиком, превратили ее в один огромный, пышущий жаром очаг. Причины же этого безобразия были предельно просты: живем-то, наверное, последние дни, потому гуляй, братцы, в свое удовольствие кто как может!

Состояние дел в России отражало их состояние и по всему миру; где-то было чуть поспокойнее, где-то чуть погорячее. Приверженцы большинства религий и вовсе взялись приводить дела в порядок, готовясь к предстоящему заседанию Страшного суда. Папа римский обратился к гражданам Земли с проникновенной речью, порекомендовав всем без исключения – и католикам, и православным, и мусульманам, и даже закостенелым атеистам – покаяться и попросить друг у друга прощения. Как и следовало ожидать, мало кто последовал благому совету папы даже на пороге грядущего Конца Света. Мир бился в истерическом припадке, а корабль пришельцев продолжал неумолимое снижение и уже переместился с высоты трех тысяч километров до полутора тысяч.

Решение о нанесении по объекту массированного ядерного удара было принято через двое суток после страшной трагедии на околоземной орбите. Принято без возражений – бить врага следовало, пока он находился на достаточном удалении от планеты и за пределами ее атмосферы. Америка хотела было назвать этот удар «личным делом чести», но Россия воспротивилась и категорически заявила, что предпримет свою атаку независимо от того, возьмут ее в компанию или нет. Пришлось идти с ней на компромисс.

На мощности ядерного удара решили не экономить и произвести его в два залпа по шестнадцать ракет в каждом.

Крылатые ракеты с опознавательными знаками Североатлантического альянса и Российских Вооруженных сил неслись параллельно друг другу, а не навстречу, как опасались несколько поколений людей. Цель у ракет была общая – неопознанный Объект и прибывшие с ним (или на нем) неимоверно жестокие существа, планы которых больше сомнений не вызывали и потому заставили объединиться даже извечных земных противников.

Никаких защитных силовых полей у Объекта не было, и все до единой ракеты впились ему аккурат в ту область поверхности, что могла считаться брюхом.

Даже днем жители Западного полушария могли наблюдать на небосклоне яркую вспышку, которая повторилась с интервалом ровно в минуту. Никому не пришлось объяснять, что это за явление: вновь мир собрался возле телеэкранов в надежде лицезреть расправу, над незваным и злобным пришельцем.

На начало третьего тысячелетия крылатая ракета с ядерной боеголовкой являлась самым сильным аргументом из тех, что Человечество могло выставить против подобного агрессора. И не зря оружие подобного класса именуется стратегическим – попадая в нужное время и в нужное место, одна такая штуковина способна радикально изменить ход любой войны. Восемь ракет могут вообще прекратить войну, не оставив от противника даже воспоминаний. Шестнадцать ракет…

Тридцать две ударившие во вражеский корабль ракеты причинили ему вреда не больше, чем петарда кузнечной наковальне. Находясь на высоте около тысячи километров, корабль лишь чуть-чуть сместился с орбиты, но не более того. По данным последующего наблюдения, на его поверхности не осталось ни единой царапины. Мало того, при рассмотрении Объекта в инфракрасном спектре выяснилось, что от нанесенного ядерного удара оболочка его даже не нагрелась. Все это было бы крайне любопытно, если бы не оставляло столь удручающего впечатления…

Удар повторили, но уже в двукратном объеме. Небо сверкало ослепительными всполохами даже сквозь тяжелые грозовые тучи. Высвобождаемая многокилотонными взрывами энергия сплетала эти тучи в причудливые завихрения и сотрясала верхние слои атмосферы раскатами далекого, обычно предвещающего сильную бурю, грома.

Когда осело бушевавшее вокруг агрессора ядерное пламя, стало понятно, что на Земле, по-видимому, не существует пока силы, способной нанести Объекту малейший урон. Не было уверенности даже в том, что такое по силам комете – от большой он наверняка отскочил бы подобно колоссальной шайбе, а малая сама разбилась бы о его монолитные бока…

Мефодий звонил родителям каждый день и успокаивал их, как мог. С уходом на пенсию они вдруг неожиданно стали примерными прихожанами православного храма, а потому только грустно усмехались на все утешения Мефодия и заверяли, что «все в руках Божиих, и как он соизволит, так и случится; а нам, его рабам, следует смиренно склонить голову и ожидать свою грядущую участь». Однако, несмотря на уверенность обоих в справедливости Создателя, Мефодий чувствовал, что ни мать, ни отец не верят в то, что готовые хлынуть на Землю орды полупрозрачных пришельцев принесут с собой мир и любовь. Не было вообще никаких гарантий, что они станут делить человечество на грешных и праведных и уж тем более даруют кому-то из землян жизнь вечную.

И хоть в беседе с сыном родители о своих сомнениях не говорили, овладевшая ими обреченность была заметна в голосах обоих. Мать слезно умоляла Мефодия приехать домой «ну хоть на пару денечков, потому как одному Господу известно, что ожидает нас дальше и свидимся ли еще». Отец в отличие от матери больше понимал, что оба его сына при деле, а настоящая работа – это такая вещь, которую не бросишь на самотек даже перед Апокалипсисом. Он только пожелал, чтобы Мефодий в обязательном порядке немедленно помирился с братом.

Мефодий ответил, что они, в общем-то, сильно не скандалили и он на Кирилла зла не держит, а если старший брат определяет их прохладные отношения как ссору, то пусть сам и мирится, в чем он, Мефодий, всегда готов пойти навстречу.

Отец тяжко вздохнул и к данной теме больше не возвращался.

– Все будет нормально, – сказал им на прощание при последнем разговоре Мефодий. – Мы же с вами не в каменном веке живем; те, кому следует, разберутся с проблемой, ведь не зря же, в конце-то концов, они свои Нобелевские премии получают…

Утешительных новостей со всего мира больше не поступало. Силы правопорядка напропалую применяли оружие, поскольку по-другому образумить обуянных паникой, некогда вполне приличных членов общества было попросту невозможно – те уже творили что попало. Несколько подобных случаев имели место и, казалось бы, во внешне спокойном Староболотинске…

Экономическая ситуация была под стать политической. Мировая торговля практически встала, биржи закрылись. Покупатель и продавец пребывали в замешательстве: первый не знал, стоит ли вообще запасаться товаром, если с небес того и гляди грянет духовой оркестр архангельской филармонии; второй мешкал по той же причине, поскольку сомневался, сможет ли после Апокалипсиса воспользоваться вырученными средствами и будет ли в них тогда хоть какая-то ценность. Однако несмотря на это, некоторая часть уверенных в завтрашнем дне оптимистов стремилась и в смутное время не упустить своей выгоды, пользуясь всеобщей неразберихой как способом сколотить капитал.

Одним из ярчайших примеров тому служила возобновленная после многовековой паузы продажа церковных индульгенций в странах, где католицизм являлся основным религиозным течением. И хоть папа римский, разумеется, никакого разрешения на подобное не давал, торговля пропусками в райские кущи шла бойко как в розницу, так и оптом. За «билетной кассой» сидели выдающие себя за христианских миссионеров проходимцы, а местами даже кадровые служители веры. Подобных фактов было по всему миру превеликое множество, отличались же они лишь масштабами.

Подходила к концу вторая неделя со дня обнаружения землянами на орбите своей планеты загадочного черного Объекта, прибывшего непонятно откуда и принадлежащего представителям неизвестной и пугающей формы жизни. Несокрушимый Объект продолжал снижаться, постепенно начав вхождение в верхние слои атмосферы. Обстановка внизу складывалась такая, что к моменту грядущей высадки пришельцев на планете вполне могло не остаться никакого порядка, поскольку паника постепенно начинала заражать даже военных.

Однако развязка этой драмы произошла столь же неожиданно, как и ее начало.

– Еще две недели назад в это было трудно поверить, но сегодня человечество готово верить во все, что угодно!.. – вещал американский спецкор одного из российских телеканалов, стараясь перекричать беснующуюся позади него толпу, которую сдерживала чуть ли не целая дивизия «голубых касок». Он вел свой репортаж с порога высотного здания секретариата штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке. – Только четыре минуты назад были обнародованы эти сногсшибательные сведения, и вы видите, какова оказалась на них общественная реакция!

Корреспондент сделал жест в сторону осаждающей Генеральную Ассамблею толпы, и оператор послушно развернул камеру на наиболее активный участок столпотворения, где над головами митингующих и касками военных мелькали сжатые кулаки и транспаранты с требованиями к ООН сделать хоть что-нибудь, раз уж они взяли на себя обязанности урегулировать межнациональные конфликты. Транспаранты по большей части уже не использовались по прямому назначению, а применялись в качестве ударного оружия.

– Итак, что же э-э-э… происходит сейчас в небе прямо над нами. По данным военных наблюдателей, помимо вошедшего в плотные слои атмосферы инопланетного корабля-агрессора, который многие средства массовой информации называют не иначе, как Армагеддон, полчаса назад на его орбите появилось еще пятнадцать неопознанных объектов дискообразной формы диаметром около полусотни метров каждый. В народе их принято именовать «летающими тарелками». Однако непохоже, чтобы эти «тарелки» вылетели из первого корабля, так как в атмосферу они вошли с противоположного направления и на данный момент со сверхзвуковой скоростью приближаются к нему непонятно с какими целями. Командование НАТО и наши военные аналитики утверждают, что маневры «тарелок» напоминают воздушную атаку перехватчиков на тяжелый бомбардировщик… Что это? Откуда они? Что собираются предпринять: напасть на большой корабль или совместно с ним произвести вторжение? Все это сейчас анализируется, а мы остаемся на связи…

– Вот они! – воскликнул Свенельд. – Пятнадцать особей. Идут в открытую, у всех на виду и без малейшего намека на осторожность. Совсем страх потеряли!.. Так, Исполнители, внимание – объявляю боевую тревогу на тот случай, если вторжение произойдет у нас в секторе. Также готовимся прийти на помощь соседям!

– Наконец-то все проясняется, – проговорил Исполнитель Александр. – А то все эти заморочки с «черными ящиками» и тому подобное… На кой он вообще был нужен? Запугивание?

– А если это вовсе не их «ящик», а объект конкурентов? – ответил ему вопросом на вопрос Роберто. – И теперь они прилетели разобраться с этой проблемой и выбросить его отсюда? Больше похоже именно на это.

– Да хоть бы и так, лишь бы проводили свои разборки без нас и желательно подальше отсюда, – пробурчал Свенельд. – Хорошо, все в сборе или нет?.. Ах да, конечно: боевая тревога аннулирует все предыдущие приказы!.. Исполнитель Мефодий!

Мефодий подскочил со стула.

– Бегом за этим нашим… траншеекопателем! Передай, что я правом исполняющего обязанности куратора снимаю с него взыскание в связи с боевой тревогой. Выполнять!..

Военные аналитики не ошиблись – это действительно была атака, причем атака безо всяких разведывательных действий и прочих предварительных церемоний. Пятнадцать светящихся «тарелок» набросились на черную громадину и принялись кружить возле нее. При каждом приближении к Объекту «тарелки» меняли свой цвет с матово-белого на ярко-красный, а отдаляясь от него, возвращались к прежнему оттенку. Схватка разразилась над водами Атлантического океана западнее Азорских островов и протекала в стремительном темпе, хотя для наблюдателя со стороны была далека от тех звездных сражений, что отложились в сознании землян после многочисленных кинофильмов.

И вновь уже в который раз Человечество прильнуло к телеэкранам. Правда, теперь масштабное действие транслировалось в очень плохом качестве. Оказавшийся ближе всех к месту заоблачной баталии американский авианосец «Вашингтон» не обладал теми телеметрическими средствами, которые могли себе позволить информационные службы НАСА. Поднятые с авианосца два самолета дальнего радиолокационного обнаружения АВАКС «Хоккай» и три миниатюрных, оснащенных камерами самолета-шпиона держались от места битвы на почтительном расстоянии, стараясь все съемки производить с максимально безопасной дистанции. Их прикрывала (чисто формально, ибо каков был смысл в прикрытии после молниеносной расправы пришельцев над тремя «шаттлами»?) целая эскадрилья истребителей «Томкэт», а также два звена штурмовиков «Корсар» и «Интрудер», барражировавших несколько ниже группы разведчиков.

Картинка с места событий рябила и искажалась помехами, но эти неудобства не могли заставить землянин выключить телевизоры, поскольку внимание людей было полностью поглощено происходящим…

После получасовых налетов «тарелок» на Объект стало четко видно, что тот теряет свой черный цвет и постепенно приобретает пурпурный оттенок раскаленного металла. Плохо это для него или нет, пока было неясно, но по тому, что корабль агрессора понемногу замедляет ход, можно было определить, что его планы нарушены.

С каждой минутой Объект раскалялся все больше и больше. Вызывала изумление та сила, что была способна раскалить этот колоссальный предмет до такой температуры в столь короткий срок. Но дискообразные упрямцы продолжали начатое дело, доводя его лишь до одним им известного результата.

И результат не заставил себя долго ждать. До этого момента медлительный, как налитый до краев нефтяной танкер, Объект вдруг взлетел вверх с такой скоростью, что тарелки шарахнулись от него врассыпную. Образованные стартовавшим Объектом турбулентные потоки воздуха породили в атмосфере океана несколько торнадо, а сам агрессор, набрав ускорение быстрее, чем ракета-носитель, устремился в безвоздушное пространство. Не вызывало сомнений, что Объект решил покинуть околоземное пространство, вот только надолго или нет – неизвестно.

Вопреки ожиданиям землян, «летающие тарелки» не стали преследовать беглеца, а мгновенно сформировали плотный строй и, все еще фиксируемые камерами самолетов-разведчиков и радарами АВАКС, своими дальнейшими действиями вызвали у следящего за ними человечества самые дурные предчувствия…

– Вот дьявол! – выругался пилот одного из «Томкэтов» охранения майор Чарльз Эдвард Стюарт и рванул штурвал на себя, нарушая своим резким маневром порядок растянувшегося на добрый десяток километров патрульного звена истребителей.

– В чем дело, «Гарпун-четыре»? – тут же поинтересовался обеспокоенный командир звена. – Доложите немедленно!

– Сэр, вы видели это? – воскликнул майор Стюарт.

– Конкретнее, «Гарпун-четыре»! – потребовал командир. – Что вы заметили?

– Не знаю, сэр… – промямлил майор. Неуверенная речь майора никак не вязалась с его статусом опытного пилота. – Я только что едва не врезался в… в группу людей! Человек тридцать или даже больше… Они… они парили в воздухе и словно прятались в облаке!

– Вы что, заметили парашютистов? Да здесь в округе на сотни миль ни одного транспортника!

– Никак нет, сэр, это были не парашютисты, а… обычные люди, как… как там, внизу…

– Что вы несете, «Гарпун-четыре»? – После подобного заявления тон ведущего звена сразу обрел суровость. – Какие люди в облаке? Вы что, пьяны или обкурились?!

– Никак нет, сэр! Но уверяю: там были именно люди!

– Возвращайтесь на базу, «Гарпун-четыре»! – распорядился командир. – Это приказ! Вы снимаетесь с задания! И по прибытии немедленно в медчасть на экспертизу!

– Есть, сэр! Сэр, но я и правда… Слушаюсь, сэр!

Выхлопная струя «Томкэта» перевернула Гавриила в воздухе и несколько раз крутанула через голову, прежде чем он сумел вернуть контроль над собственным левитирующим телом.

«Вот мерзавец! – подумал Гавриил. – Чуть не спалил мне волосы! Как догнал бы да врезал по закрылкам!..»

Выправив курс, Гавриил пустился вдогонку за остальными смотрителям во главе с Джейкобом. По приходе известия о битве «тарелок» с внеземным агрессором члены Совета приняли решение лично проконтролировать ситуацию и при необходимости вмешаться, благо от Гренландии до Азорских островов было всего ничего – три часа быстрого смотрительского полета.

«Летающие тарелки» выстроились в равносторонний треугольник и только теперь позволили рассмотреть себя обстоятельней. Вернее, рассмотреть – не совсем точная формулировка, поскольку рассмотреть на них можно было не более, чем на крутящемся пропеллере или волчке. Все пятнадцать «тарелок», помимо того, что излучали матово-белый свет, ко всему прочему бешено вращались вокруг собственной оси, отчего и напоминали формой эти самые «тарелки». Истинный же вид находившихся во вращении объектов определить было невозможно.

Самолеты-разведчики поначалу издалека, настороженно, а затем немного приблизившись, описывали вокруг этого треугольника окружности и производили его съемку со всех сторон. Сама же группа объектов зависла без движения и ничего не предпринимала, словно демонстрируя суетящимся вокруг наблюдателям миролюбивый характер.

Как и с предыдущим Объектом, связь с «тарелками» при помощи радиоволн наладить не получилось, однако это еще не могло считаться доказательством их родства с только что убравшимся восвояси агрессором. Но, все равно, если уж нынешние визитеры не желали, чтобы их отождествляли с их злобными предшественниками, начать диалог обязаны были они, а не земляне.

И диалог этот – первый в истории диалог землян с «братьями по разуму»! – состоялся.

Медленно, как будто «летающим тарелкам» было выдвинуто предупреждение: «Одно резкое движение – и по вам откроют огонь!», объекты разбили треугольник и, на мгновение разлетевшись в стороны, снова изобразили в воздухе фигуру. Теперь форма их построения являла собой громадную, чуть ли не в две сотни метров высотой, латинскую букву «W»…

Небо говорило! И хотя всего час назад оно собиралось обрушиться на Землю в виде мерзких туманообразных тварей, теперь землянин готов был ему это простить, простить раз и навсегда, лишь бы только тоненькая ниточка образовавшегося контакта не пропала, разорванная чем-либо непредвиденным…

Наблюдатели подлетели еще ближе, транслируя двадцать третий по счету символ латиницы на весь мир. И сразу же землянин задался вопросом: что бы это значило?

«Тарелки» не стали слишком долго держать землянина в неведении и, таким же плавным маневром расформировав «W», тут же перестроились в «Е».

«Мы» – таково было первое слово, показанное пришельцами обитателям планеты. У тех же опять возникли сомнения: совпадение ли это произвольно выбранных букв или пришельцы действительно объяснялись с Человеком по-английски? Расставить все точки над «i» обязано было следующее перестроение «тарелочного» звена.

Дав землянам понять, что их маневры не носят в себе ни единой враждебной ноты, в третьей и далее попытках «тарелки» принялись перестраиваться гораздо быстрее и теперь изображали буквы со скоростью одного символа в пять секунд. По их изящным перемещениям, отвергавшим такие незыблемые земные факторы, как инерция и гравитация, можно было судить о том, что «тарелки» способны и на более скоростной показ своих посланий. Но, очевидно, из уважения к землянам гости старались быть предельно доходчивыми и корректными.

То, что они выдают не абстрактный набор символов, а вполне осмысленный текст, выяснилось уже через две минуты, когда миллионы людей на всей Земле повторяли за «тарелками» пока единственную показанную ими, но зато долгожданную и емкую фразу: «Мы не враги».

Разрядка всепланетной напряженности вылилась в ликование также подлинно всепланетного масштаба. Митинги и демонстрации в мгновение ока переродились в массовые гуляния, веселье царило повсюду, а слезы радости не выступали на глазах разве что у каменных статуй.

Однако пришельцы не ограничились только этим официальным посланием к человечеству. Последующие двадцать минут их слаженная, как кордебалет, группа упорно рисовала в небе слово за словом, а человечеству оставалось лишь внимательно следить и обдумывать смысл получаемой информации.

«Мы не враги, – вещали „тарелки“ в объективы самолетов-наблюдателей. – Мы ваши друзья… Враги были они… Их цель – ваша гибель… Мы – миротворцы Вселенной… Мы оберегаем такие крохотные миры, как ваш… Наша цель…»

Совет смотрителей полным ходом рассекал разреженный воздух, стараясь не опоздать к месту происходящих событий. Ледяной ураганный ветер бил смотрителям в лица и то и дело сбивал их в сторону, но они упорно возвращались на прежний курс и продолжали путь. Целью смотрителей была группа интервентов, что находилась уже совсем неподалеку и демонстрировала на виду у миллионов землекопов какой-то сумасшедший балаган.

Приходилось по возможности держаться скоплений облаков, бывших на этих высотах перистыми и, как назло, почти прозрачными. Поэтому миновать самолеты, которые при приближении к точке контакта попадались все чаще, становилось все труднее и труднее. Окружающий группу интервентов эмоциональный фон был настолько силен (еще бы – ведь на данный участок планеты было направлено внимание миллионов землекопов!), что указывал на них с огромного расстояния и возбуждал в смотрителях самый настоящий охотничий азарт.

«…Наша цель – мир и порядок во Вселенной… Сегодня мы оградили вас от врага, но он еще вернется… Нам нужно встретиться и обсудить это… Мы давно следим за вами и знаем, что вы – достойный вид разумной жизни… Нью-Йорк, через три дня… Будьте готовы… Дайте нам безопасный воздушный коридор с восточного направления… До встречи…»

И возвратившись к изначальному построению треугольником, миротворцы умчались вверх.

Коллега и друг отосланного обратно на авианосец майора Стюарта капитан Брайан Оллсуорт на мгновение зажмурил глаза, пытаясь прогнать видение, а когда снова распахнул их, то все равно успел заметить метнувшиеся врассыпную от истребителя не то странные тени, не то человеческие фигуры. Но едва он открыл рот для доклада, как вдруг подумал о проходящем сейчас внизу, на базе, наркологическом тестировании приятеля Чарли и сразу передумал.

«Перенервничал. Простая галлюцинация, не более, – рассудил капитан Оллсуорт. – Однако интересно: Чарли видел то же самое или нечто другое? Призрак Заблудившихся Парашютистов, мать их всех, вместе взятых…»

И капитан нервно ухмыльнулся под надетой на лицо кислородной маской.

– Опоздали! – огорченно произнес Джейкоб, замерев на месте и приняв в воздухе вертикальное положение, отчего и его, и последовавших его примеру остальных смотрителей моментально подхватил порыв ветра и помчал в обратном направлении.

– Сами убрались! – торжествующе, но как-то невесело сказал смотритель Рашид. – Но что за театр они здесь устроили?

– Возвращаемся, – распорядился Джейкоб. – Посмотрим последние землекоповские хроники и узнаем, что тут происходило десять минут назад. Однако устраивать перед землекопом балаган – это что-то новенькое и для Юпитера, и для Кроноса… – Он повернулся к летящему по правую руку от него Гавриилу. – Смотритель Гавриил, скажите, вы ожидали чего-то подобного?

– Не ожидал, – признался Гавриил. – И можете соглашаться, а можете нет, но скажу вам гораздо более страшную вещь: в действиях противника мы пропустили какой-то ключевой момент, и теперь инициатива полностью перешла в его руки.

– Чего же вы тогда от него ждете? – спросил смотритель Рашид. – Второй Антарктической битвы?

– Хуже, многоуважаемые члены Совета, – ответил Гавриил. – Сдается мне, дела обстоят гораздо хуже…

Сто восемьдесят четыре флага входящих в ООН государств, вывешенные на длинных флагштоках перед залом Генеральной Ассамблеи, лениво колыхались под порывами легкого ветра. Прохладная с утра, но несколько потеплевшая к полудню октябрьская погода нисколько не способствовала улучшению настроения Мефодия, который с момента прибытия на американский материк оставался угрюмым и подавленным.

Мефодию еще с детства претили различного рода массовые сборища. В детском саду он люто ненавидел праздничные утренники, когда обычно приходилось в шутовском наряде выплясывать перед незнакомыми родителями одногруппников. В школе Мефодий любым путем старался избегать торжественные линейки, на которых приходилось подолгу стоять столбом и выслушивать длинные и скучные дежурные речи. В университете Мефодий сторонился различных акций наподобие «Молодежь протестует против бомбардировок Сербии», хотя сербам он, как и многие его сокурсники, искренне сочувствовал. Просто любителя спокойной, тихой обстановки – обстановки для творчества – Мефодия подавляла любая атмосфера, где царила суета и нервозность.

Вот и теперь, пребывая в окружении огромных толп народа, что заполнили собой улицы Манхэттена, Мефодий ощущал психологический дискомфорт, какой, вероятно, переживал бы, если бы вдруг очутился выброшенным посреди бушующего океана без каких-либо спасательных средств. Людской океан, правда, пока не бушевал, а лишь испытывал легкое волнение, выраженное возбужденными разговорами, выкриками, скандированиями и ленивой толчеей.

Все собравшиеся возле комплекса зданий Генеральной Ассамблеи ООН находились в нетерпеливом ожидании, ибо то, что предстояло им сегодня здесь увидеть, могло сравниться разве что со вторым пришествием Иисуса Христа. Пережив две тревожные недели в ожидании инопланетного корабля-агрессора, Человечество теперь готовилось приветствовать тех, кто называл себя миротворцами Вселенной и отныне считался официальным избавителем Земли от инопланетной угрозы.

Конечно же, Мефодий был не единственный Исполнитель, что позволял отдавливать себе здесь ноги. Помимо него, в галдящей толпе растворилось огромное количество Исполнителей со всех концов Земли и вдобавок Совет смотрителей в полном составе. Смотрители были рассеяны на всей территории близ Генеральной Ассамблеи и держали друг друга в зоне устойчивого телепатического контакта, создавая таким образом единую, способную к мгновенному координированию действий, сеть. Исполнители сгруппировались возле смотрителей, готовые к немедленному осуществлению любого поступившего от тех приказа.

Самому Главе Совета Джейкобу ценой невероятных усилий удалось вклиниться в комитет по встрече миротворцев под видом сотрудника секретной службы, благо его внушительная комплекция позволила произвести внедрение гораздо проще, чем если бы на эту роль претендовал, скажем, щупленький Гавриил.

Столь высокая плотность смотрительско-исполнительского контингента объяснялась довольно легко: подобных наглых попыток вторжения небожители не осуществляли со времен Антарктической битвы, однако там все разрешилось без вовлечения в инцидент землекопа. Сегодня же землекоп оказывался втянутым настолько глубоко, что пришлось Совету пойти на экстренные меры: проведение широкомасштабной зачистки, причем произвести ее предстояло самым нежелательным для всех – публичным – способом. «Низкий сорт! Нечистая работа!» – говорил в подобном случае Остап Бендер, но иного выхода уже не было – выпущенные кишки физиотерапией назад не вправишь…

Нью-Йорк не понравился Мефодию сразу. Выросшего в провинции, его и родной Староболотинск подавлял довольно-таки ощутимо – сказывались бешеные городские ритмы, требующие от уроженца тихого райцентра слишком много сил для привыкания. Нью-Йорк превосходил Староболотинск по всем параметрам и во много раз: жизненный ритм здесь не бил Мефодия, а вдалбливал его в асфальт; уличная суета не просто нервировала, а сшибала с ног и размазывала по тротуарам; ну а те высокогорные хребты и одиночные пики, что в Нью-Йорке принято было считать зданиями, нависали над Мефодием и мешали ему нормально дышать.

– Это сегодня здесь так многолюдно, – видя подавленное состояние новобранца, сказал ему Мигель. – Обычно малость поспокойнее, но все равно я с тобой согласен – пренеприятное место…

Изречение, что Нью-Йорк – это, дескать, город контрастов, тоже показалось Мефодию высосанным из пальца, поскольку уж в чем в чем, а в контрастах он как художник разбирался неплохо. Да, действительно, нищета уживалась тут бок о бок с лакированными «Ферарри», отороченными мехами пальто, дорогими костюмами яппи и вышколенными, как дрессированные пудели, швейцарами. Но вот контраста почему-то во всем этом не наблюдалось и в помине. Казалось бы, изначально несовместимые вещи неким мистическим образом сочетались в этом мегаполисе и не только не контрастировали между собой, а даже наоборот – дополняли друг друга со странной гармонией…

Со дня знаменательного парада «летающих тарелок» и обозначения ими места своего будущего визита Нью-Йорк захлестнули потоки паломников со всего света, обрушившиеся на город с таким напором, что уже через сутки он был объявлен закрытым и окружен тройным кольцом федералов. Естественно, смотрителей и Исполнителей это не остановило, и они проникли за оцепление без проблем – под смотрительским «скользким куполом» можно было совершить экскурсию даже по закромам форта Нокс.

Гавриил и его группа – Мигель, Роберто, Александр и новобранец Мефодий – миновали оцепление с юга, со стороны Нью-Джерси. В Штаты все они прибыли под личиной участников конгресса программистов и от Вашингтона до Трентора добирались на обыкновенном междугороднем автобусе. Огромные пробки на дорогах при въезде в Нью-Йорк подвигли их на пеший марш-бросок, и лишь в черте города Гавриил позаимствовал у владельца автопроката микроавтобус, который вскоре тоже пришлось бросить, потому что Ричмонд также был заблокирован пробками.

Людское море, разлившееся на восточном побережье Манхэттена вокруг Генеральной Ассамблеи ООН, начало образовываться здесь с того момента, когда генсек ООН объявил о месте встречи прибывающих на Землю высоких гостей. Пробиваться к Ассамблее было на редкость затруднительно даже для смотрителя, но Джейкоб поставил перед группами четкую задачу – выйти к парадному входу в зал Генеральной Ассамблеи во что бы то ни стало. Так что, протискиваясь в толпе, группы двигались едва ли не черепашьими темпами, однако все-таки двигались.

Врачи «Скорой помощи» и полиция, выставленные по периметру огромного скопления народа, выглядели жалкими и растерянными. Им, невольникам служебного долга, приходилось постоянно совершать тяжелейшие рейды в глубь толпы, дабы извлечь оттуда какого-нибудь потерявшего сознание бедолагу либо разнять повздоривших из-за оттоптанных ног дебоширов. И врачи и полицейские молили лишь об одном: только бы вся эта масса не ударилась в панику, поскольку прогноз жертв вероятной давки даже по минимуму исчислялся не сотнями, а тысячами.

Больше всего Мефодий опасался, что его оттеснят от Гавриила и придется потом затратить не один час на прокладывание обратной дороги. Мефодий старался ни на шаг не отступать от своего коллектива.

И все же группе Гавриила повезло куда больше, чем многим другим, оставленным в арьергарде, группам Исполнителей. До парадного входа в зал Генеральной Ассамблеи оставалось всего ничего – несколько рядов стоящих впереди зевак, – но ближе подбираться смысла уже не было. Выстроившаяся там плотная цепь «голубых касок» все равно не позволила бы сделать дальше ни шагу.

– Достаточно! – отдал Гавриил группе телепатический приказ – самый надежный и защищенный от перехвата вид связи. – Теперь стоим и дожидаемся дальнейших приказаний…

Слева и сзади, на расстоянии полусотни шагов, Мефодий разглядел в толпе одного из знакомых ему членов Совета – смотрителя Чжоу Ли Хо в окружении его соотечественников-Исполнителей. Посмотрев направо и настроив зрение, Мефодий сумел различить среди мельтешения лиц еще одно знакомое смотрительское лицо. Кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже, но ударные группы выходили на заданные позиции.

Дабы не томить пришедших полюбоваться на эпохальное событие зрителей ожиданием, над входом в Генеральную. Ассамблею был водружен огромный телевизионный экран, который транслировал прямые репортажи Си-эн-эн о предстоящей встрече и обо всем, что происходило вокруг нее.

Небо над Нью-Йорком было очищено от гражданских авиалайнеров и теперь кишмя кишело истребителями, выполняющими просьбу гостей о предоставлении им безопасного воздушного коридора с восточного направления. Чего могли опасаться существа, изгнавшие непобедимый с виду инопланетный корабль, никто из землян не мог даже и представить.

Ну или почти никто. Доподлинно это было известно лишь небольшой, но очень могущественной группе людей, которая уже присутствовала на набережной Ист-Ривер и которой пришельцы как раз и опасались.

И хоть новости не радовали пока ничем примечательным, земляне почему-то не сомневались: раз уж миротворцы сказали «через три дня», значит, обмана не будет; появятся как и обещали, а иначе что это вообще тогда за высший разум?

Как и следовало ожидать, высший разум ничьих надежд не обманул и сдержал данное слово с достойной высшего разума пунктуальностью.

Первой оживилась телеведущая на огромном телеэкране. Начав озабоченно прислушиваться к вложенному ей в ухо наушнику, она явно показывала, что доводимые до нее сведения предельно важны и пропустить нельзя ни единого слова. После этого, вновь обратив взор на телезрителя, она принялась пересказывать то, что только что разузнала:

– …количеством тридцать единиц вошли в верхние слои атмосферы. Судя по предоставленному НАСА изображению, – на экране появился нечетко заснятый треугольник из тридцати «тарелок», – нет никакого сомнения в том, что это те же самые представители инопланетной формы жизни, которые именуют себя миротворцами и которые трое суток назад изгнали с нашей орбиты космический корабль неизвестного агрессора, принадлежавший, по всей видимости, представителям иной жизненной формы. Скорость движения миротворцев высока, и наши эксперты считают, что… да, буквально через несколько минут их увидят все собравшиеся на Первой авеню в Нью-Йорке встречающие!..

По людскому морю пробежала рябь, все лица как по команде обратились вверх и стали пристально всматриваться в небо над мутными водами Ист-Ривер.

– …Э-э-э, по-видимому, на месте встречи может возникнуть небольшая заминка, – растерянным голосом проговорила телеведущая. – Напоминаем, что радиус каждого из объектов чуть более полусотни метров, и каким образом удастся произвести посадку всех их одновременно, пока остается загадкой…

Сквозь густую облачность со стороны Лонг-Айленда сначала лишь проблеском, а затем довольно отчетливо проступило светлое пятно, которое по мере увеличения начало разделение на пятна поменьше. Облака еще скрывали его, но уже было ясно – это миротворцы.

Вздох изумления прокатился по толпе. Взявшие с собой бинокли направили их в небо, а не имеющие таковых щурились и старались разглядеть приближающиеся к Нью-Йорку «летающие тарелки». Над головами зрителей пронеслось несколько военных вертолетов, предназначенных для почетного эскорта. Мефодий тоже напряг зрение до предела, но его острый взгляд проникнуть сквозь тучи был не в состоянии.

Внезапно пятна света исчезли, словно кто-то выдернул вилку из розетки и вся «гирлянда» разом погасла. Но не успело еще всеобщее недоумение набрать силу, как диктор с экрана уже объясняла это неожиданное явление.

– И вот прямо сейчас вы можете наблюдать на своих экранах совершенно невероятное зрелище! – комментировала взволнованная телеведущая. – В это просто невозможно поверить, но это так: летающие объекты только что превратились… в группу людей!

На экране проступило нечеткое из-за плотных облаков изображение: сквозь серую пелену к Земле неслись человекообразные силуэты…

– …И это действительно уму непостижимо!.. Что ж, похоже, теперь разрешились все многовековые споры и загадки – наши инопланетные братья действительно похожи на нас, по крайней мере внешне! Отныне это полностью доказанный факт!..

Покинув зону облачности, группа человекообразных существ наконец-то появилась перед землянами! И хоть из-за дрожащей, закрепленной на борту самолета камеры все они выглядели немного смазанными, можно было с полной уверенностью заявить, что не только фигуры, но и лица у инопланетян тоже вполне человеческие.

– Я так и знал! – мысленно воскликнул Гавриил. – Юпитерианцы! Внимание, Исполнители: боевая готовность! Как только отдам приказ атаковать – набрасываетесь на того, кто будет к вам ближе всех…

Тем временем на Земле на оцепленное «голубыми касками» пространство прошествовали официальные представители Человечества: сам Генеральный секретарь ООН (у бедного старика, которому на плечи взвалили бремя такой ответственности, руки от страшного волнения ходили ходуном) и по одному представителю от каждой входящей в организацию страны. Их окружали агенты секретной службы (затесавшийся среди них Джейкоб ничем не выделялся из своих временных коллег, к чему он, собственно говоря, и стремился), а сбоку двигалась небольшая группа нарядных девушек, держащих перед собой пышные букеты цветов. Почетный караул с оружием решено было не использовать, дабы ненароком не вызвать у миротворцев ненужных сомнений при виде вооруженных людей. Единственное оружие имелось только у бойцов оцепления, которые сдерживали толпу с винтовками «М-16» в руках и стояли к месту встречи спинами, показывая, что всего-навсего ограждают гостей от неприятных инцидентов.

Чем меньше становилось расстояние между группой миротворцев и набережной Ист-Ривер, тем все медленнее протекал их полет и тем все оживленнее делалось на прилегающих к зданию ООН территориях. Завидев тридцать летящих человеческих фигур, толпа загалдела, засвистела и зааплодировала. Ликование перехлестывало через край, и лишь каким-то чудом пока не образовалась тотальная давка.

Гавриил отдал короткое распоряжение, и, чтобы не выделяться своими минорными физиономиями из общего мажорного настроя, Мефодий с остальными членами группы тоже изобразил некое подобие восторга.

Слова Гавриила подтвердились: это были юпитерианцы собственной персоной. Мало того, Мефодий даже был знаком с одной присутствующей среди миротворцев юпитерианкой, и знаком не поверхностно, а гораздо ближе…

Мефодий, конечно же, имел в памяти заложенные туда данные на все ключевые фигуры «при дворе» повелителя Юпитера, потому без труда опознал каждого, кто входил в юпитерианскую делегацию. Но, заметив среди них Афродиту, он поначалу отказался в это поверить – слишком свежи были воспоминания об их двухдневном романе, и слишком хорошо получилось у новобранца убедить себя после этого в том, что встреча их больше никогда не состоится. Однако на исполнительское зрение жаловаться не приходилось – обманывать оно попросту не умело.

– Спокойнее, малыш! – вклинился в сознание Мефодия голос Гавриила. – Не думаю, что если она снова увидит тебя, то бросится к тебе в объятия. Спокойнее! Сосредоточься на работе – это приказ!

Компания миротворцев к тому моменту уже зависла над набережной Ист-Ривер и, приветливо помахав руками, плавно и элегантно пошла на снижение.

Именно здесь, у парадного входа в здание ООН, что, несомненно, являлось очень символичным, и состоялась первая в истории Человечества встреча с посланцами другой цивилизации, другой культуры и вообще другого мира, предпочитающими, чтобы их называли не иначе, как миротворцы Вселенной.

Разумеется, для незнакомых с юпитерианцами землекопов «встреча миров» выглядела очень эффектно. Представители дружественной цивилизации ступили на Землю, облетев над набережной символический круг почета, что поразило всех встречающих похлеще трюков Дэвида Копперфильда (хотя и тот не раз доказывал, что тоже может левитировать, как и когда ему вздумается). Для остального же Человечества, к коему относились не столь распространенные в его среде смотрители и Исполнители, все происходящее являло собой чистейшей воды фарс и ничем не прикрытое очковтирательство.

Помимо прекрасной обольстительницы Афродиты, на Землю сошли следующие лица: Нептун – непосредственный глава миротворческой делегации, коренастый двухметровый бородатый верзила; приданный ему в поддержку матерый переговорщик Гермес, остроносый тип весьма скользкой наружности, угловатый и непропорционально сложенный; видимо, отвечавшая за охрану послов воительница Артемида, явно уступавшая по красоте Афродите, однако довольно крепкая молодая женщина с холодным, не по-женски суровым взором; и Аполлон, как и Афродита, секретарь-консультант, внешностью смахивавший на гимнаста и имевший недобрый прищур широко посаженных на скуластом лице глаз.

Остальные двадцать пять делегатов были обычными Сатирами, как две капли воды похожими на узколобых музейных кроманьонцев. Но что сразу бросалось в глаза при оценке Сатиров в качестве противника, так это недюжинная энергия в их движениях, что по уровню опасности, возможно, ставило Сатиров даже выше, чем свирепые, но неуклюжие Циклопы и шестирукие огнедышащие Бриареи.

Само собой, к предстоящему визиту юпитерианцы подготовились как следует, поэтому никто из тридцати делегатов обнаженным на официальное мероприятие не заявился. Однако те костюмы, что они себе соорудили, тоже нельзя было назвать образцами высокого стиля. Первое, что приходило на ум при взгляде на них: очевидно, кто-то из юпитерианских шпионов – возможно, та же Афродита или Аполлон – слишком долго пробыл на Земле за выяснением вопроса, как представляют себе экипировку обитателей иных миров землекопы. Добыть подобные сведения при желании несложно, так что, посидев перед телевизором и попереключав каналы, юпитерианский резидент принял решение взять за образец обмундирование персонажей телесериала «Star Trek» – и просто, и практично, а главное, никто из землекопов не будет излишне шокирован подобным минимализмом, ибо сами они такие минималистические стандарты инопланетной одежды и породили.

Идеально подогнанные по фигурам глухие комбинезоны коричневого цвета с аляповатыми вставками (видимо, обязанными указывать на наличие у миротворцев чувства прекрасного) были к лицу только Афродите, Артемиде и Аполлону. На остальных миротворцах, в особенности на сутулых длинноруких Сатирах, они смотрелись как на гориллах, то есть не смотрелись вовсе. Ну а дабы как-то отделить себя от пехоты, все высокопоставленные миротворцы внесли в свой гардероб маленькую изюминку – нацепили себе на голову широкие серебристые обручи с разноцветными сверкающими диадемами. При наличии воображения, обручи эти можно было ассоциировать с нимбами святости, а потому как подчеркивающая положительный имидж миротворцев деталь обручи пришлись очень даже к месту. Афродита же со сверкающим украшением в роскошных волосах была и вовсе неотразима!

Ступив на Первую авеню, миротворцы, как сошедшие на берег моряки, сделали несколько неуверенных шагов и, приосанившись, замерли в ожидании. Девушки с цветами, которые в действительности являлись агентами секретной службы и могли голыми руками уничтожить целую роту террористов, вышли к гостям и, мило улыбаясь, вручили им большие букеты тюльпанов. Юпитерианцы вежливо кивнули и приняли эти знаки внимания. Во всех демонстрируемых небожителями мелочах протокольного этикета сказывалась довольно тщательная предварительная подготовка. После этой церемонии между сторонами последовал длительный обмен рукопожатиями, во время которого испуганная неуверенность хозяев была заметна даже издали.

Джейкоб в больших черных очках и с наушником за ухом постарался приблизиться к приветствующим представителям обеих сторон. Вел он себя предельно осторожно, поскольку лицо его были известно небожителям не хуже, чем их приметы самому Джейкобу.

– Ждать! – довел Гавриил до Исполнителей полученное от Главы Совета текущее распоряжение. – Ничего не предпринимать и даже косо не смотреть на интервентов – момент абсолютно невыгоден…

Донельзя счастливые от того, что стали-таки свидетелями события, о котором наверняка напишут сотни книг и снимут десятки фильмов, зрители выражали восторг с таким энтузиазмом, что невозможно было расслышать даже стоящего в метре соседа. Немного утихомирились они лишь тогда, когда Генеральный секретарь ООН и двухметровый лидер миротворцев прошествовали к небольшой трибуне, после чего землянин, все еще пребывая в жутком волнении, через громкоговорители дрожащим голосом воззвал к тишине.

Речь Генсека была лаконичной. Он подчеркнул тот факт, что вот, дескать, оно и свершилось – первый за всю историю контакт человечества и братьев по разуму свершился, а потому, раз уж нам о наших друзьях не известно вообще ничего, то будет неплохо, если они поведают о себе сами.

– Тем более, – заключил Генеральный секретарь, – как мы уже поняли, по-английски они разговаривают лучше, чем я сам!

Нептун шагнул к трибуне и первым делом решительным жестом отодвинул от себя микрофон.

– Здравствуйте, братья! – произнес он таким зычным и раскатистым голосом, что завибрировали окна тридцатидевятиэтажного здания ооновского секретариата. – Именно братья, и никак иначе! Я понимаю ваше состояние, поскольку это должно быть очень волнительно – столько лет считать себя одинокими во Вселенной и вот теперь обрести самых настоящих братьев не только по разуму, но и по всем остальным признакам! Да, мы абсолютно такие же, как и вы, только наша цивилизация по уровню своего развития является лидирующей среди всех человеческих цивилизаций Вселенной. А таковых в ней тысячи! Кто-то развит хуже вас, кто-то лучше, но способностями к межзвездным перемещениям обладаем лишь мы и… те, кого еще называют рефлезианцы!..

«Понятное дело, – подумал Мефодий. – Ну не правду-матку же резать перед нашей недоразвитой общественностью. Братья, тысячи цивилизаций, рефлезианцы!.. Читывали мы уже такое, и не один раз читывали. Красиво, впечатляет, однако на что ты, Нептун, надеешься? Неужели думаешь, что стоит тебе пожать руку землекопу, как мы испугаемся и оставим в покое вас вместе с этой вашей сказкой о всеобщем космическом равенстве?»

– Внимание! Джейкоб предупреждает: что-то происходит! – прервало его раздумья телепатическое послание Гавриила. – Он, правда, пока не знает, что именно, но чувствует – от интервентов идет какая-то непонятная энергетика. Я, кстати, тоже ощущаю что-то похожее. Напоминает… треск трансформатора, но еле-еле различимый…

Однако ни Мефодий, ни остальные Исполнители, а толпа, похоже, и подавно ничего такого не учуяли. И все-таки при более пристальном взгляде на гостей их поведение выглядело несколько странновато. Вся свита Нептуна пребывала в каком-то полузамороженном состоянии и замерла во вполне обычных позах, однако без единого движения, только волосы на головах небожителей шевелились под порывами ветра.

Нептун представил себя и свое ближайшее окружение, кроме Сатиров. Представил абсолютно другими именами – не теми, которыми принято было именовать всю их лицемерную компанию в смотрительско-исполнительской среде. Новые имена (точнее, новые псевдонимы) небожителей вряд ли кто-то из землян запомнил с первого раза, а пресс-секретари ООН и вовсе хватались за головы, поскольку уже представляли, сколько раз переспросят их об этих заковыристых именах дотошные репортеры. К примеру, сам Нептун представился именем, схожим по длине и звучанию с названием города Тираванантапурам на юге Индии.

– Нас не стоит бояться, – словно бы успокаивая волнующегося генсека, заявил Нептун. – Повторяю: мы не враги! Как самая развитая цивилизация во Вселенной, мы чувствуем ответственность за спокойствие и порядок везде и всюду. Мы не претендуем на захват власти ни в одном из известных нам миров. Все, что несем мы с собой, – это мир и согласие!..

Мефодию почудилось, что при этих словах лидера миротворцев серебристый обруч на его голове засветился еще ярче.

– Рефлезианцы же не такие! Они хотят истребить остальные цивилизации, чтобы ни одна из них не смогла развиться до должного уровня и тем самым составить им конкуренцию! Я думаю, вы уже имели возможность убедиться в этом, господин генеральный секретарь?

Генсек подтвердил.

– Вот видите! – Нептун воздел в небо перст. – Однако уверяю вас – на самом деле все гораздо сложнее, чем вы себе представляете. Рефлезианцы уже давно проникли на Землю, а их шпионы и диверсанты вольготно чувствуют себя среди вас! Они не покладая рук подготавливают плацдарм для рефлезианского нашествия, которое должно было состояться на днях и которому мы благодаря вовремя поступившей информации сумели воспрепятствовать!

Слова Нептуна отозвались в толпе бурной и неоднозначной реакцией. Кто-то восторженно кричал, выказывая благодарность лидеру миротворцев за их своевременное вмешательство. Кто-то, наоборот, кричал уже возмущенно и грозно озирался по сторонам в надежде вычислить среди сотен окружавших его лиц омерзительную рефлезианскую физиономию, хотя не имел ни малейшего понятия о том, как она должна выглядеть.

«Какой бред! – подумал Мефодий. – Валит все на Кроноса и уверяет, что среди людей кишат его шпионы! Зачем? Чтобы самому выглядеть белым и пушистым и таким образом втереться к землекопу в доверие? Что ж, втирайся, втирайся; не долго тебе осталось нести свою космическую околесицу!»

– Но не беспокойтесь: раз уж мы взяли вас под свою защиту, то поможем вам разоблачить всех рефлезианских шпионов. Распознать их нелегко, но при желании можно. Они так же, как и мы, умеют делать то, чего не умеете вы. Некоторые из них умеют летать, передвигать предметы на расстоянии и читать ваши мысли. Некоторые обладают огромной силой и ловкостью; этих определить проще простого – они всегда таскают в рукавах по паре длинных ножей!..

До Мефодия внезапно дошло, на кого намекают миротворцы, и ему стало не по себе. Под именем «рефлезианцы» Нептун и его команда имели в виду отнюдь не легионеров Кроноса, а смотрителей и Исполнителей!

– Спокойствие! – телепатическое послание Гавриила подавило эмоциональные всплески своих подопечных. – Это провокация! Не поддаваться на нее и не паниковать – они только этого и хотят! Стоим, не дергаемся и ждем приказа!

Нептун обвел пристальным взглядом взволнованную его предупреждением толпу и вдруг совершил коварнейший удар исподтишка:

– Я знаю – рефлезианцы и сейчас среди вас! Они не могли пропустить эту встречу! Хотите увидеть их собственными глазами?

Одобрительный рев толпы был ответом.

– Покажите друг другу ваши руки, и вы мгновенно узнаете, кто из вас кто! Если ты истинный землянин – тебе нечего скрывать от своих братьев! Покажите, что у вас в рукавах, и вы мгновенно изобличите врага!..

Гавриил повернулся лицом к шестерым бойцам своей группы и, не дожидаясь, пока толпа последует совету Нептуна, распорядился:

– Замереть и не дышать! Как можно плотнее друг к другу! Накрываю вас общим «скользким» колпаком, потому зарубите на носу: оплошает один – погибнут все!

Положение, в котором очутился Мефодий с товарищами, было настолько жутким, что никакие исполнительские подавители эмоций не могли справиться со сковавшим Исполнителей страхом. Кругом началось подлинное безумие – напуганные наличием среди них чужаков, люди бросились закатывать рукава своей одежды, при этом косо поглядывая на тех, кто по какой-либо причине не хотел этого делать. Первую минуту Мефодию казалось, что сейчас окружающие обернутся к ним и, разгневанные нежеланием странной группы оголить запястья, без промедления линчуют их прямо здесь – на родине суда Линча. Но этого не произошло, отчего Мефодию заметно полегчало – мастерство легендарного смотрителя вновь оказалось на высоте.

Однако не для всех присутствующих эта идентификация закончилась благополучно. При попустительстве полиции (копы попросту не успели как-либо среагировать – все произошло в мгновение ока) погибло две группы Исполнителей вместе со своими руководителями.

Обе группы были уничтожены по собственной халатности. Члены первой оказались разнесены толпой на значительное расстояние, потому смотритель смог спрятать «под колпак» лишь одного из бойцов. Остальные не стали сопротивляться общественному требованию и послушно закатали рукава, под которыми, само собой, оказались пристегнуты люциферрумовые бруски. В сложенном состоянии слэйеры, конечно, холодное оружие не напоминали, но не походили они также ни на часы, ни на браслеты, ни на фиксирующие бандажи. Разумных отговорок ни у кого из Исполнителей не нашлось, и уже через несколько секунд в них стали тыкать пальцами и хватать за одежду. Выход из ситуации напрашивался только один – удары по землекопу усмирительными сигналами и немедленная эвакуация. Усмирительный сигнал не помог, поскольку сработал абсолютно непредсказуемым образом. Оказавшиеся под его воздействием землекопы впали в такую дикую ярость, что за считаные мгновения повалили Исполнителей на землю и забили до смерти. Смотритель не мог оставаться безучастным, когда в пяти метрах от него убивали его бойцов, и инстинктивно ударил по озверевшей толпе безумцев парализующими волнами. Однако и это ничего не дало, лишь рассекретило его и прикрываемого им Исполнителя. Их обоих постигла та же участь…

Вторая уничтоженная группа оказалась в абсолютно такой же ситуации, но конец ее был гораздо драматичнее. Поняв, что смотрительских возможностей недостаточно, руководитель группы не стал дожидаться, пока остервенелая толпа сотрет его в порошок. Он нанес мягкий гравиудар и сбил с ног тех, кто накинулся на него. Затем смотритель поднялся в воздух и метнулся к тому из своих бойцов, которого еще можно было спасти. Снизу в него уставились изумленные землекопы. Никто не успел и глазом моргнуть, как спокойно стоявшая до этого за спиной Нептуна Артемида стрелой пронеслась по воздуху и, оказавшись прямо над взлетающим смотрителем, нанесла по нему сверху гравиудар чудовищной мощности.

Смотрителя вбило в асфальт так, будто он спикировал с высоты птичьего полета без парашюта. Удар смял его тело и превратил в крошево наикрепчайшие смотрительские кости. Черепная коробка разбилась и брызнула в разные стороны розовыми ошметками…

Довольная Артемида эффектно перекувыркнулась в полете через голову и как ни в чем не бывало возвратилась на свое место.

В толчее погибло и несколько вполне обычных землекопов. У двух из них – по-видимому, мелких уголовников – обнаружили скрытые в рукавах ножи, что стало смертельным приговором для обоих. Еще четверо не успели с должной расторопностью справиться с пуговицами на манжетах…

Жуткие вопли, мелькающие по воздуху тени, хруст ломаемых костей и звуки тяжелых ударов звучали у Мефодия в ушах, но он боялся даже моргнуть.

– Держитесь, сынки! – уже не приказывал, а умолял Гавриил. – Держитесь изо всех сил! Не поддавайтесь врагу!

Прошло всего пять минут с начала самосуда, а Мефодий несколько раз успел мысленно умереть и снова родиться. Его нервы за эти минуты готовы были неоднократно сорваться, но все-таки не сорвались…

Но вот страсти поутихли, и выпустившая пар толпа вернулась к своему первоначальному состоянию, только возле лежавших на земле тел Исполнителей, смотрителей и прочих несчастных все еще царило некоторое оживление. Полицейские проталкивались к месту произошедшей бойни, но арестовывать никого так и не стали: установить конкретных виновников было весьма проблематично, а повальные аресты сейчас были невозможны. За полицейскими двигались с носилками врачи, уже давным-давно упустившие шанс помочь хотя бы одному пострадавшему.

– Что ж, жители Земли, вы только что убедились, как глубоко внедрились рефлезианцы в ваши ряды! – вновь загрохотал над толпой голос Нептуна. – И это только здесь, на малом участке вашей планеты! А что творится по всей Земле?.. Поэтому, как представитель миротворцев, я призываю всех вас к сотрудничеству! Совместными усилиями мы очистим ваше общество от коварных рефлезианцев. В свою очередь мы обещаем раскрыть вам секреты некоторых наших технологий. Пусть это будет нашим подарком вашему гостеприимному миру! А сейчас, если генеральный секретарь не возражает, мы бы хотели незамедлительно приступить к переговорам и в кратчайшие сроки оформить наши нерушимые дружественные отношения!

Генсек, ошарашенный повальной идентификацией рефлезианцев, не возражал.

Решив, что угроза позади, Гавриил осмелился убрать над своей группой «скользкий купол» и отдал приказ расслабиться. Мефодий обратил внимание, каких усилий потребовало от Гавриила удержание столь большого защитного поля. Шеф был бледен, лысина его покрылась испариной, ноздри раздувались от сбившегося дыхания. Выдохшийся смотритель – уже само по себе это зрелище доказывало, что возможности представителей высших форм Человечества далеко не безграничны. Но еще больше доказывала это смертельно опасная ситуация, в которой все сейчас оказались.

Даже Мефодий, зеленый новобранец, не говоря уже о Джейкобе, Гаврииле и остальных, раскусил юпитерианскую тактику. И слова Афродиты: «Может быть, это с землекопами следует вести переговоры, а не с вами?» – оказались вовсе не гипотетическим предположением, а вполне натуральной, грязной и жестокой правдой. Хорошо продуманной ложью Юпитер втирался в доверие к землекопу и одновременно, базируясь на новых результатах исследования человеческой анатомии, разрушал каналы телепатической связи между ним и смотрителями. В дополнение ко всему и Исполнители и смотрители выдавались Юпитером за неких космических агрессоров рефлезианцев и представлялись землекопу как его непримиримые враги. Стало ясно, что и появление «черного корабля», и якобы жаркая схватка с ним миротворцев являлись обыкновенным спектаклем, разыгранным во имя единственной цели – беспрепятственного пребывания юпитерианцев на этой планете.

И Кронос как подозреваемый номер один в попытке запугать землян страшным Объектом был здесь абсолютно ни при чем. Пригнать на орбиту обтесанный астероид из неизвестного металла, а затем толкать его вокруг планеты для небожителей в их естественном обличье было что землянам пинать футбольный мяч. А разорвать на куски человека даже в сверхпрочном скафандре и того проще.

И как выяснилось теперь, для них также не составило труда свалить все эти безобразия на мифических рефлезианцев и стать после этого для землекопа добрыми, сильными и бескорыстными покровителями.

Впрочем, бескорыстными ли?

– Слушать приказ смотрителя Джейкоба! – распорядился Гавриил, после того как получил его по телепатической связи. – Атака под открытым небом отменяется! Ждем, когда юпитерианцы войдут в здание ООН, где их и блокируем. Там будет уже не так многолюдно, и им останется мало места для маневра. Специально для Исполнителей новая вводная: усмирительный сигнал не применять ни под каким видом – мозги всех землекопов в округе скорее всего уже заблокированы. При возникновении конфронтации с землекопами разрешено применение лишь мягких средств, но желательно вообще не создавать конфронтации. В остальном все по-старому: враг произвел вторжение – враг должен быть уничтожен! Смотритель Джейкоб желает всем нам удачи, так что постараемся не подвести его!

Под восторженные крики толпы миротворцы и представители землян покинули место знаменательной встречи и проследовали в зал Генеральной Ассамблеи, где и должны были провести свои переговоры.

Стараясь сохранять невозмутимость, Джейкоб также удалился в здание вместе с остальными агентами секретной службы. Джейкоб осознавал, что фактически остается один на один с тремя десятками юпитерианцев и целой толпой отныне неподконтрольных землекопов. Поэтому следовало опасаться, чтобы кто-либо из небожителей не всмотрелся повнимательней в лица окружающих их землян и не испортил себе и своим собратьям готовящийся сюрприз.

После того как закрылась дверь за последним делегатом, «голубые каски» переформировали линию оцепления и окружили здание ООН по периметру плотным, ощетинившимся стволами живым кольцом. Толпа подалась вслед за ними, и теперь дистанция между Исполнителями и парадным входом сократилась вдвое.

Оглянувшись, чтобы определить дислокацию соседних групп, Мефодий бросил мимолетный взгляд туда, где остались лежать тела его менее удачливых собратьев. Его заинтересовал тот факт, что полицейских уже отстранили в сторону некие типы в штатском, с виду напоминающие агентов ФБР. Поредевшая в этой части набережной толпа была отсечена от тел «рефлезианцев» бойцами в черных полумасках, которые давали штатским спокойно вести расследование. Также Мефодий заметил, что один из штатских внимательно изучает снятые с мертвого тела бруски люциферрума…

По обоюдному согласию сторон, первые переговоры между «братьями по разуму» было решено провести в закрытом порядке, и трансляция из зала заседаний прервалась сразу же, как только представители сторон расселись по местам. Телевизионный экран над входом продолжал оставаться включенным и из того обрывка репортажа, который успели продемонстрировать собравшимся на набережной людям, можно было заключить, что Сатиров в зал заседаний не допустили – они были оставлены в холлах и коридорах усиливать ряды агентов секретной службы. Вышедший на связь после начала переговоров Джейкоб вскоре это подтвердил.

Си-эн-эн раз за разом прокручивало кадры прибытия миротворцев, повторяло речь их лидера и хоть пока и сдержанно, но начинало высказываться, что вот, дескать, господа земляне, проспали мы с вами нашествие рефлезианских шпионов и рыщут они теперь по всему миру, занимаясь диверсиями и саботажем на нашей с вами территории! В подтверждение этому демонстрировался яркий кадр, когда женщиной-миротворцем был уничтожен разоблаченный «рефлезианец». Также говорилось о том, что, помимо «летающего рефлезианца», в толпе перед зданием ООН бдительными гражданами оказались рассекречены и уничтожены еще несколько чужаков, каждый из которых был оснащен странного вида приспособлениями. И тела и приспособления были немедленно отправлены на экспертизу.

Лицо Гавриила сохраняло бесстрастность, но Мефодий все же уловил, что смотритель походит сейчас на непонятно почему проигравшего забег чемпиона мира. В глазах Гавриила стояла досада, а также желание тут же, не сходя с беговой дорожки, взять немедленный реванш.

Действительно, хоть и с трудом верилось, но ведь и впрямь выходило так, что Совет смотрителей не контролировал сейчас ситуацию, однако любой ценой стремился все вернуть на свои законные места.

Гавриил постоянно получал от Джейкоба информацию обо всем, что происходило за стенами зала заседаний, – в отличие от изгнанных журналистов. Глава Совета легко мог пронзать слухом его звуконепроницаемые стены.

– Они рассказывают о себе, – вкратце оповещал Гавриил Исполнителей о том, что сообщал ему Джейкоб. – Плетут какую-то полуправду: дескать, их цивилизация развита настолько, что уже не нуждается в планете; их способность перемещения в космосе оттачивалась эволюцией миллионы лет; они не питаются материальной пищей… Надо же – у них там космическая демократия! Кто бы мог подумать! А наш Нептун – сенатор! Опять этот бред про объединение миров… А вот это интересно – вопрос о рефлезианцах, то есть, надо понимать, о нас с вами… Нет, какие же мы с вами мерзавцы – уничтожили уже столько мирных планет!.. Наши черные корабли бороздят просторы Вселенной и разрушают все на своем пути!.. Опять о коварстве рефлезианских шпионов… Генсек пообещал немедленно создать комиссию по нашей проблеме и – надо же! – соответствующую службу по борьбе с рефлезианским шпионажем! Так, это ерунда… Это тоже… Ага, вот: разговор о новых технологиях, которыми наш Нептун хочет одарить землекопа. Обещает непременно сделать это, как только решится вопрос об их статусе и правах на Земле. А они не такие простаки, эти наши миротворцы, не такие простаки…

Причина, по которой Джейкоб не спешил отдавать приказ к атаке, была понятной. Всем находящимся внутри и снаружи здания землекопам надо было дать время немного прийти в себя, снять напряжение и ослабить бдительность. Пара часов размеренных переговоров должна была убедить и юпитерианцев и землекопов в отсутствии какой-либо «рефлезианской» угрозы.

Хоть Мефодий и принял не так давно боевое крещение, однако все равно не мог успокоиться и сосредоточиться на предстоящем штурме. Никак не получалось придать лицу каменное выражение, какое наблюдалось на лицах Мигеля, Роберто и Александра. Видя, как новобранец нервно переминается с ноги на ногу, то и дело сжимая кулаки, Мигель склонился над его ухом и, стараясь перекрыть гомон толпы, произнес:

– Держись все время за мной, усвоил? – И, дождавшись от Мефодия кивка, продолжил: – Будешь страховать меня со спины. Куда я, туда и ты. И берегись, если опять отправишь меня на подготовку отопительного сезона! Тогда уж точно никакими плюшками не откупишься…

Уверенность наставника перед предстоящим штурмом хоть и не могла считаться дурным примером, однако оказалась достаточно заразительной. «В конце концов, – рассудил Мефодий, – коли назвался клизмой, так будь добр, полезай в задницу… Виноват, смотритель Гавриил!»

– Ничего-ничего, – отозвался тот. – Раз шутишь, значит, контролируешь себя, а это главное.

И все же, настроившись на бой, Мефодий очень не хотел, чтобы на его пути оказалась Афродита – единственная слабость, которую новобранец так и не смог в себе подавить.

Череда совершенно фантастических, по мнению землекопа, шоу, что обрушилась на него в последнее время, похоже, кончаться не собиралась, и шоу эти, почти как в известной песне группы «Квин», все продолжались и продолжались.

Не успел еще землянин прийти в себя от двухнедельного третирования его таинственным орбитальным Объектом, как из глубин Вселенной на его голову свалились всемогущие родственники. Родственники готовы были без проволочек признать свое родство с землянином, до этого момента считавшим себя брошенным на произвол Космоса сиротой-беспризорником. Радость братания омрачало лишь одно: известие о наличии дома у младшего брата стаи мерзких крыс – рефлезианцев, в которых старший брат тут же не преминул натыкать младшего носом. Однако крыса такое к себе обращение терпеть не собиралась, да и вообще отказывалась называться крысой…

Штурм начался вечером, незадолго до ранних октябрьских сумерек. Переговоры как раз находились в самом разгаре и ввиду крайнего дружелюбия сторон характер носили более чем конструктивный. Толпа вокруг Ассамблеи заметно поредела, и отдавить кому-либо ногу можно было уже только преднамеренно. Те, кто покидали набережную, придерживались практически одинакового мнения: самое интересное уже позади, представлением они насладились сполна, о результатах переговоров можно будет узнать и по телевизору, а потому сейчас как никогда своевременно будет посетить ближайший бар и отметить Великое Космическое Единение глотком чего-нибудь согревающего.

Все же примерно половина встречавших продолжала упорно стоять возле парадного входа в зал Генеральной Ассамблеи в надежде, что снова станут свидетелями чего-нибудь экстраординарного.

И терпение их было вознаграждено с лихвой! Спокойно стоявшие бок о бок с ними обычные граждане – пожилые и не очень, различные по статусу и оттенку кожи – вдруг ни с того ни с сего не сговариваясь взмыли в воздух, чем несказанно напугали окружающих. Очутившись над толпой, летуны разом устремились по направлению к солдатам, что выстроились в цепь по периметру здания ООН.

Все случилось столь неожиданно и молниеносно, что бойцы «голубых касок» лишь краем глаза успели заметить летящие к ним фигуры. После этого что-то мягко, словно приливная волна, оторвало солдат от земли, закрутило и вновь швырнуло на асфальт. Летуны же, недолго думая, спикировали на них сверху и щадящими ударами по каскам лишили солдат сознания. Отключившись от действительности, солдаты уже не смогли увидеть дальнейшее, куда более впечатляющее по своей зрелищности, представление.

Группы Исполнителей подобно вспугнутой стае кузнечиков гигантскими скачками сиганули через головы землекопов, через поверженных «голубых касок», прямиком к парадному входу в здание. Напуганные землекопы втянули головы в плечи, когда над ними взвились в воздух две сотни довольно крупных субъектов, для которых гравитация была не таким уж и тяжким бременем. Мефодий следовал за своими соратниками в той же лихой манере, стараясь не упускать из поля зрения идущего впереди Мигеля. Краем глаза он уловил, что в штурме участвуют несколько представительниц прекрасной половины исполнительского сословия, ни с одной из которых Мефодий еще не был знаком.

Те из Исполнителей, кто достиг входа первым, собрали разбросанное «голубыми касками» оружие и, дабы не оставлять за своими спинами лишнюю угрозу, загнули стволы всем собранным трофеям.

Находившийся поблизости полицейский патруль на вертолете узрел под собой невероятную картину: скачущая поверх голов остальных людей довольно большая группа странных «спортсменов». Пилот вертолета счел своим долгом опуститься пониже и удостовериться, что видит именно то, что видит. Однако не успел он опуститься и на метр, как по правому борту от него словно из ниоткуда возник смотритель Иошида. Ударом кулака Иошида пробил вертолету топливный бак, после чего пилоту не оставалось ничего другого, как только искать ближайшую посадочную площадку, благо по Манхэттену таковых имелось достаточно как на земле, так и на крышах высотных зданий.

К сожалению, отправленному пилотом в радиоэфир сигналу тревоги Иошида помешать уже не мог.

Джейкоб сохранял конспирацию до последнего. Атака началась, и остановить ее было уже невозможно, однако демаскировка раньше времени являлась для Джейкоба нецелесообразной – работа без прикрытия в окружении Сатиров, пока товарищи еще далеко, не могла считаться разумно допустимым риском даже для совершенного из совершенных.

В наушнике трещал сбивчивый доклад охраны из фойе о том, что снаружи происходит нечто необъяснимое и, похоже, толпа только что прорвала линию оцепления. Джейкобу было нелегко. Неподалеку от него прохаживались два сотрудника секретной службы, но к мозгу ни одного из них Глава Совета с недавних пор не имел никакого доступа. Приходилось рассчитывать лишь на удерживаемую вокруг себя легкую «скользкую» оболочку, позволяющую не привлекать излишне любопытные взгляды. Сразу за охранниками, возле ведущей непосредственно в зал Ассамблеи двери, хищно насторожился один из Сатиров, которого на данный момент Джейкоб опасался куда больше, чем охранников-землекопов.

Откуда-то снизу прибежал еще один сотрудник секретной службы и тут же скрылся за дверями зала. Джейкоб обострил слух и снова стал внимать тому, что творилось за стеной. Хотя в принципе можно было этого и не делать: о чем там пошла речь, было вполне ясно…

– Что я вам говорил! – пробасил Нептун, поднимаясь из кресла. – Рефлезианцы повсюду! Вы сами можете сделать выводы об их количестве, если им хватает духу вступать в открытую схватку!

Нептун сохранял хладнокровие, но Джейкоб все же отметил в его речи оттенок беспокойства – очевидно, юпитерианцы не ожидали такого скорого и мощного контрудара.

– Господин генеральный секретарь, а вы уверены, что рефлезианцев нет среди ваших людей? – с опаской полюбопытствовал Гермес.

Генсек промямлил нечто неопределенное – похоже, теперь он не был уверен ни в ком, даже в себе.

– Внимание всем участникам переговоров! – прокричал на весь зал шеф секретной службы ООН. – Вам нужно немедленно пройти в укрытие! Здание подверглось атаке, и враг уже прорывается на первый этаж!

– Уводите ваших! – холодно бросила ему Артемида. – Миротворцы могут за себя постоять.

В наушнике у Джейкоба прозвучала боевая тревога, предписывающая всем сотрудникам занять свои посты и действовать в соответствии с сигналом «красный код». О том, где находится его позиция и какие инструкции следует выполнять по этому сигналу, Джейкоб понятия не имел, а «поинтересоваться» у кого-либо возможности отныне не представлялось – попытка проникновения в мозг любого землекопа немедленно определила бы Главу Совета как враждебного чужака.

Прочные, в два пальца толщиной, стекла вышибать гравиударом было опасно, поскольку существовала вероятность поранить кого-нибудь из охраны острыми, как лезвие гильотины, осколками – охранников по ту сторону успело набежать предостаточно. Пришлось смотрителям воздействовать на окна ультразвуком, отчего стекла поначалу покрылись паутиной трещин, а затем обрушились на пол, не разлетаясь по смертоносным для находящихся внутри охранников траекториям.

Группы, что ворвались в холл первыми, были встречены выстрелами из автоматов и помповых ружей – охрана уже знала, что нападавшие не являлись просто пьяными хулиганами. И хоть смотрители постарались сразу же накрыть огневые точки гравиударами, высокая плотность огня и большая скученность атакующих сыграла свою роль – Исполнители второй раз за день понесли потери.

– За мной! Не отставать! – злобно сверкнув глазами, велел Гавриил. Его Исполнители шли плечом к плечу с остальными участниками штурма. Кроме сотрудников секретной службы, никого больше в фойе не наблюдалось, а потому ни один слэйер пока не обнажался.

Две группы остались у разбитых окон прикрывать тыл. Остальные Исполнители перестроились в боевой порядок, а потом ускоренным маршем двинулись через фойе.

Мигель на ходу заехал ботинком по голове собиравшегося снова схватить дробовик охранника, заканчивая недоделанную кем-то из смотрителей работу. Ступавший ему след в след Мефодий тут же в целях предосторожности отпихнул дробовик подальше.

– Ну как ощущения? – окликнул его Мигель и, не получив вразумительного ответа, продолжил: – Вот это, скажу тебе, как раз то, что и требуется настоящему мастеру после двух месяцев копания в сточных канавах! А, тебе не понять!..

– Да, не понять, – только и вымолвил Мефодий, который как в июне угодил в этот бешеный жизненный темп, так до сих пор и не адаптировался к своим регулярным попаданиям из огня в полымя и обратно.

Оглушительный визг разлетелся по всему зданию, и с огороженных перилами верхних ярусов метнулись вниз стремительные фигуры в коричневых комбинезонах с дурацкими цветными вставками – это со своим боевым кличем вступали в бой пехотинцы миротворческих сил Сатиры…

О том, что его штурмовая команда ворвалась в здание, Джейкоб понял по раздавшемуся снизу стеклянному звону и ударившей вслед за ним ружейной канонаде. Пребывание в тени отныне перестало иметь для Джейкоба смысл, и он, сняв с себя «скользкий купол», также решил перейти к действиям.

Для перекрывших коридор охранников Джейкоб появился словно из воздуха. Правда, обменяться друг с другом по этому поводу комментариями у них не вышло – легкое движение незнакомца – и оба охранника уже кувыркаются по полу, собирая в кучу ковровую дорожку.

Джейкоб перепрыгнул через лежащих без чувств охранников и устремился ко входу в зал заседаний, возле которого озирался по сторонам Сатир – чуткие уши юпитерианца уже заслышали долетающие до него звуки борьбы.

Переломанное мощнейшим гравиударом тело Сатира с треском вынесло двери зала заседаний, пронеслось над рядами кресел и разбило проекционный экран на другом конце помещения. Следом за мертвым Сатиром в зал ворвался и сам Глава Совета.

Последние члены Ассамблеи покидали зал через запасные выходы, довольно грубо выталкиваемые агентами секретной службы. Миротворцы же столпились возле трибуны, и их агрессивный настрой говорил о том, что сегодня они готовы активно обороняться, а не отступать, как обычно.

– Джейкоб! – прогрохотал басом Нептун, едва только увидел вспыхнувшее тело Сатира и появившуюся в дверях плечистую фигуру Главы Совета. – Какая честь для нас!

– Ваш парламентер плохо понял наши требования? – поинтересовался Джейкоб и посмотрел на Афродиту, которая одарила его презрительным взглядом.

– Мы прекрасно поняли ваши требования, уважаемый Джейкоб! – заявил Нептун. – Мы выслушали их и приняли к сведению. Ну а теперь не мешайте нам вести переговоры с истинными хозяевами этой планеты!

– Я отменяю переговоры! – заявил Джейкоб. – И даю вам последний шанс уйти без кровопролития!..

Гравиудар Нептуна хоть и был предсказуем, однако Глава Совета все равно едва не пропустил его. Кинувшись в сторону в последний момент, Джейкоб тут же ударил встречным….

Физика гравиудара сходна с физикой ударной волны обыкновенного взрыва, разве что распространяется не во все стороны, а в строго определенном смотрителем либо небожителем направлении. Само собой, что и разрушительная сила у гравиудара соответствующая…

Столкновение разнонаправленных сил, к тому же столь неудержимых, не могло обойтись без последствий. Не сумев преодолеть друг друга, оба гравиудара последовали по пути наименьшего сопротивления – в данном случае к потолку.

Эта битва в фойе здания ООН запомнилась Мефодию надолго. И хоть после памятной стычки с подручными Титана в Рогове он смотрел на подобные вещи более хладнокровно, все равно – одно дело уносить ноги от небожителей и обороняться, а другое – сознательно вступать с ними в бой, зная, что они уносить от тебя ноги вовсе не намерены.

Добрая пара сотен слэйеров была материализована практически одновременно, и от этого, как показалось Мефодию, в фойе стало заметно светлее. Сразу же, едва Сатиры перешли в нападение, смотрители взлетели под потолок и оттуда стали осуществлять воздушное прикрытие Исполнителей внизу. Все это чем-то походило на Антарктическую битву в миниатюре, воспоминания о которой были заложены Мефодию в память.

Это только на античных фресках Сатиры изображались толстыми и кривоногими; реальные же их прототипы неуклюжестью отнюдь не страдали. И хоть по сравнению с Исполнителями было их всего ничего – каких-то два с половиной десятка, – бились они яростно и вполне достойно.

Несколько малоопытных Исполнителей лишились голов в первые же мгновения схватки. Ладони Сатиров обладали такими длинными пальцами, что обхватывали человеческую голову целиком и сворачивали ее, как колпачок на бутылке шампуня. А ловкость Сатиров, несмотря на их кривоногость, была и вовсе невообразимая. Даже лишившись трех конечностей, Сатиры выделывали на оставшейся такие смертельные пируэты, на какие не отважились бы и шестирукие Бриареи.

Совладать с Сатирами можно было только грамотно скоординированной атакой. На помощь смотрителей особо рассчитывать не приходилось – из-за царящей в фойе свалки их гравиудары оказывались небезопасны для своих, а потому если и применялись, то лишь тогда, когда кто-нибудь из врагов подпрыгивал под самый потолок.

Помня наказ Мигеля, Мефодий оставался у него за спиной и, держа слэйеры на изготовку, всюду следовал за наставником, который с Роберто и Александром организовал слаженную боевую команду. И несмотря на то, что Сатиры шли просто нарасхват, им все же удалось отхватить себе одного в персональное пользование.

Сатир уклонился от мелькнувших возле его лица слэйеров и, совершив головокружительное сальто, подлетел на несколько метров вверх. За ним немедленно последовал Роберто, стараясь дотянуться до Сатира в прыжке. Внизу их уже караулила остальная Мефодиева команда. Юпитерианец имел шанс напороться на их слэйеры при приземлении, но извернулся в полете словно кошка и упал сразу на четыре конечности совершенно не там, где его поджидали. Два Исполнителя из другой группы бросились к нему и были отброшены назад – Сатир лягнул их обеими ногами одновременно, а после этого вскочил и снова взвился в воздух.

Но над ним уже коршуном завис Гавриил. Боясь попасть гравиударом по своим, смотритель просто врезал каблуками Сатиру по спине. Юпитерианца развернуло в полете и швырнуло обратно наземь – прямо к ногам Мигеля. Мастеру упускать такую возможность было несолидно, поэтому не успел еще Сатир удариться об пол, как изогнутые арабские клинки Мигеля заходили по нему, словно овощерезка. Сатир лишился левой ноги и половины правой руки за долю секунды, но все-таки умудрился при помощи оставшихся конечностей перебросить свое тело через Мигеля и упасть чуть ли не на голову Мефодию. Времени на хороший замах не оставалось, поэтому он совершил короткий выпад и пришпилил разбрызгивающего вокруг себя буро-зеленую кровь Сатира к полу…

…И тут же получил удар длинной лапой по лицу, однако на ногах устоял и для верности всадил в него второй слэйер.

Мигель, Роберто и Александр распластали пойманного Мефодием Сатира на куски за считаные секунды. Разрубленное тело небожителя вспыхнуло с яркостью электрической дуги и оставили после себя лишь жженые пятна сгоревшей как смола крови.

Едва пожравшее останки Сатира пламя угасло, Роберто указал слэйером на следующего вражеского «пехотинца» – тот сопротивлялся намного яростнее и уже успел сократить группу смотрителя Рашида почти наполовину. Сам Рашид метался поверху и никак не мог поймать противника «на мушку», поскольку Сатир все время перемещался между его людьми и мешал не только прицелиться, но и скоординировать действия Исполнителей.

Помощь команды Гавриила оказалась весьма своевременной и позволила поредевшим Исполнителям Рашида оттеснить Сатира в угол. Потеряв пространство для маневра, Сатир кинулся на стену и, цепляясь длинными пальцами за стыки плит, довольно резво покарабкался к потолку. Однако эта отчаянная выходка Сатира уже не спасла. Поймавший его на полдороге Рашид намертво «прибил» гравиударом небожителя к стене, а подскочивший Гавриил гравиударом в голову довершил дело. Обезглавленный Сатир отлип от стены и полетел вниз в окружении осколков мрамора.

Количество Сатиров медленно, но сходило на нет. Схватка в фойе обещала завершиться исполнительской победой, и некоторые смотрители уже полетели в глубь здания, расчищая коридоры от засевших там небольших групп охраны. Жалкие остатки Сатиров предприняли попытку отступления в сторону зала заседаний. На плитах фойе кое-где еще сопротивлялись лишенные конечностей их собратья, но пощады калекам никто дарить не собирался, разве что в виде скорейшего избавления от мучений…

Пол под ногами Мефодия дрогнул так, что мраморные плиты подпрыгнули и снова легли на место. Можно было подумать, что в здание угодила бомба, однако кто мог отважиться бомбить ООН – неизвестно.

Все находившиеся снаружи – зеваки, журналисты, полицейские – решили, что взрыв действительно имел место. Ибо чем, если не взрывом, можно было объяснить расколовшийся потолок зала заседаний и взлетевшие вверх куски бетонных перекрытий и исковерканных металлоконструкций? Недоставало только столбов огня и дыма, но на это поначалу никто внимания не обратил. Шум от разрушения получился оглушительным. Клубы бетонной пыли окутали прилегающую к зданию территорию, будто дымовая завеса. Подобное Нью-Йорку было уже не в новинку, и слово «теракт» пронеслось по кинувшейся прочь толпе быстрее, чем эхо от взрыва пересекло Ист-Ривер и достигло западных кварталов Куинса.

Два столкнувшихся гравиудара – Нептуна и Джейкоба – сорвали потолок и крышу с зала Генеральной Ассамблеи, словно пробку с бутылки шампанского. Многотонные перекрытия лопнули, плиты подбросило в воздух с необычайной легкостью, а ударная волна вырвалась на свободу и устремилась ввысь. И все же какая-то часть ударной волны успела отразиться от потолка до того, как тот разбросало по округе и по крышам близлежащих зданий.

Джейкоб находился в центре зала заседаний и только было бросился к выходу, как отраженные отголоски гравиудара врезались ему в спину и поволокли по полу, прокладывая его телом просеку в рядах кресел. Глава Совета попытался с ходу подняться в воздух и как можно скорее ретироваться из-под рушащегося потолка. Джейкоб смог оторваться от пола всего на метр, когда центральная балка перекрытия всей своей стотонной массой рухнула с высоты поперек его туловища. Железобетонная громадина практически перерубила Джейкоба пополам, не позволив ему ни увернуться, ни отбросить ее встречным гравиударом. Сверху на Джейкоба посыпались мелкие обломки потолка, но их ударов он уже не чувствовал…

Сердце смотрителя перекачивало остатки крови, и, несмотря на то, что убывала она буквально на глазах, Джейкоб продолжал жить и воспринимать окружающее четко и ясно. Системы жизнеобеспечения включили фильтры подавления боли на полную мощность, а головной мозг автоматически посылал сигналы смотрителям о том, что Глава Совета попал в беду и получил критические повреждения. Однако анализ этих повреждений показывал, что даже если Джейкоба и успеют извлечь из-под руин, спасти его теперь может разве что Хозяин. Счетчик остатка жизни, до сего момента прятавшийся где-то в глубинах памяти Джейкоба, теперь появился перед его глазами и неумолимо отсчитывал последние минуты Лучшего из Лучших, не давая никакой возможности задержать или, наоборот, ускорить неминуемую кончину.

Сверху над Джейкобом нависло бородатое лицо Нептуна – он и его окружение успели скрыться из зала заседаний за секунду до того, как тот превратился в небольшой открытый стадион. На лице юпитерианца было немного странное выражение: похоже, он не ожидал, что самый серьезный из его земных врагов угодит в случайную ловушку. Нептун словно гадал, радоваться ему или все-таки пока воздержаться от этого. Рядом с Нептуном появились остальные небожители, реакция которых была более определенной, только на лице Афродиты, кажется, проглядывало едва заметное сочувствие.

– Вы проиграли, Джейкоб, – сказал Нептун. – Вам предлагали союз, но вы отказались и проиграли.

– Я проиграл – да. Но не мы, – слабеющим голосом ответил Джейкоб. – Не радуйтесь раньше времени…

Нептун хмыкнул:

– Даже сейчас ты не хочешь признать очевидный факт! Или ты еще уверен в своей победе?

– Уверен… как никогда.

– Скажу тебе по секрету, – с презрением промолвил Нептун, – в свою победу не верит даже Кронос! Так что не обольщайся перед смертью. Кстати, пока ты еще не умер – не обессудь, но мы забираем твою голову. Лучшего трофея для повелителя и подарка для нашего умника Сагадея и придумать нельзя…

– Голову? – переспросил Джейкоб и улыбнулся окровавленными губами. – Что ж, берите… если унесете…

И собрав остаток сил, он рассмеялся Нептуну в лицо. В его смехе действительно не слышалось ни капли поражения.

Никто из небожителей поначалу не понял этой предсмертной бравады Джейкоба. Никто, кроме Артемиды. Легким гравиударом она оттолкнула собратьев в сторону и сама метнулась вслед за ними.

Сил у Джейкоба практически не оставалось, однако все его смотрительские функции продолжали слабо функционировать. Он мог поднять свое тело в воздух, но огромная бетонная балка не давала этого сделать; он мог наносить гравиудары, вот только теперь они вряд ли бы сбили с ног даже землекопа. Ничего из этого Джейкоб делать не стал. Весь остаток его энергии был пущен на другое…

Смотрительский мозг – не самая дорогая из земных ценностей, но, как маленький ключ от большого сейфа, он является доступом ко многим секретам человечества, на которых зиждется его зыбкое существование. Мозг Джейкоба мог сравниться даже с ключом не от сейфа, а от всего банковского хранилища. Разумеется, его попадание к юпитерианцам было практически равносильно досрочному Концу Света…

Крошечный участок в головном мозге Джейкоба впервые за многовековую жизнь Главы Совета смотрителей оказался в центре его внимания. Хранимая в нем установка могла заработать и автоматически, но только при попытке взлома небожителями смотрительской памяти. Сейчас взлома не происходило и автоматика молчала, но Джейкоб осознавал: если его мозг попадет к Сагадею, сын Хозяина обойдет все защитные установки и в любом случае получит то, что ему нужно.

Джейкоб проводил взглядом отпрянувших в панике небожителей и закрыл глаза. Активировать установку – дело доли секунды. Его смерть – это еще не поражение. Среди смотрителей достаточно достойных, способных его заменить. Гавриил, например…

Глава Совета чувствовал, что все до единого из участвующих в штурме смотрители внимают сейчас каждой его мысли.

«Слушай Последний Приказ! – Телепатический сигнал Джейкоба долетел до каждого их них. – В связи с самоликвидацией правом Главы Совета назначаю на эту должность смотрителя Гавриила! Все мои права и обязанности переходят к нему! Я ухожу за Хозяином. Прощайте, и да пребудет с вами удача! А теперь…»

Следующая фраза Джейкоба не имела никакого смысла, но любой из смотрителей прекрасно понимал, что она означает. Пронесшийся скороговоркой каскад бессвязных звуков был тем самым кодом, который активировал механизм самоликвидации мозга Главы Совета.

Голова Джейкоба разлетелась на мелкие, не крупнее водяной пыли, частицы. Высвободившейся вследствие этого энергии хватило на то, чтобы расколоть надвое придавившую смотрителя балку, повалить ряды кресел вокруг его тела и сорвать со стен декоративную облицовку. В разрушенном и лишенном крыши помещении заклубилось новое облако цементной пыли…

Смотритель Джейкоб сделал то, что должен был сделать, ибо противиться воле Хозяина он не умел.

«Джейкоб погиб!» – поступившее от Гавриила сообщение было бесстрастно, как и предыдущие, но Мефодия от такого известия словно нанизали на слэйеры. Впрочем, не его одного – не было в фойе Исполнителя, который не замер бы как вкопанный и не опустил бы беспомощно клинки к полу. Летающие под потолком смотрители повели себя более сдержанно, лишь разом снизились почти наполовину – так, будто олицетворяли собой приспускаемые в связи с трауром флаги.

Однако оцепенение продлилось недолго.

– В зал заседаний! – крикнул Гаврии, и приказ его промчался под сводами фойе пощечиной, которой обычно приводят в чувство впавшего в орепенение. Сам Гавриил теперь подчинялся последнему приказу ныне покойного Главы Совета и потому незамедлительно принял на себя руководство операцией.

Дважды повторять не пришлось. Оставив догорать порубленные останки Сатиров, лавина потрясающих клинками Исполнителей хлынула по очищенному смотрителями коридору прямиком к залу Генеральной Ассамблеи. Впереди всех летел Гавриил, сопровождаемый членами подчиненного теперь ему Совета.

Зал оказался пуст, однако через проем рухнувшей крыши все, в том числе и Мефодий, успели заметить пять улетающих ввысь силуэтов.

– Исполнителям: закончить зачистку помещений! – распорядился Гавриил. – Остальные за мной!

Смотрители начали резко набирать высоту, бросившись в погоню за убегающими юпитерианцами.

Оперативно разбив здание на сектора, Исполнители возобновили зачистку – оставшиеся Сатиры пребывали где-то внутри здания, поэтому требовалось не дать им покинуть его пределы.

Ведомая Роберто группа Гавриила пробежала мимо обезглавленного тела Джейкоба. Мефодий знал Главу Совета совсем недолго, не то что Роберто, Мигель и остальные, но и он ощутил чувство глубокой тоски, словно потерял кого-то из самых близких людей. Казавшийся таким непобедимым тогда, в тоннеле под Роговом, смотритель Джейкоб своей смертью как бы снова подтвердил, что ничего незыблемого в этом мире нет и быть не может. Мефодий отвернулся от останков Главы Совета и постарался утешить себя тем, что принцип «никто не вечен» в равной степени относится и к небожителям…

Серое небо ночного Нью-Йорка, как, впрочем, и ночное небо любого другого крупного города, не давало шанса даже самым ярким звездам пробиться сквозь мутную пелену, подсвеченную снизу рассеянным светом фонарей и реклам. Потому-то горожане так редко смотрят в небо – любоваться там абсолютно не на что.

В этот вечер столь знаменательного для человечества дня мало кто из ньюйоркцев и их гостей всматривался во мрак поднебесья – не было там ничего нового, к тому же все мало-мальски интересное творилось сейчас на земле. А между тем во мгле на уровне верхних этажей манхэттенских небоскребов происходило нечто такое, на что действительно стоило взглянуть.

Воздушный бой между юпитерианцами и разъяренными гибелью Главы Совета смотрителями мало походил на воздушные бои Первой и Второй мировых войн и уж тем более не напоминал стремительные схватки современных реактивных истребителей. Во-первых, потому что протекал в полнейшей тишине; единственными звуками, которые то и дело раздавались над Манхэттеном, был лязг срываемых с крыш шальными гравиударами антенн, грохот битых кирпичей и звон разбитых стекол. Во-вторых, тактика ведения воздушного боя способных к левитации существ значительно отличалась от той, что применялась пилотами скоростных самолетов.

Воздушные маневры смотрителей и небожителей вокруг небоскребов напоминали кружение пчел вокруг ульев. Возможность изменять направление полета куда вздумается бросала и тех и других в такие виражи, которые летчики-испытатели никогда не рискнули бы применять на практике.

Приоритетной задачей истребителя в бою является заход противнику в хвост. Тем же, кому задумываться о гравитации резона нет, в первую очередь необходимо отрезать врагу пути для маневра, а именно – занять позицию сверху. Лишь в этом случае противник оказывается зажат между атакующим и землей, потому перемещаться может лишь ограниченно. И групповые атаки, и поединки один на один протекали только по таким тактическим сценариям.

Внизу, на залитых огнями улицах, бегали перепуганные граждане, завывали сиренами полицейские машины, пожарные и «неотложки», ревели дизелями военные бронетранспортеры. Никто не мог понять, что происходит. А высоко над их головами проходила безмолвная, но от этого не менее яростная баталия…

Похоже, юпитерианцы и не думали убегать, а здание ООН покинули, чтобы не дать загнать себя в угол. Гавриил даже не успел сформировать из членов Совета боевой порядок, и из-за этого крупная схватка тут же раскололась на несколько мелких.

Невозможно было сразу определить, чье мастерство ведения боя в воздухе выше – юпитерианцев или смотрителей; и те и другие перемещались на огромных скоростях и сыпали во все стороны сокрушительными гравиударами. Самым опасным ударом являлся встречный – если движущегося на полной скорости противника ударная волна била в голову. Касательные же были не так опасны и могли разве что сбить угодившего под них с курса.

Гавриил не стал размениваться на мелких сошек типа Афродиты или Гермеса и прямиком устремился к Нептуну, за которым неотступно следовала Артемида, прикрывая командира со спины. Смотрителю пришлось немедленно пожалеть о своей неосмотрительности – уворачиваться от двух гравиударов одновременно было нелегко, тем более что Нептун и Артемида били по очереди и их удары следовали один за другим, словно из спаренной пушки. На помощь новому Главе Совета кинулись Бамбуло, Иошида и еще несколько смотрителей.

Грохот попадающих в стены зданий гравиударов заглушался царящим на высоте воем ветра. Пара смотрителей оказались заброшены внутрь зданий через окна (к счастью, район был деловым и здания в это время по большей части уже пустовали), а смотрителю Рашиду, ненароком зацепившемуся за арматуру, обломок карниза ударил в спину и едва не размазал по стене.

Небожителям тоже доставалось. Угодив под шальной гравиудар, Афродита завращалась в полете волчком и врезалась своим привлекательным телом в вывеску всемирно известного ресторана, превратив его ярко горящую «М» в непонятный иероглиф. Аполлона чуть не затянуло под винт полицейского вертолета. Самого Нептуна несколько раз весьма ощутимо кувыркнуло в воздухе и едва не нанизало на пики телевизионных антенн.

Не думая ни о чем, кроме схватки, Гавриил уклонялся и атаковал, уворачивался от ударов и преследовал, старался выйти на позицию для атаки и одновременно не допустить появления врага у себя над головой. Начальная сумбурность баталии и разрозненность действий смотрителей постепенно упорядочились – Гавриил держал в голове расстановку сил на поле битвы и взял на себя обязанности координатора.

Именно грамотная расстановка сил и позволила смотрителям наконец-то впервые в истории Человечества уничтожить не обыкновенного Сатира или Циклопа, а представителя высших небожителей.

Сам Гавриил не участвовал в исторической атаке, однако это отнюдь не умаляло его заслуг. Видя, как по левую руку от него Чжоу Ли Хо и еще несколько смотрителей взяли Гермеса в клещи, Гавриил мгновенно выработал дальнейшую концепцию.

– Иеремия, Раджив – в стороны! – скомандовал он. – Остальным – удар в половину мощности!

Смотрители Иеремия и Раджив, удерживавшие позиции в нижней части строя, кинулись в разные стороны. Чжоу Ли Хо и другие провели по Гермесу гравиудары средней силы – смертельные для землекопа, но слабоватые для небожителя.

Как раз в этом и была заключена тактическая уловка Главы Совета. В самом низу строя, почти под ногами Иеремии и Раджива, находилось сплетение электрических проводов, опутывавших висевший на стене здания коммуникатор. Ударь смотрители в полную силу, и Гермес просто оборвал бы провода как паутину, после чего выровнял бы курс и возобновил схватку из новой позиции. Но щадящий удар лишь крутанул его в воздухе и бросил прямо в клубок толстых алюминиевых жил, тут же захлестнувших руки и ноги Гермеса.

Брызнули снопы искр, но не на электричество делал основную ставку Гавриил. Электричество лишь слегка выбило юпитерианца из равновесия и заставило рвануться вверх, однако от этого рывка провода еще больше опутали его конечности. Гермес мог разорвать алюминиевые путы за три секунды и снова вернуться в строй, если бы ему дали эти самые три секунды.

Ему не дали ни одной.

Шестикратный, способный отбросить в кювет локомотив гравиудар был сконцентрирован шестью смотрителями и направлен в голову и грудную клетку небожителя. Гермеса не разорвало на части, но обратило в бесформенный кусок плоти, а затем, все еще опутанного проводами, швырнуло вниз…

Прямо под ним, на многоярусной крыше небоскреба, оказался уютный дворик-терраса, что позволял какому-то нуворишу плавать в бассейне и гулять по небольшому садику, не покидая своего шикарного пентхауза. Изуродованный Гермес, разогнанный гравиударами почти до звуковой скорости, упал прямо в бассейн, расплескав почти всю воду, и вонзился в голубой кафель дна.

В космическом естестве небожитель умирает довольно эффектно. Погибший Хозяин в момент гибели взорвал пятую планету Солнечной системы, поэтому и стремился он убраться подальше от своего любимого детища – Земли. В материальной оболочке смерть небожителя, разумеется, никаких глобальных катастроф не вызывала, но тоже протекала достаточно бурно.

Голубая вспышка и взрыв, мощностью эквивалентный нескольким килограммам тротила, ударил со дна бассейна, вышвырнув из него пылающие фрагменты тела Гермеса. Бетонное углубление бассейна спасло пентхауз и близлежащие здания, направив взрыв вверх. Восходящая ударная волна разметала группу смотрителей и обрушила высокую антенну. Одна из удерживавших антенну растяжек со звоном лопнула и перерубила пополам не успевшего увернуться смотрителя Раджива, останки которого рухнули вниз, на залитую огнями авеню. Мертвый Гермес словно мстил за свою ужасную гибель…

Потеря одной из ключевых фигур, притом погибшей от рук презренных землян, ударила по юпитерианцам не хуже хорошего гравиудара. Они сбились в кучу и, совершенно утратив боевой энтузиазм, заняли глухую оборону, отражая направленные на них гравиудары. В том, насколько может быть сейчас опасна разобщенность действий, небожители убедились только что на конкретном примере и повторения подобной ошибки допускать не собирались.

Гавриил и смотрители попытались снова окружить группу небожителей, но юпитерианцы грамотно маневрировали и довольно искусно держали строй.

Неизвестно, чем в конечном итоге завершилась бы эта схватка. Сил у обеих сторон было достаточно, и в ловкости они друг другу не уступали. Вероятнее всего, юпитерианцам пришлось бы, как всегда, бежать в безвоздушное пространство, где они пополнили бы свои ряды новыми силами.

Но день сегодня был особенный, поэтому бежать с территории своего нового и преданного союзника показалось юпитерианцам позорным, тем более после такой успешной победы над «рефлезианским кораблем». Очевидно, сейчас юпитерианцы как раз ожидали подкрепления, и вся их стратегия была направлена лишь на оттягивание времени.

Гавриил предвидел, что подкрепление вот-вот прибудет, однако он и не предполагал, каким в конечном итоге оно окажется…

Весть о взрыве в здании ООН довольно быстро облетела Манхэттен. Журналисты передавали, что в здание ворвалась большая группа каких-то хулиганов, а открытая по ним стрельба лишний раз указывала, что хулиганы эти были отнюдь не простыми фанатами летающих тарелок и автографы миротворцев их не интересовали. На Манхэттене шла война, притом не где-нибудь, а в самом здании ООН, что само по себе демонстрировало антигуманный облик тех, кто посмел ее развязать.

Война – взрывы, стрельба, нападение на «голубых касок», звуки борьбы за стенами здания – требовала немедленного вмешательства, причем уже не полиции, а военных со всей их боевой мощью. Они-то и появились в зоне конфликта через некоторое время, благо располагались совсем неподалеку – в районе линий внутригородского оцепления.

Эскадрилья вертолетов «Апач», каждый из которых нес на консолях по автоматической пушке и комплекту управляемых ракет, вынырнула из-за зданий и едва не разрубила винтами летящую группу людей, производивших руками странные пассы и непонятно чем вышибавших стекла многоэтажек. Опасаясь вертолетных винтов, люди эти кинулись врассыпную, словно взвод супергероев из комиксов Марвела.

Исходя из последних оперативных сообщений, пилотам было известно, что способностью к левитации обладали не только друзья-миротворцы, но и враги-рефлезианцы, а потому их растерянность продлилось недолго. В штаб группировки полетели срочные доклады.

Пока Гавриил перестраивал боевой порядок, Нептун сообразил, каким образом привлечь на свою сторону кружившего поодаль союзника. Четверка юпитерианцев демонстративно пролетела перед кабинами вертолетов и пустилась наутек с места сражения, не развивая полную скорость, дабы дать «рефлезианцам» пуститься в погоню, тем самым четко обозначив себя в качестве врага миротворцев…

Гавриил совершил непростительную оплошность, в горячке боя попавшись на эту уловку. Глава Совета поздно догадался, из-за чего вдруг Нептун и его соратники бросились наутек в тот момент, когда к ним прибыло подкрепление. Догадался, когда за спинами смотрителей выросли свистящие винтами боевые машины. Пилоты получили приказ: защищать миротворцев. У штаба больше не было сомнений – те, кто напал на ООН, и те, с кем вели воздушный бой миротворцы, являлись рефлезианцами, ибо по всем признакам подходили именно под их описание. Теперь же, когда вертолетчики четко видели, где друзья, а где враги, настала пора выполнять приказ штаба группировки.

Поднырнув под группу смотрителей и отрезав ее от земли – все не попавшие по целям пули должны уйти в небо, а не в жилые кварталы, – «Апачи» открыли шквальный огонь. Бортовая артиллерия вертолетов была оснащена приборами автоматического теплонаведения, а смотрители в отличие от холодных, как сам Космос, юпитерианцев были вполне нормальными теплокровными людьми…

Совет смотрителей, и без того изрядно поредевший за сегодняшний день, уменьшился на треть за первые мгновения пулеметного залпа. Потоками свинца были растерзаны на части Чжоу Ли Хо, Рашид, Иеремия, Бамбуло и многие другие. Увернуться от пулеметов оказалось непросто – их автоматика неумолимо отслеживала перемещение цели в любой плоскости. На летящего во главе группы и сосредоточенного на преследовании небожителей Гавриила, словно длинная плеть, надвигалась трассирующая очередь крупнокалиберных снарядов…

Смотрителя Иошиду, бывшего телохранителя и советника погибшего Джейкоба, никто не освобождал от занимаемой должности. Чувствуя глубокую вину оттого, что так легко отпустил сегодня Джейкоба одного в гущу врага, Иошида не знал, как сможет ее теперь загладить. Сейчас же он видел, что вот-вот может погибнуть и новый Глава Совета.

– Помогай! – яростно бросил Иошида летящему по соседству Матуа, после чего стрелой настиг Гавриила, перехватил его поперек туловища и поволок вниз, к земле.

Матуа чудом увернулся от едва не снесшей ему голову очереди и, догнав мчащихся Иошиду и Гавриила, вцепился Главе Совета в воротник, а затем подсобил Иошиде утихомирить начавшего вырываться Гавриила. Оставшиеся в живых члены Совета бросились вслед за ними.

Гавриил быстро оценил ситуацию и понял, что их игра проиграна. Проиграна сегодня или вообще – этого он не знал, но в данную минуту выход был только один – бегство ради сохранения собственных жизней, бегство ради того, чтобы в будущем собраться с новыми силами и закончить начатое дело.

– Всем рассеяться! – отдал приказ Гавриил. – Операция сворачивается! Отступать! Всем по местам сбора с вашими Исполнителями! – И для продолжающих удерживать его Иошиды и Матуа добавил: – А мы возвращаемся – надо срочно вывести парней из здания!

Охота за Сатирами в коридорах и кабинетах здания ООН оказалась делом муторным. Остатки «пехоты» Нептуна, несколько минут назад яростно сражавшиеся, теперь ни за что не хотели вступать в открытую схватку, а нападали подло, из-за угла, сворачивали шею зазевавшемуся Исполнителю и снова прятались в лабиринтах здания.

– Они явно тянут время! – раздраженно бросил Роберто после длительной и безрезультатной погони за одним особо шустрым юпитерианцем. – И черт меня подери – я даже знаю, почему они это делают!..

Но работа есть работа, и выполнять ее приходилось независимо от активности.

Крадущийся как тень вслед за Мигелем Мефодий испытывал те же ощущения, что и солдаты Третьего рейха в белорусских лесах. Матерый и скрытный враг – на порядок опаснее, чем партизаны Ковпака, – был незрим и полностью непредсказуем. Стройный план его поимки выработать было невозможно, потому приходилось ориентироваться по обстоятельствам.

Зажать Сатира в угол являлось проблематичным – едва это вроде бы удавалось, как юпитерианец просто-напросто пробивал стену и ретировался еще до того, как исполнительские слэйеры взлетали над его головой. Не по силам им были лишь пол и потолки, однако в окна Сатиры тоже не выпрыгивали, и из этого следовало делать вывод, что они намеренно водят Исполнителей за нос, по всей видимости, выполняя распоряжение своего командования. Исполнителей это жутко нервировало, но иного выбора не было.

Лишь одной группе повезло прикончить Сатира на пожарной лестнице – и то не из-за грамотных действий, а из-за ошибки противника, угодившего в слишком тесное пространство и не сумевшего избежать клинков мастера. На остальных же ловцов зверь отказывался бежать категорически.

Помимо полицейских сирен, что принялись завывать сразу же после взрыва, за стенами Генеральной Ассамблеи послышались призывы в громкоговорители, которые все из-за тех же сирен разобрать было практически невозможно, однако смысл призывов был понятен и так. Здание окружалось войсками, отрезающими для бесчинствующих в нем «рефлезианцев» все пути отхода по земле. Стрекот вертолетов и их шарящие по Ассамблее прожектора отрезали пути и для отхода по воздуху.

– Не хотелось бы окочуриться, так и не узнав, чем закончится заваруха, – пробурчал Мигель. – Это, конечно, мое личное мнение, но, кажется, здесь нам сегодня больше ничего не обломится. Было бы куда разумнее зайти сюда попозже…

Выглянув в окно, можно было рассмотреть, как к зданию подтягиваются вооруженные до зубов бойцы антитеррористического отряда. Опасаясь ответного огня, каждая из штурмовых групп несла впереди себя бронированный щит. В пролом потолка зала заседаний влетело несколько фалов, и по ним один за одним заскользили с вертолетов бойцы спецназа в черных полумасках.

– Слэйеры внутрь! – скомандовал Роберто и первым втянул клинки в рукава.

Остальные подчинились – в драку ввязывался землекоп, а это вносило определенные коррективы в тактику дальнейших действий.

– Что теперь? – поинтересовался у Роберто Мигель. – Рискнем усмирительным сигналом?

– Ситуация изменилась, потому рискнем, – согласился с тот. – Хоть Гавриил и запретил, но сейчас мы ничего не теряем. Если сработает – хорошо, а если нет – в любом случае они пришли нас уничтожить…

Из фойе – там, где произошла первая стычка с Сатирами, – загремели выстрелы, но тут же затихли. Очевидно, группа, стерегущая вход, придерживалась с Роберто и Мигелем одного мнения – сейчас речь велась о спасении собственных жизней, поэтому в ход шли все разрешенные способы усмирения разбушевавшихся землекопов.

Ворвавшиеся в фойе штурмовики первой атакующей группы оказались из тех, кто не попал под воздействие юпитерианцев на набережной Ист-Ривер, и когда все они столкнулись лицом к лицу со стоящими на прикрытии Исполнителями, то попадали без чувств. Исполнители сильно рисковали – ведь землекопы держали пальцы на спусковых крючках и готовы были стрелять на поражение. Однако, кроме нескольких шальных очередей, от которых удалось увернуться, все прошло тихо-мирно, без убийств и прочих неприятных эксцессов.

Вторая группа штурмовиков напоролась на усмирительный сигнал тем же порядком и как подкошенная распласталась возле первой.

Для оставшихся на ногах бойцов спецназа все происходящее было явлением совершенно непонятным. Хоть они и шли в атаку в противогазовых масках, но все равно самым непостижимым образом лишались чувств еще на подходе к фойе Ассамблеи. Если на них воздействовали не газом, то чем?..

Огонь со стороны противника не велся, и это вселило в штурмовиков некоторую смелость. Третья ударная группа спецназовцев осторожно, по-пластунски, стала подбираться к недвижимым товарищам. Исполнители затаились и дали возможность землекопам эвакуировать пострадавших, зная, что получили отсрочку на некоторое время.

А вот с проникшими через крышу штурмовиками вышли проблемы, причем проблемы довольно серьезные. Очевидно часть их присутствовала на площади во время церемонии «встречи миров», поэтому стопроцентного нокаутирующего эффекта усмирительный сигнал на них не произвел. Спустившиеся с вертолетов бойцы первым делом оцепили разгромленный зал заседаний по периметру и сгруппировали силы возле выходов. Там их уже поджидали наготове Исполнители. Оставшиеся в сознании спецназовцы – те, кого усмирительным сигналом было уже не пронять (а таковых оказалась примерно треть), – открыли огонь по Исполнителям практически в упор…

Александра изрешетили пулями еще до того, как он успел сообразить, что усмирительный сигнал не действует, и отскочить в сторону. Метнувшийся к нему на выручку Роберто сбил с ног одного из штурмовиков, но подскочивший сзади спецназовец выпустил очередь из пистолета-пулемета прямо в затылок мастеру.

Мигель толкнул Мефодия в бок, и не ожидавший толчка новобранец грохнулся на пол. Неподалеку от Мефодия с противным свистом защелкали по стене пули, одна из них впилась Мигелю в левую руку.

Мефодий еще никогда не наблюдал своего наставника таким рассвирепевшим. Он знал, что Мигель служил вместе с Роберто уже без малого век и оба они поучаствовали во многих серьезных переделках. Исполнитель с полуторатысячелетним стажем Роберто считался для Мигеля таким же наставником, как и сам Мигель для новобранца Мефодия. И вот теперь, пройдя черт знает через что и побывав черт знает где, коренной Исполнитель был хладнокровно застрелен в спину каким-то землекопом с промытыми миротворцами мозгами!..

Осерчавший Мигель бросился в самую середину группы спецназовцев и тем самым помешал им открыть огонь из опасения перестрелять друг друга. Окруженный врагами мастер завращался между ними стремительным ротором, атаки его слились в одно единое движение, а удары кулаками и ногами забарабанили по каскам и бронежилетам спецназовцев, вминая титановые пластины, словно пневматический пресс. Спецназовцы начали по очереди отлетать от Мигеля и врезаться в стены, после чего ни один из них уже не предпринимал попыток подняться.

Расправа произошла в течение всего нескольких секунд, и когда Мефодий снова вскочил на ноги, Мигель уже склонился над телами Роберто и Александра. На лице Мигеля было написано глубокое сожаление и смертельная усталость.

Мефодий подошел к нему и встал позади, не решаясь произнести что-либо вслух.

– Старик Роберто… – наконец заговорил Мигель. – Я ведь так и не отблагодарил тебя за то, что ты выдернул мою задницу из лап Циклопов тогда, в Барселоне… Надеюсь, ты простишь мне это… – И, обернувшись к Мефодию, закончил: – Дуй в фойе к нашим, я через минуту за тобой. Чутье подсказывает мне, что Гавриил вот-вот свернет операцию… Если встретишь кого по дороге, передай, чтобы следовали туда же…

Убегая по коридору, Мефодий оглянулся и увидел, как Мигель снимает с погибших Исполнителей слэйеры, делая это бережно и уважительно, словно покойные не являлись таковыми, а просто-напросто прилегли отдохнуть после тяжелой работы. При этом Мигель шептал что-то по-испански, но что, Мефодий разобрать не смог.

Перед выходом в фойе Мефодий столкнулся еще с двумя группами, также понесшими серьезные потери как от пуль спецназовцев, так и от лап Сатиров. От второй группы осталась лишь единственная девушка-Исполнительница, миловидное личико которой было перепачкано грязью и чужой кровью, а также перекошено яростью. Выживший старший первой группы сообщил, что лично видел, как двое Сатиров выпрыгнули из здания через окна, так что наверняка и остальные скрывающиеся здесь юпитерианцы дали деру вслед за ними.

– Все наши идут к выходам, – добавил он. – Задание провалено – это без сомнения. Теперь будем уносить ноги…

Девушка-Исполнительница, как последняя из своей группы и, следовательно, сама себе хозяйка, с ним согласилась, выразив согласие бессильной бранью.

Все собравшиеся в фойе Исполнители (Мигель прибыл туда в числе последних) представляли собой чуть больше половины от того количества, что еще утром находились на набережной перед Генеральной Ассамблеей. Многие были ранены, но тяжелых либо тех, кто при смерти, не было вовсе – если уж Сатиры ловили кого-то, то в живых не оставляли, как и спецназовцы. Остатки групп объединились в одну и, разбив в фойе все до единой лампы, дабы понапрасну «не светиться» самим, затаились вдоль стен в ожидании очередной атаки спецназа.

Через выбитые смотрителями стекла влетело несколько цилиндрических контейнеров размером с пивную банку и с шипением закружилось по полу. Каждый из них испускал облака слезоточивого газа, которые расплывались по помещению вязким едким туманом.

Слезоточивый газ не был для Исполнителей проблемой, однако сам факт появления газовых гранат говорил о том, что готовится очередная атака. А поможет ли на этот раз усмирительный сигнал, никто сказать не мог.

– Слушай приказ! – вдруг раздался телепатический сигнал в голове каждого Исполнителя. – Операция сворачивается! Объявляю немедленную эвакуацию!..

Телепатический сигнал Гавриила был устойчив – видимо, ему удалось проникнуть в окруженное здание, и теперь Глава Совета находился где-то поблизости, но плотная завеса газа мешала разглядеть его.

– Выходить через главный вход по моей команде – мы придержим землекопа, и у вас будет одна-две минуты, чтобы покинуть здание. По выходе наружу немедленно рассеяться и затеряться в толпе! Встреча с вашими смотрителями в оговоренных местах сбора. Тем, чьи смотрители погибли, – сбор в местной «конторе». Приготовиться – мы выходим на позиции!..

– Слушай сюда, новобранец, – проговорил сидящий на корточках рядом с Мефодием Мигель. Тон его голоса был серьезен как никогда. – Возможно, сейчас нам предстоит на некоторое время разойтись. Если потеряешь меня из виду, знай – я двигаюсь на юг к Ричмонду. Гавриил должен ждать нас в парке Латуретт до полудня завтрашнего дня, так что, если не успеем, придется искать помощи у местных. Ты меня понял?

– Сориентируюсь, не маленький, – ответил Мефодий. – Только бы ни во что не встрять…

– Мы уже встряли, – невесело усмехнулся Мигель. – Встряли хуже тех немцев под Сталинградом, вот только сдаться у нас не получится – юпитерианцы женевских конвенций не соблюдают, и рабочая сила им ни к чему. Но в голове у тебя покопаться они не откажутся… Вот зараза, неужели им удалось-таки переиграть нас?..

Договорить Мигель не успел. Команда Гавриила ударила в голове выстрелом стартового пистолета, и все Исполнители разом сорвались с места подобно устремившейся к финишу группе участников массового забега. Кто-то наступил Мефодию на пятку и надорвал подметку башмака – наверное, это была та самая встреченная им недавно Исполнительница, которая в ожидании приказа сидела сразу за ним, – но оборачиваться и уж тем более возмуаться Мефодий, разумеется, не стал…

Долго оставаться в небе над Генеральной Ассамблеей Гавриилу было крайне опасно, поскольку небо теперь кишмя кишело вертолетами, как полицейскими, так и военными. Гавриил также чуял, что и миротворцы барражируют где-то неподалеку, однако, судя по их подавленному состоянию (еще бы – потерять такую весомую фигуру, как Гермес!), драться с «рефлезианцами» они явно больше не собирались. Потому Гавриил вместе со своим новым телохранителем Иошидой и полинезийцем Матуа молниеносно возник над готовыми к атаке спецназовцами, оглушил их легким гравиударом, потом старым трюком с аккумуляторами вывел из строя их технику и столь же молниеносно скрылся с глаз. Троица смотрителей старалась быть предельно осторожной, дабы не столкнуться нос к носу с очередной «летающей крепостью».

Исполнители стремглав пронеслись по телам оглушенных гравиударом спецназовцев, оставляя за своими спинами разгромленную Генеральную Ассамблею. Словно морская волна в волнорезы, врезались они в людскую толпу и сразу же рассеялись, заработав локтями и уходя подальше от места проигранного сражения. Самые отважные и сознательные граждане попытались скрутить некоторых «рефлезианцев», но Исполнители особо не церемонились – всякий хватавший их за одежду получал чувствительные оплеухи.

Куртка Мефодия, в кармане которой хранилось удостоверение участника конгресса программистов, была нагло стянута с него какими-то пьяными афроамериканцами. И хоть новобранцу посчастливилось от них отбиться, ни куртки, ни удостоверения было уже не вернуть.

Мефодий изо всех сил старался не отстать от Мигеля, но тщетно, и когда он уже начал было думать, что потерял наставника из виду, тот вдруг возник откуда-то сбоку и, ухватив Мефодия за локоть, потянул за собой.

Чем дальше уходили они от здания ООН, тем разреженнее становилась толпа и тем спокойнее она себя вела. Уже никто не кидался наперерез и не нарывался на мордобой. Какая-то пожилая пара поинтересовалась у Мигеля, что это за шум начался недавно; уж не вышли ли снова «марсиане» к землянам с очередной речью.

– Да так, ничего любопытного, – лениво отмахнулся от стариков Мигель. – По-моему, карманника ловят. Говорят, он у главного «марсианина» обруч с головы стянул…

Мефодий, поглядывая по сторонам, видел, как полицейские напряженно слушают свои рации, наверняка уже зная о прорыве «рефлезианцев» и готовясь перекрыть все входы и выходы. На физиономиях копов была черным по белому (а у чернокожих белым по черному) написана явная беспомощность: предпринять что-либо в этой суете было тяжело.

Пару раз мелькнули в толпе серые плащи агентов той самой службы, что интересовалась телами убитых Исполнителей и их слэйерами. Эти типы беспокоили Мефодия гораздо сильнее, чем обыкновенная полиция, поскольку невозможно было предугадать, чего от них ожидать.

Мигель тоже приметил сосредоточенных на поисках рефлезианцев людей в сером.

– Не нравятся мне эти новые сыскари, – проговорил он на ухо новобранцу. – Раньше их спецотделы при каждой службе только для вида функционировали – так, лишь бы ассигнования выбивать, – а теперь даже не таятся! Пойдем-ка от греха подальше…

В небе над Манхэттеном проносились вертолеты, похожие на потерявших след гончих – очевидно, уцелевшим членам Совета смотрителей удалось от них ускользнуть (позже Мефодий узнал, что упавшие на землю после расстрела «Апачами» тела членов Совета смотрителей все как один были лишены голов, что представляло загадку для обнаруживших их полицейских, но не для Мефодия). И хоть Мефодий осознавал, что сверху определить в толпе кого-то из них – «рефлезианцев» нереально, каждый раз, когда винтокрылая машина с шумом рассекала воздух его над головой, ему становилось не по себе.

Без суеты, без спешки, не вызывая подозрений, наставник и новобранец доплелись до южных кварталов Манхэттена, к самому началу Первой авеню. По невероятному везению (учитывая, сколько вокруг было народу) Мигелю удалось поймать такси, и, пообещав водителю щедрые чаевые, Исполнители распорядились доставить их к парку Латуретт.

– Не знаю, парни, удастся это или нет – пробки дикие! – честно признался таксист Джозеф – имя его Мефодий прочел в карточке над приборной панелью. – Но попробую. Я сегодня еще ни одного клиента до места не довез…

– Довезешь – останешься доволен, – заявил Мигель, продемонстрировав купюру в сотню долларов. – За нами дело не станет.

– Что толку, – трогаясь с места, горько усмехнулся Джозеф. – Один тип с Уолл-стрит тремя такими у меня перед носом тряс, а как возле Мэдисон-Сквер-Гардена встряли намертво, так тряси – не тряси…

Таксист взял курс на тоннель под Ист-Ривер, который противоположным своим концом выходил уже в Бруклине.

– Вы, парни, небось оттуда? – полюбопытствовал Джозеф, указывая в сторону Манхэттена.

– Оттуда, – признался Мигель.

– Ну и как – видели этих?.. Правда, что они точь-в-точь как мы или все-таки врут по радио?

– Правда, – нехотя произнес Мигель. – Такие же, как я и ты, только рожи высокомерные.

– Еще бы им не быть высокомерными, – хмыкнул таксист. – Летал бы я по воздуху, как Питер Пэн, тоже бы, наверное, нос задирал. Теперь небось и нас так научат!

– Обязательно научат, – буркнул Мигель. Было заметно, что трепаться попусту у него нет никакого желания, однако не хотелось своим мрачным видом вгонять словоохотливого Джозефа в подозрительность. – И летать, и на головы друг другу гадить – всему научат…

– Зря ты так, приятель, – сказал Джозеф. – Вот лично я думаю, что, когда через пару лет у нас появятся летающие такси и пробок не станет, все мы им еще спасибо скажем. Ты только прикинь: за пару минут через весь Лонг-Айленд – красота!..

По контрасту с вылизанным Манхэттеном, на улицах многолюдного Бруклина радовало глаз что-то родное – потертые фасады, грязные тротуары и растрескавшийся асфальт. Здесь, как и везде, царило оживление. Такси двигалось медленно, и у Мефодия хватало времени рассмотреть окружающую обстановку до мелочей. Полиции и военных было предостаточно, но это являлось закономерным, а вот снующие повсюду черные внедорожники «Доджи» с тонированными стеклами могли бы и не вызвать настороженности, если бы их не курсировало по округе так много. Такси миновало один такой, едва не сцепившись с ним зеркалами. Мефодий разглядел за тонированными стеклами все тех же угрюмых типов, каждый из которых держал на коленях укороченную «М-16». Эти неулыбчивые ребята вызывали куда больше беспокойства, нежели их не отягощенные мощными «пушками» коллеги.

– Представляете, – не унимался таксист, – если то, что пришельцы говорят, верно, то сколько среди нас этих… как они там сказали… Короче, вы понимаете, о ком я. Ходят среди нас, разговаривают, небось и на девок наших заглядываются!.. Вот везу я вас, болтаю тут с вами, а ведь даже понятия не имею, а вдруг именно вы и есть те самые… шпионы инопланетные. Не в обиду, конечно, парни, но кто знает на самом деле, правильно? Ведь может быть и так, что вы сами даже не знаете о том, что шпионы!..

Несмотря на подавленное настроение, Мигель и Мефодий нашли в себе силы ухмыльнуться.

– Вот я и говорю, – продолжал Джозеф, – страшно все это! И поделать ничего нельзя, раз они такие же, как мы. Как теперь с соседями здороваться? Как пиво с друзьями пить? Только и буду думать о том, кто все они в действительности. А они обо мне… Паранойя! Доносить начнем друг на друга куда следует. Ну а поймают кого, тогда что? В тюрьмы? В концлагеря? Или вообще в расход?

– А ты не задумывался над тем, что миротворцы могут лгать? – не выдержал наконец Мефодий. – Может быть, все это ими специально и подстроено?

– Зачем? – удивился Джозеф. – С их-то силами, да не завоевать Землю, если захотят? Могли бы и не церемониться… Нет, сдается мне, миротворцы – ребята правильные.

– Ну а может, это рефлезианцы – наши друзья? Может, это они нас охраняют от миротворцев, а не наоборот?

– Раз охраняют, тогда чего прячутся? Странные друзья, не кажется тебе? Я по радио слышал, что, когда их там, на набережной, опознали, они такую бойню устроили, а потом еще встречу сорвать хотели и бомбой все разнесли… А ты говоришь – друзья. Да если б не миротворцы…

Такси въезжало на легендарный Бруклинский мост – гигантское трехмильное стальное сооружение, пересекающее пролив Те-Нарроуз между Бруклином и островом Статен. Мефодий где-то читал, что построен этот мост был в девятнадцатом веке нанятыми муниципалитетом индейцами-могауками, которые, по слухам, были абсолютно лишены чувства страха, а потому могли работать на огромной высоте без страховки и за символическую плату. Примерно по той же системе росли сейчас и российские города, отстраиваясь за счет турок, югославов, молдаван и прочих, для кого мизерный заработок в России был пределом мечтаний у себя в отечестве. Прав был товарищ Эйнштейн: все в мире относительно – от течения времени до заработной платы, от Вселенского Добра и Зла до простого человеческого везения – главное, с какой позиции на них смотреть. И если можно было считать везением то, что Мефодий и его выжившие собратья скрылись, то только до определенного момента…

Машины по Бруклинскому мосту еле ползли. Шедшие впереди и сзади автомобили то и дело отчаянно сигналили, сам Джозеф периодически лупил кулаком по клаксону, однако на темп движения водительская нервозность никак не влияла. Ближе к середине моста поток машин и вовсе замер, отчего таксист разразился проклятиями и показал сразу оба средних пальца неизвестно кому – то ли ехавшему впереди «Ягуару», то ли не видимому отсюда виновнику образования пробки – водителю.

– Гляньте-ка, и эти тут как тут! – проворчал Джозеф, бросив мимолетный взгляд в зеркало заднего вида. – Куда ж без них!

Исполнители обернулись и взволнованно переглянулись. Вдоль разделительной решетки полос встречного движения двигались несколько крепких парней в синих форменных куртках с большими желтыми буквами «FBI» на спине и груди. Среди них находился один из тех штатских в серых плащах, что попадались сегодня в городе на каждом углу. Члены патрульной группы были вооружены автоматами и, держа оружие перед собой, внимательно всматривались в стекла стоящих в пробке машин.

Дабы ненароком не напугать Джозефа, Исполнители не произнесли ни слова, но взглядом Мигель дал понять новобранцу, чтобы тот сидел как ни в чем не бывало и ни в коем случае не смотрел на фэбээровцев. Мефодий придал лицу беззаботное выражение и уставился на стоящие впереди машины, якобы пытаясь определить причину дорожной пробки.

Не помогло. Почему фэбээровцы обратили внимание на их такси – то ли вид у Мигеля и Мефодия был чересчур взъерошенный и помятый, то ли агенты просто проверяли каждого, кто подпадал под описание налетчиков на здание ООН, – неизвестно. Патрульная группа приблизилась к такси и обступила его, а человек в сером плаще постучал по стеклу.

Мигель приоткрыл окошко и, вежливо улыбаясь, поинтересовался: в чем дело? Штатский представился агентом ФБР Маккензи и попросил документы. Мигель учтиво протянул ему паспорт с визой на вымышленную фамилию и удостоверение участника конгресса программистов. Утративший в пылу борьбы на набережной Ист-Ривер куртку с документами, Мефодий сослался на то, что забыл все свои бумаги в номере отеля. Фэбээровец вернул Мигелю документы и кивнул, но так и не сказал, удовлетворен он объяснением Мефодия или нет.

– Простите, джентльмены, вынужден попросить вас выйти из машины, – произнес Маккензи после непродолжительного совещания с коллегами.

– Это еще зачем? – воспротивился Мигель, не агрессивно, скорее для проформы.

– Попрошу, джентльмены, не задерживайте нас, – настаивал Маккензи.

Никто из Исполнителей противиться не стал – люди с оружием представляли серьезную организацию и недвусмысленно давали понять, что добьются своего при любом раскладе.

– Мы представители компании по программному обеспечению, приехали на конгресс, а сейчас возвращаемся в отель после прогулки, – сразу же начал плести легенду Мигель. – Не верите – позвоните в посольство или в отель «Мариотт»…

– Вы были сегодня на Первой авеню возле здания Объединенных Наций? – спросил Маккензи.

– Да, хотели туда попасть, но не протолкались, – соврал Мигель. – У моего друга астма, и ему нельзя долго находиться в толпе…

– Покажите запястья.

– Как вы сказали? – Мигель сделал вид, что не расслышал, уже начав просчитывать тактику грядущей схватки.

– Мы иностранные граждане и требуем присутствия консула! – попытался поддержать его Мефодий.

– Простите, джентльмены, но я наделен особыми полномочиями и потому имею право обыскать вас насильственно, – ответил на это агент. – Немедленно покажите запястья, или мы осмотрим их сами!

– Да пожалуйста! – сдался Мигель и взялся рукой за манжет куртки, словно собирался его закатать. Одновременно он пристально посмотрел на Мефодия и быстро перевел взгляд на разделительную решетку.

Немой приказ наставника пояснений не требовал. Мефодий отпихнул от себя ближайшего фэбээровца и мощным прыжком перемахнул через высокое, в два человеческих роста, ограждение. Мигель не отказал себе в удовольствии заехать на прощание навязчивому мистеру Маккензи по физиономии и последовал за новобранцем.

– Туда! – догнав Мефодия, распорядился Мигель и указал на запад – в сторону острова Статен.

И они припустили навстречу движущемуся транспорту, уворачиваясь от автомобилей, а то и просто перепрыгивая через них. Надорванная подметка на башмаке Мефодия почти совсем отклеилась. Как и ожидалось, вслед Исполнителям не стреляли – слишком много вокруг было мирного населения.

Стрекот вертолета Исполнители расслышали, но не придали поначалу ему особого значения – мало ли вертолетов барражировало по округе? Однако, как выяснилось, этот вертолет прибыл по их души, вызванный, по всей вероятности, оклемавшимся от тумака Маккензи. Поймав бегущих Исполнителей в луч прожектора, пилот вертолета не стал взывать к ним через громкоговоритель, а просто держал машину параллельно мосту, не приближаясь и не отдаляясь.

– Куда-то спешите, мальчики? – раздался звонкий и до боли знакомый голос откуда-то сверху, настолько неожиданно, что Мефодий едва не споткнулся и не упал на асфальт.

Мигель отреагировал на голос первым – вот что значит пятьсот с лишним лет опыта и заслуженное звание мастер! Даже не оборачиваясь, он обнажил слэйеры, подпрыгнул, развернулся в полете и прочертил ими над головой, словно вращающимся вертолетным винтом.

Резко набрав высоту, Афродита шутя ушла от клинков Мигеля, после чего залилась беспечным смехом. Мигель приземлился и, приняв защитную позицию, приготовился к повторному нападению. Мефодий же, оторопев от неожиданности, просто стоял и смотрел, как Прекраснейшая из Прекрасных описывает над ними круги на не досягаемой для слэйеров высоте.

– Новобранец, слэйеры к бою! – рявкнул Мигель, ибо ученик его напоминал сейчас не образцового Исполнителя, а мраморное изваяние.

Слэйеры Мефодия выползли наружу с такой неохотой, будто приводились в действие не нервными импульсами, а протекающей гидравликой.

– Как дела, Мефодий? – поинтересовалась Афродита так, словно была его школьной подругой и встретила одноклассника на встрече выпускников. – Вот не ожидала тебя увидеть! Если честно, я думала, что тебя уже давно аннигилировали как замаранного космической грязью…

– Эй, сеньора, прыгай вниз и побеседуй со мной! – Мигель, похоже, чувствовал себя обделенным вниманием вселенской прелестницы и, видимо, от обиды перешел на спонтанное стихосложение: – Я вас люблю – к чему лукавить? – но порублю за будь здоров! Спускайтесь вниз, в мои объятья, отведать прелести…

Вирши Мигеля оказались незавершенными – видимо, Афродиту не интересовало, что за прелести ей предлагалось отведать. Юпитерианка брезгливо тряхнула в сторону Мигеля кистью, и тот, получив гравиударную пощечину, отлетел к разделительной решетке.

– Ненавижу пустозвонов! – пояснила Афродита и опустилась пониже. Зависший поодаль вертолет продолжал держать Исполнителей в луче прожектора. – Бросайте свои ножи и сдавайтесь! Обещаю, вам не причинят вреда!

– Да что вы говорите!.. – язвительно прокричал Мигель и бросился было в очередную атаку, но повторная пощечина вернула его к решетке.

– Ты же знаешь, что это невозможно, – словно оправдываясь, ответил Мефодий.

– Не вынуждай меня! – уже гораздо строже проговорила Афродита. – Дружба дружбой, но у меня, как и у тебя, есть свои приказы!

– Ну что ж, – обреченно произнес Мефодий. – Значит, будем делать то, что должны…

Движение машин по этой половине моста прекратилось, и Мефодий догадался, что мост перекрыт с обоих направлений. Сейчас их либо схватят, либо пристрелят – третьего не дано. Первый вариант еще не гарантировал смерть (точнее, он не гарантировал быструю и легкую смерть), однако Мефодий прекрасно знал, что не выберет его ни при каких условиях.

Мефодий не желал Афродите зла, потому и в атаку на нее кинулся словно по принуждению, зная, что она все равно увернется. Целью же его нападения было просто отвлечь юпитерианку от Мигеля, к тому же тот ни за что не простил бы Мефодию бездействия.

Афродита изящным пируэтом ушла с линии атаки, и не успел еще Мефодий достигнуть в прыжке верхней точки, как получил в спину довольно ощутимый удар, отчего тут же упал на асфальт, разодрав штаны и едва не расквасив нос.

– Зря! – разочарованно прокричала Афродита, восстанавливая равновесие. – Очень неразумно с твоей стороны!

Мигель наконец смог оторвать спину от решетки и выскочил на середину дороги, но увидев, что Афродита недосягаема, вместо атаки грубо поднял новобранца с асфальта за шиворот и развернул его лицом к ограждениям моста – прямо в сторону светящего в глаза прожектором вертолета.

– Прыгаем! – распорядился он. – Задержи дыхание и постарайся не выныривать как можно дольше! Греби к острову!

До ограждений было не более трех энергичных исполнительских прыжков. Мигель и Мефодий повернулись спиной к Афродите и устремились к краю моста…

Памятуя о том, что он уже имеет опыт катапультирования с восьмого этажа, Мефодий был спокоен, как инструктор-парашютист при выполнении своего трехсотого прыжка. И хоть приводнение не сулило ничего приятного, оно все же давало шанс если и не оторваться от преследования, то, по крайней мере, получить некоторую фору. С обоих концов опустевшего моста уже мчались к Исполнителям одинаковые черные «Доджи», не имевшие ни сирен, ни проблесковых маяков. Следовало поторопиться.

Однако когда до ограждения оставался всего один спасительный прыжок, Мигель внезапно споткнулся и покатился по асфальту. Только спустя мгновение Мефодий расслышал сквозь свист вертолетного винта хлесткий винтовочный выстрел. Забыв про прыжок, Мефодий остановился и бросился к Мигелю, чувствуя, как у самого внутри все стынет и обрывается от дурных предчувствий.

Мигель оказался жив. Мало того, когда Мефодий подскочил к нему, он уже самостоятельно поднимался с асфальта, волоча за собой простреленную в бедре ногу.

– Уходи!!! – гаркнул Мигель и грубо оттолкнул новобранца. – Прыгай – не жди!

Вторая пуля снайпера со звоном ударила в проклепанную стальную балку чуть выше Мефодиева плеча, что и послужило Мефодию сигналом к действию. Бросив на Мигеля последний взгляд и убедившись, что наставник неловкими, но все-таки уверенными полупрыжками движется к краю моста, Мефодий резко выдохнул, быстро добрался до ограждения и, проскочив буквально в метре от вертолетного винта, полетел в пустоту…

Черная, колышущаяся и отражающая огни города гладь пролива Те-Нарроуз показалась поначалу очель далекой и пугающей. Мефодий задержал дыхание и мимоходом посетовал на то, что зря Хозяин не одарил Исполнителя способностью к левитации, лишив его тем самым перед лицом врага столь неоспоримого преимущества.

Инерция прыжка закончилась, и, задержавшись в верхней мертвой точке на долю секунды, Мефодий рухнул вниз, отчего кровь бросилась ему в голову, а уши заложило. В лицо ударил сырой поток воздуха, а пульсирующая волнами гладь залива стремглав понеслась навстречу…

– Не уйдеш-ш-шь! – шипела от напряжения Афродита, пальцы которой намертво впились в ворот Мефодиева свитера. Юпитерианка волочила новобранца по воздуху в направлении берега. Мефодий был пойман Афродитой на полпути к воде, однако затащить его обратно на мост она не смогла: способность перемещать по воздуху тяжелые предметы требовала огромных энергозатрат для материальной формы небожителей.

Мефодий задергался и засучил ногами, стараясь разорвать свитер, однако тот, как назло, проявлял чудеса стойкости.

Мефодий слышал, как на мосту ударило еще несколько выстрелов, а затем громкий всплеск упавшего тела дал понять, что Мигель – мертвый или живой – добрался-таки до воды. Вслед за всплеском забарабанили автоматные очереди, и по воде зашлепали пули – если противника не удалось захватить живьем, его следовало безжалостно уничтожить…

– Еще раз дернешься – и я оторву тебе голову! – гневно бросила Афродита. Дружелюбия в ее голосе не было.

– Отпусти немедленно! – Мефодий тоже хотел выглядеть разъяренным, но у буксируемого за шиворот это получилось как-то неубедительно.

– Или что? – издевательски рассмеялась Афродита. – Мальчик, да стоило мне тогда, на острове, на тебя только краем глаза глянуть, как ты едва сознание не потерял! Ты еще молодая и глупая особь, и не тебе тягаться со мной! И не такие, как ты, ползали предо мной на коленях. О, как же вы предсказуемы – слов нет! Как же легко вертеть вами! Пожалуй, я не отдам тебя Нептуну, а оставлю при себе – будешь моим ручным землянином. В конце концов, ты молод и в самой кондиции, мне такие по нраву. Будешь покладистым – останешься жить. Если же нет…

– Прости, любимая, но вынужден отклонить твои руку и сердце, – проговорил Мефодий, чувствуя, что свирепеет – перед его глазами вдруг отчетливо предстали обезглавленный Джейкоб, расстрелянные в упор Роберто и Александр, хладнокровно добиваемый раненый Мигель, прочие погибшие Исполнители и смотрители, с кем он не был знаком, но смерть которых произошла сегодня на его глазах. – Я чертовски трудно приручаюсь! И не убивайся сильно, я уверен, что в будущем ты наверняка встретишь того, кто полюбит тебя и такую…

– Какую такую? – настороженно спросила Афродита. В тоне Мефодия звучали непривычные ей интонации – та, что умела шутя завоевывать и беспрекословно подчинять, крайне редко нарывалась на дерзость.

– Попорченную! – пояснил Мефодий и выпустил правый слэйер…

Руки Афродиты все еще сжимали ворот его свитера, когда новобранец камнем падал в воды пролива Те-Нарроуз. Сама же Прекраснейшая из Прекраснейших, богиня любви и красоты, вопила где-то в вышине, с каждой секундой отдаляясь от падающего Мефодия все дальше и дальше. Крик Афродиты был вполне объясним: слэйер новобранца с аккуратностью хирурга ампутировал ей обе верхних конечности чуть повыше локтей.

Будь у Мефодия выбор, он ни за что бы, разумеется, так не поступил. Но юпитерианский плен не предвещал ничего, кроме лоботомии и службы в качестве подопытного образца, а самоубийство, по мнению Мефодия, сделало бы много чести этому безжалостному созданию, в чарах которого его угораздило запутаться. Так что слэйер Мефодия вдобавок ко всему разрубил и эти путы – незримые, но крепость имевшие стальную.

Уже перед самым приводнением Мефодия вцепившиеся в него отрубленные руки Афродиты полыхнули голубым пламенем, которое обожгло шею новобранца и наверняка перекинулось бы и на волосы, если бы не удар о воду.

Лютый холод пробрал Мефодия до костей, но сразу же заработавшие системы жизнеобеспечения организма сообщили, что Просвещенный Исполнитель выжил и вполне исправно функционирует.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ДЕВУШКА СО СЛЭЙЕРАМИ

Что мы сказали друг другу

что теперь мы точно олени

идем друг за другом

головы подняты

уши насторожены

глаза пристальны

копыта всегда ступают на

твердую землю

а в ногах затаилось бегство.

Н. Скотт Момадэй. Сравнение

Город, город, ты в схватке жестокой

Окрестил нас как падаль и мразь…

Сергей Есенин

Одиночеством Мефодия было уже не напугать – после ухода Раисы он привык к нему, как к своей неказистой мебели, и, постоянно занятый работой, просто-напросто не обращал на него никакого внимания. Но то дома, в родном Староболотинске, где, казалось, каждый камень, каждый фонарный столб, каждое дерево готовы разговаривать с тобой на понятном языке и в каждом из них ты волей-неволей признаешь соотечественника.

Здесь же, на другом континенте в другом полушарии, ничего этого не было. Камни, столбы, деревья, стены домов, даже мусорные баки глядели на Мефодия с таким недружелюбием, что поначалу он даже не знал, на чем остановить взгляд. Оттого и нахлынувшее одиночество тоже казалось чем-то ни разу не испытанным и потому пугающим. Но надо отдать должное железной исполнительской выдержке, новобранец не впал в отчаяние и едва только, промокший до нитки, выкарабкался на пирс в статеновских доках, как сразу же начал анализировать сложившуюся ситуацию.

Ситуация была дерьмовее некуда. Исполнители и смотрители понесли катастрофические потери. Они убегают от юпитерианцев на собственной территории. Они нажили себе еще одного врага – землекопа, контроль над которым в этом секторе был полностью утрачен. А если принять во внимание легкость, с какой небожителям досталась эта победа, тотальная потеря контроля над всеми землекопами планеты была не за горами.

Теперь о хорошем. Совет смотрителей функционирует, и возглавляет его достойный преемник покойного Джейкоба. Порох в пороховницах тоже еще остался, хоть и был местами подмочен тем, что юпитерианцы имеют ряд довольно серьезных преимуществ. Усилитель не найден, и хотелось надеяться, что этого никогда не случится – Хозяин наверняка предусматривал и такое развитие событий. Кроме того, враг тоже понес потери, доказывающие, что бить его можно с успехом. Дома, как известно, и стены помогают, поэтому списывать со счетов Единую Охранную Систему планеты можно будет лишь в том случае, если она сама признает свое поражение. А поражения смотрители и Исполнители не признают никогда…

Стояла глубокая ночь. Хлюпая мокрыми ботинками, подошва одного из которых окончательно оторвалась и плавала сейчас в проливе, Мефодий побрел по пустым причалам, жизнь на которых замерла еще неделю назад в связи со всепланетным экономическим кризисом. У пирсов покачивались одинокие суда, их не разгружали и не загружали; они ждали своего часа, который обещал вот-вот пробить, ибо прогнозируемый теперь экономический подъем снова должен был выгнать сухогрузы и танкеры в море.

Мефодий перемахнул через опутанную колючей проволокой ограду, образумил усмирительным сигналом парочку злобных доберманов и напугал окруживших костер бездомных бродяг, один из которых с перепугу запустил в Мефодия пустой бутылкой. Новобранец оставил грубость бродяг без внимания, перепрыгнул через костер и очутился на замусоренной портовой улочке, в этот предрассветный час довольно малолюдной. Парк Латуретт был где-то неподалеку отсюда.

Согласно приказу Гавриила, все выжившие Исполнители обязаны были явиться после операции на оговоренные места встречи. Для группы Гавриила таким пунктом сбора являлся вышеупомянутый парк в Ричмонде, а конкретно – лодочная станция на берегу С-образного озера, расположенного в парке. Срок ожидания Гавриила ограничивался полуднем сегодняшнего дня, так что Мефодий пока не опаздывал.

Мефодий придирчиво осмотрел свой внешний вид. Завтра город наверняка будет продолжать празднование встречи миров (надо думать, неудавшаяся рефлезианская атака на здание ООН не омрачит праздничного настроения горожан), а на Мефодии, как назло, промокшие рваные ботинки, замызганные и проеденные Сатировой кровью штаны да прожженный на спине свитер. Нет, конечно, можно было выдать себя за представителя местного андеграунда – одного из тех, кто только что метнул в Мефодия бутылкой, – но предстоял визит в общественное место, а потому привлекать излишнее внимание не хотелось.

Пройдя вдоль по улице, вскоре Мефодий нашел то, что искал. Интернациональное словосочетание «сэконд хэнд» украшало вывеску неприметного магазинчика под аркой старого дома.

Мефодий еще ни разу в жизни не занимался кражами со взломом, но грабеж и раздевание прохожих импонировали ему куда меньше, а потому пришлось рискнуть. Немного успокаивала мысль о том, что убежать от полицейских он успеет всегда. Оглядевшись по сторонам, начинающий уголовник и рефлезианец Мефодий Ятаганов аккуратно срезал слэйером амбарный замок на двери магазинчика, подергал открытую дверь, немного подождал и, так и не услыхав ни звона сигнализации, ни воя сирен, бесшумно проник внутрь.

Превосходное ночное видение позволило Мефодию подобрать себе подходящий гардероб в полной темноте. Американский «секонд-хенд» оказался на удивление добротным, не чета российскому; видимо, изношенность вещей по эту сторону Атлантики определялась по гораздо более строгим критериям. Чтобы купить у себя на родине кожаную куртку-«косуху» и фирменные, прочные как брезент, джинсы, Мефодию пришлось бы разгрузить на продбазе не один десяток вагонов. Здесь же все это богатство висело свободно и, судя по всему, особым спросом не пользовалось. Мефодий поймал себя на том, что уже начинает придираться к таким мелочам, на которые на староболотинской толкучке не обратил бы никакого внимания, а потому решил закругляться. Дабы несколько успокоить собственную совесть, снятую с себя одежду Мефодий аккуратно развесил на вешалках тут же, хотя и сомневался, что при здешнем богатстве ассортимента она сможет найти себе нового владельца.

Проклиная форсмажорные обстоятельства, новобранец, скрепя сердце, вскрыл кассовый аппарат и распихал по карманам найденные в нем мелочь и купюры. Сумма оказалась не ахти, но до отбытия из Америки могла здорово его поддержать.

Мефодий вышел из магазинчика и, то и дело оглядываясь, побрел по направлению к парку Латуретт. Новобранец особо не спешил – время позволяло, да и не стоило вызывать подозрения у начинающих заполнять улицы граждан.

Ни Гавриил, ни Мигель на месте сбора так и не появились. Мефодий прождал их до четырех часов дня, бесцельно слоняясь вдоль озера и глядя на плавающие по нему стаи диких уток, что облюбовали водоем в качестве транзитного на пути к солнечному Майами. Он спросил у сторожа лодочной станции о том, нет ли поблизости еще одной такой же, но тот лишь отрицательно покачал головой. Впав в уныние, Мефодий купил две банки колы, огромный чизбургер и присел на скамеечку неподалеку от станции обдумать свое горестное положение.

В том, что на месте сбора не объявился Гавриил, не было ничего удивительного – новому Главе Совета требовалось вступать в должность, а не отвлекаться на эвакуацию рядовых бойцов, тем более что на этот счет имелся альтернативный сценарий. Навевало траурные мысли другое – отсутствие Мигеля. Значит, наставник Мефодия все-таки погиб и канул где-то в пучине пролива… Или попал в плен… Хотя нет: пусть Мефодий знал Мигеля совсем недолго, но этого вполне хватало для того, чтобы быть уверенным – Мигель скорее отрежет себе голову собственными слэйерами, чем попадет в плен. Разве что окажется без сознания и у него отберут клинки…

Но даже из такого положения имелся выход. Мефодий не мог думать о нем без содрогания, однако, как истинный Исполнитель, сам готов был проделать это, если потребуется: древний способ самоубийства японских ниндзя. Загнанный в угол ниндзя мог откусить себе язык и умереть от потери крови. А дабы его не успели откачать, откушенный язык и кровь предписывалось проглатывать, до самого момента смерти не показывая вида, что умираешь… Не хотелось думать, что Мигелю суждено пройти через такое, но то, что мастер не прибыл на пункт сбора, указывало на некие непредвиденные и наверняка мрачные обстоятельства.

Мефодий долго сидел на парковой скамье в глубокой задумчивости, однако делать было нечего – пришлось переходить ко второму пункту плана, а именно – выдвигаться на поиск местного представительства «Небесных Врат», чья «контора» располагалась к юго-западу от аэропорта Ла-Гуардия, в Вудсайде. Перенаселенный Куинс являлся неплохим местом, чтобы замаскироваться. Не радовало лишь то, что требовалось снова проделать практически тот же самый путь, но только в обратном направлении.

Немного поколебавшись, Мефодий решил-таки не рисковать, прорываясь через Бруклинский мост, и предпочел более длительную, зато более спокойную поездку железнодорожным транспортом – вариант затеряться среди пассажиров был, пожалуй, лучшим из всех.

Чтобы лучше ориентироваться на незнакомой местности, Мефодий купил подробную карту Нью-Йорка, вызубрил ее наизусть, запершись в кабинке общественного туалета, и там же выбросил, чтобы не походить на приезжего, на которых сегодня будут смотреть с удвоенным подозрением.

Путь предстоял неблизкий, с несколькими пересадками. Мефодий пригляделся к спешащему потоку людей, после чего придал своему лицу такое же озабоченное, как у всех, выражение и нырнул в уличную суету.

Толчея в вагоне была для Мефодия явлением привычным, поскольку ничем не отличалась от подобной толчеи в Староболотинске, разве что окружающая новобранца публика здесь была более многонациональная. У стоящего справа пуэрториканца имелся портативный радиоприемник, посредством которого Мефодий смог войти в курс произошедших за истекшие двенадцать часов событий.

Ликование вчерашнего дня понемногу сошло на нет, и в речах дикторов уже не сквозило то возбуждение, что еще вчера заражало жителей планеты. Один за другим следовали комментарии специалистов по имеющим отношение к «гостям из Космоса» вопросам. Ясности эти комментарии особой не вносили. За редким исключением комментаторы были солидарны друг с другом – Человечество только что шагнуло по пути дальнейшего прогресса. Людям несказанно повезло: они обрели настоящих братьев по разуму.

Особняком стояли известия о спровоцированном вчера рефлезианцами у здания ООН сражении, которое едва не сорвало знаменательные переговоры. Мефодий пропустил мимо ушей сообщения о многочисленных человеческих жертвах (факты явно непроверенные – если даже жертвы и были, то страдали они разве что легкими ушибами), втайне порадовался тому, что «один из миротворцев убит, а один тяжело ранен», и насторожился, когда услышал призывы к гражданам о понимании и непротивлении, если их внезапно остановят на улице и подвергнут обыску.

Далее радио стало транслировать фрагменты проходящих одновременно в разных концах города выступлений миротворцев, целью которых, как уже было известно Мефодию, являлось не желание «гостей» познакомиться с землянами поближе, а продолжение их акции по массовому блокированию каналов телепатической связи в мозгу землекопов.

Мефодий невозмутимо прослушал отрывок пламенной речи Афродиты в Мэдисон-СкверТарденс. Покалеченная жестоким рефлезианцем, миротворица демонстрировала изуродованные руки негодующей толпе и призывала бросить все силы на изгнание с лика прекрасной планеты этого проклятия всех цивилизованных миров, этих кровожадных выродков.

Публика с Афродитой единодушно соглашалась.

Со дня на день обещалось прибытие еще нескольких делегаций миротворцев, собирающихся в качестве миссионеров посетить все континенты и завершить свой вояж крупным конгрессом в Женеве, где и будет выработана доктрина их отношений с землянами на ближайшее будущее. Сегодня же, пока не определено место для представительства миротворцев на Земле, все они находились под эгидой ООН.

Поезд пересек тоннель под Гудзоном и вынырнул на Манхэттене. До нужной Мефодию станции оставалось уже недалеко – пересечь Манхэттен, пересечь Ист-Ривер и несколько остановок в Куинсе.

На станциях Манхэттена царила суета и беспокойство. Как заметил Мефодий из окна вагона, здесь прямо по перрону прохаживались полицейские и те самые типы в штатском. Они обыскивали каждого, кто казался им подозрительным. В первую очередь у всех подвергшихся обыску осматривали запястья.

Был пойман или нет хотя бы один Исполнитель, приемник пуэрториканца не сообщил, поскольку его хозяин покинул вагон вскоре по прибытию на Манхэттен. Мефодий всмотрелся в газеты читающих пассажиров, но там, помимо того, что он уже знал, ничего нового не обнаружилось…

Прежде, чем ступить на перрон в Вудсайде, Мефодий тщательным образом осмотрелся – если количество полицейских и фэбээровцев здесь было то же, что и на Манхэттене, то разумнее было бы проехать еще пару остановок в глубь Лонг-Айленда. Однако, кроме обычного патруля, который просто шатался туда-сюда и не занимался обыском, никого из потенциально опасных субъектов поблизости не было. Мефодий засунул руки в карманы и, стараясь походить на спешащего по делам обывателя, двинулся вслед за толпой.

Двигающиеся по тротуарам огромные людские потоки немного расслабляли, поскольку раствориться в них было проще простого. Иди себе вместе со всеми, нигде не останавливайся, ни на что не отвлекайся, и никто на тебя даже краем глаза не глянет. Простейшая задача, выполнимая и без смотрительского «скользкого колпака»…

Однако несмотря на элементарность, эта стратегия рассыпалась в пух и прах уже через один квартал. Мало того, демаскироваться пришлось по собственной воле.

Мефодий собрался было обойти стороной столпотворение возбужденных граждан (только что подошедшие к толпе люди нетерпеливо подпрыгивали и через головы впередистоящих пытались разглядеть, что там происходит), но что-то заставило его остановиться и прислушаться.

– Эй, приятель, что за тусовка? – спрашивал один обыватель другого. – Что случилось?

– Да рефлезианца поймали! – отвечал тот. – Хотели надавать ему по шее, да копы не дали!..

Расслышав это, Мефодий понял, что уже никуда не идет: кого бы там ни схватили копы – настоящего рефлезианца или всего лишь одного из неудачников-землекопов, выяснить это требовалось во что бы то ни стало.

«А вдруг Мигель?..» – мелькнула в голове новобранца шальная мысль. Мефодий приблизился к толпе и, заработав локтями, стал проталкиваться к ее центру.

Чуда не произошло – это был не Мигель. Однако и ложно обвиненным землекопом пойманный тоже не являлся. Если точнее, то не пойманный, а пойманная.

Мефодию уже была знакома эта девушка. Именно с ней он столкнулся вчера в Ассамблее после схватки со спецназовцами, и именно она ожидала за его спиной приказ Гавриила об эвакуации. Мефодий помнил, что вся ее группа погибла, но кто был у этой Исполнительницы командиром, Мефодий не знал, как не знал и ее имени. Однако после того как угрюмый взгляд поставленной на колени Исполнительницы прошел по толпе и надолго задержался на Мефодий, стало ясно, что она его также узнала.

Взгляд бездонных голубых глаз девушки, окруженной со всех сторон полицейскими, не молил о помощи, скорее наоборот – он предупреждал Мефодия об опасности. А без посторонней помощи девушке было уже не обойтись – двое полицейских схватили ее за плечи, а третий грубо наступил ботинком ей на икру, препятствуя попыткам задержанной вскочить с колен. Четвертый коп, держась за расквашенный нос, приводил в сознание сидевшего возле стены пятого – видимо, задержание оказалось не из легких. Шестой властными окриками осаживал зевак, требующих немедленного линчевания рефлезианки.

Девушку никуда не волокли, а просто удерживали на месте – очевидно, шестерка полицейских ожидала кого-то еще. Коп, что стоял у девушки за спиной, зажал в кулаке ее сложенные слэйеры и корябал ногтем их гладкие поверхности.

Мефодий огляделся по сторонам, проводя оценку боеспособности противника, после чего снова посмотрел на «сестру по оружию». Глаза девушки сузились – она догадалась о намерениях Мефодия и категорически их не одобряла.

В пленницу то и дело летели банки из-под колы, недожеванные сэндвичи и смятые сигаретные пачки. Половина этой чепухи попадала не в нее, а в полицейских, но они, скрипя зубами, терпели. Коп, что сдерживал толпу, метался туда-сюда и потрясал дубинкой. Казалось, еще немного – и он плюнет на полицейский устав и перейдет на нецензурную брань. Руки девушки были скованы за спиной двумя парами наручников – по всей вероятности, полицейских уже проинструктировали о физических возможностях рефлезианцев.

Исполнительница продолжала сверлить глазами стоявшего в первом ряду новобранца: дескать, забудь про все и иди куда шел. Девушка, разумеется, знала, куда следовал Мефодий, потому что наверняка сама перед задержанием направлялась туда же.

Умом Мефодий, конечно, понимал – сегодня каждый Исполнитель на особом счету и потому обязан заботиться прежде всего о себе. Однако той частью разума, что к здравой уже не относилась, Мефодий осознавал: если сейчас он развернется и уйдет, поступок этот не простит себе до конца своих дней…

Возле тротуара припарковался черный «Додж», из него вышли хорошо знакомые Мефодию типы в сером. Не вызывало сомнений, что это именно те, кого ждали полицейские. Невежливо растолкав столпившихся, четверо агентов в штатском приблизились к пленнице, один из них извлек из-под плаща похожий на небольшую дубинку электрошокер.

С коварством этого приспособления Мефодий был знаком не понаслышке и, раз уж фэбээровец приготовил шокер заранее, значит, транспортировать Исполнительницу они собираются, предварительно обездвижив ее. Едва между контактами занесенного над головой девушки электрошокера пробежала искра, как Мефодий ринулся в нападение, даже не успев распланировать все как следует…

Мефодий старался походить на Мигеля, который не далее как вчера наглядно продемонстрировал Мефодию принцип ведения боя голыми руками истинным мастером. При невыигрышном раскладе уповать приходилось прежде всего на скорость. Тактику мастера от тактики новобранца отличала одна неуловимая на первый взгляд деталь: мастер не бился с каждым противником отдельно, он уделял внимание всем одновременно, а движения мастера, предельно рациональные, сливались в одно растянутое, охватывающее всех противников сразу, движение. Это была сложная система, доведенная до совершенства десятилетиями, поэтому Мефодий не сумел сымитировать ее как надо, но наставника не посрамил.

Перехваченный в полуметре от затылка девушки электрошокер был вырван из рук фэбээровца и приставлен к его собственной щеке. Разряд обездвижил агента за долю секунды. Заряда конденсатора шокера хватило еще на двоих – второго агента и оттиравшего толпу полицейского.

У фэбээровцев имелись в наличии другие шокеры, но извлечь их из-под плащей они не успели. Отбросив ненужный более трофей, Мефодий подпрыгнул и ударил ногами двух агентов одновременно. Те, скрюченные в три погибели, рухнули на асфальт.

Из четырех оставшихся на ногах полицейских – пятый, которого вырубила Исполнительница, так в себя и не пришел, – Мефодия прежде всего интересовали те, что схватились за оружие. Нос одного из них уже был расквашен, а потому повторный удар по больному месту оказался весьма эффективен – коп что-то хрюкнул и мешком осел перед коленопреклоненной Исполнительницей. Двое державших девушку копов успели извлечь револьверы, но едва направили их на Мефодия, как он вырвал оружие у них из рук и ударил их рукоятью по лбам.

С последним полицейским – тем, что стоял у девушки за спиной, – пленница разобралась сама. Боднув его затылком в живот, Исполнительница перекатилась назад и, перед тем как вскочить на ноги, еще раз саданула ему кроссовкой чуть пониже живота. Так что, когда кулак Мефодия просвистел там, где должна была находиться голова копа, ее там уже не было – полицейский катался по асфальту подобно футболисту, зажимая руками пах.

– Наручники! – крикнула девушка Мефодию. – Режь наручники!

Новобранец выпустил слэйер и рассек цепочки обоих пар сковывающих запястья Исполнительницы наручников. Получив свободу, девушка первым делом подобрала свои слэйеры, после чего ногой пнула скрюченного фэбээровца под ребра.

– Ну что, герой, давай сматываться! – бросила девушка своему нежданному спасителю и первой перемахнула через застывшую в изумлении толпу. Мефодий последовал ее совету и кинулся за ней.

Они помчались: девушка чуть впереди, Мефодий немного отстав. Короткий хвост волос девушки болтался в такт ее движениям, а сама она не бежала, а словно летела над тротуаром, хотя к смотрителям не принадлежала – это точно.

Не снижая темпа, Мефодий и девушка юркнули в ближайшую подворотню.

Это только стрит и авеню пролегают по городу с правильностью шотландских клетчатых узоров. Переулки между домами, дворы, подъезды для транспорта и загроможденные хламом проходы являли собой такие лабиринты, что в них гарантированно заблудился бы сам Минотавр.

Они проносились через ряды помойных баков, перепрыгивали ограды, пару раз попадали в глухие тупики, из которых выбирались, сигая с одной пожарной лестницы на другую, бежали по крышам сараев… Мефодий едва не снес себе голову натянутой между домами стальной проволокой, а его новая подруга ненароком сбила с чьего-то подоконника горшки с коноплей, тем самым вычеркнув из жизни их владельца несколько часов хорошего настроения.

Уже давно смолкли за спинами Исполнителей крики толпы зевак, а девушка все продолжала бежать без оглядки, но бежать не наобум, а имея определенную цель. Город ей был знаком явно не по туристической карте.

Когда Мефодию стало казаться, что его провожатая вообще решила скрыться из Куинса, та наконец остановилась и, переводя дыхание, прислонилась к облагороженной граффити серой стене. Судя по ящикам с пивной тарой, изобилующих в округе, Исполнители находились на задворках маленького клуба или паба.

– Ну, что ж, – закончив разглядывать Мефодия, проговорила девушка. – Надо бы сказать тебе спасибо…

– Да ладно, чего там, – отмахнулся Мефодий. – Мы ведь…

– …Но все-таки это было очень глупо с твоей стороны! – критически закончила девушка, и Мефодий осекся на полуслове. – Кстати, меня зовут Кимберли. Для друзей просто Ким.

– Мефодий, – представился Мефодий и, дабы избежать в дальнейшем каких-либо недопониманий, сразу уточнил: – Просвещенный новобранец.

– Давно призвали? – поинтересовалась Кимберли.

– Весной, – признался Мефодий.

– Этой весной?

Новобранец кивнул, предчувствуя язвительные комментарии в свой адрес. Однако таковых не последовало.

– Оно и видно, – только и заметила Кимберли и улыбнулась. – Будь у тебя побольше стажа, ты бы не кинулся посреди улицы на десятерых противников сразу.

– А что бы я сделал? – обиженно поинтересовался Мефодий.

– Сначала проследил бы, куда меня отвезут, потом доложил смотрителю. Смотритель организовал бы команду и накрыл это место; глядишь, кроме меня, еще кого-нибудь из наших освободили бы. Мы, ветераны, обычно так и поступаем… Впрочем, твой мордобой тоже неплохо сработал, – утешила-таки Кимберли уязвленного новобранца. – Надо признать, наставник у тебя отменный. Кто он и кто ваш смотритель? Судя по тому, что ты один и идешь к «конторе»…

– Мой наставник – мастер Мигель. После вчерашнего выжили лишь я да он, но он пропал. Короче, нам пришлось прыгать с моста, и я его потерял. На «точку» он не пришел, и наш смотритель Гавриил тоже…

– Так ваш старший Гавриил? – переспросила Ким и посмотрела на Мефодия с уважением. – Вы из России? – и, получив утвердительный ответ, добавила: – Наш смотритель Фредерик его сильно уважает… или уважал… Не знаю, он тоже не появился на «точке». Я смотрела в баре по телевизору новости, так там сказали, что во вчерашней схватке с землянами уничтожено много высших рефлезианцев, так что, возможно, и наш смотритель погиб, как и вся моя группа… Ладно, думаю, пойду в местную «контору». Только пару кварталов прошла – на тебе! Стой, орут, документы давай, руки к осмотру!.. Я пока с одним сцепилась, пока со вторым – навалились на меня копы и давай дубинками охаживать… Никакого уважения к женщине, а еще Страна Свободы!

Кимберли презрительно сморщила носик. Мефодию это показалось весьма очаровательным, и он невольно улыбнулся, хотя тема их беседы была серьезной.

– Ты сама-то откуда будешь? – спросил Мефодий.

– Шестьдесят первый сектор, Швеция, – ответила Исполнительница, аккуратно разрезая слэйером стальные «браслеты» на запястьях.

– Ты шведка?

– Наполовину. Мать была шведка, а отец англичанин.

– Как попала во все это?

– Про Олимпиаду семьдесят второго года слыхал что-нибудь?

– Так, немного, – пожал плечами Мефодий. – Я даже не знаю, где она и проходила-то.

– А я ведь могла на ней все золото по легкой атлетике забрать! – проговорила Ким с гордостью. – Чертовски способная была в спорте. Самое интересное – за что ни возьмусь, все получается: бег, метание, прыжки… Каких могла высот добиться, ты только представь! Дальше – больше: стала через какое-то время на тренировках мировые бить рекорды! Тренеры за головы хватаются: прогресс немыслимый!..

– Спонтанное деблокирование? – поинтересовался Мефодий.

– Оно самое, – кивнула Кимберли, и огонек в ее глазах сразу угас. – Еще при рождении. Только-только обо мне газеты заговорили, как явились трое типов, якобы корреспондентов. Один мне как в глаза глянул, так меня и парализовало. Старший из них покивал головой и говорит: наш человек! Ну, дальше ничего оригинального, все как у всех. Через месяц уже новая работа, новые обязанности…

– Обломилась Олимпиада, надо понимать?

– И не говори, – вздохнула несостоявшаяся гордость Швеции. – Придумали мне спортивную травму, у тренеров в мозгах порылись… Через год уже никто и не помнил о той девочке, что у чемпионок страны по минуте на десяти километрах выигрывала. Грустно… Плакать тогда хотелось горькими слезами, но уже не могла – едва соберусь, как бац! – все само собой проходит.

– Это верно, – согласился Мефодий. – Все отняли, даже это…

– А ты небось математиком был? – поинтересовалась в ответ Кимберли. – Как-то не очень похож на спортсмена. Открыл что-то такое запретное, тебя и приметили?..

– Не совсем. Я художник.

– Вот как? Дай-ка угадаю, чем ты Исполнителей привлек. Рисовал как-то по-особенному, что ли? Или краски надышался и ясновидящим стал? Или работал со скоростью копировального аппарата?

– Не угадала, – усмехнулся Мефодий. – Я умудрился «угадать» лик самого Хозяина.

– Вот это да! А кто-то из агентов или Исполнителей пошел на выставку и…

– Не успел я до выставок дорасти, – покачал головой Мефодий. – Да и не дорос бы, наверное. Так что в отличие от тебя мне, можно сказать, повезло. Я за эти полгода уже где только не бывал…

Резко хлопнула дверь заведения, на заднем дворе которого переводили дух Мефодий и спасенная им Кимберли. Пожилой посудомойщик выволок к мусорным бакам кастрюлю с объедками, настороженно покосился на двух незнакомцев, опорожнил кастрюлю и устало поплелся обратно, то и дело озираясь на Исполнителей через плечо.

– Идем отсюда, – сказала Ким и потянула Мефодия за рукав. – Теперь полгорода на этих рефлезианцах помешаны, того и гляди, опять заметут…

До «конторы» было всего несколько кварталов, потому решили не суетиться, а изобразить неспешно прогуливающуюся парочку. Кимберли аккуратно взяла Мефодия под руку, и оба они, мило улыбаясь, отправились вдоль по вечерней авеню, расцвеченной отблесками реклам.

Мефодий не стал спрашивать Ким о возрасте (хоть он и из глухой Сибири, но все-таки джентльмен), однако в уме прикинул: Олимпиада семьдесят второго – ей было где-то восемнадцать-двадцать; значит, сейчас… Да, вот тебе, уважаемый, еще один пример относительности всего сущего! Хотя по исполнительским меркам Ким могла считаться практически его одногодкой, а внешне тем более не тянула на свой настоящий возраст.

– Чего примолк? – участливо поинтересовалась Ким, вышагивая рядом с Мефодием подчеркнуто-изящной походкой. – Говори, а то как замолчишь, так сразу хмуриться начинаешь. Нет, я, конечно, не против, хмурься сколько угодно, но только не сейчас. Да и не идет тебе это.

– Думаю, – сказал Мефодий. – Что дальше-то будет? Юпитерианцы ведь не с миром пожаловали – это очевидно.

– Не с миром, – согласилась Ким. – Но пока не нашли Усилитель, землян они не тронут. Кто знает, вдруг гибель Человечества автоматически ликвидирует и Усилитель? Юпитерианцы этого боятся, а потому во время поиска Усилителя будут предельно осторожны. Так что сейчас они и вправду нашему землекопу друзья до гроба…

– Интересно все-таки, какой он – этот Усилитель? – Мефодий не спрашивал Кимберли, а скорее рассуждал вслух. – Нам ведь о нем, кроме факта его существования, ничего больше не известно.

– Я почти со дня Просвещения думаю об этом, – ответила Кимберли, – и все больше склоняюсь к мысли, что раз уж он такой таинственный, то, вероятнее всего, небольшой. Наверняка нематериален и заключен в какую-нибудь оболочку. Ну а спрятать его… – И Ким обвела рукой окружающее пространство, намекая не на Нью-Йорк, а на всю планету целиком. – Поэтому не надо признавать поражение раньше времени. Будем надеяться на прозорливость Хозяина и на опыт нового Главы Совета. Гавриил мало чем уступает Джейкобу. Говорят, что он предупреждал Джейкоба о готовящемся нашествии давным-давно…

– Действительно, предупреждал, – подтвердил Мефодий, поскольку сам был тому свидетелем.

– Значит, будем отныне подчиняться Гавриилу. Будем работать на оккупированной территории, сменим тактику. Возможно, поступимся некоторыми принципами – без этого теперь никак, поведем другую политику, где-то пойдем на компромисс с теми, с кем раньше ни за что бы не пошли…

– Ты мыслишь как стратег, – заметил Мефодий.

– Я мыслю как проверенный Исполнитель, – отмахнулась Ким. – Ты мыслишь как новобранец, но это нормально… Гавриил же теперь мыслит как Глава Совета, и у него наверняка скоро будет новый план действий. – Завидев идущий навстречу полицейский патруль, она мгновенно переменила тему и затараторила: – Да, милый, знаю, ты недолюбливаешь мою маму, но потерпи – она уедет через пару дней. Старушка сидит у себя в Висконсине безвылазно который год, нужно же ей когда-то и в люди выбираться? Ну поставь себя на ее место – к кому ей еще приехать?..

Копы покосились на них, но прошли мимо – для иноземных шпионов парочка вела себя слишком по-земному.

«Контора» «Heavens Gate» на Вудсайде чем-то напоминала староболотинскую, только скрывалась не под личиной юридической фирмы, а под видом портового представительства, которых по побережью нью-йоркской гавани было больше сотни. Неподалеку от «конторы» возвышался небольшой костел с готическими башенками, а при нем разместился такой же небольшой скверик.

По правилам разведки Мефодий и Кимберли решили сначала понаблюдать за нужным объектом издали, для чего им пришлось задержаться в скверике и присесть на лавочку. Мефодий взял на себя смелость приобнять подругу по несчастью, чему она нисколько не противилась, даже наоборот – подсела к Мефодию поближе.

Было уже довольно темно, в скверике у костела царил полумрак, а неброское здание «конторы» было прекрасно освещено уличными фонарями – условия для наблюдения просто идеальные. Несмотря на поздний час, окна в «конторе» светились, но были задернуты жалюзи, что не позволяло разглядеть творившееся за ними.

– Ваше мнение, коллега? – иронично полюбопытствовала Ким у сканирующего взглядом округу Мефодия.

– Не знаю, – ответил тот. – Как-то все…

– Беспечно?

– Именно. Кругом такое происходит, а наши парни словно ни о чем не подозревают. Да и все офисы в округе позакрывались давно, а у нас словно аврал какой или налоговую инспекцию ожидают. Хоть бы сделали вид, что тоже по домам разошлись.

– Смотритель Малкольм далеко не дурак, – согласилась Ким, – и ни за что бы не стал так светиться. Что-то случилось, это факт.

– Я пойду проверю, – сказал Мефодий и попытался встать со скамьи, но Кимберли удержала его на месте.

– Нет, постой, – перейдя на полушепот, произнесла она. – Посмотри-ка вон туда…

И девушка указала взглядом на ряд припаркованных возле костела машин.

Мефодий подстроил кратность зрения и всмотрелся в выстроенные впритык к тротуару легковушки: обычные автомобили обычных американских граждан, как новые, так и подержанные…

Впрочем, затесавшийся среди них массивный черный «Додж» несколько выпадал из общей картины. Во-первых, потому что был битком набит людьми, что было заметно даже за тонированными стеклами. Во-вторых, припарковался он таким образом, чтобы при необходимости мгновенно выехать на дорогу. В-третьих, само по себе появление поблизости черного «Доджа» уже заставляло насторожиться.

– Думаешь, он тут не случайно? – спросил Мефодий, отворачиваясь от «Доджа» и всматриваясь в другую примыкающую к скверику улицу.

– Был бы один – возможно, – заключила Ким. – Однако если ты посмотришь влево на девять с половиной часов…

Мефодий скосил глаза влево. Из узенького проулка высовывался краешек крыла, фара и половина радиаторной решетки скрытого за углом автомобиля. Черного «Доджа».

– Да, многовато для простого совпадения, – согласился Мефодий. – Они явно пасут «контору»…

– Вывод неверный, – возразила Ким. – Они ее не пасут, они уже в «конторе»… Внутри засада!

– Как проверить наверняка?

– Да проще простого! Деньги есть?

Мефодий вывернул карманы и извлек оттуда пригоршню четвертаков и мятую двадцатку. Вопреки стереотипу о женской логике, Кимберли отдала предпочтение не крупной купюре, а мелкой наличности.

– Надо позвонить, – пояснила она и решительно сняла руку Мефодия со своего плеча, поднималась с лавочки. – Идем.

Стараясь держаться в тени, они направились к телефону-автомату на выходе из скверика.

– Карту заучивал? – строгим тоном наставника спросила Ким.

– Заучивал, – кивнул Мефодий.

– А телефонную книгу?

– Телефонную книгу нет, – признался он и пожалел о допущенной оплошности – ошибка была из разряда элементарных.

Однако Кимберли отчитывать его не стала, лишь заметила:

– Я всегда первым делом заучиваю телефонную книгу. Сориентироваться можно и на местности, а вот адреса и телефоны… – Она сняла телефонную трубку. – Так, где тут у нас ближайшая контора мальчиков по вызову… Ага, почти рядом!..

– Ты и это заучивала? – ехидно поинтересовался Мефодий.

– Я заучиваю все и тебе рекомендую поступать так же, – отрезала Ким. – Больше знаешь – крепче спишь!

– По-моему, наоборот…

– Наоборот – это отговорка для ленивых студентов. Ладно, не отвлекай старшую по званию…

На том конце линии чей-то елейный голосок затараторил дежурное приветствие, характерное для подобных фирм по обслуживанию девичников и прочих мероприятий аналогичного толка. Кимберли мгновенно преобразилась в развязную старшекурсницу и защебетала в трубку, сопровождая свою восторженную речь глупым хихиканьем:

– Ой, да что вы!.. Ой, правда?.. Нет, нам бы хотелось прямо сейчас – у нас вечеринка уже началась!.. И пещерные люди? И ковбои? И даже космонавты? И полицейские?.. Нет, этих точно не надо… И медбратья? Ой как классно!.. Нет, нам бы что-нибудь такое… с мечами!.. Ой, конечно, гладиаторы подойдут! Ой, здорово!.. Конечно, немедленно! Адрес? – Ким назвала координаты «конторы» через дорогу, после чего совсем уже похотливо промурлыкала: – Пока-а-а! Жде-е-ем!

Кимберли повесила трубку и тут же вернулась в свое обычное амплуа серьезной и рассудительной девушки.

– Какая мерзость! – поморщилась она.

– А мне очень даже понравилось, – похвалил ее Мефодий. – Довольно натурально.

– И как вам, мужикам, могут нравиться такие безмозглые идиотки? – фыркнула Ким. – Ума не приложу.

– Ну… я в смысле не той дуры, что ты изображала, а в смысле понравилось, как ты была похожа на дуру… Нет, конечно, на самом деле ты не похожа на дуру, совсем наоборот, но… То есть я хотел сказать… – попытался пояснить Мефодий, но только еще больше запутался.

– Спасибо за комплимент, – рассмеялась Кимберли. – То есть за то, что было похоже на комплимент, однако мне понравилось…То есть… А ты не производишь впечатление бабника – слишком быстро тушуешься перед женщинами.

– А я и не говорил, что бабник, – буркнул Мефодий и стушевался еще больше. – Я вполне нормальный… только не бабник.

– Что ж, честность – вежливость королей! – улыбнулась Ким.

– Точность, – поправил ее Мефодий.

– Точность – вежливость артиллеристов, – опять не согласилась Ким. – А теперь вернемся на наблюдательный пункт и подождем стриптизеров.

– Если в «конторе» все в порядке – то-то парни удивятся, – пробормотал Мефодий, зашагав за Кимберли обратно к лавочке.

Служба досуга оказалась настолько проворной, что могла бы соревноваться в скорости с пожарной командой. Подкативший к парадному входу «Heavens Gate» длиннющий лимузин (Мефодия всегда поражало, как эти таксы на колесах не переламываются посередине) выпустил из своего безразмерного салона шумную компанию плечистых парней, которые прямо на улице скинули с себя плащи и остались в одной служебной амуниции.

Спецодежда стриптизеров отличалась прямо голливудским размахом: хромированные сияющие латы, такие же кольчуги, вычурные наколенники и налокотники, широкие кожаные пояса и сандалии с ремешками едва не до колен – в самой Римской империи было бы незазорно щеголять в таком блистающем виде. И неотъемлемый атрибут сценических костюмов, короткие и тоже хромированные мечи-гладиусы, были выгружены из лимузина последним вылезшим оттуда «гладиатором».

Весело смеясь, парни в доспехах поднялись на крыльцо «конторы» и постучали в дверь. Их ожидала рутинная и в какой-то мере даже творческая работа, не требующая большого актерского мастерства и в то же время дающая неплохие деньги…

Тактическая уловка Кимберли сработала. Оба «Доджа» взвизгнули шинами и рванулись с места, дабы блокировать лимузину пути отхода. К ним присоединились еще два, прятавшиеся, по всей видимости, где-то за костелом.

Как только «Доджи» перекрыли улицу, парадные двери распахнулись и недоуменных стриптизеров встретили не веселые участницы девичника, а угрюмые люди с пистолетами. Не успели «гладиаторы» опомниться, как фэбээровцы лишили их бутафорских мечей, а самих побросали на асфальт. Еще десять секунд назад пустынная улица наполнилась людьми в униформе, вооруженными, словно в зоне военных действий.

Извлеченный из лимузина водитель принялся кричать, что он, видимо, ошибся адресом и ни в чем не виноват, но его сбили подножкой на тротуар и присоединили к остальным. На всех арестованных надели наручники, которые плохо гармонировали с костюмами «гладиаторов» и совершенно не соответствовали древнеримской эпохе.

Группу захваченных стриптизеров уволокли внутрь здания, их лимузин был отогнан куда-то в проулок, «Доджи» вернулись на позиции, после чего улица вновь опустела.

– Вопросы будут? – поинтересовалась Кимберли у Мефодия.

– Будут, – произнес Мефодий. – Какие у вас планы на сегодняшний вечер?

– Кажется, сегодня я совершенно свободна, – горько пошутила Ким. – Ты хочешь пригласить меня в ресторан?

– Хочу, – признался Мефодий. – Только в маленький, недорогой и за твой счет – я еще не успел никого ограбить…

– Ну пошли, мистер Бутч Кэссиди, – вздохнула Ким. – Так и быть, угощаю.

– Пойдемте, мисс Санденс Кид, – вздохнул в ответ Мефодий. – Нам с вами надо срочно обсудить, чем заняться в ближайшую пару дней…

При хорошем освещении Мефодий наконец рассмотрел Кимберли как следует и сделал вывод, что забегаловка, в которую они забрели перекусить, для этой девушки явно не подходит. Несмотря на свой неброский гардероб – потертый джинсовый костюм, свитер и кроссовки, – держалась Ким элегантно и… Мефодий хотел было подумать «с королевским достоинством», однако, не имея среди знакомых ни одного члена монаршей семьи для сравнения, подумал просто: «с достоинством». Взор у девушки был гордый, на собеседника она смотрела уверенно и открыто, отчего новобранец поначалу немного терялся. В то же время общаться с Кимберли было легко, улыбалась она неотразимо, и это воздействовало на Мефодия просто обезоруживающе. Вот только в голубых глазах Ким после провала явки добавилось тревоги и грусти.

– Надо все-таки поискать наших, – первым заговорил Мефодий. – Не может же быть, чтобы всех их там повязали.

Кимберли спорить с новобранцем не стала.

– Да, пожалуй. А ты знаешь адреса других «контор», куда они могли податься?

– Нет…

– Вот и я нет. А как их раздобыть? В телефонной книге эти адреса не печатают.

– Спросить у агента, – уверенно заявил Мефодий. Ким недовольно хмыкнула:

– У вас в секторе агенты разве знают адрес «конторы»?

– Понятное дело, что агенты не знают, но они выведут нас на связного, а уже через связного мы выйдем на «контору».

Тревога в глазах Кимберли на миг пропала, вместо нее блеснул солнечный зайчик надежды, а за ним – лишь на короткий миг – отблеск настоящего уважения.

– Молодец, – похвалила Ким Мефодия, для которого эта скромная похвала прозвучала громче триумфальных фанфар. – А я как-то сразу и не догадалась. Но раз ты такой сообразительный, тогда расскажи, как ты найдешь агента в незнакомом городе?

– Да проще простого! – ответил Мефодий. – Куплю газету рекламных объявлений, открою раздел магов и астрологов и методом исключения выйду на нужную нам личность. Меня в свое время раскрыл для смотрителя точно такой же агент. Не думаю, что в Нью-Йорке этой публики будет меньше, чем в Староболотинске.

Мефодий сходил к бару и принес оттуда газету. Искомой публики в Нью-Йорке оказалось на порядок больше, чем ожидалось. Во флегматичном Староболотинске на постоянной основе практиковали пять-шесть астрологов, семь-восемь гадалок (включая незабвенную Пелагею Прокловну), несколько магов белых и адекватное им число магов черных, плюс пара-тройка совсем экзотических личностей наподобие Всероссийского Колдуна-Биоэнергета, магистра гильдии Вселенского Спиритизма и обладателя Скипетра Духовного Возрождения Иллариона Бен-Ареопага Третьего. В Нью-Йорке все обстояло совсем по-иному – сказывался-таки масштаб мегаполиса.

Мефодия ввела в заблуждение небольшая толщина купленного еженедельника, вследствие чего он и выбрал именно его, надеясь, что сообразно объему окажется и количество нужных объявлений. Это мнение оказалось ошибочным.

Нужный газетный раздел занимал едва ли не четверть всего издания, а наполняли его сотни объявлений на любой вкус, цвет и уровень читательской образованности. За каждым из объявлений стоял конкретный человек или группа таковых, но ни одна строчка не проливала свет на истинность или лживость написавшего ее «обладателя экстраординарных способностей». Стройными рядами маршировали по газетным страницам астрологи, за ними следовали колонны магов и колдунов, двигались батальоны ведьм и гадалок, и не было им ни конца, ни края, ни числа…

Глядя на это безобразие, Мефодий заметно приуныл, что не осталось не замеченным наблюдательной Кимберли.

– Что, никаких зацепок? – спросила она.

– Никогда не думал, что в такой цивилизованной стране может быть столько шарлатанов, – сознался Мефодий, все еще изучая объявления.

– Ну, не такая уж она на самом деле и цивилизованная, – заметила Ким. – Можно считать себя пупом Земли и при этом быть… кое-чем противоположным. Ну-ка, дай, я посмотрю!

Ким взяла газету, пробежала глазами по объявлениям, озадаченно поцокала языком, после чего стала рассуждать вслух:

– Так. Все крупные центры, гильдии, объединения, круги избранных и прочие ордена Узревших Свет отсекаем… – Она вынула из кармана карандашик и перечеркнула половину страницы. – Уже проще!.. Наш человек себя особо не афиширует, ему нужна негромкая слава – такая, которая «из уст в уста»… – Карандаш Ким теперь наносил по объявлениям не ковровые бомбардировки, а точечные удары. – Офисов для работы у них тоже быть не может… – Еще несколько энергичных зачеркиваний. – Интернет-сайтов тем более…

Газетный лист под неумолимой рукой Ким покрывался крестиками, как игровое поле «морского боя». Приглянувшиеся объявления она обводила кружком, но таковых было немного.

Наконец отбор был завершен. Ким вернула газету Мефодию, спрятала карандаш и с чувством выполненного долга произнесла:

– Кажется, это все, на что следует обратить внимание. Теперь слово за тобой. Выбирай.

Мефодий просмотрел отредактированный вариант страницы: десятка два объявлений, лаконичных – род занятий и адрес.

– Не знаю, – проговорил он. – Поздно уже, сегодня мы вряд ли чего добьемся. Если и начинать, то только с утра…

– Устами новобранца глаголет здравый смысл, – поддержала его Ким. – Если честно, я и сама устала – пятые сутки на ногах. Пойдем, что ли, проспим где-нибудь твою двадцатку?..

Дешевых отелей в Куинсе было пруд пруди, причем, помимо обычных, имелись здесь и весьма экзотические – для геев, для лесбиянок, совсем демократичные – для «шведских семей». Понятное дело, спецотеля для Исполнителей среди них не нашлось, а потому бесприютным скитальцам пришлось довольствоваться неблаговидным заведением с обшарпанными стенами, вытертым до бесцветности линолеумом и фанерной казарменной мебелью. Заведение тем не менее носило гордое имя «Рай на Земле».

Свободный номер оставался только один, но Мефодий и Кимберли взяли его без колебаний.

– Надеюсь, ты не воспользуешься моей беспомощностью? – игриво поинтересовалась Ким, скидывая кроссовки и прямо в одежде валясь на единственную в номере кровать. – Мой рыцарь, спасенная вами принцесса устала и чертовски хочет спать. Просьба не толкаться, не отбирать одеяло и не колоться слэйерами…

И пока ее верный рыцарь думал, что же ответить, Кимберли перевернулась на бок и, по-детски подложив ладони под щеку, уснула невинным сном.

Мефодий немного потоптался возле сладко сопящей Ким, после чего, также не раздеваясь, улегся на свободную половину кровати и закрыл глаза.

События последних безумных дней его жизни плясали перед глазами, словно при деблокировании, не давая полностью расслабиться. Но вскоре даже выносливый исполнительский мозг взмолился о передышке и самостоятельно перешел в спящий режим, оберегая себя от излишней перегрузки.

Адреса, что вчера вечером выбрала из газеты Кимберли, были раскиданы по всему Нью-Йорку и пригороду, поэтому посещать их решили по степени удаления от Куинса. Маршрут поиска требовалось составить самый рациональный – денег у Ким оставалось мало, а у Мефодия, кроме жалкой кучки мелочи, их и вовсе не было.

Ближайшая ясновидящая жила совсем недалеко – в квартале от отеля и в двух шагах от аэропорта Ла-Гуардия.

Дверь Исполнителям открыла моложавая чернокожая женщина с помятым лицом, хранившим на себе последствия вчерашней пьянки. Под глазами у женщины отвисли мешки, выступавшие дальше, чем надбровные дуги. Из квартиры ясновидящей пахнуло спертым воздухом, в котором явственно ощущались ароматы царившего здесь вчера веселья.

– Зачем пожаловали? – угрюмо буркнула обладательница дара свыше, не вынимая из опухших губ сигареты.

– Вы же ясновидящая! – сказала Ким. – Должны бы и сами догадаться.

– Проваливайте, – велела хозяйка квартиры и, недобро зыркнув на Кимберли, захлопнула дверь прямо перед ее носом.

– Все понятно, – подытожила девушка. – Тело проснулось, ясновидение еще спит. И по-моему, работать сегодня оно вряд ли выйдет.

Следующий адрес находился в Бруклине. Гадалка – чем-то похожая на Пелагею Прокловну, маленькая, только полненькая старушенция – весьма учтиво приняла посетителей, усадила их на диван, а сама заняла рабочее место за антикварным столиком с хрустальным шаром посередине.

– Я вас слушаю, – произнесла гадалка загадочным полушепотом, напуская на себя вид человека, имеющего контакт с высшими сферами.

– Мы к вам по весьма пикантному вопросу… – начала Ким.

– Я знаю, – кивнула гадалка. – Всех последнее время остро волнует собственное будущее. Я вам помогу. Какое желаете гадание – каждому отдельно или вместе?

– Понимаете, нам нужен прогноз не для себя, а для… одной группы людей, можно сказать, некоего общества…

– Для общества? – Гадалка непонимающе перевела взгляд с Кимберли на Мефодия. Тот в подтверждение слов своей напарницы утвердительно, кивнул. – То есть для некой семьи, за которую вы просите?

– Да, можно сказать, что для семьи, – согласилась Ким. – Большой семьи… Они раньше жили здесь неподалеку, но недавно у них случились крупные неприятности… Может быть, вы даже знаете кого-то из них. Малкольма, например?

– Как его фамилия? – поинтересовалась гадалка.

– Я назову вам номер его телефона – тринадцать нулей сорок восемь, – ответила Ким, внимательно наблюдая за старушкой.

– Простите, но я вас не понимаю, – с сожалением проговорила та, не выказав абсолютно никакой реакции и на телефонный номер. – Зачем мне их телефон, я по телефону не работаю… Я могу погадать по фотографии; у вас есть фотография вашего Малкольма?

– К сожалению, нет, – вздохнула Ким и поднялась с дивана. Мефодий последовал за ней. – Мы ошиблись, извините… Это вам за беспокойство.

С этими словами Кимберли протянула гадалке десятку. Старушка немного помялась, но деньги взяла.

– Странные вы какие-то, – сказала она на прощание. – Будто не от мира сего…

– Будто не от мира сего, – сказал Мефодий, когда они с Ким вышли на улицу и направились к станции подземки. – Теперь уже и правда не от мира сего… Кстати, если каждому несостоявшемуся агенту отстегивать по десятке, к обеду придется выходить на большую дорогу.

– Помолчи, – буркнула Ким, думая о чем-то своем. – Так или иначе, денег нам все равно не хватит, поэтому пока будем ехать, лучше бы подумал, где их раздобыть без лишних проблем.

– До ночи, видимо, нигде, – ответил Мефодий. – Так что придется экономить.

В южном Бруклине, почти у самого побережья, проживал еще один помеченный Кимберли кандидат на посещение – как он писал о себе в газете, «целитель-травник и иглорефлексотерапевт дядюшка Вонг». «Дядюшкой» оказался пожилой китаец, содержавший маленький магазинчик, который изнутри выглядел на удивление опрятным и весь был усажен разнообразной – по всей видимости, лекарственной – зеленью.

Дядюшка Вонг учтиво кивнул из-за прилавка, но не произнес ни слова, а просто стоял и поглядывал на зашедших к нему посетителей с хитрой, хотя и приветливой улыбкой.

– Вы дядюшка Вонг? – на всякий случай уточнила Ким.

Китаец снова кивнул, на мгновение продемонстрировав Исполнителям лысую, окруженную редкими седыми волосами макушку.

– Мистер Вонг, вас порекомендовали нам друзья, – обратилась к нему Ким. – Они говорят, что вы можете кое в чем нам помочь.

– Возможно, могу, а возможно, и нет, – ответил дядюшка, с лисьим прищуром разглядывая гостей. – Дядюшка Вонг не всемогущ, он обычный человек.

Даже если старый китаец и был любопытен, он не выказывал этого, предоставляя гостям изложить свою просьбу тогда, когда они сами того захотят. Невольно складывалось впечатление, что дядюшка может простоять вот так – в терпеливом ожидании, со склоненной набок головой – до самого вечера.

– Нам нужно встретиться с человеком по имени Малкольм, – пояснила Ким. – Раньше он жил на Вудсайде, но вчера пропал в неизвестном направлении. Мы подумали, что вы могли слышать о нем – он ведь такой же, как и вы, хранитель древних истин. Очень древних…

– Никогда не слышал о таком, – покачал головой дядюшка Вонг. – Весьма сожалею.

– Жаль, – разочарованно проговорила Ким. – А мы так надеялись получить от мистера Малкольма ответы на некоторые вопросы…

– Это, видимо, какие-то особые вопросы, ответы на которые знает лишь он один? – сочувственно поинтересовался китаец.

– Да, мистер Вонг, – подтвердила Ким. – Кроме мистера Малкольма, на них могут ответить лишь несколько человек во всем мире.

– Значит, у него в руках и вправду очень древняя истина, – заключил дядюшка.

– Очень древняя, – повторила Ким.

– Отрадно, когда молодые люди вроде вас пытаются искать истину, – одобрительно кивнул китаец. – Сегодня это редкость… Большая редкость. Вы знаете, когда дядюшка Вонг нуждается в помощи – а такое бывает очень и очень часто, – он всегда идет к тому, кто мудрей его, и просит совета. Этого человека зовут Хьюго Ван Оуэн. Ему много лет, куда больше, чем мне. Когда я только переехал сюда – а случилось это очень давно! – Хьюго уже был стар, однако до сих пор еще жив, и рассудок его незамутнен, как горный ключ…

– Вы считаете, что он поможет нам найти Малкольма? А как нам встретиться с мистером Хьюго? – оживилась Ким. Мефодия слова китайца тоже заинтересовали: долгожительство – одна из привилегий, обычно даруемых смотрителями обращенному в агенты, и потому визит долгожителю следовало нанести непременно.

– Насчет вашего Малкольма, юная мисс, ничего не скажу, – ответил дядюшка Вонг. – Может быть, Хьюго поможет, а может быть, нет, но раз уж вы встали на путь поиска истины, встретиться с ним вам следует. Хьюго до сих пор служит пастором здесь, неподалеку, в церкви святого Бенедикта… – Поймав недоуменные взгляды Исполнителей, он улыбнулся и уточнил: – Нет, я не посещаю его мессы, просто Хьюго всегда покупает у меня чай, хороший зеленый чай, прямо из Поднебесной. Хьюго любит хороший чай, равно как и своего Бога, – так мы с ним и познакомились. Мисс, а вы не любите китайский чай? Попробуйте, вам очень понравится; отдам пять пачек со скидкой…

Дядюшка Вонг назвал адрес церкви Святого Бенедикта, сумел-таки всучить Кимберли одну пачку чая (правда, уже без скидки), приведя в доказательство его полезности долголетие того же Хьюго, и на прощание снова поклонился, только теперь гораздо ниже и почтительнее, чем вначале.

Алтарный служка сообщил Исполнителям, что святой отец сейчас в исповедальне.

– Иди, покайся в грехах, – велела Ким Мефодию. – А я пока посижу тут в тишине, поразмыслю. – И она смиренной прихожанкой опустилась на церковную скамью.

Чем-чем, а очисткой души Мефодий еще никогда не занимался. Воспитанного в среде атеизма – детский сад, школа, университет, – его никогда не принуждали делать этого ранее. Теперь же, познав реальный миропорядок, делать этого не хотелось вовсе, ибо перед кем следовало каяться сегодня? Перед покойным Хозяином? Перед его ближайшими родственниками – небожителями? Перед Гавриилом?.. Для последнего посредник не был нужен, да и что Гавриилу с его покаяния, если смотритель может узнать о нем всю правду за несколько секунд беседы?

Переступая порог исповедальни, Мефодий ощущал неловкость, словно он, образованный турист, прибыл в племя дикарей и нервирует тех, суя нос в их примитивные, по мнению цивилизованного человека, ритуалы.

Мефодий задернул занавеску и сел на скамью. В маленьком, закрытом решеточкой оконце угадывалось лицо пожилого, седого как лунь человека. Мефодий вспомнил, что следовало говорить в подобных случаях: «Выслушайте меня святой отец, ибо я грешен…» – но произносить это вслух все же не решился.

– Впервые на исповеди? – первым нарушил молчание пастор и, не дождавшись ответа, подбодрил посетителя: – Ну же, не стесняйся! Господь и так все давно о тебе знает; он хочет услышать от тебя слова раскаяния, это для Господа верный признак того, что ты не отвернулся от его милости…

– Вас порекомендовал мне дядюшка Вонг… – наконец пролепетал Мефодий.

– А-а-а, старый добрый дядюшка Вонг! – кивнул пастор. – Он очень хороший человек и мой давний друг. Так какие проблемы беспокоят тебя, сын мой? Расскажи, и мы вместе попробуем их разрешить, а Господь нам поможет.

– Я потерял наставника и теперь потерялся сам…

– Твой наставник умер?

– Я даже не знаю. По нам стреляли… Возможно, что он погиб…

– По вам стреляли? – насторожился пастор и, прижав нос к решеточке, внимательно всмотрелся в собеседника. – Тебя ищет полиция?

– Не только полиция, святой отец, – признался Мефодий. – Но и ФБР, а также…

– Послушай, сын мой, – не дал ему договорить пастор. – Как служитель Господа нашего Иисуса Христа прошу тебя немедленно сдаться. Я не знаю, каких бед ты натворил, но, сын мой, не умножай более скорбь и не делай того, о чем впоследствии горько пожалеешь. Сдайся властям, и пусть свершиться правосудие…

– Мне нельзя к властям, святой отец, – прервал его Мефодий и, собравшись с силами, выпалил: – Я – тот, кого с недавних пор называют рефлезианцами!

– Черт подери! – выругался пастор, отпрянув назад, а после, видимо, устыдясь своей невольной грубости, быстро осенил себя крестным знамением.

Мефодий внимательно наблюдал за пастором сквозь решетку. Вопреки ожиданиям, Хьюго не ринулся с криками прочь, он лишь приподнялся со скамьи и, приоткрыв занавеску исповедальни, осмотрелся по сторонам.

– Девушка в зале – она с тобой? – первым делом поинтересовался пастор после паузы. – Значит, рефлезианец, говоришь? Занятно, занятно… А чем докажешь?

Мефодий рассудил, что отступать уже поздно, и воздел под потолок исповедальни люциферрумовый клинок.

Святой отец не испугался и этого. Более того – на лице его появилось выражение крайней озабоченности.

– Вот дьявол! – напрочь забыв о приличиях, раздраженно бросил он. – Вы ведь те самые, кого не поймали позавчера возле ООН, так?.. Ладно, разрешите представиться: агент Хьюго, в вашем распоряжении.

– Неплохая конспирация, – заметил Мефодий. – Пастор-агент – ни за что бы не догадался.

– Однако догадался же, – возразил Хьюго и спохватился: – Ну ладно, чего это я… Пойдемте отсюда.

Мефодий поманил рукой Кимберли, и они последовали за пастором куда-то за алтарь, по узкому коридору, в глубь церкви, пока не очутились в тесной и неприбранной ризнице. Хьюго усадил их на заправленную пледом кровать и предложил перекусить. Пробегавшие всю первую половину дня без передышки Исполнители не отказались.

– Вы как хотите, а мне надо выпить, – сказал Хьюго, снимая ризу и оставаясь в черной пасторской рубашке с белым воротничком. – Столько за эти дни случилось, все крепился-крепился, а тут вдруг еще вы… Потому надо, а не то рехнусь…

Пастор открыл ящик комода и извлек на свет божий палку копченой колбасы, хлеб, сыр и початую бутылку «Столичной», которую хранил рядом с церковными книгами и прочей утварью с молчаливого попустительства Бога и собственной благочестивой совести. Исполнителям был предложен обычный чай.

Зеленый чай дядюшки Вонга и впрямь оказался на редкость приятен, и Мефодий даже пожалел о том, что Кимберли не послушалась старого китайца и не приобрела у него пять пачек со скидкой.

– Ужас что творится, скажу я вам, ужас! – произнес пастор, после чего выпил и даже не поморщился – признак солидного стажа в общении с крепкими напитками. Однако, как подметил Мефодий, несмотря на преклонные годы пастора, руки его держали стакан крепко и не тряслись. – Вчера звоню куратору, а там чей-то голос спрашивает: кто это? Я чуть не поперхнулся – да я со времен первых телефонов ни разу не представлялся, всегда по голосу узнавали! Ну я трубку сразу и бросил, а через час эти пожаловали… такие деловые…

– Люди в серых плащах? – уточнил Мефодий.

– Да, в плащах, серых… мерзавцы… И сразу в лоб – вы звонили по такому-то номеру во столько-то и столько-то? Я говорю: Господь с вами, сердечные, конечно, нет! Забежал, дескать, тут недавно один взбалмошный, «Скорую помощь» ему надо было срочно вызвать, а сам не вызвал, трубку бросил и снова убежал…

– Поверили?

– Ну, раз сейчас здесь сижу, значит, поверили.

– А телефоны связных? – спросила Ким. – Вы по ним не звонили?

– Нет, – ответил агент. – Я теперь боюсь.

– Дайте нам их, – повелела Ким. – Нам надо связаться со своими и прояснить ситуацию.

– Только умоляю, не отсюда! – сказал Хьюго. – А то вдруг те типы опять вернутся…

– Разумеется, не отсюда, – утешила его Ким и поинтересовалась: – Кто был вашим связным?

– Я называл его Энтони.

– Кто кураторы, помимо Малкольма?

– Джонатан и Бегущий Бизон.

– Что, прямо так его и зовут?

– Он из племени шайенов. Настоящий коренной американец, если понимаете, о чем я…

Исполнители решили пересидеть у пастора до темноты, благо тот не возражал. Хьюго позвал служку и распорядился беспокоить себя только в крайнем случае, так как у него в гостях весьма важные жертвователи в фонд реставрации церкви Святого Бенедикта. Мальчуган недоверчивым взглядом окинул помятых «меценатов», но ничего не сказал, лишь бросил «как скажете, святой отец» и скрылся с глаз.

От двух хороших порций «Столичной» Хьюго расслабился и разговорился – видимо, священнику требовалось излить кому-то душу, а о настоящей своей биографии потолковать ему было не с кем.

Хьюго был всего на столетие младше Нью-Йорка и помнил его с младых ногтей: не столь огромным, более грубым в манерах и менее опрятным. Однако, как признался пастор, все-таки в характере города мало что изменилось – та же борьба за существование в «каменных джунглях», где сильные поедали слабых и готовы были на все за место под солнцем.

Сам Хьюго Ван Оуэн родился в семье голландских эмигрантов, в молодости побывал членом множества банд, но по каким-то причинам решил покаяться и выбрал стезю священника. В агента же он был обращен не за экстраординарные способности, а за то, что однажды ни с того ни с сего получил откровение свыше и начал упорно проповедовать своей пастве о живущих среди людей ангелах и архангелах; о том, что Господь давно уже умер, поскольку перестал даровать миру истинных своих пророков; о том, что вместо него правит сейчас его ставленник – архангел Иаков и именно под его руководством ангелы сдерживают рвущиеся на Землю с неба сатанинские орды…

Такие крамольные речи не могли остаться незамеченными как руководящими чинами церкви, так и лагерем «архангела Иакова», сиречь смотрителя Джейкоба. Для первых святой отец впал в ересь, для вторых же все объяснялось прозаически – утечка запретной информации через мозговые кодировки.

Для Исполнителя Хьюго был уже слишком стар и имел слабое сердце, а вот обратить его в агенты, что называется, сам бог велел. Пастор оказался перед выбором – дождаться отлучения от церкви или стать человеком «архангела Иакова».

На удивление многих, в том числе и своего нового начальства, Хьюго выбрал именно «или». Человек, приобщенный к Истине и осознавший, что все его прошлые догадки оказались правдой, публично отрекся от них, признал все это ересью и покаялся перед паствой и братьями по вере, после чего, разумеется, был прощен и после непродолжительного испытательного срока восстановлен на прежнем месте.

– Все, во что я верил, рухнуло в один момент, – откровенничал захмелевший Хьюго. – Я знаю, как это больно, ребята, очень больно… Но тогда я подумал: а ведь и в меня верило столько людей, а я своим поведением оскорбил их до глубины души. И я вернулся! Пусть я дерьмовый служитель своему прежнему Господу, уж коли знаю, кто он такой на самом деле, но я утешаю людей, которым не дано знать Истины. Утешаю и в какой-то мере помогаю, а это, поверьте, немало… И пусть Рая нет, но Ад существует на самом деле, и вы не можете с этим не согласиться! Позавчера он сошел на Землю в овечьей шкуре, но скоро скинет ее, и тогда!..

Робкий стук в дверь и просунувшееся вслед за этим внутрь конопатое лицо служки не дали пастору довершить грозное пророчество.

– Чего тебе? – недовольно обернулся Хьюго к мальчишке.

– Извините, святой отец, вас там спрашивают, – затараторил служка. – Говорят, по очень важному делу…

– Присмерти, что ли, кто, исповедаться желает? – поинтересовался пастор, нехотя поднимаясь со стула.

– Не знаю, зачем они пришли, святой отец, – пожал плечами мальчишка. – Они ждут вас около исповедальни и хотят срочно поговорить.

У Мефодия вдруг на душе заскребли кошки, причем не одна, а целый львиный прайд. Новобранец уже ознакомился с особенностями исполнительского организма и потому знал: просто так его сверхчувствительная интуиция пугать не будет. Кимберли не сводила с Мефодия многозначительного взгляда, давая понять, что в настоящий момент их чувства взаимны.

– Одну минуту, святой отец! – остановила Ким двинувшегося было к двери пастора. – Это не друзья. Не знаю, зачем эти люди или нелюди пожаловали, но встречаться с ними опасно.

– Как же быть? – растерялся Хьюго. – Если я не выйду, они сразу поймут, что дело нечисто…

– Мы вас прикроем, – успокоила его Ким. – Я гляжу, тут у вас кое-какие вещички по углам раскиданы? Одолжите-ка мне вон то покрывало…

Трое пришедших по душу пастора посетителей отирались возле исповедальни и с опаской озирались по сторонам, словно пытались обнаружить за собой слежку. Кроме них, под сводами молельного зала находилась пожилая пара да подошедший недавно помощник пастора – молодой подслеповатый дьякон в будничной ризе и больших очках-линзах на носу. Дьякон вел под руку к пресвитерию скрюченную старушку, с головой укутанную в теплый плед. Из-под пледа у бабки торчал только нос, а саму ее бил такой колотун, что, казалось, дьякон дрожит вместе с ней.

Старичок-пастор переплел пальцы на животе и неспешной походкой приблизился к ожидающим его людям. Двое из них были рослыми крепышами в спортивных куртках, а третий – на голову ниже их, узколобый, с выступающими надбровными дугами, похожий на первобытного человека субъект – держался особняком и не сводил взора с парадного входа церкви.

– Добрый вечер! Чем могу служить? – поинтересовался пастор, стараясь не подходить слишком близко к посетителям, дабы не смущать тех легким, компрометирующим божьего слугу перегаром.

– Здравствуйте, святой отец, – заговорил один из громил. – Мы по поводу вашего вчерашнего звонка…

– Какого звонка? – непонимающе посмотрел на него пастор, однако голос его предательски дрогнул. – Вчера ко мне уже приходили и спрашивали о телефонном звонке. Я все им рассказал: ко мне вломился какой-то тип, потребовал телефон…

– Перестаньте, святой отец! – оборвал его второй громила. – Мы не из ФБР. Мы свои! Мы пришли за вами – вас срочно хочет видеть наше начальство…

В подтверждение своих слов оба крепыша закатали рукава на запястьях. На обоих руках каждого из крепышей красовались пристегнутые люциферрумовые бруски!

– Видите! – сказал первый громила. – Здесь все свои, ваши старые друзья! Накиньте на себя что-нибудь и идемте – нас ждет машина…

Хьюго Ван Оуэн был агентом со стажем, исправно служил Совету смотрителей не первое столетие и лично предоставил тому несколько кандидатов в Исполнители. Однако вращаясь в своем тесном мирке, ограниченном стенами храма, он еще ни разу не нарывался на подобную провокацию. И хоть провокация была распознана им за считаные секунды, тем не менее пастор успел-таки невольно выказать, что предъявленные артефакты ему знакомы.

– Откуда у вас?.. – начал было он, но тут же осекся.

Выдававшие себя за Исполнителей самозванцы допустили ряд грубых проколов. Во-первых, обращаться к агенту официально следовало не «святой отец», а «агент Хьюго». Во-вторых, связные никогда не вызывали агентов на встречу с «начальством» (как не употребляли и самого слова «начальство») – если было надо, смотритель являлся лично. В-третьих, бруски люциферрума на запястьях псевдо-Исполнителей отливали тусклым и холодным, мертвым светом, в то время как обязаны были сиять, как начищенное до блеска серебро. Только на прикосновение к рукам землекопа люциферрум никак не реагировал, поскольку слэйер создавался не для человеческого варианта-два.

– Что все это значит? – опомнился святой отец, но возмущение его было наигранным и запоздалым. – Никуда я с вами не пойду! Кто вы такие?

И тут стоявший на отшибе третий посетитель резко обернулся и, не мигая, уставился в глаза агента Хьюго остекленевшим взглядом.

Пастор заморгал и попятился – от взгляда странного незнакомца он ощутил приступ головной боли, настолько внезапный, что поначалу Хьюго показалось, будто его ударили по голове…

Принадлежавшие пастору очки с толстыми стеклами непривычно давили на переносицу Мефодия и заставляли глаза новобранца все время подстраиваться под этот типично землекоповский дефект. В церкви не было зеркал, и потому Мефодий не мог полюбоваться на себя со стороны – облаченный в безразмерную ризу очкарик-дьякон, ведущий к пресвитерию немощную набожную старушку.

Кимберли, разумеется, набожной и тем более немощной не была, но за старушку выдавала себя весьма натурально. Она шамкала, поминутно спотыкалась и тряслась на руке у Мефодия беспрерывной дрожью. Кимберли явно переигрывала, но сказать ей об этом Мефодий не рискнул – слух у находящегося в церкви Сатира был отменный.

Исполнители остановились у пресвитерия в нескольких метрах от пастора и его собеседников, после чего «старушка» начала усердно осенять себя крестными знамениями, которые, правда, слабо походили на таковые в связи с нескоординированностью старушкиных движений. Производя впечатление вполне безобидной, парочка тем не менее была готова кинуться в атаку.

Пристегнутые слэйеры на руках землекопов едва не заставили Мефодия броситься на присвоивших чужое негодяев – кто знает, вдруг это слэйеры Мигеля? Однако пальцы Кимберли впились Мефодию в локоть: погоди, еще не время! Мефодий протестующее засопел, но подчинился.

Впрочем, терпеть ему оставалось уже недолго.

Сатир – именно он буравил пастора испепеляющим взглядом – внезапно заслонил глаза рукой, будто от случайной вспышки электросварки, и отшатнулся. Боль в голове Хьюго прекратилась так же резко, как и началась.

– Это человек рефлезианцев! – прошипел небожитель громилам-землекопам. – Он служит им! Я вижу – на нем их клеймо!

– Я прошу вас уйти немедленно! – гневным голосом заговорил пастор. – Ваше поведение недостойно! Вы в храме Божьем, а не на…

– Вы задержаны, святой отец, – ответил на это один из громил и извлек на свет корочки сотрудника ФБР, тем самым выходя из роли рефлезианца и открывая свое истинное лицо. – Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу нашего внешнего врага – рефлезианской расы. У вас есть право…

Пастор знал о своих правах, еще когда прадедушки этого фэбээровца не было и в проекте. У пастора случались неприятности и раньше, в том числе и с ФБР – в частности, ему перепало при послевоенной «охоте на ведьм», когда добряк-священник был заподозрен в леворадикальных убеждениях. Но и в те мрачные времена его не унижали столь жестоко, надевая наручники перед паствой в собственной церкви! Пастор даже не смог ничего сказать в свое оправдание, поскольку захлебнулся от праведного негодования и утратил дар речи.

Наконец-то ярость Мефодия выплеснулась наружу! Стоило только Кимберли отпустить его локоть, как он взмыл в прыжке над рядами скамей и устремился к обступившей пастора компании.

По той мимолетной сцене, когда Сатир гипнотизировал Хьюго и ничего не добился, Мефодий догадался – юпитерианец наверняка пытался закупорить пастору телепатические каналы, но так как к мозгу пастора уже прикасались смотрители, процедура закупоривания провалилась. Участь бедного священника представлялась весьма незавидной – от ответственности за пособничество рефлезианцам его не ограждали ни духовный сан, ни почтенные седины.

На помощь ему пришли люди, которые теперь и сами встали против Системы, хотя весь срок своего долгого сосуществования с ней только и делали, что ограждали ее от внешних врагов.

– Сатир мой! – прокричал Мефодий, в прыжке выпуская слэйеры. – Займись мелюзгой!..

Еще год назад подобная мелюзга убила бы Мефодия одним щелчком, но за истекший период исполнительства новобранец так вошел в новый образ, что уже позволял себе некоторый кураж. Конечно, не кураж истинного мастера, но тоже нечто похожее…

Сатир, естественно, к мелюзге не относился, и, в общем-то, новобранцу было рановато в одиночку замахиваться на столь крупную дичь. Впрочем, атакующий Мефодий об этом не думал и, не успев коснуться ногами пола, уже заработал слэйерами.

Никто из пришедших по душу пастора не мог и предположить, что слепой как крот и на вид неопасный дьякон за секунду обратится в разъяренную газонокосилку. Даже Сатир не обращал на него внимания, а заметил лишь тогда, когда Мефодий уже спикировал ему на голову. Юпитерианец отскочил в последний момент, и, когда Мефодий обрел-таки под ногами опору, Сатир находился в недосягаемости. Разгоряченный новобранец в щепки разнес дубовые скамьи вокруг себя и, не останавливаясь, снова метнулся к Сатиру.

И Сатир дрогнул! Возможно, он обознался, узрев в Мефодии закаленного сотнями битв вояку, возможно, думал, что таких, как Мефодий, здесь прячется много, а возможно, сам был не из храброго десятка. Так или нет, но из всех видов защиты Сатир избрал бегство. Прыгая с колонны на колонну, он ураганом пронесся по залу, расколотил керамические фигурки святого Бенедикта в боковых нишах-приделах, опрокинул кропильницу со святой водой и уже возле самого выхода разбил в осколки дарохранительницу. За двадцать секунд суматошного отступления Сатир причинил святой обители столько разрушений, сколько не произвела бы за час целая банда вандалов.

Мефодию было, конечно, жаль убранство храма, но он, сверкая слэйерами, неотступно гнал Сатира до самых ворот, которые небожитель пробил собственным телом. Преследовать противника дальше Мефодий не рискнул – неизвестно, какие силы прикрывали юпитерианца снаружи. Вместо этого новобранец развернулся и помчался обратно на помощь сцепившейся с фэбээровцами Кимберли.

Вообще-то помощь Кимберли не потребовалась. Озлобленная не только вероломством унижавших старика громил, но и строптивостью нового напарника, Кимберли сорвала с себя плед и в мгновение ока превратилась из скрюченной ветхой старухи в стройную длинноногую девушку. Фэбээровцы, однако, не сочли подобную метаморфозу за божественное чудо и, бросив пастора на пол, кинулись на разгневанную красотку, которая наверняка была заодно с тем неврастеником, что погнал по залу их коллегу-миротворца.

Кимберли ярость свою контролировала и напропалую кидаться на противников не стала, пусть и было их по исполнительским меркам всего ничего – двое и без оружия в руках. Они же порешили, что с девкой как-нибудь совладают. Ким даже позволила фэбээровцам обойти себя с флангов и, лишь когда лапы громил уже потянулись к ней, приступила к действиям.

«Действия» – это, конечно, слишком сильно сказано. Сама расправа над фэбээровцами заняла примерно столько времени, сколько требуется человеку, чтобы моргнуть.

Кимберли совершила изящный прыжок и с необыкновенной ловкостью двинула налетающих на нее с разных сторон противников ногами, изобразив в воздухе классический поперечный шпагат.

Для Мефодия подобная акробатика являлась трудновыполнимой – не было за его плечами столь славного спортивного прошлого. И не успел он еще как следует восхититься высокотехничному пируэту подруги, как Кимберли уже стояла на полу и довольно поглядывала на поверженных врагов: один из громил лежал поперек молельной скамьи в неприличном для господнего храма положении кверху задом; его товарищ, напротив, сидел, поскольку разлечься в тесной исповедальне было проблематично. Контрольной оплеухи никому из них не потребовалось – неудавшаяся олимпийская чемпионка из Швеции сделала свою работу с воистину олимпийским мастерством и шведской гарантией качества.

Мефодий подбежал к пастору и помог ему подняться.

– Как вы? – участливо поинтересовался он, видя, что лицо Хьюго отливает нездоровым румянцем.

Причина этого румянца выяснилась секунду спустя – пастора прорвало на ругательства. Гнев выплеснулся из него с такой мощью, что от его проклятий, выкрикиваемых поставленным литургиями голосом, задребезжали окна храма и, кажется, даже затрепетало пламя свечей. Присутствующая в церкви пожилая парочка, и без того пережившая страшную минуту, вжалась в молельную скамью и смотрела на святого отца так, будто у него выросли бесовские рожки, а из-под пиджака вывалился остроконечный хвост.

Стоящий перед пресвитерием и во все горло сквернословящий пастор представлял собой довольно редкостное зрелище в истории католицизма. Его достоинство растоптали, его пытались арестовать, и вдобавок ко всему какой-то дешевый цирковой гимнаст разнес ему половину храма, деньги на реставрацию которого и так приходилось собирать с мира по центу! Смиренная натура пастора уступила место более древнему его естеству, которое когда-то водило молодого Хьюго Ван Оуэна грабить винные погреба.

Кимберли подошла к пастору и энергично встряхнула его за грудки, поскольку другого способа затворить уста сквернослова возможности не представлялось. Это возымело действие – святой отец докричал ругательство, в последний раз погрозил кулаком снесенным воротам и умолк, пытаясь отдышаться после наплыва эмоций.

– Надо уходить, агент Хьюго! – сказала Ким. – Сейчас сюда явится много сердитых людей, и вряд ли ваша молитва их остановит. Надо уходить, понимаете меня?..

Пастор понимал прекрасно. Он кивнул, после чего со стоном вздохнул и опустил плечи.

– Куда же я теперь? – вяло проговорил он. – В этой церкви вся моя жизнь, мой дом, и умереть я тоже хотел бы тут…

Мефодий не знал, что сказать на это упавшему духом Хьюго, но Кимберли взяла пастора за плечи, посмотрела ему в глаза и жестко, но достаточно тактично произнесла:

– Здесь умереть вам теперь точно не дадут. Эй, святой отец, вы что, под старость лет решили сдаться на милость врагов, которых мы скоро раздавим, как клопов? Вы ведь полны сил и сумеете принести всем нам немало пользы, уж поверьте! И в церковь свою вернетесь, и службу не одну в ней отслужите!.. Просто сейчас вам необходимо временно отступить. Давайте, шевелитесь, а не то я вас уважать перестану!

Пока Ким приводила в порядок поникшего пастора, Мефодий подошел сначала к одному, а затем к другому фэбээровцу и грубо содрал с их запястий то, что им не принадлежало.

Последний аргумент Кимберли подействовал – Хьюго и вправду не хотел, чтобы такая героическая молодая особа прониклась к нему презрением. На лице пастора появилось осмысленное выражение, взгляд его стал сосредоточен, и сам он подобрался, демонстрируя готовность к дальнейшей службе пусть и не священником, но дееспособным агентом.

– У вас есть автомобиль? – поинтересовалась Ким.

– Да разве это автомобиль? Так, старое, гнилое корыто…

– И где это ваше корыто?

– Там, позади здания.

Кимберли подхватила Хьюго под руку и поволокла его к служебному выходу под хорами. Мефодий сорвал с себя остатки изорванной ризы и двинулся за ними, прикрывая на всякий случай девушку и старика с тыла.

– Живо дуй домой! – бросил на ходу пастор спрятавшемуся под лестницей мальчику-служке. – И не появляйся здесь, пока я сам за тобой не приду!..

«Хонда-Цивик» пастора стояла за углом церкви. Мнение Хьюго о своей машине оказалось недалеко от истины – пусть это было и не корыто, но назвать ее автомобилем язык тоже не поворачивался. Походя Мефодий отметил, что в России подобная колымага котировалась бы как «в самом соку»; здесь же, где срок эксплуатации автотранспорта не превышал трех-четырех лет, прогнившие крылья, мятый бампер, облупленная местами краска и вогнутая крыша салона не вызывали ничего, кроме снисходительной улыбки.

Но улыбаться было некогда. Кимберли усадила Хьюго на заднее сиденье, взяла у него ключи и перебросила их Мефодию.

– Только вот в чем дело… – неуверенно произнес новобранец. – Я никогда не водил машину.

– Какое совпадение! – хохотнула Ким. – Я тоже. Но тебе ведь заложили теорию вождения? Или сейчас деблокируют по облегченной программе?

– Теории-то хоть отбавляй, – признался Мефодий. – Практики нет.

– Практика появится! – подбодрила его напарница.

– Может быть, я поведу? – робко предложил Хьюго.

– Не маленький, справится, – отклонила его предложение Ким. – Вот увидите: когда наш мальчик перестанет путать газ с тормозом, его можно будет на гоночный трек выпускать.

Насчет путать газ и тормоз – это, конечно, Ким преувеличила: такие элементарные вещи Мефодию нужды объяснять не было. Впрочем, Мефодий особо и не паниковал, настораживало его нью-йоркское движение, начинать в котором водительский практикум являлось не самой удачной идеей. Однако едва руки новобранца коснулись руля, а ноги – педалей, как все заложенные в его голову знания по этой дисциплине немедленно пришли на выручку.

– Пристегните ремни, – в первую очередь потребовал Мефодий от пассажиров.

Пастор выполнил приказ с несвойственной пожилому человеку расторопностью. Кимберли немного поколебалась, но, завидев лихорадочный блеск в глазах начинающего автогонщика, тоже подчинилась. Проследив за их действиями, пристегнулся и Мефодий, ради чего ему пришлось перенастроить ремень с размеров пасторского животика на свою сухощавую фигуру. Кимберли хотела было сказать напутственное слово, но не успела – Мефодий отпустил сцепление, и их «Хонда-Цивик» рванула с места, после чего, поморгав левым поворотником, вклинилась в уличное движение, бывшее в этой части Куинса не особенно оживленным.

– Куда едем? – поинтересовался Мефодий, набирая скорость и перестраиваясь во второй ряд.

– Подальше… – неопределенно ответил пастор, видимо, в целях пущей безопасности вцепившись в ремень обеими руками.

– Пока не поднялась паника, надо убраться с острова, – добавила Ким более конкретно. – Давай в сторону Большой Земли.

На ближайшем перекрестке Мефодий повернул направо и уверенно двинул на юго-запад, благо заблудиться в геометрически правильном порядке улиц было попросту невозможно.

– Не гони! – тоном инструктора по вождению посоветовала Ким. – Следуй вон за тем голубым «Плимутом». Нам надо пересечь Манхэттен и уйти на материк. Святой отец, не хотите рассказать нам кратчайший путь по задворкам вашей вотчины?

– Упаси вас Господь расхаживать по местным задворкам, девочка! – отмахнулся пастор. – Лично я лучше по Аду прогуляюсь, чем туда сунусь… У меня есть несколько хороших знакомых по ту сторону Гудзона, думаю, они не откажут старому другу в гостеприимстве.

– Забудьте о знакомых, – заявила Ким. – Помните, что теперь вы государственный изменник и у них вас будут искать в первую очередь.

Пастор засопел и примолк, очевидно, свыкаясь с мыслью о том, что теперь ему, как прокаженному, придется сторониться всех, кто был для него дорог.

Ехать через Манхэттен Мефодий не хотел, поскольку знал, что там сейчас не продохнуть от полицейских – после недавнего нападения здание Генеральной Ассамблеи охранялось едва ли не бдительнее, чем Пентагон. Но памятуя о безвыходном трехмильном «коридоре» Бруклинского моста, все же предпочел этот вариант, да и мосты через Ист-Ривер и Гудзон были не только ближе, но и гораздо короче.

Голубой «Плимут», за которым держался Мефодий все это время, свернул в сторону. Мефодий прикинул, что ближайший к ним мост выходил аккурат к началу Первой авеню на южной оконечности Манхэттена. Лучше не придумаешь, поскольку проезжать мимо здания ООН лишний раз не хотелось.

Постигающий азы автовождения выбрал себе нового ведущего – белый «Крайслер» – и пристроился ему в хвост. За двадцать минут практики Мефодий неплохо освоился за рулем и, судя по тому, что Хьюго и Кимберли перестали судорожно хвататься за все, что попадалось под руку, теперь мог уверенно зачеркивать перед своей водительской характеристикой «чайник» определение «полный».

Стемнело, и следовавшая к Манхэттену по магистрали длинная вереница автомобилей превратилась в поток красных огней, который по левую руку от Мефодия резко менял цвет на желтый и двигался уже навстречу. Зрелище завораживало, и Мефодий слегка расслабился, поскольку посчитал, что их неброская «Хонда-Цивик» растворилась в этой разноцветной реке без следа. Негостеприимный Куинс остался далеко позади, а впереди раскинулся огнями Манхэттен, несколько потерявший в колорите после падения своих легендарных «близнецов» Всемирного торгового центра.

Идущая по встречной полосе сине-белая полицейская машина промчалась мимо пасторской развалюхи, затем притормозила, врубила сирену и проблесковые маячки, после чего произвела разворот, едва вписавшись в разрыв бетонного ограждения между полосами. Мефодий бросил взгляд в зеркало заднего вида: нарушая единоцветие желтых фар красно-синими проблесками, полицейский «Форд» сокращал дистанцию, ловко маневрируя между машин.

– Спокойно, – проговорила Кимберли, тоже заметив настигающий их полицейский автомобиль. – Раньше времени не суетись – может, эти ребята вовсе и не за нами.

Мефодий следовал по предпоследней полосе, держась «проводника» и стараясь быть аккуратным как никогда – самый образцово-показательный водитель во всем Нью-Йорке. Копы перестроились в крайний ряд, поравнялись с «Хондой-Цивик», но не обогнали ее, а выровняли скорость и через громкоговоритель приказали прижаться к обочине.

Мефодий посмотрел на Кимберли, словно ожидая от нее совета в решении этой непростой ситуации.

– Ну, чего уставился? – недовольно проворчала она. – Приказа ждешь? Вот тебе! – и Кимберли продемонстрировала Мефодию свой средний пальчик. – То герой из героев, а то вдруг как младенец растерялся! Где теперь ваша смелость, разрешите спросить? Сам решай, как поступить, раз ни черта старших по званию не слушаешься!..

И Ким демонстративно отвернулась, проделав это с таким видом, будто возле них не Маячил сейчас полицейский «Форд», а поссорились они с Мефодием из-за какого-нибудь житейского пустяка.

С заднего сиденья донесся голос Хьюго:

– Молодые люди, оставьте меня в машине и бегите отсюда. Мне уж за вами не поспеть. Авось не станут глумиться над стариком, разберутся да отпустят…

– Да будет вам! – ответил Мефодий. – Я с наставником и не в таких переделках побывал! Слыхали, что русские не сдаются?

– Так вы русский?! – поинтересовался пастор, но как-то безрадостно. – Как же, наслышан: нация, которая боготворит быструю езду и изобрела одноименные горки. Что ж, теперь ясно вижу, что нам конец.

И, возведя глаза к небу, пастор забормотал какую-то молитву.

– Не бойтесь, святой отец, разбиваться я пока не собираюсь, – постарался утешить его Мефодий. – Я только что сел за руль, и мне это очень даже понравилось!

– Вот это меня как раз и пугает, – отозвался пастор, проверяя крепление ремня безопасности. – Уж лучше бы девушка повела…

Мефодий вновь доверился исполнительским инстинктам: рассчитал скорость, оценил ситуацию на дороге, возможности пасторской «Хонды»… Мозг тут же выдал несколько подходящих сценариев дальнейшего поведения. Нет, пребывание в шкуре Исполнителя Мефодию положительно нравилось, что бы там ни говорил Мигель про опостылевшую службу, Возможно, лет через пятьсот Мефодий и согласится с его словами (если выживет в ближайшие сутки, разумеется), но сегодня на рутинную скуку жаловаться было просто грех.

Вежливые копы повторили просьбу, хотя просьба их все-таки больше смахивала на угрозу.

– Они будут стрелять, если не подчинимся, – предупредил пастор. – С недавних пор с такими, как мы, особо не церемонятся.

«Хонда-Цивик» была гораздо легче полицейского «Форда», и потому для воплощения в жизнь задуманного плана Мефодию потребовался некоторый разгон. Приняв вправо и сделав вид, что подчиняется приказу, Мефодий резко вывернул руль влево и припечатал и без того обшарпанный бок пасторской «Хонды» к боку полицейского автомобиля, после чего стал теснить копов к разделительному ограждению. Не ожидавшие столь наглой выходки, копы что-то заорали в громкоговоритель, к чему Мефодий остался совершенно равнодушен.

При соприкосновении «Форда» с бетонной оградой брызнули снопы искр, а водитель с трудом удержал руль в руках. «Хонда» дико визжала покрышками, но продолжала притирать полицейскую машину к ограждению. Второй коп не прекращал кричать в громкоговоритель, однако из-за оглушительного скрежета и визга все его увещевания пропадали даром.

Продлись все вышеописанное чуть дольше, мощный «Форд» в конечном итоге просто оторвался бы от юркой «Хонды» и блокировал ей дорогу. Копы уже начали отыгрывать у прессующего их Мефодия сантиметр за сантиметром, постепенно уходя вперед.

Но победа в этом скоротечном автопоединке досталась не сильному, а упорному. Прижатому вплотную к ограждению «Форду» не посчастливилось угодить в просвет – точно такой же, которым воспользовался его водитель, когда разворачивался со встречной полосы. Машину полицейских тут же выбросило на полосу встречного движения, и им стоило немалых усилий увернуться от летящих навстречу автомобилей. Опасаясь лобового столкновения, водитель «Форда» вплотную прижался к ограждению, но только теперь уже правым боком. Визг тормозов и панические сигналы пронеслись над магистралью…

Мефодий посмотрел в зеркало заднего вида на обманутого противника, а пастор и Ким вовсе развернулись на сиденьях, наблюдая за образованием вокруг полицейского «Форда» грандиозного затора, грозящего вот-вот перерасти в глухую пробку. Эти преследователи угрозы больше не представляли.

Впрочем, радоваться было рановато: дерзость Мефодия только что положила начало великому переполоху, и прощать, их наглую выходку, понятное дело, никто не собирался.

Мефодий съехал с магистрали на ближайшей развязке и рванул по Девятой авеню на север – планы менялись, и форсировать Гудзон ни по мосту, ни по туннелю он более не собирался. Скоростные шоссе не давали поля для маневров, поскольку ответвлений имели мало и быстро блокировались, особенно если в дело вступят вертолеты.

Манхэттен тоже не был подарком, но в отличие от магистралей позволял Мефодию чувствовать себя более спокойно. В этот вечерний час улицы Манхэттена были забиты автомобилями, и волей-неволей пришлось сбрасывать скорость до нормальной. Больше всего Мефодий опасался запомнившегося из карты не то канала, не то протоки, соединяющей Гудзон и Ист-Ривер. Протока эта также служила границей районов Манхэттен и Бронкс. Она могла оказать тройке беглецов медвежью услугу – заблокировать их здесь намертво, но Мефодий не стал пока заострять на этом внимания. Задачей номер один являлось сейчас скрыться с глаз долой от наверняка уже рыскающих по округе полицейских.

Ощущение складывалось такое, будто вой сирен ударил сразу отовсюду. В зеркале заднего вида не было видно ничего, кроме мельтешения красно-синих маячков, а идущие рядом с «Хондой» автомобили принялись испуганно шарахаться к тротуару.

– Первый зачет по вождению ты сдал, – прокомментировала Ким. – Ставлю тебе галочку. Теперь задача посложнее, и, похоже, тараном ее не решить.

– Не будем тараном, – согласился Мефодий. – Будем по-честному: сейчас проверим, достоин ли я прав на вождение или нужно еще подучиться… Все готовы?

Пастор с заднего сиденья лишь тихонько простонал.

Брошенного назад взгляда хватило, чтобы вычислить в веренице машин непосредственную угрозу: две обычные патрульные машины и один темно-коричневый «Шевроле» с прилепленным на крышу проблесковым маячком. Где-то прямо по курсу также наблюдалось мерцание – видимо, там уже готовился перехват.

– Святой отец, ну почему вы не раскрутили ваше начальство на что-нибудь помощнее? – вздохнул Мефодий. – «Ягуар», например. И репутацию бы вашей церкви подняли, и катались бы с ветерком. Да и сейчас бы пригодился…

– Господь с вами, молодой человек! Я и на этой развалюхе во всех подряд врезался, – отмахнулся Хьюго. – Какая уж мне спортивная…

– Не привередничай, – вступилась за пастора Ким. – Святому отцу за «Ягуар» надо будет церковь продать, да и то, наверное, не хватит…

Преследователи тем временем подбирались все ближе и ближе, давя на психику беглецов оглушительным воем сирен. Мефодий обгонял попутные машины с проворством заядлого лихача, и, несмотря на то что над ними сейчас висела угроза, занятие это вызывало у новобранца настоящий спортивный азарт, подкрепленный вполне естественным желанием не ударить в грязь лицом перед сидящей справа от него прекрасной спутницей.

Еще два патрульных автомобиля выскочили с пересекающих Девятую авеню улиц. Мефодий невзначай подумал, что прокатись он через весь город из конца в конец, и хвост из полицейских выстроится за ними на несколько миль.

Первым догнал «Хонду» коричневый «Шевроле». Мефодий не слышал, что кричит ему через стекло коп в гражданской одежде, но, судя по его грозной физиономии, – ничего нового: все те же требования принять к обочине и остановиться. Мефодий слегка притормозил, пропуская «Шевроле» вперед, а затем легонько боднул его бампером в заднее крыло.

Мефодий не был бильярдистом, но кий держать ему доводилось, а потому он помнил, что касательные удары по катящемуся шару (в данном случае шар заменял «Шевроле», а кий – «Хонда») заставляют тот радикально менять траекторию движения. Что срабатывало на зеленом сукне игровых столов, сработало и на асфальте нью-йоркских улиц – естественные законы природы отмене не подлежали.

«Шевроле» снесло с его полосы и развернуло поперек. Бросив взгляд назад, Мефодий увидел, как в бок «Шевроле» тут же врезалась одна из патрульных машин и еще одна, стараясь избежать столкновения, резко затормозила. Созданный затор сумел задержать преследователей, но, к сожалению, не всех…

Мефодий проигнорировал сигнал светофора и, не включая поворота, резко свернул влево, подрезав своего соседа по полосе, а затем помчался по перпендикулярной Девятой авеню улице на запад – к Центральному парку. Ловким маневром Мефодию удалось пересечь встречную полосу и с ходу вклиниться в поток автомобилей. Попытка повторить этот маневр преследователями вышла корявой – оба патрульных «Форда» успели стукнуться крыльями со встречными автомобилями, а идущего из них последним едва не переехал мусорный грузовик.

– Попробую проскочить через парк, а то ненароком задавим кого-нибудь, – объяснил Мефодий свою стратегию. – Там сейчас малолюдно, да и патрульные машины не так подвижны на пересеченной местности…

Парк-драйв⁴ в этот вечерний час оказалась почти пустынной, лишь кое-где возле обочины притулились одинокие автомобили. Сегодня парк привлекал лишь самых отчаянных любителей романтических свиданий – к середине октября деревья уже стояли голые и никакой романтики в душе не пробуждали.

Тишину парковых аллей нарушила ворвавшаяся в парк кавалькада из трех машин: напоминающая поджавшую хвост Жучку «Хонда-Цивик» и кусающие ее за лапы два полицейских «бультерьера».

В отличие от прямолинейных городских улиц парк-драйв изобиловала крутыми поворотами, а также множеством подъемов и спусков. Во имя гармонии с природой дорога была проложена без нарушения естественного рельефа местности. Все это позволило Мефодию освоить еще один водительский прием – вхождение в поворот с заносом, что добавило в шевелюру бедному пастору лишних седин. Во время оттачивания навыка начинающий гонщик снес «Хонде» оба зеркала заднего вида – сказывалась узость проезжей части и злоупотребление педалью акселератора.

Сверху прямо в глаза ударил слепящий луч света, и шумное стрекотание над головой возвестило о том, что к погоне присоединился патрульный вертолет. Мефодий опасался, как бы за ними не увязались и миротворцы, но, похоже, гостей планеты такими мелочами предпочитали не отвлекать – пора бы землянам и самим начать практиковаться в отлове рефлезианских шпионов и их пособников.

Где-то впереди, сквозь хитросплетение сучьев, пробились красно-синие вспышки, выдавая мчащуюся по параллельным парку улицам полицейскую подмогу. Ехать до конца парк-драйв было неразумно, так как ее уже наверняка блокировали. Потому, съезжая с очередного спуска, новобранец набрал приличную скорость и, неожиданно для преследователей, бросил свой автомобиль прямо на склон примыкающего к дороге холма.

«Хонда-Цивик» внедорожником не являлась и для езды по пересеченной местности не предназначалась. Но Центральный парк был вытоптан миллионами ног настолько, что, когда «Хонда» свернула с парк-драйв и колеса ее коснулись усыпанной листьями земли, новобранец особой разницы и не ощутил.

Автомобиль Мефодия перескочил холм и, не снижая темпа, ринулся дальше. Оба полицейских, прошляпившие этот финт, ударили по тормозам, с заносом развернулись и тоже бросились на штурм холма. Однако такой немаловажный элемент, как инерция, был для них уже потерян. И пока их «Форды», рыча и буксуя, с трудом подобрались к вершине холма, беглецы сумели оторваться уже достаточно далеко.

Мефодий устремился по бездорожью на север Центрального парка, надеясь, что парк еще не обложили со всех сторон. Он чувствовал, как надсадно завывает движок «Хонды» при каждом подъеме, и видел датчик температуры воды, стрелка которого неумолимо двигалась к критической отметке. В довершение ко всему начала недружелюбно подмигивать красная лампочка на топливном индикаторе. Пора было призадуматься о смене автомобиля.

– Пожалуй, – поддержала его Ким. – Давай вернемся на дорогу и поищем что-нибудь поновее. Недалеко от того места, где ты заехал на холм, я заметила шикарный «Мустанг». Надеюсь, он еще не смылся…

Мефодий обернулся к Хьюго, опасаясь, что тот не захочет расстаться с горячо любимой машиной, но старик тоже кивнул. Неизбежное расставание с единственной своей ценной собственностью Хьюго пережил со стоическим спокойствием истинного христианина, пусть и давно не верующего.

Мечта Кимберли покататься на мощном «Мустанге» не осуществилась.

Мефодий как раз выехал на берег маленького озерца – одной из достопримечательностей Центрального парка, – когда из темноты наперерез им метнулась большая тень. Угодив под луч вертолета, тень мгновенно приняла облик черного внедорожника «Додж», владельцы которого появились здесь явно не для того, чтобы любоваться луной и уснувшей осенней природой.

Мефодий ударил по тормозам, но это не принесло результата – влажная земля и малое расстояние до внедорожника свели на нет все усилия. «Додж» с погашенными фарами явно шел на перехват, однако из-за своей нерасторопности крадущийся в темноте охотник сам подставился под удар. Как торпеда в неповоротливый линкор, «Хонда» врезалась в правый бок «Доджа».

Столкновение не было катастрофическим, и все-таки удар получился достаточно мощным. Радиатор «Хонды» смяло, капот задрался, а лобовое стекло вылетело наружу мелкими осколками. Горячая вода из пробитого радиатора хлынула на землю, образовав в прохладном воздухе клубы густого пара. Сам «Додж» с помятым боком так и остался стоять на том месте, где его застал неожиданный удар.

Голову Мефодия сильно тряхнуло, но ничего серьезного не произошло – резиновая пуля конопатовских боевиков била куда больнее; лишь сместившаяся приборная панель неприятно стукнула его по коленным чашечкам. Кимберли потерла виски и смачно обругала новобранца на чем свет стоит. Впрочем, ее ругань Мефодия даже обрадовала – девушка испугалась, но не пострадала, так что пусть лучше ругается на здоровье, чем сидит в шоке.

А вот бедному пастору повезло чуть меньше. Травм он не получил, но встряска не прошла для его старческого организма бесследно: Хьюго был без сознания и, уронив руки, мешком повис на ремне безопасности. Кимберли отстегнула его от ремня и проверила пульс, после чего облегченно вздохнула:

– Все нормально. Святой отец просто вырубился – тяжеловато в его годы привыкать к вашему стилю вождения, любезный.

– Вытаскивай его, – распорядился Мефодий, выбираясь наружу. – А я пойду спрошу, не дадут ли мне…

Два агента в «Додже» тоже пережили изрядную встряску, правда, в отличие от пожилого пастора оба пребывали в сознании: пассажир морщился и придерживал на весу сломанную руку; водитель отирал кровь со лба и пытался дрожащей рукой открыть дверцу. Подскочивший к «Доджу» Мефодий любезно помог ему совладать с замком, но на этом вся любезность новобранца и кончилась.

То, что не сделало столкновение, довершил кулак посвященного. Увидев, что водитель без сознания вылетел из салона, его напарник попытался было выхватить пистолет, но был легко обезоружен Мефодием и, невзирая на сломанную руку, также выброшен из автомобиля.

Кимберли вытащила пастора из разбитой «Хонды» и, подхватив под мышки, приволокла к «Доджу», возле которого Мефодий уже обыскивал фэбээровцев, лишая их оружия, бумажников и сотовых телефонов. Совместными усилиями Исполнители усадили Хьюго на заднее сиденье «Доджа» и снова зафиксировали обмякшее тело пастора ремнями безопасности. Кимберли уселась рядом с пастором и легкими пощечинами привела его в чувство.

– Не время отдыхать, святой отец, – сообщила она вернувшемуся в реальность Хьюго.

Мефодий побросал отобранные у противника вещи на пассажирское сиденье «Доджа», после чего уселся за руль, включил передачу и аккуратно, словно опасаясь недюжинной прыти новой машины, надавил на педаль акселератора. «Додж» послушно заурчал, дернулся, но, удерживаемый крепко зацепившейся ему за бок «Хондой», остановился и заглох. Новобранец снова запустил двигатель и так рванул с места, что вырвал у «Хонды» радиаторную решетку.

Преимущества нового автомобиля тут же дали о себе знать: там, где маленькая «Хонда-Цивик» шла на пределе своих возможностей, мощный «Додж» не напрягался, преодолевая препятствия вполсилы. Выезжать снова на парк-драйв Мефодий не решился – в том, что эта дорога уже перекрыта, можно было не сомневаться. Единственным выходом было появиться там, где тебя совсем не ждут…

Момент появления целой группы «собратьев» черного «Доджа» Мефодий пропустил – те возникли сзади внезапно, как охотящиеся хищники. Первой заметила врагов Кимберли.

– Берегись! – крикнула она. – Двое! Трое!.. Нет – четверо!..

Мефодию хватило беглого взгляда назад, чтобы убедиться в ее правоте. Четыре идиентичных их «Доджу» громадины шли на сближение с разных направлений.

– Держи телефон! – Мефодий передал Кимберли отобранный у фэбээровца мобильник. – Звони связному нашего агента – Энтони, или как его там!.. Линия должна быть чистой, если только эти двое не на контроле своего «особого отдела»…

Ким схватила мобильник и принялась судорожно набирать данный ей Хьюго номер.

Мефодий вздрогнул, когда услышал выстрелы и стук пуль по кузову внедорожника, однако, к своему удивлению, обнаружил, что трофейный «Додж» оказался по-настоящему пуленепробиваемым – пули прошивали обшивку автомобиля, но застревали в скрытых под ней титановых пластинах. Бронированными были и стекла «Доджа». Находись сейчас беглецы в своей «Хонде», которую можно было проколоть обычным шилом, участь их оказалась бы незавидной…

Ни слова не говоря, пастор отстегнул ремни безопасности, порылся за сиденьем и извлек найденный там короткий и потому слегка смахивающий на игрушечный автомат, после чего довольно профессионально дослал патрон в патронник и зашарил по дверце в поисках кнопки стеклоподъемника.

– Что это вы задумали? – Ким даже отложила телефон, уставившись на него недоуменными глазами. – Вы в своем уме? А как же «не убий»?

– Не убью! – бросил в ответ озлобленный Хьюго, приоткрывая стекло до размера бойницы и высовывая ствол автомата наружу. – А заповеди «не напугай» нет! Когда-то и мне довелось стрелять, так что не мешайте, юная леди, звоните-ка лучше Энтони…

Последнее распоряжение пастора оказалось трудновыполнимым, поскольку, даже дозвонись Кимберли до связного, говорить с ним она не смогла бы – Хьюго открыл огонь по ближайшему «Доджу», и в салоне раздался такой грохот, что, казалось, вот-вот полопаются бронированные стекла.

Методика стрельбы короткими очередями мирному священнику была незнакома, и автоматный магазин он опорожнил точно так же, как до этого поглощал «Столичную», – единым залпом. Больше половины пуль ушло в землю, но те пули, что угодили в цель, сумели-таки пробить «Доджу» преследователей переднее колесо. Внедорожник завилял из стороны в сторону и на полной скорости ударился в попавшееся на его пути дерево. Пастор издал восторженное «йо-хо-хо!», после чего выудил из-за сиденья еще один магазин.

– Перезарядите! – потребовал он у Кимберли. – Что-то я не пойму, как это делается…

– Достаточно! – огрызнулась девушка и отобрала у священника автомат. – Поквитались, и хватит, а то, не ровен час, еще подстрелите кого.

Кимберли опасалась не зря – за деревьями уже просматривались фасады городских зданий.

Преследователи тоже прекратили огонь. Три зловещих черных силуэта маячили позади, не рискуя больше заходить беглецам во фланг.

Памятуя о том, что их новый транспорт достаточно проходимый, Мефодий уверенно направил «Додж» к берегу узкого и неглубокого водоема, за которым уже виднелось парковое ограждение. Брызги взметнулись выше крыши салона, а на полу, поверх ковриков, тут же выступила вода, но колеса внедорожника уже твердо двигались по дну. Как и ожидалось, фэбээровцы ринулись следом, окончательно взбаламутив и без того мутную воду.

– Держитесь! – предупредил Мефодий пассажиров, выбираясь на противоположный берег. – Выходим в город…

В город они не вышли, а скорее ворвались, сопроводив свое появление грохотом пробитого ограждения. Завидев их, идущие по авеню автомобили завизжали тормозами и шарахнулись кто куда. Но едва они собрались возобновить движение, как в пробитый проем вылетело еще три подобных черных монстра и пустилось вдогонку первому…

Сирены остались голосить где-то позади – полицейские, бросившие все силы на оцепление парка, не ожидали такого прорыва и замешкались. Пользуясь их замешательством, Мефодий припустил по авеню во всю мощь трофейного движка. Устойчивая база «Доджа» позволяла выполнять на большой скорости довольно-таки крутые маневры, какие на «Хонде» неминуемо привели бы к нежелательной автоакробатике. Преследователи двигались колонной и виляли между попутных автомобилей, заставляя те испуганно шарахаться на соседние полосы.

– Что со связью? – спросил Мефодий у Кимберли.

– Работаю над этим, – сосредоточенно проговорила девушка, пытаясь не сбиться при наборе номера. – Восемь… Один… Четыре… Шесть! Готово! Ну, надеюсь на вашу ясную память, святой отец…

Отозвались на удивление быстро, правда, ответил не Энтони, а женский голос. Как только трубка ожила, Кимберли сразу же передала ее Хьюго, но перед этим, прикрыв микрофон рукой, наказала:

– Осторожнее, святой отец. Никаких кодов и званий. Если что – вы ошиблись номером…

– Знаю, смотрел фильмы про шпионов, – отмахнулся пастор, после чего робко поинтересовался в трубку: – Мистер Энтони?

– Кто его спрашивает? – грубо спросили на том конце линии.

– Я по поводу воскресного церковного собрания: оно отменяется – пастор заболел, – заговорил Хьюго в духе матерого конспиратора. Даже если линия и прослушивалась, информация по ней шла вполне обыденная – звонивший мог быть простым прихожанином, узнавшим о болезни пастора и извещающим о том другого прихожанина. Если Энтони находится возле трубки, он узнает агента по голосу, если же его поблизости нет, ему передадут о звонке, после чего Исполнителю не составит труда догадаться о сути и выяснить всю правду.

– Говорят, пастора увезли сегодня вечером на «Скорой помощи» прямо из церкви, – продолжал Хьюго. – Видимо, что-то очень серьезное… Передайте пожалуйста, мистеру Энтони…

На том конце линии послышалась возня, и мужской голос пробасил:

– Святой отец, это вы?.. Хватит маскироваться, я вас узнал.

– Энтони?.. Уважаемый Энтони, уж простите старика, но я должен знать, что это точно вы… – Может, пастор и узнал голос своего связного, но перестраховаться лишний раз не мешало.

В телефоне негромко выругались.

– Хорошо… – усмехнулся говоривший. – В прошлый мой визит перед тем, как я вошел к вам в ризницу, вы так торопились спрятать выпивку, что разбили бутылку о молельную скамью. Тогда я вам ничего не сказал, но водочная вонь, замечу, стояла потом по всей церкви.

Пастор смущенно закашлялся, после чего оторвался от мобильника и с явным облегчением сообщил Исполнителям:

– Это Энтони. Это, бесспорно, наш Энтони… – И вернулся к разговору: – Здравствуйте, Энтони! Даже не представляете, как я рад вас слышать!.. Как мы рады вас слышать!

– Здравствуйте, святой отец, – так же облегченно вздохнул связной. – Вы крайне взволнованы – что-то случилось?

– О, да, Энтони, случилось, и еще как случилось…

И Хьюго вкратце обрисовал крайне незавидное положение, в котором они оказались. Повествование пастора было бы на порядок короче, если бы в возбуждении он не злоупотреблял грубыми ругательствами, в коих, как выяснилось, он недостатка не знал.

– Одну минуту, святой отец, – бросил по окончании рассказа Энтони и оставил пастора на линии в ожидании. Хьюго, Кимберли и Мефодий внимательно вслушивались в исходившие из мобильника звуки – Энтони явно с кем-то совещался.

Совещание заняло не минуту, а все две. За это время автоколонна из трех «Доджей» подошла почти вплотную к беглецам.

– Где вы? – наконец ожила трубка.

Пастор бросил мимолетный взгляд за окно и отрапортовал:

– Въезжаем в Гарлем. И за нами «хвост», как у питона!

– Вот как?.. Ладно, слушайте внимательно: на перекрестке Сто тридцатой стрит и Амстердам-авеню пожар, – сообщил Энтони. – Судя по новостям, вокруг огромное скопление народа. Будьте там как можно скорее и смешайтесь с толпой. Вас встретят… – И напоследок уточнил: – Как вы сказали – Мефодий и Кимберли?

– Так точно! – отчеканил пастор, хотя в армии ему служить не доводилось даже в чине капеллана.

– Что ж, еще двоих отыскали, – заметил Энтони и подытожил: – Короче, перекресток Сто тридцатой и Амстердам-авеню. Мы выдвигаемся…

Кто именно «мы», Энтони не пояснил. Мефодий собрался было спросить о Мигеле, но связной пастора разорвал соединение.

Чтобы оторваться от «хвоста», Мефодий вознамерился продемонстрировать все, чему он сумел научиться за прошедший час. «Додж» беглецов ударился в такой безумный слалом между попутных автомобилей, что едва не заваливался на бок при каждом броске в сторону. Возле одного из светофоров Мефодий обнаглел настолько, что ринулся между рядов ожидающих зеленый сигнал автомобилей. Их «Додж», словно бешеный вепрь, растолкал мешающие ему легковушки и, сопровождаемый их отчаянным гудением, понесся дальше. Фэбээровцы же, сунувшиеся по неосмотрительности в проделанную Мефодием «просеку», застряли в ней намертво – повторить маневр им попросту не позволили. Мало того, из помятых автомобилей вылезали разгневанные водители, недвусмысленно давая понять, что нахальные ребята, один из которых только что натворил на перекрестке столько безобразия, должны понести заслуженную кару.

Судьба преподнесла беглецам подарок, и воспользоваться им следовало с умом, поскольку эта скупая леди очень редко одаривает чем-то действительно ценным дважды.

Поиск назначенного места встречи не составил никаких проблем, так как во мраке зарево пожара было заметно за десять кварталов. Пылала какая-то ночлежка, загоревшаяся, по всей видимости, с чьей-то легкой спички. Еще в школьные годы Мефодий читал, что поджоги «вороньих слободок» в гетто наподобие Гарлема весьма распространенны из-за внеочередного предоставления жилья погорельцам. При выезде на Амстердам-авеню «Додж» беглецов с завыванием обогнала огромная пожарная машина; еще одна пролетела по встречной полосе. Позади пожарного грузовика маячил фургончик «Скорой помощи».

Толпа, состоявшая преимущественно из чернокожего населения, взирала на пожар, как на бесплатное шоу. Многие при этом жевали гамбургеры и пили пиво. Изредка толпа расступалась, когда через нее пробиралась очередная мигающая маячками автомашина. Мефодий заметил невдалеке полицейский «Форд» и сразу ударил по тормозам, после чего, в целях маскировки, припарковал «Додж» позади продуктового фургона.

– Дальше нельзя, – пояснил Мефодий. – Не пробьемся, да и просто не пустят. – И кивнул в сторону полицейского автомобиля.

– Идем в толпу, – распорядилась Ким. – Через минуту «серые плащи» уже будут здесь …

Исполнители оставили все оружие в «Додже», взяв с собой только бумажники фэбээровцев. Правда, пастор порывался прихватить пистолет, но Ким резонно заметила, что тот будет выпирать из-под узкого пасторского пиджачка, а наметанные глаза здешних копов вряд ли примут его за карманную Библию. Вошедший во вкус преступной жизни святой отец поскрипел зубами и неохотно согласился.

Едва Исполнители и агент отошли от своего спасителя-«Доджа», как прямо на них вылетел красный пожарный грузовик и чуть не переехал замешкавшегося пастора. Кимберли оттянула Хьюго за шиворот и, стараясь перекричать пожарную сирену, приказала:

– Бежим за пожарными! Через минуту будем в самой давке, и пусть попробуют нас там отыскать!..

Пожарная машина пробиралась через столпотворение не очень быстро, дабы ненароком не задавить какого-нибудь нерасторопного зеваку. Возле ее заднего бампера, в своеобразной мертвой зоне, где толпа еще не успевала сомкнуться, трусцой бежали Мефодий и Кимберли, а за ними семенил пастор Хьюго Ван Оуэн. Дыхание пастора было сиплым и неровным – утренними пробежками вокруг церкви святой отец явно не увлекался, да и столь любимая им «Столичная» спортивную форму старика тоже не укрепляла.

Такой нехитрый тактический прием довел троицу беглецов до самых первых рядов зевак. Пожарники проехали немного дальше, за оцепление, и, остановившись, немедля взялись поднимать лестницу и разматывать рукава брандспойтов.

Пламя охватило пять верхних этажей восьмиэтажного здания. Из выбитых окон нижних этажей валили клубы дыма, но открытого огня там пока не наблюдалось. С лестниц и подъемных вышек пожарники утоляли жажду пожара из полутора десятков брандспойтов, однако даже неискушенному в вопросах пожаротушения при взгляде на это становилось понятно – воды явно недостаточно. То и дело из дверей горящего дома пожарники выводили укутанных мокрыми одеялами людей, очевидно, на момент начала пожара уже мирно спавших. С десяток фургонов «Скорой помощи» поджидало погорельцев у линии оцепления, поминутно отъезжая с пострадавшими и прибывая вновь.

Мефодий задрал голову и увидел, что поверх них висит такая плотная пелена дыма, что рыскающий где-то неподалеку полицейский вертолет наверняка потерял их компанию из поля зрения.

Сделав вид, что глазеет, как и все, на пожар, Мефодий не забывал поглядывать и по сторонам. Кимберли занималась тем же, только святой отец, завороженный безумством огненной стихии, не сводил глаз с бушующего пламени. Губы пастора шептали: «Ужас, ужас, какой немыслимый ужас…»

Поставленную Энтони задачу они выполнили и даже сумели оторваться от «хвоста». Что делать дальше, никто из беглецов не подозревал. Зато и Кимберли и Мефодий были уверены в одном – если Энтони не поторопится, скоро полицейские оцепят территорию пожара и легко выловят их, благо опознать трех белых людей на фоне чернокожих и пуэрториканцев сможет даже полуслепой дальтоник.

Кимберли подергала Мефодия за рукав и указала взглядом туда, откуда они прибыли. Из-за дыма видимость была плохая, но новобранец отчетливо рассмотрел за толпой черные крыши подкативших к столпотворению «Доджей». Полминуты спустя возле них засверкали огни множества полицейских машин. То, что они уже обнаружили брошенный рефлезианцами «Додж», Мефодий и Ким не сомневались.

Преследователи не мешкая выстроились в колонну и стали оперативно брать место пожара в оцепление. Какая-то минута – и путь для отхода остался только один – прямиком в огонь. Возможно, Мефодию и Кимберли удалось бы проскочить сквозь горящее здание, но о том, чтобы тащить туда пастора, не могло быть и речи, тем более что недавняя пробежка лишний раз подтвердила – бегун из святого отца никудышный.

– Если чего, можно и врукопашную, – негромко предложил Мефодий, разминая затекшие от непривычки к рулю кисти рук. – Копы не будут стрелять в толпу.

– Размечтался! – осадила его Ким. – Копы-то, может, и не будут, но если эти честные граждане узнают, кто мы такие, нас сразу на шнурки порежут. Они и так косо поглядывают, вон та банда, по-моему, вообще живьем сожрать нас готова…

– Мы что, похожи на расистов?

– Ты отстал от жизни, мальчик из России! Сегодня им плевать, расист ты или нет. Это они теперь расисты, а мы просто забрели не в свой район не на свою вечеринку. Этот кретин Энтони лучшего места найти не мог… Останемся в живых – все ему, мерзавцу, выскажу…

И правда, взгляды стоявшей неподалеку компании развязных подростков были слишком уж недобрыми. Мефодий знал, что по законам психологии смотреть в глаза недружелюбному землекопу не следует, чтобы не спровоцировать того на нападение. Потому Исполнитель благоразумно отвернулся, однако краем глаза продолжал следить за ними, не выпуская агрессивную группу молодежи из виду.

Наужасавшись пожаром, пастор вспомнил-таки, зачем они сюда прибыли, и начал взглядом отыскивать в толпе своего связного.

– Пока никого не вижу, – горестно вздохнул он. – Может, он и здесь, но глаза разбегаются…

– Смотрите лучше! – велела Ким. – По моим подсчетам, у Энтони в запасе остается от силы минут пять. Дальше нас опознают копы, а потом затопчет толпа… Или наоборот. Столько веселья ей сегодня привалило: сначала пожар, затем казнь рефлезианцев, а после все пойдут пить пиво в ближайшую забегаловку…

В толпе уже мельтешили полицейские фуражки, кокарды на которых играли оранжевыми отблесками огня. Копы прочесывали толпу, медленно, но упорно пробираясь к первым рядам. Один из фэбээровцев извлек бинокль, вскарабкался на крышу «Доджа» и с усердием впередсмотрящего на корабельной мачте стал пытаться через дымовую пелену выявить негодяев, что переполошили весь Манхэттен.

– Кажется, влипли по-крупному, – вынесла заключение Ким. – Подставили нас ваши друзья, святой отец. Давайте-ка будем потихоньку пробираться к краю, авось повезет угнать еще какой-нибудь транспорт.

Но не прошли они и нескольких шагов, как вдруг ни с того ни с сего началось нечто необъяснимое. Прямо над головами толпы воздух прорезало несколько дымовых струй, будто кто-то поджег с полдесятка дымовых шашек и разом подбросил их вверх. Это и вправду оказались дымовые шашки, а не вылетевшие из горящего здания предметы, как подумало большинство собравшихся. Откуда здесь взялись шашки, так никто и не понял – картонные цилиндры размером с большую петарду запрыгали и заметались между перепуганными людьми. Дымовые шашки не приносили людям абсолютно никакого вреда, однако густыми клубами дыма навели ужасную панику. Люди кинулись кто куда, а после того как видимость из-за дыма пропала, паника лишь, усилилась.

Сумев заметить начало дымовой атаки, Мефодий готов был поклясться, что шашки вылетели из крайнего фургона «Скорой помощи», хотя на кой черт врачам понадобилось заниматься подобным хулиганством, было совершенно неясно. Опасаясь, как бы старика-священника не затоптали, Мефодий и Кимберли, не сговариваясь, подхватили его под локти и, прорвавшись за оцепление, оттащили растерянного Хьюго под прикрытие пожарной машины.

Люди метались в дыму, ничего не понимая. Снова завыли полицейские сирены, но звук этот только подлил масла в огонь: добрая половина столпившейся у пожара молодежи имела при себе оружие, и единственно верной причиной инцидента для них была начавшаяся полицейская облава. Многие из них бросали пистолеты прямо на асфальт, поскольку быть взятым с «пушкой» на руках не хотелось никому. В дыму, сквозь сирены, слышались крики, ругательства, топот и бряцанье оружейной стали о мостовую – довольно привычные для Гарлема звуки.

Стараясь выработать маршрут отхода, Мефодий выглянул из-за крыла пожарной машины, как вдруг возле них из дыма вынырнули три рослые фигуры в зеленых медицинских комбинезонах и, оглянувшись по сторонам, направились прямиком к Исполнителям и пастору. Мефодий хотел было отправить санитаров восвояси – дескать, спасибо большое, ваша помощь не требуется, – но санитары и не думали интересоваться их самочувствием. Шедший первым плечистый чернокожий эскулап предупредительно поднял руку и с ухмылкой спросил:

– Ну что, святой отец, узнаете меня или, может быть, паспорт показать?

Не имея на носу своих очков с бифокальными линзами, пастор сощурился, смерил афроамериканца изучающим взглядом и разулыбался сквозь моментально выступившие на глазах слезы:

– Энтони! А я уже, право слово, подумал, оставили старика… Простите великодушно за столь греховные мысли!..

– Ладно-ладно, успокойтесь, дружище, все в порядке, – проговорил Энтони, подходя ближе и разворачивая принесенное с собой одеяло. Двигавшиеся за ним товарищи, не говоря ни слова, бросили по такому же одеялу Мефодию и Ким. – Нате-ка вот, укройтесь! И вы, ребята, тоже… Лучше укутывайтесь, мы вас доведем до машины. Здесь вообще-то недалеко, но не будем лишний раз мозолить глаза копам – они повсюду…

Единственное, что видел укрытый одеялом с головой Мефодий, это собственные ноги и асфальт под ними. Один из «санитаров» поддерживал Мефодия за плечи, направляя в нужную сторону и не оставляя иного шанса, как только полностью довериться ему. Где-то впереди ведущий пастора Энтони то и дело покрикивал на встречных:

– Дорогу, дорогу! Немедленно дайте дорогу – раненые!..

Проводник придержал Мефодия, и новобранец расслышал, как прямо перед ним щелкнул замок автомобильной дверцы.

– Живее внутрь! – скомандовал Энтони, после чего Мефодию помогли взобраться по неудобной лесенке в фургон и лишь затем стянули с головы одеяло.

Естественно, фургон у «санитаров» оказался самой настоящей «неотложкой» как снаружи, так и внутри. Пастора аккуратно уложили на носилки, укрыли по шею простыней и, вопреки его протестам, напялили на лицо кислородную маску. Кимберли и Мефодий получили по такому же, как у Энтони, зеленому комбинезону, вдобавок Кимберли всучили еще и капельницу, трубку которой сунули пастору под одеяло.

– До школы я спала и видела себя медсестрой, – проворчала девушка. – Спасибо, что осуществили мое детское желание, мистер Энтони!

Энтони в ответ лишь ухмыльнулся, а затем снял с полочки стетоскоп и подал его Мефодию.

– Это вставляют в уши, – на всякий случай пояснил он новобранцу.

– Хорошо, что не в нос, – огрызнулся Мефодий и, словно в знак протеста, не стал затыкать стетоскопом уши, а просто надел его на шею, как не раз видел это у врачей староболотинской больницы.

Энтони стукнул по стенке фургона, и «Скорая помощь», засверкав маячками, тронулась с места. В маленькие стекла на задней дверце было заметно, как в рассеивающемся дыму снуют полицейские, в панике разбегаются люди, а пожарные глядят на непонятный желтый дым. Складывалось впечатление, что о самом пожаре все попросту забыли.

«Скорая помощь» не проехала и ста метров, как вдруг затормозила прямо посреди улицы.

– Проверка! – прислушавшись к звукам снаружи, бросил Энтони. – Ведем себя естественно! Святой отец, закройте глаза и не шевелитесь!

В оконцах замаячили двое хмурых копов, один из них настойчиво забарабанил дубинкой по фургону. Энтони подлез к задней дверце и, недовольно вздохнув, приоткрыл ее до маленькой щели. Полицейского сержанта это не удовлетворило, и он грубо распахнул дверцу настежь.

– Офицер, мы спешим – у пострадавшего тяжелый приступ астмы и ожоги нижних конечностей… – принялся оправдываться Энтони.

Сержант лениво жевал жвачку и переводил взгляд с Мефодия на Кимберли и обратно, даже не взглянув на перечисляющего многочисленные травмы пострадавшего Энтони. Слушай Энтони сейчас не простой коп, а профессиональный медик, он бы наверняка поразился тому, почему Хьюго до сих пор считается живым.

Мефодий видел, что коп уже готов затребовать у реанимационной бригады документы – очевидно, полученный им приказ был категоричен и предписывал проверять всех без разбору. Наверное, полиция сейчас даже пожарных заставляла снимать противогазы.

Отговорки Энтони не возымели абсолютно никакого действия – коп указал дубинкой на Кимберли и поманил ее к выходу.

И тут Мефодия посетило внезапное озарение. Холодные одинокие вечера прошлой зимы невольно заставили его прикоснуться к такому пласту мировой культуры, как телесериалы, и потому Мефодий был в курсе, чего так боятся врачи «Скорой помощи».

– Мы его теряем!!! – заорал что было дури он, после чего схватился за электрошок и стал тереть его контакты друг о друга (спасибо Голливуду – он научил новобранца и этому). – Доктор Смит, мы его теряем, срочно сюда! – Энтони не оставалось ничего другого, как подчиниться.

– Готовьте разряд! – включился он в этот отчаянный блеф, поворачиваясь к полицейскому спиной и заслоняя от него сидящую в фургоне компанию. – Сестра, срочно десять кубиков адреналина!..

Больше всего псевдомедиков волновало то, что кретину-сержанту захочется посмотреть на процедуру реанимации и тогда, для полного правдоподобия, несчастного пастора и впрямь придется шарахнуть электрошоком. Однако, к счастью, этот спектакль возымел действие, и коп, выругавшись, с грохотом захлопнул дверцу, а затем махнул рукой напарникам, чтобы те пропустили спешащую «неотложку».

Пастор сорвал с себя кислородную маску и выругался:

– Вот дьявол, еще полминуты – и вы бы вправду меня потеряли, – а после рассмеялся тихим старческим смехом. – Этот чокнутый русский как гаркнет мне прямо в ухо!.. Видать, задался целью окончательно угробить бедного старика.

– Куда мы едем? – спросил Мефодий у устало откинувшегося к стенке фургона Энтони.

– В самое логово врагов рода человеческого, – произнес тот и добавил: – Кстати, кое-кто просил передать тебе привет и глубокие сожаления, что он не смог явиться за тобой лично.

Мигель был бледен, как наволочка, на которой покоилась его голова. За те дни, что они не виделись с новобранцем, наставник Мефодия исхудал до такой степени, что его величественный испанский нос стал напоминать выросшую в засушливый год гнутую морковку. Мигель с трудом вытащил из-под одеяла ослабевшую руку, однако ладонь Мефодию пожал достаточно уверенно.

– Шесть пулевых! – с гордостью сообщил он, отвечая на еще не заданный вопрос. – В Барселоне, во время Второй мировой, мне и то меньше досталось, спасибо старине Роберто, что не бросил меня тогда…

При упоминании погибшего товарища Мигель примолк, но потом постарался улыбнуться и надтреснутым голосом проговорил:

– Но ты, мерзавец этакий, тоже меня не бросил! Ты выжил и вернулся – значит, не бросил. Признай: моя школа!

– Не возражаю – твоя, – согласился Мефодий и спросил: – Когда снова думаешь взяться за воспитание блудного ученика?

– Ну вот, гнилым кокосом тебе по лысине! – ругнулся Мигель на папуасском, и Мефодий тут же узнал своего прежнего наставника – любителя посквернословить на экзотических диалектах. – Уже поболеть спокойно не дадут! Не видишь, что ли, – я на бюллетене, так что извольте отнестись к этому с уважением и не напрягать страдальца по пустякам…

Еще в машине «Скорой помощи» Энтони успел поведать Мефодию о злоключениях Мигеля после его драматичного падения с Бруклинского моста. Изрешеченный пулями мастер кое-как догреб до буйка, где и смог из последних сил связаться по мобильнику с тогда еще функционировавшей «конторой» на Вудсайде. В тот вечер звонки в «контору» сыпались, как в «Службу спасения – 911», – многие ретировавшиеся от здания ООН группы попали впросак, многие Исполнители не сумели скрыться и либо погибли, либо были захвачены в плен. Помощь к продрогшему и истекающему кровью Мигелю подоспела лишь под утро, и, по словам участвовавшего в его спасении Энтони, пальцы Мигеля так крепко сжимали кольцо буя, что мастера пришлось грузить на катер вместе с ним.

А вечером в «контору» нагрянула облава. Нет, явку, конечно же, никто не засветил – облавы и обыски в тот и последующие дни шли по всему Нью-Йорку, напоминая ковровое бомбометание. Вновь произошла яростная стычка, вновь были жертвы… Оставленная прикрывать отход товарищей группа полегла почти вся, но ее самоотверженность спасла жизнь Мигелю и еще двум десяткам эвакуированных из «конторы» раненых. Раненые совместно с местными Исполнителями, остатками штурмовых групп и смотрителями Малкольмом, Джонатаном и Бегущим Бизоном прятались теперь здесь – в подвале итальянского ресторанчика на севере Гарлема. Владелец ресторанчика, дон Леоне Торретти, входил в круг агентов наверняка не только за одно умение готовить божественную пиццу.

– …О, я, кажется, еще не знаком с твоей новой подругой, – заметил наконец Мигель скромно притихшую за спиной Мефодия Кимберли. – Будь любезен, представь нас, пожалуйста.

– Это Кимберли. – Мефодий почему-то слегка смутился и отошел в сторону, не мешая Мигелю рассмотреть подругу как следует. – Для друзей просто Ким. А это мой наставник Мигель. Для друзей просто… Мигель.

– Вообще-то я отзываюсь и на «Мигелито», но «Мигель» звучит солиднее, – учтиво кивнул тот, приподняв голову от подушки. – Может, расскажете страдальцу, сеньорита, как судьба свела вас с моим лучшим… впрочем, и единственным учеником?

– Он спас меня от парней в сером, – кратко пояснила Ким. – Не знаю, что это было, глупость или отвага, а может, то и другое вместе, но Исполнитель он весьма перспективный.

– Это я раскопал самородок! – похвалился Мигель и с ехидцей поинтересовался: – Он еще не рассказывал вам о своем подвиге?

– Каком подвиге? – в один голос спросили заинтригованная Ким и недоумевающий Мефодий.

– Вот как? – усмехнулся страдалец. – Да об этом подвиге у нас уже легенды слагают: новобранец, сумевший порезать небожителя! Да как умело порезать!..

Мефодий моментально вспомнил: полет над проливом Те-Нарроуз в когтях Афродиты, которая обещает ему прелести будущего плена; взмах слэйером, пронзительный крик и стремительное падение в холодную воду… Да какой это подвиг; это скорее не подвиг, а необходимость… Мефодий особо и не задумывался над этим некрасивым случаем в минувшие дни, да и не до него было.

Однако на Кимберли подобное сообщение произвело довольно сильное впечатление. Глаза девушки округлились, и она посмотрела на Мефодия уже не как старшая сестренка на младшего братика, а как опытный воин на доказавшего свою храбрость молодого. До восторгов и похвал Ким снисходить не стала, но взгляд ее высказал все и без слов.

Мефодий опять смутился.

– Тоже мне подвиг, – буркнул он. – Она со мной даже не сражалась…

– Я слышала об этом в новостях, но никак не думала, что это твоя работа, – призналась Ким. – Хотелось бы узнать: на какой прием ты ее изловил?

– Не будь я прилично воспитан, сказал бы, на какой прием она его первой изловила… – начал было Мигель, но осекся под грозным взором новобранца, а после этого, поняв, что едва не поставил ученика в неловкое положение, с притворной усталостью закатил глаза. – Ладно, оставьте меня, посплю немного… А то вконец уморили своей болтовней…

– О чем это он? – полюбопытствовала Ким, когда они с Мефодием шли через пустой зал ресторана в кабинет директора, дабы предстать пред очи своих временных отцов-командиров.

– Да так, – неопределенно проговорил Мефодий, которому не хотелось ворошить прошлое по вполне понятным причинам. – Я был с ней в некотором смысле знаком…

– Еще интереснее! – Ошарашенная Ким даже остановилась. – А с кем еще ты знаком, новобранец, не отслуживший и года? С Юпитером? С Кроносом?

– Нет, с ними меня не знакомили, – ответил Мефодий.

– А с Афродитой, значит, знакомили?

– С ней знакомили.

– Постой-ка! – вдруг встрепенулась Ким. – Теперь я поняла, кто ты такой! Ты, видимо, был на тех августовских переговорах, да? До меня доходили слухи, что кто-то из наших присматривал за Афродитой, причем как днем, так и ночью!..

– Это был я, – сказал Мефодий. – И да, я почти двое суток провел с ней рядом так же, как и с тобой. Даже еще ближе. Так приказал тогда Джейкоб… Будешь теперь презирать меня?

– И ты хладнокровно отсек ей руки? Вот это сюжет для любовного романа! – воскликнула Ким. – Они были вместе всего одну ночь!..

– Две ночи.

– Пардон – две ночи… но их кланы враждовали, и когда понадобилось, он безжалостно поднял на нее меч!..

– Да иди ты! – отмахнулся Мефодий и зашагал дальше, определив по шутливому тону девушки, что эти неожиданно вскрывшиеся факты ничуть не повлияли на отношение Кимберли к нему.

– Погоди! – догнала она Мефодия, все еще смеясь. – Ну погоди же!.. Ты такой забавный, когда обижаешься… Не сердись, разве я не понимаю, что приказ есть приказ? Я, может, тоже была бы не прочь за каким-нибудь Аполлоном присмотреть, так не предлагают же… Вообще интересный ты человек: другой бы напыжился давным-давно, в грудь бы себя бил, мол, гляньте – вон я каков! А ты молчишь себе скромненько два дня, ни слова, ни полслова… – И, примирительно обняв Мефодия за плечи, дотянулась губами до его уха и заговорщически прошептала: – Ладно, герой, за твою доблесть угощаю тебя при первом же случае выпивкой. Помнишь? Я ведь еще твой должник…

Смотритель Малкольм был чернокожим и неимоверно высоким; если бы смотрителей приглашали играть в Национальную баскетбольную ассоциацию, он смотрелся бы там как свой среди своих. Впустив Исполнителей в кабинет, Малкольм представился, а также представил находившихся тут же смотрителей Джонатана и Бегущего Бизона. Первый был чем-то схож с Гавриилом – непримечательный на вид, щупленький пожилой человечек. Второй же, наоборот, сразу бросался в глаза своей колоритной внешностью. На быка Бегущий Бизон не был похож и подавно, более походил он на старого ворона: чернее черного длинные волосы (правда, без вплетенных в них перьев) и выдающийся далеко вперед нос с такой крутой горбинкой, что Мефодий невольно подумал, не мешает ли она индейцу видеть стоящего перед ним собеседника. Бегущий Бизон мгновенно перехватил эту шальную мысль и ответил на нее сдержанной и великодушной ухмылкой.

Первым делом Малкольм уточнил у Исполнителей их личные данные и место постоянной приписки Кимберли. Он уже был в курсе, что Мефодий – подчиненный Гавриила и чем этот новобранец так знаменит.

– Официально ввожу вас в курс событий и наших планов, – произнес Малкольм после всех протокольных вопросов. – Ситуация крайне тяжелая. Кругом сплошные чистки и репрессии. Мы не знаем о судьбе наших, попавших в плен; хочется надеяться, что они поступили по уставу… Небожители разгуливают по Нью-Йорку не таясь, и со дня на день к ним прибудет пополнение. Мы не уверены, что сможем остановить их акцию по блокировке телепатических каналов землекопа; мы даже понятия не имеем, как этому воспрепятствовать. Оперативными контрмерами уже не помочь, видимо, придется что-то изобретать. Думаю, смотритель Гавриил уже озадачил этим вопросом смотрителя Сатану. Смотритель Бегущий Бизон считает, что в Нью-Йорке пораженных аномалией порядка восьмидесяти пяти – девяноста процентов жителей. Я с ним полностью согласен – встречи миротворцев с землекопами проходят весьма активно…

Бегущий Бизон подтвердил это неторопливым кивком.

– Так что отныне каждый землекоп для нас потенциально опасен, – продолжил Малкольм. – Сейчас мы ожидаем вестей от Совета и пока ничего не предпринимаем. А вы возьмите у агента Леоне рабочую одежду и делайте вид, что занимаетесь ремонтом, а еще лучше, чтобы без дела не слоняться, и вправду подкрасьте тут что-нибудь. Сделайте доброе дело для нашего гостеприимного агента…

На следующее утро Мефодий и Кимберли присоединились к остальной бригаде, состоящей из таких же, как они, беспризорных Исполнителей, коих в общей сложности насчитывалось чуть более трех десятков душ. Дон Торретти не стал доверять отделочникам-дилетантам сложные работы вроде реставрации лепных узоров потолка, а бросил их на побелку и покраску. Ну а поскольку Мефодий и его подруга влились в состав бригады последними, им досталось самое неблагодарное занятие – чистка кафеля в отхожих местах.

Так что не успел еще герой как следует осознать свою героическую сущность, как уже с тряпкой в одной руке и флаконом чистящей жидкости в другой шлифовал стены туалетов бок о бок с верной Кимберли.

Безусловно, закрытие ресторана не осталось без внимания местной общественности, однако никаких подозрений у полиции не вызвало. Да и не могло вызвать, поскольку дон Торретти сытно кормил не только своих посетителей, но и полицейский участок родного района. За это копы отплачивали тем, что при любых случающихся в округе неприятностях дон Торретти вносился в список подозреваемых последним. Вот и сейчас полицейским не потребовалось входить в запертый ресторан для проверки своих подозрений – им хватило одного слова дона, чтобы подозрения эти исчезли безо всякого следа.

Пастора, конечно же, никто на работы не выгнал, но и домой не отпустили, оставив в качестве почетного гостя. С позволения дона Торретти Хьюго в первый же день отправился на экскурсию по его винным погребам, да так и затерялся где-то среди стеллажей с бутылками, обретя наконец под старость лет персональный рай на Земле.

Выход за пределы ресторана был возможен только с разрешения смотрителей, но Мефодий наружу и не стремился. Отговаривали его от этого сводки новостей, в которых частенько мелькали случайно зафиксированные видеокамерами лица сбежавших рефлезианцев. В одной из таких передач Мефодию продемонстрировали фотографии его и Кимберли, заснятые в тот момент, когда он вызволял девушку из лап полицейских и «людей в сером». («Это спецподразделение ФБР, – пояснил Малкольм для тех, кто был еще не в курсе. – Его кодовое название – Отдел Зеро. Раньше в нем работала всего дюжина агентов, теперь же, надо думать, он расширил свои штаты не на шутку».)

– Фу, какая нехорошая фотография! – скривила личико Ким, оценивающе глядя на себя, стоящую на коленях. – Растрепанная, неумытая, да еще в такой позе!..

– А ты подай на них в суд, – посоветовал сидевший возле телевизора Энтони. – У нас на этом можно состояние сколотить.

– Или спустить! – заметил кто-то из местных Исполнителей.

Далее последовали зафиксированные той же камерой нечеткие кадры нападения «свирепого рефлезианца» на полицейский наряд и сотрудников Отдела Зеро. Стоп-кадр вывел перекошенное яростью лицо Мефодия на весь экран.

– В ходе столкновения были избиты шестеро сотрудников полиции и четверо агентов ФБР, – пояснил комментатор. – Сейчас они госпитализированы, но их жизни уже вне опасности. К сожалению, этой паре рефлезианцев удалось скрыться…

– Какое тяжкое избиение? Какая угроза жизни?! Вот вранье! – возмутился Мефодий. – Да я их только легонько отшлепал!

– Значит, подаем совместный иск, – улыбнулась Ким. – И поедем домой богачами…

Хьюго Ван Оуэн ошивался в винном погребе, иначе он бы тоже порадовался тому, что родное государство не позабыло и о его скромной персоне. Комментарии о рефлезианском пособнике в обличье священника были самыми пространными. История грехопадения продажного пастора стала темой целого телешоу, просмотр которого добавил Мефодию хорошего настроения. Высшие церковные чины открещивались от долгие годы верно служившего церкви пастора и клялись произвести в своих рядах суровую зачистку. Маститые психологи старались разобраться, почему верный слуга Всевышнего пал столь низко и, по сути, продал свою душу Дьяволу. Присутствующий на шоу представитель ФБР мямлил, не зная, что ответить на вопрос: «Каким образом восьмидесятилетний старик сумел скрыться от широкомасштабной полицейской облавы?» Кульминацией телешоу стало заявление шефа полиции Нью-Йорка, в котором говорилось, что за голову отщепенца Хьюго назначена награда в пять тысяч долларов. Отрешившийся от действительности пастор, к счастью, этого не слышал, иначе поперхнулся бы дегустируемым в тот момент «Семильоном» урожая шестьдесят восьмого года.

В облюбованном Мефодием уголке, который он огородил для себя пустыми бутылочными ящиками, из убранства был лишь матрас да все те же ящики в качестве табуретки и столика. Исполнительский режим бодрствования позволял заниматься ремонтом несколько суток подряд без перерыва на сон, но, когда к исходу третьего дня чистки кафеля Мефодий почувствовал-таки потребность в отдыхе, ему было где прикорнуть. Приняв душ и получив от дона Торретти вместо простыней две чистые скатерти, Мефодий направился было к себе в «кубрик», но возле него столкнулся с отправленной вчера куда-то на более благородную работу Кимберли.

– Где устроился? – поинтересовалась она. Мефодий указал на свой тесный «приют рефлезианца».

– Ничего себе хоромы! – подивилась Ким, окинув «приют» завистливым взглядом. – Ни за что бы не догадалась такие отгрохать!

– Богатый жизненный опыт бездомного художника, – заметил Мефодий. – Плюс несбыточная мечта о собственных четырех стенах…

– Скорее всего, одно из проявлений твоего упрямого индивидуализма, – не согласилась Ким. – «Не буду как все, буду по-своему!» Наши вон на складе устроились и без претензий…

– Да не люблю я казарменную систему, – поморщился Мефодий. – Не то что брезгую вместе со всеми, а просто… просто как-то неуютно.

– Вот я и говорю – индивидуалист! – повторила Кимберли и вдруг всполошилась: – Подожди-ка! Я сейчас… – И убежала куда-то в сторону винного погребка.

Вернулась она через пять минут с двумя бутылками мартини, бокалами и корзинкой фруктов, не очень свежих (завоз в ресторан был прекращен – ремонт как-никак), но еще вполне пригодных для подачи на стол.

– Ну ты даешь! – только и смог вымолвить Мефодий.

– Новоселье всегда праздник, – подмигнула девушка и, перевернув бутылочный ящик кверху дном, поставила на него принесенную снедь. – Да и без того уже столько причин накопилось: Отделу Зеро нос утерли – раз, от принцессы рыцарю за спасение причитается – два, наставник твой жив – три, да и ты теперь весьма уважаемый человек, а с таким грех не выпить – четыре! Ну и новоселье пусть будет пять!..

От такого количества аргументов в пользу незапланированной вечеринки было не отмахнуться. Мефодий лишь развел руками, после чего плюхнулся на матрас и предоставил инициатору праздника распоряжаться в его стенах самостоятельно.

За неимением штопора Кимберли просто срезала слэйером горлышко бутылки вместе с пробкой и разлила мартини по бокалам.

– Поди долларов сто бутылка стоит, – прикинул Мефодий, не отрывая взгляда от ловких рук подруги, режущей кончиком слэйера лимон и еще какой-то не виданный ранее Мефодием фрукт, кажется, тоже из цитрусовых.

– Не знаю, – призналась Кимберли. – Но наш приятель – пастор в этом деле теперь большой дока, вот он и порекомендовал. Правда, я его еле добудилась – обложился бутылками и спит возле стеллажа с бургундским. Зря старого лиса в этот курятник запустили – вредно пожилому человеку за раз столько положительных эмоций… Ну бери бокал, давай тост!

Специалистом по тостам Мефодий не был и хотел сначала отказаться, но девушка терпеливо ждала, и произнести краткую речь следовало хотя бы из уважения к ней.

– Давай за то… чтобы все было хорошо, – подняв бокал, вымолвил наконец Мефодий. – Как у нас, так и у всех остальных.

– М-да, не Байрон… – улыбнулась Ким и легонько звякнула краешком своего бокала о бокал Мефодия. – Но я выпью за это!

Дождавшись, пока утихнет звон хрусталя, Мефодий и Кимберли, глядя друг другу в глаза, медленно, смакуя каждый глоток, опустошили бокалы.

– Обидно знать, что все равно не опьянеешь, – вздохнул Мефодий.

– А ты не думай об этом, – посоветовала Ким. – Просто расслабься, отключи сознание и настройся только на хорошее, раз уж сам предложил за него выпить. Вот увидишь – старая память подключится автоматически, и ощущения вернутся. Если, конечно, ты не был до Просвещения законченным трезвенником.

Мефодий так и поступил, хотя и не был уверен, что делает все как надо.

Угрюмые стены и потолок подвала растворились в полумраке, поскольку новобранец дал себе мысленный приказ не замечать их. Думать о хорошем? Что ж, о хорошем так о хорошем…

Они живы… Мигель тоже… Они среди своих, так что если и предстоит теперь умирать, то уже не в гордом одиночестве, а это совсем другое дело!.. Приятное вино, приятная компания… Ким – замечательная! Интересная ситуация: они пьют дорогое мартини в итальянском ресторанчике – ну чем не романтическое свидание? А серых стен подвала нет, поскольку Мефодий о них сейчас и не думает вовсе… Он с красивой женщиной в ресторане попивает мартини и закусывает фруктами – тоже неплохо! Фантастика!..

Мефодий довольно улыбнулся, что не осталось незамеченным Кимберли.

– Ну как? – участливо поинтересовалась она. – Полегчало?

– Здорово!.. – продолжая улыбаться, проговорил Мефодий. – Я уже месяц так не расслаблялся…

Получилось, что Мефодий и впрямь предоставил для мартини брешь в исполнительской системе контроля за ясностью мышления. И пусть воздействие вина было чисто символическим, самовнушение усиливало его до нужной кондиции и дарило убранные Просвещением простые человеческие эмоции. Правда, новобранец ни на секунду не забывал, что в любой момент он может прекратить все это простым усилием воли.

– Можно, я скажу тебе комплимент? – войдя в нужное настроение и перехватив инициативу по наполнению бокалов, попросил Мефодий.

– Валяй! – великодушно разрешила Ким. – Хотя обычно об этом не спрашивают.

Мефодий немного помолчал, затем, сосредоточиваясь, откашлялся.

– Знаешь, иногда мне кажется, что я сплю и все, что со мной происходит последние полгода, – сон, – начал он издалека, опасаясь, что Ким поторопит его и собьет с мысли, но она притихла и слушала очень внимательно. – Открою глаза – а там все та же квартира, те же серые улицы, надо опять идти в надоевший парк писать портреты или на базу разгружать вагоны… До того как я встретил тебя, я боялся проснуться, а теперь боюсь этого еще больше, потому что ты… Таких, как ты, очень мало, и в моей прошлой жизни мне никогда не встречались такие девушки… В общем, давай выпьем за тебя – украшение самого захватывающего моего сна!..

– Спасибо, – произнесла Ким, и в глазах ее в этот момент напрочь отсутствовала характерная для них ироничная хитринка. – Пусть ты и не поэт, но ты художник. Это было очень искренне и очень… живописно. Это было даже больше, чем комплимент. Спасибо…

Новая порция мартини добавила новобранцу блаженного умиротворения. Мефодий сказал Ким то, что думал, нисколько не покривив душой, – он ничего не мог поделать со своей патологической влюбчивостью, а Ким с каждым днем нравилась ему все больше и больше.

– Раз уж мы перешли на откровенный разговор, я тоже хочу тебе кое-что сказать, – заговорила Ким после минутной паузы. Она отобрала у Мефодия почти опустошенную бутылку и разделила остаток вина поровну. – Постараюсь покороче, хотя женщинам лаконичность претит, – продолжила она. – Ты это… не обращай внимания, что я иногда так с тобой себя веду, смеюсь и тому подобное… Это, наверное, от неуверенности или еще от чего-то. На самом деле ты мне тоже очень нравишься, серьезно!.. И я уже давно никому не говорила такого… – На губах Ким мелькнула улыбка, но глаза ее при этом остались почему-то грустными. – Стою я тогда коленями на асфальте, трое копов навалились на меня и держат; все, думаю, если сейчас никакого чуда не произойдет – пропала… И вдруг вижу тебя! Представляешь: подумала о чуде, и тут как знамение – знакомое лицо! Вокруг огромный город, наших в нем – раз-два и обчелся, а здесь ты… Ты знаешь, я не верю в Судьбу – я вообще ни во что не верю! – но после такого совпадения могу допустить, что Тень Хозяина или что-то в этом роде продолжает приглядывать за нами… Может, мы должны были с тобой встретиться, тебе не кажется?

– Действительно, иногда кажется, но тогда… – Мефодий замялся. – Но тогда я задаю себе вопрос: почему именно сейчас – в это время и в этом месте?

– Ну, так или иначе это когда-нибудь выяснится… Ладно, утомила я тебя своей болтовней, бери бокал! Давай теперь за тебя – мое невероятное спасение и… и очень интригующее знакомство…

Знакомство с Кимберли и впрямь выходило донельзя интригующим. После апробации содержимого второй бутылки Кимберли уже сидела, положив голову Мефодию на плечо, и шутливо сетовала на то, что бедной леди холодно и одиноко в этих мрачных казематах, и раз уж великодушный рыцарь пустил ее сегодня на огонек, то не мог бы он позволить ей остаться здесь еще на некоторое время. Рыцарь предпочел не изменять своему великодушию и милостиво позволил. К половине второй бутылки леди и рыцарь единодушно сошлись во мнении, что благородный дон Торретти весьма предусмотрителен, если имеет у себя на складе такие широкие и мягкие матрасы. Зачем в ресторане матрасы, для Мефодия так и осталось загадкой, но, памятуя о пресловутом «Крестном отце», где члены клана Корлеоне тоже скрывались в подобном подполье, можно было предположить, что Исполнители не первые, кто «залегает на дно» в этом подвале.

Последняя треть содержимого бутылки была припасена на потом, поскольку и леди и рыцарь, между которыми внезапно обнаружилось так много общего, нашли себе более интересное занятие. Рыцарь, правда, предпочел и здесь остаться рыцарем и предусмотрительно завесил второй скатертью-простыней вход в свой «рыцарский замок»…

Самое грандиозное любовное потрясение Мефодия за всю его жизнь – богиня любви и красоты Афродита (второй пункт ее характеристики был не так давно тем же Мефодием сильно подпорчен) – было им в эту ночь окончательно забыто. Забыто, как и серые стены подвала, что окружали упавшую в объятия друг другу парочку…

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ПО ЗАМЫСЛУ ТВОРЦА

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

М. Ю. Лермонтов

Мигель встал на ноги через десять дней. Недюжинный, закаленный столетиями службы, организм мастера справился-таки со свалившейся на него неприятностью, такой, как шесть продырявивших его пуль. Шли на поправку, к сожалению, не все – трое тяжелораненых Исполнителей скончались, так и не дождавшись известий от Совета смотрителей…

Первое время Мигель только ел. Его ослабленный ранениями организм поглощал пищу в таких количествах, от которых лопнул бы самый прожорливый тигр нью-йоркского зоопарка. Дон Торретти печально смотрел на убывающие запасы устриц, креветок, окороков, рябчиков и прочих деликатесов и утешался полученной от смотрителя Малкольма гарантией, что Совет возместит все с процентами, причем сделает это в любой указанной им валюте. А Мигель, похоже, вознамерился разорить Совет на довольно солидную сумму. Но тем не менее бледность с его лица сошла в первый же день, а болезненная худоба при таких темпах питания продержалась не более трех.

Дабы сохранить солидность, мастер отказался от участия в ремонтных работах. Заложив руки за спину, он с видом прораба прохаживался меж суетившихся проверенных и новичков и то и дело давал советы, по большей части абсолютно бестолковые. Заверения Мигеля в том, что ссылка на «подготовку отопительного сезона» наградила его бесценным строительным опытом, выглядели не очень убедительно.

Естественно, разыгравшийся в эти дни бурный роман между Мефодием и его новой подругой из шестьдесят первого сектора не остался не замеченным ни для покинувшего «больничную койку» Мигеля, ни для прочих Исполнителей, ни тем более для всевидящих и всезнающих смотрителей. И если вторые и третьи предпочитали деликатно этого не замечать, то Мигель пройти мимо такого вопиющего факта неуставных взаимоотношений был попросту не в состоянии.

– Я так и знал! – заявил он, заглянув как-то вечером в огороженный ящиками отсек, где с недавних пор обитали Мефодий и Кимберли. – Чутье меня опять не обмануло! Я как вашу парочку в первый раз увидел, так сразу и понял – эти двое просто друзьями не останутся.

– Заходи, – пригласил наставника Мефодий. – Мы тут ужин готовим. Есть хочешь?

– Хочу, – признался Мигель, – потому, пожалуй, зайду на стаканчик «Дом Периньон» и на ломтик… что там у вас?.. На ломтик осетрины.

Мефодий сбегал в посудомоечную за третьим бокалом и столовым прибором.

– Вот смотрю я на вас, влюбленная молодежь, и вспоминаю годы, когда… – начал было Мигель, осторожно усаживаясь с тарелкой и бокалом на перевернутый ящик; раненая нога у него сгибалась плохо, и это доставляло Мигелю массу неудобств.

– Началось! – умоляюще закатил глаза Мефодий. – «…Когда придворные красавицы присылали мне записки, пропитанные духами, а сам я крутил роман с фрейлиной Луизой при дворе Филиппа Анжуйского…»

– Я тебе уже рассказывал эту историю? – удивленно вскинул брови Мигель.

– И не один раз! – подтвердил Мефодий. – Только фрейлину почему-то зовут то Луиза, то София.

– Луиза, София… – отмахнулся Мигель. – Какая теперь разница! Дело не в этом, а в том… Ну вот, сбил меня с мысли! – И Мигель с показной обидой залпом осушил бокал шампанского, после чего пристально посмотрел на пустой бокал и произнес: – Нет, останусь, пожалуй, на два стаканчика «Дом Периньон» и на два ломтика осетрины…

Кимберли с очаровательной улыбкой налила гостю еще одну порцию. Мигель улыбнулся ей в ответ:

– Сеньорита, клянусь, не будь ваше сердце занято, я бы уже валялся у ваших ног!.. Простите за нескромный вопрос: а между вами это серьезно или так, на время каникул?

– Время покажет, – уклончиво ответила Кимберли и покосилась на Мефодия – этот вопрос они друг другу еще не задавали, просто наслаждались общением, не делая никаких прогнозов на будущее.

– Наш новый Глава Совета всегда поощряет тех, у кого это серьезно! – заметил Мигель. – Знавал я одну парочку, когда только-только в пятьдесят пятый перевелся…

В «дверь» отсека заглянул Энтони:

– А, вот вы где попрятались!..

– Стучаться надо, когда в приличные дома заходите! – сделал ему замечание Мигель.

Энтони не обратил на Мигеля никакого внимания.

– Быстрее в обеденный зал! – распорядился он. – Прибыл связной от Совета.

Связным оказался смотритель Иошида. Исполнители собрались в главном зале и расселись на резных стульях, которые в «мирное время» принимали почетных посетителей этого гостеприимного заведения. Смотрители разместились вместе со всеми, поскольку организовывать президиум на подпольном собрании было излишней роскошью.

Первым делом Иошида сообщил, что выжившие члены Совета, включая Гавриила, пребывают в добром здравии и желают того же всем остальным.

– Вижу, смотритель Малкольм, компания у вас здесь подобралась интернациональная, – подметил Иошида, разглядывая собравшихся перед ним Исполнителей. – Передаю от Совета и от себя лично соболезнования всем потерявшим товарищей и командиров. Враг оказался сильнее, чем ожидалось, но уверяю: нас это не остановит. А теперь я хотел бы перейти к основному.

Совет смотрителей набирал новых членов взамен погибших, и первая новость Иошиды гласила, что смотритель Бегущий Бизон принят в состав Совета и должен немедленно отбыть в гренландскую штаб-квартиру.

Вторая новость касалась местной «партячейки». Она предписывала любыми усилиями сберечь агентурные сети, вплоть до насильственного переселения агентов в другие районы. Также следовало возобновить прежнюю деятельность, но только в глубоко законспирированной форме: с постоянной сменой адреса «конторы», с постоянной слежкой за посещающими сектор юпитерианцами, однако без вступления в открытую конфронтацию. Ну и, разумеется, по мере возможностей продолжать выявлять потенциальных кандидатов в агенты и Исполнители, к которым теперь относились и те землекопы, чей мозг по той или иной причине не подвергся воздействию юпитерианской аномалии.

– Только берегите ваши жизни, – наказал Иошида Малкольму. – В трудную минуту лучше отступить и затем продолжить бой с новыми силами, чем идти на геройство. Помните об этом, Исполнители, чей сектор стал передним краем нашей обороны!.. Да и все остальные, впрочем, тоже.

Третья новость Иошиды как раз была предназначена для всех остальных. В канадском порту Галифакс, подальше от ставшего похожим на полигон Отдела Зеро Нью-Йорка, был куплен рыболовецкий траулер. Покупатель, один из членов Совета, настаивал на увольнении старой команды и передаче траулера своей, которой, как нетрудно было догадаться, должны были стать оставшиеся на чужой территории Исполнители.

Исполнители оживились – такой способ возвращения на родину показался им оригинальным. И все бы ничего, да вот моряк среди них выискался лишь один, и тот последний раз ходил в море тогда, когда только-только стали входить в обиход паровые котлы. Как дисциплинированные Исполнители, команда судна, конечно, получалась спаянной, но как моряки они могли вести его только в одном направлении – ко дну.

Иошида одарил всех сдержанной улыбкой и пояснил, что как раз эту проблему он и будет здесь решать.

Нью-Йорк покидали под видом туристов, следующих к Ниагарскому водопаду. Разделять силы Иошида не позволил – команда должна была прибыть в Галифакс одновременно и в полном составе. Разбегаться же решили только в случае крайней опасности.

Глядя в окно автобуса, Мефодий постарался вспомнить на прощание какую-нибудь песню о Нью-Йорке, но его музыкальных познаний для этого оказалось явно недостаточно. На память пришла только Валерия с ее «Я люблю Нью-Йорк», однако, проведя столько времени в этом недружелюбном городе, Мефодий не смог согласиться с Валерией – полюбить Нью-Йорк ему не удастся уже никогда. И все равно пропадающие в туманной дымке заката манхэттенские небоскребы вызывали тоскливое чувство, какое обычно вызывает прощание со всяким местом, с которым осталось очень много связано.

– О чем грустишь? – спросила Кимберли, прижавшись покрепче к плечу Мефодия.

– Этот город… – произнес Мефодий, не отрывая взгляда от окна. – Он столько причинил нам зла, а все равно уезжаешь – и кошки скребут на душе…

– Кошки у него скребут, – громко проворчал сидевший впереди Мигель. – Сентиментальный ты наш! Тебя бы просверлили в шести местах, я бы посмотрел, какие у тебя тогда кошки в душе остались!.. и лично я сюда больше ни ногой, пусть хоть сам Глава Совета приказывает.

Путь от Нью-Йорка до Ниагара-Фоллс автобус проделал ночью, но Мефодий не спал, а, глядя в окно, проводил для себя экскурсию по Америке – ну, или по той ее части, что лежала у них на пути.

Каких-либо восторгов не возникло и здесь. Городки, большие и малые, сменяли друг друга, а их тесное расположение создавало иллюзию того, что автобус с Исполнителями все еще не покинул Нью-Йорк и движется по бесконечным окраинам. Мефодий где-то читал, что по американскому Западу путешествовать куда интереснее, поскольку там не столь жуткая перенаселенность и гораздо чаще встречаются уголки первозданной природы, мало изменившейся со времен первых поселенцев.

– Не совсем так, молодой воин, – раздался в голове Мефодия телепатический голос смотрителя Бегущего Бизона. – Нигде сегодня ты не найдешь того духа, что царил здесь шестьсот-семьсот лет назад.

Принятый в члены Совета смотрителей, Бегущий Бизон предпочел следовать в Гренландию вместе с группой Исполнителей, а не отдельно от нее (дополнительная силовая поддержка в случае чего была отнюдь не лишней) и сейчас величаво восседал в самом конце автобуса. По какой-то неизвестной и потому раздражающей Мефодия причине индеец-шайен начал пристально наблюдать за новобранцем еще в ресторане дона Торретти и, как выяснилось, продолжал делать это сейчас, когда все пассажиры автобуса спали.

Впрочем, ничего против того, что индеец вторгся в его мысли, Мефодий не имел. До знакомства с Бегущим Бизоном Мефодий не только ни разу в жизни не разговаривал с настоящим индейцем, но даже никогда не встречался с ними.

– А какой была ваша Америка? – не оборачиваясь, так же мысленно поинтересовался Мефодий. – Та, которую вы запомнили с детства?

– Ты хочешь с ней познакомиться?.. Ну, смотри!

Поток хлынувшей в память Мефодия информации выбросил его из действительности; мало того – шайен подключил новобранца не только к визуальным, но также звуковым и прочим хранящимся в его смотрительском мозгу воспоминаниям.

Мефодий узрел устье широкой реки, впадающей в океан. Берега реки были заросшими и болотистыми, а воздух, хоть и нес в себе морскую прохладу, все равно отдавал гнилостными болотными испарениями. По воде двигалась долбленая лодчонка, в которой сидел смуглый, коренастый и черноволосый человек, по внешнему виду явно одного племени с Бегущим Бизоном. Посудина индейца не отличалась устойчивостью, и потому ему стоило немалых усилий сохранять ее на плаву при помощи коротких, как саперные лопатки, весел, обращение с которыми было своего рода искусством. Высокие, докатывающиеся сюда из океана волны норовили перевернуть лодчонку отчаянного рыбака, однако тот упорно греб через реку к противоположному берегу. Вода была холодной, и купание в ней не обещало никаких радостей.

– Это Гудзон, – послышался комментарий Бегущего Бизона. – А это как раз то место, где сейчас стоит Бруклинский мост. В год Теплой Росы здесь была превосходная рыбалка…

– В год Теплой Росы? – переспросил Мефодий.

– Где-то в середине тринадцатого века.

Картина резко поменялась, и Мефодий воспарил над обширными пространствами покрытых пожухлой травой и низкорослым кустарником прерий. Ветер дул сухой и теплый, неся в себе ароматы другого мира – более прекрасного и свободолюбивого. На горизонте неровной грядой возвышались горные пики, а внизу, прямо под новобранцем, группа обнаженных дикарей преследовала хромого быка, отбившегося от удирающего в облаках пыли стада. Копья дикарей хладнокровно вонзались горбатому, с загнутыми рогами быку в бока и шею, и тот, совершив последние скачки, рухнул наконец к ногам ликующих охотников.

– В то время мы ходили пешком, – заметил смотритель. – Никаких мустангов, никаких ружей… Мы являлись частью дикой природы, не более, однако какая в этом была потрясающая гармония!..

Час с лишним Мефодий то пробирался через глухие дебри, выслеживая чуткого оленя, то, собирая травы, карабкался по скалам Аппалачей, то наблюдал за миграцией индейского племени, тянувшем на громоздких волокушах свой незамысловатый скарб. И нигде на многие тысячи километров вокруг не было даже подобия не то что дорог, но и просто нахоженных путей.

– Согласись, это был почти совершенный мир, – сказал Бегущий Бизон перед тем, как прекратить «трансляцию» своих воспоминаний. – Примерно такой, каким видел его Хозяин. Вот почему Хозяин всегда противился тому, чтобы подверженные мозговым аномалиям европейцы оказались здесь… Но с гибелью Хозяина это рано или поздно должно было случиться. И случилось.

Напоследок Мефодий стал свидетелем кровавого похода голландских переселенцев против племени индейцев на побережье Нью-Джерси. Опьяненные жаждой убийства, голландцы кромсали краснокожих саблями и в упор расстреливали из мушкетов, не оставляя после себя в живых даже грудных младенцев. Уже привыкший к виду крови, Мефодий смотрел на это глазами Бегущего Бизона с такой же бесстрастностью, как и он. Политика невмешательства свыше – единственная политика сосуществования человеческих вариантов для этого мира. И что с того, что землекоп вытворяет иногда подобные вещи? Склонное к агрессии дитя Хозяина все равно осталось его любимым ребенком, вверенным под незримую опеку старшим братьям. И что бы оно при этом ни выделывало, все его выходки следовало сносить терпеливо, ну разве что иногда погрозить пальцем… Странный порядок, но другого нет.

– Это уже не мой мир, – с сожалением проговорил шайен. – Как и наш общий мир сегодня перестает быть нашим миром. Мой народ потерял свою землю и практически выродился. С приходом юпитерианцев мы тоже потеряем планету и выродимся, если оставим все как есть. Я не знаю, сколько времени они отмерили землекопу, но знаю точно, что у нас его осталось куда меньше.

Посмотреть на Ниагарский водопад Мефодию не довелось – их группа пересекла американо-канадскую границу немного севернее, по мосту через Ниагару, так что любознательному новобранцу досталось лишь послушать отдаленный гул этой всемирно известной достопримечательности.

Граница между США и Канадой славилась своей открытостью, но Исполнителям не хотелось сегодня проверять эту открытость на практике. Поэтому в канадскую часть городка Ниагара-Фоллс Исполнители пробирались глубокой ночью в мясном рефрижераторе. Расчет смотрителя Иошиды оказался верным – водитель-канадец еще не успел побывать на встрече с миротворцами, и потому телепатический доступ к его мозгу был открыт.

Будоражившая Штаты волна разоблачительных антирефлезианских мероприятий докатилась и до Канады, но разбилась о врожденную флегматичность северян. Может быть, подразделения местного Отдела Зеро и вели неусыпную войну с местными рефлезианцами, но внешне это никак не проявлялось: ни кордонов на дорогах, ни вооруженных агентов в штатском, ни повальных обысков на улицах… Мефодий слышал в теленовостях, что миротворцы уже оккупировали Европу и колесят с дружественными визитами по Азии, однако о Канаде в их планах пока ничего не говорилось. Видимо, малонаселенная северная страна была оставлена юпитерианцами напоследок.

До Галифакса тоже был нанят рейсовый автобус, отмахавший тысячу с лишним километров настолько быстро, что решивший наконец отоспаться Мефодий так и не успел этого сделать. Проснувшись на въезде в провинцию Новая Шотландия, столицей которой Галифакс и являлся, Мефодий с радостным удивлением обнаружил, что вокруг все белым-бело от свежевыпавшего снега, первого в этом году. Снег укутывал растущие вдоль дороги мохнатые ели, и все это так напоминало Россию, что Мефодий хотел даже прослезиться. Дремлющая на его плече Кимберли почувствовала волнение друга, открыла глаза и тоже издала возглас удивления.

– Как у нас в Гетеборге на Рождество! – воскликнула она. – Только моря не хватает…

И, словно отвечая на пожелание Кимберли, из-за ближайшего поворота показался край безбрежного океана, серого и недружелюбного в лучах проникающего сквозь разрывы туч солнца…

Рыболовный траулер носил весьма прозаическое имя «Каракатица», однако, опровергая крылатое выражение капитана Врунгеля – дескать, «как вы яхту назовете, так она и поплывет», – бегал траулер на удивление живо и разрубал носом океанские волны с резвостью спортивного глиссера. Волны же не давали судну спуску, норовя отправить «Каракатицу» к ее обитающим на глубине головоногим тезкам.

Смотритель Иошида не зря провозился двое суток в подвале ресторанчика дона Торретти, закладывая в головы Исполнителей мореходные премудрости, и сколотил тем самым из боевиков Совета смотрителей сносную команду матросов. Иошида поделил обязанности между морскими волками поневоле в соответствии с морскими уставами, то есть каждый из Исполнителей отвечал только за отведенный ему участок работ. Сам Иошида взвалил на себя бремя капитана.

Естественно, травить снасти и заниматься поиском косяков рыб капитан никого не заставлял: все усилия команды были направлены на то, чтобы в кратчайшие сроки прибыть к гренландским берегам. Обогнув в скором времени остров Ньюфаундленд, «Каракатица» взяла курс на север и на всех парах устремилась к порту Готхоб, ловко дефилируя между попадавшимися навстречу айсбергами. За их своевременное обнаружение в непроглядной водяной пелене, которую создавал порывистый северный ветер, отвечал смотритель Бегущий Бизон, совершавший ради этого регулярные дозорные вылеты. Маломощный судовой локатор с зоркостью шайена не мог тягаться и подавно.

Будучи в курсе романтических отношений Мефодия и Кимберли, капитан не стал разлучать парочку и определил ее на один из самых ответственных участков траулера – камбуз. Так что, когда всем остальным Исполнителям вдалбливалась в голову навигация, управление дизелями и прочими механизмами судна, Мефодий, скрипя зубами от возмущения, прокручивал в голове рецепт приготовления макарон по-флотски и принцип работы посудомоечной машины.

Кимберли тоже оказалась не в восторге от выпавшего на их долю занятия, правда, должность шеф-повара наконец-то позволила ей взять под контроль строптивого новобранца, определенного при ней не то поваренком, не то юнгой. Попытка юнги напомнить о своих боевых заслугах и перевестись на должность хотя бы простого матроса повлекла за собой пространное нравоучение смотрителя Иошиды, суть которого сводилось к следующему: всяк сверчок знай свой шесток, и нет на свете позорных профессий, а есть недобросовестные Исполнители…

Мигель, в соответствии с опытом, получил должность первого помощника, но любимым его занятием стало не исполнение прямых обязанностей, а подначивание своего подопечного и его подруги при каждом посещении камбуза. Поводом для этого служило бедное судовое меню, бывшее таковым из-за экономии средств, коих и так ушло немало на покупку траулера и компенсацию издержек агенту Леоне Торретти. Овсяная каша, похлебка да пресловутые макароны по-флотски – скудность, достойная истинных спартанцев или Исполнителей в бегах.

– Я, конечно, ценю постоянство во всем, но не до такой же степени, – бурчал Мигель, ковыряя ложкой овсяную кашу, которая изо дня в день отличалась только степенью вязкости. – Скажите спасибо, что путь наш недолог, иначе я по праву офицера высадил бы кока на необитаемом острове! Вместе с подмастерьем!

Кимберли была девушкой необидчивой, потому свое недовольство выражала только грохотом кастрюль. Чего нельзя было сказать о Мефодий, и без того свирепом от ручного мытья посуды, поскольку нежная посудомоечная машина отказывалась удалять с тарелок остатки клейкой каши.

– А не пошли бы вы отсюда… на мостик! – на время отринув субординацию, огрызался Мефодий на наставника. – Или будьте добры уважать труд работников общепита и жевать молча!

– Да ваше варево хоть как будешь жевать молча, – соглашался Мигель. – Челюсти склеивает уже после первой ложки.

В довершение всех бед на судне вышла из строя холодильная установка, и от мясных запасов в скором времени стал исходить специфический душок. Над «Каракатицей» нависла тень воспетого Эйзенштейном бунта на броненосце «Потемкин», которая имела все шансы обрести материальную форму, продлись плаванье неделей дольше.

Как только «Каракатица» пересекла пятидесятую параллель, немного распогодилось, ветер стих, качка улеглась, и на небе появились звезды. Вечерние прогулки по палубе после того, как команда завершала ужин и вся посуда была перемыта, стали излюбленным занятием Мефодия. Кимберли составлять Мефодию компанию отказывалась, поскольку не видела никакой романтики в пребывании на холодном ветру среди брызг, да еще и на ходящей ходуном палубе. Мефодию же, выросшему в отдалении от бушующих водных стихий, доставляло наслаждение наблюдать за огромными водяными валами, покрытыми рябью и с кружевной шапкой пены на макушке. Дух захватывало, когда крохотная «Каракатица» вскарабкивалась на очередную волну и стремглав падала вниз, зарываясь носом в воду и окатывая палубу бурлящими потоками. Для полноты картины не хватало только испытать морскую болезнь, но и без нее ощущений было достаточно.

Океан, что, словно ручной, стелился к ногам Мефодия на Мальдивах, здесь вставал на дыбы и скалил зубы, показывая свою сущность – самого огромного на Земле хищного существа с непредсказуемым кровожадным нравом.

В одну из таких прогулок Мефодий столкнулся с возвратившимся из дозора Бегущим Бизоном. Плащ индейца промок насквозь, а из-под капюшона торчал наружу только изогнутый, как боевая секира, нос смотрителя.

– Не люблю воду, – заметив стоящего возле якорной лебедки новобранца, сказал Бегущий Бизон и невесело пошутил: – Я все-таки Бегущий Бизон, а не Плывущая Макрель. А тебе, молодой воин, как я вижу, все это нравится.

– Очень, – ответил Мефодий. – Вы только взгляните, какое великолепие. При таком минимуме красок какая выразительная получается картина!

Бегущий Бизон, однако, взглянул не на океан, а начал пристально разглядывать самого Мефодия.

– Не знаю, видит ли в тебе это смотритель Гавриил, – наконец произнес он. – Наверное, видит…

– Что видит? – недоуменно переспросил Мефодий.

– Одну отличительную деталь, – туманно пояснил шайен. – Интересную деталь!.. Ответь-ка мне на вопрос: перед тем, как нарисовать лицо Хозяина, ощущал ли ты какие-нибудь непонятные эмоции или, может быть, у тебя были видения?

– А почему вы спрашиваете об этом? – опять удивился Мефодий. – Разве не можете просто найти ответ у меня в голове? Ведь обычно вы так и поступаете…

– Я пытаюсь, но не могу! – признался Бегущий Бизон. – Я в подробностях вижу тот момент у тебя в памяти: альфа-кодировка твоя уже повреждена, ты стоишь над холстом, ты задумываешься и… просто рисуешь лицо Хозяина, причем рисуешь настолько точно, насколько это вообще возможно!..

– Ну и что? Ведь вы же сами сказали, что кодировка повреждена…

– Видишь ли в чем дело: когда повреждается кодировка, у человека открываются различные особенности. Неординарные особенности. Человек замечает их, он переживает насчет них, боится… А твоя единственная особенность состоит в том, что ты рисуешь лицо Хозяина, рисуешь и знаешь, что это лицо не просто человека, а самого Бога! Хладнокровно и педантично, словно он сам тебе позирует!

– Простите, смотритель Бегущий Бизон, но я все равно ничего не понимаю.

– Поясняю, – ответил индеец. – Если бы раньше кто-либо из землекопов изобразил Хозяина хотя бы приблизительно похожим, то в твоем случае это выглядело бы как простое совпадение – и не более. Но такого никогда не случалось. Отсюда вывод: первый и единственный точнейший портрет Хозяина может быть нарисован только по воле самого Хозяина.

– Ну не знаю, – пожал плечами Мефодий. – Он до меня свою волю не доводил, да и не мог довести…

– А ему это и не требуется. Его воля уже давно заложена в нас, надо только уметь понять ее смысл. Естественно, он не мог оставить нам подробные инструкции на будущее, и знаешь почему? Потому что мы бы слепо подчинялись им и боялись их нарушить, а такой негибкий подход привел бы нас к неминуемой гибели. Но знаки – это ведь не инструкции, это подсказки! Они ни к чему не обязывают и в то же время указывают нам правильный путь…

– Знаки?.. Вы хотите сказать, что нарисованный мной портрет Хозяина – своего рода знак свыше? Его печать?

– Я не утверждаю, однако множество признаков указывает на это.

– Тогда должен вас разочаровать, – усмехнулся Мефодий. – Я понятия не имею о том, что этот знак обозначает.

– Я и не сказал, что это знак для тебя, не так ли? – усмехнулся Бегущий Бизон. – И если это все-таки знак, то предназначен он не тебе, а смотрителям и указывает нам, чтобы мы обратили на этого землекопа, впоследствии Исполнителя, особое внимание.

Мефодий призадумался. Вот ведь как: куковал себе на окраине цивилизации, в родном Староболотинске, двадцать с лишним лет, ни о чем не задумывался, и вдруг бац! – ваш мозг, молодой человек, готов к Просвещению!.. Ладно, просветили, смирился, втянулся, вошел во вкус, опять бац! – вы, молодой человек, не просто Просвещенный, а еще и какой-то особенный Просвещенный, настолько особенный, что сами просветители затрудняются это объяснить! И что же, интересно, заложено в тебе такого экстраординарного, о чем ты даже сам не знаешь?..

Бегущий Бизон терпеливо выслушал мысленное ворчание новобранца, после чего проговорил:

– Мы, смотрители, народ, лишенный воображения, фантазировать абсолютно не умеем. Никаких сказок про то, что однажды к нам явится Спаситель, мы не придумываем. Мы оперируем фактами и их совокупностью, делаем из этого выводы. Вот и сейчас я просто суммирую факты. Не секрет, что новобранцы по нескольку лет нуждаются в опекунах – слишком сложно адаптироваться им к новым возможностям организма. Частенько именно новые возможности и ведут их к гибели – как если бы, скажем, заносчивого ребенка посадили на необъезженного мустанга; у ребенка масса желания казаться мужчиной, но огромный недостаток практики. С тобой же все иначе. Даже при недоработанном деблокировании ты смог справиться с военным подразделением землекопов! Смотрим далее…

Бегущий Бизон вывел в оперативную память Мефодия подробности операции по отлову Титана Палланта.

– Ты противостоишь трем небожителям… не сказать, что успешно, но ведь противостоишь!.. Далее… Хм, это, пожалуй, опустим…

Обнаженная Афродита на кровати в отеле «Приют Робинзона Крузо» на Мальдивах.

– Ну а теперь сплошные доказательства.

Каскад нью-йоркских похождений Мефодия, начиная с того момента, как он рубит слэйером руки небожительнице.

– Это даже в комментариях не нуждается, – закончил шайен копание в Мефодиевом мозгу и подытожил: – Лично я как член Совета хоть сейчас готов голосовать за присвоение тебе звания проверенного.

– Извините, смотритель Бегущий Бизон, но я не вижу в моем поведении ничего особенного, – проговорил Мефодий. – В моей голове есть установки, и я просто следую им, не более того…

– Да, ты следуешь им, – подтвердил Смотритель. – Следуешь с той же уверенностью и беспристрастностью, с которой ты нарисовал портрет Хозяина. Я заинтересовался твоей личностью после того, как узнал, что это ты покалечил Афродиту, и с тех пор постоянно за тобой наблюдаю. Я немного изучил твой мозг – извини, что не поставил тебя в известность, – и обнаружил поразительные темпы прогресса исполнительского мастерства. Думаю, смотритель Гавриил вскоре скажет тебе то же самое, тем более что я намерен заострить на этом его внимание.

– Погодите-погодите, смотритель Бегущий Бизон, – прервал Мефодий индейца. – Но с чем все это связано? Со знаком Хозяина?

– Безусловно, это связано с Хозяином напрямую. Недавно открылись новые факты… У Хозяина обнаружились дети – Гелиам и Сагадей. Утверждают, что Сагадей ничем не уступает отцу. Мы об этом не знали, но Хозяин наверняка догадывался, что его ребенок когда-нибудь займет его место. Он догадывался и о том, что сын захочет прибрать к рукам все имущество отца. Как самый продвинутый в научном плане небожитель, Хозяин легко мог предугадать сегодняшнюю ситуацию на его любимой планете, даже назвать ее сроки… Я думаю, что появление помеченного знаком Хозяина Исполнителя с поразительными темпами прогресса – следствие всего этого. В тяжелые времена таких, как ты, должно быть много. Ты – Исполнитель военного времени!

– Но, если не ошибаюсь, таких, как я, пока больше нет.

Бегущий Бизон усмехнулся:

– При всем совершенстве Хозяина всемогущим он не был. Он ошибся всего лишь на сотню земных лет. Он знал, что к Земле несется легион Гипериона, и потому делал расчеты на скорую руку. По своим часам он практически угадал, но по земным… К моменту вторжения таких Исполнителей, как ты, должны были быть десятки, если не сотни, но пока что увы… – Бегущий Бизон снова усмехнулся. – Пока что ты действительно один.

– Но почему именно я?! – почти вскричал Мефодий. – Почему не какой-нибудь коренной Исполнитель? Ведь раньше я был даже не Исполнителем, а землекопом! Просвещение появилось уже после гибели Хозяина! Получается, что…

– Да, ты прав – Хозяин знал о том, что рано или поздно мы придем к Просвещению; наши высшие человеческие варианты размножаются не теми темпами, что требуются для войны. А почему ты? – Шайен развел руками. – Кто теперь знает? Почему не Прыгающий Выше Солнца – парень из моего племени, которого я деблокировал две сотни лет тому назад? Почему не твоя подруга? Почему не проверенный Карим? – Бегущий Бизон кивнул в сторону стоящего на мостике у штурвала Исполнителя. – Здесь, пожалуй, прав землекоп: в чем-то пути Хозяина действительно неисповедимы. Наверное, в эпоху Хозяина твои предки были сильно подвержены аномалиям, и он знал, что такой-то их потомок в таком-то поколении наверняка не отвертится от Просвещения. А может, просто попались под его «божественную руку» чисто случайно, что также вполне возможно.

– И что же мне теперь делать? – обреченно промолвил Мефодий.

– Живи как живешь, – с отеческим участием порекомендовал Бегущий Бизон. – Делай свою работу, выполняй приказы, люби…

«Люби?» – хотел переспросить Мефодий.

– Э-э-э, Бегущий Бизон не слепой! – ехидно сощурился индеец. – Когда молодой воин и молодая скво так смотрят друг на друга – это неспроста!..

Мефодий слегка смутился. Любовь?.. Все может быть, да и от смотрителя утаить подобное точно невозможно… А Кимберли? Любит ли она его?

Хитрый прищур Бегущего Бизона стал еще хитрее. Мефодий машинально поглядел на небо и вздрогнул – на западе, по направлению к американскому материку, летел на фоне звезд огромный светящийся треугольник, состоящий из трех десятков дискообразных объектов. Строй «летающие тарелки» держали по-военному идеальный и двигались медленно, словно дразнили находящихся внизу рефлезианцев.

– Идут как на параде, – заметил Бегущий Бизон. – Вот и дожил я до тех дней, когда землекопа такими вещами уже не удивишь… Нет, не мое время – чужое время. Смутное время.

– Ты чего такой смурной? – поинтересовалась на следующее утро у Мефодия Ким, включая плиту и взгромождая на нее большую кастрюлю для овсянки. – Ворочался всю ночь, вздыхал чего-то… От Мигеля досталось?

– Стал бы я еще из-за Мигеля переживать! – буркнул Мефодий, стараясь отвечать как можно миролюбивее, но все равно прозвучало грубовато. Новобранец тоже был весь в заботах: сегодня утром он наконец решился очистить от протухшего мяса холодильник и устроить пир горой для всех местных акул и прочих сшивающихся окрест «Каракатицы» морских хищников.

– Правильно, нечего из-за него переживать, – подтвердила Ким. – Вон перцу ему в овсянку бухни, да и все дела…

– И не подавится ведь! – покачал головой Мефодий. Оптимистический настрой Кимберли сглаживал его угнетенное состояние, однако не настолько, чтобы позабыть о вчерашнем ночном разговоре на палубе.

– Ладно, рассказывай, чего опять вбил в свою лохматую голову. – Управившись с кастрюлей, Ким преградила Мефодию путь в холодильную камеру и взяла его руки в свои, мягко, но настойчиво давая понять, что не отступит, пока не узнает причину его скверного настроения.

Поняв, что, если Кимберли чего-то захочет, она этого все равно добьется, Мефодий вкратце поведал ей о том, кем считает его смотритель Бегущий Бизон, а возможно, что и сам Гавриил.

Кимберли в ответ мягко улыбнулась и ласково коснулась его щеки.

– Я тоже знаю, что ты не такой, как все, – проговорила она. – Порой у меня складывается впечатление, что ты меня обманываешь – никакой ты не новобранец, а как минимум достаточно зрелый проверенный. Тот Сатир в церкви тоже почувствовал что-то похожее; видел, с какой прытью он от тебя помчался? Сатир стоящего противника чует за милю.

– Индеец говорит, что появление такого, как я, не случайно. Это вроде того, как в старину считали, что, если рождается слишком много мальчиков, – быть войне…

– Значит, в скором времени у тебя где-то должны появиться «родственники».

– Это если им дадут теперь появиться, – мрачно сказал Мефодий. – Ты видишь, что творится в мире… Я все думаю, как там дома, можно ли еще свободно дышать или по возвращении сразу, как неандерталец, в пещеры?..

– А меня возьмешь с собой в пещеры? – спросила Ким. Тон ее вопроса был отнюдь не шутливым.

– Возьму, – не раздумывая, ответил Мефодий. – Только если будешь стеречь очаг и воспитывать наших детей.

– Насчет детей я подумаю, а вот насчет очага не дождешься, – усмехнулась Ким и игриво чмокнула Мефодия в щеку. – Я твой ангел-хранитель, а не домохозяйка – запомни это раз и навсегда.

Со времени последнего визита Мефодия в Гренландию она нисколько не изменилась, разве что теперь здесь вступила во владение полярная ночь, ветры завывали злее, а мороз стремился от них не отставать. Мефодию пришла на ум поговорка водителя-канадца, везшего их до Галифакса: дескать, у него на родине – на севере Канады – всего два времени года: зима и август. В Гренландии же погода вводила эмбарго и на август…

Дрожь пробрала Мефодия при мысли о том, что снова придется срывать на морозе голос, понукая собачью упряжку, и исполнять каждодневные эскимосские обязанности (самой ненавистной, разумеется, была обязанность хождения «до ветру», что здесь превращалось в жестокое проклятие).

Но сегодня Мефодию и его друзьям повезло – два крытых грузовых вездехода поджидали их сразу за воротами порта Готхоба. В кабине первого, рядом с Исполнителем-водителем, восседал старый знакомый Мефодия агент Тайягук, озлобленный, как никогда ранее.

– Трясись, как бубен, горючим дыши, рычание железного зверя слушай, – ворчал проводник-эскимос, насильно отлученный от своих верных лаек приказом нового Главы Совета. – Глупые южане – они находят это приятным! А сами любят судачить о том, что прогулки на свежем воздухе полезны для их слабого здоровья!..

Мефодия передернуло при мысли о последней прогулке по поверхности шельфового ледника, но спорить с Тайягуком он не стал. Да и некогда было спорить – не успели еще глаза Исполнителей настроиться на мрак полярной ночи, а вездеходы уже несли их по бездорожью на восток.

Не сказать, что дорога на вездеходах заняла меньше времени, но агент Тайягук все же был не прав – передвигайся Исполнители на собаках, их группа растянулась бы по торосам на многие километры. Вездеходы же хоть и надрывно завывали на каждом подъеме, однако друг друга по полдня не дожидались, а если требовалось, то один тянул второй на буксире. Да и сгрудившиеся в фургонах вездеходов люди вместе ощущали себя гораздо теплее.

Как и в прошлый раз, Тайягук остановил транспорт посреди продуваемого со всех сторон поля. Только сегодня Мефодий был абсолютно уверен в том, что проводник привел их именно туда, куда следовало. И все равно улыбнулся, когда услыхал, как незнакомые с Тайягуком Исполнители задают набивший тому оскомину вопрос: а не заплутал ли ты случаем, дедушка? В этот раз мрачный, как сама полярная ночь, Тайягук оставил все придирки без комментариев.

Разумеется, что спасшуюся из Нью-Йорка группу Исполнителей встречали не как побежденных, а как подлинных героев, ибо сам факт того, что они остались живы, давал им полное право считаться таковыми.

Мефодий не предполагал, что смотритель Гавриил – его непосредственный командир, а ныне Глава Совета смотрителей – способен на обыкновенные человеческие чувства. Встретив прибывшую группу, он первым делом крепко обнял двух выживших подчиненных, и жест этот был самый что ни на есть искренний.

– Я никогда не сомневался в вас, сынки! – сказал Гавриил Мигелю и Мефодию. – Ни на мгновение! А малыш наш и вовсе молодец. Ну ладно, обо всем позже. А теперь отдыхайте. – Всем отдыхать! – добавил он громко. – Горячая баня и трехдневный сон!..

Мефодий мог проспать гораздо дольше, но приказ был приказом, потому ровно через трое суток Исполнители стояли в строю перед Советом, собравшимся ради такого случая полностью, вплоть до ненавистника всех и вся смотрителя Сатаны.

– Я не стану говорить вам длинных речей, – произнес Гавриил перед строем Исполнителей. – Как не стал бы этого делать и смотритель Джейкоб. Скажу одно – не считайте первую схватку проигранной! Считайте ее разведкой боем! К сожалению, не обошлось без жертв, однако ни одна из них не была напрасной. Теперь мы знаем о планах противника: он стравил нас друг с другом, а сам в это время собирается безраздельно пользоваться нашей планетой. Пользоваться до тех пор, пока не найдет то, что ему требуется. Но это куда легче представить, чем сделать, потому время у нас еще есть. Так что не будем терять его зря. Смотритель Сатана, прошу вас!..

Толстяк Сатана вышел перед строем, окинул Исполнителей презрительным взглядом, хотел, видимо, сказать что-то нелицеприятное, но все-таки передумал и перешел к насущным вопросам.

– Лично я не смотрю на все произошедшее под таким оптимистическим углом, как смотритель Гавриил, – начал он, – поэтому в будущем уповать на ваше геройство не намерен. Соглашусь, мужество у вас имеется, но тот, кто думает, что впоследствии ему этого будет достаточно, – глупец! Одному из вас очень повезло, и он оттяпал конечности юпитерской подстилке Афродите, однако не стоит считать это закономерным. Случайная нелепость, не более. Как показала практика, нашего врага лучше всего бить в спину, бить подло и коварно, бить беспощадно и наверняка! Если некоторых романтиков это коробит, утешьтесь тем, что и ваш враг поступает абсолютно так же! Лишь на таких условиях вы будете с ним на равных! Подлость против подлости – именно так и не иначе!..

Гнев Сатаны был естественным его состоянием, и ни один из членов Совета его не поторопил – прерванный на полуслове Сатана мог начать выяснение отношений и надолго отойти от темы, а вернуть его обратно в нужную колею было бы потом и вовсе проблематично. Посверкав глазами и помахав руками, толстяк немного угомонился и заговорил спокойнее:

– Смотритель Гавриил упомянул о человеческих жертвах, но упустил из виду еще кое-что не менее важное: помимо утраты контроля над землекопом, наш секретный канал в мировой сети электронной связи раскрыт, наше оружие попало в руки землекопа – а следовательно, и в руки юпитерианцев – и отныне полностью демаскировано. Первое не столь страшно – перейдем на обычную связь и будем общаться кодовыми фразами. Вторая проблема посерьезнее: если этот умник Сагадей смог добраться до телепатических каналов землекоповского мозга, ему по зубам раскусить и секрет люциферрума. Наш металл может перейти на службу противнику. Я не стану останавливаться на том, чем это чревато, это и так ясно, а перейду сразу к третьей проблеме, которой занимаюсь последнее время… – Сатана повернулся к столу и взял с него обычную мужскую куртку, внешне неброскую, но вполне современного спортивного покроя. – Ты!.. – Он ткнул пальцем в стоящего напротив него Мигеля. – Подойди!..

Ожидая от Сатаны какой-нибудь гадости, Мигель с опаской вышел из строя.

– Сними слэйеры и надевай это! – велел Сатана и бросил куртку наставнику Мефодия.

Мигель отстегнул оружие, передал его Мефодию и покорно переоделся.

– Вообще-то не мой фасон, – ехидно заметил наставник, поведя плечами и разглядывая ничем не примечательную с виду обновку. – Я привык к более солидным вещам. Да и тесновата немного. Куда теперь? На подиум?

Все присутствующие в зале, в том числе и члены Совета, сдержанно усмехнулись.

– Не следует самоутверждаться, насмехаясь над Сатаной, господин Просвещенный Исполнитель! – холодно ответил Сатана. – Я вызвал тебя не потому, что ты опытный мастер, а потому, что ты Просвещенный. И если мое устройство вдруг не сработает, нам не придется потом переживать еще об одном погибшем коренном!

Из-за свирепого взора Сатаны совершенно невозможно было понять, шутит он или нет, но если даже и шутил, доля правды в его шутке наверняка была преобладающей.

– Чувствуешь что-нибудь? – спросил Сатана у Мигеля, раздумывающего, в какую сторону следует бежать в случае чего.

– Ощущение такое, будто… – Мигель задумался. – Будто я не снимал слэйеры! Не знаю, может, это из-за того, что я их и вправду очень долго не снимал…

– Все правильно! – с довольным видом подытожил Сатана и внезапно скомандовал. – Клинки к бою!

Не успел он закончить приказ, а у мастера из каждого рукава уже торчало по его излюбленной, украшенной узорчатой вязью, кривой арабской сабле.

Исполнители не были той публикой, которая при виде подобного стала бы восклицать: «Мистика! Мистика!» – однако зрелище действительно производило впечатление. Нетрудно было догадаться, что разгадка этого фокуса заключена в надетой на Мигеля куртке.

– Сначала я хотел переплавить слэйеры в бутафорские часы или мобильные телефоны, – весьма довольный удавшейся демонстрацией, пустился в разъяснения Сатана, – но потом понял, что эта тактика будет раскрыта землекопом через пару-тройку месяцев. Эта же куртка – настоящий шедевр, можно сказать, пик моей изобретательской деятельности!.. – И Сатана похлопал по плечу одетого, как оказалось, в смертоносное оружие Мигеля. – Люциферрумовое волокно вперемешку с обычной нитью! Невозможно распознать даже микроскопическим анализом, поскольку на вид мое волокно неотличимо от простой синтетической нити. Только молекулярным, а какой полицейский будет проводить у каждого встречного молекулярный анализ? Естественно, все свойства люциферрумового волокна остались прежними, и оно по-прежнему настроено на вашу нервную систему. Отныне я могу вплетать это волокно в любые вещи, даже в ботинки, и после должной тренировки вы будете пинаться люциферрумовыми шпорами! Но и это еще не все. Новобранец, живо ко мне!

Поскольку других новобранцев поблизости не было, Мефодий выскочил из строя не задумываясь.

– Слушать приказ! – распорядился Сатана. – Слэйер на изготовку и отрубить Исполнителю Мигелю правую руку!

Это был и элементарный, и трудновыполнимый приказ одновременно. Выпученные глаза Мигеля выражали примерно следующее: «Многоуважаемые члены Совета, во мне намедни и так проделали шесть дыр, поимейте же в конце концов совесть!»

Мефодий вполне объяснимо замешкался.

– Выполнять! – рявкнул Сатана. – Помни, что в случае чего у него останется еще одна рука! И не жалей, руби как следует!

– Выполнять приказ! – поддержал его Гавриил.

Здесь пререкаться было уже недозволительно. Виновато глядя на Мигеля, Мефодий нехотя замахнулся и энергично, но все-таки не в полную силу, рубанул его по плечу.

Даже такого слабого удара должно было хватить для гарантированной ампутации. Падающая на пол отрубленная рука, крик Мигеля, фонтаны липкой крови, брызгающей на пол, на Мефодия, на Сатану, на членов Совета…

Ничего этого не было и в помине. Слэйер Мефодия со скрежетом натолкнулся на нечто столь же прочное и остановился.

Мигель боязливо открыл один глаз, скосил его на левую руку и крайне удивился тому, что рука пребывает на своем законном месте и на ней, что и вовсе немыслимо, нет даже царапины. Лишь слегка разрезанная ткань напоминала о том, что новобранец сумел-таки поднять клинок на наставника. Сам Мефодий держал слэйер перед собой, словно опасаясь, как бы разгневанный его поступком мастер не решил с ним поквитаться.

Вновь обретя спокойствие, Мигель своим клинком аккуратно отвел клинок новобранца в сторону и облегченно выдохнул, что должно было выражать его мнение о случившемся: да, ребята, это было незабываемо! Последовавший за выдохом Мигеля такой же шумный выдох Мефодия выразил полное согласие с этим скупо озвученным заявлением.

– Броня! – пояснил Сатана. – Самая прочная и самая легкая в мире броня! Я давно вынашивал эту идею, но все руки не доходили, да и кто бы мог подумать, что когда-нибудь землекоп начнет стрелять по своим. Волокна люциферрума в рукавах изолированы от волокон в самой одежде и при надобности обращаются в слэйеры; волокна в одежде гораздо толще и плотнее, потому без труда выдержат даже снаряд; хотелось бы проверить, только где вас после попадания снаряда искать?.. Так что пусть теперь юпитерианцы изготавливают себе любые люциферрумовые игрушки – вам всегда будет чем защититься… Я закончил.

– Назовите приблизительные сроки полного перевооружения Исполнителей, – попросил кто-то из новых членов Совета.

– Всех, кто здесь находится, я могу перевооружить прямо сейчас. Остальных – к лету будущего года… если, конечно, меня не будут отвлекать по пустякам! – ответил Сатана и, глядя, как Мигель снимает куртку, добавил: – Можешь оставить ее себе. Или пойдем, щеголь, подберешь что-нибудь на свой вкус – это в моей коллекции не единственная модель.

– Объясни мне одну вещь, – потребовал Мигель у Мефодия, когда спустя несколько дней после демонстрации нового оружия наставник и его подопечный следовали по бесконечным коридорам в сторону Зала Совета. – Где это видано, чтобы новобранца приглашали на Совет по всей форме, а мастеру вроде бы как одолжение сделали: «Ну и вас за компанию тоже!»

Мигель преувеличивал: вызвали их обоих как положено – через рассыльного с официальным устным уведомлением. Злило же Мигеля другое: причиной вызова был Мефодий, и столь пристальное внимание Совета к новобранцу, причем не совершившему никакого дисциплинарного проступка, оказывало тому огромную честь, которой сам мастер в эти же годы не был удостоен ни разу.

– Говорят, что я какой-то неправильный Исполнитель, – нехотя ответил Мефодий, еще не посвятивший Мигеля в курс своего разговора с Бегущим Бизоном на «Каракатице».

– Кто говорит? – спросил Мигель.

– Бегущий Бизон.

– А, последний из могикан!

– Он не могиканин, он шайен, – внес поправку Мефодий. – И он видит во мне какие-то особые признаки.

– Во-о-он оно в чем дело! – с притворным пониманием закивал Мигель. – «Особые признаки»!.. Ну и о чем же таком я еще не знаю?..

– Ну и дела! – только и произнес мастер, когда смотритель Гавриил практически один в один подтвердил слова Мефодия, которым скептик Мигель поначалу не поверил ни на грош. – И вы знали об этом и молчали?

– Поправка: не знали, а догадывались, – уточнил Гавриил. – А о своих догадках я ни тебя, ни новобранца информировать вовсе не обязан.

Зал Совета был пуст, и, вопреки ожиданиям Мефодия, из смотрителей там присутствовали лишь Гавриил, Бегущий Бизон, продолжающий оставаться советником и телохранителем Главы Совета Иошида, а также Сатана. Остальные члены Совета смотрителей по каким-то не известным Мефодию причинам на это закрытое совещание приглашены не были. Сам виновник торжества Мефодий пребывал в скверном расположении духа и, если бы не приказ, предпочел бы откреститься от всех необязательных дел и просто побыть в одиночестве.

Повод для меланхолии у Мефодия имелся. Кимберли, отношения с которой в штаб-квартире Совета обрели чисто служебный характер, была замечена позавчера утром разговаривающей со смотрителем Торстеном – куратором соседнего со шведским сектора. После этого все поиски Мефодием подруги не увенчались успехом, из чего вконец расстроенный новобранец сделал вывод, что, вероятнее всего, получив приказ, Кимберли отбыла на родину. На то, что она при этом не попрощалась, видимо, также имелись свои веские причины. Военное положение, что поделаешь…

Разлука с той, без которой Мефодий свое существование более не мыслил, оказалась весьма болезненной, а фильтры подавления эмоций, приглушая боль расставания, приносили только вред. Возможно, перестрадав, как обычный землекоп, Мефодий в конце концов и успокоился бы, а рана разлуки в его душе зарубцевалась, но фильтры мешали этой боли вырваться наружу.

Смотрители же словно сговорились, взявшись за обсуждение его феномена именно сегодня. Впрочем, понять их было можно – в современных нелегких условиях кому какое дело до переживаний новобранца, пусть даже уникального.

– У-ни-каль-но-го! – проговорил по слогам Бегущий Бизон.

– Что толку сегодня от его уникальности? – проворчал Сатана. – Ну стал парень за полгода тем, кем раньше становились лет за десять-двенадцать. Прекрасно! А дальше-то что? Были бы у нас таких батальоны, тогда конечно, а так… Редкая доброкачественная аномалия, не больше. Я все же смею напомнить смотрителю Гавриилу о том, что данный Просвещенный замаран в близком контакте с юпитерианкой и аномалию его можно рассматривать как последствия этого контакта. Потому неизвестно, какие сюрпризы он нам еще приготовит…

– Да полноте! – отмахнулся Гавриил. – Разве то, что он лишил Афродиту рук, не доказывает его полную лояльность? Я понимаю, смотритель Сатана, что вы с давних пор не испытываете ко мне симпатий, но будем рассуждать конструктивно: сегодня мы имеем на руках неординарную личность, и потому следует задуматься над тем, как эту личность развить до предела ее возможностей и потом использовать в нашем деле с наибольшей отдачей. Смотритель Сатана, я признаю: вы гений! Так перестаньте же тратить силы на наши личные разногласия и вложите их без остатка в вашу гениальность! Уверен: ресурсы у нее неисчерпаемые, даже Хозяин это признавал.

Дипломатическая уловка Гавриила подействовала: Сатана принял перемирие и выразил это тем, что надменно улыбнулся, что за ним замечалось крайне редко.

– Хорошо, – словно делая Гавриилу одолжение, произнес он. – Вы правы: идет война, и не стоит устраивать распри внутри собственного лагеря. Но запомните: когда все это закончится, я все равно прилюдно выскажу то, что о вас думаю!

– Договорились! – примирительно улыбнулся Гавриил. – И при этом я буду сидеть и молчать как рыба. Итак, у нас есть Исполнитель с быстрым прогрессом… – Гавриил вернулся к прерванному совещанию. – Двадцатикратное ускорение естественных темпов исполнительского развития. Путь до мастера при сегодняшнем состоянии он сможет пройти за десять лет.

– Слишком долго ждать, выйдет это у него или нет, – заметил Бегущий Бизон. – А ведь Хозяин не зря пометил Исполнителя Мефодия – мы обратили на него внимание. Однако вы не допускаете, что знак Хозяина обозначает нечто большее, чем обычная метка?

– Поясните.

– Возможно, Хозяин хотел, чтобы мы не просто приметили этого индивидуума и взяли его на контроль, возможно, он предполагал также, чтобы мы создали ему определенные условия для дальнейшего прогресса.

– Слишком много «возможно», – сказал Сатана. – Как-то не похоже на нашего Хозяина. Если он что-либо делал, он делал это понятным, по крайней мере, для нас.

– У него могло попросту не быть времени на воплощение своей идеи, – настаивал шайен. – Когда знаешь, что к Земле несется легион Гипериона и тебя ожидает неминуемая гибель, особо раздумывать не будешь: создал базовую установку и понадеялся, что мы, его лучшие земные творения, доведем ее до конца.

– Согласен, – кивнул Гавриил. – Помните слова Последнего Приказа: когда-нибудь в суровые времена землекоп нам обязательно поможет. Раньше мы относили эти слова к открытому нами деблокированию, считая, что суровые времена – это времена Антарктической битвы. Но ведь тогда небожители так и не прорвались на планету. Суровые сегодня времена?

Кивнули все, в том числе и Сатана, правда, сделал он это самым последним.

– Суровее некуда, – подчеркнул Гавриил. – Мы – человеческие варианты «три» и «четыре» – разобщены с вариантом-два и загнаны в подполье; по планете разгуливают интервенты!..

– Вот интересно, как это пособники интервентов нам помогут? – вставил Сатана. – Они помогут скорее своим новым хозяевам.

– Землекопы – они же как дети, – пояснил Глава Совета. – Показали им конфетку, и они ваши друзья навеки… Они помогут нам, сами того не подозревая. Следите внимательно за теми, на ком еще появятся знаки Хозяина; пока не знаю какие, но думаю, как только эти знаки появятся, мы их узнаем сразу. Выслеживайте подобные личности и незамедлительно просвещайте.

Сатана поморщился и почесал в затылке, видимо, испытывая внутреннюю борьбу своего вечно несогласного естества и довольно стройной логической концепции оппонента. Но вместо возражения либо согласия он вернулся к последним словам Бегущего Бизона:

– Смотритель Бегущий Бизон, что вы понимаете под выражением «создать определенные условия для дальнейшего прогресса»?

– Я имею в виду, что сегодня, возможно, требуется вспомнить прошлое и переворошить кое-какие давным-давно забытые архивы.

Молчавший до этого Иошида внезапно вышел из прострации и, прищурившись, поинтересовался:

– Вы намекаете на проект «Самсон»? – Бегущий Бизон молча кивнул.

Сидевший в уголке, печальный, как двоечник на картине «Опять двойка!», Мефодий вполуха выслушивал обсуждение собственной участи, мысленно находясь сейчас вместе со спешащей домой Кимберли. Упоминание о неком проекте «Самсон» сумело-таки растормошить его, и то лишь потому, что смотрителей оно растормошило гораздо сильнее.

– Это исключено! – отрезал Гавриил. – Проект провалился, и подопытный погиб! Я не буду подвергать ненужному риску своего перспективного бойца.

– Тот проект и должен был провалиться, – заметил Бегущий Бизон. – Советом был взят произвольный доброволец из «коренных», а мозг «коренных», как сегодня известно, очень тяжело поддается регулирующему вмешательству. Мозг Исполнителя Самсона был разогнан до предела, и подопытный действительно стал вытворять чудеса, особенно в воинском ремесле. Однако он нуждался в ежесуточной прямой подпитке через капельницы в свой «разогнанный» мозг и в каждодневном десятичасовом сне. А чья была идея поставить присматривать за Самсоном его жену – землекопку Далилу?

– Не важно, – ответил Гавриил. – Не будем поминать о нем плохо – тот смотритель недавно погиб.

– Проклятая землекопка! – прошипел Сатана. – Это она сорвала проект, когда по собственной дурости решила обрезать наши капельницы и мозг Самсона сразу же перегрелся, после чего подопытный ослеп!

– Абсолютно верно, – подтвердил Бегущий Бизон. – А потом и вовсе обезумел и сослепу обрушил на себя какое-то строение… Смотритель Джейкоб немедленно прикрыл тогда нашу самодеятельность.

– И правильно сделал! – заявил Гавриил. – Он поступил мудро, и я не стану повторять наших прошлых ошибок – я не землекоп.

– И все-таки выслушайте меня, смотритель Гавриил, – настаивал шайен. – При возрождении проекта мы уже будем опираться на прошлый опыт и потому избежим всех старых огрехов – это раз. Мозг нашего Исполнителя уже показал чудеса саморазгона, причем проделал это без каких-либо негативных для себя последствий – это два. Если хотите, считайте это даже вторым знаком Хозяина. И третье: тот проект был полевым, а наш будет сугубо лабораторным – никаких контактов с землекопами, наистрожайший контроль, работа не методом научного тыка, а поэтапное целенаправленное вмешательство, причем – подчеркну особо – вмешательство, полностью обратимое! Как только возникнут непредвиденные опасности, Исполнителя вернут в его прежнее состояние, и проект вновь будет заморожен.

– Вы забыли о четвертом, – напомнил Гавриил. – Для проекта «Самсон» необходим именно доброволец. В противном случае мы не получим от подопытного должной отдачи.

Мефодий не видел, чтобы в подземельях штаб-квартиры Совета летало хотя бы одно насекомое, и откуда взялась та оса, что укусила новобранца, определить было невозможно. То ли это были последствия переживаемой хандры, то ли опять случилось нечто такое, о чем упоминал тогда, на «Каракатице», Бегущий Бизон: в определенные моменты жизни господин Ятаганов совершал абсолютно несознательные действия, словно некий принцип вдохновлял его на это, как камикадзе на самопожертвование.

– Я согласен! – вскочил со стула Мефодий. Взгляды Главы и членов Совета разом обратились на Мефодия, и во взглядах тех была отражена весьма разнообразная гамма чувств, столь же разнообразная, как и у персонажей все той же картины «Опять двойка!». Взгляд Гавриила хлестал негодованием, во взгляде Сатаны проглядывало любопытство, в глазах Бегущего Бизона лучезарно искрилось «я так и знал!», и лишь взгляд Иошиды по-прежнему оставался холодно-беспристрастным: дескать, как скажет Глава Совета, так и будет; будет возрожден проект «Самсон» – хорошо, нет – тоже в принципе ничего плохого…

– Его эмоциональное состояние нестабильно! – раздраженно бросил Гавриил. – Он сильно расстроен, потому нельзя воспринимать всерьез его заявления.

– Я спокоен как никогда, смотритель Гавриил, – произнес Мефодий, поскольку был уверен, что говорит правду. – И я готов участвовать в проекте «Самсон» ровно столько, сколько это потребуется.

– М-да, действительно спокоен… – Редчайший случай – Глава Совета вынес ошибочный вывод и признавался в этом! – И действительно горишь желанием окунуться в полымя. Слов нет – похвально. Даже не знаю, что и добавить… Лично я намеревался заняться изучением твоего феномена, но раз меня толкают на крайность…

– На четко продуманную крайность! – поправил Бегущий Бизон.

– Пусть так – на четко продуманную… – согласился Гавриил и вздохнул. – Сынок, ты хоть понимаешь, под чем подписываешься?

Новобранец, конечно же, не понимал, но ответил так, как и пристало рвущемуся в герои Исполнителю:

– Я горжусь тем, что участвую в действительно важном деле. Да и, – Мефодий сдержанно улыбнулся, – приятно будет войти в историю вторым Самсоном.

– Да будет так! – подытожил Гавриил и хлопнул ладонью по столу, словно поставил под всеми дискуссиями о целесообразности воскрешения спорного проекта точку. – Именно так мы этот проект и назовем: «Самсон-два»! Думаю, не стоит заостряться на том, кто назначается его руководителем?

Смотритель Бегущий Бизон поднялся из-за стола и задрал подбородок вверх: пускай и в словесной схватке, но он только что победил самого Главу Совета – о победах такого масштаба в его племени принято было слагать легенды.

– Я не подведу Совет, – изрек шайен, глядя на Гавриила сверху вниз. – В противном случае готов понести самое суровое взыскание.

– Дисциплинарное взыскание смотрителю – такого в нашей практике еще не случалось, – кисло усмехнулся Гавриил. – Но уверен: в случае неудачи я смогу вам его очень быстро придумать.

– Неудачи не будет! – твердо заверил его руководитель только что ожившего проекта «Самсон-два» и поинтересовался: – Когда у вас будет время обсудить его детали?

– Вы только что уломали меня на очень рискованную авантюру, – с издевкой ответил Гавриил. – Не думаю, что сейчас я готов спокойно идти отдыхать, потому, уважаемый смотритель Бегущий Бизон, не сочтите за труд начать обсуждение незамедлительно.

– Благодарю вас. Итак, горящий желанием Исполнитель у нас имеется…

– Потухнет после первой же процедуры, – буркнул Сатана. – Могу поспорить.

– Теперь нам надо заложить хорошую материальную базу для проекта. Смотритель Сатана, Совет был бы рад воспользоваться кое-какими вашими лабораториями и пригласить вас в качестве технического консультанта.

– Выбирайте любую с пятнадцатой по двадцатую, – сказал Сатана и покосился на Гавриила. – А вот насчет своего участия обещать не могу – я занят вопросами глобального перевооружения.

Было заметно, что Сатана проявляет к предприятию живой интерес – еще бы, какое пространство для настоящей научной деятельности! Но, как любой считающей себя гениальной личности, ему претило бросаться в проект с мальчишеским блеском в глазах, а ради сохранения солидности требовалось дождаться официального приглашения.

Глава Совета великодушно уступил ему в этом:

– Я полностью согласен с вами, смотритель Бегущий Бизон: без участия смотрителя Сатаны проект «Самсон-два» обречен на провал изначально. Я настоятельно прошу вас, смотритель Сатана, выделить под этот проект немного времени в вашем напряженном графике работы.

– Не знаю, не знаю, – сказал Сатана. – Возможно, и выделю… Я сообщу позже.

Никто, естественно, не сомневался в том, что ответит Сатана, – прирожденные исследователи народ довольно предсказуемый, когда их подначивают на подобные научные авантюры.

– Теперь об ассистентах, – продолжил Бегущий Бизон. – Раз уж целью нашего проекта будет создание в кратчайшие сроки из полугодовалого новобранца настоящего мастера, мне будет нужен под рукой настоящий мастер; такой, которого можно взять за образец.

– Ну, это не проблема, – заявил Гавриил. – Я бы, конечно, не стал считать его образцом из образцов, но Исполнитель он толковый.

Мигелю не надо было являться провидцем, чтобы осознать – речь идет о нем. Только в отличие от Мефодия он почему-то не горел желанием увековечить себя в эпохальных исследованиях.

– Разрешите слово, смотритель Гавриил, – поднялся он со стула и, получив одобрение, продолжил: – Считаю себя недостойным такого важного проекта, как «Самсон-два». Вам нужен воистину лучший из лучших, а на мне, смею напомнить, двенадцать дисциплинарных взысканий…

– …Что не мешает тебе оставаться лучшим из лучших, – закончил за него Гавриил. – Да и к тому же в бой тебе рановато – ты после ранения. Отдохнешь немного, поправишь здоровье, а заодно поможешь Совету.

– Я вполне здоров! – не сдавался Мигель. – Можете убедиться хоть сейчас. К тому же вы сами сказали, что вам нужны добровольцы!..

– Не пререкайся! – погрозил ему пальцем Гавриил. – Доброволец нам нужен для опытов; над тобой же опытов проводить никто не станет, можешь быть спокоен.

– Я принесу гораздо больше пользы, работая в своем секторе, а не служа здесь манекеном для снятия мерок!

Мигель мог пререкаться очень долго – его въедливую натуру южанина Просвещение не только не сгладило, а, кажется, наоборот, – усугубило. К чести нового Главы Совета, он урезонил строптивца без применения радикальных мер, таких, как обычно назначаемая им стойка на голове. Посмотрев в глаза Мигеля с отеческой мягкостью, он что-то телепатически передал ему, после чего упорствующий мастер перестал ворчать, промолвил «аминь по первому пункту!» и опустился на стул с обиженным выражением лица.

(Через час Мефодий узнал от Мигеля содержание Гавриилова послания. «Послушай, Мигелито, – гласило оно. – Как уважающий старослужащих руководитель, я дам тебе право на выбор: либо ты изъявляешь желание добровольно участвовать в проекте, либо допререкаешься до того, что я наложу на тебя тринадцатое взыскание и в качестве наказания определю тебя опять же в этот проект, но только не в должности ассистента, а в должности „манекена для снятия мерок“!»)

Удовлетворенный кандидатурой, смотритель Бегущий Бизон кивнул и, словно извиняясь, добавил:

– Я, конечно, понимаю ценность сегодня каждого бойца, но, смотритель Гавриил, я бы хотел попросить у вас еще несколько ассистентов.

– Хорошо, – после некоторой паузы ответил Гавриил. – Много не обещаю, но двух-трех Исполнителей выделить могу… – Он повернулся к Иошиде: – Когда «Каракатица» выходит из Готхоба?

– Завтра утром, – отозвался тот.

– Знаете что, смотритель Иошида… – произнес Гавриил, поднимаясь из кресла, и тут же перешел на недоступный слуху телепатический обмен, по прошествии которого Иошида молча кивнул и незамедлительно покинул Зал Совета.

Гавриил же приблизился к подскочившим со стульев Мигелю и Мефодию, немного помолчал, глядя то на одного, то на другого, и наконец заговорил:

– Надеюсь, что не прощаюсь… И все равно, сынок: если только почувствуешь, что хочешь выйти из игры, – выходи немедленно. Не буду кривить душой: шансы на удачу невелики, и я не хотел бы, чтобы ты закончил, как Самсон, а он был один из лучших Исполнителей… – Гавриил снова помолчал. – Поступаете под командование смотрителя Бегущего Бизона – вам его представлять не надо. Просьбы, пожелания будут?

– Только одно, – произнес Мефодий, по неуверенному настрою Главы Совета вдруг и сам остро ощутивший всю опасность своего ближайшего будущего. – Я хотел бы попросить вас об краткосрочном отпуске на родину; кто знает, а вдруг больше…

И осекся.

Гавриил сдержанно улыбнулся и ответил:

– Я как раз собирался тебе это предложить. Заодно передашь Свенельду кое-какие распоряжения, а то нам здесь отныне опасно пользоваться спутниковой связью – засекут и не побрезгуют глубинным ядерным ударом… Вездеходы все поразъехались, но Тайягук с собаками, по-моему, еще тут; ни за что, говорит, вы меня больше в эти трясучки не загоните! Как насчет того, чтобы прокатиться на собачках по легкому морозцу?

Ответом ему был обреченный вздох новобранца.

Глубоко задумавшись, Мефодий поднимался по трапу «Каракатицы», только ради него задержанной с выходом в море на сутки. Немного утешало его то, что команда на «Каракатицу» была нанята уже настоящая. Исполнителей на судне плыло всего с полдюжины, да и то в качестве пассажиров – Гавриил предпочел отправить нью-йоркцев по домам малыми группами и на разных судах, потому необходимость следовать на привычный камбуз отсутствовала. Не желая никого ни видеть, ни слышать, Мефодий заперся в своем кубрике и только собрался заснуть сном праведника на пару суток, как в дверь требовательно постучали.

Пришедшего по его душу посетителя Мефодий опознал даже через закрытую дверь. И, опознав, едва не подпрыгнул от радости, не сделав этого только из-за опасения погнуть головой низкий потолок. Стоявшая сейчас за дверью никак не должна была там находиться, поскольку транспорт ее ушел из Готхоба еще позавчера. Но и ошибкой это тоже не было – аромат этих духов Мефодий с другими уже никогда не спутает, хотя до сих пор так и не выяснил, как они называются…

Не успела Кимберли произнести хоть слово, как новобранец втянул ее в кубрик и заключил в объятия, продолжительность которых угрожала затянуться на долгое время.

– Я как чувствовала, что обыкновенным «здравствуй» ты не ограничишься, – проговорила Ким, подставляя губы для поцелуя. Их жаркое приветствие продлилось еще минуту.

– Я думал, что ты уже в своем Гетеборге, – прошептал ей на ухо Мефодий, начав приходить в себя.

– Я тоже думала, что сегодня там буду, – сказала Ким, отстраняясь от Мефодия, поскольку сам он отпускать ее, похоже, и не намеревался. – Ну рассказывай, продвинутый новобранец, во что ты там себя и меня втравил!

– Откуда тебе это известно? – удивился Мефодий. – И почему тебя? О твоем участии никто речи не вел.

– А что я, по-твоему, здесь делаю? Уже вещи на судне распаковала, как врывается Иошида и доводит приказ Гавриила о том, что я назначаюсь ассистентом в какой-то проект с твоим участием.

– Вот оно что… – дошло до Мефодия, и он вспомнил направленный на него пристальный взгляд Главы Совета, когда речь зашла о дополнительных помощниках. – Но я же об этом никого не просил.

– Может, сознательно и не просил, но ведь не просто же так Иошида за мной вернулся?

– Так, значит, ты против? – огорчился Мефодий.

– Я не против того, чтобы быть с тобой, совсем не против… – голос Ким потеплел, и она снова прильнула к Мефодию. – Я против того, чтобы ты добровольно рисковал тогда, когда это вовсе не обязательно. Откажись!

Мефодий промолчал и отвел взгляд, давая понять, что об отказе говорить не намерен.

– А ведь не откажешься! – вздохнула Ким. – Как и от меня тогда не отказался, хотя мог легко погубить нас обоих… Ладно, раз не можешь, значит, так тому и быть: буду приглядывать за тобой по мере сил.

– Ты же все-таки мой ангел-хранитель, – напомнил Мефодий.

– Да, я не забыла. Но ангел далеко не всесильный. Советую это запомнить, когда захочешь опять выкинуть какую-нибудь глупость. Если сам себя контролировать не будешь, я ничем тебе не помогу.

– Я буду очень осторожен, – пообещал Мефодий. По укоризненному взгляду Кимберли было заметно, что она ему нисколько не поверила.

– Так ты едешь со мной в Россию? – поинтересовался Мефодий. – Это же здорово! Я познакомлю тебя с родителями!..

– Извини, но сначала я познакомлю тебя со своими – Гетеборг мы посетим в первую очередь. Только будь добр, когда будешь разговаривать с отцом, добавь себе десяток-другой годков. Они с матерью, конечно, не пуритане, но боюсь, все равно меня не поймут. И так каждый раз спрашивают, сколько я на косметические операции трачу, чтобы выглядеть двадцатипятилетней…

– Пейте чай, доченька, пейте! – приговаривала Пелагея Прокловна, подливая Кимберли в чашку свой фирменный травяной отвар. – Я сызмальства его употребляю и эту солому магазинную сроду не покупала.

– Гораздо лучше китайского, – призналась Ким, что было недалеко от истины.

– Что вы такое говорите! – возмутилась Прокловна. – Разумеется, лучше! Да разве китайцы вообще что-то путное делают? Только кеды и трикотаж, да и тот живет лишь до первой стирки!

– Никто не интересовался вами в последнее время, Пелагея Прокловна? – спросил Мефодий. – Никуда не вызывали?

– Была разок тут престранная оказия, – зачем-то оглядевшись по сторонам, понизила голос Прокловна. – Зовут меня, значит, на позапрошлой неделе в соцобеспечение. Придите, говорят, бабушка, гуманитарную помощь получите, дескать, причитается вам как жертве фашистской оккупации! Я, конечно, на все эти вражеские подарки плевать хотела, но тут решила: схожу, авось Тузику чего из той помощи на вкус да приглянется. И что же вы думаете?..

Мефодий и Кимберли пожали плечами.

– А не дают в соцобеспечении ничегошеньки! – пояснила агент Пелагея. – Глаза выпучили: кто вам такое сказал, уважаемая Пелагея Прокловна? По телефону? Ну, видать, ошибочка приключилась – разыграли вас!.. Ладно, ошибочка как ошибочка, ковыляю домой, и что же, думаете, дома?..

– Воры забрались? – робко предположил Мефодий, хотя чувствовал, что наверняка не угадал.

– А вот дудки тебе! – без обиняков заявила старушка, разве что кукиш не показала. – Если бы воры!.. Все на месте, никого нет, а Тузик-бестия почему-то под кровать забился и скулит так, будто отлупил его кто или пуганул хорошенько. Я его, бедненького, и конфеткой, и косточкой подманиваю, насилу вытащила. А он на меня поглядывает и будто сказать чего-то хочет…

Услыхав из комнаты, что речь идет о нем, куцехвостый герой Пелагеиного повествования процокал когтями на кухню и уселся подле хозяйки немым свидетелем случившегося.

– И ведь неспроста он паниковал, – продолжила Прокловна, погладив фокстерьера по кучерявой макушке. – Неспроста! Кто-то был в квартире без меня – Тузик-то у меня мальчик храбрый, даже грозы не боится, и напугать его надо еще суметь!.. И ведь нашла!

– Того, кто напугал? – не сдержалась Кимберли.

– Эх, если бы… Вот! – Прокловна протянула руку на антресоль и достала оттуда маленькую пуговку, с мясом вырванную откуда-то вместе с кусочком серой драповой ткани – скорее всего от чьего-то пальто. Ткань немного напоминала ту, из которой было сшито всесезонное пальто Гавриила, только была гораздо тоньше и не такого поношенного состояния.

– Это мой храбрец оттяпал! – похвалилась Прокловна, ласково почесав Тузика за ухом. – Гости ко мне в такой одежонке не захаживают, потому будьте уверены – этот тип в сером Тузика и напугал!

– Ничего не пропало? – осведомился Мефодий.

– На первый взгляд нет, но я бабушка дотошная, сразу все свои узелочки перетрясла и ящички перерыла. Все вроде бы на месте, однако поди ж ты, сложено как-то грубо и неумело. Травки – они ведь существа нежные, надобно знать, какую с какой хранить можно, а какую с какой ни в коем разе. Короче, кто-то порылся в моих запасах, аккуратно, с оглядкой, но порылся!

– Вы, конечно же…

– Свенельда-родимца в курс незамедлительно поставила! Им тут с полмесяца не дозвониться было, говорят, линию меняли, а сейчас телефон обычный – городской. Только мне наказали, – Прокловна улыбнулась, отчего морщинки вокруг ее рта образовали замысловатый узор, – чтобы каждый раз я вместо обычного докладу говорила… Как это?.. Ага, вот: «Я по объявлению о продаже сушилки для валенок…» Надо якобы так для скрытности. Больше говорить ничего не надо, и через час твой сотоварищ по службе Матвей как штык является. Таковы теперь у нас, Мефодьюшко, порядки…

Беседа затянулась за полночь. Говорливую старушку было не унять, а уходить от нее в необустроенные стены новой «конторы» не хотелось и вовсе (теперь «Небесные Врата» занимались не адвокатурой, а продажей оргтехники, поскольку адвокатов было хоть и много, но наперечет, а замаскироваться среди армий «компьютерщиков» можно было с более высокой гарантией). Прокловна посетовала, что телевизор стало совершенно невозможно смотреть, поскольку в нем только и твердили об «окаянном оккупанте», что прибирает к рукам нашу Землю. Однако, несмотря на это, агент Пелагея была полна стойкого оптимизма, который с позиций своего мировоззрения объясняла вполне логично:

– То все мелочи, деточки вы мои, все мелочи! Не видели вы фашиста, вот он действительно не был человеком, хоть и по воздуху не летал. А сегодня бабушка Пелагея спокойна: Гаврилушка – божий человек во главе вашего воинства встал, потому землицу топтать супостату осталось от силы годок-другой. Дайте только Гаврилушке собраться, дайте развернуть ему могучие плечи, и тогда держись, ирод проклятый! Попомните мои слова, родимые, коли мне до того дня, когда Гаврилушка врага изгонит, дожить не удастся…

Как-то сам собой разговор перешел к воспоминаниям не столь давним. Прокловна рассказывала так увлекательно, что Мефодий поразился, откуда в маленькой старушке столько жизненной энергии. Больше всего, конечно, его прошлым была заинтересована Кимберли, направлявшая Прокловну наводящими вопросами в нужное русло. Прокловна же охотно отвечала на любые вопросы, и порой Мефодию казалось, что некоторые моменты своих историй его «вербовщица» попросту выдумала, поскольку сам Мефодий ничего похожего не припоминал. Однако не желая показаться бестактным, Мефодий ни словом по этому поводу не обмолвился.

Уходили практически под утро, когда наступили предрассветные сумерки. Пелагея Прокловна выглядела уставшей, но довольной и на прощание расцеловала не только Мефодия, но и Кимберли. Девушка явно пришлась Прокловне по душе, тем более что по общительности характеров и молодая и старая были под стать друг другу.

Уже у порога Прокловна вдруг всплеснула руками и убежала куда-то в кладовку, после чего вернулась, неся в руках нечто квадратное размером с большой географический атлас, завернутое в цветастую тряпицу.

– Едва опять не запамятовала! – сказала она. – В прошлый раз позабыла бабка склеротичная отдать тебе, Мефодьюшко, добро-то твое!..

Недоумевающий Мефодий откинул тряпицу и узрел свой старый этюдник, предшественник которого пал смертью храбрых в прошлый день ВДВ. Словно приветствуя законного владельца, одна из ножек этюдника – та самая, крепление на которой было разболтано и которая отправила некогда Мефодия в кабалу к Тутанхамону, – выскочила и стукнула об пол. Внутри складного, как кейс, этюдника брякнули карандаши.

– Кто вам его отдал? – обрадованно спросил Мефодий. – А я-то думал, что Кирилл в мое отсутствие вышвырнул на свалку все мои вещи!..

– Никто не отдал, – пояснила Прокловна. – Сама взяла. Вещи твои, прежде чем с Кириллом уехать, на площадке два дня простояли. Ходила-ходила я вокруг да около, дай, думаю, возьму что-нибудь на память о тебе, вдруг больше не свидимся… Хотела поначалу ту большую картинищу взять, но тяжела слишком она оказалась. Эх, да коли б я знала, куда он, нехристь, добро твое определит, я бы еще чего приберегла…

– И на том спасибо, Пелагея Прокловна, – растрогался Мефодий. – А насчет вещичек не переживайте – зачем они мне теперь?

Ноябрьское утро выдалось на удивление погожим. Земля ожидала снега, а его все не было, и потому ноябрь и напоминал скорее затянувшийся октябрь. Мефодий и Кимберли шли по аллее староболотинского парка имени Розы Люксембург, шли не спеша, наслаждаясь редкими спокойными мгновениями их так бурно начавшегося романа. В руке Мефодия гремел вложенными карандашами этюдник, строптивую ножку которого приходилось привычно придерживать мизинцем.

Главные улицы и проспекты Староболотинска были перетянуты броскими рекламными растяжками, а на стенах домов и афишных тумбах красовались такие же примечательные плакаты. При всем плакатном разнообразии содержание их можно было свести к одному: «Миротворцы! Добро пожаловать в орденоносный город Староболотинск! Благодарные горожане ждут вас!» Ниже стояла дата приезда в город официальной делегации и имена вошедших в нее миротворцев. Имена эти были липовые и ни о чем не говорили Мефодию, но из выпусков новостей он знал, что возглавляет делегацию ближайший помощник Юпитера Аид. В новостях поговаривали о скором прибытии на Землю председателя Сената миротворцев, скорее всего самого повелителя Юпитера, однако, как добавляли журналисты, визит высочайшего гостя находится пока что в стадии предварительных переговоров.

– Хорошо, что мы к тому времени уже уедем, – заметил Мефодий, глядя на дату посещения Староболотинска Аидом и его кликой. – Не хочу видеть, как эти мерзавцы будут ходить по моему городу и промывать мозги моим соотечественникам.

Сотрудники местного филиала российского аналога Отдела Зеро – Службы Обнаружения и Дезактивации Инопланетных Резидентов (СОДИР) – пока навстречу не попадались, но, видимо, в преддверии грандиозного для Староболотинска события, при выходе из метро Мефодия и Кимберли пару раз осмотрели запястья бойцы ОМОНа. Запястья обоих Исполнителей с недавних пор были чисты, как попка младенца у образцовой мамаши, а то, что так интересовало охотников за рефлезианскими головами, отныне было вшито в рукава исполнительской одежды. Новые слэйеры отличались удобством в ношении и неудобством в обнаружении, а носители их стали объектами здоровой зависти среди тех Исполнителей, кому подобную высоконаучную диковину обещали лишь к будущему лету.

В этот ранний час в парке было малолюдно, и потому никто не мешал Мефодию и Кимберли наслаждаться началом нового дня: не галдели студенты, не сновали под ногами дети и не глазели вслед со скамеек любопытные пенсионеры. Легкий утренний морозец сделал воздух кристально-прозрачным, и звуки просыпающегося города доносились из-за голых деревьев постоянным фоном, в котором при желании можно было даже отыскать музыкальную гармонию. Стук трамвайных колес задавал в этой музыке ритм; на ритм нанизывались урчание басов автобусных двигателей, в роли солирующих инструментов переливались тонами автосигнализация чьего-то потревоженного автомобиля и колокольня далекой церкви, а вокал… Вот только вокала этой индустриальной симфонии не хватало, что, впрочем, не портило ее специфическую гармонию.

К огромному удивлению Мефодия, место, на котором он после окончания университета стер о ватман не один карандаш, не пустовало. Молодой парнишка, возможно, студент того же университета, раскрыл этюдник и, в связи с отсутствием клиентуры, лениво водил карандашом по бумаге, изображая что-то похожее на стоящий перед ним, стилизованный под старину фонарный столб. Мефодий не ожидал встретить здесь кого-то из своих бывших собратьев по кисти и потому несказанно обрадовался. Парнишка же, наоборот, завидев в руке идущего мимо прохожего этюдник, хмуро покосился на Мефодия как на нежелательного конкурента.

– Так вот чем ты здесь до Просвещения занимался! – воскликнула Ким. – Должно быть, очень увлекательно: свободный график, занятие любимым делом и работа только на себя.

– В чем-то ты права, – согласился Мефодий, при взгляде на рисующего паренька ощутивший сильную ностальгию. – Хотя мне тогда больше всего в жизни хотелось свалить туда, где есть расписание работы, непочатый край заказов и щедрая оплата…

– Твоя мечта сбылась! – рассмеялась Ким. – Надеюсь, и этому Рафаэлю повезет. Ты знаешь, а ведь с меня еще ни разу не писали портретов. Фотографий куча, а чтобы настоящий, где каждая черточка прорисована рукой живого человека, портрет…

– А в чем проблема? – поинтересовался Мефодий и потряс этюдник, карандаши в котором сразу же отозвались приветливым стуком. – Твоя мечта тоже сбылась. Пойдем!

Мефодий потянул Кимберли к краю аллеи, усадил ее на скамейку так, чтобы восходящее солнце освещало лицо девушки немного сбоку, дабы не моргала и не щурилась, а сам отработанными годами движениями разложил и установил напротив нее этюдник.

– Один момент! – предупредил он подругу и направился к хмуро наблюдавшему за ними уличному портретисту. – Не волнуйся, я тут работать не буду, – поприветствовав паренька, успокоил его Мефодий. – Я только полчасика попрактикуюсь, и мы сразу уйдем.

– А я тебя помню! – мгновенно утратив недоверие, оживился тот. – Ты раньше постоянно здесь работал, а потом пропал. Поговаривали даже, что тебя посадили…

– Да нет, не посадили, – сказал Мефодий. – Просто переехал в другое место, а теперь вроде как в гости пожаловал.

– Пишешь?

– Очень редко, да и то чисто для души, – солгал Мефодий – с момента Просвещения ни за кисть, ни за карандаш он так и не брался.

– А чем занимаешься?

– Спасаю мир, – теперь уже честнее ответил Мефодий.

– Понятно, значит, сейчас без работы, – ухмыльнулся паренек и пояснил: – Спасли его уже недавно, если ты не в курсе. И, похоже, уже навсегда.

Мефодий не стал разубеждать паренька и перешел к делу:

– Ватманом не богат? Одолжи листок в помощь безработному спасителю мира.

– Да бери хоть пять…

Взявшись за карандаш, Мефодий слегка замешкался, словно испугался снова услышать до боли знакомый скрип грифеля по ватману. Однако нежданно-негаданно на помощь ему пришел тот самый совет Кимберли, который она дала тогда, перед дегустацией мартини в подвале ресторанчика дона Торретти: «Просто расслабься, отключи сознание и настройся только на хорошее. Вот увидишь: старая память автоматически подключится, и ощущения вернутся…»

И ощущения действительно вернулись. Глаза Мефодия видели любимые черты лица Кимберли, видели, куда падает тень от каждого локона, видели ее слегка вздернутую верхнюю губку и слегка прикушенную в задумчивости нижнюю, видели очаровательные ямочки на щеках и украшающий щеки морозный румянец…

Глаза Мефодия могли и вовсе не смотреть на рождающийся портрет, так как державшие карандаш пальцы работали сами, двигаясь уверенно и легко, намного увереннее и легче, чем раньше.

В том мире, в котором сейчас пребывало его сознание, обитали лишь двое: Ким настоящая и Ким, отраженная в двух измерениях листа ватмана. Больше в этом мире не было никого, и только невидимый дух созидания заполнял собой атмосферу, добавляя нарисованной Ким новые и новые подробности, в конечном итоге делая ее такой же живой и естественной, как и оригинал.

В реальный мир Мефодия вернул голос подошедшего сзади и, видимо, уже долгое время наблюдавшего за его работой паренька-портретиста:

– Ну ты и разогнался! Еще немного – и, я думал, бумага загорится. У вас на факультете что, зачеты по скорости сдавали? Я, конечно, время не засекал, но думаю, что меня ты обставил бы в такой работе минут на двадцать. Расскажу кому из своих – не поверят!

Заинтригованная восторгами паренька, Кимберли поднялась со скамейки и тоже приблизилась к отложившему карандаш Мефодию.

– Не знала, что я такая красивая, – произнесла она, благодарно целуя Мефодия в щеку, после чего поинтересовалась: – Нет желания бросить все и взяться за старое?

– А что толку? – обреченно вздохнул Мефодий. – И рад бы, так ведь не дадут!..

А про себя отметил, что настоящая Ким все равно гораздо прекраснее.

1 «Ангельская пыль» – кокаин.

2 «Нет, большое спасибо!»(нем.)

3 «Дикие гуси» – сленговое название солдат-наемников.

4 Пересекающая парк дорога для проезда автотранспорта.